ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложенія къ журналу ‘Нива’ на 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА
1905.
Правленіе ‘Золотоношенскаго поземельнаго банка’ занимало огромное помщеніе — цлое министерство своего рода. Парадныя мраморныя лстницы съ легкими узорчатыми перилами и длинные широкіе коридоры съ блыми лпными сводами составляли цлый лабиринтъ, гд можно было легко заблудиться, несмотря на массу свта и на крупныя надписи золотыми буквами по черному фону: ‘Первое отдленіе’, ‘Бухгалтерія’, ‘Правленіе’, ‘Отдлъ справокъ’ и т. д. Еще трудне было, зная даже хорошо Золотоношенскій банкъ и служа въ немъ, сразу запомнить или узнать вс фамиліи, вс физіономіи служащихъ въ немъ Никитиныхъ, едоровыхъ, Ивановыхъ, уже просто потому, что однихъ Ивановыхъ было тутъ девять человкъ, въ числ которыхъ былъ и унтеръ-офицеръ Иванъ едоровъ Ивановъ, швейцаръ Золотоношенскаго банка, и Тарасъ Петровичъ Ивановъ, одинъ изъ директоровъ этого учрежденія. Вслдствіе этого, нисколько не удивительно, что графъ Алексй Алексевичъ Мамоновъ, не особенно давно попавшій въ число директоровъ банка и никогда еще не поднимавшійся выше бельэтажа, гд помщались правленіе и директорскій кабинетъ, зналъ далеко не вс лабиринты банка и встрчался далеко не со всми служащими въ этомъ обширномъ учрежденіи. Можетъ-быть, отчасти вслдствіе своей примрной благовоспитанности, а отчасти и вслдствіе незнакомства со всми служащими въ банк, онъ крайне вжливо раскланивался ршительно со всми людьми, встрчавшимися ему и раскланивавшимися съ нимъ на пути отъ швейцарской и до его кабинета, хотя онъ и не зналъ точно, кто эти люди,— какіе-нибудь мелкіе банковскіе конторщики изъ мщанъ-недоучекъ, получающіе двадцатипятирублевые оклады, или закладчики имній въ сотни тысячъ, принадлежащіе къ числу продающихся родовитыхъ дворянъ, или, наконецъ, владльцы десятковъ и сотенъ банковскихъ процентныхъ бумагъ, мечтающіе изъ биржевыхъ зайцевъ превратиться въ Ротшильдовъ и Вандербильтовъ.
Среди этихъ ежедневныхъ мимолетныхъ встрчъ графа Алекся Алексевича съ незнакомыми людьми, одна встрча произвела на него удручающее впечатлніе и навела на нкоторыя размышленія, которыя прежде никогда не приходили ему въ голову…
По обыкновенію, неспшно направляясь къ своему кабинету въ бельэтаж и вжливо отвчая легкимъ наклоненіемъ головы на боле или мене низкіе поклоны невдомыхъ ему встрчныхъ, графъ Алексй Алексевичъ былъ пораженъ неожиданностью: въ широкомъ и свтломъ коридор около дверей ‘Правленія’ онъ услыхалъ громкій и звучный гортанный голосъ, сразу поразившій его слухъ какими-то особенными знакомыми ему потами. Это былъ одинъ изъ тхъ голосовъ, которые не легко забываются, особенно тми, кто когда-то слышать ихъ въ теченіе десятка лтъ. Графъ быстро обернулся и лицомъ къ лицу встртился съ человкомъ, при вид котораго на него разомъ словно пахнуло свтлою весною жизни, далекою юностью, и изъ его груди невольно вырвалось радостное восклицаніе:
— Волковъ!.. Ты?
Онъ уже невольнымъ движеніемъ протянулъ об руки, когда въ отвтъ ему послышалось тихо и сдержанно, но твердо произнесенная фраза:
— Я, ваше сіятельство!
Графъ Алексй Алексевичъ совсмъ растерялся и, не глядя на этого поблднвшаго, какъ полотно, и отшатнувшагося къ стн человка, сконфуженно пробормоталъ:
— Но какъ же… здсь… зачмъ?..
