Е. И. Замятин
Тулумбас
Послание смиренного Замутия, епископа обезьянского
КОММЕНТАРИИ
Тулумбас, Замятин Евгений Иванович, Год: 1921
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Замятин Е. И. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 1. Уездное
М., ‘Русская книга’, 2003.
Возлюбленные братья обезьяне! Оставим скорбь и успокоим сердца наши, усердные о вере. Как самовидец свидетельствую ныне: все слухи о нечестии и безбожии в земле Алатырской — суть истинная ложь, которую лишь горькоумные именуют правдой. И более того скажу вам, возлюбленные братья: умиленные слезы я пролил здесь, ибо нет под солнцем земли столь ревнующей о спасении душ и о погублении здешней, тленной жизни — ради грядущей, нетленной. Чаемое явилось во плоти: вся земля Алатырская объявлена единой ставропигиальной обителью, и все жители от мала до велика приняли постриг, а иные и большую печать, и жизнь их — подлинным стала житием.
Нет уже велелепия, и кимвалов, и тщеты мирской, но во всем скудота изящная и убожество, какое инокам надлежит. Памятуя, что украшение телесное есть веселие князю тьмы, жители здесь ходят во вретищах, рубищах, власяницах. И не умащают себя благовонными маслами, подобно язычникам, и не украшают золотом и камением драгоценным, но напротив того, презирая плоть, бегают даже водного омовения, ибо чистота душевная — вяще телесной и нежность плоти от бани — пагуба есть. Мудростью трапезных старцев жители-иноки блюдут здесь непрестанный и строгий пост: не только мяса не приемлют, но и рыбы, елей же — однажды в год. Вина же и ликера, разжигающих блудную похоть, рождающих смех и веселие, и скакание бесовское, — не ведают вовсе, и старцы строгой казнью казнят, если кто от мирян принесет в обитель вина. Видел я еще некоторых иноков, тайно воскурящих курение диаволу табаком — проклятым зельем, произросшим от Саврасиева мерзкого удища, но и о том старцы сказывали, что, по прошествии недолгого времени, прекратят эту скверну, ибо к чему поганить поганой травой Божию землю, когда может она произрастать хлебный злак?
Так воздержанием от всех прелестей мирских борют князя тьмы, но и о молитве помнят. — Мало просвещен я, и темен для меня язык здесь, и темны слова песнопений их. Но вот солнце зайдет, и мимо иду келий, и с умилением сердечным вижу согласные, как и встарь, ряды иноков-воинов и слышу согласное, молитвенное, как и встарь, пение. И тоже молитвенное пение радостию наполняет сердце, когда стекаются иноки слушать проповедь старцев, и все набожно снимают скуфейки, буде же невежественный чужеземец или мирянин нечестивый в шапке стоит, то иноки, ревнуя о вере, заушают нечестивца, как некогда Ария злоумного. Истинно, хвала Создателю, еще не оскудело здесь благочестие! И иконы святые чтут, как и отцы их. На стенах келий, и в трапезных, и в общих храминах — повсюду увидите вы, возлюбленные братья, лики святых,— хотя и в простых, по бедности обители, киотах, но простые те киоты благочестиво изукрашены цветами и травами.
Добродетели иноческие, издревле заповеданные: смирение и послушание терпеливое — украшают братию Алатырскую, как бы звезды темную одежду ночную. В послушании терпеливом мудро содержат иноков старцы, и на всякое слово старца иноки отвечают: аминь, хотя бы сказал, испытуя инока старец, что не два ока у него, но три. И нет здесь, как в иных, языческих, землях, пагубного разномыслия и разноглаголания, но все — поистине стадо, единое. Многих иноков, немалого ума, видел я несущих тяжкий подвиг молчальников, но не ведаю: своей ли волей запечатали они себе уста или старцами наложено на них послушание молчаливое. Мнится мне, что так, ибо ведаю мудрой страх старцев, блюдущих стадо свое от слов умного соблазна. И не лучше ли одному запечатать уста, нежели тысячу погубить, посеяв в души их суетное мудрование и сомнение еретическое?
Так в трудах и добродетели, в непрестанном посте, в смирении и послушании — проводят иноки дни здешней своей, временной, жизни. И веселится сердце, не видя веселия, но лишь сокрушение и плач: ибо веселящиеся здесь — там восплачут, и здесь сокрушающиеся — там возвеселятся. И не это ли истинное благочестие? Не это ли образ иноческого жития? Не это ли венец добролюбия христианского?
Возрадуйтесь же со мною, возлюбленные обезьяне: не безверие умной гордыни, но смиренная вера, не нечестие, но честное иноческое житие в здешней земле — и я, смиренный Замутий, тому нелицемерный свидетель.
1921
Впервые: Записки Мечтателей. 1921. No 2-3. С. 177-179. Печатается по: Замятин Е. Сочинения. Т. 3. Mnchen, 1986.
Текст произведения связан с придуманной А. М. Ремизовым Обезьяньей великой и вольной палатой — шуточным обществом, куда сам Ремизов принимал вполне серьезно членов палаты, награждая их всевозможными титулами. Был принят в палату и Евгений Замятин с титулом ‘епископ обезьянский смиренный Замутий, в миру князь обезьянский Евгений Замятин’. В No 1 ‘Записок Мечтателей’ за 1919 г. было напечатано сочинение Ремизова ‘Тулумбас’. В последующем это название стало как бы разделом журнала (тулумбас — большой турецкий барабан, в который бьют одной колотушкой).
Первые ремизовские строки делают яснее смысл названия замятинского послания и его полемический тон: ‘В погибельный год жизни — в смуту, разбой и пропад, когда, кажется, земля, на которой стоишь, разверзается, готовая поглотить тебя с отчаянием твоим, в минуты горчайшей народной беды и обиды выступили вперед на Руси скоморохи.
Звенели на шапках бубенчики, гудели
тулумбасы, пищали дудки…’
А к повести Замятина ‘Алатырь’ отсылает нас несколько раз поминаемая в послании земля Алатырская.