Три мушкетера. Том второй, Дюма Александр, Год: 1844 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 350 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НОВАЯ БИБЛІОТЕКА СУВОРИНА

60 КОПЕКЪ КАЖДЫЙ ТОМЪ 60

ТРИ МУШКЕТЕРА

РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ
АЛЕКСАНДРА ДЮМА

(Les trois mousquetaires)

ТОМЪ ВТОРОЙ

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1904

ОГЛАВЛЕНІЕ.

ГЛАВЫ.

I. Возвращеніе

II. Охота за экипировкой

III. Милэди

IV. Французы и англичане

V. Прокурорскій обдъ

VI. Субретка и госпожа

VII. Экипировка Арамиса и Портоса

VIII. Ночью вс кошки сры

IX. Мечты о мщеньи

X. Тайна милэди

XI. Атосу безъ всякаго труда удалось экипироваться

XII. Видніе

XIII. Ужасное видніе

XIV. Осада Лярошели

XV. Анжуйское вино

XVI. Трактиръ ‘Красной Голубятни?

XVII. На что могутъ пригодиться печныя трубы

XVIII. Семейная сцена

XIX. Бастіонъ Сенъ-Жерве

XX. Совщаніе мушкетеровъ

XXI. Семейное дло

XXII. Судьба

XXIII. Бесда брата съ сестрой

XXIV. Офицеръ

XXV. Первый день плна

XXVI. Второй день плна

XXVII. Третій день плна

XXVIII. Четвертый день плна

XXIX. Пятый день плна

XXX. Сцена изъ классической трагедіи

XXXI. Побгъ

XXXII. Происшествіе въ Портсмут 23 августа 1628 г.

XXXIII. Во Франціи

XXXIV. Бетюнскій монастырь кармелитокъ

XXXV. Два разнообразныхъ типа демоновъ

XXXVI. Капля воды

XXXVII. Человкъ въ красномъ плащ

XXXVIII. Судъ

XXXIX. Казнь

XL. Заключеніе

XLI. Эпилогъ

I.
Возвращеніе.

Д’Артаньянъ былъ пораженъ страшной тайной, довренной ему Атосомъ. Многое въ этомъ разсказ, однако, остаюсь еще для него непонятнымъ. Прежде всего — это разсказывалъ совершенно пьяный человкъ другому полупьяному, и между тмъ д’Артаньянъ, несмотря на то, что голова его была отуманена двумя или тремя бутылками бургонскаго, проснувшись на слдующій день, живо помнилъ всякое слово, сказанное Атосомъ: такъ это запечатллось у него въ мозгу. Это пробуждало въ немъ еще боле сильное желаніе добиться истины, и онъ пошелъ къ своему другу съ твердымъ намреніемъ возобновить вчерашній разговоръ, но онъ нашелъ Атоса совсмъ другимъ человкомъ, т. е. самымъ осторожнымъ и скрытнымъ.

Впрочемъ, мушкетеръ предупредилъ его желаніе.

— Вчера я былъ очень пьянь, любезный д’Артаньянъ, сказалъ онъ, пожимая руку:— я почувствовалъ это сегодня: у меня нехорошъ языкъ, и пульсъ лихорадочный. Держу пари, что я наговорилъ кучу нелпостей.

Говоря это, онъ такъ пристально глядлъ на своего друга, что послдній пришелъ въ замшательство.

— Совсмъ нтъ, отвчалъ д’Артаньянъ:— сколько мн помнится, вы говорили только о самыхъ обыкновенныхъ вещахъ.

— Не можетъ быть! Мн казалось, что я разсказалъ намъ одну изъ самыхъ плаченныхъ исторій.

И онъ продолжалъ смотрть на молодого человка, точно желая прочесть у него въ глубин сердца.

— Право же, нтъ, врно, я былъ еще пьяне васъ, потому что ничего не помню.

Атосъ не удовольствовался этимъ отвтомъ.

— Вы, вроятно, замтили, мой другъ, что опьянніе дйствуетъ на людей различно: у однихъ является веселое настроеніе, у другихъ — грустное, на меня въ пьяномъ вид нападаетъ тоска, такъ что, когда я напиваюсь, у меня является манія разсказывать самыя мрачныя исторіи, какія только втемяшила въ мою голову глупая кормилица. Это мой недостатокъ, недостатокъ важный, я въ этомъ сознаюсь, но все-таки я хорошій гуляка!

Атосъ говорилъ это такимъ спокойнымъ, естественнымъ тономъ, что д’Артаньянъ началъ колебаться.

— Дйствительно, возразилъ молодой человкъ, стараясь уловить во всемъ этомъ истину:— теперь я припоминаю, точно во сн, что мы говорили о повшенныхъ.

— Вотъ видите, сказалъ Атосъ, поблднвъ, но все-таки стараясь улыбаться:— я былъ въ этомъ увренъ: повшенные — это мой кошмаръ!

— Да, да, продолжалъ д’Артаньянъ:— теперь я вспомнилъ… Да, рчь шла… постойте… рчь шла о женщин…

— Видите, отвтилъ Атосъ, длаясь отъ блдности почти прозрачнымъ:— это моя главная исторія объ одной блокурой женщин, и когда я о ней разсказываю, это значитъ, что я мертвецки пьянъ.

— Да, именно такъ, вы разсказывали исторію блокурой женщины, высокой, красивой, съ голубыми глазами

— Да, и повшенной.

— Своимъ мужемъ, бывшимъ важнымъ сеньоромъ, однимъ изъ вашихъ знакомыхъ, продолжалъ д’Артаньянъ, смотря пристально на Атоса.

— Такъ и есть! Видите, какъ легко повредить репутаци человка, когда не помнятъ, что говорятъ, сказалъ Атосъ, пожимая плечами, какъ будто сожаля самого себя.— Ршительно я не стану больше пить, д’Артаньянъ, это дурная привычка.

Д’Артаньянъ промолчалъ.

Атосъ вдругъ перемнилъ разговоръ.

— Кстати, сказалъ онъ:— благодарю васъ за лошадь.

— Нравится она вамъ? спросилъ д’Артаньянъ.

— Да, но это невыносливая лошадь.

— Вы ошибаетесь: я сдлалъ на ней по меньшей мр десять миль въ полтора часа, и она, повидимому, нисколько не устала, точно объхала вокругъ площади Св. Сюльпиція.

— Если такъ, вы заставляете меня пожалть о ней.

— Пожалть?!

— Да, потому что я съ ней разстался.

— Какъ такъ?

— Вотъ какъ было дло: сегодня утромъ я проснулся въ шесть часовъ. Вы еще спали, какъ убитый, и я не зналъ, что длать. Я былъ въ самомъ дурацкомъ состояніи духа отъ вчерашняго кутежа. Я сошелъ въ большую залу и увидлъ, что одинъ изъ англичанъ торгуетъ у барышника лошадь, такъ какъ его собственная вчера пала. Я подошелъ къ нему и, видя, что онъ предлагаетъ сто пистолей за рыжевато-бурую лошадь, я сказалъ ему, что у меня тоже есть продажная лошадь.

‘— И отличная даже, сказалъ онъ:— я ее видлъ вчера когда слуга вашего друга держалъ ее въ поводу.

‘— Стоитъ ли она по-вашему сто пистолей?

‘— Да, а вы разв отдадите ее за эту цну?

‘ Нтъ, но я проиграю ее вамъ.

‘— Вы мн ее проиграете?

‘— Да.

‘— Въ какую игру?

‘— Въ кости.

‘Сказано — сдлано, и я проигралъ лошадь, но все-таки я отыгралъ чапракъ’.

Д’Артаньянъ слегка нахмурился.

— Это вамъ непріятно? спросилъ Атосъ.

— Да, я вамъ въ этомъ признаюсь, сказалъ д’Артаньянъ: — по этой лошади насъ должны были узнать во время сраженія — это былъ залогъ, воспоминаніе, вы худо сдлали, Атосъ.

— Эхъ, мой другъ, поставьте себя на мое мсто, возразилъ мушкетеръ:— мн было страшно скучно, да, сказать по-чести, я не люблю англійскихъ лошадей. Ну, а если рчь идетъ о томъ, чтобы быть кмъ-нибудь узнаннымъ, то для этого довольно и сдла: оно довольно замтно. Относительно же лошади мы найдемъ какое-нибудь извиненіе, чтобы объяснить ея исчезновеніе. Чортъ возьми, лошадь, вдь, можетъ и околть, допустимъ, что моя околла отъ сапа или чесотки.

Морщины на лиц д’Артаньяна не сгладились.

— Мн очень непріятно, продолжалъ Атосъ:— что вы, повидимому, очень дорожили этой лошадью, тмъ боле, что я еще не все вамъ разсказалъ.

— Что же вы еще сдлали?

— Когда я проигралъ свою лошадь,— девять противъ десяти,— у меня явилось желаніе проиграть и вашу.

— Вы и остались, надюсь, только при одномъ желаніи?

— Напротивъ, я тотчасъ же привелъ свое намреніе въ исполненіе.

— Вотъ такъ славно! вскричалъ встревоженный д’Артаньянъ.

— Я сталъ играть на нее и проигралъ.

— Мою лошадь?

— Вашу: семь противъ восьми, не доставало только одного очка… Вамъ извстна пословица…

— Атосъ, вы просто съ ума сошли, клянусь вамъ!

— Мой милый! вамъ слдовало бы сказать мн это вчера, когда я разсказывалъ вамъ мои глупыя исторіи, но не теперь. Я проигралъ ее съ сдломъ и вообще со всмъ ея приборомъ.

— Это ужасно!

— Постойте, это еще все-таки не все. Изъ меня вышелъ бы превосходный игрокъ, если бы я только не былъ такъ настойчивъ и не увлекался бы, но я увлекаюсь, какъ это бываетъ со мной тогда, когда я пью, итакъ, я увлекся…

— На что же вы могли продолжать игру — у васъ ничего не оставалось?

— Напротивъ, напротивъ, мой другъ: у насъ еще оставался брильянтъ, который блеститъ на вашемъ пальц и который я замтилъ еще вчера.

— Этотъ брильянтъ! вскричалъ д’Артаньянъ, быстро хватаясь за палецъ.

— А я въ нихъ большой знатокъ, потому что когда-то самъ имлъ ихъ, я и оцнилъ его въ тысячу пистолей.

— Надюсь, сказалъ д’Артаньянъ, полумертвый отъ страха:— что вы не упомянули ни слова о моемъ брильянт?

— Напротивъ, милый другъ, вы понимаете, что этотъ брильянтъ оставался нашимъ единственнымъ источникомъ: съ нимъ я могъ отыграть лошадей и вс приборы, и даже больше — денегъ на дорогу.

— Атосъ, вы заставляете меня дрожать! вскричалъ д’Артаньянъ.

— Я сказалъ о вашемъ брильянт моему партнеру, который тоже его замтилъ. Зачмъ же, чортъ возьми, любезный другъ, вы носите на вашемъ пальц цлую звзду и еще хотите, чтобы на нее по обращали вниманія! Это ни съ чмъ несообразно.

— Доканчивайте, мой милый, доканчивайте! торопилъ д’Артаньянъ:— вашимъ хладнокровіемъ, клянусь честью, вы меня просто убиваете.

— Мы раздлили вашъ брильянтъ на десять частей — въ сто пистолей каждую.

— Вы сметесь и испытываете меня! сказалъ д’Артаньянъ, который отъ гнва готовъ былъ вцпиться себ въ волосы.

— Нтъ, я вовсе не шучу! Я очень бы хотлъ видть васъ на моемъ мст: пятнадцать дней я не видлъ человческаго лица и просто одурлъ въ сообществ однхъ бутылокъ!

— Это вовсе не достаточная причина, чтобы играть на мой брильянтъ! отвтилъ д’Артаньянъ, судорожно сжимая руку.

— Выслушайте же до конца, десять ставокъ, по сту пистолей каждая, безъ права отыгрываться, въ тринадцать игръ я проигралъ все, въ тринадцать игръ, это число было для меня всегда роковымъ — тринадцатаго іюля…

— Чортъ возьми! вскричалъ д’Артаньянъ, вставая изъ-за стола, слушая эту исторію, онъ забылъ о вчерашней.

— Имйте терпніе. У меня составился планъ. Англичанинъ оригиналъ, я видлъ, какъ утромъ онъ разговаривалъ съ Гримо, и Гримо сообщилъ мн, что онъ предлагалъ ему перейти къ нему въ услуженіе. Я поставилъ на ставку Гримо, моего молчаливаго Гримо, раздливъ его тоже на десять частей.

— Вотъ такъ ставка! сказалъ д’Артаньянъ, невольно разражаясь смхомъ.

— Самого Гримо, понимаете ли вы это?! Раздливъ Гримо на десять частей, который весь не стоитъ и одного червонца, я отыгрываю все. Скажите-ка теперь, что настойчивость — не добродтель?

— Честное слово, это очень смшно! вскричалъ утшенный д’Артаньянъ, хватаясь отъ смху за бока.

— Вы понимаете, что, почувствовавъ, что мн везетъ, я тотчасъ же принялся играть снова на брильянтъ.

— Ахъ, чортъ возьми! сказать д’Артаньянъ, снова хмурясь.

— Я отыгралъ вашъ чарпакъ, сдло, затмъ вашу лошадь, затмъ свое сдло, свою лошадь, затмъ снова проигралъ. Однимъ словомъ, я отыгралъ ваше сдло и затмъ свое. Вотъ на чемъ мы остановились. Игра была чудная, и я дальше не пошелъ.

Д’Артаньянъ вздохнулъ свободно, какъ будто у него гора свалилась съ плечъ.

— Наконецъ брильянтъ останется при мн? робко спросилъ онъ.

— Неприкосновеннымъ, любезный другъ, и еще уцлли сдло вашего буцефала и мое.

— Но что же мы будемъ длать съ сдлами безъ лошадей?

— Я вотъ что придумалъ на этотъ счетъ…

— Атосъ, вы приводите меня въ ужасъ.

— Слушайте, д’Артаньянъ, вы давно не играли?

— Да у меня и нтъ охоты играть.

— Нечего зарекаться. Вы давно не играли, и потому, я увренъ, вамъ непремнно повезетъ.

— Ну, и что же дальше?

— А то, что англичанинъ и его товарищъ еще здсь. Я замтилъ, что онъ очень жаллъ о сдлахъ, а вы, кажется, очень жалете о своей лошади. На вашемъ мст я поставилъ бы сдло противъ лошади.

— Да онъ не захочетъ играть на одно сдло.

— Поставьте оба заразъ: я не такой эгоистъ, какъ вы.

— Вы бы такъ сдлали? сказалъ нершительно д’Артаньянъ: увренность Атоса начинала и на него производить свое дйствіе.

— Честное слово — въ одинъ мигъ.

— Но дло въ томъ, что разъ ужъ лошади проиграны, мн очень бы хотлось сохранить по крайней мр сдла.

— Играйте тогда на вашъ брильянтъ.

— О, что касается этого — никогда, никогда!

— Чортъ возьми! сказалъ Атосъ:— я предложилъ бы вамъ сыграть на Гримо, но такъ какъ мы на него уже играли, то англичанинъ, можетъ быть, не захочетъ снова играть на него.

— Положительно, любезный Атосъ, я предпочитаю больше ничмъ не рисковать.

— Это жаль, холодно замтилъ Атось:— англичанинъ начиненъ пистолями. Эхъ, Боже мой! попробуйте одинъ разъ, только одинъ разъ на счастье!

— А если я проиграю?

— Вы выиграете.

— Однако, если проиграю?

— Ну, что же: мы отдадимъ сдла.

— Идетъ, согласился д’Артаньянъ.

Атосъ пошелъ искать англичанина и нашелъ его въ конюшн, гд тотъ разсматривалъ сдла завистливыми глазами. Случай былъ самый подходящій. Онъ предложилъ ему слдующія условія: 2 сдла противъ лошади или сто пистолей — на выборъ.

Англичанинъ быстро сообразилъ, что два сдла стоили сами по себ триста пистолей, и ударилъ по рукамъ.

Д’Артаньянъ дрожащей рукой бросилъ кости: выпало три очка, его блдность испугала Атоса, который, впрочемъ, сказалъ только:

— Какое несчастье, товарищъ, ваши лошади будутъ съ сдлами.

Торжествующій англичанинъ не потрудился даже повернуть кости, онъ такъ былъ увренъ въ своемъ выигрыш, что бросилъ ихъ на столъ, не глядя на нихъ, д’Артаньянъ отвернулся, чтобы скрыть свою досаду.

— Вогъ-те на! сказалъ Атосъ спокойнымъ голосомъ:— вотъ одинъ изъ необыкновенныхъ случаевъ въ игр въ кости, я видлъ это только четыре раза въ своей жизни: два очка!

Англичанинъ взглянулъ и былъ пораженъ удивленіемъ, д’Артаньянъ взглянулъ и былъ радостно пораженъ.

— Да, продолжалъ Атосъ,— четыре всего раза: одинъ разъ у г. де-Креки, другой разъ у меня въ имніи, въ моемъ замк… когда у меня былъ еще замокъ, въ третій разъ у де-Тревиля, гд это всхъ поразило, и, наконецъ, въ четвертый разъ въ кабак, гд онъ выпалъ на мою долю и гд я проигралъ сто луидоровъ и ужинъ.

— Въ такомъ случа вы возьмете вашу лошадь? спросилъ англичанинъ,

— Конечно, отвчалъ д’Артаньянъ.

— И не дадите мн отыграться?

— У насъ было условлено — не отыгрываться, вы помните.

— Это правда, лошадь будетъ возвращена вашему слуг.

— Погодите минуту, сказалъ Атосъ:— если позволите, я скажу только одно слово моему другу.

— Говорите.

Атосъ отвелъ въ сторону д’Артаньяна.

— Ну, сказалъ д’Артаньянъ:— что вамъ еще отъ меня нужно, искуситель? Вы хотите, чтобы я продолжалъ игру?

— Нтъ, я хочу, чтобы вы разсудили.

— Что?

— Вы вернете себ лошадь, не правда ли?

— Безъ сомннія.

— И напрасно, я взялъ бы сто пистолей, вы знаете, что ставкой была лошадь или сто пистолей, на вашъ выборъ.

— Да.

— Я бы взялъ сто пистолей.

— Ну, что жъ, а я возьму лошадь.

— И вы прогадаете, повторяю вамъ это, что мы будемъ длать вдвоемъ съ одной лошадью — не можемъ же мы вдвоемъ ссть на одну лошадь? Не захотите также вы унизить меня, похавъ рядомъ со мной на своемъ великолпномъ боевомъ кон. Я бы, не колеблясь ни минуты, взялъ сто пистолей, намъ нужны деньги, чтобы возвратиться въ Парижъ.

— Я очень стою за эту лошадь, Атосъ.

— И вы неправы, мой другъ, лошадь можетъ оступиться, споткнуться и попортить себ ногу, лошадь, случается, постъ изъ той же колоды въ конюшн, гд раньше ла лошадь, зараженная сапомъ: вотъ вамъ тогда и лошадь, и сто пистолей погибли, хозяинъ, къ тому же, обязанъ кормить свою лошадь, тогда какъ сто пистолей, наоборотъ, сами кормятъ хозяина.

— Но какъ мы вернемся?

— На лошадяхъ нашихъ слугъ, чортъ возьми! По нашей наружности всякій все-таки узнаетъ, что мы знатные люди.

— Нечего сказать, хорошій видъ будемъ мы имть на рыжихъ клячахъ, въ то время какъ Арамисъ и Портосъ будутъ гарцовать на своихъ коняхъ!

— Арамисъ! Портосъ! вскричалъ Атосъ и разразился смхомъ.

— Что такое? спросилъ д’Артаньянъ, не понимая причины такой веселости своего друга.

— Хорошо, хорошо, будемте продолжать, сказалъ Атосъ.

— Итакъ, по вашему мннію?..

— Взять сто пистолей, д’Артаньянъ, со ста пистолями мы отлично попируемъ до конца мсяца, намъ пришлось много потрудиться, и очень не мшало бы немного отдохнуть.

— Отдохнуть мн! О, нтъ, Атосъ! какъ только я пріду въ Парижъ, сейчасъ же примусь за поиски этой бдной женщины.

— Такъ что же? Разв вы думаете, что при этомъ лошадь вамъ будетъ полезне, чмъ луидоры? Возьмите сто пистолей, мой другъ, право, возьмите сто пистолей.

Д’Артаньяну недоставало только какой-нибудь причины, чтобы сдаться, а эта причина показалась ему какъ нельзя боле убдительной. Къ тому же, настаивая слишкомъ долго на своемъ, д’Артаньянъ опасался показаться Атосу эгоистомъ. Итакъ, онъ согласился получить сто пистолей, которыя англичанинъ ему тутъ же и отсчиталъ.

Посл этого больше ни о чемъ не думали, какъ только о возвращеніи. Миръ былъ подписанъ, что обошлось въ шестьдесятъ пистолей — цна старой лошади Атоса, д’Артаньянъ и Атосъ взяли лошадей Плянше и Гримо, а слуги отправились въ дорогу пшкомъ, неся сдла на головахъ.

Какъ ни плохи были лошади нашихъ друзей, но они скоро опередили своихъ слугъ и пріхали въ Кревкеръ. Издали они увидли Арамиса, грустно облокотившагося на окно и смотрвшаго, какъ сестра Анна въ ‘Синей Бород’, на поднимавшуюся на горизонт пыль.

— Эй, Арамисъ! что вы тамъ длаете? закричали ему два друга.

— Ахъ, это вы, д’Артаньянъ и Атосъ, отвчалъ молодой человкъ:— я размышлялъ о томъ, съ какой быстротой исчезаютъ вс блага на этомъ свт, и моя англійская лошадь, которая умчалась и исчезла въ облакахъ пыли, послужила мн живымъ примромъ непрочности всего немного. И вся наша жизнь заключается въ трехъ словахъ: Elit, est, fuit (будетъ, есть, было).

— Объясните, что это означаетъ? спросилъ д’Артаньянъ, который началъ догадываться объ истинномъ смысл этихъ словъ.

— Это значитъ, что меня просто одурачили при продаж моей лошади: шестьдесятъ луидоровъ за лошадь, которая, судя по ея бгу, можетъ длать по пяти миль въ часъ.

Д’Артаньянъ и Атосъ разразились смхомъ.

— Любезный д’Артаньянъ, продолжалъ Арамисъ:— не сердитесь на меня очень, нужда не руководится законами, къ тому же я первый наказанъ за это, такъ какъ подлый барышникъ надулъ меня по крайней мр на пятьдесятъ луидоровъ. Ахъ, вы вс очень бережливые люди, вы возвращаетесь на лошадяхъ вашихъ слугъ, приказавъ вашихъ дорогихъ лошадей вести въ поводу шагомъ, не торопя ихъ.

Въ эту самую минуту фургонъ, еще нсколько времени тому назадъ показавшійся по Амьенской дорог, остановился, и изъ него вышли Гримо и Плянше съ сдлами на головахъ. Пустой фургонъ возвращался въ Парижъ, и слуги условились за свой проздъ поить фургонщика въ продолженіе всей дороги.

— Что это значитъ? спросилъ Арамисъ при вид ихъ:— ничего больше, кром сделъ?

— Теперь вы понимаете? замтилъ Атосъ.

— Друзья мои, это совершенно то же, что случилось и со мной. Я сохранилъ сдло просто инстинктивно. Эй, Базенъ! Принеси-ка мое новое сдло и положи вмст съ сдлами этихъ господъ.

— А что вы сдлали съ вашими духовниками? спросилъ д’Артаньянъ.

— Я пригласилъ ихъ, мой милый, на другой день обдать, мимоходомъ сказать — здсь отличное вино, я напоилъ ихъ какъ нельзя лучше, и тогда священникъ запретилъ мн снимать мундиръ, а іезуитъ сталъ просить меня принять его въ мушкетеры.

— Безъ всякихъ диссертацій, вскричалъ д’Артаньянъ: — безъ диссертацій! Я требую уничтоженія диссертацій.

— Съ тхъ поръ, продолжалъ Арамисъ,— я веду очень пріятную жизнь. Я началъ поэму въ одностопныхъ стихахъ, это довольно трудно, но вся суть именно въ преодолніи трудностей. Мысль поэмы прелестна, я прочитаю вамъ первую пснь — въ ней всего четыреста строчекъ и это займтъ всего одну минуту.

— Я бы вамъ посовтовалъ, любезный Арамисъ, замтилъ д’Артаньянъ, ненавидвшій стихи почти такъ же, какъ и латынь:— къ трудностямъ присоединить и краткость, тогда вы по крайней мр можете быть уврены, что у вашей поэмы два достоинства.

— Она воспваетъ, продолжалъ Арамисъ,— самыя приличныя страсти — вы сами это увидите. Такъ, значитъ, друзья мои, мы возвращаемся въ Парижъ? Браво, я готовъ! Мы опять увидимся съ нашимъ добрымъ Портосомъ. тмъ лучше. Вы не врите, что я соскучился по немъ, этомъ дылд-дурале! Вотъ онъ уже наврное не продалъ бы своей лошади, даже и за цлое царство. Мн очень хотлось бы видть на его лошади съ новымъ сдломъ. Я увренъ, что онъ будетъ возсдать, точно Великій Моголъ.

Посл часового отдыха, чтобы дать возможность передохнуть лошадямъ, Арамисъ расплатился по счету, помстилъ Базена въ фургонъ къ двумъ его товарищамъ, и вс отправились въ путь за Портосомъ.

Его застали уже вставшимъ съ постели и не такимъ блднымъ, какимъ видлъ его д’Артаньянъ въ первое свое посщеніе. Онъ сидлъ за столомъ, на которомъ было наставлено всего въ такомъ изобиліи, точно обдъ былъ приготовленъ для четверыхъ, хотя за столомъ сидлъ только одинъ онъ. Обдъ состоялъ изъ вкусно и хорошо приготовленныхъ мясныхъ блюдъ въ большомъ разнообразіи, отборныхъ винъ и превосходныхъ фруктовъ.

— Ахъ, чортъ возьми, сказалъ онъ, вставая навстрчу: какъ кстати, господа, вы пріхали, я только что принялся за супъ, и вы отобдаете со мной.

— О, о, произнесъ д’Артаньянъ: — ужъ не Муекетонъ ли своимъ лассо выловилъ вс эти бутылки, фрикандо и филей?..

— Я подкрпляюсь, отвчалъ Портосъ: — я подкрпляюсь, ничто такъ не ослабляетъ, какъ эти дьявольскіе вывихи: Съ вами, Атосъ, случалось это когда-нибудь?

— Никогда, я только помню, что во время нашей стычки въ улиц Керру я получилъ ударъ шпагой, который, по прошествіи дней пятнадцати или восемнадцати, производилъ на меня точно такое же дйствіе.

— Наврно этотъ обдъ приготовленъ не для васъ однихъ, Портосъ? спросилъ Арамисъ.

— Нтъ, я ожидалъ кое-кого изъ сосдей, которые только что прислали сказать мн, что они не будутъ, вы ихъ замните, и я ничего не потеряю отъ этой замны. Гей, Мускетонъ! стульевъ и еще столько же вина.

— Знаете ли вы, что мы теперь димъ? спросилъ Атосъ черезъ десять минуть.

— Какъ что! отвчалъ д’Артаньянъ:— что до меня, то я мъ въ настоящую минуту телятину, приправленную баклажанами и мозгами.

— А я — бараній филей, сказалъ Портосъ.

— А я — кусокъ пулярки, отозвался Арамисъ.

— Вы ошибаетесь, господа, важно замтилъ Атосъ:— вы дите конину.

— Полноте! сказалъ д’Артаньянъ.

— Конину?! удивился Арамисъ съ чувствомъ отвращенья.

Одинъ Портосъ ничего не говорилъ.

— Да, конину, не правда ли, Портосъ, что мы димъ конину? Можетъ быть, даже и съ чапракомъ?

— Нтъ, господа, сдло и вс принадлежности уцлли, отвчалъ Портосъ.

— Честное слово, мы ис стоимъ другъ друга, сказалъ Арамисъ:— можно подумать, что мы вс сговорились.

— Что же длать, объяснилъ Портосъ: — лошадь своей красотой конфузила всхъ, и я не хотлъ унижать постителей.

— А ваша герцогиня все еще на водахъ, не такъ ли? спросилъ д’Артаньянъ.

— Да, все еще тамъ… Къ тому же, мн показалось, что она такъ понравилась губернатору провинціи, одному изъ тхъ джентльменовъ, которыхъ я ждалъ сегодня къ обду, что я ее подарилъ ему.

— Подарилъ? вскричатъ д’Артаньянъ.

— Ахъ, Боже мой! Да, подарилъ, именно такъ, подарилъ, сказалъ Портосъ:— потому что она наврно стоила полтораста луидоровъ, а этотъ скаредъ далъ мн только восемьдесятъ.

— Безъ сдла? спросилъ Арамисъ.

— Да, безъ сдла.

— Замтьте, господа, сказалъ Атосъ:— Портосъ сбылъ свою лошадь еще выгодне всхъ насъ.

При этихъ словахъ вс прыснули отъ смха, что немало удивило бднаго Портоса, но ему тотчасъ же объяснили причину подобной веселости, въ которой онъ, по своему обыкновенію, принялъ очень шумное участіе.

— Значитъ, мы вс теперь при деньгахъ? спросилъ д’Артаньянъ.

— Кром меня, отвчалъ Атосъ:— я нашелъ испанское вино Арамиса настолько вкуснымъ, что приказалъ положить шестьдесять бутылокъ такого же вина въ фургонъ къ слугамъ, что очень порастрясло мои финансы.

— Представьте себ, отозвался Арамисъ:— что я отдалъ все до послдняго динарія въ церковь Мондидье и іезуитамъ въ Амьен, у меня были нкоторыя обязательства, которыя я долженъ былъ выполнить: заказныя обдни за себя и за васъ, господа, которыя будутъ отслужены, и я не сомнваюсь, что он окажутся намъ полезны.

— А какъ вы полагаете, сказалъ въ свою очередь Портосъ:— мой вывихъ ничего мн не стоилъ? Не считая раны Мускетона, для леченія которой я принужденъ былъ звать хирурга два раза въ день, и онъ бралъ съ меня двойную цну подъ тмъ предлогомъ, что этому глупому Мускетону удалось получить пулю въ такое мсто, которое обыкновенно показывается только аптекарямъ. Я ему совтовалъ не позволять себя на будущее время ранить въ такія мста.

— Ну, ну, произнесъ Атосъ, обмнявшись улыбкой съ д’Артаньяномъ и Арамисомъ:— я вижу, что вы отнеслись великодушно къ бдному малому, какъ и слдуетъ доброму барину.

— Однимъ словомъ, продолжалъ Портосъ:— за уплатой издержекъ у меня все-таки наберется добрыхъ тридцать пистолей.

— А у меня пистолей десять, сказалъ Арамисъ.

— Однако, замтилъ Атосъ:— да мы, оказывается, настоящіе Крезы. Сколько у васъ, д’Артаньянъ, остается еще отъ ста пистолей?

— Отъ моихъ ста пистолей? Во-первыхъ, я далъ изъ нихъ вамъ пятьдесятъ.

— Вы думаете?

— Ну, вотъ!

— Ахъ, да! я вспомнилъ.

— Затмъ я заплатилъ шесть пистолей въ гостинниц.

— Что за скотина этотъ хозяинъ! За что вы дачи ему шесть пистолей?

— Да вы же сами сказали мн, чтобы я далъ ихъ ему.

— Правда, я слишкомъ добръ. Сколько же въ остатк?

— Двадцать пять пистолей.

— А у меня, сказалъ Атосъ, вытаскивая нсколько монетъ изъ своего кармана:— у меня…

— У васъ — ничего.

— Врное слово, или такъ мало, что не стоить даже и присоединять къ общей сумм.

— Теперь сосчитаемте, сколько у насъ у всхъ денегъ?

— У васъ, Портосъ?

— Тридцать пистолей.

— Арамисъ?

— Десять пистолей,

— А у васъ, д’Артаньянъ?

— Двадцать пять.

— Это составляетъ всего? спросилъ Атосъ.

— Четыреста семьдесятъ пять ливровъ! отвчалъ д’Артаньянъ, умвшій считать какъ Архимедъ.

— По прізд въ Парижъ у насъ останется еще добрыхъ четыреста, замтилъ Портосъ,— и, кром того, еще сдла.

— А наши эскадронныя лошади? задалъ вопросъ Арамисъ.

— Ну, что же! Изъ четырехъ лошадей нашихъ слугъ мы обратимъ двухъ въ господскихъ и разыграемъ ихъ на узелки, четырехсотъ ливровъ хватитъ еще на поллошади для одного изъ не имющихъ оной, затмъ вс поскребушки изъ нашихъ кармановъ мы дадимъ д’Артаньяну, у котораго счастливая рука: онъ пойдетъ отыграться на нихъ въ одинъ изъ игорныхъ домовъ — вотъ и все.

— Однако, давайте обдать, сказалъ Портосъ: — это успокаиваетъ.

Четыре друга, нетревожась съ этой минуты относительно своего будущаго, оказали честь обду, остатки котораго были предоставлены Мускетону, Базену, Плянше и Гримо.

По прізд въ Парижъ д’Артаньянъ нашелъ у себя письмо отъ де-Тревиля, которымъ сообщалось ему, что, по его просьб, король оказалъ ему милость и изъявилъ согласіе на принятіе д’Артаньяна въ мушкетеры. Такъ какъ это было для д’Артаньяна главной мечтой его жизни, кром, конечно, желанія найти г-жу Бонасье, то онъ, весь сіяющій, побжалъ къ своимъ товарищамъ, съ которыми только что разстался за полчаса передъ тмъ и которыхъ онъ засталъ очень печальными и озабоченными. Они собрались на совтъ къ Атосу, что всегда означало, что обстоятельства были очень круты.

Де-Тревиль увдомилъ ихъ, что его величество принялъ твердое ршеніе объявить войну 1-го мая, вслдствіе чего имъ немедленно предстояло заняться своей экипировкой въ походу.

Четыре философа съ удивленіемъ глядли другъ на друга, де-Тревиль не шутилъ, когда дло касалось дисциплины.

— А во сколько, но-вашему, обойдется экипировка? спросилъ д’Артаньянъ.

— Ахъ, и не говорите, отвчалъ Арамисъ, — мы только что сдлали разсчетъ, кладя на все со скупостью спартанцевъ, и каждому изъ насъ нужно полторы тысячи ливровъ.

— Четыре раза пятнадцать составляетъ шестьдесятъ, итого — шесть тысячъ ливровъ, сосчиталъ Атосъ.

— Мн кажется, замтилъ д’Артаньянъ,— что, полагая по тысяч ливровъ на каждаго — правда, что, я разсчитываю не какъ спартанецъ, а какъ прокуроръ…

Слово ‘прокуроръ’ оспило Портоса.

— Стойте, мн пришла идея! вскричалъ онъ.

— Это все-таки что нибудь: а у меня нтъ даже и тни никакой, хладнокровно оказалъ Атосъ,— а вотъ д’Артаньянъ, господа, тотъ, отъ счастья поступить отнын въ наши ряды, потерялъ разсудокъ, тысячу ливровъ! Да я объявляю, что для меня только одного нужно дв тысячи.

— Четырежды дв — восемь, сказалъ тогда Арамисъ, и такъ, намъ нужно восемь тысячъ ливровъ для нашей экипировки, правда, у насъ есть уже сдла.

— Даже больше, замтилъ Атосъ, когда д’Артаньянъ, отправившійся благодарить де-Тревиля, заперъ за собой дверь, и даже сверхъ этого — прекрасный брилліантъ, который блеститъ на пальц нашего друга.— Чортъ возьми! д’Артаньянъ слишкомъ добрый товарищъ, чтобы ставить своихъ друзей въ затруднительное положеніе, когда самъ носитъ на своемъ среднемъ пальц драгоцнность, съ помощью которой можно выкупить и короля.

II.
Охота за экипировкой.

Изъ всхъ четырехъ друзей, боле другихъ былъ озабоченъ, конечно, д’Артаньянъ, хотя ему, какъ гвардейцу, было гораздо легче экипироваться, чмъ мушкетерамъ, бывшимъ всегда на виду, но нашъ юноша-гасконецъ былъ, какъ, безъ сомннія, могли замтить, очень бережливъ и почти скупъ, хотя вмст съ тмъ (объясните себ такія противорчія!) высокомріемъ превосходилъ даже Портоса. Къ этой забот удовлетворить своему тщеславію у д’Артаньяна въ ту минуту присоединилась еще другая, мене эгоистическая забота. Изъ свдній, которыя ему удалось собрать относительно г-жи Бонасье, онъ не узналъ ничего новаго. Де-Тревиль говорилъ о ней королев, но королев было ничего не извстно объ участи ея камеристки, и хотя она и общала велть искать ее, но это общаніе было нчто очень неопредленное и нисколько не успокоило д’Артаньяна. Атосъ не выходилъ изъ своей комнаты, онъ ршился не рисковать и не длать ни шагу для своей экипировки.

— Намъ остается 15 дней, говорилъ онъ своимъ друзьямъ,— и если по прошествіи этого времени я ничего не найду, или, лучше сказать, если ничто не найдетъ меня само, то я, будучи хорошимъ католикомъ, не пущу себ пули въ лобъ, но пойду искать ссоры съ четырьмя гвардейцами его высокопреосвященства или съ восемью англичанами, и буду драться до тхъ поръ, пока не найдется хоть одинъ, который убьетъ меня, что при такомъ количеств противниковъ непремнно случится. Тогда скажутъ, что я умеръ за короля, и такимъ образомъ я исполню свой долгъ службы, не имя надобности экипировываться.

Портосъ продолжалъ прохаживаться изъ угла въ уголъ, заложивъ руки за спину, и, покачивая головой, повторялъ:

— Я приведу въ исполненіе свое намреніе.

Арамисъ, озабоченный и на этотъ разъ плохо завитый, не говорилъ ничего. Изъ этихъ печальныхъ подробностей можно видть, какое отчаяніе водворилось въ обществ товарищей.

Съ своей стороны слуги, какъ кони Ипполита, раздляли печаль господъ. Мускетонъ заготовлялъ запасы сухариковъ, Базенъ, всегда склонный къ набожности, не выходилъ изъ церкви, Плянше слдилъ за тмъ, какъ летаютъ мухи, а Гримо, котораго даже общая печаль не могла заставить нарушить обтъ молчанія, наложенный на него господиномъ, вздыхалъ такъ тяжело, что, казалось, должны были расшевелиться камни.

Трое друзей,— кром Атоса, который, какъ мы уже сказали, поклялся и шагу не длать для своей экипировки,— выходили рано утромъ и возвращались домой очень поздно. Они блуждали по улицамъ и смотрли на мостовыя, ища, не обронилъ ли кто нибудь изъ прохожихъ кошелька. Можно было подумать, что они выслживаютъ какіе нибудь слды,— съ такимъ вниманіемъ они осматривали все тамъ, гд проходили. Встрчаясь, они бросали отчаянные взгляды другъ на друга, точно спрашивая: нашелъ ли ты что нибудь?

Такъ какъ Портосу первому пришла какая-то идея и онъ настойчиво держался за нее, то онъ первый и началъ дйствовать. Этотъ почтенный Портосъ былъ человкъ ршительный. Д’Артаньянъ замтилъ однажды, что онъ направился къ церкви Сенъ-Ле, и инстинктивно пошелъ за нимъ: Портосъ вошелъ въ храмъ, закрутивъ усы и пригладивъ эспаньолку, что означало у него всегда, что у него въ голов зародились какія нибудь завоевательныя намренія. Д’Артаньянъ изъ предосторожности спрятался, и Портосъ думалъ, что его никто не видитъ. Д’Артаньянъ вошелъ въ церковь вслдъ за нимъ. Портосъ прислонился къ колонн съ одной стороны, а д’Артаньянъ, оставаясь незамченнымъ, прислонился съ другой.

Въ это время какъ-разъ говорили проповдь, церковь была полна народу. Портосъ воспользовался случаемъ и сталъ въ лорнетъ разсматривать дамъ: благодаря тщательнымъ заботамъ Мускетона, вншность его далеко не соотвтствовала отчаянному положенію и не выдавала его, правда, его фетровая шляпа была немножко потерта, перо чуть-чуть полиняло, вышивки немножко были помяты, кружева немного изорваны, но въ полумрак вс эти маленькія подробности оставались незамченными и Портосъ оставался прежнимъ красавцемъ-Портосомъ.

Д’Артаньянъ замтилъ на скамейк, ближайшей къ колонн, гд стояли, прислонившись, Портосъ и онъ, особу нсколько перезрвшую, немного желтую, сухую, но выглядывавшую изъ-подъ своей черной шляпы бодро и высокомрно. Взоры Портоса повременамъ робко останавливались на этой дам и затмъ блуждали въ пространств церкви. Съ своей стороны дама, красня, отъ времени до времени бросала быстрый взглядъ на втреннаго Портоса, и тогда глаза Портоса тотчасъ же начинали въ смятеніи блуждать. Было ясно, что такое поведеніе страшно оскорбляло даму въ черной шляп, потому что она до крови кусала себ губы, чесала себ кончикъ носа и безпокойно двигалась на своемъ мст. Видя все это, Портосъ снова покрутилъ усы, еще разъ пригладилъ эспаньолку и началъ длать знаки какой-то прекрасной дам, сидвшей около клироса, которая была не только прекрасна, но, безъ всякаго сомннія, очень знатная особа, такъ какъ за ней стоялъ негритенокъ, принесшій подушку, на которую она встала на колни, и горничная, державшая небольшой футляръ для молитвенника, украшенный гербомъ.

Дама въ черной шляп слдила за каждымъ взглядомъ Портоса и замтила, что его взоры останавливались на дам съ бархатной подушкой, негритенкомъ и горничной. Тмъ временемъ Портосъ велъ очень осторожную и хитрую игру: онъ подмигивалъ глазами, клалъ паленъ на губы, длалъ убійственныя улыбки, которыя положительно бсили отверженную красавицу. Она кончила тмъ, что во время молитвы ‘Mea culpa’ ударила въ себя въ грудь и, вздохнувши, издала звукъ ‘гм!’ такъ громко, что вс присутствовавшіе, даже дама, стоявшая на красной подушк, обернулись въ ея сторону. Портосъ выдержалъ характеръ: онъ отлично понялъ, въ чемъ дло, но сдлалъ видъ, что ничего не слышалъ.

Дама съ красной подушкой произвела сильное впечатлніе на даму въ черной шляп, потому что она была чрезвычайно красива, и послдняя видла въ ней дйствительно опасную соперницу, она произвела большое впечатлніе и на Портоса, который нашелъ ее гораздо красиве, чмъ дама въ черной шляп, она произвела большое впечатлніе и на д’Артаньяна, признавшаго въ ней даму, которую онъ видлъ въ Мені, Калэ и Дувр и которую его преслдователь, человкъ съ рубцомъ, называлъ милэди.

Д’Артаньянъ, не теряя изъ виду даму съ красной подушкой, продолжалъ слдить за пріемами Портоса, который его очень занималъ, онъ догадывался, что дама въ черной шляп была прокуроршей изъ Медвжьей улицы, тмъ боле, что церковь Сень-Ле была неподалеку отъ упомянутой улицы. Онъ вывелъ изъ того заключеніе, что Портосъ хотлъ отомстить ей за пренебреженіе имъ въ Шантильи, когда прокурорша такъ упорно отказалась придти ему на помощь. Д’Артаньянъ замтилъ, что никто не отвчалъ на любезности Портоса. Это были только одн химеры и мечты, но для слпой любви, для настоящаго чувства ревности разв существуетъ какая-нибудь дйствительность, кром иллюзій и химеръ? Проповдь кончилась, прокурорша направилась къ кропильниц со святой водой. Портосъ ее опередилъ и вмсто одного пальца опустилъ въ чашу всю руку. Прокурорша просіяла, предполагая, что Портосъ такъ старается для нея, но она скоро разочаровалась, увиднь свою жестокую ошибку: когда она была отъ него всего въ трехъ шагахъ, онъ отвернулся, попрежнему устремивъ пристальный взглядъ на даму съ красной подушкой, которая встала и приближалась, въ сопровожденіи негритенка и горничной. Когда дама съ красной подушкой проходила мимо Портоса, онъ вынулъ изъ кропильницы мокрую руку: прекрасная молельщица своей изящной рукой дотронулась до большой руки Портоса, съ улыбкой оснила себя крестнымъ знаменіемъ и вышла изъ церкви. Это было слишкомъ для прокурорши: она не сомнвалась уже больше, что между этой дамой и Портисомъ завязался романъ. Если бы она была знатной дамой, она упала бы въ обморокъ, но такъ такъ она была только прокуроршей, то ограничилась тмъ, что сказала мушкетеру со сдержаннымъ гнвомъ:

— А, г. Портосъ, а мн вы и не предлагаете святой воды?

Портосъ при звук этого голоса сдлалъ такой удивленный видъ, какъ будто бы онъ проснулся посл столтняго сна.

— Г-жа Кокенаръ! вскричалъ онъ:— вы ли это? Какъ поживаетъ вашъ мужъ, любезный Кокенаръ? Онъ все такъ же скупъ, какъ прежде? Гд жъ у меня были глаза, что я даже не замтилъ васъ въ продолженіе двухъ часовъ, во время проповди.

— Я была въ двухъ шагахъ отъ васъ, отвчала прокурорша:— но вы не замтили меня, такъ какъ все время ваши взоры были устремлены только на красивую барыню, которой вы подали святую воду.

Портосъ сдлалъ видъ, что смутился.

— Ахъ! сказалъ онъ,— и вы замтили…

— Надо быть слпой, чтобы этого не замтить.

— Да, съ небрежнымъ видомъ сказалъ Портосъ:— эта герцогиня одна изъ моихъ пріятельницъ, съ которой очень трудно мн видться изъ-за ревности ея мужа и которая дала мн знать, что она будетъ сегодня исключительно для того, чтобы видть меня, въ этой маленькой жалкой церкви, находящейся въ глухомъ переулк.

— Г. Портосъ, не будете ли вы добры предложить мн руку на пять минуть: мн надо бы поговорить съ вами.

— Конечно, сударыня, сказалъ онъ, подмигивая глазомъ, какъ игрокъ, который подсмивается, какого дурака онъ изъ себя состроитъ.

Въ эту минуту д’Артаньянъ, слдуя за милэди, проходилъ мимо и, бросивши взглядъ на Портоса, замтилъ его торжествующій видъ.

— Эге! сказалъ онъ самъ себ:— этотъ наврно будетъ экипированъ къ сроку.

Портосъ, подъ руку съ прокуроршей, дошелъ до монастыря св. Маглуара, очень пустыннаго, огороженнаго мста, съ вертящимися крестами съ двухъ противоположенныхъ сторонъ, у входа и у выхода. Днемъ тамъ можно было встртить только нищихъ, располагающихся тутъ пость, да играющихъ дтей.

— Итакъ, г. Портосъ, вскричала прокурорша, когда она уврилась, что никто изъ постороннихъ, кром обычныхъ постителей этого мста, ея не увидитъ и не услышитъ:— итакъ, вы, оказывается, великій покоритель сердецъ!

— И, г-жа Кокенаръ?! отвчалъ Портосъ съ притворнымъ удивленіемъ. Изъ чего вы это заключаете?

— А вс ваши подмигиванія, а святая вода? Эта дама съ негритенкомъ и горничной, по меньшей мр, должна быть какая-нибудь принцесса.

— Богъ мой! вы ошибаетесь, отвтилъ Портосъ: — это просто герцогиня.

— А этотъ скороходъ, который ожидалъ ее у двери, и эта карета съ кучеромъ въ парадной ливр на козлахъ?

Портосъ не видлъ ни скорохода, ни кареты, но ревнивый глазъ г-жи Кокенаръ разглядлъ все.

Портосъ пожаллъ, что съ перваго раза не назвалъ даму съ красной подушкой принцессой.

— Ахъ вы, балованное дитя всхъ красавицъ, Портосъ! сказала, вздыхая, прокурорша.

— Но, отвчалъ Портосъ,— вы понимаете, что съ наружностью, которою меня одарила природа, у меня никогда нтъ недостатка въ счастливыхъ приключеніяхъ.

— Боже мой, какъ мужчины скоро все забываютъ! замтила прокурорша, поднимая глаза къ небу.

— Мн кажется, не такъ скоро, какъ женщины, отвтилъ Портосъ:— потому что, наконецъ, сударыня, я могу сказать, что я сдлался нашей жертвой, когда, раненый, умирающій, я очутился безъ хирургической помощи, я — отпрыскъ знатной фамиліи, доврившійся вашей дружб, едва не умеръ: во-первыхъ, отъ рань, а затмъ отъ голода въ какой-то грязной гостиниц въ Шантильи, и вы ни разу не удостоили меня отвтомъ на мои страстныя письма, которыя я писалъ вамъ.

— Однако, Портосъ… прошептала прокурорша, чувствовавшая, что, судя по поведенію самыхъ знатныхъ дамъ того времени, она была неправа, поступивши такъ.

— Я, который пожертвовалъ для васъ баронессой…

— Я это хорошо знаю.

— Графиней…

— Портосъ, будьте великодушны.

— Герцогиней…

— Портосъ, не огорчайте меня.

— Вы правы, я не буду продолжать.

— Во всемъ виноватъ мой мужъ, который не хочетъ и слышать о томъ, чтобы давать деньги.

— Г-жа Кокенаръ, сказалъ Портосъ:— вы помните первое письмо, которое вы мн написали и которое запечатллось у меня въ памяти?

Прокуроша тяжело вздохнула.

— Я тоже скажу вамъ, сказала она:— что сумма, которую вы просили, была очень велика.

— Г-жа Кокенаръ, я оказалъ вамъ предпочтеніе. Мн стоило только написать герцогин… я не хочу называть ея имени, потому что не въ моемъ обыкновеніи компрометировать репутацію женщины,— но я знаю, мн стоило только написать ей, и она тотчасъ прислала бы мн полторы тысячи.

Прокурорша прослезилась.

— Клянусь вамъ, Портосъ, что вы меня страшно наказали, и если вы когда нибудь въ будущемъ опять очутитесь въ такомъ положеніи, вамъ стоитъ только обратиться ко мн…

— Перестаньте, г-жа Кокенаръ, сказалъ Портосъ, какъ бы возмущенный ея послдними словами,— не будемте прошу васъ, говорить о деньгахъ, это унизительно.

— Итакъ, вы меня больше не любите! проговорила медленно и грустно прокурорша.

Портосъ сохранялъ торжественное молчаніе.

— Такъ вотъ какъ вы мн отвчаете? Увы, я понимаю.

— Подумайте объ обид, которую вы мн нанесли, сударыня: она запечатллась здсь, сказалъ Портосъ, крпко прижимая руку къ сердцу.

— Я ее заглажу, полноте же, мой милый Портосъ!

— Ну, что я у васъ просилъ? продолжалъ Портосъ, пожимая плечами съ добродушнымъ видомъ:— только дать мн взаймы. Во всякомъ случа, я не какой-нибудь дуракъ, и знаю, что вы небогаты, г-жа Кокенаръ, а вашъ мужъ принужденъ, какъ піявка, прижимать бдныхъ просителей, чтобы выжать у нихъ нсколько жалкихъ талеровъ. О! если бы вы были графиней, маркизой или герцогиней, это было бы другое дло, и тогда вамъ этого нельзя было бы простить.

Прокуроршу это задло за живое.

— Такъ знайте же, г. Портосъ, вспылила она:— что мой сундукъ, хотя онъ только сундукъ прокурорши, можетъ быть, гораздо туже набить, чмъ сундуки нсхъ вашихъ желанныхъ красавицъ.

— Въ такомъ случа вы мн нанесли двойную обиду, замтилъ Портосъ, освобождая свою руку изъ руки прокурорши:— потому что если вы богаты, г-жа Кокенаръ, то вашъ отказъ совсмъ непростителенъ.

— Я назвала себя богатой, сказала прокурорша, спохватившись, что она слишкомъ увлеклась:— но меня не надо понимать буквально. Я собственно не богата, а у меня хорошія средства.

— Послушайте, сударыня, прошу васъ, не будемте больше говорить объ этомъ. Вы меня не поняли, всякая симпатія между нами угасла.

— Неблагодарный!

— Ахъ, я вамъ совтую еще жаловаться.

— Отправляйтесь же къ вашей прекрасной герцогин, я васъ больше не удерживаю.

— У-ухъ! Да она ужъ вовсе не въ такомъ отчаяніи, какъ я думалъ.

— Послушайте, г. Портосъ, я васъ спрашиваю въ послдній разъ: любите ли еще вы меня?

— Увы, сударыня, сказалъ Портосъ самымъ грустнымъ тономъ, на какой только былъ способенъ:— когда мы отправимся на войну, гд, предчувствіе говоритъ мн, я буду убитъ, гд…

— Ахъ, не говорите такихъ вещей! вскричала прокурорша, разражаясь рыданіями.

— Что-то мн говоритъ, что будетъ такъ, продолжалъ Портосъ еще боле грустнымъ голосомъ.

— Скажите лучше, у васъ опять новый романъ.

— Нтъ, говорю вамъ откровенно. Никакой новый предметъ меня не занимаетъ, и даже я чувствую, что тутъ, въ глубин моего сердца, что-то говоритъ въ вашу пользу, но черезъ 15 дней, какъ вы знаете, или, можетъ быть, даже и не знаете, начнется эта неизбжная война, я буду страшно занять моей экипировкой. Затмъ я долженъ създить къ моимъ роднымъ въ Бретань, чтобы достать сумму, необходимую для моей экипировки.

Портосъ замтилъ, что прокурорша колеблется между любовью и скупостью.

— А такъ какъ, продолжалъ онъ,— герцогиня, которую вы видли въ церкви, иметъ помстья рядомъ съ моими, то мы и отправимся вмст. Путешествія, вы знаете, кажутся гораздо мене длинными, когда ихъ совершаютъ вдвоемъ.

— А разв у васъ нтъ друзей въ Париж, г. Портосъ? спросила прокурорша.

— Я думалъ, что они есть у меня, сказалъ Портосъ, принимая попрежнему меланхолическій видъ: — но я убдился въ томъ, что ошибся.

— У васъ есть друзья, г. Портосъ, есть! вскричала прокурорша въ какомъ-то порыв, который ее вдругъ охватилъ:— приходите завтра ко мн: вы — сынъ моей тетки, слдовательно мой двоюродный братъ, вы пріхали изъ Нуаена, изъ Пикардіи, у васъ нсколько процессовъ въ Париж и нтъ прокурора. Запомните вы все это?

— Какъ нельзя лучше, сударыня.

— Приходите къ обду.

— Очень хорошо.

— И ни въ чемъ не уступайте моему мужу, человку очень хитрому, несмотря на свой 76 лтъ.

— 76 лтъ, чортъ возьми! Славные годы, проговорилъ Портосъ.

— Вы хотите сказать — большіе годы, г. Портосъ. А потому съ минуты на минуту можно ждать, что мой бдный старичокъ оставитъ меня вдовой, продолжала прокурорша, бросивъ многозначительный взглядъ на Портоса.— Къ счастью, по нашему свадебному контракту, все переходитъ къ тому, кто переживетъ.

— Все? переспросилъ Портосъ.

— Все.

— Я вижу, что вы очень предусмотрительны, милая г-жа Кокенаръ, сказалъ Портосъ, нжно сжимая руку прокурорши.

— Значитъ, мы помирились, милый Портосъ? произнесла она, жантильничая.

— На всю жизнь, отвчалъ Портосъ ей въ тонъ.

— Теперь, до свиданія, мой измнникъ.

— До свиданья, моя очаровательница!

— До завтра, мой ангелъ.

— До завтра, пламя моей жизни!

III.
Милэди.

Д’Артаньянъ послдовалъ за милэди, не будучи замченъ ею: видлъ, какъ она сла въ карету, и слышалъ, какъ она приказала своему кучеру хать въ Сенъ-Жерменъ.

Было бы совершенно безполезной попыткой поспть пшкомъ за каретой, запряженной двумя сильными лошадьми, хавшими рысью. Д’Артаньянъ вернулся въ улицу Феру.

Въ Сенской улиц онъ встртилъ Плянше, остановившагося передъ лавкой пирожника и, казалось, восторгавшагося брюнеткой самаго соблазнительнаго вида.

Онъ приказалъ ему отправиться въ конюшню де-Тревиля и осдлать двухъ лошадей: одну для него, д’Артаньяна, другую для себя, Плянше, и привести ихъ къ Атосу. Де-Тревиль разъ навсегда предоставилъ д’Артаньяну право пользоваться его конюшнями. Плянше отправился въ улицу Голубятни, а д’Артаньянъ — въ улицу Феру. Атосъ былъ у себя дома и печально допивалъ одну изъ бутылокъ знаменитаго испанскаго вина, которое онъ привезъ съ собой изъ поздки въ Пикардію. Онъ сдлалъ знакъ Гримо принести стаканъ д’Артаньяну, и Гримо, по обыкновенію, молча исполнивъ приказаніе. Д’Артаньянъ разсказалъ тогда Атосу все, что произошло въ церкви между Портосомъ и прокуроршей и что, вроятно, въ настоящую минуту ихъ товарищъ снаряжается.

— А я, отвтилъ Атосъ, выслушавъ разсказъ,— я вполн спокоенъ, что не женщины примутъ на себя расходы по моей экипировк.

— А между тмъ при вашей красот, любезности, знатности, мой любезный Атосъ, не найдется ни принцессы, ни королевы, могущихъ устоять противъ вашихъ любовныхъ чаръ.

— Какъ этотъ д’Артаньянъ еще молодъ! замтилъ Атосъ, пожимая плечами, и онъ сдлалъ Гримо знакъ принести вторую бутылку.

Въ эту минуту Плянше скромно просунулъ голову въ полуотворенную дверь и доложилъ своему господину, что лошади готовы.

— Какія лошади? спросилъ Атосъ.

— Лошади, которыхъ мн одолжилъ де-Тревиль для прогулки и на которыхъ мн хочется прокатиться въ Сенъ-Жерменъ….

— А что вы собираетесь длать въ Сенъ-Жермен? спросилъ опять Атосъ.

Тогда д’Артаньянъ разсказалъ ему о своей встрч въ церкви и какъ онъ нашелъ женщину, которая вмст съ вельможей въ черномъ плащ и съ рубцомъ на виск составляла для него вчную заботу.

— Вы влюблены въ эту особу такъ же, какъ когда-то были влюблены въ г-жу Бонасье, замтилъ Атосъ, пожимая презрительно плечами, какь будто бы сожаля о человческой слабости.

— Я! Вовсе нтъ! вскричалъ д’Артаньянъ,— мн только очень любопытно разъяснить таинственность, которой она окружена. Не знаю почему, но мн кажется, что эта женщина, не смотря на то, что ни я ее, ни она меня вовсе не знаемъ, будетъ играть роль въ моей жизни.

— Въ самомъ дл, вы правы,— я не знаю женщины, которая стоила бы труда ее отыскивать, разъ она пропала. Г-жа Бонасье пропала, тмъ хуже для нея,— пусть сама отыскивается!

— Нтъ, Атосъ, нтъ, вы ошибаетесь, я люблю мою бдную Констанцію боле чмъ когда нибудь, и если бы только я зналъ, гд она — будь это хоть на краю свта,— я похалъ бы, чтобы освободить ее изъ рукъ враговъ, но мн неизвстно, гд она, и вс мои поиски были безполезны. Что-жъ длать, поневол надо развлекаться.

— Развлекитесь же съ вашей милэди, мой любезный д’Артаньянъ, если только это васъ можетъ занять — я желаю вамъ этого отъ всего сердца.

— Послушайте, Атосъ, вмсто того, чтобы сидть здсь взаперти, точно подъ арестомъ, сядьте-ка на лошадь и подемте вмст въ Сенъ-Жерменъ.

— Дорогой мой, я зжу верхомъ, когда у меня есть лошади, а если ихъ нтъ — хожу пшкомъ.

— Ну, что же! а я, сказалъ д’Артаньянъ,— подсмиваясь надъ мизантропіей Атоса, который обидлся бы словами его, будь они сказаны кмъ нибудь другимъ,— а я не такъ гордъ, какъ вы, и зжу на той, какая попадется. И такъ, до свиданья, любезный Атосъ.

— До свиданья, сказалъ мушкетеръ, длая Гримо знакъ, чтобъ онъ откупорилъ только что принесенную бутылку.

Д’Арганьянъ и Плянше сли на лошадей и отправились по дорог въ Сенъ-Жерменъ.

Во всю дорогу, пока они хали, у молодого человка не выходили изъ головы слова, сказанныя Атосомъ относительно г-жи Бонасье. Хотя д’Артаньянъ и не былъ особенно сантиментальнаго характера, но хорошенькая жена торговца произвела на него глубокое впечатлніе, онъ говорилъ правду, утверждая, что готовъ былъ идти на край свта искать ее. Но земля — шаръ, у нея нтъ краевъ, а потому онъ и не зналъ, въ какую сторону отправиться.

А пока онъ хотлъ попытаться узнать, кто была милэди. Милэди разговаривала съ человкомъ въ черномъ плащ, слдовательно она его знала, а д’Артаньянъ ршилъ, что именно этотъ человкъ въ черномъ плащ вторично похитилъ г-жу Бонасье, какъ въ первый разъ, а потому д’Артаньянъ лгалъ только на половину, а это почти уже была и не ложь, когда онъ говорилъ, что, пускаясь на поиски милэди, онъ въ то же самое время отыскиваетъ и Констанцію.

Разсуждая такимъ образомъ и отъ времени до времени пришпоривая лошадь, д’Артаньянъ незамтно дохалъ до Сенъ-Жермена. Онъ только что прохалъ павильонъ, гд, десять лтъ спустя, родился Людовикъ XIV. Онъ халъ по очень пустынной улиц, посматривая направо и налво, въ надежд, не нападетъ ли онъ на слдъ прелестной англичанки, когда вдругъ въ первомъ этаж одного хорошенькаго домика, не имвшаго, но обычаю того времени, ни одного окна на улицу, показалось знакомое лицо. Эта личность прогуливалась по террас, украшенной цвтами. Плянше первый узналъ ее.

— Баринъ, сказалъ онъ, обращаясь къ д’Артаньяну,— вы не узнаете этого человка, считающаго воронъ?

— Нтъ, а между тмъ я убжденъ въ томъ, что вижу его не въ первый разъ.

— Да, да! я думаю, что я не ошибаюсь: это тотъ бдный Любенъ, слуга графа Варда, котораго вы такъ ловко отдлали мсяцъ тому назадъ, въ Кале, по дорог на дачу губернатора.

— Ахъ, да! теперь и я его узналъ. А какъ ты думаешь, онъ узналъ тебя?

— Сказать по правд, баринъ, онъ такъ былъ тогда напуганъ, что я сильно сомнваюсь, чтобы онъ сохранилъ обо мн ясное воспоминаніе!

— Въ такомъ случа, поди, поговори съ этимъ малымъ, и постарайся узнать изъ разговора, живъ ли его господинъ.

Плянше сошелъ съ лошади и прямо подошелъ къ Любену, который дйствительно не узналъ его, и слуги начали самымъ дружелюбнымъ образомъ разговаривать другъ съ другомъ, между тмъ какъ д’Артаньянъ повернулъ лошадей въ маленькій переулочекъ и, объхавъ кругомъ дома, вернулся, остановившись позади изгороди изъ оршника, и сталъ прислушиваться къ ихъ разговору.

Посл минутнаго наблюденія, изъ своей засади позади изгороди, онъ услышалъ стукъ экипажа и увидлъ, что напротивъ него остановилась карета милэди. Ошибиться было нельзя — въ карет сидла она.

Д’Артаньянъ пригнулся къ ше лошади, чтобы видть все и не быть замченнымъ.

Милэди высунула изъ дверецъ свою прелестную блокурую головку и отдала какое-то приказаніе горничной.

Горничная, хорошенькая двушка лтъ двадцати, двадцати-двухъ, лишая и проворная, настоящая субретка знатной барыни, соскочила съ ножки, на которой она сидла, по обычаю того времени, и направилась къ террас, на которой д’Артаньянъ видлъ Любена.

Д’Артаньянъ слдилъ за субреткой и видлъ, что она пошла къ террас. Случайно какое-то приказаніе, отданное извнутри дома, отозвало Любена съ террасы, такъ что Плянше остался одинъ, посматривая по сторонамъ и выглядывая, куда скрылся д’Артаньянъ.

Горничная приблизилась къ Плянше, котораго она приняла за Любена, и, отдавая ему записочку, сказала:

— Вашему барину.

— Моему барину? переспросилъ удивленный Плянше.

— Да, и очень нужное. Берите же скоре.

И съ этими словами она побжала къ карет, которую повернули обратно, горничная вскочила на подножку и карета укатила.

Плянше повертлъ записку въ рукахъ, затмъ, пріученный къ безпрекословному повиновенію, онъ соскочилъ съ террасы, повернулъ въ переулочекъ и, пройдя двадцать шаговъ, встртился съ д’Артаньяномъ, который все видлъ и шелъ ему навстрчу.

— Вамъ, баринъ, сказалъ Плянше, подавая записку молодому человку.

— Мн? спросилъ д’Артаньянъ,— ты въ этомъ вполн увренъ?

— Чортъ возьми! увренъ ли я въ этомъ! субретка сказала: ‘Твоему барину’. У меня нтъ другого барина, кром васъ, слдовательно… Красивенькая двушка эта субретка, право-слово!

Д’Артаньянъ развернулъ записку и прочиталъ слдующее:

‘Особа, интересующаяся вами боле, чмъ можетъ это выказать, хотла бы знать, когда вы будете въ состояніи совершить прогулку въ лсу. Завтра, въ гостинниц Шанъ-дю-Дра-д’Оръ, лакей въ черной ливре съ краснымъ будетъ ждать вашего отвта’.

— Ого! подумалъ д’Артаньянъ,— вотъ такъ нетерпнье! Кажется, что я, и милэди справлялись о здоровь одной и той же особы. Ну, что же! Плянше, какъ поживаетъ добрйшій г. де-Вардъ? такъ, значитъ, онъ не умеръ?

— Нтъ, сударь, онъ живъ, и ему настолько хорошо, какъ только можетъ быть хорошо человку съ четырьмя ранами въ тл, вдь вы, не въ обиду будь вамъ сказано, нанесли четыре удара этому джентльмену, онъ потерялъ очень много крови и еще очень слабъ. Какъ я и думалъ, сударь, Любенъ меня не узналъ и съ начала до конца разсказалъ мн наше приключеніе.

— Отлично, Плянше, ты король слугъ, теперь садись на лошадь и догонимъ карету.

На это потребовалось немного времени: черезъ пять минутъ они увидли карету на краю дороги, какой-то богато одтый всадникъ стоялъ у дверцы кареты.

Разговоръ между милэди и всадникомъ былъ настолько оживленъ, что никто, кром субретки, не замтилъ присутствія д’Артаньяна, когда онъ остановился по другую сторону кареты.

Разговоръ происходилъ на англійскомъ язык, котораго д’Артаньянъ не понималъ, но по тону молодой человкъ понялъ, что прекрасная англичанка очень сердилась, и она закончила жестомъ, не оставившимъ ни малйшаго сомннія о характер разговора: она ударила своего собесдника веромъ, и съ такой силой, что эта маленькая принадлежность женскаго туалета разлетлась на тысячу мелкихъ кусковъ.

Кавалеръ разразился при этомъ смхомъ, что, казалось, привело милэди въ отчаяніе.

Д’Артаньянъ счелъ эту минуту удобною, чтобы вмшаться въ разговоръ, онъ подъхалъ съ другой стороны къ дверц и почтительно снялъ шляпу.

— Сударыня, сказалъ онъ,— не позволите ли вы мн предложить вамъ мои услуги? Повидимому, этотъ господинъ разсердилъ васъ, скажите только слово, и я берусь наказать его за то, что онъ недостаточно съ нами вжливъ.

При первыхъ же словахъ милэди обернулась и съ удивленіемъ посмотрла на молодого человка, а когда онъ кончилъ, она сказала на чистомъ французскомъ язык:

— Милостивый государь, я съ большой радостью отдалась бы подъ ваше покровительство, если бы лицо, разсердившее меня, не приходилось мн братомъ.

— A! въ такомъ случа простите меня, сударыня, вы поймете, конечно, что я не зналъ этого.

— Чего вмшивается этотъ скворецъ! вскричалъ, наклоняясь къ дверцамъ, господинъ, котораго милэди выдала за своего брата,— и почему онъ не детъ своей дорогой?

— Сами вы скворецъ, сказалъ д’Артаньянъ, въ свою очередь нагибаясь къ ше лошади и говоря съ незнакомцемъ черезъ дверцы кареты:— я не ду своей дорогой, потому что мн хочется остановиться здсь.

Всадникъ сказалъ нсколько словъ по-англійски своей сестр.

— Я говорю съ вами по-французски, сказалъ д’Артаньянъ,— такъ сдлайте же мн одолженіе, отвчайте на томъ же язык. Вы — братъ этой дамы, пусть будетъ такъ, но, къ счастью, вы не мой братъ.

Можно было думать, что милэди труслива, какъ большинство женщинъ, и вмшается еще вначал въ эту непріятную исторію, чтобы помшать ссор зайти слишкомъ далеко, но, совершенно напротивъ, она откинулась въ глубину кареты и хладнокровно закричала кучеру:

— Пошелъ домой!

Хорошенькая субретка бросила безпокойный взглядъ на д’Артаньяна, красивая наружность котораго, видимо, произвела на нее свое дйствіе.

Карета ухала, оставивши противниковъ лицомъ къ лицу, никакая преграда не раздляла ихъ боле.

Всадникъ сдлалъ движеніе, желая послдовать за каретой, но д’Артаньянъ, гнвъ котораго еще боле увеличился, когда онъ узналъ въ немъ англичанина, выигравшаго въ Амьен у Атоса лошадь и чуть не выигравшаго у него перстень, схватилъ его лошадь за узду и остановилъ.

— Эй, сказалъ онъ,— вы мн кажетесь еще боле похожи на скворца, потому что показываете видъ, будто забыли про нашу ссору,

— А-а! сказалъ англичанинъ,— это вы, почтенный. Очевидно, вы постоянно играете не въ ту, такъ въ другую игру?

— Да, и это мн напомнило, что мн нужно еще у васъ отыграться. Увидимъ, такъ ли вы хорошо владете рапирой, какъ костями.

— Вы прекрасно видите, что я безъ шпаги, не собираетесь ли вы разыграть храбреца предъ безоружнымъ?

— Надюсь, что она найдется дома, во всякомъ случа, у меня ихъ дв и, если хотите, я одолжу вамъ одну изъ нихъ,

— Совершенно напрасно, у меня достаточный запасъ этого рода оружія.

— Если такъ, почтенный джентльменъ, выберите ту, которая подлинне, и приходите показать мн ее сегодня вечеромъ.

— Куда прикажете?

— Позади Люксембурга, это одно изъ самыхъ пріятныхъ мстъ для такихъ прогулокъ, какую я вамъ предлагаю.

— Хорошо, приду.

— Въ которомъ часу?

— Въ шесть.

— Кстати, у васъ, вроятно, найдутся два или три друга?

— Есть цлыхъ трое, которые сочтутъ за честь принять участіе въ этой игр.

— Трое? чудесно! Какое счастливое совпаденіе: это именно то число, которое мн нужно. А теперь, кто вы такой? спросилъ англичанинъ.

— Я — д’Артаньянъ, гасконскій дворянинъ, служащій въ гвардіи, въ рот Дезессара. А вы?

— Я — лордъ Винтеръ, баронъ Шеффильдъ.

— Итакъ, я вашъ покорный слуга, г. баронъ, хотя у васъ такія имена, которыя трудно запомнить.

И, пришпоривъ лошадь, Д’Артаньянъ галопомъ помчался по дорог въ Парижъ и прохалъ прямо къ Атосу, какъ обыкновенно длалъ въ подобныхъ случаяхъ.

Онъ засталъ Атоса на большомъ диван, лежа на которомъ, тотъ, по его словамъ, ожидалъ, что деньги на обмундировку сами явятся къ нему.

Д’Артаньянъ разсказалъ Атосу все, что случилось, не упомянувъ только о письм къ де-Варду.

Атосъ былъ въ восторг, когда узналъ, что ему придется драться съ англичаниномъ. Мы уже сказали, что это была его мечта. Въ ту же минуту послали за Портосомъ и Арамисомъ и разсказали имъ о случившемся.

Портосъ вытащилъ свою шпагу изъ ноженъ и принялся парировать противъ стны, отъ времени до времени отступая и длая пліе, точно какой-нибудь танцоръ. Арамисъ, постоянно занятый своей поэмой, заперся въ кабинет Атоса и просилъ, чтобы его не тревожили до часа, назначеннаго для дуэли. Атосъ знакомъ веллъ Гримо подать бутылку вина.

Д’Артаньянъ же былъ занятъ составленіемъ небольшого плана, исполненіе котораго мы увидимъ впослдствіи. Очевидно, это сулило ему какое-нибудь пріятное приключеніе, о чемъ можно было заключить по улыбк, отъ времени до времени озарявшей его задумчивое лицо.

IV.
Французы и Англичане.

Въ назначенный часъ вс отправились, въ сопровожденіи слугь, за Люксембургъ, на мсто, огороженное для козъ. Атосъ далъ серебряную монету пастуху чтобы тотъ удалился, а слугамъ было поручено сторожить. Вскор молчаливая группа англичанъ приблизилась къ тому же мсту, прошла за заборъ и присоединилась къ мушкетерамъ. Затмъ, по англійскому обычаю, послдовали взаимныя представленія. Англичане были люди все очень знатныхъ фамилій, а потому странныя имена противниковъ показались имъ не только сомнительными, но даже подозрительными.

— Однако, замтилъ лордъ Винтеръ, когда ему были названы имена трехъ друзей,— мы все-таки не знаемъ, кто вы, и не будемъ драться съ людьми, носящими такія имена: такъ зовутъ только пастуховъ.

— Ваше предположеніе совершенно врно, милордъ: это вымышленныя имена, согласился Атосъ.

— Это въ насъ возбуждаетъ еще большее желаніе узнать ваши настоящія имена, отвтилъ англичанинъ.

— Но вы играли же съ нами, не зная нашихъ именъ, продолжалъ Атосъ, и выиграли у насъ лошадей.

— Это правда, но мы рисковали только нашими деньгами, а на этотъ разъ мы рискуемъ нашей жизнью: играютъ со всякимъ, дерутся только съ равными.

— Совершенно справедливо, согласился Атосъ.

Онъ отвелъ въ сторону того изъ четырехъ англичанъ, съ которымъ долженъ былъ драться, и потихоньку сказалъ ему свое имя.

Портосъ и Арамисъ сдлали то же самое.

— Удовлетворены ли вы теперь, спросилъ Атосъ у своего противника, и считаете ли вы меня достаточно знатнымъ, чтобы оказать мн честь скрестить со мной шпагу?

— Да, отвтилъ англичанинъ, кланяясь.

— А теперь хотите вы, чтобы я сказалъ вамъ еще кое-что? холодно спросилъ у англичанина Атосъ.

— Что же именно? спросилъ англичанинъ.

— Вы лучше бы сдлали, если бы не требовали, чтобы я открылъ вамъ свое имя.

— Почему же?

— Потому что меня считаютъ умершимъ, у меня есть причины желать, чтобы не знали, что я живъ, и потому теперь я буду принужденъ убить васъ, чтобы моя тайна не разнеслась по всему свту.

Англичанинъ посмотрлъ на Атоса, думая, что тотъ съ нимъ шутитъ, но Атосъ и не думалъ шутить.

— Господа, сказалъ Атосъ, обращаясь и къ своимъ товарищамъ, и къ противникамъ,— вс ли готовы?

— Да, въ одинъ голосъ отвтили англичане и французы.

— Въ такомъ случа, начнемте.

И въ ту же минуту восемь шпагъ блеснули при лучахъ заходившаго солнца, и сраженіе началось съ ожесточеніемъ, очень естественнымъ между людьми, бывшими вдвойн противниками.

Атосъ дрался такъ правильно и спокойно, точно онъ былъ въ фехтовальной зал.

Портосъ, наказанный, безъ сомннія, за свою излишнюю самонадянность приключеніемъ въ Шантильи, дйствовалъ на этотъ разъ очень хитро и осторожно.

Арамисъ, которому предстояло еще окончить третью пснь своей поэмы, очень спшилъ.

Атосъ первый убилъ своего противника: онъ нанесъ ему только одинъ ударъ, но, какъ онъ и предупреждалъ его, ударъ былъ смертельный: шпага пронзила ему сердце. Затмъ Портосъ положилъ своего на траву и прокололъ ему бедро. Такъ какъ англичанинъ посл этого боле не сопротивлялся и отдалъ свою шпагу, Портосъ взялъ его на руки и отнесъ въ карету.

Арамисъ такъ сильно напалъ и началъ тснить своего, противника что тотъ, отступивши шаговъ на пятьдесятъ, кончилъ тмъ, что обратился въ бгство и исчезъ, удирая со всхъ ногъ при гиканьяхъ слугъ.

Д’Артаньянъ только просто оборонялся, и когда увидлъ, что его противникъ страшно утомился, онъ ловкимъ ударомъ вышибъ у него изъ рукъ шпагу. Баронъ, видя себя обезоруженнымъ, отступилъ шага два-три назадъ, но въ эту минуту нога у него поскользнулась, и онъ упалъ навзничь.

Д’Артаньянъ однимъ прыжкомъ очутился около него и, приставивъ шпагу къ горлу, сказалъ:

— Я могъ бы васъ убить, потому что вы теперь всмъ въ моихъ рукахъ, но я оставляю вамъ жизнь изъ любви къ вашей сестр.

Д’Артаньянъ былъ вн себя отъ радости: ему удалось осуществить планъ, задуманный имъ заране, при мысли объ удачномъ исполненіи котораго лицо его озарялось улыбкой, о чемъ мы упоминали въ конц предыдущей главы. Англичанинъ былъ въ восторг, что имлъ дло съ такимъ сговорчивымъ противникомъ, сжалъ д’Артаньяна въ своихъ объятіяхъ, наговорилъ тысячу любезностей мушкетерамъ, и такъ какъ противникъ Портоса былъ уже помщенъ въ карету, а противникъ Арамиса далъ тягу, то все вниманіе обратили на убитаго. Въ то время, какъ Портосъ и Арамисъ раздвали его, надясь, что рана окажется не смертельной, изъ подъ его кушака выпалъ толстый кошелекъ. Д’Артаньянъ поднялъ его и хотлъ отдать лорду Винтеру.

— Но что же вы хотите, чтобы я сдлалъ съ этими деньгами? спросилъ англичанинъ.

— Вы передалите ихъ его семейству, отвчалъ д’Артаньянъ.

— Очень нужна подобная бездлица его семейству: онъ получаетъ 15 тысячъ фунтовъ въ годъ. Оставьте у себя этотъ кошелекъ для вашихъ слугъ.

Д’Артаньянъ положилъ кошелекъ къ себ въ карманъ.

— А теперь, мой молодой другъ, вдь вы позволите, надюсь, такъ называть васъ? обратился лордъ Винтеръ къ д’Артаньяну.— Сегодня же вечеромъ, если только вы хотите, я представлю васъ моей сестр, лэди Клирикъ, потому что я желаю, чтобы она, въ свою очередь, отнеслась къ вамъ благосклонно, такъ какъ она не особенно худо принята при двор. Можетъ быть, въ будущемъ слово, замолвленное ею, окажется вамъ небезполезнымъ.

Д’Артаньянъ покраснлъ отъ удовольствія и поклонился въ знакъ согласія.

Въ это время Атосъ подошелъ къ д’Артаньяну.

— Что думаете вы сдлать съ кошелькомъ? и шепнулъ онъ ему тихонько на ухо.

— Но я хотлъ его передать вамъ, мой любезный Атосъ.

— Мн? Но почему такъ?

— Да просто потому, что вы его убили: это непріятельскіе доспхи.

— Я — наслдникъ непріятеля! возмутился Атосъ.— За кого же вы меня принимаете?

— Такой обычай на войн, сказалъ д’Артаньянъ:— почему же бы такого обычая не было бы и на дуэли?

— Даже на пол битвы, сказалъ Атосъ,— я никогда не пользовался этимъ.

Портосъ пожалъ плечами, Арамисъ движеніемъ губъ одобрилъ Атоса.

— Въ такомъ случа, предложилъ д’Артаньянъ,— дадимъ эти деньги слугамъ, какъ намъ посовтовалъ лордъ Винтеръ.

— Да, сказалъ Атосъ,— отдадимъ этотъ кошелекъ, но не нашимъ слугамъ, а прислуг англичанъ.

Атосъ взялъ кошелекъ и бросилъ его кучеру:

— Вамъ и вашимъ товарищамъ.

Этотъ благородный поступокъ человка, не имвшаго за душой положительно ни копейки, поразилъ даже самого Портоса, и это французское великодушіе, которое было разсказано лордомъ Винтеромъ и его пріятелемъ, произвело на всхъ сильное впечатлніе. Только Гримо, Мускетонъ, Плянше и Базенъ были недовольны. Лордъ Винтеръ, прощаясь съ д’Артаньяномъ, сообщилъ ему адресъ своей сестры: она жила на Королевской площади, бывшей въ то время моднымъ кварталомъ, въ дом No 6. Онъ общалъ самъ захать за нимъ, чтобы его представить. Д’Артаньянъ назначилъ ему свиданіе въ 8 часовъ у Атоса.

Предстоящее представленіе милэди очень озабочивало нашего гасконца. Онъ припомнилъ, какимъ страннымъ образомъ эта женщина была замшана въ событіяхъ его жизни. Онъ былъ убжденъ, что она была креатурой кардинала и, тмъ не мене, его непреодолимо влекло къ ней одно изъ тхъ чувствъ, въ которомъ онъ не могъ даже дать себ отчета. Онъ боялся только одного, чтобы она не узнала его по встрчамъ въ Менг и Дувр, потому что тогда она догадалась бы, что онъ былъ изъ числа друзей де-Тревиля, а слдовательно тломъ и душой преданъ королю, и это неминуемо лишило бы его нкотораго преимущества, тогда₄какъ въ томъ случа, если милэди знала его лишь настолько, насколько онъ ее знаетъ, имъ могъ держаться съ ней на равной ног. Относительно интрижки ея съ графомъ де-Вардомъ нашъ самонадянный юноша очень мало заботился, хотя маркизъ былъ молодъ, красивъ, богатъ и въ большой милости у кардинала. Вдь чего же нибудь стоили его 20 лтъ, и въ особенности, когда человкъ еще рожденъ въ Тарбахъ!

Д’Артаньянъ началъ съ того, что одлся самымъ изящнымъ образомъ, отправился къ Атосу и, по своему обыкновенію, все ему разсказалъ. Атосъ, выслушанъ его планы, затмъ покачалъ головой и съ нкоторой горечью посовтовалъ ему быть осторожнымъ.

— Какъ? вы только что лишились женщины, которую находили доброй, прелестной, прекрасной во всхъ отношеніяхъ, а теперь уже собираетесь ухаживать за другой!

Д’Артаньянъ почувствовалъ справедливость упрека.

— Я любилъ г-жу Бонасье сердцемъ, тогда какъ заинтересованъ милэди только головой, сказалъ онъ:— желая познакомиться съ нею, я ищу больше всего возможности разъяснить себ, какую роль она играетъ при двор.

— Роль, которую она играетъ! Но объ этомъ не трудно догадаться посл того, что вы мн разсказали. Это какой-нибудь лазутчикъ кардинала: женщина, которая завлечетъ васъ въ западню, гд вы лишитесь очень просто головы!

— Знаете что, любезный Атосъ: мн кажется, что вы все видите въ черномъ свт.

— Мой милый, я не довряю женщинамъ. Что длать: я поплатился за это. Въ особенности не довряю я блондинкамъ, а вы мн говорили, что милэди блондинка…

— Да, у нея волосы самаго чуднаго блокураго цвта, какой я когда-либо видлъ!

— Ахъ. мой бдный д’Артаньянъ! пожаллъ о немъ Атосъ.

— Подождите, я хочу кое-что разъяснить себ, затмъ, когда я узнаю то, что мн хочется знать, я удалюсь отъ нея.

Лордъ Винтеръ пріхалъ въ назначенный часъ и, предупрежденный заране, прошелъ во вторую комнату, гд засталъ одного д’Артаньяна. Было уже около восьми часовъ вечера, а потому онъ сейчасъ же увелъ молодого человка.

Ихъ дожидалась внизу щегольская карета, и такъ какъ она была запряжена двумя чудными лошадьми, то они въ минуту дохали до Королевской площади.

Милэди Кларикъ приняла д’Артаньяна холодно. Ея отель былъ отдланъ замчательно роскошно, и хотя въ это время большая часть англичанъ, вслдствіе объявленія войны, оставили Францію, или готовились это сдлать, милэди только что сдлала у себя въ дом новыя затраты, и это доказывало, что общая мра, заставлявшая англичанъ вызжать, нисколько до нея не относилась.

— Вы видите передъ собой, сказалъ, представляя д’Артаньяна своей сестр, лордъ Винтеръ,— молодого человка, который держалъ въ своихъ рукахъ мою жизнь и не пожелалъ злоупотребить своими преимуществами, хотя мы были врагами вдвойн, потому, во-первыхъ, ихъ я оскорбилъ его первый, во-вторыхъ — я англичанинъ. Поблагодарите же его, сударыня, если вы питаете ко мн какое-нибудь чувство.

Милэди слегка нахмурила брови, едва замтное облачко пробжало по ея лицу, а на губахъ показалась улыбка, настолько странная, что молодой человкъ, замтивъ эти три явленія, почувствовалъ дрожь.

Брать не замтилъ ничего, онъ отошелъ въ сторону и началъ играть съ любимой обезьяной милэди, которая потянула его за камзолъ.

— Милости просимъ, сказала милэди необыкновенно пріятнымъ голосомъ, составлявшимъ противоположность съ признаками сквернаго расположенія духа, которое только что замтилъ д’Артаньянъ:— отнын вы пріобрли право на мою вчную благодарность.

Тогда англичанинъ присоединился къ нимъ и разсказалъ о дуэли, не упуская ни одной подробности. Милэди слушала его съ большимъ вниманіемъ, но тмъ не мене легко можно было замтить, что она длала надъ собой большое усиліе, чтобы скрыть впечатлніе и не показать, что разсказъ этотъ ей вовсе не пріятенъ. Кровь бросилась ей въ голову, и она нетерпливо постукивала своей маленькой ножкой.

Лордъ Винтеръ ничего не замчалъ. Затмъ, кончивши разсказъ, онъ подошелъ къ столу, на которомъ на поднос стояли бутылка съ испанскимъ виномъ и стаканы, наполнилъ два изъ нихъ и пригласилъ д’Артаньяна выпить.

Д’Артаньянъ зналъ, что англичанинъ счелъ бы для себя большой обидой отказъ чокнуться съ нимъ, а потому онъ подошелъ къ столу и взялъ предложенный ему стаканъ. Впрочемъ, онъ не терялъ милэди изъ виду и въ зеркало увидлъ на ея лиц большую перемну. Теперь, когда она думала, что ея никто не видитъ, чувство, похожее на жестокость, исказило ея черты, она со злостью кусала свой платокъ. Маленькая хорошенькая субретка, которую д’Артаньянъ уже видлъ раньше, вошла въ это время, она сказала по-англійски нсколько словъ лорду Винтеру, который тотчасъ же попросилъ у д’Артаньяна позволенія удалиться, извиняясь, что очень важное дло отзываетъ, его и поручивъ ему извиниться за него передъ сестрой.

Д’Артаньянъ обмнялся съ лордомъ Винтеромъ пожатіемъ руки и вернулся къ милэди. Ея лицо съ удивительной быстротой приняло опять пріятное выраженіе, и только нсколько маленькихъ красненькихъ пятнышекъ на платк указывали на то, что она до крови искусала себ губы.

У нея были прелестныя губы, точно коралловыя.

Разговоръ принялъ веселый оборотъ. Милэди, казалось, совершенно успокоилась. Она разсказала, что лордъ Винтеръ ея кузенъ, а не родной брать: она вышла замужъ за младшаго члена семьи, который оставилъ ее вдовою съ ребенкомъ. Этотъ ребенокъ былъ единственнымъ наслдникомъ лорда Винтера, если только этотъ послдній не женится. Все это показывало д’Артаньяну, что нкоторыя обстоятельства изъ жизни милэди были окутаны покрываломъ, но онъ не видлъ, что было за этимъ покрываломъ.

Впрочемъ, посл получасового разговора д’Артаньянъ убдился, что милэди была его соотечественница: она говорила такимъ чистымъ, изящнымъ языкомъ, который не оставлялъ на этотъ счетъ ни малйшаго сомннія.

Д’Артаньянъ наговорилъ всякихъ любезностей и разсыпался въ увреніяхъ своей преданности, на всю эту болтовню нашего гасконца милэди благосклонно улыбалась. Настало время удалиться, д’Артаньянъ простился съ милэди и вышелъ изъ гостиной, чувствуя себя самымъ счастливымъ человкомъ на свт. На лстниц онъ встртилъ хорошенькую субретку, которая слегка толкнула его, проходя, и, покраснвъ до ушей, извинилась такимъ пріятнымъ голосомъ, что прощеніе было тотчасъ получено.

Д’Артаньянъ на другой день пришелъ снова и былъ принятъ еще лучше, чмъ наканун. Лорда Винтера, не было дома, и онъ провелъ съ милэди весь вечеръ, она, повидимому, принимала самое живое участіе въ немъ, спросила его, кто его друзья и не имлъ ли онъ когда-нибудь намренія поступить на службу къ кардиналу. Д’Артаньянъ, который, какъ уже знаютъ, былъ очень благоразумный молодой человкъ для своихъ 20-ти лтъ, вспомнилъ тогда свои подозрнія относительно милэди, онъ отозвался съ большимъ почтеніемъ объ его высокопреосвященств и сказалъ что онъ не преминулъ бы поступить въ гвардію кардинала вмсто того, чтобы поступить въ гвардію короля, если бы ему пришлось познакомиться съ де-Кавуа раньше, чмъ онъ познакомился съ де-Тревилемъ.

Милэди совершенно спокойно перемнила разговоръ и самымъ равнодушнымъ свтскимъ тономъ спросила: не былъ ли онъ въ Англіи.

Д’Артаньянъ отвтилъ, что его туда посылалъ де-Тревиль по длу ремонта лошадей и что онъ вывелъ четырехъ на образецъ.

Милэди въ продолженіе разговора два или три раза закусила себ губы, она имла дло съ гасконцемъ, который велъ свои дла осторожно.

Д’Артаньянъ удалился въ тотъ же самый часъ, какъ и наканун. Въ коридор онъ опять встртился съ хорошенькой Кэтти — такъ звали субретку. Она посмотрла на него такимъ благосклоннымъ взглядомъ, что ошибиться было невозможно, но мысли д’Артаньяна были поглощены ея госпожой, и онъ положительно не замтилъ этого.

Д’Артаньянъ пришелъ къ милэди на другой день и опять на слдующій, и каждый вечеръ милэди принимала его все съ большей и большей любезностью.

Каждый вечеръ то въ передней, то въ коридор или на лстниц онъ сталкивался съ хорошенькой субреткой, но, какъ мы уже сказали, д’Артаньянъ не обращалъ никакого вниманія на эту настойчивость хорошенькой Кэтти.

V.
Прокурорскій обдъ.

Дуэль, въ которой Портосъ сыгралъ такую блестящую роль, не заставила его, впрочемъ, забыть объ обд у прокурорши. На слдующій день, около часа дня, Мускетонъ еще разъ оглядлъ его туалетъ, все ли въ порядк, и Портосъ направился въ Медвжью улицу, чувствуя себя вдвойн счастливымъ.

Сердце его билось, но это происходило не отъ нетерпливой любви, какъ у д’Артаньяна. Нтъ, боле матеріальный интересъ волновалъ его: ему удастся, наконецъ, переступить этотъ таинственный порогъ и подняться по той самой лстниц, по которой подымались одинъ за другимъ старые золотые г-на Кокенара.

Наконецъ онъ увидитъ въ дйствительности сундукъ, который двадцать разъ снился ему во сн: длинный, глубокій сундукъ, запертый висячимъ замкомъ съ засовомъ и прикрпленный къ полу. Объ этомъ сундук онъ такъ часто слышалъ, и вдругъ прокурорша откроетъ этотъ сундукъ его удивленнымъ взорамъ своими нсколько высохшими, но еще не лишенными изящества и красоты руками. Кром того, онъ, безпріютный скиталецъ, не имющій семьи, солдатъ, привыкшій проводить время въ трактирахъ, кабакахъ, тавернахъ, сластена, принужденный по большей части довольствоваться обдомъ нашаромыжку,— онъ собирался принять участіе въ семейномъ обд, насладиться домашнимъ комфортомъ и предоставить себя маленькимъ заботамъ хозяевъ, что еще пріятне, когда послдніе туги на руку, какъ говорятъ старые вояки.

Приходить въ качеств кузена каждый день и садиться на хорошій обдъ, разгладить морщины и развеселить жолтое, сморщенное лицо стараго прокурора, немножко пощипать перышки у молодыхъ писцовъ, выучивши ихъ играть въ фаро, въ гальбитъ {Игра въ кости.} и въ ландскнехтъ, со всми ихъ тонкостями, и выиграть у нихъ въ одинъ часъ все, что они сберегли за цлый мсяцъ,— все это очень улыбалось Портосу.

До мушкетера, правда, доходили съ разныхъ сторонъ не особенно лестные отзывы о прокурорахъ, какъ и теперь, впрочемъ, о нихъ разсказываютъ: говорили объ ихъ скаредности, доходившей до мелочей, о страшномъ воздержаніи въ пищ. Такъ какъ, въ конц концовъ, если откинуть излишнюю экономность, которую Портосъ считалъ всегда очень неумстной, прокурорша была барыней довольно либеральной для своего званія, то, очень понятно, Портосъ надялся, что ея домъ поставленъ на довольно приличную ногу.

При вход въ домъ у мушкетера явились нкоторыя сомннія, вншній видъ не представлялъ ничего привлекательнаго: грязный, вонючій коридоръ, полутемная лстница, на которую свтъ проникалъ съ сосдняго двора, въ первомъ этаж низкая дверь, обитая огромными гвоздями, какъ главная входная дверь окружнаго суда.

Портосъ постучался, высокій, блдный писецъ, скрытый подъ цлой копной растрепанныхъ волосъ, отворилъ дверь и поклонился съ видомъ человка, привыкшаго уважать высокій ростъ, признакъ силы, военный мундиръ, опредляющій соціальное положеніе носящаго его, и румяное лицо, указывающее на привычку хорошо пожить.

За нимъ показался писецъ поменьше ростомъ, за вторымъ — слдующій, опять побольше и за третьимъ — подростокъ лтъ двнадцати.

Всего — три писца съ половиною, это и для того времени служило признакомъ, что дла идутъ на славу.

Хотя мушкетеръ долженъ былъ придти только въ часъ, но уже съ двнадцати прокурорша начала высматривать и поджидать, надясь, что сердце, а можетъ быть также и желудокъ, ея возлюбленнаго ускоритъ часъ свиданья.

Г-жа Кокенаръ вышла изъ дверей квартиры почти тотчасъ же, какъ ея гость поднялся по лстниц, и появленіе почтенной дамы вывело его изъ затруднительнаго положенія. Писцы съ любопытствомъ посматривали на него, и онъ, не находя, что сказать этой восходящей и нисходящей гамм, молча остановился передъ ними.

— Это мой кузенъ! вскричала прокурорша — Входите же, входите, г. Портосъ.

Имя Портоса произвело дйствіе на писцовъ и они засмялись, но Портосъ обернулся, и вс лица сдлались серьезными.

Чтобы достигнутъ прокурорскаго кабинета, пришлось пройти переднюю, гд находились писцы, и контору, гд они обыкновенно занимались, эта послдняя представляла нчто врод какой-то темной, мрачной залы, переполненной, вмсто мебели, всякаго рода бумагами. Миновавъ контору, въ правой сторон оставили кухню и вошла въ гостиную.

Вс эти комнаты, примыкавшія непосредственно одна къ другой, не произвели на Портоса особенно хорошаго впечатлнія. Все, что говорилось, было слышно черезъ открытыя двери, а затмъ, проходя мимо кухни, онъ бросилъ быстрый, испытующій взглядъ туда и долженъ былъ признаться себ, что, къ стыду прокурорши и къ своему большому сожалнію, онъ не замтилъ ни пылающаго очага, ни оживленія, вообще той суеты, которая обыкновенно царитъ въ обденный часъ въ святилищ людей, любящихъ хорошо покушать.

Прокуроръ, вроятно, былъ заране предупрежденъ о посщеніи, потому что онъ не выказалъ ни малйшаго удивленія при появленіи Портоса, который подошелъ къ нему съ самымъ непринужденнымъ видомъ и вжливо поклонился.

— Какъ кажется, г. Портосъ, мы съ вами кузены? сказалъ прокуроръ и приподнялся, опираясь на ручки камышеваго кресла.

Это былъ дряхлый, сухой старикъ, завернутый въ длинный черный плащъ, въ которомъ совершенно скрывалось его хилое тло, его маленькіе срые глаза блестли, какъ два карбункула, и казалось, что только они, вмст съ гримасничавшимъ ртомъ, оставались единственной частью лица, гд еще теплилась жизнь. Къ несчастію, ноги начинали уже отказываться нести службу всей этой костлявой машин, уже пять или шесть мсяцевъ упадокъ силъ началъ давать себя чувствовать, и съ этихъ поръ прокуроръ сдлался рабомъ своей жены.

Кузенъ былъ принятъ съ покорностью — и только, не будь Кокенаръ такимъ разбитымъ, всякое родство съ Портосомъ было бы отклонено.

— Да, мы кузены, сказалъ, не сбиваясь съ своей роли, Портосъ, который, къ тому же, никогда и не разсчитывалъ, что прокуроръ приметъ его съ восторгомъ.

— По женской линіи, кажется? насмшливо спросилъ прокуроръ.

Портосъ не понявъ насмшки, счелъ это большой наивностью и ухмыльнулся себ въ бороду, но г-жа Кокенаръ, знавшая, что наивный прокуроръ обладаетъ въ своемъ род очень рдкою сообразительностью, только слегка улыбнулась и сильно покраснла.

Г-нъ Кокенаръ съ самаго прихода Портоса началъ бросать безпокойные взгляды на большой шкапъ, стоявшій напротивъ дубовой конторки. Портосъ догадался, что этотъ шкапъ хотя и не былъ похожъ на сундукъ, который ему грезился во сн, но былъ именно тмъ блаженнымъ сундукомъ, и онъ поздравлялъ себя, что дйствительность была шестью футами выше мечты.

Г-нъ Кокенаръ не простеръ дале своихъ генеалогическихъ разспросовъ и, переводя свой тревожный взоръ со шкапа на Портоса, прибавилъ только:

— Передъ своимъ отъздомъ на войну нашъ кузенъ, надюсь, доставитъ намъ удовольствіе отобдать съ нами одинъ разъ, не правда ли, м-мъ Кокенаръ?

На этотъ разъ ударъ попалъ въ цль, и Портосъ почувствовалъ его, повидимому, и г-жа Кокенаръ не осталась къ этому нечувствительной, потому что она прибавила:

— Мой кузенъ не вернется къ намъ, если найдетъ, что мы худо къ нему относимся, да и безъ того ему придется слишкомъ мало времени оставаться въ Париж, такъ что это будетъ зависть отъ нашей любезности и умнья упросить его посвятить намъ свободныя минуты до своего отъзда.

— О, мои ноги, мои бдныя ноги, гд вы! пробормоталъ Кокенаръ, пытаясь улыбнуться.

Эта помощь, подоспвшая къ Портосу какъ разъ въ ту минуту, когда его гастрономическимъ надеждамъ начала угрожать нкоторая опасность, внушила мушкетеру чувство величайшей признательности къ прокурорш.

Скоро насталъ часъ обда. Тогда вс перешли въ столовую, большую темную комнату напротивъ кухни.

Писцы, почувствовавшіе, какъ кажется, въ дом непривычное для нихъ вяніе, на этотъ разъ выказали пунктуальную аккуратность и держали въ рук по табуретк, готовые тотчасъ же ссть. Видно было, какъ ихъ челюсти заране пришли въ движеніе съ самыми злостными намреніями.

— Ей-Богу! подумалъ Портосъ, бросая взглядъ на этихъ трехъ голодныхъ (подростокъ, понятно, не удостоился чести быть допущеннымъ къ хозяйскому столу), ей-Богу! на мст моего кузена я не держалъ бы у себя такихъ обжоръ. Можно подумать, что это какіе-нибудь потерпвшіе крушеніе, не вшіе цлыхъ шесть мсяцевъ.

Метръ Кокенаръ явился въ столовую въ кресл на колесикахъ, подталкиваемомъ г-жой Кокенаръ, которой Портосъ, въ свою очередь, поспшилъ на помощь и помогъ довезти мужа до стола.

Какъ только его ввезли, носъ и челюсти его тотчасъ же, какъ и у писцовъ, пришли въ движеніе.

— Ого, сказалъ онъ,— какой аппетитный запахъ у супа!

— Чортъ возьми! да что онъ находить необыкновеннаго въ этомъ суп? подумалъ Портосъ при вид слабаго бульона, правда, поданнаго въ большомъ количеств, но совсмъ не наварнаго, въ которомъ кое-гд плавало нсколько сухариковъ, точно острова въ Архипелаг. Г-жа Кокенаръ улыбнулась, и по данному ею знаку вс поспшили ссть за столъ.

Метру Кокенару подали первому, затмъ Портосу, затмъ г-жа Кокенаръ наполнила свою тарелку и раздлила сухарики безъ бульона нетерпливымъ писцамъ.

Въ эту самую минуту дверь столовой отворилась со скрипомъ, и черезъ полуотворенныя половинки Портосъ увидлъ маленькаго писца, который, не имя возможности принять участія въ пиршеств, додалъ свой хлбъ при двойномъ запах кухни и столовой.

Посл супа горничная подала вареную курицу — роскошь, при вид которой присутствовавшіе сдлали такіе большіе глаза, что они готовы были, казалось, лопнуть.

— Видно, что вы любите вашихъ родныхъ, м-мъ Кокенаръ, сказалъ прокуроръ, почти съ трагической улыбкой:— конечно, этой любезностью мы обязаны вашему кузену.

Бдная курица была худа и покрыта грубой щетинистой кожей, которую, несмотря на вс усилія, не могли даже пробить никакія кости: должно полагать, ее долго пришлось искать на шест, куда она запряталась, чтобы спокойно умереть отъ старости.

— Чортъ возьми! подумалъ Портосъ:— вотъ это ужасно грустно! Я уважаю старость, но я вовсе не дорожу ею, когда она является въ вид варенаго или жаренаго блюда.

И онъ посмотрлъ вокругъ себя, чтобы убдиться, раздляютъ ли другіе его мнніе. Оказалось напротивъ: онъ увидлъ только горящіе глаза, которые заране пожирали этотъ чудный экземпляръ курицы,— предметъ, возбудившій въ немъ такое презрніе. Г-жа Кокенаръ придвинула къ себ блюдо, ловко отдлила дв большія черныя лапы, которыя положила на тарелку своего мужа, отрзала шею и вмст съ головой отложила для себя, затмъ отдлила крыло для Портоса и возвратила блюдо горничной, подавшей курицу, которая осталась почти нетронутой и исчезла прежде, чмъ мушкетеръ усплъ уловить разнообразныя проявленія чувства разочарованности, которое проявляется у людей, испытывающихъ его совершенно различно, смотря по характеру и темпераменту.

Вмсто курицы на стол появилось блюдо бобовъ, блюдо огромной величины, на которомъ, вмст съ бобами, виднлись нсколько бараньихъ косточекъ, съ перваго взгляда какъ будто бы и казавшихся съ мясомъ, но писцы не поддались на этотъ обманъ, хотя сумрачное выраженіе ихъ лицъ и смнилось выраженіемъ покорности судьб.

Г-жа Кокенаръ раздала это кушанье молодымъ людямъ съ умренностью хорошей хозяйки.

Пришла очередь и вина. Г-нъ Кокенаръ налилъ изъ очень небольшой каменной бутылки по трети стакана каждому изъ молодыхъ людей, налилъ почти такую же порцію себ, и бутылка тотчасъ же перешла на сторону Портоса и г-жи Кокенаръ.

Молодые люди долили треть стакана вина водой, затмъ, отпивши изъ него половину, снова долили водой, и такъ до конца обда, когда они пили напитокъ, рубиновый цвтъ котораго перешелъ въ цвтъ дымчатаго топаза.

