Ураган, Житков Борис Степанович, Год: 1929

Борис Степанович Житков. Ураган
 




 ——————————————————————— 
 Книга: Б.Житков. ‘Джарылгач’. Рассказы и повести 
 Издательство ‘Детская литература’, Ленинград, 1980 
 OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года 
 ——————————————————————— 


 Глава I 

 Это было на юге Франции. Был тихий весенний день. Огромный учебный плац 
 за крепостью был запружен праздничной публикой. Разноцветные дамские зонтики 
 качались над толпою, как цветы на стеблях. И надо всей площадью, как крыша 
 гигантского здания, серебрилась на веселом солнце спина воздушного корабля. 
 Какой-то мальчишка влез на плечо товарищу и что-то кричал, указывая через 
 головы людей на середину площади. 
 — Что, хороша сигара? — спрашивал его мастеровой из толпы. 
 — Да, метров сотни с две длиной, сразу не выкуришь. А снизу яички 
 какие-то висят, для воды, что ли? — кричал мальчишка. 
 — Там машины. Эх ты, молокосос! — поправил его мастеровой. 
 — Ну, да! — не унимался мальчишка. — Ведра на три бочонки. 
 — Туда, брат, таких, как ты, с полсотни упрятать можно, — смеялся 
 мастеровой. 
 — Идут, идут, — заорал мальчишка, — сейчас садятся… Сам Жамен. 
 У-рр-а-а! 
 И он замахал шапкой в воздухе. Толпа громче загудела, двинулась вперед, 
 так что конная полиция едва могла сдержать напор людей. 
 Посреди площади вытянулся своим громадным блестящим корпусом только что 
 отстроенный дирижабль. Нарядно блестела стеклами каюта под носовой частью 
 корпуса. Из ее открытой двери спускалась на землю лесенка, и тут около входа 
 собрались пассажиры и провожавшие. 
 Все завидовали четырем пассажирам, всем хотелось подняться вверх и 
 поплыть в этом весеннем воздухе. Но завидовать можно было не всем, один из 
 пассажиров, ученый Рене, был бледен, ни с кем не разговаривал и, глядя в 
 землю, все время ходил взад и вперед. Он волновался и боялся, что в 
 последнюю минуту откажется войти по этой лесенке в каюту. Он подбадривал 
 себя и старался думать о тех научных исследованиях, которые им всем нужно 
 будет делать в воздухе. Ему досадно было, что он не может радоваться и 
 весело болтать, как трое его спутников. 
 Наконец появился сам капитан Жамен. Это был приземистый, плотный 
 мужчина лет сорока, с лихими усами и бойкими манерами. 
 — Да, да, — говорил Жамен веселым и уверенным голосом, — чтоб не 
 опоздать, не надо спешить. Не беспокойтесь: ровно в одиннадцать мы летим. 
 — Дюпон! — обратился он к своему молодому помощнику. — Бензин весь 
 принят? Масло? Так, так. Да, а голуби? 
 Из группы провожавших протиснулся человек в почтовой форме с большой 
 плоской корзинкой в руках. 
 — Вот здесь пятнадцать штук, — сказал он Жамену. 
 На корзинке белыми буквами было написано: ‘Тулон. Крепость. Голубиная 
 почта’. 
 Слышно было, как внутри топали лапками и урчали птицы. 
 — И вот вам просили передать, — сказал почтальон и подал Жамену 
 конверт. 
 — Ах, вот как! Ну, вообразите, — весело сказал Жамен, обращаясь к 
 публике, — эти господа с метеорологической станции непременно хотят 
 доказать, что они нам необходимы! Опять конверт, и там, должно быть, 
 сообщают нам, что их тут завтра будет поливать дождем! Да, да. Как раз из 
 тех самых облаков, над которыми мы будем парить. Я с удовольствием вылью им 
 на голову еще полдюжины пива! 
 — Благодарите заведующего, — обратился Жамен к почтальону и не глядя 
 сунул конверт в карман. 
 — Все готово? Прошу всех садиться, без пяти одиннадцать, — объявил 
 капитан пассажирам. 
 Отъезжавшие стали наскоро прощаться и один за другим подниматься в 
 каюту. 
 Капитан Жамен лихо вбежал последним по лесенке, сделал бравый жест 
 рукой провожавшей толпе и резко захлопнул дверцы. 
 Стоявшие у канатов солдаты сразу отпустили тяги, оркестр грянул веселый 
 марш, толпа загудела, замахала шапками. 
 Во всех пяти подвесных машинных каютах затрещали моторы, в воздухе 
 завертелись пропеллеры, и корабль плавно двинулся вперед по направлению к 
 морю. Он шел вперед и в то же время забирал все выше и выше. 
 Пассажиры прильнули к зеркальным стеклам каюты. 
 Географ Леруа, высокий молодой человек с оживленным лицом, болтал, 
 жестикулировал и все еще обращался к оставшимся на земле, хотя его никто уж 
 не мог слышать. Его радовало, что светит солнце, что он в воздухе, что 
 подымутся еще выше, и он считал этот день самым счастливым в своей жизни. 
 — Смотрите, смотрите, — кричал Леруа своим спутникам, — мы уже выше 
 собора! Вот трамвай — какой смешной: как жучок! Вон все остановились — это 
 на нас глазеют! О, да мы выше колокольни! 
 Стоявший рядом Рене сразу отдернулся от окна, сел на диван и уставился 
 в потолок. 
 — Порт! Порт! — не унимался географ. — Море! Вон пароход, — когда он 
 еще придет в гавань! Рене, Рене! — звал он товарища. 
 Но Рене поднялся с дивана и вышел в коридор каюты, ничего не ответив. 
 Он с усиленным вниманием осматривал каюты. Своим устройством они напоминали 
 первоклассный вагон железной дороги. Он старался не думать о высоте и 
 удивлялся, как товарищи могут радоваться и ликовать, когда под этим полом — 
 пропасть. Рене осторожно стукнул каблуком в пол. А оставшиеся у окон не 
 могли оторвать глаз от необъятной синей равнины Средиземного моря. Географ 
 рассматривал в сильный призматический бинокль прибрежную полосу, называл 
 поселки, суетился и совал бинокль товарищам. 
 — Превосходно! Великолепно! — радовался географ, щелкая затвором 
 фотографического аппарата. — Вот отлично мы проверим наши географические 
 карты! Снимки с птичьего полета! 
 — Слушайте, Лантье, — обратился он к своему соседу, инженеру, — мы ведь 
 скоро увидим Геную, а потом Корсику и Сардинию! Сколько мы идем в час? Да 
 ну, говорите же? 
 — Сейчас наша скорость… — спокойно начал Лантье. 
 — Да ну, скорей! — торопил его географ, — сколько, сколько? 
 — Сто восемь километров в час, — продолжал Лантье, — но противный ветер 
 может нас задержать. 
 — Ну, а скорей нельзя? Сколько же самое большее? — теребил его географ. 
 — Полный ход на всех пяти машинах — сто двадцать два километра. 
 — А еще больше нельзя? 
 — Да ведь и то скорее всякого курьерского поезда, — улыбнулся Лантье, — 
 разве вот в корму хороший ветер подует, тогда держись только. 
 Стоявший тут толстый старик, профессор Арно, довольно улыбался и 
 жмурился на солнце. Он попробовал пухлой рукой сиденье дивана. 
 — Вот это хорошо! — сказал толстяк и грузно опустился на диван. 
 В это время в каюту вошел молодой человек в авиационной фуражке. 
 — На ваше имя телеграмма, — сказал он, передавая бумажку профессору. 
 — Как? — встревожился географ. — Почему до отъезда не передали? Ах! — 
 вдруг спохватился он. — Я и забыл. 
 Он покраснел, обрадовался и захлопал в ладоши. 
 — Радио, радио! Ах, черт возьми, ведь и мы можем посылать на весь свет 
 телеграммы! Вы телеграфист? — обратился он к молодому человеку. 
 — Да слушайте же, — перебил его профессор, развернув бумажку, — 
 слушайте! 
 ‘Париж, одиннадцать часов шестнадцать минут. 
 Президент географического общества от лица всех членов приветствует 
 экспедицию и желает успеха и счастливого плавания’. 
 Добродушное лицо профессора расплылось в приятную улыбку. 
 — А это что у вас? — спросил Леруа, увидев в руках телеграфиста еще 
 бумажку. 
 Телеграфист сразу стал серьезным и, нахмурясь, проворчал: 
 — Это капитану Жамену от Марсельской метеорологической станции. 
 — Ваш капитан, кажется, не особенно верит в эту науку? — спросил 
 профессор. 
 Телеграфист пожал плечами и вышел. 
 — С такой высоты можно на все плюнуть, — весело сказал Леруа. — А где 
 же Рене? 
 Рене нашли в кухне, где он беседовал с поваром. Сковородки шипели, и 
 бедняге Рене казалось, что он на земле. Он даже предлагал повару почистить 
 картофель. 
 — Сюда, сюда, — кричал Леруа из коридора, — право, тут целая 
 лаборатория! 
 Неугомонный географ тащил всех в умывальную комнату, где был душ, 
 ванна, зеркала. Все было чисто и весело блестели никелированные краны. 
 Но в это время раздался звонок. Все переглянулись и вышли в коридор. 
 Сам капитан Жамен стоял в дверях. 
 — Пожалуйте завтракать, — приглашал он, указывая жестом в открытую 
 дверь направо. 
 Там виден был богато накрытый стол с дымящимися горячими блюдами. 
 — Слушайте, дорогой, — обратился профессор во время завтрака к Рене, 
 который уселся подальше от окна и ничего не ел. — Самое главное — это 
 одеться потеплей, покушать поплотней и быть повеселей! 
 Рене натянуто улыбнулся шутке профессора. 
 — Да что вы, — продолжал толстяк, ласково глядя на Рене, — ведь мы тут 
 не одни, — хотите сейчас спросим, с чем нынче макароны у римского папы? 
 Кстати, капитан, — обратился он к Жамену, — что вам пишут из Марселя? 
 — Да, право, не знаю. Где эта телеграмма? Да, вероятно, все то же! Вас 
 интересует? 
 И Жамен передал профессору Арно нераспечатанный конверт 
 метеорологической станции. 
 — Разрешите? — сказал профессор и вскрыл конверт. 

