Три пролога, Гофмансталь Гуго, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

ТРИ ПРОЛОГА.

Гуго фонъ-Гофмансталя.

I.
Прологъ для театра маріонетокъ.

Открытое мсто въ лсу. Дорога, поднимающаяся вверхъ справа, теряется въ глубин сцены среди высокихъ елей. Слва стна утеса, маленькій водопадъ. Лсъ полонъ движенія. Голоса птицъ, шумъ листьевъ.

Является поэтъ. Онъ съ непокрытой головой, будто онъ только что всталъ изъ-за письменнаго стола и поднялся сюда для прогулки.

Поэтъ.— Будто во сн шелъ я по улиц, какъ со связанными ногами, и все же мн кажется, что никогда въ жизни я еще такъ не бодрствовалъ. Слпо долженъ былъ я спшить вверхъ, будто невидимый водоворотъ былъ готовъ увлечь въ себя волну моей жизни. Вотъ я стою, гд стоялъ уже сто разъ,— напротивъ растетъ земляника, я знаю это съ дтства,— и все же мн кажется, будто я здсь первый разъ отъ вчности и по предназначенію вчности, а прежніе разы выступаютъ только какъ тни вокругъ изъ зеленыхъ зеркалъ и соединяются во мн. ‘Все какъ прежде, и только,— хочется сказать моей голов,— высоко и тихо стоятъ деревья здсь въ горахъ, синевой сквозятъ черезъ нихъ долины’… почему же мн сегодня чудится, что я могу все это выпить, вобрать въ себя какъ напитокъ весь этотъ міръ солнца и потомъ упасть безсильно, съ обнаженной душой, подобно вывороченной перчатк.

(Онъ осматривается, какъ будто ищетъ чего-то.)

Я чувствую стсненіе и все же полонъ мужества, я будто плодъ, ждущій устъ, въ которыхъ онъ долженъ растаять, здсь хочется мн кинуться, и все же меня гонитъ дальше въ чащу, я напился до-сыта и сндаемъ жаждою, я окруженъ живымъ и ищу живого, мн хочется прижаться къ земл, обвить руками дерево, хочется внутрь и внизъ и вверхъ! Содержаніе моего существа, мое я таетъ какъ слишкомъ мягкая свча, и надъ нею какъ прозрачное бшеное тихое пламя горитъ ты, невидимое ты!

(Въ лсу движенье, дикій голубь воркуетъ, кукушка кукуетъ.)

Прячешься ты въ животныхъ? Можетъ быть, они — мои братья и введутъ меня, когда ворота растворятся? Я не хочу взглянуть, не растутъ ли уже у меня когти или скользкая чешуя рыбъ: я чувствую, головокруженіе рожденія потрясаетъ меня съ головы до ногъ: пусть я буду животнымъ, заставь меня ворковать какъ голубь, заставь меня выброситься изъ волны какъ щука… сдлай меня такимъ безстыднымъ, такимъ цломудреннымъ какъ они, такимъ нагимъ и одтымъ, такимъ дикимъ и доврчивымъ: прими меня въ сонмъ твоихъ встниковъ, странствующихъ по твоимъ нагимъ слдамъ! Насталъ часъ моей звзды, я это чувствую, ты для меня положила поясъ, таящій исполинскія силы, ты для меня спрятала въ кустахъ крылья орла, и все совершится такъ же легко, какъ я легко касаюсь теперь земли… по нужно еще послднее чудо: нужно ли мн сбросить платье, смю ли я вмсто него набросить на свои плечи, какъ свой плащъ, весь міръ? Надо ли мн сдлать три шага назадъ или семь впередъ? Долженъ ли я втиснуть въ сердце предчувствіе смерти и при этомъ сдлать прыжокъ черезъ свою тнь? Дай отвтъ, вели твоимъ людямъ отвтить мн, тмъ, кто сторожитъ меня вокругъ голубовато-зелеными глазами воздуха! Дай отвтъ: я оставлю за собой свою жизнь, я смлъ, какъ ребенокъ, котораго незнакомые бродяги завели въ лсъ, а онъ смется и кидаетъ цвты къ рукамъ, готовымъ его задушить, но уже крылья вырастаютъ у него… Дай мн отвтъ!

(Снова воркуетъ голубь, кукуетъ кукушка.)