Смущенный Портосъ сълъ положенное ему куриное крылышко и содрогнулся, почувствовавъ, что колно прокурорши коснулось его колна. Онъ тоже выпилъ полстакана этого вина, которое такъ берегли, и узналъ въ немъ ужасное мстное монтрельское вино.

Г-нъ Кокенаръ видлъ, какъ вино поглощается не разбавленнымъ, и вздыхалъ.

— Не скушаете ли вы этихъ бобовъ, кузенъ Портосъ? предложила г-жа Кокенаръ такимъ тономъ, который скоре говорилъ: поврьте мн, лучше ихъ не сть.

— Чортъ бы меня взялъ, если я ихъ только попробую! проворчалъ потихоньку Портосъ…

И затмъ громко добавилъ:

— Благодарю васъ, кузина, я совершенно сытъ.

Наступило молчаніе. Портосъ не зналъ, какъ ему держать себя. Прокуроръ нсколько разъ повторилъ:

— Ахъ, г-жа Кокенаръ, поздравляю васъ — вы задали намъ настоящій пиръ! Господи! какъ я нался!

Г-нъ Кокенаръ сълъ свою тарелку супу, черныя куриныя лапки и единственную баранью кость, на которой было еще чуть-чуть мяса.

Портосъ думалъ, что съ нимъ шутятъ, и ужъ началъ крутить усы и сдвинулъ брови, но колно г-жи Кокенаръ опять нжно дотронулось до него, какъ бы совтуя быть терпливе. Это молчаніе и перерывъ въ обд, совершенно непонятные для Портоса, имли, наоборотъ, ужасное значеніе для писцовъ: по одному взгляду прокурора, сопровождавшемуся улыбкой г-жи Кокенаръ, они медленно встали изъ-за стола, еще того медленне сложили свои салфетки, затмъ поклонились и вышли.

— Отправляйтесь, молодые люди, отправляйтесь и займитесь работой, это полезно для пищеваренія! важно замтилъ прокуроръ.

Какъ только писцы удалились, г-жа Кокенаръ встала и вытащила изъ буфета кусокъ сыру, айвовое варенье и сладкій пирогъ, который она собственноручно приготовила изъ миндаля и меду.

Увидя столько блюдъ, г-нъ Кокенаръ сдвинулъ брови, Портосъ же закусилъ губы, увидя, что остался безъ обда.

Онъ взглянулъ, не стоитъ ли еще блюдо бобовъ на стол, но бобы уже исчезли.

— Настоящій пиръ! вскричалъ Кокенаръ, нервно двигаясь въ своемъ кресл: — настоящій пиръ! epulae epularum, Лукуллъ обдаетъ у Лукулла!

Портосъ посмотрлъ на бутылку, стоявшую около него, и думалъ, что на стол вино, хлбъ и сыръ и ему удастся утолить голодъ, но вина уже боле не было — бутылка оказалась пустой. Супруги Кокенаръ сдлали видъ, что не замчаютъ этого.

— Вотъ теб на! подумалъ Портосъ:— меня уже опередили.

Онъ сълъ маленькую ложечку варенья и чуть не завязъ зубами въ клейкомъ тст г-жи Кокенаръ.

— Жертва принесена, подумалъ онъ про себя.— И зачмъ это я надялся вмст съ г-жой Кокенаръ заглянуть въ шкапъ ея мужа!

Г-нъ Кокенаръ, насладившись сладостями такого обда, который онъ считалъ излишней роскошью, почувствовалъ желаніе отдохнуть.

Портосъ думалъ, что онъ будетъ отдыхать въ этой же комнат, но проклятый прокуроръ не хотлъ объ этомъ и слышать, принуждены были отвезти его въ кабинетъ, и онъ не успокоился до тхъ поръ, пока не очутился противъ своего шкапа, на край котораго, для большей предосторожности, онъ поставилъ свои ноги. Прокурорша увела Портоса въ сосднюю комнату, и тамъ начались переговоры объ условіяхъ перемирія.

— Вы можете приходить къ намъ обдать три раза въ недлю… начала г-жа Кокенаръ.

— Благодарю, отвчалъ Портосъ: — но я не привыкъ чмъ-либо злоупотреблять, тмъ боле, что я долженъ позаботиться о своей экипировк.

— Это правда, согласилась прокурорша, грустно вздыхая.— Эта несчастная экипировка!

— Увы, да!

— Но изъ чего же состоитъ экипировка въ вашемъ полку, г-нъ Портосъ?

— О, изъ многихъ вещей. Мушкетеры, какъ вы сами знаете, отборное войско, и имъ нужно многое такое, чего вовсе не требуется ни въ гвардіи, ни у швейцарцевъ.

— Но все-таки перечислите подробно, что именно нужно и что каждая вещь стоитъ?

— Это обойдется… сказалъ Портосъ, предпочитавшій подвести итогъ, чмъ дробить на мелочи.

Прокурорша съ трепетомъ ожидала окончанія фразы.

— Сколько? Надюсь, что не больше…

Она остановилась, боясь договорить.

— О, нтъ, сказалъ Портосъ,— не больше двухъ съ половиною тысячъ ливровъ, я думаю даже, что, при нкоторой экономіи, я обойдусь двумя тысячами.

— Боже, дв тысячи ливровъ! вскричала г-жа Кокенаръ.— Да это цлое состояніе!

Портосъ состроилъ очень выразительную гримасу, и г-жа Кокенаръ поняла ея значеніе.

— Попрошу васъ назвать мн каждую вещь отдльно, сказала она:— потому что, имя много родныхъ и большую опытность въ торговыхъ длахъ, я почти уврена, что пріобрту вс вещи вдвое дешевле, чмъ вы сами.

— Такъ вы спрашивали объ этихъ подробностяхъ вотъ съ какой цлью!

— Да, любезный Портосъ. Итакъ, прежде всего, кажется, нужна лошадь?

— Да, лошадь.

— Хорошо, у меня именно есть въ виду.

— Значитъ, сказалъ Портосъ сіяя,— съ лошадью покончено. Мн нужна еще полная сбруя, состоящая изъ такихъ вещей, которыя можетъ купить только самъ мушкетеръ и покупка которыхъ, къ тому же, не превыситъ трехсотъ ливровъ.

— Трехсотъ ливровъ!.. Ну, пусть будетъ триста ливровъ, согласилась прокурорша вздыхая.

Портосъ улыбнулся: читатель помнитъ, что у него было сдло отъ Букингама, а потому эти триста ливровъ онъ разсчитывалъ прямо положить въ карманъ.

— Кром того, продолжалъ онъ:— мн нужна лошадь для моего слуги и чемоданъ. Объ оружіи же вамъ нечего безпокоиться — оно у меня есть.

— Лошадь для слуги? замтила нершительно прокурорша.— Но это длается только у вельможъ, мой другъ.

— А не полагаете ли вы, сударыня, гордо сказалъ Портосъ:— что я какой-нибудь нищій?

— Нтъ, я хотла только сказать, что иногда красивый мулъ можетъ вполн замнить лошадь, и мн кажется, что можно купить красиваго мула для Мускетона…

— Пожалуй, я согласенъ на мула, ваша правда, я видлъ многихъ очень знатныхъ испанскихъ вельможъ, у которыхъ вся свита хала на мулахъ. Но вы понимаете, г-жа Кокенаръ, что нуженъ мулъ, украшенный перьями и погремушками?

— На этотъ счетъ будьте спокойны.

— Остается чемоданъ, сказалъ Портосъ.

— И объ этомъ не безпокойтесь! вскричала г-жа Кокенаръ:— у моего мужа пять или шесть чемодановъ, вы выберите себ лучшій, въ особенности онъ любилъ одинъ изъ нихъ — онъ такъ великъ, что можетъ вмстить въ себ цлый міръ.

— А что, онъ пустой? наивно спросилъ Портосъ.

— Конечно, пустой, также наивно отвтила прокурорша.

— А чемоданъ, который мн нуженъ, вскричалъ Портосъ:— долженъ быть туго набитъ, моя милая!

Г-жа Кокенаръ опять вздохнула. Мольеръ еще не создавалъ своего ‘Скупого’, г-жа Кокенаръ была, такимъ образомъ, предшественницей Гарпагона.

Такимъ образомъ послдовательно переговорили и объ остальной части экипировки, и совщаніе закончилось тмъ, что прокурорша общала выдать восемьсотъ ливровъ деньгами и доставить лошадь и мула, которые послужатъ къ прославленію Портоса и Мускетона.

Когда переговоры были покончены, Портосъ простился съ г-жой Кокенаръ, сдлавшей попытку удержать его, состроивши ему глазки, но Портосъ сослался на то, что онъ очень занять по служб, и прокурорша должна была уступить его королю.

Портосъ вернулся къ себ домой голодный, въ прескверномъ расположеніи духа.

VI.
Субретка и госпожа

Несмотря на вс упреки совсти и мудрые совты Атоса, д’Артаньянъ съ каждымъ днемъ все боле и боле влюблялся въ милэди и аккуратно каждый день отправлялся ухаживать за ней, причемъ самонадянный гасконецъ былъ убжденъ, что рано или поздно она непремнно отвтитъ ему взаимностью.

Придя туда однажды вечеромъ, веселый, какъ человкъ, ожидающій исполненія своихъ радужныхъ надеждъ, онъ встртился съ субреткой въ воротахъ. На этотъ разъ хорошенькая Кэтти не удовольствовалась тмъ, что только задла его мимоходомъ, а взяла его нжно за руку.

— Отлично, подумалъ д’Артаньянъ: — вроятно, госпожа поручила ей передать мн что-нибудь, она назначить мн какое-нибудь свиданіе, чего не сочла возможнымъ сдлать лично.

И онъ взглянулъ на прелестнаго ребенка съ видомъ несомннной побды.

— Мн очень хотлось бы сказать вамъ два слова, господинъ офицеръ… пробормотала субретка.

— Говори, мое дитя, говори, сказалъ д’Артаньянъ:— я слушаю.

— Здсь это невозможно: то, что я хочу сообщить вамъ, очень долго разсказывать, и къ тому же это большой секретъ.

— Въ такомъ случа какъ же быть?

— Не согласится ли господинъ офицеръ послдовать за мной? робко спросила Кэтти.

— Куда угодно, мое прелестное дитя.

— Такъ пойдемте.

И Кэтти, не выпускавшая руки д’Артаньяна, увлекла его по маленькой темной винтовой лстниц и, взобравшись ступенекъ на пятнадцать, отворила дверь.

— Взойдите, сударь, сказала она:— здсь мы будемъ одни и можемъ переговорить.

— Но чья же это комната, мое прелестное дитя? спросилъ д’Артаньянъ.

— Моя, сударь, она сообщается съ комнатой госпожи вотъ черезъ эту дверь. Но будьте спокойны, она не можетъ насъ услышать: она никогда не ложится ране двнадцати часовъ.

Д’Артаньянъ бросилъ взглядъ вокругъ себя. Маленькая, чистенькая комнатка, убранная со вкусомъ, была прелестна, но, помимо его воли, взоры его обращались къ той двери, которая, по словамъ Кэтти, вела въ комнату милэди.

Кэтти догадалась, что происходило у него на душ, и вздохнула.

— Такъ вы очень любите мою госпожу, сударь?

— О, больше, чмъ могу это высказать! Кэтти, я отъ нея безъ ума.

Кэтти вздохнула еще разъ.

— Ахъ, сударь, сказала она:— это очень жаль.

— А что жъ ты, чортъ возьми, находишь въ этомъ достойнаго сожалнія? спросилъ д’Артаньянъ.

— А то, сударь, сказала Кэтти:— что моя барыня вовсе васъ не любить.

— Гм! Разв она поручила теб сказать мн это?

— О, нтъ, сударь, но я сама изъ участія къ вамъ ршилась сказать вамъ это.

— Благодарю тебя, моя добрая Кэтти, но только за твое участіе, потому что то, что ты мн доврила, какъ ты и сама согласишься, не представляетъ ничего пріятнаго.

— То есть вы окончательно не врите тому, что я вамъ сказала, не такъ ли?

— Подобнымъ вещамъ всегда очень трудно врится, мое прелестное дитя, хотя бы только изъ самолюбія.

— Такъ, значитъ, вы мн не врите?

— Признаюсь, что пока не удостоишь представить мн какого-нибудь доказательства того, что ты говоришь…

— Что скажете вы объ этомъ?

И Кэтти вынула изъ-за корсажа маленькую записочку.

— Это мн? спросилъ д’Артаньянъ, быстро схватывая письмо.

— Нтъ, другому.

— Другому?

— Да.

— Его имя, его имя! вскричалъ д’Артаньянъ.

— Посмотрите на адресъ.

— Г. графу де-Варду!

Воспоминаніе о сцен въ Сенъ-Жермен тотчасъ же представилось тщеславному гасконцу, и быстрымъ движеніемъ, какъ промелькнувшая мысль, онъ разорвалъ письмо, несмотря на крикъ Кэтти, испугавшейся при вид того, что онъ собирался сдлать, или, врне, уже сдлалъ.

— Ахъ, Боже мой, г. офицеръ, что вы длаете?

— Я?!… Ничего, отвчалъ д’Артаньянъ и прочиталъ слдующее:

‘Вы не отвтили мн на мою первую записку, не больны ли вы, или вы уже забыли, какъ вы за мной ухаживали и какіе взоры кидали на меня на балу герцогини де-Гизъ? Пользуйтесь удобнымъ случаевъ, графъ, и не пропустите его!’

Д’Артаньянъ поблднлъ, онъ былъ уязвленъ въ самолюбіи и счелъ себя уязвленнымъ въ любви.

— Бдный, милый г-нъ д’Артаньянъ! сказала Кэтти полнымъ участія голосомъ, снова сжимая руку молодого человка.

— Теб жаль меня, моя добрая крошка? сказалъ д’Артаньянъ.

— О, да, отъ всего сердца, потому что я понимаю, что такое любовь!

— Ты знаешь, что такое любовь? спросилъ д’Артаньянъ, посмотрвъ на нее въ первый разъ со вниманіемъ.

— Увы, да!

— Ну, въ такомъ случа, вмсто того, чтобы жалть меня, ты сдлала бы гораздо лучше, если бы помогла отомстить твоей госпож.

— А какимъ образомъ вы хотли бы отомстить ей?

— Я хотлъ бы покорить ее и занять мсто моего соперника.

— Я никогда не окажу вамъ въ этомъ помощи, г. офицеръ, съ живостью возразила Кэтти.

— Почему такъ? спросилъ д’Артаньянъ.

— По двумъ причинамъ.

— По какимъ?

— Во-первыхъ, потому, что моя госпожа никогда васъ не полюбитъ.

— Почему ты это знаешь?

— Вы до глубины сердца оскорбили ее.

— Я! Чмъ моіъ я оскорбить ее, когда съ той минуты, какъ я познакомился съ ней, я ползаю у ея ногъ, какъ рабъ, разъясни мн, пожалуйста.

— Я скажу это только тому, передъ кмъ открою всю мою душу.

Д’Артаньянъ взглянулъ на Кэтти вторично. У молодой двушки было столько свжести и красоты, что многія герцогини помнялись бы охотно за это съ ней коронами.

— Кэтти, сказалъ онъ:— если ты хочешь, позволь мн прочитать, что у тебя на душ, за этимъ дло не станетъ, мое прелестное дитя.

И съ этими словами онъ поцловалъ ее, вслдствіе чего бдный ребенокъ покраснлъ, точно вишня.

— О, нтъ, вскричала Кэтти,— вы меня не любите! Вы сами только что сказали мн, что любите мою госпожу.

— И это мшаетъ теб открыть мн вторую причину?

— Вторая причина та, г. офицеръ, сказала Кэтти, сдлавшаяся смле отъ поцлуя, а затмъ и ободренная выраженіемъ глазъ молодого человка: — что въ любви каждый стоитъ за себя.

Только тогда д’Артаньянъ вспомнилъ томные взгляды Кэтти, встрчи съ ней въ передней, на лстниц, въ коридор, прикосновеніе руки каждый разъ, какъ онъ встрчалъ ее, и затаенные вздохи, но, поглощенный только однимъ желаніемъ понравиться ея знатной барын, онъ пренебрегалъ субреткой: кто охотится за орломъ, тотъ не обращаетъ вниманія на воробья. Но на этотъ разъ нашъ гасконецъ съ перваго раза понялъ всю выгоду, которую онъ можетъ извлечь изъ любви, въ которой Кэтти такъ наивно, или такъ безстыдно, призналась ему: перехватываніе писемъ, адресованныхъ графу Варду, постоянныя сношенія съ домомъ, свободный входъ во всякій часъ въ комнату Кэтти, смежную съ комнатой госпожи. Вроломный, что не подлежитъ сомннію, онъ мысленно жертвовалъ уже молодой двушкой для того, чтобы доброй волей или силой добиться любви милэди.

— Такъ ты хочешь, милая Кэтти, чтобы я представилъ теб доказательство моей любви, въ которой ты сомнваешься?

— Какой любви? спросила молодая двушка,

— Любви, которую я готовъ почувствовать къ теб.

— А какое же этому доказательство?

— Хочешь, я проведу съ тобою сегодня вечеромъ все время, которое я обыкновенно провожу съ твоей госпожой?

— О, да, сказала Кэтти, хлопая въ ладоши,— очень хочу.

— Коли такъ, прелестное дитя, сказалъ д’Артаньянъ, усаживаясь въ кресло,— поди сюда, я хочу сказать теб, что ты самая хорошенькая субретка, какую мн приходилось когда-либо видть.

И онъ такъ нжно и такъ убдительно уврялъ ее въ этомъ, что бдное дитя, ничего другого и не желавшее, какъ только врить этому,— поврило… Впрочемъ, къ большому удивленію д’Артаньяна, хорошенькая Кэтти не очень-то скоро поддалась его обольщенію.

Время въ атакахъ и самозащит проходитъ скоро. Пробило полночь, и въ комнат милэди раздался звонъ колокольчика,

— Великій Боже! вскричала Кэтти,— меня зоветъ барыня! Уйди, уйди скоре.

Д’Артаньянъ всталъ, взялъ шляпу, какъ бы повинуясь, но затмъ быстро отворилъ половинки большого шкафа вмсто того, чтобы говорить дверь, и спрятался тамъ между платьями и пеньюарами милэди.

— Что вы длаете? спросила Кэтти.

Д’Артаньянъ, заране вынувшій изъ шкапа ключъ, заперся изнутри, ничего не отвтивъ.

— Заснули вы тамъ, что ли? кричала ей милэди рзкимъ голосомъ:— что вы не идете, когда я звоню?

Д’Артаньянъ услышалъ, какъ порывисто отворилась дверь, ведущая въ комнату милэди.

— Иду, милэди, иду! закричала Кэтти, устремляясь навстрчу милэди.

Об вошли въ спальню, и такъ какъ дверь осталась отворенной, д’Артаньянъ могъ слышать, какъ милэди все еще продолжала бранить горничную. Затмъ она, наконецъ, успокоилась, и разговоръ зашелъ о немъ, пока Кэтти помогала раздться своей госпож.

— Итакъ, сказала милэди: — я не видла сегодня вечеромъ нашего гасконца.

— Какъ, сударыня, сказала Кэтти:— разв онъ не приходилъ? Неужели онъ началъ втреничать, не достигши еще счастья?

— О, нтъ! наврно ему помшалъ и задержалъ его де-Тревиль или Дезессаръ. Я въ этомъ не ошибусь, Кэтти, и знаю, что этого-то я держу въ рукахъ

— Что же вы съ нимъ сдлаете, сударыня?

— Что я съ нимъ сдлаю!.. Будь спокойна, Кэтти, между этимъ человкомъ и мною есть что-то, чего онъ не знаетъ… Я чуть не лишилась черезъ него доврія его высокопреосвященства… О, я отомщу за себя!

— Я думала, что вы, сударыня, его любите?

— Я люблю его?! я его ненавижу! Дуракъ, въ рукахъ котораго была жизнь лорда Винтера, и онъ не убилъ его и лишилъ меня трехсотъ тысячъ ливровъ дохода!

— Правда, вашъ сынъ — единственный наслдникъ дяди, и до его совершеннолтія вы бы пользовались всмъ его состояніемъ.

Д’Артаньянъ дрожалъ до мозга костей, слыша, какъ это нжное созданіе упрекаетъ его рзкимъ, пронзительнымъ голосомъ, измнить который въ разговор ей стоило большихъ усилій, въ томъ, что онъ не убилъ человка, къ которому она, повидимому, относилась дружески.

— Да я уже и отомстила бы ему, продолжала милэди:— если бы, не знаю почему, кардиналъ не веллъ мн щадить его.

— О, да! Но вы, сударыня, нисколько не пощадили ту маленькую женщину, которую онъ любилъ.

— Ахъ, да! жену торговца изъ улицы Могильщиковъ! Разв онъ еще не забылъ объ ея существованіи? Да, сказать правду, я хорошо отомстила.

Холодный потъ выступилъ на лбу д’Артаньяна: эта женщина была просто какое-то чудовище!

Онъ снова сталъ прислушиваться, но, къ несчастію, туалетъ былъ оконченъ.

— Хорошо, сказала милэди:— ступайте къ себ и постарайтесь завтра непремнно получить отвтъ на то письмо, которое я вамъ дала.

— Къ графу Варду? спросила Кэтти.

— Конечно, къ графу Варду.

— Вотъ этотъ господинъ, сказала Кэтти,— кажется мн, напротивъ, совсмъ другимъ, чмъ бдный г. д’Артаньянъ.

— Уходите, сказала милэди:— я не люблю разсужденій.

Д’Артаньянъ слышалъ, какъ затворилась дверь, и затмъ милэди заперлась на дв задвижки, со своей стороны Кэтти такъ тихо, какъ только могла, повернула ключъ у себя въ двери. Тогда д’Артаньянъ отворилъ дверцы шкапа.

— Ахъ, Боже мой! совсмъ тихо сказала Кэтти:— что съ вами, какъ вы блдны?

— Отвратительное существо! прошепталъ д’Артаньянъ.

— Молчите, молчите и уходите, сказала Кэтти:— одна только перегородка отдляетъ мою комнату отъ комнаты милэди, и изъ одной слышно все, что говорится въ другой.

— Именно поэтому-то я и не выйду отсюда, сказалъ д’Артаньянъ.

— Какъ?! сказала Кэтти, покраснвъ.

— Или, по крайней мр, уйду… немного позже.

И онъ привлекъ Кэтти къ себ…

Это было начало мести милэди. Д’Артаньянъ понялъ, что правы, когда говорятъ, что мщеніе — божественное наслажденіе. Къ тому же, будь у д’Артаньяна хоть немного затронуто сердце, онъ удовольствовался бы этой новой побдой, но имъ руководили только гордость и тщеславіе.

Впрочемъ, должно сказать ему въ похвалу, что, пользуясь своимъ вліяніемъ на Кэтти, онъ прежде всего постарался узнать отъ нея, что сдлалось съ г-жей Бонасье, но бдная двушка клялась д’Артаньяну всми святыми, что она положительно ничего не знаетъ, такъ такъ ея госпожа посвящаетъ ее только на половину въ свои тайны, одно она можетъ сказать наврно, что г-жа Бонасье не умерла.

Относительно того обстоятельства, вслдствіе котораго милэди чуть не потеряла довріе кардинала, Кэтти ничего не могла сообщить, но на этотъ счетъ д’Артаньянъ зналъ больше ея самой, такъ какъ видлъ милэди на корабл, которому былъ запрещенъ выздъ, въ ту самую минуту, какъ онъ покидалъ Англію: онъ догадался, что, безъ сомннія, дло шло о брильянтовыхъ наконечникахъ. Но что ему было во всемъ этомъ совершенно ясно, такъ это дйствительная, глубокая, закоренлая ненависть къ нему милэди за то, что онъ не убилъ ея зятя.

Д’Артаньянъ на другой день пришелъ къ милэди. Послдняя была въ самомъ дурномъ расположеніи духа, и д’Артаньянъ догадался, что причина этого — неполученіе отвта отъ графа Варда, раздражаншее ее. Вошла Кэтти, но милэди отнеслась къ ней очень грубо. Взглядъ, брошенный Кэтти на д’Артаньяна, говорилъ, ‘видите ли, какъ я страдаю за васъ’.

Впрочемъ, къ концу вечера прекрасная львица смягчилась, она съ улыбкой слушала нжную болтовню д’Артаньяна и позволила ему даже поцловать руку. Д’Артаньянъ ушелъ отъ нея, не зная, что и думать, но это былъ малый, которому не легко было вскружить голову, и потому, продолжая ухаживать за милэди, онъ составилъ въ своей голов цлый планъ. Онъ нашелъ Кэтти у дверей и, какъ и наканун, поднялся къ ней въ комнату. Кэтти сильно бранили, обвиняя ее въ безпечности. Милэди не могла объяснить себ молчаніе графа Варда и приказала ей придти къ себ въ девять часовъ утра, чтобы отправить ему третье письмо. Д’Артаньянъ взялъ съ Кэтти слово, что она придетъ къ нему на другой день и принесетъ письмо, бдная двушка общала все, что требовалъ отъ нея ея любовникъ: она точно обезумла. Все произошло такъ же, какъ и наканун: д’Артаньянъ заперся въ шкапъ, милэди позвала къ себ горничную, раздлась, отослала Кэтти и заперла дверь. Какъ и наканун, д’Артаньянъ вернулся къ себ домой только въ пять часовъ утра.

Въ одиннадцать часовъ къ нему пришла Кэтти, у нея въ рукахъ была новая записка отъ милэди. На этотъ разъ бдный ребенокъ даже и не пытался противиться д’Артаньяну, она позволила ему длать все, что онъ хотлъ, потому что она и тломъ и душой всецло принадлежала прекрасному солдату.

Д’Артаньянъ распечаталъ письмо и прочелъ слдующее:

‘Вотъ ужъ третій разъ я пишу вамъ, чтобы сказать, что я люблю васъ. Берегитесь, чтобы въ четвертый я не написала вамъ, что я васъ ненавижу. Если вы раскаиваетесь въ своемъ поступк относительно меня, молодая двушка, которая передастъ вамъ эту записку, скажетъ вамъ, какимъ образомъ порядочный господинъ можетъ заслужить мое прощеніе’.

Д’Артаньянъ нсколько разъ краснлъ и блднлъ, читая эти строки.

— О! вы все еще ее любите! сказала Кэтти, ни на одну минуту не спускавшая глазъ съ молодого человкг

— Нтъ, Кэтти, ты ошибаешься: я ее больше не люблю, но я хочу ей отомстить за ея презрніе ко мн.

— Да, я знаю о вашемъ мщеніи, вы ужъ говорили мн объ этомъ.

— Не все ли это теб равно, Кэтти! Ты хорошо знаешь что я люблю только тебя одну.

— Какъ это можно знать?

— Узнаешь по тому презрнію, съ какимъ я отнесусь къ ней.

Кэтти вздохнула.

Д’Артаньянъ взялъ перо и написалъ:

‘Милостивая государыня!

‘До настоящей минуты я сомнвался, что ваши оба письма предназначались для меня — до такой степени я считалъ себя недостойнымъ подобной чести, къ тому же я чувствовалъ себя настолько нехорошо, что во всякомъ случа не ршался отвтить вамъ. Но сегодня я принужденъ поврить вашему ко мн доброму расположенію, такъ какъ не только одно ваше письмо, но и ваша горничная подтверждаетъ, что я любимъ вами. Ей не нужно говорить и учить меня, какъ порядочный человкъ можетъ заслужить прощеніе. Итакъ, я самъ приду сегодня вечеромъ въ одиннадцать часовъ испросить себ прощенье. Опоздать хоть однимъ днемъ въ моихъ глазахъ было бы теперь равносильно новому оскорбленію вамъ

Тотъ, кого вы сдлали самымъ счастливымъ человкомъ на свт

Графъ де-Вардъ’.

Это письмо было подложное и, кром того, крайне не деликатное, по понятіямъ нашего времени, оно было даже позорное, но въ ту эпоху люди не были такъ взыскательны, какъ теперь. И между тмъ д’Артаньянъ чувствовалъ, что, несмотря на все неуваженіе къ ней, безумная страсть влекла его къ этой женщин. Какая-то опьянявшая страсть, смшанная съ презрніемъ, однимъ словомъ, какъ угодно,— страсть или жажда мести.

Планъ д’Артаньяна былъ очень простъ: черезъ комнату Кэтти онъ хотлъ пройти въ комнату милэди и воспользоваться первой минутой удивленія, стыда и ужаса, чтобы восторжествовать надъ ней, можетъ быть, это и не удастся ему, но надо было на что-нибудь ршиться и рискнуть. Черезъ восемь дней начнется война, и нужно было узжать: у д’Артаньяна не было времени тянуть съ любовью,

— Возьми, сказалъ молодой человкъ, передавая Кэтти еапечатанную записку,— отдай это письмо милэди — это отвтъ Варда.

Бдная Кэтти поблднла какъ смерть: она догадывалась, что заключалось въ письм.

— Послушай, милое дитя, сказалъ ей д’Артаньянъ:— ты понимаешь, что надо же, чтобы все это такъ или иначе кончилось, милэди можетъ узнать, что ты передала первую записку моему лакею, вмсто того, чтобы отдать ее лакею графа, и что я распечаталъ и дв другія, предназначенныя де-Варду, тогда милэди тебя прогонитъ, и ты ее знаешь, что она не такая женщина, чтобы этимъ и ограничить свое мщеніе.

— Увы! сказала Кэтти,— а для кого я подвергалась всему этому?

— Для меня, я это хорошо знаю, моя красавица, сказалъ молодой человкъ: — за то я очень теб и благодаренъ, клянусь.

— Но что же, наконецъ, заключается въ вашей записк?

— Милэди теб скажетъ это.

— Ахъ, вы меня не любите! вскричала Кэтти,— и я очень несчастна.

На этотъ упрекъ есть отвтъ, на который женщины всегда даются въ обманъ: д’Артаньянъ отвтилъ такъ, что Кэтти осталась въ страшномъ заблужденіи. Впрочемъ, она очень плакала, прежде чмъ ршилась передать письмо милэди, но наконецъ она все-таки ршилась — это все, чего желалъ д’Артаньянъ.

Къ тому же онъ общалъ вечеромъ рано уйдти отъ ея госпожи и придти къ ней.

Это общаніе окончательно утшило бдную Кэтти.

VII.
Экипировка Арамиса и Портоса.

Съ тхъ поръ, какъ четыре друга принялись каждый охотиться за экипировкой, между ними не было уже боле общихъ собраній. Обдали вс отдльно, тамъ, гд приходилось, или, врне, гд кто могъ. Служба тоже отнимала много драгоцннаго времени, которое бжало незамтно.

Они только условились хоть одинъ разъ въ недлю сходиться въ квартир у Атоса, такъ какъ этотъ, вслдствіе данной имъ клятвы, не переступалъ за порогъ своей двери. Они должны были собраться именно въ тотъ день, когда Кэтти приходила къ д’Артаньяну. Какъ только Кэтти ушла, д’Артаньянъ направился въ улицу Ферру.

Онъ засталъ Арамиса и Портоса философствующими. Арамисъ опять началъ поговаривать о постриженіи. Атосъ, слдуя своему обыкновенію, не отклонялъ и не поощрялъ его къ этому: онъ стоялъ за то, чтобы каждому была предоставлена свобода дйствій. Онъ никогда не давалъ никому совтовъ прежде, чмъ его не просили объ этомъ, да къ тому же его надо было еще и очень просить.

— Вообще, совтовъ просятъ только для того, говорилъ онъ:— чтобы не слдовать имъ, а если имъ слдуютъ, то лишь для того, чтобы было кого упрекнуть впослдствіи за то, что посовтовали.

Портосъ пришелъ вскор посл д’Артаньяна, такимъ образомъ, собрались вс четыре друга.

Лица ихъ выражали совершенно различныя чувства: на лиц Портоса читалось спокойствіе, у д’Артаньяна — надежда, у Арамиса — тревога, а лицо Атоса выражало безпечность.

Посл минутнаго разговора, въ которомъ Портосъ далъ понять, что нкая знатная особа охотно взялась выручить его изъ затруднительнаго положенія, вошелъ Мускетонъ.

Онъ пришелъ звать Портоса домой, гд — сообщалъ онъ жалобнымъ тономъ — его присутствіе необходимо.

— Не насчетъ ли моей экипировки? спросилъ Портосъ.

— И да, и нтъ, отвтилъ Мускетонъ.

— Но, однакоже, разв ты не можешь мн сказать этого?

— Нтъ, сударь.

Портосъ встать, простился съ друзьями и послдовалъ за Мускетономъ.

Минуту спустя на порог появился Базенъ.

— Что вамъ нужно отъ меня, мой другъ? спросилъ Арамисъ съ той кротостью въ голос, которая замчалась въ немъ каждый разъ, когда его мысли обращались къ церкви.

— Какой-то человкъ ожидаетъ васъ, сударь, дома, отвтилъ Базенъ.

— Человкъ! Какой человкъ?

— Нищій.

— Дайте ему милостыню, Базенъ, и скажите, чтобы онъ помолился за гршника.

— Этотъ нищій во что бы то ни стало хочетъ говорить съ вами и увряетъ, что вы будете очень довольны, увидвшись съ нимъ.

— Не иметъ ли онъ сказать мн чего-нибудь особеннаго?

— Да, точно такъ. ‘Если г. Арамисъ’, прибавилъ онъ, ‘будетъ колебаться и не захочетъ видть меня, скажите ему, что я изъ Тура’.

— Изъ Тура? вскричалъ Арамисъ.— Тысячу извиненій, господа, но, безъ сомннія, этотъ человкъ привезъ мн извстія, которыхъ я ждалъ.

И, вставъ, онъ торопливо вышелъ.

Остались Атосъ и д’Артаньянъ.

— Мн кажется, эти молодцы устроили свои дла. Что вы объ этомъ думаете, дорогой д’Артаньянъ? спросилъ Атосъ.

— Я знаю, что Портосъ шибко подвигается впередъ, сказалъ д’Артаньянъ:— а что касается до Арамиса, то, сказать по правд, я о немъ никогда не безпокоился серьезно: но вы, мой милый Атосъ, вы, который такъ великодушно раздлили пистоли англичанина, принадлежащіе вамъ по праву, что станете вы длать?

— Я очень доволенъ, что убилъ этого плута, мое дитя, такъ какъ я считаю святымъ дломъ убить англичанина, но если бы я присвоилъ себ его пистоли, меня мучило бы раскаяніе.

— Полноте, милый Атосъ! У васъ какія-то странныя, непостижимыя понятія!

— Довольно, довольно объ этомъ. Что это значитъ: мн говорилъ г. де-Тревиль, который вчера оказалъ мн честь, постивъ меня,— что вы водитесь съ какими-то подозрительными англичанами, которымъ покровительствуетъ кардиналъ?

— Я бываю у одной англичанки, у той самой, о которой я вамъ говорилъ.

— Ахъ, да, блондинка, относительно которой я давалъ вамъ совты и которымъ, конечно, вы не послдовали.

— Я представилъ вамъ на это свои причины.

— Да, вы, кажется, говорили мн, что надетесь найти тутъ вашу экипировку.

— Вовсе нтъ, я убдился, что эта женщина принимала участіе въ похищеніи г-жи Бонасье.

— Да, и я понимаю: чтобы отыскать одну женщину, вы ухаживаете за другой, это самый длинный, но за то самый пріятный путь къ цли.

Д’Артаньянъ готовъ быль уже все разсказать Атосу, но его удержало одно обстоятельство: Атосъ былъ дворянинъ, очень строгій въ длахъ, касающихся чести, а въ маленькомъ план, составленномъ нашимъ влюбленнымъ по отношенію къ милэди, были такія обстоятельства, которыя, онъ былъ впередъ увренъ,— не заслужили бы одобренія этого пуританина, а потому онъ предпочелъ промолчать, и такъ какъ Атосъ былъ мене всего на свт любопытенъ, то откровенность д’Артаньяна этимъ и ограничилась.

И такъ, мы оставимъ двухъ друзей, не имвшихъ ничего важнаго передать другъ другу, и послдуемъ за Арамисомъ.

Мы видли, съ какой скоростью при извстіи, что желающій переговорить съ нимъ человкъ, пріхалъ изъ Тура, молодой человкъ послдовалъ или, скоре, побжалъ впереди Базена и чуть ни въ одинъ скачокъ перескочилъ изъ улицы.Ферру въ улицу Вожираръ.

Придя домой, онъ дйствительно засталъ у себя человка небольшого роста, съ умнымъ выраженіемъ глазъ, но покрытаго лохмотьями.

— Вы меня спрашивали? обратился къ нему мушкетеръ.

— Я спрашивалъ г. Арамиса: это васъ такъ зовутъ?

— Меня. Вы имете мн передать что нибудь?

— Да, если вы покажете извстный вышитый платокъ.

— Вотъ онъ, сказалъ Арамисъ, вынимая изъ-за пазухи золотой ключикъ и открывая имъ маленькую шкатулку чернаго дерева съ перламутровой инкрустаціей,— смотрите.

— Отошлите вашего слугу.

Дйствительно, Базенъ любопытствовалъ узнать, что нужно нищему отъ барина, и не отставалъ отъ него ни на шагъ и пришелъ домой почти въ одно время съ нимъ, но такая поспшность не принесла ему никакой пользы: по требованію нищаго, его баринъ сдлалъ ему знакъ удалиться, и волей-неволей пришлось повиноваться.

Когда Базенъ вышелъ, нищій бросилъ бглый взглядъ вокругъ себя, чтобы убдиться, что никто не можетъ ни подслушать, ни увидть его и, раскрывши лохмотья, едва стянутыя кушакомъ, онъ принялся распарывать верхнюю часть камзола и вытащилъ оттуда письмо.

Арамисъ вскрикнулъ отъ радости, увидвъ печать, поцловалъ надпись и съ почти религіознымъ благоговніемъ распечаталъ письмо и прочиталъ его:

‘Другъ мой, судьба хочетъ, чтобы нкоторое время мы еще были разлучены, но чудные дни молодости потеряны не безъ возврата. Исполняйте ваши обязанности на войн, я исполняю свои въ другомъ мст. Возьмите отъ подателя этого письма то, что онъ вамъ передастъ, ведите себя на войн какъ достойно прекрасному и благородному дворянину и думайте обо мн, нжно цлующей ваши черные глаза’.

‘Прощайте или, лучше, до свиданія’.

Между тмъ нищій все еще продолжалъ распарывать камзолъ и вытащилъ одинъ за другимъ изъ-за своихъ грязныхъ лохмотьевъ полтораста двойныхъ испанскихъ пистолей, которые онъ выложилъ на столъ, затмъ онъ отворилъ дверь, поклонился и вышелъ, прежде чмъ молодой человкъ, совершенно ошеломленный, усплъ сказать ему хоть слово. Тогда Арамисъ вторично перечелъ письмо и замтилъ, что въ немъ была приписка.

‘P. S. Вы можете принять подателя письма: это графъ и испанскій грандъ’.

— Золотыя мечты! вскричалъ Арамисъ.— О, чудная жизнь! да, мы молоды! да, для насъ еще настанутъ счастливые дни! О, теб, теб принадлежитъ моя любовь, моя кровь, моя жизнь, все, все, все, моя прекрасная возлюбленная!

И онъ страстно цловалъ письмо, даже не взглянувъ на золото, блествшее на стол.

Базенъ постучался въ дверь, у Арамиса не было боле причинъ желать его отсутствія, и онъ позволилъ ему войти.

Базенъ остолбенлъ при вид такого обилія золота и забылъ, что пришелъ доложить о приход д’Артаньяна, который изъ любопытства узнать, что это былъ за нищій, выйдя отъ Атоса, пошелъ къ Арамису.

Такъ какъ д’Артаньянъ нисколько не церемонился съ Арамисомъ, то, видя, что Базенъ забылъ доложить о немъ, самъ о себ доложилъ.

— Ахъ, чортъ возьми! милый Арамисъ, сказать д’Артаньянъ,— если это т сливы, которыя присланы вамъ изъ Тура, могу поздравить садовника, воздлывающаго ихъ.

— Вы ошибаетесь, мой любезный, сказать Арамисъ, же еще скрытничая: — это мой книгопродавецъ присылаетъ мн деньги за поэму съ одностопными стихами, которую я началъ еще тамъ.

— А, въ самомъ дл! сказалъ д’Артаньянъ,— ну, что же, вашъ книгопродавецъ очень щедръ, мой любезный Арамисъ, вотъ все, что я могу вамъ сказать.

— Какъ, сударь! вскричалъ Базенъ,— за поэму платятъ такъ дорого! это невроятно! О, баринъ, вы можете сдлать все, что захотите, вы можете сдлаться такимъ же знаменитымъ, какъ г. де-Вуатюръ и г. де-Бенгерадъ. Мн это очень нравится: поэтъ — это почти то же, что аббатъ. Ахъ, г. Арамисъ, сдлайтесь же, пожалуйста, поэтомъ!

— Базенъ, другъ мой, сказалъ Арамисъ,— мн кажется, что вы вмшиваетесь въ разговоръ.

Базенъ понялъ, что поступилъ дурно и, опустивъ голову, вышелъ.

— А, продолжали, д’Артаньянъ, улыбаясь, — вы продаете ваши произведенія на всъ золота, вы очень счастливы, мой другъ, но смотрите, будьте осторожны, не потеряйте письмо, которое торчитъ въ вашемъ мундир и которое вы получили, безъ сомннія, тоже отъ книгопродавца.

Арамисъ покраснлъ до самыхъ корней волосъ, запряталъ письмо и застегнулъ камзолъ.

— Любезный д’Артаньянъ, сказалъ онъ,— мы пойдемъ, если хотите, къ нашимъ друзьямъ и, такъ какъ я теперь богатъ, мы съ сегодняшняго дня возобновимъ наши обды вмст въ ожиданіи, пока и вы тоже разбогатете.

— Честное слово, съ большимъ удовольствіемъ. У насъ уже давно не было приличнаго обда, а такъ какъ у меня сегодня вечеромъ въ виду одно довольно рискованное предпріятіе, то, признаюсь, я вовсе не противъ того, чтобы подбодрить себя нсколькими бутылками стараго бургонскаго.

— Согласенъ и на старое бургонское, я тоже отношусь къ нему не съ ненавистью, сказалъ Арамисъ, у котораго при вид золото какъ рукой сняло всякую мысль объ отставк.

Положивъ въ карманъ на всякій случай три или четыре двойныхъ пистоля, онъ заперъ остальныя деньги въ шкатулку чернаго дерева съ перламутровой инкрустаціей, гд хранился знаменитый платокъ, служившій ему талисманомъ.

Оба друга отправились прежде всего къ Атосу, который, врный данной имъ клятв не выходить изъ дому, взялся распорядиться и велть принести обдъ къ нему, такъ какъ онъ былъ большой знатокъ по части гастрономическихъ тонкостей, то д’Артаньянъ и Арамисъ не стали возражать и предоставили ему эту важную заботу.

Они отправились, между тмъ, къ Портосу, но на углу улицы Какъ встртили Мускетона, который съ самымъ кислымъ видомъ гналъ передъ собой мула и лошадь. Д’Артаньянъ вскрикнулъ отъ удивленія, смшаннаго съ радостью.

— Ахъ, моя желтая лошадка! вскричалъ онъ.— Арамисъ, взгляните на эту лошадь.

— О, какой страшный жеребецъ, сказалъ Арамисъ.

— Ну, что жъ, дорогой, отвчалъ д’Артаньянъ:— это та самая лошадь, на которой я пріхалъ въ Парижъ.

— Какъ! вы, баринъ, знаете эту лошадь? спросилъ Мускетонъ.

— Она очень оригинальной масти, замтилъ Арамисъ:— я никогда не видалъ такой.

— Это врно. Потому-то я ее и продалъ за три экю, и столько, конечно, дали за ея масть, потому что весь ея остовъ не стоить и 18 ливровъ. Но какимъ образомъ лошадь эта очутилась въ твоихъ рукахъ, Мускетонъ?

— Ахъ, ужъ и не говорите объ этомъ, баринъ, отвчалъ слуга:— эту ужасную штуку устроилъ мужъ нашей герцогини!

— Какимъ образомъ?

— Да вотъ какъ: къ намъ очень благосклонно относится одна знатная дама, герцогиня… Извините, баринъ приказалъ мн. быть скромнымъ и не веллъ ее называть. Она заставила насъ принять небольшой подарокъ въ вид чуднаго испанскаго жеребца и андалузскаго мула — просто загляднье, а мужъ узналъ объ этомъ и перехватилъ по дорог двухъ чудныхъ животныхъ, которыя были къ намъ отправлены, и замнилъ ихь этими ужасными одрами.

— Которыхъ ты и ведешь обратно, сказалъ д’Артаньянъ.

— Точно такъ, отвтилъ Мускетонъ:— вы сами понимаете, что мы не можемъ принять подобныхъ лошадей взамнъ тхъ, которыя намъ были общаны.

— Конечно, нтъ, чортъ возьми, хотя я очень бы желалъ видть Портоса на моей буланой лошадк, это дало бы мн ясное понятіе о томъ, какъ выглядлъ я самъ, когда пріхалъ въ Парижъ. Но мы не будемъ тебя задерживать, Мускетонъ, ступай исполнять приказанія своего барина, ступай. Онъ дома?

— Да, сударь, но въ очень мрачномъ расположеніи духа.

И Мускетонъ отправился дале, по направленію къ набережной Великихъ Августинцевъ, между тмъ какъ два друга пришли къ несчастному Портосу и позвонили. Портосъ видлъ, какъ они проходили дворомъ, и не хотлъ открыть, такъ что они звонили совершенно напрасно.

Мускетонъ продолжалъ свой путь и, пройдя Новый Мостъ, погоняя передъ собою двухъ клячъ, достигъ Медвжьей улицы. Придя туда, онъ, слдуя приказанію барина, привязалъ лошадь и мула къ молотку двери дома прокурора и затмъ, не безпокоясь объ ихъ дальнйшей участи, вернулся домой и доложилъ Портосу, что порученіе его исполнено.

По прошествіи нкотораго времени дв несчастныя скотинки, ничего не вшія съ самаго утра, подняли такой шумъ, поднимая и опуская молотокъ двери, что прокуроръ приказалъ подростку-писцу пойти и справиться по сосдству, кому принадлежатъ эти лошадь и мулъ. Г-жа Кокенаръ узнала свой подарокъ и сначала не поняла и не знала, что думать объ ихъ возвращеніи, но вскор посщеніе Портоса объяснило все.

Гнвъ, сверкавшій въ глазахъ мушкетера, несмотря на все стараніе сдержаться, испугалъ его чувствительную возлюбленную. И дйствительно, Мускетонъ не скрылъ отъ своего барина о встрч съ д’Артаньяномъ и Арамисомъ, а также и того, что д’Артаньянъ въ желтой лошади узналъ свою беарнскую клячу, на которой пріхалъ въ Парижъ и которую продалъ за три экю. Портосъ ушелъ, назначивъ свиданіе прокурорш у монастыря св. Маглуара.

Прокуроръ, видя, что Портосъ уходитъ, пригласилъ его отобдать съ ними, но мушкетеръ съ полнымъ достоинствомъ отказался отъ этого приглашенія.

Г-жа Кокенаръ съ трепетомъ отправилась къ монастырю св. Маглуара, боясь, что ее встртятъ тамъ упреками, но была обворожена величественными манерами Портоса.

Вс упреки и проклятія, на какіе только способенъ мужчина, оскорбленный въ своемъ самолюбіи, Портосъ вылилъ на покорно склоненную передъ нимъ голову прокурорши.

— Увы! сказала она,— я хотла сдлать лучше. Одинъ изъ нашихъ кліентовъ торгуетъ лошадьми, онъ долженъ деньги въ контору и упирается платить. Я взяла у него этого мула и лошадь въ счетъ долга, и онъ общалъ мн королевскихъ лошадей.

— Ну, что жъ, сударыня, сказалъ Портосъ,— если онъ вамъ долженъ былъ больше пяти экю, то вашъ барышникъ просто мошенникъ.

— Вдь никому не запрещено, г. Портосъ, искать что подешевле, отвчала прокурорша, стараясь оправдаться.

— Нтъ, сударыня, но т, которые ищутъ подешевле, должны позволить другимъ поискать себ боле великодушныхъ друзей.

И Портосъ, повернувшись спиной, хотлъ удалиться.

— Г. Портосъ! г. Портосъ! вскричала прокурорша,— я была неправа, я сознаюсь въ этомъ! мн не слдовало торговаться, когда дло шло объ экипировк такого кавалера, какъ вы.

Портосъ, не отвчая ни слова, сдлалъ второй шагъ, чтобы удалиться. Прокурорш показалось, что она уже видитъ его въ блестящемъ облак, со всхъ сторонъ окруженнаго герцогинями и маркизами, бросающими къ его ногамъ мшки съ золотомъ.

— Остановитесь, ради Бога, г. Портосъ! вскричала она,— остановитесь и поговоримте.

— Говорить съ вами — для меня одно только несчастье, отвчалъ Портосъ.

— Но скажите мн, что вамъ надо?

— Ничего, потому что просить васъ все равно что не просить ни о чемъ.

Прокурорша повисла на рук Портоса и въ порыв горести вскричала:

— Г. Портосъ, я не имю никакого понятія обо всемъ этомъ, разв я понимаю что-нибудь въ лошадяхъ? Разв я знаю, какое нужно сдло?

— Въ такомъ случа, сударыня, нужно было обратиться ко мн, который понимаетъ въ этомъ толкъ, а вы хотли съэкономничать и обратились къ ростовщику.

— Это была ошибка, г. Портосъ, которую я поправлю, даю честное слово.

— Какимъ образомъ?

— Слушайте: сегодня вечеромъ г. Кокенаръ отправится къ герцогу де-Шонь, который присылалъ за нимъ. Это для какого-то совщанія, которое продолжится по крайней мр часа два, приходите, мы будемъ одни и сочтемся.

— Слава Богу, наконецъ-то! Вотъ это дло, моя милая.

— Вы меня прощаете?

— Увидимъ.

И они разстались, сказавши другъ другу: ‘до вечера’.

— Чортъ возьми! подумалъ Портосъ, удаляясь,— кажется, наконецъ-то я доберусь до сундука метра Кокенара!

VIII.
Ночью вс кошки сры.

Наступилъ наконецъ вечеръ, такъ нетерпливо ожидаемый д’Артаньяномъ и Портосомъ. Д’Артаньянъ, какъ обыкновенно, пришелъ около девяти часовъ къ милэди.

Онъ нашелъ ее въ прелестномъ настроеніи духа, никогда еще она не принимала его такъ хорошо. Нашъ гасконецъ съ перваго взгляда догадался, что его записка была передана по назначенію и что она произвела свое дйствіе. Вошла Кэтти и подала шербеть. Барыня ласково взглянула на нее и сдлала ей самую пріятную улыбку, но, увы! бдная двушка имла такой грустный видъ, что даже и не замтила благосклонности милэди. Д’Артаньянъ взглянулъ на ту и на другую женщину и въ душ принужденъ былъ сознаться, что природа, создавая ихъ, ошиблась, давши знатной дам низкую и продажную душу, а субретк — сердце герцогини.

Въ 10 часовъ милэди стала выказывать нкоторое безпокойство, и д’Артаньянъ понялъ, что это значило. Она смотрла на часы, вставала, снова садилась, улыбалась д’Артаньяну съ такимъ видомъ, который ясно говорилъ: ‘безъ сомннія, вы очень любезны, но вы будете еще любезне, если уйдете!’

Д’Артаньянъ всталъ, взялъ шляпу, милэди дала ему поцловать руку, и при этомъ молодой человкъ почувствовать, какъ она сжала ее, и понялъ, что это сдлано не изъ кокетства, а изъ чувства благодарности за то, что онъ уходитъ.

— Она дьявольски его любитъ, прошепталъ онъ и затмъ вышелъ.

На этотъ разъ Кэтти нигд не ждала его, ни въ передней, ни въ коридор, ни подъ воротами. Д’Артаньяну пришлось самому отыскать лстницу и маленькую комнатку Кэтти, гд она сидла, закрывши голову руками, и плакала.

Она не слышала, какъ вошелъ д’Артаньянъ, молодой человкъ подошелъ къ ней, взялъ ее за руки, тогда она разразилась рыданіями. Какъ д’Артаньянъ и ожидалъ милэди, получивъ письмо, въ порыв радости все разсказала своей горничной и затмъ въ награду за порученіе, которое она такъ удачно на этотъ разъ исполнила, милэди дала ей кошелекъ.

Вернувшись въ свою комнату, Кэтти бросила кошелекъ въ уголъ, гд онъ и оставался открытымъ, а на ковр, подл него лежали три или четыре золотыя монеты.

Бдная двушка, почувствовавъ ласки д’Артаньяна, подняла голову. Самъ д’Артаньянъ испугался перемны, происшедшей въ ея лиц, она сложила руки съ умоляющимъ видомъ, но не осмливалась вымолвить ни слова.

Какъ ни мало чувствительно было сердце д’Артаньяна, онъ былъ тронутъ этой нмой мольбой, но онъ слишкомъ твердо держался своихъ плановъ, и въ особенности послдняго, чтобы ршиться измнить что-нибудь въ программ, раньше имъ предначертанной. Поэтому онъ не подалъ Кэтти ни малйшей надежды, что ей удастся поколебать его намренія, а только уврилъ ее, что поступокъ его просто слдствіе одного мщенія.

Это мщеніе, впрочемъ, должно было достаться ему тмъ боле легко, что милэди, вроятно для того, чтобы скрыть свою стыдливость отъ любовника, велла Кэтти потушить вс свчи въ квартир и даже въ ея собственной комнат: графъ де-Вардъ долженъ былъ оставаться до разсвта все въ той же темнот.

Черезъ нсколько минутъ слышно стало, какъ милэди пришла въ свою комнату.

Д’Артаньянъ тотчасъ же бросился въ шкапъ, едва онъ усплъ тамъ спрятаться, какъ раздался звонокъ. Кэтти вышла къ барын и затворила дверь, но перегородка, отдлявшая об комнаты, была такъ тонка, что можно было слышать почти весь разговоръ двухъ женщинъ.

Милэди, казалось, была вн себя отъ радости, она заставила Кэтти нсколько разъ повторить себ малйшія подробности предполагаемаго свиданія субретки съ Вардомъ, какъ онъ получилъ письмо, что онъ отвтилъ, какое было у него выраженіе лица и казался ли онъ очень влюбленнымъ, на вс эти вопросы бдная Кэтти, принужденная имть веселый видъ, отвчала задыхающимся голосомъ, но ея госпожа не замчала даже грустнаго тона ея голоса, до такой степени счастье эгоистично. Наконецъ, такъ какъ приближалось время свиданія съ графемъ, милэди въ самомъ дл приказала все потушить у себя и велла Кэтти уйти къ себ и ввести графа де-Варда тотчасъ же, какъ только онъ придетъ. Кэтти пришлось ждать недолго. Какъ только д’Артаньянъ увидлъ въ щелку своего шкапа, что все погрузилось въ мракъ, онъ выскочилъ изъ своей засады въ ту самую минуту, какъ Кэтти затворила дверь.

— Что это за шумъ? спросила милэди.

— Это я, шопотомъ сказалъ д’Артаньянъ,— это я, графъ де-Вардъ.

— Ахъ! Боже мой, Боже мой! прошептала Кэтти,— онъ не могъ даже дождаться того часа, который самъ назначилъ.

— Ну, что жъ, сказала милэди дрожащимъ голосомъ,— отчего же онъ не входитъ? Графъ, графъ, прибавила она,— вы вдь хорошо знаете, что я васъ жду.

При этомъ приглашеніи д’Артаньянъ осторожно отстранилъ Кэтти и устремился въ комнату.

Если чувства досады и печали мучительны для души, то больше всего долженъ страдать любовникъ, выслушивающій подъ чужимъ именемъ увренія въ любви, предназначаемыя его счастливому сопернику.

Д’Артаньянъ находился въ этомъ мучительномъ положеніи, котораго онъ не предвидлъ, ревность терзала его сердце, и онъ страдалъ почти такъ же, какъ и бдная Кэтти, которая въ это время плакала въ сосдней комнат.

— Да, графъ, говорила милэди своимъ пріятнымъ голосомъ, нжно сжимая его руку въ своихъ,— да, я счастлива любовью, которую ваши взгляды и слова выражали мн каждый разъ, какъ мы съ вами встрчались. Я тоже люблю васъ. О, завтра, завтра я непремнно хочу получить отъ васъ какое-нибудь доказательство того, что вы обо мн думаете, и такъ какъ вы можете меня забыть, возьмите это.

И она сняла съ своей руки кольцо и одла его д’Артаньяну.

Д’Артаньянъ вспомнилъ, что онъ видлъ это кольцо на рук милэди: это былъ чудный сапфиръ, съ брильянтами кругомъ.

Первымъ движеніемъ д’Артаньяна было желаніе возвратить его ей, но милэди прибавила:

— Нтъ, нтъ, сохраните это кольцо изъ любви ко мн. Къ тому же, принявъ его, продолжала она взволнованнымъ голосомъ,— вы оказываете мн гораздо большую услугу, чмъ вы думаете.

— Эта женщина полна таинственности, подумалъ д’Артаньянъ.

Въ эту минуту онъ почувствовалъ, что готовъ все ей открыть. Онъ уже открылъ ротъ, чтобы сказать милэди, кто онъ такой и съ какой мстительной цлью пришелъ къ ней, но она прибавила:

— Бдный ангелъ, котораго это гасконское чудовище чуть не убило!

Чудовище — это былъ онъ самъ.

— Вы все еще продолжаете страдать отъ вашихъ ранъ? продолжала милэди.

— Да, очень, сказалъ д’Артаньянъ, не зная хорошо, что ей отвчать.

— Будьте покойны, прошептала милэди,— я отомщу за васъ и жестоко.

— Чортъ возьми! подумалъ д’Артаньянъ,— время довриться еще не совсмъ наступило.

Д’Артаньяну нужно было нкоторое время, чтобы придти въ себя отъ этого разговора, но всякая мысль о мщеніи, съ которою онъ явился сюда, исчезла совершенно. Эта женщина имла на него какую-то непостижимую власть, онъ ненавидлъ и обожалъ ее въ одно и то же время, онъ никогда не воображалъ, что два такія противоположныя одно другому чувства могутъ совмститься въ одномъ сердц и образовать такую странную, сатанинскую любовь.

Между тмъ пробило часъ, нужно было разстаться. Д’Артаньянъ, уходя отъ милэди, не чувствовалъ ничего, кром крайняго сожалнія о необходимости удалиться, въ страстныхъ взаимныхъ поцлуяхъ при прощаніи назначено было новое свиданіе на слдующей недл.

Бдная Кэтти надялась, что ей удастся сказать нсколько словъ д’Артаньяну, когда онъ будетъ проходить чрезъ ея комнату, но милэди проводила его сама въ темнот и разсталась съ нимъ только на лстниц.

Надругой день утромъ д’Артаньянъ побжалъ къ Атосу. У него завязалась такая странная интрига, что онъ хотлъ посовтоваться. Онъ все ему разсказалъ, Атосъ нсколько разъ хмурилъ брови.

— Ваша милэди, сказалъ онъ ему,— кажется мн какой-то низкой тварью, но тмъ не мене вы худо длаете, что обманываете ее: теперь у васъ, такъ или иначе, явился злйшій врагъ.

Говоря съ нимъ, Атосъ со вниманіемъ разглядывать сапфиръ, окруженный брильянтами, который замнялъ на рук д’Артаньяна перстень королевы, тщательно спрятанный имъ въ футляръ.

— Вы смотрите на это кольцо, сказалъ гасконецъ, сіяющій гордостью, что онъ можетъ похвастать передъ своими друзьями такимъ богатымъ подаркомъ.

— Да, сказалъ Атосъ,— оно напоминаетъ мн одну фамильную драгоцнность.

— Не правда ли, какъ оно прекрасно? замтилъ д’Артаньянъ.

— Великолпно, отвтилъ Атосъ,— я никогда не думалъ, что на свт существуютъ два сапфира такой чудной воды. Разв вы его промняли на вашъ брильянтъ?

— Нтъ, сказалъ д’Артаньянъ,— это подарокъ моей прекрасной англичанки, или, скоре, моей прекрасной француженки, потому что хотя я у нея никогда и не спрашивалъ, но убжденъ, что она родилась во Франціи.

— Вы получили это кольцо отъ милэди! вскричалъ Атосъ такимъ голосомъ, въ которомъ ясно замчалось сильное волненіе.

— Отъ нея самой: она мн дала его сегодня ночью.

— Покажите же мн кольцо, сказалъ Атосъ.

— Вотъ оно, отвчалъ д’Артаньянъ, снимая его со своего пальца.

Атосъ разсмотрлъ его и страшно поблднлъ, затмъ онъ попробовалъ надть его на безымянный палецъ лвой руки, кольцо пришлось, точно оно было сдлано для него.

Облако гнва и мести омрачило обыкновенно столь спокойное лицо Атоса.

— Не можетъ быть, чтобы это было оно, какъ это кольцо могло очутиться въ рукахъ милэди Кларикъ? А между тмъ очень трудно допустить, чтобы между двумя драгоцнными вещами было такое сходство.

— Вамъ знакомо это кольцо? спросилъ д’Артаньянъ.

— Я думаю, что знаю его, сказалъ Атосъ,— но, безъ сомннія, я ошибаюсь.

И онъ передалъ кольцо д’Артаньяну, не переставая глядть на него.

— Постойте, д’Артаньянъ, сказалъ онъ черезъ минуту,— снимите кольцо съ пальца, или поверните его камнемъ внутрь: оно напоминаетъ мн такія ужасныя вещи, что я не въ состояніи ни о чемъ говорить съ вами. Вы, кажется, пришли ко мн о чемъ-то посовтоваться, не говорили ли вы мн, что находитесь въ затрудненіи относительно того, что вамъ длать? Но погодите… дайте мн опять этотъ сапфиръ, тотъ, о которомъ я вамъ говорилъ, долженъ быть съ одной стороны исцарапанъ вслдствіе одного случая…

Д’Артаньянъ вторично снялъ съ пальца кольцо и подалъ его Атосу. Атосъ задрожалъ.

— Вотъ, сказалъ онъ,— смотрите, не правда ли, какъ это странно.

И онъ показалъ д’Артаньяну ту самую царапину, которая, онъ помнилъ, должна была быть на немъ.

— Но отъ кого же вамъ достался этотъ сапфиръ, Атосъ?

— Отъ моей матери, которая тоже получила его отъ своей матери. Какъ я вамъ и сказалъ, это старая фамильная драгоцнность, которая не должна была никогда выходить изъ нашего рода…

— И вы ее… продали? робко спросилъ д’Артаньянъ.

— Нтъ, отвтилъ Атосъ съ какой-то странной улыбкой:— я подарилъ его въ одну изъ любовныхъ ночей, точно такъ же, какъ получили его и вы.

Д’Артаньянъ, въ свою очередь, призадумался, ему казалось, что въ душ милэди скрывается глубокая, мрачная пропасть.

Взявши кольцо, онъ не надлъ его, а положилъ къ себ въ карманъ.

— Послушайте, сказалъ Атосъ, взявъ его за руку:— вы знаете, люблю ли я васъ, д’Артаньянъ: если бы у меня былъ сынъ, я не могъ бы любить его больше, чмъ васъ. Послушайте, поврьте мн, откажитесь отъ этой женщины. Я не знаю ея, но что-то ясно говорить мн, что это погибшее созданье и что въ ней кроется что-то роковое.

— Вы правы, а потому я разстанусь съ ней, я вамъ признаюсь, что эта женщина пугаетъ даже меня самого.

— Достанетъ ли на это у васъ твердости?

— Достанетъ, отвчалъ д’Артаньянъ: — я готовъ на это хоть сію минуту.

— Да, дитя мое, вы правы, сказалъ Атосъ, сжимая руку гасконца съ почти родительской нжностью,— и дай Богъ, чтобы эта женщина, только что встртившаяся съ вами на жизненномъ пути, не оставила бы на немъ ужасныхъ слдовъ.

Атосъ поклонился д’Артаньяну, какъ человкъ, дающій понять, что ему хотлось бы остаться со своими мыслями наедин.

Вернувшись домой, д’Артаньянъ засталъ у себя Кэтти, которая дожидалась его. Если бы бдный ребенокъ проболлъ цлый мсяцъ лихорадкой, наврное бы онъ такъ не измнился, какъ измнила ее одна эта безсонная и мучительная ночь. Ее послали къ мнимому Варду. Ея госпожа была безъ ума отъ любви, вн себя отъ радости, она хотла знать, когда ея любовникъ придетъ къ ней на слдующее свиданіе.

Бдная Кэтти, блдная и дрожащая, о леи дал а отвта д’Артаньяна.

Атосъ имлъ огромное вліяніе на молодого человка, и совты друга, присоединившись къ голосу его собственнаго сердца, заставили его ршиться — теперь, когда его гордость была спасена и мщеніе удовлетворено — боле не видться съ милэди. Вмсто всякаго отвта, онъ взялъ перо и написалъ слдующее:

‘Не разсчитывайте, сударыня, на будущее свиданіе со мною: со времени моего выздоровленія у меня столько развлеченій подобнаго рода, что я долженъ внести въ нихъ нкоторый порядокъ. Когда настанетъ ваша очередь, я буду имть честь извстить васъ объ этомъ.

Цлую ваши ручки.
Графъ де-Вардъ’.

О сапфир — ни слова: хотлъ ли гасконецъ сохранить его въ вид орудія противъ милэди, или — будемъ откровенны — не оставилъ ли онъ его, какъ послднее средство для экипировки?

Было бы ошибочно судить о фактахъ той эпохи съ точки зрнія нравовъ нашего времени. То, что современный порядочный человкъ счелъ бы для себя стыдомъ, въ то время казалось совершенно простымъ и естественнымъ, и молодые люди лучшихъ фамилій большею частью были на содержаніи у своихъ любовницъ.

Д’Артаньянъ передалъ письмо Кэтти незапечатаннымъ, которая, прочитавъ его, прежде всего ничего не поняла, и затмъ, прочитавъ его вторично, чуть не сошла съ ума отъ радости.

Кэтти не врила своему счастью: д’Артаньянъ долженъ былъ повторить на словахъ и уврить ее въ томъ, что она уже знала изъ содержанія письма, и какъ ни была велика опасность при вспыльчивомъ характер милэди вручить ей эту записку, но она, тмъ не мене, со всхъ ногъ бросилась бжать къ Королевской площади.

Сердце лучшей изъ женщинъ остается нетронутымъ печалью своей соперницы.

Милэди съ такой же поспшностью распечатала записку, съ какой Кэтти принесла ее, но при первыхъ прочитанныхъ ею словахъ она сдлалась прозрачной отъ блдности, затмъ смяла бумагу и съ гнвомъ въ глазахъ обратилась къ Кэтти.

— Что это за письмо? сказала она.

— Это отвтъ, сударыня, на ваше письмо, сказала вся трепещущая Кэтти.

— Не можетъ этого быть! вскричала, милэди.— Не можетъ быть, чтобы джентльменъ могъ написать женщин такое письмо.

Затмъ, вдругъ задрожавъ, она прошептала:

— Боже мой! не узналъ ли онъ… и она остановилась.

Она заскрежетала зубами и сдлалась блдна, какъ трупъ, хотла сдлать шагъ, чтобы подойти къ окну освжиться, но не могла этого сдлать, она протянула только руки, колни подогнулись у нея, и она упала въ кресло.

Кэтти вообразила, что ей дурно, и подбжала къ ней, чтобы разстегнуть корсажъ, но милэди быстро встала:

— Что вамъ отъ меня нужно? сказала она,— и зачмъ вы поднимаете на меня руку?

— Я думала, сударыня, что вамъ дурно, и хотла помочь вамъ, отвтила горничная, испуганная страшнымъ выраженіемъ лица своей госпожи.

— Мн дурно? мн! мн! Разв вы принимаете меня за какую-нибудь слабонервную женщину! Когда меня оскорбляютъ, я не падаю въ обморокъ, я мщу за себя, слышите ли?

И она сдлала Кэтти знакъ, чтобы та вышла.

IX.
Мечты о мщеніи.

Вечеромъ милэди отдала приказаніе ввести д’Артаньяна, какъ только онъ придетъ, по своему обыкновенію. Но онъ не пришелъ.

На слдующій день Кэтти пришла къ молодому человку и разсказала ему все, происшедшее наканун. Д’Артаньянъ улыбнулся: этотъ ревнивый гнвъ милэди былъ ему мщеніемъ.

Вечеромъ милэди была еще боле нетерпливой, чмъ наканун, она повторила свое приказаніе относительно гасконца, но, какъ и наканун, она прождала его совершенно напрасно.

На другой день Кэтти явилась къ д’Артаньяну, но далеко уже не такая живая и веселая, какъ въ предшествовавшіе дни, а, напротивъ — въ высшей степени грустная.

Д’Артаньянъ спросилъ бдную двушку, что съ ней, но та, вмсто всякаго отвта, вынула изъ кармана письмо и подала его ему.

Это письмо было написано рукою милэди, но только на этотъ разъ оно было адресовано самому д’Артаньяну, а не графу Варду.

Онъ распечаталъ письмо и прочелъ:

‘Любезный г. д’Артаньянъ, нехорошо такъ рдко бывать у своихъ друзей, въ особенности въ то время, когда предстоитъ скоро разстаться съ ними надолго. Мой зять и я совершенно напрасно ждали васъ вчера и третьягодня. Повторится ли то же самое и сегодня?

Признательная вамъ лэди Кларикъ’.

— Это очень просто и ясно, сказалъ д’Артаньянъ,— и я ожидалъ этого письма. Мой кредитъ поднимается по мр того, какъ кредитъ графа падаетъ.

— Вы пойдете? спросила Кэтти.

— Послушай, милое дитя, сказалъ гасконецъ, старавшійся оправдать себя въ своихъ собственныхъ глазахъ въ томъ, что онъ собирался измнить общанію, данному имъ Атосу,— ты понимаешь, что было бы неполитично не пойти на такое любезное приглашеніе. Милэди, видя, что я не прихожу, не поняла бы причины, вслдствіе которой я прекратилъ свои посщенія, она стала бы кое о чемъ догадываться, и кто скажетъ, до чего можетъ дойти месть такой женщины, какъ она!

— О, Боже мой, сказала Кэтти,— вы умете представить все въ такомъ вид, что всегда останетесь правы, но вы, наврно, опять станете ухаживать за ней, и если на этотъ разъ вы ей понравитесь подъ вашимъ настоящимъ именемъ, то это будетъ гораздо хуже, чмъ въ прошлый разъ.

Бдная двушка инстинктивно предугадывала то, что отчасти должно было случиться.

Д’Артаньянъ сталъ разуврять ее, насколько могъ, и общалъ остаться нечувствительнымъ къ обольщеніямъ милэди.

Онъ поручилъ ей сказать, что онъ какъ нельзя боле благодаренъ ей за ея доброту и что онъ исполнитъ ея приказаніе, онъ побоялся отвтить письменно изъ опасенія, что не суметъ для такихъ опытныхъ глазъ, какъ у милэди, достаточно измнить свой почеркъ.

Было ровно девять часовъ, когда д’Артаньянъ явился на Королевскую площадь. Очевидно, что слуги, ожидавшіе въ передней, были предупреждены, потому что какъ только д’Артаньянъ появился, раньше еще даже, чмъ онъ усплъ спросить, можно ли видть милэди, одинъ изъ нихъ побжалъ доложить.

— Просите войти, сказала милэди отрывистымъ голосомъ, но настолько громко, что д’Артаньянъ изъ передней услышалъ его.

Его попросили войти.

— Меня ни для кого больше нтъ дома, сказала милэди,— слышите ли, ни для кого.

Лакей вышелъ.

Д’Артаньянъ съ любопытствомъ взглянулъ на милэди она была блдна и глаза ея имли очень усталый видъ, можетъ быть отъ слезъ, а можетъ и отъ безсонницы. Преднамренно былъ уменьшенъ свтъ въ комнатахъ, но тмъ не мене молодая женщина была не въ состояніи скрыть слды лихорадки, сндавшей ее послдніе два дня. Д’Артаньянъ подошелъ къ ней съ обычной ему любезностью, она сдлала тогда надъ собой невроятное усиліе, чтобы принять его, и никогда еще на ея разстроенномъ, встревоженномъ лиц не появлялось такой любезной улыбки.

На вопросъ, предложенный ей д’Артаньяномъ относительно ея здоровья:

— Нехорошо, отвтила она,— очень нехорошо.

— Въ такомъ случа, сказалъ д’Артаньявъ,— я пришелъ не во-время, вамъ нуженъ, безъ сомннія, отдыхъ, и я лучше удалюсь.

— О, нтъ, сказала милэди,— напротивъ, останьтесь, г. д’Артаньянъ, ваше любезное общество развлечетъ меня.

— Ого! подумалъ д’Артаньянъ,— она никогда не была такой очаровательной: надо держать ухо востро.

Милэди приняла самый ласковый, дружескій тонъ, на какой была только способна, и придала необыкновенное оживленіе разговору. Вмст съ тмъ лихорадка, оставившая было ее на одну минуту, возвратила опять блескъ ея глазамъ, румянецъ — щекамъ и розовый цвтъ — губамъ. Д’Артаньянъ снова нашелъ въ ней прежнюю Цирцею, очаровавшую его уже своими чарами. Его любовь, казавшаяся ему уже погасшей, была только усыплена и снова пробудилась въ его сердц. Милэди улыбалась, и д’Артаньянъ чувствовалъ, что готовъ заслужить себ вчную кару изъ-за одной этой улыбки.

Была одна минута, когда онъ почувствовалъ въ себ что-то врод угрызеній совсти. Мало-по-малу милэди сдлалась боле сообщительной. Она спросила у д’Артаньяна, есть ли у него любовница.

— Увы! сказалъ д’Артаньянъ самымъ нжнымъ голосомъ, на какой былъ только способенъ,— можете ли вы быть настолько жестоки, чтобы предлагать мн подобные вопросы, мн, который съ тхъ поръ, какъ увидлъ васъ, только и дышитъ, и живетъ вами и для васъ.

У милэди появилась странная улыбка.

— Такъ вы меня любите? спросила она.

— Нужно ли мн говорить вамъ это и разв вы не замтили сами?

— Напротивъ, но вы знаете: чмъ въ сердц боле гордости, тмъ трудне оно сдается.

— О, что дается трудно, меня не пугаетъ, я страшусь только невозможнаго.

— Для дйствительной любви нтъ ничего невозможнаго.

— Ничего?

— Ничего, сказала милэди.

— Чортъ возьми! подумалъ про себя д’Артаньяны — тонъ совсмъ перемнился. Не влюбилась ли ужъ въ меня эта капризная, женщина и не собирается ли она дать мн лично еще другой такой же сапфиръ, какой ужъ дала мн вмсто Варда?

Д’Артаньянъ быстро придвинулъ свой стулъ къ милэди.

— Посмотримъ, сказала она,— что бы вы сдлали, чтобы доказать мн любовь, про которую вы говорите?

— Все, чего бы отъ меня ни потребовали. Приказывайте, и я готовъ повиноваться,

— Всему?

— Всему! вскричалъ д’Артаньянъ, знавшій впередъ, что, говоря такъ, онъ немногимъ рискуетъ.

— Если такъ, поговоримте немножко, сказала милэди, въ свою очередь придвигая кресло къ стулу д’Артаньяна.

— Я слушаю васъ, сударыня.

Милэди на минуту призадумалась, какъ бы колеблясь, затмъ, точно ршившись, она сказала:

— У меня есть врагъ.

— У васъ врагъ?! вскричалъ д’Артаньянъ, притворяясь изумленнымъ.— Господи, возможно ли это? у такой прекрасной и доброй, какъ вы!

— И врагъ смертельный.

— Въ самомъ дл?

— Врагъ, оскорбившій меня такъ жестоко, что между мной и имъ — война на смерть. Могу ли я разсчитывать на васъ, какъ на помощника?

Д’Артаньянъ сейчасъ же понялъ, чего именно хочетъ мстительное созданье.

— Можете, сударыня, сказалъ онъ съ напускной важностью:— моя рука, какъ и мое сердце, принадлежатъ вамъ вмст съ моей любовью.

— Въ такомъ случа, сказала милэди,— если вы настолько же великодушны, какъ и влюблены…

Она пріостановилась.

— Ну, что же? спросилъ д’Артаньянъ.

— А то, сказала милэди посл минутнаго молчанія,— что съ сегодняшняго дня не говорите больше о невозможности.

— Мн не вынести такого счастья! вскричалъ д’Артаньянъ, бросаясь на колни и покрывая поцлуями руки, которыхъ она не отнимала.

— Отомсти за меня этому низкому Варду, думала милэди, стиснувъ зубы,— и я сумю затмъ отдлаться и отъ тебя, двойной глупецъ, живая шпага.

— Отдайся добровольно въ мои руки такъ нагло сначала посмявшаяся надо мной, лицемрная и зловредная женщина, думалъ про себя д’Артаньянъ,— и тогда я посмюсь надъ тобою вмст съ тмъ, котораго ты хочешь убить моей рукой.

Д’Артаньянъ поднялъ голову.

— Я готовъ, сказалъ онъ.

— Такъ, значитъ, вы меня поняли, дорогой г. д’Артаньянъ?

— Я понялъ бы васъ по одному взгляду.

— Итакъ, вы согласны поднять за меня вашу руку, которая уже доставила вамъ столько славы?

— Сію же минуту.

— Но я, сказала милэди,— какъ отплачу я вамъ за такую услугу, я знаю влюбленныхъ, эти люди никогда даромъ не длаютъ ничего.

— Вы знаете, что я прошу единственной награды отвчалъ д’Артаньянъ,— единственной, достойной васъ и меня.

И онъ нжно привлекъ ее къ себ. Она почти не сопротивлялась.

— Какой корыстолюбивый! сказала она, улыбаясь.

— Ахъ! вскричалъ д’Артаньянъ, дйствительно увлеченный страстью, которую эта женщина умла разжигать въ его сердц,— ахъ! это потому, что мн такъ трудно врится въ мое счастье, и, постоянно опасаясь, чтобы оно не улетло, какъ мечта, я тороплюсь поскоре осуществить его.

— Такъ заслужите же это предполагаемое счастье.

— Я жду вашихъ приказаній.

— Правду вы говорите? спросила милэди съ проблескомъ послдняго сомннія.

— Назовите мн того низкаго человка, который могъ заставить ваши прекрасные глаза пролить слезы.

— Кто вамъ сказалъ, что я плакала?

— Мн показалось…

— Такія женщины, какъ я, не плачутъ.

— Тмъ лучше!.. Но скажите же его имя.

— Не забудьте, что въ ею имени — моя тайна.

— Но, все-таки, нужно же мн знать, какъ его зовутъ!

— Да, нужно… Вотъ видите, какъ я вамъ довряю!..

— Вы наполняете меня такой радостью!.. Его имя?

— Вы его знаете.

— Право?

— Да.

— Надюсь, что это не кто-нибудь изъ моихъ друзей? спросилъ д’Артаньянъ, притворяясь колеблющимся, чтобы заставить поврить своему невднію.

— А если бы это оказался одинъ изъ вашихъ друзей, такъ вы бы не ршились? вскричала милэди, и угроза молніей блеснула въ ея глазахъ.

— Нтъ, будь это хоть мой братъ! вскричалъ д’Артаньянъ, точно въ порыв восторга.

Нашъ гасконецъ шелъ такъ далеко ничмъ не рискуя, такъ какъ онъ зналъ, чмъ это кончится.

— Мн нравится ваша преданность, сказала милэди.

— Увы! вамъ только это нравится во мн?

— Я люблю также и васъ, васъ самихъ, отвчала она, взявъ его за руку.

— Такъ вы любите меня, вы! вскричалъ онъ.— О! если бы это была правда, я съ ума бы сошелъ!

Онъ заключилъ ее въ свои объятья, она не длала попытки уклониться отъ его поцлуя, но не отвтила на него.

Губы ея были холодны: д’Артаньяну показалось, что онъ поцловалъ статую.

Тмъ не мене, онъ былъ упоенъ счастьемъ, наэлектризованъ любовью, ему почти врилось въ любовь милэди, ему почти врилось въ дйствительность преступленія Варда. Если бы Вардъ подвернулся въ настоящую минуту ему подъ-руку, онъ убилъ бы его. Милэди воспользовалась этой минутой.

— Его зовутъ… начала она.

— Де-Вардъ, я знаю! вскричалъ д’Артаньянъ.

— Какъ вы это знаете? спросила милэди, схвативъ его об руки и стараясь прочитать въ его глазахъ сокровенныя мысли его души.

Д’Артаньянъ почувствовалъ, что онъ позволилъ себ увлечься и, слдовательно, сдлалъ ошибку.

— Скажите, скажите… но скажите же! повторяла милэди,— почему вы это знаете?

— Почему я это знаю? спросилъ д’Артаньянъ.

— Да.

— Потому что вчера въ одной гостиной, гд я встртился съ Вардомъ, онъ показывалъ кольцо, полученное, какъ онъ говорилъ, отъ васъ.

— Подлецъ! вскричала милэди.

Этотъ эпитетъ, какъ легко поймутъ, отозвался въ глубин сердца д’Артаньяна.

— Ну, и что же? продолжала она.

— Я отомщу за васъ этому негодяю, произнесъ д’Артаньянъ, принимая видъ дона Іафета Арменійскаго.

— Благодарю васъ, мой храбрый другъ! вскричала милэди,— но когда же я буду отомщена?

— Завтра, сію минуту, однимъ словомъ, когда хотите!

Милэди хотла вскрикнуть: ‘сію же минуту!’ но она разсудила, что подобная поспшность была бы большой нелюбезностью относительно д’Артаньяна.

Къ тому же ей нужно было принять тысячу предосторожностей и преподать тысячу совтовъ своему защитнику для того, чтобы онъ избжалъ какихъ бы то ни было объясненій съ графомъ при свидтеляхъ. Все это было объяснено д’Артаньяну

— Завтра, сказалъ онъ,— я отомщу за васъ или умру.

— Нтъ! Отомстите и не умирайте. Онъ — трусъ.

— Съ женщинами, можетъ быть, но не съ мужчинами, относительно этого мн кое-что извстно.

— Но мн кажется., что въ борьб съ нимъ вы не могли пожаловаться на недостатокъ счастья?

— Счастье все равно, что куртизанка: вчера оно было мн благопріятно, а завтра можетъ повернуться ко мн спиной.

— Другими словами, вы начинаете колебаться теперь!

— Нтъ, я не колеблюсь, сохрани меня Богъ отъ этого, но справедливо ли будетъ послать меня на возможную смерть, не вознаградивъ меня, по крайней мр, какъ-нибудь больше, а не одной только надеждой на будущее блаженство?

Милэди отвтила ему взглядомъ, выражавшимъ:

— И только?— говорите же.

И затмъ прибавила:

— Это слишкомъ справедливо, произнесла она съ нжностью.

— О! вы ангелъ! вскричалъ молодой человкъ.

— Итакъ, все ршено?

— Кром того, о чемъ я прошу васъ, душа моя.

— Но я вдь говорю вамъ, что вы можете положиться на мою любовь?

— Я не располагаю завтрашнимъ днемъ, чтобы дожидаться его.

— Молчите, я слышу шаги брата: не нужно, чтобы онъ засталъ васъ здсь.

Она позвонила, явилась Кэтти.

— Уйдите черезъ эту дверь, сказала она, отворяя маленькую, потайную дверь,— и возвращайтесь въ одиннадцать часовъ, мы окончимъ этотъ разговоръ, Кэтти васъ проведетъ ко мн.

Бдный ребенокъ чуть не упалъ, лишившись чувствъ, услышавъ послднія слова милэди.

— Что же вы стоите здсь, точно статуя! Проводите г. д’Артаньяна и сегодня вечеромъ, въ одиннадцать часовъ… вы слышали?..

Какъ кажется, она всегда назначаетъ свои свиданія въ одиннадцать часовъ: это ея обыкновеніе.

Милэди протянула ему руку, которую онъ нжно поцловалъ.

— Однако, думалъ онъ, уходя и едва отвчая на упреки Кэтти,— не разыграть бы изъ себя дурака, положительно, эта женщина большой руки мошенница, будемъ держать себя осторожно.

X.
Тайна милэди.

Д’Артаньянъ, несмотря на вс убдительныя и настойчивыя просьбы Кэтти, вмсто того, чтобы пройти прямо въ комнату молодой двушки, вышелъ изъ отеля, и сдлалъ это по двумъ причинамъ: во-первыхъ, онъ избжалъ такимъ образомъ упрековъ, жалобъ и просьбъ, а во-вторыхъ — ему хотлось остаться немного одному, чтобы собраться со своими мыслями и по возможности разгадать мысли этой женщины. Ясне всего для него во всемъ этомъ было то, что онъ любитъ милэди, какь сумасшедшій, и что она его ничуть не любила. Одну минуту д’Артаньянъ думалъ, что всего бы лучше сейчасъ же пойти къ себ и написать милэди длинное письмо, въ которомъ признаться ей, что онъ и Вардъ были до этой минуты однимъ и тмъ же лицомъ, а слдовательно онъ не можетъ брать на себя убійство Варда, чтобъ не совершить самоубійства. Но имъ въ то же время овладло яростное желаніе мести, онъ хотлъ, въ свою очередь, овладть этой женщиной подъ своимъ собственнымъ именемъ, и такъ какъ это мщеніе общало ему извстнаго рода наслажденіе, то онъ не захотлъ отъ него отказаться.

Онъ пять или шесть разъ обошелъ кругомъ Королевскую площадь, оборачиваясь черезъ каждые десять шаговъ, чтобы взглянуть на свтъ въ квартир милэди, который былъ виденъ сквозь жалюзи: было очевидно, что на этотъ разъ молодая женщина спшила мене, чмъ прошлый разъ, уйти въ свою спальню. Наконецъ свтъ исчезъ.

Съ этимъ свтомъ исчезла послдняя нершительность въ сердц д’Артаньяна, сердце его радостно билось, голова была точно въ огн, онъ вернулся въ отель и стремительно вошелъ въ комнату Кэтти.

Бдная двушка, блдная, какъ смерть, дрожа всми членами, хотла остановить своего любовника, но милэди была на страж и, услышавъ шумъ при вход д’Артаньяна, отворила дверь.

— Войдите, пригласила она.

Все это было такъ невроятно цинично, такъ нагло и безстыдно, что д’Артаньянъ едва врилъ тому, что видлъ и слышалъ. Ему казалось, что онъ увлеченъ въ одну изъ тхъ фантастическихъ интригъ, которыя случаются только во сн.

Тмъ не мене, онъ быстро вошелъ къ милэди, уступая магнетической сил притяженія, влекущей его къ ней, какъ желзо къ магниту.

Дверь заперлась за ними.

Кэтти, въ свою очередь, бросилась къ двери.

Ревность, злоба, оскорбленная гордость, однимъ словомъ, вс страсти, волнующія сердце влюбленной женщины, побуждали ее открыть истину, но она погибла бы сама, если бы призналась, что принимала участіе во всей этой интриг, и кром того потеряла бы навсегда д’Артаньяна. Это послднее соображеніе заставило ее принести еще послднюю жертву. Д’Артаньянъ достигъ цли всхъ своихъ желаній: въ немъ любили на этотъ разъ не соперника, а длали видъ, что любили его самого. Тайный голосъ говорилъ ему въ глубин его сердца, что онъ былъ не боле, какъ орудіе мести, которое ласкали въ ожиданіи, что онъ свершитъ убійство, но его гордость, самолюбіе, страсть заставляли умолкнуть этотъ голосъ, заглушали этотъ ропотъ. При этомъ еще нашъ гасконецъ, съ извстной дозой самоувренности, которая намъ уже извстна, сравнивалъ себя съ Вардомъ и задавалъ себ вопросъ: почему бы, въ конц концовъ, нельзя полюбить и его самого?

Итакъ, онъ всецло отдался увлеченію данной минуты. Милэди не была уже для него той женщиной съ гибельными намреніями, которая за минуту передъ тмъ такъ пугала его, а пылкой, страстной любовницей, отдавшейся всецло любви, которую, казалось, она сама испытывала. Такимъ образомъ прошло приблизительно часа два.

Между тмъ восторгъ двухъ любовниковъ охладлъ, милэди, руководимая далеко не одинаковыми побужденіями съ д’Артаньяномъ, не могла окончательно забыться, она первая вернулась къ дйствительности и спросила молодого человка, нашелъ ли онъ какой-нибудь предлогъ, долженствующій вызвать столкновеніе между нимъ и Вардомъ, слдствіемъ чего должна была произойти на завтра ихъ дуэль.

Но д’Артаньянъ, мысли котораго приняли совершенно иной оборотъ, позволилъ себ забыться, какъ глупецъ, и любезно отвтилъ ей, что слишкомъ поздно, чтобы думать о дуэляхъ на шпагахъ.

Эта холодность къ единственному предмету, интересующему ее, испугала милэди, и вопросы ея сдлались еще настойчиве. Тогда д’Артаньянъ, никогда серьезно и не помышлявшій объ осуществленіи этой невозможной дуэли, хотлъ перемнить разговоръ, но это было ему не по силамъ. Милэди своей желзной волей и увлекающимъ умомъ, которому трудно было противостоять удерживала его въ заране предначертанныхъ ею гравицахъ. Д’Артаньянъ думалъ, что поступаетъ очень умно, совтуя милэди отказаться отъ составленныхъ ею ужасныхъ замысловъ и простить Варда, но при первыхъ сказанныхъ имъ словахъ молодая женщина задрожала и отстранилась отъ него.

— Не боитесь ли вы, любезный д’Артаньянъ? спросила она рзкимъ, насмшливымъ тономъ, странно прозвучавшимъ въ темнот.

— Вы, конечно, этого не думаете, сердце мое! отвчалъ д’Артаньянъ:— но что если этотъ бдный графъ Вардъ окажется мене виновнымъ, чмъ вы это думаете?

— Во всякомъ случа, сказала строго милэди,— онъ меня обманулъ, и съ той минуты, какъ онъ меня обманулъ, онъ заслужилъ смерть.

— Ну, такъ онъ умретъ, если вы его приговорили къ этому! произнесъ д’Артаньянъ такимъ твердымъ, ршительнымъ тономъ, который милэди приняла за выраженіе самой непоколебимой преданности.

Она тотчасъ же придвинулась къ нему.

Мы не можемъ сказать, какъ скоро прошла эта ночь для милэди, но д’Артаньяну показалось, что онъ не боле какихъ-нибудь двухъ часовъ провелъ съ нею, когда первые лучи начали уже пробиваться сквозь щели жалюзи, и вскор вся комната озарилась блднымъ свтомъ начинающагося дня.

Тогда милэди, видя, что д’Артаньянъ хочетъ съ ней разстаться, напомнила ему данное ей общаніе отомстить за нее Варду.

— Я совершенно готовъ, сказалъ д’Артаньянъ: — но только прежде я желалъ бы удостовриться въ одномъ.

— Въ чемъ? спросила милэди.

— Въ томъ, что вы меня любите.

— Мн кажется, что я уже доказала вамъ это.

— Да, и потому я преданъ вамъ теперь и тломъ, и душой.

— Благодарю васъ, мой храбрый возлюбленный, но такъ какъ я доказала вамъ любовь мою, то и вы мн, въ свою очередь, докажете свою. Не правда ли?

— Конечно. Но если вы въ самомъ дл меня любите, какъ говорите, сказалъ д’Артаньянъ:— разв вы нисколько не боитесь за меня?

— Но чего же мн бояться?

— Вдь я тоже могу быть опасно раненъ, даже убитъ.

— Это невроятно, сказала милэди: — вы такой храбрый и такъ искусно владете шпагой.

— Такъ вы не хотите избрать какую-нибудь другую месть, не требующую пролитія крови? спросилъ д’Артаньянъ.

Милэди молча взглянула на своего любовника, блдный свтъ первыхъ дневныхъ лучей придавалъ ея глазамъ выраженіе какой-то особенной мрачности.

— Право, сказала она,— мн кажется, что вы теперь колеблетесь.

— Нтъ, я не колеблюсь, но, право, мн жалъ этого бднаго графа Варда съ тхъ поръ, какъ вы его не любите, и мн кажется, что всякій человкъ вслдствіе одного уже того, что лишился вашей любви, такъ жестоко наказанъ, что нтъ надобности еще его наказывать.

— Кто вамъ сказалъ, что я его любила? спросила милэди.

— По крайней мр, я могу думать теперь безъ особенной самонадянности, что вы любите другого, сказалъ молодой человкъ нжнымъ голосомъ,— и я повторяю, что принимаю участіе въ граф.

— Вы? спросила милэди.

— Да, я.

— Но отчего это?

— Потому что я одинъ знаю…

— Что?

— Что онъ далеко не такъ виновенъ или, скоре, не былъ виновенъ передъ вами, какъ это кажется.

— Въ самомъ дл? сказала милэди встревоженнымъ голосомъ:— объяснитесь, потому что я положительно не знаю, что вы хотите сказать.

И она посмотрла на д’Артаньяна, который обнималъ ее, и ея глаза мало-по-малу стали разгораться.

— Да, я человкъ благородный, сказалъ д’Артаньянъ, ршившійся покончить,— и съ тхъ поръ, какъ ваша любовь принадлежитъ мн, съ тхъ поръ, какъ я увренъ въ ней,— вдь я могу быть увренъ въ ней, не правда ли?

— Совершенно, но продолжайте.

— Ну, я и чувствую въ себ какую-то перемну, и одно признаніе тяготитъ меня.

— Признаніе?

— Если бы я сомнвался въ вашей любви, я не сказалъ бы этого, но вы меня любите, моя прелестная возлюбленная, не правда ли, вы меня любите?

— Безъ сомннія.

— Въ такомъ случа, если бы вслдствіе черезмрной любви къ вамъ я оказался бы въ чемъ-нибудь виноватымъ передъ вами, вы меня простите?

— Можетъ быть.

Д’Артаньянъ съ самой пріятной улыбкой сдлалъ попытку приблизить свои губы къ губамъ милэди, но та отстранилась.

— Это признаніе? сказала она, блдня:— что это за признаніе?

— Вы назначали свиданіе Варду въ этотъ четвергъ въ этой самой комнат, не правда ли?

— Я?! нтъ! Этого не было, сказала милэди такимъ ршительнымъ голосомъ и съ такимъ безстрастнымъ лицомъ, что если бы д’Артаньянъ не былъ въ этомъ такъ увренъ, онъ усомнился бы.

— Не лгите, мой прелестный ангелъ, сказалъ д’Артаньянъ, улыбаясь,— это было бы безполезно.

— Какъ такъ? Говорите же! Вы меня уморите!

— О, успокойтесь, вы не виноваты относительно меня, и я уже простилъ васъ.

— Но что жъ дальше, дальше!

— Вардъ не можетъ ничмъ похвастаться.

— Отчего? Вы сами сказали мн, что это кольцо…

— Это кольцо, моя любовь, у меня. Графъ Вардъ, бывшій у васъ въ четвергъ, и сегодняшній д’Артаньянъ — одно и то же лицо.

Безумецъ ожидалъ удивленія, смшаннаго съ стыдливостью, маленькой бури, которая разразится слезами, но онъ сильно ошибся, и его заблужденіе продолжалось недолго. Блдная и страшная милэди выпрямилась и, оттолкнувъ д’Артаньяна сильнымъ ударомъ въ грудь, бросилась съ постели.

Было уже совершенно свтло. Д’Артаньянъ удержалъ ее за пенюаръ изъ тонкаго индійскаго батиста, чтобы вымолить себ прощеніе, но она властнымъ и ршительнымъ движеніемъ сдлала попытку вырваться. Тогда батистъ разорвался, обнаживъ плечи, и на одномъ изъ этихъ прекрасныхъ, круглыхъ блыхъ плечъ д’Артаньянъ съ невыразимымъ ужасомъ увидлъ цвтокъ лиліи, эту неизгладимую мтку, которую кладетъ позорная рука палача.

— Великій Боже! вскричалъ д’Артаньянъ, опуская пенюаръ, и, молча, неподвижно, какъ окаменлый, остался на постели.

Но милэди по одному ужасу д’Артаньяна почувствовала, что она изобличена. Безъ сомннія, онъ все видлъ: молодой человкъ зналъ теперь ея тайну, тайну ужасную, которая никому не была извстна, кром него.

Она обернулась и взглянула на него не какъ взбшенная женщина, но какъ раненая пантера.

— А, презрнный, сказала она,— ты мн подло измнилъ и къ тому же у тебявъ рукахъ моя тайна! Ты умрешь!

И она подбжала къ шкатулк, украшенной инкрустаціей, стоявшей у нея на туалет, лихорадочно открыла ее дрожавшей рукой, вынула оттуда маленькій кинжалъ съ золотой ручкой, съ тонкимъ и острымъ лезвіемъ, и бросилась на полураздтаго д’Артаньяна. Хотя молодой человкъ, какъ извстно, быль храбръ, онъ былъ испуганъ выраженіемъ этого разстроеннаго лица съ страшно расширенными зрачками, блдными щеками и съ выступившею кровью на губахъ, онъ отступилъ къ узкому проходу около кровати, какъ бы отъ зми, подползшей къ нему, и когда покрывшаяся потомъ рука дотронулась до шпаги, онъ вынулъ ее изъ ноженъ. Но, не обращая вниманія на шпагу, милэди старалась влзть на кровать, чтобы нанести ему ударъ кинжаломъ, и остановилась только тогда, когда почувствовала остріе шпаги на своей груди. Тогда она хотла схватить шпагу руками, но д’Артаньянъ постоянно отклонялъ эти попытки и, приставляя шпагу то къ ея глазамъ, то къ груди, спустился съ постели, стараясь ускользнуть въ дверь, ведущую къ Кэтти.

Тмъ временемъ милэди бросилась на него съ страшной силой, испуская ужасные крики. Впрочемъ, все это скорй походило на дуэль, и д’Артаньянъ мало-по-малу пришелъ въ себя.

— Хорошо, моя красавица, хорошо, говорилъ онъ,— но, ради Бога, успокойтесь, иначе я вамъ нарисую вторую лилію на вашихъ прелестныхъ щекахъ.

— Подлый! подлый! вопила милэди.

Д’Артаньянъ, пытаясь отыскать дверь, все время старался защищаться. На шумъ, который они производили,— она — опрокидывая мебель, чтобы добраться до него, онъ — прячась за мебель, чтобы защититься отъ нея,— Кэтти отворила дверь. Д’Артаньянъ, постоянно маневрировавшій такъ, чтобы приблизиться къ этой двери, былъ только въ трехъ шагахъ отъ нея, и тогда однимъ скачкомъ онъ бросился изъ спальни милэди въ комнату горничной и съ быстротой молніи заперъ дверь и всею своею тяжестью уперся въ нее, между тмъ какъ Кэтти запирала задвижки. Тогда милэди сдлала попытку проломать перегородку, отдлявшую ея комнату, съ невроятной для женщины силой и затмъ, убдившись, что сдлать это она была не въ силахъ, начала колоть кинжаломъ дверь и въ нсколькихъ мстахъ пробила ее насквозь, каждый изъ ударовъ сопровождался ужасными проклятіями.

— Скоре, скоре, Кэтти, торопилъ д’Артаньянъ вполголоса, когда дверь была заперта на задвижку,— выпусти меня изъ отеля, иначе, если мы дадимъ ей время опомниться, она велитъ своимъ лакеямъ убить меня.

— Но вы не можете выйти въ такомъ вид, сказала Кэтти:— вы совсмъ раздты.

— Это правда, сказалъ д’Артаньянъ, только сейчасъ замтившій костюмъ, бывшій на немъ,— это правда, однь меня, какъ ты можешь, но торопись, понимаешь ли, что дло идетъ о жизни и смерти!

Кэтти очень хорошо это понимала, она быстро закутала его въ женское цвтное платье, надла большую шляпу и тальму, она дала ему туфли, которыя онъ надлъ на голыя ноги, и затмъ повела его по лстниц. И это было сдлано во-время: милэди звонила уже и перебудила весь отель. Привратникъ отворилъ дверь въ ту самую минуту, какъ милэди, тоже полунагая, кричала въ окно:

— Не выпускайте!

XI.
Атосу безъ всякаго труда удалось экипироваться.

Молодой человкъ убжалъ, между тмъ какъ она все еще угрожала ему безсильнымъ жестомъ. Въ ту минуту, какъ онъ скрылся изъ виду, милэди безъ чувствъ упала въ своей комнат.

Д’Артаньянъ былъ такъ встревоженъ случившимся, что, нисколько не безпокоясь объ участи Кэтти, пробжалъ половину Парижа и остановился только у дверей Атоса. Онъ до такой степени растерялся и объятъ былъ ужасомъ, что крики патруля, бросившагося за нимъ въ погоню, и гиканія нсколькихъ прохожихъ, которые, несмотря на раннюю пору, шли уже по своимъ дламъ, заставили его еще боле ускорить шагъ. Онъ прошелъ черезъ дворъ, поднялся во второй этажъ къ Атосу и изо всхъ силъ сталъ стучаться въ дверь.

Гримо съ заспанными глазами отворилъ ему. Д’Артаньянъ съ такою силою ворвался въ комнату, что чуть-чуть не сшибъ его съ ногъ. Несмотря на свою нмоту, на этотъ разъ бдный малый заговорилъ:

— Это ты, что теб надо, шлендра? Зачмъ пришла, негодница?

Д’Артаньянъ снялъ шляпу и высвободилъ руку изъ-подъ мантильи, при вид его усовъ и обнаженной шпаги, бдный малый увидлъ, что онъ иметъ дло съ мужчиной. Онъ вообразилъ тогда, что это былъ разбойникъ.

— Помогите! на помощь ко мн, на помощь! вскричалъ онъ.

— Молчи, несчастный! сказалъ молодой человкъ,— я — д’Артаньянъ, разв ты меня не узнаешь? Гд баринъ?

— Вы г. д’Артаньянъ! вскричалъ Гримо,— не можетъ быть!

— Гримо, сказалъ Атосъ, выходя изъ своей комнаты въ халат,— мн кажется, что ты позволяешь себ разговаривать…

— Ахъ, сударь! это потому…

— Молчи!

Гримо повиновался и пальцемъ указалъ барину на д’Артаньяна.

Атосъ узналъ товарища и, при всей своей флегматичности, разразился смхомъ, причиной котораго былъ странный маскарадный костюмъ, который онъ увидлъ: шляпа на боку, юбки, спускавшіяся на башмаки, засученные рукава и усы, торчавшіе отъ волненія.

— Не смйтесь, мой другъ! вскричалъ д’Артаньянъ,— ради Бога, не смйтесь, потому что, даю вамъ слово, нечему смяться.

И онъ произнесъ эти слова съ такимъ неподдльнымъ ужасомъ, что Атосъ тотчасъ же взялъ его за руки и вскричалъ:

— Не ранены ли вы, мой другъ, вы такъ блдны?!

— Нтъ, но со мной случилось страшное происшествіе… Вы одни, Атосъ?

— Чортъ возьми! да кому же быть у меня въ этотъ часъ?

— Хорошо, хорошо.

Д’Артаньянъ быстро прошелъ въ комнату Атоса.

— Ну, говорите же! сказалъ Атосъ, запирая дверь на задвижку, чтобы никто не помшалъ имъ.— Не умеръ ли король? Не убили ли кардинала? На васъ лица нтъ: ну же, говорите, я положительно умираю отъ безпокойства.

— Атосъ, сказалъ д’Артаньянъ, сбрасывая съ себя все женское платье и появляясь въ одной рубашк,— приготовьтесь выслушать неслыханную, невроятную исторію.

— Прежде всего надньте этотъ халатъ, предложилъ мушкетеръ своему другу.

Д’Артаньянъ надлъ халатъ, причемъ не сразу попалъ въ рукава, до такой степени онъ былъ еще взволнованъ.

— Ну, разсказывайте же?

Д’Артаньянъ, пригибаясь къ уху Атоса, сказалъ ему шопотомъ:

— Милэди помчена цвткомъ лиліи на плеч!

— Ахъ! вскричалъ мушкетеръ, какъ бы пораженный пулею въ сердце.

— Послушайте, спросилъ д’Артаньянъ,— уврены ли вы, что та наврно умерла?

— Та? отвчалъ Атосъ такимъ глухимъ голосомъ, что д’Артаньянъ его едва разслышалъ.

— Да, та, о которой вы мн разсказывали въ Амьен?

Атосъ издалъ стонъ и опустилъ голову на руки.

— Эта, продолжалъ д’Артаньянъ,— женщина лтъ 26-28…

— Блондинка, сказалъ Атосъ,— не правда ли?

— Да.

— Со свтло-голубыми глазами, со страннымъ блескомъ, съ черными бровями и рсницами?

— Да, высокаго роста, хорошо сложенная, у нея недостаетъ одного глазного зуба на лвой сторон.

— Она!

