РАЗСКАЗЫ
АВТОРА ‘МЭРИ БАРТОНЪ’
УЧИТЕЛЬ ФРАНЦУЗСКАГО ЯЗЫКА.
——
‘Современникъ’, т. 61, 1857
Учитель французского языка, Гаскелл Элизабет, Год: 1853
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Домъ отца моего находился въ провинци, въ семи миляхъ отъ ближайшаго города. Отецъ мой служилъ во флот, но повстрчавшйся съ нимъ несчастный случай лишилъ его возможности продолжать морскую службу и принудилъ не только уступить свое мсто другому, но и отказаться отъ всякихъ надеждъ на половинную пенсю. Онъ имлъ небольшое состояне, да и къ тому же и мои мать вышла за него не безъ приданаго: при этихъ средствахъ, купивъ домъ и десять или двнадцать акровъ земли, онъ сдлался фермеромъ-аматеромъ и занялся сельскимъ хозяйствомъ въ небольшихъ размрахъ. Моя мать радовалась, что операци его не имли большаго размра, и когда отецъ мой выражалъ сожалне (что длалось весьма нердко) о томъ, что нтъ никакой возможности прикупить въ сосдств еще немножко земельки, я всегда замчала, что при этихъ словахъ въ голов матери производились выкладки и расчисленя слдующаго рода: ‘если двнадцать акровъ, которыми онъ управляетъ, приносятъ убытку сто фунтовъ стерлинговъ въ годъ, то какъ великъ былъ бы убытокъ, еслибъ онъ владлъ полутораста акрами?’ А когда необходимость заставляла моего отца представлять отчетъ въ деньгахъ, истраченныхъ на содержане фермы, устроенной по понятямъ истаго моряка, онъ постоянно приводилъ такое оправдане:
— Надо только вспомнить о здоровьи и удовольстви, которое доставляетъ намъ разработка окрестныхъ полей! Вдь надобно же чмъ нибудь заниматься и смотрть за чмъ нибудь!
Въ этихъ словахъ заключалось столько истины, что каждый разъ, когда отецъ приводилъ ихъ въ свое оправдане, моя мать не ршалась возражать ему ни словомъ. Передъ чужими же онъ всегда доказывалъ возможность распространить свое хозяйство доходами, которые оно приносило. Онъ часто увлекался подобными доказательствами, пока не встрчалъ предостерегающаго взгляда моей матери, ясно говорившаго, что она еще не до такой степени углубилась въ предметъ собственнаго своего разговора, чтобъ не слышать его словъ. Впрочемъ, что касается до счастя, истекавшаго изъ образа нашей жизни, о! его невозможно измрить и оцнить ни десятками, ни сотнями фунтовъ стерлинговъ. Дтей у нашихъ родителей было только двое: я, да моя сестра. Большую часть нашего воспитаня матушка приняла на себя. При начал каждаго утра мы помогали ей въ хозяйственныхъ хлопотахъ, посл того принимались за ученье, по старинной метод, съ которой наша матушка коротко ознакомилась, будучи двочкой: мы садились за ‘Исторю Англи’ Гольдсмита, за ‘Древнюю Исторю’ Роллена, за ‘Грамматику’ Муррэя, и, въ заключене за шитье и вышиванье.
Нердко случалось, что матушка, тяжело вздыхая, выражала желане имть возможность купить намъ фортепьяно и выучить насъ разъигрывать вс т пьесы, которыя она сама играла, но прихоти нашего добраго отца были раззорительны, по крайней мр, для человка, обладавшаго такими средствами, какъ онъ. Кром безвредныхъ, спокойныхъ земледльческихъ наклонностей, въ немъ была наклонность къ общежитю: никогда не отказываясь отъ обдовъ своихъ боле богатыхъ сосдей, онъ находилъ особенное удовольстве отвчать на эти обды — обдами, и задавать небольшя пирушки, которыя повторялись бы довольно часто, еслибъ благоразуме матери не сокращало ихъ. А между тмъ, мы все-таки не имли возможности купить фортепьяно: покупка эта требовала вдругъ такой наличной суммы денегъ, какою мы никогда не обладали. Можно смло сказать, что мы бы достигли зрлаго возраста, не выучивъ ни одного языка, кром своего отечественнаго, еслибъ не помогли намъ въ этомъ отношени привычки отца обращаться въ обществ,— эти привычки доставили намъ случай выучиться по французски самымъ неожиданномъ образомъ. Отецъ мой и мать отправились однажды обдать къ генералу Ашбуртону, и тамъ встртились съ эмигрантомъ, джентльменомъ мось де-Шалабръ, который бжалъ изъ отечества, подвергая жизнь свою страшнымъ опасностямъ,— поэтому, онъ считался въ нашемъ небольшомъ кругу и лсистой мстности замчательнйшимъ львомъ, подававщимъ поводъ къ многимъ званымъ обдамъ. Генералъ Ашбуртонъ зналъ его во Франци совершенно въ другихъ обстоятельствахъ, такъ что мось де-Шалабръ, прогостивъ въ нашихъ лсахъ около двухъ недль, былъ крайне изумленъ спокойнымъ и нелишеннымъ достоинства вызовомъ Ашбуртона отрекомендовать его учителемъ французскаго языка, если только онъ въ состояни исполнить эту обязанность добросовстно.
На вс доводы генерала, мось де-Шалабръ отвчалъ, улыбаясь, въ полномъ убждени, что предлагаемая обязанность, еслибъ онъ и вздумалъ принять ее, продолжилась бы весьма недолго, и что правое дло — должно восторжествовать. Это было передъ роковымъ 21 января 1793 года. Продолжая улыбаться, онъ подкрплялъ свое убждене безчисленнымъ множествомъ примровъ изъ классиковъ, изъ бографй героевъ, патрарховъ и полководцевъ, которые, по прихоти Фортуны, принуждены были принимать обязанности далеко ниже своего званя. Въ заключене, онъ принялъ предложене генерала, и выразивъ признательность за его участе въ положени эмигранта и за его великодуше, объявилъ, что уже нанялъ квартиру на нсколько мсяцевъ въ небольшой ферм, находившейся въ центр круга нашихъ знакомыхъ. Генералъ былъ вполн джентльменъ, чтобъ высказать боле того, что требовало приличе: онъ сказалъ, что всегда считалъ за особенную честь сдлать что нибудь полезное для содйствя планамъ мось де-Шалабра,— а такъ какъ мой отецъ былъ первымъ лицомъ, съ которымъ генералъ встртился посл этого разговора, то въ тотъ же вечеръ намъ объявлено было, что мы должны учиться по французски, и я вполн уврена, что еслибъ мой отецъ усплъ склонить матушку на свою сторону, то нашъ французскй классъ образовался бы изъ отца, матери и двухъ дочерей, до такой степени отецъ нашъ тронутъ былъ разсказомъ генерала о желаняхъ мось де-Шалабра, желаняхъ весьма ограниченныхъ, сравнительно съ высотою того положеня въ обществ, съ котораго онъ былъ низвергнутъ. Вслдстве этого, мы были возведены въ достоинство его первыхъ ученицъ. Отецъ мой хотлъ, чтобъ мы имли уроки черезъ день, повидимому, съ тою цлю, чтобъ успхи были быстре, но въ сущности, чтобъ плата за уроки составляла боле значительную сумму. Мама спокойно вмшалась въ это дло, и уговорила мужа ограничиться двумя уроками въ недлю, чего, по ея словамъ, было весьма достаточно и для успховъ и для денежныхъ средствъ. Счастливые уроки! Я помню ихъ даже теперь, не смотря на пятидесятилтнй промежутокъ времени. Нашъ домъ находился на окраин лса, часть котораго была очищена для нашихъ полей. Земля была весьма неудобна для посва, но отецъ мой всегда засвалъ то или другое поле клеверомъ, собственно потому, что мама, вовремя вечернихъ прогулокъ, любила благоухане цвтистыхъ полей, и потому еще, что чрезъ эти поля пролегали тропинки въ окрестные лса.