Чу, какъ меня зовутъ, какъ рдетъ призывно въ темнот! Какъ жизнь струится въ каждой моей жил: все, что я зналъ до этого часа, былъ тупой полусонъ! Если сейчасъ тихо подымется нчто, подыметъ свое живое тло съ зеленаго ложа въ пещер, золотого, полнаго соковъ броженія, и станетъ ко мн приближаться… оно идетъ! Руки всего міра, обхвативъ крпко мое тло, не сорвали бы меня съ мста… скоре пустилъ бы я корни!…но оно идетъ! Пигмаліонъ, ты цловалъ камень, я цлую для жизни ту, чье покрывало никогда никмъ не совлекалось, богиню, вчную природу! Что тамъ во тьм движется ко мн, что подымается ко мн, блаженному, изъ вчно каменной тайны среди свтлаго дня для брачной ночи: это она! Я чувствую тебя: вс мои чувства заране обнимаютъ тебя въ восхищенной сил! вотъ я лежу у тебя!

(Старуха выступаетъ изъ лса, она съ трудомъ тащитъ вязанку сухого дерева. Испуганная мужчиной, который передъ нею упалъ, она кричитъ: Іисусъ, Марія, Іосифъ! роняетъ ношу и стоитъ тяжело дыша. Поэтъ быстро вскакиваетъ.)

Старуха, согнутая какъ крючокъ удочки! Неужели это — моя Галатея? Неужели напрасно течетъ въ моихъ жилахъ это чувство блаженной силы? Напрасно устремлены вс чувства, запыхавшіяся какъ стая собакъ, по слдамъ безконечнаго? О нтъ, теперь или никогда дло касается боле чмъ моей души, дло идетъ о блаженств моего тла! За этой личиной изъ трупнаго воска цвтутъ ланиты ангела для смлыхъ губъ! Я обниму это отвратительное тло, и все распадется пепломъ, и въ моихъ рукахъ будетъ извиваться какъ угорь самая жизнь! Прими какую угодно личину, божественная возлюбленная, ты не обманешь меня. (Онъ обнимаетъ ее.)

Старуха.— Пусти, шутъ! пусти, негодяй!

Поэтъ (выпускаетъ ее).— Есть адскіе знаки, которыми дйствительность будитъ насъ внезапно среди глубочайшаго сна. Этотъ единственный зубъ, отвратительно выдающійся въ пустот, гд какъ червь извивается увядшій языкъ!

Старуха.— А онъ все говоритъ. Чего ему нужно? (Подставляетъ, прислушиваясь, руку къ уху.)

Поэтъ (про себя).— О, я понялъ тебя! Не землю долженъ я цловать, не водопадъ прижать къ груди… я долженъ обнять себ подобныхъ. Вотъ твой отвтъ. (Вблизи кукуетъ кукушка.) Ты издваешься надо мной, птица, спрятанная въ листв? а вы, деревья, вы обвваете меня съ удвоенной отчужденностью? Я чуждъ всему и одинокъ, одинокъ и осмянъ, осмянъ и враждебно окруженъ стерегущими меня! о міръ, міръ!

Старуха.— Что, деньги? Да, это хорошо бы. Ужъ мн хотлось бы, да, да!

Поэтъ.— Это — равное мн? Ближе мн, чмъ вс другія созданія? Такое чуждое, до глубины души чуждое.

Старуха.— Что, рубаха? Ему моя рубаха не хороша? Есть у меня дома получше, такъ ту я берегу для похоронъ. Да, да, я мщанская дочь изъ Гернальса, что-жъ, мн безъ благо савана остаться? Что онъ смотритъ на меня, чего ему нужно, а?

Поэтъ.— И живетъ и тащитъ домой связку дровъ, погрть эти члены! И радуется, что есть у нея въ сундук чистая рубаха для почетнаго дня тлнія!

Старуха.— Ахъ, еслибъ опять взвалить дрова-то!

Поэтъ.— Она — равная мн! Вотъ гонцы, посланные тобою. Ты же сама остаешься вчно-нмою.

Старуха.— Онъ молится, что ли. Еслибъ опять взвалить дрова-то.

Поэтъ (помогаетъ ей поднять тяжелую вязанку).— Вотъ твои дрова. Неси домой на своей спин тепло, которое уже не бродитъ боле въ твоихъ увядшихъ жилахъ. Великій царь Соломонъ искалъ того же, когда веллъ молодой рабын ссть на его охладвшія колни.

Старуха.— Аминь, аминь. Вотъ и помогъ. Что-жъ это раньше-то было, шутъ. (Уходитъ.)