— Цвтокъ лиліи — маленькій, красновато-рыжаго цвта, точно натертый тстомъ, которое обыкновенно прикладываютъ?

— Да. Впрочемъ, вы говорите, что она англичанка?

— Ее зовутъ милэди, но она можетъ быть француженка, это тмъ вроятне, что лордъ Винтеръ приходится ей только шуриномъ.

— Я хочу ее видть, д’Артаньянъ!

— Берегитесь, Атосъ, берегитесь, вы хотли ее убить, но эта женщина способна отплатить вамъ тмъ же и не сдлаетъ промаха.

— Она не посметъ ничего сказать, потому что она этимъ изобличила бы себя.

— Она способна на все! Видли ли вы ее когда-нибудь разсвирпвшей?

— Нтъ, сказалъ Атосъ.

— Это тигрица, пантера! Ахъ, мой милый Атосъ! я очень боюсь, что навлекъ на насъ обоихъ страшное мщеніе.

И д’Артаньянъ разсказалъ тогда все: безумный гнвъ милэди и ея угрозу убить его.

— Вы правы, и, клянусь честью, я продалъ бы свою жизнь ни за грошъ, согласился Атосъ.— Къ счастью, послзавтра мы узжаемъ изъ Парижа, по всей вроятности, мы подемъ къ Лярошели, и разъ мы удемъ…

— Она послдуетъ за вами на край свта, Атосъ, если она васъ узнаетъ, пусть же ея ненависть обрушится только на меня.

— Ахъ! мой милый, да что мн до того, если она меня убьетъ! сказалъ Атосъ:— неужели же вы думаете, что я такъ дорожу жизнью?

— Во всемъ этомъ есть какая-то ужасная тайна, Атосъ. Эта женщина — шпіонка кардинала, я въ этомъ увренъ.

— Въ такомъ случа берегитесь за себя. Если кардиналъ не особенно возлюбилъ васъ за поздку въ Лондонъ, то онъ страшно ненавидитъ васъ, но такъ какъ во всякомъ случа онъ не можетъ васъ упрекнуть въ чемъ-нибудь открыто, а между тмъ ненависть всегда ищетъ удовлетворенія, въ особенности ненависть кардинала, то будьте осторожны и берегитесь! Если вамъ придется выходить, не выходите одни, если вамъ придется хать, тоже принимайте всякія предосторожности:однимъ словомъ, не довряйте никому, даже вашей тни.

— Къ счастью, отвчалъ д’Артаньянъ,— надо протянуть только до послзавтра вечера, такъ какъ, разъ мы очутимся на войн, надюсь, намъ не придется бояться никого, кром непріятеля.

— А пока, сказалъ Атосъ,— я отказываюсь отъ своего добровольнаго тюремнаго заключенія и всюду буду ходить съ вами: вамъ надо вернуться въ улицу Могильщиковъ и я провожу васъ.

— Но какъ бы ни было это близко отсюда, сказалъ д’Артаньянъ,— я не могу туда вернуться въ такомъ наряд.

— Совершенно справедливо, отвчалъ Атосъ и дернулъ за ручку колокольчика.

Явился Гримо.

Атосъ сдлалъ ему знакъ сходить къ д’Артаньяну и принести ему платье. Гримо тоже жестомъ показалъ, что онъ его понялъ.

— Ахъ, но все это, однако, нисколько не подвигаетъ впередъ нашего дла относительно экипировки, милый другъ, сказалъ Атосъ,— такъ какъ, если я не ошибаюсь, вы оставили вс ваши пожитки у милэди, которая, безъ сомннія, не подумаетъ отдать ихъ. Къ счастью, у васъ есть сапфиръ.

— Сапфиръ принадлежитъ вамъ, мой дорогой Атосъ! Не сами ли вы сказали, что это кольцо — ваша фамильная драгоцнность?

— Да, мой ддъ купилъ его за 2,000 экю, какъ онъ мн говорилъ когда-то, оно составляло часть свадебныхъ подарковъ, которые онъ подарилъ моей бабушк, и было великолпно. Моя мать дала мн его, и я, безумецъ, вмсто того, чтобы сохранить это кольцо какъ святыню, отдалъ его этой низкой твари…

— Въ такомъ случа, мой милый, возьмите обратно это кольцо, которымъ, я совершенно понимаю, вы очень дорожите.

— Чтобъ я взялъ это кольцо посл того, какъ оно побывало въ рукахъ этой подлой женщины, никогда! Это кольцо осквернено, д’Артаньянъ.

— Въ такомъ случа продайте его.

— Продать брильянтъ, доставшійся мн отъ матери! Признаюсь, что я счелъ бы это за оскверненіе святыни.

— Въ такомъ случа заложите его: вамъ охотно дадутъ за него тысячу экю. Эта сумма боле чмъ достаточна для вашихъ надобностей, а затмъ, при первыхъ полученныхъ вами деньгахъ, вы его выкупите и возьмете очищеннымъ отъ старыхъ пятенъ, потому что оно пройдетъ черезъ руки ростовщиковъ.

Атосъ улыбнулся.

— Вы чудный товарищъ, сказалъ онъ,— мой дорогой д’Артаньянъ: вашей постоянной веселостью вы разсиваете несчастныхъ въ ихъ печали. Хорошо, заложимте это кольцо, но съ однимъ условіемъ.

— Съ какимъ?

— Чтобъ 500 экю взяли вы, а другія 500 — я.

— Серьезно ли вы это говорите, Атосъ! Мн не нужно и четвертой доли этой суммы: я служу въ гвардіи и, продавши сдло, буду имть эту сумму. Что мн нужно? Только лошадь для Плянше, вотъ и все. Вы забываете, къ тому же, что у меня тоже есть перстень.

— Которымъ вы дорожите, кажется, еще боле, чмъ я своимъ, по крайней мр, мн это показалось.

— Да, потому что въ какомъ-нибудь крайнемъ случа онъ можетъ насъ не только выручить изъ затруднительнаго положенія, но еще и изъ какой-нибудь большой опасности, это не только драгоцнный брильянтъ, но еще и талисманъ.

— Я васъ не совсмъ понимаю, но врю тому, что вы говорите. Вернемся же къ нашему кольцу, или, скоре, къ вашему, вы возьмете половину суммы, которую намъ дадутъ за него, или я брошу его въ Сену, и я очень сомнваюсь, чтобы какая-нибудь рыба была бы настолько любезна и вернула его намъ, какъ Поликрату.

— Въ такомъ случа, я согласенъ.

Въ эту минуту вошелъ Гримо въ сопровожденіи Плянше, послдній, безпокоясь о своемъ барин и желая узнать, что съ нимъ случилось, воспользовался случаемъ и принесъ платье самъ.

Д’Артаньянъ одлся, Атосъ тоже, и затмъ, когда оба были готовы, чтобы выйти, Атосъ сдлалъ знакъ Гримо, какъ будто прицливается, послдній тотчасъ же снялъ со стны свой мушкетъ и приготовился слдовать за бариномъ. Они дошли до улицы Могильщиковъ безъ всякаго пршиключенія. Бонасье стоялъ у себя въ дверяхъ и насмшливо посмотрлъ на д’Артаньяна.

— А, любезный мой жилецъ! сказалъ онъ,— торопитесь: у васъ сидитъ прелестная молодая двушка, которая ждетъ васъ, а женщины, сами знаете, не очень-то любятъ, чтобы ихъ заставляли ждать.

— Это Кэтти! вскричалъ д’Артаньянъ и бросился въ коридоръ.

И дйствительно, на площадк передъ его комнатой, прислонившись къ двери, стоялъ бдный ребенокъ и дрожалъ всмъ тломъ. Какъ только она его увидла, то сказала:

— Вы общали мн ваше покровительство, вы общали мн защитить меня отъ ея гнва,— вспомните, что вы погубили меня?

— Да, безъ сомннія, отвчалъ д’Артаньянъ,— будь спокойна, Кэтти. Но что случилось посл моего ухода?

— Разв я знаю?!.. сказала Кэтти.— На ея крики сбжались лакеи, она взбсилась отъ гнва и призывала на вашу голову вс проклятія на свт. Тогда мн пришло въ голову, что она вспомнить, что вы прошли къ ней черезъ мою комнату, и въ такомъ случа сообразитъ, что я была вашей соучастницей, я захватила съ собой немножко денегъ, что у меня было, самые дорогіе и лучшіе изъ моихъ пожитковъ и убжала.

— Бдное дитя! Но что я буду съ тобою длать? Я узжаю послзавтра.

— Все, что вамъ угодно, г. офицеръ… Увезите меня изъ Парижа, увезите меня изъ Франціи.

— Не могу же я взять тебя съ собою на осаду Лярошели?

— Нтъ, но вы можете помстить меня гд-нибудь въ провинціи, у какой-нибудь знакомой вамъ дамы: на вашей родин, напримръ.

— Ахъ, моя милая! на моей родин дамы обходятся безъ горничныхъ. Но подожди, у меня есть для тебя кое-что въ виду… Плянше, сходи за Арамисомъ и попроси его придти сію же минуту. Намъ нужно сообщить ему очень важное дло.

— Я догадываюсь, сказалъ Атосъ:— но почему же не Портосу? мн кажется, что его маркиза…

— Маркиза Портоса одвается съ помощью писцовъ своего мужа, сказалъ д’Артаньянъ со смхомъ.— Къ тому же Кэтти не захотла бы жить въ Медвжьей улиц, не такъ ли, Кэтти?

— Я согласна жить гд вамъ угодно, отвчала Кэтти:— лишь бы мн такъ скрыться, чтобы не знали, гд я.

— Теперь, Кэтти, когда намъ предстоитъ разстаться и, слдовательно, ты не будешь меня больше ревновать…

— Гд бы вы ни были, близко ли, далеко ли, я всегда буду любить васъ.

— Вотъ гд, подумаешь, гнздится постоянство, прошепталъ Атосъ.

— И я тоже, сказалъ д’Артаньянъ,— и я тоже буду всегда тебя любить, будь спокойна. Но, однако, отвть мн на одинъ вопросъ, замть, что теперь я придаю этому вопросу большое значеніе: не слышала ли ты чего-нибудь объ одной молодой женщин, которую похитили ночью?

— Постойте же!.. О, Боже мой! г. офицеръ, неужели же вы еще любите и эту женщину?

— Нтъ, ее любитъ одинъ изъ моихъ друзей. Слушай, вотъ этотъ, Атосъ.

— Я! вскричалъ Атосъ такимъ голосомъ, точно вскрикнулъ человкъ, замтившій, что онъ наступилъ на змю.

— Конечно, ты! сказалъ д’Артаньянъ, сжимая руку Атоса.— Теб извстно, какое участіе принимаемъ мы вс въ этой бдной, маленькой г-ж Бонасье. Къ тому же, Кэтти никому не скажетъ, не правда ли, Кэтти? Ты понимаешь, мое дитя, продолжалъ д’Артаньянъ:— это жена той образины, котораго ты видла у дверей, идя сюда.

— О, мой Боже! вскричала Кэтти,— вы мн напомнили, какъ я испугалась, лишь бы только онъ меня не узналъ

— Какъ, узналъ?! Такъ ты уже видла когда-нибудь этого человка?

— Онъ былъ два раза у милэди.

— Такъ… но когда именно?

— Приблизительно дней пятнадцать, восемнадцать тому назадъ.

— Именно такъ?

— Вчера вечеромъ онъ приходилъ опять.

— Вчера вечеромъ?

— Да, за минуту передъ тмъ, какъ вы пришли сами.

— Любезный Атосъ, мы окутаны цлой стью шпіоновъ. И ты думаешь, что онъ тебя узналъ, Кэтти?

— Я надвинула низко на лобъ шляпу, какъ только его замтила, но можетъ быть было уже слишкомъ поздно.

— Спуститесь внизъ, Атосъ, онъ къ вамъ относится мене недоврчиво, чмъ ко мн, и посмотрите, все ли еще онъ стоитъ у дверей.

Атосъ спустился и быстро вернулся.

— Онъ ушелъ, сказалъ онъ,— и домъ запертъ.

— Онъ отправился донести и сказать, что вс голуби въ голубятн.

— Такъ улетимте, сказалъ Атосъ,— и оставимъ здсь одного Плянше, чтобы онъ посл все разсказалъ намъ.

— Подождемъ только одну минуту. Вдь мы послали за Арамисомъ.

— Совершенно врно, согласился Атосъ,— подождемъ Арамиса.

Въ эту самую минуту вошелъ Арамисъ.

Ему разсказали въ чемъ дло и объяснили, какъ крайне нужно, чтобы въ кругу своихъ знатныхъ знакомыхъ онъ нашелъ какое-нибудь мсто для Кэтти.

Арамисъ задумался на минуту и сказалъ, покраснвъ:

— Дйствительно ли я окажу вамъ этимъ услугу, д’Артаньянъ?

— Я буду вамъ благодаренъ за это всю мою жизнь.

— Въ такомъ случа, г-жа Буа-де-Траси просила меня, кажется, для одной изъ ея пріятельницъ, живущей въ провинціи, хорошую, врную горничную, и если вы можете, д’Артаньянъ, ручаться мн, что мадемуазель…

— О, сударь! вскричала Кэтти:— будьте уврены, что я буду совершенно предана той особ, которая дастъ мн возможность ухать изъ Парижа.

— Коли такъ, сказалъ Арамисъ,— тмъ лучше.

Онъ слъ къ столу и написалъ нсколько словъ, запечаталъ записку своимъ перстнемъ и передалъ ее Кэтти.

— Теперь, мое дитя, сказалъ д’Артаньянъ,— ты знаешь, что и намъ нисколько не лучше здсь, чмъ теб. Итакъ, разстанемся. Мы свидимся, когда настанутъ лучшіе дни.

— И когда бы и въ какомъ бы мст мы ни встртились съ вами, сказала Кэтти, вы увидите, что я всегда буду любить васъ такъ же, какъ теперь.

— Клятва игрока, сказалъ Атосъ, между тмъ какъ д’Артаньянъ вышелъ на лстницу проводить Кэтти.

Минуту спустя трое молодыхъ людей простились, сговорившись сойтись въ четыре часа у Атоса и оставивъ Плянше сторожить квартиру.

Арамисъ пошелъ къ себ, а Атосъ и д’Артаньянъ отправились закладывать сапфиръ.

Нашъ гасконецъ былъ совершенно правъ: имъ безъ затрудненія удалось получить за кольцо ссуду въ триста пистолей. Притомъ жидъ сказалъ даже, что если кольцо хотятъ ему продать, то онъ дастъ за него пятьсотъ пистолей, такъ какъ изъ него можно сдлать чудныя подвски къ серьгамъ.

Атосъ и д’Артаньянъ, съ расторопностью военныхъ и какъ знатоки своего дла, употребили всего какихъ-нибудь три часа на покупку всей мушкетерской экипировки. Къ тому же Атосъ былъ человкъ сговорчивый и аристократъ въ полномъ смысл этого слова. Когда какая-нибудь вещь ему нравилась, онъ платилъ требуемую сумму, не пытаясь даже сбавить цну. Д’Артаньянъ пробовалъ длать ему относительно этого нкоторыя замчанія, но Атосъ съ улыбкой клалъ ему руку на плечо, и д’Артаньянъ понималъ, что торговаться было позволительно ему, бдному гасконскому дворянчику, но никакъ ужъ не шло человку, державшему себя, какъ принцъ. Мушкетеръ отыскалъ чудную андалузскую лошадь, черную какъ смоль, горячую какъ огонь, съ тонкими, изящными ногами, шести лтъ. Онъ подробно осмотрлъ ее и не нашелъ въ ней никакихъ недостатковъ. За нее просили тысячу ливровъ. Можетъ быть, ее бы и уступили дешевле, но въ то время, какъ д’Артаньянъ торговался съ барышникомъ, Атосъ отсчиталъ уже сто пистолей.

Гримо купили пикардійскую лошадь, коренастую и сильную, за триста ливровъ. Но когда купили сдло и все оружіе для Гримо, изъ ста пятидесяти пистолей Атоса у него не осталось ни копейки. Д’Артаньянъ предложилъ своему другу взять изъ приходившейся на его долю части небольшую толику съ тмъ, чтобы онъ отдалъ этотъ долгъ впослдствіи. Но Атосъ вмсто всякаго отвта только пожалъ плечами.

— Сколько давалъ жидъ, чтобы пріобрсти кольцо въ собственность? спросилъ Атосъ.

— Пятьсотъ пистолей.

— То есть двумястами пистолями больше: сто пистолей вамъ, сто пистолей мн. Да это цлое состояніе, мой другъ, вернитесь-ка къ жиду…

— Какъ, вы хотите?..

— Это кольцо положительно напоминало бы мн слишкомъ много печальнаго, къ тому же мы никогда не будемъ имть трехсотъ пистолей, чтобы выкупить его, такъ что при этомъ мы совершенно напрасно потеряемъ дв тысячи ливровъ. Подите сказать ему, что перстень его, д’Артаньянъ, и возвращайтесь съ двумястами пистолями.

— Подумайте, Атосъ…

— Въ ныншнее время наличныя деньги дороги и надо умть принести жертву. Идите, д’Артаньянъ, идите, Гримо пойдетъ съ вами съ своимъ мушкетомъ.

Полчаса спустя д’Артаньянъ вернулся безъ всякихъ приключеній съ двумя тысячами ливровъ.

Такимъ образомъ Атосъ нашелъ у себя дома источники, которыхъ и не ожидалъ.

XII.
Видніе.

Итакъ, въ четыре часа четверо друзей сошлись у Атоса.

Ихъ заботы объ экипировк были покончены, и лицо каждаго изъ нихъ носило слды тайныхъ личныхъ безпкойствъ, потому что за всякимъ настоящимъ счастьемъ кроется опасеніе за будущее.

Вдругъ вошелъ Плянше съ двумя письмами, адресованными на имя д’Артаньяна.

Одно изъ нихъ было маленькой длинной формы записочкой, красиво сложенной и запечатанной хорошенькой печатью изъ зеленаго воска, на которой былъ изображенъ голубь, несущій зеленую втку.

Другое было большое, четырехугольнаго формата посланіе, украшенное страшными гербами его высокопреосвященства герцога-кардинала.

При вид маленькой записочки сердце д’Артаньяна радостно забилось, потому что ему показалось, что онъ узналъ почеркъ, и хотя онъ видлъ его всего одинъ разъ, но память о немъ сохранилась у него въ глубин сердца.

Итакъ, онъ взялъ маленькое посланіе и быстро его распечаталъ.

‘Отправляйтесь въ будущую среду,— писали ему,— между шестью и семью часами вечера гулять по дорог въ Шальо и заглядывайте въ прозжающія кареты, но если вы дорожите вашей жизнью и жизнью тхъ людей, которые васъ любятъ, не произносите ни слова и удерживайтесь отъ малйшаго движенія, по которому можно бы было догадаться, что вы узнали ту особу, которая подвергается опасности и идетъ на всякій рискъ, чтобы только хоть одну минуту взглянуть на васъ’.

Подписи не было никакой.

— Это какая-нибудь западня, сказалъ Атосъ:— не ходите туда, д’Артаньянъ.

— А между тмъ мн кажется, возразилъ д’Артаньянъ:— что почеркъ мн знакомъ.

— Онъ можетъ быть поддланъ, убждалъ Атосъ:— въ шесть, въ семь часовъ по дорог въ Шальо совершенно безлюдно, это все равно, что идти гулять въ лсъ Бонди.

— Но если бы мы пошли вс вмст, сказалъ д’Артаньянъ,— чортъ возьми! не съдятъ же насъ всхъ четверыхъ, да еще съ четырьмя слугами, лошадьми и со всмъ оружіемъ.

— И къ тому же это былъ бы удобный случай щегольнуть нашими лошадьми, вмшался Портосъ.

— Но если это пишетъ женщина, сказалъ Арамисъ,— желающая при этомъ, чтобы ее не видли, то подумайте, д’Артаньянъ, что вы ее компрометируете, что вовсе недостойно дворянина.

— Мы останемся позади, сказалъ Портосъ,— и онъ одинъ подетъ впередъ.

— Да, но немного потребуется времени для того, чтобы выстрлить изъ пистолета изъ кареты, дущей въ галопъ.

— Вотъ еще! Да въ меня и не попадутъ, возразилъ д’Артаньянъ.— Мы догонимъ тогда карету и убьемъ всхъ сидящихъ въ ней. По крайней мр, все-таки нсколькими врагами будетъ меньше.

— Онъ правъ, сказалъ Портосъ,— предстоитъ сраженіе, надо къ тому же испытать наше оружіе.

— Ну что же, доставимте себ это удовольствіе, сказалъ Арамисъ, сохраняя свой кроткій, безпечный видъ.

— Какъ хотите, произнесъ Атосъ.

— Господа, сказалъ д’Артаньянъ,— теперь четыре часа съ половиной, и у насъ едва хватить времени поспть къ шести часамъ на дорогу въ Шальо.

— И притомъ же, если мы выдемъ слишкомъ поздно, сказалъ Портосъ,— насъ не увидятъ, что было бы очень жаль. Пойдемте же собираться въ путь, господа.

— Но вы забыли о второмъ письм, напомнилъ Атосъ:— а между тмъ мн кажется, судя по печати, что оно заслуживаетъ того, чтобы его вскрыли, что касается меня, скажу вамъ прямо, дорогой д’Артаньянъ, что оно безпокоитъ и занимаетъ меня гораздо боле, чмъ маленькая пустая записочка, которую вы съ такой нжностью спрятали у себя на сердц.

Д’Артаньянъ покраснлъ.

— Вотъ мы, сказалъ молодой человкъ,— и посмотримъ, господа, чего желаетъ отъ меня его высокопреосвященство.

Д’Артаньянъ распечаталъ письмо и прочиталъ:

‘Г. д’Артаньяна, гвардейца королевской гвардіи, роты Дезессара, просятъ пожаловать сегодня въ восемь часовъ вечера въ кардинальскій дворецъ.

Ля-Гудиньеръ, капитанъ гвардіи’.

— Чортъ возьми! замтилъ Атосъ,— вотъ это свиданіе поважне перваго.

— Я пойду на второе посл перваго, сказалъ д’Артаньянъ:— одно въ семь часовъ, а другое въ восемь, на все хватитъ времени.

— Гмі я бы не пошелъ, сказалъ Арамисъ:— порядочный человкъ не можетъ не пойти на свиданіе, назначенное ему дамой, но благоразумный и осторожный джентльменъ можетъ найти предлогъ для извиненія, чтобы не явиться къ его высокопреосвященству, въ особенности, когда у него есть нкоторое основаніе предполагать, что его приглашаютъ вовсе не для любезностей.

— Я согласенъ съ мнніемъ Арамиса, сказалъ Портосъ.

— Господа, объяснилъ д’Артаньянъ:— я уже и раньше черезъ г. Кавуа получилъ такое же приглашеніе отъ его высокопреосвященства, на которое не обратилъ вниманія, и на слдующій же день со мной случилось большое несчастіе: исчезла Констанція… Что бы ни случилось, я пойду.

— Если вы такъ ршили, идите, сказалъ Атосъ.

— А Бастилія? спросилъ Арамисъ.

— Ну что же, вы меня изъ нея освободите, отвтилъ д’Артаньянъ.

— Безъ сомннія, сказали въ одинъ голосъ Арамисъ и Портосъ съ удивительной самоувренностью, точно дло шло о самой простой вещи,— безъ сомннія, мы васъ освободимъ, а пока, такъ какъ вы должны послзавтра узжать, вы сдлаете лучше, если не станете рисковать попасть въ Бастилію.

— Лучше вотъ что сдлаемъ, посовтовалъ Атосъ:— не будемъ оставлять его одного сегодня цлый вечеръ, каждый изъ насъ будетъ ждать его у одной изъ дверей дворца съ тремя мушкетерами позади, если мы увидимъ, что выдетъ какая-нибудь подозрительная карета съ опущенной занавской и съ запертой дверцой, мы нападемъ на все: давно ужъ у насъ не было стычекъ съ гвардейцами. Кардиналъ и г. де-Шревиль думаютъ, что насъ нтъ уже въ живыхъ.

— Положительно, Атосъ, сказалъ Арамисъ,— вы созданы для того, чтобы быть командиромъ арміи, что вы скажете, господа, относительно этого плана Атоса?

— Превосходно-хорошъ! отвтили молодые люди.

— Итакъ, сказалъ Поргосъ,— я бгу въ отель и предупрежу, чтобы они были готовы къ восьми часамъ, общее свиданіе состоится на площади кардинальскаго дворца, а вы тмъ временемъ велите слугамъ сдлать лошадей.

— Но у меня нтъ лошади, сказалъ д’Артаньянъ:— я пошлю, впрочемъ, къ де-Тревилю взять лошадь.

— Не нужно, сказалъ Арамисъ,— возьмите одну изъ моихъ.

— Сколько же ихъ у васъ? спросилъ д’Артаньянъ.

— Три, улыбаясь отвтилъ Арамисъ.

— Дорогой Арамисъ, замтилъ Атосъ,— вы наврно самый богатый поэтъ во всей Франціи и въ Наварр!— Послушайте, Арамисъ, вы, конечно, не будете знать, что длать съ тремя лошадьми, не правда ли? я даже не думаю, что вы сами купили всхъ трехъ лошадей?

— Нтъ, третью привелъ мн сегодня утромъ лакей безъ ливреи, не хотвшій сказать, отъ кого онъ, и уврялъ меня, что получилъ приказаніе отъ своего барина…

— Или отъ своей барыни, прервалъ его д’Артаньянъ.

— Не въ этомъ дло… сказалъ Арамисъ, красня,— и который уврялъ меня, говорю я, что получилъ приказаніе отъ своей барыни доставить лошадь въ мою конюшню, не говоря, отъ кого она прислана.

— Только съ поэтами случаются подобные сюрпризы, серьезно замтилъ Атосъ.

— Въ такомъ случа, сдлаемте лучше вотъ какъ, сказалъ д’Артаньянъ:— на которой лошади вы подете: на той, что купили, или на той, которую вамъ подарили?

— Конечно, на той, которую мн подарили… Вы понимаете, д’Артаньянъ, что не могу же я нанести обиду…

— Неизвстному дарителю, прибавилъ д’Артаньянъ.

— Или таинственной дарительниц, поправилъ Атосъ.

— Слдовательно, купленная вами лошадь больше вамъ не нужна?

— Почти нтъ.

— А вы выбрали ее сами?

— И притомъ осмотрвши ее съ большимъ вниманіемъ, безопасность всадника, сами знаете, зависитъ, главнымъ образомъ, почти всегда отъ лошади.

— Такъ уступите мн ее за ту цну, которую вы за нее заплатили!

— Я только что хотлъ предложить вамъ ее, дорогой д’Артаньянъ, съ тмъ, чтобы вы отдали этотъ пустяшный долгъ когда-нибудь со временемъ.

— А сколько вы за нее заплатили?

— Восемьсотъ ливровъ.

— Вотъ вамъ сорокъ двойныхъ пистолей, милый мой другъ, сказалъ д’Артаньянъ, вынимая ихъ изъ кармана:— мн извстно, что этою монетою вамъ платятъ за ваши поэмы.

— Такъ вы богаты деньгами?

— Богатъ, страшно богатъ, мой милый!

И д’Артаньянъ позвенлъ въ карман остальными пистолями.

— Пошлите ваше сдло въ казармы мушкетеровъ, и лошадь приведутъ вамъ вмст съ остальными.

— Отлично, но скоро уже пять часовъ, поспшимъ.

Четверть часа спустя Портосъ показался въ конц улицы Феру на чрезвычайно красивомъ испанскомъ жеребц, за нимъ халъ Мусксетонъ на маленькой, но очень красивой овернской лошадк. Портосъ сіялъ отъ радости и гордости.

Въ то же самое время на другомъ конц улицы появился Арамисъ на чудномъ англійскомъ скакун, за нимъ слдовалъ Базенъ на руанской лошади, ведя за собой сильную мекленбургскую лошадь: эта предназначалась д’Артаньяну.

Оба мушкетера съхались одновременно: Атосъ и д’Артаньянъ смотрли на нихъ изъ окна.

— Чортъ возьми! замтилъ Арамисъ:— у васъ великолпная лошадь, мой милый Портосъ.

— Да, отвчалъ Портосъ,— это именно та самая лошадь, которую хотли мн прислать сначала, но, желая подшутить, мужъ замнилъ ее другой, за что онъ и былъ наказанъ, а я достигъ своего.

Плянше и Гримо появились, тоже ведя лошадей своихъ господъ, д’Артаньянъ и Атосъ сошли внизъ, вскочили въ сдла, и вс четверо товарищей пустились въ путь: Атосъ на лошади, которой обязанъ былъ своей жен, Арамисъ — любовниц, Портосъ — прокурорш, а д’Артаньянъ — только своему счастью, лучшей любовниц въ мір.

Слуги послдовали за ними.

Какъ и предполагалъ Портосъ, кавалькада произвела очень хорошее впечатлніе, и если бы имъ попалась по дороі г-жа Кокенаръ и увидла, какой красивый и важный видъ имлъ Портосъ, возсдая на своемъ чудномъ испанскомъ жеребц, она не пожалла бы о кровопусканіи, произведенномъ ею въ сундук мужа. Близъ Лувра четверо друзей встртили де-Тревиля, возвращавшагося изъ Сенъ-Жермена, онъ остановилъ ихъ, чтобы поздравить съ такой блестящей экипировкой, и эта маленькая остановка въ одну минуту собрала вокругъ нихъ цлую толпу ротозевъ.

Д’Артаньянъ воспользовался этимъ обстоятельствомъ и сказалъ де-Тревилю о письм съ большой красной печатью и съ гербами кардинала, понятно, что о другомъ онъ не сказалъ ни слога.

Де-Тревиль одобрилъ принятое имъ ршеніе и успокоилъ его, сказавши, что если онъ не явится къ нему на другой день, то онъ суметъ найти его всюду, гд бы онъ ни былъ. Въ эту самую минуту часы самаритянки пробили шесть, четыре друга извинились, говоря, что они спшатъ на свиданіе, и простились съ де-Тревилемъ. Они проскакали нкоторое время галопомъ и пріхали на дорогу въ Шальо, день уже склонялся къ вечеру, кареты хали одна за другой, д’Артаньянъ, стоявшій нсколько поодаль и охраняемый товарищами, пристально смотрлъ въ глубину каретъ и не видлъ ни одного знакомаго лица.

Наконецъ, черезъ четверть часа, когда уже настали сумерки, показалась карета, хавшая галопомъ по дорог изъ Севра, какое-то предчувствіе подсказало д’Артаньяну заране, что въ этой карет находилась особа, назначившая ему свиданіе, молодой человкъ удивился самъ, почувствовавъ, какъ сильно забилось его сердце Почти въ ту самую минуту изъ дверцы кареты высунулась женская головка, держа два пальца у рта, какъ бы совтуя молчать или посылая поцлуй, д’Артаньянъ слегка вскрикнулъ отъ радости — эта женщина, или, лучше сказать, это видніе, потому что карета промчалась съ быстротой молніи, была г-жа Бонасье.

Невольнымъ движеніемъ, несмотря на сдланное ему предостереженіе, д’Артаньянъ пустился въ галопъ и въ нсколько скачковъ догналъ карету, но стекло въ дверц кареты было герметически закрыто — видніе исчезло.

Д’Артаньянъ вспомнилъ тогда данный ему совта: ‘если вы дорожите вашей жизнью и жизнью тхъ, кто васъ любить, оставайтесь неподвижны, точно вы ничего не видли’. Онъ остановился, дрожа не за себя, но за бдную женщину, которая, очевидно, подвергалась большому риску, назначая ему это свиданіе.

Карета, продолжая свой путь все съ тою же скоростью, въхала въ Парижъ и скрылась.

Д’Артаньянъ остался на томъ же мст, страшно смущенный, не зная, что ему длать. Если это была г-жа Бонасье и если она возвращалась въ Парижъ, то для чего было это мимолетное свиданіе, для чего былъ этотъ бглый обмнъ взглядовъ, для чего этотъ брошенный поцлуй? Если, съ другой стороны, это была не она, что было тоже возможно, такъ какъ въ сумеркахъ угасавшаго дня было легко ошибиться, если это была не она, то не было ли это началомъ нападенія на него съ помощью приманки въ лиц этой женщины, которую, какъ было извстно, онъ любилъ?

Три товарища подъхали къ нему. Вс трое отлично видли женскую головку, показавшуюся въ окошечк кареты, но никто изъ нихъ, кром Атоса, не зналъ г-жи Бонасье. По мннію Атоса, впрочемъ, это была она, но, мене занятый, чмъ д’Артаньянъ, этимъ хорошенькимъ личикомъ, онъ замтилъ въ глубин кареты еще другое лицо — лицо мужчины.

— Если тамъ въ самомъ дл сидлъ мужчина, соображалъ д’Артаньянъ,— то наврно они перевозятъ ее изъ одной тюрьмы въ другую. Но что же они хотятъ сдлать съ этимъ бднымъ созданіемъ и увижу ли я ее когда-нибудь?

— Другъ мой, серьезно замтилъ Атосъ,— помните, что только съ мертвыми нельзя встртиться на земл. Вамъ кое-что извстно, такъ же, какъ и мн, относительно этого, не такъ ли? А потому, если ваша любовница не умерла и если мы ее видли сейчасъ, рано или поздно вы ее найдете. И, Господи, можетъ быть гораздо скоре, чмъ вы этого желали бы, прибавилъ онъ съ той мизантропіей, которая была присуща его характеру.

Пробило половину восьмого, карета опоздала на двадцать минутъ на мсто назначеннаго свиданія.

Друзья д’Артаньяна напомнили ему, что ему предстоитъ еще одинъ визитъ, причемъ замтили, что еще не поздно и есть время отказаться отъ него. Но д’Артаньянъ былъ упрямъ. Онъ забралъ себ въ голову, что непремнно пойдетъ въ кардинальскій дворецъ и узнаетъ, что нужно отъ него кардиналу. Ничто не могло поколебать его ршенія.

Они пріхали въ улицу Сентъ-Оноре и на площади кардинальскаго дворца встртили двнадцать приглашенныхъ мушкетеровъ, ожидавшихъ своихъ товарищей. Тамъ только имъ объяснили, въ чемъ дло.

Въ почтенномъ полку королевскихъ мушкетеровъ вс знали д’Артаньяна, всмъ было извстно, что со временемъ онъ будетъ зачисленъ къ нимъ, а потому на него заране смотрли, какъ на товарища. Слдствіемъ всего этого было то, что каждый изъ мушкетеровъ охотно согласился принять участіе въ дл, для котораго ихъ пригласили, къ тому же, рчь шла о томъ, чтобы, по всей вроятности, сыграть злую шутку съ кардиналомъ и его людьми, а на подобныя похожденія эти достойные джентльмены всегда были готовы.

Атосъ раздлилъ ихъ на три группы: надъ одной принялъ начальство самъ, надъ другой поручилъ командованіе Арамису и надъ третьей — Портосу.

Д’Артаньянъ, въ свою очередь, храбро вошелъ въ главную дверь.

Хотя онъ и чувствовалъ за собой сильную поддержку, но тмъ не мене молодой человкъ не безъ нкотораго волненія поднимался шагъ за шагомъ по ступенямъ большой лстницы. Его поведеніе относительно милэди отчасти походило на измну, и онъ подозрвалъ, что между этой женщиной и кардиналомъ существуютъ какія-то политическія сношенія, къ тому же де-Вардъ, съ которымъ онъ не поцеремонился, былъ однимъ изъ преданныхъ людей его высокопреосвященства, и д’Артаньяну было извстно, что если кардиналъ былъ страшенъ и безпощаденъ относительно враговъ, то въ то же время онъ былъ очень привязанъ къ друзьямъ.

— Если де-Вардъ разсказалъ про наше столкновеніе кардиналу, что очень сомнительно, и если онъ меня узналъ, а это очень вроятно, я долженъ считать себя человкомъ почти погибшимъ, разсуждалъ самъ съ собой д’Артаньянъ, качая головой.— Это совершенно ясно: милэди пожаловалась на меня съ тмъ лицемрно печальнымъ видомъ, который такъ къ лицу ей, и это преступленіе переполнило чашу. Къ счастью, мои добрые друзья внизу и не позволятъ меня увезти, продолжалъ онъ размышлять: — они защитятъ и не позволятъ меня увезти. Вдь рота мушкетеровъ де-Тревиля можетъ одна начать войну съ кардиналомъ, располагающимъ силами цлой Франціи и передъ которымъ сама королева безсильна и король не властенъ. Д’Артаньянъ, другъ мой, ты храбръ, ты разсудителенъ, у тебя много достоинствъ, но тебя погубятъ женщины.

Съ этими печальными мыслями онъ вошелъ въ переднюю. Онъ передалъ письмо дежурному приставу, который провелъ его въ пріемную залу и ушелъ во внутреннія комнаты дворца.

Въ этой пріемной зал находились пять или шесть гвардейцевъ кардинала, которые узнали д’Артаньяна и, зная, что это онъ ранилъ Жюссака, посматривали на него съ какою-то загадочной улыбкой.

Эта улыбка показалась д’Артаньяну дурнымъ предзнаменованіемъ, только нашего гасконца не легко было напугать, или, лучше сказать, благодаря природному самообладанію, присущему жителямъ его провинціи, онъ не такъ-то легко показывалъ, что творится у него на душ, въ особенности, когда это чувство походило на страхъ, онъ съ гордымъ видомъ прошелъ мимо гвардейцевъ и, подбоченясь, сталъ въ ожидательную позу, не лишенную величія.

Вошелъ приставъ и знакомъ пригласилъ д’Артаньяна слдовать за нимъ. Молодому человку показалось, что гвардейцы, видя, что онъ удаляется, стали перешептываться другъ съ другомъ. Онъ прошелъ по коридору, затмъ большую залу, вошелъ въ библіотеку и очутился передъ человкомъ, который сидлъ у бюро и писалъ.

Приставъ ввелъ его и удалился, не сказавъ ни слова. Д’Артаньянъ вообразилъ сначала, что передъ нимъ какой-нибудь судья, разсматривающій дла, но онъ скоро замтилъ, что человкъ, сидящій у бюро, писалъ или, врне, исправлялъ строки неравной длины, разсчитывая стопы по пальцамъ. Минуту спустя поэтъ свернулъ рукопись, на обертк которой было написано: ‘Мирань’, трагедія въ пяти дйствіяхъ, и поднялъ голову. Д’Артаньянъ узналъ кардинала…

XIII.
Ужасное видніе.

Кардиналъ локтемъ оперся на рукопись, подперъ щеку рукой и съ минуту глядлъ на молодого человка. Ни у кого не было такого глубоко-проницательнаго, испытующаго взгляда, какъ у кардинала Ришелье, и д’Артаньянъ почувствовалъ, какъ этотъ взглядъ пронзилъ его насквозь.

Тмъ не мене, онъ имлъ довольно ршительный видъ и, держа въ рук фетровую шляпу, безъ излишней гордости, но и безъ излишняго смиренія, ожидалъ, что будетъ отъ него угодно его высокопреосвященству.

— Милостивый государь, обратился къ нему кардиналъ,— не одинъ, ли вы изъ беарнскихъ д’Артаньяновъ?

— Да, монсиньоръ, отвтилъ молодой человкъ.

— Въ Тарб и его окрестностяхъ много отраслей д’Артаньяновъ, продолжалъ кардиналъ,— къ которой вы принадлежите?

— Я — сынъ того д’Артаньяна, который участвовать въ религіозныхъ войнахъ вмст съ великимъ королемъ Генрихомъ, отцомъ его величества.

— Именно такъ. Это вы, приблизительно мсяцевъ семь или восемь тому назадъ, пріхали съ родины искать счастія въ столиц?

— Да, монсиньоръ.

— Вы пріхали черезъ Менгъ, гд съ вами что-то случилось, я хорошо не знаю, что именно, но что-то было.

— Монсиньоръ, отвчалъ д’Артаньянъ,— со мной вотъ что случилось…

— Не нужно, не нужно, остановилъ его кардиналъ съ улыбкой, указывавшей, что ему отлично извстна вся исторія, которую д’Артаньянъ хотлъ ему разсказать: насъ рекомендовали де-Тревилю, не правда ли?

— Да, монсиньоръ, но именно во время этого несчастнаго приключенія въ Менг…

— Письмо было потеряно?.. Да, я это знаю, сказалъ его высокопреосвященство:— де-Тревиль искусный физіономистъ и узнаетъ людей съ перваго взгляда, онъ помстилъ васъ въ рот своего зятя, г. Дезессара, обнадеживъ, что со временемъ вы поступите въ мушкетеры?

— Монсиньоръ иметъ точныя свднія, сказалъ д’Артаньянъ.

— Съ тхъ поръ у васъ было много всякихъ приключеній: однажды вы прогуливались позади Шартрезскаго монастыря, когда было бы лучше вамъ не ходить туда, затмъ вы совершили путешествіе на Форжескія воды, он остались въ сторон, а вы продолжали свой путь. Очень просто, у васъ были дла въ Англіи.

— Монсиньоръ, сказалъ смущенный д’Артаньянъ,— я халъ…

— На охоту въ Виндзоръ, или куда-нибудь въ другое мсто, это ни до кого не касается, я знаю это потому, что моя обязанность все знать. По возвращеніи вы были приняты одной августйшей особой, и я съ удовольствіемъ вижу, что вы сохранили вещь, которую она вамъ дала на память.

Д’Артаньянъ живо поднесъ руку къ брильянту, данному ему королевой, и повернулъ камнемъ внутрь, но было уже слишкомъ поздно.

— На слдующій день посл этого у васъ былъ де-Кавуа, продолжалъ кардиналъ:— онъ приходилъ просить васъ пожаловать во дворецъ, вы не отдали ему этотъ визитъ и поступили дурно.

— Монсиньоръ, я боялся, что навлекъ на себя немилость вашего высокопреосвященства.

— Но за что? За то, что вы исполнили приказаніе вагшего начальства съ такою ловкостью и храбростью, съ которою не сдлалъ бы этого другой? Вы боялись навлечь на себя мою немилость, когда вы заслуживали только позвалы! Я наказываю только тхъ, которые не повинуются, но не тхъ, которые, какъ вы, исполняютъ приказанія… слишкомъ хорошо… Въ доказательство этого вспомните то число, когда я присылалъ звать васъ къ себ, и поищите въ вашей памяти, не случилось ли чего-нибудь съ вами въ тотъ самый вечеръ. Это былъ именно тотъ вечеръ, когда произошло похищеніе г-жи Бонасье.

Д’Артаньянъ задрожалъ: онъ вспомнилъ, что полчаса тому назадъ бдная женщина, прохала мимо него, увлекаемая, безъ сомннія, той же силой, которая была причиной ея исчезновенія.

— Наконецъ, продолжалъ кардиналъ,— такъ какъ съ нкоторыхъ поръ я ничего не слышу о васъ, мн захотлось знать, что вы подлываете. Къ тому же, вы обязаны мн нкоторой признательностью: вы сами замтили, какъ васъ щадили во всхъ обстоятельствахъ.

Д’Артаньянъ почтительно поклонился.

— Это было сдлано, продолжалъ кардиналъ,— не только по чувству естественной справедливости, но еще и въ виду нкотораго плана, который у меня былъ относительно васъ.

Удивленіе д’Артаньяна все боле и боле возрастало.

— Я имлъ въ виду изложить вамъ этотъ планъ въ тотъ день, когда вы получили мое первое приглашеніе. Къ счастью, ничего не потеряно отъ этого замедленія, и сегодня я сообщу вамъ его. Сядьте вонъ тамъ, напротивъ меня, г. д’Артаньянъ: вы дворянинъ достаточно благородной крови, чтобы слушать меня не стоя.

И кардиналъ показалъ рукой на стулъ молодому человку, который былъ такъ удивленъ всмъ происходившимъ, что повиновался только по второму знаку своего собесдника.

— Вы храбры, г. д’Артаньянъ, продолжалъ его высокопреосвященство,— и благоразумны, что еще лучше. Я люблю людей съ умомъ и сердцемъ, не пугайтесь, сказалъ онъ, улыбаясь,— говоря: людей съ сердцемъ, я подразумваю людей храбрыхъ, но хотя вы и молоды и несмотря на то, что вы едва вступаете въ свтъ, у васъ много сильныхъ враговъ, если вы не будете осторожны, они васъ погубятъ.

— Увы! монсиньоръ, отвтилъ молодой человкъ,— и очень легко, безъ сомннія, потому что они сильны и имютъ хорошую поддержку, между тмъ какъ я одинъ.

— Да, это правда, но, несмотря на то, что вы одиноки, вы уже много сдлали и сдлаете еще гораздо больше, я не сомнваюсь въ этомъ. Впрочемъ, я полагаю, что вы нуждаетесь въ руководител на томъ смломъ жизненномъ пути, на который вы вступили, потому что, если я не ошибаюсь, вы пріхали въ Парижъ съ честолюбивымъ намреніемъ — составить себ карьеру и разбогатть.

— Въ мои годы у людей бываютъ иногда безумныя надежды, монсиньоръ.

— Безумныя надежды бываютъ только у дураковъ, а вы человкъ умный. Послушайте: что сказали бы вы, если бы я вамъ предложилъ сдлаться прапорщикомъ моей гвардіи и далъ бы роту посл войны?

— Ахъ, монсиньоръ!

— Вы согласны! не правда ли?

— Монсьньоръ… пролепеталъ д’Артаньянъ въ страшномъ замшательств.

— Какъ, вы отказываетесь?! вскричалъ кардиналъ съ удивленіемъ.

— Я служу въ гвардіи его величества, монсиньоръ, и не имю никакихъ причинъ быть недовольнымъ.

— Но мн кажется, продолжалъ его высокопреосвященство,— что мои собственные гвардейцы въ то же время и гвардейцы его величества, и въ какомъ бы французскомъ полку они ни служили, все равно — служатъ королю.

— Ваше высокопреосвященство не такъ поняли мои слова.

— Вамъ нуженъ какой-нибудь предлогь, не правда ли? Я понимаю. Ну что же, этотъ предлогь у васъ есть: производство, открывшаяся кампанія, удобный случай воспользоваться предложеніемъ, все это для свта, а для васъ лично — необходимо имть сильныхъ, надежныхъ покровителей, потому что вамъ не лишнее будетъ знать, г. д’Артаньянъ, что мн представлены большія жалобы на насъ: вы далеко не вс дни и ночи посвящаете исключительно служб короля.

Д’Артаньянъ покраснлъ.

— Впрочемъ, продолжалъ кардиналъ, кладя руку на связку бумагъ,— у меня тутъ цлое дло, касающееся васъ, но прежде, чмъ его прочитать, я хотлъ поговорить съ вами. Я васъ знаю за человка ршительнаго, и ваша служба, хорошо направленная, вмсто того, чтобы вести васъ къ худому, могла бы принести вамъ много хорошаго. Такъ подумайте же и ршайтесь.

— Ваша доброта смущаетъ меня, монсиньоръ, отвтилъ д’Артаньянъ,— и величіе души вашего высокопреосвященства заставляетъ меня чувствовать мое ничтожество, но такъ какъ вы, монсиньоръ, позволяете мн говорить съ вами откровенно…

Д’Артаньянъ пріостановился.

— Да, говорите.

— Въ такомъ случа я скажу вашему высокопреосвященству, что вс мои друзья служатъ въ мушкетерахъ гвардіи короля и что вс мои враги, по кккому-то непонятному року, служатъ у вашего высокопреосвященства, меня неохотно примутъ тутъ и худо взглянутъ тамъ, если бы я согласился на ваше предложеніе, монсиньоръв

— Не зародилась ли уже у васъ та мысль, что я оскорбляю вашу гордость, предлагая вамъ худшее мсто, чмъ вы заслуживаете? сказалъ кардиналъ съ презрительной улыбкой.

— Ваше высокопреосвященство въ сто кратъ добре ко мн, чмъ я этого заслуживаю, и я думаю напротивъ, что я ничего еще не сдлалъ, чтобы быть достойнымъ такой доброты. Скоро начнется осада Лярошели, монсиньоръ, я буду служить на глазахъ у вашего высокопреосвященства. Если я буду имть счастіе вести себя при этой осад такъ, что привлеку на себя наше вниманіе, тогда, по крайней мр, за мной будетъ какой-нибудь блистательный подвигъ, чтобъ оправдать покровительство, которымъ вы захотли меня осчастливить. Все должно совершиться въ свое время, монсиньоръ, можетъ быть нсколько позже я буду имть право сдлаться нашимъ слугой, тогда какъ теперь это будетъ имть видъ, будто я продалъ себя.

— Иначе сказать — вы отказываетесь служить мн, сказалъ кардиналъ съ досадой, но вмст съ тмъ такимъ тономъ, въ которомъ сквозило нкоторое уваженіе: — оставайтесь же свободнымъ въ вашей ненависти и симпатіи.

— Монсиньоръ…

— Хорошо, хорошо, прервачъ кардиналъ:— я на васъ не сержусь, но хотя вы сами понимаете, что достаточно однихъ друзей, чтобы защищать и вознаграждать ихъ, а относительно враговъ мы ничмъ не обязаны, тмъ не мене я вамъ дамъ совтъ: будьте осторожны и держите себя хорошо, г. д’Артаньянъ, потому что съ той минуты, какъ я перестану охранять васъ, я не дамъ за вашу жизнь ни одной полушки.

— Я постараюсь, монсиньоръ, отвтилъ гасконецъ съ благородной увренностью.

— Припомните впослдствіи, въ ту минуту, какъ съ вами случится какое-нибудь несчастіе, сказалъ Ришелье съ удареніемъ,— что я призывалъ васъ къ себ и сдлалъ все, чтобы съ вами не случилось этого несчастія.

— Что бы ни случилось, отвчалъ д’Артаньянъ, положивъ руку на сердце и низко кланяясь,— я буду чувствовать вчную признательность къ вашему высокопреосвященству за то, что вы длаете для меня въ эту минуту.

— Итакъ, мы увидимся съ вами, г. д’Артаньянъ, посл кампаніи, какъ вы сказали, я буду слдить за за потому что я буду тамъ, сказалъ кардиналъ, указывая д’Артаньяну на великолпное вооруженіе, предназначенное для него,— и по нашемъ возвращеніи мы сочтемся.

— Ахъ, монсиньоръ, не подвергайте меня вашей не милости! вскричалъ д’Артаньянъ,— оставайтесь, монсиньоръ, безпристрастнымъ, если вы находите, что я поступаю достойно порядочнаго человка.

— Молодой человкъ, сказалъ Ришелье,— если я найду возможность сказать намъ еще разъ то, что я вамъ сказалъ сегодня, я общаю, что я сдлаю это.

Эти послднія слова Ришелье имли ужасный смыслъ: они повергли д’Артаньяна въ большій ужасъ, чмъ угроза, потому что были предостереженіемъ: кардиналъ хотлъ предохранить его отъ какого-то несчастія, которое ему угрожало. Онъ открылъ ротъ, чтобы отвтить, но повелительнымъ, высокомрнымъ жестомъ кардиналъ далъ понять ему, чтобы онъ удалился. Д’Артаньянъ вышелъ, но, переступивъ порогъ, онъ струсилъ и чуть было не вернулся назадъ. Однако онъ вспомнилъ серьезное и строгое лицо Атоса: если бы онъ согласился на условія, предложенныя кардиналомъ, Атосъ не подалъ бы ему больше руки, онъ отрекся бы отъ него.

Боязнь этого удержала его: до такой степени велико вліяніе дйствительно сильнаго характера на все, его окружающее. Д’Артаньянъ спустился по той же самой лстниц, по которой взошелъ, и встртилъ Атоса и четырехъ мушкетеровъ, которые ждали его возвращенія и начинали уже безпокоиться. Д’Артаньянъ успокоилъ ихъ, и Плянше побжалъ предупредить другіе посты, что больше уже не нужно караулить, такъ какъ его баринъ вышелъ здравъ и невредимъ изъ кардинальскаго дворца.

Вернувшись къ Атосу, Портосъ и Арамисъ справились о причинахъ этого страннаго свиданія, но д’Артаньянъ сказалъ имъ только, что Ришелье призывалъ его къ себ, чтобы предложить поступить къ нему прапорщикомъ въ его гвардію, но онъ отказался.

— Вы хорошо сдлали! вскричали въ одинъ голосъ Портосъ и Арамисъ.

Атосъ сильно призадумался и не отвтилъ ничего, но когда они остались одни, онъ сказалъ:

— Вы поступили такъ, какъ вамъ слдовало поступить, д’Артаньянъ, но, можетъ быть, вы сдлали большую ошибку.

Д’Артаньянъ глубоко вздохнулъ, потому что эти слова вполн согласовались съ тайнымъ голосомъ въ глубин его души, нашептывавшимъ ему, что его ожидаютъ впереди большія несчастія. Весь слдующій день прошелъ въ приготовленіяхъ къ отъзду, д’Артаньянъ пошелъ проститься съ де-Тревилемъ. Въ то время еще думали, что разлука гвардейцевъ съ мушкетерами будетъ очень недолгая, такъ какъ король въ этотъ самый день присутствовалъ въ парламент и предполагалъ выхать на слдующій день. Де-Тревиль спросилъ только д’Артаньяна, не нужно ли ему отъ него чего-нибудь, но д’Артаньянъ съ гордостью отвтилъ, что у него есть все нужное. Ночью собрались вс товарищи гвардейской роты Дезессара и роты гвардейцевъ де-Тревиля, которые были между собою въ дружб. Они разставались, чтобы свидться, когда это будетъ угодно Богу. Ночь прошла такъ шумно и бурно, какъ только можно себ вообразитъ, потому что въ подобныхъ случаяхъ озабоченное, грустное настроеніе духа побждается только крайнею веселостью и безпечностью.

На другой день, при первыхъ звукахъ трубъ, друзья разстались: мушкетеры побжали въ отель де-Тревиля, а гвардейцы — въ отель Дезессара. Каждый изъ капитановъ тотчасъ же повелъ свою роту въ Лувръ, гд король производилъ смотръ.

Король казался грустнымъ и больнымъ, что нсколько смягчало его гордый видъ. И дйствительно, наканун въ парламент, во время засданія, у него сдлался приступъ лихорадки. Тмъ не мене, онъ остался при своемъ ршеніи — выхать въ тотъ же самый вечеръ, и, несмотря на вс сдланныя ему предостереженія, хотлъ сдлать смотръ, надясь этимъ усиліемъ съ перваго шага побдить начинавшуюся развиваться болзнь. Когда смотръ кончился, гвардейцы выступили одни, такъ какъ мушкетеры должны были тронуться въ путь только съ королемъ, вслдствіе чего Портосъ имлъ возможность прохаться въ своемъ полномъ великолпномъ вооруженіи въ Медвжью улицу. Прокурорша увидла его въ новомъ мундир, на чудной лошади. Она слишкомъ любила Портоса, чтобы тактъ разстаться съ нимъ, и сдлала ему знакъ сойти съ лошади и зайти къ ней.

Портосъ былъ великолпенъ: его шпоры гремли, каска блестла, а шпага гордо била по ногамъ. У Портоса былъ такой внушительный видъ, что у писцовъ на этотъ разъ не было ни малйшаго желанія смяться. Мушкетера ввели въ кабинетъ г. де-Кокенара, маленькіе срые глаза котораго блеснули гнвомъ при вид кузена, сіявшаго во всемъ новомъ. Впрочемъ, одно соображеніе успокоивало его, а именно: вс говорили, что война будетъ очень тяжелая, и въ глубин своего сердца онъ таилъ надежду, что Портосъ будетъ убитъ во время войны.

Портосъ сказалъ Кокенару нсколько любезныхъ словъ и простился съ нимъ, г-нъ Кокенаръ пожелалъ ему всякаго благополучія. Что касается до г-жи Кокенаръ, она не могла удержаться отъ слезъ, но ея печаль не имла никакихъ дурныхъ послдствій, такъ какъ была извстна ея сильная привязанность ко всмъ роднымъ, изъ-за которыхъ она имла постоянно горячіе споры съ мужемъ. Но настоящее прощаніе произошло въ комнат г-жи Кокенаръ и было трогательно: до той минуты, пока прокурорша могла слдить глазами за своимъ возлюбленнымъ, она махала платкомъ, высунувшись изъ окна, точно хотла изъ него выброситься. Портосъ принималъ вс эти изъявленія любви, какъ человкъ, привыкшій къ подобнымъ демонстраціямъ, и только повернувъ за уголъ, онъ приподнялъ свою фетровую шляпу и помахалъ ею въ знакъ прощанія.

Съ своей стороны Арамисъ писалъ длинное письмо.

Къ кому? Это было никому неизвстно. Въ сосдней комнат его ждала Кэтти, которая въ тотъ же вечеръ должна была хать въ Туръ.

Атосъ маленькими глотками доканчивалъ бутылку испанскаго вина. Между тмъ д’Артаньянъ дефилировалъ со своей ротой. Прибывъ въ предмстье св. Антонія, онъ весело оглянулся на Бастилію. Но такъ какъ онъ смотрлъ только на Бастилію, то совсмъ не замтилъ милэди, хавшей на лошади соловой масти, она указывала на него пальцемъ какимъ-то двумъ людямъ очень подозрительной наружности, которые тотчасъ же подошли къ рядамъ, чтобы лучше его разсмотрть. На ихъ вопросительныя взглядъ милэди отвтила утвердительнымъ знакомъ, что это именно онъ. Затмъ, увренная, что не могло быть ошибки при исполненіи ея приказаній, она ударила лошадь хлыстомъ и исчезла. Двое неизвстныхъ послдовали за ротой и, пройдя предмстье св. Антонія, сли на приготовленныхъ для нихъ лошадей, которыхъ, въ ожиданіи ихъ, держалъ слуга безъ ливреи.

XIV.
Осада Лярошели.

Осада Лярошели была однимъ изъ важныхъ политическихъ событій царствованія Людовика XIII и однимъ изъ великихъ военныхъ предпріятій кардинала. Интересно, даже необходимо, чтобы мы сказали о ней нсколько словъ. Къ тому же многія подробности этой осады были такъ тсно связаны съ исторіей, которую мы разсказываемъ, что мы не можемъ пройти ихъ молчаніемъ. Политическія причины, которыя имлъ кардиналъ, предпринимая эту осаду, имли большое значеніе. Изложимъ ихъ прежде всего, а затмъ перейдемъ къ частнымъ причинамъ, которыя имли, можетъ быть, на его высокопреосвященство не меньшее вліяніе, чмъ первыя.

Изъ большихъ городовъ, данныхъ Генрихомъ IV гугенотамъ, какъ мсто, вполн обезпеченное отъ всякой опасности, оставалась только одна Лярошель. Слдовательно, нужно было уничтожить это послднее гнздо кальвинизма — опасную закваску, въ которой постоянно зарождались внутреннія возмущенія и къ которой примшивались вншнія войны.

Недовольные испанцы, англичане, итальянцы, авантюристы всхъ націй, отставные солдаты, принадлежавшіе къ разнымъ сектамъ, сбгались при первомъ призыв подъ знамена протестантовъ, и организовывался родъ обширной ассоціаціи, втви которой распространялись по всей Европ.

Итакъ, Лярошель, которая пріобрла еще большее значеніе посл паденія другихъ городовъ кальвинистовъ, была очагомъ междоусобицъ и честолюбивыхъ замысловъ. И даже еще того боле: портъ Лярошели оставался послднимъ открытымъ портомъ Франціи для англичанъ, и, прекращая въ него доступъ Англіи, ея исконному врагу, кардиналъ довершалъ дло Іоанны д’Аркъ и герцога Гиза.

А потому Бассомпьеръ, бывшій одновременно протестантомъ и католикомъ: протестантомъ — по убжденію, католикомъ — по своему званію командора ордена св. Духа, Бассомперъ, нмецъ по рожденію и французъ сердцемъ, однимъ словомъ, Бассомпьеръ, начальникъ отдльнаго отряда при осад Лярошели, говорилъ въ присутствіи многихъ другихъ протестантскихъ вельможъ, подобныхъ ему:

— Вы увидите, господа, что мы окажемся настолько глупы, что возьмемъ Лярошель.

И Бассомпьеръ не ошибся: по пушечному обстрливанію острова Ре онъ предсказалъ преслдованія протестантовъ, которымъ они подверглись при Севеннахъ, а взятіе Лярошели было предисловіемъ Нантскаго эдикта.

Но, какъ мы уже сказали, на ряду съ обширными планами министра, принадлежащими исторіи, все упрощающей и нивелирующей, лтописецъ поневол принужденъ упомянуть и о другихъ боле мелкихъ цляхъ человка, влюбленнаго и ревниваго соперника.

Ришелье, какъ всмъ извстно, былъ влюбленъ въ королеву, была ли у него эта любовь просто какимъ-нибудь политическимъ расчетомъ, или это была, совершенно естественно, одна изъ тхъ глубокихъ страстей, какія Анна Австрійская внушала всмъ, окружавшимъ ее,— мы не сумемъ сказать этого, но во всякомъ случа было видно изъ предшествовавшихъ событій этой исторіи, что Букингамъ одержалъ верхъ надъ кардиналомъ въ двухъ или трехъ случаяхъ, и въ особенности въ дл съ наконечниками, благодаря преданности трехъ мушкетеровъ и храбрости д’Артаньяна, жестоко его одурачилъ.

Итакъ, для Ришелье важно было не только избавить Францію отъ врага, но отомстить за себя сопернику, впрочемъ, мщеніе должно было быть великимъ и блистательнымъ, во всемъ достойнымъ человка, который держитъ въ своихъ рукахъ вмсто шпаги силы цлаго королевства. Ришелье зналъ, что, сражаясь съ Англіей, онъ сражается съ Букингамомъ, что, торжествуя надъ Англіей, онъ торжествуетъ надъ Букингамомъ, однимъ словомъ, унижая Англію въ глазахъ всей Европы, онъ унижаетъ Букингама въ глазахъ королевы.

Со своей стороны и Букингамъ, ставя выше всего честь Англіи, былъ руководимъ совершенно одинаковыми съ кардиналомъ мотивами: Букингамъ тоже искалъ честнаго мщенія, онъ ни подъ какимъ предлогомъ не могъ явиться во Францію какъ посланникъ, а потому хотлъ войти туда побдителемъ.

Изъ этого слдуетъ, что настоящей ставкой этой партіи, которую оба могущественныя государства разыгрывали по прихоти двухъ влюбленныхъ, былъ только благосклонный взглядъ Анны Австрійской.

Первый успхъ былъ на сторон Букингама.

Подойдя внезапно и совершенно неожиданно къ острову Ре съ девятью кораблями и приблизительно съ двадцатью тысячами человкъ, онъ напалъ врасплохъ на графа де-Туарака, начальствовавшаго за короля на этомъ остров, и посл кровопролитнаго сраженія высадился. Скажемъ, между прочимъ, что въ этой бить погибъ баронъ де-Шанталь, баронъ оставилъ посл себя маленькую сиротку, восьмимсячную двочку. Эта маленькая двочка была впослдствіи г-жа де-Севинье.

Графъ де-Туаракъ отступилъ съ гарнизономъ въ крпость св. Мартына и оставилъ сотню людей въ маленькомъ форт, извстномъ подъ именемъ форта де-ла-Пре.

Это событіе ускорило ршимость кардинала, и на то время, пока ни король, ни онъ не могли отправиться, чтобы принять начальство и руководить осадой Лярошели, которая была уже ршена, онъ послалъ брата короля, чтобы направить первыя дйствія, и приказалъ стянуть на театръ войны вс войска, которыми могъ располагать. Въ отряд, посланномъ авангардомъ, и находился нашъ другъ д’Артаньянъ.

Король, какъ мы уже сказали, имлъ намреніе тотчасъ же посл, засданія въ парламент послдовать за войскомъ, но 23-го іюня онъ почувствовалъ приступъ лихорадки, тмъ не мене, онъ все-таки хотлъ хать, но дорогой ему сдлалось худо и онъ вынужденъ былъ остановиться въ Виллеруа.

Когда останавливался король, останавливались и мушкетеры, вслдствіе чего д’Артаньянъ, служившій въ гвардіи, былъ разлученъ, по крайней мр временно, со своими добрыми друзьями — Атосомъ, Портосомь и Арамисомъ, это разлука, которая была только непріятна, внушила бы ему, конечно, серьезное безпокойство, если бы онъ могъ знать, какими непредвиднными опасностями онъ былъ окруженъ.

Тмъ не мене онъ добрался безъ всякихъ приключеній до лагеря, расположеннаго передъ Лярошелью, около 10 сентября 1627 года. Все было въ томъ же положеніи: герцогъ Букингамъ со своими англичанами овладлъ островомъ Ре и продолжалъ осаждать, хотя и безуспшно, крпость св. Мартына и фортъ де-ла-Ире, военныя дйствія открыты были за два или за три дня передъ тмъ изъ-за небольшого укрпленія, только что возведеннаго герцогомъ Ангулемскимъ около города. Гвардейцы, подъ командой Дезессара, расположились на квартирахъ въ Миним.

Но, какъ намъ извстно, д’Артаньянъ, преобладающей честолюбивой мечтой котораго было перейти въ мушкетеры, мало дружилъ со своими товарищами, а потому онъ очутился одинокимъ, предоставленный собственнымъ размышленіямъ!

Эти размышленія были далеко не веселаго характера: съ тхъ поръ, какъ онъ пріхалъ въ Парижъ, тому два года назадъ, онъ только и сдлалъ, что впутался въ политическія дла, а его личныя дла не очень-то подвинулись впередъ какъ относительно любви, такъ и карьеры, единственная женщина, которую онъ любилъ, г-жа Бонасье, исчезла, такъ что онъ не могъ узнать, что съ ней сдлалось, а карьеры онъ не только не сдлалъ, но еще умудрился — онъ, такое ничтожество — сдлаться врагомъ кардинала, то есть человка, передъ которымъ дрожали высшіе міра сего, не исключая самого короля!

Этотъ человкъ могъ его раздавить, а между тмъ не сдлалъ этого, для такого проницательнаго ума, какимъ обладалъ д’Артаньянъ, такая снисходительность къ нему была просвтомъ, сквозь который онъ видлъ лучшее будущее.

Затмъ онъ создалъ себ еще врага, мене опаснаго думать онъ, но которымъ, впрочемъ,— онъ инстинктивно это чувствовалъ,— нельзя было пренебрегать: этотъ врагъ — милэди.

Взамнъ всего этого онъ пріобрлъ покровительство и благосклонность королевы, но благосклонность королевы въ то время служила только лишнимъ поводомъ къ преслдованіямъ, а она, какъ извстно, мало могла защитить отъ нихъ, примромъ чему могли служить Шале и г-жа Бонасье

Единственный выигрышъ, имвшій значеніе и пріобртенный имъ во все это время, былъ брильянтъ, стоившій пять или шесть тысячъ ливровъ, который онъ носилъ на пальц, да и то этотъ брильянтъ,— предположивъ, что д’Артаньянъ въ своихъ честолюбивыхъ замыслахъ захотлъ бы его сохранить, чтобы при случа съ его помощью найти доступъ къ королев, имлъ пока, разъ онъ не могъ сдлать изъ него никакого употребленія, не большую цнность, чмъ булыжники, попадавшіеся ему подъ ноги.

Мы сказали: чмъ булыжники, попадавшіеся ему подъ ноги потому, что д’Артаньянъ размышлялъ обо всемъ этомъ, одиноко гуляя по неширокой, хорошенькой дорожк, которая вела изъ лагеря въ деревню Ангутенъ, его размышленія завели его дальше, чмъ онъ предполагалъ, день склонялся къ вечеру, какъ вдругъ при послднемъ луч заходящаго солнца ему показалось, будто за изгородью блеснуло дуло мушкета.

У д’Артаньяна былъ зоркій глазъ и сообразительный умъ, ему сейчасъ же пришло въ голову, что мушкетъ не могъ попасть туда одинъ, самъ по себ, и что тотъ, кто держалъ его, прятался за изгородью ужъ, конечно, не съ дружескимъ намреніемъ. Онъ ршился дать тягу, какъ вдругъ по другую сторону дороги, за скалой, онъ замтилъ конецъ другого мушкета.

Очевидно, ему устроили западню. Молодой человкъ бросилъ взглядъ по направленію перваго мушкета и съ нкоторымъ безпокойствомъ замтилъ, что оно было направлено въ его сторону, какъ только онъ увидлъ, что дуло мушкета стало неподвижно, онъ бросился ничкомъ на землю. Въ эту самую минуту раздался выстрлъ, и онъ слышалъ, какъ пуля просвистла у него надъ головой. Нельзя было терять времени, д’Артаньянъ вскочилъ на ноги, и въ ту же минуту пуля, пущенная изъ другого мушкета, разбросала въ сторону камешки на томъ самомъ мст, гд онъ лежалъ.

Д’Артаньянъ не былъ изъ тхъ людей, которые безразсудно храбрятся и ищутъ глупой смерти для того, чтобы о нихъ говорили, что они ни на шагъ не отступили, къ тому же, здсь не могло быть и рчи о храбрости: д’Артаньянъ просто попался въ ловушку.

— Если только будетъ третій выстрлъ, подумалъ онъ,— я погибъ.

И тотчасъ пустился бжать по направленію къ лагерю съ той быстротой, которой отличаются уроженцы Беарна, извстные легкостью на бгу. Но какъ скоро онъ ни бжалъ, первый изъ людей, выстрлившихъ въ него, усплъ снова зарядить ружье и пустилъ ему въ догонку пулю, на этотъ разъ такъ мтко, что она пробила его фетровую шляпу, сорвала ее съ головы, и шляпа отлетла на десять шаговъ.

Такъ какъ у д’Артаньяна не было другой шляпы, онъ поднялъ ее на бгу, прибжалъ, страшно запыхавшись и ужасно блдный, къ себ, слъ, не сказавъ никому ни слова, и задумался.

Этотъ случай можно было объяснить троякимъ образомъ: первое и самое естественное объясненіе этого происшествія было, что это — западня, устроенная жителями Лярошели, которые были очень не прочь убить гвардейца его величества, во-первыхъ, ужъ потому, чтобы имть однимъ врагомъ меньше, а затмъ у этого врага могъ найтись въ карман туго набитый кошелекъ.

Д’Артаньянъ снялъ шляпу, осмотрлъ со всхъ сторону дыру, пробитую пулей, и покачалъ головой. Пуля была пущена не изъ мушкета, а изъ пищали, а врность выстрла еще и раньше навела его на мысль, что онъ былъ сдланъ не изъ обыкновеннаго оружія: очевидно, это не была военная западня, такъ какъ пуля была не калиберная.

Это могло быть и напоминаніемъ кардинала. Читатель помнитъ, что въ ту самую минуту, какъ д’Артаньянъ замтилъ, благодаря послднему лучу заходящаго солнца, направленное на него дуло мушкета, онъ удивлялся долготерпнію его высокопреосвященства по отношенію къ нему.

Д’Артаньянъ снова отрицательно покачалъ головой: съ людьми, которыхъ онъ могъ уничтожить однимъ мановеніемъ руки, его высокопреосвященство рдко прибгалъ къ такимъ средствамъ.

Это могло быть мщеніемъ милэди, и это было вроятне всего. Онъ совершенно безуспшно старался припомнить черты и костюмы убійцъ: онъ убжалъ отъ нихъ такъ быстро, что не имлъ возможности ничего замтить.

— Ахъ, бдные друзья мои! прошепталъ д’Артаньянъ,— гд-то вы теперь и какъ мн васъ недостаетъ!

Д’Артаньянъ провелъ очень тревожную ночь. Три или четыре раза онъ просыпался и вскакивалъ, ему все казалось, что къ его кровати подходитъ какой-то человкъ, чтобы убить его, но ночь прошла безъ всякаго приключенія.

Все-таки д’Артаньянъ нисколько не сомнвался въ томъ, что дло только отложено, а не вовсе прекращено.

Д’Артаньянъ весь день провелъ дома, оправдываясь передъ самимъ собой тмъ, что погода ужасная. На третій день посл этого происшествія, въ девять часовъ утра, ударили тревогу: герцогъ Орлеанскій объзжалъ посты. Гвардейцы бросились къ ружьямъ и выстроились, и д’Артаньянъ занялъ свое мсто въ ряду товарищей.

Брать короля прохалъ вдоль фронта всего полка, затмъ вс старшіе офицеры столпились около него для привтствія и, между прочимъ, вмст съ другими подошелъ Дезессаръ, капитанъ гвардіи. Минуту спустя д’Артаньяну показалось, что Дезессаръ сдлалъ ему знакъ приблизиться къ нему, боясь ошибиться, онъ ждать новаго знака своего начальника, и когда знакъ повторился, д’Артаньянъ вышелъ изъ строя и приблизился, чтобы выслушать приказаніе.

— Герцогъ вызываетъ охотниковъ на рискованное предпріятіе, которое доставитъ случай отличиться тмъ, кто исполнитъ его, и я вызвалъ васъ съ цлью предупредить васъ, чтобы вы были готовы.

— Благодарю васъ, капитанъ, отвтилъ д’Артаньянъ, ничего такъ не желавшій, какъ отличиться въ глазахъ генералъ-лейтенанта.

Оказалось, что лярошельцы сдлали ночью вылазку и отбили бастіонъ, взятый два дня тому назадъ королевской арміей, предстояло сдлать очень опасную рекогносцировку, чтобы узнать, сколько войска охраняетъ этотъ бастіонъ.

Черезъ нсколько минутъ герцогъ возвысилъ голосъ и сказалъ:

— Мн нужно для этого порученія трехъ или четырехъ охотниковъ подъ руководствомъ врнаго, надежнаго человка.

— Человкъ надежный у меня есть, доложилъ Дезессаръ, указывая на д’Артаньяна:— а затмъ вашему высочеству остается только приказать, и пять-шесть такихъ людей всегда найдутся.

— Вызываются четыре охотника, которые бы согласились идти на смерть со мной! объявилъ д’Артаньянъ, поднимая свою шпагу.

Двое изъ его товарищей-гвардейцевъ тотчасъ же выступили впередъ, затмъ къ нимъ присоединились еще два солдата, и требуемое число людей было готово, д’Артаньянъ отказалъ всмъ остальнымъ, не желая нарушать право очереди, чтобы не обходить тхъ, кто вызвался первымъ.

Было неизвстно, какъ поступили лярошельцы посл взятія бастіона: очистили ли они его отъ войска, или оставили тамъ гарнизонъ, и чтобы проврить это, надо было произвести рекогносцировку вблизи. Д’Артаньянъ отправился со своими четырьмя товарищами вдоль траншеи: два гвардейца шли съ нимъ рядомъ, а солдаты позади. Прикрываясь каменной кладкой траншеи, они добрались до бастіона и очутились не дале, какъ въ ста шагахъ отъ него. Тогда д’Артаньянъ обернулся и замтилъ, что оба солдата исчезли.

Онъ подумалъ, что они струсили и остались позади, и скомандовалъ двинуться дале.

При поворот контръ-эскарпа они очутились въ шестидесяти шагахъ отъ бастіона. Никого не было видно, и бастіонъ казался покинутымъ.

Трое отчаянно смлыхъ юношей раздумывали, идти ли имъ впередъ, какъ вдругъ облако дыма опоясало гигантскіе камни бастіона, и съ дюжину пуль просвистло вокругъ д’Артаньяна и его двухъ товарищей.

Они узнали, что имъ было нужно знать: бастіонъ охраняли. Оставаться дале въ этомъ опасномъ мст было бы безполезной неосторожностью, д’Артаньянъ и оба гвардейца повернули назадъ и начали отступать, что скоре походило на бгство.

Подходя къ углу траншеи, которая могла нсколько защитить ихъ, одинъ изъ гвардейцевъ упалъ, пораженный пулею въ грудь. Другой, оставшійся здравъ и невредимъ, продолжалъ путь къ лагерю.

Д’Артаньяну не хотлось покинуть такъ своего товариша, онъ наклонился, чтобы поднять его и помочь гы у добраться до пограничной черты, но въ эту самую минуту раздались два выстрла: одинъ изъ нихъ раскроилъ голову раненому гвардейцу, а другой, пролетвъ въ двухъ дюймахъ отъ д’Артаньяна, ударилъ въ утесъ.

Молодой человкъ быстро обернулся, потому что эти выстрлы не могли быть изъ бастіона, который скрывался за угломъ траншеи, тогда у него блеснула мысль объ отставшихъ солдатахъ и напомнила позавчерашнихъ его убійцъ, онъ ршился на этотъ разъ узнать, съ кмъ иметъ дло, и съ этой цлью бросился на тло своего товарища, притворившись убитымъ.

Онъ тотчасъ же увидлъ, что изъ-за неоконченнаго земляного вала, находившагося въ тридцати шагахъ отъ него, показались дв головы: это были два отставшихъ солдата. Д’Артаньянъ не ошибся: эти два человка вызвались слдовать за нимъ только для того, чтобы убить его, надясь, что его смерть будетъ приписана непріятелю. Но все-таки, такъ какъ онъ могъ быть только раненъ и впослдствіи могъ донести на нихъ, то они подошли, чтобы покончить съ нимъ, къ счастью, обманутые хитростью д’Артаньяна, они не позаботились зарядить ружья.

Когда они были всего въ десяти шагахъ отъ него, д’Артаньянъ, который, падая, обратилъ особенное вниманіе на то, чтобы не выпустить изъ рукъ шпаги, однимъ прыжкомъ вскочилъ и очутился передъ ними.

Убійцы поняли, что если они убгутъ въ лагерь, не убивши д’Артаньяна, онъ обвинитъ ихъ, а потому первой ихъ мыслью было дезертировать къ непріятелю. Одинъ изъ нихъ схватилъ ружье за стволъ и вооружился имъ, какъ палицей, онъ собирался нанести ужасный ударъ д’Артаньяну, который избжалъ его, отскочивъ въ сторону, но этимъ движеніемъ онъ открылъ дорогу разбойнику, стремительно бросившемуся къ бастіону. Такъ какъ лярошольцамъ было неизвстно, съ какимъ намреніемъ онъ направляется къ нимъ, то они открыли по немъ огонь, и онъ упалъ, пораженный пулей, раздробившей ему плечо.

Д’Артаньянъ со шпагой въ рук бросился на второго солдата, борьба продолжалась недолго: негодяй имлъ для своей защиты только разряженное ружье, шпага гвардейца скользнула по дулу ружья, на этотъ разъ совершенно безполезнаго оружія, и пронзила бедро убійц, который упалъ. Д’Артаньянъ тотчасъ же приставилъ ему остріе шпаги къ горлу.

— О, не убивайте меня! вскричалъ разбойникъ,— смилуйтесь, смилуйтесь, г. офицеръ, и я вамъ все разскажу.

— Да стоитъ ли еще твоя тайна, по крайней мр, того, чтобы я оставилъ теб жизнь? спросилъ молодой человкь, сдерживая руку.

— Да, если вы сколько-нибудь цните жизнь! вамъ всего двадцать два года и вы можете достигнуть всего, будучи такимъ красивымъ и храбрымъ.

— Негодяй, проговорилъ д’Артаньянъ:— ну, говори скоре, кто поручилъ теб убить меня?

— Женщина, которую я не знаю, но которую называютъ милэди.

— Если ты не знаешь этой женщины, какъ можешь ты знать ея имя?

— Мой товарищъ зналъ ее и называлъ такъ: это съ нимъ она сговаривалась, а не со мной, у него въ карман есть даже письмо этой особы, которое, должно быть, иметъ большое значеніе для васъ, судя по тому, что я отъ него слышалъ.

— Какъ же случилось, что ты принимаешь участіе въ этой ловушк?

— Онъ предложилъ мн помочь ему убить васъ, и я согласился.

— А сколько она дала вамъ за это блестящее предпріятіе?

— Сто луидоровъ.

— Хорошо еще, замтилъ молодой человкъ, смясь:— что она цнитъ меня во что-нибудь: сто луидоровъ — это крупная сумма для такихъ двухъ негодяевъ, какъ вы, а потому я не удивляюсь, что ты согласился, и тебя помилую, но съ однимъ условіемъ.

— Съ какимъ? спросилъ съ безпокойствомъ солдатъ, видя, что еще не все покончено.

— Съ тмъ, чтобы ты досталъ мн письмо, которое находится у твоего товарища въ карман.

— Вдь это, вскричалъ разбойникъ,— только другой способъ убить меня! Какъ же вы хотите, чтобы я досталъ это письмо подъ выстрлами бастіона?

— Необходимо, чтобы ты сдлалъ это, или иначе, клянусь теб, ты умрешь отъ моей руки!

— Пощадите, г. офицеръ, сжальтесь надо мной во имя той молодой женщины, которую вы любите и считаете, можетъ быть, мертвой и которая жива! вскричалъ разбойникъ, бросаясь на колни и опираясь на руку, такъ какъ отъ потери крови его силы начали уже измнять ему

— А откуда ты знаешь, что есть женщина, которую я люблю, и что я считалъ эту женщину умершей? спросилъ д’Артаньянъ.

— Изъ письма, которое у товарища въ карман.

— Ты самъ теперь видишь, что мн необходимо имть это письмо, итакъ, нечего ждать, нечего колебаться, или, какъ мн ни противно второй разъ обагрить мою шпагу кровью такого негодяя, какъ ты, но я клянусь честью честнаго человка…

И при этихъ словахъ д’Артаньянъ сдлалъ такой выразительный, угрожающій жестъ, что раненый всталъ.

— Остановитесь, остановитесь! вскричалъ онъ, отъ испуга длаясь храбре, я пойду… пойду!..

Д’Артаньянъ взялъ пищаль у солдата, заставилъ его пройти впередъ и началъ подталкивать его по направленію къ товарищу, покалывая его остріемъ своей шпаги.

Ужасно было видть этого несчастнаго, оставлявшаго за собой по дорог кровавый слдъ, поблднвшаго отъ страха предстоящей смерти, старавшагося дотащиться незамченнымъ до тла своего сообщника, распростертаго въ двадцати шагахъ отъ него.

Ужасный страхъ такъ ясно написанъ былъ на его лиц, покрытомъ холоднымъ потомъ, что д’Артаньянъ сжалился надъ нимъ и, смотря на него съ презрніемъ, сказалъ:

— Ну, такъ я теб покажу разницу между человкомъ храбрымъ и такимъ трусомъ, какъ ты, оставайся, я пойду самъ.

И, проворно осматриваясь кругомъ и наблюдая за всми движеніями непріятеля, пользуясь всми средствами къ защит, предоставляемыми ему мстностью, д’Артаньянъ добрался до второго солдата.

Было два способа достигнуть цли: обыскать его на мст, или унести, прикрывшись, въ вид щита, его тломъ, и обыскать его въ транше.

Д’Артаньянъ предпочелъ послдній способъ и взвалилъ разбойника себ на плечи въ ту самую минуту, какъ по немъ открыли огонь.

Легкое сотрясеніе, глухой звукъ трехъ пуль, пронизавшихъ тло, послдній крикъ, предсмертная дрожь агоніи доказали д’Артаньяну, что тотъ, кто хотлъ убить его, спасъ ему теперь жизнь.

Д’Артаньянъ снова вернулся въ траншею и сбросилъ тло около раненаго, блднаго какъ смерть.

Онъ тотчасъ же принялся за осмотръ: кожаный бумажникъ, кошелекъ, въ которомъ, очевидно, хранилась часть суммы, полученной разбойникомъ, рожокъ и кости составляли все наслдство посл умершаго.

Онъ оставилъ рожокъ и кости лежать на томъ мст, гд они упали, бросилъ кошелекъ раненому и жадно набросился на бумажникъ.

Между нсколькими незначительными бумажками онъ нашелъ слдующее письмо — то самое письмо, за которымъ онъ ходилъ, рискуя своей жизнью:

‘Такъ какъ вы потеряли слдъ этой женщины и она находится теперь въ полной безопасности въ монастыр, куда вы никогда не должны были допустить ее, постарайтесь, по крайней мр, не упустить еще и этого человка: въ противномъ случа вамъ извстно, что я имю большую власть и заставлю васъ дорого заплатить за сто луидоровъ, полученныхъ отъ меня’.

Подписи не было. Тмъ не мене было очевидно, что письмо это отъ милэди, вслдствіе чего д’Артаньянъ спряталъ его, какъ улику, въ безопасное мсто за угломъ траншеи, и принялся за допросъ раненаго. Послдній признался, что онъ взялся со своимъ товарищемъ, тмъ самымъ, который былъ только что убитъ, похитить одну молодую женщину, которая должна была выхать изъ Парижа черезъ заставу ля-Виллетъ, но, остановившись на минутку выпить въ кабак, они опоздали на десять минутъ и пропустили карету.

— Но что же вы сдлали бы съ этой женщиной? спросилъ д’Артаньянъ съ томительнымъ ожиданіемъ.

— Мы должны были доставить ее въ одинъ отель на Королевской площади, отвчалъ раненый.

— Да, да, прошепталъ д’Артаньянъ:— именно такъ, къ самой милэди.

Тогда молодой человкъ съ ужасомъ понялъ, какая страшная жажда мщенія толкала эту женщину погубить его и всхъ тхъ, кого онъ любилъ, и какъ хорошо были ей извстны вс придворныя интриги, такъ же, какъ все было извстно ей. Безъ сомннія, она была обязана кардиналу этими свдніями.

Но онъ съ искренней радостью узналъ, что, въ конц концовъ, королева узнала, въ какой тюрьм томится г-жа Бонасье за свою преданность къ ней, и освободила ее изъ этой тюрьмы.

Тогда письмо, полученное имъ отъ молодой женщины, и ея проздъ по дорог Шальо, гд она промелькнула, какъ видніе, стали ему понятными.

Съ этой минуты, какъ предсказалъ Атосъ, являлась возможность отыскать г-жу Бонасье: вдь монастырь мсто не неприступное.

Эта мысль окончательно склонила его къ милосердію. Онъ повернулся къ раненому, съ безпокойствомъ слдившему за выраженіемъ его лица, и протянулъ ему руку.

— Пойдемъ, сказалъ онъ: я не хочу въ такомъ положеніи покинуть тебя. Обопрись о мою руку и пойдемъ въ лагерь.

— Да, сказалъ раненый, который не могъ поврить такому великодушію:— но не для того ли, чтобы велть меня повсить?

— Я далъ теб слово, и теперь вторично дарю теб жизнь.

Раненый опустился на колни и поцловалъ ноги своего спасителя, но д’Артаньянъ, не имвшій больше никакой нужды оставаться такъ близко къ непріятелю, прекратилъ изъявленія его благодарности.

Гвардеецъ, вернувшійся въ лагерь посл первыхъ выстрловъ съ бастіона, объявилъ о смерти своихъ четырехъ товарищей, а потому въ полку были въ одно и то же время и очень удивлены, и очень обрадованы, когда увидли молодого человка цлымъ и невредимымъ.

Д’Артаньянъ, для объясненія раны товарища, нанесенной шпагой, выдумалъ, что на нихъ сдлана была вылазка.

Онъ разсказалъ о смерти другого солдата и о тхъ опасностяхъ, которымъ они подвергались. Этотъ разсказъ обратился для него въ настоящее торжество: вся армія говорила о немъ цлый день, и герцогъ поручилъ отъ себя поздравить его.

Вообще, всякое хорошее дло вознаграждается, и добрый поступокъ д’Артаньяна имлъ послдствіемъ то, что вернулъ ему спокойствіе, которое онъ было утратилъ.

Дйствительно, съ этой минуты д’Артаньянъ могъ быть совершенно спокоенъ, такъ какъ одинъ изъ его враговъ былъ убитъ, а другой — преданъ ему.

Это спокойствіе было доказательствомъ того, что д’Артаньянъ не зналъ милэди.

XV.
Анжуйское вино.

Посл слуховъ о болзни короля, въ лагер распространилось извстіе, что онъ началъ выздоравливать, и такъ какъ онъ очень спшилъ лично принять участіе въ осад Лярошели, то говорили, что при первой возможности ссть на лошадь имъ пустится къ дорогу.

Герцогъ, которому было извстно, что не сегодня-завтра онъ будетъ смщенъ и начальство приметъ или герцогъ Ангулемскій, или Бассомпьеръ, или Рошбергь, оспаривавшіе его другъ у друга, мало что длалъ, проводилъ дни въ томъ, что безпокоилъ непріятеля, не ршаясь рискнуть на какой-нибудь серьезный шагъ, чтобы прогнать англичанъ съ острова Ре, гд они продолжали осаждать крпость св. Мартына и фортъ де-ля-Пре, между тмъ какъ французы осаждали Лярошель.

Д’Артаньянъ, какъ мы уже сказали, сдлался спокойне, что обыкновенно случается, когда кажется, что опасность миновала, онъ безпокоился теперь только о томъ, что не получалъ никакихъ извстій отъ своихъ друзей.

Въ одно утро, въ начал ноября мсяца, ему все сдлалось ясно изъ слдующаго письма, полученнаго изъ Виллэруа:

‘Г-нъ д’Артаньянъ!

‘Гг. Атосъ, Портосъ и Арамисъ, посл того, какъ провели у меня большую часть вечера, сильно подкутили и такъ нашумли, что начальникъ замка, человкъ очень строгихъ правилъ, на нсколько дней арестовалъ ихъ, но я исполняю ихъ приказаніе и присылаю вамъ двнадцать бутылокъ моего анжуйскаго вина, которое имъ очень понравилось: они желаютъ, чтобы вы выпили за ихъ здоровье ихъ любимое вино.

‘Я имъ повиновался, и остаюсь съ большимъ уваженіемъ вашимъ почтительнымъ и покорнымъ слугою

‘Годо,
‘Содержатель гостиницы гг. мушкетеровъ’.

— Наконецъ-то, въ добрый часъ! вскричалъ д’Артаньянъ,— они вспомнили меня во время своихъ увеселеній, какъ я думалъ о нихъ въ часы моего унынія, могутъ быть уврены, что я выпью, и съ большимъ удовольствіемъ, за ихъ здоровье, но только выпью не одинъ.

И д’Артаньянъ побжалъ къ двумъ гвардейцамъ, съ которыми сдружился боле, чмъ съ другими, пригласить ихъ выпить отличнаго анжуйскаго вина, присланнаго ему изъ Виллеруа.

Одинъ изъ этихъ гвардейцевъ былъ уже приглашенъ на этотъ самый вечеръ, а другой — на слдующій день, и потому ршено было собраться на третій день.

Д’Артаньянъ, вернувшись домой, отправилъ вс двнадцать бутылокъ вина въ общій гвардейскій буфетъ, приказавъ позаботиться о сохраненіи ихъ, затмъ въ день празднества, вслдствіе того, что обдъ былъ назначенъ въ двнадцать часовъ, д’Артаньянъ послалъ съ девяти часовъ Плянше, чтобы онъ сдлалъ вс приготовленія.

Плянше, гордясь своимъ новымъ званіемъ метръ-д’отеля, разсчитывалъ показать себя человкомъ способнымъ и толковымъ, по этому случаю онъ пригласилъ къ себ на помощь слугу одного изъ гостей своего барина, Фурро, и того самаго мнимаго солдата, который хотлъ убить д’Артаньяна и, не принадлежа ни къ какому полку, поступилъ въ услуженіе къ д’Артаньяну, или, врне, къ Плянше, съ тхъ поръ, какъ д’Артаньянъ даровалъ ему жизнь.

Въ назначенный часъ для обда пришли оба гостя, заняли свои мста, и на стол вытянулся цлый рядъ блюдъ.

Плянше прислуживалъ съ салфеткой въ рук, Фурро откупоривалъ бутылки, а Бриземонъ,— такъ звали выздоравливавшаго солдата,— переливалъ въ графины изъ бутылокъ вино, которое, вроятность тряской дороги, дало осадокъ. Первая бутылка этого вина въ конц оказалась немножко мутной, Бриземонъ вылилъ гущу въ стаканъ, и д’Артаньянъ позволилъ ему выпить, потому что бдный малый былъ еще очень слабъ. Окончивши супъ, гости собирались выпить по первому стакану вина, какъ вдругъ раздались пушечные выстрлы изъ фортовъ Людовика и Новаго, гвардейцы, думая, что сдлано какое-нибудь непредвиднное нападеніе или осажденными, или англичанами, тотчасъ же повскакали со своихъ мстъ и схватились за шпаги, д’Артаньянъ, не мене проворный, чмъ они, послдовалъ ихъ примру, и вси трое выбжали и направились, къ своимъ мстамъ.

Но какъ только они выскочили изъ буфета, тотчасъ же узнали о причин этой тревоги: по всмъ направленіямъ били въ барабаны и со всхъ сторонъ раздавались крики:

— Да здравствуетъ король! да здравствуетъ кардиналъ!

И дйствительно, король, у котораго, какъ мы сказали, не хватило терпнія дожидаться доле, пропустивши дв станціи, не отдыхая, възжалъ въ эту самую минуту въ лагерь со всей своей свитой и съ подкрпленіемъ изъ 10 тысячъ войска, впереди и позади его шли мушкетеры.

Д’Артаньянъ, находившійся въ своей рот, стоявшей шпалерой по пути короля, выразительнымъ жестомъ привтствовалъ своихъ друзей, которые выслдили его взглядомъ, и де-Гревиля, который сейчасъ же узналъ его. Какъ только кончилась церемонія възда короля, четверо друзей бросились въ объятія другъ друга.

— Чортъ возьми! вскричалъ д’Артаньянъ:— невозможно пріхать боле кстати: ни одно блюдо еще не успло, вроятно, простынуть! Не правда ли, господа? прибавилъ молодой человкъ, обращаясь къ двумъ гвардейцамъ, которыхъ онъ представилъ своимъ друзьямъ.

— Ага! повидимому, мы пируемъ, сказалъ Портосъ.

— Надюсь, сказалъ Арамисъ,— что за вашимъ обдомъ не присутствуютъ дамы.

— Разв въ вашемъ мстечк есть какое-нибудь сносное вино? спросилъ Атосъ.

— Но, чортъ возьми! да ваше же, мой другъ, отвчалъ д’Артаньянъ.

— Наше вино?! съ удивленіемъ спросилъ Атосъ.

— Да, то самое, которое вы мн прислали.

— Мы вамъ прислали вино?

— Но вы знаете вино съ Анжуйскихъ горъ?

— Да, я хорошо знаю вино, о которомъ вы говорите.

— Вино, которое вы больше всего любите?

— Безъ сомннія, когда у меня нтъ подъ рукой шампанскаго или шамбертена.

— Ну, такъ за неимніемъ шампанскаго и шамбертена вы удовольствуетесь этимъ.

— Такъ, значить, мы выписали анжуйскаго вина? какіе же мы, однако, лакомки, сказалъ Портосъ.

— Да нтъ же, это то вино, которое мн прислано отъ вашего имени.

— Отъ нашего имени? въ одно время спросили три мушкетера.

— Не вы ли, Арамисъ, послали вино? спросилъ Атосъ.

— Нтъ, можетъ быть, вы, Портосъ?

— Нтъ, значитъ вы, Атосъ?

— Нтъ.

— Но если не вы сами, то хозяинъ вашей гостиницы.

— Хозяинъ нашей гостиницы?

— Ну, да, хозяинъ вашей гостиницы, Годо, содержатель гостиницы мушкетеровъ.

— Честное слово, не все ли равно, откуда оно ни пришло, замтилъ Портосъ: — попробуемте, и если оно хорошо, выпьемте его.

— Ну, нтъ, сказалъ Атосъ: — напротивъ, не будемъ пить вино, присланное неизвстно отъ кого.

— Вы правы, Атосъ, согласился д’Артаньянъ.— Такъ, значитъ, никто изъ васъ не поручалъ содержателю гостиницы, г. Годо, прислать мн вина?

— Нтъ, а между тмъ оно вамъ было прислано отъ нашего имени?

— Вотъ и письмо.

И д’Артаньянъ показалъ своимъ друзьямъ полученную имъ записочку.

— Это не его почеркъ, сказалъ Атосъ:— я его знаю: передъ отъздомъ я сводилъ общіе счеты.

— Письмо подложное, прибавилъ Портосъ:— мы вовсе не были подъ арестомъ.

— Д’Артаньянъ, сказалъ Арамисъ съ упрекомъ:— какъ вы могли поврить, что мы нашумли?…

Д’Артаньянъ поблднлъ и конвульсивная дрожь пробжала по его тлу.

— Ты меня пугаешь, сказалъ Атосъ, говорившій ему ты только въ очень рдкихъ случаяхъ:— но что же такое случилосъ?

— Поспшимъ, поспшимъ, мои друзья! вскричалъ д’Артаньянъ:— у меня въ голов промелькнуло страшное подозрніе. Неужели это опять новое мщеніе этой женщины!

Атосъ поблднлъ въ свою очередь. Д’Артаньянъ бросился обратно въ буфетъ, трое мушкетеровъ и два гвардейца послдовали за нимъ.

Первое, что бросилось въ глаза д’Артаньяну, когда онъ вбжалъ въ столовую, былъ Бриземонъ, катавшійся по полу въ страшныхъ конвульсіяхъ.

Плянше и Фурро, блдные какъ смерть, пытались облегчить его страданія, но было очевидно, что всякая помощь была безполезна: вс черты умирающаго были искажены предсмертными судорогами.

— Ахъ! вскричалъ онъ, увидвъ д’Артаньяна,— ахъ! это ужасно: вы сдлали видъ, что помиловали меня и отравили.

— Я!? вскричалъ д’Артаньянъ,— я?.. Несчастный, что ты говоришь?

— Я говорю, что вы дали мн этого вина, я говорю, что вы приказали мн его выпить, я говорю, что вы хотли отомстить мн за себя и что это жестоко…

— Не думайте такъ, Бриземонъ, отвчалъ д’Артаньянъ:— ничего подобнаго не было, клянусь вамъ, увряю васъ…

— О, Богъ все видитъ! Богъ накажетъ васъ! Боже мой! пошли ему такія же страданія, какія испытываю я.

— Клянусь Евангеліемъ, вскричалъ д’Артаньянъ, бросаясь къ умирающему:— что я не зналъ, что это вино отравлено, и собирался самъ пить его!

— Я вамъ не врю, сказалъ солдатъ и въ страшныхъ страданіяхъ испустилъ послдній вздохъ.

— Ужасно! ужасно! прошепталъ Атосъ, между тмъ какъ Портосъ билъ бутылки, а Арамисъ отдавалъ нсколько запоздавшія приказанія сходить за священникомъ.

— О, друзья мои! сказалъ д’Артаньянъ,— вы еще разъ спасли мн жизнь, и не только мн, но и этимъ господамъ. Господа, продолжалъ онъ, обращаясь къ гвардейцамъ:— я попрошу васъ хранить молчаніе относительно всего этого приключенія, великіе сего міра замшаны во всемъ, чему вы были свидтелями, и все это можетъ отозваться на насъ.

— Ахъ, баринъ! пробормоталъ Плянше, полумертвый отъ страха:— какъ я счастливо отдлался.

— Какъ, негодяй, вскричалъ д’Артаньянъ:— такъ и ты хотлъ выпить вина?

— За здоровье короля, баринъ, я собирался выпить маленькій стаканчикъ, но Фурро сказалъ мн, что меня зовутъ.

— Увы! признался Фурро, у котораго стучали зубы отъ страха:— я хотлъ его отослать, чтобы выпить все одному.

— Господа, сказалъ д’Артаньянъ, обращаясь къ гвардейцамъ,— вы сами понимаете посл всего случившагося, что нашъ пиръ прошелъ бы очень грустно… Итакъ, прошу извинить меня и позволить мн отложить его до какого-нибудь другого дня.

Оба гвардейца съ полной готовностью приняли извиненіе д’Артаньяна и, понимая желаніе четырехъ друзей остаться однимъ, удалились.

Когда молодой гвардеецъ и три мушкетера остались безъ свидтелей, они такъ взглянули другъ на друга, что безъ словъ стало ясно, что каждый изъ нихъ понималъ всю затруднительность положенія.

— Прежде всего, началъ Атосъ,— выйдемте изъ этой комнаты: непріятно очутиться въ обществ мертваго, да еще къ тому умершаго насильственной смертью.

— Плянше, распорядился д’Артаньянъ: — я поручаю теб тло этого несчастнаго: похорони его, какъ подобаетъ христіанину. Правда, онъ совершилъ преступленіе, но раскаялся въ немъ.

И четыре друга вышли изъ комнаты, предоставивъ Плянше и Фурро заботу отдать послдній долгъ Бриземону. Хозяинъ гостиницы отвелъ имъ другую комнату, гд подалъ имъ яйца въ смятку и воду, за которой Атосъ самъ сходилъ къ фонтану. Въ нсколькихъ словахъ Портосу и Арамису разсказали суть дла.

— Итакъ, обратился д’Артаньянъ къ Атосу:— вы видите, любезный другъ.— это война на смерть.

Атосъ покачалъ головой.

— Да, да, согласился онъ:— я это вижу, но вы думаете, что это она?

— Я въ этомъ увренъ.

— А я, признаюсь, еще сомнваюсь.

— А изображеніе лиліи на плеч?

— Это англичанка, совершившая какое-нибудь преступленіе во Франціи, вслдствіе чего ее и заклеймили.

— Атосъ, я вамъ говорю, что это ваша жена, настаивалъ д’Артаньянъ:— разв вы забыли, что об примты были схожи между собою?

— Тмъ не мене, я думаю, что та уже умерла: я такъ хорошо ее повсилъ.

Д’Артаньянъ покачалъ головой.

— Что же, однако, предпринять? спросилъ молодой человкъ.

— Дло въ томъ, что нельзя же, чтобы вчно вислъ надъ головой Дамокловъ мечъ, нельзя вчно быть подъ страхомъ смерти, сказалъ Атосъ,— и необходимо найти выходъ изъ этого положенія.

— Но какимъ образомъ?

— Постарайтесь встртиться съ ней и объясниться, предложите ей миръ или войну. Давайте честное слово дворянина, что вы никогда ничего не скажете про нее, никогда ничего не сдлаете противъ нея, съ своей стороны потребуйте отъ нея клятвы совершенно оставить васъ въ поко, пригрозите, что если она не согласится на это, вы пойдете къ канцлеру, къ королю, обратитесь къ палачу, возстановите противъ нея дворъ, объявите, что она заклеймена, предадите ее суду, и что, если ее оправдаютъ, въ такомъ случа поклянитесь честью дворянина, что вы убьете ее изъ-за угла, какъ убили бы всякую бшеную собаку.

— Этотъ способъ покончить съ ней мн нравится, согласился д’Артаньянъ:— но гд я ее встрчу?

— Время, любезный другъ, время доставитъ этотъ случай, а случай — это двойная ставка для человка: чмъ больше поставили, тмъ больше можно выиграть, только надо сумть выждать.

— Да, но ждать, будучи окруженнымъ убійцами и отравителями…

— Ба! замтилъ Атосъ,— Богъ хранилъ насъ до сей минуты, Онъ же сохранитъ насъ и впередъ.

— Да, насъ, при томъ же мы — мужчины, готовые на все, привыкшіе рисковать жизнью, но она, проговорилъ вполголоса д’Артаньянъ.

— Кто она? спросилъ Атосъ.

— Констанція.

— Г-жа Бонасье! Это правда, сказалъ Атосъ,— бдный другъ, я забылъ, что вы влюблены.

— Относительно нея, вмшался Арамисъ,— изъ письма, найденнаго вами у убитаго негодяя, вы знаете, что она въ монастыр. Въ монастыр жить очень хорошо, и я общаю вамъ, что тотчасъ же, какъ только кончится осада Лярошели…

— Хорошо, хорошо, перебилъ его Атосъ,— мы знаемъ, любезный другъ Арамисъ, что вы дали обтъ поступить въ монахи.

— Я мушкетеръ только на время, произнесъ со смиреніемъ Арамисъ.

— Очевидно, онъ давно не иметъ никакихъ извстій отъ своей возлюбленной, замтилъ совсмъ тихо Атосъ,— но не обращайте на это вниманія, намъ это уже знакомо.

— Для ея освобожденія, подалъ свое мнніе Портосъ,— мн кажется, есть совсмъ простое средство.

— Какое? спросилъ д’Артаньянъ.

— Вы говорите, что она въ монастыр? сирое илъ Портосъ.

— Да.

— Такъ мы ее похитимъ изъ монастыря, какъ только кончится осада.

— Однако, еще надо узнать, въ какомъ она монастыр?

— Совершенно врно, согласился Поргосъ.

— Вотъ что мн пришло въ голову, сказалъ Атосъ:— вы говорили, любезный д’Артаньянъ, что сама королева выбрала для нея монастырь?

— Да, я, по крайней мр, такъ думаю.

— Если такъ, то Портосъ поможетъ намъ въ этомъ.

— Какимъ образомъ, позвольте узнать?

— Да черезъ вашу маркизу, герцогиню, принцессу,— вдь у нея, должно быть, большія связи?

— Тс! сказалъ Портосъ, прикладывая палецъ къ губамъ.— она кардиналистка и ничего не должна знать.

— Въ такомъ случа, предложилъ Арамисъ,— я берусь узнать все.