За четверть мили отъ нашего дома,— по тропинк, проложенной по гладкому дерну и подъ длинными, низко опускавшимися втвями буковыхъ деревьевъ,— находилась старинная, нештукатуренная ферма, гд квартировалъ мось де-Шалабръ. Мы нердко навщали его, не для того, впрочемъ, чтобъ брать уроки,— это, при его утонченныхъ понятяхъ о вжливости, было бы для него оскорбленемъ,— но такъ какъ мой отецъ и мать были ближайшими его сосдями, то между нашимъ домомъ и старой фермой поддерживались постоянныя сношеня и переписка, которую мы, маленькя двочки, считали за счасте передавать нашеку милому месь де-Шалабру. Кром того, когда уроки наши у мама оканчивались довольно рано, она обыкновенно говорила намъ:— ‘Вы были умницами, за это вы можете прогуляться къ дальнему краю клевернаго поля и посмотрть, не идетъ ли мось де-Шалабръ. Если онъ идетъ, то можете воротиться съ нимъ вмст, только не забудьте уступать ему самую чистую часть тропинки: — вдь вы знаете, какъ онъ боится запачкать свои сапоги.’
Все это было прекрасно въ теори, но, подобно многимъ теорямъ, трудность состояла въ примнени ея къ практик. Если мы отступали къ сторон тропинки, гд стояла широкая лужа, мось де-Шалабръ кланялся и становился позади насъ, въ боле мокрое мсто, предоставляя намъ сухую и лучшую часть дороги, не смотря на то, когда мы приходили домой, его лакированные сапоги не имли на себ ни малйшаго пятнышка, тогда какъ наши башмаки покрыты были грязью.
Другою маленькою церемонею, къ которой мы постепенно привыкли, была его привычка снимать шляпу при нашемъ приближени, и итти рядомъ съ нами, держа ее въ рук. Разумется, онъ носилъ парикъ тщательно завитый, напудренный и завязанный назади въ косичку. При этихъ встрчахъ, намъ всегда казалось, что онъ непремнно простудится, что онъ оказывалъ намъ слишкомъ много чести, что онъ не зналъ, какъ мы были еще молоды,— и потому вамъ становилось очень совстно. Но не на долго. Однажды мы увидли, какъ онъ, недалеко отъ нашего дома, помогалъ крестьянк перебраться черезъ заборъ, съ той же самой изысканной вжливостью, которую постоянно оказывалъ намъ. Сначала онъ перенесъ черезъ заборъ корзинку съ яицами, и потомъ, приподнявъ полу кафтана, подбитую шелковой матерей, разослалъ ее на ладонь своей руки, съ тою цлью, чтобъ крестьянка могла положить на нее свои мальцы, вмсто-того, она зажала его небольшую и блую руку въ свою пухлую и здоровую, и налегла на него всею своей тяжестью. Онъ несъ корзинку, пока дорога крестьянки лежала по одному направленю съ его дорогой. Съ этого времени, мы уже не такъ застнчиво стали принимать его любезности: мы замтили, что онъ считалъ ихъ за должную дань нашему полу, безъ различя возраста и состояня. Такимъ образомъ, какъ я уже сказала, мы величаво проходили по клеверному полю, и чрезъ калитку входили въ нашъ садъ, который былъ также благоуханенъ, какъ и самое поле, въ его самую лучшую пору. Здсь, бывало, встрчала насъ мама. Здсь мы проводили большую часть нашей юношеской жизни. Наши французске уроки чаще читались въ саду, нежели въ комнат, на лужайк, почти у самаго окна гостинной, находилась бесдка, въ которую мы безъ всякаго затрудненя переносили столъ, стулья и вс классныя принадлежности, если только этому не препятствовала мама.
Мось де-Шалабръ, во время уроковъ, надвалъ что-то въ род утренниго костюма, состоявшаго изъ кафтана, камзола и панталонъ изъ грубаго, сраго сукна, которое онъ покупалъ въ сосдств, его треугольная шляпа была тщательно приглажена, парикъ сидлъ на немъ, какъ ни у кого, по крайней мр парикъ моего отца всегда бывалъ на боку. Единственною вещью, которой недоставало къ довершеню его наряда, былъ цвтокъ. Я думаю, онъ не срывалъ съ розовыхъ кустовъ, окружавшихъ ферму, въ которой онъ жилъ, ни одного цвтка, съ тою цлью, чтобъ доставить нашей мама удовольстве нарзать ему изъ гвоздикъ и розъ прекрасный букетъ, или ‘пози’, какъ онъ любилъ называть его: онъ усвоилъ это миленькое провинцальное словцо, особенно полюбилъ его и произносилъ, длая ударене на первомъ слог съ томною мягкостью итальянскаго акцента. Часто Мэри и я старались поддлаться подъ его произношене, мы всегда съ такимъ наслажденемъ слушали его разговоръ.
За класснымъ столомъ, было ли это въ стнахъ дома, или въ саду, мы были обязаны прилежно заниматься нашими уроками: онъ,— мы сами не знаемъ какимъ образомъ,— далъ намъ понять, что въ составъ его рыцарскихъ правилъ входило и то, которое длало его такимъ полезнымъ юношескому возрасту, для того, чтобъ научить вполн исполнять малйшя требованя долга. Полуприготовленныхъ уроковъ онъ не принималъ. Терпне и примры, которыми онъ пояснялъ и утверждалъ въ нашей памяти каждое правило,— постоянная кротость и благодуше, съ которыми онъ заставлялъ наши упорные, не гибке англйске языки произноситъ, измнять, и снова произносить нкоторыя слова и, наконецъ, мягкость характера, никогда не мнявшаяся, были таковы, что подобныхъ имъ я никогда не видала. Если мы удивлялись этимъ качествамъ, будучи дтьми, то удивлене это приняло боле обширные размры, когда мы выросли и узнали, что, до своей эмиграци, онъ былъ человкомъ пылкаго и необузданнаго характера, съ недоконченнымъ воспитанемъ, зависвшимъ отъ обстоятельствъ, что на шестнадцатомъ году онъ былъ подпоручикомъ въ полку королевы и, слдовательно, долженъ былъ, по необходимости, вполн изучить языкъ, котораго впослдстви ему привелось быть учителемъ.
Сообразно съ его печальными обстоятельствами, мы имли два раза въ году каникулы. Обыкновенные же. каникулы не были для насъ, какъ это всюду принято, о святкахъ, въ средин лта, о пасх или въ Михайловъ день. Въ т дни, когда наша мама была особенно занята по хозяйству, у насъ были праздники, хотя, въ сущности, въ подобные дни мы трудились боле, чмъ надъ уроками: мы приносили что нибудь, относили, бгали на посылкахъ, становились румяными, покрывались пылью и въ весельи нашихъ сердецъ распвали самыя веселыя псни. Если день бывалъ замчательно прекрасенъ, добрый отецъ нашъ, настроене души котораго имло необыкновенную способность измняться вмст съ погодой,— быстро входилъ въ нашу комнату съ своимъ свтлымъ, добрымъ, загорлымъ лицомъ, и такой день приступомъ бралъ отъ нашей мама.
— Какъ не стыдно! восклицалъ онъ:— какъ не совстно держать дтей въ комнат, въ то время, когда вс другя юныя существа рзвятся на воздух и наслаждаются солнечнымъ свтомъ. Небось, скажете, имъ нужно учиться грамматик?— вздоръ!— пустйшая наука, въ которой трактуется объ употреблени и сочетани словъ,— да я не знаю женщины, которая бы не умла справиться съ такими пустяками.— Географя !— хотите ли, я въ одинъ зимнй вечеръ, съ картой подъ рукой, чтобъ показывать на ней земли, въ которыхъ я бывалъ, выучу васъ больше, чмъ выучитъ въ десять лтъ эта глупая книга, съ такими трудными словами.— Французскй языкъ — дло другое!— его нужно учить,— мн не хочется, чтобъ мось де-Шалабръ подумалъ, что вы неглижируете уроками, для которыхъ онъ такъ много трудится, — ну да и то не бда! вставайте только раньше — вотъ и все!
Мы соглашалися съ нимъ въ восторг. Соглашалась съ нимъ и мама — иногда съ улыбкой, иногда съ неудовольствемъ. Эти-то убжденя и доводы давали намъ праздники. Впрочемъ, два раза въ году наши французске уроки прекращались недли на дв:— разъ въ январ и разъ въ октябр. Въ эти промежутки времени мы даже и не видлись съ учителемъ. Мы нсколько разъ подходили къ окраин нашего поля, пристально всматривались въ темную зелень окрестныхъ лсовъ, и если бъ только замтили въ тии ихъ темную фигуру Мось де-Шалабра, я уврена, мы бы побжали къ нему, несмотря на запрещене переходитъ черезъ границу поля. Но мы не видли его.
