Понсон дю Террайль
Понсон дю Террайль
Тулонский острог
(Полные похождения Рокамболя-8)
Тулонский острог
(Полные похождения Рокамболя-8)
—————————————
Тулонский острог, Понсон-Дю-Террайль Пьер Алексис, Год: 1868
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Острожный колокол прозвонил к полуденному отдыху. Арестанты разместились в разных местах небольшими группами и, как обыкновенно, начали рассказывать друг другу о прошлом житье-бытье.
No 117, таинственный и угрюмый арестант, внушал всем уважение, даже Милон, несмотря на свою геркулесовскую силу, чувствовал, что его товарищ достойнее его, и вследствие этого всегда обращался с ним почтительно.
Во время полуденного отдыха No 117 ложился и закрывал глаза, ночью лежал на койке врастяжку и не шевелился до самого утра.
Зорко следили за ним глаза надсмотрщиков, опасаясь его бегства, но он никогда, быть может, и не думал бежать и прибегал ко сну, как к последнему и высшему утешению.
— Расскажи-ка мне свою историю, — обратился No 117 к Милону, — я до сих пор ее еще не знаю.
— Извольте. Я был доверенным слугою и сослан сюда за кражу драгоценных вещей. У барыни моей были две прелестные девочки — близнецы, им теперь около восемнадцати лет, и они, наверное, живут в нищете. Братья моей барыни — страшные негодяи — несколько раз покушались на жизнь малюток, и поэтому мы секретно отвезли их однажды ночью в монастырь, где скрыли даже их настоящую фамилию.
По возвращении из монастыря барыня сказала мне: ‘Милон, ты честный человек, и я смело на тебя полагаюсь. Братья мои, покушавшиеся на жизнь моих детей, рано или поздно убьют меня, и потому я заблаговременно должна обеспечить будущность моих дочерей’.
Она вручила мне стальную шкатулку и прибавила: ‘Здесь полтора миллиона франков золотом и банковыми билетами. Спрячь эти деньги где-нибудь, только не здесь, это приданое моих дочерей — в случае какого-нибудь несчастья со мной’. Предчувствие бедной барыни сбылось: через несколько дней ее отравили, и братья предъявили свои права на ее состояние. У меня не было никаких доказательств законности рождения несчастных сирот, к тому же я боялся даже сказать, где они находятся. Братьев барыни вскоре ввели во владение имением. Но они тотчас же заподозрили меня в утайке значительной суммы. ‘Отдай ее нам, — обратился ко мне один из них, — и ты получишь свою долю’. Я отказался, но по глупости своей признался, что деньги хранятся у меня. Спустя неделю меня обвинили в краже бриллиантов покойной барыни и приговорили к десятилетней ссылке в каторжную работу.
— Где же эти деньги?
— Спрятаны как нельзя лучше.
— Ты никогда не покушался бежать?
— Два раза… но меня оба раза ловили… Я ведь такой дурак!
— Хм!—улыбнулся No 117. — Если опять вздумаешь бежать, я помогу тебе и надеюсь, что нас не поймают.
Особенным почетом и любовью между арестантами пользовался No 87, по прозванию Кокодес. Получая из дому порядочную пенсию, он щедро тратил ее, угощая своих товарищей, к тому же он обладал даром повествователя, и каждый раз, во время полуденного или вечернего отдыха, рассказывал своим товарищам какую-либо занимательную историю. На этот раз он рассказал им драму в пяти действиях под названием ‘Рокамболь’, игранную в театре.
Арестанты слушали Кокодеса с большим вниманием, восхищаясь находчивостью и энергией Рокамболя.
— А счастливый малый этот Кокодес, — проговорил кто-то на стороне, — отец у него банкир и высылает ему ежемесячно по сто франков, комиссар взял его к себе в секретари, и он разгуливает себе по городу, сколько ему угодно, к тому же в hotel de France живет какая-то барынька из Парижа, с которой он каждый вечер свободно видится…
В это время раздался звонок на работу, и арестанты быстро привстали со своих мест.
— Послушай, Кокодес, — проговорил No 117, — я ведь никогда и ничего не просил у тебя?
— Правда.
— Так на первый раз не откажи мне в моей просьбе.
— С большим удовольствием, мой милый, — отвечал Кокодес.
— Вот что, друг мой, ты каждый день навещаешь ту даму в hotel de France?
— Да.
— Она неглупая женщина?
— Я думаю.
— Мне бы хотелось дать ей поручение в Париж.
— В чем же дело?
— Я хочу лично видеться с ней.
— Здесь, в остроге?
— Нет, у нее, в hotel de France.
— Но каким образом?
— Это не твое дело, — холодно сказал No 117. — Скажи ей, что сегодня вечером я буду у нее.
Кокодес лишь пожал плечами и удалился. Вечером того же дня No 117 и Милон, лежа на койке, условились в скором времени бежать из острога.
— В одиннадцать часов, — прибавил No 117, — я отправлюсь в hotel de France, где сделаю первые приготовления для нашего побега… Тссс! — надсмотрщик идет.
На следующий вечер Рокамболь (ибо No 117 был он) снова был в hotel de France. Дама, очарованная им совершенно, незамедлительно согласилась передать записку, адресованную друзьям Рокамболя. Надо добавить, что хотя лицо узника и было обезображено, но не наводило ужаса на тех, кто впервые видел его. А его манеры уже давно были безукоризненны. Итак, его затея с запиской была удачна.
В записке сообщался план побега, давались указания, как усыпить стражников и перевезти в закрытом экипаже переодетых узников. Послание было, конечно же, закодировано. Язык послания был понятен только Ванде, верному другу и помощнику Рокамболя, которая и должна была руководить освобождением No 117 и Милона.
Побег удался блестяще. Рокамболь и Милон оказались на свободе.
Теперь познакомимся с молодым человеком по имени Аженор. Он был сыном барона де Морлюкса и ничуть не подозревал, какое страшное преступление совершил его отец. Но не будем забегать вперед.
Девушка, в которую влюбился молодой Аженор, была круглая сирота. Она жила, зарабатывая себе на хлеб переводами, и содержала за свой счет бедную старушку, госпожу Рено, которая некогда имела свой пансион и воспитала в нем двух сирот-девочек.
Одну-то из них, в которую был влюблен Аженор, звали Антуанеттой, а другую Мадленой.
Но с госпожой Рено жила только старшая из них, так как Мадлена находилась в России, где и занимала должность гувернантки в богатом семействе графа Потеньева.
В то время, когда начинается наш рассказ, Антуанетта находилась в самом затруднительном положении благодаря тому обстоятельству, что у них не было почти никаких средств, а им приходилось платить четыреста франков за квартиру, и судебный пристав прислал уже повестку, требуя, чтобы они освободили квартиру и выехали.
Этим-то обстоятельством и воспользовался Аженор и под благовидным предлогом прислал Антуанетте билет в тысячу франков, как бы в уплату госпоже Рено за одну ученицу, которая училась у нее несколько лет назад и не уплатила ей всех денег, следуемых с нее за учение.
Только через несколько дней после этого молодая девушка убедилась, что ее обманули, но Аженор написал ей тогда снова письмо и извинил свой поступок единственным желанием познакомиться с ней и вступить в брак.
Антуанетта по совету Рено написала ему письмо и, возвратив ему тысячу франков из тех денег, которые она получила от своей сестры Мадлены из России, просила молодого человека оставить ее в покое, так как она не допускала даже мысли, чтобы человек богатый, вроде Аженора, согласился бы жениться на бедной девушке.
Но Аженор действительно любил ее.
Воротившись с каторги, Рокамболь поселился в Париже под именем майора Аватара, все бумаги и документы которого он получил от Ванды, ее он стал выдавать за свою жену. Он нанял уединенную виллу Сайд и поселился там. Прислуга майора Аватара состояла из камердинера, роль которого исполнял бывший острожный кузнец Ноэль-Кокорико, и кухарки, нанятой Вандой в Турине и едва говорившей несколько слов по-французски.
Приехав к себе на виллу Сайд, он встретил там Милона, который поджидал его, расхаживая у решетки сада.
— Ну, Милон, старый дружище, — сказал майор Аватар, — начнем теперь разыскивать твоих сироток и шкатулку, данную тебе баронессой Миллер, и заставим негодяев возвратить сироткам то состояние, которое они похитили у них.
— О, начальник, — прошептал Милон с глубоким чувством и добавил:— Бедные мои девочки! — из его глаз выкатилась слеза.
На следующий день Милон отправился с Рокамболем и указал ему тот дом, где, по его мнению, должна была лежать шкатулка. Милон был так обрадован тому обстоятельству, что он не забыл еще этого дома, что хотел тотчас сломать засовы погреба и проникнуть в подвал, где была замурована шкатулка.
Но Рокамболь тотчас же остановил его и приказал ему следовать за собой, говоря, что еще не пришло время и ему не хочется сейчас же отправляться обратно в каторгу, что может очень легко случиться, если их поймают за такой работой, как взлом чужих погребов.
А теперь мы вернемся к No 117 и Милону, когда они возвратились домой в улицу Змеиную, где у Рокамболя также была квартира, состоящая из двух комнат.
Там их встретил Ноэль, бывший сыном привратницы этого дома.
Утомившись от дневных похождений этого дня, Рокамболь сидел вместе с Милоном в своей комнате.
Была ночь…
Рядом с их комнатой была квартира какого-то полупомешанного доктора, который никогда не спал и постоянно по ночам разговаривал сам с собой.
Рокамболь прислушался к его бреду и невольно вздрогнул.
Доктор, разговаривая сам с собою, ходил по комнате и отгонял от себя каких-то призраков, которые не давали ему покоя.
Слова ‘баронесса’, ‘отравим’ и другие невольно возбудили любопытство Рокамболя, который продолжал прислушиваться к бессвязной речи доктора и скоро мог убедиться, что этот человек и был виновником смерти баронессы Миллер.
— Ты хочешь видеть ее убийцу? — прошептал Рокамболь.
Милон чуть не вскрикнул. No 117 схватил его за руку и шепнул:
— Смотри!
Затем он толкнул его к щели перегородки и повторил еще раз:
— Смотри!..
Милон взглянул и отшатнулся назад, он узнал в докторе того врача, который был у баронессы в день ее смерти.
Но в это время вдруг в дверь комнаты доктора постучались и его позвали к больному, который только что сломал себе ногу.
Аватар увидел быструю метаморфозу, происшедшую с доктором: старик-страдалец, преследуемый видением, превратился в холодного и спокойного доктора. Он перестал бредить, привел в порядок свою одежду и надел белый галстук. Призрак, бывший перед ним, должно быть, исчез.
— Мне хочется пойти за ним, — заметил Аватар на ухо Милону.
— Но куда?
— К его больному… идем… — И, сказав это, он вышел тихонько из своей комнаты.
Больной, к которому отправился доктор Винцент, был не кто иной, как барон де Морлюкс — отец Аженора.
Он сломал себе ногу при выходе из театра.
Ему было около сорока лет. В молодости он был очень не дурен собой.
Барон де Морлюкс много кутил в своей молодости и в силу-то этого обстоятельства поплатился, как и все кутилы, преждевременною старостью. Вообще он рано поседел и большую часть зимы страдал подагрою.
В эту-то ночь было очень холодно, и барон де Морлюкс так неловко поскользнулся, что после падения уже не мог встать.
Ушиб причинил барону такое страдание, что он кричал от боли, и только его принесли домой, как он потребовал хирурга.
Один из его друзей, бывший при нем, посоветовал ему послать в Змеиную улицу, где живет один из искуснейших врачей-хирургов.
Через три четверти часа после этого доктор Винцент входил уже к больному.
Оставшись наедине с бароном де Морлюксом, доктор Винцент сделал ему необходимую перевязку и, взглянув пристально на лицо больного, невольно отступил назад.
Он узнал в нем того человека, который несколько лет тому назад подкупил его на ужасное преступление.
— Это вы? — вскричал он. — Наконец-то я нашел вас. Де Морлюкс побледнел, вздрогнул и, сделав громадное усилие над собой, стал уверять Винцента. что он положительно не знает его.
Но доктор настаивал и требовал от Морлюкса, чтобы он раскаялся.
— Вы богаты, — говорил он, — у вас есть имя и титул, убийца своей сестры…
— Да замолчишь ли ты, несчастный! — простонал барон. — Ведь ты погубишь нас обоих.
Доктор не слушал его и продолжал:
— Раскайтесь! Неужели вас не преследуют угрызения совести?! И до сих пор еще Бог не поразил нас!
Доктор приостановился, посмотрел на барона, который был в каком-то оцепенении, и сказал ему:
— Прощайте, сударь, раскайтесь!.. И вышел.
Винцент был так взволнован, выходя от барона, что не обратил ни малейшего внимания на двух человек, стоявших неподвижно у ворот соседнего дома. Он прошел мимо них и все-таки не заметил их.
Эти люди пошли почти вслед за ним.
Доктор дошел пешком до своей квартиры и, по обыкновению, постучал три раза в дверь.
Дверь отворилась и тотчас же снова захлопнулась за ним.
Двое мужчин, следивших за ним, несколько подождали и потом тоже вошли.
Затем Рокамболь решился на отчаянный шаг. При помощи Милона он вошел в комнату к доктору Винценту и, выдав ему себя за агента тайной полиции, увез его на виллу Сайд, где доктор сознался Рокамболю, что он отравил баронессу Миллер, будучи подкупленным бароном и виконтом де Морлюксами.
Рокамболь сознался ему в том, что он не агент тайной полиции и что если и решился воспользоваться этим именем, то единственно вследствие того, что хотел убедиться в том, что Морлюкс — негодяй и убийца, которого он заставит возвратить дочерям баронессы Миллер похищенное у них.
Затем они расстались, и доктор уехал домой, дав со своей стороны обещание Рокамболю содействовать ему в отыскании дочерей баронессы Миллер и возвратить им то, что было отнято у них Морлюксами.
Проводив доктора, Рокамболь сказал Милону:
— А теперь идем за миллионами наших малюток.
Рокамболь отправился в Гренельскую улицу к тому дому, где, по словам Милона, была спрятана шкатулка с деньгами.
Он нанял в этом доме квартиру с подвалом, в котором была замурована Милоном шкатулка, и в этот же день ночью спустился в подвал и достал оттуда шкатулку.
В этой шкатулке находилось более миллиона денег, письмо баронессы Миллер к своим дочерям и ее завещание.
Через несколько дней после этого Аженор зашел к своему отцу, который завел с ним разговор о том, что Аженору уже пора жениться.
Аженор, любивший Антуанетту и узнавший от нее, что она дочь баронессы, у которой похитили принадлежащее ей состояние, сказал отцу, что он согласен, тем более что он уже влюблен.
— В кого? — спросил де Морлюкс.
— В молодую, прекрасную и умную девушку.
— И, вероятно, бедную? — спросил де Морлюкс. — Было бы слишком странно, если бы при всех этих качествах она имела еще и приданое…
— Почем знать! — заметил ему на это Аженор.
— Она богата?
— Нет, но, кажется, со временем будет.
— Как так?
— Эта девушка — бедная сирота, которую ограбили, а я взял себе в голову непременно возвратить ей состояние.
При этих словах де Морлюкс приподнялся и побледнел.
— Да, — продолжал Аженор, — их две сестры, две сиротки… Их мать, баронесса Миллер…
При этом имени барон вскрикнул и, к крайнему изумлению своего сына, упал без чувств на подушки.
Вскоре после этого Аженор ушел, а барон де Морлюкс остался в самом ужасном положении.
В таком виде застал Филиппа де Морлюкса его старший брат, Карл де Морлюкс, который был гораздо тверже характером, чем его меньшой брат. Выслушав своего брата и его предложение раскаяться и возвратить сиротам их состояние, Карл де Морлюкс холодно проговорил:
— Ваш сын глуп, как обрубок дерева, если только он рассказал вам все это.
Затем он рассмеялся и добавил:
— О, дурак, сам лезет в пасть волку.
И после этого он решил, что для того, чтобы избавиться им от Антуанетты Миллер и ее сестры, необходимо во что бы то ни стало удалить Аженора из Парижа и, воспользовавшись его отсутствием, запрятать Антуанетту куда-нибудь вроде Сен-Лазара.
— Но как же мы сделаем это, — спросил Филипп, все еще не приходя в себя от испуга и смущения, — и как все это отвратительно!
— Положим, но ведь это необходимо. Неужели же вы сами предпочитаете попасть под суд?
Барон молчал.
— Пословица говорит: ‘Куй железо, пока оно горячо’, — сказал Карл де Морлюкс и встал.
— Куда вы идете? — спросил барон.
— К своему человеку, который пристроит, куда следует, этих сироток. До свидания!
— Но, — сказал барон, — Аженор возвратится сейчас.
— Так что же?
— Что я скажу ему?
— Скажите, что я отправился тотчас же наводить справки о его протеже.
Простившись с бароном, Карл Морлюкс проехал по Университетской улице, достиг набережной, переехал мост и остановился в улице des pretres Saint Germain I’Auferrois перед домом такой жалкой наружности, что даже грум виконта выразил крайнее изумление.
Виконт бросил ему вожжи и направился в темную узкую и сырую аллею.
Он поспешно поднялся в третий этаж по неровной, витой лестнице, на которой вместо перил был протянут грязный и засаленный от долгого служения шнурок.
Он остановился перед дверью, на которой была прибита медная дощечка с двумя следующими словами: ‘Контора и касса’.
Конторы, как мы знаем, существуют везде и повсюду и этим именем крестят всякого рода лавчонки, но касса!..
При виде этой надписи Карл Морлюкс не мог удержаться от улыбки и от следующего размышления:
— При входе в подобный дом поневоле застегнешь свою одежду и позаботишься о безопасности своих часов и кошелька! Нашли же помещение для кассы!
Он постучал.
— Войдите, — ответили ему из-за двери, на которой было написано белыми буквами:
‘Прижмите пуговицу S.V.P.’
Карл де Морлюкс поспешил исполнить это и очутился лицом к лицу с человеком лет сорока пяти или даже пятидесяти в дорожном пальто и в фуражке без козырька. Этот человек носил длинные усы с проседью, высокий воротник и выглядел военным, хотя на самом деле был отставной полицейский сыщик.
— Здравствуйте, господин Тимолеон, — сказал Карл де Морлюкс. — Вы, может быть, не узнаете меня?
— Смотря по обстоятельствам, — ответил Тимолеон.
— Как?
— То есть, смотря по надобности, иногда мы узнаем людей, а иногда делаем вид, что видим их в первый раз.
— Вы можете меня узнать, — заметил, улыбаясь, Карл де Морлюкс и рассказал ему, что он от него хотел.
— Мы отправим ее в Сен-Лазар, — продолжал Тимолеон, — хотя это и не совсем легко, но я все-таки надеюсь устроить ваше дело.
— Отлично. Сколько же вам нужно?
— Пятьдесят тысяч франков, — запросил Тимолеон. — Мои дела давно уже плохи, и я хочу оставить их, а если и иду на такой риск, то я и хочу взять такие деньги, чтобы мне хватило их на мою старость.
— Идет, — согласился виконт де Морлюкс.
Тогда Тимолеон расспросил виконта обо всех привычках Антуанетты, узнал ее адрес и наконец решил:
— Я заставлю женщин дурного поведения признать ее за свою подругу.
Де Морлюкс смотрел совершенно спокойно на Тимолеона.
— Теперь вы можете ехать домой, — заметил Тимолеон, — а завтра вы получите известие от меня.
Де Морлюкс встал.
— Кстати, — добавил он, — вы не знаете, что сталось с каторжником Милоном?
Тимолеон взял список в одном из ящиков своего стола и пробежал его.
— Вы принимаете участие в его судьбе? — спросил он.
— Большое.
— Так знайте, что он убежал и теперь свободен. Де Морлюкс мгновенно побледнел.
— Ого! — проговорил Тимолеон. — Вы меня обманули: вы боитесь его.
— Правда, — проворчал де Морлюкс, — я опасаюсь его.
— Столько же, сколько и Антуанетту?
— Пожалуй. Тимолеон нахмурился.
— Знаете ли вы, — сказал он, — что Милон бежал в обществе человека, который гораздо сильнее нас. Если он только против нас, то борьба становится уже опасной.
— А, — пробормотал де Морлюкс.
— И я советовал бы вам допустить вашего племянника жениться на Антуанетте.
— Это невозможно!
— В таком случае, — заметил Тимолеон, — вы должны мне рассказать все, или я заранее предсказываю вам, что вы проиграете. Тут идет теперь уже не игра, а дуэль, и дуэль насмерть.
Де Морлюкс опустил голову.
— Хорошо, — сказал он, — вы все узнаете.
— Значит, нас теперь двое против тебя, Рокамболь, — прошептал Тимолеон, и глаза его заблестели.
Тимолеон сдержал свое слово и дал несколько советов де Морлюксу.
Карл де Морлюкс немедленно пригласил к себе Аженора и в видах его счастья, как говорил он, послал его на несколько дней к его бабушке в Ренн.
А во время его отсутствия Антуанетта получила письмо, в котором ее приглашали к Карлу де Морлюксу. Он будто бы был болен и потому просил молодую девушку приехать к нему, так как хотел познакомиться с невестой своего племянника.
Антуанетта поехала, чем воспользовались несколько мошенников, подкупленных Тимолеоном, которые и затащили молодую девушку в свой притон, где их скоро накрыла полиция и арестовала всех. Как ни старалась Антуанетта доказать свою непричастность к их обществу, ей это не удалось, в особенности тогда, когда явилась к следователю присланная Тимолеоном старая торговка и признала в Антуанетте свою родную дочь.
Следователь уже не колебался и отправил ее в Сен-Лазар в обществе четырех негодяев, из которых Мадлена Шивот тотчас же приревновала ее к своему другу Политу и сделалась ее непримиримым врагом.
Сканирование — Faiber, май 2006.
Источник: Полные похождения Рокамболя: Роман в 2-х кн. Кн. 2. Ставрополь, 1993.