 ‘На основании полученных с метеорологических станций сведений, главная 
 Парижская физическая обсерватория ожидает в эти сутки сильного циклона, 
 который должен захватить на своем пути берега Средиземного моря. Действие 
 его распространится на высокие слои атмосферы. Считаем долгом предупредить 
 экипаж воздушного корабля’. 

 Арно передал листок инженеру Лантье, который не отрываясь глядел на 
 профессора, пока тот читал. 
 — Что вы об этом думаете? — спросил профессор Жамена. 
 — Эх, это каждый раз: какой-нибудь ученый каркает. Думает, когда-нибудь 
 и попадет в точку. То-то, дескать, прославлюсь! Простите, профессор, что я 
 так… 
 Жамен допил свой стакан, подкрутил усы и встал из-за стола. 
 Рене сидел бледный, что-то рисовал вилкой на скатерти и ни на кого не 
 глядел. 
 — Что вы думаете, Лантье? — обратился профессор к инженеру. 
 — Думаю, что все это правда, — строго и спокойно сказал Лантье, — я 
 следил все время за барометром: он резко упал, хотя мы держимся на одной 
 высоте. Мы сейчас на высоте приблизительно… 
 Рене боялся слышать про высоту. Он сорвался с места и вышел вон. 
 — Не может слышать про высоту, — сказал профессор, — пошел, бедняга, 
 мыть тарелки, должно быть. 
 — Да, — продолжал инженер, — я думаю, надо убедить капитана спуститься 
 немедленно в Генуе или Ливорно. Каких-нибудь полчаса — мы там. 
 Леруа озабоченно слушал разговор товарищей. 
 — Я видел с запада облака, когда мы поднялись выше тысячи метров, 
 теперь они будто бы ближе! — с тревогой сказал он. 
 — Я тоже за ними слежу, — сказал Лантье, в тоне его чувствовалась 
 спокойная уверенность, — эти облака быстро нас догоняют, значит, несутся с 
 неимоверной быстротой. 
 — Ураган?! — крикнул вдруг показавшийся в дверях Рене. 
 — Да, — сказал Лантье, — вероятно, ураган. Во всяком случае надо ждать 
 резкого удара ветра. 
 — Ну, и что? — с ужасом спросил Рене. 
 Профессор умоляюще взглянул на инженера и толкнул его под столом ногой. 
 — И надо смотреть опасности прямо в глаза, — твердо отчеканил Лантье, — 
 нам может прийтись очень плохо. Надо заставить капитана сейчас же 
 спуститься. 
 — Я советую, — загорячился географ, — прямо дать сейчас же телеграмму 
 его начальству, чтоб ему приказали спуститься! Немедленно! 
 Леруа бросился к двери. 
 — Нет, — спокойно остановил его Лантье, — надо сначала предложить ему 
 это. А если откажется… 
 — Конечно, конечно, — подхватил ласковым баском профессор, — зачем 
 ввиду опасности воевать между собою! Скажите, что профессор Арно… и все 
 члены экспедиции… сердечно настаивают… ну, или как там? 
 Инженер Лантье вышел и направился в носовое отделение каюты, где 
 находилось управление дирижабля. Впереди каюты, у переднего окна, у 
 штурвала*, стоял помощник Жамена и не отрываясь смотрел на компас. Направо в 
 кресле сидел Жамен и что-то измерял циркулем на карте. Он оглянулся 
 навстречу вошедшему, но, взглянув в серьезное лицо Лантье, сразу 
 насторожился. 
 ______________ 
 * Штурвал — колесо с рукоятками, к которому идут тяги от руля. 

 — Капитан, — начал Лантье, — вам было бы полезно, я думаю, знать, что 
 здесь написано. 
 Инженер протянул ему телеграмму метеорологической станции. 
 — Я не интересуюсь этим, мосье, и сейчас занят, — отрезал Жамен и круто 
 повернулся к столу. 
 — Прошу вашего внимания, — немного возвысив голос, но все еще спокойно 
 сказал Лантье. 
 Жамен нетерпеливо обернулся, не глядя на инженера. 
 — Вот, — продолжал Лантье, указывая рукой в окно на запад, — вот это, 
 эти облака — они вас тоже не интересуют? 
 — Предоставьте каждому интересоваться своим делом и примите за правило 
 не мешать занятому человеку, — отчеканил Жамен. 
 — Оставьте этот тон, капитан, — сказал Лантье, — облака идут с 
 неимоверной быстротой, их несет ураган. Вы сами это знаете! Какое вы имели 
 право не сообщить нам о предупреждениях метеорологической станции раньше, 
 чем мы сели на ваш корабль? 
 — Что вам надо? — крикнул Жамен. 
 Он терял терпение. 
 — Мы предлагаем немедленно спуститься в Геную. Еще не поздно! 
 — А! Так? — вскричал Жамен и нажал одну из многочисленных кнопок сбоку 
 стола. 
 Вошел телеграфист. 
 — Мосье Феликс! Никаких частных телеграмм! Поняли? 
 — Есть, капитан, — ответил молодой человек, печально и сочувственно 
 взглянув в сторону Лантье. 
 Инженер прошел в пассажирское отделение, где профессор и географ 
 напряженно ждали его возвращения. Рене сидел тут же, откинувшись на диване, 
 и что есть силы сжимал правой рукой свою левую руку. Сознание опасности его 
 мутило до тошноты. 
 — Капитан отказался спуститься, — объявил Лантье входя. — Я указывал 
 ему на облака. 
 — Телеграмму в Тулон, в Париж, сейчас же! — весь красный, горячился 
 географ. 
 — И приказал телеграфисту, — продолжал Лантье, — не передавать наших 
 телеграмм. 
 — Вздор, я заставлю! — закричал Леруа и бросился бегом по коридору. 
 Лантье, не отворачиваясь, смотрел в окно. Облака подходили все ближе и 
 ближе, и уже полгоризонта было затянуто ими. Впереди, как передовой отряд, 
 неслись черные взлохмаченные тучи. Они клубились и непрерывно меняли свои 
 очертания. Вдруг гуденье моторов стало тоньше и резче. 
 — Ага! Прибавил ходу, — сказал как бы про себя Лантье. 
 Рене вздрогнул и посмотрел на профессора. 
 — Может быть, мы убежим от облаков, — сказал толстяк, ласково глядя на 
 Рене. — Они нас не догонят. 
 — Нет, — твердо сказал Лантье, — если это ураган, то он каждую секунду 
 нагоняет нас метров на двадцать. 
 Рене не мог больше сдерживать себя и уже не стыдился своей слабости. 
 — Профессор, мосье Арно, дорогой, надо что-нибудь, что-нибудь! 
 И он в тоске кусал губы и закрывал глаза. 
 — Пошлем голубя! — вдруг пришло в голову профессору. Он не знал, как 
 успокоить несчастного товарища. 
 — Да, да, голубя, скорее, профессор, — молил Рене. 
 — Поздно, — сказал Лантье. 
 — Идем, идем, дорогой, — тащил профессор беднягу Рене к каюте, где 
 стояла корзинка с голубями. 
 — Садитесь, пишите. 
 — Не могу, не могу, ничего не могу, — стонал Рене. 
 Профессор быстро написал на листке из блокнота и прочел: 

