Три встрчи съ Герценомъ.
Три встрчи съ Герценомъ.
I.
II.
III.
Три встречи с Герценом, Белоголовый Николай Андреевич, Год: 1890
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Н. А. Белоголовый. Воспоминанія и другія статьи
Изданіе Литературнаго фонда. СПб, 1901
Въ 1859 г., осенью я жилъ въ Париж и занимался въ тамошнихъ больницахъ. Переписка у меня съ Сибирью велась дятельная, а вс иркутскія письма тогда были полны подробностями о только что происшедшей дуэли между двумя чиновниками особыхъ порученій при генералъ-губернатор гр. H. Н. Муравьев-Амурскомъ, Беклемишевымъ и Неклюдовымъ. Туземное общество всегда относилось недружелюбно къ приближеннымъ Муравьева, далеко не умвшимъ держать себя съ должнымъ тактомъ и смотрвшимъ на туземцевъ съ явнымъ и высокомрнымъ пренебреженіемъ, а на свою службу въ Сибири какъ на временный этапъ своей служебной карьеры. Отношенія между этими двумя партіями, туземной и ‘навозной’, какъ ее тогда называли въ Сибири, были и прежде — какъ покоренныхъ къ побдителямъ, а съ пробужденіемъ общественнаго сознанія, съ восшествіемъ на престолъ Александра II-го, стали длаться еще боле натянутыми — тмъ боле, что къ этому времени и между туземцами появилось много людей съ университетскимъ образованіемъ. Поэтому, когда дуэль, происшедшая изъ-за какихъ-то пустяковъ, кончилась смертью, то скрытое недовольство стало переходить въ явное, и въ обществ стали открыто говорить, что это была не дуэль, а простое убійство, такъ какъ при ней не были соблюдены нкоторыя гарантіи, установленныя обычаемъ, что секунданты Неклюдова не были выбраны имъ самимъ, а навязаны ему противникомъ и т. п., въ силу чего общественная совсть начинала прямо требовать строгаго слдствія и суда надъ виновникомъ. Муравьевъ, который очень любилъ Б—а, страшно раздражался всми этими толками и пересудами и, давъ волю своей обычной горячности, началъ рвать и метать и тмъ еще боле осложнилъ все дло. Такъ, узнавъ, что особенно оживленные разговоры о дуэли ведутся въ частной библіотек Шестунова, онъ распорядился немедленно закрыть ее, а самого Шестунова выслалъ административно за Байкалъ, тому же наказанію подверся я извстный Буташевичъ-Петрашевскій, бывшій тогда на поселеніи и служившій въ Иркутск по найму въ одномъ присутственномъ мст, до этого времени онъ считался въ числ близкихъ къ Муравьеву людей и часто бывалъ у него, но въ дл дуэли онъ примкнулъ къ оппозиціи и громко говорилъ о неправильностяхъ, сопровождавшихъ дуэль, а потому тоже былъ высланъ въ енисейскую губернію.
Вс эти крутыя мры и гоненія только подливали масло на огонь и еще боле волновали общество — а потому, понятно, что вс получаемыя мною письма только и говорили, что о различныхъ эпизодахъ этой исторіи и борьбы между Муравьевымъ и туземной интеллигенціей — борьбы неравной, потому что Муравьевъ былъ вооруженъ всми аттрибутами своей диктаторской власти и не стснялся ими пользоваться. Узнавъ подробно изъ писемъ всю исторію дуэли и ея послдствія и будучи хорошо знакомъ со всми мстными вяніями, я ршился дать ей полную огласку и, изложивъ ее въ стать, послалъ въ Лондонъ къ Герцену при письм съ просьбою напечатать въ Колокол или въ только-что начавшемъ выходить прибавленіи къ нему Подъ Судъ. Черезъ дв недли статья появилась въ 2-мъ No Подъ Судъ и произвела въ Иркутск большой переполохъ, причемъ встрчена была иркутской публикой съ радостью, въ сред же приближенныхъ Муравьева вызвала скрежетъ зубовный и тщетное желаніе добраться до виновника столь непріятнаго для нихъ разоблаченія. Въ сред этой ршено было не оставлять появившейся статьи безъ возраженія, но такъ какъ Герценъ не доврялъ оффиціальнымъ опроверженіямъ и едва ли помстилъ бы таковое въ своемъ изданіи, то составленное въ. Иркутск возраженіе отправлено было къ нему при письм. Бакунина, въ это время только что переведеннаго изъ Томска въ Иркутскъ на поселеніе. Онъ, какъ свжій человкъ, не могъ знать ни обстоятельствъ дла, ни отношенія иркутскихъ партій, но, уступая желанію Муравьева, согласился выступить посредникомъ между нимъ и Герценомъ и попросилъ послдняго напечатать возраженіе. Понятно, что такая рекомендація имла въ глазахъ Герцена громадный всъ, и возраженіе противъ моей статьи было напечатано зимой 1860— 61 гг. Я это время жилъ въ Москв и держалъ свой докторскій экзаменъ, но такъ какъ Колоколъ тогда циркулировалъ свободно въ Россіи, то я вскор узналъ объ этомъ возраженіи и ршилъ не оставлять его безъ отвта. Когда начались лтнія вакаціи и вмст съ ними перерывъ въ моихъ экзаменахъ, я въ начал іюня 1861 г. похалъ заграницу, имя въ виду прежде всего постить Герцена и уговорить его на помщеніе моего отвта.