Поэтъ.— Потащилась. А въ гору подымаются люди и поютъ, вотъ она ихъ привтствуетъ, они даютъ ей денегъ, ей будетъ чмъ заплатить перевозчику, и лодка понесетъ ее по волнамъ, закачается подъ нею легко и гордо, будто подъ молодой принцессой, и тнь горы протянетъ свои исполинскія руки надъ нею и надъ ркою. Но вдь все это такъ похоже на искусственные часы, а я только часть ихъ. Между тмъ, какъ старуха исчезаетъ за ивами, въ моихъ глубинахъ возникаютъ другія явленія. Мн чудится, будто во мн рудники, и тамъ въ глубокихъ темныхъ шахтахъ движутся тысячи жизней. Вс особенности и тайны моей крови стекаются вмст и становятся образами и фигурами. Во мн открываетъ глаза моя прабабка, какъ я самъ когда-то во чрев ея внучки, я чую, какъ скупой ласкаетъ жадными холодными пальцами свои червонцы въ полномъ чулк, дикари мечутъ воинственные взгляды, какъ молніи кометъ, въ моей крови. Возникаетъ сознаніе и гнвная воля совсмъ позабытыхъ людей, врующіе склоняютъ колна передъ алтарями, крестьянинъ ведетъ борозду, горожанинъ строитъ себ домъ, воръ заглядываетъ къ нему въ окно жадными глазами, добрыя и злыя дти вырастаютъ какъ цвтокъ и крапива, и въ тни моего сердца любовники длятъ между собою сердце какъ плодъ, и я чую двойную боль и двойное наслажденіе мужчины и женщины.

(Кукушка кукуетъ вблизи.)

Зови, зови, и вы — шумите, шумите, деревья, вторгайтесь вы вс въ тотъ міръ, который я хочу построить: вторгайтесь такъ нжно, какъ сонъ вспоминается во сн. Изъ этого сновиднья и я вступаю въ другой, чье имя жизнь и міръ человка: я иду за бдной старухою, и слды ея рдютъ для меня, какъ драгоцнные камни на зеленой трав, я перескаю тропу пустынника и охотника, я прыгаю черезъ завтный кругъ искателя кладовъ, я плыву по рк съ тми, кто радостенъ, прячусь во тьм со злодями, спускаюсь съ могильщикомъ въ вырытую имъ могилу и ду въ карет съ богачомъ-расточителемъ.

(Къ зрителямъ.)

Вы услышите скоро стукъ игральныхъ костей и звонъ цпей невинно заключеннаго, передъ вами появится Каспаръ Гаузеръ, загадочный сирота, графиня Женевьева будетъ страдать и умирать передъ вами, все прекрасне станетъ, какъ полевая трава, которая пахнетъ слаще всего, когда она лежитъ скошенная, Леда будетъ любиться со своимъ лебедемъ и докторъ Фаустъ съ призракомъ Елены. И все это вы увидите столько разъ, сколько пожелаете: когда пожелаете, я вамъ все это представлю, и кукушка не такъ часто кукуетъ, какъ часто мы будемъ играть для васъ вс эти вещи съ жестами, голосами, музыкой и танцами, и притомъ въ разномъ освщеніи: солнечномъ, лунномъ, звздномъ, при свт пожара и преисподней.

(Уходитъ. Кукушка кукуетъ нсколько разъ.)

(Занавсъ падаетъ.)

II.
Прологъ къ ‘Антигон‘ Софокла.

Въ театр.— Главная декорація (дворецъ Креова) поставлена.— Играющіе собираются уходить.— Рабочіе тушатъ огни.

На авансцен первый и второй студентъ.— Второй уже одтъ,— Первый съ непокрытой головой, съ большимъ темнымъ плащомъ на рук.

Второй студентъ.

Конецъ вдь репетиціи. Идемъ.

Первый студентъ (заглядываетъ за кулису, которая представляетъ дверь дворца).

Дай мн взглянуть, кто тамъ стоитъ во тьм.

Второй студентъ.

Гд?

Первый студентъ.

Тамъ, въ дверяхъ.

Второй студентъ.

Не вижу никого.

Первый студентъ.

Не видишь! Такъ гибка, прильнула къ двери,

Какъ тни полоса стремится вверхъ.

Не видишь, платье какъ зашевелилось?

Второй студентъ.

Да, вижу. Имъ сквозной играетъ втеръ.

Первый студентъ.

Кмъ?

Второй студентъ.

Платьемъ, тамъ виситъ оно во тьм.