Онъ не кончилъ фразы, совершенно по зная, какъ и о чемъ говорить съ встртившейся ему личностью, какъ съ выходцемъ изъ могилы.
— Состою здсь на служб… въ экспедиціи,— послышался отвтъ, произнесенный все тмъ же тихимъ, сдержаннымъ, но твердымъ голосомъ.
— Такъ… такъ… въ экспедиціи,— повторилъ въ смущеніи графъ.
И, совсмъ разстроенный, поторопился пройти въ свой кабинетъ.
Графъ Алексй Алексевичъ долго не могъ справиться съ собой. Войдя въ кабинетъ, онъ, по обыкновенію, прошелъ въ глубину комнаты и поставилъ свой цилиндръ на обычное мсто — на маленькій круглый столикъ, стоящій въ углу его кабинета. Потомъ неспшно, палецъ за пальцемъ, стянулъ съ рукъ перчатки и бросилъ ихъ въ цилиндръ. Затмъ, слегка потирая руки, подошелъ къ своему письменному столу, посмотрлъ на разложенныя здсь бумаги и, задумчиво качая головой, отошелъ прочь. Все это онъ длалъ безсознательно, машинально, по привычк, какъ длалъ и вчера, и третьяго дня. Только вчера и третьяго дня, прибывъ на службу, онъ тотчасъ же принимался за работу, а на этотъ разъ какъ будто вовсе забылъ о ней.
Заходивъ медленно изъ угла въ уголъ но своему кабинету, онъ самъ не могъ дать себ яснаго отчета, что его боле всего смущало,— то ли, что онъ сразу не замтилъ обтерханнаго и заношеннаго наряда Волкова, то ли, что онъ, состоя директоромъ банка, не зналъ вовсе о служеніи Волкова въ этомъ учрежденіи, то ли, что Волковъ, его старый закадычный и, можно смло сказать, единственный другъ, находится, повидимому, въ крайне стсненномъ, чуть не нищенскомъ положеніи, или просто его мучило, что онъ,— образецъ вжливости, мягкости и деликатности,— обратился съ человку по старой привычк на ‘ты’ именно тогда, когда этотъ человкъ могъ счесть такое обращеніе не за выраженіе дружескихъ чувствъ или пріятельскихъ отношеній, а за грубость, за оскорбленіе…
Графъ Алексй Алексевичъ Мамоновъ былъ воплощеніемъ благовоспитанности: вжливый, благосклонный, уравновшенный, онъ безъ всякой аффектаціи или утрировки былъ со всми предупредителенъ и ровенъ въ отношеніяхъ, не задиралъ головы передъ низшими, не гнулъ спины вередъ высшими. Во дни его молодости, люди говорили про него, что это человкъ безъ страстей и увлеченій, что онъ не способенъ на какія-нибудь безшабашныя безобразія или легкомысленныя мечтанія, что онъ не горячъ, не холоденъ, а только тепловатъ… Это въ юности отталкивало отъ во то многихъ или, врне, мшало многимъ сближаться съ нимъ. Но эта уравновшенность очень шла къ нему подъ старостъ, придавая какую-то особенную прелесть пятидесятилтнему, хорошо сохранившемуся и все еще свжему, хотя и сдому старику богатырю, про котораго люди не могли сказать, что онъ — смшной мышиный жеребчикъ или несносный брюзга, что онъ — измызганная разгуломъ развалина или вчно боящійся загробныхъ наказаній ханжа. И чмъ ровне, чмъ невозмутиме былъ по характеру этотъ человкъ, тмъ странне было видть его теперь взволнованнымъ и возбужденнымъ встрчею съ какимъ-то человкомъ въ обтерханномъ и заношенномъ наряд.