Изъ Петербурга отправился я на пароход до Любека, оттуда по желзной дорог черезъ Брюссель въ Остенде, гд, свши въ 12 часовъ ночи на пароходъ, я на завтра утромъ вошелъ въ Темзу и часу въ 4-мъ дня высадился въ Лондон у Лондонскаго моста. Покуда я устроился въ отел, подошелъ обденный часъ, когда явиться къ Герцену въ первый разъ было неудобно, а потому я отложилъ свое свиданіе съ нимъ до завтра и весь этотъ вечеръ до изнеможенія силъ пробродилъ въ дремучемъ для меня лсу шумныхъ улицъ колоссальнаго города. Но зато на слдующій день, тотчасъ же посл кофе, я взялъ кэбъ и похалъ розыскивать Oreet House, гд жилъ тогда Герценъ, но каково же было мое горе, когда, посл продолжительнаго перезда, позвонивъ у красиваго дома, я отъ отворившаго мн дверь лакея узналъ, что Герценъ боле недли какъ ухалъ въ Парижъ и долженъ скоро вернуться, но когда именно — наврное извстно не было. Перенестись безостановочно, какъ я, такое пространство изъ Петербурга, переплыть Ламаншъ единственно затмъ, чтобы узнать, что Герцена въ Лондон нтъ, было, конечно, очень досадно, но затмъ являлся еще боле досадный вопросъ — что же длать дальше? Оставаться на неопредленное время въ Лондон, гд у меня не было ни одной знакомой души, вовсе не улыбалось, такъ какъ съ достопримчательностями города я былъ знакомъ по моей прежней поздк, а потому я ршилъ, узнавъ отъ лакея парижскій адресъ Герцена, ухать въ тотъ же день въ Парижъ, хотя въ то же время сознавалъ возможность разъхаться съ Герценомъ и окончательно не достигнуть никакого результата.
На завтра я уже былъ въ Париж и спрашивалъ у привратницы дома въ Люксембургской улиц, тутъ ли еще Герценъ и можно ли его видть? Получивъ въ отвтъ, что онъ возвращается въ Лондонъ и что его теперь нтъ дома, я оставилъ свою визитную карточку, надписавъ на ней просьбу принять меня завтра въ 9 часовъ утра.
На слдующій день въ назначенное время я былъ снова въ Люксамбургской улиц, и меня ввели въ салонъ, куда не замедлилъ тотчасъ же выйти и Герценъ, радушно протягивая руку и прося садиться. Я съ понятнымъ любопытствомъ вглядывался въ черты знаменитаго писателя. Ему тогда было 45 или 46 лтъ, и чуть замтная сдина начинала пробиваться въ его подстриженной бород, виднные мною фотографическіе портреты очень были схожи съ оригиналомъ, но что боле всего очаровывало въ немъ, чего не въ состояніи была передать никакая фотографія — это удивительно живые глубокіе глаза, которые, освщая огнемъ это красивое лицо съ высокимъ, прекрасно очерченнымъ лбомъ, придавали ему особенную привлекательность.
Отрекомендовавшись, я тотчасъ же разсказалъ ему свою неудачную поздку въ Лондонъ и свой страхъ разъхаться съ нимъ на пути между Лондономъ и Парижемъ. ‘И имли основаніе бояться,— сказалъ онъ,— потому что я завтра же отправлюсь обратно въ свою лондонскую берлогу. Здсь заживаться мн не дадутъ, такъ какъ я изгнанъ изъ предловъ Франціи и теперь пріхалъ только по особенному разршенію французскаго императора, вслдствіе ходатайства передъ нимъ принца Наполеона. Мн надо было непремнно попасть на материкъ, чтобы проститься съ моимъ сыномъ, который надняхъ долженъ отправиться въ дальнюю ученую экспедицію съ профессоромъ Фогтомъ. Наживать новаго столкновенія съ парижской полиціею я не хотлъ, а потому поршилъ пріхать сюда не иначе, какъ вооруженный законнымъ разршеніемъ, и для этого воспользовался своимъ знакомствомъ съ принцемъ Наполеономъ. У принца — страсть корчитъ изъ себя радикала и заигрывать съ революціонными представителями всхъ странъ, вотъ въ бытность его въ Лондон онъ завернулъ съ визитомъ и ко мн и выразилъ сочувствіе моей дятельности. И теперь, когда мн понадобилось побывать въ Париж, я написалъ ему письмо съ просьбой выхлопотать мн разршеніе у Наполеона III на свободный кратковременный пріздъ и тотчасъ же получилъ отъ принца увдомленіе, что его кузенъ соизволилъ разршить. Проживъ здсь, я, сколько нужно, усплъ повидаться съ старыми пріятелями, и пора отправляться во-свояси’.