— Вы, Арамисъ?! вскричали вс три товарища,— вы, какимъ образомъ?

— Черезъ духовника королевы, съ которымъ я очень друженъ, отвчалъ Арамисъ, покраснвъ.

Успокоенные этимъ общаніемъ, четыре друга, окончивъ свой скромный обдъ, разстались, условившись сойтись опять въ тотъ же вечеръ: д’Артаньянъ вернулся къ себ, а три мушкетера отправились въ стоянку короля, гд имъ предстояло позаботиться о своей квартир.

XVI.
Трактиръ Красной Голубятни.

Между тмъ только что пріхавшій король, который такъ спшилъ очутиться лицомъ къ лицу съ непріятелемъ и раздлялъ ненависть къ Букингаму съ кардиналомъ, имя на это права гораздо боле послдняго, хотлъ сдлать вс распоряженія, чтобы прежде всего прогнать англичанъ съ острова Ре, а затмъ ускоритъ осаду Лярошели, но, противъ его желанія, исполненіе его намреній было замедлено несогласіемъ, возникшимъ у Бассомпьера и Шомберга съ герцогомъ Ангулемскимъ.

Бассомпьеръ и Шомбергь были маршалы Франціи и отстаивали свое право командованія арміей подъ начальствомъ короля, но кардиналъ, опасаясь, что Бассомпьеръ, будучи въ душ гугепотомъ, будетъ слишкомъ слабо дйствовать противъ англичанъ и лярошельцевъ, своихъ братьевъ по религіи, стоялъ, напротивъ, за герцога Ангулемскаго, котораго король, по его настоянію, произвелъ въ генералъ-лейтенанты. Слдствіемъ этого было то, что Бассомпьеру и Шомбергу, опасаясь, чтобы они не покинули армію, принуждены были дать каждому командованіе отдльными отрядами: Бассомпьеръ взялъ всю сверную часть отъ города, начиная отъ ля-Ле до Домпьера, герцогъ Ангулемскій — восточную часть, отъ Домпьера до Периньи, а Шомбергъ — южную часть, начиная отъ Периньи до Ангутена. Квартира герцога, брата короля, была въ Домпьер, а главная квартира короля была то въ Этре, то въ ля-Жарри.

Наконецъ, квартира кардинала была на дюнахъ, на мосту ля-Пьерра, въ маленькомъ домик безъ всякихъ окоповъ и ретраншементовъ. Такимъ образомъ, братъ короля наблюдалъ за Бассомпьеромъ, король — за герцогомъ Ангулемскимъ и кардиналъ — за Шомбергомъ.

Какъ только все это было устроено, прежде всего занялись тмъ, чтобы выгнать англичанъ съ острова. Обстоятельства благопріятствовали. У англичанъ,— которымъ, чтобы быть хорошими солдатами, прежде всего необходима хорошая пища, а между тмъ имъ нечего было сть, кром соленой говядины и дурныхъ сухарей,— появилось въ лагер очень много больныхъ, притомъ же море, всегда очень бурливое въ это время года у всхъ береговъ океана, каждый день наносило поврежденіе какому-нибудь маленькому судну, и буквально весь морской берегъ отъ Эгльонскаго мыса до траншеи, посл всякаго прилива, бывалъ покрыть обломками парусныхъ и гребныхъ судовъ, вслдствіе этого было очевидно, что если бы даже войска короля оставались у себя въ лагер, не сегодня, такъ завтра Букингамъ, остававшійся на остров Ре только изъ упрямства, принужденъ будетъ снять осаду, но такъ какъ де-Туаракъ донесъ, что въ непріятельскомъ лагер длались вс приготовленія къ новому приступу, то король разсудилъ, что надо помшать этому, и отдалъ необходимыя приказанія для ршительной атаки.

Мы не имемъ намренія длать подробное описаніе осады, а, напротивъ, хотимъ передать только обстоятельства. имющія связь съ исторіей, которую мы разсказываемъ, поэтому мы скажемъ въ двухъ словахъ, что предпріятіе это вполн удалось, къ великому удивленію короля и къ большей слав кардинала.

Англичане, тснимые шагъ за шагомъ, испытывая пораженіе при каждой стычк, окончательно разбитые при переход съ острова де-Луа, принуждены были опять ссть на суда, оставивъ на пол сраженія 2 тысячи человкъ, между которыми было 5 полковниковъ, 3 подполковника, 250 капитановъ и 20 знатныхъ дворянъ, 4 пушки, 60 знаменъ, которыя были доставлены въ Парижъ Клодомъ Сенъ-Симономъ и съ большимъ торжествомъ повшены въ собор Божіей Матери.

Въ лагер пли Те Deum, а затмъ и по всей Франціи. Итакъ, кардиналъ могъ теперь, по крайней мр на время, не опасаться ничего со стороны англичанъ и свободно продолжать осаду.

Какъ мы только что сказали, такое положеніе вещей было лишь временное. Одинъ изъ посланныхъ герцога Букингама, по имени Монтегю, былъ взятъ въ плнъ и у него нашли доказательство существующаго между Имперіей, Испаніей, Англіей и Лотарингіей союза, составленнаго противъ Франціи.

Даже боле: въ квартир Букингама, которую онъ принужденъ былъ оставить гораздо скоре, чмъ предполагалъ, нашли бумаги, подтверждавшія этотъ союзъ, и эти документы, какъ увряетъ кардиналъ въ своихъ мемуарахъ, очень компрометировали г-жу де-Шеврезъ, а слдовательно и королеву.

Понятно, на кардинал лежала вся отвтственность, такъ какъ нельзя быть полновластнымъ министромъ и не быть отвтственнымъ, а потому онъ день и ночь напрягалъ вс способности своего геніальнаго ума, прислушиваясь къ малйшей перемн политическаго направленія въ какомъ-нибудь изъ великихъ государствъ Европы.

Кардиналу была извстна дятельность, а въ особенности ненависть къ нему Букингама, если бы угрожавшій Франціи союзъ восторжествовалъ, все его значеніе и вліяніе было бы потеряно: испанская и австрійская политика имли бы своихъ сторонниковъ при луврскомъ кабинет, гд пока они имли только однихъ партизановъ, а онъ, Ришелье, министръ Франціи, министръ въ высшей степени популярный, погибъ бы. Король, послушный ему, какъ малый ребенокъ, въ то же время ненавидлъ его, какъ ненавидитъ ребенокъ своего учителя, и предоставитъ его тогда личному мщенію своего брата и королевы, итакъ, онъ погибъ, а съ нимъ, можетъ быть, погибнетъ и вся Франція. Надо было предотвратить все это.

Потому-то курьеры, число которыхъ все боле и боле возрастало, день и ночь смняли одинъ другого въ этомъ маленькомъ домик на мосту ля-Пьерра, гд кардиналъ основалъ свою резиденцію.

Это были или монахи, такъ неискусно носившіе свои рясы, что было очень легко догадаться, что они принадлежатъ по преимуществу къ воинственной церкви, или женщины, нсколько стсненныя своимъ костюмомъ пажей, широкія шаровары которыхъ не могли вполн скрыть округленности ихъ формъ, наконецъ, были и крестьяне съ грязными руками, но съ изящной поступью, въ которыхъ за цлую версту можно было узнать людей знатныхъ.

Были кром того еще и такіе мало пріятные постители, что два или три раза распространялся слухъ, будто кардинала чуть-чуть не убили.

Правда, враги его высокопреосвященства поговаривали, что это онъ самъ подсылалъ неловкихъ убійцъ, чтобы на случай неудачи имть право заплатить тмъ же, но нельзя врить ни тому, что говорятъ министры, ни тому, что говорятъ ихъ враги.

Это нисколько, впрочемъ, не мшало кардиналу, у котораго самые злйшіе клеветники никогда не оспаривали личной храбрости, предпринимать часто ночныя поздки, чтобы передать герцогу Ангулемскому какія-нибудь важныя приказанія, или чтобы относительно чего-нибудь условиться, сговориться съ королемъ, или, наконецъ, для того, чтобы переговорить съ какимъ-нибудь гонцомъ, котораго онъ почему-либо не желалъ допуститъ въ свою резиденцію.

Мушкетеры, у которыхъ было мало занятій и которыхъ держали не строго, вели веселую жизнь Это тмъ боле было удобно для нашихъ трехъ друзей, что, будучи въ дружескихъ отношеніяхъ съ де-Тревилемъ, они очень легко получали отъ него личное позволеніе запаздывать и оставаться гд-нибудь вн лагеря посл опредленнаго срока.

Однажды вечеромъ, когда д’Артаньянъ былъ на часахъ въ транше и не могъ ихъ сопровождать, Атосъ, Портосъ и Арамисъ, верхомъ на своихъ боевыхъ коняхъ, завернувшись въ походные плащи и держа пистолеты наготов, возвращались вс трое изъ трактира Красной Голубятни, открытаго Атосомъ два дня тому назадъ на пути изъ ля-Жарри, по дорог, ведущей въ лагерь, будучи постоянно насторож изъ опасенія какой-нибудь западни, какъ вдругъ, приблизительно за четверть мили отъ деревни Боанаръ, имъ послышался лошадиный топотъ приближавшейся кавалькады, которая хала имъ навстрчу, вс трое тотчасъ же остановились на средин, прижавшись другъ къ другу, и стали ожидать, спустя минуту, при свт луны, показавшейся въ эту именно минуту изъ-за облака, они увидли на поворот дороги двухъ всадниковъ, которые, замтивъ ихъ, тоже остановились, казалось, совтуясь, продолжать ли имъ путь, или вернуться назадъ. Эта нершительность показалась тремъ друзьямъ подозрительной, и Атосъ, сдлавъ нсколько шаговъ впередъ, закричалъ громкимъ голосомъ:

— Кто идетъ?

— А вы сами кто? въ свою очередь спросилъ одинъ изъ всадниковъ.

— Это не отвтъ, настаивалъ Атосъ.— Кто идетъ? Отвчайте, или мы выстрлимъ.

— Поостерегитесь сдлать то, что вы собираетесь сдлать, господа! раздался тогда слегка дрожащій голосъ, который, казалось, привыкъ повелвать.

— Это какой-нибудь старшій офицеръ, длающій ночной объздъ, замтилъ Атосъ: — что намъ длать, господа?

— Кто вы такіе? спросилъ тотъ же голосъ и тмъ же повелительнымъ тономъ: — отвчайте, или вамъ дорого обойдется ваше непослушаніе.

— Королевскіе мушкетеры, отвчалъ Атосъ, все боле и боле убждаясь въ томъ, что лицо, спрашивавшее ихъ, имло на то полное право,

— Какой роты?

— Роты де-Тревиля.

— Подъзжайте и отдайте мн отчетъ въ томъ, что вы здсь длаете въ этотъ часъ?

Три товарища подъхали, слегка повсивши носъ, потому что теперь вс трое вполн убдились, что имли дло съ гораздо боле сильными, чмъ они, предоставляя, впрочемъ, Атосу заботу отвчать за всхъ.

Одинъ изъ двухъ всадниковъ, тотъ, который заговорилъ второй разъ, былъ на десять шаговъ впереди своего товарища, Атосъ сдлалъ знакъ Портосу и Арамису тоже не двигаться впередъ и выхалъ одинъ.

— Прошу извиненія, г. офицеръ, сказалъ Атосъ: — но мы не знаемъ, съ кмъ имемъ дло, и вы сами видли, что мы хорошо исполнили обязанности стражи.

— Ваше имя? спросилъ офицеръ, закрывшій половину лица плащомъ.

— Кто же вы-то сами, отвчалъ Атосъ, начинавшій возмущаться такимъ допросомъ:— прошу васъ дать мн доказательство, что вы имете право меня допрашивать?

— Ваше имя? вторично спросилъ всадникъ, опуская плащъ и оставляя лицо открытымъ.

— Г. кардиналъ! вскричалъ мушкетеръ въ изумленіи.

— Ваше имя? въ третій разъ повторилъ его высокопреосвященство.

— Атосъ, отвчалъ мушкетеръ.

Кардиналъ сдлалъ знакъ оруженосцу, который тотчасъ подъхалъ.

— Эти три мушкетера подутъ за нами, шопотомъ сказалъ онъ:— я не хочу, чтобы знали, что я вызжалъ изъ лагеря, а если они подутъ за нами, мы можемъ быть уврены, что они этого не скажутъ никому.

— Мы дворяне, монсиньоръ, замтилъ Атосъ: — возьмите съ насъ слово, и ни о чемъ больше не безпокойтесь. Слава Богу! мы умемъ хранить тайны.

Кардиналъ устремилъ проницательный взглядъ на смлаго мушкетера.

— У васъ тонкій слухъ, г. Атосъ, сказалъ кардиналъ:— но теперь выслушайте, что я вамъ скажу: я вовсе не изъ недоврія къ вамъ прошу васъ слдовать на мной, но для моей безопасности, безъ сомннія, съ вами ваши товарищи, гг. Портось и Арамисъ?

— Точно такъ, ваше высокопреосвященство, отвчалъ Атосъ, между тмъ какъ оба оставшіеся позади мушкетера подъзжали со шляпами въ рукахъ.

— Я васъ знаю, господа, сказали, кардиналъ:— я васъ знаю, я знаю, что вы не изъ числа моихъ друзей, и очень сожалю объ этомъ, но я знаю также, что вы благородные и храбрые дворяне и что вамъ можно довриться. Г. Атосъ, сдлайте же мн честь съ вашими товарищами проводить меня, и тогда у меня будетъ такой конвой, которому позавидуетъ и его величество, если онъ встртитъ насъ.

Мушкетеры поклонились до шеи лошади.

— Клянусь честью, проговорилъ Атосъ,— ваше высокопреосвященство хорошо длаете, что берете насъ съ собою: мы встртили по дорог страшно подозрительныхъ людей и даже съ четырьмя изъ нихъ имли ссору въ Красной Голубятн.

— Ссору, по какому случаю, господа? сказалъ кардиналъ:— я не люблю ссоръ, вамъ это извстно.

— Вотъ именно поэтому-то я и имю честь предупредить ваше высокопреосвященство о томъ, что случилось, потому что вы могли бы узнать про насъ отъ другихъ и по ложному доносу сочли бы насъ виновными.

— А какія были послдствія этой ссоры? спросилъ кардиналъ, нахмуривая брови.

— Мой другъ Арамисъ, который стоитъ въ настоящую минуту передъ вами, получилъ легкій ударъ шпаги въ руку, что нисколько не помшаетъ ему, въ чемъ ваше высокопреосвященство можете убдиться сами, бытъ завтра на штурм, если ваше высокопреосвященство отдастъ приказаніе идти на приступъ.

— Но вы не такіе люди, чтобы позволить себя ранить безнаказанно, замтилъ кардиналъ:— ну, будьте же откровенны, господа, скажите, вы, наврно, за одинъ ударъ отплатили нсколькими, признавайтесь же, вы вдь знаете, что я имю право разршать отъ грховъ.

— Я, монсиньоръ, отвчалъ Атосъ,— не бралъ даже и шпаги въ руки, но я взялъ того, съ кмъ имлъ дло, поперекъ тла и выбросилъ его за окно, кажется, что при паденіи, продолжалъ Атосъ нсколько нершительно,— онъ сломалъ себ ногу.

— А-а! произнесъ кардиналъ,— а вы, г. Портосъ?

— А я, монсиньоръ, зная, что дуэль запрещена, схватилъ скамейку и нанесъ ею одному изъ разбойниковъ ударъ и при этомъ, кажется, я сломалъ ему плечо,

— Хорошо, сказалъ кардиналъ,— а вы, г. Арамисъ?

— Я, монсиньоръ, отъ природы очень кроткаго характера и притомъ же еще,— что, можетъ быть, монсиньору и неизвстно,— готовлюсь поступить въ монахи,— я хотлъ развести моихъ товарищей, какъ вдругъ одинъ изъ этихъ негодяевъ измннически нанесъ мн ударъ шпагой въ лвую руку. Тогда я вышелъ изъ терпнія, выхватилъ мою шпагу и въ то время, какъ онъ снова началъ наступать, мн показалось, что, бросившись на меня, онъ самъ наскочилъ на шпагу, я только помню хорошо, что онъ упалъ и, кажется, его унесли вмст съ его двумя товарищами.

— Чортъ возьми, господа! сказалъ кардиналъ,— три человка не въ бою, а изъ-за какой-то ссоры въ кабак жестоко поколочены. А изъ-за чего вышла ссора?

— Эти негодяи были пьяны, объяснилъ Атосъ,— и, зная, что вечеромъ въ трактиръ пріхала какая-то женщина, они хотли выломать дверь..

— Выломать дверь, спросилъ кардиналъ,— зачмъ?

— Безъ сомннія, чтобы учинить надъ ней насиліе. Я имлъ честь доложить вашему высокопреосвященству, что эти негодяи были пьяны.

— А эта женщина молода и красива? спросилъ кардиналъ съ нкоторымъ безпокойствомъ.

— Мы ея не видли, монсиньоръ.

— Вы ея не видли? а! очень хорошо, сказалъ съ живостью кардиналъ,— вы хорошо поступили, защитивъ честь женщины, и такъ какъ я самъ ду въ трактиръ Красной Голубятни, я узнаю, правду ли вы мн говорите.

— Монсиньоръ, съ гордостью проговорилъ Атосъ,— мы дворяне и даже для того, чтобы спасти нашу жизнь, мы не солгали бы!

— Я не сомнваюсь въ томъ, что вы мн сказали, г. Атосъ, ни одной минуты не сомнваюсь… Но, прибавилъ онъ, желая перемнить разговоръ,— эта дама была одна?

— Съ этой дамой былъ кавалеръ, который сидлъ запершись съ ней, надо полагать, что это какой-нибудь трусъ, такъ какъ, несмотря на весь шумъ, онъ все таки не показался.

— Не судите строго, говорится въ Евангеліи, возразилъ кардиналъ.

Атосъ поклонился.

— Хорошо, господа, продолжалъ его высокопреосвященство.— Теперь я знаю, что мн хотлось знать, слдуйте за нами.

Мушкетеры пропустили впередъ кардинала, который опять закрылъ аищо плащомъ и двинулся дале, держась на разстояніи восьми или десяти шаговъ впереди своихъ четырехъ провожатыхъ.

Скоро пріхали въ трактиръ, гд все было тихо и, повидимому, не было никого, безъ сомннія, хозяинъ зналъ, какой знаменитый гость ожидается, и вслдствіе этого спровадилъ своихъ докучливыхъ гостей. За десять шаговъ до трактира кардиналъ сдлалъ знакъ своему конюху и мушкетерамъ остановиться, осдланная лошадь была привязана къ ставню окна, кардиналъ особеннымъ образомъ три раза постучался въ дверь.

Человкъ, закутанный въ плащъ, тотчасъ же вышелъ и обмнялся нсколькими словами съ кардиналомъ, посл чего слъ верхомъ и ухалъ по направленію къ Сюржеру, эта дорога вмст съ тмъ вела и въ Парижъ.

— Подъзжайте, господа, сказалъ кардиналъ.— Вы сказали мн правду, гг. дворяне, обратился онъ къ тремъ мушкетерамъ,— и не я буду виноватъ, если сегодняшняя наша встрча не принесетъ вамъ пользы, а пока слдуйте за мной.

Кардиналъ сошелъ съ лошади, мушкетеры послдовали его примру, кардиналъ бросилъ поводья своему оруженосцу, а мушкетеры привязали своихъ лошадей къ ставнямъ.

Хозяинъ-трактирщикъ стоялъ на порог: для него кардиналъ былъ простымъ офицеромъ, пріхавшимъ на свиданіе съ дамой.

— Нтъ ли у васъ какой-нибудь комнаты въ нижнемъ этаж, гд бы эти господа могли подождать меня и погрться у камина? спросилъ кардиналъ.

Хозяинъ отворилъ дверь большой залы, гд недавно вмсто очень плохой печки поставили прекрасный большой каминъ.

— Вотъ, сказалъ онъ.

— Хорошо, произнесъ кардиналъ:— войдите сюда, господа, и потрудитесь подождать меня: я ухожу не боле какъ на полчаса.

Въ то время, какъ мушкетеры входили въ комнату, кардиналъ безъ дальнйшихъ разспросовъ, какъ человкъ, который не нуждается, чтобы ему указывали дорогу, поднялся по лстниц.

XVII.
На что могутъ пригодиться печныя трубы.

Было очевидно, что наши мушкетеры, ничего не подозрвая, движимые исключительно только своими рыцарскими, отважными характерами, оказали услугу какой-то особ, которую кардиналъ удостоивалъ своего личнаго покровительства. Теперь оставалось узнать, кто была эта особа? Этотъ вопросъ тотчасъ же задали себ три мушкетера, затмъ, видя, что, при всемъ своемъ изобртательномъ ум, ни одно изъ предположеній не даетъ удовлетворительнаго объясненія, Портосъ кликнулъ хозяина и веллъ подать игральныя кости.

Портосъ и Арамисъ сли къ столу играть, а Атосъ въ раздумь сталъ ходить но комнат.

Прохаживаясь такимъ образомъ, Атосъ ходилъ взадъ и впередъ мимо трубы наполовину сломанной печки, другой конецъ которой выходилъ въ комнату верхняго этажа, каждый разъ, проходя мимо, онъ слышалъ звуки голосовъ, которые наконецъ привлекли его вниманіе. Атосъ подошелъ ближе и разслушалъ нсколько словъ, которыя, безъ сомннія, настолько заинтересовали его, что онъ сдлалъ знакъ двумъ своимъ товарищамъ замолчать, а самъ наклонился и приложилъ ухо къ нижнему отверстію трубы.

— Послушайте, милэди, говорилъ кардиналъ.— дло очень серьезное, сядьте и поговоримъ.

— Милэди, прошепталъ Атосъ.

— Я васъ слушаю, ваше высокопреосвященство, съ большимъ вниманіемъ, отвтилъ женскій голосъ, заставившій содрогнуться мушкетера.

— Маленькое англійское судно, капитанъ котораго мн преданъ, ожидаетъ васъ при усть Шаранты у форта де-ля-Пуантъ, оно завтра же снимется съ якоря.

— Въ такомъ случа, мн нужно хать туда сегодня ночью?

— Сію же минуту, то есть какъ только вы получите мои инструкціи. Два человка, которыхъ вы найдете у двери при выход, будутъ служить вамъ конвоемъ, вы подождете, я выйду первымъ, а затмъ спустя полчаса посл меня и вы выйдете въ свою очередь.

— Хорошо, монсиньоръ, а теперь вернемся къ порученію, которое вы хотите возложить на меня, и такъ какъ я продолжаю дорожить довріемъ вашего высокопреосвященства и желаю оправдать его, удостойте меня изложить его ясно и точно, чтобы я не могла сдлать никакой ошибки.

Между двумя собесдниками на минуту водворилось глубокое молчаніе, было очевидно, что кардиналъ впередъ взвшивалъ и обдумывалъ свои выраженія, а милэди напрягала вс свои умственныя способности, чтобы понять и запечатлть въ своей памяти будущія слова его.

Атосъ воспользовался этой минутой, чтобы попросить своихъ двухъ товарищей запереть изнутри дверь, и знакомъ подозвалъ ихъ, чтобы они слушали вмст съ нимъ.

Оба мушкетера, любившіе комфортъ, принесли каждый себ по стулу, а также и для Атоса. Вс трое сли, наклонили головы и стали прислушиваться.

— Вы подете въ Лондонъ, продолжалъ кардиналъ.— Пріхавши туда, вы отправитесь къ Букингаму.

— Я должна замтить вашему высокопреосвященству, сказала милэди:— что посл случая съ брильянтовыми наконечниками, въ чемъ герцогь всегда подозрвалъ меня, его свтлость относится ко мн недоврчиво.

— На этотъ разъ рчь идетъ вовсе не о томъ, чтобы домогаться его доврія, а вы явитесь къ нему открыто и честно въ роли посредницы.

— Честно и открыто? повторила милэди съ выраженіемъ неописаннаго лукавства.

— Да, честно и откровенно, повторилъ кардиналъ тмъ же тономъ:— вс эти переговоры должны произойти открыто.

— Я въ точности исполню инструкціи вашего высокопреосвященства и только ожидаю ихъ.

— Вы явитесь къ Букингаму отъ моего имени и скажете ему, что мн извстны вс его приготовленія, но что это нисколько меня не безпокоитъ, потому что при первомъ его движеніи я погублю королеву.

— Повритъ ли онъ, что ваше высокопреосвященство въ состояніи привести въ исполненіе эту угрозу?

— Да, у меня есть доказательства.

— Необходимо ли, чтобы я могла представить ему эти доказательства?

— Безъ сомннія, вы ему передадите, что я опубликую донесеніе Боа-Робера и маркиза де-Ботрю о свиданіи герцога съ королевой у жены коннетабля въ тотъ вечеръ, когда она устраивала у себя балъ-маскарадъ, вы его уврите, наконецъ, чтобы онъ нимало не сомнвался въ томъ, что мн все извстно: онъ былъ тамъ въ костюм Великаго Могола, который намревался надть герцогъ де-Гизъ и у котораго онъ купилъ его за три тысячи пистолей…

— Хорошо, монсиньоръ.

— Мн извстны вс подробности, какъ онъ вошелъ и затмъ вышелъ ночью изъ дворца, куда проникъ къ костюм итальянскаго предсказателя и гадальщика, вы ему скажете еще, чтобы онъ не сомнвался въ врности моихъ свдній, что на немъ было надто подъ плащомъ блое платье, усянное черными блестками, мертвыми головами и костями, крестъ-накрестъ, такъ какъ въ случа, если бы его узнали, онъ хотлъ выдать себя за привидніе Блой дамы, которая, какъ всмъ извстно, показывается въ Лувр каждый разъ передъ какимъ-нибудь важнымъ событіемъ.

— Это все, монсиньоръ?

— Передайте ему, что мн также извстны вс подробности приключенія въ Амьен, что я велю составить изъ него небольшой романъ, ловко, интересно написанный, съ планомъ сада и съ портретами главныхъ дйствующихъ лицъ этой ночной сцены.

— Я передамъ ему это.

— Передайте ему еще, что Монтегю въ моихъ рукахъ, что Монтегю въ Бастиліи, и хотя у него, правда, не нашли никакого письма, но пытка можетъ заставить его сказать все, что онъ знаетъ, и… даже то, чего не знаетъ.

— Слушаю.

— Наконецъ, прибавьте, что его свтлость, поспшивъ покинуть островъ Ре, забылъ въ своей квартир нкое письмо г-жи де-Шеврезъ, въ особенности компрометирующее королеву, такъ какъ оно не только служить доказательствомъ того, что ея величество можетъ любить враговъ короля, но что она еще составляетъ заговоры противъ Франціи. Вы хорошо запомнили все, что я вамъ сказалъ, не правда ли?

— Ваше высокопреосвященство можете сами въ этомъ убдиться: ночь въ Лувр, вечеръ въ Амьен, арестъ Монтегю, письмо г-жи де-Шеврезъ.

— Совершенно врно, совершенно врно, у васъ прекрасная память, милэди.

— Но, возразила та, къ кому относился лестный комплиментъ,— если, несмотря на вс эти доводы, герцогъ не уступитъ и будетъ продолжать угрожать Франціи?

— Герцогъ влюбленъ какъ сумасшедшій или, скоре, какъ дуракъ, сказалъ Ришелье съ глубокой горечью,— какъ рыцари стараго времени. Онъ и предпринялъ эту войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взглядъ своей дамы. Если онъ узнаетъ, что эта война будетъ стоить чести, а можетъ быть и свободы дам его сердца, какъ онъ выражается, ручаюсь вамъ, что онъ очень обратитъ на это вниманіе.

— Но все-таки, продолжала милэди съ настойчивостью, доказывавшей, что ей хотлось точно знать все, что отъ нея требовалось,— если онъ будетъ упорствовать?

— Если онъ будетъ упорствовать, повторилъ кардиналъ.— Это невроятно!

— Это возможно.

— Если онъ будетъ упорствовать… его высокопреосвященство сдлалъ паузу и продолжалъ:— если онъ будетъ упорствовать, тогда я буду надяться на одно изъ тхъ событій, которыя измняютъ историческій порядокъ въ государствахъ.

— Если бы ваше высокопреосвященство соблаговолили указать мн на одно изъ такихъ событій въ исторіи, сказала милэди,— можетъ быть тогда я раздлила бы вашу увренность въ будущее.

— Если такъ, слушайте! отвчалъ Ришелье.— Въ 1610 году, когда блаженной памяти король Генрихъ IV, побуждаемый почти такими же причинами, какія заставляютъ дйствовать и герцога, собирался захватить Фландрію и Италію, чтобы одновременно съ двухъ сторонъ поразить Австрію, разв не случилось тогда событіе, которое спасло Австрію? Почему бы королю Франціи не быть такимъ же счастливымъ, какъ императоръ?

— Ваше высокопреосвященство говоритъ объ удар ножа въ улиц Ферронери?

— Именно такъ.

— Ваше высокопреосвященство не боится, что казнь Равальяка наводитъ ужасъ на тхъ, кому хоть на одну минуту пришла бы мысль послдовать его примру?

— Во вс времена и во всхъ государствахъ, въ особенности, когда въ этихъ государствахъ господствуютъ религіозные раздоры, найдутся фанатики, которые ничего такъ не желаютъ, какъ сдлаться мучениками. Стойте, мн пришло въ голову, что именно теперь пуритане очень озлоблены противъ герцога Букингама, и ихъ проповдники считаютъ его антихристомъ.

— Такъ что же? спросила милэди.

— А то, продолжалъ кардиналъ самымъ равнодушнымъ тономъ:— что въ настоящую минуту дло идетъ о томъ, чтобы найти, напримръ, женщину, красивую, молодую, ловкую, которая хотла бы за себя отомстить герцогу. Такая женщина можетъ встртиться: герцогъ — человкъ, имющій успхъ у женщинъ, и если онъ зажегъ многія сердца любовью къ себ своими клятвами въ вчномъ постоянств, то въ то же время онъ возбудилъ много ненависти своей постоянной неврностью.

— Безъ сомннія, холодно проговорила милэди,— такая женщина можетъ встртиться.

— Если такъ, подобная женщина, вложивши ножъ Жака Клемана или Равальяка въ руки фанатика, спасла бы Францію.

— Да, но она сдлается сообщницей убійцы.

— А разв кому-нибудь извстны сообщники Равальяка или Жака Клемана?

— Нтъ, потому, можетъ быть, что они занимали слишкомъ высокое положеніе, чтобы осмлиться привлечь ихъ къ отвтственности: вдь не для всякаго сожгутъ палату суда.

— Такъ вы думаете, что пожаръ палаты суда произошелъ не случайно? спросилъ Ришелье такимъ тономъ, точно онъ говорилъ о чемъ-нибудь, не имющемъ ни малйшаго значенія.

— Я лично, монсиньоръ, ничего не думаю, я сообщаю фактъ — вотъ и все, я говорю только, что если бы я была мадемуазель де-Монпансье или королевой Маріей Медичи, то я принимала бы меньше предосторожностей, чмъ теперь, будучи просто лэди Кларикъ.

— Совершенно справедливо, но чего же вы желали бы?

— Я хотла бы имть приказъ, въ которомъ бы вы утвердили впередъ все, что я сочту нужнымъ сдлать для блага Франціи.

— Но прежде всего надо отыскать женщину, которая, какъ я сказалъ, согласилась бы отомстить за себя герцогу.

— Она найдена, сказала милэди.

— Затмъ остается отыскать того фанатика, который послужитъ орудіемъ правосудія Божія.

— Онъ найдется.

— Когда онъ будетъ отысканъ, тогда и настанетъ время получить приказъ, о которомъ вы только что говорили.

— Ваше высокопреосвященство правы, согласилась милэди,— и я была виновата, полагая, что порученіе, которымъ вы меня удостоиваете, не ограничивается только тмъ, что вы мн сказали, то есть: объявить только его свтлости отъ имени вашего высокопреосвященства, что вамъ извстны разныя переодванья, съ помощью которыхъ ему удалось достичь сближенія съ королевой на балу, данномъ женой коннетабля, что вы имете доказательства тому, что королева согласилась на свиданіе въ Лувр съ извстнымъ итальянскимъ астрологомъ, который былъ не кто иной, какъ герцогъ Букингамъ, что вы прикажете написать небольшой интересный романъ по поводу приключенія въ Амьен, съ планомъ сада, гд оно произошло, и съ портретами дйствующихъ лицъ, что Монтегю въ Бастиліи и что пытки могутъ принудить его сказать такія вещи, которыя онъ забылъ, наконецъ, что у васъ въ рукахъ нкое письмо г-жи де-Шеврезъ, найденное въ квартир его свтлости, которое страшно компрометируетъ не только ту, которая написала его, но и ту, отъ чьего имени оно написано. Затмъ, если онъ, несмотря на все это, все-таки будетъ упорствовать и такъ какъ этимъ ограничивается мое порученіе, то мн останется только молить Бога совершить чудо, чтобы спасти Францію. Это все такъ, не правда ли, монсиньоръ, и тогда мн нечего больше длать?

— Совершенно такъ, сухо сказалъ кардиналъ.

— А теперь, продолжала милэди, казалось, не замчая перемны тона кардинала,— а теперь, получивъ вс инструкціи вашего высокопреосвященства, касающіяся вашихъ враговъ, позволите ли вы мн, монсиньоръ, сказать вамъ два слова относительно моихъ?

— Такъ у васъ есть враги? спросилъ Ришелье.

— Да, монсиньоръ, враги, противъ которыхъ мн нужна ваша поддержка, потому что я пріобрла ихъ на служб вашего высокопреосвященства.

— Кто же это? спросилъ герцогъ.

— Во-первыхъ, нкая маленькая интриганка г-жа Бонасье.

— Она въ Мантской тюрьм.

— Она тамъ была, возразила милэди:— но королева выпросила у короля приказъ, вслдствіе котораго ее перевели въ монастырь.

— Въ монастырь? спросилъ герцогъ.

— Да, въ монастыр.

— Въ какой?

— Мн это неизвстно, это держатъ въ глубокой тайн.

— Я это узнаю.

— Ваше высокопреосвященство сообщите мн, въ какомъ монастыр эта женщина?

— Я не вижу къ этому никакого препятствія.

— Хорошо… Но у меня есть еще теперь другой врагъ, гораздо боле опасный, чмъ эта маленькая г-жа Бонасье.

— Кто?

— Ея любовникъ.

— Его имя?

— О, ваше высокопреосвященство знаетъ его хорошо! вскричала милэди, увлекаясь гнвомъ:— это нашъ общій съ вами злой геній: это тотъ самый, благодаря которому въ схватк гвардейцевъ вашего высокопреосвященства побда осталась на сторон гвардейцевъ короля, это тотъ, который нанесъ три удара де-Варду, вашему гонцу, и который былъ главной причиной неудачи въ дл съ брильянтовыми наконечниками, это, наконецъ, тотъ, который, узнавъ, что я похитила г-жу Бонасье, поклялся убить меня.

— А-а! произнесъ кардиналъ,— я знаю, о комъ вы говорите.

— Я говорю объ этомъ негодя д’Артаньян!

— Это смлый малый, замтилъ кардиналъ.

— Поэтому-то и слдуетъ его опасаться, что онъ очень смлъ.

— Надо бы имть доказательство его сношеніи съ Букингэмомъ.

— Доказательство? вскричала милэди,— у меня ихъ десять!

— Въ такомъ случа погубить его самая легкая вещь на свт, представьте мн эти доказательства, и я отправлю его въ Бастилію.

— Хорошо, монсиньоръ, но затмъ?

— Кто попадаетъ въ Бастилію, для того не существуетъ будущаго!

Затмъ кардиналъ сказалъ глухимъ голосомъ:

— Ахъ, чортъ возьми! если бы мн такь же легко было избавиться отъ моего врага, какъ вамъ отъ вашихъ, и если бы вы у меня просили о милости для подобныхъ людей!..

— Монсиньоръ, предложила милэди,— хотите мняться жизнь за жизнь, человкъ за человка: отдайте мн этого, я отдамъ вамъ другого.

— Я не знаю, что вы хотите сказать, возразилъ кардиналъ,— и даже не хочу этого знать, но я хочу сдлать вамъ пріятное и не вижу никакого препятствія исполнить вашу просьбу относительно этой низкой твари, тмъ боле, что этотъ маленькій д’Артаньянъ, по вашимъ словамъ, вольнодумецъ, дуэлистъ и измнникъ.

— Безчестный человкъ, монсиньоръ, безчестный.

— Подайте мн бумагу, перо и чернила, сказалъ кардиналъ.

— Вотъ все, монсиньоръ.

Наступило минутное молчаніе, доказывавшее, что кардиналъ обдумывалъ выраженіямъ которыхъ должно было быть написано письмо, или уже писалъ его, Атосъ, не упустившій ни одного слова изъ ихъ разговора, взялъ за руку своихъ двухъ товарищей и отвелъ ихъ на другой конецъ комнаты.

— Ну! сказалъ Портосъ,— что теб надо и отчего ты не даешь намъ дослушать конца разговора.

— Тс! сказалъ шопотомъ Атосъ:— мы узнали все, что намъ нужно было узнать, къ тому же, я не мшаю вамъ дослушать конецъ, но я долженъ уйти,

— Ты долженъ уйти!? спросилъ Портосъ:— но если кардиналъ тебя спроситъ, что намъ ему отвтить?

— Намъ нечего ждать его вопросовъ, вы первые ему скажете, что я ухалъ для рекогносцировки дороги, такъ какъ нкоторыя выраженія нашего хозяина навели меня на подозрніе, что дорога не безопасна, къ тому же я скажу нсколько словъ конюху кардинала, а остальное касается меня, не.безпокойтесь объ этомъ.

— Будь остороженъ, Атосъ! посовтовалъ Арамисъ.

— Будьте покойны, отвтилъ Атосъ,— вы знаете, я человкъ хладнокровный.

Портосъ и Арамисъ опять заняли мста у печной трубы.

Атосъ вышелъ на виду у всхъ, нисколько не скрываясь, отвязалъ лошадь, привязанную съ лошадьми его товарищей къ ставнямъ, убдилъ въ четырехъ словахъ конюха въ необходимости авангарда, чтобы осмотрть дорогу для обратнаго пути, со вниманіемъ осмотрлъ затравочный порохъ въ пистолет, взялъ шпагу въ руки и отправился по дорог въ лагерь.

XVIII.
Семейная сцена.

Какъ Атосъ и предвидлъ, кардиналъ не замедлилъ сойти внизъ, онъ отворилъ дверь комнаты, куда вошли мушкетеры, и засталъ Портоса и Арамиса за отчаянной игрой въ кости. Бглымъ взглядомъ онъ окинулъ всю залу и увидлъ, что недостаетъ одного изъ его провожатыхъ.

— Гд же Атосъ? спросилъ онъ.

— Монсиньоръ, отвчалъ Портосъ:— онъ похалъ впередъ для развдки пути, такъ какъ нкоторыя выраженія нашего хозяина возбудили въ немъ подозрніе, что дорога не совсмъ безопасна.

— А что вы сдлали, г. Портосъ?

— Я выигралъ 5 пистолей у Арамиса.

— И теперь вы можете вернуться со мной?

— Мы ждемъ приказаній вашего высокопреосвященства.

— Въ такомъ случа, господа, на лошадей, уже поздно.

Конюхъ стоялъ у дверей и держалъ подъ уздцы лошадь кардинала. Нсколько поодаль, въ тни, стояла группа изъ двухъ людей и трехъ лошадей: это были т самые люди, которые должны были проводить милэди въ фортъ ла-Пуантъ и позаботиться объ ея отплытіи. Конюхъ подтвердилъ кардиналу сообщенное уже ему двумя мушкетерами относительно Атоса. Кардиналъ сдлалъ одобрительный знакъ и отправился въ дорогу съ тми же предосторожностями, какъ пріхалъ.

Предоставивъ ему подъ защитой конюха и двухъ мушкетеровъ слдовать по пути въ лагерь, мы вернемся къ Атосу.

Шаговъ сто онъ прохалъ тмъ же шагомъ, но какъ только скрылся изъ виду, быстро повернулъ лошадь направо, сдлалъ кругъ и, вернувшись въ лсокъ, остановился въ двадцати шагахъ, выжидая прозда маленькой группы, увидвъ опушенныя шляпы товарищей и юлотую бахрому плаща кардинала, онъ дождался, пока они повернули за уголъ дороги, и, потерявши ихъ изъ виду, галопомъ вернулся въ трактиръ, куда его пустили безъ затрудненія.

Хозяинъ узналъ его.

— Мой начальникъ, сказалъ Атосъ,— забылъ передать дам, которая въ первомъ этаж, важное порученіе и послалъ меня исправить свою ошибку.

— Войдите, сказалъ хозяинъ:— она еще у себя въ комнат.

Атосъ воспользовался позволеніемъ, легкимъ шагомъ взбжалъ наверхъ и, поднявшись на площадку, сквозь полуотворенную дверь увидлъ, что милэди завязываетъ шляпу.

Онъ вошелъ въ комнату и заперъ за собой дверь. При шум задвигаемой задвижки милэди обернулась.

Атосъ стоялъ у дверей, закутанный въ плащъ, со шляпой, надвинутой на глаза.

Увидвъ эту нмую, неподвижную, точно статуя, фигуру, милэди испугалась.

— Кто вы и что вамъ нужно? вскричала она.

— Такъ и есть, это она! прошепталъ Атосъ.

Сбросивъ плащъ и снявъ фетровую шляпу, онъ подошелъ къ милэди.

— Узнаете ли вы меня, сударыня? спросилъ онъ.

Милэди сдлала шагъ впередъ, затмъ отступила, точно при вид зми.

— Хорошо, сказалъ Атосъ,— я вижу, что вы меня узнаете.

— Графъ де-ла-Феръ! прошептала милэди, блдня и отступая въ стн, помшавшей ей двигаться дале.

— Да, милэди, отвчалъ Атосъ:— самъ графъ де-ла-Феръ, который пришелъ съ того свта нарочно для того, чтобы имть удовольствіе видть васъ. Такъ сядемте же и поговоримте, какъ выражается кардиналъ.

Милэди, объятая невыразимымъ ужасомъ, сла, не проронивъ ни одного слова.

— Вы — демонъ, посланный на землю, продолжалъ Атосъ.— Власть ваша велика, я знаю, но вамъ тоже извстно, что съ Божьей помощью люди часто побждали самыхъ ужасныхъ демоновъ. Вы уже встртились на моей дорог, я думалъ, что я васъ уничтожилъ, сударыня, но или я ошибался, или адъ воскресилъ васъ…

Милэди при послднихъ словахъ, вернувшихъ ей страшныя воспоминанія, опустила голову съ глухимъ стономъ.

— Да, адъ воскресилъ васъ, продолжалъ Атосъ:— адъ сдлалъ васъ богатой, адъ далъ вамъ другое имя, адъ далъ вамъ почти другое лицо, но онъ не смылъ грязи съ вашей души и клейма съ вашего тла.

Милэди вскочила точно на пружин и въ глазахъ ея блеснула молнія, Атосъ продолжалъ сидть.

— Вы считали меня умершимъ, не правда ли, какъ и я считалъ васъ умершей? И имя Атоса скрыло графа де-ла-Феръ, какъ имя милэди Кларансъ скрыло Анну де-Бейль! Не такъ ли васъ звали, когда вашъ почтенный брать женилъ насъ? Наше положеніе, право, странное, продолжалъ Атосъ со смхомъ:— мы оба жили до сихъ поръ потому, что считали другъ друга умершими: вдь воспоминанія не такъ стсняютъ, какъ живое существо, хотя воспоминанія бываютъ иногда въ высшей степени мучительны.

— Но, наконецъ, сказала милэди глухимъ голосомъ,— что привело васъ ко мн и чего вы отъ меня хотите?

— Я хочу вамъ сказать, что, оставаясь невидимымъ для васъ, я не упускалъ васъ изъ виду.

— Вамъ извстно, что я сдлала?

— Я могу вамъ день въ день разсказать все, что вы длали, съ самаго начала вашего поступленія на службу къ кардиналу до сегодняшняго вечера.

Недоврчивая улыбка промелькнула на блдныхъ губахъ милэди.

— Слушайте: вы похитили два брильянтовыхъ наконечника съ плеча герцога Букингэма, вы похитили г-жу Бонасье, вы, влюбленная въ Варда и мечтавшая провести съ нимъ ночь, отворили вашу дверь д’Артаньяну, вы, вообразивъ, что Вардъ обманулъ васъ, хотли заставить его соперника убить его, вы, когда этотъ соперникъ узналъ вашу низкую тайну, хотли убить его съ помощью двухъ наемныхъ убійцъ, посланныхъ вами по его слдамъ, это вы, узнавъ, что пули не достигли своей цли, послали ему отравленное вино съ подложнымъ письмомъ, чтобы заставить свою жертву поврить, что это вино прислано ему отъ его друзей, и, наконецъ, вы, въ этой самой комнат, сидя на этомъ самомъ стул, на которомъ я теперь сижу, только что взяли на себя обязательство отъ кардинала Ришелье убить герцога Букингама взамнъ даннаго имъ вамъ общанія позволить убить д’Артаньяна…

Милэди отъ блдности сдлалась прозрачной.

— Вы самъ сатана! прошептала она.

— Можетъ быть, но во всякомъ случа запомните слдующее: убейте или велите убить герцога Букингама,— мн это все равно, я его не знаю, къ тому же онъ англичанинъ, но пальцемъ не касайтесь ни до одного волоса д’Артаньяна, моего врнаго друга, котораго я люблю и котораго я защищаю, или, клянусь вамъ памятью моего отца, преступленіе, которое вы сдлаете, будетъ послднимъ!

— Д’Артаньянъ жестоко оскорбилъ меня, замтила милэди глухимъ голосомъ:— д’Артаньянъ умретъ.

— Разв возможно, въ самомъ дл, оскорбить васъ, сударыня? сказалъ, усмхаясь, Атосъ:— онъ васъ оскорбилъ и онъ умретъ?!

— Онъ умретъ, повторила милэди:— сначала она, потомъ онъ.

Атосъ былъ вн себя, видъ этого существа, въ которомъ не было ничего, напоминающаго женщину, пробудилъ въ немъ ужасныя воспоминанія, онъ вспомнилъ, какъ однажды въ мене опасномъ положеніи, чмъ теперь, онъ уже хотлъ принести ее въ жертву своей чести, жгучее желаніе убить ее охватило его съ страшной силой: онъ всталъ, поднесъ руку къ своему кушаку, вытащилъ пистолетъ и взвелъ курокъ. Милэди, блдная, какъ смерть, хотла закричать, но языкъ отъ страха точно прилипъ къ гортани, и она могла издать только глухой звукъ, даже не напоминавшій человческаго голоса, прижавшись къ темнымъ обоямъ, съ распущенными волосами, она казалась воплощеніемъ ужаса. Атосъ медленно поднялъ пистолетъ, протянулъ руку, такъ что орудіе касалось почти лба милэди, и голосомъ, наводившимъ еще большій ужасъ вслдствіе своей непоколебимой ршимости, произнесъ:

— Сударыня, вы мн сейчасъ же передадите бумагу, которую написалъ кардиналъ, или, клянусь честью, я застрлю васъ.

Будь это другой человкъ, милэди усомнилась бы, что угроза будетъ приведена въ исполненіе, но она знала Атоса, тмъ не мене она не двигалась съ мста.

— Я даю вамъ одну секунду на размышленіе, продолжалъ онъ.

По выраженію его лица милэди видла, что выстрлъ сейчасъ послдуетъ, она быстро поднесла руку къ груди, вытащила бумагу и подала ее Атосу.

— Берите, сказала она, и будьте прокляты!

Атосъ взялъ бумагу, засунулъ пистолетъ за кушакъ, подошелъ къ ламп, чтобы увриться, что это та самая бумага, развернулъ ее и прочиталъ:

‘То, что сдлаетъ предъявитель сего, сдлано по моему приказу и для блага государства 3-го декабря 1627 года.

Ришелье’.

— А теперь, сказалъ Атосъ, надвая плащъ и шляпу,— теперь, когда я у тебя вырвалъ зубы, ехидна, кусайся, если можешь.

Онъ вышелъ изъ комнаты, даже не обернувшись назадъ. У дверей трактира онъ увидлъ двоихъ людей и лошадь, которую они держали.

— Господа, сказалъ онъ,— моисиньоръ приказалъ, какъ вы знаете, отвезти эту женщину, не теряя времени, въ фортъ де-ля-Пуантъ и не покидать ея до тхъ поръ, пока она не сядетъ на корабль.

Такъ какъ эти слова дйствительно согласовались съ полученнымъ ими приказаніемъ, они почтительно поклонились.

Атосъ легко вскочилъ въ сдло и ускакалъ галопомъ, но вмсто того, чтобы хать по дорог, поскакалъ полемъ, сильно пришпоривая лошадь и отъ времени до времени останавливаясь, чтобъ прислушаться. Во время одной изъ этихъ остановокъ онъ услышалъ топотъ многихъ лошадей по дорог. Онъ не усомнился, что это былъ кардиналъ со своимъ конвоемъ. Онъ тотчасъ же поскакалъ еще впередъ, обтеръ ноги своей лошади верескомъ и листьями и выхалъ на дорогу приблизительно шаговъ за 200 отъ лагеря.

— Кто идетъ? вскричалъ онъ, издали замтивъ всадниковъ.

— Это, кажется, нашъ храбрый мушкетеръ? спросилъ кардиналъ.

— Да, монсиньоръ, отвтилъ Портосъ,— онъ самый.

— Г. Атосъ, сказалъ Ришелье,— благодарю васъ за хорошую охрану. Господа, вотъ мы и пріхали, позжайте налво, пароль: король и Ре.

Съ этими словами кардиналъ поклонился тремъ друзьямъ и навернулъ направо со своимъ конюхомъ, эту ночь онъ самъ хотлъ провести въ лагер.

— Ну, сказали вмстъ Портосъ и Арамисъ, какъ только кардиналъ скрылся изъ виду,— вдь онъ подписалъ бумагу, которую она требовала?

— Я это знаю, спокойно отвтилъ Атосъ:— вотъ она.

Трое друзей не обмнялись ни единымъ словомъ до самой своей квартиры, кром пароля на оклики часовыхъ, только послали Мускетона сказать Плянше, что его барина просятъ, посл смны съ караула въ траншеяхъ, немедленно придти на квартиру господъ мушкетеровъ.

Милэди, какъ предвидлъ Атосъ, найдя у дверей трактира ожидавшихъ ее людей, безъ всякаго возраженія послдовала за ними, одну минуту у нея явилось сильное желаніе вернуться, явиться къ кардиналу и все разсказать ему. Если бы она передала ему обо всемъ случившемся, это могло бы имть послдствіемъ открытіе тайны со стороны Атоса: положимъ, она сказала бы, что Атосъ повсилъ ее, но Атосъ разсказалъ бы, что она заклеймена, и она разсудила, что все же лучше сохранить молчаніе, тайно ухать и исполнить со свойственной ей ловкостью трудное порученіе, за которое она взялась, зачмъ, разъ все будетъ исполнено къ полному удовольствію кардинала, настанетъ время явиться и потребовать отмщенія за себя.

Вслдствіе этихъ соображеній, пробывши въ дорог всю ночь, въ 7 часовъ утра она пріхала въ фортъ де-ля-Пуантъ, въ 8 час. была уже на палуб, а въ 9 часовъ корабль съ пропускнымъ свидтельствомъ кардинала, въ которомъ было означено, что онъ отправляется въ Баньону. снялся съ якоря и поплылъ въ Англію.

XIX.
Бастіонъ Сенъ-Жерве.

Придя къ своимъ тремъ друзьямъ, д’Артаньянъ нашелъ ихъ всхъ вмст въ одной комнат: Атосъ предавался размышленію, Портосъ покручивалъ усы, а Арамисъ молился по прекрасному маленькому молитвеннику въ голубомъ бархатномъ переплет.

— Чортъ возьми, господа! сказалъ онъ:— надюсь, что вы собираетесь сообщить мн что-нибудь довольно важное, иначе, предупреждаю васъ, я не прощу вамъ, что вы заставили меня придти, вмсто того, чтобы дать отдохнуть мн посл этой ночи, проведенной за взятіемъ и срытіемъ бастіона. Ахъ, какъ жаль, господа, что васъ не было тамъ! Дло было горячее.

— Мы были въ другомъ мст, гд было тоже нехолодно, отвтилъ Портосъ, закручивая усы на совершенно особенный манеръ.

— Тс! предостерегъ Атосъ.

— Ого! произнесъ д’Артаньянъ, замтивъ слегка нахмуренныя брови мушкетера:— повидимому, здсь случилось что-то новое.

— Арамисъ, спросилъ Атосъ,— вы, кажется, завтракали третьяго дня въ гостиниц Парпильо?

— Да.

— Какъ тамъ?

— Я-то плохо полъ: третьяго дня былъ постный день, а тамъ подавали только одно скоромное.

— Какъ, сказалъ Атосъ,— въ приморскомъ город и вдругъ нтъ рыбы?

— Они говорятъ, возразили Арамисъ, снова принимаясь за свое благочестивое занятіе,— что плотина, которую строитъ кардиналъ, гонитъ всю рыбу въ открытое море

— Я не объ этомъ вовсе васъ спрашивалъ, Арамисъ, я васъ спрашивалъ: свободно ли вамъ тамъ было и не потревожилъ ли васъ тамъ кто-нибудь?

— Мн кажется, что тамъ не было слишкомъ надодливыхъ постителей… Да, дйствительно, дли того, что вы хотите разсказать, Атосъ, Парпильо мсто удобное.

— Въ такомъ случа пойдемте въ Парпильо, предложилъ Атосъ,— потому что здсь стны точно картонныя.

Д’Артаньянъ, привыкшій къ манерамъ своего друга и гго одному его слову, жесту или знаку угадывавшій, что онъ иметъ сообщить что-нибудь важное, взялъ Атоса подъ руку и вышелъ съ нимъ, не говоря ни слова, Портосъ послдовалъ за ними, разговаривая съ Арамисомъ.

Дорогой встртили Гримо, Атосъ сдлалъ ему знакъ слдовать за ними: Гримо, по своему обыкновенію, молча повиновался ему: бдный малый дошелъ до того, что почти разучился говорить. Пришли въ буфетъ трактира Парпильо, было 7 часовъ утра и начинало уже свтать. Трое друзей заказали завтракъ и вошли въ залу, въ которой, по словамъ хозяина, ихъ никто не могъ потревожить.

Къ несчастью, время для тайнаго совщанія было выбрано очень неудачно: только что пробили утреннюю зорю, и многіе, чтобы стряхнуть съ себя сонъ и согрться отъ утренней сырости, заходили въ буфетъ выпить: драгуны, швейцарцы, мушкетеры, кавалеристы быстро смнялись одни другими, что было очень выгодно хозяину, но вовсе не благопріятствовало намреніямъ нашихъ четырехъ друзей. Зато они очень неохотно и отвчали на поклоны, тосты и шутки своихъ товарищей.

— Нечего сказать! сказалъ Атосъ,— мы еще здсь съ кмъ-нибудь крупно поссоримся, а въ эту минуту намъ будетъ это вовсе некстати. Д’Артаньянъ, разскажите намъ, какъ вы провели ночь, а про свою мы разскажемъ вамъ посл.

— Въ самомъ дл, вмшался одинъ кавалеристъ, слегка покачиваясь и держа рюмку въ рук, изъ которой онъ медленно отпивалъ,— въ самомъ дл, вы сегодня ночью были въ траншеяхъ, гг. гвардейцы, и, мн кажется, сильно поспорили съ рошельцами?

Д’Артаньянъ взглянулъ на Атоса, какъ бы желая знать, долженъ ли онъ отвтить этому непрошенному собесднику, вмшавшемуся въ ихъ разговоръ.

— Ну, что же, замтилъ Атосъ,— разв ты не слышишь, что г-нъ Бюзиньи оказываетъ теб честь и обращается къ теб? Разскажи, что произошло у васъ ночью, такъ какъ эти господа желаютъ это знать.

— Вы взяли бастіонъ? спросилъ одинъ швейцарецъ, который пилъ ромъ изъ пивного стакана.

— Да, отвтилъ д’Артаньянъ, поклонившись,— мы испытали это удовольствіе, мы подложили даже, какъ вы, можетъ быть, слышали, подъ одинъ изъ его угловъ боченокъ пороху, который, взорвавшись, сдлалъ славную брешь, притомъ же бастіонъ былъ не новый, а потому отъ этого взрыва и все остальное зданіе очень пострадало.

— А какой это бастіонъ? спросилъ одинъ драгунъ, державшій на своей сабл приколотаго гуся, котораго онъ принесъ изжарить.

— Бастіонъ Сенъ-Жерве, отвтилъ д’Артаньянъ,— изъ-за котораго рошельцы безпокоили нашихъ рабочихъ.

— А дло было жаркое?

— Да, мы потеряли пять человкъ, а рошельцы — восемь или десять.

— Чоргь возьми! произнесъ швейцарецъ, который, несмотря на всю богатую коллекцію всякихъ бранныхъ словъ и клятвъ на нмецкомъ язык, имлъ обыкновеніе божиться и браниться на французскомъ.

— Но, вроятно, замтилъ кавалеристъ,— сегодня они пошлютъ охотниковъ, чтобы привести бастіонъ въ надлежащее состояніе?

— Да, это вроятно, сказалъ д’Артаньянъ.

— Господа, предложилъ Атосъ,— хотите пари!

— Ахъ, да, пари! подхватилъ швейцарецъ.

— Какое? спросилъ кавалеристъ.

— Погодите, сказалъ драгунъ, кладя свою саблю, въ вид вертела, на два большіе желзные тагана, поддерживавшіе огонь въ камин,.— Хозяинъ! скорй дайте противень, чтобы не потерять ни одной капли жиру изъ этой вкусной птицы.

— Онъ правъ, замтилъ швейцарецъ:— гусиный жиръ очень вкусенъ съ вареньемъ.

— Вотъ такъ! сказалъ драгунъ.— А теперь мы васъ слушаемъ, г. Атосъ. Въ чемъ наше пари?

— Да, пари, сказалъ кавалеристъ.

— Ну, г. Бюзиньи, я держу съ вами пари, началъ Атосъ:— что я и трое моихъ товарищей, гг. Портосъ, Арамисъ и д’Артаньянъ, позавтракаемъ въ бастіон Сенъ-жерве и пробудемъ тамъ ровно часъ съ часами въ рукахъ, что бы ни длалъ непріятель для того, чтобы прогнать насъ оттуда.

Портосъ и Арамисъ переглянулись: они начинали понимать, въ чемъ дло.

— Но ты хочешь, сказалъ д’Артаньянъ, наклоняясь къ уху Атоса,— убить насъ безъ всякаго милосердія.

— Насъ еще скоре убьютъ, если мы не пойдемъ туда, отвтилъ Атосъ.

— Честное слова, господа! сказалъ Портосъ, откидываясь на спинку стула и покручивая усы,— надюсь, что это славное пари!

— А потому я его и принимаю, сказалъ г. Бюзиньи.— Теперь надо условиться относительно выигрыша.

— Васъ четверо, господа, и насъ четверо: обдъ на восемь человкъ — по вкусу каждаго, предложилъ Атосъ,— согласны вы на это?

— Чудесно, согласился г. Бюзиньи.

— Какъ нельзя лучше, подтвердилъ драгунъ.

— Идетъ! проговорилъ швейцарецъ.

Четвертый собесдникъ, игравшій во всемъ этомъ роль нмого, одобрительно кивнулъ головою въ знакъ согласія.

— Вашъ завтракъ готовъ, господа, доложилъ хозяинъ.

— Такъ принесите его, распорядился Атосъ.

Хозяинъ повиновался. Атосъ позвалъ Гримо, указалъ ему на большую корзину, валявшуюся въ одномъ изъ угловъ залы, и сдлалъ знакъ, чтобы онъ завернулъ въ бумагу принесенную говядину.

Гримо тотчасъ же понялъ, что рчь идетъ о завтрак на трав, взялъ говядину, завернулъ ее, присоединилъ къ ней бутылки и взялъ корзину въ руки.

— Гд же вы думаете състь завтракъ? спросилъ хозяинъ.

— Не все ли намъ равно, отвчалъ Атосъ:— лишь бы вамъ заплатили за него?

И онъ важно бросилъ на столъ два пистоля.

— Прикажете ли дать вамъ сдачи, г. офицеръ? спросилъ хозяинъ.

— Нтъ, прибавь только дв бутылки шампанскаго, а остальное пойдетъ за салфетки.

Трактирщикъ заработалъ не такъ много, какъ онъ думалъ сначала, но онъ наверсталъ свое, сунувъ четыремъ своимъ постителямъ дв бутылки анжуйскаго вина вмсто двухъ шампанскаго.

— Г. Бюзиньи, сказалъ Атосъ,— не хотите ли вы проврить, поставивъ ваши часы по моимъ, или мн поставить свои по вашимъ?

— Отлично, проговорилъ кавалеристъ, вынимая изъ часового кармана чудные часы, украшенные брильянтами:— семь часовъ съ половиною.

И, отвсивъ поклонъ ошеломленнымъ присутствовавшимъ въ буфет офицерамъ, четверо молодыхъ людей отправились по направленію къ бастіону Сенъ-Жервэ въ сопровожденіи Гримо, который несъ за ними корзину, самъ не зная, куда онъ идетъ, въ своемъ безмолвномъ, пассивномъ повиновеніи, къ которому его пріучилъ Атосъ, ему не пришло даже въ голову спросить объ этомъ.

Все время, пока они шли по лагерю, четверо друзей не обмнялись между собой ни единымъ словомъ, къ тому же за ними слдовали любопытные, которые, оная о пари, интересовались, чмъ все это кончится. Но какъ только они перешли за циркумваллаціонную линію и очутились подъ открытымъ небомъ, д’Артаньянъ, совершенно не знавшій въ чемъ дло, счелъ возможнымъ спросить, наконецъ, объясненія.

— А теперь, любезный Атосъ, спросилъ онъ:— скажите мн, пожалуйста, куда мы идемъ?

— Разв вы сами не видите, отвчалъ Атосъ:— что мы идемъ на бастіонъ?

— Что мы тамъ будемъ длать?

— Вы отлично знаете, что мы собираемся тамъ завтракать.

— Почему же мы не остались завтракать въ Парпильо?

— Потому что намъ нужно переговорить объ очень важныхъ вещахъ, а въ этой гостиниц положительно невозможно поговорить и пяти минутъ изъ-за надодливыхъ постителей, которые постоянно приходятъ, раскланиваются и пристаютъ съ разговорами, здсь, по крайней мр, продолжалъ Атосъ, указывая на бастіонъ,— никто насъ не потревожитъ.

— Мн кажется, замтилъ д’Артаньянъ съ тмъ благоразуміемъ, которое такъ хорошо и естественно соединялось у него съ замчательною храбростью,— мн кажется что мы могли бы найти какое-нибудь боле удобное мсто на дюнахъ, на берегу моря.

— Гд увидли бы насъ всхъ четверыхъ разговаривающими, такъ что черезъ четверть часа кардиналу его шпіоны донесли бы, что у насъ происходить совщаніе.

— Да, сказалъ Арамисъ,— Атосъ совершенно правъ. Animad vertuntur in desertis.

— Не мшало бы найти какую-нибудь пустыню, сказалъ Портосъ,— но гд ее отыскать.

— Нтъ пустыни, гд не могла бы пролетть птица надъ головой, гд не могла бы рыба выскочить изъ воды, гд бы кроликъ не могъ выскочить изъ своей норки, а мн кажется, что и птица, и рыба, и кроликъ сдлались шпіонами кардинала. Такъ лучше же послдовать нашему намренію, тмъ боле, что теперь безъ стыда мы и не могли бы отступить: мы держали пари, котораго раньше не могли предвидть и настоящей причины котораго, я увренъ, никто не угадаетъ, чтобы его выиграть, мы пробудемъ часъ на бастіон. Или насъ атакуютъ, или этого не будетъ. Если насъ не атакуютъ, у насъ будетъ достаточно времени поговорить, и никто насъ не подслушаетъ, потому что, я ручаюсь, у стнъ бастіона нтъ ушей, а если насъ атакуютъ, мы все-таки успемъ поговорить о нашихъ длахъ и къ тому же, обороняясь, мы покроемъ себя славой. Вы сами видите, что, какъ ни поверни, все получается выгода.

— О, сказалъ д’Артаньянъ,— насъ несомннно настигнетъ какая-нибудь шальная пуля.

— Эхъ, мой любезный, возразилъ Атосъ,— вамъ хорошо извстно, что самыя опасныя пули не т, которыя посылаемъ непріятель.

— Но мн кажется, что для подобной экспедиціи мы должны бы были захватить по крайней мр наши мушкеты.

— Вы глупы, другъ Арамисъ: зачмъ еще обременять себя безполезной ношей?

— Я вовсе не нахожу безполезнымъ, имя въ виду встртиться съ непріятелемъ, запастись мушкетомъ хорошаго калибра, дюжиной патроновъ и пороховницей.

— Да разв вы не слыхали, что сказалъ д’Артаньянъ? спросилъ Атосъ.

— А что онъ сказалъ? переспросилъ Портосъ.

— Д’Артаньянъ сказалъ, что во время сегодняшней ночной атаки были убиты 8 или 10 французовъ и столько же рошельцевъ.

— Ну и что же?

— А то, что не было еще времени ихъ обобрать, не такъ ли? Вдь въ это время были другія дла, поважне.

— Такъ что же?

— А то, что мы возьмемъ себ ихъ мушкеты, ихъ пороховницы и патроны, и вмсто 4 мушкетовъ и 12 пуль у насъ будетъ штукъ 15 ружей и съ сотню патроновъ.

— О, Атосъ, сказалъ Арамисъ,— ты положительно великій человкъ.

Портосъ поклонился въ знакъ согласія.

Только д’Артаньяна это, повидимому, не убдило.

Безъ сомннія, Гримо раздлялъ опасенія молодого человка, такъ какъ, видя, что они продолжаютъ идти къ бастіону, въ чемъ онъ еще до этой минуты сомнвался, онъ дернулъ своего барина за фалду платья.

— Куда мы идемъ? спросилъ онъ жестомъ.

Атосъ указалъ ему на бастіонъ.

— Вдь мы, продолжалъ на томъ же нмомъ діалект Гримо,— тамъ оставимъ наши шкуры.

Атосъ поднялъ глаза и руки къ небу.

Гримо поставилъ корзину на землю и слъ, отрицательно покачавъ головой.

Атосъ вынулъ изъ-за кушака пистолетъ, осмотрлъ его кремень, зарядилъ его и приставилъ дуло къ уху Гримо.

Гримо вскочилъ на ноги, точно онъ былъ на пружин.

Атосъ подалъ ему знакъ взять съ земли корзину и идти впередъ. Гримо повиновался. Все, что выигралъ Гримо изъ этой пантомимы, продолжавшейся одну минуту, было то, что изъ арьергарда онъ перешелъ въ авангардъ. Взобравшись на бастіонъ, четыре друга обернулись.

Боле 300 солдатъ разныхъ полковъ собрались у выхода изъ лагеря, и въ одной изъ группъ можно было различить де-Бюзиньи, драгуна, швейцарца и четвертаго офицера, участвовавшаго въ пари. Атосъ снялъ свою шляпу, надлъ ее на конецъ шпаги и помахалъ ею въ воздух. Вс зрители отвтили ему на поклонъ, сопровождая эту вжливость громкими возгласами ‘ура’, долетвшими до нихъ. Посл этого они, вс четверо, скрылись въ бастіон, куда еще прежде всхъ прошелъ Гримо.

XX.
Совщаніе мушкетеровъ.

Предположенія Атоса вполн подтвердились: на бастіон никого не было, кром человкъ двнадцати убитыхъ, какъ французовъ, такъ и рошельцевъ.

— Господа, сказалъ Атосъ, принявшій на себя начальство надъ экспедиціей,— пока Гримо будетъ собирать намъ столъ, мы соберемъ вс ружья и патроны, къ тому же это занятіе нисколько не помшаетъ намъ разговаривать. Эти господа, прибавилъ онъ, указывая на убитыхъ,— не услышатъ насъ.

— На всякій случай можно бы сбросить ихъ въ ровъ, подалъ свое мнніе Портосъ,— удостоврившись сначала, что карманы ихъ пусты.

— Да, проговорилъ Атосъ,— это ужъ дло Гримо.

— Въ такомъ случа, предложилъ д’Артаньянъ, пусть Гримо ихъ обыщетъ и переброситъ черезъ стну.

— Лучше намъ этого не длать, сказалъ Атосъ,— они могутъ оказаться полезными.

— Эти мертвецы могутъ оказаться намъ полезными? удивился Портосъ.— Да ты съ ума сходишь, любезный другъ!

— Не судите строго, говоритъ Евангеліе и кардиналъ, отвтилъ Атосъ:— Сколько ружей, господа?

— Двнадцать, отвтилъ Арамисъ.

— Сколько патроновъ?

— Съ сотню.

— Это все, что намъ нужно, зарядимте ружья.

Четыре мушкетера принялись за дло. Они кончали заряжать послднее ружье, когда Гримо подалъ имъ знакъ, что завтракъ готовъ.

Атосъ тоже жестомъ отвтилъ: ‘хорошо’, и указалъ Гримо на нчто врод каменной будки, гд, какъ послдній понялъ, онъ долженъ былъ остаться на страж, чтобъ нсколько смягчить часы скучнаго караула, Атосъ позволилъ ему захватить съ собой хлбъ, дв котлетки и бутылку вина.

— А теперь сядемъ за столъ, сказалъ Атосъ.

Четыре друга сли на землю, скрестивши ноги, какъ турки или портные.

— Ну, теперь, сказалъ д’Артаньянъ:— когда теб нечего бояться, что тебя подслушаютъ, надюсь, что ты подлишься съ нами своимъ секретомъ.

— Надюсь, что я вамъ доставлю въ одно время и удовольствіе, и славу, господа, началъ Атосъ.— Я заставилъ васъ сдлать прелестную прогулку, затмъ передъ вами стоитъ вкусный завтракъ и 500 человкъ зрителей, стоящихъ тамъ, которыхъ вы можете сами видть изъ-за бойницъ и которые принимаютъ насъ за сумасшедшихъ или героевъ,— два класса дураковъ, имющихъ сходство другъ съ другомъ.

— Но въ чемъ же тайна? спросилъ д’Артаньянъ.

— А тайна моя въ томъ, отвчалъ Атосъ:— что вчера вечеромъ я видлъ милэди.

Д’Артаньянъ поднесъ было уже стаканъ ко рту, но при имени милэди рука его такъ сильно задрожала, что онъ принужденъ былъ поставить стаканъ на землю, чтобы не расплескать вино.

— Ты видлъ твою…?

— Тс! перебилъ Атосъ:— вы забываете, любезный другъ, что эти господа не посвящены въ мои семейныя дла: я видлъ милэди.

— Гд? спросилъ д’Артаньянъ.

— Приблизительно въ двухъ лье итсюда, въ гостиниц Красной Голубятни.

— Тогда я погибъ, прошепталъ д’Артаньянъ.

— Нтъ, не совсмъ еще, возразилъ Атосъ:— потому что въ настоящую минуту она уже, вроятно, покинула берега Франціи.

Д’Артаньянъ вздохнулъ съ облегченіемъ.

— Въ конц концовъ, спросилъ Портосъ,— кто же эта милэди?

— Очаровательная женщина, отвтилъ Атосъ, отпивая изъ стакана пнистое вино.— Подлецъ трактирщикъ! вскричалъ онъ,— далъ намъ анжуйскаго вина вмсто шампанскаго и воображаетъ, что мы дадимся въ обманъ! Да, продолжалъ онъ,— очаровательная женщина, которая очень благосклонно отнеслась къ нашему другу, д’Артаньяну, но онъ сдлалъ ей какую-то гнусность, вслдствіе чего она попробовала съ мсяцъ тому назадъ отомстить за себя и хотла убить его при помощи убійцъ, восемь дней тому назадъ она сдлала попытку его отравить, а вчера выпросила его голову у кардинала.

— Какъ! выпросила мою голову у кардинала? вскричалъ д’Артаньянъ, блдный отъ ужаса.

— Да, сказалъ Портосъ,— это такая же истина, какъ евангельская: я слышалъ это собственными ушами.

— И я тоже, подтвердилъ Арамисъ.

— Въ такомъ случа, проговорилъ д’Артаньянъ, въ полномъ уныніи и отчаяніи опуская руки,— всякая дальнйшая борьба вполн безполезна, лучше мн пустить пулю въ лобъ, чтобы положить всему конецъ.

— Это — послдняя глупость, къ которой всегда будетъ время прибгнуть, сказалъ Атосъ:— къ тому же эта глупость и единственно непоправимая.

— Мн никогда не избжать ея со столькими сильными врагами, замтилъ д’Артаньянъ.— Во-первыхъ, менгскій незнакомецъ, затмъ де-Вардъ, которому я нанесъ три удара шпагой, затмъ милэди, тайну которой я узналъ, и, наконецъ, кардиналъ, которому я помшалъ отомстить!

— Эка много! сказалъ Атосъ,— всего только четверо, насъ вдь тоже четверо, значитъ одинъ на одного. Чортъ возьми! Если врить знакамъ Гримо, намъ придется имть дло съ гораздо большимъ числомъ. Что случилось съ нимъ? продолжалъ Атосъ.— Принимая во вниманіе серьезность положенія, я вамъ разршаю говорить, мой другъ, но, прошу васъ, будьте кратки. Что вы видите?

— Отрядъ.

— Изъ сколькихъ человкъ?

— Изъ двадцати.

— Кто они?

— Шестнадцать охотниковъ и 4 солдата.

— Во сколькихъ шагахъ они отсюда?

— Въ пятистахъ.

— Хорошо, у насъ еще есть время покончить съ этимъ жаркимъ и выпить стаканъ вина за твое здоровье, д’Артаньянъ.

— За твое здоровье! подхватили Портосъ и Арамисъ.

— Ну, и выпьемте за мое здоровье! Однако, я не думаю, чтобъ ваши пожеланія принесли мн какую-нибудь пользу.

— Аллахъ великъ, говорятъ послдователи Магомета, замтилъ Атосъ,— и будущее въ его рукахъ.

Затмъ, опорожнивъ свой стаканъ, который онъ поставилъ возл себя, Атосъ лниво поднялся, взялъ первое попавшееся ему ружье и подошелъ къ бойниц.

Портосъ, Арамисъ и д’Артаньянъ послдовали его примру, и Гримо получилъ приказаніе стать позади четырехъ друзей, чтобы заряжать ружья. Спустя минуту показался отрядъ. Онъ слдовалъ вдоль узкаго прохода, врод траншеи, служившаго сообщеніемъ между бастіономъ и городомъ.

— Чортъ возьми! сказалъ Атосъ,— очень нужно было безпокоиться для какихъ-то двадцати мужиковъ, вооруженныхъ заступами, мотыгами и лопатами. Стоило бы Гримо имъ сдлать знакъ удалиться, и я убжденъ, что они оставили бы насъ въ поко.

— Сомнваюсь, произнесъ д’Артаньянъ:— потому что они очень ршительно подвигаются въ эту сторону. Къ тому же съ мужиками идутъ четыре солдата и бригадиръ, вооруженные мушкетами.

— Это потому, что они насъ не видятъ.

— Однако! сказалъ Арамисъ,— признаюсь, мн противно стрлять въ этихъ бдныхъ невооруженныхъ бдняковъ.

— Плохой тотъ священникъ, который чувствуетъ жалость къ еретикамъ.

— Дйствительно, сказалъ Атосъ,— Арамисъ правъ: я ихъ предупрежу.

— Что, однако, выдлаете? вскричалъ д’Артаньянъ:— васъ пристрлять, мой дорогой.

Но Атосъ не обратилъ никакого вниманія на это предостереженіе и, взобравшись на брешь съ ружьемъ въ одной рук и со шляпой въ другой, закричалъ, обращаясь къ солдатамъ и рабочимъ, которые, удивленные этимъ появленіемъ, остановились въ пятидесяти шагахъ отъ бастіона, и, вжливо имъ кланяясь, сказалъ:

— Господа, я и нсколько моихъ друзей собрались позавтракать въ бастіон, а вамъ самимъ, вроятно, извстно, что очень непріятно быть потревоженнымъ во время завтрака, поэтому мы просимъ васъ, если вамъ непремнно нужно быть здсь, подождать, пока мы кончимъ завтракъ, или придти нсколько позже, если только вамъ не пришло благое желаніе оставить сторону бунтовщиковъ и пожаловать къ намъ выпить за здоровье французскаго короля.

— Берегись, Атосъ, вскричалъ д’Артаньянъ:— смотри, они въ тебя цлятся?

— Вижу, вижу, отвчалъ Атосъ:— но эти мщане очень плохо стрляютъ и не попадутъ въ меня.

Дйствительно, въ ту самую минуту раздались четыре выстрла, и 4 пули сплющились вокругъ Атоса, но ни одна не попала въ него.

Тотчасъ же четыре выстрла отвтили имъ, но они были врне направлены, чмъ выстрлы наступающихъ: три солдата были убиты на мст, а одинъ изъ охотниковъ раненъ.

— Гримо, другой мушкетъ! приказалъ Атосъ, не сходя съ бреши.

Гримо тотчасъ же повиновался.

Трое друзей тоже зарядили ружья, второй разъ послдовали четыре выстрла: бригадир] и двое піонеровъ пали мертвыми, а остальная часть отряда обратилась въ бгство.

— Ну, господа, сдлаемте вылазку! предложилъ Атосъ.

Четверо друзей бросились изъ форта, достигли мста сраженія, подняли четыре мушкета и пику бригадира, увренные, что бглецы не остановятся раньше, чмъ добгутъ до города, они вернулись въ бастіонъ, захвативъ съ собой трофеи своей побды.

— Зарядите опять ружья, Гримо, распорядился Атосъ:— а мы, господа, вернемся къ нашему завтраку и будемъ продолжать разговоръ. На чемъ мы остановились?

— Помню, отвтилъ д’Артаньянъ:— ты говорилъ, что, выпросивши мою голову у кардинала, милэди покинула берега Франціи. Куда же она похала? спросилъ д’Артаньянъ, очень озабоченный маршрутомъ, по которому должна была слдовать милэди.

— Она детъ въ Англію, отвтилъ Атосъ.

— Съ какой цлью?

— Съ цлью убить или велть убить, Букингама.

Д’Артаньянъ испустилъ крикъ удивленія и негодованія.

— Это низко! вскричалъ онъ.

— О, относительно этого, сказалъ Атосъ,— увряю васъ, я вовсе не безпокоюсь! Теперь, когда вы покончили, Гримо, продолжалъ Атосъ,— возьмите пику бригадира, привяжите къ ней салфетку и воткните ее на вышк нашего бастіона, чтобы эти бунтовщики-рошельцы видли и знали, что они имютъ дло съ храбрыми и благородными солдатами короля.

Гримо повиновался, не отвтивъ ни слова, и минуту спустя надъ головами нашихъ друзей взвился блый флагъ, громъ рукоплесканій привтствовать его появленіе, половина лагеря выступила за его предлы.

— Какъ, сказалъ д’Артаньянъ,— ты совсмъ не безпокоишься, убьетъ ли она сама, или велитъ убить Букингама? Герцогъ — нашъ другъ!

— Герцогъ — англичанинъ, герцогъ сражается противъ насъ, пусть она длаетъ съ герцогомъ, что хочетъ, я объ этомъ такъ же мало забочусь, какъ объ этой пустой бутылк.

И Атосъ за 15 шаговъ отъ себя отбросилъ бутылку, которую онъ держалъ и изъ которой вылилъ вино въ свой стаканъ до послдней капли.

— Ни на одну минуту, сказалъ д’Артаньянъ,— я не покину Букингама въ такомъ положеніи. Онъ намъ подарилъ чудныхъ лошадей.

— И въ особенности чудныя сдла, замтилъ Портосъ, у котораго въ эту самую минуту на плащ былъ нашить галунъ отъ него.

— Къ тому же, прибавилъ Арамисъ,— Богу угодно раскаяніе, а не смерть гршника.

— Аминь, заключилъ Атосъ,— но мы вернемся къ этому впослдствіи, если вамъ будетъ угодно, а въ данную минуту меня больше всего занимаетъ,— и я увренъ, что ты меня поймешь, д’Артаньянъ,— то, что я отнялъ у этой женщины нчто врод бланка, который она выклянчила у кардинала и съ помощью котораго она безнаказанно могла избавиться отъ тебя, а можетъ быть и отъ всхъ насъ.

— Но это созданіе — самъ демонъ! сказалъ Портосъ, протягивая свою тарелку Арамису, который рзалъ дичь.

— И этотъ бланкъ, спросилъ д’Артаньянъ,— остался у нея въ рукахъ?

— Нтъ, онъ перешелъ ко мн, но не могу не сказать, что это досталось мн не безъ труда.

— Дорогой мой Атосъ, съ чувствомъ произнесъ д’Артаньянъ,— я уже потерялъ счетъ, сколько разъ я обязанъ вамъ жизнью.

— Такъ ты оставилъ насъ для того, чтобы вернуться къ ней? спросилъ Арамисъ.

— Именно такъ.

— Записка кардинала у тебя? спросилъ д’Артаньянъ.

— Вотъ она, отвчалъ Атосъ.

Онъ вынулъ изъ мундира драгоцнную бумагу.

Д’Артаньянъ дрожащею рукой развернулъ ее, не пытаясь даже скрыть своего волненія, и прочиталъ:

‘То, что сдлаетъ предъявитель сего, сдлано по моему приказанію и для блага государства 3-го декабря 1627 года.

Ришелье’.

— Да, замтилъ Арамисъ,— это отпущеніе грховъ по всмъ правиламъ.

— Надо разорвать эту бумагу, сказалъ д’Артаньянъ, который, казалось, прочиталъ свой смертный приговоръ.

— Совсмъ напротивъ, возразилъ Атосъ:— надо сохранить ее, какъ драгоцнность, я не отдамъ этой бумаги ни за какое золото.

— А что же она предприметъ теперь? спросилъ молодой человкъ.

— Она, небрежнымъ тономъ отвтилъ Атосъ,— вроятно, напишетъ кардиналу, что одинъ проклятый мушкетеръ, по имени Атосъ, вырвалъ у нея ея охранный листъ, въ этомъ же самомъ письм она дастъ ему совтъ избавиться, одновременно съ нимъ, и отъ его двухъ друзей, Портоса и Арамиса, кардиналъ вспомнитъ, что это т самые люди, которые постоянно попадаются у него на дорог, тогда, въ одинъ прекрасный день, онъ велитъ арестовать д’Артаньяна, а для того, чтобы ему не было скучно одному, онъ пошлетъ для компаніи и насъ въ Бастилію.

— Однакоже, мн кажется, проговорилъ Портосъ,— что твои шутки очень невеселаго характера, мой любезный.

— Я вовсе не шучу, возразилъ Атосъ.

— Знаешь ли ты, сказалъ Портосъ,— вдь свернуть шею этой проклятой милэди было бы гораздо меньшимъ грхомъ, чмъ убивать этихъ бдныхъ еретиковъ-гугенотовъ, все преступленіе которыхъ состоитъ только въ томъ, что они поютъ по-французски т самые псалмы, которые мы поемъ по-латыни.

— Каково мнніе объ этомъ нашего аббата? спокойно спросилъ Атосъ.

— Я раздляю мнніе Портоса, отвтилъ Арамисъ.

— И я тоже, согласился съ ними и д’Артаньянъ.

— Къ ея счастью, она теперь далеко, сказалъ Портосъ:— а то, признаюсь, она очень безпокоила бы меня.

— Она такъ же безпокоитъ и стсняетъ меня, будучи въ Англіи, какъ и во Франціи, сказалъ Атосъ.

— Она стсняетъ меня всюду, проговорилъ д’Артаньянъ.

— Но разъ она была у тебя въ рукахъ, замтилъ Портосъ:— почему ты ее не утопилъ, не задушилъ, не повсилъ, наконецъ? Одни только мертвые не оживаютъ.

— Вы такъ полагаете, Портосъ? отвтилъ мушкетеръ съ мрачной улыбкой, значеніе которой было понятно только д’Артаньяну.

— Мн пришла идея! проговорилъ д’Артаньянъ.

— Говорите, сказали мушкетеры.

— Къ оружію! закричалъ Гримо.

Молодые люди быстро вскочили и схватились за оружіе. На этотъ разъ приближался небольшой отрядъ изъ двадцати — двадцати пяти человкъ, но это были ужъ не простолюдины, а гарнизонные солдаты.

— Не вернуться ли намъ въ лагерь? спросилъ Портосъ:— мн кажется, что у насъ силы не равныя.

— Это невозможно по тремъ причинамъ, отвтилъ Атосъ:— во-первыхъ, мы не окончили завтрака, во -вторыхъ, намъ надо еще переговорить объ очень важныхъ длахъ и въ-третьихъ — еще остается десять минуть до назначеннаго часа.

— Тмъ не мене необходимо составить какой-нибудь планъ сраженья, замтилъ Арамисъ.

— Онъ очень простъ, отвтилъ Атосъ: — какъ только непріятель подойдетъ на разстояніе ружейнаго выстрла, мы открываемъ огонь, если онъ будетъ продолжать идти впередъ, мы снова выстрлимъ и будемъ продолжать до тхъ поръ, пока будетъ чмъ заряжать ружья, если уцлвшіе изъ отряда захотятъ тогда идти на приступъ, мы позволимъ осаждающимъ спуститься въ ровъ и сбросимъ имъ на головы часть стны, которая держится еще на своемъ мст просто какимъ-то чудомъ.

— Браво! закричалъ Портосъ.— Положительно, Атосъ ты рожденъ быть полководцемъ, и кардиналъ, считающій себя великимъ военнымъ геніемъ, въ сравненіи съ тобой совсмъ ничего не стоить.

— Господа, посовтовалъ Атосъ,— пожалуйста, безъ излишнихъ разглагольствованій, цльтесь хорошенько.

— Я прицлился, отозвался д’Артаньянъ.

— И я тоже, произнесъ Портосъ.

— И я, сказалъ Арамисъ.

— Въ такомъ случа, или! скомандовалъ Атосъ.

Четыре выстрла слились въ одинъ звукъ, и четыре человка упали.

Тотчасъ же забили въ барабанъ, и маленькій отрядъ двинулся въ атаку.

Выстрлы слдовали одинъ за другимъ, безъ всякой правильности, но съ тою же мткостью. Между тмъ лярошельцы, какъ будто имъ было извстно, что слабую сторону нашихъ друзей составляла ихъ малочисленность, продолжали подвигаться впередъ бглымъ шагомъ.

Отъ трехъ выстрловъ упало еще двое, а оставшіеся въ живыхъ, тмъ не мене, не замедляли шагу.

Въ достигшемъ подножія бастіона непріятельскомъ отряд оставалось еще человкъ двнадцать-пятнадцать, ихъ встртили послднимъ залпомъ, но это ихъ не остановило: они вскочили въ ровъ и готовились уже взобраться на брешь.

— Ну, друзья мои, сказалъ Атосъ,— покончимте съ ними однимъ ударомъ: къ стн! къ стн!

И друзья наши, съ помощью Гримо, начали толкать дулами ружей огромный кусокъ каменной стны, который поддался, наклонился, точно колеблемый втромъ, и, отдлившись отъ основанія, съ ужаснымъ грохотомъ упалъ въ ровъ, затмъ раздался страшный крикъ, облако пыли поднялось къ небу и скрыло всхъ.

— Неужели мы задавили ихъ всхъ до одного? спросилъ Атосъ.

— Честное слово, кажется, всхъ, отвтилъ д’Артаньянъ.

— Нтъ, отозвался Портосъ,— вонъ двое или трое спасаются бгствомъ, прихрамывая.

Дйствительно, трое или четверо изъ этихъ несчастныхъ, покрытые грязью и кровью, бжали по протоптанной дорог къ городу: это все, что осталось отъ маленькаго отряда.

Атосъ поглядлъ на часы.

— Господа, сказалъ онъ,— уже часъ, какъ мы здсь, и теперь пари выиграно… Но надо быть честными игроками, къ тому же д’Артаньянъ не объяснилъ еще намъ своей идеи.

И мушкетеръ, со свойственнымъ ему хладнокровіемъ, слъ кончать завтракъ.

— Мою идею? переспросилъ д’Артаньянъ.

— Да, вы говорили, что вамъ пришла идея.

— Ахъ, да, вспомнилъ: я поду въ Англію вторично и явлюсь къ Букингаму.

— Вы не сдлаете этого, холодно замтилъ Атосъ.

— Почему? Разв я уже не былъ тамъ?

— Да, но въ то время у насъ не было войны, въ то время Букингамъ былъ нашъ союзникъ, а не врагъ, то, что вы собираетесь сдлать, очень похоже на измну.

Д’Артаньянъ понялъ силу этого довода и промолчалъ.

— Но, сказалъ Портосъ,— мн кажется, и мн тоже пришла хорошая идея.

— Выслушаемте Портоса! сказалъ Арамисъ.

— Я попрошу отпускъ у де-Тревиля подъ какимъ-нибудь предлогомъ — вы сами его выдумайте: я не мастеръ на это. Милэди меня не знаетъ, и потому я могу явиться къ ней, не возбудивъ ея опасенія, и когда я отыщу красавицу, я ее задушу.

— Я не прочь принять планъ Портоса, отозвался Атосъ.

— Фи! замтилъ Арамисъ,— убить женщину! Нтъ, постойте! Мн пришла дйствительно хорошая идея.

— Говорите, Арамисъ, какая, сказалъ Атосъ, который относился къ молодому мушкетеру съ большимъ уваженіемъ.

— Надо предупредить королеву.

— Ахъ, да! Въ самомъ дл, сказали въ одинъ голосъ Портосъ и д’Артаньянъ,— кажется, вы нашли дйствительное средство.

— Предупредить королеву! произнесъ Атосъ,— но какъ это сдлать? Разв у насъ есть съ кмъ-нибудь сношенія при двор? Разв мы можемъ послать кого-нибудь въ Парижъ, чтобы это не сдлалось сейчасъ же извстно всему лагерю? Отсюда до Парижа сто сорокъ ль, не успетъ наше письмо дойти до Анжера, какъ насъ уже упрячутъ въ тюрьму!

— Я берусь устроить такъ, что письмо будетъ наврное доставлено ея величеству, сказалъ Арамисъ, красня:— я знаю въ Тур одну очень ловкую особу…

Арамисъ остановился, замтивъ, что Атосъ улыбнулся.

— Ну, что же? вамъ не нравится планъ Арамиса, Атосъ? спросилъ д’Артаньянъ.

— Я не отвергаю его совсмъ, сказалъ Атосъ:— но я только хотлъ замтить Арамису, что онъ не можетъ оставить лагеря, а что ни на кого другого, кром насъ самихъ, нельзя положиться: два часа спустя посл отъзда гонца вс капуцины, вс альгвазилы, вс чорныя рясы кардинала будутъ знать ваше письмо наизусть, и тогда арестуютъ васъ и вашу особу.

— Къ тому же, вмшался Портосъ,— королева спасетъ Букингама, но не спасетъ насъ.

— Господа, проговорилъ д’Артаньянъ,— замчаніе Портоса вполн благоразумно.

— Ага! въ город что-то творится! замтилъ Атосъ.

— Бьютъ тревогу.

Друзья прислушались, и до нихъ, дйствительно, долетлъ барабанный бой.

— Вотъ увидите, что они вышлютъ противъ насъ цлый полкъ, сказалъ Атосъ.

— Вы не расчитываете, надюсь, помриться силами съ цлымъ полкомъ? спросилъ Портосъ.

— А почему бы и нтъ? отвтилъ мушкетеръ:— я чувствую себя въ удар и готовъ выступить противъ цлой арміи, если бы мы только догадались запастись еще лишней дюжиной бутылокъ вина.

— Честное слово, барабанный бой приближается, проговорилъ д’Артаньянъ.

— Пусть себ приближается, отозвался Атосъ,— отсюда до города добрыхъ четверть часа ходьбы, слдовательно, и изъ города сюда потребуется тоже четверть, этого времени для насъ боле чмъ достаточно, чтобы принять какое-нибудь ршеніе, если мы уйдемъ отсюда, мы нигд уже не найдемъ такого удобнаго мста. А мн, какъ нарочно, пришла чудная идея, господа.

— Говорите же!

— Позвольте мн отдать Гримо нсколько необходимыхъ приказаній.

Атосъ подалъ знакъ своему слуг приблизиться.

— Гримо, приказалъ Атосъ, указывай на тла убитыхъ, лежавшихъ въ бастіон:— возьми этихъ господъ, прислони ихъ къ стн, наднь имъ на головы шляпы и вложи ружья въ руки.

— О, великій человкъ! вскричалъ д’Артаньянъ:— я тебя понимаю.

— Вы понимаете, въ чемъ дло? спросилъ Портосъ.

— А ты, Гримо, понимаешь? обратился къ нему Арамисъ. Гримо сдлалъ утвердительный знакъ.

— Это все, что требуется, проговорилъ Атосъ: вернемся къ моей иде.

— А я бы очень желалъ понять, въ чемъ суть! сказалъ Портосъ.

— Это безполезно.

— Да, да, идея Атоса безподобна, въ одно время сказали д’Артаньянъ и Арамисъ.

— У этой милэди, у этой женщины, у этого созданья, у этого демона есть, какъ вы, д’Артаньянъ, мн кажется, говорили, шуринъ.

— Да, я его даже хорошо знаю, и я полагаю, что онъ тоже не питаетъ большой симпатіи къ своей невстк.

— Это недурно, сказалъ Атосъ:— а если бы онъ ее ненавидлъ, такъ это было бы еще лучше.

— Значитъ, въ этомъ случа обстоятельства намъ благопріятствуютъ.

— А между тмъ мн очень хочется, вмшался Портосъ,— понять, что это длаетъ Гримо.

— Молчите, Портосъ! остановилъ его Арамисъ.

— Какъ зовутъ ея шурина?

— Лордъ Винтеръ.

— Гд онъ теперь?

— При первомъ слух о войн онъ вернулся въ Англію.

— Если такъ, это именно человкъ, какого намъ нужно, продолжалъ Атосъ,— и его слдуетъ предупредить, мы дадимъ ему знать, что его невстка хочетъ кого-то убить, и попросимъ не терять ея изъ виду. Въ Лондон, надюсь, конечно, есть какія-нибудь смирительныя заведенія, врод заведенія Св. Магдалины или дома кающихся, онъ велитъ посадить туда свою невстку, и тогда мы можемъ быть спокойны.

— Да, замтилъ д’Артаньянъ,— до тхъ поръ, пока она оттуда не выберется.

— О! честное слово, сказалъ Атосъ: — вы ужъ слишкомъ многаго требуете, д’Артаньянъ, это все, и я не могу придумать ничего лучшаго.

— А и думаю, что лучше бы всего было, вмшался Арамисъ:— если бы мы предупредили и королеву, и лорда Винтера.

— Да, но черезъ кого мы перешлемъ письма и въ Туръ, и въ Лондонъ?

— Я ручаюсь за Базена, проговорилъ Арамисъ.

— А я за Плянше, сказалъ д’Артаньянъ.

— И въ самомъ дл, вмшался Портосъ:— если мы не можемъ оставить лагерь, то нашимъ слугамъ это не запрещено.

— Безъ сомннія, проговорилъ Арамисъ,— и сегодня же мы напишемъ имъ письма, дадимъ имъ деньги, и они подутъ.

— Мы дадимъ имъ денегъ? переспросилъ Атосъ:— значитъ, у васъ есть деньги?

Четыре друга переглянулись, и ихъ просіявшія за минуту передъ тмъ лица снова омрачились.

— Смотрите! вскричалъ д’Артаньянъ:— я вижу вдали какія-то черныя и красныя точки, которыя двигаются, вы говорили, Атосъ, что идетъ полкъ?— да это цлая армія.

— Честное слово, вы правы! Да вотъ они! сказалъ Атосъ.— Посмотрите, какіе хитрецы — идутъ скромно, безъ барабановъ и не трубятъ. А ты кончилъ, Гримо?

Гримо утвердительно кивнулъ головой и указалъ на дюжину мертвецовъ, которыхъ онъ разставилъ въ самыхъ живописныхъ позахъ: одни держали ружья, другіе длали видъ, что прицливаются, а нкоторые держали въ рукахъ шпаги.

— Браво! одобрилъ Атосъ,— вотъ это длаетъ честь твоей сообразительности!

— Все равно, произнесъ Портосъ:— я все-таки хотлъ бы понять, въ чемъ тутъ суть.

— Прежде всего уберемся-ка отсюда, замтилъ д’Артаньянъ:— а затмъ ты поймешь.

— Одну минуту, господа, одну минуту, дадимъ только Гримо время убрать со стола.

— Эге, вскричалъ Арамисъ,— черныя и красныя точки видимо растутъ, и я раздляю мнніе д’Артаньяна и думаю, что намъ нечего терять времени, а надо спшить въ лагерь.

— Даю слово, согласился Атосъ:— что теперь я ровно ничего не имю противъ отступленія: мы держали пари, что пробудемъ здсь одинъ часъ, а оставались полтора часа, все уже переговорено, идемте, господа, идемте.

Гримо уже отправился впередъ съ корзиной и съ остатками завтрака.

Четверо пріятелей послдовали за нимъ и сдлали уже шаговъ десять.

— Эхъ, вскричалъ Атосъ,— что же мы, чортъ возьми, господа, длаемъ!

— Разв ты забылъ что-нибудь? спросилъ Арамисъ.

— А знаешь что?! Никогда нельзя оставлять непріятелю знамя, хотя бы это была просто салфетка.

Атосъ бросился на бастіонъ, взбжалъ на платформу и снялъ знамя, но такъ какъ лярошельцы были уже на разстояніи выстрла отъ мушкетера, то они и открыли убійственную пальбу противъ этого человка, который, точно для удовольствія, подвергалъ себя опасности.

Можно было подумать, что Атосъ быль заколдованъ: пули со свистомъ летали вокругъ, но ни одна не задла его. Атосъ повернулся спиной къ войску, шедшему изъ города, и, помахавъ въ воздух знаменемъ, поклонился присутствовавшимъ въ лагер. Съ обихъ сторонъ раздались крики: съ одной стороны — крики гнва, а съ другой — крики восторга.

За первымъ залпомъ послдовалъ второй, и три пули, попавъ въ салфетку, превратили ее въ настоящее знамя. Весь лагерь кричалъ: ‘спасайтесь, спасайтесь!’

Атосъ спустился. Нетерпливо поджидавшіе товарищи встртили его появленіе съ большой радостью.

— Пойдемъ, Атосъ, пойдемъ, торопилъ д’Артаньянъ:— прибавимъ, прибавимъ шагу. Теперь, когда у насъ не хватаетъ только денегъ, глупо было бы быть убитыми.

Но Атосъ продолжалъ идти торжественнымъ шагомъ, несмотря на вс замчанія своихъ товарищей, которые, видя, что вс ихъ доводы безполезны, пошли тише, въ ногу съ нимъ. Гримо съ корзиной намного опередилъ ихъ и былъ уже вн выстрловъ.

Спустя минуту послышалась ожесточенная пальба.

— Что это значитъ? удивился Портосъ.— По комъ они стрляютъ? Я не слышу свиста отвтныхъ пуль и никого не вижу.

— Они стрляютъ по прислоненнымъ къ стнамъ мертвецамъ, отвтилъ Атосъ.

— Но наши мертвецы имъ не отвтятъ!

— Именно такъ, тогда они вообразятъ, что имъ устроили западню, начнутъ совщаться, пошлютъ парламентера и пока разберутъ, въ чемъ дло, мы уже будемъ вн выстрловъ. Вотъ почему нтъ никакой надобности торопиться, чтобы не нажить колотья въ боку!

— А, теперь я понимаю! восхитился. Портосъ.

— Давно бы пора! замтилъ Атосъ, пожимая плечами.

Французы, увидвъ четырехъ друзей, возвращавшихся цлыми и невредимыми, встртили ихъ криками восторга.

Снова послышались ружейные выстрлы, но на этотъ разъ пули съ жалобнымъ свистомъ пронеслись мимо и ударились въ камни вокругъ нашихъ друзей: лярошельцы, наконецъ, овладли бастіономъ.

— Экіе плохіе стрлки, сказалъ Атосъ.— Сколько изъ нихъ мы убили? дюжину?

— Или пятнадцать.

— А сколькихъ мы задавили?

— Восемь или десять.

— И взамнъ всего этого ни одной царапины? Ахъ, нтъ! Что это у васъ на рук, д’Артаньянъ? кажется, кровь?

— Это пустяки, отвчалъ д’Артаньянъ.

— Шальная пуля?

— Даже и не она.

— Что же въ такомъ случа?

Мы уже сказали, что Атосъ любилъ д’Артаньяна, какъ своего сына, и, по своему характеру мрачный и суровый, онъ выказывалъ иногда къ молодому человку чисто отеческую привязанность.

— Царапина, объяснилъ д’Артаньянъ,— я защемилъ руку каменной стной, и камнемъ на моемъ кольц мн ссадило кожицу.

— Вотъ что значить носить брильянты, милостивый государь, презрительнымъ тономъ замтилъ Атосъ.

— Ахъ, да и въ самомъ дл — у него брильянтъ, вскричалъ Портосъ: — такъ чего же мы, чортъ возьми, жалуемся, обладая такимъ брильянтомъ!

— Правда, правда! подхватилъ Арамисъ.

— Въ добрый часъ, Портосъ! на этотъ разъ ваша мысль очень удачна!

— Безъ сомннія, продолжалъ Портосъ, гордясь комплиментомъ Атоса: — разъ есть брильянтъ, мы можемъ продать его.

— Но, началъ д’Артаньянъ,— это подарокъ королевы…

— Тмъ лучше, сказалъ Атосъ:— королева, спасая Букингама, своего возлюбленнаго, поступитъ какъ нельзя боле справедливо и естественно, а спасая насъ, его друзей, поступитъ какъ нельзя боле нравственно: надо продать брильянтъ. Что думаетъ объ этомъ г. аббатъ? Я не спрашиваю мннія Портоса, потому что мы ніе его намъ уже извстно.

— Я думаю, красня подалъ свое мнніе Арамисъ:— что этотъ перстень можетъ быть проданъ д’Артаньяномъ: вдь его подарила ему не любовница въ знакъ любви.

— Любезный другъ, вы говорите какъ олицетворенное богословіе. Значить, по вашему мннію?..

— Брильянтъ слдуеть продать, отвтилъ Арамисъ.

— Эка важность! живо согласился д’Артаньянъ:— такъ продадимъ брильянтъ, и не стоитъ больше объ этомъ и толковать.

Пальба продолжалась, но друзья были уже вн выстрловъ, и лярошельцы стрляли только для очистки совсти.

— Право, эта мысль очень во-время оснила Портоса: вотъ мы и въ лагер. Итакъ, господа, теперь больше ни слова объ этомъ. За нами наблюдаютъ, идутъ намъ навстрчу и намъ устроятъ торжественный пріемъ

И дйствительно, какъ мы уже сказали, весь лагерь былъ въ движеніи: боле двухъ тысячъ человкъ были зрителями, точно на спектакл, счастливо окончившейся хвастливой выходки четырехъ друзей, причемъ никто изъ нихъ даже и не подозрвалъ истинной побудительной причины этого пари. Всюду только и раздавались крики:

— Да здравствуютъ гвардейцы! Да здравствуютъ мушкетеры!

Г. де-Бюзиньи первый пожалъ руку Атосу и призналъ, что пари выиграно имъ. Драгунъ и швейцарецъ послдовали его примру, а за ними и вс ихъ товарищи. Начались поздравленія, рукопожатія, обниманія безъ конца и неистощимыя насмшки и шутки насчетъ лярошельцевъ, поднялся такой шумъ, что кардиналъ вообразилъ, не началось ли возмущеніе, и послалъ ла-Гудьера, капитана своей гвардіи, освдомиться о случившемся.

Посланцу разсказали о происшествіи со всмъ краснорчіемъ восторга.

— Ну? спросилъ кардиналъ, увидвъ ла-Гудъера.

— Три мушкетера, монсиньоръ, и одинъ гвардеецъ держали пари съ г. де-Бюзиньи, что они позавтракаютъ въ бастіон Сенъ-Жерве, и во время этого завтрака два часа держались противъ непріятеля и убили многихъ лярошельцевъ.

— А узнали ли вы, какъ зовутъ этихъ мушкетеровъ?

— Да, монсиньоръ.

— Назовите ихъ.

— Атосъ, Портосъ и Арамисъ…

— Опять все т же три храбреца! прошепталъ кардиналъ.— А гвардеецъ?

— Д’Артаньянъ.

— Опять тотъ же молодой безумецъ! Положительно нужно, чтобы эти четыре друга перешли ко мн на службу.

Въ этотъ же вечеръ кардиналъ завелъ разговоръ съ де-Тревилемъ объ утреннемъ подвиг, составившемъ предметъ разговора цлаго лагеря. Де-Тревиль, узнавшій объ этомъ приключеніи отъ самихъ мушкетеровъ, бывшихъ въ немъ дйствующими лицами, разсказалъ вс подробности, не забывъ и эпизода съ салфеткой.

— Хорошо, г. де-Тревиль, замтилъ кардиналъ:— пришлите мн эту салфетку, прошу васъ. Я велю вышить на ней три золотыхъ лиліи и дамъ ее вмсто ротнаго значка вашей рот.

— Монсиньоръ, отвчалъ де-Тревиль:— это было бы несправедливостью относительно гвардейцевъ: д’Артаньянъ служитъ не въ моей рот, а въ рот г-на Дезессара.

— Такъ переведите его къ себ: разъ эти четыре храбреца такъ любятъ другъ друга, по справедливости имъ надо служить въ одной и той же рот.

Въ тотъ же вечеръ де-Тревиль объявилъ эту новость тремъ мушкетерамъ и д’Артаньяну и пригласилъ къ себ всхъ четверыхъ на слдующій день на завтракъ.

Д’Артаньянъ быль вн себя отъ радости. Намъ уже извстно, что мечтой его было — сдлаться мушкетеромъ.

Три мушкетера были тоже очень рады.

— Право же, говорилъ д’Артаньянъ Атосу:— твоя идея была геніальна, и благодаря теб мы покрыли себя славой и имли возможность переговорить объ очень важномъ дл.

— Объ этомъ дл мы можемъ и теперь продолжать разговоръ, не навлекая на себя ничьего подозрнія, потому что отнын, съ Божьей помощью, мы будемъ слыть за кардиналистовъ.

Въ тотъ же вечеръ д’Артаньянъ явился къ Дезессару откланяться и объявить о своемъ перевод.

Дезессаръ, очень любившій д’Артаньяна, предложилъ ему по этому случаю свои услуги: перемна полка требовала много расходовъ по экипировк.

Д’Артаньянъ отказался, но, воспользовавшись удобнымъ случаемъ, попросилъ оцнить брильянтъ, который передалъ ему, прося обратить его въ деньги.

На слдующій день, въ восемь часовъ утра, лакей Дезессара принесъ д’Артаньяну мшокъ съ золотомъ, въ которомъ было семь тысячъ ливровъ. Это была цна брильянта королевы.

XXI.
Семейное дло.

Атосъ придумалъ названіе: семейное дло. Семейное дло не подлежало вднію кардинала, семейное дло не касалось никого, о семейномъ дл можно было говорить передъ всми.

Итакъ, Атосъ придумалъ названіе: семейное дло.

Арамисъ подалъ идею относительно слугъ.

Портосъ нашелъ средства: брильянтъ.

Одинъ только д’Артаньянъ, обыкновенно самый изобртательный изъ всхъ четверыхъ, не подалъ никакого совта, но надо признаться, что одно уже имя милэди парализовало вс его мысли.

Ахъ, нтъ, мы ошибаемся: онъ нашелъ покупщика брильянта.

Завтракъ у де-Тревиля прошелъ необыкновенно весело и оживленно. Д’Артаньянъ былъ уже въ новой форм: такъ какъ онъ былъ приблизительно одного роста съ Арамисомъ, а у послдняго, получившаго, какъ помнятъ, изрядный кушъ отъ книгопродавца за свою поэму, все было сдлано въ двухъ экземплярахъ, то онъ и уступилъ своему другу дубликатъ полной обмундировки.

Д’Артаньяну не оставалось желать ничего больше, если бы только не милэди, которая, точно черная туча, омрачала его горизонта. Посл завтрака условились собраться вечеромъ въ квартир Атоса и тамъ покончить дло.

Д’Артаньянъ провелъ весь день, разгуливая по всмъ улицамъ лагеря въ своей новой мушкетерской форм.

Собрались вечеромъ, въ назначенный часъ, вс четверо, оставалось ршить только три вещи:

1) что написать брату милэди,

2) что написать ловкой особ въ Тур

3) и кому изъ слугъ поручить доставить письма?

Каждый предлагалъ своего: Атосъ говорилъ о скромности Гримо, который говоритъ только тогда, когда получаетъ разршеніе барина разинуть рогъ, Портосъ выхвалялъ силу и ловкость Мускетона, такого ражаго, что онъ быль бы въ состояніи уложить четырехъ людей обыкновеннаго роста, Арамисъ, довряя ловкости Базена, сильно стоялъ за своего кандидата, наконецъ, д’Артаньянъ, безусловно врившій и полагавшійся на храбрость Плянше, выставлялъ на видъ его поведеніе въ затруднительномъ дл въ Булони.

Эти четыре добродтели долго оспаривали первенство другъ у друга, и по этому случаю были произнесены прекрасныя рчи, которыхъ мы не передаемъ изъ опасенія, чтобы он не показались слишкомъ длинными и утомительными.

— Къ несчастью, закричалъ Атосъ,— необходимо, чтобы нашъ посланецъ соединялъ въ себ вс четыре качества!

— Гд же найти такого слугу?

— Невозможно, согласился Атосъ,— я самъ знаю это: такъ возьмите Гримо.

— Нтъ, Мускетона.

— Лучше Базена.

— По-моему, Плянше, онъ и ловокъ, и храбръ: вотъ уже два качества изъ четырехъ.

— Господа, произнесъ Арамисъ: — главное, что намъ нужно знать, это не то, который изъ нихъ скромне, сильне, ловче и храбре, а который изъ нихъ больше всхъ любитъ деньги.

— Замчаніе Арамиса вполн справедливо, согласился Атосъ:— надо больше разсчитывать на недостатки людей, чмъ на ихъ добродтели. Г. аббатъ большой психологъ!

— Безъ сомннія, продолжалъ Арамисъ:— потому что намъ не только нужно вполн надежнаго посланца для успха нашего предпріятія, но очень важно не потерпть неудачи, такъ какъ въ такомъ случа отвитъ своей головой не слуга, а…

— Тс, Арамисъ! остановилъ его Атосъ.

— Да, не слуга, продолжалъ Арамисъ — а господинъ, и даже господа! Такъ ли намъ преданы наши слуги, чтобы изъ-за насъ рисковать своей жизнью? Нтъ.

— Ну, нтъ, возразилъ д’Артаньянъ:— я почти ручаюсь за моего Плянше.

— Если такъ, любезный другъ, прибавьте къ его безкорыстной преданности вамъ еще кругленькую сумму денегъ, которая доставила бы ему нкоторыя удобства, и тогда вы можете за него ручаться вдвойн.

— Эхъ, Боже мой! все-таки васъ обманутъ, замтилъ Атосъ, который былъ оптимистомъ, когда дло шло о вещахъ, и пессимистомъ, когда рчь шла о людяхъ.— Они пообщаютъ все, чтобы получить деньги, и дорогой страхъ помшаетъ имъ дйствовать. Разъ они будутъ пойманы, ихъ прижмутъ, а прижатые они во всемъ признаются. Чортъ возьми! вдь мы не дти! Чтобы попасть въ Англію (Атосъ, говоря это, понизилъ голосъ), надо прохать всю Францію, усянную шпіонами и креатурами кардинала, надо имть свободный пропускъ, чтобы ссть на корабль, надо знать англійской языкъ, чтобы найти дорогу въ Лондонъ. Я нахожу, что это дло очень трудное.

— Вовсе уже не такое трудное, возразилъ д’Артаньянъ, который настаивалъ на томъ, чтобы этотъ планъ былъ приведенъ въ исполненіе:— я нахожу, напротивъ, что все это очень легко. Нечего и говорить, что если предъявить лорду Винтеру какія-нибудь чрезмрныя требованія, написать объ ужасахъ кардинала…

— Тс! предостерегъ опять Атосъ.

— …объ интригахъ и тайнахъ государственныхъ, продолжалъ д’Артаньянъ, вслдствіе предостереженія Атоса говоря уже тише,— конечно, насъ колесуютъ, но, ради Бога, не забывайте, Атосъ, что мы ему напишемъ, какъ вы сами сказали, о семейномъ дл, что мы ему напишемъ съ единственною цлью — просить его лишить милэди возможности по прізд въ Лондонъ вредить намъ. Я ему напишу письмо приблизительно такого содержанія…

— Послушаемъ, вставилъ слово Арамисъ, заране принимая на себя роль критика.

— ‘Милостивый государь и любезный другъ…’.

— Да, нечего сказать: любезный другъ — англичанинъ! перебилъ его Атосъ,— начало хорошее! Браво, д’Артаньянъ! Ни изъ-за чего больше, какъ только за это слово, насъ не колесуютъ, а четвертуютъ.

— Не годится — согласенъ, я напишу просто: милостивый государь.

— Вы можете написать даже — милордъ, прибавилъ Атосъ, очень придерживавшійся всякихъ приличій.

— ‘Милордъ, помните ли вы маленькое огороженное мсто для козъ за Люксембургомъ?..’

— Хорошо! Теперь Люксембургъ! Подумаютъ, что это намекъ на королеву-мать! Вотъ это неостроумно, замтилъ Атосъ.

— Ну, такъ мы просто напишемъ: ‘Милордъ, помните ли вы то маленькое загороженное мсто, гд вамъ даровали жизнь?’

— Дорогой д’Артаньянъ, замтилъ Атосъ,— вы никогда не будете хорошимъ писателемъ: ‘Гд вамъ даровали жизнь!’ Фуй! это просто неприлично. О такого рода услугахъ человку порядочному не напоминаютъ. Напомнить о сдланномъ благодяніи — обида.

— Ахъ, мой милый, проговорилъ д’Артаньянъ: — вы невыносимы, и если необходимо писать подъ вашей цензурой, я отказываюсь.

— Вы хорошо сдлаете. Орудуйте мушкетомъ и шпагою, мой милый: въ этихъ двухъ искусствахъ вы ловко выпутаетесь изъ бды, а перо предоставьте г. аббату, это по его части.

— Что правда, то правда, подтвердилъ Портосъ:— передайте перо Арамису, который пишетъ латинскія диссертаціи.

— Будь по-вашему, согласился д’Артаньянъ:— составьте намъ записку, Арамисъ, но, ради святого отца нашего папы, будьте осторожны, потому что и я тоже раскритикую васъ въ пухъ и прахъ — предупреждаю васъ.

— Только этого я и желаю, отвчалъ Арамисъ съ той наивной самоувренностью, которая свойственна каждому поэту.— Но разскажите мн, въ чемъ дло: я отовсюду слышу, что эта невстка милорда большая плутовка, и мы убдились въ этомъ, подслушавши ея разговоръ съ кардиналомъ…

— Говорите же тише, чортъ возьми! остановилъ его Атосъ.

— Но, продолжалъ Арамисъ,— подробностей я не помню.

— И я тоже, сказать Портосъ.

Д’Артаньянъ и Атосъ нкоторое время молча глядли другъ на друга. Наконецъ Атосъ, собравшись съ мыслями и поблднвъ нсколько боле обыкновеннаго, кивнулъ въ знакъ согласія, д’Артаньянъ понялъ, что онъ можетъ говорить.

— Итакъ, вотъ о чемъ слдуетъ написать, сказалъ д’Артаньянъ:— ‘Милордъ, ваша сестра — злодйка: она хотла велть васъ убить, чтобы получить отъ васъ наслдство. Однако, она не могла выйти замужъ за вашего брата, такъ какъ-была уже замужемъ во Франціи и была…’

Д’Артаньянъ пріостановился, точно подыскивая слово, и глядлъ на Атоса.

— ‘Прогнана своимъ мужемъ’, прибавилъ Атосъ.

— ‘Вслдствіе того, что она заклеймена…’ продолжалъ д’Артаньянъ.

— Ба! вскричалъ Портосъ,— невозможно! Она хотла убить своего шурина?

— Да.

— Она была уже замужемъ? переспросилъ Арамисъ.

— Да.

— И ея мужъ видлъ у нея на плеч клеймо — лилію? спросилъ Портосъ.

— Да.

Эти три ‘да’ были произнесены Атосомъ, и съ каждымъ разомъ голосъ его длался мрачне.

— А кто видлъ этотъ знакъ? спросилъ Арамисъ.

— Д’Артаньянъ и я, или, врне, соблюдая хронологическій порядокъ: я и д’Артаньянъ, отвтилъ Атосъ.

— А мужъ этого ужаснаго созданья живъ еще? спросилъ Арамисъ.

— Онъ еще живъ.

— Вы въ этомъ уврены?

— Увренъ.

Наступило минутное, томительное молчаніе, во время котораго каждый изъ друзей переживалъ произведенное на нихъ впечатлніе по-своему.

— На этотъ разъ, сказалъ Атосъ, первый прервавшій молчаніе,— д’Артаньянъ начертилъ намъ прекрасную программу и именно это и нужно написать прежде всего.

— Чортъ возьми! ваша правда, Атосъ, согласился Арамисъ,— редакція этого письма очень затруднительна. Самъ канцлеръ сталъ бы втупикъ при составленіи подобнаго посланія, а между тмъ канцлеръ отлично составляетъ протоколы. Впрочемъ, все равно, замолчите, я начну писать.

Арамисъ въ самомъ дл взялъ перо, на нсколько минутъ задумался, написалъ прелестнымъ мелкимъ женскимъ почеркомъ восемь или десять строчекь и зачмъ тихимъ голосомъ, медленно, точно взвшивая каждое слово, прочелъ слдующее:

‘Милордъ!

‘Особа, пишущая замъ эти нсколько строкъ, имла честь скрестить съ вами шпаги въ маленькомъ загороженномъ мст въ улиц Ада. Такъ какъ съ тхъ поръ вы много разъ называли себя другомъ этой особы, то она считаетъ себя обязаннымъ доказать эту дружбу добрымъ совтомъ. Два раза вы чуть не сдлались жертвой вашей близкой родственницы, которую вы считаете своей наслдницей, такъ какъ вамъ неизвстно, что до вступленія въ бракъ въ Англіи она уже была замужемъ во Франціи. Но въ третій разъ, то есть теперь, вы можете пасть. Ваша родственница выхала изъ Лярошели въ Англію этой ночью. Наблюдайте за ней по ея прізд, потому что ея замыслы велики и ужасны. Если вы пожелаете непремнно знать, на что она способна, взгляните на ея лвое плечо, и вы узнаете ея прошлое’.

— Вотъ это такъ чудесно написано! замтилъ Атосъ.— Вы пишете точно государственный секретарь, мой милый Арамисъ. Лордъ Винтеръ учредитъ теперь за ней хорошій надзоръ, если только предостереженіе придетъ во время, а если бы даже оно и попало въ руки самого кардинала, мы не были бы скомпрометированы. Но такъ какъ слуга, который повезетъ его, можетъ остановиться въ Шательро и сказать, что онъ былъ въ Лондон, то мы дадимъ ему съ письмомъ только половину суммы, пообщавъ другую половину вручить ему по полученіи отвта. Съ вами вашъ брильянтъ? спросилъ Атосъ.

— Со мною лучше этого, отвчалъ д’Артаньянъ,— у меня деньги,— и онъ бросилъ мшокъ съ золотомъ на столъ. При звук золота Арамисъ поднялъ голову, Портосъ вздрогнулъ, а Атосъ остался безстрастнымъ.

— Сколько въ этомъ маленькомъ мшк? спросилъ онъ.

— Семь тысячъ ливровъ луидорами по двнадцать франковъ.

— Семь тысячъ ливровъ! вскричалъ Портосъ.— Этотъ маленькій негодный брильянтъ стоитъ семь тысячъ ливровъ?

— Повидимому, сказалъ Атосъ:— такъ какъ и деньги налицо, я не думаю, чтобы нашъ другъ д’Артаньянъ прибавилъ еще своихъ.

— Но, господа, началъ снова д’Артаньянъ:— мы вовсе не думаемъ о королев: позаботимтесь немного о здоровь милаго ей Букингама. Это-то немногое мы во всякомъ случа обязаны для нея сдлать.

— Совершенно справедливо, присоединился Атосъ,— но это по части Арамиса.

— Если такъ, отвтилъ послдній, красня,— то что же долженъ я сдлать?

— Очень просто, сказалъ Атосъ: — составить другое письмо къ очень ловкой особ, проживающей въ Тур.

Арамисъ снова взялся за перо, опять немного задумался и написалъ слдующія строчки, которыя тотчасъ же представилъ на одобреніе друзей:

‘Моя милая кузина…

— Ага! проговорилъ Атосъ,— эта ловкая особа ізаша кузина.

— Моя двоюродная сестра, подтвердилъ Арамисъ.

— Пусть ее будетъ кузина.

Арамисъ продолжалъ:

‘Моя милая кузина! Его высокопреосвященство, г. кардиналъ, да сохранитъ его Богъ для счастья Франціи и на устрашеніе враговъ королевства, почти окончилъ дло съ непокорными еретиками Ллрошели, очень вроятно, что англійскому флоту, идущему на помощь, не удастся даже и подойти близко, я даже осмлюсь сказать, что увренъ, что какое-нибудь важное событіе помшаетъ г. Букингаму выхать. Его высокопреосвященство — самый великій и прозорливый изъ политиковъ прошедшаго, настоящаго и, вроятно, будущаго. Онъ потушилъ бы солнце, если-бъ оно ему мшали. Сообщите эти новости вашей сестр, любезная кузина. Я видлъ во сн, что этотъ проклятый англичанинъ умеръ, не могу припомнить — отъ кинжала или яда, но знаю только, что мн снилось, что онъ умеръ, а вы знаете — мои сны никогда не обманываютъ. Будьте же уврены, что скоро меня увидите’.

— Прекрасно! вскричалъ Атосъ,— вы царь поэтовъ, вы говорите точно ясновидящій и правдиво, какъ сама природа. Теперь остается только написать на этомъ письм адресъ.

— Это очень легко, сказалъ Арамисъ.

Онъ красиво сложилъ письмо и надписалъ:

‘Двиц Мишинъ, прачк въ Тур’.

Три друга, смясь, переглянулись: ихъ перехитрили.

— Теперь, продолжалъ Арамисъ,— вы понимаете, господа, что только одинъ Базенъ можетъ доставить это письмо въ Туръ: моя кузина знаетъ только Базена и довряетъ только ему одному, всякій другой можетъ потерпть неудачу. Къ тому же, Базенъ ученъ и самолюбивъ, Базенъ знаетъ исторію, господа, онъ знаетъ, что Сикстъ Пятый сдлался папой, а прежде пасъ свиней. И такъ какъ онъ разсчитываетъ поступить въ духовное званіе въ одно время со мной, онъ не теряетъ надежды въ свою очередь сдлаться папой или, по меньшей мр, кардиналомъ, вы понимаете, что человкъ съ подобными видами на будущее не дастъ схватить себя, а если это и случится, никакая пытка не заставитъ его проговориться.

— Хорошо, хорошо, уступилъ д’Артаньянъ:— я съ удовольствіемъ соглашаюсь относительно вашего Базена, но согласитесь же и вы со мною относительно Плянше, милэди однажды выгнала изъ своего дома Плянше палками, а у Плянше хорошая память, и я вамъ ручаюсь, что если онъ найдетъ возможность отомстить, то скоре позволитъ исколотить себя, чмъ откажется отъ удовольствія исполнить свою мечту. Если дла въ Тур касаются васъ, Арамисъ, то дла въ Лондон касаются лично меня. Итакъ, я прошу, чтобы выбрали Плянше, который, къ тому же, былъ уже со мной въ Лондон и уметъ совершенно правильно сказать: ‘London, sir, if you please’ и ‘my master lord d’Artagnen’, а зная это, будьте спокойны, онъ отлично найдетъ дорогу туда и обратно.

— Въ такомъ случа, ршилъ Атосъ,— дадимъ Плянше семьсотъ ливровъ при его отъзд и семьсотъ по его возвращеніи, а Базену — триста туда и триста по возвращеніи, это сократитъ сумму до пяти тысячъ ливровъ, каждый изъ насъ возьметъ по тысяч ливровъ и употребить ее какъ кому вздумается, а остальную тысячу мы оставимъ въ запасъ, передавъ на сохраненіе г. аббату, на непредвиднные или общіе расходы. Согласны вы на это?

— Дорогой Атосъ, сказалъ Арамисъ,— вы говорите, какъ Несторъ, который былъ, какъ всмъ извстно, мудрйшій изъ грековъ.

— Итакъ, ршено, продолжалъ Атосъ:— подутъ Плянше и Базенъ, сказать правду, я радъ оставить при себ Гримо: онъ уже освоился съ моими привычками, и я дорожу имъ, вчерашній день повліялъ на него, а предстоящее путешествіе и вовсе погубило бы его.

Позвали Плянше и дали ему необходимыя инструкціи, онъ уже раньше былъ предупрежденъ д’Артаньяномъ, который прежде всего сказалъ ему, что его ожидаетъ слава, затмъ деньги и уже посл этого упомянулъ объ опасности.

— Я повезу письмо, зашивъ его подъ подкладку платья, сказалъ Плянше,— и проглочу его, если меня схватятъ.

— Тогда ты не исполнишь порученія, замтилъ ему д’Артаньянъ.

— Вы мн дадите сегодня вечеромъ копію съ него, которую я выучу наизусть.

Д’Артаньянъ взглянулъ на своихъ друзей, какъ бы говоря:

— Ну, что? Правду я вамъ говорилъ?

— Теперь, продолжалъ онъ, обращаясь къ Плянше,— теб дается восемь дней, чтобы дохать до лорда Винтера, и восемь дней на обратный путь, всего шестнадцать дней, если въ шестнадцатый день но твоемъ отъзд въ восемь часовъ вечера ты не прідешь, то останешься безъ денегъ, хотя бы ты опоздалъ всего на пять минутъ.

— Въ такомъ случа, баринъ, сказалъ Плянше,— купите мн часы.

— Возьми вотъ эти, отдалъ ему Атосъ свои со свойственнымъ ему небрежнымъ великодушіемъ,— и будь храбрымъ малымъ. Думай о томъ, что если ты проговоришься, проболтаешься или гд-нибудь прошатаешься, то ты погубишь тмъ своего барина, который такъ довряетъ теб, что поручился намъ за тебя. И помни еще, что если по твоей вин случится какое-нибудь несчастіе съ д’Артаньяномъ, я всюду найду тебя, чтобы распороть себ животъ.

— О, Боже! вскричалъ Плянше, обиженный подозрніемъ и испуганный спокойнымъ тономъ мушкетера.

— А я, сказалъ Портосъ, поводя своими огромными глазами,— сдеру съ тебя съ живого шкуру.

— О, сударь!

— А я, прибавилъ Арамисъ, своимъ тихимъ мелодичнымъ голосомъ,— помни: сожгу тебя на медленномъ огн, какъ дикаря.

— Ахъ, сударь!

И Плянше заплакалъ, мы не сумемъ сказать, было ли это слдствіемъ страха, причиненнаго ему угрозами, или слдствіемъ умиленія при вид такой тсной дружбы четырехъ друзей.

Д’Артаньянъ взялъ его за руку и поцловалъ.

— Видишь ли, Плянше, сказалъ онъ ему:— эти господа говорятъ теб все это изъ дружбы ко мн, но въ сущности они тебя любятъ.

— О, баринъ! сказалъ Плянше:— или мн все удастся, или меня изржутъ на куски, но и въ такомъ случа, будьте уврены, ни одинъ кусочекъ моего тла не проговорится.

Было ршено, что Плянше удетъ на слдующій день въ восемь часовъ утра, чтобы дать ему время, какъ онъ хотлъ, въ продолженіе ночи выучить письмо наизусть, онъ долженъ былъ вернуться на шестнадцатый день, въ восемь часовъ вечера.

Утромъ, въ ту минуту, какъ онъ готовъ былъ ссть на лошадь, д’Артаньянъ, питавшій въ глубин сердца слабость къ герцогу Букингаму, отвелъ Плянше въ сторону.

— Слушай, сказалъ онъ ему,— когда ты отдашь письмо лорду Винтеру и онъ прочтетъ его, ты ему еще скажешь: ‘Оберегайте лорда Букингама, его хотятъ убить’. Но это, видишь ли, Плянше, такъ важно и настолько серьезно, что я не хотлъ признаться даже моимъ друзьямъ, и я довряю лишь теб эту тайну, я не написалъ бы этого, хотя бы общали за это сдлать меня капитаномъ.

— Будьте спокойны, сударь, отвчалъ Плянше: — вы увидите, можно ли на меня положиться.

И, вскочивъ на прекрасную лошадь, которую долженъ былъ оставить черезъ двадцать ль, чтобы взять затмъ почтовыхъ, Плянше помчался галопомъ съ грустью на сердц при воспоминаніи объ угрозахъ трехъ мушкетеровъ, но все-таки въ самомъ хорошемъ расположеніи духа и съ надеждами на будущее.

Базенъ ухалъ на слдующій день утромъ въ Туръ, ему дано было восемь дней для исполненія возложеннаго на него порученія.

Четыре друга въ продолженіе всего времени въ отсутствіи двухъ гонцовъ, понятно, боле чмъ когда-нибудь были насторож и держали ухо востро. Они проводили цлые дни, подслушивая, что говорится кругомъ, слдя за дйствіями кардинала и разспрашивая прізжавшихъ гонцовъ. Много разъ ими невольно овладвала дрожь, когда, случалось, ихъ неожиданно требовали ло какимъ-нибудь служебнымъ дламъ. Къ тому же они должны были внимательно слдить и за своей личной безопасностью: милэди была привидніемъ, и разъ она являлась къ кому-нибудь, то ужъ не давала тому больше спокойно спать. Утромъ восьмого дня Базенъ, благодушный какъ всегда и, по своему обыкновенію, улыбающійся, вошелъ въ залу гостиницы Парпильо въ то время, какъ четыре друга собирались завтракать, и сказалъ, какъ было условлено:

— Г. Арамисъ, вотъ отвтъ вашей кузины.

Четыре друга радостно переглянулись между собою: половина дла было уже сдлана, правда, что эта половина была боле легшія и требовала меньше времени.

Арамисъ, невольно покраснвъ, взялъ письмо, написанное грубымъ почеркомъ, съ орографическими ошибками.

— Боже мой! вскричалъ онъ, засмявшись,— я положительно прихожу въ отчаяніе: эта бдная Мишонъ никогда не научится писать, какъ Вуатюръ.

— Кто это бдная Мишонъ? спросилъ швейцарецъ, разговаривавшій съ друзьями въ ту минуту, какъ пришло письмо.

— О, мой Боже! Мене чмъ никто, сказалъ Арамисъ:— маленькая, очаровательная прачка, которую я очень любилъ и которую я просилъ написать мн на память нсколько строкъ.

— Если она, сказалъ швейцарецъ,— настолько же знатная, насколько крупенъ ея почеркъ, то вы очень счастливы, товарищъ.

Арамисъ прочиталъ письмо и передалъ его Атосу:

— Посмотрите-ка, Атосъ, что она пишетъ.

Атосъ бглымъ взглядомъ пробжалъ содержаніе, чтобы уничтожить всякія могущія возникнуть подозрнія, прочелъ вслухъ:

‘Мой кузенъ, моя сестра и я умемъ очень хорошо разгадывать сны и мы очень боимся ихъ, но про вашъ можно, надюсь, сказать только: всякій сонъ есть ложь. Прощайте, будьте здоровы и отъ времени до времени давайте знать о себ.

Аглая Мишонъ’.

— А о какомъ сн пишетъ она? спросилъ драгунъ подошедшій во время чтенія письма.

— Да, о какомъ сн? спросилъ швейцарецъ.

— Эхъ, чортъ возьми! отвчалъ Арамисъ,— да очень просто: о сн, который я видлъ и разсказалъ ей.

— О, конечно, Боже мой, совершенно естественно разсказать свой сонъ, но у меня никогда не бываетъ сновъ.

— Вы очень счастливы, замтилъ Атосъ, вставая,— и я очень желалъ бы имть возможность сказать то же, что и вы.

— Никогда! повторилъ швейцарецъ въ восторг отъ того, что такой человкъ, какъ Атосъ, хоть въ этомъ позавидовалъ ему,— никогда, никогда!

Д’Артаньянъ, увидвъ, что Атосъ всталъ, послдовалъ его примру, взялъ его подъ руку и вышелъ. Портосъ и Арамисъ остались отвчать на шутки и болтовню драгуна и швейцарца.

Базенъ отправился, чтобы прилечь на кучу соломы, и такъ какъ его воображеніе было гораздо живе, чмъ у швейцарца, то ему и приснился сонъ, что Арамисъ, сдлавшись папой, возлагаетъ на него кардинальскую шапку.

Но Базенъ своимъ счастливымъ возвращеніемъ снялъ только часть безпокойства, тяготившаго четырехъ друзей. Дни ожиданій тянутся долго, и въ особенности это чувствовалъ д’Артаньянъ, который побился бы объ закладъ, что теперь каждыя сутки имютъ сорокъ восемь часовъ. Онъ забывалъ о медленности водяного сообщенія и преувеличивалъ могущество милэди. Онъ думалъ, что у этой женщины, казавшейся ему демономъ, такіе же сверхъестественные помощники, какъ и она сама, при малйшемъ шум онъ воображалъ, что его хотятъ арестовать, или ведутъ Плянше на очную ставку съ нимъ и его друзьями. И даже боле того: когда-то большая увренность его въ врности пикардійца съ каждымъ днемъ все боле и боле уменьшалась. Его безпокойство стало настолько велико, что оно сообщилось даже Портосу и Арамису. Одинъ только Атосъ попрежнему сохранялъ хладнокровіе, точно кругомъ его не было ни малйшей опасности и ничто не нарушало обычнаго порядка вещей. На шестнадцатый день, въ особенности, признаки этого безпокойства были настолько замтны у д’Артаньяна и его двухъ друзей, что они не могли оставаться на мст и блуждали точно тни по дорог, по которой долженъ былъ вернуться Плянше.

— Право, говорилъ имъ Атосъ:— вы не мужчины, а дти, разъ какая-то женщина можетъ навести на васъ такой страхъ. И чего вы въ сущности боитесь? Что васъ посадятъ въ тюрьму? Если бы это и случилось, насъ освободятъ оттуда: вдь освободили же г-жу Бонасье. Боитесь, что отрубятъ голову? Но каждый день въ траншеяхъ мы съ самымъ веселымъ видомъ подвергаемся гораздо большей опасности, потому что пуля можетъ раздробить ногу, и я увренъ, что хирургъ заставитъ насъ страдать гораздо боле, отрзая ногу, чмъ палачъ, отрубая голову. Ждите же спокойно: черезъ два часа, черезъ четыре, черезъ шесть или позже, Плянше будетъ здсь, онъ общалъ быть, и я очень довряю общаніямъ Плянше, который кажется мн очень порядочнымъ и храбрымъ малымъ.

— Однако, если онъ не прідетъ? сказалъ д’Артаньянъ.

— Ну, что же, если онъ не прідетъ, это будетъ значить, что онъ опоздалъ,— вотъ и все. Онъ могъ свалиться съ лошади, могъ провалиться сквозь мостъ, можетъ быть ему случилось гд-нибудь такъ скоро бжать, что онъ схватилъ воспаленіе легкихъ. Эхъ, господа, надо принимать во вниманіе вс случайности. Жизнь представляетъ рядъ маленькихъ несчастій, которыя философъ встрчаетъ со смхомъ. Будьте, подобно мн, философами, садитесь за столъ и выпьемте, никогда будущее не кажется въ такомъ розовомъ свт, какъ когда смотришь на него сквозь стаканы, наполненные шамбертеномъ.

— Совершенно врно, отвтилъ д’Артаньянъ:— но мн ужасно надоло, раскупоривая каждую новую бутылку, опасаться, не изъ погреба ли она милэди!

— Вы очень требовательны, отозвался Атосъ:— она такая красивая женщина!

— Заклейменная женщина! сказалъ Портосъ со своимъ громкимъ смхомъ.

Атосъ вздрогнулъ, провелъ рукой по лбу, точно вытирая потъ, и всталъ въ нервномъ волненіи, которое онъ былъ не въ силахъ скрыть. Между тмъ день прошелъ и медленно наступилъ вечеръ, но наконецъ онъ все-таки наступилъ, трактиры наполнились постителями, Атосъ, получившій свою долю отъ продажи брильянта, совсмъ не выходилъ изъ трактира Парпильо. Въ лиц Бюзиньи, который къ тому же угостилъ ихъ чуднымъ обдомъ, онъ нашелъ отличнаго партнера, вполн достойнаго себя. Итакъ, они играли, по обыкновенію, вдвоемъ, когда пробило семь часовъ, слышно было, какъ прошелъ патруль, чтобы усилить посты, въ семь часовъ съ половиною пробили зорю.

— Мы погибли, прошепталъ д’Артаньянъ на ухо Атосу.

— Вы хотите сказать, что мы проиграли, спокойно возразилъ Атосъ, вынимая изъ кармана четыре пистоля и бросая ихъ на столъ.— Пойдемте, господа, продолжалъ онъ:— бьютъ зорю, пора спать.

И Атосъ вышелъ изъ трактира Парпильо въ сопровожденіи д’Артаньяна. Арамисъ шелъ сзади подъ руку съ Портосомъ. Арамисъ скандировалъ какіе-то стихи, а Поргосъ отъ времени до времени дергалъ себя въ отчаяніи за волосы.

Вдругъ въ темнот обрисовалась тнь, очертаніе которой показалось знакомымъ д’Артаньяну, а еще боле знакомый голосъ сказалъ ему:

— Я принесъ вамъ, баринъ, вашъ плащъ, потому что сегодня довольно свжо.

— Плянше! вскричалъ д’Артаньянъ вн себя отъ радости.

— Плянше! повторили Портосъ и Арамисъ.

— Ну, что же! да, Плянше, сказалъ Атосъ: — что же тутъ удивительнаго? Онъ общалъ вернуться въ восемь часовъ, и теперь бьетъ восемь. Браво, Плянше, ты малый, умющій держать слово, и если когда-нибудь ты оставишь своего барина, я возьму тебя къ себ.

— О! нтъ, никогда, сказалъ Плянше:— я никогда не оставлю г. д’Артаньяна.

Въ эту самую минуту д’Артаньянъ почувствовалъ, что Плянше сунулъ ему въ руку записочку.

Д’Артаньяну ужасно хотлось обнять Плянше по его возвращеніи, какъ онъ это сдлалъ при его отъзд, но онъ боялся, чтобы такой знакъ расположенія, выказанный среди улицы, не показался бы страннымъ кому-нибудь изъ прохожихъ, и удержался.

— Записка у меня, шепнулъ онъ Атосу и своимъ друзьямъ.

— Хорошо, сказалъ Атосъ:— пойдемъ домой и прочитаемъ.

Записка просто жгла руку д’Артаньяну, онъ хотлъ ускорить шагъ, но Атосъ взялъ его подъ руку, такъ что молодой человкъ поневол принужденъ былъ замедлить шагъ.

Наконецъ вошли въ палатку, зажгли лампу, и въ то время, какъ Плянше стоялъ у входа на страж, чтобы никто не засталъ четырехъ друзей врасплохъ, д’Артаньянъ дрожащей рукой сломалъ печать и вскрылъ ожидавшееся съ такимъ нетерпніемъ письмо.

Оно заключало полстроки чисто британскаго почерка и было самаго лаконическаго содержанія:

‘Thank you, be easy’.

Что означаетъ: ‘Благодарю васъ, будьте спокойны’.

Атосъ взяль письмо изъ рукъ д’Артаньяна, поднесъ его къ ламп, зажегъ и держалъ его, пока оно все не обратилось въ пепелъ.

Затмъ позвали Плянше.

— Теперь, любезный, ты можешь требовать свои семьсотъ ливровъ, но ты немногимъ рисковалъ съ такимъ письмомъ!

— Но, несмотря на это, я очень старался получше спрятать его, отвчалъ Плянше.

— Ну-ка, сказалъ д’Артаньянъ,— разскажи намъ, какъ ты это длалъ.

— Нтъ, сударь, не теперь, потому что слишкомъ долго разсказывать.

— Совершенно врно, Плянше, замтилъ Атосъ: — къ тому же уже пробили зорю, и если у насъ огонь будетъ горть дольше, чмъ у другихъ, это замтятъ.

— Пусть будетъ такъ, согласился д’Артаньянъ.— Ляжемте спать. Спи хорошо, Плянше!

— Могу васъ уврить, баринъ, что я усну спокойно въ первый разъ посл шестнадцати дней.

— И я тоже! проговорилъ д’Артаньянъ.

— И я тоже! произнесъ Портосъ.

— И я тоже! сказалъ Арамисъ.

— Сказать по правд, и я тоже! присоединился къ нимъ Атосъ.

XXII.
Судьба.

Милэди, вн себя отъ гнва, бгала по палуб, точно разъяренная львица, которую отправляютъ на корабл, и хотла броситься въ море, потому что не могла перенести мысли, что она узжаетъ изъ Франціи, не отомстивъ д’Артаньяну за нанесенное ей оскорбленіе и Атосу за его угрозы. Эта мысль сдлалась вскор для нея настолько невыносимой, что она стала умолять капитана высадить ее на берегъ, рискуя даже ужасными послдствіями, но капитанъ, очень спшившій выйти поскоре изъ своего ложнаго положенія, попавъ между французскими и англійскими крейсерами, какъ летучая мышь между крысами и птицами, очень торопился поскоре достигнуть береговъ Англіи и упорно отказывался повиноваться ея требованію, которое онъ принималъ за женскій капризъ, впрочемъ, онъ общалъ своей пассажирк, которая была особенно рекомендована его заботамъ кардиналомъ, высадить ее, если море и французы это позволять, въ одномъ изъ бретонскихъ портовъ: или въ Лоріан, или въ Брест, но пока дулъ противный втеръ и море было бурное, они лавировали и старались держаться подальше отъ берега. Черезъ девять дней по отплытіи изъ Шаранты милэди, блдная отъ огорченія и гнва, увидла только синеватый берегъ Финистера. Она разсчитала, что для того, чтобы прохать этотъ уголокъ Франціи и снова вернуться къ кардиналу, ей потребуется по крайней мр три дня, прибавьте къ этому еще день на сборы, въ итог будетъ четыре дня, прибавьте эти четыре дня еще къ четыремъ другимъ на обратный путь, всего, значитъ, тринадцать!— тринадцать потерянныхъ дней, въ продолженіе которыхъ могло произойти въ Лондон столько новыхъ событій. Она подумала, что, безъ сомннія, кардиналъ страшно разсердится, если она вернется, а слдовательно боле будетъ склоненъ поврить жалобамъ другихъ на нее, чмъ ея обвиненіямъ противъ нихъ. А потому, проходя мимо Лоріана и Бреста, она не настаивала больше на своемъ прежнемъ требованіи, а капитанъ со своей стороны поостерегся напомнить ей объ этомъ. Итакъ, милэди продолжала свой путь, изъ тотъ самый день, какъ Плянше отплылъ изъ Портсмута во Францію, посланница кардинала торжественно вступила въ портъ.

Весь городъ былъ въ необыкновенно сильномъ волненіи — спускали въ море четыре большихъ, только что оконченныхъ постройкой корабля, весь расшитый золотомъ, сіявшій, по своему обыкновенію, брильянтами и драгоцнными камнями, въ фетровой шляп съ блымъ перомъ, падавшимъ ему на плечи, стоялъ на плотин Букингамъ, окруженный свитой, почти такъ же блестяще одтой, какъ и онъ самъ. Это былъ одинъ изъ тхъ рдкихъ, прекрасныхъ зимнихъ дней, когда Англія вспоминаетъ, что на свт есть солнце. Блдное, но все еще роскошное свтило опускалось за горизонтъ, обливая пурпурнымъ свтомъ въ одно время и небо, и море своими заходящими лучами и бросая на башни и старые дома города послдній золотой лучъ, заставлявшій блестть окна точно отъ отраженія пожара. Милэди, вдыхая этотъ морской воздухъ, сдлавшійся боле ощутительнымъ и мягче вслдствіе приближенія къ берегамъ, созерцая вс грозныя приготовленія, которыя ей поручено было уничтожить, все могущество этой арміи, которую должна была сокрушить она одна — она, женщина нсколькими мшками золота, мысленно сравнила себя съ Юдиью, страшной еврейкой, когда та проникла въ ассирійскій лагерь и увидла огромную массу колесницъ, лошадей, людей и оружія, которая однимъ мановеніемъ ея руки должна была разсяться, какъ облако дыма.

Вошли въ рейдъ, но въ ту минуту, какъ только готовились бросить якорь, небольшой куттеръ (одномачтовое военное судно) подошелъ къ купеческому кораблю и, выдавая себя за сторожевое судно, спустилъ на море шлюпку, которая и направилась къ трапу. Въ этой шлюпк были офицеръ боцманъ и восемь гребцовъ, только офицеръ взошелъ на корабль, на которомъ онъ былъ принятъ со всмъ уваженіемъ, внушаемымъ формой. Офицеръ поговорилъ нсколько минуть съ хозяиномъ судна, далъ ему прочитать какія-то бумаги, по предъявленіи которыхъ, по приказанію купца, который въ одно и то же время былъ и капитаномъ, весь экипажъ судна и пассажыры были вызваны на палубу.

Когда это приказаніе было исполнено, офицеръ спросилъ громко о томъ, откуда отплылъ бригъ, какого курса онъ держался, о скорости хода, и на вс эти вопросы капитанъ отвтилъ безъ колебанія и безъ всякой запинки. Тогда офицеръ сталъ осматривать всхъ пассажировъ, одного за другимъ, и, остановившись на милэди, посмотрлъ на нее съ большимъ вниманіемъ, не сказавъ ей ни слова. Затмъ онъ снова обратился къ капитану и сказалъ ему нсколько словъ, съ этой минуты какъ будто онъ вступилъ въ управленіе кораблемъ и отдалъ приказаніе исполнить одинъ маневръ, что экипажъ тотчасъ же и исполнилъ. Тогда судно отправилось дале въ сопровожденіи маленькаго куттера, который плылъ бокъ-о-бокъ съ нимъ, угрожая ему жерлами своихъ шести пушекъ, между тмъ какъ шлюпка шла позади, слдомъ за кораблемъ, представляя изъ себя, рядомъ съ этой массой, маленькую точку.

Въ то время какъ офицеръ разсматривалъ милэди, эта послдняя, чему легко поврять, съ своей стороны, пожирала его глазами. Но какъ ни велика была проницательность этой женщины, привыкшей читать въ сердцахъ людей, тайны которыхъ ей нужно было знать, на этотъ разъ она встртила такое безстрастное лицо, что ея проницательность не помогла ей ничего открыть. Офицеръ, остановившійся передъ ней и молча, съ такимъ вниманіемъ разглядывавшій ее, не могъ быть старше двадцати пяти, двадцати шести лтъ, у него было блдное лицо, съ свтло-голубыми, немного впалыми глазами, неподвижный ротъ съ тонкими, хорошо очерченными губами, страшно выдавшійся подбородскъуказывалъ на его сильную волю, которая въ простонародномъ британскомъ тип переходитъ скоре даже въ упрямство, лобъ, подавшійся назадъ, какъ у поэтовъ, людей увлекающихся и у солдатъ, оставался почти открытымъ изъ-подъ короткихъ, рдкихъ волосъ, которые, какъ и его борода, покрывавшая нижнюю часть лица, были прекраснаго темно-каштановаго цвта.

Была уже ночь, когда вошли въ гавань. Туманъ еще боле увеличивалъ темноту и образовывалъ около маяковъ и береговыхъ фонарей круги, похожіе на т, которые окружаютъ луну передъ наступленіемъ дождливаго времени. Воздухъ былъ сырой и холодный. Милэди, эта крпкая, здоровая женщина, невольно чувствовала дрожь.

Офицеръ потребовалъ, чтобы ему указали вещи милэди, веллъ отнести ея багажъ въ свою шлюпку, и когда все это было исполнено, онъ пригласилъ сойти и ее предложивши руку.

Милэди посмотрла на него и не ршалась сойти.

— Кто вы такой, спросила она,— и почему вы такъ добры и такъ особенно заботитесь обо мн?

— Вы можете догадаться, сударыня, объ этомъ по моему мундиру: я офицеръ англійскаго флота, отвтилъ молодой человкъ.

— Но разв офицеры англійскаго флота обыкновенно такъ услуживаютъ своимъ соотечественницамъ, когда он вступаютъ въ какой-нибудь изъ портовъ Великобританіи, и простираютъ свою любезность даже до того, что провожаютъ ихъ и на суш?

— Да, милэди, это длается обыкновенно не изъ любезности, но изъ предосторожности, и во время войны иностранныхъ постителей провожаютъ въ извстную, указанную ужъ гостиницу, гд до тхъ поръ, пока о нихъ не соберутъ самыхъ точныхъ свдній, они остаются подъ надзоромъ правительства.

Эти слова сказаны были съ изысканной вжливостью и самымъ спокойнымъ тономъ. Тмъ не мене, ими не удалось успокоить милэди.

— Но я не иностранка, сказала она самымъ чистымъ англійскимъ языкомъ, который когда-либо раздавался отъ Портсмута до Манчестера.

— Эта мра общая для всхъ, милэди, и вы напрасно станете пытаться избавиться отъ нея.

— Въ такомъ случа, я послдую за вами.

И, опираясь на предложенную ей офицеромъ руку, она начала спускаться по лстниц, внизу которой ее ожидала шлюпка. Офицеръ слъ въ шлюпку вслдъ за ней, на корм былъ разостланъ большой плащъ, офицеръ усадилъ ее на него и самъ слъ рядомъ.

— Гребите, приказалъ онъ матросамъ.

Восемь веселъ сразу опустились къ воду, и шлюпка, казалось, полетла но вод. Черезъ пять минутъ пристали уже къ берегу.

Ихъ ожидала карета.

— Эта карета приготовлена для насъ? спросила милэди.

— Да, сударыня, отвтилъ офицеръ.

— Разв гостиница очень далеко?

— На другомъ конц города.

— демте!

И она, не колеблясь боле, сла въ карету.

Офицеръ позаботился о томъ, чтобы вс ея вещи и чемоданы были аккуратно привязаны позади кареты, и когда все было готово, слъ въ карету около милэди и затворилъ дверцу.

Кучеръ, не дожидаясь никакихъ дальнйшихъ приказаній и указаній, куда именно хать, пустилъ лошадей галопомъ, и карета быстро покатилась по улицамъ города.

Такой странный пріемъ заставилъ милэди сильно призадуматься, замтивъ, что молодой офицеръ, казалось, вовсе не былъ расположенъ къ разговору, она откинулась въ уголъ кареты и перебирала всевозможныя предположенія, которыя представлялись ея уму.

Между тмъ, по прошествіи четверти часа, удивляясь, что они такъ долго удутъ, не останавливаясь, она нагнулась къ окну дверцы, чтобы посмотрть, куда ее везутъ. Домовъ уже больше не видно было, деревья казались въ темнот какими-то большими черными привидніями, которыя бжали одни за другими.

Милэди вздрогнула.

— Однако мы уже не въ город, замтила она. Молодой офицеръ продолжалъ молчать.

— Я не поду дальше, если вы не скажете мн, куда вы меня везете, предупреждаю васъ!

Эта угроза осталась также безъ всякаго отвта.

— О, это уже слишкомъ! вскричала милэди.— На помощь ко мн! на помощь!

Никто не отозвался на ея крикъ, карета продолжала хать съ прежней быстротой, а офицеръ, казалось, превратился въ статую.

Милэди взглянула на офицера съ тмъ страшнымъ выраженіемъ, которое иногда появлялось на ея лиц и въ рдкихъ случаяхъ не производило должнаго впечатлнія, глаза ея сверкали въ темнот отъ гнва. Молодой человкъ оставался попрежнему безстрастнымъ зрителемъ.

Милэди хотла открыть дверцу и выскочить.

— Берегитесь, сударыня, хладнокровно сказалъ молодой человкъ:— если выскочите, то убьетесь.

Милэди опять сла, дрожа отъ гнва, офицеръ наклонился, поглядлъ на нее и, казалось, былъ удивленъ при вид этого лица, прежде такого красиваго, а теперь искаженнаго бшенымъ гнвомъ и сдлавшагося почти отвратительнымъ. Хитрое созданье сообразило, что она вредитъ себ, давая возможность видть состояніе души своей, черты лица ея прояснились, и она сказала жалобнымъ голосомъ:

— Ради Бога, скажите мн, должна ли я приписать вашему правительству или какому-нибудь моему врагу то насиліе, которому я подверглась?

— Вамъ не длаютъ никакого насилія, сударыня, и все, чему вы подверглись, есть только простая мра предосторожности, которую мы обязаны принимать относительно всхъ прізжающихъ въ Англію.

— Такъ вы меня не знаете вовсе?

— Я въ первый разъ имю честь видть васъ.

— И, скажите по совсти, у васъ нтъ никакой личной причины ненавидть меня?

— Никакой, клянусь вамъ.

Въ голос молодого человка было столько спокойствія, хладнокровія и даже нжности, что милэди успокоилась.

Наконецъ, прохавши приблизительно около часу, карета остановилась передъ желзною ршеткой, за которой дорога вела къ массивному, уединенному, строгаго стиля старинному замку. Въ то время, какъ колеса покатились по мелкому песку, до милэди донесся сильный шумъ, въ которомъ она узнала ревъ волнъ, ударявшихся о крутой берегъ. Карета прохала подъ двумя сводами и наконецъ остановилась въ закрытомъ съ четырехъ сторонъ темномъ двор, тотчасъ же дверца кареты отворилась, молодой человкъ легко выпрыгнулъ и предложилъ руку милэди, которая на нее оперлась и вышла довольно спокойно.

— Все-таки, сказала милэди, поглядвъ вокругъ себя и переведя свой взглядъ на молодого офицера съ самой пріятной улыбкой,— я плнница, но это ненадолго, я въ этомъ уврена, прибавила она,— моя совсть и ваша любезность ручаются мн въ этомъ.

Какъ ни былъ лестенъ этотъ комплиментъ, офицеръ все-таки ничего не отвтилъ, но, вынувъ изъ-за пояса маленькій серебряный свистокъ, похожій на т, которые употребляются боцманами на военныхъ корабляхъ, онъ свистнулъ три раза на разные тона, тогда появились нсколько человкъ, распрягли усталыхъ лошадей, отъ которыхъ шелъ паръ, и поставили карету въ сарай.

Посл этого офицеръ со своей прежней спокойной вжливостью пригласилъ плнницу войти въ домъ. Она, съ тою же улыбкой на лиц, взяла его подъ руку и вошла съ нимъ въ низкую со сводомъ дверь, которая только въ глубин была освщена и вела къ каменной круглой лстниц, затмъ они остановились передъ массивной дверью, молодой человкъ вложилъ въ замокъ ключъ, бывшій при немъ, дверь тяжело повернулась на петляхъ и передъ ними открылась комната, назначенная для милэди.

Бглымъ взглядомъ плнница окинула комнату во всхъ ея подробностяхъ.

Убранство этой комнаты въ одно и то же время подходило и къ тюрьм, и къ жилищу свободнаго человка, впрочемъ, желзныя ршетки у оконъ и наружные замки у дверей указывали скоре на то, что это была тюрьма. На одну минуту вс силы этого созданья, закаленнаго самыми сильными испытаніями, оставили ее, она упала въ кресла, скрестила руки и опустила голову, ожидая, что каждую минуту войдетъ судья и станетъ ее допрашивать.

Но ннкто не входилъ, кром двухъ или трехъ матросовъ, которые внесли чемоданы и дорожные ящики, поставили ихъ въ уголъ комнаты и удалились, не сказавъ ни слова.

Офицеръ присутствовалъ при всемъ этомъ съ прежнимъ спокойствіемъ, лично не произнося ни слова и отдавая приказанія жестомъ руки или свисткомъ.

Можно было подумать, что для этого человка и его подчиненныхъ не существуетъ разговорнаго языка, или что онъ для нихъ сталъ совершенно безполезенъ.

Наконецъ милэди доле не выдержала и нарушила молчаніе.

— Ради Бога, милостивый государь, спросила она:— объясните, что все это означаетъ? Разршите мое недоумніе: я буду имть довольно твердости перенести всякую опасность, всякое несчастіе, которое я предвижу и понимаю. Гд я и въ качеств кого я здсь? Если я свободна, зачмъ эти желзныя ршетки и двери? Если я плнница, то скажите, какое преступленіе я совершила?

— Вы въ комнат, которая для васъ назначена, сударыня. Я получилъ приказаніе взять васъ съ корабля и препроводить васъ въ этотъ замокъ. Я исполнилъ, мн кажется, это приказаніе со всею точностью солдата и вмст со всею вжливостью дворянина. Этимъ оканчивается, по крайней мр въ настоящее время, возложенная на меня обязанность по отношенію къ вамъ,— остальное касается другого лица.

— А кто это другое лицо? спросила милэди: — не можете ли вы мн назвать его?

Въ эту минуту на лстниц раздались звуки шпоръ и голоса нсколькихъ человкъ, затмъ все смолкло и только слышенъ былъ шумъ шаговъ приближавшагося къ дверямъ человка.

— Вотъ это другое лицо, сударыня, сказалъ офицеръ, отходя отъ двери и сторонясь съ почтительнымъ и покорнымъ видомъ.

Отворилась дверь, и на порог появился человкъ.

Онъ былъ безъ шляпы, со шпагой на боку, а въ рукахъ держалъ платокъ, который судорожно сжималъ между пальцами.

Милэди, казалось, узнала его и въ темнот, она оперлась рукой о ручку кресла и вьггянула голову, чтобы убдиться въ своемъ предположеніи.

Тогда незнакомецъ медленно подошелъ, и по мр того, какъ онъ входилъ въ полосу свта, бросаемаго лампой, милэди невольно отодвигалась.

Когда уже не было никакого сомннія, она, въ высшей степени удивленная, вскричала:

— Какъ, мой братъ! такъ это вы?!

— Да, моя красавица! отвтилъ лордъ Винтеръ, длая ей полу любезный, полунасмшливый поклонъ:— я самый.

— Что значитъ этотъ замокъ?

— Онъ принадлежитъ мн.

— Эта комната?

— Ваша.

— Такъ я ваша плнница?

— Почти.

— Вдь это страшное злоупотребленіе силой!

— Безъ громкихъ словъ. Сядемте и поговоримъ спокойно, какъ подобаетъ брату и сестр.

Затмъ, обернувшись къ двери и увидвъ, что молодой человкъ ожидаетъ его приказаній, онъ сказалъ:

— Хорошо, благодарю васъ! теперь, г-нъ Фельтонъ, оставьте насъ.

XXIII.
Бесда брата съ сестрой.

Пока лордъ Винтеръ запиралъ дверь, затворялъ ставни и придвигалъ стулъ къ креслу своей невстки, милэди задумалась, перебирая въ ум разнаго рода предположенія, и, наконецъ, напала на ту нить, которую совершенно не могла себ объяснить, пока ей было неизвстно, въ чьи руки она попала. Она знала своего шурина за настоящаго дворянина, страстнаго охотника, смлаго игрока, любителя поухаживать за женщинами, но почти вовсе неспособнаго на интриги. Какъ ему удалось узнать объ ея прізд и схватить ее? и зачмъ онъ удерживаетъ ее въ плну?

Правда, нсколько словъ, сказанныхъ Атосомъ, доказали ей, что ея разговоръ съ кардиналомъ былъ подслушанъ посторонними, но она не могла допустить, чтобы онъ могъ такъ скоро и смло устроить ей западню. Она скоре опасалась, не открылись ли ея прежнія похожденія въ Англіи. Букингамъ могъ догадаться, что это именно она отрзала у него брильянтовые наконечники, и отомстить за эту маленькую измну, но Букингамъ былъ неспособенъ допустить ни малйшаго насилія противъ женщины, въ особенности, если эта женщина дйствовала изъ чувства ревности.

Это послднее предположеніе показалось ей боле вроятнымъ: она вообразила, что ей хотятъ отомстить за прошедшее, а не предупредить будущее. Все-таки она радовалась, что попала въ руки своего шурина, отъ котораго она разсчитывала отдлаться дешевле, чмъ если бы попала въ руки своего прямого и умнаго врага.

— Да, поговоримъ, братецъ, сказала она съ довольно веселымъ видомъ, ршившись, несмотря на скрытность лорда Винтера, вывдать изъ разговора съ нимъ вс свднія, которыя были ей нужны для дальнйшаго ея образа дйствій.

— Итакъ, вы вернулись въ Англію, сказалъ лордъ Винтеръ,— вопреки вашему ршенію, которое вы такъ часто высказывали мн въ Париж: вы говорили, что никогда ваша нога не ступитъ боле на территорію Великобританіи?

Милэди на этотъ вопросъ отвтила вопросомъ же.

— Прежде всего, начала она,— объясните мн, какимъ образомъ вы меня такъ зорко подстерегали, что впередъ узнали, въ какой день, часъ и портъ я пристану?

Лордъ Винтеръ прибгъ къ той же тактик, полагая, что разъ его невстка придерживается ея, то наврно она хорошая.

— Однако, скажите мн, милая сестра, возразилъ онъ:— зачмъ вы сами пріхали въ Англію?

— Я пріхала повидаться съ вами, отвчала милэди, не зная, насколько этимъ отвтомъ она увеличивала подозрнія, зародившіяся въ ум ея шурина письмомъ д’Артаньяна, и желая этой ложью только снискать расположеніе своего собесдника.

— А, повидаться со мной? съ угрюмымъ видомъ замтилъ Винтеръ.

— Безъ сомннія, я хотла видть васъ. Что же тутъ удивительнаго?

— И у васъ не было другой цли, кром желанія видться со мной?

— Нтъ.

— Такъ, значитъ, для меня одного вы взяли на себя трудъ перехать Ламаншъ?

— Для васъ одного.

— Чортъ возьми, какая нжность, сестра!

— Но разв я не самая близкая ваша родственница? спросила милэди тономъ самой трогательной наивности.

— И даже моя единственная наслдница, не такъ ли? поддержалъ, въ свою очередь, лордъ Винтеръ, смотря прямо въ глаза милэди.

Какъ ни хорошо владла собой милэди, но она невольно вздрогнула, лордъ Винтеръ при послднихъ словахъ положилъ руку на руку невстки, а потому эта дрожь не ускользнула отъ его вниманія.

Дйствительно, ударъ былъ силенъ и хорошо направленъ.

Первою мыслью, блеснувшею у милэди, было, что ее выдала Кэтти и что эта послдняя передала барону о чувств отвращенія и денежныхъ разсчетахъ ея, о которыхъ она неосторожно высказывалась передъ своей горничной, она вспомнила также о своихъ страшныхъ, невоздержанныхъ выходкахъ, которыя она позволила себ противъ д’Артаньяна, когда онъ спасъ жизнь ея шурина.

— Я не понимаю, милордъ, сказала она, чтобы выиграть время и заставить своего противника высказаться,— что вы хотите сказать? и нтъ ли какого-нибудь скрытаго смысла въ вашихъ словахъ?

— О, Боже мой! нтъ, сказалъ лордъ Винтеръ съ притворнымъ добродушіемъ:— вы пожелали меня видть и пріхали въ Англію. Я узналъ объ этомъ желаніи, или, скоре, догадался, что оно у васъ было, и чтобы избавить васъ отъ непріятностей ночного прізда въ гавань и утомительной высадки на берегъ, я послалъ одного изъ своихъ офицеровъ навстрчу вамъ, предоставилъ въ ваше распоряженіе карету, и онъ привезъ васъ въ этотъ замокъ, комендантомъ котораго я состою, сюда я прізжаю каждый день, а для удовлетворенія нашего обоюднаго желанія видться другъ съ другомъ я веллъ приготовить вамъ комнату. Что же вы находите въ этомъ удивительнаго посл того, что вы сказали мн сами?

— Нтъ, ничего, но я нахожу удивительнымъ то, что вы были предупреждены о моемъ прізд.

— А это объясняется совсмъ просто, милая сестра: разв вы не видли, что капитанъ вашего маленькаго корабля, прежде чмъ стать на рейдъ, послалъ впередъ, для полученія разршенія войти въ гавань, маленькую шлюпку съ судовымъ журналомъ и съ реестромъ пассажировъ? Я — командиръ порта, мн принесли этотъ журналъ и я увидлъ въ немъ ваше имя. Мое сердце подсказало мн то, что подтвердили вы лично сами, т. е. ту цль, для которой вы подверглись опасностямъ морского перезда, во всякомъ случа очень утомительнаго въ это время года, и я послалъ куггеръ навстрчу вамъ. Остальное вамъ уже извстно.

Милэди поняла, что лордъ Винтеръ лгалъ, и это испугало ее еще боле.

— Братецъ, спросила она,— не герцога ли Букингама я видла сегодня вечеромъ на плотин, когда пріхала?

— Да, его. Ахъ, я понимаю, что встрча съ нимъ напугала васъ: вы пріхали изъ страны, гд, вроятно, очень имъ интересуются, и я знаю, что его вооруженія противъ Франціи очень озабочиваютъ вашего друга кардинала.

— Моего друга кардинала?! вскричала милэди, замчая, что какъ съ этой, такъ и съ другой стороны лорду Винтеру, гювидимому, все извстно.

— А разв онъ не другъ вашъ? небрежнымъ тономъ спросилъ баронъ:— если ошибаюсь, извините: я такъ думалъ. Мы вернемся къ кардиналу-герцогу посл, а теперь не будемте удаляться отъ чувствительной темы, которой коснулся нашъ разговоръ: вы пріхали, говорите вы, чтобы видть меня?

— Да.

— Ну, что же! я вамъ объяснилъ, что все устроено согласно вашему желанію и что мы будемъ видться каждый день.

— Такъ я должна постоянно здсь жить? спросила милэди съ нкоторымъ ужасомъ.

— А разв вы худо помщены, сестра? Требуйте, чего вамъ недостаетъ, и я поспшу исполнить вс ваши желанія.

— У меня нтъ ни своихъ горничныхъ, ни людей…

— У васъ все это будетъ, сударыня. Скажите мн, какъ былъ устроенъ вашъ домъ при первомъ вашемъ муж, и хотя я и не мужъ вашъ, а только зять, но устрою вамъ все точно такъ же.

— Мой первый мужъ?! вскричала милэди, смотря на лорда Винтера испуганными глазами.

— Да, вашъ мужъ, французъ: я говорю не о моемъ брат. Впрочемъ, если вы забыли его, онъ живъ еще, я могу написать ему и онъ сообщитъ мн вс нужныя свднія но этому вопросу.

Холодный потъ выступилъ на лбу милэди.

— Вы сметесь, произнесла она глухимъ голосомъ.

— Разв я имю такой видъ? спросилъ баронъ, вставая и отступая шагъ назадъ.

— Или, врне, вы меня оскорбляете, продолжала она, судорожно сжимая ручки кресла и приподнимаясь на локтяхъ.

— Я васъ оскорбляю?! произнесъ лордъ Винтеръ съ презрніемъ:— неужели, сударыня, вы въ самомъ дл считаете это возможнымъ?

— Вы, милостивый государь, сказала милэди,— или пьяны, или сошли съ ума… Ступайте вонъ и пошлите ко мн женщину.

— Женщины очень нескромны, сестра! Не могу ли я замнить вамъ горничную? Такимъ образомъ вс наши семейные секреты останутся при насъ.

— Дерзкій! вскричала милэди и, точно движимая какой-то пружиной, она бросилась на барона, который ждалъ ее, скрестивши руки, впрочемъ, опираясь одной на эфесъ своей шпаги.

— Эге! вскричалъ милордъ,— я знаю, что вы привыкли убивать людей, но предупреждаю васъ, что я буду защищаться, хотя бы противъ васъ.

— О! вы правы, сказала милэди,— и вы кажетесь мн настолько низкимъ, что способны поднять руку на женщину.

— Да, можетъ быть, къ тому же у меня есть оправданіе: я думаю, что моя рука наврно будетъ не первой мужской рукой, которая поднимается противъ васъ.

И баронъ медленнымъ обвинительнымъ жестомъ указалъ на лвое плечо милэди, почти коснувшись его пальцемъ.

Милэди испустила глухое рычаніе и отступила въ уголъ комнаты, точно пантера, приготовляющаяся сдлать прыжокъ.

— О, рычите сколько вамъ угодно! вскричалъ лордъ Винтеръ,— но не пытайтесь укусить, потому что, предупреждаю васъ, это послужитъ вамъ только во вредъ, здсь нтъ прокуроровъ, впередъ распредляющихъ наслдства, нтъ странствующаго рыцаря, который затялъ бы со мной ссору изъ-за того, что я держу его красавицу плнницей, но у меня есть наготов судьи, которые сумютъ справиться съ женщиной, настолько безстыдной, что при живомъ муж она осмлилась сдлаться женой лорда Винтера, моего старшаго брата, и эти судьи, предупреждаю васъ, пошлютъ васъ къ палачу, который сдлаетъ вамъ одно плечо похожимъ на другое.

Глаза милэди кидали такіе молніеносные взгляды, что хотя онъ былъ мужчина и стоялъ вооруженный передъ безоружной женщиной, но все-таки онъ почувствовалъ въ глубин души страхъ. Тмъ не мене онъ продолжалъ съ возрастающимъ гнвомъ:

— Да, я понимаю, что, получивъ наслдство моего брага, вамъ было бы пріятно наслдовать и отъ меня, но знайте впередъ: вы можете меня убить или велть меня убить,— я взялъ на этотъ случай вс предосторожности, чтобы ни одинъ пенни не перешелъ въ ваши руки. Разв вы не достаточно богаты, имя около милліона, и не пора ли вамъ остановиться на вашемъ фатальномъ пути, если бы вы не длали зла изъ одного только ненасытнаго желанія длать его? О, поврьте тому, что я говорю: если бы память моего брата не была для меня священна, я послалъ бы васъ гнить въ какую-нибудь государственную тюрьму, или въ Тибурнъ удовлетворять любопытству, я буду молчать, но вы должны спокойно переносить вашъ плнъ. Черезъ пятнадцать-двадцать дней я узжаю съ арміей въ Лярошель, но наканун моего отъзда за вами явится корабль, который отвезетъ васъ въ наши южныя колоніи, я приставлю къ вамъ товарища, и, будьте уврены, онъ размозжитъ вамъ голову при первой вашей попытк вернуться въ Англію или на континентъ.

Милэди слушала его со вниманіемъ, глаза ея блестли, зрачки расширились.

— Да, въ настоящее время, продолжалъ лордъ Винтеръ,— вы останетесь въ этомъ замк, стны его толсты, двери крпки, желзныя ршетки прочны, ваше окно выходитъ прямо на море, мои люди, которые готовы отдать за меня свою жизнь, стоять на страж около этой комнаты и стерегутъ вс проходы, ведущіе на дворъ, да и пробравшись на дворъ, вамъ пришлось бы еще пройти сквозь три желзныя ршетки. Отданъ очень точный приказъ: одинъ шагъ, одинъ жестъ, одно слово, указывающіе на попытку къ бгству, и въ васъ будутъ стрлять, если васъ убьютъ, англійское правосудіе, надюсь, будетъ мн благодарно, что я избавилъ его отъ хлопотъ. А! ваши черты принимаютъ боле спокойное выраженіе, на вашемъ лиц показалась прежняя самоувренность, вы думаете: ‘пятнадцать-двадцать дней, о! у меня изобртательный умъ, что-нибудь придумаю, я чертовски умна и найду какую-нибудь жертву. Черезъ пятнадцать дней, говорите вы себ, меня не будетъ здсь’. А ну, попытайтесь!

Милэди, видя, что ее отгадали, вонзила ногти въ свое тло, чтобы сдержать всякое невольное движеніе, могущее придать ея лицу какое-нибудь другое выраженіе, кром тоски и печали.

— Вы уже видли офицера, который остается здсь единственнымъ начальникомъ въ мое отсутствіе, слдовательно вы его уже знаете, онъ, какъ вы сами видли, хорошо исполняетъ приказанія, такъ какъ, зная васъ, я увренъ, по дорог изъ Портсмута сюда вы непремнно пытались заставить его говорить. И что вы относительно этого скажете? разв мраморная статуя могла быть молчаливе и безстрастне его? Вы уже испытали на многихъ силу вашего обольщенія и, къ несчастію, вамъ это всегда удавалось, но попробуйте на этотъ разъ, и, чортъ возьми! если вамъ это удастся, то я скажу, что вы самъ демонъ!

Онъ подошелъ къ двери и рзкимъ движеніемъ отворилъ ее.

— Позвать ко мн г. Фельтона, приказалъ онъ.— Подождите еще одну минутку, и я рекомендую васъ ему.

Между этими двумя лицами воцарилось странное молчаніе, слышался только шумъ медленно, равномрно приближавшихся шаговъ. Вскор въ полутемномъ коридор показалась человческая фигура, и молодой лейтенантъ, съ которымъ мы уже познакомились, остановился на порог комнаты въ ожиданіи приказаній барона.

— Войдите, милый Джонъ, обратился къ нему лордъ Винтеръ,— войдите и затворите за собою дверь.

Молодой человкъ вошелъ.

— Теперь, продолжалъ баронъ,— посмотрите на эту женщину: она молода, прекрасна, обладаетъ всми прелестями земного соблазна — и что же! Это чудовище, которой всего двадцать пять лтъ, уже совершила столько преступленій, сколько вы не насчитаете за цлый годъ въ архивахъ нашихъ судовъ, ея голосъ располагаетъ въ ея пользу, красота служитъ приманкой для жертвъ, тло платитъ то, что общаетъ — ей надо отдать въ этомъ справедливость, она постарается соблазнить васъ, можетъ быть даже попытается убить васъ. Я вывелъ васъ изъ нищеты, Фельтонъ, сдлалъ васъ лейтенантомъ, я спасъ вамъ однажды жизнь — вы помните, по какому случаю: я не только вашъ покровитель, но другъ вашъ, не только благодтель, но отецъ, эта женщина вернулась въ Англію съ цлью убить меня, я держу эту змю въ своихъ рукахъ, и я позвалъ васъ и прошу васъ: другъ мой Фельтонъ, Джонъ, мое дитя, оберегай меня и въ особенности берегись самъ этой женщины, поклянись, поклянись своей честью сохранить ее для наказанія, которое она заслужила. Джонъ Фельтонъ, я полагаюсь на твое слово! Джонъ Фельтонъ, я врю твоей честности!

— Милордъ, отвчалъ молодой офицеръ, глядя на милэди со всей ненавистью, какую только могъ найти въ своемъ сердц,— милордъ, клянусь вамъ, что будетъ все сдлано согласно вашему желанію.

Милэди перенесла этотъ взглядъ съ видомъ жертвы, покорившейся своей участи, нельзя было вообразить себ боле покорнаго и кроткаго выраженія, чмъ то, которое было написано на ея прекрасномъ лиц. Едва ли самъ лордъ Винтеръ узналъ бы въ ней тигрицу, съ которой за минуту передъ тмъ онъ собирался вступить въ борьбу.

— Она никогда не должна выходить изъ этой комнаты, слышите ли, Джонъ, продолжалъ баронъ,— она ни съ кмъ не должна переписываться, она ни съ кмъ не должна говорить, кром васъ, если еще вы окажете ей честь говорить съ ней.

— Я поклялся, милордъ, этого достаточно.

— А теперь, сударыня, постарайтесь примириться съ Богомъ, потому что людской судъ надъ вами свершился.

Милэди опустила голову, точно подавленная этимъ приговоромъ.

Лордъ Винтеръ вышелъ, сдлавъ знакъ Фельтону, который вышелъ вслдъ за нимъ и заперъ дверь.

Минуту спустя раздались въ коридор тяжелые шаги матроса, бывшаго на страж съ топоромъ за поясомъ и съ мушкетомъ въ рук.

Милэди въ продолженіе нсколькихъ минуть оставалась все въ томъ же положеніи, потому что она думала, что за ней наблюдаютъ въ замочную скважину, затмъ медленно подняла голову, лицо ея снова приняло выраженіе страшной угрозы и неустрашимости, она подбжала подслушать къ двери, взглянула въ окно и, вернувшись на прежнее мсто, сла въ кресло и задумалась.

XXIV.
Офицеръ.

Кардиналъ съ нетерпніемъ ждалъ извстій изъ Англіи, но никакихъ встей не было, кром непріятныхъ и угрожающихъ.

Какъ ни была окружена со всхъ сторонъ Лярошель и какъ ни казался несомнненъ успхъ этой осады, благодаря принятымъ мрамъ и въ особенности плотин, не пропускавшей ни одной лодки въ осажденный городъ, тмъ не мене блокада могла продолжаться еще долго къ великому стыду для оружія короля и къ большому стсненію кардинала, которому, правда, не нужно было ссорить Людовика XIII съ Анной Австрійской, такъ какъ это дло было уже сдлано, но предстояло мирить де-Бассомпьера, поссорившагося съ герцогомъ Ангулемскимъ.

Брать короля только началъ осаду, а заботу окончить ее предоставилъ кардиналу.

Городъ, несмотря на невроятную настойчивость своего мэра, желалъ сдаться и сдлалъ попытку возмутиться, но мэръ веллъ повсить взбунтовавшихся. Это наказаніе успокоило самыя горячія головы, и лярошельцы ршились лучше позволить себя уморить голодомъ. Эта смерть все-таки казалась имъ боле медленной и мене врной, чмъ смерть черезъ повшеніе.

Осаждавшіе отъ времени до времени перехватывали гонцовъ, которыхъ посылали лярошельцы къ Букингаму, или шпіоновъ, которыхъ посылалъ Букингамъ къ лярошельцамъ. И въ первомъ, и во второмъ случа судъ былъ коротокъ: кардиналъ произносилъ единственное слово: ‘повсить’. Приглашали короля смотрть на казнь. Король приходилъ вялой походкой и становился на удобнйшее мсто, чтобы видть всю операцію во всхъ ея подробностяхъ: это все-таки немножко развлекало его и разнообразило время осады, но не мшало ему, однако, сильно скучать и каждую минуту говорить о своемъ возвращеніи въ Парижъ, такъ что, если бы не попадались гонцы и шпіоны, кардиналъ, несмотря на всю свою изобртательность, очутился бы въ очень затруднительномъ положеніи.

Тмъ не мене время проходило, а лярошельцы не сдавались, послдній гонецъ, котораго схватили, везъ письмо. Въ этомъ письм Букингамъ извщался, что городъ доведенъ до послдней крайности, но вмсто того, чтобы прибавить: ‘Если ваша помощь не придетъ раньше пятнадцати дней, то мы сдадимся’, въ немъ было сказано только: ‘Если ваша помощь не придетъ раньше пятнадцати дней, то она застанетъ насъ всхъ умершими съ голоду’.

Лярошельды возлагали единственную надежду на Букингама: Букингамъ былъ ихъ Мессіей. Было очевидно, что если до нихъ какъ-нибудь дойдетъ достоврное извстіе, что на Букингама нечего боле разсчитывать, вмст съ надеждой у нихъ пропало бы и всякое мужество.

Поэтому-то кардиналъ съ большимъ нетерпніемъ ждалъ изъ Англіи извстій о томъ, что Букингамъ не придетъ къ нимъ на помощь.

Вопросъ, не взять ли городъ приступомъ, часто обсуждался въ королевскомъ совт, но его всегда отклонили, во-первыхъ, Лярошель казалась неприступной, а затмъ кардиналъ, что бы онъ ни говорилъ, отлично понималъ самъ, что ужасъ крови, пролитой въ этой стычк французовъ съ французами же, показался бы политическимъ поворотомъ назадъ на цлыхъ шестьдесятъ лтъ, а кардиналъ былъ въ ту эпоху ‘человкомъ прогресса’, какъ выражаются въ настоящее время. Въ самомъ дл разгромъ Ларошели и убійство трехъ или четырехъ тысячъ гугенотовъ, которые скоре дали бы себя убить, чмъ сдались, въ 1628 году слишкомъ походили бы на Вароломеевскую ночь 1672 года, и затмъ, кром всего этого, это крайнее средство, казавшееся королю, какъ ревностному католику, вовсе не противнымъ, разбивалось объ упорство осаждавшихъ генераловъ, утверждавшихъ, что Лярошель нельзя взять иначе, какъ только голодомъ.

Кардиналъ не могъ избавиться отъ невольнаго страха, внушаемаго ему его страшной посланницей, такъ какъ ему тоже были извстны странныя противоположности въ характер этой женщины, казавшейся то змей, то львицей. Не измнила ли она ему? Не умерла ли? Во всякомъ случа, онъ зналъ ее настолько хорошо, что былъ увренъ въ томъ, что дйствовала ли она въ его пользу, или противъ него, была ли ему другомъ, или недругомъ, она не оставалась бы въ бездйствіи, не помшай ей какія-нибудь важныя препятствія… Но откуда могли явиться эти важныя препятствія? Вотъ этого-то онъ и не могъ знать.

Впрочемъ, онъ разсчитывалъ, и не безъ основанія, на милэди: онъ догадывался, что прошедшее этой женщины скрываетъ въ себ такія страшныя тайны, которыя могутъ быть прикрыты только одной его красной мантіей, и чувствовалъ, что по той или другой причин, но во всякомъ случа эта женщина ему предана, потому что только въ немъ одномъ она могла найти себ сильную поддержку и защиту отъ угрожавшей ей опасности.

Итакъ, онъ ршился продолжать войну одинъ и ожидать посторонней помощи, какъ ждутъ счастливой случайности. Онъ продолжалъ воздвигать знаменитую плотину, которая должна была уморить голодомъ жителей Лярошели, а въ ожиданіи этого онъ обратилъ свой взоръ на несчастный городъ, заключавшій въ себ столько величайшихъ бдствій и столько героическихъ добродтелей, и припомнилъ слова Людовика XI, своего политическаго предшественника, какъ самъ онъ былъ предшественникомъ Робеспьера, онъ вспомнилъ правило хитраго Тристана: ‘Ссорь людей, чтобы управлять ими’.

Генрихъ IV, осаждая Парижъ, веллъ бросать черезъ стны города хлбъ и другіе състные припасы, кардиналъ приказалъ пустить въ ходъ подметныя письма, въ которыхъ доказывалъ ларошельцамъ, насколько поведеніе ихъ начальниковъ несправедливо, эгоистично и жестоко: у этихъ начальниковъ хлба въ изобиліи, но они не раздаютъ его, они придерживаются правила, что не важно, если умрутъ женщины, дти и старики, лишь бы мужчины, обязанные защищать стны, оставались здоровы и крпки.

До послдней минуты это правило, вслдствіе ли чувства долга или безсилія противодйствовать ему, въ Лярошели еще не практиковалось, однако уже собирались перейти отъ теоріи къ практик. Подметныя письма поколебали это ршеніе. Эти подметныя письма напомнили мужчинамъ, что умирающіе — дти, женщины, старики — ихъ сыновья, ихъ жены, ихъ отцы, что было бы гораздо справедливе, чтобы каждый равно участвовалъ въ общемъ бдствіи, и тогда одинаковое бдственное положеніе всхъ могло бы заставить единогласно принять какое-нибудь ршеніе.

Эти подметныя письма произвели то именно дйствіе, какого ожидалъ отъ нихъ писавшій ихъ, а именно — склонили многихъ изъ жителей войти въ частные переговоры съ королевской арміей.

Но въ ту самую минуту, когда кардиналъ видлъ уже, что придуманное имъ средство приносить плоды, и радовался, что прибгъ къ нему, одинъ изъ жителей Лярошели, которому удалось пройти сквозь линію королевскихъ войскъ,— ужъ одному Богу извстно какъ, такъ велика была бдительность Бассомпьера, Шомберга и герцога Ангулемскаго, за которыми, въ свою очередь, наблюдалъ кардиналъ,— одинъ изъ жителей Лярошели, говоримъ мы, пріхалъ изъ Портсмута, проникъ въ городъ и сообщилъ, что онъ видлъ грозный англійскій флотъ, готовый къ отплытію не позже какъ черезъ восемь дней. Притомъ еще Букингамъ извщалъ мэра, что скоро наконецъ великій союзъ противъ Франціи вступитъ въ силу, и въ королевство одновременно вторгнутся англійскія, императорскія и испанскія войска. Это письмо всюду читалось публично, съ него были расклеены копіи на углахъ улицъ, и даже т, которые начали уже переговоры, прервали ихъ, ршившись дождаться помощи, такъ торжественно имъ общанной.

Это неожиданное обстоятельство вернуло кардиналу все безпокойство прежнихъ дней и невольно заставило его обратить взоры по другую сторону моря.

Королевская же армія, чуждая безпокойства своего единственнаго и настоящаго главы, вела веселую жизнь състныхъ припасовъ въ лагер было вдоволь, да и денегъ тоже, вс корпуса соперничали въ удальств и веселости. Хватать шпіоновъ и вшать ихъ, предпринимать смлыя, рискованныя поздки на плотину и на море, выдумывать самыя безразсудныя предпріятія и хладнокровно исполнять ихъ — въ этомъ проходило все время и все это помогало арміи коротать долгіе дни, дни тянулись безконечно не только для однихъ лярошельцевъ, изнуренныхъ отъ голода и тревогъ, но и для кардинала, тснившаго ихъ блокадой.

Иногда кардиналъ, здившій всегда верхомъ, какъ послдній изъ жандармовъ арміи, окидывалъ задумчивымъ взглядомъ эти медленно подвигавшіяся работы, исполняемыя по его желанію и распоряженію инженерами, собранными имъ со всхъ концовъ Франціи, когда въ эти минуты ему случалось встртить мушкетера изъ роты де-Тревиля, онъ подъзжалъ къ нему, смотрлъ на него съ особеннымъ вниманіемъ и, не признавъ въ немъ ни одного изъ нашихъ четырехъ друзей, переводилъ на другой предметъ свой орлиный взглядъ, и мысли его обширнаго ума мняли свое направленіе.

Однажды, сндаемый смертельной скукой, не надясь боле на переговоры съ городомъ, не имя извстій изъ Англіи, кардиналъ выхалъ, не имя другой цли, какъ только прохаться, въ сопровожденіи Каюзака и ла-Гудьера, и, погруженный въ мечты, глубина которыхъ равнялась глубин океана, онъ халъ тихимъ шагомъ вдоль низкаго песчанаго берега, поднявшись на одинъ холмъ, онъ увидлъ съ вершины его за плетнемъ лежавшихъ на песк и грвшихся подъ лучами солнца, рдко показывающагося въ это время года, семь человкъ, окруженныхъ пустыми бутылками.

Четверо изъ нихъ были наши мушкетеры, приготовившіеся слушать чтеніе письма, только что полученнаго однимъ изъ нихъ. Это письмо было настолько важно, что изъ-за него оставили карты и кости, лежавшія на барабан.

Трое другихъ были заняты раскупоркой большой плетеной бутылки съ колліурскимъ виномъ, это были слуги тхъ господъ. Кардиналъ, какъ мы уже сказали, былъ въ мрачномъ настроеніи духа, а когда онъ бывалъ въ такомъ настроеніи, ничто такъ не увеличивало его, какъ веселіе другихъ. Къ тому же у него было странное предубжденіе всегда воображать, что причиной веселія другихъ было именно то, что его печалило. Сдлавъ ла-Гудьеру и Каюзаку знакъ остановиться, онъ сошелъ съ лошади и подошелъ къ этимъ подозрительнымъ весельчакамъ, надясь на то, что, ступая по песку, заглушавшему его шаги, и подъ защитой плетня, ему удастся подслушать нсколько словъ изъ ихъ разговора, казавшагося ему такимъ интереснымъ, на разстояніи десяти шаговъ отъ плетня онъ узналъ говоръ гасконца, и такъ какъ онъ уже зналъ, что это были мушкетеры, то не сомнвался боле, что трое другихъ были именно т, которыхъ называли неразлучками, то-есть Атосъ, Портосъ и Арамисъ.

Можно судить, насколько его желаніе разслышать разговоръ усилилось отъ этого открытія, его глаза приняли странное выраженіе, и кошачьимъ шагомъ онъ подкрался къ плетню. Но ему не удалось еще схватить ни одного слова, кром отрывистыхъ звуковъ, безъ всякаго опредленнаго смысла, какъ вдругъ громкій, короткій крикъ заставилъ его вздрогнуть и въ то же время привлекъ вниманіе мушкетеровъ.

— Офицеръ! вскричалъ Гримо.

— Ты, кажется, заговорилъ, дуракъ, разсердился Атосъ, приподнимаясь на локт и устремляя на Гримо сверкающій взоръ.

Гримо не прибавилъ больше ни слова, а протянулъ только указательный палецъ по направленію къ плетню, выдавая этимъ жестомъ кардинала и его свиту.

Въ одинъ прыжокъ мушкетеры очутились на ногахъ и почтительно поклонились.

Кардиналъ, казалось, былъ страшно взбшенъ.

— Кажется, господа мушкетеры приказываютъ караулить себя! замтилъ онъ — Не опасаются ли они, что англичане придутъ сухимъ путемъ, или мушкетеры считаютъ себя старшими офицерами?

— Монсиньоръ, отвчалъ Атосъ, единственный среди всеобщаго смятенія сохранившій то спокойствіе и хладнокровіе настоящаго вельможи, которое его никогда не покидало,— монсиньоръ, мушкетеры, когда они не на служб или когда ихъ служба окончена, пьютъ и играютъ въ кости, и они, не подлежитъ сомннію, офицеры высшаго ранга для своихъ слугъ.

— Слуги! проворчалъ кардиналъ,— слуги, которымъ отданъ приказъ предупреждать своихъ господъ, когда кто-нибудь идетъ, это ужъ не слуги, а часовые.

— Ваше высокопреосвященство видите сами, что если бы мы не приняли этой предосторожности, мы могли бы пропустить случай засвидтельствовать вамъ наше почтеніе и принести вамъ нашу благодарность за оказанную намъ милость, соединившую насъ всхъ вмст. Д’Артаньянъ, продолжалъ Атосъ,— вы сейчасъ только говорили о вашемъ желаніи найти случай выразить признательность монсиньору: случай явился, пользуйтесь же имъ.

Эти слова были произнесены съ невозмутимымъ хладнокровіемъ, отличавшимъ Атоса въ минуты опасности, и эта крайняя вжливость и изысканность манеръ длала его въ нкоторыя минуты боле величественнымъ королемъ, чмъ иногда бываетъ прирожденный король.

Д’Артаньянъ приблизился и пробормоталъ нсколько словъ благодарности, которыя быстро замерли подъ суровымъ взглядомъ кардинала.

— Все равно, господа, продолжалъ кардиналъ, нисколько, повидимому, не отступая отъ своего прежняго намренія и игнорируя тотъ вопросъ, котораго коснулся Атосъ,— все равно, господа, я не люблю, чтобы простые солдаты, потому только, что они имютъ преимущество служить въ привилегированномъ полку, разыгрывали изъ себя важныхъ вельможъ: дисциплина какъ для нихъ, такъ и для другихъ одна и та же.

Атосъ предоставилъ кардиналу окончить фразу и, поклонившись въ знакъ согласія, отвтилъ:

— Надюсь, монсиньоръ, что дисциплина нисколько не была нами нарушена. Мы не на служб, и думали, что, будучи не на служб, мы можемъ располагать своимъ временемъ, какъ намъ заблагоразсудится. Если мы будемъ настолько осчастливлены, что наше высокопреосвященство дастъ намъ какое-нибудь особенное приказаніе — мы готовы повиноваться. Вы, монсиньоръ, сами видите, продолжалъ Атосъ, нахмуривая брови, такъ какъ этотъ допросъ начиналъ выводить его изъ терпнія,— что для того, чтобы быть наготов при малйшей тревог, мы захватили съ собой оружіе.

И онъ указалъ кардиналу пальцемъ на четыре мушкета, поставленные въ пирамидку около барабана, на которомъ лежали карты и косги.

— Ваше высокопреосвященство можете быть уврены, прибавилъ д’Артаньянъ:— что мы вышли бы вамъ навстрчу, если бы могли предположить, что это вы подъзжаете къ намъ съ такой маленькой свитой.

Кардиналъ кусалъ усы и отчасти губы.

— Знаете ли вы, на кого вы похожи, будучи всегда вмст, вотъ какъ теперь, вооруженные и охраняемые слугами? спросилъ кардиналъ:— вы похожи на заговорщиковъ.

— О, что касается до этого, монсиньоръ, то это совершенно врно, отвчалъ Атосъ,— и мы дйствительно составляемъ заговоръ, какъ ваше высокопреосвященство могли сами въ этомъ убдиться однажды утромъ, но только противъ лярошельцевъ.

— Э, господа политики! возразилъ кардиналъ, въ свою очередь нахмуривая брови,— у васъ въ головахъ таится, вроятно, много секретовъ, что, если бы ихъ можно было прочесть такъ же легко, какъ письмо, которое вы спрятали, когда увидли, что я подхожу!

Краска бросилась въ лицо Атоса, онъ сдлалъ шагъ къ кардиналу.

— Можно подумать, что вы дйствительно насъ подозрваете, монсиньоръ, и что вы длаете намъ настоящій допросъ, если я не ошибаюсь, удостойте, ваше высокопреосвященство, объясниться, и мы будемъ знать, по крайней мр, въ чемъ насъ обвиняютъ.

— А если бы даже это былъ и въ самомъ дл допросъ? сказалъ кардиналъ: — другіе не ниже васъ, г. Атосъ, а подвергались ему и отвчали.

— Я вдь докладывалъ вашему высокопреосвященству, что если вамъ угодно будетъ насъ допрашивать, мы готовы отвчать.

— Что это было за письмо, которое вы собирались читать, г. Арамисъ, и затмъ спрятали?

— Письмо отъ женщины, монсиньоръ.

— О, я понимаю, сказалъ кардиналъ,— относительно подобныхъ писемъ надо быть скромнымъ, но, впрочемъ, ихъ можно показать духовнику, а вы вдь знаете, что я посвященъ въ духовное званіе.

— Монсиньоръ, отвчалъ Атосъ съ тмъ спокойствіемъ, которое казалось тмъ боле ужаснымъ, что онъ рисковалъ своей головой, отвчая такимъ образомъ:— письмо отъ женщины, но на немъ нтъ подписи ни Маріонъ Делормъ, ни г-жи д’Егильонъ.

Кардиналъ сдлался блденъ, какъ смерть, и страшная молнія блеснула въ его глазахъ, онъ обернулся какъ бы дня того, чтобы отдать приказаніе Каюзаку и ла-Гудьеру, Атосъ замтилъ это движеніе и сдлалъ шагъ къ мушкетамъ. На кардинала были устремлены глаза трехъ друзей, вовсе не расположенныхъ позволить себя арестовать. На сторон кардинала, считая его самого, было трое, а мушкетеровъ, считая слугъ,— семь человкъ, онъ разсудилъ, что партія будетъ тмъ боле не равна, что Атосъ и его товарищи дйствительно составили заговоръ, и вдругъ сдлалъ одинъ изъ тхъ крутыхъ поворотовъ, къ которымъ онъ часто прибгалъ, и весь его гнвъ растаялъ и смнился улыбкой.

— Хорошо, хорошо, сказалъ онъ,— вы храбрые молодые люди: гордые днемъ и преданные ночью, нтъ худа оберегать себя, когда такъ хорошо оберегаешь другихъ. Господа, я вовсе не забылъ той ночи, когда вы провожали меня въ ‘Красную Голубятню’, если бы предстояла какая-нибудь опасность на той дорог, по которой я поду, то я попросилъ бы васъ проводить меня, но такъ какъ ничего подобнаго нтъ, оставайтесь тутъ, доканчивайте ваши бутылки, вашу партію и ваше письмо. Прощайте, господа.

И, свъ на лошадь, которую ему подвелъ Каюзакъ, онъ сдлался имъ прощальный знакъ рукой и ухалъ.

Четыре молодыхъ человка остались стоять неподвижно и проводили его глазами, не произнеся ни слова, пока онъ не исчезъ изъ виду.

Затмъ они переглянулись.

Вс были въ большомъ смущеніи, потому что, несмотря на дружескій прощальный привтъ кардинала, они знали, что онъ ухалъ сильно взбшенный.

Одинъ Атосъ улыбался властной, презрительной улыбкой.

Когда кардиналъ отъхалъ на такое разстояніе, что не могъ ни слышать, ни видть ихъ, Портосъ, которому ужасно хотлось на комъ-нибудь сорвать свой гнвъ, вскричалъ:

— Этотъ Гримо слишкомъ поздно далъ намъ знать!

Гримо собирался уже отвчать въ свое оправданіе, но Атосъ поднялъ палецъ, и Гримо не произнесъ ни слова.

— Вы бы отдали письмо, Арамисъ? спросилъ д’Артаньянъ.

— Я, сказалъ Арамисъ самымъ пріятнымъ, нжнымъ голосомъ,— ршился, если бы онъ потребовалъ, чтобы письмо было ему отдано: подавая одной рукой ему письмо, я другой прикололъ бы его шпагой.

— Я этого и ждалъ, сказалъ Атосъ:— вотъ почему я и вмшался въ вашъ разговоръ. Право, этотъ человкъ страшно неостороженъ, что позволяетъ себ говорить такъ съ другими, можно подумать, что ему приходилось имть дло только съ дтьми и женщинами.

— Любезный Атосъ, возразилъ д’Артаньянъ,— я вами любуюсь, но въ конц-концовъ мы все-таки были неправы.

— Какъ неправы! проговорилъ Атосъ.— Кому принадлежитъ воздухъ, которымъ мы дышимъ? Этотъ океанъ, на который обращены наши взоры? Песокъ, на которомъ мы лежали? Кому принадлежитъ письмо вашей любовницы? Разв кардиналу? Клянусь честью, этотъ человкъ воображаетъ, что цлый свтъ принадлежитъ ему одному, вы стояли передъ нимъ что-то бормоча, одурлый, подавленный, можно было думать, что передъ вами стояла Бастилія, и гигантская Медуза собиралась превратить васъ въ камень. Ну, скажите, быть влюбленнымъ разв значить составлять заговоры? Вы влюблены въ женщину, которую кардиналъ запряталъ въ тюрьму, вы хотите ее вырвать изъ рукъ кардинала, у васъ идетъ игра съ кардиналомъ, это письмо — вашъ козырь, зачмъ вы покажете ваши карты противнику? Такъ не длается. Пусть онъ ихъ отгадываетъ, въ добрый часъ! Мы отгадали же его карты!

— Да, отвчалъ д’Артаньянъ,— все то, что вы говорите, Атосъ, совершенно врно.

— Въ такомъ случа ни слова больше о томъ, что только что произошло, и пусть Арамисъ продолжаетъ читать письмо своей кузины съ того мста, на которомъ его прервалъ кардиналъ.

Арамисъ вынулъ письмо изъ кармана, трое друзей пододвинулись къ нему ближе, а слуги снова сгруппировались около бутылокъ.

— Вы прочитали только одну или дв строчки, началъ д’Артаньянъ:- -такъ у жъ начните сначала.

— Охотно, отвчалъ Арамисъ.

‘Мой милый кузенъ, мн кажется, я ршусь ухать въ Стене, гд моя сестра помстила нашу маленькую служанку въ монастырь кармелитокъ, этотъ бдный ребенокъ покорился своей участи, она знаетъ, что во всякомъ другомъ мст спасеніе ея души будетъ подвергаться опасности и искушенію. Впрочемъ, если наши семейныя дла устроятся такъ, какъ мы того желаемъ, мн кажется, что она рискнетъ погубить свою душу и вернуться къ тмъ, о которыхъ она печалится, тмъ боле, что она знаетъ, что о ней постоянно думаютъ. А пока она не очень несчастна: все, чего только она больше всего желаетъ,— это получить письмо отъ своего возлюбленнаго. Я знаю, что этотъ товаръ не легко попадаетъ черезъ ршетки монастыря, но, какъ я уже доказала вамъ, любезный кузенъ, я не слишкомъ ужъ неловка и возьмусь за это порученіе. Моя сестра благодаритъ васъ за вашу постоянную добрую память о ней. Одно время она очень безпокоилась, но теперь нсколько успокоилась съ тхъ поръ, какъ послала туда своего приказчика, чтобы не случилось чего-нибудь неожиданнаго.

‘Прощайте, любезный кузенъ, давайте о себ извстія какъ можно чаще, то есть каждый разъ, какъ вы будете уврены, что письмо будетъ врно доставлено. Цлую васъ. Марія Мишонъ’.

— О, какъ я вамъ обязанъ, Арамисъ! вскричалъ д’Артаньянъ.— Дорогая Констанція! наконецъ-то я имю о ней свднія! Она жива, она въ монастыр, вн опасности, она въ Стене! Гд это Стене, Атосъ?

— Въ нсколькихъ лье отъ границъ Эльзаса, въ Лорени, когда осада окончится, мы можемъ совершить прогулку въ ту сторону.

— И надо надяться, что это скоро случится, замтилъ Портосъ,— потому что еще сегодня утромъ повсили одного шпіона, который сказалъ, что лярошельцы питаются подвязками башмаковъ. Если предположить, что, съвши кожу, они примутся за подошвы, я не знаю, что же имъ посл этого останется — разв приняться пожирать другъ друга.

— Бдные глупцы! проговорилъ Атосъ, опоражнивая стаканъ чуднаго бордосскаго вина, которое въ то время хотя и не имло за собой такой репутаціи, какъ теперь, но тмъ не мене было не хуже ныншняго,— бдные глупцы! какъ будто католичество не самое удобное и не самое пріятное изъ всхъ вроисповданій. А все-таки, прибавилъ онъ, прищелкнувъ языкомъ,— они молодцы. Но что вы, чортъ возьми, длаете, Арамисъ? продолжалъ Атосъ:— вы прячете это письмо въ карманъ?

— Да, подхватилъ д’Артаньянъ,— Атосъ правъ, его надо сжечь… Да если и сжечь его, кто знаетъ, можетъ быть кардиналъ обладаетъ секретомъ добывать отвты изъ пепла

— Наврное такъ, сказалъ Атосъ.

— Но что вы хотите сдлать съ этимъ письмомъ? спросилъ Портосъ.

— Поди сюда, Гримо, приказалъ Атосъ.

Гримо повиновался.

— Въ наказаніе за то, что ты заговорилъ, мои другъ, ты съшь этотъ клочекъ бумаги, затмъ, чтобы наградить тебя за услугу, которую намъ окажешь, ты выпьешь стаканъ вина, вотъ возьми прежде письмо и разжуй его хорошенько.

Гримо улыбнулся и, устремивъ глаза на стаканъ, который Атосъ наполнилъ виномъ до краевъ, разжевалъ бумагу и проглотилъ ее.

— Браво, молодчина, Гримо! сказалъ Атосъ,— а теперь возьми это. Хорошо, можешь не благодарить.

Гримо молча проглотилъ стаканъ бордосскаго, но его глаза, поднятые къ небу, говорили въ продолженіе всего этого причуднаго занятія такимъ языкомъ, который хотя и безъ словъ, но былъ очень выразителенъ.

— А теперь, продолжалъ Атосъ,— если только у кардинала не явится геніальная мысль распороть животъ Гримо, я думаю, что мы можемъ быть почти спокойны.

А кардиналъ продолжалъ свою меланхолическую прогулку, бормоча себ въ усы:

— Положительно необходимо, чтобы эти четыре человка стали моими.

XXV.
Первый день плна.

Вернемся къ милэди, которую мы, обративши наши взоры на берега Франціи, на время потеряли изъ виду. Мы найдемъ ее въ томъ же самомъ отчаянномъ положеніи, въ которомъ мы ее оставили, погруженную въ бездну самыхъ мрачныхъ размышленій, въ кромшный адъ, за дверями котораго она оставила почти всякую надежду, такъ какъ въ первый разъ въ жизни она сомнвается, въ первый разъ въ жизни она боится.

Два раза счастье измнило ей, въ двухъ случаяхъ ее разгадали и измнили, и въ этихъ обоихъ случаяхъ причиной ея неудачи былъ роковой геній, безъ сомннія, посланный Всевышнимъ, чтобы сразить ее: д’Артаньянъ побдилъ ее, ее, эту непобдимую злую силу.

Онъ злоупотребилъ ея любовью, оскорбилъ ея гордость, обманулъ ея честолюбивые замыслы и теперь еще погубить ея счастье, лишивъ свободы и даже угрожая жизни. И даже боле того: онъ приподнялъ уголъ ея маски, этой эгиды, которой она прикрывалась и которая составляла всю ея силу. Д’Артаньянъ отвратилъ отъ Букингама,— котораго она ненавидла, какъ ненавидитъ все, что прежде она любила,— бурю, которой грозилъ ему Ришелье въ лиц королевы. Д’Артаньянъ выдалъ себя за Варда, къ которому она питала страсть тигрицы, неукротимую, какъ вообще страсть женщинъ подобнаго характера. Д’Арганьяну извстна та страшная тайна, которую, она поклялась, никто не узнаетъ, не поплатившись за это жизнью. И, наконецъ, въ эту самую минуту, какъ только ей удалось получить бланкъ, съ помощью котораго она собиралась отомстить своему врагу, этотъ бланкъ вырванъ у нея изъ рукъ, и все тотъ же д’Артаньянъ держитъ ее плнницей и пошлетъ ее въ какой-нибудь гадкій Ботанибей, въ какой-нибудь проклятый Тибурнъ Индйскаго океана,

Безъ сомннія, виной всего этого былъ д’Артаньянъ: кто могъ покрыть ея голову такимъ позоромъ, какъ не имъ. Одинъ только онъ могъ сообщить лорду Винтеру вс эти страшныя тайны, которыя онъ открылъ одну за другой роковымъ образомъ. Онъ знаетъ ея шурина, и врно это онъ написалъ ему.

Сколько излито ею ненависти! Она сидитъ неподвижно, устремивъ пристальный, горящій взоръ въ глубину своей пустынной комнаты, какъ раскаты грома вырываются по временамъ со вздохомъ изъ глубины ея груди глухіе стоны и вторятъ шуму волнъ, которыя поднимаются, шумятъ и съ воемъ разбиваются, какъ вчное и безсильное отчаяніе, о скалы, на которыхъ воздингнутъ этотъ мрачный, гордый замокъ! Ея умъ, озаряемый точно молніей, проблесками ея бурливаго гнва, составляетъ противъ г-жи Бонасъе, противъ Букингама и въ особенности противъ д’Артаньяна блестящіе планы мести, теряющіеся въ дали будущаго.

Да, но чтобы мстить — надо быть свободной, а чтобы быть свободной, когда находишься въ плну, надо пробуравить стну, распилить ршетки, разломать полъ, подобныя предпріятія мыслимы еще для человка терпливаго и сильнаго, но что можетъ сдлать лихорадочно раздражительная женщина? Къ тому же для всего этого нужно имть время, мсяцы, годы, а у ней… у ней впереди только десять-двнадцать дней, какъ сказалъ ей лордъ Винтеръ, ея братолюбивый и страшный тюремщикъ. А между тмъ, если бы она была мужчиной, она сдлала бы эту попытку, и кто знаетъ, можетъ быть, она удалась бы ей: зачмъ же Небо такъ ошиблось, вложивши такое мужество и энергію въ слабое и нжное тло. Поэтому первыя минуты неволи были ужасны! Она не могла превозмочь нсколькихъ судорожныхъ движеній ярости — женская слабость отдала дань природ. Но мало-по-малу она сдержала порывы своего сумасшедшаго гнва, нервная дрожь, овладвшая ею, прекратилась, и теперь она пришла въ себя и собралась съ силами, какъ уставшая змя, которая отдыхаетъ.

— Я съ ума сошла, что такъ погорячилась, сказала она, смотрясь въ зеркало, отразившее огненный взглядъ ея глазъ, которые, казалось, смотрли на нее самое вопросительно.— Не надо горячиться: гнвъ — признакъ слабости. Къ тому же это средство никогда не удавалось мн: можетъ быть, если бы я употребила мою силу противъ женщинъ, и случилось, что я нашла бы ихъ слабе и, слдовательно, могла бы остаться побдительницей, но и веду борьбу съ мужчинами, и передъ ними я не больше, какъ слабая женщина. Будемъ же бороться тмъ оружіемъ, какимъ природа одарила женщинъ: моя сила въ моей слабости.

Тогда, какъ бы для того, чтобы испытать и убдиться самой, какія измненія она могла придать своему выразительному и подвижному лицу, она заставила его принимать попеременно вс выраженія, начиная отъ гнва, вслдствіе котораго черты ея были судорожно сжаты, до самой кроткой, нжной, соблазнительной улыбки. Затмъ ея ловкія, умлыя руки послдовательно мняли прическу и увеличивали прелесть ея лица. Наконецъ она прошептала, вполн удовлетворенная собой:

— Ничего еще не потеряно. Я все-таки прекрасна.

Было приблизительно около восьми часовъ вечера.

Милэди замтила кровать, она подумала, что нсколько часовъ отдыха освжатъ не только голову и мысли, но и цвтъ лица. Между тмъ, прежде чмъ лечь, ей пришла въ голову еще лучшая мысль. Она вспомнила, что ей говорили объ ужин. Она была уже боле часа въ этой комнат, и надо было полагать, что его не замедлять принести ей. Плнница не хотла терять времени и ршилась въ этотъ же самый вечеръ попытаться и позондировать почву, чтобы познакомиться съ характеромъ людей, которымъ было поручено стеречь ее.

Въ скважинк замка показался свтъ: этотъ свтъ возвщалъ о возвращеніи ея тюремщиковъ. Милэди, которая было встала, быстро бросилась снова въ кресло, откинувъ назадъ голову, распустивъ свои чудные волосы, съ полуоткрытой грудью подъ смятыми кружевами, положивъ одну руку на сердце, а другую опустивъ внизъ.

Засовы отодвинулись, дверь скрипнула на петляхъ, въ комнат раздались шаги и приблизились.

— Поставьте тамъ этотъ столъ, произнесъ голосъ, который плнница признала за голосъ Фельтона.

Приказаніе было исполнено.

— Принесите свчей и смните часового, продолжалъ Фельтонъ.

И это второе приказаніе, отданное молодымъ лейтенантомъ однимъ и тмъ же лицамъ, доказало милэди, что ея прислуга состояла изъ тхъ же людей, которые были и ея сторожами, то-есть изъ солдатъ.

Приказанія Фельтона были, къ тому же, исполнены съ той молчаливой скоростью, которая давала самое лучшее понятіе о дисциплин его подчиненныхъ.

— А! а! сказалъ онъ,— она спить, хорошо: проснувшись, она поужинаетъ.

И онъ сдлалъ нсколько таговъ къ выходу.

— Нтъ, лейтенантъ, сказалъ солдатъ, мене стоикъ, чмъ его начальникъ, подходя къ милэди,— эта женщина не спитъ.

— Она не спита? спросилъ Фельтонъ,— такъ что же она длаетъ?

— Она въ обморок, она очень блдна, и сколько я ни прислушивался, не слышно дыханія.

— Ваша правда, сказалъ Фельтонъ, посмотрвъ на милэди съ того мста, гд остановился, не сдлавъ и шага къ ней: — подите предупредить лорда Винтера, что его плнница лишилась чувствъ, потому что это непредвиднный случай, и я не знаю, что длать.

Солдатъ вышелъ, чтобы исполнить приказаніе своего офицера. Фельтонъ слъ въ кресло, случайно стоявшее около двери, и сталъ ожидать, не говоря ни слова, не сдлавъ ни одного жеста. Милэди обладала великимъ искусствомъ, изученнымъ женщинами, видть сквозь длинныя свои рсницы, не открывая глазъ: она увидла Фельтона, сидвшаго къ ней спиной, она продолжала смотрть на него въ продолженіе десяти минуть приблизительно, и во все время ея безстрастный сторожъ не оглянулся ни разу.

Она сообразила тогда, что придетъ лордъ Винтеръ и его присутствіе придастъ новую силу ея тюремщику: ея первый опытъ былъ неудаченъ, она перенесла это, какъ женщина, у которой еще много средствъ въ запас, вслдствіе этого она подняла голову, открыла глаза и слабо вздохнула.

При этомъ вздох Фельтонъ наконецъ оглянулся.

— А, вотъ вы и проснулись, сударыня! сказалъ онъ,— въ такомъ случа мн нечего больше здсь длать! Если вамъ что-нибудь понадобится, позвоните.

— Ахъ, Боже мой, Боже мой, какъ я страдаю! прошептала милэди гармоническимъ голосомъ, подобнымъ голосу древнихъ очаровательницъ, которыя околдовывали всхъ, кого хотли погубить.

И, выпрямившись въ кресл, она приняла еще боле граціозную и свободную позу, чмъ та, когда она лежала.

Фельтонъ всталъ.

— Вамъ будутъ подавать кушать три раза въ день, въ слдующіе часы, сударыня, сказалъ онъ:— утромъ въ девять часовъ, затмъ въ часъ дня и вечеромъ въ восемь. Если это распредленіе вамъ неудобно, вы можете назначить свои часы вмсто тхъ, которые я вамъ предлагаю, и поступлено будетъ согласно вашему желанію.

— Неужели я всегда буду одна въ этой большой скучной комнат? спросила милэди.

— Приглашена женщина изъ окрестностей, она завтра явится въ замокъ и будетъ приходить къ вамъ каждый разъ, какъ вамъ будетъ это угодно.

— Благодарю васъ, со смиреніемъ отвтила милэди.

Фельтонъ слегка поклонился и направился къ двери.

Въ ту минуту, какъ онъ готовился переступить порогъ, въ коридор появился лордъ Винтеръ въ сопровожденіи солдата, который посланъ былъ сказать ему, что милэди лежитъ въ обморок. У него въ рукахъ былъ флаконъ съ солями.

— Ну-съ, что такое? Что здсь происходитъ? сказалъ онъ насмшливымъ тономъ, увидвъ, что его плнница уже встала, а Фельтонъ готовился выйти.— Такъ эта мертвая уже воскресла? Чортъ возьми, Фельтонъ, мое дитя, разв ты не понялъ, что тебя принимаютъ за новичка и разыграли передъ тобою первое дйствіе комедіи, которую мы, безъ сомннія, будемъ имть удовольствіе прослдить всю до конца?

— Я и самъ подумалъ это, милордъ, отвчалъ Фельтонъ:— но такъ какъ наша плнница все-таки женщина, то я и хотлъ отнестись къ ней съ тмъ вниманіемъ, которымъ обязанъ женщин всякій благовоспитанный человкъ, если не лично для нея, то по крайней мр для себя.

Дрожь пробжала по всему тлу милэди. Эти слова Фельтона пробжали холодомъ по всмъ ея жиламъ.

— Итакъ, сказалъ Винтеръ, смясь,— эти искусно распущенные волосы, эта блая кожа и томный взглядъ не соблазнили тебя, каменное сердце!

— Нтъ, милордъ, отвтилъ безстрастный молодой человкъ,— и поврьте, что надо побольше, чмъ уловки и кокетство женщинъ, чтобы обольстить меня.

— Въ такомъ случа, мой храбрый лейтенантъ, предоставимъ милэди поискать какое-нибудь другое средство и пойдемъ ужимать… О, будь спокоенъ, у нея изобртательная фантазія, и второе дйствіе не замедлитъ послдовать за первымъ.

Съ этими словами лордъ Винтеръ взялъ подъ руку Фельтона и со смхомъ увелъ его.

— О, я найду, что нужно для тебя, прошептала милэди сквозь зубы:— будь спокоенъ, бдный, неудавшійся монахъ, несчастный новообращенный солдатъ, превратившій свой военный мундиръ въ рясу.

— Кстати, сказалъ Винтеръ, остановившись на порог двери,— желательно, чтобы эта неудача не отняла у васъ аппетита. Попробуйте этого цыпленка и этихъ рыбокъ, которыя, клянусь честью, не отравлены. Я доволенъ своимъ поваромъ, и такъ какъ онъ не ожидаетъ отъ меня наслдства, я имю къ нему полное и безграничное довріе. Послдуйте моему примру. Прощайте, милая сестра! До слдующаго вашего обморока!

Это было боле, чмъ могла перенести милэди: ея руки судорожно ухватились за кресло, зубы глухо заскрежетали, глаза слдили за движеніемъ двери, которая затворялась за лордомъ Винтеромъ и Фельтономъ, и когда она осталась одна, ее обуялъ новый приступъ отчаянія, она бросила взглядъ на столъ, увидла блествшій ножъ бросилась къ нему и схватила его, но ея разочарованіе было ужасно: лезвіе было изъ гибкаго серебра съ закругленнымъ концомъ.

За неплотно закрытой дверью раздался взрывъ хохота, И дверь снова отворилась.

— Ага! вскричалъ лордъ Винтеръ,— ну, вотъ ты самъ видишь, мой храбрый Фельтонъ, самъ видишь, что я теб говорилъ: этотъ ножъ былъ для тебя, она убила бы тебя, мое дитя. Видишь ли, это одна изъ ея странностей — отдлываться такъ или иначе отъ людей, которые ей мшаютъ. Если бы я тебя послушался и веллъ подать ей острый стальной ножъ, тогда Фельтона ужъ не существовало бы больше — она зарзала бы тебя, а посл тебя всхъ насъ! Видишь, Джонъ, какъ хорошо она уметъ владть ножомъ.

Дйствительно, милэди держала еще наступательное оружіе въ судорожно сжатой рук, но эти послднія слова, это высшее оскорбленіе, заставили ея руки разжаться: силы и воля оставили ее.

Ножъ упалъ на землю.

— Вы правы, милордъ, сказать Фельтонъ тономъ глубокаго отвращенія, который проникъ до глубины сердца милэди:— вы правы, я ошибался.

И оба вышли снова.

На этотъ разъ милэди прислушалась съ большимъ вниманіемъ, чмъ въ первый разъ, и она слышала, какъ они удалились и шаги ихъ затихли въ коридор.

— Я погибла, прошептала она,— я попала въ руки людей, которыхъ могу тронуть такъ же мало, какъ бронзовыя или гранитныя статуи, они отлично изучили меня и защищены броней противъ всхъ моихъ уловокъ. Но нельзя допустить, чтобы все это кончилось такъ, какъ они желаютъ!

Въ самомъ дл, ни инстинктивное возвращеніе къ надежд, ни страхъ, ни слабость не овладвали надолго этой сильной душой. Милэди сла за столъ, пола нкоторыя кушанья, выпила немного испанскаго вина и почувствовала, что къ ней явилась вся энергія.

Прежде чмъ лечь спать, она уже сообразила, проанализировала, обдумала и изучила все со всхъ сторонъ: слова, поступки, жесты, каждое движеніе включительно до молчанія своихъ собесдниковъ, и результатомъ этого глубокаго всесторонняго изслдованія получилось убжденіе, что изъ двухъ ея мучителей Фельтонъ былъ все-таки боле уязвимъ.

Одно слово особенно обратило на себя вниманіе плнницы:

— Если бы я тебя послушался, сказалъ лордъ Винтеръ Фельтону.

Значитъ Фельтонъ говорилъ въ ея пользу, потому что лордъ Винтеръ его не послушался.

Маленькая или большая, повторяла милэди,— но у этого человка есть, слдовательно, въ душ какая-нибудь искра жалости ко мн, изъ этой искры я раздую пожаръ, который уничтожитъ его. Ну, а лордъ Винтеръ знаетъ меня, онъ боится меня и знаетъ, чего можетъ ожидать отъ меня, если мн когда-нибудь удастся ускользнуть изъ его рукъ, а потому совершенно безполезно пытаться подйствовать на него. Но Фельтонъ — это совсмъ другое дло, это наивный молодой человкъ, чистый душой и, кажется, добродтельный, съ этимъ есть возможность справиться.

И милэди легла и заснула съ улыбкой на губахъ, если бы кто-нибудь увидлъ ее спящей, то могъ бы подумать, что это — молодая двушка и что ей снится внокъ изъ цвтовъ, которымъ она украсить себя на первомъ предстоящемъ праздник.

XXVI.
Второй день плна.

Милэди снилось, что она держитъ наконецъ д’Артаньяна въ своихъ рукахъ, присутствуетъ при его казни, и именно видъ его ненавистной крови, брызнувшей подъ топоромъ палача, вызвалъ очаровательную улыбку на ея устахъ.

Она спала, какъ спитъ плнникъ, убаюканный своей первой надеждой.

На слдующій день, когда вошли въ ея комнату, она лежала еще въ постели. Фельтонъ стоялъ въ коридор, онъ привелъ женщину, про которую говорилъ наканун и которая только что пріхала, эта женщина вошла, подошла къ кровати милэди и предложила ей свои услуги.

Милэди была блдна, какъ обыкновенно, и цвтъ ея лица могъ обмануть всякаго, кто видлъ ее въ первый разъ.

— У меня лихорадка, сказала она:— я не могла заснуть ни минуты въ продолженіе всей этой длинной ночи, я страшно страдаю… Отнесетесь ли вы ко мн человчне, чмъ это сдлали вчера другіе? Впрочемъ, я прошу только одного, чтобы мн позволили остаться въ постели.

— Не хотите ли, чтобы позвали доктора? спросила женщина.

Фельтонъ слушалъ этотъ разговоръ, не произнося ни слова.

Милэди разсудила, что чмъ больше народу окружить ее, тмъ больше будетъ людей, которыхъ надо будетъ разжалобить, и тмъ боле усилится надзоръ лорда Винтера, къ тому же, докторъ могъ бы объявить, что болзнь ея притворная, и милэди, проигравъ первую партію, не хотла рисковать проиграть еще и вторую.

— Пойти за докторомъ, сказала она,— на что? эти господа объявили вчера, что моя болзнь — комедія, то же самое было бы, безъ сомннія, и сегодня, потому что со вчерашняго вечера успли уже предупредить доктора.

— Въ такомъ случа, сказалъ Фельтонъ, выведенный изъ терпнія этими нескончаемыми жалобами.— скажите сами, сударыня, чмъ вы хотите лечиться.

— Ахъ, Боже мой, разв я знаю чмъ?! Я чувствую, что я страдаю, вотъ и все, пусть мн даютъ, что хотятъ, мн ршительно все равно.

— Подите, позовите лорда Винтера, распорядился Фельтонъ, утомленный этими нескончаемыми жалобами.

— О, нтъ, нтъ! вскричала милэди,— нтъ, не зовите его, умоляю васъ, я чувствую себя хорошо, мн ничего не нужно, только не зовите его!

Эти слова были произнесены съ такою горячностью, съ такой увлекательной убдительностью, что Фельтонъ, подъ впечатлніемъ ихъ, сдлалъ нсколько шаговъ къ ней.

— Онъ вошелъ-таки, подумала милэди.

— Впрочемъ, сударыня, сказалъ Фельтонъ:— если вы дйствительно страдаете, пошлютъ за докторомъ, но если вы насъ обманываете — тмъ хуже для васъ, по крайней мр, намъ не въ чемъ будетъ упрекнуть себя.

Милэди ничего не отвтила, но, уткнувъ очаровательную головку въ подушки, она залилась слезами.

Фельтонъ посмотрлъ на нее съ обычнымъ ему безстрастіемъ, затмъ, видя, что кризисъ грозитъ продолжиться, онъ вышелъ, женщина вышла вслдъ за нимъ. Лордъ Винтеръ не появлялся.

— Кажется, начинаетъ проясниваться, прошептала милэди, съ дикой радостью завертываясь въ простыни, чтобы скрыть отъ всхъ этотъ порывъ внутренняго довольства, который могли бы подсмотрть у нея.

Прошло еще два часа.

— Теперь пора болзни кончиться, подумала она:— встанемъ и постараемся сегодня же добиться чего-нибудь, у меня впереди только десять дней, и изъ нихъ сегодня вечеромъ истекаетъ второй.

Утромъ, когда входили въ комнату милэди, ей принесли и завтракъ, а потому она сообразила, что не замедлятъ придти убрать его, и въ это время она опять увидитъ Фельтона.

Милэди не ошиблась: Фельтонъ явился снова и, не обративъ ни малйшаго вниманія, завтракала ли милэди, или нтъ, отдалъ приказаніе, чтобы изъ комнаты унесли столъ, который приносили совсмъ накрытымъ.

Фельтонъ остался одинъ, въ рукахъ онъ держалъ книгу. Миледи, полулежа въ кресл, стоявшемъ у камина, прекрасная, блдная, покорная, казалась святой двственницей, ожидающей мученій.

Фельтонъ подошелъ къ ней.

— Лордъ Винтеръ такой же католикъ, какъ и вы, сударыня, и думаетъ, что невозможность исполнять церемоніи и обряды вашей церкви для васъ можетъ быть тягостнымъ лишеніемъ, а потому онъ изъявилъ согласіе, чтобы вы читали каждый день повседневныя молитвы вашей обдни. Вотъ книга, въ которой вы найдете и требникъ.

Замтивъ, съ какимъ видомъ Фельтонъ положилъ эту книжку на маленькій столикъ, стоявшій около милэди, какимъ тономъ онъ произнесъ эти два слова: ваша обдня и какая презрительная улыбка сопровождала эти слова, милэди подняла голову и съ большимъ вниманіемъ взглянула на офицера.

Тогда по его строгой прическ, но черезчуръ утрированной простот костюма, но гладкому, точно изъ полированнаго мрамора лбу, по твердому и проницательному взгляду она узнала въ немъ одного изъ тхъ мрачныхъ, суровыхъ пуританъ, которыхъ ей такъ часто приходилось встрчать какъ при двор короля Іакова, такъ и при двор французскаго короля, куда, несмотря на Вароломеевскую ночь, они приходили иногда искать убжища. На нее вдругъ нашло внезапное вдохновеніе, какъ бываетъ только съ геніальными людьми въ извстныя критическія минуты, въ т именно минуты, когда приходится ршать вопросъ объ участи ихъ жизни.

Эти два слова: ваша обдня и одинъ только взглядъ, брошенный на Фельтона, объяснили ей всю важность предстоящаго ей отвта.

По свойственной ей быстрот соображенія, у ней тотчасъ же явился готовый отвтъ:

— Мн, сказала она съ тмъ презрніемъ, которое она замтила въ голос молодого офицера, мн — мою обдню?! Лордъ Винтеръ, развращенный католикъ, отлично знаетъ, что я не одинаковаго съ нимъ вроисповданія, и онъ хочетъ разставить мн сти.

— Какого же вы вроисповданія, сударыня? спросилъ Фельтонъ съ удивленіемъ, котораго не могъ скрыть при всемъ умнь владть собой.

— Я скажу вамъ это, вскричала милэди съ притворной экзальтаціей,— въ тотъ день, когда кончатся мои страданія за вру!

Взглядъ Фельтона открылъ милэди, какъ много она выиграла однимъ этимъ словомъ. Впрочемъ, молодой офицеръ не проронилъ ни слова, только одинъ его взглядъ обнаружилъ его мысли.

— Я въ рукахъ моихъ враговъ, продолжала она съ тою восторженностью, которую она подмтила у пуританъ.— Уповаю на Господа моего: или Онъ спасетъ меня, или я погибну за Него! Вотъ мой отвтъ, который я прошу васъ передать лорду Винтеру. А эту книгу, прибавила она, указывая на молитвенникъ пальцемъ, но не дотрагиваясъ до него, точно боясь оскверниться черезъ это прикосновеніе,— вы можете унести и пользоваться имъ сами, потому что, безъ сомннія, вы вполн сообщникъ лорда Винтера какъ въ преслдованіи, такъ и въ ереси.

Фельтонъ ничего не отвтилъ, взялъ книгу съ тмъ же чувствомъ отвращенія, которое онъ уже выказалъ раньше, и ушелъ, задумавшись.

Около пяти часовъ вечера къ ней пришелъ лордъ Винтеръ, милэди въ продолженіе цлаго дня имла достаточно времени, чтобы начертить планъ своихъ дйствій, она приняла его какъ женщина, на сторон которой были вс преимущества.

— Какъ кажется, сказалъ баронъ, садясь въ кресло напротивъ милэди и небрежно протягивая ноги къ камину,— какъ кажется, мы сдлали попытку отступиться отъ своей вры!

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Я хочу сказать, что съ тхъ поръ, какъ мы въ послдній разъ съ вами видлись, мы измнили нашей религіи, ужъ не вышли ли вы за третьяго мужа — протестанта?

— Объяснитесь, милордъ, сказала плнница величественнымъ тономъ:— такъ какъ я объявляю вамъ, что я слышу, но не понимаю ваши слова.

— Это потому, что у васъ нтъ никакой религіи, мн даже больше это нравится,— замнилъ насмшливо лордъ Винтеръ.

— Конечно, это больше согласуется съ вашими принципами, холодно возразила милэди.

— О, признаюсь вамъ, что это для меня совершенно безразлично.

— О, если бы даже вы и не признавались въ своей индиферентности въ религіи, то вашъ развратъ и ваши преступленія выдали бы васъ.

— Гм! Вы говорите о разврат, г-жа Мессалина, лэди Макбетъ! Или я васъ плохо понялъ, или вы, должно бытъ, страшно безстыдны!

— Вы говорите такъ потому, что знаете, что насъ слушаютъ, замтила холодно милэди,— и потому, что вы желаете вооружить противъ меня вашихъ тюремщиковъ и палачей.

— Вашихъ тюремщиковъ! вашихъ палачей! Увы, сударыня! вы начинаете говорить, какъ поэтъ, и вчерашняя комедія переходитъ сегодня въ трагедію. Впрочемъ, черезъ восемь дней вы будете тамъ, гд вамъ слдуетъ быть, и тогда мое дло будетъ окончено.

— Дло безчестное! дло безбожное! произнесла милэди съ экзальтаціей жертвы, вызывающей на бой своего судью.

— Честное слово, сказалъ лордъ Винтеръ: — мн кажется, что эта развратница сходитъ съ ума. Ну, ну, успокойтесь же, госпожа пуританка, или я велю посадить васъ въ тюрьму. Чортъ возьми! это должно быть испанское вино бросилось вамъ въ голову, но успокойтесь: это опьянніе не опасно и не будетъ имть. никакихъ послдствій.

И лордъ Винтеръ ушелъ, произнеся довольно крпкое слово, что въ ту эпоху было принято даже у людей высшаго общества.

Фельтонъ, дйствительно, былъ за дверью и не проронилъ ни слова изъ всего этого разговора.

Милэди угадала это.

— Да, ступай, ступай! прошептала она вслдъ своему шурину,— послдствія скоро выяснятся, но ты, глупецъ, замтишь ихъ только тогда, когда уже нельзя будетъ ихъ исправить.

Снова наступило молчаніе, прошло два часа, принесли ужинъ и застали милэди, громко творившей свои молитвы, т молитвы, которымъ она выучилась у стараго слуги своего второго мужа, самаго строгаго пуританина. Она, казалось, была въ какомъ-то экстаз и не обратила ни малйшаго вниманія на то, что происходило вокругъ нея. Фельтонъ подалъ знакъ, чтобы ей не мшали, и когда все было приготовлено, онъ безъ шума вышелъ со своими солдатами.

Милэди знала, что за нею могутъ наблюдать, а потому прочитала вс молитвы до конца, и ей показалось, что солдатъ, стоявшій на часахъ у двери, ходитъ иначе, чмъ ходилъ раньше, и, казалось, прислушивается. На этотъ разъ ей ничего больше и не надо было, она встала, сла за столъ, немного пола и выпила только воды.

Часъ спустя пришли убрать со стола, но милэди замтила, что Фельтонъ на этотъ разъ не пришелъ съ солдатами.

Значить, онъ боялся видть ее часто.

Она отвернулась къ стн, чтобы улыбнуться, потому что эта улыбка выражала торжество и могла выдать ее.

Она подождала еще съ полчаса, въ старомъ замк царила въ это время тишина, слышенъ былъ только непрерывный ропотъ волнъ, это необъятное дыханіе океана, и тогда своимъ чистымъ, мелодичнымъ, вибрирующимъ голосомъ она запла первый стихъ псалма, въ то время очень любимаго пуританами:

‘Господь, Ты покидаешь насъ, чтобы испытать, сильны ли мы, но зато Ты же и даруешь намъ божественной рукой Своей пальму за наши страданія’.

Эти стихи были не особенно хороши, имъ недоставало даже многаго, но, какъ извстно, пуритане не могли похвастаться своей поэзіей. Милэди пла и прислушивалась: солдатъ, стоявшій на караул у ея двери, остановился неподвижно. Изъ этого милэди могла заключить о томъ, какое сильное дйствіе произвело ея пніе. Тогда она снова начала пть съ усердіемъ и съ невыразимымъ чувствомъ, ей казалось, что звуки разносились далеко подъ сводами и, какъ волшебное очарованіе, смягчали сердца ея тюремщиковъ. Однако часовой, безъ сомннія, ревностный католикъ, нарушилъ очарованіе, потому что онъ крикнулъ черезъ дверь:

— Да замолчите же, сударыня, сказалъ онъ: — ваше пніе наводитъ тоску, точно заупокойное пніе, и если, кром пріятности находиться въ этомъ гарнизон, придется еще слушать подобныя вещи, то тогда ужъ будетъ совсмъ не въ моготу.

— Молчать! приказалъ ему суровый голосъ, въ которомъ милэди узнала голосъ Фельтона:— къ чему вы мшаетесь не въ свое дло, глупый человкъ! Разв вамъ приказывали мшать пть этой женщин? Нтъ. Вамъ отданъ былъ приказъ стеречь ее и стрлять, если она сдлаетъ попытку бжать. Стерегите ее, если она вздумаетъ убжать, убейте ее, но не отступайте отъ даннаго вамъ приказанія.

Выраженіе невыразимой радости озарило лицо милэди, но выраженіе это было мгновенное, какъ блескъ молніи, и, какъ будто не слыхавъ этого разговора, изъ котораго она не проронила ни одного слова, она опять запла, придавая своему голосу всю прелесть, все обольстительное очарованіе, вложенное въ него демономъ:

‘За вс мои слезы, за перенесенныя бдствія, за мое изгнаніе и наложенныя на меня желзныя цпи мн оставлена молодость, молитва, и со мной Господь, Который видитъ вс мои страданія’.

Этотъ голосъ, неслыханной силы, одушевленный высокой страстью, придавалъ грубоватой, дикой поэзіи стиховъ псалма магическую прелесть и такое выраженіе, какое самые восторженные пуритане рдко находили въ пніи своихъ братьевъ, хотя они и украшали его всмъ пыломъ своей фантазіи, Фельтону казалось, что онъ слышитъ пніе ангела, утшающаго трехъ евреевъ въ горящей пещи. Милэди продолжала:

‘Но день освобожденья придетъ для насъ, Боже праведный и сильный, и если даже наша надежда и не оправдается, у насъ все-таки останется отрада въ мученіи и въ смерти’.

Этотъ стихъ, въ который страшная очаровательница вложила всю свою душу, внесъ окончательное смущеніе въ сердце молодого офицера, онъ рзкимъ движеніемъ отворилъ дверь и предсталъ передъ милэди, блдный, какъ всегда, но съ горящими, почти блуждающими глазами.

— Зачмъ вы такъ поете, обратился онъ къ ней,— и такимъ голосомъ?

— Простите, отвчала милэди съ кротостью,— я забыла, что въ этомъ дом я не должна пть такихъ псенъ. Я, можетъ быть, оскорбила ваше религіозное чувство, но это было сдлано безъ умысла, клянусь вамъ, простите мн мою вину, которая, можетъ быть, и велика но неумышленна.

Милэди была такъ прекрасна въ эту минуту, религіозная восторженность, охватившая ее, придавала такое выраженіе ея лицу, что ослпленный Фельтонъ думалъ, что видитъ передъ собою ангела, пніе котораго только что слышалъ.

— Да, да, отвтилъ онъ,— да, вы смущаете, волнуете людей, живущихъ въ замк.

И бдный безумецъ самъ не замчалъ безсвязности своихъ словъ, между тмъ какъ милэди своими рысьими глазами старалась проникнуть до глубины его сердца.

— Я не буду пть больше,— опуская внизъ глаза, сказала милэди со всей кротостью, которую она только могла придать своему голосу, со всей покорностью, какую только могла придать своему взгляду.

— Нтъ, нтъ, сударыня, сказалъ Фельтонъ,— только не пойте такъ громко, особенно ночью.

И съ этими словами Фельтонъ, чувствовавшій самъ, что онъ не въ состояніи надолго сохранить свой суровый видъ относительно плнницы, бросился вонъ изъ комнаты.

— Вы хорошо сдлали, лейтенантъ, сказалъ солдатъ:— это пніе выворачиваетъ всю душу, впрочемъ, къ этому можно привыкнуть, у нея такой чудный голосъ!

XXVII.
Третій день плна.

Фельтонъ пришелъ, но оставалось сдлать еще одинъ шагъ: нужно было его удержать или, скоре, остаться съ нимъ наедин, средство къ достиженію этой цли еще смутно рисовалось милэди.

Надо было достигнуть еще большаго: необходимо было заставить его говорить, чтобы имть возможность и самой высказаться, милэди знала хорошо, что обольстительне всего былъ ея голосъ, такъ искусно принимавшій вс оттнки, начиная отъ человческой рчи до небеснаго пнія. А между тмъ, несмотря на всю его прелесть, милэди могла потерпть неудачу, потому что Фельтонъ былъ предупрежденъ противъ всякой малйшей случайности. Съ этой минуты она стала слдить за всми его поступками, за каждымъ его словомъ, начиная отъ простого взгляда, кончая малйшимъ жестомъ, дыханіемъ, которое можно было истолковать вздохомъ. Наконецъ она изучила все, какъ ловкій актеръ, которому дали новую роль въ такомъ амплуа, къ которому онъ еще не привыкъ. Ея поведеніе относительно лорда Винтера далеко не представляло такихъ трудностей, да къ тому же она еще наканун составила себ извстный планъ: въ его присутствіи быть молчаливой и сохранять свое достоинство, отъ времени до времени раздражать, относясь къ нему съ притворнымъ пренебреженіемъ, какимъ-нибудь презрительнымъ словомъ вынудить его угрозы, насилія, которыя составили бы контрастъ съ ея покорностью — вотъ въ чемъ былъ ея планъ. Фельтонъ былъ бы всему этому свидтелемъ, онъ не сказалъ бы, можетъ быть, ни слова, но все видлъ бы.

Утромъ Фельтонъ пришелъ, по обыкновенію, но милэди по сказала ему ни слова въ то время, пока приготовляли завтракъ. И въ ту самую минуту, какъ онъ собирался уйти, у нея блеснула надежда, потому что ей показалось, что онъ хочетъ заговорить, но его губы пошевелились, не испустивъ ни звука, и, видимо сдлавъ усиліе надъ собой, чтобы сдержать слова, готовыя сорваться съ языка, онъ вышелъ.

Около двнадцати часовъ къ ней пришелъ лордъ Винтеръ.

Вылъ довольно хорошій зимній день, и лучи блднаго англійскаго солнца, которое свтитъ, но не гретъ, проникали сквозь оконныя ршетки тюрьмы.

Милэди смотрла въ окно и сдлала видъ, что не слышала, какъ отворилась дверь.

— Ага! сказалъ лордъ Винтеръ,— сыгравши комедію, трагедію, мы ударились въ меланхолію.

Плнница ничего не отвтила.

— Да, да, продолжалъ лордъ Винтеръ,— я понимаю: вамъ очень бы хотлось очутиться на свобод на этомъ берегу, вамъ очень бы хотлось плыть на корабл, разская изумрудныя волны этого зеленаго моря, вамъ очень бы хотлось, на суш или на вод, устроить мн одну изъ тхъ ловкихъ засадъ, на которыя вы такъ изобртательны. Терпніе! терпніе! Черезъ четыре дня море сдлается для васъ доступнымъ, море будетъ для васъ открыто, даже боле, чмъ вы, можетъ быть, желаете, такъ какъ черезъ четыре дня Англія избавится отъ васъ.

Милэди сложила руки и, поднявши свои чудные глаза къ небу, произнесла съ ангельской нжностью и въ голос, и въ своихъ движеніяхъ:

— Боже мой! Боже мой! прости этому человку, какъ я прощаю ему.

— Да, молись, проклятая! вскричалъ баронъ,— теб молитва тмъ боле необходима, что ты — клянусь теб въ этомъ — находишься въ рукахъ человка, который никогда не простить тебя.

Онъ вышелъ.

Въ ту самую минуту, какъ онъ выходилъ, она бросила бглый, проницательный взглядъ въ полуотворенную дверь и замтила Фельтона, который быстро посторонился, чтобы не быть замченнымъ ею.

Тогда она бросилась на колни и начала молиться.

— Боже мой! Боже мой! сказала она.— Ты знаешь, за какое святое дло я страдаю, дай мн силу перенести эти страданія.

Дверь тихо отворилась, прекрасная молельщица сдлала видъ, будто не слышала этого, и голосомъ, полнымъ слезъ, продолжала:

— Боже мститель! Боже милосердный! неужели Ты допустишь осуществиться планамъ этого ужаснаго человка!

И только посл этого она сдлала видъ, что услышала шумъ шаговъ Фельтона, быстро, какъ молнія, вскочила и покраснла, какъ будто бы устыдившись, что ее застали на колняхъ молящеюся.

— Я не люблю мшать тмъ, кто молится, сударыня, сказалъ серьезно Фельтонъ,— и потому, умоляю васъ, не безпокойтесь изъ-за меня.

— Почему вы думаете, что я молилась, спросила милэди, голосомъ, прерывавшимся отъ рыданій:— вы ошибаетесь, я не молилась.

— Неужели вы думаете, сударыня, отвчалъ Фельтонъ все тмъ же суровымъ тономъ, хотя нсколько мягче,— что я считаю себя въ прав мшать кому-нибудь повергаться къ стопамъ Всевышняго? Сохрани меня, Боже! Къ тому же, виновные должны каяться, каково бы ни было преступленіе — я считаю неприкосновеннымъ всякаго, когда онъ молится.

— Виновна, я! проговорила милэди съ улыбкой, которая обезоружила бы ангела во время послдняго суда.— Виновна! Боже мой, Теб извстно, правда ли это! Скажите, что я осуждена, это будетъ справедливо, но вамъ извстно, что Господь любитъ мучениковъ и допускаетъ иногда осужденіе невинныхъ.

— Преступница ли вы, невинная ли жертва, или мученица, отвчалъ Фельтонъ:— тмъ боле вы должны молиться, и я присоединю въ вашимъ и свои молитвы.

— О, вы праведный! вскричала милэди, бросаясь къ его ногамъ:— выслушайте, я не могу больше скрываться передъ вами, потому что я боюсь, что у меня не хватитъ силъ въ ту минуту, когда мн нужно будетъ выдержать борьбу и открыто признать свою вру. Вами злоупотребляютъ, но вопросъ не въ этомъ — я прошу у васъ только одной милости, и если вы мн ее окажете, я буду благословлять васъ и въ этомъ, и въ томъ мір.

— Поговорите съ милордомъ, сударыня, сказалъ Фельтонъ:— я, къ счастью, не имю права ни прощать, ни наказывать, и эта отвтственность предоставлена Богомъ тому, кто выше меня.

— Напротивъ, вамъ, вамъ одному! Лучше выслушайте меня, чмъ способствовать моей погибели и моему униженію.

— Если вы заслужили этотъ позоръ, сударыня, если вы навлекли на себя это униженіе, надо покориться и перенести все для Бога.

— Что вы говорите! О, вы меня не понимаете! Говоря объ униженіи, вы думаете, что я разумю подъ этимъ какое-нибудь наказаніе, что я говорю о тюрьм или о смерти? Да сохранить меня Небо! Что значатъ для меня тюрьма и смерть!

— Въ такомъ случа я совсмъ не понимаю васъ, сударыня! сказалъ Фельтонъ.

— Или длаете видъ, что не стали понимать меня, замтила плнница съ улыбкой сомннія.

— Нтъ, сударыня, клянусь честью солдата, словомъ христіанина!

— Какъ! вамъ неизвстны намренія лорда Винтера относительно меня?

— Они мн неизвстны.

— Этого быть не можетъ — вы его повренный.

— Я никогда не лгу, сударыня.

— Между тмъ онъ слишкомъ мало старается скрыть ихъ, чтобы нельзя было ихъ угадать!

— Да я и не стараюсь ничего отгадывать, сударыня, я жду, чтобы вы мн открыли тайну сами, а лордъ Винтеръ, кром того, что мн сказать при васъ, ничего мн больше не доврялъ.

— Значитъ, вскричала милэди съ необыкновенной искренностью въ голос,— вы не его сообщникъ и вамъ неизвстно, что онъ готовитъ мн позоръ, который страшне и ужасне всхъ наказаній на земл?

— Вы ошибаетесь, сударыня, возразилъ Фельтонъ, красня:— лордъ Винтеръ неспособенъ на такое преступленіе.

‘Хорошо, подумала милэди,— еще не зная въ чемъ дло, онъ называетъ уже это преступленіемъ’.

Затмъ она продолжала громко:

— Другъ низкаго человка способенъ на все.

— Кого вы называете низкимъ человкомъ? спросилъ Фельтонъ.

— Разв есть въ Англіи еще другой человкъ, который заслуживалъ бы такое же названіе?

— Вы говорите о Жорж Вилльерс? спросилъ Фельтонь, глаза котораго воспламенились.

— Котораго язычника, вроломные дворяне, зовутъ герцогомъ Букингамомъ, подтвердила милэди.— Я не думала, чтобы въ Англіи былъ хотя одинъ англичанинъ, которому нужно бы было такъ долго объяснять, о комъ я говорю.

— Рука Всевышняго распростерта надъ нимъ, сказалъ Фельтонъ,— и онъ не избгнетъ наказанія, котораго заслуживаетъ.

Фельтонъ выказывалъ относительно герцога то чувство ненависти и отвращенія, которое питали вс англичане къ тому, котораго сами католики называли грабителемъ, лихоимцемъ, развратникомъ и котораго пуритане коротко называли просто сатаной.

— О, Боже мой, Боже мой! вскричала милэди:— когда я молю Тебя послать этому человку заслуженное имъ наказаніе, Ты знаешь, что я прошу объ этомъ не изъ личной мести, но взываю о спасеніи цлаго народа!

— Разв вы его знаете? спросилъ Фельтонъ.

— Наконецъ-то онъ длаетъ мн вопросъ, подумала милэди вн себя отъ радости, что ей удалось такъ скоро достигнуть такого результата.— О, знаю ли я его! О, да, къ моему несчастью, къ моему величайшему несчастью.

И милэди начала ломать себ руки, какъ бы въ припадк отчаянія. Фельтонъ почувствовалъ, безъ сомннія, что твердость его оставляетъ, и сдлалъ нсколько шаговъ къ двери, плнница, не упускавшая его изъ виду, бросилась вслдъ за нимъ и остановила его.

— Будьте добры, будьте милосердны ко мн! вскричала она,— и выслушайте мою просьбу: дайте мн ножъ, который изъ роковой предосторожности баронъ отнялъ у меня, потому что ему извстно, какое употребленіе я хочу изъ него сдлать… О, выслушайте меня до конца! этотъ ножъ, отдайте мн его только на одну минуту, сдлайте это изъ милости, изъ сожалнія ко мн! Я обнимаю ваши колни, вы увидите, что вамъ я ничего не сдлаю. Господи! вы думаете, что я причиню какой-нибудь вредъ вамъ, вамъ, единственному справедливому существу, доброму, сострадательному, котораго я встртила! Вамъ, моему спасителю, можетъ быть!.. На одну минуту, и я вамъ отдамъ его черезъ дверное окошечко… ничего боле, какъ только ножъ на одну минуту, г. Фельтонъ, и вы спасете мн честь!

— Вы хотите убить себя! вскричалъ Фельтонъ съ ужасомъ, забывая выдернуть свои руки изъ рукъ плнницы,— убить себя!

— Я открыла мою тайну, прошептала милэди, понижая голосъ и въ изнеможеніи падая на полъ,— я открыла тайну! Ему теперь все извстно! Боже мой, я погибла!

Фельтонъ въ нершимости стоялъ, не двигаясь.

— Онъ еще сомнвается, подумала милэди: — я была недостаточно правдива.

Въ коридор послышался шумъ, и милэди узнала шаги лорда Винтера.

Фельтонъ тоже узналъ походку лорда и сдлалъ шагъ къ двери.

Милэди бросилась къ нему.

— О! не говорите ни слова, сказала она сдержаннымъ голосомъ:— ни одного слова этому человку изъ всего, что я вамъ сказала,— или я погибла, и это вы, вы…

Затмъ, такъ какъ шаги приближались, она замолчала, изъ опасенія, чтобы не услыхали ея голоса, и приложила свою прекрасную руку къ губамъ Фельтона съ неописаннымъ ужасомъ.

Фельтонъ нжно оттолкнулъ милэди, которая упала въ кресло.

Лордъ Винтеръ прошелъ мимо двери, не остановившись, и слышно было, какъ шаги его удалились и затихли.

Фельтонъ, блдный, какъ смерть, стоялъ нсколько минутъ, прислушиваясь, и затмъ, когда шумъ шаговъ совершенно затихъ, онъ вздохнулъ, какъ человкъ, пробудившійся отъ сна, и бросился вонъ изъ комнаты.

— А! сказала милэди, въ свою очередь прислушиваясь къ шагамъ Фельтона, удалявшагося въ противоположную сторону отъ лорда Винтера,— наконецъ-то ты мой!

Затмъ ея лицо снова омрачилось.

— Если онъ скажетъ барону, сказала она,— я погибла, потому что баронъ знаетъ хорошо, что я не заржусь, онъ при немъ дастъ мн ножъ въ руки, и тогда онъ увидитъ, что это страшное отчаяніе было не больше, какъ комедія.

И она стала передъ зеркаломъ и посмотрлась: никогда она не была такъ прекрасна.

— О, да! сказала она, улыбаясь,— онъ ничего не скажетъ.

Вечеромъ, когда принесли ужинъ, пришелъ лордъ Винтеръ.

— Разв ваше присутствіе, обратилась къ нему милэди,— составляетъ необходимую принадлежность моего заточенія и не можете ли вы меня избавить отъ вашихъ посщеній, увеличивающихъ мои страданія?

— Какъ, милая сестра! сказалъ лордъ Винтеръ: — не вы ли трогательно сообщили мн вашими хорошенькими губками, которыя сегодня ко мн такъ жестоки, что вы пріхали въ Англію нарочно только для того, чтобы имть удовольствіе видться со мной — удовольствіе, лишеніе котораго, по вашимъ словамъ, было для васъ настолько ощутительно, что вы рискнули всмъ: морскою болзнью, бурей, плномъ! Ну, что же! вотъ и я, утшьтесь! Къ тому же на этотъ разъ мое посщеніе иметъ цль.

Милэди задрожала: она вообразила, что Фельтонъ все сказалъ ему, никогда, можетъ быть, во всей ея жизни у этой женщины, испытавшей такъ много сильныхъ, самыхъ противоположныхъ ощущеній, не билось такъ сильно сердце.

Лордъ Винтеръ засталъ ее сидящей, онъ взялъ кресло, придвинулъ его и слъ около нея, затмъ вынулъ изъ кармана бумагу, которую медленно развернулъ.

— Посмотрите, сказалъ онъ ей:— я хочу показать вамъ родъ паспорта, который я сочинилъ для васъ и который будетъ отнын замнять вамъ его вполн въ вашей жизни, которую я согласенъ оставить вамъ.

Затмъ, переведя свой взоръ отъ милэди на бумагу, онъ прочиталъ слдующее:

— ‘Приказъ отвезти въ…’ Тутъ для названія куда именно оставлено пустое мсто, прервалъ свое чтеніе лордъ Винтеръ:— если вы предпочитаете какой-нибудь городъ, вы мн укажете, и если онъ окажется не ближе тысячи верстъ отъ Лондона, ваша просьба будетъ исполнена. Итакъ, я продолжаю: ‘Приказъ отвезти въ… поименованную Шарлотту Блаксонъ, заклейменную судомъ французскаго королевства, но освобожденную посл наказанія, она будетъ жить въ этой резиденціи, никогда не удаляясь отъ нея боле чмъ на три ль. Въ случа попытки къ побгу она подвергнется смертной казни. Ей будетъ отпускаться пять шиллинговъ въ день на квартиру и пищу’.

— Этотъ приказъ относится вовсе не ко мн, холодно отвтила милэди:— потому что на немъ выставлено не мое имя.

— Имя! Да разв у васъ есть оно?

— Я ношу фамилію вашего брата?

— Вы ошибаетесь: мой братъ былъ вашимъ вторымъ мужемъ, а вашъ первый мужъ живъ еще. Назовите мн его имя, и я поставлю его вмсто имени Шарлотты Блаксонъ. Нтъ? вы не хотите этого? вы молчите?… Хорошо! вы будете внесены въ тюремную роспись подъ именемъ Шарлотты Блаксонъ.

Милэди продолжала хранить молчаніе, на этотъ разъ оно было слдствіемъ не обдуманнаго плана, а просто страха: она вообразила, что этотъ приказъ сейчасъ же будетъ приведенъ въ исполненіе, она думала, что лордъ Винтеръ ускорилъ ея отъздъ, она думала, что осуждена выхать сегодня же вечеромъ. Ей представилось одну минуту, что все потеряно, какъ вдругъ она замтила, что приказъ былъ безъ подписи. Радость, которую она почувствовала при этомъ открытіи, была настолько велика, что она не смогла скрыть ея.

— Да, да, сказалъ лордъ Винтеръ, замтившій перемну въ ней,— да, вы ищете подписи и думаете: не все еще потеряно, разъ подъ этимъ приказомъ нтъ подписи, мн его только показываютъ, чтобы испугать меня. Вы ошибаетесь: завтра этотъ приказъ будетъ посланъ къ лорду Букингаму, послзавтра онъ будетъ возвращенъ съ его подписью и съ приложеніемъ къ нему печати, и черезъ двадцать четыре часа, ручаюсь вамъ, онъ будетъ приведенъ въ исполненіе. Прощайте, сударыня, вотъ все, что я имлъ сообщить вамъ.

— А я отвчу вамъ, милостивый государь, что это злоупотребленіе властью и это изгнаніе подъ вымышленнымъ именемъ — подлость.

— Разв вы предпочитаете быть повшенной подъ вашимъ собственнымъ именемъ, милэди? Вамъ извстно, что англійскіе законы неумолимы къ преступленіямъ противъ брака, объяснитесь откровенно, и хотя мое имя, или, врне, имя моего брата, замшано въ этомъ, я рискну даже публичнымъ скандаломъ, чтобы быть вполн увреннымъ, что я разъ навсегда избавился отъ васъ.

Милэди ничего не отвтила, но поблднла какъ мертвецъ.

— О! я вижу, что вы предпочитаете путешествіе. Чудесно, сударыня, есть старинная поговорка, что путешествіе образуетъ молодость. Честное слово! вы правы: во всякомъ случа, жизнь — вещь хорошая. Оттого-то я забочусь, чтобы вы ея у меня не отняли. Значитъ остается теперь покончить дло относительно пяти шиллинговъ, я кажусь немножко скупымъ, не правда ли? Это все оттого, что я очень забочусь о томъ, чтобы вы не подкупили вашихъ стражей. Къ тому же для ихъ обольщенія при васъ останутся вс ваши прелести. Попробуйте воспользоваться ими, если ваша неудача съ Фельтономъ не отняла у васъ охоты прибгать къ попыткамъ этого рода…

‘Фельтонъ ничего ему не сказалъ’, подумала милэди, ‘еще ничего не потеряно’.

— А теперь, сударыня, до свиданія. Завтра я приду къ вамъ объявить отъздъ моего гонца.

Лордъ Винтеръ всталъ, сдлалъ насмшливый поклонъ милэди и вышелъ.

Милэди свободно вздохнула: у нея оставалось еще четыре дня впереди, четырехъ дней ей вполн достаточно, чтобы окончательно покорить своему очарованію Фельтона. Между тмъ ей пришла ужасная мысль, а именно, что лордъ Винтеръ, можетъ быть, пошлетъ самого Фельтона къ Букингаму за подписью приказа, такимъ образомъ Фельтонъ ускользнулъ бы изъ ея рукъ, а для полнаго успха плнниц необходимо было непрерывно поддерживать прелесть своего очарованія.

Впрочемъ, какъ мы уже сказали, одно успокаивало ее Фельтонъ ничего не сказалъ.

Она не хотла выказать волненія, произведеннаго на нее угрозами лорда Винтера, а потому сла за столъ и пола. Затмъ, какъ и наканун, она встала на колни и громко прочитала молитвы. Какъ и наканун, солдатъ пересталъ ходить и, остановившись, слушалъ.

Вскор она услыхала шумъ боле легкихъ шаговъ, чмъ шаги часового, которые раздались въ конц коридора и, приблизившись, остановились у ея двери.

— Это онъ, подумала она.

И она запла ту самую религіозную псню, которая такъ сильно наэлектризовала наканун Фельтона.

Хотя ея пріятный, сильный и звучный голосъ казался мелодичне и трогательне, чмъ былъ когда-либо, тмъ не мене дверь не отворилась. Милэди бросила украдкой взглядъ въ окошечко двери, и ей показалось, что за ршеткой сверкнули горящіе глаза молодого человка, но было ли это дйствительностью, или только видніемъ, она наврное не знала, такъ какъ на этотъ разъ онъ имлъ настолько надъ собой власти, что не вошелъ.

Спустя нсколько минутъ посл того, какъ она окончила религіозную псню, милэди показалось, что послышался глубокій вздохъ, затмъ т же самые шаги, которые приблизились къ двери, тихо и точно съ сожалніемъ удалились.

XXVIII.
Четвертый день плна.

На слдующій день, когда Фельтонъ вошелъ къ милэди, онъ засталъ ее стоявшею на кресл и державшею въ рукахъ веревку, свитую изъ батистовыхъ платковъ, разорванныхъ на длинныя полосы, которыя были сплетены и связаны за концы одна съ другой, при шум, произведенномъ Фельтономъ, когда онъ отворилъ дверь, милэди легко спрыгнула съ кресла и хотла спрятать позади себя эту импровизированную веревку. Молодой человкъ былъ блдне обыкновеннаго, и красные глаза вслдствіе безсонницы, указывали на то, что онъ провелъ безпокойную ночь.

Между тмъ его лицо выражало еще большую суровость, чмъ когда-либо.

Онъ медленно приблизился къ милэди, которая сидла, и, взявъ конецъ смертоносной веревки, которую она нечаянно или съ намреніемъ оставила на виду, холодно спросилъ ее:

— Что это такое, сударыня?

— Это?— Ничего, отвчала милэди съ выраженіемъ той затаенной грусти, которую она такъ искусно умла придавать своей улыбк:— скука — смертельный врагъ заключенныхъ, я скучаю и для развлеченія сплела эту веревку.

Фельтонъ обратилъ взоръ на стну, у которой онъ засталъ милэди стоявшею на кресл, на которомъ въ данную минуту она сидла, и замтилъ надъ ея головой позолоченный крюкъ, ввинченный въ стну, служившій для вшанія платья или оружія. Онъ вздрогнулъ, и плнница замтила это, такъ какъ, хотя она и сидла съ опущенными глазами, отъ нея ничто не ускользало.

— А что вы длали, стоя на кресл? спросилъ онъ.

— Что вамъ до этого?

Однако, настаивалъ Фельтонъ,— я желаю это знать.

— Не спрашивайте меня,— вы знаете, что намъ, истиннымъ христіанамъ, запрещено лгать.

— Въ такомъ случа, я самъ скажу вамъ, что вы длали или, врне, что вы собирались сдлать: вы хотли привести въ исполненіе задуманное вами намреніе. Подумайте только о томъ, сударыня, что если Господь запрещаетъ ложь, то тмъ строже Господь запрещаетъ прибгать къ самоубійству.

— Когда Господь видитъ, что одно изъ его созданій несправедливо подвергается гоненію и ему остается только выборъ между самоубійствомъ и позоромъ, поврьте, отвтила милэди тономъ глубокаго убжденія:— что Господь проститъ ему самоубійство, потому что въ такомъ случа самоубійство — мученичество.

— Вы или преувеличиваете ваши несчастья, или не вполн высказываетесь… Сударыня, ради Бога, объяснитесь.

— Разсказать вамъ мои несчастья, чтобы вы приняли все сказанное мною за басню, сообщить вамъ о моихъ планахъ для того, чтобы вы донесли о нихъ моему преслдователю,— нтъ, къ тому же что вамъ значитъ жизнь и смерть несчастной заключенной? вы вдь только отвчаете за мое тло, не такъ ли? Лишь бы вы представили трупъ, который признали бы за мой, съ васъ больше ничего и не спросятъ, а можетъ быть даже васъ и вознаградятъ вдвойн.

— Меня, сударыня, меня! вскричалъ Фельтонъ,— и вы можете предположить, что я возьму награду за вашу жизнь, о! вы не думаете о томъ, что говорите.

— Оставьте меня, Фельтонъ, позвольте мн исполнить мое намреніе, сказала милэди, воспламеняясь:— каждый солдатъ долженъ быть честолюбивъ, не правда ли? Вы лейтенантъ, а за моимъ гробомъ вы уже послдуете въ чин капитана.

— Что такое я сдлалъ вамъ, сказалъ потрясенный этими словами Фельтонъ:— что вы хотите возложить на меня такую отвтственность передъ людьми и Богомъ. Черезъ нсколько дней, сударыня, васъ здсь не будетъ, и ваша жизнь не будетъ подъ моей охраной, и тогда, прибавилъ онъ со вздохомъ,— длайте такъ, какъ вы хотите,

— Слдовательно, вскричала милэди, какъ будто бы не въ состояніи была сдержать своего гнва,— вы, человкъ благочестивый, вы, котораго считаютъ праведнымъ, вы просите только о томъ, чтобы васъ не потревожили, не обвинили въ моей смерти?

— Я долженъ охранять вашу жизнь, сударыня, и буду ее охранять.

— Но понимаете ли вы, какую обязанность вы исполняете? Вы поступаете жестоко, если бы даже я была и виновна, но какъ назовете вы свое поведеніе, какъ на зоветъ его Господь, если я невинна?

— Я солдатъ, сударыня, и исполняю возложенныя на меня обязанности.

— Думаете ли вы, что въ день послдняго суда Господь отдлить слпыхъ палачей отъ несправедливыхъ судей? Вы не хотите, чтобы я убила свое тло, и длаетесь сообщникомъ человка, который хочетъ погубить мою душу?

— Повторяю вамъ, сказалъ Фельтонъ, начавшій колебаться:— вамъ не грозитъ никакой опасности, и я отвчаю за лорда Винтера, какъ за самого себя.

— Безумецъ! не кричала милэди,— бдный безумецъ тотъ, кто осмливается ручаться за другого, когда самые мудрые, когда самые богоугодные люди не ршаются поручиться за самихъ себя и становится на, сторону сильнйшаго и счастливйшаго, чтобы притснять боле слабую и несчастную.

— Невозможно, сударыня, невозможно, прошепталъ Фельтонъ, чувствовавшій въ глубин сердца всю справедливость этого довода:— пока вы плнница, вы не получите свободы черезъ меня, пока вы живы, вы не лишитесь жизни черезъ меня.

— Да, вскричала милэди,— но я потеряю, что мн дороже жизни, Фельтонъ: я потеряю честь, и это васъ, именно васъ я сдлаю отвтственнымъ передъ Богомъ и людьми за мой позоръ и за мое безчестіе.

На этотъ разъ Фельтонъ, какъ ни былъ или ни хотлъ казаться безстрастнымъ, не могъ устоять противъ тайнаго обольщенія, которое уже овладло имъ: видть эту женщину, такую прекрасную, чистую, какъ само непорочное видніе,— видть ее то плачущею, то угрожающею, испытывать въ одно и то же время вліяніе ея красоты и быть свидтелемъ ея отчаянія, это было слитомъ для мечтателя, слишкомъ для человка, исполненнаго пламенныхъ мечтаній изступленной вры, слишкомъ для сердца, сндаемаго такой ненавистью къ людямъ. Милэди замтила его смущеніе, она видла, что кровь въ жилахъ молодого фанатика кипитъ, волнуемая противоположными страстями, и, подобно искусному генералу, который, видя, что непріятель готовъ отступить, идетъ прямо на него съ побднымъ крикомъ, она встала, прекрасная, какъ древняя жрица, вдохновенная, какъ древняя христіанка, съ распростертой впередъ рукой, съ обнаженной шеей, съ распущенными волосами, стыдливо придерживая платье на груди, со взглядомъ, воспламененнымъ тмъ огнемъ, который уже внесъ смущеніе въ душу молодого пуританина, она двинулась къ нему и громко запла своимъ пріятнымъ голосомъ, которому при случа умла придавать особенно внушающее выраженіе:

‘Приноси Ваалу твою жертву, ввергни на растерзаніе ко львамъ мученика! Господь заставитъ тебя раскаяться! Я взываю къ Нему изъ пропасти’.

Фельтонъ подъ вліяніемъ этого страннаго воззванія стоялъ точно окаменлый.

— Кто вы? кто вы? вскричалъ онъ, сложивши руки:— Божья ли вы посланница, служительница ли ада, ангелъ ли вы, или демонъ, зовутъ ли васъ Элоя, или Астарта?

— Разв ты меня не узналъ, Фельтонъ? Я не ангелъ, не демонъ, я дочь земли, сестра теб по вр, вотъ и все,

— Да, да, я сомнвался еще, сказалъ Фельтонъ:— но теперь я этому врю.

— Ты вришь этому, а между тмъ ты сообщникъ этого дтища Веліала, котораго зовутъ лордомъ Винтеромъ. Ты вришь, и между тмъ оставляешь меня въ рукахъ моихъ враговъ, врага Англіи, врага Божія? Ты вришь, и между тмъ ты предаешь меня тому, который наполняетъ и оскверняетъ свтъ своею ересью, своимъ развратомъ, безчестному Сарданапалу, котораго ослпленные зовутъ герцогомъ Букингамомъ, а истинно врующіе зовутъ антихристомъ.

— Я предаю васъ Букингаму — я! Что вы говорите?

— Имющіе глаза, вскричала милэди,— не видятъ и имющіе уши не слышатъ.

— Да, да, сказалъ Фельтонъ, проводя рукой по лбу, покрытому потомъ, какъ бы для того, чтобы уничтожить послднее сомнніе:— да, я узнаю голосъ, говорившій мн во сн, да, я узнаю черты ангела, который являлся мн каждую ночь и говорилъ моей душ, не знающей сна: ‘Рази, спаси Англію, спаси самого себя, потому что ты умрешь, не исполнивши волю Господню!’ — Говорите, говорите! вскричалъ Фельтонъ:— теперь я васъ понимаю.

Лучъ ужасной радости, но быстрый, какъ молнія, блеснулъ въ глазахъ милэди.

Какъ мимолетенъ ни былъ этотъ предательскій лучъ радости, но Фельтонъ замтилъ его и содрогнулся, точно этотъ лучъ освтилъ бездну сердца этой женщины.

Фельтонъ вспомнилъ вдругъ предупрежденія лорда Винтера, обольщенія милэди и ея первыя попытки въ этомъ род по ея прізд, онъ отступилъ назадъ и опустилъ голову, но не переставалъ глядть на нее: точно околдованный этимъ страннымъ созданьемъ, онъ не могъ отвести отъ нея глазъ.

Ммлэди была не изъ тхъ женщинъ, чтобы ошибиться и не понять причины его нершительности. Несмотря на ея видимое волненіе, ледяное спокойствіе не покидало ея. Прежде чмъ Фельтонъ отвтилъ ей и тмъ заставилъ ее продолжать разговоръ въ томъ же восторженномъ дух, что было бы въ высшей степени трудно, она опустила внизъ руки, будто женская слабость взяла верхъ надъ восторженнымъ вдохновеніемъ.

— Нтъ, сказала она,— не мн быть Юдифью, которая освободитъ Бетулію отъ Олоферна. Мечъ Господень слишкомъ тяжелъ для руки моей. Дайте же мн возможность умереть, чтобы избгнуть позора, найти спасеніе въ мученичеств. Я не прошу у васъ ни свободы, какъ бы это сдлана виновная, ни мщенія, какъ язычница. Я умоляю васъ и на колняхъ взываю къ вамъ: дайте мн умереть, и мой послдній вздохъ будетъ благословлять моего избавителя.

При звукахъ этого нжнаго и умоляющаго голоса, при вид этого робкаго, убитаго взгляда Фельтонъ снова подошелъ къ ней. Мало-по-малу обольстительниц опять удалось окружить себя магическимъ очарованіемъ, дйствіе котораго она усиливала и уменьшала по своему произволу, и которое заключалось въ ея красот, смиреніи, слезахъ и въ особенности въ неотразимой прелести таинственнаго сладострастія, самой губительной изъ всхъ страстей.

— Увы! сказалъ Фельтонъ,— я не могу сдлать ничего, какъ только жалть васъ, если вы докажете, что вы жертва! Но лордъ Винтеръ взводитъ на васъ страшныя обвиненія. Вы христіанка, вы мн сестра по вр, я чувствую къ вамъ влеченіе.— я, никогда не любившій никого, крохм своего благодтеля, я, не встрчавшій въ жизни никого, кром измнниковъ и нечестивыхъ. Но вы, сударыня, хотя, дйствительно, прекрасны и по наружности безпорочны, вы, наврно, совершили какое-нибудь неправое дло, если лордъ Винтеръ такъ преслдуетъ васъ!

— Имющіе глаза, повторила милэди съ невыразимою печалью,— не будутъ видть, и имющіе уши не будутъ слышать.

— Въ такомъ случа, вскричалъ молодой офицеръ,— говорите, говорите же!

— Открыть вамъ мой позоръ! вскричала милэди съ краской въ лиц: позоръ,— потому что часто преступленіе одного бываетъ позоромъ другого… Доврить мн, женщин, мой позоръ вамъ, мужчин! О! продолжала она, стыдливо закрывая рукой свои чудные глаза,— о! никогда, никогда я не буду въ состояніи это сдлать.

— Мн, вашему брату? проговорилъ Фельтонъ.

Милэди долго вглядываюсь въ него съ такимъ выраженіемъ, которое молодой человкъ принялъ за колебаніе, но которое въ сущности было только наблюденіемъ и въ особенности желаніемъ обворожить,

Фельтонъ съ умоляющимъ видомъ сложилъ руки.

— Да, произнесла милэди,— брату своему я ршусь довриться!

Въ эту самую минуту раздаюсь шаги лорда Винтера, но на этотъ разъ страшный зять милэди не удовольствовался тмъ, что прошелъ мимо двери, какъ онъ это сдлавъ наканун, и не удалился, а остановился, сказалъ два слова часовому, затмъ дверь отворилась, и онъ вошелъ.

Во время этого краткаго разговора съ часовымъ Фельтонъ быстро отошелъ въ сторону, и когда лордъ Винтеръ вошелъ, онъ уже стоялъ въ нсколькихъ шагахъ отъ плнницы.

Баронъ вошелъ медленно и окинулъ испытующимъ взглядомъ плнницу и молодого человка.

— Вы что-то давно здсь, Джонъ, сказалъ онъ:— ужъ не разсказываетъ ли вамъ эта женщина о своихъ преступленіяхъ? Въ такомъ случа мн стало бы понятно, что вашъ разговоръ продолжается такъ долго.

Фельтонъ вздрогнулъ, и милэди поняла, что она погибла, если не подоспетъ на помощь смущенному пуританину.

— А! вы боитесь, чтобы ваша плнница не ускользнула отъ васъ, замтила она:— спросите у вашего достойнаго тюремщика, о какой милости сію минуту я умоляла его.

— Вы просили о милости? спросилъ подозрительно баронъ.

— Да, милордъ, сказалъ смущенный молодой человкъ.

— О какой же это милости?

— Она просила у меня ножъ, который общала отдать черезъ минуту въ дверное окошечко, отвтилъ Фельтонъ.

— Разв здсь кто-нибудь спрятанъ, кого эта милая особа хочетъ зарзать? спросилъ лордъ Винтеръ своимъ насмшливымъ, презрительнымъ тономъ.

— Я здсь, отвтила милэди.

— Я предоставилъ вамъ на выборъ Америку или Тибурнъ, продолжалъ лордъ Винтеръ:— выберите Тибурнъ, милэди: поврьте мн, что веревка надежне ножа.

Фельтонъ поблднлъ и сдлалъ шагъ впередъ, вспомнивъ, что въ ту минуту, какъ лордъ Винтеръ входилъ, милэди держала въ рукахъ веревку.

— Вы правы, сказала она,— я уже думала объ этомъ, и затмъ прибавила глухимъ голосомъ: — и еще подумаю.

Фельтонъ почувствовалъ, какъ дрожь пробжала по всему его тлу, вроятно, это движеніе не ускользнуло отъ вниманія лорда Винтера.

— Не врь этому, Джонъ, сказалъ онъ,— Джонъ, другъ мой, я положился на тебя, будь остороженъ — я предупреждалъ тебя! Къ тому же будь спокоенъ, мое дитя, черезъ три дня мы избавимся отъ этого созданья, и тамъ, куда я ее отправлю, она никому не будетъ въ состояніи вредить.

— Вы слышите! вскричала милэди громко, такъ что баринъ думалъ, что она обращается къ небу, а Фельтонъ понялъ, что это обращеніе относилось къ нему.

Онъ опустилъ голову и задумался. Баронъ взялъ офицера подъ руку и, уходя, все время глядлъ черезъ плечо на милэди, не теряя ея изъ виду, пока они не вышли изъ комнаты.

— Однакоже, подумала плнница, когда дверь затворилась за ними,— мое дло вовсе не такъ подвинулось впередъ, какъ я думала. Винтеръ измнилъ своей обычной глупости, сдлавшись необыкновенно осторожнымъ, вотъ что значитъ желаніе мести и какъ оно измняетъ человка! А что до Фельтона — онъ не ршается. О! это не такой человкъ, какъ проклятый д’Артаньянъ. Пуританинъ обожаетъ только цломудренныхъ двъ, и къ тому же обожаетъ ихъ только скрестивши передъ ними руки, а когда мушкетеръ любитъ женщинъ, онъ любитъ ихъ совсмъ иначе.

Милэди съ нетерпніемъ ожидала возвращенія Фельтона, такъ какъ она не сомнвалась, что увидится съ нимъ еще въ продолженіе дня. Спустя часъ посл вышеописанной сцены она услышала, что кто-то тихо разговариваетъ у ея двери, затмъ вскор дверь отворилась, и вошелъ Фельтонъ.

Молодой человкъ быстро вошелъ въ комнату, оставивъ за собой дверь полуоткрытой, и сдлалъ милэди знакъ, чтобы она молчала: по лицу его было видно, что онъ очень встревоженъ.

— Чего вы отъ меня хотите? спросила она.

— Послушайте, тихо отвтилъ ей Фельтонъ:— я удалилъ часового, чтобы имть возможность быть съ вами, чтобы никто не слышалъ насъ. Баронъ сейчасъ разсказалъ мн ужасную исторію.

Милэди улыбнулась своей улыбкой покорной жертвы и склонила голову.

— Вы — демонъ, продолжалъ Фельтонъ,— или баронъ мой благодтель, мой отецъ — чудовище. Я знаю васъ всего четыре дня, а его я люблю съ двухлтняго возраста, такъ мн простительно колебаться въ выбор между вами и имъ, не пугайтесь моихъ словъ: мн необходимо убдиться въ истин того, что вы говорите. Сегодня ночью, посл двнадцати, я приду къ вамъ и вы меня убдите.

— Нтъ, Фельтонъ, нтъ братъ мой, отвчала она, — ваша жертва слишкомъ велика, и я понимаю, чего вамъ она стоитъ. Нтъ, я погибла, не губите себя вмст со мною. Моя смерть будетъ гораздо краснорчиве моей жизни, и безмолвіе трупа убдитъ васъ гораздо лучше словъ заключенной.

— Замолчите, сударыня, вскричалъ Фельтонъ,— и не говорите мн этого, я пришелъ затмъ, чтобы вы дали честное слово, чтобы вы поклялись мн всмъ, что для васъ священно, что вы не посягнете на вашу жизнь.

— Я не хочу общать, отвчала милэди:— потому что никто такъ не уважаетъ клятвы, и если я общаю, я должна буду сдержать слово.

— Въ такомъ случа общайте мн, по крайней мр, сдержать слово и подождать, пока мы не увидимся снова. И если вы посл того, какъ увидитесь со мной, будете продолжать настаивать на своемъ, тогда, нечего длать, вы будете свободны, и я самъ лично дамъ вамъ оружіе, которое вы просили.

— Въ такомъ случа, я согласна: я подожду.

— Поклянитесь.

— Клянусь нашимъ Богомъ! Довольны вы?

— Хорошо, до наступающей ночи.

И онъ вышелъ изъ комнаты, заперъ за собою дверь и сталъ ждать, стоя у двери съ пикой солдата въ рук, какъ будто замняя часового.

Когда солдатъ вернулся, Фельтонъ передалъ ему его оружіе.

Тогда черезъ дверное окошечко, къ которому подошла милэди, она увидла, съ какой лихорадочной набожностію Фельтонъ перекрестился и пошелъ по коридору вн себя отъ восторга.

Она вернулась на свое мсто съ улыбкой дикаго презрнія на губахъ и съ богохульствомъ призывая Бога, того Бога, именемъ Котораго она только что поклялась, никогда не научившись познавать Его.

— Боже мой! сказала она:— какой безумный фанатикъ! Боже мой! я все та же, и онъ мн поможетъ отомстить за себя.

XXIX.
Пятый день плна.

Между тмъ милэди наполовину уже торжествовала побду, и успхъ удвоилъ ея силы.

Не трудно было одерживать побды, которыя удавались ей до сихъ поръ надъ людьми, легко поддающимися обольщенію и которыхъ изящное придворное воспитаніе легко увлекало въ ея сти, милэди была настолько красива, что никогда не встрчала препятствія для удовлетворенія своихъ прихотей, и настолько хитра и ловка, что преодолвала всякаго рода препятствія.

Но на этотъ разъ пришлось вступить въ борьбу съ натурой дикой, сдержанной, вслдствіе суровыхъ предписаній религіозной секты, доводившихъ почти до полнаго отверженія чувственности и налагавшихъ на ея послдователей обтъ покаянія, сдлавшихъ Фельтона человкомъ, недоступнымъ обычнымъ обольщеніямъ. Въ этой восторженной голов вертлись такіе обширные планы, такіе мятежные проекты, что въ ней не оставалось мста ни для какой любви изъ каприза или чувственности, зарождающейся главнымъ образомъ отъ праздности и усиливающейся отъ разврата. Милэди, слдовательно, своей притворной добродтелью пробила брешь и поколебала мнніе о себ человка, страшно предубжденнаго противъ нея, а своей красотой покорила сердце и чувства человка цломудреннаго и чистаго душой. Наконецъ-то она узнала силу своего очарованія, до сихъ поръ ей самой неизвстную, изъ опыта надъ человкомъ съ упорнымъ характеромъ и съ твердыми убжденіями. Но тмъ не мене много разъ въ продолженіе вечера она отчаивалась за свою судьбу и за себя лично, она не призывала Бога, это правда, но врила въ помощь своего злого генія, эту могущественную силу, управляющую всми случайностями человческой жизни, которой, какъ повствуетъ одна арабская сказка, достаточно иногда одного гранатнаго смечка, чтобы возвратить къ жизни цлый погибшій міръ.

Милэди, приготовляясь принять Фельтона, должна была обдумать свой образъ дйствій и на слдующій день. Она знала, что ей оставалось всего два дня и что на къ только приказъ будетъ подписанъ Букингамомъ (а Букингамъ не замедлитъ подписать его еще и потому, что въ этомъ приказ было поставлено вымышленное имя, слдовательно онъ не могъ знать, о какой женщин идетъ рчь),— баронъ отправитъ ее немедленно, ей было тоже не безызвстно, что женщины, осужденныя на ссылку, обладаютъ гораздо меньшими средствами къ обольщенію, чмъ мнимыя добродтели, красота которыхъ возвышается блескомъ большого свта, увеличивается всми атрибутами и требованіями моды и прелести которыхъ получаютъ новую силу вслдствіе падающаго на нихъ луча ихъ аристократическаго происхожденія. Приговоръ къ позорному, постыдному наказанію не лишаетъ женщины красоты, но онъ является препятствіемъ когда-либо достигнуть могущества. Какъ вс люди, несомннно одаренные отъ природы, милэди отлично понимала, какая среда подходила ей больше всего по ея характеру и средствамъ. Бдность всегда представлялась для нея чмъ-то отталкивающимъ, и униженіе отнимало у нея дв трети ея красоты. Милэди была королевой, оставаясь только между королевами, для ея владычества нужна была удовлетворенная гордость. Властвовать надъ низшими существами было для нея скоре униженіемъ, чмъ удовольствіемъ. Разумется, она вернулась бы изъ своей ссылки, въ этомъ она не сомнвалась ни одной минуты, но сколько времени могло продолжиться это изгнаніе? Для такого дятельнаго и честолюбиваго характера, какимъ обладала милэди, дни, проведенные бездятельно, не подвигаясь къ цли, казались потерянными, какое же поэтому слово нужно было подыскать, чтобы назвать дни, когда теряешь уже пріобртенное! Потерять годъ, два, три года — да это цлая вчность, вернуться, когда д’Артаньянъ, торжествующій и счастливый, получить уже вмст со своими друзьями награду отъ королевы, вполн ими заслуженную за оказанныя ей услуги, все это были такія угнетающія мысли, которыхъ никакъ не могла перенести женщина, подобная милэди. Впрочемъ буря, бушевавшая въ ней, удваивала ея силы, и она была бы въ состояніи проломить стны своей темницы, если бы хотя только на одну минуту физическія ея силы равнялись умственнымъ.

Ее еще боле мучила среди всего этого мысль о кардинал. Что долженъ былъ думать, чмъ могъ себ объяснить ея молчаніе недоврчивый, безпокойный, подозрительный кардиналъ, кардиналъ, который былъ для нея не только единственной опорой, поддержкой ея и единственнымъ покровителемъ въ настоящемъ, но еще и единственнымъ орудіемъ ея счастія и мщенія въ будущемъ? Она его знала, она тоже знала, что по ея возвращеніи изъ безплоднаго путешествія она напрасно бы стала ссылаться и оправдываться своимъ заключеніемъ въ тюрьм и разсказывать о перенесенныхъ ею страданіяхъ: на все это кардиналъ отвтилъ бы съ насмшливымъ спокойствіемъ могущественнаго скептика, сильнаго какъ своей властью, такъ и своимъ геніемъ: ‘Вамъ не слдовало позволять схватить себя!’

Тогда милэди вооружалась всей свой энергіей, повторяя въ глубин души своей имя Фельтона, этотъ единственный лучъ свта, проникающій до глубины того ада, въ который она упала, и точно змя, свивающая и развивающая свои чешуйчатыя кольца, чтобы испытать свою силу, она заране окружала Фельтона тысячами изгибовъ своего изобртательнаго воображенія.

Между тмъ время шло, часы бжали и, казалось, будили время отъ времени колоколъ, и каждый ударъ металла отзывался въ сердц плнницы. Въ девять часовъ, ни обыкновенію, пришелъ лордъ Винтеръ, осмотрлъ окно и желзныя ршетки, полъ, стны, каминъ и двери, и въ продолженіе всего этого долгаго и тщательнаго осмотра ни онъ, ни милэди не обмнялись ни единымъ словомъ. Безъ сомннія, оба понимали, что положеніе сдлалось слишкомъ серьезнымъ, чтобы терять время въ безполезныхъ словахъ и въ безсильномъ гнв.

— Нтъ, вамъ еще не удастся, сказалъ баронъ, уходя изъ комнаты,— убжать сегодня ночью!

Въ десять часовъ Фельтонъ пришелъ смнить часового, милэди узнала его шаги. Она угадывала теперь его походку, какъ любовница угадываетъ шаги возлюбленнаго, а между тмъ въ то же время она ненавидла и презирала этого слабохарактернаго фанатика.

Условленный часъ еще не наступилъ, и Фельтонъ не вошелъ. Два часа спустя, когда пробило двнадцать, часовой быль смненъ.

Наступилъ назначенный часъ, и съ этой минуты милэди стала ожидать съ нетерпніемъ.

Новый часовой началъ ходить по коридору.

Прошло десять минуть. Пришелъ Фельтонъ.

Милэди стала прислушиваться

— Слушай, сказалъ молодой человкъ часовому:— ни подъ какимъ предлогомъ не отходи отъ этой двери, потому что теб извстно, что въ прошлую ночь милордъ наказалъ одного солдата за то, что онъ на минуту отлучился съ своего поста, несмотря на то, что я самъ караулилъ за него во время его отсутствія.

— Да, я знаю, отвчалъ солдатъ.

— Я приказываю теб слдить какъ можно строже. Я пойду осмотрть еще второй разъ комнату этой женщины, у которой, я боюсь, есть злое намреніе посягнуть на свою жизнь, и я получилъ строгое приказаніе слдить за ней.

— Прекрасно, прошептала милэди,— вотъ строгій пуританинъ начинаетъ уже и лгать.

Солдатъ только улыбнулся.

— Чортъ возьми, лейтенантъ, замтилъ онъ,— вы не всмъ несчастны, если на васъ возложено такое порученіе, особенно, если милордъ уполномочилъ васъ осмотрть даже и кровать.

Фельтонъ покраснлъ, будь это при другихъ обстоятельствахъ, онъ сдлалъ бы солдату строгій выговоръ за то, что онъ позволилъ себ подобную шутку, но его совсть слишкомъ громко говорила въ немъ, и онъ ничего не возразилъ.

— Если я позову тебя, объяснилъ онъ,— войди, точно также, если кто-нибудь придетъ, позови меня.

— Слушаю, лейтенантъ.

Фельтонъ вошелъ къ милэди, милэди встала.

— Это вы? спросила она.

— Я общалъ вамъ придти и пришелъ.

— Вы мн общали еще кое-что.

— Что же такое? Боже мой! проговорилъ молодой человкъ, чувствовавшій, несмотря на все умнье владть собой, что у него дрожатъ колни и на лбу выступилъ потъ.

— Вы общали мн принести ножъ и оставить его мн посл нашего разговора.

— Не говорите этого, сударыня! Какъ бы положеніе ни было ужасно, возразилъ Фельтонъ,— оно не даетъ права Божьему созданью прибгать къ самоубійству. Я обдумалъ и пришелъ къ заключенію, что никогда я не долженъ былъ принимать на свою душу такого грха.

— А! вы раздумали! замтила плнница, садясь на кресло съ презрительной улыбкой,— и я тоже раздумала.

— Что?

— Что я ничего не имю сказать человку, который не держитъ своего слова.

— О, Боже мой! прошепталъ Фельтонъ.

— Вы можете удалиться, я ничего не скажу.

— Вотъ ножъ! сказалъ Фельтонъ, вынимая изъ своего кармана общанное имъ орудіе, которое онъ принесъ, но не ршался передать своей плнниц.

— Дайте мн его посмотрть.

— Зачмъ?

— Клянусь честью, я его отдамъ вамъ сейчасъ же, вы его положите на столъ и встанете между нимъ и мною.

Фельтонъ подалъ оружіе милэди, которая со вниманіемъ осмотрла лезвіе и попробовала остріе его на конц пальца.

— Хорошо, сказала она, возвращая ножъ молодому офицеру:— онъ изъ отличной, прочной стали… Вы врный другъ, Фельтонъ.

Фельтонъ взялъ ножъ и положилъ его, согласно условію, на столъ.

Милэди слдила за нимъ глазами и сдлала видъ, что вполн удовлетворена.

— Теперь выслушайте меня, сказала она.

Эти слова были совершенно излишни. Молодой человкъ стоялъ около нея, съ нетерпніемъ ожидая, что она скажетъ,

— Фельтонъ, начала милэди съ меланхолической торжественностью,— Фельтонъ, если бы ваша сестра, дочь вашего отца, сказала бы вамъ: когда я была еще молода и слишкомъ невинна, чтобы быть несчастной, меня завлекли въ западню, я не поддалась и устояла, противъ меня удвоили козни, насилія — я устояла, оскорбляли вру, которую я исповдываю, Бога, которому я поклонюсь, потому что въ моихъ несчастіяхъ я прибгала къ нему за помощью — я все-таки устояла, тогда начали оскорблять меня, и такъ какъ не могли погубить мою душу, то захотли навсегда осквернить мое тло, наконецъ…

Милэди остановилась, и горькая улыбка мелькнула на губахъ ея.

— Наконецъ, спросилъ Фельтонъ,— наконецъ, что же сдлали?

— Наконецъ, однажды вечеромъ они ршили сломить мое упорство, котораго имъ не удалось поколебать,— однажды вечеромъ, говорю я, мн въ воду подмшали сильнаго наркотическаго вещества, едва окончила я свой ужинъ, какъ почувствовала, что мало-по-малу впадаю въ какое-то странное оцпенніе. Хотя я ничего не подозрвала, но невольный страхъ овладлъ мной, и я старалась преодолть сонъ, я встала, хотла подбжать къ окну, позвать на помощь, но ноги отказались мн повиноваться, мн казалось, что потолокъ опускается на мою голову и давитъ меня своей тяжестью, я протянула руки, попробовала что-нибудь сказать, но могла только испустить какіе-то неопредленные звуки, непреодолимое онмніе овладло мною, я ухватилась за кресло, чувствуя, что упаду, но вскор эта опора сдлалась недостаточной для моихъ ослабвшихъ рукъ, я упала сначала на одно колно, потомъ на оба. Хотла молиться — языкъ оледенлъ. Господь, безъ сомннія, не видлъ и не слышалъ меня, и я упала на полъ, сдлавшись жертвой сна, похожаго на смерть.

‘Изъ всего, что произошло во время этого сна, и долго ли онъ продолжался — я ничего не помню и не сохранила объ этомъ никакого воспоминанія, единственно, что я помню, это что я проснулась въ какой-то круглой комнат, великолпно убранной, въ которую свтъ проникалъ только черезъ отверстіе въ потолк. Къ тому же въ ней, казалось, не было ни одной двери, можно было подумать, что это великолпная тюрьма.

‘Я долго не въ состояніи была отдать себ отчетъ, гд я нахожусь, и во всхъ подробностяхъ, которыя я теперь разсказываю, мой умъ, казалось, безполезно усиливался отдлаться отъ гнетущаго впечатлнія этого сна, которому я не могла противиться, у меня сохранилось смутное воспоминаніе, что я совершила какую-то поздку въ карет, что я видла какой-то страшный сонъ, во время котораго силы мои истощились, но все это представлялось мн такъ неясно и смутно, какъ будто вс эти событія случились не со мной, а между тмъ, вслдствіе какой-то фантастической двойственности, они имли отношеніе и ко мн.

‘Нкоторое время состояніе, въ которомъ я находилась, казалось мн настолько страннымъ, что я думала, что все это я вижу во сн. Я встала, шатаясь, вся моя одежда лежала около меня на стул, а я не помнила, какъ я раздлась, какъ легла. Тогда мало-по-малу дйствительность начала представляться мн во всемъ своемъ ужасномъ вид: я поняла, что нахожусь не въ томъ дом, гд жила, судя по тому, какъ стояло солнце, день уже склонялся къ вечеру, а я уснула наканун вечеромъ — значитъ мой сонъ продолжался около сутокъ. Что произошло въ продолженіе этого долгаго сна?!

‘Я одлась такъ скоро, какъ только мн позволили мои силы. Вс мои вялыя движенія, оцпенлость и слабость въ членахъ указывали на то, что вліяніе наркотическаго средства еще не прошло окончательно. Впрочемъ, эта комната, видимо, предназначалась для пріема женщины, и самая прихотливая кокетка не могла бы пожелать лучшей, потому что ей стоило только бросить взглядъ вокругъ себя, и она убдилась бы, что малйшее ея желаніе предупреждено.

‘Безъ сомннія, я была не первой плнницей, запертой въ этой роскошной темниц, но вы понимаете, Фелтонъ, что великолпіе моей темницы еще боле увеличиваю мой страхъ.

‘Да, это была настоящая темница, такъ какъ я напрасно длала попытки выйти изъ нея, я осмотрла вс стны, желая найти дверь, но всюду стны издавали одинъ только глухой звукъ.

‘Я, можетъ быть, разъ двадцать обошла вокругъ комнаты, ища какого-нибудь выхода — ничего подобнаго не было. Подавленная ужасомъ и усталая, я упала въ кресло.

‘Между тмъ быстро наступила ночь, а съ ней удвоился и мой ужасъ. Я не знала, оставаться ли мн тамъ, гд я сидла: мн казалось, что со всхъ сторонъ мн угрожаетъ непредвиднная опасность и при первомъ шаг я подвергнусь ей. Хотя я еще ничего не ла со вчерашняго дня, но мой страхъ заглушалъ во мн ощущеніе голода.

‘Ни малйшій звукъ извн, по которому я могла бы опредлить время, не достигалъ до меня, я предполагала, что должно быть семь или восемь часовъ вечера, потому что это было въ октябр и уже было совсмъ темно.

‘Вдругъ раздался скрипъ двери и заставилъ меня вздрогнуть, въ отверстіе потолка показался свтъ и ярко освтилъ комнату, и я съ ужасомъ увидла, что въ нсколькихъ шагахъ отъ меня стоитъ человкъ.

‘Точно по волшебству, на средин комнаты появился столъ, накрытый на два прибора.

‘Это былъ тотъ самый человкъ, который преслдовалъ меня въ продолженіе цлаго года и поклялся обезчестить меня и при первыхъ словахъ котораго я догадалась, что ему удалось въ прошлую ночь привести свое намреніе въ исполненіе…’

— Низкій! прошепталъ Фельтонъ.

— О! да, низкій человкъ! вскричала милэди, видя, съ какимъ участіемъ слушаетъ молодой человкъ, боясь проронить хотя слово этого страннаго разсказа:— о! да, низкій человкъ, который думалъ, что ему достаточно было одержать надо мной побду во время сна, чтобы достигнуть цли, онъ пришелъ въ надежд, что я соглашусь переносить мой стыдъ, такъ какъ мой позоръ былъ дломъ уже совершеннымъ: онъ явился предложить мн свое состояніе взамнъ моей любви.

‘Я высказала этому человку все презрніе, все негодованіе, на какое только можетъ быть способно сердце женщины, безъ сомннія, онъ привыкъ къ подобнымъ упрекамъ, потому что выслушалъ меня спокойно, улыбаясь, скрестивши руки на груди, зачмъ, когда онъ думалъ, что я все высказала и кончила, онъ приблизился ко мн, я бросилась къ столу, схватила ножъ и приставила его къ груди моей.

‘— Сдлайте еще шагъ впередъ, сказала я ему:— и кром моего позора на васъ ляжетъ еще упрекъ за мою смерть.

‘Вроятно въ моемъ взгляд, въ моемъ голос и во всей моей фигур было столько краснорчивой правдивости въ жестахъ и въ интонаціи голоса, что я могла убдить и повліять на самаго развращеннаго человка: онъ остановился.

‘— Вашу смерть! сказалъ онъ мн:— о! нтъ, вы слишкомъ очаровательная любовница, чтобы я согласился потерять васъ, испытавъ только одинъ разъ счастіе обладать вами. Прощайте, моя красавица! я подожду и приду къ вамъ тогда, когда вы будете въ лучшемъ расположеніи духа.

‘При этихъ словахъ онъ свистнулъ, круглый освщенный шаръ въ потолк поднялся и скрылся, и я осталась снова въ темнот. Минуту спустя послышался тотъ же шумъ, какъ и раньше: отворившейся и снова затворившейся двери, освщенный шаръ появился опять, и я осталась одна.

‘Эта минута была ужасна, если у меня и оставалось еще нкоторое сомнніе относительно моего несчастія, то теперь оно окончательно исчезло и перешло въ ужасную дйствительность: я находилась въ рукахъ человка, котораго я ненавидла и презирала, въ рукахъ человка, способнаго на все и который мн уже доказалъ роковымъ образомъ, на что былъ способенъ’.

— Но кто же былъ этотъ человкъ? спросилъ Фельтонъ.

— Я провела ночь, сидя на стул, вздрагивая при малйшемъ шум, потомъ, приблизительно около полуночи, лампа потухла, и я очутилась въ темнот. Но ночь прошла спокойно, безъ новыхъ покушеній со стороны моего преслдователя, наступилъ день, столъ исчезъ, и только одинъ ножъ остался у меня въ рукахъ.

‘Этотъ ножъ составлялъ всю мою надежду.

‘Я изнемогала отъ усталости, глаза мои горли отъ безсонницы, я не посмла заснуть ни на минуту: дневной свтъ успокоилъ меня, я бросилась на кровать, не выпуская изъ рукъ спасительнаго ножа, который я спрятала подъ подушку.

‘Когда я проснулась, снова стоялъ уже накрытый столъ.

‘На этотъ разъ, несмотря на весь страхъ, на тоску, я почувствовала страшный голодъ: прошло сорокъ восемь часовъ, какъ я не принимала никакой пищи, я съла немного хлба и нсколько фруктовъ, затмъ, вспомнивъ, что наркотическое средство примшано было въ воду, которую я выпила, я не прикоснулась къ той, которая стояла на стол, и налила себ стаканъ изъ мраморнаго фонтана, устроеннаго въ стн, надъ туалетомъ.

‘Тмъ не мене, несмотря на эту предосторожность, я все-таки была нкоторое время въ страшномъ безпокойств, но на этотъ разъ мои опасенія были неосновательны: день прошелъ, и я не почувствовала ничего, похожаго на то, чего я опасалась.

‘Чтобы не замтили моей недоврчивости, я, изъ предосторожности, на половину вылила воду изъ графина.

‘Наступилъ вечеръ, а съ нимъ и темнота, но между тмъ, какъ ни была велика темнота, глаза мои стали привыкать къ ней, я видла, какъ столъ опустился подъ полъ и черезъ четверть часа появился снова съ приготовленнымъ на немъ ужиномъ, а спустя минуту, посредствомъ той же лампы, моя комната опять освтилась.

‘Я ршилась ничего не сть, кром только того, къ чему нельзя примшать соннаго порошка: два яйца и нсколько фруктовъ составили весь мой ужинъ, затмъ я налила стаканъ воды изъ моего благодтельнаго фонтана и напилась.

‘При первыхъ глоткахъ мн показалось, что вода не такого вкуса, который имла утромъ, мною сейчасъ же овладло подозрніе, и я пріостановилась пить, но я уже отпила боле полу стакана.

‘Я съ отвращеніемъ и ужасомъ бросила стаканъ и ожидала послдствій, холодный потъ выступилъ у меня на лбу.

‘Безъ сомннія, какой-нибудь невидимый свидтель видлъ, что я брала воду изъ фонтана, и воспользовался моей доврчивостью, чтобы врне достигнуть моей гибели, разсчитанной и приводимой въ исполненіе съ такимъ жестокимъ хладнокровіемъ.

‘Не прошло и получаса, какъ появились т же самые симптомы, что и въ первый рать, но такъ какъ на этотъ разъ я выпила всего полстакана воды, то я доле боролась и вмсто того, чтобы заснуть совсмъ, я впала въ какое-то сонливое состояніе, которое не лишило меня сознанія всего, что происходило вокругъ меня, но въ то же самое время отняло у меня всякую силу и возможность защищаться или бжать.

‘Я хотла дотащиться до постели, чтобы взять единственное оставшееся у меня средство для защиты — мой спасительный ножъ, но я не могла дойти до изголовья: я упала на колни, судорожно ухватившись за одну изъ ножекъ кровати.. Тогда я поняла, что я погибла’…

Фельтонъ страшно поблднлъ, и судорожная дрожь пробжала по всему его тлу.

— И всего ужасне было то, продолжала милэди, съ волненіемъ въ голос, какъ будто она еще чувствовала мученіе, испытанное ею въ ту ужасную минуту,— что на этотъ разъ у меня сохранилось полное сознаніе грозившей мн опасности, душа моя, если только я могу такъ выразиться, бодрствовала въ моемъ уснувшемъ тл, вслдствіе чего я все видла и слышала, правда, все происходило точно во сн, но это было тмъ ужасне.

‘Я видла, какъ мало-по-мало поднялась вверхъ лампа, и я осталась въ темнот, затмъ я услышала знакомый звукъ двери, хотя эту дверь отворяли всего два раза.

‘Я инстинктивно почувствовала, что кто-то ко мн приближается, говорятъ, что несчастный, заблудившійся въ степяхъ Америки, также чувствуетъ приближеніе зми.

‘Я хотла сдлать надъ собой усиліе и закричать, собравъ послднія силы энергіи и воли, я даже встала, но для того только, чтобы тотчасъ же снова упасть… упасть въ объятія моего преслдователя’.

— Скажите же, кто былъ этотъ человкъ? вскричалъ молодой офицеръ.

Милэди съ перваго взгляда видла, какъ сильно заставляетъ она страдать Фельтона при передач малйшихъ подробностей разсказа, но она не хотла избавить его ни отъ единой пытки. Чмъ глубже она затронетъ его сердце, тмъ увренне она можетъ быть, что онъ отомститъ за нее. Итакъ, она продолжала, какъ будто не слыхала вопроса или думала, что еще не пришло время отвтить ему на него:

— Только на этотъ разъ низкій преслдователь имлъ дло не съ безчувственнымъ трупомъ. Я вамъ уже сказала: не будучи въ состояніи окончательно придти въ себя и вернуть способность дйствовать по своей вол, у меня все-таки оставалось сознаніе угрожавшей мн опасности: я боролась изо всхъ силъ, и, какъ я ни была слаба, мое сопротивленіе, вроятно, было продолжительно, потому что я слышала, какъ онъ воскликнулъ:

‘— Эти негодныя пуританки! мн хорошо извстно, что палачамъ не легко съ ними справиться, но я думали, что они мене сильны передъ своими любовниками.

‘Увы! это сопротивленіе не могло продолжаться слишкомъ долго, и я чувствовала, что силы меня оставляютъ, и на этотъ разъ негодяй воспользовался не моимъ сномъ, а моимъ обморокомъ’.

Фельтонъ слушалъ это, не говоря ни слова, но съ глухимъ рычаніемъ, только холодный потъ струился по его мраморному лбу и скрытая подъ одеждой рука терзала грудь.

— Моимъ первымъ движеніемъ, когда я очнулась, было схватиться за ножъ, который я не могла достать раньше, если онъ не послужилъ мн защитой, то послужитъ мн искупленіемъ.

‘Но когда я схватила ножъ, Фельтонъ, ужасная мысль пришла мн въ голову. Я поклялась все разсказать вамъ и разскажу все, я общала открыть вамъ всю истину и ничего не скрою, если даже и погубила себя этимъ’.

— Вамъ пришла мысль отомстить за себя этому человку, не правда ли? вскричалъ Фельтонъ.

— Да, признаюсь! сказала милэди:— я знаю, что это не христіанская мысль, безъ сомннія, ее внушилъ мн этотъ рыкающій левъ, вчный врагъ души нашей, постоянно преслдующій насъ. Наконецъ, признаться ли вамъ, Фельтонъ? продолжала милэди тономъ женщины, обвиняющей себя въ преступленіи,— эта идея пришла мн и боле не покидала меня. За эту смертоносную мысль я и несу теперь наказаніе.

— Продолжайте, продолжайте, сказалъ Фельтонъ: — я съ нетерпніемъ хочу знать, какъ вы за себя отомстили.

— О, я ршилась отомстить какъ можно скоре, я не сомнвалась въ томъ, что онъ непремнно опять придетъ въ слдующую же ночь. Днемъ мн нечего было бояться…

‘Поэтому, когда насталъ часъ завтрака., я ла и пила, ничего не опасаясь: я ршилась сдлать видъ, что за ужиномъ я мъ, но ни къ чему не прикасаться, и такимъ образомъ я должна была подкрпить себя утромъ, чтобы не чувствовать вечерняго голода.

‘Я только спрятала отъ завтрака стаканъ воды, потому что я всего боле страдала отъ жажды съ того времени, какъ мн пришлось остаться сорокъ восемь часовъ безъ пищи и питья.

‘День прошелъ безъ всякаго приключенія, и только принятое мною намреніе стало еще тверже: я старалась только о томъ, чтобы выраженіе моего лица не выдало затаенной моей мысли, потому что я не сомнвалась въ томъ, что за мной наблюдаютъ, я даже нсколько разъ поймала на моемъ лиц улыбку. Фельтонъ, я боюсь вамъ признаться, какой мысли я улыбалась, вы въ ужас отвернулись бы отъ меня…’

— Продолжайте, продолжайте, торопилъ Фельтонъ,— вы видите, я слушаю и поскоре хочу узнать конецъ.

— Насталъ вечеръ, все шло обычнымъ порядкомъ: во время наступавшей темноты, по обыкновенію, былъ поданъ ужинъ, затмъ зажгли лампу и я сла за столъ

‘Я съла только нсколько фруктовъ, сдлала видъ, что налила себ воды изъ графина, а выпила только ту, которую спрятала въ стакан отъ завтрака, подлогъ былъ сдланъ, впрочемъ, такъ искусно, что мои шпіоны если и были таковые, ничего бы не заподозрли.

‘Посл ужина я притворилась, что на меня напало такое же усыпленіе, какъ и наканун, но на этотъ разъ, какъ будто я изнемогла отъ усталости или уже освоившись съ опасностью, я дотащилась до кровати, спустила съ себя платье и легла.

‘Я нащупала подъ подушкой ножъ и, притворившись спящей, судорожно сжимала его ручку.

‘Прошло два часа совершенно спокойно, и, Боже мой, могла ли бы я поврить этому еще вчера — я почти боялась, что онъ не придетъ!

‘Наконецъ я увидла, что лампа тихо поднимается и затмъ совсмъ исчезла въ отверстіи потолка, въ моей комнат сдлалось темно, но я сдлала надъ собой усиліе, чтобы разглядть, что происходитъ въ этой темнот.

‘Прошло приблизительно минутъ десять, я не слышала никакого другого звука, кром біенія собственнаго сердца.

‘Я взывала къ небу о томъ, чтобы онъ пришелъ.

‘Наконецъ я услышала столь знакомый мн звукъ, какъ отворилась и снова затворилась дверь, и затмъ, несмотря на толстый коверъ, послышался шумъ шаговъ, я увидла въ темнот какую-то тнь, приближавшуюся къ моей постели.

— Скоре, скоре! говорилъ Фельтонъ:— разв вы не видите, что каждое ваше слово жжетъ меня, какъ расплавленный свинецъ?

— Тогда, продолжала милэди,— я собрата вс свои силы, я вспомнила, что насталъ часъ мщенія или, врне, правосудія, я смотрла на себя, какъ на новую Юдиь, я собралась съ духомъ и ждала его съ ножомъ въ рук, и когда онъ подошелъ ко мн и протянулъ руку, отыскивая свою жертву, тогда, съ крикомъ горести и отчаянія, я нанесла ему ударъ въ грудь.

‘Негодяй, онъ все предвидлъ: грудь его была покрыта кольчугой, и ножъ притупился о нее.

‘— Ага, вскричалъ онъ, схвативъ мою руку и вырывая у меня ножъ, который сослужилъ мн такую плохую службу,— вы посягаете на мою жизнь, прекрасная пуританка! Но это боле, чмъ простая ненависть, это — неблагодарность! Однако, успокойтесь, мое прелестное дитя! я думалъ, что вы уже смягчились. Я не изъ числа тхъ тирановъ, которые удерживаютъ женщину силой: вы меня не любите, а я, по свойственной мн самонадянности, еще надялся, теперь я въ этомъ разубдился, и завтра вы получите свободу.

‘Я желала только одного, чтобы онъ меня убилъ.

‘— Берегитесь, сказала я ему,— потому что мое освобожденіе будетъ для васъ безчестіемъ.

‘— Объяснитесь, моя прелестная сибилла.

‘— Да, потому что, какъ только я выйду отсюда, я разскажу все, я разскажу о насиліи, которое вы надо мной учинили, и о томъ, что вы держали меня въ плну. Я укажу на этотъ дворецъ, въ которомъ творятся подлости, вы слишкомъ высоко поставлены, милордъ, но бойтесь: надъ вами есть король, а надъ королемъ — Богъ.

‘Какъ ни хорошо владлъ собой мой преслдователь, но онъ не могъ сдержать движенія гнва. Я не могла видть выраженія его лица, но почувствовала, какъ задрожала его рука, на которую опиралась моя.

‘— Въ такомъ случа вы не выйдете отсюда! грозилъ онъ.

‘— Хорошо, хорошо! вскричала я:— въ такомъ случа мсто моей пытки будетъ вмст съ тмъ и моей могилой. Прекрасно! я умру здсь, и тогда вы увидите, что привидніе, которое будетъ являться для укора вамъ, страшне угрожающаго живого человка.

‘— У васъ не будетъ никакого оружія.

‘— У меня есть одно, которое отчаяніе оставило во власти каждаго существа, имющаго настолько мужества, чтобы прибгнуть къ нему.

‘— Не лучше ли миръ, чмъ подобная война? сказалъ негодяй.— Я немедленно возвращу вамъ свободу, провозглашу васъ добродтелью и назову васъ Лукреціей Англіи.

‘— А я назову васъ Секстомъ, я выдамъ васъ такимъ, каковъ вы, передъ людьми, какъ я уже сдлала это передъ Богомъ и если нужно будетъ засвидтельствовать это обвиненіе моей кровью, я сдлаю это, какъ Лукреція.

‘— А! а! произнесъ мой врагъ насмшливо,— тогда это дло другого рода. Честное слово, въ конц концовъ вамъ здсь хорошо, вы не чувствуете ни въ чемъ недостатка, и если вы уморите себя голодомъ, то будете сами виновны въ этомъ.

‘Съ этими словами онъ удалился. Я слышала, какъ отворилась и затворилась за нимъ дверь, и я остановилась, подавленная, признаюсь въ этомъ, мене огорченіемъ, чмъ стыдомъ, что мн не удалось отомстить за себя.

‘Онъ сдержалъ слово. Прошелъ цлый день и слдующая ночь, и я его не видла. Но и я тоже держала свое слово и ничего не пила и не ла, я осталась, какъ и объявила ему, при своемъ ршеніи уморить себя голодомъ.

‘Я провела цлый день и ночь въ молитв, потому что я надялась, что Господь проститъ мн мое самоубійство.

‘На слдующій день дверь отворилась, я лежала на полу, силы начали измнять мн.

‘При шум его шаговъ, я приподнялась на рук.

‘— Ну, какъ же! спросилъ голосъ, звучавшій для меня слишкомъ страшно, чтобы я могла не узнать его:— успокоились ли вы немного и согласны ли купить свободу общаніемъ только молчать? Послушайте, я добрый принцъ, прибавилъ онъ,— и хотя я не люблю пуританъ, но я имъ отдаю справедливость, равно какъ и пуританкамъ, когда он хорошенькія. Ну, поклянитесь же мн на крест, я не требую отъ васъ большаго.

‘— Поклясться вамъ на крест! вскричала, я приподнимаясь: отъ этого ненавистнаго голоса ко мн вернулись вс силы,— поклясться на крест! Клянусь, что никакое общаніе, никакая угроза, никакая пытка не заставятъ меня молчать. Поклясться на крест! Клянусь, что я буду всюду указывать на васъ, какъ на убійцу, какъ на похитителя чести, какъ на подлеца. Поклясться на крест! Клянусь, если мн удастся когда-либо выйти отсюда, умолять цлый свть о мщеніи вамъ.

‘— Берегитесь! сказалъ онъ такимъ угрожающимъ тономъ, котораго я еще не слышала у него:— у меня есть еще сильное средство, къ которому я прибгну только въ крайнемъ случа,— заставить васъ молчать или, по крайней мр не допустить, чтобы поврили хотя одному вашему слову.

‘Я собрала послднія силы и въ отвтъ на его слова разразилась смхомъ.

‘Онъ видлъ, что съ этихъ поръ между нимъ и мною началась война на жизнь и на смерть.

‘— Послушайте, предложилъ онъ:— я даю вамъ еще остатокъ этой ночи и слдующій день, подумайте и ршите: если вы общаете молчатъ — тогда васъ ждетъ богатство, уваженіе, даже почести, если вы будете продолжать угрожать мн, то я предамъ васъ позору.

‘— Вы! вскричала я,— вы!

‘— Вчному позору, неизгладимому.

‘— Вы! повторила я.

‘О! я вамъ говорю, Фельтонъ, что я просто считала его за безумнаго.

‘— Да, я! отвчалъ онъ.

‘— Ахъ! оставьте меня, сказала я ему:— уйдите, если вы не хотите, чтобы я сейчасъ же на вашихъ глазахъ разбила себ голову о стну!

‘— Хорошо, сказалъ онъ:— какъ хотите. До завтрашняго вечера.

‘— До завтрашняго вечера! отвтила я, надая снова на полъ и кусая коверъ отъ бшенства’.

Фельтонъ опирался о мраморный столъ, и милэди съ сатанинской радостью замтила, что онъ можетъ лишиться чувствъ, не дослушавъ до конца, разсказа.

XXX.
Сцена изъ классической трагедіи.

Посл минутнаго молчанія, въ продолженіе котораго милэди пристально вглядывалась въ молодого человка, внимательно ее слушавшаго, милэди продолжала свой разсказъ:

— Почти три дня я ничего не ла и не пила и испытывала страшныя мученія: по временамъ у меня точно сдавливало лобъ и темнло въ глазахъ, начинался бредъ.

‘Наступилъ вечеръ, я была такъ слаба, что каждую минуту падала въ обморокъ и каждый разъ, какъ это со мной случалось, я благодарила Бога, думая, что я умираю.

‘Въ одинъ изъ этихъ обмороковъ я услышала, что отворилась дверь, отъ ужаса я пришла въ себя.

‘Онъ вошелъ ко мн въ сопровожденіи человка въ маск — самъ онъ тоже былъ замаскированъ, но, несмотря на это, я узнала его шаги, его голосъ, я узнала этотъ повелительный, властный видъ, данный ему адомъ къ несчастью человчества.