Въ ту пору существовало обыкновене не позволять дтямъ знакомиться слишкомъ близко съ предметами, имвшими интересъ для ихъ родителей. Чтобъ скрыть отъ насъ смыслъ розговора, когда намъ случалось находиться при намъ, папа и мама употребляли какой-то ероглифическй способъ выражать свои мысли. Мама въ особенности знакома была съ этимъ способомъ объясняться и находила, какъ намъ казалось, особенное удовольстве ежедневно ставить въ-тупикъ нашего папа изобртенемъ новаго знака или новаго непонятнаго выраженя. Напримръ, втечене нкотораго времени меня звали Марцей, потому что я была не по лтамъ высокаго роста, — но только что папа началъ постигать это назване,— а это было спустя значительное время посл того, какъ я, услышавъ ими Марци, стала наострятъ свои уши,— мама вдругъ переименовала меня въ ‘подпорку’, на томъ основани, что я усвоила привычку прислонять къ стн свою длинную фигуру. Я замчала замшательство отца при этомъ новомъ названи, и помогла бы ему вытти изъ него, но не смла. По этому-то, когда пришла всть о казни Людовика XVI, слишкомъ ужасная, чтобъ разсуждать о ней на англйскомъ язык, чтобъ знали о ней дти, мы довольно долго не могли прибрать ключъ къ ероглифамъ, посредствомъ которыхъ велась рчь объ этомъ предмет. Мы слышали, о какой-то ‘Изид, которая погибла въ ураган’ и видли на добромъ лиц нашего папа выражене глубокой скорби и спокойную покорность судьб,— два чувства, всегда согласовавшяся съ чувствомъ тайной печали въ душ нашей мама.
Въ это время уроковъ у насъ не было, и вроятно несчастная, избитая бурей и оборванная Изида сокрушалась объ этомъ. Прошло нсколько недль, прежде, чмъ мы узнали дйствительную причину глубокой горести мось де-Шалабра, и именно, въ то время, когда онъ снова показался въ нашемъ кругу, мы узнали, почему онъ такъ печально покачивалъ головой, когда наша мама предлагала ему вопросы, и почему онъ былъ въ глубокомъ траур. Мы вполн поняли значене слдующаго загадочнаго выраженя: ‘злыя и жестокя дти сорвали голову Блой Лили!’ — Мы видли портретъ этой Лили… Это была женщина, съ голубыми глазами, съ прекраснымъ выразительнымъ взглядомъ, съ густыми прядями напудренныхъ волосъ, съ блой шеей, украшенной нитками крупнаго жемчуга. Еслибъ можно было, мы бы расплакались, услышавъ таинственныя слова, значене которыхъ мы постигали. Вечеромъ, ложась спать, мы садились въ постель, обнявъ одна другую, плакали и давали клятву отмстить за смерть этой женщины, лишь бы только Богъ продлилъ нашу жизнь. Кто не помнитъ этого времени, тотъ не въ состояни представить ужаса, который, какъ лихорадочная дрожь, пробжалъ по всему государству, вмст съ молвой объ этой страшной казни. Этотъ неожиданный ударъ совершенно измнилъ мось де-Шалабро,— посл этого событям я уже боле некогда не видала его милымъ и веселымъ, какимъ казался онъ прежде. Посл этого событя, казалось, что подъ его улыбками скрывались слезы. Не видвъ мось де-Шалабра цлую недлю, нашъ папа отправился навстить его. Лишь только онъ вышелъ изъ лому, какъ мама приказала намъ прибрать гостинную, и по возможности придать ей комфортабельный видъ. Папа надялся привести съ собой мось де-Шалабра, тогда какъ мось де-Шалабръ желалъ боле всего быть наедин съ самимъ собою, съ своей стороны, мы готовы были перетащить въ гостинную свою мебель, лишь бы только усерде наше могло доставить ему комфортъ.
Генералъ Ашбуртонъ навстилъ мось де-Шалабра прежде моего отца, и приглашалъ его къ себ, но безъ всякаго успха. Папа достигъ своей цли, какъ впослдстви узнала я, совершенно неожиданно. Сдлавъ предложене мось де-Шадабру, онъ получилъ отъ него такой ршительный отказъ, что потерялъ всякую надежду, и уже боле не возобновлялъ своего приглашеня. Чтобъ облегчить свое сердце, мось де-Шалабръ началъ разсказывать подробности страшнаго событя. Папа слушалъ, притаивъ дыхане…. наконецъ, доброе сердце его не выдержало и по лицу его покатились слезы. Его непритворное сочувстве сильно тронуло мось де-Шалабра… прошелъ часъ, и мы увидли нашего милаго учителя на скат зеленаго поля. Онъ склонился на руку папа, который невольно протянулъ ее, какъ опору страдальцу, хотя самъ хромалъ и былъ десятью или пятнадцатью годами старше мось де-Шалабра.
Втечене года посл этого визита, я не видала, чтобъ мось де-Шадабръ носилъ цвты въ петличк своего фрака, даже посл того, по самый день смерти, его не плняли боле, ни пышная роза, ни яркая гвоздика. Мы тайкомъ подмтили его вкусъ и всегда старались подносить ему блые цвты для любимаго букета. Я замтила также, что на лвой рук, подъ обшлагомъ своего фрака (въ то время носили чрезвычайно открытые обшлага), онъ постоянно носилъ бантъ изъ чернаго крепа. Съ этимъ бантомъ онъ и умеръ, доживъ до восьмидесяти лтъ.
Мось де-Шалабръ былъ общимъ фаворитомъ въ лсистомъ нашемъ округ. Онъ былъ душой дружескихъ обществъ, въ которыхъ мы безпрестанно принимали участе, и хотя иныя семейства гордились своимъ аристократическимъ происхожденемъ и вздергивали носъ передъ тми, кто занимался торговлей въ какихъ бы то ни было обширныхъ размрахъ,— мось де-Шалабръ, по праву своего происхожденя, по преданности своей законному государю, и, наконецъ, по своимъ благороднымъ, рыцарскимъ поступкамъ, былъ всегда почетнымъ гостемъ. Онъ переносилъ свою бдность и простыя привычки, которыя она вынуждала, такъ натурально и такъ весело, какъ будто это былъ самый ничтожный случай въ его жизни, котораго не стоило ни скрывать, ни стыдиться, такъ что самые слуги, часто позволяюще себ принимать аристократическй видъ передъ учителями, любили и уважали французскаго джентльмена, который, по утрамъ являлся въ качеств учителя, а вечеромъ — разодтый, съ изысканной щеголеватостью, въ качеств званаго гостя. Походка его была легка. Отправляясь въ гости, онъ перепрыгивалъ черезъ лужи и грязь, и по приход въ нашу маленькую премную, вынималъ изъ кармана маленькую, чистенькую коробочку, съ маленькой сапожной щеткой и ваксой, и наводилъ лоскъ на сапоги, весело разговаривая все это время, ломаннымъ англйскимъ языкомъ, съ лакеями. Эта коробочка была собственнаго его произведеня,— на вещи подобнаго рода, его руки были, какъ говорится, чисто золотыя. Съ окончанемъ нашихъ уроковъ, онъ вдругъ превращался въ задушевнаго домашняго друга, въ веселаго товарища въ игр. Мы жили вдали отъ столяровъ и слесарей, но когда у насъ портился замокъ, мось де-Шалабръ починивалъ его, когда намъ нуженъ былъ какой нибудь ящичекъ или что нибудь подобное, мось де-Шалабръ приносилъ на другой же день. Онъ выточилъ мама мотовило для шелка, отцу шахматы, изящно вырзалъ футляръ для часовъ изъ простой кости, сдлалъ премиленькя куклы изъ пробки,— короче, говоря его словами, онъ умеръ бы отъ скуки безъ столярныхъ инструментовъ. Его замысловатые подарки ограничивались не одними нами. Для жены фермера, у котораго жилъ, онъ сдлалъ множество улучшенй и украшенй по хозяйственной части. Одно изъ этихъ улучшенй, которое я припоминаю, состояло въ пирожной доск, сдланной по образцу французской, которая не скользила во столу, какъ англйская. Сузанна, румяная дочь фермера, показывала намъ рабочую шкатулку, а влюбленный въ нее кузенъ удивительную трость, съ необыкновеннымъ набалдашникомъ, представлявшимъ голову какого-то чудовища,— и все это работы мось де-Шалабра. Фермеръ, жена Фермера, Сузанна и Робертъ не могли нахвалиться мось де-Шалабромъ.