Посл того я приступилъ къ цли моего визита, постарался сколько возможно безпристрастне очертить характеръ двухъ враждующихъ сибирскихъ партій — туземцевъ и назжихъ чиновниковъ. Я зналъ, что возраженіе противъ моей статьи было патронировано Бакунинымъ, зналъ, что такое покровительство должно быть очень вскимъ въ глазахъ Герцена, но тмъ не мене просилъ у послдняго разршенія написать и помстить въ Колокол мой отвтъ на возраженіе. Я лично не былъ знакомъ съ Бакунинымъ, потому что онъ пріхалъ въ Иркутскъ посл моего отъзда, но изъ всхъ писемъ моихъ иркутскихъ знакомыхъ я уже видлъ, что онъ вскор посл прибытія возбудилъ противъ себя всю молодежь тмъ, что всецло примкнулъ къ генералъ-губернаторской партіи. Занятіе такой позиціи такъ категорически противорчило всей репутаціи и предшествовавшей дятельности знаменитаго агитатора, что становило всхъ въ тупикъ и могло быть объяснено только тмъ, что Бакунинъ, попавши въ Иркутскъ на поселеніе, былъ встрченъ съ родственнымъ радушіемъ генералъ-губернаторомъ Муравьевымъ, которому онъ приходился племянникомъ, и тотчасъ же сдлался постояннымъ членомъ интимнаго кружка Муравьева. Къ тому же вся эта борьба двухъ элементовъ, пришлаго и туземнаго, вращавшаяся въ узкой сфер провинціальныхъ интересовъ, не могла интересовать его, коновода общечеловческой революціи, и, вроятно, являлась ему съ высоты его орлинаго полета слишкомъ мелкой и ничмъ не отличающейся отъ обычныхъ сплетенъ и дрязгъ провинціальной жизни. А можетъ быть, работая уже въ голов надъ планомъ своего бгства изъ Сибири черезъ Америку, который онъ и привелъ въ исполненіе въ лто того же 1861 года, Бакунинъ хотлъ, для боле врнаго обезпеченія себ успха, завоевать благорасположеніе какъ Муравьева, такъ и властныхъ его фаворитовъ, и врно разсчиталъ, что услуга, оказанная его содйствіемъ для помщенія ихъ возраженія въ Колокол, принесетъ ему лично большую пользу.
Герценъ выслушалъ весьма внимательно мою правдивую и безпристрастную передачу иркутскихъ раздоровъ (а безпристрастенъ я былъ до того, что во многомъ отдавалъ полную справедливость самому Муравьеву и далеко не во всемъ оправдывалъ и моихъ друзей-туземцевъ) и сказалъ: ‘Я врю совершенно, что правда на вашей сторон, а не на сторон вашихъ противниковъ, даже помщенное мною противъ вашей статьи возраженіе — очень неубдительно на мой взглядъ и далеко не разбиваетъ всхъ вашихъ доводовъ, самый тонъ его мн не нравится, но я не могъ отказать Бакунину въ его напечатаніи. Мало того, что съ Бакунинымъ меня связываетъ старинная дружба, я никогда не могу и даже не долженъ забывать, что этотъ человкъ всю свою жизнь борется за человческую свободу и чего-чего не вынесъ онъ за упорство въ этой неравной борьб и за непреклонность своихъ убжденій: сидлъ и въ австрійскихъ, и въ русскихъ крпостяхъ, и вотъ теперь засаженъ, быть можетъ, навсегда въ Сибири. У меня ршительно не поднялась бы рука напечатать что нибудь противъ него. А потому не сердитесь на меня, я вамъ врю, хотя разсказъ вашъ заставляетъ тускнть образъ героя Бакунина, но вы поймете сами, что печатать мн теперь какое нибудь разоблаченіе противъ него, когда онъ въ ссылк и не можетъ ничего сказать въ защиту своихъ поступковъ, было бы съ моей стороны боле чмъ непростительно. Правда — мн мать, но и Бакунинъ — мн Бакунинъ’ — заключилъ онъ.
Какъ ни былъ я огорченъ своей неудачей, но настаивать дале на помщеніи моей статьи не представлялось никакой возможности: отказъ Герцена былъ слишкомъ категориченъ, а потому разговоръ нашъ тотчасъ же перешелъ на другіе предметы, я передалъ кой-какіе документы по сибирскому управленію для напечатанія въ Колокол. Потомъ Герценъ сталъ разспрашивать о послднихъ русскихъ новостяхъ, объ общихъ знакомыхъ, въ это время въ комнату влетла прелестная двочка, лтъ 10-ти, бросилась на шею Герцена и, поцловавъ нсколько разъ, также быстро выпорхнула изъ комнаты, Герценъ не безъ родительской гордости сказалъ: ‘это Ольга — вторая моя дочь’. Вскор постучался и вошелъ въ комнату молодой человкъ, котораго Герценъ, какъ оказалось, видлъ въ первый, разъ и которому назначилъ этоутро для свиданія. То былъ полякъ, не говорившій по русски, а потому разговоръ начался на французскомъ язык. Пришедшій жаловался на неудачу какой-то только что предпринятой имъ политической агитаціи, на встрчаемое имъ общее равнодушіе. Боясь быть лишнимъ при ихъ разговор, я всталъ и простился. Герценъ проводилъ меня до выходной двери и дружески простился, приглашая въ слдующій разъ навстить его въ Лондон.
