СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ЭМИЛЯ ЗОЛА
ТОМЪ СЕМНАДЦАТЫЙ
ТВОРЧЕСТВО
РОМАНЪ.
Переводъ М. Л. Лихтенштадтъ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1897.
I.
I.
II.
II.
Творчество, Золя Эмиль, Год: 1885
Время на прочтение: 360 минут(ы)
Клодъ проходилъ мимо ратуши, когда разразилась гроза. Было два часа ночи. Художникъ совершенно забылся, бродя по площади рынка въ эту знойную іюльскую ночь и любуясь ночной красотой Парижа. Но крупныя, частыя капли дождя заставили его очнуться, и онъ побжалъ опрометью по Гревской набережной. Однако, на мосту Луи-Филиппа онъ остановился, разлосадованный своею трусостью, своею безсмысленною боязнью воды, и затмъ, размахивая руками, медленно пошелъ по мосту, подъ ливнемъ, гасившемъ фонари, едва мерцавшіе среди глубокаго мрака.
Впрочемъ, Клоду оставалось лишь нсколько шаговъ до дома, гд помщалась его мастерская. Когда онъ очутился на Бурбонской набережной, яркая молнія освтила прямую линію старинныхъ отелей, вытянувшихся надъ Сеной вдоль узкой мостовой. Стекла высокихъ оконъ безъ ставенъ мгновенно вспыхнули, освщая нкоторыя детали старинныхъ фасадовъ — каменные балконы, перила террасъ, рзныя гирлянды фронтоновъ. Здсь, подъ крышей стариннаго отеля Мартуа, на углу улицы Femme-sans-Tte, помщалась мастерская Клода. Освщенная на мгновеніе, набережная снова погрузилась въ мракъ, и страшный ударъ грома потрясъ уснувшій кварталъ.
Добравшись до своей старинной полукруглой двери съ желзными скобами, Клодъ, ослпленный дождемъ, сталъ ощупью искать пуговицу звонка, но вздрогнулъ, наткнувшись на живое тло, прижавшееся къ двери. Въ эту минуту опять сверкнула молнія, и Клодъ увидлъ при ея свт высокую молодую двушку въ черномъ плать, совершенно промокшую и дрожавшую отъ страха. Раздавшійся вслдъ за молніей ударъ грома заставилъ обоихъ вздрогнуть.
— Вотъ сюрпризъ!— воскликнулъ Клодъ.— Кто вы и что вы длаете здсь?
Онъ не видлъ ея лица въ наступившей темнот, но слышалъ сдержанныя рыданія.
— О, сударь, умоляю васъ,— бормотала она,— сжальтесь надо мной… Извозчикъ, котораго я наняла на вокзал, высадилъ меня у этого подъзда, наговоривъ дерзостей… Поздъ, съ которымъ я пріхала, сошелъ съ рельсовъ у Невера… Мы опоздали на четыре часа, и я не застала на станція особы, которая должна была встртить меня… Боже, я въ первый разъ въ Париж!.. Я не знаю, гд я теперь…
Ослпительный свтъ молніи прервалъ ея рчь. Широко раскрытыми отъ ужаса глазами двушка вглядывалась въ эту часть незнакомаго ей города, встававшаго передъ ней точно фантастическій призракъ. Дождь пересталъ лить. На противоположномъ берегу Сены, на набережной des Ormes обрисовывались маленькіе срые съ неровными крышами дома, испещренные внизу вывсками лавокъ, налво виднлась синеватая крыша ратуши, направо — свинцовый куполъ Св. Павла. Но боле всего поразила двушку широкая мрачная рка — часть Сены между массивными сводами моста Маріи и воздушными арками новаго моста Луи-Филиппа. Какія-то странныя массы обрисовывались надъ темной поверхностью воды — цлая флотилія судовъ и лодокъ, прачешные плоты, землечерпательная машина, привязанная къ берегу, а на противоположномъ берегу — барки съ углемъ, плашкоуты, нагруженные жерновами, надъ которыми возвышался гигантскій чугунный стержень грузоподъемнаго крана. Затмъ все исчезло въ наступившей темнот.
‘Какая-нибудь искательница приключеній,— подумалъ Клодъ,— выброшенная на улицу и отыскивающая новаго покровителя’.
Онъ питалъ глубокое недовріе къ женщинамъ. Этотъ поздъ, сошедшій съ рельсовъ, этотъ кучеръ, высадившій ее у этого подъзда, казались ему нелпой выдумкой. Испуганная новымъ ударомъ грома, двушка прижалась къ углу двери.
— Во всякомъ случа вы не можете ночевать тутъ,— сказалъ Клодъ довольно рзко.
Рыданія усилились.
— Сударь,— пробормотала она,— умоляю васъ, отвезите меня въ Пасси… Меня ждутъ въ Пасси.
Онъ презрительно пожалъ плечами. За дурака, что ли, принимаетъ она его? Онъ машинально повернулся къ набережной Целестинскихъ монаховъ, гд обыкновенно стояли фіакры, но тамъ не видно было ни одного фонаря.
— Въ Пасси, моя милая? Почему же не въ Версаль?.. Гд же я достану фіакръ въ такое время и въ такую погоду?
Въ эту минуту снова блеснула молнія, и двушка громко вскрикнула. Гигантскій городъ показался ей точно забрызганнымъ кровью, рка — огромной пропастью, края которой были освщены заревомъ пожара. Малйшія подробности пейзажа обрисовывались съ необыкновенной ясностью: видны были запертыя ставни домовъ на набережной des Ormes, разрзъ улицъ de la Masure и du Paon-Blanc, перескавшихъ набережную, у моста Маріи можно было сосчитать листья большихъ чинаръ, составлявшихъ тутъ прелестный букетъ зелени, на противоположномъ берегу, у пристани, ясно обрисовались выстроившіяся въ четыре ряда баржи, нагруженныя огромными корзинками желтыхъ яблокъ, а нсколько дальше — высокая труба прачешнаго плота, неподвижная цпъ землечерпательной машины, кучи песку на пристани. Затмъ свтъ опять погасъ, рка скрылась въ мрак ночи и раздался оглушительный ударъ грома.
— Ахъ, Боже мой!.. Что же мн длать?..
Дождь, недавно прекратившійся, полилъ снова, а поднявшійся втеръ разбрасывалъ по набережной тяжелыя массы воды съ силой прорвавшейся плотины.
— Позвольте мн пройти,— сказалъ Клодъ.— Тутъ стоять невозможно.
Оба они совсмъ промокли. При слабомъ свт газоваго фонаря, горвшаго на углу улицы Femme-sans-Tte, Клодъ могъ различить фигуру двушки, платье которой промокло насквозь и прилипло къ ея тлу. Глубокая жалость охватила художника. Вдь подобралъ онъ однажды на тротуар въ такую же точно ночь приставшую къ нему собачку! Но вмст съ тмъ онъ возмущался такимъ мягкосердечіемъ, Онъ никогда не приводилъ женщинъ въ свою квартиру. Необыкновенно робкій, онъ скрывалъ свое смущеніе подъ напускною грубостью, и въ обращеніи съ женщинами выказывалъ полное пренебреженіе. И неужели эта двушка принимаетъ его за дурака, котораго можно подцпить такимъ образомъ?.. Но, наконецъ, жалость все-таки взяла верхъ.
— Ладно, пойдемте,— сказалъ онъ.— Вы переночуете у меня. Она окончательно растерялась.
— У васъ?.. О, Боже!.. Нтъ, это невозможно… Умоляю васъ, сударь, отвезите меня въ Пасси… Ради Бога!..
Клодъ вспылилъ. Къ чему еще эта комедія, разъ онъ согласился впустить ее? Онъ еще разъ дернулъ звонокъ. Наконецъ, дверь растворилась. Клодъ хотлъ втолкнуть двушку въ сни.
— Нтъ, нтъ… Я не войду!..
Но молнія ослпила ее, и, когда раздался страшный ударъ грома, она сама бросилась въ сни. Тяжелая дверь захлопнулась за лей. Въ сняхъ было совершенно темно.
— Г-жа Жозефъ, это я!— крикнулъ Клодъ привратниц.
И, понизивъ голосъ, онъ прибавилъ:— Дайте мн вашу руку, намъ придется перебжать черезъ дворъ.
Ошеломленная, растерявшаяся, она не сопротивлялась боле и протянула ему руку. Они опять очутились подъ ливнемъ и бжали рядомъ по обширному двору барскаго дома съ смутно обрисовывавшимися въ темнот каменными арками. Наконецъ, когда они добрались до узенькаго корридорчика безъ дверей, онъ выпустилъ ея руку и она услышала, какъ онъ, ворча, чиркаетъ спичками. Но спички совершенно промокли, и пришлось подниматься ощупью.
— Возьмитесь за перила и ступайте осторожне… Ступеньки очень высоки…
Старинная, узкая лстница соединяла четыре этажа высокаго зданія и служила, вроятно, чернымъ ходомъ. Молодая двушка спотыкалась на каждомъ шагу, взбираясь по неровнымъ ступенямъ. Наконецъ, Клодъ заявилъ, что нужно пройти по длинному корридору и она послдовала за нимъ, ежеминутно хватаясь руками за стны безконечно длиннаго корридора, который огибалъ все зданіе и велъ къ лицевой сторон его, выходившей на набережную. Затмъ Клодъ сталъ взбираться по узенькой деревянной лстниц безъ перилъ, ступеньки которой скрипли подъ ногами, напоминая лстницу деревенской мельницы. Взобравшись по ней до верхней крошечной площадки, двушка наткнулась на Клода, который остановился, разыскивая ключъ. Наконецъ, онъ отворилъ дверь.
— Подождите тутъ… Вы опять наткнетесь на что-нибудь.
Она стояла неподвижно, но сердце у нея сильно билось и въ ушахъ шумло: шествіе по безконечнымъ, темнымъ лстницамъ совершенно ошеломило ее. Ей казалось, что она уже нсколько часовъ взбирается такимъ образомъ по лстницамъ, въ которыхъ столько поворотовъ и закоулковъ, что никогда она не будетъ въ состояніи спуститься внизъ. Въ мастерской раздавались тяжелые шаги, слышалось паденіе и передвиженіе тяжелыхъ предметовъ, сопровождавшееся бранью. Наконецъ, въ дверяхъ показался свтъ.
— Войдите!— крикнулъ художникъ.
Она вошла и окинула взглядомъ мастерскую, но ничего не могла разобрать. Слабый свтъ свчи терялся въ обширномъ чердак вышиною въ пять метровъ, загроможденномъ какими-то странными предметами, бросавшими удивительныя тни на срыя стны. Не разбирая ничего, она взглянула на широкое стеклянное окно, по которому дождь стучалъ съ оглушительнымъ шумомъ. Въ это время сверкнула молнія, и ударъ грома послдовалъ вслдъ за ней съ такой потрясающей силой, что, казалось, крыша дома раскололась. Безмолвная, смертельно блдная, двушка опустилась на стулъ.
— Чортъ возьми,— пробормоталъ Клодъ,— она ударила гд-то недалеко!.. Да, мы добрались домой вовремя. Здсь вдь уютне, чмъ тамъ, на улиц, неправда ли?
Онъ подошелъ къ двери, съ шумомъ захлопнулъ ее и два раза повернулъ ключъ въ дверяхъ. Двушка машинально слдила за его движеніями.
— Ну, вотъ мы и дома!— сказалъ Клодъ.
Впрочемъ, гроза начинала утихать, и только отъ времени до времени раздавались еще отдльные удары. Ливень прекратился. Клодъ, охваченный страннымъ смущеніемъ, украдкой посматривалъ на молодую двушку. Она, повидимому, была недурна собой и очень молода, лтъ двадцати, не боле. Это усиливало его недовріе къ ней, хотя въ глубин души онъ смутно чувствовалъ, что въ ея разсказ есть доля правды. Но, какъ бы она тамъ ни хитрила, она глубоко ошибается, если разсчитываетъ подцпить его такимъ образомъ! Стараясь принять по возможности грубый тонъ, онъ сказалъ:
— Ну-съ, а теперь ляжемъ… скорй обсохнемъ!