 ‘Тулон, начальнику штаба авиации. 
 Прикажите Жамену немедленно спуститься в Геную. Ураган надвигается, 
 угрожая кораблю. 
 Начальник научной экспедиции профессор Арно. 
 1 ч. 25 м. пополудни. 
 Дирижабль 126Л’. 

 Профессор вытащил из корзинки голубя. На шее у птицы была привешена 
 металлическая трубочка, в которую надо было засунуть скрученное письмо. 
 — Да держите же голубя, дорогой, — басил успокоительно толстяк. — 
 Смотрите, какой он умный. 
 — Да, умный, умный, — лепетал Рене, с надеждой глядя на голубя. 
 Арно отворил верх окна, и Рене дрожащими руками выпустил птицу. Они 
 видели, как голубь секунду подержался на высоте дирижабля, а потом камнем 
 пошел вниз, сложив вверх крылья. 
 Рене смотрел вслед голубю, и ему хотелось тоже броситься сейчас же 
 вниз, в море, лишь бы не оставаться в этой ловушке в ожидании страшных туч. 
 Но внизу он видел освещенные солнцем берега, и, как белое пятно, город 
 Геную. Там дальше виднелась уходящая к горизонту линия итальянского берега, 
 внизу, как накрашенное, Средиземное море. Но в это время тучи набежали на 
 солнце, все потемнело, и, как будто предчувствуя непогоду, сильнее 
 затопотали голуби в корзинке и сразу притихли. 
 Рене повалился на диван и закрыл лицо руками. 
 — Профессор, профессор! — кричал из коридора географ. — Безобразие! Он 
 не хочет телеграфировать! Рабы! Ослы! Проклятые! Команды — двадцать четыре 
 человека. Я сейчас пойду в машины. Я всем объясню, что происходит. 
 Арно не успел ничего сказать, как географ скрылся уже в дверях носовой 
 каюты. 
 — Сакрэ тоннэр! — раздался голос Жамена. — Держите его! 
 И вслед за тем профессор услышал быстрые шаги над потолком каюты. 
 — Это Леруа пробрался в коридор, что идет вдоль корпуса корабля, — 
 объяснил Лантье. 
 — Он не упадет? — беспокоился профессор. 
 — Нет, не думаю. Но оттуда в каждую машинную каютку открытая лестница. 
 Профессор с обеспокоенным лицом побежал вслед за Леруа. 
 Но едва он открыл дверь в управление, как весь корабль покачнуло, и пол 
 каюты наклонился. 
 — Выравнивай! Рули! — орал Жамен. 
 Помощник, стоявший у левого штурвала, начал поворачивать колесо, но вся 
 каюта стала почти боком и потом качнулась обратно. Люди едва удержались на 
 ногах. Жамен хотел что-то скомандовать, но только крикнул: 
 — Рули!.. — и растерянно поглядел по сторонам. 
 Стало темно, будто в осенние сумерки, и слышно было, как хрустел весь 
 корпус дирижабля. 
 Леруа слышал в коридоре, внутри корабля, этот хруст. Ему казалось, что 
 корабль сейчас поломается, и они все камнем упадут в море. Но вот какой-то 
 выход вбок. Географ бросился туда и очутился на внешнем балкончике с 
 перилами. Он уцепился за них, чтоб не упасть. Ветер несся мимо корабля и 
 трепал какие-то странные брезентовые чехлы, висевшие на гладком 
 никелированном пруте над площадкою балкона. От них шли веревки к корзинам в 
 пол человеческого роста, стоявшим тут же на балконе. 
 — Нет, это не то, — решил Леруа и пустился по коридору дальше. 
 Вот опять проход направо и налево. Оттуда резко доносился треск мотора. 
 Леруа пошел по узкому мостику и оказался над входом в каюту. Из нее виден 
 был электрический свет. Кругом был мутный мрак, и Леруа казалось, что эта 
 каютка одна несется в пространстве, в необъятном пространстве, наполненном 
 этим густым мутным туманом. А внутри свет и уверенная работа мотора, как 
 будто это было на фабрике в спокойном городе на земле! Леруа спустился 
 внутрь. 
 Один механик заботливо щупал цилиндры мотора, другой смотрел на 
 циферблат, на котором Леруа успел прочесть: 

 ‘Оборотов в минуту 1800’. 

 Электрические лампочки ярко освещали внутренность каюты. В углу географ 
 заметил еще одного механика, который что-то кричал по телефону. Эти люди 
 улыбнулись и закивали головами, приветствуя Леруа. 
 ‘Никакого волнения и беспокойства! — думал Леруа. — Они не понимают 
 положения’. Говорить было невозможно — так ревел мотор. Леруа вынул записную 
 книжку и написал: 
 ‘Ураган, он отказывается спуститься’. 
 Один из механиков прочел, взял карандаш из рук Леруа и написал: 
 ‘Значит, так надо’. 
 Леруа выбрался снова в коридор и побежал назад к своим. Дирижабль 
 теперь почти совсем не качало, и не слышно было свиста ветра. 
 Вот она, лесенка вниз, в каюту управления. И здесь уже горело 
 электричество. 
 Лантье стоял над креслом, в котором сидел Жамен. Отчеканивая каждое 
 слово, инженер говорил: 
 — Больше не спускайтесь! Держитесь теперь середины потока, по бокам его 
 воздуховороты, как по берегам быстрой реки. 
 Жамен весь как-то съежился. Он виноватыми глазами смотрел на Лантье и 
 повторял: 
 — Да, да, я понимаю вас. 
 — Остановите машины, не тратьте бензина, он пригодится, — сказал 
 Лантье. 
 Жамен покорно взял трубку телефона, нажал кнопку и сказал: 
 — Все машины стоп! 
 Почти мгновенно замолк шум винтов. 
 — Идемте! — сказал Лантье, заметив появившегося Леруа. 
 — Что это? — спросил географ, когда они вышли. 
 — Он, кажется, струсил и поджал хвост. Смотрите, какой он стал смирный! 
 Лантье открыл дверь направо и вошел в телеграфную. 
 — Эйфелева башня* все время нам передает телеграммы, — сказал 
 телеграфист и пододвинул бумажки. 
 ______________ 
 * Эйфелева башня находится в Париже. На ней был установлен очень 
 сильный беспроволочный телеграф. 

 Лантье прочел: 

 ‘1 ч. 20 м. Париж. 
 Спускайтесь, ждем урагана с запада’. 

 ‘1 ч. 25 м. Марсель. 
 Свирепый шторм с северо-запада. Целы ли вы?’ 

 ‘1 ч. 28 м. Тулон. 
 Куда выслать крейсер? 
 Начальник военного порта’. 