‘— Итакъ, спросилъ онъ меня:— согласны ли вы дать мн клятву, которую я отъ васъ требовалъ?

‘— Вы сами сказали, что пуритане не измняютъ разъ данному слову: вы слышали, что я общала преслдовать васъ на земл, предавъ васъ на судъ людей, и на томъ свт — на судъ Божій!

‘— Итакъ, вы продолжаете упорствовать?

‘— Клянусь въ этомъ передъ Богомъ, Который меня слышитъ: я буду призывать весь свтъ въ свидтели вашего преступленья, и это до тхъ поръ, пока не най,іу мстителя.

‘— Вы — погибшая женщина, сказалъ онъ громовымъ голосомъ, и вы подвергнетесь наказанію, котораго заслуживаютъ подобныя женщины! Заклейменная въ глазахъ свта, къ которому вы взываете, постарайтесь доказать этому свту, что вы не преступница и не сумасшедшая.

‘Затмъ онъ обратился къ человку, который пришелъ вмст съ нимъ:

‘— Палачъ, исполняй свою обязанность!— приказалъ онъ…’

— О! его имя! его имя! вскричалъ Фельтонъ,— скажите скоре его имя!

‘… Тогда, несмотря на вс мои крики, на все мое сопротивленіе, такъ какъ я начала понимать, что мн угрожаетъ нчто худшее смерти, палачъ схватилъ меня, повалилъ на полъ, сдавилъ меня въ своихъ рукахъ. Я, задыхаясь отъ рыданій, почти безъ чувствъ, призывая на помощь Бога, Который не внялъ мн, испустила вдругъ страшный крикъ отъ боли и стыда: горячее, раскаленное желзо палача положило клеймо на мое плечо…’

Фельтонъ испустилъ дикій крикъ.

— Видите, сказала тогда милэди, вставая съ величественнымъ видомъ королевы.— видите, Фельтонъ, какое новое мученіе выдумали для молодой, невинной двушки, сдлавшейся жертвою насилія злодя. Научитесь познавать сердце человческое и впередъ будьте осторожне и не длайтесь такъ легкомысленно орудіемъ ихъ несправедливой мести.

Милэди быстрымъ движеніемъ распахнула платье, разорвала батистъ, прикрывавшій ея грудь, и, красня отъ притворнаго гнва и стыда, показала молодому человку неизгладимую печать, безчестившую это чудное плечо.

— Но, вскричалъ Фельтонъ,— я вижу тутъ лилію!

— Въ этомъ-то вся подлость! Если бы это было англійское клеймо, тогда надо бы было еще доказать, какой судъ приговорилъ меня къ этому наказанію, и я могла бы подать жалобы во вс публичные суды государства, но французское клеймо… О! имъ я была дйствительно заклеймена.

Это было слишкомъ для Фельтона.

Блдный, неподвижный, подавленный этимъ страшнымъ признаніемъ, ослпленный сверхъестественной красотой этой женщины, открывшей ему свою наготу съ безстыдствомъ, которое онъ счелъ за необыкновенное, величіе души, онъ кончилъ тмъ, что упалъ передъ ней на колни, какъ это длали первые христіане передъ чистыми, святыми мучениками, которыхъ вслдствіе гоненія императоровъ предавали въ циркахъ на растерзаніе зврямъ для удовлетворенія развратнаго народа, требовавшаго кровавыхъ зрлищъ.

— Простите, простите! вскричалъ Фельтонъ,— о, простите!

Милэди прочитала въ его глазахъ: любовь, любовь.

— Простить вамъ — что? спросила она.

— Простите меня за то, что я сталъ на сторону вашихъ преслдователей.

Милэди протянула ему руку.

— Такая прекрасная, такая молодая! вскричалъ Фельтонъ, покрывая ея руки поцлуями.

Милэди бросила на него одинъ изъ тхъ взглядовъ, которые изъ раба длаютъ повелителемъ. Фельтонъ былъ пуританинъ, онъ оставилъ руку и началъ цловать ея ноги.

Онъ уже не только любилъ, но обожалъ ее.

Когда эта минута экстаза прошла, когда милэди, казалось, пришла въ себя, хотя она ни на одну минуту и не теряла своего хладнокровія, когда Фельтонъ увидлъ, что завса стыдливости скрыла прелести, которыя закрыли отъ него только для того, чтобы еще боле воспламенить его, онъ сказалъ:

— Ахъ! теперь я желаю знать только одно: имя вашего палача, потому что во всемъ виноватъ только онъ одинъ, и никто больше.

— Какъ, мой братъ! вскричала милэди:— теб нужно еще, чтобы я его назвала, а ты самъ не догадываешься?!

— Какъ! спросилъ Фельтонъ,— это онъ, опять онъ, все онъ же! Какъ! неужели настоящій виновникъ…

— Настоящій виновникъ, отвчала милэди,— опустошитель Англіи, гонитель истинныхъ христіанъ, низкій похититель чести столькихъ женщинъ, тотъ, который для одной прихоти своего развращеннаго сердца готовится пролить столько крови англичанъ, тотъ, который сегодня покровительствуетъ протестантамъ, а завтра предастъ ихъ…

— Букингамъ! такъ это Букингамъ! вскричалъ Фельтонъ.

Милэди закрыла лицо руками, какъ будто не могла перенести стыда, который напоминало ей это имя.

— Букингамъ — палачъ этого ангельскаго созданья! повторялъ Фельтонъ.— И громъ не поразилъ его, мой Богъ! и онъ остался попрежнему окруженный почестями, могущественный, на погибель всхъ насъ!

— Господь забываетъ тхъ, кто забываетъ Его, сказала милэди.

— Но онъ хочетъ навлечь на свою голову наказаніе, постигающее проклятыхъ! продолжалъ Фельтонъ съ возрастающею восторженностью.— Да, онъ хочетъ, чтобы человческое мщеніе предупредило небесное!

— Люди боятся и щадятъ его.

— О! я, сказалъ Фельтонъ,— я не боюсь не пощажу его.

Милэди почувствовала адскую радость.

— Но какъ случилось, что лордъ Винтеръ, мой покровитель, мой отецъ, спросилъ Фельтонъ,— замшанъ во всемъ этомъ?

— Слушайте, Фельтонъ, это оттого, что на ряду съ людьми низкими, презрнными есть натуры благородныя и великія, объяснила милэди.— У меня былъ женихъ, человкъ, котораго я любила и который любилъ меня, у него было такое же сердце, какъ ваше, Фельтонъ. Я явилась къ нему и все разсказала, онъ зналъ меня и ни на минуту не усомнился во мн. Это былъ важный вельможа, человкъ во всемъ равный Букингаму. Онъ ничего не сказалъ, подпоясалъ свою шпагу и отправился во дворецъ Букингама.

— Да, да, сказалъ Фельтонъ,— я понимаю, хотя для подобныхъ людей нужна не шпага, а кинжалъ.

— Букингамъ наканун ухалъ въ Испанію въ качеств посланника, чтобы просить руки инфанты для короля Іакова I, который тогда былъ еще принцемъ Уэльскимъ. Мой женихъ вернулся ни съ чмъ.

‘— Послушайте, сказалъонъ,— этотъ человкъ ухалъ на время, слдовательно, онъ ускользнулъ отъ моего мщенія, а пока, въ ожиданіи его, обвнчаемся, какъ мы и хотли, а затмъ доврьтесь лорду Винтеру, который суметъ поддержать свою честь и честь своей жены’.

— Лорду Винтеру? спросилъ Фельтонъ.

— Да, отвчала милэди,— лордъ Винтеръ, и теперь вамъ должно быть все понятно, не такъ ли? Букингамъ былъ въ отсутствіи боле года. За восемь дней до его возвращенія лордъ Винтеръ внезапно умеръ, оставивъ меня своей единственной наслдницей. Отчего онъ умеръ, это извстно только одному Богу, который, безъ сомннія, вдаетъ все, но я никого не обвиняю.

— О! какая бездна, какая бездна! прошепталъ Фельтонъ.

— Лордъ Винтеръ умеръ, ничего не сказавъ своему брату. Страшная тайна должна была остаться скрытою отъ всхъ до тхъ поръ, пока она не поразить виновнаго, какъ громомъ. Вашъ покровитель съ неудовольствіемъ посмотрлъ на бракъ своего старшаго брата съ молодой двушкой безъ состоянія. Я понимала, что не могла ожидать поддержки со стороны человка, обманутаго въ своихъ надеждахъ на полученіе наслдства. Я ухала во Францію, ршившись провести тамъ остатокъ моей жизни, но все мое состояніе въ Англіи, война прекратила вс сообщенія, и я стала во всемъ нуждаться: поневол я принуждена была вернуться сюда снова, и шесть дней тому назадъ я пристала въ Портсмут.

— А дальше? спросилъ Фельтонъ.

— Дальше?! Букингамъ, безъ сомннія, узнавъ о моемъ возвращеніи, переговорилъ обо мн съ лордомъ Винтеромъ, и безъ того уже предубжденнымъ противъ меня, и сказалъ ему, что его невстка — погибшая, заклейменная женщина. Благородный, правдивый голосъ моего мужа отсутствовалъ и не раздался въ мою защиту. Лордъ Винтеръ поврилъ всему, что ему сказали, тмъ охотне, что это ему было выгодно. Онъ веллъ меня арестовать, привезти сюда и отдалъ подъ вашу охрану. Остальное вамъ извстно: послзавтра онъ посылаетъ меня въ изгнаніе, отправляетъ въ ссылку, послзавтра онъ удаляетъ меня для водворенія между преступниками. О! заговоръ искусно составленъ, будьте уврены! Планъ приведенъ въ исполненіе ловко, и моя честь погибнетъ. Вы сами видите, Фельтонъ, что я должна умереть! Фельтонъ, дайте мн ножъ.

И съ этими словами, какъ будто силы ея окончательно истощились, милэди въ изнеможеніи упала въ объятія молодого офицера, увлеченнаго любовью, гнвомъ и неизвстнымъ ему наслажденіемъ, онъ обнялъ ее съ восторгомъ, прижалъ къ своему сердцу, съ наслажденіемъ впивая ея дыханіе и дрожа отъ прикосновенія ея волнующейся груди.

— Нтъ, нтъ, сказалъ о нъ,— нтъ, ты будешь жить чистою и уважаемою, ты будешь жить для того, чтобы восторжествовать надъ врагами.

Милэди медленнымъ движеніемъ оттолкнула его рукой, привлекая вмст съ тмъ взглядомъ, но Фельтонъ съ своей стороны снова овладлъ ею, взывая къ ней, какъ къ божеству.

— О! смерть! смерть! сказала она томнымъ голосомъ, закрывая глаза:— о! скоре смерть, чмъ позоръ! Фельтонъ, мой другъ, мой братъ, я тебя заклинаю…

— Нтъ, вскричалъ Фельтонъ,— нтъ, ты будешь жить и будешь жить отомщенною.

— Фельтонъ, я приношу несчастіе всмъ, кто меня окружаетъ. Фельтонъ, оставь меня! Фельтонъ, позволь мн умереть!

— Если такъ, то мы умремъ вмст! вскричалъ онъ, страстно цлуя ее.

Нсколько ударовъ въ дверь раздались въ эту минуту, на этотъ разъ милэди оттолкнула его настоящимъ образомъ.

— Слушай, сказала она:— насъ у слышали, сюда идутъ… Кончено! мы погибли!

— Нтъ, сказалъ Фельтонъ,— это часовой, который только предупреждаетъ меня, что идетъ патруль.

— Въ такомъ случа, бгите къ двери и отворите ее сами.

Фельтонъ повиновался: эта женщина овладла уже всми его мыслями, всей его душой.

Отворннъ дверь, онъ очутился лицомъ къ лицу съ сержантомъ, командовавшимъ патрулемъ.

— Что случилось? спросилъ молодой лейтенантъ.

— Вы приказали мн отворить дверь, если я услышу крикъ, сказалъ солдатъ,— но вы забыли оставить мн ключъ, я васъ услышалъ, но не понялъ, что вы говорите, хотлъ открыть дверь, она оказалась запертой изнутри, тогда я и позвалъ сержанта.

— Вотъ я и явился, отозвался сержантъ.

Фельтонъ, растерявшись, какъ полоумный, стоялъ, не говоря ни слова.

Милэди поняла, что надо вывернуться изъ затруднительнаго положенія, она подбжала къ столу и схватила ножъ, который принесъ Фельтонъ.

— По какому праву вы хотите помшать мн умереть? спросила она.

— Боже великій! вскричалъ Фельтонъ, увидвъ блеснувшій ножъ въ ея рук.

Въ эту минуту насмшливый смхъ раздался въ коридор. Баронъ, привлеченный шумомъ, въ халат, со шпагою въ рук, показался на порог двери.

— А! а! сказалъ онъ,— вотъ мы и на послднемъ дйствіи трагедіи… Вы видите, Фельтонъ, что драма послдовательно прошла вс фазисы, какъ я вамъ предсказывалъ, но будьте спокойны — кровь не будетъ пролита.

Милэди поняла, что она погибла, если не представитъ Фельтону немедленнаго доказательства своего мужества.

— Вы ошибаетесь, милордъ, кровь будетъ пролита, и пусть она падетъ на тхъ, кто заставилъ ее пролить.

Фельтонъ вскрикнулъ и бросился къ ней, но было уже поздно: милэди нанесла себ ударъ.

Къ счастью, или мы были бы боле правдивы, сказавши, благодаря ловкости, ножъ ударился въ стальную планшетку корсета, которые въ ту эпоху, точно кирасы, защищали грудь женщины, онъ скользнулъ, разорвавъ платье, и прошелся наискось между ребрами.

Тмъ не мене, платье милэди тотчасъ же обагрилось кровью.

Милэди упала навзничь и, казалось, лишилась чувствъ. Фельтонъ вырвалъ у нея ножъ.

— Видите, милордъ, произнесъ онъ мрачнымъ тономъ,— вотъ женщина, которая была поручена моей охран и которая убила себя.

— Будьте спокойны, Фельтонъ, замтилъ лордъ Винтеръ:— она не умерла: демоны такъ легко не умираютъ, будьте спокойны, ступайте ко мн и ждите.

— Но, милордъ…

— Ступайте, я вамъ это приказываю.

Фельтонъ на этотъ разъ повиновался приказанію своего начальника, но, выходя изъ комнаты, онъ спряталъ ножъ у себя на груди.

Что касается до лорда Винтера, то онъ позвалъ только женщину, служившую милэди, и когда она явилась, онъ поручилъ ея заботамъ плнницу, все еще не пришедшую въ себя, и оставилъ ее съ ней одну.

Между тмъ, разъ дло дошло до этого, то разсчитывая, несмотря на вс свои подозрнія въ притворств, что рана могла оказаться серьезной, онъ тотчасъ же послалъ верхового за докторомъ.

XXXI.
Побгъ.

Какъ и предполагавъ лордъ Винтеръ, рана милэди была не опасна, какъ только она осталась одна съ женщиной, которую баронъ прислалъ и которая поспшила раздть ее, она открыла глаза. Впрочмъ, надо было притворяться слабой и больной, что было вовсе не трудно для такой комедіантки, какъ милэди, и бдная женщина вполн поддалась обману плнницы и, несмотря на ея неотступныя просьбы удалиться, она упорно отказывалась и осталась провести съ ней всю ночь.

Присутствіе этой женщины нисколько не мшало милэди думать.

Не было никакого сомннія, Фельтонъ былъ побжденъ окончательно, Фельтонъ отнын былъ вполн преданъ ей: если бы теперь явился ангелъ и сталъ обвинять милэди, въ томъ умственномъ настроеніи, въ которомъ онъ находился, онъ и его принялъ бы наврно за посланнаго отъ демона.

При этой мысли милэди улыбалась, потому что Фельтонъ съ этой минуты сдлался ея единственной надеждой, единственнымъ спасеніемъ.

Но лордъ Винтеръ могъ заподозрть его, а потому и за самимъ Фельтономъ могли теперь учредить надзоръ.

Около четырехъ часовъ утра пріхалъ докторъ, къ этому времени рана уже затянулась, а потому докторъ не могъ опредлить ея направленія: онъ констатировалъ только по пульсу больной, что ничего серьезнаго не было.

Утромъ милэди, подъ предлогомъ, что она не спала всю ночь и что ей необходимъ покой, отослала отъ себя женщину.

Она надялась, что Фельтонъ придетъ къ завтраку, но онъ не пришелъ.

Неужели ея опасенія сбылись? Неужели Фельтонъ, заподозрнный барономъ, не придетъ къ ней въ самую ршительную, нужную минуту? Ей оставался только одинъ день: лордъ Винтеръ назначилъ ея отплытіе на 23-е число, а наступило утро 22-го.

Тмъ не мене, она довольно терпливо ждала до обда. Хотя она ничего не ла и утромъ, но обдъ былъ принесенъ въ обычный часъ, и милэди тогда съ ужасомъ замтила, что караулившіе ее солдаты были уже въ другой форм. Тогда она рискнула спросить, гд Фельтонъ.

Ей отвтили, что съ часъ тому назадъ Фельтонъ слъ на лошадь и ухалъ.

Она спросила, все ли еще баронъ въ замк, солдатъ отвтилъ, что баронъ дома и веллъ себя предупредить, если заключенная пожелаетъ говорить съ нимъ.

Милэди отвтила, что она въ данную минуту еще слишкомъ слаба и единственно, чего она только желаетъ, это остаться одной.

Солдатъ вышелъ, поставивъ обдъ на столъ.

Фельтона удалили, морскихъ солдатъ смнили, очевидно, Фельтону не довряли больше.

Это былъ послдній ударъ, нанесенный плнниц.

Оставшись въ комнат одна, она встала, эта постель, въ которой она оставалась изъ предосторожности и изъ желанія заставить думать, что она тяжело ранена, жгла ее, точно раскаленная жаровня. Она бросила взглядъ на дверь: оказалось, что баронъ приказалъ забить окошечко въ ней: онъ, безъ сомннія, опасался, чтобы ей не удалось какимъ-нибудь дьявольскимъ способомъ соблазнить своихъ стражей черезъ это отверстіе.

Милэди улыбнулась отъ удовольствія: она могла наконецъ предаться своей радости безъ опасенія, что за ней наблюдаютъ, въ бшеномъ гнв, точно запертая въ клтк тигрица, она начала быстро ходить по комнат.

Наврно, если бы у нея остался ножъ, она замыслила бы на этотъ разъ убить барона, а не себя.

Въ шесть часовъ пришелъ лордъ Винтеръ, онъ былъ вооруженъ съ ногъ до головы. Этотъ человкъ, котораго милэди считала всегда довольно глуповатымъ джентльменомъ, превратился въ превосходнаго тюремщика: казалось, онъ все предвидлъ, все предугадалъ и все предупредилъ.

Одного взгляда, брошеннаго на милэди, было для него вполн достаточно для того, чтобы понять, что происходило въ ея душ.

— Какъ бы то ни было, сказалъ онъ:— но сегодня вы меня еще не убьете, у васъ нтъ никакого оружія, и къ тому же я принялъ вс предосторожности. Вамъ удалось уже нсколько развратить моего бднаго Фельтона, онъ началъ уже подчиняться вашему дьявольскому вліянію, но я хочу спасти его, и онъ больше васъ не увидитъ, все кончено. Соберите ваши вещи, завтра вы удете. Завтра въ двнадцать часовъ пополудни у меня въ рукахъ будетъ приказъ о вашей ссылк, подписанный Букингамомъ. Я раньше назначилъ ваше отплытіе на 24-е число, но затмъ, передумалъ и ршилъ, что чмъ скоре это совершится, тмъ лучше. Если вы скажете съ кмъ-нибудь хоть единое слово, прежде чмъ сядете на корабль, мой сержантъ пуститъ вамъ пулю въ лобъ — ему отданъ такой приказъ, если на корабл вы скажете съ кмъ-нибудь хоть единое слово безъ разршенія капитана, капитанъ броситъ васъ въ море — такъ заране условлено. До свиданья, вотъ все, что я имлъ на сегодня сообщить вамъ. Завтра я васъ увижу, чтобы проститься съ вами.

Съ этими словами баронъ вышелъ.

Милэди выслушала всю эту грозную тираду съ улыбкой: на устахъ у нея было презрніе, въ сердц — бшенство.

Подали ужинъ, милэди чувствовала, что ей необходимо подкрпиться, она не знала, что могло еще произойти въ эту ночь, которая надвигалась и, казалось, будетъ страшной, такъ какъ все небо было обложено тучами, а сверкавшая вдали молнія предвщала грозу.

Гроза разразилась около десяти часовъ вечера, милэди испытывала какое-то утшеніе въ томъ, что природа, казалось, раздляетъ мрачное состояніе ея души, громъ гремлъ въ воздух, какъ гнвъ въ ея сердц, ей казалось, что порывы втра касались ея лба, какъ и деревьевъ, у которыхъ они гнули втки и срывали листья, она стонала, какъ ураганъ, и ея голосъ терялся и заглушался страшнымъ голосомъ природы, которая, казалось, тоже издавала стоны отчаянія. Вдругъ она услышала стукъ въ окно и при свт молніи увидла за его ршеткой человческое лицо.

Она подбжала къ окну и открыла его.

— Фельтонъ! вскричала она,— я спасена!

— Да, сказалъ Фельтонъ,— но молчите, молчите, мн нужно еще подпилить ваши ршетки. Будьте осторожны только, чтобы они не увидли насъ въ дверное окошечко.

— О! доказательствомъ того, Фельтонъ, что Богъ за насъ, сказала милэди,— можетъ служить то, что они сами забили окошечко доской.

— Это хорошо, Господь отнялъ у нихъ умъ! сказачъ Фельтонъ.

— Что должна я сдлать? спросила милэди.

— Ничего, ничего, только заприте окно. Ложитесь въ постель, или, по крайней мр, ложитесь не раздваясь, когда я кончу, я постучу въ окно. Но въ состояніи ли вы послдовать за мной?

— О, да!

— А ваша рана?

— Заставляетъ меня страдать, но это не мшаетъ мн идти.

— Будьте же готовы по первому знаку.

Милэди закрыла окно, потушила лампу и легла, какъ совтовалъ ей Фельтонъ, въ постель. Среди бури она слышала звуки пилы, подпиливавшей ршетки, и при каждомъ блеск молніи видла въ окн лицо Фельтона.

Она пролежала цлый часъ, едва дыша, холодный потъ покрывалъ ея лобъ, а сердце сжималось невыносимой тоской при всякомъ малйшемъ звук, который раздавался въ коридор.

Иногда одинъ часъ кажется годомъ.

Черезъ часъ Фельтонъ снова постучалъ въ окно.

Милэди вскочила съ постели и отворила его. Два отпиленныхъ отъ ршетки желзныхъ прута образовали отверстіе, вполн достаточное, чтобы въ него могъ пролзть человкъ.

— Готовы ли вы? спросилъ Фельтонъ.

— Да. Нужно ли мн что-нибудь захватить съ собою?

— Золото, если оно у васъ есть.

— Да, къ счастью, мн оставили то, которое я имла съ собой.

— Тмъ лучше, потому что я истратилъ вс свои деньги на наемъ лодки.

— Возьмите, сказала милэди, передавая Фельтону мшокъ съ золотомъ.

Фельтонъ взялъ мшокъ и бросилъ его внизъ къ подножію стны.

— Теперь, спросилъ онъ,— вы идете?

— Я здсь.

Милэди встала на кресло и вылзла въ продланное отверстіе. Она увидла, что Фельтонъ вислъ надъ пропастью на веревочной лстниц. Въ первый разъ на минуту овладвшее ею чувство страха напомнило ей, что она женщина: эта пропасть ее испугала.

— Этого я и боялся, замтилъ Фельтонъ.

— Это ничего, ничего,— я спущусь съ закрытыми глазами.

— Имете ли вы ко мн довріе? спросилъ Фельтонъ.

— И вы еще объ этомъ спрашиваете!

— Протяните мн ваши руки, скрестите ихъ вотъ такъ.

Фельтонъ связалъ ей руки своимъ платкомъ и сверхъ платка веревкой.

— Что вы длаете? спросила она съ удивленіемъ.

— Положите мн руки на шею и ничего не бойтесь.

— Такимъ образомъ я заставлю васъ потерять равновсіе, и мы оба расшибемся.

— Будьте покойны — я морякъ.

Некогда было терять ни минуты, милэди обвила за шею Фельтона и сошла съ окна.

Фельтонъ началъ медленно спускаться со ступеньки на ступеньку. Несмотря на тяжесть двухъ тлъ, лстница подъ ними качалась въ воздух отъ сильнаго втра.

Вдругъ Фельтонъ остановился.

— Что такое? спросила милэди.

— Тише, сказалъ Фельтонъ:— я слышу шумъ шаговъ.

— Насъ замтили!

Наступило молчаніе, длившееся нсколько минуть.

— Нтъ, сказалъ Фельтонъ,— ничего.

— Но что же тамъ за шумъ?

— Это патруль длаетъ обходъ.

— А гд онъ долженъ пройти?

— Какъ разъ подъ нами.

— Они насъ замтятъ?

— Нтъ, если только не блеснетъ молнія.

— Они наткнутся на нашу лстницу.

— Къ счастью, она недостаетъ до земли на шесть футовъ.

— Вотъ они, Боже мой!

— Молчите.

Они остались оба висть неподвижно, едва переводя дыханіе, на разстояніи двадцати футовъ отъ земли, между тмъ какъ въ это самое время подъ ними проходили солдаты, смясь и разговаривая.

Это была ужасная минута для бглецовъ.

Патруль прошелъ, слышно было, какъ удалялся шумъ шаговъ, и мало-по-малу голоса ихъ затихли.

— Теперь, сказалъ Фельтонъ,— мы спасены.

Милэди вздохнула и лишилась чувствъ.

Фельтонъ продолжалъ спускаться. Достигнувъ нижней части лстницы и почувствовавъ, что дальше для ногъ нтъ опоры, онъ крпко ухватился за лстницу руками и, дойдя до ея конца, повисъ на ней во весь ростъ, такимъ образомъ ноги его коснулись земли. Онъ нагнулся, поднялъ мшокъ съ золотомъ и ухватился за конецъ его зубами.

Затмъ онъ взялъ милэди на руки и быстро пошелъ въ сторону, противоположную той, куда пошелъ патруль.

Скоро онъ свернулъ съ дороги, по которой прошелъ патруль, спустился по скаламъ на берегъ моря и свистнулъ.

Такой же свистъ отвтилъ ему, и пять минутъ спустя онъ увидлъ, что подъхала лодка съ четырьмя гребцами. Лодка подошла къ берегу настолько близко, насколько это было возможно, но она не могла подойти совсмъ вплотную, такъ какъ этому мшала недостаточная глубина. Фельтонъ вошелъ въ воду по поясъ: онъ не хотлъ никому доврить свою драгоцнную ношу.

Къ счастью, буря начала утихать, хотя море попрежнему сильно волновалось, маленькую лодку бросало изъ стороны въ сторону, точно орховую скорлупу.

— Въ шлюпку, приказалъ Фельтонъ,— и гребите сильне.

Четыре гребца принялись грести, но волны были такъ велики, что весла плохо работали.

Хотя и медленно, но все-таки они удалялись отъ замка, а это было всего важне. Ночь была ужасно темная, и съ лодки почти уже стало невозможно отличить берегъ, а тмъ больше съ берега видть лодку.

Какая-то черная точка качалась на вод.

Это была шлюпка.

Тмъ временемъ, какъ лодка съ помощью четырехъ сильныхъ гребцовъ удалялась, Фельтонъ развязалъ веревку, а затмъ и платокъ, которымъ были связаны руки милэди.

Когда онъ развязалъ ей руки, то зачерпнулъ морской воды и спрыснулъ ей лицо. Милэди вздохнула и открыла глаза.

— Гд я? спросила она.

— Вы спасены, отвтилъ молодой офицеръ.

— О! спасена! спасена! вскричала она.— Да, вотъ и небо, вотъ и море! Воздухъ, которымъ я дышу, пахнетъ свободой. Ахъ… благодарю, Фельтонъ, благодарю!

Молодой человкъ прижалъ ее къ своему сердцу.

— Но что съ моими руками? спросила милэди,— мн кажется, ихъ точно сдавили въ какихъ-то тискахъ.

Дйствительно, когда милэди подняла руки, он были онмвшими.

— Увы! сказалъ Фельтонъ, глядя на эти прекрасныя руки и съ тихой печалью качая головой.

— О! это ничего не значитъ, ничего не значитъ, вскричала милэди:— теперь я все вспомнила.

Милэди стала что-то искать глазами вокругъ себя.

— Онъ тутъ, сказалъ Фельтонъ, подвигая къ ней ногой мшокъ съ золотомъ.

Подъхали къ шлюпк. Вахтенные матросы окликнули лодку, съ лодки имъ отвтили.

— Что это за лодка? спросила милэди.

— Это та, которую я для васъ нанялъ.

— Куда она меня отвезетъ?

— Куда хотите, лишь бы вы меня высадили въ Портсмут.

— Что вамъ нужно въ Портсмут? спросила милэди.

— Исполнить приказанія лорда Винтера, съ мрачной улыбкой отвтилъ Фельтонъ.

— Какія приказанія? спросила милэди.

— Такъ вы не понимаете? спросилъ Фельтонъ.

— Нтъ, объяснитесь, прошу васъ.

— Такъ какъ онъ не доврялъ мн, то взялся самъ лично стеречь васъ, а меня послалъ вмсто себя къ Букингаму за подписью приказа о ссылк.

— Но если онъ не доврялъ вамъ, какъ же онъ доврилъ вамъ приказъ?

— Разв я могъ знать, что я везу?

— Совершенно врно. И вы дете въ Портсмутъ?

— Я не могу терять времени: завтра 23 число, и Букингамъ узжаетъ съ флотомъ.

— Онъ узжаетъ завтра? куда?

— Къ Лярошели.

— Онъ не долженъ туда хать! измняя своей обычной осторожности, вскричала милэди.

— Будьте спокойны, отвтилъ Фельтонъ: — онъ не удетъ.

Милэди задрожала отъ радости, она прочитала въ самой глубин сердца молодого человка — тамъ крупными буквами было написано: смерть Букингаму.

— Фельтонъ… вы такъ же велики, какъ Іуда Маккавей! Если вы умрете, я умру вмст съ вами: вотъ все, что я могу вамъ сказать.

— Молчите! сказалъ Фельтонъ.— Вотъ мы и пріхали.

Лодка пристала къ шлюпк.

Фельтонъ взошелъ на трапъ и подалъ руку милэди, между тмъ какъ матросы поддерживали ее, такъ какъ море еще сильно волновалось. Минуту спустя они были уже на палуб.

— Капитанъ, сказалъ Фельтонъ,— вотъ особа, про которую я вамъ говорилъ и которую нужно здравой и невредимой доставить во Францію.

— За тысячу пистолей, отвчалъ капитанъ.

— Я уже далъ вамъ пятьсотъ.

— Совершенно врно.

— А вотъ и другіе пятьсотъ, сказала милэди, взявъ мшокъ.

— Нтъ, замтилъ капитанъ:— мы условились съ молодымъ человкомъ: я далъ ему слово, и этого достаточно, а затмъ остальные пятьсотъ я долженъ получить только въ Булони.

— А мы додемъ?

— Здравы и невредимы, и это такъ же врно, какъ и то, что меня зовутъ Яковомъ Буттлеромъ.

— Въ такомъ случа, сказала милэди:— если вы сдержите слово, то я дамъ вамъ не пятьсотъ, а тысячу пистолей.

— Ура! прекрасная дама, вскричалъ капитанъ:— и дай Богъ почаще такихъ пассажировъ, какъ ваша милость.

— А пока, сказалъ Фельтонъ,— отвезите насъ въ маленькую бухту… знаете, относительно которой мы раньше съ вами условились.

Капитанъ вмсто отвта тотчасъ же отдалъ вс необходимыя приказанія, и около семи часовъ утра небольшое судно бросило уже якорь въ бухт, про которую говорилъ Фельтонъ.

Въ продолженіе этого перезда Фельтонъ все разсказалъ милэди: какъ онъ, вмсто того, чтобы похать въ Лондонъ, нанялъ маленькое судно, какъ онъ вернулся, вскарабкался на стну, вставляя ногу, по мр того, какъ поднимался, въ скважины и въ щели камня, и какъ, наконецъ, добравшись до ршетокъ, онъ укрпилъ веревочную лстницу, милэди было извстно остальное.

Милэди старалась подбодрить Фельтона въ исполненіи его плана, но съ первыхъ словъ, сказанныхъ имъ, она поняла, что этого молодого фанатика надо скоре сдерживать, чмъ поощрять.

Они условились, что милэди будетъ ждать Фельтона до десяти часовъ, и если въ десять часовъ Фельтонъ не вернется, она удетъ. Тогда, въ томъ случа, если онъ останется на свобод, они увидятся съ ней во Франціи, въ монастыр бетюнскихъ кармелитокъ.

XXXII.
Происшествіе въ Портсмут 23-го августа 1628 г.

Фельтонъ простился съ милэди, какъ прощается братъ съ сестрой, отправляясь на обыденную прогулку, просто поцловавъ у нея руку.

Вся его фигура выражала полное, обычное ему спокойствіе, только глаза его блестли какимъ-то необыкновеннымъ огнемъ, точно въ лихорадк, онъ былъ блдне обыкновеннаго, губы сжаты, слова отрывисты и кратки, что указывало на то, что его тревожили мрачныя мысли.

Все время, пока онъ перезжалъ на лодк съ корабля на берегъ, Фельтонъ стоялъ, повернувшись лицомъ къ милэди, которая, оставаясь на палуб, провожала его глазами. Оба они почти уже не боялись преслдованія: въ комнату къ милэди никогда не входили ране девяти часовъ, а чтобы дохать отъ замка до Лондона надо было всего три часа.

Фельтонъ вышелъ на берегъ, поднялся на небольшой холмъ, который велъ на скалу, въ послдній разъ поклонился милэди и направился къ городу.

Дорога шла понижаясь отъ берега, а потому, пройдя шаговъ сто, онъ не могъ ничего уже боле видть, кром мачты шлюпки.

Онъ тотчасъ же быстро пошелъ по направленію къ Портсмуту, который виднлся какъ разъ напротивъ него, приблизительно на разстояніи полмили, вырисовываясь въ туман начинающагося дня своими башнями и домами.

За Портсмутомъ виднлось море, покрытое кораблями, мачты которыхъ, подобно лсу тополей, лишенныхъ зимой своей листвы, качались отъ втра.

Идя своей быстрой походкой, Фельтонъ припоминалъ вс обвиненія, истинныя или ложныя, противъ любимца Іакова VI и Карла I, которыя противорчили его личнымъ наблюденіямъ, но которыхъ ему пришлось много наслушаться въ продолженіе своего долгаго пребыванія между пуританами. Когда онъ сравнивалъ преступленія этого министра, если можно такъ выразиться, ‘европейскія преступленія’, съ личными, неизвстными преступленіями, въ которыхъ его обвиняла милэди, Фельтонъ находилъ, что изъ двухъ людей, какимъ рисовался изъ этого сравненія Букингамъ, былъ гораздо преступне тотъ изъ нихъ, жизнь котораго была неизвстна. Это было слдствіемъ его необыкновенной, пламенной, впервые имъ испытанной любви къ милэди, которая заставляла его видть низкія и вымышленныя лэди Винтеръ преступленія Букингама въ огромныхъ размрахъ, какъ обыкновенно кажутся сквозь увеличительное стекло страшными чудовищами едва замтные атомы.

Скорая ходьба еще боле воспламеняла его, мысль о томъ, что тамъ, позади него, осталась женщина, подвергавшаяся страшной мести, женщина, которую онъ любилъ, или, врне, боготворилъ, какъ святую, только что испытанное волненіе, усталость,— все это еще боле возбуждало его.

Онъ вошелъ въ Портсмутъ около восьми часовъ утра, все населеніе было уже на ногахъ, барабаны били въ город, и въ гавани войска, назначенныя для отправленія на корабляхъ, шли къ морю. Фельтонъ пришелъ къ адмиралтейству весь покрытый пылью и потомъ, его обыкновенно блдное лицо было красно отъ жары и гнва. Часовой не хотлъ пропустить его, но Фельтонъ позвалъ начальника поста и, вынувъ изъ кармана бумаги, которыя онъ долженъ былъ подать, сказалъ:

— Важныя бумаги отъ лорда Винтера.

При имени лорда Винтера, котораго знали, какъ одного изъ короткихъ друзей его свтлости, начальникъ поста отдалъ приказаніе пропустить Фельтона, который притомъ же былъ въ мундир морского офицера.

Фельтонъ быстро вошелъ во дворецъ.

Въ ту минуту, какъ онъ входилъ въ переднюю, вмст съ нимъ туда же вошелъ какой-то человкъ, весь въ пыли, усталый, едва переводившій дыханіе, оставившій у воротъ лошадь, которая тотчасъ же по прізд пала.

Фельтонъ и онъ одновременно обратились къ Патрику, довренному камердинеру герцога. Фельтонъ назвалъ барона Винтера, неизвстный не хотлъ сказать, отъ кого онъ, говоря, что только одному герцогу онъ можетъ сказать, кто онъ. И тотъ, и другой настаивали, желая пройти раньше.

Патрикъ, знавшій, что лордъ Винтеръ находится и въ дловыхъ, и въ дружескихъ сношеніяхъ съ герцогомъ, отдалъ предпочтеніе тому, кто явился отъ имени лорда. Другому пришлось дожидаться, и было легко замтно, что онъ проклиналъ это замедленіе.

Камердинеръ провелъ Фельтона черезъ большую залу, въ которой дожидались депутаты отъ жителей Лярошели, съ герцогомъ де-Субизомъ во глав, и ввелъ его въ кабинетъ, гд Букингамъ, выйдя изъ ванны, оканчивалъ туалетъ, которымъ онъ, какъ всегда, занимался съ особеннымъ тщаніемъ.

— Лейтенантъ Фельтонъ, доложилъ Патрикъ,— съ порученіемъ отъ лорда Винтера.

— Отъ лорда Винтера? переспросилъ Букингамъ:— просите.

Фельтонъ вошелъ. Въ эту минуту Букингамъ бросилъ на диванъ богатый халатъ, затканный золотомъ, чтобы надть камзолъ изъ голубого бархата, весь вышитый жемчугомъ.

— Отчего баронъ самъ не пріхалъ? спросилъ Букингамъ:— я ждалъ его сегодня утромъ.

— Онъ поручилъ мн передать вашей свтлости, отвтилъ Фельтонъ:— что, къ его большому сожалнію, онъ не могъ имть этой чести, потому что принужденъ былъ остаться караулить замокъ.

— Да, да, я знаю, у него есть плнница.

— Объ этой-то плнниц именно я и хотлъ поговорить съ вашей свтлостью.

— Говорите!

— То, что я хочу сказать вамъ, никто не долженъ слышать, кром васъ, милордъ.

— Оставьте насъ, Патрикъ, приказалъ Букингамъ:— но не уходите далеко, чтобы услышать колокольчикъ, я позову васъ сейчасъ же.

Патрикъ вышелъ.

— Милордъ, баронъ Винтеръ писалъ вамъ прошедшій разъ, прося васъ подписать приказъ о ссылк, касающійся одной женщины, по имени Шарлотты Баксонъ…

— Да, и я отвтилъ ему, чтобы онъ привезъ самъ или прислалъ мн приказъ, и я подпишу его.

— Вотъ онъ, милордъ.

— Давайте!

И, взявши бумагу изъ рукъ Фельтона, онъ бгло пробжалъ ее. Тогда, убдившись, что это былъ именно тотъ приказъ, о которомъ ему писалъ лордъ Винтеръ, онъ положилъ бумагу на столъ, взялъ перо и собрался подписать.

— Извините, милордъ, сказалъ Фельтонъ, удерживая герцога:— но извстно ли вашей свтлости, что имя Шарлотты Баксонъ не настоящее имя этой молодой женщины?

— Да, мн это извстно, отвтилъ герцогъ, обмакивая перо въ чернила.

— Въ такомъ случа ваша свтлость знаеть ея настоящее имя? спросилъ Фельтонъ отрывистымъ тономъ.

— Я его знаю.

Герцогъ поднесъ перо къ бумаг. Фельтонъ поблднлъ.

— И, зная это настоящее имя, продолжалъ Фельтонъ,— ваша свтлость все-таки подпишетъ приказъ?

— Безъ сомннія, и еще тмъ охотне.

— Я не могу врить, продолжалъ Фельтонъ, голосомъ, который длался все боле и боле отрывистымъ:— что вашей свтлости извстно, что дло идетъ о лэди Винтеръ.

— Мн это отлично извстно, хотя я очень удивленъ, какъ вы можете знать объ этомъ.

— И ваша свтлость подпишете этотъ приказъ безъ угрызенія совсти?…

— Однакожъ, знаете ли, вы предлагаете мн очень странные вопросы, и я очень снисходителенъ, что отвчаю вамъ!

— Отвчайте, ваша свтлость, потому что дло гораздо важне, чмъ вы, можетъ быть, думаете.

Букингамъ подумалъ, что, безъ сомннія, молодой человкъ говоритъ это ему отъ имени лорда Винтера, и смягчился.

— Безъ всякаго угрызенія совсти, сказалъ онъ,— и барону извстно, какъ и мн, что лэди Винтеръ — большая преступница, ограничить ея наказаніе ссылкой значитъ почти оказать ей милость.

Герцогъ готовъ былъ подписать бумагу.

— Вы не подпишете этого приказа, милордъ! произнесъ Фельтонъ, длая шагъ къ герцогу.

— Я не подпишу этого приказа? почему?

— Потому, что вы заглянете въ свою совсть, и тогда отнесетесь справедливо къ милэди.

— Было бы большей справедливостью послать ее въ Тибурнъ, сказалъ Буннигамъ,— милэди — подлая женщина.

— Ваша свтлость, милэди — ангелъ, вы это знаете, и я прошу у васъ для нея свободы.

— Вроятно, вы сошли съ ума, что такъ говорите со мной!

— Извините меня, милордъ, я выражаюсь какъ умю, я сдерживаюсь. Тмъ не мене, подумайте о томъ, милордъ, что вы собираетесь сдлать, и бойтесь перейти границы!

— Что? Боже праведный! вскричалъ Букингамъ:— мн кажется, что онъ мн угрожаетъ!

— Нтъ, милордъ, я васъ еще прошу, я вамъ говорю: одной капли довольно, чтобы переполнить чашу, налитую до краевъ, одна легкая ошибка можетъ вызвать наказаніе на голову человка, котораго долго щадили, несмотря на вс его преступленія.

— Г. Фельтонъ, вы сію же минуту должны выйти отсюда и отправиться подъ арестъ.

— Выслушайте меня до конца, милордъ. Вы обольстили эту молодую двушку, вы ее жестоко оскорбили, затоптали въ грязь, загладьте свои преступленія относительно нея, дайте ей возможность свободно ухать, и я ничего больше не потребую отъ васъ.

— Вы ничего не потребуете?! проговорилъ Букингамъ, смотря на Фельтона съ удивленіемъ и длая удареніе, на каждомъ слов.

— Милордъ, продолжалъ Фельтонъ, по мр того, какъ говорилъ, все боле и боле воодушевляясь,— берегитесь, милордъ, вся Англія утомлена вашими преступленіями и несправедливостями, милордъ, вы злоупотребили королевской властью, которую вы почти присвоили себ, милордъ, отъ васъ въ ужас отворачиваются и люди, и Богь… Господь васъ накажетъ посл, а я, я накажу васъ сегодня!

— Ахъ! это ужъ слишкомъ! вскричалъ Букингамъ, длая шагъ къ двери. Фельтонъ преградилъ ему дорогу.

— Я прошу у васъ со смиреніемъ, униженно, сказалъ онъ,— подпишите приказъ объ освобожденіи лэди Винтеръ, подумайте о томъ, что вы обезчестили эту женщину.

— Ступайте вонъ, или я позову людей и велю надть на васъ кандалы.

— Вы никого не позовете, проговорилъ Фельтонъ, бросаясь между герцогомъ и колокольчикомъ, стоявшимъ на столик съ серебряной инкрустаціей:— берегитесь, милордъ, вы теперь въ рукахъ Божьихъ.

— Въ рукахъ дьявола, хотите вы сказать, вскричалъ Букингамъ, возвышая голосъ, чтобы привлечь вниманіе, но никого не призывая прямо на помощь.

— Подпишите, милордъ, подпишите приказъ объ освобожденіи лэди Винтеръ, настаивалъ Фельтонъ, протягивая герцогу бумагу.

— Вы хотите заставить меня сдлать это силой? Вы сметесь надо мной. Эй, Патрикъ!

— Подпишите, милордъ.

— Никогда!

— Никогда?!

— Ко мн! эй, люди! вскричалъ герцогъ и въ то же время схватилъ шпагу.

Но Фельтонъ не далъ ему времени вынуть ее изъ ноженъ: онъ держалъ у себя на груди ножъ, которымъ ранила себя милэди, и однимъ скачкомъ бросился на герцога.

Въ эту минуту вошелъ въ кабинетъ Патрикъ, крича:

— Милордъ, письмо изъ Франціи.

— Изъ Франціи! вскричалъ Букингамъ: забывъ все при одной мысли о той, отъ кого было это письмо.

Фельтонъ воспользовался этой минутой и вонзилъ ему ножъ въ бокъ по рукоятку.

— А, измнникъ! вскричалъ Букингамъ: — ты меня убилъ!..

— Убійство! закричаль Патрикъ.

Фельтонъ бросилъ взглядъ вокругъ себя, ища возможности скрыться, и, увидя, что дверь открыта, бросился въ сосднюю комнату, гд, какъ мы уже сказали, ждали депутаты Лярошели, пробжалъ ее и устремился на лстницу, но на первой ступеньк встртился съ лордомъ Винтеромъ, который, увидя его блднаго, испуганнаго, съ кровью на рукахъ и лиц, схватилъ его за горло, крича:

— Я это зналъ! я догадался, но опоздалъ одной только минутой! О! я несчастный! несчастный!

Фельтонъ не оказалъ ни малйшаго сопротивленія, лордъ Винтеръ передалъ его въ руки стражей, которые въ ожиданіи дальнйшихъ приказаній отвели его на маленькую террасу, выходящую на море, а самъ бросился въ кабинетъ Букингама.

На крикъ герцога, на зовъ Патрика, человкъ, пріхавшій одновременно съ Фельтономъ, вбжалъ въ кабинетъ.

Онъ нашелъ герцога лежавшимъ на диван и судорожно сжимавшимъ рану.

— Лапортъ, сказалъ онъ слабымъ, умирающимъ голосомъ:— Лапортъ, ты отъ нея?

— Да, ваша свтлость, отвчалъ врный слуга Анны Австрійской,— но, можетъ быть, уже слишкомъ поздно.

— Тише, Лапортъ, насъ могутъ услышать… Патрикъ, не впускайте никого. О! я не узнаю, что она велла мн сказать! Боже мой! я умираю!

Герцогъ лишился чувствъ. Между тмъ лордъ Винтеръ, депутаты, начальники экспедиціи и приближенные офицеры изъ свиты Букингама толпой вошли въ комнату, всюду раздавались крики отчаянія. Новость, наполнившая дворецъ жалобными криками, распространилась по всему городу.

Пушечный выстрлъ возвстилъ, что случилось что-то очень важное и неожиданное.

Лордъ Винтеръ рвалъ на себ волосы.

— Одной минутой только опоздалъ! кричалъ онъ,— только одной минутой! О, Боже! Боже! какое несчастіе!

Дло было такъ: въ восемь часовъ утра ему пришли доложить, что у одного изъ оконъ замка виситъ веревочная лстница, онъ тотчасъ же побжалъ въ комнату милэди и увидлъ, что она пуста, окно открыто, желзныя ршетки выпилены, онъ вспомнилъ при этомъ предостереженіе д’Артаньяна, переданное ему на словахъ посланнымъ, испугался за жизнь герцога, побжалъ въ конюшню и, чтобы не терять времени, вскочилъ на первую попавшуюся лошадь, не осдлавъ ее, во весь духъ примчался во дворецъ, соскочилъ съ лошади на двор, быстро взбжалъ но лстниц и на верхней ея ступеньк, какъ мы уже сказали, встртилъ Фельтона. Однако, герцогъ еще не умеръ, онъ пришелъ въ чувство, открылъ глаза, и надежда оживила вс сердца.

— Господа, сказалъ онъ, — оставьте меня одного съ Лапортомъ и Патрикомъ. А, это вы, Винтеръ! вы прислали мн сегодня утромъ какого-то страннаго сумасшедшаго: посмотрите, что онъ со мной сдлалъ.

— О, милордъ! вскричалъ баронъ,— я никогда не прощу себ этого.

— И худо сдлаешь, любезный Винтеръ, проговорилъ Букингамъ, протягивая ему руку:— я не знаю ни одного человка, который стоилъ бы того, чтобы о немъ сожаллъ другой всю свою жизнь… Но оставь насъ, прошу тебя.

Баронъ вышелъ, рыдая.

Въ кабинет остались только раненый герцогъ, Патрикъ и Лапортъ.

Искали доктора, но не могли найти.

— Вы будете жить, вы будете жить, милордъ, повторялъ, стоя на колняхъ, врный слуга Анны Австрійской.

— Что она мн пишетъ? слабымъ голосомъ спросилъ Букингамъ, истекая кровью и превозмогая страшную боль для того, чтобы поговорить о той, которую онъ любилъ.— Что она мн пишетъ? Прочитай мн ея письмо.

— О! милордъ! произнесъ Лапортъ.

— Повинуйся, Лапортъ: разв ты не видишь, что мн нельзя терять времени.

Лапортъ сломалъ печать и, развернувъ пергаментъ, поднесъ его къ глазамъ герцога, но Букингамъ напрасно длалъ усиліе, чтобы разобрать написанное.

— Читай же, приказалъ онъ,— читай, я ничего не вижу, читай же, потому что, быть можетъ, скоро я не буду въ силахъ слышать, и умру, не узнавши, что она мн пишетъ.

Лапортъ больше не возражалъ и прочиталъ:

‘Милордъ!

‘Заклинаю васъ всмъ, что я перенесла черезъ васъ и для васъ съ тхъ поръ, какъ я васъ знаю, и если вамъ дорого мое спокойствіе — прекратите вс ваши вооруженія противъ Франціи и войну, о которой открыто говорятъ, что вопросъ религіозный — только видимый предлогъ, а втихомолку прибавляютъ, что настоящая ея причина — ваша любовь ко мн. Эта война можетъ принести не только большія бды Франціи и Англіи, но и вамъ, милордъ,— несчастіе, въ которомъ я никогда не утшусь.

‘Берегите свою жизнь, которой угрожаетъ опасность и которая будетъ для меня драгоцнне съ той минуты, какъ я перестану видть въ васъ врага.

Расположенная къ вамъ Анна’.

Букингамъ собралъ послднія силы, чтобы выслушать это письмо, затмъ, когда оно было окончено, онъ какъ будто разочаровался въ своемъ ожиданіи.

— Разв вамъ ничего не поручено больше передать мн на словахъ, Лапортъ? спросилъ онъ.

— Напротивъ, ваша свтлость: королева поручила мн сказать вамъ, чтобы вы были осторожны, потому что до нея дошелъ слухъ, что васъ хотятъ убить.

— И это все, и это все? спросилъ Букингамъ нетерпливо.

— Она поручила мн еще сказать вамъ, что она любитъ васъ попрежнему.

— А! произнесъ Букингамъ,— слава Богу! Моя смерть, значитъ, не будетъ для нея смертью чужого человка.

Лапортъ залился слезами.

— Патрикъ, принесите мн ящичекъ гд были спрятаны брильянтовые наконечники.

Патрикъ принесъ шкатулочку, и Лапортъ узналъ въ ней ту самую, которая принадлежала королев.

— Теперь принесите блый атласный мшочекъ, на которомъ жемчугомъ вышитъ ея вензель.

Патрикъ исполнилъ приказаніе.

— Возьмите, Лапортъ, вотъ эти единственные залоги ея расположенія, которые я имю отъ нея: этотъ ящичекъ и два письма. Отдайте ихъ ея величеству и, какъ послднюю память обо мн… (онъ искалъ глазами вокругъ себя какую-нибудь драгоцнность)… вы присоедините…

Онъ посмотрлъ еще, но отуманенные приближающейся смертью глаза его не встртили ничего, кром ножа, выпавшаго изъ рукъ Фельтона, лезвіе котораго было покрыто алой, еще дымящейся кровью.

— …вы присоедините къ этому ножъ, досказалъ герцогъ, сжимая руку Лапорта.

Онъ смогъ еще положить мшочекъ на дно серебряной шкатулочки, сунулъ туда же ножъ, показывая Лапорту знакомъ, что онъ не можетъ больше говорить, затмъ, не будучи въ состояніи скрыть послднихъ предсмертныхъ конвульсій, которыхъ онъ не могъ на этотъ разъ превозмочь, онъ упалъ съ дивана на полъ.

Патрикъ громко вскрикнулъ.

Буннигамъ хотлъ улыбнуться въ послдній разъ, но смерть остановила мысль его, слды которой отпечатллись на его лиц, какъ послдній поцлуй любви.

Въ эту минуту вбжалъ, запыхавшись, докторъ герцога, онъ былъ уже на адмиральскомъ корабл, и нужно было туда посылать за нимъ.

Онъ подошелъ къ герцогу, взялъ его руку, подержалъ ее съ минуту и опустилъ.

— Все безполезно, сказалъ онъ:— онъ умеръ.

— Умеръ, умеръ! вскричалъ Патрикъ.

При этомъ восклицаніи толпа вошла въ залу, и всми овладло смущеніе и отчаяніе.

Когда Винтеръ увидлъ, что Букингамъ умеръ, онъ побжалъ къ Фельтону, котораго солдаты продолжали стеречь на террас.

— Негодяй, сказанъ онъ молодому человку, который со смертью Букингама вернулъ все свое спокойствіе и хладнокровіе, боле его не покидавшія:— негодяй, что ты сдлалъ?

— Я отомстилъ за себя, сказалъ онъ.

— Ты! сказанъ баронъ.— Скажи лучше, что ты послужилъ орудіемъ этой проклятой женщины… Но, клянусь теб, что это ея преступленіе будетъ послднимъ.

— Я не знаю, что вы хотите сказать, спокойно отвтилъ Фельтонъ:— и я не знаю, о комъ вы говорите, милордъ: я убилъ Букингама за то, что онъ два раза отказалъ на вашу же просьбу произвести меня въ капитанскій чинъ, я наказалъ его за его несправедливость, вотъ и все.

Изумленный Винтеръ смотрлъ на людей, которые вязали Фельтона, и не зналъ, что думать и чмъ объяснить подобную безчувственность.

Одно только безпокоило Фельтона.

При малйшемъ шум наивному пуританину казалось, что онъ слышитъ шаги и голосъ милэди, готовой броситься въ его объятія, обвинить себя и такимъ образомъ погубить.

Вдругъ онъ вздрогнулъ, устремивъ глаза на одну точку на мор, которое видно было далеко съ той террасы, на которой онъ находился: орлинымъ взоромъ моряка онъ увидлъ на такомъ разстояніи, гд всякій бы другой ничего не различилъ, кром чайки, качающейся на волнахъ, парусъ судна, направлявшагося къ берегамъ Франціи.

Онъ поблднлъ, приложилъ руку къ сердцу, которое готово было разорваться, и понялъ измну.

— Прошу у васъ послдней милости, милордъ! сказалъ онъ барону.

— Какой?

— Скажите, который теперь часъ?

Баронъ вынулъ часы.

— Девять безъ десяти минутъ.

Милэди ускорила свой отъздъ на полтора часа, какъ только она услышала пушечный выстрлъ, возвстившій о роковомъ событіи, она тотчасъ же приказала сняться съ якоря.

Судно плыло подъ голубымъ небомъ, на большомъ разстояніи отъ берега.

— Такъ Богу было угодно, сказалъ онъ съ покорностью фанатика, не сводя тмъ не мене глазъ съ этой скорлупки, на палуб которой, какъ ему, безъ сомннія, казалось, онъ видлъ блый призракъ той, которой онъ пожертвовалъ своей жизнью.

Лордъ Винтеръ прослдилъ за его взглядомъ, отгадалъ его страданія и все понялъ.

— Ты будешь наказанъ сначала одинъ, негодяй, сказалъ онъ Фельтону, который не могъ оторвать глазъ съ моря:— но клянусь теб памятью моего брата, котораго я такъ любилъ, что твоя сообщница не спасется.

Фельтонъ опустилъ голову, не издавъ ни одного звука.

Винтеръ быстро спустился съ лстницы и направился къ гавани.

XXXIII.
Во Франціи.

Узнанъ о смерти Букингама, Карлъ I, король Англіи, больше всего и прежде всего испугался, чтобы эта страшная новость не отняла бодрости духа у лярошельцевъ, поэтому онъ старался, какъ говоритъ Ришелье въ своихъ запискахъ, скрывать ее отъ нихъ какъ можно дольше, король приказалъ запереть вс гавани и тщательно наблюдать, чтобы ни одинъ корабль не отплылъ до тхъ поръ, пока не отправится армія, которую снаряжалъ Букингамъ, заботу о чемъ онъ принялъ лично на себя.

Онъ простеръ свою строгость въ этомъ отношеніи до того, что въ Англіи были задержаны даже датскіе посланники, которые уже имли прощальную аудіенцію, и голландскій посланникъ, который долженъ былъ сопровождать въ Флассингенъ индійскіе корабли, возвращенные Карломъ I Союзнымъ Штатамъ.

Но такъ какъ онъ вздумалъ отдать этотъ приказъ только спустя пять часовъ посл рокового происшествія, то есть въ два часа пополудни, то два корабля уже вышли изъ гавани: одинъ, какъ мы знаемъ, увозилъ милэди, которая хотя и догадывалась о случившемся, но еще боле убдилась въ этомъ, увидвъ, что черный флагъ взвился на адмиральскомъ корабл.

Что касается до второго корабля, то мы скажемъ посл, кого онъ увезъ и какъ удалось ему отплыть. Въ это время, впрочемъ, ничего не случилось новаго въ лагер Лярошели, только король, какъ всегда, сильно скучавшій, а можетъ быть въ лагер и больше обыкновеннаго, ршился хать инкогнито провести праздники св. Людовика въ Сенъ-Жермен и просилъ кардинала отправить съ нимъ конвой только изъ двадцати мушкетеровъ. Кардиналъ, на котораго скука короля дйствовала иногда заразительно, съ большимъ удовольствіемъ разршилъ этотъ отпускъ своему царственному помощнику, общавшему вернуться около половины сентября.

Де-Тревиль, предупрежденный кардиналомъ, собрался въ путь, и хотя онъ не зналъ причины, но тмъ не мене зналъ о сильномъ желаніи и даже настоятельной надобности своихъ друзей вернуться въ Парижъ, а потому нечего и говорить, что онъ назначилъ ихъ въ число конвоя.

Четверо молодыхъ людей узнали объ этой новости четверть часа спустя посл, де-Тревиля, потому что онъ имъ первымъ сообщилъ объ этомъ. Тогда д’Артаньянъ особенно оцнилъ милость кардинала, позволившаго ему, наконецъ, поступить въ мушкетеры: не будь этого обстоятельства, онъ принужденъ бы былъ остаться въ лагер, тогда какъ товарищи его ухали бы.

Нечего и говорить, что причиною ихъ нетерпнія вернуться въ Парижъ была опасность, которой подвергалась г-жа Бонасье при встрч въ Бетюнскомъ монастыр кармелитокъ съ милэди, своимъ смертельнымъ врагомъ. И потому, какъ мы и сказали, Арамисъ немедленно написалъ Маріи Мишонъ, этой турской блошвейк, у которой были такія прекрасныя знакомства, чтобы она упросила королеву дать разршеніе г-ж Бонасье выйти изъ монастыря и удалиться въ Лорень или въ Бельгію. Отвтъ не заставилъ себя долго ждать, и черезъ восемь или десять дней Арамисъ получилъ слдующее письмо:

‘Мой любезный кузенъ!

‘Посылаю разршеніе, данное моей сестрой нашей бдной служанк выйти изъ Бетюнскаго монастыря, воздухъ котораго вреденъ для нея. Моя сестра посылаетъ вамъ это разршеніе съ большимъ удовольствіемъ, потому что она очень любить эту двушку, которой она надется быть полезной и впослдствіи.

‘Цлую васъ Марія Мишонъ’.

При этомъ письм было приложено разршеніе въ слдующихъ выраженіяхъ:

‘Настоятельница Бетюнскаго монастыря должна передать на попеченіе подателя этого письма послушницу, недавно поступившую въ монастырь по моей рекомендаціи и находящуюся подъ моимъ покровительствомъ.

Дано въ Лувр, 10 августа 1628 г.
Анна’.

Можно понять, какъ это родство Арамиса съ блошвейкой, называвшей королеву своей сестрой, насмшило молодыхъ людей, но Арамисъ, два или три раза покраснвшій до ушей при грубыхъ шуткахъ Портоса, просилъ своихъ друзей не касаться больше этого вопроса, прибавивъ, что если еще кто-нибудь прибавитъ по этому поводу хоть одно слово, онъ больше не будетъ обращаться къ своей кузин съ просьбой быть посредницей въ подобнаго рода длахъ.

Итакъ, больше не было и рчи о Маріи Мишонъ между мушкетерами, которые къ тому же добились того, чего желали, а именно: они получили разршеніе освободить г-жу Бонасье изъ Бетюнскаго монастыря кармелитокъ. Правда, что это разршеніе не могло имъ принести много пользы до тхъ поръ, пока они были въ лагер Лярошели, то есть на другомъ конц Франціи. Поэтому д’Артаньянъ хотлъ обратиться къ де-Тревилю съ просьбой объ отпуск и объяснить ему прямо цль своей поздки, когда узналъ вмст со своими гремя товарищами новость, что король детъ въ Парижъ съ конвоемъ изъ двадцати мушкеторовъ и что они назначены въ этотъ конвой. Они были очень обрадованы, слуги были отправлены впередъ съ багажомъ, а сами они выхали утромъ 16-го.

Кардиналъ проводилъ его величество отъ Сюрженъ до Мозе, и тамъ король и министръ простились другъ съ другомъ въ самыхъ дружескихъ выраженіяхъ.

Король жаждалъ развлеченій и потому спшилъ пріхать въ Парижъ какъ можно скоре, такъ какъ онъ желалъ быть тамъ 23 числа, но по временамъ останавливался, чтобы взглянуть на полетъ сорокъ. Охоту къ этому времяпровожденію внушилъ ему когда-то Линь, и съ тхъ поръ король навсегда сохранилъ къ нему особенное пристрастіе. Изъ двадцати человкъ — шестнадцать очень радовались каждый разъ, какъ это случалось, но другіе четыре посылали эти остановки къ чорту, въ особенности д’Артаньянъ, у котораго постоянно звенло въ ушахъ, а Портосъ объяснялъ это, говоря:

— Одна очень знатная дама говорила мн, что это означаетъ, что кто-нибудь говоритъ про васъ.

Наконецъ конвой въхалъ въ Парижъ въ ночь на 23-е число, король поблагодарилъ де-Тревиля и позволилъ ему отпустить мушкетеровъ на четыре дня, подъ условіемъ, чтобы ни одинъ изъ его любимцевъ не показывался въ публичныхъ мстахъ подъ страхомъ попасть въ Бастилію. Первые четыре отпуска, какъ легко догадаться, были даны нашимъ четыремъ друзьямъ и даже боле того: Атосъ выпросилъ у де-Гревиля вмсто четырехъ — шесть дней и кром того прибавилъ еще дв ночи, потому что они выхали 24-го, въ пять часовъ вечера, а изъ любезности де-Тревиль помтилъ отпускъ 25 числомъ.

— Э, Боже мой! замтилъ д’Артаньянъ, какъ извстно, ни надъ чмъ не задумывавшійся:— мн кажется, что мы затрудняемся въ пустякахъ: въ два дня, загнавъ дв или три лошади (велика бда — у меня есть деньги!), я доду до Бетюна, отдамъ настоятельниц письмо королевы и увезу дорогое сокровище, которое я ищу, не въ Лорень и не въ Бельгію, а въ Парижъ, гд она будетъ лучше скрыта, особенно все время, пока кардиналъ будетъ стоять подъ Лярошелью. А затмъ, вернувшись изъ похода, отчасти по протекціи кузины Арамиса, отчасти за услуги, лично оказанныя нами королев, мы добьемся отъ нея того, чего желаемъ. Оставайтесь же здсь, не изнуряйте себя напрасно усталостью: меня и Плянше совершенно достаточно для такого легкаго предпріятія.

На это Атосъ спокойно отвтилъ:

— У меня также есть деньги, потому что я еще не пропилъ всхъ денегъ, оставшихся отъ брильянтоваго перстня, Портосъ и Арамисъ тоже еще не проли своихъ. Слдовательно, мы такъ же хорошо можемъ загнать четырехъ лошадей, какъ и одну. Но подумайте. д’Артаньянъ, прибавилъ онъ такимъ мрачнымъ тономъ, что молодой человкъ даже вздрогнулъ,— подумайте только о томъ, что Бетюнъ — тотъ самый городъ, гд, кардиналъ назначилъ свиданіе женщин, которая всюду приноситъ съ собой несчастіе, гд бы она ни появлялась. Если бы вы имли дло только съ четырьмя мужчинами, д’Артаньянъ, я отпустилъ бы васъ одного, но такъ какъ вы будете имть дло съ этой женщиной, подемте вс вчетверомъ, и дай Богъ, чтобы для того, чтобы съ нею справиться, насъ хватило даже и съ четырьмя нашими слугами.

— Вы меня пугаете, Атосъ, вскричалъ д’Артаньянъ:— но чего же, Боже мой, вы опасаетесь?

— Всего, отвтилъ Атосъ.

Д’Артаньянъ пристально взглянулъ на товарищей, лица которыхъ, какъ и Атоса, носили отпечатокъ сильнаго безпокойства, и они быстрымъ шагомъ продолжали свой путь, не промолвивъ ни слова.

Вечеромъ 25-го числа, когда они възжали въ Аррасъ и д’Артаньянъ остановился и слзъ съ лошади у гостиницы ‘Золотой Бороны’, чтобы выпить стаканъ вина, какой-то всадникъ выхалъ съ постоялаго двора, гд онъ перемнилъ лошадь, и галопомъ помчался по дорог въ Парижъ. Въ ту минуту, какъ онъ вызжалъ изъ воротъ на улицу, втромъ распахнуло плащъ, въ который онъ былъ закутанъ, хотя это было въ август, и чуть не снесло его шляпу, которую всадникъ во-время схватилъ рукой въ ту самую минуту, когда она готова уже была слетть съ головы, и быстро надвинулъ ее себ на глаза.

Д’Артаньянъ, глаза котораго были пристально устремлены на этого человка, страшно поблднлъ и уронилъ стаканъ.

— Что съ вами, сударь? спросилъ Плянше.— Эй, господа, скоре на помощь, барину худо!

Трое друзей, прибжали и увидли, что д’Артаньяну не только не худо, но застали его бгущимъ къ своей лошади. Они остановили его.

— Куда ты, угорлый, такъ спшишь? спросилъ Атосъ.

— Это онъ! вскричалъ д’Артаньянъ, блдный отъ волненія и со струившимся дотомъ на лбу:— это онъ, дайте мн его догнать!

— Да кто онъ? спросилъ Атосъ.

— Онъ — этотъ человкъ!

— Какой человкъ?

— Тотъ проклятый человкъ, мой злой геній, котораго я встрчаю каждый разъ передъ какимъ-нибудь несчастіемъ: тотъ самый, который сопровождалъ ужасную женщину, когда я встртилъ ее въ первый разъ, тотъ, за которымъ я бжалъ, когда наскочилъ на Атоса, и изъ-за котораго я имлъ столкновеніе съ нашимъ другомъ Атосомъ, тотъ самый, котораго я встртилъ въ то утро, когда похитили г-жу Бонасье! Я видлъ его, это онъ! Я узналъ его, когда втромъ распахнуло его плащъ.

— Чортъ возьми! задумчиво произнесъ Атосъ.

— На коней, господа, на коней! Подемте за нимъ, и мы его догонимъ.

— Мой милый, замтилъ Арамисъ,— сообразите только, что онъ похалъ въ противоположную сторону отъ нашей дороги, что у него свжая лошадь, а наши уже утомились, слдовательно мы только понапрасну загонимъ ихъ, безъ всякой надежды догнать его. Оставимъ мужчину, д’Артаньянъ, спасемъ женщину.

— Эй, сударь! кричалъ мальчикъ изъ конюшни, догоняя незнакомца,— эй, сударь! вотъ бумага, которая выпала изъ вашей шляпы! Эй, сударь! Остановитесь!

— Мой другъ, остановилъ его д’Артаньянъ:— хочешь полъ пстоля за эту бумагу?

— Честное слово, возьму съ большимъ удовольствіемъ, сударь! Вотъ она, извольте.

Мальчикъ, въ восторг, что ему такъ посчастливилось, вошелъ на дворъ гостиницы. Д’Артаньянъ развернулъ бумагу.

— Что тамъ? спросили, окружая его, друзья.

— Только одно слово, отвчалъ д’Артаньянъ.

— ‘Армантьеръ’ прочиталъ Портосъ.— Армантьеръ — я не знаю такого слова.

— Названіе города или деревни и написано ея рукой! замтилъ Атосъ.

— Спрячемъ тщательно эту бумажку, сказалъ д’Артаньянъ,— можетъ быть я еще и не даромъ истратилъ мой послдній пистоль. На коней, господа, на коней!

И четверо товарищей пустились галопомъ до дорог въ Бетюнь.

XXXIV.
Бетюнскій монастырь кармелитокъ.

Надъ судьбой нкоторыхъ преступниковъ царить извстнаго рода предопредленіе, помогающее имъ преодолвать вс препятствія, избгать вс опасности до той минуты, которую испытующее Провидніе не положитъ предломъ ихъ беззаконнаго счастія.

Такъ было и съ милэди: ей удалось благополучно прохать между крейсерами двухъ націй, и она прибыла въ Булонь безъ всякихъ приключеній.

Высадившись въ Портсмут, милэди выдавала себя за англичанку, изгнанную изъ Лярошели преслдованіями французовъ, а пріхавши въ Булонь посл двухдневнаго пути, она начала выдавать себя за француженку, которую англичане изъ ненависти къ Франціи очень тснили въ Портсмут. Милэди къ тому же обладала самымъ дйствительнымъ паспортомъ, у нея была красота, видъ важной дамы и щедрость, съ которой она награждала всхъ пистолями. Избавленная, благодаря любезной улыбк и свтскимъ манерамъ стараго губернатора, поцловавшаго у ней руку, отъ соблюденія всякихъ формальностей, она осталась въ Булони только на самое короткое время, чтобы послать по почт слдующее письмо:

‘Его высокопревосходительству, кардиналу Ришелье, въ лагерь передъ Лярошелью,

‘Ваше высокопревосходительство можете быть спокойны: его свтлость герцогъ Букингамъ не подетъ во Францію.

Лэди де-***.’

Булонь, 25 августа.

‘P. S. Согласно желанію вашего высокопревосходительства, я отправляюсь въ Бетюнь, въ монастырь кармелитокъ, гд буду ждать приказаній’.

Дйствительно, въ тотъ же вечеръ милэди пустилась въ дорогу, ее застигла ночь, она остановилась переночевать въ гостиниц, затмъ на другой день, въ пять часовъ утра, она ухала и три часа спустя была уже въ Бетюн. Она попросила указать ей монастырь кармелитокъ и тотчасъ же отправилась туда.

Настоятельница вышла ей навстрчу, милэди показала ей приказъ кардинала, и она велла отвести милэди комнату и подать ей завтракъ.

Все прошедшее совершенно исчезло изъ памяти этой женщины и, думая исключительно о будущемъ, она видла передъ собою только то счастье и высокое положеніе, которое кардиналъ готовилъ ей за услуги, хотя имя ея вовсе не было замшано въ этомъ кровавомъ дл. Различныя новыя страсти, постоянно волнующія ее, давали ея жизни столько оттнковъ, что ее можно было сравнить съ облакомъ, отражающимъ то лазоревый цвтъ, то огненно-красный, то черный мракъ бури, оставляющій на земл только слды опустошенія и смерти.

Посл завтрака настоятельница пришла къ ней, въ монастыр мало развлеченій, и добрая настоятельница поспшила познакомиться со своей новой гостьей.

Милэди хотла понравиться настоятельниц, чего не трудно было достигнуть этой женщин, дйствительно богато одаренной отъ природы, она постаралась быть любезной: была въ высшей степени мила и очаровала добрую настоятельницу разносторонностью своего разговора и прелестью, сквозившею въ каждомъ ея движеніи, въ каждомъ слов.

Настоятельница, по своему рожденію принадлежавшая къ дворянской фамиліи, особенно любила придворныя исторіи, такъ рдко доходящія до отдаленныхъ частей королевства и еще того рже проникающія за монастырскія стны, преграждающія доступъ всмъ мірскимъ слухамъ.

Милэди, напротивъ, были очень хорошо извстны вс аристократическія интриги, посреди которыхъ въ продолженіе пяти или шести лтъ она жила постоянно, и она начала посвящать добрую настоятельницу во вс свтскія сплетни французскаго двора, въ которыхъ не послднюю роль играло ханжество короля, она разсказала скандальную хронику придворныхъ вельможъ и дамъ, которыхъ настоятельница отлично знала по имени, слегка коснулась любви королевы въ Букингаму и вообще болтала много, чтобы заставить проговориться хоть немного.

Но настоятельница только слушала и улыбалась, не говоря ни слова, тмъ не мене, милэди, замтивъ, что подобнаго рода разсказы, видимо, интересуютъ ее, продолжала въ томъ же тон, свернувъ только разговоръ на кардинала.

Но она очутилась въ очень затруднительномъ положеніи: она не знала, была ли настоятельница роялисткой или кардиналисткой, а потому изъ предосторожности она старалась держаться середины, но настоятельница съ своей стороны была еще осторожне, склоняя низко голову каждый разъ, какъ милэди произносила имя его высокопреосвященства.

Милэди начала думать, что ей придется долго пробыть въ монастыр, а потому ршилась высказаться посмле, чтобы узнать, чего ей ждать и какъ держать себя. Желая узнать, насколько искренна и какъ велика была скромность и сдержанность доброй настоятельницы, она начала передавать сначала очень осторожно, а затмъ и боле подробно сплетни про кардинала, разсказала о любовныхъ связяхъ министра съ г-жой д’Егильонъ и съ Маріей Делормъ и съ нкоторыми другими свтскими дамами.

Настоятельница начала слушать внимательне, мало-по-малу оживилась и стала улыбаться.

‘Хорошо’, подумала милэди,— ‘она интересуется тмъ, что я ей разсказываю, если она и кардиналистка, то во всякомъ случа безъ фанатизма’.

Тогда она перешла къ преслдованіямъ, которымъ подвергались враги кардинала.

Настоятельница только перекрестилась, не выражая ни одобренія, ни порицанія.

Это утвердило милэди въ мнніи, что монахиня скоре роялистка, чмъ кардиналистка.

Милэди продолжала дале, длаясь все смле и смле.

— Я ничего не понимаю во всхъ этихъ длахъ, сказала наконецъ настоятельница: — но какъ мы ни отдалены отъ двора и отъ всхъ свтскихъ происшествій, у насъ есть очень печальныя доказательства того, что вы разсказываете: одна изъ нашихъ пансіонерокъ очень много выстрадала отъ мщенія и преслдованія кардинала.

— Одна изъ вашихъ пансіонерокъ? сказала милэди. О, Боже мой! Боже мой! бдная женщина, какъ мн — жаль ее.

— И вы правы, нельзя не пожалть ее: тюрьма, всякаго рода угрозы, дурное обхожденіе — все это она вынесла. Впрочемъ, прибавила настоятельница,— поступая такъ, кардиналъ, можетъ быть, имлъ на это свои причины… Хотя она кажется настоящимъ ангеломъ, но не всегда можно судить о людяхъ по наружности.

‘Хорошо!’ подумала милэди:— ‘кто знаетъ, можетъ быть, я здсь и узнаю что-нибудь, кажется, я на дорог къ этому’.

И она постаралась придать своему лицу самое невинное выраженіе.

— Увы! сказала милэди,— я это знаю, дйствительно, говорятъ, что не надо врить наружности, но чему же тогда врить, если не лучшему созданію Творца! Вотъ я такъ, вроятно, буду ошибаться всю жизнь и, тмъ не мене, всегда довряюсь тому, чья наружность внушаетъ мн довріе и симпатію.

— Такъ вы поврили бы, что эта женщина невинна? спросила игуменья.

— Кардиналъ не всегда преслдуетъ одни только преступленія, отвчала она:— есть нкоторыя добродтели, за которыя онъ преслдуетъ еще строже, чмъ за иные пороки.

— Позвольте мн замтить вамъ, сударыня, что это мн кажется очень страннымъ.

— Что именно? наивно спросила милэди.

— А то, что вы говорите.

— Что же вы находите страннаго въ моихъ словахъ? спросила съ улыбкой милэди.

— Вы — другъ кардинала, потому что онъ прислалъ васъ сюда, а между тмъ…

— А между тмъ я говорю про него худо? спросила милэди, оканчивая мысль игуменьи.

— Во всякомъ случа вы не говорите про него ничего хорошаго.

— Это потому, вздыхая произнесла она: — что я не другъ его, а жертва.

— А между тмъ это письмо, въ которомъ онъ рекомендуетъ мн васъ?..

— Это приказъ оставаться здсь въ заключеніи до тхъ поръ, пока меня не выпуститъ отсюда какой-нибудь изъ его тлохранителей.

— Но отчего же вы не бжали?

— Куда я пойду? Разв, думаете вы, есть на земл такой уголокъ, гд бы кардиналъ не могъ меня найти, если бы только захотлъ взятъ на себя трудъ протянуть руку?! Если бы я еще была мужчиной, можно было бы допустить, что это возможно, но женщина — что, по вашему мннію, можетъ сдлать женщина? А эта молодая пансіонерка, которая живетъ у васъ, пыталась бжать?

— Нтъ, не пыталась… Но она совсмъ другое дло, мн кажется, что ее удерживаетъ во Франціи любовь къ кому-то.

— Въ такомъ случа, сдлала выводъ милэди, вздыхая: — если она любить, то она еще не совсмъ не счастна.

— Итакъ, продолжала игуменья съ большимъ участ. емь,— я вижу передъ собой еще одну изъ жертвъ кардинала?

— Увы! да!

Игуменья съ минуту глядла на милэди съ безпокойствомъ, какъ будто какая-то новая мысль зародилась у ней въ голов.

— Вы не врагъ нашей святой вры? спросила она робко.

— Я! вскричала милэди,— я — протестантка?! О! нтъ, беру въ свидтели Господа Бога, Который насъ слышитъ, что я, напротивъ, ревностная католичка!

— Если такъ, сударыня, проговорила игуменья, улыбаясь,— то успокойтесь: домъ, гд вы находитесь, не будетъ-для васъ слишкомъ суровой тюрьмой, и мы сдлаемъ все, что въ состояніи сдлать, чтобы вы полюбили ваше заточеніе. Даже боле: вы увидите здсь эту молодую женщину, гонимую, безъ сомннія, вслдствіе какой-нибудь любовной исторіи. Она очень любезна и мила.

— Какъ ее зовутъ?

— Она была мн рекомендована одной очень знатной дамой подъ именемъ Кэтти. Я не старалась узнать ея настоящаго имени.

— Кэтти! вскричала милэди.— Какъ, вы къ этимъ уврены?

— Что ее такъ зовутъ? Да, сударыня, а разв вы ее знаете?

Милэди обрадовалась въ душ при одной мысли, что эта молодая женщина можетъ быть ея прежняя камеристка. Съ именемъ этой молодой двушки было связано воспоминаніе, напоминавшее ей весь ея позоръ, и жажда мести исказила черты милэди, которая, впрочемъ, почти тотчасъ же придала спокойное, милое выраженіе своему лицу, которымъ эта женщина, имвшая, казалось, въ своемъ распоряженіи сто различныхъ лицъ, такъ ловко управляла.

— А когда я могу увидть эту молодую даму, къ которой я уже чувствую большую симпатію? спросила милэди.

— Да сегодня же вечеромъ, отвчала игуменья,— даже, если хотите, днемъ. Но вы говорили, что пробыли четыре дня въ дорог, сегодня вы встали въ пять часовъ и врно хотите отдохнуть. Ложитесь и засните, а во время обда мы васъ разбудимъ.

Хотя милэди, жаждавшая всякихъ новыхъ интригъ и поддерживаемая сердечнымъ волненіемъ отъ одной мысли о сдланномъ ею открытіи, могла бы отлично обойтись безъ сна, но тмъ не мене она приняла предложеніе игуменьи, въ продолженіе двнадцати или пятнадцати послднихъ дней она перенесла столько различныхъ испытаній, что если желзное ея тло и могло еще выдерживать утомленіе, то душа ея нуждалась въ отдых.

Итакъ, она простилась съ игуменьей и легла, убаюканная пріятными мечтами о мщеніи, которыя вернулись къ ней при имени Кэтти.

Она вспомнила, что ей общано кардиналомъ разршеніе дйствовать почти неограниченно, если она успетъ въ своемъ предпріятіи. Задуманное ей удалось, и д’Артаньянъ былъ теперь въ ея рукахъ!

Одно только пугало ее — воспоминаніе о муж, она считала графа де-ла-Феръ умершимъ, или по крайней мр удалившимся изъ родины, и вдругъ она встртила его въ лиц Атоса, лучшаго друга д’Артаньяна.

Но если онъ былъ другомъ д’Артаньяна, то, врно, онъ ему помогалъ во всхъ его проискахъ, посредствомъ которыхъ королева разстроила планы его высокопреосвященства, если онъ былъ другомъ д’Артаньяна, слдовательно, онъ былъ врагомъ кардинала, и потому, безъ сомннія, ей удастся опутать его кознями мщенія, въ стяхъ котораго она надялась задушить молодого мушкетера.

Вс эти надежды были въ высшей степени сладостны милэди, а потому, убаюканная ими, она скоро заснула.

Ее разбудилъ тихій голосъ, раздавшійся у ея постели. Она открыла глаза и увидла игуменью, которая пришла въ сопровожденіи молодой женщины съ блокурыми волосами, съ нжнымъ цвтомъ лица, устремившей на нее взглядъ, полный участія и любопытства.

Лицо этой молодой женщины было ей совершенно незнакомо, об, обмнявшись обычными привтствіями, смотрли другъ на друга съ большимъ вниманіемъ: об были чрезвычайно красивы, но красота ихъ была совершенно различная. Впрочемъ, милэди улыбнулась отъ сознанія, что она далеко превосходила эту молодую женщину своимъ важнымъ видомъ и аристократическими манерами. Правда и то, что платье послушницы, которое было на молодой женщин, не было достаточно красиво, чтобы выдержать сравненіе съ элегантнымъ туалетомъ милэди.

Игуменья представила ихъ одну другой, затмъ, когда эта формальность была окончена, игуменья, которую обязанности призывали въ церковь, ушла, оставивъ ихъ однхъ.

Послушница, видя, что милэди еще лежитъ, хотла послдовать за игуменьей, но милэди ее удержала.

— Какъ, сударыня, сказала она ей,— вы только что пришли и хотите лишить меня вашего присутствія, а, признаюсь, я надялась, что мы будемъ съ вами видться въ продолженіе того времени, которое я пробуду здсь.

— Нтъ, сударыня, отвтила послушница:— я только боялась, что не во-время пришла: вы спали, вы утомлены съ дороги.

— Что за важность! Чего могутъ желать спящіе люди? Пріятнаго пробужденія. Вы доставили мн это удовольствіе, и позвольте мн насладиться имъ вполн.

И, взявъ ее за руку, она посадила ее въ кресло, стоявшее около ея постели.

Послушница сла.

— Боже мой! сказала она:— какъ я несчастна! Я здсь вотъ уже шесть мсяцевъ и не пользуюсь и тнью какого-нибудь удовольствія, теперь вы пріхали и ваше очаровательное общество доставило бы мн большое удовольствіе, а я, какъ нарочно, жду, что, вроятно, не сегодня — завтра я покину монастырь!

— Какъ! спросила милэди:— вы выходите изъ монастыря?

— По крайней мр, я на это надюсь, продолжала послушница съ радостью, которую она нисколько и не старалась скрыть.

— Я слышала, что вамъ пришлось много выстрадать отъ кардинала, это еще боле сблизило бы насъ.

— Такъ наша добрая мать сказала правду, что и вы также жертва этого злого священника?

— Тише! предостерегла ее милэди:— даже здсь нельзя такъ говорить о немъ. Вс мои несчастія произошли оттого, что я сказала почти то же, что говорите вы, передъ одной женщиной, которую я считала своимъ другомъ и которая мн измнила. Такъ и вы также жертва измны?

— Нтъ, отвчала послушница,— я — жертва преданности, преданности женщин, которую любила, за которую я пожертвовала бы своей жизью, пожертвовала бы даже и теперь.

— И которая васъ покинула, да?

— Я была несправедлива, что такъ думала, но два или три дня тому назадъ я убдилась въ противномъ и благодарю за это Бога: мн горько было думать, что она меня забыла. Но вы, сударыня, продолжала послушница,— кажется, свободны, и если бы вы хотли убжать, то это вполн отъ васъ зависитъ.

— Куда я могу убжать безъ друзей, безъ денегъ, въ такой части Франціи, которая мн вовсе незнакома и гд я никогда не бывала прежде?

— О! вскричала послушница,— друзья у васъ будутъ везд, гд бы вы ни были: вы кажетесь такой доброй и такъ прекрасны!

— И все это нисколько мн не мшаетъ, сказала милэди съ такой улыбкой, которая придала что-то ангельское выраженію ея лица,— быть совершенно одинокой и гонимой.

— Надо, видите ли, надяться на Бога: разъ совершенное доброе дло, поздно ли, рано ли, всегда явится нашимъ ходатаемъ передъ Богомъ, и, можетъ быть, на ваше счастье мы встртились съ вами, потому что, если я выйду отсюда, какъ я ни ничтожна и какъ ни незначительна моя власть, я найду нсколькихъ сильныхъ друзей, которые, вступившись за меня, могутъ также вступиться и за васъ.

— О! хотя я и сказала, что я одинока, продолжала милэди, надясь, что заставить послушницу больше высказаться:— но у меня тоже есть нсколько высокопоставленныхъ знакомыхъ, но эти знакомые сами дрожатъ передъ кардиналомъ, сама королева не осмливается никого поддержать передъ страшнымъ министромъ, я имю доказательство того, что ея величество, несмотря на все свое доброе сердце, не одинъ разъ принуждена бывала отдавать въ жертву гнва его высокопреосвященства лицъ, которыя оказывали ей услуги.

— Поврьте мн, сударыня, что королева можетъ сдлать видъ, что она покинула ихъ, но нельзя судить по наружности: чмъ больше ихъ преслдуютъ, тмъ больше она думаетъ о нихъ, и часто въ ту минуту, когда они мене всего этого ожидаютъ, они убждаются въ томъ, что ихъ не забыли.

— Да, сказала милэди,— я врю этому: королева такъ добра!

— О! такъ вы знаете нашу прекрасную, благородную королеву, если такъ говорите о ней! вскричала послушница съ восторгомъ.

— То есть, продолжала милэди, замтивъ, что она немного увлеклась,— лично ея я не имю чести знать, но я знаю многихъ изъ самыхъ близкихъ ея друзей: я знаю Пютанжа, я знавала въ Англіи Дюжара, я знакома съ де-Тревилемъ.

— Съ де-Тревилемъ! вскричала послушница:— вы знакомы съ де-Тревилемъ?

— Да, хорошо, даже коротко знакома.

— Съ капитаномъ королевскихъ мушкетеровъ?

— Съ капитаномъ королевскихъ мушкетеровъ.

— О! въ такомъ случа вы увидите, вскричала послушница: — что мы очень скоро близко познакомимся и сдлаемся даже друзьями. Если вы знакомы съ де-Тревилемъ, вы, вроятно, бывали у него?

— Часто! сказала милэди, которая, разъ вступивъ на этотъ путь и замтивъ, что ложь ей такъ удается, хотла довести ее до конца.

— Вы встрчали, вроятно, у него какихъ-нибудь мушкетеровъ?

— Всхъ, которыхъ онъ обыкновенно принималъ у себя! отвтила милэди, для которой этотъ разговоръ становился дйствительно очень интереснымъ.

— Назовите мн нсколькихъ изъ тхъ, которыхъ вы знаете, и вы увидите, что они окажутся моими друзьями.

— Но, сказала милэди въ замшательств,— я знаю де-Севиньи, де-Куртиврона, де-Ферюссака.

Послушница слушала, затмъ, видя, что она остановилась, спросила:

— Не знаете ли вы джентльмена по имени Атоса?

Милэди поблднла, какъ полотно простыни, на которой она лежала, и какъ она ни умла владть собой, но не могла удержаться отъ восклицанія, схвативъ за руку свою собесдницу и пожирая ее глазами:

— Что съ вами? О, Боже мой! спросила эта бдная женщина:— не сказала ли я чего-нибудь вамъ непріятнаго?

— Нтъ, но это имя поразило меня, потому что и я тоже знала этого дворянина, и мн показалось страннымъ, что я встртила еще особу, которая, кажется, тоже знаетъ его хорошо.

— О, да, хорошо, хорошо! Не только его, но и друзей его: гг. Портоса и Арамиса.

— Въ самомъ дл! Я также ихъ знаю, проговорила милэди, чувствовавшая, какъ морозъ пробжалъ по всему ея тлу.

— Въ такомъ случа, если вы ихъ знаете, вы должны знать, что это добрые, хорошіе товарищи… Отчего вы не обратитесь къ нимъ, если вамъ нужна помощь?

— То есть, пробормотала милэди,— я ни съ кмъ изъ нихъ не связана настоящей дружбой: я знаю ихъ, потому что много о нихъ слышала отъ ихъ друга д’Артаньяна.

— Вы знаете д’Артаньяна? спросила послушница, въ свою очередь схвативъ за руку милэди и пожирая ее глазами.

Затмъ, замтивъ странное выраженіе лица милэди, она прибавила:

— Извините, сударыня, если я васъ спрошу, въ качеств кого вы его знаете?

— Я его знаю какъ друга, отвчала милэди въ замшательств.

— Вы меня обманываете, сударыня, сказала послушница:— вы были его любовницей!

— Это вы были ею, сударыня! въ свою очередь замтила милэди.

— Я?! проговорила послушница.

— Да, вы! Теперь я васъ знаю: вы — г-жа Бонасье.

Молодая женщина отступила съ удивленіемъ и ужасомъ.

— О, не отрицайте этого! настаивала милэди.

— Такъ что же! Да, сударыня, отвчала послушннва:— не соперницы ли мы съ вами?

Лицо милэди приняло такое дикое выраженіе, что во всякомъ бы другомъ случа г-жа Бонасье убжала отъ страха, но она была вся поглощена своей ревностью.

— Ну, говорите же, сударыня, настаивала г-жа Бонасье съ той энергіей, которой, казалось, нельзя было ожидать отъ нея:— были ли вы раньше или теперь вы его любовница?

— О, нтъ! вскричала милэди такимъ голосомъ, что нельзя было сомнваться въ.ея искренности:— никогда! никогда!

— Я врю вамъ, но отчего же вы такъ вскрикнули?

— Какъ, вы не понимаете? сказала милэди, уже оправившаяся отъ своего смущенія и вернувшая себ все присутствіе духа.

— Какъ же я могу понять, когда мн ничего неизвстно?

— Вы не понимаете, что г. д’Артаньянъ, будучи моимъ другомъ, взялъ меня въ повренные своей тайны?

— Въ самомъ дл!

— Вы не понимаете, что мн извстно все: ваше похищеніе изъ маленькаго домика въ Сенъ-Жермен, его отчаяніе, участіе его друзей и ихъ безполезные поиски! И какъ же вы хотите, чтобы я не удивлялась, когда вдругъ, совсмъ неожиданно, я сталкиваюсь съ вами, съ вами, о которой мы съ нимъ такъ часто говорили, съ вами, которую онъ любитъ всей душою и которую заставилъ и меня заглазно полюбить. Ахъ, милая Констанція, наконецъ-то я нашла васъ, наконецъ-то я васъ вижу!

И милэди протянула руки г-ж Бонасье. Эта, побжденная ея словами, увидла въ той женщин, на которую за минуту передъ тмъ смотрла какъ на свою соперницу, искренняго, преданнаго друга.

— О, простите меня, простите! говорила она, наклоняясь къ ея плечу,— я такъ его люблю!

Эти дв женщины остались нкоторое время въ объятіяхъ друга друга. Безъ сомннія, если бы физическія силы милэди равнялись ея ненависти, г-жа Бонасье не осталась бы въ живыхъ посл ея объятій.

Но, не имя возможности задушить ее, она улыбнулась.

— О, моя прекрасная, моя дорогая малютка! сказала милэди:— какъ я счастлива, что вижу васъ! Дайте мн наглядться на васъ.

И, говоря это, она пожирала ее глазами.

— Да, это точно вы. Ахъ! изъ всего, что онъ мн разсказывалъ о васъ, я теперь васъ узнаю, совершенно узнаю.

Несчастная женщина не могла и подозрвать жестокой ненависти, скрывавшейся подъ личиной этого добраго выраженія лица, яснаго взгляда этихъ блестящихъ глазъ, въ которыхъ можно было прочесть только участіе и состраданіе.

— Въ такомъ случа вы знаете, сколько я выстрадала, сказала г-жа Бонасье:— потому что онъ говорилъ вамъ, какъ онъ самъ страдаетъ… Но страдать изъ-за него — это блаженство.

Милэди отвтила машинально:

— Да, блаженство.

Она думала совсмъ о другомъ.

— И къ тому же, продолжала г-лса Бонасье,— мои страданія скоро кончатся: завтра, можетъ быть даже сегодня вечеромъ, я его опять увижу, и тогда все прошедшее исчезнетъ.

— Сегодня вечеромъ? завтра? переспросила милэди, выведенная изъ своей задумчивости этими словами.— Что вы хотите этимъ сказать? Разв вы ожидаете отъ него какого-нибудь извстія?

— Я жду его самого.

— Его самого! Вы ждете д’Артаньяна сюда?

— Его самого.

— Но это невозможно: онъ при осад Лярошели съ кардиналомъ, онъ можетъ вернуться не раньше того, какъ городъ будетъ взять.

— Вы такъ думаете? Но разв есть на свт что-нибудь невозможное для моего д’Артаньяна, благороднаго, честнаго дворянина?!

— О! я не могу вамъ поврить!

— Если такъ — читайте! сказала въ экстаз своей радости и гордости несчастная женщина, подавая милэди письмо.

— Почеркъ г-жи де-Шеврезъ! подумала про себя милэди.— А! я была уврена, что черезъ нея у нихъ были сношенія.

И она жадно пробжала слдующія строки:

‘Мое милое дитя, будьте готовы, нашъ другъ скоро будетъ у васъ, и онъ прідетъ къ вамъ затмъ, чтобы освободить изъ тюрьмы, въ которой вы должны были скрыться для вашей безопасности, приготовьтесь же къ отъзду и никогда не отчаивайтесь въ нашей помощи.

‘Нашъ милый гасконецъ показалъ себя храбрымъ и преданнымъ намъ, какъ всегда, скажите ему, что ему гд-то очень благодарны за данное имъ предостереженіе’.

— Да, да, сказала милэди,— да, письмо очень ясно написано. Не знаете ли вы, что это было за предостереженіе?

— Нтъ, но я только догадываюсь, что онъ предупредилъ королеву о какомъ-нибудь новомъ замысл кардинала.

— Да, безъ сомннія, это такъ! сказала милэди, возвращая письмо г-ж Бонасье и снова задумчиво склоняя на грудь голову.

Въ эту минуту раздался быстрый лошадиный топотъ.

— О! вскричала г-жа Бонасье, бросаясь къ окну,— не имъ ли ужъ это?

Милэди осталась лежать въ постели, окаменлая отъ изумленія: въ такое короткое время случилось столько неожиданнаго, что въ первый еще разъ она совсмъ растерялась.

— Онъ! онъ! шептала она,— неужели онъ? и она лежала, устремивъ глаза впередъ.

— Къ несчастію, нтъ! сказала г-жа Бонасье,— это какой-то человкъ, котораго я совсмъ не знаю, а между тмъ онъ детъ сюда, да, онъ похалъ тише, онъ остановился у воротъ и позвонилъ.

Милэди вскочила съ постели.

— Вы вполн уврены, что это не онъ? спросила она.

— О, да, вполн уврена!

— Вы, можетъ быть, не разсмотрли?

— О! по одному перу его шляпы, по кончику его плаща я узнала бы его!

Милэди продолжала одваться.

— Все равно: вы говорите, что этотъ человкъ вошелъ сюда?

— Да, онъ вошелъ.

— Это или къ вамъ, или ко мн.

— О, Боже! какъ вы взволнованы!

— Да, признаюсь, я не такъ доврчива, какъ вы, и всего жду отъ кардинала.

— Тс! сказала г-жа Бонасье,— сюда идутъ.

Дверь отворилась, и вошла игуменья.

— Это вы пріхали изъ Булони? спросила она у милэди.

— Да, я, отвтила послдняя, стараясь сохранить хладнокровіе:— кто меня спрашиваетъ?

— Господинъ, который пріхалъ отъ имени кардинала, но не хочетъ назвать себя.

— Онъ хочетъ говорить со мной? спросила милэди.

— Онъ хочетъ видть даму, пріхавшую изъ Булони.

— Въ такомъ случа, пожалуйста, попросите его войти, сударыня.

— О, Боже! Боже! проговорила г-жа Бонасье:— не привезъ ли онъ какого-нибудь дурного извстія?!

— Боюсь, что да.

— Я оставлю васъ съ этимъ незнакомцемъ, но какъ только онъ удетъ, если позволите, я приду къ вамъ.

— Конечно, прошу васъ.

Игуменья и г-жа Бонасье вышли.

Милэди осталась одна, устремивъ взглядъ на дверь, минуту спустя на лстниц раздался звукъ шпоръ, затмъ шаги приблизились, отворилась дверь, и незнакомецъ вошелъ.

Милэди вскрикнула отъ радости: этотъ человкъ былъ графъ де-Рошфоръ, зловщая тнь его высокопреосвященства.

XXXV.
Два разнообразныхъ типа демоновъ.

— Ахъ! вскричали вмст и милэди, и графъ Рошфоръ,— это вы!

— Да, я.

— И вы пріхали?.. спросила милэди.

— Изъ-подъ Лярошели, а вы?

— Изъ Англіи.

— Букингамъ?

— Умеръ или опасно раненъ, я ухала, ничего не добившись отъ него, но одинъ фанатикъ убилъ его.

— А! произнесъ Рошфоръ съ улыбкой,— вотъ счастливая случайность, которая очень обрадуетъ его высокопреосвященство! Извстили вы его объ этомъ?

— Я написала ему изъ Булони. Но зачмъ вы здсь?

— Его высокопреосвященство, безпокоясь, послалъ меня отыскать васъ.

— Я только вчера пріхала.

— Что же вы сдлали со вчерашняго дня?

— Я не потеряла даромъ времени.

— О! въ этомъ я не сомнваюсь.

— Знаете ли вы, кого я здсь встртила?

— Нтъ.

— Отгадайте.

— Какъ я могу отгадать?

— Ту молодую женщину, которую королева освободила изъ тюрьмы.

— Любовницу маленькаго д’Артаньяна?

— Да, г-жу Бонасье, мстопребываніе которой было неизвстно кардиналу.

— Кстати! Вотъ и еще другой счастливый случай, который не уступитъ первому: положительно, кардиналу особенно везетъ,

— Можете вообразить, какъ я удивилась, продолжала милэди: — когда я очутилась лицомъ къ лицу съ этой женщиной?

— Знаетъ она васъ?

— Нтъ.

— Въ такомъ случа, она принимаетъ васъ совсмъ за постороннюю, незнакомую ей особу?

Милэди улыбнулась,

— Мы съ ней большіе друзья.

— Клянусь честью, только вы и можете, милая графиня, творить подобныя чудеса!

— Хорошо, что такъ случилось, кавалеръ, сказала милэди:— потому что знаете ли, что здсь происходитъ?

— Нтъ.

— Завтра или послзавтра за ней прідутъ съ приказомъ королевы.

— Въ самомъ дл. Кто же это?

— Д’Артаньянъ и его друзья.

— Право, они доведутъ себя до того, что мы принуждены будемъ засадить ихъ въ Бастилію.

— Почему же до сихъ поръ этого еще не сдлали?

— Что длать! у кардинала какая-то непонятная для меня слабость къ этимъ людямъ.

— Въ самомъ дл?

— Да.

— Если такъ, скажите ему слдующее, Рошфоръ: скажите ему, что нашъ разговоръ съ нимъ въ гостиниц ‘Красной Голубятни’ былъ подслушанъ этими четырьмя людьми, скажите ему, что посл его отъзда одинъ изъ нихъ пришелъ ко мн и силой вырвалъ у меня охранный листъ, который онъ далъ мн, скажите ему, что они предупредили лорда Винтера о моемъ прізд въ Англію и что и на этотъ разъ они едва не помшали мн исполнить порученіе, какъ уже сдлали это съ брильянтовыми наконечниками, скажите ему, что изъ этихъ четырехъ людей только двое опасны: д’Артаньянъ и Атосъ, скажите ему, что третій изъ нихъ, Арамисъ — любовникъ г-жи де-Шеврезъ: его можно пощадить и оставить въ живыхъ, тайна его намъ извстна, и онъ можетъ быть намъ полезенъ, что касается до четвертаго, это дуракъ и фатъ, который ни во что и не вмшивается.

— Но эти четыре человка должны быть теперь при осад Лярошели?

— И я думала, какъ вы, но изъ письма, полученнаго г-жой Бонасье отъ жены коннетабля, которое она имла неосторожность показать мн, я убдилась, что эти четыре человка, напротивъ, выступили въ походъ, чтобы явиться сюда и увезти ее.

— Однако, что же длать?

— Что приказалъ вамъ кардиналъ относительно меня?

— Онъ веллъ взять отъ васъ словесныя или письменныя сообщенія, тотчасъ же вернуться къ нему на почтовыхъ, а когда онъ узнаетъ все, что вы сдлали, онъ ршитъ, что вамъ длать.

— Такъ я должна оставаться здсь?

— Здсь или гд-нибудь по близости.

— Вы не можете меня увезти съ собой?

— Нтъ, я получилъ очень опредленное приказаніе: въ окрестностяхъ лагеря васъ могутъ узнать, а вы сами понимаете, что вы можете скомпрометировать его высокопреосвященство.

— Такъ я должна остаться здсь или въ окрестностяхъ?

— Да, только скажите мн впередъ, гд вы будете ожидать приказаній кардинала, чтобы я зналъ, гд найти васъ.

— Знаете, вроятно, мн неудобно будетъ оставаться здсь.

— Отчего?

— Вы забываете, что съ минуты на минуту сюда могутъ пріхать мои враги.

— Это правда… Въ такомъ случа эта маленькая особа опять ускользнетъ отъ его высокопреосвященства?

— Вотъ какъ! возразила милэди съ особенной, присущей только ей улыбкой: — вы забываете, что я ея лучшій другъ.

— Ахъ, это правда. Такъ я могу сказать кардиналу относительно этой женщины…

— Что онъ можетъ быть покоенъ.

— И это все?

— Онъ ужъ знаетъ, что это означаетъ.

— Онъ догадается. А что же мн теперь длать?

— Сію же минуту хать обратно, мн кажется, что извстія, которыя вы ему сообщите, стоятъ того, чтобы поспшить.

— Моя коляска сломалась при възд въ Лильеръ.

— Вотъ такъ чудесно!

— Какъ чудесно?!

— Да, мн нужна ваша коляска.

— Но какъ же я въ такомъ случа доду?

— Вы домчитесь верхомъ.

— Хорошо вамъ это говорить, а шутка ли проскакать его восемьдесятъ лье!

— Это пустяки!

— Положимъ, это возможно, а что же дальше?

— Дальше: прозжая черезъ Лильеръ, вы мн пришлете коляску и отдадите приказаніе вашему человку быть въ моемъ распоряженіи.

— Хорошо.

— У васъ съ собой наврно есть какой-нибудь приказъ или разршеніе отъ имени кардинала?

— Мн предоставлена полная власть.

— Вы покажете эту бумагу игумень и скажете ей, что за мной прідутъ сегодня или завтра, и что я должна отправиться съ тмъ человкомъ, который явится отъ вашего имени.

— Очень хорошо.

— Не забудьте отнестись ко мн строго, говоря обо мн съ игуменьей.

— Зачмъ это?

