У великаго художника земли Русской
У великаго художника земли Русской
(ВПЕЧАТЛНІЯ ПОЗДКИ ВЪ КУОККОЛЛА КЪ И. Е. РПИНУ).
Ник. Брешко-Брешковскій
‘Петербургская Газета’, 25 апрля 1909 г.
У великого художника земли Русской, Брешко-Брешковский Николай Николаевич, Год: 1909
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Цлый годъ я не былъ у Рпина.
Та-же тишина. То-же безлюдье у дачи ‘Пенаты’. Т-же надписи на дверяхъ и въ передней у вшалки.
Здсь царить особый укладъ.
Не даромъ отсюда вышла гуманная и прекрасная книжечка ученицы Рпина г-жи Сверовой-Нордманъ:
‘Раскрпостите вашу прислугу’.
Въ самомъ дл, обитатели ‘Пенатовъ’ свели къ минимуму пользованіе трудомъ прислуги. Вы не звоните, дверь открыта, васъ никто не встрчаетъ. Въ передней, повинясь четкой надписи, вы сами снимаете пальто, вшаете его и громко ударяете нсколько разъ въ китайскій гонгъ. Густой и глухой звонъ перекликами и перекатали волной несется по всей дач, достигаетъ мастерской во второмъ этаж…
На звуки гонга спускается, по крутой колнчатой деревянной лстниц, на встрчу вамъ моложавый и бодрый, съ юношеской фигурой, Илья Ефимовичъ.
Вмст поднимаемся наверхъ. Тамъ, въ обширной и длинной студіи, среди портретовъ этюдовъ и мольбертовъ, обычные гости рпинскихъ средъ: извстный писатель В. В. Розановъ и старый другъ Ильи Ефимовича генералъ Стаценко. Перекрестный огонь летучихъ замчаній и мнній по поводу той или другой новой работы хозяина.
Много мткихъ и цнныхъ штришечковъ мимоходомъ роняегь самъ Рпинъ.
Интересенъ послдній портретъ Толстого. Левъ Николаевичъ глубоко сидитъ въ кресл, положивъ свои характерныя блдныя руки на подлокотники. Очень трудная и сложная экспрессія лица. Что-то мягкое, мирное и кроткое, и вмст какой-то напряженный протестъ, властно поднимающійся откуда-то изнутри. Вся жизнь старческаго, и въ то-же время молодого, могучаго духомъ существа сконцентрировалась въ глазахъ…
Розановь долго изучалъ, не смотрть, а именно изучалъ этотъ портретъ.
И повернувшись къ Рпину и пытливо глядя на него сквозь очки, сказалъ:’
— А знаете, Илья Ефимовичъ, какъ-бы слдовало назвать?.. ‘Портретъ Льва Толстого’—это будетъ банально, да и кто не знаетъ, чей портретъ. А вотъ, назвать-бы его: ‘Не могу молчать’…
— Ахъ, это очень удачно!— подхватилъ Рпинъ.—Такъ и назову его, непремнно. Тмъ боле, что я хотлъ овладть психологіей Толстого, его послднихъ мучительныхъ раздумій…
И вс окружающіе искренно согласились, что боле удачнаго названія для толстовскаго портрета не подыскать.
Одинъ изъ горячихъ (поклонниковъ Рпина сталъ возмущаться нападками по адресу ‘Черноморской вольницы’, со стороны художника новыхъ направленій.
Особеннаго сочувствія онъ не встртилъ въ Иль Ефимович.
— Я вамъ скажу, отчасти, пожалуй, они правы, я самъ не доволенъ картиной… Многое тамъ не удовлетворяетъ меня. Надъ ней надо было-бы еще поработать. Я и не выставилъ-бы ее теперь, но товарищи-передвижники уговорили… Я не примирился съ мыслью оставить такъ ее навсегда. Я еще займусь ею…
— Илья Ефимовичъ, а вы были на выставк ‘Внокъ Стефаносъ’?— спросила одна изъ дамъ.
Рпинъ съ грустью кивнулъ головой.
— Ахъ, это ужасно, это Богъ знаетъ что такое!.. Какіе-то полусумасшедшіе люди, вы видли, какъ они изображчтютъ воздухъ? И главное, среди нихъ есть способные… Но они умышленно, сознательно кривляются… Сколько развелось выставокъ, сколько плодится бездарностей… это прямо повальная графоманія.
Розановъ слушалъ молча, потомъ спросилъ:
— Какое у васъ впечатлніе отъ салопа? Вотъ, картина Бакста… Тамъ много интереснаго и глубокаго, но я не совсмъ ее понимаю…
— Бакстъ — талантливый художникъ. У нихъ есть талантливые, но рядомъ и такая дичь! Право, нкоторыхъ слдовало высчь ихъ-же собственными холстами… Многіе восхищаются ‘Олаферномъ’ Головина…
Разв это Шаляпинъ, прекрасный, геніальный, величественный? У Головина, вмсто Шаляпина, какая-то грубая, тупая, плохо нарисованная фигура. Олафернъ, да еще въ шаляпинскомъ исполненіи — сила, мощь, темпераментъ!..
