Иван Лукаш
Иван Лукаш
Убийца Столыпина
Убийца Столыпина
Сын миллионера — Сноб-анархист — Революционное тщеславие и месть за еврейские погромы — Неразоблаченные тайны охранного отделения
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Убийца Столыпина, Лукаш Иван Созонтович, Год: 1932
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Париж-Москва, YMCA-PRESS, 1995
Составление и вступительная статья — А. Н. Богословский.
Крупные губы, полуоткрытый большой рот, безвольно-вдавленный подбородок и маленькие глаза, упорно глядящие сквозь стекла пенсне без ободков, — невыразительное и незначительное лицо молодого человека с впалой грудью, который мог бы быть и страховым агентом, и маленьким чиновником…
Это и есть портрет убийцы Столыпина, Дмитрия Богрова, приложенный к только что вышедшей в Берлине, по новой орфографии, в издательстве ‘Стрела’ книжке его брата В. Богрова ‘Дмитрий Богров и убийство Столыпина, разоблачение ‘действительных и мнимых тайн’.
Ничего демонического, ничего зловещего в лице убийцы нет, и весь тот налет таинственности, который остался в памяти о Дмитрий Богрове, захваченном в театре с дымящимся револьвером в руке, — совершенно выветривается при взгляде на его портрет.
В. Богров обещает в книжке разоблачение тех ‘действительных и мнимых тайн’, о которых убийца Столыпина писал из крепости в предсмертном письме родителям 10 сентября 1911 года, накануне казни:
‘Я знаю, что вас глубоко поразила неожиданность всего происшедшего, знаю, что вы должны были растеряться под внезапностью обнаружения действительных и мнимых тайн. Последняя моя мечта была бы, чтобы у вас, милые, осталось обо мне мнение, как о человеке, может быть, и несчастном, но честном’.
Брат убийцы и занят только тем, чтобы доказать, что Дмитрий Богров был ‘честным’, то есть если он и был агентом охранки, то ‘по идейным соображениям’, а на самом деле ‘его образ жизни’ был ‘отличным от образа жизни рядового человека’, причем он, как анархист-коммунист, якобы ‘разлагающим образом действовал на существующее’.
Такой цитатой из анархического манифеста Рамуса В. Богров прикрывает Дмитрия Богрова, изображая его неким ‘анархистом-разлагателем’, как будто такое обозначение более привлекательно, чем простое определение Дмитрия Богрова убийцей.
‘Отряд жандармов ворвался в ночь после покушения на Столыпина в дом отца, — рассказывает В. Богров. — На заявление родственницы Дмитрия Богрова, что родители его, находившиеся тогда за границей, будут страшно потрясены известием о случившемся, начальник отряда заявил следующее:
— Дмитрий Богров потряс всю Россию, а вы говорите о потрясении его родителей’.
Эти умные и простые слова полицейского офицера вспоминаются не раз, когда читаешь книжку В. Богрова — книжку потрясенного родственника, который во что бы то ни стало и не считаясь ни с кем и ни с чем занят только подбором доказательств, что его брат, хотя и был агентом охранки, но был ‘честным революционером’, действовавшим по малопочтенному, впрочем, принципу, как указывает сам В. Богров, — ‘цель оправдывает средства’.
Впрочем, от таких доказательств ни убийство, ни убийца не становятся привлекательнее.
В. Богров не подметил в своем брате той самой главной его черты, на которую указывает один из сотоварищей Дмитрия Богрова, анархист П. Лятковский:
‘Дмитрий Богров не хотел быть мелкой сошкой, чернорабочим от революции, а стремился лишь к совершению чего-либо грандиозного, из чувства тщеславия’.
Сын киевского миллионера-домовладельца, баловень богатой еврейской семьи, ‘молодой помощник присяжного поверенного’, Дмитрий Богров, по замечанию В. Богрова, ‘пользовался в родительском доме преимуществами человека, которому открыты все пути и возможности, не знающего отказа ни в одном сколько-нибудь разумном желании’.
‘Во время своих частых поездок за границу и в Россию, равно как и во время пребывания дома, Дмитрий Богров получал от отца определенное месячное пособие, которое составляло от 100 до 150 рублей в месяц, а после окончания университета в Петербурге — 75 рублей в месяц, тогда как Дмитрий Богров имел еще и жалованье по службе секретаря в комитете по фальсификации пищевых продуктов при министерстве торговли и промышленности — 50 рублей в месяц, а также зарабатывал кое-что и по судебным делам’.