Первый студентъ.

Ты видишь только платье? Я — другое.

(Второй студентъ уже, уходя, между тмъ какъ вс другіе тоже ушли и только въ глубин&#1123, сцены, осталось скудное освщеніе.)

Вильгельмъ, идемъ.

Первый студентъ.

Иду.

(Снова медлитъ.)

Второй студентъ.

Сейчасъ запрутъ.

(Исчезаетъ, захлопывая за собою тяжелую, обитую желзомъ дверь. Становгітся совсмъ темно.)

Первый студентъ.

Иду сейчасъ.

(Хочетъ идти. Геній выходитъ изъ дверей дворца и медленно подымается по ступенямъ. На немъ струящаяся одежда и на лиц трагическая маска. Молочно-блое мерцаніе окружаетъ его. Первый студентъ, вн себя.)

Она выходитъ, Генрихъ!

Она взглянула на меня!

(Вполголоса, успокаивая себя улыбкой.)

Актриса!

(Геній останавливается передъ нимъ: на его обнаженныхъ рукахъ прекрасныя запястья, правой рукою онъ держитъ высокій посохъ встника.)

Студентъ.

Сударыня, смшно довольно было

Пугаться васъ. Но кончено ужъ все,

И такъ нежданно встртились мы здсь.

(Смущенно умолкаетъ, улыбается, мняетъ тонъ.)

Я новичекъ и въ этомъ мір сцены,

Гд ночь и день, пещера и дворецъ

Смняются, созданія искусства.—

(Снова умолкаетъ подъ властью таинственнаго, на него устремленнаго взора, отступаетъ на гнагъ назадъ, говоритъ принужденно оживляясь.) фантазію все возбуждаетъ здсь,

Ничтожнйшее тайнъ не лишено,

Всегда съ собой уносишь даже что-то…

(Снова умолкаетъ, усиліемъ воли придумываетъ выходъ.)

Вдь греки далеки отъ насъ,— но вы,

Вы какъ свою ихъ носите одежду,

Вы — у себя среди обманныхъ стнъ,

Васъ окружаетъ и питаетъ тайна:

Скажу невольно: какъ завидно это!

(Посл мертваго молчанія пауза, подходитъ къ нему съ напускнымъ легкомысліемъ,)

Прелестнйшая маска, взоръ твой блещетъ!

Не говори еще: прекрасенъ мигъ.

Таинственность — одежда красоты:

Вамъ надо бы всегда ходить въ личинахъ,

Черты свои сокрытыми хранить,

Даваться взору, лишь когда онъ любитъ.

Но дай мн руку, руки говорятъ!

(Коснувшись руки, онъ отшатывается блдня и дрожа.)

Ахъ! ты — не женщина! Не человкъ!

Ужасное присутствіе чего-то

Передо мной, оно сжимаетъ плоть

Какъ трутъ. Зачмъ со мной случилось это!

(Сильно.)

Какъ! я вдь — здсь, а ты — изъ тхъ предловъ?

(Шепотомъ.)

Я только грежу. Справа у кровати

Мои часы, а тамъ окно, да,— гд?

Блетъ холстъ у той стны, а я

Вообразилъ, что призракъ тамъ ночной.

Но гд-жъ кровать? Такъ явственно все это,

Мн кажется, что слышать я могу

Какъ пальцы рукъ ея сжимаютъ посохъ.

Нтъ мужества хоть отвести глаза.

Виднье, грёза, хочешь ты чего?

Геній.

Какое имя далъ ты мн сейчасъ?

Студентъ.

Возставшее откуда-то, чей видъ

Безумьемъ леденитъ меня! Ты, странникъ,

На чьихъ подошвахъ пыль не пристаетъ!

Я знаю, что проснусь, упалъ съ кровати,

Я на полу лежу одинъ, все вздоръ.

Скажи мн слово! Дай мн что-нибудь!

Ужъ я охваченъ сладостью безумства.

Геній.

Живущіе безсмертно шлютъ меня

Къ теб съ прекрасной встью.

Студентъ.

Голосъ твой —

Я говорю съ нимъ!— такъ прекрасенъ, значитъ

И всть твоя должна быть хороша.

Вздымаетъ счастье голосъ твой, какъ парусъ

На корабл у края небосвода

Гд любящіе весь забыли міръ.

Благословенны волны твоей рчи

Какъ золотой осенній день, чью роскошь

Благословляютъ старцы чистымъ взоромъ

И свжею рукой, блуждая тихо

Вдоль стнъ, гд виноградники густые.

