Тяжелые времена, Диккенс Чарльз, Год: 1854 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 319 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.
Книга 8

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
къ журналу ‘ПРИРОДА и ЛЮДИ’
1909 г.

ТЯЖЕЛЫЯ ВРЕМЕНА

Переводъ А. Никифораки.
Подъ редакціей М. А. Орлова.

С.-Петербургъ.
Книгоиздательство П. П. Сойкина.

Оглавленіе.

КНИГА ПЕРВАЯ. ПОСВЪ.

I. Единственное, что намъ нужно

II. Избіеніе младенцевъ

III. Сквозь щелку

IV. Мистеръ Баундерби

V. Основной тонъ

VI. Труппа Слири

VII. Мистриссъ Спарситъ

VIII. Никогда не удивляйтесь ничему

IX. Успхи Сэсси

X. Стефенъ Блэкпулъ

XI. Безъ исхода

XII. Старуха

XIII. Рэчель

XIV. Великій фабрикантъ

XV. Отецъ и дочь

XVI. Мужъ и жена

КНИГА ВТОРАЯ. ЖАТВА.

I. Событія въ банк

II. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ

III. Олухъ

IV. Братья-рабочіе

V. Рабочіе и хозяева

VI. Увяданіе

VII. Порохъ

VIII. Взрывъ

IX. Кончина миссисъ Гредгрвиндъ

X. Лстница миссисъ Спарситъ

XI. Все ниже и ниже

XII. Паденіе

КНИГА ТРЕТЬЯ. УБОРКА.

I. Что необходимо человку еще

II. Глава весьма нелпая

III. Глава весьма ршительная

IV. Пропалъ

V. Нашлась

VI. Сіяніе звздъ

VII. Ловля олуха

VIII. Глава философская

IX. Глава заключительная

КНИГА ПЕРВАЯ
ПОСВЪ.

I. Единственное, что намъ нужно.

— Что мн нужно, такъ это факты. Не преподавайте этимъ мальчикамъ и двочкамъ ничего, кром фактовъ. Одни факты нужны въ жизни. Насаждайте одно это, искореняя все остальное. Умъ мыслящихъ существъ можетъ образоваться лишь на основаніи фактовъ, ничто иное не принесетъ ему ни малйшей пользы. Держась этого правила, я воспитываю собственныхъ дтей, и оно же положено въ основу воспитанія этихъ учащихся. Держитесь, фактовъ, сэръ.

Мсто дйствія — классная комната въ школ,— простая, невзрачная, съ сводчатымъ потолкомъ, голыми стнами, а квадратный указательный палецъ говорившаго внушительно подчеркивалъ каждое нравоученіе на рукав школьнаго учителя. Внушительности словъ содйствовалъ квадратный лобъ оратора, напоминавшій крпкую стну, съ бровями вмсто фундамента, тогда какъ его глаза свободно помщались въ двухъ темныхъ подвалахъ подъ снью этой стны. Внушительности способствовалъ также и широкій ротъ говорившаго съ тонкими, рзко очерченными губами. Внушительность поддерживалъ и его голосъ, деревянный, сухой и повелительный. Эффектъ усиливался и его волосами, которые торчали по краямъ плшивой головы на подобіе сосновой плантаціи, предназначенной защищать отъ втра ея блестящую поверхность, покрытую сплошь шишками, подобно корк пирога со сливами, точно этотъ черепъ служилъ тсной кладовою для твердыхъ фактовъ, собранныхъ въ ней. Вншность оратора, дышавшая упорствомъ, квадратный сюртукъ, квадратныя ноги, квадратныя плечи, даже галстухъ, пріученный схватывать его за горло, точно несговорчивый фактъ,— все это, вмст взятое, способствовало внушительности произносимыхъ имъ рчей.

— Въ здшней жизни намъ не нужно ничего, кром фактовъ, сэръ, ничего, кром фактовъ!

Говорившій, такимъ образомъ, школьный учитель и еще третье присутствовавшее здсь взрослое лицо подались немного назадъ и окинули взглядомъ наклонную плоскость выстроенныхъ по ранжиру малыхъ человческихъ сосудовъ, готовыхъ къ воспріятію цлыми ведрами, дйствительныхъ фактовъ, которымъ предстояло наполнить ихъ до самыхъ краевъ.

II. Избіеніе младенцевъ.

— Томасъ Гредграйндъ, сэръ. Человкъ дйствительности. Человкъ фактовъ и разсчетовъ. Человкъ, дйствующій на основаніи принципа, что два и два составляютъ четыре, ни больше и ни меньше. Человкъ, котораго нельзя заставить согласиться ни на какую прибавку къ этому итогу. Томасъ Гредграйндъ, сэръ — именно, Томасъ,— Томасъ Гредграйндъ. Вчно съ линейкой, всами и таблицею умноженія въ карман, сэръ, готовый взвсить и измрить всякую частицу человческой природы и сказать вамъ въ точности, чего она стоитъ. Это простой вопросъ цифръ, простое ариметическое дйствіе. Вы можете разсчитывать вбить какое-нибудь иное нелпое убжденіе въ голову Джорджа Гредграйнда или Августа Гредграйнда или Джона Гредграйнда или Джозефа Гредграйнда (все воображаемыхъ, но не существующихъ лицъ), но Томаса Гредграйнда вамъ не переубдить ни за что, сэръ, нтъ, ужъ извините!

Въ подобныхъ выраженіяхъ мистеръ Гредграйндъ всегда мысленно рекомендовалъ самого себя частному ли кружку знакомыхъ, или публик вообще. Въ такихъ же, несомннно, выраженіяхъ, замнивъ словами ‘мальчики и двочки’ обращеніе ‘сэръ’, Томасъ Гредграйндъ представилъ самого себя маленькимъ сосудамъ, сгруппированнымъ противъ него, которымъ предстояло такъ обильно наполниться фактами.

Дйствительно, когда онъ энергично сверкалъ на нихъ своими глазками изъ глубины вышеупомянутыхъ подваловъ, то казался подобіемъ пушки, заряженной до самаго жерла фактами и готовой однимъ залпомъ вымести учащихся изъ области дтства. Онъ казался также гальваническимъ аппаратомъ, заряженнымъ какимъ-то страннымъ механическимъ замстителемъ нжнаго, молодого воображенія, которое слдовало развять прахомъ.

— Двочка нумеръ двадцатый,— сказалъ мистеръ Гредграйндъ, указывая на одну изъ ученицъ своимъ квадратнымъ пальцемъ.— Я не знаю этой двочки. Кто она такая?

— Я Сэсси Джюпъ, сэръ,— отвчалъ нумеръ двадцатый, красня, вставъ съ своего мста и присдая.

— Сэсси, такого имени не существуетъ на свт,— возразилъ мистеръ Гредграйндъ.— Не зови себя Сэсси, зови Сесиліей.

— Это мои папа зоветъ меня Сэсси, сэръ,— дрожащимъ голосомъ оправдывалась ученица, снова присдая.

— Ему не слдуетъ этого длать,— изрекъ мистеръ Гредграйндъ.— Скажи ему такъ отъ меня. Сесилія Джюпъ. Постой-ка, кто твой отецъ?

— Онъ служитъ въ цирк, съ вашего позволенія, сэръ.

Мистеръ Гредграйндъ нахмурился и махнулъ рукой въ знакъ пренебреженія къ столь предосудительной профессіи.

— Намъ нтъ надобности знать объ этомъ здсь, не смй говорить о такихъ вещахъ въ школ. Твой отецъ объзжаетъ лошадей, не такъ ли?

— Съ позволенія сказать, сэръ, когда у нихъ есть что объзжать, то они объзжаютъ лошадей въ цирк.

— Не смй упоминать здсь про циркъ. Ну, ладно… Пускай твой отецъ будетъ наздникомъ. Онъ, должно быть, лечитъ больныхъ лошадей, не такъ ли?

— О, да, сэръ.

— Вотъ и хорошо. Значитъ, твой отецъ ветеринаръ, кузнецъ и берейторъ. Такъ, сдлай же мн точное опредленіе лошади.

(Сэсси Джюпъ повергнута въ величайшую тревогу при этомъ требованіи).

— Двочка нумеръ двадцатый неспособна опредлить, что такое лошадь!— сказалъ мистеръ Гредграйндъ въ назиданіе всхъ малыхъ сосудовъ.— Двочка нумеръ двадцатый не усвоила себ фактовъ, относящихся къ самому обыкновенному животному! Пусть кто-нибудь изъ мальчиковъ дастъ мн опредленіе лошади вмсто нея. Битцеръ — ты.

Квадратный указательный палецъ, прогулявшись по рядамъ учениковъ, внезапно направился на Битцера, можетъ быть, потому, что его задлъ тотъ же солнечный лучъ, который, ворвавшись въ одно изъ голыхъ оконъ отштукатуренной известкою комнаты, озарялъ Сэсси. Дло въ томъ, что мальчики и двочки занимали наклонную плоскость двумя плотными рядами, раздленными посредин узкимъ проходомъ, и Сэсси, помщаясь съ краю одного изъ рядовъ на солнечной сторон, освщалась началомъ луча, конецъ котораго задвалъ Битцера, сидвшаго также съ краю, по другую сторону, нсколькими рядами ниже. Но тогда какъ двочка была такая темноглазая и темноволосая, что казалась еще боле сильной брюнеткой на солнц, мальчикъ былъ до того свтлоглазымъ и блобрысымъ, что т же самые солнечные лучи отнимали у него послднюю окраску. Его холодные глаза трудно было бы и различить, еслибъ не коротенькія рсницы, которыя были потемне и потому обрисовывали ихъ форму. Коротко подстриженные волосы можно было принять за простое продолженіе веснушекъ на его лбу и щекахъ. Цвтъ его лица былъ такъ болзненно блденъ, такъ лишенъ малйшаго румянца, словно бы изъ этого ребенка выпустили всю кровь.

— Битцеръ,— произнесъ Томасъ Гредграйндъ,— ну-ка, опредли, что такое, лошадь.

— Четвероногое, травоядное. Сорокъ зубовъ, а именно: двадцать четыре коренныхъ, четыре клыка и двнадцать рзцовъ. Линяетъ весной, въ болотистыхъ странахъ мняетъ также копыта. Копыта твердыя, но требуютъ оковки желзомъ. Возрастъ узнается по признакамъ во рту,— такъ началъ и продолжалъ Битцеръ.

— Теперь двочка нумеръ двадцатый,— сказалъ мистеръ Гредграйндъ,— ты знаешь, что такое лошадь.

Она присла и покраснла еще гуще, если это возможно. Битцеръ заморгалъ глазами, глядя на Томаса Гредграйнда, причемъ солнечный лучъ, задвъ концы его рсницъ, придалъ имъ сходство съ щупальцами суетящагося наскомаго, посл того мальчикъ коснулся суставами пальцевъ своего лба, покрытаго веснушками и слъ на мсто.

Тутъ выступилъ впередъ третій джентльменъ. Великій человкъ по части расчистки и осушенія, правительственный чиновникъ, въ своемъ род (по примру весьма многихъ другихъ), настоящій кулачный боецъ, вчно занятый собственной тренировкой, вчно носящійся съ какой нибудь системой, которую онъ старался протиснуть въ общественную глотку, какъ пилюли, вчно ораторствующій за конторкой въ своемъ маленькомъ правительственномъ учрежденіи и готовый сразиться съ цлой Англіей. Однимъ словомъ, выражаясь на боксерскомъ діалект, то былъ настоящій геній по части рукопашныхъ схватокъ, гд угодно и ради чего угодно, недававшій никому спуска. Онъ набрасывался на любой общественный вопросъ, оглушая его правымъ кулакомъ, поддавая лвымъ, останавливаясь, мняя фронтъ, отражая удары, притискивая своего противника къ самой веревк (онъ всегда воевалъ съ цлой Англіей) и наступая на него тутъ для окончательнаго пораженія. Онъ былъ увренъ, что суметъ вышибить духъ изъ здраваго смысла и сдлать своего злополучнаго антагониста глухимъ къ требованіямъ времени. Зато онъ былъ уполномоченъ высшей властью водворить въ крупномъ общественномъ учрежденіи тысячелтіе господства чиновниковъ на земл.

— Очень хорошо,— сказалъ этотъ джентльменъ, мимолетно усмхнувшись и скрещивая руки.— Вы опредлили лошадь. Теперь я спрошу у васъ, двочки и мальчики, оклеили бы вы свою комнату обоями съ изображеніемъ лошадей?

Посл нкотораго молчанія половина дтей крикнула хоромъ:

— Да, сэръ!— на что другая половина, замтивъ по лицу джентльмена, что онъ недоволенъ отвтомъ, въ свою очередь крикнула хоромъ:

— Нтъ, сэръ!— какъ бываетъ всегда при такихъ экзаменахъ

— Ну, разумется, нтъ. Почему же, однако?

Молчаніе. Наконецъ, одинъ толстый неповоротливый мальчикъ, сопвшій носомъ, отважился отвтить:— Потому что я не сталъ бы оклеивать своей комнаты обоями, а выкрасилъ бы ее лучше краской.

— Но если ты долженъ оклеить ее,— возразилъ джентльменъ съ порядочной горячностью.

— Ты долженъ оклеить ее,— подтвердилъ Томасъ Гредграйндъ,— хочешь ты, или не хочешь. Не говори же намъ, что ты не сталъ бы длать этого. И что забралъ ты себ въ голову, мальчикъ?

— Постойте, я объясню вамъ тогда,— продолжалъ джентльменъ посл второй унылой паузы со стороны дтей, почему вы не оклеили бы своей комнаты изображеніями лошадей. Разв вы видали когда нибудь, въ дйствительности, чтобъ лошади прогуливались по комнатнымъ стнамъ? Извстенъ ли вамъ такой фактъ?

— Да, сэръ,— отвчала одна половина.— Нтъ, сэръ,— отозвалась другая.

— Конечно, нтъ,— сказалъ джентльменъ, бросая негодующій взглядъ на опростоволосившуюся половину.— Вамъ не слдуетъ видть нигд того, чего нельзя видть въ дйствительности, вамъ не слдуетъ имть того, чего нельзя имть на самомъ дл. То, что называется вкусомъ, есть лишь иное названіе факта.

Томасъ Гредграйндъ одобрительно кивнулъ головою.

— Таковъ новый принципъ, открытіе, великое открытіе,— прибавилъ джентльменъ.— Теперь я задамъ еще одинъ вопросъ. Представьте себ, что вамъ нужно обить ковромъ вашу комнату. Употребите ли вы для этого коверъ съ изображеніемъ цтовъ на немъ?

Такъ какъ у всхъ составилось тмъ временемъ убжденіе, что отрицательный отвтъ приходился больше по вкусу этому джентльмену, то дтскій хоръ очень громко крикнулъ ‘нтъ’. Лишь нсколько учащихся отвчало слабымъ голосомъ ‘да’: между ними Сэсси Джюпъ.

— Двочка нумеръ двадцатый,— сказалъ джентльменъ, улыбаясь въ спокойномъ сознаніе своего умственнаго превосходства.

Сэсси покраснла и встала.

— Значитъ, ты обила бы ковромъ твою комнату или комнату твоего мужа, еслибъ ты была взрослой и замужней женщиной,— ковромъ съ изображеніями цвтовъ?— спросилъ ее джентльменъ.— Почему?

— Съ вашего позволенія, сэръ, я очень люблю цвты,— отвчала двочка.

— И потому ты разставила бы на нихъ столы и стулья и позволила бы топтать ихъ людямъ въ тяжелыхъ сапогахъ?

— Это не повредило бы имъ, сэръ. Они не смялись бы отъ того и не поблекли, съ вашего позволенія, сэръ. Они напоминали бы мн живые цвты и я воображала бы…

— Ай-ай-ай! Вотъ, именно, воображать-то теб и не слдуетъ!— воскликнулъ джентльменъ, восхищенный тмъ, что онъ такъ удачно достигъ своей цли.— Въ томъ-то и дло! Ты никогда не должна воображать.

— Сесилія Джюпъ,— торжественно подтвердилъ Томасъ Гредграйндъ,— ты не должна длать ничего подобнаго.

— Фактъ, фактъ, фактъ!— изрекъ джентльменъ.

— Фактъ, фактъ, фактъ!— отозвался, какъ эхо, Томасъ Гредграйндъ.

— Везд и во всемъ вы должны сообразоваться только съ фактомъ и подчиняться ему,— сказалъ джентльменъ.— Мы надемся въ скоромъ времени составить комиссію для разработки фактовъ изъ людей факта, которые, принудятъ народъ быть народомъ факта и ничего иного. Вы должны совершенно изгнать слово воображеніе. Вамъ оно совсмъ не нужно, вы не должны имть никакихъ украшеній, никакихъ предметовъ обихода, которые противорчили бы факту. Вдь, вы не ходите по цвтамъ на самомъ дл, значитъ, вамъ нельзя позволить ходить по нимъ и на коврахъ. Вы никогда не видали, чтобъ заморскія птицы и бабочки прилетали и садились на вашу фарфоровую посуду, поэтому вамъ нельзя позволить расписывать ее заморскими птицами и бабочками. Вы никогда не видывали, чтобъ четвероногіе ходили вверхъ и внизъ по стнамъ, вы не должны украшать своихъ стнъ ихъ изображеніями. Для всхъ этихъ цлей,— заключилъ джентльменъ,— вы должны пользоваться различными сочетаніями и видоизмненіями (въ первобытной окраск) математическихъ фигуръ, доступныхъ объясненію и доказательству. Вотъ новое открытіе. Вотъ фактъ. Вотъ вкусъ.

Двочка присла передъ нимъ и опустилась на свое мсто. Она была еще слишкомъ мала и, повидимому, ее ошеломила перспектива голыхъ фактовъ, вытснявшихъ передъ нею все остальное.

— Теперь, если мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ соблаговолитъ приступить къ своему первому уроку,— прибавилъ джентльменъ,— я буду очень радъ ознакомиться съ его учебными пріемами, согласно вашему желанію, мистеръ Гредграйндъ.

Мистеръ Гредграйндъ поблагодарилъ.

— Мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ, не угодно ли вамъ приступить,— мы послушаемъ.

И мистеръ Чоакумчайльдъ постарался не ударить въ грязь лицомъ. Онъ и еще около ста сорока другихъ школьныхъ учителей недавно были выточены на одной фабрик по тмъ же правиламъ, по какимъ вытачиваютъ на одинаковомъ станк такое же количество фортепіанныхъ ножекъ. Ему пришлось побывать въ большой передлк и совершить безчисленное множество оборотовъ, отвтить на цлые томы головоломныхъ вопросовъ, прежде чмъ онъ приготовился къ своему призванію. Орографія, этимологія, и просодія, астрономія, географія и общая космографія, пропорціи, тройное правило и алгебра, геодезія и нивелировка, пніе и рисованіе съ моделей,— все это онъ зналъ, какъ свои пять пальцевъ. По скалистому пути онъ пробрался въ высшее учебное заведеніе и сорвалъ цвтъ съ высочайшихъ отраслей математическихъ и физическихъ наукъ, французскаго, нмецкаго, греческаго и латинскаго языковъ. Онъ зналъ все насчетъ водныхъ системъ цлаго свта (гд только он существуютъ), зналъ вс исторіи всхъ народовъ, названія всхъ ркъ и горъ, вс произведенія, нравы и обычаи всевозможныхъ странъ со всми ихъ границами и положеніемъ на тридцати двухъ румбахъ компаса. О мистеръ Чоакумчайльдъ скоре перешелъ, чмъ не дошелъ въ смысл научной подготовки! Еслибъ онъ учился чуточку поменьше, насколько лучше могъ бы онъ преподавать!

Мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ приступилъ къ длу на своемъ образцовомъ урок, нсколько подражая Морджіан въ ‘Сорока разбойникахъ’:— заглядывая поочередно во вс сосуды, выстроенные передъ нимъ, чтобъ узнать, что въ нихъ содержится. Скажи-ка, добрый Макъ-Чоакумчайльдъ, когда ты наполнишь до краевъ каждый изъ этихъ кувшиновъ изъ твоего богатаго запаса познаній, будешь ли ты увренъ, что теб удалось убить въ нихъ разбойницу-фантазію? Можешь ли ты быть увренъ, что совсмъ покончилъ съ нею, а не искалчилъ и не изуродовалъ ее въ нкоторыхъ случаяхъ?

III. Сквозь щелку.

Мистеръ Гредграйндъ возвращался домой въ довольно пріятномъ настроеніи духа. То была его школа, и онъ старался сдлать ее образцовой. Ему хотлось, чтобы каждый учащійся въ ней былъ образцовымъ ребенкомъ совершенно такъ, какъ молодые Гредграйнды.

Ихъ было пятеро и вс они сплошь были образцовыми дтьми. Ихъ поучали съ младенческаго возраста, гоняли, какъ зайчатъ, почти съ того момента, когда они становились на ноги, ихъ водили въ классную комнату. Первымъ предметомъ, запечатлвшимся у нихъ въ сознаніи или сохранившимся въ памяти, была большая черная доска и сухопарый людодъ, чертившій на ней мломъ какія-то страшныя блыя фигуры.

Не думайте, чтобы они знали по имени или свойствамъ что нибудь насчетъ людода. Оборони васъ отъ этого дйствительный фактъ! Я выражаюсь такъ, чтобы дать понятіе, о чудовищ въ учебномъ замк съ несмтнымъ множествомъ головъ, совмстившихся въ одной, которая брала дтство въ плнъ и тащила его за волосы въ мрачныя логовища статистики.

Ни одинъ изъ маленькихъ Гредграйндовъ не видывалъ никогда лица на лун, его убирали съ луны прежде, чмъ ребенокъ успвалъ научиться говорить. Ни одинъ изъ нихъ не училъ глупой псенки: ‘Мерцай, мерцай, звздочка.. Хотлъ бы я знать, что ты такое’. Ни одинъ изъ маленькихъ Гредграйндовъ не ломалъ себ головы насчетъ этого вопроса, потому что каждый изъ нихъ, будучи пяти лтъ отъ роду, анатомировалъ уже Большую Медвдицу, что твой профессоръ Оуэнъ, и гонялъ Чарльза Уэна, какъ машинистъ свой локомотивъ. Ни одинъ изъ маленькихъ Гредграйндовъ не видлъ въ обыкновенной коров на лугу ту пресловутую корову ‘съ кривымъ рогомъ, которая забодала собаку, растерзала кошку, убила крысу, съла солодъ’, или еще боле знаменитую корову, которая проглотила Мальчика съ пальчикъ. Ни одинъ изъ тхъ образцовыхъ дтей не слышалъ объ этихъ знаменитостяхъ и зналъ о коров лишь то, что она четвероногое, травоядное, жвачное животное съ нсколькими желудками.

Итакъ, мистеръ Греграйндъ направилъ стопы къ своему прозаическому жилищу, которое называлось Стонъ-Лоджъ. Онъ безпорочно удалился отъ длъ, оставивъ оптовую торговлю желзомъ прежде, чмъ построилъ этотъ домъ, а теперь выжидалъ только подходящаго случая, чтобы составить собою нкоторую ариметическую величину въ парламент. Его домъ былъ выстроенъ на пустыр въ одной или двухъ миляхъ отъ большого города, который въ нашемъ достоврномъ повствованіи будетъ называться Коктоуномъ.

Стонъ-Лоджъ представлялъ совершенно правильную фигуру на лиц земли въ этой мстности. Ничто не загораживало, ничто не осняло этого неопровержимаго факта на окружающемъ ландшафт. Большой квадратный домъ съ массивнымъ крыльцомъ, затемнявшимъ окна главнаго фасада, какъ нависшія брови хозяина омрачали его глаза. Ни дать ни взять, математическая формула, точно, логически выведенная, провренная и доказанная. Шесть оконъ по одну сторону входа, шесть по другую, всего двнадцать по этому фасаду и столько же по другому, итого съ двухъ сторонъ двадцать четыре окна. Лужайка и садъ съ молодой аллеей для възда, все выровненное по линейк, точно ботаническая бухгалтерская книга. Газъ и вентиляція, водостоки и водоснабженіе, все было первйшаго сорта. Желзныя скобы и брусья сверху до низу, вс предохранительныя средства отъ огня, подъемныя машины для горничныхъ со всми ихъ щетками и метелками, однимъ словомъ, все., чего только душ угодно.

Все ли, однако? Пожалуй и такъ. У маленькихъ Гредграйндовъ были сверхъ того кабинеты по различнымъ отраслямъ науки, у нихъ былъ конхологическій кабинетикъ, металлургическій кабинетикъ и минералогическій кабинетикъ, гд вс образцы были размщены въ порядк и снабжены ярлыками, а кусочки камня и руды казались отбитыми отъ первобытныхъ массъ такими же твердыми массивными орудіями, какъ ихъ названія. Такимъ образомъ, переиначивъ старинную сказочку о ‘Петруш-трубач’, которая, конечно, никогда не находила дороги въ ихъ дтскую, можно было бы спросить:— ‘если этимъ ненасытнымъ маленькимъ Гредграйндамъ было мало всего этого, то ради всего святого,— чего же имъ было еще нужно?’

Итакъ, отецъ юныхъ Гредграйндовъ подвигался впередъ въ пріятномъ настроеніи духа. По своему, то былъ любящій родитель, но еслибъ ему, подобно Сэсси Джюпъ, понадобилось дать опредленіе своей собственной персоны, то онъ, вроятно, назвалъ бы себя замчательно практическимъ отцомъ. Въ немъ шевелилось чувство особенной гордости при этихъ двухъ словахъ: ‘замчательно практическій’, которыя особенно подходили къ нему. На каждомъ общественномъ собраніи въ Коктоун, по какому бы поводу оно ни созывалось, кто нибудь изъ коктоунцевъ непремнно пользовался случаемъ намекнуть на ‘замчательную практичность’ Гредграйнда, что чрезвычайно льстило ему. Онъ считалъ эту похвалу заслуженной данью, но тмъ не мене принималъ ее благосклонно.

Томасъ Гредграйндъ достигъ нейтральной территоріи на вызд изъ города, которая не могла назваться ни городомъ, ни деревней, но соединяла въ себ вс отрицательныя стороны того и другого. Тутъ до его слуха долетли звуки музыки. Трескучій оркестръ, принадлежавшій цирку, который занялъ въ тхъ краяхъ деревянный павильонъ, жарилъ во всю. Флагъ, разввавшійся на вершин этого храма искусства, возвщалъ человческому роду, что то былъ ‘циркъ Слири’, разсчитывавшій на благосклонность публики. Самъ хозяинъ, въ вид внушительной статуи новйшаго образца, съ денежнымъ ящикомъ у локтя, сидлъ въ касс, напоминавшей церковную нишу въ стил ранней готики, и собиралъ деньги за входъ. Миссъ Джозефина Слири, какъ гласили необычайно длинныя и необычайно узкія полосы печатныхъ афишъ, открывала сегодняшнее представленіе своей граціозной тирольской цвточной пантомимой на лошади. Въ числ другихъ ‘весьма забавныхъ, но, безусловно, приличныхъ чудесъ искусства, которыя надо видть своими глазами, чтобы поврить въ нихъ’, синьоръ Джюпъ долженъ былъ показать въ тотъ вечеръ потшные таланты своей превосходно вышколенной собаки Меррилегъ. Сверхъ того, ему предстояло исполнить свой ‘неподражаемый фокусъ — перекинуть себ черезъ голову семьдесятъ пять центнеровъ желза, безпрерывно перебрасывая желзныя гири и образуя, такимъ образомъ, въ воздух настоящій желзный фонтанъ. Фокусъ, невиданный не только здсь, но и нигд на земномъ шар и вызывающій такія восторженныя рукоплесканія, что его приходится повторять’. Наконецъ, тотъ же синьоръ Джюпъ долженъ былъ ‘оживлять различныя представленія при частыхъ перерывахъ своими веселыми, но всегда пристойными шекспировскими шутками и остротами’. Въ заключеніе ему же предстояло выступить въ своей любимой роли мистера Уильяма Буттона изъ Тулей-стрита ‘въ самоновйшемъ и потшномъ фарс на лошади: ‘Путешествіе портного въ Брентфордъ’.

Само собою разумется, Томасъ Гредграйндъ не обратилъ вниманія на подобныя пошлости и прошелъ мимо, какъ подобаетъ практичному человку, который или отмахивается отъ этихъ надодливыхъ мошекъ, чтобъ они не мшали ему думать, или велитъ убрать ихъ въ исправительный домъ. Между тмъ дорога, сдлавъ въ этомъ мст поворотъ, привела его почти въ самымъ задамъ барака, гд онъ увидлъ кучку дтей въ различныхъ позахъ, старавшихся взглянуть сквозь щели на скрытыя прелести этого любопытнаго мста.

Гредграйндъ остановился, какъ вкопанный. ‘Неужели,— подумалъ онъ,— эти бродяги сбиваютъ съ толку дтей изъ образцовой школы?’

Пространство, покрытое чахлой травой и сухимъ мусоромъ, отдляло его отъ юной ватаги. Поэтому онъ вынулъ изъ жилетнаго кармана свой монокль, чтобы посмотрть, не найдется ли между ними малыша, котораго онъ знаетъ по имени, чтобъ потребовать его на расправу. Каково же. было его изумленіе, когда онъ ясно различилъ свою собственную металлургическую Луизу, которая жадно припала глазомъ къ щелк въ еловой доск, и своего собственнаго математическаго Томаса, растянувшагося плашмя на земл, чтобъ увидть хоть конское копыто при исполненіи граціозной тирольской цвточной пантомимы!

Онмвъ отъ такой неожиданности, отецъ побжалъ къ тому мсту, гд его потомство унижало себя подобнымъ образомъ, дотронулся рукой до своихъ провинившихся чадъ и воскликнулъ:

— Луиза!! Томасъ!!

Оба вскочили, красные и смущенные. Однако, Луиза смотрла на отца смле своего брата. Тотъ, собственно, совсмъ не смотрлъ на него, машинально позволяя увести себя прочь.

— Что это? Что за глупость? Что за бездльничанье?— разразился мистеръ Гредграйндъ, уводя дтей за руку.— Что вы тутъ длали?

— Намъ хотлось посмотрть, что тамъ такое,— отрывисто отвчала дочь.

— Что тамъ такое?

— Да, отецъ

На лицахъ обоихъ дтей было унылое недовольство, особенно у двочки, однако, сквозь эту досаду у ней пробивался свтъ, которому было не на чемъ остановиться, огонь, напрасно, искавшій горючаго матеріала, воображеніе, не находившее себ пищи, но все-таки живучее и оживлявшее дтскія черты. То не была естественная ясность веселаго отрочества, но несмлыя, порывистыя, обманчивыя вспышки, въ которыхъ таилось что-то мучительное, напоминавшее перемны выраженія на лиц слпого, который отыскиваетъ ощупью дорогу.

Луиза была подросткомъ лтъ пятнадцати-шестнадцати, но общала очень скоро превратиться въ женщину. Эта мысль пришла въ голову отцу, когда онъ смотрлъ на нее. Она была хорошенькая. И могла бы сдлаться своенравной (подумалъ онъ по своей практичности), еслибъ не полученное ею воспитаніе.

— Томасъ, хотя фактъ налицо, но мн трудно поврить, что ты, при твоемъ воспитаніи и съ твоими задатками, могъ привести свою сестру на подобное зрлище!

— Я сама привела его, отецъ,— поспшила сказать Луиза.— Я просила, чтобъ онъ пошелъ со мною.

— Мн очень непріятно слышать это, очень непріятно. Это не оправдываетъ Томаса и усиливаетъ твою вину, Луиза.

Она посмотрла на отца, но не выронила ни одной слезы.

— Ты! Томасъ, и ты, которымъ открыта обширная область наукъ, Томасъ и ты, которыхъ можно назвать дтьми, насыщенными фактами, Томасъ и ты, пріученные къ математической точности, Томасъ и ты здсь,— воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ — въ этомъ унизительномъ положеніи! Я пораженъ.

— Я чувствовала себя утомленной, отецъ. Мн давно уже надоло,— отвчала Лупза.

— Надоло? Что теб надоло?— спросилъ удивленный родитель.

— Право, не знаю, что,— пожалуй, все.

— Перестань говорить глупости,— возразилъ мистеръ Гредграйндъ.— Это нелпое ребячество. Я не хочу больше слышать подобнаго вздора.

Онъ не раскрывалъ рта, пока они прошли около полумили въ совершенномъ молчаніи, наконецъ, онъ спросилъ:— что сказала бы на это твои лучшіе друзья, Луиза? Неужели ты нисколько не дорожишь ихъ добрымъ мнніемъ? Что сказалъ бы мистеръ Баундерби?

При этомъ имени дочь украдкой бросила на него бглый взглядъ, пристальный и пытливый. Но онъ ничего не замтилъ, потому что, когда взглянулъ на нее опять, она снова потупилась!

Всю дорогу до Стонъ-Лоджа отецъ повторялъ, отъ времени до времени, уводя домой двоихъ преступниковъ:— ‘что сказалъ бы мистеръ Баундерби?’ Точно мистеръ Баундерби воплощалъ въ себ общественное мнніе.

IV. Мистеръ Баундерби.

Кто же былъ такой мистеръ Баундерби, если онъ и воплощалъ въ себ общественное мннія?

Мистеръ Баундерби былъ въ такой мр закадычнымъ другомъ мистера Гредграйнда, въ какой только человкъ, лишенный всякаго чувства, способенъ духовно сблизиться съ другимъ человкомъ, также лишеннымъ всякаго чувства. Настолько мистеръ Баундерби и былъ близокъ къ дружб, или, если угодно читателю, настолько онъ былъ далекъ отъ нее.

Мистеръ Баундерби былъ богачъ: банкиръ, купецъ, фабрикантъ и еще Богъ всть что. Человкъ крупный, громогласный, съ наглымъ взглядомъ и металлическимъ хохотомъ. Человкъ, сдланный изъ грубаго матеріала, который, казалось, былъ вытянутъ, чтобъ его хватило на такую громоздкую фигуру. Человкъ съ большой раздутой головой и выпуклымъ лбомъ, съ надувшимися жилами на вискахъ. Кожа у него на лиц была такъ туго натянута, что она какъ будто этимъ натяженіемъ держала его глаза открытыми, а брови вздернутыми кверху. Человкъ, похожій на раздутый воздушный шаръ, готовый улетть. Человкъ, который не могъ достаточно нахвалиться, что онъ обязанъ самому себ всмъ. Человкъ, который вчно хвастался своимъ прежнимъ, невжествомъ и нищетой, оглушая слушателей громоподобнымъ голосомъ, словно вырывавшимся изъ мднаго рупора. Человкъ, доходившій въ своемъ самоуничиженіи до бахвальства.

Будучи на годъ или на два моложе своего замчательнаго практическаго друга, мистеръ Баундерби казался, однако, старше. Къ его сорока семи, сорока восьми годамъ можно было бы прикинуть годковъ семь, восемь лишнихъ, не удививъ этимъ никого. Онъ не отличался обиліемъ волосъ, которые какъ будто разлетлись отъ его многословія, а то, что еще уцлло, торчало въ безпорядк на голов, точно постоянно развеваемое хвастливостью своего обладателя.

Въ неуютной гостиной Стонъ-Лоджа, стоя на ковр и грясь у каминнаго огня, мистеръ Баундерби разговаривалъ съ мистриссъ Гредграйндъ, онъ сообщилъ ей, что въ тотъ день было его рожденіе. Гость стоялъ передъ каминомъ отчасти изъ за того, что осенній вечеръ былъ холоденъ, несмотря на яркое солнце, отчасти потому что подъ кровлей Стонъ-Лоджа всегда бродилъ призракъ сырости, отчасти потому, что здсь онъ занималъ выгодную позицію, откуда ему было легко господствовать надъ мистриссъ Гредграйндъ.

— У меня не было башмака на ног. Что же касается чулокъ, то я не зналъ ихъ даже по названію. День я проводилъ въ канав, а ночь въ свиномъ хлву. Вотъ какимъ образомъ отпраздновалъ я свою десятую годовщину. Впрочемъ, канава не представляла для меня никакой новизны, вдь я и родился-то въ ней.

Мистриссъ Гредграйндъ, маленькая, тонкая, блдная, красноглазая женщина, настоящая груда всевозможныхъ шалей, воплощеніе невроятной слабости, духовной и тлесной, постоянно глотала лекарство безъ всякой пользы. Стоило ей обнаружить хотя бы малйшій признакъ возвращенія къ жизни, какъ ее тотчасъ ошеломлялъ ударъ какого ни будь тяжеловснаго факта. Слушая своего собесдника, она робко выразила надежду, что канава была, по крайней мр, сухая.

— Какъ бы не такъ! Мокра, какъ похлебка. Въ ней было на цлый футъ воды,— отвчалъ мистеръ Баундерби.

— Достаточно, чтобъ простудиться ребенку,— замтила хозяйка дома.

— Простудиться? Да я, должно быть, родился съ воспаленіемъ легкихъ и всего прочаго, что только способно воспаляться,— возразилъ гость.— Цлые годы, сударыня, былъ я несчастнйшимъ маленькимъ созданіемъ, до того хилымъ, что постоянно стоналъ и охалъ. Я ходилъ такимъ грязнымъ оборванцемъ, что вы, конечно, не согласились бы прикоснуться ко мн даже щипцами.

Мистриссъ Гредграйндъ бросила томный взглядъ на каминные щипцы, то было самое подходящее дйствіе, какое могло подсказать ей ея крайнее умственное убожество.

— Положительно не понимаю, какъ могъ я выдержать все это,— продолжалъ Баундерби.— Должно быть, моя ршительность преодолла обстоятельства. Впослдствіи у меня обнаружился твердый характеръ, и, вроятно, эти задатки были во мн съ самаго рожденья. И вотъ, теперь я стою передъ вами, мистриссъ Гредграйндъ, какимъ вы меня знаете, и никому не обязанъ тмъ, что изъ меня вышло, кром себя.

Мистриссъ Гредграйндъ мягкимъ и слабымъ голосомъ выразила надежду, что его мать…

— Моя мать? Да она сбжала, сударыня!— воскликнулъ гость.

Хозяйка дома, ошеломленная, по своему обыкновенію, оцпенла и не стала возражать.

— Моя мать бросила меня у бабушки,— продолжала Баундерби, а бабушка, насколько помнится, была самая порочная и гадкая старуха, какую только можно себ представить. Если мн случайно дарили башмаки, она тотчасъ отнимала ихъ у меня, чтобы пропить. Какъ теперь помню, прежде чмъ стать съ постели и позавтракать, она выпивала четырнадцать рюмокъ водки натощакъ.

Мистриссъ Гредграйндъ, слабо улыбаясь и не подавая иныхъ признаковъ жизни, сильно смахивала (какъ всегда) на тусклое изображеніе на плохо исполненномъ и слабо освщенномъ транспарант.

— Моя бабушка держала мелочную лавочку,— разглагольствовалъ дальше гость,— и укладывала меня спать въ ящикъ изъ-подъ яицъ. Вотъ какова была колыбель моего дтства. Едва я подросъ настолько, что могъ убжать, я, разумется, удралъ отъ нея. Изъ меня вышелъ маленькій бродяга, вмсто того, чтобы голодать и терпть колотушки отъ одной старухи, я голодалъ не меньше и выносилъ побои отъ людей всхъ возрастовъ. И эти люди были вполн правы, ничто не обязывало ихъ поступать иначе, я былъ язвой, обузой и сущей чумой, мн самому это хорошо извстно.

Гордость по поводу того, что нкогда онъ достигъ такого высокаго соціальнаго отличія, что имлъ право назваться язвой, обузой и чумой, могла быть удовлетворена лишь звонкимъ троекратнымъ повтореніемъ этой похвальбы.

— Вроятно, мн было предназначено пройти черезъ это, миссисъ Гредграйндъ. Какъ бы то ни было, сударыня, но я вышелъ побдителемъ изъ тяжкаго испытанія. Я выкарабкался изъ болота, хотя никто не кидалъ мн спасительной веревки. Бродяга, посыльный, опять бродяга, потомъ работникъ, носильщикъ, конторщикъ, управляющій, мелкій компаньонъ фирмы, Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Вотъ ступени, приведшія меня на вершину. Джозія Баундерби изъ Коктоуна выучился разбирать буквы по лавочнымъ вывскамъ, а узнавать время по башеннымъ часамъ на колокольн св. Джидьса въ Лондон подъ руководствомъ пьянаго калки, отъявленнаго вора и неисправимаго лодыря. Толкуйте посл того Джозіи Баундерби изъ Коктоуна о вашихъ окружныхъ школахъ, о вашихъ образцовыхъ и нормальныхъ школахъ и о какихъ угодно выдумкахъ то этой части,— Джозія Баундерби изъ Коктоуна скажетъ вамъ просто и прямо, коротко и ясно,— вдь, онъ не пользовался этими преимуществами!— ‘давайте намъ людей съ крпкой головой и сильными кулаками’. Конечно, житейская школа, пройденная имъ, годится не для всякаго, онъ это отлично знаетъ, но таково было полученное имъ воспитаніе. И вы можете заставить его проглотить кипящее сало, но никогда не заставите утаить ни единаго факта изъ его жизни.

Разгорячившись, когда онъ дошелъ до этого пункта, Джозія Баундерби изъ Коктоуна остановился въ своихъ разглагольствованіяхъ. Онъ умолкъ какъ разъ въ ту минуту, когда его отмнно практическій другъ вошелъ въ комнату въ сопровожденіи двухъ преступниковъ. При вид гостя, практическій другъ остановился въ свою очередь и бросилъ на Луизу укоризненный взглядъ, ясно говорившій: ‘Вотъ теб твой Баундерби!’

— Ну, что случилось?— выпалилъ Баундерби.— Почему юный Томасъ такой унылый?

Онъ говорилъ о юномъ Томас, но смотрлъ на Луизу.

— Мы глядли въ щелку на представленіе въ цирк,— надменно пробормотала Луиза, не поднимая глазъ,— и отецъ поймалъ насъ врасплохъ.

— Да, миссисъ Гредграйндъ,— сказалъ отецъ высокомрнымъ тономъ,— я мене удивился бы, еслибъ засталъ своихъ дтей за чтеніемъ стиховъ.

— Боже милосердный,— заохала мистриссъ Гредграйндъ,— какъ это можно, Луиза и Томасъ? Вы меня поражаете. Говорю прямо, вы способны заставить меня пожалть, что я имю семью. Я почти готова сказать, что предпочла бы остатсья бездтной. Вотъ, что бы вы тогда сдлали, интересно знать?

Мистеръ Гредграйндъ, казалось, не одобрялъ этихъ убдительныхъ доводовъ. Онъ нетерпливо нахмурилъ брови.

— Какъ будто вы не могли при моей сегодняшней головной боли заняться своими раковинами, минералами и всякой всячиной, припасенной для васъ, вмсто того, чтобъ бгать по циркамъ,— продолжала мать.— Вамъ изстно не хуже моего, что дтямъ не берутъ наставниковъ изъ цирка, что для нихъ не составляютъ циркологическихъ коллекцій и никто не слушаетъ лекцій о циркахъ. И что вамъ понадобилось знать о цирк? Дла у васъ, кажется, довольно, если только вамъ этого нужно. При теперешнемъ состояніи моей больной головы, я не въ силахъ припомнитъ даже и названій половины фактовъ, съ которыми вамъ надо познакомиться.

— Вотъ въ томъ-то и бда,— надувъ губы, подхватила Луиза.

— Не говори мн этого, потому что ничего подобнаго не можетъ быть,— возразила мать.— Ступай и займись сейчасъ чмъ нибудь ологическимъ.

Мистриссъ Гредграйндъ была слаба по части науки и, отсылая отъ себя дтей, обыкновенно, давала имъ это общее указаніе относительно выбора ихъ занятій.

Дйствительно, запасъ фактовъ въ памяти мистриссъ Гредграйндъ былъ страшно скуденъ, но мистеръ Гредграйндъ, возвышая ее до званія своей супруги, руководствовался двумя соображеніями. Во-первыхъ, относительно цифры приданаго она не оставляла желать ничего большаго, во-вторыхъ, у ней не было никакихъ фанаберій. Подъ именемъ фанаберій онъ подразумваль воображеніе. И, дйствительно, мистриссъ Гредграйндъ была лишена его, насколько это возможно для человка, еще не впавшаго въ идіотство.

Когда она осталась снова наедин со своимъ мужемъ и мистеромъ Баундерби, уже столь простого обстоятельства было достаточно, чтобы ошеломить эту превосходную лэди, безъ всякихъ коллизій между нею и какимъ либо инымъ фактомъ. Такимъ образомъ, она снова замерла, и никто не обращалъ на нее больше вниманія.

— Баундерби,— произнесъ мистеръ Гредграйндъ, подвигая стулъ къ камину,— вы всегда принимали такое горячее участіе въ моей молодежи — особенно въ Луиз — что я безъ обиняковъ скажу вамъ, насколько сильно разстроило меня сегодняшнее открытіе. Какъ вамъ извстно, я систематически посвящалъ себя воспитанію разума въ моей семь. Разумъ, какъ вамъ извстно, есть единственная способность, на которую слдуетъ обратить усилія воспитанія. Между тмъ, Баундерби, изъ неожиданнаго сегодняшняго происшествія, какъ бы оно ни было ничтожно само по себ, какъ будто вытекаетъ, что въ мышленіе Томаса и Луизы проскользнуло нчто… нчто такое… право не знаю, какъ выразиться точне,— чего совсмъ не хотли въ нихъ развивать и въ чемъ не участвуетъ ихъ разумъ.

— Конечно, нтъ смысла заглядываться на шайку бродягъ,— отвчалъ Баундерби.— Когда я былъ бродягой, никто не заглядывался на меня, это мн хорошо извстно.

— Тогда возникаетъ вопросъ,— продолжалъ отмнно практическій отецъ, не сводя глазъ съ огня,— откуда же взялось это вульгарное любопытство?

— Я сейчасъ скажу вамъ, откуда. Оно зародилось въ праздномъ воображеніи.

— Едва ли,— возразилъ практическій человкъ,— признаюсь, однако, что то же самое опасеніе мелькнуло и у меня, когда я шелъ домой.

— Праздное воображеніе, Гредграйндъ,— повторилъ Баундерби.— Весьма скверная штука для всякаго и настоящее проклятіе для такой двочки, какъ Луиза. Прошу прощенья у миссисъ Гредграйндъ за рзкость моихъ выраженій, но ей хорошо извстно, что я человкъ далеко не утонченный. Тотъ, кто ищетъ утонченности во мн, жестоко ошибется. Я не получилъ утонченнаго воспитанія.

— Не наслушались ли они чего нибудь такого отъ одного изъ учителей или отъ прислуги?…— задумчиво промолвилъ Гредграйндъ, засунувъ руки въ карманы и устремивъ на огонь свои впалые глаза.— А не то, пожалуй, наша Луиза или Томасъ прочли что нибудь запретное? Ужъ не попала ли въ нашъ домъ, несмотря ни на какія предосторожности, какая нибудь пустая книжонка съ разсказами? Иначе, какъ объяснить себ такое странное, такое непонятное извращеніе умовъ, которые отъ самой колыбели практически развивались съ строгою правильностью?…

— Постойте!— воскликнулъ Баундерби, который попрежнему стоялъ на ковр противъ камина, какъ будто обдавая даже мебель въ комнат своимъ хвастливымъ самоуничиженіемъ, бившимъ черезъ край. Вдь, у васъ въ школ есть двочка изъ семьи этихъ странствующихъ акробатовъ?

— Да, Сесилія Джюпъ,— подтвердилъ мистеръ Гредграндъ, взглянувъ почти въ смущеніи на своего друга.

— Постойте еще немного!— продолжалъ Баундерби.— Какъ она сюда попала?

— Дло въ томъ, что я самъ въ первый разъ увидалъ ее сегодня. Не принадлежа къ числу городскихъ обывателей, она пришла ко мн на домъ съ просьбою о пріем, и вотъ… Да, вы правы, Баундерби, вы правы!

— Постойте еще!— воскликнулъ опять Баундерби.— Луиза видла ее, когда она приходила?

— Разумется, Луиза видла ее, потому что сама передала мн просьбу двочки. Но ихъ свиданіе, въ чемъ я ни мало не сомнваюсь, происходило въ присутствіи миссисъ Гредграйндъ.

— Будьте такъ добры, миссисъ Гредграйндъ,— сказалъ гость,— разскажите, какъ было дло.

— Охъ, мн такъ нездоровится,— простонала хозяйка.— Двочка хотла поступить въ школу, а мистеръ Гредграйндъ желалъ, чтобъ двочки поступали въ его училище. И Луиза съ Томасомъ оба говорили, что двочка хочетъ поступить, а мистеръ Гредграйндъ желаетъ принимать двочекъ. Разв можно было противорчить имъ въ виду такого факта?

— Послушайте, что я скажу вамъ теперь, Гредграйндъ,— изрекъ Баундерби.— Вытурите вонъ эту двчонку: вотъ и длу конецъ.

— Я и самъ того же мннія.

— Такъ и не откладывайте этого,— уговаривалъ гость, — не откладывать дла въ долгій ящикъ, таковъ былъ мой девизъ съ самаго дтства. Когда я вздумалъ сбжать отъ бабушки, то исполнилъ это немедленно. Послдуйте моему примру. Не надо мшкать понапрасну.

— Вы пшкомъ?— спросилъ его другъ.— У меня есть адресъ ея отца. Можетъ бытъ, вы не откажетесь пройтись со мною до города?

— Я не прочь,— согласился мистеръ Баундерби, — идемте, куда хотите, только не откладывайте своего ршенія!

Мистеръ Баундерби небрежно надлъ шляпу — онъ всегда носилъ ее небрежно, какъ человкъ слишкомъ занятой устройствомъ своей карьеры для того, чтобы научиться надвать шляпу съ изяществомъ — и, засунулъ руки въ карманы, побрелъ въ прихожую. ‘Я никогда не ношу перчатокъ’, говаривалъ онъ обыкновенно. ‘Мн удалось взобраться на вершину общественной лстницы безъ нихъ. Едва ли бы я поднялся такъ высоко, еслибы щеголялъ въ перчаткахъ’.

Пока мистеръ Гредграйндъ ходилъ наверхъ за адресомъ, мистеръ Баундерби продолжалъ бродить по прихожей, тутъ ему вздумалось отворить дверь въ классную комнату и заглянуть въ это тихое убжище, обитое клеенкой, которое, несмотря на книжные шкапы, учебныя коллекціи и множество научныхъ и философскихъ приспособленій всякаго рода, сильно смахивало на залу для стрижки волосъ. Луиза, томно прислонившись къ косяку окна, смотрла вдаль, не видя ничего, тогда какъ юный Томасъ стоялъ противъ камина, злобно фыркая на огонь. Адамъ Смитъ и Мальтусъ, двое младшихъ Гредграйндовъ, отсутствовали: они сидли за чтеніемъ въ карцер, тогда какъ маленькая Дженъ, размазавъ по своему лицу липкое тсто изъ грифельнаго порошка, смоченнаго слезами, крпко спала надъ задачей изъ простыхъ дробей.

— Все уладилось хорошо, Луиза, все уладилось, юный Томасъ,— сказалъ мистеръ Баундерби.— Не глупите больше. Ручаюсь вамъ, что отецъ пересталъ сердиться. Ну, Луиза, вдь, за это стоитъ поцловать меня?

— Цлуйте, если хотите, мистеръ Баундерби,— отвчала Луиза, въ холодномъ молчаніи она нехотя перешла черезъ комнату и неласково подставила гостю щеку, отвернувшись въ сторону.

— Моя неизмнная любимица, не такъ ли, Лупза?— промолвилъ онъ,— Ну прощай, Луиза.

Баундерби вышелъ, но она стояла на прежнемъ мст, вытирая носовымъ платкомъ поцлованную имъ щеку до тхъ поръ, пока нжная кожа у нея разгорлась до красна. Молодая двушка продолжала эту операцію еще минутъ пять посл ухода постителя.

— Что съ тобою, Лу?— проворчалъ, наконецъ, ея братъ,— вдь, этакъ ты протрешь себ щеку насквозь.

— Ты можешь вырзать изъ нея кусочекъ своимъ ножичкомъ, если хочешь, Томъ, я не заплачу.

V. Основной тонъ.

Коктоунъ, куда направлялись теперь Баундерби съ Гредграйндомъ, былъ истиннымъ торжествомъ факта, этотъ городъ также отличался отсутствіемъ всего фантастическаго, какъ и мистриссъ Гредграйндъ. Возьмемъ основной тонъ Коктоуна, прежде чмъ продолжать нашу пснь.

То былъ городъ изъ краснаго кирпича или точне изъ кирпича, который былъ бы краснымъ, еслибъ не покрывавшая его копоть и зола, при данныхъ же обстоятельствахъ то былъ городъ неестественно красный и черный, подобно расписанному лицу дикаря. То былъ городъ машинъ и высокихъ трубъ, изъ которыхъ безпрерывно валили клубы дыма, извивавшіеся на подобіе безконечныхъ змй. Въ немъ былъ черный каналъ и рка, отливавшая пурпуромъ отъ вонючей краски, въ немъ были огромныя зданія со множествомъ оконъ, дрожавшія и гремвшія съ утра до ночи, гд поршни паровыхъ машинъ опускались и подымались съ убійственной монотонностью, точно голова слона, постигнутаго меланхолическимъ помшательствомъ. Въ немъ было много большихъ улицъ, похожихъ одна на другую, и много маленькихъ улочекъ, еще боле схожихъ между собою, населенныхъ людьми, не мене похожими другъ на друга, которые вс выходили изъ дома въ одни и т же часы, одинаково стуча сапогами по однимъ и тмъ же плитамъ тротуара, спша къ одному и тому же длу, у нихъ каждый день походилъ на вчерашній и завтрашній, и каждый годъ былъ копіей предыдущаго и прообразомъ послдующаго.

Эти особенности Коктоуна были въ главныхъ своихъ чертахъ нераздльно связаны съ промышленностью, которою онъ жилъ, зато онъ надлялъ весь свтъ удобствами жизни и снабжалъ рынокъ множествомъ изящныхъ украшеній, придающихъ такое великолпіе обстановк и туалету свтской дамы, передъ которой не посмешь произнести даже имени этого закопченнаго города. Остальныя черты города были уже, такъ сказать, произвольныя и независимыя.

Здсь мы не встрчаемъ ничего такого, что не имло бы строго рабочаго отпечатка. Если члены какой нибудь религіозной общины строили церковь, то, по примру существовавшихъ въ Коктоун восемнадцати общинъ, они сооружали нчто въ род благочестиваго склада изъ краснаго кирпича, надъ которымъ иной разъ (но только въ образцово-стильныхъ постройкахъ) помщался колоколъ въ птичьей клтк. Одинокимъ исключеніемъ служила Новая Церковь, отштукатуренное зданіе съ квадратной колокольней надъ воротами, увнчанной четырьмя низкими башенками на подобіе деревянныхъ ногъ. Вс общественныя надписи въ город были выведены одинаковыми литерами строгаго образца черной и блой краской. Тюрьма могла сойти за больницу, а больница за тюрьму, городская ратуша могла быть тмъ или другимъ или тмъ и другимъ вмст, или чмъ угодно, потому что никакая особенность въ архитектур этихъ общественныхъ сооруженій не подтверждала противнаго. Фактъ, фактъ, фактъ повсюду во вншности города, фактъ, фактъ, фактъ повсюду въ его внутреннемъ стро. Школа Чоакумчайльда была сплошнымъ фактомъ, и рисовальная школа была сплошнымъ фактомъ, и отношенія между хозяиномъ и рабочимъ были сплошнымъ фактомъ, и все было фактомъ, отъ родильнаго дома до кладбища, все же, что не можетъ быть выражено цифрами или выставлено на продажу по самой дешевой или самой дорогой цн, не существовало вовсе и не будетъ существовать во вки вковъ, аминь.

Казалось бы, городъ, безусловно, посвященный факту и такъ побдоносно подтверждающій его, долженъ процвтать и благоденствовать. И Коктоунъ, наврно, процвталъ? Ну нтъ, не совсмъ. Нтъ? Да неужели?

Нтъ, Коктоунъ не вышелъ изъ своихъ доменныхъ печей во всхъ отношеніяхъ такимъ чистымъ, какъ золото, прошедшее черезъ огонь. Во-первыхъ, его тревожилъ таинственный вопросъ:— кто принадлежалъ къ восемнадцати религіознымъ общинамъ? Но кто бы къ нимъ ни принадлежалъ, рабочій классъ не входилъ въ составъ ихъ членовъ. Гуляя по городу въ воскресное утро, было странно видть, сколь немногіе изъ фабричныхъ спшили на варварскій трезвонъ колоколовъ, доводившій до сумасшествія больныхъ и нервныхъ людей. Самое ничтожное число рабочихъ показывалось при этомъ изъ своего квартала, изъ своихъ запертыхъ квартиръ, изъ-за угла своихъ улицъ, гд они били баклуши, безучастно поглядывая на богомольцевъ, направлявшихся къ церквамъ и часовнямъ, какъ на людей, совершенно чуждыхъ имъ.

И не однимъ прізжимъ бросалось въ глаза такое явленіе, потому что въ самомъ Коктоун существовала мстная партія, члены которой каждую сессію съ негодованіемъ возвышали свой голосъ въ палат общинъ, требуя парламентскихъ актовъ, которые принудили бы рабочее сословіе къ благочестію силой. Затмъ слдовало общество трезвости, которое жаловалось, что эти люди непремнно будутъ напиваться, и показывало, на основаніи статистическихъ таблицъ, что они, дйствительно, напиваются, и увряло самымъ убдительнымъ образомъ на вечерахъ за чашкой чая, что никакое увщаніе ни человческое, ни божеское (исключая почетной медали) не заставитъ ихъ отказаться отъ привычки злоупотреблять спиртными напитками. За обществомъ трезвости слдовали аптекарь и дрогистъ съ новыми цифровыми данными, которыя свидтельствовали о томъ, что если рабочій людъ не пьянствуетъ, то дурманитъ себя опіумомъ. Затмъ слдовалъ тюремный священникъ, человкъ, богатый опытомъ, съ новыми цыфровыми данными, далеко оставлявшими за собою вс предыдущія, онъ настаивалъ на томъ, что эти люди посщали непристойные притоны, скрытые отъ общественнаго надзора, гд слушали непотребныя псни и смотрли на непотребныя пляски, а, можетъ быть, и участвовали въ нихъ. Такъ, между прочимъ, нкій А. Б., двадцатичетырехлтній мужчина, приговоренный къ одиночному заключенію на полтора года, уврялъ (хотя онъ и не особенно заслуживаютъ доврія), что его гибель началась, именно, тамъ, по крайней мр онъ вполн убжденъ и готовъ поклясться, что еслибы не этотъ развращающій примръ, то онъ остался бы образцомъ высокой нравственности. Затмъ слдовали мистеръ Гредграйндъ и мистеръ Баундерби, двое джентльменовъ, шедшіе въ данный моментъ по Коктоуну, оба замчательные практики, которые могли представить при случа, сколько угодно цифровыхъ данныхъ, добытыхъ путемъ ихъ личнаго опыта и подтвержденныхъ случаями, происшедшими у нихъ на глазахъ и извстными имъ по наслышк, откуда ясно вытекало (собственно, это одно только и было ясно въ настоящемъ дл), что эти люди были ‘сплошь негоднымъ сбродомъ, джентльмены, что, длай для нихъ, что хочешь, отъ нихъ никогда не увидишь благодарности, джентльмены, что это народъ безпокойный, джентльмены, что они никогда не знаютъ, чего хотятъ, что они живутъ припваючи и покупаютъ свжее масло, и требуютъ непремнно мокскаго кофе, и гнушаются мясомъ, если оно не перваго сорта, а между тмъ вчно ропщутъ, и съ ними нтъ никакого сладу’.— Однимъ словомъ, то была мораль старой побасенки для ребятъ:

Жила была старуха, все ла да пила,

А все таки до смерти довольна не была.

Но возможно ли, спрашиваю я себя, чтобъ существовала какая нибудь аналогія между нравственнымъ состояніемъ коктоунскаго населенія и душевнымъ настроеніемъ юныхъ Гредграйндовъ? Наврно, никто изъ насъ, при своемъ здравомысліи и знакомств съ цифрами, не повритъ въ данную пору дня, что впродолженіи множества лтъ одинъ изъ главнйшихъ элементовъ существованія рабочаго класса въ Коктоун былъ умышленно сведенъ къ нулю?

Неужели правда, что эти люди сохранили въ себ еще искру воображенія, которое требовало нормальнаго развитія вмсто судорожныхъ порывовъ? Неужели правда, что продолжительность и однообразіе ихъ работы порождаютъ въ нихъ жажду какого нибудь физическаго облегченія, какого нибудь удовольствія, придающаго бодрости и энергіи, какого нибудь признаннаго праздника, хотя бы для того, чтобъ поплясать достойнымъ образомъ подъ шумный оркестръ, какого нибудь вкуснаго угощенія, въ которое не совалъ бы своего носа даже Макъ-Чоакумчайльдъ? Неужели правда, что эту жажду слдуетъ удовлетворять разумнымъ образомъ, такъ какъ въ противномъ случа она неизбжно будетъ приводить людей къ дурному концу до тхъ поръ, пока не измнятся законы мірозданія?

— Этотъ человкъ живетъ въ Подсъ-Энд, а я совсмъ не знаю, гд находится Подсъ-Эндъ,— сказалъ мистеръ Гредграйндъ.— Куда надо повернуть, Баундерби?

Мистеръ Баундерби зналъ только, что такъ называется нижняя часть города, но этимъ и ограничивались вс его свднія. Такимъ образомъ, пріятели остановились, осматривались по сторонамъ.

Почти въ ту же минуту изъ-за угла улицы выбжала стремглавъ двочка съ перепуганнымъ лицомъ, которую мистеръ Гредграйндъ тотчасъ узналъ.

— Стой,— крикнулъ онъ.— Куда ты? Остановись.

Двочка нумеръ двадцатый остановилась, дрожа отъ страха, и присла.

— Зачмъ ты носишься вихремъ по улицамъ? Разв это пристойно?— замтилъ мистеръ Гредграйндъ.

— Я… за мной гнались, сэръ,— отвчала двочка прерывистымъ голосомъ,— я спасалась отъ погони.

— Гнались?— недоврчиво повторилъ почтенный джентльменъ.— Кому это охота гнаться за тобой?

На этотъ вопросъ послдовалъ неожиданный и внезапный отвтъ со стороны блобрысаго мальчика Битцера, который такъ стремительно вылетлъ изъ-за угла, очевидно, не ожидая встртить препятствія на тротуар, что угодилъ прямо головою въ животъ мистера Гредграйнда и отскочилъ на мостовую.

— Что это значитъ, мальчуганъ?— воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ.— Что ты длаешь? Какъ ты смешь натыкаться на… на людей?

Битцеръ поднялъ свою шапку, свалившуюся на земь отъ толчка, попятился назадъ и, приставивъ согнутый палецъ ко лбу, сталъ оправдываться, увряя, что это случилось нечаянно.

— Такъ это онъ гнался за тобою, Джюпъ?— спросилъ мистеръ Гредграйндъ.

— Да,— нершительно отвчала двочка.

— Нтъ, сэръ!— воскликнулъ Битцеръ.— Она первая кинулась опрометью отъ меня прочь. Эти акробаты только и знаютъ, что врать, сэръ, дло извстное. Ты сама знаешь, что вашему брату врить нельзя,— продолжалъ онъ, обращаясь къ Сэсси.— Это также извстно всему городу, съ вашего позволенія, сэръ, какъ и то, что скоморохи изъ цирка не знаютъ таблицы умноженія,— прибавилъ мальчишка, стараясь ловко поддлаться къ мистеру Баундерби.

— Онъ такъ напуталъ меня своими страшными гримасами,— жаловалась двочка.

— Вотъ еще,— подхватилъ Битцеръ,— сейчасъ видно, что ты скоморошье отродье! Такая же лгунья и выдумщица! Я и не глядлъ на нее. сэръ. Я только спросилъ, суметъ ли она завтра въ школ сдлать опредленіе лошади, и предложилъ ей помочь, а она кинулась бжать, ну и я ударился за ней вдогонку, сэръ, чтобъ она знала, какъ отвчать, когда ее спросятъ въ класс. Ты не выдумала бы такой небылицы, еслибы не была изъ цирка.

— Ея профессія, должно быть, получила широкую огласку среди учащихся,— замтилъ мистеръ Баундерби.— Не пройдетъ и недли, какъ вся ваша школа выстроится въ рядъ и станетъ заглядывать въ щелку на цирковыя представленія.

— Ваша правда, я такъ и думаю,— отвчалъ его другъ.— Ступай, Битцеръ, домой, а ты, Джюпъ, останься на минуту здсь. Если я еще когда нибудь услышу, мальчуганъ, что ты бгаешь по улицамъ, сломя голову, то теб достанется отъ меня черезъ школьнаго учителя. Понялъ, чмъ это пахнетъ? Ну ступай.

Мальчикъ пересталъ моргать глазами, снова ударилъ себя въ лобъ, взглянулъ на Сэсси и былъ таковъ.

— Ну теперь, двочка,— началъ мистеръ Гредграйндъ,— проводи-ка насъ, вотъ этого господина и меня, къ твоему отцу, мы идемъ къ нему. Что такое несешь ты въ бутылк?

— Джинъ,— подсказалъ мистеръ Баундерби.

— Какъ можно, сэръ! Это масло девяти сортовъ.

— Что такое?

— Масло девяти сортовъ, сэръ. Для растиранія, отцу.

— На кой чертъ растираешь ты отца этимъ снадобьемъ?— продолжалъ мистеръ Баундерби съ громкимъ, отрывистымъ смхомъ.

— Наши всегда такъ длаютъ, сэръ, когда ушибутся въ цирк,— отвчала двочка, пугливо озираясь назадъ, чтобъ удостовриться въ исчезновеніи своего мучителя.— Вдь они иногда сильно расшибаются.

— Такъ имъ и надо за ихъ праздность,— отрзалъ мистеръ Баундерби.

Сэсси подняла глаза на его лицо съ изумленіемъ и страхомъ.

— Честное слово,— продолжалъ мистеръ Баундерби,— когда я былъ года на четыре, на пять моложе тебя, то все мое тло болло отъ такихъ ушибовъ, какихъ не залечить втираньемъ не то, что изъ десяти сортовъ масла, но даже изъ двадцати, изъ сорока. Да и наживалъ я синяки не кривляньемъ, какъ ваша братья, нтъ, меня просто тузили вс, кому было не лнь. На канат я не плясалъ, а плясалъ по голой земл, и меня подхлестывали веревкой.

При всей своей грубости мистеръ Гредграйндъ все-таки былъ гораздо мягче мистера Баундерби. Онъ вовсе не былъ золъ по натур, изъ него, пожалуй, вышелъ бы очень добрый человкъ, еслибъ онъ не увлекся такъ ариметикой, которая изсушила ему сердце.

— Не это ли Подсъ-Эндъ, Джюпъ?— спросилъ онъ двочку, когда они свернули на узкую улицу, спускавшуюся подъ гору, причемъ старался придать голосу нкоторую привтливость.

— Точно такъ, сэръ,— отвчала она,— а вотъ, съ вашего позволенія, и нашъ домъ.

Наступали уже сумерки, когда Сэсси остановилась у дверей убогаго кабачка, гд горлъ тусклый красный свтъ. Домишко былъ жалокъ и невзраченъ, точно за недостаткомъ постителей онъ самъ ударился въ пьянство и опустился, по примру всхъ пьяницъ, такъ что стоялъ на краю гибели.

— Нужно только пройти черезъ общую залу, сэръ, и подняться по лстниц, если вы не побоитесь, а тамъ вы подождете, пока я зажгу свчу. Когда услышите собачій лай. сэръ, то не пугайтесь. Это нашъ Меррилегъ.

— Меррилегъ, масло девяти сортовъ!— проговорилъ’ мистеръ Баундерби, входя послднимъ и заливаясь своимъ раскатистымъ хохотомъ, не дурно для человка, самостоятельно проложившаго себ дорогу!

VI. Труппа Слири.

Кабачокъ носилъ громкое названіе ‘Гербъ Пегаса’. Оно не совсмъ подходило къ нему, но, тмъ не мене, на вывск подъ намалеваннымъ крылатымъ конемъ красовалась эта странная надпись латинскими буквами. А пониже ея, на развернутомъ свитк, живописецъ начерталъ слдующія строки:

‘Изъ хорошаго солода доброе пиво,

Войдите и вамъ нацдятъ его.

Изъ хорошаго вина добрая водка,

Кликните кличъ и вамъ ее подадутъ’.

На стн за грязнымъ прилавкомъ вислъ въ рамк подъ стекломъ другой Пегасъ — театральный — съ настоящими газовыми крыльями, весь усыпанный звздами изъ золоченой бумаги и въ эфирной упряжи изъ краснаго шелка.

Такъ какъ на улиц стало слишкомъ темно, для того чтобъ можно было разсмотрть вывску, а кабачокъ освщался черезчуръ скудно, чтобъ увидть картинку, то мистеръ Гредграйндъ и мистеръ Баундерби не имли повода возмутиться этими миологическими изображеніями. Они послдовали за двочкой по крутой лстниц, не встртивъ никого, и остановились на первой площадк въ темнот. Постители ожидали каждую минуту, что Меррилегъ подастъ свой голосъ, однако, превосходно дрессированная собака не залаяла, когда двочка появилась на порог, держа въ рукахъ зажженную свчу.

— Отца нтъ въ комнат, сэръ,— сказала она въ сильнйшемъ изумленіи.— Неугодно ли будетъ вамъ пройти, я сейчасъ отыщу его.

Они вошли, и Сэсси, подвинувъ имъ два стула, поспшно удалилась быстрой и легкой походкой. То была невзрачная, скудно меблированная комната съ кроватью у стны. Блый колпакъ, украшенный двумя павлиньими перьями и торчащей кверху косичкой, въ которомъ синьоръ Джюпъ каждый вечеръ ‘оживлялъ различныя представленія вполн пристойными шекспировскими шутками и остротами’, вислъ на гвозд, но кром него, здсь не было больше никакой принадлежности клоунскаго гардероба, никакого признака самого клоуна или его профессіи. Что же касается пса, то, должно быть, почтенный предокъ этого чудесно выдрессированнаго животнаго, находившійся въ ноевомъ ковчег, былъ случайно выкинутъ оттуда, такъ какъ ничто не указывало ни слуху, ни зрнію на присутствіе собаки въ кабачк подъ Гербомъ Пегаса.

Постители слышали хлопанье дверей въ комнатахъ наверху, куда Сэсси поочередно заглядывала въ поискахъ за своимъ отцомъ, и, наконецъ, до нихъ долетли голоса, выражавшіе изумленіе. Двочка вернулась обратно бгомъ, открыла истертый и обтрепанный чемоданъ, нашла его пустымъ и дико озиралась теперь по сторонамъ, стиснувъ руки, съ ужасомъ на лиц.

— Должно быть, отецъ вернулся за чмъ нибудь въ циркъ, сэръ. Не знаю, что ему понадобилось, но онъ долженъ быть тамъ, я приведу его въ одну минуту.

Она опять убжала, даже безъ шляпы, только ея длинные темные, по дтски распущенные волосы разввались по втру.

— Что она толкуетъ!— подхватилъ мистеръ Гредграйндъ.— Вернуться черезъ минуту! Да, вдь, это больше мили отсюда.

Не усплъ мистеръ Баундерби отвтитъ, какъ въ дверяхъ показался молодой человкъ и, промолвивъ:— ‘Съ вашего позволенія, джентльмены!’ — вошелъ въ комнату, заложивъ руки въ карманы. Его гладко выбритое лицо, худое и желтовато-блдное, отнялось темными густыми волосами, зачесанными валикомъ вокругъ головы и раздленными посредин проборомъ. Его ноги были очень крпки, но не пропорціонально коротки, а грудь и спина также непропорціонально широки. Онъ щеголялъ въ рыночномъ пальто и въ узкихъ брюкахъ, съ шарфомъ на ше, отъ него несло ламповымъ масломъ, соломой, апельсинной коркой, лошадинымъ кормомъ и опилками, то былъ замчательный образецъ центавра — помсь конюшни и театра. Трудно было бы съ точностью опредлить, гд начиналось одно и кончалось другое. На афишахъ этотъ джентльменъ значился подъ именемъ мистера Е. В. Б. Чайльдерса, ‘знаменитаго по заслугамъ своимъ смлымъ вольтижерствомъ вроли дикаря-охотника сверо-американскихъ прерій’. Въ этомъ популярномъ представленіи мальчикъ съ старообразнымъ лицомъ, пришедшій за нимъ слдомъ, изображалъ его малютку-сына. Отецъ то перекидывалъ его черезъ плечо, держа за одну ногу, то ставилъ на темя пятками кверху на ладонь своей руки, вроятно, въ знакъ особенной родительской нжности, какъ это принято у дикарей-охотниковъ. Съ помощью накладныхъ локоновъ, гирляндъ, крыльевъ, румянъ и блилъ, этотъ подающій надежды юнецъ превращался въ такого прелестнаго купидона, что приводилъ въ восторгъ всю женскую половину публики, но въ частной жизни, гд онъ носилъ слишкомъ короткую куртку и отличался хриплымъ голосомъ, смазливый малый смахивалъ на настоящаго жокея.

— Съ вашего позволенія джентльмены,— началъ мистеръ Е. В. Б. Чайльдерсъ, окидывая взглядомъ комнату,— не вы ли спрашивали Джюпа?

— Мы,— отвчалъ мистеръ Гредграйндъ.— Его дочь пошла за нимъ, но мн некогда ждать, поэтому, если позволите, я попрошу васъ передать ему кое-что отъ меня.

— Видите ли, мой другъ, вмшался мистеръ Баундерби,— мы люди такого сорта, которые знаютъ цну времени, тогда какъ вы принадлежите къ разряду людей, не знающихъ ему цны.

— Не имю чести васъ знать,— отвчалъ мистеръ Чайльдерсъ, предварительно смривъ его глазами съ ногъ до головы,— но если вы хотите сказать, что лучше моего умете пользоваться временемъ, чтобы сколачивать деньгу, я готовъ поврить вамъ, судя по вашей наружности.

— А сколоченныя дспьги вы умете и беречь, какъ мн сдастся,— добавилъ купидонъ.

— Киддерминстеръ, тебя не спрашиваютъ!— воскликнулъ мистеръ Чайльдерсъ.

Киддерминстеръ было земное имя купидона.

— А зачмъ онъ задираетъ насъ?— разгорячился мистеръ Киддерминстеръ, обнаруживая признаки большой запальчивости.— Если у васъ есть охота посмяться надъ нами, такъ заплатите деньги въ кассу, раскошельтесь.

— Киддерминстеръ, замолчи, говорятъ теб,— возвысилъ голосъ Чайльдерсъ и обернулся къ мистеру Гредграйнду.— Я обращался къ вамъ, сэръ. Вы знаете, а, можетъ быть, и не знаете, такъ какъ, пожалуй, не особенно часто бывали въ числ нашихъ зрителей, что Джюпъ то и дло давалъ маху послднее время.

— Давалъ… чего?— спросилъ мистеръ Гредграйндъ, безпомощно оглядываясь на всемогущаго Баундерби.

— Маху.

— Принимался вчера вечеромъ кувыркаться четыре раза, и все неудачно,— подтвердилъ мастеръ Киддерминстеръ.— Скиксовалъ съ флагами и не могъ стать на голову.

— Не сдлалъ того, что слдовало. Прошелъ недалеко и не могъ перекувырнуться,— пояснилъ мистеръ Чайльдерсъ.— Однимъ словомъ, скиксовалъ по всей линіи.

— Ахъ, такъ вотъ что значитъ у васъ ‘скисковатъ’?— полюбопытствовалъ мистеръ Гредграйндъ.

— Да, у насъ принято такъ выражаться,— подтвердилъ мистеръ Чайльдерсъ.

— Масло девяти сортовъ, Меррилегъ, ‘скиксовалъ’, кувырканье, флаги, стоянье на голов, каково?— покатывался съ хохоту мистеръ Баундерби. Нечего сказать, славная компанія для человка, обязаннаго всмъ самому себ!

— Тогда снизойдите до насъ,— брякнулъ купидонъ. Если ужъ вы забрались такъ высоко, что до васъ рукой не достать, то не угодно ли спуститься малую толику

— Какой навязчивый парень!— сказалъ мистеръ Гредграйндъ, поворачиваясь къ нему и хмуря брови.

— Мы пригласили бы молодого джентльмена для вашего пріема, еслибъ знали заране, что вы удостоите насъ своимъ посщеніемъ,— ни мало не смущаясь, возразилъ мастеръ Киддерминстеръ.— Жаль, что вы не уговорились раньше на этотъ счетъ при вашей щепетильности. Вы, должно быть, упражняетесь на самомъ тугомъ?

— Что за околесную несетъ этотъ невжа?— воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ, разсматривая купидона съ нкоторымъ отчаяніемъ.

— Ты опять? Убирайся вонъ!— подхватилъ мистеръ Чайльдерсъ, выталкивая своего юнаго друга изъ комнаты съ безцеремонностью, напоминавшей сверо-американскія преріи.— Такъ у насъ говорится:— на самомъ тугомъ или на самомъ слабомъ. Тутъ нтъ ничего обиднаго. Это насчетъ каната для акробатовъ, который натягиваютъ потуже или послабе!… Однако, вы хотли дать мн какое то порученіе къ Джюпу?

— Вотъ, именно.

— Въ такомъ случа,— поспшно сказалъ мистеръ Чайльдерсъ,— по моему, оно никогда не дойдетъ до него. Вы коротко знаете Джюпа?

— Да я и въ глаза его не видалъ.

— Ну такъ и не увидите совсмъ. Для меня достаточно ясно, что онъ скрылся.

— Неужели вы полагаете, что онъ бросилъ свою дочь?

— Да, полагаю,— подтвердилъ мистеръ Чайльдерсъ, кивая головой,— онъ удралъ отъ насъ, я въ томъ увренъ. Его освистали и вчера вечеромъ, и третьяго дня, и сегодня. Послднее, время бдняг совсмъ не везло, и ему стало не втерпежъ.

— За что же ему… такъ много свистали?— спросилъ мистеръ Гредграйндъ, выжимая изъ себя это слово съ большой торжествеяностьто и принужденіемъ.

— Потому что его суставы начали деревенть, да и весь онъ износился,— отвчалъ Чайльдерсъ.— Джюпъ имлъ еще успхъ, какъ зубоскалъ, но съ этимъ далеко не удешь.

— Зубоскалъ!— подхватилъ Баундерби.— Вотъ еще хорошее словечко.

— Ну, острякъ, если такъ больше нравится джентльмену, которому ничмъ не угодишь,— замтилъ Е. В. Б. Чайльдерсъ, небрежно кидая это объясненіе черезъ плечо и встряхивая своей длинной гривой.—Но вотъ что замчательно, сэръ:— этому человку не такъ было тошно слушать свистки,— какъ знать, что его дочь прослышала о нихъ.

— Прекрасно,— перебилъ его мистеръ Баундерби.— Это прекрасно, Гредграйндъ! Скоморохъ такъ любитъ свою дочь, что кидаетъ ее на произволъ судьбы! Чертовски славно! Ха-ха! Послушайте, молодой человкъ, что я вамъ скажу. Я не всегда занималъ мое теперешнее положеніе въ жизни. Мн знакомы по опыту подобныя вещи. Вы, пожалуй, удивитесь, когда услышите, что моя мать также сбжала отъ меня.

Мистеръ Е. В. Б. Чайльдерсъ колко замтилъ, что это его ничуть не удивляетъ.

— Отлично,— продолжалъ Баундерби.— Я родился въ канав и былъ брошенъ своей матерью. Извиняю ли я ей это? Нтъ. Извинялъ ли когда нибудь? Никогда. Какъ я называю ее за такой поступокъ? Ужъ, конечно, я называю ее самой скверной женщиной, какая только жила на свт, за исключеніемъ разв горькой пьяницы, моей бабушки. Во мн нтъ фамильной гордости, и я не признаю никакой чувствительной дребедени. Я называю вещи ихъ именами и совершенно безпристрастно назову мать Джозіи Баундерби изъ Коктоуна такимъ именемъ, какимъ назвалъ бы ее, будь она матерью какого нибудь Дика-Джонса изъ Уэлинга. Точно также и насчетъ того человка. Онъ безстыжій негодяй и бродяга. Вотъ онъ что такое, говоря попросту.

— Мн ршительно все равно, каковъ онъ есть, говоря ли по просту, или не попросту,— возразилъ мистеръ Е. В. Б. Чайльдерсъ, повернувшись къ нему лицомъ.— Я сообщаю вашему другу о томъ, что случилось, если вамъ нелюбо это слушать, пошли бы вы лучше, провтриться. Слишкомъ ужъ много вы горланите, горланили бы, по крайней мр, въ своемъ собственномъ дом, продолжалъ Е. В. Б. Чайльдерсъ съ мрачной ироніей.— А здсь ужъ лучше помолчите, пока васъ не спрашиваютъ. Вдь у васъ есть какое нибудь собственное жилище, смю спросить?

— Весьма возможно,— отвчалъ мистеръ Баундерби, позвякивая деньгами въ карман и смясь.

— Такъ не угодно ли вамъ горланить у себя?— продолжалъ Чайльдерсъ.— Вдь, мы живемъ въ такомъ ветхомъ домишк, что онъ, того и гляди, рухнетъ отъ вашего оранья.— И, смривъ мистера Баундерби глазами съ ногъ до головы, онъ отвернулся отъ него, точно не желая имъ больше заниматься, и снова заговорилъ съ Гредграйндомъ.

— Меньше часа тому назадъ Джюпъ услалъ свою дочь за покупками, а немного спустя вышелъ изъ дома въ нахлобученной шляп, съ узелкомъ подъ мышкой. Двочка ни за что не повритъ этому, но онъ, дйствительно, сбжалъ и бросилъ ее.

— Скажите пожалуйста,— спросилъ мистеръ Гредграйндъ,— почему она ни за что не повритъ?

— Потому что они жили душа въ душу. Потому что они никогда не разлучались. Потому что до сихъ поръ отецъ, казалось, не могъ надышаться на свою дочь,— отвчалъ Чайльдерсъ, отходя въ сторону, чтобъ заглянуть въ пустой чемоданъ.

Оба они, и мистеръ Чайльдерсъ, и мистеръ Киддерминстеръ, отличались очень странной походкой: широко разставляли ноги, при ходьб, а колни у нихъ какъ будто не гнулись. Такая поступь была свойственна всей мужской половин труппы Слири и зависла отъ того, что эти люди почти не слзали съ лошади.

— Бдняжка Сэсси! Отцу слдовало бы лучше заняться ея обученіемъ,— замтилъ Чайльдерсъ, опять встряхнувъ волосами, когда онъ поднялъ голову отъ пустого чемодана.— Теперь же она брошена безъ всякихъ средствъ, и двочк не за что взяться.

— Ваши слова длаютъ вамъ честь, тмъ боле, что вы нигд не учились сами,— одобрительно заявилъ мистеръ Гредграйндъ.

— Я-то нигд не учился? Да меня отдали въ ученіе семи лтъ!

— Неужели?— воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ, почти со злобой по поводу своего невольнаго промаха.— Вдь, я совсмъ не зналъ, что молодыхъ людей обучаютъ…

— Праздности…— съ громкимъ хохотомъ подхватилъ мистеръ Баундерби.— Вотъ и я также не зналъ.

— Ея отецъ всегда намревался,— объяснилъ Чайльдерсъ, длая видъ, что совершенно не замчаетъ мистера Баундерби,— дать двочк приличное образованіе. Какъ это запало ему въ голову, не могу сказать, знаю только, что онъ вчно лелялъ эту мечту. Въ эти семь лтъ Сэсси постоянно училась чему нибудь урывками:— въ одномъ мст ее научили съ грхомъ пополамъ читать, въ другомъ писать, въ третьемъ ариметик.

Мистеръ Е. В. Б. Чайльдерсъ вынулъ руку изъ кармана, провелъ ею по своему лицу, погладилъ свои подбородокъ и взглянулъ на мистера Гредграйнда съ сомнньемъ и робкой надеждой. Съ первой минуты ихъ разговора онъ старался расположить этого джентльмена въ пользу несчастнаго покинутаго ребенка.

— Когда двочку приняли въ здшнюю школу,— продолжалъ наздникъ,— отецъ не помнилъ себя отъ радости. Признаться, я не могъ хорошенько понять, чему онъ такъ радуется, въ виду нашей бродячей жизни: вдь мы нигд не заживаемся подолгу, какъ перелетныя птицы. Впрочемъ, я думаю, что бдняга чуточку тронулся умомъ, онъ и всегда былъ какой-то полоумный — а тутъ вообразилъ, что его дочка пристроена. Если вы заглянули къ намъ сегодня, чтобъ порадовать его чмъ нибудь, оказать благодяніе Сэсси,— прибавилъ мистеръ Чайльдерсъ, снова проводя рукой по лицу и кидая на гостя нершительный взглядъ,— это было бы большимъ счастьемъ и пришлось бы очень кстати… именно, кстати.

— Напротивъ,— возразилъ мистеръ Гредграйндъ,— я пришелъ ему сообщить, что изъ-за родства и знакомства двочки, ей не мсто въ нашей школ, гд ее не будутъ больше держать. Но если отецъ, дйствительно, бросилъ ее, совершенно не позаботившись о ней, въ такомъ случа… Баундсрби, мн надо съ вами потолковать!

Тутъ мистеръ Чайльдерсъ вжливо удалился своей походкой кавалериста на площадку лстницы, гд и стоялъ, поглаживая себ лицо и тихонько насвистывая. Пока онъ короталъ, такимъ образомъ, время, до него долетали отрывочныя фразы, произносимыя голосомъ Баундерби:— ‘Нтъ. Говорю же вамъ, нтъ! Я вамъ не совтую. Ни въ какомъ случа’.— На это мистеръ Гредграйндъ возразилъ несравненно тише:— ‘Но, именно, какъ примръ для Луизы, чтобъ показать ей на дл, къ чему приводитъ профессія, возбудившая въ ней вульгарное любопытство! Взгляните на вопросъ съ этой точки зрнія, Баундерби!’

Между тмъ, многіе члены труппы Слири понемногу собрались изъ верхнихъ областей, гд квартировали, и столпились, сначала на лстничной площадк, разговаривая между собой въ полголоса, а потомъ постепенно проникли въ комнату, втолкнувъ туда же и мистера Чайльдерса. Среди нихъ находилось дв, три хорошенькихъ женщины съ мужьями, матерями и восемью или девятью ребятишками, которые, въ случа надобности, изображали на сцен воздушныхъ фей или эльфовъ. Одинъ изъ отцовъ семейства имлъ обыкновеніе раскачивать на верхнемъ конц громаднаго шеста другого отца семейства, а третій изъ нихъ часто строилъ пирамиду изъ первыхъ двухъ, причемъ мастеръ Киддерминстеръ служилъ ей вершиной, а самъ онъ основаніемъ, вс отцы умли плясать на катавшихся бочкахъ, становиться на бутылки, ловить ножи и шары, вертть тазики, здить верхомъ на чемъ угодно, прыгать черезъ что вамъ угодно и ни передъ чмъ не останавливаться. Вс матери умли плясать и плясали на слабо натянутой проволок и на тугомъ канат, продлывали всевозможныя штуки на неосдланной лошади, ни одна изъ нихъ не церемонилась показывать при этомъ свои ноги, а одна, правя шестеркой лошадей, възжала на греческой колесниц въ каждый городъ, гд останавливалась труппа. Вс они прикидывались необычайно разгульными и дошлыми людьми, не отличались опрятностью въ домашнемъ туалет и особеннымъ порядкомъ въ домашнемъ быту, а литературныя познанія всей труппы въ совокупности не простирались дальше умнья сочинить какое нибудь письмо. Однако, въ этихъ людяхъ было что-то мягкое, удивительно ребяческое,— полное отсутствіе всякой способности къ интриг и низкому разсчету и неисчерпаемая готовность помочь ближнему въ бд, пожалть его — качество, заслуживающее не меньше уваженія и проистекающее изъ того же великодушія, какъ и обыденныя добродтели всякаго другого общественнаго класса.

Самымъ послднимъ пришелъ мистеръ Слири,— полный, высокій мужчина, о которомъ мы уже упоминали, съ однимъ неподвижнымъ и другимъ бгающимъ глазомъ, голосъ его (если можно только назвать это голосомъ) напоминалъ сопніе старыхъ прорванныхъ кузнечныхъ мховъ, кожа на его тл была дряблая, а голова никогда не могла похвалиться свжестью, находясь постоянно подъ вліяніемъ винныхъ паровъ.

— Фквайръ {Онъ хочетъ сказать — squire, слово соотвтствующее нашему: баринъ, сударь, но съ ироническимъ оттнкомъ. Вмсто s, у него выходитъ th, совершенно своеобразный звукъ англійскаго языка, напоминающій ф, произносимое сквозь зубы. Примч. перев.},— заговорилъ мистеръ Слири, который до такой степени страдалъ астмой, что при своемъ порывистомъ дыханіи никакъ не могъ произнести буквы с,— вашъ покорнйшій флуга.— Скверное дло, нечего сказать. Вы, вдь, кажется, уже слышали, что мой клоунъ, судя по всему, сбжалъ со своей собакой?

Онъ обращался къ мистеру Гредграйнду, который отвтилъ ему утвердительно.

— Такъ какъ же, сквайръ?— продолжалъ онъ, снимая шляпу и вытирая ея подкладку носовымъ платкомъ, который съ этой цлью всегда хранился въ туль.— Не имете ли вы намреніе сдлать что нибудь для бдной двочки?

— Я предложу ей кое-что, когда она вернется,— отвчалъ мистеръ Гредграйндъ.

— Весьма радъ слышать это, сквайръ. Не потому, чтобъ я желалъ избавиться отъ ребенка, но мн не хотлось бы становиться ей поперекъ дороги. Я не прочь взять ее въ ученіе, хотя она уже немножко вышла изъ лтъ. Голосъ у меня чуточку хриплый, сквайръ, и съ непривычки мои слова трудно понять, но еслибъ вамъ смолоду пришлось, какъ мн, потть и мерзнуть, мерзнуть и потть и опять мерзнуть въ цирк, вашъ голосъ также пропалъ бы, сквайръ, какъ и мой.

— Смю думать, что нтъ,— возразилъ мистеръ Гредграйндъ.

— Не прикажете ли подать вамъ чего нибудь, сквайръ, до прихода двочки? Не прикажете ли хересу? Вы только скажите, что вамъ по вкусу, сквайръ!— упрашивалъ мистеръ Слири съ радушной развязностью.

— Благодарю васъ, я ничего не хочу,— отвчалъ мистеръ Гредграйндъ.

— Не говорите этого, сквайръ. Посмотримъ, что скажетъ вашъ другъ? Если вы еще не обдали, то, пожалуй, выпьете рюмочку горькой?

Тутъ его дочь Джозефина, хорошенькая восемнадцатилтняя блондинка, которая съ двухлтняго возраста уже скакала, привязанная къ лошади, а двнадцати лтъ составила завщаніе, которое всегда носила при себ и гд было выражено желаніе, чтобы въ случа смерти она была свезена на кладбище на пар пгихъ пони — внезапно прервала рчь мистера Слири:

— Постой, отецъ! Вотъ она вернулась!

Сэсси Джюпъ вбжала въ комнату такъ же стремительно, какъ выбжала оттуда. Увидавъ собравшихся, замтивъ ихъ соболзнующіе взгляды и убдившись, что между ними нтъ ея отца, она залилась самыми горькими слезами и бросилась на грудь самой лучшей канатной плясунь (въ интересномъ положеніи), которая опустилась на колни, чтобъ приласкать бдняжку и поплакать надъ нею.

— Эдакая дьявольщина, чтобы мн провалиться на семъ мст!— воскликнулъ Слири.

— О, мой дорогой отецъ, мой добрый отецъ, куда ты двался? Ты ушелъ для того, чтобы мн было лучше, я знаю! Ты ушелъ ради меня, я уврена! И какимъ жалкимъ, какимъ безпомощнымъ будешь ты безъ меня, бдный, бдный отецъ, пока не вернешься ко мн назадъ!

То было потрясающее зрлище: эта двочка съ блднымъ лицомъ, обращеннымъ къ небу, и простертыми руками, которыми она какъ будто старалась остановить убгающую отцовскую тнь и обнять ее. Невозможно было равнодушно слышать жалобныхъ рчей бднаго ребенка, и вс невольно притихли, пока, наконецъ, мистеръ Баундерби (которому это стало надодать) не взялся за дло со свойственной ему ршительностью.

— Ну, добрые люди,— началъ онъ,— мы только попусту теряемъ время. Заставьте двочку освоиться съ фактомъ. Дайте мн растолковать его ей, потому что я также былъ брошенъ своими родителями на произволъ судьбы. Послушай, двочка… какъ тамъ тебя зовутъ. Твой родитель удралъ, бросилъ тебя и для тебя нтъ никакой надежды увидть его опять, пока ты жива.

Однако, собравшіеся люди такъ мало заботились о простомъ факт и такъ далеко зашли въ своемъ заблужденіи относительно этого предмета, что вмсто подчиненія здравому смыслу говорившаго, они возмутились его словами. Мужчины бормотали: ‘какъ ему не стыдно’, а женщины ворчали: ‘скотина’. Что же касается мистера Слири, то онъ поспшилъ незамтно шепнуть мистеру Баундерби:

— Вотъ, что я вамъ скажу, сквайръ. Говоря откровенно, по-моему вамъ слдуетъ замолчать и не соваться въ это дло. Мои служащіе славный народъ, но привыкли дйствовать круто, и если вы меня не послушаетесь, то я не ручаюсь, что они не вышвырнутъ васъ за окошко.

Когда это кроткое внушеніе заставило мистера Баундерби прикусить языкъ, мистеръ Гредграйндъ воспользовался случаемъ, чтобъ приступить къ чисто практическому изложенію разбираемаго вопроса.

— Дло не въ томъ,— сказалъ онъ,— можно ли надяться на возвращеніе того человка, или нтъ. Онъ скрылся, и мало шансовъ на то, чтобъ ему вздумалось вернуться назадъ. Я полагаю, что въ этомъ вс согласны со мною?

— Вполн согласны, сквайръ, и надо махнуть на это рукой,— подхватилъ Слири.

— Хорошо. Я пришелъ сюда съ цлью объявить отцу этой двочки, Джюпу, что мы не можемъ больше держать ее въ школ, въ виду нкоторыхъ практическихъ соображеній, въ которыя я не имю надобности входитъ, препятствующихъ пріему въ училище дтей, родители которыхъ занимаются извстными профессіями. Теперь же, въ виду измнившихся обстоятельствъ, я намренъ сдлать одно предложеніе. Я намренъ взять тебя, Джюпъ, на свое попеченіе, воспитать тебя и позаботиться о теб. Единственное условіе, которое я ставлю теб (конечно, кром твоего хорошаго поведенія) заключается въ томъ, чтобы ты ршила сразу, пойдешь ли ты со мною или останешься тутъ. Итакъ, если ты согласна принять мое предложеніе, то, само собою разумется, ты прекращаешь всякую близость съ твоими друзьями, собравшимися здсь. Вотъ все, что я хотлъ теб сказать.

— Дайте мн вставитъ свое словечко,— вмшался мистеръ Слири,— чтобы двочка могла, такъ сказать, обсудить об стороны вопроса. Если хочешь, Сесилія, поступить ко мн ученицей, то ты вдь знаешь, въ чемъ состоитъ наша работа и какова наша компанія. Эмма Гордонъ, которая теперь прижимаетъ тебя къ своей груди, замнитъ теб мать, и моя дочь Джозефина старшую сестру. Самого себя я не выдаю за ангела кротости, и еслибъ теб случилось скиксовать, то я жестоко разбранилъ бы тебя и, можетъ быть, не удержался бы отъ крпкаго словца. Но дурной ли у меня характеръ, или хорошій, сквайръ, я никому въ жизни не наносилъ ни вреда, ни обиды. Что же касается брани, то, вдь, она на вороту не виснетъ, и нельзя думать, чтобы мое обращеніе съ подчиненными измнилось въ дурную сторону на старости лтъ. Никогда я не былъ краснобаемъ, сквайръ, и мною сказано теперь все, что слдовало сказать.

