Три стихотворения, Грюн Анастасий, Год: 1876
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Старый комедиант
Вот занавес подняли с шумом.
Явился фигляр на подмостках,
Лицо нарумянено густо,
И пестрый костюм его в блестках.
Старик с головой поседевшей,
Достоин он слез, а не смеху!
В могилу глядишь ты, а должен
Ломаться толпе на потеху!
И хохот ее — это хохот
Над близким концом человека,
Над бедной его сединою —
Награда печального века.
Всё — даже и милое сердцу —
С летами старик забывает,
А бедный фигляр всяким вздором,
Кряхтя, себе мозг набивает.
В прощальный лишь миг приподымет
Старик одряхлевшие руки,
Когда вкруг него, на коленях,
Стоят его дети и внуки.
Без устали руки фигляра
Бьют в такт пустозвонным куплетам,
И сколько усилий, чтоб вызвать
У зрителей хохот при этом!
Болят твои старые кости,
И тело кривляться устало,
Не прочь ты заплакать, пожалуй,
Лишь только б толпа хохотала!
Старик опускается в кресло.
‘Ага! Это лени поблажка! —
В толпе восклицают со смехом. —
Знать, любит покой старикашка!’
И голосом слабым, беззвучным
Он свой монолог начинает,
Ворчанье кругом: ‘Видно, роли
Фигляр хорошенько не знает!’
Он тише и тише бормочет,
Нет связи в речах и значенья,
И вдруг, не докончивши слова,
Замолк и сидит без движенья.
Звенит колокольчик за сценой:
То слышится звон погребальный!
Толпа недовольная свищет:
То плач над умершим прощальный!
Душа старика отлетела —
И только густые румяна
По-прежнему лгали, но тщетно:
Никто уж не верил обману.
Как надпись на камне могильном,
Они на лице говорили,
Что ложь и притворство уделом
Фигляра несчастного были.
Дерев намалеванных ветки
Не будут шуметь над могилой,
И месяц, напитанный маслом,
Над ней не засветит уныло.
Когда старика обступили,
Из труппы вдруг голос раздался:
‘Тот честный боец, кто с оружьем
На поле сраженья остался!’
Лавровый венок из бумаги,
Измятый, засаленный, старый,
Как древняя муза, служанка
Кладет на седины фигляра.
Снести бедняка на кладбище
Носильщиков двух подрядили,
Никто не смеялся, не плакал,
Когда его в землю зарыли.
Перевод Алексея Плещеева (1859).
Наше время.
На столе зеленом свечи пред распятием горят,
За столом — одеты в черном — судьи строгие сидят.
Осуждают наше время: отчего-де так оно
Бесприветно, нечестиво и смятеньями полно?
Но у времени седого нету времени и нет:
Постоять оно не может, чтобы судьям дать ответ.
Сколько ждут они, настолько же впереди оно бежит,
Но пришел его защитник — так он судьям говорит:
‘Время чисто, не с презреньем говорить бы вам о нем!
Я его сравнил бы с белым, не исписанным листом!
Лист без пятен, вы же надпись! Кто ж бумагу обвинит
Оттого, что эта надпись только глупость говорит?
Время то же, что прозрачный ковш стеклянный!
Чья-ж вина, Если вы помои льете вместо сладкого вина?
Время то же, что жилище: хорошо, уютно в нем.
Это вы, его наполнив — превратили в желтый дом!
Время то же, только вами лишь волчец посеян был!
Что ж дивиться, если взор ваш роз на нем не находил?
Мог на нем бессмертный Цезарь ряд бессмертных битв давать,
И на нем, широком, может трус далеко убежать.
Время арфа: неискусной проведи по ней рукой
И в соседстве псы и кошки в миг подымут визг и вой.
Но пусть в руки вдохновенный, как Орфей, ее возьмет,
Лес заслушается, море, мертвый камень оживет. —
Перевод Г. Кансона.
Источник текста: Братская помощь пострадавшим в Турции армянам. Литературно-научный сборник. 2-е вновь обработанное и дополненное издание. Москва. Типо-литография Высочайше утвержденнаго Т-ва И. Н. Кушнерев и Ко, Пименовская улица, собственный дом. 1898.
* * *
Не странно ль? В муках и в страданье
Любовь и счастье я пою,
И только радости сиянье
Живит больную грудь мою.
Так лебедь, гордый и небрежный,
По серебристой глади вод
В своей одежде белоснежной
В немом восторге плыл вперед.
Луна ли, солнце ли сияли,
Он плыл, в молчанье погруженье
Вкруг роз кусты благоухали,
Но проплывал их молча он.
И только перед смертью, в муках,
Свое молчанье он прервал,
И то излил в волшебных звуках,
О чем он в счастии молчал.
Перевод Платона Краснова.
Источник текста: Пл. Красной. ‘Из западных лириков’. — Санкт-Петербург, издание книжного магазина ‘Новостей’, 1901. С. 76.