У Харитония в Огородниках
У Харитония в Огородниках
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
У Харитония в Огородниках, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1938
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 2. Рассказы (1936-1939), Шаляпин: Встречи и совместная жизнь, Неопубликованное, Письма
М.: Русский путь, 2010.
Была весна, и жил я у Харитония в Огородниках, в Москве, поблизости от церковного двора, в небольшом одноэтажном деревянном доме. При доме был большой двор. Забор отделял другой двор. У забора росла бузина, березы. На дворе был деревянный погреб, сарай, и крылечко у дома, тоже деревянное. Когда входили в крылечко, то разноцветные стекла окошек освещали лицо вошедшего то розовым, то зеленым цветом.
Через улицу был виден за забором большой сад высоких лип, и у церкви Харитония были тоже большие липы. На церковном дворе стояли лужи тающего снега, и я мальчиком услышал крик прилетевших грачей.
Они летали над липами садов у больших гнезд, которые выделялись темными пятнами на весеннем небе. Что-то было несказанно отрадное в этом крике прилетавших грачей.
Весна. Солнце.
Какою радостью жила она в моем детском сердце!
И я, уча уроки, с отвращением смотрел на тетрадки, учебники и часто выбегал на двор к забору, где стояла старая беседка. А за забором жил мой приятель Лева Хорват, у которого мать была Мария Тихоновна, которая так хорошо пела с гитарой цыганские романсы.
Скучно было дома в комнате. Я перетащил свои учебники, пенал, чернила, маленький стол в беседку.
В беседке — свежо, зелено. Как неприятно заглядывать в учебник и долбить, долбить…
‘Зачем это нужно?— думал я. — Я совсем не хочу быть архитектором, инженером. У меня — одноствольное ружье. Я уж застрелил двух уток, дупеля, бекасов и пойду опять в Перерву, когда куплю пистонницу и пистоны. Жаль — денег нет… Буду я охотником, а потом — что будет, то будет’.
Вот когда растает снег, я уйду в Медведково к Игнашке. Там у него собака. Замечательная собака. Вроде как настоящая охотничья. Называется Дианка.
Но почему я должен быть архитектором — не понимаю!
Мне совсем не нравятся дома и Кузнецкий Мост. А в деревне мне все нравится. Бревенчатые избы, отец и мать Игнашки. Они такие добрые. Лучше их нет.
Как приду, мать Игнашки мне рада. Касатиком меня зовет. ‘Что ты похудел так, касатик, поешь, садись’. И сейчас мне хлеб и молоко в крынке ставит, меду дает, кашу с маслом…
Похудеешь от долбежки — не знаешь ты мучителя Добрынского! Зверь!..
А брат мой, Сережа,— художник, ‘мучится’ у Саврасова. Не бросить ли и мне архитектуру и не пойти ли тоже к Саврасову? Я тоже тихонько рисовал. Как красками хорошо пахнет! Буду художником…
До чего хорошо в Перерве! Москва-река разлилась, чайки летают. Там бы и остаться, никогда бы в Москву не вернулся. Отчего нельзя поступить в крестьяне? Самое лучшее быть крестьянином. Пашня, лошадь, огороды. Сажать горох. В телеге ехать — вот радость! Васильки во ржи, колокольчики голубые у дороги и поля, поля…
А лес. До чего в лесу хорошо! Трава, мох. Ночью жутко. Так и кажется, что кто-то на тебя глядит, подстерегает… Почему жутко?..
Я спрашивал у учителя Петра Афанасьевича, а он говорит: ‘Неизвестно. Люди,— говорит,— ничего не знают…’
А Игнашка говорил — люди вперед ничего не знают. Не знают, что будет впереди. А отец Игнашки говорил: ‘А крысы знают все, сам,— говорит,— я видел в молодые годы раз, как крысы гуртом из деревни ушли! И — их ты, так и бегут. Я думаю — чего это? А мне кузнец Семен говорит: ‘Крысы бегут, и тараканы черные ушли… пропали! Нехорошо это, не к добру’. Верно, глядь, через неделю вся деревня ночью в один час сгорела. И старуха Марфа сгорела, и детей двое’.