Послдняя часть этой рчи была обращена къ Гредграйнду, который отвчалъ на нее важнымъ наклоненіемъ головы, посл чего произнесъ:

— Единственное замчаніе, которое я хочу сдлать теб, Джюпъ, чтобъ повліять на твое ршеніе, заключается въ томъ, что весьма важно получить здравое и практическое воспитаніе и что отецъ твой (по крайней мр насколько я слышалъ) чувствовалъ и понималъ всю его важность для тебя.

Послднія слова, очевидно, подйствовали на двочку. Она перестала неутшно рыдать, отклонилась немного отъ Эммы Гордонъ и повернула лицо къ содержателю цирка. Вся труппа замтила происшедшую въ ней рзкую перемну и разомъ перевела духъ. Этотъ вздохъ ясно говорилъ: ‘она согласится’.

— Подумай хорошенько, прежде чмъ ршиться, Джюпъ,— предостерегъ ее мистеръ Гредграйндъ.— Я не прибавлю ни слова боле. Обдумай хорошенько свое ршеніе!

— Когда отецъ вернется,— воскликнула двочка, снова заливаясь слезами посл минутной паузы,— какъ же найдетъ онъ меня, если я уду отсюда?

— На этотъ счетъ ты можешь быть совершенно спокойна,— хладнокровно замтилъ мистеръ Гредграйндъ (онъ разобралъ все заране и подвелъ итогъ, какъ будто въ ариметической задач на простое сложеніе), можешь быть совершенно спокойна. Вдь, въ случа своего возвращенія твой отецъ, я думаю, долженъ отыскать мистера…

— Флири, это мое имя, фквайръ. Я не стыжусь его. Оно извстно во всей Англіи и везд пользуется доброй славой.

— Итакъ, ему придется прежде всего разыскать мистера Слири, отъ котораго онъ и узнаетъ, гд ты находишься. Я не имю права удерживать тебя противъ воли отца, значитъ, ты будешь вполн свободна, а мистеру Джюпу не составитъ затрудненія во всякій данный моментъ узнать адресъ мистера Томаса Гредграйнда изъ Коктоуна. Я пользуюсь достаточной извстностью.

— Достаточной извстностью,— подтвердилъ мистеръ Слири, вращая своимъ подвижнымъ глазомъ.— Вы принадлежите къ тому сорту людей, сквайръ, благодаря которымъ моя касса отощала… Но дло теперь не въ томъ.

Настала новая пауза, и тутъ двочка воскликнула, рыдая и закрывъ лицо руками:

— Соберите скоре мои платья, соберите скоре мои платья и отпустите меня, пока мое сердце не разбилось!

Женщины съ грустной поспшностью принялись укладывать вещи двочки. Сборы были не долги, благодаря скудности ея пожитковъ, свободно умстившихся въ корзину, которая уже давно странствовала вмст съ труппой. Во время укладыванья Сэсси попрежнему сидла на полу, продолжая рыдать, закрывъ лицо руками. Мистеръ Гредграйндъ и его другъ Баундерби стояли по близости дверей, готовые взять двочку съ собою. Мистеръ Слири остановился посреди комнаты, окруженный можскою половиной своей труппы, точно онъ стоялъ въ центр цирка во время представленія его дочери Джозефины. Ему недоставало только бича въ рукахъ.

Молча уложивъ корзинку, женщины пригладили растрепавшіеся волосы Сэсси, отыскали ея шляпу и надли ей на голову. Потомъ, обступивъ двочку со всхъ сторонъ и нагнувшись къ ней въ самыхъ непринужденныхъ позахъ, он принялись цловать и обнимать бдняжку на прощанье, и привели своихъ дтей проститься съ нею, и вели себя при этомъ по примру всхъ простодушныхъ, ласковыхъ и сумасбродныхъ женщинъ.

— Ну, Джюпъ,— сказалъ мистеръ Гредграйндъ,— если ты вполн ршилась, то пойдемъ.

Но двочка еще не успла проститься съ мужской половиной труппы, и теперь каждый изъ мужчинъ раскрывалъ ей свои объятія (потому что въ присутствіи мистера Слири, вс они считали нужнымъ принимать свою профессіональную позу) и награждалъ двочку прощальнымъ поцлуемъ, исключая мистера Киддерминстера. Въ юной душ послдняго таилась нкоторая доля мизантропіи, вдобавокъ, всмъ было извстно, что онъ имлъ на Сэсси матримоніальные виды, вслдствіе чего угрюмо ретировался. Очередь мистера Слири наступила напослдокъ. Широко раскрывъ объятія, онъ взялъ двочку за об руки и, вроятно, заставилъ бы ее попрыгать передъ собою, какъ это принято у хозяевъ цирка въ вид поощренія юнымъ наздницамъ, когда ихъ снимутъ съ лошади посл быстрой скачки, но Сэсси было не до прыганья, она только стояла передъ нимъ, заливаясь слезами.

— Прощай, моя милочка!— сказалъ Слири.— Надюсь, ты составишь свое счастье, и никто изъ твоихъ прежнихъ товарищей-горемыкъ не станетъ докучать теб, я въ этомъ увренъ. Жаль, что твой отецъ увелъ съ собою собаку, неудобно, что ее не будетъ больше на нашихъ афишахъ. Но и то сказать, вдь, она не стала бы продлывать своихъ фокусовъ безъ хозяина, такъ что, какъ ни кинь, все выходитъ клинъ!

Тутъ онъ внимательно посмотрлъ на Сэсси своимъ неподвижнымъ глазомъ, не спуская въ то же время своего подвижнаго глаза съ труппы, поцловалъ двочку, тряхнулъ головой и передалъ ее съ рукъ на руки Гредграйнду, точно подсадилъ на лошадь.

— Вотъ она, сквайръ,— сказалъ онъ, окидывая двочку критическимъ взглядомъ, какъ будто она усаживалась въ сдло.— Эта двочка не ударитъ въ грязь лицомъ. Прощай, Фефилія!

— Прощай, Сесилія! Прощай Сэсси! Дай Богъ теб счастья, дорогая!— раздавались голоса по всей комнат.

Между тмъ, зоркій глазъ хозяина цирка замтилъ бутылку съ масломъ девяти сортовъ у ней за пазухой и сказалъ:

— Оставь ее, душечка, куда теб съ ней возиться? Какой въ ней для тебя прокъ? Ишь какая большущая! Подай ее мн.

— Нтъ, нтъ,— пролепетала Сэсси съ новымъ потокомъ слезъ.— О, нтъ! Прошу васъ, позвольте мн сберечь ее для отца. Она ему понадобится, когда онъ вернется. Наврно, онъ не думалъ еще уходить, когда послалъ меня за нею. Я должна сберечь лкарство для него. Пожалуйста, оставьте мн ее.

— Ну, какъ хочешь, милая. (Вы видите, до чего она разстроена, сквайръ!) Всякаго благополучія, Фефилія! Вотъ теб мой послдній совтъ, помни условія, на которыхъ тебя берутъ, слушайся сквайра и забудь о насъ. Но когда ты выростешь, выйдешь замужъ и будешь обезпечена, то, если теб случится встртить труппу изъ цирка, не будь безсердечна съ этими людьми, не гнушайся ими, но помоги имъ, чмъ можешь, и вспомни, какова могла бытъ твоя собственная участь. Вдь, надо же, сквайръ, чтобъ люди какъ нибудь развлекались,— продолжалъ Сяири, задыхаясь больше прежняго при такомъ продолжительномъ разговор, нельзя же вчно работать, какъ нельзя вчно учиться. Итакъ, не думайте о насъ слишкомъ дурно, какъ о самыхъ послднихъ людяхъ. Дйствительно, я всю жизнь зарабатывалъ себ насущный хлбъ верховою здою въ цирк, но мн сдается, что я излагаю философію этого предмета, когда говорю вамъ, сквайръ: не думайте о насъ дурно, мы не хуже людей!

Философія Слири провожала постителей, пока они спускались по лстниц, наконецъ, оба глаза философа — неподвижный, и блуждающій — потеряли изъ виду троихъ путниковъ и корзину, когда все это потонуло во мрак улицы.

VII. Мистриссъ Спарситъ.

Мистеръ Баундерби былъ холостъ, и потому его хозяйствомъ завдывала одна пожилая леди за извстное годовое вознагражденіе. Эту особу звали мистриссъ Спарситъ, и она занимала весьма видное положеніе среди домочадцевъ въ тріумфальной колесниц мистера Баундерби, побдоносно катившейся съ этимъ воплощеніемъ хвастливаго смиренія.

Дло въ томъ, что мистриссъ Спартитъ не только видла на своемъ вку лучшіе дни, но и могла похвастаться знатнымъ родствомъ. У нея до сихъ поръ оставалась въ живыхъ бабушка, тетка матери, называвшаяся леди Скаджерсъ. Покойный мистеръ Спарситъ, супругъ экономки былъ съ материнской стороны ни боле, ни мене, какъ ‘Паулеръ’, о чемъ его вдова весьма любила распространяться кстати и не кстати. Люди съ ограниченными свдніями и недостаточной смекалкой иногда не могли понять, что такое ‘Паулеръ’. Нкоторые недоумвали даже, что означаетъ это слово: особую ли профессію, принадлежность ли къ какой нибудь политической партіи или къ какой либо религіозной сект. Но людямъ боле просвщеннымъ и свдущимъ не надо было объяснятъ, что Паулеры служили представителями весьма древняго рода и насчитывали у себя такое множество предковъ, что иной разъ невольно сбивались съ прямого пути, а это, говоря по правд, случалось съ ними частенько, благодаря скачкамъ, рулетк, жидамъ-заимодавцамъ и суду несостоятельныхъ должниковъ.

Покойный мистеръ Спарситъ, происходившій отъ Паулеровъ съ материнской стороны, женился на миссъ, урожденной Скаджерсъ. Леди Скаджерсъ (необычайно тучная старуха съ чудовищнымъ пристрастіемъ къ сырому мясу, обладавшая какой-то таинственной ногой, и не встававшая съ постели уже сорокъ лтъ) устроила этотъ бракъ еще въ то время, когда мистеръ Спарситъ только что вошелъ въ годы и отличался, главнымъ образомъ, сухопарымъ тломъ на двухъ слабыхъ, длинныхъ, какъ жерди ногахъ, тогда какъ его голова не представляла собою ничего особеннаго. Онъ получилъ въ наслдство онъ дяди порядочное состояніе, но усплъ застрянутъ по уши въ долгахъ прежде, чмъ вступилъ во владніе своимъ имуществомъ, которое и промоталъ тотчасъ посл полученія, разорившись до тла. Такимъ образомъ, когда онъ умеръ двадцати четырехъ лтъ отъ роду (мсто происшествія — Калэ, причина — спиртные напитки), то оставилъ свою вдову, съ которою, разошелся вскор посл медоваго мсяца, въ весьма стсненныхъ обстоятельствахъ.

Обнищавшая леди, бывшая на пятнадцать лтъ старше мужа, ожесточилась посл того противъ своей единственной родственницы, леди Скаджерсъ, и стала питать къ ней непримиримую вражду. И вотъ, отчасти, чтобъ насолить этой знатной особ, отчасти ради средствъ къ существованію, она ршилась поступить на мсто. Теперь, на старости лтъ, со своимъ коріолановскимъ носомъ и густыми черными бровями, плнившими нкогда сердце мистера Спарсита, она сидла за столомъ мистера Баундерби и заваривала ему чай, пока онъ завтракалъ.

Еслибъ Баундерби былъ славнымъ завоевателемъ, а мистриссъ Спарситъ плнною царицей, которая слдовала бы за нимъ въ вид главнаго трофея въ его тріумфальномъ шествіи, онъ и тогда не могъ бы хвастаться ею боле, чмъ длалъ это теперь. Насколько онъ любилъ въ своемъ самохвальств преувеличивать убожество своего собственнаго происхожденія, настолько же онъ старался превозноситъ знатность мистриссъ Спарситъ. Насколько онъ не допускалъ ни одного проблеска счастья, ни одного благопріятнаго обстоятельства въ своей собственной юности, настолько же ему нравилось украшать всевозможными благами юные годы мистриссъ Спарситъ и усыпать ея жизненный путь цлыми возами розъ.

— А къ чему все это привело, сэръ?— обыкновенно говаривалъ мистеръ Баундерби.— Теперь она за сто фунтовъ стерлинговъ въ годъ (я положилъ ей сто фунтовъ жалованья, которое она считаетъ весьма приличнымъ) завдуетъ домомъ Джозіи Баундерби, изъ Коктоуна.

Онъ такъ старательно распространялся объ этомъ, что многіе подхватывали его слова и при случа распространяли ихъ дальше съ большою стремительностью. Однимъ изъ самыхъ досадныхъ свойствъ Баундерби было то, что онъ не только самъ плъ себ хвалебные гимны, но заставлялъ восхвалять себя и другихъ. Въ его бахвальств таилась какая-то нравственная зараза. Посторонніе люди, вообще, всегда и всюду скромные и сдержанные, принимались, ни съ того ни съ сего, на парадныхъ обдахъ въ Коктоун хвастаться мистеромъ Баундерби прямо съ какимъ-то подобострастіемъ. Они уподобляли его и королевскому гербу и государственному флагу, и Великой Хартіи, онъ былъ у нихъ и Джонъ Буль, и habeas corpus и Bill of Rights и ‘домъ англичанина — его крпость’, и союзъ государства съ церковью и ‘Боже храни королеву’, все это вмст взятое какимъ-то невроятнымъ образомъ совмщалось въ лиц одного мистера Баундерби. И всякій разъ (а это бывало частенько), когда кто нибудь изъ ораторовъ подобнаго рода вставлялъ въ свою рчь двустишіе:

Пусть государи и лорды цвтутъ или увядаютъ,

Дуновеніе можетъ ихъ создать и дуновеніе развять,

для присутствующихъ становилось боле или мене ясно, что онъ намекалъ на мистриссъ Спарситъ.

— Мистеръ Баундерби,— сказала мистриссъ Спарситъ, вы что-то вяло кушаете сегодня по утру, сэръ.

— Немудрено, сударыня,— отвчалъ онъ,— я все думаю о странной причуд Тома Гредграйнда. (Томъ Гредграйндъ,— это имя произносится мистеромъ Баундерби съ невроятной развязностью, точно кто нибудь постоянно старался подкупить его громадными суммами, чтобъ заставитъ называть Гредграйнда Томасомъ, но безуспшно). Въ самомъ дл странная причуда, сударыня, взять на воспитаніе эту двчонку акробата.

— Двочка какъ разъ дожидается, чтобъ ей сказали, куда нужно идти: прямо ли въ школу, или сначала въ Стонъ-Лоджъ?

— Пусть подождетъ, пока я узнаю самъ. Томъ Гредграйндъ, кажется, собирался побывать у насъ. Если онъ захочетъ, чтобъ сна прогостила здсь еще денекъ или два, то, конечно, пусть остается.

— Ну, разумется! Почему же и нтъ, если вы того желаете, мистеръ Баундерби.

— Вчера вечеромъ я предложилъ Тому Гредграйнду оставить двочку у себя на ночлегъ, чтобъ дать ему время одуматься за ночь, прежде чмъ онъ окончательно ршитъ свести ее съ Луизой.

— Неужели, мистеръ Баундерби? Какъ вы предусмотрительны.

Ноздри коріоланскаго носа мистриссъ Спарситъ слегка раздулись, а ея черныя брови сдвинулись, когда она отхлебнула глотокъ чаю.

— Для меня вполн ясно,— продолжалъ Баундерби,— что нашей маленькой кошечк будетъ мало проку отъ подобной компаніи.

— Вы говорите о маленькой Гредграйндъ, мистеръ Баундерби?

— Да, я говорю о Луиз.

— Вы упомянули о маленькой кошечк,— сказала миссисъ Спарситъ,— а такъ какъ разговоръ у насъ шелъ о двухъ двочкахъ, то я не разобрала сначала, къ которой изъ нихъ относилось это названіе.

— Къ Луиз,— повторилъ мистеръ Баундерби.— Къ Луиз, къ Луиз.

— Вы для нея все равно, что второй отецъ, сэръ.

Мистриссъ Спарситъ отхлебнула еще глотокъ чаю и когда она снова склонила свои сдвинутыя брови надъ дымившейся чашкой, ея классическое лицо имло такое выраженіе, точно почтенная леди заклинала въ ту минуту боговъ преисподней.

— Еслибъ вы сказали, что я второй отецъ для Тома — Тома младшаго, само собою разумется, а не моего друга Гредграйнда — вы были бы ближе къ истин. Я собираюсь пристроить этого юношу въ свою контору. Хочу взять его къ себ подъ крылышко, сударыня.

— Въ самомъ дл? Не слишкомъ ли онъ еще молодъ, сэръ?

Слово ‘сэръ’, обращенное къ мистеру Баундерби со стороны миссисъ Спарситъ, было простою формою вжливости и скоре требовало почтительнаго обхожденія съ нею самою, чмъ воздавало честь ему.

— Я возьму его не сейчасъ, ему сначала нужно окончить свое образованіе,— отвчалъ Баундерби.— Чортъ возьми, я думаю, онъ будетъ напичканъ ученостью по горло! Воображаю, какъ вытаращилъ бы глаза этотъ мальчишка, еслибъ зналъ, какъ мало познаній было въ моей собственной башк въ его годы. (Къ слову сказать, это обстоятельство не могло оставаться тайной для юнаго Тома, которому прожужжали о немъ вс уши). Но мн, чрезвычайно трудно толковать о подобныхъ вещахъ съ людьми, стоящими со мною на равной ног. Вотъ, напримръ, сегодня утромъ я заговаривалъ съ вами объ акробатахъ. Какое понятіе можете вы имть о людяхъ этого сорта? Въ то давнишнее время, когда сдлаться акробатомъ, чтобъ кувыркаться въ уличной грязи, было бы для меня величайшимъ благополучіемъ, громаднымъ выигрышемъ въ лотере жизни, вы посщали итальянскую оперу и выходили оттуда въ бломъ атлас, унизанная драгоцнностями, сіяющая великолпіемъ, тогда какъ у меня не нашлось бы даже пенни на покупку факела, чтобъ посвтить вамъ до экипажа.

— Совершенно врно, сэръ,— подтвердила мистриссъ Спарситъ съ спокойнымъ, но грустнымъ достоинствомъ, — я въ самой ранней юности познакомилась съ итальянской оперой.

— Чортъ побери, и я то же,— отвчалъ Баундерби,— только не въ пріятномъ смысл слова. Тротуаръ подъ ея аркадами представляетъ очень жестокое ложе, смю васъ уврить. Люди вашего закала, сударыня, привыкшіе съ дтства спать на пуховикахъ, не имютъ и понятія о томъ, какъ жестокъ булыжникъ мостовой. Это можно знать, потершись объ него только собственными боками. Нтъ, нтъ, совершенно напрасно толковать съ вами объ акробатахъ. Будемъ лучше говорить о заграничныхъ балеринахъ, о лондонскомъ Вестъ-Энд, о майской ярмарк, о лордахъ, леди и сановникахъ

— Я полагаю, сэръ,— возразила мистриссъ Спарситъ съ приличною покорностью судьб,— что вамъ нтъ надобности примняться къ моимъ вкусамъ. Надюсь, я достаточно успла приспособиться къ превратностямъ жизни. Если я съ интересомъ слушаю поучительные разсказы о вашихъ испытаніяхъ и даже заслушиваюсь ими, то не ставлю этого себ въ заслугу, такъ какъ, вроятно, они возбуждаютъ всеобщее участіе.

— Допустимъ, сударыня,— сказалъ на это хозяинъ,— что нкоторые люди не прочь послушать о томъ, что пережилъ Джозія Баундерби изъ Коктоуна, несмотря на грубую необработанность его языка. Но вы-то, сударыня, должны сознаться, что родились, такъ сказать, на лон роскоши. Вдь вы не станете опровергать этого и согласитесь со мною, что родились на лон роскоши?

— Я и не отрицаю этого, сэръ,— отвчала мистриссъ Спарситъ, качая головою.

Мистеръ Баундерби почувствовалъ необходимость встать изъ-за стола и, подойдя къ камину, повернулся къ нему спиной, чтобъ лучше видть мистриссъ Спарситъ, придававшую такой блескъ его положенію.

— Вдь вы вращались въ самомъ шикарномъ обществъ, чертовски знатномъ,— продолжалъ онъ, гря у огня ноги.

— Несомннно, сэръ,— подтвердила мистриссъ Спарситъ съ притворнымъ смиреніемъ, совершенно противополжнымъ самоуничиженію Баундерби и потому не способнымъ задть его.

— Вы были приняты въ самомъ высшемъ кругу у самыхъ знатныхъ лицъ,— продолжалъ мистеръ Баундерби.

— Да, сэръ,— отвчала экономка, подавленная своимъ соціальнымъ положеніемъ аристократической вдовы,— это не подлежитъ никакому спору.

Мистеръ Баундерби согнулъ колни и обхватилъ ихъ руками въ прилив сильнйшаго довольства, причемъ разразился громкимъ хохотомъ. Какъ разъ въ эту минуту ему доложили о приход мистера и миссъ Гредграйндъ, и Баундерби поспшилъ привтствовать перваго пожатіемъ руки, а послднюю поцлуемъ.

— Можно позвать сюда Джюпъ, Баундерби?— спросилъ гость.

— Разумется.

Послали за Джюпъ. Войдя въ столовую, она сдлала реверансъ мистеру Баундерби, его другу Тону Гредграйнду, а также Луиз, но въ своемъ замшательств, къ несчастью, позабыла мистриссъ Спарситъ. Замтивъ ея промахъ, хозяинъ счелъ нужнымъ сдлать ей слдующее внушеніе:

— Послушай, двочка, что я теб скажу. Эта леди за чайнымъ столомъ — мистриссъ Спарситъ. Она занимаетъ мсто хозяйки въ моемъ дом и принадлежитъ къ очень знатному роду. Отсюда слдуетъ, что, когда ты войдешь въ одну изъ комнатъ этого дома, то не долго останешься въ ней, если не будешь выказывать почтительности къ этой леди. Я не требую отъ тебя вжливости къ самому себ, мн на это наплевать, потому что я не разыгрываю никакой важной роли. У меня нтъ не только знатнаго, но и никакого родства, и я вышелъ изъ подонковъ общества. Но что касается этой леди, то мн не все равно, какъ ты съ нею обращаешься, ты обязана оказывать ей вниманіе и почтеніе, иначе и нога твоя не будетъ у меня въ дом.

— Она сдлала это просто по разсянности,— заступился за двочку Гредграйндъ, заговоривъ въ примирительномъ тон.

— Мистриссъ Спарситъ,— сказалъ Баундерби,— мой другъ Томъ Гредграйндъ полагаетъ, что то была простая оплошность. Весьма возможно. Тмъ не мене, какъ вамъ извстно, сударыня, я не потерплю неуваженія къ вамъ, хотя бы оно происходило даже отъ оплошности.

— Вы, право, очень добры, сэръ,— отвчала мистриссъ Спарситъ, качая головой въ своемъ величавомъ смиреніи.— Право, не стоитъ объ этомъ говорить.

Сэсси все это время лепетала робкія оправданія со слезами на глазахъ. Наконецъ, хозяинъ дома подалъ ей знакъ приблизиться къ мистеру Гредграйнду. Она стояла теперь, пристально глядя на него, а Луиза остановилась возл отца съ холоднымъ видомъ, потупивъ глаза въ землю, когда онъ заговорилъ:

— Джюпъ, я ршилъ взять тебя къ себ въ домъ, съ тмъ, чтобы въ свободное отъ ученія время ты ухаживала за мистриссъ Гредграйндъ, которая часто хвораетъ. Я разсказалъ миссъ Луиз (вотъ это миссъ Луиза) жалкій, но естественный конецъ твоей прежней жизни и я особенно настаиваю на томъ, чтобъ ты выкинула изъ головы свое прошлое и даже, не заикалась о немъ больше. Твоя жизнь должна начаться съ сегодняшняго дня. Ты, вдь, я знаю, круглая невжда.

— Точно такъ, сэръ,— подтвердила двочка, присдая.

— Я съ удовольствіемъ дамъ теб возможность получить тщательное воспитаніе, и ты послужишь живымъ доказательствомъ превосходства примненной къ теб воспитательной системы для всхъ, кто будетъ сталкиваться съ тобою въ жизни. Тебя перевоспитаютъ и образуютъ. Кажется, ты имла привычку читать вслухъ своему отцу и тмъ людямъ, среди которыхъ я тебя нашелъ?— продолжалъ мистеръ Гредграйндъ, привлекая двочку ближе къ себ и понизивъ голосъ.

— Только отцу и Меррилегу, сэръ. Разумется, собственно отцу, но Меррилегъ торчалъ постоянно тутъ же.

— Оставь въ поко Меррилега, Джюпъ,— замтилъ мистеръ Гредграйндъ, нахмуривъ на минуту брови,— вдь, я не спрашиваю тебя о немъ. Насколько я понялъ, ты имла привычку читать отцу.

— О, да, сэръ, я читала ему тысячу разъ. То были самыя счастливыя времена… О, самыя счастливыя, которыя мы проводили вмст!

Лишь теперь, когда ея горе прорвалось наружу, Луиза взглянула на двочку.

— А что читала ты своему отцу, Джюпъ?— полюбопытствовалъ мистеръ Гредграйндъ, еще сильне понижая голосъ.

— Волшебныя сказки, сэръ, о Карлик, о Горбун и Геніяхъ,— рыдая, отвчала она,— и еще…

— Молчи,— перебилъ ее мистеръ Гредграйндъ,— довольно. Никогда не смй больше заикаться объ этомъ пагубномъ вздор. Баундерби, вотъ прекрасный случай для опыта строгаго воспитанія, я съ удовольствіемъ буду слдить за нимъ.

— Длайте, какъ знаете,— отвчалъ мистеръ Баундерби.— Я уже высказалъ свое мнніе и не сталъ бы затвать ничего подобнаго. Ну, да ладно, будь по вашему, если вамъ такъ нравится!

Посл того мистеръ Гредграйндъ и его дочь увели съ собою Сесилію Джюпъ въ Стонъ-Лоджъ. На обратномъ пути Луиза не проронила ни словечка. Проводивъ гостей, мистеръ Баундерби отправился по своимъ дламъ. А мистриссъ Спарситъ удалилась подъ снь своихъ бровей и размышляла весь вечеръ въ сумрак этого убжища.

VIII. Никогда не удивляйтесь ничему.

Возьмемъ опять основной тонъ, прежде чмъ продолжатъ нашу псенку.

Однажды, лтъ шесть тому назадъ, отецъ подслушалъ нечаянно, какъ Луиза начала бесду съ братомъ словами: ‘Я удивляюсь, Томъ…’ Мистеръ Гредграйндъ тотчасъ выросъ передъ нею, какъ изъ подъ земли, и сказалъ:

— Никогда не удивляйся ничему, Луиза!

Въ этомъ заключалась пружина механическаго искусства и тайна воспитанія разума, безъ всякой остановки надъ развитіемъ чувствъ и привязанностей. Никогда ничему не удивляйтесь. Устраивайте такъ или иначе слои дла съ помощью сложенія, вычитанія, умноженія и дленія, но не дивитесь ничему. ‘Приведите ко мн,— говаривалъ Макъ-Чоакумчайльдъ,— ребенка только что начавшаго ходить, и я вамъ ручаюсь, что у меня онъ никогда ничему не станетъ удивляться’.

Между тмъ, кром множества младенцевъ, едва умвшихъ ходить, въ Коктоун было цлое населеніе изъ такихъ ребятъ, которые ходили по жизненной стез уже лтъ двадцать, тридцать, сорокъ, пятьдесятъ и боле. Такъ какъ эти чудовищные младенцы были безпокойныя созданія и причиняли немало хлопотъ своими несуразными дйствіями, то между восемнадцатью религіозными общинами не прекращались ожесточенныя потасовки, въ видахъ скорйшаго соглашенія относительно мръ для ихъ исправленія. Однако, вс эти усилія набожныхъ людей не приводили ни къ чему, соглашеніе никакъ не могло состояться — удивительное обстоятельство, если принять во вниманіе удачное соотвтствіе средствъ съ намченной цлью! Но какъ ни расходились вышеупомянутыя общины въ своихъ взглядахъ по всмъ прочимъ вопросамъ, постижимымъ и непостижимымъ (въ особенности непостижимымъ), он съ замчательнымъ единодушіемъ признавали одно, что эти несчастныя взрослыя дти не должны ничему удивляться. Община нумеръ первый утверждала, что имъ слдуетъ принимать все на вру. Община нумеръ второй — что они должны судить обо всемъ съ точки зрнія политической экономіи. Община нумеръ третій сочиняла для нихъ нелпыя книжечки, въ которыхъ излагалось, какимъ образомъ благовоспитанный младенецъ непремнно длался членомъ сберегательной кассы, а неблаговоспитанный неминуемо попадалъ въ ссылку. Община нумеръ четвертый, при безплодныхъ усиліяхъ быть забавной (тогда какъ на самомъ дл она была невыносимо скучна), неуклюже старалась замаскировать ловушки знанія съ цлью залучить въ нихъ обманомъ этихъ взрослыхъ дтей. Однако, вс общины были согласны между собою въ томъ, что взрослыя дти не должны ничему удивляться.

Въ Коктоун существовала общественная библіотека, доступъ въ которую былъ открытъ для всхъ. Мистеръ Гредграйндъ мучительно ломалъ себ голову надъ тмъ, что читаетъ въ ней простонародье. Вотъ вопросъ, по которому мелкія рчки статистическихъ данныхъ періодически вливаются въ бушующій океанъ статистическихъ свдній, куда не могъ нырнуть на значительную глубину ни единый пловецъ, ме поплатившись за это разсудкомъ. Безотрадный и плачевный фактъ — но, однако, фактъ,— состоялъ въ томъ, что даже эти читатели упорно продолжали удивляться. Они дивились человческой природ, человческимъ страстямъ, человческимъ надеждамъ и опасеніямъ, борьб, побдамъ и пораженіямъ, заботамъ, радостямъ и печалямъ, дивились жизни и смерти заурядныхъ мужчинъ и женщинъ! Порою, посл пятнадцати-часовой работы, они садились за чтеніе пустыхъ выдумокъ о мужчинахъ и женщинахъ, боле или мене похожихъ на нихъ самихъ, и о дтяхъ, боле или мене смахивавшихъ на ихъ собственныхъ. Они прижимали къ груди Де-Фоэ вмсто Эвклида и какъ будто находили для себя больше утшенія у Годьдсмита, чмъ у Кокера. Мистеръ Гредграйндъ постоянно бился (и въ печати и на словахъ) надъ разршеніемъ этого страннаго вопроса и былъ не въ состояніи уяснить самому себ, какимъ путемъ получался у него такой несоотвтственный итогъ.

— Мн надола моя жизнь, Лу. Я прямо ненавижу ее, я ненавижу всхъ, кром тебя,— говорилъ однажды безчувственный юнецъ Томасъ Гредграйндъ.

Дло происходило въ сумерки, въ комнат,— похожей на залу для стрижки волосъ.

— Надюсь, твоя ненависть не распространяется на Сэсси, Томъ?

— Мн ненавистно то, что я обязанъ называть ее Джюпъ. И сама она ненавидитъ меня,— угрюмо прибавилъ мальчикъ.

— Вотъ ужъ неправда, Томъ, я уврена.

— Она должна меня ненавидть,— настаивалъ Томъ.— Она должна ненавидть всю нашу орду и гнушаться нами. Ее совсмъ замучили ученьемъ, и она, по-моему спятитъ съ ума, не успвъ пройти составленной для нея программы. Двочка ужъ и то блдна, какъ воскъ, и становится тупоголовой… какъ я.

Юный Томъ предавался этимъ изліяніямъ, сидя передъ каминомъ верхомъ на стул, облокотившись на его спинку и опираясь подбородкомъ на сложенныя руки. Лицо мальчика было сумрачно. Сестра его сидла поодаль, въ боле темномъ углу, и смотрла то на брата, то на блестящія искры, сыпавшіяся на очагъ.

— Что касается меня,— продолжалъ Томъ, отчаянно ероша себ волосы, то я оселъ, вотъ я что такое. Я не уступаю ослу въ упрямств, но гораздо глупе его, мн также весело живется, какъ ему, и я ужасно хотлъ бы лягаться по ослиному.

— Но, конечно, ты не лягнулъ бы меня, Томъ?

— Нтъ, Лу, теб я не причинилъ бы вреда. Я съ самаго начала сдлалъ бы исключеніе въ твою пользу. Еслибъ не ты, даже не знаю, что длалъ бы я въ этой порядкомъ обветшалой… болющей желтухой тюрьм.

Томъ запнулся, стараясь найти достаточно лестный и выразительный эпитетъ для родительскаго крова. Удачное сравненіе, пришедшее ему на умъ, какъ будто оживило его на минуту.

— Неужели, Томъ? Ты искренно и серьезно говоришь это?

— Ну, разумется. Но что проку толковать объ этомъ!— отвчалъ братъ, принимаясь тереться лицомъ о рукавъ куртки, точно ему хотлось терзать и свою плоть, чтобъ она страдала за одно съ его удрученной душою.

— Послушай, Томъ,— заговорила сестра посл нкоторой паузы, въ теченіе которой она молча слдила за падающими искрами,— по мр того, какъ я длаюсь старше, и становлюсь взрослой двушкой, мною часто овладваетъ сожалніе, что я не умю примирить тебя съ нашей домашней жизнью при всемъ своемъ желаніи. Сколько разъ сидла я вотъ тутъ и горевала объ этомъ. Я не училась многому, чему учатъ другихъ двушекъ. Я не могу ни сыграть теб, ни спть. Я не могу облегчить твою душу никакимъ пріятнымъ разговоромъ, потому что никогда не видла ничего занимательнаго, никогда не читала ничего интереснаго, чмъ можно было бы развлечь тебя въ минуту скуки.

— Да и я не перещеголялъ тебя въ этомъ отношеніи, вдобавокъ, я набитый болванъ, чего нельзя сказать о теб. Такъ какъ отецъ твердо ршилъ сдлать изъ меня или болвана, или мерзавца, а я не мерзавецъ, то ясно, что мн остается быть болваномъ. Такъ оно и есть,— съ отчаяніемъ заключилъ Томъ.

— Это ужасно жаль,— задумчиво отозвалась Луиза изъ своего темнаго уголка посл вторичной паузы.— Это ужасно жаль, Томъ. Это большое несчастіе для насъ обоихъ.

— Ну, теб-то еще что, Лу,— возразилъ Томъ,— вдь, ты двушка, а двушк всегда легче устроиться, чмъ молодому человку. По-моему, ты не страдаешь никакими недостатками. И ты моя единственная отрада. Твое присутствіе скрашиваетъ для меня даже этотъ домъ, и ты всегда можешь длать изъ меня, что теб угодно.

— Ты отличный братъ, Томъ, если правда, что я способна на такія вещи, то я не стану слишкомъ горевать о своемъ невжеств. Впрочемъ, я знаю многое, чего мн не хотлось бы знать.

Она подошла, поцловала брата и снова удалилась въ уголъ.

— Съ какимъ удовольствіемъ собралъ бы я вс факты, которыми намъ прожужжали уши,— сказалъ Томъ, злобно стиснувъ зубы,— вс цифры и тхъ, кто ихъ выдумалъ, подкатилъ бы подъ нихъ тысячу боченковъ пороха и взорвалъ бы на воздухъ всю эту мерзость! Впрочемъ, когда я стану жить у старика Баундерби, то ужъ возьму свое.

— Возьмешь свое, Томъ?

— Я хотлъ сказать, что стану понемногу развлекаться, увижу и услышу что нибудь интересное. Надо же вознаградить себя за всю скуку домашняго воспитанія.

— Смотри, не ошибись въ разстчет, Томъ. Мистеръ Баундерби однихъ понятій съ отцомъ, только онъ куда грубе и на половину не такъ добръ, какъ нашъ отецъ.

— О, я этого не боюсь!— со смхомъ подхватилъ юноша.— Ужъ я сумю провести стараго хрыча и поддлаться къ нему.

На стн рисовались тни брата и сестры, а тни огромныхъ шкаповъ, загромождавшихъ комнату, сливались вмст на стнахъ и потолк, точно Луиза и Томъ сидли въ темной пещер. Боле прихотливое воображеніе (если только подобное предательство могло проникнуть сюда) увидло бы, пожалуй, здсь, въ этой нависшей надъ ними темнот, символъ ихъ безотрадной бесды и предвщаніе ихъ будущности.

— Въ чемъ же заключается средство провести мистера Баундерби и поддлаться къ нему?— спросила сестра.— Пожалуй, это секретъ?

— Если такъ,— воскликнулъ Томъ,— то за разгадкой не надо ходить далеко. Это средство — ты сама. Ты его маленькая любимица и баловница, онъ готовъ на все въ угоду теб. Если онъ скажетъ мн что нибудь непріятное, я сейчасъ брякну ему: ‘моя сестра Лу будетъ очень обижена и огорчена вашей суровостью, мистеръ Баундерби. Она всегда увряла меня, что вы будете обращаться со мною снисходительне’. Ужъ если онъ не уступитъ въ этомъ случа, значитъ, съ нимъ нтъ никакого сладу.

Напрасно подождавъ и не получивъ отвта, Томъ нехотя спустился въ область настоящаго и предался снова своей скук. Онъ ерзалъ на стул, потягивался, звалъ, ерошилъ себ волосы, и, наконецъ, внезапно спросилъ, поднявъ голову:

— Лу, никакъ ты уснула?

— Нтъ, Томъ, я смотрю на огонь.

— Ты, кажется, видишь въ немъ много такого, чего я никогда не видывалъ,— сказалъ Томъ,— Вроятно, это также одно изъ преимуществъ двочекъ надъ мальчиками.

— Томъ,— заговорила его сестра какимъ-то особеннымъ тономъ, медленно выговаривая слова, точно она съ усиліемъ читала отвтъ въ огн, гд онъ выступалъ недостаточно ясно,— Томъ, ты съ удовольствіемъ думаешь объ ожидающей тебя перемн, о своемъ поступленіи на службу къ мистеру Баундерби?

— Во всякомъ случа, тогда я несомннно выиграю въ одномъ,— отвчалъ Томъ, поднявшись со стула и отодвигая его въ сторону: избавлюсь отъ домашней тираніи и скуки.

— Конечно, ты выиграешь въ одномъ,— почти машинально повторила Луиза, говоря, какъ во сн,— ты избавишься отъ домашняго гнета, это правда.

— Мн будетъ только жаль разстаться съ тобою, Лу, а главное покинуть тебя здсь, но, вдь, я долженъ же когда нибудь уйти, волей или неволей, и ужъ лучше переселиться мн въ такое мсто, гд я могу воспользоваться твоимъ вліяніемъ, чмъ во всякое другое. Понимаешь?

— Да, Томъ.

Отвтъ сестры такъ долго заставилъ себя ждать, хотя въ немъ не было и тни нершительности, что Томъ подошелъ и облокотился на стулъ за спиной Луизы, желая взглянуть на пламя, такъ сильно поглощавшее ея вниманіе, съ того же пункта, откуда смотрла она, и убдиться, нтъ ли тамъ разгадки ея непостижимой разсянности.

— Хоть это и огонь,— замтилъ Томъ,— но онъ кажется мн такимъ же глупымъ и блднымъ, какъ все остальное. Что ты въ немъ видишь? Не циркъ ли?

— Я не вижу въ немъ ничего особеннаго, Томъ. Но чмъ больше я въ него гляжу, тмъ больше дивлюсь на насъ съ тобою, вотъ ужъ мы почти выросли…

— Ты опять удивляешься!— воскликнулъ Томъ.

— Мн такъ трудно сладить съ моими мыслями,— возразила сестра,— он наводятъ меня на удивленіе.

— Прошу тебя, Луиза, не длать ничего подобнаго,— вмшалась мистриссъ Гредграйндъ, неслышно отворившая въ эту минуту дверь.— Ради Бога не говори такихъ вещей, безразсудная двочка, не то вашъ отецъ не дастъ мн покою. Да и ты хорошъ, Томасъ, нечего сказать. Не стыдно ли теб при моей вчной головной боли вести себя такъ безобразно? Мальчикъ съ твоимъ воспитаніемъ, которое стоило вдобавокъ цлую уйму денегъ, поощряетъ вдругъ свою сестру удивляться, зная, что отецъ запретилъ ей это разъ навсегда.

Луиза начала было оправдывать Тома, принимая всю вину на себя. Но мать остановила ее слдующей заключительной тирадой:

— Луиза, не противорчь мн при моемъ теперешнемъ болзненномъ состояніи, вдь, это невозможно физически и нравственно, чтобъ ты вела себя такъ дурно, еслибъ тебя не поощряли къ тому.

— Ничто не поощряло меня, мама. Это огонь навелъ меня на эти мысли, я слдила за раскаленными искрами, которыя выскакивали изъ камина и падали въ золу, гд блднли и гасли. Глядя на нихъ, я невольно подумала, какъ коротка будетъ моя жизнь и какъ мало удастся мн сдлать полезнаго.

— Какой вздоръ!— подхватила мистриссъ Гредграйндъ, почти воодушевляясь.— Какой вздоръ! Не смй говорить мн въ лицо подобной чепухи, Луиза. Разв ты не знаешь, что если твои слова дойдутъ когда нибудь до слуха отца, то онъ изведетъ меня выговорами? И это посл всхъ трудовъ, положенныхъ на васъ! Посл всхъ лекцій, слышанныхъ вами, посл всхъ опытовъ, на которыхъ вы присутствовали! Посл того, какъ я слышала своими ушами,— еще у меня отнялась тогда вся правая сторона — какъ вы отвчали учителю разныя разности насчетъ горнія, окисленія, теплоты и всякой всячины, отъ которой голова у больной невольно пойдетъ кругомъ. Да, посл всего этого ты вдругъ несешь чепуху о какихъ-то искрахъ и зол! О, я хотла бы,— захныкала мистриссъ Гредграйндъ, взявъ стулъ и разражаясь своимъ сильнйшимъ аргументомъ прежде, чмъ окончательно изнемочь подъ гнетомъ призраковъ фактовъ,— да, я хотла бы никогда не имть дтей. Посмотрла бы я тогда, какъ бы вы обошлись безъ меня.

IX. Успхи Сэсси.

Нелегко жилось Сэсси Джюпъ между мистеромъ Чоакумчайльдомъ и мистриссъ Гредграйндъ, такъ что въ первый мсяцъ ея искуса двочка не разъ подвергалась соблазну сбжать. Цлый день съ утра до вечера осыпали ее градомъ такихъ суровыхъ фактовъ, а вся жизнь ея въ этомъ дом была до такой степени похожа на мелко разграфленную ариметическую тетрадь, что Сэсси, наврное, обратилась бы въ бгство, еслибъ ее не останавливала одна мысль.

Къ сожалнію, надо сознаться, что благоразумная покорность обстоятельствамъ не была въ ней результатомъ какой-нибудь ариметической выкладки, напротивъ, она овладла двочкой наперекоръ всмъ разсчетамъ и шла совершенно въ разрзъ всякой таблиц вроятностей, какую только можно было построить на существующихъ данныхъ. Сэсси твердо врила, что отецъ не бросилъ ее, она жила надеждой на его возвращеніе и была убждена, что, оставаясь въ дом мистера Гредграйнда, она доставитъ ему больше удовольствія.

Жалкое невжество, съ какимъ Джюпъ цплялась за это утшеніе, пренебрегая доводами разсудка и не имя никакой охоты убдиться на прочныхъ математическихъ основаніяхъ, что отецъ ея былъ безсердечнымъ бродягой, внушало состраданіе мистеру Гредграйнду. Между тмъ, что же оставалось длать? Макъ-Чоакумчайльдъ докладывалъ ему, что у двочки страшно тупая голова, и цифры ей ршительно не даются, что, получивъ общее понятіе о земномъ шар, она не обнаружила ни малйшаго интереса къ его точнымъ измреніямъ, что она очень плохо заучивала хронологическія числа, если съ ними не было связано какое нибудь ничтожное событіе, что она заливалась слезами, когда ее заставляли ршать въ ум, что будутъ стоить двсти сорокъ семь кисейныхъ чепчиковъ по четырнадцати съ половиной пенсовъ за штуку, что она идетъ въ школ послднею по ученію, что, наконецъ, посл восьми недль посвященія въ основные законы политической экономіи, не дальше какъ вчера, ее поправила на урок маленькая пичужка въ три фута ростомъ, такъ какъ на вопросъ:— каковъ основной принципъ этой науки?— Сэсси Джюпъ дала безсмысленный отвтъ:— ‘Поступать съ другими такъ, какъ ты желаешь, чтобъ они поступали съ тобою’.

Мистеръ Гредграйндъ замтилъ, качая головою, что все это весьма неутшительно и указываетъ на необходимость кореннымъ образомъ переработать умъ ребенка въ горнил знанія, руководствуясь системой, книгой, и статистическими таблицами отъ А до Z включительно. И онъ прибавилъ, что на Джюпъ слдуетъ ‘приналечь’. На нее, дйствительно, ‘приналегли’, отчего она впала въ уныніе, нисколько, однако, не поумнвъ.

— Вотъ было бы славно превратиться въ васъ, миссъ Луиза!— сказала Сэсси однажды вечеромъ, когда молодая двушка вздумала помочь ей въ приготовленіи уроковъ къ слдующему дню.

— Ты такъ думаешь?

— Тогда я знала бы ужасно много! Все, что затрудняетъ меня теперь, давалось бы мн легко.

— Едва ли ты стала бы лучше отъ этого, Сэсси.

— Но не стала бы и хуже, миссъ Луиза,— возразила та посл нкотораго колебанія.

— Ну, не знаю,— отвтила на это миссъ Луиза.

Благодаря тому, что жизнь обитателей Стонъ-Лоджа протекала съ убійственнымъ однообразіемъ, съ механической правильностью, не располагавшей къ сердечнымъ порывамъ, а также, благодаря строгому запрещенію касаться прошлаго Сэсси, эти дв двочки не сближались до сихъ поръ между собою, и почти не знали другъ друга. Съ удивленіемъ уставившись на Луизу своими темными глазами, Сэсси колебалась, продолжать ли ей разговоръ, или умолкнуть.

— Ты полезнй для моей матери и гораздо ласкове съ нею, чмъ бываю я,— начала опять Луиза. Да и самой собою ты не тяготишься, тогда какъ я себ ужасно надола.

— Но, съ вашего позволенія, миссъ Луиза,— жалобно возразила Сэсси, вдь я… о, я такъ глупа!

Луиза разсмялась веселе обыкновеннаго и сказала, что она постепенно поумнетъ.

— Нтъ, вы не знаете,— настаивала двочка, чуть не плача,— до какой степени я дура. За уроками въ школ я то и дло ошибаюсь. Мистеръ и миссисъ Макъ-Чоакумчайльдъ вызываютъ меня ежеминутно прямо для того, чтобъ я ошибалась. Такова ужъ моя горькая участь. Ошибки точно сами приходятъ ко мн.

— Ну, а мистеръ и миссисъ Чоакумчайльдъ, надо полагать, никогда не ошибаются, Сэсси?

— Какъ можно!— съ живостью подхватила школьница.— Вдь, они все знаютъ.

— Разскажи-ка мн, въ чемъ заключались, напримръ, твои ошибки?

— Мн прямо стыдно,— нехотя отвчала Сэсси. Вотъ хоть бы сегодня, мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ толковалъ намъ насчетъ природнаго благосостоянія.

— Народнаго, должно быть,— поправила Луиза.

— Да, и то бишь народнаго! Но разв это не одно и тоже?— робко спросила двочка.

— Ты ужъ лучше говори ‘народное’, если такъ сказалъ учитель,— посовтовала Луиза со свойственной ей сухою сдержанностью.

— Народное благосостояніе. Вотъ онъ и говоритъ: ‘представьте себ, что эта классная комната — народъ. И у этого народа пятьдесятъ милліоновъ денегъ. Какъ по вашему, этотъ народъ благоденствуетъ? Двочка нумеръ двадцатый, можно ли назвать этотъ народъ благоденствующимъ, а про тебя сказать что ты процвтаешь, принадлежа къ нему?’

— Ну, чтожъ ты отвтила?— спросила Луиза.

— Да я сказала, что ничего не знаю, миссъ Луиза. Я подумала, откуда же. мн знать, благоденствуетъ ли этотъ народъ, или нтъ, и процвтаю ли я сама, принадлежа къ нему, покуда мн не скажутъ, кому отданы въ руки эти деньги и есть ли въ нихъ и моя доля? Но дло было совсмъ не въ томъ. Цифры вовсе не показывали этого,— сказала Сэсси, вытирая глаза.

— То была важная ошибка съ твоей стороны,— замтила Луиза.

— Да, миссъ Луиза, теперь я понимаю свой промахъ. Посл того мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ сказалъ, что задастъ мн новый вопросъ. ‘Представь себ’, началъ онъ опять, ‘что эта классная комната громадный городъ съ милліоннымъ населеніемъ, изъ котораго только двадцать пять человкъ умираютъ голодной смертью на улицахъ впродолженіи года. Каково трое мнніе объ этой пропорціи?’ А мое мнніе было — потому что я не могла придумать ничего лучшаго — что тмъ людямъ, которые умерли съ голода, было нисколько не легче отъ того, былъ ли кром нихъ еще милліонъ народа въ город или милліонъ милліоновъ. И опять это вышло неправильно.

— Ну, разумется.

— Тутъ мистеръ Макъ-Чоакумчайльдъ вздумалъ проэкзаменовать меня еще. ‘Вотъ гимнастика’, сказалъ онъ…

— Статистика,— поправила Луиза.

— Да, миссъ Луиза, это слово всегда напоминаетъ мн гимнастику,— и это опять одна изъ моихъ постоянныхъ ошибокъ — ‘вотъ статистика несчастныхъ случаевъ на мор. Оказывается, что въ данное время ушло въ дальнее плаваніе сто тысячъ человкъ, и только пятьсотъ изъ нихъ утонуло или погибло въ огн. Какой это составитъ процентъ?’ А я и брякнула, миссъ — тутъ Сэсси горько зарыдала съ крайней неохотой сознаваясь въ своей грубйшей ошибк,— я и брякнула, что это все равно…

— Какъ-же все равно, Сэсси?

— Все равно, миссъ, для родныхъ и друзей погибшихъ. Нтъ, видно никогда мн не выучиться!— съ сокрушеніемъ заключила двочка.— И что всего хуже, такъ это то, что хотя мой бдный отецъ такъ сильно хотлъ, чтобъ я училась, и что я сама такъ стараюсь учиться въ угоду ему, я боюсь, что не люблю ученья.

Луиза не спускала глазъ съ хорошенькой скромной головки, стыдливо опущенной передъ нею, пока Сэсси снова не подняла на нее глазъ. Тогда она спросила:

— Врно, твой отецъ самъ былъ очень образованный человкъ, если такъ сильно желалъ дать теб образованіе?

Сэсси не ршалась отвтить и такъ явно обнаружила боязнь ступить на запретную почву, что Луиза нашла нужнымъ прибавить:

— Никто насъ не услышитъ, да еслибъ и услыхали, такъ что-жъ за бда? Въ такомъ невинномъ вопрос нтъ ничего непозволительнаго.

— Нтъ, миссъ Луиза,— отвчала Сэсси, ободренная ея словами,— отецъ мой совсмъ неученый. Онъ уметъ только читать и писать, да и то не всякій разберетъ его писаніе, кром меня. Я-то разбираю его отлично.

— А твоя мать?

— Отецъ говорилъ, что она была образованная. Моя мать умерла, когда я родилась. Она была…

Сэсси пришла въ безпокойство при этомъ ужасномъ признаніи — она была танцовщицей.

— А твой отецъ любилъ ее?

Луиза задавала эти вопросы со свойственнымъ ей страстнымъ, порывистымъ, измнчивымъ любопытствомъ, которое, будучи подавлено въ человк, мечется во вс стороны и таится, какъ бглецъ во время преслдованія.

— О, да, онъ любилъ ее такъ же горячо, какъ и меня. Да и меня-то онъ началъ любить ради нея. Онъ повсюду возилъ меня съ собою, когда я была совсмъ еще малюткой, мы съ нимъ никогда не разставались.

— Однако, онъ бросилъ же тебя, Сэсси?

— Только для моего блага. Никто не понимаетъ моего отца, никто не знаетъ его такъ, какъ я. Если онъ и ршился покинуть меня, ради моей пользы,— онъ никогда не сдлалъ бы этого изъ-за своего интереса,— то я уврена, сердце у него разрывалось отъ горя передъ разлукой. Онъ не увидитъ ни одной счастливой минуты, пока не вернется ко мн назадъ.

— Разскажи мн о немъ еще что нибудь,— попросила Луиза,— и я никогда больше не буду разспрашивать тебя. Гд вы съ нимъ жили?

— Мы странствовали съ мста на мсто, у насъ не было нигд постояннаго жилья. Вдь, мой отецъ клоунъ.

Это ужасное слово Сэсси произнесла шопотомъ.

— Знаю, это который смшитъ публику?— подхватила Луиза, кивая головой въ знакъ того, что она поняла.

— Да. Но иногда публика не хотла смяться, и тогда отецъ плакалъ. Послднее время публика почти совсмъ не смялась, и онъ приходилъ домой въ отчаяніи. Отецъ мало похожъ на другихъ людей. Тмъ, кто не зналъ его такъ коротко, какъ я, и не любилъ его такъ крпко, могло казаться, что голова у него не въ порядк. Порою надъ нимъ подшучивали въ цирк, дурачили его, но никто не зналъ, какъ онъ обижался этимъ и какъ горевалъ, когда мы оставались вдвоемъ. Никому и въ голову не приходило, до чего онъ былъ застнчивъ, мой отецъ.

— И ты утшала его во всякомъ гор?

Сэсси кивнула головой, слезы катились у нея по лицу.

— Надюсь, что такъ, по крайней мр, отецъ всегда уврялъ меня въ томъ. Становясь такимъ запуганнымъ и робкимъ, чувствуя себя такимъ несчастнымъ, слабымъ, невжественнымъ и безпомощнымъ (таковы были его собственныя слова), онъ непремнно хотлъ, чтобъ я научилась многому и не походила на него. Я обыкновенно читала ему вслухъ, чтобъ развеселить его, и онъ ужасно любилъ мое чтеніе. То были скверныя книги,— здсь мн запрещено и поминать про нихъ,— но мы тогда не думали, что въ нихъ заключается какой нибудь вредъ.

— А ему-то он нравились?— спросила Луиза, все время неспускавшая съ Сэсси испытующаго взгляда.

— Ужасно нравились! Не разъ удерживали он его отъ дйствительно вредныхъ привычекъ и зачастую по вечерамъ отецъ забывалъ за ними вс огорченія, интересуясь тмъ, дастъ ли султанъ своей супруг договорить сказку, или велитъ отрубить ей голову, не дослушавъ ее до конца.

— И твой отецъ былъ всегда добръ къ теб, до самаго послдняго дня?— допытывалась Луиза, охваченная невольнымъ удивленіемъ, вопреки внушенному ей великому принципу.

— Всегда, всегда!— воскликнула Сэсси, всплеснувъ руками.— Ужъ такъ онъ былъ добръ, что и сказать нелизя. Только однажды вечеромъ разсердился отецъ, да и то не на меня, а на Меррилега — (она сообщила шепотомъ такой ужасающій фактъ), это была его ученая собака.

— Почему разсердился онъ на собаку?— полюбопытствовала Луиза.

— Вскор по возвращеніи изъ цирка, отецъ приказалъ Меррилегу вскочить на спинки двухъ стульевъ и встать на нихъ поперекъ. Это былъ одинъ изъ его фокусовъ. Собака посмотрла на отца и не сразу послушалась. Въ тотъ вечеръ отцу во всемъ была неудача, и онъ ничмъ не могъ угодить публик. Тутъ онъ закричалъ, что даже собака видитъ, что онъ никуда не годенъ, и не иметъ къ нему жалости. Вотъ съ горя онъ и давай бить Меррилега. А я перепугалась и упрашиваю:— ‘Отецъ, отецъ! Не обижай безсловесную тварь, которая тебя такъ любитъ! Перестань драться, ради Бога!’ Онъ пересталъ, но собака была вся въ крови, бдняга отецъ кинулся въ слезахъ на полъ, обнялъ собаку, растянулся съ ней рядомъ, а Меррилегъ сталъ лизать ему лицо.

Замтивъ, что Сэсси рыдаетъ втихомолку, Луиза подошла къ ней, поцловала ее, взяла за руку и сла возл нея.

— Разскажи-ка мн напослдокъ, какъ отецъ покинулъ тебя, Сэсси. Я разспрашивала тебя такъ много, что хочу слышать и конецъ. Всю вину, если тутъ есть какая нибудь вина, я беру на себя.

— Дорогая миссъ Луиза, — сказала Сэсси, закрывъ руками лицо и не переставая рыдать,— вернувшись въ тотъ день изъ школы, я застала дома своего бднаго отца, который также только что пришелъ изъ балагана. Онъ сидлъ, раскачиваясь передъ огнемъ, точно у него что-то болло. Я спросила:— ‘не ушибся ли ты, отецъ?’ (что бывало съ нимъ иногда, какъ и со всми служащими въ цирк).— ‘Немножко есть грхъ, моя милая’,— отвчалъ онъ.— А когда я подошла, наклонилась и посмотрла ему въ лицо, то увидала, что онъ плачетъ. Чмъ больше я говорила, тмъ больше онъ отворачивался отъ меня, его точно колотилъ ознобъ, и онъ то и дло повторялъ только одно: ‘моя милочка’, или ‘сокровище мое!’

Тутъ въ комнату лнивой походкой забрелъ Томъ и уставился на двочекъ съ жестокимъ равнодушіемъ, ясно говорившимъ, что онъ неспособенъ интересоваться ничмъ, кром собственной персоны, да и она ему порядкомъ надола.

— Мы тутъ разговорились съ Сэсси, Томъ,— замтила его сестра.— Теб нтъ надобности уходить прочь, но не мшай намъ одну минутку, милый Томъ.

— Ладно,— отвчалъ Томъ. Только отецъ привелъ въ гости старика Баундерби, и мн хочется, чтобъ ты вышла въ гостиную. Дло въ томъ, что если ты придешь, то старый хрнъ, пожалуй, пригласитъ меня на обдъ, въ противномъ же случа онъ этого не сдлаетъ.

— Я приду сейчасъ.

— Я подожду тебя,— сказалъ Томъ,— для врности, чтобъ ты не забыла.

Сэсси продолжала, понизивъ голосъ:

— Наконецъ, бдный отецъ признался, что публика опять была имъ недовольна въ тотъ день, что теперь онъ ничмъ не можетъ ей угодить, что это стыдъ и позоръ, и что я могла бы гораздо лучше устроиться безъ него. Я осыпала его самыми ласковыми словами, какія только подсказывало мн сердце, и отецъ успокоился. Тутъ я подсла къ нему и разсказала о нашей школ и обо всемъ, что тамъ длалось и говорилось. Когда мн было нечего больше разсказывать, онъ обнялъ меня за шею и поцловаль нсколько разъ, а потомъ послалъ за лекарствомъ, которымъ лечился отъ ушибовъ. Мн было велно купить его въ самой лучшей москательной лавк, гд отецъ бралъ всегда это снадобье — на другомъ конц города. Посл того онъ поцловала меня еще разъ и отпустилъ. Сбжавъ съ лстницы, я вернулась назадъ, чтобъ хоть еще немного побыть съ отцомъ, и, заглянувши въ дверь, спросила:— ‘не взять ли мн съ собою Меррилега, милый отецъ?’ — Но отецъ покачалъ головой и возразилъ: ‘нтъ, Сэсси, нтъ, не бери съ собой ничего изъ моего имущества, моя душечка’. Такъ я и оставила его, сидящимъ у огня. Должно быть, тутъ ему и пришла мысль о бгств. Бдный, бдный отецъ!

Онъ вздумалъ скрыться, чтобъ попытать счастья для меня, потому что, когда я вернулась обратно, онъ уже исчезъ.

— Ну что же ты? Старикъ Баундерби, того и гляди, уйдетъ отъ насъ, Лу!— торопилъ Томъ.

— Вотъ я все разсказала вамъ, миссъ Луиза., бутылка съ масломъ девяти сортовъ хранится у меня до сихъ поръ, и я все поджидаю отца къ себ. Стоитъ мн увидать письмо въ рукахъ мистера Гредграйнда, какъ у меня захватитъ дыханіе и потемнетъ въ глазахъ при мысли, что его прислалъ отецъ, или мистеръ Слири написалъ что нибудь о немъ. Мистеръ Слири общалъ написать тотчасъ, какъ онъ услышитъ объ отц, и я врю, что онъ сдержитъ слово.

— Не прозвай старика Баундерби, Лу,— приставалъ онъ, нетерпливо насвистывая.— Онъ сейчасъ удеретъ, если ты не выйдешь къ нему.

Посл-того всякій разъ, когда Сэсси длала реверансъ мистеру Гредграйнду въ присутствіи его домашнихъ и говорила, запинаясь: ‘прошу прощенія, сэръ, что осмливаюсь васъ безпокоить… но… не получалныи вы письма на мое имя?’ — Луиза отрывалась на минуту отъ своего занятія, каково бы оно ни было, и ждала отвта съ немсныней тревогой, чмъ сама Сэсси. Когда же мистеръ Гредграйндъ неизмнно отвчалъ на этотъ вопросъ:— ‘Нтъ, Джюпъ, ничего подобнаго’,— трепетъ губъ Сэсси передавался Луиз, и взглядъ молодой двушки съ участіемъ провожалъ до дверей одинокаго ребенка. При этомъ мистеръ Гредграйндъ обыкновенно пользовался случаемъ, чтобъ замтить посл ея ухода, что еслибъ Джюпъ была воспитана, какъ слдуетъ, съ ранняго дтства, то она давно доказала бы себ, на основаніи здравыхъ принциповъ, всю неосновательность такихъ фантастическихъ надеждъ. Между тмъ, казалось (конечно, не мистеру Гредграйнду, онъ этого не замчалъ), что фантастическая надежда можетъ также сильно завладть человкомъ, какъ и дйствительный фактъ.

Это соображеніе, впрочемъ, приходило въ голову только его дочери. Что же касается Тома, то онъ постепенно превращался, подобно многимъ другимъ, въ торжество разсчета, вращающагося обыкновенно вокругъ цифры. О мистриссъ Гредграйндъ нечего и говорить. Когда она касалась порою этого предмета, то высовывала немного свою голову изъ-подъ груды одялъ и шалей, точно сонливый сурокъ, и начинала свои причитанья.

— Боже милосердый, моя бдная голова готова разлетться въ куски изъ-за этой двчонки Джюпъ, которая такъ назойливо пристаетъ со своими несносными письмами! Честное слово, мн видно ужъ на роду написано и предназначено судьбой вчно жить среди такихъ вещей, о которыхъ нтъ конца разговорамъ Прямо удивительно и ни на что не похоже, что я, кажется, никогда не дождусь послдняго слова о чемъ бы то ни было.

На этомъ пункт ея рчи мистеръ Гредграйндъ обыкновенно взглядывалъ на жену, и подъ вліяніемъ этого леденящаго факта она снова, впадала въ свое обычное оцпенніе.

X. Стефенъ Блэкпуль.

Я имю слабость думать, что англійскій народъ не уступаетъ въ прилежаніи къ работ всякому другому народу, живущему подъ солнцемъ. Я указываю на эту смшную странность въ моемъ характер какъ на причину, заставляющую меня желать для этой трудолюбивой націи хоть немножко побольше, досуга.

Въ одномъ изъ наиболе трудовыхъ кварталовъ Коктоуна, за центральными укрпленіями этой безобразной цитадели, гд природа была также старательно вытснена грудами кирпича, какъ старательно замкнута въ нихъ отравленная атмосфера и убійственные газы, въ самомъ сердц лабиринта тсныхъ дворовъ и узкихъ улицъ, выроставшихъ по частямъ ради поспшнаго достиженія личныхъ цлей какого-нибудь промышленника и составлявшихъ въ своей совокупности какую-то противоестественную семью, члены которой давили и топтали другъ друга до смерти, въ послднемъ тупик этого громаднаго опорожненнаго пріемника, гд дымовыя трубы за недостаткомъ воздуха для тяги выводились самыми уродливыми извилинами, какъ будто каждый домъ хотлъ наглядно показать, какіе изломанные и искалченные люди могли родиться въ немъ, среди главный массы населенія Коктоуна, называемаго обыкновенно ‘рабочими руками’,— особая порода людей, которая встртила бы боле благосклонности со стороны нкоторыхъ лицъ, еслибъ Провидніе соблаговолило сотворить ихъ въ вид однхъ рукъ или, самое большее, въ вид рукъ съ прибавкою желудковъ, на подобіе низшихъ животныхъ, населяющихъ моря — жилъ нкто Стефенъ Блэкпуль, сорокалтній мужчина.

Стефенъ казался старше своихъ лтъ, благодаря каторжной жизни. Увряютъ, будто бы въ существованіи каждаго человка разсяны свои розы и шипы, между тмъ, въ жизни Стефена, по какой-то несчастной случайности или по ошибк, выходило такъ, точно кто-то посторонній завладлъ всми его розами, предоставивъ ему за это вс свои шипы въ придачу къ его собственнымъ. По словамъ этого человка, на него сыпались вс невзгоды. Блекпуля обыкновенно звали ‘старикомъ Стсфеномъ’ въ вид грубой дани почтенія къ этому факту.

Немного сгорбленный, съ нахмуреннымъ лбомъ, съ задумчивымъ выраженіемъ лица и суровой объемистой головой, съ длинными жидкими волосами темносраго цвта, старикъ Стефенъ имлъ видъ необычайно интеллигентнаго человка для своей среды. Между тмъ на самомъ дл этого не было. Онъ не занималъ въ ней никакого выдающагося положенія. Онъ не принадлежалъ къ числу тхъ рабочихъ, которые, пользуясь рдкими досугами, умудряются изучать урывками разныя мудрыя науки и знакомиться со множествомъ вещей, чуждыхъ быту бднаго фабричнаго. Онъ не стоялъ на ряду съ тми рабочими, которые умютъ произносить рчи и вести пренія на сходкахъ. Тысячи его сотоварищей владли разговорной рчью искусне его въ любую минуту. Онъ былъ искуснымъ ткачемъ на механическомъ станк и человкомъ высокой честности. Чмъ онъ былъ еще или какими отличался свойствами, пусть Стефенъ Блэкпуль покажетъ это самъ.

Огни въ окнахъ громадныхъ фабрикъ, напоминавшихъ по ночамъ волшебные дворцы (по крайней мр, по мннію пассажировъ курьерскаго ночного позда), были вс погашены, колокола прозвонили, возвщая прекращеніе работы на ночь, и умолкли, рабочія руки — мужчины и женщины, мальчики и двочки — брели по домамъ, топая по гулкимъ плитамъ тротуара. Старикъ Стефенъ стоялъ на улиц съ тмъ страннымъ ощущеніемъ, которое всегда вызывала въ немъ остановка машинъ: ему казалось, будто бы вмст съ ними остановилось и замерло что-то въ его собственной голов.

— А Рэчели все нтъ, какъ нтъ,— пробормоталъ онъ.

Шелъ дождь, и Блэкпуля обгоняли группы молодыхъ женщинъ въ накинутыхъ на голову платкахъ, которые он поддерживали рукой у подбородка. Стефенъ хорошо зналъ Рэчель, и ему было достаточно одного взгляда на каждую изъ этихъ группъ, чтобъ убдиться, что ея тутъ не было. Наконецъ, вс разошлись, улица опустла. Тогда онъ пошелъ прочь, съ досадой бормоча себ подъ носъ:— ‘Должно быть, я ее пропустилъ’

Однако, не усплъ ткачъ миновать и трехъ улицъ, какъ увидалъ впереди еще одну закутанную фигуру, къ которой сталъ присматриваться такъ пристально, что, пожалуй, одной ея тни смутно рисовавшейся на мокромъ тротуар,— еслибъ онъ могъ видть ее безъ самой фигуры, скользившей отъ фонаря къ фонарю поперемнно то озаряясь свтомъ, то померкая,— было бы достаточно, чтобъ онъ узналъ этотъ женскій силуэтъ. Ускоривъ шагъ и въ то же время ступая мягче, Стефенъ спшилъ впередъ, пока не догналъ закутаной женщины, посл чего пошелъ своей обыкновенной походкой и окликнулъ шедшую:

— Рэчель!

Она обернулась, ярко освщенная фонаремъ, откинула слегка свой капюшонъ и показала спокойный овалъ лица, смуглаго и довольно нжнаго, освщеннаго парою замчательно кроткихъ глазъ, отняемаго безукоризненно приглаженными черными волосами. Лицо это не блистало цвтомъ первой юности, Рэчель была женщина тридцати пяти лтъ.

— Ахъ, это ты!

Она сказала это съ улыбкой, которую можно было бы угадать даже по однимъ ея глазамъ, до такой степени она освтила лицо молодой работницы, посл того Рэчель снова надвинула на лобъ свой капюшонъ и пошла рядомъ со Стефеномъ.

— А я думалъ, ты еще замшкалась, Рэчель.

— Нтъ.

— Сегодня ты пораньше!

— Я выхожу, какъ случится, Стефенъ, иногда раньше, иногда позже. На меня никогда нельзя разсчитывать въ этомъ отношеніи по вечерамъ.

— Кажется, нельзя заране знать, когда ты и выходишь изъ дома, Рэчель?

— Да, Стефенъ.

Онъ посмотрлъ на нее съ нкоторой досадой на лиц, но въ то же время съ почтительнымъ и покорнымъ убжденіемъ, что она во всемъ поступаетъ правильно. Это выраженіе не ускользнуло отъ нея, и Рэчель тихонько дотронулась до руки своего товарища, точно въ знакъ благодарности.

— Мы съ тобою такіе врные и старинные друзья, Стефенъ, да и сами становимся такими стариками!

— Нтъ, Рэчель, ты ни крошечки не постарла.

— Мудрено, чтобъ одинъ изъ насъ старился, а другой нтъ, пока мы оба остаемся въ живыхъ,— со смхомъ подхватила она,— но во всякомъ случа такимъ стариннымъ друзьямъ было бы гршно и безполезно скрывать другъ отъ друга правду. Намъ лучше не гулять вдвоемъ слишкомъ часто. Изрдка, конечно, можно! Въ самомъ дл было бы слишкомъ тяжело никогда не бывать вмст,— прибавила молодая женщина съ беззаботной веселостью, которую старалась передать и своему спутнику.

— Да, это тяжело во всхъ отношеніяхъ, Рэчель.

— А ты старайся не думать объ этомъ, тогда будетъ легче.

— Я стараюсь уже давно, да все мало толку. Но ты права, люди пожалуй начнутъ судачить даже про тебя. Ты была для меня такой отрадой вс эти годы, Рэчель, ты сдлала мн столько добра, столько разъ ободряла меня въ горькія минуты, что твоя воля для меня законъ. И законъ справедливый, свтлый, какъ солнце! Лучше многихъ писаныхъ законовъ.

— Не брани ихъ, Стефенъ,— поспшно возразила она, съ нкоторой тревогой, взглядывая на его лицо.— Оставь ихъ въ поко.

— Да,— произнесъ онъ, медленно покачивая головой.— Оставь ихъ въ поко, не касайся ничего. Пускай все идетъ своимъ чередомъ. Это какой-то омутъ, болото, а между тмъ — не тронь его!…

— Ты опять за то же?— сказала Рэчель, снова ласково касаясь его руки, какъ будто съ тмъ, чтобъ вывести Стефена изъ задумчивости, въ которой онъ на ходу покусывалъ длинные концы своего развязаннаго шейнаго платка.

Это прикосновеніе произвело немедленное дйствіе. Стефенъ оставилъ въ поко свой плащъ, и, повернувъ къ молодой женщин улыбающееся лицо, сказалъ съ добродушнымъ смхомъ:

— Да, милая Рэчель, невылазное болото, въ которомъ я застрялъ. Ужъ много разъ проваливался я въ него и никакъ не могу оттуда выбраться совсмъ.

Они прошли порядочное разстояніе и теперь приближались къ своимъ домамъ. Жилище Рэчели было ближе. Оно помщалось въ одной изъ многочисленныхъ улочекъ, къ услугамъ которыхъ популярный гробовщикъ (извлекавшій порядочный доходъ изъ единственной, жалкой и зловщей роскоши, доступной бднякамъ) держалъ траурную лстницу съ тмъ, чтобы убогій людъ, ежедневно поднимавшійся и спускавшійся по крутымъ лстницамъ, могъ плавно спуститься изъ этого міра печали и воздыханій — прямо черезъ окна. Рэчель остановилась на углу и, пожимая руку Стефена, пожелала ему спокойной ночи.

— Доброй ночи, дорогая, доброй ночи,— отвчалъ онъ.

Она пошла своей скромной женской поступью по темной улиц, а онъ стоялъ, провожая глазами ея легкую фигуру, пока она не скрылась въ одномъ изъ убогихъ домишекъ. Пожалуй, каждая складка ея грубой шали была полна интереса для этого человка, а каждый звукъ ея голоса находилъ откликъ въ его сердц.

Потерявъ ее изъ вида, онъ повернулъ къ себ домой, поглядывая отъ времени до времени на небо, по которому быстро неслись облава. Но погода стала проясняться, дождь прекратился, и мсяцъ выглянулъ изъ-за тучъ, освщая высокія трубы Коктоуна надъ громадными доменными печами и отбрасывая титаническія тни отъ паровыхъ машинъ на стны фабричныхъ помщеній. Настроеніе Стефена какъ будто прояснилось вмст съ погодой, пока онъ шелъ домой.

Его квартира въ еще боле узкой улиц, чмъ та, гд жила Рэчель, была расположена надъ маленькой лавченкой. Какимъ образомъ находились люди, считавшіе выгоднымъ продавать или покупать убогія игрушки, выставленныя въ окн этой лавченки между дешевыми газетами и окорокомъ (которому на другой день предстояло выдти въ тиражъ) это вопросъ посторонній. Жилецъ досталъ съ полки своей огарокъ, зажегъ его отъ другого огарка, горвшаго на прилавк, и, не обезпокоивъ хозяйку, заснувшую въ своей коморк рядомъ, поднялся по лстниц къ себ на квартиру.

Она состояла изъ одной комнатки, уже давно познакомившейся съ траурной лстницей при другихъ постояльцахъ, но такой опрятной въ настоящее время, какъ только возможно требовать отъ крайн тснаго помщенія. Въ одномъ углу стоялъ старый письменный столъ съ разложенными на немъ книгами и рукописями, мебель была приличная, въ достаточномъ количеств и хотя воздухъ здсь былъ спертый, но комната отличалась чистотой.

Направляясь къ камину, чтобъ поставить свчу на придвинутый къ нему маленькій столикъ, Стефенъ внезапно споткнулся обо что-то. Отступивъ назадъ, онъ посмотрлъ на полъ и увидалъ сидвшую на немъ женскую фигуру.

— Боже мой, это ты!— воскликнулъ онъ, отшатнувшись еще дальше.— Какъ попала ты опять сюда?

Что это была за женщина! Опустившееся, пьяное существо. Съ трудомъ удерживалась она въ сидячемъ положеніи, упираясь въ полъ ладонью одной руки, тогда какъ другая свободная рука напрасно старалась откинуть спутанные волосы съ ея лица и только больше пачкала его при этомъ грязью. Отталкивающее созданіе въ лохмотьяхъ, въ сальныхъ пятнахъ и брызгахъ грязи, и еще боле отталкивающее своимъ нравственнымъ паденьемъ, оскорблявшее чувство стыдливости своимъ непристойнымъ видомъ.

Посл нсколькихъ неудачныхъ попытокъ сопровождаемыхъ нетерпливой бранью, пьяной женщин все таки удалось откинуть волосы со лба, чтобъ взглянуть на Стефена. Она сидла на полу, покачиваясь взадъ и впередъ, выдлывая какіе-то жесты своей ослабвшей рукой, какъ будто въ дополненіе къ взрыву смха, хотя лицо ея оставалось попрежнему безсмысленнымъ и соннымъ.

— Что, пришелъ? Явился, любезный,— хрипло вымолвила, наконецъ, она, еле ворочая языкомъ, и опустила голову на грудь.— Вернулась?— скрипучимъ голосомъ продолжала гостья нсколько минутъ спустя, точно отвчая на вопросъ хозяина.— Ну да, вернулась! И опять вернусь и всегда буду возвращаться. Назадъ? Да, назадъ. Почему же нтъ?

Очнувшись отъ своего собственнаго безсмысленнаго крика, она кое-какъ поднялась съ пола и стояла теперь, прислонившись спиною къ стн, размахивая жалкимъ обрывкомъ шляпки, завязки которой были у нея въ рук, и усиливаясь смутить Стефена своимъ презрительнымъ взглядомъ.

— Вотъ я опять продамъ вс твои пожитки и снова продамъ ихъ, и еще двадцать разъ буду продавать!— кричала она съ яростной угрозой, порываясь въ то же время пуститься въ какую-то дикую вызывающую пляску.— Пошелъ прочь съ кровати,— прибавила она (Стефенъ сидлъ на краю постели, закрывъ руками лицо). — Ступай прочь, говорятъ теб. Это моя кровать, я имю на нее право!

Когда названная гостья направилась неврными шагами къ постели, Стефенъ съ дрожью брезгливости уклонился отъ нея и перешелъ на другой конецъ комнаты, не отнимая руки отъ лица. Между тмъ, женщина грузно шлепнулась на кровать и вскор захрапла. Стефенъ слъ на стулъ, на которомъ и провелъ всю ночь. Только разъ поднялся онъ, чтобъ прикрыть жену одяломъ, ему казалось, что руки недостаточно заслоняли ее отъ его глазъ даже въ темнот.

XI. Безъ исхода

Волшебные замки загораются огнями еще задолго до того, какъ блдное утро освтитъ чудовищныхъ дымныхъ змй извивающихся надъ Коктоуномъ. Шлепанье калошъ по тротуару, торопливые звонки, и огромныя машины, вычищенныя и смазанныя масломъ для однообразнаго дневного труда, начинаютъ свои неуклюжія упражненія, напоминая собою одержимыхъ меланхоліей слоновъ.

Стефенъ склонился надъ своимъ стаканомъ, спокойный, внимательный, усердный. Онъ и другіе рабочіе представляли поразительный контрастъ со скрипучей, грохочущей дергающей машиной въ этомъ лсу ткацкихъ станковъ. Не бойтесь, добрые люди, живущіе въ вчной тревог, не бойтесь, никогда искусство не обречетъ природу на забвеніе. Сопоставьте, гд угодно, твореніе Божіе и дло рукъ человческихъ, и первое, хотя бы то была кучка простыхъ, немудрящихъ рабочихъ, всегда выиграетъ въ достоинств при этомъ сравненіи.

Столько-то сотенъ мастеровыхъ на этой фабрик и паровая машина въ столько-то лошадиныхъ силъ. Съ точностью до одного фунта извстно, сколько сработаетъ каждая машина, но вс счетчики въ государственномъ контрол не могутъ исчислить способности къ добру или злу, къ любви или ненависти, къ патріотизму или въ недовольству, къ перерожденію добродтели въ порокъ, или, наоборотъ, въ любой моментъ, въ душ каждаго изъ этихъ спокойныхъ слугъ съ сосредоточенными лицами и размренными движеніями. Въ машин нтъ тайны, но въ каждомъ ничтожнйшемъ изъ этихъ людей вчно вроется непроницаемая тайна.— Допустимъ, что намъ пришлось бы перевернуть вверхъ дномъ ариметику для вещественныхъ предметовъ и подчинить себ т страшныя невдомыя величины, съ помощью иныхъ средствъ!

Свтало все замтне, и по мр приближенія дня тускнли газовые огни. Наконецъ, они были погашены и работа въ мастерскихъ продолжалась. Шелъ дождь, въ сырой атмосфер зми дыма, подчиняясь проклятію, поразившему всю ихъ породу, извивались по земл. На заднемъ двор подъ открытымъ небомъ паръ изъ отводной трубы, груды боченковъ и стараго желза, куча блестящаго каменнаго угля, насыпанная всюду зола были окутаны дымкой дождя и тумана.

Работа шла безпрерывно, пока не ударили въ обденный колоколъ. Опять шлепаніе по тротуарамъ. Станки, колеса и рабочія руки успокоились на одинъ часъ.

Стефенъ вышелъ изъ жаркой мастерской на сырость и втеръ, гулявшій по мокрымъ улицамъ, измученный и угрюмый. Онъ повернулъ въ сторону отъ своей компаніи и своего рабочаго квартала и, утоляя голодъ на ходу небольшимъ хлбцомъ, направился къ холму, гд жилъ владлецъ фабрики. Этотъ джентльменъ занималъ красный кирпичный домъ съ черными наружными ставнями и зелеными внутренними жалузи съ черной наружной дверью, къ которой вели дв блыхъ ступени и гд на мдной дощечк было выведено ‘Баундерби’ (литерами, весьма похожими на него самого), тогда какъ пониже сіяла круглая дверная ручка на подобіе мдной точки.

Мистеръ Баундерби сидлъ за завтракомъ. Стефенъ того и ожидалъ. Не передастъ ли лакей хозяину, что одинъ изъ его мастеровыхъ хочетъ съ нимъ поговорить? Въ отвтъ на эту просьбу — требованіе узнать имя рабочаго. Стефенъ Блэкпуль. На Стефена Блэкпуля не поступало никакихъ жалобъ. Онъ можетъ войти.

Стефенъ Блэкпуль въ пріемной. Мистеръ Баундерби (котораго онъ зналъ только съ вида) утоляетъ голодъ котлетой, прихлебывая хересъ. Миссисъ Спарситъ у камина вяжетъ на спицахъ въ поз амазонки, продвъ ногу въ мотокъ шерсти на подобіе стремени. Чувство собственнаго достоинства и сознаніе служебнаго долга не позволяли экономк завтракать вмст съ хозяиномъ, она лишь оффиціально присутствовала за этой трапезой, но давала понять своимъ внушительнымъ видомъ, что смотритъ на завтракъ, какъ на предосудительную слабость.

— Ну, Стефенъ,— сказалъ мистеръ Баундерби,— что такое стряслось надъ вами?

Стефенъ поклонился. (Не подобострастно, Боже упаси! Фабричный на это не способенъ! Нтъ, сэръ, вы никогда не уличите его въ томъ, прослужи онъ у васъ хоть двадцать лтъ!) Затмъ, въ знакъ почтенія къ присутствію дамы, поститель заправилъ подъ жилетъ концы своего шейнаго платка.

— Долженъ сознаться, — продолжалъ хозяинъ, прихлебывая хересъ,— что съ вами никогда не бывало хлопотъ, и вы не принадлежите къ числу безразсудныхъ глупцовъ. Вы не мечтаете о томъ, чтобы кататься въ карет шестеркой и кушать черепаховый супъ золотою ложкой, задая его дичью, какъ очень многіе изъ вашей братіи фабричныхъ. (Мистеръ Баундерби всегда воображалъ, что такова была единственная, непосредственная и прямая цль, къ которой стремился каждый недовольный рабочій).— Поэтому, я увренъ заране, что вы пришли ко мн не съ жалобой. Прямо говорю, я увренъ въ томъ заране.

— Нтъ, сэръ, конечно, я пришелъ совсмъ не за этимъ.

Мистеръ Баундерби видимо пріятно изумился, вопреки только что выраженной имъ твердой увренности.

— Отлично,— продолжалъ онъ,— вы порядочный рабочій, я въ васъ не ошибся. Ну, скажите же мн, что привело васъ сюда? Въ чемъ дло? Что вы хотли мн сказать? Говорите безъ стсненій!

Стефенъ случайно взглянулъ на миссисъ Спарситъ.

— Я могу удалиться, мистеръ Баундерби, если вы желаете,— сказала эта самоотверженная леди, длая видъ, что она готова вынуть ногу изъ стремени.

Хозяинъ остановилъ ее, протянувъ лвую руку, такъ какъ ротъ у него быль набитъ дой. Наконецъ, проглотивъ кусокъ котлеты, онъ сказалъ, обращаясь къ Стефену:

— Знайте, любезный, что эта добрйшая леди знатнаго рода, весьма знатнаго рода. Изъ того, что она смотритъ за моимъ домомъ, вы не должны выводить заключенія, что она стоитъ невысоко на общественной лстниц,— совсмъ наоборотъ, она достигла ея вершины. Итакъ, если вы имете сообщить что нибудь такое, чего нельзя касаться въ присутствіи женщины благороднаго происхожденія, то эта леди выйдетъ изъ комнаты. Если же ваша рчь не оскорбитъ ея слуха, то миссисъ Спарситъ останется здсь.

— Надюсь, сэръ, что я никогда въ жизни не говорилъ ничего такого, что не годилось бы слушать природной леди,— послдовалъ отвтъ, сопровождаемый легкой вспышкой румянца на лиц говорившаго.

— Прекрасно,— замтилъ мистеръ Баундерби, отодвигая тарелку и откидываясь на спинку стула.— Такъ выпаливайте, Блэкпуль!

— Я пришелъ,— началъ Стефенъ посл минутнаго размышленія, поднимая глаза, потупленные до сихъ поръ,— я пришелъ просить у васъ совта, въ которомъ весьма нуждаюсь. Въ понедльникъ на святой исполнится девятнадцать лтъ, какъ я женился. Жена моя была молоденькая двушка, довольно красивая и пользовалась доброю славой. Но вотъ — изволите видть — она свихнулась, очень скоро. Не черезъ меня. Богъ свидтель, я былъ для нея добрымъ мужемъ.

— Мн давно это извстно,— сказалъ мистеръ Баундерби.— Она пристрастилась къ вину, отстала отъ работы, продала вашу мебель, заложила платья, однимъ словомъ, совсмъ свихнулась.

— Я долго терплъ…— продолжалъ Стефенъ.

(Тмъ глупе съ твоей стороны,— сказалъ про себя мистеръ Баундерби, мысленно обращаясь къ своей рюмк).

— Да, я былъ очень терпливъ, пробовалъ ее образумить и такъ, и сякъ. Сколько разъ, вернувшись домой съ работы, находилъ я одн пустыя стны, а ее мертвецки пьяной на голомъ полу. Это повторялось не разъ, не два, а двадцать разъ.

Каждая морщина на его лиц углублялась по мр того, какъ онъ говорилъ, краснорчиво указывая на пережитыя имъ страданія.

— Такъ шло все хуже, да хуже. Наконецъ, жена меня бросила. Она опустилась до такой степени, что сказать невозможно: стала совсмъ пропащей бабой. И все нтъ, нтъ, да и придетъ назадъ, нтъ, нтъ, да и придетъ. Какъ было мн отъ нея отвязаться? Иногда я бродилъ по улицамъ цлыя ночи напролетъ, избгая вернуться домой. Я ходилъ на мостъ, чтобъ броситься въ воду и покончить разомъ съ такой каторжной жизнью. И такъ мн приходилось тошно, что я состарлся раньше времени.

Миссисъ Спарситъ, проворно перебирая своими вязальными спицами, подняла свои коріолановскія брови и покачала головой, какъ будто желая сказать:— ‘Великимъ міра посылаются испытанія, какъ и малымъ. Стоитъ вамъ только обратить свой, смиренный взоръ въ мою сторону’.

— Я откупался отъ нея деньгами, чтобъ она оставила меня въ поко,— продолжалъ Блэкпуль.— Вотъ ужъ цлыхъ пять лтъ, какъ я ей плачу. Съ той поры мн удалось кое-какъ опериться снова. Жилъ я, положимъ, въ скудности и печали, но, по крайней мр, не терплъ сраму и не дрожалъ ежечасно. И вотъ, прихожу вчера домой,— жена опять у меня, валяется пьяная на полу передъ каминомъ. Она и теперь у меня на квартир.

Въ порыв горя и охватившаго его отчаянія этотъ человкъ воодушевился на минуту гордостью. Но это продолжалось недолго. Онъ снова впалъ въ апатію, сгорбился съ усталымъ видомъ и обратилъ къ мистеру Баундерби свое задумчивое лицо съ страннымъ выраженіемъ проницательности и тревоги, точно вся его душа была поглощена ршеніемъ какой-то крайне запутанной задачи, его лвая рука, лежавшая на колняхъ, мяла шапку, тогда какъ правой онъ жестикулировалъ энергично, но сдержанно, сопровождая этими движеніями свой разсказъ, иногда во время перерывовъ его рука замирала въ воздух.

— Я давно уже слышалъ обо всемъ этомъ, кром послдней ея выходки,— сказалъ мистеръ Баундерби.— Плохо ваше лло, надо правду сказать. Лучше довольствовались бы вы холостою жизненъ вмсто того, чтобы жениться. Впрочемъ, теперь ужъ поздно толковать объ этомъ.

— А разв это былъ неравный бракъ въ смысл возраста, сэръ?— внезапно полюбопытствовала миссисъ Спарситъ.

— Слышите, что спрашиваетъ эта леди? Была ли ваша злосчастная женитьба неравнымъ союзомъ въ смысл возраста?— сказалъ Баундерби.

— Нтъ, даже и того не было. Мн шелъ двадцать второй годъ, жен только что минуло двадцать.

— Неужели, сэръ!— продолжала миссисъ Спарситъ, невозмутимо обращаясь къ своему хозяину. Слушая разсказъ объ этомъ несчастномъ супружеств, я подумала, что вся бда заключалась здсь въ большой разниц лтъ.

Мистеръ Баундерби покосился очень пристально на добрйшую лэди съ какимъ-то страннымъ смущеніемъ, посл чего поспшилъ подкрпить себя новымъ глоткомъ хереса.

— Ну, что же дальше?— спросилъ онъ, съ нкоторой досадой обращаясь въ Стефену Блэкпулю.

— Я пришелъ спросить васъ, сэръ, какъ мн избавиться отъ этой женщины?— отвчалъ Стсфснъ съ еще большей серьезностью на своемъ лиц и въ напряженномъ взор.

У миссисъ Спарситъ вырвалось легкое восклицаніе испуга.

— Что вы говорите?— воскликнулъ Баундерби, вставая, чтобъ прислониться спиною къ камину.— О чемъ вы толкуете! Вдь вы женились на ней, чтобъ длить съ ней и радость и горе.

— Я хочу отъ нея освободиться, я не въ силахъ выносить этого дольше. Если я терплъ до сихъ поръ, то благодаря тому, что лучшая двушка въ мір жалла и уговаривала меня. Еслибъ не она, пожалуй, давно бы впалъ въ буйное помшательство.

— Боюсь, сэръ, что онъ домогается свободы ради женитьбы на той двушк,— вполголоса замтила миссисъ Спарситъ, глубоко оскорбленная безнравственностью простонародья.

— Вотъ именно. Эта лэди права. Именно этого я и хочу. Я только что собирался коснуться этого вопроса. Случалось мн читать въ газетахъ, что знатные люди (пошли имъ Господи всякаго благополучія, я не желаю имъ зла) не связаны брачными узами такъ крпко, на радость и на горе, и что они могутъ расторгать свои несчастные браки, чтобъ жениться снова. Вдь, у нихъ, если мужъ не сходится характеромъ съ женою, принято жить на разныхъ половинахъ, чтобъ не мшать другъ другу, у бднаго же люда одна комната, гд супруги не могутъ жить порознь. А если и этого имъ недостаточно, такъ, вдь, у нихъ есть большіе капиталы, они могутъ сказать другъ другу: ‘вотъ это твое, а это мое’ и разъхаться въ разныя стороны. А намъ и то недоступно. Вдобавокъ, они могутъ формально развестись изъ-за меньшихъ обидъ, чмъ мои. Значитъ, я могу избавиться отъ этой женщины, и потому хочу знать, какъ за это взяться. Какъ можно это устроить?

— Да никакъ,— возразилъ мистеръ Баундерби.

— Если я нанесу моей жен какой нибудь вредъ, то существуетъ ли такой законъ, сэръ, по которому я буду наказанъ?

— Разумется, существуетъ.

— Если я сбгу отъ нея, есть такой законъ, по которому меня покараютъ?

— Разумется, есть.

— А если я, женатый, женюсь на той хорошей двушк то опять таки буду наказанъ по закону?

— Несомннно.

— А еслибъ я сталъ жить съ нею не въ брак — конечно, это только такъ говорится, хотя этому никогда не бывать,— она для этого слишкомъ честна,— покараетъ ли меня законъ въ каждомъ невинномъ ребенк, родившимся отъ нашего союза?

— Нечего и спрашивать!

— Въ такомъ случа, ради всего святого,— сказалъ Стефенъ Блэкпуль,— укажите мн такой законъ, который пришелъ бы мн на выручку!

— Гм! Въ супружескихъ отношеніяхъ есть нчто священное,— отвчалъ мистеръ Баундерби,— и… и… святыню брака слдуетъ блюсти.

— Нтъ, нтъ, не говорите этого, сэръ! Этимъ путемъ ее не соблюдешь. Нтъ, только не этимъ путемъ! Этимъ способомъ ее можно только нарушить. Я простой ткачъ. Еще ребенкомъ отдали меня на фабрику работать, но Богъ далъ мн глаза, чтобы видть, и уши, чтобы слышать. Во всякой газет, въ отдл судебной хроники я съ ужасомъ читаю — да и вы тоже, разумется,— какъ предполагаемая невозможность разбить супружескія цпи, ни за какія деньги, ни при какихъ условіяхъ, обагряетъ кровью нашу страну и приводитъ женатыхъ людей въ простонародь къ дракамъ, къ убійству и внезапной смерти. Вникнемъ въ это хорошенько. Мое положеніе ужасно тяжкое, и я хотлъ бы,— если вы окажете мн такую милость — узнать законъ, въ которомъ я могу найти защиту.

— Ладно, я вамъ скажу!— произнесъ мистеръ Баундерби, засовывая руки въ карманы. Такой законъ существуетъ.

Стефенъ, вернувшись къ своей обычной разсудительности, кивнулъ головой и слушалъ дальше съ сосредоточеннымъ вниманіемъ.

— Да только законъ этотъ не про васъ писанъ, совсмъ не про васъ. Онъ стоитъ денегъ, уйму денегъ.

— Ну, а, примрно, сколько?— спокойно спросилъ ткачъ.

— Да вотъ, сначала вы должны подать прошеніе, въ врачебный совтъ, а другое въ судебную палату, затмъ обратиться въ палату лордовъ и получить парламентскій актъ, которымъ разршалось вы вамъ жениться вторично. Допуская даже, что ваше дло пошло бы, какъ по маслу, безъ сучка и задоринки, оно стоило бы вамъ, я полагаю, не меньше полуторы тысячи фунтовъ стерлинговъ,— отвчалъ фабрикантъ.— А не то и вдвое больше.

— Ну, а другого закона нтъ?

— Разумется, нтъ.

— Въ такомъ случа, сэръ,— произнесъ Стефенъ, блдня и размахивая правой рукой, точно онъ хотлъ развять по втру вс законы въ мір,— въ такомъ случа это невылазное болото. Прямо невылазное болото, кругомъ и около, и чмъ скоре я умру, тмъ будетъ лучше!

(Миссисъ Спарситъ снова поражена нечестіемъ простого люда).

— Полно! полно!— остановилъ Стефена мистеръ Баундерби.— Не болтайте вздора о вещахъ, въ которыхъ вы ничего не смыслите,— не называйте болотомъ установленій вашего отечества, иначе вы рискуете въ одно прекрасное утро увязнуть въ настоящемъ болот сами. Отечественные законы и уставы не вашего ума дло, знайте одну свою работу — вотъ это по вашей части. Вы брали себ жену не съ тмъ, чтобы нарушать супружескіе обты, но на радость и горе цлой жизни. Если она пошла по дурной дорог, то, вдь, она могла пойти и по хорошей,— вотъ все, что можемъ мы о ней сказать.