Этотъ человкъ былъ ему совершенно чужимъ по крови. Правда, когда-то было время, когда графъ Мамоновъ думалъ, что они сдлаются родными. Но этого не произошло, и они остались чужими, если только долголтнее сердечное пріятельство, тсная дружба, духовное общеніе не даютъ людямъ права, не вмняютъ имъ въ обязанность считаться родными. Графъ Алексй Алексевичъ былъ сыномъ богатаго помщика, а Сергй Ивановичъ Волковъ былъ сыномъ управляющаго графскими помстьями. Дтьми мальчики вмст играли, юношами они вмст учились, въ свтлые годы пробужденія первой любви, графъ мечталъ о женитьб на сестр своего Сережи и…
Въ кабинетъ графа развязно, какъ свой человкъ, вошелъ немного облысвшій, немного помятый годами толстякъ въ просторномъ пиджак, широкихъ панталонахъ, съ увсистой цпочкой на живот. Это былъ секретарь правленія, любимецъ всхъ директоровъ, такъ какъ они могли спокойно спать, пока въ правленіи слышался его вчно безпечный смхъ и пока работали его вчно дловитыя, неутомимыя голова и руки, вершившій и ршавшія вс дла банка.
— А я къ вамъ за бумагами, графъ,— проговорилъ онъ, пожимая протянутую ему руку.— Прочли? Подписали?
Графъ немного сконфузился. Сегодня онъ не былъ такъ аккуратенъ, какъ всегда.
— Дорогой Василій Павловичъ, виноватъ… Не только не подписалъ, но даже не заглянулъ въ нихъ,— проговорилъ онъ.
— Тутъ только дв спшныя,— небрежно сказалъ Василій Павловичъ, привыкшій за двадцать лтъ своей службы къ тому, что директора смотрятъ на дло съ полнымъ и яснымъ сознаніемъ, что оно не волкъ и въ лсъ не убжитъ.
Графъ обошелъ письменный столъ и прислъ въ свое кресло. Василій Павловичъ Смуровъ помстился противъ него и, закуривъ вынутую имъ изъ серебрянаго портсигара папиросу, черезъ столъ сталъ объяснять патрону, какія дла боле спшны, какія нтъ.
— Вы вдь все просмотрли?— въ форм вопроса произнесъ графъ, готовясь подписать бумаги, не читая, и спросилъ:— Василій Павловичъ, вы знаете Волкова?.. Онъ служитъ у насъ, кажется, въ отдленіи…
— Въ отдл экспедиціи,— подсказалъ Смуровъ и аттестовалъ Волкова:— Прекрасный работникъ, ходячая аккуратность…
— Разв онъ завдуетъ отдломъ экспедиціи?— спросилъ графъ.
— О, нтъ… Просто пакеты осматриваетъ… надписываетъ и запечатываетъ… человкъ съ тридцатипятирублевымъ жалованьемъ. Сидитъ у себя, какъ кротъ… его и встрчаешь-то рдко.
Смуровъ отвчалъ какъ-то особенно странно на вопросы графа: онъ и похвалилъ Волкова, точно торопливо заступаясь за него, а въ то же время, какъ бы желая въ чемъ-то успокоить графа, пояснилъ, что Волковъ получаетъ такую ничтожную плату, что о немъ въ сущности и говорить не стоитъ.— ‘Ну, служитъ, молъ, у насъ Волковъ, длаетъ свое мелкое дло, получаетъ за это гроши — и Богь съ нимъ, оставимъ его въ поко!’
— Подписали, графъ?— спросилъ онъ, намреваясь поскоре взять бумаги и уйти.
— Не вс еще,— отвтилъ графъ и прибавилъ: — Такъ вы говорите, Василій Павловичъ, что онъ получаетъ тридцать пять рублей въ мсяцъ? Онъ же, вы говорите, способный человкъ и… кажется, получившій образованіе…
— Да, да,— согласился Смуровъ, видимо спша,— Но это ужъ такое мсто съ маленькимъ окладомъ… Онъ и не жалуется ни на что,— радъ и такому жалованью.
И прибавилъ съ непривычнымъ для него, шутника и балагура, раздраженіемъ:
— Хорошо, что еще до петли не дошелъ…
Графъ отъ удивленія широко открылъ глаза. Что могло быть съ Волковымъ? Правда, прошло столько лтъ…
— Вы говорите… что…— началъ онъ.