Она поднялась съ выраженіемъ ужаса на лиц. Этотъ сухопарый юноша съ большой головой, обросшей волосами, внушалъ ей необъяснимый страхъ, въ черной фетровой шляп и старомъ коричневомъ пальто, порыжвшемъ отъ дождей, онъ напоминалъ героя разбойничьихъ сказокъ.
— Благодарю васъ,— пробормотала она,— я прилягу, не раздваясь.
— Какъ… въ этомъ плать, съ котораго течетъ вода!.. Не говорите глупостей… Раздвайтесь сію минуту!
Онъ оттолкнулъ стулья и отодвинулъ полуизодранныя ширмы, за ними она увидла маленькій умывальный столъ и узенькую желзную кровать. Онъ откинулъ быстрымъ движеніемъ одяло.
— Нтъ, нтъ, не безпокойтесь! Увряю васъ, что я не лягу.
Это окончательно вывело Клода изъ себя, онъ сталъ жестикулировать, стучать кулаками.
— Да перестаньте же ломаться! Чего вамъ еще нужно, если я уступаю вамъ свою постель?.. И не разыгрывайте недотроги, это совершенно ненужная комедія! Я буду спать на диван!
Онъ подошелъ къ ней съ выраженіемъ угрозы на лиц. Испуганная, думая, что онъ собирается прибить ее, двушка сняла шляпку дрожащими руками. Вокругъ нея на полу вода, стекавшая съ ея юбокъ, образовала цлую лужу. Клодъ продолжалъ громко ворчать. Затмъ имъ, повидимому, овладло какое-то раздумье, и онъ прибавилъ:
— Впрочемъ, если вы брезгливы, я могу перемнить простыни.
И въ одинъ мигъ онъ снялъ простыни и перебросилъ ихъ на диванъ, стоявшій на противоположномъ конц мастерской. Затмъ онъ вынулъ изъ шкапа дв чистыя простыни и покрылъ ими постель съ ловкостью холостяка, привыкшаго къ этому. Заботливой рукой онъ расправилъ одяло, взбилъ подушку, откинулъ простыню.— Ну, теперь готово, ложитесь!
Но она стояла неподвижная и безмолвная, машинально проводя рукой по лифу, котораго не ршалась разстегнуть. Онъ загородилъ ее ширмами. Господи, какая стыдливость! Онъ быстро раздлся, покрылъ диванъ простыней, повсилъ платье на одинъ изъ мольбертовъ и растянулся на диван. Собираясь задуть свчу, онъ, однако, подумалъ о томъ, что барышн придется раздваться въ темнот, и сталъ прислушиваться. Вначал не было слышно ни малйшаго шороха, вроятно, она продолжала стоять на томъ же мст, прислонившись къ желзной кровати. Затмъ послышался легкій шелестъ платья, медленныя, сдержанныя движенія, точно она нсколько разъ останавливалась, прислушиваясь, смущенная свтомъ за ширмами. Наконецъ, послышался слабый скрипъ кровати и затмъ все смолкло.
— Хорошо ли вамъ, барышня?— спросилъ Клодъ боле мягкимъ голосомъ.
— Да, очень хорошо, — отвчала она тихимъ, дрожавшимъ отъ волненія голосомъ.
— Спокойной ночи, барышня!
— Спокойной ночи!
Клодъ погасилъ свчу и въ комнат воцарилась глубокая тишина. Но, несмотря на сильную усталость, онъ долго не могъ уснуть и лежалъ съ открытыми глазами, устремленными на широкое стеклянное окно мастерской. Небо совершенно прояснилось, миріады звздъ сверкали на немъ. Несмотря на грозу, въ комнат было невыносимо душно, и Клодъ метался на своемъ лож, откинувъ одяло. Незнакомая двушка дразнила его воображеніе, и въ душ его происходила глухая борьба: съ одной стороны — желаніе доказать ей свое презрніе и боязнь осложнить свою жизнь, съ другой — опасеніе показаться смшнымъ, если онъ не воспользуется такимъ случаемъ.
Въ конц концовъ презрніе восторжествовало надъ другими чувствами. Онъ вообразилъ цлую интригу, направленную противъ его спокойствія и, полагая, что разрушилъ ее своимъ равнодушіемъ, издвался надъ разбитыми планами. Однако, жара все боле томила его, онъ положительно задыхался и, наконецъ, совсмъ сбросилъ съ себя одяло. Но глаза его попрежнему слдили за мерцаніемъ звздъ на темномъ неб, и въ галлюцинаціяхъ дремоты ему казалось, что онъ видитъ тамъ дивныя линіи женскаго тла, которое онъ боготворилъ.
Затмъ мысли его стали путаться. Что длаетъ она тамъ, эта двушка? Сначала онъ думалъ, что она заснула, такъ какъ не слышно было даже ея дыханія. Но затмъ онъ услышалъ, какъ она ворочается на постели, стараясь не производить шума и задыхаясь отъ этихъ усилій. Клодъ сталъ обдумывать разсказанную молодой двушкой исторію, пораженный нкоторыми необъяснимыми подробностями. Но усталый умъ отказывался служить ему. Да и къ чему утруждать себя напрасно? Не все ли равно, сказала она правду или солгала?.. Вдь онъ безусловно ршилъ не связываться съ нею! Завтра она уйдетъ отсюда, и онъ никогда боле не увидится съ нею… Прощайте, сударыня!
Только на разсвт, когда стали блднть звзды, Клоду удалось наконецъ, заснуть. Но двушка за ширмами не могла уснуть, задыхаясь въ спертомъ воздух мансарды. Она нетерпливо ворочалась съ боку на бокъ и по временамъ раздавался сдержанный вздохъ раздраженной двственницы, смущенной присутствіемъ мужчины, который спалъ такъ близко отъ нея..
Когда Клодъ проснулся, было уже довольно поздно, широкая полоса свта врывалась въ большое окно, и Клодъ долженъ былъ зажмурить глаза, ослпленный яркимъ свтомъ. Онъ давно проповдывалъ въ своемъ кружк, что художники-реалисты, представители школы ‘plein air’, должны выбирать для работы именно т мастерскія, которыхъ избгаютъ художники-академисты, т. е. помщенія, залитыя солнечнымъ свтомъ. Проснувшись, онъ былъ озадаченъ этимъ яркимъ свтомъ и прислъ на кровать, спустивъ на полъ голыя ноги. Какой чортъ уложилъ его на этотъ диванъ? Онъ смотрлъ вокругъ себя заспанными глазами и, наконецъ, взглядъ его упалъ на кучу юбокъ, выглядывавшихъ изъ-за ширмъ. Ахъ, да… тамъ эта двочка! Онъ тотчасъ вспомнилъ ночное приключеніе и сталъ прислушиваться къ тихому, ровному дыханію двушки, напоминавшему дыханіе ребенка. Спитъ, кажется, безмятежнымъ сномъ… и будить жаль! Нсколько минуть онъ просидлъ, недоумвая и почесывая ногу, негодуя на приключеніе, которое испортитъ ему, вроятно, все утро. Благоразумне всего — разбудить и выпроводить ее поскорй. Однако, онъ осторожно, стараясь не длать шума, надлъ брюки и туфли и на цыпочкахъ ходилъ по комнат.
На старыхъ часахъ съ кукушкой пробило девять, и Клодъ сталъ прислушиваться съ нкоторой тревогой. За ширмами все было спокойно попрежнему: доносилось только ровное, медленное дыханіе двушки. Клодъ ршилъ, что лучше всего приняться сейчасъ же за большую картину, завтракъ онъ приготовитъ потомъ, когда можно будетъ двигаться, не стсняясь. Однако, онъ все-таки не могъ приняться за работу. Его, привыкшаго къ постоянному безпорядку, смущала эта куча юбокъ, брошенныхъ безцеремонно на полъ. Платье еще не просохло и вокругъ него стояла лужа воды. Клодъ принялся, ворча, подбирать вс предметы женскаго туалета и развшивать на стульяхъ, освщенныхъ солнцемъ. Какъ можно было бросить все въ такомъ безпорядк! Вдь он никогда не просохнутъ, эти тряпки, и никогда она не уйдетъ отсюда! Онъ неловко вертлъ въ рукахъ вс принадлежности женскаго туалета и ползалъ на четверенькахъ, отыскивая чулки, завалившіеся за старый холстъ. Это были тонкіе длинные фильдекосовые чулки пепельно-сраго цвта, и Клодъ долго разсматривалъ ихъ. Мокрый подолъ платья промочилъ ихъ насквозь, и Клодъ старался растянуть ихъ, высушить въ своихъ горячихъ рукахъ, заботясь лишь о томъ, чтобы эта двушка могла уйти поскорй.
Съ той минуты, какъ онъ проснулся, его мучило желаніе заглянуть за ширмы. Это любопытство, казавшееся ему самому ужасно глупымъ, усиливало его дурное настроеніе. Наконецъ, нетерпливо пожавъ плечами, онъ взялся уже за кисти, когда двушка пробормотала что-то, послышался шелестъ блья, затмъ опятъ все смолкло… Раздавалось только медленное, ровное дыханіе. Тогда, бросивъ кисти, Клодъ уступилъ своему любопытству и раздвинулъ ширмы. То, что представилось его глазамъ, ошеломило его. Онъ стоялъ неподвижный, восхищенный, серьезный, бормоча:
— Ахъ, чортъ возьми!.. Ахъ, чортъ возьми!..
Въ мастерской, нагртой солнечными лучами, врывавшимися въ широкое стеклянное окно, стояла тепличная жара, молодая двушка сбросила съ себя простыню и, утомленная предыдущими безсонными ночами, спала, залитая солнечнымъ свтомъ, спала такимъ глубокимъ сномъ, что ни малйшаго движенія нельзя было подмтить на ея двственно чистомъ тл. Пуговки на плеч рубашки разстегнулись и лвый рукавъ спустился съ плеча, обнажая молодое тло съ тонкой, какъ шелкъ, золотистой кожей, дивной формы упругую грудь, на которой обозначались два блдно-розовыя пятна. Она спала, закинувъ голову назадъ и подложивъ подъ нее правую руку, распустившіеся черные волосы прикрывали ее темнымъ покровомъ.
— Ахъ, чортъ возьми!.. Какъ она хороша!
Да, это она, именно она, та фигура, которую онъ тщетно искалъ для своей картины, и въ той именно поз, которая была нужна ему! И какая стройность формъ, какая свжесть тла! Грудь была уже вполн сформирована. И куда запрятала она ее наканун такъ, что нельзя было догадаться о красот бюста. Да, это настоящая находка!
Осторожно, чтобы не разбудить двушки, Клодъ бросился за ящикомъ съ красками и большимъ листомъ бумаги. Затмъ, примостившись на низенькомъ стул, онъ принялся рисовать. Лицо его сіяло счастьемъ. Все, что еще такъ недавно волновало его, вс плотскіе инстинкты и вожделнія уступили мсто энтузіазму художника. Онъ видлъ теперь передъ собой не женщину, а дивное сочетаніе линій и тоновъ блоснжную грудь, янтарныя плечи, и какое-то особенное чувство благоговнія овладло имъ. Природа точно подавляла его своимъ величіемъ, онъ превратился теперь въ скромнаго, почтительнаго, послушнаго мальчика, ея ученика. Отъ времени до времени онъ останавливался, всматривался въ спящую, прищуривъ глаза. Но, боясь, чтобы она не перемнила позы, онъ съ лихорадочной поспшностью снова принимался за работу, сдерживая дыханіе, чтобы не разбудить ее.
