Степан Семёнович Кондурушкин
Степан Семёнович Кондурушкин
Удар колокола
Удар колокола
Удар колокола, Кондурушкин Степан Семенович, Год: 1914
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Мы стоим у Новой Земли в Белужьей губе. Западный ветер нанёс густого туману. Стало сумрачно, холодно. В губу с океана заходит большой взводень — остатки далёкого шторма. У всех тягучие сонные мысли.
Самоеды выгружают на берег припасы. Гремит цепями лебёдка, точно по палубе арестанты в кандалах ходят. Бестолково кричат пьяные самоеды. Скучно. Сидим все в столовой первого класса. Поехать бы на охоту, да куда в такой туман тронешься. Просим капитана Макеева рассказать что-нибудь страшное. Он так много видел.
‘Да ведь что же, господа, страшное? Вероятно, вы ожидаете услышать, как я замерзал, как разбилось о скалы наше судно в Югорском Шаре, и я едва не потонул — что-нибудь в этом роде? Так я вам скажу, — это нестрашно. Когда вы тонете или голодаете, — вы боретесь, ищете. А в борьбе страха нет. Страшно, когда не знаешь, с чем бороться, где искать выхода.
И со мной был такой случай. Не знаю, сумею ли вам рассказать…
Зимовали мы в Белужьей губе, ещё когда здесь и становища никакого не было. Стояла здесь одна избушка старая. Оправили мы эту избушку, стали в ней жить. Было нас трое: самоед Туко?, сильный старик, грудь колесом, лицо, как у колгуевского деревянного идола, обожжено угольями и жиром замазано. Хороший старик. Всегда добром его вспомнишь. Второй был Линёв Николай, тот, что теперь капитаном на ‘Невесте’ служит. Третий я, тогда двадцатилетний моряк.
Устроились мы в избушке хорошо, тепло. Припасы у нас были: мука, пшено, кислая капуста. Мяса было вдоволь, — оленей били много. Сплошная ночь настала — тоже хорошо прожили. Никто не болел. Только вот со мной случилось…
Затосковал я от этой тишины и трёхмесячной ночи. Когда ветра нет, — до того бывает тихо, что даже страшно становится. Думаешь — замёрзла, умерла вся Земля, только мы трое пока живём. Да и мы скоро помрём. Ночью лежишь и слушаешь, как ручьями кровь в ушах переливается. Собака на дворе тявкнет — и в этой тишине кажется, что звук не летит, а свернулся комочком и тут же лёг вместе с собаками, точно новая собака появилась. Рад, когда кто-нибудь из наших захрапит. Всё-таки не так тихо. Да и живой звук.
И почему-то чаще всего стал мне вспоминаться яркий весенний день, улица в нашем селе, Пожарище, и пасхальный звон. Уж очень пасхальный звон меня в удивление приводил. Так вот, кажется, и звенит, так и гудит в ушах. А в глазах разные цвета переливаются: красные и голубые яйца, жёлтые платки девок, светлые ризы. Вспоминаю я всё это и даже плакать стал. Стыжусь, а никак удержаться не могу.
Туко?, должно быть, всё это видел. Раз пошли мы с ним по заре на охоту. Убили тюленя. Он ему сейчас же горло ножом распахнул, чашку из кармана вынул, нацедил крови и даёт мне. Я крови не пил, стал отказываться. А он одно твердит: ‘Пей! Тебе кровь надо пить, болеть не будешь’.
Я выпил. Солёная, густая, липкая. Сначала не понравилось, а потом привык, прямо из горла животного пил. Припадёшь к телу оленя или тюленя, оно ещё подёргивается, трепыхается, а из раны прямо в рот тебе фонтаном бьёт тёплая, солёная кровь. Напьёшься точно пивом, даже опьянеешь.
Только не вылечил меня Туко?. Принесли мы тогда этого тюленя домой. Поели и спать легли. Уснул я, крепко уснул. Даже сна никакого не видел. И вдруг в ушах моих раздался звон колокола: тягучий, густой, с лёгким дребезжанием. Вскочил я с постели. Сердце прыгает, кувыркается в груди как птица в мешке. Откуда в этой тишине такой сильный звук? В первый момент я и не подумал, что слышал его во сне. Кричу: ‘Туко?! Звонят! Звонят!’