Мы росли, изъ дтей сдлались двочками,— изъ двочекъ — невстами,— а мось де-Шалабръ продолжалъ по прежнему давать уроки въ нашемъ лсномъ округ, по прежнему вс его любили и уважали,— по прежнему не обходились безъ него ни одинъ обдъ, ни одна вечеринка. Хорошенькая, веселенькая, шестнадцатилтняя Сузанна уже была покинута неврнымъ Робертомъ и сдлалась миловидною степенною тридцати-двухъ-лтнею двой, но по прежнему прислуживала мось де-Шалабру и по прежнему постоянно хвалила его. Бдная наша мама переселилась въ вчность, моя сестра была помолвлена за молодаго лейтенанта, который находился на своемъ корабл въ Средиземномъ мор. Мой отецъ по прежнему былъ молодъ въ душ и во многих привычкахъ, только голова его совершенно поблла, и старинная хромота безпокоила его чаще прежняго. Его дядя оставилъ ему значительное состояне, по этому, онъ всей душой предался сельскому хозяйству, и ежегодно бросалъ на эту прихоть порядочную сумму съ душевнымъ наслажденемъ. Кротке упреки въ глазахъ нашей мама уже боле не страшили его.
Въ такомъ положени находились наши дла, когда объявленъ былъ миръ 1814 года. До насъ доходило такое множество слуховъ, противорчившихъ одинъ другому, что мы наконецъ перестали врить ‘Военной Газет’ и разсуждали однажды довольно горячо о томъ, до какой степени газетныя извстя заслуживаютъ вроятя, когда въ комнату вошелъ мось де-Шалабръ безъ доклада и въ сильномъ волнени:
— Друзья! воскликнулъ онъ: — поздравьте меня! Бурбоны….
Онъ не въ силахъ былъ продолжать: черты его лица, даже его пальцы, приходили отъ радости въ движене, но говорить онъ не могъ. Мой отецъ поспшилъ успокоить его.
— Мы слышали прятную новость (видите, двицы, на этотъ разъ газетныя извстя совершенно справедливы). Поздравляю васъ, мой добрый другъ. Я радъ, душевно радъ.
И схвативъ руку мось де-Шалабра, онъ такъ крпко сжалъ ее, что боль, которую испытывалъ мось де-Шалабръ, подйствовала спасительнымъ образомъ на его нервное волнене.
— Я ду въ Лондонъ. Я ду немедленно, чтобъ увидть моего государя. Завтра, въ отели Грильонъ, государь принимаетъ всхъ своихъ врноподданныхъ: я ду выразить ему свою преданность. Надну гвардейскй мундиръ, который такъ долго лежалъ безъ употребленя,— правда, онъ староватъ и поизношенъ,— но ничего!— на него смотрла Маря Антуанета,— а это обстоятельство всегда будетъ придавать ему новизну.
Мось де-Шалабръ ходилъ по комнат быстрыми, нетерпливыми шагами. Замтно было, что онъ чмъ-то былъ озабоченъ. Мы сдлали знакъ нашему папа, чтобъ онъ помолчалъ и далъ нашему другу успокоиться.
— Нтъ! сказалъ мось де-Шалабръ, посл непродолжительной паузы.— Я не могу проститься съ вами навсегда,— для этого, мои неоцненные друзья, я долженъ воротиться къ вамъ. Я прхалъ сюда бднымъ эмигрантомъ, — великодушные люди приняли меня, какъ друга, и берегли — какъ роднаго. Помстье Шалабръ — весьма богатое помстье, и, я надюсь, мои друзья не забудутъ меня: они прдутъ навстить меня въ моемъ отечеств. Въ воспоминане ихъ дружбы, Шалабръ согретъ, однетъ и накормитъ каждаго бдняка англичанина, который будетъ проходить мимо его дверей. Нтъ! я не прощаюсь съ вами. Я узжаю теперь не больше, какъ дня на два.
Мой папа настоялъ на томъ, чтобъ довезти мось де-Шалабра въ своемъ кабролет до ближайшаго города, мимо котораго проходила почтовая карета. Втечене небольшаго промежутка времени, пока длались приготовленя къ отъзду, мось де-Шалабръ сообщилъ намъ нкоторыя подробности о своемъ помстьи. До этой поры, онъ никогда не говорилъ о немъ, мы почти ничего не знали о его положени въ своемъ отечеств. Генералъ Ашбуртонъ встрчался съ нимъ въ Париж въ такомъ кругу, гд о человк судили по его уму, по свтскому образованю и благородству характера, но не по богатству и старинному происхожденю. Только теперь мы узнали, что мось де-Шалабръ владлъ обширными помстьями въ Норманди, владлъ замкомъ Шалабръ,— правда, все это было конфисковано вслдсте его эмиграци, но вдь это случалось въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ.
— О! еслибъ жива была ваша мама,— этотъ неоцненный другъ мой,— какихъ рдкихъ и роскошныхъ цвтовъ прислалъ бы я ей изъ Шалабра! Когда я смотрлъ, съ какой заботливостью и вниманемъ ухаживала она за кустомъ розъ самаго бдненькаго сорта, я вспоминалъ и грустилъ о моемъ розовомъ сад въ Шалабр. А какя у меня оранжереи! Ахъ, миссъ Фанни!— невста, которая хочетъ имть хорошенькй внокъ на свадьбу, должна непремнно прхать за нимъ въ замокъ Шалабръ.
Этими словами мось де-Шалабръ намекалъ на помолвку моей сестры — на фактъ, очень хорошо извстный ему, какъ преданному и врному другу нашего дома.
Папа нашъ воротился домой въ самомъ веселомъ расположени духа. Въ тотъ же вечеръ онъ приступилъ къ составленю плана относительно весеннихъ посвовъ, чтобъ при уборк хлба выиграть нсколько времени на поздку въ замокъ Шалабръ, что же касается до насъ, то мы были убждены, что нтъ никакой необходимости откладывать эту поздку дале осени текущаго года.
Дня черезъ два, мось де-Шалабръ воротился,— немного опечаленный, какъ намъ казалось, но мы не сочли за нужное говорить объ этомъ нашему папа. Какъ бы то ни было, мось де-Шалабръ объяснилъ намъ это уныне, сказавъ, что нашелъ Лондонъ, противъ всякаго ожиданя, чрезвычайно многолюднымъ и дятельнымъ,— что посл деревни, въ которой деревья начинали покрываться зеленью, онъ показался ему дымнымъ, душнымъ и скучнымъ, и когда мы пристали къ нему, чтобы онъ разсказалъ о прем въ отели Грильона, онъ началъ смяться надъ собой, объяснивъ, что совершенно забылъ давнишнее расположене графа Прованскаго къ тучности, и что онъ изумился, увидвъ дородную особу Людовика XVIII, которому стоило большаго труда передвигаться съ одного мста на другое въ премномъ зал отеля.
— Но что же онъ сказалъ вамъ? спросила Фанни.— Какъ онъ васъ принялъ, когда вы представились?
Чувство досады отразилось на его лиц, и тотчасъ же исчезло.
— Да!… его величество забылъ мое имя. Впрочемъ, трудно было ожидать, чтобъ онъ его вспомнилъ, несмотря на то, что наше имя стоитъ на ряду замчательнйшихъ въ Норманди, — я, конечно…. впрочемъ,— это ничего не значитъ. Герцогъ Дюрасъ напомнилъ ему нсколько обстоятельствъ, которыя, какъ я надялся, навсегда останутся въ памяти его величества,— впрочемъ, и то сказать, продолжительное изгнане заставитъ забыть многое,— по этому, нтъ ничего удивительнаго, что онъ не могъ припомнить меня. Онъ выразилъ надежду увидть меня въ Тюльери. Его надежда — для меня законъ. Я отправляюсь приготовиться къ отъзду. Если его величество не нуждается въ моемъ меч, я обмняю этотъ мечъ на плугъ и удалюсь въ Шалабръ. Ахъ,— мой другъ!— я никогда не забуду тхъ наставленй по части сельскаго хозяйства, которыя заимствовалъ отъ васъ.