Но, отдаваясь работ, онъ все-таки не могъ прогнать неотвязно преслдовавшихъ его вопросовъ. Кто эта двушка?.. Очевидно, она не принадлежитъ къ числу погибшихъ созданій, она слишкомъ свжа… Но для чего разсказала она эту невроятную исторію?.. И онъ придумывалъ другія комбинаціи, казавшіяся ему боле вроятными. Быть можетъ, это дебютантка, пріхавшая въ Парижъ съ своимъ любовникомъ и брошенная имъ?.. Или дочь мелкихъ буржуа, совращенная какой-нибудь подругой и не осмливающаяся вернуться къ роднымъ… Или не скрывается ли тутъ боле сложная драма, какая-нибуд ужасная тайна, которую онъ никогда не раскроетъ? Эти предположенія тревожили Клода вто время, какъ онъ рисовалъ лицо двушки, внимательно изучая его. Верхняя часть лица — гладкій, какъ чистое зеркало, лобъ и небольшой носъ съ тонкими, нервными ноздрями — носила печать кротости и доброты, глаза, казалось, улыбались подъ вками, и эта странная улыбка освщала вс черты лица. Но нижняя часть лица не соотвтствовала общему впечатлнію, челюсть нсколько выдавалась впередъ и слишкомъ полныя пунцовыя губы, обнаруживая два ряда ослпительно блыхъ, крпкихъ зубовъ, свидтельствовали о страстности натуры и нарушали гармонію нжнаго, почти дтскаго личика.
Вдругъ по атлаеистой кож пробжалъ трепетъ. Почувствовала ли двушка пристальный взглядъ мужчины, устремленный на нее? Она немедленно открыла глаза и вскрикнула:
— Ахъ, Боже!..
Она точно оцпенла отъ испуга при вид незнакомой обстановки и мужчины безъ сюртука, сидвшаго противъ нея и пожиравшаго ее глазами. Но затмъ она порывистымъ движеніемъ натянула на себя одяло и, судорожно прижала его къ себ, яркая краска залила ея лицо, шею и грудь.
— Ну, что съ вами?— вскричалъ раздосадованный художникъ, размахивая карандашомъ.
Но двушка лежала неподвижно и безмолвно, скорчившись и закутавшись въ одяло по самый подбородокъ.
— Вы должно быть боитесь, что я съмъ васъ?… Ну, послушайте, будьте умницей, примите прежнее положеніе.
Она снова вспыхнула до ушей.
— Ахъ, нтъ… нтъ… умоляю васъ, сударь!..
Но Клодъ разсердился. Это упрямство молодой двушки казалось ему ужасно глупымъ.
— Ну, скажите же, чего вы боитесь? Велика важность, если я увижу, какъ вы сложены!.. Видлъ я не мало другихъ женщинъ.
Вмсто отвта она расплакалась, а онъ окончательно вышелъ изъ себя при мысли, что ему не удастся окончить рисунокъ, что жеманность этой двчонки лишить его возможности получить прекрасный этюдъ для задуманной картины.
— Такъ вы отказываетесь? Но вдь это ужасно глупо! За кого же вы меня принимаете?… Разв я оскорбилъ васъ чмъ-нибудь? О, если бы я думалъ о подобныхъ глупостяхъ, то могъ бы воспользоваться этой ночью!.. Но мн, поврьте, ноя милая, совсмъ не до нихъ! Вы можете смло показывать мн все, что хотите… И знаете ли, съ вашей стороны не особенно хорошо отказывать мн въ такомъ пустяк посл того, какъ я пріютилъ васъ, уступилъ вамъ свою постель!
Она продолжала плакать, уткнувъ голову въ подушку.
— Клянусь вамъ, что мн это очень нужно!.. Я не сталъ бы напрасно мучить васъ!..
Однако, слезы двушки смущали его и, устыдившись своей грубости, онъ замолчалъ, желая дать ей время успокоиться. Затмъ онъ заговорилъ боле мягкимъ голосомъ:
— Ну, ладно, если это такъ волнуетъ васъ, я не буду настаивать… Но если бы вы могли понять меня! Тутъ у меня на картин есть фигура, съ которой я не могу справиться, а ваша поза вполн соотвтствовала моей иде!.. Знаете ли, когда рчь идетъ объ этой проклятой живописи, я готовъ задушить отца и мать!.. Неправда ли, вы простите меня? Вы позволите мн еще нсколько минуть… Нтъ, нтъ, не волнуйтесь, мн нужна не грудь… не грудь, а лицо ваше, только лицо… Ахъ, если бы я могъ окончить лицо!.. Бога ради, будьте такъ любезны, приведите руку въ прежнее положеніе… Вы окажете мн этимъ услугу, за которую я буду вамъ вчно благодаренъ… вчно!
Охваченный страстью художника, онъ умолялъ ее теперь, безпомощно размахивая карандашемъ. Онъ сидлъ попрежнему на низенькомъ стул, въ нкоторомъ отдаленіи отъ нея. Это нсколько успокоивало молодую двушку, и она ршилась открыть свое лицо. Что же ей собственно оставалось длать? Вдь она была всецло въ его власти! Да и видъ у него былъ такой жалкій. Съ минуту еще она колебалась, затмъ безмолвно высунула руку и подложила ее подъ голову, стараясь другой рукой придержать одяло у шея.
— Ахъ, какая вы добрая!.. Я потороплюсь… Вы сейчасъ будете свободны.
Онъ всецло отдался своей работ, только изрдка поглядывая на нее глазами художника, который видитъ передъ собой не женщину, а натурщицу. Въ первую минуту она опять вспыхнула: голая рука, которую она спокойно показала бы на балу, теперь страшно смущала ее. Но мало-по-малу она успокоилась, этотъ юноша казался ей такимъ благоразумнымъ, такимъ добрымъ, доврчивая улыбка мелькнула на ея губахъ, и она принялась разсматривать художника сквозь полуопущенныя вки. Какъ онъ запугалъ ее ночью своей густой бородой, огромной головой и грубыми манерами! А между тмъ онъ былъ собственно недуренъ собой, въ глубин его карихъ глазъ свтилось искреннее чувство, а носъ поразилъ ее нжностью очертаній… красивый, тонкій носъ, терявшійся въ густыхъ, жесткихъ усахъ. По временамъ по всему его тлу пробгала нервная дрожь, вроятно, вызванная возбужденіемъ, которое воодушевляло карандашъ въ его тонкихъ пальцахъ и глубоко трогало ее. ‘Этотъ человкъ, — думала она, — не можетъ быть злымъ… грубость его зависитъ, вроятно, отъ его робости’. Впрочемъ, она не анализировала своихъ ощущеній и все боле и боле успокоивалась, всматриваясь въ лицо художника.
Мастерская, правда, все еще пугала ее, и она съ удивленіемъ осматривала странное помщеніе, пораженная царившимъ въ немъ безпорядкомъ. У печки лежала куча накопившейся съ зимы золы. Вся мебель состояла изъ желзной кровати, умывальнаго столика, дивана и большого благо сосноваго стола, заваленнаго кистями, красками и грязными тарелками, посередин стола стояла спиртовая лампа, а на ней кастрюля съ остатками вермишеля. Между хромоногими мольбертами стояли стулья безъ сидній. На полу, у дивана, валялся огарокъ свчи, повидимому, комнату убирали не боле одного раза въ мсяцъ. Только огромные часы съ кукушкой и красными цвтами имли веселый, опрятный видъ и звонко выбивали свое тикъ-такъ. Но боле всего пугало молодую двушку неимоврное количество картинъ безъ рамъ, покрывавшихъ стны сверху до-низу и валявшихся въ безпорядк на полу. Никогда ей не приходилось видть такихъ ужасныхъ картинъ. Грубая, яркая, живопись эта рзала глаза, какъ ржетъ ухо брань извозчиковъ у трактира. Тмъ не мене одна большая картина, повернутая къ стн, невольно привлекала вниманіе молодой двушки. Что могло быть изображено на ней, если ее боятся даже показывать? А знойные лучи солнца, неумряемые ни малйшимъ подобіемъ сторъ, разливались золотой пылью по убогой мебели, ярко освщая безпечную нищету.
Продолжительное молчаніе показалось, наконецъ, неловкимъ Клоду. Онъ искалъ, что бы сказать, какъ бы развлечь барышню, заставить ее забыть о неловкости ея положенія. Но онъ не могъ придумать ничего, кром вопроса:
— Какъ васъ зовутъ?
Молодая двушка лежала съ закрытыми глазами, точно въ забытьи. При этомъ вопрос она открыла глаза.
— Христина.
Клодъ вспомнилъ, что и онъ не назвалъ себя.
— А меня зовутъ Клодомъ,— сказалъ онъ, взглянувъ на молодую двушку, которая громко захохотала. Это былъ шаловливый смхъ подростка-барышни, сохранившей много ребяческаго. Такой поздній обмнъ именъ, повидимому, разсмшилъ ее.
— Странно!.. Claude… Christine… оба имени начинаются съ одной буквы.
Наступила новая пауза. Клодъ щурилъ глаза, волновался и не зналъ, что бы еще придумать. Но вдругъ двушка сдлала какое то движеніе и, боясь, что она перемнитъ позу, онъ поспшилъ сказать:
— Здсь, кажется, довольно тепло.
Она съ трудомъ подавила смхъ. Жара въ комнат становилась нестерпимой, и ей казалось, что она лежитъ не въ постели, а въ теплой ванн, кожа ея стала влажной и поблднла, принимая молочно-матовый цвтъ камей.
— Да, довольно тепло,— возразила она серьезно, хотя въ глазахъ ея свтился смхъ.
Клодъ пояснилъ добродушно:
— Это, видите ли, оттого, что солнце прямо ударяетъ въ окно. Но это не бда! Я нахожу даже, что пріятно, когда оно припекаетъ кожу… Не правда ли, мы обрадовались бы ему, если бы оно выглянуло ночью, когда мы стояли у подъзда?
Оба расхохотались. Клодъ, обрадовавшись, что, наконецъ, нашелъ тему для разговора, сталъ разспрашивать молодую двушку объ исторіи, случившейся съ ней ночью, безъ малйшаго любопытства, нисколько не интересуясь узнать истину и заботясь только о продленіи сеанса.
Христина разсказала ему въ немногихъ словахъ свое приключеніе. Вчера утромъ она выхала изъ Клермона въ Парижъ, гд собиралась поступить чтицей къ г-ж Банзадъ, вдов одного генерала, очень богатой старух, которая жила въ Пасси. Поздъ по росписанію долженъ былъ придти въ Парижъ въ 9 часовъ 10 минутъ вечера. На платформ должна была ждать ее горничная старухи, было условлено, что на ней будетъ черная шляпка съ старымъ перомъ. Но за Неверомъ поздъ налетлъ на сошедшій съ рельсовъ товарный поздъ, который загораживалъ путь. Это было началомъ цлаго ряда невзгодъ и задержекъ. Сначала пассажиры безконечно долгое время просидли въ вагонахъ, затмъ вс вышли изъ вагоновъ, оставивъ свой багажъ, и прошли пшкомъ три километра, до ближайшей станціи, гд ршено было послать къ мсту крушенія вспомогательный поздъ. Такимъ образомъ прошло два часа, да два часа еще пришлось потерять, вслдствіе безпорядка, вызваннаго столкновеніемъ по всей линіи. Въ конц концовъ поздъ опоздалъ на четыре часа, то есть прибылъ въ Парижъ къ часу ночи.
— Не весело!— сказалъ Клодъ, все еще не доврявшій ей, но пораженный естественнымъ сцпленіемъ обстоятельствъ въ этомъ разсказ.— И, конечно, вы никого не застали на вокзал?