Отворилась дверь беседки, и ко мне вошла соседка Тата. — Пойдемте к нам, Костю,— сказала она весело. — Вас мама зовет.
— Тата, знаете,— говорю я,— мне не хочется учиться, я не хочу быть архитектором. Я пойду в крестьяне. Мне не нравится город.
Тата смотрит на меня.
— Зачем, Костю, в крестьяне? Они все грубо так говорят. Какой же вы крестьянин, вам тринадцать лет? Как же вы будете косить? Вас не возьмут в крестьяне.
— Ну, тогда я пойду в художники.
Когда я пришел от Хорват домой, то сказал своей матери, что я хочу быть художником, как Сережа.
Мать пристально и добро посмотрела на меня.
— Как хочешь, Костя,— сказала она,— только это трудно и одиноко. Художник мало кому нужен, и тернист его путь. Но я все же рада, что ты хочешь быть художником.
Растаяли снега, и позеленели леса. Я на большом холсте писал красками дом у Харитония в Огородниках, кусты сирени у крыльца, капельную бочку, в которую мы оба с Татой любили смотреть на свои отражения.
И какие красивые, живые, веселые были лица наши с Татой! И как мы смеялись.
Приятель отца моего Латышев, смотря на нас, сказал:
— Все весело, все смешно. Мальчишеский возраст.
И, подняв палец, сказал:
— Ну, смешно?!
Мы расхохотались.
— Михаил Петрович,— сказал я Латышеву,— ау, я больше не архитектор, а художник.
— Ну и обалдуй… — сказал с постным лицом бледный и болезненный Латышев. — Будешь не жравши ходить и сопьешься…
Этюды свои — дома с сиренью и бочкой, сад с забором — я выставил на третьной экзамен в Училище живописи на Мясницкой, где учился и мой старший брат Сережа.
Преподаватели на этюдах моих написали мелом:
‘Похвала и благодарность преподавателей. И награда — 25 рублей, на краски’.
Это удивило меня и обрадовало мать. Сколько, я помню, купил красок, кистей в магазине Дациаро на Кузнецком Мосту.
Гостя летом у своей бабушки в Вышнем Волочке, я целые дни писал этюды. Уходил очень далеко, потому что в самом Вышнем Волочке, мне казалось, писать нечего.
Соборы, каменные дома — неинтересно.
Уходил в леса, на реку Тверцу — там природа. Писал избушку в лесу, сломанное дерево, дорогу с верстовым столбом, пойманного налима, охотника Дубинина с ружьем.
Все это нравилось…
А осенью так не хотелось ехать в Москву, так не нравилась Москва после деревни!..
Когда я ехал с вокзала на извозчике, то, помню, загораживал ладонями глаза и смотрел в спину извозчика, так мне были неприятны улицы Москвы…
А приехав домой — даже заплакал…
Счастливое, райское время…
У Харитония в Огородниках — Впервые: Возрождение. 1938. 1 апреля. Печатается по газетному тексту.
…не знаешь ты мучителя Добрынского — Добрынский — товарищ К.А. Коровина по Училищу живописи, ваяния и зодчества.
третьной экзамен — см. прим. к с. 516 кн. 1 наст. изд.
магазин Дациаро — здесь и далее, фирма Дациаро существовала в Москве и Петербурге с 1830 г. Основана итальянцем Джузеппе Дациаро (в Москве он звался Иосифом Христофоровичем, 1806-1865). Прославилась изданиями видовой графики. Фирма выпускала преимущественно литографированные виды двух российских столиц, уже в начале своего существования стала лучшей в России благодаря высочайшему качеству литографии и печати. Такой она оставалась и в последующие годы, приобретя высший коммерческий статус Поставщиков Двора Его Императорского Величества. В Москве художественный магазин Дациаро располагался на Кузнецком Мосту. После смерти основателя дело возглавил его сын Иосиф Иосифович. Фирма Дациаро активно использовала новые технологии, в частности, она одной из первых начала печатать серии видовых фотографий Санкт-Петербурга и Москвы.