Драгоцнный подарокъ не имлъ бы въ глазахъ нашего папа такого значеня, какъ эта послдняя фраза. Онъ тотчасъ же началъ освдомляться о качеств грунта и проч. такимъ серьзнымъ тономъ, и съ такимъ вниманемъ, что мось де-Шалабръ, сознавая свое невжество по этой части, только слушалъ его, да пожималъ плечами.
— Ничего!— не безпокойтесь!— говорилъ мой отецъ.— Римъ вдь не въ одинъ день выстроенъ. Много прошло времени, прежде, чмъ я узналъ все то, что знаю теперь. Я боялся, что ныншней осенью мн нельзя будетъ тронуться съ мста, но теперь я вижу, что вы встртите нужду въ человк, который бы посовтовалъ вамъ, какъ должно подготовить землю для весенняго посва.
Такимъ образомъ, мось де-Шалабръ оставилъ нашъ округъ, съ полнымъ убжденемъ, что въ сентябр мы прдемъ къ нему въ его нормандскй замокъ. Отъ всхъ, кто только боле или мене былъ добръ къ нему,— а къ нему вс были одинаково добры онъ взялъ общане навстить его въ опредленные сроки.— Что касается до стараго фермера, до бойкой жены его и веселой Сузанны,— ихъ, какъ мы узнали, мось де-Шалабръ вызвался перевезть въ свои помстья безъ платы и пошлины, подъ тмъ предлогомъ, что французскя коровницы не имютъ вы малйшаго понятя о чистот, а тмъ боле не имютъ понятя о сельскомъ хозяйств французске фермеры, — ему ршительно необходимо было взять кого нибудь изъ Англи, чтобъ привести въ порядокъ дла замка Шалабръ. Фермеръ Добронъ и его жена не могли не согласиться съ столь основательными доводами.
Нсколько времени мы не получали отъ нашего друга никакихъ извстй. Почтовыя сношеня между Францей и Англей, по случаю возгорвшейся войны, сдлались весьма неблагонадежными. По этому, мы принуждены были ждать и старались быть терпливы мы. Осеннюю поздку во Фраицю мы отложили. Папа много говорилъ намъ на счетъ разстроеннаго положеня длъ во Франци, и сильно журилъ насъ за безразсудное ожидане получить такъ скоро письмо отъ мось де-Шалабра. Мы, однакожъ, знали, что доводы, которые представлялъ папа въ наше утшене, служили собственно къ тому, чтобъ успокоить его собственное нетерпне,— и что увщаня потерпть немного онъ длалъ для того, что считалъ ихъ необхолимыми для своей особы.
Наконецъ пришло и письмо. Въ немъ проглядывала благородная попытка казаться веселымъ, но эта веселость вызывала слезы скоре, чмъ вызывали бъ ихъ прямыя горькя стованя на судьбу. Мось де-Шалабръ надялся получить патентъ на чинъ подпоручика гварди,— патентъ, подписанный самимъ Людовикомъ XVI въ 1791 году. На полкъ былъ переформированъ или расформированъ — право, не умю сказать, — для утшеня нашего, мось де-Шалабръ уврялъ насъ, что не ему одному отказали въ подобномъ домогательств. Онъ пробовалъ опредляться въ друге полки, во нигд не было ваканси. ‘Не славная ли доля для Франци, имть такое множество храбрыхъ сыновъ, готовыхъ проливать свою кровь за государя и отечество?’ — Фанни отвчала на этотъ вопросъ словами: какая жалость!— а папа, вздохнувъ нсколько разъ, утшилъ себя мыслью, высказанною вслухъ: тмъ лучше для мось де-Шалабра, ему больше будетъ времени присмотрть за разстроеннымъ имнемъ.
Наступившая зима была исполнена многихъ событй въ нашемъ дом. Одно замчательное происшестве смняло другое, какъ это часто случается посл продолжительнаго застоя въ домашнихъ длахъ. Женихъ Фанни возвратился, они обвнчались, оставивъ насъ однихъ — отца моего и меня. Корабль ея мужа находился въ Средиземномъ мор.— Фанни должна была отправиться на Мальту и жить съ новыми родными. Не знаю, разлука ли съ дочерью такъ сильно подйствовала на весь организмъ моего отца, или другя причины, только, вскор посл ея отъзда, съ нимъ сдлался параличъ, и потому интересне всхъ извстй и всхъ военныхъ реляцй были для меня извстя и реляци о состояни больнаго. Меня не занимали политическя событя, потрясавшя въ то время всю Европу. Мои надежды, мои опасеня сосредоточивались на моемъ миломъ, неоцненномъ, любимомъ нами и любившемъ насъ отц. Я нсколько дней сряду держала въ карман письмо мось де-Шалабра, не находя времени разобрать его французске ероглифы, наконецъ, я прочитала его моему бдному отцу, не столько изъ нетерпня узнать, что заключалось въ немъ, сколько изъ повиновеня желаню отца. Извстя отъ нашего друга были также печальны, какъ казалось печальнымъ все другое въ эту угрюмую зиму. Какой-то богатый фабрикантъ купилъ замокъ Шалабръ, поступившй въ число государственныхъ имуществъ, вслдстве эмиграци владтеля. Этотъ фабрикантъ, мось де Фэ, принялъ присягу въ врности Людовику XVIII, и купленное имне сдлалось его законнымъ достоянемъ. Мой отецъ сильно горевалъ объ этой неудач нашего бднаго друга,— горевалъ, впрочемъ, только въ тотъ день, когда ему напоминали о ней, а на другой день забывалъ обо всемъ. Возвращене Наполеона съ острова Эльбы, быстрая послдовательность важныхъ событй, Ватерлосская битва,— ничто не занимало бднаго отца, для него, въ его второмъ младенчеств, важне всхъ событй былъ пуддингъ или другое лакомое блюдо.
Однажды, въ воскресенье, въ август 1815 года, я отправилась въ церковь. Много недль прошло съ тхъ поръ, когда я имла возможность отличиться отъ отца на такое долгое время. Въ ту минуту, когда я вышла изъ церкви, мн показалось, какъ будто юность моя отлетла, пронеслась мимо меня незамченною,— не оставивъ по себ ни малйшихъ слдовъ. Посл обдни, я прошла по высокой трав къ той части кладбища, гд покоилась наша мама. На ея могил лежала свжая гирлянда изъ золотистыхъ иммортелей. Это необычайное нривошене изумило меня. Я знала, что обыкновене это существуетъ преимущественно у французовъ. Приподнявъ гирдянду, я прочитала въ ней, по листьямъ темной зелени, отдлявшемся отъ иммортелей, слово: ‘Adieu.’ Въ голов моей въ тотъ же моментъ блеснула мысль, что мось де-Шалабръ воротился въ Англю. Кром его, ни отъ кого нельзя было ожидать такого вниманя къ памяти мама. Но при этомъ меня удивляла другая мысль, что мы не только не видли его, но ничего о немъ не слышали, — ничего не слышали съ тхъ поръ, какъ лэди Ашбуртонъ сообщила намъ, что ея мужъ только разъ встртилъ его въ Бельги, и вскор посл того умеръ отъ Ватерлосскихъ ранъ. Припоминая вс эти обстоятельства, я незамтнымъ образомъ очутилась на тропинк, которая пролегала отъ нашего дома, черезъ поле къ фермеру Добсону. Я тотчасъ же ршилась дойти до него и узнать что нибудь относительно его прежняго постояльца. Вступивъ на саовую дорожку, ведущую къ дому, я увидла мось де-Шалабра: онъ задумчиво смотрлъ изъ окна той комнаты, которая нкогда служила ему кабинетомъ. Черезъ нсколько секундъ онъ выбжалъ ко мн на встрчу. Если моя юность отлетла, то его молодость и зрлыя лта совершенно въ немъ исчезли. Втечене нсколькихъ мсяцевъ, съ тхъ поръ, какъ онъ оставилъ насъ, онъ постарлъ, по крайней мр, лтъ на двадцать. Эту постарлость увеличивала въ немъ и перемна въ плать. Бывало, прежде, онъ одвался замчательно щеголевато, но теперь въ немъ проглядывала небрежность, и даже неряшество. Онъ спросилъ о моей сестр и объ отц такимъ тономъ, который выражалъ глубокое и почтительное участе, мн показалось, что онъ спшилъ замнить одинъ вопросъ другимъ, какъ будто стараясь предупредить мои вопросы, которые я въ свою очередь желала бы сдлать.