Коснулись ‘Союза’.
Рпинъ высказался съ похвалой о работахъ Кустодіева.
У него прекрасный портретъ монахини. Вообще, ему удаются портреты духовныхъ особъ. Помню, у него былъ контрастный портретъ представителей благо и чернаго духовенства — очень интересный… Нравится мн еще Кардовскій.
Вечерло. Тихія сумерки заволакивали обширную студію. Умирающіе лучи, скользя по очкамъ Розанова, розовли прощальными бликами на львиной, сдой грив сидящаго за письменнымъ столомъ Менделева. Macтерской, психологическій портретъ.
А вдали, за громаднымъ окномъ, безпредльная поляна въ сугробахъ и тамъ, на горизонт зубчатой синющей полоской намчались финскіе лса.
На стн, въ рам большая, выцвтшая отъ времени фотографія. Всматриваясь въ нее и указывая на молодою человка съ густой шевелюрой, генералъ Стаценко спросилъ:
— Это вы, Илья Ефимовичъ?
— Да. Но какъ-то не врится, что это я. Сколько воды утекло! Это наша конкурсная группа. Вотъ Макаровъ, Урлаубъ, — ихъ ужъ нтъ… Вотъ Полновъ, какое умное, одухотворенное лицо, очень образованный художникъ, а ихъ такъ мало!..
Но, правда, Полновъ всегда былъ въ благопріятныхъ условіяхъ. Старая дворянская семья: отецъ сенаторъ. Крамской давалъ у нихъ уроки и, узнавъ, что я вхожъ въ этотъ домъ, воскликнулъ съ уваженіемъ:
— Какъ, вы бываете у Полновыхъ?
И онъ ршилъ, что я, молодой начинающій, должно быть чмъ-нибудь серьезно отличился, разъ принятъ въ этотъ замкнутый аристократическій домъ…
Донеслись протяжные звуки гонга.
— Насъ зовутъ обдать… Пойдемте, господа, пожалуйста…
Вс спустились внизъ. По дорог въ столовую мы задержались въ кабинет. Красивымъ блымъ силуэтомъ намчалась въ углу Венера Милосская, превосходный гипсовый слпокъ въ натуральную величину.
Вс невольно остановились, засмотрвшись нетлнной красотой пережившей тысячелтія богини…
— У меня какъ-то былъ здсь скульпторъ Трубецкой съ женой. Она и спрашиваетъ:
— Это чьи статуи?
— Спросите своего мужа,— говорю я.
Трубецкой отрицательно мотаетъ головой: — Не знаю…
Конечно, онъ зналъ, но у него манера бравировать своимъ невжествомъ и не признавать никакихъ авторитетовъ.
Ученица Рпина, Сверова-Нордманъ протягивала гостямъ пачку продолговатыхъ билетиковъ. На одной сторон меню, на другой — номеръ прибора.
В. В. Розанову выпало быть. предсдателемъ. Въ виду царящаго въ ‘пенатахъ’ полнаго равноправія, въ обязанность предсдателя входитъ разливать супъ.
Розановъ длалъ это съ понятной и простительной для философа неопытностью. И въ этомъ было что-то милое, оригинальное, такъ не похожее на вковчно установившійся шаблонъ.
Идея раскрпощенія прислуги свила себ, прочное гнздо въ этомъ дом. За время, обда вс блюда подавались чьими:то невидимыми руками, и гости хозяйничали сами. Окружающая художественная атмосфера, совершенно невольно, безъ всякаго принужденія заставляла говорятъ объ искусств. Со стнъ глядли этюды Рпина, Полнова и другихъ передвижниковъ.
Обращаясь къ Розанову, Рпинъ предложилъ дружно поддержанный всми тостъ за единственнаго русскаго философа.
А черезъ часъ въ вагон, который увозилъ насъ въ Петербурга, на станціи Блоостровъ жандармскій унтеръ-офицеръ потребовалъ у единственнаго русскаго философа его паспортъ. Съ Розановымъ паспорта не оказалось, и жандармъ пригласилъ его въ таможенную комнату, для обыска…
Къ счастью, вмшался генералъ Стаценко. Онъ заявилъ дежурному ротмистру, что это Василій Васильевичъ Розановъ, извстный писатель и одинъ изъ главныхъ сотрудниковъ ‘Новаго Времени’…
Отъ Блоострова мы дохали до Петербурга благополучно, уже безъ всякихъ приключеній…