А. В. Амфитеатров
А. В. Амфитеатров
Украинская Дузе
Украинская Дузе
————————
Украинская Дузе, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1934
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Прочитав недавно в газетах о кончине М.К. Заньковецкой, я едва поверил своим глазам: как? только теперь?
Вполне был уверен, что ее давным-давно нет на свете. Ведь даже пред потопом Великой войны она была как бы ‘историческим воспоминанием’ — именем в ореоле летописной славы, но уже без живого лика.
Заньковецкая для Украины — артистка и того же богатырского века, и того же высокого уровня, что в Италии Элеонора Дузе, в России Ермолова, в Польше Елена Модржеевская: предельная высокая ступень, на которую поднялось драматическое одарение и художество народности. Украинская сцена всегда была очень бедна репертуаром, но огромно богата актерскими силами. Однако ни одна из них не достигала высоты и могущества Заньковецкой.
Меня просто изумляет, что кончина ее не вызвала всеукраинского надгробного рыдания. Если художество в состоянии содействовать росту и укреплению национальной идеи, то кто же более Заньковецкой сделал для выяснения в глазах русского общества женской украинской души? Кто убедительнее учил чувствовать и любить поэзию, грусть и юмор Украины? Заньковецкая в украинском театре — такая же непреложная величина и духовная власть, как Тарас Шевченко в украинской поэзии. Странно, непостижимо странно, как это украинское общество сперва допустило Заньковецкую впасть в такое глубокое забвение, что она как бы умерла заживо, а теперь, когда ее в самом деле не стало, оно ‘из равнодушных уст слышит смерти весть и равнодушно ей внимает’.
Заньковецкая принадлежала к малому, очень малому числу актрис истинно великой, натуральной одаренности: была вся — ‘нутро’. Из русских великих актрис она схожее всех с Полиной Антиповной Стрепетовой, ‘Мочаловым в юбке’, гениальною в порывах вдохновения, несносною, когда вдохновение не приходило.
Но, чтобы восхищаться Стрепетовой, надо было сперва победить предубеждение, чтобы не сказать — антипатию, к ее злополучной наружности: и лицом некрасива (только глаза могущественно хороши), и кривобока, сутуловата, чуть не горбата, — в движениях неуклюжа, — узкий, угловатый, связанный, как у большинства русских актрис, жест. Все это забывалось, пока Стрепетова, в жару творчества, вся пылала, неотразимо передавая свое пламя в зрительный зал, но убийственно для нее выступало вперед, как скоро она угасала. Великая художница заслонялась некрасивой женщиной.
Заньковецкая в этом отношении была несравненно счастливее. Красавицей назвать ее было нельзя, но ее чрезвычайная привлекательность, симпатичность, природная грация сразу, с первого ее появления на сцене, тянули к ней сердца и подкупали в ее пользу. Поэтому не было такого резкого контраста между ее драматическими подъемами, никак не слабейшими стрепетовских, и минутами нервного упадка.
И в них ведь вы продолжали видеть то же грациозное явление, то же прелестное лицо, те же грустно влекущие глаза, слышать тот же очаровательный голос, равного которому по красоте не было на русских сценах. Разве — звон серебряной струны — голос Коммиссаржевской? Про обеих можно сказать словами Лира о Корделии:
У ней был нежный, милый, тихий голос, —
Большая прелесть в женщине!
Но голосовые средства Заньковецкой были богаче и более способны к разнообразию: главным очарованием артистки был певучий лиризм, но в диапазоне ее укладывались с совершенною свободою интонации, — по всей скале драматических требований — от самого высокого трагизма до веселых бытовых тонов народного водевиля.
Подобно Стрепетовой, Заньковецкая была лишена ‘школы’. Пожалуй, даже решительнее, чем Стрепетова, потому что последняя, в очень ранней молодости, стала на работу в лучших провинциальных труппах, где имела и время, и возможность кое-чему получиться, затем вышла замуж за такого мастера и учителя сцены, как М.И. Писарев, с которым хотя и разошлась впоследствии, однако он успел иметь на нее художественно-образовательное влияние, так что на Александрийскую сцену она пришла уже хотя и без ‘школы’, однако с большим практическим театральным опытом. А в пожилых годах даже и сама дерзала преподавать драматическое искусство.
Но Заньковецкой взять ‘школы’ было решительно неоткуда. По тогдашней молодости малороссийского театра, у кого могла она учиться? Прекрасных артистов имелось немало (Кропивницкий, Садовский и др.), но они сами были только ‘натура’, и весь молодой театр их строился на нутряном натурализме. Вместо того чтобы принять чью-нибудь ‘школу’, Заньковецкая сама должна была ‘школу’ создать, выработать приемы, установить традиции и т.д. Все дальнейшие более или менее значительные малороссийские актрисы — фотографии, сколка и списка с Заньковецкой.
Если отсутствие ‘школы’ в Заньковецкой не так бросалось в глаза, как в Стрепетовой, тому причиною, во-первых, опять-таки ее природное изящество, а во-вторых, однообразие ее бытового репертуара, в котором она не выходила из ‘плахты и запаски’. Сегодня Оксана, завтра Пидорка, послезавтра. Галя или Маруся, Наталка, Тетяна — все один и тот же бытовой тип, только в разном психологическом освещении.
Роковая ограниченность украинского репертуара замкнула талант Заньковецкой в заколдованный круг. Было ей в нем мучительно тесно, а выйти некуда. Страстный поклонник Заньковецкой А.С. Суворин, писавший о ней в ту пору ее петербургских гастролей не статьи, а поэмы в прозе5, мечтал о переходе ее на русскую сцену, обещая употребить все свое влияние, чтобы она заняла достойное положение в Александрийском театре. Ему удалось было победить ее нерешительность. Она принялась готовить Катерину в ‘Грозе’ Островского, выбранную для нее Сувориным, — роль как раз по мерке ее таланта — и в характере и в силе. И, однако, ничего из этого не вышло.