Ихъ разговоръ былъ прерванъ: въ кабинетъ графа съ шумомъ вошелъ одинъ изъ его товарищей по правленію, и Василій Павловичъ, забравъ бумаги и на ходу поздоровавшись съ постителемъ, поспшить удалиться.
‘И какъ я могъ узнать его черезъ столько лтъ?— спрашивалъ себя графъ Алексй Алексевичъ поздно вечеромъ, ложась въ постель и открывая, по обыкновенію, первый попавшійся французскій романъ, чтобы, почитавъ нсколько минутъ, слаще уснуть.— Не видались почти тридцать лтъ… Да, ровно тридцать… мн тогда шелъ двадцать первый годъ, ему восемнадцать, ей едва минуло семнадцать. И узналъ, сейчасъ же узналъ… Но потому ли, что и онъ, и она, и ихъ отецъ были поразительно похожи между собою?.. Нтъ, главное — это его голосъ… Не заговори онъ — я и вниманія не обратилъ бы на него. Но голосъ… никогда я не могъ забыть этого голоса… Бывало, споримъ до утренней зари… ораторствовать онъ начнетъ — заслушаешься. Ребячество!.. Да, именно по голосу и узналъ его… И въ какой нужд, бдняга!..’
Онъ вздохнулъ и приготовился читать, совершенно покойный, совершенно безмятежный, какъ всегда…
‘Милый, если ты не вернешься, если ты забудешь меня, я не переживу этого, вдь въ одномъ теб все мое счастье’,— вспомнились графу слова сестры Волкова, сказанныя сю въ послднія минуты передъ ихъ разлукой.
Тогда стояла теплая, душистая весна. Въ ихъ родовомъ саду все возрождалось къ покой жизни, все сулило свтлые дни. Въ воздух пахло цвтущею сиренью, въ кустахъ уже пли соловьи. Его тогда увозили отецъ и мать за границу. Они по говорили ему, что спшатъ увезти съ собою именно потому, чтобы онъ но увлекся слишкомъ серьезно Соней, этой дочерью управляющаго, этой бдной мщаночкой. Тогда было какъ разъ такое время, что совершалась разныя подобныя эксцентричности. Они не обмолвились ни однимъ вопросомъ о томъ, какъ далеко зашла его привязанность къ ней, сколько ночныхъ часовъ провели молодые люди въ саду, сколько обтовъ дали другъ другу. Ихъ это не могло интересовать, вопросъ шелъ только о томъ, чтобы спасти его отъ безразсуднаго брака… Да, и онъ ждалъ когда-то свиданій, ловилъ слова любви, давалъ обты! И то сказать, какого же льда не растопитъ, хоть на мгновенье, весна жизни — молодость? А онъ былъ тогда молодъ!.. Правда, онъ былъ вполн честенъ, онъ по-рыцарски отнесся къ ней, не воспользовался довріемъ и неопытностью бдной двочки: она осталась такою же чистою, какою была прежде… Посл своего отъзда за границу, онъ уже не видалъ ея никогда, никогда боле не слыхалъ о ней. Что-то сталось съ нею?..
Графъ даже и не замтилъ, что онъ не прочелъ ни строчки, опустивъ французскій романъ на одяло и пристально смотря въ пространство, точно тамъ передъ нимъ развертывались картины прошлаго.
‘И какъ это Сергй дошелъ до такой бдность? Почему Смуровъ замтилъ: ‘слава Богу, что еще не дошелъ до петли!’ Эти слова проносились въ голов графа.— А сколько надеждъ подавалъ Сергй въ дтств, въ юности, какъ рвался въ университетъ! Неужели ему такъ и но удалось кончить своего образованія? И какъ могъ онъ, графъ Алексй Алексевичъ, никогда не справиться ни о немъ, ни о его сестр?’
Что же тутъ удивительнаго, необыкновеннаго?— въ жизни всегда такъ бываетъ!
Ему вспомнились слова поэта:
Насъ съ ближними и сводятъ, и разводитъ
Случайно жизнь. Такъ на горахъ потокъ
Преграду скаль, дробясь въ ручьи, обходитъ
И иногда на долгій-долгій срокъ
Бгутъ они различными путями,
Скользя среди уступовъ и холмовъ,
Чтобъ тамъ, внизу, утихшими струями
И встртиться, и слиться вмст вновь…
Онъ вздохнулъ: ему не было суждено встртиться съ нею, съ ея братомъ… Когда его увезли за границу — отецъ и мать безмолвно выразили ему свое непреклонное желаніе, чтобы онъ не упоминалъ фамиліи Волковыхъ. Это былъ вполн и безповоротно оконченный романъ его юности, и онъ но могъ продолжаться дольше, чмъ продолжалась эта юность. Потомъ, черезъ четыре года, онъ долженъ былъ жениться по желанію родителей, ради связей и карьеры. Партія была для него вполн подходящая: — и онъ, и невста принадлежали къ одному кругу общества, считались одинаково богатыми, получили тщательное образованіе и воспитаніе, были одинаково равнодушны другъ къ другу…
Часы пробили три, а графъ все еще не спалъ. Это начинало его волновать, такъ какъ онъ любилъ точность во всемъ и сильно заботился о своемъ здоровь.
‘Непремнно надо будетъ подробно все разузнать у Смурова’,— ршилъ онъ, отложивъ романъ и задувая свчу.
Когда на слдующій день графъ, не выспавшійся и чувствующій легкіе приступы головной боли, пріхавъ въ банкъ, увидлъ Смурова, входившаго въ его кабинетъ, онъ обрадовался.
— Васъ-то я и ждалъ, Василій Павловичъ,— сказалъ онъ, дружески протягивая ему руку.
— Въ бумагахъ нашли что-нибудь требующее поясненій? какъ-то особенно сухо спросилъ Смуровъ, повидимому, тоже вставшій съ лвой ноги.
— Нтъ, нтъ, мн надо поговорить съ вами объ этомъ… о Волков,— пояснилъ графъ, чувствуя себя какъ-то неловко.
Смуровъ сдлалъ совсмъ недовольную гримасу, и нсколько рзко, какъ онъ не говорилъ никогда, заявилъ:
— Волковъ сегодня отказался отъ мста.
Никакъ не ожидавшій этого извстія, графъ ногъ только пробормотать:
— Отказался отъ мста… То-есть, какъ же это?
— Такъ, просто отказался, вотъ и все… Онъ же не связанъ съ банкомъ никакими обязательствами и контрактами.
И нсколько ядовито прибавилъ:
— Вчера онъ разбиралъ и запечатывалъ письма, сегодня же будетъ другой разбирать и запечатывать ихъ… Чернорабочіе не боле какъ машины: сломается одна, замнятъ другой…
Графъ пристально взглянулъ на него.
— Вы чего-то не досказываете…
Смуровъ передернулъ плечами.
— Волковъ — неуживчивый и нервный человкъ… Вчера я потому и старался не распространяться о немъ съ ваишмъ сіятельствомъ, боясь, что вы уже предубждены противъ него, какъ противъ не въ мру озлобленнаго и до сумасшествія нервнаго человка… Я тогда еще не предвидлъ, что сегодня онъ самъ уйдетъ… то-есть, думалъ уломать его.
Графъ продолжалъ смотрть пристально на него.
— И вы не можете мн сказать о причинахъ, которыя побудили его такъ внезапно отказаться отъ мста?
— Онъ, ваше сіятельство, двоюродный братъ моей жены,— отрзалъ Смуровъ.
Наступило неловкое молчаніе. Смуровъ торопливо сталъ докладывать бумаги. Графъ сидлъ, облокотившись на столъ и опустивъ голову на руки, и ничего не слышалъ изъ доклада.
— Такъ это онъ ради меня бросилъ мсто?— неожиданно спросилъ онъ, посл долгаго молчанія.