— Болото!— твердилъ Стефенъ, качая головой и направляясь къ дверямъ. Невылазное болото!

— Постойте, что я вамъ скажу!— снова началъ мистеръ Баундерби въ вид напутствія.— Ваши кощунственныя мннія — иначе я не могу ихъ назвать — жестоко оскорбили чувства этой лэди, которая, какъ вы уже слышали отъ меня, происходитъ изъ знатной фамиліи, и которая,— чего я не говорилъ вамъ раньше,— была также несчастлива въ супружеств и понесла денежныя потери въ десятки тысячъ фунтовъ,— въ десятки тысячъ фунтовъ,— повторилъ онъ, съ наслажденіемъ смакуя эту цифру. До сихъ поръ вы были всегда примрнымъ работникомъ, однако же я подозрваю и говорю вамъ прямо, что теперь вы близки къ тому, чтобы вступить на ложный путь. Вроятно, васъ сбилъ съ толку какой нибудь пришлый негодяй — они постоянно тутъ шляются — и для васъ будетъ лучше всего образумиться поскоре. Я долженъ вамъ сказать (тутъ черты мистера Баундерби приняли необыкновенно лукавое выраженіе) — я долженъ вамъ сказать, что меня трудно провести, и я, пожалуй, вижу подальше многихъ другихъ,— можетъ быть, отъ того, что мн жилось далеко не сладко въ молодости. Во всхъ вашихъ разглагольствованіяхъ я замчаю слды черепашьяго супа, дичи и золотой ложки. Положительно такъ!— воскликнулъ мистеръ Баундерби, покачивая головою съ упрямымъ лукавствомъ.— Да, чертъ возьми, я чую, откуда втеръ дуетъ!

Совсмъ иначе тряхнулъ головою Стефенъ Блэкпуль, когда сказалъ съ тяжелымъ вздохомъ:

— Покорнйше благодарю, сэръ. Мое вамъ почтеніе.

И онъ оставилъ мистера Баундерби чваниться передъ собственнымъ портретомъ, висвшимъ на стн, точно фабрикантъ собирался лопнуть отъ спси. Между тмъ, миссисъ Спарситъ продолжала трусить верхомъ, держа ногу въ стремени, совершенно подавленная кантиной пороковъ, укоренившихся въ простонародь.

XII. Старуха.

Старикъ Стефенъ спустился по блымъ ступенямъ крыльца, затворивъ за собою черную дверь съ мдной дощечкой при помощи громадной мдной точки, которую онъ потеръ на прощаніе рукавомъ своего пальто, замтивъ, что прикосновеніе его горячей руки заставило потускнть ея блескъ. Посл того рабочій перешелъ на другую сторону улицы, не подымая своихъ потупленныхъ глазъ, и хотлъ двинуться дальше въ печальномъ раздумь, какъ вдругъ кто-то дотронулся до его руки.

То не было прикосновеніе, въ которомъ онъ боле всего нуждался въ ту минуту — прикосновеніе, способное утишить бурю, бушевавшую у него въ душ, какъ та простертая десница высочайшей Любви и терпнія, что усмирила нкогда разъяренное море,— хотя тмъ не мене до него дотронулась рука женщины. Когда Стефенъ остановился и обернулся, глазамъ его представилась старуха, высокая и все еще статная, несмотря на преклонные годы. Ея простое платье отличалось опрятностью, хотя къ башмакамъ прилипла грязь съ большой дороги, которая указывала на далекое путешествіе пшкомъ. Ея растерянность среди непривычнаго уличнаго шума, свернутый теплый платокъ на рук, тяжелый зонтикъ и маленькая корзинка, свободныя перчатки съ черезчуръ длинными пальцами, къ которымъ были непривычны ея руки,— все обнаруживало въ ней деревенскую старушку въ праздничной одежд, пришедшую въ Коктоунъ по какому нибудь экстренному длу. Стефенъ Блэкпуль схватилъ вс эти мелочи въ одну минуту съ быстрой наблюдательностью его сословія. Съ тмъ напряженнымъ вниманіемъ на лиц, которое характеризуетъ глухихъ людей и многихъ фабричныхъ, принужденныхъ работать руками и вмст съ тмъ напрягать зрніе среди оглушительнаго грохота и стука машинъ, онъ нагнулся къ старушк, чтобы хорошенько разслышать, о чемъ она его спрашиваетъ.

— Извините, сэръ, не вы-ли это вышли сейчасъ вонъ изъ того дома?— спросила женщина, указывая на жилище мистера Баундерби.— Мн кажется, то были вы, если только, на мою неудачу, я не приняла васъ за другого.

— Да, миссисъ, то былъ я

— А довелось ли вамъ — простите любопытство старухи!— увидть хозяина?

— Да, миссисъ.

— Ну, какъ онъ поживаетъ, сэръ? Попрежнему осанистъ, смлъ, рчистъ и крпокъ?

Когда крестьянка выпрямилась сама и подняла голову, чтобъ наглядно пояснить свой вопросъ, Стефену вдругъ показалось, что онъ уже видлъ ее гд-то, и она произвела на него тогда непріятное впечатлніе.

— О, да,— отвчалъ онъ, пристальне всматриваясь въ нее,— мистеръ Баундерби, именно, таковъ, какъ вы говорите.

— Значитъ, здоровъ и свжъ, какъ вольный втеръ?— продолжала старуха.

— Точно такъ,— подтвердилъ рабочій. Какъ разъ, когда я тамъ былъ, онъ пилъ и лъ до отвалу. Самъ толстый, а голосъ, что твоя труба.

— Покорнйше благодарю!— воскликнула старуха, вн себя отъ восхищенія. Большое вамъ спасибо!

Тутъ Стефенъ убдился, что первый разъ въ жизни видитъ се, хотя у него все еще мелькало въ голов смутное воспоминаніе, точно ему приснилась однажды старая женщина, похожая на эту старуху.

Между тмъ, она не отставала отъ него, идя съ нимъ рядомъ, и онъ, желая оказать ей вниманіе, спросилъ наобумъ:

— Не правда ли, какой хлопотливый городъ нашъ Коктоунъ?

— Ужасно хлопотливый!— подтвердила крестьянка.

Тутъ Стефенъ замтилъ, что, судя по всему, она явилась сюда прямо изъ деревни, и получилъ отъ старухи утвердительный отвтъ:

— Какъ же, сегодня поутру съ парламентскимъ поздомъ. Прохала сорокъ миль по желзной дорог и сегодня же укачу назадъ за сорокъ миль. До станціи мн понадобилось пройти девять миль пшкомъ да и на обратномъ пути, если никто не подвезетъ меня до дому, пройду опять столько же. Вдь, недурно для моихъ лтъ, сэръ, какъ по вашему?— прибавила болтливая старушка, весело блестя глазами.

— Что и говорить! Только не длайте этого слишкомъ часто, миссисъ.

— Нтъ, нтъ. Всего разъ въ годъ,— отвчала она, качая головой. Я трачу на это свои сбереженія однажды въ годъ. Я прізжаю сюда въ положенное время, чтобъ погулять по улицамъ и посмотрть на господъ.

— Только посмотрть на нихъ?

— Съ меня и того довольно,— отвчала женщина съ большою серьезностью и одушевленіемъ. Мн ничего и не требуется больше! Я давно уже стояла на этой сторон улицы, поджидая выхода того джентльмена, объяснила она, кивая головой на жилище мистера Баундерби. Да, ныншній годъ, онъ что-то замшкался, я такъ и не видала его. Вмсто хозяина дома оттуда вышли вы. Но если мн суждено ухать обратно, не взглянувши на него хоть мелькомъ,— вдь, съ меня и того достаточно!— то я, по крайней мр, повидала васъ, а вы только что видли его. Нечего длать, надо удовольствоваться этимъ!

Тутъ она посмотрла на Стефена такъ пристально, точно старалась запечатлть въ памяти его черты, и глаза ея уже не были такъ веселы, какъ за минуту передъ тмъ.

При всей терпимости Стефена къ различію человческихъ вкусовъ и при всемъ его подчиненіи коктоунскимъ патриціямъ, онъ отказывался постичь, какъ можно было такъ сильно интересоваться личностью мистера Баундерби. Но въ ту минуту они проходили какъ разъ мимо церкви, и при взгляд на башенные часы, ткачъ ускорилъ свой шагъ.

— Вы спшите на работу?— спросила его крестьянка, безъ труда поспвая за нимъ.

— Да, мн пора.

Когда она узнала, гд онъ работаетъ, то стала держать себя еще странне.

— Неужели вы не счастливы?— спросила чудачка.

— Почти ни одинъ человкъ не проживетъ безъ печали, миссисъ,— уклончиво отвчалъ Стефенъ, потому что старуха, казалось, была вполн убждена въ его необычайномъ благополучіи, и ему стало жаль разочаровывать ее. Онъ зналъ по опыту, что на свт много всякаго горя, но если эта женщина, проживъ такъ долго, могла еще врить въ человческое счастье, то тмъ лучше для нея. Что ему за дло до ея заблужденій!

— Эдакая жалость! Должно быть, у васъ семейныя непріятности?— продолжала она.

— Не безъ того,— небрежно отвчалъ ткачъ.

— Но за то на фабрик вы совершенно счастливы у такого хозяина, какъ вашъ?

— Да, тамъ у меня нтъ никакихъ непріятностей,— подтвердилъ Стефенъ. Тамъ все въ порядк. Все идетъ правильно.

Онъ не дошелъ до того, чтобъ сказать, въ угоду ей, что тамъ господствовало подобіе божественнаго права, хотя мн приходилось слышать не разъ кое что въ этомъ род за послдніе годы.

Они вступили теперь на покрытую угольной пылью окольную дорогу, которая вела на фабрику, она была уже запружена рабочими. Колоколъ звонилъ, дымный змй извивался кольцами, а слонъ готовился закивать головою. Придурковатая старуха восхищалась даже колоколомъ. По ея словамъ, нигд не слыхивала она колокола лучше этого и съ такимъ внушительнымъ звономъ!

Когда Стефенъ остановился и добродушно протянулъ ей руку на прощанье, она полюбопытствовала, давно ли онъ работаетъ здсь.

— Да ужъ лтъ двнадцать,— отвчалъ ткачъ.

— Я должна поцловать руку, трудившуюся двнадцать лтъ на такой славной фабрик!— подхватила крестьянка.

И какъ онъ не отбивался, она поймала таки его руку и поднесла къ губамъ. Независимо отъ ея преклоннаго возраста и деревенской простоты, въ этой женщин таилось что то привлекательное, въ чемъ Стефенъ не могъ хорошенько дать себ отчета. Странное дло, даже въ этомъ фантастическомъ поступк какъ будто не было ничего несвоевременнаго и неумстнаго, но заключалось, напротивъ, что то такое, что никто, кром нея, не съумлъ бы такъ сдлать, съ такою серьезностью или такъ искренно и трогательно.

Ткачъ просидлъ за своимъ станкомъ добрыхъ полчаса, раздумывая объ этой странной встрч, какъ вдругъ ему понадобилось встать, чтобъ поправить что то. Пользуясь случаемъ, онъ выглянулъ изъ окна, примыкавшаго къ его углу, и увидалъ старуху, которая, попрежнему, стояла передъ фабрикой, восторженно любуясь грудою фабричныхъ зданій. Не замчая ни копоти, ни грязи, ни сырости, позабывъ длинные концы отъ деревни до города и обратно, она погрузилась въ ихъ созерцаніе, словно тяжелый грохотъ, вылетавшій изъ многоэтажнаго корпуса, ласкалъ ея слухъ, какъ упоительная музыка.

Немного спустя она исчезла, а за нею исчезъ и дневной свтъ. Снова вспыхнули газовые огни, и курьерскій поздъ промчался на всхъ парахъ мимо волшебнаго замка по аркамъ сосдняго віадука, почти незамтный среди однообразнаго движенія машинъ, почти неслышный, благодаря ихъ стуку и гуднью. Но мысли Стефена давно уже блуявдали въ унылой комнат надъ маленькой лавчонкой, вокругъ гнуснаго образа пьяной женщины, валявшейся на кровати, давившаго тяягслымъ бременемъ его сердце.

Но вотъ машина замедляетъ свой ходъ, слабо вздрагиваетъ, подобно падающему пульсу, и останавливается. Спятъ ударяютъ въ колоколъ, яркій свтъ въ мастерской гаснетъ, жара смняется прохладой, затихшія фабрики тонутъ въ сырыхъ потемкахъ ночи, тогда какъ ихъ высокія трубы тянутся къ небу, словно соперничая съ вавилонскою башней.

Съ тхъ поръ, какъ Стефенъ разговаривалъ съ Рэчель и провожалъ ее домой, прошло не боле сутокъ, но посл того надъ нимъ стряслась новая бда, въ которой никто не могъ его утшить, кром этой двушки. Зная, какъ ему необходимо услышать единственный голосъ, способный смягчить его гнвъ, онъ ршился пренебречь ея запрещеніемъ и подождать еще разъ свою подругу. Онъ такъ и сдлалъ, но молодая двушка, очевидно, избгала встрчи съ нимъ, она уже ушла. Никогда еще не было ему такъ тяжело, какъ теперь, не видть ея кроткаго лица.

О, лучше совсмъ не имть пристанища, гд преклонить голову, чмъ имть его и бояться туда заглянуть, какъ было съ нимъ!

Стефенъ полъ и выпилъ, потому что дошелъ до крайняго изнеможенія, но онъ даже не замтилъ, что ему подавали, и, подкрпившись пищей, пошелъ бродить подъ холоднымъ дождемъ,— одинъ со своими безотрадными думами.

Между нимъ и Рэчелью никогда не заходила рчь о новомъ брак, но Рэчель, много лтъ тому назадъ, выказала ему горячее участіе. Вотъ почему лишь ей одной открывалъ онъ свое замкнутое сердце все это время, повряя терпливой подруг, терзавшее его безъисходное горе. И ему было хорошо извстно, что будь онъ свободенъ, то Рэчель съ радостью вышла бы за него. Онъ рисовалъ себ семейный очагъ, къ которому теперь могъ бы спшить, счастливый и гордый, думалъ о благопріятной перемн въ немъ самомъ при такомъ благополучіи, думалъ о той легкости, которая смнила бы невыносимый гнетъ, давившій ему грудь, думалъ о возстановленіи своей поруганной чести, о самоуваженіи и спокойствіи, развянныхъ прахомъ. Онъ думалъ о безвозвратной утрат лучшей поры жизни, о гибельной перемн въ своемъ характер, становившемся хуже съ каждымъ днемъ, думалъ о своемъ ужасномъ существованіи, которое онъ влачилъ, связанный по ногамъ и рукамъ, прикованный къ женщин, давно умершей для него, терзаемый злымъ демономъ въ ея образ. Онъ думалъ о Рэчели, о томъ, какъ молода была она, когда ихъ сблизило его семейное несчастье, какъ созрла она теперь и какъ скоро предстоитъ ей постарть. Онъ вспоминалъ, сколько двушекъ повышло замужъ на ея глазахъ, сколько семействъ выросло вокругъ нея за эти годы, вспомнилъ, какъ безропотно шла она своей одинокой стезей — ради него — и какъ порою облачко грусти омрачало ея милое лицо, повергая его въ отчаяніе, вызывая въ немъ жестокіе укоры совсти. Онъ мысленно сопоставлялъ ея черты съ гнуснымъ обликомъ женщины, забравшейся къ нему вчера вечеромъ, и задавалъ себ вопросъ: возможно ли, чтобъ вся жизнь такого кроткаго, добраго, самоотверженнаго существа была принесена въ жертву такой низкой твари!

Обуреваемый этими думами, переполненный ими до того, что ему стало мерещиться, будто бы он распираютъ все его тло, доведенный до болзненныхъ галлюцинацій, подъ вліяніемъ которыхъ окружающіе предметы начали принимать въ его глазахъ неестественныя формы и положенія, тогда какъ тусклое сіяніе уличныхъ фонарей окрашивалось багрянцемъ, Стефенъ побрелъ, наконецъ, домой.

XIII. Рэчель.

Тусклый свтъ свчи мерцалъ въ окн, къ которому нердко приставлялась траурная лстница, чтобъ спустить по ней то, что было дороже всего на свт для убитой горемъ вдовы съ кучей голодныхъ дтей. И подъ этимъ окномъ у Стефена стало еще мрачне на душ при мысли, что изъ всхъ случайностей земного существованія ни одна не постигаетъ людей съ такимъ лицепріятіемъ, какъ смерть.

Передъ нею ничто — неравенство рожденія. Положимъ, что сегодня ночью въ одно и тоже мгновеніе родился ребенокъ у короля и у простого ткача. Что значило различіе ихъ жребія на ряду со смертью, которая постигаетъ полезное другимъ или безгранично любимое существо и въ тоже, время щадитъ никому не нужную постылую женщину?

Угрюмо вступилъ рабочій въ свое жилище, притаивъ дыханіе, замедляя шаги. Онъ поднялся по лстниц, отворилъ дверь и вошелъ въ комнату.

Тамъ господствовала тишина и спокойствіе. Рэчель сидла у кровати.

Она повернула голову, и ея свтлый образъ разсялъ полночный мракъ въ душ Стефена. Двушка сидла у кровати, бодрствуя у изголовья его жены и ухаживая за нею. Собственно, онъ только угадывалъ, что тамъ лежитъ его жена, но Рэчель повсила пологъ надъ кроватью, чтобъ скрыть ее отъ его глазъ. Отвратительная одежда жены была убрана, а нкоторыя вещи Рэчель лежали въ комнат. Все было на своемъ мст, все въ порядк, который постоянно соблюдалъ самъ Стефенъ, небольшой огонь былъ недавно разведенъ въ камин, а мсто передъ очагомъ тщательно подметено. Ткачу казалось, что онъ видитъ все это по лицу Рэчель, и онъ не спускалъ съ него глазъ. Впрочемъ, оно заволоклось передъ нимъ туманомъ умиленныхъ слезъ, наполнившихъ его глаза, тмъ не мене, онъ усплъ замтить раньше, какъ серьезно смотрла она на него также сквозь слезы.

Двушка снова повернулась къ постели и, убдившись, что тамъ все смирно, заговорила тихимъ, спокойнымъ, веселымъ голосомъ:

— Я такъ рада, что ты пришелъ, наконецъ, Стефенъ. Сегодня ты замшкался.

— Я бродилъ взадъ и впередъ по улицамъ.

— Я такъ и думала. Но погода совсмъ не годится для прогулки. Льетъ дождь и шумитъ втеръ.

Втеръ? И то правда. Настоящая буря. Въ труб такъ и гудитъ и воетъ! Бродить часами въ такое ненастье и даже не замчать, втрено ли на двор!

— Я заходила сюда еще днемъ, Стефенъ! Хозяйка прибгала за мною въ обденное время, такъ какъ здсь оказалась больная, которой нуженъ уходъ. И она хорошо сдлала, Стефенъ. Больная лежитъ въ бреду и безпамятств. Вдобавокъ, она избита и изранена.

Ткачъ подошелъ къ стулу, еле передвигая ноги, и слъ противъ Рэчели, поникнувъ головой.

— Я пришла, чтобы помочь, насколько хватитъ моихъ силъ. Пришла, во-первыхъ, потому, что мы когда-то работали съ ней вмст въ молодые годы и еще потому что ты полюбилъ ее и женился на ней, когда она была моей подругой…

Онъ приникъ морщинистымъ лбомъ къ своей рук, съ подавленнымъ стономъ.

— И, потомъ, я знаю твое сердце и вполн уврена, что ты слишкомъ жалостливъ, чтобъ допустить ее умереть или хотя бы только страдать за недостаткомъ помощи. Ты знаешь, что сказано въ писаніи: ‘Кто изъ васъ безъ грха, пусть первый броситъ въ нее камень’. Много нашлось людей, которые длали это. Но ты не способенъ добить ее послднимъ камнемъ, Стефенъ, когда она дошла до такого жалкаго положенія.

— О, Рэчель, Рэчель!

— Ты жестоко страдалъ, пусть вознаградитъ тебя небо!— сказала она съ глубокою жалостью. А я навсегда останусь твоимъ убогимъ другомъ всмъ моимъ сердцемъ и помышленіемъ.

Раны, о которыхъ говорила двушка, должно быть, покрывали шею добровольной изгнанницы. Рэчель принялась перевязывать ихъ, попрежнему не отдергивая занавски. Она намочила полотняную тряпку въ тазу, куда влила какой-то жидкости изъ пузырька, и осторожно приложила компресъ къ больному мсту. Трехногій столикъ былъ придвинутъ къ самой кровати, и на немъ стояли дв стклянки.

Слдя за проворными руками Рэчели, Стефенъ свободно могъ разобрать со своего мста надпись крупными буквами на сигнатурк. Онъ вдругъ смертельно поблднлъ, чувствуя, какъ имъ овладваетъ ужасъ.

— Я посижу здсь до трехъ часовъ, Стефенъ,— сказала молодая женщина, спокойно опускаясь на прежнее мсто.— Компресъ надо перемнить ровно въ три, и тогда будетъ можно оставить больную до утра.

— Но теб необходимо отдохнуть, вдь, завтра ты должна работать, дорогая.

— Я отлично выспалась вчера и могу не спать нсколько ночей подрядъ, если понадобится. Вотъ теб такъ нуженъ отдыхъ, ты блденъ и страшно утомленъ. Постарайся заснуть въ кресл, пока я здсь. Наврно, ты не спалъ вчера, а завтра тебя ждетъ работа потрудне моей.

Въ эту минуту на двор снова зашумла и завыла буря, и ему почудилось, что бсъ его недавней злобы носится надъ домомъ, отыскивая лазейку, чтобъ снова овладть имъ. Рэчель изгнала злого духа и не впуститъ его, Стефенъ былъ уврснъ, что она способна защитить его отъ него же самого.

— Больная не узнаетъ меня, Стефенъ,— продолжала двушка,— она только бормочетъ невнятныя слова и смотритъ въ упоръ, не видя ничего. Нсколько разъ заговаривала я съ нею, но она ничего не понимаетъ! Пожалуй, это къ лучшему, когда она придетъ въ себя, мое дло будетъ уже сдлано, и она не догадается ни о чемъ!

— А долго ли, Рэчель, пробудетъ она безъ памяти?

— Докторъ надется, что завтрашній день она, пожалуй, придетъ въ себя.

Взглядъ Стефена снова упалъ на пузырекъ, и по его тлу прошелъ трепетъ, отъ котораго онъ весь содрогнулся. Рэчель подумала, что онъ простудился на сырости.

— Нтъ,— возразилъ ткачъ,— это не оіъ того. Я испугался.

— Испугался?

— Да, да, мн было страшно при возвращеніи… страшно, когда я бродилъ по улицамъ. Когда я раздумывалъ. Когда я…

Его опять заколотилъ ознобъ, и Стефенъ поднялся, держась за каминную доску. Рука, которою онъ приглаживалъ свои намокшіе волосы, дрожала, точно парализованная.

— Стефенъ!

Рэчель рванулась къ нему, но онъ протянулъ руку, удерживая ее.

— Нтъ! Не надо, прошу тебя, не надо. Оставайся тамъ, гд ты сидла, у кровати. Я хочу смотрть на тебя, такую добрую, такую милосердную. Я хочу тебя видть тамъ, гд увидлъ, когда вошелъ сюда. Ничто не можетъ быть лучше этого зрлища. Ничто! Ничто! Ничто!

Съ нимъ сдлалась сильнйшая дрожь, и Стефенъ опустился въ кресло. Немного спустя, онъ овладлъ собою и, облокотившись на колно, а ладонью подпирая голову, могъ, наконецъ, взглянуть на Рэчель. При тускломъ свт свчи сквозь слезы, застилавшія глаза, ему мерещилось сіяніе вокругъ ея головы. И онъ былъ готовъ поврить, что такъ оно и было. Ему невольно врилось въ это подъ завыванье бури, которая потрясала окно, стучала дверью внизу и носилась надъ домомъ съ жалобнымъ воемъ и стономъ.

— Когда она поправится, Стефенъ, то, пожалуй, оставитъ тебя въ поко и перестанетъ докучать теб. Во всякомъ случа будемъ надяться на это. А теперь я замолчу, потому что ты долженъ заснуть.

Онъ закрылъ глаза больше въ угоду ей, чмъ ради отдыха своей усталой голов, но мало-по-малу, прислушиваясь къ шуму втра, Стефенъ пересталъ его слышать, завыванія бури какъ будто заглушилъ мрный стукъ ткацкого станка или громкій людской говоръ, который гудлъ въ ушахъ рабочаго цлыми днями (въ этомъ гул онъ различалъ и собственный голосъ). Наконецъ, даже это послднее слабое сознаніе дйствительности исчезло. Онъ забылся долгимъ безпокойнымъ сномъ.

Ему снилось, что онъ въ церкви, гд сочетается бракомъ съ какою-то женщиной, давно любимой имъ. Но то не была Рэчель, и это удивило его даже въ чаду воображаемаго счастья. Во время совершенія обряда, когда онъ узнавалъ среди позжанъ знакомыхъ людей, еще остававшихся въ живыхъ, и другихъ, которые давно умерли, въ церкви вдругъ настала кромшная тьма, смнившаяся вслдъ затмъ ослпительнымъ свтомъ. Свтъ лился отъ одной строки скрижалей съ десятью заповдями на алтар, и слова этой строки озаряли собою все зданіе. Вмст съ тмъ они громко раздавались по церкви, точно огненныя литеры были одарены голосами. Тутъ все окружающее разомъ измнилось, все пропало, остался онъ да священникъ. Они стояли подъ открытымъ небомъ, лицомъ къ лицу съ такой огромной толпой народа, что еслибъ собрать всхъ людей на свт въ одно мсто, она и тогда не могла быть многочисленне, и весь этотъ народъ смотрлъ на него съ отвращеніемъ, и среди этого милліона глазъ, устремленныхъ на него, онъ не встртилъ ни одного сострадательнаго или привтливаго взора. Онъ стоялъ на высокомъ помост подъ своимъ собственнымъ ткацкимъ станкомъ. Однако, поднявъ глаза, чтобъ разглядть, какую принялъ форму этотъ станокъ, онъ услыхалъ внятное похоронное чтеніе и понялъ, что приговоренъ къ смерти. Еще минута, и роковой помостъ рухнулъ подъ нимъ, и онъ провалился.

Посл того Стефенъ ршительно не могъ постичь, какимъ образомъ вернулся онъ опять къ своей обыденной жизни и снова попалъ въ знакомыя мста, такъ или иначе, по это случилось. Онъ опять жилъ, но надъ нимъ тяготлъ жестокій приговоръ: ему было не суждено больше видть лица Рэчели и слышать ея голоса ни въ этой жизни, ни въ будущей, ни во вки вковъ. Безпрестанно скитаясь съ мста на мсто безъ малйшей надежды впереди, онъ отыскивалъ чего то, самъ не зная, въ чемъ оно заключается (ему было извстно только одно, что онъ безвозвратно обреченъ на эти поиски). Невыразимый ужасъ, леденящая боязнь какого-то неумолимаго призрака терзали его. Все, на что ни обращались его взоры, принимало видъ этого страшнаго предмета. Единственной цлью такого жалкаго существованія было не допускать, чтобы кто нибудь изъ окружающихъ узналъ этотъ призракъ. Напрасный трудъ! Если онъ выпроваживалъ всхъ изъ комнатъ, гд таилось привидніе, если запиралъ на ключъ ящики и шкапы, гд оно пряталось, если удалялъ любопытныхъ отъ тхъ мстъ, гд, какъ ему было извстно, оно скрывалось, и выгонялъ ихъ на улицы, то даже фабричныя трубы принимали все тотъ же ужасный видъ, а ихъ опоясывало крупными литерами роковое слово.

Но вотъ опять зашумлъ втеръ, дождь забарабанилъ по крышамъ, и обширныя пространства, по которымъ скитался Стефенъ, тсно сдвинулись вокругъ него, оказавшись четырьмя стнами его собственной комнаты. Еслибъ не потухшій огонь въ комнат, онъ подумалъ бы, что только сейчасъ закрылъ глаза. Рэчель, повидимому, дремала въ кресл у изголовья больной. По крайней мр, она не шевелилась, закутавшись въ теплый платокъ. Столикъ былъ попрежнему придвинутъ къ самой кровати, а на немъ, въ своемъ естественномъ объем и вид, стоялъ предметъ, который неотступно преслдовалъ Стефена во сн и мерещился ему въ каждомъ углу.

Вдругъ пологъ у постели какъ будто колыхнулся. Ткачъ сталъ присматриваться. Дйствительно, складки занавси шевелились. Вотъ изъ-за нея высунулась рука и стала шарить по столику. Потомъ пологъ заколебался замтне, женщина, лежавшая на кровати, отдернула его и сла на постели.

Своими страшными глазами, такими блуждающими и дикими, такими пристальными и большими, она обводила комнату, минуя уголъ, гд спалъ хозяинъ въ своемъ кресл. Потомъ ея глаза вернулись къ тому углу, и больная заслоняла ихъ рукою отъ свта, пока смотрла туда. Снова окинула она взоромъ окружающее, точно не замчая Рэчели, и опять уставилась въ уголъ. Когда женщина вторично заслонила рукою глаза, скоре отыскивая ни Стефена, чмъ всматриваясь въ него,— потому что она инстинктивно угадывала близость мужа,— онъ смотрлъ на нее и думалъ, что въ этихъ отталкивающихъ чертахъ, заклейменныхъ позоромъ, какъ и въ душ его жены, погрязшей въ распутств, не осталось и слда той невинной двушки, которая вступила съ никъ въ супружество по любви восемнадцать лтъ назадъ. Еслибъ онъ самъ не былъ свидтелемъ ея постепеннаго паденія, то никогда не поврилъ бы, что это одно и то-же человческое существо.

Все это время Стефенъ не двигался и не имлъ силы пошевелиться, словно завороженный какими-то чарами, онъ могъ только наблюдать за нею.

То погружаясь въ сонливое отупніе, то несвязно бормоча про себя какой-то вздоръ, она сидла нкоторое время, облокотившись на согнутыя колни и подпирая руками голову. По вотъ больная принялась снова озираться и тутъ впервые замтила столикъ съ пузырьками.

Она тотчасъ кинула взглядъ въ сторону мужа съ тмъ же вызывающимъ видомъ, какъ и вчера, и съ жадностью, но тихо и осторожно протянула руку. Она взяла со столика кружку и сидла, съ минуту соображая, который изъ пузырьковъ ей выбрать. Наконецъ, она схватила тотъ изъ нихъ, въ которомъ заключалась быстрая и неизбжная смерть, и, на глазахъ мужа, вытащила пробку зубами.

Былъ ли то сонъ или дйствительность, но у Стефена пропалъ голосъ, и онъ не могъ пошевелиться. Если это не кошмаръ, и урочный часъ для нея еще не пробилъ, то проснись, Рэчель, проснись!

Должно быть, та-же мысль мелькнула и у больной. По крайней мр, она посмотрла на Рэчель и крайне медленно, крайне осторожно опорожнила стклянку. Питье поднесено къ ея губамъ. Еще мгновеніе, и она погибла безвозвратно, хотя бы проснулся весь свтъ и поспшилъ къ ней на помощь. Но тутъ Рэчель вскочила съ подавленнымъ крикомъ. Пьяница отбивалась, ударила двушку, схватила ее за волосы, однако Рэчель отняла у нея кружку.

— Все обошлось благополучно, Стефенъ. Я сама уснула. Теперь скоро три. Постой!.. Вотъ бьютъ часы…

Втеръ донесъ въ окно бой часовъ съ сосдней колокольни, пробило три. Стефенъ и Рэчель прислушивались къ монотоннымъ ударамъ. Стефенъ взглянулъ на двушку, замтилъ ея блдность, растрепанные волосы, красныя царапины на лбу и убдился, что зрніе и слухъ его бодрствовали. Рэчель все еще не выпускала кружку изъ рукъ.

— Я такъ и думала, что теперь около трехъ,— сказала она, спокойно выливая лекарства изъ кружки въ тазикъ и смачивая въ этой жидкости свжій компресъ — Какъ я рада, что осталась! Приложу послдній разъ примочку, и готово! Больная опять успокоилась. Остатки лекарства надо вылить изъ тазика: это слишкомъ вредное снадобье, чтобъ оставлять даже такую малость.

Говоря такимъ образомъ, она опорожнила тазикъ въ каминную золу, а пузырекъ разбила о камни очага. Посл того ей оставалось только хорошенько закутаться въ свой байковый платокъ передъ тмъ, какъ выйдти на улицу, на дождь и втеръ.

— Ты позволишь мн, Рэчель, проводить тебя въ эту позднюю пору?

— Нтъ, Стефенъ, вдь, тутъ близко.

— А ты не боишься оставить меня съ нею вдвоемъ?— сказалъ онъ шепотомъ, провожая ее до дверей.

Она только взглянула на него и промолвила: ‘Стефенъ’, а онъ опустился передъ ней на колни на этой убогой, старой лстниц и поднесъ край ея теплаго платка къ губамъ.

— Ты ангелъ Благослови тебя, Господь!

— Я твой другъ, Стефенъ, а больше ничего. Далеко мн до ангеловъ. Между ними и гршной труженицей лежитъ цлая бездна. Моя маленькая сестренка теперь среди ангеловъ, но она перестала быть человкомъ.

При этихъ словахъ Рэчель подняла на минуту глаза, а затмъ ея взглядъ снова остановился съ кротостью на его лиц.

— Ты преобразила меня, привела отъ зла къ добру. Ты заставляешь меня смиренно желать быть похожимъ на тебя и опасаться быть разлученнымъ съ тобой въ будущей жизни. Благодаря теб, я выхожу чистымъ изъ грязи. Ты ангелъ, ты и не знаешь, что, можетъ быть, спасла отъ гибели мою душу.

Она взглянула на него, онъ попрежнему стоялъ передъ нею на колняхъ съ измученнымъ лицомъ, не выпуская изъ рукъ ея платка,— и упрекъ замеръ на губахъ двушки.

— Я пришелъ домой въ отчаяніи, утративъ всякую надежду. Я сходилъ съ ума при мысли, что за одно только слово жалобы съ моей стороны меня сочли какимъ-то бунтовщикомъ. Я сказалъ теб тогда, что испугался. Меня напугалъ пузырекъ съ ядомъ, стоявшій на стол. Никогда въ жизни не сдлалъ я зла ни одной живой душ, но, увидавъ эту стклянку, подумалъ: ‘могу ли я поручиться, что не сотворю чего нибудь надъ собой, или надъ ней, или надъ нами обоими?’

Съ искаженнымъ отъ ужаса лицомъ, Рэчель прижала об ладони къ его губамъ, чтобъ онъ умолкъ. Своей свободной рукой Стефенъ схватилъ эти руки и, придерживая ихъ, а въ тоже время не выпуская ея платка, поспшно продолжалъ:

— Но я увидлъ тебя, Рэчель, у кровати. Я видлъ тебя тамъ всю ночь. Въ своемъ тревожномъ сн я сознавалъ твое присутствіе. Съ этихъ поръ я буду видть тебя тамъ всегда. Теперь при каждомъ взгляд на жену, при каждой мысли о ней мн будетъ казаться, что твой образъ витаетъ возл нея. Я не стану смотрть ни на что, не стану думать ни о чемъ такомъ, что меня раздражаетъ, не вспомнивъ въ тоже время, что ты всегда при мн. Я постараюсь терпливо ждать, постараюсь надяться, что настанетъ часъ, когда мы уйдемъ съ тобою вмст въ дальнюю страну, за глубокую пропасть, въ тотъ лучшій міръ, куда пересилилась твоя маленькая сестра.

Онъ снова поцловалъ край ея платка и отпустилъ Рэчель. Она простилась съ нимъ прерывающимся голосомъ и вышла на улицу.

Втеръ дулъ съ той стороны, гд вскор долженъ былъ забрезжить разсвтъ, и дулъ попрежнему яростно. Онъ разогналъ облака, дождь пересталъ, или передвинулся дальше, и на неб ярко сіяли звзды. Стефенъ стоялъ съ непокрытой головой на улиц, провожая глазами Рэчель. Въ грубомъ воображеніи этого человка между Рэчелью и будничными событіями его жизни было такое же громадное разстояніе, какъ между сіяніемъ небесныхъ свтилъ и тусклымъ свтомъ свчи въ окн.

XIV. Великій фабрикантъ.

Время двигалось въ Коктоун подобно его машинамъ: переработано столько-то сырыхъ матеріаловъ, израсходовано столько-то топлива, истрачено столько-то силъ, пріобртено столько-то денегъ. Но не столь неподатливое, какъ желзо, сталь и мдь, время вносило съ собою перемны даже въ эту пустыню кирпича и копоти и только оно одно шло въ разрзъ съ убійственнымъ однообразіемъ этого города.

— Луиза становится совсмъ взрослой двицей,— сказалъ однажды мистеръ Гредграйндъ.

Время продолжало работать, пуская въ ходъ все свое несмтное множество лошадиныхъ силъ, не обращая вниманія ни на чьи рчи, и понемногу превратило юнаго Томаса въ порядочнаго верзилу, на цлый футъ выше, чмъ въ тотъ моментъ, когда отецъ послдній разъ обратилъ на него свое особое вниманіе.

— Томасъ становится совсмъ взрослымъ юношей,— замтилъ Гредграйндъ.

Время продолжало обработывать Томаса на своей фабрик, пока его отецъ размышлялъ на эту тему, и вотъ Томасъ щеголяетъ уже во фрак съ длинными фалдами и въ тугонакрахмаленныхъ воротничкахъ.

— Право,— изрекъ мистеръ Гредграйндъ,— Томасу пора поступать къ мистеру Баундерби.

Время, взявшись за него, не прекращало чудесныхъ превращеній. Вотъ Томасъ уже въ банк Баундерби, вотъ онъ поступилъ въ домъ банкира, вотъ ему понадобилось купить свою первую бритву и прилежно упражняться въ разсчетахъ, отъ которыхъ зависло благополучіе его собственной персоны.

Все тотъ же великій фабрикантъ, вчно заваленный множествомъ работы въ различныхъ степеняхъ готовности, взялъ къ себ на фабрику Сэсси и выработалъ изъ нея дйствительно прелестную вещицу.

— Боюсь, Джюпъ,— сказалъ однажды мистеръ Гредграйндъ, что теб совершенно безполезно продолжать ученіе въ школ.

— Боюсь, что вы правы, сэръ,— отвчала Сэсси, присдая.

— Не могу скрыть отъ тебя, Джюпъ,— продолжалъ хозяинъ дома, хмуря брови,— что результаты моего опыта съ тобой обманули мои надежды, сильно обманули! Подъ руководствомъ мистера и миссисъ Чоакумчайльдъ ты далеко не усвоила себ той суммы положительныхъ знаній, на которую я разсчитывалъ. Ты крайне отстала въ изученіи фактовъ. Твои ариметическія познанія весьма ограничены. Однимъ словомъ, ты не оказала никакихъ успховъ и нисколько не подвинулась впередъ.

— Мн очень жаль, сэръ,— отвчала двушка,— но это сущая правда. Между тмъ, сэръ, я старалась, не щадя силъ.

— Да,— согласился мистеръ Гредграйндъ,— по-моему, ты очень старалась. Я не могу пожаловаться на твое нерадніе.

— Благодарствуйте, сэръ. Мн приходило иногда въ голову… (тутъ Сэсси видимо робетъ) не слишкомъ ли я налегала на свои уроки, пожалуй, еслибы я попросила позволенія стараться поменьше, то проку изъ этого…

— Нтъ, Джюпъ, нтъ,— перебилъ мистеръ Гредграйндъ, качая головой съ самымъ глубокомысленнымъ и необычайно практичнымъ видомъ.— Курсъ, который ты проходила, былъ составленъ по систем,— по систем,— этимъ все сказано. Остается лишь предположить, что обстоятельства твоей прежней жизни слишкомъ не благопріятствовали развитію твоихъ умственныхъ способностей, и что мы взялись за тебя слишкомъ поздно. Но всякомъ случа, повторяю, ты обманула мои надежды.

— Я бы хотла, сэръ, лучше отблагодарить васъ за вашу доброту къ бдному покинутому ребенку, не имвшему правъ на васъ и ваше покровительство.

— Не плачь, Джюпъ, не плачь,— утшалъ ее мистеръ Гредграйндъ.— Я на тебя не жалуюсь. Ты добрая, дльная, признательная двушка и… и намъ придется этимъ удовольствоваться.

— Благодарю васъ, сэръ, отъ всей души,— сказала Сэсси, снова присдая въ знакъ признательности.

— Ты полезна миссисъ Гредграйндъ… и, нкоторымъ образомъ, всей семь, насколько я понялъ изъ словъ миссъ Луизы, да и замтилъ самъ. Поэтому я надюсь,— заключилъ хозяинъ,— что ты можешь чувствовать себя счастливой при данныхъ условіяхъ.

— Я не желала бы ничего больше, сэръ, еслибъ только…

— Понимаю,— подхватилъ мистеръ Гредграйндъ, — ты опять о своемъ отц. Я знаю отъ миссъ Луизы, что ты все еще хранишь бутылку съ лекарствомъ. Ну чтожъ! Еслибъ ты успшне училась и пріобрла умнье достигать точныхъ результатовъ, ты судила бы правильне объ этомъ предмет. Я не скажу ничего больше на этотъ счетъ.

Дйствительно, онъ слишкомъ любилъ Сэсси, чтобы питать къ ней презрніе, въ противномъ случа онъ презиралъ бы ее, потому что ариметическія способности двочки стояли слишкомъ низко въ его мнніи. Какъ бы то ни было, но въ немъ укоренилась мысль, что въ Сэсси таится что-то, чего нельзя подвести ни подъ какія таблицы. Ея способность къ опредленіямъ могла быть выражена весьма низкой цифрой, ея математическія познанія могли равняться нулю, тмъ не мене, мистеръ Гредграйндъ не былъ увренъ, что еслибъ ему понадобилось, напримръ, вписать ее въ одинъ изъ столбцовъ парламентскаго доклада, то онъ не сталъ бы втупикъ, къ какой категоріи слдуетъ ее отнести.

Въ нкоторыхъ стадіяхъ своей фабричной работы великій фабрикантъ человчества, время, дйствуетъ весьма проворно. Юный Томасъ и Сэсси находились теперь, какъ разъ, въ этой стадіи ихъ отдлки. Вс отмченныя здсь перемны произошли съ ними въ годъ или два, тогда какъ мистеръ Гредграйндъ, казалось, стоялъ все на одной точк и не подвергался никакимъ измненіямъ.

Спшу оговориться: не измнился онъ за однимъ исключеніемъ, не имвшимъ, впрочемъ, ничего общаго съ неизбжной работой времени. Время втолкнуло его въ другой, маленькій, но шумный и довольно грязный механизмъ, въ отдльномъ углу, и превратило въ члена парламента, депутата отъ города Коктоуна. Такимъ образомъ, онъ сталъ однимъ изъ уважаемыхъ членовъ собранія калкъ, однимъ изъ почтительныхъ поклонниковъ аптекарскихъ мръ и всовъ, однимъ изъ представителей таблицы умноженія, однимъ изъ числа тхъ уважаемыхъ джентльменовъ, которые нмы, слпы, хромы и мертвы во всхъ иныхъ вопросахъ. Иначе разв стоило бы родиться на свтъ, спустя слишкомъ восемнадцать столтій посл нашего Божественнаго Учителя?

Между тмъ, Луиза также не отставала отъ другихъ. Попрежнему спокойная и сдержанная, не измнившая старой привычк заглядываться въ сумерки на красныя искры, вылетавшія изъ пламени, чтобъ потухнуть въ зол, она почти не привлекала на себя вниманія отца съ того дня, какъ онъ сказалъ: ‘Луиза становится почти взрослой двушкой’. Мистеру Гредграйнду казалось, будто бы это произошло еще совсмъ недавно — чуть ли не вчера — когда онъ замтилъ вновь, что его дочь и въ самомъ дл стала совсмъ большою.

— Да, она вполн сложилась въ женщину,— задумчиво произнесъ отецъ.— Поразительно, какъ летитъ время!

Скоро посл того онъ нсколько дней подрядъ ходилъ необычайно задумчивымъ, точно его поглощала какая-то мысль. Однажды вечеромъ, когда мистеръ Гредграйндъ собирался изъ дома, Луиза пришла проститься съ нимъ передъ уходомъ, такъ какъ ему предстояло вернуться довольно поздно, и дочь не разсчитывала увидть его до завтрашняго утра. Онъ обнялъ ее, посмотрлъ на двушку со всей лаской, на какую былъ способенъ, и сказалъ:.

— Дорогая Луиза, ты превратилась уже въ женщину. Она бросила на него быстрый, испытующій взглядъ, какъ въ тотъ вечеръ, когда ее застали врасплохъ у цирка, и промолвила, потупивъ глаза:

— Да, папа.

— Я долженъ поговорить съ тобою серьезно и съ глазу на глазъ, мой дружокъ,— продолжалъ мистеръ Гредграйндъ.— Приходи ко мн въ кабинетъ по утру посл завтрака. Хорошо?

— Хорошо, папа.

— У тебя довольно холодныя руки, Луиза. Пожалуй, теб нездоровится?

— Я совершенно здорова, папа.

— И весела?

Она опять взглянула на него мелькомъ и отвчала со своей своеобразной улыбкой:

— Я весела, папа, какъ бываю обыкновенно, или какъ бывала раньше.

— Ну, это хорошо,— замтилъ мистеръ Гредграйндъ.

Онъ поцловалъ ее и ушелъ, а Луиза вернулась въ тихую комнату, похожую на залу для стрижки волосъ, и, поддерживая локоть рукою, опять задумчиво смотрла на недолговчныя искры, которыя такъ быстро превращались въ пепелъ.

— Ты здсь, Лу?— спросилъ ее братъ, заглядывая въ двери.

Онъ сдлался совсмъ свтскимъ человкомъ, но не слишкомъто привлекательнымъ.

— Милый Томъ,— сказала двушка, вставая и обнимая брата,— какъ давно не былъ ты у насъ!

— Меня приглашали во много мстъ по вечерамъ, а днемъ старикъ Баундерби держалъ на привязи. Но я всегда заговариваю о теб, когда онъ заходитъ слишкомъ далеко, такъ что, въ сущности, мы ладимъ между собою. Скажи мн, однако, Лу, вотъ о чемъ:— не заводилъ ли отецъ какого нибудь особеннаго разговора съ тобою сегодня или вчера?

— Нтъ, Томъ. Но онъ сказалъ мн, что потолкуетъ со много завтра утромъ.

— Ну вотъ, я такъ и зналъ,— замтилъ Томъ, — а извстно ли теб, куда онъ сегодня пошелъ?— прибавилъ братъ съ особеннымъ выраженіемъ.

— Нтъ.

— Тогда я теб скажу. Онъ отправился къ старику Баундерби. Они держатъ въ банк настоящій совтъ. А почему, именно, въ банк?— спросишь ты. Я сейчасъ объясню. Чтобъ быть какъ можно подальше отъ ушей миссисъ Спарситъ, по моему мннію.

Держа руку на плеч брата, Луиза попрежнему смотрла въ огонь. Томъ заглянулъ ей въ лицо съ непривычнымъ любопытствомъ и, обнявъ сестру за талію, ласково привлекъ къ себ.

— Вдь, ты очень любишь меня, Лу?

— Очень люблю, Томъ, хотя ты сталъ заглядывать ко мн ужасно рдко.

— Такъ слушай, сестра,— подхватилъ Томъ, — твои слова отвчаютъ моимъ мыслямъ. Мы могли бы видться между собою гораздо чаще, не такъ ли? Мы могли бы всегда или почти всегда находиться вмст, не правда-ли? Какъ было бы славно для меня, еслибъ ты ршилась… я знаю, на что, Лу! Для меня это было бы великолпно! Прямо превосходно!

Задумчивость сестры совершенно сбивала съ толку пытливое лукавство Тома. Онъ не могъ ничего прочесть у ней на лиц. Юноша крпче прижалъ ее къ себ и поцловалъ въ щеку. Она возвратила ему поцлуй, не отрывая, однако, глазъ отъ огня.

— Послушай, Лу! Я подумалъ, что съ моей стороны будетъ нелишнее прійти сюда и намекнуть теб на то, что у насъ затвается, хотя, если не ошибаюсь, ты сама давно уже догадывалась объ этомъ. Остаться дольше мн нельзя, меня ждутъ кое-кто изъ пріятелей сегодня вечеромъ. Такъ ты не забудешь о томъ, какъ дорогъ я твоему сердцу?

— Нтъ, мой дружокъ, не забуду.

— Славная ты двушка,— сказалъ братъ.— Прощай, Лу!

Она ласково простилась съ нимъ и проводила его до крыльца, откуда были видны огни Коктоуна, отъ которыхъ окружающая темнота казалась еще мрачне. Молодая двушка стояла тутъ, пристально всматриваясь въ это отдаленное зарево и прислушиваясь къ удалявшимся шагамъ брата. Томъ шелъ быстро, точно съ радостью спшилъ покинуть Стонъ-Лоджъ. Но когда шумъ его шаговъ совершенно замеръ въ отдаленіи и ничто не нарушало больше ночной тишины, Луиза все еще медлила на крыльц. Какъ раньше въ бгломъ пламени своего камина, такъ теперь въ огненной дымк на горизонт она какъ будто искала отгадки мучительнаго вопроса. Можетъ быть, молодой двушк хотлось узнать, какого рода ткань примется ткать Сдое Время, этотъ искуснйшій и древнйшій ткачъ, изъ нитей, которыя уже вплетены имъ въ женскую душу. Но — увы!— его ткацкая фабрика — потаенное мсто, оно работаетъ неслышно, а его рабочіе нмы.

XV. Отецъ и дочь.

Хотя мистеръ Гредграйндъ и не шелъ по стопамъ Синей Бороды, тмъ не мене кабинетъ его былъ весь синій отъ множества собранныхъ въ немъ синихъ книгъ {Синія книги — доклады, печатающіеся но распоряженію парламента и называемые такъ, благодаря своей синей обложк.}. Все, что могли он доказать (а эти книги обыкновенно берутся доказывать, что вамъ угодно), доказывалось ими здсь, гд ихъ армія безпрерывно подкрплялась наплывомъ новыхъ рекрутъ. Въ этой заколдованной комнат поднимались самые запутанные общественные вопросы, добросовстно исчерпывались, сводились къ точнымъ итогамъ и, наконецъ, разршались. (Если т, которыхъ они касаются, могли это знать!) Представьте себ обсерваторію безъ единаго окна и въ ней астронома, который вздумалъ бы принести въ систему весь звздный міръ единственно съ помощью пера, чернилъ и бумаги. Такъ точно и мистеръ Гредграиндъ въ своей обсерваторіи (какихъ очень много) не имлъ нужды останавливать своихъ взоровъ на милліонахъ копошащихся вокругъ него человческихъ существъ, но могъ преспокойно ршать ихъ судьбы на грифельной доск и отиралъ вс ихъ слезы маленькимъ кусочкомъ грязной губки.

Въ эту то обсерваторію — угрюмую комнату съ убійственно статистическими часами, отмчавшими каждую истекшую секунду ударомъ, похожимъ на стукъ въ гробовую крышку,— вошла Луиза на другое утро посл свиданія съ Томомъ. Одно изъ оконъ въ кабинет было обращено къ Коктоуну, и, когда молодая двушка заняла мсто у отцовскаго письменнаго стола, ей были видны оттуда высокія фабричныя трубы и длинныя полосы дыма, неясно выступавшія въ туманной дали.

— Дорогая Луиза,— началъ мистеръ Гредграйндъ,— вчера вечеромъ я далъ теб понять, что ты должна отнестись съ серьезнымъ вниманіемъ къ нашему теперешнему разговору. Ты была такъ хорошо воспитана, и ты длаешь такую честь твоему воспитанію (въ чемъ я признаюсь съ величайшей радостью), что я вполн полагаюсь на твой здравый смыслъ. Ты не поддаешься увлеченіямъ, ты не романтична, ты привыкла смотрть на все съ безпристрастной точки зрнія, оставаясь на почв разума и разсчета. И я увренъ, что именно съ этой точки зрніи посмотришь ты на то, что я собираюсь теб сообщить.

Онъ пріостановился, какъ будто желая услышать отъ нея что нибудь, но она молчала.

— Луиза, милая, теб длаютъ предложеніе черезъ меня.

Отецъ опять подождалъ, но безуспшно: молодая двушка не вымолвила ни слова. Это такъ удивило его, что онъ мягко повторилъ:

— Брачное предложеніе, мой дружокъ.

На что дочь отвчала совершенно хладнокровно:

— Я слышу, папа. Я вникаю въ твои слова, будь увренъ.

— Отлично!— сказалъ мистеръ Гредграйндъ, улыбнувшись, тогда какъ минуту назадъ онъ растерялся. Ты даже разсудительне, чмъ я ожидалъ, Луиза. Или, пожалуй, ты подготовлена заране къ извстію, которое я хочу теб сообщить?

— Не могу этого сказать, пока не узнаю, въ чемъ дло. Подготовлена я или не подготовлена, но мн хочется услышать все отъ тебя. Я хочу, чтобъ ты сначала все сказалъ мн.

Странное дло, мистеръ Греграйндъ не былъ такъ спокоенъ въ тотъ моментъ, какъ его дочь. Онъ взялъ со стола ножикъ для разрзыванья бумаги, повертлъ его въ рукахъ, положилъ обратно, взялъ опять и даже тутъ ему понадобилось посмотрть вдоль лезвія, соображая, какъ приступитъ къ щекотливому объясненію.

— Твои рчи вполн разумны, дорогая Луиза. И, такъ, я взялся сообщить теб, что… ну, однимъ словомъ, мистеръ Баундерби признался мн, что давно слдилъ за твоимъ развитіемъ съ особеннымъ интересомъ и удовольствіемъ и давно надялся, что наступитъ пора, когда онъ предложитъ теб свою руку. Эта пора, которой онъ ждалъ такъ долго и, безспорно, съ замчательнымъ постоянствомъ, наконецъ, наступила. Мистеръ Баундерби просилъ у меня твоей руки и поручилъ мн передать теб его предложеніе, а вмст съ тмъ выразить надежду, что ты примешь его благосклонно.

Настало молчаніе. Убійственно-статистическіе часы стучали очень громко. Дымъ поднимался вдали, черный и густой.

— Папа,— вымолвила Луиза,— ты думаешь, что я люблю мистера Баундерби?

Мистеръ Гредграйндъ былъ крайне смущенъ такимъ неожиданнымъ вопросомъ.

— Видишь ли, дитя мое,— отвчалъ онъ,— я… право… не ршаюсь быть судьею въ этомъ дл.

— Папа,— продолжала двушка совершенно тмъ же тономъ,— а ты требуешь отъ меня, чтобъ я его любила?

— Нтъ, милая Луиза, нтъ! Я ровно ничего не требую.

— А требуетъ ли мистеръ Баундерби отъ меня любви?— не унималась дочь.

— Право, моя душечка, очень мудрено отвтитъ на твой вопросъ.

— Мудрено отвтить на него: ‘да’ или ‘нтъ’, папа?

— Разумется, дорогая. Дло въ томъ… (тутъ требовалось кое-что доказать, и это снова воодушевило Гредграйнда) дло въ томъ, что отвтъ на твой вопросъ существенно зависитъ отъ смысла, въ какомъ мы употребляемъ это выраженіе. Видишь ли, мистеръ Баундерби не унижаетъ ни тебя, ни себя, разсчитывая на что нибудь сумасбродное, фантастическое или (что одно и то же) сантиментальное. Вдь, ты выросла на глазахъ мистера Баундерби, тмъ меньше у него причинъ забытъ уваженіе къ твоему здравому смыслу,— не говоря уже о его собственномъ,— чтобъ предъявлять теб подобныя требованія. Поэтому, пожалуй, самое выраженіе — я говорю такъ только отъ себя — здсь немножко неумстно.

— Такъ чмъ же посовтовалъ бы ты мн замнить его, отецъ?

— А вотъ, дорогая Луиза,— отвчалъ мистеръ Гредграйндъ, успвшій тмъ временемъ совершенно оправиться, я посовтовалъ бы теб (разъ ты спрашиваешь моего совта) взглянуть на этотъ вопросъ, какъ ты привыкла смотрть на все остальное,— просто какъ на осязаемый фактъ. Пускай невжда и сумасбродъ запутываетъ подобные предметы глупыми фантазіями и прочими нелпостями, вовсе не существующими,— собственно говоря, совсмъ несуществующими,— но ты неспособна на такое безразсудство,— можно сказать теб безъ лести. Разсмотримъ же факты, относящіеся къ данному случаю. Теб,— станемъ брать круглыя цифры — теб двадцать лтъ, мистеру Баундерби — округлимъ опять число — пятьдесятъ. Въ вашихъ годахъ есть нкоторое несоотвтствіе, но за то въ вашихъ денежныхъ средствахъ и общественномъ положеніи нтъ никакого, напротивъ, въ этомъ отношеніи, вы какъ нельзя боле подходите одинъ къ другому. Тутъ возникаетъ вопросъ: можетъ ли это единственное несоотвтствіе между вами служить препятствіемъ къ предполагаемому браку? При обсужденіи настоящаго пункта будетъ нелишнее обратиться къ статистик браковъ, поскольку она относится къ даннымъ, собраннымъ въ Англіи и Валлис. Справившись съ цифрами, я нахожу, что большая пропорція брачныхъ союзовъ въ этихъ странахъ заключается между лицами весьма неравнаго возраста, при чемъ въ огромномъ большинств случаевъ (пожалуй, свыше трехъ четвертей) старшею по годамъ изъ сочетавшихся сторонъ оказывается мужъ. И замчательно,— какъ доказательство широкаго распространенія этого закона — что среди туземцевъ британскихъ колоній въ Индіи, какъ и въ значительной части Китая, и даже у кламыковъ, цифры, добытыя путешественниками, даютъ подобный же результатъ. Такимъ образомъ, несоотвтствіе лтъ, упомянутое мною, почти перестаетъ быть несоотвтствіемъ и, такъ сказать, какъ бы исчезаетъ.

— Чмъ же посовтуешь ты мн, отецъ, замнить терминъ, который я употребила сейчасъ? То неумстное выраженіе?.. спросила Луиза, не выходи изъ своей спокойной сдержанности.

— Луиза,— отвчалъ отецъ, по моему, ничего не можетъ быть проще. Строго придерживаясь фактической стороны дла, ты задаешь себ вопросъ: сватается ли ко мн мистеръ Баундерби? Да, сватается. Единственный затмъ оставшійся вопросъ гласитъ: выходить ли мн за него? Я полагаю, ничего не можетъ быть проще этого.

— Выходить ли мн за него?— повторила Луиза съ большою разсудительностью.

— Вотъ, именно. И мн, какъ отцу, весьма пріятно знать, дорогая Луиза, что ты приступаешь къ разсмотрнію этого вопроса не съ предвзятыми взглядами и обыкновеніями большинства молодыхъ двушекъ.

— Ну, конечно, нтъ, отецъ,— подтвердила она.

— Теперь я предоставляю теб ршать самой,— сказалъ мистеръ Гредграйндъ. Я изложилъ все дло, какъ обыкновенно излагаются дла между людьми съ практическимъ умомъ, я всесторонне разобралъ вопросъ о брак, какъ разбирался онъ въ свое время передъ моей женитьбой на твоей матери. Остальное, дорогая Луиза, ршай сама.

Съ самаго начала ихъ бесды она смотрла на отца, не спуская глазъ. Откинувшись на спинку стула, теперь онъ въ свою очередь устремилъ на нее глаза, сидвшіе въ глубокихъ впадинахъ. Можетъ быть, отецъ уловилъ въ ней минутное колебаніе, когда она порывалась кинуться ему на грудь, чтобъ излить передъ нимъ свое сердце. Но для того, чтобъ замтить это, ему понадобилось бы перескочить однимъ прыжкомъ искусственныя преграды, такъ старательно воздвигнутыя имъ втеченіе многихъ лтъ между собою и всми тонкостями человческаго чувства, которыя будутъ ускользать отъ величайшихъ ухищреній алгебры до той самой минуты, когда трубный гласъ съ небесъ разветъ прахомъ и самую алгебру. Но воздвигнутыя преграды были слишкомъ многочисленны и высоки для такого прыжка. Своимъ непреклоннымъ, утилитарнымъ, черствымъ видомъ Гредграйндъ снова ожесточилъ молодую двушку и моментъ сердечнаго порыва промелькнулъ мимо, канулъ въ неизмримыя глубины прошедшаго, чтобъ смшаться со всми потонувшими въ нихъ благопріятными мгновененіями.

Отведя свои глаза отъ отца, Луиза такъ долго сидла молча, устремивъ взглядъ на городъ, виднвшійся вдали, что мистеръ Гредграйндъ сказалъ, наконецъ:

— Ужъ не ждешь лы ты совта отъ фабричныхъ трубъ Коктоуна, Луиза?

— Тамъ какъ будто ничего нтъ, кром лниваго скучнаго дыма, между тмъ, при наступленіи ночи, изъ нихъ пышетъ пламя, папа!— отвчала она, проворно обернувшись.

— Конечно, мн это извстно, Луиза. Однако, я не вижу, куда клонится твое замчаніе.

И надо отдать ему справедливость, онъ, дйствительно, не видлъ.

Она пропустила эти слова мимо ушей, слегка махнувъ рукою, и сказала, снова сосредоточивъ все свое вниманіе на отц:

— Я часто думала о томъ, отецъ, что наша жизнь очень коротка.

Предметъ, затронутый Луизой былъ, такъ сказать, однимъ изъ коньковъ мистера Гредграйнда.

— Жизнь коротка, это безспорно, моя дорогая. Тмъ не мене, доказано, что средняя продолжительность человческой жизни за послдніе годы замтно возросла. Этотъ фактъ положительно подтверждается вычисленіями различныхъ обществъ страхованія жизни и конторъ для выдачи ренты такъ же, какъ и многими другимъ непогршимыми цифрами.

— Но я говорю о моей собственной жизни, отецъ.

— Да?— сказалъ мистеръ Гредграйндъ.— Мн нтъ надобности теб напоминать, Луиза, что и твоя жизнь подвержена общимъ законамъ, какъ вс прочія человческія жизни въ совокупности.

— Пока я живу мн хотлось бы совершить хотя то немногое, что я могу и на что я гожусь. А, вдь, это что-же такое?

Мистеръ Гредграйндъ казался озадаченнымъ ея послдними словами.

— Какъ, то-есть, что же такое? Что ты хочешь сказать?— спросилъ онъ.

— Мистеръ Баундерби,— продолжала двушка твердо и прямо, не отвчая отцу,— предлагаетъ мн свою руку. Вопросъ, который я должна себ задать, это — выходить ли мн за него? Вдь, такъ, папа, не правда ли? Ты такъ сказалъ мн давеча? Кажется, врно?

— Разумется, милая.

— Пусть будетъ такъ. Если мистеръ Баундерби согласенъ жениться на мн при данныхъ условіяхъ, я съ удовольствіемъ принимаю его предложеніе. Скажи ему, папа, если теб будетъ угодно, что таковъ былъ мой отвтъ. Повтори его слово въ слово, если не забудешь, потому что я желала бы, чтобы онъ зналъ, что я сказала.

— Ты совершенно права, моя милая. Точность везд и во всемъ — дло хорошее,— тономъ одобренія замтилъ мистеръ Гредграйндъ.— Я постараюсь исполнить твое разумное требованіе. Нтъ ли у тебя какого нибудь желанія относительно времени свадьбы, дитя мое?

— Никакого, отецъ. Да и зачмъ это, что это такое?

Мистеръ Гредграйндъ придвинулъ свой стулъ поближе къ дочери и взялъ ее за руку. Но повтореніе Луизою этихъ странныхъ словъ непріятно отдалось у него въ ушахъ, какъ ржущій слухъ диссонансъ. Онъ молча посмотрлъ на нее съ минуту и, наконецъ, заговорилъ, не выпуская ея руки:

— Луиза, есть еще одинъ вопросъ, который я не находилъ нужнымъ предложить теб, потому что заключающаяся въ немъ возможность казалась мн слишкомъ невроятной. Но, пожалуй, я все таки долженъ его поставить. Къ теб никто не сватался безъ моего вдома?

— Папа,— почти презрительно возразила она,— кто же другой могъ свататься за меня? Кого я видла? Гд я бывала? Что пережила своимъ сердцемъ?

— Милая Луиза,— сказалъ на это довольный и успокоенный мистеръ Гредграйндъ,— твои возраженія справедливы. Я только хотлъ исполнить свой долгъ.

— Что знаю я, отецъ,— продолжала Лузна съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ,— по части увлеченій, склонностей, по части любви, завтныхъ желаній? Мн совершенно невдома та область моей природы, которая могла бы дать пищу подобнымъ легкомысленнымъ чувствамъ. Могла ли я хоть на минуту отршиться въ своемъ прошломъ отъ проблемъ, подлежащихъ демонстрированію, отъ осязаемыхъ фактовъ, которые требовалось усвоить?

При этихъ словахъ она машинально сжала свою руку, какъ будто ощущая въ ней какое-то твердое тло, а потомъ медленно разжата, точно высыпая изъ нея прахъ или пепелъ.

— Совершенно врно, моя милая, совершенно врно,— подтвердилъ ея необычайно практическій родитель.

— Разв можно обращаться ко мн съ такимъ вопросомъ!— продолжала двушка.— Даже дтская любовь, о которой я знаю по наслышк, никогда не согрвала моей души своимъ невиннымъ огнемъ. Ты такъ заботливо воспитывалъ меня, что я не имла никогда дтскаго сердца. Ты велъ меня такъ разумно, что я не имла понятія о дтскихъ мечтахъ, ты развивалъ меня такъ правильно съ колыбели до настоящаго дня, что я никогда не видла ни дтской вры, ни дтскаго страха.

Мистеръ Гредграйндъ былъ тронутъ до глубины души успхами своего воспитанія и свидтельствомъ дочери о нихъ.

— Дорогая Луиза,— сказалъ онъ,— ты съ избыткомъ вознаградила меня за мои заботы. Поцлуй своего отца, милая двочка.

И дочь поцловала его. Удержавъ ее въ своихъ объятіяхъ, онъ продолжалъ:

— Теперь я могу признаться теб, мое любимое дитя, что ты осчастливила меня разумнымъ ршеніемъ, къ которому пришла. Мистеръ Баундерби весьма замчательный человкъ, а ничтожное несоотвтствіе лтъ между вами — если только оно существуетъ — боле, чмъ уравновшивается той дисциплиной, которую пріобрлъ твой умъ. Моей всегдашней цлью было воспитать тебя такимъ образомъ, чтобъ ты была съ самаго ранняго дтства, если можно такъ выразиться, вн всякаго возраста. Поцлуй меня еще разокъ, Луиза, и пойдемъ поищемъ твою мать.

Отецъ и дочь спустились въ гостиную, гд эта почтенная леди, чуждая всякихъ фанаберій, валялась, по обыкновенію, на кушетк, тогда какъ Сэсси сидла возл нея съ рукодліемъ. Когда они вошли, она обнаружила кой-какіе слабые признаки возвращнія къ жизни, и въ слдующую минуту эта блдная китайская тнь приняла сидячее положеніе.

— Миссисъ Гредграйндъ,— сказалъ ея супругъ, ожидавшій съ нкоторымъ нетерпніемъ, когда она воспрянетъ,— позвольте представятъ вамъ миссисъ Баундсрби.

— Такъ, значитъ, дло слажено?— подхватила миссисъ Гредграйндъ.— Надюсь, что ты будешь пользоваться хорошимъ здоровьемъ, Луиза, потому что если твоя голова начнетъ раскалываться на куски тотчасъ по выход замужъ, какъ было со мною, то участь твоя будетъ незавидная, хотя, безъ сомннія, ты думаешь наоборотъ, какъ и вс молодыя двушки. Во всякомъ случа желаю теб счастья, моя дорогая, и надюсь, что теперь ты сумешь извлечь пользу изъ твоего всесторонняго образованія. Дай мн поцловать тебя, Луиза. Только не заднь моего праваго плеча, потому что оно у меня ноетъ сегодня весь день. Ну вотъ, теперь,— захныкала миссисъ Гредграйндъ, поправляя свои шали — посл трогательной церемоніи,— я буду съ утра до ночи ломать себ голову: какъ мн его называть?

— Миссисъ Гредграйндъ,— торжественно промолвилъ супругъ,— что вы хотите этимъ сказать?

— Какъ же мн называть его, мистеръ Гредграйндъ, когда онъ станетъ мужемъ Луизы? Придется же мн дать ему какое нибудь имя. Вдь, это невозможно,— продолжала миссисъ Гредграйндъ со смшаннымъ чувствомъ учтивости и обиды,— постоянно обращаться къ нему и никакъ его не называть. Я не стану звать его Джозія, потому что терпть не могу этого имени. Уменьшительное имя Джо не понравится вамъ самимъ, вы отлично это понимаете. Неужели же мн звать своего зятя ‘мистеръ?’ Никогда этому не бывать, по крайней мр, до той поры, когда родные и близкіе станутъ гнушаться мною, какъ несчастной калкой. Ну, такъ какъ же мн его называть?

Никто изъ присутствующихъ не могъ датъ миссисъ Гредграйндъ никакого совта въ этомъ необычайномъ затрудненіи, и почтенная леди осталась при немъ, прибавивъ къ своимъ рчамъ еще слдующее заявленіе:

— Что же касается твоей свадьбы, Луиза, то я прошу объ одномъ,— и прошу съ сердечнымъ трепетомъ, отзывающимся у меня даже въ подошвахъ,— чтобъ она состоялась, какъ можно скоре. Иначе, я знаю, это будетъ одинъ изъ предметовъ, которымъ не предвидится конца.

Когда мистеръ Гредграйндъ представилъ своей жен миссисъ Баундерби, Сэсси поспшно повернула голову и устремила на Луизу удивленный, сострадательный, печальный и недоврчивый взглядъ. Луиза угадала и почувствовала его, не глядя на молодую двушку. Съ того дня она держала себя холодно, гордо, безстрастно, чуждалась Сэсси,— словомъ, совершенно перемнилась къ ней.

XVI. Мужъ и жена.

Первою тревогой мистера Баундерби, когда онъ узналъ объ успх своего сватовства, была необходимость сообщить эту новость миссисъ Спарситъ. Онъ ршительно не зналъ, какъ взяться за такое дло и какого рода послдствія повлечетъ за собою подобный шагъ. Покинетъ ли она его домъ, забравъ вс свои пожитки, чтобъ поселиться у леди Скаджерсъ, или откажется наотрзъ оставить насиженное мсто? Расплачется ли, или начнетъ браниться, будетъ ли ныть, или дойметъ его самого? Разобьетъ ли она себ сердце или расколотитъ хозяйскія зеркала? Мистеръ Баундерби прямо терялся въ догадкахъ на этотъ счетъ. Такъ или иначе, но объясненіе было неизбжно, иного исхода не предвидлось. Хозяинъ нсколько разъ начиналъ писать ей письмо, но дло не клеилось, и онъ ршилъ объясниться съ нею словесно.

Вечеромъ, когда надлежало исполнить принятое ршеніе, по дорог домой, мистеръ Баундерби зашелъ въ аптекарскій магазинъ и предусмотрительно запасся стклянкой самыхъ крпкихъ нюхательныхъ солей.

— Чортъ возьми,— говорилъ онъ про себя,— если ей вздумается хлопнуться въ обморокъ, я, по крайней мр, сдеру всю кожу съ ея носа.

Однако, даже принявъ эту предосторожность, мистеръ Баундерби вошелъ къ себ въ домъ далеко не съ геройскимъ видомъ и предсталъ передъ предметомъ своихъ опасеній съ трепетомъ провинившейся собаки, которая возвращается прямо изъ кладовой.

— Добрый вечеръ, мистеръ Баундерби.

— Добрый вечеръ, сударыня, добрый вечеръ.

Онъ подвинулъ свое кресло къ огню, а миссисъ Спарситъ отодвинула свое прочь, какъ будто говоря: — это вашъ каминъ, сэръ. Я не спорю. Займите хоть все мсто передъ нимъ, если находите нужнымъ.

— Не удаляйтесь къ сверному полюсу, сударыня!— сказалъ мистеръ Баундерби.

— Благодарю васъ, сэръ,— отвчала экономка, и снова подвинула свой стулъ къ огню, но не такъ близко, какъ прежде.

Хозяинъ смотрлъ, какъ она прокалывала концами тугихъ, острыхъ ножницъ дырочки на лоскутк батиста для какой-то невдомой цли. Эта операція въ связи съ ея нависшими бровями и римскимъ носомъ невольно наводила на мысль о ястреб, выклевывающемъ глаза у какой ни будь бдной маленькой птички.

Экономка такъ углубилась въ свою работу, что прошло нсколько минутъ прежде, чмъ она подняла голову. Тутъ мистеръ Баундерби постарался привлечь ея вниманіе безмолвнымъ жестомъ.

— Миссисъ Спарситъ,— началъ онъ, засовывая руки въ карманы и пробуя правой р)кой, достаточно ли свободно вынимается пробка изъ флакона съ солями,— мн нтъ надобности говорить вамъ, что вы не только настоящая леди по рожденію и воспитанію, но также и чертовски смышленая женщина.

— Сэръ,— отвчала она,— уже не въ первый разъ удостаиваете вы меня такой лестной похвалы.

— Миссисъ Спарситъ,— продолжалъ хозяинъ,— мн предстоитъ удивить васъ.

— Неужели?— подхватила экономка вопросительнымъ тономъ, безъ малйшаго слда волненія.

Она всегда носила митенки и, отложивъ теперь въ сторону свое рукодлье, разглаживала ихъ.

— Я женюсь на дочери мистера Гредграйнда, сударыня.

— Вотъ какъ,— отвчала миссисъ Спарситъ. — Надюсь, вы будете счастливы, мистеръ Баундерби. О, надюсь что вы будете счастливы, сэръ!

Она вымолвила эти слова тономъ такой снисходительности и состраданія къ своему патрону, что мистеръ Баундерби, гораздо боле озадаченный такимъ хладнокровіемъ, чмъ еслибы она запустила въ зеркало своимъ рабочимъ ящикомъ или хлопнулась въ обморокъ на коверъ, крпко закупорилъ флаконъ въ своемъ карман, думая про себя: ‘Кто бы могъ угадать заране, что эта бестія приметъ такъ спокойно мою новость?’

— Желаю всмъ сердцемъ, сэръ,— продолжала миссисъ Спарситъ тономъ недосягаемаго превосходства, какъ будто въ тотъ моментъ она устанавливала право жалть его на вчныя времена,— желаю вамъ быть счастливымъ во всхъ отношеніяхъ.

— Весьма благодаренъ. Надюсь, ваше пожеланіе исполнится,— отвчалъ мистеръ Баундерби съ нкоторой досадой въ голос, который онъ невольно понизилъ, самъ того не замчая.

— Надетесь, сэръ?— съ величайшей любезностью, подхватила миссисъ Спарситъ.— Ну, конечно, вы должны питать эту надежду.

Со стороны мистера Баундерби послдовало очень неловкое молчаніе. Миссисъ Спарситъ прилежно продолжала свою работу, изрдка покашливая многозначительнымъ кашлемъ человка, сознающаго свою силу и снисходительность.

— Такъ вотъ, сударыня,— началъ опять хозяинъ,— не думаю, чтобъ леди съ вашимъ характеромъ пожелала при настоящихъ условіяхъ оставаться въ этомъ дом, хотя вы всегда будете здсь желанной гостьей.

— О, Боже мой, конечно, нтъ, сэръ, объ этомъ нечего и думать!

Миссисъ Спарситъ покачала головой съ прежнимъ сознаніемъ недосягаемаго превосходства и нсколько измнила свое покашливанье, кашляя теперь такъ, какъ будто на нее снизошелъ духъ пророчества, который она старается, однако, въ себ подавить.

— Тмъ не мене, сударыня,— продолжалъ мистеръ Баундерби,— у меня въ банк есть помщеніе, гд настоящая леди по рожденію и воспитанію была бы сущимъ кладомъ въ качеств смотрительницы дома. И если теперешнее жалованье…

— Прошу извинить, сэръ, вы были такъ добры, что общали говорить вмсто этого слова ‘ежегодное подношеніе’.

— Извольте, сударыня,— ежегодное подношеніе. Итакъ, если вы найдете достаточнымъ ваше ежегодное подношеніе въ томъ же размр, то я не вижу съ своей стороны никакой надобности разставаться съ вами.

— Ваше предложеніе достойно васъ,— отвчала миссисъ Спарситъ, и если мсто, которое я займу въ вашемъ банк, не заставитъ меня спуститься ниже теперешняго по общественной лстниц…

— Ну, разумется, нтъ,— подхватилъ мистеръ Баундерби,— иначе, сударыня, я не предложилъ бы его лэди, вращавшейся въ высшемъ обществ! Не потому, чтобы я лично цнилъ его,— вы понимаете,— но ради васъ самихъ.

— Мистеръ Баундерби, вы весьма деликатны.

— Вы получите отдльную квартиру, отопленіе, освщеніе и все прочее, у васъ будетъ женщина для услугъ, а также разсыльный въ качеств сторожа. Такимъ образомъ, смю сказать, вы заживете припваючи,— заключилъ патронъ.

— Ни слова боле, сэръ, прошу васъ. Сложивъ съ себя мои здшнія обязанности, я не избгну необходимости сть трудовой хлбъ — она могла бы сказать ‘сладкое мясо’, потому что это нжное кушаніе подъ коричневымъ соусомъ составляло ея любимый ужинъ,— и я охотне приму его изъ вашихъ рукъ, чмъ отъ всякаго другого. Сэръ, я принимаю ваше предложеніе съ благодарностью и признательна вамъ за ваши прежнія милости. Надюсь, сэръ,— заключила миссисъ Спарситъ съ особеннымъ состраданіемъ въ голос,— надюсь искренно, что миссъ Гредграйндъ окажется такой женой, какую вы желаете себ сами и заслуживаете.

Съ того дня ничто не могло узко выбить миссисъ Спарситъ изъ занятой ею позиціи. Тщетно мистеръ Баундерби старался задавать тонъ усиленнымъ бахвальствомъ или внезапными вспышками гнва, миссисъ Спарситъ твердо ршилась относиться къ нему, какъ къ жертв. Она была вжлива, любезна, весела, добра, но чмъ вжливе, любезне, веселе и добре держала себя экономка, тмъ достойне сожалнія былъ онъ самъ — жертва, обреченная на гибель. Она такъ нжно жалла мистера Баундерби въ его печальной участи, что отъ ея взгляда холодный потъ выступалъ на его красномъ лиц.

Между тмъ, свадьба была назначена черезъ восемь недль, и мистеръ Баундерби каждый вечеръ посщалъ Стонъ-Лоджъ въ качеств объявленнаго жениха. Любовь его при этихъ посщеніяхъ принимала форму браслета и, вообще, отличалась какимъ-то фабричнымъ характеромъ. Шились платья, изготовлялись драгоцнности, стряпался свадебный пирогъ, заказывались перчатки, длались распоряженія, составлялся свадебный контрактъ съ обширнымъ подборомъ фактовъ,— все это сватовство было однимъ сплошнымъ фактомъ съ начала до конца. Счастливые часы влюбленныхъ не отмчали никакихъ моментовъ безоблачнаго блаженства, о которыхъ любятъ распространяться безразсудные поэты. Маятникъ качался ни быстре, ни тише обыкновеннаго. Убіиственнные статистическіе часы въ обсерваторіи мистера Гредграйнда попрежнему стукали по голов каждую секунду при ея рожденіи и тутъ же хоронили ее со своей обычной аккуратностью.

Наступилъ, наконецъ, день свадьбы, ничмъ не отличающійся отъ другихъ дней для тхъ, которые внемлютъ лишь голосу разсудка. И когда онъ наступилъ, то въ извстной читателю церкви съ торчавшими кверху деревянными ногами вмсто колонокъ (весьма популярный архитектурный стиль) сочетались узами брака Джозія Баундерби, коктоунскій эсквайръ, и Луиза, старшая дочь Томаса Гредграйнда, владльца Стонъ-Лоджа, члена парламента отъ вышепоименованнаго города. Когда же священный обрядъ былъ совершенъ подобающимъ образомъ, молодые похали завтракать въ вышеупомянутый Стонъ-Лоджъ.

Здсь, по случаю счастливаго событія, собралось прогрессивное общество. Оно знало до тонкости, изъ чего приготовлены напитки и блюда, которые подавались за столомъ, были ли то продукты ввоза или вывоза, въ какомъ количеств ввозились или вывозились они и на какихъ судахъ, на англійскихъ или на иностранныхъ. Подружки невсты, до маленькой Джэнъ Гредграйндъ включительно, съ точки зрнія умственнаго развитія были достойными товарками разсчетливыхъ кавалеровъ, и никто изъ этой компаніи не былъ подверженъ сумасбродству.

Посл завтрака новобрачный обратился къ гостямъ въ слдующихъ выраженіяхъ.

— Леди и джентльмены, я Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Такъ какъ вы сдлали намъ честь,— моей жен и мн, выпивъ за наше здоровье и счастье, то я считаю долгомъ васъ поблагодарить. Вс присутствующіе здсь хорошо меня знаютъ, знаютъ, кто я и откуда вышелъ, и никто, надюсь, не етанеть ожидать рчи отъ человка, который при вид столба, говоритъ: ‘вотъ это столбъ’, а при вид насоса говоритъ ‘это насосъ’, и котораго никто на свт не заставитъ назвать столбъ насосомъ или насосъ столбомъ или то и другое зубочисткой. Если вамъ нужна сегодня рчь, то вотъ вамъ мой другъ и тесть Томъ Гредграйндъ, членъ парламента,— мастеръ по этой части. А я въ этомъ не силенъ. Тмъ не мене, надюсь, вы извините меня, если, окинувъ взглядомъ сидящее здсь общество, я почувствую приливъ нкоторой гордости при мысли, какъ мало могъ я разсчитывать взять за себя замужъ дочь Тома Гредграйнда въ то время, когда бгалъ оборванцемъ, уличнымъ мальчишкой, который никогда не умывался иначе, какъ подъ насосомъ, да и то два раза въ мсяцъ. Итакъ, надюсь, вы извините мн мое чувство, а если вы не согласны, то ваша воля, благо самъ я чувствую себя независимымъ. Съ сегодняшняго дня, какъ я уже упомянулъ и какъ упоминали вы сами, принося намъ поздравленіе, съ сегодняшняго дня я сталъ мужемъ дочери Тома Гредграйнда. Я очень счастливъ этимъ. То было мое давнишнее, завтное желаніе. Я слдилъ за ея умственнымъ развитіемъ и увренъ, что она достойна меня. Въ тоже время — не стану васъ обманывать — я полагаю, что и самъ достоинъ ея. Итакъ, благодарю васъ отъ своего имени и отъ имени жены за ваше доброе расположеніе. Обращаюсь съ своей стороны во всмъ присутствующимъ здсь неженатымъ лицамъ съ самымъ лучшимъ пожеланіемъ, какое только могу придумать: желаю каждому холостяку найти такую же славную жену, какъ моя, и надюсь, что каждая двица найдетъ себ такого же хорошаго мужа, какой достался моей жен.

Вскор посл этой рчи счастливая чета укатила на желзную дорогу. Ей предстояло совершить свадебную поздку въ Ліонъ, мистеръ Баундерби желалъ воспользоваться удобнымъ случаемъ, чтобъ посмотрть, какъ вели себя въ тхъ мстахъ фабричные рабочіе и добивались ли они, чтобъ ихъ кормили золотыми ложками. Спускаясь по лстниц, въ дорожномъ костюм, новобрачная столкнулась съ Томомъ, которьтй поджидалъ ее, раскраснвшись,— пожалуй отъ избытка чувствъ, а не то и отъ вина:

— Какое ты сокровище, Лу,— сестра первый сортъ!— шепнулъ ей на ухо Томъ.

Она прильнула къ нему, какъ слдовало бы ей прильнуть въ тотъ день къ кому нибудь иному, боле близкому, и въ первый разъ отчасти измнила своей спокойной сдержанности.

— Старикъ Баундерби совсмъ готовъ,— сказалъ Томъ.— Теб пора. Прощай! Я буду ждать твоего возвращенія. Не правда ли, дорогая Лу, какъ славно все устроилось теперь!

КНИГА ВТОРАЯ.
ЖАТВА.

I. Событія въ банк.

Солнечный день въ разгар лта. Такіе дни выдавались иногда и въ Коктоун.

Въ ужасную погоду Коктоунъ казался издали окутаннымъ собственною мглою, какъ бы непроницаемою для солнечныхъ лучей. Вы угадывали только, что въ этой дымк прячется городъ, потому что безъ города нельзя было бы объяснить себ присутствія такого вздутаго прыща на лиц земли. Пятно сажи и дыма, который вяло ползетъ то въ одну, то въ другую сторону, то гордо тянется къ небесному своду, то угрюмо стелется по земл въ зависимости отъ того, поднимется ли или утихнетъ втеръ или только перемнитъ свое направленіе, густое безформенное мсиво, пронизанное полосами солнечнаго свта, не озаряющаго, однако, ничего, кром темныхъ массъ,— Коктоунъ намекалъ о самомъ себ издалека, хотя въ номъ нельзя было различить ни едонаго зданія.

Но чудо заключалось въ темъ, что этотъ городъ уцллъ вообще. Коктоунь такъ часто погибалъ, что слдовало дивиться, какъ могъ онъ выдержать столько потрясеній. Конечно, никогда не существовало такого хрупкаго китайскаго фарфора, какъ тотъ матеріалъ, изъ котораго были слплены коктоунскіе фабриканты. При всемъ бережномъ обращеніи съ ними, они разлетались въ дребезги съ такою легкостью, что у васъ невольно возникало подозрніе, не были ли они надтреснуты раньше. Они разорялись, когда ихъ заставляли посылать въ школы малолтнихъ фабричныхъ рабочихъ, они разорялись, когда были назначены инспектора для наблюденія за ихъ производствомъ, они разорялись, когда эти инспектора находили сомнительнымъ ихъ право крошить людей своими машинами. Они окончательно погибали, когда имъ былъ сдланъ помокъ, что ихъ фабричныя трубы, пожалуй, не имли надобности постоянно дымить безъ всякаго удержа. Кром ‘золотой ложки’ мистера Баундерби, получившій извстность во всемъ Коктоун, въ немъ держался еще и другой не мене популярный вымыселъ. Послдній, обыкновенно, принималъ форму угрозы. Когда одинъ изъ коктоунскихъ гражданъ чувствовалъ себя обиженнымъ, т. е. когда его не оставляли въ поко, и ему грозила отвтственность за послдствія его дяній, онъ былъ увренъ, что выйдетъ сухъ изъ воды, стоило ему только пригрозить, что онъ ‘скоре согласенъ выкинуть свою собственность въ Атлантическій Оманъ’. Это не разъ пугало до полусмерти министра внутреннихъ длъ

Впрочемъ, коктоунцы были слишкомъ добрыми патріотами и не только не кидали своего имущества въ Атлантическій океанъ, но, напротивъ, всячески заботились о немъ. Такимъ образомъ, оно оставалось цлымъ и невредимымъ, окутанное туманной мглой на горизонт, и благополучно росло и множилось.

На улицахъ города было жарко и пыльно въ тотъ лтній день, а солнце сіяло такъ ярко, что пронизывало даже тяжелыя испаренія, нависшія надъ Коктоуномъ, и на него нельзя было пристально смотрть даже сквозь туманъ. Кочегары выползали изъ своихъ низкихъ подваловъ на фабричные дворы и усаживались кто на ступенькахъ, кто на бревнахъ или на изгороди, отирая свои закоптлыя лица и глядя на кучи угля. Весь городъ словно жарился въ горячемъ масл, удушливый запахъ котораго стоялъ въ воздух. Паровыя машины лоснились отъ масла, имъ была пропитана одежда рабочихъ, оно сочилось и капало во всхъ многочисленныхъ этажахъ фабричныхъ зданій. Атмосфера этихъ заколдованныхъ замковъ напоминала дыханіе самума, и обитатели ихъ, изнемогая отъ жары, вяло бродили среди этой пустыни. Но никакая температура не могла ни усилить, ни исцлить меланхоліи гигантскихъ слоновъ. Ихъ несносныя головы поднимались и опускались одинаково равномрнымъ движеніемъ въ жаркую и холодную, въ мокрую и сухую, въ пасмурную и ясную погоду. Мрное раскачиваніе ихъ тней на стнахъ замняло коктаунцу тнь шумящихъ лсовъ, вмсто лтняго жужжанія наскомыхъ могли наслаждаться здсь крулгый годъ съ утренней зари понедльника и до вечера субботы гуломъ поршней и колесъ.

Сонно гудли они въ тотъ солнечный день, и пшехода, проходившаго мимо гулкихъ фабричныхъ стнъ, еще больше кидало въ жаръ и клонило ко сну. Спущенныя маркизы и поливка мостовой нсколько прохлаждали главныя улицы и магазины, но фабрики, дворы и переулки жарились, какъ въ огн. Внизу на рк, вода которой почернла и сгустилась отъ стекавшей въ нее краеки, нсколько коктоунскихъ мальчиковъ, слонявшихся безъ дла — рдкое зрлище въ тхъ мстахъ — катались въ ветхомъ челнок, оставлявшемъ за собой тинистый слдъ, тогда какъ при каждомъ удар веселъ отъ воды подымалось отвратительное зловоніе. Даже само солнце было для Коктоуна зле жестокаго мороза и когда, изрдка, заглядывало въ его узкіе закоулки, то приносило съ собою скоре смерть, чмъ жизнь. Такъ даже небесное око причиняетъ вредъ, когда неумлыя или нечистыя руки заслоняютъ его отъ тхъ, на кого оно хочетъ излить свою благодать.

Миссисъ Спарситъ сидла въ своей комнат въ зданіи банка на тневой сторон раскаленной солнцемъ улицы. Банкъ былъ уже закрытъ, и въ эту пору дня въ хорошую погоду она, обыкновенно, украшала своимъ благороднымъ присутствіемъ залу засданія надъ конторой. Ея собственная гостиная помщалась этажемъ выше, и у окна этой комнаты она занимала наблюдательный постъ, чтобъ быть готовой каждое утро встртить мистера Баундерби, когда онъ переходилъ черезъ улицу, соболзнующимъ поклономъ, подобающимъ жертв. Онъ былъ женатъ уже цлый годъ, и миссисъ Спарситъ ни на минуту не избавляла его отъ своего непоколебимаго состраданія.

Своею вншностью банкъ ничуть не нарушалъ благотворнаго однообразіи города. То былъ только еще одинъ лишній домъ изъ краснаго кирпича съ черными ставнями снаружи и зелеными жа, лузи внутри, съ черной входной дверью, къ которой вели дв блыхъ ступени, съ мдной дощечкой на ней и мдной дверной ручкой въ вид большой точки. Онъ былъ вдвое больше собственнаго жилища мистера Баундерби, а прочіе дома въ город были вшестеро меньше его, во всемъ же остальномъ это зданіе въ точности соотвтствовало общепринятому шаблону.

Миссисъ Спарситъ была убждена, что, появляясь по вечерамъ среди пюпитровъ и письменныхъ принадлежностей, она вносила въ контору атмосферу женственной прелести, помимо своего аристократическаго обаянія. Сидя у окна съ вышивкой или вязаньемъ въ рукахъ, почтенная леди самодовольно воображала, что своимъ благороднымъ видомъ она смягчаетъ грубо-дловой характеръ этого мста. Увренная въ интересныхъ свойствахъ собственной особы, она видла въ себ нкоторымъ образомъ благодтельную фею банка. Между тмъ, горожане, проходившіе взадъ и впередъ мимо окна, были скоре склонны считать ее дракономъ, стерегущимъ сокровища этого золотого рудника.

Каковы были эти сокровища, миссисъ Спарситъ знала такъ же мало, какъ и любой изъ прохожихъ. Золотыя и серебряныя монеты, цнныя бумаги, тайны, разоблаченіе которыхъ угрожало невдомой гибелью невдомымъ лицамъ (обыкновенно, впрочемъ, людямъ, которыхъ она не жаловала) таковы были въ ея мысленномъ каталог главныя статьи, собранныхъ здсь богатствъ. Что же касается остального, то она знала, что посл закрытія банка ей предоставлялось полпое господство надъ всею обстановкой конторы, какъ и надъ желзной кладовой, запертой тремя замками, къ дверямъ которой каждую ночь прислонялъ изголовье своей складной кровати сторожъ-разсыльный, убиравшій свой одръ съ пніемъ первыхъ птуховъ. Кром того, почтенная леди владычествовала надъ нкіимъ подвальнымъ помщеніемъ, строго огражденнымъ отъ всякихъ посягательствъ вншняго міра, и надъ остатками ежедневныхъ текущихъ занятій въ вид чернильныхъ пятенъ, испорченныхъ перьевъ, облатокъ, обрывковъ бумаги, до такой степени мелкихъ, что на нихъ ничего нельзя было разобрать, несмотря на ея неоднократныя попытки. Наконецъ, ей же была вврена охрана маленькаго арсенала, состоявшаго изъ тесаковъ и карабиновъ, размщенныхъ въ грозномъ порядк надъ каминомъ въ одной изъ комнатъ банка, а равно и почтенной традиціи, нераздльной съ дловымъ учрежденіемъ, претендующимъ на богатство — въ вид ряда, пожарныхъ ведеръ — утвари негодной, собственно, ни къ чему, но разсчитанной на тонкое моральное воздйствіе на большинство публики, почти равносильное виду золотыхъ слитковъ.

Глухая служанка и сторожъ-разсыльный служили дополненіемъ къ владычеству миссисъ Спарситъ. Глухая служанка слыла богатой, и среди низшаго класса коктоунскаго населенія уже давно шла молва, что ее убьютъ когда нибудь ночью и ограбятъ ея деньги. Находили даже, что это слдовало сдлать давнымъ-давно и исполненіе пророчества нсколько запоздало, тмъ не мене, глухая служанка оставалась въ живыхъ и продолжала благоденствовать на своемъ тепленькомъ мстечк съ такимъ непохвальнымъ упорствомъ, что повергала въ досаду и разочарованіе своихъ недоброжелателей.

Чай миссисъ Спарситъ былъ поставленъ для нея на маленькомъ трехногомъ столик, который она имла обыкновеніе посл закрытія банка приносить съ собою въ нижній этажъ, гд онъ попадалъ въ общество суроваго, покрытаго клеенкой, длиннаго стола для засданій. Разсыльный поставилъ на него чайный подносъ и стукнулъ себя по лбу въ знакъ почтенія къ своей повелительниц.

— Благодарствуйте, Битцеръ,— сказала миссисъ Спарситъ.

— Позвольте поблагодарить васъ, сударыня,— отвчалъ разсыльный.

То былъ чрезвычайно блобрысый малый, цвтъ его волосъ нисколько не потемнлъ съ того дня, когда онъ, моргая глазами, длалъ опредленіе лошади въ назиданіе двочк нумеръ двадцатый.

— Все-ли заперто, Битцеръ?— спросила миссисъ Спарситъ.— Не слышно ли чего нибудь новенькаго?— продолжала она, наливая себ чай.

— Ничего особеннаго, сударыня, ничего не довелось мн услышать. Здшній народъ совсмъ дрянь, сударыня, но это не ново, къ несчастью.

— Должно быть, затваютъ опять что нибудь эти неугомонные негодяи?— полюбопытствовала почтенная леди.

— Мутятъ все по старому, смю доложить, составляютъ союзы, общества, обязываются стоять другъ за дружку.

— Это весьма неутшительно,— замтила миссисъ Спарситъ, придавая своему носу еще больше римскаго величія и еще строже хмуря коріолановскія брови,— весьма неутшительно, что фабриканты-хозяева терпятъ подобныя зати въ сред своихъ рабочихъ.

— Что и говорить, сударыня,— подтвердилъ Битцеръ.