Туко? проснулся, зажёг лампочку, посмотрел на меня, покачал головой. Вышли мы с ним наружу, ничего нет. А звук был такой сочный, явственный и близкий, точно я под самым колоколом спал.
В этот раз я уже не мог уснуть. Всё мне казалось, что где-то вдалеке слышится отзвук ночного удара. Как после пасхальной недели долго ещё колокола в ушах звенят. В первый раз я даже обрадовался этому колокольному звону в ушах. Всё-таки не так тихо, приятно.
На другой день по заре мы ходили на охоту, убили оленя и тащили его мясо до становища версты четыре. Устал я страшно. Поел и уснул, но уснул некрепко, несмотря на всю усталость. Уснул я с чувством таинственного и чудесного в мире. Видел во сне широкий океан в штиль. Насколько видел глаз, всё было величаво-спокойно. От океана поднимаются испарения, пронизанные жёлтыми лучами низкого солнца. На далёком горизонте розовый туман движется. Я стою среди этого простора и спокойствия и чего-то жду. Чего — и сам не знаю, И ожидание моё всё тревожнее и напряжённее. И вдруг, точно небо разломилось над моей головой пополам — опять как и вчера раздался явственный удар колокола…
Сон этот я очень хорошо запомнил, потому что видел его потом часто. Вижу что-то светлое, просторное, тихое, — тихий океан, или бесконечный луч, или светлое снежное поле. Тихо кругом, но на далёком горизонте начинается бесшумное движение. Облака, или туман, или лес качается, или толпа народа идёт, — не разберёшь. И вдруг: дон-н-н!
Спал я после того мало, боялся спать. Часто — товарищи мои спят, а я выйду из избушки, сяду на снег и смотрю в чёрное, глубокое небо. Глаз не закрываю, а сплю. И кажется мне тогда, что небо, это — громадный колокол над океаном. Чудится мне, что кто-то уже раскачивает под этим небесным колоколом громадный невидимый язык. Он качается, рассекает воздух, вот-вот долетит, снова ударит по чёрному краю неба на весь мир…
Боже мой! Вскакиваю и бегу, куда попало. И чувствую, что раскачавшийся язык останавливается. Утихает и мой страх. Я снова сижу под чёрным, исчерченным новыми звёздными рисунками небом и плачу от тишины. Тишина висит на моих ушах пудовыми гирями, давит моё тело как железные вериги. Мне кажется — даже кости мои болят от тишины. Кричу, но голос мой неприятен мне. Господи! Хоть бы замычала корова, каркнула ворона.
Туко? заметит, что меня нет в избушке, и выползет на волю. Ищет меня, найдёт, сядет около, закурит трубку и начнёт что-нибудь рассказывать скрипучим голосом. Он рассказывает, а я сплю. И пока он разговаривает сам с собой, с собаками, вздыхает, позёвывает, я сплю, крепко сплю. Как только замолчит, — навалится на меня тишина, и я вижу сон: опять какая-нибудь светлая ширина, снова во всём моем теле растёт напряжение и тревога, и вдруг опять над головой раздастся оглушительный удар колокола.
Чем дальше, тем всё больше я страшился этого удара колокола. А главное — непонятно было, откуда и почему этот колокольный звон. Туко? рассказывал про какую-то чудь, которая живёт на Новой Земле — какой-то получеловек-полудьявол. Рассказывал про духов… В таинственные силы я и тогда плохо верил, но был так измучен, что иногда мне начинало казаться, будто во мне поселился какой-то злой дух и томит меня колокольным звоном.
Так промучился я до первого появления солнца.
Боже мой, какая это радость, — после трёхмесячной тьмы в первый раз увидеть солнце! Никогда в жизни я не испытывал такой сильной, прямо безумной радости, как в этот первый солнечный полдень. Тогда только всем своим существом, каждой жилкой тела, каждым волоском я почувствовал, что, хотя мы и живём на земле, но всё в нас от солнца!.. Трудно это, господа, рассказать вам. Надо увидать солнце в первый раз после трёхмесячной ночи, чтобы понять.
Спал я после встречи солнца как мёртвый. Проснулся — и сам себе не верю, что удара колокола не было. На небе снова была полуденная заря. Я проспал ровно сутки’.
Источник текста: Кондурушкин С. С. Звонарь (Рассказы). — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1914. — С. 40.
Подготовка текста: Евгений Зеленко, июнь 2012 г.
Оригинал здесь: Викитека.