— Почему, Алексей Сергеевич? — спросил я как-то раз. — Не умела, не справилась с Катериной?
— Ну, что вы, собственно говоря? Как бы она не справилась? Разве могла она не справиться, собственно говоря? Если бы возможно было показать ее Катериной, все наши знаменитые Катерины должны были бы удавиться от зависти, собственно говоря… Но невозможно, немыслимо!
— В чем же дело?
— Язык, собственно говоря…
— То есть?
— Вы видели Савину в водевиле ‘Пациентка’, как она изображает приезжую из Малороссии помещицу-хохлушку? Помните ее говор?
— Помню. Ужасно смешно.
— Так вот представьте себе, что савинская хохлуша читает волжанку Катерину: это и будет Заньковецкая, собственно говоря. Уж я ли не высоко ценю ее великое дарование?.. А когда она читала мне роль, думал, что подавлюсь смехом. И чем драматичнее, тем смешнее, собственно говоря.
— Однако в жизни она говорит по-русски чисто.
— То в жизни, а то на сцене. Мы с вами чистокровные русаки: вы москвич, я воронежский, знаем свой язык, собственно говоря. А переставьте-ка нас сейчас беседовать из кабинета на сцену — выйдет для публики — зажми уши и беги вон, собственно говоря. Покойный Юрьев Сергей Андреевич, бывая в Петербурге, не хотел смотреть Островского в Александрийском театре. ‘Помилуйте, — жаловался, — ваши актеры берутся играть московских купцов, а поголовно ‘чтокают’ — так и щелкают в ро: ‘что, что, что’ — хоть бы один обмолвился, как следует, по-московски ‘што». Вот как строго ухо публики. Хороша будет перед нею Катерина Кабанова, у которой в речи сколько ‘что’, столько ‘шо’!
— Да ведь от подобных недостатков легко отучиться. Мало ли у нас хороших актрис из малороссиянок, полек, евреек.
— Много. Только не из таких, которые двадцать лет играли изо дня в день ‘Наталку-Полтавку’, ‘Назара Стодолю’ и ‘Ой, не ходи, Грицю, та на вечерницю’. Это — прививка неодолимая. Каждый актер должен играть только на своем родном языке, собственно говоря. Или на том, с которым сроднился с детства, как со своим.
Когда я впервые видел Заньковецкую, меня поразило сходство многих приемов ее с приемами Элеоноры Дузе, хотя Дузе она — тогда, по крайней мере, — не видывала, значит, дошла собственным умом и вдохновением. В особенности — в смелости драматических пауз и уменье пластически и мимически заполнять их.
Надо, впрочем, заметить, что в малороссийском театре драматическая пауза вообще разрабатывалась очень усердно и внимательно, что я приписываю плохим текстам мелодрам, из коих почти сплошь состоял малороссийский репертуар.
Схемы действия сильные, страстные, душераздирательные, а диалог — в передаче их — слабый, наивный. Чтобы он доходил до публики, со стороны актера требовалась большая помощь — толкующее внушение мимикой, жестом, пластикой. Пьесы, написанные на темы украинских песен и думок, — а таких было немало, — сплошь и рядом переходили в пантомиму, родня драму с балетом.
Публика это любила. Лесков рассказывает, как в какой-то малороссийской мелодраме постигнутая ужасными утратами семья узнает о своем несчастии. Жена взвыла. Но муж хватает ее за руку и с силою бросает на пол:
— Мовчи, бо скорбь велыка!
Театр замер. Длинная пауза — и в ней чей-то голос с райка, восторженный и плачущий:
— Эге! це вам не ваш Шекспыр!
Вот эта способность ‘мовчать, бо скорбь велыка’ была развита Заньковецкою до совершенства. Благодаря глубокому чувству, которое она с наивною искренностью вкладывала в своих тоскующих Марусь, Оксан и Олень, эти трафаретные ‘дивчины’ в самом деле возвышались до трогательного соперничества с Офелией, Корделией, Дездемоной, Джульеттой… Хотя как жаль, что судьба, так узко ограничившая для Заньковецкой круг творчества, не дала ей возможности испробовать власть своего гибкого гения на подлинных Офелиях и Дездемонах!
Лично я Заньковецкую едва-едва знал. Сколько помню, Суворин говорил о ней, что женщина интересная, но не легкого характера, потому что очень нервная, слабого здоровья. Однако из породы двужильных актрис. То есть — перед спектаклем умирает, в антрактах спектакля умирает, после спектакля умирает, но чтобы из-за своих смертей отменить спектакль — ни-ни-ни! И этак — изо дня в день! Замужем Заньковецкая в то время была, помнится, за Садовским, тоже великолепным украинским актером на характерные роли: не смешивайте его с знаменитыми однофамильцами Садовскими московского Малого театра!
Частная жизнь Заньковецкой мне совершенно неизвестна. Не знаю и — когда, как и почему великая артистка ушла в нее, покинув театр, и почему вдохновительницу и почти что создательницу украинской драмы забыли так скоро и неблагодарно. Светлый образ ее всплыл в моей памяти из далеких-далеких дней, благодаря случайно прочитанной некрологической заметке. Кто любит искусство, пусть не пожалеет в своем художественном поминанье странички для имени и памяти ‘украинской Дузе’.
Опубликовано: ‘Сегодня’, 1934. No 334. 3 декабря.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/amfiteatrov/amfiteatrov_ukrainskaya_duze.html.