УМСТВЕННЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ
КОММЕНТАРИИ
Умственные перспективы, Розанов Василий Васильевич, Год: 1901
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
Нет более легкого искусства, как зубоскальство. Оно не требует от нас ни серьезного дара, ни серьезного вникания в предмет. Оно дает возможность вмешиваться в спор, вести прения, принимать как будто участие в деле, никакого, в сущности, не имея отношения к делу, кроме случайной связи праздного зеваки, остановившегося около чужого труда и издевающегося над чужим трудом. Слово ‘отечествоведение’ показалось многим в нашей печати каким-то новым понятием, свалившимся с неба, все около него собираются, дивуются на него и соперничают друг с другом, кто кого переострит
по поводу этого понятия. ‘Как можно преподавать отечествоведение? Задавать отечествоведение к следующему уроку? Ставить за отечествоведение баллы?’ и в конце концов раскатистый смех: ‘Что такое отечествоведение?’.
Остроумцы рассчитывают на неопределенность понятия или его большую духовность. Но ведь они с таким же правом могли бы спрашивать: ‘Неужели может быть предметом уроков или лекций нравственное богословие? Неужели можно ставить баллы за неприготовление урока по философии, по логике?’. Увы, все это давно делается в учебных заведениях, средних и высших, не возбуждая никакого вопроса у педагогов.
Произнеся, как лозунг школы, ‘отечествоведение’, мы именно произнесли лозунг, а не назвали только предмет, подобно тому как и ‘классицизм’ ведь есть тоже лозунг, дух школы, сущность школы, а не только два предмета, внесенные в программу. Перед греческим и латинским языком отступили на задний план, в разряд так называемых ‘второстепенных предметов’, история отечественная и всеобщая, русская и всеобщая география, физика и космография, и сущность классицизма заключалась не только в одном том, что ученики учились латинскому и греческому языкам, но и в том еще, что, например, во II, III, V и VII классах с них совсем была снята обязанность держать экзамен по всем перечисленным ‘второстепенным’ предметам, при экзамене в этих же классах из латинского и греческого языков, и естественно, что вся история, литература, мироведение (физика и космография) при таком порядке отодвинулись в туман, в неотчетливое, сбивчивое знание, в дурное, отрывочное, скоро забываемое знание. И как результат этого: холодность оканчивающих курс учеников к миру родной истории, к фактам родной страны. Вот что такое ‘лозунг’, ‘система’, ‘смысл’ в отличие от механического вдвигания в программу одного предмета или выставления из программы другого предмета.
Что же значит ‘отечествоведение’, как знамя школы? Значение его неизмеримо. Никаким последующим чтением и никаким, самым добрым и счастливым, сложением зрелых убеждений нельзя подорвать того незаметного и могущественного действия на душу, какое оказывает перспектива близкого и далекого, второстепенного и первостепенного, центрального и бокового, в каковой перспективе располагаются предметы в самом раннем детстве и отрочестве, но среди этих предметов — на родину, увы, до сих пор все мы, русские, имели самую несчастную педагогическую перспективу. Для английского мальчика на первом плане стояла дорогая Англия, для немецкого — Германия, для француза — его рыцарское ‘patria‘. Только для несчастного русского мальчика ‘святая Русь’ была почти неизвестным понятием, а была лишь ‘география России’, проходимая уже в IV классе, после подробно пройденных государств всей Европы (курс III класса), была ‘Русская история’, скучная, оборванная, хронологическая, номенклатурная, которая проходилась как эпизод всеобщей истории, как скучная полоса среди ярких страниц о древнегреческих героях, древнеримских героях, о рыцарях и крестовых походах и великих мореплавателях Западной Европы. Кто-нибудь скажет, что это уже несчастие России, что ее история бледнее западной. Но не проходите ее как эпизод, дайте ей центральное и самостоятельное положение, дайте на нее более времени, для нее — лучшего преподавателя, и она сумеет детскому и отроческому сердцу сказать свои золотые слова. Во что оценить то благо, что теперь рассказы по русской истории будут даваться ученикам первого класса! Да это переворот, если хотите! Об Александре Невском, об Ярославе Мудром, о Мстиславах, о детстве Петра Великого и заведении родного флота и родной армии они будут слышать раньше и подробнее, чем о Ликурге, Солоне и Алкивиаде, главное — они будут слышать раньше! Таким образом, и о Греции уже будет узнавать не русский общечеловек, а русский мальчик, с крошечным, но со своим туземным самосознанием. Вот что важно, вот что неоценимо, вот чего у нас никогда не было без ‘отечествоведения’.
Русским будет возвращена их родная мать — вот все, что мы хотим сказать об ‘отечествоведении’, и этого довольно. Мы будем сперва ее узнавать, а уже потом через сравнение с ее дорогими чертами станем оценивать и любить и уважать других. Эти другие, не теряясь, станут в боковое положение, отойдут на второй план, станут в некоторую перспективную даль по отношению к колоссальному факту, называемому кратко ‘Россия’, но неизмеримому по содержанию и ценности своей. Таким образом, школа, как это и должно быть в развивающейся правильно стране, пойдет впереди развития нашего, учителя станут не германизованными инвалидами нашего умственного строя, а идущими впереди его пионерами. Словом, будет то прекрасное и нормальное явление, которое давно везде есть и которого не было только в нашей несчастной России. Школа и учитель выдвинутся на передний фас из тех административных и исторических задворков, на каких пребывали до сих пор.
Раньше о школе говорили много хвастливого, но поразительно, что на практике все относились к ней презрительно, да и она сама как-то робко жалась перед всеми в уголок. И ‘аттестаты’-то ‘зрелости’ она дает, и не уступает-то она ни английской, ни немецкой. Только странно было, отчего ей по бюджету отпускаются гроши, учителя ее держатся в черном теле, учеников ее до крайности печально третируют на первых курсах университета. Похвал много (теоретических), а уважения (на деле) ни от кого. Можно наблюдать, как уже сейчас, лишь только началась реформа, престиж школы повышается, акции ее, — да будет позволено грубое, но нужное сравнение, пошли в гору. Об ней все говорят, все заботятся, чувствуется, что ее все прежде всего хотят уважать и любить. Вот залог успеха. Если все дело пойдет благополучно, учитель станет persona grata всюду, а гимназист — любимое дитя.
Оставив серьезную тему, остановимся на минуту на одном особенно курьезном нам возражении, которое уже вторично пробегает в газетах: сделать будто бы отечествоведение предметом усиленного преподавания значило бы, наверное, возбудить к отечеству такое отвращение, как долбяжка Закона Божия погасила в школах религиозную веру. Впервые с этим аргументом, мы помним, выступил проф. В. Модестов, теперь его повторяет никогда не учивший классическим языкам классик. Тогда что же делать, спрашиваем их. Если по их логике преподавание Закона Божия гасит веру, а отечествоведение погасит народную гордость и чувство родины, то не лучше ли уж ничего не преподавать? Не нужно ли закрыть вовсе школу? Мы не знаем, по крайней мере, такой гадкой науки, такой презренной отрасли знания, которую захотели бы погубить во мнении человечества, введя предметом в гимназический курс. Договорились наши оппоненты, нечего сказать.
НВ. 1901. 14 июля. No 9108. Б.п.