— Сплотившись въ союзъ между собою, имъ слдовало бы разъ навсегда ршиться не принимать къ себ ни одного человка, принадлежащаго къ рабочему союзу.

— Они ужъ длали это,— возразилъ Битцеръ,— да ихъ попытка не привела ни къ чему.

— Говоря по правд, я не много смыслю въ этихъ длахъ,— съ достоинствомъ сказала миссисъ Спарситъ,— такъ какъ по вол судьбы принадлежу къ совершенно иной сфер, да и покойный мистеръ Спарситъ, какъ Паулеръ, также не имлъ ничего общаго съ длами подобнаго рода. А знаю только одно, что рабочій народъ слдуетъ обуздать и что давно пора сдлать это.

— Точно такъ, сударыня,— поддакнулъ опять Битцеръ съ видомъ величайшаго почтенія къ авторитету миссисъ Спарситъ, какъ мудраго оракула.— Вы попали, можно сказать, въ самую точку.

Такъ какъ то былъ обычный часъ конфиденціальной бесды между нимъ и миссисъ Спарситъ, и такъ какъ Битцеръ прочелъ уже въ ея взгляд, что она собирается задать ему какой-то вопросъ, то онъ принялся приводить въ порядокъ линейки, чернильницы и прочіе предметы, чтобъ имть предлогъ оставаться въ комнат, пока эта леди пила чай, поглядывая въ отворенное окно на улицу.

— Много было дла сегодня, Битцеръ?— полюбопытствовала миссисъ Спарситъ.

— Не особенно много, миледи, посредственно.

У Битцера какъ бы невольно срывалось съ языка слово ‘миледи’ вмсто ‘сударыня’, точно въ вид невольной дани личному достоинству миссисъ Спарситъ и признанія ея правъ на особое почтеніе.

— Конторщики все такъ же надежны, пунктуальны и старательны?— продолжала она, заботливо смахивая незамтную крошку хлба съ митенки на ея лвой рук.

— Да, ни на кого нельзя пожаловаться, сударыня, за обычнымъ исключеніемъ, конечно.

Сторожъ исполнялъ въ банк почтенную обязанность всеобщаго шпіона и доносчика и за эту добровольную услугу получалъ подарокъ къ Рождеству сверхъ положеннаго еженедльнаго жалованья. Изъ Битцера вышелъ весьма разсудительный малый, осторожный и предусмотрительный, общавшій пойти далеко. Умъ его былъ такъ хорошо дисциплинированъ, что онъ не вдалъ ни страстей, ни привязанностей. Вс его дйствія основывались на точномъ и хладнокровномъ разсчет, и не даромъ миссисъ Спарситъ постоянно отзывалась о немъ, какъ о юнош самыхъ стойкихъ правилъ. Убдивишись посл смерти своего отца, что его мать иметъ право на безплатный пріютъ въ Коктоун, этотъ превосходный молодой экономистъ, на основаніи своихъ твердыхъ правилъ, такъ усердно настаивалъ на этомъ прав, что бдная женщина была, наконецъ, пожизненно заключена въ домъ призрнія. Правда, Битцеръ выдавалъ своей матери по полуфунту чаю ежегодно, что было съ его стороны слабостью, во-первыхъ, потому, что всякое подаяніе неизбжно влечетъ за собою умноженіе нищенства, во-вторыхъ, потому, что единственная вещь, которую онъ долженъ былъ сдлать, это купить названный товаръ по самой дешевой цн и продать его какъ можно дороже. Не даромъ же философы такъ ясно подтверждаютъ намъ, что таковъ основной принципъ, заключающій въ себ вс обязанности человка — не какую нибудь часть ихъ только, а, именно, вс въ совокупности.

— Да, ни на кого нельзя пожаловаться, сударыня, за обычнымъ исключеніемъ, конечно,— повторилъ Битцеръ.

— А-а!— произнесла миссисъ Спарситъ, покачивая головою надъ своей чашкой чая и длая большой глотокъ.

— Я насчетъ мистера Томаса, сударыня. Боюсь, съ нимъ что-то неладно. Не нравятся мн его повадки.

— Битцеръ,— внушительно сказала миссисъ Спарситъ,— должно быть, вы забыли, что говорила я вамъ относительно употребленія именъ.

— Простите, сударыня. Дйствительно, вы запрещали употреблять имена. Въ самомъ дл гораздо лучше умалчивать о нихъ.

— Прошу васъ помнить, что я занимаю здсь довренный постъ,— продолжала почтенная леди со своимъ важнымъ видомъ — Мистеръ Баундерби поставилъ меня тутъ довреннымъ лицомъ. Хотя нсколько лтъ назадъ ни мн, ни мистеру Баундерби не могло придти въ голову, что онъ когда нибудь сдлается моимъ патрономъ и станетъ подносить мн ежегодный подарокъ, тмъ не мене, въ настоящее время я не могу смотрть на него иначе, какъ на своего хозяина. Мистеръ Баундерби всегда признавалъ мое общественное положеніе и знатность моего рода, я не могу на него пожаловаться съ этой стороны. Онъ сдлалъ для меня больше, гораздо больше, чмъ можно было ожидать. Въ свою очередь, я хочу быть врна его интересамъ. А я не думаю, не могу думать и не должна думать,— продолжала почтенная леди, пуская въ ходъ весь свои наличный запасъ чести и нравственности,— что не нарушу своей врности, если допущу, чтобъ подъ этимъ кровомъ назывались имена, которыя, къ несчастью — къ величайшему несчастью,— несомннно, связаны съ его именемъ.

Битцеръ снова коснулся своего лба и еще разъ просилъ извиненія.

— Такъ-то, Битцеръ,— продолжала миссисъ Спарситъ,— говорите ‘субъектъ’, и я васъ выслушаю, но если вы скажете ‘мистеръ Томасъ’, то увольте меня отъ вашихъ разговоровъ.

— За обычнымъ исключеніемъ одного субъекта, сударыня,— поправился Битцеръ, возвращаясь къ своему донесенію

— А-а!— повторила свое восклицаніе миссисъ Спарситъ, снова качая головой надъ чашкой чая и длая большой глотокъ, какъ будто затмъ, чтобы вернуться къ тому мсту разговора, гд онъ былъ прерванъ.

— Одинъ субъектъ, сударыня,— сказалъ Битцеръ,— никогда не былъ тмъ, чмъ ему слдовало быть, съ самаго поступленія въ банкъ. Онъ больше ничего, какъ мотъ и лодырь. Совсмъ нестоющій малый, сударыня. Если онъ сытъ и не пропадаетъ съ голоду, такъ потому, что ему бабушка ворожитъ, вотъ что, сударыня!

— А-а!— протянула опять миссисъ Спарситъ съ новымъ меланхолическимъ покачиваніемъ головы.

— Желалъ бы я только одного, сударыня,— продолжалъ Битцеръ,— чтобъ богатая родня не снабжала его средствами для кутежей. Тогда мы, по крайней мр, знали бы, изъ чьего кармана идутъ деньги, которыя онъ разбрасываетъ.

— А-а!— вздохнула миссисъ Спарситъ, по прежнему, качая головой.

— Онъ достоинъ жалости, сударыня. То лицо, на которое я сейчасъ намекалъ, внушаетъ сожалніе,— пояснилъ разсыльный.

— Вы правы, Битцеръ,— отвчала миссисъ Спарситъ, — я всегда сожалла о его ослпленіи, всегда.

— Что же касается того субъекта, сударыня,— продолжалъ Битцеръ, понизивъ голосъ и подвигаясь ближе къ своей собесдниц,— то онъ не уступитъ въ своемъ безразсудств всякому рабочему въ здшнемъ город. А вы знаете, какой это безразсудный народъ. Кому же и знать это лучше васъ — такой важной леди.

— Хорошо, еслибъ они слдовали вашему примру, Битцеръ.

— Благодарствуйте, сударыня. Разъ ужъ вы упомянули обо мн, такъ вотъ, что я вамъ скажу. Я ужъ отложилъ кое-что на черный день. Вотъ хоть бы награда къ Рождеству: я никогда на трогаю ее, сударыня. Я не трачу даже всего своего жалованія, хотя оно не велико. Почему бы имъ не длать по моему? Что возможно для одного, то возможно и для другихъ.

Это была опять таки одна изъ коктоунскихъ фикцій. Каждый тамошній капиталистъ, нажившій шестьдесятъ тысячъ фунтовъ съ шести пенсовъ, искренно дивился, почему каждый изъ шестидесяти тысячъ коктоунскихъ рабочихъ не могъ нажить шестидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ съ шести пенсовъ, и боле или мене упрекалъ каждаго изъ нихъ за неумніе произвести этотъ маленькій фокусъ. То, что я сдлалъ, можете сдлать и вы. Отчего же вы этого не длаете?

— А что имъ нуженъ отдыхъ отъ работы, сударыня,— сказалъ Битцеръ,— такъ это сущій вздоръ. Вдь, вотъ я не нуждаюсь въ отдых. Я никогда въ немъ не нуждался и никогда не буду въ немъ нуждаться. Я его не люблю. Что же касается ихъ союзовъ и стачекъ, то въ сред рабочихъ, наврно, много такихъ, которые, еслибъ только захотли, то могли бы слдить за товарищами и доносить на нихъ, получая за это малую толику отъ времени до времени деньгами или натурой на улучшеніе своего быта. Почему же они не улучшаютъ его, сударыня? Вдь, это главная потребность разумнаго существа, и они же сами увряютъ, что добиваются этого.

— Дйствительно, такъ, судя по ихъ словамъ!— подхватила миссисъ Спарситъ.

— Они надоли намъ до тошноты, сударыня, со своими женами и дтьми,— говорилъ дальше Битцеръ.— А вотъ взять хоть бы меня: мн не нужно ни жены, ни семейства, отчего же они не могутъ обойтись безъ этого?

— Отъ того, что непредусмотрительны,— отвчала миссисъ Спарситъ.

— Точно такъ, сударыня,— подтвердилъ Битцеръ.— Будь они предусмотрительнй да распутничай поменьше, какъ бы они поступили? Они сказали бы тогда: одна голова не бдна, одинъ ротъ всегда сытъ и его-то, именно, мн пріятне всего кормить.

— Совершенно врно,— согласилась миссисъ Спарситъ, закусывая чайнымъ печеніемъ.

— Покорнйше благодарю, сударыня,— сказалъ Битцеръ, снова стукая себя въ лобъ въ знакъ того, что онъ признателенъ миссисъ Спарситъ за ея назидательную бесду.— Не прикажете ли еще кипяточку, сударыня, или. можетъ быть, принести вамъ чего нибудь другого?

— Пока ничего, Битцеръ.

— Покорнйше благодарю, сударыня. Не хотлось бы мн безпокоить васъ за дой, особенно за чаемъ, который вы такъ любите,— снова началъ разсыльный, вытягивая шею, чтобъ заглянуть на улицу со своего мста,— но вотъ ужъ минута или дв какъ одинъ джентльменъ смотритъ на ваше окно, вотъ онъ перешелъ черезъ улицу, точно хочетъ постучаться. Такъ и есть: это его стукъ, несомннно!

Тутъ Битцеръ подошелъ къ окну и, высунувшись на минутку на улицу, поспшилъ подтвердить свою догадку.

— Онъ самый, сударыня. Прикажете принять?

— Право, не знаю, кто бы это могъ быть,— промолвила мнееитъ Спарситъ, утирая губы и натягивая митенки.

— Сейчасъ видно, что не здшній, сударыня.

— Что можетъ понадобиться въ банк чужому человку въ такую позднюю пору? Должно быть, онъ пришелъ но длу, но опоздалъ,— продолжала леди.— Во всякомъ случа, я здсь довренное лицо отъ мистера Баундерби и никогда не уклонюсь отъ своей обязанности. Итакъ, если моя обязанность требуетъ, чтобъ я не отказывала ему въ пріем, я его приму. Длайте, какъ знаете, Битцеръ.

Тутъ поститель, въ полномъ невдніи великодушныхъ словъ миссъ Спарситъ, повторилъ свой стукъ такъ громко, что разсыльный бросился опрометью отворять ему. Тмъ временемъ миссисъ Спарситъ предусмотрительно спрятала въ буфетъ свой столикъ со всми чайными принадлежностями на немъ, а сама побжала наверхъ, чтобъ появиться, въ случа надобности, съ большимъ достоинствомъ.

— Осмлюсь доложить, сударыня, тотъ джентльменъ желалъ бы васъ повидать,— сказалъ Битцеръ, приставивъ свой блесоватый лвый глазъ къ замочной скважин въ дверяхъ миссисъ Спарситъ.

Тогда почтенная леди, успвшая тмъ временемъ поправить свою наколку, снова перенесла свой классическій образъ въ нижній этажъ и вступила въ залу засданій съ внушительнымъ видомъ римской матроны, вышедшей за городскія стны для переговоровъ съ непріятельскимъ вождемъ.

Къ сожалнію этотъ эффектный выходъ пропалъ совершенно даромъ, потому что поститель въ ожиданіи миссисъ Спарситъ приблизился къ окну и беззаботно посматривалъ на улицу. Онъ стоялъ спиной къ дверямъ, насвистывая про себя и не снимая шляпы, съ полнйшимъ равнодушіемъ и съ видомъ какого то изнеможенія частью отъ жары, частью отъ избытка аристократизма. Съ перваго взгляда было замтно, что это джентльменъ съ головы до ногъ, джентльменъ современнаго образца, пресыщенный всмъ на свт и во всемъ изврившійся не хуже Люцифера.

— Если не ошибаюсь, сэръ, вы желали меня видть?— спросила вошедшая миссисъ Спарситъ.

— Виноватъ,— отвтилъ незнакомецъ, оборачиваясь и снимая шляпу.— Прошу меня извинить.

— Гм!— подумала миссисъ Спарситъ, отвчая важнымъ кивкомъ на поклонъ незнакомца. Тридцать пять лтъ, пріятная наружность, статная фигура, отличные зубы, звучный голосъ, благовоспитанность, прекрасный костюмъ, темные волосы, смлые глаза.

Все это миссисъ Спарситъ схватила на лету, чисто по-женски,— на подобіе того султана, которому стоило окунуть голову въ ведро съ водою, чтобъ въ ту же минуту узнать, что творится на бломъ свт.

— Прошу садиться, сэръ,— сказала почтенная лэди.

— Благодарю. Позвольте… (Поститель подвинулъ стулъ для миссисъ Спарситъ, но самъ остался стоять, небрежно прислонившись къ столу). Я оставилъ своего лакея получать багажъ на вокзал,— огромный поздъ и пропасть поклажи,— а самъ побрелъ наудачу, чтобъ осмотрться немного. Престранный городъ! Позвольте спросить васъ, неужели здсь всегда такая копоть?

— Обыкновенно еще хуже,— отвчала миссисъ Спарситъ безъ всякихъ обиняковъ, по своей привычк.

— Возможно ли это! Извините, пожалуйста: вдь, вы нездшняя уроженка, судя по всему?

— Нтъ, сэръ. Мн было суждено — къ счастью, или къ несчастью — вращаться въ совершенно иной сфер до моего вдовства. Покойный мужъ мой былъ Паулеръ.

— Прошу прощенья: я васъ не понялъ, честное слово!— воскликнулъ незнакомецъ. Онъ былъ…?

— Паулеръ,— повторила миссисъ Спарситъ.

— Изъ фамиліи Паулеровъ,— сказалъ молодой человкъ посл нкотораго размышленія.

Миссисъ Спарситъ утвердительно кивнула головой.

Поститель сталъ обнаруживать признаки возростающей усталости.

— Вы, должно быть, пропадаете тутъ со скуки?— было единственное заключеніе, выведенное имъ изъ полученныхъ генеалогическихъ свдній.

— Я раба обстоятельствъ, сэръ,— отвчала почтенная лэди,— и давно подчинилась своему жребію.

— Весьма философски,— замтилъ незнакомецъ,— и весьма достойно подражанія, и похвально, и…

Ему какъ будто показалось нестоющимъ заканчивать свою фразу, и онъ принялся играть своей цпочкой съ видомъ скуки.

— Смю, спросить, сэръ,— заговорила тогда миссисъ Спарситъ,— чему обязана я честью…

— Разумется!— подхватилъ незнакомецъ. Весьма благодаренъ, что вы напомнили. У меня рекомендательное письмо къ мистеру Баундерби, банкиру. Прогуливаясь по этому необычайному черному городу, пока мн готовили въ гостинниц обдъ, я спросилъ у одного встрчнаго — должно быть, фабричнаго рабочаго, который словно принялъ душъ изъ чего то пушистаго,— что было, надо думать, сырымъ матеріаломъ…

Миссисъ Спарситъ подтвердила его догадку кивкомъ головы.

— Вотъ, я спросилъ у него, гд живетъ мистеръ Баундерби, банкиръ. Это слово, пожалуй, сбило его съ толку, потому что онъ направилъ меня сюда, къ банку. Между тмъ, какъ видно, мистеръ Баундерби не живетъ въ этомъ зданіи, гд я имю честь объясняться съ вами?

— Нтъ, сэръ,— отвчала миссисъ Спарситъ, онъ тутъ не живетъ.

— Благодарю васъ. У меня не было намренія передавать ему свое письмо въ данный моментъ да и теперь я не собираюсь длать этого. Но бредя къ банку, чтобъ убить время, я имлъ счастье увидть въ окно (тутъ онъ вяло указалъ рукою на окно, посл чего поклонился миссисъ Спарситъ) особу весьма благородной и пріятной наружности, и у меня тотчасъ мелькнула мысль, что будетъ лучше всего взять смлость освдомиться у ней, гд живетъ банкиръ мистеръ Баундерби. Такъ я и поступилъ, въ чемъ приношу подобающія извиненія.

Небрежную и разсянную манеру незнакомца вполн искупала въ глазахъ миссисъ Спарситъ та непринужденная любезность, съ которою онъ воздавалъ ей дань почтенія. Такъ и теперь, напримръ, почти сидя на стол и лниво наклоняясь въ ея. сторону, онъ какъ будто хотлъ показать, что его влечетъ къ ней скрытое обаяніе ея личности.

— Банки, я знаю, всегда подозрительны и они должны быть такими но своему оффиціальному характеру,— продолжалъ поститель. (Его легкая и гладкая рчь также нравилась невольно, заставляя предполагать въ его словахъ гораздо больше глубокомыслія и остроумія, чмъ это было на самомъ дл,— въ чемъ, можетъ быть и заключался тонкій умыселъ основателя этой многочисленной секты, кто бы ни былъ тотъ великій человкъ).— Поэтому, пожалуй, будетъ нелишнимъ замтить, что мое письмо — вотъ оно — написано депутатомъ вашего города — Гредграйндомъ — съ которымъ я имлъ удовольствіе познакомиться въ Лондон.

Миссисъ Спарситъ узнала почеркъ, заявила, что такое доказательство совершенно излишне, и дала адресъ мистера Баундерби со всми нужными поясненіями и указаніями.

— Премного благодаренъ,— сказалъ поститель.— Вы, конечно, коротко знаете банкира?

— Да, сэръ,— отвчала миссисъ Спарситъ. Въ моемъ подчиненномъ положеніи я состою у него уже десять лтъ.

— Цлая вчность! Вдь, если не ошибаюсь, онъ женился на дочери Гредграйнда?

— Да, промолвила, бывшая экономка, внезапно поджимая губы,— онъ имлъ эту… честь.

— Его супруга слыветъ настоящимъ философомъ?

— Вотъ какъ, сэръ!— подхватила миссисъ Спарситъ. Неужели?

— Простите мое дерзкое любопытство,— продолжалъ прізжій заискивающимъ тономъ, скользнувъ глазами по нахмуреннымъ бровямъ почтенный леди,— но вы знаете эту семью и знаете свтъ. Мн предстоитъ познакомиться съ этими людьми и, пожалуй, сблизиться съ ними. Неужели миссисъ Баундерби такая страшная особа? Отецъ такъ много толкуетъ о твердости ея ума, что я горю нетерпніемъ убдиться въ этомъ лично. Правда ли, что она, безусловно неприступна? Правда ли, будто бы она потрясающе умна? По вашей выразительной усмшк я заключаю, что все это выдумки. Вы пролили бальзамъ въ мою встревоженную душу. Ну, а теперь насчетъ возраста: ей будетъ лтъ сорокъ? Ну, тридцать пять?

Миссисъ Спарситъ расхохоталась.

— Двчонка!— подхватила она. Ей не было и двадцати, когда она выходила замужъ.

— Клянусь честью, миссисъ Паулеръ,— воскликнулъ незнакомецъ, отдляясь отъ стола, никогда еще въ жизни не былъ я такъ удивленъ!

Въ самомъ дл, слова экономки, повидимому, подйствовали даже на этого невпечатлительнаго человка. Добрыхъ четверть минуты смотрлъ онъ на нее во вс глаза и, казалось, не могъ надивиться.

— Увряю васъ, миссисъ Паулеръ,— сказалъ, наконецъ, поститель съ видомъ полнйшаго изнеможенія, отзывы о ней отца подготовили меня къ тому, что въ лиц миссисъ Баундерби я встрчу воплощеніе угрюмой и окаменлой зрлости. Премного обязанъ вамъ, что вы соблаговолили вывести меня изъ такого нелпаго заблужденія! Прошу васъ извинить мое безцеремонное вторженіе. Еще разъ благодарю. Мое почтеніе!

Онъ откланялся и ушелъ, а миссисъ Спарситъ, притаившись за драпировкой окна, слдила за нимъ глазами, пока прізжій щеголь лниво плелся по тротуару въ тни, возбуждая любопытство всего города.

— Что думаете вы объ этомъ джентльмен, Битцеръ?— спросила она разсыльнаго, когда тотъ пришелъ убрать со стола.

— Должно быть, тратитъ большія деньги на свою одежду, сударыня.

— Надо сознаться, что костюмъ на немъ отличается большимъ вкусомъ,— сказала миссисъ Спарситъ.

— Да, сударыня,— подтвердилъ слуга, но стоитъ ли бросать на это деньги? Кром того, сударыня,— продолжалъ Битцеръ, полируя тряпкою столъ,— мн сдается, будто бы онъ игрокъ.

— Игра вещь безнравственная,— замтила миссисъ Спарситъ.

— И глупая, сударыня,— подхватилъ Битцеръ, потому что шансы всегда противъ играющихъ и на сторон банкомета.

Томительная ли жара мшала миссисъ Спарситъ работать, или у ней не было охоты къ занятію, только въ тотъ вечеръ она не принималась за рукодлье. Они сидла подъ окномъ, когда солнце стало опускаться за туманную мглу фабричнаго дыма, она сидла на томъ же мст, когда дымъ запылалъ багрянцемъ, когда яркія краски на немъ потускнли, а темнота какъ будто поползла изъ земли, поднимаясь все выше, выше,— до кровель домовъ, до церковной колокольни, до верху фабричныхъ трубъ, до самаго неба. Не зажигая свчи, сидла миссисъ Спарситъ подъ окномъ, сложивъ руки на колняхъ, какъ бы не замчая вечернихъ звуковъ: гиканья мальчишекъ, лая собакъ, громыханья колесъ, шаговъ и говора прохожихъ, рзкихъ уличныхъ криковъ, шлепанья деревянныхъ башмаковъ по тротуару, когда фабричный людъ расходился по домамъ, хлопанья запираемыхъ ставенъ въ лавкахъ. Миссисъ Спарситъ очнулась отъ своей глубокой задумчивости лишь съ приходомъ Битцера, когда онъ пришелъ доложить, что готовъ ея неизмнный ужинъ изъ телячьяго сладкаго мяса. Тутъ, наконецъ, она встала и перенесла въ верхній этажъ свои густыя черныя брови, которыя до того взъерошились во время долгаго раздумья, что, казалось, требовали утюга, чтобъ ихъ выгладить.

— Дуракъ ты эдакій!— промолвила почтенная лэди, оставшись одна за своимъ ужиномъ. Она не сказала, къ кому относился столь нелестный эпитетъ, но едва ли подразумвала здсь теленка.

II. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ.

Партія Гредграйнда нуждалась въ поддержк для окончательнаго укрпленія владычества фактовъ. Она усердно вербовала себ сторонниковъ, а гд же было можно успшне находить ихъ, какъ не между изящными джентльменами, которые, убдившись въ ничтожеств всего на свт, были одинаково готовы на все?

Вдобавокъ, эти здравые умы, достигшіе такой блистательной высоты безразличія, влекли къ себ многихъ изъ гредграйндовскаго толка. Послдователи Томаса Гредграйнда питали слабость къ изящнымъ джентльменамъ, хотя они увряли въ противномъ, но втихомолку преклонялись передъ ними. Они лзли изъ кожи въ своемъ стараніи подражать имъ, также говорили нараспвъ, какъ аристократы, и съ такимъ же разслабленнымъ видомъ раздавали заплесневлыя крохи политической экономіи въ вид угощенія своимъ послдователямъ. Никогда не было видано на свт такой диковинной помси человческой породы.

Среди изящныхъ джентльменовъ, не принадлежавшихъ, строго говоря, къ гредграйндовскому толку, былъ одинъ — хорошей фамиліи, красивой наружности, счастливо одаренный юмористической жилкой. Этотъ юморъ оказалъ ему большую услугу, когда онъ выступилъ однажды въ Палат Общинъ, чтобъ изложитъ свое мнніе (а также мнніе администраціи) объ одной желзнодорожной катастроф. При ней, не смотря на безупречный составъ самыхъ добросовстныхъ служащихъ на жаловань у самыхъ щедрыхъ директоровъ, какіе только существуютъ, не смотря на самыя лучшія механическія приспособленія, когда либо изобртенныя техниками, (несчастье произошло на превосходнйшей въ свт желзнодорожной линіи), было убито пять человкъ, а тридцать два ранено по непредвиденной случайности, безъ которой превосходство принятой здсь системы положительно было бы неполно. Среди убитыхъ оказалась между прочимъ корова, а среди найденныхъ и никмъ не востребованныхъ вещей — вдовій чепецъ. И почтенный депутатъ до того пасмшилъ всю палату (которая отличается тонкимъ пониманіемъ юмора), увнчавъ этимъ чепцомъ коровью голову, что она не захотла серьезно вникнуть въ протоколъ судебнаго слдствія и оправдала правленіе желзной дороги подъ громкіе клики одобренія и раскаты хохота.

У этого то джентльмена былъ младшій братъ еще боле красивой наружности. Онъ началъ свою житейскую карьеру драгунскимъ корнетомъ, однако военная служба показалась скоро ему несносной. Оставивъ полкъ, молодой человкъ пристроился къ одному англійскому посланнику заграницей, но и должность при посольств надола этому баловню судьбы, тогда онъ похалъ въ Іерусалимъ, гд опять соскучился, сталъ путешествовать по блу свту на собственной яхт, но нестерпимая скука преслдовала его повсюду. И вотъ къ этому вчно скучающему субъекту обратился однажды тотъ почтенный членъ палаты общинъ, веселый шутникъ, съ такимъ братскимъ совтомъ:

— Джимъ, ты можешь начать карьеру государственнаго человка, примкнувъ къ людямъ положительнаго факта, а имъ нужны единомышленники. Отчего бы теб не удариться въ статистику?

Джимъ, увлеченный прежде всего новизною идеи и томимый жаждой перемны, былъ не прочь ‘удариться’ въ статистику, какъ и во все другое. Онъ такъ и сдлалъ: погрузился наскоро содержаніемъ одной или двухъ синихъ книгъ, а затмъ предусмотрительный братъ похвастался его познаніями среди сторонниковъ положительнаго факта и сказалъ:

— Если вамъ нужно пристроить куда нибудь къ мстечку красиваго молодца, который сумлъ бы при случа сказать чертовски славную рчь, то обратите вниманіе на моего брата Джима: онъ именно таковъ, какой вамъ требуется.

Посл нсколькихъ опытовъ на публичныхъ собраніяхъ мистеръ Гредграйндъ заодно съ совтомъ политическихъ мудрецовъ одобрилъ Джима, и было ршено отправить его въ Коктоунъ, чтобъ онъ могъ пріобрсти популярность въ самомъ город и въ окружающей его мстности. Такова исторія письма, которое Джимъ показывалъ наканун вечеромъ миссисъ Спарситъ и которое попало теперь въ руки мистера Баундерби. Оно было адресовано: ‘Джозіи Баундерби, эсквайру, банкиру, Коктоунъ’, и Гласило: ‘особенно рекомендую Джемса Гартхауза, эсквайра. Томасъ Гредграйндъ’.

Часъ спустя посл полученія этого посланія вмст съ карточкой мистера Джемса Гартхауза, мистеръ Баундерби надлъ шляпу и отправился въ гостинницу. Здсь онъ нашелъ мистера Гартхауза смотрящимъ изъ окна въ такомъ безнадежномъ состояніи духа, что онъ былъ почти готовъ ‘удариться’ во что нибудь другое.

— Мое имя, сэръ,— сказалъ поститель — Джозія Баундерби изъ Коктоуна.

Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ былъ весьма радъ (о чемъ никакъ нельзя было заключить по его виду) имть удовольствіе познакомиться съ нимъ, чего онъ давно желалъ.

— Коктоунъ, сэръ,— замтилъ Баундерби, безцеремонно подвигая себ стулъ,— не такое мсто, къ какимъ вы привыкли. Поэтому, если вы позволите мн,— впрочемъ это все равно, позволите вы, или не позволите,— такъ какъ я человкъ прямой, то я разскажу вамъ кое что о немъ, прежде чмъ мы перейдемъ съ вами къ дальнйшему.

Мистеръ Гартхаузъ уврялъ, что будетъ въ восторг.

— Ну, не ручайтесь заране,— предупредилъ Баундерби.— Я не общаю вамъ этого. Прежде всего вы видите нашъ дымъ. Для насъ это пища и питье. Ничего нтъ здорове на свт, въ особенности для легкихъ. Если вы принадлежите къ числу тхъ, которые требуютъ, чтобъ мы сжигали его, то мы съ вами не сойдемся. Мы не станемъ портить дно нашихъ паровыхъ котловъ быстре, чмъ оно портится теперь, какъ бы ни надрывались сантиментальные лицемры въ Великобританіи и Ирландіи.

Чтобы ‘удариться’ въ новое дло разомъ со всей силой, прізжій возразилъ на это:

— Поврьте, мистеръ Баундерби, что я вполн и безусловно раздляю ваши взгляды. По личному убжденію.

— Весьма радъ слышать,— отвчалъ тотъ. Затмъ вы, конечно, наслушались всякой всячины о работ на нашихъ фабрикахъ. Вдь, такъ? Ну отлично. Я изложу вамъ дло, какъ оно есть. Работа у насъ, что ни на есть самая пріятная, самая легкая и самая прибыльная. Боле того: устройство нашихъ фабрикъ такъ превосходно, что здсь нельзя идти дале по части улучшеній, разв только устлать полы турецкими коврами, чего мы, конечно, не затваемъ.

— Вы нравы вполн, мастеръ Баундерби.

— Наконецъ, на счетъ рабочихъ рукъ,— продолжалъ банкиръ.— Нтъ ни единаго рабочаго въ этомъ город, сэръ, будь онъ мужчина, женщина или подростокъ, который не поставилъ бы себ конечной цлью въ жизни питаться черепаховымъ супомъ съ золотой ложки и лакомой дичью. Но ни одному изъ нихъ не увидать этого, какъ своихъ ушей. Вотъ я и познакомилъ васъ съ нашими мстами.

Мистеръ Гартхаузъ уврялъ, что почерпнулъ весьма много интереснаго и поучительнаго въ этомъ сжатомъ изложеніи всего коктоунскаго вопроса.

— Видите ли,— замтилъ мистеръ Баундерби,— я всегда люблю столковаться досконально съ человкомъ, въ особенности же съ общественнымъ дятелемъ, при первомъ знакомств, мн остается прибавить лишь одно, прежде чмъ уврить васъ, что я съ величайшимъ удовольствіемъ, по мр своихъ слабыхъ силъ, исполню желаніе моего друга Тома Гредграйнда, выраженное въ его рекомендательномъ письм. Вы человкъ хорошей фамиліи. Не обманывайтесь ни на одну минуту, воображая, будто бы я также происхожу изъ хорошаго рода. Вышелъ я изъ подонковъ общества, росъ грязнымъ оборванцемъ, и окружала меня съ дтскихъ лтъ непокрытая бднота,— голь, шмоль и компанія.

Если только что нибудь могло еще больше возвысить мистера Баундерби въ глазахъ Джемса, такъ именно послднее обстоятельство. По крайней мр онъ высказалъ ему это самъ.

— Значитъ, теперь мы можемъ пожать другъ другу руки на нравахъ равенства. Я говорю: на нравахъ равенства, потому что, хотя мн хорошо извстно лучше всякаго другого, что я такое, а также изъ какой глубокой грязи я вылзъ, однако я не уступлю вамъ въ гордости. Я гордъ ничуть не меньше вашего. А теперь, обезпечивъ, какъ слдуетъ, свою независимость, я могу перейти къ вопросамъ: какъ вы поживаете? Надюсь, хорошо?

Когда они обмнивались рукопожатіемъ, мистеръ Гартхаузъ отвчалъ, что чувствуетъ себя хорошо и приписываетъ это цлебному дйствію коктоунскаго воздуха. Его отвтъ былъ принятъ мистеромъ Баундерби весьма благосклонно.— Можетъ быть, вы знаете,— сказалъ банкиръ, а пожалуй и не знаете, что я женатъ на дочери Тома Гредграйнда. Если у васъ нтъ ничего лучшаго въ виду, какъ пройгись со мною но городу, то я буду очень радъ представить васъ ей.

— Мистеръ Баундерби,— отвчалъ Джимъ, вы угадали самое завтное мое желаніе.

Они отправились безъ дальнихъ разсужденій, и мистеръ Баундерби повелъ новаго знакомаго, представлявшаго такой рзкій контрастъ съ нимъ, къ своему жилищу изъ краснаго кирпича, съ черными наружными ставнями и внутренними зелеными жалузи, съ черной входной дверью, къ которой вели дв блыя ступени. Въ гостиной этого роскошнаго дома ихъ встртила самая замчательная молодая женщина, какую только видлъ когда либо мистеръ Джемсъ Гартхаузъ. Она держала себя такъ принужденно и вмст съ тмъ равнодушно, была такъ замкнута и въ то же время бдительна, такъ холодна и горда, а между тмъ такъ явно принимала къ сердцу хвастливое смиреніе мужа, такъ стыдилась его, точно каждая новая выходка мистера Баундерби была для нея ударомъ,— рзала бдняжку безъ ножа. Наблюдать за нею становилось очень интереснымъ, Джемсъ испытывалъ при этомъ совершенно новое ощущенье. Ея наружность была замчательна не мене ея обращенія. Черты молодой женщины отличались красотой, во она тикъ тщательно сдерживала ихъ естественную игру, что настоящаго выраженія этого лица, казалось, было невозможно уловитъ. Крайне равнодушная, превосходно владвшая собою, никогда не терявшаяся, миссисъ Баундердби, тмъ не мене, постоянно испытывала какую-то неловкость, она присутствовала тутъ, тогда какъ мысли ея, очевидно витали гд-то далеко. Пускаться въ догадки на ея счетъ было, повидимому, напрасно: еяа сбивала съ толку всякую. проницательность.

Съ хозяйки дома вниманіе гостя перешло на окружающую обстановку. Въ этой гостиной не было ничего, въ чемъ сказывался бы женскій вкусъ. Никакого граціознаго украшенія, никакой прихотливой зати, хотя бы тривіальной, въ которой отразилось женское вліяніе. Унылая и неуютная со своей хвастливой и угрюмой роскошью, эта комната непривтливо смотрла на постителей, и ни малйшій слдъ какого нибудь женскаго занятія не смягчалъ и не оживлялъ ея суроваго вида. Каковъ былъ мистеръ Баундерби посреди своихъ домашнихъ боговъ, таковы же были и эти грубыя, напыщенныя божества, окружавшія его. Они были вполн достойны хозяина и подобраны ему подъ стать.

— Вотъ, сэръ,— сказалъ Баундерби,— жена моя, миссисъ Баундерби, старшая дочь Тома Гредграйнда. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, Лу. Мистеръ Гартхаузъ сталъ подъ знамя твоего отца. Если онъ не сдлается въ скоромъ времени сотоварищемъ Тома Гредграйнда, то, надюсь, мы услышимъ о немъ по крайней мр, какъ о депутат одного изъ нашихъ сосднихъ городовъ. Какъ видите, мистеръ Гартхаузъ, жена моя моложе меня годами. Ге знаю, что нашла она во мн особеннаго, что согласилась выйти за меня замужъ. Но, вроятно, что нибудь да нашла, иначе она не сдлалась бы моею женою. Она обладаетъ множествомъ драгоцнныхъ знаній, сэръ, по части политики и другихъ предметовъ. Еслибъ вамъ понадобились какія нибудь свднія, мн было бы трудно рекомендовать вамъ для ихъ полученія боле компетентное лицо, чмъ Лу Баундерби.

Гость выразилъ увренность, что онъ дйствительно не могъ бы майти боле пріятнаго или боле свдущаго совтчика.

— Эге,— подхватилъ хозяинъ,— если вы такой мастеръ по части комплиментовъ, то вы пойдете здсь далеко, потому что не встртите конкуренціи. Умнье говоритъ комплименты никогда мн не давалось, и я отказываюсь понимать это искусство. По правд говоря, я презираю его. Но вы получили совсмъ иное воспитаніе, мое было ужъ слишкомъ реально, чертъ возьми! Вы джентльменъ, а я не заявляю никакихъ претензій на это званіе. Я просто Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Но если хорошія манеры и общественное положеніе ничего не значатъ въ моихъ глазахъ, то Лу Баундерби, пожалуй, цнитъ ихъ. Она не обладаетъ моими преимуществами — которыя вы, можетъ быть, назовете недостатками, но я тмъ не мене зову ихъ преимуществами,— поэтому вы не станете расточать передо мною своихъ талантовъ, смю сказать.

— Мистеръ Баундерби,— замтилъ Джимъ, съ улыбкой обращаясь къ Луиз,— это благородное животное въ естественномъ состояніи, вполн свободное отъ сбруи, въ которой работаетъ такая кляча, жертва общественной условности, какъ я.

— Вы питаете большое уваженіе къ мистеру Баундерби,— спокойно промолвила она,— и это вполн естественно съ вашей стороны.

Гартхаузъ понесъ постыдное пораженіе для джентльмена, который такъ отлично зналъ свтъ, а теперь растерянно спрашивалъ себя, какъ слдуетъ ему принять ея замчаніе.

— Насколько я поняла изъ словъ мистера Баундерби, вы собираетесь посвятить себя на служеніе отечеству. Вы намрены,— продолжала Луиза, оставаясь на томъ же мст, гд она поздоровалась съ гостемъ, все съ тою же странной смсью самообладанія и необъяснимой неловкости,— указать народу выходъ изъ всхъ его затрудненій.

— Клянусь честью, миссисъ Баундерби,— со смхомъ подхватилъ онъ,— у меня нтъ и въ помышленіи ничего подобнаго, и я не думаю притворяться передъ вами. Я кое что видлъ на своемъ вку по разнымъ мстамъ и нашелъ исстоющей всю эту житейскую сутолоку, какъ находятъ се и прочіе съ тою лишь разницею, что одни сознаются въ томъ, а другіе нтъ. Я ршилъ отстаивать убжденія вашего почтеннаго батюшки единственно за неимніемъ выбора, потому что мн все равно поддерживать ли т, или иныя идеи.

— Да разв у васъ нтъ своихъ собственныхъ?— спросила Луиза.

— У меня нтъ даже самаго слабаго предпочтенія къ чему либо. Увряю васъ, что я не придаю ни малйшей важности какимъ бы то ни было взглядамъ. Въ результат различныхъ способовъ, какими я старался убить свою скуку, у меня явилось убжденіе, (если только это не слишкомъ серьезный терминъ для того лниваго чувства, которое я вынесъ изъ своего опыта), что одно сочетаніе идей можетъ принести столько же вреда или пользы, какъ и всякое другое. Существуетъ одинъ старинный англійскій родъ, принявшій прелестный итальянскій девизъ: ‘Будь, что будетъ’. Вотъ единственная ходячая истина.

Это извращенное признаніе честности въ безчестности (такой опасный, такой гибельный и распространенный порокъ) отчасти расположило, какъ ему показалось, молодую женщину въ его пользу. И онъ поспшилъ воспользоваться своей удачей, добавивъ самымъ беззаботнымъ тономъ (который она могла объяснить, какъ ей угодно):

— Партія, могущая доказать все на свт рядомъ единицъ, десятковъ, сотенъ и тысячъ, миссъ Баундерби, во всякомъ случа общаетъ много развлеченія и даетъ человку самые лучшіе шансы на успхъ. Поэтому я готовъ примкнуть къ ней съ такимъ же усердіемъ, какъ еслибъ я былъ ея убжденнымъ сторонни онъ. Да еслибъ и такъ, могъ ли бы я сдлать большее?

— Вы единственный въ своемъ род политикъ,— сказала Луиза.

— Извините, за мной нтъ даже и той заслуги. Поврьте, что еслибъ мы покинули ряды, къ которымъ примкнули отъ скуки, и сплотились бы воедино, то составили бы самую многочисленную партію въ государств.

Тутъ мистеръ Баундерби, которому становилось не втерпежъ вынужденное молчаніе, такъ что онъ рисковалъ лопнуть съ натуги, вмшался въ разговоръ, предложивъ отсрочить семейный обдъ до половины седьмого, чтобъ успть обойти съ мистеромъ Джемсомъ Гартхаузомъ наиболе значительныхъ и вліятельныхъ горожанъ Коктоуна съ его предмстьями. Обходъ былъ совершенъ, и мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, благодаря своему скромному знакомству съ синими книгами, побдоносно выдержалъ это испытаніе, хотя съ замтною прибавкою скуки.

Вечеромъ столъ былъ накрытъ на четыре прибора, но одно мсто оставалось незанятымъ. Это подало поводъ мистеру Баундерби распространиться о сочности тушеныхъ угрей по два пенса за порцію, которыми онъ лакомился на улиц восьми лтъ отъ роду, и упомянуть объ отвратительной вод (предназначенной собственно для поливки мостовой), которою онъ запивалъ это угощеніе. За супомъ и рыбой онъ нашелъ нужнымъ занять своего гостя интересными вычисленіями, въ результат которыхъ оказалось, что онъ (Баундерби) сълъ въ дни цвтущей юности по крайней мр трехъ лошадей подъ видомъ копченыхъ польскихъ колбасъ и сосисокъ послдняго сорта. Гость выслушивалъ эти занимательныя подробности съ усталой миной, вставляя отъ времени до времени какое нибудь восклицаніе, въ род: ‘прелестно’, ‘замчательно’. Подобные разговоры, пожалуй, привели бы его въ отчаянной ршимости махнуть обратно въ Іерусалимъ не дальше, какъ завтра поутру, еслибъ Луиза не затронула такъ сильно его любопытства.

— Неужели,— думалъ онъ, наблюдая, какъ она сидла на краю стола, гд ея фигура, юношеская, миніатюрная и легкая, но чрезвычайно граціозная, казалась такъ не у мста,— неужели нтъ ничего, что могло бы взволновать это лицо?

Клянусь Юпитеромъ, есть! Вотъ оно, и въ самой неожиданной форм: на порог появился Томъ. Молодая хозяйка разомъ преобразилась при его появленіи и просіяла улыбкой.

Чудная улыбка. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, пожалуй, не нашелъ бы ее такой привлекательной, еслибъ не дивился такъ долго безстрастію этого лица. Она протянула руку, хорошенькую маленькую ручку, и ея пальцы охватили руку брата, какъ будто она была готова поднести ее къ губамъ.

‘Вотъ теб разъ’,— подумалъ гость, ‘этотъ олухъ единственное существо, которымъ она интересуется. Примемъ къ свднію!’

Олухъ былъ представленъ постителю и услся за столъ. Не особенно лестная кличка, но, надо сознаться — заслуженная.

— Въ твои годы, юный Томъ,— сказалъ Баундерби,— я не опаздывалъ, а если со мной случался такой грхъ, то меня лишали обда.

— Когда вы были въ моихъ лтахъ,— возразилъ Томъ,— то не имли надобности исправлять ошибокъ въ баланс, а посл того еще переодваться.

— Ну ладно, оставимъ этотъ разговоръ,— сказалъ Баундерби.

— Такъ и вы не привязывайтесь ко мн,— проворчалъ Томъ.

— Миссисъ Баундерби,— сказалъ Гартхаузъ, прекрасно слышавшій эту перебранку вполголоса,— лицо вашего брата удивительно мн знакомо. Не встрчался ли я съ нимъ за границей? Или, можетъ быть, въ какомъ нибудь общественномъ учебномъ заведеніи?

— Нтъ,— отвчала молодая женщин съ большою живостью,— онъ никогда еще не здилъ за границу и получилъ домашнее воспитаніе въ нашемъ город. Томъ, дорогой мой, я объясняю мистеру Гартхаузу, что онъ не могъ встрчаться съ тобой за границей.

— Не имлъ этого счастія, сэръ,— подтвердилъ Томъ,

Что было такого особеннаго въ этомъ угрюмомъ юнош, неласковомъ даже съ сестрою, чтобъ вызвать такую радость на ея лиц? Должно бытъ, ужъ слишкомъ томилось одиночествомъ ея сердце и слишкомъ велика была въ ней потребность привязаться къ кому нибудь.

‘Вотъ почему она такъ любитъ этого олуха’, подумалъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, перебирая въ ум свои наблюденія. ‘Вотъ въ чемъ разгадка этой нжности, вотъ въ чемъ’.

Между тмъ ‘олухъ’ и въ присутствіи сестры, и посл ея ухода изъ столовой не находилъ нужнымъ скрывать своего презрнія къ мистеру Баундерби, поскольку онъ могъ выразить свои чувства гримасами и лукавымъ подмигиваніемъ незамтно для этой независимой личности. Не отвчая на подобные телеграфическіе знаки, мистеръ Гартхаузъ тмъ не мене весь вечеръ поощрялъ Тома къ проказамъ и былъ очень внимателенъ къ нему. Когда же, наконецъ, онъ всталъ, чтобы откланяться, и выразилъ при этомъ опасеніе не найти ночью дороги въ гостинницу, олухъ тотчасъ предложилъ ему свои услуги въ качеств провожатаго, и они вышли вмст на улицу.

III. Олухъ.

Удивительное дло, что молодой человкъ, воспитанный неуклонно по систем противуестественннаго принужденія, могъ сдлаться лицемромъ, между тмъ, такъ случилось съ Томомъ. Удивительное дло, что юноша, котораго не предоставляли собственному руководительству даже на пять минутъ подрядъ, могъ утратить всякую способность управлять собою, войдя въ года, но такъ вышло съ Томомъ. Становилось прямо невроятнымъ, какимъ образомъ юнаго джентльмена, воображеніе котораго было задавлено съ колыбели, могъ назойливо осаждать его призракъ, подъ видомъ самой низменной чувственности, но, именно, подобнымъ чудовищемъ, несомннно, оказывался Томъ.

— Вы курите?— спросилъ его мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, когда они подошли къ гостиниц.

— Еще бы!— подхватилъ Томъ.

Прізжему не оставалось ничего боле, какъ пригласить Тома войти, а Тому въ свою очередь не оставалось ничего иного, какъ послдовать этому приглашенію. Благодаря ли прохладительному напитку, подходящему къ жаркой погод, но не настолько слабому, насколько холодному, или же отличному табаку, не существовавшему въ продаж въ тхъ мстахъ, только Томъ вскор почувствовалъ себя какъ дома въ уголку дивана и больше прежняго проникся восхищеніемъ къ своему новому другу, забившемуся въ другой уголъ.

Посл нсколькихъ минутъ молчанія, когда гость предавался куренью, онъ слегка отмахнулъ облако табачнаго дыма и сталь разсматривать хозяина.

‘Вдь, вотъ’, подумалъ Томъ, ‘онъ какъ будто не обращаетъ никакого вниманія на свой костюмъ, а, между тмъ, какъ изящно одтъ! Какъ ловко сидитъ на немъ платье!’

Поймавъ случайно восторженный взглядъ Тома, мистеръ Джемсъ Гартхаузъ замтилъ, что онъ ничего не пьетъ, и наполнилъ его стаканъ своей собственной небрежной рукою.

— Благодарствуйте,— сказалъ Томъ, благодарствуйте. Ну что, мистеръ Гартхаузъ, небось старикъ Баундерби порядкомъ надолъ вамъ сегодня вечеромъ?

Онъ произнесъ эти слова, снова прищуривъ одинъ глазъ и лукаво посматривая на своего собесдника изъ за стакана.

— Кажется, онъ славный малый!— замтилъ тотъ.

— Вы находите? Не можетъ быть!— вымолвилъ гость, снова прищурившись.

Мистер Джемсъ Гартхаузъ улыбнулся. Поднявшись съ дивана, онъ прислонился спиной къ пустому камину и. продолжая курить, сказалъ:

— Какой вы, однако, потшный шуринъ!

— Какой потшный зять старикашка Баундерби, должно быть, хотли вы сказать!— поправилъ Томъ.

— Однако, вы насмшникъ, какъ я посмотрю!— замтилъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ.

Было что то необычайно пріятное въ короткости съ такимъ жилетомъ, въ звук этого голоса, называвшаго васъ запросто Томомъ, въ этомъ быстромъ сближеніи на дружескую ногу съ парою такихъ бакенбардъ… И Томъ почувствовалъ крайнее самодовольство.

— О, мн наплевать на старикашку Баундерби, если вы намекаете на это! Я всегда называлъ его старымъ хрномъ за глаза и всегда думалъ о немъ не иначе, какъ о старомъ хрн. И теперь у меня нтъ никакой охоты оказывать ему учтивость. Это было бы немножко поздно.

— Мн то все равно,— возразилъ Джемсъ, но при жен, знаете, вамъ надо быть поосторожне.

— При жен?— подхватилъ Томъ. При сестр то моей Лу? Еще бы!

Онъ засмялся и прихлебнулъ прохладительнаго питья.

Джемсъ Гартхаузъ продолжалъ стоять на томъ же мст, прислонившись спиной къ камину, въ той же небрежной поз, покуривая сигару, и смотрлъ на олуха, внутренно потшаясь, точно онъ казался самому себ демономъ обольстителемъ, которому стоитъ только захотть, чтобъ глупый малый отдалъ ему свою душу. И въ самомъ дл Томъ какъ будто подчинялся магическому вліянію. Сначала онъ смотрлъ на своего собесдника раболпно, потомъ съ восхищеніемъ, наконецъ, онъ взглянулъ на него смло, и развязно протянулъ одну ногу вдоль дивана.

— Сестра Лу?— повторилъ Томъ. Да она никогда не любила старика Баундерби.

— Вдь, это время прошедшее, Томъ,— возразилъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, стряхивая мизинцемъ пепелъ съ своей сигары.— а мы живемъ въ настоящемъ.

— Не любить — глаголъ дйствительнаго залога, наклоненіе изъявительное, настоящее время, первое лицо единственнаго числа: я не люблю, второе лицо единственнаго числа — ты не любишь, третье лицо единственнаго числа — она не любитъ,— сказалъ Томъ.

— Весьма оригинально!— замтилъ его другъ. Однако, вы не думаете этого, конечно.

— Напротивъ, я въ томъ увренъ!— воскликнулъ Томъ. Честное, благородное слово! Сознайтесь откровенно, мистеръ Гартхаузъ, вдь, вы и сами не допускаете, чтобъ моя сестра въ самомъ дл любила старикашку Баундерби?

— Отчего же и не допустить мн этого, мой другъ, когда я вижу супружескую чету, живущую согласно и счастливо?

Тмъ временемъ об ноги Тома были уже, на диван. Еслибъ его другая нога не присоединилась еще къ первой, когда мистеръ Гартхаузъ назвалъ его своимъ другомъ, то онъ, непремнно, протянулъ бы ее вдоль дивана въ этомъ знаменательномъ мст разговора. Чувствуя, однако, потребность проявить еще чмъ нибудь свою полнйшую непринужденность, олухъ развалился въ лежачей поз, прислонившись затылкомъ къ боковому валику, и, продолжая курить съ безпредльной небрежностью свтскаго фата, обратилъ свое вульгарное лицо и не особенно трезвые глаза къ другому лицу, глядвшему на него такъ беззаботно и вмст съ тмъ такъ властно.

— Вдь, вы знакомы съ нашимъ дражайшимъ родителемъ, мистеръ Гартхаузъ,— сказалъ Томъ,— и потому не должны удивляться, что Лу вышла за старика Баундерби. У нея никогда не. было поклонника, отецъ предложилъ ей эту партію и она согласилась.

— Удивительная покорность отцовской вол со стороны вашей очаровательной сестры,— замтилъ мистеръ Гартхаузъ.

— Да, но она не была бы такъ покорна, и свадьба не сладилась бы такъ легко, еслибы не я,— возразилъ олухъ.

Искуситель только поднялъ брови, но олухъ волей-неволей долженъ былъ продолжать, повинуясь этому мановенію.

— Это я убдилъ сестру,— произнесъ онъ съ внушительнымъ видомъ превосходства.— Меня сунули въ банкъ стараго хрыча, (куда меня, конечно, нисколько не тянуло) и я зналъ, что мн придется солоно, если Лу спровадитъ постылаго жениха. Вотъ я и высказалъ ей свои желанія, она же исполнила ихъ. Для меня она готова на что угодно. Вдь, это было очень храбро съ ея стороны, не правда ли?

— Это было восхитительно, Томъ.

— Для нея-то собственно этотъ вопросъ былъ совсмъ не такъ важенъ, какъ для меня,— хладнокровно продолжалъ Томъ.— Вдь, отъ этого зависла моя свобода, мое спокойствіе и, пожалуй, карьера, она же все равно никого не любила. Да и оставаться дома было для нея все равно, что сидть въ тюрьм, особенно посл моего ухода. Въ сущности сестра ничмъ не жертвовала для меня, такъ какъ не любила никого другого, но все же это былъ славный поступокъ съ ея стороны.

— Прямо превосходно. И она, повидимому, не раскаивается?

— О,— подхватилъ Томъ съ покровительственно-презрительнымъ видомъ,— она настоящая двчонка! Двчонки везд умютъ примняться къ обстоятельствамъ. Она устроилась въ жизни, и ей все равно. Она ко всему равнодушна. Впрочемъ, хотя Лу и двчонка, но не. заурядная. Она способна замкнуться въ себ и думать безъ конца, я часто видлъ, какъ она сидла у камина, глядя на огонь, иногда цлый часъ безъ перерыва.

— Да неужели? Значитъ, у нея свои собственные рессурсы,— замтилъ Гартхаузъ, спокойно продолжая курить.

— Ну, не. особенно-то они значительны,— возразилъ Томъ,— родитель напичкалъ ее всякой трухой, въ род сухихъ костей и опилокъ. Такова его система.

— Значитъ, воспиталъ дочку по своему образцу?— высказалъ свое предположеніе. Гартхаузъ.

— Дочку? Не одну ее, а также и остальныхъ. Вдь, и я воспитанъ на этотъ ладъ.

— Не можетъ быть!

— Могу васъ уврить,— подтвердилъ олухъ, покачивая головой.— Я хочу сказать, мистеръ Гартхаузъ, что когда оставилъ родительскій домъ и поступилъ къ старику Баундерби, то былъ дуракъ-дуракомъ и зналъ жизнь не больше какой нибудь устрицы.

— Полноте, Томъ! Мн, право, не врится. Это вы только ради краснаго словца.

— Честное слово,— уврялъ олухъ.— Я говорю серьезно и не думаю шутить.

Нкоторое время онъ курилъ съ большою важностью и достоинствомъ, а потомъ прибавилъ снисходительнымъ тономъ:

— Разумется, съ тхъ поръ я понабрался опыта, не стану отрицать. Но этимъ я обязанъ самому себ, а не родителю.

— А ваша интеллигентная сестрица?

— Моя интеллигентная сестрица застряла тамъ же, гд была. Она, обыкновенно, жаловалась мн, что ей будетъ нечмъ помянуть молодость, не такъ, какъ другимъ двушкамъ. Не знаю, удалось ли ей примириться съ этимъ обстоятельствомъ. Но Лу все равно,— прибавилъ Томъ съ проницательнымъ видомъ, попыхивая сигарой. Двчонки всегда умютъ приноровиться къ своей жизни

— Зайдя вчера вечеромъ въ банкъ за адресомъ мистера Баундерби, я нашелъ тамъ одну древнюю леди, которая, повидимому, ужасно восхищается вашей сестрой,— замтилъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, бросая окурокъ сигары

— Старуху Спарситъ!—подтвердилъ Томъ, — разв вы ужъ успли съ ней повидаться?

Его другъ утвердительно кивнулъ головой. Томъ вынулъ сигару изо-рта, чтобъ съ большей выразительностью прищурить глазъ (который что-то плохо повиновался ему), и дать себ нсколько щелчковъ въ носъ.

— Старуха Спарситъ питаетъ къ Лу боле, чмъ восхищеніе, это чувство можно скоре назвать любовью и преданностью,— отвчалъ Томъ.— Вдь она никогда не ловила старикашку Баундерби въ мужья, когда онъ былъ холостъ. О, нтъ, никогда!

То были послднія слова, произнесенныя олухомъ передъ тмъ, какъ имъ овладла головокружительная дремота, перешедшая въ полное забытье.

Изъ этого состоянія онъ былъ выведенъ непріятнымъ сномъ: ему приснилось, что кто-то далъ ему пинка ногою и чей-то голосъ закричалъ надъ нимъ:

— Эй вы! Ужъ поздно. Вставайте.

— Ладно,— сказалъ онъ, поднимаясь съ дивана.— Однако же надо сначала проститься съ вами. Славный у васъ табакъ. Только слишкомъ мягокъ.

— Именно слишкомъ мягокъ,— подтвердилъ хозяинъ.

— Онъ… онъ слабъ до смшного,— промолвилъ Томъ.— Гд же дверь? Доброй ночи.

Тутъ ему опять приснилось, будто бы сторожъ ведетъ его сквозь туманъ, который, причинивъ ему нкоторую непріятность и безпокойство, разсялся на главной улиц, гд Томъ очутился совершенно одинъ. Отсюда онъ безъ большого труда побрелъ домой, хотя все еще чувствовалъ присутствіе и вліяніе своего новаго друга, парившаго надъ нимъ гд-то въ воздух въ той же небрежной поз, съ тмъ же беззаботно-властнымъ взоромъ.

Добравшись до дому, олухъ повалился въ постель. Еслибъ онъ сколько нибудь понималъ то, что надлалъ въ ту ночь, еслибъ онъ былъ поменьше олухомъ и побольше братомъ, то вышелъ бы сейчасъ же на дорогу, подбжалъ къ зловонной рк съ черной водой и, не думая долго, похоронилъ бы себя въ ея мутныхъ волнахъ.

IV. Братья-рабочіе.

— О, друзья мои, попранные ногами рабочіе Коктоуна! О, друзья мои и земляки, рабы желзнаго и гнетущаго деспотизма! О, друзья мои и товарищи по несчастью, сотрудники и собратья! Говорю вамъ, что часъ насталъ, когда мы должны сплотиться вмст, какъ единая могучая сила, и ниспровергнуть въ прахъ притснителей. Слишкомъ долго жирли они отъ разоренія нашихъ семей, питались нашимъ потомъ, трудомъ нашихъ рукъ, крпостью нашихъ мускуловъ, попирая божественныя права человка и священныя, нерушимыя привиллегіи братства.

‘Хорошо!’ ‘Слушайте, слушайте, слушайте!’ ‘Ура!’

Эти и тому подобныя восклицанія многочисленныхъ голосовъ неслись со всхъ сторонъ набитой биткомъ залы, гд въ удушливой атмосфер ораторъ, стоявшій на возвышеніи, выпускалъ изъ себя накопившіеся въ немъ пну и паръ. Онъ жестоко вспотлъ и охрипъ. Подъ ослпительнымъ свтомъ газоваго рожка этотъ малый такъ кричалъ, неистово сжимая кулаки, хмуря брови, стискивая зубы и размахивая руками, что совсмъ выбился изъ силъ, былъ принужденъ остановиться и потребовалъ стаканъ воды.

Пока онъ стоялъ на подмосткахъ, стараясь охладить свое пылающее лицо, сравненіе между нимъ и массою обращенныхъ къ нему внимательныхъ лицъ оказывалась далеко не въ его пользу. Ростомъ онъ едва ли превышалъ толпу своихъ слушателей, разв на высоту эстрады, куда онъ забрался. Во многихъ же другихъ отношеніяхъ онъ былъ значительно ниже. ихъ. Онъ уступалъ имъ въ честности, мужеств и добродушіи, ихъ простосердечіе замнялось у него лукавствомъ, а здравый смыслъ запальчивостью. Нескладный, сутуловатый, съ нависшими бровями и непріятной гримасой на лиц, этотъ человкъ, несмотря на свой щегольской костюмъ, невыгодно отличался отъ большинства присутствующихъ въ ихъ простомъ рабочемъ плать. Всегда странно видть цлое собраніе людей, подчиняющееся одной высокомрной личности, будь то лордъ или простолюдинъ, стоящей гораздо ниже трехъ четвертей его аудиторіи, но видть эту толпу съ серьезными, напряженными лицами, въ честности которой не могъ бы усомниться ни одинъ безпристрастный наблюдатель, видть ее взволнованной подобнымъ вожакомъ было особенно странно и особенно обидно.

‘Хорошо!’ ‘Слушайте, слушайте!’ ‘Ура!’

Напряженность вниманія и воли, написанная на всхъ этихъ лицахъ, производила сильное впечатлніе. Здсь не было ни безпечности, ни скуки, ни празднаго любопытства, ни одного изъ многочисленныхъ оттнковъ равнодушія, столь обыкновеннаго на всхъ другихъ сборищахъ, нельзя было прочесть въ чертахъ собравшихся. Каждый сознавалъ, что его положеніе въ этомъ или иномъ смысл хуже, чмъ оно могло быть, каждый считалъ себя обязаннымъ примкнуть къ остальнымъ, чтобъ улучшить ихъ общую участь, каждый чувствовалъ, что вся его надежда на союзъ съ товарищами, окружавшими его, и вся эта толпа серьезно, глубоко, непоколебимо врила (въ данномъ случа ошибочно) въ успхъ своего дла. Все, что тутъ говорилось, было въ ея глазахъ такъ же просто и видно съ перваго взгляда, какъ были видны въ этой комнат голыя стропила крыши и оштукатуренныя кирпичныя стны. Каждый безпристрастный наблюдатель не могъ также не сознаться въ глубин души, что вс эти люди даже въ своихъ заблужденіяхъ обнаруживали большія достоинства, которыя могли быть направлены къ самымъ высокимъ и благотворнымъ цлямъ, онъ не могъ бы не сознаться, что предполагать на основаніи ходячихъ аксіомъ, какъ бы он ни казались неопровержимыми, будто бы эти труженики сбились съ истиннаго пути безъ всякой причины, по собственному безразсудству, значило бы утверждать, что дымъ бываетъ безъ огня, смерть безъ рожденія, жатва безъ посва, а всякая вещь можетъ произойти изъ ничего.

Освжившись водою, ораторъ вытеръ свой морщинистый лобъ, проведя по немъ нсколько разъ слва направо носовымъ платкомъ, свернутымъ въ комочекъ, и сосредоточилъ вс свои воспрянувшія силы въ презрительномъ горькомъ смх.

— Но, о, друзья мои и братья, о, люди и англичане, угнетенные рабочіе Коктоуна, что намъ сказать о томъ человк, о томъ рабочемъ,— увы, зачмъ я вынужденъ необходимостью позорить это славное имя, давая его отступнику?!— что сказать намъ о томъ, кто, зная но собственному опыту вс ваши огорченія и несправедливости, которыя терпите вы, соль земли, сила нашей страны, и кто, узнавъ о вашемъ ршеніи, благородномъ, славномъ, единодушномъ, которое заставитъ трепетать тирановъ, о вашемъ ршеніи подписаться на фонды Общества Соединеннаго Судилища и подчиняться всмъ его распоряженіямъ къ вашему же собственному благу, каковы бы они ни были, что скажете вы, спрашиваю я, о томъ рабочемъ, (волей неволей я долженъ признать за нимъ это званіе), который въ такую минуту покидаетъ свой постъ, продаетъ свое знамя, который въ такую минуту становится измнникомъ и подлымъ перебжчикомъ, который въ такую минуту признается въ постыдномъ и трусливомъ желаніи держаться въ сторон и не хочетъ примкнуть къ благородному союзу на защиту свободы и права?

На этомъ пункт рчи собраніе раздлилось, послышался ропотъ и свистки, но общее чувство чести было слишкомъ сильно для того, чтобъ обвинить человка, не выслушавъ его оправданія

— Не ошиблись ли вы, Слэкбриджъ?

— Приведите сюда этого человка!

— Надо выслушать его!

Такія восклицанія раздавались со всхъ сторонъ. Наконецъ, кто-то громко закричалъ:

— Здсь ли этотъ человкъ? Если онъ тутъ, Слэкбриджъ, то уступите ему мсто, пусть онъ самъ говоритъ за себя.

Эти слова были встрчены громкими рукоплесканіями. Слэкбриджъ, ораторъ, осмотрлся вокругъ съ усталой улыбкой и, вытянувъ правую руку (по примру всхъ Слэкбриджей), чтобъ усмирить бушующее море, выжидалъ, пока въ зал воцарится тишина.

— О, друзья мои и сотоварищи,— заговорилъ онъ тогда, тряся головой съ видомъ сильнйшаго презрнія,— я не дивлюсь, что вы, порабощенные сыны труда, не врите въ существованіе подобнаго человка. Но вспомните, что, вдь, существовалъ же тотъ, въ продалъ свое первородство за чечевичную похлебку, существовалъ Іуда Искаріотскій, существовалъ лордъ Кэстльри, точно такъ же существуетъ и этотъ человкъ.

Тутъ у подмостокъ произошло минутное замшательство и давка, которыя привели къ тому, что обвиняемый очутился передъ публикой рядомъ съ ораторомъ. Онъ былъ блденъ и нсколько разстроенъ, что было особенно замтно по дрожащимъ губамъ, но стоялъ спокойно, поглаживая лвой рукой подбородокъ, въ ожиданіи, когда ему дадутъ говорить. Въ собраніи былъ, какъ водится, предсдатель, который взялъ это дло въ свои руки.

— Друзья мои,— сказалъ онъ,— по обязанности предсдателя, я прошу вашего друга Слэкбриджа, зашедшаго, пожалуй, слишкомъ далеко въ своей рчи, приссть, пока мы выслушаемъ Стефена Блэкпуля. Вс вы знаете Стефена Блэкпуля. Вамъ извстны его несчастія и доброе имя.

Посл того предсдатель открыто пожалъ руку Стефена и снова опустился на свое мсто. Слэкбриджъ также слъ, утиртая платкомъ свой разгоряченный лобъ,— неизмнно слва направо, а не наоборотъ.

— Друзья мои,— началъ Стефенъ среди мертваго безмолвія,— я слышалъ, что обо мн говорилось, и весьма возможно, что и не исправлю сказаннаго. Однако, лучше, если вы услышите правду обо мн изъ моихъ собственныхъ устъ, чмъ со стороны, хотя я не привыкъ говорить въ такомъ многолюдномъ собраніи, потому что не былъ къ этому пріученъ и подготовленъ.

Слэкбриджъ тряхнулъ головою съ такою горечью, точно хотлъ, чтобъ она оторвалась у него прочь.

— Я единственный рабочій на фабрик Баундерби изъ всхъ собравшихся здсь, который не пожелалъ принять предложенныхъ постановленій. Я не могу съ ними согласиться. Друзья мои, я сомнваюсь, чтобъ изъ нихъ вышелъ какой нибудь прокъ. Скоре вы наживете себ съ ними бду.

Слэкбриджъ расхохотался, скрестивъ руки на груди и саркастически нахмурилъ брови.

— Но не изъ-за этого захотлъ я остаться въ сторон, еслибы только въ этомъ было дло, я присоединился бы къ остальнымъ. Но у меня есть другія причины, касающіяся меня лично, которыя не позволяютъ мн быть съ вами за одно и не только теперь, но всегда… всегда… пока я живъ.

Слэкбриджъ вскочилъ съ мста и всталъ рядомъ съ нимъ, скрежеща зубами и дергаясь отъ бшенства.

— О, друзья мои, не говорилъ я вамъ? О, мои соотечественники, не предостерегалъ ли я васъ? Что думаете вы о гнусномъ поведеніи человка, который, какъ извстно, самъ жестоко страдалъ отъ неравенства человческихъ правъ? О, англичане, спрашиваю васъ, что думаете вы о подобной измн одного изъ вашихъ собратьевъ, который своимъ малодушіемъ готовитъ гибель себ самому и вамъ, вашимъ дтямъ и внукамъ?

Раздались одиночныя рукоплесканія, кое-гд крикнули: ‘позоръ измннику!’ Но большинство присутствующихъ молчало. Вс взоры были устремлены на изможденное лицо Стефена, еще боле жалкое въ его непритворномъ волненіи, и по доброт души эти люди скоре жалли бднаго товарища, чмъ негодовали на его откатъ.

— Говорить — ремесло этого уполномоченнаго,— сказалъ Стефенъ.— Ему за это платятъ, и онъ мастеръ по своей части. Пусть его говоритъ. Не указывайте ему на мое горе. Это его не касается. До этого никому нтъ дла, кром меня.

Вх словахъ Стефена было столько порядочности, пожалуй, достоинства, что слушатели еще больше затихли и стали еще внимательне. Тотъ же громкій голосъ, который былъ слышенъ и раньше, раздался опять.

— Дайте выслушать этого человка, Слэкбриджъ: придержите языкъ!

Въ зал опятъ водворилась необычная тишина.

— Братья,— заговорилъ Стефенъ, тихій голосъ котораго раздавшіе и отчетливо,— братья и товарищи! Вдь я имю право назвать васъ этимъ именемъ, тогда какъ этотъ уполномоченный совсмъ намъ чужой, мн остается прибавить одно только слово и большаго я не могу вамъ сказать, хотя бы говорилъ до Суднаго дня. А отлично знаю, что мн предстоитъ. Я отлично знаю, что вы ршили не имть ничего общаго съ тмъ изъ рабочихъ, кто не захочетъ быть съ вами за одно въ этомъ дл. Я отлично знаю, что еслибъ мн пришлось умирать на краю дороги, то каждый изъ васъ счелъ-бы себя въ прав пройти мимо, не подавъ мн помощи, какъ чужестранцу и пришельцу. Что же длать! Я долженъ этому покориться.

— Стефенъ Блэкпуль,— замтилъ предсдатель, вставая съ мста,— подумайте раньше хорошенько. Подумайте объ этомъ еще, любезный, прежде чмъ вы ршитесь оттолкнуть отъ себя всхъ своихъ друзей.

Въ толп пронесся общій ропотъ волненія, однако, никто не вымолвилъ ни слова. Вс взоры были устремлены на лицо Стефена. Еслибъ онъ измнилъ своему ршенію, то у всхъ присутствующихъ скатился бы камень съ души. Онъ самъ понялъ это, оглянувшись кругомъ. Въ его сердц не было ни капли гнва противъ этихъ людей. Онъ зналъ то хорошее, что крылось въ нихъ, вопреки слабостямъ и неразумію невжества, какъ могъ знать только собратъ по труду.

— Я уже думалъ о томъ, сэръ, и думалъ не мало. Я просто не могу быть съ вами за одно, вотъ и все. Я долженъ идти своей дорогой. Мн надо съ вами проститься.

Стефенъ сдлалъ нчто въ род привтственнаго жеста толп, протянувъ впередъ об руки, и постоялъ секунду въ этой поз, потомъ его руки медленно опустились, и онъ заговорилъ снова:

— Сколько ласковыхъ словъ слышалъ я ране отъ многихъ изъ васъ, господа! Сколько знакомыхъ лицъ вижу здсь, знакомыхъ мн еще съ той поры, когда я былъ моложе и счастливе. Какъ я себя помню, у меня не было ни съ кмъ ни малйшей ссоры. Видитъ Богъ, что и теперь я не. хочу никого обидть. Вы назовете меня измнникомъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Слэкбриджу,— но это легче сказать, чмъ доказать. Однако, длать нечего: будь по вашему!

Стефенъ сдлалъ шагъ или два къ лсенк, которая вела внизъ съ подмостковъ, но вспомнилъ что-то и остановился.

— Возможно,— произнесъ онъ, обернувшись къ толп своимъ морщинистымъ лицомъ и медленно обводя ее глазами, точно хотлъ обратиться къ каждому слушателю въ отдльности, какъ къ близкому, такъ и далекому,— возможно, что обсуждая этотъ вопросъ, вы грозите хозяину стачкой, если меня оставятъ работать среди васъ. Надюсь, что я не доживу до этого и умру раньше, чмъ настанетъ такое время, но еслибы это случилось, я все-таки останусь на фабрик, я долженъ такъ поступить не на зло вамъ, но ради своего пропитанія. Мн нечмъ больше кормиться, кром труда своихъ рукъ, а куда же мн пойти искать другой работы, если я поступилъ на фабрику здсь въ Коктоун мальчикомъ по восьмому году? Я не жалуюсь на то, что вы не захотите со мною, знаться и отвернетесь отъ меня съ этихъ поръ, но надюсь, что вы позволите мн хотя работать. Если у меня существуетъ еще какое-нибудь право, друзья мои, такъ именно одно это.

Гробовое молчаніе было отвтомъ на его рчь: ни слова, ни звука, кром тихаго шороха отъ движенія толпы, разступавшейся посредин, во всю длину залы, чтобы пропустить человка, съ которымъ эти люди порвали съ сегодняшняго дня вс узы товарищества. Не глядя ни на кого и подвигаясь впередъ съ видомъ покорной стойкости, которая ни на чемъ не настаиваетъ и ничего не ищетъ, старикъ Стефенъ оставилъ собраніе, удрученный всми своими горестями.

Тутъ Слэкбриджъ, все время стоявшій въ ораторской поз, вытянувъ впередъ правую руку,— точно онъ съ величайшимъ стараніемъ сдерживалъ бурныя страсти толпы своей удивительной нравственной силой,— принялся вновь воодушевлять своихъ слушателей.

— Разв римлянинъ Брутъ не осудилъ на смерть своего родного сына, о, мои соотечественники британцы? Разв матери спартанки не посылали своихъ сыновей, бжавшихъ съ поля брани, обратно на встрчу вражескимъ мечамъ, о, мои друзья, которымъ предстоитъ скорая побда? Ршайте: не было ли священнымъ долгомъ коктоунцевъ передъ лицомъ ихъ предковъ, на глазахъ изумленнаго міра, въ виду грядущаго потомства, изгнать измнниковъ изъ лагеря, разбитаго ради священнаго и божественнаго дла? Больные втры небесъ отвчаютъ ‘да’. Это ‘да’ гремитъ съ востока, запада, свера и юга. А вслдъ за нимъ и ‘ура’, троекратное ‘ура’ за Общество Соединеннаго Судилища.

Слэкбриджъ, подобно капельмейстеру передъ оркестромъ, подалъ знакъ. И все это множество лицъ, омраченныхъ сомнніемъ, заглушая укоры совсти, прояснилось при этомъ клик торжества, который былъ подхваченъ сотнями голосовъ. Личное чувство должно быть подавлено въ вопрос общественной пользы! Ура! Крыша дрожала еще отъ криковъ, когда собраніе начало расходиться по домамъ.

Такъ легко и просто Стефенъ Блэкпуль былъ обреченъ на самую одинокую жизнь, на существованіе отщепенца среди знакомой толпы. Пришлецъ, который ищетъ въ многотысячной незнакомой толп хотя единаго участливаго взора и не встрчаетъ его, находится въ мене плачевномъ положеніи, чмъ тотъ несчастный, который ежедневно видитъ, проходя мимо, какъ отъ него отворачивается десятокъ нкогда дружескихъ лицъ. Таково было новое испытаніе Стефена, испытаніе ежедневное, ежеминутное за работой, по дорог на фабрику и домой, у своего порога, у своего окна, повсюду. Съ общаго согласія товарищи избгали даже той стороны улицы, по которой онъ ходилъ, предоставивъ ее въ его полное исключительное пользованіе.

Блэкпуль былъ человкъ спокойнаго характера, рдко водившій компанію съ другими рабочими и привычный оставаться наедин со своими думами. Никогда не сознавалъ онъ раньше, какъ была сильна въ немъ потребность постояннаго общенія съ людьми, какъ онъ нуждался въ дружескомъ кивк головы, въ привтливомъ взглядъ и слов, онъ и не подозрвалъ, какую отраду вливали въ его душу капля за каплей вс эти мелочи. Онъ не могъ себ представитъ, какъ трудно отдлить въ своемъ собственномъ сознаніи эту отчужденнось это всхъ, отъ унизительнаго чувства стыда и безчестія.

Первые четыре дня испытанія показались ему такими безконечно долгими и тягостными, что онъ началъ ужасаться своего дальнйшаго будущаго. Все это время онъ не только не видлъ Рэчели, но даже всячески избгалъ съ ней встрчи, хотя ему и было извстно, что суровое запрещеніе еще не распространялось на фабричныхъ работницъ, однако, замтилъ, что нкоторыя изъ нихъ стали относиться къ нему иначе, и боялся за Рэчель, опасаясь, чтобъ ее не постигла та же участь, еслибъ ихъ увидли вмст. Такимъ образомъ прожилъ онъ эти дни въ полномъ одиночеств, ни съ кмъ не разговаривая, какъ вдругъ, возвращаясь вечеромъ съ фабрики домой, былъ немало удивленъ при вид какого-то блобрысаго юноши, подошедшаго къ нему на улиц.

— Ваше имя Блэкпуль, не такъ ли?— спросилъ тотъ.

Стефена бросило въ краску, когда онъ машинально обнажилъ голову въ знакъ благодарности, что съ нимъ заговорили, или просто въ замшательств отъ такой неожиданности. Онъ прикинулся, будто поправляетъ подкладку въ шляп, и отвчалъ:

— Да.

— Вы тотъ рабочій, отъ котораго отвернулись товарищи?— продолжалъ блобрысый. (Онъ былъ не кто иной, какъ Битцеръ).

Стефенъ снова отвтилъ утвердительно.

— Ну, я сразу догадался, потому что вс какъ будто сторонятся отъ васъ. Мистеръ Баундерби желаетъ съ вами потолковать. Наврно, вы знаете, гд онъ живетъ?

Въ третій разъ Стефенъ односложно отвтилъ:

— Да.

— Тогда ступайте прямо къ нему, слышите?— сказалъ Битецеръ. Васъ тамъ ожидаютъ, вамъ стоитъ только назвать лакею свое имя. Я служу въ банк, значитъ, если вы отправитесь туда сейчасъ же одинъ (потому что мн было велно васъ привести), то избавите меня отъ лишней ходьбы.

Стефенъ, путъ котораго лежалъ въ противоположную сторону, повернулъ назадъ и пошелъ съ покорностью подчиненнаго къ красному кирпичному замку великана Баундерби.

V. Рабочіе и хозяева.

— Стефенъ,— воскликнулъ Баундерби со свойственной ему высокопарностью, что я слышу? Что сдлали съ вами эти очумлые, эта зараза земли? Входите и разсказывайте.

Стефена позвали въ гостиную. Туда былъ поданъ чай, за которымъ сидли молодая жена мистера Баундерби, и ея братъ, и важный господинъ изъ Лондона. Вошедшій поклонился имъ, затворивъ за собою дверь и остановившись у порога со шляпой въ рук.

— Вотъ человкъ, о которомъ я говорилъ вамъ, Гартхаузъ,— сказалъ мистеръ Баундерби.

Гость, бесдовавшій на диван съ хозяйкою дома, всталъ, небрежно промолвивъ: ‘Ахъ, въ самомъ дл?’ и лниво направился къ камину, гд стоялъ фабрикантъ.

— Ну, Стефенъ, теперь говорите,— повторилъ тотъ.

Посл четырехдневнаго безмолвія, слова эти отдались грубымъ и рзкимъ диссонансомъ въ ушахъ рабочаго. Они не только разбередили его душевную рану, но какъ будто подтверждали, что онъ въ самомъ дл корыстолюбивый перебжчикъ, какимъ считали его товарищи.

— Что угодно вамъ отъ меня, сэръ?— спросилъ Стефенъ.

— Да, вдь, я ужъ сказалъ!— воскликнулъ Баундерби.— Говорите смло, не бойтесь,— кажется, вы мужчина,— сообщите намъ все насчетъ самого себя и того заговора.

— Извините, сэръ,— возразилъ ткачъ,— мн, право, нечего разсказывать.

Мистеръ Баундерби, всегда боле или мене уподоблявшійся бур, когда встрчалъ какую нибудь помху на своемъ пути, тотчасъ принялся бушевать.

— Полюбуйтесь, Гартхаузъ, вотъ вамъ милый образецъ нашихъ рабочихъ! Когда этотъ малый какъ-то зашелъ ко мн однажды, я предостерегалъ его противъ пришлыхъ негодяевъ, которые вчно рыщутъ по нашимъ мстамъ,— вшать бы ихъ прямо на первой осин!— я говорилъ, что онъ свернулъ съ прямого пути на дурную дорогу. И вотъ, поврите ли, хотя товарищи заклеймили его, онъ все еще настолько раболпствуетъ передъ ними, что боится раскрыть ротъ для ихъ изобличенія.

— Я сказалъ только, что мн нечего разсказывать, сэръ, но вовсе не боялся раскрыть рта.

— Вы сказали? Я самъ отлично знаю, что вы сказали, боле того, знаю даже, что вы подумали. А это не всегда одно и то-же, чортъ побери! Напротивъ, между тмъ и другимъ порою большущая разница. Поврьте, я вижу васъ насквозь. Ужъ скажите лучше прямо, что вашего Слэкбриджа совсмъ нтъ въ город, что онъ не подстрекаетъ народъ къ безпорядкамъ, что онъ не отъявленный смутьянъ и вожакъ бунтовщиковъ, иными словами, вредный проходимецъ, плутъ и мошенникъ. Ужъ говорили бы лучше сразу, меня, все равно, не проведешь! Сознайтесь, вдь именно это хотли вы сказать? Что-жъ вы молчите?

— Мн такъ же больно, какъ и вамъ, сэръ, видть, до какой степени плохи вожаки народа,— отвчалъ Блэкпуль, скорбно покачивая головой. Народъ беретъ такихъ, какіе попадутся подъ руку. Пожалуй, въ томъ то и бда, что ему неоткуда взять лучшихъ вождей.

Буря начала свирпствовать.

— Какъ вамъ это нравится, Гартхаузъ?— спрашивалъ мистеръ Баундерби.— Довольно сильно сказано, не правда ли? Славный образчикъ человческой породы, съ которой приходится имть дло моимъ друзьямъ, а? Но это сравнительно еще цвточки, сэръ. Послушайте дальше: сейчасъ я задамъ ему одинъ вопросъ. Позвольте, мистеръ Блэкпуль (буря готова разгуляться не на шутку), осмлюсь васъ спросить, какъ это случилось, что вы отказались участвовать въ заговор?

— Какъ это случилось?

— Да,— произнесъ мистеръ Баундерби, просунувъ большіе пальцы въ проймы жилета, закинувъ голову и конфиденціально подмигивая противоположной стн,— да, какъ это вышло?

— Не хотлось бы мн про то говорить, сэръ. Но разъ вы спрашиваете, я не хочу быть неучтивымъ и отвчу откровенно. Я далъ общаніе.

— Не мн, конечно? (Порывы бури съ промежутками обманчиваго затишья, которое въ данный моментъ преобладаетъ).

— О, нтъ, сэръ, не вамъ!

— Ну, само собою разумется! Меня совсмъ не слдуетъ имть въ виду въ длахъ подобнаго рода. Еслибъ вопросъ касался одного Джозіо Баундерби изъ Коктоуна, то вы, наврно, примкнули бы къ заговору, не заставляя уламывать себя?

— Это врно, сэръ, примкнулъ бы.

— И, вдь, онъ прекрасно знаетъ, замтьте,— продолжалъ мистеръ Баундерби, разражаясь штормомъ,— что эти люди прямо шайка мерзавцевъ, для которыхъ ссылка слишкомъ слабое наказаніе! Вотъ, мистеръ Гартхаузъ, вы пошатались таки нкоторое время по блу свту. Встрчали ли вы гд либо что нибудь подобное этому субъекту съ нашей благословенной сторонки?

И мистеръ Баундерби гнвно ткнулъ пальцемъ въ сторону ткача.

— Нтъ, сударыня,— возразилъ Стефенъ Блэкпуль, стойко протестуя противъ сказанныхъ хозяиномъ словъ и обращаясь инстинктивно къ Луиз посл того, какъ онъ всмотрлся въ ея лицо,— они не бунтовщики и не мерзавцы. Ничего подобнаго, сударыня, ничего подобнаго. Наши рабочіе не оказали мн снисхожденія, я знаю и чувствую это. Но между ними не найдется и десятка, сударыня,— да что я говорю, десятка!— не сыщется и пятка такихъ, которые не были бы уврены, что они исполнили тмъ свой долгъ къ другимъ и къ самимъ себ. Я знаю ихъ коротко, я имлъ съ ними дло всю жизнь, водилъ съ ними хлбъ-соль и дружбу, мы вмст работали бокъ-о-бокъ, и Боже меня упаси покривить душой и не заступиться за нихъ, сколько бы горя ни причинили они мн!

Онъ говорилъ съ грубоватой прямотой, свойственной его сред и характеру. Рзкость его тона, пожалуй, еще усиливалась гордымъ сознаніемъ, что онъ оставался вренъ своему классу, хотя и страдалъ подъ гнетомъ общаго недоврія. Но Стефенъ отлично помнилъ, гд находится, и даже не возвысилъ голоса.

— Нтъ, сударыня, нтъ. Наши рабочіе не обманываютъ другъ друга, они хранятъ врность своимъ, врность и привязанность до гроба. Если между ними попадется бднякъ или больной, если кого нибудь постигнетъ то или иное горе, которое вчно сторожитъ у порога нашего брата, то они всегда помогутъ несчастному и обласкаютъ его, и утшатъ, подлятся съ нимъ послднимъ, по-христіански. Поврьте мн, сударыня, это честный народъ. И хоть растерзайте ихъ на куски, они не отступятся отъ своихъ правилъ.

— Однимъ словомъ,— вмшался Баундерби,— отъ избытка добродтели они и выкинули васъ за бортъ. Ну что-жъ, продолжайте, если начали. Высказывайтесь.

— Отчего это такъ выходитъ, сударыня,— продолжалъ Стефенъ, по прежнему какъ будто находя себ естественное прибжище въ лиц Луизы,— что все, что есть лучшаго въ насъ, бднякахъ, приноситъ намъ только одно горе, да несчастье и неудачу? Ума не приложу, съ чего бы это. Но выходитъ такъ. Это также врно, какъ и то, что надо мною за чернымъ дымомъ ясное небо. Между тмъ, мы народъ терпливый и хотимъ обыкновенно жить по правд. Я не могу думать, чтобъ вина была въ насъ однихъ.

— Послушайте, мой другъ,— снова вмшался мистеръ Баундерби, котораго Стефенъ не могъ ничмъ ожесточить такъ сильно, какъ этимъ обращеніемъ къ третьему лицу, хотя несчастный ткачъ обидлъ его совершенно безсознательно,— если вы удостоите меня на полминуты вашимъ вниманіемъ, я желалъ бы сказать вамъ пару словъ. Вы сейчасъ говорили, что вамъ нечего сообщить намъ насчетъ того дла. Уврены ли вы въ томъ однако? Отвчайте, прежде чмъ мы будемъ продолжать.

— Вполн увренъ, сэръ.

— Вотъ джентльменъ изъ Лондона (мистеръ Баундерби показалъ черезъ плечо большимъ пальцемъ на мистера Джемса Гартхауза), членъ парламента. Я желалъ бы, чтобъ онъ самъ слышалъ краткій разговоръ между вами о мною, вмсто того, чтобъ передавать ему потомъ его сущность. Вдь, я отлично знаю заране, что вы мн скажете,— никто не знаетъ этого лучше меня, замтьте!— но пусть онъ послушаетъ самъ, не имя надобности принимать на вру моихъ словъ.

Стефенъ поклонился джентльмену изъ Лондона, сдлавшись грустне прежняго. Онъ снова невольно обратилъ глаза къ своему первоначальному прибжищу, однако, взглядъ съ той стороны (выразительный, хотя и мимолетный) заставилъ его повернуться къ мистеру Баундерби.

— Ну, говорите, на что вы собственно жалуетесь?— спросилъ тотъ.

— Я пришелъ сюда не съ жалобой, сэръ,— напомнилъ ткачъ.— Вдь, вы сами за мной посылали.

— Я спрашиваю,— повторилъ, скрестивъ руки, фабрикантъ,— на что жалуетесь вы вс, рабочіе вообще?

Стефенъ смотрлъ на него съ нкоторымъ колебаніемъ, но потомъ какъ будто собрался съ духомъ.

— Сэръ, я никогда не былъ мастеръ говорить о нашихъ длахъ, хотя и мн самому приходилось туго. Право, мы увязли въ какое то болото, сэръ. Оглянитесь вокругъ на этотъ городъ, такой богатйшій, и на это великое, множество народа, выросшаго здсь, на этихъ ткачей, поденщиковъ, волночесовъ, которые вс тянутъ одну лямку отъ колыбели до могилы. Посмотрите, какъ мы живемъ, гд мы ютимся, въ какой тснот, какъ нуждаемся. Посмотрите на эти фабрики, которыя все богатютъ, улучшаются, идутъ впередъ, тогда какъ мы все топчемся на одномъ мст и не достигаемъ никакого улучшенія нашей участи, а если и двигаемся впередъ, то лишь къ одной могил. Вспомните, какъ вы смотрите на насъ, что о насъ пишете, что говорите, вспомните наши депутаціи къ государственному секретарю насчетъ насъ и то, что вы всегда выходите правы, а мы виноваты и никогда не находили себ оправданія съ тхъ поръ, какъ родились. Посмотрите, сэръ, какъ несправедливость все растетъ и растетъ, распространяется все дальше и дальше, ожесточается изъ года въ годъ, изъ поколнія въ поколніе. Кто, видя такой порядокъ, можетъ съ чистой совстью уврять, что это не болото?

— Разумется,— согласился мистеръ Баундерби.— А теперь не соблаговолите ли вы объяснить этому джентльмену, какимъ способомъ уничтожили бы вы это болото, какъ вы любите выражаться?

— Не умю вамъ сказать, сэръ. Можно ли требовать этого отъ меня? Такая задача не моего ума дло, сэръ. Пусть ршаютъ ее т, которые поставлены надо мной и надъ всми нами. Для чего же они и поставлены, сэръ, какъ не для этого?

— Скажу вамъ нчто по этому поводу во всякомъ случа. Мы покажемъ примръ на нсколькихъ Слекбриджахъ. Притянемъ этихъ мерзавцевъ къ суду за мошенничество и сошлемъ изъ за море въ колоніи преступниковъ.

Стефенъ серьезно покачалъ головой.

— Не говорите, мн, что этого не будетъ, любезный,— закричалъ Баундерби, принимаясь бушевать съ яростью урагана,— будетъ, говорю я вамъ!

— Сэръ,— отвчалъ Стефенъ, съ спокойной разсудительностью твердаго убжденія,— возьмите хоть сотню Слекбриджей, хоть всхъ, сколько ихъ есть на свт, и еще вдесятеро больше того, зашейте ихъ каждаго въ отдльный мшокъ и погрузите въ самый глубокій океанъ, какой только существуетъ на лиц земли, и это нисколько не поможетъ. Болото останется на прежнемъ мст.— ‘Коварные пришельцы!’ — продолжалъ Стефенъ съ тревожной улыбкой, да мы слышимъ объ этихъ коварныхъ пришельцахъ съ той поры, какъ себя помнимъ. Не въ нихъ зло, сэръ. Не они его сютъ. Я ихъ не жалую. Мн не за что любить ихъ. Но безнадежно и безполезно мечтать о томъ, чтобъ оторвать этихъ людей отъ ихъ ремесла вмсто того, чтобъ уничтожить само ремесло. Вдь, все, что есть вокругъ меня въ этой комнат, было тутъ до моего прихода и останется тутъ, когда я уйду. Возьмите эти часы и отправьте ихъ на островъ Норфолькъ, вдь, время все-таки пойдетъ своимъ чередомъ. Тоже самое точь въ точь примнимо и къ Слекбриджу.

Повернувшись на одинъ моментъ къ своему первоначальному прибжищу, ткачъ замтилъ осторожное движеніе глазъ Луизы къ дверямъ. Подавшись назадъ, онъ взялся за дверную ручку. Но, вдь, онъ говорилъ не по собственной вол и желанію! Стефенъ чувствовалъ, что поступилъ благородно, воздавъ добромъ за оскорбительное обращеніе съ нимъ товарищей, оставшись врнымъ до конца тмъ, которые отвергли его. Онъ ршился излить то, что было у него на душ.

— При моей необразованности, сэръ, и при моей неотесанности я не могу сказать этому джентльмену, что можетъ улучшить наши порядки,— хотя нкоторые рабочіе въ здшнемъ город, люди боле способные, чмъ я, сумли бы объяснить ему это,— но я берусь указать на то, что, какъ мн хорошо извстно, никогда не исправитъ этого зла. Насиліе никогда не поможетъ нашей бд. Побда и торжество — не принесутъ здсь пользы. Предвзятое ршеніе, что одна сторона всегда противуестественно права, тогда какъ другая всегда противуестественно виновата, никогда не исправитъ зла, нтъ, никогда! Оставлять все въ прежнемъ вид такъ же никуда не годится. Бросьте на произволъ судьбы тысячи народа, которые влачатъ одинаково убогую жизнь и гніютъ въ одинаковомъ болот, и они сплотятся между собою, а вы, хозяева, сплотитесь между собою, и между ними и вами ляжетъ черная зіяющая пропасть, а такому бдствію, долго ли, коротко ли, долженъ наступить конецъ, Чуждаться рабочаго класса, обходиться жестокосердно, нетерпливо, непривтливо съ тми, которые живутъ такъ дружно между собою, съ такимъ участіемъ спшатъ облегчить чужое горе, подлиться послднимъ съ товарищемъ въ нужд,— этого, по моему смиренному разумнію, зазжій джентльмэнъ не встрчалъ ни у одного народа во время своихъ путешествій по дальнимъ краямъ и этимъ путемъ не добьешься ничего добраго, пока солнце не превратится въ ледъ. Но хуже всего видть въ этихъ труженикахъ лишь рабочую силу, распоряжаться ими точно бездушными цифрами для подведенія итоговъ, или машинами, какъ будто имъ чужды любовь и привязанность, воспоминанія и наклонности, точно у нихъ нтъ души, способной страдать и надяться. Пока они сидятъ смирно, ими помыкаютъ точно безсловесными тварями, а когда они возмутятся, то ихъ же упрекаютъ въ недостатк человческихъ чувствъ относительно васъ. Нтъ, сэръ, такими способами не искоренить зла до тхъ поръ, пока стоитъ свтъ, сотворенный Господомъ Богомъ.

Стефенъ стоялъ, держась рукою за отпертую дверь въ ожиданіи, не потребуютъ ли отъ него еще чего нибудь.

— Подождите минутку,— сказалъ мистеръ Баундерби, лицо котораго побагровло. Въ послдній разъ, когда вы приходили сюда съ жалобой на несправедливость, я говорилъ, что вамъ лучше бросить свои бредни и вернуться съ дурной дороги на правильный путь. Я предупреждалъ васъ также, если вы помните, что я внизу насквозь ваши притязанія на золотую ложку.

— Но я то самъ ничего не смыслю въ этомъ, сэръ, поврьте.

— Теперь мн ясно,— продолжалъ фабрикантъ, что вы одинъ изъ тхъ безпокойныхъ людей, которые вчно чмъ нибудь недовольны. Вы только и длаете, что сйте везд недовольство и смуту. Это ваше постоянное занятіе, мой другъ.