Но свидться съ нимъ во второй разъ мн пришлось не въ Лондон, а въ Женев. Это случилось въ 1865 году, въ начал сентября, когда я на пути въ Италію остановился на сутки въ Женев, чтобы повидаться съ декабристомъ А. В. Поджіо и его семьей, проживавшими въ этомъ город. Утромъ я былъ у Поджіо и наше т старика очень озабоченнымъ болзнью своей жены, въ разговор я, между прочимъ, узналъ, что Герценъ живетъ на дач La Boissiè,re, минутахъ въ 10-ти ходьбы изъ Женевы, и ршилъ немедленно же зайти къ нему, а потому, условившись съ Поджіо, что я приду къ нему обдать и провести вечеръ, я отправился отыскивать жилище Герцена. По дорог въ Chne, въ большомъ тнистомъ саду стоялъ совсмъ скрытый деревьями съ дороги домъ, который я искалъ, я позвонилъ у чугунной ршетки. Какая-то старушка повела меня по алле къ дому, чтобы доложить Герцену, но, уже подходя, я увидлъ его на террас, съ любопытствомъ вглядывавшагося въ меня. Въ первый моментъ онъ меня не призналъ, но лишь только я себя назвалъ, обрадовался мн, какъ старому знакомому, и повелъ въ свой кабинетъ. На мои глаза онъ почти не измнился, только сдины прибавилось въ бород, а блескъ выразительныхъ глазъ и юношеская живость рчи, движеній оставались т же,— и я не подмтилъ въ немъ съ виду ничего, чтобы говорило о разныхъ невзгодахъ, перенесенныхъ имъ со времени нашего парижскаго свиданія. Въ 1861 г. я видлъ его въ зенит его славы, его имя и Колоколъ пользовались въ Россіи не только популярностью, но и представляли изъ себя своего рода высшую инстанцію, къ которой аппеллировали вс искавшіе правды — и даже правительство не оставалось совсмъ глухо и нечувствительно къ тмъ внушеніямъ и замчаніямъ, какими такъ щедро и въ такой остроумной форм надлялъ его нашъ знаменитый публицистъ ‘съ того берега’. Съ тхъ поръ много измнилось: польское возстаніе и радикальное отношеніе къ нему Колокола, наступившая затмъ и постепенно усилившаяся реакція — все это прямо отозвалось на положеніи Герцена тмъ боле, что русское общество не могло оказать ему существенной поддержки, а огромное реакціонное большинство съ жадностью прислушивалось къ злобнымъ инсинуаціямъ противъ Герцена, и индифференты легко проникались ими.
Съ этой темы и началась этотъ разъ наша бесда. Герценъ, безъ малйшей желчи, но съ искренней грустью, замтилъ, что реакціонное настроеніе не правительства, а именно общества онъ чувствуетъ осязательно на умаленіи своего авторитета, не только уменьшился спросъ на, который расходится далеко не въ такомъ числ, какъ было до 1863 г., но значительно сократилось и число корреспонденцій изъ Россіи и число посщавшихъ его туристовъ, прежде въ такомъ изобиліи снабжавшихъ его разными извстіями и пикантными новостями для изданія. Онъ самъ сознавалъ, что теряетъ почву подъ ногами, неясно понимаетъ причинную связь между многими жгучими вопросами, волнующими современную Россію — словомъ, что большее его отчужденіе отъ родины неизбжно вліяетъ невыгодно на свжесть его органа и на недостаточную отзывчивость его ко многимъ крупнымъ явленіямъ текущей государственной и общественной жизни. ‘Какъ мн ни печально такое сознаніе — говорилъ Герценъ,— но я не на столько самонадянъ, чтобы отрицать фактъ, охлажденія ко мн русской публики. Видя невозможность оказывать впредь давленіе на правительственные круги посредствомъ нашего общественнаго мннія, которое стало ко мн гораздо равнодушне, я хочу теперь измнить свою тактику и обратиться къ суду европейскаго общества, хочу попробовать издавать Колоколъ на французскомъ язык и сообщать въ немъ свднія о русскихъ порядкахъ…. Жаль мн мой прежній русскій Колоколъ, но длать нечего!’ Лично я всегда, помимо преклоненія передъ писательскимъ талантомъ Герцена и искренностью его политическихъ убжденій, придавалъ большое значеніе, но въ то же время видлъ ясно, что я представляю только ничтожное русское меньшинство и что мой протестъ противъ охлажденія къ нему русской публики былъ бы въ глазахъ Герцена неубдительнымъ въ виду аргументовъ, которые ему на каждомъ шагу даетъ дйствительность. Все же я попробовалъ было отстаивать сохраненіе Колокола въ русской редакціи.
Но Герценъ мн возразилъ: ‘Да что же мн-то длать, когда газета вотъ уже два года приноситъ мн чувствительный убытокъ? Не такія теперь времена, чтобы условія русской жизни скоро снова измнились и чтобы я могъ разсчитывать на то, чтобы изданіе окупало мои затраты на него. Мои собственныя дла вовсе не такъ блестящи, чтобы не думать о будущемъ, о черномъ дн, вдь у меня семья большая. А капиталъ мой и безъ того значительно-таки посократился за послдніе годы, у меня крупная часть его была помщена въ американскихъ бумагахъ, а когда началась война свера съ югомъ, и вс американскія бумаги стали страшно и быстро падать — мой банкиръ посовтовалъ поскоре развязаться съ ними, и я имлъ глупость его послушать и продалъ, конечно, съ весьма чувствительной для меня потерей. Теперь эти бумаги снова приходятъ по окончаніи войны въ прежнюю свою цнность, и я наказанъ чувствительнымъ уменьшеніемъ своего годового дохода, это наказаніе мн по дломъ и мн теперь стыдно передъ самимъ собой, что я могъ сомнваться въ успх такой благородной борьбы какъ за уничтоженіе рабства — и гд же?— въ этакой здоровой и органически развитой стран, какъ американская республика. Этого я никогда себ не прощу, и, право же, мн не столько жаль моихъ пропавшихъ денегъ, сколько совстно за свое легкомысліе и недовріе къ Америк’…
Не могу обойти мимо еще одного, поразившаго меня замчанія Герцена, высказаннаго при этомъ свиданіи. Я предупредилъ его, между прочимъ, что вскор къ нему явится одинъ мой пріятель, человкъ уже пожилой, умный, и знакомство съ которымъ могло быть только пріятно Герцену, говоря объ этомъ господин, я упомянулъ также, что онъ хочетъ совсмъ порвать связи съ Россіего и примкнуть къ числу эмигрантовъ. На этомъ Герценъ прервалъ меня съ необыкновенною живостью: ‘Бога ради, уговорите вашего пріятеля не длать этого, эмиграція для русскаго человка — вещь ужасная, говорю по собственному опыту, это — не жизнь и не смерть, а это нчто худшее, чмъ послдняя — какое-то глупое, безпочвенное прозябаніе. Пускай лучше вашъ пріятель поживетъ за границей, осмотрится самъ и хорошенько провритъ себя, прежде чмъ ршится совсмъ сжечь корабли, что онъ всегда успетъ сдлать. Мн не разъ приходится раздумывать на эту тему, и — врьте, не врьте,— но если бы мн теперь предложили на выборъ мою теперешнюю скитальческую жизнь или сибирскую каторгу, то, мн кажется, я бы безъ колебаній выбралъ послднюю. Я не знаю на свт положенія боле жалкаго, боле безцльнаго, какъ положеніе русскаго эмигранта’. Герценъ всегда былъ человкомъ искреннимъ и далекимъ отъ всякой рисовки, а потому и этимъ словамъ его нельзя не врить, и посл нихъ невольно спрашиваешь себя: если и этотъ человкъ, при всемъ своемъ космополитизм и живомъ интересованіи общечеловческими интересами, при прямомъ общеніи съ лучшими и блестящими міровыми дятелями, при всей своей яркой слав, могъ такъ думать и говорить посл 20-ти лтняго изгнанія — то что же должно чувствовать большинство русскихъ эмигрантовъ, мене талантливыхъ и мене приспособленныхъ и къ дятельности, и къ образу жизни на чуждомъ запад, сплошь и рядомъ съ плохимъ знаніемъ чужихъ языковъ и, въ, довершеніе всего, часто безъ всякихъ средствъ къ жизни?
Просидвши часа полтора у Герцена, я сталъ прощаться, говоря, что завтра въ 6 часовъ утра узжаю черезъ Симилонъ въ Италію, а потому боле съ нимъ не увижусь, онъ было звалъ меня отобдать вмст, но я уже далъ слово въ этотъ день обдать у Поджіо. ‘Я знаю,— сказалъ Герценъ — что у бднаго Поджіо жена очень серьезно больна и, можетъ, вамъ неудобно будетъ оставаться тамъ вечеръ, а мн бы еще хотлось поболтать съ вами. Условимтесь на всякій случай такъ: если Поджіо отпуститъ васъ отъ себя, то назначимъ другъ другу свиданіе въ кафе, ну, хоть часовъ въ 8 вечера, но я васъ долженъ предупредить, что здсь много русскихъ шпіоновъ, и выставляться вамъ въ моей компаніи было бы неосторожно и рискованно. Но противъ отеля, гд вы остановились, есть очень укромный и свободный отъ любознательности этихъ господъ caf de la Poste, и давайте, сойдемся въ немъ, я приведу туда съ собой и Огарева, чтобы, вы могли познакомиться съ нимъ. Да ужъ кстати… вдь вы врно и во Флоренцію задете?’ Я отвчалъ, что непремнно, такъ какъ попадаю въ среднюю Италію въ первый разъ, а потому отвожу на Флоренцію дней пять для осмотра ея галлерей и церквей. ‘Вотъ и прекрасно,— продолжалъ Герценъ — вдь у меня тамъ мой сынъ Саша, онъ теперь тамъ ассистентомъ у вашей медицинской знаменитости, профессора Шиффа. Съ Сашей вамъ будетъ небезынтересно познакомиться, какъ съ коллегой, притомъ онъ вамъ пригодится какъ чичероне по Флоренціи, которую знаетъ, какъ свои пять пальцевъ, наконецъ, онъ сведетъ васъ и съ Шиффомъ, у котораго свой человкъ, а Шиффъ, по моему мннію, одинъ изъ умнйшихъ и любопытнйшихъ людей нашего времени. Я сейчасъ же приготовлю Саш письмо, да ужъ кстати и небольшую посылочку ему, если только это васъ не затруднитъ, и захвачу все это съ собой вечеромъ въ кафе’.
На этомъ мы и разстались, но случилось такъ, что, отобдавъ у Поджіо, я просидлъ у него весь вечеръ, потому что старикъ, зная, что я на завтра рано узжаю изъ Женевы, никакъ не хотлъ отпустить меня въ 8 часовъ. Вернувшись только около 11 часовъ вечера въ гостиницу, я нашелъ -письмо и посылку во Флоренцію и записку на свое имя отъ Герцена, въ которой онъ писалъ, что просидли съ Огаревымъ въ caf de la Poste до 9-ти часовъ, тщетно поджидая меня, и прощался со мной до будущаго свиданія, прося еще разъ приложенныя письмо и посылку передать его сыну.