— Я возвращаюсь сюда къ моимъ обязанностямъ, къ моимъ единственнымъ обязанностямъ. Богу не угодно было назначить мн другя, боле высшя. Съ этой поры я становлюсь настоящимъ учителемъ французскаго языка, прилежнымъ, пунктуальнымъ учителемъ,— ни больше ни меньше. Я стану учить французскому языку, какъ долженъ учить благородный человкъ и христанинъ, — буду исполнять мой долгъ добросовстно. Отнын, грамматика и синтаксисъ будутъ моимъ достоянемъ, моимъ девизомъ.
Онъ говорилъ это съ благороднымъ смиренемъ, не допускавшимъ никакихъ возраженй. Я могла только перемнить разговор, убдительно попросивъ его навстить моего больнаго отца.
— Навщать больныхъ — это мой долгъ и мое удовольстве. Отъ общества — я отказываюсь. Это не согласуется теперь съ моимъ положенемъ, къ которому я стану примняться по мр силъ своихъ и возможности.
Когда онъ пришелъ провести часъ, другой съ моимъ отцомъ, онъ принесъ съ собою небольшую пачку печатныхъ объявленй объ условяхъ, на которыхъ мось Шалабръ (частичку де онъ отбросилъ теперь навсегда) желалъ обучать французскому языку, нсколько строкъ въ конц этихъ объявленй относились прямо къ пансонамъ, къ которымъ онъ обращался съ просьбою оказать ему внимане. Теперь очевидно было, что вс надежды бднаго мось де-Шалабра исчезли навсегда. Въ прежнее время, онъ не хотлъ быть въ зависимости отъ пансоновъ, онъ обучалъ насъ скоре, какъ аматеръ, нежели съ намренемъ посвятить свою жизнь этой професси. Онъ почтительно попросилъ меня раздать эти объявленя. Я говорю ‘почтительно’ не безъ основаня, это не была та милая услужливость, то предупредительное внимане, которыя джентльменъ оказываетъ лэди, равной ему по происхожденю и состояню — нтъ! въ этой почтительности была покорная просьба, съ которою работникъ обращается къ своему хозяину. Только въ комнат моего отца онъ былъ прежнимъ мось де-Шалабромъ. Казалось, онъ понималъ, какъ напрасны были бы попытки исчислить и объяснить обстоятельства, которыя принудили его занять боле низкое положене въ обществ. Съ моимъ отцомъ, до самого дня его смерти, мось де-Шалабръ старался сохранить прятельскя отношеня, — принималъ веселый видъ, чего не длалъ во всякомъ другомъ мст,— выслушивалъ ребяческе разсказы моего отца съ истиннымъ и нжнымъ сочувствемъ, за которое я всегда была признательна ему, хотя въ отношени ко мн онъ продолжалъ сохранять почтительный видъ и почтительный тонъ, которые служили для меня преградой къ выраженю чувствъ благодарности.
Его прежне уроки заслужили такое уважене со стороны тхъ, которые удостоились чести брать ихъ, что въ скоромъ времени онъ подучилъ множество приглашенй. Пансоны въ двухъ главныхъ городахъ нашего округа предложили выгодныя условя и считали за особенную честь имть его въ числ своихъ наставниковъ. Мось де-Шалабръ былъ занятъ съ утра до-вечера: если бы онъ движимый чувствомъ благородной гордости, не отказался навсегда отъ общества, то и тогда онъ не могъ бы удлить ему свободной минуты. Его единственные визиты ограничивались моимъ отцомъ, который ждалъ ихъ съ дтскимъ нетерпнемъ. Однажды, къ моему особенному удивленю, онъ попросилъ позволеня поговорить со мной на-един. Нсколько минутъ онъ стоялъ передъ мной, не сказавъ ни слова и только повертывая и приглаживая шляпу.
— Вы имете право на мою откровенность, вы — моя первая ученица. Въ будущй вторникъ я женюсь на миссъ Сузанн Добсонъ — на этой доброй и почтенной двиц, счастю которой я намренъ посвятить всю мою жизнь, или, по крайней мр, ту часть моей жизни, которая останется свободною отъ моихъ занятй.
Сказавъ это, онъ пристально посмотрлъ на меня, ожидая, быть можетъ, моихъ поздравленй, но я стояла передъ нимъ пораженная изумленемъ. Я не могла постичь, какимъ образомъ могла плнить его Сузанна, эта бойкая, веселая, краснорукая, краснощекая Сузанна, которая въ минуты стыдливости становилась красною, какъ свекла, которая ни слова не знала по французски, которая считала французовъ (кром джентльмена, стоявшаго передо мной) за людей, питающихся одними лягушками,— за непримиримыхъ враговъ Англи! Впослдстви, я думала, что, быть можетъ, это самое невдне составляло одну изъ ея прелестей. Ни одно слово, ни одинъ намекъ, ни выразительное молчане, ни взгляды сожалня, не могли напоминать мось де-Шалабру горькое минувшее, которое онъ, очевидно, старался забыть. Не было ни малйшаго сомння, что мось де-Шалабръ пробрталъ въ Сюзанн самую преданную и любящую жену. Она немного боялась его, всегда оказывала ему покорность и почтительность,— а эта дань, я полагаю, должна нравиться всякому мужу. Мадамъ Шалабръ, посл своей свадьбы, приняла мой визитъ съ серьзнымъ, нсколько грубоватымъ, но счастливымъ достоинствомъ, котораго я никогда не подозрвала въ Сузанн Добсонъ. Они занимали небольшой коттеджъ у самой опушки лса, при коттедж находился маленькй садикъ, корова, свиньи и куры бродили въ ближайшемъ кустарник. Простая деревенская женщина помогала Сузанн присматривать за всмъ этимъ хозяйствомъ,— мось де-Шалабръ посвящалъ вс минуты своего досуга садику и пчеламъ. Сузанна, съ замтной гордостью, водила меня по чистымъ и уютнымъ комнаткамъ.
— Это все сдлалъ мусью (такъ она называла своего мужа).— Это все мусью устроилъ.— Мусью, вроятно, когда то былъ богатымъ человкомъ.
Въ небольшомъ кабинет мось де-Шалабра вислъ карандашный рисунокъ весьма неизящной работы.— Онъ привлекъ къ себ мое внимане, и я остановилась посмотрть его. Онъ изображалъ высокое, узкое здане, съ четырьмя башенками по угламъ, на подобе перечницы, и на первомъ план какую-то сухую, тяжелую аллею.
— Неужели это замокъ Шалабръ? спросила я.
— Не знаю,— никогда не спрашивала, отвчала m-me Шалабръ.— Мусью не нравится, когда его распрашиваютъ. Эта картинка представляетъ какое-то мсто, которое онъ очень любитъ, потому что не позволяетъ стирать пыль съ картинки, боясь, что я ее запачкаю.