Все это грезилось когда-то мн,—

Но ты еще прекраснй.

Генiй (ударяетъ посохомъ въ полъ.)

Я — не сонъ.

Вотъ всть, я приношу ее теб.

Ты долженъ врить, чтобъ понять меня.

Студентъ.

Теб поврить? Кто ты?

Геній.

Кто ты самъ?

Студентъ.

Я? Я стою же здсь,— стою живой,

Вотъ сцена, здсь разучивали мы

Трагедію античную, а тамъ

Уходятъ, запираютъ двери люди,

Такіе же, какъ я, мы вс подобны,

А дальше городъ, улицы безъ счета,

Несутся позда, гремятъ мостами

Чрезъ дымный воздухъ на просторъ полей,

Тамъ рощи,— ихъ мы ищемъ иногда,

Но всюду мы окружены судьбою,

Дйствительность не вдаетъ дремоты,

Нтъ пустоты,— дорогу какъ нашелъ ты,

Изъ тхъ предловъ какъ скользнулъ сюда,

Кто вырылъ въ воздух живомъ пещеру

Для гостя страннаго? Зачмъ ты здсь?

Гeній.

Живущіе безсмертно шлютъ меня

Къ теб съ прекрасной встью.

Студентъ.

Ты — виднье,

Ты порожденъ подмостками, ихъ свтомъ

Неврнымъ, ихъ обманными стнами,

Всмъ легіономъ сновъ, живущихъ здсь.

Прекрасное виднье, ты — дитя

Уродливое дома, гд витаютъ

Пустые и возвышенные сны.

Геній.

А самъ спшишь сюда, чтобы коснуться

Необычайности судебъ высокихъ,

Чтобъ видть въ тускломъ зеркал души

Царя Эдипа страшные глаза,

Блуждающіе въ бездн ослпленья

И залитые кровью подъ конецъ.

И нын ты пришелъ, и жаждешь видть

Тнь Антигоны, лучшей изъ сестеръ:

Когда же выйдетъ и заговоритъ

И понесетъ для смерти свое тло

Святымъ и мрнымъ шагомъ,— съ устъ ея

Духовный подвигъ полетитъ къ теб,

Онъ на душу твою наложитъ узы,

Чтобы она, нагая какъ рабыня,

Пошла за колесницею побдной

Сказавъ: ‘Свершиться это такъ должно!

Я такъ хочу, и такъ хочу погибнуть.

Дйствительность я вижу только въ этомъ,

Все остальное — притча и игра’.

Студентъ.

Возможно это, только вижу я

Все въ дым, и ничто не остается.

Геній.

Сумй схватить. Другихъ явленій нтъ.

На гребн волнъ такъ отдыхаетъ чайка,

Пусть на бгущемъ держится твой духъ,

Его престолъ прозраченъ и подвиженъ.

Сумй схватить! Дай потрясти себя!

Съ вершинъ, цвтущихъ въ свт неизмнномъ,

Я сброшенъ былъ къ теб съ высокой встью:

Я шествую предъ тнью Антигоны

Въ ея возобновленный смертный часъ,

Благоговнье сю здсь вокругъ.

Хватаю воздухъ сильными руками

Его держу, чтобъ онъ застылъ на время

Незримымъ лономъ для ея судьбы.

Я пошлость душную изгналъ отсюда,

Здсь тысячи толпятся — я волью

Въ сердца ихъ одиночество пустыни,

Смирю тревогу, время задержу,—

(Ударяетъ съ силою посохомъ въ полъ.)

Ему мои творенья не подвластны.

(Тихая музыка начинаетъ сопровождать слова.)

Студентъ.

Твое дыханье смло. Но подъ маской

Скрываешь ты лицо. Какъ врить мн?

Двусмысленны закрытыя черты:

Чудесна твоя маска, но ты самъ

Мн кажешься еще, еще чудеснй!

(Порывисто.)

Узнать бы все, какъ сталъ бы я увренъ!

(Устало и уныло отступая.)

Но этотъ видъ питаетъ только грёзы.

Геній.

Я говорилъ съ тобой, догадки врны,

Зачмъ ты жаждешь новыхъ откровеній!

Ты мною тронутъ,— чмъ, не все ль равно?

Я звалъ тебя, касался, значитъ — семь.

Но маски ты не долженъ разрушать:

Любимйшіе изъ людей всегда

Передъ тобой съ личиной на чертахъ:

Дйствительность для васъ невыносима.

Глашатай тни, я стою въ личин,—

Ты вришь мн?

Студентъ.

Я врить бы хотлъ.

(Музыка нарастаетъ въ сил.)

Геній.

Дыханьемъ я касаюсь твоихъ глазъ.

(Студентъ склоняется передъ нимъ, онъ дышитъ на него. Сильная дрожь потрясаетъ его тло. Геній отступаетъ и медленно поднимается по ступенямъ ко дворцу, два раза оглядываясь. Студентъ выпрямляется. Онъ блденъ. Онъ озирается съ совершенно измненнымъ выраженіемъ глазъ. Музыка внезапно обрывается.)

Студентъ.

Ступени эти страшны. Тамъ сидлъ

Эдипъ, слетали съ губъ его проклятья

И кровь катилась съ ослпленныхъ глазъ!

(Смотритъ вверхъ.)

О бремя кровли, подъ которой жили

Они, и старый Лай! Надъ ними солнце

И небосводъ, блестящій, какъ металлъ.—

Убрать скорй отсюда свое тло!

Какъ пригвожденный, солнца свтъ лежитъ

Предъ этой дверью,— все открыто мн!

Я долженъ знать и видть все снаружи

И все внутри. Меня обвялъ воздухъ

Тяжелою и тонкою струею,

Въ немъ запахъ пыли и недобрый духъ

Какъ будто разлагающейся плоти.

(Со страхомъ озирается.)

Несетъ оттуда, гд въ открытомъ пол

Лежитъ мертвецъ. О, если бы подулъ

Могучій втеръ и покрылъ бы прахомъ

Того, кто тамъ лежитъ! Когда-бъ напиться

Чего-нибудь и позабыть о немъ!

Я слышу, въ дом ходятъ. Ты не въ силахъ

Помочь? Скажи,— не можешь отклонить?

Геній (отрицательно качаетъ головою и исчезаетъ въ дверяхъ дворца.)

Студентъ (дикимъ голосомъ кричитъ ему вслдъ.)

Чему, чему я обреченъ тобою?

Какъ могъ ты растворить мн поры тла?

Какимъ ужаснымъ зрньемъ одарилъ?

Зачмъ мн быть участникомъ чего-то

Жестокаго, что здсь должно случиться?

Я вижу черезъ тяжесть этихъ стнъ

Судьбы сосудъ блестящій,— Антигону,—

(Опять начинаетъ играть музыка и нарастаетъ съ новой силою.)

Я вижу ея двственныя плечи

И волосы, опущенные просто,

Ко мн несутся ея ноги, платье,

На лбу ея семь знаковъ близкой смерти!

Она идетъ, какъ въ мор. Справа, слва —

Жизнь разступилась передъ ней смиренно

Прозрачно-каменющей волною.

(Ему кажется, что видніе дйствительно выходитъ изъ темноты дворца. Темный плащъ вьется вокругъ его безпокойнаго стана, какъ облако. Музыка пріобрла полнозвучность оркестра и переходитъ уже здсь въ настоящую увертюру.)

Лучистое созданье, ты — безсмертно!

Разъ побдивъ, ты побждаешь вчно!

Она идетъ, и плоть моя какъ трутъ

Сжимается подъ вяньемъ огня.

Безсмертная душа дрожитъ во мн:

Изъ всхъ существъ ихъ тайна выступаетъ

И носится сверкая вкругъ меня,

Я близокъ, близокъ сестринской душ,

Исчезло время, жизнь — безъ покрывала,

Скорй въ свой плащъ зароюсь я лицомъ,

Чтобы меня виднья пощадили:

Мы гибнемъ подъ дыханьемъ божества

И таютъ мысли, претворяясь въ звуки!

(Онъ падаетъ, закрывъ лицо плащомъ, на ступени дворца. Занавсъ опускается и остается спущеннымъ, пока длится увертюра.)

III.
Прологъ къ ‘Лизистрат‘ Аристофана.

Драматургъ (передъ опущеннымъ занавсомъ, къ зрителямъ).— Вы немного испуганы, господа, что человкъ въ черномъ сюртук вышелъ къ вамъ изъ-за занавса. ‘Ахъ,— подумали вы конечно,— это драматургъ!’ И призракъ скуки уже всталъ передъ вами. ‘Кому же, какъ не ему, и выдумать было преподнести намъ воскрешенную греческую комедію. Драматургъ! Это вдь неудачникъ, сбившійся съ пути приватъ-доцентъ. И вотъ онъ явился уже, и говоритъ, и дйствуетъ. То, что онъ тутъ затялъ, онъ назоветъ ‘опытомъ’ и станетъ потирать себ руки отъ удовольствія. Съ его губъ такъ и закаплетъ словечко ‘культура’. Доски, которыя у него подъ ногами, онъ назоветъ оркестрой, и ‘парабаза’ будетъ то слово, надъ которымъ онъ подыметъ шлюзы своей учености. Онъ еще рта не раскрылъ, а мы уже знаемъ, что у него на душ. Нынче вдь его день. Кто бы сталъ терпть его здсь передъ занавсомъ, еслибъ на афиш стоялъ Шекспиръ, или ‘Разбойники’, или Ибсенъ! О, Господи, и чего онъ только стоитъ. Должно быть, плохи дла, если онъ явился. Несчастная драма, передъ которой посылаютъ къ публик драматурга. Драматурга — lucus a non lucendo! Вотъ Родосъ, такъ прыгай, а не говори’.

Охотно согласился бы я, господа, чтобы вы еще дольше поговорили обо мн. Необозримое множество мткихъ и остроумныхъ словъ можетъ вызвать мое присутствіе. Но мн дано всего нсколько минутъ,— и я горю желаніемъ сбросить съ себя отвтственность почти за все то, что сейчасъ тутъ произойдетъ, какъ только я освобожу для актеровъ это пространство въ десять метровъ шириною.

Признаюсь, я не люблю театра. Онъ слишкомъ часто портитъ мои мечты. Хотя надо сказать, что вс мои мечты постоянно вьются у театра: что длать, таковъ маленькій парадоксъ моей жизни. Во всякомъ случа, я долженъ сознаться во всегдашней слабости къ актерамъ. Что-то есть въ нихъ, что опьяняетъ меня: они все хотятъ подчинить власти настоящаго. Они восхитительно переоцниваютъ мгновеніе. У нихъ нтъ ни малйшей перспективы для прошедшаго. Въ этомъ они схожи съ дтьми и съ греками. Но кажется было общано, что я вамъ не стану разсказывать про грековъ. И вотъ въ силу моей любви къ чему-то, свойственному имъ, я держусь ихъ общества,— я говорю объ актерахъ. Но иногда я бросаю имъ какое-нибудь слово, которое ихъ поражаетъ и безпокоитъ. Этого требуетъ моя природа для установленія равновсія. Скажемъ, они играютъ комедію,— комедію Шекспира, или современную. Тогда я нахожу все, что они длаютъ, блднымъ. Характерецъ, или два противоположныхъ характерца. Явленьице. Я имъ говорю, что нахожу все это безконечно мщанскимъ, жалкимъ. Я даю понять, что гд-то въ сокровищницахъ моего внутренняго міра дремлетъ видніе комедіи,— гигантской комедіи, міровой комедіи, гд мчатся въ пляск боги, люди, зври, гд безстыдство обнимается съ граціей,— комедіи, въ которой осуществлена и затмъ въ божественномъ своеволіи нарушена совершеннйшая форма,— комедіи,— я очень люблю возбуждать любопытство нашихъ актеровъ. Мимоходомъ я вплетаю имя: Аристофанъ. Говорю имъ, конечно, объ Аристофан. Аристофанъ!— повторяю я.— Понимаете ли вы? О, еслибъ я могъ дать вамъ понятіе о немъ! Какой напитокъ смшалъ бы я для васъ! Вообразите нчто, передъ чмъ музыка Моцартова Фигаро прсна и Вакханалія кисти Рубенса тяжеловсна! Вообразите пляску, истинную пляску, изобртенную по восхитительно-умному плану,— и вообразите, что все, носящее у васъ названіе ‘явленія’ — только моменты и фигуры этой пляски, вообразите весь міръ въ личинахъ и пляшущимъ въ преизбытк самыхъ разнузданныхъ движеній,— вообразите всю тяжесть жизни, превращенную не въ темнордющіе сны какъ у Шекспира, но въ водоворотъ движеній,— безстыднйшее безстыдство, облагороженное неизъяснимымъ подъемомъ,— представьте себ все это: и надъ этимъ сіяніе росы первобытнаго времени и дыханіе втра надъ моремъ Греціи, дыханіе шафрана и крокуса, и цвточная пыль пчелъ Гимета! Представьте къ этому еще жизнь,— окровавленныя копья Пелопонесской войны, Сократовъ кубокъ яда, предателя, ползущаго во тьм, народное собраніе въ десять тысячъ человкъ, гетэръ Алкивіада, пестрыхъ и легкокрылыхъ, какъ дерзкія легкія птицы, и надо всмъ этимъ — золотой щитъ Аины. Представьте себ все это въ цломъ: въ водоворот такой жизни такую комедію, которая пляшетъ будто волчокъ, подгоняемый хлыстомъ буйныхъ дтей,— представьте себ это, и потомъ ступайте, играйте ваши комедіи.