На завтра въ 6 часовъ утра я ухалъ изъ Женевы.
Въ третій разъ мн пришлось увидаться съ Герценомъ, и Noтотъ разъ совершенно случайно, въ сентябр 1869 года ч.-е. за 4 мсяца до его смерти. Я собирался посл моей обычной лтней заграничной поздки возвращаться въ Петербургъ и доживалъ послдніе дни моей вакаціи. Вернувшись однажды въ 1-мъ часу ночи изъ театра, я нашелъ у себя записку отъ жены большого моего друга — профессора С. П. Боткина, который тоже въ это время находился въ Париж передъ возвращеніемъ въ Петербургъ. Въ записк А. А. Боткина просила меня зайти въ тотъ же вечеръ, или если записка меня не застанетъ, то назавтра утромъ въ 10 часовъ къ нимъ въ отель, общая мн какой-то весьма пріятный сюрпризъ. Назавтра же я отправился на зовъ, и А. А. Боткина встртила меня словами: ‘Ну, надюсь, что вы поблагодарите за сюрпризъ: вчера пріхалъ Герценъ, былъ вечеромъ у насъ и долженъ сейчасъ прійти, мужъ его сегодня осмотритъ, потому онъ все хвораетъ, а потомъ мы вс позавтракаемъ у насъ’. Герценъ вскор пришелъ веселый и оживленный, что онъ особенно приписывалъ своему прізду въ Парижъ, который очень любилъ и который всегда на него дйствуетъ, какъ онъ выразился, какъ шампанское, съ виду онъ замтно похудлъ, постарлъ, и цвтъ лица принялъ болзненный желтоватый оттнокъ, эта перемна тотчасъ-же объяснилась для меня, когда онъ разсказалъ, что врачи нашли у него около года назадъ діабетъ и, по совту ихъ, онъ взялъ курсъ леченія въ Виши, откуда теперь и пріхалъ и гд леченіе принесло ему значительную пользу какъ въ самочувствіи, такъ и относительно количества выводимаго сахара. Бглаго взгляда на химическій анализъ однако было достаточно, чтобы убдиться, что процентъ сахара былъ все-таки высокъ и что дло было серьезное, такъ и посмотрлъ Боткинъ и предписалъ строжайшую діэту и на будущую весну — леченіе въ Карлсбад. Сильно поморщился Герценъ, серьезно онъ никогда не хворалъ, а потому не умлъ стснять свои вкусы и привычки, а тутъ еще поздка въ Австрію, къ которой онъ чувствовалъ большую антипатію и для поздки въ которую надо было заручиться гарантіей, чтобы его не выдало австрійское правительство, какъ Бакунина… Строгая діэта какъ въ пищ, такъ и въ употребленіи вина, особенно его тяготила — и онъ употребилъ все свое краснорчіе, чтобы убдить Боткиныхъ и меня обдать вмст съ нимъ у извстныхъ рестораторовъ т немногіе дни, которые намъ оставалось провести въ Париж, мы согласились, но взяли съ него предварительно общаніе, что обды будетъ заказывать не онъ и будетъ покорно подчинять свои гастрономическіе порывы нашему медицинскому контролю.
И дйствительно, такъ мы и сдлали, по причин близкаго отъзда утренніе часы у Боткиныхъ и меня были расхватаны, а потому мы каждый день сходились прямо въ условленномъ заране ресторан и обдали вчетверомъ. Обды эти проходили очень оживленно, потому что Герценъ былъ неистощимъ на остроумные разсказы разныхъ эпизодовъ своей жизни, тогдашняго положенія Россіи мы мало касались, потому что и время тогда стояло глухое, да и Герценъ видимо уже поотсталъ отъ истиннаго пониманія вещей въ Россіи, хотя продолжалъ старательно слдить и живо интересоваться всмъ у насъ происходящимъ. Продолжалъ онъ въ то время писать свои воспоминанія, и посл одного изъ обдовъ онъ тутъ же, въ отдльномъ кабинет ресторана, вынулъ изъ кармана рукопись, приготовляемую имъ для печати и которой суждено было появиться только посл его смерти, и прочелъ намъ изъ нея нсколько блестящихъ страницъ, слдуетъ прибавить, что чтецъ онъ былъ превосходный. Два раза посл обда мы отправлялись всей компаніей въ театръ, въ первый разъ я сманилъ идти въ театръ Гимназіи, гд въ то время шла комедія ‘Fanny Lear’, въ которой я восхищался игрой Паска въ прекрасно выдержанной ею, безъ всякой шаржировки, роли англичанки. И досталось же потомъ мн за этотъ зазывъ! Пьеса сама по себ дйствительно скроена ходульно и до того не понравилась Герцену, что онъ весь вечеръ трунилъ надо мной и но окончаніи спектакля предложилъ, что на слдующій разъ онъ выберетъ для насъ спектакль, и потомъ Боткины пусть ршатъ, чей выборъ былъ лучше — его или мой? И онъ на завтра повелъ насъ въ театръ Palais Royal, но, къ моему немалому удовлетворенію, шедшія въ этомъ спектакл пьесы были да того плоски и балаганны, въ зал стояла такая духота, что мы не досидли даже до конца и закончили этотъ вечеръ у Боткиныхъ.