Стефенъ покачалъ головой, молчаливо протестуя противъ такой клеветы на человка, живущаго трудами своихъ рукъ.

— Вы такой брюзга, такой неуживчивый, несносный человкъ,— не унимался мистеръ Баундерби, что даже вашъ собственный рабочій союзъ, ваши собственные товарищи, знающіе васъ коротко, не. хотятъ имть съ вами никакого дла. Никогда я не думалъ, что эти негодяи могутъ быть въ чемъ нибудь правы, но теперь скажу вамъ, что на этотъ разъ вполн согласенъ съ ними, и въ свою очередь не желаю васъ знать.

Стефенъ быстро поднялъ глаза и взглянулъ ему въ лицо.

— Можете кончать начатую вами работу,— произнесъ фабрикантъ, многозначительно кивая головой, а затмъ ступайте на вс четыре стороны.

— Вы хорошо знаете, сэръ,— сказалъ съ удареніемъ ткачъ, что если я уйду съ вашей фабрики, то меня не возьмутъ никуда.

— Я знаю свое, а вы знайте свое,— послдовалъ отвтъ. Вотъ вамъ и весь сказъ.

Стефенъ снова посмотрлъ на Луизу, но она сидла потупившись. Онъ вздохнулъ, пробормоталъ чуть слышно: ‘Господи, помоги намъ всмъ въ здшнемъ мір!’ — и удалился.

VI. Увяданіе.

Становилось совсмъ темно, когда Стефенъ Блэкпуль вышелъ отъ мистера Баундерби. Ночныя тни сгустились такъ быстро, что онъ счелъ безполезнымъ взглянуть кругомъ, когда затворилъ за собою дверь, и побрелъ прямо по улиц. Не было, кажется, предмета, столь далекаго отъ его помысловъ, какъ чудная старуха, встрченная имъ при его прежнемъ посщеніи этого дома, когда ткачъ внезапно услыхалъ позади себя знакомые шаги и, обернувшись назадъ, увидалъ ее въ обществ Рэчели.

— Ахъ, Рэчель, дорогая! Миссусъ, и ты съ ней!

— Наврно, вы удивились? Да и есть чему, надо сознаться,— отвчала старуха. Да, я опять тутъ, какъ видите.

— Но какъ вы очутились вмст съ Ричелью?— спрашивалъ Стефенъ, идя между ними, приноравливаясь къ ихъ шагу и переводя недоумвающій взглядъ съ одной женщины на другую.

— Да вотъ я познакомилась съ этой славной двушкой почти такъ же, какъ и съ вами тогда, весело говорила старуха, взявъ на себя отвтить ткачу. Въ этомъ году моя поздка запоздала противъ обыкновенія. Изъ за. одышки, которая донимаетъ меня порядкомъ, я отложила ее до боле постоянной и теплой погоды. По этой же самой причин я не ршаюсь больше совершать моего путешествія въ одинъ день, но посвящаю ему два дня. Сегодня мн придется ночевать въ ‘Кофейн для прізжихъ’, у самой станціи желзной дороги (славный, чистенькій домикъ), а завтра утромъ я уду къ себ домой съ шестичасовымъ парламентскимъ поздомъ. Но при чемъ же тутъ эта милая двушка, спросите вы? Постойте, сейчасъ узнаете. До меня дошла всть о женитьб мистера Баундерби. Я прочла о ней въ газет. Ахъ, тамъ было такое торжественное описаніе свадьбы, такое торжественное, и все выходило такъ важно!— Старуха остановилась на этомъ съ какимъ то страннымъ восхищеніемъ.— Вотъ мн и захотлось посмотрть на его жену. Но я такъ и не увидала ее. Покорите ли, она не показывалась изъ дому съ полудня. Однако, мн не хотлось отказаться такъ скоро отъ своего желанія, и я все мшкала уходить, бродя по улиц взадъ и впередъ, я прошла раза два или три мимо этой двушки, ея привтливое лицо понравилось мн, и я заговорила съ нею, а она со мною. Вотъ и все!— заключила крестьянка, улыбаясь Стефену. Остальное можете добавить сами, вы сдлаете это короче моего, смю сказать!

И теперь, какъ при первой встрч, ткачу приходилось преодолвать въ себ какую то необъяснимую инстинктивную антипатію къ этой женщин, хотя ея обращеніе обличало въ ней порядочность и простодушіе, какихъ только можно было пожелать. Съ мягкостью такъ же свойственной ему, какъ и Рэчели, онъ сталъ продолжать разговоръ о предмет, интересовавшемъ ее на старости лтъ.

— За то, миссусъ,— сказалъ онъ, я повидалъ сегодня ту лэди, она молода и красива. У ней славные темные глаза, такіе серьезные, и тихій характеръ, Рэчедь. Удивительное дло! Никогда не приходилось мн встрчать такой тихости.

— Молода и красива, еще бы!— подхватила съ восхищеніемъ старуха.— И свжа, какъ роза! И какая счастливая жена!

— Должно быть, такъ, я полагаю, миссусъ,— сказалъ Стефенъ, кидая, однако, взглядъ сомннія на Рэчель.

— Вы полагаете? Она должна быть счастлива. Не даромъ она вышла за вашего хозяина,— возразила крестьянка.

Ткачъ утвердительно кивнулъ головой.

— Что же касается хозяина,— замтилъ онъ, снова посматривая на свою подругу, то его у меня больше нтъ. Между мной и имъ все кончено.

— Разв ты покинулъ его фабрику, Стефенъ?— поспшно и съ тревогой спросила Рэчель.

— Я-ли покинулъ ее, она-ли меня, все это сводится къ одному, Рэчель. Мы съ ней разстались. Пожалуй, такъ оно и лучше. Я какъ разъ думалъ о томъ, когда столкнулся съ вами. Не обобраться было бы непріятностей, останься я здсь. Пожалуй, что счастье для многихъ, что я уйду отсюда, а, можетъ быть, это счастье и для меня самого. Во всякомъ случа, это неизбжно. Я долженъ удалиться изъ Коктоуна на нкоторое время и поискать удачи въ другомъ мст, дорогая, начавъ съизнова.

— Куда ты собираешься, Стефенъ?

— Не знаю хорошенько куда,— отвчалъ онъ, снявъ шляпу и приглаживая ладонью свои рдкіе волосы. Но я не ухожу еще ни сегодня, ни даже завтра, Рэчель. Трудненько придумать, куда направить свои стопы, однако, я не стану падать духомъ.

Въ самомъ дл, Стефенъ почерпалъ мужество уже въ одномъ сознаніи, что поступаетъ безкорыстно. Не усплъ онъ еще запереть за собою дверей мистера Баундерби, какъ принялся соображать про себя, что его принудительный уходъ принесетъ пользу Рэчели, которую не станутъ, по крайней мр, обижать за то, что она продолжаетъ съ нимъ видться. Хотя ему было невыносимо больно съ ней разстаться и онъ не могъ представить себ такого мста, куда не послдовалъ бы за нимъ постигшій его неумолимый приговоръ, но все таки, пожалуй, было легче, хотя и противъ воли, уйти отъ мученья послднихъ четырехъ дней, даже навстрчу новымъ бдамъ и горестямъ.

Такимъ образомъ, Стефенъ могъ сказать, не лукавя:

— Я вовсе не такъ огорченъ, Рэчель, тмъ, что случилось.

Не ей было прибавлять ему горя. Она отвчала ему успокоительной улыбкой, и вс трое пошли дальше.

Старость, особенно когда она старается быть веселой и никого не отягощать собою, неизмнно встрчаетъ почтеніе у бднаго люда. Прізжая деревенская женщина была такъ пристойна и непритязательна, такъ мало думала о своихъ недугахъ, хотя они все больше одолвали ее со времени перваго знакомства съ Блэкпулемъ, что ткачъ и его подруга приняли въ ней искреннее участіе. Она была слишкомъ проворна для того, чтобъ имъ понадобилось замедлять свой шагъ, но старушка была благодарна, что ее занимали разговоромъ, и была готова болтать безъ умолку. Такимъ образомъ, когда они дошли до той части города, гд стояли ихъ жилища, ея оживленіе и словоохотливость были въ самомъ разгар.

— Зайди, миссусъ, ко мн въ убогую хату напиться чайку,— предложилъ Стефенъ. Рэчель такъ же зайдетъ, а потомъ я провожу тебя въ ‘Кофейню для прізжихъ’. Будь покойна. Пожалуй, много пройдетъ времени, Рэчель, до тхъ поръ, пока ты снова будешь у меня въ гостяхъ.

Приглашеніе было принято, и вс втроемъ направились къ дому, гд жилъ ткачъ. Когда они свернули въ узкую улицу, Стефенъ украдкой взглянулъ на свое окно съ невольнымъ страхомъ, который внушало ему всегда его одинокое жилище, но окно стояло отвореннымъ, какъ онъ его оставилъ, и въ немъ никого не было видно. Злой демонъ его жизни снова унесся прочь, нсколько мсяцевъ тому назадъ, съ той поры о немъ не было ни слуху, ни духу. Единственными слдами недавняго посщенія жены были недочеты въ его движимомъ имуществ и замтная прибавка сдины въ волосахъ.

Хозяинъ зажегъ свчу, вынулъ свой чайный приборъ, принесъ изъ кухни внизу кипятокъ и купилъ въ ближней лавочк маленькій пакетикъ чаю, сахару, каравай хлба и немножко масла. Хлбъ былъ мягокъ и поджаристъ, масло свжее, сахаръ высшаго сорта,— въ подтвержденіе излюбленной сентенціи коктоунскихъ магнатовъ: ‘эти люди живутъ, какъ принцы, сэръ’. Рэчель заварила чай (по случаю такого многолюднаго собранія пришлось занять одну чайную чашку у сосдей), и гостья нашла угощенье превосходнымъ. То былъ первый проблескъ общественности для Стефена за много дней. Онъ также съ удовольствіемъ пилъ и лъ, позабывъ открывавшуюся передъ нимъ перспективу безотрадной неизвстности,— еще аргументъ въ пользу неизмнныхъ обличеній магнатовъ:— ‘эти люди лишены всякой предусмотрительности, сэръ’.

— А я и не подумалъ до сихъ поръ спросить, миссисъ, какъ твое имя,— сказалъ Блекпуль.

Старушка назвала себя миссисъ Пеглеръ.

— Должно быть, вы вдовушка?— предположилъ хозяинъ.

— Какъ же, давнымъ давно.

По разсчету миссисъ Пеглеръ ея мужъ (превосходный человкъ!) умеръ раньше, чмъ Стефенъ родился.

— Значитъ, вамъ было большое горе, когда онъ скончался,— замтилъ ткачъ. А дти у васъ есть?

Чашка гостьи звякнула о блюдечко при этомъ вопрос, обличая нкоторое волненіе старушки.

— Нтъ,— отвчала она. У меня ихъ больше нтъ,— нтъ больше.

— Они умерли, Стефенъ,— мягко намекнула Рэчедь.

— Мн очень жаль, что я заговорилъ о нихъ,— извинился тотъ, мн надо было раньше догадаться, что у васъ это больное мсто въ сердц. Не хорошо… очень не хорошо съ моей стороны.

Во время этихъ извиненій чашка миссисъ Пеглеръ стучала все слышне у ней въ рук.

— У меня былъ сынъ,— проговорила она съ какого то странной скорбью, не похожей на обыкновенное материнское горе,— и онъ пошелъ хорошо, удивительно хорошо. Только не станемъ говорить о немъ больше, прошу васъ. Онъ… Поставивъ чашку на столъ гостья сдлала жестъ руками, точно хотла досказать имъ: ‘умеръ!’ Однако, докончила вслухъ: я его потеряла.

Стефенъ все еще не могъ простить себ своей неловкости, которая огорчила старушку, какъ вдругъ его квартирная хозяйка вбжала опрометью наверхъ по узкой лстниц и, вызвавъ его къ порогу, принялась съ нимъ шептаться. Миссисъ Пеглеръ не была туга на ухо, потому что поймала одно произнесенное его слово.

— Баундерби!— воскликнула она сдавленнымъ голосомъ, вскакивая изъ за стола. Спрячьте меня скоре! Не показывайте меня ни за что на свт. Не впускайте его, пока я не уйду, ради самого Бога!

Она дрожала въ сильнйшей тревог, прячась за спиною Рэчель, когда та принялась успокаивать ее, и, повидимому, не знала, что длать.

— Но послушай, миссисъ, послушай,— сказалъ Стефенъ, озадаченный ея растерянностью, вдь, это не мистеръ Баундерби, а его жена. Теб нечего бояться. Не ты ли сама расхваливала ее часъ назадъ?

— Но вы знаете наврно, что пришла та лэди, а не онъ самъ?— допытывалась гостья, попрежнему, дрожа всмъ тломъ.

— Конечно, знаю!

— Тогда, прошу васъ, не разговаривайте со мною,— взмолилась старушка,— не обращайте даже на меня ни малйшаго вниманія. Я буду потихоньку сидть въ дальнемъ углу.

Стефенъ кивнулъ головою въ знакъ согласія и вопросительно переглянулся съ Рэчелью, но та въ свою очередь была въ полнйшемъ недоумніи. Тогда онъ взялъ свчу, спустился внизъ и черезъ нсколько секундъ вернулся обратно, освщая дорогу Луиз, которую сопровождалъ олухъ.

Ричель поднялась съ мста и отошла въ сторону, держа въ рукахъ свою шаль и шляпку. Стефенъ, крайне удивленный такимъ неожиданнымъ посщеніемъ, поставилъ свчу на столъ и остановился, ожидая, когда съ нимъ заговорятъ.

Первый разъ въ своей жизни заглянула Луиза въ жилище коктоукскихъ рабочихъ, первый разъ въ жизни стала она лицомъ къ лицу съ чмъ-то въ род индивидуальности въ этой сред. Она знала объ ихъ существованіи въ сотняхъ и тысячахъ, знала въ точности, сколько работы можетъ произвести извстное число рабочихъ въ извстный промежутокъ времени. Она видала ихъ цлыми толпами и раньше, когда они выползали изъ своихъ норъ и возвращались восвояси подобно муравьямъ или пчеламъ. Но изъ чтенія она почерпнула гораздо больше свдній о привычкахъ рабочихъ наскомыхъ, чмъ о нравахъ и обычаяхъ трудящихся мужчинъ и женщинъ.

Она знала, что они представляли собою нчто, обязанное работать столько-то часовъ въ день за такую-то плату, а затмъ обреченное сходить со сцены, нчто, неизбжно подчиняющееся законамъ предложенія и спроса, нчто, погршавшее противъ этихъ законовъ, попадая черезъ это въ бду, нчто, голодавшее при дороговизн хлба и объдавшееся до отвала при урожа нчто, размножавшееся въ такой то пропорціи и дававшее такой-то процентъ преступленій, такой-то пауперизма, нчто оптовое, на чемъ наживаются громадныя состоянія, нчто, поднимавшееся, подобно бурному морю, принося вредъ и производя опустошенія (только къ собственному ущербу) и снова входившее въ свои берега. Вотъ что, по ея мннію представляли собою фабричные рабочіе Коктоуна. Но ей также мало приходило въ голову раздлять ихъ на самостоятельныя единицы, какъ разсматривать по одиночк каждую каплю въ мор.

Луиза стояла съ минуту неподвижно, озираясь въ комнат. Обведя глазами стулья, кровать, полку съ книгами и дешевыя картины по стнамъ, она взглянула на обихъ женщинъ и Стефена.

— Я пришла поговорить съ вами по поводу только что случившагося. Мн хочется быть вамъ полезной, если вы позволите. Это ваша жена?

Рэчедь подняла глаза, въ которыхъ достаточно ясно читалось ‘нтъ’, и снова потупила ихъ.

— Да, я припоминаю теперь,— сказала Луиза красня,— мн говорили о вашихъ семейныхъ несчастіяхъ, но я не обратила тогда вниманія на подробности. У меня не было на ум обидть кого нибудь здсь моимъ вопросомъ. Еслибъ я случайно спросила еще о чемъ нибудь щекотливомъ, то не обижайтесь, пожалуйста, поврьте, что это произошло бы только по невднію.

Какъ Стефенъ недавно обращался инстинктивно къ ней самой, такъ она инстинктивно обращалась теперь къ Рэчель. Ея рчь была тороплива и отрывиста, но вмст съ тмъ молодая женщина запиналась и робла.

— Онъ вамъ разсказалъ, что произошло между нимъ и моимъ мужемъ? Я полагаю, онъ долженъ былъ обратиться къ вамъ прежде всхъ.

— Я знаю только, чмъ кончилось дло, сударыня,— отвчала Рэчель.

— Пожалуй, я не совсмъ поняла, но онъ говорилъ, что если мой мужъ ему откажетъ, то никто изъ прочихъ фабрикантовъ его не возьметъ. Кажется, онъ сказалъ именно это!

— Очень трудно, почти невозможно, сударыня, пристроиться на другое мсто для человка, получившаго дурную славу среди хозяевъ.

— Какъ мн понимать васъ? Что подразумваете вы подъ дурною славой?

— Когда человкъ прослыветъ безпокойнымъ.

— Значитъ, благодаря предубжденію противъ него, какъ своего собственнаго класса, такъ и фабрикантовъ, онъ очутился между двухъ огней? Неужели эти два сословія до такой степени разъединены въ нашемъ город, что между ними не найдется мста честному рабочему?

Рэчель молча покачала головой.

— Онъ попалъ въ подозрніе у своихъ товарищей-ткачей,— продолжала миссисъ Баундерби,— потому что далъ слово не вступать въ рабочій союзъ. Вроятно, это слово было дано вамъ. Могу ли я спросить, что побудило его къ тому?

Рэчель горько заплакала.

— Я не требовала общанія отъ него, бдняги. Я только просила не впутываться въ непріятныя дла для его же собственной пользы, не предчувствуя, что онъ попадетъ изъ-за меня въ бду. Но зато теперь я знаю, что онъ готовъ лучше умереть сто разъ, чмъ нарушить данное слово. Я отлично знаю его.

Стефенъ попрежнему стоялъ неподвижно въ синей обычной задумчивой поз, поглаживая подбородокъ рукою. Наконецъ, онъ заговорилъ нсколько нетвердымъ голосомъ:

— Никто никогда не узнаетъ, какъ я почитаю Рэчель, какую любовь и уваженіе питаю я къ ней и по какой причин. Когда я давалъ ей слово, то говорилъ правду, что она мой ангелъ-хранитель. То было торжественное общаніе,— ничто не заставитъ меня ему измнить.

Луиза повернулась въ сторону ткача, наклонила голову съ невдомымъ ей чувствомъ почтенія, посл чего перевела глаза на Рэчель, и ея черты смягчились.

— Такъ что же хотите вы предпринятъ?— спросила она Стефена также смягченнымъ голосомъ.

— Когда я кончу работу,— отвчалъ тотъ, длая попытку улыбнуться,— то надо будетъ уходить отсюда, чтобъ искать дла въ другомъ мст. Счастливъ человкъ, или несчастливъ, онъ долженъ трудиться, ничего нельзя достичь безъ труда, разв только лечь на земь да умереть съ голоду.

— Какимъ же образомъ намрены вы отправиться?

— Пшкомъ, моя добрая леди, пшкомъ.

Луиза покраснла, и въ рукахъ у нея появился кошелекъ. Послышался шелестъ ассигнаціи, она развернула ее и положила на столъ.

— Рэчель, скажите ему — вдь, вы лучше знаете, какъ сказать, чтобъ не обидть его — что онъ иметъ полное право взять это на дорогу. Вдь вы попросите его, не такъ ли?

— Я не могу этого сдлать, сударыня,— отвчала работница, отворачиваясь.— Благослови васъ Богъ за вашу доброту къ бдняг. Но это его дло, пускай онъ ршаетъ самъ.

Испуганная, смущенная, растроганная Луиза едва поврила своимъ глазамъ, когда этотъ стойкій человкъ, умвшій такъ хорошо владть собою, выказавшій столько спокойствія и твердости въ недавнемъ разговор съ мистеромъ Баундерби, разомъ потерялъ свое самообладаніе и стоялъ теперь, закрывая рукою лицо. Въ прилив внезапнаго участія, она протянула къ нему руку, точно хотла до него дотронуться, но потомъ удержалась и примолкла.

Наконецъ, Стефенъ открылъ лицо и сказалъ:

— Сама Рэчель не могла бы предложить мн помощи съ большей добротою, чтобъ вы не сочли меня безразсуднымъ и неблагоразумнымъ, я возьму у васъ два фунта. Я беру ихъ взаймы, чтобъ отдать потомъ. Съ особенной радостью буду работать, чтобъ расквитаться съ вами и доказать вамъ свою вчную признательность за вашъ сегодняшній поступокъ.

Миссъ Баундерби была принуждена взятъ обратно ассигнацію и замнить ее гораздо меньшей суммою, которую назвалъ Блекпуль. Этотъ человкъ не обладалъ ни свтскими манерами, ни красотою и вовсе не былъ интересенъ по наружности ни въ какомъ отношеніи, между тмъ онъ принялъ эти деньги съ такимъ достоинствомъ, а его немногословная благодарность была запечатлна такимъ внутреннимъ благородствомъ, какому самъ лордъ Честерфильдъ не могъ бы научить своего сына въ цлое столтіе.

Все это время Томъ сидлъ на кровати, болтая ногой и мусоля набалдашникъ тросточки съ явнымъ равнодушіемъ къ происходившему. Видя, что сестра собирается уходить, онъ поспшно вскочилъ и сказалъ:

— Погоди минутку, Лу! Мн хотлось бы поговорить съ нимъ передъ уходомъ. Мн кой-что пришло въ голову. Выйдемте въ сни, Блэкпуль, я вамъ скажу одну вещь. Не берите свчи, любезный, не надо! Мы обойдемся и безъ нея.

Томъ обнаружилъ какое-то странное нетерпніе, когда Стефенъ двинулся къ посудному шкафу за свчей.

Ткачъ послдовалъ за нимъ въ сни, а Томъ притворилъ комнатную дверь и все время держался за ея ручку.

— Вотъ что,— прошепталъ онъ,— кажется, я могу поправить ваши дла. Не спрашивайте меня, что я задумалъ, такъ какъ мой планъ можетъ еще не удаться. Но бды отъ моей попытки не выйдетъ никакой.

Его дыханіе обжигало Стефену ухо, до того оно было горячо.

— Человкъ, приходившій за вами сегодня вечеромъ, нашъ разсыльный изъ банка. Я называю его нашимъ, потому что и самъ служу въ банк.

‘Какъ онъ торопится!’ — подумалъ про себя Блэкпуль. Томъ говорилъ поспшно и очень несвязно.

— Послушайте,— продолжалъ молодой Гредграйндъ,— когда вы уходите?

— Позвольте,— отвчалъ Стефенъ, соображая.— Сегодня у насъ понедльникъ, вроятно, пущусь въ дорогу въ пятницу или субботу, сэръ.

— Въ пятницу или субботу,— повторилъ Томъ. Видите ли, я не знаю заране, удастся ли мн поправить ваши обстоятельства, какъ бы я желалъ… Вдь, тамъ у васъ моя сестра, понимаете?.. Но, посчастливится ли мн помочь вамъ, или не посчастливится, вы отъ этого ничего не потеряете. Ну, такъ слушайте. Вы узнаете нашего разсыльнаго въ лицо?

— Наврно,— отвчалъ Стсфснъ.

— Ладно,— продолжалъ Томъ.— Когда вы кончите работу на фабрик вечеромъ, то прежде, чмъ идти домой, бродите около часа возл банка. Понимаете? Не подавайте вида, будто бы вамъ что нибудь нужно, если посыльный васъ замтитъ: я поручу ему обратиться къ вамъ лишь въ томъ случа, когда будетъ успхъ. Тогда я или передамъ ему записку на ваше имя, или порученіе на словахъ, но не раньше. Скажите, вы меня поняли?

Въ потемкахъ сней онъ просунулъ свой палецъ въ петлицу пальто Стефена и теребилъ его съ какой-то непонятной настойчивостью.

— Я понялъ, сэръ,— отвчалъ Блэкпудь.

— Такъ смотрите, не напутайте чего нибудь и не забудьте,— предостерегъ его Томъ.— По дорог я сообщу сестр, что имю въ виду, и она, вроятно, одобритъ мой планъ. Такъ смотрите же! Вы все упомнили, не такъ ли? Вы поняли меня какъ слдуетъ, и готовы дйствовать? Отлично. Идемъ, Лу, домой!

Онъ отворилъ дверь, чтобы позвать сестру, однако, не вернулся въ комнату и не сталъ дожидаться, пока ему посвтятъ по узкой лстниц. Юноша былъ уже внизу, когда Луиза только что начала спускаться, лишь по выход на улицу, могла она взять его подъ руку.

Миссисъ Пеглеръ оставалась въ своемъ углу, пока братъ и сестра не ушли и пока Стефенъ не вернулся назадъ со свчей. Старушка была въ необычайномъ восторг отъ миссисъ Баундерби и, какъ настоящая чудачка, расплакалась, ‘изъ за того, что эта молодая леди такая славная милашка’. Однако, миссисъ Пеглеръ такъ боялась, чтобы предметъ ея восхищенія не вернулся случайно назадъ или чтобъ не пришелъ еще кто нибудь другой, что ея недавняя веселость совершенно пропала. Вдобавокъ время было уже позднее для людей, которые встаютъ рано и проводятъ день за тяжелымъ трудомъ. Итакъ, гости собрались по домамъ. Стефенъ съ Рэчелью проводили свою таинственную знакомую до дверей кофейни для прізжающихъ, гд и распростились съ нею.

Оттуда они пошли обратно вдвоемъ до угла улицы, гд жила Рэчель, и по мр приближенія къ ней становились все молчаливе. Подойдя къ неосвщенному углу, гд обыкновенно кончались ихъ рдкія встрчи, двое друзей остановились попрежнему молча, точно боялись оба заговоритъ.

— Я постараюсь еще разъ повидаться съ тобою, Рэчель, передъ своимъ уходомъ, но еслибъ это не удалось…

— Ты не придешь ко мн больше, Стефенъ, я знаю. Лучше не станемъ обманывать понапрасну другъ друга.

— Ты всегда права. Лучше потолковать между собою прямо и откровенно. Такъ какъ мн остается пробыть здсь всего день или два, то, по моему, было бы безопасне для тебя, дорогая, чтобъ меня не видли больше съ тобою. Это могло бы накликать на тебя лишнюю бду безъ всякаго толка.

— Не это останавливаетъ меня, Стефенъ. Но, вдь, ты помнишь нашъ прежній уговоръ…

— Хорошо, хорошо,— подтвердилъ онъ. Такъ выходить лучше во всякомъ случа.

— Ты станешь писать мн, чтобъ я знала, какъ ты устроился?

— Какъ же. Теперь я могу сказать теб только одно: да хранитъ тебя Небо, да благословитъ Оно тебя, да воздастъ теб за все, что ты сдлала для меня!

— Да сохранитъ и тебя Господь въ твоихъ странствіяхъ, Стефенъ, да ниспошлетъ Онъ теб, наконецъ, покой и душевный миръ!

— Я говорилъ теб тогда, милая Рэчель,— сказалъ Блекпуль,— помнишь, въ ту ночь,— что, когда мн случится увидать что нибудь такое, что взволнуетъ и разсердитъ меня, или даже подумать о чемъ нибудь подобномъ, то ты всегда будешь возл меня, потому что мн не сравниться съ тобою. Ты и теперь помогаешь мн переносить мое горе. Черезъ тебя я смотрю на него боле здраво и справедливо. Будь счастлива. Доброй ночи. Прощай.

То было торопливое прощанье на самой прозаической улиц, однако, оно стало священнымъ воспоминаніемъ для этихъ двоихъ людей изъ простонародья. Утилитаристы, бредящіе политической экономіей, изсохшіе остовы школьной науки, комиссіонеры факта, разочарованные, изношенные свтскіе львы, болтуны, проповдующіе истрепанныя доктрины,— бднякъ всегда будетъ при васъ Воспитывайте въ этихъ людяхъ, пока еще не поздно, чувство и воображеніе во всей ихъ прелести, чтобъ скрасить имъ жизнь, съ которой такъ мало отраднаго, иначе — когда наступитъ день вашего торжества и побды, когда идеализмъ будетъ совершенно вытравленъ изъ ихъ душъ, и они станутъ лицомъ къ лицу съ жизнью во всей ея неприглядной нагот — дйствительность приметъ вольчье обличье и пожретъ васъ.

Стефенъ работалъ на фабрик на другой и на третій день, и попрежнему никто съ нимъ не заговаривалъ, и вс старательно избгали его. Къ вечеру второго дня начатая работа стала подходить къ концу, а къ вечеру третьяго станокъ его опустлъ.

Каждый вечеръ по уход съ фабрики простаивалъ онъ, согласно уговору съ Томомъ, боле часа на улиц около банка, однако, изъ этого ничего не выходило, ни худого, ни добраго. Чтобъ его не упрекнули въ небрежности къ принятому на себя обязательству, ткачъ ршилъ подежурить вдвое больше на третій вечеръ,— послдній, проведенный имъ въ Коктоун.

Подъ окномъ перваго этажа опята сидла почтенная леди, когда то занимавшаяся хозяйствомъ въ дом мистера Баундерби. Разсыльный былъ также налицо, онъ то разговаривалъ съ нею, то выглядывалъ изъ окна внизу поверхъ ршотки съ надписью: ‘Банкъ’, то выходилъ на крыльцо освжиться воздухомъ. Когда Битцеръ показался первый разъ у порога, Блэкпуль вообразилъ, что онъ высматриваетъ его, и прошелся по тротуару мимо. Однако, блобрысый малый только взглянулъ на него мелькомъ моргающими глазами, но не сказалъ ничего.

Два часа ожиданія тянулись томительно-долго посл трудового дня. Чтобъ какъ нибудь скоротать время, Стефенъ усаживался на ступени крылечка сосдняго дома, прислонялся спиной къ стн подъ воротами, снова бродилъ взадъ и впередъ, прислушивался къ бою башенныхъ часовъ, останавливался и смотрлъ на игры уличныхъ ребятишекъ. Такое продолжительное безцльное шатанье невольно кидалось въ глаза. По прошествіи часа Стефенъ даже началъ испытывать неловкость, сознавая что онъ можетъ показаться подозрительною личностью.

Тутъ пришелъ фонарщикъ, и длинная перспектива улицы освтилась двойнымъ рядомъ огней, которые терялись въ отдаленіи, сдаваясь между собою. Миссисъ Спарситъ затворила окно въ первомъ этаж, опустила штору и ушла къ себ наверхъ. Огонекъ ея свчи мелькнулъ сначала въ слуховомъ окошечк надъ дверью, потомъ въ обоихъ окнахъ лстницы, по мр того, какъ она поднималась. Вотъ приподнялся уголокъ шторы въ окн второго этажа, точно миссисъ Спарситъ подглядывала оттуда, а вотъ и другой, точно за нимъ притаился блобрысый разсыльный. Между тмъ, общаннаго увдомленія все еще не было. Стефенъ почувствовалъ большое облегченіе, когда два часа, наконецъ, прошли, и направился домой быстрымъ шагомъ, чтобъ вознаградить себя за вынужденное бездйствіе.

Ему оставалось только распрощаться съ квартирной хозяйкой и лечь на временную постель на полу. Его вещи были упакованы, и все готово въ дорогу. Онъ хотлъ убраться изъ города ранымъ-ранехонько,— раньше, чмъ рабочіе появятся на улиц.

Только что забрезжило утро, какъ Стефенъ, бросивъ прощальный взглядъ на свою комнату и съ грустью спрашивая себя, вернется ли онъ сюда когда нибудь еще, вышелъ изъ дома. Городъ былъ совершенно безлюденъ, точно жители покинули его, чтобъ не встрчаться съ отверженцемъ. Все казалось блднымъ въ этотъ ранній часъ. Даже приближеніе солнечнаго восхода превратило небеса въ блесоватое пространство, напоминающее унылое море.

Минуя домъ, гд жила Рэчель,— хотя ему это было совсмъ не по дорог,— минуя красивыя кирпичныя зданія, минуя громадныя безмолвныя фабрики, теперь не дрожавшія, минуя желзную дорогу, гд сигнальные огни тускнли при наступленіи утра, минуя ветхія постройки по сосдству съ нею, на половину упавшія, на половину исправленныя, минуя разбросанныя кирпичныя виллы, вокругъ которыхъ закопченый остролистникъ былъ осыпанъ грязнымъ угольнымъ порошкомъ, точно неряшливый любитель нюхательнаго табаку, минуя тропинки, покрытыя слоемъ мелкаго угля, и многіе другіе безобразные предметы, Стефенъ поднялся на вершину холма и поспшилъ оглянуться назадъ.

День уже сіялъ надъ городомъ, утренніе колокола призывали на работу. Печи въ домахъ еще не топились, и высокія фабричныя трубы нераздльно царили въ воздух. Изрыгая изъ себя ядовитый дымъ, он общали вскор заслонить отъ человческихъ взоровъ небесную лазурь. Но пока еще нкоторыя окна горли, какъ жаръ, чистымъ золотомъ. Жители Коктоуна всегда видли солнце въ состояніи затменія сквозь закопченое стекло.

Какъ странно перейти прямо отъ фабричныхъ трубъ къ вольнымъ птицамъ! Какъ странно видть у себя на ногахъ дорожную, а не угольную пыль! Какъ странно дожить до такихъ лтъ и начинать по-мальчишески это лтнее утро! Съ такими думами въ голов и съ узелкомъ подъ мышкой Стефенъ шелъ по большой дорог, внимательно присматриваясь ко всему. А деревья, сплетаясь зеленымъ сводомъ у него надъ головой, нашептывали ему, что онъ оставилъ за собою врное и любящее сердце.

VII. Порохъ.

Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ, ‘ударившись’ въ содйствіе своей партіи, вскор началъ преуспвать. Съ помощью нсколько расширеннаго знакомства съ политическими мудрецами по ихъ книгамъ, чуточку большаго свтскаго равнодушія къ обществу вообще, съ помощью усвоенной имъ откровенности относительно собственныхъ недостатковъ (самый существенный и наиболе популярный изъ вжливыхъ смертныхъ грховъ), Гартхаузъ въ короткое время прослылъ человкомъ, подающимъ большія надежды. Его беззаботное отношеніе къ серьезной сторон жизни давало ему большое преимущество, благодаря этому свойству, онъ примкнулъ къ партіи суроваго факта такъ охотно, точно съ самаго рожденія принадлежалъ къ ней, тогда какъ въ представителяхъ другихъ партій видлъ лишь сознательныхъ лицемровъ, ‘которымъ (говорилъ онъ Луиз) никто изъ насъ не вритъ, дорогая миссисъ Баундерби, и которые сами не врятъ, себ. Единственная разница между нами и этими профессорами добродтели, или милосердія, или филантропіи — дло не въ названіи — заключается только въ томъ, что мы считали все это безсмыслицей и признаемся въ этомъ откровенно, тогда какъ они знаютъ это не хуже нашего, но стараются это скрыть’.

Почему же такое признаніе могло смутить Луизу? Разв оно шло въ разрзъ съ принципами ея отца или полученнымъ ею въ дтств воспитаніемъ, что заставило ее содрогнуться? Неужели существовало громадно различіе между этими двумя направленіями? Вдь, то и другое приковывало ее къ матеріальной дйствительности и не внушало ей вры ни во что иное. Неужели Джемсъ Гартхаузъ могъ разбить въ ея душ что нибудь такое, что было вскормлено въ ней Томасомъ Гредграйндомъ въ годы невинности и чистоты?

Луиза тмъ боле заслуживала сожалнія въ данномъ случа, что въ ея ум (раньше, чмъ необычайно практическій отецъ принялся за его образованіе) зародилась инстинктивная жажда врить въ боле широкое и благородное человчество, чмъ то, о которомъ она слышала. Но эта вра постоянно боролась въ ней съ сомнніями и приступами злобы. Съ сомнніями потому, что въ ней съ дтства была подавлена всякая самостоятельность, съ приступами злобы — по причин несправедливости къ ней самой ея ближнихъ, если внутренній голосъ не обманывалъ ее. На эту исковерканную, раздвоенную натуру, давно привыкшую подавлять въ себ всякій порывъ, философія Гартхауза дйствовала благотворно, какъ утшеніе и оправданіе. Если все на свт въ самомъ дл такъ пусто и ничтожно, значитъ, она ничего не потеряла и ничмъ не пожертвовала. ‘Не все ли равно!’ — сказала она отцу, когда тотъ предложилъ ей выйти замужъ. ‘Не все ли равно’,— твердила она и теперь. Съ презрительной самонадянностью спрашивала она себя: стоитъ ли на что нибудь обращать вниманіе?— и шла своей дорогою дальше.

Куда? Шагъ за шагомъ подвигалась она впередъ и подъ гору — къ невдомому концу, но съ такою обманчивою постепенностью, что ей казалось, будто бы она стоитъ неподвижно.

Что же касается мистера Гартхауза, то этотъ человкъ совсмъ не задавалъ себ вопроса, чего онъ добивается отъ нея и что ему нужно. У него не было никакого опредленнаго намренія или обдуманнаго плана, ни одна слабость не переходила у него въ страсть, способную вывести его изъ апатіи. Общество Луизы доставляло ему развлеченіе, и онъ былъ заинтересованъ ею въ данное время, на сколько это подобаетъ изящному джентльмену, пожалуй, даже нсколько боле, чмъ онъ могъ сознаться, не повредивъ своей репутаціи свтскаго льва. Посл своего прізда въ Коктоунъ, онъ небрежно сообщилъ въ письм своему брату, почтенному и остроумному члену парламента, что супруги Баундерби ‘пресмшная чета’, а дале, что сама миссисъ Баундерби не только не похожа на Горгону, какъ онъ ожидалъ, но, напротивъ, молода и замчательно красива. Посл того Гартхаузъ пересталъ о нихъ писать, но посвящалъ имъ вс свои досуги. Онъ часто заглядывалъ къ нимъ во время своихъ разъздовъ по выборамъ въ Коктоунскомъ округ, и мистеръ Баундерби всегда приглашалъ его къ себ. Совершенно въ дух мистера Баундерби было хвастаться передъ всми, что онъ не придаетъ важности знакомству съ знатными людьми, но если жен его, дочери Тома Гредграйнда, нравится ихъ общество, то онъ не мшаетъ ей принимать ихъ.

Мистеру Джемсу Гартхаузу начинало казаться, что для него было бы совершенно новымъ ощущеніемъ, еслибъ юное личико, преобразившееся такъ восхитительно изъ-за олуха — брата, преобразилось бы точно такъ же ради него.

Онъ былъ тонкій наблюдатель, обладалъ отличной памятью и не забылъ ни слова изъ откровенныхъ признаній Тома. Онъ сопоставилъ слышанное со всмъ, что замчалъ въ его сестр, и началъ понимать ее. Безспорно, лучшая и самая глубокая часть ея натуры была недоступна его наблюденію, потому что душа человческая то же, что море: въ ней глубина измряется глубиною, но онъ вскор научился довольно искусно читать то, что всплывало на поверхность.

Мистеръ Баундерби пріобрлъ въ собственность домъ и землю, миляхъ въ пятнадцати отъ города и въ одной или двухъ миляхъ отъ станціи желзной дороги, проведенной по множеству віадуковъ черезъ дикую мстность, изрытую заброшенными угольными коплю, усянную по ночамъ огнями и темными фигурами подъемныхъ машинъ у отверстій шахтъ. Эта мстность постепенно теряла свой суровый характеръ по мр приближенія къ имнію мистера Баундерби и превращалась здсь въ сельскій пейзажъ, золотившійся верескомъ и блвшій боярышникомъ по весн, трепетавшій зеленой листвою съ ея подвижными тнями цлое лто. Эта усадьба съ живописнымъ мстоположеніемъ осталась за банкомъ Баундерби, гд была заложена однимъ изъ коктоунскихъ магнатовъ, который, ршивъ достичь колоссальнаго состоянія кратчайшимъ путемъ, зарвался въ спекуляціяхъ и ошибся въ своемъ разсчет тысячъ на двсти фунтовъ. Такіе казусы случались иногда въ самыхъ аккуратныхъ семействахъ Коктоуна, но, какъ извстно, банкротства не имютъ ничего общаго съ непредусмотрительностью нисшихъ классовъ.

Мистеръ Баундерби съ величайшимъ удовольствіемъ расположился въ этомъ уютномъ уголк и со свойственнымъ ему показнымъ смиреніемъ началъ сажать капусту въ цвточномъ саду. Ему нравилось жить по дачному среди изящной мебели, и онъ еще боле чванился здсь своимъ плебействомъ, находя во всемъ поводъ къ хвастовству.

— Знаете ли, сэръ,— говорилъ онъ какому нибудь гостю,— меня увряли, будто бы Никкитсъ,— прежній владлецъ — заплатилъ семьсотъ фунтовъ вотъ за эту картину Сибича. Скажу вамъ по правд, что я едва ли взглянулъ на нее хоть семь разъ въ жизни, значитъ, каждый взглядъ обошелся мн въ сотню фунтовъ. Нтъ, чертъ возьми! Я не забываю, что меня зовутъ Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Вдь, многіе годы единственными картинами въ моемъ владніи или пріобртенными мною тмъ или инымъ способомъ, если только я ихъ не воровалъ, были гравюры, изображавшія человка, который брется передъ вычищеннымъ сапогомъ вмсто зеркала, он наклеивались на банки съ ваксою, которою я съ наслажденіемъ чистилъ сапоги прохожимъ господамъ на улиц, а порожнія банки продавалъ по фартингу за штуку, да еще какъ радовался такому барышу.

Въ томъ же дух Баундерби обращался и къ мистеру Гартхаузу:

— Гартхаузъ, у васъ здсь съ собой пара лошадей. Приведите еще хоть полдюжины, если будетъ охота, всмъ найдется мсто. Тутъ конюшня на двнадцать лошадей и, если только не врутъ про Никкитса, то у него все было занято. Цлая дюжина коней, сэръ. Въ юности Никкитсъ учился въ Вестминстерской школ. Онъ учился тамъ на королевскій счетъ, когда я питался преимущественно отбросами и спалъ въ рыночныхъ корзинахъ. Да еслибъ мн даже пришла блажь обзавестись дюжиной лошадей — чего мн совсмъ не надо, потому что съ меня довольно и одной — я, право, не могъ бы равнодушно видть ихъ въ здшнихъ стойлахъ, вспоминая, какимъ помщеніемъ въ былые годы довольствовался самъ! Я не могъ бы смотрть на нихъ, сэръ, не приказавъ убрать ихъ прочь. Вотъ какъ все перевертывается на свт. Видите эту усадьбу? Вамъ извстно, что врядъ ли найдется другое боле благоустроенное имніе такихъ размровъ въ соединенномъ королевств или гд бы то ни было — мн все равно, гд — и тутъ, въ самой середк, словно червякъ въ сердцевин орха, сидитъ Джозія Баундрби. Между тмъ Никкитсъ (какъ говорилъ мн одинъ человкъ, приходившій вчера въ банкъ), исполнявшій роли въ латинскихъ пьесахъ, которыя давались въ Вестминстерской школ въ присутствіи высшаго судебнаго персонала и тамошней знати, аплодировавшихъ ему до тхъ поръ, пока они чернли въ лиц, опустился теперь де степени идіота, сэръ — опустился до степени идіота — и живетъ гд-то въ пятомъ этаж въ одномъ изъ узкихъ темныхъ переулковъ Антверпена!

И вотъ въ этомъ уединеніи, подъ густолиственной снью деревьевъ, долгими, ясными лтними днями принялся мистеръ Гартхаузъ производить свои опыты надъ юнымъ лицомъ, которое такъ удивило его вначал: онъ хотлъ испытать, преобразится ли оно для него.

— Миссисъ Баундерби, какъ я радъ, что, по счастливой случайности, встртилъ васъ здсь одну. Давно ужъ хотлось мн потолковать съ вами съ глазу на глазъ.

На самомъ дл не было ничего удивительнаго въ томъ, что онъ нашелъ ее одну, въ эту пору она всегда оставалась въ одиночеств, а мсто ихъ встрчи было ея любимымъ убжищемъ. То была прогалина въ темномъ лсу, гд лежало нсколько срубленныхъ деревьевъ и гд молодая женщина просиживала цлыми часами, заглядываясь на паденіе прошлогоднихъ листьевъ, какъ она заглядывалась когда-то на падавшіе искры въ камин у себя дома.

Гартхаузъ слъ съ нею рядомъ и заглянулъ ей въ лицо.

— Вашъ братъ… мой юный другъ Томъ…

У ней заигралъ румянецъ, и Луиза обернулась къ гостю, видимо заинтересованная.

‘Никогда въ моей жизни’,— подумалъ онъ,— ‘не видывалъ я ничего замчательне и плнительне внезапнаго просвтленія въ этихъ чертахъ!

Лицо Джемса выдавало его помыслы — пожалуй, не выдавая его тайны — потому что, можетъ быть, это длалось преднамренно.

— Простите меня. Выраженіе вашего сестринскаго участія такъ прекрасно… Тому слдовало бы гордиться… Я знаю, это непростительно, но не могу преодолть восторга.

— При вашей повышенной впечатлительности,— сказала она сдержаннымъ тономъ.

— Нтъ, миссисъ Баундерби, нтъ, вы знаете, я не притворяюсь передъ вами. Вамъ извстно, что я низкая натуришка, готовая продаться во всякое время за приличную сумму, и совершенно неспособенъ ни къ какой аркадской идилліи.

— Я жду, что скажете вы мн дальше о моемъ брат,— промолвила она.

— Вы суровы ко мн, чего я не заслуживаю. Пускай я нестоющій человкъ, но зато не лицемръ, нтъ, не лицемръ! Однако, вы сбили меня съ толку и отвлекли отъ предмета, который я имлъ въ виду. Вернемтесь къ вашему брату. Я принимаю въ немъ участіе.

— Неужели что нибудь можетъ внушить вамъ участіе, мистеръ Гартхаузъ?— спросила Луиза, колебавшаяся между недовріемъ и благодарностью.

— Еслибъ вы задали мн этотъ вопросъ въ первый день нашего знакомства, я отвтилъ бы отрицательно. А теперь — даже рискуя показаться неискреннимъ и возбудить въ васъ справедливое недовріе, я говорю ‘да’.

Она сдлала легкое движеніе, какъ будто хотла заговорить, но голосъ измнилъ ей, наконецъ, она сказала:

— Мистеръ Гартхаузъ, я врю, что вы принимаете участіе въ моемъ брат.

— Благодарю васъ и смю надяться, что въ данномъ случа я заслужилъ ваше довріе. Вы сдлали такъ много для своего брата, вы такъ нжно любите его, вся ваша жизнь, миссисъ Баундерби, выражаетъ такое восхитительное самозабвеніе ради него… Извините, однако: я опять далеко уклонился отъ предмета нашего разговора, однимъ словомъ, я хочу сказать, что интересуюсь Томомъ ради его самого.

Она сдлала еле замтное движеніе, точно хотла вскочить и уйти, не давъ ему договорить. Онъ это замтилъ и придалъ другой оборотъ своей рчи, тогда она осталась.

— Миссисъ Баундерби,— продолжалъ онъ уже другимъ, боле безпечнымъ тономъ, который старался принять, будто бы насильно, что дйствовало еще сильне его недавней серьезности, нельзя считать еще непоправимой испорченностью въ такомъ юнош, какъ вашъ братъ, если онъ безразсуденъ, неосмотрителенъ и неразсчетливъ, т. е. любитъ мотать деньги, говоря прямо. Правду-ли я говорю?

— Да — Позвольте мн быть откровеннымъ. Не думаете ли вы, что онъ играетъ?

— Кажется, онъ держитъ пари.

Мистеръ Гартхаузъ, повидимому, ждалъ опредленнаго отвта, и Луиза прибавила:

— Мн въ точности извстно, что это такъ.

— И, конечно, онъ проигрываетъ?

— Да.

— Всякій, кто держитъ пари, неизбжно проигрываетъ. Смю ли я спросить: давали вы ему когда нибудь денегъ на игру?

Луиза сидла, потупившись, но при этомъ вопрос она подняла глаза съ недоумніемъ и какъ будто съ досадой.

— Поврьте, что мною руководитъ не дерзкое любопытство, миссисъ Баундерби. Я опасаюсь, что Томъ постепенно запутывается, и я хочу подать ему руку помощи, какъ человкъ, имющій за собой печальный опытъ собственныхъ погршностей. Надо ли повторять, что я длаю это ради его самого, не лишнее ли это?

Она, казалось хотла отвтить, но слова не шли у ней съ языка.

— Простите за откровенность,— продолжалъ Джемсъ Гартхаузъ, снова впадая въ притворно-беззаботный тонъ,— говоря между нами, я думаю, во многомъ виновато его воспитаніе. Едва ли между нимъ и вашимъ почтеннымъ батюшкой существовало когда нибудь особенное довріе.

— Едва ли оно было,— созналась Луиза, красня при воспоминаніи о своемъ собственномъ прошломъ въ родительскомъ дом.

— Или между нимъ и… (вы, конечно, поймете мою мысль) и его почтеннйшимъ зятемъ.

Румянецъ Луизы сгущался все больше и больше, наконецъ, она, пылая, какъ зарево, отвчала ослабвшимъ голосомъ:

— Не думаю, чтобы это было возможно.

— Миссисъ Баундерби,— произнесъ Гартхаузъ посл нкотораго молчанія,— не отнесемся ли мы съ вами съ большимъ довріемъ одинъ къ другому? Томъ занялъ у васъ значительную сумму?

— Вы поймете, мистеръ Гартхаузъ,— отвчала Луиза посл нкотораго колебанія, (все время она боле или мене обнаруживала нершительность и замшательство во время этого разговора, хотя не измняла своей обычной сдержанности), вы поймете, что если я скажу вамъ то, о чемъ вы допытываетесь, то не въ вид жалобы и не изъ раскаянія. Я никогда не жалуюсь и не имю привычки раскаиваться въ томъ, что длаю.

‘Какая твердость, однако!’ — подумалъ Джемсъ Гартхаузъ.

— По выход замужъ я убдилась, что уже и тогда мой братъ страшно запутался въ долгахъ, т. е. я хочу сказать, что эти долги были значительны только для него. Мн поневол пришлось продать кой-какія драгоцнныя вещицы. То не было жертвой съ моей стороны. Я разсталась съ ними охотно, не придавая имъ цны, он совсмъ не были мн нужны.

Поняла ли она по его лицу, что онъ догадался, или только боялась, что онъ догадается, въ чемъ дло, но она запнулась и снова вспыхнула румянцемъ. Это внезапное замшательство окончательно выдало ее. Онъ понялъ, что она говорила о подаркахъ своего мужа — это было ясно даже и для мене проницательнаго человка.

— Съ тхъ поръ я давала брату въ разное время вс деньги, какія могла скопить, однимъ словомъ, все, чмъ я располагала. Повривъ вашему участію къ Тому, я буду откровенна до конца. Посл того, какъ вы стали здить къ намъ на дачу, ему понадобилась разомъ сумма въ сто фунтовъ стерлинговъ. Я не могла достать для Тома такихъ большихъ денегъ. Меня ужасно тревожили послдствія такого мотовства, и я не знала, что придумать, но хранила тайну до сегодняшняго дня, когда довряю ее вашей чести. Я ни съ кмъ не совтовалась, потому что… ну, вы сами поймете, почему.

И она умолкла.

Гартхаузъ былъ малый не промахъ и поспшилъ воспользоваться благопріятнымъ случаемъ, чтобъ набросать передъ Луизой ея собственный образъ, занимаясь для вида ея братомъ.

— Миссисъ Баундерби, хотя я и пустой свтскій кутила, безпутный человкъ, но,— увряю васъ,— то, что вы мн сказали, растрогало меня до глубины души. Я не могу произнести надъ вашимъ братомъ суроваго приговора. Я понимаю и раздляю вашу разумную снисходительность къ его заблужденіямъ. При всемъ глубокомъ уваженіи къ мистеру Гредграйнду и мистеру Баундерби я долженъ сознаться, что воспитаніе Тома было неудачно. Неподготовленный къ той роли, которую предстояло играть ему въ обществ, онъ естественно бросается въ излишества, вырвавшись на волю посл строгости и принужденія, въ которыхъ его держали,— конечно, съ самыми лучшими намреніями, въ чемъ никакъ нельзя сомнваться. Это называется попасть изъ одной крайности въ другую. Прямота и смлая независимость мистера Баундерби хотя и составляютъ прекрасную черту чисто англійскаго характера, но не располагаютъ, однако, къ доврію, въ чемъ мы съ вами были согласны между собою еще раньше. Если я осмлюсь прибавить, что вашему супругу недостаетъ той деликатности, которая могла бы привлечь неопытнаго юношу, непонятый характеръ, дурно направленныя способности,— недостаетъ снисходительности, къ которой охотно обращаются за утшеніемъ и руководствомъ, то я выражу вполн свой взглядъ на этотъ вопросъ.

Луиза сидла глядя передъ собою черезъ полосы солнечнаго свта на трав въ темноту лса за прогалиной, и Гартхаузъ прочелъ по ея лицу, что она примняетъ къ себ сказанныя имъ слова.

— Томъ заслуживаетъ снисхожденія,— продолжалъ гость.— Я вижу въ немъ только одинъ страшный недостатокъ, который не могу ему простить, онъ налагаетъ на него большую вину.

Луиза обратила къ нему глаза и спросила, въ чемъ заключается этотъ порокъ.

— Можетъ быть,— отвчалъ онъ,— я сказалъ лишнее, можетъ быть, было бы лучше, еслибъ я совсмъ не затрогивалъ этого предмета.

— Вы меня пугаете, мистеръ Гартхаузъ… Скажите, въ чемъ дло…

— Чтобъ избавить васъ отъ лишнихъ тревогъ и такъ какъ между нами установилась откровенность относительно вашего брата,— что я ставлю выше всего на свт,— я повинуюсь. Я не могу простить того равнодушія, которое выказываетъ Томъ къ привязанности своего лучшаго друга, къ его преданности, къ его безкорыстію и самопожертвованію. Онъ совсмъ не уметъ цнить всего этого, что сквозитъ у него въ каждомъ слов, въ каждомъ взгляд, въ каждомъ поступк. То, что сдлали вы для него, заслуживаетъ вчной любви, неизмнной благодарности, за подобное самоотреченіе гршно платить грубостью и капризами. При всей своей безшабашности я не настолько черствъ, миссисъ Баундерби, чтобъ не возмущаться такою испорченностью вашего брата или считать недостатокъ въ немъ чувства пустяками.

Лсъ поплылъ передъ глазами Луизы отъ подступившихъ къ нимъ слезъ. Он поднялись изъ глубокаго родника, таившагося долгіе годы, а ея сердце пронзила острая боль, которой он не облегчили.

— Однимъ словомъ,— продолжалъ Гартхаузъ,— я долженъ постараться исправить юношу отъ этого недостатка, миссисъ Баундерби. Боле основательное знакомство съ его обстоятельствами, мое руководство и совты при распутываніи его затрудненій,— вдь, опытность повсы, пожалуй, почище Тома, чего нибудь да стоитъ!— доставятъ мн надъ нимъ извстное вліяніе, которымъ я и воспользуюсь для своей цли.— Мною сказано довольно, пожалуй, даже слишкомъ много. Выходитъ такъ, будто бы я прикидываюсь добрымъ малымъ, но — клянусь честью,— у меня нтъ ни малйшаго намренія рисоваться передъ вами, и я прямо говорю, что не украшенъ никакими добродтелями. А вотъ и вашъ братъ собственной персоной,— заключилъ онъ, поднявъ глаза и осмотрвшись (до сихъ поръ Джемсъ Гартхаузъ пристально смотрлъ на Луизу). Онъ тамъ, между деревьями. Должно быть, онъ только что пріхалъ. Такъ какъ онъ, повидимому, бредетъ сюда, то не пойти ли намъ къ нему навстрчу? Послдніе дни бдняга былъ крайне молчаливъ и печаленъ. Пожалуй, его мучитъ совсть,— если, вообще, есть такая штука на свт. Ужъ слишкомъ часто слышишь о ней, клянусь честью, чтобъ не считать ее пустой выдумкой.

Молодой человкъ помогъ Луиз встать, она взяла его подъ руку, и они пошли навстрчу Тому. Олухъ, отъ нечего длать, хлесталъ тросточкой по вткамъ, проходя мимо, или наклонялся, чтобъ злобно сковырнуть ею мохъ съ древеснаго ствола. Онъ вздрогнулъ, когда они застали его за этой забавой, и перемнился въ лиц.

— Алло!— пробормоталъ Томъ, я и не подозрвалъ, что вы тутъ.

— Чье это имя вы такъ старательно вырзали на деревьяхъ,

Томъ?— спросилъ мистеръ Гартхаузъ, положивъ ему руку на плечо и поворачивая его такъ, чтобъ вс они могли направиться вмст къ дому.

— Чье имя?— отозвался Томъ. О, вы, вроятно, подразумваете двическое имя?

— Можно было заподозрить, что вы собираетесь увковчить на древесной кор память о какомъ нибудь прелестномъ созданіи.

— И не подумаю, мистеръ Гартхаузъ, разв только какое ни будь прелестное созданіе съ крупнымъ капитальцемъ въ своемъ собственномъ распоряженіи влюбится въ меня,— ну тогда другое дло! Впрочемъ, если богатая невста была бы даже безобразна, какъ смертный грхъ, то и тогда я не сбжалъ бы отъ нея. И сталъ бы въ угоду ей повсюду вырзывать ея имя.

— А вы таки корыстолюбивы, Томъ!

— Корыстолюбивъ?— подхватилъ Томъ. Да кто же не страдаетъ этой слабостью? Спросите вотъ мою сестру.

— А разв я доказала, что подвержена ей, Томъ?— возразила Луиза, не обнаруживая боле ничмъ своего неудовольствія и гнва.

— Теб лучше знать,— угрюмо буркнулъ братъ.— Видно, попало не въ бровь, а прямо въ глазъ!

— Сегодня Томъ настроенъ мрачно и ударился въ мизантропію, такъ бываетъ отъ времени до времени со всми скучающими людьми,— замтилъ мистеръ Гартхаузъ.— Не врьте ему, миссисъ Баундерби. Онъ самъ не думаетъ того, что говоритъ. Я сейчасъ открою нкоторыя его мннія о васъ, сообщенныя мн конфиденціально, если онъ не раскается немножко.

— Во всякомъ случа, мистеръ Гартхаузъ,— возразилъ Томъ, нсколько смягчаясь отъ восхищенія передъ своимъ кумиромъ, но все-таки угрюмо качая головой,— вы не можете сказать Луиз, чтобъ я хвалилъ ее за корыстолюбіе. Я могу превозносить въ ней лишь противуположныя качества и стану длать это, если буду имть къ тому основательный поводъ. Впрочемъ, оставимъ теперь этотъ вопросъ, вамъ онъ не интересенъ, а мн надолъ до смерти.

Они подошли къ дому. Выпустивъ руку гостя, Луиза пошла въ комнаты. Гартхаузъ провожалъ ее глазами, пока она поднималась на ступени крыльца и скрылась, наконецъ, за дверью. Тогда онъ снова положилъ руку на плечо ея брата и, таинственно кивнувъ ему головой, пригласилъ его пройтись съ нимъ по саду.

— Томъ, любезный другъ, мн надо перекинуться съ вами словечкомъ!

Они остановились среди заброшенныхъ розовыхъ кустовъ (въ своемъ показномъ смиреніи мистеръ Баундерби не хотлъ беречь розъ, разведенныхъ Никкитсомъ), и Томъ прислъ на каменныя перила терассы, машинально срывая бутоны и ощипывая ихъ по лепесточку. Демонъ-искуситель стоялъ надъ нимъ, поставивъ одну ногу на балюстраду и граціозно облокотившись на согнутое колно. Ихъ было видно изъ комнаты Луизы. Пожалуй, она смотрла на эту сцену.

— Что съ вами, Томъ?

— Ахъ, мистеръ Гартхаузъ,— простоналъ молодой Гредграйндъ.— Туго мн приходится! Прямо, жизнь надола.

— Вотъ и мн тоже, любезнйшій.

— Вамъ!— воскликнулъ Томъ. Да вы воплощенная независимость! Мистеръ Гартхаузъ, я въ ужасной петл. Вы и представитъ себ не можете, въ какомъ болот я увязъ, изъ какихъ тисковъ могла бы освободить меня сестра, еслибъ захотла!

Онъ кусалъ теперь розовые бутоны и вытаскивалъ ихъ изъ стиснутыхъ зубовъ рукой, дрожавшей, какъ у дряхлаго старика. Внимательно всмотрвшись въ олуха, его собесдникъ заговорилъ самымъ беззаботнымъ тономъ:

— Вы безразсудны, Томъ, вы требуете слишкомъ много отъ сестры. Вдь, она ужъ давала вамъ денегъ, повса вы этакій, не запирайтесь!

— Давала, мистеръ Гартхаузъ, не спорю. Откуда же мн было и взять ихъ, еслибъ не она? Вотъ мистеръ Баундерби хвастается, что въ мои годы онъ жилъ на два пенса въ мсяцъ или что то въ этомъ род. Вотъ мой отецъ, который по его словамъ, заране начерталъ для меня жизненный путь и скрутилъ мн руки и ноги съ самой колыбели. Вотъ моя мать, у которой нтъ ничего своего кром вчнаго хныканья. Съ нихъ со всхъ взятки гладки. А какъ прожить человку безъ денегъ и откуда мн ихъ достать, если не отъ сестры?

Онъ чуть не плакалъ и истреблялъ бутоны цлыми десятками. Ради вящей убдительности мистеръ Гартхаузъ взялъ его за лацканъ сюртука.

— Но, милый Томъ, если ваша сестра не достала ихъ…

— Не достала, мистеръ Гартхаузъ! Да я и не говорю, что она ихъ достала. Можетъ быть, мн понадобилось больше денегъ, чмъ она имла у себя. Ну, тогда возьми и достань,— очень просто! Вдь, она могла бы достать. Теперь нтъ смысла скрывать того, о чемъ я уже говорилъ вамъ раньше. Луиза вышла за старикашку Баундерби, какъ вы знаете, не ради себя и не ради его, а ради меня. Такъ почему же она не хочетъ добиться отъ него того, что мн нужно? Она не обязана отдавать ему отчеты, куда дваетъ свои деньги. Луиза преловкая, она сумла бы вытянуть ихъ изъ него лаской, еслибъ захотла. Такъ почему же она не хочетъ, если я сказалъ ей, какими послдствіями грозитъ мн неуплата долга? Куда теб! Она и ухомъ не ведетъ. Сидитъ каменнымъ истуканомъ въ присутствіи мужа, вмсто того, чтобъ быть полюбезне и подладиться къ нему. Не знаю, какъ назовете это вы, но, по-моему, ея поведеніе противуестественно.

У самаго подножія терассы, по другую сторону, блестла вода въ искусственномъ бассейн. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ почувствовалъ непреодолимое желаніе швырнуть туда мистера Тома Гредграйнда младшаго на подобіе того, какъ угрожали оскорбленные коктоунскіе фабриканты швырнуть въ Атлантическій океанъ свои капиталы. Однако, онъ остался стоять все въ той же непринужденной поз, и за каменныя перила полетла только пригоршня скомканныхъ бутоновъ, образовавшихъ плавучій островокъ на поверхности воды.

— Милйшій Томъ,— промолвилъ Гартхаузъ,— позвольте мн быть вашимъ банкиромъ.

— Ради Бога,— внезапно воскликнулъ тотъ,— не напоминайте мн про банкировъ!

Лицо его страшно поблднло, представляя рзкій контрастъ съ алыми розами. Эта блдность кидалась въ глаза.

Мистера Гартхауза, человка вполн благовоспитаннаго, привыкшаго вращаться въ избранномъ обществ, ничмъ нельзя было удивить. Однако, онъ чуть-чуть приподнялъ брови, точно съ легкимъ оттнкомъ изумленія, хотя оно такъ же противорчило правиламъ его школы, какъ и доктринамъ гредграйндовской коллегіи.

— Сколько вамъ нужно, Томъ, въ настоящую минуту? Три цифры? Назовите ихъ скорй. Не робйте.

— Мистеръ Гартхаузъ,— отвчалъ Томъ, дйствительно, расплакавшись, при чемъ его слезы были лучше недавней брани, хотя и придавали ему жалкій видъ,— теперь слишкомъ поздно, деньги не помогутъ мн больше. Немного пораньше он спасли бы меня. Тмъ не мене, я весьма признателенъ вамъ, вы истинный другъ.

Истинный другъ! ‘Олухъ, олухъ!’ безпечно подумалъ про себя гость. ‘Какъ же ты непроходимо глупъ!’

— Я смотрю на ваше предложеніе, какъ на большое великодушіе,— вымолвилъ Томъ, хватая его руку,— какъ на большое великодушіе, мистеръ Гартхаузъ!

— Хорошо,— сказалъ тотъ,— оно можетъ пригодиться вамъ на будущее время. Имйте въ виду, милйшій, что, если вы посвятите меня въ ваши затрудненія, когда вамъ придется круто, я сумю лучше васъ найти изъ нихъ выходъ.

— Благодарю,— произнесъ Томъ, съ унылымъ видомъ пожимая ему руку и машинально разжевывая бутоны. Зачмъ не зналъ я васъ раньше, мистеръ Гартхаузъ!

— Видите-ли, Томъ,—сказалъ тотъ, бросая въ свою очередь за балюстраду одну или дв розы, словно въ вид дани розовому островку, который все норовилъ пристать къ каменной оград, точно желая слиться съ твердою землей,— каждый человкъ себялюбивъ во всхъ своихъ поступкахъ, и я не составляю исключенія изъ общаго правила. Я упорно хочу (вялость этого упорнаго хоттнія по истин была тропической) упорно хочу, чтобъ вы стали относиться мягче къ вашей сестр,— это вашъ прямой долгъ, и чтобъ вы сдлались боле любящимъ и внимательнымъ братомъ, это также вашъ долгъ.

— Оно такъ и будетъ, мистеръ Гартхаузъ.

— Не откладывайте на будущее. Томъ. Начните сейчасъ.

— Разумется, начну. И сестра моя Лу подтвердитъ это вамъ.

— Итакъ,— сказалъ Гартхаузъ, снова хлопнувъ Тома по плечу съ такимъ видомъ, который давалъ ему право предположить (какъ и поспшилъ сдлать про себя несчастный дуралей), что это условіе было поставлено ему добродушнымъ малымъ съ единственной цлью отклонить его благодарность,— итакъ, заключивъ нашъ договоръ, разстанемся пока до обда.

Когда Томъ вышелъ къ обду, то, несмотря на удрученный духъ, держался на сторож. На этотъ разъ онъ не позволилъ себ опоздать и не заставилъ дожидаться мистера Баундерби, придя раньше его.

— Я не хотлъ огорчить тебя, Лу,— сказалъ онъ, подавая руку сестр и цлуясь съ нею. Я знаю, ты любишь меня, и люблю тебя самъ, что такъ же теб извстно.

На лиц Луизы появилась улыбка, обращенная сегодня къ кому то другому. Увы, къ кому то другому!

‘Теперь нельзя сказать, чтобъ она интересовалась однимъ только олухомъ’,— подумалъ Джемсъ Гартхаузъ, припоминая свои наблюденія въ первый день знакомства между ними. ‘Нтъ, нтъ, теперь совсмъ не то’.

VIII. Взрывъ.

Слдующее утро было слишкомъ прекрасно, чтобъ его проспать, и Джемсъ Гартхаузъ, поднявшись спозаранку, сидлъ у венеціанскаго окна своей уборной, наслаждаясь куреньемъ рдкаго табаку, оказавшаго нкогда такое благотворное дйствіе на его юнаго друга. Нжась въ теплыхъ солнечныхъ лучахъ, окруженный благовоніемъ восточнаго кальяна и лнивыми струйками дыма, таявшаго въ воздух, такомъ чистомъ и мягкомъ, напоенномъ лтними ароматами, онъ перебиралъ въ ум пріобртенныя имъ преимущества, какъ праздный игрокъ пересчитываетъ свои выигрыши. Ему вовсе не было скучно, и молодой человкъ съ удовольствіемъ отдавался этому занятію.

Между нимъ и Луизой существовала теперь тайна, въ которую не былъ посвященъ ея мужъ. Эта тайна еще боле отдаляла ее отъ мистера Баундерби, съ которымъ у ней не было, ни раньше, ни теперь, никакого духовнаго сродства. Гартхаузъ коварно, но такъ очевидно уврилъ молодую женщину, что знаетъ ея сердце до самыхъ сокровенныхъ его тайниковъ, онъ сошелся съ ней очень близко, воспользовавшись самой нжною привязанностью Луизы, онъ принялъ участіе въ любимомъ ею существ, и преграда между ними пала сама собою. Все это очень странно, но очень удачно!

Между тмъ, даже и теперь у него не было никакого безнравственнаго умысла. Въ интересахъ общества и частныхъ лицъ было бы гораздо лучше для того вка, когда онъ жилъ, еслибъ этотъ молодой повса и легіонъ ему подобныхъ были явно порочными людьми вмсто того, чтобъ томиться равнодушіемъ ко всему на свт и безцльностью своего существованія. Плавучія ледяныя горы въ полярныхъ моряхъ, носящіяся по прихоти каждаго теченія, безразлично въ ту или другую сторону, какъ разъ и топятъ корабли.

Когда дьяволъ рыщетъ, уподобляясь рыкающему льву, въ этомъ вид немногіе прельстятся имъ, кром дикарей да охотниковъ. Но когда онъ щегольски одтъ, приглаженъ, вылощенъ по послдней мод, когда онъ одинаково пресыщенъ порокомъ и добродтелью, одинаково извдалъ муки ада и райское блаженство, вотъ когда онъ опасенъ, какъ настоящій духъ зла, и непреодолимъ.

И такъ, Джемсъ Гартхаузъ сибаритствовалъ подъ окномъ, лниво затягиваясь трубкой и припоминая шаги, сдланные имъ но пути, куда онъ попалъ совершенно случайно. Цль, къ которой велъ этотъ путь, была достаточно ясна, однако, онъ не утруждалъ себя обдумываньемъ способовъ ея достиженія. Будь, что будетъ.

Въ тотъ день ему предстояла отдаленная поздка верхомъ (въ нсколькихъ миляхъ отъ имнья мистера Баундерби предполагалось общественное собраніе, гд представлялся удобный случай попытать свои силы въ интересахъ партіи Гредграйнда), поэтому гость одлся рано и сошелъ внизъ къ завтраку. Его сильно занималъ вопросъ, не произошло ли въ Луиз охлажденія къ нему посл вчерашняго вечера. Однако, нтъ. Не было никакой надобности возвращаться назадъ, наверстывать потерянное. Она снова встртила его съ теплымъ участіемъ.

Съ грхомъ пополамъ промаячилъ Гартхаузъ этотъ день боле или мене къ собственному удовлетворенію, насколько можно было ожидать при такихъ утомительныхъ условіяхъ, и возвращался обратно въ шесть часовъ вечера. Отъ воротъ парка вела къ дому проска около полумили протяженія, онъ халъ вдоль нея шагомъ по мягкому песчаному грунту бывшихъ владній Никитса, какъ вдругъ мистеръ Баундерби такъ стремительно выскочила изъ кустовъ, что лошадь шарахнулась въ сторону.

— Гартхаузъ!— завопилъ хозяинъ.— Слышали вы?

— О чемъ?— отозвался гость, успокаивая испуганную лошадь и посылая въ душ мистера Баундерби ко всмъ чертямъ.

— Значитъ, вы не слыхали!

— Я слышалъ вашъ голосъ и эта животина также его услыхала. Вотъ и все.

Мистеръ Баундерби, раскраснвшійся и разгоряченный, сталъ посреди дороги вплотную передъ лошадиной головой, чтобы съ большимъ трескомъ выпалить свою новость:

— Банкъ обокраденъ!

— Полноте! Не можетъ быть!

— Обокраденъ вчерашней ночью, сэръ. Обокраденъ необычайнымъ способомъ, съ помощью поддланнаго ключа.

— На большую сумму?

Мистеръ Баундерби, которому хотлось какъ можно больше раздуть это происшествіе, казался жестоко обиженнымъ такимъ вопросомъ и былъ принужденъ отвтить:

— Ну, нтъ, не на большую. Но, вдь, могло случиться и наоборотъ.

— Сколько же украдено, однако?

— О, что касается цифры украденнаго — если вы такъ допытываетесь о ней — то она не превышаетъ ста пятидесяти фунтовъ,— раздражительно отвчалъ банкиръ.— Но дло не въ сумм, дло въ факт. Фактъ ограбленія банка не маловажное обстоятельство. Удивляюсь, какъ вы не понимаете этого.

— Дорогой мистеръ Баундерби,— возразилъ Джемсъ, слзая съ лошади и передавая поводья своему слуг,— я отлично понимаю это и ошеломленъ, какъ только вы можете желать, ужаснымъ зрлищемъ, представляющимся моему духовному взору. Тмъ не мене, надюсь, вы позволите мн поздравить васъ,— а это я длаю отъ всей души, поврьте,— поздравить съ тмъ, что вы избжали большого убытка.

— Благодарю,— буркнулъ Баундерби отрывисто и ворчливо.— Но вотъ, что я вамъ скажу: меня могли ограбить на двадцать тысячъ фунтовъ.

— Я полагаю, что могли.

— Вы полагаете! Вы можете полагать вполн!— подхватилъ банкиръ съ угрожающимъ видомъ, порывисто кивая и тряся головой.— Я могъ быть ограбленъ на сумму вдвое больше. Невозможно утверждать наобумъ, что было бы и чего не было бы, еслибъ ворамъ не помшали.

Тутъ къ разговаривающимъ присоединились Луиза, миссисъ Спарситъ и Битцеръ.

— Да вотъ вамъ дочь Тома Гредграйнда: она отлично знаетъ, какихъ капиталовъ рисковалъ я лишиться,— разбушевался Баундерби.— Она такъ и хлопнулась на полъ, какъ подстрленная, когда я сообщилъ ей эту всть! Насколько я ее знаю, никогда съ ней не бывало раньше ничего подобнаго, и это длаетъ ей честь при настоящихъ обстоятельствахъ, по моему мннію.

Она и теперь казалась слабой и блдной. Джемсъ Гартхаузъ предложилъ ей руку и, подвигаясь съ нею медленнымъ шагомъ впередъ, полюбопытствовалъ, какимъ образомъ была совершена кража.

— Позвольте я самъ вамъ разскажу,— вмшался хозяинъ, съ раздражительнымъ видомъ подавая руку миссисъ Спарситъ.— Еслибъ вы не допытывались такъ настойчиво насчетъ размра суммы, я давно приступилъ бы къ разсказу. Вдь, вы знаете эту леди (потому что она дйствительно, леди), миссисъ Спарситъ?

— Я уже имлъ честь…

— Прекрасно. А этого молодого человка, Битцера, вы таки, видали въ тотъ разъ?

Мистеръ Гартхаузъ въ вид подтвержденія наклонилъ голову а Битцеръ стукнулъ себя въ лобъ.

— Отлично. Оба они живутъ въ банк. Вы, можетъ быть, знаете, что они тамъ живутъ? Очень хорошо. Вчера вечеромъ, при закрытіи конторы, вс цнности, по обыкновенію, были унесены оттуда. Въ желзной кладовой, за дверьми которой спитъ вотъ этотъ малый, были заперты невсть какія суммы. Въ маленькомъ несгораемомъ шкапу за загородкой, гд работаетъ Томъ — въ этомъ шкапчик хранятся деньги на мелкіе расходы — лежало какихъ нибудь полтораста жалкихъ фунтовъ.

— Сто пятьдесятъ четыре фунта, семь шиллинговъ и одинъ пенсъ,— поправилъ Битцеръ.

— Эй вы!— оборвалъ его Баундерби, круто поворачиваясь къ нему,— не смть вмшиваться въ разговоры! Довольно того, что меня обокрали, пока вы храпли, отъвшись на хозяйскихъ хлбахъ, не суйтесь еще со своими четырьмя фунтами и семью шиллингами. Въ ваши годы я не храплъ, надо вамъ сказать. Когда живешь впроголодь, такъ не захрапишь. И я не совался въ чужіе разговоры со своими поправками, когда и зналъ что нибудь досконально.

Битцеръ снова ударилъ себя въ лобъ съ раболпнымъ видомъ и, казалось, былъ одновременно пораженъ и тронутъ этимъ примромъ нравственной стойкости мистера Баундерби въ юные годы.

— Сто пятьдесятъ жалкихъ фунтовъ,— продолжалъ банкиръ.— Эту сумму Томъ заперъ въ свой шкапчикъ, не особенно крпкій, но это теперь не относится къ длу. Все было оставлено въ полномъ порядк. И вотъ среди ночи, когда этотъ субъектъ изволилъ храпть… Миссисъ Спарситъ, сударыня, вдь, вы говорили, будто бы слышали, какъ онъ храплъ?

— Сэръ,— отвчала миссисъ Спарситъ,— не могу сказать, чтобъ то былъ настоящій храпъ, а потому отказываюсь подтвердить этотъ фактъ. Но зимними вечерами, когда сторожъ засыпалъ, прикурнувъ на стол, я слышала, какъ онъ хриплъ, точно задыхался. Нсколько разъ въ подобныхъ случаяхъ онъ издавалъ звуки въ род тхъ, какіе слышатся иногда въ голландскихъ часахъ. Я не хочу,— продолжала миссисъ Спарситъ, какъ будто давая точныя показанія на суд,— я не хочу набросить малйшую тнь на его нравственность. Напротивъ, я всегда считала Битцера молодымъ человкомъ съ самыми твердыми правилами, что и спшу засвидтельствовать.

— Ладно,— воскликнулъ выведенный изъ себя Баундерби.— Однимъ словомъ, пока этотъ малый храплъ, или хриплъ, или подражалъ голландскимъ часамъ, или длалъ еще что нибудь въ крпкомъ сн, какіе-то ловкачи какимъ-то манеромъ,— спрятавшись ли предварительно въ дом или вломившись въ него потомъ,— добрались до несгораемаго шкапчика Тома, взломали его и обчистили. Тутъ имъ, должно быть, помшали, такъ какъ они ударились въ бгство и ушли черезъ парадную дверь, которую заперли за собою на два поворота ключа (она была накрпко заперта и раньше, а ключъ лежалъ подъ подушкой миссисъ Спарситъ). Грабители же воспользовались поддланнымъ ключомъ, который былъ поднятъ сегодня на улиц около банка часовъ въ двнадцать дня. Никто не поднималъ тревоги, пока этотъ ротозй Битцеръ не выползъ изъ своей комнаты сегодня поутру, чтобъ отворить контору и приготовить въ ней все для занятій. При этомъ, взглянувъ на несгораемый шкапчикъ Тома, онъ увидалъ, что дверца распахнута настежъ, замокъ взломанъ, а денегъ, какъ не бывало.

— Кстати, гд же Томъ?— спросилъ Гартхаузъ, осматриваясь кругомъ.

— Онъ помогалъ полиціи въ розыскахъ,— отвчалъ Баундерби,— и потому остался въ банк. Пускай бы эти мошенники попробовали обокрасть меня, когда я былъ въ годахъ Тома! Они оказались бы въ убытк, еслибъ затратили на это даже восемнадцать пенсовъ, могу сказать имъ это въ глаза.

— Подозрваютъ ли кого нибудь въ совершенной краж?

— Подозрваютъ ли? Я думаю такъ. Хэ, хэ,— произнесъ Баундерби, опуская руку миссисъ Спарситъ, чтобъ осушить платкомъ свой вспотвшій лобъ,—Джозіо Баундерби изъ Коктоуна нельзя ограбить безнаказанно. Нтъ, благодарю покорно!

Мистеръ Гартхаузъ осмлился спроситъ, на кого именно пало подозрніе.

— Извольте, я вамъ скажу,— отвчалъ Баундерби, остановившись и поворачиваясь лицомъ ко всмъ присутствующимъ.— Только объ этомъ не надо благовстить, объ этомъ не слдуетъ нигд заикаться, иначе эти мошенники (ихъ должна бытъ цлая шайка) станутъ держаться насторож. Итакъ, я говорю вамъ по секрету…— погодите немножко. Мистеръ Баундерби снова провелъ платкомъ по своему разгоряченному лбу.— Посмотримъ, что вы на это скажете!— И онъ выпалилъ, что есть мочи:— въ дло замшанъ одинъ изъ рабочихъ.

— Надюсь,— небрежно замтилъ Гартхаузъ,— что это не нашъ пріятель Блекпотъ.

— Скажите пуль вмсто потъ,— отвтилъ Баундерби,— и вы попадете въ самую точку, сэръ.

Луиза слабымъ голосомъ пробормотала что-то, выражавшее ея недовріе и удивленіе.

— О, да, конечно! Я такъ и зналъ!— подхватилъ ея мужъ, задтый за живое.— Мн ли не знать! Я давно къ этому привыкъ. Извстное дло: это прекраснйшіе люди въ свт! Правда, они рчисты,— за словомъ въ карманъ не ползутъ. Они требуютъ только, чтобъ имъ разъяснили ихъ права. Но вотъ, что я вамъ скажу: покажите мн недовольнаго рабочаго, и я покажу вамъ человка, способнаго на все скверное, чего не стоитъ даже перечислять.

То была также одна изъ популярныхъ коктоунскихъ фикцій, которую всячески старались распространятъ, и въ самомъ дл находились добрые люди, искренно врившіе въ нее.

— Но я-то хорошо знакомъ съ этимъ народцемъ,— продолжалъ фабрикантъ,— и вижу ихъ насквозь,— могу читать въ нихъ, какъ въ раскрытой книг. Миссисъ Спарситъ, сударыня, обраг щаюсь къ вамъ. Какими словами предостерегалъ я Блэкпуля, еще въ первый разъ, какъ онъ перешагнулъ мой порогъ, съ цлью узнать, какимъ способомъ можетъ онъ ниспровергнуть религію и попрать государственную церковь? Миссисъ Спарситъ, въ виду вашего знатнаго родства, вы стоите на одномъ уровн съ нашей аристократіей,— засвидтельствуйте, говорилъ ли я, или не говорилъ тогда этому малому:— ‘меня вы не проведете, у меня къ вамъ не лежитъ душа, вы дурно кончите’.

— Совершенно врно, сэръ,— отвчала миссисъ Спарситъ,— ‘вы чрезвычайно убдительно увщевали его.

— Когда онъ шокировалъ васъ, сударыня,— сказалъ Баундерби,— когда онъ шокировалъ ваши чувства?

— Да, сэръ,— отвчала миссисъ Спарситъ, кротко качая головой.— Онъ, дйствительно, шокировалъ меня.— Возможно, впрочемъ,— оговорилась она,— что мои чувства боле впечатлительны къ подобнымъ вещамъ, боле сумасбродны (если вамъ лучше нравится это выраженіе), чмъ могли бы они быть, еслибъ я всегда занимала мое теперешнее положеніе.

Баундерби уставился съ хвастливой гордостью на гостя, словно говоря: ‘я собственникъ этой женщины. Надюсь, она достойна вашего вниманія, сэръ’. Затмъ онъ продолжалъ свою прерванную рчь:

— Вы можете вспомнить сами, Гартхаузъ, что я сказалъ Блэкпулю, когда вы видли его у меня. Я прямо рзалъ ему правду въ глаза, потому что никогда не бываю сладкорчивъ съ этимъ народомъ. Я знаю эту братію, отлично знаю, сэръ. И что же? Три дня спустя Блэкпуль исчезъ. Скрылся невдомо куда, какъ моя мать въ дни моего дтства, съ тою только разницей, что онъ еще гаже моей матери, если это возможно. Посмотримъ, что же онъ длаетъ передъ уходомъ? Какъ вамъ понравится вотъ это… (мистеръ Баундерби, держа шляпу въ рук, хлопалъ ее по туль при каждомъ отдльномъ період въ своихъ объясненіяхъ, точно она была тамбуриномъ). Нсколько вечеровъ подрядъ онъ шлялся вокругъ банка и все что-то высматривалъ. Миссисъ Спарситъ тогда же почуяла что-то неладное. Она указала на него Битцеру, и оба они запримтили этого бродягу. По наведеннымъ сегодня справкамъ оказывается, что его безцльное шатанье бросалось въ глаза и сосдямъ. Такъ вотъ, какъ понравится вамъ все это?

Дойдя до кульминаціоннаго пункта своей рчи, мистеръ Баундерби, подобно восточной танцовщиц, прикрылъ своимъ тамбуриномъ голову.

— Все это, конечно, довольно подозрительно,— замтилъ Джемсъ Гартхаузъ.

— Еще-бы, сэръ,— подхватилъ фабрикантъ, кивнувъ головой съ вызывающимъ видомъ,— еще-бы! Но Блэкпуль замшанъ тутъ не одинъ. Ходитъ молва о какой-то старух. Подобныя вещи обнаруживаются обыкновенно ужъ посл того, какъ стряслась бда, если будетъ украдена лошадь, то непремнно окажется, что дверь конюшни имла разные изъяны. Вотъ теперь откуда-то выскакиваетъ старуха. Должно быть, она прилетала отъ времени до времени въ городъ на помел. Она дежуритъ у мста кражи цлый день, прежде чмъ ей на смну является Блэкпуль, а въ тотъ вечеръ, когда вы видли его у меня, она ускользнула вмст съ нимъ и они совщались между собою, вроятно, она отдавала ему отчетъ въ своихъ наблюденіяхъ и сложила съ себя обязанность шпіонки.

‘Дйствительно, въ тотъ вечеръ была въ комнат старуха, которая пряталась отъ наблюденій’, подумала Луиза.

— Но это еще не все, намъ извстно кое что больше,— прибавилъ Баундерби, таинственно кивая головой,— но я сказалъ довольно на этотъ разъ. Надюсь, вы будете держать слышанное въ секрет и не скажете никому ни слова. Можетъ быть, потребуется много времени для открытія преступниковъ, но все-таки они не уйдутъ отъ насъ. Полиція должна сперва отпустить немного поводья, не надо ей въ этомъ мшать..

— Разумется, они будутъ наказаны по всей строгости закона, какъ обыкновенно говорится въ полицейскихъ объявленіяхъ,— замтилъ мистеръ Гартхаузъ.— И по дломъ! Кто желаетъ обкрадывать банки, долженъ нести на себ послдствія своихъ дяній. Не будь этихъ плачевныхъ послдствій, каждый изъ насъ принялся бы взламывать чужія кассы.

Онъ ласково взялъ зонтикъ изъ рукъ Луизы и открылъ его для нея, такъ что она пошла, заслоняясь имъ, хотя солнечные лучи не проникали въ томъ мст сквозь густую листву деревьевъ.

— Ну, теперь, Лу Баундерби,— сказалъ ея мужъ, твоя обязанность — позаботиться о миссисъ Спарситъ. Ея нервы сильно потрясены этой исторіей, и она погоститъ у насъ денекъ-другой. Такъ смотри же, устрой ее поудобне.

— Премного благодарна вамъ, сэръ,— подхватила эта скромная леди,— только прошу васъ, не хлопочите обо мн. Для меня все будетъ достаточно хорошо.

Вскор оказалось, что если миссисъ Спарситъ можно было упрекнуть въ чемъ нибудь во время ея пребыванія въ семейномъ кругу мистера Баундерби, такъ разв въ безпритязательности, хватавшей прямо черезъ край. Она такъ мало заботилась о самой себ и такъ много о другихъ, что это становилось несноснымъ. Когда ей показали отведенную для нея комнату, почтенная леди была такъ сильно растрогана ея удобствами, что выразила готовность удовольствоваться лучше каткомъ въ прачечной для своего ночлега.

— Безспорно, Паулеры и Скаджерсы были пріучены къ роскоши,— говорила она съ величавой важностью, особенно охотно распространяясь объ этомъ въ присутствіи кого нибудь изъ слугъ. Но моя обязанность помнить, что теперь я уже не то, чмъ была раньше. Дйствительно, еслибъ мн было можно изгладить изъ своей памяти, что мужъ мой мистеръ Спарситъ былъ Паулеръ, а я сама принадлежу къ роду Скаджерсовъ, или еслибъ я могла измнить порядокъ вещей, превратившись въ женщину простого происхожденія и заурядной среды, то я охотно сдлала бы это. При данныхъ обстоятельствахъ оно, пожалуй, было бы правильно.

Тотъ же духъ самоотреченія и аскетизма заставлялъ миссисъ Спарситъ отказываться отъ изысканныхъ блюдъ и винъ за обдомъ до тхъ поръ, пока мистеръ Баундерби прямо заставлялъ ее угощаться ими. Тогда она обыкновенно говорила: ‘вы слишкомъ добры, сэръ’, и отмняла свое объявленное во всеуслышаніе твердое намреніе ‘подождать ломтика простой баранины’. Она разсыпалась въ извиненіяхъ, когда просила передать ей соль, и считала своей непремнной обязанностью относительно мистера Баундерби подтвердить на дл его свидтельство о крайнемъ разстройств своихъ нервовъ. Съ этою цлью почтенная леди, ни съ того, ни съ сего, откидывалась на спинку стула и проливала безмолвныя слезы. При этомъ можно было видть (или, точне, нельзя было не видть, потому что подобное явленіе привлекло къ себ общее вниманіе), какъ слеза крупныхъ размровъ, съ хрустальную подвску серьги величиной, скатывалась по ея римскому носу.

Но главнымъ пунктомъ тактики миссисъ Спарситъ съ начала до конца, была ея непоколебимая ршимость соболзновать мистеру Баундерби. Случалось, что при взгляд на него она не могла удержаться, чтобъ не-покачать скорбно головой съ подавленнымъ вздохомъ, точно говоря про себя: — ‘Увы, бдный Іорикъ!’ — Обнаруживъ противъ воли эти признаки душевнаго волненія, почтенная леди ударялась въ притворную веселость, порывистую и Ненатуральную. Заставляя себя улыбнуться, она говорила:— ‘Слава Богу, что вы еще не падаете духомъ, сэръ!’ — какъ будто надо было радоваться, какъ особому благополучію, что мистеръ Баундерби пока не изнемогъ подъ бременемъ своего непоправимаго горя. Была въ ней еще одна странность, за которую она постоянно извинялась, не будучи въ силахъ ее предолть. По какой то необъяснимой забывчивости миссисъ Спарситъ то и дло называла миссисъ Баундерби ‘миссъ Гредграйндъ’, что случалось съ нею по шестидесяти, по восьмидесяти разъ въ вечеръ. Повтореніе этой ошибки повергало бдную гостью въ смиренное замшательство, но она оправдывалась тмъ, что имя ‘миссъ Гредграйндъ’ какъ то само собой просилось ей на языкъ, тогда какъ ей было почти невозможно уврить себя въ томъ, что молодая особа, которую она имла счастье знать съ дтскихъ лтъ, въ самомъ дл могла превратиться въ миссисъ Баундерби. Дальнйшая странность такого замчательнаго обстоятельства заключалась въ томъ, что чмъ больше почтенная леди думала о немъ, тмъ невроятне представлялось оно ей.— ‘Слишкомъ ужъ велика разница’,— прибавляла она въ вид поясненія.

Посл обда, въ гостиной, хозяинъ разбиралъ дло о грабеж, пересматривалъ свидтельскія показанія, длалъ замтки насчетъ уликъ, нашелъ подозрваемыхъ виновными и приговорилъ ихъ къ высшей мр наказанія, положеннаго закономъ. По окончаніи разбирательства Битцеръ былъ отпущенъ домой въ Коктоунъ съ порученіемъ посовтовать Тому пріхать на дачу съ почтовымъ поздомъ.

Когда подали свчи, миссисъ Спарситъ прошептала:

— Не унывайте, сэръ. Какъ пріятно было бы мн видть васъ веселымъ, какъ въ былое время.

Мистеръ Баундерби, начинавшій разнживаться отъ этихъ утшеній въ качеств недалекаго человка, вздохнулъ, какъ кашалотъ,

— Я не могу видть васъ такимъ огорченнымъ, сэръ,— продолжала гостья.— Попробуйте сыграть партію въ бекгеммонъ {Карточная игра, подобіе триктрака.}, сэръ, какъ водилось между нами, когда я имла честь жить подъ вашей кровлей.

— Я не игралъ въ бекгеммонъ съ той поры, сударыня,— отвчалъ хозяинъ.

— Знаю, что не играли, сэръ,— сказала миссисъ Спарситъ успокоительнымъ тономъ. Мн помнится, что миссъ Гредграйндъ не жалуетъ карточной игры. Но я почту себя счастливой, сэръ, если вы соблаговолите снизойти.

Они услись играть у отвореннаго окна, выходившаго въ садъ. Ночь была чудесная, не лунная, но знойная и благовонная. Луиза съ мистеромъ Гартхуазомъ вышли въ садъ, откуда доносились ихъ голоса, раздававшіеся въ ночной тишин, хотя словъ нельзя было разобрать. Со своего мста за игорнымъ столикомъ, миссисъ Спарситъ то и дло устремляла глаза въ чащу деревьевъ, стараясь пронизать сумракъ своимъ взоромъ.

— Что тамъ такое, сударыня?— спросилъ, наконецъ, съ нкоторымъ безпокойствомъ мистеръ Баундерби. Ужъ не видите ли вы зарева пожара?

— О, нтъ, Боже сохрани, сэръ!— возразила почтенная леди.— Меня безпокоитъ роса.

— А вамъ что за дло до росы, сударыня?— сказалъ хозяинъ.

— Мн самой — ровно никакого, сэръ. Но я боюсь, какъ бы не схватила простуды миссъ Гредграйндъ.

— Она совсмъ не подвержена ей,— буркнулъ мистеръ Баундерби.

— Неужели, сэръ?— удивилась миссисъ Спарситъ, и у нея вдругъ запершило въ горл, такъ что пришлось откашливаться

Передъ отходомъ ко сну хозяинъ выпилъ стаканъ воды.

— О, сэръ,— ужаснулась бывшая экономка.— Неужели вы бросили пить подогртый хересъ съ лимонной цедрой и мускатнымъ оршкомъ?

— Я отсталъ отъ привычки къ этому напитку, сударыня,— отвчалъ мистеръ Баундерби.

— Тмъ хуже, сэръ,— возразила миссисъ Спарситъ. Вы бросаете вс ваши добрые старые обычаи. Встряхнитесь-ка лучше! Если миссъ Гредграйндъ позволитъ, я приготовлю для васъ ваше любимое питье, какъ часто приготовляла раньше.

Миссъ Гредграйндъ съ удовольствіемъ разршила миссисъ Спарситъ длать, что ей угодно, и эта заботливая леди приготовила питье, которое и подала мистеру Баундерби.

— Оно принесетъ вамъ пользу, сэръ. Согретъ вашу внутренность. Для васъ это очень важно, и вы должны подкрплять себя такими напитками, сэръ.

Когда же мистеръ Баундерби сказалъ:

— За ваше здоровье, сударыня,— миссисъ Спарситъ отвчала съ большимъ чувствомъ:

— Благодарю васъ, сэръ. И вамъ желаю того же, а вдобавокъ — счастья.

Наконецъ, она пожелала ему спокойной ночи съ большимъ пафосомъ, и мистеръ Баундерби легъ въ постель съ смутнымъ сознаніемъ, что онъ оскорбленъ въ какомъ то нжномъ чувств, хотя ни за что на свт не могъ бы объяснить, что это за чувство и въ чемъ заключалась нанесенная ему обида.

Долго посл того, какъ Луиза раздлась и легла, она не могла уснуть и все поджидала брата. Какъ ей было извстно, онъ едва ли могъ пріхать раньше часа по полуночи, но въ непробудной деревенской тиши, которая нисколько не успокаивала, однако, ея тревожныхъ думъ, время тянулось томительно долго. Молодой женщин казалось, будто бы ночной мракъ и жуткое безмолвіе все возрастали цлыми часами, когда раздался, наконецъ, звонокъ у калитки. Она почувствовала вдругъ, что была бы рада, еслибъ онъ но смолкалъ до разсвта, но звонъ колокольчика прекратился, и волны его послдняго звука постепенно слабя, разливались все дальше въ воздух, пока окончательно замерли и весь домъ погрузился снова въ мертвую тишину.