 ‘1 ч. 40 м. Париж. 
 Телеграфируй, жив ли? 
 Луиза Жамен’. 

 ‘2 ч. 10 м. Марсель. 
 Старайтесь достичь северных берегов Африки. 
 Заведующий метеорологической станцией’. 

 Лантье сказал: 
 — Телеграфируйте в Париж: все целы, несемся с ураганом. Корабль 
 невредим. 
 Телеграфист передвигал какой-то рычаг в аппарате и напряженно слушал. 
 На голову его была надета широкая пружина, кончавшаяся на ушах слуховыми 
 телефонными трубками. 
 — Подают с моря… — сказал он, и Леруа читал из-под его руки. 
 Телеграмма была по-французски: 

 ‘Нас тоже несет ураганом. Итальянский пароход ‘Варезе’. Штормуем на 
 высоте Сицилии. Знаем, что никто не может нам помочь. Держитесь, товарищи, в 
 воздухе. Где вы?’ 

 — Ответьте, что нас несет к Абиссинии, — сказал Лантье и вышел с 
 географом. 
 Профессор гладил Рене по голове, когда вошли географ и Лантье. 
 — Как дела? — спросил профессор Арно. 
 — Пока несет километров по двести в час, должно быть, к Абиссинии, — 
 сказал Лантье. 
 Но в это время новым ударом ветра снизу подняло корабль, и опять этот 
 страшный хруст корпуса заставил содрогнуться Рене. 
 — Лантье, Лантье! — молил бедняга. — Из чего он, корабль, из чего? 
 — Внутри корпуса целая сетка из тонких алюминиевых пластинок, они 
 склепаны в целый скелет, и все это обтянуто оболочкой из особой материи… — 
 объяснил инженер. 
 — Это может… 
 Рене не договорил. В уме его рисовалось, как весь корабль обращается в 
 груду мелких пластинок, хрупких, как алюминиевые ложки, нелепой тряпкой 
 обвисает вся оболочка, и все они вместе, с этим электричеством и машинами, 
 камнем летят в пропасть… 
 Он не мог выносить дольше этой мысли. Земля, земля! Какая угодно, хоть 
 сейчас броситься в окно, хоть мертвым прилететь на твердую почву. 
 — Вот, вы знаете, — сказал географ, — в море лучше: гибнет корабль, так 
 хоть можно на шлюпки, на спасательный круг, а тут вот прыгай! — и он указал 
 головой на окно. 
 — Нет, — сказал инженер, прислушиваясь к хрусту корпуса. — Нет, и здесь 
 есть спасательные средства — парашюты, по числу людей. Они на балконе, 
 сбоку. Садитесь в корзину и бросайтесь с балкона. Парашют сам срывается, 
 летит с вами вниз, по пути открывается, как зонтик, и вы достигаете земли, 
 сидя в корзинке. 
 — А если море? — спросил профессор. 
 — Нет, — ответил Лантье, — сейчас и на землю сесть не сладко. Мы над 
 Сахарой, а там сейчас бушует такой самум, что если не перевернет с парашютом 
 по дороге вниз, то все равно засыплет песком на земле в пустыне. 
 ‘Лучше пусть песком, — думал Рене, — только бы на земле, на земле!’ 
 — А, так это и были парашюты, — сказал географ, — я их дюжины с три 
 видел, когда ходил наверх. Налево — балкон… 
 Рене вышел. Страх поднимал в нем решимость. Он прошел в рулевую, 
 поднялся по лестнице. Коридор был освещен редкими лампочками. Вот какой-то 
 выход. Он торопился. Он чувствовал, что если не найдет парашюта, то просто 
 бросится на землю: пустое пространство внизу жгло, пугало и тянуло его. Ага, 
 вот корзина! Он потянул крайний парашют, и брезентовый зонтик пополз своим 
 кольцом по гладкой штанге до пролета у перил. Тут Рене притянул к этому 
 зонтику корзину. Поставил ее у края, в свободном пролете, где не было 
 перил… 
 Он спешил, так как чувствовал, что это последние минуты. Еще немного — 
 и настанет момент, когда он, не рассуждая, прыгнет очертя голову вниз, лишь 
 бы избавиться от этого ужаса. Он влез в корзину, зажмурил глаза. Все равно. 
 Одной рукой он судорожно держался за край корзины, другой отпихнулся. 
 Корзина скользнула с балкона. Парашют сорвался. Рене без памяти упал на дно 
 корзины. 
 Рене открыл глаза. Он ничего не мог понять: полная тишина, он в 
 корзине, а над ним какой-то балдахин с круглой дырой посредине, через 
 которую видно синее небо. Ему казалось, что это все во сне. Рене с 
 изумлением смотрел и ничего не мог сообразить. И вдруг, как толчком, все 
 воскресло в памяти: и отъезд, и оркестр, и порыв урагана, и эта последняя 
 ужасная минута, когда он оттолкнул корзину. Он поднялся на ноги и огляделся. 
 Ему показалось, что он неподвижно висит в воздухе, как будто чудом держится 
 на тугих веревках под этим огромным зонтиком. Это было совершенно новое 
 чувство — чувство полного одиночества в светлом пространстве. Прежний страх 
 пропал. Он поглядел вниз. Серо-желтая равнина расстилалась внизу и только у 
 горизонта с востока кончалась синей полосой моря. Ему казалось, что снизу 
 дул легкий ветерок, но не морозный ветер высоты, а теплый, как живое дыхание 
 земли. 
 Рене нашел в кармане бумажку и бросил ее за борт — бумажка полетела 
 вверх. 
 ‘Я опускаюсь так, что обгоняю бумагу’, — решил Рене и стал внимательно 
 разглядывать землю. 
 Парашют быстро приближался к земле и в то же время несся к востоку. 
 Рене охватило вдруг такое радостное чувство, что захотелось петь, кричать. 
 Он крикнул — и ему показалось, что это не его голос, так вышло слабо. Он 
 крикнул что есть мочи, и опять звук получился глухой, как издалека. Рене 
 знал из книг, что в пустом воздухе теряется звук, но не ожидал, что так 
 сильно. Он теперь был уверен, что будет на земле, и совершенно успокоился. 
 Старательно разглядывал серо-желтую площадь, что была под ним, и вдруг 
 заметил черные точки. ‘Да это пальмы’, — вдруг сообразил он и понял, на 
 какой он высоте. Тошный холодок страха прошел по телу, но на секунду. Рене 
 снова оправился, сел на дно корзины. 
 ‘Все равно, — думал он, — могу сидеть, ничего не надо делать, и 
 наверняка буду на земле’. Но он не мог долго усидеть. Он вскакивал, смотрел, 
 скоро ли, и снова садился на дно. Он отыскал папиросы и закурил. Земля была 
 уже так близко, что Рене различал и группы пальм и ясно видел, что в пустыне 
 спокойно, и песок не подымает ветром. Он окончательно уверился в 
 благополучном спуске. Им овладело радостное чувство ожидания, как будто он 
 после долгих странствий подъезжал в спокойном вагоне к родному городу. 
 А внизу под пальмами сидели черные жители этой пустыни, с их ужасными 
 копьями с крючками под острием, чтоб нельзя было вытащить из раны. Они 
 своими зоркими глазами давно уже заметили парашют и в один голос решили, что 
 это какой-то бог летит с неба. Он, наверно, живет под этой круглой палаткой 
 и летает по воздуху. Но тут как раз Рене снова выглянул из корзины, и 
 сомалийцы ясно увидели белого человека. Палатка пролетела над пальмами и 
 спустилась невдалеке. Дикари спрятались за пальмы и наблюдали. Белый человек 
 выскочил из корзинки и прямо направился к пальмам. Дикари — их было около 
 дюжины — схватились за оружие. Но вождь остановил их знаком. Он видел, что у 
 белого нет оружия: он шел и что-то напевал. Когда он был в десяти шагах от 
 засады, вождь выступил из-за деревьев. Рене так радостно улыбался, так 
 приветливо болтал и протягивал руки, что поколебал недоверие дикаря. Дикарь 
 понял только, что этот белый говорит так же, как господа в Джибути: если его 
 убить, то хлопот не оберешься. А Рене все болтал и болтал. Дикари вышли из 
 засады и обступили его. Из их слов Рене уловил только одно: ‘Джибути’. Они 
 знают Джибути, здесь недалеко Джибути. 
 — Джибути, Джибути! — повторял Рене. 
 Сомалийцы показывали на восток. Скоро они поняли, что белый не знает 
 дороги и просит проводить. Вождь с двумя провожатыми повел Рене туда, где он 
 видел с высоты полоску моря. Рене оглянулся: дикари столпились около 
 парашюта, галдели и ворошили брезент. Рене едва поспевал за высокими голыми 
 людьми, которые легко шагали по песку. Рене обливался потом, спотыкался, но 
 все-таки, не умолкая, болтал. Они шли к морю, к Индийскому океану, — это 
 Рене теперь знал. А вот и белые дома вдали. Двое провожатых передали оружие 
 третьему и теперь только вдвоем сопровождали Рене. Они знаками объяснили 
 Рене, что с оружием нельзя входить в город. Теперь Рене дошел бы один, но 
 дикари надеялись получить награду и не оставляли его. Они уже были совсем 
 близко, когда сомалийцы вдруг остановились и что-то стали кричать на своем 
 противном гортанном скрипучем языке. Они показывали, что они голы, дергали 
 Рене за платье и показывали в сторону города. При этом делали страшные рожи. 
 Рене наконец понял, — ему объясняли, что нельзя голыми являться в город. 
 Рене был рад скинуть лишнюю одежду, он и так давно хотел бросить тужурку по 
 дороге. Он снял с себя белье и отдал спутникам. Пришлось самому напяливать 
 одежду на дикарей. Рубаха не доходила вождю до пояса и трещала при малейшем 
 движении. 
 Главарь очень выразительно намекал на золотые часы Рене. Но счастливый 
 человек всегда щедр, и Рене с радостью отдал их дикарю. Отдал и перочинный 
 ножик, и гребенку, подарил портмоне с двумя франками. 
 Рене видел раскинувшийся по берегу городок, над которым господствовал 
 белый дом с башенкой и французским флагом на ней. Они вступили в предместье. 
 Мазаные глинобитные лачуги, без окон, с отверстием для входа, какие-то норы, 
 возле которых копошились женщины в лохмотьях. Они все оборачивались и что-то 
 кричали спутникам Рене. Голые ребята ползали по пыльной улице. Сонные, 
 понурые старики сидели тут же в тени этих берлог. Но скоро они вступили в 
 город, где ходили белые люди в пробковых шлемах и в белых костюмах. Отряды 
 черных солдат маршировали с ружьями по улице, они казались еще черней от 
 белых купальных штанишек и белых курток, что были на них надеты. 
 Глаз Рене никак не мог связать их воедино: то ему казалось, что одни 
 белые штанишки маршируют в воздухе, то он видел одни черные ноги и черные 
 головы, которые двигались отдельно. Его радовали дома, построенные на манер 
 европейских дач, и он слышал французскую речь. Рене шел по мостовой, и 
 прохожие останавливались и оглядывались на эту группу. Какой-то господин 
 подбежал к нему и спросил: 
 — Мосье Рене? Не так ли? 
 Рене был поражен и старался припомнить, где видел он этого человека. 
 — Вы с дирижабля, правда? — продолжал тот спрашивать. Их уже обступила 
 толпа. Куда делись чернокожие, — Рене так и не узнал. Но его все называли по 
 имени, говорили, что даже послан отряд для его розысков. Рене вели к дворцу 
 наместника, к тому белому зданию, которое он издалека еще заметил. Он узнал, 
 что с дирижабля дали радио в Джибути, чтоб искали в пустыне его, Рене. Он 
 покраснел и смутился: 
 ‘Они, может быть, сами в отчаянном положении и все-таки подумали обо 
 мне, а я о них ни разу и не вспомнил от радости’. 
 Вся радость сразу сошла с Рене, и он, уже встревоженный, вбежал в 
 кабинет наместника. 