‘Изъ 4-хъ прожитыхъ мною въ Париж дней, мы только разъ не сошлись обдать вмст съ Герценомъ, и вотъ на какому случаю. Въ это время проживалъ въ Париж проздомъ Василій Петровичъ Боткинъ, извстный авторъ ‘Писемъ объ Испаніи’, ему тогда было 55 лтъ, но онъ представлялъ изъ себя совершенную руину, страдая уже нсколько лтъ хроническими опухолями ручныхъ и ножныхъ суставовъ, такъ что съ трудомъ двигался, голова же его была, свжа, и онъ продолжалъ живо слдить за политикой и за литературой, а въ особенности — за музыкой и живописью, и въ этихъ областяхъ слылъ тонкимъ знатокомъ. Съ Герценомъ онъ былъ не только современникъ, но, будучи также однимъ изъ видныхъ представителей литературнаго движеніи 30-хъ и 40-хъ годовъ, принадлежалъ къ тому же тсному кружку западниковъ и тогда находился, какъ извстно, въ близкихъ дружескихъ сношеніяхъ съ нимъ. Съ годами же, когда Герценъ длался все боле и боле радикальнымъ въ воззрніяхъ, Боткинъ напротивъ съуживался и застывалъ въ прежнихъ своихъ доктринахъ, становился все боле и боле сухимъ эгоистомъ и злобно, съ пной у рта, относился, какъ консерваторъ и завзятый классикъ, къ новымъ вяніямъ и особенно къ реалистическому направленію описываемой эпохи, явнаго разрыва между Герценомъ и В. П. Боткинымъ не было, но они съ каждымъ годомъ удалялись другъ отъ друга въ противоположныхъ направленіяхъ и разошлись до того, что, съхавшись теперь одновременно въ Париж, не искали даже случая повстрчаться. А между тмъ, еще до прізда Герцена въ Парижъ, В. П. Боткинъ пригласилъ своего брата, профессора, его жену и меня отобдать вмст у Вефура. и назначенный для этого день какъ разъ совпалъ съ тмъ вечеромъ, когда Герценъ долженъ былъ вести насъ въ Пале-Ройяльскій театръ, а потому мы и сговорились съ Герценомъ сойтись съ нимъ посл обда около 8-ми часовъ въ ближайшій caf de la Rotonde. В. П. Боткинъ, узнавъ о нашемъ соглашеніи, прямо высказался, что онъ, съ своей стороны, очень даже радъ увидть Герцена на нейтральной почв. Къ концу -обда я, видя, что скоро 8 часовъ, поспшилъ выйти изъ ресторана раньше остальной компаніи и нашелъ Герцена уже сидвшимъ, въ ожиданіи насъ, за однимъ изъ столиковъ снаружи кофейной. Поздоровавшись, я немедленно его предупредилъ, что ему не миновать встрчи съ В. П., который сейчасъ же придетъ и выражаетъ большое желаніе увидаться съ нимъ. ‘Ну, я то, положимъ, видть его особеннаго желанія не имю,— отвчалъ Герценъ — да и избгать встрчи не вижу особой крайности. Для меня онъ давно покойникъ, да и покойникъ-то не изъ числа горячо оплакиваемыхъ’.
Черезъ минуты дв старые пріятели стояли другъ противъ друга, и, присутствуя при этой встрч, посторонній свидтель никогда бы не подумалъ, что между ними когда нибудь существовали близкія сношенія и что они не видались другъ съ другомъ очень много лтъ. Герценъ былъ холодно спокоенъ, только на лиц его, всегда открытомъ и ласковомъ, появилось что-то дотол мн незнакомое: его добродушная улыбка исчезла, а глаза приняли строгое и даже жесткое выраженіе. В. П. видимо не ожидалъ такого суроваго пріема, въ смущеніи усиленно закивалъ головою (это была его особенность),— безпокойно заерзалъ на стул и заговорилъ какимъ-то заискивающимъ, не своимъ естественнымъ голосомъ: ‘Давно, давно не видались, А. И., а вотъ къ намъ и старость подкралась, я все хвораю, едва таскаю ноги, безъ костыля не могу, да и вы тоже, какъ слышалъ отъ брата, не въ порядк’.
Посл банальныхъ фразъ о здоровь обоихъ, Герценъ спросилъ, какъ живетъ Тургеневъ? В. П. отвчалъ, что онъ въ письмахъ все тоже жалуется на здоровье и живетъ по прежнему въ Баден съ Віардо, но вс они хотятъ перебраться на жительство въ Парижъ, и въ заключеніе спросилъ: ‘Да вы разв не переписываетесь съ нимъ’?
— Ужъ будто вы этого отъ него не знаете!— съ явнымъ недовріемъ спросилъ Герценъ — съ тхъ поръ, какъ онъ написалъ свою политическую брошюру о внутреннемъ стро Россіи, я увидлъ, что между нами все порвано, соглашеніе возможно, когда расходишься въ мелочахъ, въ частностяхъ, ну, а изъ того, какъ Тургеневъ ставитъ вопросъ, мн столковаться съ нимъ нтъ никакой возможности, вотъ почему, когда онъ посл того написалъ мн письмо съ объясненіями, я нашелъ, что лучше мн ему вовсе не отвчать. Я вдь двусмысленности въ отношеніяхъ и прежде, вы это помните, В. П., не допускалъ, а теперь и подавно, вдь вы это помните?— какъ-то внушительно переспросилъ Герценъ, глядя прямо въ лицо пріятеля.