Луиза подождала еще съ четверть часа, по ея соображеніямъ. Потомъ она встала, накинула пеньюаръ, выскользнула изъ своей комнаты въ потьмахъ и поднялась по лстниц въ верхній этажъ, гд была расположена комната ея брата. Дверь оказалась затворенной, молодая женщина осторожно отворила ее и окликнула Тома, приближаясь въ его кровати на цыпочкахъ.

Она опустилась на колни у изголовья брата, обняла его за шею и прижала его лицо къ своему лицу. Ей было ясно, что онъ лишь прикидывается спящимъ, однако, Луиза не сказала ничего.

Немного спустя онъ вздрогнулъ, какъ будто съ просонокъ, и спросилъ:

— Кто тутъ? Что случилось?

— Томъ, не надо ли теб сообщить мн что нибудь?— промолвила Луиза.— Если ты любилъ меня когда нибудь въ жизни, и теперь у тебя есть тайна это всхъ остальныхъ, то доврь ее мн.

— Не могу понять, на что ты намекаешь, Лу! Ты просто бредишь. Теб, должно быть, что нибудь приснилось.

— Дорогой братъ…— Луиза припала головой къ его подушк, и ея распущенные волосы разсыпались волнами надъ нимъ, точно она хотла спрятать Тома это всхъ, кром самой себя,— разв теб нечего мн сообщить? Неужели нтъ ничего такого, во что ты могъ бы посвятить меня, еслибъ хотлъ? Что бы ни услыхала я отъ тебя, мои чувства къ теб не перемнятся. О, Томъ сознайся откровенно, скажи всю правду!

— Что такое говоришь ты, Лу? Ршительно не понимаю!

— Вотъ какъ ты лежишь тутъ одинъ одинешенекъ, мой милый, такъ точно предстоитъ теб лежать гд нибудь современенъ въ потемкахъ, гд даже я, твоя сестра, если останусь тогда еще въ живыхъ, буду принуждена покинуть тебя, и вотъ какъ я стой теперь возл тебя, босая, раздтая, неузнаваемая въ темнот, такъ придется мн самой покоиться нкогда въ ндрахъ земли, пока мое тло не разсыплется прахомъ. Заклинаю тебя этимъ неизбжнымъ концомъ, дорогой братъ, скажи мн всю правду!

— Чего же ты допытываешься?

— Будь увренъ, я не стану упрекать тебя.— Въ прилив любви она прижала Тома къ груди, какъ ребенка.— Поврь, я пожалю тебя и не измню теб. Поврь, я тебя спасу, во что бы то ни стало. Говори же, Томъ, неужели теб нечего сказать? Шепни мн на ухо чуть слышно. Промолви только ‘да’, и я все пойму!

Она приложила ухо къ его губамъ, но онъ безмолвствовалъ угрюмо.

— Неужели ни словечка, Томъ?

— Какъ могу я сказать ‘да’ или ‘нтъ’, когда не знаю, о чемъ идетъ рчь? Лу, ты у меня добрая, славная двочка и достойна имть лучшаго брата, чмъ я, какъ мн начинаетъ казаться. Но при всемъ томъ мн нечего сказать теб больше. Ступай, ложись спать, ложись спать!

— Ты утомленъ,— прошептала Луиза, впадая въ боле обычный тонъ.

— Я совсмъ измученъ.

— Ты столько суетился и хлопоталъ сегодняшній день! Нтъ ли еще новыхъ открытій?

— Никакихъ, кром тхъ, о которыхъ ты уже слышалъ отъ… него.

— Ты никому не разсказывалъ, Томъ, что мы были въ гостяхъ у этихъ людей и видли ихъ втроемъ?

— Нтъ. Не ты ли сама упрашивала меня не болтать, когда позвала меня съ собой?

— Правда, но, вдь, я тогда не. предвидла того, что случилось.

— Какъ и я. Разв можно было предвидть?

Эти слова были сказаны очень поспшно.

— Посл того, что случилось,— начала опять Луиза, мшкая у кровати — она понемногу отодвинулась отъ брата и поднялась съ колнъ — надо ли говорить, что я тамъ была? Какъ мн сдлать? Должна ли я сознаться?

— Боже мой, Лу,— возразилъ Томъ,— спрашивать моего совта вовсе не въ твоихъ привычкахъ! Да длай, какъ знаешь! Если ты будешь молчать, то и я промолчу, если откроешь, что было, тмъ дло и кончится.

Братъ и сестра не могли видть другъ друга въ потемкахъ Однако, оба, казалось, были насторож и взвшивали предварительно каждое слово.

— О, Томъ, неужели ты думаешь, что тотъ человкъ, которому я дала денегъ, дйствительно, замшанъ въ краж?

— Право, не знаю. Но почему бы и нтъ?

— Онъ показался мн честнымъ малымъ.

— А другой можетъ показаться теб безчестнымъ,— и совершенно ошибочно.

Наступила пауза, Томъ молчалъ, явно колеблясь передъ чмъ-то.

— Однимъ словомъ,— заговорилъ онъ опять, точно собравшись съ духомъ,— если ужъ ты завела о томъ рчь, то вотъ что я теб скажу: еще тогда я былъ настолько далекъ отъ хорошаго мннія о немъ, что вызвалъ его въ сни,— помнишь?— только затмъ, чтобъ сказать ему, что онъ долженъ счесть за великое благополучіе такое вниманіе со стороны моей сестры и обязанъ постараться сдлать возможно лучшее употребленіе изъ твоего подарка. Вдь, ты помнишь, какъ я его вызывалъ? Впрочемъ, я ничего не имю противъ этого человка, пожалуй, онъ и порядочный малый, по крайней мр, у меня нтъ повода считать его негодяемъ. Будемъ надяться, что онъ не при чемъ въ этой краж изъ банка.

— Чтожъ, онъ обидлся на твои слова?

— Нтъ, онъ принялъ ихъ спокойно и былъ довольно вжливъ со мною. Гд ты, Лу?— Томъ слъ на постели и поцловалъ ее.— Покойной ночи, дорогая, покойной ночи.

— Теб нечего сказать мн больше?

— Нтъ. Что же мн еще говорить? Вдь, не потребуешь же ты отъ меня, чтобъ я теб солгалъ?

— Никогда, въ особенности сегодня, Томъ. Еслибъ ты солгалъ, это было бы слишкомъ ужасно.

— Спасибо теб за твою заботливость, милая Лу. Я такъ адски усталъ, что, право, готовъ сказать, что угодно, только бы мн дали заснуть. Ступай въ постель, ступай.

Поцловавъ сестру еще разъ, онъ отвернулся къ стн, натянулъ одяло на голову и затихъ, какъ будто для него уже наступила та вчная ночь, которою только что заклинала его сестра. Она помшкала нсколько времени у кровати, прежде чмъ удалиться потихоньку. У ворога Луиза пріостановилась, оглянулась назадъ, когда отворила дверь, и спросила Тома, не звалъ ли онъ ее. Но онъ не шелохнулся, и она не слышно заперла его комнату, посл чего ушла къ себ въ спальню.

Тогда порочный юноша осторожно поднялъ голову и, убдившись, что сестра удалилась, вылзъ изъ-подъ одла, заперъ на задвижку дверь и кинулся опять ничкомъ на подушку. Онъ рвалъ на себ волосы, горько плакалъ, чувствуя, что любитъ сестру, проклиналъ себя въ безсильной злоб и также озлобленно и безплодно проклиналъ все доброе на свт.

IX. Кончина миссисъ Гредграйндъ.

Подкрпляя свои нервы на лон природы, въ имніи мистера Баундерби, миссисъ Спарситъ учредила бдительный надзоръ надъ окружающими подъ снью своихъ коріолановскихъ бровей. Уже одни ея глаза, свтившіеся подобно двумъ маякамъ на неприступномъ берегу, должны были предостерегать всякаго осторожнаго мореплавателя объ опасности наткнуться на такую грозную скалу, съ прилегающими къ ней рифами, какъ ея римскій носъ, еслибъ спокойная обходительность миссисъ Спарситъ не подкупала невольно въ ея пользу. Хотя трудно было поврить, чтобъ она отправлялась спать по вечерамъ не ради соблюденія одной формальности, до такой степени бдителенъ былъ строгій взоръ ея классическихъ очей и до того невроятнымъ казалось, чтобъ ея суровый носъ могъ подчиниться благодтельному вліянію сна, однако, въ ея манер сидть, разглаживая свои непокорныя, чтобъ не сказать грубыя, митеньки (он были сплетены на подобіе стокъ въ холодильникахъ для мяса) или гарцевать на стул къ невдомой цли, продвъ ногу въ стремя изъ мотка вязальной бумаги, сказывалась невозмутимая ясность, убждавшая большинство наблюдателей въ томъ, что миссисъ Спарситъ настоящая голубка, лишь по какой-то странной игр природы принявшая тлнную оболочку хищной птицы.

Эта женщина умла поспвать везд съ невроятнымъ проворствомъ. Какимъ образомъ переносилась она незамтно изъ этажа въ этажъ, этого не могъ постичь ршительно никто. Леди такой внушительной наружности и съ такими аристократическими связями нельзя же было заподозрить въ томъ, что она прыгала черезъ перила или спускалась по нимъ внизъ, однако, поразительная быстрота ея передвиженія съ мста на мсто невольно наводила на эту дикую догадку. Другое замчательное свойство миссисъ Спарситъ заключалось въ томъ, что она никогда не спшила. При всей ошеломляющей скорости, съ какою переносилась она сверху внизъ, съ чердака въ сни и обратно, ей никогда не случалось запыхаться или измнить хотя на одинъ мигъ своему достоинству въ моментъ прибытія на мсто. Мало того, ни одинъ смертный даже не видалъ, чтобы миссисъ Спарситъ когда нибудь прибавила шагу, нарушивъ тмъ требованія приличія.

Съ мистеромъ Гартхаузомъ она была чрезвычайно любезна и вскор посл своего прізда на дачу имла съ нимъ интересный разговоръ. Однажды, гуляя въ саду передъ завтракомъ, почтенная леди поздоровалась съ нимъ величественнымъ реверансомъ.

— Удивительно быстро летитъ время!— замтила она,— мн кажется, не дале, какъ вчера, имла я честь принимать васъ въ банк, когда вы такъ любезно обратились ко мн за адресомъ мистера Баундерби.

— Этого случая, увряю васъ, не забыть мн цлые вка,— сказалъ мистеръ Гартхаузъ, наклоняя голову въ сторону миссисъ Спарситъ съ самымъ безпечнымъ видомъ.

— Свтъ, въ которомъ мы живемъ, полонъ странностей,— проговорила миссисъ Спарситъ.

— По удивительному совпаденію, которымъ я горжусь, я уже имлъ честь сдлать замчаніе подобнаго рода, хотя и не въ столь эпиграмматической форм.

— Я говорю, сэръ, что свтъ полонъ странностей,— распространялась дальше миссисъ Спарситъ, отвтивъ на комплиментъ мановеніемъ своихъ темныхъ бровей, которыя придавали ея лицу нчто несоотвтствовавшее медоточивому голосу почтенной леди. Какъ удивительно, напримръ, что сегодня мы стоимъ на короткой ног съ людьми, которые не дальше, какъ вчера были намъ совершенно чужды. Мн невольно пришло на память, сэръ, какъ вы признались при нашемъ первомъ знакомств, что миссъ Гредграйндъ васъ пугаетъ.

— Ваша память длаетъ мн честь не по заслугамъ моей ничтожной личности. Я поспшилъ воспользоваться вашими любезными указаніями, чтобы сбросить съ себя нелпую робость, напрасно, я думаю, добавлять, что они оказались врными. Необычайный талантъ миссисъ Спарситъ ко всему… ко всему, что требуетъ точности, въ соединеніи съ такою силою души…— и съ фамильной честью… обнаруживается слишкомъ часто, чтобы можно было въ немъ сомнваться.

Мистеръ Гартхаузъ едва не заснулъ, нехотя нанизывая эти любезности, и чуть не запутался въ нихъ, въ прилив разсянности.

— Сознайтесь, вдь, вы нашли миссъ Гредграйндъ (никакъ не могу привыкнуть называть ее миссисъ Баундерби, хотя это ужасно глупо съ моей стороны!) именно такой юной, какъ я вамъ ее описывала?— спросила миссисъ Спарситъ сладенькимъ голоскомъ.

— Вы мастерски нарисовали ея портретъ,— подтвердилъ Джемсъ Гартхаузъ,— представили мене ее такою, какова она есть.

— Весьма привлекательная особа,— замтила миссисъ Спарситъ, расправляя свои митеньки.

— Въ высшей степени.

— Прежде, находили,— продолжала почтенная леди,— что миссъ Гредграйндъ недостаетъ оживленія, но, по моему, она поразительно развернулась съ нкотораго времени. А вотъ и самъ мистеръ Баундерби!— воскликнула гостья, принимаясь усердно кивать головой, точно она только и думала, только и говорила, что о немъ. Ну, какъ вы чувствовали себя сегодня поутру, сэръ? Будьте повеселе, сэръ, прошу васъ!

Настойчивыя указанія миссисъ Спарситъ на его несчастный жребій и ея попытки облегчить его тяжкое бремя начали оказывать свое дйствіе на мистера Баундерби, онъ становился мягче прежняго къ своей бывшей экономк и сурове къ большинству остальныхъ людей, начиная съ своей жены. Такимъ образомъ, когда миссисъ Спарситъ сказала съ явно притворной веселостью:— ‘вамъ пора завтракать, сэръ, но, вроятно, миссъ Гредграйндъ скоро сойдетъ внизъ, чтобъ предсдательствовать за столомъ’,— хозяинъ возразилъ:

— Еслибъ я вздумалъ дожидаться, пока моя жена соблаговолитъ позаботиться обо мн, то, какъ вамъ извстно, сударыня, я пожалуй прождалъ бы до второго пришествія. Поэтому позвольте побезпокоить васъ просьбою разлить намъ чай.

Миссисъ Спарситъ поспшно согласилась и заняла свое прежнее мсто за столомъ.

Тутъ ей снова представился удобный случай обнаружить деликатность своихъ чувствъ, и превосходная женщина поспшила имъ воспользоваться. Впрочемъ, она не измнила своей скромности и при появленіи Луизы немедленно встала, заявляя, что никогда не разсчитывала сидть на этомъ мст при настоящихъ обстоятельствахъ, хотя часто имла честь разливать чай для мистера Баундерби, прежде чмъ миссисъ Гредграйндъ — гостья извинилась, она хотла сказать: миссъ Баундерби — вроятно, ее великодушно простятъ, но она никакъ не можетъ привыкнуть, хотя разсчитываетъ постепенно освоиться съ новымъ порядкомъ вещей — прежде чмъ миссисъ Баундерби заняла свое теперешнее положеніе. Она позволила себ это, лишь потому, что миссъ Гредграйндъ случайно запоздала чуточку, между тмъ, время мистера Баундерби такъ драгоцнно, а ей было извстно съ давнихъ поръ, что ему очень важно позавтракать во время, вотъ почему осмлилась она уступить просьб хозяина, воля котораго уже давно стала для нея закономъ.

— Оставайтесь на своемъ мст, сударыня,— воскликнулъ мистеръ Баундерби,— нечего церемониться, оставайтесь, говорятъ вамъ! Миссисъ Баундерби будетъ рада радехонька избавиться отъ хлопотъ, я въ томъ увренъ.

— Не говорите такъ, сэръ,— почти строго возразила миссисъ Спарситъ.— Это обидно для миссисъ Баундерби, между тмъ, обижать кого нибудь не въ вашемъ характер, сэръ.

— На этотъ счетъ можете быть покойны, сударыня… Не правда ли, вдь, ты не думаешь обижаться, Лу?— запальчиво спросилъ мистеръ Баундерби свою жену.

— Разумется, что же тутъ особеннаго? Съ какой стати буду я придавать этому важность?

— Слышали, миссисъ Спарситъ, слышали, сударыня?— подхватилъ мистеръ Баундерби съ язвительнымъ пренебреженіемъ.— Вы придаете слишкомъ много важности подобнымъ вещамъ! Чортъ возьми, вы измните здсь нкоторыя изъ своихъ прежнихъ убжденій. Вы отстали отъ вка, сударыня. Берите примръ съ дтей Тома Гредграйнда.

— Что съ вами сегодня?— съ холоднымъ удивленіемъ спросила Луиза.— Чмъ вы обидлись?

— Обидлся!— подхватилъ Баундерби.— Неужели вы думаете, что еслибы мн нанесли обиду, то я проглотилъ бы ее молча и не потребовалъ бы удовлетворенія? Кажется, я человкъ прямой. Разныя увертки не по моей части.

— Надо думать, что никто не имлъ повода считать васъ инымъ или приписывать вамъ избытокъ деликатности,— сдержанно отвчала Луиза.— По крайней мр, я, ни ребенкомъ, ни женой никогда не возражала вамъ противъ этого. Ршительно не понимаю, чего вамъ надо?

— Чего мн надо?— произнесъ мистеръ Баундерби.— Да ровно ничего! Вдь, вы отлично знаете, Лу Баундерби, что еслибъ я, Джозія Баундерби изъ Коктоуна, захотлъ чего-нибудь, то и добился бы этого.

Луиза посмотрла на него, когда онъ стукнулъ кулакомъ по столу съ такою силой, что зазвенли чашки, и краска оскорбленной гордости ударила ей въ лицо. ‘Еще новая перемна’, подумалъ мистеръ Гартхаузъ.

— Вы непостижимы сегодня,— замтила она.— Пожалуйста, не безпокойтесь объясняться дале. Мн совсмъ не интересно ваше мнніе. Какое значеніе можетъ оно имть?

Разговоръ на эту тему прекратился, и мистеръ Гартхаузъ принялся болтать о безразличныхъ предметахъ. Но съ того дня вліяніе бывшей экономки на мистера Баундерби сближало Луизу и Джемса Гартхауза еще тсне, еще боле усиливало опасное отчужденіе молодой женщины отъ мужа и ея довріе къ другому, она поддавалась этой дружеской короткости съ такой незамтной постепенностью, что не могла бы прослдить ее, еслибъ и хотла. Но пыталась ли она сдлать это или нтъ, о томъ, знаетъ только ея скрытное сердечко.

На миссисъ Спарситъ такъ подйствовала сцена между супругами за чайнымъ столомъ, что, подавая посл завтрака шляпу Баундерби и оставшись съ нимъ наедин въ прихожей, она напечатлла цломудренный поцлуй на его рук, прошептала: ‘благодтель мой!’ и удалилась, подавленная горемъ. Тмъ не мене (фактъ неоспоримый, достоврно извстный разсказчику этой исторіи), пять минутъ спустя посл ухода хозяина въ той же самой шляп, та-же самая внучка Скаджерсовъ и родственница по мужу Паулеровъ потрясла своей правой рукой въ митеньк передъ портретомъ почтеннаго Джозіи Баундерби изъ Коктоуна, скорчила презрительную гримасу этому произведенію искусства и сказала: ‘По дломъ теб, болванъ! Такъ и надо’.

Вскор посл отъзда мистера Баундерби явился Битцеръ. Онъ прибылъ съ поздомъ, проносившимся съ пыхтньемъ и громыханьемъ по длинному ряду віадуковъ, перекинутыхъ въ пустынной мстности надъ заброшенными и дйствующими угольными копями. Разсыльный былъ отправленъ нарочнымъ изъ Стонъ-Лоджа. Онъ привезъ Луиз наскоро набросанное письмо съ извстіемъ, что миссисъ Гредграйндъ очень плоха. Она никогда не была здорова, насколько могла упомнить ея дочь, но въ послдніе дни больная быстро таяла, а прошлой ночью положеніе ея стало безнадежнымъ. Въ данную минуту она была настолько близка въ смерти, насколько это допускала ея ограниченная способность сдлать усиліе, чтобъ испустить духъ изъ бреннаго тла.

Въ сопровожденіи самого проворнаго разсыльнаго (наиболе подходящаго безцвтнаго привратника у дверей Смерти, куда стучалась теперь миссисъ Гредграйндъ), Луиза покатила мимо старыхъ и новыхъ шахтъ въ Коктоунъ, и вскор попала въ его закоптлую часть. Здсь она отпустила нарочнаго во-свояси, взяла экипажъ и отправилась на свое старое пепелище.

Она рдко бывала тамъ посл выхода замужъ. Отецъ ея постоянно заживался въ Лондон, гд только и зналъ, что просивалъ парламентскій мусоръ (хотя никто не видывалъ, чтобъ ему удалось извлечь изъ этихъ отбросовъ какіе нибудь цнные предметы), и теперь онъ былъ сильно поглощенъ этимъ занятіемъ на національной мусорной свалк. Мать, вчно валявшаяся на диван, считала скоре безпокойствомъ, когда прізжали ее навщать. Къ младшимъ членамъ семьи Луиза уже не подходила и чувствовала, что между ними мало общаго. Къ Сэсси у ней не проходила затаенная непріязнь съ того самаго вечера, когда дочь бродячаго фигляра подняла глаза, чтобъ взглянуть на нареченную невсту мистера Баундерби съ обиднымъ состраданіемъ. Словомъ. ее не тянуло назадъ, домой, и она рдко заглядывала туда.

Такъ и теперь приближеніе къ старому жилищу не затронуло въ ней ни одной чувствительной струны, не воскресило никакихъ завтныхъ воспоминаній. Грезы дтства, его неуловимые вымыслы, вся прелесть, какою стремится оно прихотливо разукрасить еще невдомый ему вншній міръ,— вс эти неосуществимыя, глубоко-человчныя, прекрасныя иллюзіи, въ которыя такъ сладостно врить въ дтскіе годы, къ которымъ такъ отрадно возвращаться въ зрломъ возраст, =— что общаго было съ ними у Луизы?

При вид родного угла въ душ ея не вспархивалъ рой ласкающихъ воспоминаній, ея младенчество не вдало тхъ райскихъ садовъ, которые насаждаются непорочными дтскими руками по краямъ каменистаго пути земной жизни,— тхъ райскихъ садовъ, куда не мшало бы почаще заглядывать всмъ потомкамъ Адама, чтобы въ чистыхъ, свтлыхъ, теплыхъ воспоминаніяхъ дтства черпать силы для борьбы, отраду среди разочарованій, вмсто того, чтобъ кичиться мудростью здшняго міра. Вс эти воспоминанія были чужды Луиз. Въ дтств она не вдала волшебныхъ путей воображенія, ведущихъ къ разуму. Разумъ не пришелъ къ ней постепенно, смутно прогрваемый сквозь мягкій свтъ фантазіи, онъ не являлся къ ней благодатнымъ божествомъ, благоговвшимъ передъ другими, не мене великими богами. Нтъ, онъ открывался ей внезапно въ образ мрачнаго, холоднаго, суроваго идола, требующаго жертвъ, связанныхъ по рукамъ и ногамъ, души которыхъ онъ убиваетъ своимъ ледянымъ, незрячимъ взоромъ. Вотъ каковы были воспоминанія дтства Луизы. Въ эту счастливою золотую пору систематическое сухое воспитаніе только старалось изсушить каждый родникъ, каждый источникъ живой воды, пробивавшійся наружу изъ ея сердца. Куда исчезла въ ея душ ихъ благодатная влага, оплодотворяющая землю, гд виноградъ сбираютъ съ терновника, а смоквы съ чертополоха?

Съ чувствомъ гнетущаго горя и озлобленія вступила она въ домъ и въ комнату матери. Съ отъзда Луизы изъ Стонъ-Лоджа Сэсси жила въ семь ея родителей, какъ равная. Она сидла около больной вмст съ Дженъ, сестрою Луизы, теперь уже двочкою лтъ десяти, двнадцати.

Стоило немалаго труда растолковать миссисъ Гредграйндъ, что старшая дочь пріхала провдать ее. Обложенная подушками, она покоилась, чисто по привычк, на кушетк въ полусидячемъ положеніи, насколько позволяла ей крайняя слабость. Умирающая ршительно отказалась лечь въ постель изъ боязни, что разъ она ляжетъ, то разговорамъ объ этомъ ‘не будетъ конца’.

Ея слабый голосъ, доносившійся изъ подъ груды шалей, долеталъ, казалось, откуда-то издалека, и слова, обращенныя къ ней, такъ медленно достигали ея слуха, точно она лежала гд-то на дн глубокаго колодца. Бдная женщина была въ ту минуту ближе къ правд, чмъ во всю свою прежнюю жизнь.

Когда ей сказали, что пріхала миссисъ Баундерби, она отвчала ни къ селу, ни къ городу, что никогда не называла такъ своего зятя съ самой его женитьбы на Луиз, что, не придумавъ для него пока подходящаго имени, она прозвала его просто ‘Джи,’ — до поры до времени. Луиза просидла возл матери нсколько минутъ и заговаривала съ нею не разъ, прежде чмъ та поняла, наконецъ, кто съ нею сидитъ. Тогда она разомъ какъ будто очнулась отъ сна и промолвила:

— Ну, что, моя дорогая, надюсь, ты довольна своимъ житьемъ бытьемъ? Это все состряпалъ твой отецъ. Онъ спалъ и видлъ устроить эту свадьбу. Ну, ему и книги въ руки.

— Оставимъ это въ сторон,— возразила дочь,— я хочу знать, какъ ты себя чувствуешь, мама.

— Какъ я себя чувствую, моя милая? Странное дло! Я не привыкла къ тому, чтобъ кто нибудь заботился о моемъ здоровь. Мн совсмъ плохо, Луиза: страшная слабость, и голова идетъ кругомъ.

— У тебя что нибудь болитъ, дорогая мама?

— Гд-то тутъ въ комнат есть боль,— отвчала миссисъ Гредграйндъ,— но я не могу въ точности сказать, чувствую ли ее.

Посл такого страннаго отвта больная лежала нкоторое время молча. Держа мать за руку, Луиза не могла нащупать ея пульса, по, цлуя ее, различила тонкую, еле трепетавшую нить жизни.

— Ты рдко видишь сестру,— начала опять миссисъ Гредграйндъ.— Выростая, она становится похожею на тебя. Взгляни на нее хорошенько. Сэсси, подведи Дженъ къ моей постели.

Дженъ подошла и остановилась возл Луизы, которая держала ее за руку. Замтивъ, что двочка обняла за шею Сэсси, Луиза почувствовала, что Дженъ любитъ эту двушку больше своей старшей сестры.

— Не правда ли, какое сходство съ тобою, Луиза?

— Да, мама, пожалуй, такъ, однако…

— Не правда ли? Вотъ и я также всегда говорю,— воскликнула миссисъ Гредграйндъ съ неожиданной поспшностью. Кстати, я вспомнила… Я… мн надо поговорить съ тобою… Сэсси, добрая двочка, оставь насъ на минутку вдвоемъ.

Луиза выпустила руку Дженъ. Ей пришло въ голову, что лицо младшей сестры лучше и веселе, чмъ было когда либо ея собственное. Она замтила въ ея чертахъ, не безъ горечи, даже здсь — у смертнаго одра матери — какъ бы отблескъ нжности другого лица бывшаго тутъ въ комнат,— кроткаго лица съ доврчивыми глазами, поблднвшаго отъ безсонныхъ ночей, отъ жалости къ больной и казавшагося еще блдне въ рамк роскошныхъ черныхъ волосъ.

Оставшись наедин съ матерью, Луиза увидала на ея лиц благоговйное выраженіе покоя, точно она покончила уже со всми земными заботами, земными тревогами и безропотно отдавалась теченію какой-то многоводной рки, уносившей ее вдаль. Дочь поднесла къ губамъ ея исхудалую, прозрачную руку и заговорила съ ней, стараясь вывести больную изъ забытья:

— Мама, вдь, ты хотла мн что-то сказать.

— Какъ?.. Да, конечно, милочка! Ты, вдь, знаешь, что твой отецъ теперь почти не бываетъ дома, значитъ, мн надо написать ему о томъ.

— О чемъ же, мама? Не волнуйся такъ. О чемъ написать?

— Ты, конечно, помнишь, дорогая, что стоило мн только о чемъ нибудь заикнуться, какъ я сама была не рада, потому что не видла конца поднявшимся разговорамъ. Изъ-за этого я ужъ давно ни о чемъ не говорила

— Я слушаю, мама.

Но ей удавалось схватить связь между слабыми, отрывистыми звуками, вылетавшими изъ устъ умирающей, только наклонившись къ ней совсмъ близко и внимательно слдя за движеніемъ ея губъ.

— Ты и твой братъ учились очень много, зубрили всякія ‘ологіи’ съ утра до ночи. Если осталась еще какая нибудь ‘ологія’, которая не была бы истрепана въ клочки въ этомъ дом, то я надюсь, что не услышу, по крайней мр, ея названія,— вотъ все, что я могу сказать.

— Я въ состояніи разслышать твои слова, мама, если только у тебя достанетъ силы продолжать.

Луиза отчаянно старалась не дать матери уплыть совсмъ.

— Но есть нчто,— зашептала опять миссисъ Гредграйндъ,— только совсмъ не ‘ологія’,— что было упущено изъ вида или позабыто твоимъ отцомъ. Не знаю сама, въ чемъ оно заключается. Часто, когда Сэсси сидла возл меня, я раздумывала о томъ. Но мн ни за что не вспомнить названія этого предмета. А твой отецъ, пожалуй, припомнитъ. Это не даетъ мн покоя. мн необходимо написать ему, чтобъ онъ доискался ради всего святого, что это такое. Подай мн перо, подай мн перо!

Тутъ послднія силы, возбужденныя тревогой, оставили умирающую, лишь ея бдная голова продолжала метаться по подушк.

Однако, несчастной представлялось, что ея требованіе исполнено, и она держитъ перо въ своей ослабвшей рук. Напрасно было бы описывать фигуры и удивительные, безсмысленные знаки, которые она чертила на покрывавшихъ ее пледахъ. Но и это движеніе скоро прекратилось, и безъ того слабый, тусклый свтъ, теплившійся въ этомъ изнуренномъ тл, внезапно погасъ, и даже миссисъ Гредгранндъ, освободившись изъ мрака, гд человкъ влачитъ свое существованіе и мечется понапрасну, облеклась торжественной величавостью мудрецовъ и патріарховъ.

X. Лстница миссисъ Спарситъ.

Потрясенные нервы миссисъ Спарситъ поправлялись такъ медленно, что эта достойная леди провела безвыздно нсколько недль на дач у мистера Баундерби, гд, вопреки своему аскетическому направленію, основанному на похвальномъ сознаніи ея измнившагося общественнаго положенія, она согласилась, наконецъ, расположиться, катаясь, какъ сыръ въ масл, и вкушая, такъ сказать, ‘отъ тука земли’. Во время этого неожиданнаго отдыха отъ своихъ обязанностей надзирательницы при банк миссисъ Спарситъ оставалась образцомъ послдовательности, продолжая соболзновать мистеру Баундерби въ глаза съ истинно рдкимъ участіемъ и обзывая болваномъ его портретъ съ величайшей язвительностью и презрніемъ.

Мистеръ Баундерби, со свойственной ему запальчивостью, находилъ теперь, что миссисъ Спарситъ необычайно проницательна, такъ какъ отъ нея не ускользнуло всеобщее нерасположеніе къ нему окружающихъ (хотя онъ до сихъ поръ не могъ понять, что оно означало). И онъ ршилъ, что не такъ-то легко разстанется съ преданнымъ ему существомъ. Луиза, пожалуй, могла бы воспротивиться частымъ посщеніямъ бывшей экономки, но мистеръ Баундерби былъ такъ проникнутъ сознаніемъ собственнаго величія, что не допускалъ никакого противодйствія своимъ планамъ у себя дома. Такимъ образомъ, когда нервы миссисъ Спарситъ настолько окрпли, что она могла попрежнему лакомиться въ уединеніи сладкимъ мясомъ, онъ сказалъ ей за обдомъ наканун отъзда:

— Вотъ что я вамъ скажу, сударыня: пока будетъ продолжаться теплая погода, прізжайте сюда по субботамъ и оставайтесь до понедльника.

Миссисъ Спарситъ, хотя и не исповдывала магометанской вры, но отвтила въ такомъ смысл, что слышать — значитъ, повиноваться.

Не будучи поэтической натурой, миссисъ Спарситъ создала, однако, въ своемъ воображеніи причудливую, фантастическую аллегорію. Постоянныя наблюденія надъ Луизой и ея загадочнымъ поведеніемъ, подстрекавшимъ до крайности любопытство миссисъ Спарситъ, окрылили фантазію почтенной леди и вознесли ее на высоту вдохновеннаго творчества. Она мысленно воздвигла гигантскую лстницу съ темной пучиною позора и гибели у ея подножія и зорко наблюдала исподтишка, какъ Луиза изо дня въ день, съ часу на часъ спускалась по этимъ ступенямъ.

Любимйшимъ занятіемъ миссисъ Спарситъ стало теперь смотрть вверхъ по этой лстниц и слдить за Луизой, спускавшейся съ нея. Молодая женщина двигалась порою медленно, порою быстро, то перескакивая черезъ нсколько ступеней заразъ, то останавливаясь, но никогда не возвращаясь назадъ. Еслибъ она хоть однажды повернула обратно, это, пожалуй, было бы смертью миссисъ Спарситъ,— отъ тоски и горя.

Но Луиза спускалась безпрерывно до того дня и въ тотъ самый день, когда мистеръ Баундерби обратился къ миссисъ Спарситъ съ вышеупомянутымъ приглашеніемъ прізжать къ нему на дачу еженедльно. Гостья была въ отличномъ расположеніи духа и обнаруживала большую словоохотливость.

— Кстати, сэръ,— сказала она,— могу я осмлиться задать вамъ вопросъ объ одномъ дл, къ которому вы относитесь весьма сдержанно? Съ моей стороны это, конечно, большая смлость, потому что, какъ мн отлично извстно, вы не длаете ничего безъ уважительной причины. Но мн ужасно хотлось бы знать, имете ли вы положительныя свднія на счетъ той кражи?

— Нтъ, сударыня! Нтъ еще. При настоящихъ обстоятельствахъ я и не ожидалъ ихъ пока. Вдь, скоро сказка сказывается, да не скоро длается. И не въ одинъ день выстроился древній Римъ, сударыня.

— Совершенно врно, сэръ,— поддакнула миссисъ Спарситъ, качая головой.

— И не въ одну недлю, сударыня.

— Разумется, сэръ,— подтвердила почтенная леди съ легкимъ оттнкомъ меланхоліи.

— Значитъ, и я могу подождать, сударыня,— замтилъ хозяинъ. Вдь, надо мной не каплетъ, какъ вамъ извстно. Ждали же Ромулъ и Ремъ, отчего не подождать Джозіи Баундерби? Впрочемъ, ихъ дтство было счастливе моего: ихъ вскормила хоть волчица. Мн же судьба послала волчицу въ бабушки. Вмсто молока, сударыня, она угощала меня въ младенчеств затрещинами. Въ этомъ отношеніи она была настоящая альдернейская корова.

— Ахъ!— съ глубокимъ вздохомъ и содроганіемъ произнесла миссисъ Спарситъ.

— Нтъ сударыня,— продолжалъ ея патронъ,— я ничего пока не слышалъ по тому длу. Однако, слдствіе производится ловко, а юный Томъ, который занимается теперь довольно усердно — нчто совершенно неслыханное о немъ раньше (но, вдь, и то сказать: онъ не проходилъ суровой школы, пройденной Джозіей Баундерби) — юный Томъ помогаетъ полиціи. Я постоянно долблю имъ: поменьше шума, длайте видъ, будто бы вы махнули рукой на эту исторію. Дйствуйте исподтишка, но не давайте замтить, что вы затваете, иначе полсотни негодяевъ сговорятся между собою и препроводятъ громилу въ такое мсто, гд вамъ до него не добраться. Притихните, замрите, тогда воры перестанутъ опасаться, и мы ихъ сгребемъ живымъ манеромъ.

— Весьма разсудительно, сэръ,— замтила миссисъ Спарситъ. Это, право, преинтересно. Ну, а та старуха, о которой вы упоминали?..

— Старуха, о которой я упоминалъ, сударыня,— рзко перебилъ Баундерби, такъ какъ этотъ предметъ не давалъ повода къ хвастовству, еще не разыскана, но старая негодяйка можетъ быть уврена, что ей не миновать тюрьмы. А до тхъ поръ, сударыня, я держусь того мннія, если вы желаете его знать, что чмъ меньше о ней говорить, тмъ лучше.

Въ тотъ же вечеръ миссисъ Спарситъ сидла у окна своей комнаты, отдыхая посл укладки своихъ вещей, созерцала свою гигантскую лстницу и напряженно слдила, какъ Луиза спускалась по ней все ниже и ниже.

Уединившись въ тнистую бесдку въ саду, она тихо разговаривала о чемъ то съ Гартхаузомъ. Онъ стоялъ, наклоняясь къ ней очень близко, когда они перешептывались между собою, такъ что его лицо почти касалось ея волосъ.— ‘Ужъ не финалъ ли это?’ — спрашивала себя достойная леди, напрягая до послдней крайности свои ястребиные глаза. На такомъ далекомъ разстояніи она не только не могла разслышать ни одного ихъ слова, но даже разобрать, говорятъ ли они тихо или громко, лишь по ихъ позамъ можно было догадаться, что молодые люди объяснялись шепотомъ. Вотъ о чемъ шла между ними рчь:

— Вдь, вы помните того человка, мистеръ Гартхаузъ?

Отлично помню!

— Его лицо, манеру и слова?

— Ршительно все. Онъ показался мн ужасно угрюмымъ. И такъ много размазывалъ, что надоло слушать. Скучнйшій человкъ! Очевидно, онъ хотлъ блеснуть своимъ краснорчіемъ, превознося смиренную добродтель, но, увряю васъ, я думалъ все время, пока онъ распространялся передъ нами: ‘пересаливаешь, любезный, хватаешь черезъ край!’

— Мн было очень трудно поврить чему либо дурному о немъ.

— Дорогая Луиза,— какъ говорилъ Томъ… (кстати сказать, Томъ и не думалъ такъ говорить) вдь, вы не знаете также и ничего хорошаго объ этомъ маломъ?

— Дйствительно, не знаю.

— А вдобавокъ ни о комъ изъ людей его класса?

— Откуда же мн знать?— возразила миссисъ Баундерби почти прежнимъ своимъ тономъ, который она давно оставила съ Джемсомъ Гартхаузомъ. Вдь я и вообще не знаю ничего о людяхъ фабричнаго труда, какъ о мужчинахъ, такъ и о женщинахъ.

— Въ такомъ случа соблаговолите, дорогая Луиза, выслушать мнніе вашего преданнаго друга, которому извстно кое-что о многихъ разновидностяхъ своихъ ближнихъ, въ томъ числ и объ этихъ превосходныхъ людяхъ. Они отличный народъ,— что и говорить,— отличный, вопреки маленькимъ слабостямъ, напримръ, врод привычки прибирать къ рукамъ все, что плохо лежитъ.— Этотъ человкъ ораторствуетъ. Всякій суметъ сыпать словами. Онъ проповдуетъ нравственность. Но, вдь, и вс шарлатаны проповдуютъ ее. Начиная съ палаты общинъ и кончая исправительнымъ домомъ проповдь нравственности раздается повсюду, исключая нашей среды прожигателей жизни, отчего мы и походимъ больше на живыхъ существъ, выдляясь на общемъ фон снотворной скуки. Вы видли кое-что своими глазами и достаточно слышали объ этомъ дл. Фабричный рабочій, забывшись, былъ стремительно осаженъ и уволенъ съ фабрики моимъ уважаемымъ другомъ мистеромъ Баундерби, который, какъ хорошо извстно намъ съ вами, не отличается деликатностью, способной смягчить столь крутую расправу. Обиженный, ожесточенный до крайности, выходитъ онъ съ ропотомъ изъ вашего дома, сталкивается на улиц съ кмъ нибудь, кто предлагаетъ ему принять участіе въ затянномъ ограбленіи банка, соглашается, и кладетъ малую толику въ свой пустой карманъ, удовлетворивъ попутно свою жажду мести. Вотъ вамъ и вся исторія. Говоря по правд, этотъ Блэкпотъ слишкомъ выдавался бы изъ общаго уровня для человка зауряднаго, еслибъ не воспользовался такимъ удобнымъ случаемъ. Мало того, онъ могъ, пожалуй, быть зачинщикомъ этой кражи, если у него хватило на то ума.

— Съ моей стороны почти низко, что я готова согласиться съ вами,— сказала Луиза посл нкотораго раздумья. Но вы не можете себ представить, какую тяжесть снимаютъ съ моей души ваши рчи!

— Мн подсказываетъ ихъ здравый смыслъ, я не имю намренія злословить понапрасну. Мы не разъ обсуждали этотъ случай съ моимъ другомъ Томомъ — между нами существуетъ прежняя дружеская откровенность — и онъ вполн согласенъ со мною на счетъ случившагося, а я съ нимъ… Не пройтись ли намъ теперь немножко?

Они пошли бродить между зелеными изгородями, начинавшими стушевываться въ сумеркахъ. Луиза опиралась на руку Гартхауза, едва ли сознавая, что она спускается все ниже и ниже по лстниц миссисъ Спарситъ.

День и ночь стояла достойная леди на страж, наблюдая за своимъ фантастическимъ сооруженіемъ. Когда Луиза очутится внизу, когда исчезнетъ въ зіяющей бездн, оно можетъ обрушиться на нее, если на то пошло, но до тхъ поръ лстница должна стоятъ непоколебимо передъ очами миссисъ Спарситъ. И Луиза не сходила съ этихъ роковыхъ ступеней, продолжая скользить по нимъ все ниже, ниже, ниже!

Миссисъ Спарситъ видла, какъ Джемсъ Гартхаузъ прізжалъ и узжалъ, она слышала о немъ тамъ и сямъ, она видла въ свою очередъ перемны въ лиц, которое онъ изучалъ, она подмчала не хуже его до тонкости, какъ и когда оно затуманивалось, какъ и когда оно прояснялось. Пожираемая любопытствомъ, эта женщина зорко, безжалостно слдила своими черными глазами, какъ Луиза, не останавливаемая ничьей спасительной рукой, подвигалась все ближе и ближе къ подножію этой новой Лстницы Гигантовъ.

При всемъ почтеніи къ мистеру Баундерби,— въ противоположность съ его портретомъ,— миссисъ Спарситъ не имла ни малйшаго намренія помшать этому гибельному спуску. Страстно, но терпливо ждала она неизбжнаго конца, рокового паденія въ пропасть,— видя въ немъ желанную и богатую жатву своихъ завтныхъ надеждъ. Замирая въ жуткомъ ожиданіи, она не спускала своего бдительнаго ока съ воздвигнутой ею лстницы, да изрдка втихомолку грозила кулакомъ въ черной митенк безсознательно спускавшейся жертв.

XI. Все ниже и ниже.

Луиза спускалась по роковымъ ступенямъ постоянно, безостановочно, какъ тяжелый грузъ въ глубокія воды, неизбжно приближаясь къ черной пропасти, зіявшей внизу.

Получивъ извстіе о смерти жены, мистеръ Гредграйндъ наскоро пріхалъ изъ Лондона и похоронилъ ее съ хлопотливой поспшностью длового человка. Посл того онъ безотлагательно вернулся къ отечественной мусорной куч, гд продолжалъ просиванье мусора ради нужнаго ему хлама и пусканье пыли въ глаза своимъ противникамъ, которые доискивались иного хлама,— другими словами, отдался опять своей парламентской дятельности.

Тмъ временемъ миссисъ Спарситъ не дремала, бдительно оставаясь на страж. Отдаленная цлую недлю отъ своей лстницы на все протяженіе желзнодорожной линіи между Коктоуномъ и дачей мистера Баундерби, она, однако, поддерживала свои наблюденія за Луизой, притаившись какъ кошка, подстерегающая добычу. Она разнюхивала о ней черезъ ея мужа, брата, черезъ Джемса Гартхауза, даже вншній видъ писемъ и посылокъ, приносимыхъ въ банкъ, доставлялъ ей матеріалъ для глубокомысленныхъ выводовъ, какъ и вс одушевленные и неодушевленные предметы, приходившіе хоть на короткое время въ соприкосновеніе съ лстницей. ‘Вотъ ты уже на послдней ступени, моя милая’, говорила миссисъ Спарситъ, обращаясь къ спускавшейся юношеской фигур и грозя ей своей десницей въ черной митеньк, — ‘меня вдь не обманешь, какъ ни финти!’

Однако, было ли то притворствомъ или искреннимъ чувствомъ. основывалось ли на врожденныхъ свойствахъ Луизы или зависло отъ стеченія обстоятельствъ, только ея необъяснимая сдержанность ставила втупикъ проницательность миссисъ Спарситъ, тмъ сильне подстрекая ея любопытство. Бывали дни, когда самого Джемса Гартхауза озадачивало ея поведеніе. Бывали дни, когда онъ не могъ ясно читать въ лиц, которое такъ долго изучалъ, когда это одинокое юное существо облекалось передъ нимъ большей таинственностью, чмъ всякая свтская женщина, окруженная многочисленнымъ роемъ приближенныхъ.

Такъ проходило время, пока мистеру Баундерби понадобилось отлучиться куда то по дламъ на три, на четыре дня. Онъ сообщилъ объ этомъ миссисъ Спарситъ въ пятницу у себя въ банк и прибавилъ:

— Но вы, все таки, отправляйтесь завтра на дачу, сударыня. Дозжайте, какъ и при мн. Мое отсутствіе не составитъ разницы.

— Прошу васъ, сэръ,— тономъ упрека возразила почтенная леди,— не говорите такимъ образомъ. Ваше отсутствіе составитъ для меня громадную разницу, какъ вы и сами знаете, я полагаю.

— Ну такъ постарайтесь, какъ сумете, обойтись безъ меня,— сказалъ мистеръ Баундерби, втайн польщенный ея словами.

— Мистеръ Баундерби,— отвчала миссисъ Спарситъ, ваша воля для меня законъ, сэръ. Въ противномъ случа я, пожалуй, колебалась бы исполнить ваше любезное требованіе, не будучи вполн уврена, что миссъ Гредграйндъ приметъ меня благосклонно, какъ я уврена въ вашемъ радушномъ гостепріимств. Ни слова больше, сэръ, однако! Я ду, разъ вы меня пригласили.

— Надюсь,— подтвердилъ мистеръ Баундерби,— что, когда я приглашаю васъ къ себ въ домъ, вы не нуждаетесь въ другомъ приглашеніи, сударыня.

— Разумется, сударь, надюсь, что такъ. Довольно объ этомъ, однако, сэръ. Мн хотлось бы только видть васъ опять веселымъ.

— Что вы хотите этимъ сказать, сударыня, — вспылилъ Баундерби.

— Въ вашемъ характер, сэръ, была прежде эластичность, которой я, къ моему прискорбію, не нахожу въ немъ теперь,— отвчала миссисъ Спарситъ.— Будьте попрежнему кипучимъ!

Подъ вліяніемъ этого трудно исполнимаго совта, сопровождаемаго сострадательнымъ взглядомъ, мистеръ Баундерби могъ только почесать себ затылокъ съ малодушной и смшной растерянностью, но зато — бушевалъ потомъ цлое утро, разнося мелкихъ сошекъ, попадавшихся ему подъ руку.

— Битцеръ,— сказала миссисъ Спарситъ въ тотъ вечеръ, когда ея патронъ отправился въ дорогу, а банкъ былъ запертъ,— сходите къ мистеру Тому, кланяйтесь ему отъ меня и спросите, не желаетъ ли онъ подняться ко мн наверхъ скушать баранью котлету съ орховымъ соусомъ и выпить стаканъ индійскаго эля.

Мистеръ Томъ, всегда готовый принятъ приглашеніе подобнаго рода, прислалъ весьма любезный отвтъ и послдовалъ по пятамъ за посланнымъ.

— Мистеръ Томъ,— сказала миссисъ Спарситъ,— незатйливое угощеніе на стол, не соблазнитесь ли вы моимъ скромнымъ ужиномъ?

— Благодарствуйте, миссисъ Спарситъ,— отвчалъ олухъ и съ угрюмымъ видомъ набросился на ду.

— Какъ поживаетъ мистеръ Гартхаузъ, мистеръ Томъ?— спросила почтенная леди.

— Вполн благополучно,— отвчалъ Томъ.

— Гд онъ можетъ теперь находиться?— продолжала миссисъ Спарситъ легкимъ разговорнымъ тономъ, мысленно посылая олуха ко всмъ чертямъ за его несообщительность.

— Онъ охотится въ Іоркшир,— сказалъ Томъ.— Вчера онъ прислалъ сестр моей Лу корзину дичи чуть не съ колокольню вышиной.

— Сейчасъ видно,— вкрадчиво замтила миссисъ Спарситъ,— что мистеръ Гартхаузъ отличный стрлокъ.

— Извстный своимъ искусствомъ,— подтвердилъ Томъ.

Милый юноша съ дтства имлъ дурную привычку не смотрть людямъ въ глаза, но эта черта съ нкотораго времени на столько усилилась въ немъ, что онъ старался совсмъ не смотрть на людей. Такимъ образомъ, миссисъ Спарситъ могла безъ помхи наблюдать теперь за олухомъ, если имла къ тому желаніе.

— Мистеръ Гартхаузъ большой мой любимецъ,— замтила миссисъ Спарситъ, — впрочемъ, онъ чуть ли не всеобщій любимецъ. Можно ли надяться, что мы скоро увидимъ его опять, мистеръ Томъ?

— Я разсчитываю на это завтра,— отвчалъ олухъ.

— Пріятная новость!— воскликнула миссисъ Спарситъ сладенькимъ голоскомъ.

— Мы сговорились, что я встрчу его вечеромъ на здшнемъ вокзал,— продолжалъ Томъ,— посл чего мы, вроятно, пообдаемъ вдвоемъ. Съ недлю онъ не подетъ на дачу, такъ какъ приглашенъ куда-то въ другое мсто. По крайней мр, Гартхаузъ такъ говорилъ. Но я нисколько не удивлюсь, если онъ застрянетъ здсь на воскресенье и отправится со мною туда.

— Ахъ, кстати, я вспомнила!— сказала миссисъ Спарситъ.— Вы не забудете передать мое порученіе вашей сестр, мистеръ Томъ, если я васъ попрошу?

— Какое? Я постараюсь,— неохотно отвчалъ олухъ,— если оно не будетъ длинно.

— Нтъ, нтъ! Я попрошу только передать ей мой почтительный поклонъ, потому что, кажется, я не обезпокою ее своимъ присутствіемъ на этой недл, у меня все еще нервы не въ порядк, и мн, пожалуй, будетъ лучше провести праздникъ въ привычномъ для меня одиночеств.

— О, если только это,— подхватилъ Томъ,— то не велика бда, если я и позабуду, потому что Лу врядъ ли вспомнитъ о васъ, если вы не прідете!

Заплативъ такой милой любезностью за угощеніе, олухъ снова погрузился въ мрачное безмолвіе до той минуты, пока не изсякъ въ бутылк индійскій эль, тутъ онъ сказалъ: — ‘Теперь мн пора идти, миссисъ Спарситъ’,— и ушелъ.

На слдующій день, въ субботу, миссисъ Спарситъ все время сидла у окна, слдя за уходомъ и приходомъ кліентовъ банка, наблюдая за почталіонами, прохожими и всей уличной суетой, переворачивая въ ум разные вопросы, но ни на минуту не теряя изъ виду своей лстницы. Когда наступилъ вечеръ, она надла шляпу, шаль и незамтно вышла изъ дома.

Вроятно, у нея были свои причины кружить по вокзалу, гд долженъ былъ сойти одинъ прізжій изъ Іоркшира, предпочитая выглядывать на платформу изъ за круглыхъ колоннъ, изъ угловъ или изъ оконъ дамской уборной, но не появляясь на виду у всхъ.

Томъ былъ уже здсь, онъ слонялся по вокзалу въ ожиданіи позда. Поздъ пришелъ, но не привезъ мистера Гартхауза. Томъ подождалъ, пока толпа разсялась и толкотня прекратилась, тогда онъ обратился къ вывшенному росписанію поздовъ и потолковалъ съ носильщиками. Посл того юноша принялся бродить безъ цли по улиц, останавливаясь и поглядывая то въ одну, то въ другую сторону, то снимая шляпу, то надвая ее опять, позвывая и потягиваясь, однимъ словомъ, онъ обнаруживалъ вс признаки смертельной скуки, совершенно естественной въ человк, принужденномъ дожидаться слдующаго позда, который долженъ придти спустя часъ сорокъ минутъ.

‘Это одна уловка, чтобъ отдлаться отъ Тома’,— подумала про себя миссисъ Спарситъ, отходя отъ тусклаго окна конторы, откуда она наблюдала напослдокъ за одураченнымъ олухомъ — ‘Гартхаузъ теперь съ его сестрой!’

Эта мысль была внезапнымъ откровеніемъ, и миссисъ Спарситъ поспшила ею воспользоваться со всмъ проворствомъ, на какое была способна. Вокзалъ желзной дороги, которая вела на дачу, стоялъ на противоположномъ краю города. Времени оставалось мало, мостовыя были плохи, но почтенная леди такъ быстро завладла пустымъ кэбомъ, такъ проворно выпрыгнула изъ него, расплатившись съ извощикомъ, взяла билетъ въ касс и вскочила въ вагонъ, что помчалась по аркамъ надъ безчисленными угольними копями, дйствующими и упраздненными, до того стремительно, точно была подхвачена облакомъ и унесена вихремъ.

Всю дорогу ея умственнымъ взоромъ рисовалась лстница съ спускавшейся по ней юношеской фигурой, черные глаза миссисъ Спарситъ видли ее такъ же ясно, какъ телеграфныя проволоки, выступавшія на вечернемъ неб, точно безконечныя линейки на колоссальной полос нотной бумаги. Женская фигура приближалась теперь къ самому низу, къ краю пропасти.

Пасмурный сентябрьскій вечеръ при наступленіи сумерекъ могъ видть изъ подъ своихъ отяжелвшихъ вкъ, какъ миссисъ Спарситъ выскользнула изъ вагона, какъ спустилась по деревяннымъ ступенямъ крыльца маленькой станціи на каменистую дорогу, перескла ее, вышла на проселокъ и скрылась въ густой еще листв кустовъ и деревьевъ. Дв, три запоздалыя пташки, сонно чирикавшія въ своихъ гнздахъ, летучая мышь, неуклюже рявшая надъ нею взадъ и впередъ, да шорохъ ея собственныхъ шаговъ въ густой пыли, мягкой, какъ бархатъ, вотъ все, что видла и слышала миссисъ Спарситъ, подвигаясь впередъ, до того момента, когда она тихо отворила и снова заперла за собою калитку парка.

Почтенная леди направилась къ дому, пробираясь въ кустахъ, обошла его кругомъ, заглядывая сквозь просвты зелени въ окна нижняго этажа. Большая частъ ихъ стояла настежь, какъ всегда въ такую теплую погоду, но домъ былъ неосвщенъ внутри, и въ немъ царила тишина. Миссисъ Спарситъ обыскала садъ, такъ же неуспшно. Тогда она вспомнила про лсъ и стала подкрадываться къ нему, не обращая вниманія на высокую траву и терновникъ, на червей, улитокъ, ящерицъ и прочую пресмыкающуюся тварь. Вперивъ въ потемки острый взглядъ и выставивъ впередъ свой крючковатый носъ, миссисъ Спарситъ неслышно прокладывала себ путь сквозь густую поросль, до такой степени поглощенная своимъ планомъ, что еслибъ этотъ лсъ кишлъ ядовитыми змями, кажется, и тогда она подвигалась бы дальше съ неменьшей храбростью.

Чу! Птенцы, пожалуй, выпали бы изъ гнздъ, околдованные сверканіемъ глазъ миссисъ Спарситъ во мрак, когда она остановилась и стала прислушиваться.

Тихіе голоса какъ разъ по близости. Голосъ Гартхауза и голосъ Луизы. Такъ и есть! Свиданіе, назначенное Тому, было уловкой, чтобъ отъ него отдлаться! Они сидли тутъ рядышкомъ на срубленномъ дерев.

Пригнувшись низко къ росистой трав, миссисъ Спарситъ подвинулась къ нимъ ближе. Она выпрямилась, спрятавшись за дерево, на подобіе Робинзона Крузо въ засад противъ дикарей, она была теперь такъ близка къ влюбленнымъ, что, сдлавъ, скачекъ,— даже небольшой,— могла бы достать ихъ рукой. Очевидно, Гартхаузъ явился сюда втихомолку и не показывался въ дом. Онъ пріхалъ верхомъ и, вроятно, пробирался сосдними полями, потому что его лошадь была привязана у забора со стороны лужайки въ нсколькихъ шагахъ оттуда.

— Дорогая моя,— говорилъ Гартхаузъ,— что же мн было длать? Я зналъ, что вы одна, и не могъ оставаться вдали отъ васъ.

‘Потупляй, потупляй свою голову, чтобъ казаться привлекательне’, язвительно подумала про себя миссисъ Спарситъ,— ‘ршительно не понимаю, что находятъ мужчины въ твоемъ лиц, когда ты держишь его прямо, но ты не подозрваешь, дорогая моя, чьи глаза слдятъ за тобой’.

Что Луиза потупила голову, это было несомннно. Она уговаривала Гартхауза уйти, она приказывала ему удалиться, однако, не поворачивала къ нему лица, а сидла потупившись. Но — замчательная вещь,— молодая женщина сидла такъ спокойно, какъ во всякое другое время. Достойная леди, скрывавшаяся въ засад, прямо не врила своимъ глазамъ. Руки Луизы были сложены, какъ у статуи, и даже въ ея рчахъ не замчалось торопливости.

— Милое дитя,— сказалъ Гартхаузъ, (миссисъ Спарситъ съ восторгомъ увидала, что его рука обвилась вокругъ стана Луизы) — неужели вы не согласитесь побыть со мною немножко?

— Только не здсь.

— Гд-же, Луиза?

— Не здсь.

— Но у насъ такъ мало времени въ нашемъ распоряженіи. Я пріхалъ сюда издалека… и я такъ преданъ вамъ… я совсмъ потерялъ голову! Ни съ однимъ беззавтно-преданнымъ рабомъ не обращались такъ жестоко, какъ вы со мною. Ожидать вашего теплаго привта, воскресившаго меня къ жизни, и встртить вдругъ такой холодный пріемъ, вдь, это прямо убійственно! У меня сердце разрывается отъ горя!

— Сколько разъ мн повторять вамъ, что я хочу остаться здсь одна?

— Но мы должны видться, моя дорогая Луиза. Гд мы встртимся?

Оба они встрепенулись. Миссисъ Спарситъ тоже вздрогнула, какъ виноватая: ей представилось, что кто-то другой также подслушиваетъ, притаившись къ древесной чащ. Но то былъ только шумъ дождя, который, незамтно, подкрался и полилъ, частый и крупный.

— Хотите, я сяду на лошадь и нсколько минутъ спустя подъду къ дому въ наивномъ убжденіи, что хозяинъ у себя и будетъ радъ меня видть?

— Нтъ!

— Вс ваши жестокія приказанія будутъ безпрекословно исполнены. Но знайте: я несчастнйшій человкъ на свт. Оставаться равнодушнымъ ко всмъ прочимъ женщинамъ въ мір, чтобъ пасть, наконецъ, къ ногамъ прекраснйшей, самой увлекательной и самой суровой изъ всхъ! Дорогая Луиза, я не въ силахъ ни уйти прочь, ни отпустить васъ одну, когда вы такъ безжалостно злоупотребляете своей властью надо мною.

Миссисъ Спарситъ видла, какъ онъ удерживалъ ее, обвивъ рукою, и слышала (она прислушивалась такъ жадно, что не проронила ни единаго слова), какъ онъ говорилъ, что любитъ ее и готовъ пожертвовать для нея всми благами жизни. Самыя заманчивыя перспективы въ будущемъ, его успхи, его карьера,— все это ничто въ сравненіи съ ея любовью. Все это иметъ для него значеніе лишь настолько, насколько можетъ содйствовать ихъ счастію вдвоемъ. Онъ съ радостью откажется отъ всего, онъ готовъ увезти се отсюда, если она согласиться на это, готовъ окружить ихъ любовь тайною, если она прикажетъ, онъ съ радостью приметъ всякій жребій, назначенный ею, не разбирая, только бы она была врна ему,— человку, который сразу понялъ, какъ пренебрегаютъ ею, которому она съ перваго знакомства внушила такое восхищеніе, такое участіе,— человку, котораго она удостоила своимъ довріемъ, который былъ преданъ ей, обожалъ ее.

Все это и многое другое говорилось сбивчиво, торопливо съ той и съ другой стороны. Обрадованная своей удавшейся хитростью, жестоко страшась быть открытой, миссисъ Спарситъ напряженно слушала эти рчи подъ возраставшій шумъ дождя въ древесной листв и раскаты приближавшейся грозы. При такихъ условіяхъ многое услользнуло отъ нея подъ конецъ, перемшалось, спуталось, такъ что, когда Гартхаузъ перелзъ черезъ заборъ и увелъ прочь свою лошадь, почтенная леди не была вполн уврена ни насчетъ часа, ни насчетъ мста назначеннаго свиданія между молодыми людьми. Она знала только, что оно должно произойти въ ту же ночь.

Но Луиза была еще здсь, въ потемкахъ, передъ нею, стоило только ее прослдить, и тогда все откроется.— ‘О, моя дорогая’, думала миссисъ Спарситъ,— ‘ты и не подозрваешь, какая у тебя врная охрана’.

Она видла, какъ Луиза вышла изъ лса и вошла въ домъ. Что слдовало длать дальше? Дождь лилъ, какъ изъ ведра. Блые чулки миссисъ Спарситъ превратились въ пестрые съ преобладающей зеленой окраской, въ башмаки ей набились колючки, на ея плать въ различныхъ мстахъ раскачивались гусеницы въ гамакахъ собственнаго издлія, со шляпы и съ римскаго носа стекали струйки воды. Въ такомъ вид миссисъ Спарситъ притаилась въ кустарник, раздумывая, что длать дальше.

А! Луиза выходитъ изъ дома! Наскоро набросивъ плащъ и закутавишсь, она крадется потихоньку. Она бжитъ. Она на послдней ступеньк лстницы… Вотъ она оборвалась и стремглавъ летитъ въ бездну!

Не замчая дождя и подвигаясь поспшнымъ, ршительнымъ шагомъ, молодая женщина ступила на боковую тропинку, параллельную алле для верховой зды. Миссисъ Спарситъ слдовала за ней въ тни деревьевъ на короткомъ разстояніи, чтобъ не потерять изъ вида фигуру, шедшую быстро въ потемкахъ.

Когда Луиза остановилась, чтобъ неслышно запереть калитку парка, миссисъ Спарситъ остановилась въ свою очередь. Луиза двинулась дальше, и миссисъ Спарситъ пошла за нею. Луиза шла тою же дорогой, по которой добралась сюда миссисъ Спарситъ съ вокзала, и, миновавъ проселокъ, перескла каменистое шоссе, а потомъ поднялась на деревянныя ступени крыльца желзнодорожной станціи. Мимо нея долженъ былъ вскор пройти поздъ на Коктоунъ, какъ было извстно миссисъ Спарситъ, значитъ, они условились съхаться въ Коктоун.

Костюмъ миссисъ Спарситъ, мокрый и измятый, имлъ такой плачевный видъ, что ей не нужно было особенныхъ предосторожностей, чтобъ измнить свою вншность, она остановилась за втромъ у станціонной стны, сложила иначе свою шаль и надвинула ее на шляпку. Переодтая такимъ образомъ, она поднялась на ступени станціоннаго крыльца, не боясь быть узнанной, и купила въ касс билетъ. Луиза сидла и ждала въ углу пассажирской залы, миссисъ Спарситъ забилась въ другой. Об он прислушивались къ громкимъ раскатамъ грозы и шуму дождя, который хлесталъ по крыш, стекая съ нея ручьями, и барабанилъ по периламъ арокъ. Два, три фонаря на платформ были потушены втромъ, и молнія блистала во всемъ великолпіи, извиваясь зигзагами по стальнымъ рельсамъ.

Но вотъ вся станція затряслась отъ грохота подходившаго позда. Градъ искръ, клубы пара, дыма, красный фонарь паровоза, оглушительный свистокъ, суматоха, звонъ колокола, крикъ кондуктора, Луиза попала въ одинъ вагонъ, миссисъ Спарситъ въ другой, и маленькая опуствшая станція потонула во мрак подъ раскаты грома и завыванія бури.

Хотя зубы миссисъ Спарситъ стучали отъ сырости и холода, но сердце ея ликовало. Луиза юркнула въ пропасть, и достойной леди казалось, что теперь ей приходится сторожить одинъ ея бездыханный трупъ. Какъ же было ей не радоваться, если она такъ дятельно ускоряла этотъ погребальный тріумфъ?— ‘Луиза прідетъ въ Коктоунъ задолго до него’,— соображала миссисъ Спарситъ, лошади не угнаться за паровозомъ. Гд же будетъ она поджидать его? И куда отправятся они вмст? Терпніе. Увидимъ, что будетъ’.

Жестокій ливень натворилъ много бдъ. Когда поздъ остановился у станціи, то оказалось, что водосточныя трубы и жолобы полопались, канавы переполнились, а улицы были затоплены водою. Въ первую минуту по прибытіи миссисъ Спарситъ съ отчаяніемъ поглядла въ ту сторону, гд стояли наемные экипажи, которые публика разбирала на расхватъ.— ‘Она сядетъ въ кэбъ и удетъ прежде, чмъ я найду другой, чтобъ поспть за нею’,— соображала почтенная леди.— ‘Но пусть лучше меня передутъ въ этой давк, а ужъ я замчу нумеръ кэба и услышу, какой адресъ дастъ она кучеру’.

Однако, миссисъ Спарситъ ошиблась въ разсчет. Луиза не взяла извозчика и уже успла удалиться пшкомъ. Черные глаза, наблюдавшіе за ея вагономъ, обратились къ нему немножко поздно. Дверца что-то долго не отворялась, миссисъ Спарситъ бродила мимо взадъ и впередъ, не видя ничего, наконецъ, заглянула въ самый вагонъ и нашла его пустымъ. Промокшая до костей, въ стоптанныхъ башмакахъ, хлюпавшихъ при каждомъ шаг, съ потоками дождя на классическомъ лиц, въ совершенно изгаженномъ плать, въ шляп, сморщенной, какъ перезрлая фига, съ отпечаткомъ всхъ крючковъ, застежекъ, пуговицъ и завязокъ своего костюма на аристократической спин, съ зеленоватой, липкой плсенью на всей ея величавой фигур, точно на какомъ нибудь старомъ забор парка, выходящемъ на проселокъ, миссисъ Спарситъ могла только разразиться горькими слезами и воскликнуть:— ‘Я прозвала ее!’

XII. Паденіе.

Отечественные мусорщики, позабавившись нсколькими маленькими, но шумными перепалками между собою, разсялись въ разныя стороны, и мистеръ Гредграйндъ водворился у себя дома на вакаціонное время.

Онъ сидлъ въ своемъ кабинет съ убійственно-статистическими часами и писалъ, несомннно, доказывая что нибудь — вроятно, главнымъ образомъ то, что милосердный самарянинъ, въ сущности, былъ плохимъ политико-экономистомъ. Шумъ дождя неособенно безпокоилъ его, но онъ все же отвлекалъ порою мистера Гредграйнда отъ работы, заставляя его поднимать голову, какъ будто почтенный депутатъ собирался увщевать разбушевавшіяся стихіи. При особенно сильномъ рокот грома онъ посматривалъ по направленію къ Коктоуну, соображая, что молнія могла ударить въ одну изъ высокихъ фабричныхъ трубъ.

Громъ гремлъ уже вдалек, но дождь, попрежнему, лилъ потоками, когда дверь кабинета внезапно распахнулась. Мистеръ Гредграйндъ выглянулъ изъ за лампы, стоявшей на стол, и съ удивленіемъ увидалъ передъ собою свою старшую дочь.

— Луиза!

— Отецъ, мн надо съ тобой поговорить.

— Что случилось? Какой у тебя странный видъ! И, Боже мой — прибавилъ мистеръ Гредграйндъ, изумляясь все больше и больше,— неужели ты пришла сюда пшкомъ въ такую бурю?

Она ощупала руками платье, точно не отдавая себ яснаго отчета въ происходившемъ, и отвчала:— ‘Да’. Посл того молодая женщина раскутала голову и, бросивъ, куда попало, свой плащъ и капюшонъ, остановилась передъ отцомъ, такая блдная, такая растрепанная, съ такимъ вызывающимъ видомъ, полнымъ отчаянія, что тотъ испугался.

— Что съ тобою? Заклинаю тебя, Луиза, скажи мн, что случилось?

Она упала на стулъ, стоявшій напротивъ, и коснулась своей холодной рукой отцовской руки.

— Вдь, ты воспитывалъ меня съ колыбели, отецъ?

— Да, Луиза.

— Я проклинаю тотъ часъ, когда я родилась на такую участь!

Онъ посмотрлъ на нее съ сомнніемъ и страхомъ, безсознательно твердя:

— Проклинаешь тотъ часъ? Проклинаешь тотъ часъ?

— Какъ могъ ты дать мн жизнь и въ то же время отнять у меня т неоцнимыя сокровища, которыя возвышаютъ ее надъ состояніемъ сознательной смерти? Гд прелести моей души? Гд чувства моего сердца? Что ты сдлалъ, о, отецъ, что ты сдлалъ съ садомъ, который долженъ былъ нкогда роскошно зацвсти вотъ здсь, въ этой необъятной пустын?

Она ударяла себя обими руками въ грудь.

— Еслибъ онъ хоть когда нибудь цвлъ тутъ, въ моей душ, то одного его праха было бы достаточно, чтобъ спасти меня отъ пустоты, куда погружается теперь вся моя жизнь. Я не хотла этого говоритъ, но помнишь ли ты, отецъ, послдній нашъ разговоръ въ этой комнат?

Мистеръ Гредграйндъ до такой степени не былъ подготовленъ къ тому, что слышалъ теперь, что едва собрался съ духомъ отвтить

— Да, Луиза.

— То, что сорвалось у меня съ языка сегодня, было бы сказано много теб еще тогда, еслибъ ты хоть немного расположилъ меня къ искренности. Я не упрекаю тебя, отецъ. То, чего не воспиталъ ты во мн, ты не воспитывалъ никогда и въ самомъ себ. Но, о, Боже мой, еслибъ ты вовсе пренебрегъ моимъ воспитаніемъ, насколько лучшимъ и боле счастливымъ существомъ была бы я теперь!

Услышавъ такія слова въ награду за вс свои отеческія попеченія, мистеръ Гредграйндъ поникъ головою на руку и застоналъ вслухъ.

— Отецъ, еслибъ при нашемъ послднемъ разговор съ тобою въ этой комнат ты зналъ, что меня пугало, пока я боролась съ собою (вдь, съ самаго дтства я только и длала, что подавляла каждый естественный порывъ своего сердца), еслибъ ты зналъ тогда, что въ моей душ еще жили чувства, привязанности, влеченія, склонности, способныя развиться, не поддающіяся никакому человческому разсчсту и такъ же мало доступныя ариметическимъ выкладкамъ, какъ недосягаемо сухимъ умамъ познаніе Творца,— еслибъ ты зналъ все это, разв выдалъ бы ты меня за человка, котораго я сознательно ненавижу теперь?

— Нтъ… Нтъ, мое бдное дитя,— отвчалъ мистеръ Гредграйпдъ.

— Обрекъ ли бы ты свою дочь на холодное, мертвящее воспитаніе, которое испортило и ожесточило ее? Отнялъ ли бы ты у меня духовную сторону моей жизни, дтскую вру,— мое единственное убжище отъ всего низкаго и дурного въ окружающей меня дйствительности, ту вру, которая научила бы меня быть смиренне, доврчиве къ людямъ и дала бы мн силы приноситъ имъ пользу въ скромной сфер жизни, отведенной мн судьбою?

— О, нтъ, нтъ, Луиза!

— А между тмъ, отецъ, еслибъ я была слпорожденной, бродила ощупью и только посредствомъ осязанія знакомилась съ вншнимъ видомъ всего окружающаго, дополняя остальное своимъ воображеніемъ, я была бы въ милліонъ разъ умне, счастливе, добре и человчне, невинне и довольне, чмъ въ данную минуту, съ моими зрячими глазами. Ну, а посл всего этого выслушай, отецъ, что я пришла теб сообщить.

Онъ подался къ ней, чтобъ поддержать ее рукою. Луиза поднялась съ мста при этомъ движеніи отца, и теперь они стояли, прильнувъ одинъ къ другому, рука дочери лежала на плеч мистера Гредграйнда, а ея глаза пристально смотрли ему въ лицо.

— Томимая нравственнымъ голодомъ и жаждою, которые никогда не утолялись, ни на одну минуту,— продолжала она,— съ пылкимъ стремленіемъ въ невдомую область, гд правила, цифры, опредленія не владычествовали безраздльно, я росла въ безпрерывной борьб, отвоевывая каждую пядь на своемъ жизненномъ пути.

— А я и не подозрвалъ, что ты была несчастна, дитя мое!

— Я же всегда понимала это, отецъ. Въ своей ожесточенной борьб я почти оттолкнула отъ себя и сокрушила своего ангела-хранителя, обратившись къ демону. Все, чему я училась, внушало мн одно сомнніе, недовріе, презрніе и сожалніе о томъ, чему меня совсмъ не учили. Моимъ единственнымъ печальнымъ утшеніемъ служила мысль, что жизнь скоро пройдетъ и что въ ней нтъ ничего такого, изъ за чего стоило бы страдать и бороться.

— И это въ твои годы, Луиза!— съ глубокой жалостью воскликнулъ отецъ.

— Да, въ мои годы,— подтвердила она. При такихъ условіяхъ, отецъ — безъ страха и безъ всякой пользы открываю я теперь омертвлость моего ума, которую сознаю вполн,— при такихъ условіяхъ ты предложилъ мн въ мужья мистера Баундерби. Я вышла за него. Ни передъ нимъ, ни передъ тобою не притворялась я, что онъ мн милъ, и я, и ты, и онъ самъ,— вс мы отлично знали, что я никогда его не любила. Нельзя, однако, сказать, чтобъ при выход въ замужество я не повиновалась голосу чувства: я ршила на этотъ шагъ ради пользы Тома и ему въ угоду. Я совершила безразсудство, увлекшись химерой, и лишь понемногу поняла всю нелпость и безуміе своего поступка. Но, вдь, Томъ былъ предметомъ моей единственной сердечной привязанности въ жизни, можетъ быть, именно, потому, что я понимала, какъ онъ жалокъ. Теперь дло не въ томъ, хотя мое признаніе, пожалуй, заставитъ тебя отнестись снисходительне къ его заблужденіямъ, отецъ.

Онъ привлекъ къ себ дочь. Она положила об руки на его плечи и продолжала, не спуская съ него пристальнаго взора:

— Когда я вышла замужъ, и для меня не было больше возврата назадъ, во мн поднялась прежняя борьба. Вс мои чувства возставали противъ ненавистныхъ узъ, эта борьба еще боле ожесточилась, по причин рзкаго различія нашихъ характеровъ, несходства между нами во всемъ,— несходства, котораго не смогутъ сгладитъ для меня никакія общія правила и законы, покуда они не будутъ въ состояніи указать анатому того мста, гд онъ долженъ ударить своимъ скальпелемъ въ сокровенные тайники моей души.

— Луиза!— воскликнулъ умоляющимъ тономъ мистеръ Гредграйндъ, отлично помнившій все, что произошло между ними, когда Баундерби сватался къ его дочери.

— Я не упрекаю тебя, отецъ, и не жалуюсь. Я пришла сюда не съ тмъ.

— Что могу я сдлать для тебя, дитя мое? Требуй все, чего ты хочешь.

— Сейчасъ, отецъ, я скажу… Посл того мн случайно подвернулось новое знакомство. То былъ человкъ, какихъ я не. видывала еще до тхъ поръ: свтскій, развязный, легкомысленный, любезный. Онъ не лицемрилъ, но откровенно сознавался въ своемъ пренебреженіи ко всему на свт, чего я отчасти боялась втайн. Почти съ самаго начала нашего знакомства онъ далъ мн понять (я и теперь не знаю, какъ, какими способами удалось ему, этого достичь! ), что разгадалъ меня, что онъ читаетъ мои мысли. Я не могла считать его хуже самой себя. Между нашими натурами существовало какъ будто близкое сродство. Я только не могла постичь, почему этотъ человкъ, не обращавшій ни на что вниманія, могъ такъ сильно заинтересоваться мною.

— Тобою, Луиза?

Мистеръ Гредграйндъ былъ готовъ машинально выпустить дочь изъ объятій, но почувствовалъ, что силы покидаютъ ее, и замтилъ дикій огонь, разгоравшійся у ней въ глазахъ, попрежнему, пристально устремленныхъ на него.

— Не стану объяснять, подъ какимъ предлогомъ добился онъ моего доврія,— продолжала она. Да и не все ли равно? Достаточно того, что онъ достигъ своей цли. Все, что теб извстно объ исторіи моего замужества, онъ вскор узналъ такъ же коротко, какъ и ты.

Лицо мистера Гредграйнда покрылось смертельною блдностью, и онъ обвилъ дочь обими руками.

— Хуже этого я ничего не сдлала, я не обезчестила тебя. Но, если ты спросишь, полюбила ли я его, люблю ли теперь, я скажу теб прямо, отецъ: пожалуй, что такъ. Я сама не знаю.

Луиза внезапно сняла руки съ отцовскихъ плечъ и прижала ихъ къ своему сердцу, тогда какъ ея преобразившееся лицо и выпрямленный станъ говорили о ршимости сдлать послднее усиліе, чтобъ закончить свою исповдь и дать исходъ долго подавляемымъ чувствамъ, рвавшимся наружу.

— Сегодня вечеромъ — мужа не было дома — этотъ человкъ видлся со мною и сказалъ, что меня любитъ. Въ настоящую минуту онъ меня ждетъ, мн пришлось общать ему свиданіе за неимніемъ иного средства избавиться отъ его присутствія. Не знаю, огорчена ли я, стыжусь ли я себя, не знаю, унижена ли я въ собственныхъ глазахъ. Знаю, только, что теперь никакая ваша философія, никакая наука не спасутъ меня. Отецъ, ты самъ довелъ меня до этого, спаси же какъ нибудь свою дочь.

Мистеръ Гредграйндъ во время подхватилъ Луизу, чтобъ не дать ей упасть. Но она вскрикнула не своимъ голосомъ:

— Я умру, если ты не выпустишь меня! Дай мн упасть на полъ!

И отецъ положилъ ее на земь, и видлъ, какъ гордость его сердца, торжество его воспитательной системы, его любимая дочь лежала безчувственной массой у его ногъ.

КНИГА ТРЕТЬЯ. УБОРКА.

I. Что необходимо человку еще.

Луиза очнулась отъ своего забытья. Глаза молодой женщины томно открылись, чтобъ остановиться прежде всего на ея бывшей кровати въ родительскомъ дом. Сначала ей показалось, будто бы все происшедшее съ того времени, когда эти предметы окружали ее постоянно, было сномъ, но по мр того, какъ къ ней возвращалось сознаніе, прошлыя событія стали принимать въ ея ум боле реальную форму.

Она едва могла двинуть отяжелвшей головой отъ нестерпимой боли, глаза у ней также ломило, а вс члены ослабли, словно разбитые. Страшная апатія до такой степени овладла ею, что она нкоторое время не замчала присутствія въ комнат своей младшей сестры. Даже когда ихъ взоры встртились, и Дженъ приблизилась къ кровати, Луиза лежала нсколько минутъ молча, глядя на двочку, которая боязливо взяла ея неподвижную руку.

— Когда перенесли меня въ эту комнату?— спросила, наконецъ, она.

— Вчера вечеромъ, Луиза.

— Кто же это сдлалъ?

— Вроятно, Сэсси.

— Почему ты такъ думаешь?

— Потому что я застала ее здсь сегодня поутру. Она не пришла будить меня, какъ длаетъ постоянно, и я отправилась искать ее сама. Комната Сэсси была пуста, я обгала весь домъ и, наконецъ, нашла ее тутъ. Сэсси ухаживала за тобою и примачивала теб голову. Хочешь видть отца? Сэсси сказала, чтобъ я позвала его, когда ты проснешься?

— Какое веселое у тебя личико, Дженъ!— промолвила Луиза все еще съ нкоторою робостью и наклонилась, чтобъ поцловать младшую сестру.

— Неужели? Мн пріятно это слышатъ. Я уврена, что все это, благодаря Сэсси.

Рука Луизы, поднявшаяся было, чтобъ обнять Дженъ, снова опустилась.

— Если хочешь, скажи отцу, что я проснулась,— произнесла молодая женщина, и когда младшая сестра хотла выбжать изъ спальни, она удержана ее на минуту, чтобъ спроситъ: — Не ты ли такъ мило убрала мою комнату и придала ей такой привтливый видъ?

— О, нтъ, Луиза, это было сдлано до моего прихода. Это сдлала…

Луиза отвернулась и не стала слушать дальше. Когда Дженъ ушла, она снова повернула голову и лежала лицомъ къ двери, пока та не отворилась, чтобъ пропустить ея отца.

Онъ былъ встревоженъ, растерянъ, и его обыкновенно твердая рука дрожала въ рук дочери. Мистеръ Гредграйндъ подслъ къ ея постели, нжно освдомляясь, какъ она себя чувствуетъ, и настаивая на томъ, что ей необходимо соблюдать полнйшій покой посл вчерашняго волненія и ходьбы пшкомъ въ такую непогоду. Онъ говорилъ глухимъ, взволнованнымъ голосомъ, совершенно непохожимъ на его обычный диктаторскій тонъ и часто запинался въ своей рчи.

— Моя дорогая Луиза, моя бдная дочь!

Онъ до того растерялся, дойдя до этихъ словъ, что притихъ совсмъ.

— Мое несчастное дитя!…— вымолвилъ опять мистеръ Гредграйндъ, длая усиліе объясниться съ Луизой, что было ужасно трудно. Наконецъ, собравшись съ духомъ, онъ началъ снова:

— Напрасно старался бы я, Луиза, выразить теб, насколько былъ удрученъ тмъ, что обрушилось на меня вчера вечеромъ, я и теперь жестоко подавленъ случившимся. Почва ускользаетъ у меня изъ подъ ногъ. Единственная опора, на которую я полагался, единственная крпость, казавшаяся мн несокрушимой, рухнула въ одну минуту подо мною. Я ошеломленъ такими открытіями. Для меня это не вопросъ мелочнаго самолюбія, но я долженъ сознаться, что ударъ, постигшій меня вчера, слишкомъ тяжелъ, слишкомъ тяжелъ…

Луиза не могла его утшить, вся ея жизнь была разбита вдребезги, какъ корабль, наскочившій на утесъ.

— Не стану говорить, Луиза, что еслибъ по счастливой случайности, ты пораньше открыла мн глаза, это было бы гораздо лучше для насъ обоихъ, лучше для твоего спокойствія и для моего собственнаго. Но я сознаю, что вызывать дтей на откровенность не входило въ программу моего воспитанія. Я проврилъ мою… мою систему самъ про себя и примнялъ ее со всею строгостью, а теперь долженъ нести отвтственность за ея недостатки. Умоляю. тебя только врить, мое любимое дитя, что я дйствовалъ такъ ради твоей пользы и твоего блага.

Онъ говорилъ серьезно и — надо отдать ему справедливость — говорилъ искренно. Измряя бездонныя глубины казенной мрой, прикладывая ко всей вселенной свой заржаввшій циркуль, онъ воображалъ, что совершаетъ нчто великое. Въ предлахъ своей короткой привязи онъ топтался на мст, попирая ногами цвты человческаго существованія, но дйствовалъ такъ съ большимъ простосердечіемъ, чмъ множество бездушныхъ горл₍тновъ его партіи.

— Я вполн врю теб, отецъ. Я знаю, что всегда была твоей любимицей, что ты имлъ въ виду устроить мое счастіе. Я никогда не порицала тебя и не стану порицать.

Онъ взялъ ея протянутую руку и удержалъ въ своей.

— Милая, я просидлъ всю ночь напролетъ у своего письменнаго стола, размышляя о томъ, что произошло между нами. Вникнувъ въ твой характеръ, вникнувъ въ то, что стало извстно мн такъ недавно и что ты таила отъ меня цлые годы, сообразивъ, подъ какимъ непосредственнымъ давленіемъ это вырвалось у тебя наружу, я пришелъ къ тому выводу, что ошибался и не могу больше доврять самому себ.

Онъ могъ бы прибавить еще многое, глядя на жалкое лицо дочери, обращенное къ нему. Но вмсто всякаго добавленія мистеръ Гредграйндъ осторожно откинулъ со лба ея спутанные волосы своею рукой. Такія ничтожныя проявленія нжности, обыкновенныя у другого человка, имли здсь большое значеніе, и Луиза приняла ихъ, какъ знакъ глубокаго раскаянія.

— Но,— медленно и нершительно продолжалъ мистеръ Гредграйндъ, точно подавленный своею безпомощностью,— если у меня есть поводъ не доврять себ въ прошломъ, то, значитъ, я не могу доврять себ больше ни въ настоящемъ, ни въ будущемъ. Говоря откровенно, такъ оно и есть. Не дальше, какъ сутки тому назадъ я былъ далекъ отъ этой мысли, но теперь чувствую, что едва ли способенъ оправдать твое довріе, едва ли сумю отвтить, какъ слдуетъ, на горячую мольбу, съ которой ты пришла ко мн, едва ли я обладаю врнымъ инстинктомъ — если допуститъ, что существуетъ такое свойство въ природ — который указалъ бы мн, какъ теб помочь, какъ вывести тебя на истинный путь, дитя мое.

Луиза лежала, отвернувшись и прикрывая согнутымъ локтемъ лицо, такъ что отецъ не могъ его видть. Вся порывистость и горячность улеглись въ ней, однако, хотя она и смягчилась, но не плакала. Между тмъ съ ея отцомъ произошла настолько рзкая перемна, что теперь онъ былъ бы радъ увидть ее въ слезахъ.

— Есть люди,— продолжалъ онъ съ прежней нершительностью,— по словамъ которыхъ, мудрость не одинакова, они увряютъ, что существуетъ мудрость головы и мудрость сердца. Я съ этимъ не соглашался, но, какъ много было сказано сейчасъ, теперь я больше не врю себ. Я всегда полагалъ, что человкъ можетъ прожить одной головою, однако, теперь вижу, что это примнимо не ко всмъ. Какъ могу я осмлиться теперь утверждать противное! Что если мудрость сердца заключается именно въ томъ, чмъ я пренебрегъ при твоемъ воспитаніи, если оно и есть тотъ безошибочный инстинктъ, Луиза, который нуженъ…

Онъ высказалъ это съ большимъ сомнніемъ, какъ будто и теперь ему было трудно допустить подобную возможность. Дочь не отвтила ни слова, она лежала молча на постели по прежнему полуодтая, почти въ томъ же вид, какъ вчера вечеромъ, когда она рухнула на полъ въ кабинет отца.

— Луиза,— началъ онъ опять, касаясь рукой ея волосъ,— послднее время, моя дорогая, я часто отлучался изъ дому, и хотя твоя сестра воспитывалась по той же… систем (это слово какъ будто застряло у него въ горл), но послдняя неизбжно измнилась, благодаря постороннему вліянію, въ данномъ случа съ младенческихъ лтъ. Скажи мн — я спрашиваю тебя въ полномъ невдніи и отложивъ въ сторону всякую гордость — скажи мн, дочь моя, не къ лучшему ли это для нашей Дженъ?

— Отецъ,— отвчала Луиза, не шевелясь,— если въ ея юной душ пробудилась гармонія, молчавшая въ моей до тхъ поръ, пока она разршилась диссонансомъ, пускай Дженъ благодаритъ Бога и идетъ своимъ боле счастливымъ путемъ, считая величайшимъ благомъ для себя, что она избгла моей участи.

— Дитя мое, дитя мое!— воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ съ растерянностью отчаянія,— я несчастнйшій человкъ, мн невыносимо видть твое горе! Что въ томъ, что ты не упрекаешь меня, если я самъ такъ горько упрекаю себя!— Онъ поникъ головою и заговорилъ съ нею тихимъ голосомъ: — Луиза, я догадываюсь, что вокругъ меня въ этомъ дом медленно совершалась какая-то перемна, которой я былъ обязанъ единственно любви и благодарности одного существа. Какъ по твоему, могло ли втихомолку сердце сдлать то, чмъ пренебрегъ разумъ и чего онъ не могъ совершитъ? Можетъ ли это произойти?

Молодая женщина молчала.

— Мн нечмъ тутъ гордиться, Луиза. Да и могу ли я быть надменнымъ, когда ты сломлена на моихъ глазахъ въ цвт лтъ! Но можетъ ли это быть такъ? Не ошибаюсь ли я, моя дорогая?

Онъ еще разъ взглянулъ на Луизу въ ея безпомощномъ одиночеств и вышелъ изъ комнаты, не прибавивъ больше ни слова. Вскор посл его ухода Луиза услыхала легкіе шаги за дверью и догадалась, что кто-то стоитъ возл ея кровати. Она не подняла головы. При одной мысли о томъ, что Сэсси увидитъ ее въ такомъ жалкомъ поолженіи, при одномъ воспоминаніи о сострадательномъ взгляд, нкогда возмутившемъ ее такъ глубоко, глухой гнвъ вспыхивалъ въ ея душ, какъ недобрый огонь. Всякая сила, не находящая себ исхода, производить взрывъ и опустошеніе. Воздухъ, благодтельной для земли, вода и тепло, способствующія ея плодородію, взрываютъ ее, когда они сдавлены въ ея ндрахъ. Такъ было и съ Луизой: ея лучшія достоинства, такъ долго подавляемыя въ ней, породили мрачное ожесточеніе, направленное противъ лучшаго друга.

Къ счастію, она почувствовала нжное прикосновеніе къ своей ше и поняла, что Сэсси считаетъ ее спящей. Ласковая рука невольно успокоила гнвъ ея души. Пускай же она будетъ тутъ, пускай обниметъ ее!

И любящая рука не отстранялась, пробуждая къ жизни рой боле кроткихъ думъ и успокоивая. Когда же спокойствіе и сознаніе, что ее берегутъ, смягчили Луизу, къ ея глазамъ, стали подступать слезы. Нжное лицо прильнуло къ ея лицу, и она почувствовала, что оно также орошено слезами, и поняла, что ея собственное горе было причиной этихъ слезъ.

Когда Луиза сдлала видъ, что проснулась, и сла на постели, Сэсси отодвинулась и спокойно встала у кровати.

— Надюсь, я не потревожила васъ. Я пришла спросить, не посидть ли мн съ вами?

— Зачмъ теб сидть со мною? Ты нужна сестр, ты для нея все.

— Неужели?— спросила Сэсси, качая головою.— Мн хочется быть чмъ нибудь и для васъ, если это возможно.

— Чмъ же? — спросила Луиза почти сурово.

— Тмъ, что для васъ всего нужне, еслибъ это было можно. Во всякомъ случа, мн хотлось бы попробовать быть вамъ полезной. И хоть это трудно, но мое усердіе никогда не охладетъ. Позволите ли вы мн?

— Это отецъ послалъ тебя сюда?

— Нтъ, увряю васъ,— возразила Сэсси, — онъ сказалъ мн только, что я могу теперь войти къ вамъ. Но давеча утромъ онъ выслалъ меня изъ вашей комнаты… или по крайней мр…

Она замолчала въ смущеніи.

— По крайней мр что?— спросила Луиза со своимъ пытливымъ взоромъ.

— Я и сама думала, что мн лучше уйти, потому что не знала, какъ вамъ понравится, что я буду здсь.

— Будто ужъ я всегда ненавидла тебя?

— Надюсь, что нтъ, вдь, я сама всегда васъ любила и всегда старалась выказать вамъ свою любовь. Но вы немножко перемнились ко мн не задолго до вашей свадьбы. Меня это ничуть не удивило. Вы такая ученая, а я круглая невжда. Это было вполн естественно во многихъ отношеніяхъ: посл выхода замужъ, у васъ явились новыя знакомства, новые друзья… Значитъ, я не имла повода жаловаться и не обидлась на васъ.

Сэсси раскраснлась во время своей скромной и торопливой рчи. Луиза поняла эту деликатную скрытность любящаго существа и была невольно тронута.

— Могу ли я попытаться?— промолвила Сэсси, осмлившись поднять свою руку, чтобъ обвить ею машинально склонявшуюся къ ней Луизу.

Молодая женщина взяла эту руку, готовую обнять ее, и отвчала, удерживая ее въ своей рук:

— Прежде всего, Сэсси, знаешь ли ты, что я такое? Я такъ горда и такъ озлоблена, такъ сбита съ толку, и разстроена, такъ ожесточена и несправедлива къ другимъ и себ, что все во мн бурно, мрачно и порочно. Разв это не отталкиваетъ тебя?

— Нтъ.

— Я такъ несчастна, а все, что сдлало бы меня иною, такъ опустошено во мн, что еслибъ я была лишена разсудка вмсто того, чтобъ быть такой ученой, какою ты меня считаешь, я бы и тогда не нуждалась до такой степени, какъ теперь въ знакомств съ простйшими истинами, ведущими къ счастію, миру, довольству, чести, ко всмъ благамъ которыхъ во мн нтъ. И это тебя не отталкиваетъ?

— Нисколько!

Въ невинности своей мужественной души, въ полнот своей неизмнной преданности эта покинутая двочка сіяла дивнымъ свтомъ надъ мракомъ, окутавшимъ душу другого существа.

Луиза сама привлекла руку Сэсси къ себ на плечо, чтобъ она могла обвиться вокругъ шеи, сплетясь съ другой рукою двушки. Она упала на колни и, прильнувъ къ дочери бродячаго фигляра, смотрла на нее почти съ благоговніемъ.

— Прости меня, пожалй меня, помоги мн! Сжалься надъ моей страшной бдой и позволь мн склонить голову къ твоему любящему сердцу!

— Прижмись ко мн вотъ такъ!— воскликнула Сэсси. Прижмись скорй, дорогая, милая.

II. Глава, весьма нелпая.

Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ провелъ всю ночь и весь слдующій день въ такихъ попыхахъ, что большой свтъ, вооружившись даже самымъ сильнымъ моноклемъ, съ трудомъ призналъ бы въ немъ въ этотъ періодъ безумія изящнаго Джима, брата достопочтеннаго члена парламента и юмориста. Мистеръ Джемсъ положительно волновался. Много разъ начиналъ онъ горячиться къ разговор, совсмъ на вульгарный ладъ. Онъ то приходилъ, то уходилъ съ безалаберностью человка, не знающаго, что ему длать, скакалъ, очертя голову, точно разбойникъ, по дорогамъ и жестоко томился, совершенно упустивъ изъ вида, что порядочные люди должны даже скучать по извстнымъ правиламъ, предписаннымъ авторитетами по части приличій.

Примчавшись верхомъ въ Коктоунъ подъ бушевавшей грозой, точно дло шло о звриной травл, Гартхаузъ не ложился всю ночь. Отъ времени до времени онъ яростно звонилъ и обвинялъ дежурнаго привратника, являвшагося на звонокъ, въ утайк письма или словеснаго порученія, которое непремнно должно было придти на его имя, и требовалъ, чтобъ тотъ немедленно исправилъ свою оплошность.

Забрезжилъ разсвтъ, наступило утро, наступилъ день,— а ни письма, ни посланнаго все нтъ, какъ нтъ. Тогда мистеръ Гартхаузъ покатилъ на дачу. Тамъ ему сказали, что мистеръ Баундерби въ отлучк, а миссисъ Баундерби въ город. Ухала туда внезапно наканун. Домашніе даже не знали объ ея отъзд, когда было получено распоряженіе, чтобъ ее не ждали скоро.

Мистеру Гартхаузу не оставалось ничего больше при данныхъ обстоятельствахъ, какъ послдовать за нею въ Коктоунъ. Здсь онъ побывалъ у ней на городской квартир. Миссисъ Баундерби не оказалось и тутъ. Онъ заглянулъ въ банкъ. Мистеръ Баундерби еще не возвращался изъ своей поздки, миссисъ Спарситъ также ухала. Какъ, и миссисъ Спарситъ въ отсутствіи? Кто могъ дойти до такой крайности, что ему понадобилось общество такого дракона?

— Ну вотъ, почемъ я знаю!— отвчалъ Томъ, имвшій свои причины тревожиться по поводу ея исчезновенія. Она отправилась куда то сегодня поутру съ разсвтомъ. У ней вчно разныя тайны,— ненавижу я ее! Да и этого блобрысаго парня то-же, онъ постоянно пялитъ на людей свои моргающіе глаза.

— Гд вы были вчера вечеромъ, Томъ?

— Гд я былъ вчера вечеромъ!— подхватилъ Томъ. Ботъ это мн нравится! Дожидался васъ, мистеръ Гартхаузъ, пока не хлынулъ дождь, да какой! Какого я никогда не видывалъ въ жизни. Гд я былъ! Вотъ это мило! Гд были вы, надо бы спросить.

— Мн помшали пріхать,— вышла задержка.

— Задержка!— проворчалъ Томъ. Выходитъ, что насъ обоихъ задержали. Я ждалъ васъ, пока пропустилъ вс позда, кром почтоваго. Пріятная перспектива хитъ на немъ, а потомъ мсить грязь, по колно въ вод, въ такую ненастную ночь, пока доберешься до дачи! Въ конц концовъ пришлось переночевать въ город.

— Гд именно?

— Какъ гд? Да на моей собственной кровати, въ дом Баундерби.

— Видли вы сестру?

— Чертъ побери! Какъ могъ я видть ее, когда она находилась въ пятнадцати миляхъ отъ меня?— возразилъ Томъ, выпучивъ глаза.

Проклиная въ душ грубые отвты юнаго джентльмена, къ которому онъ питалъ такую врную дружбу, мистеръ Гартхаузъ поспшилъ отдлаться отъ него безъ дальнихъ церемоній, въ сотый разъ спрашивая себя, что значитъ все это? Онъ выяснилъ себ только одно. Была ли Луиза въ город или за городомъ, поторопился ли онъ черезчуръ съ этой женщиной, которую было такъ трудно постичь, или она просто струсила, или все вышло наружу, или, наконецъ, случилось что либо непредвидимое, одно было ясно: — онъ долженъ сидть на мст и быть готовымъ встртить лицомъ къ лицу все, что предназначено ему судьбой. Гостинница, гд, какъ было всмъ извстно, онъ расположился на время своей ссылка въ эту закопченую трущобу, играла теперь для него ролъ позорнаго столба, къ которому онъ былъ привязанъ. Что же касается прочаго — будь, что будетъ!

‘Во всякомъ случа’,— говорилъ про себя Джемсъ Гартхаузъ,— ‘ожидаетъ ли меня вызовъ на дуэль или любовное свиданіе, сцена раскаянія и упрековъ или импровизированная партія бокса съ моимъ другомъ Баундерби, по ланкаширскому обычаю,— что весьма возможно при настоящемъ положеніи длъ — надо начать съ того, что пообдать. Баундерби иметъ преимущество передо мною въ вс, и если между нами должно произойти нчто въ британскомъ дух, то не лишнее будетъ протренироваться’.

Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ позволилъ и, небрежно развалившись на диван, приказалъ лакею:

— Обдъ къ шести часамъ. Чтобъ непремнно была порція бифштекса!

Затмъ онъ короталъ, какъ умлъ, оставшееся до вечера время. Это было не легко, потому что его мучила сильнйшая тревога. И по мр того, какъ проходили часы, не принося съ собою желаннаго объясненія, она все возрастала.

Впрочемъ, Гартхаузъ принималъ непріятный казусъ настолько хладнокровно, насколько это возможно для человческой натуры при данныхъ обстоятельствахъ, и даже не разъ возвращался къ забавной мысли о тренировк.— ‘Не дурно было бы’,— соображалъ онъ про себя, звая,— ‘дать здшнему лакею пять шиллинговъ и попробовать на немъ свою силу’.— А немного спустя ему приходила идея: — ‘Ужъ не нанять ли на пробу по часамъ какого нибудь силача?’ — Однако вс эти шутки мало сокращали передобденное время и нисколько не обманывая его томительной неизвстности. Выражаясь мягко, то и другое тянулось невыносимо.

Даже передъ самымъ обдомъ Гартхаузъ не могъ воздержаться, чтобъ не шагать по узорамъ ковра, не выглядывать изъ окошка, не прислушиваться къ малйшему шороху за дверью, при чемъ его кидало въ жаръ, если къ ней приближались шаги. Но посл обда, когда вечеръ смнился сумерками, сумерки — темнотой, а никакихъ извстій все еще не приходило, Гартхаузъ, по его собственному выраженію, подвергся ‘медленной пытк инквизиціи’. Однако, все еще врный убжденію — единственному, какое у него было — что настоящая благовоспитанность проявляется въ небрежномъ равнодушіи ко всему, онъ воспользовался этимъ, какъ предлогомъ, чтобъ потребовать себ свчей и газету.

Съ полчаса напрасно старался мистеръ Гартхаузъ углубиться въ чтеніе, какъ вдругъ на порог выросъ лакей и промолвилъ съ таинственнымъ видомъ, точно извиваясь въ то же время:

— Прошу прощенья, сэръ. Васъ спрашиваютъ, смю доложить, сэръ.

Смутное представленіе, что въ такой форм полиція обращается къ шикарно одтымъ мошенникамъ при арест, заставило Джемса Гартхауза въ пылу негодованія накинуться на лакея:

— Какого чорта хотите вы этимъ сказать? Кто меня ‘спрашиваетъ?’

— Прошу прощенья, сэръ. Тамъ дожидается какая то молодая леди, сэръ.

— Гд ‘тамъ?’

— Въ корридор, сэръ.

Пославъ болвана-слугу ко всмъ чертямъ, какъ онъ того заслуживалъ, Джемсъ Гартхаузъ выскочилъ въ корридоръ. Тамъ стояла какая то молодая особа, совершенно незнакомая ему,— просто одтая, очень спокойная и прехорошенькая. Мистеръ Гартхаусъ пригласилъ ее къ себ въ комнату, подалъ ей стулъ и тутъ, при свчахъ, замтилъ, что она еще красиве, чмъ показалась ему съ перваго взгляда. Лицо ея было простодушно, очень молодо и необычайно привлекательно. Она нисколько не робла передъ незнакомымъ ей мужчиной, не казалось ничмъ разстроенной, но была, повидимому, совершенно поглощена, цлью своего посщенія такъ что забыла о себ.

— Я говорю съ мистеромъ Гартхаузомъ?— спросила пришедшая, когда они остались вдвоемъ.

— Да, съ нимъ.

И онъ прибавилъ про себя:— ‘Однако, у тебя самые доврчивые глазки, какіе только я видалъ, и самый серьезный, хотя и спокойный голосокъ, какой мн только приходилось слышать!’

— Если я не совсмъ понимаю — а это истинная правда, сэръ,— къ чему обязываетъ васъ честь джентльмена въ иныхъ длахъ (краска ударила въ лицо Джемса Гартхауза при такомъ вступленіи), за то уврена, что могу положиться на нее въ данномъ случа и прошу васъ сохранить втайн, какъ мой приходъ къ вамъ, такъ и все, что я вамъ сейчасъ скажу. Я доврюсь вашей чести, если вы дадите мн слово…

— На этотъ счетъ вы можете быть спокойны, я даю его…

— Я молода, какъ видите, я одинока, какъ вы также можете видть, и пришла къ вамъ не по чьему либо совту или наущенію, но единственно руководствуясь собственной твердой надеждой.

‘Сильно сказано!’ — подумалъ про себя Гартхаузъ, слдя за тмъ, какъ постительница вскинула на него глаза.—‘Довольно странное начало’,— прибавиль онъ дальше,— ‘посмотримъ, куда то приведетъ насъ оно!’

— Я думаю,— сказала Сэсси,— вы уже догадались, отъ кого я пришла.

— Цлые сутки (показавшіеся мн вчностью) провелъ я въ страшной тревог и неизвстности на счетъ одной леди,— отвчалъ Гартхаузъ. Надюсь, меня не обманываетъ надежда, что вы пришли именно отъ нея.

— Я разсталась съ нею всего часъ назадъ.

— Гд?..

— У ея отца.

Лицо мистера Гартхауза вытянулось при всемъ его хладнокровіи, а тревога усилилась.

‘Дйствительно, теперь я совсмъ ужъ не понимаю, къ чему это клонится’,— подумалъ онъ.

— Она прибжала туда вчера вечеромъ въ страшномъ волненіи и провела въ безпамятств всю ночь. Я живу у ея отца и потому ухаживала за нею. Можете быть уврены, сэръ, что вы не увидите той леди до конца своей жизни…

Мистеръ Гартхаузъ глубоко перевелъ духъ. Если когда нибудь человкъ былъ нежданно поставленъ втупикъ и не зналъ, что ему сказать, то великолпный Джемсъ очутился, именно, въ такомъ незавидномъ положеніи. Ребяческая находчивость, которую обнаруживала постительница, ея скромное безстрашіе, прямота, не допускавшая мысли о притворств, полное забвеніе собственной личности и спокойная стойкость въ преслдованіи намченной цли,— все это въ связи съ ея полнымъ довріемъ къ его слову, данному чисто наобумъ — чего теперь Гартхаусъ стыдился невольно — придавало ихъ странному разговору такой неожиданный оборотъ, что молодой человкъ чувствовалъ себя обезоруженнымъ и былъ, дйствительно, озадаченъ.

Наконецъ, онъ сказалъ:

— Такое ошеломляющее извстіе, въ столь конфиденціальной форм и, вдобавокъ, изъ такихъ милыхъ устъ, въ самомъ дл, способно сбить съ толку. Могу васъ спросить, уполномочены ли вы передать мн его въ такихъ выраженіяхъ, не оставляющихъ ни малйшей надежды, именно, тою леди, о которой идетъ рчь?

— Она ничего мн не поручала.

— Утопающій хватается за соломинку. Ни мало не сомнваясь ни въ вашемъ здравомысліи, ни въ вашей искренности, я все-таки позволю себ замтить, что склоненъ еще надяться, и не врю тому, что я обреченъ на вчную разлуку съ той особой.

— Для васъ нтъ ни малйшей надежды. Первою цлью моего прихода сюда было уврить васъ, сэръ, что вы не должны разсчитывать видться съ нею: для васъ она, все равно, что умерла со вчерашняго вечера, когда явилась къ своему отцу.

— И я долженъ этому поврить?.. Но, если я не могу… или по слабости человческой не захочу съ этимъ примириться… если я…

— Тмъ не мене, это правда. Всякая надежда для васъ потеряна.

Джемсъ Гартхаузъ посмотрлъ на двушку съ недоврчивой улыбкой на губахъ, но Сэсси думала не о немъ, его улыбка, вмсто того, чтобы смутить ее, пропала даромъ.

Онъ закусилъ губы и подумалъ съ минуту.

— Хорошо,— сказалъ онъ, наконецъ,— если на мое несчастіе и вопреки всмъ моимъ стараніямъ окажется, что для меня, дйствительно, все потеряно и я никогда больше не увижу той леди, то, конечно, я не стану ее преслдовать. Но, вдь, вы сказали, что она ничего не поручала вамъ и вы совсмъ не уполномочены ею вести со мною переговоры.

— Я уполномочена на это только моей любовью къ ней и ея любовью ко мн. У меня нтъ иного права обратиться къ вамъ, кром того, которое даетъ мн моя близость съ нею и ея довріе, мое нкоторое знакомство съ ея характеромъ и съ ея замужествомъ. О, мистеръ Гартхаузъ, кажется, и вамъ достаточно извстно то и другое!

Онъ былъ тронутъ горячностью ея упрека въ то мсто, гд слдовало бы находиться его сердцу,— обиталищу возвышенныхъ чувствъ, но оно было пусто, а благородные порывы въ душ этого безпечнаго фата были вытравлены легкомысліемъ.

— Я не принадлежу къ числу нравственныхъ людей,— сказалъ онъ,— и никогда не выставлялъ себя такимъ. Напротивъ, я человкъ совсмъ безнравственный. Но въ то же время, если я причинилъ какое нибудь огорченіе той леди, о которой идетъ рчь, если я имлъ несчастіе ее скомпрометировать какимъ либо образомъ или позволилъ себ высказать ей чувства, несовмстимыя съ… ну съ тмъ, что подразумвается подъ словами ‘семейный очагъ’, если злоупотребилъ тмъ обстоятельствомъ, что родитель ея бездушная машина, братъ — олухъ, а мужъ — медвдь, то смю уврить васъ, что это сдлано безъ малйшаго злого умысла. Я скользилъ со ступеньки на ступеньку съ такой чисто дьявольской легкостью, что мн и не снилось, какъ великъ каталогъ моихъ преступленій, пока я не сталъ перелистывать его. Теперь же мн пришлось убдиться,— заключилъ Джемсъ Гартхаузъ,— что онъ, дйствительно, разросся въ нсколько томовъ.

Хотя молодой человкъ говорилъ все это своимъ обыкновеннымъ втрянымъ тономъ, но сейчасъ было видно, что онъ сознательно старается только затушевать имъ весьма неблаговидныя вещи. Помолчавъ съ минуту, Гартхаузъ продолжалъ съ большимъ самообладаніемъ, хотя обида и неудовольствіе, невольно сквозили въ его рчахъ:

— Посл того, что вы представили мн сейчасъ, и въ такой форм, что я не могу сомнваться въ истин вашихъ словъ (хотя едва ли я согласился бы выслушать ихъ изъ другихъ устъ) — я считаю себя обязаннымъ сказать вамъ,— разъ вы пользуетесь довріемъ той леди,— что я поневол принужденъ покориться невозможности (хотя и неожиданной) увидать когда нибудь ту особу. Я одинъ виноватъ, что дло дошло до того… и… не стану утверждать,— прибавилъ онъ, усиливаясь не измнить своему игривому тону,— чтобы я разсчитывалъ когда нибудь исправиться отъ своей безнравственности да и врилъ бы, вообще, въ такой баснословный феноменъ, какъ нравственный человкъ.

По лицу Сэсси было замтно, что она хочетъ обратиться къ нему еще съ какою-то просьбой.

— Вы упомянули,— продолжалъ онъ, когда она вскинула на него глаза,— о первой цли вашего посщенія. Отсюда слдуетъ, что есть еще и другая?

— Да.

— Не будете ли вы такъ добры объяснить мн ее?

— Мистеръ Гартхаузъ,— отвчала Сэсси съ мягкостью и въ то же время съ настойчивостью, которая окончательно озадачили его, и съ какой-то наивной увренностью, что онъ обязанъ исполнить ея требованіе,— единственное, чмъ вы можете загладить причиненное вами зло, это немедленно и навсегда оставить нашъ городъ. Я уврена, что для васъ нтъ иного средства исправить вашъ промахъ, иного исхода изъ теперешнихъ затрудненій. Я не скажу, чтобъ этого было много, или что этого достаточно, но хоть это немногое вы должны сдлать, потому что оно необходимо. Итакъ, не ссылаясь ни на кого, совершенно между нами, я прошу васъ ухать отсюда сегодня же вечеромъ, съ обязательствомъ никогда больше не возвращаться.

Еслибъ она старалась подйствовать на Гартхауза чмъ нибудь инымъ, кром своей простодушной вры въ правду и въ справедливость своихъ словъ, еслибъ она таила въ себ сомнніе въ свои силы или нершительность, еслибъ она, хотя съ самыми лучшими намреніями, прибгая къ скрытности или схитрила, еслибъ обнаружила малйшее, опасеніе показаться ему смшной, нелпой, или вызвать съ его стороны рзкій отпоръ, Гартхаузъ воспользовался бы этимъ въ своихъ интересахъ. Но ея увренность въ правот своего дла совершенно сбила его съ толку. Его изумленный взглядъ ничуть не смутилъ Сэсси, какъ не мсгъ бы онъ затуманить свтлаго неба.

— Да понимаете ли вы, чего отъ меня требуете?— спрашивалъ онъ въ совершенной растерянности.— Вроятно, вамъ неизвстно, что я здсь живу нкоторымъ образомъ по общественному длу. Можетъ быть, изъ этого не выйдетъ никакого толку, но я взялся за него и долженъ довести начатое до конца, ‘не щадя живота’, согласно данной мною клятв. Надо полагать, вы не знали всхъ этихъ обстоятельствъ, но могу васъ уврить, это фактъ.

Фактъ или не фактъ, но Сэсси не пожелала съ нимъ считаться.

— Вдобавокъ,— продолжалъ мистеръ Гартхаузъ, въ нершительности расхаживая изъ угла въ уголъ,— это вышло бы страшно нелпо. Я оказался бы въ самомъ глупомъ положеніи, еслибъ, взявшись защищать интересы этихъ господъ, пустился отъ нихъ на утекъ ни съ того ни съ сего, по совершенно необъяснимой причин.

— Я уврена,— повторила Сэсси,— что для васъ это единственное средство загладить сдланное вами зло. Я вполн уврена въ томъ, иначе я не пришла бы сюда.

Гартхаузъ посмотрлъ на ея лицо и снова зашагалъ по комнат.

— Честное слово, не знаю, какъ быть, все это страшно глупо!

Теперь настала его очередь просить о сохраненіи тайны.

— Еслибъ мн пришлось совершить подобную нелпость,— сказалъ онъ, остановившись и облокачиваясь на каминъ,— то лишь подъ условіемъ полнаго молчанія съ вашей стороны.

— Окажемъ другъ другу взаимное довріе,— сказала Сэсси.

Когда Гартхаузъ облокотился на каминъ, то ему невольно припомнилось первое посщеніе олуха, въ комнат ничто не измнилось съ того дня, но бдняг почему-то сдавалось, что сегодня олухомъ былъ онъ самъ. Положительно, обстоятельства складывались скверно.

— Кажется, никто еще никогда не попадалъ въ такое глупое положеніе,— произнесъ Гартхаузъ посл кого, какъ обвелъ глазами полъ и потолокъ, разсмялся, нахмурился и снова зашагалъ по комнат.— Но я не вижу изъ него исхода. Будь, что будетъ, а будетъ, кажется, то, что вы желаете. Нечего длать, надо убираться, и поскоре — однимъ словомъ, я общаю вамъ исполнить ваше требованіе.

Сэсси встала, она не была удивлена удачей своего посщенія, но радовалась ей.

— Позвольте мн сказать вамъ,— прибавилъ мистеръ Гартхаузъ,— что я сильно сомнваюсь, удалось ли бы другому посланному или посланной убдить меня такъ успшно. Откровенно говоря, я не только поставленъ вами въ крайне нелпое положеніе, но и разбитъ на всхъ пунктахъ. Не окажете ли вы мн, по крайней мр, любезности, назвавъ имя моего побдоноснаго врага, чтобъ я могъ хранить его въ своей памяти?

— Это вы обо мн?— спросила Сэсси.— Вы хотите знать мое имя?

— Оно единственное, которымъ я способенъ еще интересоваться сегодня вечеромъ.

— Сэсси Джгопъ.

— Простите мое любопытство на прощанье. Вы родня тому семейству?

— Нтъ, я бдная сирота,— отвчала Сэсси.— Я была разлучена съ моимъ отцомъ — онъ былъ просто клоунъ — и мистеръ Гредграйндъ изъ жалости взялъ меня къ себ въ домъ, гд я и живу съ той поры

Сэсси ушла.

— Только этого не доставало, чтобъ доканать меня окончательно!— произнесъ мистеръ Гартхаузъ, простоявъ съ минуту въ столбняк и опускаясь затмъ на диванъ съ видомъ покорности судьб. Пораженіе вышло полнымъ. Бдная сирота — дочь клоуна — ничтожный Джемсъ Гартхаузъ, которому цна грошъ. Ничтожный Джемсъ Гартхаузъ — великая пирамида несбывшихся надеждъ!

Великую пирамиду потянуло вдругъ на берега Нила. Не долго думая, онъ схватилъ перо и нацарапалъ подобающими іероглифами такое письмо своему брату:

‘Милый Джекъ, я махнулъ рукой на все въ Коктоун. Мн тамъ жестоко надоло, думаю отправиться къ верблюдамъ.

Любящій тебя Джимъ’.

Гартхаузъ позвонилъ:

— Пошлите моего человка.

— Онъ улегся спать, сэръ.

— Такъ скажите, чтобъ онъ всталъ и укладывалъ чемоданы.

Молодой человкъ настрочилъ еще дв записки. Одну — мистеру Баундерби съ сообщеніемъ о своемъ вызд изъ тхъ мстъ и съ указаніемъ, гд его найти впродолженіи двухъ недль. Другая записка такого же содержанія была адресована мистеру Гредграйнду. Едва успли чернила высохнуть на конвертахъ, какъ мистеръ Джемсъ Гартхаузъ оставилъ уже позади себя высокія фабричныя трубы Коктоуна и мчался въ вагон подъ стукъ и грохотъ колесъ по темнымъ окрестностямъ.

Нравственный человкъ можетъ подумать, что мистеръ Джемсъ Гартхаузъ извлекъ посл того какія нибудь утшительныя идеи изъ этого быстраго отступленія и вспомнилъ о немъ, какъ объ одномъ изъ немногихъ похвальныхъ поступкахъ своей жизни, который загладилъ отчасти его ошибку и помогъ ему удачно выпутаться изъ очень скверной исторіи. На самомъ же дл не было ничего подобнаго. Мистеръ Гартхаузъ втайн изнывалъ, сознавая, что потерплъ неудачу, что поставилъ себя въ нелпое положеніе. И боязнь насмшекъ такихъ же повсъ, какъ и онъ самъ, въ случа огласки глупйшаго происшествія, удручала его такъ сильно, что онъ никогда не сознался бы въ этомъ, быть можетъ, самомъ лучшемъ своемъ шаг ни единому человку и лишь одного его стыдился до конца своихъ дней даже передъ самимъ собою.

III. Глава, весьма ршительная.

Неутомимая миссисъ Спарситъ, жестоко простуженная, охрипшая до полной потери голоса, чихавшая такъ порывисто, что ея монументальная фигура, казалось, рисковала разсыпаться, гонялась за своимъ патрономъ до тхъ поръ, пока не настигла его въ столиц. Тутъ она во всемъ своемъ величіи обрушилась на мистера Баундерби въ гостиниц на Сентъ-Джемсъ-стрит и выпалила своею ошеломляющей новостью, какъ изъ пушки. Выполнивъ съ величайшимъ наслажденіемъ свою высокую миссію, достойная леди лишилась чувствъ, уткнувшись носомъ въ воротникъ почтеннаго фабриканта.

Тотъ первымъ долгомъ поспшилъ стряхнуть ее съ себя, предоставивъ ей проходить черезъ вс перипетіи нервнаго припадка на полу, какъ она знаетъ. Затмъ прибгъ къ энергичнымъ средствамъ оживленія: крутилъ большіе пальцы миссисъ Спарситъ, хлопалъ ее по рукамъ, окачивалъ ей лицо холодной водой и набилъ полный ротъ соли. Когда эти мры оказали свое дйствіе (наступившее весьма быстро) и она очнулась, мистеръ Баундерби, не предложивъ ей ничего иного для подкрпленія силъ, помчалъ ее на курьерскій поздъ и привезъ еле живую въ Коктоунъ.

Съ точки зрнія классической руины миссисъ Спарситъ представляла интересное зрлище по прибытіи восвояси, но съ другой стороны, ущербъ, понесенный ей за послднее время, былъ такъ громаденъ, что умалялъ ея права на всеобщее восхищеніе. Безусловно равнодушный къ плачевному состоянію ея костюма и здоровья, безчувственный, какъ скала, къ ея жалкому чиханью, патронъ немедленно сунулъ несчастную въ кэбъ и потащилъ съ собою въ Стонъ-Лоджъ.

— Ну, Томъ Гредграйндъ,— сказалъ Баундерби, врываясь поздно вечеромъ въ кабинетъ своего тестя,— вотъ эта леди,— миссисъ Спарситъ,— вдь, вы знакомы съ нею?— сообщитъ вамъ кое-что, отъ чего вы остолбенете.

— Значитъ вы не получили моего письма!— воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ, удивленный такимъ нашествіемъ.

— Не получилъ вашего письма, сэръ!— заоралъ Баундерби.— Не до писемъ теперь! Нашли когда говорить о письмахъ съ Джозіей Баундерби изъ Коктоуна при его настоящемъ настроеніи духа!

— Баундерби,— возразилъ мистеръ Гредграйндъ тономъ сдержаннаго увщанія, я говорю объ очень важномъ письм по поводу Луизы.

— Томъ Гредграйндъ,— подхватилъ Баундерби, колотя со всей силы ладонью по столу,— я говорю также о весьма важномъ извстіи насчетъ Луизы, полученномъ мною. Миссисъ Спарситъ, сударыня, пожалуйте сюда.

Несчастная леди тщетно пыталась дать свои свидтельскія показанія, голосъ у ней совершенно пропалъ, и она только знаками указывала на свое воспаленное горло. Ея безпомощная жестикуляція и судорожныя подергиванья лица вывели, наконецъ, патрона изъ терпнія. Схвативъ миссисъ Спарситъ за руку, онъ тряхнулъ ее безъ всякой церемоніи.

— Если вы ужъ не можете высказаться толкомъ, сударыня, то предоставьте лучше говорить мн. Теперь не время даже для благородной леди съ знатнымъ родствомъ бормотать себ подъ носъ, хрипть и давиться. Томъ Гредграйндъ, миссисъ Спарситъ недавно привелось совершенно случайно услышать подъ открытымъ небомъ одинъ разговоръ между вашей дочерью и вашимъ дражайшимъ другомъ — джентльменомъ, мистеромъ Джемсомъ Гартхаузомъ.

— Неужели!— произнесъ мистеръ Гредграйндъ.

— Да, вотъ оно какъ!— подхватилъ Баундерби. И въ этомъ разговор…

— Безполезно передавать мн его содержаніе, Баундерби. Я знаю, что произошло.

— Знаете?— повторилъ Баундерби, наступая со всей своей запальчивостью на тестя, взбшенный его хладнокровіемъ и мягкостью. Пожалуй, вамъ извстно также и то, гд находится въ данное время ваша дочка?

— Несомннно. Она здсь.

— Здсь?

— Любезнйшій Баундерби, позвольте прежде всего попросить васъ воздержаться отъ крика и рзкихъ выходокъ въ нашихъ обоюдныхъ интересахъ. Луиза здсь. Какъ только она успла отдлаться отъ того джентльмена, о которомъ идетъ рчь и котораго я ввелъ въ вашъ домъ, въ чемъ горько раскаиваюсь, моя дочь немедленно пріхала сюда подъ мою защиту. Самъ я только что вернулся изъ Лондона, когда она явилась ко мн и вошла вотъ въ эту комнату. Луиза примчалась съ поздомъ въ городъ, а оттуда прибжала въ Стонъ-Лоджъ по жестокому ливню, подъ бушевавшей грозой, въ состояніи близкомъ къ помшательству. Само собою разумется, съ той минуты она не покидала моего дома. Поэтому прошу васъ убдительно не поднимать скандала, какъ ради нея, такъ и ради вашей собственной пользы.

Мистеръ Баундерби съ минуту озирался во вс стороны, избгая только смотрть на миссисъ Спарситъ, посл чего, круто повернувшись къ племянниц леди Скаджерсъ, сказалъ суровымъ тономъ:

— Ну, сударыня, мы были бы рады послушать, что сообщите вы намъ въ оправданіе своей сумасшедшей скачки по всей округ на курьерскихъ поздахъ съ цлымъ коробомъ небылицъ вмсто поклажи?

— Сэръ,— прохрипла несчастная женщина,— нервы мои теперь слишкомъ потрясены, а здоровье слишкомъ пострадало на вашей служб, чтобы я могла искать прибжища въ чемъ нибудь иномъ, кром слезъ.

И она немедленно перешла отъ словъ къ длу.

— Позвольте, сударыня,— воскликнулъ Баундерби,— вотъ что могу я возразить вамъ на это. Не желая оскорблять васъ замчаніями, пожалуй, несовмстными съ достоинствомъ особы знатнаго рода, я, тмъ не мене, нахожу, что кром слезъ вамъ осталось еще иное прибжище, а именно карета. Кэбъ, привезшій васъ сюда, стоитъ у крыльца. Разршите мн проводить васъ до него и отправить на вашу квартиру у меня въ банк. А по прізд туда совтую вамъ тотчасъ поставить ноги въ самую горячую воду, какую только вы въ состояніи вытерпть, и выпить, когда ляжете въ постель, рому, вскипяченнаго съ масломъ.

Съ этими словами мистеръ Баундерби протянулъ правую руку злополучной леди, заливавшейся слезами, и довелъ ее до экипажа, при чемъ она жалобно чихала всю дорогу. Вскор онъ вернулся къ тестю одинъ.

— По вашему лицу, Томъ Гредграйндъ,— началъ зять,— я замтилъ, что вы желаете объясниться со мною. Извольте. Предупреждаю, однако, заране, что я настроенъ неособенно пріятно. Мн далеко не понутру настоящая исторія даже въ томъ вид, какъ вы ее представили, признаюсь откровенно, и вообще, я нахожу, что ваша дочь не оказывала мн той покорности и подчиненія, которыхъ Джозія Баундерби изъ Коктоуна вправ требовать отъ своей жены. У васъ, смю сказать, свой взглядъ на это, а у меня свой,— я знаю. Если вы намрены высказать мн сегодня вечеромъ что либо несогласное съ моимъ чистосердечнымъ замчаніемъ, то лучше и не начинайте.

Примирительный тонъ мистера Гредграйнда вызывалъ еще большій задоръ и неуступчивость со стороны мистера Баундерби по всмъ пунктамъ. Таковы уже были свойства его милаго характера.

— Любезнйшій Баундерби…— началъ въ отвтъ мистеръ Гредграйндъ.

— Прошу прощенья,— перебилъ Баундерби,— я вовсе не имю надобности быть слишкомъ любезнымъ. Это для начала. Когда я становлюсь любезенъ чьему нибудь сердцу, то такъ и знаю, что меня собираются околпачить. Моя рчь невжлива, но, вдь, вамъ извстно, что я не отличаюсь вжливостью. Если вы любите учтивость, то и знаете, гд ее найти. У васъ есть друзья-джентльмены, которые могутъ поставить вамъ сколько угодно этого товара. А я не держу его у себя.

— Баундерби,— продолжалъ мистеръ Гредграйндъ,— вс мы подвержены ошибкамъ…

— Я считалъ васъ выше такой слабости,— отозвался Баундерби.

— Можетъ быть, я и самъ думалъ такъ. Но теперь я повторяю: вс мы склонны къ ошибкамъ и я былъ бы вамъ весьма благодаренъ за вашу деликатность, еслибъ вы избавили меня отъ вашихъ намековъ на Гартхауза. Въ нашемъ разговор я не стану прохаживаться насчетъ вашей съ нимъ дружбы и вашего поощренія его визитовъ, но прошу васъ въ свою очередь не упрекать меня знакомствомъ съ нимъ.

— Я ни разу не упоминалъ его имени,— возразилъ Баундерби.

— Ну, хорошо, хорошо!— замтилъ мистеръ Гредграйндъ съ терпливымъ и даже покорнымъ видомъ.— Баундерби,— продолжалъ онъ, посидвъ минуту въ задумчивости,— я имю поводъ сомнваться, чтобъ мы когда нибудь вполн понимали Луизу.

— Кто это мы, позвольте васъ спросить?

— Ну, если хотите, я одинъ,— отвчалъ тесть на запальчивый вопросъ,— я сомнваюсь, что понималъ свою дочь. Я сомнваюсь, что она была воспитана много правильно.

— Попали въ самую точку,— подхватилъ Баундерби.— Въ этомъ я съ вами согласенъ, значитъ, вы догадались, наконецъ? Воспитаніе! Я объясню вамъ, въ чемъ оно заключается: это быть выгнаннымъ на улицу голымъ и босымъ и терпть скудость во всемъ, кром затрещинъ. Вотъ что я называю воспитаніемъ.

— Я увренъ, здравый смыслъ подскажетъ вамъ, что каковы бы ни были преимущества такой педагогической системы, она все-таки трудно примнима къ двочкамъ,— возразилъ мистеръ Гредграйндъ съ полнымъ смиреніемъ.

— Совсмъ не вижу этого, сэръ,— огрызнулся упрямый Баундерби.

— Хорошо,— вздохнулъ тестъ,— оставимъ этотъ вопросъ.— У меня нтъ ни малйшей охоты къ спору. Я стараюсь исправить то, что было упущено мною, если это возможно, и надюсь, что вы будете способствовать мн въ томъ съ полнымъ доброжелательствомъ, Баундерби, потому что я страшно огорченъ.

— Не понимаю васъ,— сказалъ зять съ разсчитаннымъ упорствомъ,— значитъ, и не могу давать никакихъ общаній.

— По моему, дорогой Баундерби,— продолжалъ мистеръ Гредграйндь въ прежнемъ подавленномъ и примирительномъ тон,— въ какихъ нибудь нсколько часовъ я узналъ характеръ Луизы лучше, чмъ во вс предшествующіе годы. Такое просвтлніе послдовало насильственнымъ путемъ, весьма мучительнымъ для меня и я не приписываю себ чести этого открытія. Какъ видно — вы конечно удивитесь, услыхавъ это отъ меня — какъ видно, бъ характер Луизы кроются свойства, которыя… которыми я непростительно пренебрегъ и даже отчасти извратилъ ихъ. И вотъ я… мн хотлось бы вамъ сказать, что еслибъ вы согласились придти мн на помощь, мы могли бы общими силами сдлать еще кое что, Луизу слдовало бы предоставитъ на нкоторое время самой себ и ея лучшимъ побужденіямъ… слдовало бы пробудить въ ней лучшія стороны ея натуры лаской и вниманіемъ. Это было бы гораздо полезне для нашего общаго благополучія. Луиза,— прибавилъ мистеръ Гредграйндь, заслоняя рукой лицо,— всегда была коей любимицей.

Вспыльчивый Баундерби до того побагровлъ и раздулся, услыхавъ такія рчи, что былъ, дйствительно, близокъ къ апоплексическому удару, у него побагровли даже уши отъ негодованія. Однако, онъ только спросилъ:

— Вы хотли бы оставить ее на нкоторое время у себя?

— Да… я хотлъ посовтовать вамъ, дорогой Баундерби, чтобы вы разршили Луиз погостить у меня. Она останется здсь на попеченіи Сэсси (вы, конечно, помните Сесилію Джюпъ?), которая понимаетъ ее и пользуется довріемъ моей дочери.

— Изъ всего этого я заключаю, Томъ Гредграйндь,— сказалъ Баундерби, вставая и засовывая руки въ карманы, что вы держитесь того мннія, будто бы между Лу Баундерби и мною существуетъ то, что называется у людей нкоторымъ несоотвтствіемъ характеровъ?

— Боюсь, что существуетъ общее несоотвтствіе между Луизой и… и… и почти всми условіями, въ которыя я ее поставилъ,— послдовалъ скорбный отвтъ отца.

— Ну, такъ слушайте, Томъ Гредграйндъ,— сказалъ Баундерби, багровый отъ ярости.— Онъ стоялъ передъ тестемъ, разставивъ ноги, еще глубже засунувъ руки въ карманы, тогда какъ его волосы напоминали травянистый лугъ, гд бушевалъ, какъ буйный втеръ, его гнвъ.— Вы кончили свой сказъ. Теперь насталъ мой чередъ. Я коктоунскій гражданинъ, я Джозія Баундерби изъ Коктоуна. Я знаю каждый кирпичъ въ этомъ город, знаю его фабрики, его трубы и его рабочія руки. Все это мн коротко знакомо. Все это осязаемо. Но когда мн толкуютъ о какихъ то воображаемыхъ свойствахъ характера, я всегда говорю тому, отъ кого это слышу, кто бы онъ ни былъ, что вижу его насквозь. Подо всмъ этимъ кроется черепашій супъ и лакомая дичь, золотая ложка и желаніе кататься въ карет шестерней. Вотъ что понадобилось вашей дочк. Если вы того мннія, что она должна имть, чего захотла, то я совтую вамъ самимъ доставитъ ей эту роскошь. Такъ и знайте, Томъ Гредграйндъ, что она никогда не получитъ ея отъ меня.

— Баундерби,— замтилъ мистеръ Гредграйндъ,— я надялся, что посл моей просьбы вы заговорите въ иномъ тон.

— Погодите крошечку,— продолжалъ Баундерби,— вы кончили свой сказъ, надюсь, я выслушалъ его, выслушайте же и вы меня, сдлайте одолженіе. Не длайтесь образцомъ несправедливости и непослдовательности, потому что если мн теперь больно видть Тома Гредграйнда, дошедшаго до его теперешняго малодушія, то будетъ еще больне, если онъ упадетъ такъ низко. Значитъ, вы дали мн понять, что между вашей дочерью и мною существуетъ несоотвтствіе того или иного рода. Въ отвтъ на это я даю понять вамъ, что здсь безспорно существуетъ несоотвтствіе первой величины и, насколько я понимаю, происходитъ оно отъ того, что ваша дочь не цнитъ, какъ слдуетъ, достоинствъ своего мужа и не проникнута сознаніемъ, какую честь приноситъ ей такой брачный союзъ. Достаточно ясно сказано, надюсь?

— Баундерби,— тономъ увщанія, замтилъ мистеръ Гредграйндъ,— это безразсудно.

— Неужели?— подхватилъ Баундерби.— Весьма радъ слышать это отъ васъ. Вдь, если Томъ Гредграйндъ при его ныншнихъ взглядахъ утверждаетъ, что мои слова безразсудны, это служитъ мн лучшимъ доказательствомъ, что они чертовски разумны. Съ вашего позволенія, я продолжаю. Мое происхожденіе вамъ извстно. Вы знаете также, что много лтъ въ своей жизни я не нуждался въ обувальной машинк по той простой причин, что ходилъ безъ обуви, прямо босикомъ. Тмъ не мене можете врить или не врить, это какъ вамъ угодно, существуютъ леди — природныя аристократки, принадлежащія къ извстнымъ фамиліямъ, да еще къ какимъ!— которыя готовы лобызать слды моихъ ногъ.

Онъ выпалилъ этимъ, какъ ракетой, прямо въ голову тестю.

— А, вдь, ваша дочка,— продолжалъ Баундерби,— какъ вамъ самимъ извстно, далеко не знатнаго рода. Конечно, для меня все это трынъ трава,— и вы отлично знаете, что я не гонюсь за знатностью, тмъ не мене это фактъ, и вы не въ силахъ измнить его, Томъ Гредграйндъ. Какъ вы полагаете, для чего я говорю все это?

— Во всякомъ случа, не для того, чтобъ пощадить меня,— тихо вымолвилъ мистеръ Гредграйндъ.

— Выслушайте меня,— сказалъ Баундерби,— и не прерывайте, пока придетъ вашъ чередъ. Я говорю это, потому что особы съ важнымъ родствомъ дивились, видя, какъ ведетъ себя Луиза, дивились ея безчувственности и моему снисхожденію. Я и самъ удивляюсь теперь, какъ могъ допускать все это, но больше я не намренъ терпть.

— Баундерби,— произнесъ мистеръ Гредграйндъ, вставая,— по моему, чмъ скоре мы кончимъ сегодня этотъ разговоръ, тмъ будетъ лучше.

— Напротивъ, Томъ Гредграйндъ, я нахожу, что чмъ подробне обсудимъ мы это дло, тмъ лучше. По крайней мр,— оговорился онъ,— дайте мн высказаться до конца, а затмъ я, пожалуй, согласенъ и прекратить нашу бесду. Я хочу задать вамъ вопросъ, который приведетъ насъ кратчайшимъ путемъ къ желанному концу. Что вы хотли сказать вашимъ недавнимъ предложеніемъ?

— Какъ, что я хотлъ сказать, Баундерби?

— Ну да, вашимъ предложеніемъ, чтобъ Луиза погостила у васъ въ дом?— пояснилъ Баундерби, тряся своей лохматой головой.

— Этимъ я выражалъ надежду, что все уладится между вами мирнымъ образомъ, что вы согласитесь предоставить Луиз время немного успокоиться и одуматься на свобод въ родительскомъ дом, такъ какъ это могло бы повести къ постепенной перемн вашихъ обоюдныхъ отношеній къ лучшему.

— Вы разсчитывали, что я размякну и проникнусь вашими идеями о несоотвтствіи между нами?— спросилъ Баундерби.

— Да, пожалуй, такъ, если вы непремнно хотите облечь мою мысль въ подобную форму.

— Что могло вамъ ее внушить?— допытывался Баундерби.

— Я уже говорилъ, что, по-моему, никто не понималъ Луизы. Неужели я требую отъ васъ слишкомъ многаго? Вы настолько старше Луизы. Неужели вы откажетесь помочь мн направить ее на истинный путь? Вы приняли на себя громадное обязательство, женившись на ней, вы взяли ее на радость и горе… на… на…

Мистеру Баундерби, пожалуй, пришлось не понутру повтореніе собственныхъ словъ, сказанныхъ имъ нкогда Стефену Блэкпулю, по крайней мр, онъ перебилъ тестя гнвной вспышкой.

— Позвольте,— воскликнулъ онъ,— мн нтъ надобности напоминать о томъ. Я и самъ знаю, для чего на ней женился. Это не ваше дло и вамъ нечего въ него соваться, таково мое мнніе.

— Я хотлъ только замтить, Баундерби, что всмъ людямъ боле или мене свойственно ошибаться, не исключая даже и васъ, и что нкоторая уступчивость съ вашей стороны, въ виду принятыхъ вами на себя обязательствъ, была бы не только истинно добрымъ дломъ, но, пожалуй, вашимъ долгомъ относительно Луизы.

— Я думаю совсмъ иначе,— вскиплъ Баундерби,— и намренъ покончить эту исторію согласно моимъ собственнымъ убжденіямъ. У меня нтъ ни малйшей охоты ссориться изъ-за этого съ вами, Томъ Гредграйндъ. Говоря по правд, я нашелъ бы унизительнымъ для своей репутаціи затвать ссору по такому поводу. Что касается вашего друга джентльмена, то онъ можетъ убираться, куда ему угодно. Если онъ попадется мн еще разъ, я выскажу ему свое мнніе о немъ, если не попадется, не выскажу, потому что это было бы недостойно меня. Что же касается вашей дочери, которую я сдлалъ Лу Баундерби и которой, пожалуй, было бы лучше оставаться Лу Гредграйндъ, то если она не вернется домой завтра ровно въ полдень, я пойму это въ томъ смысл, что они предпочитаетъ оставаться въ другомъ мст, и отправлю сюда ея гардеробъ и все прочее. На будущее время вы потрудитесь уже сами заботиться о ней. А вотъ что я скажу добрымъ людямъ вообще насчетъ несоотвтствія, которое заставило меня сложить съ себя такимъ образомъ свой супружескій долгъ. Я — Джозія Баундерби изъ Коктоуна былъ воспитанъ на одинъ ладъ, а жена моя, дочь Тома Гредграйндъ, была воспитана совсмъ на другую стать, и мы не могли идти въ одной упряжк. Кажется, вс достаточно знаютъ меня здсь, какъ человка недюжиннаго, и большая часть общества довольно скоро пойметъ, что мн требовалась и жена недюжиннаго разбора, которая мало по малу возвысилась бы до меня.

— Обдумайте это хорошенько, Баундерби, прошу васъ,— убждалъ его тесть,— прежде чмъ вы придете къ такому ршенію.

— Я всегда скоръ въ своихъ ршеніяхъ,— возразилъ Баундерби, нахлобучивая шляпу,— и никогда не мямля, если разъ задумалъ что нибудь сдлать. Меня удивило бы подобное замчаніе со стороны Тома Гредграйнда по адресу Джозіи Баундерби изъ Коктоуна, котораго онъ усплъ порядочно узнать, еслибъ я могъ удивляться какому нибудь поступку Тома Гредграйнда вообще посл того, какъ онъ сталъ защищать всякую сантиментальную дребедень. Итакъ, я высказалъ вамъ свое ршеніе, больше мн нечего сказать. Спокойной ночи!

Мистеръ Баундерби пріхалъ домой на свою городскую квартиру и улегся въ постель. На слдующій день, въ пять минутъ перваго, онъ распорядился чтобы вс вещи миссисъ Баундерби были тщательно уложены и отправлены къ Тому Гредграйнду. Посл того онъ напечаталъ въ газет объявленіе о продаж своего имнія по вольной цн и зажилъ опять своей прежней жизнью одинокаго холостяка.

IV. Пропалъ.

Дло о кражъ въ банк между тмъ не заглохло и не переставало поглощать вниманія принципала этого учрежденія. Желая похвастаться своей ршимостью и неутомимой дятельностью въ качеств человка выдающагося, самостоятельно пробившаго себ дорогу въ жизни, восьмого чуда въ финансовомъ мір, боле замчательнаго, чмъ Венера, которая вышла только изъ морской пны, тогда какъ онъ ухитрился вылзти изъ уличной грязи, мистеръ Баундерби старался доказать, что домашнія передряги нисколько не охладили его рвенія въ труду. Такимъ образомъ въ первыя недли посл своего возврата къ холостецкой жизни онъ суетился и шумлъ даже боле обыкновеннаго и поднялъ такую кутерьму, возобновивъ свои розыски по длу о воровств, что полицейскіе агенты почти желали, чтобъ это преступленіе не совершалось совсмъ.

Правда, сами они потеряли всякій слдъ и сбились съ толку. Хотя съ перваго же дня открытія кражи полиція разыскивала виновныхъ крайне осторожно, втихомолку, такъ что многіе считали уже это дло окончательно брошеннымъ и сданнымъ въ архивъ за неимніемъ уликъ, однако, несмотря на эту хитрую уловку, до сихъ поръ не обнаруживалось ничего новаго. Ни одинъ сообщникъ или сообщница не выдали себя преждевременной смлостью, не попались впросакъ. Но еще удивительне было то, что Стефенъ Блэкпуль исчезъ, какъ въ воду канулъ, а таинственная старуха такъ и оставалась для всхъ загадкой.

Когда дло приняло такой, повидимому, безнадежный оборотъ, и никакіе скрытые признаки не указывали на то, чтобъ оно могло двинуться дальше, терпніе мистера Баундерби лопнуло, и онъ отважился прибгнутъ къ крайнему средству. Фабрикантъ напечаталъ объявленіе, въ которомъ предлагалъ двадцать фунтовъ награды тому, кто арестуетъ Стефена Блэкпуля, подозрваемаго въ соучастіи въ краж, произведенной въ Ноктоунскомъ банк въ ночь на такое то число. Въ своемъ объявленіи мистеръ Баундерби по возможности подробно описывалъ вншность названнаго Стефена Блэкпуля, его одежду, цвтъ лица, приблизительный ростъ и манеры, онъ излагалъ, при какихъ обстоятельствахъ и когда рабочій покинулъ городъ и по какому направленію видли его удалявшимся оттуда. Все это было напечатано жирнымъ шрифтомъ, крупными черными литерами на широкихъ листахъ бумаги и расклеено глухою ночью на стнахъ городскихъ зданій, по распоряженію мистера Баундерби, чтобъ на утро броситься въ глаза всему населенію и огорошить его.

Дйствительно, утреннему колоколу на фабрикахъ пришлось звонить во всю мочь, чтобъ разсять толпы рабочихъ, тснившихся на разсвт пасмурнаго дня вокругъ этихъ плакатовъ, которые прочитывались ими съ жаднымъ любопытствомъ. Не мене любопытства обнаруживали и неграмотные среди фабричнаго люда. Когда они прислушивались къ знакомому голосу, читавшему имъ вслухъ,— а такихъ охотниковъ выручить ихъ находилось всегда достаточно — то пялили глаза на таинственныя печатныя литеры съ такимъ смутнымъ благоговніемъ и почтительностью, что могли бы вызвать смхъ, еслибъ народное невжество не было всегда и во всемъ явленіемъ грознымъ и зловщимъ. Тысячамъ рабочаго народа неотступно мерещились въ тотъ день эти плакаты среди вертвшихся веретенъ, грохочущихъ станковъ и жужжащихъ колесъ, когда же, въ полдень, фабричные высыпали изъ мастерскихъ на улицы, желающихъ читать объявленіе нашлось не меньше, чмъ поутру.

Уполномоченный Слэкбриджъ долженъ былъ въ тотъ вечеръ говорить на собраніи, онъ досталъ у типографа чистый плакатъ и принесъ его туда въ карман.

— О, друзья мои и соотечественники,— раздался съ эстрады его зычный голосъ,— угнетенные рабочіе Коктоуна, о, мои собратья и сотрудники, сограждане и товарищи!

Какой шумъ и гамъ поднялся въ громадной зал, когда Слэкбриджъ развернулъ то, что назвалъ ‘документомъ осужденія’, и выставилъ его на свтъ газовой лампы и на позоръ передъ глазами рабочей лиги!

— О, мои собратья, взгляните, на что способенъ измнникъ въ лагер великихъ умовъ, внесенныхъ въ священный свитокъ Справедливости и Союза! О, мои порабощенные друзья, съ мучительнымъ ярмомъ тирановъ на своей вы, подъ желзной пятою деспотизма, попирающей ваши тла, распростертыя въ земномъ прах, въ которомъ хотлось бы вашимъ притснителямъ заставить васъ пресмыкаться на вашемъ чрев во вс дни жизни вашей, подобно змію въ райскомъ саду,— о, мои братья,— и не слдуетъ ли мн прибавить, какъ мужчин: также и сестры,— что скажете вы теперь насчетъ этого Стефена Блэкпуля, ‘немного сутуловатаго въ плечахъ, около пяти футъ семи дюймовъ ростомъ’, какъ упоминается въ этомъ унизительнымъ и гнусномъ документ, въ этомъ пагубномъ акт, въ это вредоносномъ плакат, въ этомъ отвратительномъ объявленіи? И съ какимъ величавымъ презрніемъ раздавите вы эту ехидну, запятнавшую вашу честь, навлекшую такой позоръ на богоподобное племя, которое, къ счастью, извергло его навсегда изъ своей среды! Да, мои соотечественники, къ счастью, вы отвернулись отъ него заране и прогнали прочь измнника. Вдь, вы помните тотъ вечеръ, когда онъ стоялъ вотъ тутъ, передъ вами, на этой эстрад, помните, какъ я лицомъ къ лицу, шагъ за шагомъ преслдовалъ его во всхъ его лукавыхъ уверткахъ? Вы помните, какъ онъ извивался и скользилъ, словно угорь, пробираясь бочкомъ, хитря и пуская пыль въ глаза, пока ему было не за что больше уцпиться, и, припертый къ стн, онъ поневол отступилъ съ позоромъ,— предметъ вчнаго срама, общаго презрнія всхъ свободныхъ и мыслящихъ людей! А теперь, друзья мои,— друзья-труженики (потому что я радуюсь и торжествую по поводу позорнаго клейма, наложеннаго на него) друзья мои, чье жестокое, но честное ложе стелется въ труд, чья скудная, но независимая пища варится въ стсненіи, теперь, говорю я, друзья мои, какое названіе заслужилъ тотъ подлый трусъ, когда маска сорвана, наконецъ, съ его лица, и онъ стоитъ передъ нами во всемъ своемъ природномъ безобразіи? Что же онъ такое? Воръ! Грабитель! Ссыльный бглецъ, голова котораго оцнена! Гнилой нарывъ, язва на благородномъ сословіи коктоунскихъ ремесленниковъ! Поэтому, братья мои, сплотившіеся въ священный союзъ, къ которому приложили свои дтскія руки и печати ваши дти и дти вашихъ дтей, пока еще не родившіяся на свтъ, я предлагаю вамъ отъ имени Соединеннаго Союзнаго Судилища, которое бдительно печется о вашемъ благосостояніи день и ночь, которое постоянно радетъ о вашей польз,— предлагаю вамъ постановить на этомъ митинг резолюцію такого рода: ‘такъ какъ Стефснъ Блэкпуль, ткачъ, упоминаемый въ этомъ публичномъ объявленіи, былъ еще раньше оффиціально отвергнутъ общиной коктоунскихъ фабричныхъ рабочихъ, то общша не причастна позору его преступленій и, какъ отдльное сословіе, не заслуживаетъ упрека за его безчестные поступки!’

Такъ распинался Слэкбриджъ, скрежеща зубами и обливаясь потомъ. Нсколько суровыхъ голосовъ крикнуло: ‘нтъ!’ а съ полсотни другихъ засвистали съ единодушными криками: ‘слушайте, слушайте!’ Раздалось единичное предостереженіе: ‘Слэкбриджъ, вы хватаете черезъ край, слишкомъ ужъ торопитесь!’ Но то была борьба пигмеевъ противъ цлой арміи, общее собраніе поврило Слэкбриджу безусловно и приложило руку къ предложенной имъ резолюціи. Посл того оратора почтили троекратнымъ ‘ура’, когда онъ опустился на мсто, демонстративно запыхавшись посл своей рчи.

Толпа его слушателей, мужчинъ и женщинъ, высыпала на улицу и не успла еще мирно разойтись по домамъ, какъ Сэсси, которую отозвали зачмъ-то нсколько минутъ назадъ изъ комнаты Луизы, вернулась туда обратно.

— Кто тамъ пришелъ?— спросила молодая женщина.

— Мистеръ Баундерби,— сказала Сэсси, робя при этомъ имени,— и братъ вашъ, мистеръ Томъ, и одна молодая женщина, которая называетъ себя Рэчель и говоритъ, будто бы вы ее знаете.

— Что имъ понадобилось, Сэсси, дорогая?

— Они хотятъ васъ видть. Рэчель плакала и казалась разсерженной.

— Отецъ,— промолвила Луиза, обращаясь къ сидвшему тутъ же Гредграйнду,— я не могу не принять ихъ по причин, которая объяснится сама собою. Можно имъ войти?

Посл его утвердительнаго отвта Сэсси вышла и ввела постителей, которые не заставили себя долго ждать. Томъ вступилъ въ комнату послднимъ и все время держался въ самомъ темномъ углу у порога.

— Миссисъ Баундерби,— сказалъ ея мужъ, входя съ холоднымъ поклономъ,— надюсь, я не обезпокоилъ васъ? Время, по правд сказать, не совсмъ подходящее, но вотъ эта молодая женщина заявляетъ о такихъ вещахъ, которыя сдлали мой визитъ необходимымъ. Томъ Гредграйндъ, такъ какъ вашъ сынъ, юный Томъ, неизвстно почему упрямится разъяснить что либо въ этой путаниц, то я вынужденъ произвести очную ставку между пришедшей со мною работницей и вашей дочерью.

— Вы уже видли меня однажды, сударыня,— сказала Рэчель, становясь противъ Луизы.

Томъ кашлянулъ.

— Вы уже видли меня однажды раньше, сударыня,— повторила Рэчель, не получивъ отвта.

Томъ кашлянулъ вторично.

— Видла.

Рэчель гордо вскинула глазами на мистера Баундерби и спросила:

— Согласны ли вы сообщить, сударыня, гд это происходило и кто присутствовалъ при этомъ?

— Я пришла въ домъ, гд квартировалъ Стефанъ Блэкпуль, въ тотъ вечеръ, когда онъ получилъ разсчетъ на фабрик, и видла васъ тамъ. Стефенъ также, былъ дома, кром него я видла еще старуху, которая не говорила ни слова, я не могла разсмотрть ея, потому что она стояла въ темномъ углу. Братъ мой былъ со мною.

— Почему же вы мн этого не сказали, Томъ?— спросилъ Баундерби.

— Я общалъ сестр молчать,— отвчалъ тотъ, причемъ Луиза поспшила подтвердить его слова.— Кром того,— язвительно прибавилъ олухъ,— она разсказываетъ вамъ эту исторію такъ превосходно и въ такихъ подробностяхъ, что мн нтъ ни малйшей надобности соваться въ чужое дло.

— Скажите, сударыня, сдлайте милость,— продолжала Рэчель,— зачмъ въ недобрый часъ пришли вы къ Стефену въ тотъ вечеръ?

— Мн стало жаль его,— отвчала Луиза, вспыхивая, какъ зарево,— и я хотла узнать, что онъ намренъ длать, хотла предложить ему помощь.

— Благодарствуйте, сударыня,— замтилъ Баундерби.— Весьма польщенъ и тронутъ!

— А предлагали вы Стефену ассигнацію?— спросила опять Луизу Рэчель.

— Да, по онъ отказался. Онъ принялъ отъ меня взаймы только два фунта золотомъ.

Рэчель снова вскинула глаза на мистера Баундерби.

— О, конечно,— подхватилъ тотъ,— если вы ставите вопросъ, подтвердился ли вашъ нелпый и невроятный разсказъ, то я обязанъ сознаться, что вы были правы!

— Сударыня,— начала Рэчель,— сегодня Стефенъ Блэкпуль названъ воромъ въ публичномъ печатномъ объявленіи, расклеенномъ по всему городу, а, можетъ быть, еще и въ другихъ мстахъ! Вечеромъ на митинг рабочихъ его имя поносили также самымъ возмутительнымъ образомъ. Стефенъ! Честнйшій малый, съ самой неподкупной, чистой душой!

Негодованіе молодой женщины разршилось горькими рыданіями.

— Мн очень, очень жаль,— промолвила Луиза.

— О, сударыня, сударыня,— возразила Рэчель,— можетъ быть, оно и такъ, да мн-то не врится! Могу ли я знать, что было у васъ на ум! Подобныя вамъ не знаютъ нашего брата, не жалютъ насъ, не имютъ съ нами ничего общаго. Я не знаю хорошенько, съ какой цлью приходили вы въ тотъ вечеръ къ Стефену. Пожалуй, у васъ было какое нибудь скрытое намреніе и вы не догадывались, сколько зла принесетъ бдняг вашъ приходъ. Я призывала тогда на васъ благословеніе Божіе за вашу доброту, мн казалось, что вы искренно пожалли Стефена, но теперь я не знаю, не знаю, что подумать!

Луиза не могла обвинять Рэчель за ея несправедливыя подозрнія, несчастная такъ врила въ того человка и была такъ огорчена.

— И когда я вспомню,— продолжала работница, подавляя рыданія,— какъ бдный малый былъ благодаренъ вамъ, какъ поврилъ, что вы желаете ему добра, когда я вспомню, какъ онъ прикрылъ рукой свое изможденное лицо, чтобъ скрыть вызванныя вами слезы, то мн кажется, что вы, дйствительно, огорчены — и не даромъ,— но все-таки я не знаю, не знаю наврно!

— Однако, вы славная штучка,— проговорилъ олухъ, съ безпокойствомъ пошевелившись въ своемъ темномъ углу,— пришли въ чужой домъ да еще говорите дерзости! Васъ слдовало бы вытурить вонъ, если вы не умете вести себя прилично, и это было бы по дломъ.

Она ничего не отвчала, только ея тихій плачъ нарушалъ тишину въ комнат, пока мистеръ Баундерби заговорилъ, наконецъ:

— Довольно!— сказалъ онъ.— Вспомните ваше общаніе. Лучше займитесь этимъ, чмъ ревть.

— И въ самомъ дл, мн стыдно, что я расплакалась при всхъ,— отвчала Рэчель, осушая глаза,— но этого больше не будетъ. Сударыня, когда я прочла то, что напечатано про Стефена — сплошная ложь съ начала до конца, все равно, какъ еслибъ это говорилось про васъ!— я пошла прямо въ банкъ сообщить, что знаю, гд находится Стефенъ, и дать твердое и врное общаніе, что онъ будетъ здсь черезъ два дня. Однако, я не нашла тамъ мистера Баундерби, а вашъ братъ прогналъ меня прочь, я разыскивала васъ, но не нашла и вернулась обратно на фабрику. Посл окончанія работъ сегодня вечеромъ я поспшила на общее собраніе послушать о томъ, что будутъ говорить про Стефена — вдь, я знаю, что онъ вернется, чтобъ пристыдить недобросовстныхъ людей!— а съ митинга отправилась опять на поиски мистера Баундерби, нашла его, наконецъ, и сказала ему слово въ слово, что мн было извстно, однако, онъ не поврилъ ничему и привелъ меня сюда.

— До сихъ поръ все сказанное вами подтверждается,— заявилъ мистеръ Баундерби, стоявшій все время, заложивъ руки въ карманы и не снимая шляпы.— Но я знаю, какой вы народецъ не со вчерашняго дня, замтьте это, и знаю также, что вы большіе мастера точить лясы. Поэтому совтую вамъ теперь перейти отъ ненужной болтовни къ длу. Вдь, вы взялись сдлать кое-что, такъ не мшкайте, вотъ все, что я скажу вамъ посл слышаннаго мною сегодня.

— Я послала уже Стефену письмо съ сегодняшней вечерней почтой туда же, куда писала ему однажды посл его ухода,— отвчала Рэчель, и онъ будетъ здсь, самое позднее, черезъ два дня.

— Ну, такъ вотъ что долженъ сказать я теперь,— возразилъ мистеръ Баундерби. Вы, пожалуй, не подозрвали, что за вами также былъ учрежденъ негласный полицейскій надзоръ, какъ за личностью, замшанной отчасти въ то дло, вдь, о людяхъ обыкновенно принято судить по тому знакомству, какое они водятъ. Почта также не была забыта нами. И тамъ выяснилось, что на имя Стефена Блэкпуля не поступало ни единаго письма,— да будетъ вамъ извстно. Значитъ, куда двались ваши письма, о томъ предоставляю судить вамъ самимъ. Можетъ быть, вы ошиблись и не писали ихъ совсмъ.

— Не прошло и недли со времени его ухода, сударыня,— отвчала Рэчель, снова обращаясь къ Луиз, точно она взывала къ ея защит,— какъ Стефенъ прислалъ мн единственное полученное мною отъ него письмо, въ которомъ говорилось, что онъ былъ принужденъ искать себ работы подъ чужимъ именемъ.

— Чортъ возьми!— подхватилъ Баундерби, качая головой и многозначительно свистнувъ.— Онъ перемнилъ имя,— вотъ ужъ до чего дошло! Довольно подозрительное обстоятельство для человка такой незапятнанной честности! На суд, надо думать, посмотрятъ косо на того невиннаго, у котораго окажется нсколько заимствованныхъ именъ!

— Но что же,— воскликнула Рэчель опять со слезами на глазахъ,— что же оставалось ему длать, сударыня, скажите на милость? Съ одной стороны противъ него ополчились хозяева, съ другой — рабочіе, между тмъ, онъ добивался одного: мирно трудиться въ пот лица и поступать такъ, какъ находилъ справедливымъ. Неужели человкъ можетъ отказаться отъ собственныхъ чувствъ и собственныхъ убжденій? Неужели уже онъ обязанъ кривить душой и дйствовать противъ совсти на каждомъ шагу въ угоду той или другой сторон, если не хочетъ, чтобъ его затравили, какъ зайца?

— Поврьте, поврьте мн, что я жалю его отъ всего сердца,— отвчала Луиза,— и надюсь, что онъ сниметъ съ себя всякое подозрніе.

— Не бойтесь, сударыня, Стефенъ оправдается, это дло врное.

— Тмъ боле врное,— перебилъ мистеръ Баундерби, что вы упорно скрываете отъ меня его мстожительство. Что, небось, неправда?

— Я не допущу того, чтобъ по моей оплошности на него легло незаслуженное пятно ареста и принудительнаго возвращенія сюда. Стефенъ вернется по доброй вол, чтобъ оправдать себя и пристыдить тхъ, кто порочилъ здсь его доброе имя заглазно, не давая ему возможности защищаться. Я сообщила ему въ своемъ письм обо всхъ клеветахъ и обвиненіяхъ, распускаемыхъ на его счетъ,— заключила Рэчель съ твердостью, о коротую разбивалось всякое недовріе, какъ морская волна объ утесъ,— и онъ будетъ здсь, самое позднее, черезъ два дня.

— А все таки,— прибавилъ мистеръ Баундерби, чмъ скоре удастся намъ его сцапать, тмъ раньше воспользуется онъ случаемъ оправдаться. Что касается васъ, то я ничего не могу поставить вамъ въ вину,— продолжалъ фабрикантъ, непосредственно обращаясь къ молодой женщин, все то, что вы пришли мн сообщить, оказалось правдой, и я доставилъ вамъ средство доказать справедливость вашихъ словъ, значитъ, съ этимъ покончено. Добраго вечера, господа! Я спшу, мн нужно еще хорошенько вникнуть въ это дло.

Томъ выползъ изъ своего угла, когда мистеръ Баундерби пошевелился, онъ двинулся вмст съ нимъ къ двери, не отставая отъ него, какъ тнь, и они вышли вмст. Единственнымъ его прощальнымъ привтствіемъ были угрюмыя слова: ‘добрый вечеръ, отецъ!’ Съ этой отрывистой фразой и презрительнымъ взглядомъ въ сторону сестры онъ удалился.

Съ тхъ поръ, какъ по возвращеніи дочери домой, для мистера Гредграйнда погибла послдняя надежда, онъ сдлался очень молчаливъ. Такъ и теперь этотъ несчастный человкъ сидлъ, не говоря ни слова, когда Луиза обратилась кроткимъ тономъ къ фабричной работниц.

— Рэчель,— сказала она,— вы отложите въ сторону всякое недовріе ко мн, когда узнаете меня короче.

— Не доврять кому нибудь,— отвчала Рэчель нсколько мягче прежняго,— совсмъ не въ моемъ характер, но когда ко мн самой относятся съ такимъ обиднымъ недовріемъ, когда не довряютъ всмъ намъ, я не могу переносить этого хладнокровно. Простите, если я обидла васъ понапрасну. Теперь я сама не думаю того, что говорила тогда, но не ручаюсь, однако, что мн не придутъ въ голову опять т же мысли, если съ бднымъ Стефеномъ попрежнему будутъ поступать несправедливо.

— А вы сообщили ему въ своемъ письм,— освдомилась Сэсси,— что подозрніе пало на него, повидимому, изъ-за того, что онъ бродилъ по вечерамъ вокругъ банка? Тогда онъ зналъ бы, по крайней мр, о чемъ его станутъ спрашивать, когда онъ вернется, и могъ бы приготовиться заране къ отвту.

— Да, моя милая, я написала,— отвчала двушка,— хотя сама напрасно ломаю голову надъ тмъ, что могло ему тамъ понадобиться? Онъ никогда не ходилъ въ ту сторону, гд помщается банкъ, это ему совсмъ не по дорог. Стефенъ жилъ не подалеку отъ меня, а не въ томъ краю.

Сэсси была уже возл нея и разспрашивала Рэчель, гд она живетъ и можно ли придти къ ней завтра вечеромъ спросить, нтъ ли извстій о Блэкпул.

— Сомнваюсь,— отвчала Рэчель,— чтобъ онъ могъ явиться сюда раньше послзавтрашняго дня.

— Тогда я приду посл завтра вечеромъ,— замтила Сэсси.

Когда Рэчель ушла, изъявивъ на это свое согласіе, мистеръ Гредграйндъ поднялъ голову и сказалъ своей дочери:

— Луиза, дорогая моя, насколько помнится, я никогда не видалъ въ глаза того человка. Какъ, по твоему, замшанъ онъ въ томъ дл?

— Сначала, мн казалось, будто я поврила этому, отецъ, хотя съ большимъ трудомъ. Но теперь я не врю.

— Точне говоря, ты внушила себ это, зная, что другіе подозрваютъ его. Но каковъ онъ съ виду и какъ себя держитъ? Какъ честный человкъ?

— Онъ производитъ впечатлніе въ высшей степени честнаго малаго.

— Эта Рэчель непоколебимо стоитъ за него горой. Хотлось бы мн знать,— задумчиво продолжалъ мистеръ Гредграйндъ,— извстно ли настоящему виновнику о всхъ этихъ напраслинахъ? Гд онъ? Кто онъ?

Послднее время въ его волосахъ стала замтно пробиваться сдина, и теперь, когда онъ поникъ сдющею головою на руку и казался такимъ постарвшимъ, Луиза, съ выраженіемъ страха и жалости на лиц, поспшно подошла и подсла близко къ нему. Въ эту минуту ея взглядъ случайно встртился съ глазами Сэсси. Двушка покраснла и вздрогнула, а Луиза приложила палецъ къ губамъ.

На слдующій день, когда Сэсси, вернувшись отъ Рэчели, сообщила Луиз, что Стефенъ еще не возвращался, она сказала это шепотомъ. На другой день, когда воспитанница Гредграйнда пришла съ тмъ же извстіемъ и прибавила, что о несчастномъ нтъ ни слуху, ни духу, она говорила тмъ же тихимъ, испуганный ь голосомъ. Съ того момента, когда Луиза и Сэсси переглянулись между собою, он никогда не произносили имени Стефена и не упоминали о немъ вслухъ, а также не поддерживали разговора о краж въ банк, когда мистеръ Гредграйндъ затрогивалъ этотъ вопросъ.

Назначенный двухдневный срокъ миновалъ, прошло трое сутокъ, а Стефенъ все не показывался и не давалъ о себ знать. На четвертый день Рэчель, увренность которой ни чуть не поколебалась (она только думала, что письмо ея пропало) пришла въ банкъ и показала письмо отъ него съ адресомъ, въ которомъ Стефенъ сообщалъ, что поселился въ одной изъ рабочихъ колоній въ сторону отъ большой дороги въ пятидесяти миляхъ оттуда. Туда немедленно были отправлены гонцы, и весь городъ съ любопытствомъ ожидалъ ихъ возвращенія на другой день.

Все это время олухъ слдовалъ, какъ тнь, за мистеромъ Баундерби, присутствуя при всхъ розыскахъ. Онъ былъ въ сильнйшемъ возбужденіи, горлъ въ страшной лихорадк, кусалъ до крови ногти, говорилъ суровымъ, хриплымъ голосомъ, губы у него запеклись и потемнли. Въ тотъ часъ, когда ожидали прибытіе обвиняемаго, олухъ помчался на станцію желзной дороги, онъ предлагалъ держать съ нимъ пари, что Стефенъ улизнулъ раньше прибытія посланныхъ за нимъ людей и что онъ не подумаетъ показаться въ Коктоун.

Его догадка подтвердилась. Гонцы вернулись ни съ чмъ. Письмо Рэчели было отправлено, оно пришло къ мсту назначенія и было вручено адресату. Стефенъ Блэкпуль въ хотъ же часъ пустился въ дорогу, и ни единая душа не слышала о немъ больше ничего. Теперь коктоунцы ломали себ голову надъ вопросомъ, написала ли Рэчель Блэкпулю съ добрымъ намреніемъ, будучи уврена, что онъ вернется, или же только предостерегала его своимъ письмомъ, посовтовавъ ему скоре бжать? По этому пункту мннія въ город раздлялись. Прошло и шестъ дней, и цлая недля, началась вторая. Несчастный олухъ, собравъ жалкіе остатки своего мужества, началъ хорохориться.

— Былъ ли подозрваемый воромъ, желаете вы знать? Вотъ милый вопросъ! Если онъ невиненъ, то куда же онъ двался и почему не возвращается?

‘Гд онъ? Почему не возвращается?’ Эти слова, которыя Томъ повторялъ днемъ на вс лады, не давали ему покоя въ глухую ночь и отдавались у него въ ушахъ до разсвта.

IV. Нашлась.

Миновали сутки, миновали еще другія. Стефена Блэкпуля все нтъ, какъ нтъ. Гд же онъ былъ и почему не возвращался?

Каждый вечеръ Сэсси приходила на квартиру Рэчель посидть съ ней въ ея маленькой чистенькой комнатк. Каждый день Рэчель работала, какъ должны работать такіе люди, несмотря ни на какія душевныя тревоги. Фабричному дыму, извивавшемуся на подобіе длинныхъ змй, было безразлично, кто пропалъ или кто нашелся, кто оказался правымъ или виноватымъ, слоны, страдавшіе меланхолическимъ умопомшательствомъ, по примру сторонниковъ положительныхъ фактовъ, ни въ какомъ, случа не отступали отъ своей обычной рутины. Прошли еще сутки, миновала другія. Однообразная жизнь фабричнаго города ничмъ не нарушалась. Даже исчезновеніе Стефена Блэкпуля начинало казаться чмъ-то обыденнымъ, какъ и все остальное,— такимъ же прискучившимъ чудомъ, какъ и любая машина на одной изъ коктоунскихъ фабрикъ.

— Едва ли,— говорила Рэчель,— найдется теперь въ город и двадцать человкъ, которые врили бы еще въ невинность бднаго малаго.

Она сказала это Сэсси, когда он сидли у ней на квартир, освщенной только фонаремъ на уличномъ перекрестк. Сэсси пришла уже въ сумерки, чтобъ подождать возвращенія двушки съ работы, и съ той минуты он сидли у окна, гд Рэчель нашла свою гостью, и не нуждались въ боле яркомъ освщеніи для своей печальной бесды.

— Какъ будто самъ Богъ послалъ мн васъ,— продолжала Рэчель,— съ вами я отвожу душу. Бываютъ минуты, когда мн кажется, что я схожу съ ума. Но вы какъ-то умете вдохнуть въ меня надежду и поддержать мои падающія силы. Такъ вы врите,— хотя обстоятельства складываются противъ Стефена,— что его невинность, будетъ доказана?

— Врю,— отвчала Сэсси,— врю отъ всей души. Знаете, Рэчель, я до такой степени убждена, что ваше довріе къ нему не можетъ быть обмануто, что вполн раздляю ваши чувства. Я такъ уврена въ Стефен съ своей стороны, какъ будто знала его долгіе годы и длила съ нимъ горе, по вашему примру.

— А я, дорогая моя,— промолвила Рэчель дрожащимъ голосомъ,— знаю его такъ коротко, знаю, какъ твердо держался онъ всего честнаго и добраго въ жизни, несмотря на самыя тяжкія испытанія, что, кажется, еслибъ онъ пропалъ теперь навсегда, то, проживи я хоть сто лтъ, я и тогда могла бы сказать при послднемъ своемъ издыханіи:,— ‘Господь мн свидтель, что я никогда не переставала врить Стефену Блэкпулю’.

— Вс мы въ Стонъ-Лодж убждены, милая Рэчель, что рано или поздно съ него будетъ снято всякое подозрніе.

— Чмъ больше я въ томъ убждаюсь, чмъ сильне я чувствую вашу доброту ко мн, чмъ больше цню, что вы приходите нарочно развлечь меня и не стыдитесь показываться со мною на улицахъ, зная, что я сама нахожусь въ подозрніи, тмъ больне мн вспомнить, какъ обидла я своимъ недовріемъ ту молоденькую леди. И при всемъ томъ…

— Но, вдь, вы довряете ей теперь, Рэчель?

— Да, посл того, какъ вы сблизили насъ между собою. Но все-таки порою я не могу отдлаться отъ мысли…

Она заговорила совсмъ тихо, словно про себя, такъ что Сэсси, сидвшей съ ней рядомъ, пришлось внимательно вслушиваться, чтобы разслышать что нибудь.

— Все-таки я невольно не довряю кому-то въ душ. Я не знаю, кто онъ такой, не могу себ представить, какъ и почему такъ выходитъ, но мн сдается, что кто-то устранилъ Стефена съ дороги. Еслибъ Стефенъ вернулся по доброй вол сюда и доказалъ свою невинность передъ всми, то это какъ будто повредило бы кому-то, кто, желая помшать раскрытію истины, не допустилъ Стефена явиться въ Коктоунъ и устранилъ его съ дороги.

— Это ужасная мысль,— промолвила Сэсси, блдня.

— Да, ужасно подумать, что Стефенъ можетъ быть убитъ.

Сэсси вздрогнула, поблднвъ еще больше.

— Когда это приходитъ мн въ голову, милочка,— сказала Рэчель,— а это случается иногда, хотя я всячески отгоняю такую мысль, принимаясь считать до большихъ цифръ за работой или повторяя стишки, которые учила въ дтскіе годы,— такъ вотъ, когда я задумаюсь о томъ, то сама себя не помню, я готова метаться, какъ угорлая, во вс стороны и, несмотря на какую угодно усталость, меня такъ и тянетъ бжать куда-то со всхъ ногъ на цлыя мили разстоянія. Мн надо отдлаться отъ этой мысли прежде, чмъ я лягу спать… Вотъ что: я провожу васъ домой.

— Стефенъ могъ заболть на обратномъ пути — сказала Сэсси,— длая слабое усиліе раздуть въ ней хоть искру надежды. Мало ли мстъ по дорог, гд онъ могъ остановиться для отдыха.

— Но, вдь, Стефена нтъ нигд. Его разыскивали по всмъ мстамъ, но не нашли.

— Врно,— нехотя согласилась Сэсси.

— Онъ могъ бы дойти пшкомъ въ два дня,— продолжала Рэчель.— Еслибъ даже силы измнили ему дорогой, Стефенъ имлъ возможность пріхать, вдь, я послала ему денегъ на проздъ на тотъ случай, еслибъ у него не хватило своихъ собственныхъ.

— Будемъ надяться, что завтрашній день принесетъ намъ что нибудь утшительное. Пойдемте пройтись по воздуху!

Ласковой рукой повязала Сэсси платокъ на блестящихъ черныхъ волосахъ работницы, какъ та имла обыкновеніе его носить, и он вышли вмст. Ночь была ясная, теплая, кучки фабричныхъ мшкали тамъ и сямъ на уличныхъ перекресткахъ, но большая часть ихъ сидла за ужиномъ, и улицы были довольно пустынны.

— Теперь вы не такъ волнуетесь, Рэчель, и рука у васъ перестала горть.

— Мн всегда легче на ходу, въ особенности на свжемъ воздух. Но когда я принуждена сидть въ духот, на меня налаг даетъ слабость и какое-то забытье.

— Вы должны беречь свои силы, Рэчель, потому что ваша помощь каждую минуту можетъ понадобиться Стефену. Завтра суббота. Если завтрашній день вы не получите никакихъ встей, то пойдемте прогуляться за городъ на весь день. Это подкрпитъ васъ на цлую недлю. Согласны?

— Хорошо, милочка.

Въ эти минуту он проходили по улиц, гд жилъ мистер Баундерби. Дорога Сэсси лежала мимо его дома, и двушки направились прямо къ нему. Въ Коктоунъ какъ разъ прибылъ какой-то поздъ, вслдствіе чего по городу поднялась зда. Пока Сэсси съ своей провожатой перескали улицу, впереди и позади ихъ громыхало много наемныхъ экипажей. Когда же он приблизились къ дому банкира, то одинъ изъ кэбовъ подкатилъ съ такой стремительностью къ подъзду, что заставилъ невольно оглянуться на себя. При яркомъ свт газа на крыльц можно было разсмотрть въ окн кареты миссисъ Спарситъ, старавшуюся изо всхъ силъ отворить дверцу, при вид двушекъ, эта леди крикнула имъ, чтобъ он остановились.

— Какое совпаденіе!— воскликнула она, когда кучеръ подосплъ, наконецъ, ей на выручку. — Сама судьба посылаетъ мн васъ. Вылзайте, сударыня, обратилась экономка къ кому-то сидвшему въ кэб, вылзайте, или васъ вытащатъ силой.

Вслдъ затмъ изъ экипажа вышла ни кто иная, какъ таинственная старуха, которую миссисъ Спарситъ поспшила схватить за воротникъ.

— Никто не сметъ ее трогать!— воскликнула почтенная лэди съ величайшей энергіей.— Чтобъ никто не смлъ ея касаться! Она принадлежитъ мн. Входите, сударыня,— прибавила миссисъ Спарситъ тмъ же тономъ, какимъ только что приказывала ей вылзать.— Входите, сударыня, или васъ втащатъ силой.

Одного вида матроны съ классической фигурой, хватающей старую женщину за горло и насильно влекущей ее въ жилой домъ было бы при всякихъ обстоятельствахъ вполн достаточно, чтобъ возбудить любопытство всхъ британскихъ звакъ, которымъ посчастливилось напасть на такое интересное зрлище. Немудрено, что ихъ собралась бы цлая толпа, нетерпливо ожидавшая, чмъ кончится дло. Но когда заманчивость такого происшествія еще усугублялась шумомъ, поднятымъ въ город загадочною кражею въ банк, то понятно, что любопытные ршительно не могли преодолть соблазна проникнуть въ самый домъ, хотя бы на нихъ грозила обрушиться крыша. Такимъ образомъ, изъ кучи случайныхъ зрителей человкъ двадцать пять наиболе отчаянныхъ и настойчивыхъ проникли въ сни вслдъ за Сэеси и Рэчелью, которыхъ они притиснули въ свою очередь къ миссисъ Спарситъ и ея жертв, и вся эта безпорядочная толпа ввалилась въ столовую мистера Баундерби, гд оставшіеся позади, не долго думая, вскочили на стулья, чтобъ не прозвать ничего изъ ожидаемаго зрлища.

— Приведите сюда мистера Баундерби!— скомандовала миссисъ Спарситъ.— Эй вы, молодая женщина, Рэчель, извстно вамъ, кто это?

— Это миссисъ Пеглеръ,— отвчала Рэчель.

— Я такъ и думала!— воскликнула миссисъ Спарситъ, сіяя восторгомъ.— Приведите мистера Баундерби. Подайтесь назадъ, ей вы, очистите мсто!

Миссисъ Пеглеръ, кутаясь въ свой платокъ и прячась отъ любопытныхъ взоровъ, взмолилась ей о чемъ то шепотомъ.

— Отвяжитесь отъ меня,— отвчала миссисъ Спарситъ вслухъ,— вдь, я говорила вамъ двадцать разъ дорогой, что не выпущу васъ, пока не передамъ ему изъ рукъ въ руки.

Тутъ появился мистеръ Баундерби въ сопровожденіи мистера Гредграйнда и олуха, съ которыми онъ совщался о чемъ-то у себя наверху. Взоръ мистера Баундерби выразилъ боле удивленія, чмъ радушія при вид оравы незваныхъ гостей въ его столовой.

— Это что,— откуда?— спросилъ онъ.— Миссисъ Спарситъ, сударыня, что это значитъ?!

— Сэръ,— отвчала эта достойная леди,— считаю за счастье представить вамъ ту особу, которую вы такъ хотли найти. Движимая желаніемъ избавить васъ отъ тяжкой заботы, сэръ, и не имя въ рукахъ никакихъ иныхъ нитей, кром самыхъ сбивчивыхъ указаніи относительно мстности, гд по догадкамъ жила эта женщина,— извстная вонъ той молодой работниц, Рэчель (по счастію, она здсь и можетъ удостоврить личность подозрваемой) я успла разыскать и привезти ее съ собою, разумется, посл самаго энергичнаго сопротивленія. Конечно, не безъ хлопотъ удалось мн достичь своей цли, но когда дло идетъ о томъ, чтобъ оказать вамъ услугу, то меня не пугаютъ никакія препятствія. Всякій трудъдоставляетъ мн тогда одно удовольствіе, а голодъ, холодъ и жажда служатъ истинной наградой.

Тутъ миссисъ Спарситъ внезапно прикусила языкъ, потому что лицо мистера Баундерби выразило необычайное сочетаніе всевозможныхъ оттнковъ замшательства, едва миссисъ Пеглеръ предстала его взорамъ.

— Какъ, что вы хотите этимъ сказать?— совершенно неожиданно спросилъ онъ съ большой запальчивостью.— Я спрашиваю, что вы хотите этимъ сказать, миссисъ Спарситъ, сударыня?

— Сэръ,— слабымъ голосомъ воскликнула почтенная леди.

— Зачмъ, чортъ побери, мшаетесь вы не въ свое дло?— заоралъ Баундерби.— Какъ смете вы совать свой длинный носъ въ мои семейныя дла?

Этотъ намекъ на любимую черту лица миссисъ Спарситъ окончательно доконалъ ее. Она опустилась на стулъ и застыла, уставившись на мистера Баундерби испуганнымъ взглядомъ и потирая одну митенку о другую, точно он также застыли.

— Мой дорогой Джозія,— воскликнула между тмъ миссисъ Пеглеръ, вся дрожа,— мой милый мальчикъ! Не сердись на меня, я ни въ чемъ не виновата, Джозія. Я сто разъ говорила этой леди, что теб будетъ непріятна ея затя, но она настояла на своемъ.

— Для чего позволила ты ей привезти тебя сюда? Разв ты не могла сбить у нея съ головы чепецъ, или вышибить ей зубы, или вцпиться ей въ лицо?— бсновался Баундерби.

— Сынокъ мой родной! Вдь, она грозила, если я не послушаюсь, послать за полиціей, лучше ужъ было похать съ ней добровольно, чмъ поднимать шумъ и скандалъ въ такомъ — мисссисъ Пеглеръ робко, но съ гордостью окинула глазами комнату — въ такомъ великолпномъ дом. Но право же, я нисколько не виновата! Мой дорогой, благородный, славный сынокъ! Я всегда жила потихоньку и таилась отъ всхъ, Джозія, сокровище мое. Я ни разу не нарушила нашего условія: я никому не говорила, что я твоя мать. Я любовалась тобою издали и когда прізжала порою въ городъ черезъ долгіе промежутки времени, чтобъ взглянуть на тебя украдкой, то длала это втихомолку, мой милый, и сейчасъ же возвращалась назадъ.

Закинувъ руки въ карманы, съ раздраженіемъ и чувствомъ жестокой обиды, шагалъ мистеръ Баундерби взадъ и впередъ мимо длиннаго обденнаго стола, тогда какъ зрители, тснившіеся поодаль, жадно ловили каждое слово изъ причитаній миссисъ Пеглеръ и съ каждымъ словомъ все боле и боле таращили удивленные глаза. Мистеръ Баундерби попрежнему раздраженно прохаживался изъ угла въ уголъ, когда миссисъ Пеглеръ даже умолкла. Тутъ мистеръ Гредграйндъ обратился съ своей стороны къ этой лукавой старух.

— Удивляюсь, сударыня,— строго замтилъ онъ,— какъ это у васъ на старости лтъ хватаетъ нахальства предъявлять материнскія права на мистера Баундерби, какъ на своего сына, посл вашего противуестественнаго, безчеловчнаго обращенія съ нимъ въ дтств!

— Это я то была противуестественна!— подхватила несчастная старушка, это я то обращалась съ нимъ безчеловчно! Съ моимъ дорогимъ мальчикомъ?

— Дорогимъ!— дко повторилъ мистеръ Гредграйндъ. Еще бы! Конечно, достигнувъ самостоятельно благосостоянія, онъ сдлался теперь дорогъ вамъ, не стану этого отрицать. Но не былъ онъ для васъ дорогимъ, когда вы бросили его въ младенчеств на произволъ жестокой бабушки-пьянчуги.

— Я бросила моего Джозію!— воскликнула миссисъ Пеглеръ, всплеснувъ руками. Да проститъ вамъ Господь ваши скверныя выдумки, какъ и то, что вы порочите память моей покойной матери, которая скончалась на моихъ рукахъ, когда Джозія еще не родился! Дай Богъ вамъ раскаяться въ этихъ несправедливостяхъ, сэръ, и прожить подольше, чтобъ увидть свою ошибку!

Она говорила такъ серьезно и такимъ негодующимъ тономъ, что мистеръ Гредграйндъ, у котораго мелькнула вдругъ неожиданная догадка, спросилъ се уже мягче:

— Такъ неужели вы станете отрицать, сударыня, что бросили своего сына, чтобъ онъ… росъ въ канав?

— Джозія — въ канав!— подхватила миссисъ Пеглеръ. Никогда этого не бывало, сэръ, никогда въ жизни! Какъ вамъ не стыдно! Джозія знаетъ и подтвердитъ вамъ, что онъ произошелъ хотя и отъ скромныхъ родителей, но эти родители любили его не меньше того, какъ любятъ своихъ дтей знатные и богачи. Они ощипывали себя, только бы научить его хорошенько грамот и счету, и ничего не жалли для своего сыночка. Я и теперь могу показать его учебныя тетрадки — он вс у меня цлешеньки!— прибавила миссисъ Пеглеръ съ негодующей гордостью. И мой милый мальчикъ знаетъ и скажетъ вамъ, сэръ, что, когда его славный отецъ скончался, оставивъ его сиротой по девятому годочку, то его мать тоже не жалла ничего для сынка, чтобъ вывести его въ люди, такъ какъ это составляло ея долгъ, и удовольствіе, и гордость. Мальчикъ поступилъ въ ученье, вышелъ старательнымъ,— и хозяинъ ему попался добрый. Онъ поддержалъ его спервоначалу, а тамъ Джозія ужъ и пошелъ самъ все въ гору да въ гору и сдлался богатымъ и важнымъ. И знаете, сэръ,— вдь, этога мой дорогой мальчикъ не скажетъ вамъ — что хотя его мать держитъ только маленькую деревенскую лавочку, однако, онъ никогда не забывалъ ее. Онъ положилъ мн даже пенсію по тридцати фунтовъ въ годъ — больше, чмъ мн нужно, потому что я откладываю еще оттуда малую толику. Но мой сынъ заключилъ со мною одно условіе: чтобъ я жила отдльно отъ него, сама по себ, въ своей деревн, и не хвасталась бы имъ передъ людьми, и не докучала бы ему. Я и не докучала: пріду разъ въ годъ сюда взглянуть украдкой на сыночка, такъ что онъ и самъ не догадается. Только всего и было! И это совершенно правильно!— съ жаромъ прибавила бдная старушка въ оправданіе своего любимаго дтища.— Вдь, живи я съ нимъ, сколько промаховъ надлала бы я некстати! А на своей сторон я всмъ довольна и могу гордиться моимъ Джозіей сама про себя и любить его въ глубин души, а не на показъ. Но вы заставляете меня краснть, сэръ,— заключила миссисъ Пеглеръ, за ваши несправедливыя подозрнія и выдуманныя вами небылицы. Здсь я никогда не бывала и не домогалась сюда попасть, разъ мой сынъ запретилъ мн это. Я и теперь не стояла бы передъ вами, еслибъ меня не привезли къ нему силой. А вамъ стыдно, стыдно, сэръ, клеветать на меня ни съ того, ни съ сего, будто бы я была дурною матерью моему сыну! Вдь, онъ тутъ, налицо, и не позволитъ порочить моего добраго имени!

Посторонніе зрители, стоявшіе и не стоявшіе на стульяхъ въ столовой мистера Баундерби, единодушно взяли сторону миссисъ Пеглеръ. Между ними поднялся шепотъ сочувствія къ ней, и мистеръ Гредграйндъ явно для себя оказался предметомъ незаслуженныхъ нареканій, когда хозяинъ дома, не перестававшій мрять шагами комнату, раздуваясь и багровя все больше и больше съ каждой секундой, остановился, наконецъ, разомъ и сказалъ:

— Не знаю хорошенько, чему я обязанъ честью принимать у себя всю эту компанію, да и не спрашиваю о томъ. Если любопытство этихъ господъ удовлетворено, то, можетъ быть, они будутъ столь любезны, что разойдутся, но такъ ли это или не такъ, во всякомъ случа, имъ не мшаетъ убраться во-свояси. Вдь, я не обязанъ прочитать имъ лекцію о моихъ семейныхъ длахъ, я не брался за это и не собираюсь къ этому приступить. Слдовательно, кто ожидаетъ отъ меня объясненій по этому вопросу, тотъ ошибется въ своихъ разсчетахъ, въ особенности Томъ Гредграйндъ, да будетъ ему извстно. По длу кражи въ банк произошла ошибка относительно моей матери. Этого не случилось бы, еслибъ не чрезмрное усердіе нкоторыхъ лицъ, ненавижу услужливость некстати везд и во всмъ. Добраго вечера!

Хотя мистеръ Баундерби говорилъ, по обыкновенію, свысока, уснащая свою рчь этими хлесткими фразами и распахнувъ настежъ дверь передъ своими непрошенными гостями, однако, въ его манер сквозило на этотъ разъ сильное замшательство, явная пришибленность, которую онъ напрасно старался скрыть, нелпо хорохорясь для вида. Уличенный въ хвастливомъ самоуничиженіи, въ наглой лжи, какъ человкъ, построившій свою дутую репутацію на обман, и такъ же далеко уклонившійся отъ правды, какъ еслибъ онъ приписывалъ себ происхожденіе отъ какого нибудь знатнаго рода, коктоунскій банкиръ представлялъ собою крайне смшную и жалкую фигуру. Пока любопытные зваки валили гурьбой изъ распахнутой имъ двери, Баундерби выпускалъ ихъ, скрпя сердце, отлично зная, что скандальная исторія, разыгравшаяся у него въ дом, немедленнно разнесется по всему городу, чтобъ сдлаться достояніемъ стоустой молвы. Кажется, еслибъ ему окарнали оба уха, онъ и тогда не могъ бы имть боле плачевнаго и растеряннаго вида. Даже злополучная миссисъ Спарситъ, упавшая съ высоты торжества въ бездну отчаянія, не была такъ унижена, какъ этотъ замчательный человкъ и обязанный всмъ самому себ враль, Джозія Баундерби изъ Коктоуна.

Рэчель и Сэсси, оставивъ миссисъ Пеглеръ ночевать у ея сына, дошли вмст до воротъ Стонъ-Лоджа, гд и разстались. Мистеръ Гредграйндъ вскор присоединился къ нимъ дорогой и съ большимъ участіемъ разспрашивалъ о Блэкпул, онъ полагалъ, что доказанная несостоятельность подозрній противъ миссисъ Пеглеръ должна была послужить ему въ пользу.

Что же касается олуха, то впродолженіе всей описанной сцены, какъ и вообще при всхъ послднихъ событіяхъ онъ не отходилъ ни на шагъ отъ мистера Баундерби. Томъ какъ будто чувствовалъ, что пока зятю не удалось ничего открыть безъ его вдома, ему нечего опасаться. Онъ совсмъ не посщалъ сестры и видлъ Луизу только разъ посл ея возвращенія домой, именно, въ тотъ вечеръ, когда онъ, какъ мы уже знаемъ, слдовалъ тнью по пятамъ Баундерби.

Между тмъ въ душу его сестры закралось неопредленная, смутная боязнь, которой она не высказывала никому: ей мерещилось, что какая-то странная тайна окружаетъ ея порочнаго, неблагороднаго брата. Таже мрачная возможность и въ той же неопредленной форм представлялась Сэсси съ того дня, когда Рэчель намекнула ей на кого-то, кому понадобилось устранитъ съ дороги Стефена, чтобъ подозрваемый не могъ вернуться въ Коктоунъ и повредить своими показаніями настоящему виновнику преступленія. Луиза ни разу не обмолвилась о томъ, что подозрваетъ участіе брата въ краж, она и Сэсси не говорили между собою откровенно о щекотливомъ предмет, он обмнялись только краснорчивымъ взглядомъ въ тотъ вечеръ, когда ни о чемъ не догадывавшійся отецъ поникъ сдющей головой на руку. Но он поняли съ той поры одна другую, что и сознавали ясно. Эта новая боязнь была такъ мучительна, что неотвязно преслдовала ихъ обихъ, словно призракъ, какъ Луиза, такъ и Сэсси были до того напуганы имъ, что боялись не только за себя, но и другъ за друга.

Между тмъ, напускная смлость не покидала олуха. Если Стефенъ Блэкпуль не былъ воромъ, то пусть онъ покажется. Почему же онъ отвиливалъ?

Прошла еще ночь. Прошли цлыя сутки. Стефена Блэкпуля все нтъ, какъ нтъ. Гд же онъ пропадалъ и почему не возвращался?

VI. Сіяніе звздъ.

Наступило воскресенье. То былъ славный осенній денекъ, ясный и прохладный. Сэсси и Рэчель сошлись вмст, чтобъ отправиться на прогулку за городъ.