Прибавим к этому, что еще 100-150 рублей в месяц Дмитрий Богров получал с 1907 года как агент охранного отделения. К тому же отец платил ему также за управление домом в Киеве, на Бибиковском бульваре (фотография этого мещански-аляповатого дома зачем-то приведена в книжке этих ‘семейных воспоминаний’).
Как видно, Дмитрий Богров ни в чем и ни от кого не получал отказа. Его возят по заграницам, в декабре 1910 года он ‘отдыхает на Ривьере’, в августе 1911 года, за несколько дней до убийства, он снова ‘отдыхает’ на даче родителей ‘Потоки’, под Кременчугом.
Он, несомненно, был избалованным средой и жизнью человеком, для которого ‘разлагающий анархизм’ был, по-видимому, только снобизмом, баловством духа. Это был, по-видимому, тщеславный честолюбец, не желавший ни в чем быть ‘мелкой сошкой’, а думавший о себе как о сверхчеловеке, которому все дозволено.
Психологически этот тип ближе всего к тем двум американским ‘сверхчеловекам’, тоже сыновьям миллиардеров и тоже полагавшим, что они ‘сверхчеловеки’, которых судили недавно за ужасное и мучительное убийство ребенка…
Но Богров, следуя ‘моде’ своего времени, с гимназической скамьи ‘ушел в революцию’, и потому-то суждено ему было стать не обычным убийцей или преступником по ‘сверхчеловечности’, а убийцей государственного человека России.
Никак не анархизм, а одно убийство Столыпина — выбор его как жертвы — вот, что было навязчивой идеей Дмитрия Богрова, и книжка В. Богрова, не замечая того, дает все данные к такому заключению:
— Я еврей, — сказал Дмитрий Богров во время свидания с социалистом-революционером Е. Лазаревым в 1910 году в Петербурге.— И позвольте вам напомнить, что мы и до сих пор живем под господством черносотенных вождей. Евреи никогда не забудут Крушеванов, Дубровиных, Пуришкевичей и тому подобных злодеев. А Герценштейн? А где Иоллос? Где сотни, тысячи растерзанных евреев — мужчин, женщин и детей, с распоротыми животами, с отрезанными носами и ушами… Вы знаете, что властным руководителем идущей теперь дикой реакции является Столыпин. Я прихожу к вам и говорю, что я решил устранить его…
В феврале 1911 года вышел из киевской Лукьяновской тюрьмы анархист П. Лятковский. Дмитрий Богров вызвал его к себе и ‘сам первый заговорил о том, что товарищи обвиняют его в целом ряде предательств’:
— Только убив Николая, я буду считать, что реабилитировал себя,— сказал Богров.
— Да кто же из революционеров не мечтает убить Николая! — перебил его Лятковский.
— Нет, — продолжал Богров, — Николай — ерунда. Николай — игрушка в руках Столыпина. Ведь я — еврей — убийством Николая вызову небывалый еврейский погром. Лучше убить Столыпина…
В семье Богрова, несмотря на то что его отец был даже ‘членом киевского дворянского клуба’, господствовала, по-видимому, ‘левизна’ убеждений. Отец Богрова ‘примыкал к левым кадетам’, а старший двоюродный брат Богрова, Сергей, был социал-демократом. Этот Сергей всегда влиял на Дмитрия, и еще в 1909 году ‘они вели разговоры на тему о том, кто самый опасный и вредный человек в России, устранение которого было бы наиболее целесообразным. И в этих разговорах они неизменно возвращались к имени Столыпина…’
Пошлая оценка Столыпина, как виновника еврейских погромов, эта пошлая ненависть к Столыпину и были многолетней навязчивой мыслью Дмитрия Богрова.
27 августа 1911 года Дмитрий Богров приходит домой обедать в необычайно радостном и оживленном настроении (по свидетельству тетки его, М. Богровой). На вопрос тетки, что его привело в такое хорошее настроение, он отвечает, что имел совершенно неожиданный успех: у него, мол, наклевывается такое дело, которым он осчастливит мир.
Наклюнувшееся дело, которым ‘сверхчеловек’ с Бибиковского бульвара решил осчастливить весь мир, — было убийство Столыпина.