Тотъ потупился и снова заерзалъ безпокойно на стул, говоря! ‘Помню, помню, а жаль, очень жаль, что вы разошлись, Тургеневъ такой славный человкъ, и талантъ его не слабетъ, романъ его ‘Дымъ’ имлъ большой успхъ у насъ’.
— Ну, ну,— сказалъ Герценъ — вы, я вижу, все тотъ же прежній, неизмнный Василій Петровичъ, успхъ для васъ все, и передъ всякимъ успхомъ вы готовы по прежнему падать на колна.
Слушая эти слова, я невольно вспомнилъ, какъ охарактеризовалъ того же Боткина Герценъ въ одномъ изъ послднихъ нумеровъ Колокола, выразившись приблизительно такъ: ‘В. П. Боткинъ — это подсолнечникъ, поворачивающій свою голову ко всякому свтилу’, намекъ этотъ, вроятно, вспомнился и Василію Петровичу, и онъ еще боле съежился и какъ-то беззвучно засмялся, но не обидлся.
— Вотъ и Н—въ тоже большой талантъ, — между тмъ продолжалъ Герценъ — а его исторія съ Огаревымъ такая, что для него одной тюрьмы мало, и я нисколько не раскаиваюсь въ томъ, что не пустилъ его за порогъ своего дома, когда онъ, въ пріздъ въ Лондонъ, надумалъ сдлать мн визитъ: онъ прізжаетъ, я былъ дома, у меня были гости, онъ даетъ лакею въ передней для подачи мн свою визитную карточку, я приказалъ лакею отдать ему карточку и сказать, ‘не принимаютъ’.
— Ну, а гд и что нашъ общій пріятель Ханыковъ {Извстный оріенталистъ.}? спросилъ видимо вс боле и боле озадачиваемый Василій Петровичъ.
— Я все еще съ прізда его не видалъ,— отвчалъ Герценъ — но думаю, что здсь и живетъ по, прежнему въ Латинскомъ квартал, въ 4-мъ этаж. Высоконько, да въ Париж надо привыкать къ лазанью по высотамъ. Кто-то разказывалъ мн такой анекдотъ про Гейне. Онъ тоже жилъ въ 4-мъ этаж, и однажды, при возвращеніи его домой, Матильда его объявляетъ, что въ его отсутствіе приходилъ какой то старичекъ и очень жаллъ, что не засталъ хозяина дома, и что по уход его ей стало жаль, что она не попросила гостя отдохнуть въ салон, потому что онъ былъ такой старенькій, такъ задохся отъ лстницы, при этомъ она подала оставленную гостемъ карточку, и Гейне прочиталъ на ней: ‘Александръ фонъ-Гумбольдъ’. ‘Ну, нашла кого жалть,— сказалъ онъ — да этотъ старичекъ прытче насъ обоихъ, и что ему слазить на 4-й этажъ, когда онъ лазилъ на Чимборазо’!— Ну, однако, что же это я разболтался,— сказалъ Герценъ, вставая — такъ мы рискуемъ пропустить нашъ спектакль.— И простились старые пріятели также холодно и натянуто, какъ встртились, а черезъ годъ ни того, ни другого изъ нихъ не было въ живыхъ.
Дни прошли быстро въ пріятной компаніи, но дольше я не могъ откладывать свой отъздъ въ Петербургъ, гд меня ждали. Наканун моего отъзда мы въ послдній разъ пообдали вчетверомъ и вечеръ провели у Боткиныхъ. Въ 11 часовъ я сталъ прощаться, потому что поздъ въ Берлинъ уходитъ около 8-ми часовъ утра, а мн надо было еще уложиться. Герценъ вышелъ со мной, вечеръ былъ прекрасный, и Герценъ уговорилъ меня проводить его до Луврской гостиницы, гд онъ остановился, хотя это мн было вовсе не по пути. Дорогой онъ жаловался на свою скитальческую жизнь, болзнь и года вынуждали выбирать прочную осдлость, а между тмъ нигд ему не нравилось, въ послднее время онъ колебался между Парижемъ и Брюсселемъ и, какъ же противенъ ему былъ наполеоновскій режимъ, склонялся ^больше въ пользу перваго, разсчитывая на частыя свиданья съ русскими и на боле живое общеніе съ Россіею. Дойдя до воротъ отеля, мы дружески обнялись — и я общалъ будущимъ лтомъ снова навстить его въ Париж.
Но судьба судила иначе: въ январ 1870 г. Герценъ схватилъ воспаленіе легкаго, которое на діабетической почв приняло неблагопріятный ходъ, и онъ черезъ нсколько дней умеръ, не доживъ нсколько мсяцевъ до полнаго крушенія столь ненавистнаго ему Наполеона Ш и съ нимъ всей императорской Франціи. Узнавъ объ этой преждевременной смерти въ Петербург, я горько пожаллъ объ утрат Россіею одного изъ ея наиболе даровитыхъ писателей и среди его почитателей собралъ нсколько сотъ рублей: и лтомъ же 1870 г. передалъ эту ничтожную лепту въ Женев его семейству, съ тмъ, чтобы въ памятник, сооружавшемся ему въ Ницц, было бы хоть сколько нибудь и русскихъ общественныхъ денегъ. Эта была дань моей, еще не уходившейся тогда сентиментальности!