Женитьба мось де-Шалабра не уменьшила числа визитовъ его моему отцу. До самой смерти батюшки, онъ постоянно старался доставлять больному развлеченя. Но съ той минуты, когда онъ объявилъ намрене жениться, съ минуты его разрыва съ отечествомъ, его бесда перестала дышать чувствомъ откровенности и дружбы. Несмотря на то, я продолжала навщать его жену. Я не могла забыть юношескихъ дней, ни прогулокъ по клеверному полю до опушки лса, ни ежедневныхъ букетовъ, ни уваженя, которое добрая наша мама оказывала эмигранту, на тысячи маленькихъ услугъ, которыя онъ оказывалъ моей сестр и мн. Онъ самъ хранилъ эти воспоминаня въ глубин своего молчаливаго сердца. По этому, я всми силами старалась сдлаться подругой его жены, и она научилась смотрть на меня, какъ на подругу. Въ комнат больнаго отца я занималась приготовленемъ блья для ожидаемаго малютки Шалабра, мать котораго хотла (такъ говорила она) просить меня быть воспремницей, но ея мужъ довольно сурово напомнилъ ей, что имъ слдуетъ искать куму между людьми одного съ ними положеня въ обществ. Несмотря на то, въ душ, я считала маленькую Сузанну моей крестницей, и дала себ клятву постоянно принимать въ ней живое участе. Не прошло двухъ мсяцевъ посл смерти моего отца, какъ маленькой Сузанн Богъ далъ маленькую сестрицу, и человческое сердце въ мось де-Шалабр поработило его гордость,— новорожденной предназначалось носить имя своей бабушки-француженки, хотя Франця не могла найти мста для отца и изгнала его. Эта маленькая дочь была названа Ами.
Когда отецъ мой уморъ, Фанни и мужъ убдительно просили меня оставить Брукфильдъ и перехать къ нимъ въ Валетту. Помстье, по духовному завщаню, было оставлено намъ, явился выгодный арендаторъ, мое здоровье, значительно пострадавшее во время продолжительнаго ухаживанья за больнымъ отцомъ, поставило меня въ необходимость отправиться куда нибудь въ боле теплый климатъ. По этому, я похала за границу, съ намренемъ пробыть тамъ не боле года, но, по какому-то случаю, срокъ этотъ продлился до конца моей жизни. Мальта и Генуя сдлались моимъ постояннымъ мстопребыванемъ. Правда, отъ времени до времени я прзжала въ Англю, но, проживъ за границей лтъ тридцать, Перестала смотрть на нее, какъ на отчизну. Во времд прздовъ, я видалась съ Шалабрами. Мось де-Шалабръ, больше, чмъ когда нибудь, углубился въ свое заняте, издалъ французскую грамматику по какому-то новому плану, и подарилъ мн экземпляръ этого изданя. Мадамъ Шалабръ растолстла и благоденствовала, ферма, находившаяся подъ ея управленемъ, расширилась, а что касается до ея двухъ дочерей, то при англйской застнчивости, он имли чрезвычайно много французской живости и остроумя. Я брала ихъ съ собой на прогулки и въ разговорахъ съ ними старалась привязать ихъ къ себ, старалась довести ихъ до того, чтобъ дружба наша была дйствительностью, а не простымъ, обыкновеннымъ, наслдственнымъ чувствомъ, съ этой цлью я предлагала имъ множество вопросовъ объ отвлеченныхъ предметахъ, но маленькя шалуньи въ свою очередь экзаменовали меня и распрашивали о Франци, которую он считали своимъ отечествомъ.
— Отъ кого же вы узнали о французскихъ обычаяхъ и привычкахъ? спросила я.— Врно мось де…., врно вашъ папа часто бесдуетъ съ вами о Франци?
— Не слишкомъ часто,— когда мы бываемъ одн,— когда у насъ нтъ никого изъ постороннихъ, отвчала Суэанна, старшая дочь, серьзная, съ благороднымъ видомъ двушка, лтъ двадцати.— Мн мажется, папа потому не говоритъ о Франци при нашей мама, что боится огорчить ее.
— А мн кажется, сказала Ами:— что онъ никогда не заговоритъ о Франци, если можетъ обойтись безъ этого,— онъ только тогда Начинаетъ говорить о ней, когда его сердце переполнится воспоминанями, и то потому, что многя чувства невозможно передать на англйскомъ язык.
— Изъ этого я заключаю, что вы превосходно владете французскимъ языкомъ.
— О, да! Папа всегда говоритъ съ нами по-французски… это нашъ родной языкъ.
Но при всей ихъ преданности къ отцу и къ отечеству, он были преданными дочерями своей матери. Он были ея подругами, ея помощницами въ прятныхъ трудахъ по домашнему хозяйству,— он были практическими, полезными молодыми двицами. Но, оставаясь одн, он посвящали весь свой энтузазмъ и всю романтичность натуры своему отцу. Он были повренными душевныхъ движенй этого бднаго изгнанника и любви его къ Франци, жадными слушательницами всего, что онъ говорилъ о раннихъ дняхъ своей жизни. Его слова внушили Сузанн ршимость, въ случа, еслибъ она освободилась отъ домашнихъ обязанностей и отвтственности, сдлаться, подобно Анн-Маргерит Шалабръ, пратетушки ея отца, Сестрой Милосердя и образцомъ женской непорочности. Что касается до Ами,— то она ни подъ какимъ видомъ не хотла бы оставить своего отца, въ этомъ состояла вся перспектива ея будущности.
Года три тому назадъ, я была въ Париж. Одна изъ моихъ подругъ, проживавшая тамъ,— англичанка по происхожденю, жена нмецкаго ученаго, и француженка по манерамъ,— убдительно упрашивала меня прхать къ ней на вечеръ. Я чувствовала себя не хорошо, и потому имла расположене остаться дома.
— Пожалуйста прзжай!— сказала подруга. Я на это имю свои причины, и причины весьма заманчивыя. Быть можетъ, сегодня въ моемъ дом разыграется романическая сцена. Романъ въ дйствительности!— Неужели ты не прдешь?
— Въ чемъ же дло?— скажи мн прежде,— сказала я, зная привычку моей подруги видть самыя обыкновенныя вещи въ романическомъ свт.
— У насъ будетъ молодая лэди,— не первой молодости, это правда, но все же молодая и очень хорошенькая, дочь французскаго эмигранта, котораго мужъ мой знавалъ въ Бельги, и который съ тхъ поръ живетъ въ Англи.
— Извини пожалуйста,— но какъ ее зовутъ? прервала я, побуждаемая любопытствомъ.
— Де-Шалабръ. Разв ты ее знаешь?
— Да, и принимаю въ ней большое участе. Я съ удовольствемъ прду повидаться съ ней. Давно ли она въ Париж? Сузанна это или Ами?
— Нтъ, предоставь мн удовольстве не разсказывать моего романа. Потерпи немного, и ты получишь отвты на вс твои вопросы.
Я откинулась къ спинк моего кресла. Нкоторыя изъ моихъ подругъ отличались способностю наводить скуку, такъ что, въ ожидани, когда он начнутъ разсказывать, о чемъ ихъ просятъ, непремнно нужно было принимать покойное положене.
— За минуту передъ этимъ я сказала теб, что мужъ мой познакомился съ мось де-Шалабромъ въ Бельги, въ 1815 году. Съ тхъ поръ они вели переписку, не слишкомъ частую, это правда, потому что мось де-Шалабръ былъ учителемъ въ Англи, а мой мужъ профессоромъ въ Париж,— но все-таки раза два въ годъ они извщали другъ друга, какъ идутъ ихъ дла. Съ своей стороны, я ни разу не видла мось де-Шалабра.
— Я знаю его очень хорошо, сказала я. Я знаю его съ самаго дтства.
— Годъ тому назадъ жена мось де-Шалабра скончалась (она была тоже англичанка),— скончалась посл продолжительной и тяжкой болзни.— Старшая дочь ея ухаживала за больной съ терпнемъ и нжностью ангела, какъ говорилъ отецъ, и я этому совершенно врю. Но, посл кончины матери, ей, какъ говорится, опостылъ свтъ, она привыкла къ полуосвщеню, къ тихимъ голосамъ и къ постоянной мысли о томъ, что при больныхъ долженъ находиться кто нибудь безотлучно, громкй говоръ и шумъ здоровыхъ людей раздражалъ ее. По этому, она стала уговаривать отца дать ей позволене сдлаться Сестрой Милосердя. Она говорила, что онъ, вроятно, съ удовольствемъ отдалъ бы ее жениху, который бы явился къ нимъ съ предложенемъ жениться на ней, и оторвать ее отъ дома, отъ отца и сестры, — неужели жь онъ не согласится разлучиться съ ней, когда къ этой разлук ее призывалъ долгъ религи?— Онъ далъ ей согласе, и написалъ къ мужу моему письмо, въ которомъ просилъ принять ее въ свой домъ, пока она не прищетъ монастыря, въ который пожелаетъ поступить. Вотъ ужь два мсяца, какъ она гоститъ у насъ, и теперь я очарована ею. На будущей недл она отправится домой, если только….