 Казалось, ураган дул не ветром, а ревел потоками воды с неба. Стало 
 темно, улицы Парижа обратились в мутные потоки. Где-нибудь сорвет вывеску и, 
 как листок бумаги, унесет в пространство. Улицы опустели, и только кое-где 
 наобум пробирался против потока запоздавший автомобиль. 
 Но в сквере у подножия Эйфелевой башни толпилась кучка народа. Порывы 
 урагана выворачивали дамские зонтики, рвали мокрую одежду. Эйфелева башня — 
 это железный великан, он упруго выгибался, он уперся своими решетчатыми 
 ногами в мощный фундамент и сопротивлялся урагану. Ветер выл в железных 
 переплетах этажей, и вся башня гудела. Она держала антенны беспроволочного 
 телеграфа — это ухо, которое услышит голос из далекой Америки, уловит мольбу 
 гибнущего в океане судна и затерянного в бесконечном пространстве дирижабля. 
 И на полмира может крикнуть Эйфелева башня: без промедления, мгновенно 
 электрическая волна донесет ее голос и на берега Амазонки, и в Ледовитый 
 океан, и в пустыню Сахары, и маленькая походная станция услышит ее мощный 
 голос. 
 В темном воздухе фосфорическим светом вспыхивали линии антенн. 
 А толпившиеся у станции телеграфа люди с нетерпением ждали новых 
 известий с дирижабля. Тут дежурили корреспонденты газет, родственники 
 воздухоплавателей, просто любопытные. А под землей, где была скрыта станция, 
 шла своя работа, и депеши со всех концов мира высокие антенны ловили и 
 передавали, — сейчас это был вопль о помощи с Атлантического океана, стоны 
 гибнущих в Средиземном море судов. 
 Но тех, кто стоял под проливным дождем у станции, интересовала только 
 судьба дирижабля 126Л. 
 Неподалеку от башни кафе было битком набито мокрыми посетителями. И 
 все-таки хлопали двери, и входили новые и новые. Все спорили, кричали, все 
 были так возбуждены, что незнакомые люди говорили между собой как приятели. 
 — Мосье! — кричал только что вошедший, с которого ручьями текла вода. — 
 Слушайте последнее известие: корабль поврежден, из него выходит газ, они 
 спускаются. Телеграмму подхватила Аденская станция и передала сюда! 
 Все на минуту стихли. Всем представилось, что среди урагана и тьмы 
 корабль падает на неведомую землю. Но сейчас же снова загудели на все лады, 
 обсуждая положение корабля. 
 — Сама мадам Жамен на станции! — кричал кто-то. 
 — Ура! — закричал кто-то. — Телеграмма из Джибути: Рене там. 
 — Ловкий малый! — кричал кто-то. 
 — Бросил товарищей! — перекричал все голоса какой-то военный. 
 И опять невообразимый гомон и крики. Так прошло полчаса, и 
 взволнованное море голосов начало утихать: новых сведений никто не приносил. 
 Вернувшийся с телеграфа человек, мокрый, как будто он только что переплыл 
 Сену, влез на стул и прокричал: 
 — Граждане! Дирижабль обещал телеграфировать каждые десять минут, вот 
 уже скоро час — никаких известий оттуда. 
 Все замолкли, и слышно стало, как потоки ливня шумели на дворе. 
 — Рене телеграфирует, — прибавил говоривший, — что там, в Джибути, 
 тихо… 
 — Во дворце наместника, наверно, нет сквозняков! — зло сказал военный 
 из своего угла. — Хорош гусь! Сидит и коньяк потягивает… 