— Ради своихъ припадковъ сумасшествія,— коротко отвтилъ Смуровъ.— Теперь опять пойдутъ голодовки… можетъ-быть, новое пребываніе въ дом умалишенныхъ.
— Разв онъ уже сидлъ въ дом сумасшедшихъ?— спросилъ графъ.
— Онъ и въ дом предварительнаго заключенія сидть по политическимъ дламъ,— отвтилъ Смуровъ.
Графъ настойчиво сталъ вытягивать у Василія Павловича свднія о прошломъ Волкова. Онъ узналъ, что, когда онъ ухалъ съ родителями за границу, старикъ Волковъ былъ немедленно удаленъ отъ должности управляющаго. Графъ-отецъ и графиня-мать хотли разъ навсегда порвать всякія сношенія съ этою семьею. Старикъ Волковъ, какъ человкъ честный, ничего не скопилъ на служб у графа Мамонова-отца. Семья у него была большая, и Сергю Ивановичу пришлось, какъ старшему изъ его дтей, сдлаться поддержкой всей семьи — кормить живыхъ, хоронить умиравшихъ. Тутъ нечего было и думать о дальнйшемъ образованіи, объ университет.
— Ну, а поврежденнымъ онъ былъ всегда: не умлъ нужнымъ людямъ кланяться, не умлъ и семью бросить на мостовой, когда нужно было спасать себя,— не безъ желчи закончилъ Смуровъ.— Вообще несуразный и неуживчивый былъ человкъ. Не понималъ даже и того, что языкъ дань намъ для того, чтобы его держать за зубами, и все говорилъ да говорилъ. А извстно, что можетъ хорошаго наговорить озлобленный человкъ? Ну, и платился за откровенность. Еще слава Богу, что иногда на невмняемость можно было многое сваливать… Къ намъ въ банкъ, въ послдніе годы, и то только по моей протекціи, опредлился и чуть не сбжалъ въ тотъ же день, когда узналъ, что ваше сіятельство, въ общемъ собраніи, выбраны въ директора… Едва втолковалъ я ему тогда, что вы никогда и не спросите, какой это такой Волковъ состоитъ у насъ на служб?.. Есть, молъ, дло графу до какихъ-то Волковыхъ! Съ чего вспомнитъ, если никогда не вспоминалъ? Ну, а вотъ вчера случилась эта проклятая встрча…
Графъ смотрлъ задумчиво и мрачно, точно онъ былъ чмъ-нибудь виноватъ въ томъ, что Волковъ безумствовалъ, и, какъ бы про себя, почти безсознательно прошепталъ:
— Онъ, должно-быть, отъ всей души ненавидитъ меня?
Смуровъ отвтилъ уклончиво:
— Да онъ, вообще, всхъ людей безъ разбора называетъ людишками.
Онъ опять заторопился съ бумагами, съ явнымъ намреніемъ не продолжать больше разговора, но графъ не удержался и задалъ ему еще вопросъ:
— А она… его сестра… Софья Ивановна?
— Схоронилъ онъ ее года четыре тому назадъ… старой двой. Онъ тогда и сталъ проситься изъ провинціи въ Петербургъ, говоря, что тамъ онъ одинъ, безъ нея, совсмъ съ ума сойдетъ. Она вдь съ нимъ и горе, и радость длила… святой человкъ была. Ну, сталъ хлопотать я объ его возвращеніи… Вернули наконецъ. Пристроился онъ здсь на первое попавшееся мсто…
— Вы уговорите его…— началъ графъ.
— Онъ, ваше сіятельство, уже и изъ Петербурга усплъ ухать,— отвтилъ Смуровъ, оставляя кабинетъ графа.
И опять Волковъ исчезъ съ дороги графа, но такъ какъ графъ сталъ часто страдать безсонницей, то онъ очень часто, опустивъ на одяло новый французскій романъ, далеко за полночь раздумываетъ о томъ, какъ странно складывается человческая жизнь,— и почти всегда оканчиваетъ свои думы воспоминаніемъ о брат и сестр Волковыхъ…
Прочитали? Поделиться с друзьями:
