В. В. Розанов
Ученицы Дункан
В. В. Розанов
Ученицы Дункан
Ученицы Дункан, Розанов Василий Васильевич, Год: 1914
Время на прочтение: 3 минут(ы)
11 мая, в воскресенье, в Большом зале консерватории, при полном зале гостей (бесплатно) четыре ученицы Айседоры Дункан дали представление античных: 1) ходьбы, 2) бега, 3) элементов танца, 4) некоторых танцев, — как 1) своих, так и 2) тех крошек, 29 девочек и 2 мальчиков, которых ее школа набрала в Петербурге и уже кое-чему (ходьбе и бегу) научила их. Зал был наполнен зрителями, и впечатление получилось удовлетворительное. Оставляя в стороне впечатление, скажем два слова о школе Дункан.
Две самые главные и нужные черты танца Айседоры Дункан, именно — простота и естественность, переданы или внушены великой учительницей своим питомицам. В этом все дело, отнюдь не в линии танца, не в копировке поз и движений с античных ваз и прочее. Устранен манекен, устранена копия, устранен, скажем обобщая, ‘чиновник’, который в наши времена всюду пробирается и все себе подчиняет. Такого ‘чиновника танцев’ мне пришлось года два назад видеть в одной частной петербургской школе, которая, якобы подражая Дункан, попыталась воспроизвести античные танцы. Танцы взрослых и хорошо тренированных учениц этой петербургской школы не оставляли ни малейшего впечатления, будучи восковым повторением танцев Дункан, или восковым воспроизведением статуй, барельефов и ваз. Костюмы были античные, позы — все древние, линейно было все очень красиво. Но из-за спины танцовавших девушек точно показывался бич циркового берейтора, делавший трудное (для исполнения) зрелище почти отвратительным. ‘Не надо! Не надо такой древности! Это не греческая древность, — а петербургская древность, копии, а не подлинники’. Вот сравнивая эту-то петербургскую неудачу с тем, что вчера дали танцы учениц Дункан, и постигаешь всю трудность и все настоящее дело Дункан…
Это дело заключалось и заключается в восстановлении, в оживлении кусочка древней Эллады, — той узкой и вместе той со всем перевивавшейся полоски ее, которая обозначается шестью буквами: ‘танецъ’. Вазы, живопись Помпеи и Геркаланума, саркофаги — только средство, только ключ ‘к двери’, а отнюдь не maestro. Отперев дверь и до известной степени даже бросив ключ, — надо было войти в древний воздух, под древнее небо и задышать по-древнему: непременно — свободно! Еще непременнее — счастливо!! Из ‘школы’ собственно надо было убрать ‘школу’. Нужно было вдохнуть танцы, а не выучить танцам (петербургская затея). Зрители вчера это и увидали, — не в такой полноте удачи, как у Дункан, но на этом же, этом самом пути исполнения! Все, что нужно! Ученицы еще не дошли далеко до цели, они в начале или в середине пути, — но это путь самой Айседоры Дункан. Танец — в сердце, а не в ногах. Эту-то главную тему ‘своего дела’ Дункан сумела передать ученицам. И как мы это увидали, то можем думать, что ‘дело Дункан’ не умрет с нею. Могло бы случиться. Можно было ожидать.
‘Эх, господа, — будем немного счастливее‘… Вот главное. Все остальное — средства, путь, ‘ключ’. Где же человек был прекрасно счастлив, благородно счастлив? В уголках Эллады, деревенской или доисторической, отнюдь — не Эллады Афин, отяжеленных политическою заботою и философией. Это — слишком тяжеловесно. В мудрых Афинах танец уже умирал. Дункан, отчетливо или бессознательно, взяла дикую, невинную, ‘былинную’ Элладу, Элладу Гомера, Пиндара, где-нибудь в Малой Азии, а еще вернее — на заброшенных в сторону островах. Во всяком случае — деревенскую и сельскую Элладу, которая и перешла на вазы и барельефы, отнюдь не афинского или менее всего афинского происхождения.
Не в самых даже танцах, а в промежуточные и незначащие моменты представления, когда ученицы жили ‘не на тему‘, и было заметно (как и в самых танцах, конечно!) это сохранение естественности, грации и просто счастья ‘под углом эллинским’. Все не так мощно, не так энергично, не так беспредельно свободно и грациозно, как у Дункан, но — в этой линии… ‘Будем счастливы… Опять — лето, мировое лето, сбросим ватные пальто, путаные капоты ‘с отделкой’ и тяжеловесные юбки. Оставим и дадим видеть всю фигуру благородного человека, которая есть только художественная фигура, и притом — величайшее в мироздании художество, исключив или оставив невидным одну биологию или физиологию, что к зрению нашему и к чувству художества не имеет отношения. И без всяких резких да, и без всяких резких нет, без спора и полемики в душе или в аудитории, будем просто жить, двигаться, говорить, как это вытекает из одной чистой человечности, без мутных прибавок последующей и усложненной истории’.
Вот — вся Дункан. Просто — утро исторического дня. До базара, войн, дипломатии и академии. Кому это не родное? Всем народам родное. И везде почувствовали Дункан. Везде ей обрадовались. ‘Танец будущего’ называет она свои танцы, и вместе — раннего-раннего, древнего-древнего прошлого.
Крошки от 7 до 11 лет, набранные в Петербурге, забавно, но и умело уже ходили, бегали, ставя ручки так и этак, ‘по-эллински’. Все было забавно, мило, деловито… В высшей степени было не ‘по-заученному’… И общество энергично приветствовало их. С ними был брат г-жи Дункан, приезжавший в прежние разы с сестрою в Петербург, и ее доверенный друг, г-жа Франк (англичанка). Было и еще несколько англичанок и англичан, из персонала основанной ею школы.
Впервые опубликовано: ‘Новое Время’. 1914. 17 мая. N 13713.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_uchenicy_dunkan.html.