 Глава II 

 Уже вторые сутки дирижабль 126Л несся в воздухе. Команда сменяла вахты 
 так же исправно, как исправно работали моторы. Выбившийся из сил Лантье 
 напряженно соображал, как теперь быть. А подумать было о чем. 
 — Где мы? — приставал к нему Леруа. 
 — Над землей Сомали, — усталым голосом сказал Лантье. 
 Леруа требовал, чтоб Лантье точно указал их положение, и тащил инженера 
 к карте. 
 — Что за возня в коридоре? — тревожно спросил вошедший профессор, — вся 
 команда на ногах. 
 — Мы идем вниз, — сказал Лантье. — Газ выходит из корпуса корабля. 
 Команда выбрасывает балласт. 
 — Черт возьми! Он может весь выйти! — кричал Леруа в тревоге. 
 — Может, — сказал Лантье, в его усталом голосе послышалась опять 
 прежняя твердость. — Газ может выйти, но мы рассчитали так, что дирижабль не 
 опустится на землю, пока мы не достигнем берегов Индийского океана. 
 — Вы телеграфировали о нашем положении? — беспокоился Леруа. 
 — Наш телеграф не достигает теперь ни одной радиостанции, и наших депеш 
 никто не слышит. Но, простите, я устал, я усну часа на два. 
 — Ложитесь, ложитесь, голубчик! — засуетился профессор, подсовывая 
 подушку. 
 Лантье повалился на диван и сейчас же заснул. 
 А капитан Жамен распоряжался в коридоре выбрасыванием балласта, его 
 выбрасывали порциями через определенные промежутки времени. Все пять моторов 
 работали полной силой, и корабль несся со скоростью ста двадцати двух 
 километров в час на юго-восток к берегам океана. 
 — До чего довели! — ворчал вслух Жамен. 
 — А в чем же дело, капитан? — сочувственно спросил механик. 
 — Да как же! — продолжал Жамен, нарочно повысив голос, чтоб все 
 слышали. — Эти господа ученые ведут себя хозяевами и своими капризными 
 требованиями довели… 
 — Что такое, капитан? — спросило несколько голосов. 
 Люди бросили работу, и вокруг Жамена в коридоре образовался тесный 
 кружок. 
 — Да еще бы! — продолжал Жамен, чуть не крича. — То им давай выше, то 
 ниже, — и все как будто для науки, для наблюдений, и вот попали под удары 
 урагана, расшатало, помяло корпус. Хороши мы будем, если сядем в пустыне! 
 — Что ж мы будем делать? — спросил механик. 
 Веселое настроение команды сразу переменилось на мрачное и тревожное. 
 Слышались голоса: 
 — Неужели их нельзя унять? Суются во все! 
 — Я связан приказом исполнять их требования, — с обиженным видом сказал 
 Жамен. — Вы — другое дело… 
 — Товарищи! — крикнул из толпы матрос с мрачным, злым лицом. — Мы 
 должны вывести капитана из дурацкого положения, а то все пропадем. Их надо 
 запереть и поставить караул. 
 — Верно! Молодчина, Этьен! — кричала команда. — Чего там ждать! 
 Человек десять направились по коридору к спуску в носовую каюту. Но в 
 это время показался в конце коридора Леруа. 
 — А, вот один уж есть, стой! — кричали матросы навстречу Леруа. 
 — Довольно хозяйничать! — заорал ему в лицо матрос, который вел 
 остальных. — Вы арестованы! 
 И он схватил географа за плечо. 
 — Почему, что такое? — крикнул Леруа и отшвырнул руку матроса. — Это 
 вздор какой-то! 
 Он быстро оглядел возбужденные лица матросов: злая и торжествующая 
 улыбка Жамена бросилась ему в глаза, Леруа мигом все сообразил. 
 — Это гадость! — орал Леруа, весь красный от негодования. — Этот 
 негодяй вас надувает! 
 И он указал на капитана Жамена. 
 — Как вы смеете! — наступал Жамен. 
 Но Леруа не легко было унять. Его горячность была не того сорта, что 
 скоро остывает. 
 — Я сейчас докажу всем, что вы… 
 — Убрать его! — заревел высокий матрос и ринулся на Леруа. 
 Все загудели, закричали, двое механиков удерживали матросов. 
 — Пусть скажет! — кричали из толпы. 
 — Долой! — требовали другие. 
 Леруа задыхался, он почти не понимал, какие слова он говорил, но все 
 смотрели ему в глаза и видели, что этот человек не врет. 
 — Вот, вот, — говорил Леруа и рылся у себя в карманах, — вот письмо об 
 урагане от станции еще до выезда, он и читать не хотел, он фанфаронил, пока 
 было тихо, и свернулся как бумажка, когда налетел ураган. 
 Леруа размахивал в воздухе письмом. 
 — А вы зачем суетесь в управление? — зарычал высокий матрос. 
 — Если б не инженер Лантье, — с жаром продолжал Леруа, — то неизвестно, 
 что было бы с нами. 
 Леруа говорил, а Жамен все поглядывал на карманные часы. Но это не были 
 часы, это был карманный альтиметр, и он указывал Жамену, что до земли 
 оставалось каких-нибудь пятьдесят метров. Он рад был бы теперь, если бы 
 стукнул с ходу оземь корабль, чтоб доказать команде свою правоту и 
 оплошность Лантье. Но команда почти вся была уже на стороне пассажиров, 
 письмо станции перебегало из рук в руки, и Жамен слышал, как неодобрительный 
 ропот становился все гуще и гуще. 
 — Пусть вами управляет профессор по детским болезням! — ворчливо сказал 
 Жамен и ушел по коридору в свою каюту. 
 — Что же мы стоим? — вдруг сказал высокий матрос. — Выбрасывай за борт! 
 Леруа вспыхнул и хотел опять разразиться речью, но вдруг улыбнулся: 
 команда дружно начала выбрасывать за борт балласт — аккуратные мешочки с 
 песком, с написанным на каждом весом. 
 Географ пошел к своим. 
 — Вы так там орали, дорогой, — встретил его профессор, — что сюда 
 слышно было, ведь человек устал, спит. 
 — Ничего, все в порядке, — сказал Леруа и прилип к окну. Необозримое 
 море песку раскинулось до самого горизонта. А моторы гудели, и корабль несся 
 вперед к берегу океана в надежде найти там приют и помощь. 

 — Я вас умоляю — каждые десять минут посылайте радио, может быть, они 
 примут и ответят, — говорил Рене наместнику Джибути. 
 А тот ходил по ковру кабинета с сигарой в зубах и повторял: 
 — Я совершенно не знаю, чем помочь, я телеграфировал в Париж. 
 — Надо делать, делать что-нибудь. Уже полсуток нет известий, у них 
 могли стать моторы, выйти газ, и они в песках ждут голодной смерти, — 
 говорил с тоской Рене. 
 Наместник пожал плечами. 
 — Ну, вот вы скажите мне, что же именно я могу сделать? 
 И наместник остановился перед Рене. 
 Как ни странно, вопрос этот застал Рене врасплох. 
 Действительно, как помочь дирижаблю, который неизвестно где? Рене 
 старался поскорее придумать, но ничего не мог. Он подошел к карте земли 
 Сомали, которая висела на стене кабинета, и стал соображать. Ах, зачем он не 
 спросил Лантье, куда они хотят лететь. Да до того ли тогда было. Он старался 
 поставить себя в положение своих оставленных товарищей. Вдруг ему ясно 
 стало, что непременно к морю, к берегу океана должен был стремиться 
 дирижабль. Море — это единственная дорога, по которой им может прийти 
 помощь. 
 — Ну, что? — говорил между тем наместник, видя, что Рене в затруднении. 
 — Извольте, я вам предоставлю действовать от моего имени, распоряжайтесь 
 мною, как вам… 
 Вдруг Рене отвернулся от карты и подошел к наместнику. 
 — Вот, вот что надо делать: на рейде пароход, французский пассажирский 
 пароход! Надо послать его вдоль берега земли Сомали на юг. 
 — Зачем? — недоумевал наместник. 
 — Дирижабль будет у берега, если не сейчас уже там. Сейчас же, — это в 
 вашей власти! 
 Рене было жаль товарищей. Он думал, что вот теперь, может быть, сейчас 
 вот, они погибают в песках от жажды, от жары, в море песку, и ему во что бы 
 то ни стало хотелось в решительный момент прийти на помощь товарищам. 