Убийца, много лет обдумывавший свою ‘месть за еврейские погромы’, олицетворявший виновника их в Столыпине и ради этой ‘мести’ идущий на все, — вот в лучшем случае образ Дмитрия Богрова, рисуемый книжкой его брата. Многое в ней, впрочем, только опошляет этот незаурядный облик убийцы, как опошляют его и стихи Дмитрия Богрова к какой-то знакомой, зачем-то тоже приведенные в книжке:
Твой ласкающий, нежно-чарующий взгляд.
Твои дорогие черты,
Воскресили давно позабытые сны,
Развернули широкие крылья мечты…
и т.д.
По-видимому, Дмитрий Богров был не больше, чем мелким бесом от революции, которому только несчастная судьба России помогла убить ее большого государственного человека.
Известно, что убийца хотя и был анархистом, но одновременно и агентом охранного отделения с 1907 года. В 1918 году в Москве В. Богров получил разрешение на обозрение дела Дмитрия Богрова, переданного, оказывается, после революции в Московский исторический музей.
Дело это занимает особый большой шкап и заключает в себе 30 объемистых томов. В. Богрову удалось только ‘перелистать’ дело, а вот большевистский исследователь Струмилло дело Богрова, надо думать, ‘изучил’, и в ‘Красной летописи’ приходит к выводам, что ‘Богров — провокатор, после разоблачения вместо самоубийства кончивший убийством Столыпина’.
Брат убийцы, тем не менее, пытается доказывать в книжке, что Дмитрий Богров был ‘провокатором без провокации’, что с 1907 по 1911 год охранное отделение выплачивало деньги, так сказать, зря и что если кого-нибудь и выдавал Дмитрий Богров, то все эти предательства были вроде выдачи им Мержеевской, обвиненной в 1910 году в покушении на жизнь государя.
Мержеевская, как рассказывает В. Богров, была умственно ненормальной, невменяемой, и в выдаче этой больной ‘общей знакомой’ брат Дмитрия Богрова, как это ни странно, не видит ничего подлого и ничего некрасивого, убеждая нас, что Дмитрий Богров был уверен, что Мержеевской, как невменяемой, ‘никакого наказания не могло угрожать’.
Между тем Мержеевская была посажена в тюрьму и отправлена в Якутскую область.
Не более доказательны и другие попытки В. Богрова свести на нет агентурную работу Дмитрия Богрова. Все же охранное отделение ему за что-нибудь да платило, и хотя ему и удалось ‘использование охранного отделения для совершения террористического акта’, но В. Богрову и в голову не приходит, что само охранное отделение могло также ‘использовать’ убийцу для своих целей.
В парижской газете ‘Будущее’ 31 декабря 1911 года, как рассказывает В. Богров, появилось такое сообщение:
‘Д. Богров побежал не сразу после выстрела, а как бы дожидался чего-то и побежал лишь после некоторой паузы, которая и сгубила его. Теперь непонятная пауза объяснилась. Оказывается, что ему было обещано, что в момент выстрела электричество в театре внезапно и нечаянно потухнет, чтобы он мог, пользуясь темнотою, броситься незаметно в известный, оставленный без охраны проход, в конце которого были припасены для него военная фуражка и шинель, а снаружи дожидался автомобиль с разведенными парами’.
Но стоявший у ‘ключа’ механик-рабочий не допустил к нему охранника, несмотря на предъявленный ему ‘билет’, электричество не погасло, и Богров, потратив драгоценные секунды на ожидание темноты, бросился бежать, когда публика уже оправилась от первого потрясения, вследствие чего и не мог спастись’.
Для В. Богрова ‘все это, конечно, сказки’. Но А. Ф. Гирс, бывший киевским губернатором в дни убийства Столыпина, на собрании памяти П. А. Столыпина 28 октября прошлого года в Париже подтвердил публично эту же версию о подготовке такого бегства Дмитрия Богрова.
Спасение убийцы подготовлялось, быть может, самим охранным отделением.
В Париже и теперь здравствуют некоторые члены Государственной думы, в воспоминаниях которых содержится немало точных указаний на желание темных сил расправиться со Столыпиным именно в 1911 году, после его реформ западного земства.
Не эти ли темные силы и направили руку ‘разлагателя-анархиста’ и агента охранки Дмитрия Богрова на последнего сильного государственного человека России?
Убийца Столыпина. Впервые: Возрождение. 1932. No 2436. 2 февраля. За подписью И.Л.