Такъ какъ Коктоунъ посыпалъ пепломъ не только собственную голову, но и вс окрестности,— по примру тхъ благочестивыхъ людей, которые каются въ собственныхъ грхахъ, облекая во вретище другихъ — то мстные жители, жаждущіе освжиться глоткомъ чистаго воздуха — еще не самое преступное изъ всхъ суетныхъ человческихъ желаній — обыкновенно, садились на поздъ и отъзжали на нсколько миль отъ городскихъ фабрикъ по желзной дорог, гд уже, собственно, и начиналась прогулка или отдыхъ среди полей, на лон природы. Сэсси и Рэчель выбрались изъ сферы дыма этимъ же обычнымъ способомъ и сошли на станціи приблизительно на половин дороги между городомъ и дачей мистера Баундерби.

Хотя зеленющія окрестности пачкали мстами груды каменнаго угля, но все таки земля была одта травой, оснена кудрявыми деревьями, на широкомъ раздоль пли жаворонки (хотя было воскресенье), въ воздух носились ароматы, а надъ всмъ этимъ простирался шатеръ яснаго голубого неба. Съ одной стороны вдали выступалъ Коктоунъ въ вид чернаго тумана, съ другой — начинались холмы, съ третьей — свтъ на горизонт слегка измнялся тамъ, гд онъ сіялъ надъ отдаленнымъ моремъ. Свжая трава мягко разстилалась подъ ногами, красивыя тни древесныхъ сучьевъ мелькали по ней, рисуя причудливые узоры, живыя изгороди роскошно зеленли, повсюду царило мирное затишье. Подъемныя машины у спуска въ шахты и тощія старыя лошади, изнуренныя ежедневной работой подъ землею, одинаково наслаждались покоемъ, колеса на короткое время перестали вертться и только гигантское колесо земли какъ будто вращалось вокругъ своей оси тихо и плавно, безъ толчковъ и шума рабочей поры.

Молодыя двушки бродили по полямъ и проселкамъ въ тни деревьевъ, мстами перелзая черезъ заборъ, иногда до такой степени сгнившій, что онъ валился при малйшемъ толчк ногою, он проходили мимо высокихъ грудъ кирпича и бревенъ, полузаросшихъ травою и обозначавшихъ расположеніе заброшенныхъ копей. Бродя на удачу, Рэчель и Сэсси слдовали по доржкамъ и тропинкамъ, хотя бы даже еле замтнымъ, тщательно избгая насыпей, гд трава была густа и высока, гд прихотливо переплетались между собою терновникъ, конскій щавель и тому подобная растительность, такъ какъ въ округ ходили страшные разсказы о старыхъ колодцахъ, скрытыхъ подъ этими зеленющими буграми.

Солнце стояло уже высоко, когда двушки сли отдохну ть. Давно не попадалось имъ больше ни одной живой души, кругомъ было полное уединеніе.

— Здсь такъ тихо, Рэчель, на дорог не видно никакихъ слдовъ, должно быть, мы первыя забрались сюда ныншнимъ лтомъ.

Говоря такимъ образомъ, Сэсси внезапно замтила на земл новый обломокъ гнилого забора и встала, чтобъ разсмотрть его вблизи.

— Однако я, кажется, ошиблась,— промолвила она, эти перила сломаны недавно. Дерево совершенно свжо на мст перелома. А вотъ и слды чьихъ-то ногъ… О, Рэчель!

Она побжала обратно и повисла на ше товарки. Та успла уже вскочить на ноги.

— Что случилось?

— Не знаю. Въ трав валяется чья-то шляпа.

Он пошли вмст въ ту сторону. Рэчель подняла находку, дрожа съ головы до ногъ. Вдругъ она разразилась страшными слезами и стованіями. Внутри тульи стояли два слова ‘Стефенъ Блэкпуль’, написанныя его собственной рукою.

— О, бдняга, бдняга! Его убили! Гд нибудь тутъ лежитъ его тло!

— А есть… есть на шляп кровь?— съ усиліемъ пробормотала Сэсси.

Сначала ни та, ни другая не ршалась взглянуть. Наконецъ, собравшись съ духомъ, он осмотрли шляпу со всхъ сторонъ, но не нашли слдовъ насилія ни внутри ея, ни снаружи. Очевидно, она пролежала тутъ нсколько дней, потому что покрылась пятнами отъ дождя и росы и оставила отпечатокъ своей формы на трав, на которую упала. Рэчель и Сэсси со страхомъ осмотрлись кругомъ, не двигаясь съ мста, но не увидали больше ничего.

— Я пройду немножко впередъ одна,— предложила, наконецъ, воспитанница мистера Гредграйнда.

Она выпустила руку товарки и сдлала было одинъ шагъ, какъ вдругъ Рэчель охватила ее обими руками съ пронзительнымъ крикомъ, раздавшимся на далекое разстояніе. Передъ ними, у самыхъ ихъ ногъ, былъ край черной зіяющей пропасти, заслоненной густою травою. Двушки отскочили назадъ и пали на колна, судорожно обнявшись и спрятавъ свое лицо на плеч другъ у друга.

— Боже милостивый! Онъ тамъ! Тамъ, внизу!

Сначала отъ Рэчели нельзя было добиться ничего, кром этихъ словъ и воплей ужаса. Ни слезы, ни мольбы, ни уговоры не могли заставить ее образумиться и умолкнуть. Мало того, понадобилось держать ее изо всхъ силъ, чтобъ она сама не кинулась въ шахту.

— Рэчель, дорогая Рэчель, добрая Рэчель, ради всего святого не кричите такъ ужасно! Подумайте о Стефен! Подумайте о Стефен! Подумайте о Стефен!

Повтореніемъ этой мольбы, выливавшейся со всмъ отчаяніемъ подобнаго момента, Сэсси удалось, наконецъ, унять несчастную, теперь она смотрла на свою спутницу съ неподвижнымъ окаменлымъ лицомъ, даже слезы у ней изсякли.

— Рэчель, Стефенъ, пожалуй, еще живъ. Вдъ, не захотите же вы оставить его искалченнымъ на дн этой ужасной пропасти ни одной лишней минуты, когда, можетъ быть, есть средство спасти несчастнаго?

— Нтъ, нтъ, нтъ!

— Такъ стойте тутъ, не шевелитесь, если вы его любите! Дайте я пойду и послушаю.

Ей было страшно приблизиться къ колодцу, но она подползла къ нему на рукахъ и колняхъ и принялась кричать, насколько хватало ея голоса, окликая Стефена по имени. Посл того Сэсси умолкла и прислушалась, но не услыхала въ отвтъ ни звука. Она повторила свою попытку нсколько разъ, однако, совершенно безуспшно. Молодая двушка начинала кричать двадцать, тридцать разъ. Она схватила комъ земли съ изрытой почвы въ томъ мст, гд Стефенъ оборвался въ шахту, и кинула его въ глубину. Однако, ея слухъ не могъ уловить даже стука паденія.

Широкій просторъ, такой прекрасный въ своемъ безмолвіи едва нсколько минутъ назадъ, вселялъ теперь почти отчаяніе въ ея мужественное сердце, когда она встала на ноги, не видя ни откуда кругомъ никакой помощи.

— Рэчель,— сказала Сэсси,— нельзя терять ни минуты. Намъ нужно идти въ разныя стороны, можетъ быть, мы и встртимъ кого нибудь. Вы сами отправляйтесь по той дорог, по которой мы сюда пришли, а я пойду дальше по этой тропинк. Кого бы вы ни встртили, разсказывайте каждому, что здсь случилось. Помните о Стефен, помните о Стефен!

По лицу Рэчели она увидла, что на нее теперь можно положиться. Постоявъ еще съ минуту, Сэсси проводила глазами работницу, которая кинулась бжать, ломая руки, посл чего повернулась и пошла на собственные поиски, она остановилась у изгороди и привязала къ ней свою шаль, чтобъ замтить мсто катастрофы, посл чего швырнула въ сторону свою шляпу и побжала со всхъ ногъ.

‘Бги, Сэсси, бги, ради всего святого! Не останавливайся,’ чтобъ перевести духъ. Бги, бги!’ Подгоняя себя мысленно этими словами, она перебгала съ одного поля на другое, съ проселка на проселокъ, съ мста на мсто, какъ никогда не бгала до сихъ поръ. Наконецъ, Сэсси добжала до навса, у склада машинъ, гд, растянувшись въ тни на солом, крпко спало двое мужчинъ.

Не легко было разстроенной, запыхавшейся двушк добудиться этихъ людей, а еще трудне растолковать имъ, что привело ее сюда, однако, не успли они смекнуть, въ чемъ дло, какъ переполошились не меньше самой Сэсси. Одинъ изъ нихъ сильно выпилъ передъ сномъ, но когда товарищъ прокричалъ ему, что человкъ свалился въ Старый Чертовъ Колодецъ, онъ вскочилъ, сбгалъ къ маленькому пруду съ грязной водою, окунулъ въ него голову и вернулся совсмъ трезвымъ.

Съ этими двумя рабочими Сзсои пробжала съ полмили дальше. Тутъ они подняли на ноги еще третьяго, съ которымъ двушка отправилась за четвертымъ, тогда какъ двое первыхъ побжали въ другую сторону. Потомъ нашлась лошадь, и Сэсси послала верхового на станцію желзной дороги, приказавъ ему скакать во весь духъ. Съ этимъ нарочнымъ двушка отправила Луиз письмо, написанное ею тутъ же впопыхахъ. Тмъ временемъ поднялась на ноги вся сосдняя деревня: жители наскоро собирали веревки, вороты, шесты, фонари, свчи и другіе необходимые предметы, чтобъ снести ихъ въ одно мсто, а потомъ доставить къ Чортову Колодцу.

Сэсси казалось, что прошли цлые часы съ тхъ поръ, какъ она оставила пропавшаго человка погребеннымъ заживо въ его страшной могил. Ей не терплось дольше оставаться вдали отъ несчастнаго, котораго какъ будто бросили безжалостно одного, и она проворно пустилась назадъ въ сопровожденіи нсколькихъ крестьянъ, въ томъ числ и того, который былъ съ похмлья, а потомъ такъ скоро протрезвился при ужасномъ извстіи. Этотъ человкъ оказался какъ разъ самымъ расторопнымъ изъ всхъ. Когда они пришли къ Чертову Колодцу, роковое мсто было также пустынно, какъ и въ то время, когда Сэсси оставила его, крестьяне окликали упавшаго и прислушивались по примру Сэсси, внимательно осмотрли край обрыва и ршили, какъ произошла катастрофа, посл чего расположились на трав въ ожиданіи прибытія необходимыхъ вещей и приспособленій.

Малйшій звукъ: жужжаніе наскомыхъ въ воздух, шелестъ листьевъ, шепотъ среди собравшихся, все заставляло Сэсси вздрагивать, ей всякій разъ мерещилось, что она слышитъ вопль изъ глубины колодца. Но вольный втеръ напрасно носился надъ нимъ, ни одного звука не поднималось на поверхность земли, и люди сидли у зіявшей пропасти въ томительномъ ожиданіи. Нсколько времени спустя сталъ понемножку собираться праздный народъ, услыхавшій о происшествіи. Наконецъ, подоспла и настоящая помощь. Вмст съ толпой народа вернулась и Рэчель. Въ этой партіи находился въ числ прочихъ докторъ, захватившій съ собою вино и лекарства. Однако, было мало надежды, что Стефена вытащатъ живымъ.

Теперь, когда набралось достаточно народа, чтобъ приступить къ длу, протрезвившійся рабочій сталъ во глав остальныхъ или, пожалуй, занялъ это мсто съ общаго согласія. Прежде всего онъ разставилъ широкую цпь вокругъ колодца и назначилъ людей охранять ее. Кром охотниковъ, допущенныхъ къ работ, да Сэсси съ Рэчелью, за эту цпь не пропускали никого. Но поздне, когда къ мсту катастрофы прибыли изъ Коктоуна съ курьерскимъ поздомъ по письму Сэсси мистеръ Гредграйндъ съ Луизой и мистеромъ Баундерби съ олухомъ, ихъ также пропустили въ средину круга.

Прошло четыре часа съ той минуты, какъ Сэсси и Рэчель въ первый разъ услись тутъ на трав, прежде чмъ съ помощью шестокъ и веревокъ соорудили снарядъ, на которомъ можно было безопасно спустить въ шахту двоихъ человкъ. Устройство этого приспособленія при всей его простот встртило извстныя трудности, не оказалось нкоторыхъ необходимыхъ вещей, за которыми пришлось посылать. Было пять часовъ пополудни въ тотъ ясный осенній воскресный день, когда, наконецъ, въ колодезь спустили свчу, чтобъ испытать свойства воздуха. Три или четыре суровыхъ лица склонилось рядомъ надъ краемъ обрыва, внимательно наблюдая за свчей, которую по требованію этихъ людей, рабочіе у ворота спускали ниже или останавливали на извстномъ уровн. Тускло горвшая свча была снова поднята наверхъ, тогда въ шахту плеснули воды, затмъ прицпили къ канату бадью, куда влзъ протрезвившійся рабочій со своимъ товарищемъ, снабженные фонарями, еще минута, и они скомандовали: ‘спускай’.

Когда туго натянувшійся канатъ началъ разматываться, а воротъ заскриплъ, вся толпа, состоявшая не мене, какъ изъ двухсотъ человкъ, мужчинъ и женщинъ, притаила дыханіе, вс они напряженно слдили за происходившимъ. Но вотъ изъ шахты подали сигналъ, и воротъ остановился съ неразмотаннымъ еще канатомъ. Промежутокъ времени, пока люди стояли въ бездйствіи у ворота, показался, должно быть, многимъ подозрительно долгимъ, по крайней мр, нкоторыя женщины принялись кричать, что случилось новое несчастіе. Докторъ, державшій въ рукахъ свои карманные часы, заявилъ, что не прошло и пяти минутъ, какъ спустили людей, и сурово заставалъ замолчать кричавшихъ. Не усплъ онъ договорить, какъ воротъ завертлся въ противоположную сторону. Опытные глаза сейчасъ же замтили, что онъ идетъ легче, чмъ въ томъ случа, еслибъ поднималось двое людей, ясно, что только одинъ изъ рабочихъ возвращался на поверхность земли.

Канатъ былъ туго натянутъ, кольцо за кольцомъ называлось на цилиндръ ворота, и вс глаза были устремлены на колодезь. Протрезвившійся рабочій, вытащенный наверхъ, проворно спрыгнулъ на траву. Грянулъ общій крикъ: ‘Живъ или мертвъ?’ И затмъ воцарилось глубокое жуткое молчаніе.

Когда спрошенный отвтилъ ‘живъ!’, громадная толпа радостно вскрикнула, и у многихъ навернулись слезы на глазахъ.

— Но онъ страшно изувченъ,— прибавилъ смльчакъ, когда присутствующіе настолько успокоились, что могъ быть слышенъ его голосъ.— Гд докторъ?.. Онъ такъ страшно изувченъ, сэръ что мы не знаемъ, какъ поднять его.

Началось совщаніе. Вс тревожно смотрли на доктора пока тотъ разспрашивалъ рабочихъ и качалъ головою при его отвтахъ. Солнце закатывалось, и алый отблескъ вечерней зари ярко освщалъ вс лица, на которыхъ тмъ рзче выступало томительное безпокойство.

Въ результат переговоровъ рабочіе вернулись снова къ вороту, спустили въ шахту того же рудокопа съ виномъ и прочими необходимыми вещами, а его товарища вытащили наверхъ. Тмъ временемъ нсколько человкъ подъ руководствомъ врача принесли плетенку изъ прутьевъ, на которой другіе устроили мягкую постель изъ снятаго ими платья, прикрытаго слоемъ соломы, пока докторъ наготовилъ бинтовъ и перевязокъ изъ шалей и носовыхъ платковъ. Когда они были готовы, ихъ повсили на руку рудокопа, который быль поднятъ изъ шахты послднимъ, съ указаніями, какъ употреблять ихъ. И когда онъ стоялъ, освщенный фонаремъ въ его рук, опираясь могучей свободной рукой на одинъ изъ шестовъ и заглядывая порою въ шахту, а по временамъ обводя глазами собравшійся народъ, то этотъ человкъ представлялъ одну изъ выдающихся фигуръ въ необычайной сцен. Вслдствіе наступившей темноты пришлось зажечь факелы.

Изъ немногихъ словъ, услышанныхъ отъ рабочаго стоявшими по близости и тотчасъ переданныхъ за черту круга, оказывалось, что пострадавшій свалился на груду древесныхъ обломковъ, которыми былъ на половину заваленъ колодезь, и что его дальнйшему паденію помшала глыба земли, застрявшая сбоку. Стефенъ лежалъ на спин, съ подогнутой подъ себя рукой, и, по его собственнымъ словамъ, насколько онъ могъ припомнить, почти не двигался съ той минуты, какъ попалъ въ шахту, другая же свободная рука служила ему лишь для того, чтобъ вытаскивать изъ бокового кармана платья хлбъ и мясо, взятые имъ на дорогу. Несчастный бралъ пищу по крошкамъ и отхлебывалъ глотками воду, также бывшую при немъ. Получивъ письмо Рэчель, Стефенъ прямо съ фабрики пустился въ путь и шелъ пшкомъ цлый день, онъ приближался къ дач мистера Баундерби, когда уже стемнло, и тутъ упалъ въ шахту. Бдняга ршился идти по этой опасной мстности въ такую позднюю пору, потому что спшилъ оправдаться отъ взведенныхъ на него обвиненій и съ этой цлію выбралъ кратчайшую дорогу.

— Видно, Чортовъ Колодезь хочетъ заслужить до конца свою дурную славу,— съ проклятіемъ закончилъ рабочій.— Правда, несчастный малый еще дышетъ и теперь даже заговорилъ, но, должно бытъ, протянетъ недолго.

Когда все было готово, рабочій напутствуемый послдними торопливыми наставленіями со стороны своихъ товарищей и докторъ, посл того, какъ воротъ началъ уже опускать его съ бадьею, исчезъ въ отверстіи шахты. Канатъ опять сталъ разматываться попрежнему, попрежнему былъ поданъ сигналъ снизу, а Боротъ остановился. Но люди уже не отнимали рукъ отъ колеса. Каждый изъ нихъ былъ готовъ начать вертть ее въ обратную сторону и издалъ условленнаго знака. Наконецъ, послдовалъ сигналъ, и все кольцо зрителей, сдерживаемое цпью, подалось впередъ.

На этотъ разъ канатъ натянулся туже прежняго, рабочіе съ трудомъ ворочали колесо, а воротъ жалобно скриплъ. Было почти невыносимо слдить за этой работой и думать, что веревка можетъ лопнуть. Но кольцо за кольцомъ благополучно наматывалось на валъ ворота, вотъ показались цпи и, наконецъ, висвшая на нихъ бадья съ двумя людьми по ея краямъ,— зрлище, отъ котораго кружилась голова и сжималось сердце. Они заботливо поддерживали бдное, изувченное человческое тло, все забинтованное и привязанное къ бадь.

Глухой ропотъ сожалнія пронесся въ толп. Женщины заплакали навзрыдъ, когда эту почти безформенную массу бережно вынули изъ спасительной желзной бадьи и положили на соломенную подстилку. Сначала къ пострадавшему приблизился только докторъ. Онъ сдлалъ все, что могъ, чтобъ уложить его удобне, но самое лучшее, что можно было здсь придумать, это прикрыть раздробленные члены Стефена. Осторожно закутавъ его, врачъ подозвалъ къ нему Рэчель и Сэсси. Тутъ взорамъ зрителей представилось блдное изможденное лицо, терпливо обращенное къ небу и сломаная правая рука, лежавшая поверхъ накинутой на него одежды. Эта рука какъ будто ожидала прикосновенія драгой, любящей руки.

Двушки напоили Стефена, освжили водой его лицо и заставили его проглотить подкрпляющее лекарство съ виномъ. Хотя онъ лежалъ совершенно неподвижно, продолжая смотрть на небо, однако, улыбнулся и произнесъ: ‘Рэчель!’

Она опустилась возл него на траву и нагнулась къ нему, такъ что ея лицо пришлось между взглядомъ Стефена и небомъ, потому что онъ не могъ повернуть глазъ въ сторону, чтобъ посмотрть на свою подругу.

— Рэчель, милая!

Она взяла его за руку. Онъ опять улыбнулся и сказалъ:

— Держи ее, не выпускай.

— Ты сильно страдаешь, мой дорогой Стефенъ?

— Я страдалъ, но теперь все прошло. Да, я мучился страшно, жестоко и долго, моя милая, но теперь все миновало. Ахъ, Рэчель, какое болото! Сначала до конца одно сплошное болото.

При этихъ словахъ, онъ на минуту сталъ похожъ на прежняго Стефена, но какъ бы въ призрачномъ вид.

— Этотъ колодезь, куда я упалъ, моя дорогая, еще на памяти стариковъ, оставшихся въ живыхъ, стоилъ жизни многимъ сотнямъ людей — отцовъ, сыновей, братьевъ, дорогихъ и близкихъ тысячамъ и тысячамъ человческихъ существъ, которыхъ они защищали отъ нужды и голода. Въ этотъ колодц отъ рудничнаго газа погибло народа больше чмъ въ самомъ кровопролитномъ сраженіи. Я читалъ когда-то петицію рудокоповъ, гд они Христомъ Богомъ умоляютъ нашихъ законодателей не допускать, чтобы ихъ трудъ былъ убійственнымъ, умоляютъ пощадить ихъ ради женъ и дтей, которыхъ они любятъ такъ же горячо, какъ благородные люди своихъ. Когда эта копь находилась въ дйствіи, она убивала людей безъ надобности, когда ее забросили, она попрежнему продолжаетъ убивать народъ ни за что ни про что. Видишь, какъ мы погибаемъ задаромъ, если не черезъ одно, такъ черезъ другое… вязнемъ въ болот… изо дня въ день!

Стефенъ высказывалъ это слабымъ голосомъ безъ всякаго гнва противъ кого бы то ни было, просто потому что это была правда.

— Вотъ хоть бы твоя сестренка, Рэчель, вдь, ты не забыла ея? Я увренъ, что ты не забудешь ея никогда, да и меня вмст съ нею. Вспомни, моя бдная, терпливая страдалица, какъ ты трудилась для нея, а она цлыми днями сидла въ своемъ маленькомъ креслиц подъ твоимъ окномъ. Помнишь, какъ она умерла — такая маленькая и уже калка, умерла отъ нездороваго воздуха, который заражаетъ убогія жилища бдноты. Этому не слдовало быть! Но насъ засасываетъ болото! Намъ нтъ изъ него выхода!

Луиза приблизилась къ Стефену, однако, онъ не могъ ее видть, потому что лежалъ, обративъ лицо къ небу.

— Еслибъ все, что касается насъ, моя дорогая, не было осквернено болотомъ, я не имлъ бы надобности спшить сюда. Если бъ мы сами не увязли въ болот, мои товарищи ткачи и другіе рабочіе не поступили бы со мною такъ несправедливо. Еслибъ мистеръ Баундерби зналъ меня лучше… еслибъ онъ зналъ меня хоть сколько нибудь, онъ не обидлся бы на меня тогда. Онъ не сталъ бы подозрвать меня потомъ въ дурномъ дл… Но взгляни-ка туда, Рэчель! Взгляни вверхъ.

Слдуя за направленіемъ его взгляда, Рэчель увидала, что Стефенъ смотрлъ на одну звзду.

— Она сіяла надо мною,— благоговйно промолвилъ онъ,— сіяла въ моей скорби и отчаяніи, тамъ внизу. Ея свтъ проникъ мн въ душу. Я смотрлъ на звзду и думалъ о теб, Рэчель, смотрлъ и думалъ, пока болото въ моей душ начало какъ будто очищаться. Если люди плохо понимали меня, такъ, вдъ, и я не понималъ ихъ хорошенько. Получивъ твое письмо, я сейчасъ подумалъ, что молодая леди и ея братъ приходили тогда ко мн не спроста, что у нихъ было недоброе на ум. Когда я свалился въ колодезь, то былъ въ большомъ гнв на нее, я былъ такъ же несправедливъ къ ней, какъ другіе были несправедливы ко мн. Но мы должны быть осмотрительны въ нашихъ сужденіяхъ и поступкахъ, мы должны терпливо переносить свои испытанія и быть снисходительными къ ближнимъ. Въ моемъ отчаяніи и скорби я поднялъ глаза, увидалъ надъ собою эту сіяющую звзду, и въ голов у меня какъ будто прояснло. Моя предсмертная молитва заключается въ томъ, чтобы вс люди на свт сблизились между собою больше и научились лучше понимать другъ друга, чмъ тогда, когда я еще жилъ на земл слабымъ и гршнымъ человкомъ.

При этихъ словахъ Луиза наклонилась надъ нимъ съ другой стороны, ставъ на колни противъ Рэчели, чтобъ онъ могъ ее видть.

— Вы слышали?— спросилъ Стефенъ, немного помолчавъ.— Я не забылъ васъ, леди.

— Да, Стефенъ, я слышала и присоединяюсь къ вашей молитв.

— У васъ есть отецъ. Согласны ли вы передать ему кое-что отъ меня?

— Онъ здсь,— со страхомъ отвчала Луиза.— Не хотите ли, я приведу его къ вамъ?

— Пожалуйста.

Луиза вернулась съ отцомъ. Стоя рядомъ, рука объ руку, оба они смотрли внизъ на измученное лицо съ торжественнымъ выраженіемъ покоя въ чертахъ.

— Сэръ, вы оправдаете меня передъ людьми и возстановите мое доброе имя. Это я завщаю вамъ.

Взволнованный мистеръ Гредграйндъ спросилъ, какъ же ему взяться за это?

— Сэръ,— послдовалъ отвтъ,— вашъ сынъ научитъ васъ. Спросите у него. Я никого не обвиняю, не говорю никому ни слова упрека. Мы видлись и разговаривали съ вашимъ сыномъ однажды вечеромъ. Я ничего не требую отъ васъ кром того, чтобъ вы оправдали меня…И я врю, что вы это сдлаете.

Носильщики были уже готовы поднять Стефена, а врачъ настаивалъ, чтобъ его перенесли, какъ можно скоре, поэтому люди съ факелами и фонарями встали впереди, чтобъ освщать дорогу. Прежде чмъ изувченнаго подняли и пока собирались въ путь, онъ сказалъ Рэчели, посматривая кверху на звзду:

— Часто, когда я приходилъ въ себя и видлъ, какъ она сіяетъ надо мною въ моемъ отчаяніи, я думалъ, что эта самая звзда указываетъ путь въ жилищу нашего Спасителя. Должно быть, такъ оно и есть.

Носилки подняли, и Стефенъ былъ ужасно радъ, что его собирались нести, именно, по тому направленію, куда какъ будто указывала его путеводная звзда.

— Рэчель, моя любимая! Не выпускай моей руки. Сегодня вечеромъ мы можемъ идти вмст, моя дорогая.

— Я стану держать тебя за руку и пойду съ тобою рядомъ, Стефенъ, всю дорогу.

— Господь да благословитъ тебя! Будьте добры, закройте кто нибудь мн лицо.

И его осторожно понесли по полямъ и проселкамъ на широкомъ раздоль, Рэчель не выпускала его руки изъ своихъ. Только тихій шепотъ нарушалъ грустное молчаніе. Вскор скорбное шествіе превратилось въ погребальное. Звзда указала Стефену путь къ Богу угнетенныхъ и страждущихъ. И пройдя путемъ униженій, горя и прощенія, этотъ несчастный достигъ, наконецъ, покоя на лон своего искупителя.

VII. Ловля олуха,

Прежде чмъ распалось кольцо любопытныхъ, обступившихъ Чертовъ Колодезь, одинъ изъ присутствующихъ скрылся неизвстно куда. Мистеръ Баундерби и его тнь избгали Луизы, стоявшей подъ руку съ отцомъ, и тщательно сторонились отъ нихъ обоихъ. Когда мистера Гредграйнда позвали къ Стефену, Сэсси, внимательно наблюдавшая за всмъ происходившимъ, подкралась сзади къ этой злополучной тни съ искаженнымъ отъ ужаса лицомъ,— какъ будто бы кто могъ обращать на него вниманіе въ такую минуту,— и шепнула ему что-то на ухо. Не оборачиваясь назадъ, онъ поговорилъ съ нею нсколько минутъ и затмъ исчезъ. Такимъ образомъ олухъ вышелъ изъ круга раньше, чмъ народъ двинулся въ путь.

По возвращеніи домой мистеръ Гредграйндъ написалъ мистеру Баундерби, что желаетъ немедленно видть своего сына и проситъ отправить его въ Стонъ-Лоджъ. Мистеръ Баундерби отвтилъ, что потерялъ Тома въ толп и думалъ, что онъ отправился къ отцу, такъ какъ его до сихъ поръ нтъ дома.

— Я полагаю, отецъ,— сказала Луиза, что Томъ не вернется сегодня вечеромъ въ Коктоунъ.

Мистеръ Гредргайндъ вышелъ изъ комнаты, не сказавъ ни слова.

Поутру онъ самъ отправился въ банкъ тотчасъ посл его открытія и, видя, что мсто его сына не занято (у отца не сразу хватило духа заглянуть въ то отдленіе) пошелъ обратно въ надежд встртить дорогой мистера Баундерби. Когда они сошлись, мистеръ Гредграйндъ сказалъ зятю, что по причинамъ, которыя объяснитъ посл и о которыхъ проситъ пока не разспрашивать, онъ нашелъ нужнымъ дать своему сыну одно порученіе, которое задержитъ его нкоторое время въ отлучк. Онъ сообщилъ также и о томъ, что взялъ на себя обязанность очистить отъ всякаго нареканія память Стефена Блэкпуля и указать настоящаго вора. Совершенно сбитый съ толку, мистеръ Баундерби остался стоять на улиц посл того, какъ тесть простился съ нимъ и пошелъ своей дорогою. Банкиръ не могъ сразу двинуться съ мста, раздуваясь на подобіе гигантскаго мыльнаго пузыря, лишенный, однако, его красоты.

Между тмъ мистеръ Гредграйндъ, вернувшись домой, заперся у себя въ кабинет и просидлъ тамъ весь день. Когда Сэсси и Луиза постучались къ нему въ дверь, онъ сказалъ, не отворяя:

— Не теперь, мои дорогія, погодите до вечера.

Когда он вернулись вечеромъ, то получили отвтъ:

— Я еще не въ силахъ… До завтра.

Онъ цлый день ничего не лъ, не спрашивалъ огня когда стемнло, и было слышно, какъ онъ до поздней ночи шагалъ взадъ и впередъ по кабинету.

Тмъ не мене, на другое утро мистеръ Гредграйндъ вышелъ къ завтраку въ обычный часъ и занялъ свое обычное мсто за столомъ. Замтно постарвшій, сгорбившійся и совсмъ пришибленный горемъ, онъ, несмотря на это, казался лучшимъ и боле мудрымъ человкомъ, чмъ въ т дни, когда не признавалъ въ человческой жизни ничего, кром фактовъ. Передъ выходомъ изъ столовой онъ назначилъ Луиз и Сэсси время, когда он должны придти къ нему, посл чего удалился, поникнувъ сдою головою.

— Дорогой отецъ,— сказала Луиза, когда об он явились къ нему въ назначенный часъ,— у тебя остается еще трое младшихъ дтей. Они не пойдутъ по стопамъ старшихъ, да и я сама измнюсь съ Божьей помощью.

Она протянула Сисси руку, точно давая понять, что разсчитываетъ также и на ея подержку.

— Твой несчастный братъ…— заговорилъ мистеръ Гредграйндъ,— какъ по твоему, онъ уже задумалъ тогда совершить кражу, когда пошелъ съ тобою на квартиру Стефена?

— Боюсь, что такъ отецъ. Мн извстно, что ему требовалось очень много денегъ, онъ проматывалъ крупныя суммы.

— Тотъ бдняга долженъ былъ покинуть городъ, и нашему Тому пришла въ голову подлая мысль бросить на него подозрніе, не такъ ли?

— Я думаю, отецъ, она мелькнула у него, когда мы сидли тамъ. Вдь, это я просила его проводить меня къ Блэкпулю, не онъ вздумалъ провдать несчастнаго.

— Томъ, вроятно, разговаривалъ съ нимъ? Не отводилъ ли онъ его въ сторону?

— Онъ увелъ Стефена изъ комнаты. Я спрашивала его посл, зачмъ онъ это сдлалъ, и братъ привелъ какую-то правдоподобную отговорку, но со вчерашняго вечера, отецъ, и припомнивъ теперь вс обстоятельства, я, кажется, безошибочно догадываюсь о томъ, что произошло между ними тогда.

— Посмотримъ,— сказалъ мистеръ Гредграйндъ,— такъ же ли мрачны твои опасенія относительно преступнаго брата, какъ и мои.

— Я боюсь отецъ,— нершительно начала Луиза,— что Томъ сдлалъ Стефену Блэкпулю какое нибудь предложеніе — пожалуй, отъ моего имени, пожалуй, отъ своего собственнаго — предложеніе, заставившее этого несчастнаго поступить въ простот души опрометчиво, а именно дожидаться чего то, бродя около банка два-три вечера подъ-рядъ передъ своимъ удаленіемъ изъ города. Раньше Стефенъ никогда не длалъ этого.

— Слишкомъ ясно!— отвчалъ отецъ.— Слишкомъ ясно!

Заслонивъ лицо рукою, онъ посидлъ съ минуту молча, но потомъ оправился и спросилъ.

— Какъ же теперь его найти? Какъ укрыть отъ правосудія? Въ т немногіе часы, на которые я могу отсрочить обнародованіе истины, какія мры можемъ мы принятъ, чтобъ Томъ попался намъ въ руки, помимо полицейскихъ властей? Этого не устроишь и за десять тысячъ фунтовъ.

— Сэсси уже устроила это, отецъ.

Мистеръ Гредграйндъ поднялъ глаза и посмотрлъ въ ту сторону, гд стояла его воспитанница, подобно доброй фе его дома, и сказалъ тономъ умиленной благодарности и мягкой доброты:

— Везд и всегда ты, дитя мое.

— Мы не со вчерашняго дня боялись за него,— заговорила Сэсси, переглянувшись съ Луизой, и когда я увидала, что васъ подвели къ носилкамъ умирающаго и услышала слова Стефена Блэкпуля (вдь, я не отходила все время ни на шагъ отъ Рэчель), то подошла къ мистеру Тому, не замченная никмъ, и сказала ему: — ‘Не оглядывайтесь на меня. Видите, гд стоитъ вашъ отецъ? Спасайтесь, не теряя ни минуты, ради него и ради васъ самихъ!’ — Его ужъ и раньше трясло отъ страха, когда же онъ услышалъ мой шепотъ, то вздрогнулъ всмъ тломъ, испугался больше прежняго и произнесъ: — ‘Куда я днусь? Денегъ у меня очень мало, и я не знаю, кто согласится спрятать меня».— Тутъ мн пришелъ въ голову странствующій циркъ, въ которомъ служилъ когда то мой отецъ. Я не позабыла, въ какія мста направлялся мчстеръ Слири въ эту пору года, и его объявленіе только что наканун попалось мн въ газет. Я посовтовала мистеру Тому спшить туда, назвать свое имя хозяину цирка и просить у него тайнаго убжища до моего прізда.— ‘Я буду тамъ раньше, чмъ наступитъ утро’,— сказалъ мистеръ Томъ.— И я видла, какъ онъ пробирался въ толп.

— Благодареніе Богу!— воскликнулъ его отецъ.— Пожалуй, намъ еще удастся отправить его заграницу.

На это было тмъ легче разсчитывать, что городъ, въ который Сэеси направила Тома, лежалъ въ трехъ часахъ отъ Ливерпуля, откуда бглецъ могъ быстро отплыть въ любую часть свта. Однако, сообщеніе съ нимъ требовало большихъ предосторожностей, потому что теперь ему грозила серьезная опасность каждую минуту навлечь на себя подозрніе, и никто не могъ поручиться за то, что самъ мистеръ Баундерби въ избытк гражданской доблести не разыграетъ, со свойственнымъ ему бахвальствомъ, роль неподкупнаго римлянина. Поэтому было условлено, что Сэсси и Луиза подутъ въ означенный городъ окольной дорогой, а несчастный отецъ отправится въ противоположную сторону и прибудетъ къ тому же пункту инымъ, боле дальнимъ и кружнымъ путемъ. Кром того, они ршили, что мистеру Гредграйнду не слдуетъ являться прямо къ мистеру Слири во избжаніе того, чтобъ его намренія не были истолкованы неправильно или чтобъ новость о прізд отца не заставила Тома снова обратиться въ бгство. Сэсси и Луиза должны были первыя начать переговоры: объяснить виновнику этого бдствія и позора причину своего прибытія и подготовить его къ встрч съ отцомъ. Когда этотъ планъ обсудили во всхъ подробностяхъ, и вс три участника достаточно вникли въ каждую мелочь, наступило время приняться за его выполненіе. Едва день склонился къ вечеру, какъ мистеръ Гредграйндъ прямо изъ дома пошелъ пшкомъ за городъ до той линіи желзной дороги, по которой ему предстояло хать, а нсколько часовъ спустя Сэсси и Луиза укатила съ позда въ противоположную сторону, ободренныя тмъ, что на вокзал имъ не попалось ни одного знакомаго лица.

Он хали всю ночь напролетъ, если не считать остановокъ для пересадки на узловыхъ станціяхъ, гд приходилось то лзть кверху по безконечному числу ступеней, то спускаться въ колодцы, что составляло единственное различіе между желзнодорожными развтвленіями. Наконецъ, рано поутру путешественницъ высадили на болот въ мил или двухъ отъ городка, составлявшаго цль ихъ поздки. Изъ такого критическаго положенія ихъ вывелъ какой-то старикъ почтальонъ дикаго вида, который поднялся въ тотъ день спозаранку и халъ мимо въ кабріолет. Этимъ способомъ прізжія были секретно доставлены въ городокъ по задворкамъ, гд жили свиньи, такой въздъ въ городскія предлы, не ласкавшій ни зрнія, ни обонянія, былъ обычнымъ доступомъ въ эту трущобу.

Первое, что бросилось имъ въ глаза по прибытіи, былъ ободранный остовъ цирка Слири. Труппа перекочевала уже въ другой городокъ, боле, чмъ за двадцать миль оттуда, гд наканун вечеромъ открыла свои представленія. Единственнымъ путемъ сообщенія между этими мстечками служила холмистая дорога съ заставами, зда по которой совершалась крайне медленно. Хотя путешественницы только наскоро позавтракали и не успли отдохнуть (впрочемъ, при такихъ тревожныхъ обстоятельствахъ объ отдых не могло бить и рчи), однако, наступилъ уже полдень прежде, чмъ имъ стали попадаться афиши цирка Слири на овинахъ и заборахъ, и пробило часъ, когда он остановились на базарной площади, гд стоялъ балаганъ.

Въ ту минуту, когда прізжія сошли на мостовую, зазвонилъ колокольчикъ, возвщавшій о начал большого утренняго представленія. Во избжаніе разспросовъ и риска возбудить любопытство въ город, Сэсси посовтовала взять входные билеты въ касс. Если мистеръ Слири продавалъ ихъ самъ, то онъ, конечно, узнаетъ ее и будетъ дйствовать осторожно. Если же его не окажется у входа, то онъ увидитъ ихъ въ цирк и такъ же осторожно сообщитъ имъ всти о бглец.

Сильно взволнованныя, товарки подошли къ знакомому имъ балагану. Флагъ съ надписью ‘Циркъ Слири’ попрежнему разввался надъ крышей, касса въ вид ниши готическаго стиля также красовалась на обычномъ мст, однако, мистера Слири тамъ не было. Мастеръ Киддерминстеръ, достигшій слишкомъ зрлаго возраста для того, чтобы самая первобытная доврчивость могла еще принимать его за купидона, былъ принужденъ уступить неодолимой сил обстоятельствъ (а также своей бород) и, сдлавшись для цирка тмъ, что называется ‘малый на вс руки’, возсдалъ въ данномъ случа за выручкой, имя въ запас барабанъ, съ цлью коротать свои досуги и находить исходъ для избытка своихъ физическихъ силъ. Зорко слдя за тмъ, чтобы не получить за билетъ фальшивой монеты, мастеръ Киддерминстеръ, какъ его теперь величали, не видлъ ничего, кром денегъ, и Сэсси прошла мимо него неузнанной вмст съ Луизой.

Японскій императоръ, стоя на старой смирной блой кобыл въ черныхъ намалеванныхъ яблокахъ, вертлъ на палочк одновременно пять умывальныхъ тазовъ — любимое развлеченіе этого монарха, какъ всмъ извстно. Сэсси, хотя хорошо знакомая съ его генеалогическимъ древомъ, не знала, однако, лично теперешняго императора, и его царствованіе прошло для нея очень мирно. Посл этого нумера должна была появиться миссъ Джозефина Слири въ конномъ представленіи ‘Тирольская пантомима цвтовъ’. Ея выходъ былъ возвщенъ новымъ клоуномъ, онъ съ большимъ юморомъ брякнулъ: ‘Пантомима цвтной капусты’. И вслдъ затмъ показался мистеръ Слири, который вывелъ артистку на арену.

Едва усплъ хозяинъ дать клоуну щелчка своимъ длиннымъ бичомъ, а клоунъ едва усплъ крикнуть: — ‘Если ты сдлаешь это опять, я швырну въ тебя лошадью’,— какъ Сэсси была узнана отцомъ и дочерью. Однако же, они провели свою пантомиму съ большимъ самообладаніемъ и, не считая перваго момента, подвижной глазъ мистера Слири выдавалъ такъ же мало его волненіе, какъ и стоячій. Правда, Луиз и Сэсси конное упражненіе показалось немножко растянутымъ, особенно когда оно было прервано на время небольшимъ антрактомъ съ спеціальной цлью доставить клоуну случай задать мистеру Слири (который говорилъ: — ‘вотъ какъ, сэръ!’ — на вс его замчанія самымъ невозмутимымъ тономъ, окидывая взглядомъ публику) загадку о томъ, какъ дв ноги сидли на трехъ ногахъ и смотрли на одну ногу, когда пришли четыре ноги и схватили одну ногу, а дв ноги вскочили, схватили три ноги и швырнули ихъ въ четыре ноги, которыя убжали съ одной ногой. Эта остроумная аллегорія, относившаяся къ мяснику, трехногому табурету, къ собак и бараньему окороку, хотя была не лишена занимательности, но, однако жъ, заняла порядочно много времени, и несчастныя путешественницы сидли, какъ на горячихъ угольяхъ. Наконецъ, маленькая блокурая Джозефина, блестяще закончивъ свой нумеръ, сдлала публик реверансъ подъ громъ аплодисментовъ, а клоунъ, оставшись одинъ на арен, разошелся во всю и сказалъ: — ‘Ну, пришла теперь моя очередь’. Тутъ кто-то тронулъ Сэсси за плечо и поманилъ ее къ себ.

Она взяла съ собою Луизу, и об он были приняты мистеромъ Слири въ очень тсномъ отдльномъ помщеніи съ парусинными стнами, голой землей вмсто пола и покатымъ деревяннымъ потолкомъ, по которому публика въ ложахъ стучала каблуками въ вид одобренія, точно хотла проломить его насквозь.

— Сесилія,— сказалъ мистеръ Слири, стоявшій со стаканомъ пунша въ рукахъ,— мн пріятно тебя видть. Ты всегда была нашей любимицей и, конечно, оправдала впослдствіи наше довріе, сдлала намъ честь. Ты должна повидаться съ труппой, моя милая, прежде чмъ мы начнемъ толковать о дл, иначе ты кровно обидишь всхъ нашихъ, особенно женщинъ. Джозефина моя теперь замужемъ, она вышла за Чайльдерса, и у нея уже есть сынокъ. Хотя ему всего три года, но онъ отлично держится на любомъ пони. На афишахъ мы величаемъ его ‘маленькимъ чудомъ схоластической верховой зды’, и если ты не услышишь со временемъ объ этомъ мальчик въ цирк Астлея, то услышишь о немъ въ Париж. А помнишь Киддерминстера? Еще вс подмчали, будто бы онъ неравнодушенъ къ теб. Ну, такъ вотъ, онъ тоже вступилъ въ бракъ. Женился на вдов. По годамъ она годится ему въ матери. Сначала она плясала на канат, а теперь бросила совсмъ работать въ цирк, потому что сильно растолстла. У нихъ тоже двое дтей, такъ что у насъ теперь полный комплектъ маленькихъ артистовъ для феерій и дтскихъ спектаклей. Еслибъ ты видла, какъ у насъ поставлены ‘Дти въ лсу!’ Представь себ: отецъ и мать умираютъ — разумется, верхомъ, дядя тоже верхомъ беретъ дтей на воспитаніе, потомъ они дутъ верхомъ собирать чернику, а домовой является также на лошади, чтобъ засыпать ихъ листьями. Право, еслибъ ты хоть разъ увидла это представленіе, то сказала бы, что ничего лучшаго не можетъ быть на свт! Ну, а помнишь Эмму Гордонъ, которая была для тебя второй матерью? Конечно, помнишь, нечего и спрашивать! Такъ вотъ эта Эмма овдовла. Ея мужъ упалъ навзничъ со слона, онъ, видишь ли, изображалъ индйскаго раджу и сидлъ на слон въ такой бесдочк въ род пагоды, ну и расшибся, хватившись спиной о барьеръ. Такъ ужъ и не могъ посл того поправиться. А его вдова вышла вторично замужъ за торговца сыромъ, который увидалъ ее въ цирк и влюбился. Онъ состоитъ попечителемъ бдныхъ и сколачиваетъ себ состояніе.

Объ этихъ различныхъ перемнахъ въ трупп мистеръ Слири, страдавшій теперь сильною одышкой, сообщалъ съ большою сердечностью и удивительнымъ простодушіемъ для такого подслповатаго стараго ветерана съ его привычкой къ грогу. Подлившись съ Сэсси Джюпъ своими новостями, онъ привелъ къ ней Джозефину, и Чайльдерса (у котораго выступали уже довольно глубокія морщины вокругъ рта при дневномъ свт) и ‘маленькое чудо схоластической верховой зды,’ — однимъ словомъ, всю свою труппу. То были презабавныя существа въ глазахъ Луизы: такія размалеванныя, въ такихъ куцыхъ одяніяхъ и такъ безцеремонно выставлявшія напоказъ свои икры. Но было очень пріятно видть, какъ они окружили Сэсси, и было естественно со стороны дочери клоуна, что она не могла удержаться отъ слезъ.

— Ну, вотъ и хорошо! Теперь Сесилія перецловала всхъ дтей, обняла всхъ женщинъ и пожала руки всмъ мужчинамъ. Ступайте же, господа, по мстамъ. Пора подавать звонокъ для сбора труппы ко второму отдленію!

Такъ говорилъ Слири, и когда артисты удалились, онъ продолжалъ, понизивъ голосъ:

— Сесилія, я не допытываюсь ни о чемъ, мн нтъ дла до чужихъ тайнъ, но, если не ошибаюсь, вдь, это миссъ сквайръ?

— Да, это его сестра.

— И дочь того, другого?… Ну, я такъ и думалъ. Надюсь, вы въ добромъ здоровь, миссъ? Надюсь, что сквайру живется благополучно?

— Отецъ мой скоро будетъ здсь,— отвчала Луиза, второй нетерпливо хотлось поскоре приступить къ длу. А что мой братъ?

— Здравъ и невредимъ,— отвчалъ хозяинъ цирка. Мн нужно, чтобъ вы заглянули на арену, миссъ, вотъ отсюда, въ щелку. Сесилія, вдь, ты умешь подглядывать. Найди себ отверстіе въ переборк.

И они вс трое припали глазомъ къ щели между досками.

— Теперь у насъ идетъ ‘Джекъ — истребитель великановъ’, комическая пантомина для дтей, сообщилъ Слири. Тамъ — какъ видите,— стоитъ загородный домъ, гд скрывается Джекъ. Тутъ передъ вами мой клоунъ съ крышкой отъ кастрюли и вертеломъ въ рукахъ, онъ изображаетъ слугу Джека. А вотъ и самъ малютка Джекъ въ великолпномъ вооруженіи. Кром нихъ на арен два арапа комическаго вида въ лакейской ливре, ростомъ вдвое выше жилища героя. Они обязаны стоять возл него во время представленія, приносить и уносить это зданіе прочь. А великанъ — онъ стоитъ мн большихъ денегъ — еще не показывался. Ну, что, всхъ разглядли?

— Да,— отвчали Сэсси и Луиза.

— Посмотрите-ка еще,— промолвилъ хозяинъ цирка, да хорошенько. Ну, всхъ видли? Отлично. Теперь послушайте, миссъ…— Онъ подвинулъ своимъ постительницамъ скамейку и усадилъ ихъ.— У меня свои мннія,— продолжалъ мистеръ Слири, а у почтеннаго сквайра, вашего батюшки, свои. мн нтъ надобности знать, въ чемъ провинился вашъ братецъ, даже будетъ лучше, если я не узнаю этого. Скажу только одно: сквайръ пріютилъ Сесилію, онъ помогъ ей, а я помогу сквайру. Одинъ изъ тхъ араповъ въ ливре — вашъ братъ.

У Луизы вырвался возгласъ не то отчаянія, не то удовольствія.

— Это фактъ,— подтвердилъ Слири,— но даже зная, что братъ вашъ находится передъ вами, вы не отличите его среди другихъ. Пускай пожалуетъ сквайръ. Я удержу молодого человка здсь посл представленія и не сниму съ него костюма, не смою даже гриммировки. Проведите сюда сквайра или приходите сами, когда циркъ опустетъ, тутъ вы найдете своего брата, и никто не помшаетъ вамъ наговориться съ нимъ досыта: весь балаганъ будетъ къ вашимъ услугамъ. Не обращайте вниманія на такіе пустяки, какъ гриммировка,— благо никто не узнаетъ подъ нею бглеца.

Луиза, съ облегченнымъ сердцемъ, осыпала мистера Слири изъявленіями благодарности и не стала задерживать его доле. Она послала Тому свой привтъ, полный любви, при чемъ у ней навернулись слезы, и ушла въ сопровожденіи Сэсси изъ цирка, чтобъ вернуться туда поздне.

Часъ спустя прибылъ и мистеръ Гредграйндъ. Онъ такаю не встртилъ дорогой никого знакомыхъ и, воспрянувъ духомъ, надялся теперь переправить при содйствіи Слири своего обезславленнаго сына въ Ливерпуль съ наступленіемъ ночи. Такъ какъ никто изъ нихъ троихъ не могъ сопутствовать бглецу безъ риска выдать его головою даже переодтымъ то отецъ заготовилъ письмо къ одному изъ своихъ корреспондентовъ, на котораго могъ положиться, умоляя его отправить подателя этого посланія, во чтобы то ни стало, на пароходъ въ Сверную или Южную Америку, или въ иную отдаленную часть свта, куда онъ могъ бы отплыть изъ Ливерпуля безъ всякихъ проволочекъ и безъ малйшей огласки.

Покончивъ съ этимъ, прізжіе пошли бродить по близости балагана въ ожиданіи, пока циркъ покинутъ не только зрители, но и труппа съ дрессированными лошадьми. Наконецъ, спустя довольно долгое время, они увидали мистера Слири, который вынесъ стулъ и услся покурить у бокового входа, точно подавая тмъ опакъ, что мистеръ Гредграйндъ и его дамы могутъ приблизиться.

— Съ вашимъ услугамъ, сквайръ,— послышалось его осторожное привствіе, когда они подошли. Если я понадоблюсь вамъ, то вы найдете меня тутъ. Не смущайтесь тмъ, что на вашемъ сын комическій костюмъ.

Они вошли, и мистеръ Гредграйндъ, съ растеряннымъ видомъ, слъ посреди арены на стулъ, служившій клоуну для фокусовъ во время представленія. На одной изъ заднихъ скамеекъ, казавшейся еще дальше въ сумрак этого страннаго помщенія, сидлъ, мрачне тучи, тотъ жалкій негодяй, котораго почтенный членъ парламента имлъ несчастіе называть своимъ сыномъ.

Въ нелпомъ кафтан, на подобіе педеля, съ невроятно-огромными обшлагами и лацканами, въ длиннйшемъ жилет, брюкахъ до колнъ, въ башмакахъ съ пряжками и дурацкой трехуголк Томъ имлъ самый плачевный видъ. Каждая принадлежность шутовского костюма была ему не впору, все это было сдлано изъ самаго грубаго матеріала, источено молью, продырявлено, его черное лицо бороздили блыя полосы въ тхъ мстахъ, гд жирный составъ былъ смытъ струйками пота, проступавшаго у Тома отъ страха и страшной жары во время представленія. Еслибъ мистеръ Гредграйндъ не видлъ этого собственными глазами, то никогда не поврилъ бы, что можетъ существовать что нибудь настолько отталкивающее, противное и постыдно-пошлое, какъ его олухъ въ шутовскомъ одяніи. Между тмъ фактъ, непреложный и осязаемый, былъ передъ нимъ на лицо. Вотъ до чего дошло одно изъ его образцовыхъ дтищъ!

Сначала Томъ ни за что не соглашался придвинуться ближе и упорно сидлъ въ одиночеств. Однако, уступивъ, наконецъ, упрашиваніямъ Сэсси,— потому что Луизу онъ совсмъ не хотлъ знать,— юноша сталъ нехотя спускаться со скамейки на скамейку, пока не ступилъ ногами въ древесныя опилки на краю арены какъ можно дальше отъ того мсто, гд сидлъ его отецъ.

— Какъ это произошло?— спросилъ тотъ.

— Какъ произошло что?— угрюмо повторилъ сынъ.

— Кража,— сказалъ отецъ, повысивъ голосу на этомъ слов.

— Я собственноручно взломалъ кассу съ вечера, а, уходя изъ конторы, оставилъ ее полуотворенной, ключъ, найденный возл банка, былъ заказанъ мною задолго до того. На другое утро я бросилъ его на улиц въ вид доказательства, что наружная дверь была отперта поддланнымъ ключомъ. Деньги я бралъ не сразу, а по частямъ, говоря что хожу въ контору каждый вечеръ подводить балансъ. Но это былъ только отводъ глазъ. Теперь теб все извстно.

— Еслибъ меня поразило громомъ,— сказалъ отецъ, я и тогда не былъ бы такъ ошеломленъ.

— Ршительно не вижу, почему,— проворчалъ сынъ.— На извстное количество людей, занимающихъ довренныя должности, всегда приходится извстный процентъ злоупотребляющихъ довріемъ. Я сто разъ слышалъ отъ тебя, что таковъ законъ статистики. Разв я могу идти противъ законовъ? Ты всегда утшалъ другихъ подобными выводами, отецъ! Теперь утшайся самъ.

Отецъ сидлъ, закрывъ лицо руками, а сынъ стоялъ передъ нимъ въ своемъ шутовскомъ наряд, покусывая соломинку: его руки, съ которыхъ частью слиняла черная краска на ладоняхъ, казались совсмъ обезьяньими. Вечеръ подходилъ уже къ концу, и отъ времени до времени Томъ вращалъ блками, безпокойно и нетерпливо поглядывая на отца. Только одни глаза на его густо размалеванномъ лиц сохраняли еще кой-какую жизнь и выраженіе.

— Теперь ты отправишься въ Ливерпуль, а оттуда прямо заграницу.

— Да, кажется, мн не остается ничего иного. Впрочемъ,— захныкалъ олухъ,— не все ли равно? Врядъ ли, гд нибудь въ другомъ мст мн будетъ хуже здшняго съ тхъ поръ, какъ я себя помню. Вотъ все, что я могу сказать.

Мистеръ Гредграйндъ подошелъ къ дверямъ и вернулся въ сопровожденіи Слири, которому предоставилъ ршить вопросъ, какимъ образомъ сбыть съ рукъ плачевнаго субъекта.

— Да я уже все обдумалъ, сквайръ. Времени терять нельзя, такъ что вы должны сейчасъ ршить, согласны-ли послдовать моему совту. До желзной дороги отсюда свыше двадцати миль. Черезъ полчаса тронется дилижансъ, который ходитъ на станцію къ почтовому позду. Съ этимъ поздомъ вашъ сынъ додетъ прямехонько до Ливерпуля.

— Но взгляните на него,—простоналъ Гредграйндъ. Разв какой нибудь дилижансъ…

— У меня вовсе не было на ум отправлять его въ такомъ шутовскомъ вид,— подхватилъ Слири.— Скажите одно слово, и черезъ пять минутъ я превращу его въ Джоскина въ своей костюмерной.

— Я васъ не понимаю,— возразилъ мистеръ Гредграйндъ.

— Джоскинъ значитъ ломовой извозчикъ. Ршайтесь скоре, сквайръ. Вдь, надо еще сбгать за пивомъ. Ничто не смываетъ такъ быстро черной краски съ лица, какъ пиво.

Мистеръ Гредграйндъ поспшно согласился, мистеръ Слири проворно вытащилъ изъ чемодана блузу, войлочную шляпу и другія принадлежности извозчичьей одежды, олухъ проворно переодлся за ширмами, обтянутыми байкой, мистеръ Слири сбгалъ за пивомъ и отмылъ до бла своего арапа.

— Теперь пойдемте къ дилижансу,— сказалъ онъ ему,— а тамъ прыгайте живе на заднее мсто, я отведу васъ туда, и содержатель почтовыхъ каретъ подумаетъ, что вы одинъ изъ моихъ служащихъ. Прощайтесь съ родными, и съ Богомъ въ путь.

Съ этими словами мистеръ Слири деликатно удалился.

— Вотъ теб письмо,— сказалъ мистеръ Гредграйндъ.— Тебя снабдятъ всми необходимыми средствами. Постарайся раскаяніемъ и исправленіемъ искупить свой гнусный поступокъ съ его ужасными послдствіями. Дай мн руку, мой бдный мальчикъ, и да проститъ теб Богъ, какъ я прощаю тебя.

Слова и взволнованный голосъ отца растрогали виновнаго, такъ что онъ даже прослезился. Но когда Луиза хотла обнять его, онъ оттолкнулъ ее прочь.

— Убирайся! Я не нуждаюсь въ твоемъ прощань!

— О, Томъ, Томъ! Неужели мы разстанемся съ тобою такимъ образомъ посл всей моей любви къ теб?

— Посл всей твоей любви!— съ ожесточеніемъ подхватилъ онъ.— Хороша любовь! Ты предоставила старикашку Баундерби самому себ, прогнала прочь моего лучшаго друга мистера Гартхауза и ушла къ отцу какъ разъ въ то время, когда я очутился въ самыхъ страшныхъ тискахъ. Ай да любовь, нечего сказать! Ты разсказала слово въ слово про то, какъ мы ходили къ Блэкпулю, хотя ясно видла, что это затягиваетъ мн петлю на ше. Какая тутъ любовь, когда ты выдала меня головой? Нтъ, ты никогда не питала ко мн привязанности.

— Скоре, скоре!— торопилъ Слири съ порога.

Вс двинулись къ выходу, сбившись въ кучу. Луиза кричала брату, что прощаетъ его и любитъ, несмотря на обиду, и что настанетъ день, когда онъ пожалетъ, что разстался съ ней такъ дурно и съ радостью будетъ вспоминать ея прощальныя слова на чужбин. Въ эту минуту къ нимъ подскочилъ какой-то человкъ. Мистеръ Гредграйндъ и Сэсси, шедшіе впереди, тогда какъ Луиза все еще держалась за плечо Тома, вдругъ остановились и попятились.

Передъ ними выросъ, какъ изъ подъ земли, Битцеръ, запыхавшійся, съ полураскрытыми тонкими губами, съ раздутыми прозрачными ноздрями, съ блыми моргавшими рсницами: его лицо было еще безцвтне обыкновеннаго, точно онъ довелъ себя своимъ отчаяннымъ бгомъ до благо каленія, тогда какъ другихъ людей отъ этого бросаетъ въ краску. Онъ такъ страшно пыхтлъ и отдувался, точно бжалъ опрометью, не останавливаясь, съ того самаго вечера, много лтъ назадъ, когда наскочилъ на мистера Гредграйнда, преслдуя Сэсси.

— Очень жаль, что мн приходится разстроить ваши планы,— сказалъ Битцеръ, качая головою,— но я не позволю провести себя скоморохамъ. Я долженъ арестовать мистера Тома, скоморохи не помогутъ вамъ сплавить его подальше! Вотъ онъ въ рабочей блуз. Я его арестую!

И Битцеръ овладлъ оторопвшимъ олухомъ, схвативъ его для пущей врности за шиворотъ.

VIII. Глава философская.

Они вернулись въ балаганъ, причемъ Слири заперъ изнутри дверь, чтобы избавиться отъ вторженія любопытныхъ. Битцеръ, не выпуская изъ рукъ парализованнаго испугомъ преступника, стоялъ на арен, устремивъ въ полутьм свой моргающій взглядъ на бывшаго покровителя.

— Битцеръ,— заговорилъ мистеръ Гредграйндъ, пришибленный горемъ, съ видомъ жалкой покорности,— Битцеръ, есть ли у тебя сердце?

— Безъ него немыслима циркуляція крови, сэръ,— отвчалъ съ улыбкой Битцеръ, удивляясь нелпости этого вопроса.— Ни единый человкъ, сэръ, знакомый съ научными фактами, установленными Гарвеемъ относительно кровообращенія, не усомнится въ томъ, что у меня есть сердце.

— Да, но доступно ли оно состраданію?— воскликнулъ мистеръ Гредграйндъ.

— Оно доступно разуму, сэръ, и ничему больше,— отвчалъ превосходный молодой человкъ.

Они стояли и смотрли другъ на друга, мистеръ Гредграйндъ не уступалъ въ блдности лица добровольному сыщику.

— По какой причин — даже съ точки зрнія разума,— мшаешь ты бгству этого несчастнаго,— спросилъ мистеръ Гредграйндъ,— и убиваешь его злополучнаго отца?— прибавилъ онъ.— Взгляни, вотъ его сестра. Пожалй насъ!

— Сэръ,— отвчалъ Битцеръ чрезвычайно дловымъ и разсудительнымъ тономъ,— разъ вы спрашиваете, какая разумная причина заставляетъ меня вернуть мистера Тома въ Коктоунъ, то съ моей стороны будетъ лишь резонно отвтить вамъ въ точности на этотъ вопросъ. Я съ самаго начала подозрвалъ мистера Тома. Я еще раньше слдилъ за нимъ, потому что зналъ, какъ онъ себя ведетъ. Своими наблюденіями я не длился ни съ кмъ, но производилъ ихъ втихомолку. И я собралъ массу уликъ противъ него. Бгство вашего сына и его собственное признаніе, которое я усплъ подслушать, окончательно подтверждаютъ его виновность. Я имлъ удовольствіе наблюдать за вашимъ домомъ вчера по-утру и послдовалъ за вами сюда, а теперь привезу мистера Тома обратно въ Коктоунъ, чтобъ сдать его съ рукъ на руки мистеру Баундерби. Посл того мистеръ Баундерби, наврно, поспшитъ повысить меня по служб и даже назначить на должность мистера Тома. Я, признаться, давно точу зубы на это мстечко, сэрь, потому что оно выведетъ меня въ люди, сэръ, и принесетъ мн большіе барыши.

— Если тобою руководитъ только одна личная выгода…— началъ опять мистеръ Гредграйндъ.

— Прошу прощенія, что перебью васъ, сэръ,— возразилъ Битцеръ,— но вы, несомннно, знаете, что вся соціальная система построена на личной выгод. Личная выгода — рычагъ, приводящій въ дйствіе нашу энергію. Къ ней мы постоянно должны взывать. Это наша единственная опора. Такова уже человческая натура, сэръ. Мн съ малолтства внушали эти правила, сэръ, какъ вамъ самимъ хорошо извстно.

— Какую сумму денегъ,— продолжалъ мистеръ Гредграйндъ, назначишь ты взамнъ ожидаемаго тобою повышенія по служб?

— Покорнйше васъ благодарю, сэръ, за ваше лестное предложеніе,— отвчалъ Битцеръ,— но я не подумаю назначать никакой суммы. Предвидя заране, что вы, какъ человкъ практическій и дальновидный, предложите мн эту альтернативу, я заблаговременно прикинулъ въ ум, насколько мн было бы выгодно принятъ ваши условія. И я нашелъ, что занять прибыльное и прочное положеніе въ банк гораздо лучше и безопасне, чмъ обогащаться укрывательствомъ вора.

Мистеръ Гредграйндъ простеръ къ нему руки, точно хотлъ сказать:— ‘взгляни, какой я несчастный!’

— Битцеръ,— произнесъ онъ,— у меня осталось одно средство тронуть тебя. Вспомни, сколько лтъ учился ты въ моей школ. Если въ память моихъ прежнихъ попеченій о теб ты можешь хоть на минуту забыть о своемъ личномъ интерес и отпустить моего сына, то умоляю и прошу тебя, тронься моимъ горемъ.

— Я, право, удивляюсь, сэръ,— отвчалъ бывшій воспитанникъ тономъ холоднаго резонерства,— что вамъ за охота становиться на такую шаткую позицію? Мое школьное ученіе было оплачено, это была простая коммерческая сдлка, разъ я вышелъ изъ школы — вс мои обязательства передъ вами прекратились сами собою.

Всякій трудъ долженъ оплачиваться — таковъ былъ основной принципъ философіи Гредграйнда. Никто никогда ни подъ какимъ предлогомъ не долженъ давать ничего даромъ и не оказывать никому безвозмездной помощи. Чувство благодарности и вс вытекающія отсюда добродтели должны быть вычеркнуты навсегда изъ человческой жизни. Каждый дюймъ существованія человчества отъ рожденія до самой смерти слдуетъ считать торгомъ изъ-за прилавка. И если мы не попали бы этимъ путемъ на небо, то, значитъ, оно не мсто для политической экономіи, и намъ нечего тамъ длать.

— Не отрицаю,— прибавилъ Битцеръ,— что мое школьное воспитаніе обошлось дешево. Но такъ тому и слдовало быть, сэръ. Я былъ сфабрикованъ по самой дешевой цн, а хочу пустить себя въ обращеніе по самой дорогой.

Тутъ онъ былъ нсколько смущенъ плачемъ Луизы и Сэсси.

— Перестаньте, прошу васъ,— сказалъ разсудительный юноша,— въ этомъ нтъ никакого толку: это только надодаетъ. Вы, кажется, думаете, что я питаю какую-то непріязнь къ мистеру Тому? Ничуть не бывало! Я только ршился доставить его обратно въ Коктоунъ на основаніи вышеупомянутыхъ разумныхъ причинъ. Еслибъ онъ вздумалъ сопротивляться, я крикнулъ бы:— ‘держите вора!’ Но онъ не сдлаетъ этого, можете быть уврены.

Тутъ мистеръ Слири, выслушивавшій вс эти доктрины, разинувъ ротъ и выпучивъ свой подвижной глазъ нисколько не меньше стоячаго, выступилъ впередъ.

— Сквайрь,— сказалъ онъ, обращаясь къ мистеру Гредграйнду,— вы хорошо знаете, а ваша дочь знаетъ еще лучше васъ, такъ какъ я говорилъ ей это, что мн ршительно неизвстно, въ чемъ провинился вашъ сынъ, да я и не хотлъ допытываться объ этомъ, потому что считалъ его вину простыми юношескими проказами. Между тмъ, по словамъ этого молодого человка, дло идетъ о краж въ банк, а это слишкомъ серьезная штука, чтобы мн стоило впутываться въ подобную исторію. Слдовательно, сквайръ, не сердитесь на меня, если я возьму сторону этого незнакомаго юноши и скажу, что онъ правъ и что тутъ не поможешь горю. Но вотъ, что я сдлаю, сквайръ. Я отвезу вашего сына съ его провожатымъ на стаицію желзной дороги, чтобъ предотвратить непріятную огласку. Ни на что другое я не согласенъ, но это сдлаю для васъ.

Новыя стованія Луизы и еще большее огорченіе мистера Гредграйнда были вызваны этой измной ихъ послдняго друга. Но Сэсси внимательно присмотрлась къ нему, она ни на минуту не ошиблась въ его настоящихъ намреніяхъ. Когда вс опять направились къ выходу, онъ удостоилъ ее мимолетнымъ взглядомъ своего подвижного глаза, давая тмъ понять, чтобъ она отстала отъ прочихъ. Когда хозяинъ цирка заперъ за ушедшими дверь, то сказалъ молодой двушк съ большимъ жаромъ:

— Сквайръ помогъ теб въ нужд, Сесилія, а я помогу сквайру. Этотъ блобрысый малый, должно быть, ужасная каналья, одного поля ягода съ тмъ старымъ хвастуномъ, котораго мои артисты въ тотъ разъ чуть не вышвырнули за окошко. Ночь сегодня будетъ темная. У меня есть лошадь, которая сдлаетъ все, что угодно, столько не заговоритъ. У меня есть пони, который пробжитъ пятнадцать миль въ часъ, когда имъ будетъ править Чайльдерсъ. У меня есть собака, которая по моему приказу продержитъ человка на одномъ мст цлыя сутки. Шепни словечко молодому сквайру. Скажи ему, чтобъ онъ не пугался, когда увидитъ, что наша лошадь начинаетъ бситься, и не боялся быть опрокинутымъ, а посматривалъ бы назадъ, не катитъ ли за ними гигъ, запряженный пони. Скажи ему, что, когда гигъ поровняется съ нашимъ экипажемъ, онъ долженъ спрыгнуть на землю. Чайльдерсъ мигомъ подберетъ его и живо домчитъ до станціи. Если моя собака дастъ сдлать хоть шагъ тому блобрысому или моя лошадь тронется раньше завтрашняго утра съ того мста, гд она начнетъ плясать, значитъ, я непроходимый дуракъ и ничего не стою. А теперь маршъ, живе за дло!

И дйствительно, за дло принялись такъ живо, что черезъ десять минутъ мистеръ Чайльдерсъ, слонявшійся по базарной площади въ туфляхъ, получилъ уже вс необходимыя инструкціи, а экипажъ мистера Слири былъ запряженъ. Интересное зрлище представляла ученая собака, съ лаемъ прыгавшая вокругъ него, тогда какъ мистеръ Слири въ это время движеніемъ своего здороваго глаза указывалъ ей на Битцера, какъ на предметъ ея особаго вниманія. Какъ только окончательно стемнло, они втроемъ услись въ телжку и покатили. Ученый песъ (сердитое животное внушительныхъ размровъ) уже намтилъ Битцера и побжалъ за телжкой съ его стороны, чтобъ быть наготов вцпиться въ свою жертву при малйшей ея попытк выскочить.

Трое остальныхъ: мистеръ Гредграйндъ съ дочерью и воспитанницей, просидли всю ночь въ гостиниц, жестоко волнуясь неизвстностью. Въ восемь часовъ утра мистеръ Слири и собака явилась къ нимъ, оба въ самомъ веселомъ настроеніи.

— Все благополучно!— сказалъ содержатель цирка.— Сынокъ вашъ теперь, пожалуй, ужъ плыветъ на корабл. Чайльдерсъ увезъ его полтора часа спустя посл нашего отъзда отсюда вчера вечеромъ. Моя лошадь плясала польку до упаду (она пустилась бы даже вальсировать, еслибъ не въ упряжи), потомъ я скомандовалъ ей, она улеглась и заснула, какъ убитая. Когда же тотъ блобрысый мерзавецъ вздумалъ продолжать путь пшкомъ, собака повисла на немъ, свалила его съ ногъ и принялась катать по земл. Волей-неволей онъ влзъ обратно въ телжку и просидлъ въ ней смирнехонько до половины седьмого утра, когда я повернулъ лошадь и погналъ ее обратно.

Мистеръ Гредграйндъ, разумется, осыпалъ Слири изъявленіями горячей признательности и въ самой деликатной форм намекнулъ ему на приличную денежную награду.

— Самъ я не нуждаюсь въ деньгахъ, сквайръ,— возразилъ тотъ,— но Чайльдерсъ человкъ семейный, и еслибъ вы вздумали предложить ему ассигнацію въ пять фунтовъ, онъ, пожалуй, не отказался бы отъ вашего подарка. Точно также, если вы купите ошейникъ моей собак или наборъ бубенчиковъ для моей лошади, я съ радостью приму ихъ на память отъ васъ. Что же касается грога, то я готовъ пить его всегда.— Онъ уже спросилъ стаканъ этого напитка и теперь потребовалъ другой.— Кром того, сквайръ, если это не будетъ для васъ слишкомъ накладно, то не мшало бы вамъ поставить небольшое угощеніе моей трупп, этакъ по три шиллинга и шесть пенсовъ на брата, не считая собаки. Мои артисты были бы рады — радехоньки.

Мистеръ Гредграйндъ весьма охотно согласился исполнить вс эти скромныя желанія мистера Слири, хотя, по его словамъ, то были слишкомъ ничтожные знаки благодарности за подобную услугу.

— Превосходно, сквайръ, въ такомъ случа закажите намъ экстренное представленіе, когда мы попадемъ въ ваши края, вотъ мы и будемъ боле, чмъ квиты. А теперь, сквайръ, если ваша дочь извинитъ меня, я хотлъ бы потолковать съ вами на прощанье съ глазу на глазъ.

Луиза и Сэсси вышли въ смежную комнату, а мистеръ Слири. помшивая и прихлебывая стоя свой грогъ, продолжалъ:

— Сквайръ, вы, конечно, и безъ меня знаете, какое удивительное животное собака.

— Ея инстинктъ въ самомъ дл нчто замчательное,— подтвердилъ мистеръ Гредграйндъ.

— Называйте это, какъ хотите, дло не въ названіи — самъ я ничего не смысли’ въ подобныхъ тонкостяхъ — но не могу не удивляться. Взять хоть бы это, напримръ:— какимъ способомъ отыскиваетъ васъ собака? И какія разстоянія способна она пробжать!

— Ею руководитъ весьма тонкое чутье,— отвчалъ мистеръ Гредграйндъ.

— Опять таки въ этомъ я не смыслю ни бельмеса,— повторилъ Слири, покачивая головой.— Но со мной было невроятное происшествіе, когда одна собака отыскала меня просто какимъ-то чудомъ. Право, можно было подумать, что для этого она пошла къ другой собак и спросила:— ‘Не знаете ли вы человка по имени Слири? Слири содержателя цирка, косоглазаго толстяка?’ — А другая собака какъ будто отвтила ей:— ‘Не могу сказать, чтобы видала его сама, но я знаю одну собаку, которая кажется, знакома съ нимъ’.— Тутъ третья собака, когда ее спросили, задумалась и промолвила:— ‘Слири… Слири!.. О, да конечно, мн знакомо это имя! Одна моя подружка говорила мн о немъ однажды, я могу сейчасъ достать вамъ его адресъ’. Благодаря тому, что мн приходится часто выступать передъ публикой и здить по разнымъ мстамъ, должно быть, множество чужихъ собакъ знаетъ меня, сквайръ.

Это смлое умозаключеніе, видимо, поставило втупикъ мистера Гредграйнда.

— Какъ бы то ни было,— продолжалъ Слири, прильнувъ губами къ своему стакану съ грогомъ,— только,— годъ и два мсяца тому назадъ,— попали мы въ Честеръ. Какъ-то разъ поутру на репетиціи фееріи ‘Дти въ лсу’, на арену черезъ заднюю дверь вбгаетъ вдругъ собака самаго жалкаго вида: хромая, почти ослпшая, совсмъ измученная. Судя по всему, прибжала она издалека. Прежде всего бдняга обошла и обнюхала всхъ нашихъ дтей, точно отыскивала кого-то между ними, потомъ подошла ко мн, подняла кверху заднія лапы и стала на переднія, несмотря на свою слабость, повиляла хвостомъ въ знакъ привтствія и тутъ же издохла. Сквайръ, эта собака была Меррилегъ.

— Собака отца Сэсси!

— Вотъ именно, старая собака отца Сесиліи. Такъ вотъ, сквайръ, зная хорошо Меррилега, я могу поклясться, что ея хозяинъ былъ уже мертвъ и похороненъ, прежде чмъ она пустилась отыскивать меня. Джозефина, Чайльдерсъ и я долго совщались между собою посл того, писать ли объ этомъ Сесиліи или нтъ, и поршили, что лучше не писать. Если мы не можемъ сообщить ей ничего утшительнаго, то зачмъ понапрасну тревожить и огорчать бдную двушку? Такъ навсегда и осталось неразгаданнымъ, сквайръ, почему клоунъ Джюнъ покинулъ свою дочь: — поступилъ ли онъ подло, чтобъ избавиться отъ нея, или предпочелъ лучше умереть съ горя, чмъ заставлять ее бдствовать вмст съ нимъ? Никогда не узнать намъ теперь этого, сквайръ,— или, по крайней мр, не узнать до тхъ поръ, пока не будетъ извстно, какъ собаки умудряются отыскивать насъ.

— У Сэсси до сихъ поръ цла бутылка съ лекарствомъ, за которымъ посылалъ ее отецъ передъ своимъ уходомъ, и она до гробовой доски будетъ врить въ его любовь,— сказалъ мистеръ Гредграйндъ.

— Мн кажется, отсюда явствуютъ дв вещи,— замтилъ Слири, задумчиво заглядывая вглубь своего стакана съ грогомъ: во первыхъ, что есть на свт любовь, не имющая ничего общаго съ корыстью, во-вторыхъ, что эту любовь такъ же трудно объяснить какими нибудь разумными причинами, какъ трудно опредлить ту способность, посредствомъ которой отыскиваютъ насъ собаки.

Мистеръ Гредграйндъ разсянно смотрлъ въ окно и не отвтилъ ни слова. Мистеръ Слири молча опорожнилъ свой стаканъ, посл чего позвалъ обратно Луизу и Сэсси.

— Сесилія, дорогая моя, поцлуй меня и прощай! А вамъ, миссъ сквайръ, позвольте сказать, что мн отрадно видть, какъ вы относитесь по-родственному къ Сесиліи. Сейчасъ замтно, что вы любите ее, какъ родную сестру, что она пользуется у васъ довріемъ и почетомъ. Дай Богъ вашему брату прожить подольше, чтобы сдлаться со временемъ достойнымъ такой сестры, какъ вы, и порадовать ваше сердце. Сквайръ, вашу руку — въ первый и послдній разъ! Не гнвайтесь на насъ, убогихъ бродягъ: — вдь, людямъ нужны развлеченія. Нельзя же вчно только учиться и работать, человкъ не созданъ для этого. Волей-неволей вы должны примириться съ нами, сквайръ. Относитесь же къ намъ снисходительно, смотрите на насъ не съ дурной стороны, но съ хорошей!

— Вотъ ужъ никогда не думалъ раньше,— добавилъ мистеръ Слири, еще разъ заглядывая въ дверь,— чтобъ я могъ быть такимъ пустомелей.

IX. Глава заключительная.

Опасно замтитъ что нибудь въ сфер тщеславнаго хвастуна, прежде чмъ онъ самъ замтитъ это. Мистеръ Баундерби чувствовалъ, что миссисъ Спарситъ смло забгала впередъ въ его длахъ и хотла быть умне его. Онъ не могъ простить ей торжествующаго открытія миссисъ Пеглеръ, онъ такъ много размышлялъ объ этомъ самомнніи человка, вполн зависимаго отъ него, что вина ея все разрооталась въ его глазахъ, какъ комъ снга, который увеличивается по мр того, какъ его катаютъ. Наконецъ, онъ пришелъ къ заключенію, что разсчитать эту высокородную леди значило имть право трубить о томъ, что ‘она’ дескать ‘была аристократка и старалась примазаться ко мн, да я не захотлъ ея терпть и спровадилъ вонъ!’ Этотъ ршительный шагъ давалъ ему возможность увнчать себя несравненной славой и во то же время подвергнуть миссисъ Спарситъ заслуженной кар.

Занятый боле чмъ когда либо своей геніальной идеей, мистеръ Баундерби вышелъ къ завтраку и слъ къ столу въ своей прежней столовой, гд красовался его портретъ. Миссисъ Спарситъ сидла у камина, продвъ ногу въ стремя изъ вязальной бумаги, ни мало не догадываясь о томъ, куда приведетъ ее сегодняшняя скачка.

Посл скандала съ миссисъ Пеглеръ эта благородная леди таила подъ покровомъ меланхоліи и сокрушенія свое соболзнованіе къ мистеру Баундерби. Поэтому у ней явилась новая привычка принимать скорбный видъ въ присутствіи хозяина, и съ этимъ видомъ глубокой печали устремила она взоръ на вошедшаго мистера Баундерби.

— Ну что тамъ еще, сударыня?— грубо и рзко спросилъ онъ.

— Пожалуйста, сэръ,— подхватила экономка, не вздумайте откусить мн носъ!

— Откусить вамъ носъ, сударыня?— переспросилъ мистеръ Баундерби. Вашъ носъ!— произнесъ онъ такимъ тономъ, который ясно далъ понять миссисъ Спарситъ, что онъ считаетъ ея органъ обонянія слишкомъ объемистымъ для этой цли.

Посл такого обиднаго намека онъ отрзалъ себ корку хлба и швырнулъ ножъ на столъ.

Миссисъ Спарситъ вынула ногу изъ стремени и сказала:

— Мистеръ Баундерби, сэръ!

— Что вамъ опять понадобилось, сударыня?— огрызнулся хозяинъ. Чего вы пучите на меня глаза?

— Смю спросить, сэръ,— промолвила экономка, должно быть, васъ разстроили сегодня утромъ?

— Ну да, разстроили, сударыня.

— Можно полюбопытствовать, сэръ,— продолжала оскорбленная леди,— не я ли послужила несчастной причиной того, что вы выходите изъ себя?

— Вотъ, что я скажу вамъ, сударыня,— отвчалъ мистеръ Баундерби.— Я пришелъ сюда не для того, чтобъ подвергаться придиркамъ. Какое угодно знатное родство не даетъ еще женщин нрава мучить и язвить мужчину, занимающаго такое общественное положеніе, какъ мое, и я не намренъ потакать этому.

Мистеръ Баундерби почувствовалъ необходимость идти на проломъ, сознавая, что если онъ вздумаетъ останавливаться на частностяхъ, то потерпитъ пораженіе.

Миссисъ Спарситъ сначала подняла, потомъ сдвинула свои коріолановскія брови, затмъ уложила въ корзиночку рукодлье и встала съ мста.

— Сэръ,— произнесла она съ величественнымъ видомъ, мн ясно, что я вамъ мшаю въ данную минуту. Лучше я уйду къ себ въ комнату.

— Позвольте отворить вамъ, сударыня, дверь.

— Благодарю васъ, сэръ. Я могу сдлать это и сама.

— Нтъ, ужъ позвольте, сударыня,— настаивалъ Баундерби, опередивъ экономку и взявшись за дверную ручку, это доставитъ мн случай сказать вамъ кое-что, прежде чмъ вы удалитесь. Миссисъ Спарситъ, сударыня, пожалуй, вамъ здсь тсновато, знаете… Мн сдается, что подъ моей убогой кровлей нтъ достаточнаго простора для леди съ вашимъ геніальнымъ умньемъ соваться въ чіжія дла.

Миссисъ Спарситъ кинула на него взоръ полный глубочайшаго презрнія, и произнесла съ утонченной вжливостью:

— Неужели, сэръ?

— Видите ли, я много думалъ о томъ посл недавнихъ событій, сударыня,— отвчалъ мистеръ Баундерби,— и по моему убогому разумнію…

— Полноте, сэръ,— подхватила миссисъ Спарситъ съ игривой веселостью, къ чему такое самоуничиженіе? Всякому извстно, какъ непогршимы сужденія мистера Баундерби. Доказательства тому у всхъ налицо. Это, вроятно, даже служитъ темой общихъ разговоровъ. Унижайте въ себ, что вамъ угодно, только не ваше здравомысліе, сэръ!— со смхомъ заключила миссисъ Спарситъ.

Багровый отъ бшенства и смущенный, мистеръ Баундерби продолжалъ:

— Я хотлъ только сказать вамъ, сударыня, что особ съ вашими способностями нужна иная арена дятельности. Вотъ хотя бы домъ вашей родственницы миссисъ Скаджерсъ. Не думаете ли вы, что тамъ найдутся дла, въ которыя можно было бы вамъ вмшиваться?

— Это никогда не приходило мн въ голову раньше,— отвчала миссисъ Спарситъ,— но разъ вы подали мн подобную мысль, сэръ, я не нахожу въ томъ ничего невроятнаго.

— Тогда, можетъ быть, вы рискнете попытаться,— сказалъ мистеръ Баундерби, опуская въ ея рабочую корзиночку конвертъ съ чекомъ. Вамъ нечего торопиться отъздомъ, сударыня,— дло не къ спху, но до тхъ поръ для леди, одаренной такимъ рдкимъ умомъ, пожалуй, будетъ пріятне кушать одной, безъ всякой помхи? Теперь же мн, право, не мшаетъ извиниться передъ вами въ томъ, что, будучи только Джозіей Баундерби изъ Коктоуна, я такъ долго пользовался вашимъ просвщеннымъ обществомъ.

— Не безпокойтесь пожалуйста, сэръ,— возразила почтенная леди. Еслибъ вотъ этотъ портретъ могъ заговорить, сэръ,— но онъ иметъ то преимущество передъ оригиналомъ, что лишенъ дара слова, благодаря чему не можетъ компрометировать себя и внушать отвращеніе другимъ — то онъ засвидтельствовалъ бы вамъ, какъ много времени тому назадъ обратилась я къ нему впервые, назвавъ его портретомъ болвана. А болванъ, какъ извстно, ничмъ не можетъ ни удивить, ни оскорбить, чтобы онъ ни сдлалъ, онъ можетъ только внушить къ себ презрніе.

Посл такого язвительнаго финала своей рчи миссисъ Спарситъ съ ея классическими чертами, словно выбитыми на медали ради увковченія ея насмшливаго пренебреженія къ мистеру Баундерби, окинула его съ ногъ до головы надменнымъ взглядомъ, съ презрительной миной проплыла мимо и поднялась къ себ въ комнату. Хозяинъ дома затворилъ за нею дверь, подошелъ къ топившемуся камину и съ своимъ прежнимъ запальчивымъ видомъ устремилъ глаза на свой портретъ,— а также въ будущее.

Далеко ли заглянулъ онъ туда?

Мистеръ Баундерби видлъ передъ собою миссисъ Спарситъ, выдерживавшую ежедневныя баталіи на всевозможномъ оружіи изъ женскаго арсенала съ завистливой, несносной, сварливой, неуживчивой леди Скаджерсъ, которая (попрежнему прикованная къ постели таинственной болью въ ног) проматывала въ полтора мсяца свой скудный доходъ за четверть года, чтобъ остальное время перебиваться съ грхомъ пополамъ въ своей тсной, душной квартир, гд и одному человку негд было повернуться, а не то, что двоимъ. Но видлъ ли коктоунскій банкиръ еще что нибудь кром этого? Видлъ ли онъ себя, выставлявшимъ на показъ каждому свжему человку Битцера, въ качеств юноши, подающаго большія надежды, который такъ умлъ цнить достоинства своего патрона, который занялъ мсто мистера Тома и чуть не изловилъ его самого, не подвернись тутъ всякіе негодяи, способствовавшіе бгству виновнаго? Видлъ ли Баундерби слабое отраженіе собственнаго облика въ тотъ моментъ, когда онъ составлялъ тщеславно-хвастливое завщаніе, по которому двадцать пять шарлатановъ, перевалившихъ за пятьдесятъ пять лтъ, должны были, въ качеств стипендіатовъ имени Джозіи Баундерби изъ Коктоуна, обдать до конца своихъ дней въ столовой Баундерби, жить въ благотворительномъ учрежденіи Баундерби, молиться въ капелл Баундерби, дремать за проповдью капеллана Баундерби, получать пенсію изъ доходовъ съ имущества Баундерби и доводить до тошноты вс здоровые человческіе желудки избыткомъ вздора и самохвальства все того же Баундерби? Мелькало ли у коктоунскаго богача какое нибудь предвидніе того рокового дня, пять, лтъ спустя, когда Джозіи Баундерби изъ Коктоуна было суждено внезапно скончаться отъ апоплексическаго удара на коктоунской улиц, а его великолпному завщанію предстояло начать безконечныя мытарства по пути судебной волокиты, грабительства, неправильныхъ исковъ, поборовъ и всяческой канители, отъ которой никому не было проку, а только нажива адвокатамъ и стряпчимъ? Нтъ, едвали Баундерби видлъ все это… За то его портрету предназначалось увидать всякіе виды.

Въ тотъ же день и часъ мистеръ Гредграйндъ задумчиво сидлъ въ своемъ кабинет. Далеко ли заглядывалъ въ грядущее онъ? Видлъ ли себя дряхлымъ сдоволосымъ старцемъ, приспособлявшимъ свои до сихъ лоръ прямолинейныя теоріи къ извстнымъ обстоятельствамъ, подчинявшимъ свои факты и цифры Вр, Надежд, Любви и не пытавшимся боле перемалывать это небесное тріо на своихъ пыльныхъ маленькихъ мельницахъ? Видлъ ли онъ себя жестоко презираемымъ за такую перемну взглядовъ своими недавними единомышленниками? Видлъ ли онъ ихъ въ ту эпоху, когда ими было безповоротно ршено, что самодовлющая партія отечественныхъ мусорщиковъ существуетъ сама по себ и не иметъ никакого обязательства относительно отвлеченной идеи, именуемой народомъ? Видлъ ли онъ ихъ мысленно, какъ на парламентскихъ засданіяхъ они травили въ своихъ нелпыхъ рчахъ ‘достопочтеннаго джентльмена’ то тмъ, то другимъ, то пятымъ, то десятымъ, по пяти вечеровъ въ недлю далеко за полночь? Весьма вроятно, что мистеръ Гредграйндъ и прозвалъ это въ грядущемъ, хорошо зная свою братію.

Вечеромъ того же дня Луиза въ глубокомъ раздумь смотрла на пылавшій въ камин огонь, какъ въ былое время, но съ боле кроткимъ и терпливымъ лицомъ. Какое будущее могло вставать передъ ея умственнымъ взоромъ? Раскленныя по всему городу объявленія за подписью ея отца, въ которыхъ мистеръ Гредграйндъ возстановлялъ честь умершаго Стефена Блэкпуля, ткача, снимая съ него несправедливое подозрніе, и предавалъ огласк виновность своего родного сына, ссылаясь на такія смягчающія обстоятельства, какъ молодость и легкомысліе (у него не хватало духу прибавить: неудачное воспитаніе), принадлежали уже настоящему. Точно также и надгробный памятникъ Стефену Блэкпулю съ описаніемъ его смерти, составленнымъ ея отцомъ, относился скоре къ области настоящаго, такъ какъ Луиз было извстно, что онъ непремнно будетъ поставленъ. Эти предметы она могла видть такъ-же ясно, какъ въ дйствительности. Но насколько открывалось передъ нею грядущее?

Фабричная работница, по имени Рэчель, посл долгой болзни, появилась однажды опять на призывъ колокола между коктоунскими рабочими и стала приходить на фабрику ежедневно въ положенные часы. То была женщина задумчивой красоты, неизмнно одтая въ черномъ, но кроткая и спокойная, даже веселая. Во всемъ город она одна питала состраданіе къ опустившемуся донельзя, вчно пьяному существу женскаго пола, которое показывалось порою въ Коктоун и выпрашивало у нея деньги, и приставало къ ней. Рэчель работала безпрерывно, но не роптала, видя въ труд назначенный ей удлъ и предпочитая трудиться, пока ей не измнятъ силы въ преклонномъ возраст. Видла ли это Луиза въ будущемъ? Если видла, то эта картина не обманывала ее.

Не представлялся ли ея воображенію одинокій образъ, заброшенный на чужбину за тысячи миль, который пишетъ ей на бумаг, закапанной слезами, что ея прощальныя слова оправдались слишкомъ скоро и что онъ готовъ отдать вс сокровища міра за то, чтобъ взглянуть на ея милое лицо? Много времени спустя этотъ изгнанникъ уже на обратномъ пути къ дому. Сердце его трепещетъ надеждой видть любимую сестру, но скитальца задерживаетъ дорогой болзнь. Потомъ приходитъ письмо, написанное незнакомымъ почеркомъ, съ роковою встью: ‘онъ скончался въ больниц отъ лихорадки, такого то числа, и умеръ съ раскаяніемъ и съ любовью къ вамъ, ваше имя было на его устахъ до самой послдней минуты’. Если это мерещилось Луиз, то скорбное предчувствіе не обманывало ее.

Сама она вновь замужемъ,— мать семейства, съ любовью наблюдающая за своими дтьми. Ея постоянная забота,— чтобъ у нихъ было дтство души, не мене тлеснаго дтства, потому что первое еще прекрасне второго, какъ драгоцнное достояніе, одна уцлвшая крупинка котораго служитъ впослдствіи источникомъ благополучія и счастья для самого мудрйшаго изъ мудрецовъ. Представлялись ли Луиз подобныя картины? Если да, то мечты обманывали ее: этому никогда не бывать.

Но видла ли она себя окруженной счастливыми дтьми счастливой Сэсси? Всеобщей любимицей среди дтей, научившейся понимать дтскую натуру, особый складъ дтской души? Грезилось ли Луиз, какъ она забавляетъ ихъ волшебными сказками, сознавая все высокое значеніе этихъ невинныхъ вымысловъ? Видитъ ли Луиза, какъ она усердно старается узнать короче своихъ смиренныхъ ближнихъ и скрасить ихъ жизнь механическаго труда и прозаической дйствительности духовными наслажденіями, безъ которыхъ вянетъ дтское сердце, безъ которыхъ самая бодрая тлесная мощь становится нравственной смертью, безъ которыхъ самое очевидное народное благосостояніе, безошибочно доказанное цифрами, будетъ ничмъ инымъ, какъ роковыми письменами на стн во время нечестиваго пиршества Валтасара? Видитъ ли себя Луиза идущей по этому пути не въ силу какого нибудь романическаго обта, или принадлежности къ какому либо союзу, братству, общин самоотверженныхъ сестеръ, не изъ тщеславныхъ разсчетовъ, не ради минутной прихоти, увлеченія показной вншностью, а просто ради того, чтобъ исполнить свой долгъ? Если она видитъ себя въ разгар такой дятельности, то не ошибается: этому суждено бытъ.

Дорогой читатель! Отъ насъ съ тобой зависитъ, чтобъ и наша собственная дятельность была направлена къ благой цли. Пускай же такъ оно и будетъ. Тогда мы съ боле легкимъ сердцемъ станемъ сидть у своего догорающаго очага и слдить за тмъ, какъ уголья въ немъ гаснутъ и подергиваются сдымъ пепломъ.

КОНЕЦ.

ТЯЖЕЛЫЯ ВРЕМЕНА

Оглавленіе.

КНИГА ПЕРВАЯПОСВЪ.

I. Единственное, что намъ нужно.

II. Избіеніе младенцевъ.

III. Сквозь щелку.

IV. Мистеръ Баундерби.

V. Основной тонъ.

VI. Труппа Слири.

VII. Мистриссъ Спарситъ.

VIII. Никогда не удивляйтесь ничему.

IX. Успхи Сэсси.

X. Стефенъ Блэкпуль.

XI. Безъ исхода

XII. Старуха.

XIII. Рэчель.

XIV. Великій фабрикантъ.

XV. Отецъ и дочь.

XVI. Мужъ и жена.

КНИГА ВТОРАЯ.ЖАТВА.

I. Событія въ банк.

II. Мистеръ Джемсъ Гартхаузъ.

III. Олухъ.

IV. Братья-рабочіе.

V. Рабочіе и хозяева.

VI. Увяданіе.

VII. Порохъ.

VIII. Взрывъ.

IX. Кончина миссисъ Гредграйндъ.

X. Лстница миссисъ Спарситъ.

XI. Все ниже и ниже.

XII. Паденіе.

КНИГА ТРЕТЬЯ. УБОРКА.

I. Что необходимо человку еще.

II. Глава, весьма нелпая.

III. Глава, весьма ршительная.

IV. Пропалъ.

IV. Нашлась.

VI. Сіяніе звздъ.

VII. Ловля олуха,

VIII. Глава философская.

IX. Глава заключительная.

Читайте также:

КНИГА ПЕРВАЯ
ПОСВЪ.

КНИГА ВТОРАЯ.
ЖАТВА.