 Пароход ‘Пьеретт’ получил приказ наместника немедленно идти вдоль 
 берега на розыски пропавшего дирижабля. Рене не сходил с капитанского 
 мостика. Он не выпускал из рук бинокля, хотя знал, что дирижабль можно 
 встретить только гораздо южней. Каждые полчаса посылали радио: 

 ‘Дирижабль 126Л. 
 Идем на помощь, телеграфируйте, где вы. 
 Пароход ‘Пьеретт’. Рене’. 

 Все пассажиры были возбуждены. Все говорили о неожиданном предприятии, 
 в котором невольно им пришлось участвовать. 
 Настала тропическая ночь. Океанская зыбь вспыхивала на гребнях волн 
 фосфорическим светом. Начинался уже муссон*, тянуло жарким дыханием с 
 материка. Рене смотрел на звезды, и ему чудилось, что вот мелькнул прожектор 
 дирижабля. Он бегал к телеграфисту, который с слуховыми наушниками на голове 
 следил за всеми звуками, которые улавливала антенна телеграфа. 
 ______________ 
 * Муссон — ветер в Индийском океане, который летом дует с юго-запада, 
 зимой с северо-востока и разводит огромную зыбь. 

 — Нет, мосье, ничего нет пока! — встречал он каждый раз Рене. 
 Рене казалось, что пароход еле плетется, хотя он шел 18 узлов. Рене 
 бегал к механику, к кочегарам и умолял прибавить ходу. Между двумя мачтами 
 парохода на обручах были протянуты пучком антенны телеграфа, и от них шел 
 провод в каюту радио. Рене глядел на них, и ему казалось, что он вот-вот 
 услышит голос старика Арно. 
 — Нет, мосье, пока ничего! — каждый раз отвечал телеграфист. 
 Дул довольно свежий юго-западный ветер, когда утром Рене вышел на 
 палубу. Он не раздевался и почти не спал. Сменился телеграфист, и новый 
 говорил тоже: 
 — Ничего пока, мосье, ничего! 
 Пассажиры тоже волновались, но, кажется, жалели Рене больше, чем 
 пропавший дирижабль. 
 ‘С ‘Пьеретт’ доносят, — телеграфировал наместник в Париж, — что по 
 всему побережью Сомали дирижабля 126Л не обнаружили’. 
 Капитан ‘Пьеретт’ убеждал Рене оставить это скитание вдоль Сомалийских 
 берегов. 
 — Ведь мы израсходуем уголь, и я не могу рисковать доверившимися мне 
 пассажирами и командой, как ваш Жамен. Вместо одной катастрофы будет две, — 
 убеждал моряк. 
 Рене пришлось сдаться. Пароход повернул на северо-восток, взявши курс 
 на Коломбо. Уже сильно засвежевший муссон дул в корму. 
 Рене был в отчаянии. Если бы было в его власти, он так и ходил бы тут у 
 берегов Сомали, пока не сжег бы под котлами весь уголь, всю мебель, все 
 деревянные переборки на пароходе. А теперь не на что было надеяться. 
 Океан был почти спокоен, и только широкая волна, как вздох, проходила 
 под пароходом. Было жарко. Пассажиры сидели под тентом на палубе. Это были 
 веселые, богатые путешественники. Они разочаровались — интересное 
 приключение не удалось, и им только лишнее время придется болтаться в пустом 
 и скучном океане. Они с усмешкой и сожалением поглядывали на Рене. А он не 
 находил себе места, стоял и смотрел через решетки вахты в кочегарку. Там по 
 временам звякали о железные плиты лопаты, отворялись дверцы топок, и красным 
 фантастическим светом обдавало полуголые фигуры кочегаров. Рене невыносимо 
 было смотреть на беспечные лица туристов-пассажиров. Он вскочил на решетки, 
 нашел спуск в кочегарку и по крутому железному трапу спустился вниз. Было 
 жарко, как в аду. Рене удивился, как можно тут пробыть час, а не то что 
 проработать четырехчасовую вахту. Кочегары были до пояса голые, и вокруг 
 головы над бровями у каждого был повязан жгут из сетки, чтобы потом не 
 заливало глаза. 
 ‘Венец мученика’, — подумал Рене. Но мученики весело встретили ученого. 
 — Вот, — пошутили они, — если попадем в ад, не будем без работы: будем 
 шевелить огонь под этими, что наверху, под тентом. 
 — Так и не нашли товарищей? — посочувствовал кто-то. 
 — А вот он знает, где они, — сказал молодой парень с лопатой и указал 
 на пожилого высокого кочегара. 
 — Знаю, — уверенно сказал тот. — Мы все время про них толкуем. Очень 
 просто. 
 Рене насторожился. 
 — Очень просто, — продолжал кочегар, — у них бензин кончился, 
 понимаете? 
 В это время раздался стук лопаты по плитам. Кочегары, как один, 
 раскрыли топки. Нестерпимым жаром ударило в тесное пространство кочегарки, 
 но полуголые люди чуть не в самом огне брали уголь лопатами и с силой и 
 необычайной ловкостью швыряли его в пасть топки. 
 Рене заглянул в огонь и от жара зажмурился. Но топки захлопнулись, и 
 высокий кочегар, тяжело переводя дух, продолжал: 
 — Бензин кончился. Дураки они оставаться в песке там, — он указал 
 лопатой на запад, — они пошли за ветром. Если харчи есть, так их донесет до 
 Индии. 
 — Вы так думаете? — ухватился Рене за эту мысль. 
 — Верное слово: в море хоть на пароход могут нарваться, а в песках — 
 какой дурак туда полетит? Э! Они еще раньше нас в Индии будут. 
 Все кочегары столпились около Рене и ждали, что скажет ученый человек. 
 Высокий кочегар свернул папиросу, достал лопатой из топки уголек и закурил. 
 Рене был так поражен, что стоял и глядел на этого потного, черного от 
 угольной пыли человека: он не ожидал, что здесь, в этой преисподней, люди 
 думали и решили дело. 
 — Совершенно верно, — прошептал Рене, — что же вы молчали? 
 — Нам-то чего же лезть? Там-то ведь, кажись, поумней нас люди думают. 
 — Но почему они не телеграфируют? — хватился Рене. 
 — Да ведь надо динамо-то* крутить — как же без бензина-то, дорогой 
 товарищ! Давай уголь, не спи! — крикнул он китайцу-угольщику и стал 
 подгребать уголь ближе к топке. 
 ______________ 
 * Динамо-машина вырабатывает электрический ток, необходимый для подачи 
 радиотелеграммы. 

 Рене выскочил на палубу. Как прохладно показалось ему здесь под 
 тропическим солнцем, и он уж совсем другими глазами глянул теперь вниз через 
 решетки в кочегарку. 
 Теперь Рене не мог удержаться, чтоб не глядеть вверх, хоть и знал, что 
 это безнадежно. Пассажиры посмеивались, а один остряк уверял всех, что 
 ученый сошел с ума. 
 А в Париже телеграмма наместника Джибути была напечатана во всех 
 газетах: дирижабль пропал бесследно. Спрашивали авиаторов, ученых, — те 
 пожимали плечами, хмурили лбы, иные отшучивались, но никто не мог ничего 
 решить. Одна бойкая газетка даже обещала приз в 1000 франков тому, кто 
 угадает, что случилось с 126Л. Эйфелева башня вопила во все концы, но 
 никаких известий не получалось. Какой-то лавочник успел выпустить мыло 
 ‘Жамен’, но и это не решило дела. В авиационном клубе день и ночь толклись 
 люди, курили, спорили до хрипоты, изучали карту земли Сомали, воздушные 
 течения и не могли прийти к какому-либо выводу. 
 А ‘Пьеретт’ несла Рене к острову Цейлону. Ее подгонял уже сильно 
 засвежевший муссон. Пассажиров укачало, и они в своих каютах проклинали 
 дирижабль, из-за которого им придется болтаться лишних трое суток в океане. 
 А в кочегарке день и ночь звякали лопаты, гребки, звонко стукали дверцы 
 топок и выбрасывали красный свет. Рене заглядывал в кочегарку и думал: вот 
 это те лошади, что тащат этот пароход. Он еле стоял на ногах от качки и 
 понять не мог, как они могут там работать и еще думать о дирижабле. 
 Однажды утром Рене пробирался по палубе, он все поглядывал вверх, — это 
 стало уже у него привычкой. Вдруг с мостика вахтенный штурман крикнул: 
 — Мосье Рене! На минуту! 
 Рене поднялся по трапу. Штурман передал ему бинокль. 
 — Вон посмотрите, — сказал он, — видите на горизонте точки — это 
 Мальдивские острова, коралловые острова с пальмами. 
 — Благодарю вас, — сказал Рене, нехотя принимая бинокль. 
 — Это вас развлечет, быть может. 
 Рене не мог поймать в бинокль этих черных точек: пароход качало, и 
 горизонт как пьяный шатался в стекле бинокля. Наконец Рене кое-как 
 приспособился и стал разглядывать. 
 Пока это были неопределенные точки. Но по мере того как приближался 
 пароход, эти точки росли, и Рене стал уже различать в сильный морской 
 бинокль отдельные пальмы. 
 Вдруг он закричал так, что вахтенный штурман испугался: не припадок ли 
 у расстроенного ученого. 
 — Они! Они! — орал Рене. 
 ‘Бедняга, ему мерещится’, — подумал штурман и взял другой бинокль. 
 Его опытный глаз сразу рассмотрел блестящее тело дирижабля над одним из 
 атоллов*. 
 ______________ 
 * Атолл — коралловый остров. 