— Я — жертва кардинала. Необходимо внушить къ себ довріе этой бдненькой г-ж Бонасье.

— Совершенно справедливо. А теперь не хотите ли вы дать мн письменное донесеніе того, что случилось?

— Я вамъ уже все разсказала, у васъ хорошая память, слдовательно вы повторите ему все, что я вамъ сказала, а бумага можетъ потеряться.

— Вы правы, теперь только бы мн знать, гд можно найти васъ, чтобы не рыскать напрасно по окрестностямъ.

— Это врно. Подождите.

— Надо вамъ карту?

— О! я знаю всю эту мстность какъ нельзя лучше.

— Вы? Но когда же вы были здсь?

— Я здсь воспитывалась.

— Въ самомъ дл?

— Какъ видите, иногда и воспитаніе можетъ пригодиться на что-нибудь.

— Такъ гд же подождете меня?..

— Дайте съ минуту подумать. Да хоть въ Армантьер.

— Въ Армантьер? Что это такое Армантьеръ?

— Маленькій городокъ на рк Ли, мн стоитъ только перехать рку, и я въ чужомъ государств.

— Отлично! надо условиться, что вы передете черезъ рку только въ случа какой-нибудь опасности.

— Понятно.

— Въ послднемъ случа, какъ я узнаю, гд вы?

— Вамъ не нуженъ вашъ лакей?

— Нтъ.

— На него можно положиться?

— Вполн. Это человкъ испытанный.

— Оставьте его мн, его никто не знаетъ, слдовательно я его оставлю тамъ, откуда уду, и онъ проводить васъ туда, гд я буду.

— Вы говорите, что подождете меня въ Армантьер?

— Въ Армантьер.

— Напишите мн это названіе на клочк бумаги, чтобы я не забылъ, написать одно названіе города — вдь это не можетъ васъ скомпрометировать, не такъ ли?

— А кто знаетъ! Все равно, согласилась милэди, написавъ одно слово на клочк бумаги:— рискну и скомпрометировать себя!

— Хорошо, сказалъ Рошфоръ, взявъ изъ рукъ милэди клочокъ бумажки, которую онъ сложилъ и положилъ на дно своей фетровой шляпы:— къ тому же, будьте спокойны, если даже я и потеряю эту бумагу, я поступлю, какъ длаютъ дти: всю дорогу буду повторять это имя. Теперь, кажется, все?

— Кажется, да.

— Провримте: Букингамъ умеръ или опасно раненъ, вашъ разговоръ съ кардиналомъ подслушанъ четырьмя мушкетерами, лордъ Винтеръ былъ предупрежденъ о вашемъ прізд въ Портсмутъ, Атоса и д’Артаньяна посадить въ Бастилію, Арамисъ — любовникъ г-жи де-Шеврезъ, Портосъ — самонадянный дуракъ, г-жа Бонасье найдена, прислать вамъ коляску какъ можно скоре, дать своего лакея въ ваше распоряженіе, изобразить изъ васъ жертву кардинала, чтобы игуменья ничего не заподозрила, Армантьеръ на рк Ли. Такъ ли, все?

— Право, кавалеръ, у васъ чудная память. Кстати, прибавьте еще одно.

— Что же еще?

— Я видла очень хорошенькій лсъ, прилегающій къ саду монастыря. Скажите, чтобы мн позволили гулять въ этомъ лсу, кто знаетъ, можетъ быть мн понадобится уйти черезъ заднюю калитку.

— Вы все предусматриваете!

— А вы забыли еще одно…

— Что же?

— Спросить меня, не нужно ли мн денегъ?

— Совершенно справедливо! сколько вамъ нужно?

— Все золото, что вы захватили съ собой.

— У меня приблизительно пятьсотъ пистолей.

— И у меня столько же: имя въ карман тысячу пистолей, можно быть готовымъ на все, опустошайте карманы.

— Извольте.

— Хорошо! Вы узжаете?

— Черезъ часъ, пошлю за почтовой лошадью, а въ это время съмъ кусочекъ чего-нибудь.

— Чудесно! Прощайте, кавалеръ!

— Прощайте, графиня.

— Поручите меня милостямъ кардинала.

— А вы меня — милостямъ сатаны.

Милэди и Рошфоръ обмнялись улыбкой и разстались. Часъ спустя Рошфоръ галопомъ помчался въ обратный путь, пять часовъ спустя онъ прохалъ черезъ Аррасъ.

Наши читатели уже знаютъ, какимъ образомъ его узналъ д’Артаньянъ и почему это открытіе, возбудивъ опасенія четырехъ мушкетеровъ, заставило ихъ еще боле торопиться быть скоре на мст.

XXXVI.
Капля воды.

Какъ только Рошфоръ вышелъ, вошла г-жа Бонасье. Она застала милэди веселою.

— Итакъ, сказала молодая женщина,— то, чего вы боялись, случилось: сегодня вечеромъ или завтра кардиналъ пришлетъ взять васъ.

— Кто вамъ это сказалъ, мое дитя? спросила милэди.

— Я объ этомъ слышала отъ самого гонца.

— Подойдите и сядьте вотъ тутъ около меня, предложила милэди.

— Извольте.

— Подождите, надо удостовриться, что никто насъ не подслушиваетъ.

— Для чего вс эти предосторожности?

— Вы сейчасъ это узнаете.

Милэди встала, подошла къ двери, отворила ее, заглянула въ коридоръ, затмъ вернулась и сла около г-жи Бонасье.

— Значить, онъ хорошо сыгралъ свою роль.

— Кто это?

— А тотъ, который представился игумень, какъ посланный отъ кардинала.

— Такъ это онъ сказалъ нарочно?

— Да, мое дитя.

— Такъ, значитъ, этотъ человкъ…

— Этотъ человкъ, сказала милэди, понижая голосъ,— мой братъ.

— Вашъ братъ? спросила г-жа Бонасье.

— Только вы одн должны знать эту тайну, мое дитя: если вы кому-либо на свт ее доврите, я погибла, а можетъ быть и вы также.

— Ахъ, Боже мой!

— Слушайте, вотъ что случилось: мой брать, который халъ сюда мн на помощь съ тмъ, чтобы въ случа надобности освободить меня силой, встртилъ шпіона, посланнаго за мной кардиналомъ, тогда онъ похалъ за нимъ. Дохавши до одного пустыннаго, отдаленнаго отъ жилья мста, онъ обнажилъ шпагу и, угрожая гонцу, потребовалъ, чтобы тотъ отдалъ ему бумаги, которыя везъ, гонецъ не повиновался, и братъ мой убилъ его…

— О! произнесла г-жа Бонасье, вздрогнувъ отъ ужаса.

— Примите во вниманіе, что это было единственнымъ средствомъ. Посл этого братъ мой ршился дйствовать не силою, а хитростью: онъ взялъ бумаги, явился сюда съ ними въ качеств посланнаго отъ кардинала, и черезъ часъ или два за мной прідетъ карета отъ имени его высокопреосвященства.

— Я понимаю: эту карету пришлетъ за вами вашъ брать?

— Именно такъ, но это еще не все: письмо, которое вы думаете, что получили отъ г-жи де-Шеврезъ…

— Ну… что же?

— Оно подложное.

— Какъ такъ?

— Да, подложное: это — западня, устроенная для того, чтобы вы не воспротивились, когда за вами прідутъ.

— Но за мной прідетъ д’Артаньянъ?

— Разуврьтесь въ этомъ: д’Артаньянъ и его друзья заняты осадой Лярошели.

— Откуда вы это знаете?

— Мой братъ встртилъ посланныхъ кардинала, одтыхъ мушкетерами. Васъ вызвали бы къ двери, вы подумали бы, что имете дло съ друзьями, васъ схватили бы и отвезли въ Парижъ.

— О, Боже! Я совсмъ теряю голову въ этомъ хаос всякихъ несправедливостей! Я чувствую, что если все будетъ такъ продолжаться, проговорила г-жа Бонасье, сжимая лобъ руками,— я сойду съ ума.

— Подождите…

— Чего?

— Я слышу лошадиный топотъ: это узжаетъ мой братъ, я хочу съ нимъ еще разъ проститься, пойдемте.

Милэди отворила окно и сдлала знакъ г-ж Бонасье подойти къ ней. Молодая женщина подошла.

Рошфоръ халъ галопомъ.

— Прощай, братъ! закричала милэди.

Всадникъ поднялъ голову, увидлъ двухъ женщинъ и, не останавливаясь, послалъ рукой дружественный привтъ милэди.

— Добрый Жоржъ, сказала она, затворяя окно съ выраженіемъ грусти и искренняго расположенія къ удалявшемуся всаднику.

И она опять сла на прежнее мсто, точно погруженная въ какія-то размышленія, лично ее касающіяся.

— Простите, сударыня, обратилась къ ней г-жа Бонасье:— что я прерываю ваши мысли… Что посовтуете вы мн длать? Боже мой! Вы опытне меня, посовтуйте что-нибудь, и я васъ послушаюсь.

— Прежде всего, отвчала милэди,— можетъ статься, что я ошибаюсь, и д’Артаньянъ и его друзья въ самомъ дл прідутъ къ вамъ на помощь.

— О, это было бы слишкомъ хорошо! вскричала г-жа Бонасье:— и такое счастье создано не для меня.

— Въ такомъ случа вы понимаете, что весь вопросъ въ томъ, кто прідетъ раньше. Если прідутъ ваши друзья — вы спасены, если прідутъ тлохранители кардинала — вы погибли.

— О! да, да, погибну безъ всякаго милосердія. Что же длать, что длать!

— Есть одно средство, очень простое и врное.

— Какое?

— Это ждать, скрываясь гд-нибудь но близости, и тогда удостовриться прежде, что за люди прідуть за вами.

— Но гд же ждать?

— О, объ этомъ не можетъ быть рчи, я сама остановилась на этой мысли и скроюсь гд-нибудь въ нсколькихъ лье отсюда до тхъ поръ, пока за мной не прідетъ братъ… Хотите, я увезу васъ съ собой, мы спрячемся и будемъ ждать вмст?

— Но меня не пустятъ: я здсь какъ заключенная.

— Такъ какъ думаютъ, что я узжаю но требованію кардинала, то имъ и въ голову не придетъ предположить, что вы очень спшите присоединиться ко мн.

— Ну.

— Карета будетъ стоять у воротъ, вы захотите со мной проститься и станете на подножку, чтобы въ послдній разъ обнять меня: лакей брата, котораго онъ за мной пришлетъ, уже предупрежденъ — онъ сдлаетъ знакъ кучеру, и мы ускачемъ въ галопъ.

— Но если прідетъ д’Артаньянъ, если прідетъ д’Артаньянъ?

— Разв мы этого не узнаемъ?

— Какимъ образомъ?

— Да ничего не можетъ быть легче. Мы пошлемъ въ Бетюнь лакея моего брата, которому, я вамъ повторяю, мы можемъ вполн довриться, онъ переоднется и помстится напротивъ монастыря: если прідутъ шпіоны кардинала, онъ не двинется съ мста, если прідетъ д’Артаньянъ со своими друзьями, онъ проводитъ ихъ къ намъ.

— Разв онъ ихъ знаетъ.

— Безъ сомннія: онъ вдь много разъ видлъ д’Артаньяна у меня.

— О, да, да, ваша правда!.. Итакъ, все пока идетъ хорошо, все къ лучшему, но только удемъ не очень далеко отсюда.

— За семь или за восемь лье, самое большее, мы остановимся у границы, и при первой тревог удемъ изъ Франціи.

— А до тхъ поръ что же длать?

— Ждать.

— А если они прідутъ?

— Карета моего брата прідетъ раньше.

— А если я буду гд-нибудь далеко отъ васъ въ ту минуту, когда за вами прідутъ: напримръ, если я буду обдать или ужинать въ это время?

— Вотъ что сдлайте…

— Что?

— Скажите вашей доброй игумень, что для того, чтобы намъ какъ можно меньше разставаться, вы просите у нея позволеніе обдать со мной.

— Дастъ ли она на это разршеніе?

— Что же она можетъ имть противъ этого?

— О, если такъ, отлично, такимъ образомъ мы не разстанемся ни на минуту.

— Такъ пойдите же къ ней и попросите ее объ этомъ. Я чувствую, что у меня тяжела голова, и пойду немного прогуляться по саду.

— Идите, но гд я найду васъ?

— Здсь, черезъ часъ.

— Здсь, черезъ часъ. О! благодарю васъ, вы такъ добры.

— Какъ же мн не принять участія въ васъ? Если бы даже вы и не были сами по себ такъ красивы и очаровательны, то разв вы не другъ одного изъ моихъ лучшихъ друзей?

— Милый д’Артаньянъ! О, какъ онъ будетъ вамъ благодаренъ.

— Надюсь. Ну, теперь мы обо всемъ условились, сойдемте внизъ.

— Вы пойдете въ садъ?

— Да.

— Ступайте по этому коридору, а затмъ по маленькой лстниц спуститесь внизъ.

— Отлично, благодарю.

И об женщины разстались, обмнявшись улыбками.

Миледи сказала правду: у нея дйствительно болла голова, потому что вс ея планы и предположенія не были еще ни вполн ясны, ни опредленны и бродили въ ея голов, образуя полнйшій хаосъ.

Ей необходимо было на нкоторое время остаться одной, чтобы собраться съ мыслями и привести ихъ въ порядокъ. Будущее представлялось ей еще смутно, но ей нужно было только немного спокойствія и уединенія, чтобы придать своимъ не совсмъ еще яснымъ мыслямъ вполн опредленную форму и составить законченный планъ.

Прежде всего надо было поспшить и похитить г-жу Бонасье, скрыть ее въ какомъ-нибудь надежномъ мст и въ случа неудачи держать заложницей. Милэди начала страшиться исхода этой ужасной борьбы, въ которой ея враги выказывали столько упорства, а она — столько ожесточенія.

Къ тому же она чувствовала, какъ чувствуютъ приближеніе грозы, что исходъ этотъ близокъ и долженъ быть ужасенъ.

Итакъ, для нея, какъ мы уже сказали, главнымъ образомъ важно было имть г-жу Бонасье въ своихъ рукахъ.

Г-жа Бонасье для д’Артаньяна составляла все, ея жизнь была для него дороже своей, потому что это была жизнь женщины, которую онъ любилъ, а потому на тотъ случай, если бы счастье отвернулось отъ нея и она потерпла бы неудачу, г-жа Бонасье являлась средствомъ вступить въ переговоры и добиться какихъ-нибудь выгодныхъ условій.

Слдовательно, съ этимъ вопросомъ было покончено: г-жа Бонасье совершенно доврчиво послдуетъ за ней, а разъ имъ удастся скрыться въ Армантьер, ее легко будетъ уврить, что д’Артаньянъ не прізжалъ въ Бетюнъ. Черезъ дв недли — самое большее Рошфоръ возвратится, а въ продолженіе этихъ пятнадцати дней она придумаетъ и ршитъ, какъ отомстить четыремъ друзьямъ. Благодаря Бога, она не соскучится, потому что ей предстояло самое пріятное времяпровожденіе, какое только могли доставить обстоятельства женщин съ ея характеромъ, а именно: составлять планъ мщенія.

Среди размышленій она осмотрла мстоположеніе сада и составила въ свой голов топографическую его карту. Милэди дйствовала, какъ опытный полководецъ, который все предвидитъ и, подготовляя побду, въ то же самое время принимаетъ и мры на случай пораженія, чтобы, смотря по ходу битвы, быть готовымъ идти впередъ или отступать. По прошествіи часа она услышала тихій голосъ, который звалъ ее. Это была г-жа Бонасье. Добрая игуменья, понятно, изъявила согласіе на все, и для начала он пошли вмст ужинать.

Когда он вышли на дворъ, то услышали стукъ подъхавшей кареты, которая остановилась у воротъ.

Милэди прислушалась.

— Вы слышите? спросила она.

— Да, какъ будто подъхала карета.

— Это та самая, которую прислалъ за мной братъ.

— О, Боже!

— Ну, будьте же смле!

У воротъ монастыря позвонили, милэди не ошиблась.

— Подите въ вашу комнату, сказала она г-ж Бонасье:— наврно у васъ есть какія-нибудь драгоцнныя бездлушки, которыя вамъ хотлось бы захватить съ собой.

— У меня есть письма д’Артаньяна.

— Вотъ и захватите ихъ и возвращайтесь ко мн, мы наскоро отужинаемъ, потому что, можетъ быть, намъ придется хать всю ночь и надо подкрпиться.

— Великій Боже! сказала г-жа Бонасье, хватаясь за грудь,— я задыхаюсь, я не могу идти.

— Да ободритесь же, ободритесь! Подумайте, что черезъ четверть часа вы будете свободны, и что все, что вы собираетесь длать, вы сдлаете для него.

— О, да, все для него! Вы однимъ этимъ словомъ возвратили мн всю бодрость… Идите, я приду къ вамъ.

Милэди скорымъ шагомъ пошла къ себ, она нашла въ своей комнат лакея Рошфора, которому дала вс необходимыя инструкціи.

Онъ долженъ былъ ждать у воротъ, если бы случайно появились мушкетеры, карета должна была тотчасъ же умчаться галопомъ, повернуть за уголъ монастыря и ждать милэди у маленькой деревеньки, находившейся по другую сторону лса. Въ послднемъ случа милэди должна была пройти черезъ садъ и пшкомъ дойти до деревни, мы уже сказали, что милэди отлично знала всю мстность въ этой части Франціи.

Если же мушкетеры не прідутъ, то все должно было произойти, какъ было условлено заране: г-жа Бонасье вскочитъ на подножку подъ предлогомъ въ послдній разъ проститься съ милэди, которая и увезетъ ее.

Г-жа Бонасье пришла, и тогда, чтобы уничтожить въ ней всякое подозрніе, если она и имла таковое, милэди въ ея присутствіи повторила лакею вторую половину своихъ инструкцій.

Она сдлала лакею нсколько вопросовъ относительно кареты, оказалось, что она запряжена тройкой лошадей, которыми правитъ почтовый ямщикъ, а лакей Рошфора долженъ былъ хать впереди курьеромъ.

Милэди совершенно напрасно опасалась, что г-жа Бонасье въ чемъ-нибудь заподозритъ ее: бдная молодая женщина была слишкомъ чиста душой, чтобы заподозрть въ женщин такъ много коварства и вроломства, къ тому же имя графини Винтеръ, которое она слышала отъ игуменьи, было ей совершенно незнакомо, и она не подозрвала, чтобы какая-нибудь женщина принимала такое большое и роковое участіе въ несчастіяхъ ея жизни.

— Вы видите, сказала милэди, когда лакей вышелъ,— все готово. Игуменья ни о чемъ не догадывается и думаетъ, что за мной пріхали отъ кардинала. Этотъ человкъ сдлаетъ послднія распоряженія, а пока хоть немного скушайте чего-нибудь, выпейте вина и подемте.

— Да, машинально повторила г-жа Бонасье,— подемте.

Милэди знакомъ пригласила ее ссть напротивъ себя, налила ей маленькій стаканчикъ испанскаго вина и подала ей кусокъ цыпленка.

— Видите, сказала она: — какъ все намъ благопріятствуете вотъ ужъ и ночь наступаетъ, на разсвт мы прідемъ въ наше убжище, и никто и не отгадаетъ, гд мы. Ну, ободритесь же, скушайте чего-нибудь.

Г-жа Бонасье совершенно машинально съла нисколько кусочковъ и обмакнула губы въ вино.

— Да выпейте же, выпейте немного вина, настаивала милэди, поднося рюмку къ своимъ губамъ,— берите примръ съ меня.

Но въ ту самую минуту, какъ она поднесла ее ко рту, послышался отдаленный лошадиный топотъ, который все боле и боле приближался, и рука ея остановилась въ воздух, затмъ почти въ то же самое время она услышала ржанье лошадей.

Этотъ шумъ лишилъ ея веселости, все равно, какъ шумъ бури пробуждаетъ отъ тяжкаго сна, она поблднла и подбжала къ окну, между тмъ какъ г-жа Бонасье, дрожа всмъ тломъ, встала и оперлась на стулъ, чтобы не упасть.

Ничего еще не было видно, а только все ясне и ясне становился слышенъ лошадиный топотъ.

— О, Боже, произнесла г-жа Бонасье: — что это за шумъ?

— Это дуть или наши друзья, или наши враги, сказала милэди съ ужаснымъ хладнокровіемъ.— Оставайтесь тутъ, я вамъ скажу, кто это.

Г-жа Бонасье стояла молча, неподвижная и блдная, какъ статуя.

Топотъ становился все слышне, лошади были уже не дальше, какъ за полтораста шаговъ, и если ихъ еще не было видно, то только потому, что въ этомъ мст быль поворотъ дороги. Но во всякомъ случа топотъ былъ уже слышенъ настолько явственно, что можно было сосчитать число лошадей по отрывистому стуку желзныхъ подковъ.

Милэди вглядывалась съ величайшимъ вниманіемъ: было еще настолько свтло, что она могла узнать всадниковъ.

Вдругъ на поворот дороги она увидла, что блеснули шляпы, обшитыя галунами, и разввающіяся перья, сначала показались двое, затмъ пять, а всего восемь человкъ, одинъ изъ нихъ халъ впереди остальныхъ.

Милэди испустила глухой стонъ: въ томъ изъ всадниковъ, который халъ впереди, она узнала д’Артаньяна.

— О, Боже, Боже! вскричала г-жа Бонасье:— что тамъ такое?

— Это мундиры гвардейцевъ кардинала, нельзя терять ни минуты! вскричала милэди.— Бжимъ, бжимъ!

— Да, да, бжимъ! повторила г-жа Бонасье, но отъ страха она не могла сдлать ни одного шага, прикованная ужасомъ къ тому мсту, на которомъ стояла.

Слышно было, какъ всадники прозжали мимо окна.

— Идите же! да идите же! кричала милэди, таща за руку молодую женщину.— Черезъ садъ мы еще успемъ убжать, у меня ключъ… Но поспшите, черезъ пять минутъ ужъ будетъ слишкомъ поздно.

Г-жа Бонасье хотла идти, сдлала два шага и упала на колни. Милэди попробовала ее поднять и унести, но не въ состояніи была это сдлать.

Въ эту самую минуту послышался стукь колесъ отъзжающей кареты, которая, съ появленіемъ мушкетеровъ, умчалась галопомъ. Вслдъ затмъ раздались три или четыре выстрла.

— Въ послдній разъ васъ спрашиваю, хотите ли вы идти? вскричала милэди.

— О, Боже, Боже! вы сами видите, что у меня нтъ силъ, что я совсмъ не могу идти: бгите одн.

— Бжать одной? Оставить васъ здсь? нтъ, нтъ, никогда! вскричала милэди.

Вдругъ она остановилась, зловщая молнія блеснула въ ея глазахъ, она подбжала къ столу и что-то всыпала въ рюмку г-жи Бонасье, стоявшую съ виномъ, изъ камня своего перстня, который она открыла съ поразительной быстротой.

Это было какое-то красноватое зернышко, которое тотчасъ же растаяло. Затмъ, взявъ твердой рукой стаканъ, она сказала:

— Выпейте, это вино придастъ вамъ силы, выпейте.

И она поднесла стаканъ къ губамъ молодой женщины, которая машинально выпила.

— Ахъ, не такъ мн хотлось отомстить за себя, произнесла милэди, ставя съ адской улыбкой стаканъ на столъ:— но что же длать, приходится сдлать только то, что возможно.

И она бросилась изъ комнаты.

Г-жа Бонасье видла, какъ она убжала, но не могла за ней послдовать, она была въ положеніи тхъ людей, которые видятъ во сн. что ихъ преслдуютъ, и не могутъ двинуться съ мста.

Прошло нсколько минутъ, у воротъ раздался страшный стукъ, каждую минуту г-жа Бонасье ждала возвращенія милэди, которая, однако, не появлялась.

Нсколько разъ, безъ сомннія, отъ страха, холодный потъ выступалъ у нея на лбу.

Наконецъ она услышала скрипъ отворявшихся ршетокъ, и на лстниц раздался стукъ сапогъ и шпоръ, послышались голоса, которые все боле и боле приближались, и ей показалось, что произносили ея имя.

Вдругъ она радостно вскрикнула и бросилась къ двери: она узнала голосъ д’Артаньяна.

— Д’Артаньянъ! д’Артаньянъ! закричала она:— вы ли это? Сюда, сюда!

— Констанція! Констанція! отвчалъ молодой человкъ,— гд вы? Боже мой!

Въ эту самую минуту дверь скоре поддалась напору, чмъ открылась, нсколько человкъ съ шумомъ вошли въ комнату, г-жа Бонасье упала въ кресло, не будучи въ состояніи сдлать ни одного движенья.

Д’Артаньянъ бросилъ еще дымившійся пистолетъ, который онъ держалъ въ рук, и упалъ на колни передъ своей возлюбленной, Атосъ заткнулъ свой за поясъ, а Портосъ и Арамисъ, державшіе шпаги наголо, вложили ихъ въ ножны.

— О, д’Артаньянъ, дорогой мой д’Артаньянъ! Наконецъ ты пріхалъ, тыменяне обманулъ!.. Это дйствительно ты!

— Да, да, Констанція, наконецъ мы опять вмст.

— О, она могла сколько хотла уврять меня, что ты не прідешь, я все-таки смутно надялась, я не хотла бжать. О! какъ я хорошо сдлала, какъ я счастлива.

При слов ‘она’ Атосъ, сидвшій спокойно, вдругъ всталъ.

— Она? кто это она? спросилъ д’Артаньянъ.

— Моя подруга, та самая, которая изъ дружбы ко мн хотла меня избавить отъ преслдованій, та самая, которая приняла васъ за гвардейцевъ кардинала и убжала.

— Ваша подруга! вскричалъ д’Артаньянъ, сдлавшись блдне блой вуали своей возлюбленной:— о какой подруг вы говорите?

— О той, чья карета стояла у ворогъ, о женщин, которая выдаетъ себя за вашего друга, д’Артаньянъ, и которой вы все разсказали.

— Ея имя, ея имя? спрашивалъ д’Артаньянъ.— Боже мой, неужели вы не знаете ея имени?

— Напротивъ, при мн называли его… погодите… но какъ это странно… о, Боже мой, у меня кружится голова, я ничего не вижу.

— Ко мн, мои друзья, помогите! Ея руки точно ледъ, вскричалъ д’Артаньянъ,— ей дурно. Великій Боже! она падаетъ въ обморокъ.

Между тмъ какъ Портосъ во все горло звалъ на помощь, Арамисъ подбжалъ къ столу, чтобы налить стаканъ воды, но онъ остановился, видя, какъ страшно измнилось лицо Атоса, который, стоя у стола, смотрлъ на одинъ изъ стакановъ, казалось, въ немъ зародилось какое-то страшное подозрніе.

— О, говорилъ Атосъ,— о, нтъ, этого быть не можетъ, Господь не допуститъ такого преступленія.

— Воды, воды, кричалъ д’Артаньянъ,— воды!

— О! бдная женщина, бдная женщина! шепталъ Атосъ разбитымъ голосомъ.

Г-жа Бонасье, оживленная поцлуями д’Артаньяна, снова открыла глаза,

— Она приходитъ въ себя! вскричалъ молодой человкъ.— Боже, Боже, благодарю Тебя.

— Сударыня, сказалъ Атосъ: — сударыня, ради Бога скажите, чей этотъ пустой стаканъ?

— Мой, отвтила молодая женщина едва слышнымъ голосомъ.

— Кто вамъ налилъ вина, которое тамъ было?

— Она.

— Кто же это она?

— Ахъ, я вспомнила, сказала г-жа Бонасье:— графиня Винтеръ…

Вс четверо вскричали въ одинъ голосъ, но крикъ Атоса былъ громче всхъ.

Въ эту минуту лицо г-жи Бонасье сдлалось синевато-блднымъ. Страшная боль овладла ею, и она, задыхаясь, упала на руки Портоса и Арамиса.

Д’Артаньянъ схватилъ руки Атоса съ невыразимой тоскою.

— А что ты думаешь?.. началъ д’Артаньянъ, и голосъ его прервался отъ рыданій.

— Я допускаю нсе, отвчалъ Атосъ, кусая губы до крови, чтобы скрыть свое волненіе.

— Д’Артаньянъ, д’Артаньянъ! вскричала г-жа Бонасье:— гд ты? не оставляй меня, ты видишь, я умираю.

Д’Артаньянъ выпустилъ руки Атоса, которыя онъ еще судорожно сжималъ, и подбжалъ къ г-ж Бонасье.

Ея нкогда прекрасное лицо страшно измнилось, помутившіеся глаза ничего уже боле не выражали, судорожная дрожь пробгала по всему тлу, и холодный потъ покрывалъ лобъ.

— Ради Бога, бгите, позовите кого-нибудь… Портосъ, Арамисъ, помогите.

— Безполезно, сказалъ Атосъ — безполезно: противъ яда, который даетъ она, нтъ противоядія.

— Да, да, помогите, помогите!— шептала г-жа Бонасье:— помогите.

Затмъ, собравъ послднія силы, она взяла обими руками голову молодого человка, съ минуту смотрла на него такъ, точно хотла въ этомъ послднемъ взгляд перелить всю свою душу, и съ рыданіемъ прижала свои губы къ его губамъ.

— Констанція, Констанція! кричалъ д’Артаньянъ.

Послдній вздохъ вылетлъ изъ устъ г-жи Бонасье и коснулся устъ д’Артаньяна, съ этимъ вздохомъ улетла на небо ея чистая, любящая душа.

Д’Артаньянъ сжималъ въ своихъ объятіяхъ только ея трупъ. Молодой человкъ вскрикнулъ и упалъ около своей возлюбленной, такой же блдный, похолодвшій, какъ и она.

Портосъ плакалъ, Арамисъ указалъ ему рукой на небо, Атосъ перекрестился.

Въ это самое время въ дверяхъ показался человкъ, такой же блдный, какъ и вс, бывшіе въ комнат, и, осмотрвшись вокругъ себя, увидлъ умершую г-жу Бонасье и д’Артаньяна, лежавшаго безъ чувствъ около нея.

Онъ явился именно въ ту минуту оцпеннія, которая всегда слдуетъ за великими катастрофами.

— Я не ошибся, сказалъ онъ:— котъ г-нъ д’Артаньянъ и его три друга, Атосъ, Портосъ и Арамисъ.

Названные по именамъ, молодые люди съ удивленіемъ посмотрли на незнакомца, имъ всмъ троимъ казалось, что они его знавали.

— Господа, сказалъ вновь пришедшій:— вы, такъ же, какъ и я, ищете женщину, которая, прибавилъ онъ съ ужасной улыбкой,— наврно была здсь, потому что я вижу трупъ.

Три друга продолжали молчать, голосъ, какъ и лицо этого человка, напоминалъ имъ, что они его уже видли, только они не могли вспомнить, при какихъ это было обстоятельствахъ.

— Господа, продолжалъ незнакомецъ,— такъ какъ вы не хотите узнать человка, который дважды, вроятно, вамъ обязанъ своей жизнью, то поневол нужно, чтобы я себя назвалъ. Я — лордъ Винтеръ, шуринъ этой женщины.

Трое друзей вскрикнули отъ изумленія.

Атосъ всталъ и протянулъ ему руку.

— Милости просимъ, милордъ, сказалъ онъ:— вы изъ нашихъ.

— Я выхалъ пятью часами позже ея изъ Портсмута, объяснилъ лордъ Винтеръ:— тремя часами позже ея пріхалъ въ Булонь и только двадцатью минутами опоздалъ, не догнавши ея въ Сенъ-Омер, и наконецъ въ Лильер окончательно потерялъ ея слдъ. Я продолжалъ путь наудачу, справляясь у всхъ, какъ вдругъ увидлъ васъ, скачущихъ въ галопъ, я узналъ г-на д’Артаньяна. Я звалъ васъ, но вы не отвтили, я хотлъ послдовать за вами, но моя лошадь слишкомъ устала и не могла поспть за вашими. И тмъ не мене, несмотря на вашу поспшность, вы все-таки, кажется, пріхали уже слишкомъ поздно!

— Вы видите, сказалъ Атосъ, указывая лорду Винтеру на трупъ г-жи Бонасье и на д’Артаньяна, котораго Портосъ и Арамисъ старались привести въ чувство.

— Они оба умерли? спросилъ лордъ Винтеръ.

— Къ счастію, нтъ, отвтилъ Атосъ:— г. д’Артаньянъ только въ обморок.

— А, тмъ лучше! сказалъ лордъ Винтеръ,

Дйствительно, въ эту минуту д’Артаньянъ открылъ глаза.

Онъ вырвался изъ рукъ Портоса и Арамиса и, какъ безумный, бросился на трупъ своей возлюбленной.

Атосъ всталъ, подошелъ медленно и торжественно къ своему рыдающему другу, нжно обнялъ его и сказалъ ему своимъ убдительнымъ, благороднымъ голосомъ:

— Другъ, будь мужчиной: женщины оплакиваютъ мертвыхъ, мужчины — мстятъ за нихъ.

— О, да, сказалъ д’Артаньянъ,— да! чтобы отомстить за нее, я готовъ послдовать за тобой всюду!

Атосъ воспользовался этой минутой энергіей, которую надежда мщенія придала несчастному его другу, и сдлалъ знакъ Портосу и Арамису сходить за игуменьей.

Оба друга встртили ее въ коридор, смущенную и встревоженную всмъ происшедшимъ, она позвала нсколькихъ монахинь, которыя, вопреки всмъ монастырскимъ обычаямъ, очутились въ присутствіи пятерыхъ мужчинъ.

— Сударыня, обратился къ ней Атосъ, взявъ подъ руку д’Артаньяна:— мы оставляемъ на ваше благочестивое попеченіе тло этой несчастной женщины. Это былъ земной ангелъ, прежде чмъ сдлаться небеснымъ. Отнеситесь къ ней, какъ, вы бы отнеслись къ одной изъ вашихъ сестеръ, мы прідемъ со временемъ помолиться на ея могил.

Д’Артаньянъ спряталъ свое лицо на груди Атоса и разразился рыданіями.

— Плачь, сказалъ Атосъ,— плачь, твое сердце полно любви, молодости и жизни! Увы! я очень бы желалъ быть въ состояніи заплакать, какъ ты.

И онъ увлекъ своего друга съ отеческою заботливостью, утшая его, какъ духовный пастырь, какъ человкъ, самъ много выстрадавшій.

Вс пятеро, въ сопровожденіи своихъ слугъ, которые вели въ поводьяхъ лошадей, направились въ городъ Бетюнь и остановились передъ первой гостиницей, которую они увидли.

— Но, спросилъ д’Артаньянъ,— почему мы не преслдуемъ эту женщину?

— Посл, отвчалъ Атосъ,— мн нужно для этого принять нкоторыя мры.

— Она ускользнетъ отъ насъ, продолжалъ молодой человкъ:— она ускользнетъ отъ насъ, и тогда это будетъ твоя вина, Атосъ!

— Я отвчаю за нее, отвчалъ Атосъ.

Д’Артаньянъ питалъ такое довріе къ своему другу, что опустилъ голову и вошелъ въ гостиницу, не прибавивъ ни слова.

Портосъ и Арамисъ переглянулись, не понимая такой увренности Атоса.

Лордъ Винтеръ думалъ, что онъ сказалъ это для того, чтобы нсколько успокоить печаль д’Артаньяна.

— Теперь, господа, сказалъ Атосъ, удостоврившись, что въ гостиниц нашлось пять свободныхъ комнатъ, пойдемте каждый въ свою комнату, д’Артаньяну необходимо остаться одному, чтобы выплакаться и заснуть. Я все беру на себя, будьте спокойны.

— Между тмъ, мн кажется, возразилъ лордъ Винтеръ:— что если нужно принять какія-нибудь мры противъ графини, то это касается меня: она моя невстка.

— А мн она — жена, сказалъ Атосъ.

Д’Артаньянъ улыбнулся, потому что онъ понялъ, что Атосъ, открывая подобный секретъ, можетъ быть вполн увренъ въ своемъ мщеніи. Портосъ и Арамисъ, поблднвъ, переглянулись. Лордъ Винтеръ вообразилъ, что Атосъ сошелъ съ ума.

— Подите же каждый въ свою комнату, сказалъ Атосъ:— и предоставьте мн свободу дйствій. Вы видите сами, что, въ качеств мужа, это дло касается меня главнымъ образомъ. Передайте мн, д’Артаньянъ, если вы не потеряли, бумажку, выпавшую изъ шляпы того господина, на которой написано названіе деревни.

— А, замтилъ д’Артаньянъ,— я понимаю, это названіе написано ея рукой…

— Ты видишь самъ, сказалъ Атосъ:— что надъ всми нами есть Богъ!

XXXVII.
Человкъ въ красномъ плащ.

Отчаяніе Атоса уступило мсто глубокой печали, которая еще боле выказывала блестящія способности этого человка.

Отдавшись вполн одной мысли о данномъ имъ общаніи и принятой имъ на себя отвтственности, онъ послднимъ удалился въ свою комнату, попросилъ хозяина гостиницы достать ему карту ихъ провинціи, наклонился надъ ней, со вниманіемъ разсмотрлъ вс намченныя линіи, увидлъ, что четыре разныя дороги вели изъ Бетюна въ Армантьеръ, и веллъ позвать къ себ слугъ.

Плянше, Гримо, Мускетонъ и Базенъ явились и получили отъ Атоса ясныя, точныя и важныя приказанія.

Они должны были на другой день на разсвт хать въ Армантьеръ, каждый по разнымъ дорогамъ. Плянше, какъ самый смтливый и разумный изъ всхъ четверыхъ, долженъ былъ хать по той дорог, куда похала карета, въ которую стрляли наши четыре друга, и которую, какъ помнятъ, сопровождалъ лакей Рошфора.

Атосъ прежде всего пустилъ въ дло слугъ, такъ какъ съ тхъ поръ, какъ они поступили на службу къ нему и его друзьямъ, онъ хорошо узналъ различныя и главныя достоинства каждаго изъ нихъ.

Къ тому же слуги, обращающіеся съ вопросами къ прохожимъ, внушаютъ къ себ меньше недоврія, чмъ ихъ господа, и встрчаютъ къ себ большую симпатію въ тхъ, къ кому они обращаются.

Наконецъ милэди знала господъ, между тмъ какъ вовсе не знала ихъ слугъ, а послдніе, напротивъ, знали ее отлично. Вс четверо должны были сойтись на слдующее утро въ одиннадцать часовъ, если они откроютъ убжище милэди, трое должны были остаться стеречь ее, а четвертый — вернуться въ Бетюнь, чтобы предупредить Атоса и проводить четырехъ друзей.

Когда эти распоряженія были сдланы, слуги удалились.

Тогда Атосъ всталъ со стула, подвязалъ шпагу, завернулся въ плащъ и вышелъ изъ гостиницы, было около десяти часовъ. Извстно, что въ десять часовъ вечера въ провинціи улицы обыкновенно пусты, однако Атосъ видимо искалъ кого-нибудь, къ кому бы онъ могъ обратиться съ вопросомъ. Наконецъ онъ встртилъ какого-то запоздавшаго прохожаго, подошелъ къ нему и сказалъ ему нсколько словъ, человкъ, къ которому онъ обратился, съ ужасомъ отступилъ отъ него, но тмъ не мене отвтила слова мушкетера, указавъ на что-то рукой. Атосъ предложилъ этому человку полпистоля съ просьбой проводить его, но человкъ отказался.

Атосъ пошелъ въ ту улицу, которую прохожій указалъ ему пальцемъ, но, дойдя до перекрестка, онъ снова остановился, видимо затрудняясь, а такъ какъ на перекрестк онъ скоре всего могъ ожидать, что пройдетъ кто-нибудь, то онъ здсь и остановился. И въ самомъ дл — не прошло и минуты, какъ прошелъ ночной сторожъ. Атосъ повторилъ тотъ же вопросъ, какой былъ сдланъ первому прохожему, котораго онъ встртилъ, ночной сторожъ выразилъ точно такой же ужасъ и отказался проводить Атоса, показавъ рукой дорогу, по какой ему слдовало идти. Атосъ пошелъ по указанному направленію и дошелъ до предмстья, расположеннаго на конц города, совершенно противоположнаго той части, съ которой онъ и его товарищи въхали въ городъ. Тамъ, казалось, онъ снова очутился въ затрудненіи и въ замшательств, куда идти дальше, и остановился въ третій разъ.

Къ счастью, проходилъ нищій, который подошелъ къ Атосу попросить у него милостыню. Атосъ предложилъ цлый экю, чтобы тотъ довелъ его до мста, куда онъ шелъ. Нищій съ минуту видимо колебался, но при вид серебряной монеты, блествшей въ темнот, онъ ршился и пошелъ впереди Атоса.

Дойдя до угла одной улицы, онъ указалъ ему вдали на маленькій, одинокій, печальный, уединенный домикъ, Атосъ приблизился къ нему, между тмъ какъ нищій, получившій заработанную имъ плату, со всхъ ногъ пустился бжать онъ него.

Атосъ обошелъ кругомъ, прежде чмъ нашелъ дверь какъ разъ посреди, выкрашенную той же красноватой краской, какъ и весь домъ, сквозь щели ставней не было видно никакого свта, ни малйшій звукъ не заставлялъ предполагать, что этотъ домъ обитаемъ: онъ былъ мраченъ и безмолвенъ, какъ могила.

Атосъ постучался три раза, но никто ему не отвтилъ, впрочемъ, въ третій разъ послышались таги, которые приближались, наконецъ дверь пріотворилась, и человкъ высокаго роста, блдный, съ черными волосами и бородой появился на порог,

Атосъ и незнакомецъ тихо обмнялись нсколькими словами, посл чего человкъ высокаго роста сдлалъ знакъ мушкетеру, что онъ можетъ войти. Атосъ тотчасъ же воспользовался позволеніемъ, и дверь затворилась за нимъ. Человкъ, котораго Атосъ отыскалъ съ такимъ трудомъ, ввелъ его въ свою лабораторію, гд онъ былъ занять скрпленіемъ посредствомъ желзной проволоки побрякивавшихъ костей скелета.

Весь уже остовъ былъ собранъ, оставалось только приставить голову, лежавшую на стол.

Все остальное убранство этой комнаты доказывало, что хозяинъ ея занимается естественными науками: тутъ были банки со змями, съ названіемъ породы каждой изъ нихъ, высушенныя ящерицы блестли какъ изумруды и были вставлены въ большія рамки чернаго цвта, наконецъ связки дикихъ душистыхъ травъ, обладающихъ, вроятно, свойствами, неизвстными людямъ непосвященнымъ, были подвшены къ потолку и опускались по угламъ комнаты.

И при этомъ ни семейства, ни слугъ: человкъ высокаго роста жилъ одинъ въ этомъ дом.

Атосъ окинулъ холоднымъ, равнодушнымъ взглядомъ вс вышеописанные нами предметы и, по приглашенію человка, къ которому онъ пришелъ, слъ около него.

Тогда онъ объяснилъ ему цль своего посщенія и услугу, которой онъ отъ него ожидаетъ, но едва онъ высказалъ свою просьбу, какъ незнакомецъ, оставшійся стоять передъ мушкетеромъ, отступилъ въ ужас и отказался. Тогда Атосъ вынулъ изъ своего кармана маленькаго формата бумагу, на которой были написаны дв строчки съ подписью и съ приложенной къ нимъ печатью, и показалъ тому, кто такъ поторопился выказать свое отвращеніе. Какъ только человкъ высокаго роста прочиталъ эти дв строчки и подпись и узналъ приложенную къ нимъ печать, онъ тотчасъ же поклонился въ знакъ того, что не иметъ ничего возразить и готовъ повиноваться.

Атосу только этого и нужно было, онъ всталъ, поклонился, вышелъ, пошелъ по той же дорог, но которой пришелъ, и, вернувшись въ гостиницу, заперся у себя въ комнат. На разсвт д’Артаньянъ вошелъ къ нему и спросилъ, что длать?

— Ждать, отвтилъ Атосъ.

Нсколько минутъ спустя игуменья монастыря прислала предупредить мушкетеровъ, что похороны состоятся въ двнадцать часовъ. Что же касается до отравительницы, то о ней не имли никакихъ извстій, только узнали, что, вроятно, она скрылась черезъ садъ, гд на песк найдены были слды и дверь котораго нашли запертой, а ключъ исчезъ.

Въ назначенный часъ лордъ Винтеръ и четыре друга пришли въ монастырь, звонили во вс колокола, часовня была отперта, но ршетка на клирос оставалась запертой. Посреди клироса стояло тло жертвы въ одежд послушницы. По об стороны клироса и позади ршетки, ведущей въ монастырь, стояли кармелитки, вс въ полномъ сбор, он присутствовали на божественной служб, присоединяя свое пніе къ пнію священниковъ, хотя имъ никого не было видно изъ прихожанъ и ихъ самихъ почти также не было видно.

У дверей часовни д’Артаньянъ почувствовалъ, что у него не хватаетъ твердости, онъ обернулся, чтобы отыскать Атоса, но тоъ исчезъ.

Врный взятому на себя обязательству отомстить, Атосъ веллъ проводить себя въ садъ и тамъ, идя по летимъ слдамъ этой женщины, оставляющей за собой кровавый слдъ всюду, гд бы она ни прошла, онъ дошелъ до калитки, ведущей въ лсъ, веллъ отворить ее и углубился въ лсъ.

Тогда вс его догадки подтвердились: дорога, по которой ухала карета, огибала лсъ. Атосъ нкоторое время шелъ по этой дорог, устремивъ глаза въ землю, мстами на ней были видны небольшія кровавыя пятна, оставленныя, вроятно, или раненымъ человкомъ, сопровождавшимъ карету, или лошадью. Пройдя три четверти ль, приблизительно шагахъ въ пятидесяти отъ Фестюбера, Атосъ замтилъ кровавое пятно гораздо большей величины, и земля въ этомъ мст замтно была утоптана лошадьми. Между лсомъ и этимъ обличительнымъ мстомъ, немного поодаль отъ взрытой земли, были видны т же маленькіе слды, какъ и въ саду, очевидно, карета остановилась здсь.

Въ этомъ мст милэди вышла изъ лсу и сла въ карету. Довольный этимъ открытіемъ, которое подтверждало вс его догадки, Атосъ вернулся въ гостиницу и нашелъ тамъ Плянше, ожидавшаго его съ нетерпніемъ.

Все произошло, какъ предполагалъ Атосъ. Плянше пошелъ по дорог, онъ такъ же, какъ и Атосъ, замтилъ кровавыя пятна и узналъ мсто, гд остановились лошади, по онъ прошелъ дальше Атоса, вслдствіе чего, въ деревн Фестюберъ, гд онъ зашелъ въ трактиръ выпить стаканъ вина, узналъ, даже не разспрашивая никого, что наканун въ восемь часовъ съ половиною одинъ раненый человкъ, сопровождавшій даму, которая хала въ почтовой карет, принужденъ былъ остановиться, будучи не въ состояніи хать дальше. Причину раны объяснили встрчей съ грабителями, остановившими карету въ лсу.

Плянше принялся за поиски почтоваго ямщика, который халъ съ каретой. Онъ довезъ даму до Фромеля, а изъ Фромеля она направилась въ Армантьеръ. Плянше свернулъ по проселочной дорог и въ семь часовъ утра былъ въ Армантьер. Тамъ была только одна гостиница на почтовой станціи. Плянше явился туда подъ видомъ слуги, который ищетъ мста. Не проговорилъ онъ еще и десяти минутъ, какъ уже узналъ, что какая-то женщина пріхала вчера въ одиннадцать часовъ вечера, взяла комнату, велла позвать къ себ хозяина гостиницы и сказала ему, что желала бы нкоторое время прожить въ окрестностяхъ.

Плянше ничего больше и не нужно было знать. Онъ побжалъ къ назначенному для свиданія мсту, нашелъ тамъ трехъ слугъ на своихъ мстахъ, размстилъ ихъ стеречь вс выходы гостиницы и вернулся къ Атосу. Плянше только что окончилъ сообщенія о полученныхъ свдніяхъ, какъ въ комнату Атоса вошли его друзья.

Лица ихъ были мрачны и носили отпечатокъ сильнаго волненія, не исключая даже и кроткаго лица Арамиса.

— Что надо длать? спросилъ д’Артаньянъ.

— Ждать, отвтилъ Атосъ.

Каждый изъ нихъ отправился въ свою комнату.

Въ восемь часовъ вечера Атосъ приказалъ сдлать лошадей и предупредилъ лорда Винтера и своихъ друзей, чтобы они были готовы отправиться въ путь.

Въ одну минуту вс пятеро были готовы. Каждый изъ нихъ осмотрлъ свое оружіе и привелъ его въ надлежащій порядокъ. Атосъ сошелъ внизъ послднимъ и нашелъ, что д’Артаньянъ былъ уже на лошади и выказывалъ признаки нетерпнія.

— Терпніе, сказалъ Атосъ:— намъ еще недостаетъ одного.

Вс четверо съ удивленіемъ посмотрли вокругъ, они напрасно старались отгадать, кто бы это былъ, кого недостаетъ.

Въ эту самую минуту Плянше подвелъ лошадь Атоса, и мушкетеръ легко вскочилъ на сдло.

— Подождите меня, сказалъ онъ:— я сейчасъ вернусь.

Онъ ускакалъ.

Черезъ четверть часа онъ дйствительно вернулся въ сопровожденіи человка въ маск, закутаннаго въ большой красный плащъ.

Лордъ Винтеръ и трое друзей взглянули другъ на друга вопросительно. Ни одинъ изъ нихъ не могъ ничего сообщить о немъ, потому что никто не зналъ, кто этотъ человкъ. Но они, впрочемъ, ршили, что вроятно все такъ и должно быть, разъ это было сдлано по приказанію Атоса.

Въ девять часовъ маленькая кавалькада, направляемая указаніями Плянше, служившаго имъ проводникомъ, пустилась въ путь по той самой дорог, по которой скрылась карета.

Печальное зрлище представляли эти шесть человкъ, хавшіе молча, погруженные каждый въ свои мысли, мрачные, какъ отчаяніе, грозные, какъ само наказаніе.

XXXVIII.
Судъ.

Ночь была темная и бурная, черныя тучи обложили все небо, заволакивая даже звзды, луна должна была взойти только въ полночь.

По временамъ, при свт молніи, сверкавшей на горизонт, виднлась пустынная, блвшаяся дорога, а затмъ все опять погружалось въ мракъ.

Каждую минуту Атосъ подзывалъ къ себ д’Артаньяна, который постоянно опережалъ маленькую кавалькаду, и заставлялъ его хать въ рядъ со всми, но черезъ минуту повторялось то же самое, у д’Артаньяна была только мысль: хать впередъ, и онъ халъ.

Молча прохали деревню Фестюберъ, въ которой остался раненый лакей, затмъ миновали и Ришебургскій лсъ, пріхавъ въ Эрліе, Плянше, продолжавшій направлять кавалькаду, повернулъ налво.

Нсколько разъ то лордъ Винтеръ, то Портосъ, то Арамисъ пробовали заговорить съ человкомъ въ красномъ плащ, но на каждый ихъ вопросъ онъ наклонялъ голову, не говоря ни слова. Тогда путешественники догадались, что незнакомецъ молчалъ не безъ причины, и перестали заговаривать съ нимъ.

Къ тому же гроза усиливалась, молнія сверкала безъ перерыва, слышались раскаты грома, и втеръ, предвстникъ урагана, свистлъ и рвалъ перья и волосы всадниковъ.

Кавалькада пустилась скорой рысью.

Неподалеку отъ Фромеля буря разразилась, всадники завернулись въ плащи, оставалось сдлать еще три лье, которыя прохали подъ проливнымъ дождемъ.

Д’Артаньянъ снялъ шляпу и распахнулъ плащъ, онъ находилъ удовольствіе въ томъ, что вода струилась по его разгоряченному лбу и тлу, по которому пробгала нервная дрожь.

Въ то самое время, когда маленькая кавалькада прохала Госкаль и приближалась къ почтовой станціи, какой-то человкъ, спрятавшійся отъ непогоды подъ деревомъ, отдлился отъ его ствола, съ которымъ онъ сливался въ темнот, и вышелъ на середину дороги, приложивъ палецъ къ губамъ.

Атосъ узналъ въ немъ Гримо.

— Что случилось? спросилъ д’Артаньянъ:— не ухала ли она изъ Армантьера?

Гримо сдлалъ головой утвердительный знакъ. Д’Артаньянъ заскрежаталъ зубами.

— Тише, д’Артаньянъ, остановилъ его Атосъ:— я все взялъ на себя, такъ предоставь же мн и разспросить Гримо.

— Гд она? спросилъ Атосъ.

Гримо протянулъ руки по направленію къ рк Ли.

— Далеко отсюда? спросилъ Атосъ.

Гримо показалъ своему барину полпальца.

— Одна?— спросилъ Атосъ.

Гримо сдлалъ утвердительный знакъ.

— Господа, сказалъ Атосъ:— она одна, за полъ-ль отсюда, по направленію къ рк,

— Хорошо, сказалъ д’Артаньянъ: веди насъ, Гримо.

Гримо повелъ ихъ полемъ: онъ сталъ проводникомъ кавалькады.

Прохавъ минутъ пять, пріхали къ ручью, который перешли вбродъ.

При блеск молніи они увидли деревню д’Енгенгемъ.

— Здсь, Гримо? спросилъ Атосъ.

Гримо покачалъ головой въ знакъ отрицанія.

— Тише, господа! сказалъ Атосъ.

Кавалькада продолжала свой путь.

Еще разъ блеснула молнія, Гримо протянулъ руку, и при голубоватомъ змеобразномъ зигзаг молніи они замтили маленькій уединенный домикъ на берегу, въ ста шагахъ отъ парома.

Одно окно было освщено.

— ‘Вотъ мы и пріхали, сказалъ Атосъ.

Въ эту минуту какой-то человкъ, лежавшій во рву, всталъ: это былъ Мускетонъ, онъ пальцемъ указалъ на освщенное окно.

— Она тамъ, сказалъ онъ.

— А Базенъ? спросилъ Атосъ.

— Пока я стерегъ окно, онъ стерегъ дверь.

— Хорошо, похвалилъ Атосъ:— вы вс врные слуги.

Атосъ спрыгнулъ съ лошади, отдавъ поводъ Гримо, и подошелъ къ окну, сдлавъ всмъ остальнымъ знакъ подъхать къ двери.

Маленькій домикъ былъ окруженъ живой изгородью въ два или три фута вышиною, Атосъ перескочилъ черезъ изгородь и подошелъ къ окну, ставней не было, но занавси у окна были плотно сдвинуты.

Онъ всталъ на камень, чтобы заглянуть въ комнату поверхъ занавсокъ, не доходившихъ доверху.

При свт лампы онъ увидлъ женщину, которая, завернувшись въ темную мантилью, сидла передъ потухающимъ огнемъ, она опиралась локтями о какой-то плохенькій столъ, положивъ голову на блыя, точно изъ слоновой кости руки.

Нельзя было разглядть ея лица, но зловщая улыбка показалась на лиц Атоса, нельзя было ошибиться: это была именно та самая женщина, которую онъ искалъ.

Въ эту минуту заржала лошадь, милэди подняла голову, увидла въ окн блдное лицо Атоса и вскрикнула.

Атосъ вскочилъ въ комнату и явился передъ милэди какъ геній мщенія.

Милэди подбжала къ двери и открыла ее — на порог стоялъ д’Артаньянъ, еще блдне и грозне Атоса.

Милэди, вскрикнувъ, отступила, д’Артаньянъ, думая, что она можетъ какъ-нибудь скрыться и бжать, и опасаясь, что она еще разъ ускользнетъ отъ нихъ, выхватилъ пистолетъ изъ-за пояса, но Атосъ поднялъ руку.

— Вложи, д’Артаньянъ, пистолетъ за поясъ, сказалъ онъ:— эту женщину надо судить, а не убивать. Подожди еще съ минуту, д’Артаньянъ, и ты получишь удовлетвореніе… Войдите, господа.

Д’Артаньянъ повиновался: у Атоса былъ повелительный и торжественный голосъ, какъ у неумолимаго судьи.

За д’Артаньяномъ вошли Портосъ, Арамисъ, лордъ Винтеръ и человкъ въ красномъ плащ.

Четверо слугъ охраняли дверь и окно.

Милэди упала въ кресло, протянувъ впередъ руки, точно заклиная это страшное видніе, увидвъ своего зятя, она испустила страшный крикъ.

— Кого вамъ нужно? вскричала милэди.

— Намъ нужно, началъ Атосъ,— Шарлотту Баксонъ, которую звали сначала графиней де-ля-Феръ, а затмъ лэди Винтеръ, баронессой Шефильдъ.

— Это я, это я! прошептала она вн себя отъ ужаса:— чего вы отъ меня хотите?

— Мы хотимъ судить васъ за ваши преступленія, сказалъ Атосъ: — вамъ предоставляется свобода защиты: оправдывайтесь, если можете. Г. д’Артаньянъ, вы первый обвинитель.

Д’Артаньянъ приблизился.

— Передъ Богомъ и людьми, сказалъ онъ,— обвиняю эту женщину въ отравленіи Констанціи Бонасье, которая умерла вчера вечеромъ.

Онъ повернулся въ сторону Портоса и Арамиса.

— Мы подтверждаемъ это, въ одинъ голосъ отвтили оба мушкетера.

Д’Артаньянъ продолжалъ:

— Передъ Богомъ и людьми обвиняю эту женщину въ покушеніи отравить меня самого виномъ, которое она прислала изъ Вильроа съ подложнымъ письмомъ отъ имени моихъ друзей. Богъ спасъ меня, но вмсто меня умеръ другой, его звали Бриземономъ.

— Мы подтверждаемъ это, сказали вмст Портосъ съ Арамисомъ.

— Передъ Богомъ и людьми обвиняю это женщину въ томъ, что она подговаривала меня убить барона Варда, и такъ какъ никто изъ присутствующихъ здсь не можетъ подтвердить этого факта, то я самъ свидтельствую объ этомъ. Я сказалъ все.

Д’Артаньянъ вмст съ Портосомъ и Арамисомъ отошелъ на другой конецъ комнаты.

— Теперь ваша очередь, милордъ! сказалъ Атосъ.

Баронъ подошелъ въ свою очередь.

— Передъ Богомъ и людьми, началъ онъ,— обвиняю эту женщину въ убійств герцога Букингама…

— Герцогъ Букингамъ убитъ? въ одинъ голосъ вскричали вс присутствовавщіе.

— Да, сказалъ баронъ,— убить! Получивъ ваше письмо съ предостереженіемъ, я веллъ арестовать эту женщину и поручилъ стеречь ее одному преданному мн благородному человку, она обольстила этого человка, дала ему кинжалъ въ руки, заставила его убить герцога, и можетъ быть въ эту самую минуту Фельтонъ цною своей головы платится за преступленіе этой фуріи.

Невольная дрожь пробжала у судей при открытіи этихъ еще невдомыхъ имъ преступленій.

— Это еще не все, продолжалъ лордъ Винтеръ:— мой брать, сдлавшій васъ своей наслдницей, умеръ отъ странной болзни, продолжавшейся всего три часа и оставившей на всемъ его тл какія-то синеватыя пятна. Сестра, отчего умеръ мужъ вашъ?

— Какой ужасъ! вскричали Портосъ и Арамисъ.

— Убійца Букингама, убійца Фельтона, убійца моего брата, я требую правосудія и объявляю, что если не буду удовлетворенъ, то совершу его самъ.

И лордъ Винтеръ отошелъ къ д’Артаньяну, предоставляя мсто другому обвинителю.

Милэди опустила голову на руки и старалась собраться съ мыслями, спутанными смертельнымъ страхомъ,

— Теперь моя очередь, сказалъ Атосъ, дрожа всмъ тломъ, какъ дрожитъ левъ при вид зми.— Я женился на этой женщин, когда она была еще совсмъ молодой двушкой, женился на ней противъ желанія моей семьи, я далъ ей богатство, я далъ ей свое имя, и въ одинъ день я увидлъ, что эта женщина заклеймена: на лвомъ плеч этой женщины клеймо, изображающее лилію.

— О! сказала милэди, вставая,— вамъ не удастся указать на тотъ судъ, который произнесъ надо мной этотъ безчестный приговоръ, вы не найдете человка, который исполнилъ его!

— Молчите, произнесъ чей-то голосъ.— На это отвтить могу я!

И человкъ въ красномъ плащ подошелъ къ милэди.

— Кто этотъ человкъ, кто этотъ человкъ? вскричала милэди, подавленная ужасомъ, ея прекрасные полосы распустились и поднялись дыбомъ на голов, точно живые.

Глаза всхъ обратились на этого человка, потому что, за исключеніемъ Атоса, никто не зналъ, кто онъ.

Да и самъ Атосъ смотрлъ на него съ тмъ же недоумніемъ, какъ и другіе, потому что ему тоже было неизвстно, какимъ образомъ этотъ человкъ могъ быть замшанъ въ ужасной драм, разыгрывавшейся въ эту минуту.

Подойдя къ милэди медленными, торжественными шагами на такое разстояніе, что только одинъ столъ отдлялъ его отъ нея, незнакомецъ снялъ съ себя маску.

Милэди смотрла нкоторое время съ возраставшимъ ужасомъ на блдное лицо, обрамленное черными волосами и бакенбардами, выражавшее полное, холодное безстрастіе, затмъ, вдругъ вставъ, она пробормотала:

— О, нтъ, нтъ! и отступила къ самой стн:— нтъ, нтъ, это адское видніе,— это не онъ! Спасите меня, спасите! вскричала она дикимъ голосомъ, оборотившись въ стн, какъ будто ища руками выхода.

— Но кто же вы? вскричали вс свидтели этой сцены.

— Спросите у этой женщины, сказалъ человкъ въ красномъ плащ: вы видите сами, что она меня узнала.

— Лилльскій палачъ! лилльскій палачъ! кричала милэди въ безумномъ страх и судорожно цпляясь за стну, чтобы не упасть.

Вс отступили, и человкъ въ красномъ плащ остался одинъ посреди комнаты.

— О, пощадите, пощадите, простите меня! кричала милэди, упавъ на колни.

Незнакомецъ подождалъ, пока водворилось молчаніе.

— Я вамъ говорилъ, что она меня узнала, сказалъ онъ.— Да, я палачъ города Лилля, и вотъ моя исторія.

Глаза всхъ были устремлены на этого человка, и вс съ жадностью ждали, что онъ скажетъ.

— Эта молодая женщина была когда-то молодой двушкой, такой же прекрасной, какой она осталась и до сихъ поръ. Она была монахиней въ монастыр тамплемарскихъ бенедиктинокъ. Молодой священникъ съ простой, доврчивой душой исправлялъ свою обязанность въ церкви этого монастыря, она задалась мыслью обольстить его и успла въ этомъ: ей удалось бы соблазнить и святого.

‘Оба они были связаны святой, ненарушимой клятвой, ихъ любовь не могла продолжаться долго, не подвергая ихъ опасности. Она уговорила его оставить страну, но чтобы покинуть страну и бжать куда-нибудь вмст, чтобы добраться до другой части Франціи, гд они могли бы жить спокойно, потому что никто не зналъ бы ихъ, надо было имть деньги, а ни тотъ, ни другая не имли ихъ. Священникъ укралъ святыя чаши и продалъ ихъ, но въ ту минуту, какъ они были уже готовы бжать, ихъ задержали.

‘Восемь дней спустя она обольстила сына тюремщика и бжала. Молодой священникъ былъ приговоренъ къ десятилтнему заключенію въ цпяхъ и къ клейму. Я былъ палачомъ въ город Лилл, какъ говоритъ эта женщина. Я долженъ былъ наложить клеймо на виновнаго, а виновный былъ, господа,— мой братъ!

‘Тогда я поклялся, что эта женщина, погубившая его и даже больше — которая была боле, чмъ его сообщницей, потому что это именно она толкнула его на преступленіе, раздлитъ съ нимъ его наказаніе. Я догадывался о томъ, гд она скрывается, я прослдилъ за ней, отыскалъ ее, связалъ и наложилъ ей точно такое же клеймо, какое принужденъ былъ наложить на моего брата.

‘На другой день по моемъ возвращеніи въ Лилль брату моему тоже удалось бжать изъ тюрьмы, меня обвинили въ соучастіи въ этомъ побг и присудили къ заключенію въ тюрьм на все время, пока преступникъ не отыщется. Моему бдному брату былъ неизвстенъ этотъ приговоръ, онъ снова сошелся съ этой женщиной, и они вмст бжали въ Берри, гд ему удалось получить небольшой приходъ. Эта женщина слыла за его сестру.

‘Вельможа, владлецъ земли, къ которой принадлежала и земля подъ приходской церковью, увидлъ эту мнимую сестру и влюбился въ нее, влюбился до такой степени, что предложилъ ей выйти за него замужъ. Тогда она оставила того, кого уже погубила, для того, кого она должна была погубить, и сдлалась графиней де-ля-Феръ…’

Глаза всхъ обратились на Атоса, такъ какъ это было его настоящее имя, онъ утвердительно кивнулъ головой въ подтвержденіе того, что все, сказанное палачомъ,— правда.

‘…Тогда, продолжалъ этотъ послдній,— мой бдный братъ въ безумномъ отчаяніи, ршившись избавиться отъ жизни, въ которой эта женщина отняла у него все — честь и счастье, вернулся въ Лилль и, узнавъ о приговор, осудившемъ меня на заключеніе вмсто него, самъ выдалъ себя и въ тотъ же самый вечеръ повсился на отдушин въ темниц.

‘Впрочемъ, надо отдать справедливость: лица, осудившія меня, сдержали слово. Какъ только тождественность трупа была подтверждена, мн тотчасъ же возвратили свободу.

‘Вотъ преступленіе, въ которомъ я ее обвиняю, вотъ причина, почему на нее наложено клеймо’.

— Г. д’Артаньянъ, спросилъ Атосъ:— какого наказанія вы требуете для этой женщины?

— Смертной казни, отвтилъ д’Артаньянъ.

— Милордъ Винтеръ, продолжалъ Атосъ:— какого наказанія требуете вы для этой женщины?

— Смертной казни, сказалъ лордъ Винтеръ.

— Гг. Портосъ и Арамисъ, вы ея судьи,— къ какому наказанію вы присуждаете эту женщину?

— Къ смертной казни! глухимъ голосомъ отвтили оба мушкетера.

Милэди дико вскрикнула и на колняхъ проползла нсколько шаговъ къ своимъ судьямъ.

Атосъ протянулъ къ ней руку.

— Шарлота Баксонъ, графиня де-ля-Феръ, милэди Винтеръ, произнесъ онъ:— ваши преступленія истощили терпніе людей на земл и Бога на неб. Если вы знаете какую-нибудь молитву — прочитайте ее, потому что вы осуждены и умрете.

При этихъ словахъ, не оставлявшихъ ей ни малйшей надежды, милэди встала во весь ростъ и хотла что-то сказать, но силы измнили ей, она почувствовала, какъ сильная, неумолимая рука схватила ее за волосы и безповоротно, какъ судьба увлекаетъ людей, потащила ее къ двери, она не сдлала даже попытки къ сопротивленію и вышла изъ домика.

Лордъ Винтеръ, д’Артаньянъ, Атосъ, Портосъ и Арамисъ вышли вслдъ за ней. Слуги послдовали за своими господами, и комната съ разбитымъ окномъ, отворенной настежь дверью и съ закоптвшей лампой, печально догоравшей на стол, осталась пустой.

XXXIX.
Казнь.

Было около полуночи, полукруглая луна, окрашенная въ кровавый цвтъ послдними слдами бури, поднималась надъ маленькимъ городкомъ Армантьеръ, при ея блдномъ свт обрисовались мрачные силуэты его домикомъ и тонкая верхушка высокой узорчатой башни. Напротивъ его Ли катила свои воды, походившія цвтомъ на расплавленный свинецъ, а по другую сторону рки виднлась черная группа деревьевъ, вырисовывавшихся на бурномъ неб, покрытомъ большими тучами буро-мднаго цвта, составлявшими что-то врод сумерекъ посреди темной ночи. Налво возвышалась старая, заброшенная мельница съ неподвижными крыльями, въ развалинахъ которой періодически раздавались пронзительные, монотонные крики ночной совы. Кое-гд по полю налво и направо отъ дороги, по которой тянулся печальный кортежъ, попадались низкія приземистыя деревья, казавшіяся безобразными карликами, присвшими на корточки, чтобы подстеречь людей въ этотъ зловщій часъ.

Время отъ времени молнія освщала горизонтъ во всю его ширину, извиваясь змйками надъ черной массой деревьевъ, и точно страшнымъ палашомъ разскала небо и воду надвое.

Въ удушливой атмосфер не было ни малйшаго втерка. Мертвое молчаніе тяготло надъ природою, земля была сырая и скользкая отъ дождя, который только что пересталъ лить, и освженная трава и зелень издавали сильный, пріятный запахъ.

Двое слугъ вели милэди, держа ее за руки, палачъ шелъ за ними, а лордъ Винтеръ, д’Артаньянъ, Атосъ, Портосъ и Арамисъ шли за палачомъ.

Плянше и Базенъ шли позади всхъ.

Мускетонъ и Гримо вели милэди къ рк.

Милэди молчала, но глаза ее горли невыразимымъ краснорчіемъ, умоляя поочередно всхъ, къ кому она обращалась.

Такъ какъ она шла на нсколько шаговъ впереди другихъ, то, обратившись къ слугамъ, сказала:

— Я дамъ тысячу пистолей каждому изъ васъ, если вы поможете мн бжать, но если вы предадите меня въ руки вашихъ господъ, у меня есть здсь по близости мстители, которые заставятъ васъ дорого поплатиться за мою жизнъ.

Гримо колебался, Мускетонъ дрожалъ всмъ тломъ. Атосъ, услыхавшій голосъ милэди, быстро подошелъ къ нимъ, лордъ Винтеръ послдовалъ его примру.

— Смните этихъ слугь, сказалъ онъ: — она что-то говорила имъ, и теперь на нихъ нельзя боле положиться.

Позвали Плянше и Базена, которые смнили Гримо и Мускетона.

Дойдя до берега рки, палачъ подошелъ къ милэди и связалъ ей руки и ноги.

Тогда она нарушила молчаніе, чтобы воскликнуть:

— Вы — подлые, презрнные убійцы, васъ собралось десятеро, чтобы убить одну женщину… Берегитесь! Если мн не придутъ на помощь, то за меня отомстятъ!

— Вы не женщина, хладнокровно отвтилъ Атосъ:— вы не принадлежите къ человческому роду, вы — демонъ, убжавшій изъ ада и котораго мы заставимъ вернуться на свое мсто.

— О, добродтельные господа! сказала милэди:— примите къ свднію, что кто тронетъ хоть одинъ волосъ на моей голов, тотъ будетъ въ свою очередь тоже убійцей.

— Палачъ можетъ убивать и не быть все-таки убійцей, сударыня, сказалъ человкъ въ красномъ плащ, ударяя рукой по своей широкой шпаг:— онъ является послднимъ судьей и только: Nachrichter, какъ говорятъ наши сосди-нмцы.

И, говоря это, онъ вязалъ ее, причемъ милэди два или три раза вскрикнула дикимъ голосомъ, который произвелъ какое-то странное, мрачное впечатлніе, нарушивъ тишину ночи и теряясь въ глубин лса.

— Но если я виновна, если я совершила преступленія, въ которыхъ вы меня обвиняете, дико кричала милэди:— то отведите меня въ судъ, вы не судьи, чтобы судить и обвинить меня!

— Я предлагалъ вамъ Тибурнъ, сказалъ лордъ Винтеръ:— отчего же вы не захотли?

— Потому что я не хочу умирать! вскричала милэди, стараясь вырваться:— потому что я слишкомъ молода для того, чтобы умереть!

— Женщина, которую вы отравили въ Бетюн, была еще моложе васъ, сударыня, а между тмъ она умерла, сказалъ д’Артаньянъ.

— Я пойду въ монастырь, я сдлаюсь монахиней!.. говорила милэди.

— Вы уже были въ монастыр, возразилъ палачъ,— и ушли оттуда, чтобы погубить моего брата.

Милэди въ ужас вскричала и упала на колни.

Палачъ поднялъ ее за руки и хотлъ отнести въ лодку.

— О, Боже мой! вскричала она,— Боже мой! неужели вы хотите меня утопить?

Въ этихъ крикахъ было столько раздирающаго душу, что д’Артаньянъ, бывшій до сихъ поръ самымъ ожесточеннымъ преслдователемъ милэди, слъ на какой-то пень, опустилъ голову и заткнулъ уши обими рками, но, несмотря на это, онъ все-таки слышалъ, какъ она угрожала и кричала.

Д’Артаньянъ былъ всхъ моложе и потому не выдержалъ этой сцены.

— О! я не могу видть этого ужаснаго зрлища! Я не могу допустить, чтобы эта женщина умерла такимъ образомъ!

Милэди услышала эти слова, и для нея блеснулъ лучъ надежды.

— Д’Артаньянъ, д’Артаньянъ! вскричала она:— вспомни, что я тебя любила когда-то!

Молодой человкъ хотлъ подойти къ ней.

Но Атосъ обнажилъ свою шпагу и загородилъ ему дорогу.

— Если вы сдлаете только одинъ, шагъ еще, д’Артаньянъ, сказалъ онъ:— то мы скрестимъ съ вами шпаги.

Д’Артаньянъ упалъ на колни и сталъ молиться.

— Ну, продолжалъ Атосъ,— палачъ, исполняй свою обязанность.

— Охотно, отвчалъ палачъ:— потому что, такъ же, какъ и въ томъ, что я хорошій католикъ, я твердо убжденъ, что поступаю справедливо, исполнивъ мою обязанность по отношенію къ этой женщин.

— Хорошо.

Атосъ приблизился къ милэди.

— Я прощаю вамъ зло, сказалъ онъ:— которое вы мн сдлали, я прощаю вамъ и то, что вы разбили всю мою будущность, что я потерялъ черезъ васъ мою честь, прощаю вамъ мою поруганную любовь и счастіе, навсегда потерянное вслдствіе отчаянія, въ которое вы привели меня. Умрите спокойно.

Лордъ Винтеръ также приблизился къ ней.

— Я вамъ прощаю, сказалъ онъ,— отравленіе моего брата, убійство его свтлости лорда Букингама, я вамъ прощаю смерть бднаго Фельтона, я вамъ прощаю ваши попытки убить меня самого.

— Я погибла! прошептала на этотъ разъ по-англійски милэди:— я должна умереть.

Тогда она безъ посторонней помощи встала и окинула все вокругъ себя пламеннымъ взглядомъ.

Она ничего не видла.

Она прислушалась, но ничего не услыхала.

Около нея не было никого, кром ея враговъ.

— Гд я умру? спросила она.

— На томъ берегу, отвтилъ палачъ.

Тогда онъ посадилъ ее на паромъ, и въ ту минуту, какъ онъ самъ занесъ на него ногу, Атосъ передалъ ему мшокъ съ золотомъ.

— Возьмите, сказалъ онъ:— вотъ вамъ плата за исполненіе казни, пусть знаютъ, что мы дйствуемъ, какъ судьи.

— Хорошо, сказалъ палачъ:— а теперь пусть эта женщина тоже знаетъ, что я исполняю не только свою обязанность, но и свой долгъ.

И съ этими словами онъ бросилъ мшокъ съ золотомъ въ рку. Паромъ отчалилъ по направленію къ лвому берегу Ли, увозя преступницу и исполнителя казни, вс остальные остались на правомъ берегу и опустились на колни.

Паромъ медленно скользилъ вдоль веревки, освщаемый отраженіемъ благо облака, висвшаго прямо надъ ркой. Видно было, какъ они пристали къ противоположному берегу, темныя фигуры людей, казавшіяся черными тнями, вырисовывались на красноватомъ горизонт. Милэди во время перезда удалось развязать веревку, которой были связаны ея ноги, достигши берега, она съ легкостью спрыгнула съ парома на землю и пустилась бжать.

Но земля была мокрая, поднявшись на откосъ, она поскользнулась и упала.

Суеврная мысль, вроятно, пришла ей тогда въ голову: она поняла, что Небо отказываетъ ей въ своей помощи, и осталась въ томъ положеніи, въ которомъ была, склонивъ голову и сложивъ руки.

Тогда съ другого берега увидли, какъ палачъ медленно поднялъ об руки, лунный свтъ блеснулъ на лезвіи его широкой сабли, и об руки опустились снова, послышался свистъ палаша и крикъ жертвы, и затмъ обезглавленный трупъ упалъ подъ ударомъ.

Палачъ снялъ тогда свой красный плащъ, разостлалъ его на земл, положилъ на него тло, бросилъ туда же и голову, связалъ плащъ за углы, взвалилъ всю эту массу себ на плечи и взошелъ опять на паромъ.

Выхавъ на середину Ли, онъ остановилъ паромъ и, поднявъ свою ношу надъ водой, вскрикнулъ громкимъ голосомъ:

— Да совершается правосудіе Божіе!

И съ этими словами опустилъ трупъ въ самое глубокое мсто, водяная поверхность на минуту всколыхнулась и стала опять гладкой.

Чере.ть три дня посл этого четыре мушкетера вернулись въ Парижъ, они ни на одинъ день не просрочили даннаго имъ отпуска и въ тотъ же самый вечеръ сдлали обычный визитъ де-Тревилю.

— Ну, что, господа, спросилъ ихъ храбрый капитанъ:— удалось вамъ весело провести время?

— Какъ нельзя лучше, отвтилъ Атосъ за себя и за товарищей.

XL.
Заключеніе.

6-го числа слдующаго мсяца король, исполняя данное имъ кардиналу общаніе, выхалъ изъ столицы въ Лярошель, совершенно еще ошеломленный распространившимся извстіемъ, что Букингамъ убитъ.

Хотя королева была предупреждена, что человку, котораго она такъ любила, угрожаетъ опасность, тмъ не мене, когда ей сказали объ его смерти, она не хотла этому врить, она даже неосторожно вскрикнула:

— Это неправда! я только что получила отъ него письмо!

Но на слдующій день она поневол была принуждена поврить этому роковому извстію: Лапортъ, задержанный въ Англіи, какъ и другіе, вслдствіе приказанія короля Карла І-го, вернулся и привезъ послдній предсмертный подарокъ, посланный Букингамомъ королев.

Радость короля была очень велика, онъ даже и не старался скрывать ее и преднамренно выказывалъ ее передъ королевой. Людовикъ XIII, какъ вс слабохарактерные люди, не отличался великодушіемъ. Но скоро король опять сдлался мрачнымъ и скучнымъ, онъ былъ не изъ тхъ людей, которые могутъ надолго развеселиться, онъ зналъ, что, вернувшись въ лагерь, онъ опять попадетъ въ то же рабство и между тмъ все-таки возвращался туда. Поэтому возвращеніе въ Лярошель было очень невеселое. Особенно наши четыре друга удивляли всхъ своихъ товарищей, они хали вс рядомъ, съ мрачнымъ видомъ опустивъ головы. Только одинъ Атосъ отъ времени до времени поднималъ голову, глаза его блестли какимъ-то огнемъ, горькая улыбка появлялась на его губахъ, а затмъ, подобно своимъ товарищамъ, онъ снова впадалъ въ задумчивость.

Какъ только конвой прізжалъ въ какой-нибудь городъ и короля доводили до назначеннаго ему помщенія, четыре друга тотчасъ же удалялись или къ себ, или въ какую-нибудь уединенную таверну, гд они, однако. не пили и не играли, а только разговаривали между собою, наблюдая, чтобы кто-нибудь ихъ не подслушалъ.

Однажды, въ то время, какъ король остановился на дорог, чтобы прослдить за полетомъ сороки, и четыре друга, по своему обыкновенію, не принимая участія въ охот, удалились на постоялый дворъ на большой дорог, какой-то человкъ, примчавшійся верхомъ изъ Лярошели, остановился у входа того же постоялаго двора выпить стаканъ вина и, заглянувъ въ комнату, гд сидли за столомъ четыре мушкетера, закричалъ:

— Эй, г. д’Артаньянъ! сказалъ онъ:— кажется, это васъ я тамъ вижу?

Д’Артаньянъ поднялъ голову и радостно вскрикнулъ. Это былъ тотъ самый человкъ, котораго онъ звалъ своимъ привидніемъ, это былъ незнакомецъ, котораго онъ встртилъ въ Менг, въ улиц Могильщиковъ и въ Аррас. Д’Артаньянъ выхватилъ шпагу и бросился къ двери. Но на этотъ разъ, вмсто того, чтобы бжать, незнакомецъ соскочилъ съ лошади и пошелъ навстрчу д’Артаньяну.

— А! сказалъ молодой человкъ,— наконецъ-то я васъ нашелъ, на этотъ разъ вы отъ меня не ускользнете.

— Да я вовсе и не имю подобнаго намренія, потому что я самъ искалъ васъ: именемъ короля я васъ арестую. Я требую, чтобы вы отдали мн шпагу, не сопротивляйтесь: предупреждаю васъ, что дло идетъ о вашей жизни.

— Но кто же вы такой? спросилъ д’Артаньянъ, опуская шпагу, но еще не отдавая ея.

— Я — графъ Рошфоръ, отвтилъ незнакомецъ: конюшій г. кардинала Ришелье, я имю приказаніе привезти васъ къ его высокопреосвященству.

— Мы возвращаемся къ его высокопреосвященству, г-нъ графъ, вмшался Атосъ, подходя къ нимъ:— и, конечно, вы поврите слову г-на д’Артаньяна, что онъ отправится прямо къ Лярошели.

— Я долженъ передать его въ руки стражей, которые отведутъ его въ лагерь.

— Мы будемъ служить ему стражей, милостивый государь, даю слово дворянина, но также клянусь вамъ, прибавилъ Атосъ, нахмуривая брови:— что г. д’Артаньянъ не удетъ безъ насъ.

Графъ де-Рошфоръ оглянулся назадъ и увидлъ, что Портосъ и Арамисъ стояли какъ разъ между нимъ и дверью, тогда онъ понялъ, что былъ въ рукахъ этихъ людей.

— Господа, сказалъ онъ: — если г. д’Артаньянъ отдастъ мн шпагу и дастъ, какъ и вы, слово, я удовольствуюсь даннымъ мн вами общаніемъ препроводить г. д’Артаньяна на квартиру г-на кардинала.

— Даю вамъ слово, милостивый государь, сказалъ д’Артаньянъ:— и вотъ моя шпага.

— Это тмъ боле для меня удобно, прибавилъ Рошфоръ:— что мн нужно хать дальше.

— Если для того, чтобы видться съ милэди, холодно сказалъ Атосъ:— то совершенно безполезно, потому что вы ея не найдете.

— Что же съ ней сдлалось? съ живостью спросилъ Рошфоръ.

— Возвращайтесь въ лагерь и тамъ вы узнаете.

Рошфоръ на минуту задумался, а затмъ, такъ какъ они были только на одинъ день пути отъ Сюржера, куда долженъ былъ пріхать кардиналъ навстрчу королю, то онъ ршился послдовать совту Атоса и вернуться вмст съ ними. Къ тому же это возвращеніе давало ему и то преимущество, что онъ лично могъ наблюдать за своимъ плнникомъ.

Опять пустились въ путь.

На слдующій день, въ три часа пополудни, пріхали въ Сюржеръ. Кардиналъ ожидалъ тамъ Людовика XIII. Министръ и король обмнялись большими любезностями, поздравили друтъ друга съ счастливымъ случаемъ, освободившимъ Францію отъ ожесточеннаго врага, старавшагося возстановить противъ нея всю Европу. Посл этого кардиналъ, предупрежденный Рошфоромъ, что д’Артаньянъ арестованъ, и очень желавшій какъ можно скоре видть его, простился съ королемъ, пригласивъ его на слдующій день взглянуть на оконченныя работы по устройству плотины.

Возвратившись вечеромъ къ себ на мостъ де-ля-Піерръ, кардиналъ увидлъ у дверей своего дома д^:Артанкяна безъ шпаги и съ нимъ трехъ вооруженныхъ мушкетеровъ.

На этотъ разъ, чувствуя за собой силу, онъ строго взглянулъ на нихъ и сдлалъ знакъ д’Артаньяну слдовать за собой.

Д’Артаньянъ повиновался.

— Мы будемъ тебя ждать, д’Артаньянъ, сказалъ Атосъ настолько громко, чтобы кардиналъ его слышать.

Его высокопреосвященство нахмурилъ брови, на минуту остановился, но затмъ продолжалъ путь, не сказавъ ни слова

Д’Артаньянъ вошелъ вслдъ за кардиналомъ, а за д’Артаньяномъ у дверей стала стража.

Его высокопреосвященство прошелъ въ комнату, служившую ему кабинетомъ, и подалъ знакъ Рошфору ввести къ нему молодого мушкетера.

Рошфоръ повиновался и вышелъ.

Д’Артаньянъ остался наедин, съ кардиналомъ, это было его второе свиданіе съ Ришелье, и онъ признавался впослдствіи, что былъ твердо убжденъ въ томъ, что оно будетъ и послднимъ.

Ришелье остался стоять, опершись о каминъ, небольшой столъ отдлялъ его отъ д’Артаньяна.

— Милостивый государь, началъ кардиналъ:— вы арестованы по моему приказанію.

— Я это знаю, ваше высокопреосвященство.

— А знаете ли вы за что?

— Нтъ, монсиньоръ, потому что единственное, за что я могъ бы быть арестованъ, еще неизвстно вашему высокопреосвященству.

Ришелье пристально посмотрлъ на молодого человка.

— Эге, сказалъ онъ,— это что значитъ?

— Если монсиньору угодно будетъ сказать мн прежде преступленія, которыя мн приписываютъ, то я скажу зачмъ про т, которыя я дйствительно совершилъ.

— Вамъ приписываютъ такія преступленія, за которыя платились своей головой люди познатне васъ, милостивый государь.

— Какія, монсиньоръ? спросилъ д’Артаньянъ съ такимъ спокойствіемъ, которое удивило самого кардинала.

— Васъ обвиняютъ въ томъ, что вы переписывались съ врагами государства, васъ обвиняютъ въ томъ, что вы подслушали государственныя тайны, васъ обвиняютъ въ намреніи разстроить планы вашего начальства.

— Но кто меня обвиняетъ въ этомъ, монсиньоръ? спросилъ д’Артаньянъ, который догадывался, что это обвиненіе исходитъ отъ милэди: — женщина, заклейменная правосудіемъ своего государства, женщина, вышедшая замужъ во Франціи и въ другой разъ въ Англіи, женщина, отравившая своего второго мужа и пытавшаяся отравить и меня самого!

— Что вы тамъ говорите! вскричалъ удивленный кардиналъ:— о какой женщин вы все это разсказываете?

— О лэди Винтеръ, отвтилъ д’Артаньянъ:— да, о лэди Винтеръ, преступленія которой были неизвстны вашему высокопреосвященству, такъ какъ вы удостоивали ее своимъ довріемъ.

— Если лэди Винтеръ совершила вс преступленія, о которыхъ вы говорите, то она будетъ наказана.

— Она уже наказана, ваше высокопреосвященство.

— А кто же наказалъ ее?

— Мы.

— Она въ тюрьм?

— Умерла.

— Умерла! повторилъ кардиналъ, не вря ушамъ своимъ:— умерла! Вы, кажется, сказали, что она умерла?

— Три раза она пыталась убить меня, и я все это простилъ ей, но она отравила женщину, которую я любилъ. Тогда мы, я вмст съ моими друзьями, схватили ее, судили и приговорили къ смерти.

Д’Артаньянъ разсказалъ объ отравленіи г-жи Бонасье въ монастыр бетюнскихъ кармелитокъ, о суд въ уединенномъ домик и о казни на берегу Ли.

Дрожь пробжала по тлу кардинала, который, однако, нелегко поддавался впечатлніямъ.

Вдругъ, точно подъ вліяніемъ какой-то невысказанной мысли, лицо кардинала, бывшее до сихъ поръ мрачнымъ, мало-по-малу прояснилось и сдлалось совершенно спокойнымъ.

— Итакъ, сказалъ кардиналъ голосомъ, крутость котораго противорчила суровости его словъ:— вы сдлались судьями, не подумавъ о томъ, что т, на которыхъ не возложена обязанность наказывать и которые тмъ не мене наказываютъ,— убійцы.

— Монсиньоръ, клянусь вамъ, что я ни на одну минуту не имлъ намренія отстаивать себя передъ вами. Я готовъ подвергнуться наказанію, которое вашему высокопреосвященству угодно будетъ наложить на меня. Я вовсе не такъ дорожу жизнью, чтобы бояться смерти.

— Да, я знаю, что вы человкъ съ сердцемъ, сказалъ кардиналъ почти ласковымъ голосомъ: — такъ я могу вамъ сказать даже заране, что васъ будутъ судить и приговорятъ къ наказанію.

— Другой могъ бы отвтить вашему высокопреосвященству, что мое помилованіе у меня въ карман, но я только скажу вамъ: приказывайте, монсиньоръ, я готовъ повиноваться.

— Ваше помилованіе? съ удивленіемъ спросилъ Ришелье.

— Да, монсиньоръ, сказалъ д’Артаньянъ.

— Но кмъ оно подписано? Королемъ?

Кардиналъ произнесъ эти слова съ какимъ-то страннымъ презрительнымъ выраженіемъ,

— Нтъ, оно подписано вашимъ высокопреосвященствомъ,

— Мною? вы съ ума сошли?

— Монсиньоръ, безъ сомннія, узнаетъ свою подпись?

Д’Артаньянъ подалъ кардиналу драгоцнную бумагу отнятую Атосомъ у миледи и отданную д’Артаньяну въ вид охраннаго листа.

Его высокопреосвященство взялъ бумагу и медленно прочиталъ, длая удареніе на каждомъ сл въ:

‘Все, сдланное предъявителемъ этой бумаги, сдлано по моему приказанію.

‘Данъ въ лагер подъ Лярошелью 3-го декабря 1627 г.

Ришелье’.

Кардиналъ, прочитавъ эти дв строчки, глубоко задумался, но бумагу не отдалъ назадъ д’Артаньяну.

— Онъ раздумываетъ о томъ, какого рода казни предать меня, подумалъ по себя д’Артаньянъ:— но клянусь, онъ увидитъ, какъ умираетъ дворянинъ.

Молодой мушкетеръ былъ именно въ такомъ настроеніи, что готовъ былъ перейти въ тотъ міръ очень героически.

Ришелье продолжалъ раздумывать, свертывая и снова развертывая бумагу въ своихъ рукахъ. Наконецъ онъ поднялъ голову, устремилъ свой орлиный взглядъ на это умное, открытое, благородное лицо, прочелъ на этомъ лиц, на которомъ были еще видны слды слезъ, вс страданія, перенесенныя имъ за цлый мсяцъ, и въ третій или въ четвертый разъ ему пришла мысль, какая будущность предстоитъ этому ребенку двадцати одного года, и сколько пользы могли бы принести его умъ, храбрость и энергія человку, которому онъ былъ бы преданъ.

И съ другой стороны преступленія, вліяніе и адскій геній милэди не разъ уже пугали его. Онъ чувствовалъ что-то врод тайной радости при сознаніи, что онъ навсегда избавился отъ подобной сообщницы.

Онъ медленнымъ движеніемъ разорвалъ бумагу, съ такимъ великодушіемъ отданную ему д’Артаньяномъ.

— Я погибъ, подумалъ д’Артаньянъ.

И онъ сдлалъ глубокій поклонъ кардиналу, какъ бы говоря: ‘Господи, да будетъ во всемъ Твоя воля!’

Кардиналъ подошелъ къ столу и, не садясь, написалъ нсколько строчекъ на пергамент, дв трети котораго были уже исписаны, и приложилъ свою печать.

— Это мой приговоръ, подумалъ д’Артаньянъ:— онъ избавляетъ меня отъ скучнаго заключенія въ Бастиліи и отъ медленнаго суда: это еще очень любезно съ его стороны.

— Возьмите, сказалъ кардиналъ молодому человку:— я взялъ у васъ открытый листъ, но зато даю вамъ вмсто него другой. На этомъ патент не написано имя, и вы сами его впишете.

Д’Артаньянъ робко взялъ бумагу и мелькомъ пробжалъ ее.

Это былъ указъ о производств въ чинъ поручика въ гвардейскомъ полку. Д’Артаньянъ упалъ на колни передъ кардиналомъ.

— Монсиньоръ, сказалъ онъ:— жизнь моя принадлежитъ вамъ, вы можете ею располагать отнын… Но я не заслуживаю милости, какую вы мн оказываете: у меня есть три друга, боле достойныхъ и боле заслуживающихъ этой милости.

— Вы храбрый молодой человкъ, д’Артаньянъ, перебилъ его кардиналъ, дружески хлопнувъ его по плечу, радуясь, что ему удалось подчинить себ этотъ упорный характеръ.— Располагайте этимъ патентомъ по вашему усмотрнію. Только помните, что хотя имени въ немъ и не написано, но онъ данъ лично вамъ.

— Я этого никогда не забуду, отвтилъ д’Артаньянъ:— ваше высокопреосвященство можете быть въ этомъ уврены.

Кардиналъ обернулся и громко сказалъ:

— Рошфоръ.

Графъ, стоявшій, вроятно, за дверью, тотчасъ же вошелъ.

— Рошфоръ, сказалъ кардиналъ: — вы видите г-на д’Артаньяна, я принимаю его въ число моихъ друзей, а потому прошу поцловаться съ нимъ и держать себя разумне, если хотите сберечь свои головы.

Рошфоръ и д’Артаньянъ слегка прикоснулись другъ къ другу губами, но кардиналъ присутствовалъ при этомъ и зоркими глазами наблюдать за ними.

Они одновременно вышли изъ комнаты.

— Мы еще увидимся, не правда ли?

— Когда вамъ будетъ угодно, отвтилъ д’Артаньянъ.

— Къ этому представится случай, отвтилъ Рошфоръ.

— Гм, что? произнесъ Ришелье, отворяя дверь.

Но они оба улыбнулись, пожали другъ другу руки и поклонились его высокопреосвященству.

— Мы начали терять всякое терпніе, сказа.ть Атосъ.

— Вотъ и я, мои друзья! отвтилъ д’Артаньянъ:— не только на свобод, но еще и въ милости.

— Вы намъ разскажете все?

— Сегодня же вечеромъ.

Въ тотъ же самый вечеръ д’Артаньянъ пришелъ на квартиру къ Атосу, котораго онъ засталъ за бутылкой испанскаго вина — занятіе, которому онъ посвящалъ акуратно каждый вечеръ.

Онъ разсказалъ ему все, что произошло между нимъ и кардиналомъ, и вынулъ изъ своего кармана указъ.

— Возьмите его, любезный Атосъ, сказалъ онъ:— онъ вамъ принадлежитъ по праву.

Атосъ улыбнулся своей кроткой, очаровательной улыбкой.

— Другъ мой, сказалъ онъ: — для Атоса — это слишкомъ много, для графа де-ля-Феръ — это слишкомъ мало. Оставьте себ этотъ указъ, онъ принадлежитъ вамъ, увы! вы купили его дорогой цной.

Д’Артаньянъ вышелъ отъ Атоса и вошелъ въ комнату Портоса.

Онъ засталъ его блестяще одтымъ — въ чудномъ камзол, покрытомъ роскошною вышивкою, и стоящимъ передъ зеркаломъ.

— А! встртилъ его Портосъ,— это вы, любезный другъ! Какъ вы находите, идетъ мн это платье?

— Какъ нельзя лучше, но я пришелъ предложить вамъ другое платье, которое пойдетъ вамъ еще лучше.

— Какое же это? спросилъ Портосъ.

— Мундиръ поручика мушкетеровъ.

Д’Артаньянъ разсказалъ Портосу свое свиданіе съ кардиналомъ и, вынувъ изъ кармана указъ, сказалъ:

— Вотъ, возьмите его, любезный другъ, впишите въ него ваше имя и будьте мн хорошимъ начальникомъ.

Портосъ бросилъ взглядъ на указъ и, къ великому удивленію д’Артаньяна, возвратилъ его ему.

— Да, сказалъ онъ:— это было бы для меня очень лестно, но мн недолго пришлось бы пользоваться этою милостью. Во время нашей поздки въ Бетюнъ умеръ мужъ моей герцогини, такъ что, мой любезный, сундукъ покойнаго открываетъ наконецъ мн свои объятія — я женюсь на вдов. Я только что примрялъ мой свадебный костюмъ… Оставьте для себя чинъ поручика, мой любезный, оставьте.

И онъ возвратилъ бумагу д’Артаньяну. Молодой человкъ пошелъ къ Арамису.

Онъ засталъ послдняго стоящимъ на колняхъ передъ налоемъ, преклонивши голову надъ молитвенникомъ.

Онъ разсказалъ ему о своемъ свидань съ кардиналомъ и передалъ ему указъ о производств со словами:

— Вы — нашъ другъ, наше свтило, нашъ невидимый покровитель, примите этотъ патентъ, вы заслужили его боле, чмъ кто-либо другой, вашею мудростью и вашими совтами, приводившими насъ всегда къ такимъ хорошимъ результатамъ!

— Увы, любезный другъ! отвчалъ Арамисъ:— все, случившееся съ нами за послднее время окончательно отвратило меня и отъ военнаго званія, и вообще отъ жизни. На этотъ разъ я принялъ безповоротное ршеніе: но окончаніи осады я поступаю въ монахи къ лазаристамъ. Оставьте, д’Артаньянъ, указъ себ: военная служба какъ нельзя боле пристала вамъ, и вы будете храбрымъ, предпріимчивымъ капитаномъ.

Д’Артаньянъ со слезами признательности на глазахъ и съ радостью въ сердц вернулся къ Атосу, котораго онъ попрежнему засталъ сидящимъ за столомъ и при свт лампы оканчивающимъ послдній стаканъ.

— Ну, вотъ! сказалъ онъ,— и они вс тоже мн отказали.

— Это потому, что никто, милый другъ, никто не заслуживаетъ его больше насъ.

И онъ взялъ перо, вписалъ въ указъ имя д’Артаньяна и подалъ ему.

— Итакъ, у меня не будетъ больше друзей, сказалъ молодой человкъ,— и увы! не останется ничего боле, кром горькихъ воспоминаній…

И онъ опустилъ голову себ на руки, и дв крупныя слезы скатились по его щекамъ.

— Вы молоды, отвтилъ Атосъ: — у васъ еще много времени впереди, и ваши горькія воспоминанія смнятся пріятными.

XLI.
Эпилогъ.

Лярошель, не получая помощи отъ англійскаго флота и дивизіи, общанной Букингамомъ, посл осады, длившейся цлый годъ, сдалась 28 октября 1628 года. Въ этотъ день подписали капитуляцію.

23 октября того же самаго года король вернулся въ Парижъ. Его приняли съ тріумфомъ, точно онъ возвратился посл побды надъ непріятелями, а не надъ французами. Онъ въхалъ черезъ арку, убранную цвтами и зеленью, устроенную въ Сенъ-Жакскомъ предмсть.

Д’Артаньянъ принялъ чинъ поручика, Портосъ оставилъ службу и женился въ слдующемъ году на г-ж Кокенаръ: въ давно ожидаемомъ имъ сундук оказалось 800,000 ливровъ.

Мускетонъ одлся въ великолпную ливрею и достигъ полнаго удовлетворенія, о которомъ мечталъ всю жизнь: здить на запяткахъ раззолоченной кареты.

Арамисъ, совершивъ поздку въ Лорень, вдругъ совершенно исчезъ и пересталъ писать своимъ друзьямъ. Впослдствіи узнали черезъ г-жу де-Шеврезъ, сообщившую двумъ или тремъ своимъ любовникамъ, что онъ поступилъ въ монастырь въ Нанси.

Базенъ тоже принялъ духовное званіе.

Атосъ служилъ мушкетеромъ подъ начальствомъ д’Артаньяна до 1631 года, когда, посл одной поздки въ Турень, онъ оставилъ службу подъ тмъ предлогомъ, что получилъ небольшое наслдство въ Руссильон.

Гримо послдовалъ за Атосомъ.

Д’Артаньянъ три раза дрался съ Рошфоромъ, и вс три раза его ранилъ.

— Вроятно, въ четвертый разъ я убью васъ, сказалъ онъ, протягивая руку, чтобы помочь ему встать.

— Такъ лучше же, въ такомъ случа, будетъ и для васъ, и для меня, если мы на этомъ и покончимъ, сказалъ раненый.— Чортъ возьми, я больше къ вамъ расположенъ, чмъ вы это думаете, потому что еще посл нашей первой встрчи съ вами я легко могъ бы лишить васъ головы: для этого мн стоило сказать только слово кардиналу.

И они обнялись, но на этотъ разъ отъ чистаго сердца, безъ всякой задней мысли.

Плянше получилъ черезъ д’Артаньяна чинъ сержанта гвардіи.

Г-нъ Бонасье жилъ совершенно спокойно, ничего не вдая о томъ, что сдлалось съ его женой, и нисколько объ этомъ не безпокоясь. Однажды онъ имлъ неосторожность напомнить о себ кардиналу, кардиналъ веллъ ему отвтить, что онъ позаботится о томъ, чтобы отнын онъ ни въ чемъ не нуждался. Дйствительно, г. Бонасье, выйдя на слдующій день въ семь часовъ вечера съ тмъ, чтобы отправиться въ Лувръ, боле уже не показывался въ улицу Могильщиковъ, по мннію людей, повидимому лучше знавшихъ, въ чемъ дло, онъ получилъ и столъ и квартиру въ какомъ-то изъ королевскихъ замковъ на счетъ великодушія его высокопреосвященства.

КОНЕЦЪ.

ТРИ МУШКЕТЕРА

ТОМЪ ВТОРОЙ

I.Возвращеніе.

II.Охота за экипировкой.

III.Милэди.

IV.Французы и Англичане.

V.Прокурорскій обдъ.

VI.Субретка и госпожа

VII.Экипировка Арамиса и Портоса.

VIII.Ночью вс кошки сры.

IX.Мечты о мщеніи.

X.Тайна милэди.

XI.Атосу безъ всякаго труда удалось экипироваться.

XII.Видніе.

XIII.Ужасное видніе.

XIV.Осада Лярошели.

XV.Анжуйское вино.

XVI.Трактиръ Красной Голубятни.

XVII.На что могутъ пригодиться печныя трубы.

XVIII.Семейная сцена.

XIX.Бастіонъ Сенъ-Жерве.

XX.Совщаніе мушкетеровъ.

XXI.Семейное дло.

XXII.Судьба.

XXIII.Бесда брата съ сестрой.

XXIV.Офицеръ.

XXV.Первый день плна.

XXVI.Второй день плна.

XXVII.Третій день плна.

XXVIII.Четвертый день плна.

XXIX.Пятый день плна.

XXX.Сцена изъ классической трагедіи.

XXXI.Побгъ.

XXXII.Происшествіе въ Портсмут 23-го августа 1628 г.

XXXIII.Во Франціи.

XXXIV.Бетюнскій монастырь кармелитокъ.

XXXV.Два разнообразныхъ типа демоновъ.

XXXVI.Капля воды.

XXXVII.Человкъ въ красномъ плащ.

XXXVIII.Судъ.

XXXIX.Казнь.

XL.Заключеніе.

XLI.Эпилогъ.

Читайте также:

I.
Возвращеніе.

II.
Охота за экипировкой.

III.
Милэди.

IV.
Французы и Англичане.

V.
Прокурорскій обдъ.

VI.
Субретка и госпожа

VII.
Экипировка Арамиса и Портоса.

VIII.
Ночью вс кошки сры.

IX.
Мечты о мщеніи.

X.
Тайна милэди.

XI.
Атосу безъ всякаго труда удалось экипироваться.

XII.
Видніе.

XIII.
Ужасное видніе.

XIV.
Осада Лярошели.

XV.
Анжуйское вино.

XVI.
Трактиръ Красной Голубятни.

XVII.
На что могутъ пригодиться печныя трубы.

XVIII.
Семейная сцена.

XIX.
Бастіонъ Сенъ-Жерве.

XX.
Совщаніе мушкетеровъ.

XXI.
Семейное дло.

XXII.
Судьба.

XXIII.
Бесда брата съ сестрой.

XXIV.
Офицеръ.

XXV.
Первый день плна.

XXVI.
Второй день плна.

XXVII.
Третій день плна.

XXVIII.
Четвертый день плна.

XXIX.
Пятый день плна.

XXX.
Сцена изъ классической трагедіи.

XXXI.
Побгъ.

XXXII.
Происшествіе въ Портсмут 23-го августа 1628 г.

XXXIII.
Во Франціи.

XXXIV.
Бетюнскій монастырь кармелитокъ.

XXXV.
Два разнообразныхъ типа демоновъ.

XXXVI.
Капля воды.

XXXVII.
Человкъ въ красномъ плащ.

XXXVIII.
Судъ.

XXXIX.
Казнь.

XL.
Заключеніе.

XLI.
Эпилогъ.