— Но извини пожалуйста, вдь ты кажется сказала, что она хотла сдлаться Сестрой Милосердя?
— Это правда, но она слишкомъ стара, чтобъ поступить въ этотъ орденъ. Ей двадцать восемь лтъ. Это разочароване, слишкомъ для нея прискорбное, она перенесла терпливо и кротко, но я вижу, какъ глубоко она тронута. Теперь приступимъ къ моему роману. Лтъ десять тому назадъ мой мужъ имлъ ученика, какого-то мось дю-Фэ, умнаго и съ обширными познанями молодаго человка,— одного изъ первоклассныхъ купцовъ города Руана. Мось де-Фэ, прхавъ недавно въ Парижъ по своимъ дламъ, пригласилъ мужа моего на обдъ, за которымъ исторя Сюзетты Шалабръ была разсказана, вроятно потому, что мужъ мой освдомлялся, какимъ бы образомъ и съ кмъ отправить ее въ Англю. Исторя эта заинтересовала де-Фэя, онъ выпросилъ у мужа позволене явиться ко мн вечеромъ, когда Сюзетта будетъ дома, — и вотъ, вечеръ этотъ назначенъ сегодня, мось дю-Фэ пожалуетъ къ намъ съ своимъ прятелемъ, который тоже обдалъ у него вмст съ моимъ мужемъ. Неужели ты не прдешь?
Я похала скоре съ надеждой увидть Сюзанну Шалабръ и услышать что нибудь новое о родин, о мст моей юности, чмъ выжидать какой нибудь сантиментальной сцены. Сузанна Шалабръ была серьзная и скромная двица. Она была молчалива и печальна,— такъ долго лелемый планъ ея жизни разрушился. Она говорила со мной не много, тихо и дружелюбно отвчая на вс мои вопросы, что касается до джентльменовъ, то ея равнодуше и скромность не допускали никакой возможности вступить съ ней въ разговоръ,— словомъ, встрча наша.была скучна и неудачна.
— О, мой романъ! мои ожиданя! Еще раньше половины вечера я готова была бы отдать вс мои воздушные замки за десять минутъ прятнаго разговора.— Не смйся надо мной: сегодня я не могу переносить твой смхъ.
Такъ говорила моя подруга, прощаясь со мной. Я не видала ее два дня. На третй день она прхала ко мн вн себя отъ радости.
— Наконецъ, ты можешь поздравить меня. Дло кончилось, хотя и не такъ романтично, какъ я ожидала,— но тмъ лучше.
— Что ты хочешь сказать? сказала я.— Неужели мось де-Фе сдлалъ предложене Сузанн?
— О, нтъ, не онъ! предложене сдлалъ его другъ, мось де-Фрезъ, то есть не сдлалъ еще и онъ, а только говорилъ, и не говорилъ, пожалуй, но спрашивалъ мось де-Фэ — намренъ ли онъ жениться на Сузетт, и, получивъ отъ него отрицательный отвтъ, мось де-Фрезъ сказалъ, что прдетъ къ намъ и будетъ проситъ нашего содйствя, чтобы ближе познакомиться съ Сузанной, которая очаровала его своей наружностью, своимъ голосомъ, своимъ молчанемъ,— словомъ сказать, всмъ, всмъ. Мы устроили это такъ, что онъ будетъ ея провожатымъ въ Англю, тмъ боле, что ему нужно было хать туда по своимъ дламъ, а что касается до Сюэетты (она объ этомъ еще ровно ничего не знаетъ), она только заботится о томъ, какъ бы скоре воротиться домой,— для нея все равно, съ кмъ бы ни хать, лишь бы мы отпустили. Въ-добавокъ, мось де-Фрезъ живетъ въ пяти шагахъ отъ замка Шалабръ, слдовательно, Сюзетта будетъ любоваться помстьемъ своихъ предковъ когда ей угодно.
Когда я прхала проститься съ Сузанной, она, казалось, ничего не знала и была спокойна, какъ и всегда. Въ ум ея не было идеи, что въ нее можетъ кто нибудь влюбиться. Она считала мось де-Фрезъ чмъ-то въ род скучной и неизбжной принадлежности дороги. Въ моихъ глазахъ, онъ многаго не общалъ, но все же это былъ прятный мужчина, и мои друзья отзывались о немъ съ отличной стороны.
Черезъ три мсяца я перехала на зиму въ Римъ. Черезъ четыре — я услышала о замужств Сузанны Шалабръ. Признаюсь, я никогда не могла понять быстраго перехода отъ холоднаго и учтиваго равнодушя, съ которымъ Сузанна смотрла на своего спутника, къ чувству любви, которое она должна была питать къ человку, прежде, чмъ могла назвать его мужемъ. Я написала моему старому учителю французскаго языка письмо, въ которомъ поздравляла его съ замужствомъ дочери. Прошло еще нсколько мсяцовъ, и я получила отвтъ слдующаго содержаня:
‘Милый другъ, милая ученица, милое дитя любимыхъ мною родителей. Я теперь уже дряхлый восьмидесяти-лтнй старикъ, — я стою на краю могилы. Не могу писать многаго, но хочу, чтобъ моя рука сообщила вамъ мое желане увидться съ вами въ дом Ами и ея мужа. Они просятъ васъ прхать и посмотрть мсто рожденя ихъ стараго отца, пока еще онъ живъ и самъ можетъ показать вамъ комнаты. Bъ замк Шалабръ я занимаю ту самую комнату, которая была моею въ дни моего дтства, и въ которую каждый вечеръ приходила моя мать благословить меня. Сузанна живетъ вблизи насъ. Всемогущй Богъ благословилъ моихъ дтей, Бертрана де-Фреза и Альфонса де-Фэ, какъ онъ благословлялъ меня втечане всей моей продолжительной жизни. Я вспоминаю о вашемъ отц и вашей матери, и, полагаю, вы не разсердитесь, если скажу, что во время обдни всегда прошу нашего священника о поминовеня ихъ душъ.’
Мое сердце могло объяснить мн вполн содержане этого письмо, даже и въ такомъ случа, еслибъ къ нему не было приложено хорошенькаго письмеца Ами и ея мужа. Она извщала меня, какимъ образомъ мось де-Фэ прхалъ на свадьбу своего друга, увидлъ младшую сестру Сузанны и въ ней увидлъ свою невсту. Нжная, любящая Ами скоре могла понравиться ему, чмъ серьзная и величественная Сузанна. Маленькая Ани повелительно распоряжалась въ змк Шалабръ,— чему много способствовало расположене мужа исполнять вс ея прихоти,— между тмъ, какъ Сузанна держала себя серьзно и, считая повиновене мужу главнымъ условемъ супружескаго счастя, облекала это повиновеве во что-то торжественное, великолпное. Впрочемъ, об он были добрыми женами, добрыми дочерями.
Еще прошлымъ лтомъ вы могли бы видть стараго, очень стараго господина, въ сренькомъ пальто, съ блыми цвточками въ петлиц (сорванными хорошенькимъ внукомъ), вы бы увидли, съ какимъ удовольствемъ показывалъ онъ пожилой лэди сады и окрестности замка Шалабръ, переходя съ ней отъ одного мста къ другому тихими и слабыми шагами.
— Здсь! сказалъ онъ мн:— на самомъ этомъ мст, я прощался съ матерью, въ-первые отправляясь въ полкъ. Я нетерпливо ждалъ минуты моего отправленя,— я слъ на коня…. отъхалъ, вонъ до того большаго каштана, и, оглянувшись назадъ, я увидлъ печальное лицо матери. Я соскочилъ съ лошади, бросидъ груму поводья, и побжалъ назадъ еще разъ обнять мою добрую мать.
— Мой храбрый сынъ! сказала она: — родной мой, мой ненаглядный! Будь вренъ Богу и государю!
— Съ той минуты я не видлъ ее больше, но я ее скоро увижу, и кажется могу сказать, что я былъ вренъ и Богу и государю!
И дйствительно, вскор посл этого онъ увидлся съ ней и, вроятно, разсказалъ ей все.