 — Вы правы, — сказал он взволнованным голосом. 
 Но Рене уже не было. Он бросился вниз поделиться радостью с кочегарами, 
 с которыми успел уже совсем сдружиться. 
 Скоро весь пароход знал, что дирижабль найден, и кое-кто из пассажиров 
 выполз на палубу. 
 В бухте атолла было совсем тихо, и Рене благополучно добрался на 
 пароходной шлюпке до берега. 
 Вся команда дирижабля радостно приветствовала Рене. Не было только 
 Жамена. 
 Кочегар оказался прав: не хватило бензина, и пошли по ветру. 
 — Но почему же, почему вы не дали об этом телеграмму, когда видели, что 
 кончается бензин? — допытывался Рене. 
 — Бензин кончился неожиданно, — объяснил Лантье. — Должно было 
 оставаться еще четыре бака, но они оказались пустыми. Мы нашли в них дырки. 
 — Ну, не будем об этом говорить, дорогой Лантье, он, право, не такой 
 злой, только очень раздражительный. 
 — Да кто, кто? — спрашивал Рене. 
 — Потом, потом, — останавливал Арно, — он очень раскаивается. 
 Рене догадался. 
 — А где же он? — спросил Рене. 
 — Капитан держится все время один и разговаривает только с дедушкой 
 Арно, — объяснил один из механиков. 
 Рене хотелось узнать все-все, что случилось с дирижаблем после того, 
 как он бросился на парашюте. Но с парохода торопили. Уже получили известия 
 из Парижа, со всех сторон неслись телеграммы с поздравлениями, 
 приветствиями. От штаба авиации пришел приказ: употребить все силы, чтобы 
 доставить дирижабль на берег, если есть малейшая возможность. 
 Все обращались к Лантье. 
 — Да ведь держится он сейчас в воздухе, — сказал инженер, — будет 
 держаться и тогда, когда мы привяжем его к носу парохода и пойдем прямо по 
 ветру. 
 И Лантье отправился на пароход говорить с капитаном. Пришлось довольно 
 долго провозиться, пока удалось перевезти дирижабль и укрепить его так, как 
 советовал Лантье. Устроили так, что стальными веревками можно было с 
 парохода менять наклон дирижабля, если изменится сила ветра. Наконец все 
 было устроено, и пароход снялся. Дирижабль серебряным облаком летел впереди 
 парохода. 
 Теперь в Париже газеты старались одна перед другой: спешили выпустить 
 отдельными листками телеграммы профессора Арно. 
 — Раскрытие тайны сто двадцать шесть эл! — кричали мальчишки и 
 рассовывали прохожим листки. — Сообщение профессора Арно! Все о дирижабле — 
 пять сантимов, полное описание! 
 А в кают-компанию ‘Пьеретт’ собрались все пассажиры, и профессор Арно 
 не успевал отвечать на вопросы. 
 — Вы спрашиваете, почему мы не задержались на берегу?! Правда, мы 
 получили вашу телеграмму, что вы нас ищете. Мы могли принимать телеграммы, 
 но не могли посылать! 
 — Значит, вы все, все слышали? 
 — Да, мы похожи были на погибающего, у которого отнялся язык. Но мы 
 получили вашу телеграмму, когда уже решили лететь по ветру и были далеко над 
 океаном. 
 — Ах, это ужасно! — закричала какая-то дама. — Снизу вода, кругом 
 воздух!.. 
 — А посередине люди, сударыня, — продолжал дедушка Арно, — люди, 
 которые потеряли весь балласт, весь бензин, газ, но не потеряли присутствия 
 духа. 
 — И даже веселости, благодаря дедушке, — вставил Леруа. 
 — Ну, и как же, как же? — не терпелось пассажирам. — Вы все-таки 
 падали? 
 — О, да ведь у нас хватило все-таки соображения. Мы мальчишками все 
 пускали змейки, и мы решили заставить наш корабль лететь, как змей. Ветер 
 сильный и ровный. Но к чему привязать веревку? В море? Вот мы сделали из 
 досок щит, привязали груз снизу и бросили его на веревке в море. И не один, 
 а много. Это была большая работа! 
 — Чтоб облегчить корабль? Зачем же делать щит? — спрашивали со всех 
 сторон. 
 — Нет, нет, терпение, — говорил Арно, — щиты становились в воде 
 отвесно, гребли воду и задерживали полет дирижабля, а дирижабль мы привязали 
 косо, как змей, — вот как он сейчас летит перед пароходом, только вместо 
 парохода были щиты. 
 — Все-таки это ужасно, — говорила дама, — я не могла бы… 
 Но она не знала, чего она не могла бы. 
 А на палубе приятель Рене — кочегар допрашивал матросов дирижабля: 
 — Ну, а как уж все выкинули, а он все в море падает, тогда что? 
 — А мы застропили корабль на манер змейка, ну, как колбасу летучую, 
 привязали к плавучим якорям, — объяснили матросы дирижабля. 
 — Ну, а если бы сорвало? — спросил кочегар. 
 — Если бы, если бы! Ну, все каюты поломали бы, все выкинули бы, на 
 одной доске остались бы… Да, было что выкинуть! Да вот капитана выкинули 
 бы, Жамена! 
 Все рассмеялись и оглянулись, ища глазами Жамена. 
 — Не видать, прячется все, — сказал высокий матрос, — а то ведь так 
 сказал нам, что мы всех ученых на ключ запереть хотели. А чудак дедушка! 
 Там, на этих кораллах, такую Сорбонну* устроил, с ним не скучали. Про все 
 рассказал. 
 ______________ 
 * Сорбонна — университет в Париже. 

 — Как про все? — удивился кочегар. 
 — Теперь я все знаю, — уверенно сказал матрос, — и что коралл строят 
 эти… червячки такие, и что жемчуг в ракушках на дне водится, и вот 
 муссон… 
 Матрос запнулся. 
 — Да очень просто, — вмешался моторист с дирижабля, — в Азии сейчас 
 жара, а в море прохладней, ну, и дует, как со двора в дверь… Ну, знаешь, 
 по ногам тянет. 
 — Это ты врешь, — сказал кочегар. 
 — Идем к деду! — закипятился сразу моторист. 
 — Идем, идем! — тащил матрос. 
 Все втроем пошли искать старика-профессора. 
 А у Арно была уже опять своя аудитория в кают-компании, — теперь 
 пришлось перенести лекции на палубу. 
 На четвертый день открылись индийские берега. 

 Когда наши воздухоплаватели садились на пароход, чтобы ехать домой, во 
 Францию, Жамена не было с ними. Он так и остался в Индии и, говорят, теперь 
 служит в какой-то английской конторе в Бомбее.