У меня это искусный пріемъ — время отъ времени наводить на нихъ немножко унынія. Я люблю намекнуть, что есть вещи, которыя навсегда останутся для нихъ закрытыми. Разв можно жить совмстно и не установлять время отъ времени разстояніе между нами?

Все же случалось, что мн приходилось читать имъ то или другое изъ Аристофана. Признаюсь вамъ, мн трудно бываетъ отказаться отъ такого предложенія. Можетъ быть, я люблю актеровъ за то, что имъ дано нчто для меня недоступное: способность превращаться. Но когда я читаю, я тоже превращаюсь. Я тогда Тригей-поселянинъ и Клеонъ-демагогъ. Я тогда Миррина, женщина, и Кинезій, мужчина. Я тогда пвецъ соловей, я — куликъ, коршунъ, фламинго, вс птицы вообще. Потомъ я захлопываю книгу и удаляюсь. Вы скажете, что я не достаточно энергично удаляюсь. Но результатъ все же какъ бы оставляетъ за нами вину. Я самъ не знаю, какъ объяснить вамъ, что мы все-таки сейчасъ сыграемъ передъ вами Лизистрату Аристофана. Сыграемъ такъ, будто пьесу написали сегодня. Какъ будто не существуетъ нсколькихъ тысячелтій. Сыграемъ по фантазіи актеровъ, у которыхъ нтъ перспективы для прошедшаго. Все это, господа, случилось, такъ сказать, черезъ мою голову. Меня такъ часто называютъ педантомъ, что я самъ въ себ запутался. Въ актерахъ я могу противустоять всему, кром ихъ фантазіи. Я становлюсь голосомъ ихъ сокровеннйшихъ желаній, даже вопреки своимъ собственнымъ. Ихъ безграничная жажда движеній по небывалому новому ритму, кровь пляски и шутовства въ нихъ, вотъ что меня восхищаетъ. Я предполагаю въ нихъ тогда силы, которыхъ не знаютъ ни тихій читатель, ни погруженный въ мысли ученый. Мн кажется тогда, что ихъ живое тло — инструментъ, которому дано отворять міровыя дали, что только они, и больше никто, могутъ вникнуть въ сладкое ядро Аристофана, въ это ядро нагой человчности, шутовства, идилліи, близости моря, близости звздъ. Я усваиваю себ ихъ самые смлые софизмы и даже, если нужно, обращаю ихъ противъ самого себя, и снова говорю себ, что люблю ихъ потому, что они умютъ все подчинить настоящему. Я становлюсь ихъ защитникомъ, и хочу сейчасъ сознаться, что они выслали меня,— педанта,— къ вамъ, потому что имъ все же страшно стало передъ двадцатью пятью столтіями, надъ которыми ихъ фантазія сдлала прыжокъ, какъ будто это ровъ шириною въ два съ половиною фута.

Я слышу уже за занавсомъ Лизистрату, умную и дерзкую, она собираетъ подругъ. Найдите удовольствіе въ дикой пляск, въ которой движеніе равноцнно слову и веселый контрастъ — истин. Простите ошибки въ отдльномъ ради цлаго, мы тревожились и стремились создать живое и цльное, вотъ и все.

(Драматургъ уходитъ, занавсъ поднимается, Лизистрата стоитъ на сцен.)

Переводъ Сергя Орловскаго.

‘Русская Мысль’, кн.IX, 1908

ТРИ ПРОЛОГА.

Гуго фонъ-Гофмансталя.

I.Прологъ для театра маріонетокъ.

II.Прологъ къ ‘Антигон‘ Софокла.

III.Прологъ къ ‘Лизистрат‘ Аристофана.

Читайте также:

I.
Прологъ для театра маріонетокъ.

II.
Прологъ къ ‘Антигон‘ Софокла.

III.
Прологъ къ ‘Лизистрат‘ Аристофана.