Российское юношество готовится положить себя жертвою на алтарь свободы. Известна мудрость Востока: японец, обиженный соседом, приходит перед окна его дома и на глазах злого и несправедливого человека распарывает себе живот ножом, что, по его мысли, должно потрясти душу злодея. Но и мы, русские, в значительной степени являемся людьми Востока, и в такой секте, как наши самосожигатели, поступаем не менее решительно и кроваво, чем японцы. Наша юность обоего пола недалеко ушла от этой мудрости Востока, решаясь в доказательство ревности своей о достигнутых привилегиях учебных заведений и учащихся в них — сойти на положение неучащихся, смешаться с веселящейся и ничего не делающей ‘золотою молодежью, и, словом, своим удалением из аудиторий и счастливым far niente [ничегонеделание (ит.)] с мрачным видом — закрыть университет. Это ‘харакири’ называется учебною забастовкою. Несколько тысяч бородатых, здоровых господ, и несколько тысяч зрелых девиц улягутся на спины и плечи 50- и 60-летних стариков и старух, отцов и матерей своих, и скажут: ‘Везите, папаши и мамаши, сами идти не можем. Начальство нас обидело, и мы больше не учимся’.
Вполне возмутительно! Возмутительно и по наивности своей, и по элементарной несложности, и по этой восточной дикости. ‘Чтобы досадить другому, не стану учиться’. Так поступают самые крошечные дети, с азбучкой в руке, и удивительно, что с такою же психикою оказываются мужи и девицы, штудирующие высшую науку. Мы согласны с тем, что министерство народного просвещения допустило ряд нетактичностей, что в вопросах и о студенческих старостах и о вольнослушательницах, и в отношении профессоров либеральных партий оно поступало так торопливо и нервно, как этого вовсе не требовалось положением вещей. Словом, мы отнюдь не сливаемся с министерством просвещения ни в его программе, ни в его практике. Нам интересно не министерство, а ученье в России, и здесь против гг. учащихся, которые не хотят учиться, мы поднимаем столь же резкий голос, как подняли бы против учителей или профессоров, которые не захотели бы учить. Мы и не против того, чтобы студенчество имело свой представительный орган, старост. Старосты эти задолго до движения в 1905-1906 г. всегда существовали в Военно-Медицинской академии и всегда признавались там равно удобными для начальства и необходимыми для студенчества: но они исполняли там чисто академические функции, и едва ли министерство народного просвещения тронуло бы этот целесообразный институт, если бы он не перешагнул в область политики. И в допущении этого шага своим старостам виновно студенчество. Не министерство его вызвало на борьбу, но оно вызвало министерство на борьбу с собою, — и этого совершенно не нужно было. Сами же по себе старосты могли бы быть оставлены для студентов, с мерами, гарантирующими их лояльность. Но это — подробности, и не о них мы сейчас говорим.
Повторяем, мы не против достижения студентами разумных своих прав, мы единственно против выбора средств достижения, каковой выбор считаем пошлым, позорным и глупым. Своим неученьем — ничего не докажешь, ничего не заявишь. Все и всегда будут иметь повод сказать: ‘Это они от лени и от неспособности к ученью’, — и трудно будет опровергнуть этот упрек. Трафарет забастовок есть просто уличное движение ничтожной показательной силы, это есть озорная борьба с начальством, к которой мы не чувствуем ничего кроме гадливого чувства, и то же самое должна почувствовать к ней вся Россия.
Впервые опубликовано: Новое время. 1908. 19 сент. No 11682.