Конечно, Христина не нашла на вокзал горничной г-жи Ванзадъ, которой, вроятно, надоло ждать. Очутившись въ этотъ поздній часъ ночи одна въ большой, пустынной зал Ліонскаго вокзала, она настолько растерялась, что боялась взять извозчика и долго расхаживала по перону съ ридикюлемъ въ рукахъ, разчитывая, что кто-нибудь явится за ней. Затмъ, когда она, наконецъ, ршилась нанять извозчика, оказалось, что у вокзала оставалась всего одна карета, грязный кучеръ, отъ котораго пахло виномъ, бродилъ около нея, нахально предлагая свои услуги.
— И вы похали съ нимъ?— спросилъ Клодъ, заинтересованный разсказомъ, который все еще казался ему сказкой.
Не измняя позы, устремивъ глаза въ потолокъ, Христина продолжала:
— Онъ заставилъ меня нанять его. онъ сталъ называть меня своей крошкой и совсмъ запугалъ. Когда я сказала ему, что мн нужно въ Пасси, онъ разсердился и стегнулъ лошадь съ такой силой, что я принуждена была держаться за дверцы, чтобы не упасть. Но, когда фіакръ покатился по освщеннымъ улицамъ, я успокоилась. На тротуарахъ я видла людей… Наконецъ, я узнала Сену. Я никогда не бывала въ Париж, но подробно познакомилась съ его планомъ. Мн казалось, что онъ подетъ вдоль набережныхъ, и когда я увидла, что мы перезжали черезъ мостъ, меня охватилъ ужасъ. Въ это время пошелъ дождь, фіакръ свернулъ въ какое-то неосвщенное мсто и вдругъ остановился. Кучеръ слзъ съ козелъ и хотлъ влзть въ карету, говоря, что совсмъ промокъ…
Клодъ расхохотался. Вс сомннія его разсялись: этого кучера она не могла выдумать! Христину смутилъ смхъ художника и она умолкла.
— Продолжайте!.. Продолжайте!..— сказалъ Клодъ.
— Я тотчасъ выскочила въ противоположныя дверцы. Тогда онъ сталъ ругаться, уврялъ меня, что мы пріхали и клялся, что сорветъ съ меня шляпку, если я не расплачусь съ нимъ немедленно. Ливень усилился. На набережной не было ни души. Растерявшись, я подала ему пятифранковую монету, онъ стегнулъ лошадь и карета умчалась съ моимъ ридикюлемъ, въ которомъ, къ счастью, не было ничего, кром двухъ носовыхъ платковъ, половины пирожка и ключа отъ чемодана, застрявшаго въ дорог.
— Но какъ вы не догадались взять номеръ у кучера!— воскликнулъ Клодъ съ негодованіемъ.
Теперь онъ вспомнилъ, что, когда проходилъ по мосту Луи-Филиппа въ самый разгаръ грозы, мимо него промчался какой-то фіакръ. И онъ удивлялся, какъ часто дйствительность кажется неправдоподобной. То, что самъ онъ придумывалъ, стараясь объяснить это приключеніе, казалось просто нелпостью передъ этимъ естественнымъ сцпленіемъ случайностей жизни.
— Вы, конечно, поймете, что я испытала, стоя у подъзда,— прибавила Христина.— Я знала, что я не въ Пасси и что мн придется переночевать въ этомъ ужасномъ Париж. Къ тому же эти раскаты грома, эта страшная молнія… О, эта молнія!.. То красноватая, то синеватая… Боже, какія ужасныя картины я видла при этомъ фантастическомъ свт!
Она закрыла глаза, и лицо ея поблднло при этомъ воспоминаніи. Она опять увидла предъ собой громадный городъ, набережныя, уходившія въ безконечную даль, глубокій ровъ, по которому рка катила свои свинцовыя воды, загроможденныя большими черными массами — плашкоутами, походившими на мертвыхъ китовъ, надъ которыми торчали, точно вислицы, чугунныя трубы. Хорошо встртилъ ее Парижъ!
Наступила новая пауза. Клодъ углубился въ свою работу. Но Христина, у которой онмла рука, сдлала невольное движеніе.
— Пожалуйста опустите немного локоть,— сказалъ Клодъ. И, точно извиняясь въ своей настойчивости, онъ спросилъ съ участіемъ:— Ваши родители придутъ въ отчаяніе, когда узнаютъ о постигшей васъ катастроф.
— У меня нтъ родителей.
— Какъ!.. Ни отца, ни матери?.. Вы сирота?
— Да, круглая сирота.
И Христина въ немногихъ словахъ разсказала свою біографію. Ей было восемнадцать лтъ. Родилась она въ Страсбург, гд временно стоялъ полкъ, въ которомъ служилъ ея отецъ, капитанъ Гальгренъ. Когда ей минуло одиннадцать лтъ, отецъ ея, гасконецъ, умеръ въ Клермон, гд онъ поселился, когда вслдствіе паралича ногъ долженъ былъ выйти въ отставку. Мать ея, уроженка Парижа, пять лтъ прожила посл смерти отца въ Клермон и, получая весьма скудную пенсію, разрисовывала вера, чтобы имть возможность дать образованіе дочери. Пятнадцать мсяцевъ тому назадъ она умерла, оставивъ дочь безъ всякихъ средствъ къ жизни, только благодаря расположенію къ ней настоятельницы ордена Soeurs de la Visitation, она нашла пріютъ въ монастыр этого ордена. Наконецъ, настоятельниц удалось достать ей мсто чтицы у своей старой пріятельницы, г-жи Ванзадъ, почти потерявшей зрніе, и въ ней-то двушка пріхала прямо изъ монастыря.
Слушая эти подробности, Клодъ все боле смущался. Монастырь, благовоспитанная сирота… приключеніе принимало романическій характеръ и начинало безпокоить его, стсняя его движенія и мысли. Онъ пересталъ работать и сидлъ, опустивъ глаза на свой рисунокъ.
— Клермонъ — хорошенькій городокъ?— спросилъ онъ, наконецъ.
— Не особенно… какой-то мрачный… Впрочемъ, я очень мало знаю его, я рдко выходила…
Она приподнялась на подушк и продолжала тихимъ, взволнованнымъ голосомъ, подавленная печальными воспоминаніями:
— Мама была слабаго здоровья и убивала себя непосильной работой… Меня она баловала и не жалла ничего для меня. Она пригласила лучшихъ учителей, по я не воспользовалась ими. Сначала я все хворала, затмъ, поправившись, я не хотла заниматься, и только хохотала и дурачилась… Даже музыкой я не хотла заниматься, судорога сводила мн пальцы во время занятій на роял. Лучше другихъ предметовъ шла живопись…
Клодъ взглянулъ на нее.
— Вы занимались живописью?
— О, немного!… Но я ничего, ршительно ничего не смыслю… Мама, у которой былъ большой талантъ, научила меня писать акварелью и я иногда помогала ей, длая фоны на ея верахъ… Она прелестно разрисовывала вера!..
Молодая двушка невольно окинула взглядомъ мастерскую, стны которой были покрыты ужасными эскизами, и въ глазахъ ея отразилось недоумніе при вид этой грубой живописи. Издали, сквозь бумагу, она видла этюдъ, который Клодъ писалъ съ нея, но яркія краски этого этюда пугали ее, и она не ршалась попросить у художника позволенія взглянуть на его работу. Впрочемъ, ей было тяжело лежать неподвижно въ этой теплой постели, и она сгорала отъ нетерпнія, отъ желанія уйти, покончить съ этимъ приключеніемъ, которое казалось ей просто сномъ.
Вроятно, Клодъ догадался о ея состояніи и ему стало страшно неловко. Бросивъ работу, онъ пробормоталъ:
— Благодарю васъ, мадемуазель… Простите, если я злоупотребилъ вашей добротой… Вставайте пожалуйста… Вамъ пора заняться вашими длами!
И, не понимая, почему она не ршается встать съ постели и даже прячетъ, красня, свою голую руку подъ простыню, онъ повторялъ ей, что пора вставать. Наконецъ, онъ догадался о причин ея смущенія, загородилъ кровать ширмой, бросился въ противоположный конецъ мастерской и сталъ возиться тамъ и стучать посудой, чтобы дать двушк возможность встать и одться безъ боязни, что за нею подсматриваютъ.
Среди этого шума онъ не разслышалъ, какъ молодая двушка нсколько разъ повторила: — Сударь… сударь…
Наконецъ онъ прислушался.
— Сударь, не будете ли такъ добры… я не нахожу своихъ чулокъ…
Онъ бросился къ ширмамъ. Чортъ возьми, о чемъ онъ думалъ? Что же ей длать за ширмами въ одной рубашк, безъ чулокъ и безъ юбокъ, которыя онъ развшалъ на стульяхъ? Чулки просохли, онъ убдился въ этомъ, расправляя ихъ и подавая за ширму, при чемъ еще разъ увидлъ голую руку двушки, свжую, гладкую, точно рука ребенка. Затмъ онъ перебросилъ юбки на постель и просунулъ ботинки, только шляпка осталась на мольберт. Поблагодаривъ его, молодая двушка принялась за свой туалетъ. Въ мастерской опять водворилась тишина. Слышенъ былъ только тихій шорохъ блья и едва слышный плескъ воды. Но Клодъ продолжалъ суетиться:
— Мыло въ блюдц, на столик… Выдвиньте ящикъ и достаньте чистое полотенце… Не нужно ли вамъ еще воды?.. Я передамъ вамъ кувшинъ.
Но мысль, что онъ мшаетъ ей одваться, остановила его.
— Ну, вотъ я опять надодаю вамъ… Прошу васъ, распоряжайтесь, какъ у себя дома.
Онъ вернулся къ своей посуд. Имъ опять овладло сомнніе, пригласить ли ее къ завтраку. Неловко отпустить такъ… Но если предложить ей позавтракать, то визитъ затянется до безконечности, и у него пропадетъ цлое утро. Не ршивъ окончательно этого вопроса, онъ вымылъ кастрюлю и принялся варить шоколадъ, этотъ завтракъ показался ему боле приличнымъ, чмъ его итальянская лапша, въ которую онъ, по обычаю провансальцевъ, крошилъ хлбъ и вливалъ прованскаго масла. Но онъ не усплъ еще справиться съ шоколадомъ, когда молодая двушка раздвинула ширмы.
— Какъ, уже?…
Христина стояла передъ нимъ въ черномъ плать, затянутая въ корсетъ, чистенькая и изящная. Розовое личико дышало свжестью, пышные волосы были гладко причесаны и подобраны въ узелъ на затылк. Клодъ былъ совершенно ошеломленъ быстротой, съ которой молодая двушка совершила свой туалетъ.
— Ахъ, чортъ возьми, если вы во всемъ такъ искусны!..
Онъ находилъ ее выше ростомъ и гораздо красиве, чмъ она показалась ему вначал. Но особенно поразило его въ ней выраженіе спокойной самоувренности. Она, повидимому, не боялась его, выйдя изъ постели, въ которой она чувствовала себя беззащитной, надвъ платье и ботинки, она, казалось, пріобрла надежную броню. Непринужденно улыбаясь, она смотрла ему прямо въ глаза.
— Вдь вы позавтракаете со мной, неправда ли?— спросилъ нершительно Клодъ.
Но она отказалась.
— Нтъ, благодарю… я сейчасъ же отправлюсь на вокзалъ… Вроятно, мой чемоданъ уже прибыль… Оттуда я поду въ Пасси.
Напрасно Клодъ настаивалъ, что неблагоразумно выходить не позавтракавши. Она стояла на своемъ.
— Такъ позвольте мн, по крайней мр, позвать фіакръ…
— Нтъ, пожалуйста, не безпокойтесь.
— Но, послушайте, вдь не можете же вы плестись пшкомъ до вокзала. Позвольте мн проводить васъ до мста, гд стоятъ кареты… вдь вы совсмъ не знаете Парижа.
— Нтъ, нтъ, я не нуждаюсь ни въ комъ. Если вы желаете оказать мн услугу, отпустите меня одну.
Ршеніе ея было непоколебимо. Вроятно, ее пугала мысль показаться на улиц въ обществ мужчины. Объ этой ночи она, конечно, никому не разскажетъ… солжетъ что-нибудь, чтобы скрыть это приключеніе… Клодъ сдлалъ нетерпливый жестъ. Тмъ лучше!.. Ему не придется спускаться внизъ! Но въ глубин души онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ ея неблагодарностью.
— Впрочемъ, какъ угодно… Я не стану навязываться.
При этой фраз неопредленная улыбка, блуждавшая на красивыхъ губахъ Христины, обозначилась еще рзче, углы тонко очерченнаго рта опустились. Не говоря ни слова, она взяла съ мольберта свою шляпку и стала искать зеркала глазами, но, не находя его, принялась завязывать наудачу ленты. Она стояла съ поднятыми вверхъ руками, освщенная золотистыми лучами солнца, и не спша расправляла бантъ. Клодъ положительно не узнавалъ ея: выраженіе дтской кротости, только-что запечатлнное имъ на рисунк, исчезло, верхняя часть лица — чистый лобъ, ясный, свтлый взглядъ — совершенно стушевалась и выступила нижняя часть — красивый ротъ и пунцовыя губы, изъ-за которыхъ виднлись великолпные, ослпительно блые зубы. Загадочная улыбка попрежнему играла на ея губахъ.
— Во всякомъ случа,— заговорилъ опять Клодъ,— вы, надюсь, ни въ чемъ не можете упрекнуть меня.
— Нтъ, о, нтъ, сударь, ни въ чемъ!
Онъ продолжалъ смотрть на нее, спрашивая себя съ недоумніемъ, не издвается ли она надъ нимъ. Но что могла она знать о жизни, эта барышня? Вроятно, то, что знаютъ о ней вс двицы въ пансіонахъ — все и ничего. Какъ проникнуть въ таинственные процессы пробужденія инстинктовъ плоти и сердца? Можетъ быть, подъ вліяніемъ необычайной обстановки артиста, подъ вліяніемъ страха, испытаннаго ею отъ близости мужчины, въ этой чувственно-цломудренной натур проснулись новыя желанія? Можетъ быть, теперь, успокоившись, она съ презрніемъ вспоминаетъ о пережитомъ страх? Какъ! Вдь онъ не сказалъ ей ни малйшей любезности, не поцловалъ даже кончиковъ ея пальцевъ! Не оскорбило ли грубое равнодушіе этого мужчины чувства будущей женщины, дремавшія еще въ этомъ ребенк? Во всякомъ случа она уходила разочарованная, недовольная, стараясь скрыть досаду подъ маской храбрости и унося смутное сожалніе о чемъ-то страшномъ, чего не случилось…
— Вы говорите, что кареты стоять за мостомъ, на набережной?— спросила она. Лицо ея приняло опять серьезное выраженіе.
— Да, тамъ, гд виднется группа деревьевъ.
Она только-что справилась со шляпкой и перчатками и стояла, опустивъ руки и продолжая оглядывать мастерскую. Взглядъ ея упалъ на большое полотно, повернутое къ стн, ей хотлось взглянуть на эту картину, но она не смла попросить объ этомъ художника. Теперь ничто не удерживало ея въ мастерской, а между тмъ она совершенно безсознательно искала чего-то… Наконецъ, она направилась къ двери.
Когда Клодъ отворилъ дверь, маленькая булочка скатилась въ комнату.
— Вотъ видите, вамъ слдовало позавтракать со мной. Привратница подаетъ мн каждое утро свжую булочку.
Она отрицательно покачала головой. На площадк Хрисгина опять обернулась и остановилась на секунду. На лиц ея появилась прежняя веселая улыбка. Она первая протянула Клоду руку.
— Благодарю васъ… Благодарю отъ души…
Клодъ взялъ маленькую, обтянутую перчаткой руку и нсколько секундъ держалъ ее въ своей широкой, вымазанной краской рук. Молодая двушка продолжала улыбаться. Клоду хотлось спросить: ‘Когда же я опять увижу васъ?’ Но какая-то робость парализовала его. Подождавъ немного, она высвободила свою руку.
— Прощайте, сударь.
— Прощайте, мадемуазель.
Не оглядываясь боле, Христина спустилась съ крутой лстницы, ступеньки которой скрипли подъ ея ногами. Клодъ вернулся въ свою комнату и, хлопнувъ дверью, воскликнулъ:
— Чортъ бы ихъ побралъ, этихъ бабъ!
Онъ былъ взбшенъ и злился на себя и на всхъ. Толкая попадавшуюся подъ ноги мебель, онъ продолжалъ громко ворчать. Ну, не правъ ли онъ, не допуская сюда бабъ? Эти негодницы непремнно сдлаютъ изъ васъ болвана! Какъ знать, не издвалась ли надъ нимъ эта невинная пансіонерка? А онъ, дуракъ, поврилъ ея сказкамъ!.. Вс прежнія сомннія снова овладли имъ. Никогда онъ не повритъ этимъ баснямъ о старушк-вдов, о несчастіи на желзной дорог, и въ особенности о кучер… Разв подобныя вещи возможны? Впрочемъ, ея губы вполн характеризуютъ ее… А выраженіе ея лица передъ уходомъ… Да еще, если бы эта ложь имла какой-нибудь смыслъ!.. Такъ нтъ… безполезная, безсмысленная ложь… просто искусство ради искусства! И ужъ, конечно, хохочетъ она теперь надъ нимъ!
Онъ сердито сложилъ ширмы и швырнулъ ихъ въ уголъ. Вроятно, все оставлено въ безпорядк!.. Но когда онъ убдился въ томъ, что все — чашка, полотенце и мыло — аккуратно прибрано, онъ возмутился, что не убрана постель, и самъ принялся убирать ее. Онъ встряхнулъ неостывшій еще тюфякъ и взбилъ обими руками подушку, задыхаясь отъ аромата молодого тла, которымъ было пропитано постельное блье. Затмъ, желая нсколько освжить голову, онъ обмылся холодной водой, но влажное полотенце было пропитано тмъ же ароматомъ, который опьянялъ Клода и, казалось, наполнялъ всю мастерскую. Продолжая ворчать, онъ залпомъ выпилъ изъ кастрюли свой шоколадъ и, охваченный желаніемъ поскоре приняться за работу, проглатывалъ большіе куски булки, рискуя подавиться ими.
— Однако, здсь можно околть!— воскликнулъ онъ.— Жара становится нестерпимой.
А между тмъ солнце скрылось и въ комнат стало свжй.
Отворивъ форточку, находившуюся у самой крыши, Клодъ съ чувствомъ глубокаго облегченія втянулъ въ себя струю теплаго воздуха, ворвавшагося въ комнату. Затмъ онъ взялъ свой рисунокъ, головку Христины, и надолго забылся, глядя на него.
Клодъ работалъ надъ своей картиной, когда посл двнадцати часовъ раздался хорошо знакомый ему стукъ въ дверь. Совершенно безсознательнымъ движеніемъ, въ которомъ онъ самъ не могъ бы дать себ отчета, художникъ бросилъ въ ящикъ голову Христины, по которой передлывалъ голову главной женской фигуры на своей картин. Затмъ онъ отворилъ дверь.
— Ты, Пьеръ! воскликнулъ онъ.— Такъ рано?
Пьеръ Сандозъ, другъ дтства Клода, былъ молодой брюнетъ двадцати двухъ лтъ съ круглой головой, квадратнымъ носомъ и необыкновенно кроткими глазами. Смуглое, энергичное лицо было обрамлено только-что пробивавшейся бородой.
— Я сегодня позавтракалъ раньше… Мн хотлось удлить теб больше времени… Ого, подвигается!
Онъ остановился передъ большой картиной.
— Но ты, кажется, измнилъ типъ женщины!
Клодъ не отвчалъ. Оба стояли неподвижно передъ картиной, внимательно всматриваясь въ нее. Это былъ большой холстъ въ пять метровъ ширины и три метра длины, загрунтованный, съ общимъ наброскомъ будущей картины, на которомъ выдлялись лишь нкоторыя тщательно отдланныя подробности. Маленькая поляна въ лсу, ярко освщенная солнцемъ, была окружена стной густой зелени. Налво отъ нея шла темная аллея, въ конц которой виднлось свтлое пятно. На полян, среди роскошной іюньской растительности, лежала голая женщина, закинувъ руку подъ голову, закрывъ глаза и улыбаясь золотому дождю солнечныхъ лучей. Вдали дв другія женщины — брюнетка и блондинка, также голыя, боролись, смясь, другъ съ другомъ, выдляясь среди зеленой листвы двумя восхитительными тонами женскаго тла. Для контраста художнику понадобился какой-нибудь темный предметъ на первомъ план, и онъ посадилъ въ траву господина, въ черной бархатной куртк. Господинъ этотъ сидлъ спиной къ публик, видна была только лвая рука его, опиравшаяся на траву.
— Очень хорошо намчена большая фигура,— сказалъ, наконецъ, Сандозъ.— Но, чортъ возьми, теб предстоитъ страшная работа!
Клодъ, не отрывая глазъ отъ своей картины, сдлалъ самоувренный жесть.
— Нц, до выставки успю!.. Въ шесть мсяцевъ можно сдлать кое-что… Можетъ быть, мн, наконецъ, удастся доказать, что я не тупица.
Онъ сталъ громко насвистывать, восхищенный наброскомъ, сдланнымъ съ головы Христины и охваченный внезапнымъ подъемомъ духа, однимъ изъ приливовъ глубокой вры въ свои силы, посл этого онъ обыкновенно впадалъ въ безграничное отчаяніе, чувствуя свое полное безсиліе передать природу, которой поклонялся.
— Ну, не будемъ терять времени! Можно сейчасъ же приступить къ длу.
Сандозъ, желая избавить друга отъ расходовъ на натурщика, предложилъ ему позировать для мужской фигуры. По разсчету Клода нужно было посвятить для этого четыре или пять воскресеній, единственный свободный день, которымъ располагалъ Сандозъ. Надвая бархатную куртку, онъ вдругъ остановился:
— Послушай, вдь ты сегодня, вроятно, не завтракалъ… Спустись-ка внизъ и съшь котлетку. Я подожду здсь.
Но мысль о томъ, что придется потерять столько времени, возмутила Клода.
— Нтъ, я завтракалъ… видишь кастрюлю? Да я вотъ осталась еще часть булки. Я съмъ ее, когда проголодаюсь. Ну, живй, усаживайся, лнтяй!
Клодъ нетерпливымъ движеніемъ схватилъ палитру и кисти.
— Дюбюшъ зайдетъ за нами сегодня?— спросилъ онъ.
— Да, около пяти часовъ.
— Отлично, мы вмст отправимся обдать.. Ну, готовъ ли ты?.. Руку лвй… голову пониже.
Расположивъ поудобне подушки на диван, Сандозъ принялъ требуемую лозу, спиной къ Клоду, что, однако, не мшало имъ бесдовать. Въ это утро Сандозъ получилъ письмо изъ Плассана, маленькаго города въ Прованс, въ которомъ оба они провели дтство. Они воспитывались въ одномъ коллеж и сошлись съ перваго же года поступленія въ шкоду.
Клоду было девять лтъ, когда счастливый случай удалилъ его изъ Парижа и вернулъ въ тотъ уголокъ Прованса, гд онъ родился. Жать его прачка, брошенная на произволъ судьбы негодяемъ — отцомъ Клода, въ это время вышла замужъ за трудолюбиваго рабочаго, до безумія влюбленнаго въ красивую блондинку. Но, несмотря на ихъ трудолюбіе, имъ все-таки не удавалось сводить концовъ съ концами, и они съ радостью приняли предложеніе одного стараго чудака, который вздумалъ взять на себя воспитаніе маленькаго Клода. Старикъ — страстный любитель живописи, случайно увидлъ рисунки мальчика и былъ пораженъ его талантомъ. Такимъ образомъ, Клодъ былъ помщенъ въ плассанскій коллежъ, гд провелъ семь лтъ, сначала пансіонеромъ, а затмъ приходящимъ, когда поселился въ дом своего покровителя. Однажды утромъ его нашли мертвымъ въ постели: онъ умеръ отъ паралича. Духовнымъ завщаніемъ онъ обезпечилъ юнош годовую ренту въ тысячу франковъ съ правомъ располагать капиталомъ по достиженіи двадцатипятилтняго возраста. Клодъ, уже охваченный страстью къ живописи, вышелъ изъ коллежа до окончанія курса, и ухалъ въ Парижъ, куда переселился еще раньше другъ его Сандозъ.
Клодъ Лантье, Пьеръ Сандозъ и Луи Дюбюшъ были извстны въ плассанскомъ коллеж подъ кличкой ‘неразлучныхъ’. Принадлежа къ различнымъ классамъ общества, совершенно несхожіе по натур, мальчики-однолтки сразу полюбили другъ друга, привлеченные таинственнымъ сродствомъ душъ, смутнымъ сознаніемъ своего превосходства надъ грубой, пошлой, зараженной общественными язвами толпой. Отецъ Сандоза, испанецъ, эмигрировавшій во Францію вслдствіе политическихъ смутъ на родин, открылъ возл Плассана писчебумажную фабрику, въ которой дйствовали новыя машины его изобртенія. Преслдуемый злобой мстнаго населенія, измученный неудачами, онъ умеръ, оставивъ множество страшно запутанныхъ процессовъ, которые окончательно разорили вдову его. Уроженка Бургиньона, она ненавидла провансальцевъ, озлобленная ихъ отношеніемъ къ мужу и считая ихъ даже виновниками тяжкой болзни, паралича ногъ, которой она страдала въ послднее время. Вскор посл смерти мужа она перехала въ Парижъ съ сыномъ, который поступилъ на службу и поддерживалъ ее своимъ скуднымъ жалованьемъ, мечтая въ то же время о литературной слав. Что касается Дюбюша, старшаго сына плассанской булочницы, то его толкала впередъ мать, суровая и крайне честолюбивая женщина. Онъ пріхалъ въ Парижъ позже своихъ друзей и поступилъ въ академію изящныхъ искусствъ, готовясь сдлаться архитекторомъ и перебиваясь кое-какъ на т деньги, которыя высылались ему родителями, разсчитывавшими съ чисто жидовской алчностью получить въ будущемъ не мене трехсотъ процентовъ на затраченный капиталъ.
— Чортъ возьми,— сказалъ, наконецъ, Сандозъ,— твоя поза не особенно удобна… У меня свело кисть руки… Позволь пошевелиться.
Клодъ предоставилъ ему расправить члены, занявшись въ это время бархатной курткой. Затмъ, откинувшись назадъ и прищуривъ глаза, онъ громко расхохотался, внезапно охваченный старыми воспоминаніями.
— Послушай, Пьеръ… помнишь, какъ въ шестомъ класс Пульо зажегъ свчу въ шкапу этого идіота Лалюби? Помнишь ужасы Лалюби, когда онъ, собираясь взобраться на каедру, открылъ шкапъ и увидлъ иллюминацію? Пятьсотъ стиховъ всему классу!
Сандозъ, зараженный веселостью Клода, растянулся на диван, затмъ, усвшись въ прежней поз, онъ сказалъ:
— Въ сегодняшнемъ письм это животное Пульо сообщаетъ о женитьб Лалюби. Подумай, эта развалина женится на хорошенькой двушк!.. Да вдь ты знаешь ее… дочь Галиссара, торговца галантерейными товарами… помнишь, хорошенькая блондинка, въ честь которой мы давали серенады?
Увлекшись воспоминаніями прошлаго, пріятели не умолкали.. Клодъ, продолжалъ рисовать съ лихорадочнымъ возбужденіемъ, Сандозъ говорилъ съ большимъ оживленіемъ, сидя спиной къ нему. Воспоминанія дтства перенесли ихъ въ коллежъ, старый, заросшій плсенью монастырь, раскинувшійся до городского вала. Они хорошо помнили каждый уголокъ его, дворъ, обсаженный великолпными чинарами, покрытый плсенью бассейнъ, въ которомъ они научились плавать, классныя комнаты въ нижнемъ этаж, по стнамъ которыхъ текла вода, столовую, гд всегда пахло помоями, дортуаръ младшихъ классовъ, о которомъ разсказывали ужасныя исторіи, комнату, гд хранилось блье, лазаретъ, въ которомъ распоряжались кроткія сестры милосердія въ черныхъ платьяхъ и блыхъ чепчикахъ. Какой переполохъ произвело въ коллеж исчезновеніе сестры Анжелики, восхитительное личико которой волновало сердца всхъ старшихъ воспитанниковъ! Въ одно прекрасное утро она исчезла вмст съ толстякомъ Гермелиномъ, который постоянно длалъ себ порзы на рукахъ перочиннымъ ножемъ, чтобы подъ этимъ предлогомъ пробраться въ лазаретъ, гд сестра Анжелика прикладывала къ ранамъ англійскій пластырь.
Затмъ передъ ними продефилировалъ весь персоналъ коллежа, цлый рядъ комичныхъ или безобразныхъ лицъ: провизоръ, разорявшійся на гостей, въ надежд выдать замужъ своихъ дочерей, двухъ высокихъ, всегда изящно одтыхъ, красивыхъ двушекъ, которыхъ ученики постоянно оскорбляли надписями и каррикатурами на стнахъ коллежа, цензоръ Пифаръ, знаменитый носъ котораго вчно торчалъ изъ-за дверей, выдавая своего любопытнаго обладателя, штатъ профессоровъ, изъ которыхъ каждый былъ заклейменъ какимъ-нибудь прозвищемъ: строгій, никогда не улыбавшійся ‘Радамантъ’, ‘Пачкунъ’, пачкавшій своей головой вс кресла, на которыхъ сидлъ, ‘Обманула меня Адель’, профессоръ физики, легендарный рогоносецъ, котораго десять поколній сорванцовъ дразнили именемъ его жены, застигнутой когда-то въ объятіяхъ карабинера, свирпый воспитатель Спонтини, всегда носившій при себ корсиканскій ножъ, который, по его словамъ, былъ обагренъ кровью трехъ кузеновъ, маленькій Шантекейль, добродушіе котораго доходило до того, что ученики преспокойно курили въ его присутствіи. Вспомнили юноши даже о двухъ уродахъ: поваренк и судомойк, прозванныхъ Парабуломеносъ и Параллелука, которыхъ обвиняли въ тонъ, что они среди кухонныхъ отбросовъ наслаждаются радостями любви.
Затмъ полились воспоминанія о различныхъ шалостяхъ, и, вспоминая ихъ, друзья весело хохотали. Какой переполохъ вызвало сожженіе башмаковъ Mini-la-Могt или Squelette-Externe, худощаваго юноши, доставлявшаго контрабандой нюхательный табакъ всему классу! А сколько волненій пережили они въ тотъ зимній вечеръ, когда отправились въ часовню за спичками, лежавшими у лампады, чтобы закурить камышевыя трубки, набитыя сухими листьями! Сандозъ, руководившій всми, признавался теперь, что у него отъ страха выступилъ холодный потъ въ то время, когда онъ спускался съ хоръ, окутанныхъ мракомъ ночи. А исторій съ майскими жуками! Клоду въ одинъ прекрасный день вздумалось зажарить въ пюпитр майскихъ жуковъ, чтобы убдиться въ томъ, дйствительно ли они такъ вкусны, какъ ему говорили. Но вдругъ изъ пюпитра поднялся такой вонючій, дкій дымъ, что надзиратель схватилъ графинъ съ водой, воображая, что вспыхнулъ пожаръ… А опустошеніе полей, засянныхъ лукомъ, во время прогулокъ, а бросаніе камней въ стекла домовъ, при чемъ считалось особеннымъ шикомъ выбить въ нихъ нчто, напоминающее какую-нибудь изъ географическихъ картъ! А уроки греческаго языка! Одинъ изъ учениковъ выписывалъ до прихода весь урокъ крупными буквами на классной доск, по которой вс лнтяи отвчали безъ запинки, къ удивленію учителя, который ничего не замчалъ! А продлка со скамейками на двор! Однажды они распилили вс скамейки и затмъ понесли ихъ, точно покойниковъ, вокругъ бассейна, образуя длинный кортежъ и распвая похоронныя псни. Дюбюшь, исполнявшій роль духовнаго лица, хотлъ почерпнуть въ шапку воды и кувырнулся въ бассейнъ. Но забавне всего была та ночь, когда Пульо привязывалъ къ одной веревк вс горшки въ дортуар, утромъ, схвативъ веревку, онъ помчался по корридорамъ и по лстницамъ трехэтажнаго дома, а за нимъ съ грохотомъ летлъ фаянсовый хвостъ, прыгая и разбиваясь въ дребезги.
Клодъ стоялъ съ кистью въ рук, заливаясь веселымъ смхомъ.
— Ахъ, эта скотина Пульо!.. Такъ онъ пишетъ теб?.. Что же онъ длаетъ тамъ теперь?
— Да ровно ничего — возразилъ Сандозъ, поправляя подушки.— Письмо его преглупое… Онъ кончаетъ курсъ юридическихъ наукъ и, вроятно, сдлается стряпчимъ, какъ и его отецъ. И какимъ тономъ онъ говорить объ этомъ! Такъ и сквозитъ глупая чопорность остепенившагося буржуа!
Наступила опять пауза.
— Насъ, видишь ли, старина,— заговорилъ опять Сандозъ,— насъ застраховала сама судьба отъ подобной участи.
Другія воспоминанія пронеслись предъ ними, воспоминанія о восхитительныхъ дняхъ, проведенныхъ за городомъ, подъ открытымъ небомъ, подъ лучами южнаго солнца. Еще будучи совсмъ маленькими, трое ‘неразлучныхъ’ пристрастились къ далекимъ прогулкамъ. Они пользовались каждымъ праздничнымъ днемъ, уходили за нсколько верстъ, становясь съ каждымъ разомъ смле, знакомясь съ краемъ, иногда они предпринимали прогулки, которыя длились нсколько дней. Ночевали они въ такихъ случаяхъ гд попало: въ дупл дерева, на тепломъ гумн, гд солома, околоченная отъ зеренъ, служила имъ прекрасной постелью, или въ заброшенной избушк, полъ которой устилался ими тиміановой или лавандовой травой. Они безсознательно удалялись отъ людей, безсознательно стремились на лоно матери-природы, охваченные инстинктивной любовью дтей къ деревьямъ, ркамъ и горамъ, безконечно радуясь предоставленной имъ свобод.
Дюбюшъ, жившій въ коллеж, присоединялся къ Сандозу и Клоду только въ дни, свободные отъ занятій. Къ тому же онъ, какъ вообще вс прилежные ученики, былъ довольно тяжелъ на подъемъ. Что касается Клода и Сандоза, то они никогда не чувствовали усталости. Каждое воскресенье одинъ изъ нихъ будилъ по уговору другого около четырехъ часовъ утра, бросая камешки въ ставни спальни. Віорна, орошающая долины Плассана и извивающаяся по нимъ узкой лентой, въ лтніе дни являлась предметомъ ихъ постоянныхъ грезъ. Вс они отлично плавали съ двнадцатилтняго возраста и проводили часто цлые дни у рки, совершенно нагіе, то грясь въ песк, то бросаясь въ воду, плавая на спин или на живот, или же зарывались въ траву и выслживали угрей по цлымъ часамъ. Казалось, что жизнь въэтой хрустально-чистой вод, подъ золотистыми лучами солнца охраняла ихъ дтство, сохранила въ нихъ наивный смхъ школьниковъ даже въ то время, когда, будучи уже юношами, они въ жаркія іюльскія ночи возвращались въ городъ, равнодушные къ его соблазнамъ. Затмъ они стали увлекаться охотой, той охотой, которая возможна въ краяхъ, гд нтъ дичи, гд отправляешься за шесть лъ, чтобы застрлить съ полдюжины винноягодниковъ. Нердко они возвращались съ пустыми сумками или съ одной летучей мышью, по неосторожности попавшейся при вход въ предмстье, когда они разряжали ружья. Какъ часто при воспоминаніи объ этихъ прогулкахъ глаза друзей наполнялись слезами!.. Передъ ними обрисовывались безконечныя дороги, покрытыя блой пылью, точно свжевыпавшимъ снгомъ… Какъ часто шествовали они по этимъ дорогамъ, не останавливаясь, радуясь скрипу своихъ грубыхъ сапогъ. Иногда они сворачивали съ дороги и шли по красноватой земл, насыщенной желзомъ. Надъ ними разстилалось тяжелое свинцовое небо, а кругомъ ни малйшей тни… только малорослыя оливковыя деревья да покрытыя чахлой листвой миндальныя деревья. Зато какая сладкая истома овладвала ими по возвращеніи! И какъ наслаждались они тмъ, что отъ усталости не чувствовали подъ собой ногъ, а двигались точно по инерціи, возбуждая себя какой-нибудь, ужасной солдатской псней!
Клодъ захватывалъ съ собой вмст съ пороховницей и коробкой съ пистонами альбомъ, гд онъ набрасывалъ нкоторые виды. Сандозъ бралъ съ собой томикъ какого-нибудь поэта. Въ то время ихъ всецло охватила волна романтизма, длинныя оды оглашали окрестности. И если имъ удавалось отыскать ручеекъ и нсколько изъ, бросавшихъ тнь на раскаленную землю, они способны были забыться тамъ до появленія звздъ, разыгрывая цлыя драмы, которыя они знали наизусть, декламируя громовымъ голосомъ роли героевъ и тоненькимъ голосомъ, напоминавшимъ флейту, роли ingnues и королевъ. Въ такіе дни они оставляли въ поко воробьевъ. Охваченные съ четырнадцатилтняго возраста страстнымъ влеченіемъ во всему, что касалось области литературы и искусства, юноши эти жили среди притупляющей сонливой ограниченности маленькихъ провинціальныхъ городковъ своей обособленной жизнью, исполненной глубокаго энтузіазма. Вначал они увлекались Гюго, величественными образами его поэзіи, гигантскими призраками, появлявшимися среди вчной борьбы антитезъ, и съ паосомъ, декламировали его, восхищаясь заходомъ солнца надъ руинами. Вся жизнь развертывалась передъ ними тогда подъ великолпнымъ, но ложнымъ освщеніемъ пятаго акта эффектной пьесы. Затмъ ихъ взволновалъ Мюссе своей страстью и своими слезами. Въ немъ они слышали біеніе собственнаго сердца… Новый міръ открылся передъ ними, боле близкій имъ, боле доступный міръ, пробудившій въ юныхъ сердцахъ чувство безконечной жалости къ ужаснымъ страданіямъ, переполнявшимъ этотъ міръ. Охваченные неутомимой жаждой чтенія, свойственной ихъ возрасту, молодые люди поглощали прекрасное и плохое и, въ силу присущей имъ потребности увлекаться чмъ-нибудь, нердко провозглашали какую-нибудь дрянную вещь первокласснымъ произведеніемъ. Какъ совершенно врно замтилъ Сандозъ, ихъ спасла отъ растлвающаго вліянія среды эта страсть къ природ, къ прогулкамъ, къ чтенію. Они никогда не заходили въ кафе и питали отвращеніе къ городу, утверждая, что зачахли бы на городскихъ мостовыхъ, какъ чахнутъ въ клткахъ орлы. Большинство школьныхъ товарищей проводило свободное отъ занятій время за мраморными столиками кафе, играя въ карты и угощаясь на счетъ проигравшихъ. Клодъ и Сандозъ возмущались всмъ складомъ провинціальной жизни, втягивавшей въ свою тину молодыя существа, пріучая ихъ къ клубамъ, къ газетамъ, которыя читались отъ первой до послдней строки, къ ежедневнымъ прогулкамъ въ извстные часы дня на одномъ и томъ же бульвар. Подъ вліяніемъ этого настроенія ‘неразлучные’ часто взбирались на окрестные холмы и, отыскавъ уединенное мстечко, декламировали стихи, иногда подъ проливнымъ дождемъ, не желая возвратиться въ презрнный городъ. Презирая условія городской жизни, они мечтали поселиться на берегу Віорны, жить дикарями, наслаждаясь купаніемъ и обществомъ пяти-шести книгъ. Даже женщинъ они совершенно исключили изъ своей жизни, въ присутствіи ихъ они становились робкими и неловкими, но въ этой робости они видли свое нравственное превосходство надъ другими молодыми людьми. Клодъ въ теченіе двухъ лтъ томился любовью къ молоденькой шляпочниц, которую онъ каждый вечеръ провожалъ домой, держась на почтительномъ разстояніи. Сандозъ тшился мечтами о неожиданныхъ встрчахъ съ барышнями во время путешествій, грезами о красавицахъ, которыхъ онъ встртить въ какомъ-нибудь лсу, которыя отдадутся ему и затмъ, словно тни, исчезнутъ въ сумеркахъ. Друзья и теперь еще часто смялись надъ единственнымъ любовнымъ приключеніемъ того времени, надъ серенадами, которыми они выражали свою любовь двумъ двочкамъ-подросткамъ, подъ ихъ окнами друзья просиживали ночи, играя на-кларнет и корнетъ-а-пистон къ ужасу всхъ буржуа того квартала, пока въ одинъ прекрасный вечеръ выведенные изъ себя родители не вылили на музыкантовъ нсколько горшковъ помоевъ.
Да, счастливое то было время! Какой веселый смхъ раздается при одномъ воспоминаніи о немъ! Стны мастерской покрыты цлымъ рядомъ эскизовъ, сдланныхъ художникомъ во время недавняго путешествія на югъ, и, глядя на нихъ, молодымъ людямъ кажется, что надъ ними — знойное синее небо, а подъ ногами — красноватая земля. Вотъ разстилается равнина, усянная малорослыми сроватыми оливковыми деревцами, за ней обрисовываются розовыя вершины холмовъ. А вотъ тутъ, подъ аркой стараго моста, покрытаго пылью, тихо течетъ обмелвшая Віорна, между сожженными солнцемъ и точно покрытыми ржавчиной берегами, на которыхъ не видно никакой растительности, кром кустарниковъ, умирающихъ отъ жажды. А тамъ — ущелье Инфернэ, за которымъ видна покрытая обрушившимися утесами грозная пустыня, катящая въ безконечную даль свои каменныя волны. Вотъ цлый рядъ хорошо знакомыхъ уголковъ — тнистая долина Раскаянія, настоящій букетъ среди сожженныхъ солнцемъ полей. А тамъ — лсъ des-Trois-Bons-Dieux, на темныхъ соснахъ котораго, освщенныхъ горячими лучами солнца, блестятъ, точно слезы, крупныя капли смолы. А вотъ и Жасъ-де-Буфанъ, блющій среди обширныхъ красныхъ земель словно мечеть среди огромной лужи крови… Вотъ еще цлая серія знакомыхъ уголковъ: овраги, въ которыхъ камни казались совершенно раскаленными отъ жары, песчаные языки, впитывавшіе капля за каплей всю воду Віорны, дорожки, протоптанныя козами, горныя вершины, обрисовывавшіяся на небесной лазури.
— А это что?— воскликнулъ вдругъ Сандозъ, указывая на одинъ изъ эскизовъ.— Я не помню этого!
Клодъ тряхнулъ въ негодованіи палитрой.
— Какъ! Ты не помнишь?.. Вдь мы чуть было не свернули себ тутъ шеи. Помнишь, мы карабкались съ Дюбюшемъ со дна Жомгарды. Стна была крутая, гладкая, мы цплялись ногтями. Добравшись до середины, мы повисли и не въ состояніи были ни подняться наверхъ, ни спуститься обратно внизъ. Наконецъ, выбравшись кое-какъ, мы принялись жарить котлеты и чуть было не подрались изъ-за нихъ…
— Ахъ, да, помню!— воскликнулъ Сандозъ.— Каждый изъ насъ долженъ былъ жарить свою котлетку на прутьяхъ розмарина, которые мы развели, а ты вывелъ меня зъ себя насмшками надъ моей котлеткой, превращавшейся въ уголь.
— Да, все это прошло, дружище! Теперь намъ не до прогулокъ.
Дйствительно, съ тхъ поръ, какъ сбылась мечта ‘неразлучныхъ’ — поселиться въ Париж, чтобы завоевать его, существованіе ихъ было весьма тяжелое. Вначал они предпринимали хоть изрдка отдаленныя прогулки, отправлялись иногда по воскресеньямъ пшкомъ черезъ заставу Фонтенебло, бродили по лсамъ Бельвю и Медонъ и затмъ возвращались черезъ Гренель. Но съ теченіемъ времени они отказались и отъ этихъ прогулокъ. Парижъ приковывалъ ихъ, и они почти не сходили съ его мостовой, всецло отдаваясь борьб, одушевлявшей ихъ.
Съ понедльника до субботы Сандозъ работалъ до изнеможенія въ мэріи пятаго округа, въ темномъ углу бюро, гд велись записи новорожденныхъ, пригвожденный къ мсту мыслью о своей матери, которую онъ съ трудомъ поддерживалъ, получая жалованья сто пятьдесятъ франковъ въ мсяцъ. Дюбюшъ спшилъ отдать родителямъ проценты съ затраченнаго на него капитала и искалъ сверхъ своихъ академическихъ занятій, занятій частныхъ у архитекторовъ. Клодъ одинъ пользовался свободой, благодаря своей рент въ тысячу франковъ, но и онъ бдствовалъ въ конц каждаго мсяца, въ особенности, когда приходилось длиться съ товарищемъ. Къ счастью, нашелся покупатель, старый торговецъ Мальгра, который отъ времени до времени покупалъ у Клода небольшую картину за десять — двнадцать франковъ. Впрочемъ, Клодъ предпочелъ бы голодать, чмъ торговать искусствомъ — писать портреты для буржуа и изображенія святыхъ, или разрисовывать шторы для ресторановъ и вывски для повивальныхъ бабокъ. По прізд въ Парижъ онъ занималъ обширную мастерскую въ переулк Бурдоне, но потомъ, ради экономіи, переселился на Бурбонскую набережную. Тутъ онъ жилъ настоящимъ дикаремъ, презирая все, что не касалось живописи. Съ родными, къ которымъ онъ питалъ отвращеніе, онъ совсмъ разошелся посл разрыва съ теткой, колбасницей, возмущавшей его своимъ здоровьемъ. Только паденіе матери, которую мужчины обирали и затмъ выталкивали на улицу, глубоко печалило его.
— Ну, что же ты опять съхалъ?— крикнулъ онъ вдругъ Сандозу.
Но Сандозъ объявилъ, что онъ окоченлъ и соскочилъ съ дивана, чтобы расправить члены. Клодъ согласился дать ему десятиминутный отдыхъ. Разговоръ перешелъ на другіе предметы. Клодъ былъ въ самомъ добродушномъ настроеніи. Когда работа шла удачно, онъ мало-по-малу воодушевлялся, становился разговорчивъ, но, когда онъ чувствовалъ свое безсиліе, онъ приходилъ въ какое-то изступленіе и работалъ, крпко стиснувъ зубы. Какъ только Сандозъ принялъ прежнюю позу, Клодъ снова заговорилъ, усердно размахивая кистью:
— Ну, старина, дло подвигается… И какая же тутъ у тебя славная фигура!.. Ахъ, болваны, ужь эту-то картину вы примете у меня!.. Я, безъ сомннія, отношусь строжекъ самому себ, чмъ кто-либо изъ васъ, и если я одобряю картину, то это важне одобренія всхъ судей въ мір… Ты помнишь мою картину ‘Рынокъ’?.. Два мальчугана на куч овощей… Такъ вотъ, я замазалъ ее… задача не по плечамъ мн. Но я вернусь къ ней въ будущемъ, обязательно вернусь!.. И я напишу еще много такихъ картинъ, которыя сведутъ съ ума всхъ этихъ судей!
Художникъ протянулъ руку и сдлалъ жестъ, которымъ, казалось, расталкивалъ толпу. Затмъ онъ наложилъ на палитру голубой краски и, смясь, заговорилъ о томъ, какую рожу состроилъ бы, увидвъ эту картину, его первый учитель, старикъ Белло, однорукій капитанъ, лтъ двадцать пять преподававшій рисованіе плассанскимъ мальчуганамъ въ зал плассанекаго музея. Впрочемъ, и творецъ знаменитой картины ‘Неронъ въ цирк’, художникъ Берту, мастерскую котораго онъ по прізд въ Парижъ посщалъ около полугода, двадцать разъ твердилъ ему, что онъ никогда ничего не достигнетъ. Ахъ, какъ онъ сожаллъ теперь объ этихъ шести мсяцахъ безсмысленныхъ упражненій подъ руководствомъ человка, взгляды котораго совершенно расходились съ его собственными взглядами. А занятія въ Лувр! Клодъ находилъ, что лучше отрубить себ кисть руки, чмъ портить зрніе, работая надъ копіями, скрывающими отъ насъ дйствительный міръ. Задача искусства должна сводиться къ правдивой передач того, что видишь и чувствуешь. Разв пучекъ моркови, да, пучекъ моркови, переданный безъ прикрасъ — такимъ, какимъ мы видимъ его, не стоитъ шикарной академической живописи, состряпанной по извстнымъ рецептамъ? Да, приближается день, когда удачно написанная морковь произведетъ революцію! Ботъ почему онъ довольствовался теперь тмъ, что отправлялся иногда работать въ свободную мастерскую Бутена, открытую бывшимъ натурщикомъ въ улиц Гюшетъ. За двадцать франковъ онъ могъ пользоваться тамъ натурщицами и натурщиками, рисовать съ нихъ, забившись въ свой уголокъ. И, охваченный желаніемъ добиться передачи природы, Клодъ работалъ до изнеможенія, не подкрпляя себя пищей, не отрываясь отъ работы, рядомъ съ изящными молодыми людьми, которые называли его лнтяемъ и напыщеннымъ тономъ говорили о своихъ работахъ, заключавшихся въ копированіи носовъ и ртовъ подъ наблюденіемъ учителя.
— Послушай, старина… Когда одинъ изъ этихъ молодцовъ напишетъ такой торсъ, пусть придетъ сюда… тогда потолкуемъ.
Клодъ указывалъ кистью на картину, висвшую на стн у дверей — великолпный этюдъ, исполненный рукой мастера. Рядомъ съ нимъ висли и другіе восхитительные этюды — прелестныя ноги двочки, туловище женщины, полное жизни отъ переливавшейся подъ атласистой кожей крови. Въ т рдкіе часы, когда художникъ чувствовалъ нкоторый подъемъ духа, онъ гордился этими этюдами — своей академіей, какъ онъ называлъ ихъ. И дйствительно, эти работы указывали на громадное дарованіе художника, творчество котораго было парализовано внезапными и необъяснимыми припадками безсилія. Рисуя размашистыми движеніями бархатъ куртки, Клодъ продолжалъ говорить, не щадя никого въ своей суровой непримиримости:
— Да, вс эти пачкуны, вс эти лже-знаменитости — дураки или подлецы: вс они преклоняются предъ общественнымъ мнніемъ. Ни одного не найдется между ними, у котораго хватило бы храбрости дать пощечину этимъ буржуа!.. Я, какъ ты знаешь, не перевариваю этого старикашку Энгра. А все-таки я признаю его человкомъ и готовъ низко поклониться ему, потому что онъ наплевалъ на всхъ и заставилъ этихъ идіотовъ, которые воображаютъ, что поняли его, принять свою картину Кром него у насъ только два художника: Делакруа и Курбе. Все остальное — дрянь. Старый левъ-романтикъ все еще прекрасенъ. Онъ покрылъ бы, пожалуй, своими декораціями вс стны Парижа, если бы ему предоставили свободу, краски точно льются съ его палитры. Конечно, все это лишь грандіозная фантасмагорія… Но вдь нужно было сразить чмъ-нибудь сильнымъ академическую рутину… Затмъ явился тотъ… суровый работникъ, настоящій художникъ-классикъ… Эти идіоты не поняли его… И какой же раздался ревъ! Профанація!.. Реализмъ!.. А пресловутый реализмъ выражался только въ сюжетахъ, манера же писать осталась прежняя — манера нашихъ старыхъ мастеровъ… Оба они — Делакруа и Курбе — явились во-время, каждый изъ нихъ сдлалъ шагъ впередъ. А теперь… о, теперь!..
Онъ замолчалъ, отступилъ на нсколько шаговъ, чтобы лучше судить объ эффект своей работы, и затмъ снова заговорилъ:
— Да, теперь нужно нчто другое. Но что именно? Этого я не знаю… О, если бы я зналъ, если бы я могъ знать, я былъ бы силой! Да, не было бы равнаго мн… Но я чувствую только, что грандіозный романтизмъ Делакруа долженъ рухнуть, что мрачная живопись Курбе погибнетъ, отравленная затхлой плсенью мастерской, въ которую никогда не проникаетъ солнечный лучъ… Видишь ли, нужно больше солнца, воздуха, свта, молодости… нужно, чтобы предметы и живыя существа изображались такими, какими мы видимъ ихъ при настоящемъ, а не искусственномъ свт, нужно, наконецъ… Но я не могу выразить ясно своей мысли… нужно нчто новое, нужна живопись, которая создавалась бы нами… нашими глазами…
Онъ заикался, бормоталъ слова охрипшимъ голосомъ, не будучи въ состояніи формулировать то предчувствіе близкаго переворота въ искусств, которое зарождалось въ его душ. Водворилось глубокое молчаніе. Вздрагивая отъ волненія, Клодъ продолжалъ писать бархатъ куртки.
Сандозъ слушалъ его, не двигаясь, сидя лицомъ къ стн. Наконецъ, точно говоря во сн съ самимъ собою, онъ произнесъ тихимъ голосомъ:
— Да, конечно, мы ничего не знаемъ… Но мы должны узнать!..
Каждый разъ, когда одинъ изъ нашихъ профессоровъ навязывалъ мн какую-нибудь истину, въ душ моей поднималось сомнніе и я невольно задавалъ себ вопросъ: заблуждается ли онъ самъ или вводитъ меня въ заблужденія? О, узкія понятія ихъ выводятъ меня изъ себя. Мн кажется, что истина должна быть шире… Ахъ, если бы можно было посвятить всю жизнь свою одному произведенію, которое охватывало бы все: предметы, животныхъ, людей, все мірозданіе! И охватывало бы ихъ не въ порядк нашихъ философскихъ руководствъ, не въ пошлой іерархіи, удовлетворяющей нашему высокомрію, но въ связи со всми явленіями всемірной жизни… Да, создать міръ, въ которомъ мы лишь случайное явленіе, въ которомъ каждая случайно пробжавшая мимо собака, каждый камень, лежащій на дорог, дополняли и объясняли бы насъ, создать міръ, великое цлое, въ которомъ не было бы высшихъ и низшихъ сферъ, не было бы условныхъ понятій о грязномъ и чистомъ, словомъ, дать всеохватывающую, правдивую картину существующаго міра… Безъ сомннія, романисты и поэты должны обратиться къ единственному источнику истины, къ наук. Но вопросъ въ томъ, чего именно требовать отъ нея? Вотъ тутъ-то и споткнешься… Боже, если бы я зналъ это, какую массу книгъ я бросилъ бы толп!
Сандозъ умолкъ. Прошлой зимой онъ издалъ свою первую книгу — рядъ восхитительныхъ очерковъ, написанныхъ въ Плассан, въ которыхъ лишь изрдка слышались боле рзкія ноты, указывавшія на протестъ автора противъ рутины, Съ тхъ поръ онъ шелъ ощупью, стараясь разобраться въ тревожныхъ мысляхъ, бродившихъ въ его мозгу. Вначал, увлекаясь гигантскими замыслами, онъ хотлъ изложить генезисъ міра, разбивъ его на три періода: исторію сотворенія міра, возстановленную согласно даннымъ науки, исторію человчества, являющагося играть свою роль въ цпи живыхъ существъ и, наконецъ, исторію будущаго цлаго ряда послдующихъ поколній, довершающихъ твореніе безконечной работой жизни. Но онъ остановился въ своемъ замысл, запуганный смутными гипотезами этого третьяго періода, и сталъ искать боле тсной рамки, которая могла бы, однако, вмстить его грандіозныя идеи.
— Ахъ, только бы имть возможность видть все и передать все кистью!— началъ опять Клодъ посл довольно продолжительнаго молчанія.— Нужно бы покрыть живописью вс стны домовъ, расписать вс вокзалы, рынки, мэріи, вс зданія, которыя будутъ воздвигаться, когда архитекторы не будутъ такъ ограничены, какъ теперь. Для этого нужны только здоровыя руки и свтлыя головы… въ сюжетахъ не будетъ недостатка. Можно изображать уличную жизнь… Жизнь бдняковъ и богачей, жизнь на рынкахъ, на скачкахъ, на бульварахъ, въ тсныхъ переулкахъ… Можно затронуть вс страсти, изобразить крестьянъ, животныхъ, цлыя деревни… Я покажу, покажу имъ все, если только я самъ не окажусь тупицей. У меня при одной мысли объ этомъ начинается зудъ въ рукахъ. Да, я изображу всю современную жизнь! Я дамъ фрески вышиною съ Пантеонъ!.. Я напишу такую массу картинъ, что он завалятъ Лувръ!
Какъ только Сандозъ и Клодъ оставались одни, они всегда доходили до экзальтаціи. Они возбуждали другъ друга, опьянялись мыслью о будущей слав, но въ этой экзальтаціи сказывалось столько молодыхъ, нетронутыхъ силъ, такая безумная жажда работы, что друзья нердко сами добродушно посмивались надъ своими грандіозными мечтами, хотя всегда чувствовали себя боле сильными, боле смлыми посл такихъ порывовъ.
Клодъ, отступившій теперь до самой стны, стоялъ, прислонившись къ ней и не отрывая глазъ отъ картины. Сандозъ, утомленный своей позой, всталъ съ дивана и подошелъ къ нему. Оба смотрли, не говоря ни слова, на картину. Фигура господина въ бархатной куртк была совсмъ готова, рука его производила очень оригинальное впечатлніе среди свжей зелени травы, но спина образовала большое, темное пятно, вслдствіе чего маленькіе силуэты двухъ женщинъ на заднемъ план казались отодвинутыми еще дальше, въ глубину залитой свтомъ поляны. Главная же фигура — женщина, распростертая въ трав, лишь едва намченная, казалась еще мечтой, желанной Евой, поднимавшейся изъ земли съ улыбающимся лицомъ и закрытыми глазами.
— А какъ ты назовешь эту картину?— спросилъ Сандозъ.
— Plein air,— отчеканилъ Клодъ.
Но это названіе не понравилось писателю, который не разъ поддавался искушенію призвать литературу на помощь живописи.
— Plein air… Это ничего не выражаетъ.
— Тмъ лучше!.. Нсколько женщинъ и мужчина отдыхаютъ въ лсу, на солнц. Разв этого недостаточно? Эхъ, дружище, изъ этого сюжета можно сдлать великое произведеніе!
Нсколько откинувъ назадъ голову, онъ пробормоталъ: