Трогательная добродетель женщины
Трогательная добродетель женщины
——
Трогательная добродетель женщины, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1803
Время на прочтение: 5 минут(ы)
(Сей анекдот взят из Souvenirs de Felicie, в которых гж. Жанлис описывает разные любопытные случаи и характеры большого парижского света, каков он был во время ее молодости. Сии воспоминания умной и чувствительной женщины можно, в некотором смысле, назвать занимательной галереей портретов. Живописец писал с натуры: истина привлекательнее выдумки. — Добродетель госпожи Кюстин, здесь описанная, без сомнения тронет всякое доброе сердце. Муж ее, генерал французский, был казнен при Робеспьере.)
Госпожа Л*, богатая вдова, славилась в Париже ветреностью, но дурная слава матери послужила, как видно, нравоучением для двух ее дочерей, милых и совершенно добродетельных. Старшая вышла за г. Лувуа, она в 20 лет по росту своему казалась ребенком, но была удивительно стройна и приятна лицом. Меньшая семнадцати лет имела уже величественную красоту Минервы, и не обманывала своей наружностью. Воспитанная матерью безрассудной, кокеткой и даже распутной — не видав никаких хороших примеров, не слыхав ничего, кроме разговоров опасных и совсем противных благонравию, она сделалась набожна, строга к самой себе и снисходительна к другим. Евангелие, ею всякий день читаемое, произвело сие чудо. Девица Л* так любила эту книгу (в маленькой форма напечатанную), что всегда носила ее в кармане… К несчастью, она мне досталась, и есть главная драгоценность моей библиотеки.
Госпожа Л* учила дочь свою только одному искусству — танцевать, но дочь ему только не хотела учиться. Сперва ее не принуждали, но когда исполнилось ей пятнадцать лет, танцмейстер снова явился, и без всякого успеха. Мать хотела знать причину такого упрямства. Если не выучусь танцевать, сказала дочь, то мне легко будет отговариваться от балов. Ответ испугал госпожу Л*, которая вздумала, что дочь ее желает идти в монастырь, и просила господина Периньи, своего друга, узнать ее мысли. Девица Л* уверяла, что она хочет только благоразумно вести себя в свете, и нимало не думает оставить его. Следствием сего объяснения было то, что Периньи обещался дать ей тихонько Массильйоновы проповеди, которых она не читала, и на другой день привез их. С того времени он сделался ее другом. Ему было 50 лет, а девице Л* 16.
Г. Лувуа жил в доме у тещи, которая, любя страстно дочь свою, не хотела с ней расстаться. Он был ветрен, изменял нежной супруге и не хотел уважать ее матери, которая за то не могла любить его, вздумала открыть глаза дочери своей насчет неверностей мужа, и разрушила навек ее спокойствие. Зять досадовал: начались ссоры, изъяснения — и г. Лувуа, тихонько наняв дом, вдруг увез жену свою от тещи. Такой странный и грубый поступок чрезмерно огорчил госпожу Л*. Напрасно дочь писала к ней трогательные письма и сама приезжала: мать отказала ей от дома, отсылала письма назад не распечатанные, и клялась, что никогда не простит ее. К несчастью, она сдержала слово, и не хотела слушать друзей своих, ни любезной девицы Л*, которая напрасно омывала слезами руки ее. Но это жестокосердое упрямство расстроило здоровье госпожи Л*, ненависть к дочери приблизила ее к гробу: как жить неумолимой матери?.. За несколько дней до ее смерти упомянули о госпоже Лувуа: она велела замолчать. Старались возбудить в ней чувства христианки, но также без всякого успеха. Пришел духовник и советовал ей причаститься: она не отвечала. Он выговорил имя ненавистной дочери: больная с гневом сказала ему: поди вон! Между тем девица Л* велела тихонько приехать сестре, и выбрав минуту, упала на колени перед матерью, и с чувствительностью убеждала ее простить дочь, но слово: молчи! было единственным ответом. Госпожа Лувуа четыре дня и ночи провела на соломенном стуле в доме своей жестокой матери, в пятый день больная не имела уже никакой надежды, но была в совершенной памяти, призвала нотариуса, и выслала всех из комнаты. Девица Л*, догадываясь по некоторым словам ее, что она думает и в могиле мстить своей дочери, желала говорить наедине с господином Периньи и сказала ему: ‘Никого я так не уважаю, как вас, и должна открыть вам мое сердце. Приказные дела мне совсем неизвестны, однако знаю, что матушка может лишить наследства сестру мою. Думаю, что она это сделает. Бог видит мою душу, однако мне только 17 лет от роду: в такие лета не всегда можно отвечать за себя и за действие дурных советов. Я хочу обязать себя клятвой. Вас считаю вторым отцом своим и клянусь торжественно перед вами, что отдам сестре не часть, а половину имения… Теперь я спокойна: мне уже нельзя отказаться от данного слова!’ Периньи был тронут до слез, удивляясь ее добродетельной и скромной недоверчивости к себе, тем более, что она всегда и во всем показывала великую твердость характера. Вот истинный знак ангельской души и христианской добродетели… Вечером снова девица Л*, обливая слезами руки матери, заклинала ее простить госпожу Лувуа, и наконец осмелилась сказать, что она тут и не спала уже несколько ночей. Вдруг больная встала и с ужасной злобой громко сказала: я проклинаю ее!.. Несчастная дочь, которая стояла за дверью, услышала их и без памяти упала на землю… Госпожа Л*, после такого страшного усилия ненависти, ослабела и скоро умерла… Ее сердце конечно бы тронулось и размягчилось, если бы она имела веру христианки!..
Девица Л* удалилась на несколько времени в монастырь. Мать отказала ей по духовной все свое имение: поместья, дома, деньги, бриллианты. Дочь спешила отдать половину сестре, и с такой удивительной точностью, что велела разломить надвое серебряную ложку, которая составляла нечет. Госпожа Лувуа скоро умерла бездетной, и богатство возвратилось в чистые руки ее великодушной сестры и благодетельницы. Девица Л*, через год по кончине матери, вышла замуж за г. Кюстина. Никакая женщина не вступала в свет с лучшим именем. Периньи разгласил о добродетельном ее поступке с сестрой: все старались изъявлять ей душевное, искреннее уважение. Судьба хотела, чтобы она только самой себе обязана была своей добродетелью. Свекровь ее жила в Лотарингии: госпожа Кюстин не имела наставника, но не сделала ни одной ошибки в свете, во всех случаях показывала удивительную твердость правил, осторожность и благоразумие, обращала необыкновенный ум свой единственно на образование совершенного морального характера, и будучи молода, богата, прекрасна как ангел, вела уединенную жизнь: отказывалась от всех балов, ездила ко двору только по должности, в спектакли по снисхождению, никого не судила строго, скрывала даже свое природное остроумие, и сердечно радовалась, когда другие любовь ее к уединению считали леностью. Она говорила друзьям своим: лучше казаться холодной, нежели странной. Госпожа Кюстин не была ни супругой, ни матерью холодной: никто не мог превзойти ее в ревностном исполнении домашних обязанностей и в деятельности для пользы друзей своих.
Она жила шесть лет в свете и наслаждалась тем почтением, на которое имеют право сорокалетние женщины, бывшие всегда образцом добродетели. Нарыв в груди в пять дней прекратил ее мирную, ангельскую жизнь. Г. Кюстин был за сто миль… Я ни днем, ни ночью не отходила от нее, и никогда не забуду сей христианской, примерной кончины. Больная знала свою опасность и не показывала ни малейшего беспокойства. Я всякий день читала ей вслух Евангелие или Подражание Христу. Она была тиха и молчалива, не хвалилась твердостью, не составляла красивых фраз, не говорила языком философии — но Рафаэль и Пуссен захотели бы изобразить ее лицо, трогательное, милое, спокойное. Медик Троншень объявил в конце четвертого дня, что она не переживет пятого. Сей ужасный день настал… Это было воскресенье, больная накануне причастилась, и заклинала меня дружбой ехать к обедне. Она уже не страдала, была прекрасна и казалась веселой… Я не могла уверить себя в ее близкой смерти! Служанка подала мне молитвенник. ‘Возьми лучше мое Евангелие’, сказала госпожа Кюстин. Сердце мое затрепетало: она никому не поверяла сей бесценной для нее книги… Я взглянула, и большие, черные глаза ее, выразительные и красноречивые, уверили меня в истине моего предчувствия… ‘Возьми же’, повторила она с чувствительностью и с видом умиления… С неизъяснимым движением я взяла сию священную книгу: ах! она была последним даром нежности!.. Слезы лились из глаз моих, обнимая с горячностью милого друга, я не могла выговорить ни одного слова. Она прижала меня к сердцу и сказала тихонько: храни ее!.. Мы расстались навеки!.. Когда я возвратилась, друг мой уже скончался!..
Суды Всевышнего праведны! Сия ангельская душа прежде времени оставила землю, быв счастливой супругой и матерью, но Провидение хотело избавить ее от ужаса видеть на одном эшафоте мужа и сына!
Жанлис С.Ф. де. Трогательная добродетель женщины / [Из Souvenirs de Felicie г-жи Жанлис], [Пер. Н.М.Карамзина отр. из ‘Nouvelle bibliotheque des romans’. 1802. T.2] // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.7, N 4. — С.249-257.