Три мушкетера. Том первый, Дюма Александр, Год: 1844 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 306 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НОВАЯ БИБЛІОТЕКА СУВОРИНА

60 КОПЕКЪ КАЖДЫЙ ТОМЪ 60

ТРИ МУШКЕТЕРА

РОМАНЪ ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ
АЛЕКСАНДРА ДЮМА

(Les trois mousquetaires)

ТОМЪ ПЕРВЫЙ

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1904

ОГЛАВЛЕНІЕ.

Предисловіе

ГЛАВЫ.

I. Три подарка отца д’Артаньяна

II. Передняя де-Тревиля

III. Аудіенція

IV. Плечо Атоса, перевязь Портоса и платокъ Арамиса

V. Мушкетеры короля и гвардейцы кардинала

VI. Его величество король Людовикъ XIII

VII. Домашняя жизнь мушкетеровъ

VIII. Придворная интрига

IX. Д’Артаньянъ идетъ въ гору

X. ‘Мышеловки’ въ семнадцатомъ столтіи

XI. Каша заваривается

XII. Жоржъ Вилье, герцогъ Букингамъ

XIII. Г-нъ Бонасье

XIV. Кардиналъ Ришелье ,

XV. Приказные и военные

XVI. Въ которой хранитель государственной печати Селье много разъ искалъ колокольчикъ, чтобы позвонить, какъ онъ длалъ прежде не разъ

XVII. Супруги Бонасье

XVIII. Любовникъ и мужъ

XIX. Планъ кампаніи

XX. Путешествіе

XXI. Графиня Винтеръ

XXII. Балетъ ‘Мерлозонъ’

XXIII. Свиданіе

XXIV. Павильонъ

XXV. Портосъ

XXVI. Тезисъ Арамиса

XXVII. Жена Атоса

ПРЕДИСЛОВІЕ,
въ которомъ устанавливается, что выведенныя въ роман главныя дйствующія лица, не взирая на имена ихъ съ окончаніемъ на ‘os’ и ‘is’, вовсе не вымышленныя.

Годъ тому назадъ, занимаясь въ королевской библіотек и длая выписки и замтки для моей ‘Исторіи Людовика XIV’, я случайно напалъ на ‘Записки д’Артаньяна’, напечатанныя въ Амстердам, у Пьера Ружа, какъ большая часть сочиненій той эпохи, авторы которыхъ, сообщая истину и исторически врные факты, не имли ни малйшаго желанія отсиживать боле или мене продолжительное время въ Бастиліи. Заглавіе меня соблазнило, и я взялъ записки къ себ домой, конечно, съ разршенія хранителя библіотеки, и, весьма понятно, съ жадностью набросился на нихъ.

Я въ настоящей книг не намренъ давать разбора этихъ интересныхъ записокъ, и тмъ изъ моихъ читателей, которые интересуются картинами описываемой эпохи, посовтую самимъ пробжать ихъ. Они найдутъ въ нихъ написанные мастерской рукой портреты, и хотя эти очерки большею частью рисуютъ казарменные и трактирные нравы, тмъ немене читатели отыщутъ въ изображеніяхъ Людовика XIII, Анны Австрійской, Ришелье, Мазарини и большей части придворныхъ того времени не меньшее сходство, чмъ и въ ‘Исторіи Анкетиля’. Но само собою разумется, что то, что поражаетъ прихотливую и своенравную фантазію поэта, иногда совершенно не замчается массою читателей. Итакъ, восхищаясь, какъ это будутъ длать и другіе, тми историческими подробностями, которыя мною подчеркнуты въ роман, я лично боле всего заинтересовался тмъ, на что до меня ршительно никто не обратилъ ни малйшаго вниманія.

Д’Артаньянъ разсказываетъ, что во время своего перваго визита къ де-Тревилю, капитану королевскихъ мушкетеровъ, онъ встртилъ въ его пріемной трехъ молодыхъ людей, служившихъ въ знаменитомъ полку, въ который онъ добивался чести былъ принятымъ. Ихъ звали Атосъ, Портосъ и Арамисъ.

Признаюсь, что эти три иностранныхъ имени поразили меня и у меня тотчасъ же блеснула мысль, что это псевдонимы, подъ которыми д’Артаньяну хотлось скрыть какихъ нибудь знаменитостей, если только носители этихъ вымышленныхъ именъ не избрали ихъ сами для себя въ одну изъ тхъ минутъ, когда, по какому нибудь капризу, недовольству или за неимніемъ средствъ къ жизни, они облеклись въ простой плащъ мушкетера.

Съ этой минуты я уже не успокоивался до тхъ поръ, пока въ современныхъ имъ произведеніяхъ мн не удавалось найти какой бы то ни было намекъ на эти странныя имена, въ высшей степени возбудившія мое любопытство.

Одно перечисленіе тхъ книгъ, которыя мн пришлось перечитать для достиженія моей цли, заняло бы цлую главу, что, можетъ быть, было бы очень поучительно, но ужъ, наврно, вовсе не интересно для моихъ читателей. Ограничусь только сообщеніемъ, что въ ту минуту, когда, подъ впечатлніемъ безплодныхъ поисковъ, я палъ духомъ и хотлъ уже оставить вс дальнйшія изысканія, я, руководимый совтами моего знаменитаго и ученаго друга Полена Пари (Paulin Paris), нашелъ, наконецъ, рукопись въ четверку (in-folio), помченную N 1772 или 1773 — въ точности не помню, озаглавленную:

ЗАПИСКИ ГРАФА де-ла-ФЕРЪ
О НКОТОРЫХЪ СОБЫТІЯХЪ, ПРОИСШЕДШИХЪ ВО ФРАНЦІИ
ВЪ КОНЦ ЦАРСТВОВАНІЯ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА XIII
И
ВЪ НАЧАЛ ЦАРСТВОВАНІЯ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА XIV.

Можно себ представить, какъ велика была моя радость, когда, перелистывая эту рукопись,— мою послднюю надежду,— я встртилъ на двадцатой страниц имя Атоса, на двадцать седьмой — Портоса и на тридцать первой — Арамиса.

Находка совершенно неизвстной рукописи въ эпоху, когда историческая наука достигла своего высшаго развитія, показалась мн почти какимъ-то чудомъ, и я поспшилъ испросить разршенія на изданіе ея, имя въ виду попасть когда нибудь въ академію словесныхъ наукъ съ чужимъ вкладомъ въ литературу, если только, что очень возможно, мн не удастся проникнуть во французскую академію благодаря моимъ собственнымъ произведеніямъ.

Позволеніе это, признаться сказать, было дано съ полной любезностью, и я отмчаю здсь это обстоятельство, чтобы публично изобличить во лжи людей злорадныхъ, утверждающихъ, что мы живемъ при такомъ правленіи, которое особенно неблагосклонно относится къ людямъ науки.

Итакъ, я предлагаю въ настоящее время моимъ читателямъ первую часть этой драгоцнной рукописи, возстановляя ея прежнее заглавіе и общая, если только — въ чемъ, впрочемъ, я не сомнваюсь,— эта часть будетъ имть тотъ успхъ, который она вполн заслуживаетъ, немедленно издать и вторую.

А пока, такъ какъ воспріемникъ — второй отецъ, я прошу читателя считать за виновника своего удовольствія или скуки — меня, а не графа де-ла-Феръ.

Объяснившись, перехожу къ нашей исторіи.

ТРИ МУШКЕТЕРА.

I.
Три подарка отца д’Артаньяна.

Въ первый понедльникъ апрля 1625 года предмстье города Менга, гд родился авторъ ‘Романа Розы’, было въ такомъ сильномъ волненіи, какъ будто вновь появились гугеноты и собирались устроить вторую ла-Рошель {Главный городъ департамента Нижней Шаранты. Этотъ городъ былъ главнымъ убжищемъ гугенотовъ въ теченіе боле 76 лтъ (1567—1628 гг.), пока, посл упорной осады, не былъ взятъ кардиналомъ Ришелье.}. Многіе граждане, завидвъ бгущихъ по направленію къ Большой улиц женщинъ, слыша крики дтей на порог домовъ, торопливо надвали свои доспхи и, захвативъ съ собой, чтобы придать себ боле внушительный видъ, мушкетъ или бердышъ, направлялись къ трактиру Франкъ-Менье, передъ которымъ собралась и шумла возраставшая съ минуты на минуту толпа любопытныхъ. Въ т времена случаи всеобщей паники были довольно часты, и рдко проходилъ день безъ того, чтобы тотъ или другой городъ не вписалъ въ свою лтопись какого-нибудь приключенія въ этомъ род: вельможи воевали другъ съ другомъ, король воевалъ съ кардиналомъ, испанцы воевали пропить короля. Помимо такихъ непрерывныхъ войнъ, извстныхъ или неизвстныхъ, тайныхъ или явныхъ, всюду гнздились массы воровъ, нищихъ, гугенотовъ, бродягь и всякой челяди, которые воевали съ цлымъ свтомъ. Граждане вооружались всегда пропить воровъ, бродягь и челяди, часто противъ вельможъ и гугенотовъ, иногда противъ короля, но никогда не поднимали оружія противъ кардинала и испанцевъ.

Итакъ, въ силу привычки, въ вышеупомянутый понедльникъ апрля мсяца 1625 года граждане Менга, замтивъ уличное движеніе, но не видя ни желтаго, ни краснаго значка, ни ливреи герцога Ришелье, спшили къ гостиниц Франкъ-Менье.

Тамъ каждый могъ лично видть и узнать причину смятенья.

Молодой человкъ… но лучше всего нарисуемъ его портретъ однимъ почеркомъ пера. Вообразите себ восемнадцатилтняго донъ-Кихота — донъ-Кихота безъ нагрудника, кольчуги и кирасы, одтаго въ шерстяной камзолъ, голубой цвтъ котораго превратился въ какой-то неопредленный, напоминающій цвтъ винныхъ дрожжей и небесной лазури. Смуглое продолговатое лицо, красныя выдающіяся скулы — признакъ лукавства, хитрости, сильно развитая челюсть, отличительный признакъ, по которому узнаютъ гасконца, хотя бы онъ былъ безъ характернаго берета, а на нашемъ молодомъ человк былъ и беретъ, украшенный чмъ-то врод перьевъ, открытое, умное выраженіе глазъ, съ легкой горбинкой, но тонко очерченный носъ, слишкомъ большой ростъ, чтобы его принять за юношу, и недостаточно большой для вполн сложившагося человка. Неопытный наблюдатель легко могъ принять его за странствующаго сына фермера, если бы только онъ не обратилъ вниманія на длинную шпагу, висвшую на кожаной перевязи, которая била по ногамъ чужестранца, когда онъ слзалъ съ лошади, и по бедрамъ лошадь, когда онъ халъ на ней.

Надо прибавить, что и лошадь, на которой сидлъ нашъ молодой человкъ, въ свою очередь, была такъ оригинальна, что невольно обращала на себя вниманіе: это была маленькая беарнская лошадка, лтъ двнадцати или четырнадцати, желтоватаго цвта, безъ волосъ на хвост, со ссадинами на ногахъ, съ опущенной внизъ головою, что длало вполн безполезнымъ употребленіе уздечки, но не мшало ей, однако, пробгать по восьми лье въ день. Къ несчастью, прекрасныя качества этой лошадки были мене замтны, чмъ ея странная масть и некрасивый ходъ, а потому появленіе ея въ Менг въ времена, когда вс боле или мене понимали толкъ лошадяхъ, произвело настолько сильное и неблагопріятное впечатлніе, что оно отразилось отчасти и на всадник, хотя не прошло еще и четверти часа, какъ онъ въхалъ въ городъ черезъ ворота Божанси. Произведенное впечатлніе было тмъ боле непріятно д`Артаньяну (такъ звали донъ-Кихота, владльца новой Россинанты), что онъ, самъ превосходный наздникъ, лично сознавалъ, что долженъ былъ казаться смшнымъ на такомъ кон — недаромъ онъ глубоко вздохнулъ, принимая этотъ подарокъ отъ отца. Онъ, впрочемъ, хорошо понималъ, что некрасивое животное, во всякомъ случа, стоитъ не мене двадцати ливровъ, тогда какъ слова, сопровождавшія подарокъ, не имли ровно никакой цны.

— Мой сынъ, сказалъ гасконскій дворянинъ, съ тмъ особеннымъ, отличающимъ каждаго беарнца акцентомъ, отъ котораго Генрихъ IV во всю свою жизнь не могъ избавиться,— сынъ мой, лошадь эта родилась въ дом отца вашего и съ самаго своего рожденья не покидала его, что заставить васъ, конечно, любить ее еще боле: недавно ей исполнилось ровно тринадцать лтъ. Никогда не продавайте ее и дайте ей возможность спокойно и съ честью умереть отъ старости, а если вамъ придется участвовать въ войн, заботьтесь о ней и берегите ее, какъ своего врнаго, стараго слугу. При двор, продолжалъ д’Артаньянъ-отецъ,— если только вы будете имть честь быть принятымъ тамъ, на что, впрочемъ, происходя отъ старой дворянской фамиліи, вы имете полное право, держите себя достойно дворянина и оберегайте, ради себя лично и вашихъ близкихъ, то имя, которое въ продолженіе пятисотъ лтъ съ такой честью носили ваши предки, подъ именемъ близкихъ я подразумваю вашихъ родныхъ и друзей. Никогда никому не спускайте обиды и не уступайте, кром короля и кардинала. Въ нашъ вкъ,— запомните это хорошенько,— дворянинъ можетъ проложить себ дорогу исключительно благодаря своей смлости и мужеству. Кто колеблется и труситъ хоть одну секунду, упускаетъ то счастье, которое судьба, можетъ быть, посылала ему именно въ эту минуту. Вы молоды и должны быть доблестны по двумъ причинамъ: вы гасконецъ и мой сынъ. Не бойтесь столкновеній, а напротивъ — ищите случаевъ выказать свою храбрость. Я научилъ васъ владть шпагою, вы твердо стоите на ногахъ и рука у васъ врная, деритесь на дуэли при всякомъ удобномъ случа — длайте это еще и потому, что дуэли запрещены, и, бросая перчатку, вы вдвойн выказываете свою храбрость. Я могу дать вамъ, сынъ мой, только пятнадцать экю, лошадь и т совты, которые вы выслушали. Ваша мать прибавитъ къ этому еще рецептъ одного бальзама, полученнаго ею отъ какой-то цыганки и обладающаго свойствомъ исцлять вс раны, кром сердечныхъ. Извлекайте себ пользу ршительно изъ всего и живите счастливо и долго. Мн остается прибавить вамъ еще только одно слово, мн хочется указать вамъ на одинъ примръ,— я говорю не про себя: я никогда не былъ при двор и только въ качеств волонтера принималъ участіе въ войн за нашу религію,— я говорю о де-Тревил, онъ былъ когда-то моимъ сосдомъ и, будучи еще ребенкомъ, удостоился чести играть съ королемъ Людовикомъ XIII, Господь да сохранить его на многія лта! Иногда ихъ игры переходили въ рукопашную, при чемъ побда далеко не всегда оставалась на сторон короля, и удары, которые пришлось ему получать отъ своего маленькаго товарища игръ, внушили къ нему уваженіе и скрпили дружбу короля съ де-Тревилемъ. Позже де-Тревилю приходилось драться много разъ, во время первой поздки въ Парижъ онъ дрался пять разъ, со времени смерти покойнаго короля и до совершеннолтія молодого, не считая войнъ и осадъ — семь разъ и со дня совершеннолтія до настоящей минуты, можетъ быть, еще сто разъ. Вопреки всмъ указамъ, предписаніямъ и арестамъ, никто иной, какъ онъ, сдланъ капитаномъ мушкетеровъ, т. е. главой роты королевскихъ тлохранителей, которому король придаетъ такое важное значеніе и который внушаетъ страхъ самому кардиналу,— человку, какъ извстно всему свту, далеко не трусливаго характера. Помимо всего, де-Тревиль получаетъ десять тысячъ экю въ годъ,— очевидно, это настоящій вельможа. Онъ началъ свою жизнь точно такъ-же, какъ и вы, не имя ровно ничего, передайте ему это письмо и старайтесь подражать ему, чтобы достигнуть того-же.

Д’Артаньянъ-отецъ опоясалъ сына собственной шпагой, нжно поцловалъ его въ об щеки и далъ ему свое благословеніе.

Простившись съ отцомъ, молодой человкъ отправился къ матери, ожидавшей его со знаменитымъ рецептомъ, которому предстояло, принимая во вниманіе только что приведенные совты, играть не послднюю роль въ его жизни.

Прощанье матери было гораздо продолжительне и нжне, но вовсе не потому, чтобы д’Артаньянъ-отецъ не любилъ сына, единственную отрасль своего рода,— д’Артаньянъ прежде всего былъ мужчина и считалъ бы недостойнымъ себя поддаться движенію сердца, тогда какъ госпожа д’Артаньянъ была женщина и къ тому же — мать. Она горько плакала, разставаясь съ сыномъ, и нельзя не сказать въ похвалу молодому д’Артаньяну, что, несмотря на вс усилія и старанія его удержаться и остаться твердымъ, какъ это, можетъ быть, подобало бы будущему мушкетеру, природа одержала верхъ, и онъ расплакался, хоть и старался наполовину скрыть свои слезы. Молодой человкъ, нимало не медля, пустился въ дорогу въ тотъ же самый день, увозя съ собой изъ родительскаго дома три подарка, состоявшіе, какъ мы уже знаемъ, изъ пятнадцати экю, лошади и письма къ г. деТревилю, понятно, что совты попали не въ счетъ, на придачу.

Съ такимъ vade mecum д’Артаньянъ очутился изъ нравственномъ, и физическомъ отношеніи врной копіей героя Сервантеса, съ которымъ мы такъ удачно сравнили его, когда, по обязанности историка, принуждены были нарисовать его портретъ. Донъ-Кихотъ принималъ втряныя мельницы за великановъ и стада барановъ — за полки солдатъ, д’Артаньянъ въ каждой улыбк видлъ оскорбленіе и каждый взглядъ принималъ за вызовъ, вслдствіе чего на пути отъ Тарбъ до Менга его сжатый кулакъ былъ постоянно наготов нанести ударъ и по десяти разъ въ день онъ хватался за эфесъ шпаги. Впрочемъ, все обошлось пока благополучно: кулакъ не разбилъ ни одной челюсти и шпага спокойно оставалась въ ножнахъ, и это не потому, что несчастная желтая лошадка не вызывала улыбки прохожихъ, но скоре потому, что о бокъ ея побрякивала шпага очень почтенныхъ размровъ, а владлецъ ея глядлъ скоре свирпо, чмъ гордо,— прохожіе сдерживали свою веселость, и если она, не поддаваясь благоразумію, прерывалась, то они, подражая античнымъ маскамъ, старались по крайней мр улыбаться только одной стороной своего лица. Итакъ, до своего вступленія въ несчастный городъ Менгъ д’Артаньянъ не имлъ ни съ кмъ ни одного столкновенія и ему вполн удалось сохранить свое величіе.

Но тутъ,— такъ какъ, когда онъ слзалъ съ лошади у входа въ гостиницу Франкъ-Менье, ни хозяинъ, ни конюхъ и вообще никто не вышелъ поддержать ему стремя, — д’Артаньянъ сталъ озираться и замтилъ у полуоткрытаго окна нижняго этажа господина высокаго роста и надменной наружности, хотя и съ немного нахмуреннымъ лицомъ, разговаривающаго съ двумя особами, которыя, казалось, слушали его съ большимъ почтеніемъ. Д’Артаньянъ, по своей привычк, вполн естественно, вообразилъ, что разговоръ шелъ о немъ, и сталъ прислушиваться. На этотъ разъ д’Артаньянъ ошибся только въ половину: разсуждали не о немъ, а объ его лошади. Дворянинъ, повидимому, перечислялъ своимъ слушателямъ вс ея качества, и такъ какъ, я объ этомъ уже упоминалъ, слушатели относились съ большимъ почтеніемъ къ разсказчику, то и разражались ежеминутно смхомъ. Чтобы пробудить вспыльчивость молодого человка, достаточно было одной полуулыбки, и потому легко понять, какое впечатлніе произвела на него эта шумная веселость. Однако, д’Артаньянъ пожелалъ прежде всего разсмотрть лицо того дерзкаго, который насмхался надъ нимъ. Онъ устремилъ гордый взглядъ на незнакомца и увидлъ человка лтъ сорока или сорока-пяти, съ черными, проницательными глазами, блднымъ цвтомъ лица, съ рзко очерченнымъ носомъ и съ прекрасно подстриженными черными усами, на немъ былъ камзолъ и нижнее платье фіолетоваго цвта со шнурками такого-же цвта, безъ всякихъ другихъ украшеній, кром обыкновенныхъ прорзовъ, изъ которыхъ высовывалась рубашка. Камзолъ и штаны, хотя и были новы, но казались измятыми, какъ дорожное платье, долгое время лежавшее въ чемодан.

Д’Артаньянъ подмтилъ вс эти подробности съ быстротою самаго строгаго наблюдателя и, безъ сомннія, съ тмъ чувствомъ инстинкта, который говорилъ ему, что этотъ незнакомецъ долженъ имть большое вліяніе на его будущность.

Такъ какъ въ ту минуту, когда д’Артаньянъ устремилъ свой взглядъ на господина въ фіолетовомъ камзол, кавалеръ этотъ сообщилъ о беарнской лошадк одно изъ своихъ самыхъ ученыхъ и глубокомысленныхъ объясненій, оба его слушателя разразились громкимъ смхомъ и даже на лиц самого разсказчика, противъ обыкновенія, скользнула слабая улыбка, то на этотъ разъ нельзя было боле сомнваться, что д’Артаньянъ былъ дйствительно оскорбленъ. Убжденный въ этомъ, онъ надвинулъ беретъ на глаза и, стараясь подражать нкоторымъ придворнымъ манерамъ, подмченнымъ имъ въ Гасконіи у путешествующихъ вельможъ, онъ подошелъ, положивъ одну руку на рукоятку шпаги, а другою упираясь въ бокъ. Къ несчастію, по мр того, какъ онъ приближался, гнвъ все боле и боле ослплялъ его, вмсто надменной, полной достоинства рчи, которую онъ приготовилъ для вызова по всей форм, онъ не нашелъ сказать ничего, какъ грубую колкость, сопровождая ее бшенымъ жестомъ.

— Эй, милостивый государь, воскликнулъ онъ,— вы, который прячетесь за этимъ ставнемъ! Да, вы. Скажите-ка, надъ чмъ вы сметесь, и мы посмемся вмст!

Господинъ, къ которому онъ обратился, медленно перевелъ глаза съ лошади на всадника, точно ему нужно было нкоторое время, чтобы понять, что эти странныя слова были обращены къ нему, затмъ, когда онъ не могъ уже боле въ томъ сомнваться, брови его слегка сдвинулись, и посл довольно длинной паузы съ ироніей и заносчивостью, не поддающимися описанію, онъ отвтилъ д’Артаньяну:

— Я не говорю съ вами, милостивый государь!

— Но я говорю съ вами, я!— вскричалъ молодой человкъ, раздраженный этой смсью наглости и хорошихъ манеръ, приличія и высокомрія.

Незнакомецъ поглядлъ на него еще съ минуту съ своей легкой усмшкой и, удалившись отъ окна, медленно вышелъ изъ гостиницы, чтобы стать въ двухъ шагахъ отъ д’Артаньяна, какъ разъ противъ его лошади. Его спокойный видъ и насмшливое выраженіе лица удвоили веселость тхъ, съ которыми онъ разговаривалъ и которые остались у открытаго окна.

Д’Артаньянъ, увидвъ, что онъ приблизился, вынулъ на цлый футъ свою шпагу изъ ноженъ.

— Въ самомъ дл, эта лошадь цвта лютика, или скоре она была такою въ своей молодости,— продолжалъ незнакомецъ, возобновивъ начатыя имъ наблюденія и обращаясь къ своимъ слушателямъ, бывшимъ у окна, повидимому, нисколько не замчая раздражительности д’Артаньяна, который, однако, гордо стоялъ какъ разъ между ними,— это очень извстный цвтъ въ ботаник, но до сихъ поръ очень рдко встрчаемый у лошадей.

— Надъ лошадью смется тотъ, кто не посмлъ бы смяться надъ ея владльцемъ! вскричалъ взбшенный послдователь Тревиля.

— Я смюсь не часто, милостивый государь, возразилъ незнакомецъ,— что можете вы и сами замтить по выраженію моего лица, но тмъ не мене я очень стою за сохраненіе за мной привилегіи смяться тогда, когда мн этого хочется.

— А я, вскричалъ д’Артаньянъ,— не хочу, чтобы смялись тогда, когда мн это не нравится!

— Въ самомъ дл, милостивый государь? продолжалъ незнакомецъ, боле спокойный, чмъ когда либо,— ну, что же! это вполн справедливо — и, повернувшись на каблукахъ, онъ хотлъ вернуться въ гостиницу черезъ главную дверь, подл которой д’Артаньянъ, еще подъзжая къ гостиниц, замтилъ совершенно осдланную лошадь.

Но д’Артаньянъ былъ не такого характера, чтобы отпустить безнаказанно человка, имвшаго дерзость посмяться надъ нимъ. Онъ выдернулъ свою шпагу совсмъ изъ ноженъ и пустился въ погоню съ крикомъ:

— Вернитесь, вернитесь же, господинъ насмшникъ, не то я ударю васъ сзади!

— Ударить меня?! сказалъ незнакомецъ, сдлавъ быстрый поворотъ на каблукахъ и бросивъ на молодого человка взглядъ, въ которомъ было столько же удивленія, сколько и презрнія.— Полноте, полноте, любезный, вы съ ума сошли!

Затмъ вполголоса, какъ бы говоря съ самимъ собой:

— Досадно, продолжалъ онъ:— какая находка для его величества, который всюду ищетъ храбрыхъ молодцовъ, чтобы завербовать въ свои мушкетеры.

Едва усплъ онъ это проговорить, какъ д’Артаньянъ нанесъ ему такой бшеный ударъ концомъ шпаги, что если бы ему не удалось сдлать быстрый скачокъ назадъ, вроятно его шутка была бы на этотъ разъ послднею. Незнакомецъ, увидя, что дло перешло границы шутки, вынулъ свою шпагу, сдлалъ поклонъ своему противнику и важно принялъ оборонительное положеніе. Но въ эту самую минуту двое изъ его слушателей, вмст съ хозяиномъ гостиницы, набросились на д’Артаньяна и стали наносить ему сильные удары палкой, лопатой и щипцами. Это нападеніе дало такой быстрый и противоположный оборотъ борьб, что противникъ д’Артаньяна, въ то время, какъ послдній повернулся, чтобы стать лицомъ подъ градъ ударовъ, съ прежнимъ спокойствіемъ вложилъ свою шпагу въ ножны и изъ дйствующаго лица, которымъ ему не удалось сдлаться, превратился въ зрителя сраженія,— роль, которую онъ исполнилъ съ своимъ обычнымъ безстрастіемъ, однакоже ворча про себя:

— Чортъ побери этихъ гасконцевъ! Посадите его на его оранжевую лошадь, и пусть онъ убирается!

— Но не прежде, чмъ я тебя убью, трусъ! кричалъ д’Артаньянъ, не отступая ни одного шага назадъ и по возможности удачно обороняясь отъ своихъ трехъ противниковъ, которые осыпали его ударами.

— Опять новое хвастовство! ворчалъ дворянинъ.— Клянусь честью, эти гасконцы неисправимы! Продолжайте же танецъ, такъ какъ онъ этого непремнно желаетъ! Когда онъ устанетъ, то скажетъ, что съ него довольно.

Но незнакомецъ еще не зналъ, съ какого рода упрямцемъ онъ имлъ дло: д’Артаньянъ не былъ изъ породы тхъ людей, которые когда-либо просятъ пощады. Итакъ, бой продолжался еще нсколько секундъ, наконецъ д’Артаньянъ, истощивъ свои силы, вы пустилъ изъ рукъ шпагу, сломанную на-двое ударомъ. Почти въ то же самое время другой ударъ, который разскъ ему лобъ, сбилъ его съ ногъ, всего окровавленнаго и почти безъ чувствъ.

Именно въ эту самую минуту со всхъ сторонъ сбжался народъ на мсто побоища. Хозяинъ гостиницы опасаясь скандала, съ помощью своихъ слугъ, унесъ раненаго въ свою кухню, гд ему была оказана нкоторая помощь. Что же касается до дворянина, онъ вернулся на свое прежнее мсто у окна и съ выраженіемъ нкотораго нетерпнія посматривалъ на всю эту толпу, присутствіе которой, казалось, видимо досаждало ему.

— Ну, что? Какъ себя чувствуетъ этотъ бшеный? спросилъ онъ, повернувшись на шумъ отворившейся двери и обращаясь къ хозяину, который пришелъ справиться объ его здоровь

— Ваше превосходительство цлы и невредимы? спросилъ хозяинъ.

— Вполн цлъ и невредимъ, мой любезный хозяинъ, и спрашиваю васъ, что сталось съ нашимъ молодымъ человкомъ?

— Ему лучше, отвчалъ хозяинъ:— онъ въ обморок.

— Въ самомъ дл? воскликнулъ дворянинъ.

— Но прежде, чмъ окончательно лишиться чувствъ, онъ собралъ послднія силы, чтобы позвать васъ и вызвать на бой.

— Да это, должно быть, самъ чортъ, этотъ весельчакъ! воскликнулъ незнакомецъ.

— О, нтъ, ваше превосходительство, это не чортъ, возразилъ хозяинъ съ презрительно гримасой:— во время обморока мы обыскали его, и въ его мшк оказалась только одна рубашка, а въ кошельк всего двнадцать экю, что, однако, не помшало проговорить ему, прежде чмъ лишиться чувствъ, что если бы подобная вещь случилась въ Париж, вы раскаялись бы въ этомъ сейчасъ же, тогда какъ теперь вы раскаетесь только позже.

— Въ такомъ случа, холодно замтилъ незнакомецъ,— это, должно быть, какой нибудь переодтый принцъ крови.

— Я говорю вамъ это для того, сударь, чтобы вы были осторожны, замтилъ хозяинъ.

— И онъ не назвалъ никого въ своемъ гнв?

— Напротивъ, онъ хлопалъ себя по карману и говорилъ: мы посмотримъ, какъ взглянетъ де-Тревиль на это оскорбленіе, нанесенное его протеже.

— Де-Тревиль? повторилъ незнакомецъ, длаясь внимательне:— онъ хлопалъ себя по карману, произнося имя де-Тревиля?.. Послушайте, любезный хозяинъ, ужъ, врно, въ то время, какъ молодой человкъ лежалъ безъ чувствъ, вы не упустили случая заглянуть въ его карманъ. Что въ немъ было?

— Одно письмо, адресованное де-Тревилю, капитану мушкетеровъ.

— Въ самомъ дл?!

— Такъ точно, какъ имю честь доложить вашему превосходительству.

Хозяинъ, не одаренный большой проницательностью, не замтилъ вовсе того выраженія, которое приняло лицо незнакомца при послднихъ словахъ его. Онъ отошелъ отъ окна, у котораго стоялъ все время, опираясь на локоть, и нахмурилъ брови съ видомъ человка, котораго что-то безпокоитъ.

— Чортъ возьми! пробормоталъ онъ сквозь зубы,— неужели де-Тревиль подослалъ ко мн этого гасконца? Онъ слишкомъ молодъ. Но ударъ шпаги все-таки остается ударомъ шпаги, каковы бы ни были годы того, кто нанесъ его, и ребенка боятся мене, чмъ всякаго другого, достаточно иногда самаго пустого случая, чтобы разстроить цлый планъ.

И незнакомецъ на нсколько минутъ предался размышленію.

— Послушайте, хозяинъ, сказалъ онъ,— разв вы меня не избавите отъ этого сумасшедшаго? Говоря по совсти, я не могу убить его, а между тмъ, прибавилъ онъ съ выраженіемъ холодной угрозы,— онъ меня стсняетъ. Гд онъ?

— Въ первомъ этаж, въ комнат моей жены, гд ему перевязываютъ раны.

— Его пожитки и дорожный мшокъ при немъ? Онъ не снималъ камзола?

— Напротивъ, вс эти вещи въ кухн. Но такъ какъ этотъ сумасшедшій васъ стсняетъ…

— Безъ сомннія. Онъ производитъ въ вашей гостиниц скандалъ, котораго порядочные люди выносить не могутъ. Подите къ себ наверхъ, сведите мой счетъ и предупредите моего лакея.

— Какъ, наша милость насъ уже оставляетъ.

— Вамъ это хорошо извстно, такъ какъ я отдалъ приказъ осдлать мою лошадь. Разв мое приказаніе не исполнено?

— Въ точности, и ваше превосходительство могли видть, что лошадь стоитъ у главнаго входа, совершенно готовая къ отъзду.

— Хорошо, въ такомъ случа исполните то, что я намъ сказалъ.

— Неужели, подумалъ про себя хозяинъ,— онъ боится этого мальчика?

Но повелительный взглядъ незнакомца быстро остановилъ его размышленія. Онъ подобострастно поклонился и вышелъ.

— Не слдуетъ, чтобы этотъ плутъ увидлъ милэди: она не замедлить своимъ проздомъ, она даже ужъ опоздала немного. Положительно будетъ лучше, если я сяду на лошадь и выду ей навстрчу… Если бы только я могъ узнать содержаніе письма, адресованнаго Тревилю!

И незнакомецъ, ворча сквозь зубы, направился къ кухн

Тмъ временемъ хозяинъ, не сомнвавшійся въ томъ, что именно присутствіе мальчика побуждало незнакомца покинуть его гостиницу, вернулся наверхъ къ своей жен и нашелъ д’Артаньяна уже пришедшимъ въ чувство. Тогда, стараясь дать ему понять, что полиція легко можетъ надлать ему непріятностей за то, что онъ затялъ ссору съ вельможей, такъ какъ, по мннію хозяина, незнакомецъ не могъ быть никмъ инымъ, какъ вельможей, онъ уговорилъ его, несмотря на слабость, встать и продолжать свой путь. Д’Артаньянъ, наполовину оглушенный, безъ камзола, съ головой, обернутой въ тряпки, всталъ и, побуждаемый хозяиномъ, стать спускаться съ лстницы, но когда онъ пришелъ въ кухню, первое, что онъ замтилъ,— это своего врага, спокойно разговаривавшаго у подножки тяжелой кареты, запряженной двумя большими нормандскими лошадьми.

Его собесдница, голова которой, выдляясь въ дверц, казалась точно въ рамк, была женщина лтъ двадцати, двадцати-двухъ. Мы уже сказали о способности д’Артаньяна съ необыкновенной быстротой схватывать, вс черты лица: онъ съ перваго же взгляда увидлъ, что женщина была молода и прекрасна. Красота ея поразила его тмъ боле, что подобнаго рода красота была окончательно чужда южнымъ странамъ, гд до тхъ поръ жилъ д’Артаньянъ. Это была блдная блондинка, съ длинными вьющимися волосами, ниспадающими на плечи, съ большими голубыми томными глазами, съ розовыми губами и съ блыми, какъ алебастръ, руками. Она очень оживленно разговаривала съ незнакомцемъ.

— Итакъ, его высокопреосвященство приказываетъ мн, говорила дама,— немедленно вернуться въ Англію и тотчасъ же извстить его, если бы герцогъ оставилъ Лондонъ?

— А мои дальнйшія инструкціи? спросила прекрасная путешественница.

— Они заключаются въ этой шкатулк, которую вы откроете только по ту сторону Ла-Манша.

— Очень хорошо, а что подлываете вы?

— Я?.. я возвращаюсь въ Парижъ.

— Не наказавши этого дерзкаго мальчишку? спросила дама.

Незнакомецъ собрался отвтить, но въ ту минуту, какъ онъ только что открылъ ротъ, д’Артаньянъ, который все слышалъ, устремился на порогъ выхода.

— Этотъ дерзкій мальчишка самъ наказываетъ другихъ,— вскричалъ онъ,— и надюсь, что на этотъ раза, тотъ, кого онъ долженъ проучить, не увернется отъ него, какъ въ первый разъ!

— Не увернется отъ него? повторилъ незнакомецъ, нахмуривая брови.

— Нтъ, на глазахъ у женщины вы не осмлитесь бжать, я полагаю.

— Подумайте, вскричала милэди, видя, что дворянинъ поднесъ руку къ шпаг,— подумайте, что малйшее промедленіе можетъ все испортить!

— Вы правы, воскликнулъ кавалеръ,— позжайте же вы своей дорогой, а я — своей!

И, поклонившись дам, онъ вскочилъ на свою лошадь, между тмъ какъ кучеръ кареты сталъ сильно хлестать лошадей. Оба собесдника пустились въ галопъ, каждый въ противоположный конецъ улицы.

— А вашъ счетъ?! завопилъ хозяинъ, расположеніе котораго къ путешественнику смнилось глубокимъ презрніемъ, когда онъ увидлъ, что тотъ удаляется, не расплатившись по счетамъ.

— Заплати! закричалъ путешественникъ, продолжая скакать въ галопъ, своему лакею, который бросилъ къ ногамъ хозяина дв или три серебряныхъ монеты и въ галопъ же пустился за своимъ господиномъ.

— О! трусь, о! негодяй, о! самозванный дворянинъ! причаль д’Артаньянъ, въ свою очередь бросаясь вслдъ за лакеемъ. Но раненый былъ еще слишкомъ слабъ, чтобы перенести подобное потрясеніе. Едва онъ сдлалъ десять шаговъ, какъ у него начался звонъ въ ушахъ, сдлалось головокруженіе, потемнло въ глазахъ, и онъ упалъ посреди улицы крича: Трусъ! трусъ! трусъ!

— Онъ, дйствительно, трусъ, бормоталъ хозяинъ, подходя къ д’Артаньяну и пробуя съ помощью этой лести помириться съ бднымъ малымъ, какъ въ басн цапля съ улиткой.

— Да, ужасный трусъ, прошепталъ д’Артаньянъ:— но она — какъ она прекрасна!

— Кто она? спросилъ хозяинъ.

— Милэди, пролепеталъ д’Артаньямъ и вторично лишился чувствъ.

— Все равно, сказалъ хозяинъ,— я теряю двухъ, но мн остается этотъ, котораго, я увренъ, удастся удержать по крайней мр еще на нсколько дней. Все-таки эти одиннадцать экю въ выигрыш!— Какъ извстно, одиннадцать экю составляли ровно ту сумму денегъ, которая оставалась въ кошельк д’Артаньяна.

Хозяинъ расчиталъ на одиннадцать дней болзни, по одному экю въ сутки, но онъ не принялъ въ расчетъ самого путешественника. На слдующій день, съ пяти часовъ утра, д’Артаньянъ всталъ, спустился въ кухню, спросилъ, кром всякихъ другихъ снадобій, перечень которыхъ не дошелъ до насъ, вина, масла, розмарину и по рецепту матери составилъ себ бальзамъ, помазалъ имъ свои многочисленныя раны и перемнилъ самъ себ новые компрессы, не желая принять помощи доктора. Благодаря, безъ сомннія, цлебному свойству цыганскаго бальзама, а также, можетъ быть, и отсутствію всякаго доктора, д’Артаньянъ былъ уже на ногахъ въ тотъ же самый вечеръ и на другой день почти здоровъ.

Но когда пришло время расплатиться за розмаринъ, масло и вино,— единственный расходъ молодого человка, соблюдавшаго самую строгую діэту, между тмъ какъ, наоборотъ, его желтая лошадка — по крайней мр, по словамъ хозяина,— съла втрое боле того, чмъ можно было предположить по ея росту,— д`Артаньянъ нашелъ въ своемъ карман одинъ маленькій кошелекъ потертаго бархата, а также лежавшія въ немъ одиннадцать экю, что же касается до письма къ де-Тревилю, то оно исчезло.

Молодой человкъ съ большимъ терпніемъ принялся за поиски этого письма, двадцать разъ вытряхивая и выворачивая вс карманы, роясь и обшаривая свой дорожный мшокъ, открывая и закрывая кошелекъ, но когда убдился, что письма нигд не было, онъ въ третій разъ впалъ въ бшенство, это обстоятельство едва не заставило его снова прибгнуть къ употребленію ароматическаго вина и масла, такъ какъ хозяинъ, видя раздраженіе молодого сумасброда и слыша его угрозы все переломать въ заведеніи, если письмо его не отыщется, вооружился рогатиной, его жена — палкой отъ метлы, а его работники схватили т самыя палки, которыми отдубасили его наканун.

— Мое рекомендательное письмо! кричалъ д’Артаньянъ.— Мое рекомендательное письмо, или, клянусь дьяволомъ, я посажу васъ всхъ на шпагу, какъ на вертелъ овсянокъ.

Увы, одно обстоятельство помшало исполненію угрозы молодого человка, а именно — его шпага, какъ мы уже сказали, еще во время перваго сраженія была сломана на-двое, о чемъ онъ совершенно забылъ. Изъ это то вышло то, что когда д’Артаньянъ хотлъ въ самомъ дл обнажить шпагу, то оказалось, что онъ вооруженъ просто обломкомъ шпаги, приблизительно въ восемь или десять дюймовъ длиною, который былъ заботливо вложенъ въ ножны хозяиномъ. Что же касается до остальной части клинка, то онъ ее скрылъ, чтобы сдлать себ изъ нея шинковальную иглу. Однако, это заблужденіе, вроятно, не остановило бы нашего горячаго молодого человка, если бы хозяинъ не разсудилъ, что требованіе, обращенное къ нему путешественникомъ, было совершенно справедливо.

— Въ самомъ дл, сказалъ онъ, опуская рогатину,— гд же это письмо?

— Да, гд это письмо? вскричалъ д’Артаньянъ.— Прежде всего я васъ предупреждаю, что это письмо къ де-Тревилю и оно должно найтись, а если оно не найдется, онъ съуметъ заставить найти его!

Эта угроза окончательно запугала хозяина. Посл короля и кардинала, де-Тревиль былъ человкомъ, имя котораго, можетъ быть, чаще всего повторялось военными и даже гражданами.

Былъ еще, правда, отецъ Іосифъ, но его имя не произносилось никогда иначе, какъ шопотомъ,— такъ былъ великъ ужасъ, внушаемый ‘срымъ кардиналомъ’, какъ обыкновенно называли друга кардинала.

Далеко отбросивъ отъ себя рогатину и отдавъ приказаніе жен и слугамъ сдлать то же съ метлой и палками, онъ первый подалъ примръ и принялся за поиски потеряннаго письма.

— Разв это письмо заключало въ себ что нибудь драгоцнное? спросилъ хозяинъ посл минутныхъ безполезныхъ поисковъ.

— Я думаю! вскричалъ гасконецъ, разсчитывавшій этимъ письмомъ проложить себ дорогу при двор:— въ немъ заключалось все мое состояніе.

— Испанскіе боны {Финансовый терминъ — чекъ, расписки, ассигновка на полученіе денегъ.}?— съ безпокойствомъ спросилъ хозяинъ.

— Чеки на полученіе денегъ изъ частнаго казначейства его величества, отвтилъ д’Артаньянъ, который, расчитывая съ помощью этого письма поступить на службу короля, не счелъ ложью этотъ нсколько смлый отвтъ.

— Чортъ возьми! воскликнулъ хозяинъ въ отчаяніи.

— Это не важно! продолжалъ д’Артаньянъ съ національнымъ апломбомъ,— это не важно и деньги ничего не значатъ, а это письмо для меня составляло все. Я гораздо охотне бы согласился потерять тысячу пистолей, чмъ потерять это письмо.

Онъ не больше бы рисковалъ, сказавши и двадцать тысячъ, но какая-то юношеская скромность остановила его.

Лучъ свта вдругъ озарилъ хозяина, который посылалъ уже себя къ чорту, не находя ничего.

— Письмо это не потеряно! воскликнулъ онъ.

— А!? произнесъ д’Артаньянъ.

— Нть, оно было у васъ похищено.

— Взято?! Но кмъ?

— Вчерашнимъ господиномъ. Онъ спускался въ кухню, гд лежалъ вашъ камзолъ, и оставался тамъ одинъ. Я подержу пари, что онъ укралъ его.

— Вы думаете? отвтилъ д’Артаньянъ, далеко неувренный въ этомъ, такъ какъ онъ отлично зналъ, что письмо это исключительно лично для него имло значеніе, и онъ не видлъ въ немъ ничего, что могло бы послужить искушеніемъ для чьей-нибудь алчности. Дло въ томъ, что никто изъ прислуги, никто изъ присутствовавшихъ путешественниковъ ровно бы ничего не выигралъ, обладая этой бумагой.

— Итакъ, вы говорите, продолжалъ д’Артаньянъ,— что вы подозрваете этого грубаго господина?

— Я вамъ говорю, что увренъ въ этомъ, продолжалъ хозяинъ:— когда я доложилъ ему, что ваша милость любимецъ де-Тревиля и что у васъ есть даже письмо къ этому извстному вельмож, онъ, казалось, очень встревожился, спросилъ меня, гд это письмо, и немедленно спустился въ кухню, гд, онъ зналъ, находился вашъ камзолъ.

— Въ такомъ случа, это онъ укралъ, отвтилъ д’Артаньянъ:— я пожалуюсь на него де-Тревилю, а де-Тревиль пожалуется королю.

Затмъ онъ важно вынулъ два экю изъ кармана, отдалъ ихъ хозяину, проводившему его со шляпой въ рук до двери, и слъ на свело желтую лошадь, которая довезла его безъ дальнйшихъ приключеній до воротъ Сентъ-Антуанъ въ Париж, гд ея хозяинъ продалъ ее за три экю, что составляло еще очень хорошую цну, принявъ во вниманіе, что д’Артаньянъ очень надорвалъ ея силы во время своего послдняго перезда. Барышникъ, которому д’Артаньянъ уступилъ ее за вышеупомянутые девять ливровъ, не скрылъ отъ молодого человка и того, что онъ далъ такую чудовищную цну исключительно только благодаря ея оригинальной масти. Такимъ образомъ д’Артаньянъ вошелъ въ Парижъ пшкомъ, неся свой маленькій узелокъ подъ мышкой, и бродилъ до тхъ поръ, пока не нашелъ комнату, соотвтствующую скуднымъ его средствамъ. Эта комната была родъ чердака и находилась въ улиц Могильщиковъ, близко отъ Люксембурга.

Отдавши задатокъ, д’Артаньянъ тотчасъ же водворился въ своей квартир и провелъ остальную часть дня въ обшиваніи своего камзола и панталонъ галунами, которые тайкомъ дала ему его мать, споровши ихъ съ почти новаго камзола д’Артаньяна-отца, затмъ онъ отправился въ желзный рядъ, чтобы заказать новый клинокъ для своей шпаги, и вернулся потомъ въ Лувръ спросить у перваго попавшагося мушкетера, гд находится отель де-Тревиля, который, оказалось, расположенъ въ улиц Старой Голубятни, такъ сказать, совершенно по сосдству съ комнатой, занятой д’Артаньяномъ,— обстоятельство, которое ему показалось счастливымъ предзнаменованіемъ для успха его путешествія. Посл всего этого, довольный собой за поведеніе въ Менг, безъ упрековъ совсти въ прошедшемъ, полагаясь на настоящее и полный надеждъ на будущее, онъ легъ и заснулъ богатырскимъ сномъ.

Заснувши крпко, еще по старой деревенской привычк, онъ проспалъ до девяти часовъ и зачмъ всталъ, чтобы отправиться къ знаменитому де-Тревилю, по мннію его отца, третьему лицу въ королевств.

II.
Передняя де-Тревиля.

Де-Труавиль, какъ еще произносилась его фамилія въ Гасконіи, или де-Тревиль, какъ онъ въ конц концовъ сталъ называть себя самъ въ Париж, дйствительно началъ свою карьеру такъ, какъ и д’Артаньянъ, то есть безъ гроша въ карман, но съ большимъ запасомъ смлости, ума и здраваго смысла, что въ сущности длаетъ то, что съ такимъ наслдствомъ часто самый бдный гасконскій дворянчикъ получаетъ въ своихъ надеждахъ гораздо боле, чмъ самый богатый перегорецъ или берріецъ наслдуетъ въ дйствительности.

Его необыкновенная храбрость, его еще боле необыкновенное счастье въ т трудныя времена подняли его на вершину той крутой лстницы, которая называется милостью двора и на которую онъ взобрался, перескакивая черезъ четыре ступеньки заразъ. Онъ былъ другомъ короля, который, какъ всмъ извстно, очень уважалъ память своего отца Генриха IV. Отецъ де-Тревиля такъ честно помогалъ ему во всхъ его войнахъ противъ Лиги, что, за неимніемъ наличныхъ денегъ, которыхъ всю жизнь не хватало у беарица, постоянно платившаго свои долги единственно умомъ, позаимствоваться которымъ отъ кого бы то ни было у него никогда не было нужды,— такъ, повторяемъ, за недостаткомъ наличныхъ денегъ, Генрихъ IV далъ ему право, въ награду, посл своего вступленія въ Парижъ, взять для своего герба изображеніе золотого льва на красномъ пол, съ надписью fidelis et fortis. Это было много для чести, но очень мало для благосостоянія, а потому, когда знаменитый товарищъ великаго Генриха умеръ, онъ оставилъ своему сыну единственное наслдство: девизъ и шпагу. Благодаря этому двойному подарку и вмст незапятнанному имени, де-Тревиль былъ принятъ ко двору молодого принца, гд онъ такъ хорошо служилъ своей шпагой и былъ такъ вренъ своему девизу, что Людовикъ XIII — самъ одинъ изъ первыхъ бойцовъ на шпагахъ въ королевств — говорилъ обыкновенно, что если бы онъ имлъ друга, которому пришлось бы драться, то онъ посовтовалъ бы ему взять въ секунданты прежде всего себя, потомъ де-Тревиля, а можетъ быть даже де-Тревиля и прежде.

Зато Людовикъ XIII питалъ дйствительную привязанность къ де-Тревилю, привязанность короля, привязанность эгоиста, это правда, но которая тмъ не мене все-таки привязанность. Дло въ томъ, что въ т несчастныя времена короли старались окружить себя людьми одного покроя съ де-Тревилемъ. Многіе изъ дворянъ могли избрать девизомъ эпитета: сильный, составляющій вторую часть его герба, но немногіе изъ нихъ могли претендовать на эпитетъ врный, составляющій его первую половину. Де-Тревиль принадлежалъ къ числу этихъ послднихъ, это была одна изъ тхъ рдкихъ организацій, съ гибкимъ умомъ, слпой храбростью, быстротой соображенья, дерзкій на руку, которому были даны глаза только на то, чтобы видть, когда король бывала, недоволенъ кмъ-нибудь, и готовый нанести ударъ этому послднему, кто бы онъ ни былъ — Бесма, Мореверъ, Польтро де-Мере, Витри. Однимъ словомъ, де-Тревилю не доставало только случая, но онъ подстерегалъ его и твердо ршился ухватиться за его три волоса, если только когда-нибудь онъ попадется ему подъ руку. Немудрено, что Людовикъ XIII сдлалъ де-Тревиля капитаномъ своихъ мушкетеровъ, которые были для Людовика XIII по своей преданности, или, скоре, фанатизму, тмъ-же, чмъ для Генриха III его ординарцы и шотландская гвардія для Людовика XI.

Съ своей стороны, кардиналъ въ этомъ отношеніи не хотлъ отстать отъ короля.

Когда онъ увидлъ грозное отборное войско, какимъ окружилъ себя Людовикъ XIII, этотъ второй, или не первый-ли, скоре, король Франціи захотлъ имть тоже свою гвардію. Онъ завелъ тоже своихъ мушкетеровъ, какъ Людовикъ XIII своихъ, и можно было видть, какъ эти дв соперничающія власти набирали къ себ на службу во всхъ французскихъ провинціяхъ и даже въ чужихъ государствахъ людей, извстныхъ искусствомъ наносить ловкіе удары шпагой. Случалось, Ришелье и Людовикъ XIII играя вечеромъ въ шахматы, часто спорили по поводу достоинства своихъ слугъ. Каждый изъ нихъ выхвалялъ выправку и храбрость своихъ и, порицая громко дуэли и драки, они втихомолку подстрекали вступить въ рукопашную и искренно печалились или чрезвычайно радовались пораженію или побд своихъ. Такъ, по крайней мр, разсказываютъ записки одного изъ современниковъ, который самъ лично нсколько разъ бывалъ побжденъ въ подобныхъ поединкахъ и много разъ оставался побдителемъ.

Де-Тревиль понялъ слабую сторону своего повелителя и только этой хитрости былъ обязанъ продолжительнымъ и непрерывнымъ благоволеніемъ короля, который не оставилъ по себ репутаціи человка, очень постояннаго въ своей дружб. Онъ заставлялъ своихъ мушкетеровъ проходить церемоніальнымъ маршемъ передъ кардиналомъ Арманомъ Дюплесси съ лукавымъ видомъ, при вид котораго сдые усы его высокопреосвященства щетинились отъ гнва. Де-Тревиль превосходно понялъ войну той эпохи, когда, если не имли возможности жить на счетъ врага, жили на счетъ своихъ соотечественниковъ: его солдаты составляли сбродъ разнузданныхъ дворянъ, не повинующихся ршительно никому, кром него одного.

Небрежно одтые, пьяные, исцарапанные, королевскіе мушкетеры, или, врне, мушкетеры де-Тревиля, шлялись по кабакамъ, гуляньямъ, на публичныхъ зрлищахъ, громко кричали, покручивая усы, позвякивая своими шпорами и побрякивая шпагами, и съ удовольствіемъ при встрч давали пинки тлохранителямъ кардинала, тутъ же открыто, по самой средин улицы, обнажали съ тысячью шутокъ свои шпаги, иногда ихъ убивали, но они умирали спокойно, вполн увренные, что будутъ отмщены и оплаканы, большею частью они сами убивали и вполн бывали уврены, что имъ не придется заплснть въ тюрьм: де-Тревиль всегда выручалъ ихъ. Поэтому и превозносили-же де-Тревиля всюду эти люди, обожавшіе его, и отъявленные разбойники и мошенники дрожали передъ нимъ, какъ ученики передъ учителемъ, послушные малйшему его слову и готовые позволить убить себя, чтобы очиститься отъ малйшаго упрека.

Де-Тревиль пользовался этимъ могущественнымъ рычагомъ прежде всего для короля и друзей короля, а затмъ для себя и своихъ друзей. Впрочемъ, ни въ одномъ изъ многочисленныхъ мемуаровъ того времени не говорится, чтобы этотъ достойный уваженіи человкъ былъ кмъ-нибудь обвиняемъ — даже своими врагами, а ихъ у него было такъ же много и между писателями, какъ и между военными,— повторяемъ,— нигд не говорится, чтобы этотъ достойный уваженія человкъ былъ обвиняемъ въ томъ, что бралъ плату за содйствіе подчиненныхъ ему людей. Съ рдкими геніальными способностями къ интригамъ, что длало его равнымъ самымъ сильнымъ интриганамъ, онъ все-таки остался порядочнымъ человкомъ. Больше того — несмотря на частыя битвы на шпагахъ, длающія походку неровной, и трудныя упражненія, которыя сильно утомляютъ, онъ былъ однимъ изъ самыхъ милыхъ ночныхъ гулякъ, однимъ изъ самыхъ изящныхъ поклонниковъ прекраснаго пола, однимъ изъ самыхъ остроумныхъ разсказчиковъ своего времени, объ успхахъ де-Тревиля у женщинъ говорили такъ же, какъ лтъ двадцать тому назадъ говорили объ удачахъ Бассонньера, а это значило немало. Итакъ, капитаномъ мушкетеровъ любовались, его любили и боялись, что составляетъ верхъ человческаго счастья.

Людовикъ XIII лучами своего обширнаго сіянія затмевалъ вс маленькія свтила своего двора, но отъ его отца, солнца pluribus impar, каждый изъ его приближенныхъ унаслдовалъ часть его личнаго блеска, каждый изъ его придворныхъ — часть его личнаго достоинства.

Кром утреннихъ выходовъ короля и кардинала, въ Париж насчитывали тогда боле двухсотъ малыхъ выходовъ, попасть на которые многіе добивались, въ числ этихъ двухсотъ малыхъ утреннихъ выходовъ чести попасть на выходъ къ де-Тревилю добивались особенно.

Дворъ его дома, находившагося въ улиц Старой Голубятни, походилъ на лагерь, и это начиналось лтомъ съ шести часовъ утра, а зимою — съ восьми. Пятьдесятъ или шестьдесятъ мушкетеровъ, пополняясь новыми смнами, какъ бы для того, чтобы число ихъ было всегда достаточно внушительно, постоянно прохаживались тамъ, въ полномъ вооруженіи и готовые на все. По одной изъ большихъ лстницъ, занимающей такое пространство, на которомъ въ наше время выстроили-бы цлый домъ, поднимались и спускались парижскіе просители, искавшіе какой-нибудь милости, и провинціальные дворяне, жаждавшіе записаться въ солдаты, и лакеи, обшитые галунами разныхъ цвтовъ, которые явились, чтобы вручить де-Тревилю посланія отъ своихъ господъ. Въ пріемной, на длинныхъ, полукруглыхъ скамейкахъ, расположились избранные, которые были приглашены. Съ утра до вечера здсь слышался говоръ, между тмъ какъ де-Тревиль въ своемъ кабинет, смежномъ съ пріемной, принималъ визиты, выслушивалъ жалобы, отдавалъ приказанія, причемъ стоило ему только подойти къ окну, какъ онъ, подобно королю съ своего Луврскаго балкона, могъ, когда вздумается, сдлать смотръ людямъ и войску.

Въ тотъ день, когда къ нему явился д’Артаньянъ, собраніе имло очень внушительный видъ, въ особенности поразившій провинціала, пріхавшаго изъ глуши: правда, что этотъ провинціалъ былъ гасконецъ и жилъ въ то время, когда соотечественники д’Артаньяна пользовались репутаціей людей, которыхъ не очень-то легко удивить. И дйствительно, только что переступали порогъ массивныхъ воротъ, скрпленныхъ длинными гвоздями съ четыреугольными шляпками, сразу попадали въ толпу вооруженныхъ людей, которые фехтовали, ссорились и играли между собою. Чтобы проложить себ дорогу между этими кружащимися воинами, надо было быть офицеромъ, вельможей или хорошенькой женщиной.

Очутившись посреди этой шумной и необузданной толпы, нашъ молодой человкъ, съ бьющимся сердцемъ, сталъ пробираться впередъ, прижимая длинную рапиру къ своимъ длиннымъ ногамъ и держа руку у полей войлочной шляпы съ той полуулыбкой смущеннаго провинціала, который хочетъ казаться развязнымъ. Миновавъ какую нибудь группу, онъ вздыхалъ съ облегченіемъ, но онъ чувствовалъ, что на него оглядывались, и въ первый разъ въ своей жизни д’Артаньянъ, бывшій о себ довольно высокаго мннія, почувствовалъ себя смшнымъ,

Когда онъ приблизился къ лстниц, положеніе его сдлалось еще затруднительне, на первыхъ ея ступенькахъ стояли четыре мушкетера и забавлялись, тогда какъ десять или боле человкъ товарищей дожидались на площадк очереди принять участіе въ игр.

Забава ихъ состояла въ слдующемъ:

Одинъ изъ нихъ, стоя на верхней ступеньк съ обнаженной шпагой въ рук, мшалъ или, по крайней мр, старался помшать остальнымъ тремъ взойти.

Эти трое защищались отъ него своими очень легкими шпагами, которыя д’Артаньянъ принялъ сначала за фехтовальныя рапиры, но по нкоторымъ царапинамъ онъ убдился скоро въ противномъ — каждая изъ нихъ была отточена и навострена по желанію, и когда наносили кому-нибудь ударъ или длали царапину, то не только зрителя, но и сами дйствующія лица смялись, какъ сумасшедшіе. Тотъ изъ нихъ, который въ эту минуту занимать верхнюю ступеньку, съ замчательной ловкостью держалъ своихъ противниковъ на почтительномъ разстояніи. Около нихъ образовался кругъ: по условію, при всякомъ удар, тотъ, до кого дотрогивались, оставлялъ игру, лишаясь очереди въ пользу нанесшаго ударъ. Въ пять минутъ трое была оцарапаны — одинъ былъ раненъ въ кисть руки, другой — въ подбородокъ, а третій — въ ухо — защитникомъ верхней ступеньки, который самъ остался нетронутымъ: ловкость, которая доставила ему по условію три удара не въ очередь. Это времяпрепровожденіе, не столько рискованное само по себ, какъ его длали участвующіе въ игр, удивило нашего молодого путешественника, въ своей провинціи — стран, гд, между прочимъ, головы такъ быстро разгорячаются, онъ видлъ дуэли, обставленныя большими формальностями, и бравада этихъ четырехъ игроковъ показалась ему превосходящей все, о чемъ ему приходилось когда либо слышать даже въ Гасконіи. Онъ вообразилъ себя перенесеннымъ въ знаменитую страну великановъ, куда ходилъ Гуливеръ и натерплся такого страху, а между тмъ не все еще было кончено: оставалась площадка и пріемная. На площадк не дрались, а разсказывали исторіи о женщинахъ, а въ пріемной — исторіи, касающіяся двора. На площадк д’Артаньянъ покраснлъ, а въ передней задрожалъ. Его возбужденному, необузданному воображенію, длавшему его опаснымъ молодымъ горничнымъ и даже иногда ихъ молодымъ госпожамъ, никогда не мечталась, даже во сн, и половина этихъ любовныхъ чудесъ и четверть этихъ удальскихъ подвиговъ, украшенныхъ самыми извстными именами и самыми нескромными подробностями. Но если его любовь къ благонравію была оскорблена на площадк, то его уваженіе къ кардиналу было скандализировано въ пріемной. Тамъ, къ своему большому удивленію, д’Артаньянъ услышалъ громкое осужденіе политики, заставлявшей дрожать всю Европу, и частной жизни кардинала, за попытку проникнуть въ которую поплатилось такъ много знатныхъ и могущественныхъ вельможъ: этотъ великій человкъ, передъ которымъ благоговлъ отецъ д’Артаньяна, служилъ посмшищемъ для мушкетеровъ де-Тревиля, которые смялись надъ его кривыми ногами и сгорбленной спиной, нкоторые пли псни, составленныя на госпожу д’Егильонъ, его любовницу, и госпожу Камбаль, его племянницу, тогда какъ другіе составляли партіи противъ пажей и стражи кардинала-герцога, все виднное и слышанное казалось д’Артаньяну чудовищнымъ и невозможнымъ.

Между тмъ, когда вдругъ и совершенно неожиданно посреди этихъ глупыхъ шутокъ произносилось имя короля, эти насмшники немедленно смолкали, они нершительно оглядывались кругомъ и, казалось, боялись нескромности перегородки, отдляющей кабинетъ де-Тревиля, но вскор какой-нибудь намекъ возвращалъ разговоръ на прежнюю тему объ его высокопреосвященств, и тогда смхъ возобновлялся, и они безпощадно осуждали и осмивали вс малйшія дйствія его.

— Вотъ люди, которые, наврно, попадутъ въ Бастилію или будутъ повшены,— подумалъ д’Артаньянъ съ ужасомъ,— и, безъ сомннія, я попаду туда же съ ними, такъ какъ съ той минуты, какъ я услышалъ ихъ и продолжаю слушать, меня примутъ за ихъ сообщника. Что сказалъ бы мой отецъ, такъ строго наказывавшій мн относиться съ уваженіемъ къ кардиналу, если-бы онъ зналъ, что я нахожусь въ обществ такихъ богохульниковъ!

Понятно,— въ чемъ едва-ли кто усумнится и безъ моего поясненія,— что д’Артаньянъ не смлъ вмшаться въ разговоръ: онъ только глядлъ во вс глаза, слушалъ внимательно, яса дно напрягая вс свои пять чувствъ, чтобы ничего не пропустить, и, несмотря на свое довріе къ родительскимъ наставленіямъ, по своему собственному вкусу и инстинкту, чувствовалъ себя боле расположеннымъ хвалить, чмъ осуждать неслыханныя вещи, которыя творились передъ нимъ.

Такъ какъ онъ былъ совсмъ неизвстенъ толп придворныхъ де-Тревиля и его въ первый разъ видли здсь, то подошли спросить, что ему надо. При этомъ вопрос д’Артаньянъ очень скромно назвалъ свое имя, особенно ударяя на слов соотечественникъ, и обратился съ просьбой къ камердинеру, подошедшему къ нему съ этимъ вопросомъ, попросить де-Тревиля дать ему минутную аудіенцію, на что этотъ послдній покровительственнымъ тономъ изъявилъ согласіе и общалъ въ свое время и въ свой часъ передать его просьбу де-Тревилю.

Д’Артаньянъ, немного придя въ себя отъ своего перваго изумленія, имлъ, такимъ образомъ, свободное время ознакомиться немного съ костюмомъ и вншностью окружающихъ его лицъ.

Центръ самой оживленной группы составлялъ одинъ мушкетеръ высокаго роста, съ надменною наружностью, странный костюмъ котораго привлекалъ на себя всеобщее вниманіе.

На немъ не было въ эту минуту форменнаго плаща съ широкими рукавами и камзола, который, впрочемъ, въ эту эпоху меньшей свободы и большей самостоятельности, былъ совершенно необязательнымъ, но полукафтанье небесно-голубого цвта, немножко помятое и потертое, а поверхъ этой одежды — великолпная съ золотою вышивкой перевязь, которая блестла на солнц, какъ чешуя.

На плечи былъ граціозно накинутъ длинный бархатный плащъ малиноваго цвта, изъ-подъ котораго только спереди виднлась роскошная перевязь, на которой висла гигантскихъ размровъ рапира.

Этотъ мушкетеръ только-что смнился, жаловался, что простудился, и отъ времени-до-времени притворно кашлялъ, поэтому-то, если врить ему, онъ и завернулся въ плащъ, и въ то время, какъ онъ говорилъ это свысока, съ презрительнымъ видомъ покручивая усы. Вс съ восторгомъ любовались его вышитой перевязью, и д’Артаньянъ боле всхъ.

— Что длать, говорилъ мушкетеръ,— это въ мод, сознаюсь, это глупо, но это — мода. Къ тому же, надо на что-нибудь тратить деньги, полученныя въ наслдство.

— Э, Портосъ! вскричалъ одинъ изъ присутствующихъ,— не трудись насъ уврять, что эта перевязь досталась теб отъ родительской щедрости: она подарена теб той дамой подъ вуалью, съ которой я встртилъ тебя въ прошлое воскресенье около воротъ Сентъ-Оноре.

— Нтъ, клянусь честью и словомъ дворянина, я купилъ ее самъ и на собственныя деньги, отвчалъ тотъ, котораго только что назвали Портосомъ.

— Да, такъ же, какъ и я, сказалъ другой мушкетеръ,— купилъ вотъ этотъ новый кошелекъ, воспользовавшись тмъ, что моя любовница положила въ старый.

— Врно, сказалъ Портосъ, и доказательствомъ можетъ служить то, что я заплатилъ за нее двнадцать пистолей.

Восхищеніе удвоилось, хотя сомнніе не исчезло.

— Не правда-ли, Арамисъ? сказалъ Портосъ, обратившись къ третьему мушкетеру.

Этотъ мушкетеръ составлялъ совершенную противоположность съ тмъ, который спрашивалъ и который его называлъ Арамисомъ, это былъ молодой человкъ, которому съ трудомъ можно было дать двадцать-два, двадцать-три года, съ наивнымъ и кроткимъ выраженіемъ лица, съ черными спокойными глазами, съ розовыми, покрытыми пушкомъ, точно сплый персикъ, щеками, его тонкіе усы обрисовывали надъ его верхней губой самую правильную линію, казалось, онъ опасался опустить руки внизъ изъ боязни, чтобъ ихъ жилы не налились кровью, и отъ времени до времени пощипывалъ кончики своихъ ушей, чтобы поддерживать ихъ нжный, прозрачный алый цвтъ. Обыкновенно онъ говорилъ мало и медленно, часто кланялся, смялся тихо, показывая зубы, которые были у него прелестны и о которыхъ, какъ, впрочемъ, и о всей своей особ, онъ, видимо, очень заботился. Онъ отвчалъ утвердительно кивкомъ головы на вопросъ своего друга.

Это подтвержденіе, казалось, устранило вс сомннія относительно перевязи, любоваться ею продолжали, но говорить о ней перестали, и, вслдствіе непонятныхъ быстрыхъ поворотовъ въ мысляхъ, разговоръ вдругъ перескочилъ на другую тему.

— Что вы думаете о томъ, что разсказываетъ конюшій Шале? спросилъ одинъ изъ мушкетеровъ, не относясь съ вопросомъ ни къ кому въ частности, но обращаясь, напротивъ, ко всмъ.

— А что онъ разсказываетъ? спросилъ Портосъ съ самодовольнымъ видомъ.

— Онъ разсказываетъ, что нашелъ въ Брюссел Рошфора — тнь кардинала, переодтаго капуциномъ, этотъ проклятый Рошфоръ, благодаря переодванью, поддлъ Лога, какъ настоящаго идіота, каковъ онъ и на самомъ дл.

— Какъ настоящаго идіота, сказалъ Портосъ:— но правда-ли это?

— Я слышалъ это отъ Арамиса, отвчалъ мушкетеръ.

— Въ самомъ дл?

— Э! вы это хорошо знаете, Портосъ, сказалъ Арамисъ,— я самъ разсказывалъ вамъ вчера объ этомъ и потому не будемъ больше говорить.

— Не надо больше объ этомъ говорить — это ваше мнніе! возразилъ Портосъ.— Не надо больше объ этомъ говорить! Чортъ возьми! Какъ вы скоро это ршили! Какъ! кардиналъ заставляетъ шпіонить за дворяниномъ, заставляетъ какого-то измнника, разбойника, бездльника похитить его переписку и, съ помощью этого шпіона и благодаря этой переписк, казнитъ Шале подъ глупйшимъ предлогомъ, что этотъ послдній хотлъ убить короля и женить старшаго брата короля на королев. Никто не зналъ ни одного слова и въ этой загадки — вы, къ удивленію всхъ, вчера намъ сказали объ этомъ, и когда мы еще не пришли въ себя отъ изумленія, вы вдругъ говорите намъ сегодня: не будемъ объ этомъ больше говорить!

— Въ такомъ случа будемъ говорить, такъ какъ вы этого хотите, сказалъ Арамисъ терпливо.

— Ужъ этотъ Рошфоръ! вскричалъ Портосъ,— будь я наздникомъ Шале, провелъ бы онъ со мною очень дурную минуту.

— А вамъ бы пришлось провести грустную четверть часа съ краснымъ герцогомъ, замтилъ Арамисъ.

— А! красный герцогъ! браво, браво, красный герцогъ! отвчалъ Портосъ, ударяя въ ладоши и одобрительно кивая головой — Это названіе красный герцогъ — прелестно. Я пущу въ ходъ это слово, мой милый, будьте спокойны. Каковъ умница этотъ Арамисъ! Какое несчастіе, что вы не могли слдовать вашему призванію, мой милый: какой прелестный аббатъ вышелъ бы изъ васъ!

— О, это не боле, какъ минутная отсрочка, отвтилъ Арамисъ,— когда нибудь я имъ буду, вы знаете, Портосъ, что я для этого продолжаю изучать богословіе.

— Онъ сдлаетъ такъ, какъ говоритъ, сказалъ Портосъ:— рано или поздно, но сдлаетъ.

— Скоро! сказалъ Арамисъ.

— Онъ ждетъ только одного обстоятельства, чтобы принять окончательное ршеніе и надть рясу, которая теперь надта у него подъ мундиромъ, сверхъ мундира, замтилъ одинъ мушкетеръ.

— А чего ждетъ онъ? спросилъ кто-то.

— Онъ ждетъ, чтобы королева дала Франціи наслдника престола.

— Не будемъ этимъ шутить, господа, сказалъ Портосъ,— благодаря Бога, королева въ такихъ годахъ, что еще можетъ дачъ намъ его.

— Говорятъ, что Бокингемъ во Франціи, сказалъ Арамисъ съ лукавой усмшкой, что придало его, повидимому, простой фраз довольно двусмысленный оттнокъ.

— Арамисъ, мой другъ, на этотъ разъ вы были не правы, нрерваль его Портосъ.— и ваша страсть къ краснымъ словцамъ увлекаетъ васъ всегда перейти границы, если бы дс-Тревиль васъ слышалъ — за ваши слова вамъ пришлось бы плохо.

— Не думаете-ли вы учить меня, Портосъ! вскричалъ Арамисъ, въ глазахъ котораго блеснула молнія.

— Любезный, будьте или мушкетеромъ, или аббатомъ Будьте тмъ или другимъ, но ни тмъ и другимъ вмст, возразилъ Портосъ.— Послушайте, Атосъ сказалъ вамъ еще въ прошлый разъ: вы получаете доходы съ разныхъ мстъ. О! не будемъ ссориться, пожалуйста, это было бы безполезно — вы знаете хорошо, что условлено между вами, Атосомъ и мною. Вы бываете у госпожи д’Егильонъ и ухаживаете за нею, вы бываете у госпожи де-Буа-Траси, кузины госпожи де-Шеврезъ, и про васъ ходилъ слухъ, что вы въ большой милости у этой дамы. О, мой Богъ, не признавайтесь въ вашемъ счасть, васъ не просятъ выдавать вашу тайну — ваша скромность извстна. Но разъ вы обладаете этой добродтелью, извлекайте изъ нея пользу для его величества. Пусть интересуется королемъ и кардиналомъ всякій, кто и какъ хочетъ, но особа королевы священна, и если о ней говорить, то только хорошее.

— Портосъ, вы высокомрны, какъ Нарциссъ, предупреждаю васъ, отвтилъ Арамисъ: вы знаете, что я ненавижу наставленія, исключая тхъ, которыя позволяетъ себ Атосъ Что же касается до васъ, мой милый, то на васъ слишкомъ роскошная перевязь, доказывающая, что вы не особенно сильны въ этомъ. Если мн вздумается — я сдлаюсь аббатомъ, а пока я мушкетеръ и, какъ мушкетеръ, говорю все, что мн вздумается, и въ данную минуту мн хочется сказать вамъ, что вы меня раздражаете.

— Арамисъ!

— Портосъ!

— Э! господа! господа! закричали окружающіе ихъ.

— Господинъ де-Тревиль ожидаетъ господина д’Артаньяна, прервалъ камердинеръ, отворяя дверь кабинета.

При этомъ возглас, во время котораго дверь оставалась открытой, вс смолкли, и посреди всеобщаго молчанія молодой гасконецъ перескъ пріемную во всю ея длину и вошелъ къ капитану мушкетеровъ, отъ всего сердца радуясь, что ему во-время удалось убжать отъ конца этой странной исторіи.

III.
Аудіенція.

Де-Тревиль былъ въ данную минуту въ очень дурномъ расположеніи духа, тмъ не мене, онъ вжливо поклонился молодому человку, отвсившему ему поклонъ до земли, такое привтствіе вызвало его улыбку, а беарнскій выговоръ его напомнилъ ему въ одно и то же время его молодость и родину — двойное воспоминаніе, заставляющее человка улыбнуться во всякомъ возраст. Но приблизившись почти тотчасъ же къ пріемной и сдлавъ д’Артаньяну знакъ рукою, какъ бы спрашивая у него позволеніе покончить съ другими, прежде чмъ начать съ нимъ, онъ три раза крикнулъ, каждый разъ постепенно возвышая голосъ, перейдя вс промежуточные тона отъ повелительнаго до раздражительнаго:

— Атосъ! Портосъ! Арамисъ!

Два мушкетера, носившіе два послднихъ имени и съ которыми мы уже познакомились, тотчасъ отдлились отъ группы, часть которой они составляли, и вошли въ кабинетъ, дверь котораго захлопнулась за ними, какъ только они переступили за его порогъ. Ихъ вншній видъ, хотя и не особенно спокойный, возбудилъ тмъ не мене своей непринужденностью, полной въ одно и то же время достоинства и покорности, восхищеніе д’Артаньяна, который видлъ въ этихъ людяхъ полубоговъ, а въ ихъ начальник — олимпійскаго Юпитера, вооруженнаго всми своими перунами.

Когда два мушкетера вошли, когда дверь затворилась за ними, когда и жужжащій говоръ,— которому только что случившееся обстоятельство, безъ сомннія, дало еще новую пищу для разговора,— возобновился, когда, наконецъ, де-Тревиль, молча, съ нахмуренными бровями прошелся раза три или четыре вдоль всего своего кабинета, каждый разъ мимо Портоса и Арамиса, стоявшихъ молча навытяжк, точно на парад, онъ вдругъ остановился прямо противъ нихъ и окинулъ ихъ съ ногъ до головы сердитымъ взглядомъ:

— Знаете, что сказалъ мн король, воскликнулъ онъ,— и это не дальше, какъ вчера вечеромъ,— знаете-ли, господа, что?

— Нтъ, отвтили посл минутнаго молчанія оба мушкетера: — нтъ, капитанъ, намъ это неизвстно.

— Но надемся, что вы сдлаете намъ честь сообщить,— прибавилъ, кланяясь, Арамисъ самымъ вжливымъ и почтительнымъ тономъ.

— Онъ сказалъ мн, что отнын будетъ набирать мушкетеровъ изъ гвардейцевъ кардинала!

— Изъ гвардейцевъ кардинала! но отчего такъ? съ живостью спросилъ Портосъ.

— Потому что онъ находитъ, что его плохое вино нуждается въ примси боле хорошаго.

Оба мушкетера покраснли до корня волосъ. Д’Артаньянъ не зналъ, что ему длать, и хотлъ бы провалиться сквозь землю на сто метровъ.

— Да, да, продолжалъ де-Тревиль, все боле горячась,— и его величество былъ правъ, потому что, клянусь честью, дйствительно мушкетеры имютъ жалкій видь при двор. Кардиналъ разсказывалъ вчера во время игры съ королемъ, съ видомъ соболзнованія, который мн очень не понравился, что третьяго дня эти проклятые мушкетеры, эти разнузданные черти,— и при этомъ съ ироніей онъ особенно напиралъ на послднія слова, что мн не понравилось еще боле,— эти жалкіе рубаки, прибавилъ онъ, смотря на меня своими кошачьими глазами, запоздали въ улиц Феру, въ одномъ кабак, и ночной дозоръ его гвардейцевъ принужденъ былъ арестовать нарушителей ночной тишины. Чортъ возьми! Вы должны что нибудь знать объ этомъ! Арестовать моихъ мушкетеровъ. Вы были между ними, не запирайтесь — васъ узнали, и кардиналъ назвалъ васъ по именамъ. Конечно, это собственно моя ошибка, да, моя собственно, такъ какъ я самъ лично выбираю своихъ людей. Послушайте, Арамисъ, зачмъ, вы, чортъ возьми, такъ домогались мундира, когда намъ было бы такъ хорошо подъ рясой, а вы, Портосъ, неужели на васъ такая чудная золотая перевязь только для того, чтобы на ней болталась соломенная шпага? А Атосъ! Я не вижу Атоса. Гд онъ?

— Капитанъ, онъ боленъ, грустно отвтилъ Арамисъ,— очень боленъ.

— Боленъ, вы говорите очень боленъ?— но какой болзнью?

— Опасаются, чтобы это не была натуральная оспа, отвчалъ Портосъ, желая, въ свою очередь, вставить слово въ разговоръ,— и досадне всего то, что это, очень вроятно, испортить его лицо.

— Натуральной оспой? Вотъ еще славную басню вы мн выдумываете, Портосъ!? Въ его годы и болть натуральной оспой? Не можетъ быть!.. Безъ сомнній, раненъ, можетъ быть убить. Ахъі Если бъ я зналъ это!.. Sangdieu! Господа мушкетеры, я не допускаю, чтобы вы шлялись по такимъ дурнымъ мстамъ, чтобы затвали ссоры на улицахъ и чтобъ позорили шпагу на перекресткахъ. Однимъ словомъ, я не хочу, чтобы вы длались посмшищемъ гвардейцевъ кардинала, людей храбрыхъ, спокойныхъ, ловкихъ, которые не ставятъ себя никогда въ такое положеніе, чтобы ихъ арестовывали, да и не позволили бы себя арестовать, я увренъ въ этомъ. Они предпочли бы лучше умереть на мстъ, чмъ отступить хотя бы на шагъ. Спасаться, удирать, бжать,— это идетъ только королевскимъ мушкетерамъ!

Портосъ и Арамисъ были вн себя, дрожали отъ бшенства. Они охотно задушили бы де-Тревиля, если бы не чувствовали, что въ основ всего этого кроется сильная любовь къ нимъ, которая и заставляетъ его говорить такимъ образомъ. Они били ногой по ковру, кусали до крови губы и изо всей силы сжимали эфесы шпагъ. Снаружи, какъ мы сказали, слышали, какъ позвали Атоса, Портоса и Арамиса, и по голосу де-Тревиля догадывались, что онъ очень сердится. Десятки любопытныхъ головъ навострили уши и блднли отъ ярости, потому что ихъ напряженный слухъ не пропускалъ ни одного звука изъ того, что говорилось, и время отъ времени передавали оскорбительныя слова капитана всмъ присутствовавшимъ въ пріемной.

Въ одну минуту весь домъ, начиная отъ кабинетныхъ дверей до выходныхъ, пришелъ въ волненіе.

— А! королевскіе мушкетеры позволяютъ гвардейцамъ кардинала брать себя подъ арестъ, продолжалъ де-Тревиль, внутренно бсившійся не мене своихъ солдатъ, но произнося слова отрывисто и погружая ихъ, такъ сказать, одно за другимъ, какъ удары стилета, въ грудь своихъ слушателей.— А! шестеро гвардейцевъ его высокопреосвященства арестовываютъ шестерыхъ мушкетеровъ его величества! Чортъ возьми! я ршился! Я немедленно отправляюсь въ Лувръ, подаю прошеніе объ увольненіи меня изъ капитановъ королевскихъ мушкетеровъ, поступаю поручикомъ въ гвардію кардинала, и если онъ мн откажетъ,— чортъ возьми!— сдлаюсь аббатомъ!

При этихъ словахъ ропотъ, слышавшійся снаружи, превратился въ взрывъ. Со всхъ сторонъ ничего не было слышно — можно было разобрать только ругательства и проклятія, восклицанія: ‘Чортъ возьми! Смерть всмъ чертямъ!’ скрещивались въ воздух.

Д’Артаньянъ искалъ мста, гд бы ему спрятаться, и чувствовалъ непреодолимое желаніе сунуться подъ столъ.

— Ну, что-жъ, капитанъ, сказалъ Портосъ вн себя,— истина та, что насъ было шестеро противъ шестерыхъ, но мы были схвачены измннически и, прежде, чмъ мы успли обнажить шпаги, двое изъ насъ пали мертвыми, а Атосъ, раненый опасно, былъ не въ лучшемъ состояніи. Вы вдь знаете Атоса, капитанъ, онъ пробовалъ встать два раза и снова падалъ. Тмъ не мене мы не сдались, нтъ! насъ утащили силой. Дорогой мы спаслись. Что же касается до Атоса, то его сочли мертвымъ и преспокойно оставили на мст битвы, полагая, что не стоитъ труда его уносить. Вотъ вся исторія. Чортъ возьми!— не вс, вдь, сраженія выигрываются! Великій Помпей потерялъ сраженіе при Фарсал, а король Францискъ I, который, какъ мн приходилось слышать, не уступалъ Помпею, все-таки проигралъ сраженіе при Павіи.

— А я имю честь уврить васъ,— я прокололъ одного его же собственной шпагой, сказалъ Арамисъ,— такъ какъ моя переломилась при отраженіи перваго удара,— Прокололъ или убилъ, капитанъ, какъ вамъ будетъ пріятне и угодно.

— Я не зналъ этого, возразилъ де-Тревиль боле мягкимъ тономъ,— кардиналъ, какъ я вижу, преувеличилъ.

— Но ради Бога, капитанъ, продолжалъ Арамисъ, который, видя, что капитанъ успокоивается, осмлился высказать просьбу:— ради Бога, капитанъ, не говорите, что самъ Атосъ раненъ: онъ былъ бы въ отчаяніи, если бы это дошло до слуха короля, и такъ какъ рана одна изъ самыхъ опасныхъ, потому что черезъ плечо она проникаетъ въ грудь, то можно опасаться…

Въ эту самую минуту поднялась портьера, и изъ-подъ ея бахромы показалась голова съ благороднымъ, прекраснымъ, но страшно блднымъ лицомъ.

— Атосъ! вскричали оба мушкетера.

— Атосъ! повторилъ самъ де-Тревиль.

— Вы меня требовали, капитанъ, сказалъ Атосъ де-Тревилю ослабвшимъ, но совершенно спокойнымъ голосомъ,— вы меня спрашивали, какъ мн передали товарищи, и я поспшилъ явиться за вашими приказаніями: что вамъ угодно, капитанъ?

И съ этими словами мушкетеръ, одтый безукоризненно, какъ всегда, затянутый, вошелъ твердой поступью въ кабинетъ. Де-Тревиль, растроганный до глубины души этимъ доказательствомъ храбрости, поспшилъ къ нему навстрчу.

— Я только что говорилъ этимъ господамъ, прибавилъ онъ,— что я запрещаю моимъ мушкетерамъ подвергать свою жизнь безъ нужды опасности, потому что храбрые люди очень дороги королю и король знаетъ, что его мушкетеры самые храбрые люди на земл. Вашу руку, Атосъ.

И не усплъ новопришедшій протянуть ему руку въ отвтъ на это доказательство своего къ нему расположенія, какъ де-Тревиль схватилъ его правую руку и изо всхъ силъ сжалъ ее, не замчая, что Атосъ, какъ ни велика была его власть надъ собой, сдлалъ болзненное движеніе и поблднлъ еще боле, что казалось почти невозможнымъ.

Дверь оставалась полуотворенной, такъ было сильно волненіе, произведенное появленіемъ Атоса, о которомъ было всмъ извстно, что онъ раненъ, несмотря на желаніе сохранить это втайн. Послднія слова капитана были встрчены одобрительными восклицаніями, и дв или три головы, увлеченныя восторгомъ, показались изъ-за портьеры. Безъ сомннія, де-Тревиль тотчасъ бы остановилъ это нарушеніе правилъ этикета, какъ вдругъ почувствовалъ въ своей рук, что рука Атоса судорожно сжимается, и, взглянувъ на него, замтилъ, что тотъ падаетъ въ обморокъ. Атосъ, собравшій свои послднія силы, чтобы превозмочь свою боль, въ эту самую минуту, наконецъ, побжденный ею, какъ мертвый свалился на паркетъ.

— Хирурга! вскричалъ де-Тревиль.— Королевскаго хирурга! лучшаго! Хирурга, или, Sangdieu!— мои храбрый Атосъ умретъ.

На крикъ де-Тревиля вс бросились въ его кабинетъ, двери котораго оставались открытыми, каждый суетился около раненаго. Но вс эти хлопоты были бы безполезны, если бы требуемый докторъ не оказался въ самомъ зданіи, онъ раздвинулъ толпу, приблизился къ Атосу, все еще лежавшему безъ чувствъ, и такъ какъ весь этотъ шумъ и все это движеніе очень стсняли его, онъ прежде всего счелъ необходимымъ попросить, чтобы мушкетера перенесли въ сосднюю комнату. Тотчасъ же де-Тревиль отворилъ двери и указалъ дорогу Портосу и Арамису, которые унесли на рукахъ своего товарища. На этой группой послдовалъ хирургъ, а за хирургомъ двери снова затворились.

Тогда кабинетъ де-Тревиля, это обыкновенно столь уважаемое мсто, мгновенно превратился во вторую пріемную.

Всякій разсуждалъ, разглагольствовалъ, громко говорилъ, клянясь, проклиная и посылая кардинала и его гвардейцевъ ко всмъ чертямъ.

Минуту спустя Портосъ и Арамисъ вернулись, де-Тревиль и хирургъ одни остались около раненаго.

Наконецъ, вернулся и де-Тревиль. Раненый пришелъ въ чувство, хирургъ объявилъ, что состояніе мушкетера не представляетъ ничего такого, что могло бы безпокоить его друзей, и его слабость была, просто, только слдствіемъ большой потери крови.

Затмъ де-Тревиль сдлалъ знакъ рукою, и вс удалились, исключая д’Артаньяна, который ни на минуту не забывалъ, что онъ на аудіенціи, и съ упорствомъ гасконца оставался все на томъ же мст.

Когда вс вышли и двери снова затворились, де-Тревиль обернулся и увидлъ себя наедин съ молодымъ человкомъ. Только что случившееся происшествіе заставило его, нкоторымъ образомъ, потерять нить своихъ мыслей. Онъ освдомился, чего отъ него хочетъ настойчивый проситель. Д’Артаньянъ назвалъ себя, и де-Тревиль, сразу вернувшись ко всмъ своимъ воспоминаніямъ настоящаго и прошлаго, вспомнилъ, въ чемъ дло.

— Простите, сказалъ онъ. улыбаясь,— простите, мой милый землякъ, но я о васъ окончательно позабылъ. Что длать! Капитанъ — отецъ семейства, взявшій на себя большую отвтственность, чмъ всякій обыкновенный отецъ семейства. Солдаты — взрослыя дти, но такъ какъ я стою за то, чтобы приказы короля, и въ особенности кардинала, были исполняемы…

Д’Артаньянъ не могъ скрыть улыбки. Но этой улыбк де-Тревиль разсудилъ, что иметъ дло вовсе не съ дуракомъ и, прямо переходя къ длу, перемнилъ разговоръ:

— Я очень любилъ вашего отца, сказалъ онъ.— Что могу сдлать для его сына? Торопитесь, мое время не принадлежитъ мн.

— Капитанъ, сказалъ д’Артаньянъ,— пріхавъ изъ Тарбъ сюда, я имлъ намреніе, въ знакъ вашего расположенія къ моему отцу, о которомъ вы сохранили воспоминаніе, просить васъ принять меня въ мушкетеры, но посл того, что мн пришлось увидть въ эти два часа, я понимаю, что такая милость была бы слишкомъ велика, и я боюсь что не заслуживаю ея.

— Дйствительно, это большая милость, молодой человкъ, отвчалъ де-Тревиль,— но она можетъ быть не на столько выше вашихъ силъ, какъ это мы думаете или длаете видъ, что думаете. Во всякомъ случа, постановленіе его величества предугадало подобный случай, и я съ сожалніемъ долженъ сообщить вамъ, что въ мушкетеры принимаютъ только посл предварительнаго испытанія въ нсколькихъ сраженіяхъ, посл какихъ нибудь особенно блистательныхъ подвиговъ или посл двухъ лтъ службы въ какомъ нибудь полку, пользующемся меньшимъ покровительствомъ, чмъ нашъ.

Д’Артаньянъ молча поклонился. Онъ чувствовалъ еще боле сильное желаніе надть мундиръ мушкетера съ тхъ поръ, какъ явились такія сильныя препятствія достигнуть этого.

— Но, продолжалъ де-Тревиль, устремляя на своего земляка такой проницательный взглядъ, точно, казалось, онъ хотлъ проникнуть до глубины его сердца:— но, во вниманіе къ вашему отцу, моему старому пріятелю, какъ я сказалъ, я хочу что нибудь для васъ сдлать, молодой человкъ. Наши беарнскіе молодые люди обыкновенно не особенно богаты, и я сомнваюсь, чтобы положеніе вещей очень измнилось съ тхъ поръ, какъ я ухалъ изъ провинціи. Вроятно, вы немного лишнихъ денегъ привезли съ собой?

Д’Артаньянъ гордо выпрямился, показывая этимъ, что онъ не проситъ милостыни ни у кого.

— Хорошо, молодой человкъ, хорошо, продолжалъ де-Тревиль,— я знаю этотъ гордый видъ: я явился въ Парижъ съ четырьмя экю въ карман, готовый подраться со всякимъ, кто мн сказалъ бы, что я не въ состояніи купить цлый Лувръ.

Д’Артаньянъ выпрямился еще боле: благодаря продаж своей лошади, онъ начиналъ свою карьеру имя четырьмя экю боле, чмъ имлъ де-Тревиль, когда начиналъ свою.

— Итакъ, вы должны, говорю я, сберечь то, что вы имете, какъ бы велика эта сумма ни была, но въ то же время вы должны усовершенствоваться въ тлесныхъ упражненіяхъ, какъ подобаетъ каждому дворянину. Сегодня же я напишу письмо директору королевской академіи, и съ завтрашняго дня онъ приметъ васъ безъ всякой платы. Не отказывайтесь отъ этого одолженія. Наши дворяне изъ самыхъ богатыхъ и лучшихъ семействъ добиваются этого иногда безъ всякаго успха. Вы выучитесь верховой зд, фехтованью, танцамъ, вы сдлаете тамъ хорошій кругъ знакомства и, отъ времени до времени, будете приходить повидаться со мной, чтобы разсказать, какъ идутъ ваши занятія, и я увижу, могули я что нибудь сдлать для васъ.

Какъ мало ни былъ знакомъ д’Артаньянъ съ придворнымъ обращеніемъ, онъ все же замтилъ холодность этого пріема.

— Увы, капитанъ, сказалъ онъ,— я вижу сегодня, какъ мн недостаетъ рекомендательнаго письма, даннаго мн моимъ отцомъ для передачи вамъ.

— Дйствительно, отвчалъ де-Тревиль,— я удивляюсь, что вы предприняли такое длинное путешествіе безъ этого необходимаго для васъ подспорья — для насъ, беарицевъ, это единственная надежда.

— Я имлъ письмо, капитанъ, и, благодаря Бога, написанное, какъ слдуетъ, по всей форм, вскричалъ д’Артаньянъ,— но у меня его измннически украли.

И онъ разсказалъ всю исторію, приключившуюся въ Менг, обрисовавъ незнакомаго господина въ его малйшихъ подробностяхъ, и передалъ все съ такимъ увлеченіемъ и правдивостью, что привелъ въ восхищеніе де-Тревиля.

— Вотъ это странно! сказалъ де-Тревиль, призадумываясь:— вы, значитъ, говорили обо мн вслухъ?

— Да, капитанъ, безъ сомннія я сдлалъ эту неосторожность, что длать — такое имя, какъ ваше, должно было служить мн щитомъ въ дорог: судите сами, часто-ли я становился подъ его защиту.

Въ то время лесть была въ большомъ ходу, и де-Тревиль любилъ, такъ же, какъ король и кардиналъ, чтобы ему курили иміамъ, а потому, съ видимымъ удовольствіемъ, онъ не могъ удержаться отъ улыбки, но эта улыбка скоро исчезла и онъ вернулся къ происшествію въ Менг:

— Скажите мн, не было-ли у этого господина на щек рубца?

— Да, точно царапина, сдланная пулей.

— Не былъ ли этотъ человкъ красивой наружности!

— Да.

— Высокаго роста?

— Да.

— Брюнетъ, блдный?

— Да, да, все такъ. Какъ это можетъ быть, капитанъ, что вы знаете этого человка? Ахъ! если только я его когда нибудь найду, а я найду его, клянусь вамъ въ этомъ, будь это хоть въ аду..

— Онъ ожидалъ женщину? продолжалъ спрашивать де-Тревиль.

— По крайней мр, онъ ухалъ посл минутнаго разговора съ той, которую ждалъ.

— Вы не знаете, о чемъ они говорили?

— Онъ передалъ ей шкатулку, говорилъ, что въ этой шкатулк заключаются инструкціи, и наказывалъ ей открыть ее только въ Лондон.

— Эта женщина была англичанка?

— Онъ называлъ ее милэди.

— Это онъ! прошепталъ де-Тревиль,— это онъ! я думалъ, что онъ еще въ Брюссел.

— О! капитанъ, если вы знаете, кто этотъ человкъ, вскричалъ д’Артаньянъ,— объясните мн, кто и откуда онъ, и затмъ я освобождаю васъ отъ всего, даже отъ вашего общанія принять меня въ мушкетеры, потому что прежде всего я хочу отомстить за себя.

— Берегитесь его, молодой человкъ, напротивъ, если вы увидите его на одной сторон улицы, переходите на другую! Не ударьтесь о такую скалу: она разобьетъ васъ, какъ стекло.

— Это нисколько не мшаетъ, сказалъ д’Артаньянъ,— тому, что если когда нибудь я его найду…

— А пока, возразилъ де-Тревиль,— послушайтесь моего совта: не ищите его.

Де-Тревиль вдругъ остановился, пораженный однимъ внезапнымъ подозрніемъ. Страшная ненависть, которую такъ открыто выказывалъ молодой путешественникъ къ этому человку, который, что довольно неправдоподобно, похитилъ письмо его отца,— эта ненависть, не скрывала-ли она какое нибудь вроломство? не былъ ли подосланъ этотъ молодой человкъ его высокопреосвященствомъ? не явился-ли онъ для того, чтобы разставить ему какую нибудь ловушку? Этотъ самозванный д’Артаньянъ, не лазутчикъ-ли онъ кардинала, котораго старались ввести къ нему въ домъ и приставить къ нему, чтобы обманомъ вызвать его довріе и затмъ погубить ого. какъ это тысячу разъ уже практиковалось. Онъ посмотрлъ на д’Артаньяна въ этотъ второй разъ еще пристальне, чмъ въ первый, и видъ этого лукаваго лица, сверкающаго умомъ и притворною покорностью, мало успокоилъ его.

‘Я знаю хорошо, что онъ гасконецъ, подумалъ онъ,— но онъ можетъ быть такъ же хорошъ для кардинала, какъ и для меня. У видамъ, испытаемъ его’.

— Мой другъ, сказалъ онъ съ разстановкой,— я хочу, какъ сыну моего стараго друга,— такъ какъ я считаю правдивой исторію этого потеряннаго письма,— я хочу, говорю я, чтобы загладить холодность моего пріема, которую вы замтили, открыть вамъ тайны нашей политики. Король и кардиналъ лучшіе друзья между собой, они ссорятся между собою только для вида, чтобы обмануть глупцовъ. Я не хочу, чтобы мой землякъ, красивый кавалеръ, храбрый молодой человкъ, созданный для того, чтобы сдлать карьеру, поврилъ всмъ этимъ притворствамъ и, какъ идіотъ, попался бы въ сти по слдамъ столь многихъ, которые въ нихъ погибли. Подумайте хорошенько о томъ, что я преданъ этимъ двумъ всемогущимъ повелителямъ и что мои серьезные поступки никогда не будутъ имть другой цли, какъ служеніе королю и кардиналу, одному изъ славнйшихъ геніевъ, когда либо созданныхъ Франціей. Теперь, молодой человкъ, сообразите все это, и если вы питаете къ кардиналу непріязнь или злобу вслдствіе какихъ нибудь фамильныхъ или другихъ причинъ, или даже просто инстинктивно, какъ это мы видимъ иногда у нкоторыхъ дворянъ, простимся и разстанемся. Я помогу вамъ въ тысяч другихъ обстоятельствъ, но не оставлю васъ при себ. Надюсь, что моею откровенностью, во всякомъ случа, я пріобрту въ васъ друга, такъ какъ до сихъ поръ вы первый молодой человкъ, кому я говорилъ такимъ образомъ.

А въ то же время де-Тревиль думалъ про себя: если кардиналъ подослалъ мн эту молодую лисицу, онъ, который знаетъ, до какой степени я его ненавижу, конечно, не преминулъ сказать своему шпіону, что лучшій способъ понравиться мн, это поносить его самымъ жесточайшимъ образомъ, а потому, несмотря на вс мои увренія, хитрый землякъ отвтитъ мн наврно, что онъ питаетъ отвращеніе къ его высокопреосвященству. Случилось совершенно иначе, а не такъ, какъ этого ожидалъ де-Тревиль. Д’Артаньянъ отвтилъ съ большимъ простосердечіемъ:

— Капитанъ, я явился въ Парижъ съ точно такими же намреніями. Мой отецъ наказывалъ мн никому не спускать обиды, кром короля, кардинала и васъ, которыхъ онъ считаетъ тремя первыми лицами во Франціи.

Какъ могли замтить, д’Артаньянъ прибавилъ имя де-Тревиля къ двумъ первымъ, но онъ думалъ, что это прибавленіе ничего не испортитъ.

— Я питаю большое благоговніе къ кардиналу, продолжалъ онъ,— и самое глубокое уваженіе ко всмъ его дйствіямъ. Тмъ лучше для меня, капитанъ, если вы говорите со мной, какъ вы мн сказали, откровенно, потому что тогда вы сдлаете мн честь оцнить это сходство нашихъ вкусовъ, но если вы имете ко мн какое-либо недовріе, что, впрочемъ, очень естественно, я чувствую, что я гублю себя, говоря правду, но, тмъ не мене, вы не перестанете меня уважать, а я дорожу этимъ боле всего на свт.

Де-Тревиль былъ удивленъ въ высшей степени. Столько проницательности, такая, наконецъ, откровенность восхитили его, но не совсмъ разсяли его сомннія. Чмъ выше этотъ молодой человкъ казался передъ другими молодыми людьми, тмъ боле онъ внушалъ страха, если въ немъ ошибиться. Тмъ не мене де-Тревиль пожалъ руку д’Артаньяну и сказалъ ему:

— Вы — благородный молодой человкъ, но въ настоящее время я не могу сдлать ничего, кром того, что я вамъ только что предложилъ. Мой домъ будетъ всегда открыть для васъ. Впослдствіи, имя возможность явиться ко мн во всякій часъ и, слдовательно, пользоваться всякимъ случаемъ, вроятно, вамъ удастся добиться того, чего вы желаете.

— То есть, капитанъ, возразилъ д’Артаньянъ,— вы ожидаете, чтобы я сдлался достойнымъ этой чести? Въ такомъ случа будьте покойны, прибавилъ онъ съ фамильярностью гасконца,— вамъ не придется ждать долго.

И онъ поклонился, чтобы уйти, какъ будто съ этихъ поръ все остальное касалось его одного.

— Но подождите же, сказалъ де-Тревиль, останавливая его,— я вамъ общалъ письмо къ директору академіи. Или вы слишкомъ горды, чтобы принять его, молодой человкъ?

— Нтъ, капитанъ, сказалъ д’Артаньянъ:— я вамъ отвчаю, что съ этимъ письмомъ не случится того, что случилось съ письмомъ, адресованнымъ вамъ, я буду его беречь такъ, что оно дойдетъ, клянусь вамъ, по своему назначенію, и горе тому, кто попытается похитить его у меня!

При этомъ хвастовств де-Тревиль улыбнулся и, оставивъ своего молодого земляка въ амбразур окна., гд они разговаривали, Отъ слъ у стола и началъ писать общанное рекомендательное письмо. Въ это время д’Артаньянъ, которому нечего было длать, принялся выбивать маршъ по стеклу окна и смотрлъ на мушкетеровъ, которые уходили одинъ за другимъ, провожая ихъ взглядомъ до тхъ поръ, пока они исчезали, повернувъ въ улицу. Де-Тревиль, написавши письмо, запечаталъ его, и, вставъ, подошелъ къ молодому человку, чтобы отдать ему, но въ ту самую минуту, какъ д’Артаньянъ протянулъ руку, чтобы взять его, де-Тревиль очень удивился, увидвъ, что его протеже вдругъ сдлалъ скачокъ, покраснлъ отъ гнва и стремительно бросился изъ кабинета, вскричавъ:

— А! Sangdieu! Онъ не ускользнетъ отъ меня на этотъ разъ!

— Но кто? спросилъ де-Тревиль.

— Онъ, мой воръ! отвтилъ д’Артаньянъ.— А! измнникъ!

И онъ скрылся.

— Сумасшедшій чортъ! проворчалъ де-Тревиль.— Если еще только, прибавилъ онъ,— это не одна изъ уловокъ улизнуть, видя, что онъ промахнулся.

IV.
Плечо Атоса, перевязь Портоса и платокъ Арамиса.

Взбшенный д’Артаньянъ въ три прыжка перескочилъ пріемную и бросился на лстницу, по которой хотлъ сбжать, перескакивая по четыре ступеньки заразъ, какъ вдругъ, въ своемъ бгств съ опущенной головой, онъ столкнулся съ однимъ мушкетеромъ, выходившимъ отъ де-Тревиля по черному ходу, и ударился головой объ его плечо, что заставило того испустить крикъ или. скоре, рычаніе.

— Извините, сказалъ д’Артаньянъ и хотлъ продолжать бжать,— извините, я очень спшу.

Едва онъ спустился съ первой лстницы, какъ сильная рука схватила его за шарфъ и остановила.

— Вы спшите, вскричалъ мушкетеръ, блдный какъ саванъ:— подъ этимъ предлогомъ вы меня толкаете, говорите: ‘Извините’ и воображаете, что этого довольно? Не совсмъ-то. молодой человкъ. Вы предполагаете, что разъ де-Тревиль при васъ говорилъ сегодня съ нами немножко рзко, съ нами и въ самомъ дл можно обращаться такъ же, какъ и онъ. Образумьтесь, товарищъ, вдь вы не де-Тревиль.

— Честное слово, возразилъ д’Артаньянъ, узнавъ Атоса, который посл перевязки, сдланной ему докторомъ, возвращался въ свою квартиру:— честное слово, я это сдлалъ не нарочно, а потому я извинился передъ вами, мн кажется, этого довольно. Но я, впрочемъ, снова,— что можетъ быть ужъ слишкомъ,— извиняюсь, такъ какъ, честное слово, я спшу, очень спшу. Пустите же меня, прошу васъ, и позвольте мн идти, куда мн надо.

— Милостивый государь, сказалъ Атосъ, отпуская его,— вы невжа, видно, что вы пріхали издалека.

Д’Артаньянъ перескочилъ уже три или четыре ступеньки, но при этомъ замчаніи Атоса вдругъ остановился.

— Чортъ возьми, сказалъ онъ,— какъ бы ни было далеко то мсто, откуда я пріхалъ, ужъ никакъ не вы будете давать мн уроки хорошихъ манеръ, предупреждаю васъ.

— Можетъ быть, сказалъ Атосъ.

— Ахъ! если бъ я не такъ спшилъ, вскричалъ д’Артаньянъ,— и если бъ я не бжалъ за нкшмъ господиномъ…

— Господинъ спшащій, меня вы найдете, не имя надобности бгать, слышите!

— А гд это, скажите, будьте добры.

— Около монастыря босоногихъ кармелитовъ.

— Въ которомъ часу?

— Около двнадцати.

— Около двнадцати. Хорошо, я буду тамъ.

— Постарайтесь не заставить меня ждать себя, потому что въ двнадцать часовъ съ четвертью я вамъ обржу уши на бгу.

— Хорошо! вскричалъ д’Артаньянъ,— я тамъ буду въ двнадцать безъ 10 минуть.

И онъ пустился бжать, какъ будто чортъ уносилъ его, надясь еще найти своего незнакомца, который, идя своимъ медленнымъ шагомъ, не могъ уйти особенно далеко. Но у двери, выходившей на улицу, Портосъ разговаривалъ съ какимъ-то гвардейцемъ. Между разговаривающими было пространство какъ разъ только для одного человка. Д’Артаньянъ думалъ, что этого пространства будетъ для него достаточно, и бросился между ними, чтобы пролетть, какъ стрла, но д’Артаньянъ не принялъ въ расчетъ втра. Когда онъ проходилъ, втеръ распахнулъ длинный плащъ Портоса, и д’Артаньянъ влетлъ прямо въ плащъ. Безъ сомннія, Портосъ, имлъ причины не снимать эту необходимую часть своей одежды, потому что, вмсто того, чтобы опуститъ полу, которую онъ держалъ, онъ потянулъ ее, такъ что д’Артаньянъ, повернувшись кругомъ, что объясняется сопротивленіемъ упрямаго Портоса, завернулся въ бархатный плащъ. Д’Артаньянъ, слыша проклятія мушкетера, хотлъ высвободиться изъ-подъ плаща, который мшалъ ему видть, и старался выпутаться изъ складокъ. Онъ боле всего страшился попортить новую чудную перевязь, о которой мы уже говорили, но, робко открывъ глаза онъ увидлъ, что уткнулся носомъ между плечами Портоса, то есть какъ разъ въ перевязь. Увы! какъ большинство вещей на этомъ свт, которыя имютъ за собой только вншность, перевязь была изъ золота только спереди, а сзади — изъ простой буйволовой кожи. Портосъ, какъ истый гордецъ, не имя возможности имть перевязь всю изъ золота, имлъ ее, по крайней мр, вполовину: съ этой минуты становилась понятнымъ необходимость насморка и крайняя нужда въ плащ.

— Vertubleu! вскричалъ Портосъ, длая усилія, чтобы освободиться отъ д`Артаньяна, который копошился у него на спин:— взбсились вы, что-ли, что такъ бросаетесь на людей?

— Извините, сказалъ д’Артаньянъ, снова показываясь изъ-за плеча гиганта,— но я очень спшу, я бгу въ догонку за однимъ…

— Забываете вы, что-ли, гд ваши глаза, когда вы бжите? спросилъ Портосъ.

— Нтъ, отвчалъ д’Артаньянъ, задтый за живое,— нтъ и, благодаря моимъ глазамъ, я вижу даже то, чего не видятъ другіе.

Понялъ-ли Портосъ или нтъ, но только разсердился не на шутку:

— Вы заставите себя хорошенько вздуть, предупреждаю васъ, если только будете такъ тереться около мушкетеровъ.

— Вздуть! вскричалъ д’Артаньянъ,— это грубость!

— Эти грубости говоритъ человкъ, привыкшій смотрть въ лицо своимъ врагамъ.

— Тьфу, пропасть! знаю я хорошо, что вы не поворачиваете спины ни передъ кмъ!

И молодой человкъ, въ восторг отъ своей шутки, удалился, смясь во все горло.

Портосъ пришелъ въ ярость и сдлалъ движеніе, чтобы броситься на д’Артаньяна.

— Посл, посл! закричалъ этотъ,— когда на васъ не будетъ уже вашего плаща.

— Итакъ, въ часъ, сзади Люксембурга.

— Очень хорошо, въ часъ, отвчалъ д’Артаньянъ, поворачивая за уголъ.

Но ни въ улиц, которую онъ пробжалъ, ни въ той, которую теперь обнималъ взглядомъ, онъ никого не увидлъ. Какъ бы тихо ни шелъ незнакомецъ, онъ скрылся изъ виду, быть можетъ, онъ вошелъ въ какой нибудь домъ. Д’Артаньянъ справлялся о немъ у всхъ встрчныхъ, спустился до парома, поднялся по улиц Сены и Краснаго Креста, но нигд, ршительно нигд не нашелъ его. Между тмъ эта скорая ходьба оказалась для него очень полезна въ томъ смысл, что чмъ боле выступало поту на его чело, тмъ боле отлегало отъ сердца. Онъ принялся тогда размышлять о только что случившихся обстоятельствахъ, они были многочисленны и нечальнаго свойства: еще не было одиннадцати часовъ утра, а ужъ это утро принесло немало непріятностей.

Де-Тревиль, конечно, не могъ не найти немножко рзкимъ то, какъ умчался отъ него д’Артаньянъ. Кром того, ему предстояли дв дуэли съ людьми, изъ которыхъ каждый способенъ былъ убить трехъ д’Артаньяновъ, однимъ словомъ, съ двумя мушкетерами, то есть съ двумя личностями, которыхъ онъ такъ сильно уважалъ и которыхъ и въ мысляхъ, и въ сердц считалъ выше всхъ остальныхъ. Обстоятельства складывались неутшительно. Убжденный, что онъ будетъ убить Атосомъ, понятно, молодой человкъ не очень много думалъ о Портос. Однакожъ, такъ какъ надежда послднею угасаетъ въ сердц человка, онъ кончилъ тмъ, что авось либо ему удастся пережить, само собою разумется съ ужасными ранами, эти дв дуэли, и на случай, если онъ останется въ живыхъ, онъ принялся читать себ наставленія.

— Какого безмозглаго я корчу изъ себя, и что я, въ самомъ дл, за дуралей! Этотъ храбрый и несчастный Атосъ былъ раненъ именно въ то плечо, въ которое, какъ баранъ, я толкнулъ его головой. Единственная вещь, которая удивляетъ меня, это то, что онъ но уложилъ меня на мст, онъ имлъ на это право, и боль, которую я причинилъ ему, должна быть ужасной. Что касается до Портоса,— о! что касается до Портоса, честное слово, это боле забавно.

И, противъ собственнаго желанія, молодой человкъ принялся хохотать, оглядываясь, однакоже, какъ бы этотъ смхъ, одинъ на одинъ, безъ видимой причины, въ глазахъ тхъ, которые видли его смющимся, не оскорбилъ бы кого нибудь изъ прохожихъ.

— Что касается до Портоса, это боле забавно, но тмъ не мене, я все же несчастный втреникъ. Разв такъ бросаются на людей, не сказавши: посторонитесь, разв можно заглядывать имъ подъ плащи, чтобы видть то, чего тамъ нтъ! Онъ наврно бы извинилъ меня, если бы я не сказалъ ему про эту проклятую перевязь, намекнулъ, правда, не прямо, а все-таки намекнулъ. Ахъ, я проклятый гасконецъ,— я, кажется, не перестану острить и на сковород. Послушай, д’Артаньянъ, мой другъ, продолжалъ онъ, говоря самъ съ собой со всею любезностью, къ которой по отношенію къ себ считалъ себя обязаннымъ — если ты избжишь смерти, что неправдоподобно, то на будущее время надлежитъ быть безукоризненно вжливымъ. Съ этой минуты нужно, чтобы тобою восхищались, чтобы тебя ставили въ примръ. Быть предупредительнымъ и вжливымъ, это не значитъ быть трусомъ. Взгляните лучше на Арамиса: Арамисъ — это сама кротость, сама грація. А разв кто нибудь посметъ когда нибудь сказать, что Арамисъ трусъ? Нтъ, наврно, и отнын я хочу во всхъ отношеніяхъ брать его за образецъ. А! вотъ и онъ.

Д’Артаньянъ, идя и разговаривая самъ съ собою, очутился въ нсколькихъ шагахъ отъ отеля д’Эгильонъ и передъ этимъ отелемъ онъ замтилъ Арамиса, весело разговаривавшаго съ тремя кавалерами изъ гвардіи короля. Съ своей стороны Арамисъ замтилъ д’Артаньяна, но такъ какъ онъ не забылъ, что именно передъ этимъ молодымъ человкомъ де-Тревиль такъ сильно погорячился сегодня утромъ и какъ свидтель упрековъ, сдланныхъ мушкетерамъ, не былъ ему никоимъ образомъ пріятенъ, онъ сдлалъ видъ, будто не видитъ его. Д’Артаньянъ, напротивъ, всецло занятый своими планами примиренія и учтивости, подошелъ къ четыремъ молодымъ людямъ и съ самой любезной улыбкой низко поклонился имъ. Арамисъ слегка наклонилъ голову, но не улыбнулся. Вс четверо, впрочемъ, сейчасъ же прекратили разговоръ.

Д’Артаньянъ былъ не настолько глупъ, чтобы не замтить, что онъ лишній, но былъ недостаточно опытенъ въ пріемахъ большого свта, чтобы ловко выйти изъ ложнаго положенія, въ которое обыкновенно попадаетъ человкъ, вступающій въ разговоръ, вовсе до него не касающійся, съ людьми, едва ему знакомыми. Онъ мысленно подыскивалъ какой нибудь предлогъ, чтобъ сдлать свое отступленіе боле удобнымъ, какъ вдругъ замтилъ, что Арамисъ уронилъ платокъ и, безъ сомннія нечаянно, наступилъ на него ногой. Эта минута показалась ему очень удобной, чтобы загладить свое неприличіе, онъ наклонился и съ самымъ любезнымъ видомъ выдернулъ платокъ изъ-подъ ноги мушкетера, несмотря на вс усилія, которыя длалъ послдній, чтобы удержать его, и сказалъ, подавая его:

— Я думаю, милостивый государь, что вамъ было бы досадно потерять этотъ платокъ.

Платокъ, въ самомъ дл, былъ богато вышитъ, съ гербомъ и коронкой на одномъ изъ угловъ. Арамисъ страшно покраснлъ и скоре вырвалъ, чмъ взялъ его изъ рукъ гасконца.

— А! А! вскричать одинъ изъ гвардейцевъ,— будешь-ли ты еще и теперь продолжать утверждать, скромный Арамисъ, что ты въ дурныхъ отношеніяхъ съ г-жей де-Буа-де-Траси, когда эта любезная дама обязательно одолжаетъ теб свои платки?

Арамисъ бросилъ на д’Артаньяна одинъ изъ тхъ взглядовъ, которые даютъ понять человку, что онъ пріобрлъ смертельнаго врага, затмъ, снова принявъ свой кроткій видъ, онъ сказалъ:

— Вы ошибаетесь, господа,— это не мой платокъ и не знаю, зачмъ этому господину пришла фантазія отдать скоре его мн, а не кому-нибудь изъ васъ, и въ доказательство того, что я говори: вотъ мой платокъ, который я вынимаю изъ моего кармана.

Съ этими словами онъ вынулъ свой собственный платокъ, тоже очень изящный, изъ тонкаго батиста, хотя батистъ въ т времена стоилъ очень дорого, но безъ вышивки, безъ герба, только съ вензелемъ своего владльца. На этоіъ разъ д’Артаньянъ не произнесъ ни слова: онъ понялъ свою ошибку, но друзья Арамиса не дали себя убдить его запирательствомъ, и одинъ изъ нихъ обратился къ молодому мушкетеру съ притворною серьезностью:

— Если это такъ, я буду принужденъ, мой милый Арамисъ, взять его у тебя, потому что, какъ ты самъ знаешь, де-Буа-де-Траси одинъ изъ моихъ интимныхъ друзей и я не хочу, чтобы хвастались вещами его жены.

— Ты не такъ требуешь этого, отвчалъ Арамисъ,— и, въ сущности вполн сознавая справедливость твоего требованія, я отказываю, потому что просьба твоя плохо выражена.

— Дло въ томъ, осмлился робко замтить д’Артаньянъ,— что я не видлъ, выпалъ-ли платокъ изъ кармана господина Арамиса. Онъ наступилъ на него ногой, вотъ почему я и подумалъ, что платокъ принадлежитъ ему.

— И вы ошиблись, холодно отвчалъ Арамисъ, какъ будто не замчая попытки д’Артаньяна исправить свою ошибку, затмъ, обращаясь къ тому изъ гвардейцевъ, который заявилъ себя другомъ де-Буа-де-Траси, онъ продолжалъ:

— Впрочемъ, я передумалъ, дорогой пріятель де-Траси: такъ какъ я ему не мене тебя нжный другъ, то этотъ платокъ могъ такъ же выпасть изъ моего кармана, какъ и изъ твоего.

— Нтъ, клянусь честью! вскричалъ гвардеецъ его величества.

— Ты будешь клясться своею честью, а я своимъ честнымъ словомъ, и тогда, очевидно, кто нибудь изъ насъ солжетъ. Послушай, сдлаемъ лучше вотъ какъ, Монтаранъ: возьмемъ каждый половину.

— Платка?

— Да.

— Превосходно, вскричали другіе два гвардейца:— это ршеніе царя Соломона. Положительно, Арамисъ, ты мудрецъ.

Молодые люди расхохотались и, какъ легко понять, дло не имло дальнйшихъ послдствій. Спустя минуту, разговоръ прекратился и 3 гвардейца и мушкетеръ, дружески пожавъ другъ другу руки, разошлись — гвардейцы въ свою сторону, а Арамисъ — въ свою.

— Вотъ удобная минута помириться съ этимъ любезнымъ господиномъ, подумалъ д’Артаньянь, державшійся немного въ сторон во время этого послдняго ихъ разговора, и съ этимъ похвальнымъ намреніемъ онъ приблизился къ Арамису, который не обращалъ на него никакого вниманія.

— Милостивый государь, обратился онъ къ Арамису,— надюсь, вы меня извините.

— А! прерваль Арамисъ,— позвольте вамъ замтить, что вы поступили въ данномъ случа не такъ, какъ слдовало бы сдлать порядочному человку.

— Какъ, вскричалъ д’Артаньянъ,— вы предполагаете!..

— Я предполагаю, что вы не дуракъ и что вы хорошо знаете, хотя и пріхали изъ Гасконіи, что безъ причины не ходятъ по батистовымъ платкамъ. Чортъ возьми, Парижъ не вымощенъ батистомъ!

— Да, но вы не правы, стараясь меня унизить, вспылилъ д’Артаньянъ, у котораго природная наклонность къ спорамъ брала верхъ надъ намреніями мирнаго свойства.— Я изъ Гасконіи, это правда, и разъ вы это знаете, мн не надобно вамъ говорить, что гасконцы нетерпливы, такъ что, если они разъ извинились, хотя бы въ глупости, они убждены, что они уже сдлали наполовину больше того, что должны сдлать.

— Все, что я сказалъ, отвтилъ Арамисъ,— я сказалъ вовсе не съ тмъ, чтобы искать ссоры съ вами. Слава Богу, я не забіяка и, будучи мушкетеромъ только на время, я дерусь только тогда, когда меня принуждаютъ, и всегда съ большимъ отвращеніемъ. Но на этотъ разъ дло очень серьезно, потому что вами скомпрометирована дама.

— То есть нами! вскричалъ д’Артаньянъ.

— Зачмъ вы имли неловкость отдать мн платокъ?

— Зачмъ вы были такъ неловки, что уронили его?

— Я сказалъ и повторяю, что этотъ платокъ упалъ не изъ моего кармана.

— Ну, что-жь? Вы солгали дважды, потому что я видлъ, какъ вы его уронили.

— А! вы заговорили другимъ тономъ, господинъ гасконецъ! Ну, что-жъ, я научу васъ вжливости!

— А я верну васъ въ монастырь, господинъ аббатъ! Обнажайте шпагу и не медля!

— Ну, нтъ, если вы этого хотите, мой прекрасный другъ, по крайней мр только не здсь. Разв вы не видите, что мы стоимъ какъ разъ противъ отеля д’Эгильонъ, заполненнаго креатурами кардинала. Кто мн поручится, что это не его высокопреосвященство поручилъ вамъ доставить мою голову? Къ тому же, я до смшного стою за свою голову, такъ какъ, мн кажется, она какъ нельзя лучше подходитъ къ моимъ плечамъ. Я хочу васъ убить, будьте покойны, но убить тихо, безъ огласки, въ укромномъ и скрытомъ мст, тамъ, гд бы вы никому не могли похвастаться вашей смертью.

— Я согласенъ, но не очень надйтесь на это и унесите вашъ платокъ, принадлежитъ-ли онъ вамъ, или нтъ, можетъ быть, придетъ случай, что онъ вамъ понадобится.

— Вы гасконецъ? спросилъ Арамисъ.

— Да, гасконецъ, который не откладываетъ свиданіи изъ предосторожности.

— Осторожность — добродтель довольно безполезная для мушкетеровъ, но необходимая для людей духовнаго званія, и такъ какъ я мушкетеръ только случайно, я стою за то, чтобы быть осторожнымъ. Въ два часа я буду имть честь ждать васъ въ отел де-Тревиля, тамъ я укажу вамъ удобное мсто.

Молодые люди раскланялись, затмъ Арамисъ удалился вверхъ по улиц, ведущей къ Люксембургу, между тмъ какъ д’Артаньянъ, вида, что скоро полдень, направился по дорог къ монастырю босоногихъ кармелитовъ, говоря самъ съ собою:

— Положительно, я не могу прійти въ себя, но, по крайней мр, если меня убьютъ, я буду убитъ мушкетеромъ.

V.
Мушкетеры короля и гвардейцы кардинала.

Д’Артаньянъ никого не зналъ въ Париж. Онъ отправился поэтому на свиданіе съ Атосомъ безъ секундантовъ, ршившись ограничиться тми, которыхъ выберетъ его противникъ. Къ тому же, онъ имлъ положительное намреніе извиниться передъ храбрымъ мушкетеромъ въ самой приличной форм, но безъ слабости, боясь, чтобы эта дуэль не имла того непріятнаго исхода, который всегда получается въ результат подобнаго дла, когда сильный молодой человкъ дерется съ противникомъ, ослабвшимъ отъ ранъ: побжденный, онъ удваиваетъ тріумфъ своего противника, побдивши, онъ бываетъ обвиненъ въ вроломств и легкой побд.

Впрочемъ, одно изъ двухъ: или мы плохо описали характеръ нашего искателя приключеній, или нашъ читатель долженъ былъ уже замтить, что д’Артаньянъ былъ человкъ, далеко не обыкновенный. Итакъ, продолжая повторять самъ себ, что его смерть неизбжна, онъ вовсе не покорился необходимости безропотно умереть потихоньку, какъ сдлалъ бы всякій, мене отважный и сдержанный, на его мст. Онъ обсудилъ различные характеры тхъ людей, съ которыми ему придется драться, и началъ боле ясно представлять себ свое положеніе. Онъ надялся, съ помощью заране приготовленныхъ прямодушныхъ извиненій, сдлаться другимъ Атоса, серьезный и важный видъ котораго очень ему нравился Онъ льстилъ себя надеждой запугать Портоса приключеніемъ съ перевязью, про которое онъ могъ, если не будетъ убитъ на мст, разсказать всему свту, а этотъ разсказъ, ловко пущенный въ ходъ, долженъ выказать Портоса съ смшной стороны, наконецъ, что касается до угрюмаго Арамиса, то къ нему онъ не чувствовалъ особенно большого страха и, предполагая, что доберется и до него, онъ ручался отправить его на тотъ свтъ, или, по крайней мр, ударивъ въ лицо, какъ приказывалъ Цезарь поступать съ солдатами Помпея, навсегда испортить красоту, которой онъ такъ гордился.

Д’Артаньянъ, къ тому же, ни за что не хотлъ отступать отъ своего ршенія, которое принято было имъ вслдствіе совтовъ отца,— совтовъ, сущность которыхъ заключалась въ слдующемъ: ‘Никому ничего не спускать, кром короля, кардинала и де-Тревиля’. А потому онъ скоре летлъ, чмъ шелъ къ монастырю босоногихъ кармелитовъ, родъ зданія безъ оконъ, окруженнаго полями предмстья Prs au Clercs, служившаго обыкновенно мстомъ для свиданій людей, не имющихъ возможности попусту тратить время.

Когда д’Артаньянъ дошелъ до небольшого пустопорожняго участка земли, расположеннаго у самыхъ стнъ монастыря, Атосъ уже ждалъ его, хотя только всего пять минутъ, пробило двнадцать часовъ. Онъ былъ пунктуаленъ, какъ самаритянинъ, и самый строгій казуистъ относительно дуэлей не нашелъ бы къ чему придраться.

Атосъ, который попрежнему очень страдалъ отъ раны, хотя на ней и была сдлана новая повязка хирургомъ де-Тревиля, сидлъ на меж и ожидалъ своего противника съ тмъ спокойнымъ и полнымъ достоинства видомъ, который никогда не покидалъ его. При вид д’Артаньяна, онъ вжливо всталъ и сдлалъ нсколько шаговъ ему навстрчу. Этотъ послдній, съ своей стороны, приблизился къ своему противнику со шляпой въ рук, перо которой волочилось по земл.

— Милостивый государь, сказалъ Атосъ,— я предупредилъ двоихъ моихъ друзей, которые будутъ моими секундантами, но эти два друга еще не пришли. Удивляюсь, отчего они опоздали: это не въ ихъ привычкахъ.

— А у меня нтъ секундантовъ, сказалъ д’Артаньянъ,— потому что я только вчера пріхалъ въ Парижъ и никого здсь еще не знаю, кром г. де-Тревиля, которому я былъ отрекомендованъ моимъ отцомъ, имвшимъ честь быть когда-то его другомъ.

Атосъ призадумался на минуту.

— Вы никого не знаете, кром де-Тревиля? спросилъ онъ.

— Да, я здсь положительно никого, кром него, не знаю.

— Но, продолжалъ Атосъ, говоря отчасти самъ съ собой, отчасти съ д’Артаньяномъ,— но если я васъ убью, я буду имть видъ какого-то изверга!

— Не совсмъ такъ, отвчалъ д’Артаньянъ, съ поклономъ, не лишеннымъ достоинства:— не совсмъ такъ, потому что вы мн длаете честь драться со мной, имя рану, которая, по всей вроятности, очень безпокоить васъ.

— Очень безпокоить, честное слово, я долженъ признаться, что вы причинили мн чертовскую боль, но я возьму шпагу въ лвую руку, въ подобныхъ случаяхъ я обыкновенно длаю такъ. Не думайте же, что я васъ помилую: я также хорошо владю и лвой рукой, это даже будетъ для васъ невыгодно: для людей не подготовленныхъ имть дло съ лвшой, это даже очень стснительно. Я жалю, что раньше не сообщилъ вамъ объ этомъ обстоятельств.

— Вы положительно такъ любезны, сказалъ д’Артаньянъ, снова кланяясь,— что я какъ нельзя боле вамъ благодаренъ.

— Вы меня смущаете, отвчалъ Атосъ съ свойственнымъ ему видомъ истаго джентльмена:— пожалуйста, поговоримте о чемъ нибудь другомъ, если вамъ только это непріятно.— Ахъ! чортъ возьми, какъ вы мн сдлали больно! Плечо горитъ.

— Если бы вы только позволили, замтилъ робко д’Артаньянъ.

— Что?

— У меня есть чудесный бальзамъ для ранъ, бальзамъ, полученный мною отъ матери, и дйствіе его я испыталъ на себ.

— Ну, что же?

— А то, что, я увренъ, мене чмъ въ три дня этотъ бальзамъ вылчилъ бы васъ и, по прошествіи трехъ дней, когда вы выздоровли бы, я счелъ бы для себя, милостивый государь, большою честью быть къ вашимъ услугамъ.

Д’Артаньянъ произнесъ эти слова съ той простотой, которая длала честь его любезности, никоимъ образомъ не умаляя его храбрости.

— Честное слово, сказалъ Атосъ,— вотъ предложеніе которое мн нравится, не потому, чтобы я принялъ его, но въ немъ за цлую милю чувствуется, что имешь дло съ джентльменомъ. Такъ именно говорили и поступали храбрые богатыри временъ Карла Великаго, которыхъ каждый благородный человкъ долженъ брать себ за образецъ. Къ несчастью, мы живемъ не во времена великаго императора, мы живемъ во время господина кардинала и черезъ три дня узнаютъ, какъ бы хорошо мы ни сохраняли тайну,— узнаютъ, повторяю я, что мы должны драться, и нашей дуэли воспрепятствуютъ. Однакожъ, что же эти гуляки не идутъ?

— Если вы спшите, сказалъ д’Артаньянъ Атосу съ той же самой простотой, съ которой за минуту до этого онъ предложилъ ему отложитъ дуэль на три дня:— если вы спшите и если вамъ будетъ угодно отправить меня на тотъ свтъ сейчасъ же, прошу васъ, не стсняйтесь.

— Вотъ еще слова, которыя мн нравятся, сказалъ Атосъ, длая учтивый поклонъ д’Артаньяну,— и которыя доказываютъ, что вы человкъ съ умомъ и, наврно, съ сердцемъ. Милостивый государь, я люблю людей вашего закала и вижу, что если мы не убьемъ другъ друга, я буду впослдствіи находить истинное удовольствіе въ бесд съ вами. Я прошу васъ, подождемте этихъ господъ, у меня есть время и это будетъ гораздо правильне. А, вотъ, кажется, одинъ изъ нихъ.

И дйствительно, въ конц улицы Вожирара показался гигантъ Портосъ.

— Какъ, вскричалъ д’Артаньянъ,— вашъ первый секундантъ Портосъ?

— Да, разв вы имете что нибудь противъ этого?

— Нтъ, нисколько.

— А, вотъ и второй.

Д’Артаньянъ обернулся въ сторону, указанную ему Атосомъ, и узналъ Арамиса.

— Какъ? вскричалъ онъ еще съ большимъ удивленіемъ чмъ въ первый разъ,— вашъ второй секундантъ — Арамисъ?

— Безъ сомннія, разв вы не знаете, что насъ никогда не видятъ одного безъ другого и что насъ зовутъ между мушкетерами и гвардейцами, при двор и въ город: Атосъ, Портосъ и Арамисъ, или три неразлучки? Но такъ какъ вы пріхали изъ Дакса или изъ По…

— Изъ Тарбъ, поправилъ д’Артаньянъ.

— Вамъ позволительно не знать этихъ подробностей.

— Честное слово, вскричалъ д’Артаньянъ,— васъ справедливо такъ называютъ, господа, и мое приключеніе, если оно надлаетъ какого нибудь шума, докажетъ по крайней мр, что вашъ союзъ основанъ не на контрастахъ.

Тмъ временемъ Портосъ приблизился и привтствовалъ Атоса рукой, затмъ, обернувшись къ д’Артаньяну, онъ остановился въ удивленіи.

Скажемъ мимоходомъ, что онъ перемнилъ перевязь и снялъ плащъ.

— А! а! сказалъ онъ,— что это значить?

— Я дерусь съ этимъ господиномъ, сказалъ Атосъ, указывая рукой на д’Артаньяна и тмъ же жестомъ отвчая на его привтствіе.

— Я тоже съ нимъ дерусь, сказалъ Портосъ.

— Но только въ часъ, отвчалъ д’Артаньянъ.

— И я тоже дерусь съ этимъ господиномъ, прибавилъ Арамисъ, приближаясь въ свою очередь.

— Но только въ два часа, замтилъ съ прежнимъ спокойствіемъ д’Артаньянъ.

— Но изъ-за чего ты, Атосъ, дерешься съ нимъ?

— Честное слово, самъ не знаю хорошо. Онъ толкнулъ меня въ больное плечо, а ты, Портосъ, изъ-за чего?

— Я дерусь, потому что дерусь, отвчалъ Портосъ, красня.

Атосъ, ничего не опускавшій изъ виду, замтилъ, какъ легкая улыбка промелькнула на губахъ гасконца.

— У насъ вышелъ споръ относительно туалета, сказалъ молодой человкъ.

— А ты, Арамисъ? спросилъ Атосъ.

— А я дерусь вслдствіе спора по поводу одного богословскаго вопроса, отвчалъ Арамисъ, длая знакъ д’Артаньяну, которымъ онъ просилъ сохранить втайн причину ихъ дуэли.

Атосъ замтилъ, какъ у д’Артаньяна вторично промелькнула улыбка.

— Въ самомъ дл? переспросилъ Атосъ.

— Да, мы поспорили по поводу св. Августина, относительно котораго мы не согласны, подтвердилъ гасконецъ.

— Положительно, это умный человкъ, прошепталъ Атосъ.

— А теперь, когда вы вс собрались, господа, сказалъ д’Артаньянъ,— позвольте мн принести вамъ мои извиненія.

При слов ‘извиненіе’ Атосъ нахмурился, на губахъ Портоса показалась презрительная улыбка и отрицательный знакъ былъ отвтомъ Арамиса.

— Вы меня не понимаете, господа, сказалъ д’Артаньянъ, поднявъ голову, на лицо его въ эту самую минуту упалъ лучъ солнца, освщая тонкія, смлыя черты,— я прошу у васъ извиненія на тотъ случай, если мн не удастся расквитаться со всми вами, такъ какъ г. Атосъ иметъ право убить меня первымъ, что очень обезцниваетъ мой долгъ относительно васъ, г. Портосъ, и обращаетъ его въ ничто въ отношеніи г. Арамиса. А теперь, господа, я повторяю вамъ, извините меня, но только въ этомъ смысл!

Съ этими словами, съ самымъ ловкимъ движеніемъ, которое когда либо удавалось видть, д’Артаньянъ обнажилъ шпагу. Кровь прилила къ голов д’Артаньяна, и въ минуту онъ готовъ былъ обнажить шпагу противъ всхъ мушкетеровъ королевства, не только что противъ Атоса, Портоса и Арамиса.

Было ровно двнадцать часовъ съ четвертью. Солнце стояло въ зенит, и мсто, выбранное ими для дуэли, было совершенно открыто дйствію его лучей.

— Очень жарко, замтилъ Атосъ, въ свою очередь обнажая шпагу,— а между тмъ я не могу снять камзола, потому что я сейчасъ почувствовалъ, что изъ моей раны опять пошла кровь, и я боюсь смутить г. д’Артаньяна видомъ крови, которую не онъ мн пустилъ.

— Совершенно врно, подхватилъ д’Артаньянъ,— и будь вамъ пущена кровь мною или кмъ нибудь другимъ, увряю васъ, я всегда съ большимъ сожалніемъ увидлъ бы ее у такого храбраго человка, а потому я буду такъ же драться въ камзол, какъ и вы.

— Ну, ну, вмшался Портосъ,— довольно всхъ этихъ любезностей: подумайте, что и мы ждемъ очереди.

— Говорите, Портосъ, только про себя, когда вамъ придетъ желаніе говорить такія глупости, прервалъ Арамисъ.— Я нахожу, что все, что говорятъ эти господа, сказано хорошо и вполн достойно кавалеровъ.

— Когда вамъ угодно начать? обратился Атосъ къ д’Артаньяну, становясь въ позицію.

— Я ожидалъ вашихъ приказаній, сказалъ д’Артаньянъ, скрещивая оружіе.

Но едва рапиры коснулись одна другой, какъ на углу монастыря показался обходъ гвардейцевъ его высокопреосвященства Жюссака.

— Гвардейцы кардинала! вскричали въ одно время Портосъ и Арамисъ.— Шпаги въ ножны! Господа, шпаги въ ножны!

Но было уже слишкомъ поздно. Оба сражающихся были замчены въ поз, которая не позволяла сомнваться въ ихъ намреніяхъ.

— Ага! замтивъ Жюссакъ, приближаясь къ нимъ и давая знакъ своимъ людямъ поступить также,— ага! такъ мушкетеры здсь дерутся? А указы, на что-жъ они?

— Вы очень великодушны, господа гвардейцы, отвчалъ Атосъ со злобой, такъ какъ Жюссакъ былъ однимъ изъ главныхъ зачинщиковъ третьеводнишней драки.— Еслибы мы видли, что вы деретесь, ручаюсь вамъ, что мы не стали бы мшать вамъ. Оставьте же насъ дйствовать, и вы доставите себ удовольствіе безъ всякаго труда.

— Господа, обратился къ нимъ Жюссаісъ,— я съ большимъ сожалніемъ долженъ объявить вамъ, что это невозможно. Долгъ прежде всего: вложите же ваши шпаги и слдуйте за нами.

— Господа, произнесъ въ отвть Арамисъ, передразнивая Жюссака,— съ величайшимъ удовольствіемъ, мы послдовали бы вашему любезному приглашенію, если бы это зависло отъ насъ, но, къ несчастію, это невозможно: г. де-Тревиль запретилъ намъ это. Отправляйтесь же своей дорогой, это самое лучшее, что вы можете сдлать.

Эта насмшка привела въ бшенство Жюссака.

— Въ такомъ случа, мы силой возьмемъ васъ, если вы не повинуетесь намъ!

— Ихъ пятеро, вполголоса сказалъ Атосъ,— насъ всего трое, мы еще разъ будемъ побиты и должны будемъ умереть на мст, такъ какъ я объявляю: снова побжденнымъ я не покажусь капитану.

Атосъ, Портосъ и Арамисъ въ ту же минуту приблизились одинъ къ другому, между тмъ, какъ Жюссакъ равнялъ своихъ солдата. Этой одной минуты достаточно было д’Артаньяну, чтобы принять окончательное ршеніе: это было одно изъ тхъ событій, которыя ршаютъ участь человка, это былъ выборъ между королемъ и кардиналомъ, и разъ выборъ былъ сдланъ, надо было не отступать отъ него. Драться, это значило ослушаться закона, то есть рисковать своей головой, иначе сказать однимъ ударомъ сдлаться врагомъ министра, боле могущественнаго, чмъ самъ король, все это предвидлъ молодой человкъ и, скажемъ ему въ похвалу, онъ не колебался ни секунды. Итакъ, обратившись къ Атосу и его друзьямъ, онъ сказалъ:

— Господа, я возьму нсколько словъ назадъ изъ того, что вы сказали. Вы сказали, что васъ только трое, но мн кажется, что насъ четверо.

— Но вы не изъ нашихъ, сказалъ Портосъ.

— Это правда, отвчалъ д’Артаньянъ,— я не нашъ по платью, но я нашъ душой. У меня сердце мушкетера, я это чувствую и оно меня увлекаетъ.

— Спасайтесь, молодой человкъ, вскричалъ Жюссакъ, который, безъ сомннія, по жестамъ и по выраженію лица угадалъ о намреніяхъ д’Артаньяна.— Вы можете удалиться, мы на это согласны. Спасайте вашу шкуру, живе уходите.

Д’Артаньянъ не двигался съ мста.

— Положительно, вы славный малый, сказалъ Атосъ, пожимая ему руку.

— Ну же, ну! Ршайтесь же! настаивалъ Жюссакъ.

— Правда, сказали Портосъ и Арамисъ,— надо же на что нибудь ршиться.

— Этотъ господинъ очень великодушенъ, сказалъ Атосъ.

Но вс трое думали, что д’Артаньянъ слишкомъ молодъ, и боялись его неопытности.

— Насъ будетъ только четверо, изъ которыхъ одинъ раненый и затмъ одинъ ребенокъ, возразилъ Атосъ,— а тмъ не мене все-таки скажутъ, что насъ было четыре человка.

— Да, но отступить! сказалъ Портосъ.

— Это трудно, сказалъ Атосъ.

Д’Артаньянъ понялъ ихъ нершительность.

— Господа, все-таки испытайте меня, сказалъ онъ,— и я, клянусь вамъ честью, не уйду съ этого мста, если мы будемъ побждены.

— Какъ зовутъ васъ, мой любезный храбрый молодой человкъ? спросилъ Атосъ.

— Д’Артаньянъ.

— Итакъ, Атосъ, Портосъ, Арамисъ, впередъ! вскричалъ Атосъ.

— Ну, что-жъ, господа, ршаетесь вы на что нибудь? въ третій разъ спросилъ Жюссакъ.

— Ршено, отвчалъ Атосъ.

— А на что вы ршаетесь? спросилъ Жюссакъ.

— Мы будемъ имть честь напасть на васъ, сказалъ Арамисъ, одной рукой снимая шляпу, а другой вынимая шпагу.

— А! вы сопротивляетесь?— вскричалъ Жюссакъ.

— Чортъ возьми! это васъ удивляетъ?

И девять сражающихся бросились одинъ противъ другого съ яростью, которая, однако, не помшала соблюденію нкоторыхъ правилъ. Атосъ выбралъ себ противникомъ нкоего Каюзака, любимца кардинала, Портосъ — Викара, а Арамисъ очутился противъ двухъ противниковъ. Что касается до д’Артаньяна, онъ принужденъ былъ бороться съ самимъ Жюссакомъ. Сердце молодого гасконца такъ билось, что, казалось, выскочитъ изъ груди, но не отъ страха,— слава Богу, этого не было и тни,— а отъ желанія одержать верхъ, онъ дрался, какъ бшеный тигръ, десять разъ обходя своего противника, двадцать разъ мняя свои движенія и мсто. Жюссакъ былъ, какъ говорили тогда, лакомка до клинка и очень много практиковался, а между тмъ ему стоило неимоврныхъ трудовъ защищаться противъ прыгающаго и ловкаго противника, который каждую минуту уклонялся отъ принятыхъ правилъ, нападая со всхъ сторонъ разомъ, и все это съ видомъ человка, очень дорожащаго своей шкурой.

Наконецъ, эта борьба кончилась тмъ, что заставила Жюссака потерять всякое терпніе. Взбшенный тмъ, что его дйствіямъ мшалъ тотъ, на котораго онъ смотрлъ, какъ на ребенка, онъ началъ горячиться и началъ длать ошибки. Д’Артаньянъ, не особенно сильный въ практик, но глубоко изучившій теорію, удвоилъ свою ловкость. Жюссакъ, желая покончить, нанесъ ужасный ударъ своему противнику, растянувшись на земл, но этотъ послдній отразилъ ударъ, и въ то время, какъ Жюссакъ поднимался, д’Артаньянъ, успвъ проскользнуть. какъ змя, подъ его клинкомъ, прокололъ его шпагой насквозь. Жюссакъ упалъ, какъ пластъ.

Д’Артаньянъ окинулъ быстрымъ, тревожнымъ взглядомъ поле сраженія.

Арамисъ уже убилъ одного изъ своихъ противниковъ, но другой сильно тснилъ его. Все-таки Арамисъ былъ въ хорошихъ условіяхъ и могъ еще защищаться.

Бикара и Портосъ взаимно ранили другъ друга. Портосъ получилъ ударъ шпаги въ руку, а Бикара — въ бедро, но такъ какъ ни та, ни другая раны не были опасны, то они продолжали драться еще съ большимъ ожесточеніемъ.

Атосъ, снова раненый Каюзакомъ, видимо, блднлъ, но не отступалъ ни на шагъ: онъ взялъ только шпагу въ другую руку и сражался теперь лвой рукой.

Д’Артаньянъ, по законамъ дуэли того времени, имлъ право прійти кому-нибудь на помощь, оглядываясь на своихъ товарищей, чтобы узнать, кто боле нуждается въ его помощи, онъ подмтилъ взглядъ Атоса. Этотъ взглядъ былъ въ высшей степени краснорчивъ. Атосъ скоре бы умеръ, чмъ позвалъ къ себ на помощь, но онъ могъ смотрть и взглядомъ просить поддержки. Д’Артаньянъ понялъ его, сдлалъ страшный скачекъ и съ фланга напалъ на Каюзака, вскричавъ:

— Ко мн, г. гвардеецъ, я убью васъ!

Каюзакъ обернулся, и во-время: Атосъ, котораго поддерживало единственно мужество, упалъ на колни.

— Sangdieu! вскричалъ онъ д’Артаньяну,— не убивайте его, молодой человкъ, прошу васъ, мн нужно покончить съ нимъ одно старое дло, когда я поправлюсь и буду здоровъ. Обезоружьте его только, возьмите у него шпагу. Вотъ такъ. Хорошо! Очень хорошо!

Это восклицаніе вырвалось у Атоса при вид того, какъ шпага Каюзака отлетла отъ него на двадцать шаговъ. Д’Артаньянъ и Каюзакъ стремительно бросились вмст: одинъ — чтобы снова схватить ее, а другой — чтобы завладть ею, но д’Артаньянъ, боле легкій, усплъ опередить и сталъ на нее ногой.

Каюзакъ подбжалъ къ тому изъ гвардейцевъ, который быль убитъ Арамисомъ, завладлъ его рапирой и хотлъ вернуться къ д’Артаньяну, но на своемъ пути встртилъ Атоса, который во время минутнаго отдыха, доставленнаго ему д’Артаньяномъ, перевелъ духъ, и изъ боязни, чтобъ д’Артаньянъ не убилъ его врага, хотлъ снова начать бой. Д’Артаньянъ понялъ, что помшать Атосу значило-бы оскорбить его. И въ самомъ дл, нсколько минутъ спустя Каюзакъ упалъ, пораженный шпагой въ горло.

Въ эту-же самую минуту Арамисъ упиралъ свою шпагу въ грудь опрокинутаго противника и заставлялъ его просить пощады.

Оставались Портосъ и Бикара. Портосъ прибгалъ къ тысяч хвастовскихъ шутокъ, спрашивая Бикара, который можетъ быть часъ, и говоря ему всякія любезности и поздравляя его съ ротой, только что полученной его братомъ въ Наваррскомъ полку, но, подсмиваясь, онъ все-таки ничего не выигрывалъ. Бикара былъ одинъ изъ тхъ желзныхъ людей, которые падаютъ только мертвыми. Между тмъ пора было кончить: могъ прійти обходъ и забрать всхъ сражающихся, раненыхъ или нтъ, приверженцевъ короля или кардинала.

Атосъ, Арамисъ и д’Артаньянъ окружили Бикара и требовали, чтобы онъ сдался. Хотя Бикара и оставался одинъ противъ троихъ и, къ тому-же, былъ раненъ въ бедро, онъ все-таки не хотлъ отступать, но Жюссакъ, приподнявшись на локт, закричалъ, чтобы онъ сдавался. Бикара былъ гасконецъ, какъ и д’Артаньянъ, онъ притворился, что не слышитъ, и сталъ смяться, а затмъ, уловивъ минуту между двумя ударами, онъ концомъ своей шпаги указалъ точку на земл и сказалъ, пародируя стихъ изъ Библіи:

— Здсь умретъ Бикара, единый изъ тхъ, которые съ нимъ.

— Но ихъ четверо противъ тебя, кончай, я теб приказываю.

— А! если приказываешь, это другое дло, отвчалъ Бикара:— такъ какъ ты мой бригадиръ, я долженъ повиноваться.

Сдлавъ скачокъ назадъ, онъ переломилъ свою шпагу о колно, чтобы не отдавать ея, перебросилъ обломки черезъ стну монастыря и, скрестивъ руки, сталъ насвистывать кардинальскую псню.

Храбрость всегда уважается, даже въ непріятел. Мушкетеры отдали честь Бикара своими шпагами и вложили ихъ въ ножны. Д’Артаньянъ сдлалъ то-же самое, затмъ, съ помощью Бикара, единственнымъ лицомъ, оставшимся на ногахъ, онъ снесъ на паперть монастыря Жюссака, Каюзака и того изъ противниковъ Арамиса, который былъ только раненъ. Четвертый, какъ мы уже сказали, былъ мертвъ. Посл этого они позвонили въ колоколъ и, унося четыре шпаги изъ пяти, весело направились къ дому де-Тревиля.

Они шли, обнявшись, загораживая улицу во всю ея ширину и останавливая каждаго мушкетера, котораго встрчали, такъ что, наконецъ, образовалось тріумфальное шествіе.

Сердце д’Артаньяна сильно билось въ груди отъ восторга, онъ шелъ между Портосомъ и Атосомъ, нжно обнимая ихъ.

— Если я еще не мушкетеръ, говорилъ онъ своимъ новымъ друзьямъ, переступая порогъ отеля де-Тревиля,— по крайней мр я уже принятъ ученикомъ. Не такъ-ли?

VI.
Его величество король Людовикъ XIII.

Дло надлало много шуму. Де-Тревиль вслухъ очень бранилъ своихъ мушкетеровъ, а потихоньку поздравлялъ ихъ, но такъ какъ нельзя было терять времени и надо было немедленно предупредить короля, де-Тревиль поспшилъ отправиться въ Лувръ. Но было уже слишкомъ поздно — король заперся съ кардиналомъ, и де-Тревилю сказали, что король занимается и въ эту минуту не можетъ принять его. Вечеромъ де-Тревиль явился къ королю во время игры. Король выигрывалъ, и такъ какъ его величество былъ очень скупъ — онъ былъ въ отличномъ настроеніи духа и, еще издали замтивъ де-Тревиля, сказалъ ему:

— Подите сюда, г. капитанъ, подите, я васъ хочу бранить, знаете-ли вы, что его высокопреосвященство жаловался мн на вашихъ мушкетеровъ и былъ при этомъ такъ взволнованъ, что сегодня вечеромъ даже боленъ отъ этого. Однакожъ, эти наши мушкетеры какіе-то черти, люди, которыхъ надо перевшать!

— Нтъ, государь, отвчалъ де-Тревиль, который съ перваго взгляда увидлъ, какой оборотъ приняло дло:— нтъ, совсмъ напротивъ, это добрыя созданія, кроткія, какъ агнцы, и у которыхъ нтъ иного желанія, въ чемъ я ручаюсь, какъ только пользоваться своими шпагами исключительно для службы его величеству. Но, что длать, гвардейцы г. кардинала безпрестанно ищутъ ссоры съ ними, и только для чести своего полка бдные молодые люди должны защищаться.

— Послушайте господина де-Тревиля! сказалъ король,— послушайте! можно подумать, что онъ говоритъ о какой нибудь религіозной общин! Право, мой милый капитанъ, у меня является желаніе отршить васъ отъ должности и отдать ее двиц Шамеро, которой я общалъ аббатство. Но не думайте, чтобы я вамъ такъ и поврилъ на-слово. Меня называютъ Людовикомъ Справедливымъ, господинъ де-Тревиль, и сейчасъ, сейчасъ мы увидимъ.

— А именно потому, государь, что я полагаюсь на вашу справедливость,— я и буду терпливо и спокойно ждать ршенія вашего величества.

Дйствительно, счастье перемнилось, и такъ какъ король начиналъ проигрывать то, что онъ выигралъ, онъ былъ не противъ того, чтобы найти предлогъ оставить игру.

Итакъ, спустя минуту, король всталъ и, кладя въ карманъ лежавшія передъ нимъ деньги, большая часть которыхъ была имъ выиграна, онъ сказалъ:

— Ля-Віевиль, займите мое мсто, мн надо поговорить съ де-Тревилемъ по очень важному длу. А!.. передо мной лежало восемьдесятъ луидоровъ, положите и вы такую же сумму, чтобы т, которые проиграли, не могли бы жаловаться. Справедливость — прежде всего.

Затмъ, обернувшись къ де-Тревилю и направляясь съ нимъ къ амбразур окна, онъ продолжалъ:

— Итакъ, капитанъ, продолжалъ онъ,— вы говорите, что именно гвардейцы его высокопреосвященства искали ссоры съ вашими мушкетерами?

— Да, государь, какъ всегда.

— А какъ все это произошло, разскажите-ка? Потому что, вы сами знаете, любезный капитанъ, судья непремнно долженъ выслушать об стороны.

— Ахъ! мой Богъ! самымъ естественнымъ и простымъ образомъ. Трое изъ моихъ лучшихъ солдатъ, которыхъ ваше величество знаетъ по именамъ и преданность которыхъ не одинъ разъ была вами оцнена и которые — я могу въ этомъ завршь ваше величество — очень дорожатъ службой у вашего величества,— трое изъ моихъ лучшихъ солдатъ, говорю я, Атосъ, Портосъ и Арамисъ, отправились на прогулку съ однимъ молодымъ гасконцемъ, котораго я имъ рекомендовалъ въ то самое утро. Прогулку эту собирались, кажется, сдлать въ окрестностяхъ Сенъ-Жермена, для чего назначили другъ другу свиданье у монастыря босоногихъ кармелитовъ, какъ вдругъ они были встревожены появленіемъ гг. Жюссака, Каюзака, Бикара и двухъ другихъ гвардейцевъ, которые, конечно, явились туда въ такой многочисленной компаніи не безъ злого умысла противъ указовъ.

— А! а! вы наводите меня на мысль, сказалъ король:— безъ сомннія, они сами пришли туда драться?

— Я не обвиняю ихъ, государь, но предоставляю вашему величеству судить, что могутъ длать пятеро вооруженныхъ людей въ такомъ пустынномъ мст, какъ окрестности монастыря камерлитовъ.

— Да, вы правы, де-Тревиль, вы правы.

— Тогда, увидя моихъ мушкетеровъ, они измнили свое намреніе и изъ-за полковой вражды позабыли свои личные счеты, вдь вашему величеству, конечно, не безъизвстно, что мушкетеры, состоящіе исключительно при особ короля и служащіе исключительно королю,— естественные враги гвардейцевъ, состоящихъ при особ кардинала.

— Да, де-Тревиль, да, сказалъ король грустно,— и очень печально, поврьте мн, видть дв партіи во Франціи, дв главы въ королевств… Но всему этому настанетъ конецъ, де-Тревиль, настанетъ конецъ. Итакъ, вы говорите, что гвардейцы искали ссоры съ мушкетерами?

— Я говорю, что, вроятно, дло произошло такъ, но я не ручаюсь въ этомъ, государь. Вамъ извстно, какъ трудно узнать истину, разв только надо обладать такимъ удивительнымъ инстинктомъ, за который Людовикъ XIII называется Справедливымъ.

— И ваша правда, Тревиль… Но ваши мушкетеры были не одни, съ ними былъ какой-то ребенокъ?

— Да, государь, и еще одинъ изъ нихъ былъ раненый, такъ что трое мушкетеровъ короля, изъ которыхъ одинъ раненый, и еще ребенокъ, не только не уступили самымъ отчаяннымъ изъ гвардейцевъ кардинала, но еще четырехъ положили на мст.

— Но это побда! вскричалъ король, весь сіяя:— полная побда!

— Да, государь, такая же полная, какъ у моста Се.

— Четыре человка, изъ которыхъ одинъ раненый и одинъ ребенокъ, говорите вы?

— Его едва можно назвать молодымъ человкомъ, но, однако, онъ велъ себя такъ превосходно въ этомъ дл, что я возьму смлость рекомендовать его вашему величеству.

— Какъ его зовутъ?

— Д’Артаньянъ, государь. Это сынъ одного изъ моихъ старыхъ пріятелей, сынъ человка, участвовавшаго съ королемъ, родителемъ вашимъ, блаженная ему память, въ партизанской войн.

— И вы говорите, что онъ хорошо себя велъ, этотъ молодой человкъ. Разскажите-ка мн объ этомъ, де-Тревиль, вы знаете, что я люблю разсказы о войнахъ и сраженіяхъ.

И при этомъ король Людовикъ XIII гордо закрутилъ усы.

— Государь, сказалъ де-Тревиль,— какъ я уже сказалъ вамъ, д’Артаньянъ почти ребенокъ, и такъ какъ онъ не иметъ еще чести быть мушкетеромъ, то онъ и былъ въ гражданскомъ плать, гвардейцы г. кардинала, видя его крайнюю молодость, тмъ боле, что онъ не принадлежалъ къ полку, предложили ему удалиться, прежде чмъ они нападутъ.

— Въ такомъ случа, вы ясно видите, Тревиль, прервалъ король,— что они напали первые.

— Совершенно справедливо, государь: въ этомъ боле не можетъ быть сомннія. Они требовали, чтобы онъ удалился, но онъ отвтилъ, что онъ сердцемъ — мушкетеръ и весь преданъ его величеству, а потому и останется съ господами мушкетерами.

— Храбрый молодой человкъ! прошепталъ король.

— Дйствительно, онъ остался съ ними, и ваше величество имете въ немъ самаго искуснаго бойца, потому что это именно онъ нанесъ Жюссаку тотъ страшный ударъ шпагой, который такъ сильно прогнвилъ г. кардинала.

— Это онъ ранилъ Жюссака? вскричалъ король:— онъ — ребенокъ?! Но, Тревиль, это невозможно!

— Это было именно такъ, какъ я имлъ честь докладывать вашему величеству.

— Жюссака, одного изъ первыхъ бойцовъ въ королевств?!

— Ну, что-жъ, государь,— нашла коса на камень.

— Я хочу видть этого молодого человка, Тревиль, я хочу его видть, и если можно что нибудь для него сдлать, ну, что-жъ!— мы позаботимся объ этомъ.

— Когда ваше величество удостоите принять его?

— Завтра, въ двнадцать часовъ, Тревиль.

— Долженъ-ли я привести только его одного?

— Нтъ, приведите ихъ мн всхъ четверыхъ. Я хочу поблагодарить ихъ всхъ разомъ, преданные люди рдки, Тревиль, и надо вознаграждать преданность.

— Въ двнадцать часовъ, государь, мы будемъ въ Лувр.

— Да! съ малаго подъзда, Тревиль, съ малаго подъзда. Вовсе не слдуетъ, чтобы объ этомъ зналъ кардиналъ.

— Да, государь.

— Вы понимаете, Тревиль, указъ всегда остается указомъ. Въ конц концовъ, драться все-таки запрещено.

— Но эта встрча, государь, совершенно не подходитъ подъ обыкновенныя условія дуэли, это — драка, доказательствомъ чего можетъ служить то, что пятеро гвардейцевъ г. кардинала были противъ моихъ трехъ мушкетеровъ и д’Артаньяна.

— Совершенно справедливо, согласился король:— но все равно, Тревиль, приходите съ малаго подъзда.

Тревиль улыбнулся. Но такъ какъ для него было много уже и достигнутаго результата, онъ почтительно откланялся королю и съ его соизволенія удалился.

Въ тотъ же самый вечеръ вс три мушкетера были увдомлены о предстоящей имъ чести. Такъ какъ они давно уже знали короля, то это извстіе не привело ихъ въ особенно сильное волненіе, но д’Артаньянъ, со своимъ гасконскимъ воображеніемъ, видлъ уже въ этомъ свое будущее счастье и провелъ ночь въ золотыхъ грезахъ. Неудивительно, что съ восьми часовъ утра онъ уже былъ у Атоса.

Д’Артаньянъ заставъ мушкетера совершенно одтымъ и готовымъ выйти изъ дома. Такъ какъ свиданіе у короля должно было состояться только въ двнадцать часовъ, онъ сговорился съ Портосомъ и Арамисомъ отправиться сыграть партію въ мячъ въ игорномъ дом, находящемся недалеко отъ конюшенъ Люксембурга. Атосъ пригласилъ д’Артаньяна отправиться вмст и, несмотря на свое незнаніе этой игры, въ которую онъ никогда не игрывалъ, послдній принялъ приглашеніе, не зная, какъ убить все время отъ неполныхъ девяти часовъ до двнадцати.

Портосъ и Арамисъ уже были тамъ и, шутя, перебрасывались мячами. Атосъ, чрезвычайно искусный во всхъ тлесныхъ упражненіяхъ, прошелъ съ д’Артаньяномъ на противоположную сторону и хотлъ начать игру. Но при первомъ движеніи, какъ только онъ сдлалъ попытку бросить мячъ, несмотря на то, что онъ игралъ лвой рукой, Атосъ нашелъ, что его рана была еще слишкомъ свжа, чтобы позволять себ подобное упражненіе. Такимъ образомъ д’Артаньянъ остался одинъ, и такъ какъ онъ объявилъ, что еще слишкомъ неловокъ, чтобы вести игру по всмъ правиламъ, то вс продолжали только перекидываться мячами не въ счетъ игры. Но одинъ изъ мячей, пущенный геркулесовской рукой Портоса, пролетлъ такъ близко отъ лица д’Артаньяна, что если бы мячъ, вмсто того, чтобы пролетть мимо, попалъ въ него, аудіенція наврно была бы потеряна, потому что ему никоимъ образомъ нельзя было бы показаться передъ королемъ. А такъ какъ отъ этой аудіенціи, по его гасконскому воображенію, зависла вся его будущность, онъ вжливо поклонился Портосу и Арамису, объявивъ, что онъ приметъ участіе въ игр только тогда, когда выучится играть не хуже ихъ, и съ этими словами, вернувшись въ галерею, занялъ мсто около веревки. Къ несчастью для д’Артаньяна, между зрителями находился одинъ изъ гвардейцевъ его высокопреосвященства, который, при извстіи о пораженіи своихъ товарищей, случившемся только наканун, далъ слово воспользоваться первымъ случаемъ, чтобъ отомстить. Онъ нашелъ, что случай представился, и, обращаясь къ сосду, онъ сказалъ:

— Неудивительно, что этотъ молодой человкъ испугался мячика, это, безъ сомннія, ученикъ мушкетеровъ.

Д’Артаньянъ обернулся, точно ужаленный змей, и пристально посмотрлъ на гвардейца, сдлавшаго такое дерзкое предположеніе.

— Чортъ возьми! продолжалъ тотъ, нахально покручивая усы,— смотрите на меня, сколько угодно, маленькій господинчикъ, я сказалъ именно то, что хотлъ сказать.

— Такъ какъ то, что вы сказали, слишкомъ ясно для того, чтобы ваши слова нуждались въ объясненіи, вполголоса отвтилъ д’Артаньянъ,— я попрошу васъ слдовать за мной.

— А когда это? спросилъ гвардеецъ съ тмъ же насмшливымъ видомъ.

— Сію же минуту, если угодно.

— А вы, безъ сомннія, знаете, кто я?

— Мн это ршительно все равно, да я нисколько и не безпокоюсь объ этомъ.

— И вы не правы, потому что если бы вы знали мое имя, можетъ быть, вы не такъ бы спшили.

— Какъ васъ зовутъ?

— Бернажу, къ вашимъ услугамъ.

— Ну, что-жъ! Господинъ Бернажу, спокойно сказалъ д’Артаньянъ,— я буду ждать васъ у двери.

— Идите, милостивый государь, я слдую за вами.

— Не слишкомъ торопитесь, чтобы не замтили, что мы выходимъ вмст, вы понимаете, что для того, что мы намреваемся длать, лишній народъ былъ бы помхой,

— Хорошо, отвчалъ гвардеецъ, удивленный, что его имя не произвело дйствія на молодого человка.

Дйствительно, имя Бернажу было извстно всему свту, исключая, можетъ быть, только одного д’Артаньяна, такъ какъ это былъ одна изъ тхъ личностей, которыя чаще всего фигурировали въ ежедневныхъ дракахъ и для обузданія которыхъ были совершенно безсильны указы короля и кардинала.

Портосъ и Арамисъ были такъ заняты своей игрой, а Атосъ смотрлъ на нихъ съ такимъ вниманіемъ, что они даже не замтили отсутствія своего молодого товарища, который, какъ было условлено съ гвардейцемъ его высокопреосвященства, остановился у двери, спустя минуту, туда прошелъ и Бернажу. Такъ какъ д’Артаньяну было некогда терять время въ виду того, что аудіенція у короля была назначена въ двнадцать часовъ, онъ оглянулся кругомъ и, видя, что на улиц никого нтъ, обратился къ своему противнику:

— Право же, большое счастье для васъ, хотя васъ и зовутъ Бернажу, что вы имете дло только съ ученикомъ мушкетеровъ, впрочемъ, будьте спокойны, я приложу вс мои старанія. За дло!

— Но, сказалъ тотъ, котораго такимъ образомъ вызывалъ д’Артаньянъ,— мн кажется, что это мсто дурно выбрано и что намъ было бы удобне позади Сенъ-Жерменскаго аббатства, или Пле-о-Клерісь.

— Ваше замчаніе вполн справедливо, отвтилъ д’Артаньянъ:— къ несчастью, у меня нтъ времени, такъ какъ у меня назначено свиданіе ровно въ двнадцать часовъ. Итакъ, за дло, милостивый государь, за дло!

Бернажу былъ не такой человкъ, чтобы заставить два раза повторять подобное приглашеніе. Въ ту же самую минуту шпага блеснула въ рук, и онъ бросился на своего противника, котораго, видя его крайнюю молодость, онъ надялся запугать.

Но д’Артаньянъ наканун получилъ хорошій урокъ и, только что одержавъ блестящую побду, гордый предстоящей ему милостью, ршился не отступать ни на шагъ: об рапиры были пущены въ дло до самаго эфеса, и такъ какъ д’Артаньянъ твердо держался на мст, то противникъ отступилъ на шагъ. Но д’Артаньянъ уловилъ минуту, когда рапира Бернажу нсколько отклонилась въ сторону, бросился на него и дотронулся до плеча своего противника. Не медля затмъ, д’Артаньянъ тоже отступилъ на шагъ и поднялъ свою шпагу, но Бернажу закричалъ ему, что это ничего не значить и, безразсудно бросившись на него, самъ наткнулся на его шпагу. Однако, онъ не упалъ и не призналъ себя побжденнымъ, а только направился къ отелю де-ла-Тремулля, у котораго служилъ одинъ изъ его родственниковъ. Д’Артаньянъ, самъ не зная, насколько была серьезна послдняя рана, нанесенная имъ противнику, сильно наступалъ на него и, безъ сомннія, третьимъ ударомъ покончилъ бы съ нимъ, но шумъ, поднявшійся на улиц, достигъ до игорнаго дома, и двое изъ друзей гвардейца, слышавшіе ихъ разговоръ и видвшіе, какъ они вышли вслдъ за этимъ, бросились изъ игорнаго дома со шпагами въ рукахъ и напали на побдителя. Но Атосъ, Портисъ и Арамисъ тоже бросились не медля туда и заставили двухъ гвардейцевъ, напавшихъ на ихъ молодого товарища, отступить. Въ эту самую минуту Бернажу упалъ, и такъ какъ гвардейцевъ было только двое противъ четверыхъ, они стали звать на помощь:

— На помощь къ намъ изъ отеля Тремулль!

На эти крики вышли вс, бывшіе въ отел, и бросились на четырехъ товарищей, которые съ своей стороны начали кричать: ‘Къ намъ, мушкетеры!’ На этотъ крикъ имъ обыкновенно являлась помощь, потому что знали, что мушкетеры — враги его высокопреосвященства, и ихъ любили за ту ненависть, которую они питали къ кардиналу, а потому гвардейцы другихъ ротъ, кром ротъ ‘Краснаго герцога’, какъ называлъ кардинала Арамисъ, обыкновенно въ ссорахъ подобнаго рода принимали сторону королевскихъ мушкетеровъ. Изъ числа трехъ гвардейцевъ роты г. де-Десессара, проходившихъ мимо, двое прибжали на помощь четыремъ друзьямъ, между тмъ какъ третій побжалъ къ отелю де-Тревиля, крича: ‘Сюда, мушкетеры, къ намъ!’ Такъ какъ, по обыкновенію, отель де-Тревиля былъ полонъ солдатами этого полка, то они поспшили на помощь къ товарищамъ. Произошла общая свалка, но сила была на сторон мушкетеровъ: гвардейцы кардинала и люди изъ дома де-ла-Тремулля спрятались въ отел и во-время заперли ворота, чтобы помшать вторженію своихъ враговъ. Что касается до раненаго, онъ немедленно былъ перенесенъ въ отель и находился въ очень плохомъ состояніи.

Раздраженіе мушкетеровъ и ихъ союзниковъ достигло высшей степени, такъ что они начали уже совщаться о томъ, не надо-ли, чтобы наказать нахальство и дерзость прислуги г. де-ла-Тремулля, осмлившейся сдлать вылазку на королевскихъ мушкетеровъ, поджечь его отель. Предложеніе было сдлано и принято съ восторгомъ, но, къ счастію, пробило одиннадцать часовъ, д’Артаньянъ и его товарищи вспомнили о предстоящей имъ аудіенціи, и такъ какъ имъ было въ высшей степени обидно, что они не будутъ участниками этого задуманнаго ими превосходнаго плана, имъ удалось успокоить разгоряченныя головы. Удовольствовались только тмъ, что бросили нсколько булыжниковъ въ двери, но двери устояли. Вс утомились, а главные зачинщики оставили толпу и направились къ отелю де-Тревиля, который ждалъ ихъ, уже извщенный объ этой исторіи.

— Скоре въ Лувръ, сказалъ онъ,— не теряя минуты, и постараемся увидть короля, прежде чмъ кардиналъ предупредитъ его, мы разскажемъ ему о случившемся, какъ о послдствіи вчерашней стычки, и оба дла сойдутъ за одно.

Де-Тревиль, вмст съ четырьмя молодыми людьми, направился къ Лувру, но, къ большому удивленію капитана, ему объявили, что король отправился на охоту на оленя въ Сенъ-Жерменскій лсъ. Де-Тревиль заставилъ дважды повторить ему эту новость, и сопровождавшіе его видли, что съ каждымъ разомъ лицо его все боле и боле омрачалось.

— Разв его величество, спросилъ онъ,— уже со вчерашняго дня имлъ намреніе отправиться на эту охоту?

— Нтъ, ваше превосходительство, отвчалъ камердинеръ короля,— только сегодня утромъ оберъ-егермейстеръ увдомилъ его, что нарочно для него устроили облаву на оленя. Сначала онъ отвтилъ, что не подетъ, но затмъ не смогъ устоять противъ удовольствія, которое ему общала эта охота, и посл обда ухалъ.

— А видлъ-ли король кардинала? спросилъ де-Тревиль.

— По всей вроятности, отвчалъ камердинеръ,— потому что я сегодня видлъ запряженную карету его высокопреосвященства, и когда я спросилъ, куда онъ детъ, мн отвтили: въ Сенъ-Жерменъ.

— Насъ предупредили, сказалъ де-Тревиль.— Господа, я увижу короля сегодня вечеромъ, но вамъ не совтую пока попадаться ему на глаза.

Совтъ бы.ть очень благоразуменъ и при томъ исходилъ отъ человка, который слишкомъ хорошо зналъ короля, чтобы четыре молодыхъ человка вздумали его ослушаться. Де-Тревиль предложилъ каждому вернуться къ себ и ждать отъ него извстій.

Вернувшись къ себ въ отель, де-Тревиль раздумался о томъ, какъ ему быть. Онъ послалъ одного изъ слугъ къ де-ла-Тремуллю съ письмомъ, въ которомъ просилъ не укрывать у себя гвардейца кардинала и сдлать выговоръ своимъ людямъ за ихъ дерзкую вылазку противъ мушкетеровъ. Но де-ла-Тремулль, уже извщенный обо всемъ своимъ конюхомъ, которому, какъ уже извстно, Бернажу приходился родственникомъ, отвтилъ, что не де-Тревилю и не его мушкетерамъ надо бы жаловаться, но, напротивъ, ему, де-ла-Тремуллю, такъ какъ мушкетеры напали на его людей и хотли поджечь его отель. Такъ какъ споръ между двумя вельможами могъ затянуться надолго, тмъ боле, что каждый изъ нихъ естественно очень настойчиво держался своего мннія, де-Тревиль ршился сразу все покончить: онъ лично отправился къ де-ла-Тремуллю.

Пріхавъ къ нему въ отель, онъ веллъ доложить о себ и былъ не медленно принять.

Вельможи вжливо поклонились другъ другу, потому что если между ними и не было дружбы, то они, по крайней мр, уважали другъ друга. Оба были люди честные и съ сердцемъ, и такъ какъ де-ла-Тремулль, какъ протестантъ, рдко видлъ короля и не принадлежалъ ни къ одной партіи, то въ своихъ общественныхъ сношеніяхъ большею частью относился ко всмъ безъ предубжденій. Тмъ не мене, на этотъ разъ его пріемъ, хотя и вжливый, былъ холодне обыкновеннаго.

— Кажется,— такъ приступилъ къ длу де-Тревиль,— кажется, каждый изъ насъ считаетъ себя въ прав жаловаться одинъ на другого, и я лично явился къ вамъ, чтобы вмст выяснить дло.

— Охотно, отвчалъ де-ла-Тремулль,— но я васъ предупреждаю, что имю самыя подробныя и врныя свднія и знаю, что вся вина на сторон мушкетеровъ.

— Вы человкъ слишкомъ благоразумный и справедливый, чтобы не принять предложенія, которое я хочу намъ сдлать, сказалъ де-Тревиль.

— Говорите, я васъ слушаю.

— Какъ себя чувствуетъ г. Бернажу, родственникъ вашего конюха?

— Очень плохо. Кром раны въ руку, не особенно опасной, онъ еще получилъ сильный ударъ въ легкое, такъ что докторъ подаетъ мало надежды.

— Но раненый въ памяти?

— Совершенно.

— Говоритъ онъ?

— Съ трудомъ, но говоритъ.

— Въ такомъ случа, отправимся къ нему и будемъ заклинать именемъ Бога, передъ Которымъ онъ, можетъ быть, скоро предстанетъ, сказать всю правду. Я беру его судьей въ собственномъ его дл и поврю всему, что онъ скажетъ.

Де-ла-Тремулль задумался на минуту, но затмъ, такъ какъ было трудно сдлать боле справедливое предложеніе, онъ принялъ его.

Они вмст спустились въ комнату, гд лежалъ раненый. Этотъ послдній, при вид двухъ важныхъ вельможъ, пришедшихъ навстить его, попробовалъ приподняться на кровати, но онъ былъ слишкомъ слабъ и, обезсиленный усиліемъ, которое онъ сдлалъ, снова упалъ почти безъ чувствъ. Де-ла-Тремулль подошелъ къ нему и далъ понюхать ему соль, что привело его въ чувство. Тогда де-Тревиль, не желая, чтобы его могли обвинить въ томъ, что онъ оказалъ вліяніе на больного, предложилъ де-ла-Тремуллю самому задавать ему вопросы. Случилось то, что предвидлъ де-Тревиль.

Находясь между жизнью и смертью, Бернажу и не думалъ утаивать истины и разсказалъ все такъ, какъ происходило. Только этого и желалъ де-Тревиль, онъ пожелалъ Бернажу скораго выздоровленія, простился съ де-ла-Тремуллемъ, вернулся въ свой отель и тотчасъ же послалъ сказать четыремъ пріятелямъ, что онъ ждетъ ихъ къ обду.

У де-Тревиля собиралось очень хорошее общество, состоящее, впрочемъ, все изъ враговъ кардинала. Понятно, что въ продолженіе всего обда разговоръ шелъ о пораженіяхъ, дважды понесенныхъ гвардейцами его высокопреосвященства. И такъ какъ д’Артаньянъ былъ героемъ этихъ двухъ послднихъ дней, то къ нему именно и относились вс похвалы, тмъ боле, что Атосъ, Портосъ и Арамисъ предоставили ему эту честь не только какъ добрые товарищи, но и какъ люди, которымъ, въ свою очередь, часто приходилось бывать въ подобномъ положеніи. Около шести часовъ де-Тревиль объявилъ, что ему пора идти въ Лувръ, но такъ какъ часъ аудіенціи, назначенный его величествомъ, уже прошелъ, то, вмсто того, чтобы пройти съ малаго подъзда, онъ прошелъ съ молодыми людьми въ пріемную. Король еще не возвращался съ охоты. Едва прошло какихъ нибудь полчаса съ тхъ поръ, какъ наши молодые люди замшались въ толпу придворныхъ, ожидавшихъ короля, какъ вдругъ вс двери отворились и извстили о прізд его величества.

При этомъ извстіи д’Артаньянъ почувствовалъ дрожь во всхъ членахъ. Предстоящая минута должна была, по всей вроятности, ршить его участь, а потому глаза его въ томительномъ ожиданіи устремились на дверь, изъ которой долженъ былъ выйти король.

Людовикъ XIII показался, идя впереди всхъ, онъ была, въ охотничьемъ костюм и еще весь въ пыли, въ высокихъ сапогахъ и съ хлыстомъ въ рук. Съ перваго взгляда д’Артаньянъ ршилъ, что король былъ сердитъ. Какъ ни было очевидно недовольное расположеніе его величества, но это не помшало придворнымъ выстроиться въ рядъ на его пути: въ королевскихъ пріемныхъ все-таки лучше быть замченнымъ сердитымъ окомъ, чмъ быть вовсе незамченнымъ. А потому три мушкетера, не колеблясь, выступили на шагъ впередъ, между тмъ какъ д’Артаньянъ, напротивъ, спрятался позади ихъ. Хотя король зналъ въ лицо Атоса, Портоса и Арамиса, онъ прошелъ мимо, даже не взглянувъ на нихъ и не сказавъ имъ ни слова, какъ будто онъ ихъ вовсе не видлъ. А де-Тревиль, когда глаза короля на одну минуту остановились на немъ, выдержалъ этотъ взглядъ съ такою твердостью, что король первый отвернулся. Его величество, говоря что-то про себя, прошелъ къ себ.

— Дла идутъ нехорошо, замтилъ Атосъ, улыбаясь — и на этотъ разъ мы еще не будемъ награждены орденами.

— Подождите здсь десять минутъ, сказалъ де-Тревиль,— и если черезъ десять минутъ я не выйду, вернитесь въ мой отель, потому что будетъ совершенно безполезно ждать меня дольше.

Четверо молодыхъ людей прождали десять минутъ, четверть часа, двадцать минутъ, и, не дождавшись де-Тревиля, ушли, очень безпокоясь насчетъ того, что могло случиться.

Де-Тревиль смло вошелъ въ кабинетъ короля и нашелъ его величество въ страшно сердитомъ настроеніи, онъ сидлъ въ кресл и постукивалъ ручкой хлыстика о свои сапоги. Несмотря на это, де-Тревиль съ самымъ невозмутимымъ спокойствіемъ спросилъ его о здоровь.

— Плохо, сударь, плохо, отвчалъ король,— я скучаю.

Это была, дйствительно, одна изъ худшихъ болзней Людовика XIII, который часто подзывалъ кого нибудь изъ своихъ придворныхъ, подводилъ къ окну и говорилъ ему: ‘Господинъ такой-то, будемте скучать вмст’.

— Какъ! ваше величество скучаете? сказалъ де-Тревиль.— Разв сегодняшняя охота не доставила вамъ удовольствія?

— Хорошо удовольствіе, сударь! Все вырождается.— Честное слово!— и я уже не знаю, дичь-ли перестала водиться, или собаки потеряли чутье. Десятью охотничьими рожками выгнали матераго оленя, шесть часовъ бгаемъ за нимъ, и когда уже онъ почти пойманъ, когда Сенъ-Симонъ подноситъ рожокъ къ губамъ, чтобы протрубить ‘ату его, ату’,— вдругъ вся свора гончихъ мняетъ направленіе и бросается на годовалаго оленя. Вы увидите, что я долженъ буду отказаться отъ охоты за зврями, какъ я долженъ былъ отказаться отъ птичьей охоты. Ахъ! я очень несчастный король, де-Тревиль,— у меня оставался всего одинъ кречетъ, и тотъ третьяго дня околлъ.

— Да, государь, я понимаю ваше отчаяніе, это большое несчастіе, но мн кажется, что у васъ остается еще достаточное количество соколовъ, ястребовъ и кречетовъ.

— И ни одного человка, чтобы обучить ихъ, соколиныхъ охотниковъ нтъ, и я одинъ только знаю охотничье искусство. Посл меня все будетъ кончено, и будутъ охотиться съ капканами, западнями и ловушками. Если бы еще у меня было время создать учениковъ! Но кардиналъ не даетъ мн ни минуты покоя и все говоритъ мн про Испанію, говоритъ про Австрію, говорить про Англію! Ахъ! кстати о кардинал: я недоволенъ вами, де-Тревиль.

Де-Тревиль ждалъ, что король кончить этимъ. Онъ отлично зналъ короля съ давнихъ поръ, онъ понялъ, что вс эти жалобы были только вступленіемъ, чтобы придать самому себ храбрости, и что ему удалось наконецъ высказать то, что главнымъ образомъ хотлось сказать.

— Чмъ же я имлъ несчастіе не угодить вашему величеству? спросилъ де-Тревиль, притворяясь крайне удивленнымъ.

— Разв такъ вы исполняете вашу обязанность, сударь? продолжалъ король, не отвчая прямо на вопросъ де-Тревиля:— разв для того я назначилъ васъ капитаномъ моихъ мушкетеровъ, чтобы эти послдніе убивали людей, бунтовали цлый кварталъ и поджигали городъ, а вы не говорите объ этомъ ни слова? Но, впрочемъ, прибавилъ король,— безъ сомннія, я поторопился обвинить васъ, безъ сомннія бунтари уже въ тюрьм, и вы явились донести мн, что правосудіе совершено?

— Государь, спокойно отвтилъ де-Тревиль,— напротивъ, я пришелъ просить его у васъ.

— Но противъ кого? вскричалъ король.

— Противъ клеветниковъ.

— А-а! вотъ это ново, возразилъ король:— не станете-ли вы мн разсказывать, что ваши проклятые мушкетеры, Атосъ, Портосъ и Арамисъ, и вашъ молодой беарнецъ не бросились, какъ бшеные, на бднаго Бернажу и не избили его такъ, что, очень вроятно, въ настоящую минуту онъ умираетъ? Не скажете-ли вы, что они не стали осаждать затмъ отель герцога де-ла-Тремулля и не хотли сжечь его? Это, можетъ быть, не было бы особенно большимъ преступленіемъ въ военное время, потому что отель этотъ — гнздо гугенотовъ, но въ мирное время этотъ поступокъ является очень дурнымъ примромъ. Ну, что, станете вы отрицать все это?

— Но кто вамъ сочинилъ всю эту прекрасную басню, государь? спокойно спросилъ де-Тревиль.

— Кто сочинилъ эту басню, милостивый государь! Но кго же, по вашему, могъ это сдлать, какъ не тотъ, который бодрствуетъ, когда я сплю, который работаетъ, когда я забавляюсь, который правитъ всмъ внутри и вн королевства, и во Франціи, и въ Европ?

— Ваше величество, безъ сомннія, говорите о Бог, сказалъ де-Тревиль,— потому что я не знаю никого, кром Бога, который стоялъ бы настолько выше вашего величества.

— Нтъ, милостивый государь, я хочу сказать объ опор государства, о моемъ единственномъ слуг, о моемъ единственномъ друг — о кардинал.

— Его высокопреосвященство не папа, государь.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Что одинъ только папа непогршимъ и что эта непогршимость не распространяется на кардиналовъ.

— Вы хотите сказать, что онъ меня обманываетъ, вы хотите сказать, что онъ мн измняетъ. Вы его, значитъ, обвиняете. Ну, скажите же, признайтесь откровенно, что вы его обвиняете!

— Нтъ, государь, я говорю, что онъ получилъ неврныя свднія, я говорю, что онъ поспшилъ обвинить мушкетеровъ вашего величества, почерпнувъ свднія изъ плохихъ источниковъ.

— Обвиненіе идетъ отъ самого де-ла-Тремулля, отъ самого герцога. Что вы отвтите на это?

— Я могъ бы отвтить, государь, что онъ слишкомъ заинтересованъ въ этомъ вопрос, чтобы быть безпристрастнымъ въ этомъ дл, но я далекъ отъ этого, государь, я знаю герцога, какъ благороднаго дворянина, и я во всемъ положусь на него, только съ однимъ условіемъ, государь.

— Съ какимъ?

— Что ваше величество призовете его къ себ, спросите, но наедин, безъ свидтелей, и что я увижусь съ вашимъ величествомъ тотчасъ посл пріема герцога.

— Хорошо! сказалъ король.— И вы полагаетесь на де-ла-Тремулля?

— Да, государь.

— И примите его ршеніе?

— Безъ сомннія.

— И дадите ему удовлетвореніе, котораго онъ потребуетъ?

— Непремнно.

— Ла-Шене! закричалъ король.— Ла-Шене!

Довренный камердинеръ Людовика XIII, стоявшій всегда у дверей, вошелъ.

— Ла-Шене, приказалъ король,— пошлите сію же минуту за де-ла-Тремуллемъ, мн нужно съ нимъ, поговорить сегодня вечеромъ.

— Ваше величество даете мн слово ни съ кмъ не видться прежде меня посл ухода де-ла-Тремулля.

— Ни съ кмъ, слово дворянина!

— Въ такомь случа до завтра, государь.

— До завтра!

— Въ которомъ часу угодно будетъ вашему величеству, чтобы я явился?

— Въ какомъ хотите.

— Но если я приду слишкомъ рано, я боюсь разбудить ваше величество.

— Разбудить меня? Разв я сплю? Я больше не сплю: я только дремлю иногда, вотъ и все. Приходите же такъ рано, какъ вамъ вздумается, въ семь часовъ, но берегитесь, если ваши мушкетеры окажутся виновными.

— Если мои мушкетеры окажутся виновными, государь, виновные будутъ преданы въ руки вашего величества, и вы поступите съ ними, какъ вамъ будетъ угодно. Угодно-ли вашему величеству потребовать отъ меня еще чего нибудь? Прикажите, я готовъ повиноваться.

— Нтъ, нтъ, меня недаромъ прозвали Людовикомъ Справедливымъ. Итакъ, до завтра, милостивый государь, до завтра.

— Господь да сохранитъ ваше величество!

Какъ мало ни спалъ король, но де-Тревиль спалъ и того меньше, онъ еще съ вечера предупредилъ трехъ мушкетеровъ и ихъ товарища, чтобы они явились къ нему въ шесть съ половиной часовъ утра. Онъ повелъ ихъ съ собою, не говоря имъ ничего утвердительно, ничего не общая и не скрывая отъ нихъ, что ихъ судьба, равно какъ и его собственная, ршится въ это утро.

Когда они пришли къ малому подъзду, онъ приказалъ имъ подождать. Если король все еще раздраженъ противъ нихъ, они могутъ незамтно удалиться, но если король согласится принять ихъ, то ихъ позовутъ. Придя въ собственную пріемную короля, де-Тревиль встртилъ тамъ ла-Шене, который сказалъ ему, что герцога де-ла-Тремулля наканун вечеромъ не застали дома, что онъ возвратился слишкомъ поздно, чтобы явиться въ Лувръ, что онъ только что пришелъ и въ эту самую минуту находится у короля.

Это обстоятельство очень обрадовало де-Тревиля, который такимъ образомъ былъ увренъ, что никакое постороннее вліяніе между показаніями де-ла-Тремулля и его не могло имть мста.

И дйствительно, едва прошло какихъ нибудь десять минутъ, какъ двери королевскаго кабинета отворились, и де-Тревиль увидлъ, какъ изъ нея вышелъ де-ла-Тремулль и, подойдя къ нему, сказалъ:

— Г. де-Тревиль, его величество посылалъ за мной, чтобы узнать о вчерашнемъ приключеніи около моего отеля. Я сказалъ ему правду, то есть, что вина на сторон моихъ людей и что я готовъ извиниться передъ вами. И такъ какъ я встртилъ васъ, соблаговолите принять извиненія и всегда считать меня однимъ изъ своихъ друзей.

— Г. герцогъ, отвчалъ де-Тревиль,— я такъ былъ увренъ въ вашемъ благородств, что не хотлъ другого защитника передъ его величествомъ, кром васъ. Я вижу, что не обманулся, и благодарю васъ зато, что во Франціи есть еще человкъ, о которомъ безошибочно можно сказать то, что я сказалъ о васъ.

— Хорошо, хорошо! сказалъ король, стоявшій въ дверяхъ и слушавшій вс эти любезности:— только скажите ему, де-Тревиль, такъ какъ онъ считаетъ себя однимъ изъ вашихъ друзей, что я тоже хотлъ бы быть его другомъ, но что онъ пренебрегаетъ мной: скоро будетъ три года, какъ я его не видлъ, и вижу его только тогда, когда посылаю за нимъ. Скажите ему все это отъ моего имени, потому что это такія вещи, которыхъ король не можетъ сказать самъ.

— Благодарю, государь, благодарю, проговорилъ герцогъ:— но пусть ваше величество не думаетъ, что только т,— я говорю въ этомъ случа не про де-Тревиля,— что только т, которыхъ онъ видитъ постоянно передъ собою, преданы ему больше всего.

— А! вы слышали, что я сказалъ,— тмъ лучше, замтилъ король, показываясь въ дверяхъ.— А! Это вы, де-Тревиль! гд ваши мушкетеры? Я вамъ сказалъ третьяго дня, чтобъ вы ихъ привели, отчего же вы этого не сдлали?

— Они внизу, государь, и съ вашего позволенія ла-Шене позоветъ ихъ сюда.

— Да, да, пусть они придутъ сейчасъ же, скоро восемь часовъ, а въ девять я жду гостя. Идите, герцогъ, а главное — приходите опять. Войдите, де-Тревиль.

Герцогъ поклонился и вышелъ. Въ ту самую минуту, какъ онъ отворилъ дверь, три мушкетера и д’Артаньянъ, сопровождаемые ла-Шене, показалась наверху лстницы.

— Подите, мои храбрецы, сказалъ король,— подите, мн нужно побранить васъ.

Мушкетеры подошли, низко кланяясь, д’Артаньянъ шелъ позади нихъ.

— Какъ, чортъ возьми! продолжалъ король,— удалось вамъ четверымъ въ два дня обработать семерыхъ гвардейцевъ сто высокопреосвященства? Это ужъ слишкомъ, господа, слишкомъ! Если такъ все пойдетъ, его высокопреосвященство принужденъ будетъ черезъ каждыя три недли пополнять свою роту, а я вынужденъ буду примнять мои указы со всей строгостью законовъ. Если бъ случайно одного — я ничего бы не сказалъ, но въ два дня — семерыхъ, повторяю, это ужъ слишкомъ, слишкомъ много.

— Потому-то, государь, они, опечаленные, съ раскаяніемъ явились просить прощенія у вашего величества.

— Опечаленные и съ раскаяніемъ! Гм!.. сказалъ король,— я нисколько не довряю ихъ лицемрной наружности, а въ особенности… я вижу тамъ, между ними, какого-то гасконца. Подите-ка сюда, молодой человкъ!

Д’Артаньянъ, который понялъ, что эта любезность относилась къ нему, приблизился съ самымъ унылымъ видомъ.

— Что-жъ вы говорили мн, что это молодой человкъ?— это ребенокъ, де-Тревиль, настоящій ребенокъ! И это онъ нанесъ такой жестокій ударъ шпагой Жюссаку!

— И два прекрасныхъ удара Бернажу.

— Въ самомъ дл!

— Не считая еще того, сказалъ Атосъ,— что если бы онъ не освободилъ меня изъ рукъ Бикара, то, очень вроятно, я не имлъ бы чести въ настоящую минуту явиться съ почтительнымъ поклономъ передъ вашимъ величествомъ.

— Но въ такомъ случа вашъ беарнецъ, де-Тревиль настоящій демонъ, чортъ возьми!— какъ сказалъ бы мой отецъ. При такомъ занятіи, должно быть, страшно рвутся камзолы и безпрестанно ломаются шпаги. Потому-то гасконцы всегда и бдны, не правда-ли?

— Государь, я долженъ сказать, что въ ихъ горахъ еще не открыто золотыхъ рудниковъ, хотя Господь долженъ бы былъ сотворить для нихъ это чудо въ награду за то усердіе, съ какимъ они поддерживали короля, вашего отца.

— Вы хотите, другими словами, сказать, что именно гасконцы сдлали меня королемъ, не такъ-ли, Тревиль, потому что я сынъ своего отца? Ну, что-жъ! въ добрый часъ, я не говорю нтъ. Ла-Шене, посмотрите, не найдетели вы, пошаривъ въ моихъ карманахъ, сорока пистолей, и если найдете, принесите ихъ мн. А теперь, молодой человкъ, разскажите-ка мн, положа руку на сердце, какъ все это случилось.

Д’Артаньянъ передалъ вчерашнее приключеніе со всми подробностями: какъ онъ не могъ спать отъ испытанной имъ радости, что увидитъ короля, и пришелъ къ своимъ товарищамъ тремя часами ране назначенной аудіенціи, какъ они вс вмст отправились въ игорный домъ и какъ онъ испугался, чтобы мячъ не попалъ ему прямо въ лицо и за это былъ осмянъ Вернажу, который едва не поплатился жизнью за свою насмшку, а де-ля-Тремулль, ршительно ни въ чемъ тутъ неповинный,— своимъ отелемъ.

— Это именно такъ, прошепталъ король,— да, совершенно то же самое разсказалъ мн и герцогъ. Бдный кардиналъ! семь человкъ въ два дня, и при томъ изъ самыхъ его любимыхъ! Но этого довольно, господа, слышите-ли, довольно, вы отомстили за улицу Фену и даже черезчуръ,— вы должны быть вполн удовлетворены.

— Если ваше величество довольны, сказалъ де-Тревиль,— то и мы тоже.

— Да, я доволенъ, прибавилъ король, принимая отъ ла-Шене горсть золотыхъ и передавая ее въ руки д’Артаньяна.— Вотъ доказательство того, что я доволенъ.

Въ ту эпоху о такомъ самолюбіи, какъ въ наше время, не имли понятія. Дворянинъ изъ рукъ въ руки бралъ деньги отъ короля, нисколько не считая это для себя унизительнымъ. Поэтому д’Артаньянъ безъ малйшей церемоніи положилъ въ карманъ сорокъ пистолей и горячо поблагодарилъ за нихъ его величество.

— А теперь, замтилъ король, посматривая на часы,— теперь ужъ половина девятаго,— удалитесь, потому что я уже сказалъ вамъ, въ девять часовъ я жду гостя. Благодарю за вашу преданность, господа! Я могу на не разсчитывать, не правда-ли?

— О, государь, въ одинъ голосъ вскричали вс четверо:— мы позволимъ изрубить себя на куски за ваше величество!

— Хорошо, хорошо, оставайтесь цлы, это лучше, и вы будете мн боле полезны. Де-Тревиль, прибавилъ король вполголоса, въ то время какъ они уходили:— такъ какъ у васъ въ мушкетерахъ нтъ вакансій, а мы ршили къ тому же, что для поступленія въ этотъ полкъ нужно подвергать испытанію, то помстите этого молодого человка въ роту гвардейцевъ г. Десессара, вашего двоюроднаго брата. Ахъ, честное слово, де-Тревиль! мн становится весело, когда подумаю о гримас, какую сдлаетъ кардиналъ: онъ будетъ взбшенъ, но мн это все равно — я правъ.

И король знакомъ руки простился съ де-Тревилемъ который вышелъ и, догнавъ мушкетеровъ, увидлъ, что д’Артаньянъ длилъ между ними свои сорокъ пистолей. А кардиналъ, какъ сказалъ его величество, былъ дйствительно взбшенъ, такъ взбшенъ, что въ продолженіе цлыхъ восьми дней не являлся для игры съ королемъ, что не мшало королю быть съ нимъ въ высшей степени любезнымъ и каждый разъ при встрч съ нимъ спрашивать его самымъ ласковымъ голосомъ,

— Ну, что же, г. кардиналъ, какъ себя чувствуютъ вашъ бдный Бернажу и вашъ бдный Бикара?

VII.
Домашняя жизнь мушкетеровъ.

Когда д’Артаньянъ очутился вн Лувра и сталъ совтоваться съ своими друзьями, какъ долженъ онъ употребить свою часть изъ сорока пистолей, Атосъ посовтовалъ ему заказать хорошій обдъ въ Помъ-де-Пенъ, Портосъ — нанять слугу, а Арамисъ — обзавестись приличной любовницей. Обдъ состоялся въ тотъ же самый день, и слуга прислуживалъ за столомъ. Обдъ былъ заказанъ Атосомъ, а слугу досталъ ему Портосъ. Это былъ пикардіецъ, котораго доблестный мушкетеръ подцпилъ въ тотъ же самый день на мосту ла-Турнель въ то время, какъ тотъ плевалъ въ воду и любовался на образующіеся отъ этого кружки. Портосъ утверждалъ, что это занятіе служило доказательствомъ наблюдательнаго и разсудительнаго ума, и привелъ его безъ всякой другой рекомендаціи. Величественная наружность господина, которымъ, какъ полагалъ пикардіецъ, онъ былъ нанять для себя, соблазнила Плянше,— такъ звали пикардійца,— но онъ былъ немного разочарованъ, когда узналъ, что это мсто было уже занято его собратомъ, по имени Мускетономъ, и когда Портосъ объявилъ ему, что его домашнее хозяйство, хотя и большое, не позволяетъ ему держать двухъ слугъ, а что ему придется поступить въ услуженіе къ г. д’Артаньяну. Впрочемъ, когда ему пришлось прислуживать за обдомъ, даннымъ его господиномъ, и онъ увидлъ, какъ этотъ послдній вынулъ для расплаты горсть золота изъ своего кармана, онъ вообразилъ, что пріобрлъ состояніе, и поблагодарилъ Небо за то, что такъ удачно попалъ въ услуженіе къ Крезу, онъ упорно держался такого мннія до окончанія пиршества, остатками котораго вознаградилъ себя за долгое воздержаніе. Но когда Плянше приготовлялъ вечеромъ постель своего господина, мечты его совершенно разсялись. Кровать была единственной мебелью въ квартир, состоявшей изъ передней и спальни. Плянше легъ въ передней на одял, стащенномъ имъ съ кровати д’Артаньяна, который съ этихъ поръ началъ обходиться безъ одяла.

Атосъ съ своей стороны имлъ слугу, котораго онъ выдрессировалъ на свой ладъ совершенно, особеннымъ образомъ, его звали Гримо. Этотъ достойный баринъ былъ очень молчаливъ — понятно, что мы говоримъ объ Атос. Въ продолженіе пяти или шести лтъ самой глубокой дружбы, въ которой онъ жилъ со своими товарищами, Портосомъ и Арамисомъ, эти послдніе часто видли, что онъ улыбался, но никогда не слышали, чтобы онъ смялся. Его слова были кратки и точны, всегда выражая только то именно, что онъ хотлъ сказать, и ничего боле, безъ прикрасъ, витіеватостей и украшеній. Разговоръ его передавалъ фактъ, какое-нибудь дло, безъ всякихъ вводныхъ разсказовъ.

Хотя Атосу едва было тридцать лтъ и онъ былъ замчательно красивъ и уменъ, у него не было любовницы — онъ никогда не говорилъ о женщинахъ, но не мшалъ, впрочемъ, другимъ говорить о нихъ при себ, хотя легко можно было замтить, что подобный разговоръ, въ который онъ вмшивался только для того, чтобы вставить какое-нибудь язвительное слово или высказать мизантропическій взглядъ, былъ ему въ высшей степени непріятенъ. Его скромность, нелюдимость и неразговорчивость длали его почти старикомъ, а потому, чтобы не измнять своимъ привычкамъ, онъ пріучилъ Гримо повиноваться его простому жесту или просто движенію губъ. Онъ говорилъ съ нимъ только въ самыхъ исключительныхъ обстоятельствахъ. Иногда Гримо, боявшемуся своего господина, какъ огня, но въ то же самое время и питавшему къ его особ необыкновенную привязанность и благоговніе къ его уму, казалось, что онъ вполн понялъ желаніе своего господина, и онъ бросался, чтобы исполнить данное ему приказаніе, и длалъ именно совершенію противное. Тогда Атосъ пожималъ плечами и, не сердясь, наказывалъ Гримо. И въ этихъ случаяхъ онъ говорилъ немного.

Портосъ, какъ могли уже видть, былъ совершенно противоположнаго съ Атосомъ характера, онъ говорилъ не только много, но говорилъ громко, впрочемъ — надо отдать ему справедливость — ему было все равно: слушаютъ его, или нтъ,— онъ говорилъ изъ удовольствія говорить и самому слушать себя, онъ говорилъ обо всемъ, исключая наукъ, ссылаясь въ этомъ случа на укоренившуюся въ немъ, по его словамъ, съ дтства ненависть къ ученымъ. Онъ не имлъ величественной наружности Атоса и сознаніе превосходства послдняго въ этомъ отношеніи въ начал ихъ дружбы длало его часто несправедливымъ къ Атосу: онъ старался тогда превзойти его великолпіемъ своихъ туалетовъ.

Но въ своемъ простомъ мундир мушкетера Атосъ только тмъ, что извстнымъ манеромъ закидывалъ назадъ голову и выставлялъ ногу, сейчасъ же занималъ подобающее ему мсто и оттснялъ тщеславнаго Портоса на второй планъ. Портосъ вознаграждалъ себя тмъ, что въ пріемной де-Тревиля и въ казармахъ безъ умолку разсказывалъ о своихъ любовныхъ похожденіяхъ и успхахъ, а Атосъ не говорилъ никогда о подобныхъ вещахъ. Портосъ, поступивъ на военную службу, хвасталъ своими успхами сначала у женщинъ боле простого сословія и постепенно добирался до баронессъ, а въ данную минуту велъ рчь ни больше, ни меньше, какъ объ иностранной принцесс, сулившей ему огромное состояніе. По старой поговорк: ‘Каковъ панъ, таковъ и холопъ’, перейдемъ отъ Гримо, слуги Атоса, къ Мускетону.

Мускетонъ былъ нормандецъ, его баринъ перемнилъ его слишкомъ обыкновенное имя Бонифаса на неизмримо боле звучное — Мускетонъ. Онъ поступилъ на службу къ Портосу безъ жалованья, на условіи — имть у своего господина только квартиру и получать платье, но зато платье это должно быть великолпно, а для того, чтобы добыть все остальное, необходимое для существованія, онъ выговорилъ себ только два часа свободы въ теченіе дня.

Портосъ согласился на это условіе, которое ему какъ нельзя боле подходило. Онъ отдавалъ передлывать свое старое платье и запасные плащи на камзолы для Мускетона, и благодаря очень ловкому, искусному портному, который, выворачивая все это старье, передлывалъ его заново (жену этого портного подозрвали въ желаніи заставить Портоса отступить отъ своихъ аристократическихъ привычекъ), Мускетонъ, какъ и его баринъ, имлъ всегда очень приличный видъ.

Перейдемъ къ Арамису. Съ характеромъ его, какъ кажется, мы уже достаточно знакомы, къ тому же за дальнйшимъ развитіемъ его характера, какъ и его товарищей, мы будемъ имть возможность слдить.

Лакея Арамиса звали Базеномъ. Арамисъ имлъ намреніе со временемъ поступить въ монахи, и потому его лакей былъ всегда одтъ въ черное, какъ подобаетъ слуг духовнаго лица. Это былъ берріецъ, лтъ тридцати пяти или сорока, кроткій, спокойный, толстенькій, занятый въ свободное время, которое предоставлялъ ему его баринъ, чтеніемъ благочестивыхъ книгъ, онъ умлъ съ замчательнымъ искусствомъ приготовлять обдъ на двоихъ изъ немногихъ блюдъ, но превкусный. Къ тому же онъ былъ нмъ, глухъ, слпъ и испытанной врности.

Теперь, когда мы, хотя поверхностно, познакомились съ господами и ихъ слугами, перейдемъ къ описанію ихъ жилищъ.

Атосъ жилъ въ улиц Феру, въ двухъ шагахъ отъ Люксембурга, квартира его состояла изъ двухъ маленькихъ комнатъ, очень прилично убранныхъ, въ меблированныхъ комнатахъ, содержательница которыхъ, женщина еще молодая и дйствительно еще очень красивая, безуспшно строила ему глазки. Нкоторые остатки прежней роскоши виднлись еще кое-гд на стнахъ этого скромнаго жилища: напримръ, шпага съ богатой золотой насчкой, принадлежавшая, судя по ея форм, ко времени царствованія Франциска I, одна рукоятка которой, покрытая драгоцнными камнями, могла стоить не мене двухсотъ пистолей и которую, тмъ не мене, даже въ самыя трудныя минуты своей жизни Атосъ никогда не соглашался ни заложить, ни продать. Эта шпага долгое время служила предметомъ зависти для Портоса. Онъ отдалъ бы десять лтъ своей жизни, чтобы только обладать ею.

Однажды, собираясь на свиданіе съ какой-то принцессой, онъ попросилъ ее у Атоса. Атосъ молча опросталъ свои карманы, снялъ съ себя вс драгоцнности, кошельки, аксельбанты и золотыя цпочки и предложилъ все это Портосу, но относительно шпаги онъ сказалъ ему, что она припечатана къ мсту и не должна его оставлять до тхъ поръ, пока ея хозяинъ самъ не оставить свою квартиру. Кром шпаги, у него былъ еще портретъ, изображавшія вельможу временъ Генриха III, въ самомъ изящномъ костюм, съ орденомъ Святого Духа. Этотъ портретъ напоминалъ нкоторыми чертами лицо Атоса, имлъ съ ними, такъ сказать, нкоторое фамильное сходство, и поэтому можно было вывести заключеніе, что этотъ важный вельможа, кавалеръ королевскихъ орденовъ, былъ его предокъ.

Наконецъ, надъ каминомъ на самой средин стояла шкатулка съ великолпной позолотой, съ такимъ же гербомъ, какъ на шпаг и на портрет, и составляла полнйшую противоположность съ остальнымъ убранствомъ квартиры. Атосъ всегда носилъ съ собой ключъ отъ этой шкатулки, но одинъ разъ онъ открылъ ее при Портос, и Портосъ могъ удостовриться, что въ этой шкатулк были спрятаны только письма и бумаги: безъ сомннія, это были любовныя письма и фамильныя бумаги.

Портосъ занималъ очень обширную квартиру на улиц ‘Старая Голубятня’. Каждый разъ, какъ онъ проходилъ съ кмъ-нибудь изъ своихъ друзей мимо своихъ оконъ, у одного изъ которыхъ всегда торчалъ Мускетонъ въ парадной ливре, Портосъ поднималъ голову и говорилъ: ‘Вотъ моя квартира’. Но его никогда не заставали дома, онъ никогда никого не приглашалъ къ себ и никто не могъ составить себ представленія о томъ, какія богатства на самомъ дл заключаетъ въ себ эта по виду роскошная квартира.

Арамисъ занималъ маленькую квартиру, состоявшую изъ будуара, столовой и спальни, которая, какъ, впрочемъ, и вся остальная квартира, была расположена въ нижнемъ этаж и выходила окнами въ маленькій садъ, свжій, зеленый, тнистый и непроницаемый для глазъ сосдей.

Какъ устроился д’Артаньянъ, какъ онъ жилъ, былъ помщенъ, мы уже знаемъ, а также уже познакомились съ его слугой — Плянше.

Д’Артаньянъ, отъ природы очень любопытный, какъ, впрочемъ, вс люди, одаренные геніемъ интриги, употребилъ вс старанія, чтобы узнать, кто такіе въ дйствительности были Атосъ, Портосъ и Арамисъ, такъ какъ было очевидно, что подъ этими вымышленными воинственными именами каждый изъ молодыхъ людей скрывалъ свое настоящее имя дворянина, въ особенности Атосъ, въ которомъ аристократъ чувствовался за цлую милю. Онъ обратился съ этой цлью къ Портосу, чтобы получить свднія объ Атос и Арамис, а къ Арамису — чтобы узнать что-нибудь о Портос.

Къ несчастію, Портосъ самъ о жизни своего молчаливаго товарища зналъ только то, что было извстно всмъ. Говорили, что онъ былъ очень несчастливъ въ любовныхъ похожденіяхъ и что ужасная измна навсегда отравила жизнь этого благороднаго человка.

Что это была за измна?— никто этого не зналъ.

Жизнь Портоса, настоящее имя котораго, равно какъ и двухъ его товарищей, было извстно одному только де-Тревилю, не представляла ничего таинственнаго. Тщеславный и болтливый, онъ весь былъ какъ на ладони. Единственно, что могло бы ввести въ заблужденіе наблюдателя, это — если бы онъ врилъ всему, что Портосъ разсказывалъ о себ.

Арамисъ, не имвшій, повидимому, никакихъ тайнъ, на самомъ дл былъ сама таинственность, онъ мало сообщалъ въ отвтъ на вопросы, которые ему задавали относительно другихъ, и избгалъ отвчать на т, которые касались лично его. Однажды д’Артаньянъ, посл долгихъ разспросовъ о Портос, узнавши отъ него объ удачномъ волокитств мушкетера за какою-то принцессой, о чемъ вс говорили, захотлъ узнать также что-нибудь и о любовныхъ похожденіяхъ своего собесдника.

— А вы, любезный товарищъ, спросилъ онъ его,— вы сами, который разсказываете только о чужихъ графиняхъ, баронессахъ и принцессахъ?

— Извините, прервалъ Арамисъ,— я разсказывалъ вамъ то, что самъ Портосъ говорилъ и во всеуслышаніе разсказывалъ при мн обо всхъ этихъ приключеніяхъ. Но поврьте, любезный г. д’Артаньянъ, что если бы я зналъ объ этомъ изъ другого источника или если бы онъ самъ доврилъ мн это, то не было бы боле скромнаго исповдника, чмъ я.

— Я въ этомъ не сомнваюсь, возразилъ д’Артаньянъ,— но мн кажется, что вы сами довольно коротко знакомы со знатью, доказательствомъ чего служить вышитый платокъ, которому я обязанъ честью быть знакомымъ съ вами..

На этотъ разъ Арамисъ нисколько не разсердился, но съ самымъ скромнымъ видомъ дружелюбно отвтилъ:

— Не забывайте, мой любезный, что я хочу быть служителемъ церкви и что поэтому я избгаю всякихъ свтскихъ приключеній. Платокъ, который вы видли у меня, вовсе не былъ подаренъ мн,— его забылъ у меня одинъ изъ моихъ друзей. Я долженъ былъ взять его, чтобы не компрометировать его и даму, которую онъ любить. Я самъ не имю и не хочу имть любовницы, слдуя въ этомъ случа примру въ высшей степени разсудительнаго Атоса, который такъ же не иметъ любовницы, какъ и я.

— Но, чортъ возьми, разъ вы мушкетеръ, вы — не аббатъ!

— Мушкетеръ только на время, любезный, какъ говорить кардиналъ, мушкетеръ поневол, но душой я принадлежу церкви, поврьте мн. Атосъ и Портосъ втянули меня, чтобы чмъ-нибудь отвлечь меня: въ то самое время, какъ меня чуть не постригли въ монахи, случилось небольшое столкновеніе съ… Но это нисколько васъ не интересуетъ и я отнимаю у васъ драгоцнное время.

— Напротивъ, это меня очень интересуетъ! вскричалъ д’Артаньянъ,— и въ настоящую минуту мн абсолютно нечего длать.

— Да, но мн нужно прочитать требникъ, отвчалъ Арамисъ,— затмъ сочинить стихи, о которыхъ меня просила госпожа д’Егильонъ, потомъ мн нужно еще сходить въ улицу Сентъ-Оноре купить румянъ для госпожи де-Шеврезъ: такимъ образомъ, вы видите, мой дорогой другъ, что если не вы, то я очень спшу.

И Арамисъ дружески протянулъ р.уку своему молодому пріятелю и простился съ нимъ.

Д’Артаньянъ не могъ, несмотря на вс свои старанія, узнать ничего боле о своихъ новыхъ товарищахъ, а потому онъ принялъ ршеніе врить всему, что говорилось объ ихъ прошедшемъ, надясь сдлать боле врныя и подробныя открытія въ будущемъ, а пока онъ считалъ Атоса — Ахиломъ, Портоса — Аяксомъ, а Арамиса — Іосифомъ.

Впрочемъ, жизнь молодыхъ людей была веселая: Атосъ игралъ, и всегда несчастливо, а между тмъ онъ никогда ни копейки не занималъ у своихъ друзей, хотя его кошелекъ былъ всегда къ ихъ услугамъ, и когда случалось ему играть на слово, онъ всегда приходилъ будить своего кредитора въ шесть часовъ утра, чтобы заплатить ему долгъ, сдланный наканун.

У Портоса были временами увлеченія: въ подобные дни, если онъ выигрывалъ, онъ длался заносчивъ и роскошничалъ, если онъ проигрывалъ, то совершенно пропадалъ на нсколько дней, по прошествіи которыхъ снова являлся съ блднымъ, вытянутымъ лицомъ, но съ деньгами въ карман.

Арамисъ не игралъ никогда. Онъ былъ самый плохой мушкетеръ и самый непріятный гость, какого только можно вообразить. Онъ всегда былъ занятъ дломъ. Иногда, посреди обда, когда вс, увлеченные виномъ и жаркимъ разговоромъ, располагали провести еще два-три часа за столомъ, Арамисъ смотрлъ на часы, вставалъ съ пріятной улыбкой и прощался съ обществомъ, чтобы пойти, какъ онъ говорилъ, посовтоваться съ какимъ-то богословомъ, съ которымъ у него назначено свиданіе. Въ другой разъ онъ возвращался къ себ домой писать диссертацію и просилъ пріятелей не развлекать его. Между тмъ Атосъ улыбался той меланхоличной прекрасной улыбкой, которая такъ хорошо шла къ его благородному лицу, а Портосъ пилъ и божился, что Арамисъ никогда не пошелъ бы дальше приходскаго священника.

Плянше, слуга д’Артаньяна, въ первое время велъ себя хорошо, онъ получалъ тридцать су въ день, въ продолженіе цлаго мсяца возвращался въ квартиру навесел, какъ зябликъ, и быль чрезвычайно предупредителенъ. Но когда подулъ противный втеръ и счастливые дни миновали въ квартир улицы Могильщиковъ, т. е. когда сорокъ пистолей короля Людовика XIII были истрачены или почти истрачены, начались со стороны Плянше жалобы, которыя Атосъ находилъ дерзкими, Портосъ — неприличными и Арамисъ — смшными. Атосъ совтовалъ отпустить негодяя, Портосъ полагалъ, что его сначала необходимо проучить, а Арамисъ утверждалъ, что баринъ долженъ слушать только хорошее, что говорится про него.

— Вамъ легко говорить, возразилъ д’Артаньянъ:— вамъ, Атосъ, который живете съ Гримо, какъ нмой, запрещаете ему говорить и, слдовательно, никогда не слышите отъ него жалобъ, и вамъ, Портосъ, вы ведете роскошный образъ жизни, и вашъ Мускетонъ смотритъ на васъ, какъ на божество, и, наконецъ, вамъ, Арамисъ, вы всегда поглощены вашими богословскими занятіями и внушаете глубокое уваженіе своему Базену, человку кроткому и религіозному, но я — какъ человкъ, не имющій прочнаго положенія, ни средствъ, еще не мушкетеръ, даже не гвардеецъ, что я могу сдлать, чтобы внушить расположеніе, страхъ или уваженіе своему Плянше?

— Дло серьезное, отвтили три друга,— но это относится къ домашнему хозяйству: слугу, какъ и горничную, необходимо сразу поставить на ту ногу, на которой желаютъ, чтобы они оставались. Итакъ, подумайте объ этомъ.

Д’Артаньянъ размыслилъ и ршился сильно наказать Плянше, хорошенько поколотивъ его, что и было исполнено д’Артаньяномъ такъ же добросовстно, какъ онъ поступалъ во всемъ. Затмъ, хорошо отдубасивши слугу, онъ запретилъ ему оставлять службу у него безъ позволенія.

— Потому что, прибавилъ онъ,— мое положеніе неврное не замедлитъ перемниться, вскор я буду въ лучшихъ обстоятельствахъ. Твое счастье будетъ въ такомъ случа совершенно обезпечено, если только ты останешься у меня: я слишкомъ добрый баринъ, чтобы дать теб возможность упустить твое счастіе, отпустивъ тебя, какъ ты этого просишь.

Такой образъ дйствій внушилъ мушкетерамъ большое уваженіе къ распорядительности д’Артаньяна. Это привело въ неменьшій восторгъ Плянше, и онъ больше не говорилъ о своемъ желаніи уйти.

Жизнь наши молодые люди стали вести общую, д’Артаньянъ, не имвшій никакихъ привычекъ, такъ какъ онъ только что пріхалъ изъ провинціи и попалъ въ совершенно для него новый міръ, тотчасъ же перенялъ привычки своихъ друзей.

Они вставали зимою около восьми часовъ, лтомъ — около шести и шли за приказаніями и какъ будто по дламъ къ де-Тревилю.

Д’Артаньянъ, хотя и не былъ еще мушкетеромъ, исполнялъ службу съ трогательной точностью: онъ постоянно стоялъ въ караул, потому что всегда для компаніи былъ съ тмъ изъ своихъ друзей, который былъ на очереди дежурнымъ. Его знали въ отел мушкетеровъ и вс считали хорошимъ товарищемъ, де-Тревиль, оцнившій его съ перваго взгляда и чувствовавшій къ нему искреннее расположеніе, не переставалъ рекомендовать его королю.

Съ своей стороны, три мушкетера очень полюбили молодого товарища. Дружба, соединявшая этихъ четырехъ людей, и потребность видться три или четыре раза въ день, то изъ-за дуэли, то по дламъ или для удовольствія заставляли ихъ безпрестанно бгать другъ за другомъ, точно тни, и можно было всегда встртить этихъ неразлученъ, искавшихъ другъ друга по дорог отъ Люксембурга къ площади св. Сюльпиція, или отъ улицы Старой Голубятни къ Люксембургу.

А между тмъ общанія де-Тревиля исполнялись своимъ чередомъ. Въ одинъ прекрасный день король приказалъ капитану Дезессиру принять д’Артаньяна младшимъ гвардейцемъ въ свою роту. Д’Артаньянъ надлъ, вздыхая, этогъ мундиръ, который бы онъ хотлъ цною десяти лтъ своей жизни промнять на мундиръ мушкетера. Но де-Тревиль общалъ ему эту милость посл двухлтней службы, которая, впрочемъ, могла быть сокращена, если бы д’Артаньяну представился случай оказать королю какую-нибудь услугу или совершить какой-нибудь блестящій подвигъ.

Д’Артаньянъ утшился этимъ общаніемъ и началъ службу. Тогда пришла очередь Атоса, Портоса и Арамиса ходить на караулъ съ д’Артаньяномъ, когда онъ бывалъ дежурнымъ. Такимъ образомъ, кавалеръ Дезессаръ въ тотъ день, какъ принялъ къ себ д’Артаньяна, вмсто одного человка увеличилъ свою роту четырьмя!.

VIII.
Придворная интрига.

Между тмъ сорокъ пистолей короля Людовика XIII,— какъ и все на свт,— имя начало, имли и конецъ, и когда наступилъ этотъ конецъ, наши четыре товарища попали въ затруднительное положеніе. Сначала Атосъ поддерживалъ нкоторое время всю товарищескую компанію на свои собственныя средства. Его мсто заступилъ Портосъ и, благодаря одному изъ его исчезновеній, къ которому вс привыкли, онъ въ продолженіе еще 15 дней помогалъ всмъ въ ихъ нуждахъ, наконецъ пришла очередь Арамиса, который подчинился этому съ большой любезностью, и ему удалось, какъ говорилъ онъ, добыть нсколько пистолей, продавши свои богословскія книги. Тогда, по обыкновенію, прибгнули къ помощи де-Тревиля, который далъ немного впередъ въ счетъ жалованья, но эти суммы, выданныя впередъ, не могли надолго поддержать трехъ мушкетеровъ, имвшихъ уже много долговъ, и гвардейца, который еще не имлъ ихъ.

Наконецъ, когда увидли, что скоро уже больше ничего не останется, съ послдними усиліями собрали 8 или 10 пистолей, съ которыми Портисъ отправился играть. Къ несчастью, ему не везло, онъ проигралъ все и сверхъ того еще 35 пистолей на слово.

Тогда затруднительное положеніе сдлалось настоящимъ бдствіемъ: можно было видть, какъ они, голодные, со своими слугами, бгали по набережнымъ и казармамъ, отыскивая, у кого бы пообдать, такъ какъ, по мннію Арамиса, въ хорошія времена слдовало угощать обдами всхъ, кого попало, направо и налво, чтобы въ несчастныя времена можно было самимъ попользоваться гд-нибудь обдомъ.

Атосъ былъ приглашенъ на обдъ 4 раза и каждый разъ приводилъ своихъ друзей съ ихъ слугами. Портосъ имлъ шесть приглашеній, и точно также доставилъ своимъ товарищамъ случай воспользоваться ими, Арамисъ имлъ 8 приглашеній. Это былъ человкъ, какъ можно уже было замтить, который мало говорилъ и много длалъ.

А д’Артаньянъ, который не былъ еще ни съ кмъ знакомъ въ столиц, только одинъ разъ завтракалъ,— завтракъ состоялъ изъ шоколада,— у священника изъ его провинціи и разъ обдалъ у гвардейскаго корнета. Онъ привелъ всю компанію къ священнику, у котораго они уничтожили весь двухмсячный запасъ, и къ корнету, угостившему ихъ на славу, но, какъ говорилъ Плянше, хотя всего было и много, все-таки надались только на одинъ день. Поэтому д’Артаньянъ чувствовалъ себя приниженнымъ тмъ, что могъ предложить товарищамъ только полтора обда, такъ какъ завтракъ у священника можно было считать только за половину обда, сравнительно съ пирами, доставленными Атосомъ, Портосомъ и Арамисомъ. Онъ считалъ себя въ тягость обществу, забывая, по своему юношескому добродушію, что онъ въ продолженіе цлаго мсяца кормилъ всю компанію, и его дятельный умъ началъ усиленно работать. Онъ думалъ, что союзъ четырехъ молодыхъ людей, храбрыхъ, дятельныхъ и предпріимчивыхъ, долженъ былъ имть другую цль, кром прогулокъ нетвердой походкой, уроковъ фехтованія и боле или мене забавныхъ похожденій. Дйствительно, четверо такихъ молодцовъ, какъ они, четверо людей, преданныхъ другъ другу и готовыхъ жертвовать одинъ для другого не только кошелькомъ, но и жизнью, четверо людей, всегда поддерживающихъ другъ друга, ни передъ чмъ не отступающихъ, исполняющихъ каждый порознь, или вс вмст, ршеніе, принятое сообща, четыре пары рукъ, съ угрозой обращенныхъ къ четыремъ странамъ свта или обращенныхъ въ одну сторону, неизбжно должны были, тайно или явно, съ помощью ли подкопа, траншеи, хитростью или силой, пробить себ дорогу къ цли, которой они хотли достигнуть, какъ бы трудна и какъ бы далека она ни была. Д’Артаньяна ставила только втупикъ мысль, какъ это его друзья нисколько не думали объ этомъ.

Онъ еще думалъ объ этомъ, и очень серьезно, ломая себ голову, какое бы найти дло и дать направленіе этой необъятной сил, къ тому же еще учетверенной, съ помощью которой,— онъ въ этомъ не сомнвался,— ему удастся, какъ рычагомъ Архимеда, перевернуть весь свтъ. Вдругъ тихо постучали въ дверь. Д’Артаньянъ разбудилъ Плянше и веллъ ему отворить.

Изъ того обстоятельства, что д’Артаньянъ разбудилъ Плянше, читателю не слдуетъ выводить заключеніе, что была ночь или что еще не наступило утро.

Нтъ! только что пробило четыре часа. Плянше два часа тому назадъ приходилъ просить у своего барина обда, на что послдній отвтилъ ему поговоркой: ‘кто спить, тотъ обдаетъ’. И Плянше обдалъ во сн.

Вошелъ человкъ довольно обыкновенной наружности и похожій на простого горожанина. Плянше очень хотлъ бы, вмсто дессерта, послушать ихъ разговоръ, но поститель объявилъ д’Артаньяну, что онъ пришелъ но важному секретному длу и потому желалъ бы переговорить съ мимъ наедин.

Д’Артаньянъ выслалъ Плянше и попросилъ постителя ссть. Наступило минутное молчаніе, въ продолженіе котораго оба смотрли другъ на друга, точно желая предварительно познакомиться, посл чего д’Артаньянъ наклонился въ знакъ того, что онъ слушаетъ.

— Я слышалъ о г. д’Артаньян, какъ объ очень храбромъ молодомъ человк, сказалъ поститель,— и эта репутація, которою онъ пользуется вполн заслуженно, побудила меня доврить ему тайну.

— Говорите, милостивый государь, говорите, сказалъ д’Артаньянъ, который инстинктивно почуялъ что-то выгодное.

Горожанинъ посл короткаго молчанія продолжалъ:

— У меня есть жена, которая служитъ прачкой у королевы, и у нея нтъ недостатка ни въ ум, ни въ красот. Вотъ уже три года, какъ меня женили на ней, хотя она мало что имла, потому что де-ла-Портъ, камердинеръ королевы,— крестный отецъ ея и покровительствуетъ ей…

— Ну, такъ что же? спросилъ д’Артаньянъ.

— А то, продолжалъ поститель,— что мою жену похитили вчера утромъ, когда она выходила изъ своей рабочей комнаты.

— Но кмъ же была похищена ваша жена?

— Ничего наврно не знаю, но я подозрваю кой-кого.

— А что за лицо, кого вы подозрваете?

— Человкъ, который давно ее преслдовалъ.

— Чортъ возьми!

— Но если хотите, я скажу вамъ: я убжденъ, что во всемъ этомъ мене всего замшана любовь, а скоре — политика.

— Не любовь, а политика! проговорилъ д’Артаніянъ, задумываясь.— Но что же вы подозрваете?

— Я не знаю, долженъ ли я вамъ сказать то, что я подозрваю…

— Я долженъ вамъ замтить, что я васъ ршительно ни о чемъ не спрашиваю. Вы сами пришли ко мн, сами сказали мн, что имете какую-то тайну, которую хотите доврить мн. Поступайте, какъ вамъ угодно, у васъ есть еще время взять сказанное обратно.

— Нтъ, нтъ, вы кажетесь мн честнымъ молодымъ человкомъ, и я доврюсь вамъ. Итакъ, я думаю, что жену мою схватили не ради любовныхъ похожденій съ ней, но по дламъ другой, гораздо боле важной дамы, чмъ она.

— А! а! Не замшаны ли тутъ любовныя дла г-жи де-Буа-Траси? спросилъ д’Артаньянъ, хотвшій передъ горожаниномъ показать видъ, что ему извстны придворныя интриги.

— Выше, выше!

— Г-жи д’Егильонъ?

— Еще выше.

— Г-жи де-Шевризъ?

— Выше, гораздо выше.

— Г-жи де-ла…

Д’Артаньянъ запнулся.

— Да, милостивый государь, отвтилъ испуганный поститель такъ тихо, что его едва можно было разслышать.

— Но съ кмъ?

— Съ кмъ же иначе, если не съ герцогомъ…

— Съ герцогомъ..?

— Да, подтвердилъ горожанинъ еще тише.

— Но откуда вы все это знаете?

— Ахъ! откуда мн все это извстно?

— Да, откуда вы узнали? Или полное довріе, или… вы понимаете?

— Я это знаю отъ моей жены, отъ самой жены моей…

— Которая знаетъ… отъ кого?

— Отъ де-ла-Порта. Разв я вамъ не сказалъ, что она — крестница де-ла-Порта, человка, который пользуется большой довренностью королевы? Итакъ, де-ла-Портъ опредлилъ ее къ ея величеству, чтобы наша бдная королева, покинутая королемъ, окруженная шпіонами кардинала, во всхъ встрчающая измну, по крайней мр имла хоть кого-нибудь, кому бы она могла довриться.

— А! а! вотъ что оказывается, сказалъ д’Артаньянъ.

— Четыре дня тому назадъ ко мн приходила жена, одно изъ условій брака состояло въ томъ, что она два раза въ недлю могла приходить ко мн, потому что, какъ я имлъ честь доложить вамъ, жена очень меня любитъ, итакъ, жена моя пришла и по секрету сообщила мн, что королева въ настоящую минуту въ большомъ страх.

— Въ самомъ дл?

— Да, кардиналъ, какъ кажется, преслдуетъ и притсняетъ ее боле, чмъ когда-нибудь. Онъ никакъ не можетъ простить ей исторію съ сарабандой. Вы знаете исторію съ сарабандой?

— Чортъ возьми, знаю ли я! Конечно, отвчалъ д’Артаньянъ, который ровно ничего не зналъ, но хотлъ показать, что ему все извстно.

— Такъ что теперь это уже не ненависть, а мщеніе.

— Въ самомъ дл?

— И королева думаетъ…

— Ну, что же думаетъ королева?

— Она думаетъ, что герцогу Букингаму написали отъ ея имени.

— Отъ имени королевы?

— Да, чтобы заставить его пріхать въ Парижъ,— и разъ онъ будетъ здсь, его поймаютъ въ какую-нибудь западню.

— Чортъ возьми. Но, мой любезный, при чемъ же во всемъ этомъ ваша жена?

— Ея преданность королев извстна, и хотятъ или ее удалить отъ ея повелительницы, или запугать, чтобы узнать тайну ея величества, или увлечь, или подкупить, чтобы она шпіонила.

— Очень вроятно, отвчалъ д’Артаньянъ:— но знаете ли вы человка, который ее похитилъ?

— Я вамъ сказалъ, что, кажется, я его знаю.

— Его имя?

— Имени не знаю, знаю только, что это креатура кардинала, его тнь.

— Но вы его видли?

— Да, моя жена однажды показала его мн.

— Есть ли у него какой-нибудь знакъ, какія-нибудь примты, по которымъ его можно было бы узнать?

— О, конечно! Это вельможа съ очень важнымъ видомъ, съ черными волосами, смуглый, съ проницательнымъ взглядомъ, блыми зубами и рубцомъ на виск.

— Съ рубцомъ на виск! вскричалъ д’Артаньянъ,— и при этомъ блые зубы, проницательный взглядъ, смуглый цвтъ лица, черные волосы и важный видъ! Но это тотъ самый, съ которымъ я столкнулся въ Менг!

— Вы его знаете, говорите вы?

— Да, да, но это не идетъ къ длу. Нтъ, я ошибаюсь, это, напротивъ, очень упрощаетъ дло, если этотъ господинъ тотъ самый, о комъ я думаю, то однимъ ударомъ я вдвойн отомщу, вотъ и все. Но гд найти этого господина?

— Не знаю.

— У васъ нтъ никакихъ свдній относительно его квартиры?

— Никакихъ, только одинъ разъ, когда я провожалъ жену въ Лувръ, онъ выходилъ оттуда въ то время, какъ она входила, тогда она и показала мн его.

— Чортъ возьми! чортъ возьми! проворчалъ д’Артаньянъ,— все это очень неопредленно… Черезъ кого вы узнали о похищеніи вашей жены?

— Черезъ де-ла-Порта.

— Сообщилъ онъ вамъ какія-нибудь подробности?

— Онъ ничего не знаетъ.

— И вы ни отъ кого ничего больше не узнали?

— Да, я получилъ…

— Что?

— Но я не знаю, не сдлаю ли я большую неосторожность?

— Опять вы запли старую псню, впрочемъ, я долженъ вамъ замтить, что на этотъ разъ уже немножко поздно отступать.

— Да я и не отступаю, чортъ возьми! вскричалъ поститель и сталъ клясться, чтобы немного подбодрить себя:— клянусь честью Бонасье…

— Васъ зовутъ Бонасье? прервалъ его д’Артаньянъ.

— Да, это мое имя.

— Вы сказали: клянусь честью Бонасье. Извините, что я прервалъ васъ, но мн показалось, что это имя мн знакомо.

— Очень возможно! Я вашъ хозяинъ.

— А! а! произнесъ д’Артаньянъ, привставъ и кланяясь ему:— такъ вы мой хозяинъ.

— Да, да. И такъ какъ вотъ уже три мсяца, какъ вы живете у меня и, безъ сомннія по разсянности, вслдствіе усиленныхъ занятій, вы забыли заплатить мн за квартиру и я ни разу не побезпокоилъ васъ, то и подумалъ, что вы примите во вниманіе мою деликатность…

— Конечно, любезный г. Бонасье, отвчалъ д’Артаньянъ:— поврьте, что я въ высшей степени благодаренъ вамъ за такой поступокъ к повторяю, какъ у же я сказалъ вамъ, что если могу быть вамъ чмъ-нибудь полезенъ…

— Я вамъ врю, врю и, какъ только-что сказалъ вамъ, клянусь честью Бонасье, вполн довряю вамъ.

— Такъ кончайте же то, что вы начали мн разсказывать!

Поститель вынулъ изъ кармана бумагу и подалъ ее д’Артаньяну.

— Письмо?! сказалъ д’Артаньянъ.

— Которое я получилъ сегодня утромъ.

Д’Артаньянъ развернулъ его, и такъ какъ ужъ стало темнть, то подошелъ къ окну. Поститель послдовалъ за нимъ.

‘Не ищите жены вашей’, читалъ д’Артаньянъ: ‘она будетъ возвращена вамъ, когда будетъ боле не нужна. Если вы сдлаете малйшую попытку отыскать ее — вы пропали’.

— Какъ повелительно, но въ конц концовъ это не больше, какъ угроза.

— Да, но эта угроза приводить меня въ ужасъ: я человкъ совсмъ не военный и боюсь Бастиліи.

— Гм! произнесъ д’Артаньянъ:— но я не больше вашего хлопочу о томъ, чтобы попасть въ Бастилію. Если бы дло шло объ удар шпаги — куда еще ни шло!

— А между тмъ я очень разсчитывалъ на васъ въ этомъ дл.

— Да?

— Постоянно видя васъ въ обществ мушкетеровъ блестящей наружности и зная, что это — мушкетеры де-Тревиля и, слдовательно, враги кардинала, я подумалъ, что вы и друзья ваши, отдавая нашей бдной королев справедливость, въ то же время будете въ восторг сыиграть съ его высокопреосвященствомъ какую-нибудь непріятную шутку.

— Безъ сомннія.

— И при томъ я подумалъ, что такъ какъ вы должны мн за три мсяца, о чемъ я ни разу не напоминалъ вамъ…

— Да, да, вы уже объясняли мн эту причину и я нахожу ее вполн достаточной.

— Предполагая, къ тому же, во все время, пока вы будете длать мн честь жить у меня, никогда не безпокоить васъ относительно платы за квартиру и въ будущемъ…

— Очень хорошо.

— И прибавьте къ этому, что я разсчитывалъ, въ случа надобности, предложить вамъ пятьдесятъ пистолей, если бы, противъ всякой вроятности, вы находились бы въ настоящую минуту въ затруднительномъ положеніи.

— Превосходно, такъ вы, значитъ, богаты, мой любезный Бонасье?

— Я не нуждаюсь — это будетъ врне, я скопилъ немного, около двухъ-трехъ тысячъ экю годового дохода отъ мелочной торговли и въ особенности помстивши деньги на проценты въ капиталъ послдняго путешествія знаменитаго мореплавателя Жана-Моке, такимъ образомъ, мы понимаете, что… Ахъ!.. вскричалъ поститель.

— Что? спросилъ д’Артаньянъ.

— Что я тамъ вижу?

— Гд?

— На улиц, напротивъ вашихъ оконъ, въ амбразур этой двери стоитъ человкъ, закутанный въ плащъ.

— Это онъ! одновременно вскричали д’Артаньянъ и его поститель, оба въ одно и то же время узнавъ этого господина.

— А! на этотъ разъ, вскричалъ д’Артаньянъ, бросаясь за шпагой,— на этотъ разъ онъ не ускользнетъ отъ меня.

И, вынувъ шпагу изъ ноженъ, онъ стремительно бросился изъ комнаты.

На лстниц онъ встртилъ Атоса и Портоса, которые шли къ нему. Они посторонились, и д’Артаньянъ, какъ стрла, проскочилъ между ними.

— Куда ты такъ спшишь? закричали ему оба мушкетера разомъ.

— Человкъ, съ которымъ у меня было приключеніе въ Менг! отвтилъ д’Артаньянъ и исчезъ.

Д’Артаньянъ много разъ разсказывалъ своимъ друзьямъ свое приключеніе съ незнакомцемъ, равно какъ и о появленіи прекрасной путешественницы, которой этотъ незнакомецъ моіъ доврить очень важное порученіе.

Атосъ былъ того мннія, что д’Артаньянъ потерялъ свое письмо во время драки. Дворянинъ, по его мннію,— а по описанію, которое сдлалъ д’Артаньянъ, незнакомецъ не могъ быть никмъ инымъ, какъ дворяниномъ,— былъ неспособенъ на подобную низость, какъ украсть письмо.

Портосъ видлъ во всемъ этомъ только любовное свиданіе, назначенное дамой кавалеру или кавалеромъ дам, которому помшало присутствіе д’Артаньяна и его желтой лошади.

Арамисъ полагалъ, что это дло настолько таинственно, что лучше въ него не углубляться. Итакъ, изъ нсколькихъ словъ, вырвавшихся у д’Артаньяна, они поняли, въ чемъ дло, и, предположивши, что посл того, какъ д’Артаньянъ догонитъ незнакомца или опять потеряетъ его изъ виду, онъ все-таки кончитъ тмъ, что вернется къ себ, они продолжали свой путь.

Когда они вошли въ комнату д’Артаньяна, въ ней никого не было: хозяинъ, опасаясь послдствій встрчи, которая, безъ сомннія, должна была состояться между незнакомцевъ и молодымъ человкомъ, счелъ боле благоразумнымъ скрыться.

IX.
Д’Артаньянъ идетъ въ гору.

Какъ предвидли Атосъ и Портосъ, по прошествіи получаса д’Артаньянъ вернулся. И на этотъ разь онъ опять не догналъ незнакомца, который исчезъ, точно провалился сквозь землю. Д’Артаньянъ, со шпагой въ рук, обжалъ вс окрестныя улицы, но не нашелъ никого похожаго на того, кого онъ искалъ, затмъ ему пришло въ голову то, съ чего, можетъ быть, слдовало бы ему начать, а именно: постучаться въ дверь, подл которой стоялъ, прижавшись, незнакомецъ, но онъ совершенно напрасно десять или двнадцать разъ ударилъ молоткомъ: никто не отвтилъ, и сосди, привлеченные шумомъ, показавшись на порогахъ своихъ дверей и высунувшись изъ оконъ, уврили его, что этотъ домъ, у котораго, къ тому же, вс двери и окна были заколочены, уже полгода какъ совершенно необитаемъ.

Между тмъ, какъ д’Артаньянъ бгалъ по улицамъ и стучалъ въ двери, Арамисъ присоединился къ своимъ товарищамъ, такъ что, вернувшись домой, д’Артаньянъ нашелъ у себя собраніе въ полномъ комплект.

— Ну, что же? спросили вмст вс три мушкетера, увидя д’Артаньяна, вспотвшаго отъ усталости и съ искаженнымъ отъ злобы лицомъ.

— Да что! вскричалъ послдній, бросая шпагу на кровать,— должно быть, это не человкъ, а самъ чортъ: онъ исчезъ какъ привидніе, какъ тнь или призракъ.

— Врите вы въ привиднія? спросилъ Атосъ у Портоса.

— Что до меня — я врю только тому, что видлъ, а такъ какъ я никогда не видлъ привидній, то и не врю въ ихъ существованіе.

— Библія, сказалъ Арамисъ,— приказываетъ намъ врить въ нихъ: тнь Самуила являлась Саулу, и мн было бы очень непріятно, если бы вы, Портосъ, сомнвались въ этомъ догмат вры.

— Во всякомъ случа, человкъ или чортъ, тло или тнь, иллюзія или дйствительность, этотъ человкъ рожденъ на мое мученіе, потому что его бгство лишило насъ, господа, прекраснаго дла, такого, въ которомъ мы могли бы заработать сто, а можетъ быть и боле пистолей.

— Какимъ образомъ? спросили Портосъ и Арамисъ.

Атосъ, врный своей систем молчать, удовольствовался только вопросительнымъ взглядомъ, обращеннымъ къ д’Артаньяну.

— Плянше, сказалъ д’Артаньянъ своему слуг, который въ эту самую минуту просунулъ въ полуотворенную дверь голову, чтобы схватить слово-другое изъ ихъ разговора:— спустись къ хозяину, г. Бонасье, и скажи ему, чтобы онъ прислалъ намъ полдюжины бутылокъ вина Божанси, я предпочитаю это вино другимъ.

— А, такъ, значитъ, вы пользуетесь открытымъ кредитомъ у вашего хозяина? спросилъ Портосъ,

— Да, отвчалъ д’Артаньянъ,— съ сегодняшняго дня, и будьте спокойны: если его вино окажется плохимъ, мы его пошлемъ за другимъ.

— Надо пользоваться, но не злоупотреблять, поучительнымъ тономъ сказалъ Арамисъ.

— Я всегда говорилъ, что д’Артаньянъ — самая умная голова изъ всхъ насъ четверыхъ, сказалъ Атосъ и, высказавъ это мнніе, на которое д’Артаньянъ отвтилъ поклономъ, онъ снова погрузился въ свое обычное молчаніе.

— Но, наконецъ, разскажите, въ чемъ же дло? спросилъ Портосъь.

— Да, сказалъ Арамисъ,— доврьте же намъ вашу тайну, любезный другъ, если только честь какой-нибудь дамы не замшана въ этомъ дл, въ послднемъ случа вы сдлаете лучше, сохранивъ все это про себя.

— Будьте спокойны, отвчалъ д’Артаньянъ,— ничья честь не пострадаетъ оттого, что я сообщу вамъ.

И онъ разсказалъ своимъ друзьямъ со всми подробностями все, что только что произошло между нимъ и его хозяиномъ, а также и то, что человкъ, похитившій жену достойнаго владльца дома, былъ тотъ же самый господинъ, съ которымъ у него была ссора въ гостиниц Франкъ-Менье.

— Дло ваше недурно, сказалъ Атосъ, съ видомъ знатока попробовавъ вино и кивкомъ головы давая понять, что онъ находить его хорошимъ,— и съ вашего честнаго малаго можно будетъ стянуть пистолей пятьдесятъ шестьдесятъ. Но теперь остается узнать, стоять ли пятьдесятъ или шестьдесятъ пистолей того, чтобы изъ-за нихъ рисковать четырьмя головами.

— Но обратите вниманіе на то, вскричалъ д’Артаньянъ:— что въ этомъ дл замшана женщина,— женщина, которую похитили, женщина, которой, безъ сомннія, угрожаютъ, можетъ быть, мучаютъ, и все изъ-за того только, что она врна своей госпож!

— Берегитесь, д’Артаньянъ, берегитесь, посовтовалъ Арамисъ,— по моему мннію, вы принимаете слишкомъ горячее участіе въ судьб госпожи Бонасье! Женщина была сотворена на нашу погибель, и отъ нея проистекаютъ вс наши бдствія.

При этомъ изреченіи Арамиса, Атосъ нахмурилъ брови и закусилъ губы.

— Я вовсе не о госпож Бонасье безпокоюсь, сказалъ д’Артаньянъ:— но о королев, которую король покинулъ, кардиналъ преслдуетъ и которая видитъ, какъ падаютъ одна за другой головы всхъ ея друзей!

— Зачмъ любитъ она тхъ, кого мы больше всего на свт ненавидимъ: испанцевъ и англичанъ?

— Испанія — ея отечество, отвчалъ д’Артаньянъ,— и потому совершенно понятно, что она любитъ испанцевъ, дтей своей родины. Что касается до второго упрека, который вы ей длаете, то я слышалъ, что она любитъ не всхъ англичанъ, но только одного.

— И, клянусь честью, сказалъ Атосъ,— надо признаться, что этотъ англичанинъ вполн достоинъ быть любимымъ. Мн никогда не случалось видть такого барина, какъ онъ.

— А одвается онъ такъ, какъ никто, прибавилъ Портовъ.—Я былъ въ Лувр въ тотъ день, какъ онъ разсыпалъ жемчугъ, и — честное слово — я нашелъ дв изъ нихъ и продалъ по десяти пистолей каждую. А ты знаешь его, Арамисъ?

— Такъ же хорошо, какъ и вы, господа, потому что я былъ въ числ тхъ, которые арестовали его въ Амьенскомъ саду, куда меня провелъ г. де-Пютанжъ, конюхъ королевы. Я былъ въ то время еще въ семинаріи, и это приключеніе показалось мн жестокимъ относительно короля.

— Что нисколько не помшало бы мн, сказалъ д’Артаньянъ:— если бы я только зналъ, гд находится Кунингамъ, взять его за руку и привести къ королев, хотя бы только для того, чтобы взбсить кардинала, такъ, какъ нашъ настоящій, нашъ единственный, нашъ вчный врагъ, господа,— кардиналъ, и если бы намъ удалось найти средство сыграть съ нимъ какую-нибудь жестокую шутку, признаюсь, я охотно рискнулъ бы своей головой.

— И лавочникъ, возразилъ Атосъ,— сказалъ вамъ д’Артаньянъ, что королева думаетъ, будто Букингама заставили пріхать посредствомъ подложнаго приглашенія?

— Она боится этого.

— Постойте-ка, прервалъ Арамисъ.

— Что? спросилъ Портосъ.

— Продолжайте, я стараюсь припомнить нкоторыя обстоятельства.

— И теперь я убжденъ, сказалъ д’Артаньянъ,— что похищеніе этой женщины, служившей у королевы, связано съ событіями, о которыхъ мы говорили, а можетъ быть и съ присутствіемъ Букингама въ Париж.

— Этотъ гасконецъ чрезвычайно сообразителенъ! съ восхищеніемъ вскричалъ Портосъ.

— Я очень люблю слушать, когда онъ говоритъ, прибавилъ Атосъ:— меня забавляетъ его провинціальное нарчіе.

— Господа, сказалъ Арамисъ,— выслушайте меня.

— Слушаемъ, Арамисъ! обратились къ нему вс три друга.

— Вчера я былъ у одного ученаго доктора богословія, съ которымъ я совтуюсь иногда по поводу моихъ занятій.

Атосъ улыбнулся.

— Онъ живетъ въ отдаленномъ квартал, продолжалъ Арамисъ: — его вкусъ, его профессія требуютъ этого. Итакъ, въ ту минуту, какъ я выходилъ отъ него…

Тутъ Арамисъ пріостановился.

— Ну, что же? спросили слушатели,— въ ту минуту, какъ вы выходили?..

Арамисъ, казалось, сдлалъ надъ собой усиліе, какъ человкъ, вполн приготовившійся солгать, когда вдругъ видитъ себя остановленнымъ какимъ-нибудь непредвидннымъ обстоятельствомъ, но глаза трехъ его товарищей были устремлены на него, а уши насторожены, чтобы слушать, и потому не было возможности отступить.

— У этого доктора есть племянница, продолжалъ Арамисъ.

— А, у него есть племянница! прервалъ Портосъ.

— Очень почтенная дама…

Трое друзей засмялись.

— А, если вы сметесь или сомнваетесь, то ничего и не узнаете.

— Мы вримъ, какъ магометане, и нмы, какъ катафалки, сказалъ Атосъ.

— Итакъ, я продолжаю… Эта племянница иногда прізжаетъ повидать своего дядю, вчера вечеромъ случайно она была тамъ въ одно время со мною, и я долженъ былъ предложить ей свои услуги проводить ее до кареты.

— А, такъ у племянницы доктора есть своя карета? прервалъ Портосъ, однимъ изъ недостатковъ котораго была страшная невоздержанность языка: — прекрасное знакомство, мой другъ.

— Портосъ, сказалъ Арамисъ,— я уже не разъ длалъ вамъ замчаніе, что вы очень болтливы и что это очень вредитъ вамъ во мнніи женщинъ.

— Господа, господа! вскричалъ д’Артаньянъ, предвидвшій сущность этого приключенія,— дло серьезное, постараемся же, если можно, обойтись безъ шутокъ. Продолжайте, Арамисъ, продолжайте.

— Вдругъ человкъ большого роста, смуглый, съ манерами джентльмена… постойте, врод вашего незнакомца, д’Артаньянъ…

— Очень можетъ быть, что это онъ самъ и былъ, сказалъ послдній.

— Возможно, продолжалъ Арамисъ…— подошелъ ко мн въ сопровожденіи пяти или шести человкъ, которые слдовали шагахъ въ десяти за нимъ, и самымъ вжливымъ тономъ: ‘господинъ герцогъ’, обратился онъ ко мн, и ‘вы, сударыня’, продолжалъ онъ, обращаясь къ дам, которую я велъ подъ руку…

— Къ племянниц доктора?

— Замолчите же, Портосъ! сказалъ Атосъ,— вы несносны.

— …’Потрудитесь ссть въ карету и прошу это сдлать безъ всякой попытки къ сопротивленію, безъ малйшаго шума’.

— Онъ принялъ васъ за Букингама? спросилъ д’Артаньянъ.

— Я такъ думаю, отвтилъ Арамисъ.

— Но эта дама? спросилъ Портосъ.

— Онъ принялъ ее за королеву! сказалъ д’Артаньянъ.

— Совершенно справедливо, отвтилъ Арамисъ.

— Этотъ гасконецъ — дьяволъ! вскричалъ Атосъ,— отъ него ничто не ускользаетъ,

— Суть въ томъ, сказалъ Портосъ:— что Арамисъ ростомъ и манерами иметъ нкоторое сходство съ прекраснымъ герцогомъ, но, тмъ не мене, мн кажется, что одежда мушкетера…

— На мн былъ огромный плащъ, сказалъ Арамисъ.

— Въ іюл мсяц — чортъ возьми! сказалъ Портосъ:— разв докторъ боится, чтобы тебя не узнали?

— Я еще понимаю, сказалъ Атосъ,— что шпіонъ могъ ошибиться въ рост, въ походк, но лицо…

— На мн была большая шляпа, сказалъ Арамисъ.

— О, мой Богъ! вскричалъ Портосъ,— сколько предосторожностей для изученія богословія!

— Господа, господа, сказалъ д’Артаньянъ,— не будемъ тратить время на шутки, разойдемся въ разныя стороны и примемся за поиски жены лавочника: это ключъ всей интриги.

— Женщина такого низкаго знанія! Неужели вы это думаете, д’Артаньянъ? сказалъ Портосъ, длая презрительную мину.

— Это крестница де-ла-Порта, камердинера королевы. Разв я не сказалъ вамъ этого, господа? И къ тому же, можетъ быть, у ея величества свой особенный расчетъ искать на этотъ разъ поддержки въ людяхъ такого низкаго званія. Высокія головы видны издалека, а у кардинала хорошее зрніе.

— Ну, что же! сказалъ Арамисъ,— сговоритесь прежде всего съ лавочникомъ въ цн и не продешевите.

— Это безполезно, сказалъ д’Артаньянъ,— потому что я думаю, что если бы онъ и совсмъ не заплатилъ, намъ хорошо заплатятъ съ другой стороны.

Въ эту самую минуту на лстниц раздался шумъ ускоренныхъ шаговъ, съ трескомъ отворилась дверь, и несчастный торговецъ ворвался въ комнату, гд происходило собраніе.

— Господа, вскричалъ онъ,— спасите меня, ради Бога, спасите меня! Четверо людей идутъ сюда, чтобы арестовать меня!.. Спасите меня, спасите!

Портосъ и Арамисъ встали.

— Одну только минуту, вскричалъ д’Артаньянъ, длая имъ такъ спрятать ихъ полуобнаженныя шпаги въ ножны:— одну минуту: здсь нужна не храбрость, а большая осторожность.

— Однако, мы не позволимъ! вскричалъ Портосъ.

— Предоставьте устроить все д’Артаньяну, сказалъ Атосъ:— повторяю, онъ умне всхъ насъ, и я, съ своей стороны, объявляю, что я ему повинуюсь. Поступай, какъ знаешь, д’Артаньянъ.

Въ эту минуту у дверей передней показались четверо полицейскихъ, но при вид четырехъ мушкетеровъ, вставшихъ со своихъ мстъ со шпагами въ рукахъ, колебались, идти ли имъ дале.

— Войдите, господа, войдите, вскричалъ д’Артаньянъ:— вы здсь у меня, и вс мы надежные слуги короля и кардинала.

— Въ такомъ случа, господа, вы не воспрепятствуете намъ исполнить полученныя нами приказанія? спросилъ тотъ, который, повидимому, былъ начальникомъ отряда.

— Напротивъ, господа, въ случа нужды мы поможемъ вамъ.

— Но что это онъ говоритъ? проворчалъ Портосъ.

— Ты — идіотъ, сказалъ Атосъ,— молчи!

— Но вы общали мн… пролепеталъ лавочникъ.

— Мы можемъ спасти васъ не иначе, какъ только оставшись на свобод, быстро и тихо шепнулъ ему д’Артаньянъ:— и если мы сдлаемъ видъ, что хотимъ защитить васъ — насъ арестуютъ вмст съ вами.

— Мн кажется, впрочемъ…

— Войдите, господа, войдите, громко сказалъ д’Артаньянъ,— у меня нтъ никакой побудительной причины защищать этого господина. Я вижу его сегодня въ первый разъ и по какому еще случаю — онъ самъ вамъ скажетъ: онъ приходилъ требовать съ меня деньги за квартиру. Не правда ли, г. Бонасье? Отвчайте.

— Это истинная правда! вскричалъ торговецъ,— но г. мушкетеръ не сказалъ вамъ…

— Молчать! Ни слова боле ни обо мн, ни о друзьяхъ моихъ, въ особенности молчаніе о королев, или вы погубите всхъ и не спасете себя. Ступайте, ступайте, господа, уводите этого человка.

И д’Артаньянъ толкнулъ ошеломленнаго торговца въ руки гвардейцевъ, приговаривая:

— Вы — мошенникъ, мой любезный другъ! пришли вдругъ за деньгами ко мн, мушкетеру?! Въ тюрьму его. Еще разъ повторяю, господа: уводите его въ тюрьму и держите подъ замкомъ какъ можно дольше — это поможетъ мн выиграть время для уплаты.

Сыщики разсыпались въ благодарности и увели свою жертву.

Въ ту минуту, какъ они спускались, д’Артаньянъ хлопнулъ по плечу начальника отряда.

— Не выпьемъ ли мы за здоровье другъ друга? сказалъ онъ, наливая два стакана вина Божанси, полученнаго отъ щедротъ Бонасье.

— Это было бы для меня большой честью, сказалъ начальникъ сыщиковъ,— и я принимаю ваше предложеніе съ благодарностью.

— Итакъ, за ваше здоровье, господинъ… Какъ зовутъ васъ?

— Буаренаръ.

— Господинъ Буаренаръ.

— За ваше, дворянинъ!.. Въ свою очередь, позвольте узнать, какъ зовутъ васъ?

— Д’Артаньянъ.

— За ваше, г. д’Артаньянъ.

— А также, вскричалъ д’Артаньянъ, какъ будто увлеченный восторгомъ,— за здоровье короля и кардинала!

Очень можетъ быть, начальникъ отряда усумнился бы въ искренности д’Артаньяна, если бы вино было дурное, но вино было хорошее, и онъ согласился.

— Ну что за чертовскую подлость вы выкинули? замтилъ Портосъ, когда альгвазилъ присоединился къ своимъ товарищамъ и четыре друга остались одни.— Возможно ли, четыре мушкетера допустили арестовать въ своемъ присутствіи несчастнаго, который взывалъ къ нимъ о помощи! И дворянину чокаться съ сыщикомъ!

— Портосъ, сказалъ Арамисъ,— Атосъ уже предупредилъ тебя, что ты — глупъ, и я присоединяюсь къ его мннію. Д’Артаньянъ, ты великій человкъ, и когда ты будешь на мст де-Тревиля, я попрошу твоей протекціи, чтобы получить аббатство.

— Ну, я окончательно теряюсь, сказалъ Портосъ:— вы одобряете то, что д’Артаньянъ только что сдлалъ?

— Разумется, чортъ возьми, отвчалъ Атосъ: — не только одобряю, но и поздравляю его.

— А теперь, сказалъ д’Артаньянъ, не давая себ труда объяснять свое поведеніе Портосу,— вс за одного, одинъ за всхъ, это нашъ девизъ, не правда ли?

— Однако, сказалъ Портосъ.

— Протяни руку и поклянись! вскричали разомъ Атосъ и Арамисъ.

Побжденный примромъ, ворча про себя, Портосъ протянулъ руку, и четыре друга повторили въ одинъ голосъ клятву, продиктованную имъ д’Артаньяномъ:

— ‘Вс за одного, одинъ за всхъ!’

— Хорошо, а теперь разойдемтесь вс по домамъ, сказалъ д’Артаньянъ такимъ тономъ, точно во всю свою жизнь онъ только и длалъ, что приказывалъ,— и будьте осторожны, такъ какъ съ этой минуты мы вступаемъ въ борьбу съ кардиналомъ.

X.
‘Мышеловки’ въ семнадцатомъ стол&#1123,тіи.

Изобртеніе ‘мышеловки’ относится не къ нашимъ временамъ: какъ только образовавшіяся общества изобрли какую-то полицію, эта полиція изобрла мышеловки. Такъ какъ наши читатели, можетъ быть, еще не освоились съ языкомъ Іерусалимской улицы и съ тхъ поръ, какъ мы начали писать, въ теченіе какихъ-нибудь пятнадцати лтъ мы въ первый разъ употребляемъ это слово именно въ такомъ смысл, то и объяснимъ имъ, что такое ‘мышеловка’. Когда въ какомъ-нибудь дом, безразлично въ какомъ, арестуютъ лицо, подозрваемое въ преступленіи, этотъ арестъ сохраняется втайн, четыре или пять человкъ располагаются въ первой комнат въ засад, и всхъ, кто стучится, впускаютъ, затмъ затворяютъ за ними двери и арестуютъ, такимъ образомъ, по прошествіи двухъ-трехъ дней захватываютъ почти всхъ обычныхъ постителей: вотъ это-то и называется ‘мышеловка’. Итакъ, изъ квартиры метра Бонасье сдлали мышеловку, и каждаго, кто ни приходилъ, люди кардинала хватали и допрашивали. Само собою разумется, что такъ какъ во второй этажъ, гд жилъ д’Артаньянъ, вела особая лстница,— вс приходившіе къ нему были изъяты изъ общаго правила и не подвергались аресту и слдствію.

Къ тому же, къ д’Артаньяну никто и не приходилъ, кром трехъ мушкетеровъ, они пустились на поиски, каждый отдльно, и ничего не нашли, ничего не открыли. Атосъ даже дошелъ до того, что отправился съ разспросами къ де-Тревилю, и это, принимая во вниманіе обычное молчаніе достойнаго мушкетера, очень удивило капитана. Но де-Тревиль ничего не зналъ, кром разв того, что послдній разъ, какъ онъ видлъ кардинала, короля и королеву, кардиналъ имлъ очень озабоченный видъ, король былъ неспокоенъ, а красные глаза королевы свидтельствовали о томъ, что она провела безсонную ночь или плакала. Но это послднее обстоятельство мало его поразило, такъ какъ королева со времени своего замужества часто проводила безсонныя ночи и много плакала.

Де-Тревиль просилъ Атоса, во всякомъ случа, врно служить королю, въ особенности королев., поручая ему передать такую же просьбу и товарищамъ.

Что касается д’Артаньяна, то онъ не выходилъ изъ своей квартиры: онъ обратилъ свою комнату въ обсерваторію. Изъ своихъ оконъ онъ видлъ всхъ приходившихъ и попадавшихъ въ засаду, а затмъ, снявъ доски въ паркетномъ полу, такъ что только одинъ потолокъ отдлялъ его отъ нижней комнаты, гд происходили вс допросы, онъ слышалъ все происходившее между инквизиторами и арестованными. Допросы, предшествуемые тщательнымъ обыскомъ, который длали у каждаго арестованнаго лица, происходили почти всегда слдующимъ образомъ:

— Не передавала ли вамъ г-жа Бонасье какой-нибудь вещи для передачи ея мужу или кому-нибудь другому?

— Не давалъ ли вамъ г. Бонасье какой-нибудь вещи для передачи своей жен или кому нибудь другому?

— Не довряли-ли вамъ тотъ или другой чего-нибудь на словахъ?

‘Если бы имъ что-нибудь было извстно, то они не задавали бы подобныхъ вопросовъ’, соображалъ д’Артаньянъ.— ‘Теперь, что же хотятъ узнать они?— находится ли герцогъ Букингамъ въ Париж, имлъ ли уже онъ, или долженъ имть свиданіе съ королевой?’

Д’Артаньянъ остановился на этой мысли, которая посл всего, что ему пришлось слышитъ, казалась ему очень вроятной.

Между тмъ мышеловка продолжала дйствовать, и дятельность д’Артаньяна не уменьшалась.

Вечеромъ, на другой день посл ареста несчастнаго Бонасье, посл того, какъ Атосъ только что ушелъ отъ д’Артаньяна, чтобы отправиться къ де-Тревилю, въ 9 часовъ, въ то самое время, какъ Плянше, который еще не приготовилъ постели, принялся за свое дло, раздался стукъ въ дверь съ улицы, дверь тотчасъ же отворилась и опять затворилась. Кто-то попался въ мышеловку. Д’Артаньянъ бросился къ тому мсту, гд были вынуты въ полу доски, легъ на полъ и сталъ слушать. Скоро раздались крики, затмъ стоны, которые старались заглушить. О допросахъ не было и разговора.

— Чортъ возьми! оказалъ про себя д’Артаньянъ:— мн кажется, что это женщина, ее обыскиваютъ, и она сопротивляется, ее вынуждаютъ силою, о, негодяи!

И д’Артаньянъ, несмотря на всю осторожность, лзъ изъ кожи, чтобы сдержаться и не вмшаться въ сцену, происходившую внизу.

— Но я вамъ говорю, что я хозяйка дома, господа, я вамъ говорю, что я г-жа Бонасье, я вамъ говорю, что служу у королевы!—кричала несчастная женщина.

— Г-жа Бонасье! прошепталъ д’Артаньянъ:— неужели я буду такъ счастливъ, что найду то, чего вс ищутъ?

— Именно васъ-то мы и ждали, сказали допросчики.

Голосъ слышался все глуше и глуше. Послышался какой-то шумъ: точно упалъ столъ. Жертва сопротивлялась настолько, насколько женщина могла противиться четыремъ мужчинамъ.

— Простите, господа, прос… прошепталъ голосъ, и затмъ стали слышны только отрывочныя, несвязныя слова.

— Они завязываютъ ей ротъ, они утащуть ее, вскричалъ д’Артаньянъ, вскакивая, какъ на пружин.— Мою шпагу!.. Хорошо, вотъ она!.. Плянше!

— Что прикажете?

— Бги за Атосомъ, Портосомъ и Арамисомъ. Одинъ изъ трехъ наврное окажется дома, а можетъ быть и вс трое. Пусть они возьмутъ оружіе, пусть приходятъ, пусть бгутъ сюда. Ахъ, я вспомнилъ, Атосъ у де-Тревиля.

— Но куда вы идете, сударь, куда идете?

— Я спущусь черезъ окно, сказанъ д’Артаньянъ,— чтобы поспть поскоре, а ты положи доски, вымети полъ, выйди черезъ дверь и бги, куда я теб сказалъ.

— О, сударь, сударь, вы убьетесь! вскричалъ Плянше.

— Молчи, дуракъ, сказалъ д’Артаньянъ и, схватившись рукой за раму окна, онъ спустился со второго этажа, что, къ счастью, не было особенно высоко, и онъ не сдлалъ себ ни малйшей ссадины.

Затмъ онъ тотчасъ же постучался въ дверь, прошептавъ:

— Я тоже дамъ поймать себя въ мышеловку, но горе кошкамъ, которымъ придется имть дло съ такой мышью.

Едва подъ рукою молодого человка раздался стукъ молотка, какъ шумъ прекратился, приблизились шаги, дверь отворилась, и д’Артаньянъ со шпагою наголо бросился въ квартиру Бонасье, дверь которой, устроенная, безъ сомннія, на пружин, затворилась за нимъ сама собой.

Тогда т изъ обитателей, которые еще оставались въ несчастномъ дом Бонасье, и ближайшіе сосди услышали страшные крики, топанье ногами, бряцанье шпагъ и трескъ ломающейся мебели. Затмъ, спустя минуту, т которые, будучи привлечены шумомъ, высунулись въ окна, чтобы узнать, въ чемъ дло, могли видть, какъ отворилась дверь и четыре человка, одтые въ черное, не вышли изъ нея, а вылетли, какъ испуганныя вороны, оставивъ на полу и на углахъ столовъ перья изъ своихъ крыльевъ, то есть лохмотья одежды и завязки отъ плащей.

Д’Артаньянъ остался, такимъ образомъ, побдителемъ, это, надо сказать, не стоило ему большого труда, такъ какъ только одинъ изъ сыщиковъ былъ вооруженъ, да и то защищался только для виду. Правда, что трое другихъ пробовали убить молодого человка стульями, табуретами или глиняной посудой, но дв или три царапины, сдланныя шпагой гасконца, повергли ихъ въ ужасъ. Десяти минутъ было достаточно для ихъ пораженія, и поле битвы осталось за д’Артаньяномъ. Сосди, открывшіе свои окна съ хладнокровіемъ, свойственнымъ жителямъ Парижа въ эти времена постоянныхъ волненій и безпрестанныхъ дракъ, закрыли ихъ тотчасъ же, какъ только увидли, что четверо черныхъ людей убжали: ихъ инстинктъ подсказалъ имъ, что въ данную минуту все было кончено.

Къ тому же было уже поздно, а тогда, какъ и теперь, въ Люксембургскомъ квартал ложились спать рано. Д’Артаньянъ, оставшись одинъ съ г-жей Бонасье, повернулся къ ней: бдная женщина лежала на кресл почти безъ чувствъ. Д’Артаньянъ быстрымъ взглядомъ осмотрлъ ее съ ногъ до головы.

Это была очаровательная женщина, лтъ 25—26, брюнетка, съ голубыми глазами, съ слегка вздернутымъ носомъ. съ чудными зубами, съ прекраснымъ блдно-розовымъ лицомъ, этимъ, впрочемъ, и ограничивались признаки, которые могли бы заставить принять ее за знатную даму: руки были блы, но не изящны, ноги указывали также на женщину не аристократическаго происхожденія. Къ счастью, д’Артаньянъ не дошелъ еще до того, чтобы заниматься такими подробностями.

Между тмъ, какъ д’Артаньянъ разсматривалъ г-жу Бонасье и дошелъ, какъ мы сказали, до ногъ, онъ увидлъ на полу тонкій батистовый платокъ, который онъ, по обыкновенію, поднялъ и на углу котораго увидлъ точно такія же вышитыя буквы, какія онъ видлъ на томъ платк, изъ-за котораго они съ Арамисомъ чуть-чуть не перерзали другъ другу горло.

Съ того времени д’Артаньянъ остерегался этихъ платковъ съ гербами, а потому, не говоря ни слова, онъ положилъ поднятый имъ платокъ въ карманъ г-жи Бонасье.

Въ эту самую минуту г-жа Бонасье пришла въ чувство. Она открыла глаза, съ ужасомъ оглядлась кругомъ, увидла, что комната пуста, и что она находится одна со своимъ избавителемъ. Она тотчасъ съ улыбкой протянула ему руки. Г-жа Бонасье обладала самой очаровательной улыбкой на свт.

— Ахъ! сказала она,— это вы спасли меня: позвольте мн поблагодарить васъ.

— Сударыня, сказалъ д’Артаньянъ,— я сдлалъ только то, что каждый дворянинъ сдлалъ бы на моемъ мст, слдовательно, вы не обязаны мн ни малйшей признательностью.

— Напротивъ, напротивъ, и я надюсь доказать вамъ, что вы оказали услугу не какой-нибудь неблагодарной. Но чего же хотли отъ меня эти люди, которыхъ я приняла сначала за воронъ, и почему г-на Бонасье нтъ здсь?

— Сударыня, эти люди были гораздо боле опасны чмъ могли бы быть воры: это агенты кардинала, что же касается вашего мужа, г-на Бонасье, то его здсь нтъ, потому что вчера его арестовали и увезли въ Бастилію.

— Мой мужъ въ Бастиліи! вскричала г-жа Бонасье.— О, Боже мой! но что же онъ сдлалъ, милый, несчастный человкъ! Онъ — сама невинность!

И что-то врод улыбки проскользнуло по лицу все еще испуганной молодой женщины.

— Что онъ сдлалъ, сударыня? Мн кажется, что его единственное преступленіе состоитъ въ томъ, что онъ въ одно и то же время иметъ счастье и несчастье быть вашимъ мужемъ.

— Но, значитъ, вы знаете…

— Я знаю, сударыня, что вы были похищены.

— Но кмъ? Вы знаете? О, если вы это знаете, скажите мн!

— Человкомъ сорока или сорока пяти лтъ, съ черными волосами, съ смуглымъ цвтомъ лица, съ рубцомъ на лвомъ виск.

— Такъ, совершенно такъ… Но его имя?

— А, его имя?! этого я и не знаю.

— А мой мужъ зналъ, что меня похитили?

— Его предупредили объ этомъ письмомъ, которое написалъ ему самъ похититель.

— А подозрваетъ ли онъ, спросила г-жа Бонасье въ смущеніи,— причину этого приключенія?

— Онъ приписываетъ это, кажется, какой-нибудь политической интриг.

— Прежде я сомнвалась въ этомъ, а теперь я думаю то же самое. Итакъ, этотъ милый Бонасье не заподозрилъ меня ни одной минуты.

— О, совершенно напротивъ, онъ слишкомъ гордился вашимъ благоразуміемъ, вашей любовью.

Вторично едва замтная улыбка скользнула но розовымъ губамъ прекрасной молодой женщины.

— Но, продолжалъ д’Артаньянъ,— какъ удалось вамъ убжать?

— Я воспользовалась минутой, когда меня оставили одну, и какъ я уже знала съ сегодняшняго утра причину моего похищенія, то съ помощью простынь я спустилась изъ окна, тогда, думая, что мужъ мой здсь, я прибжала сюда.

— Чтобъ стать подъ его защиту?

— О, нтъ, я хорошо знала, что онъ, бдняжка, не способенъ меня защитить, но такъ какъ онъ могъ намъ быть полезенъ въ другомъ отношеніи, я хотла его предупредить.

— О чемъ?

— О, это не мой секретъ, и потому я не могу вамъ сказать этого.

— Къ тому же,— простите, сударыня, что я, хотя и гвардеецъ, все-таки долженъ предупредить васъ о предосторожности, я думаю, что мы здсь вовсе не въ такомъ мст, которое было бы удобно для сообщенія тайнъ. Люди, которыхъ я прогналъ, вернутся съ новымъ подкрпленіемъ, если они найдутъ насъ здсь, мы погибли. Я хорошо сдлалъ, пославши предупредить трехъ моихъ друзей, но еще неизвстно, найдутъ ли ихъ дома.

— Да, да, вы правы, вскричала испуганная г-жа Бонасье:— бжимъ, спасаемся!

И съ этими словами она взяла подъ руку д’Артаньяна и быстро потащила его.

— Но куда бжать, сказалъ д’Артаньянъ,— гд спастись?

— Прежде всего удалимтесь изъ этого дома, а затмъ мы увидимъ.

И молодая женщина съ молодымъ человкомъ, не давши себ труда запереть дверь, быстро спустились по улиц Могильщиковъ, углубились въ улицу Могилъ Принца и остановились только на площади Св. Сюльпиція.

— А теперь, что мы будемъ длать? спросилъ д’Артаньянъ, и куда хотите вы, чтобы я провелъ васъ?

— Признаюсь, я очень затрудняюсь отвтить вамъ сказала г-жа Бонасъе:— мое намреніе было предупредить г. де-ла-Порта черезъ моего мужа, чтобы г. де-ла-Портъ могъ сообщить намъ точно все, что произошло въ Лувр въ эти послдніе три дня, и не представляется ли для меня какой-нибудь опасности явиться туда.

— Но я могу пойти предупредить г. де-ла-Порта.

— Безъ сомннія, только вотъ въ чемъ несчастье: моего мужа Бонасье знаютъ въ Лувр и его пропустили бы, между тмъ какъ васъ не знаютъ и васъ не пустятъ.

— Ба-а! наврное у какой-нибудь калитки Лувра у васъ есть преданный сторожъ, который, благодаря заране условленному слову…

Г-жа Бонасье пристально посмотрла на молодого человка.

— А если я скажу вамъ этотъ пароль, сказала она:— позабудете ли вы его тотчасъ же, какъ только имъ воспользуетесь?

— Честное слово, слово дворянина! сказалъ д’Артаньянъ такимъ тономъ, въ искренности котораго нельзя было сомнваться.

— Хорошо, я вамъ врю, вы кажетесь честнымъ молодымъ человкомъ, къ тому же, можетъ быть, ваше счастье зависитъ отъ вашей преданности.

— Я сдлалъ бы и безъ общанія по совсти все, что могу, чтобы услужить королю и быть пріятнымъ королев, сказалъ д’Артаньянъ,— итакъ, располагайте мной какъ другомъ.

— Но меня, куда же вы меня помстите на это время?

— Нтъ ли у васъ кого нибудь, къ кому бы г. де-ла-Портъ могъ придти за вами?

— Нтъ, я никому не хочу довриться.

— Подождите, сказалъ д’Артаньянъ,— мы находимся у двери Атоса. Да, именно такъ.

— Кто это Атосъ?

— Одинъ изъ моихъ друзей.

— Но если онъ дома и меня увидитъ?

— Его нтъ дома и, помстивши васъ въ его комнату, я запру ее, и ключъ унесу съ собою.

— Но если онъ вернется?

— Онъ не вернется, къ тому же, ему скажутъ, что я привелъ женщину, и эта женщина у него.

— Но вы знаете, это меня сильно скомпрометируетъ!

— Что вамъ до этого! Васъ не знаютъ… При томъ же мы въ такомъ положеніи, что нечего думать о какихъ-то приличіяхъ.

— Итакъ, пойдемте же къ вашему другу. Гд онъ живетъ?

— Въ улиц Феру, въ двухъ шагахъ отсюда.

— Идемте.

И оба отправились дальше. Какъ и предполагалъ д’Артаньянъ, Атоса не было дома: онъ взялъ ключъ, который ему, по обыкновенію, давали, какъ другу дома, взошелъ на лстницу и ввелъ г-жу Бонасье въ маленькую квартиру, которую мы уже описали раньше.

— Вы здсь у себя, сказалъ онъ,— дожидайтесь, заприте дверь изнутри и не открывайте никому, пока не услышите три удара, вотъ такъ: слушайте.

И онъ ударилъ три раза: два удара скоро одинъ посл другого и довольно сильно, затмъ въ третій разъ много спустя и значительно легче.

— Хорошо, сказала г-жа Бонасье:— теперь моя очередь дать вамъ инструкціи.

— Слушаю.

— Отправляйтесь къ калитк Лувра со стороны улицы Лстницы и спросите Жермена.

— Хорошо, потомъ?

— Онъ спроситъ васъ, что вамъ нужно, и тогда вы отвтите ему двумя словами: Туръ и Брюссель. Онъ сейчасъ же исполнитъ вс ваши приказанія.

— А что я прикажу ему?

— Пойти позвать де-ла-Порта, камердинера королевы.

— И когда онъ сходитъ за нимъ и де-ла-Портъ придетъ?

— Вы пришлете его ко мн.

— Хорошо, но гд и какъ и насъ снова увижу?

— Вы очень стоите за то, чтобы опять меня увидть?

— Конечно.

— Если такъ, предоставьте эту заботу мн и будьте спокойны.

— Я полагаюсь на ваше слово.

— Будьте въ этомъ уврены.

Д’Артаньянъ поклонился г-ж Бонасье, бросивъ на нее самый влюбленный взглядъ, и, спускаясь съ лстницы, онъ услышалъ, какъ за нимъ заперли дверь, повернувъ ключъ два раза. Въ два прыжка онъ былъ у Лувра, въ ту минуту, какъ онъ входилъ въ калитку со стороны улицы Лстницы, пробило десять часовъ. Вс только что описанныя нами приключенія произошли въ теченіе получаса.

Все случилось такъ, какъ предсказала г-жа Бонасье. По условленному паролю Жерменъ поклонился. Десять минутъ спустя, въ его комнатку пришелъ де-ла-Портъ. Въ двухъ словахъ д’Артаньянъ сообщилъ ему все дло и указалъ, гд находится г-жа Бонасье. Де-ла-Портъ, для большей акуратности, два раза переспросилъ адресъ и отправился бгомъ. Впрочемъ, едва онъ сдлалъ десять шаговъ, какъ вернулся назадъ.

— Молодой человкъ, сказалъ онъ д’Артаньяну,— я дамъ вамъ совтъ.

— Какой?

— Васъ, можетъ быть, побезпокоятъ по поводу того, что только что случилось.

— Вы полагаете?

— Да. Нтъ ли у васъ какого-нибудь друга, у котораго часы отстаютъ?

— Ну, и что же?

— Отправляйтесь къ нему, чтобы онъ могъ засвидтельствовать, что въ 9 часовъ съ половиной вы были у него. Юридически это называется alibi.

Д’Артаньянъ нашелъ совтъ благоразумнымъ, опрометью бросился бжать и прибжалъ къ де-Тревилю, но вмсто того, чтобы пройти со всми въ залу, онъ попросилъ позволенія пройти въ его кабинетъ. Такъ какъ д’Артаньянъ былъ однимъ изъ постоянныхъ постителей отеля, его просьба не встртила никакого затрудненія, пошли предупредить г. де-Тревиля, что его молодой соотечественникъ, имя сообщить ему нчто очень важное, проситъ особенной аудіенціи. Пять минутъ спустя де-Тревиль спрашивалъ у д’Артаньяна, чмъ онъ можетъ служить ему и чему онъ обязанъ визитомъ къ такое позднее время.

— Простите, капитанъ, сказалъ д’Артаньянъ, воспользовавшійся той минутой, когда онъ остался одинъ, чтобы переставить часы на три четверти часа назадъ,— я думалъ, такъ какъ всего 25 минуть десятаго, что еще не поздно явиться къ намъ.

— Двадцать пять минутъ десятаго! вскричалъ де-Тревиль, посмотрвъ на часы:— возможно ли это!

— Посмотрите сами, капитанъ, сказалъ д’Артаньянъ,— тогда поврите.

— Совершенно справедливо, сказалъ де-Тревиль,— мн казалось, что гораздо позже. Но что же вамъ нужно отъ меня?

Д’Артаньянъ разсказалъ де-Тревилю длинную исторію о королев. Онъ высказалъ свои опасенія относительно безопасности ея величества, передалъ о томъ, что ему пришлось слышать о планахъ кардинала по отношенію Букингама, и все это съ такимъ спокойствіемъ, съ такой увренностью, что де-Тревиль вполн былъ одураченъ, тмъ боле, что и самъ онъ, какъ мы уже сказали, замтилъ нчто новое между кардиналомъ, королемъ и королевой. Было десять часовъ, когда д’Артаньянъ оставилъ де-Тревиля, который поблагодарилъ его за его свднія, совтовалъ ему всегда принимать близко къ сердцу врную службу королю и королев и затмъ вошелъ въ залу. Но, спустившись съ лстницы, д’Артаньянъ вспомнилъ, что забылъ свою трость, вслдствіе чего торопливо взбжалъ наверхъ, вошелъ въ кабинетъ, однимъ движеніемъ пальца переставилъ стрлку на часахъ какъ слдовало, чтобы на другой день не замтили, что они идутъ неврно, и увренный, что съ этой минуты онъ иметъ свидтеля, могущаго доказать его alibi, онъ спустился съ лстницы и скоро очутился на улиц.

XI.
Каша заваривается.

Сдлавъ визитъ къ де-Тревилю, д’Артаньянъ въ задумчивости отправился къ себ домой самой дальней дорогой.

О чемъ такъ задумался д’Артаньянъ, что даже уклонился отъ прямого пути и шелъ, то поглядывая на звзды, то вздыхая, то улыбаясь?

Онъ думалъ о г-ж Бонасье. Для новичка изъ мушкетеровъ эта молодая женщина была почти идеаломъ любви. Хорошенькая, таинственная, посвященная почти во вс тайны двора, что придавало ея прелестнымъ чертамъ столько очаровательной важности, слывшая за особу, довольно чувствительную, что представляло непреодолимую прелесть для новичковъ въ любви, къ такому же д’Артаньянъ освободилъ ее изъ рукъ этихъ чертей, которые хотли обыскать и грубо обойтись съ ней, и эта важная услуга устанавливала между ней и имъ одно изъ тхъ чувствъ признательности, которое такъ легко принимаетъ боле нжный характеръ.

Д’Артаньяну уже казалось — такъ быстро мечты летятъ на крыльяхъ воображенія,— что къ нему подходитъ посланный молодой женщины и передаетъ ему записочку, въ которой назначается свиданіе, и золотую цпочку или брильянтъ. Мы уже сказали, что молодые люди не стыдились принимать подарки отъ своего короля, прибавимъ, что въ т времена, не отличавшіяся строгой нравственностью, они не выказывали большой стыдливости и по отношенію своихъ любовницъ, и что послднія почти всегда оставляли имъ драгоцнныя и прочныя воспоминанія, точно он старались побдить непостоянство ихъ чувствъ прочностью своихъ подарковъ.

Въ ту эпоху люди, не красня, длали свою карьеру черезъ женщинъ. Т изъ нихъ, которыя были только прекрасны, награждали своей красотой, отчего, безъ сомннія, и произошла поговорка, что самая красивая двушка въ мір не можетъ дать ничего больше того, что у нея есть. Т изъ нихъ, которыя были богаты, длились, кром того, своими деньгами, и можно бы было назвать по именамъ изрядное число героевъ той эпохи, которые прежде всего не получили бы шпоръ, а затмъ и не выигрывали бы сраженій безъ боле или мене туго набитыхъ кошельковъ, которые ихъ любовницы привязывали къ ихъ сдлу.

У д’Артаньяна не было ничего: нершительность провинціала, недурная наружность — скоро увядающій цвтокъ, пушокъ персика — испарились втромъ, исчезли подъ вліяніемъ не со всмъ-то нравственныхъ совтовъ, даваемыхъ тремя мушкетерами своему другу. Д’Артаньянъ, по странному обычаю того времени, считалъ себя въ Париж точно былъ въ поход, и ни больше, ни меньше, какъ во Фландріи: тамъ — испанцы, а тутъ — женщины. Всюду приходилось биться съ непріятелемъ и налагать контрибуціи. Но надо сказать, что въ данную минуту д’Артаньяна побуждало боле благородное и безкорыстное чувство. Торговецъ сказалъ ему, что онъ богачъ, молодой человкъ могъ догадаться, что у такого простяка, какимъ былъ Бонасье, ключъ отъ кошелька наврно былъ въ рукахъ жены, но это не имло ни малйшаго вліянія на чувство, родившееся въ немъ при вид г-жи Бонасье, и мысль о выгод была почти чужда этому началу любви, бывшей послдствіемъ этого чувства. Мы говоримъ — почти, такъ какъ мысль, что молодая, красивая, граціозная, умная женщина въ то же время и богата, ничего не убавляетъ отъ начала этой любви, а, напротивъ, укрпляетъ ее.

Въ довольств бываетъ масса аристократическихъ замашекъ и прихотей, которыя такъ идутъ къ красот. Тонкій, блый чулокъ, шелковое платье, кружевная манишка, хорошенькій башмакъ на ног, свжая ленточка на голов не длаютъ некрасивую женщину хорошенькой, но хорошенькую женщину длаютъ красивой, не считая рукъ, которыя отъ этого очень выигрываютъ: руки, въ особенности у женщинъ, должны всегда быть праздными, чтобы оставаться красивыми

При всемъ этомъ д’Артаньянъ, какъ хорошо уже извстно читателю, отъ котораго мы не скрыли его матеріальнаго положенія, д’Артаньянъ не былъ милліонеромъ, онъ очень надялся сдлаться имъ когда-нибудь, но время, назначенное имъ самимъ для этой счастливой перемны, было еще довольно далеко, а пока какое мученье видть женщину, которую любишь, высказывающую желаніе имть тысячу этихъ бездлушекъ, составляющихъ счастье женщинъ, и не имть возможности дать ей эти тысячи бездлушекъ! По крайней мр, когда богата женщина, а ея любовникъ — нтъ, тогда то, чего не можетъ онъ предложить ей, она покупаетъ сама себ, и хотя это удовольствіе она доставляетъ себ обыкновенно на деньги мужа, но рдко случается, чтобы признательность относилась къ нему.

При томъ д’Артаньянъ, расположенный сдлаться самымъ нжнымъ любовникомъ, оставался пока самымъ преданнымъ другомъ. Среди любовныхъ мечтаній о жен торговца, онъ не забывалъ и своихъ. Хорошенькая г-жа Бонасье была особа, съ которой пріятно прогуляться въ Сенъ-Дени или въ Сенъ-жерменскомъ лсу въ обществ Атоса, Портоса и Арамиса, передъ которыми д’Артаньянъ охотно бы похвастался такой побдой. Затмъ, посл долгой прогулки, приходитъ голодъ, съ нкоторыхъ поръ д’Артаньянъ это замтилъ. Можно бы было устроить одинъ изъ тхъ маленькихъ очаровательныхъ обдовъ, во время которыхъ съ одной стороны пожимаешь руку друга, а съ другой — ножку любовницы. Наконецъ, въ крайнихъ случаяхъ, въ исключительныхъ положеніяхъ, д’Артаньянъ могъ выручать своихъ друзей.

А г. Бонасье, котораго д’Артаньянъ отдалъ въ руки полицейскихъ, громко отрекаясь отъ него, и которому тихо общалъ спасти его? Мы должны признаться нашимъ читателямъ, что д’Артаньянъ нисколько не думалъ о немъ, а если и думалъ, то чтобы сказать самому себ, что ему хорошо всюду, гд бы онъ ни былъ. Любовь — одна изъ самыхъ эгоистичныхъ страстей.

Впрочемъ, пусть наши читатели успокоятся: если д’Артаньянъ забылъ о своемъ хозяин или сдлалъ видъ, что забылъ его подъ тмъ предлогомъ, что онъ не зналъ, куда его увели, мы зато не забыли и знаемъ, гд онъ, но въ данную минуту послдуемъ примру влюбленнаго гасконца, а къ достоуважаемому торговцу мы вернемся позже.

Д’Артаньянъ, погруженный въ мечты о будущей своей любви, продолжая бесдовать съ ночью, улыбаться звздамъ, шелъ вверхъ по улиц Шершъ-Миди или Шассъ-Миди, какъ ее тогда называли. Такъ какъ онъ очутился неподалеку отъ квартиры Арамиса, ему пришла мысль сдлать визитъ своему другу, чтобы объяснить нкоторыя причины, побудившія его послать Плянше съ приглашеніемъ немедленно явиться въ ‘мышеловку’.

И если бы Арамисъ былъ дома въ то время, какъ за нимъ пришелъ Плянше, то онъ, безъ всякаго сомннія, прибжалъ бы въ улицу Могильщиковъ и, не найдя, можетъ быть, тамъ никого, кром своихъ двухъ товарищей, ни онъ, ни другіе не могли узнать, что бы все это значило. Такой переполохъ требовалъ объясненія, вотъ что громко говорилъ самъ себ д’Артаньянъ, а потихоньку при этомъ думалъ, что это былъ для него случай поговорить о хорошенькой маленькой г-ж Бонасье, которою были уже полны, если не его сердце, то вс его помыслы. Ужъ никакъ не отъ первой любви можно требовать скромности! Эта первая любовь сопровождается всегда такой сильной радостью, что необходимо, чтобы эта радость изливалась наружу, иначе она васъ задушитъ.

Два часа какъ уже стемнло, и Парижъ начиналъ пустть. Мило одиннадцать часовъ на всхъ часахъ Сенъ-жерменскаго предмстья, воздухъ былъ теплый. Д’Артаньянъ шелъ но переулку, расположенному въ томъ мст, гд теперь проходитъ улица Асса, вдыхая ароматическія испаренія, приносимыя втромъ съ улицы Вожираръ изъ садовъ, освженныхъ вечерней росой и ночной прохладой. Вдалек раздавались, заглушаемыя, впрочемъ, закрытыми ставнями, псни запоздалыхъ гулякъ изъ нсколькихъ кабаковъ, разсянныхъ кое-гд въ этой мстности. Дойдя до конца переулка, д’Артаньянъ повернулъ налво, домъ, въ которомъ жилъ Арамисъ, находился между улицей Кассетъ и улицей Сервандони.

Д’Артаньянъ миновалъ улицу Кассетъ и приближался уже къ двери дома своего друга, спрятаннаго въ зелени густыхъ деревьевъ, составляющихъ надъ нимъ родъ обширнаго внца, какъ вдругъ онъ что-то замтилъ, какъ будто какую-то тнь, выходившую изъ улицы Сервандони. Это ‘что-то’ было закутано въ плащъ, и сначала д’Артаньянъ подумалъ, что это мужчина, но, по небольшому росту, неувренной походк, нершительнымъ шагамъ онъ скоро узналъ женщину.

Къ тому же эта женщина, какъ будто неувренная въ томъ, что узнаетъ домъ, который она искала, поднимала глаза, чтобы осмотрться кругомъ, останавливалась, возвращалась назадъ и затмъ снова возвращалась. Это заинтриговало д’Артаньяна.

‘А что, если я предложу ей свои услуги?!’ подумалъ онъ: ‘она, повидимому, молода, а можетъ быть и хорошенькая! О, да! Но женщина, въ такой часъ бгающая по улицамъ, конечно, вышла только для того, чтобы видться съ своимъ любовникомъ. Чортъ возьми! Если я помшаю этому свиданію, ужъ, конечно, это не особенно хорошее начало для перваго знакомства’.

Между тмъ молодая женщина все шла впередъ, считая дома и окна, что, впрочемъ, не заняло много времени и не стоило большого труда, такъ какъ въ этомъ переулк было только три дома, у которыхъ только два окна выходили въ эту улицу: одно принадлежало павильону, расположенному какъ разъ параллельно тому, который занималъ Арамисъ, а другое — павильону, занимаемому послднимъ.

‘Ей-Богу’, подумалъ д’Артаньянъ, которому пришла въ голову мысль о племянниц богослова:— ‘ей-Богу, странно, что запоздавшая голубка ищетъ домъ нашего друга. Но, клянусь честью, очень на это походитъ. А, мой любезный Арамисъ, на этотъ разъ я хочу удостовриться’.

И д’Артаньянъ, съежившись насколько возможно, спрятался въ самомъ темномъ уголк улицы, около каменной скамейки, стоявшей въ ниш.

Молодая женщина продолжала приближаться. Кром легкости походки, выдавшей ее, она слегка покашливала, и по этому звуку можно было заключить о свжести ея голоса. Д’Артаньянъ подумалъ, что этотъ кашель — условленный сигналъ.

Тмъ временемъ, потому ли, что на ея кашель отвтили равнозначащимъ сигналомъ, что положило конецъ нершительности ночной искательницы приключеній, или потому, что безъ посторонней помощи она узнала, что достигла цли своей прогулки, но только она ршительно подошла къ окну Арамиса и чрезъ ровные промежутки времени три раза постучала пальцемъ въ ставень.

— Это къ самому Арамису, прошепталъ д’Артаньянъ — А, лицемръ! теперь я поймалъ васъ, какъ вы изучаете богословіе!

Едва раздались три удара, какъ внутренняя рама открылась, и черезъ ставни показался свтъ.

— А, а, сказалъ подслушивавшій не у дверей, а у окошекъ:— а, гостью ждали. Посмотримъ, наврно откроются ставни, и дама влзетъ черезъ окно. Прекрасно!

Но, къ большому удивленію д’Артаньяна, ставни остались закрытыми, и еще больше того — сверкнувшій свтъ исчезъ, и снова наступила темнота.

Д’Артаньянъ полагалъ, что это не можетъ такъ продолжаться долго, и продолжалъ глядть во вс глаза и слушать обоими ушами.

И онъ былъ правъ: спустя нсколько минуть внутри послышались два удара.

Молодая женщина отвтила съ улицы, стукнувъ одинъ разъ, и ставни открылись.

Можно себ представить, съ какою жадностью слушалъ и глядлъ д’Артаньянъ.

Къ несчастью, свтъ былъ перенесенъ въ другую комнату, но глаза молодого человка привыкли къ ночной темнот, къ тому же, если врить тому, что говорятъ, глаза гасконцевъ, какъ у кошекъ, обладаютъ способностью видть въ темнот.

Итакъ, д’Артаньянъ увидлъ, что молодая женщина вынула изъ кармана какой-то блый предметъ, который она быстро развернула, при чемъ этотъ послдній оказался платкомъ. Развернувши платокъ, она указала своему собесднику одинъ изъ его угловъ.

Это напомнило д’Артаньяну найденный имъ платокъ у ногъ г-жи Бонасье, который, въ свою очередь, напомнилъ платокъ, найденный у ногъ Арамиса.

Однакожъ, чортъ возьми, что могъ означать это платокъ?

Съ того мста, гд стоялъ д’Артаньянъ, онъ не могъ видть лица Арамиса, а молодой человкъ нисколько не сомнвался, что это именно его другъ ведетъ разговоръ изнутри дома съ дамой, остававшейся снаружи, любопытство одержало верхъ надъ осторожностью, и, воспользовавшись тмъ, что, повидимому, вниманіе двухъ, выведенныхъ на сцену лицъ было всецло поглощено платкомъ, онъ вышелъ изъ своей засады и съ быстротой молніи, но все-таки заглушая шумъ своихъ шаговъ, сдлалъ нсколько шаговъ и прижался къ стн, откуда его глаза отлично могли проникнуть во внутренность квартиры Арамиса. Ставъ на это мсто, д’Артаньянъ вскрикнулъ отъ удивленія: съ ночной постительницей разговаривалъ не Арамисъ, а женщина, однакоже, д’Артаньянъ, видвшій настолько хорошо, чтобы узнать покрой платья, не могъ достаточно хорошо различить черты ея лица.

Въ это самое время женщина, находившаяся внутри, вынула изъ своего кармана второй платокъ и отдала его взамнъ того, который ей только что показали, затмъ об женщины обмнялись другъ съ другомъ нсколькими слонами. Наконецъ ставня затворилась, женщина, бывшая у окна снаружи, вернулась и прошла на разстояніи четырехъ шаговъ отъ д’Артаньяна, спустивши капюшонъ своего плаща, но эта предосторожность слишкомъ опоздала: д’Артаньянъ уже узналъ г-жу Бонасье. Г-жа Бонасье! Подозрніе, что это была именно она, уже промелькнуло у него въ голов еще въ ту минуту, какъ она вынула платокъ изъ своего кармана, но возможно ли, чтобы г-жа Бонасье, пославшая его за г. де-ла-Портомъ съ тмъ, чтобы онъ проводилъ ее въ Лувръ, вдругъ бгаетъ по улицамъ Парижа одна, въ одиннадцать съ половиною часовъ вечера, рискуя быть похищенной вторично?!

Нужно предполагать, что это длалось по какому-нибудь очень важному длу, а что можетъ быть особенно важнаго у двадцатипятилтней женщины? Любовь.

Но подвергалась ли она такой опасности лично для себя, или ради какой-нибудь другой особы? Вотъ что спрашивалъ самъ себя молодой человкъ, котораго демонъ ревности кольнулъ уже въ сердце, какъ будто бы онъ былъ дйствительно ни больше, ни меньше, какъ ея любовникъ.

Впрочемъ, было самое простое средство удостовриться, куда идетъ г-жа Бонасье: это — слдовать за ней. Это средство было настолько просто, что д’Артаньянъ совершенно инстинктивно прибгнулъ къ нему.

Но при вид молодого человка, который, точно статуя изъ ниши, отдлился отъ стны, и при шум шаговъ, раздавшихся позади нея, г-жа Бонасье вскрикнула и пустилась бжать.

Д’Артаньянъ бросился за ней. Конечно, для него было вовсе не трудно догнать женщину, путавшуюся въ плащ, едва успла она пройти треть улицы, какъ онъ уже догналъ ее. Несчастная женщина изнемогала не отъ усталости, но отъ страха, и когда д’Артаньянъ положилъ ей руку на плечо, она упала на колни и вскричала сдавленнымъ голосомъ:

— Убейте меня, если хотите, вы ничего не узнаете!

Д’Артаньянъ обнялъ ее за талію и поднялъ, чувствуя по ея тяжести, что она готова была лишиться чувствъ, онъ поспшилъ успокоить ее увреніемъ въ своей преданности. Эти увренія мало успокаивали г-жу Бонасье, потому что говорившій ихъ могъ имть въ то же время самыя дурныя на свт намренія, но вся суть была въ голос. Молодой женщин показалось, что она узнала этотъ голосъ, она открыла глаза, бросила взглядъ на человка, который такъ напугалъ ее, и, узнавъ д’Артаньяна, радостно вскрикнула.

— О! это вы, это вы! сказала она. — Благодарю, Боже!

— Да, это я, сказалъ д’Артаньянъ,— я, посланный Богомъ заботиться о васъ.

— Разв съ этимъ намреніемъ вы гнались за мной? спросила съ самой кокетливой улыбкой молодая женщина, немножко насмшливый характеръ которой взялъ верхъ и у которой тотчасъ же исчезла всякая боязнь, какъ только она признала друга въ человк, принимаемомъ ею за врага.

— Нтъ, сказалъ д’Артаньянъ,— нтъ, я признаюсь въ этомъ, случай привелъ меня на вашъ путь: я увидлъ, какъ женщина постучалась въ окно къ одному изъ моихъ друзей…

— Къ одному изъ вашихъ друзей? прервала г-жа Бонасье.

— Безъ сомннія: Арамисъ одинъ изъ моихъ лучшихъ друзей.

— Арамисъ! Что это такое?

— Полноте, ужъ не окажете ли вы мн, что не знаете Арамиса?

— Въ первый разъ я слышу это имя.

— Такъ, значитъ, вы въ первый разъ пришли въ этотъ домъ?

— Безъ сомннія.

— И вы не знали, что въ этомъ дом живетъ молодой человкъ?

— Нтъ.

— Мушкетеръ?

— Вовсе нтъ.

— Такъ, значитъ, вы пришли сюда искать не его?

— Ничего подобнаго. Къ тому же, вы сами хорошо видли, что особа, съ которой я говорила, была женщина.

— Это правда, но эта женщина — одна изъ друзей Арамиса…

— Я ничего этого не знаю.

— Такъ какъ она живетъ у него.

— Это до меня не касается.

— Но кто она?

— О, это моя тайна.

— Милая г-жа Бонасье, вы очаровательны, но въ то же время вы одна изъ самыхъ таинственныхъ женщинъ.

— Разв я отъ этого что-нибудь теряю?

— Нтъ, напротивъ, вы обворожительны.

— Въ такомъ случа, дайте мн вашу руку.

— Очень охотно. И теперь?

— Теперь проводите меня.

— Но куда?

— Туда, куда я иду.

— Но куда вы идете?

— Вы это увидите, такъ какъ вы проводите меня до самыхъ дверей.

— Я долженъ буду подождать васъ?

— Это будетъ безполезно.

— Такъ значитъ вы вернетесь одн?

— Можетъ быть — да, можетъ быть — нтъ.

— Но особа, которая затмъ будетъ сопровождать васъ, будетъ ли это мужчина или женщина?

— Я ничего еще не знаю.

— Но зато я знаю!

— Какимъ образомъ?

— Я васъ дождусь, чтобъ видть, съ кмъ вы выйдете

— Въ такомъ случа, прощайте!

— Какъ такъ?

— Мн насъ не нужно.

— Но вы сами просили…

— Помощи дворянина, но никакъ не желала попасть подъ надзоръ шпіона.

— Немножко рзкое выраженіе!

— А какъ называете вы тхъ, которые преслдуютъ людей противъ ихъ желанія?

— Нескромными.

— Слишкомъ слабое выраженіе.

— Идемте. Я вижу, г-жа Бонасье, что надо исполнять все, что вы желаете.

— Вы раскаиваетесь?

— Ничего не знаю. Но я знаю только то, что общаю исполнить вамъ все, что вы хотите, если вы позволите мн васъ проводить туда, куда вы идете.

— И затмъ вы меня оставите?

— Да.

— И когда я выйду, не будете за мной подсматривать?

— Нтъ.

— Честное слово?

— Слово дворянина.

— Въ такомъ случа, берите меня подъ руку и идемте.

Д’Артаньянъ подалъ руку г-ж Бонасье, которая оперлась на нее, хохоча и дрожа въ одно и то же время, и оба вмст достигли начала улицы де-ла-Гарпъ. Придя туда, молодая женщина, казалось, остановилась въ нершительности, какъ это уже съ ней было въ улиц Вожираръ. Впрочемъ, по нкоторымъ признакамъ, казалось она узнала одну дверь и подошла къ ней.

— А теперь, сказала она,— у меня именно здсь есть дло. Тысячу благодарностей за ваше милое общество, оно спасло меня отъ многихъ опасностей, которымъ, будучи одна, я подвергалась. Но настало время, когда вы должны сдержать ваше слово: я достигла мста, своего назначенія.

— И возвращаясь, вамъ нечего будетъ бояться?

— Я могу бояться только воровъ.

— Но разв этого мало?

— Но что они могутъ взять у меня? У меня нтъ ни гроша.

— А вы забыли о вышитомъ платк съ гербами?

— Какой?

— О томъ, что я нашелъ у вашихъ ногъ и снова положилъ вамъ въ карманъ.

— Замолчите, замолчите, несчастный! вскричала молодая женщина.— Вы хотите меня погубить?

— Вы хорошо сами видите, что для васъ есть опасность, такъ какъ одно слово заставляетъ васъ дрожать, и сами сознаетесь, что если бы кто слышалъ это слово — вы погибли. Ахъ! послушайте, г-жа Бонасье, вскричалъ д’Артаньянъ, схвативъ ея руку и бросая на нее пламенный взглядъ,— слушайте, будьте боле великодушны, доврьтесь мн, разв вы не читаете въ моихъ глазахъ, что въ моемъ сердц нтъ ничего, кром преданности и расположенія къ вамъ?

— Напротивъ, отвчала г-жа Бонасье,— спросите у меня о моихъ тайнахъ, я вамъ скажу ихъ, но тайна другихъ — это совсмъ иное дло.

— Хорошо, сказалъ д’Артаньянъ,— я ихъ открою!.. Такъ какъ эти тайны могутъ повліять на вашу жизнь, необходимо, чтобы он сдлались моими.

— Берегитесь этого! вскричала молодая женщина съ такой серьезностью, которая заставила содрогнуться д’Артаньяна помимо его воли.— О! не вмшивайтесь въ то, что меня касается, не пробуйте, не старайтесь помочь мн въ томъ, что я исполняю, прошу васъ объ этомъ во имя того участія, которое я вамъ внушаю, во имя услуги, которую вы мн оказали и которую я не забуду во всю мою жизнь. Поврьте лучше, поврьте всему, что я говорю вамъ. Не занимайтесь боле мною, я боле для васъ не существую, какъ будто бы вы никогда меня не встрчали.

— Долженъ ли и Арамисъ поступить такъ же, какъ я, г-жа Бонасье? спросилъ обиженный д’Артаньянъ.

— Вотъ уже два или три раза, какъ вы произнесли это имя, а между тмъ я уже вамъ сказала, что я его вовсе не знаю.

— Вы не знаете человка, къ которому постучали въ окно? Послушайте же, г-жа Бонасье, вы считаете меня, однако, слишкомъ легковрнымъ!

— Сознайтесь, что вы выдумали всю эту исторію и создали это лицо для того, чтобы заставить меня высказаться?

— Я ничего не выдумываю и ничего не создаю, сударыня, я говорю истинную правда.

— И вы говорите, что одинъ изъ вашихъ друзей живетъ въ этомъ дом?

— Я говорю и повторяю въ третій разъ: этотъ домъ тотъ самый, въ которомъ живетъ мой другъ, а этотъ другъ — Арамисъ.

— Все это впослдствіи объяснится, прошептала молодая женщина,— а теперь замолчите.

— Если бы вы могли открыто читать въ моемъ сердц, сказалъ д’Артаньянъ,— вы бы нашли тамъ такъ много любопытства, что сжалились бы надо мной, и столько любви, что сейчасъ бы удовлетворили мое любопытство. Нечего опасаться тхъ, которые васъ любятъ.

— Вы слишкомъ рано заговорили о любви, сказала молодая женщина, качая головой.

— Это потому, что любовь быстро меня охватила, и въ первый разъ въ моей жизни, а мн нтъ еще двадцати лтъ.

Молодая женщина украдкой взглянула на него.

— Послушайте, я уже напалъ на слдъ, сказалъ д’Артаньянъ.— Три мсяца тому назадъ я чуть не дрался на дуэли съ Арамисомъ изъ-за такого же точно платка, который вы показывали женщин, бывшей у него, изъ-за платка, помченнаго точно такой мткой, я въ этомъ увренъ.

— Милостивый государь, сказала молодая женщина,— вы мн страшно надодаете, клянусь вамъ, всми этими вопросами.

— Но вы такая осторожная, г-жа Бонасье, подумайте о томъ, что вдругъ васъ арестуютъ съ этимъ платкомъ и этотъ платокъ будетъ взятъ, не будете ли вы этимъ скомпрометированы?

— Почему это? Разв на немъ не такія же начальныя буквы, какъ и мои: К. Б., Констанція Бонасье.

— Или Камиль де-Буа Трасси…

— Молчите, еще разъ молчите! Ахъ, если опасность, которой я подвергаюсь, не останавливаетъ васъ, подумайте о томъ, чему вы сами подвергаетесь!

— Я?

— Да, вы. Изъ-за меня вамъ грозитъ тюрьма, опасность для вашей жизни.

— Въ такомъ случа, я васъ больше не покидаю.

— Милостивый государь, обратилась къ нему молодая женщина, съ мольбою складывая руки,— именемъ неба, именемъ чести военнаго, именемъ дворянина, удалитесь, умоляю васъ!.. Слушайте, бьетъ полночь, это часъ, когда меня ждутъ.

— Сударыня, сказалъ молодой человкъ, кланяясь,— я не сумю отказать ни въ чемъ той, кто меня такъ проситъ: успокойтесь, я удаляюсь.

— Но вы не станете слдить за мною, не станете подсматривать?

— Я сію же минуту возвращаюсь домой.

— Ахъ, я знала, что вы честный молодой человкъ! вскричала г-жа Бонасье, протягивая ему одну руку, а другою берясь за молотокъ маленькой двери, почти скрытой въ стн.

Д’Артаньянъ схватилъ руку, которую ему протянули, и горячо поцловалъ ее.

— Ахъ, я бы хотлъ лучше никогда не встрчать васъ, вскричалъ д’Артаньянъ съ той грубой наивностью, которую женщины часто предпочитаютъ учтивому притворству, потому что она открываетъ глубину мысли и служитъ доказательствомъ, что чувство берегъ верхъ надъ разсудкомъ.

— Ну, что же, возразила г-жа Бонасье почти ласкающимъ голосомъ, сжимая руку д’Артаньяна, который не выпускалъ ея изъ своей,— ну, что же, я не скажу, пожалуй, того же, что вы: то, что потеряно на сегодня, не потеряно въ будущемъ. Кто знаетъ, можетъ быть, я и удовлетворю ваше любопытство въ тотъ день, когда меня освободятъ отъ даннаго слова?

— А даете ли вы такое же общаніе относительно моей любви? вскричалъ д’Артаньянъ, вн себя отъ радости.

— О, что до этого, я нисколько не хочу себя связывать: это зависитъ отъ чувства, которое вы сумете внушить мн.

— Итакъ, сегодня, сударыня…

— Сегодня я еще не иду дале благодарности на словахъ.

— Ахъ, вы слишкомъ очаровательны, съ грустью сказалъ д’Артаньянъ,— и злоупотребляете моей любовью.

— Нтъ, я пользуюсь вашимъ великодушіемъ, вотъ и все. Но поврьте мн, за нкоторыми людьми ничего не пропадаетъ.

— О, вы длаете меня самымъ счастливымъ человкомъ, не забудьте этого вечера, не забудьте этого общанія!

— Будьте спокойны, въ свое время и въ своемъ мст я все вспомню. Итакъ, уходите же, уходите, именемъ неба. Меня ждали ровно въ двнадцать часовъ, и я опоздала.

— Пятью минутами…

— Да, но въ нкоторыхъ обстоятельствахъ это все равно что пять столтій.

— Когда любятъ.

— Ну, что жъ, кто же вамъ сказалъ, что я имю дло не съ влюбленнымъ?

— Такъ васъ ждетъ мужчина? вскричалъ д’Артаньянъ,— мужчина?

— Ну, вотъ, опять начнется споръ, сказала г-жа Бонасье съ полуулыбкой, носившей оттнокъ нетерпнія.

— Нтъ, нтъ, я ухожу, я удаляюсь, я вамъ врю, я хочу вознагражденія по заслугамъ за мою преданность, если эта преданность даже окажется глупостью. Прощайте, сударыня, прощайте.

И, точно не чувствуя въ себ достаточно силы оторваться отъ руки, которую онъ держалъ, онъ сдлалъ надъ собой усиліе и удалился бгомъ, между тмъ какъ г-жа Бонасье, точно такъ же, какъ въ ставню, постучала молоткомъ три раза медленно и равномрно. Д’Артаньянъ, дойдя до угла улицы, обернулся и видлъ, какъ дверь отворилась и снова заперлась, и хорошенькая жена торговца скрылась.

Д’Артаньянъ продолжалъ свой путь: онъ далъ слово не подсматривать за г-жей Бонасье, и если бы даже ея жизнь зависла отъ того, куда она отправилась, или отъ лица, которое должно будетъ ее сопровождать, д’Артаньянъ все-таки вернулся бы къ себ, разъ уже онъ далъ слово, что вернется. Пять минутъ спустя онъ былъ въ улиц Могильщиковъ.

— Бдный Атосъ, говорилъ онъ,— не будетъ знать, что все это значитъ. Онъ заснетъ въ ожиданіи меня, или вернется къ себ и, вернувшись, узнаетъ, что къ нему приходила какая-то женщина. У Атоса женщина! Въ конц концовъ, у Арамиса же есть одна, продолжалъ д’Артаньянъ:— все это очень странно и мн очень интересно знать, чмъ все это кончится!

— Худо, баринъ, худо, отвтилъ чей-то голосъ, въ которомъ молодой человкъ узналъ голосъ Плянше.

Громко разговаривая самъ съ собой, какъ это длаютъ люди очень озабоченные, д’Артаньянъ углубился въ аллею, въ конц которой была лстница, ведущая въ его комнату.

— Что худо? Что ты хочешь сказать, дуракъ? спросилъ д’Артаньянъ:— что случилось?

— Несчастья.

— Какія?

— Прежде всего, г. Атосъ арестованъ.

— Арестованъ?! Атосъ арестованъ?! За что?

— Ею нашли у васъ и приняли за васъ.

— Но кмъ онъ арестованъ?

— Гвардейцами, за которыми сходили полицейскіе, обращенные вами въ бгство.

— Отчего онъ не назвалъ себя? Отчего онъ не сказалъ, что не принималъ никакого участія въ этомъ дл?

— И, онъ, баринъ, очень поостерегся это сдлать, напротивъ, онъ подошелъ ко мн и сказалъ: ‘Твоему барину необходимо быть на свобод въ эту минуту, а не мн, такъ какъ ему все извстно, а мн ничего. Будутъ думать, что онъ арестованъ, а онъ воспользуется Этимъ временемъ. Черезъ 3 дня я скажу, кто я, и тогда принуждены будутъ меня выпустить’.

— Браво, Атосъ, благородное сердце! прошепталъ д’Артаньянъ,— я узнаю его въ этомъ поступк! А что сдлали сыщики?

— Четверо изъ нихъ увели его, я не знаю, въ Бастилію или въ Форъ-Левекъ, двое остались съ полицейскими, которые все обыскали и взяли вс бумаги, наконецъ двое послднихъ во время этого обыска стояли на страж у дверей, а затмъ, когда все было кончено, они ушли, оставивъ домъ пустымъ и совсмъ открытымъ.

— А Портосъ и Арамисъ?

— Я не нашелъ ихъ, они не приходили.

— Но они могутъ придти съ минуты на минуту, потому что ты веллъ имъ сказать, что ихъ ждутъ?

— Да, баринъ.

— Въ такомъ случа не трогайся отсюда, если они придутъ, предупреди ихъ обо всемъ, что со мной случилось, и пусть они подождутъ меня въ таверн Номъ-де-Пенъ, здсь было бы опасно, за домомъ шпіонятъ. Я бгу къ де-Тревилю, чтобы донести ему обо всемъ, и затмъ присоединюсь къ нимъ.

— Слушаю, баринъ, сказалъ Плянше.

— Но ты останешься, не струсишь? сказалъ д’Артаньянъ, снова возвращаясь, чтобы внушить побольше храбрости своему слуг.

— Будьте покойны, баринъ, сказалъ Плянше,— вы еще меня не знаете: я храбръ, будьте уврены, вдь стоить только сдлать первый шагъ. Къ тому же, я пикардіецъ.

— Итакъ, условимся, сказалъ д’Артаньянъ:— ты дашь себя убить скоре, чмъ оставишь свой постъ?

— Да, баринъ, я сдлаю все, чтобы доказать вамъ, что я вамъ преданъ.

— Хорошо, подумалъ д’Артаньянъ,— кажется, принятый мной образъ дйствіи съ этимъ малымъ положительно хорошъ: при случа я имъ воспользуюсь.

И хотя д’Артаньянъ былъ уже немного утомленъ бготней цлаго дня, но со всхъ ногъ пустился бжать по направленію къ улиц Голубятни.

Де-Тревиля не было дома, его рота была на дежурств въ Лувр, и онъ былъ тамъ. Необходимо было во что бы то ни стало добраться до де-Тревиля, очень важно было предупредить его обо всемъ, что случилось, и д’Артаньянъ ршился попробовать пройти въ Лувръ. Его костюмъ гвардейца роты Дезессара долженъ былъ послужить ему паспортомъ. Итакъ, онъ спустился въ улицу Маленькихъ Августиновъ, вышелъ на набережную, чтобы пройти по Новому Мосту. Одну минуту у него промелькнула мысль перехать на паром, но, дойдя до берега, онъ машинально опустилъ руку въ карманъ и оказалось, что у него нечмъ заплатить перевозчику.

Когда онъ уже дошелъ до начала улицы Генэ, онъ увидлъ, что изъ улицы Дофинэ вышли два человка, походка которыхъ его поразила. Одинъ изъ нихъ — мужчина, другой — женщина.

Женщина манерами напоминала г-жу Бонасье, а мужчина былъ такъ похожъ на Арамиса, что его легко можно было принять за него. Къ тому же на женщин былъ тотъ самый черный плащъ, который вырисовывался на ставн улицы Вожираръ и который д’Артаньянъ видлъ на улиц де-ля-Гарпъ, даже больше: мужчина былъ въ мундир мушкетера.

Капюшонъ плаща у женщины былъ опущенъ, а мужчина держалъ платокъ у лица, этой двойной предосторожностью оба показывали, что они не хотли быть узнанными.

Они пошли на мостъ, д’Артаньяну предстояла та же самая дорога, такъ какъ онъ направлялся въ Лувръ: д’Артаньянъ послдовалъ за ними. Онъ не сдлалъ еще и двадцати шаговъ, какъ уже вполн убдился, что эта женщина была г-жа Бонасье, а мужчина — Арамисъ. Д’Артаньянъ въ ту же минуту почувствовалъ ревность, взволновавшую его сердце. Ему вдвойн измнили: и его другъ, и та, которую онъ уже любилъ какъ любовницу. Г-жа Бонасье клялась ему всми святыми, что она не знала Арамиса, и четверть часа спустя посл того, какъ она дала ему эту клятву, онъ встрчаетъ ее подъ руку съ Арамисомъ.

Д’Артаньянъ не подумалъ только о томъ, что онъ знаетъ хорошенькую жену торговца всего какихъ-нибудь три часа, что она ему ничмъ не обязана, кром нкоторой признательности за то, что онъ освободилъ ее отъ полицейскихъ, намревавшихся ее истязать, и что она ему ничего не общала. Онъ счелъ себя оскорбленнымъ любовникомъ, которому измнили, котораго осмяли: кровь бросилась ему въ лицо, и онъ ршился все выяснить.

Молодая женщина и молодой человкъ замтили, что за ними слдятъ, и ускорили шаги.

Д’Артаньянъ пустился бгомъ, обогналъ ихъ и затмъ повернулъ прямо къ нимъ въ ту самую минуту, когда они были передъ Самаритянкой, освщенной фонаремъ, бросавшимъ свтъ на всю эту часть моста.

Д’Артаньянъ остановился передъ ними, а они остановились передъ нимъ.

— Что вамъ угодно, милостивый государь? спросилъ мушкетеръ, отступая назадъ и произнося эти слова съ такимъ иностраннымъ акцентомъ, который доказалъ д’Артаньяну, что онъ ошибся въ одномъ изъ своихъ предположеній.

— Это не Арамисъ! вскричалъ онъ.

— Нтъ, милостивый государь, не Арамисъ… Изъ вашего восклицанія я вижу, что вы меня приняли за другого, и потому прощаю васъ.

— Вы меня прощаете! вскричалъ д’Артаньянъ.

— Да, отвчалъ незнакомецъ.— Пропустите же меня, такъ какъ у васъ дло не со мной.

— Вы правы, сказалъ д’Артаньянъ,— я не съ вами имю дло, а съ этой дамой.

— Съ этой дамой?! вы ея не знаете! сказалъ иностранецъ.

— Вы ошибаетесь, я ее знаю.

— Ахъ! сказала г-жа Бонасье съ упрекомъ:— ахъ, вы дали мн слово военнаго, поклялись честью дворянина, я думала, что могу положиться на это.

— А я, сударыня, сказалъ смущенный д’Артаньянъ, вы общали мн…

— Возьмите меня подъ руку, сударыня, сказалъ иностранецъ,— и пойдемте дале.

Между тмъ д’Артаньянъ, ошеломленный, убитый, уничтоженный всмъ случившимся, стоялъ, сложа руки передъ мушкетеромъ и его дамой. Мушкетеръ сдлалъ два шага впередъ и отстранилъ д’Артаньяна рукой.

Д’Артаньянъ сдлалъ прыжокъ назадъ и обнажилъ шпагу.

Въ ту же минуту, съ быстротою молніи, незнакомецъ вынулъ свою.

— Ради Бога, милордъ! вскричала г-жа Бонасье, бросаясь между сражающимися и прямо хватаясь за шпаги.

— Милордъ! вскричалъ д’Артаньянъ, озаренный внезапной мыслью.— Милордъ! простите, но… вы не…

— Милордъ герцогъ Букингамъ, сказала г-жа Бонасье тихо,— и теперь вы можете насъ всхъ погубить.

— Милордъ, сударыня, простите, тысячу разъ прошу простите… Но я люблю ее и ревную: вы знаете сами, милордъ, что значитъ любить, простите меня и научите, какъ я могу пожертвовать своею жизнью для вашей милости.

— Вы храбрый молодой человкъ, сказалъ Букингамъ, протягивая ему руку, которую послдній почтительно пожалъ,— вы предлагаете мн ваши услуги — я принимаю ихъ, слдуйте за нами до Лувра на разстояніи двадцати шаговъ и если замтите, что кто-нибудь за нами слдитъ, убейте его.

Д’Артаньянъ взялъ подъ мышку обнаженную шпагу, на двадцать шаговъ впереди себя пропустилъ г-жу Бонасье и герцога и пошелъ вслдъ за ними, готовый буквально исполнить приказаніе благороднаго и изящнаго министра Карла I.

Но, къ счастью, молодому человку не представилось случая доказать герцогу свою преданность, и молодая женщина и красивый мушкетеръ вошли въ Лувръ черезъ калитку въ улиц Лстницы, никмъ не обезпокоенные.

Д’Артаньянъ тотчасъ же отправился въ таверну Помъ-де-Пенъ, гд нашелъ Портоса и Арамиса, ожидавшихъ его.

Но, не давши имъ никакого другого объясненія относительно причиненнаго имъ безпокойства, онъ сказалъ, что покончилъ одинъ все дло, для котораго, казалось одну минуту, нужна будетъ ихъ помощь.

А теперь предоставимъ тремъ пріятелямъ вернуться каждому къ себ домой и послдуемъ по закоулкамъ Лувра за герцогомъ Букингамомъ и его путеводительницей.

XII.
Жоржъ Вилье, герцогъ Букингамъ.

Г-жа Бонасье и герцогъ Букингамъ безпрепятственно вошли въ Лувръ, всмъ было извстно, что г-жа Бонасье принадлежитъ къ штату королевы, на герцог была форма мушкетеровъ де-Тревиля, которые, какъ мы сказали, стояли въ этотъ вечеръ въ караул. Къ тому же Жерменъ былъ на сторон королевы, а если бы что-нибудь случилось, г-жу Бонасье обвинили бы въ томъ, что она привела въ Лувръ своего любовника — вотъ и только, она брала на себя все преступленіе: ея репутація была потеряна, это правда, но какую цну для свта представляла репутація жены мелкаго торговца?

Герцогъ и молодая женщина, попавъ во внутренность двора, прошли еще приблизительно шаговъ двадцать пять вдоль стны, и когда прошли это разстояніе, г-жа Бонасье толкнула маленькую дверь, которая днемъ была открыта, а на ночь обыкновенно запиралась, дверь отворилась, оба вошли и очутились въ темнот, но г-жа Бонасье знала вс повороты и закоулки этой части Лувра, предназначенной для свиты. Она затворила за собою дверь, взяла герцога за руку, сдлала нсколько шаговъ ощупью, схватилась за перила, нащупала ногой первую ступеньку и стала подниматься по лстниц: герцогъ сосчиталъ два этажа. Тогда они повернули направо, прошли длинный коридоръ, спустились опять однимъ этажомъ ниже, сдлали еще нсколько шаговъ, г-жа Бонасье вложила ключъ въ замокъ, открыла дверь и пропустила герцога въ комнату, освщенную только ночникомъ, при чемъ сказала: ‘Оставайтесь здсь, милордъ-герцогъ, сейчасъ придутъ’. Посл этого она вышла въ ту же дверь, которую заперла на ключъ, такъ что герцогъ очутился буквально плнникомъ.

Впрочемъ, оставшись, какъ мы сказали, въ полномъ одиночеств, герцогъ Букингамъ не чувствовалъ ни малйшаго страха: отличительной чертой его характера была любовь къ приключеніямъ и къ романическимъ похожденіямъ. Храбрый, смлый, предпріимчивый, не въ первый уже разъ онъ рисковалъ своею жизнью въ подобныхъ похожденіяхъ, онъ узналъ, что мнимое посланіе Анны Австрійской, въ которое онъ поврилъ и пріхать въ Парижъ, было западней, и вмсто того, чтобы вернуться въ Англію, онъ, злоупотребляя тмъ положеніемъ, въ которое былъ поставленъ, объявилъ королев, что не удетъ, не повидавшись съ ней. Сначала королева положительно отказала, но затмъ стала опасаться, чтобы герцогъ, въ отчаяніи, не сдлалъ какой-нибудь глупости. Она уже ршилась принять его и упросить его тотчасъ же ухать, какъ вдругъ, въ тотъ самый вечеръ, какъ было принято это ршеніе, г-жа Бонасье, которой было поручено отправиться за герцогомъ и привести его въ Лувръ, была похищена. Въ продолженіе двухъ дней совершенно не знали, что съ ней сталось, и дло остановилось на полпути. Но какъ только она освободилась, какъ только снова вступила въ сношенія съ де-ла-Портомъ, дла пошли своимъ чередомъ, и она только что исполнила опасное порученіе, которое, если бы не была арестована, исполнила бы тремя днями раньше.

Букингамъ, оставшись одинъ, подошелъ къ зеркалу. Одежда мушкетера удивительно шла къ нему.

Въ это время, когда ему было 35 лтъ, онъ по справедливости считался самымъ элегантнымъ джентльменомъ и самымъ изящнымъ кавалеромъ Франціи и Англіи. Любимецъ двухъ королей, милліонеръ, всемогущій въ королевств, которое онъ приводилъ въ волненіе по своей фантазіи и успокаивалъ по своему капризу, Жоржъ Вилье, герцогъ Букингамъ, велъ жизнь, полную такими баснословными событіями, которыя, становясь легендарными, остаются въ памяти въ продолженіе цлыхъ столтіи на удивленіе потомству. Полагаясь на самого себя, убжденный въ своемъ могуществ, увренный, что законы, управляющіе другими людьми, не могутъ коснуться его, онъ всегда шелъ прямо къ предназначенной имъ цли, хотя бы эта цль была такъ высока и ослпительна, что другому показалось бы безуміемъ только помыслить о ней. Дйствуя именно такъ, ему и удалось нсколько разъ видться съ прекрасной, гордой Анной Австрійской и силой обольщенія заставить ее полюбить себя.

Жоржъ Вилье сталъ, какъ мы сказали, передъ зеркаломъ, поправилъ свои прекрасные волнистые волосы, примятые немного шляпой, закрутилъ усы и съ сердцемъ, исполненнымъ радости, счастливый и гордый достиженіемъ такъ давно ожидаемой и желанной минуты, онъ самодовольно улыбнулся самъ себ. Въ эту минуту дверь, скрытая обоями, отворилась и показалась женщина. Букингамъ увидть это появленіемъ зеркал и вскрикнулъ: это была королева.

Анн Австрійской было тогда 26, 27 лтъ, то есть она была въ полномъ расцвт своей красоты.

Ея походка была походкой королевы или богини, ея глаза, съ изумруднымъ отливомъ, были замчательно красивы и въ то же время выражали кротость и величіе. У нея былъ маленькій ротикъ, и хотя ея нижняя губа, какъ вообще у членовъ Австрійскаго дома, слегка выдавалась впередъ, онъ былъ въ высшей степени граціозенъ, когда она улыбалась, но зато носилъ выраженіе глубокаго презрнія въ минуту гнва. Нжность и бархатистость ея кожи были извстны, ея руки были поразительной красоты, и вс поэты того времени воспвали ихъ, называя несравненными. Наконецъ, ея волосы, которые изъ свтло-русыхъ, какими они были въ молодости, сдлались каштановыми, были слегка завиты и сильно напудрены, они восхитительно обрамляли лицо ея, которому самый строгій критикъ не могъ бы пожелать ничего боле, какъ только немного поменьше румянъ, и самый требовательный ваятель — немножко боле изящества въ очертаніи носа. На одну минуту Букингамъ остановился, точно ослпленный: никогда Анна Австрійская не казалась ему такой прекрасной на балахъ, на праздникахъ, на каруселяхъ, какъ въ эту минуту, одтая въ простое блое атласное платье. Ее сопровождала донна Стефанія, единственная изъ ея приближенныхъ испанокъ, которая не была изгнана ревностью короля и преслдованіями Ришелье. Анна Австрійская сдлала два шага впередъ, Букингамъ бросился къ ея ногамъ и прежде, чмъ королева успла помшать ему, поцловалъ подолъ ея платья.

— Герцогъ, вы уже знаете, что это не я писала вамъ.

— О, да, королева, да, ваше величество! вскричалъ герцогь:— я зналъ, что быль сумасшедшимъ, безумцемъ, вообразивъ, что снгъ оживится, что мраморъ согрется, но что длать: когда любятъ, легко врится въ любовь, къ тому же, у меня не все потеряно въ этомъ путешествіи, такъ какъ я вижу васъ.

— Да, отвчала Анна,— но вы знаете, какъ и зачмъ я вижусь съ вами: нечувствительный ко всмъ моимъ страданіямъ, вы упорно остаетесь въ город, рискуете нашей жизнью и заставляете рисковать меня моимъ счастіемъ, я согласилась увидться съ вами для того, чтобы сказать вамъ, что насъ все раздляетъ: глубина моря, вражда королевствъ, святость клятвъ. Было бы святотатствомъ бороться противъ столькихъ препятствій, милордъ. Я вижусь съ вами, наконецъ, для того, чтобы сказать вамъ, что мы не должны съ вами больше видться.

— Говорите, говорите, королева, сказалъ Букингамъ,— пріятность вашего голоса смягчаетъ суровость вашихъ словъ. Вы говорите о святотатств, но святотатство именно въ разлук двухъ сердцъ, созданныхъ Богомъ одинъ для другого!

— Милордъ, вскричала королева,— вы забываете, что я никогда не говорила, что люблю васъ!

— Но зато вы также никогда не говорили, что не любите меня, и, право, если бы вы сказали это, подобныя слова со стороны вашего величества были бы большой неблагодарностью, потому что, скажите мн, гд можно найти любовь, подобную моей, любовь, которую ни время, ни разлука, ни отчаяніе не могутъ потушить, любовь, которая довольствуется оброненной ленточкой, брошеннымъ взглядомъ, нечаянно вырвавшимся словомъ?

‘Три года уже прошло съ тхъ поръ, какъ я увидлъ васъ, королева, въ первый разъ, три года протекло, такимъ образомъ, съ тхъ поръ, какъ я люблю васъ.

‘Хотите, чтобъ я разсказалъ вамъ, какъ вы были одты въ тотъ первый разъ, когда я увидлъ васъ? хотите, я разскажу вамъ малйшую подробность украшеній вашего туалета? Слушайте, я точно теперь еще вижу васъ: вы сидли на подушк, по-испанскому обычаю, на васъ было зеленое атласное платье, вышитое золотомъ и серебромъ, съ длинными ниспадающими рукавами, прикрпленными на вашихъ прекрасныхъ, восхитительныхъ рукахъ огромными брильянтами, на васъ были высокія брыжжи, на голов маленькій чепчикъ подъ цвтъ вашего платья, а на чепчик — перышко цапли. О, слушайте, слушайте! Я закрываю глаза и вижу васъ такою, какою вы тогда были, если я ихъ открываю, я вижу васъ такой, каковы вы теперь, то есть во 100 разъ еще прекрасне!

— Какое сумасшествіе, какое безуміе, прошептала Анна Австрійская, не имвшая мужества разсердиться на герцога за то, что онъ такъ хорошо сохранилъ въ сердц ея портреты — какое безуміе поддерживать безполезную страсть подобными воспоминаніями!

— Но чмъ же хотите вы, чтобъ я жилъ! У меня нтъ ничего, кром воспоминаній: это мое счастіе, мое сокровище, моя надежда. Каждый разъ, что я васъ вижу, однимъ брильянтомъ прибавляется больше въ ларчик моего сердца: это будетъ четвертый брильянтъ, что вы роняете, а я поднимаю, потому что въ три года, королева, я васъ видлъ всего четыре раза: первый разъ, который я вамт, только что описалъ, второй — у г-жи де-Шеврезъ. третій — въ Амьенскихъ садахъ.

— Герцогъ, сказала королева, красня,— не напоминайте объ этомъ вечер!

— О, напротивъ, королева, будемте, будемте говорить о немъ: это одинъ изъ счастливйшихъ вечеровъ моей жизни. Помните, какая была прекрасная ночь! Какой былъ теплый, благоуханный воздухъ! Какое было голубое небо, все усянное звздами!

‘Ахъ, тотъ разъ, королева, я могъ быть съ вами наедин хоть одну минуту, тотъ разъ вы готовы были мн все сказать, все доврить — одиночество вашей жизни, печали вашего сердца. Вы опирались на мою руку, вотъ на эту. Я чувствовалъ, наклоняя голову въ вашу сторону, какъ ваши прекрасные волосы касались моего лица, и при каждомъ прикосновеніи я дрожалъ съ головы до ногъ. О, королева, королева, вы не знаете, сколько небеснаго блаженства, райской радости заключаетъ въ себ подобная минута! Слушайте: вс мои богатства, все состояніе, мою славу, вс дни, которые остается мн жить,— я пожертвую всмъ за подобную минуту, за подобную ночь, потому что въ эту ночь, королева, въ эту ночь, клянусь вамъ, вы любили меня!

— Милордъ, возможно, что вліяніе мстности, очарованіе этого чуднаго вечера, обаяніе вашего взгляда, однимъ словомъ, тысячи этихъ мелкихъ случайностей, соединяющихся иногда для того, чтобы погубить женщину, столпились около меня въ этотъ роковой вечеръ, но вы видли, милордъ, королева пришла на помощь женщин, силы которой слабли: при первомъ слов, которое вы осмлились сказать мн, при первой дерзости, на которую нужно было отвтить, я позвала.

— О, да, да, это правда, и другая любовь не устояла бы противъ такого испытанія, но моя любовь стала отъ этого еще пламенне, еще безпредльне. Вы думали уйти отъ меня, вернувшись въ Парижъ, вы думали, что я не посмю оставить сокровище, которое мой государь доврилъ мн и поручилъ моему присмотру. Ахъ, что мн за дло до всхъ сокровищъ въ мір, что для меня значатъ вс земные короли! Восемь дней спустя я вернулся, королева. Въ этотъ разъ вамъ нечего было мн сказать, я рисковалъ милостью короля, моею жизнью, чтобы видть васъ одну секунду, я даже не дотронулся до вашей руки, и вы простили меня, видя меня такимъ покорнымъ, такимъ раскаявшимся.

— Да, но клевета воспользовалась всми этими безумствами, въ которыхъ я не принимала никакого участія,— вы хорошо сами это знаете, милордъ. Король, подъ вліяніемъ кардинала, надлалъ страшнаго шума: прогнали г-жу де-Верне, Пютаншъ сосланъ, г-жа де-Шеврезъ впала въ немилость, и когда вы, въ качеств посланника, хотли вернуться во Францію, самъ король,— вы, милордъ, помните это,— воспротивился этому.

— О, Франція поплатится войной за отказъ короля. Я не могу видть васъ больше, королева, въ такомъ случа, я хочу, чтобы каждый день вы слышали обо мн. Какую цль, думаете вы, имла экспедиція Ре и союзъ съ протестантами Ларошели, которые я проектирую?— удовольствіе видть васъ! У меня нтъ надежды съ оружіемъ въ рукахъ проникнуть въ Парижъ, я это хорошо знаю, но эта война повлечетъ за собою миръ, для этого мира необходимъ будетъ посредникъ, и этимъ посредникомъ буду я. Тогда мн не посмютъ отказать, я снова васъ увижу и на минуту буду счастливъ. Тысячи людей заплатятъ, правда, за мое счастіе своею жизнью, но что мн до этого, лишь бы только мн видть насъ. Все это, можетъ быть, безумно, глупо, но, скажите мн, есть ли у какой-нибудь женщины боле влюбленный поклонникъ, какая королева иметъ боле ревностнаго, горячо преданнаго слугу?

— Милордъ, милордъ, въ вашу защиту вы высказываете такія вещи, которыя еще боле служатъ къ вашему обвиненію: милордъ, вс эти доказательства любви, которыя вы хотите мн дать, почти преступленія.

— Потому что вы меня не любите, королева: если бы вы меня любили, то взглянули бы на это совсмъ иначе, если бы вы меня любили — о, если бы вы меня любили, это было бы слишкомъ большимъ счастіемъ, и я сошелъ бы съ ума. А г-жа де-Шеврезъ, о которой вы только что сейчасъ говорили, г-жа де-Шеврезъ не была такъ жестока, какъ вы: Голландъ любилъ ее, и она отвчала ему.

— Г-жа де-Шеврезъ не была королевой, прошептала Анна Австрійская, побжденная противъ воли выраженіемъ такой любви.

— Такъ вы любили бы меня, если бы вы не были ею, королева! скажите, вы любили бы меня тогда? Такъ, значитъ, я могу думать, что только одно величіе вашего званія заставляетъ васъ быть жестокой ко мн, такъ я могу думать, что если бы вы были r-жей де-Шеврезъ, то бдный Букингамъ могъ бы надяться? Благодарю за эти сладкія слова, о, моя прекрасная королева, тысячу разъ благодарю.

— О, милордъ, вы не такъ поняли, не такъ истолковали мои слова, я не хотла сказать…

— Молчите! молчите! сказалъ герцогъ.— Если я счастливъ однимъ заблужденіемъ, не будьте жестоки, не отнимайте его отъ меня. Вы сами сказали, что мн поставили западню, можетъ быть, я за это поплачусь жизнью, потому что, странно, съ нкотораго времени у меня есть предчувствіе, что я скоро умру.

И герцогъ улыбнулся грустной и вмст съ тмъ прекрасной улыбкой.

— О, Боже мой! вскричала Анна Австрійская, съ выраженіемъ ужаса, который доказывалъ, что она принимала въ герцог гораздо боле участія, чмъ хотла показать.

— Я не говорю вамъ объ этомъ для того, чтобы васъ испугать, королева, нтъ, даже смшно, что я вамъ говорю объ этомъ, и поврьте, что подобные сны нисколько не тревожатъ меня. Но это слово, которое вы только что сказали, эта надежда, которую вы мн почти дачи, вознаградитъ меня за все, даже за мою жизнь.

— Знаете, герцогъ, сказала Анна Австрійская,— у меня тоже есть предчувствіе, я тоже вижу сны. Мн снилось, что я вижу васъ лежащимъ, раненаго, окровавленнаго.

— Въ лвый бокъ? не правда ли, ножомъ? перебилъ Букингамъ.

— Да, именно такъ, милордъ, именно такъ: раненаго въ лвый бокъ ножомъ. Кто могъ сказать вамъ, что я видла такой сонъ: я доврила его только одному Богу, да и то только въ своихъ молитвахъ.

— Я ничего не хочу больше: вы меня любите, королева!

— Я васъ люблю, я?!

— Да, вы. Разв Богъ послалъ бы намъ одни и т же сны, если бы вы меня не любили? Были ли бы у насъ одни и т же предчувствія, если бы наши оба существа не сливались сердцемъ? Вы меня любите, королева, и вы будете меня оплакивать!

— О, Боже, Боже мой, вскричала Анна Австрійская,— это больше того, что я могу перенести! Слушайте, герцогъ, заклинаю васъ именемъ Неба, узжайте, удалитесь, я не знаю, люблю я васъ, или не люблю, но знаю только, что я не буду клятвопреступницей. Сжальтесь же надо мной и узжайте. О, если ударъ вамъ будетъ нанесенъ во Франціи, если вы умрете во Франціи, если бы я могла вообразить, что ваша любовь ко мн можетъ быть причиной вашей смерти, я бы никогда не утшилась, я бы сошла съ ума. Узжайте же, узжайте, умоляю васъ!

— О, какъ вы прекрасны, говоря это! О, какъ я люблю васъ! сказалъ Букингамъ.

— Узжайте! узжайте! умоляю васъ, и возвращайтесь посл, возвращайтесь посланникомъ, министромъ, возвращайтесь, окруженный гвардейцами, которые будутъ защищать васъ, слугами, которые будутъ заботиться о васъ, и тогда я не буду больше опасаться за вашу жизнь и буду счастлива снова увидть васъ.

— О, правда ли то, что вы мн говорите?

— Да…

— Если такъ, дайте мн какой нибудь залогъ вашего благоволенія, какую-нибудь вещь, при надлежащую вамъ, которая бы мн напоминала, что все это я видлъ не во сн, что-нибудь, что вы носили и что я могъ бы носить въ свою очередь: кольцо, ожерелье, цпочку.

— И вы удете, удете, если я вамъ дамъ то, что вы просите?

— Да.

— Сію же минуту?

— Да.

— Вы оставите Францію, вы вернетесь въ Англію?

— Да, клянусь вамъ.

— Подождите, въ такомъ случа, подождите.

И Анна Австрійская пошла въ свою комнату и почти сейчасъ же вернулась, держа въ рук маленькій ящичекъ розоваго дерева, съ ея вензелемъ, инкрустованный золотомъ.

— Вотъ, милордъ-герцогъ, сказала она,— возьмите и сохраните это на память обо мн.

Букингамъ взялъ ящичекъ изъ ея руки и вторично упалъ передъ ней на колни.

— Вы общали мн ухать, сказала королева.

— И я сдержу слово. Вашу руку, вашу руку, королева, и я узжаю.

Анна Австрійская, закрывъ глаза, протянула ему руку, а другой оперлась на Стефанію, потому что чувствовала, что силы ея слабютъ.

Букингамъ страстно прильнулъ губами къ этой прекрасной рук и затмъ, поднявшись, сказалъ:

— Ране чмъ черезъ шесть мсяцевъ, если только я не умру, я снова увижу васъ, королева, хотя бы мн пришлось перевернуть для этого весь міръ!

И, врный данному имъ общанію онъ стремительно вышелъ изъ комнаты.

Въ коридор онъ встртилъ ожидавшую его г-жу Бонасье, которая съ тми же предосторожностями и также счастливо вывела его изъ Лувра.

XIII.
Г-нъ Бонасье.

Во всемъ этомъ, какъ могли уже замтить, было одно лицо, о которомъ, несмотря на все его непріятное положеніе, казалось, очень мало безпокоились, это лицо — г. Бонасье, почтенный мученикъ политическихъ и любовныхъ интригъ, которыя такъ удачно переплетались одн съ другими въ ту эпоху, славную въ одно и то же время и рыцарскими, и любовными похожденіями. Къ счастью,— не знаю, помнить ли объ этомъ читатель?— къ счастью, мы общали не терять его изъ виду.

Сыщики, схватившіе его, отвели его прямо въ Бастилію, гд, всего дрожавшаго отъ страха, провели мимо взвода солдатъ, заряжавшихъ свои мушкеты, и затмъ помстили въ полуподземную галлерею, гд онъ сдлался предметомъ самыхъ грубыхъ обидъ и жестокаго обращенія со стороны тхъ, кто привелъ его. Сыщики видли, что имютъ дло не съ дворяниномъ, и обращались съ нимъ, какъ съ настоящимъ мошенникомъ.

Приблизительно черезъ полчаса пришелъ чиновникъ и, отдавъ приказаніе отвести г. Бонасье въ комнату, гд производился допросъ, положилъ конецъ его мученіямъ, но не безпокойству. Обыкновенно допросъ арестуемыхъ производился у нихъ на дому, но съ Бонасье такъ не церемонились. Двое сторожей схватили торговца, провели его дворомъ, ввели въ коридоръ, гд стояли трое часовыхъ, отворили дверь и втолкнули его въ низенькую комнату, въ которой находились только столь, стулъ и комиссаръ. Комиссаръ сидлъ на стул у стола и писалъ. Двое сторожей подвели арестанта къ столу и по знаку, данному комиссаромъ, отошли на такое разстояніе, что не могли слышать разговаривающихъ. Комиссаръ, сидвшій до сихъ поръ съ опущенной головой надъ своими бумагами, поднялъ ее, чтобъ посмотрть, съ кмъ иметъ дло. Комиссаръ этотъ былъ человкъ отвратительной наружности, съ острымъ носомъ, съ выдающимися желтыми скулами, маленькими, но быстрыми и проницательными глазами, съ физіономіей, напоминавшей въ одно и то же время и куницу, и лисицу. Голова его, сидвшая на длинной и подвижной ше, выдавалась изъ его широкой черной мантіи и качалась точно у черепахи, высовывающей свою голову изъ-подъ щита.

Онъ началъ съ того, что спросилъ у г. Бонасье его имя, отчество, лта, званіе и мстожительство.

Арестованный отвчалъ, что его зовутъ Жакъ-Мишель Бонасье, что ему пятьдесятъ одинъ годъ, по званію бывшій торговецъ и живетъ теперь въ улиц Могильщиковъ, въ дом подъ No 11.

Тогда комиссаръ, вмсто того, чтобы продолжать свой допросъ, произнесъ длинную рчь объ опасности, которая существуетъ для темнаго торговца, если онъ вмшивается въ общественныя дла.

Это вступленіе онъ осложнилъ еще объясненіемъ могущества кардинала, этого несравненнаго министра, превзошедшаго всхъ прежнихъ министровъ и служащаго образцомъ дтя всхъ будущихъ, могуществу котораго никто не можетъ противиться безнаказанно.

Посл этой второй части своей рчи, устремивъ на бднаго Бонасье свой ястребиный взглядъ, онъ предложилъ ему поразмыслить о затруднительности его положенія.

Торговецъ заране уже все обдумалъ, онъ посылалъ къ чорту ту минуту, когда г. де-ла-Порту пришла въ голову мысль женить его на своей крестниц, и въ особенности ту минуту, когда эта крестница была принята кастеляншей королевы.

Основаніемъ характера Бонасье былъ глубокій эгоизмъ, съ примсью скаредной скупости, и ко всему этому примшивалась страшная трусость. Любовь, внушенная ему его молодой женой, была чувствомъ совершенно второстепеннымъ и не могла бороться съ врожденными недостатками.

Бонасье дйствительно задумался надъ тмъ, что ему только что оказали.

— Но, г. комиссаръ, хладнокровно сказалъ онъ,— поврьте, что я признаю и цню больше всякаго другого несравненныя заслуги его высокопреосвященства, подъ управленіемъ котораго мы имемъ честь находиться.

— Въ самомъ дл? спросилъ комиссаръ тономъ, въ которомъ слышалось сомнніе,— но если бы это было такъ въ дйствительности, за чти же вы попали въ Бастилію?

— Какъ попалъ я сюда или, скоре, за что я попалъ сюда? возразилъ г. Бонасье,— вотъ это я положительно не въ состояніи объяснить вамъ но той причин, что я и самъ этого не знаю, но наврно ужъ не за то, что оскорбилъ, по крайней мр умышленно, кардинала.

— А между тмъ, должно быть, вы совершили какое-нибудь преступленіе, если васъ обвиняютъ въ государственной измн.

— Въ государственной измн! вскричалъ Бонасье въ ужас,— въ государственной измн! Но какъ можете вы допустить, чтобы бдный торговецъ, ненавидящій гугенотовъ и гнушающійся испанцевъ, могъ быть обвиняемъ въ государственной измн? Подумайте только, вдь это дло по существу своему совершенно невозможно.

— Г. Бонасье, сказалъ комиссаръ, глядя на обвиняемаго такъ, точно его маленькіе глаза обладали способностью читать въ тайникахъ сердца,— г. Бонасье, у васъ есть жена?

— Да, отвчалъ весь дрожа торговецъ, чувствуя, что тутъ именно дла его запутываются,— т. е. у меня была жена.

— Какъ у васъ была жена! Что же вы съ ней сдлали, если теперь у васъ больше нтъ ея?

— У меня ее похитили, милостивый государь.

— Ее у васъ похитили? произнесъ комиссаръ.— А!

При этомъ ‘а’ Бонасье почувствовалъ, что дло все боле и боле запутывается.

— Ее у васъ похитили! продолжалъ комиссаръ,— и вы знаете человка, который совершилъ это похищеніе?

— Я думаю, что знаю.

— Кто же это?

— Примите во вниманіе, что я ничего не утверждаю, г. комиссаръ, а только высказываю подозрніе.

— Кого вы подозрваете? Скажите откровенно.

Бонасье находился въ страшномъ смущеніи: долженъ ли онъ отъ всего отпереться, или сказать все. Если онъ отъ всего отопрется, можно подумать, что онъ знаетъ слишкомъ много для того, чтобы признаться, а если скажетъ все, онъ докажетъ свое усердіе.

Итакъ, онъ ршился сказать все.

— Я подозрваю, сказалъ онъ,— высокаго брюнета внушительной наружности, имющаго видъ вельможи: онъ много разъ слдилъ за нами, какъ мн казалось, когда я ждалъ мою жену у калитки Лувра, чтобы проводить ее домой.

Комиссаръ, казалось, почувствовать нкоторое безпокойство.

— А какъ его имя? спросилъ онъ.

— О, его имени я не знаю, но если я его когда-нибудь встрчу, я тотчасъ же его узнаю, ручаюсь вамъ за это, будь это хоть среди тысячи людей.

Лобъ комиссара омрачился.

— Вы говорите, что узнали бы его среди тысячи? спросилъ онъ.

— То-есть, сказалъ Бонасье, замтившій, что сбился съ пути,— то-есть…

— Вы отвтили, что узнали бы его, сказалъ комиссаръ,— это хорошо… На сегодня довольно: надо, прежде, чмъ мы пойдемъ дальше, чтобы кой-кто былъ предупрежденъ, что вы знаете похитителя вашей жены.

— Но я не говорилъ вамъ, что я его знаю! вскричалъ Бонасье въ отчаяніи.— Я сказалъ вамъ, напротивъ…

— Уведите преступника, сказалъ комиссаръ двумъ сторожамъ.

— А куда нужно отвести его? спросилъ сторожъ.

— Въ тюрьму.

— Въ которую?

— Ахъ, Боже мой, да въ первую попавшуюся, лишь бы она крпко запиралась, отвчалъ комиссаръ съ равнодушіемъ, охватившимъ ужасомъ бднаго Бонасье.

— Увы! увы! сказалъ онъ самъ себ,— несчастіе пало на мою голову, моя жена совершила, вроятно, какое-нибудь страшное преступленіе, меня считаютъ ея сообщникомъ и накажутъ вмст съ ней: она сказала, она призналась, что сказала мн все, женщина такъ слаба! Тюрьма первая попавшаяся! Именно такъ! Скоро пройдетъ ночь, и завтра меня колесуютъ, вздернутъ на вислицу! О, Боже мой! Боже мой! сжалься надо мною!

Не обращая ни малйшаго вниманія на вопли Бонасье, вопли, къ которымъ, къ тому же, они, должно быть, привыкли, два сторожа подхватили арестанта подъ руки и увели, между тмъ какъ комиссаръ торопливо писалъ письмо, котораго ожидалъ чиновникъ.

Бонасье всю ночь не смыкалъ глазъ не потому, что ему его тюрьма была ужъ слишкомъ непріятна, но потому что его безпокойство было очень велико. Онъ всю ночь просидлъ на своей скамейк, вздрагивая при малйшемъ шум, и когда первые лучи солнца проникли въ его комнату, ему показалось, что заря приняла зловщій оттнокъ.

Вдругъ онъ услышалъ, что отодвигаютъ засовъ. Онъ подумалъ, что идутъ, чтобы отвести его на эшафотъ, и сдлалъ ужасный скачокъ, но потомъ, когда увидлъ, что, вмсто палача, котораго онъ ожидалъ, вошли только комиссаръ и сторожъ, которыхъ онъ видлъ наканун, то такъ обрадовался, что готовъ былъ броситься имъ на шею.

— Ваше дло очень осложнилось со вчерашняго вечера, любезный, сказалъ ему комиссаръ,— и я вамъ совтую сказать всю правду, потому что только полное раскаяніе можетъ отвратить гнвъ кардинала.

— Но я готовъ сказать все! вскричалъ Бонасье.— По крайней мр все, что мн извстно. Прошу васъ, длайте мн вопросы!

— Гд ваша жена, прежде всего?

— Но я уже сказалъ вамъ, что ее похитили.

— Да, но вчера вечеромъ она убжала.

— Моя жена убжала! вскричалъ Бонасье.— О, несчастная! Если она въ самомъ дл убжала, увряю васъ, я въ этомъ не виноватъ.

— Зачмъ же вы, въ такомъ случа, отправились къ д’Артаньяну, вашему сосду, съ которымъ днемъ вы очень долго совщались?

— Ахъ, да, г. комиссаръ, да, это правда, и я сознаюсь, что виноватъ въ этомъ. Я былъ у г. д’Артаньяна.

— Какую цль имло это посщеніе?

— Попросить его помочь мн отыскать жену. Я думалъ, что имю право требовать ее назадъ, но, кажется, я ошибался, и прошу васъ извинить меня въ этомъ.

— И что отвтилъ д’Артаньянь?

— Д’Артаньянъ общалъ мн помощь, но я скоро увидлъ, что онъ мн измняетъ.

— Вы обманываете правосудіе! Д’Артаньянъ заключилъ съ вами условіе и въ силу этого условія онъ прогналъ полицейскихъ, которые арестовали вашу жену и освободилъ ее отъ допроса.

— Д’Артаньянъ похитилъ мою жену!? Быть не можетъ! Вы мн разсказываете невозможныя вещи!

— Къ счастью, д’Артаньянъ находится въ нашихъ рукахъ, и васъ поставятъ съ нимъ на очную ставку.

— Честное слово, я не желаю ничего лучшаго, вскричалъ Бонасье:— я буду не прочь увидть знакомое лицо!

— Введите д’Артаньяна, приказалъ комиссаръ двумъ сторожамъ.

Сторожа ввели Атоса.

— Господинъ д’Артаньянъ, сказалъ комиссаръ, обращаясь къ Атосу,— объясните, что произошло между вами и этимъ господиномъ.

— Но, вскричалъ Бонасье,— это вовсе не д’Артаньянъ!

— Какъ! это не д’Артаньянъ? вскричалъ комиссаръ.

— Совсмъ не онъ, отвчалъ Бонасье.

— Какъ зовутъ этого господина? спросилъ комиссаръ.

— Не могу вамъ сказать, я его не знаю.

— Какъ? вы его не знаете?

— Нтъ.

— Вы никогда его не видли?

— Напротивъ, видлъ, но я не знаю, какъ его зовутъ.

— Ваше имя? спросилъ комиссаръ.

— Атосъ, отвтилъ мушкетеръ.

— Но это не человческое имя, это чортъ знаетъ что такое! вскричалъ бдный комиссаръ, начинавшій терять голову.

— Это мое имя, спокойно сказалъ Атосъ.

— Но вы сказали, что васъ зовутъ д’Артаньяномъ?

— Я?!

— Да, вы.

— То есть, это мн сказали: ‘Вы — д’Артаньянъ’. Я отвчалъ: ‘Вы полагаете?’ Полицейскіе сказали, что они въ этомъ убждены. Ну, если они убждены, что жъ мн противорчить имъ? Къ тому же, я могъ ошибаться.

— Вы, милостивый государь, сметесь надъ правосудіемъ его величества.

— Нисколько, спокойно сказалъ Атосъ.

— Вы — д’Артаньянъ.

— Ну, вотъ: опять вы говорите мн то же самое.

— Но, въ свою очередь вскричалъ Бонасье,— я говорю вамъ, г. коммисаръ, что тутъ не можетъ быть ни одной минуты сомннія. Г. д’Артаньянъ — мой жилецъ, вслдствіе этого… онъ не платитъ мн денегъ за квартиру… и даже именно по этой причин я долженъ его знать. Д’Артаньянъ — молодой человкъ, лтъ девятнадцати, двадцати, не боле, а этому господину по крайней мр — тридцать. Д’Артаньянъ служить въ рот г-на Дезессара, а этотъ господинъ — въ рот мушкетеровъ г-на де-Тревиля: взгляните на форму, г-нъ комиссаръ, взгляните на форму!

— Это правда, прошепталъ комиссаръ, — это, чортъ возьми, правда.

Въ эту самую минуту быстро отворилась дверь, и вошелъ, въ сопровожденіи помощника смотрителя Бастиліи, встовой и вручилъ комиссару письмо.

— О, несчастная! вскричалъ комиссаръ, прочитавъ письмо.

— Какъ? что вы говорите? о комъ вы говорите? Надюсь, не о моей жен?

— Напротивъ, о ней. У васъ славная затя, нечего сказать.

— То есть какъ? вскричалъ выведенный изъ себя торговецъ.— Сдлайте одолженіе, скажите мн, мое, личное мое дло можетъ принять боле скверный оборотъ стъ того, что моя жена длаетъ въ то самое время, когда я сижу въ тюрьм?

— Потому что она дйствуетъ по плану, по адскому плану, сообща съ вами обдуманному.

— Клянусь вамъ, г-нъ комиссаръ, вы глубоко заблуждаетесь. Мн ровно ничего не было извстно, да и теперь неизвстно, изъ того, что должна была сдлать моя жена. Клянусь вамъ, что нимало непричастенъ тому, что она натворила, и если она натворили глупостей, я отъ нея отрекусь, я уличу ее во лжи, я ее прокляну.

— Однако, обратился Атосъ къ комиссару,— если я вамъ больше здсь не нуженъ, отошлите меня куда-нибудь: вашъ Бонасье невыносимо скученъ.

— Отведите арестованныхъ въ ихъ камеры, приказалъ комиссаръ, указывая однимъ жестомъ на Атоса и на Бонасье,— и пусть ихъ стерегутъ какъ можно строже.

— Никакъ не возьму въ толкъ, замтилъ Атосъ съ обычнымъ спокойствіемъ:— если у васъ дло къ д’Артаньяну, какимъ образомъ я могу замнить его?

— Длайте, что я приказываю вамъ! закричать комиссаръ,— и чтобы все было подъ величайшимъ секретомъ! Слышите!

Атосъ послдовалъ за стражей, пожавъ плечами, а Бонасье — испуская вопли, которые способны были бы смягчить сердце тигра.

Торговца отвели въ ту самую камеру, гд онъ провелъ ночь, и оставили тамъ на весь день. Цлый день Бонасье проплакалъ, какъ настоящій торговецъ, онъ самъ признавался, что онъ — человкъ не военный. Вечеромъ, часовъ около девяти, въ ту минуту, какъ онъ ршился лечь въ постель, онъ услышалъ шаги въ коридор. Шаги приблизились къ его камер, дверь отворилась, вошли сторожа.

— Слдуйте за нами, обратился къ Бонасье полицейскій, который пришелъ вслдъ за сторожами.

— Слдовать за вами! сказалъ Бонасье,— слдовать за вами въ такой часъ! Но куда это, Боже мой?

— Куда намъ приказано отвести васъ.

— Но это вовсе не отвть.

— А между тмъ это все, что мы можемъ вамъ сказать.

— Ахъ, Боже мой, Боже мой, прошепталъ бдный торговецъ,— на этотъ разъ я погибъ!

И онъ машинально, безъ сопротивленія послдовалъ за сторожами.

Онъ пошелъ тмъ же коридоромъ, которымъ проходилъ раньше, перескъ первый дворъ, затмъ второй корпусъ дома, наконецъ, у выходныхъ воротъ увидлъ карету, окруженную четырьмя конными конвойными. Его посадили въ карету, полицейскій слъ съ нимъ рядокъ, дверцу кареты заперли на ключъ, и оба очутились въ темниц, покатившейся на колесахъ.

Карета двигалась медленно, точно погребальная колесница. Сквозь ршетку, запертую на замокъ, плнникъ видлъ только дома и мостовую, но какъ настоящій парижанинъ, Бонасье узнавалъ каждую улицу по тумбамъ, вывскамъ, фонарямъ. Въ ту минуту, какъ они подъзжали къ мсту, гд казнили осужденныхъ въ Бастиліи, онъ чуть не лишился чувствъ и дважды перекрестился. Онъ думалъ, что карета должна остановиться тамъ, а между тмъ они похали дальше.

Еще дале имъ также овладлъ большой страхъ, именно когда они хали мимо кладбища Св. Іоанна, гд хоронили государственныхъ преступниковъ. Одно обстоятельство, немного успокоившее его, было то, что прежде, чмъ ихъ хоронили, обыкновенно имъ рубили голову, а его собственная голова была еще у него на плечахъ. Но когда онъ увидлъ, что карета направляется по Гревской дорог, когда онъ замтилъ остроконечныя крыши ратуши, когда карета въхала подъ сводъ,— онъ вообразилъ, что все кончено для него, хотлъ исповдываться полицейскому и посл его отказа поднялъ такіе жалобные крики, что полицейскій объявилъ ему, что если онъ не перестанетъ оглушать его, то ему заткнутъ ротъ.

Эта угроза немного успокоила Бонасье: если бы хотли казнить его на Гревской площади, не стоило бы труда затыкать ему ротъ, такъ какъ почти уже дохали до мста казни. Дйствительно, карета прохала роковое мсто, не остановившись. Теперь оставалось только опасаться площади Трауарскаго Креста: карета повернула именно по направленію къ ней.

На этотъ разъ не оставалось ни малйшаго сомннія: у Трауарскаго Креста казнили преступниковъ низшаго разряда. Бонасье воображалъ себя достойнымъ казни только на площади Св. Павла или на Гревской площади, а между тмъ онъ кончалъ свое земное странствованіе и свою участь у Трауарскаго Креста! Онъ еще не могъ видть этотъ несчастный крестъ, но чувствовалъ, какъ будто бы тотъ шелъ ему навстрчу. Когда онъ былъ не боле, какъ на разстояніи шаговъ двадцати отъ него, онъ услышалъ шумъ, и карета остановилась. Это было выше того, что могъ перенести бдный Бонасье, и безъ того уже подавленный столькими волненіями: онъ издалъ слабый стонъ, который можно было принять за послдній вздохъ умирающаго, и лишился чувствъ.

XIV.
Кардиналъ Ришелье.

Причиной этого стеченія народа было не ожиданіе преступника, котораго должны бы были вшать, а желаніе полюбоваться зрлищемъ уже повшеннаго. Карета, остановившаяся на одну минуту, похала дальше, прохала сквозь толпу, продолжая свой путь вдоль улицы Сентъ-Оноре, повернула въ улицу Добрыхъ-Дтей и остановилась передъ дверью какого-то зданія.

Дверца отворилась, и два сторожа приняли на руки Бонасье, поддерживаемаго полицейскимъ, его втолкнули въ сни, заставили подняться по лстниц и ввели въ пріемную. Вс эти движенія онъ продлалъ машинально.

Онъ шелъ точно во сн, видлъ вс предметы точно въ туман, слышалъ какіе-то звуки, не понимая ихъ, казалось, въ эту минуту могли бы казнить его, и онъ не сдлалъ бы ни малйшаго движенія для самозащиты, не испустилъ бы ни звука, чтобы вымолить сожалніе къ себ. Онъ сидлъ неподвижно на скамейк, прислонившись спиною къ стн, свсивъ руки внизъ, на томъ самомъ мст, куда его посадили сторожа, между тмъ, осмотрвшись немного кругомъ и не видя никакого орудія пытки, ничего такого, что указывало бы на то, что онъ подвергался дйствительной опасности, видя, что подушка на скамейк была довольно мягкая, стны обиты прекрасной кордовской кожей, а на окнахъ висли длинныя занавси изъ краснаго дама, поддерживаемыя золотыми ручками,— онъ мало-по-малу понялъ, что страхъ его былъ преувеличенъ, и началъ поворачивать голову налво и направо, внизъ и вверхъ. Видя, что никто не препятствуетъ ему и въ этомъ, онъ немножко пріободрился и рискнулъ переставить сначала одну ногу, потомъ другую и наконецъ, опираясь на об руки, онъ приподнялся со скамейки и сталъ на ноги.

Въ эту самую минуту офицеръ пріятной наружности приподнялъ портьеру, продолжая еще разговаривать съ особой, находившейся въ сосдней комнат, и, обернушись къ плннику, спросилъ:

— Это васъ зовутъ г-нъ Бонасье?

— Да, г-нъ офицеръ, къ вашимъ услугамъ, пробормоталъ торговецъ, будучи ни живъ, ни мертвъ отъ страха.

— Войдите, сказалъ офицеръ.

И онъ посторонился, чтобы пропустить торговца. Этотъ повиновался безъ возраженій и вошелъ въ комнату, гд, повидимому, его ожидали. Это былъ большой кабинетъ, стны котораго были украшены разнаго рода оружіемъ, оборонительнымъ и наступательнымъ, воздухъ въ кабинет былъ спертый и удушливый, и въ немъ топился каминъ, несмотря на то, что былъ всего конецъ сентября. Четырехугольный столь, заваленный книгами и бумагами, сверхъ которыхъ былъ развернуть огромный планъ города Ларошели, занималъ середину комнаты. Передъ каминомъ стоялъ человкъ средняго роста, высокомрной и гордой наружности, съ проницательными глазами, съ широкимъ лбомъ, съ худощавымъ лицомъ, которое казалось еще длинне отъ эспаньолки, украшенной сверху усами. Хотя этому человку едва было 36—37 лтъ, но его волосы, усы и эспаньолка были съ просдью. Хотя на немъ не было шпаги, онъ имлъ наружность совершенію военнаго человка, и его высокіе сапоги изъ буйволовой кожи, слегка покрытые еще пылью, указывали на то, что онъ здилъ днемъ верхомъ.

Это былъ Арманъ-Жанъ Дюплесси, кардиналъ де-Ришелье. Тогда онъ не былъ такимъ, какъ намъ его изображаютъ,— разбитымъ старикомъ, страдающимъ, точно мученикъ, съ разслабленнымъ тломъ, съ слабымъ, угасшимъ голосомъ, погруженнымъ въ большое кресло, точно въ какую-то преждевременную могилу, живущимъ лишь силою своего генія и поддерживающимъ борьбу съ Европой только постоянной работой своей мысли. Въ то время это былъ ловкій, изящный кавалеръ, уже слабый тломъ, но поддерживаемый той нравственной силой, которая длала его однимъ изъ самыхъ необыкновенныхъ людей, когда-либо существовавшихъ, онъ готовился тогда, оказавъ поддержку герцогу Неверру въ его герцогств Манту и взявъ Нимъ и другіе города, къ изгнанію англичанъ съ острова Ре и къ осад Ларошели.

Съ перваго раза никакъ нельзя было узнать въ немъ кардинала, и тмъ, кто не зналъ его въ лицо, было невозможно отгадать, передъ кмъ они находились. Бдный торговецъ остановился у дверей, между тмъ какъ глаза особы, которую мы только что описали, устремились на него и хотли, казалось, проникнуть въ глубину прошлаго.

— Это и есть Бонасье? спросилъ онъ посл минутнаго молчанія.

— Да, монсиньоръ, отвчалъ офицеръ.

— Хорошо, подайте мн вотъ т бумаги и оставьте насъ.

Офицеръ взялъ со стола указанныя бумаги, передалъ ихъ тому, кто ихъ спрашивалъ, низко поклонился и вышелъ.

Бонасье догадался, что эти бумаги были его допросы въ Бастиліи. Отъ времени до времени человкъ, стоявшій передъ каминомъ, отрывалъ глаза отъ документовъ и устремлялъ на бднаго торговца такой взглядъ, точно два кинжала пронизывали его до глубины сердца.

Посл десятиминутнаго чтенія и десятисекунднаго наблюденія кардиналъ принялъ ршеніе:

‘Эта голова никогда не участвовала въ заговор, но это ничего не значитъ: все-таки посмотримъ’.

— Насъ обвиняютъ въ государственной измн, тихо сказалъ кардиналъ.

— Мн уже объ этомъ говорили, минсиньоръ, сказалъ Бонасье, называя кардинала титуломъ, которымъ, онъ слышалъ, называлъ его офицеръ,— но клянусь вамъ, что я этого ничего не зналъ.

Кардиналъ сдержалъ улыбку.

Вы составили заговоръ съ вашей женой, съ г-жею де-Шеврезъ и съ герцогомъ Букингамомъ.

— Дйствительно, монсиньоръ, я отъ нея слышалъ эти имена.

— Но по какому случаю?

— Она говорила, что кардиналъ Ришелье заманилъ герцога Букингама въ Парижъ, чтобы погубить его, а вмст съ нимъ погубить и королеву.

— Она говорила? сердито сказалъ кардиналъ.

— Да, монсиньоръ, но я говорилъ ей, что она напрасно длаетъ подобное предположеніе, что его высокопреосвященство неспособенъ…

— Замолчите, вы глупы, сказалъ кардиналъ.

— Это именно замтила мн и жена, монсиньоръ.

— Знаете ли, кто похитилъ вашу жену?

— Нтъ, монсиньоръ.

— Но тмъ не мене вы кого-нибудь подозрваете?

— Да, монсиньоръ, но эти подозрнія, кажется, были непріятны г-ну комиссару и у меня ихъ больше нтъ.

— Ваша жена убжала? Знали ли вы объ этомъ?

— Нтъ, монсиньоръ. Я узналъ объ этомъ только тогда, когда попалъ въ тюрьму, и все благодаря г-ну комиссару, человку въ высшей степени любезному.

Кардиналъ вторично удержался отъ улыбки.

— Такъ вамъ неизвстно, что сталось съ вашей женой посл ея бгства?

— Совершенно неизвстно, монсиньоръ, но она должна была возвратиться въ Лувръ.

— Въ часъ пополудни ея еще гамъ не было.

— Ахъ, Боже мой, но что же съ ней сдлалось?

— Объ этомъ узнаютъ, будьте спокойны: отъ кардинала ничего не скроется, кардиналъ все узнаетъ.

— Въ такомъ случа, монсиньоръ, вы полагаете, что кардиналъ согласится сказать мн, что сдлалось съ моей женой?

— Можетъ быть, но прежде всего надобно, чтобы вы признались во всемъ, что вы знаете про отношенія вашей жены къ г-ж де-Шеврезъ.

— Но, монсиньоръ, я ничего не знаю, я никогда ее не видлъ.

— Когда вы ходили за вашей женой въ Лувръ, отправлялась ли она прямо къ вамъ?

— Почти никогда: она имла дла съ торговцами полотна, къ которымъ я ее провожалъ.

— А сколько было такихъ торговцевъ полотна?

— Два, монсиньоръ.

— Гд они живутъ?

— Одинъ въ улиц Вожираръ, другой въ улиц де-ла-Гарпъ.

— Входили ли вы къ нимъ вмст съ ней?

— Никогда, монсиньоръ, я ее ждалъ у дверей.

— А какой же предлогъ выдумывала она, чтобы войти одной?

— Никакого: она мн приказывала ждать ее, и я ждалъ.

— Вы очень снисходительный мужъ, мой любезный Бонасье, сказалъ кардиналъ.

‘Онъ называетъ меня любезнымъ’, подумалъ торговецъ. ‘Дла мои поправляются’.

— Узнали бы вы т двери?

— Да.

— Извстны вамъ номера?

— Да.

— Какіе же?

— Номеръ 25-й въ улиц Вожираръ и No 75 въ улиц де-ла-Гарпъ.

— Хорошо, замтилъ кардиналъ.

Съ этими словами онъ взялъ серебряный колокольчикъ и позвонилъ. Вошелъ офицеръ.

— Подите, сказалъ онъ вполголоса,— и позовите мн Рошфора, пусть онъ придетъ тотчасъ же, если онъ дома.

— Графъ здсь, сказалъ офицеръ,— и убдительно проситъ позволенія говорить съ вашимъ высокопреосвященствомъ!

— Въ такомъ случа, пусть войдетъ, пусть войдетъ! съ живостью сказалъ Ришелье.

Офицеръ бросился изъ комнаты съ той быстротой, съ которой слуги кардинала обыкновенно исполняли его приказанія.

— Съ вашимъ высокопреосвященствомъ! прошепталъ Бонасье, поводя кругомъ дикими глазами.

Не прошло и пяти секундъ посл ухода офицера, какъ дверь отворилась и вошло новое лицо,

— Это онъ! вскричалъ Бонасье.

— Кто онъ? спросилъ кардиналъ.

— Тотъ, кто похитилъ мою жену.

Кардиналъ вторично позвонилъ, офицеръ явился.

— Поручите этого человка двумъ сторожамъ, и пусть онъ ждетъ, пока я снова позову его.

— Нтъ, монсиньоръ, нтъ, это не онъ, вскричалъ Бонасье,— нтъ, я ошибся: это другой, который совсмъ не похожъ на него! Этотъ господинъ честный человкъ.

— Уведите этого дурня, приказалъ кардиналъ.

Офицеръ взялъ подъ руку Бонасье и увелъ его въ пріемную, гд находились сторожа.

Новое лицо, которое только что впустили, съ нетерпніемъ слдило за Бонасье до тхъ поръ, пока онъ вышелъ, и какъ только за нимъ затворилась дверь, заговорило, быстро приближаясь къ кардиналу:

— Они видлись!

— Кто? спросилъ его высокопреосвященство.

— Онъ и она.

— Королева и герцогъ?! вскричалъ Ришелье.

— Да.

— Но гд?

— Въ Лувр.

— Вы въ этомъ уврены?

— Вполн.

— Кто вамъ сказалъ объ этомъ?

— Г-жа де-Ланнуа, которая, какъ вамъ извстно, вполн предана вашему высокопреосвященству.

— Отчего она не сказала этого раньше?

— Случайно или по недоврію, королева приказала г-ж де-Сюринсъ спать въ своей комнат и удержала ее на цлый день.

— Хорошо, мы побждены, постараемся отмстить за себя.

— Я всей душой готовъ помогать вамъ въ этомъ, монсиньоръ, будьте покойны.

— Какъ все это случилось?

— Въ половин перваго королева была съ своими дамами…

— Гд это?

— Въ своей спальн…

— Хорошо.

— Ей подали платокъ отъ ея кастелянши…

— Дале?

— Королева тотчасъ же обнаружила сильное волненіе и, несмотря на румяна, покрывавшія ея лицо, она поблднла.

— Дале, дале!

— Несмотря на это, она встала и сказала измнившимся голосомъ: ‘Mesdames, подождите меня минутъ десять, я вернусь’. Она отворила дверь алькова и вышла.

— Отчего г-жа де-Ланнуа не пришла въ ту же минуту предупредить васъ?

— Ничего еще не было извстно наврное, къ тому же королева сказала: ‘mesdames, подождите меня’, и она не посмла ослушаться королевы.

— А сколько времени королева не возвращалась въ комнату?

— Три четверти часа.

— И ни одна изъ дамъ не сопровождала ее?

— Только донна Стефанія.

— И затмъ она вернулась?

— Да, чтобъ взять маленькій ящичекъ изъ розоваго дерева, и тотчасъ же вышла.

— А когда она позже вернулась, принесла ли она этотъ ящичекъ назадъ?

— Нтъ.

— Г-жа де-Ланнуа знаетъ, что заключается въ этомъ ящичк?

— Да, брильянтовые наконечники аксельбантовъ, подаренные королев его величествомъ.

— И она вернулась безъ этого ящичка?

— Да.

— По мннію г-жи де-Ланнуа, она передала ихъ тогда Букингаму?

— Она въ этомъ уврена.

— Почему?

— На слдующій день г-жа де-Ланнуа, по своей обязанности камерфрау королевы, начала искать этотъ ящичекъ, сдлала видъ, что безпокоится, не находя его, и кончила тмъ, что спросила о немъ у королевы.

— И тогда королева?..

— Королева сильно покраснла и отвчала, что наканун она сломала одинъ изъ наконечниковъ и послала его починить къ своему ювелиру.

— Надобно туда пойти и удостовриться, правда ли все это, или нтъ.

— Я уже тамъ былъ.

— Ну, что жъ ювелиръ?..

— Ювелиръ ничего не знаетъ объ этомъ.

— Хорошо, хорошо. Рошфоръ, не все еще потеряно и можетъ быть… можетъ быть, все это къ лучшему!

— Дло въ томъ, что я не сомнваюсь, что геній вашего высокопреосвященства…

— Исправитъ глупости своего агента, не правда ли?

— Это именно то, что я хотлъ сказать, если бы ваше высокопреосвященство дозволили мн докончить фразу.

— Теперь знаете ли вы, гд прятались герцогиня де-Шеврезъ и герцогъ Букингамъ?

— Нтъ, монсиньоръ. мои люди не могли сообщить мн объ этомъ ничего положительнаго.

— А я знаю.

— Вы, монсиньоръ?!

— Да, или, по крайней мр, мн такъ кажется. Они остановились: одна въ улиц де-Вожираръ No 25, другой въ улиц де-ла-Гарпъ 75.

— Ваше высокопреосвященство желаетъ, чтобы я ихъ арестовалъ обоихъ?

— Слишкомъ поздно, они наврное ухали.

— Ничего не значитъ, можно въ этомъ удостовриться.

— Возьмите 10 человкъ моихъ гвардейцевъ и обыщите оба дома.

— Иду, монсиньоръ.

И Рошфоръ стремительно вышелъ изъ комнаты.

Кардиналъ, оставшись одинъ, на минуту задумался и позвонилъ въ третій разъ.

Снова явился тотъ же офицеръ.

— Приведите арестованнаго, приказалъ кардиналъ.

Бонасье привели снова и, по знаку кардинала, офицеръ удалился.

— Вы меня обманули, строго сказалъ кардиналъ.

— Я! вскричалъ Бонасье,— я обманулъ ваше высокопреосвященство?!

— Ваша жена, отправляясь въ улицу Вожираръ и де-ла-Гарпъ, ходила вовсе не къ торговцамъ полотна.

— Но, Боже праведный, къ тому же она ходила?

— Она ходила къ герцогин де-Шеврезъ и къ герцогу Букингаму.

— Да, сказалъ Бонасье, припоминая прошлое,— да, совершенно такъ, вы, ваше высокопреосвященство, правы. Я нсколько разъ говорилъ жен, что удивительно, какъ это торговцы полотенъ живутъ въ такихъ домахъ, гд нтъ вывсокъ, и каждый разъ моя жена принималась смяться. Ахъ, монсиньоръ, продолжалъ Бонасье, бросаясь къ ногамъ его высокопреосвященства,— ахъ, вы дйствительно кардиналъ, великій кардиналъ, геніальный человкъ, передъ которымъ благоговетъ весь свтъ.

Какъ ни ничтожно было торжество, одержанное надъ такимъ простымъ человкомъ, какимъ былъ Бонасье, но тмъ не мене кардиналу это доставило на одну минуту большое удовольствіе, затмъ, почти тотчасъ же какъ будто какая-то новая мысль промелькнула въ его ум, губы сложились въ улыбку и, протянувъ руку торговцу, онъ сказалъ:

— Встаньте, мой другъ, вы честный малый.

— Кардиналъ дотронулся до моей руки! Я дотронулся до руки великаго человка! вскричалъ Бонасье.— Великій человкъ назвалъ меня своимъ другомъ!

— Да, мой другъ, да! сказалъ кардиналъ тмъ отеческимъ тономъ, который онъ иногда умлъ принимать, но который только обманывалъ людей, не знавшихъ его:— и такъ какъ васъ заподозрили несправедливо,— ну что жъ!— васъ надо вознаградить за это: вотъ, возьмите этотъ кошелекъ съ сотнею пистолей и извините меня.

— Мн извинить васъ, монснньоръ?! сказалъ Бонасье, не ршаясь взять кошелекъ, опасаясь, безъ сомннія, что этотъ подарокъ можетъ быть только шуткой.— Вы, конечно, имли полное право велть арестовать меня, вы имете полное право подвергнуть меня пытк, имете полное право повсить меня: вы полновластны — и я не смлъ бы сказать ни слова противъ васъ. Васъ извинить, монсиньоръ! Помилуйте, что только вы это говорите!

— Ахъ, мой любезный Бонасье, я вижу, вы великодушны, благодарю васъ за это. Итакъ, вы возьмете этотъ кошелекъ и уйдете, не совсмъ недовольный?

— Я ухожу въ восторг, монсиньоръ!

— Въ такомъ случа, прощайте, или скоре до свиданія, потому что я надюсь, что мы опять увидимся.

— Когда монсиньору будетъ угодно, я всегда готовь къ услугамъ его высокопреосвященства.

— Будьте спокойны, мы будемъ часто видться, потому что я нахожу необыкновенную прелесть въ вашей бесд.

— О, монсиньоръ!

— До свиданія, Бонасье, до свиданія!

И кардиналъ сдлалъ ему знакъ рукой, на который Бонасье отвтилъ поклономъ до земли, затмъ, пятясь, вышелъ и едва очутился въ передней, кардиналъ слышалъ, какъ онъ въ восторг закричалъ во все горло: ‘да здравствуетъ монсиньоръ! да здравствуетъ его высокопреосвященство! да здравствуетъ великій кардиналъ!’

Кардиналъ, улыбаясь, выслушалъ это восторженное изліяніе чувствъ Бонасье, затмъ, когда крики Бонасье перестали доноситься до него, онъ замтилъ:

— Хорошо, вотъ человкъ, который съ этой минуты готовъ умереть за меня.

И кардиналъ съ большимъ вниманіемъ принялся разсматривать карту Ларошели, разложенную, какъ мы уже сказали, на его стол, чертя карандашомъ линію, гд должна была быть заложена знаменитая плотина, которою 18 мсяцевъ спустя была заперта гавань осажденнаго города.

Въ ту минуту, какъ онъ былъ глубоко погруженъ въ свои стратегическія соображенія, отворилась дверь, и пошелъ Рошфоръ.

— Ну, что? съ живостью спросилъ кардиналъ, вставая съ поспшностью, доказывавшей ту степень важности, которую онъ придавалъ порученію, возложенному на графа.

— Дйствительно, отвчалъ послдній,— одна молодая женщина лтъ двадцати шести, двадцати восьми и мужчина лтъ тридцати пяти, сорока жили — одна четыре, а другой пять дней въ домахъ, указанныхъ вашимъ высокопреосвященствомъ, но женщина ухала сегодня въ ночь, а мужчина — утромъ.

— Это были они! вскричалъ кардиналъ, смотря на часы.— Теперь, продолжалъ онъ,— ужъ слишкомъ поздно догонять ихъ: герцогиня теперь въ Тур, а герцогъ въ Булони. Надо нагнать ихъ въ Лондон.

— Какія будутъ приказанія вашего высокопреосвященства?

— Ни одного слова изъ того, что произошло, пусть королева остается въ спокойной увренности, что намъ неизвстна ея тайна, пусть она думаетъ, что мы отыскиваемъ какой-нибудь заговоръ. Пошлите ко мн хранители государственной печати Сегье.

— А что ваше высокопреосвященство сдлали съ этимъ человкомъ?

— Съ какимъ? спросилъ кардиналъ.

— Съ Бонасье.

— Я сдлалъ съ нимъ все, что можно было съ нимъ сдлать. Я сдлалъ изъ него шпіона его жены.

Графъ Рошфоръ поклонился, какъ человкъ, сознающій все превосходство своего учителя, и вышелъ.

Оставшись одинъ, кардиналъ снова слъ, написалъ письмо, запечаталъ его своей собственной печатью и затмъ позвонилъ. Офицеръ вошелъ въ четвертый разъ.

— Позовите ко мн Витре, сказалъ онъ, и скажите ему, чтобы онъ готовился въ дорогу.

Минуту спустя человкъ, котораго онъ требовалъ, стоялъ передъ нимъ въ сапогахъ со шпорами.

— Витре, сказалъ онъ,— вы подете не медля въ Лондонъ. Не останавливайтесь въ дорог ни на минуту. Передайте это письмо миледи. Вотъ чекъ на двсти пистолей, подите къ моему казначею и велите выдать вамъ эту сумму. Вы получите столько же, если вернетесь назадъ въ шесть дней и если хорошо исполните мое порученіе.

Гонецъ, не отвтивъ ни слова, поклонился, взялъ письмо, чекъ на двсти пистолей и вышелъ

Вотъ что заключалось въ письм:

‘Миледи.

‘Будьте на первомъ балу, на которомъ будетъ герцогъ Букингамъ. У него на камзол будетъ двнадцать брильянтовыхъ наконечниковъ аксельбантовъ, подойдите къ нему и отржьте два изъ нихъ.

Какъ только эти наконечники будутъ у васъ въ рукахъ, извстите меня объ этомъ’.

XV.
Приказные и военные.

На слдующій день посл описанныхъ происшествій Атосъ не явился, а потому д’Артаньянъ и Портосъ увдомили де-Тревиля объ его исчезновеніи.

Арамисъ отпросился въ отпускъ на пять дней и былъ въ Руан, какъ говорили, по семейнымъ дламъ. Де-Тревиль былъ отцомъ своихъ подчиненныхъ. Самый незначительный и самый неизвстный изъ нихъ, разъ онъ носилъ мундиръ его роты, могъ быть увренъ въ его помощи и въ поддержк, точно онъ былъ его роднымъ братомъ.

Онъ тотчасъ же отправился къ судь по уголовнымъ дламъ. Позвали офицера, завдывавшаго гауптвахтой Краснаго Креста, и посл настоятельныхъ дознаній узнали, что Атосъ временно заключенъ въ Форъ-л’Евек.

Атосъ прошелъ черезъ вс испытанія, которыя, какъ мы видли, перенесъ Бонасье.

Мы присутствовали во время сцены очной ставки двухъ заключенныхъ. Атосъ, до этой минуты ничего не говорившій изъ опасенія, что д’Артаньянъ, котораго тоже не оставятъ въ поко, не справился съ своимъ дломъ, только теперь объяснилъ, что его зовутъ Атосомъ, а не д’Артаньяномъ.

Онъ прибавилъ, что не знаетъ ни г-на, ни г-жи Бонасье, что никогда не говорилъ ни съ тмъ, ни съ другой, что онъ пришелъ около десяти часовъ вечера въ гости къ своему другу д’Артаньяну, а до этихъ поръ оставался у де-Тревиля, тамъ и обдалъ, ‘двадцать свидтелей’, прибавилъ онъ, ‘могутъ подтвердить этотъ фактъ’, при чемъ назвалъ нсколько извстныхъ дворянъ и между ними герцога де-ля-Тремулля.

Второй комиссаръ былъ смущенъ не меньше перваго яснымъ и категорическимъ объясненіемъ этого мушкетира, которому ему очень бы хотлось подставить ногу,— желаніе, часто испытываемое приказными относительно военныхъ, но имена г. де-Тревиля и герцога де-ля-Тремулля стоили того, чтобы надъ ними призадуматься.

Атосъ былъ также препровожденъ къ кардиналу, но, къ несчастью, кардиналъ былъ въ Лувр у короля.

Именно въ эту минуту де-Тревиль, побывавъ у судьи по уголовнымъ дламъ и у губернатора Форъ-л’Евекъ и не найдя Атоса, пришелъ къ его величеству. Какъ капитанъ мушкетеровъ, де-Тревиль имлъ право во всякій часъ и во всякое время являться къ королю.

Извстно, насколько велико было предубжденіе короля противъ королевы, предубжденье, ловко поддерживаемое кардиналомъ, который въ интригахъ подозрвалъ гораздо боле женщинъ, чмъ мужчинъ. Одной изъ главныхъ причинъ этого предубжденія была дружба Анны Австрійской съ г-жей де-Шеврезъ. Эти дв женщины безпокоили его боле, чмъ войны съ Испаніей, распри съ Англіей и разстройство финансовъ. Онъ держался того мннія — и былъ убжденъ въ томъ,— что г-жа де-Шеврезъ служила королев не только въ политическихъ интригахъ, но — и это его тревожило гораздо боле — въ ея любовныхъ длахъ. При первомъ слов, сказанномъ кардиналомъ о томъ, что г-жа де-Шеврезъ, сосланная въ Туръ, прізжала въ Парижъ, когда думали, что она находится въ томъ город, и въ продолженіе пяти дней, что она пробыла въ Парижъ, полиція слдила за ней, король пришелъ въ страшный гнвъ. Капризный и вроломный, король хотлъ называться Людовикомъ Справедливымъ и Людовикомъ Цломудреннымъ. Потомству трудно будетъ понять этотъ характеръ, объясняемый въ исторіи одними фактами, а не разсужденіями.

Но когда кардиналъ прибавилъ, что г-жа де-Шеврезъ не только прізжала въ Парижъ, но что даже при этомъ королева опять возобновила съ ней сношенія съ помощью таинственной переписки, которую въ то время называли кабалисткой, когда онъ доказывалъ, что онъ, кардиналъ, начиналъ уже распутывать самыя запутанныя нити этой интриги, но въ ту самую минуту, какъ можно были схватить, такъ сказать, поймать на мст преступленія съ очевидными уликами лазутчика королевы, поддерживающаго сношенія съ изгнанницей, одинъ мушкетеръ осмлился насильно прервать ходъ правосудія, бросившись со шпагой въ рук на честныхъ исполнителей закона, на которыхъ была возложена обязанность съ полной безпристрастностью изслдовать все дло, чтобы представить его королю,— Людовикъ XIII не могъ доле сдержаться: онъ сдлалъ шагъ по направленію комнаты королевы, блдный, съ тмъ нмымъ негодованіемъ, которое, въ т минуты, когда оно разражалось, доводило этого короля до самой хладнокровной и ужасной жестокости.

А между тмъ во всемъ сказанномъ кардиналъ не намекнулъ еще ни однимъ словомъ о герцог Букингам.

Въ это именно время вошелъ де-Тревиль, хладнокровный, вжливый и безукоризненно одтый по всей форм.

Догадываясь по присутствію кардинала и разстроенному лицу короля обо всемъ, что между ними произошло, де-Тревиль почувствовалъ себя сильнымъ, какъ Самсонъ передъ филистимлянами, Людовикъ XIII взялся уже за ручку двери, но, услышавъ шумъ шаговъ вошедшаго де-Тревиля, онъ обернулся.

— Вы пришли во время, сказалъ король, не умвшій притворяться и скрывать свои чувства, разъ они достигли высшей степени напряженія:— славныя вещи узналъ я про вашихъ мушкетеровъ.

— А я, холодно отвтилъ де-Тревиль,— имю сообщить вашему величеству славныя вещи о приказныхъ.

— Что вамъ угодно? высокомрно спросилъ король.

— Я имлъ честь докладывать вашему величеству, продолжалъ де-Тревиль тмъ же тономъ,— что партія прокуроровъ, комиссаровъ и полицейскихъ, людей очень почтенныхъ, но, какъ кажется, очень озлобленныхъ и раздраженныхъ противъ военнаго мундира, позволила себ арестовать въ одномъ дом, увести открыто и засадить въ Форъ-л’Евокъ, и все это по предписанію, которое отказались показать мн, одного изъ моихъ мушкетеровъ, или, врне, вашихъ, ваше величество, мушкетера безукоризненнаго поведенія, почти знаменитой репутаціи, который пользуется благосклонностью вашего величества, именно Атоса.

— Атоса? машинально повторилъ король,— да, дйствительно, мн знакомо это имя.

— Пусть ваше величество припомнитъ, сказалъ де-Тревиль,— Атосъ — тотъ самый мушкетеръ, который въ извстной вамъ непріятной дуэли имлъ несчастіе тяжело ранить де-Каюзака. Кстати, монсиньоръ, продолжалъ де-Тревиль, обращаясь къ кардиналу,— не правда-ли, де-Каюзакъ совершенно теперь поправился?

— Благодарю! сказалъ кардиналъ, кусая губы отъ гнва.

— Атосъ пошелъ въ гости къ одному изъ своихъ друзей, бывшему въ это время въ отсутствіи, продолжалъ де-Тревиль,— къ одному молодому беарнцу, служащему въ гвардіи вашего величества въ рот Дезессара, но едва усплъ имъ войти къ своему другу и, въ ожиданіи его, взять книгу, какъ цлая туча сыщиковъ и солдатъ явилась осаждать домъ, выломали нсколько дверей…

Кардиналъ сдлалъ знакъ королю, которымъ хотлъ пояснить: ‘это, молъ, все по тому длу, о которомъ я вамъ говорилъ’.

— Намъ все это извстно, возразилъ король,— такъ какъ все это сдлано, чтобы оказать намъ услугу.

— Въ такомъ случа, сказалъ де-Тревиль,— для того, чтобы услужить вашему величеству, схватили также и одного изъ моихъ мушкетеровъ, ни въ чемъ не виновнаго, и въ сопровожденіи двухъ полицейскихъ, точно какого-то злодя, водили среди наглой черни этого благороднаго человка, десять разъ проливавшаго кровь свою за ваше величество и готоваго еще и теперь всегда пролить ее.

— Какъ! оказалъ король, смягчившись,— разв это такъ было?

— Г. де-Тревиль не говорить, возразилъ кардиналъ съ величайшимъ спокойствіемъ,— что этотъ ни въ чемъ неповинный мушкетеръ, этотъ благородный человкъ за часъ передъ тмъ со шпагой въ рук напалъ на четырехъ комиссаровъ-слдователей, уполномоченныхъ мною изслдовать дло, имющее очень важное значеніе.

— Вашему высокопреосвященству не удастся доказать это! вскричалъ де-Тревиль со своей гасконской откровенностью и со своей вполн военной рзкостью,— потому что за часъ передъ этимъ Атосъ, который — я доврюсь вашему величеству — принадлежитъ къ знатной фамиліи, сдлалъ мн честь отобдать у меня и разговаривалъ въ гостиной моего отеля съ герцогомъ де-ля-Тремуллемъ и съ графомъ де-Шалю, которые тоже были у меня.

Король посмотрлъ на кардинала.

— Это можетъ удостоврить протоколъ, сказалъ кардиналъ, отвчая вслухъ на нмой вопросъ его величества: — избитые люди составили протоколъ, который я имю честь представить вашему величеству.

— Стоить ли протоколъ приказныхъ честнаго слово военнаго? гордо отвтилъ де-Тревиль.

— Полноте, полноте, Тревиль, замолчите, остановилъ король.

— Если его высокопреосвященство иметъ подозрніе противъ одного изъ моихъ мушкетеровъ, сказалъ де-Тревиль,— справедливость г. кардинала настолько извстна, что я прошу его преосвященство лично самому произвести слдствіе.

— Въ дом, гд произвели этотъ обыскъ, продолжалъ кардиналъ безстрастно,— живетъ, кажется, одинъ беарнецъ, другъ вашего мушкетера?

— Ваше высокопреосвященство изволитъ говорить о д’Артаньян?

— Я говорю о молодомъ человк, которому вы покровительству его.

— Да, ваше высокопреосвященство, это совершенію врно.

— Не подозрваете ли вы этого молодого человка въ томъ, что онъ давалъ дурные совты…

— Г. Атосу, человку вдвое его старше? прервалъ де-Тревиль,— нтъ, монсиньоръ. Къ тому же д’Артаньянъ провелъ вечеръ у меня.

— А, сказалъ кардиналъ,— такъ, значитъ, вс были у васъ въ этотъ вечеръ?

— Ваше высокопреосвященство сомнваетесь въ моихъ словахъ? сказалъ де-Тревиль, красный отъ гнва.

— Нтъ, Боже меня сохрани отъ этого, сказалъ кардиналъ: — но только въ которомъ же часу онъ былъ у васъ?

— О, это я могу вамъ сказать наврное, ваше высокопреосвященство, потому что, когда онъ вошелъ, я замтилъ, что часы показывали половину десятаго, хотя я и думалъ, что гораздо позже.

— А въ которомъ часу онъ ушелъ изъ отеля?

— Въ десять часовъ съ половиною: часомъ позже этого происшествія.

— Но, однакоже, отвтилъ кардиналъ, ни минуты не сомнвавшійся въ правдивости де-Тревиля, чувствуя, что побда отъ него ускользаетъ,— но, однакоже, Атосъ былъ взять въ дом въ улиц Могильщиковъ.

— Разв запрещается другу навстить друга? мушкетеру моей роты быть въ дружескихъ, братскихъ отношеніяхъ съ гвардейцемъ роты Дезессара?

— Да, запрещается, когда домъ, гд онъ братается съ этимъ другомъ, находится въ подозрніи.

— Этотъ домъ въ подозрніи, Тревиль, сказалъ король,— можетъ быть, вы этого не знали?

— Дйствительно, ваше величество, я не зналъ этого. Во всякомъ случа, онъ можетъ быть подозрительнымъ весь, но я отрицаю, чтобы это касалось той его части, гд живетъ д’Артаньянъ, такъ какъ я могу вамъ сказать утвердительно, ваше величество, что, если врить его словамъ, не существуетъ боле преданнаго слуги нашего величества, боле глубокаго почитателя г-на кардинала.

— Не тотъ ли это д’Артаньянъ, который ранилъ какъ-то Жюссака во время несчастной встрчи у монастыря босоногихъ кармелитокъ? спросилъ король, взглянувъ на кардинала, который покраснлъ отъ досады.

— А на другой день Бернажу? Да, ваше величество, да, это тотъ самый: у вашего величества прекрасная память.

— На чемъ же мы ршимъ, однако? спросилъ король.

— Это больше касается вашего величества, чмъ меня, сказалъ кардиналъ.— Я настаиваю на виновности арестованнаго.

— А я ее отрицаю.

— Но у вашего величества есть судьи, пусть они ршатъ.

— Это врно, сказалъ король,— передадимъ дло въ руки судей: ихъ дло судить, и они разсудятъ.

— Только, возразилъ де-Тревиль,— очень грустно, что въ несчастное время, въ которое мы живемъ, самая безупречная жизнь, самая неоспоримая добродтель не можетъ охранить человка отъ клеветы и преслдованія. Ручаюсь, что армія не очень-то будетъ довольна, если ее будутъ подвергать такому суровому обхожденію изъ-за какихъ-то полицейскихъ длъ.

Это было сказано неосторожно, но г. де-Тревиль оказалъ это съ намреніемъ. Ему хотлось взрыва, потому что при взрыв мины бываетъ огонь, а огонь освщаетъ.

— Полицейскія дла! вскричалъ король, подхватывая слова де-Тревиля: — полицейскія дла! А имете ли вы объ этомъ какое-нибудь понятіе? Знайте себ вашихъ мушкетеровъ и не ломайте себ надъ этимъ голову. Васъ послушать — такъ кажется, что если по недоразумнію арестуютъ одного мушкетера, то вся Франція въ опасности. Сколько шума изъ-за одного мушкетера! Я велю арестовать ихъ десять, чортъ возьми! даже сто человкъ, всю роту и не хочу слышать ни слова.

— Разъ ваше величество въ чемъ-нибудь ихъ подозрваете, сказалъ де-Тревиль,— мушкетеры виновны, а потому я готовъ отдать, ваше величество, мою шпагу, такъ какъ, посл обвиненія моихъ солдатъ, я не сомнваюсь, что г. кардиналъ кончитъ тмъ, что обвинитъ и меня, такъ лучше же я сдамся, чтобы меня взяли подъ арестъ вмст съ г. Атосомъ, который уже арестованъ, и съ г. д’Артаньяномъ, котораго тоже, безъ сомннія, арестуютъ.

— Кончите ли вы, наконецъ, гасконская голова?! сказалъ король.

— Ваше величество, отвтилъ де-Тревиль, нисколько не понижая голоса,— прикажете его судить.

— Его будутъ судить, сказалъ кардиналъ.

— Ну, что же, тмъ лучше! Я попрошу въ такомъ случа позволенія у его величества защищать его на суд

Король испугался, что послдуетъ взрывъ.

— Если его высокопреосвященство, сказалъ онъ,— не имлъ бы никакихъ личныхъ побудительныхъ причинъ…

Кардиналъ, догадываясь, что хочетъ ему сказать король, предупредилъ его.

— Извините, сказалъ онъ,— но если его величество видитъ во мн предубжденнаго судью, то я отстраняюсь,

— Послушайте, сказалъ король,— поклянетесь ли вы мн моимъ отцомъ, что Атосъ былъ у васъ во время этого происшествія и что онъ не принималъ въ немъ никакого участія?

— Клянусь вашимъ славнымъ отцомъ, клянусь вами самими, котораго я люблю и котораго почитаю больше всего на свт!

— Соблаговолите подумать, ваше величество, сказалъ кардиналъ,— о томъ, что если мы такъ отпустимъ арестованнаго, то не узнаемъ правды.

— Атосъ будетъ всегда тутъ, возразилъ де-Тревиль,— готовый отвтить, когда только будетъ угодно господамъ судьямъ допросить его. Онъ не сбжитъ, г. кардиналъ, будьте спокойны, я отвчаю за него,

— Въ самомъ дл, онъ не сбжитъ, подтвердилъ король,— его всегда отыщутъ, какъ говоритъ г. де-Тревиль. Къ тому же, прибавилъ онъ, понижая голосъ и съ умоляющимъ видомъ смотря на кардинала,— надо ихъ успокоить, это боле политично.

Такая политика Людовика XIII заставила кардинала улыбнуться

— Приказывайте, король, замтилъ онъ,— за вами право помилованія.

— Миловать можно только виновныхъ, сказалъ де-Тревиль, желавшій, чтобы за нимъ осталось послднее слово,— а мой мушкетеръ — невиновенъ, а потому, ваше величество, вы окажете не милость, а справедливость.

— Онъ въ Форъ-л’Евек? спросилъ король,

— Да, ваше величество, въ тюрьм и въ секретномъ отдленіи, какъ важный преступникъ.

— Чортъ возьми! чортъ возьми! прошепталъ король,— что же надо сдлать?

— Подписать приказъ объ его освобожденіи — тмъ все и кончится, возразилъ кардиналъ.— Я думаю такъ же, какъ и ваше величество, что ручательство г. де-Тревиля боле чмъ достаточно.

Тревиль почтительно поклонился съ радостью, но не безъ примси страха, онъ предпочелъ бы настойчивое сопротивленіе этой внезапной уступчивости.

Король подписалъ приказъ объ освобожденіи, и Тревиль тотчасъ же унесъ его.

Въ ту минуту, когда онъ собирался уходить, кардиналъ дружески ему улыбнулся и замтилъ королю:

— Какое согласіе царствуетъ у вашихъ мушкетеровъ между ихъ начальникомъ и его солдатами, ваше величество, это длаетъ имъ всмъ честь и очень хорошо для службы.

— Онъ непремнно сейчасъ же сыграетъ со мной какую-нибудь непріятную штуку, подумалъ де-Тревиль:— съ такимъ человкомъ никогда нельзя знать, что будетъ. Но надо торопиться, потому что король можетъ сейчасъ же перемнить ршеніе, и къ тому же гораздо трудне снова засадить въ Бастилію или въ Форъ-л’Евекъ человка, который вышелъ изъ тюрьмы, чмъ удержать его тамъ.

Г. де-Тревиль торжественно вошелъ въ Форъ-л’Евекъ, гд и освободилъ своего мушкетера, котораго не покидало его спокойное равнодушіе.

Затмъ, въ первый разъ, какъ де-Тревиль увидлся съ д’Артаньяномъ, онъ замтилъ ему:

— Вамъ удалось ловко ускользнуть: вотъ вамъ и ударъ шпаги Жюссаку отплаченъ. Теперь еще остается Бернажу, но на это не слдуетъ очень полагаться.

Впрочемъ, де-Тревиль имлъ полное право не доврять кардиналу и думать, что не все еще было кончено, потому что едва капитанъ мушкетеровъ затворилъ за собой дверь, какъ его высокопреосвященство сказалъ королю:

— Теперь, когда мы остались только вдвоемъ, мы поговоримъ серьезно, если будетъ угодно вашему величеству. Король, лордъ Букингамъ провелъ пять дней въ Париж и ухалъ только сегодня утромъ.

XVI.
Въ которой хранитель государственной печати Сегье много разъ искалъ колокольчикъ, чтобы позвонить, какъ онъ длалъ прежде не разъ.

Невозможно себ представить, какое впечатлніе произвели эти нсколько словъ на Людовика XIII. Онъ послдовательно то краснлъ, то блднлъ, и кардиналъ сейчасъ же замтилъ, что однимъ ударомъ ему удалось вернуть все потерянное.

— Лордъ Букингамъ въ Париж! вскричалъ король,— Но что жъ явился онъ здсь длать?

— Безъ сомннія, составить заговоръ съ вашими врагами — гугенотами и испанцами.

— Нтъ, чортъ возьми, нтъ! Составить заговоръ противъ моей чести съ г-жей де-Шеврезъ, г-жей де-Лонгсвиль и съ Конде!

— О, король, какая мысль! Королева слишкомъ благонравна и въ особенности слишкомъ любить ваше величество.

— Женщина слаба, г. кардиналъ, сказалъ король,— а что касается до того, что она меня очень любитъ, у меня относительно этого свое мнніе.

— А я тмъ не мене утверждаю, сказалъ кардиналъ,— что герцогъ Букингамъ прізжалъ въ Парижъ съ чисто политическою цлью.

— А я увренъ, что онъ прізжалъ совсмъ для другой вещи, г. кардиналъ, но если королева виновна, пусть она трепещетъ.

— Впрочемъ, сказалъ кардиналъ,— какъ мн ни ужасно остановиться на мысли о подобной измн, ваше величество наводитъ меня на мысль: г-жа де-Ланнуа, которую, съ соизволенія вашего величества, я разспрашивалъ нсколько разъ, сказала мн сегодня утромъ, что въ позапрошлую ночь ея величество очень долго не ложилась спать и что сегодня утромъ она много плакала и весь день писала,

— Ну, такъ, сказалъ король:— писала ему, конечно. Кардиналъ, мн нужно имть бумаги королевы.

— Но какъ взять ихъ, государь? Мн кажется, что ни я, ни ваше величество не можемъ принять на себя подобнаго полномочія.

— Но какъ поступили при этомъ съ женой маршала д’Анкра? вскричалъ король, въ высшей степени разсерженный:— обыскали вс ея шкафы и наконецъ обыскали ее самое.

— Жена маршала д’Анкра и была только женой маршала, флорентинской искательницей приключеній, вотъ и все, государь, между тмъ какъ августйшая супруга вашего величества — Анна Австрійская, королева Франціи, то есть одна изъ величайшихъ королевъ на свт.

— И потому тмъ больше ея вина, г. герцогъ! Чмъ больше она забыла свое высокое положеніе, которое она занимаетъ, тмъ ниже она опустилась. Къ тому же, я уже давно ршилъ покончить со всми этими любовными и политическими интригами. Около нея есть еще нкій де-ла-Портъ…

— Котораго я считаю главной пружиной во всемъ этомъ дл, признаюсь въ этомъ, сказалъ кардиналъ.

— Такъ вы думаете, такъ же, какъ и я, что она меня обманываетъ? сказалъ король.

— Я думаю и повторяю вашему величеству, что королева составляетъ заговоръ противъ власти короля, но я не говорилъ, что противъ чести короля.

— А я говорю, что противъ того и другого, я вамъ говорю, что королева меня не любить, я вамъ говорю, что она любитъ другого, я вамъ говорю, что она любитъ этого безчестнаго Букингама! Отчего вы не велли его арестовать въ то время, какъ онъ былъ въ Париж?

— Арестовать герцога! Арестовать перваго министра короля Карла II. Подумали ли вы объ этомъ, государь? Сколько шума! Даже если бы подозрнія вашего величества, въ чемъ я продолжаю сомнваться, имли какое-нибудь основаніе, сколько бы все это надлало шуму, какой былъ бы отчаянный скандалъ!

— Но если онъ подвергался всему этому, какъ какой-нибудь бродяга, воришка, нужно было…

Людовикъ XIII вдругъ остановился, испугавшись самъ того, что хотлъ сказать, между тмъ какъ Ришелье, вытянувъ шею, напрасно ожидалъ слова, котораго не договорилъ король.

— Нужно было?

— Ничего, сказалъ король,— ничего, но въ продолженіе всего времени, пока онъ жилъ въ Париж, вы не теряли его изъ виду?

— Нтъ, государь.

— Гд онъ жилъ?

— Въ улиц де-ла-Гарпъ No 75.

— Гд это?

— Около Люксембурга,

— И вы уврены, что королева и онъ но видлись другъ съ другомъ?

— Я полагаю, что королева слишкомъ уважаетъ свои обязанности, государь.

— Но они другъ съ другомъ переписывались: это къ нему королева писала цлый день, г. герцогъ, мн необходимы эти письма!

— Но, государь…

— Г. герцогъ, чего бы это ни стоило, я хочу ихъ имть.

— Я замчу вашему величеству…

— Разв вы тоже мн измняете, г. кардиналъ, что вы постоянно противитесь моей вол? Разв вы тоже въ союз съ испанцами, англичанами, съ г-жей де-Шеврезъ и королевой?

— Государь, вздыхая, отвтилъ кардиналъ,— я думалъ, что я вполн гарантированъ отъ подобнаго подозрнія..

— Г. кардиналъ, вы слышали, что я сказалъ: я хочу имть эти письма.

— Для этого есть одно только средство.

— Какое?

— Дать на это полномочіе хранителю государственной печати, г. Сегье, это вполн входить въ обязанности его званія.

— Пусть пошлютъ за нимъ сейчасъ же.

— Должно быть, онъ у меня, государь, я послалъ за нимъ и, когда отправился въ Лувръ, отдалъ приказаніе, если онъ придетъ, попросить его подождать.

— Пусть пошлютъ за нимъ сейчасъ же.

— Приказанія вашего величества будутъ исполнены, но…

— Но что?

— Но королева, можетъ быть, откажется повиноваться?..

— Моимъ приказаніямъ?

— Да, если она не будетъ знать, что эти приказанія исходятъ отъ короля.

— Въ такомъ случа, чтобы она не сомнвалась, я предупрежу ее самъ.

— Ваше величество, не забудьте, что я сдлалъ все чтобы предупредить разрывъ.

— Да, герцогъ, я знаю, что вы очень снисходительны къ королев, можетъ быть, даже слишкомъ снисходительны, и мы, предупреждаю васъ, поговоримъ объ этомъ позже.

— Когда будетъ угодно вашему величеству, но я всегда буду счастливъ и буду гордиться тмъ, государь, что готовъ собой пожертвовать доброму согласію, которое я желаю чтобы царствовало между вами и королевой Франціи.

— Хорошо, кардиналъ, хорошо, а пока пошлите за хранителемъ государственной печати, а я пойду къ королев.

И Людовикъ XIII, отворивъ дверь, пошелъ по коридору, который соединялъ его половину съ комнатами Анны Австрійской.

Королева была въ обществ своихъ дамъ: г-жъ Гито, де-Сабле, де-Монбазонъ и де-Геменэ. Въ одномъ углу сидли ея испанская камерфрау, донна Стефанія, которая послдовала за нею изъ Мадрида, г-жа де-Геменэ читала вслухъ, и вс слушали со вниманіемъ лектрису, за исключеніемъ королевы, которая, напротивъ, устроила все это чтеніе для того, чтобы имть возможность, длая видъ, что слушаетъ, слдить за нитью своихъ собственныхъ мыслей. Эти мысли, хотя и позолоченныя послднимъ отблескомъ любви, были тмъ не мене очень печальны. Анна Австрійская, лишенная доврія своего мужа, преслдуемая ненавистью кардинала, который не могъ простить ей, что она отвергла его боле нжное чувство, имя передъ собой примръ королевы-матери, которую эта ненависть мучила въ продолженіе всей жизни, хотя Марія Медичи, если врить мемуарамъ того времени, начала съ того, что склонилась на чувства кардинала, въ чемъ Анна Австрійская до конца продолжала ему отказывать, Анна Австрійская видла какъ вокругъ нея падали самые преданные ей слуги, самые довренные ей близкіе люди, самые дорогіе ея любимцы. Подобно несчастнымъ, которые сами въ себ носятъ столько горя, что приносятъ несчастіе всему, къ чему прикасаются, ея дружба была роковымъ знакомъ, вызывавшимъ преслдованіе. Г-жи де-Шеврезъ и де-Верне были изгнаны, наконецъ, и де-ла-Портъ не скрывалъ отъ своей повелительницы, что онъ съ минуты на минуту ждетъ, что его арестуютъ.

Именно въ ту минуту, когда она была погружена въ свои самыя затаенныя и мрачныя мысли, отворилась дверь, и вошелъ король. Лектриса тотчасъ же остановилась, вс дамы встали, и наступило глубокое молчаніе. Король не выказалъ ни малйшей вжливости и, остановившись передъ королевой, сказалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Королева, къ вамъ явится канцлеръ, который сообщить вамъ нкоторыя мои порученія.

Несчастная королева, которой постоянно угрожали разводомъ, изгнаніемъ и даже судомъ, поблднла подъ своими румянами и не могла удержаться, чтобы не спросить:

— Но зачмъ онъ придетъ, государь? Что такое скажетъ мн канцлеръ, чего ваше величество не можете сказать сами?

Король, ничего не отвтивъ, повернулся на каблукахъ и почти въ ту же самую минуту капитанъ гвардіи де-Гито доложилъ о приход канцлера {До революціи канцлеромъ назывался одинъ изъ первыхъ коронныхъ чиновниковъ, завдывавшій юстиціей, у него же хранилась государственная печать.}. Когда канцлеръ вошелъ, король уже вышелъ черезъ другую дверь. Канцлеръ вошелъ, полуулыбаясь, полукрасня. Такъ какъ мы, вроятно, еще не разъ встртимся съ нимъ въ продолженіе этой исторіи, не мшаетъ, чтобы наши читатели познакомились съ нимъ съ этой же минуты.

Этотъ канцлеръ былъ веселый человкъ. Де-Ромъ-ле-Майль, каноникъ собора Парижской Богоматери, былъ нкогда камердинеромъ покойнаго кардинала, который его рекомендовалъ его высокопреосвященству, какъ человка, вполн ему преданнаго. Кардиналъ поврилъ ему и не раскаялся въ этомъ.

О немъ разсказывали много разныхъ исторій и, между прочимъ, слдующую: посл бурно проведенной молодости, онъ удалился въ монастырь, чтобы искупить хоть немного грхи своей юности.

Но, вступивши въ это святое мсто, бдный кающійся не усплъ закрыть дверь такъ скоро, чтобы соблазны, отъ которыхъ онъ бжалъ, не могли проникнуть туда. Они непрерывно его обуревали, и настоятель монастыря, которому онъ исповдался въ этой напасти желая, насколько это зависло отъ него, оградить его отъ нихъ, совтовалъ ему, чтобы отогнать демона-искусителя, прибгать къ помощи веревки колокольчика и звонить изо всхъ силъ. И тогда извщенные этимъ звономъ монахи, заране зная, что искушеніе осаждаетъ одного изъ ихъ братьевъ, всмъ братствомъ станутъ на молитву за него.

Этотъ совтъ показался очень хорошимъ будущему канцлеру, онъ началъ заклинать хитраго духа съ помощью молитвъ монаховъ, но дьяволъ не легко разстается съ тмъ мстомъ, гд онъ водворился: по мр того, какъ усиливались эти заклинанія, онъ усиливалъ свои нападенія, такъ что день и ночь колокольчикъ звонилъ во всю мочь, что указывало на сильное желаніе кающагося умертвить свою плоть.

Монахи не имли ни минуты отдыха. Въ продолженіе цлаго дня они только и длали, что поднимались и спускались съ лстницы, ведущей въ часовню, а ночью, кром вечеренъ и заутренъ, они должны были еще 20 разъ соскакивать съ постелей и становиться на колни на молитву въ своихъ кельяхъ.

Неизвстно, дьяволъ ли оставилъ свою добычу, или монахи устали, но по прошествіи трехъ мсяцевъ кающійся снова появился въ свт, имя за собой репутацію самаго страшнаго бсноватаго, который когда-либо существовалъ.

Выйдя изъ монастыря, онъ принялъ судейское званіе, сдлался парламентскимъ президентомъ вмсто своего дяди, присталъ къ партіи кардинала, что доказывало его проницательный умъ, сдлался канцлеромъ, усердно помогалъ его высокопреосвященству въ его ненависти къ королев-матери и въ мести Анн Австрійской, наконецъ, облеченный полнымъ довріемъ кардинала, довріемъ, котораго онъ такъ легко добился, онъ кончилъ тмъ, что ему было сдлано странное порученіе, для исполненія котораго онъ явился къ королев.

Королева еще стояла, когда онъ вошелъ, но какъ только она его замтила, тотчасъ же опять сла въ кресло, сдлала знакъ своимъ дамамъ занять свои мста на подушкахъ и табуретахъ и затмъ самымъ высокомрнымъ тономъ спросила:

— Что вамъ угодно, милостивый государь, и съ какой цлью вы явились сюда?

— Чтобы сдлать именемъ короля и со всмъ уваженіемъ къ вашему величеству тщательный обыскъ въ вашихъ бумагахъ.

— Какъ?! Обыскъ въ моихъ бумагахъ… у меня! Но это низость!

— Соблаговолите, государыня, извинить меня, но въ данномъ случа я только орудіе, которымъ пользуется король. Разв его величество не только что вышелъ отсюда и не просилъ васъ самъ приготовиться къ этому посщенію?

— Обыскивайте же! Меня, кажется, считаютъ преступницей: Стефанія, подайте ключи отъ моихъ столовъ и бюро.

Канцлеръ для виду осмотрлъ мебель, но онъ хорошо зналъ, что, конечно, не въ стол королева спрятала важное письмо, написанное ею въ тотъ день. Посл того, какъ канцлеръ разъ 20 открылъ и закрылъ ящики бюро, нужно было, при всей его нершительности, нужно было, говорю я, покончить съ этимъ дломъ, то-есть обыскать самое королеву. Итакъ, канцлеръ подошелъ къ Анн Австрійской и съ самымъ нершительнымъ, смущеннымъ видомъ сказалъ:

— А теперь мн остается сдлать самый главный обыскъ.

— Какой? спросила королева, которая не понимала, или, скоре, не хотла понимать.

— Его величество уврены, что сегодня вы написали одни письмо, король знаетъ, что письмо это еще не отослано по своему адресу. Этого письма нтъ ни въ вашихъ столахъ, ни въ вашемъ бюро, а между тмъ это письмо непремнно должно быть гд-нибудь.

— Осмлитесь ли вы поднять руку на вашу королеву? сказала Анна Австрійская, выпрямляясь во весь свой ростъ и устремляя на канцлера почти угрожающій взглядъ.

— Я врный подданный короля, ваше величество, и исполню все, что прикажетъ мн его величество.

— Да, это правда! сказала Анна Австрійская.— Шпіоны кардинала донесли ему врно: я написала сегодня письмо, и это письмо еще не отослано. Письмо тутъ.

И королева указала своей прекрасной рукой на корсажъ.

— Въ такомъ случа дайте мн это письмо, королева, сказалъ канцлеръ.

— Я дамъ его только королю, сказала Анна.

— Если бы король хотлъ, чтобы это письмо было отдано ему, то онъ самъ попросилъ бы его у васъ. Но, повторяю вамъ, онъ поручилъ мн потребовать его у васъ, и если вы мн его не отдадите…

— Тогда что?

— Опять-таки онъ поручилъ мн взять его у васъ.

— Какъ, что хотите вы сказать?

— Что мои полномочія идутъ очень далеко и что мн разршено отыскать подозрительную бумагу, хотя бы даже для того пришлось обыскать особу вашего величества.

— Какой ужасъ! вскричала королева.

— Соблаговолите же, королева, быть боле уступчивой.

— Это поведеніе — низкое насиліе, знаете ли вы это?

— Король приказываетъ, королева, извините меня.

— Я этого не потерплю, нтъ, нтъ, лучше умереть! вскричала королева, въ которой вскипла кровь императоровъ Испаніи и Австріи.

Канцлеръ сдлалъ глубокій поклонъ, затмъ, съ явнымъ намреніемъ не отступать ни на шагъ отъ исполненія возложеннаго на него порученія и какъ только могъ бы сдлать палачъ во время пытокъ, подошелъ къ Анн Австрійской, на глазахъ которой въ ту же минуту выступили слезы негодованія. Королева, какъ мы сказали, была замчательной красоты. Это порученіе могло быть очень щекотливымъ, но король дошелъ до того, что, ревнуя къ Букингаму, не ревновалъ ея больше ни къ кому другому. Безъ сомннія, канцлеръ Сегье въ эту минуту искалъ глазами веревку знаменитаго колокольчика, но, не отыскавъ ея, протянулъ руку къ тому мсту корсажа, гд, какъ призналась королева, было спрятано письмо.

Анна Австрійская отступила шагъ назадъ, блдная точно мертвецъ, и, опираясь лвой рукой, чтобы не упасть, на столъ, стоявшій позади ея, она выдернула правой рукой бумагу изъ-за своего корсажа и притянула ее канцлеру:

— Вотъ это письмо! вскричала королева дрожащимъ, прерывающимся голосомъ, возьмите его и избавьте меня отъ вашего гнуснаго присутствія.

Канцлеръ, въ свою очередь дрожавшій отъ волненія, которое можно легко понять, взялъ письмо, поклонился до земли и вышелъ. Едва за нимъ заперлась дверь, какъ королева почти безъ чувствъ упала на руки своихъ дамъ,

Канцлеръ отнесъ письмо королю, не прочитавши ни одного слова, король взялъ его дрожащей рукой, началъ искать адресъ, котораго не было, сильно поблднлъ, затмъ медленно открылъ его и, видя съ первыхъ словъ, что оно было написано испанскому королю, быстро прочиталъ его.

Это былъ цлый планъ, составленный противъ кардинала. Королева просила своего брата и императора австрійскаго, недовольныхъ политикой Ришелье, главной и постоянной цлью котораго было униженіе австрійскаго дома, сдлать видъ, что они намрены объявить войну Франціи и поставить условіемъ мира удаленіе кардинала, но о любви въ цломъ письм не упоминалось ни слова. Обрадованный король справился, находится ли кардиналъ еще въ Лувр, и когда ему сказали, что его высокопреосвященство ожидаетъ въ рабочемъ кабинет приказаній его величества, король тотчасъ же отправился къ нему.

— Слушайте, герцогъ, сказалъ онъ ему,— вы были правы, и я ошибался: вся эта интрига касается одной политики и о любви нтъ и рчи, вотъ письмо. Но зато много говорится о васъ.

Кардиналъ взялъ письмо и прочиталъ его съ большимъ вниманіемъ, затмъ, окончивъ, онъ прочиталъ его еще разъ.

— Ну, что же, ваше величество! сказалъ онъ,— вы видите, до чего дошли мои враги: вамъ угрожаютъ двумя войнами, если только вы не удалите меня. На вашемъ мст, право, ваше величество, я уступилъ бы такимъ настойчивымъ требованіямъ, а я, съ своей стороны, счелъ бы величайшимъ счастьемъ отстраниться отъ длъ.

— Что вы тамъ говорите, герцогъ?

— Я говорю, ваше величество, что я теряю мое здоровье въ этой непрерывной борьб и въ постоянной работ. Я говорю, что, по всей вроятности, я буду не въ состояніи вынести утомленія трудной осады Ларошели и что лучше бы было, если бъ вы назначили туда де-Конде или де-Бассомпьера, или, наконецъ, кого-нибудь изъ доблестныхъ военныхъ, на которыхъ лежитъ обязанность воевать, а не меня, человка, принадлежащаго церкви, котораго и безъ того постоянно отрываютъ мшая слдовать своему призванію, для занятій такими длами, къ которымъ я не имю ни малйшей способности. Вы будете боле счастливы въ вашей домашней жизни, ваше величество, и — я не сомнваюсь,— пріобртете больше славы въ длахъ вншней политики.

— Г. герцогъ, сказалъ король,— я понимаю, будьте спокойны: вс, поименованные въ этомъ письм, будутъ наказаны, какъ они того заслуживаютъ, и сама королева также.

— Что вы говорите, ваше величество? Сохрани меня Богъ, чтобы изъ-за меня королев была бы сдлана хоть малйшая непріятность! Она всегда считала меня своимъ врагомъ, хотя ваше величество можете засвидтельствовать, что я всегда горячо принималъ ея сторону, даже противъ васъ. О, если бы она измнила чести вашего величества, это было бы совсмъ другое дло, и я первый сказалъ бы: ‘Нтъ помилованія, государь, нтъ помилованія для виновной.’ Къ счастью, ничего подобнаго нтъ и ваше величество получили новое доказательство этому.

— Это правда, кардиналъ, сказалъ король,— и вы, какъ всегда, были правы, но тмъ не мене королева все-таки заслуживаетъ моего полнаго гнва.

— Это вы, государь, наоборотъ, заслужили ея гнвъ, и если она въ самомъ дл серьезно разсердится на ваше величество, я это вполн понимаю: ваше величество поступили съ ней съ такой строгостью…

— Я всегда такъ поступаю съ моими врагами и съ вашими, герцогъ, какое бы высокое положеніе они ни занимали и какой бы опасности я ни подвергался, поступая съ ними такъ строго.

— Королева — мой врагъ, но не вашъ, государь, напротивъ, она преданная, покорная и безукоризненная супруга, позвольте же мн, государь, вступиться за нее передъ вашимъ величествомъ.

— Пусть она тогда смирится и сдлаетъ первая шагъ къ примиренію.

— Напротивъ, государь, вы подайте примръ: вы были неправы первый, такъ какъ вы заподозрили королеву.

— Мн сдлать шагъ первому! сказалъ король. Никогда!

— Государь, я умоляю васъ объ этомъ.

— Но какъ я начну первый?

— Сдлавши то, что, вы знаете, будетъ ей пріятно.

— Что именно?

— Дайте балъ, вы знаете, какъ королева любитъ танцы, ручаюсь вамъ, что ея гнвъ не устоитъ противъ такого вниманія.

— Кардиналъ, вы знаете, что я не люблю всхъ этихъ свтскихъ удовольствій.

— Тмъ боле королева будетъ вамъ благодарна, что ея извстна ваша антипатія къ подобнаго рода удовольствіямъ, при томъ же это послужитъ для нея удобнымъ предлогомъ надть чудные брильянтовые эксельбантные наконечники, которые вы подарили ей прошлый разъ въ день ея ангела и которыхъ ей еще не пришлось надть ни разу.

— Мы увидимъ, кардиналъ, увидимъ, сказалъ король, который, радуясь, что королева оказалась виновной въ преступленіи, вовсе его не заботившемъ, и невиновна въ томъ, чего онъ больше всего боялся, былъ вполн готовъ помириться съ ней:— мы увидимъ, но, клянусь честью, вы слишкомъ снисходительны.

— Ваше величество, сказалъ кардиналъ,— предоставьте строгость министрамъ, снисходительность — добродтель королей, пользуйтесь ею и вы увидите, что вамъ будетъ отъ этого недурно.

Сказавши это и слыша, что на часахъ пробило одиннадцать, кардиналъ сдлалъ глубокій поклонъ, прося позволенія у короля удалиться и умоляя помириться съ королевой.

Анна Австрійская, ожидавшая за свое письмо какого-нибудь упрека, была очень удивлена, когда увидла, что на слдующій день король длаетъ нкоторыя попытки къ примиренію. Первое ея движеніе и мысль имли отталкивающій характеръ: гордость женщины и достоинство королевы были такъ глубоко оскорблены въ ней, что она не могла такъ легко и скоро забыть этого, но, уступая совтамъ своихъ приближенныхъ дамъ, она сдлала наконецъ видъ, что начинаетъ забывать нанесенное ей оскорбленіе. Король воспользовался первымъ признакомъ готовности къ примиренію. чтобы сказать ей, что въ самомъ ближайшемъ времени онъ предполагаетъ устроить праздникъ.

Какое-либо празднество было такою рдкостью для бдной Анны Австрійской, что при этомъ извстіи, кокъ и предсказалъ кардиналъ, послдніе слды гнва исчезли, если не въ ея сердц, то по крайней мр на ея лиц. Она спросила, въ какой день предполагается устроить этотъ праздникъ, но король отвтилъ, что относительно этого надо еще переговорить съ кардиналомъ. И въ самомъ дл, король каждый день спрашивалъ кардинала, когда будетъ назначенъ этотъ балъ, и каждый день подъ какимъ-нибудь предлогомъ кардиналъ откладывалъ его назначеніе. Такъ прошло десять дней.

На восьмой день посл описанной сцены кардиналъ получилъ письмо съ маркой изъ Лондона, заключавшее нсколько слдующихъ строкъ:

‘Они у меня въ рукахъ, но я не могу выхать изъ Лондона, такъ какъ у меня нтъ денегъ, пришлите мн пятьсотъ пистолей, и черезъ четыре или пять дней, по полученіи ихъ, я буду въ Париж’.

Въ тотъ самый день, какъ кардиналъ получилъ это письмо, король обратился къ нему со своимъ обычнымъ вопросомъ. Кардиналъ сосчиталъ по пальцамъ и проговорилъ про себя:

— Она прідетъ, говоритъ она, черезъ четыре или пять дней посл того, какъ получитъ деньги, надо четыре или пять дней, чтобы дошли деньги, четыре или пять дней, чтобы ей пріхать сюда, итого — десять дней, теперь надо принять во вниманіе противные втры, непредвиднныя несчастныя случайности, женскую слабость, и на все это накинемъ еще двнадцать дней…

— Ну, что же, г. кардиналъ, сказалъ король,— сосчитали?

— Да, ваше величество: сегодня у насъ двадцатое число сентября, городскіе старшины даютъ праздникъ третьяго октября. Все устраивается какъ нельзя лучше, потому что вы не будете имть вида, что ищите примиренія съ королевой.

Затмъ кардиналъ прибавилъ:

— Кстати, государь, не забудьте сказать ея величеству, что вы желаете, по случаю этого праздника, видть на ней брильянты, чтобы посмотрть, хорошо ли они ей идутъ.

XVII.
Супруги Бонасье,

Кардиналъ уже второй разъ возобновлялъ съ королемъ разговоръ относительно брильянтовъ. Людовикъ XIII былъ пораженъ такой настойчивостью и заключилъ, что этотъ совтъ скрывалъ въ себ какую-нибудь тайну. Королю не разъ приходилось чувствовать себя униженнымъ передъ кардиналомъ, знавшимъ черезъ свою полицію, которая хотя еще и не достигла совершенства полиціи позднйшаго времени, но тмъ не мене и тогда уже была превосходна, гораздо боле его самого изъ того, что у него длалось дома. Итакъ, въ разговор съ Анной Австрійской онъ надялся нчто выяснить себ, получить нкоторыя свднія изъ этого разговора и затмъ вернуться къ его преосвященству съ какимъ-нибудь секретомъ, который кардиналъ зналъ уже или еще не зналъ, что и въ томъ, и въ другомъ случа неизмримо возвысило бы его въ глазахъ министра.

Онъ отправился къ королев и, по своему обыкновенію, прямо приступилъ къ ней съ новыми угрозами противъ лицъ, окружающихъ ее. Анна Австрійская наклонила голову и, не отвчая ни слова, предоставила потоку вылиться, надясь, что онъ кончитъ тмъ, что остановится. Но вовсе не этого хотлось Людовику XIII: ему хотлось начать споръ, который пролилъ бы какой-нибудь свтъ, такъ какъ онъ былъ убжденъ, что у кардинала непремнно есть какая-нибудь задняя мысль и онъ готовитъ ему страшный сюрпризъ, на что его преосвященство былъ такъ искусенъ.

Онъ достигъ своей цли, настойчиво продолжая свои обвиненія.

— Но, вскричала Анна Австрійская, утомленная этими неясными, неопредленными нападками,— но, ваше величество, вы не все говорите мн, что у васъ на сердц. Что же я сдлала? Скажите, какое преступленіе я совершила? Не можетъ быть, чтобы ваше величество поднимали весь этотъ шумъ изъ-за письма, написаннаго брату!

Король, въ свою очередь атакованный такъ прямо, не зналъ, что отвчать, онъ подумалъ, что именно теперь настала подходящая минута исполнить совтъ кардинала и сказать то, о чемъ онъ долженъ былъ сказать только наканун бала.

— Королева, сказалъ онъ величественнымъ тономъ,— очень скоро будетъ балъ въ ратуш, чтобы оказать честь нашимъ честнымъ почтеннымъ старшинамъ, я желаю, чтобы вы явились туда въ парадномъ плать и, главное, чтобы вы надли брильянтовые эксельбантные наконечники, которые я подарилъ вамъ въ день вашего ангела. Вотъ мой отвтъ.

Отвтъ былъ ужасенъ. Анна Австрійская вообразила, что Людовику XIII все извстно и что кардиналъ упросилъ его въ продолженіе семи или восьми дней скрывать все, хотя, впрочемъ, скрытность была въ его характер. Она страшно поблднла, оперлась на столъ рукой чудной красоты, рукой, которая въ эту минуту казалась точно восковой, и, устремивъ на короля полный ужаса взглядъ, не вымолвила ни слова.

— Вьт слышите, королева, сказалъ король, наслаждаясь я полнымъ смущеніемъ, но не догадываясь объ его причин:— вы слышите?

— Да, государь, слышу, прошептала королева.

— Вы явитесь на этотъ балъ?

— Да.

— Съ брильянтовыми наконечниками?

Блдность королевы увеличилась еще боле, если только это было возможно, король замтилъ это и наслаждался ею съ той холодной жестокостью, которая была одной изъ самыхъ дурныхъ сторонъ его характера.

— Итакъ, это ршено, сказалъ король:— вотъ все, что я хотлъ сказать вамъ.

— Но на какой день назначенъ этотъ балъ? спросила Анна Австрійская.

Людовикъ XIII инстинктивно понялъ, что онъ не долженъ отвчать на этотъ вопросъ: королева произнесла его почти умирающимъ голосомъ.

— Да очень скоро, королева, сказалъ онъ: — но я не помню точно, котораго именно числа: я спрошу у кардинала.

— Такъ это кардиналъ объявилъ вамъ объ этомъ праздник? вскричала королева.

— Да, королева, отвтилъ король:— но къ чему этотъ вопросъ?

— Это онъ посовтовалъ вамъ пригласить меня появиться въ этихъ брильянтахъ?

— То есть, королева…

— Это онъ, государь, это онъ!

— Такъ что жъ! не все ли равно, онъ или я? Разв это приглашеніе можетъ считаться преступленіемъ?

— Нтъ, ваше величество.

— Въ такомъ случа вы явитесь?

— Да, ваше величество.

— Хорошо, сказалъ король, удаляясь,— хорошо, я надюсь на это.

Королева сдлала реверансъ не столько согласно этикету, сколько потому, что ея ноги отказывались служить ей.

Король ушелъ восхищенный.

— Я погибла, прошептала королева,— погибла, потому что кардиналу все извстно, и это онъ подстрекаетъ и наталкиваетъ короля, который еще ничего не знаетъ, но который все скоро узнаетъ. Я погибла! Боже мой! Боже мой! Боже мой!

Она опустилась на колни на подушку и стала молиться, закрывъ лицо трепещущими руками.

Дйствительно, положеніе было ужасно. Букингамъ возвратился въ Лондонъ, а г-жа де-Шеврзъ находилась въ Тур. Окруженная надзоромъ боле чмъ когда-либо, королева смутно чувствовала, что одна изъ ея дамъ ей измняетъ, но не знала которая именно. Ла-Портъ не могъ оставить Лувръ, у нея не было ны одной души, кому бы она могла довриться.

А потому, въ виду угрожающаго ей несчастій и чувствуя свое безпомощное состояніе, она разразилась рыданіями.

— Не могу ли я быть чмъ-нибудь полезной вашему величеству? сказалъ вдругъ голосъ, полный кротости и участія.

Королева быстро обернулась, потому что по тону голоса нельзя было обмануться, что только другъ могъ говорить такъ.

И дйствительно, въ одной изъ дверей комнаты королевы показалась хорошенькая г-жа Бонасье, она была занята уборкой блья и платьевъ въ кабинет, когда вдругъ вошла королева, ей нельзя было выйти и она осталась.

Королева пронзительно вскрикнула, увидвъ, что ее застали врасплохъ, такъ какъ, будучи въ высшей степени разстроена, она не тотчасъ узнала молодую женщину, рекомендованную ей де-ла-Портомъ.

— О, не бойтесь ничего, государыня, сказала молодая женщина, складывая руки и заплакавъ при вид грусти и страданій королевы: — я тломъ и душой предана вашему величеству, и какъ ни велико разстояніе, раздляющее насъ, какъ ни мало и незначительно положеніе, которое я занимаю, мн кажется, я нашла одно средство выручить ваше величество изъ бды.

— Вы, о небо! вы! вскричала королева:— но, постойте, посмотрите мн прямо въ лицо: вс измняютъ мн, могу ли я вамъ довриться?

— О, государыня, вскричала молодая женщина, упавъ передъ ней на колни,— клянусь вамъ, я готова умереть за ваше величество!

Это восклицаніе вырвалось изъ сердца, и, какъ и раньше, не могло быть и сомннія въ ея искренности.

— Да, продолжала г-жа Бонасье,— да, здсь есть предатели, но именемъ Пресвятой Богородицы клянусь вамъ, что у вашего величества нтъ никого боле преданнаго, чмъ я. Эти эксельбантные наконечники, о которыхъ спрашивалъ король, вы ихъ отдали герцогу Букингаму, не правда ли? Эти наконечники были спрятаны въ маленькой шкатулк розоваго дерева, которую онъ унесъ подъ мышкой? Разв я ошибаюсь? Разв это все не такъ?

— О, Боже мой! Боже мой! шептала королева, у которой стучали зубы отъ ужаса.

— Итакъ, эти наконечники, продолжала г-жа Бонасье,— надо достать.

— Да, безъ сомннія, надо, вскричала королева:— но какъ это сдлать, какъ достигнуть этого?

— Надо послать кого-нибудь къ герцогу.

— Но кого?.. кого?.. Кому я могу довриться?

— Доврьтесь мн, государыня, сдлайте мн эту честь, ваше величество, и я найду гонца!

— Но нужно будетъ написать!

— О, да! Это необходимо. Два слова, написанныхъ рукой вашего величества, и ваша собственная печать.

— Но эти два слова заключаютъ въ себ мое осужденіе, мой разводъ, изгнаніе.

— Да, если они попадутъ въ руки низкихъ людей! Но я ручаюсь, что эти два слова будутъ доставлены по адресу.

— О, Боже мой! такъ я должна вручить мою жизнь, мою честь, мою репутацію въ ваши руки?

— Да, да, государыня, это необходимо, и я спасу все это!

— Но какъ, по крайней мр, скажите мн.

— Мой мужъ два или три дня тому назадъ выпущенъ на волю, и у меня еще не было времени видться съ нимъ. Это недалекій, но честный человкъ, ни къ кому не питающій ни любви, ни ненависти. Онъ сдлаетъ то, что и захочу, онъ подетъ по моему приказанію, не имя понятія о томъ, что онъ везетъ, и передастъ письмо вашего величества, даже не зная, что оно отъ вашего величества, по указанному на немъ адресу.

Королева взяла об руки молодой женщины со страстнымъ порывомъ, посмотрла на нее, точно желая прочитать въ глубин ея сердца, и, не видя ничего, кром искренности въ ея прекрасныхъ глазахъ, нжно ее поцловала.

— Сдлай это, вскричала она,— и ты спасешь мн жизнь, спасешь мн честь!

— О, не преувеличивайте услуги, которую я буду имть честь оказать вамъ, мн нечего спасать ваше величество, потому что вы сдлались жертвой вроломныхъ заговоровъ.

— Правда, правда, мое дитя, ты совершенно права!

— Давайте же мн ваше письмо, государыня, надо спшить.

Королева подбжала къ столу, на которомъ были чернила, бумага и перья, она написала два слова, запечатала письмо собственной печатью и вручила его г-ж Бонасье.

— А теперь, сказала королева,— мы забываемъ о самой необходимой вещи.

— О какой?

— О деньгахъ.

Г-жа Бонасье покраснла.

— Да, это правда, сказала она,— и я должна сознаться вашему величеству, что мой мужъ…

— Ты хочешь сказать, что у твоего мужа ихъ нтъ?

— Напротивъ, у него есть деньги, но онъ ужасно скупъ, это его недостатокъ. Впрочемъ, пусть ваше величество не безпокоится, мы найдемъ средство…

— Дло въ томъ, что и у меня ихъ нтъ, сказала королева (т, которые прочтутъ мемуары г-жи де-Моттевиль, не удивятся подобному отвту) — но подожди.

Анна Австрійская подбжала къ своей шкатулк съ драгоцнностями.

— Вотъ, сказала она,— перстень, какъ увряютъ, онъ очень высокой цны, онъ достался мн отъ моего брата, испанскаго короля, онъ мой и я могу располагать имъ. Возьми этотъ перстень, обрати его въ деньги, и пусть твой мужъ детъ.

— Черезъ часъ ваше приказаніе будетъ исполнено.

— Ты видишь адресъ, прибавила королева такъ тихо, что едва можно было разслышать, что она говорила: — Милорду герцогу Букингаму, въ Лондонъ.

— Письмо будетъ передано ему лично.

— Великодушное дитя! вскричала Лина Австрійская.

Г-жа Бонасье поцловала руку королевы, спрятала письмо за лифъ и исчезла съ легкостью птички.

Черезъ десять минутъ она была у себя дома. Какъ она и сказала королев, она еще не видлась со своимъ мужемъ съ тхъ поръ, какъ его освободили, она не знала о той перемн, которая произошла въ немъ по отношенію къ кардиналу, перемн, еще боле укрпившейся въ немъ посл двухъ-трехъ визитовъ графа Рошфора, сдлавшагося лучшимъ другомъ Бонасье, котораго онъ безъ большого труда уврилъ, что похищеніе его жены не было слдствіемъ какого-нибудь преступнаго чувства, но просто было только одной политической предосторожностью. Она застала Бонасье одного, бдняга съ большимъ трудомъ приводилъ все въ порядокъ въ своемъ дом, гд онъ нашелъ почти всю мебель изломанною, шкафы почти пустыми, таісъ какъ правосудіе не было изъ числа тхъ трехъ вещей, указанныхъ Соломономъ, которыя не оставляютъ посл себя слдовъ. Что касается ихъ служанки, она скрылась тотчасъ же посл ареста своего хозяина. На бдную двушку напалъ такой страхъ, что она пшкомъ изъ Парижа пошла до Бургундіи, своей родины.

Почтенный торговецъ, какъ только возвратился къ себ домой, увдомилъ свою жену о счастливомъ возвращеніи, и его жена отвтила ему, поздравивъ его и велвши ему передать, что первую свободную отъ своихъ обязанностей минуту она посвятитъ на свиданіе съ нимъ.

Этой свободной минуты онъ дожидался цлыхъ пять дней, что при всякихъ другихъ обстоятельствахъ показалось бы г. Бонасье довольно долгимъ временемъ, но свиданіе съ кардиналомъ и посщенія графа Рошфора дали ему обильную пищу для размышленій, а, какъ извстно, ничто такъ не сокращаетъ время, какъ размышленія. Къ тому же размышленія Бонасье рисовали ему все въ розовомъ свт. Рошфоръ звалъ его другомъ, любезнымъ Бонасье и не переставалъ повторять ему, что кардиналъ очень дорожить имъ, и торговецъ уже видлъ себя на пути къ почестямъ и богатству.

Въ свою очередь, жена Бонасье тоже разсуждала, но, надо сказать, вовсе не о честолюбіи, ея мысли невольно постоянно вертлись и обращались къ тому прекрасному, храброму молодому человку, который казался такъ влюбленнымъ въ нее. Выйдя восемнадцати лтъ замужъ за Бонасье и живя постоянно въ кругу друзей своего мужа, людей, мало способныхъ внушить какое-нибудь чувство молодой женщин съ боле возвышеннымъ, чуткимъ сердцемъ, чмъ вообще у людей ея званія, г-жа Бонасье оставалась нечувствительною къ пошлымъ, тривіальнымъ любезностямъ. Въ то время званіе дворянина имло большое вліяніе на буржуазію, а д’Артаньянъ былъ дворяниномъ, даже больше: онъ носилъ гвардейскій мундиръ, который посл формы мушкетеровъ больше всего нравился дамамъ. Онъ былъ, мы повторяемъ, красивъ, молодъ, смлъ, онъ говорилъ о любви, какъ человкъ, который любитъ и жаждетъ любви, это было боле чмъ достаточно для того, чтобы вскружить голову женщин двадцати трехъ лтъ, а г-жа Бонасье была именно въ этомъ счастливомъ возраст.

Супруги не видлись въ продолженіе цлыхъ восьми дней, и за эту недлю съ каждымъ изъ нихъ произошли важныя происшествія, но, несмотря на это, они встртились нсколько холодно, Бонасье, однако, выразилъ искреннюю радость и встртилъ жену съ раскрытыми объятіями, а г-жа Бонасье подставила ему свой лобъ.

— Поговоримъ немножко, сказала она.

— Что? спросилъ удивленный Бонасье.

— Да, мн нужно поговорить съ тобою обо одномъ очень важномъ дл.

— Кстати и мн также нужно сдлать вамъ нсколько серьезныхъ вопросовъ. Объясните мн, пожалуйста, хоть немножко ваше похищеніе.

— Дло идетъ теперь вовсе не о томъ, сказала г-жа Бонасье.

— А о чемъ же? о моемъ заключеніи?

— Я узнала объ этомъ въ тотъ же самый день, но вы не участвовали ни въ какомъ преступленіи, не принимали участіе ни въ какой интриг, однимъ словомъ, вы не знали ничего такого, что могло бы васъ и кого-нибудь другого скомпрометировать, а потому я не придавала этому событію большой важности:

— Вамъ легко такъ говорить, сударыня, сказалъ Бонасье, обиженный недостаткомъ участья, выказаннаго ему женой,— а знаете ли вы, что я цлыя сутки высидлъ въ Бастиліи.

— Одни сутки прошли быстро. Оставимте разговоръ о вашемъ заключеніи и вернемся къ тому, что меня привело къ вамъ.

— Какъ, что привело васъ ко мн?! Разв не желаніе увидться съ мужемъ, съ которымъ вы не видлись цлыхъ восемь дней? спросилъ торговецъ, задтый за живое.

— Это прежде всего, а затмъ и другое обстоятельство.

— Говорите!

— Дло величайшей важности и отъ котораго можетъ зависть все наше счастье.

— Наше счастье, повидимому, очень перемнилось съ тхъ поръ, какъ я васъ не видлъ, г-жа Бонасье, и я нисколько не удивлюсь, если черезъ нсколько мсяцевъ оно сдлается для многихъ людей предметомъ зависти.

— Да, въ особенности, если вы захотите слдовать моимъ инструкціямъ, которыя я дамъ вамъ.

— Мн?

— Да, вамъ. Нужно сдлать доброе и святое дло, сударь, и въ то же время нажить много денегъ.

Г-жа Бонасье знала, что, говоря о деньгахъ, она задвала его слабую струну. Но человкъ, поговорившій хотя бы десять минутъ съ кардиналомъ Ришелье, не оставался уже тмъ, чмъ былъ.

— Нажить много денегъ? спросилъ Бонасье, оттягивая губы.

— Да, много.

— Сколько приблизительно?

— Тысячу пистолей, можетъ быть.

— Значитъ, дло, о которомъ вы хотите со мной переговорить, очень важно?

— Да.

— Что надо сдлать?

— Вы тотчасъ же подете, я дамъ вамъ бумагу, которую вы ни подъ какимъ предлогомъ не выпустите изъ своихъ рукъ и которую вы передадите изъ рукъ въ руки.

— Куда я поду?

— Въ Лондонъ.

— Въ Лондонъ?! Полноте, вы надо мной сметесь: мн нечего длать въ Лондон.

— Но другимъ нужно, чтобы вы туда похали.

— Но кто это другіе? Предупреждаю васъ, что я ничего не буду длать наудачу, а хочу знать не только то, чмъ я рискую, но и для кого я подвергаюсь риску.

— Одна знатная особа посылаетъ васъ, а другая знатная особа дожидается васъ: вознагражденіе превзойдетъ ваши желанія, вотъ все, что я могу сообщить вамъ.

— Опять интриги! Все интриги! Благодарю, я имъ больше теперь не довряю. Кардиналъ просвтилъ меня относительно всего этого.

— Кардиналъ! вскричала г-жа Бонасье,— вы видлись съ кардиналомъ?

— Онъ призывалъ меня, съ гордостью отвтилъ торговецъ.

— И вы были такъ неосторожны, что пошли на его приглашеніе?

— Я долженъ сказать, что у меня не могло быть выбора идти или не идти къ нему, потому что я былъ подъ стражей. Надо сказать правду, не зная его высокопреосвященства, я былъ бы въ восторг, если бы имлъ возможность избавиться отъ этого свиданія съ нимъ.

— Такъ онъ дурно съ вами обошелся? Онъ угрожалъ вамъ?

— Напротивъ, онъ протянулъ мн руку и назвалъ своимъ другомъ,— своимъ другомъ! Понимаете ли вы это, сударыня? Я — другъ великаго кардинала!

— Великаго кардинала!

— Станете ли вы, сударыня, утверждать, это онъ не великій?

— О, нтъ! Но вдь благосклонность министра очень непрочна и нужно быть безумнымъ, чтобы не понимать этого и быть приверженцемъ министра. Есть власти выше его, и этимъ властямъ надо отдавать предпочтеніе.

— Что тамъ ни говорите, сударыня, но я не признаю другой власти, кром власти великаго человка, которому я имю честь служить.

— Вы служите кардиналу?

— Да, сударыня, и, какъ его слуга, я не позволю вамъ принимать участіе въ заговорахъ противъ безопасности государства, не позволю служить интересамъ женщины, не-француженки родомъ, съ сердцемъ испанки. Къ счастью, кардиналъ тутъ, его бдительный взоръ наблюдаетъ за всмъ, проникаетъ до глубины сердца.

Бонасье повторилъ слово въ слово фразу, сказанную ему графомъ Рошфоромъ, но бдная женщина, разсчитывавшая на мужа и поручившаяся за него королев, пришла въ ужасъ и отъ опасности, въ которую чуть не попала, и отъ сознанія своего безсилія.

— А, вы кардиналистъ, сударь! вскричала она,— а, вы служите партіи тхъ, кто дурно обращается съ вашей женой и оскорбляетъ королеву!

— Личные интересы не имютъ никакого значенія передъ общественными интересами. Я за тхъ, которые спасаютъ государство, напыщенно произнесъ Бонасье.

Это было второе выраженіе графа Рошфора, которое онъ запомнилъ и воспользовался удобнымъ случаемъ вставить его.

— А знаете ли вы еще, что такое государство, о которомъ вы толкуете? спросила г-жа Бонасье, пожимая плечами.— Довольствуйтесь лучше званіемъ буржуа безъ всякой хитрости и обратитесь въ ту сторону, которая предоставляетъ вамъ больше выгодъ.

— Эхъ! сказалъ Бонасье, похлопывая по туго набитому мшку, который издалъ звукъ серебра:— что скажете вы, сударыня, объ этомъ?

— Откуда у васъ эти деньги?

— Вы не догадываетесь?

— Отъ кардинала?

— Отъ него и отъ моего друга, графа Рошфора.

— Графъ Рошфоръ! Но онъ похитилъ меня.

— Можетъ быть.

— И вы получаете деньги отъ этого человка?

— Не говорили ли вы мн, что это похищеніе было чисто политическое?

— Да, но это похищеніе имло цлью заставить меня измнить моей повелительниц, вынудить у меня пыткой признанія, которыя могли бы скомпрометировать честь и даже, можетъ быть, жизнь моей августйшей повелительницы…

— Сударыня, возразилъ Бонасье,— ваша августйшая повелительница — вроломная испанка, и поступокъ кардинала вполн справедливъ.

— Милостивый государь, проговорила молодая женщина,— я васъ всегда считала трусомъ, скупцомъ и глупцомъ, но я никогда не считала васъ подлецомъ!

— Сударыня, сказалъ г. Бонасье, никогда не видвшій свою жену разсерженной и отступившій передъ супружескимъ гнвомъ:— сударыня, что вы говорите?

— Я говорю, что вы низкій человкъ, продолжала г-жа Бонасье, замтившая, что она снова пріобртаетъ вліяніе на своего мужа — А! вы начали заниматься политикой и еще политикой кардинала! А! вы за деньги продаете свое тло и душу демону!

— Нтъ, кардиналу.

— Это одно и то же! вскричала молодая женщина: — Ришелье тотъ же демонъ.

— Замолчите, сударыня, замолчите, васъ могутъ услышать!

— Да, вы правы, я бы устыдилась вашей низости.

— Но чего же вы отъ меня требуете? Говорите!

— Я вамъ сказала: чтобы вы сію же минуту похали и честно исполнили мое порученіе, съ этимъ условіемъ я забуду все и прощу васъ, и даже больше,— сказала она, протягивая ему руку, я возвращу вамъ мою дружбу.

Бонасье былъ трусъ и скупъ, но онъ любилъ жену, и это его тронуло. Пятидесятилтній мужчина не можетъ долго сердиться на двадцатитрехлтшою женщину. Г-жа Бонасье замтила, что онъ колеблется:

— Ну, что же, ршились ли вы? спросила она.

— Но, милый другъ, подумайте немножко о томъ, чего вы отъ меня требуете: Лондонъ далеко отъ Парижа очень далеко, и, можетъ быть, порученіе, которое вы мн даете, не безопасно.

— Не все ли равно, вдь вы избжите опасности?

— Послушайте, г-жа Бонасье, сказалъ торговецъ,— я ршительно отказываюсь: я боюсь интригъ. Я побывалъ въ Бастиліи. Брр…! Это что-то ужасное — Бастилія! Только подумать о ней, и то морозъ подираетъ по кож! Мн грозили пыткой. Извстно ли вамъ, что такое пытка? Деревянные клинья, которые вамъ вбиваютъ между ногъ такъ что хрустятъ кости! Нтъ, ршительно я не ду. Э, чортъ возьми! да почему же вы не дете сами? Право, мн кажется, что я до сихъ поръ ошибался насчетъ васъ: мн кажется, что вы мужчина, да еще изъ самыхъ отчаянныхъ!

— А вы, вы — баба, низкая, глупая, общипанная баба! А, вы боитесь! Такъ въ такомъ случа, если вы не подете сію же минуту, я именемъ королевы велю арестовать васъ и засажу васъ въ эту самую Бастилію, которой вы такъ боитесь.

Бонасье глубоко задумался, онъ зрло обсудилъ и мысленно взвсилъ послдствія гнва кардинала и королевы: гнвъ кардинала страшно перевсилъ.

— Велите арестовать меня, сказалъ онъ:— а я объявлю, что я сторонникъ его высокопреосвященства.

Г-жа Бонасье замтила, что она хватила черезъ край, и ужаснулась, что зашла такъ далеко. Съ минуту она смотрла на этого глупца, принявшаго непоколебимое ршеніе.

— Ну, что жъ, пусть будетъ но-вашему! сказала она.— Можетъ быть, въ конц концовъ, вы и правы: мужчина понимаетъ больше въ политик, чмъ женщина, а въ особенности вы, г. Бонасье, потому что вы бесдовали съ кардиналомъ. А между тмъ, ужасно жестоко, прибавила она,— что мой мужъ, на любовь котораго я разсчитывала, поступаетъ со мной такъ нелюбезно и не хочетъ исполнить моей прихоти.

— Ваши прихоти могутъ завести слишкомъ далеко, сказалъ торжествующій Бонасье,— и я имъ не довряю.

— Я отказываюсь отъ нихъ, сказала молодая женщина, вздыхая,— не стоитъ больше говорить объ этомъ.

— По крайней мр, вы сказали бы мн, что именно я долженъ былъ длать въ Лондон? спросилъ Бонасье, вспомнившій немножко поздно, что Рошфоръ совтовалъ ему стараться вывдать секреты у жены.

— Вамъ нтъ надобности знать объ этомъ, сказала молодая женщина, съ инстинктивной недоврчивостью отступая теперь назадъ:— дло шло о пустякахъ — объ одной покупк, на которой можно бы было много нажить.

Но чмъ больше молодая женщина отнкивались, тмъ больше, напротивъ, Бонасье убждался, что тайна, которую она не хотла ему открыть, была важна. А потому онъ ршился сію же минуту сбгать къ графу де-Рошфору и сообщить ему, что королева ищетъ гонца, чтобы послать его въ Лондонъ.

— Извините, если я васъ оставлю, моя милая г-жа Бонасье, сказалъ онъ,— но, не зная, что вы придете повидаться со мной, я назначилъ свиданіе съ однимъ изъ своихъ друзей, я вернусь сію же минуту, и если вы захотите подождать меня только полминуты, тотчасъ же, какъ только я покончу съ этимъ другомъ, я вернусь за вами и, такъ какъ становится уже поздно, провожу васъ въ Лувръ.

— Благодарю васъ, сударь, отвтила г-жа Бонасье:— вы не настолько храбры, чтобы могли быть на что-нибудь мн полезны, и я отлично вернусь въ Лувръ совершенно одна.

— Какъ вамъ будетъ угодно, г-жа Бонасье, возразилъ торговецъ.— Скоро ли я васъ увижу?

— Безъ сомннія, я надюсь, что на будущей недл у меня будетъ свободное время, и я воспользуюсь этимъ, чтобы придти домой и водворить порядокъ въ нашихъ длахъ, которыя, должно быть, немножко разстроены.

— Хорошо, я васъ буду ждать. Вы не сердитесь на меня?

— Я? Нисколько.

— Итакъ, до скораго свиданія?

— До скораго свиданія.

Бонасье поцловалъ руку жены и быстро удалился.

— Нечего сказать, подумала г-жа Бонасье, когда мужъ ея ушелъ и она осталась одна: только этому дураку и недоставало сдлаться еще кардиналистомъ. А я еще ручалась за него королев, общала моей бдной госпож… Ахъ, Боже мой, Боже мой! Она приметъ меня за одну изъ тхъ низкихъ женщинъ, которыми кишитъ весь дворецъ и которыхъ приставили къ ней, чтобы шпіонить! А, г. Бонасье! я васъ никогда очень не любила, теперь я васъ ненавижу и даю слово, вы мн за это поплатитесь!

Нь ту минуту, какъ она говорила это, ударъ въ потолокъ заставилъ ее подня ть голову, и чей-то голосъ, достигшій до нея сквозь потолокъ, закричалъ ей:

— Любезная г-жа Бонасье, откройте мн маленькую дверь въ коридор, я спущусь къ вамъ.

XVIII.
Любовникъ и мужъ.

— Ахъ, сударыня! сказалъ д’Артаньянъ, входя въ дверь, которую ему отворила молодая женщина,— позвольте замтить вамъ, что у васъ прежалкій мужъ.

— Такъ вы слышали нашъ разговоръ? съ живостью спросила г-жа Бонасье, съ безпокойствомъ смотря на д’Артаньяна.

— Весь.

— Но, Боже мой, какимъ же это образомъ?

— Извстнымъ мн способомъ, благодаря которому я также слышалъ и вашъ боле оживленный разговоръ съ сыщиками кардинала.

— А что вы поняли изъ того, о чемъ мы говорили?

— Тысячу вещей: прежде всего, что вашъ мужъ, къ счастью, простъ и глупъ, затмъ, что вы находитесь въ затруднительномъ положеніи, чему я очень радъ, такъ какъ это даетъ мн возможность предложить вамъ мои услуги, и одинъ Богъ знаетъ, что я готовъ броситься дли васъ въ огонь, наконецъ и то, что королева нуждается въ томъ, чтобы человкъ храбрый, умный и преданный ей совершилъ поздку въ Лондонъ. У меня, по крайней мр, два изъ этихъ нужныхъ качествъ, и я къ вашимъ услугамъ.

Г-жа Бонасье ничего не отвтила, но у нея забилось отъ радости сердце, и въ глазахъ блеснула тайная надежда.

— А чмъ вы можете поручиться мн, спросила она:— если я соглашусь доврить вамъ мое порученіе?

— Моей любовью къ вамъ. Скажите, приказывайте, что надо сдлать?

— Боже мой! Боже мой! прошептала молодая женщина,— должна ли я доврить вамъ такую тайну, милостивый государь? Вы чуть не ребенокъ.

— Нечего длать, я вижу, что вамъ нужно, чтобы кто-нибудь поручился за меня.

— Я признаюсь, что это очень бы меня успокоило.

— Знаете ли вы Атоса?

— Нтъ.

— Портоса?

— Нтъ.

— Арамиса?

— Нтъ. Кто эти господа?

— Мушкетеры короля. Знаете ли мы де-Тревиля, ихъ капитана?

— О, да! этого я знаю, но не лично, а мн много разъ приходилось слышать, что о немъ говорили королев какъ о храбромъ, благородномъ дворянин.

— Вы не боитесь, что онъ предастъ васъ кардиналу, не правда ли?

— О, конечно, нтъ!

— Въ такомъ случа, откройте ему вашъ секретъ и спросите его, можно ли мн доврить его, какое бы значеніе онъ ни имлъ, какъ бы важенъ и ужасенъ онъ ни былъ.

— Но эта тайна не принадлежитъ мн, и я не могу открыть ее.

— Вы хотли доврить ее вашему мужу, замтилъ д’Артаньянъ съ досадой.

— Какъ обыкновенно довряютъ письмо дуплу дерева, крылу голубя или ошейнику собаки.

— А между тмъ вы хорошо видите, что я васъ люблю.

— Вы это говорите?

— Я честный человкъ.

— Я врю этому.

— Я храбръ.

— О, въ этомъ я уврена.

— Въ такомъ случа, испытайте же меня.

Г-жа Бонасье посмотрла на молодого человка, все-таки еще немного колеблясь, но въ его глазахъ было столько огня, въ голос столько увренности, что она чувствовала, что не въ состояніи противостоять. Къ тому же она попала въ одно изъ тхъ положеній, гд приходилось рисковать всмъ для всего. Королева погибла бы и отъ излишней осторожности, и отъ излишняго доврія. Да и невольное влеченіе, которое она чувствовала къ этому молодому человку, побудило ее высказаться.

— Слушайте, сказала она,— я сдаюсь на ваше общаніе и уступаю вашимъ увреніямъ. Но клянусь вамъ Богомъ, который насъ слышитъ, что если вы мн измните и враги мои простятъ меня, я убью себя, обвинивъ васъ въ моей смерти.

— А я клянусь вамъ передъ Богомъ, сударыня, сказалъ д’Артаньянъ,— что если меня схватятъ при исполненіи данныхъ мн вами порученій, я умру прежде, чмъ сдлаю или скажу что-нибудь, что можетъ кого-нибудь скомпрометировать.

Тогда молодая женщина доврила ему ужасную тайну, часть которой онъ случайно узналъ передъ статуей Самаритянки.

Это было и взаимное объясненіе въ любви. Д’Артаньянъ сіялъ отъ радости и гордости. Эта тайна, которой онъ обладалъ, эта женщина, которую онъ любилъ: довренность и любовь длали его героемъ.

— Я узжаю, сказалъ онъ,— узжаю сейчасъ же.

— Какъ, вы узжаете! вскричала г-жа Бонасье,— а вашъ полкъ, вашъ капитанъ?

— Клянусь честью, вы заставили меня позабыть обо всемъ этомъ, дорогая Констанція, да, вы правы, мн нуженъ отпускъ.

— Еще одно препятствіе, грустно прошептала г-жа Бонасье.

— О, что касается до этого, вскричалъ д’Артаньянъ,— то я его преодолю, будьте покойны!

— Какимъ образомъ?

— Сегодня же вечеромъ я пойду къ де-Тревилю, которому поручу выпросить эту милость у его двоюроднаго брата, г. Дезессара.

— Теперь другое препятствіе.

— Ну, что же? спросилъ д’Артаньянъ, видя, что г-жа Бонасье не ршается продолжать.

— Можетъ быть, у васъ нтъ денегъ?

— Слово ‘можетъ быть’ совсмъ излишне, сказалъ д’Артаньянъ, улыбаясь.

— Въ такомъ случа, сказала г-жа Бонасье, открывая шкафъ и вынимая изъ этого шкафа мшокъ, который за полчаса передъ тмъ такъ любовно ласкалъ ея мужъ,— возьмите этотъ мшокъ.

— Подарокъ кардинала! вскричалъ, разражаясь смхомъ, д’Артаньянъ, который, какъ помнить читатель, съ помощью приподнятыхъ половицъ, не проронилъ ни одного слова изъ разговора торговца и его жены.

— Да, подарокъ кардинала, отвтила г-жа Бонасье вы видите, что онъ представляетъ довольно почтенную наружность.

— Чортъ возьми! вскричалъ д’Артаньянъ,— это будетъ вдвойн забавная штука: спасти королеву, воспользовавшись деньгами его высокопреосвященства!

— Вы любезный и милый молодой человкъ, сказала г-жа Бонасье.— Поврьте, что ея величество не останется неблагодарной.

— О, я и безъ того уже вознагражденъ, вскричалъ д’Артаньянъ:— я васъ люблю, вы позволяете мн высказать это вамъ,— въ этомъ уже больше счастья, чмъ я могъ надяться!

— Молчите! вскричала г-жа Бонасье, задрожавъ.

— Что?

— На улиц говорятъ.

— Это голосъ…

— Моего мужа. Я его узнала!

Д’Артаньянъ подбжалъ въ двери и заперъ ее на задвижку.

— Онъ не войдетъ, пока я не уйду, сказалъ онъ: — а когда я уйду, вы отворите ему.

— Но я тоже должна уйти. Если я останусь тутъ, какъ объяснить исчезновеніе денегъ?

— Вы правы, нужно уйти.

— Уйти, но какъ? если мы выйдемъ, онъ насъ увидитъ.

— Въ такомъ случа, надо подняться ко мн.

— Ахъ! покричала г-жа Бонасье,— вы говорите это такимъ голосомъ, который заставляетъ меня бояться.

Г-жа Бонасье сказала эти слова со слезами на глазахъ. Д’Артаньянъ увидлъ эти слезы и, взволнованный, растроганный, упалъ къ ея ногамъ.

— У меня, сказалъ онъ.— вы будете въ полной безопасности, какъ бы вы были въ храм. Я даю вамъ въ томъ слово дворянина.

— Пойдемте, сказала она,— я довряюсь вамъ, мой другъ.

Д’Артаньянъ съ большою предосторожностью отодвинулъ задвижку, и оба, легкіе, какъ тни, скользнули черезъ внутреннюю дверь въ коридоръ, безъ шума поднялись по лстниц и вошли въ комнату д’Артаньяна.

Очутившись у себя, для большей увренности, молодой человкъ устроилъ баррикаду у двери, они оба подошли къ окну и черезъ щель ставни увидли г. Бонасье, разговаривавшаго съ человкомъ въ плащ.

Увидя человка въ плащ, д’Артаньянъ сдлалъ прыжокъ и, выхвативъ на половину свою шпагу, бросился къ двери: это былъ незнакомецъ, съ которымъ у него было столкновеніе въ Менг.

— Что вы хотите сдлать? вскричала г-жа Бонасье:— вы насъ погубите!

— Но я поклялся убить этого человка! сказалъ д’Артаньянъ.

— Ваша жизнь не принадлежитъ вамъ въ настоящее время. Именемъ королевы я запрещаю вамъ подвергать себя какой-либо опасности, исключая опасности, предстоящей вамъ въ дорог.

— А своимъ именемъ вы ничего мн не приказываете?

— А своимъ именемъ, сказала г-жа Бонасье съ сильнымъ волненіемъ:— своимъ именемъ я прошу васъ объ этомъ. Но станемте слушать: кажется, они говорятъ обо мн.

Д’Артаньянъ приблизился къ окну и приложилъ ухо.

Г. Бонасье отворилъ дверь и, видя, что въ комнат пусто, вернулся къ человку въ плащ, за минуту имъ оставленному.

— Она ушла, сказалъ онъ,— она вернулась въ Лувръ.

— Вы уврены, что она не догадалась о намреніяхъ, съ которыми вы вышли?

— Нтъ, отвтилъ Бонасье самодовольно,— эта женщина слишкомъ поверхностно смотритъ на вещи.

— А молодой гвардеецъ дома?

— Не думаю, какъ вы сами видите, у него заперты ставни и сквозь щели не видно свта.

— Все равно, надобно въ этомъ удостовриться.

— Какимъ образомъ?

— Войти и постучаться въ дверь. Идите.

— Я спрошу у его лакея.

Бонасье вошелъ въ свою квартиру, прошелъ черезъ ту самую дверь, черезъ которую проскользнули оба бглеца, вошелъ на площадку квартиры д’Артаньяна и постучался.

Никто не отвтилъ: Портосъ для большаго шику отпросилъ на этотъ вечеръ къ себ Плянше, а д’Артаньянъ остерегся подать малйшій признакъ существованія.

Когда Бонасье постучался въ дверь, молодые люди почувствовали, какъ забились ихъ сердца.

— У него никого нтъ дома, сказалъ Бонасье.

— Ничего не значитъ, все-таки войдемте къ вамъ, мы будемъ у васъ въ большей безопасности, чмъ на порог.

— Ахъ, Боже мой! прошептала г-жа Бонасье.— мы теперь ничего не услышимъ.

— Напротивъ, сказалъ д’Артаньянъ,— мы будемъ слышать еще лучше.

Д’Артаньянъ вынулъ три или четыре половицы, разостлалъ коверъ на полу, всталъ на колни и сдлалъ знакъ г-ж Бонасье наклониться, какъ сдлалъ и онъ, къ отверстію.

— Вы уврены, что тамъ нтъ никого? спросилъ незнакомецъ.

— Ручаюсь вамъ за это, сказалъ Бонасье.

— И вы думаете, что ваша жена?..

— Вернулась въ Лувръ.

— Не сказавши ни съ кмъ ни слова, кром васъ?

— Я въ этомъ увренъ.

— Это очень важно, понимаете?

— Итакъ, новость, которую я вамъ принесъ, иметъ значеніе?..

— Очень важное, мой любезный Бонасье, я этого отъ васъ но скрываю.

— Въ такомъ случа, кардиналъ будетъ мною доволенъ.

— Я не сомнваюсь въ этомъ.

— Великій кардиналъ!

— Вы твердо помните, что въ разговор съ вами ваша жена не называла никого?

— Мн кажется, нтъ.

— Она не назвала ни г-жи де-Шеврезъ, ни милорда Букингама, ни г-жи де-Верне?

— Нтъ, она мн только сказала, что хочетъ послать меня въ Лондонъ въ интересахъ одной знатной особы.

— Измнникъ! прошептала г-жа Бонасье.

— Молчите! сказалъ д’Артаньянъ, взявши ее за руку, на что она не обратила вниманія.

— Какъ бы то ни было, продолжалъ человкъ въ плащ:— вы глупы, что не притворились, будто бы берете на себя порученіе: вы имли бы теперь въ рукахъ письмо, и государство, которому угрожаютъ, было бы спасено, а вы..

— А я?

— Кардиналъ пожаловалъ бы вамъ дворянскую грамату…

— Онъ сказалъ вамъ это?

— Да. Я знаю, что онъ хотлъ вамъ сдлать этотъ сюрпризъ.

— Будьте покойны, возразилъ Бонасье: — моя жена меня обожаетъ и время еще не ушло.

— Дуракъ! прошептала г-жа Бонасье.

— Молчите! сказалъ д’Артаньянъ, еще крпче сжимая ея руку.

— Какъ еще время не ушло? спросилъ человкъ въ плащ.

— Я вернусь въ Лувръ, спрошу г-жу Бонасье, скажу ей, что я передумалъ, принимаю порученіе, добуду письмо и прибгу къ кардиналу.

— Ну, что жъ? отправляйтесь скоре, я вернусь, чтобы узнать о результат вашей попытки.

Незнакомецъ вышелъ.

— Подлецъ! сказала г-жа Бонасье, говоря это по адресу своего мужа.

— Молчите! повторилъ д’Артаньянъ, еще крпче сжимая ей руку.

Ужасный вой прервалъ вдругъ размышленія д’Артаньяна и г-жи Бонасье. Это ея мужъ, замтившій исчезновеніе мшка съ деньгами, началъ кричать: караулъ! грабятъ!

— Ахъ, Боже мой! вскричала г-жа Бонасье,— онъ подыметъ на ноги весь кварталъ.

Бонасье долго кричалъ, но подобные крики, повторявшіеся очень часто, не привлекли никого въ улицу Могильщиковъ, къ тому же домъ торговца не пользовался съ нкоторыхъ поръ хорошей репутаціей. Видя, что никто не приходитъ, онъ вышелъ, продолжая кричать, и слышно было, какъ его голосъ все боле и боле удалялся по направленію къ улиц Бакъ.

— Онъ ушелъ, теперь и вы тоже должны удалиться, сказала г-жа Бонасье:— будьте смлы, но въ особенности осторожны и помните, что вы обязаны пожертвовать собой королев.

— Ей и вамъ! вскричалъ д’Артаньянъ.— Будьте покойны, прелестная Констанція, я сдлаюсь достойнымъ ея признательности, но достигну-ли того, что сдлаюсь достойнымъ вашей любви?

Яркій румянецъ, покрывшій щеки молодой женщины, былъ ея отвтомъ. Нсколько минутъ спустя д’Артаньянъ вышелъ, тоже завернутый въ большой плащъ, изъ-подъ котораго выглядывала рукоятка длинной шпаги.

Г-жа Бонасье проводила его долгимъ взглядомъ, полнымъ любви, которымъ провожаетъ человка женщина, сознающая, что любима имъ, но когда онъ скрылся за угломъ улицы, она упала на колни и сложила руки.

— О, Боже мой! вскричала она,— защити королеву, защити меня!

XIX.
Планъ кампаніи.

Д’Артаньянъ прямо отправился къ де-Тревилю. Онъ разсудилъ, что черезъ нсколько минутъ кардиналъ будетъ извщенъ обо всемъ проклятымъ незнакомцемъ, который, повидимому, былъ его агентомъ, и совершенно основательно ршилъ, что нельзя было терять ни минуты. Сердце молодого человка было переполнено радостью. Случай пріобрсти славу и деньги наконецъ представился ему, и точно для того, чтобы поощрить его для перваго раза, сблизилъ съ женщиной, которую онъ обожалъ. И такъ, этотъ случай приносилъ ему даже больше, чмъ онъ смлъ ожидать отъ Провиднія. Де-Тревиль былъ въ своей гостиной, окруженный своей обыкновенной свитой дворянъ. Д’Артаньянъ, какъ коротко знакомый въ дом, прошелъ прямо въ кабинетъ и веллъ предупредить де-Тревиля, что онъ ждетъ его по очень важному длу. Не прошло и пяти минутъ, какъ вошелъ де-Тревиль. Съ перваго взгляда, видя радостное выраженіе лица д’Артаньяна, почтенный капитанъ понялъ, что дйствительно произошло что-нибудь новое. Въ продолженіе всей дороги д’Артаньянъ спрашивалъ себя, слдуетъ ли довриться де-Тревилю, или только попросить достать ему свободный пропускъ для одного секретнаго дла. Но де-Тревиль такъ хорошо всегда относился къ нему, такъ былъ преданъ королю и королев, такъ сердечно ненавидлъ кардинала, что молодой человкъ ршился открыть ему все.

— Вы меня хотли видть, мой юный другъ? спросилъ де-Тревиль.

— Да, капитанъ, отвчалъ д’Артаньянъ,— и, надюсь, вы меня извините, что я потревожилъ васъ, когда узнаете, по какому важному длу я пришелъ.

— Говорите, я васъ слушаю.

— Дло идетъ ни больше, ни меньше, сказалъ д’Артаньянъ, понижая голосъ,— какъ о чести, а можетъ быть и жизни королевы.

— Что вы говорите? спросилъ де-Тревиль, осматриваясь кругомъ, чтобы удостовриться, что они были совершенно одни, и снова останавливая вопросительный взглядъ на д’Артаньян.

— Я говорю, капитанъ, что случай открылъ мн одну тайну…

— Которую вы сохраните, надюсь, молодой человкъ, до вашей смерти.

— Но которую я долженъ доврить вамъ, капитанъ, потому что вы одни можете мн помочь въ исполненіи порученія, которое мн только что дано ея величествомъ.

— Это ваша тайна?

— Нтъ, капитанъ, это тайна королевы.

— Уполномочены ли вы ея величествомъ доврить мн ее?

— Нтъ, капитанъ, напротивъ, мн предписано какъ можно строже хранить эту тайну.

— Въ такомъ случа, почему же вы хотите выдать ея тайну мн?

— Потому что, говорю вамъ, безъ васъ я не. могу ничего сдлать, и потому, что я боюсь, что вы откажете мн въ той милости, которую я пришелъ просить у васъ, если вамъ будетъ неизвстно, съ какой цлью я прошу васъ о ней.

— Сохраните вашу тайну, молодой человкъ, и скажите, чего вы желаете?

— Я желалъ бы, чтобы вы достали мн отъ г. Дезесеара отпускъ на 15 дней.

— Когда именно?

— Въ эту же ночь.

— Вы оставляете Парижъ?

— Я ду по порученію.

— Можете вы мн сказать куда?

— Въ Лондонъ.

— Заинтересованъ ли кто-нибудь въ томъ, чтобы вы не достигли вашей цли?

— И думаю, что кардиналъ отдалъ бы все на свт, чтобы помшать его исполненію.

— А вы дете одни?

— Совершенно одинъ.

— Въ такомъ случа, вы не продете Бонди, я говорю вамъ это, поврьте слову де-Тревиля.

— Какъ такъ?

— Васъ убьютъ,

— Я умру, исполняя свой долгъ.

— Но ваше порученіе не будетъ исполнено.

— Это правда, сказалъ д’Артаньянъ.

— Поврьте мн, продолжалъ де-Тревиль:— что въ подобнаго рода предпріятіяхъ надо быть четверымъ, чтобы дохать одному.

— Ахъ, капитанъ, вы правы, сказалъ д’Артаньянъ. Вы знаете Атоса, Портоса и Арамиса и знаете также, могу ли я ими располагать.

— Не довряя имъ тайны, которую я не хотлъ узнать?

— Мы разъ навсегда поклялись въ слпой довренности и безпредльной преданности другъ другу, какое бы испытаніе насъ ни постигло, къ тому же, вы можете сказать имъ, что вы вполн довряете мн, и они отнесутся ко мн такъ же доврчиво, какъ и вы.

— Я каждому изъ нихъ пошлю отпускъ на 15 дней, вотъ и все: Атосу, который все еще страдаетъ отъ своей раны, чтобы онъ похалъ на Форжескія воды, а Портосу и Арамису для сопровожденія ихъ друга, котораго они не хотятъ покинуть въ такомъ печальномъ болзненномъ положеніи. Выдача отпусковъ послужить имъ доказательствомъ, что я дозволяю имъ это путешествіе.

— Благодарю, капитанъ, вы безгранично добры.

— Отправляйтесь же къ нимъ сію же минуту, и чтобы все было исполнено въ эту же ночь. А прежде всего напишите ваше прошеніе къ Дезессару. За вами, можетъ быть, слдитъ шпіонъ, и ваше посщеніе, въ такомъ случа, уже извстное кардиналу, будетъ имть законную причину.

Д’Артаньянъ исполнилъ это требованіе, и де-Тревиль, получивши бумагу изъ его рукъ, уврилъ его, что раньше двухъ часокъ ночи четыре отпуска будутъ доставлены въ квартиры каждому изъ нихъ.

— Будьте такъ любезны, прикажите доставить мой отпускъ къ Атосу, попросилъ д’Артаньянъ.— Я боюсь, вернувшись къ себ, натолкнуться на какую-нибудь не пріятность.

— Хорошо. Прощайте! Счастливаго пути. Да кстати, сказалъ г. де-Тревиль собиравшемуся уже уйти д’Артаньяну.

Послдній вернулся.

— Есть ли у васъ деньги?

Д’Артаньянъ похлопалъ по мшечку, бывшему у него въ карман.

— Довольно? спросилъ де-Тревиль.

— Триста пистолей.

— Хорошо, съ этимъ можно ухать на край свта. Отправляйтесь же.

Д’Артаньянъ поклонился де-Тревилю, который протянулъ ему руку, д’Артаньянъ пожалъ ее съ почтеніемъ смшаннымъ съ признательностью. Съ самаго своего прізда въ Парижъ онъ не могъ нахвалиться этимъ превосходнымъ, вполн достойнымъ уваженія, благороднымъ человкомъ.

Раньше всего д’Артаньянъ отправился къ Арамису, онъ еще не былъ у своего друга съ того самаго вечера, какъ преслдовалъ г-жу Бонасье. И даже больше того. Онъ почти не видлъ молодого мушкетера, и каждый разъ, какъ онъ съ нимъ встрчался, ему казалось, что онъ замчаетъ все большую и большую грусть на его лиц.

Даже въ этотъ вечеръ Арамисъ сидлъ мрачный и задумчивый, д’Артаньянъ сдлалъ ему нсколько вопросовъ относительно этой глубокой задумчивости, Арамисъ объяснилъ ему это тмъ, что онъ долженъ написать комментарій на 18 главу Св. Августина по-латыни и приготовить эту работу къ слдующей недл, что его очень озабочиваетъ.

Въ то время, какъ два друга поболтали еще нсколько минутъ, вошелъ посланный отъ де-Тревиля съ запечатаннымъ пакетомъ.

— Что это такое? спросилъ Арамисъ.

— Отпускъ, о которомъ вы просили, отвчалъ лакей.

— Мн? Да я не просилъ отпуска!

— Молчите и берите, сказалъ д’Артаньянъ,— а вамъ, мой другъ, вотъ пистоли за вашъ трудъ, вы скажете де-Тревилю, что г. Арамисъ искренно благодаритъ его. Идите.

Лакей поклонился до земли и вышелъ.

— Что это значить? спросилъ Арамисъ.

— Захватите съ собой все, что вамъ необходимо для двухнедльнаго путешествія, и слдуйте за мной.

— Но я не могу оставить Парижъ въ настоящую минуту, не узнавши…

Арамисъ пріостановился.

— Что съ ней сдлалось, не правда ли? продолжалъ д’Артаньянъ.

— Съ кмъ? спросилъ Арамисъ.

— Съ женщиной, которая была здсь, съ женщиной съ вышитымъ платкомъ?

— Кто вамъ сказалъ, что здсь была женщина? спросилъ Арамисъ, поблднвшій, какъ мертвецъ.

— Я ее видлъ.

— И вамъ извстно, кто она?

— По крайней мр, я догадываюсь.

— Слушайте, сказалъ Арамисъ,— разъ вы такъ много знаете, то наврно знаете и то, что сдлалось съ этой женщиной?

— Я полагаю, что она вернулась въ Туръ.

— Въ Туръ? да, наврно такъ… Вы ее знаете?.. Но какъ она могла вернуться въ Туръ, ничего не сказавши мн?

— Потому что она боялась, что ее арестуютъ?

— Почему она не написала мн?

— Потому что она побоялась скомпрометировать васъ.

— Д’Артаньянъ, вы возвращаете мн жизнь! вскричалъ Арамисъ.— Я думалъ, что она меня презираетъ, что она измнила! Я былъ такъ счастливъ снова увидть ее! Я не могъ поврить, что она рисковала для меня своей свободой, а между тмъ, по какому длу она пріхала бы въ Парижъ?

— По тому же самому, по которому мы сегодня отправимся въ Англію.

— А что это за дло?

— Когда-нибудь вы узнаете объ этомъ, Арамисъ, но въ настоящую минуту позвольте мн поступить по примру автора ‘Племянницы доктора’.

Арамисъ улыбнулся, потому что онъ вспомнилъ сказку, разсказанную имъ однажды вечеромъ своимъ друзьямъ.

— Ну, что же! Такъ какъ она оставила Парижъ и вы въ этомъ уврены, д’Артаньянъ, то меня здсь ничто не удерживаетъ, и я готовъ слдовать за вами. Вы говорите, что мы демъ?..

— Сейчасъ къ Атосу, и если вы хотите идти со мною, я попрошу васъ поторопиться, потому что мы и такъ потеряли много времени.

— Базенъ детъ съ нами? спросилъ Арамисъ.

— Можетъ быть, во всякомъ случа, лучше, чтобы онъ проводилъ насъ сію же минуту къ Атосу.

Арамисъ позвалъ Базена и приказалъ ему идти за ними къ Атосу:

— Пойдемте же, сказалъ онъ, захвативъ плащъ, шпагу и три пистолета и открывая, впрочемъ, совершенно напрасно, три или четыре ящика, чтобы посмотрть, не найдется ли тамъ завалившагося пистоля. Окончательно убдившись, что эти поиски напрасны, онъ пошелъ съ д’Артаньяномъ, недоумвая, откуда молодой гвардеецъ знаетъ такъ же хорошо, какъ и онъ, кто была та женщина, которой онъ оказалъ гостепріимство, и знаетъ лучше него самого, что съ ней сталось.

Только выйдя изъ дому, Арамисъ положилъ руку на плечо Д’Артаньяна и, пристально посмотрвъ на него, спросилъ:

— Вы никому не говорили объ этой женщин?

— Никому на свт.

— Даже Атосу или Портосу?

— Я не говорилъ имъ ни слова.

— Отлично!

Успокоившись относительно этого важнаго обстоятельства, Арамисъ продолжалъ путь вмст съ д’Артаньяномъ, и оба скоро пришли къ Атосу.

Они застали его державшимъ въ одной рук отпускъ, а въ другой — письмо де-Тревиля.

— Можете ли вы объяснить мн, что значитъ этотъ отпускъ и письмо, которые я только что получилъ? спросилъ удивленный Атосъ.

‘Любезный Атосъ! Я очень желаю, чтобы вы отдохнули недли дв, такъ какъ ваше здоровье непремнно этого требуетъ. Позжайте же на Форжескія воды или какія-либо другія, боле вамъ подходящія, и постарайтесь поправиться.

Расположенный къ вамъ де-Тревиль’

— Отпускъ и письмо означаютъ, что вы должны за мной слдовать, Атосъ.

— На Форжескія воды?

— Туда или куда-нибудь въ другое мсто.

— По служб короля?

— Короля или королевы, не слуги ли мы ихъ величествъ?

Въ эту минуту вошелъ Портосъ.

— Чортъ возьми, сказалъ онъ,— вотъ странная-то вещь: съ которыхъ это поръ мушкетерамъ даютъ отпускъ, когда они о немъ и не просятъ?!

— Съ тхъ поръ, сказалъ д’Артаньянъ:— какъ у нихъ есть друзья, которые за нихъ просятъ.

— А, а! сказалъ Портосъ,— тутъ, кажется, завелось что то новое.

— Да, мы демъ, сказалъ Арамисъ.

— Въ какую страну? спросилъ Портосъ.

— Честное слово, самъ хорошо не знаю этого, замтилъ Атосъ:— спроси объ этомъ у д’Артаньяна.

— Въ Лондонъ, господа, объявилъ д’Артаньянъ.

— Въ Лондонъ! вскричалъ Портосъ.— А что мы будемъ длать въ Лондон?

— Этого я не могу сообщить вамъ, господа, и вы должны мн довриться.

— Для того, чтобы хать въ Лондонъ, нужны деньги, а ихъ у меня нтъ.

— И у меня тоже, сказалъ Арамисъ.

— И у меня тоже, повторилъ Атосъ.

— У меня есть, возразилъ д`Артаньянъ, вытаскивая изъ кармана мшокъ съ деньгами и кладя его на столъ. Въ этомъ мшк — триста пистолей, возьмемъ каждый по семидесяти пяти, этого совершенно довольно, чтобы създить въ Лондонъ и вернуться. Къ тому же, будьте спокойны, мы не вс доберемся до Лондона.

— Отчего это?

— Потому что, по всей вроятности, нкоторые изъ насъ останутся на дорог.

— Но разв мы идемъ на войну?

— И самую рискованную, предупреждаю васъ.

— Однакожъ! Но если мы рискуемъ быть убитыми, сказалъ Портосъ:— я по крайней мр желалъ бы узнать, за что именно?

— Очень ты отъ этого выиграешь! отозвался Атосъ.

— Впрочемъ, замтилъ Арамисъ,— я держусь мннія Портоса.

— Иметъ ли король привычку отдавать отчетъ? Нтъ, онъ просто говоритъ вамъ: господа, въ Гасконіи или во Фландріи — война, отправляйтесь сражаться, и вы идете. За что? Вы даже и не безпокоитесь объ этомъ.

— Д’Артаньянъ правъ, согласился Атосъ: — вотъ три отпуска, полученные нами отъ де-Тревиля, и вотъ триста пистолей, полученныхъ нами неизвстно откуда. Отправимтесь насмерть туда, куда намъ велятъ идти. Стоитъ ли жизнь тот, чтобы задавать столько вопросовъ? Д’Артаньянъ, я готовъ слдовать за тобой.

— И я тоже, сказалъ Портосъ.

— И я тоже, согласился и Арамисъ.— Я вовсе не прочь оставить Парижъ. Мн нужно разсяться.

— Ну, что же! развлеченія будутъ, господа, будьте спокойны! замтилъ д’Артаньянъ.

— А теперь вопросъ: когда мы узжаемъ? спросилъ Атосъ.

— Сейчасъ же, отвтилъ д’Артаньянъ,— нельзя терять ни минуты.

— Эй, Гримо, Плянше, Мускетонъ, Базенъ! закричали молодые люди своимъ слугамъ,— смажьте намъ саломъ сапоги и приведите изъ гостиницы лошадей.

Мушкетеры оставляли въ одной и той же гостиниц своихъ лошадей и лошадей своихъ слугъ.

Плянше, Гримо, Мускетонъ и Базенъ пустились во всю прыть.

— Теперь составимъ планъ кампаніи, сказалъ Портосъ.— Куда направляемся мы прежде всего?

— Въ Кале, отвчалъ д’Артаньянъ:— это самый краткій путь въ Лондонъ.

— Въ такомъ случа, сказалъ Портосъ,— вотъ мое мнніе.

— Говори.

— Четыре человка, путешествующіе вмст, покажутся подозрительными, д’Артаньянъ каждому изъ насъ дастъ инструкціи, я поду впередъ по дорог къ Булони, чтобъ расчистить дорогу, Атосъ, два часа спустя, подетъ по дорог къ Амьеню, Арамисъ послдуетъ за нами по Нойонской дорог, а д’Артаньянъ пусть детъ по какой хочетъ дорог въ плать Плянше, а Плянше подетъ съ нами вмсто д’Артаньяна, въ мундир гвардейца.

— Господа, замтилъ Атосъ,— я держусь мннія, что не слдуетъ въ подобныя дла вмшивать слугъ: секретъ можетъ быть случайно выданъ дворяниномъ, но почти всегда проданъ слугой.

— Планъ Портоса кажется мн неудобоисполнимымъ, замтилъ д’Артаньянъ:— потому что я и самъ не знаю, какія я могу дать вамъ инструкціи. Я везу письмо — вотъ и все. Я не имю и не могу снять три копіи съ этого письма, такъ какъ оно запечатано, а потому, по моему мннію, надо хать вмст всей компаніей. Это письмо тутъ, у меня въ карман,— и онъ указалъ, гд оно спрятано,— Если меня убьютъ, одинъ изъ васъ возьметъ его и будетъ продолжать путь, если убьютъ его, настанетъ очередь слдующаго, и такъ дальше: лишь бы только одинъ дохалъ, вотъ все, что требуется.

— Браво, д’Артаньянъ, я согласенъ съ твоимъ мнніемъ, сказали Атосъ.— Къ тому же, надо быть послдовательнымъ: ду на воды, вы меня сопровождаете, вмсто тогь, чтобы хать на воды Форжеса, я отправлюсь на морскія купанья. Я свободенъ въ выбор. Захотятъ насъ арестовать, я покажу письмо де-Тревиля, а вы покажете ваши отпуски. Если на насъ нападутъ, мы будемъ защищаться, если насъ вздумаютъ судить, мы будемъ упорно настаивать на томъ, что не имли другого намренія, какъ только выкупаться извстное число разъ въ мор, было бы очень легко управиться съ каждымъ изъ четырехъ людей въ отдльности, между тмъ какъ вс четверо вмст мы представляемъ цлое войско. Мы вооружимъ четырехъ слугъ пистолетами и мушкетами, если противъ насъ пошлютъ цлую армію, мы дадимъ сраженіе, и тотъ, кто останется въ живыхъ, какъ сказалъ д’Артаньянъ, доставить письмо.

— Хорошо сказано! вскричалъ Арамисъ,— ты говоришь не часто, Атосъ, но когда говоришь, то напоминаешь Іоанна Златоуста. Я принимаю планъ Атоса, а ты, Портосъ?

— Я тоже, согласился Портосъ,— если согласенъ д’Артаньянъ. Д’Артаньянъ — податель письма, а потому, естественно, онъ долженъ стоять во глав этого предпріятія, пусть онъ ршить, и мы исполнимъ.

— Итакъ, сказалъ д’Артаньянъ,— я ршаю, что мы принимаемъ планъ Атоса и вызжаемъ черезъ полчаса.

— Согласны! хоромъ подхватили вс три мушкетера.

И каждый, взявъ себ изъ мшка 75 пистолей, началъ приготовленія для вызда въ назначенный часъ.

XX.
Путешествіе.

Въ два часа ночи наши искатели приключеній выхали изъ Парижа черезъ Сенъ-Денисскую заставу, въ продолженіе всей ночи, пока не разсвло, они хали молча, невольно на нихъ вліяла темнота и повсюду имъ видлись засады.

Съ первыми лучами разсвта языки ихъ развязались, а съ солнцемъ вернулось веселое настроеніе: точно наканун сраженія, сердце билось, глаза смялись, чувствовалось, что жизнь, съ которой, можетъ быть, придется разстаться, въ конц концовъ, очень недурная вещь. Караванъ имлъ очень внушительный видъ: вороныя лошади мушкетеровъ, ихъ воинственная осанка и вообще военная выправка, заставлявшая хать правильнымъ шагомъ благородныхъ товарищей-солдатъ, выдали бы самое строгое инкогнито.

За ними хали слуги, вооруженные съ ногъ до головы.

Все шло благополучно до Шантильи, куда пріхали около 8 часовъ утра. Нужно было позавтракать. Остановились и спшились передъ однимъ трактиромъ, въ пользу котораго говорила его вывска, изображавшая св. Мартына, отдающаго половину своего плаща бдному. Слугамъ былъ отданъ приказъ не разсдлывать лошадей и быть готовыми отправиться дальше немедленно.

Они вошли въ общую залу и сли за столъ.

Какой-то дворянинъ, только что пріхавшій по Дамаргенской дорог, сидлъ за этимъ же столомъ и завтракалъ. Онъ началъ разговоръ о дожд и вообще о погод, путешественники отвтили ему, онъ выпилъ за ихъ здоровье, путешественники отвтили ему на его любезность.

Но въ ту минуту, какъ Мускетонъ пришелъ доложить имъ, что лошади готовы, и уже начали вставить изъ-за стола, незнакомецъ предложилъ Портосу выпить за здоровье кардинала, Портосъ отвтилъ, что онъ не желаетъ ничего лучшаго, если незнакомецъ, въ свою очередь, согласенъ выпить за здоровье короля. Незнакомецъ вскричалъ, что онъ не знаетъ никакого другого короля, кром его высокопреосвященства, Портосъ обозвалъ его пьяницей, незнакомецъ обнажилъ шпагу.

— Ты сдлалъ глупость, сказалъ Атосъ,— все таки отступать теперь нельзя: убей этого человка и присоединяйся къ намъ какъ можно скоре.

И вс трое вскочили на лошадей и помчались во весь духъ, между тмъ какъ Портосъ общать своему противнику пробуравить его по всмъ правиламъ фехтовальнаго искусства.

— Лучше однимъ ударомъ! закричалъ ему Атосъ, отъхавши шаговъ на пятьсотъ.

— Но почему этотъ человкъ привязался къ Портосу, а не къ кому-нибудь другому? спросилъ Арамисъ.

— Потому что Портосъ говорилъ громче всхъ насъ и его приняли за нашего начальника, отвчалъ д’Артаньянъ.

— Я всегда говорилъ, что этотъ юноша гасконецъ настоящій кладезь мудрости, сказалъ Атосъ.

Путешественники продолжали путь.

Въ Бове остановились часа на два, какъ для того, чтобы дать передохнуть лошадямъ, такъ и для того, чтобы подождать Портоса. Но прошествіи двухъ часовъ, такъ какъ Портосъ не пріхалъ и о немъ не было никакихъ извстій, похали дальше. Отъхавъ одну милю отъ Бове, въ одномъ мст, гд дорога, направляясь между двухъ откосовъ, сдлалась уже, встртились восемь или десять человкъ, которые, пользуясь тмъ, что мостовая была испорчена, длали видъ, что заняты работой, копая ямы и длая грязныя колеи. Арамисъ, опасаясь замарать сапоги въ этомъ искусственномъ известковомъ раствор, грубо выругалъ ихъ. Атосъ хотлъ удержать его, но было уже слишкомъ поздно: рабочіе начали подсмиваться надъ путешественниками и заставили даже своимъ нахальствомъ потерять всякое терпніе хладнокровнаго Атоса, который направилъ свою лошадь на одного изъ нихъ.

Тогда вс эти люди отступили къ канав, и каждый изъ нихъ взялъ себ по спрятанному тамъ мушкету, вслдствіе этого наши семеро путешественниковъ буквально должны были прохать подъ выстрлами. Арамису пуля насквозь пробила плечо, а Мускетону попала въ мясистыя части ниже поясницы, впрочемъ, только одинъ Мускетонъ упалъ съ лошади, не потому, что былъ опасно раненъ, но онъ не могъ видть своей раны: безъ сомннія, ему показалось, что онъ раненъ гораздо опасне, чмъ это было на самомъ дл.

— Это засада, сказалъ д’Артаньянъ,— нечего тратить порохъ… Въ путь.

Арамисъ, несмотря на свою рану, ухватился за гриву лошади, которая помчала его вмст съ другими. Лошадь Мускетона тоже догнала ихъ и одна, безъ сдока, скакала рядомъ съ ними.

— Это у насъ будетъ запасная лошадь, замтилъ Атосъ.

— Я предпочелъ бы вмсто нея имть шляпу, сказалъ д’Артаньянъ:— мою сбило пулей. Право, счастливо еще, что письмо, которое я везу, было не тамъ.

— Они наврно убьютъ бднаго Портоса, когда онъ подетъ мимо нихъ, сказалъ Арамисъ.

— Если бъ Портосъ былъ на ногахъ, онъ наврно теперь уже догналъ бы насъ, сказалъ Атосъ,— но я полагаю, что пьяница, защищаясь, живо протрезвился.

И они скакали еще два часа, хотя лошади такъ устали, что можно было опасаться, что он скоро откажутся служить. Путешественники похали проселочной дорогой, надясь такимъ образомъ встртить меньше препятствій, но въ Кревкере Арамисъ объявилъ, что онъ дальше не можетъ хать. И въ самомъ дл, нужно было все мужество, которое онъ скрывалъ подъ своей изящной вншностью и своими вжливыми манерами, чтобы дохать и до этого мста. Съ каждой минутой онъ блднлъ все боле и были принуждены поддерживать его на лошади, ему помогли сойти у дверей одной таверны, оставили ему Базена, который, впрочемъ, на случай какой-нибудь стычки, скоре бы помшалъ, чмъ былъ бы полезенъ, а зачмъ сами отправились дальше, въ надежд переночевать въ Амьен.

— Чортъ возьми, сказалъ Атосъ, когда они тронулись дальше и когда изъ всей компаніи осталось чолько двое господъ и двое слугъ, Гримо и Плянше:— чортъ возьми! ужъ они меня теперь не одурачатъ: я вамъ ручаюсь, что они не заставятъ меня ни открыть рта, ни обнажить шпаги до самаго Кале, клянусь…

— Не будемъ давать клятвы, сказалъ д’Артаньянъ:— поскачемъ, если лошади еще не совсмъ выбились изъ силъ.

Путешественники пришпорили лошадей и похали дальше. Въ Амьенъ пріхали въ полночь и остановились въ гостиниц Золотой Лиліи. Хозяинъ гостиницы имлъ видь честнйшаго человка въ мір, онъ встртилъ путешественниковъ съ подсвчникомъ въ одной рук и съ бумажнымъ колпакомъ въ другой. Онъ хотлъ помстить каждаго изъ двухъ путешественниковъ отдльно въ прелестныхъ комнатахъ: къ несчастью, эти комнаты были въ противоположныхъ концахъ гостиницы. Д’Артаньянъ и Атосъ отказались, на что хозяинъ отвтилъ имъ, что у него нтъ другихъ комнатъ, достойныхъ ихъ превосходительствъ, но путешественники объявили ему, что они проведутъ ночь въ одной комнат на тюфякахъ, положенныхъ на полъ. Хозяинъ продолжалъ настаивать, путешественники стояли на своемъ, и пришлось согласиться на ихъ желаніе. Они только что размстили кровати и устроили баррикаду у двери внутри, когда постучались въ ставню со двора, они окликнули, кто тамъ, узнали голоса своихъ слугъ и отворили. И дйствительно, это были Плянше и Гримо.

— Довольно одного Гримо, чтобы караулить лошадей, сказалъ Плянше,— и если господа желаютъ, я лягу поперекъ у ихъ двери, такимъ образомъ, они могутъ быть уврены, что къ нимъ никто не войдетъ.

— Но на чемъ ты ляжешь? спросилъ д’Артаньянъ.

— Вотъ моя постель, сказалъ Плянше, показывая охапку соломы.

— Твоя правда, иди же, сказалъ д’Артаньянъ,— мн вовсе не нравится наружность хозяина: онъ слишкомъ вжливъ.

— И мн тоже, согласился съ нимъ Атосъ.

Плянше влзь въ окно, улегся поперекъ двери, между тмъ какъ Гримо заперся въ конюшню, общая, что въ 5 часовъ утра онъ и четыре лошади будутъ готовы. Ночь прошла довольно спокойно, около 2 часовъ, правда, пробовали отворить дверь, но когда Плянше, проснувшись, вскочилъ и спросилъ: Кто тамъ?— ему отвтили, что ошиблись дверью и удалились. Въ 4 часа утра послышался страшный шумъ въ конюшн. Гримо хотлъ разбудить рабочихъ въ конюшн, и эти рабочіе били его. Когда отворили окно, то увидли бднаго малаго, лежавшаго безъ чувствъ, съ головой, раскроенной ударомъ палки. Плянше спустился на дворъ и хотлъ осдлать лошадей, но лошади оказались разбитыми на ноги. Лошадь Мускетона, проскакавшая наканун безъ своего хозяина въ продолженіе пяти или шести часовъ, одна изъ всхъ могла бы продолжать путь, но непонятной ошибк ветеринаръ, за которымъ послали, кажется, для того, чтобы пустить кровь лошади хозяина, пустилъ кровь лошади Мускетона. Дло начало принимать скверный оборотъ: вс эти послдовательныя приключенія могли быть слдствіемъ простой случайности, но они такъ же хорошо могли быть плодомъ заговора. Атосъ и д’Артаньянъ вышли, между тмъ какъ Плянше пошелъ справиться, нтъ ли гд-нибудь въ окрестности трехъ продажныхъ лошадей. У дверей стояли дв совершенно осдланныя лошади, повидимому, очень свжія и сильныя. Это приходилось очень кстати. Онъ спросилъ, гд хозяева этихъ лошадей, на что ему сказали, что они провели ночь въ гостиниц и въ настоящую минуту кончаютъ свои счеты съ хозяиномъ. Атосъ спустился внизъ, чтобы расплатиться, между тмъ какъ д’Артаньянъ и Плянше стояли у двери, ведущей на улицу, хозяинъ гостиницы былъ въ это время въ своей низенькой отдаленной комнат, и Атоса попросили войти туда. Атосъ безъ всякаго недоврія вошелъ туда и подалъ ему два пистоля, хозяинъ былъ одинъ и сидлъ передъ своимъ бюро, одинъ изъ ящиковъ котораго былъ полуоткрытъ. Онъ взялъ деньги, которыя ему подалъ Атосъ, повертлъ ихъ нкоторое время въ своихъ рукахъ, и вдругъ, закричавъ, что монеты фальшивыя, онъ объявилъ, что велитъ арестовать его и его товарища, какъ двухъ фальшивыхъ монетчиковъ.

— Негодяй! сказалъ Атосъ, наступая на него,— я теб обржу уши.

Въ эту самую минуту четверо съ головы до ногъ вооруженныхъ людей вошли черезъ боковую дверь и бросились на Атоса.

— Меня схватили, вскричалъ Атосъ изо всей мочи:— давай тягу, бги, бги, д’Артаньянъ! И съ этими словами онъ выстрлилъ два раза.

Д’Артаньянъ и Плянше не заставили повторять себ два раза: они отвязали двухъ лошадей, привязанныхъ у двери, вскочили на нихъ, пришпорили и помчались ко весь духъ.

— Ты знаешь, что сдлалось съ Атосомъ? спросилъ д’Артаньянъ у Плянше во время пути.

— Ахъ, сударь, сказалъ Плянше,— я видлъ, что отъ его двухъ выстрловъ упали двое, и мн показалось черезъ стеклянную дверь, что онъ продолжалъ бороться съ другими.

— Храбрый Атосъ, прошепталъ д’Артаньянъ,— какъ жаль, что его приходится покинуть! Впрочемъ, можетъ быть, въ двухъ шагахъ отсюда и насъ ожидаетъ то же самое. Впередъ, Плянше, впередъ! ты храбрый малый.

— Я говорилъ вамъ, сударь, отвчалъ Плянше,— что пикардійцевъ узнаютъ на дл, къ тому же я здсь на родин, и это меня возбуждаетъ.

И оба, сильно пришпоривая, пріхали въ Сентъ-Омеръ безъ передышки. Въ Сентъ-Омер они дали вздохнуть лошадямъ, держа поводья въ рук, боясь какого-нибудь новаго случая, и перекусили стоя на улиц, посл, чего снова отправились дальше. Не дохавши ста шаговъ до Кале, лошадь д’Артаньяна упала, и не было никакой возможности заставить ее подняться: кровь шла у нея изъ носу и изъ глазъ, оставалась только лошадь Плянше, но она остановилась и ни за что не хотла идти дале. Къ счастью, какъ мы уже сказали, они были въ ста шагахъ отъ города, они оставили двухъ лошадей на большой дорог и побжали къ пристани. Плянше указалъ своему господину на одного дворянина, пріхавшаго со своимъ слугою и опередившаго ихъ не боле какъ на 50 шаговъ.

Они быстро приблизились къ этому господину, который, казалось, былъ очень занятъ. Сапоги его были въ пыли, и онъ спросилъ, можетъ ли онъ сію же минуту отправиться въ Англію.

— Ничего не могло быть легче, отвтилъ хозяинъ одного судна, готоваго натянуть парусъ:— но сегодня утромъ получено приказаніе никого не пропускать безъ особеннаго позволенія кардинала.

— У меня есть это позволеніе, сказалъ господинъ, вытаскивая бумагу изъ кармана.

— Засвидтельствуйте его у губернатора порта, сказалъ хозяинъ судна,— и подемте со мной.

— Гд я найду губернатора?

— На его дач.

— А гд находится эта дача?

— Въ четверти мили отъ города, смотрите, вы ее видите отсюда: у подошвы этой маленькой возвышенности черепичная крыша.

— Отлично.

И въ сопровожденіи своего слуги онъ отправился по дороі къ дач губернатора.

Д’Артаньянъ и Плянше послдовали за этимъ господиномъ на разстояніи пятисотъ шаговъ. Какъ только они очутились вн города, д’Артаньянъ ускорилъ шаги и догналъ незнакомца на опушк маленькаго лса.

— Милостивый государь, сказалъ д’Артаньянъ:— мн кажется, что вы очень спшите.

— Какъ нельзя больше.

— Я очень сожалю объ этомъ, потому что я тоже очень спшу и хотлъ просить васъ оказать мн услугу.

— Какую?

— Позволить мн прохать первому.

— Невозможно, сказалъ джентльменъ:— я сдлалъ 60 миль въ 44 часа и необходимо, чтобы завтра, въ 12 часовъ дня, я былъ въ Лондон.

— Я сдлалъ тотъ же самый путь въ 10 часовъ и мн необходимо быть въ Лондон завтра въ 10 часовъ утра.

— Я въ отчаяніи, милостивый государь, но я пріхалъ первымъ и не переду вторымъ.

— Я въ отчаяніи, милостивый государь, но я пріхалъ вторымъ и переду каналъ первымъ.

— Я ду по служб короля.

— А я по своимъ собственнымъ дламъ.

— Но, мн кажется, вы ищете со мной ссоры?

— Чортъ возьми! А вы какъ же бы хотли иначе?

— Чего вы желаете?

— Вы хотите это знать?

— Конечно.

— Ну, что жъ! Мн нужно позволеніе на проздъ, которое вы имете, такъ какъ у меня его нтъ, а оно мн необходимо.

— Вы шутите, я полагаю?

— Я никогда не шучу.

— Позвольте мн пройти!

— Вы не пройдете.

— Мой храбрый молодой человкъ, я размозжу вамъ голову. Эй, Любенъ! мои пистолеты!

— Плянше, сказалъ д’Артаньянъ,— займись слугой, а я беру на себя справиться съ господиномъ.

Плянше, ободренный первой удачей, бросился на Любека, и такъ какъ былъ очень силенъ и крпокъ, то повалилъ его на землю навзничь и придавилъ ему колномъ грудь.

— Справляйтесь со своимъ дломъ, сударь, а я покончилъ со своимъ.

Увидвъ это, дворянинъ обнажилъ шпагу и кинулся на д’Артаньяна, но онъ имлъ дло съ сильнымъ противникомъ.

Въ три секунды д’Артаньянъ нанесъ ему три удара, приговаривая при каждомъ:

— Это за Атоса, это за Портоса, это за Арамиса.

При третьемъ удар дворянинъ упалъ, какъ безжизненная масса

Д’Артаньянъ думалъ, что онъ умеръ, и подошелъ къ нему, чтобы взять у него пропускъ кардинала, но въ ту самую минуту, какъ онъ протянулъ руку, чтобы его обыскать, раненый, не выпускавшій изъ рукъ шпаги, нанесъ ему концомъ ударъ въ грудь, приговаривая:

— Вотъ вамъ!

— А это за меня! Остатки сладки! вскричалъ взбшенный д’Артаньянъ, прикалывая его къ земл четвертымъ ударомъ въ животъ.

На этотъ разъ дворянинъ закрылъ глаза и лишился чувствъ. Д’Артаньянъ обшарилъ карманъ, куда, какъ онъ видлъ, было положено приказаніе о пропуск, и взялъ его. Оно было написано на имя графа Варда.

Затмъ, бросивъ послдній взглядъ на красиваго молодого человка, лтъ двадцати пяти, не больше, котораго онъ оставилъ простертымъ на земл, безъ чувствъ, а можетъ быть и мертвымъ, онъ вздохнулъ о странной судьб, заставляющей людей уничтожать другъ друга для выгоды совсмъ чуждыхъ имъ людей, которые зачастую даже и не знаютъ объ ихъ существованіи.

Его размышленія были скоро нарушены Любеномъ, испускавшимъ какое-то рычаніе и кричавшимъ во все горло о помощи.

Плянше положилъ ему руку на горло и сжалъ ее изъ всхъ силъ.

— Баринъ, сказалъ онъ,— пока я буду держать его такимъ образомъ, онъ кричать не станетъ, но какъ только и отпущу его, онъ начнетъ кричать снова. Я узналъ въ немъ нормандца, а нормандцы упрямы.

И дйствительно, даже со стиснутымъ горломъ Любенъ пытался издавать звуки.

— Подожди! сказалъ д’Артаньянъ и, взявъ свой платокъ, онъ засунулъ его въ ротъ Любека.

— А теперь, сказалъ Плянше,— привяжемте его къ дереву.

Все было сдлано вполн добросовстно, а затмъ они перетащили графа Варда и положили его рядомъ съ его слугой, такъ какъ уже надвигалась ночь, то очевидно было, что раненый и связанный, помщенные недалеко отъ лса, останутся здсь до слдующаго дня.

— А теперь, сказалъ д’Артаньянъ,— къ губернатору!

— Но, мн кажется, вы ранены? замтилъ Плянше.

— Это не иметъ, значенія, займемся боле спшнымъ дломъ, а затмъ вернемся и къ моей ран, которая, впрочемъ, не кажется мн очень опасной.

И они направились большими шагами на дачу губернатора.

Доложили о приход графа Варда.

Д’Артаньяна ввели.

— Вы имете пропускъ, подписанный г. кардиналомъ? спросилъ губернаторъ.

— Да, отвтилъ д’Артаньянъ,— вотъ онъ.

— А-а! онъ въ порядк и о васъ очень хорошій отзывъ, сказалъ губернаторъ.

— Это очень естественно, отвчалъ д’Артаньянъ:— я одинъ изъ преданнйшихъ ему людей.

— Кажется, что его высокопреосвященство хочетъ помшать кому-то прохать въ Англію?

— Да, нкоему д’Артаньяну, беарнскому дворянину, который ухалъ изъ Парижа со своими тремя друзьями съ цлью достигнуть Лондона.

— А вы его знаете лично? спросилъ губернаторъ.

— Кого это?

— Да этого д’Артаньяна?

— Какъ нельзя лучше.

— Опишите мн его въ такомъ случа.

— Ничего нтъ легче.

И д’Артаньянъ какъ нельзя боле точно описалъ ему наружность графа де-Варда.

— Его кто-нибудь сопровождаетъ?спросилъ губернаторъ.

— Да, слуга по имени Любенъ.

— За ними будутъ слдить, и если удастся схватить ихъ, его высокопреосвященство можетъ быть спокоенъ, они будутъ отправлены въ Парижъ подъ надежнымъ конвоемъ.

— И, сдлавши это, г. губернаторъ, вы окажете кардиналу большую услугу, которую онъ очень оцнитъ.

— Возвратившись, вы его увидите, г. графъ?

— Безъ всякаго сомннія.

— Пожалуйста, передайте ему, что я его врный слуга.

— Не премину это сдлать.

И, обрадованный этимъ общаніемъ, губернаторъ визировалъ паспортъ и передалъ его д’Артаньяну.

Д’Артаньянъ не сталъ терять времени въ безполезныхъ комплиментахъ, поклонился губернатору и вышелъ.

Какъ только Плянше и д’Артаньянъ вышли, они тотчасъ быстро пошли и, сдлавъ большой крюкъ, и избжалъ маленькій лсокъ, прошли другой дорогой.

Судно все еще стояло, готовое къ отплытію, и хозяинъ его дожидался на пристани.

— Ну, что жъ? спросилъ онъ, увидя д’Артаньяна.

— Вотъ мой визированный пропускъ, отвтилъ послдній.

— А другой господинъ?

— Онъ не подетъ сегодня, сказалъ д’Артаньянъ:— но будьте покойны: я все-таки заплачу за перездъ насъ обоихъ.

— Въ такомъ случа, демте, сказалъ хозяинъ судна.

— демте, повторилъ д’Артаньянъ.

И онъ вмст съ Плянше вскочилъ въ лодку и отплылъ, пять минутъ спустя они уже были на судн. Это было сдлано во-время: не успли они отъхать полмили, какъ показался свтъ и раздался выстрлъ. Это былъ пушечный выстрлъ, означавшій закрытіе порта.

Пора была обратить вниманіе на рану, къ счастію, какъ и раньше думалъ д’Артаньянъ, она не была изъ особенно опасныхъ: остріе шпаги уперлось въ ребро и скользнуло вдоль кости, кром того, рубашка прилипла къ ран, такъ что изъ нея вытекло только нсколько капель крови.

Д’Артаньянъ изнемогалъ отъ усталости, ему положили матрацъ на палуб, онъ бросился на него и заснулъ. На слдующій день, на разсвт, судно было всего въ 3 или 4 миляхъ отъ береговъ Англіи, всю ночь дулъ очень небольшой втеръ, и плыли очень тихо. Въ 10 часовъ судно бросило якорь въ Дуврскомъ порт, а въ 10 часовъ съ половиной д’Артаньянъ вышелъ на берегъ Англіи, вскричавъ,

— Наконецъ-то я здсь!

Но это было еще не все: нужно было дохать до Лондона. Въ Англіи почтовыя дороги были устроены довольно хорошо. Д’Артаньянъ и Плянше взяли каждый по лошадк, и почтальонъ поскакалъ впереди ихъ, въ 4 часа подъхали къ застав столицы. Д’Артаньянъ не зналъ Лондона и не зналъ ни одного слова по-англійски, но онъ написалъ на клочк бумаги имя Букингама, и каждый могъ легко указать ему отель герцога.

Герцогъ былъ въ Виндзор на охот съ королемъ.

Д’Артаньянъ спросилъ камердинера герцога, который сопровождалъ его во всхъ путешествіяхъ и отлично говорилъ по-французски. Онъ сказалъ ему, что пріхалъ изъ Парижа по очень важному длу, гд вопросъ касается жизни и смерти, а потому ему необходимо было бы сію же минуту переговорить съ герцогомъ. Смлый тонъ, которымъ говорилъ д’Артаньянъ, убдилъ Патриція — это было имя камердинера. Онъ веллъ осдлать двухъ лошадей и взялся проводить молодого гвардейца. Плянше сняли съ лошади совершенно окоченвшаго: бдный малый совсмъ изнемогалъ. Д’Артаньянъ, казалось, былъ точно изъ желза.

Пріхали въ замокъ, тамъ имъ сообщили, что король и Букингамъ охотятся на птицъ въ болотахъ, расположенныхъ въ 2 или 3 миляхъ отсюда, и въ 20 минутъ они были на указанномъ мст. Патрицій скоро услышалъ голосъ своего господина, звавшаго сокола.

— Какъ доложить мн о васъ милорду герцогу? спросилъ Патрицій.

— Молодой человкъ, который однажды вечеромъ хотлъ съ нимъ поссориться на Новомъ Мосту, напротивъ статуи Самаритянки.

— Странная рекомендація!

— Вы увидите, что она стоитъ всякой другой.

Патрицій пустилъ лошадь въ галопъ, догналъ герцога и передалъ ему въ тхъ выраженіяхъ, какъ ему было сказано, что его ждетъ гонецъ. Букингамъ тотчасъ же догадался, что это былъ д’Артаньянъ, и боясь не случилось ли во Франціи чего-нибудь новаго, о чемъ ему даютъ знать, онъ, не теряя времени, спросилъ только, гд пріхавшій гонецъ, узнавши издали форму гвардейца, онъ пустилъ лошадь въ галопъ и прямо подъхалъ къ д’Артаньяну. Патрицій изъ скромности сталъ въ сторон.

— Не случилось ли съ королевой несчастія? вскричалъ Букингамъ, выражая въ этомъ вопрос всю свою любовь и безпокойство за королеву.

— Не думаю, впрочемъ, я полагаю, что она находится въ большой опасности, отъ которой ее можетъ избавить только ваша милость.

— Я! вскричалъ Букингамъ.— Но какимъ образомъ! Я былъ бы очень счастливъ быть ей въ чемъ-нибудь полезнымъ. Говорите, говорите.

— Возьмите это письмо.

— Это письмо? отъ кого оно?

— Я полагаю, отъ ея величества.

— Отъ ея величества? сказалъ Букингамъ, поблднвъ такъ сильно, что д’Артаньянъ думалъ, что ему сдлается дурно.

Букингамъ сломалъ печать.

— Отчего эта дыра? сказалъ онъ, указывая д’Артаньяну на одно мсто, письмо было насквозь проколото.

— А-а! сказалъ д’Артаньянъ: — я этого и не видлъ. Это сдлано шпагой графа де-Варда, когда онъ мн нанесъ славный ударъ, проколовъ грудь.

— Вы ранены? спросилъ Кунингамъ, ломая печать.

— О, пустяки, царапина, сказалъ д’Артаньянъ.

— Праведное небо, что я прочиталъ! вскричать герцогъ.— Патрицій, оставайся здсь, или скоре отыщи короля, гд бы онъ ни былъ, и передай его величеству, что я почтительнйше умоляю его простить меня, но одно чрезвычайно важное дло призываетъ меня въ Лондонъ, демте, демте!

И оба пустились вскачь по дорог въ столицу.

XXI.
Графиня Винтеръ.

Въ продолженіе всей дороги герцогъ разспрашивалъ д’Артаньяна не о томъ, что случилось, а о томъ, что д’Артаньяну было извстно. Сопоставляя то, что онъ слышалъ отъ молодого человка, со своими собственными воспоминаніями, онъ могъ составить себ довольно врное представленіе объ опасномъ положеніи, на что, впрочемъ, указывало и письмо королевы, какъ оно ни было коротко и неясно. Но его больше всего удивляло то, какъ кардиналу, въ высшей степени заинтересованному въ томъ, чтобы не допустить этого молодого человка ступить ногой въ Англію, не удалось остановить его въ дорог, и тогда д’Артаньянъ разсказалъ ему, какія предосторожности были приняты, и какъ, благодаря преданности своихъ трехъ друзей, которыхъ онъ оставилъ всхъ, окровавленными, по дорог, ему удалось расквитаться за ударъ шпаги, проколовшей письмо королевы, за что графъ де-Вардъ такъ дорого поплатился.

Слушая этотъ разсказъ, переданный съ замчательной простотой, герцогъ отъ времени до времени посматривалъ на молодого человка, какъ бы не понимая, какъ столько осторожности, храбрости и преданности соединялось въ одномъ человк, которому по лицу нельзя было дать боле 20 лтъ.

Лошади мчались, точно втеръ, и въ нсколько минутъ они были у воротъ Лондона. Д’Артаньянъ думалъ, что, пріхавши въ городъ, герцогъ замедлитъ свой ходъ, но было не такъ: онъ продолжалъ мчаться во всю прыть, мало заботясь о томъ, что могъ сбить кого-нибудь по дорог. И дйствительно, прозжая Сити, съ нимъ было два или три подобныхъ случая, но Букингамъ не повернулъ даже головы, чтобы посмотрть, что случилось съ тми, кого онъ опрокинулъ. Д’Артаньянъ слдовалъ за нимъ посреди криковъ, очень похожихъ на проклятія.

Въхавъ во дворъ своего отеля, Букингамъ спрыгнулъ съ лошади и, нимало не безпокоясь о ней, бросилъ ей поводъ на шею и поспшилъ на крыльцо. Д’Артаньянъ сдлать тоже самое, впрочемъ, немножко безпокоясь за этихъ благородныхъ животныхъ, достоинство которыхъ онъ могъ оцнить, но онъ скоро утшился, увидя, какъ 3 или 4 лакея быстро выскочили изъ кухонь и конюшенъ и тотчасъ же взяли лошадей.

Герцогъ шелъ такъ скоро, что д’Артаньяну трудно было поспвать за нимъ, онъ прошелъ одну за другою нсколько залъ, убранныхъ съ такимъ изяществомъ, о которомъ самые знатные вельможи Франціи не имли никакого понятія, и достигъ наконецъ спальни, которая была чудомъ вкуса и роскоши. Въ альков этой комнаты была дверь, скрытая обоями, которую герцогъ открылъ маленькимъ золотымъ ключомъ, висвшимъ у него на ше на золотой же цпочк.

Изъ скромности д’Артаньянъ остался позади, но Букингамъ въ ту минуту, какъ переступалъ порогъ этой двери, обернулся и, видя нершительность молодого человка, сказалъ:

— Войдите, и если вы имете счастіе бывать у ея величества, разскажите ей, что вы видли.

Ободренный этимъ приглашеніемъ, д’Артаньянъ послдовалъ за герцогомъ, который заперъ за нимъ дверь, тогда оба очутились въ маленькой комнатк, врод часовни, обтянутой персидской шелковой матеріей, затканной золотомъ, ярко освщенной множествомъ свчей. Надъ возвышеніемъ, врод престола, подъ балдахиномъ изъ голубого бархата съ блыми и красными перьями, былъ помщенъ во весь ростъ портретъ Анны Австрійской, такъ поразительно похожій, что д’Артаньянъ отъ неожиданности вскрикнулъ: казалось, королева сейчасъ заговорить. На этомъ престол, подъ портретомъ, стояла шкатулка, въ которой хранились брильянтовые наконечники. Герцогъ подошелъ къ престолу, преклонилъ колни и открылъ шкатулку.

— Вотъ, сказалъ онъ, вынимая изъ шкатулки большой бантъ изъ голубыхъ лентъ, сверкавшій брильянтами,— вотъ эти драгоцнные наконечники, съ которыми я поклялся быть похороненнымъ. Королева мн ихъ дала, королева и беретъ назадъ: да будетъ во всемъ ея воля.

Затмъ онъ началъ цловать одинъ за другимъ эти наконечники, съ которыми ему нужно было разстаться. Вдругъ онъ вскрикнулъ отъ ужаса.

— Что такое? съ безпокойствомъ спросилъ д’Артаньянъ,— что съ вами случилось, милордъ?

— А то, что теперь все потеряно, вскричалъ Букингамъ, поблднвъ, какъ мертвецъ:— недостаетъ двухъ изъ этихъ наконечниковъ: ихъ теперь только десять!

— Думаетъ ли милордъ, что они у него потеряны, или что они у него украдены?

— Ихъ украли у мени, отвчалъ герцогъ,— и это дло кардинала. Смотрите: видите — ленты, къ которымъ они были прикрплены, отрзаны ножницами.

— Если бы милордъ могъ догадаться, кто совершилъ это воровство… Можетъ быть, они еще въ рукахъ у того лица?

— Постойте, постойте! вскричалъ герцогъ.— Единственный разъ, когда я надлъ эти наконечники, это на балъ короля, 8 дней тому назадъ въ Виндзор. Графиня Винтеръ, съ которой я былъ въ ссор, подошла ко мн на этомъ балу. Это примиреніе было мщеніемъ ревнивой женщины, съ этого дня я ея больше не видлъ, эта женщина — агентъ кардинала.

— Но можно же ихъ найти въ цломъ свт? вскричалъ д’Артаньянъ.

— О, да, да, вскричалъ Букингамъ, стискивая зубы отъ гнва,— да, это ужасный врагъ. Но, впрочемъ, когда же долженъ состояться этотъ балъ?

— Въ будущій понедльникъ.

— Въ будущій понедльникъ! 5 дней впереди, этого времени для насъ боле чмъ достаточно. Патрицій, вскричалъ герцогъ, отворяя дверь часовни.— Патрицій!

Появился камердинеръ герцога.

— Ювелира и секретаря!

Камердинеръ вышелъ изъ комнаты очень быстро, не проронивъ ни слова, что доказывало его привычку повиноваться слпо, безъ возраженій.

Секретарь явился раньше ювелира. Это было совершенно понятно: онъ жилъ въ томъ же дом. Онъ засталъ герцога Букингама сидящимъ въ своей спальн за столомъ.

Букингамъ собственноручно написалъ нсколько словъ.

— Г. Джаксонъ, сказалъ онъ ему,— вы тотчасъ же отправитесь къ лорду-канцлеру и передалите ему, что я поручаю ему исполнить мои приказанія. Я требую, чтобы они были обнародованы сейчасъ же.

— Но, монсиньоръ, если лордъ-канцлеръ спроситъ меня о причинахъ, заставившихъ вашу свтлость прибгнуть къ такой необычайной мр, что я отвчу ему?

— Что это моя добрая воля и что я никому не долженъ отдавать отчета въ своихъ дйствіяхъ.

— Будетъ ли это отвтомъ, который можно передать его величеству, сказалъ, улыбаясь, секретарь,— если его величество полюбопытствуетъ узнать, почему ни одинъ корабль не можетъ выйти изъ гаваней Великобританіи?

— Вы правы, отвтилъ Букингамъ,— онъ отвтитъ въ такомъ случа королю, что я ршился на войну, и это одна изъ первыхъ непріязненныхъ мръ относительно Франціи.

Секретарь поклонился и вышелъ.

— Значитъ, съ этой стороны мы спокойны, сказалъ Букингамъ, обращаясь къ д’Артаньяну — Если наконечники еще не отправлены во Францію, они прибудутъ только посл васъ.

— Какимъ образомъ?

— Я только что наложилъ запрещеніе на выходъ изъ гаваней всхъ судовъ, которыя въ настоящую минуту стоятъ въ портахъ его величества, и ни одно изъ нихъ безъ особаго разршенія не можетъ сняться съ якоря.

Д’Артаньянъ съ изумленіемъ посмотрлъ на этого человка, пользовавшагося для своихъ любовныхъ длъ неограниченной властью, которою былъ облеченъ довріемъ короля. Букингамъ, по выраженію лица молодого человка, угадалъ его мысли и улыбнулся.

— Да, сказалъ онъ,— да, это потому, что Анна Австрійская — моя настоящая королева, по одному ея слову я готовь измнить моему отечеству и моему королю. Она просила меня не посылать протестантамъ Ларошели помощи, которую я имъ общалъ,— и это было сдлано. Я не сдержалъ своего слова, но я повиновался ея желанію, и скажите, не былъ ли я щедро вознагражденъ за мое послушаніе, такъ какъ я ему обязанъ этимъ портретомъ?!

Д’Артаньянъ удивился, на какихъ тонкихъ, невидимыхъ нитяхъ виситъ иногда судьба народа и жизнь столькихъ людей. Онъ былъ глубоко погруженъ въ свои размышленія, когда вошелъ ювелиръ. Это былъ ирландецъ, одинъ изъ самыхъ искуснйшихъ мастеровъ своего дла, который самъ признавался, что наживаетъ 100,000 ливровъ въ годъ отъ одного герцога Букингама.

— Г. Орели, сказалъ герцогъ, уводя его въ свою часовню,— посмотрите на эти брильянтовые наконечники и скажите мн, что стоитъ каждый изъ нихъ?

Ювелиръ бросилъ бглый взглядъ на изящество ихъ отдлки, разсчиталъ цну каждаго брильянта и, не колеблясь, отвтилъ:

— Полторы тысячи пистолей за каждый, милордъ.

— Сколько потребуется дней, чтобы приготовить два такихъ наконечника? Вы видите, тутъ недостаетъ двухъ.

— 8 дней, милордъ.

— Я заплачу 3 тысячи пистолей за каждый, но мн необходимо, чтобы они были готовы къ послзавтра.

— Милордъ будетъ имть ихъ.

— Вы драгоцнный человкъ, г. Орели, но это еще не все: эти наконечники не могутъ быть никому доврены, ихъ нужно сдлать здсь же, во дворц.

— Невозможно, милордъ, никто, кром меня, не можетъ сдлать этого такъ, чтобы не видно было ни малйшей разницы между новыми и старыми.

— Въ такомъ случа, мой любезный г. Орели,— вы мой плнникъ, и если бы даже вы захотли выйти сію же минуту изъ моего дворца, вы не могли бы этого сдлать, покоритесь вашей участи. Назовите мн тхъ изъ вашихъ подмастерьевъ, которые вамъ понадобятся, а также т инструменты, которые они должны принести.

Ювелиръ зналъ герцога и зналъ также, что всякое возраженіе совершенно безполезно, а потому онъ тотчасъ же ршился.

— Мн будетъ позволено предупредить мою жену? спросилъ онъ.

— О, вамъ будетъ разршено даже съ ней видться, любезный Орели: вашъ плнъ будетъ пріятенъ вамъ, будьте спокойны, и какъ всякое безпокойство требуетъ извстнаго вознагражденія, то сверхъ платы, назначенной вами за два наконечника, вотъ вамъ чекъ на тысячу пистолей, чтобы вы забыли о скук, которую я вамъ причиняю.

Д’Артаньянъ не могъ придти въ себя отъ изумленія, видя, какъ Букингамъ свободно распоряжался и людьми, и деньгами.

Ювелиръ написалъ своей жен письмо, вложивъ въ него чекъ на тысячу пистолей, взамнъ котораго просилъ ее прислать ему лучшаго изъ своихъ подмастерьевъ, извстный подборъ брильянтовъ, всъ и названіе которыхъ онъ ей обозначилъ, и цлый списокъ инструментовъ.

Букингамъ проводилъ ювелира въ назначенную для него комнату, которая въ полчаса превратилась въ мастерскую. Затмъ онъ поставилъ у каждой двери часового, съ воспрещеніемъ впускать туда кого бы то ни было за исключеніемъ его камердинера Патриція. Излишне прибавлять, что ювелиру Орели и его помощнику было запрещено выходить подъ какимъ бы то ни было предлогомъ.

Покончивъ съ этой стороной дла, Букингамъ вернулся къ д’Артаньяну.

— Теперь, мой юный другъ, сказалъ онъ,— Англія принадлежитъ намъ двоимъ, чего вы хотите, чего желаете?

— Постель, отвтилъ д’Артаньянъ,— потому что, признаюсь, въ настоящую минуту это именно то, что мн всего нужне.

Букингамъ помстилъ д’Артаньяна въ комнат рядомъ со своей. Онъ хотлъ имть молодого человка подъ рукою не потому, чтобы онъ не доврялъ ему, а для того, чтобы имть кого-нибудь около себя, съ кмъ можно было постоянно говорить о королев. Часъ спустя въ Лондон былъ обнародованъ указъ о воспрещеніи выпускать изъ гаваней суда во Францію, даже и почтовые пакетботы. Въ глазахъ всхъ это было объявленіемъ войны.

На третій день, въ одиннадцать часовъ, оба брильянтовые наконечника были готовы и до такой степени точно и врно сдланы съ оригиналомъ, что Букингамъ не могъ отличить новые отъ старыхъ, и даже самый опытный знатокъ могъ бы легко ошибиться.

Онъ приказалъ сейчасъ же позвать д’Артаньяна.

— Смотрите, сказалъ онъ ему:— вотъ брильянтовые наконечники, за которыми вы пріхали, и будьте свидтелемъ того, что я исполнилъ все, что было въ человческой власти.

— Будьте спокойны, милордъ, я разскажу все, что видлъ, но ваша свтлость передаетъ мн наконечники безъ шкатулки?

— Шкатулка затруднила бы васъ. Къ тому же она длается мн еще тмъ дороже, что только она одна и остается мн. Вы скажете, что я ее оставилъ.

— Я передамъ ваше порученіе слово въ слово, милордъ.

— А теперь, сказалъ Букингамъ, пристально вглядываясь въ молодого человка,— какъ же я расквитаюсь съ вами?

Д’Артаньянъ покраснлъ до блковъ глазъ. Онъ видлъ, что герцогъ хочетъ непремнно подарить ему что-нибудь, и мысль, что кровь его товарищей и его собственная будетъ куплена англійскимъ золотомъ, возбуждала въ немъ отвращеніе.

— Условимся, милордъ, сказалъ д’Артаньянъ,— и взвсимъ хорошенько вс поступки впередъ, чтобы не вышло недоразумнія. Я нахожусь на служб короля и королевы Франціи и состою въ гвардейской рот г. Дезессара, который, какъ и его зять де-Тревиль, особенно преданы ихъ величествамъ. Итакъ, я все сдлалъ для королевы и ничего для вашей свтлости, и скажу вамъ больше: можетъ быть даже, я ничего бы не сдлалъ, если бы не шло дло, о томъ, чтобы сдлать пріятное одной особ, которая точно такъ же моя царица, какъ королева — ваша.

— Да, сказалъ герцогъ, улыбаясь:— я знаю эту особу, это…

— Милордъ, съ живостью перебилъ его молодой человкъ,— я не сказалъ ея имени.

— Это правда…— Такъ этой особ я долженъ быть признательнымъ за вашу самоотверженность?

— Совершенно такъ, милордъ, потому что именно въ эту минуту ршается вопросъ о войн, и, признаюсь, я вижу въ вашей свтлости только англичанина, а слдовательно нашего врага, котораго я былъ бы еще боле радъ встртить на пол битвы, чмъ въ Виндзорскомъ парк или въ коридорахъ Луврскаго дворца, что, впрочемъ, нисколько не помшаетъ мн исполнить въ точности мое порученіе и позволить убить себя, если это потребуется для его исполненія. Но повторяю вашей свтлости, что вамъ лично такъ же мало приходится благодарить меня за то, что я сдлалъ для васъ въ этомъ второмъ нашемъ свиданіи съ вами, какъ и за то, что я сдлать для васъ въ первомъ.

— У насъ говорятъ: ‘гордъ, какъ шотландецъ’, прошепталъ Букингамъ.

— А у насъ говорить: ‘гордъ, какъ гасконецъ’. Гасконцы — шотландцы Франціи.

Д’Артаньянъ поклонился и хотлъ уйти.

— Какъ, вы хотите уже хать? Но какой же дорогой и какъ?

— Это правда.

— Чортъ возьми! Французы смло ршаютъ всякіе вопросы!

— Я забылъ, что Англія — островъ, на которомъ вы — король.

— Позжайте въ гавань, спросите бригъ ‘Sund’ и передайте это письмо капитану, онъ отвезетъ васъ въ маленькую гавань, гд, конечно, васъ не ожидаютъ и гд пристають обыкновенно только рыболовныя суда.

— Эта гавань называется…

— Сентъ-Валери. Но подождите же: пріхавши туда, вы войдете въ одинъ плохой трактиръ, не имющій ни имени, ни вывски, настоящій притонъ матросовъ, ошибиться вы не можете, онъ тамъ единственный.

— И затмъ?

— Вы спросите хозяина этого трактира и скажете ему: ‘Forward’.

— Что означаетъ?..

— Впередъ: это пароль. Онъ дастъ вамъ осдланную лошадь и укажетъ дорогу, по которой вы должны хать. Вы найдете на своемъ пути четыре перемны подставныхъ лошадей. Если хотите, при каждой изъ нихъ вы оставите вашъ парижскій адресъ, и вс четыре лошади послдуютъ за вами, вы уже знаете двухъ изъ нихъ, и мн показалось, что вы оцнили ихъ, какъ любитель: это т самыя, на которыхъ мы пріхали, ручаюсь вамъ, что и другія дв будутъ не хуже по своему достоинству. Эти четыре лошади снаряжены на войну. Какъ бы горды вы ни были, вы не откажетесь принять одну изъ нихъ для себя и попросить вашихъ трехъ товарищей принять остальныхъ, къ тому же, он пригодятся вамъ для воины съ нами. Цль оправдываетъ средства, какъ говорите вы, французы, не правда ли?

— Да, милордъ, я принимаю, сказалъ д’Артаньянъ:— и если будетъ угодно Богу, мы сдлаемъ хорошее употребленіе изъ вашихъ подарковъ.

— Теперь вашу руку, молодой человкъ, можетъ быть, мы скоро встртимся на пол битвы, а пока, надюсь, мы разстаемся съ вами друзьями.

— Да, милордъ, но въ надежд сдлаться скоро врагами.

— Будьте покойны, я вамъ это общаю.

— Я полагаюсь на ваше слово, герцогъ.

Д’Артаньянъ поклонился герцогу и быстро направился къ гавани.

Напротивъ Лондонской башни онъ нашелъ указанное судно, передалъ письмо капитану, который отдалъ его визировать губернатору порта и тотчасъ же снялся съ якоря.

Пятьдесятъ судовъ стояли готовыми къ отплытію и ждали. Проходя бортъ о бортъ съ однимъ изъ нихъ, д’Артаньяну показалось, что онъ узналъ незнакомку Менга, ту самую, которую незнакомый джентльменъ называлъ миледи и которую онъ, д’Артаньянъ, нашелъ такой красивой, но, благодаря быстрому теченію рки и хорошему попутному втру, его корабль плылъ такъ быстро, что черезъ минуту они потеряли все изъ виду.

На слдующій день, въ девять часовъ утра, пришли въ Сентъ-Валери.

Д’Артаньянъ въ ту же минуту направился къ назначенному трактиру и узналъ его по крикамъ, вырывавшимся оттуда: разговоръ шелъ о войн между Англіей и Франціей, какъ о ршенномъ и несомннномъ дл, и матросы на радостяхъ кутили. Д’Артаньянъ прошелъ сквозь толпу, приблизился къ хозяину и произнесъ слово ‘forward’. Хозяинъ тотчасъ же сдлалъ ему знакъ слдовать за собой, вышелъ съ нимъ въ дверь, выходящую на дворъ, провелъ его въ конюшню, гд ждала совершенно осдланная лошадь, и спросилъ его, не нужно ли ему еще чего-нибудь.

— Мн нужно знать, по какой дорог я долженъ хать, сказалъ д’Артаньянъ.

— Позжайте отсюда въ Блянжи, а изъ Блянжи въ Певшатель. Въ Невшател войдите въ трактиръ Золотой бороны, скажите пароль хозяину, и вы найдете, какъ и тутъ, совершенно осдланную лошадь.

— Долженъ я вамъ что-нибудь? спросилъ д’Артаньянъ.

— За все заплачено и притомъ щедрой рукой, сказалъ хозяинъ.— Позжайте же, и Господь да благословитъ васъ!

— Аминь! отвтилъ молодой человкъ, пускаясь въ галопъ.

Четыре часа спустя онъ былъ въ Невшател.

Онъ точно слдовалъ даннымъ ему инструкціямъ, въ Невшател, какъ и въ Сентъ-Валери, онъ нашелъ совершенно осдланную лошадь, которая его ждала, онъ хотлъ переложить пистолеты изъ прежняго сдла въ новое, но въ сумкахъ этого сдла нашелъ точно такіе же другіе пистолеты.

— Вашъ адресъ въ Париж?

— Гвардейскія казармы, рота Дезессара.

— Хорошо.

— По какой дорог мн надо хать? въ свою очередь спросилъ д’Артаньянъ.

— По Руанской дорог, но вы оставите городъ вправо. Вы остановитесь въ маленькой деревушк Экюи, тамъ одна гостиница Щитъ Франціи. Не судите по ея наружности: въ ея конюшняхъ найдется лошадь не хуже этой.

— И тотъ же пароль?

— Тотъ же самый.

— Прощайте, хозяинъ!

— Добраго пути, дворянинъ, не нужно ли вамъ чего-нибудь?

Д’Артаньянъ сдлалъ отрицательный знакъ головой и во всю прыть помчался дале. Въ Экюи повторилась то же самое: онъ нашелъ точно такого же предупредительнаго хозяина, свжую, отдохнувшую лошадь, оставилъ свой адресъ, какъ длалъ это и при прежнихъ остановкахъ, и тмъ же скорымъ шагомъ пріхалъ въ Понтуазъ. Въ Понтуаз онъ въ послдній разъ перемнилъ лошадьи въ 9 часовъ галопомъ въхалъ въ отель де-Тревиля сдлавъ приблизительно около шестидесяти миль въ двнадцать часовъ. Де-Тревиль принялъ его, точно видлся съ нимъ въ тотъ же день утромъ, только пожалъ ему руку немножко боле горячо, чмъ обыкновенно. Де-Тревиль сообщилъ ему, что рога Дезессара на караул въ Лувр и что онъ можетъ отправиться на свой постъ.

XXII.
Балетъ ‘Мерлезонъ’.

На другой день во всемъ Париж только и было разговору о бал, который городъ давалъ королю и королев и на которомъ ихъ величества должны были танцовать знаменитый балетъ ‘Мерлезонъ’, любимый балетъ короля. И дйствительно, цлыхъ восемь дней въ городской ратуш шли приготовленія къ этому торжественному празднику. Плотники устроили возвышеніе полукругомъ, на которомъ должны были возсдать приглашенныя дамы, бакалейные торговцы украсили залы двумястами блыхъ восковыхъ свчей, что было неслыханной роскошью для того времени, были, наконецъ, приглашены 20 скрипокъ, и имъ общана была двойная, противъ обыкновенной, плата, такъ какъ он должны были играть цлую ночь.

Въ 10 часовъ утра г. де-ла-Костъ, прапорщикъ королевскихъ гвардейцевъ, въ сопровожденіи двухъ полицейскихъ и нсколькихъ корпусныхъ стрлковъ, пришелъ къ г. Клементу, актуаріусу города, спросить ключи отъ всхъ дверей комнатъ и бюро отеля. Эти ключи были ему вручены немедленно, къ каждому изъ нихъ былъ прикрпленъ билетикъ, съ указаніемъ, отъ какихъ онъ дверей, и съ этой минуты на де-ла-Коста была возложена охрана всхъ дверей и ходовъ. Въ 11 часовъ пришелъ Дюалье, капитанъ гвардейцевъ, и привелъ съ собой 50 стрлковъ, которые тотчасъ же были разставлены по всей ратуш у указанныхъ имъ дверей.

Въ три часа пришли еще дв роты гвардейцевъ: одна французская, а другая швейцарская. Рота французскихъ гвардейцевъ на половину состояла изъ гвардейцевъ г. Дюалье, а на половину — изъ гвардейцевъ роты Дезессара. Въ шесть часовъ вечера начался създъ приглашенныхъ. По мр того, какъ они прізжали, ихъ вводили въ большую залу и размщали на приготовленныхъ возвышеніяхъ.

Въ девять часовъ пріхала президентша бала. Такъ какъ посл королевы она являлась на балу самымъ главнымъ лицомъ праздника то она была встрчена гласными города и помщена въ лож напротивъ той, которая предназначалась для королевы.

Въ 10 часовъ поставили угощеніе изъ разныхъ сластей для короля въ маленькой зал со стороны церкви св. Іоанна, напротивъ городского серебрянаго буфета, у котораго были поставлены четыре стрлка.

Въ полночь раздались громкія и многочисленныя радостныя восклицанія: это халъ король по улицамъ, ведущимъ изъ Лувра къ городской дум и иллюминованнымъ разноцвтными фонариками. Тотчасъ же городскіе старшины, одтые въ драповые плащи и предшествуемые шестью сержантами съ факелами въ рукахъ, вышли встртить короля на ступеняхъ лстницы, гд его привтствовалъ купеческій голова. Его величество въ отвт своемъ извинился, что пріхалъ такъ поздно, но сложилъ всю вину на кардинала, задержавшаго его разговоромъ о государственныхъ длахъ до одиннадцати часовъ.

Его величество пріхалъ въ парадной одежд вмст съ его королевскимъ высочествомъ, своимъ братомъ, графомъ де-Суасономъ, великимъ пріоромъ герцогомъ де-Лонгсвиль, герцогомъ Ульбефомъ, графомъ д’Аркуръ, графомъ де-ла-Рошъ-Гюйономъ, г. де-Ліанкуръ, г. де-Борода, графомъ де-ла-Крамайль и кавалеромъ де-Сувре. Вс замтили, что король былъ печаленъ и озабоченъ. Одинъ кабинетъ былъ приготовленъ для короля, а другой — для его брата. Въ каждомъ изъ этихъ кабинетовъ были приготовлены маскарадные костюмы. То же было приготовлено для королевы и для президентши. Кавалеры и дамы свиты ихъ величествъ должны были одваться по-двое въ нарочно приготовленныхъ для этого комнатахъ. Прежде, чмъ войти въ свой кабинетъ, король приказалъ, чтобы его тотчасъ же извстили, какъ только покажется кардиналъ.

Черезъ полчаса по прибытіи короля снова раздались крики и восклицанія: на этотъ разъ они давали знать о прізд королевы, старшины поступили точно такъ же какъ и прежде: предшествуемые сержантами, они двинулись навстрчу своей коронованной гость.

Королева вошла въ залу, вс замтили, что такъ же, какъ и король, она имла усталый и грустный видъ. Въ ту самую минуту, какъ она вошла, занавсь маленькой ложи, остававшейся до этихъ поръ закрытой, отдернулась, и показалась блдная голова кардинала въ костюм испанскаго кавалера. Его глаза устремились на королеву, и на губахъ проскользнула блаженно-радостная улыбка: на королев не было брильянтовыхъ наконечниковъ. Королева на нкоторое время остановилась, принимая привтствія старшинъ города и отвчая на поклоны дамъ. Вдругъ у одной изъ дверей залы показался король съ кардиналомъ. Кардиналъ говорилъ ему что-то шопотомъ, и король былъ очень блденъ. Король прошелъ сквозь толпу безъ маски, съ едва завязанными лентами своего камзола, подошелъ къ королев и взволнованнымъ голосомъ спросилъ:

— Королева, отчего же, скажите, вы не надли брильянтовыхъ наконечниковъ, когда вы знали, что мн будетъ пріятно видть ихъ на васъ?

Королева бросила взглядъ вокругъ и увидла позади себя кардинала, улыбавшагося сатанинской улыбкой.

— Король, отвтила королева взволнованнымъ голосомъ:— я не надла ихъ потому, что боялась, чтобы посреди этой ужасной толпы съ ними чего-нибудь не случилось.

— И вы худо сдлали, королева! Если я вамъ сдлалъ подарокъ, то для того, чтобы вы наряжались въ нею. Я вамъ говорю, что вы худо сдлали!

И голосъ короля задрожалъ отъ гнва.

Вс смотрли и слушали съ удивленіемъ, не понимая, что происходить.

— Король, сказала королева,— я могу послать за ними въ Лувръ, гд они находятся, и такимъ образомъ желаніе вашего величества будетъ исполнено.

— Пошлите, королева, пошлите какъ можно скоре, потому что черезъ часъ начнется балетъ.

Королева поклонилась въ знакъ покорности и послдовала за дамами, которыя должны были отвести ее въ кабинетъ. Король также ушелъ въ свой кабинетъ.

На минуту въ зал сдлалось смятеніе и замшательство: вс замтили, что что-то произошло между королемъ и королевой. Но они оба говорили тихо, вс, изъ уваженія, на нсколько шаговъ отступили, и никто ничего не слышалъ. Скрипки громко играли, но ихъ никто не слушалъ. Король вышелъ первымъ изъ своего кабинета, на немъ былъ одинъ изъ изящнйшихъ охотничьихъ костюмовъ, братъ короля и другіе были одты точно такъ же, какъ и онъ. Этотъ костюмъ больше всего шелъ королю и въ немъ онъ, дйствительно, казался первымъ дворяниномъ своего королевства. Кардиналъ подошелъ къ королю и передалъ ему шкатулку. Король, открывъ ее, нашелъ два брильянтовыхъ наконечника.

— Что это означаетъ? спросилъ онъ у кардинала.

— Ничего, отвчалъ послдній.— Если только королева наднетъ наконечники, въ чемъ я сомнваюсь, сочтите ихъ, ваше величество, и если ихъ окажется только десять, спросите у ея величества, кто могъ у нея похитить эти два.

Король взглянулъ на кардинала вопросительнымъ взглядомъ, но не усплъ ничего у него спросить, какъ вырвался всеобщій крикъ восторга. Если король имлъ видъ перваго джентльмена въ своемъ королевств, то королева, наврное, была самой красивйшей женщиной въ цлой Франціи. И надо сказать правду, охотничій туалетъ шелъ ей какъ нельзя больше: на ней была фетровая шляпа съ голубыми перьями, бархатный сюртукъ жемчужно-матоваго цвта, застегнутый брильянтовыми аграфами, и голубая атласная юбка, вся вышитая серебромъ. На лвомъ плеч сверкали брильянтовые эксельбантные наконечники, прикрпленные къ банту одного цвта съ перьями и юбкой.

Король задрожалъ отъ радости, а кардиналъ — отъ гнва. Впрочемъ, они были еще на такомъ далекомъ разстояніи отъ королевы, что не могли сосчитать наконечниковъ: они были на королев, но дло въ томъ, было ли ихъ десять или двнадцать. Скрипки въ это время подали знакъ къ началу балета. Король подошелъ къ президентш бала, съ которой онъ долженъ былъ танцовать, а его высочество, братъ короля,— къ королев. Встали на свои мста, и балетъ начался.

Король танцовалъ какъ разъ противъ королевы и каждый разъ, какъ онъ проходилъ мимо нея, онъ пожирать глазами эти наконечники, которыхъ не могъ сосчитать. Холодный потъ покрылъ лобъ кардинала. Балетъ длился цлый часъ, было 16 выходовъ. Балетъ кончился и, посреди восторженныхъ апплодисментовъ всей залы, каждый отвелъ свою даму на ея мсто, король воспользовался предоставленной ему привилегіей оставить даму, не провожая, и быстро приблизился къ королев.

— Благодарю васъ, королева, сказалъ онъ:— что вы уступили моимъ желаніямъ, но мн кажется, что вамъ недостаетъ двухъ наконечниковъ, и я возвращаю ихъ вамъ.

Съ этими словами онъ подалъ королев два брильянтовыхъ наконечника, переданныхъ ему кардиналомъ.

— Какъ, ваше величество! вскричала молодая королева, притворяясь удивленной: — вы мн дарите еще два, но тогда у меня ихъ будетъ четырнадцать?

И дйствительно, когда король сосчиталъ, вс двнадцать наконечниковъ оказались на плеч ея величества,

Король позвалъ кардинала.

— Однако, что все это значитъ, кардиналъ? спросилъ король строгимъ голосомъ.

— Это значитъ, ваше величество, отвчалъ кардиналъ:— что я желалъ преподнести эти два наконечника ея величеству и, не смя сдлать этого лично, прибгнулъ къ такому средству.

— А я тмъ боле благодарна вашему высокопреосвященству, отвтила Анна Австрійская съ улыбкой, доказывавшей, что она не была одурачена его геніальной любезностью:— что я уврена въ томъ, что эти два наконечника стоятъ вамъ такъ же дорого, какъ стоили вс 12 его величеству.

Затмъ, поклонившись королю и кардиналу, королева направилась въ комнату, гд она одвалась и гд должна была раздться.

Вниманіе, которое мы должны были посвятить знатнымъ лицамъ, выведеннымъ нами въ начал этой главы, отвлекло насъ на минуту отъ того, которому Анна Австрійская обязана была своимъ неслыханнымъ тріумфомъ, только что одержаннымъ ею надъ кардиналомъ, и который, никому неизвстный, смущенный, затерянный въ тсной толп, стоялъ у одной изъ дверей и смотрлъ оттуда на эту сцену, понятную только четыремъ лицамъ: королю, королев, его высокопреосвященству и ему.

Королева только что вошла въ свою комнату, и д’Артаньянъ собирался удалиться, какъ вдругъ почувствовалъ, что кто-то дотронулся до его плеча, онъ обернулся и увидлъ молодую женщину, которая сдлала ему знакъ слдовать за ней. Лицо этой молодой женщины изображало волчью голову изъ чернаго бархата, но, несмотря на эту предосторожность, принятую, впрочемъ, скоре для другихъ, чмъ для него, онъ тотчасъ же узналъ свою руководительницу, воздушную и умную г-жу Бонасье. Наканун имъ едва удалось видться у швейцара Жермена, куда д’Артаньянъ вызвалъ ее. Молодая женщина такъ спшила сообщить королев чудное извстіе о счастливомъ возвращеніи своего гонца, что молодые любовники едва перекинулись между собой нсколькими словами. Итакъ, д’Артаньянъ послдовалъ за г-жой Бонасье, движимый двойнымъ чувствомъ любви и любопытства. Пока они шли и по мр того, какъ коридоры длались боле пустынными, д’Артаньянъ хотлъ остановить молодую женщину, схватить, полюбоваться ею, хотя бы одну минуту, но, быстрая, какъ птица, она каждый разъ ускользала изъ его рукъ, и когда онъ начиналъ говорить, ея пальчикъ, которымъ она ему закрывала ротъ съ повелительнымъ, полнымъ граціи и прелести жестомъ, напоминалъ ему, что онъ былъ въ рукахъ той власти, которой долженъ слпо повиноваться и которая не допускала съ его стороны ни малйшей жалобы, наконецъ, посл нсколькихъ поворотовъ и переходовъ, г-жа Бонасье отворила дверь и ввела молодого человка въ совершенно темный кабинетъ. Тамъ она сдлала ему опять знакъ хранить молчаніе и отворила вторую дверь, скрытую въ обояхъ. Въ комнату проникъ вдругъ яркій свтъ. Г-жа Бонасье скрылась. Д’Артаньянъ нкоторое время не двигался съ мста, задавая себ вопросъ, гд онъ очутился, но вдругъ лучъ свта, проникнувшій въ эту комнату, теплый благоуханный воздухъ, дошедшій до него разговоръ двухъ или трехъ женщинъ, говорившихъ изящнымъ и вмст съ тмъ почтительнымъ тономъ, и нсколько разъ повторенное слово ‘ваше величество’ ясно доказали ему, что онъ былъ въ комнат рядомъ съ кабинетомъ королевы. Молодой человкъ стоялъ въ тни и ожидалъ. Королева имла видъ очень веселый и счастливый, что, казалось, очень удивляло окружавшихъ ее лицъ, видвшихъ ее почти всегда озабоченной. Королева объясняла свою веселость великолпіемъ праздника, удовольствіемъ, которое доставилъ ей балетъ. Противорчить королев, смялась ли она, или плакала, не позволялось, и вс еще боле восхваляли любезность городскихъ старшинъ Парижа.

Д’Артаньянъ не зналъ королевы, но онъ скоро различилъ ея голосъ между всми другими прежде всего по легкому иностранному акценту, а затмъ по повелительному тону, который невольно, совершенно естественно, слышится во всхъ словахъ коронованныхъ особъ. Онъ слышалъ, какъ она приближалась и удалялась отъ двери и два или три раза онъ могъ уловить даже, ея тнь, перескавшую свтъ. Наконецъ, вдругъ рука обворожительной формы и близны показалась изъ-за пріотворенной двери, д’Артаньянъ понялъ, что это была его награда: онъ бросился на колни, схватилъ эту руку и почтительно прикоснулся къ ней губами, затмъ рука скрылась, оставивъ въ его рукахъ какую-то вещицу, онъ догадался, что это былъ перстень, дверь тотчасъ же затмъ затворилась, и д’Артаньянъ очутился въ полнйшей темнот. Д’Артаньянъ надлъ перстень на палецъ и сталъ снова ожидать, было очевидно, что не все еще кончено: вслдъ за наградой за самоотверженность должна послдовать награда за любовь. Къ тому же балетъ былъ оконченъ, но вечеръ только что начался: ужинъ былъ назначенъ въ три часа, а часы св. Іоанна пробили недавно два и три четверги.

Мало-по-малу голоса стихли въ сосдней комнат, затмъ они стали удаляться, потомъ дверь кабинета, гд находился д’Артаньянъ, отворилась, и въ нее стремительно вошла г-жа Бонасье.

— Наконецъ-то вы! вскричалъ д’Артаньянъ.

— Молчите! сказала молодая женщина, прикладывая руку къ его губамъ:— молчите и отправляйтесь той же дорогой, по которой пришли.

— Но когда и гд я опять увижу васъ? вскричалъ д’Артаньянъ.

— Вы узнаете это изъ записочки, которую найдете у себя дома. Идите, идите!

И съ этими словами она открыла дверь коридора и вытолкнула въ нее д’Артаньяна изъ комнаты.

Д’Артаньянъ повиновался съ покорностью ребенка, безъ сопротивленія и безъ возраженія, что доказывало что онъ дйствительно былъ влюбленъ.

XXIII.
Свиданіе.

Д’Артаньянъ вернулся къ себ бгомъ, и хотя было уже боле трехъ часовъ ночи и ему пришлось идти по самымъ глухимъ и опаснымъ кварталамъ Парижа, но онъ не имлъ ни одной непріятной встрчи. Онъ нашелъ дверь своего коридора полуотворенною, поднялся къ себ на лстницу и постучался въ дверь тихонько, какъ было условлено между нимъ и его лакеемъ.

— Приносилъ кто-нибудь письмо ко мн? съ живостью спросилъ д’Артаньянъ.

— Никто не приносилъ вамъ письма, сударь, отвтилъ Плянше,— но есть письмо, которое само пришло.

— Что ты хочешь этимъ сказать, дуракъ?

— Я хочу сказать, что, вернувшись домой, я нашелъ на зеленомъ сукн стола въ вашей спальн письмо, хотя ключъ отъ вашей комнаты все время былъ у меня въ карман, и я ни разу не вынималъ его.

— Но гд же это письмо?

— Я оставилъ его тамъ, гд нашелъ сударь. Но неестественное дло, чтобы письма приходили сами къ людямъ. Если бы еще окно было открыто или, по крайней мр, полуоткрыто, я ничего бы не сказалъ, а то нтъ: все было герметически закрыто. Берегитесь, сударь, тутъ наврное дло не совсмъ чисто.

Тмъ временемъ молодой человкъ бросился въ комнату и распечаталъ письмо, оно было отъ г-жи Бонасье и заключало въ себ слдующія строки:

‘Васъ хотятъ горячо поблагодарить и передать намъ такую же благодарность отъ другихъ. Будьте завтра вечеромъ, въ десять часовъ, въ Сенъ-Клу, напротивъ павильона, на углу дома д’Эстре. К. Б.’.

Читая это письмо, д’Артаньянъ чувствовалъ, какъ его сердце то судорожно сжималось, то расширялось, въ одно и то же время и мучительно, и пріятно для сердца влюбленныхъ.

Это была первая записка, которую онъ получилъ, это было первое свиданіе, которое ему назначили. Сердце его, полное радостнаго опьяннія, замирало и, казалось, перестанетъ биться на порог въ земной рай, называемый любовью.

— Ну, что же, сударь? сказалъ Плянше, видя, какъ его баринъ попеременно то блднлъ, то краснлъ: — ну что же, разв я не угадалъ, что тутъ дло неладно?

— Ты ошибаешься, Плянше, отвтилъ д’Артаньянъ,— и въ доказательство этого вотъ возьми экю и выпей за мое здоровье.

— Благодарю, сударь, за экю, который вы мн даете, и общаю вамъ точно исполнять вс ваши приказанія, но тмъ не мене все-таки скажу, что письма, попадающія въ запертыя квартиры…

— Падаютъ съ неба, мой другъ, падаютъ съ неба.

— Такъ баринъ доволенъ? спросилъ Плянше.

— Любезный мой Плянше, я самый счастливый человкъ на свт!

— И я могу воспользоваться вашимъ счастьемъ, сударь, чтобы пойти спать?

— Да, иди.

— Да будутъ на васъ вс благословенія неба, сударь, но тмъ не мене это письмо…

И Плянше удалился, качая головой съ видомъ сомннія, которое не вполн сгладила даже щедрость д’Артаньяна.

Оставшись одинъ, д’Артаньянъ читалъ и перечитывалъ записку, затмъ онъ разъ двадцать перецловалъ эти строки, написанныя рукой его прелестной любовницы. Наконецъ онъ легъ, уснулъ, и ему снились золотые сны.

Въ семь часовъ утра онъ всталъ и позвалъ Плянше, который явился, отворивъ дверь только на второй зовъ, съ лицомъ, носившимъ еще слды вчерашняго страха и безпокойства.

— Плянше, сказалъ ему д’Артаньянъ,— я ухожу изъ дому, можетъ быть, на цлый день, а потому до семи часовъ вечера ты свободенъ, но въ семь часовъ будь дома и приготовь мн двухъ лошадей.

— Какъ кажется, мы опять собираемся подставлять нашу шкуру, чтобы ее пробили въ нсколькихъ мстахъ?

— Ты возьмешь свой мушкетъ и пистолеты.

— Ну, что же! Не говорилъ ли я? вскричалъ Плянше.— Такъ и есть, я былъ въ этомъ увренъ… Проклятое письмо!

— Да успокойся же, дуракъ, на этотъ разъ дло идетъ просто о пріятной прогулк.

— Да, врод такой же пріятной прогулки, какъ въ прошлый разъ, когда на насъ градомъ сыпались пули и всюду разставлены были ловушки.

— Впрочемъ, если вы боитесь, г. Плянше, возразилъ д’Артаньянъ,— я поду безъ васъ, я предпочитаю путешествовать одинъ, чмъ имть товарища, который вчно дрожитъ.

— Баринъ меня обижаетъ, сказалъ Плянше:— а между тмъ, мн кажется, онъ видлъ, какимъ я показалъ себя на дл.

— Да, но я думалъ, что ты истратилъ всю свою храбрость за одинъ разъ.

— Баринъ увидитъ, что, при случа, у меня и еще найдется, только я прошу васъ, сударь, не слишкомъ щедро расходовать ее, чтобы у меня хватило надолго.

— Думаешь ли ты, что будешь въ состояніи потратить изъ нея извстное количество сегодня вечеромъ?

— Надюсь.

— Итакъ, я разсчитываю на тебя.

— Въ назначенный часъ я буду готовъ, но мн кажется, что у барина была только одна лошадь въ гвардейскихъ конюшняхъ?

— Можетъ быть, и до настоящей минуты тамъ стоитъ только одна, но сегодня вечеромъ ихъ будетъ тамъ четыре.

— Кажется, наша поздка была за ремонтомъ?

— Совершенно врно, сказалъ д’Артаньянъ и, отдавъ Плянше послднія приказанія, вышелъ

Г. Бонасье стоялъ у дверей.

Намреніе д’Артаньяна было пройти мимо, ничего не сказавъ почтенному торговцу, но послдній съ такимъ кроткимъ и благодушнымъ видомъ поклонился ему, что жилецъ поневол принужденъ былъ не только отвтить ему на поклонъ, но и вступить съ нимъ въ разговоръ

Къ тому же, какъ же не имть нкоторой снисходительности къ мужу, жена котораго назначила свиданіе въ тотъ же самый вечеръ въ Сенъ-Клу, напротивъ павильона г. д’Эстре! Д’Артаньянъ подошелъ къ нему съ самымъ любезнымъ видомъ, на какой былъ только способенъ.

Разговоръ естественно коснулся тюремнаго заключенія бдняги. Г. Бонасье, не знавшій, что д’Артаньянъ слышалъ его разговоръ съ незнакомцемъ Менга, разсказалъ своему молодому жильцу о преслдованіяхъ этого чудовища г. де-Ляффемъ, котораго онъ въ продолженіе всего своего разсказа не называлъ иначе, какъ кардинальскимъ палачомъ, и очень распространился о Бастиліи, о желзныхъ запорахъ, о калиткахъ, отдушинахъ, о ршеткахъ и всякихъ инструментахъ пытки.

Д’Артаньянъ слушалъ съ удивительной любезностью и затмъ, когда тотъ кончилъ, спросилъ его:

— А относительно г-жи Бонасье узнали ли вы, кто ее похитилъ? Вдь я не забылъ, что, благодаря этому непріятному случаю, я имлъ счастіе познакомиться съ вами.

— А, сказалъ Бонасье,— они были такъ осторожны, что не сказали мн этого, да и жена моя клялась всми святыми, что она не знала этого. Но сами-то вы, продолжалъ г. Бонасье съ полнымъ добродушіемъ,— что съ вами было и что вы подлывали вс эти дни? Я давно не видлъ ни васъ, ни вашихъ друзей, и, должно полагать, вы не на улиц Парижа такъ запылили ваши сапоги, я видлъ, какъ Плянше чистилъ ихъ вчера.

— Вы правы, мой любезный Бонасье, я со своими друзьями совершилъ небольшое путешествіе.

— Далеко?

— О, нтъ, какихъ-нибудь сорокъ миль отсюда: мы здили проводить г. Атоса на Форжескія воды, гд мои друзья и остались.

— А вы вернулись? спросилъ Бонасье, придавая своему лицу самое лукавое выраженіе.— Такимъ красавцамъ, какъ вы, не удается надолго получить отпуска отъ своей любовницы, и наврное васъ съ нетерпніемъ ждали въ Париж, не правда ли?

— Честное слово, это правда, смясь отвчалъ молодой человкъ:— я въ этомъ признаюсь вамъ тмъ боле, мой любезный Бонасье, что отъ васъ ничего нельзя скрыть. Да, меня ждали съ большимъ нетерпніемъ, ручаюсь вамъ въ этомъ.

Легкое облачко пробжало по лицу Бонасье, но такое легкое, что д’Артаньянъ не замтилъ его.

— А теперь васъ вознаградятъ за ваше прилежаніе, продолжалъ торговецъ съ легкимъ извиненіемъ въ голос, на которое д’Артаньянъ обратилъ не больше вниманія, чмъ на минутное облачко, омрачившее передъ тмъ лицо почтеннаго человка.

— Ага, вы притворяетесь добрякомъ! смясь, замтилъ д’Артаньянъ.

— Нтъ, я сказалъ это только для того, отвтилъ Бонасье:— чтобы узнать, поздно ли вы вернетесь домой?

— Но къ чему этотъ вопросъ, любезный хозяинъ? спросилъ д’Артаньянъ,— разв вы намрены меня дожидаться?

— Нтъ, но посл моего ареста и случившагося у меня воровства я очень пугаюсь, когда слышу, что отворяютъ дверь, въ особенности ночью. Что жъ длать, я совсмъ не военный!

— Ну, такъ не пугайтесь же, если я вернусь въ часъ, два или три часа ночи. И если я даже вовсе не вернусь, вы все-таки не пугайтесь.

На этотъ разъ Бонасье такъ поблднлъ, что д’Артаньянъ не могъ не замтить этого и спросилъ, что съ нимъ.

— Ничего, ничего. Съ тхъ поръ, какъ меня постигли несчастія, я подверженъ обморокамъ, которые случаются со мной вдругъ, и теперь я вдругъ почувствовалъ дрожь. Не обращайте на меня вниманія. Вамъ только и заботы, что о своемъ счастіи.

— Въ такомъ случа у меня много заботъ, потому что я счастливъ.

— Не совсмъ еще, погодите… Вы сказали: сегодня вечеромъ?

— Такъ что жъ! Этотъ вечеръ настанетъ, надюсь! А, можетъ быть, вы его ждете съ тмъ же нетерпніемъ, какъ и я? Можетъ быть, сегодня вечеромъ г-жа Бонасье навститъ своего супруга?

— Г-жа Бонасье сегодня вечеромъ не свободна, важно отвтилъ ея мужъ:— она занята въ Лувр своей службой.

— Тмъ хуже для васъ, любезный хозяинъ, тмъ хуже, когда я счастливъ, мн хочется, чтобы вс были счастливы, но, повидимому, это невозможно.

И молодой человкъ удалился, хохоча во все горло отъ шутки, понятной, какъ онъ думалъ, только ему одному.

— Желаю вамъ хорошо повеселиться! отвчалъ Бонасье гробовымъ голосомъ.

Но д’Артаньянъ уже былъ слишкомъ далеко, чтобы его услышать, да если бы и разслышалъ, въ томъ настроеніи духа, въ которомъ онъ былъ, вроятно, онъ и не замтилъ бы этого.

Онъ направился въ отель г. де-Тревиля.

Его посщеніе наканун, какъ помнятъ, было очень коротко, и онъ не усплъ почти ничего объяснить. Онъ нашелъ г. де-Тревиля вн себя отъ радости. Король и королева были въ высшей степени любезны съ нимъ на балу. Правда, что кардиналъ зато былъ очень угрюмъ.

Въ часъ ночи онъ удалился съ бала подъ предлогомъ, что ему нездоровится, что же касается до ихъ величествъ, то они вернулись въ Лувръ только въ 6 часовъ утра.

— А теперь, сказалъ г. де-Тревиль, понижая свой голосъ и вопросительнымъ взглядомъ осматривая вс углы комнаты, чтобы убдиться, что они въ самомъ дл одни,— теперь поговоримъ о васъ, молодой другъ мой, такъ какъ очевидно, что ваше счастливое возвращеніе было отчасти причиной радости короля, тріумфа королевы и униженія его высокопреосвященства. Теперь вамъ слдуетъ сильно остерегаться.

— Чего же мн бояться, отвчалъ д’Артаньянъ:— пока я буду имть счастье пользоваться милостью ихъ величествъ?

— Всего, поврьте мн. Кардиналъ не такой человкъ, чтобы позабыть мистификацію, пока не сведетъ счетовъ съ мистификаторомъ, а мистификаторомъ былъ, какъ мн кажется, нкій знакомый мн гасконецъ.

— Думаете ли вы, что кардиналу такъ же все хорошо извстно, какъ вамъ, и что онъ знаетъ, что это я былъ въ Лондон?

— Чортъ возьми, вы были въ Лондон! Такъ это изъ Лондона вы привезли этотъ чудный брильянтъ, который блеститъ на вашемъ пальц? Берегитесь, любезный д’Артаньянъ, нехорошо принимать подарки отъ врага, кажется, на это даже есть какіе-то латинскіе стихи… Постойте.

— Да, безъ сомннія, отвчалъ д’Артаньянъ, который никогда не могъ вбить себ въ голову никакихъ правилъ латинской грамматики и своимъ полнымъ невжествомъ въ этомъ отношеніи приводилъ въ отчаяніе наставника,— да, безъ сомннія, должно быть, есть какіе-нибудь стихи.

— Да, наврно есть, сказалъ де-Тревиль, нсколько знакомый съ литературой:— де-Банефадъ говорилъ мн ихъ когда-то… Постойте же… Ахъ, вотъ они:

Timeo Danaos et dona ferentes.

Это означаетъ: ‘не довряйтесь врагу, который длаетъ вамъ подарки’.

— Этотъ брильянтъ полученъ мною не отъ врага, капитанъ, отвтилъ д’Артаньянъ:— мн дала его королева.

— Королева! о, о! сказалъ де-Тревиль.— Дйствительно, это настоящій царскій подарокъ, стоящій не меньше тысячи пистолей. Но черезъ кого же королева передала вамъ этотъ подарокъ?

— Она сама мн дала его.

— Гд это?

— Въ кабинет, рядомъ съ комнатой, гд она переодвалась.

— Какъ?

— Она дала мн поцловать свою руку.

— Вы поцловали руку королевы?! вскричалъ де-Тревиль, смотря на д’Артаньяна.

— Ея величество сдлала мн честь удостоить меня этой милости.

— И это въ присутствіи свидтелей? Неосторожная трижды неосторожная!

— Нтъ, капитанъ, успокойтесь, никто этого не видлъ, сказалъ д’Артаньянъ, и онъ разсказалъ де-Тревилю, какъ это произошло.

— О, женщины, женщины! вскричалъ старый солдатъ:— я ихъ хорошо узнаю по ихъ романическимъ фантазіямъ, все, что иметъ видъ таинственности, ихъ очаровываетъ. Итакъ, вы видли одну руку и больше ничего, вы встртите королеву и можете не узнать ея, она можетъ встртить васъ и не узнаетъ, кто вы.

— Нтъ, но по этому брильянту… сказалъ молодой человкъ.

— Слушайте, сказалъ де-Тревиль: — хотите я вамъ дамъ совтъ, хорошій совтъ, совтъ друга?

— Вы окажете мн этимъ честь, капитанъ, сказалъ д’Артаньянъ.

— Если такъ, отправляйтесь къ первому попавшемуся ювелиру и продайте ему брильянтъ за ту цну, которую онъ за него дастъ, какимъ бы жидомъ онъ ни былъ, вы всегда получите за него 800 пистолей. У пистолей нтъ имени, мой молодой человкъ, а этотъ перстень заключаетъ въ себ нчто ужасное, что можетъ открыть тайну того, кто его носитъ.

— Продать этотъ перстень! Перстень, подаренный мн моей королевой! Никогда! сказалъ д’Артаньянъ.

— Такъ поверните же его по крайней мр камнемъ внутрь, бдный глупецъ, потому что каждому хорошо извстно, что гасконскій молодчикъ не найдетъ такой драгоцнной бездлушки въ ларчик своей матери.

— Такъ вы думаете, что мн слдуетъ чего-нибудь опасаться? спросилъ д’Артаньянъ.

— То-есть я сражу вамъ, молодой человкъ, что тотъ, кто засыпаетъ на мин, фитиль которой уже зажженъ, долженъ считать себя вн опасности въ сравненіи съ вами.

— Чортъ возьми! сказалъ д’Артаньянъ, котораго увренный тонъ де-Тревиля началъ сильно безпокоить,— чортъ возьми! Но что же надо длать?

— Быть осторожнымъ во всемъ и прежде всего. Кардиналъ обладаеть отличною памятью и длинными руками. Поврьте мн, онъ съ вами сыграетъ какую-нибудь штуку.

— Но какую?

— Я почемъ знаю, разв не къ его услугамъ вс хитрости демона? Самое меньшее, что можетъ быть съ вами, это то, что васъ арестуютъ.

— Какъ! Разв посмютъ арестовать человка, состоящаго на служб его величества?

— Чортъ возьми! не поцеремонились же съ Атосомъ! Во всякомъ случа, молодой человкъ, поврьте мн, какъ человку, который тридцать лтъ находится при двор: не будьте безпечны, полагаясь на вашу неприкосновенность, или вы погибли, скоре, напротивъ,— я совтую вамъ,— всюду ищите враговъ. Если будутъ искать съ вами ссоры, избгайте этого, будь это хоть ребенокъ десяти лтъ, если на васъ нападутъ ночью или днемъ, отступайте безъ всякаго стыда, будете проходить черезъ мостъ, щупайте каждую доску изъ опасенія, чтобы какая-нибудь доска не провалилась подъ вашей ногой, если вы пойдете мимо строящагося дома, смотрите вверхъ изъ предосторожности, чтобы вамъ не упалъ на голову камень, если вы возвращаетесь поздно, пусть васъ сопровождаетъ слуга, и чтобы этотъ слуга былъ вооруженъ, къ тому же: необходимо еще, чтобы вы были въ немъ вполн уврены. Не довряйтесь никому на свт ни другу, ни брату, ни любовниц, въ особенности любовниц.

Д’Артаньянъ покраснлъ.

— Любовниц? машинально повторилъ онъ:— но отчего не доврять больше ей, чмъ кому-либо другому?

— Потому что любовница — одно изъ самыхъ любимыхъ и дйствительныхъ средствъ кардинала: женщина продастъ васъ за десять пистолей. Помните вы Далилу? Читали вы когда-нибудь Священное Писаніе?

Д’Артаньянъ вспомнилъ о свиданіи, назначенномъ въ тотъ самый вечеръ г-жою Бонасье, но мы должны сказать въ похвалу нашему герою, что дурное мнніе, которое де-Тревиль имлъ вообще о всхъ женщинахъ, не внушало ему ни малйшаго подозрнія относительно его хорошенькой хозяйки.

— Кстати, спросилъ де-Тревиль: — что сдлалось съ вашими тремя товарищами?

— Я только что хотлъ спросить у васъ, не получили ли вы какого-нибудь извстія о нихъ.

— Никакого.

— Я оставилъ ихъ по дорог: Портоса въ Шантильи — его вызвали на дуэль, Арамиса въ Кревкр съ пулей въ плеч и Атоса въ Амьен, обвиненнаго въ изготовленіи фальшивой монеты.

— Вотъ видите! сказалъ де-Тревиль:— а какъ же вамъ удалось ускользнуть?

— Чудомъ, капитанъ, долженъ сознаться: я получилъ ударь шпаги въ грудь и пригвоздилъ графа де-Варда точно бабочку къ стн на краю дороги въ Калэ.

— Этого еще недоставало! Де-Варда, человка преданнаго кардиналу, двоюроднаго брата Рошфора! Слушайте, милый другъ, мн пришла въ голову мысль.

— Говорите, капитанъ.

— На вашемъ мст я поступилъ бы иначе.

— Какъ именно?

— Въ то время, какъ его высокопреосвященство веллъ бы меня искать въ Париж, я бы потихоньку, безъ всякаго шума, повернулъ по дорог въ Пикардію и похалъ бы узнать, что сталось съ тремя моими товарищами. Чортъ возьми! они вполн заслуживаютъ этого вниманія съ вашей стороны.

— Добрый совтъ, капитанъ, завтра я поду.

— Завтра, но почему же не сегодня вечеромъ?

— Сегодня, капитанъ, меня удерживаетъ въ Париж очень важное дло.

— Ахъ, молодой человкъ, молодой человкъ! Какая-нибудь любовная интрижка. Повторяю вамъ, берегитесь,— женщина погубила насъ всхъ безъ исключенія, она же и снова погубить насъ всхъ. Послдуйте моему совту, узжайте сегодня вечеромъ.

— Невозможно, капитанъ.

— Значитъ, вы дали слово?

— Да, капитанъ.

— Это другое дло, но общайте мн, что если васъ не убьютъ сегодня ночью, то завтра вы удете.

— Общаю.

— Не нужно ли вамъ денегъ?

— У меня еще есть 50 пистолей. Думаю, что мн этого хватитъ.

— А вашимъ товарищамъ?

— Я думаю, что и у нихъ нтъ въ нихъ недостатка. Мы выхали изъ Парижа, имя каждый по 75 пистолей въ карман.

— Увижу я еще васъ передъ вашимъ отъздомъ?

— Не думаю, капитанъ, разв случится еще что-нибудь новое.

— Въ такомъ случа, добраго пути.

— Благодарю, капитанъ.

Д’Артаньянъ простился съ де-Тревилемъ, тронутый боле, чмъ когда-нибудь, отеческой заботой де-Тревиля къ его мушкетерамъ. Онъ зашелъ по очереди къ Атосу, Портосу и Арамису, ни одинъ изъ нихъ не возвращался. Слугъ тоже не было, и онъ не имлъ возможности получить какія-либо свднія о тхъ или о другихъ.

Проходя мимо гвардейскихъ казармъ, онъ заглянулъ въ конюшню: изъ четырехъ три лошади уже были тамъ. Плянше, въ высшей степени изумленный, чистилъ ихъ скребницей, и дв изъ нихъ ужо были совсмъ вычищены.

— Ахъ, баринъ, сказалъ Плянше, увидя д’Артаньяна,— какъ я радъ, что вижу васъ!

— Почему это, Плянше? спросилъ молодой человкъ

— Довряете ли вы нашему хозяину, Бонасье?

— Я? Нисколько.

— Какъ вы хорошо длаете, баринъ!

— Но почему ты меня спрашиваешь объ этомъ?

— А потому, что въ то время, какъ вы говорили съ нимъ,— отнюдь не подслушивая васъ,— я слдилъ за вами и замтилъ, баринъ, какъ онъ два или три раза измнился въ лиц.

— Вотъ какъ!

— Баринъ не замтилъ этого, занятый только что полученнымъ письмомъ, а я напротивъ, странный способъ, какимъ это письмо попало къ намъ въ домъ, заставилъ меня держаться насторож, и я не упустилъ изъ виду ни малйшаго измненія въ его лиц.

— И ты вывелъ заключеніе?

— Что нашъ хозяинъ измнникъ.

— Право?

— Тмъ боле, что какъ только вы, сударь, оставили его и скрылись за угломъ улицы, Бонасье тотчасъ же взялъ шляпу, заперъ дверь и пустился бгомъ въ противоположную улицу.

— Дйствительно, ты правь, Плянше, все это кажется мн очень подозрительнымъ, и будь покоенъ, мы не заплатимъ ему за квартиру безъ того, чтобы все это не объяснилось точно и ясно.

— Вы шутите, баринъ, но сами увидите.

— Что длать, Плянше,— чему быть, того не миновать.

— Такъ вы не отказываетесь отъ вечерней прогулки?

— Совсмъ напротивъ, Плянше: чмъ больше я сержусь на Бонасье, тмъ сильне мн хочется отправиться на свиданіе, назначенное мн письмомъ, которое тебя такъ безпокоитъ.

— Въ такомъ случа, если это окончательное ваше ршеніе…

— Непоколебимое, мой другъ… Итакъ, въ девять часовъ будь готовъ и жди меня здсь, въ казармахъ, я приду за тобой.

Плянше, убдившись, что нтъ никакой надежды заставить своего барина отказаться отъ его намренія, глубоко вздохнулъ и принялся за чистку третьей лошади.

Д’Артаньянъ былъ въ сущности малый очень благоразумный: вмсто того, чтобы вернуться домой, онъ пошелъ обдать къ тому священнику-гасконцу, который въ минуту полнаго безденежья угостилъ его и трехъ его товарищей завтракомъ.

XXIV.
Павильонъ.

Въ девять часовъ д’Артаньянъ былъ въ гвардейскихъ казармахъ, онъ нашелъ Плянше въ полномъ вооруженіи. Четвертая лошадь тоже была доставлена. Плянше былъ вооруженъ мушкетомъ и пистолетомъ.

На д’Артаньян была шпага, а за поясъ онъ заткнулъ два пистолета, затмъ оба сли на лошадей и выхали безъ шума. Ночь была темная, и никто не видлъ, какъ они ухали. Плянше похалъ слдомъ за господиномъ и халъ въ десяти шагахъ позади него.

Д’Артаньянъ миновалъ набережныя, выхалъ черезъ ворота Конференціи и похалъ по дорог, ведущей въ Сенъ-Клу, который въ то время былъ много красиве, чмъ теперь.

Все время, пока хали городомъ, Плянше сохранялъ почтительное разстояніе, которое онъ себ опредлилъ, но какъ только дорога начала длаться боле пустынною и еще боле стемнло, онъ понемногу сталъ сокращать это разстояніе, такъ что, когда они въхали въ булонскій лсъ, онъ, вполн естественно, очутился рядомъ со своимъ господиномъ. И дйствительно, нельзя не сознаться, что шелестъ большихъ деревьевъ и отраженіе въ темномъ лсу луннаго свта сильно тревожили его. Д’Артаньянъ замтилъ, что съ его слугой происходитъ что-то необыкновенное.

— Плянше, что съ тобой? спросилъ онъ.

— Не находите ли вы, баринъ, что лса имютъ сходство съ храмами?

— Почему, Плянше?

— Да потому, что и въ тхъ, и въ другихъ не говорятъ громко.

— Но отчего же ты не говоришь громко? Разв ты трусишь?

— Да, баринъ, я опасаюсь, что насъ услышатъ.

— Опасаешься, что насъ услышатъ? А между тмъ въ нашемъ разговор нтъ ничего безнравственнаго, любезный Плянше, и едва ли кто найдетъ, въ чемъ бы насъ можно было упрекнуть.

— Ахъ, баринъ, сказалъ Плянше, возвращаясь къ боле всего занимающей его мысли:— сколько у этого Бонасье чего-то скрытнаго въ бровяхъ и непріятнаго въ движеніяхъ губъ.

— Кто же заставляетъ тебя думать объ этомъ Бонасье!

— Думаютъ, сударь, о томъ, о чемъ думается, а не о томъ, о чемъ хочется думать.

— Это потому, что ты трусъ, Плянше.

— Баринъ, не смшивайте осторожность съ трусостью, осторожность — добродтель.

— А ты, небось, добродтеленъ, Плянше? Не такъ ли?

— Смотрите, баринъ, кажется, тамъ блеститъ дуло мушкета? Не нагнуть ли намъ головы?

— Въ самомъ дл, прошепталъ д’Артаньянъ, вспомнившій о наставленіяхъ де-Тревиля:— эта скотина кончитъ тмъ, что напугаетъ и меня.

И онъ пустилъ лошадь рысью.

Плянше, точно тнь, послдовалъ за своимъ господиномъ и продолжалъ рысью же хать съ нимъ рядомъ.

— Разв мы будемъ такъ хать цлую ночь, баринъ? спросилъ онъ.

— Нтъ, Плянше, ты уже пріхалъ.

— Какъ я пріхалъ? А вы, баринъ?

— Я? я еще сдлаю нсколько шаговъ дальше.

— И вы, баринъ, оставляете меня одного?

— Ты боишься, Плянше?

— Нтъ, но я только замчу вамъ, баринъ, что ночь будетъ очень холодная и что отъ ночного свжаго воздуха можно схватить ревматизмъ, а слуга съ ревматизмомъ — плохой слуга, въ особенности для такого живого, веселаго господина, какъ вы.

— Ну, что же, если теб холодно, Плянше, поди въ одинъ изъ тхъ кабаковъ, которые ты тамъ видишь, и жди меня завтра въ шесть часовъ у дверей.

— Благодарю васъ, баринъ, я и полъ, и выпилъ на экю, который вы мн дали сегодня утромъ, такъ что у меня не осталось ни одного подлаго гроша на тотъ случай, если мн сдлается холодно.

— Вотъ теб полпистоля до завтра.

Д’Артаньянъ спрыгнулъ съ лошади, бросилъ поводья на руки Плянше и быстро удалился, завернувшись въ плащъ.

— Боже мой, какъ мн холодно! вскричалъ Плянше, какъ только потерялъ изъ виду барина, и, торопясь согрться, онъ поспшилъ поскоре постучаться въ дверь домика, украшеннаго всми атрибутами городского кабака.

Между тмъ д’Артаньянъ продолжалъ свой путь по проселочной дорог и дошелъ уже до Сенъ-Клу, но, вмсто того, чтобъ идти по большой дорог, онъ обошелъ замокъ, достигъ одного очень отдаленнаго переулка и вскор очутился противъ указаннаго въ записк павильона. Съ одной стороны этого переулка тянулась большая стна, на углу которой находился павильонъ, а съ другой — изгородь, защищавшая отъ прохожихъ маленькій садикъ въ глубин котораго была жалкая хижина.

Д’Артаньянъ пришелъ на мсто свиданія, и такъ какъ ему не было сказано, чтобы онъ какимъ-нибудь сигналомъ далъ знать о своемъ присутствіи, то онъ сталъ ждать.

Не слышно было ни малйшаго шума, можно было подумать, что находишься за сто миль отъ столицы. Д’Артаньянъ прислонился къ изгороди, предварительно оглядвшись кругомъ. Позади изгороди сада и хижины густой туманъ окутывалъ своими складками необъятное пространство, въ которомъ покоится Парижъ, зіяющая бездна, въ которой блестло нсколько свтлыхъ точекъ, зловщихъ звздъ этого ада.

Но для д’Артаньяна все принимало счастливый видъ, всякая мысль улыбалась ему, всякая темнота казалась прозрачной. Наступалъ часъ свиданія. И дйствительно, черезъ нсколько минуть на башн Сенъ-Клу медленно раздались десять громкихъ ударовъ. Было что-то мрачное въ звук этого бронзоваго колокола, который точно плакалъ среди ночи. Но каждый изъ этихъ ударовъ, составлявшихъ часгичку ожидаемаго часа, гармонически отзывался въ сердц молодого человка. Глаза его были устремлены на маленькій павильонъ, находившійся на углу стны, вс окна котораго были закрыты ставнями исключая одного въ первомъ этаж. Черезъ это окно проникалъ мягкій свтъ, серебрившій дрожащіе листья двухъ или трехъ липъ, росшихъ и сгруппировавшихся вн парка. Очевидно, что позади этого маленькаго окошечка, такъ привтливо освщеннаго, его ждала хорошенькая Бонасье.

Убаюканный этою сладкой мечтою, д’Артаньянъ безъ всякаго нетерпнія прождалъ еще полчаса, устремивъ глаза на это маленькое прелестное жилище, гд можно было видть часть потолка съ позолоченной рзной отдлкой, доказывавшей изящество и остальной внутренности павильона.

На башн Сенъ-Клу пробило половину одиннадцатаго.

На этотъ разъ, неизвстно отчего у д’Артаньяна пробжала дрожь по жиламъ. Можетъ быть, его началъ пронимать холодъ, и чисто физическое ощущеніе онъ принималъ за нравственное впечатлніе. Затмъ ему пришла мысль, что онъ, можетъ быть, не такъ прочиталъ и что свиданіе назначено только въ одиннадцать часовъ.

Онъ подошелъ къ окну, сталъ тамъ, куда падалъ изъ окна свтъ, вынулъ изъ кармана письмо и перечелъ его, ошибки не было: свиданіе было назначено именно въ десять часовъ.

Онъ занялъ свое прежнее мсто, начиная тревожиться и этимъ молчаніемъ, и этимъ одиночествомъ.

Пробило одиннадцать часовъ.

Д’Артаньянъ началъ серьезно бояться, не случилось ли чего-нибудь съ г-жой Бонасье.

Онъ три раза ударилъ въ ладоши,— обыкновенный сигналъ влюбленныхъ, ему никто не отвтилъ, даже эхо.

Тогда онъ съ нкоторой досадой подумалъ, что, можетъ быть, молодая женщина заснула, дожидаясь его.

Онъ подошелъ къ стн и сдлалъ попытку влзть на нее, но стна была только что оштукатурена, и д’Артаньянъ вернулся, безполезно поломавши себ ногти.

Въ эту минуту онъ увидлъ деревья, листья которыхъ продолжали серебриться отъ падающаго на нихъ свта, и такъ какъ втви одного изъ нихъ выступали на дорогу, то онъ и заключилъ, что, взобравшись на ихъ середину, онъ могъ бы взглядомъ проникнуть во внутренность павильона.

Съ деревомъ сладить было легче, къ тому же, д’Артаньяну было не боле двадцати лтъ, а потому, слдовательно, онъ еще помнилъ свои школьныя похожденія. Въ одну минуту онъ взобрался на дерево и черезъ освщенныя окна устремилъ глаза во внутренность павильона.

Д’Артаньянъ увидлъ странное явленіе, заставившее его задрожать съ ногъ до головы: мягкій, ровный свтъ лампы освщалъ картину страшнаго безпорядка, одно оконное стекло было разбито, дверь выломана и, на половину сломанная, висла на петляхъ, столъ, на которомъ, очевидно, былъ приготовленъ великолпный ужинъ, валялся на полу, разбитыя бутылки, раздавленные фрукты покрывали паркетный полъ, все доказывало, что въ этой комнат происходила жестокая, отчаянная борьба, д’Артаньяну показалось даже, что посреди этого страннаго безпорядка были клочки одежды, а на скатерти и на занавскахъ — кровяныя пятна.

Онъ поспшилъ слзть съ дерева со страшнымъ біеніемъ сердца, ему хотлось видть, не найдется ли другихъ слдовъ насилія.

Слабый, мягкій свтъ продолжалъ мерцать среди ночной тишины, д’Артаньянъ замтилъ тогда то, чего не замчалъ прежде, такъ какъ ничто не побуждало его обратить на это вниманія, а именно, что на земл, мстами утоптанной, мстами изрытой, виднлись смшанные слды человческихъ ногъ и лошадиныхъ копытъ. И кром того, колеса кареты, повидимому пріхавшей изъ Парижа, образовали въ рыхлой земл глубокую колею, которая не шла дальше павильона и заворачивала обратно къ Парижу.

Наконецъ, продолжая свои изслдованія, д’Артаньянъ нашелъ около стны разорванную женскую перчатку. Впрочемъ, эта перчатка во всхъ тхъ мстахъ, гд она не коснулась грязной земли, была безупречной чистоты и свжести. Эта была одна изъ тхъ раздушенныхъ перчатокъ, которыя любовники такъ любятъ срывать съ хорошенькой руки.

По мр того, какъ д’Артаньянъ продолжалъ свои изслдованія, его лобъ все боле и боле покрывался холоднымъ, обильнымъ потомъ, сердце сжималось ужасной тоской, дыханіе сдлалось прерывистымъ, а между тмъ, чтобы успокоить себя, онъ говорилъ, что, можетъ быть, этотъ павильонъ не иметъ ничего общаго съ г-жой Бонасье, что молодая женщина назначила ему свиданіе передъ павильономъ, а не въ самомъ павильон, что ее могла задержать въ Париж служба, можетъ быть даже ревность мужа.

Но какъ стна, пробитая брешью, вс эти размышленія были разрушены, уничтожены чувствомъ душевной печали, которая въ нкоторыхъ случаяхъ овладваетъ всмъ нашимъ существомъ и громко говоритъ и во всемъ указываетъ намъ, что насъ ожидаетъ большое несчастіе.

Тогда д’Артаньянъ точно обезумлъ: онъ побжалъ на большую дорогу, пошелъ тмъ же путемъ, какимъ пришелъ раньше, дошелъ до парома и сталъ разспрашивать перевозчика.

Около семи часовъ вечера перевозчикъ перевезъ на паром женщину, закутанную въ черный плащъ, которая, повидимому, очень старалась не быть узнанной, но именно вслдствіе принятыхъ ею предосторожностей перевозчикъ обратилъ на нее большое вниманіе и замтилъ, что женщина была и молода, и красива.

Въ то время, какъ и теперь, масса молодыхъ и хорошенькихъ женщинъ прізжала въ Сенъ-Клу, и вс он очень заботились о томъ, чтобы ихъ не видли и не узнали, а между тмъ д’Артаньянъ не сомнвался боле ни одной минуты, что женщина, которую замтилъ перевозчикъ, была именно г-жа Бонасье

Д’Артаньянъ воспользовался свтомъ лампы, освщавшей хижину перевозчика, чтобы еще разъ перечесть записочку г-жи Бонасье и удостовриться, что онъ не ошибся, что свиданіе точно было назначено въ Сенъ-Клу, а не гд-нибудь въ другомъ мст, напротивъ павильона д’Эстре, а не въ другой улиц.

Все клонилось къ тому, чтобы доказать д’Артаньяну, что предчувствія его не обманывали и что случилось большое несчастіе.

Онъ вернулся къ замку бгомъ, ему казалось, что въ его отсутствіе въ павильон, можетъ быть, случилось что-нибудь новое и что онъ получить тамъ нкоторыя свднія.

Переулокъ оставался такъ же пустъ и тотъ же самый ровный, мягкій свтъ проливался изъ оконъ.

Д’Артаньяну пришло тогда на умъ, что эта нмая, слпая развалина, безъ сомннія, все видла и, можетъ быть, сообщитъ ему что-нибудь.

Калитка въ забор была заперта, но онъ перескочилъ черезъ изгородь и, несмотря на лай цпной собаки, приблизился къ хижин. При его первыхъ ударахъ, когда онъ постучался, никто не отвтилъ. Гробовое молчаніе царствовало въ хижин, какъ и въ павильон, но такъ какъ эта хижина была его послдней надеждой, онъ настойчиво продолжалъ стучать.

Вскор послышался внутри легкій робкій голосъ, который, казалось, боялся самъ, что его услышатъ.

Тогда д’Артаньянъ пересталъ стучать и началъ просить отворить дверь голосомъ, выражавшимъ столько тревоги, ужаса и ласковой мольбы, что онъ могъ бы успокоить самаго трусливаго. Наконецъ, старая, полусгнившая ставня отворилась, или, скоре, пріоткрылась, и тотчасъ же снова закрылась, какъ только свтъ крошечной жалкой лампы, горвшей въ одномъ углу, освтилъ перевязь, эфесъ шпаги и рукоятки пистолетовъ д’Артаньяна. Тмъ не мене, какъ ни было быстро это движеніе, д’Артаньянъ усплъ увидть мелькомъ голову старика.

— Ради Бога! сказалъ онъ,— выслушайте меня! Я жду одно лицо, которое не пришло, и я умираю отъ безпокойства. Не случилось ли какого-нибудь несчастія въ окрестностяхъ? Скажите.

Окно медленно открылось, и то же самое лицо показалось снова, только на этотъ разъ оно было еще блдне. Д’Артаньянъ откровенно разсказалъ свою исторію, не называя никого. Онъ сказалъ, что у него было назначено свиданіе съ молодой женщиной передъ этимъ павильономъ и что, видя, что она не приходить, онъ влзъ на липу и при свт лампы увидлъ весь безпорядокъ, царившій въ комнат.

Старикъ внимательно слушалъ его и кивалъ головой въ подтвержденіе того, что все было именно такъ, затмъ, когда д’Артаньянъ кончилъ, онъ покачалъ головой съ такимъ видомъ, который не предвщалъ ничего хорошаго.

— Что вы хотите сказать? вскричалъ д’Артаньянъ.— Ради Бога, скажите, объяснитесь!

— О, сударь! не спрашивайте меня ни о чемъ, потому что если я вамъ разскажу то, что я видлъ, наврное мн отъ этого будетъ мало хорошаго.

— Такъ, значитъ, вы видли что-нибудь? Въ такомъ случа, ради Бога, продолжалъ онъ, бросая ему пистоль,— скажите, что вы видли, и даю вамъ слово дворянина, что у меня не вырвется ни одного слова.

Старикъ, видимо, боролся, но онъ видлъ столько искренности и печали на лиц д’Артаньяна, что сдлалъ ему знакъ молчать и сказалъ вполголоса:

— Было приблизительно часовъ девять, когда я услышалъ какой-то шумъ на улиц и захотлъ узнать, что бы это могло означать, когда я подошелъ къ калитк, я замтилъ, что въ нее пытались войти. Такъ какъ я человкъ бдный и не боюсь быть обокраденнымъ, то я и открылъ калитку и въ нсколькихъ шагахъ отъ нея увидлъ трехъ мужчинъ. Въ тни, поодаль, стояла запряженная карета и верховыя лошади. Эти лошади, очевидно, принадлежали тремъ мужчинамъ, одтымъ всадниками.

‘— А, добрые господа мои! сказалъ я,— что вамъ угодно?

‘— Наврное у тебя есть лстница? сказалъ тотъ изъ нихъ, который казался начальникомъ отряда.

‘— Да, сударь, у меня есть лстница, съ помощью которой я снимаю фрукты.

‘— Одолжи ее намъ и уходи прочь. Вотъ теб экю за то, что мы тебя побезпокоили. Помни только, что если ты скажешь хоть одно слово изъ того, что увидишь и услышишь (я увренъ, что, какъ бы мы теб ни угрожали, ты все-таки подглядишь и подслушаешь) — ты погибъ.

‘Съ этими словами онъ бросилъ мн экю, который я поднялъ, и взялъ мою лстницу. Въ самомъ дл, заперевъ за ними калитку, я сдлалъ видъ, что вернулся къ себ домой, но тотчасъ же опять вышелъ задней дверью и пробрался къ кусту бузины, изъ-за котораго могъ все видть, не будучи замченнымъ. Трое мужчинъ, отдавъ приказаніе подвезти карету безъ всякаго шума, вытащили оттуда маленькаго человчка, толстаго, коротенькаго, съ просдью, плохо одтаго во что-то темное, который съ осторожностью поднялся по лстниц, сердито посмотрлъ во внутренность комнаты, сошелъ на цыпочкахъ внизъ и прошепталъ вполголоса:

‘— Это она.

‘Тотчасъ же тотъ, который говорилъ со мной, подошелъ къ двери павильона, отперъ ее ключомъ, который былъ у него, снова заперъ за собой дверь и исчезъ, въ это самое время двое другихъ взобрались на лстницу. Маленькій старичокъ стоялъ у дверцы кареты, кучеръ сдерживалъ лошадей, а другой слуга держанъ верховыхъ.

‘Вдругъ въ павильон раздались страшные крики, къ окну подбжала женщина и открыла его, точно желая въ него броситься, но какъ только она увидла двухъ мужчинъ, отскочила назадъ, а они оба бросились за ней въ комнату.

‘Посл этого я боле ничего не видлъ, но слышалъ шумъ, какъ будто бы ломали мебель. Женщина кричала и звала на помощь, но вскор эти крики затихли, трое мужчинъ подошли къ окну, неся на рукахъ женщину, двое изъ нихъ сошли по лстниц и перенесли ее въ карету, куда за ней вошелъ маленькій старичокъ. Тотъ, который оставался въ павильон, заперъ окно, минуту спустя вышелъ черезъ дверь и удостоврился, что женщина была дйствительно въ карет. Двое его товарищей дожидали его уже сидя на лошадяхъ, онъ въ свою очередь вскочилъ въ сдло, слуга занялъ свое мсто около кучера, и карета быстро помчалась, конвоируемая тремя всадниками, и все было кончено. Съ этой минуты я ничего боле не видлъ и не слышалъ’.

Д’Артаньянъ, подъ вліяніемъ этой ужасной новости, стоялъ неподвиженъ и нмъ, между тмъ какъ вс муки гнва и ревности терзали и клокотали въ его сердц.

— Но, мой господинъ, сказалъ старикъ, на котораго это нмое отчаяніе, конечно, производило больше впечатлнія, чмъ могли бы это сдлать крики и слезы,— не отчаивайтесь же такъ: они вдь не убили ея, а это главное.

— Не знаете ли вы хоть приблизительно, спросилъ д’Артаньянъ:— кто руководилъ этой адской экспедиціей?

— Я его не знаю.

— Но вы говорили съ нимъ, вы могли его видть?

— А, такъ вы хотите, чтобы я его описалъ?

— Да.

— Высокаго роста, сухой, смуглый, съ черными усами и глазами, но наружности дворянинъ.

— Такъ и есть, вскричалъ д’Артаньянъ: — опять онъ, всегда онъ! Кажется, это мой злой геній. А другой?

— Который?

— Маленькій.

— О, этотъ не изъ вельможъ, ручаюсь въ этомъ, къ тому же, у него не было шпаги и другіе обращались съ нимъ безъ всякаго уваженія.

— Какой-нибудь слуга, прошепталъ д’Артаньянъ.— Ахъ, бдная женщина, бдная женщина! Что они съ ней сдлали?!

— Вы общали мн сохранить эту тайну, сказалъ старикъ.

— И я повторяю вамъ мое общаніе, будьте покойны, я дворянинъ. У дворянина нтъ ничего дороже его слова, и я вамъ далъ его.

Д’Артаньянъ съ сокрушеннымъ сердцемъ направился къ парому. То ему не врилось, что это была г-жа Бонасье, и онъ надялся увидться съ ней на слдующій день въ Лувр, то онъ боялся, не имла ли она интригу съ другими и не этотъ ли ревнивецъ подкараулилъ и похитилъ ее. Онъ колебался, мучился, приходилъ въ отчаяніе.

— О, если бъ со мной были мои друзья! вскричалъ онъ:— у меня была бы по крайней мр надежда найти ее, но кто знаетъ, что случилось съ ними самими!

Было около полуночи, надобно было найти Плянше. Д’Артаньянъ веллъ открывать себ по дорог вс кабаки, гд только онъ замчалъ хоть малйшій свтъ, ни въ одномъ изъ нихъ онъ не нашелъ Плянше. Подойдя къ шестому, онъ вспомнилъ, что вс его поиски были совершенно неосновательны: д’Артаньянъ назначилъ своему слуг свиданіе въ 6 часовъ утра, и гд бы онъ ни былъ, онъ имлъ на то полное право.

Къ тому же молодому человку пришла въ голову мысль, что, оставаясь въ окрестностяхъ того мста, гд случилось происшествіе, ему, можетъ быть, удастся получить нкоторыя разъясненія этого таинственнаго дла. Итакъ, придя въ шестой кабакъ, какъ мы сказали, д’Артаньянъ остановился, спросилъ бутылку самаго лучшаго вина, выбралъ самый темный уголъ у стола, облокотился и ршился въ такомъ положеніи дождаться утра, но и на этотъ разъ надежда его опять была обманута, и хотя онъ насторожилъ уши и слушалъ съ полнымъ вниманіемъ, но, кром брани, глупыхъ шутокъ и ругательствъ, которыми обмнивались между собою работники, слуги и извозчики, составлявшіе почтенное общество, въ которомъ онъ находился, онъ не услышалъ ничего такого, что могло бы навести его на слдъ бдной похищенной женщины. Поневол онъ долженъ былъ, выпивъ отъ бездлья и чтобы не возбудить подозрній бутылку вина, поискать себ въ углу, по возможности, боле или мене удобное положеніе и худо ли, хорошо ли заснуть. Д’Артаньяну, какъ уже помнятъ, было всего 20 лтъ, а въ эти годы сонъ иметъ такія неотъемлемыя права, которыя настоятельно предъявляетъ даже и въ такія минуты, когда человку очень тяжело.

Около 6 часовъ утра д’Артаньянъ проснулся съ тмъ непріятнымъ, тяжелымъ чувствомъ, которое обыкновенно бываетъ посл дурно проведенной ночи. Его туалетъ не потребовалъ много времени, онъ ощупалъ себя, чтобы узнать, не воспользовались ли его сномъ, чтобы обокрасть его, и, найдя свой брильянтовый перстень на пальц, кошелекъ въ карман и пистолеты за поясомъ, всталъ, расплатился за бутылку вина и вышелъ посмотрть, не будетъ ли онъ утромъ счастливе въ поискахъ своего слуги, чмъ ночью. И, дйствительно, онъ вскор замтилъ сквозь сырой и сроватый туманъ врнаго Плянше, который, держа въ поводьяхъ пару лошадей, задалъ его у дверей маленькаго кабака безъ оконъ, мимо котораго д’Артаньянъ прошелъ, даже не заподозривъ объ его существованіи.

XXV.
Портосъ.

Вмсто того, чтобы вернуться домой, д’Артаньянъ слзъ съ лошади у дверей де-Тревиля и быстро поднялся по лстниц. На этотъ разъ онъ ршился разсказать ему все только что съ нимъ случившееся. Безъ сомннія, онъ подастъ ему хорошій совтъ во всемъ этомъ дл, а затмъ, такъ какъ де-Тревиль почти каждый день видлся съ королевой, то онъ, можетъ быть, можетъ получить отъ ея величества нкоторыя свднія о бдной женщин, которую, безъ сомннія, заставляютъ расплачиваться за ея преданность королев. Де-Тревиль выслушалъ разсказъ молодого человка съ суровымъ, серьезнымъ видомъ, доказывавшимъ, что онъ видлъ во всемъ, этомъ происшествіи нчто гораздо большее, чмъ только любовную интригу. Затмъ, когда д’Артаньянъ кончилъ, онъ замтилъ:

— Гм! все это за цлую милю даетъ знать объ его высокопреосвященств.

— Что же длать? спросилъ д’Артаньянъ.

— Ничего, теперь абсолютно ничего, но оставить Парижъ, какъ я уже вамъ совтовалъ, и какъ можно скоре. Я увижусь съ королевой, разскажу вс подробности исчезновенія этой бдной женщины, о чемъ, безъ сомннія, она не знаетъ, эти подробности наведутъ ее въ свою очередь на слдъ, и, можетъ быть, къ вашему возвращенію я буду имть возможность сообщить вамъ какія-нибудь добрыя новости. Положитесь въ этомъ на меня.

Д’Артаньянъ зналъ, что де-Тревиль, хотя и гасконецъ, не имлъ привычки общать напрасно, но если разъ онъ что-нибудь случайно общалъ, то длалъ всегда больше того, что общалъ. Потому онъ поклонился ему, полный чувства благодарности за прошедшія благодянія и за будущія, а почтенный капитанъ, принимавшій горячее участіе въ храбромъ и ршительномъ молодомъ человк, съ чувствомъ пожалъ ему руку и пожелалъ счастливаго пути.

Ршившись на практик примнить совты де-Тревиля, тотчасъ же, нимало не медля, д’Артаньянъ направился въ улицу Могильщиковъ, чтобы присмотрть за уборкой своего чемодана. Приблизившись къ своему дому, онъ увидлъ Бонасье, стоявшаго въ утреннемъ костюм у порога своей двери. Все сказанное ему наканун осторожнымъ Плянше относительно коварства хозяина пришло на память д’Артаньяну, взглянувшему на него съ большимъ вниманіемъ, чмъ онъ это длалъ прежде. И въ самомъ дл, не говоря уже о желтовато-блдномъ, болзненномъ цвт лица, явно доказывавшемъ на разлитіе желчи, что, къ тому же, могло быть только случайностью, д’Артаньянъ замтилъ что-то необыкновенно хитрое въ складкахъ его лица. Мошенникъ не такъ смется, какъ честный человкъ, лицемръ плачетъ не тми же слезами, какими плачетъ человкъ чистосердечный. Всякая фальшь есть маска, и какъ бы ловко ее ни носили, при нкоторомъ вниманіи всегда возможно отличить ее. Итакъ, д’Артаньяну показалось, что Бонасье носить маску, и что эта маска одна изъ самыхъ непріятныхъ. Вслдствіе этого, побуждаемый чувствомъ отвращенія къ этому человку, онъ хотлъ пройти мимо, не сказавъ съ нимъ ни слова, но Бонасье, вдругъ, какъ и наканун, обратился къ нему съ вопросомъ:

— Однакожъ, молодой человкъ, сказалъ онъ ему:— Повидимому, мы проводимъ очень скромныя ночи? Ужъ 7 часовъ утра, чортъ возьми! Кажется, вы возвращаетесь, совершенно вопреки принятымъ обычаямъ, въ такой часъ, въ который другіе только выходятъ.

— Вамъ нельзя сдлать такого же упрека, г. Бонасье, сказанъ молодой человкъ,— вы — образецъ людей порядочныхъ. И то правда: когда обладаешь хорошенькой молодой женой, тогда незачмъ искать счастья, само счастье найдетъ васъ, не правда ли, г. Бонасье?

Бонасье поблднлъ, какъ мертвецъ, и скорчилъ улыбку.

— Ахъ, вы шутникъ! сказалъ Бонасье,— Но гд это вы прошатались всю ночь, молодой человкъ: кажется, проселочныя дороги не особенно-то хороши.

Д’Артаньянъ взглянулъ на свои сапоги, покрытые грязью, но въ то же самое время его глаза случайно упали на башмаки и чулки торговца, можно было подумать, что они были промочены въ той же самой луж: на тхъ и на другихъ были видны совершенно такія же пятна.

Внезапная мысль промелькнула тогда въ голов д’Артаньяна. Маленькій, толстенькій человкъ небольшого роста, сдой, что-то врод слуги, одтый въ платье темнаго цвта, къ которому безъ всякаго уваженія относились люди военные, составлявшіе конвой,— это, безъ сомннія, былъ самъ Бонасье. Мужъ присутствовалъ при похищеніи жены! Д’Артаньяномъ овладло страшное желаніе схватить за горло торговца и задушить его, но, какъ мы уже сказали, это былъ очень благоразумный малый, и онъ сдержался. Тмъ не мене, перемна, происшедшая въ его лиц, была такъ замтна, что Бонасье испугался и хотлъ отступить шагъ назадъ, но онъ какъ разъ находился передъ половинкой двери, которая была закрыта, и встрченное имъ препятствіе заставило его остаться на томъ же мст.

— А, да вы шутите, мой любезный, сказалъ д’Артаньянъ: — мн кажется, что если мои сапоги нуждаются въ чистк губкой, ваши чулки и башмаки тоже требуютъ хорошей щетки. Разв и вы, въ свою очередь, тоже гд-нибудь шатались, г. Бонасье? Эге, человку вашихъ лтъ это уже совсмъ не пристало, особенно такому, у котораго такая молоденькая и хорошенькая жена.

— О, совсмъ нтъ! Я вчера былъ въ Сенъ-Манде, чтобы получить нкоторыя свднія о служанк, безъ которой я никакъ не могу обойтись, дороги прескверныя, я и привезъ всю эту тину, отъ которой еще не усплъ сегодня вычиститься.

Мсто, названное Бонасье, куда онъ будто бы здилъ, было новымъ доказательствомъ дйствительности подозрній д’Артаньяна. Бонасье указалъ на Сенъ-Манде потому именно, что оно находится въ совершенно противоположной сторон отъ Сенъ-Клу. Это вроятное, предположеніе было для д’Артаньяна первымъ утшеніемъ. Если Бонасье знаетъ, гд его жена, всегда можно, употребивши нкоторыя крайнія мры, заставить торговца развязать языкъ и выдать тайну. Теперь рчь шла о томъ, чтобы отъ вроятнаго предположенія придти къ чему-нибудь врному.

— Извините, любезный Бонасье, если я обойдусь съ вами безъ церемоніи, сказалъ д’Артаньянъ:— но ничто такъ не вредитъ, какъ безсонныя ночи, у меня страшная жажда, позвольте мн выпить у васъ стаканъ воды,— кажется, въ этомъ нельзя отказать сосду.

И, не дожидаясь позволенія хозяина, д’Артаньянъ быстро вошелъ въ его квартиру и бросилъ бглый взглядъ на постель. Постель была не смята. Бонасье не ложился. Онъ, слдовательно, вернулся только часъ или два тому назадъ, онъ проводилъ жену до мста, куда ее отвезли, или, по крайней мр, до первой станціи.

— Благодарю васъ, г. Бонасье, сказалъ д’Артаньянъ, выпивъ стаканъ воды:— вотъ все, что мн отъ васъ требовалось. Теперь я пойду къ себ и велю Плянше вычистить мн сапоги, а когда онъ кончитъ, если хотите, я пришлю его вамъ, чтобы онъ почистилъ ваши башмаки.

И съ этими словами онъ разстался съ торговцемъ, въ высшей степени изумленнымъ его поведеніемъ и спрашивавшимъ себя, не навредилъ ли онъ чмъ-нибудь самъ себ.

На верху лстницы онъ встртилъ Плянше, чмъ-то очень испуганнаго.

— Ахъ, баринъ! вскричалъ Плянше, какъ только завидлъ его,— я такъ ждалъ васъ, чтобы сообщить вамъ новость.

— Что же такое случилось? спросилъ д’Артаньянъ.

— Держу, баринъ, сто противъ одного, даже тысячу, что вы не отгадаете, кто у насъ былъ во время вашего отсутствія.

— Но когда именно?

— Полчаса тому назадъ, въ то время, какъ вы были у г. де-Тревиля.

— Кто же приходилъ? Говори!

— Г. де-Кавуа.

— Де-Кавуа?

— Онъ лично.

— Капитанъ гвардейцевъ его высокопреосвященства?

— Онъ самый.

— Онъ приходилъ меня арестовать?

— Я въ этомъ не сомнваюсь, хотя онъ былъ очень сладокъ.

— Ты говоришь, онъ былъ сладокъ?

— То есть, что твой медъ.

— Въ самомъ дл?

— Онъ приходилъ, какъ сказалъ онъ, отъ имени его высокопреосвященства, желающаго вамъ всего хорошаго, попросить васъ послдовать за нимъ въ Пале-Рояль.

— И ты ему отвтилъ?..

— Что это невозможно, такъ какъ васъ нтъ дома, въ чемъ онъ и самъ могъ удостовриться.

— Что онъ сказалъ на это?

— Чтобы вы непремнно къ нему пришли сегодня, а затмъ онъ вполголоса прибавилъ: ‘Скажи своему барину, что его высокопреосвященство очень расположенъ къ нему и что, можетъ быть, все его счастіе зависитъ отъ этого свиданія’.

— Западня не изъ особенно искусныхъ: кардиналъ могъ бы выдумать что-нибудь получше, сказалъ, улыбаясь, молодой человкъ.

— Да я и самъ замтилъ, что это была западня, и отвтилъ ему, что, вернувшись, вы будете въ отчаяніи, что не были дома.

‘— А куда онъ ухалъ? спросилъ г. де-Кавуа.

‘— Въ Труа, въ Шампанью, отвтилъ я ему.

‘— А когда ухалъ?

‘— Вчера вечеромъ.

— Плянше, мой другъ, перебилъ его д’Артаньянъ,— да ты просто драгоцнный человкъ.

— Очень просто, сударь: я подумалъ, что если вы захотите видть г. де-Кавуа, всегда будетъ время поправить ошибку, сказавши, что вы не ухали, вдь въ этомъ случа солгалъ бы только я, а такъ какъ я не дворянинъ, то мн лгать позволительно,

— Успокойся, Плянше, за тобой останется репутація правдиваго человка: черезъ четверть часа мы узжаемъ.

— Я только хотлъ дать вамъ этотъ совтъ, сударь, а куда, осмлюсь спросить, мы демъ?

— Конечно, въ противоположную сторону, а не въ ту, которую ты назвалъ. Къ тому же, разв теб не хочется поскоре имть какія-нибудь свднія о Гримо, Мускетон и Базен, какъ мн хочется знать, что сталось съ Атосомъ, Портосомъ и Арамисомъ?

— Напротивъ, сударь, я поду, куда вамъ будетъ угодно, воздухъ провинціи, мн кажется, здорове для насъ въ настоящую минуту, чмъ воздухъ Парижа. А потому…

— А потому укладывайся, Плянше, и демъ, я пойду впередъ заложивъ руки въ карманы, чтобы не давать поводъ къ подозрніямъ, а ты присоединишься ко мн въ гвардейскихъ казармахъ. Кстати, Плянше, мн кажется, ты совершенно правъ относительно нашего хозяина, и онъ въ самомъ дл ужасная каналья.

— О, врьте мн, сударь, когда я вамъ говорю что-нибудь, не шутя, я большой физіономистъ.

Д’Артаньянъ вышелъ первый, какъ было условлено, затмъ, чтобы не упрекнуть себя въ чемъ-нибудь, онъ еще въ послдній разъ зашелъ на квартиру своихъ друзей, но о нихъ не было никакого извстія, только на имя Арамиса получено было раздушенное письмо, написанное тонкимъ, изящнымъ почеркомъ. Д’Артаньянъ взялся передать его. Десять минутъ спустя Плянше присоединился къ нему въ конюшняхъ гвардейскихъ казармъ. Д’Артаньянъ, чтобы не терять времени, самъ осдлалъ свою лошадь.

— Хорошо, одобрилъ онъ Плянше, когда тотъ ко всему вооруженію присоединилъ еще и чемоданъ,— теперь сдлай остальныхъ трехъ и подемъ.

— Разв вы думаете, что мы подемъ скоре, если у каждаго изъ насъ будетъ по дв лошади? спросилъ Плянше.

— Нтъ, злой насмшникъ, отвтилъ д’Артаньянъ:— но на нашихъ четырехъ лошадяхъ мы будемъ имть возможность привезти нашихъ трехъ друзей, если только найдемъ ихъ въ живыхъ.

— Это было бы большимъ счастьемъ, отвчалъ Плянше.— Во всякомъ случа не слдуетъ отчаиваться въ Божьемъ милосердіи.

— Аминь, сказалъ д’Артаньянъ, вскакивая на лошадь.

Выхавъ изъ гвардейскихъ казармъ, они разъхались въ противоположныя стороны, потому что одинъ изъ нихъ долженъ былъ выхать изъ Парижа черезъ Виллетскую заставу, а другой — черезъ Монмартрскую, чтобы затмъ съхаться вмст за Сень Дени — стратегическій маневръ, исполненный съ пунктуальной точностью и увнчавшійся полнымъ успхомъ. Д’Артаньянъ и Плянше въ одно время въхали въ Піеррефитъ.

Плянше, надо сказать правду, былъ гораздо храбре днемъ, чмъ ночью. Но, тмъ не мене, его обычная осторожность не покидала его ни на минуту, онъ не забылъ ни одного малйшаго случая первой поздки и во всякомъ, встрчавшемся имъ на пути, видлъ врага. Онъ постоянно держалъ шляпу наотлетъ, раскланиваясь со всми, за что получалъ строгіе выговоры отъ д’Артаньяна, который опасался, чтобы, благодаря этой излишней учтивости, его не сочли бы за слугу человка низкаго происхожденія.

Впрочемъ, или прохожіе дйствительно были тронуты вжливостью Плянше, или на этотъ разъ никто не былъ подосланъ на пути молодого человка, но наши два путешественника пріхали въ Шантильи безъ всякаго приключенія и остановились въ гостиниц великаго Сенъ-Мартена, въ той самой, въ которой они останавливались во время своей первой поздки.

Хозяинъ гостиницы, увидвъ молодого человка, за которымъ слдовалъ слуга, ведущій двухъ верховыхъ лошадей въ поводу, почтительно встртилъ его на порог двери. А такъ какъ они сдлали уже одиннадцать миль, то д’Артаньянъ разсудилъ за лучшее остановиться, все равно, окажется ли тутъ Портосъ, или нтъ. Да и едва ли было бы разумно прямо, съ перваго же раза, справляться о томъ, что сталось съ мушкетеромъ. Д’Артаньянъ, не спрашивая ни о чемъ, спшился, поручилъ лошадей своему слуг, вошелъ въ маленькую комнатку, предназначенную для тхъ изъ путешественниковъ, которые пожелали бы быть одни, и спросилъ у хозяина бутылку лучшаго вина и наилучшій завтракъ — требованіе, которое еще боле укрпило хорошее мнніе, составившееся у трактирщика съ перваго взгляда на путешественника.

Приказаніе д’Артаньяна было, поэтому, исполнено замчательно быстро.

Въ гвардейскій полкъ поступали члены лучшихъ дворянскихъ фамилій королевства, и д’Артаньянъ, путешествовавшій въ сопровожденіи слуги и четырехъ чудныхъ лошадей, несмотря на простоту своего мундира, не могъ не произвести нкоторой сенсаціи. Хозяинъ вызвался прислуживать ему лично, и, замтивъ это, д’Артаньянъ приказалъ принести два стакана и завелъ съ нимъ бесду.

— Ну, любезный хозяинъ, началъ д’Артаньянъ, наполняя виномъ оба стакана:— я спросилъ себ самаго лучшаго вина, и если вы меня обманули, то вы сами же и будете наказаны за свой грхъ, такъ какъ я терпть не могу пить одинъ, и вы будете пить со мною. Берите же стаканъ и выпьемъ. За чье же здоровье мы будемъ пить, чтобы не задть чьей-либо щепетильности? Выпьемте за благосостояніе вашего заведенія!

— Ваша милость оказываете мн честь, сказалъ хозяинъ,— и я васъ искренно благодарю за ваше пожеланіе.

— Но не заблуждайтесь, сказалъ д’Артаньянъ: — въ моемъ тост скрывается, можетъ быть, гораздо боле эгоизма, чмъ вы думаете: хорошее помщеніе и вообще удобства только и можно найти въ тхъ гостиницахъ, которыя хорошо ведутъ свои дла, а въ тхъ, дла которыхъ уже пошатнулись, все идетъ скверно, и путешественникъ длается жертвою затруднительнаго положенія хозяина, а такъ какъ мн приходится много путешествовать и въ особенности часто по этой дорог, то я желалъ бы видть вс гостиницы въ самомъ цвтущемъ положеніи.

— И въ самомъ дл, сказалъ хозяинъ,— мн кажется, что я уже не первый разъ имю честь видть васъ, сударь.

— Ба, да я, можетъ быть, разъ десять уже побывалъ въ Шантильи и изъ десяти разъ по крайней мр три или четыре раза останавливался у васъ. Да не прошло еще десяти или двнадцати дней, какъ я былъ здсь: я провожалъ моихъ друзей, мушкетеровъ. Можетъ быть, вы припомните, какъ одинъ изъ нихъ заспорилъ съ какимъ-то незнакомцемъ, который, повидимому, хотлъ съ нимъ затять ссору.

— Ахъ, да, правда, сказалъ хозяинъ,— я отлично это помню. Не говоритъ ли ваша милость о г. Портос?

— Да, именно такъ зовутъ моего товарища по путешествію. Не случилось ли съ нимъ какого несчастія?

— Но ваша милость должны были сами видть, что онъ не могъ хать дальше.

— Дйствительно, онъ общалъ догнать насъ, и мы его съ тхъ поръ не видли.

— Онъ оказалъ намъ честь и остался здсь.

— Какъ! онъ сдлалъ вамъ честь остаться здсь?

— Да, сударь, въ этой гостиниц, мы даже сильно безпокоимся.

— О чемъ?

— Видите, я ему отпускаю въ кредитъ.

— Ну, онъ заплатитъ.

— Ахъ, сударь, какъ вы меня утшили! Мы оказали ему большой кредитъ и издержали уже на него много денегъ, и еще сегодня утромъ хирургъ объявилъ, что если г. Портосъ не заплатить ему, то онъ потребуетъ эти деньги съ меня, такъ какъ я посылалъ за нимъ.

— Такъ Портосъ, значитъ, раненъ?

— Не сумю намъ сказать этого.

— Какъ! вы не можете сказать этого? Но вамъ между тмъ должно быть это извстно лучше, чмъ кому-либо другому?

— Да, но въ нашемъ положеніи мы не говоримъ всего, что знаемъ, сударь, въ особенности, когда насъ предупредили, что наши уши отвтятъ за то, что разболтаетъ языкъ.

— А могу я видть Портоса?

— Конечно, сударь. Поднимитесь по лстниц въ первый этажъ и постучитесь въ комнату No 1, только предупредите, что это вы.

— Почему же необходимо предупреждать, что это я?

— Потому что иначе съ вами можетъ случиться несчастіе.

— Какое несчастіе?

— Г. Портосъ можетъ принять васъ за кого-нибудь изъ принадлежащихъ къ моему заведенію и въ порыв гнва заколетъ или застрлитъ васъ.

— Что же такое вы ему сдлали?

— Напоминали ему о деньгахъ.

— Ахъ, чортъ возьми! теперь я понимаю: такое требованіе Портосъ очень не долюбливаетъ, когда онъ не при деньгахъ, но я знаю, что он должны у него быть.

— Мы и сами такъ думали, сударь, а такъ какъ наша гостиница въ большомъ порядк и мы сводимъ счеты каждую недлю, то по прошествіи восьми дней мы представили ему счетъ, но, какъ кажется, попали не въ добрую минуту, потому что какъ только мы коснулись этого вопроса, онъ послалъ насъ ко всмъ чертямъ, правда, что онъ наканун игралъ.

— Какъ, онъ наканун игралъ? Съ кмъ?

— Кто жъ его знаетъ?! Съ какимъ-то прозжимъ вельможей, которому онъ предложилъ партію въ ландскнехтъ.

— Такъ и есть,— несчастный, должно быть, все проигралъ.

— Даже лошадь, сударь, потому что когда незнакомецъ собирался узжать, мы видли, что его слуга сдлалъ лошадь г. Портоса. Мы ему это замтили, но онъ отвтилъ намъ, что мы вмшиваемся не въ свое дло, что лошадь принадлежитъ ему. Мы немедленно же доложили объ этомъ г. Портосу, но онъ веллъ намъ сказать, что мы бездльники, потому что осмливаемся не доврять слову дворянина: коль скоро дворянинъ сказалъ, что лошадь его — значитъ и сомннія не можетъ быть.

— Узнаю его, прошепталъ д’Артаньянъ.

— Я веллъ ему сказать, продолжалъ хозяинъ:— что такъ какъ мы, повидимому, расходимся во взглядахъ относительно платежа по счету, то я надюсь, что онъ будетъ по крайней мр такъ добръ, что удостоить чести моего сотоварища, хозяина гостиницы Золотого Орла, и передетъ къ нему. Г. Портосъ отвтилъ, что моя гостиница лучше, и онъ желаетъ остаться въ ней. Отвть былъ слишкомъ лестный, чтобы я могъ дольше настаивать на томъ, чтобы онъ выхалъ. Я просилъ только уступить мн занимаемую имъ комнату, лучшую въ цлой гостиниц, и помститься въ кабинет въ третьемъ этаж. На это г. Портосъ отвтилъ, что такъ какъ онъ съ минуты на минуту ждетъ къ себ любовницу, одну изъ самыхъ знатныхъ придворныхъ дамъ, то я долженъ понять, что даже комната, которую онъ занимаетъ, оказывая мн этимъ честь, еще очень плоха для такой особы. Вполн сознавая, что онъ правъ, я продолжалъ настаивать, но онъ не сталъ даже разговаривать со мной, а взялъ пистолетъ, положилъ его на ночной столикъ и объявилъ, что при первомъ слов о какомъ бы то ни было перемщеніи, вншнемъ или внутреннемъ, онъ пустить пулю въ лобъ тому, кто будетъ настолько неостороженъ, что станетъ соваться въ дло, касающееся только лично его. А потому съ этой минуты, сударь, никто не ходить въ его комнату, кром его слуги.

— Такъ Мускетонъ тоже здсь?

— Да, сударь, пять дней спустя посл своего отъзда, онъ вернулся, и также въ самомъ дурномъ расположеніи духа, повидимому, у него тоже въ дорог были большія непріятности. Къ несчастію, онъ еще проворне своего барина: для него онъ ставитъ здсь все вверхъ дномъ, а чтобы не получать отказа въ томъ, что ему требуется, онъ самъ беретъ все, ни у кого не спрашивая.

— Я всегда замчалъ въ Мускетон необыкновенную преданность и значительную сообразительность, сказалъ д’Артаньянъ.

— Очень возможно, сударь, однако если мн только четыре раза въ году придется имть дло съ такою сообразительностью и преданностью, то я окончательно разорюсь.

— Успокойтесь, Портосъ вамъ заплатитъ.

— Гм! произнесъ хозяинъ съ видомъ сомннія.

— Это любимецъ одной очень знатной дамы, которая не откажетъ ему въ такой малости.

— Осмлюсь сказать, что я думаю относительно этого…

— Говорите!

— Скажу больше: я знаю.

— Что же вы знаете?

— Не только знаю, но увренъ…

— Въ чемъ вы уврены, говорите.

— Я знаю эту важную даму.

— Вы?!

— Да, я.

— Откуда же вы ее знаете?

— О, сударь, могу ли я довриться вашей скромности…

— Говорите! Даю слово дворянина, вамъ не придется раскаяться въ вашемъ довріи.

— Вы поймете, сударь, что безпокойство заставляетъ длать и то, что не слдовало.

— Что же вы сдлали?

— Ничего такого, на что не имлъ бы права кредиторъ.

— Напримръ?

— Г. Портосъ передалъ намъ письмо къ этой герцогин съ приказаніемъ отправить его на почту. Его слуга тогда еще не возвращался, а самъ онъ еще не выходилъ изъ комнаты, такъ что онъ поневол принужденъ былъ обратиться къ намъ.

— Что же дальше?

— Вмсто того, чтобы отправить его по почт, что не всегда бываетъ врно, я воспользовался случаемъ и поручилъ одному изъ моихъ мальцовъ, который кстати халъ въ Парижъ, передать это письмо лично самой герцогин. Вдь такимъ образомъ приказанія г. Портоса, который очень безпокоился о своемъ письм, были исполнены въ точности, не правда ли?

— Почти такъ.

— Что же, сударь, оказалось? Знаете ли вы, кто эта важная дама?

— Нтъ, я слышалъ о ней только отъ Портоса.

— Знаете ли вы, кто эта мнимая герцогиня?

— Я вамъ повторяю, что не знаю.

— Это — старая прокурорша, сударь, мадамъ Кокенаръ! ей по меньшей мр лтъ пятьдесятъ, и она ревнуетъ. Мн, признаться, показалось довольно страннымъ: какъ это герцогиня, а живетъ въ Медвжьей улиц.

— Откуда вы все это знаете?

— Она очень разсердилась, получивши письмо, и сказала, что г. Портосъ — втреникъ и что онъ получилъ ударъ шпаги опять наврное изъ-за какой-нибудь женщины.

— Такъ, значитъ, онъ раненъ?

— Ахъ, Боже мой, что я только сказалъ!

— Вы сказали, что Портосъ получилъ ударъ шпаги.

— Да, но онъ мн строго запретилъ говорить объ этомъ.

— Почему же?

— Почему? Вы, сударь, помните, какъ онъ хвастался, что пробуравитъ того незнакомца, съ которымъ онъ началъ ссору еще при васъ, а незнакомецъ-то, наоборотъ, несмотря на вс его бахвальства, самъ пригвоздилъ его къ полу, а такъ какъ г. Портосъ человкъ очень тщеславный со всми, кром герцогини, которую онъ думалъ заинтересовать разсказомъ о своемъ приключеніи, то онъ и не хочетъ никому признаться, что онъ раненъ.

— Эта рана удерживаетъ его въ постели?

— Да еще какая ужасная, увряю васъ. Должно полагать, что вашъ другъ живучъ какъ кошка.

— Такъ, значить, вы присутствовали при дуэли?

— Я слдилъ за ними, сударь, изъ любопытства, такъ что видлъ сраженіе, а сражающіеся меня не видли.

— Какъ же все произошло?

— О, дло не затянулось, ручаюсь вамъ. Они стали въ позицію: незнакомецъ прибгнулъ къ хитрости, сдлавъ видъ, что накололся, все это произошло такъ быстро, что когда Портосъ былъ готовъ отразить ударъ, у него уже на три дюйма желзо было въ груди. Онъ упалъ навзничь. Незнакомецъ тотчасъ же приставилъ ему конецъ шпаги къ горлу, и Портосъ, видя себя во власти противника, принужденъ былъ признать себя побжденнымъ. Тогда незнакомецъ спросилъ, какъ его зовутъ, и, узнавши, что онъ г. Портосъ, а не д’Артаньянъ, подалъ ему свою руку, проводилъ въ гостиницу, слъ на лошадь и ухалъ.

— Такъ, значитъ, противъ д’Артаньяна этотъ незнакомецъ имлъ что-то?

— Кажется, что такъ.

— Не знаете ли вы, что съ нимъ потомъ сталось?

— Нтъ, и раньше я никогда его не видлъ, и посл того я больше не видлся съ нимъ.

— Прекрасно, теперь я знаю все, что мн нужно было знать. Вы говорите,— комната Портоса въ первомъ этаж, No 1?

— Да, сударь, самая лучшая во всей гостиниц, эту комнату я уже разъ 10 имлъ случай сдать.

— Будьте покойны, сказалъ д’Артаньянъ со смхомъ:— Портосъ заплатитъ вамъ изъ денегъ герцогини Кокенаръ.

— Ахъ, сударь, мн ршительно все равно, прокурорша она, или герцогиня, лишь бы она раскошелилась, но она очень положительно отвтила, что ей надоли требованія и втреность г. Портоса и что она не пришлетъ ему ни гроша.

— А вы передали этотъ отвтъ вашему постояльцу?

— Ну, нтъ, мы поостереглись отъ этого: тогда бы онъ догадался, какъ мы исполнили его порученіе.

— Значитъ, онъ все еще ждетъ денегъ?

— О, да! Онъ написалъ снова вчера, но на этотъ разъ письмо снесъ на почту его слуга.

— Вы говорите, что прокурорша стара и дурна собой?

— Ей по крайней мр 50 лтъ, сударь, и, по словамъ Пато, она вовсе некрасива.

— Въ такомъ случа будьте покойны, она смягчится, къ тому же, Портосъ не могъ вамъ задолжать особенно много.

— Какъ немного! Уже около двадцати пистолей, не считая доктора. О, онъ ни въ чемъ себ не отказываетъ, видно, что онъ привыкъ хорошо жить.

— Ничего, ничего! Если его любовница откажется отъ него, у него найдутся друзья, могу васъ уврить. Итакъ, любезный хозяинъ, не безпокойтесь нисколько и продолжайте попрежнему заботиться о немъ, какъ требуетъ его положеніе.

— Вы общали мн, сударь, не говорить ему ни слова ни о прокурорш, ни о ран.

— Это ужъ дло ршенное,— я далъ вамъ слово.

— О, онъ бы тогда, вроятно, убилъ меня!

— Не бойтесь: онъ не такъ страшенъ, какъ кажется.

Д’Артаньянъ поднялся по лстниц, оставивъ хозяина нсколько успокоившимся.

Онъ поднялся на лстницу. На самой видной двери коридора написанъ былъ черными чернилами гигантской величины No 1, д’Артаньянъ постучался и посл полученнаго позволенія вошелъ. Портосъ лежалъ и игралъ съ Мускетономъ въ ландскнехтъ, чтобы не разучиться, между тмъ какъ на вертел жарились рябчики, а на обоихъ углахъ большого камина, на двухъ жаровняхъ, кипли 2 кастрюли, изъ которыхъ распространялся смшанный запахъ фрикасе изъ кроликовъ и рыбы, пріятно щекотавшій обоняніе. Верхняя часть конторки и мраморная доска комода были заставлены пустыми бутылками. При вид друга Пopтосъ радостно вскрикнулъ, а Мускетонъ, вставъ, почтительно уступилъ ему мсто и подошелъ посмотрть, что длается въ кастрюляхъ, за которыми, кажется, онъ особенно наблюдалъ.

— Ахъ, это вы, сказалъ Портосъ д’Артаньяну:— добро пожаловать, желанный гость, прошу извинить меня, что я не всталъ вамъ навстрчу. Но, прибавилъ онъ, съ нкоторымъ безпокойствомъ смотря на д’Артаньяна,— вы знаете, что со мной случилось?

— Нтъ.

— Хозяинъ ничего вамъ не сказалъ?

— Я спросилъ про васъ и прямо прошелъ сюда.

Портосъ, казалось, вздохнулъ свободне.

— Но что же съ вами случилось, любезный Портосъ? продолжалъ д’Артаньянъ.

— А со мной то случилось, что, когда я напалъ на моего противника, которому я уже нанесъ три удара и четвертымъ хотлъ совсмъ его приколоть, я наткнулся ногой на камень и ранилъ себ колно.

— Въ самомъ дл?

— Клянусь честью! Очень счастливо для бездльника, потому что я не выпустилъ бы его иначе, какъ пришибивъ на мст.

— А что жъ съ нимъ сталось?

— О, право, не знаю: съ него было довольно и этого, и онъ ухалъ, не дожидаясь конца… Но вы, мой любезный д’Артаньянъ, что съ вами случилось?

— Такъ что только этотъ ушибъ удерживаетъ васъ въ постели, любезный Портосъ? продолжалъ д’Артаньянъ.

— Ахъ, Боже мой! да ничего больше, впрочемъ, черезъ нсколько дней я уже буду на ногахъ.

— Отчего же въ такомъ случа не велть себя перевезти въ Парижъ? Вы, должно быть, здсь смертельно скучаете.

— Таково было и мое намреніе, но я долженъ, любезный другъ, признаться вамъ кое-въ-чемъ.

— Въ чемъ же?

— Мн было страшно скучно, какъ это вы сами сейчасъ замтили, и въ карман у меня болтались 75 пистолей, которые вы намъ раздлили,— и я веллъ, чтобы разсяться, пригласить ко мн наверхъ прозжаго дворянина, которому предложилъ сыграть партію въ кости. Онъ согласился, и, честное слово, мои 75 пистолей изъ моего кармана очень быстро перешли въ его карманъ, не считая лошади, которую онъ тоже увелъ. Ну, какъ вы поживаете, любезный д’Артаньянъ?

— Нельзя, любезный Портосъ, быть счастливымъ во всемъ, замтилъ д’Артаньянъ:— разв вы не знаете пословицы: ‘кто несчастливъ въ игр, счастливъ въ любви’. Вы слишкомъ счастливы въ любви, чтобы игра не мстила вамъ за себя, эка важность, что вы тутъ несчастливы. Разв у васъ нтъ, счастливый плутишка, вашей герцогини, которая никогда не откажетъ придти вамъ на помощь?

— Но видите ли, любезный д’Артаньянъ, я играю очень несчастливо, продолжалъ Портосъ съ самымъ развязнымъ видомъ, нисколько не смущаясь:— поэтому я и написалъ, чтобы она прислала мн какихъ нибудь 50 луидоровъ, которые мн были положительно необходимы, принимая во вниманіе положеніе, въ которомъ я находился…

— Ну?

— Должно быть, она была въ своихъ помстьяхъ, такъ какъ не отвтила мн.

— Въ самомъ дл?

— Да, не отвтила. Поэтому я отправилъ ей вчера второе посланіе, еще боле убдительное, чмъ первое. Но однако, наконецъ вы здсь, дорогой мой, поговоримъ же о васъ. Сознаюсь, что я начиналъ сильно безпокоиться о васъ.

— Кажется, хозяинъ гостиницы держитъ себя прекрасно но отношенію къ вамъ, милый Портосъ, замтилъ д’Артаньянъ, показывая больному на полныя кастрюли и пустыя бутылки.

— Такъ себ, ничего! отвчалъ Портосъ.— Дня три или четыре тому назадъ этотъ грубіянъ подалъ мн, правда, какой-то счетъ, но я его вытурилъ въ шею, и вотъ живу здсь и дйствую на правахъ побдителя, но постоянно опасаюсь осады и, поэтому, какъ видите, вооруженъ съ ногъ до головы.

— Однакоже, смясь указалъ д’Артаньянъ на кастрюли и бутылки,— мн кажется, время отъ времени вы длаете вылазки.

— Къ несчастію, не я! возразилъ Портосъ.— Проклятая нога держитъ меня въ постели, но Мускетонъ предпринимаетъ развдки у непріятеля и добываетъ припасы. Другъ мой, Мускетонъ, продолжалъ Портосъ,— видишь, къ намъ подошло подкрпленіе и слдовательно понадобится добавленіе къ провіанту.

— Мускетонъ, обратился къ нему д’Артаньянъ,— окажи мн услугу.

— Какую прикажете?

— Сообщи свой рецептъ Плянше. Я вдь тоже могу быть осажденнымъ въ свою очередь и не буду въ претензіи, если онъ окружитъ меня тми же удобствами, какими ты окружаешь своего барина.

— О, отвчалъ самымъ скромнымъ то немъ Мускетонъ,— ничего нтъ легче. Нужно быть ловкимъ, вотъ и все. Я былъ воспитанъ въ деревн, а мой отецъ въ трудныя минуты жизни немного занимался браконьерствомъ.

— А чмъ онъ вообще занимался?

— Онъ промышлялъ ремесломъ, которое я всегда находилъ довольно прибыльнымъ.

— Какимъ же именно?

— Во время войны католиковъ съ гугенотами онъ видлъ, что католики во имя религіи изводятъ гугенотовъ, а гугеноты — католиковъ, поэтому отецъ мой создалъ для себя смшанную религію, что позволяло ему быть самому то католикомъ, то протестантомъ. Обыкновенно онъ прогуливался со своимъ мушкетомъ на плеч за придорожными изгородями, и когда видлъ одиноко идущаго католика, протестантская вра немедленно увлекала его. Онъ прицливался въ путешественника, и когда послдній находился отъ него шагахъ въ десяти, между ними обыкновенно начинались переговоры, почти постоянно кончавшіеся тмъ, что путешественникъ, ради спасенія жизни, оставлялъ ему свой кошелекъ. Само собой разумется, что когда ему встрчался гугенотъ, то его охватывало такое страстное усердіе къ католической вр, что онъ не понималъ даже, какимъ образомъ четверть часа тому назадъ онъ могъ сомнваться въ преимуществ нашей святой религіи, самъ я, сударь, католикъ, а брата моего отецъ, врный своимъ убжденіямъ, сдланъ гугенотомъ.

— А какъ кончилъ этотъ достойный человкъ? спросилъ д’Артаньянъ.

— О, самымъ несчастнымъ образомъ. Однажды онъ очутился на пустынной дорог между гугенотомъ и католикомъ, съ которыми у него было уже дло. Узнавши его, они соединились и повсили его на дерев, а потомъ пришли похвастаться своей прекрасной выходкой въ кабачокъ ближайшей деревни, въ которомъ мы съ братомъ попивали въ это время вино.

— Что же вы сдлали? спросилъ д’Артаньянъ.

— Мы не помшали имъ разсказывать, возразилъ Мускетонъ.— Потомъ, когда они разстались и разошлись въ противоположныя стороны, мой братъ слъ въ засаду на католика, а я — на протестанта. Часа два спустя все было кончено, мы распорядились каждый со своимъ какъ слдовало, дивясь предусмотрительности нашего бднаго родителя, имвшаго предосторожность воспитать насъ въ разныхъ религіяхъ.

— Дйствительно, судя по твоимъ разсказамъ, Мускетонъ, отецъ вашъ былъ, должно быть, не дуракъ. Ты говоришь, что въ тяжелыя времена твой отецъ длался браконьеромъ?

— Да, и онъ научилъ меня ставить силки и забрасывать удочки. Когда я увидлъ, что нашъ негодяй-хозяинъ кормитъ насъ мясомъ, которое, положимъ, хорошо для крестьянъ, но совершенно не годится такимъ двумъ слабымъ желудкамъ, какъ наши, я снова принялся помаленьку за старое ремесло. Прогуливаясь въ лсу, я сталъ ставить силки, а валяясь по берегамъ около воды, налаживалъ въ прудахъ удочки. Такимъ образомъ, съ Божіей помощью, мы теперь не нуждаемся, какъ вы можете, сударь, сами удостовриться, ни въ куропаткахъ, ни въ кроликахъ, ни въ карпахъ и угряхъ,— все здоровой и легкой пищ, приличной больнымъ.

— Но вино? сказалъ д’Артаньянъ.— Кто снабжаетъ васъ виномъ? хозяинъ?

— Да какъ сказать: и да, и нтъ.

— Какъ это: и да, и нтъ?

— Снабжаетъ-то онъ, это врно, но онъ не знаетъ, что удостоенъ этой чести.

— Объяснись, Мускетонъ. Твоя бесда необыкновенно поучительна.

— Извольте, сударь. Случай натолкнулъ меня во время моихъ скитаній на одного испанца, который видлъ много странъ и, между прочимъ, Новый Свтъ.

— Какое же отношеніе можетъ имть Новый Свтъ къ этимъ бутылкамъ на конторк и комод?

— Терпніе, сударь, всему свой чередъ.

— Справедливо, Мускетонъ. Полагаюсь на тебя и слушаю.

— Испанецъ этотъ имлъ слугу, который сопровождалъ его въ путешествіи по Мексик. Слуга былъ моимъ соотечественникомъ, и мы сошлись другъ съ другомъ еще скоре потому, что въ нашихъ характерахъ было много общаго. Оба мы любили боле всего охоту, и онъ разсказалъ мн между прочимъ, какимъ образомъ туземцы охотятся въ пампасахъ на тигровъ и быковъ съ простыми затяжными арканами-лассо, которые они набрасываютъ на шею этихъ свирпыхъ животныхъ. Сперва я не хотлъ врить, чтобы можно было достигнуть такой ловкости — кидать веревку куда захочется, за двадцать или тридцать шаговъ, но, сдлавъ опытъ, долженъ былъ признать справедливость разсказа. Мой другъ ставилъ въ тридцати шагахъ бутылку и каждый разъ захватывалъ петлей за ея горлышко. Я сталъ упражняться въ этомъ искусств, и такъ какъ природа одарила меня нкоторыми способностями, то я кидаю теперь лассо не хуже уроженца тхъ странъ. Но понимаете ли вы теперь въ чемъ дло? У нашего хозяина превосходный винный погребъ, но ключъ отъ него онъ держитъ всегда при себ. Въ этомъ погреб имется, однако, отдушина, и вотъ черезъ нее-то я и кидаю свое лассо и вылавливаю, конечно, бутылочки наилучшаго вина, такъ какъ мн отлично извстно, въ какомъ углу он стоятъ. Такъ вотъ, сударь, въ какомъ отношеніи находится Новый Свтъ съ тми бутылками, которыя стоятъ на комод и конторк. А теперь, не угодно ли вамъ будетъ попробовать нашего винца и безъ всякаго предубжденія сказать намъ, какъ вы его находите.

— Спасибо, любезный другъ, спасибо, но, къ несчастію, я только что хорошо закусилъ.

— Накрывай, однако, столъ, Мускетонъ, сказалъ Портосъ:— а пока мы будемъ завтракать, д’Артаньянъ разскажетъ намъ о своихъ приключеніяхъ за т десять дней, какъ онъ разстался съ нами.

— Охотно, согласился д’Артаньянъ.

Въ то время, какъ Портосъ и Мускетонъ уничтожали завтракъ съ настоящимъ аппетитомъ выздоравливающихъ больныхъ и тмъ братскимъ согласіемъ, которое сближаетъ людей въ несчастій, д’Артаньянъ разсказалъ, почему раненый Арамисъ вынужденъ былъ остановиться въ Кревкор, какъ онъ оставилъ въ Амьен Атоса отбояриваться отъ четырехъ господъ, обвинявшихъ его въ производств фальшивой монеты, и какъ онъ, д’Артаньянъ, долженъ былъ убить графа Варда, чтобы дохать до Англіи.

На этомъ д’Артаньянъ остановился, не желая откровенничать дальше. Онъ добавилъ только, что на возвратномъ пути захватилъ изъ Англіи четырехъ великолпныхъ лошадей: одну для себя, а остальныхъ для каждаго изъ своихъ товарищей, затмъ онъ объявилъ Портосу, что та изъ нихъ, которая назначена ему, водворена уже въ конюшн хозяина гостиницы.

Въ эту минуту вошелъ Плянше и доложилъ, что лошади достаточно отдохнули и дохать для ночлега въ Клермонъ вполн возможно.

Д’Артаннннъ почти успокоился насчетъ Портоса, съ другой стороны, ему хотлось поскоре получить извстія относительно двухъ другихъ своихъ друзей, поэтому онъ простился съ больнымъ товарищемъ и предупредилъ его, что отправляется въ дорогу для дальнйшихъ развдокъ. Впрочемъ, если Портосъ останется еще въ продолженіе семи-восьми дней въ гостиниц ‘Св. Мартина’, то, предполагая возвратиться тою же дорогой, онъ готовъ взять его съ собой.

Портосъ отвчалъ, что, по всмъ вроятіямъ, больная нога удержитъ его на это время, да къ тому же ему необходимо остаться въ Шантильи, пока не получитъ отвта отъ герцогини.

Д’Артаньянъ пожелалъ ему, чтобы отвтъ этотъ былъ благопріятенъ и пришелъ какъ можно скоре. Поручивъ затмъ Портоса попеченіямъ Мускетона и заплативъ по счету въ гостиниц, онъ снова пустился въ путь съ Плянше, у котораго въ поводу оказалось уже одной лошадью меньше.

XXVI.
Тезисъ Арамиса.

Д’Артаньянъ ничего не сказалъ Портосу объ его ран и о жен прокурора. Беарнецъ нашъ, несмотря на молодость, былъ малый очень неглупый. Онъ притворился, что вритъ всему, что разсказывалъ ему кичливый мушкетеръ, будучи убжденъ, что вывданная противъ его желанія тайна уязвитъ его самолюбіе и гордость и испортитъ дружбу. Онъ зналъ, что всегда имешь нравственное превосходство надъ тми, чью жизнь знаешь. Притомъ, составивъ себ планы будущихъ интригъ, д’Артаньянъ ршилъ обратить своихъ трехъ товарищей въ орудіе своей карьеры и былъ вовсе не прочь заблаговременно соединить въ своихъ рукахъ невидимыя нити, посредствомъ которыхъ предполагалъ управлять своими друзьями.

Между тмъ въ теченіе всей дороги глубокая грусть сжимала его сердце. Онъ думалъ о молоденькой и хорошенькой Бонасье, которая пожертвовала собой, но спшимъ оговориться, что грусть молодого человка происходила не столько изъ сожалнія объ утраченномъ личномъ счастіи, сколько изъ боязни, чтобы не случилось какой-нибудь бды съ этой бдной женщиной. Для него не было сомннія, что она была жертвой мщенія кардинала, а всмъ было извстно, что мщеніе его высокопреосвященства было ужасно. Какимъ образомъ кардиналъ пощадилъ его самого, д’Артаньянъ не понималъ, но это открылъ бы ему де-Кавуа.

Ничто такъ не сокращаетъ времени и не укорачиваетъ дороги, какъ какая-нибудь мысль, поглощающая вс чувства и способности занятаго ею человка. Вншнее существованіе кажется тогда какимъ-то сномъ, а мысль эта — грезой. Подъ вліяніемъ ея время теряетъ опредленность, а пространство — измреніе. Изъ одного мста вызжаютъ, прізжаютъ въ другое. Вотъ и все. О пройденномъ пути въ вашей памяти остается какой-то смутный туманъ, въ которомъ стушевываются тысячи неопредленныхъ образовъ деревьевъ, горъ и пейзажей.

Подъ вліяніемъ подобной галлюцинаціи, д’Артаньянъ прохалъ шесть или восемь лье, которыя отдляютъ Шантильи отъ Кревкора, тмъ аллюромъ, какимъ угодно было идти самому коню, и положительно не помнилъ о томъ, что встрчалось или видлось ему на пути къ этой деревн.

Въ ней только онъ пришелъ въ себя, встряхнулся, и, увидвъ кабачокъ, въ которомъ онъ оставилъ Арамиса, пустилъ лошадь рысью и подъхалъ къ дверямъ. На этотъ разъ встртилъ его не хозяинъ, а хозяйка. Будучи хорошимъ физіономистомъ, д’Артаньянъ но одному взгляду на толстую и веселую фигуру этой особы понялъ, что скрытничать съ нею нтъ никакой нужды, какъ и опасаться чего-нибудь отъ такой радостной физіономіи.

— Милая моя, спросилъ д’Артаньянъ:— не можете ли вы сообщить мн, что сталось съ однимъ изъ моихъ друзей, котораго мы были вынуждены оставить здсь дней десять тому назадъ?

— Красивый молодой человкъ двадцати-трехъ, двадцати-четырехъ лтъ, стройный и любезный?

— Именно такъ, и раненый въ плечо.

— Совершенно врно. Онъ все еще здсь.

— Милая моя, вскричалъ радостно д’Артаньянъ, соскакивая съ лошади и бросая уздечку въ руки Плянше:— вы воскрешаете меня! Гд же дорогой Арамисъ? я долженъ скоре обнять его, откровенно сознаюсь, я горю нетерпніемъ видть его.

— Простите, сударь, но я сомнваюсь, чтобы онъ могъ принять васъ сейчасъ.

— Почему это? Разв у него женщина?

— Господи Іисусе! Что вы говорите, бдный мой мальчикъ! Нтъ, онъ не съ женщиной.

— Такъ съ кмъ же?

— Съ приходскимъ священникомъ изъ Мондидье и настоятелемъ амьенскихъ іезуитовъ.

— Боже мой! вскрикнулъ д’Артаньянъ:— бдному малому, значитъ, худо?

— Нтъ, сударь, напротивъ, но вслдствіе болзни его оснила благодать Божія, и онъ ршился постричься въ монахи.

— Правда, правда, сказалъ д’Артаньянъ,— я и забылъ что онъ былъ мушкетеромъ только на время.

— Вамъ все-таки угодно, сударь, видть его?

— Боле чмъ когда-нибудь.

— Въ такомъ случа, не угодно ли подняться по правой лстниц во двор во второй этажъ, No 5.

Д’Артаньянъ бросился по указанному направленію и нашелъ одну изъ тхъ наружныхъ лстницъ, которыя встрчаются еще до сихъ поръ въ старыхъ гостиницахъ. Но добраться до будущаго аббата этимъ путемъ нельзя было. Проходъ въ комнату Арамиса былъ оберегаемъ не мене строго, чмъ въ сады Армиды: Базенъ дежурилъ въ коридор и загородилъ ему проходъ со стремительностью, оправдываемою тмъ, что онъ видлъ себя наконецъ достигающимъ той желанной цли честолюбія, которая далась ему только посл многихъ лтъ испытаній.

Дйствительно, всегдашнею мечтою бдняка Базена было находиться въ услуженіи у церковнослужителя, и онъ ожидалъ съ нетерпніемъ той минуты, когда Арамисъ промняетъ, наконецъ, военное полукафтанье на сутану. Единственно ежедневное увреніе молодого человка, что минуты этой ждать недолго, удерживало его на служб у мушкетера — служб, на которой, какъ говорилъ онъ, неминуемо тотъ погубитъ свою душу.

Базенъ былъ, значитъ, наверху блаженства, потому что, по всмъ видимостямъ, господинъ его на этотъ разъ устоитъ въ своемъ намреніи. Совокупность физическихъ и моральныхъ страданій произвела такъ давно желанный эффектъ, мучаясь одновременно и тломъ, и душою, Арамисъ остановилъ, наконецъ, свой взглядъ и мысли на религіи и усмотрлъ въ двухъ несчастныхъ случаяхъ, приключившихся съ нимъ, какъ бы предопредленіе свыше.

Понятно, при такомъ настроеніи Арамиса для Базена ничто не могло быть боле непріятнымъ, какъ возвращеніе д’Артаньяна: этотъ пріздъ снова могъ отвлечь его господина въ вихрь свтскихъ помысловъ, уже и безъ того долго увлекавшихъ его.

Онъ ршился мужественно защищать дверь, предупрежденный хозяйкою гостиницы, онъ не могъ уже сказать, что Арамиса нтъ дома, зато онъ попробовалъ убдить д’Артаньяна, что съ его стороны было бы верхомъ нескромности разстраивать благочестивую бесду барина, начатую имъ съ утра, бесду, которая, по мннію Базена, не могла кончиться ране вечера. Но д’Артаньянъ и не думалъ убждаться краснорчивыми розсказнями Базена и, не желая продолжать полемику со слугою своего друга, преспокойно отстранилъ его одной рукою, а другой повернулъ дверную ручку пятаго нумера. Дверь отворилась, и д’Артаньянъ вошелъ въ комнату.

Арамисъ, въ черномъ сюртук, съ головой, причесанной гладко и въ кружокъ, на манеръ скуфьи, сидлъ за продолговатымъ столомъ, покрытымъ связками бумагъ и громадными in-folio. По правую его руку помщался настоятель іезуитовъ, а по лвую — кюре изъ Мондидье. Шторы были полуопущены, производя таинственный полусвтъ, приспособленный къ благочестивымъ грезамъ.

Вс мірскія вещи, могущія бросаться въ глаза, когда входятъ въ комнату молодого человка, въ особенности если онъ при томъ еще мушкетеръ, исчезли какъ бы волшебствомъ, само собой разумется, изъ боязни, что ихъ видъ снова можетъ навести господина на грховныя мысли. Базенъ не далъ пощады шпаг, пистолетамъ, шляп съ перьями, вышивкамъ и кружевамъ всякаго вида и рода. Вмсто нихъ д’Артаньянъ замтилъ, или ему такъ показалось, въ темномъ углу нчто врод бичевальной плети, повшенной на стнномъ гвозд.

При шум, который произвелъ д’Артаньянъ, отворяя дверь, Арамисъ поднялъ голову и узналъ своего друга. Но, къ удивленію молодого человка, видъ его, казалось, не произвелъ большого впечатлнія на мушкетера, до такой степени умъ его отршился отъ земной юдоли.

— Здравствуйте, дорогой д’Артаньянъ, сказалъ Арамисъ:— будьте уврены, что я очень радъ васъ видть.

— И я не мене, отвчалъ д’Артаньянъ: хотя я еще далеко не увренъ, что говорю съ Арамисомъ.

— Съ нимъ самимъ, мой другъ, съ нимъ самимъ. Но что могло дать вамъ поводъ сомнваться въ этомъ?

— Я боялся, что ошибся комнатою, полагая сначала, что вошелъ въ помщеніе какого-нибудь церковнослужителя, потомъ же, когда я увидлъ васъ въ обществ этихъ господъ, мною овладлъ ужасъ, такъ какъ я подумалъ, что вы отчаянно больны.

Оба черныхъ человка метнули на д’Артаньяна почти угрожающій взглядъ, такъ какъ поняли его намреніе, но тотъ нимало этимъ не смутился.

— Я, можетъ быть, нарушилъ ваше спокойствіе, дорогой Арамисъ, продолжалъ д’Артаньянъ:— судя по тому, что я вижу, вы собираетесь исповдываться этимъ господамъ.

Арамисъ незамтно покраснлъ.

— Вы можете меня безпокоить?! О, напротивъ, милый другъ, клянусь вамъ, и въ подтвержденіе этого позвольте сказать вамъ, что я радъ, что вижу васъ здравымъ и невредимымъ.

— Эге, подается! подумалъ д’Артаньянъ.

— Господинъ этотъ — мой другъ, онъ избгнулъ недавно страшной опасности, продолжалъ Арамисъ, съ умиленіемъ показывая на д’Артаньяна рукою обимъ духовнымъ особамъ.

— Восхвалите Господа, отвчали т, одновременно наклоняя голову.

— Я такъ и поступилъ, почтенные отцы, отвчалъ молодой человкъ, отдавая имъ въ свою очередь поклонъ.

— Вы пріхали кстати, дорогой д’Артаньянъ, сказалъ Арамисъ:— принявъ участіе въ преніяхъ, вы освтите ихъ вашими свдніями. Г. настоятель амьенскій, г. кюре Мондидье и я обсуждаемъ нкоторые богословскіе вопросы, занимающіе уже давно наше вниманіе, и мн было бы чрезвычайно пріятно узнать о нихъ ваше мнніе.

— Мнніе военнаго человка лишено въ этомъ случа вса, отвчалъ д’Артаньянъ, который началъ уже безпокоиться оборотомъ разговора: — и я полагаю, что вы можете довриться учености этихъ господъ.

Оба духовныхъ отвсили поклонъ.

— Напротивъ, возразилъ Арамисъ,— и ваше мнніе будетъ для насъ драгоцнно. Вотъ о чемъ идетъ рчь: г. настоятель полагаетъ, что моя диссертація должна быть по преимуществу догматической и дидактической.

— Ваша диссертація?! Вы пишете, значитъ, диссертацію?

— Безъ сомннія, отвчалъ іезуитъ,— для экзамена, предшествующаго посвященію, диссертаціи обязательна.

— Посвященіе! вскричалъ д’Артаньянъ, который не врилъ словамъ хозяйки гостиницы и Базена.— Посвященіе!

И онъ съ изумленіемъ глядлъ на трехъ лицъ, бывшихъ передъ нимъ.

— Итакъ, вы слышали, д’Артаньянъ, продолжалъ Арамисъ, принявши въ кресл прежнюю граціозную позу и любуясь своей блой и пухлой, какъ у женщины, рукой, которую онъ приподнялъ, чтобы оттекла кровь:— г. настоятель хотлъ бы, чтобы я выбралъ тезисъ догматическій, я предпочелъ бы, однако, идеализировать его. Вотъ почему г. настоятель предлагалъ слдующій сюжетъ, еще не разработанный, и въ которомъ я признаю достаточно матеріала для превосходнаго развитія моихъ идей: ‘Utraque manus in benedicendo clericis inferioribus necessaria est’.

Д’Артаньянъ, ученость котораго намъ уже извстна, не боле поморщился и при этой цитат, какъ и при той, какая была произнесена де-Тревилемъ по поводу подарковъ, полученныхъ, по предположенію послдняго, д’Артаньяномъ отъ Букингама.

— Что значитъ, продолжалъ Арамисъ, чтобы не ставить своего друга втупикъ:— об руки церковнослужителямъ низшаго духовенства необходимы для преподанія благословенія.

— Восхитительный сюжетъ! вскричалъ іезуитъ.

— Восхитительный и догматическій подтвердилъ кюре, который, будучи почти одинаково съ д’Артаньяномъ силенъ въ латыни, тщательно присматривался къ іезуиту, чтобы не отставать отъ него, и вторилъ его словамъ какъ эхо.

Д’Артаньянъ же оставался совершенно равнодушнымъ къ энтузіазму черныхъ рясъ.

— Да, восхитительный! prorsus admirabile! продолжалъ Арамисъ: — но онъ требуетъ глубокаго изученія твореній отцовъ церкви и Св. Писанія. А я съ полнйшимъ смиреніемъ сознался этимъ духовнымъ ученымъ, что безсонныя ночи въ караулахъ и вообще королевская служба принудили меня немного-таки запустить научныя занятія. Я чувствовалъ бы потому себя боле свободнымъ, facilius natans, въ тем по своему выбору, которая, по отношенію къ этимъ строгимъ богословскимъ вопросамъ, играла бы ту же роль, какъ мораль и метафизика въ философіи.

Д’Артаньянъ жестоко соскучился. Кюре не мене.

— Посмотрите, какое вступленіе! вскричалъ іезуитъ.

— Exordium, повторилъ кюре, чтобы сказать что-нибудь.

— Quemadmodum inter coelorum immensitatem.

Арамисъ бросилъ взглядъ въ сторону д’Артаньяна увидлъ, что его другъ звалъ съ опасностью вывихнуть себ челюсти.

— Будемъ говорить по-французски, отецъ мой, сказалъ онъ іезуиту.— Г. д’Артаньянъ живе будетъ чувствовать наслажденіе нашей бесды.

— Да, я утомился съ дороги, сказалъ д’Артаньянъ,— и вся эта латынь, признаться, ускользаетъ отъ меня.

— Согласенъ, сказалъ іезуитъ, пронюхавшій уже кое-что, между тмъ какъ кюре, преисполненный удовольствія, бросилъ на д’Артаньяна взглядъ, выражавшій его полнйшее удовольствіе…— Итакъ, посмотримъ, что можно извлечь изъ такого вступленія. Моисей, служитель Бога… онъ только служитель, вникните хорошо въ это!.. Моисей благословляетъ обими руками, онъ заставляетъ поддерживать свои руки въ то время, когда происходятъ битвы евреевъ съ ихъ врагами, значитъ, благословляетъ обими руками. Затмъ, евангелистъ говоритъ: Imponite manus, а не manum! возлагайте руки, а не руку.

— Возлагайте руки, повторилъ кюре, длая соотвтствующій жестъ.

— У апостола Петра, коего намстники папы, продолжалъ іезуитъ,— напротивъ: porrige digitos, простри персты. Понимаете ли вы теперь, въ чемъ суть?

— Безъ сомннія, отвчалъ услажденный Арамисъ:— хотя это штука мудреная.

— Персты! продолжалъ іезуитъ.— Апостолъ Петръ благословлялъ перстами. Папа, значитъ, тоже благословляетъ перстами. А сколькими перстами благословляетъ онъ? Тремя: во имя Отца, и Сына, и Св. Духа.

Вс перекрестились, д’Артаньянъ счелъ нужнымъ послдовать ихъ примру.

— Папа — намстникъ апостола Петра и олицетворяетъ три постаси св. Троицы, остальныя лица низшей церковной іерархіи, ordines inferiores, благословляютъ именемъ святыхъ архангеловъ и ангеловъ. Самые же низшіе церковнослужители, какъ, напримръ, діаконы, ключари, ризничіе и прочіе, благословляютъ кропилами, которыя уподобляются безконечному числу перстовъ. Вотъ вамъ упрощенный сюжетъ. Argumentum omni denudatum ornamento.— Мн хватитъ его на два такихъ тома, продолжалъ іезуитъ и въ своемъ энтузіазм ударялъ рукою по твореніямъ св. Іоанна Златоуста in-folio, заставляя подъ тяжестью ихъ гнуться столъ.

Д’Артаньянъ содрогнулся.

— Конечно, сказалъ Арамисъ: — я отдаю справедливость красотамъ этого тезиса, но въ то же время сознаюсь, что онъ подавляетъ меня. Я избралъ слдующій текстъ, и скажите мн, милый д’Артаньянъ, понравится ли онъ вамъ: Non inutile est desiderium in oblatione, или, еще лучше: въ молитв, посвященной Богу, стованія и печаль неприличны.

— Остановитесь, вскричалъ іезуитъ:— потому что этотъ тезисъ клонится къ ереси. Почти подобное же положеніе проведено въ ‘Augustinus» ересіарха Янсенія, книг, которая рано или поздно будетъ сожжена рукою палача. Берегитесь, мой юный другъ, вы склоняетесь къ ложнымъ доктринамъ, вы губите себя.

— Вы губите себя, поддакнулъ кюре, горестно склоняя голову.

— Вы становитесь на извстную точку толкованія свободной воли, составляющую гибельный соблазнъ. Вы прямо сходитесь съ заблужденіями послдователей Пелагія и полупелагіевъ.

— Но, ваше преподобіе… возразилъ Арамисъ, нсколько ошеломленный градомъ аргументовъ, сыпавшихся на его голову.

— Какъ вы докажете, продолжалъ іезуитъ, не давая ему говорить:— что должно сожалть о мір, когда посвящаешься Богу? Вотъ загадка: Богъ есть Богъ, а міръ — діаволъ. Скорбть о мір значитъ скорбть о діавол: таковъ мой выводъ.

— И мой также, сказалъ кюре.

— Помилуйте!.. возразилъ Арамисъ.

— Desideras diabolum, несчастный! вскричалъ іезуитъ.

— Сожалетъ о діавол! О, мой юный другъ, возразилъ кюре со вздохомъ,— не сожалйте о діавол, умоляю васъ.

Д’Артаньянъ началъ чувствовать, что впадаетъ въ идіотизмъ, ему казалось, что онъ въ сумасшедшемъ дом, и самъ скоро станетъ такимъ же сумасшедшимъ, какъ т, которыхъ онъ видитъ. Ему приходилось молчать, такъ какъ онъ не понималъ языка говорившихъ.

— Выслушайте меня, однако, снова началъ Арамисъ съ вжливостью, сквозь которую уже начинало проглядывать нетерпніе,— я не говорю, что сожалю: нтъ, я никогда не произнесу фразы, которая была бы противна понятіямъ истинной церкви…

Іезуитъ поднялъ руки къ небу, то же сдлалъ и кюре.

— Нтъ, но сознайтесь по крайней мр, что недостойно посвящать Господу только то, что уже окончательно опротивло. Правъ ли я, д’Артаньянъ?

— Я полагаю, что такъ! вскричалъ тотъ.

Кюре и іезуитъ привскочили на стульяхъ.

— Моя точка отправленія — силлогизмъ: міръ не лишенъ обаянія, я оставляю этотъ міръ, слдовательно приношу жертву, а св. Писаніе положительно говоритъ: принесите жертву Господу.

— Это правда, сказали оба противника.

Арамисъ, щипля себя за ухо, чтобы оно покраснло, какъ прежде онъ встряхивалъ руки, чтобы он поблли, продолжалъ:

— Я написалъ на этотъ сюжетъ рондо, которое сообщилъ въ прошломъ году г. Вуатюру и получилъ за него отъ этого молодого человка тысячу похвалъ.

— Рондо! пренебрежительно процдилъ іезуитъ.

— Рондо! машинально произнесъ кюре,

— Прочтите его, прочтите, вскричалъ д’Артаньянъ:— это насъ немного развлечетъ.

— Нтъ, такъ какъ оно въ религіозномъ дух — это богословіе въ стихахъ.

— Эка хватилъ! вырвалось у д’Артаньяна.

— Вотъ оно, сказалъ Арамисъ съ немножко скромнымъ видомъ, не лишеннымъ нкотораго оттнка притворства:

Vous qui plearez un pass plein do charmes,

Et qui tranez des jours infortuns,

Tout yos malheurs же verront termines

Quand Dieu seul vous offrirez vos larmes,

Vous qui plourez ¹).

¹) Вы, оплакивающіе полное очаровательныхъ прелестей прошлое, влачащіе несчастные дни,— вс ваши невзгоды окончатся, если единому Богу слезы свои обратите вы, плачущіе.

Д’Артаньянъ и кюре остались, казалось, довольны. Іезуитъ упорствовалъ въ своемъ мнніи.

— Убгайте въ богословскомъ стил отъ мірскихъ вкусовъ. Что говоритъ, въ самомъ дл, св. Августинъ? Severus sitclericorum sermo.

— Да, чтобы проповдь была понятна! пояснилъ кюре.

Іезуитъ поспшилъ перебить своего спутника, видя, что тотъ перевираетъ:

— А вашъ тезисъ понравится женщинамъ, вотъ и все: онъ будетъ имть такой же успхъ, какъ тяжба m-me Патріо.

— На то воля Божья! сказалъ въ восторг Арамисъ.

— Вы видите, замтилъ іезуитъ:— міръ еще сильно говоритъ въ васъ, altissim voce. Міръ еще владетъ вами, мой юный другъ, и я трепещу, что благодать не снизойдетъ на васъ.

— Разубдитесь, преподобный отецъ, я отвчаю за себя.

— Мірская самонадянность!..

— Я себя знаю, отецъ мой, мое ршеніе непреложно.

— И вы настаиваете на разработк этого тезиса?

— Я чувствую, что призванъ обсудить именно этотъ, а не другой тезисъ, буду, значитъ, продолжать разрабатывать его и надюсь, что завтра вы будете вполн удовлетворены поправками, которыя я сдлаю въ немъ согласно вашимъ указаніямъ.

— Не спшите работой, сказалъ кюре:— мы оставляемъ васъ въ превосходномъ настроеніи.

— Да, нива совсмъ засяна, сказалъ іезуитъ:— и намъ нечего бояться, что какая-либо часть смянъ упала на камень, или при дорог, и что птицы небесныя поклюютъ остальныя, aves coeli comoederunt illam.

— Чтобъ чума зала тебя съ твоею латынью! проворчалъ д’Артаньянъ, чувствовавшій, что онъ совершенно изнемогаетъ.

— Прощайте, сынъ мой, сказалъ кюре:— до завтра.

— До завтра, молодой смльчакъ, произнесъ іезуитъ.— Вы общаете сдлаться однимъ изъ свтилъ св. церкви, да благоволятъ только небеса, чтобы свтъ этотъ не обратился въ пожирающій пламень.

Д’Артаньяна, грызшаго себ уже цлый часъ отъ нетерпнія ногти, начиналъ разбирать голодъ. Черныя рясы встали, поклонились Арамису и д’Артаньяну и направились къ двери. Базенъ, стоявшій все время и слушавшій пренія съ благочестивою радостью, бросился къ нимъ, взялъ требники кюре и іезуита и почтительно пошелъ передъ ними, чтобы очищать дорогу.

Арамисъ проводилъ ихъ до самаго низа лстницы и тотчасъ поднялся обратно къ д’Артаньяну, который стоялъ еще въ задумчивости.

Оставшись одни, оба друга хранили сперва неловкое молчаніе. Однако, нужно же было, чтобы кто-нибудь изъ нихъ первый прервалъ его, и д’Артаньянъ, повидимому, ршился предоставить эту честь своему другу.

— Какъ видите, началъ Арамисъ,— вы находите меня возвратившимся къ моему призванію.

— Да, истинная благодать оснила васъ, какъ сейчасъ говорилъ этотъ господинъ.

— О, эти планы объ удаленіи изъ міра лелялъ я уже давно, и вы слышали уже о нихъ отъ меня, не правда ли, мой другъ?

— Конечно, но, сознаюсь, я думалъ, что вы шутите.

— Такими вещами, д’Артаньянъ!

— Отчего же? и со смертью часто шутятъ.

— Совсмъ напрасно, д’Артаньянъ, такъ какъ смерть — дверь, которая равно ведетъ къ погибели и спасенію.

— Согласенъ, но, пожалуйста, перестанемъ богословствовать, Арамисъ, на сегодня съ васъ должно быть довольно, а я — я почти забылъ и ту малость латыни, которую когда-то зналъ, къ тому же я долженъ вамъ сознаться, я ровно ничего не лъ съ десяти часовъ утра и чертовски голоденъ.

— Мы сейчасъ пообдаемъ, дорогой другъ, только помните, что сегодня пятница, а въ такой день я не смю не только сть мясо, но и глядть на него. Будете ли вы довольны моимъ обдомъ? онъ состоитъ изъ поджареныхъ четыреугольниковъ и плодовъ.

— Что за четыреугольники? спросилъ д’Артаньянъ съ безпокойствомъ.

— Гренки со шпинатомъ, возразилъ Арамисъ:— но для васъ я добавлю яйца, а это большое нарушеніе правилъ: яйца суть мясо, ибо изъ нихъ вылупляется цыпленокъ.

— Угощенье не питательное, но что же длать:, чтобы провести время съ вами, я приму его.

— Благодарю васъ за жертву, сказалъ Арамисъ: но если это не принесетъ пользы вашей плоти, то, будьте уврены, принесетъ пользу вашей душ.

— Значить, ршительно, Арамисъ, вы посвящаете себя религіи? Что скажутъ наши друзья, что скажетъ де-Тревилъ? Они станутъ, я вамъ предсказываю, считать васъ дезертиромъ.

— Я не посвящаю себя религіи, а возвращаюсь къ ней. Я измнилъ церкви для міра, такъ какъ вы знаете, что я вынужденъ былъ надть мундиръ мушкетеровъ.

— Я объ этомъ ничего не знаю.

— Такъ вамъ неизвстно, какимъ образомъ я покинулъ семинарію?

— Неизвстно.

— Вотъ моя исторія, въ Св. Писаніи говорится: ‘Исповдуйтесь другъ другу’,— и я буду исповдываться вамъ, д’Артаньянъ.

— А я заране разршаю васъ. Вы видите, что я добрый.

— Не шутите съ святыми предметами, мой другъ.

— Ну, разсказывайте, я слушаю.

— Я поступилъ въ семинарію девяти лтъ, а за три дня до двадцати лтъ мн предстояло сдлаться аббатомъ, и все кончилось бы. Однажды вечеромъ я отправился, по обыкновенію, въ одинъ домъ, который посщалъ съ удовольствіемъ,— молодость беретъ свое: что же длать, человкъ еще слабъ. Одинъ офицеръ, глядвшій ревнивымъ окомъ на мои чтенія хозяйк дома Житій Святыхъ, вошелъ безъ доклада въ комнату. Въ этотъ вечеръ я какъ-разъ перевелъ одно мсто изъ Юдии и декламировалъ свои стихи этой дам, которая страшно расхваливала меня и, склонившись на мое плечо, перечитывала ихъ со мною. Поза ея, по правд сказать, нсколько непринужденная, оскорбила этого офицера. Онъ не сказалъ ничего, но когда я вышелъ, онъ вышелъ тоже и догналъ меня.

‘— Милый аббатъ, сказалъ онъ: — любите ли вы палочные удары?

‘— Не могу вамъ сказать, отвчалъ я:— никто еще не осмливался давать ихъ мн.

‘— Ну, такъ слушайте меня, господинъ аббатъ, если вы вернетесь въ домъ, гд я васъ встртилъ сегодня вечеромъ, то я осмлюсь угостить васъ ими.

‘Кажется, что я струсилъ, сдлался очень блденъ, почувствовалъ, что у меня подкашиваются ноги, искалъ и не находилъ отвта и промолчалъ.

‘Офицеръ ожидалъ отвта и, видя, что не дождется, принялся хохотать, повернулся ко мн спиною и вернулся обратно въ домъ.

‘Я вернулся въ семинарію.

‘Я хорошій дворянинъ и кровь у меня горячая, какъ вы могли замтить, дорогой д’Артаньянъ, оскорбленіе было жестокое, и хотя оно осталось неизвстнымъ въ обществ, но я чувствовалъ, что оно живетъ и шевелится въ глубин моего сердца. Я объявилъ своимъ начальникамъ, что чувствую себя недостаточно подготовленнымъ къ посвященію, и по моей просьб церемонію отложили на годъ.

‘Я разыскалъ лучшаго учителя фехтованія въ Париж, заключилъ съ нимъ условіе на ежедневные уроки и бралъ ихъ каждый день въ продолженіе цлаго года. Потомъ, въ годовщину того дня, когда я былъ оскорбленъ, я повсилъ на гвоздь свою сутану, надлъ полный костюмъ дворянина и отправился на балъ, который давала жена одного изъ моихъ друзей, гд, я зналъ, долженъ былъ быть тотъ человкъ, который мн нуженъ. Это была улица Франкъ-Буржуа, очень недалеко отъ де-ла-Форсъ.

‘Дйствительно, мой офицеръ былъ тамъ. Я приблизился къ нему въ то время, когда онъ, нжно поглядывая, напвалъ жалобную любовную псню какой-то дам, и прервалъ его на середин второго куплета.

‘— М. г., сказалъ я ему,— продолжаетъ ли вамъ попрежнему не нравиться, чтобы я возвратился въ извстный домъ извстной вамъ улицы, и не отказались вы еще отъ намренія отколотить меня, если мн вздумается ослушаться васъ?

‘Офицеръ поглядлъ на меня съ удивленіемъ, а потомъ сказалъ:

‘— Что вамъ отъ меня угодно? Я васъ не знаю.

‘— Я — маленькій аббатъ, который читалъ Житія Святыхъ и переводилъ стихами изъ книги Юдии.

‘— А, а! вспоминаю, сказалъ насмшливо офицеръ:— что же вамъ отъ меня угодно?

‘— Я желаю, чтобы вы выбрали свободное время и сдлали со мною небольшую прогулку.

‘— Завтра утромъ, если вамъ угодно, и съ величайшимъ удовольствіемъ.

‘— Нтъ, не завтра утромъ, а сію минуту, если позволите.

‘— Если вы непремнно требуете этого…

‘— Да, я требую.

‘— Тогда отправимтесь. Не безпокойтесь, милостивыя государыни. Немного времени, чтобы только убить этого господина, и я возвращусь окончить вамъ послдній куплетъ.

‘Мы вышли.

‘Я привелъ его въ улицу, именно на то мсто, гд годъ тому назадъ, часъ въ часъ, онъ сказалъ мн любезность, которую я передалъ вамъ. Была превосходная лунная ночь. Мы скрестили шпаги, и при первомъ выпад я убилъ его наповалъ.

— Чортъ возьми! проговорилъ д’Артаньянъ.

Арамисъ продолжалъ:

— А такъ какъ дамы не дождались возвращенія ихъ пвца и его нашли на улиц, прощеннаго здоровымъ ударомъ шпаги, то заключили, что это я такъ обработалъ его, и вышелъ скандалъ. Я былъ принужденъ отказаться на нкоторое время отъ сутаны. Атосъ, съ которымъ я познакомился въ это время, и Портосъ, показавшій мн, независимо отъ моихъ уроковъ фехтованія, нсколько смлыхъ ударовъ рапирою, убдили меня проситься въ мушкетеры. Король очень любилъ моего отца, убитаго при осад Арраса, и меня приняли. Вы понимаете значитъ, что теперь пришелъ для меня день снова вернуться въ лоно церкви.

— А почему сегодня, а не вчера и не завтра? Съ вами случилось, значитъ, что-нибудь сегодня, направляющее на такія скверныя мысли?

— Эта рана, другъ мой д’Артаньянъ, служила мн предвстникомъ неба.

— Эта рана? Ба! она почти зажила, и я увренъ, что сегодня не она главнымъ образомъ заставляетъ васъ страдать.

— А что же? спросилъ Арамисъ, красня.

— У васъ сердечная рана, Арамисъ, гораздо боле острая и кровавая,— рана, нанесенная женщиной.

Взглядъ Арамиса сверкнулъ помимо его воли.

— Ахъ, возразилъ онъ, стараясь скрыть свое смущеніе подъ маскою притворнаго равнодушія,— не стоитъ говорить о такихъ вещахъ: мн думать о нихъ имть любовныя огорченія? Vanitas vanitatum! У меня, слдовательно, голова стала ходить кругомъ, по вашему мннію, и ради кого? какой-нибудь гризетки, какой-нибудь горничной, за которыми я ухаживалъ, находясь на служб въ гарнизон, фи!

— Виноватъ, дорогой Арамисъ, но я думалъ, что вы мтили выше.

— Выше? А что я такое, чтобы имть столько самомннія? бдный мушкетеръ, совершенно убогій и неизвстный, ненавидящій рабство.

— Арамисъ, Арамисъ! вскричалъ д’Артаньянъ, глядя на своего друга съ недовріемъ.

— Прахъ, я обращаюсь въ прахъ! Жизнь полна униженій и страданіи, продолжалъ онъ, впадая въ мрачное настроеніе.— Вс нити, привязывавшія ее къ счастію, рвутся по очереди въ рукахъ человка, особенно золотыя нити. О, мой дорогой д’Артаньянъ, снова началъ Арамисъ, придавая своему голосу легкій оттнокъ горечи,— поврьте мн, скрывайте хорошенько раны, когда получите ихъ. Молчаніе — послдняя изъ радостей несчастныхъ, остерегайтесь навести кого бы то ни было на слдъ своихъ страданій: любопытные высасываютъ наши слезы, какъ мухи кровь раненой лани.

— Увы, милый Арамисъ! сказалъ д’Артаньянъ, испуская въ свою очередь глубокій вздохъ: — вы разсказываете мн мою собственную исторію.

— Какъ?

— Да, одна женщина, которую я любилъ, которую обожалъ, похищена у меня силою. Я не знаю, гд она и куда ее отправили, она можетъ быть въ темниц, а быть можетъ умерла.

— Но вы имете хотя то утшеніе, что можете сказать себ, что она не по своей вол бросила васъ, что если вы не получаете извстій отъ нея, то только потому, что вс сношенія ея съ вами прерваны, между тмъ…

— Между тмъ?…

— Нтъ, ничего, возразилъ Арамисъ,— ничего.

— Итакъ, вы отрекаетесь навсегда отъ міра, это ршено, намреніе ваше безповоротно?

— Навсегда. Сегодня вы — мой другъ, завтра будете для меня не боле какъ тнь, или, даже скоре, вы совершенно не станете существовать для меня. Что касается свта, онъ не боле какъ могила.

— Что бы тамъ ни было, а все то, что вы говорите, очень грустно.

— Что же длать? Меня влечетъ призваніе, оно уноситъ меня.

Д’Артаньянъ улыбнулся и ничего не сказалъ на это. Арамисъ продолжалъ:

— А пока я еще привязанъ къ земному, хотлось бы поговорить съ вами о васъ и о нашихъ друзьяхъ.

— А я хотлъ было поговорить о васъ самихъ, но вижу, что вы отреклись отъ всего: любовь — вы презираете ее, друзья — тни, свтъ — могила,

— Увы! вы сами убдитесь въ этомъ по опыту, проговорилъ Арамисъ со вздохомъ.

— Нечего, значитъ, говорить объ этомъ, произнесъ д’Артаньянъ,— и сожжемъ это письмо, которое возвщало вамъ какую-нибудь новую неврность вашей гризетки или горничной.

— Какое письмо? вскричалъ съ оживленіемъ Арамисъ

— Письмо, полученное во время вашего отсутствія и переданное мн для врученія вамъ.

— Отъ кого?

— Должно быть, отъ какой-нибудь неутшной горничной или гризетки, пришедшей въ отчаяніе, можетъ быть, камеристка герцогини де-Шеврезъ, вынужденная вернуться въ Туръ со своею госпожой, чтобы пустить пыли въ носъ, взяла раздушенную бумагу и запечатала письмо печатью съ короною герцогини.

— Что вы такое разсказываете?

— Постойте, не потерялъ-ли я его, грустнымъ голосомъ сказалъ молодой человкъ, длая видъ, что ищетъ.— Но счастью, свтъ — могила, люди, а слдовательно и женщины — тни, любовь же — чувство, которое для васъ совсмъ не существуетъ!

— Ахъ, д’Артаньянъ, д’Артаньянъ! вскричалъ Арамисъ,— ты уморишь меня!

— Наконецъ-то, вотъ оно! сказалъ д’Артаньянъ, вытаскивая письмо изъ кармана.

Арамисъ сдлалъ скачокъ, схватилъ письмо, прочелъ, или, скоре, проглотилъ его, и лицо у него расцвло.

— Кажется, что у горничной недуренъ слогъ, замтилъ небрежно исполнитель порученія.

— Спасибо, д’Артаньянъ! вскричалъ Арамисъ въ упоеніи.— Она была принуждена возвратиться въ Туръ, она не измнила мн и любитъ попрежнему. Дай, мой другъ, дай расцловать тебя, я задыхаюсь отъ счастія.

И оба друга принялись вытанцовывать вокругъ твореній св. Іоанна Златоуста, храбро топча ногами листки тезиса, упавшіе со стола на полъ.

Въ эту минуту вошелъ Базенъ съ яичницей и шпинатомъ.

— Сгинь, несчастный! вскричалъ Арамисъ, швыряя ему въ лицо свою скуфью,— возвращайся туда, откуда пришелъ, неси назадъ эти страшные и отвратительные овощи! Спроси фаршированнаго зайца, жирнаго каплуна, баранину съ чеснокомъ и четыре бутылки стараго бургундскаго!

Базенъ, глядвшій на своего барина и не понимавшій совершенно этой перемны, меланхолически вывалилъ яичницу въ шпинатъ, а шпинатъ на полъ.

— Вотъ минута посвятить жизнь монашеству, сказалъ д’Артаньянъ: — если вы не оставили своего намренія. Non inutile desiderium in oblatione.

— Убирайтесь къ дьяволу съ вашей латынью, дорогой д’Артаньянъ! Будемъ пить на радостяхъ, пить много, и разскажите мн хогь-что нибудь изъ того, что тамъ подлываютъ.

XXVII.
Жена Атоса.

— Остается теперь разузнать объ Атос, сказалъ д’Артаньянъ прыгающему Арамису, посл того, какъ онъ передалъ ему обо всемъ, что произошло въ столиц посл ихъ отъзда, а превосходный обдъ заставилъ одного изъ нихъ забыть свой тезисъ, а другого — усталость.

— Вы, значитъ, полагаете, что съ нимъ случилось несчастье? спросилъ Арамисъ.— Атосъ такъ хладнокровенъ, такъ храбръ и превосходно владетъ шпагой.

— Да, безъ сомннія, никто лучше меня не знаетъ мужество и ловкость Атоса, но я предпочитаю отражать лучше шпагою удары копья, чмъ палокъ, я боюсь, что Атосу челядь намяла бока: хамово отродье колотить крпко и не скоро отвязывается. Вотъ почему, признаюсь вамъ, я бы хотлъ тронуться дальше по возможности скоре.

— Я постараюсь хать съ вами, сказалъ Арамисъ:— хотя чувствую, что едва ли въ состояніи хать верхомъ. Вчера я попробовалъ было постегать себя плетью, которую вы видите на стн, но сильная боль помшала мн продолжать это благочестивое упражненіе.

— Это потому, дорогой другъ, что никто еще не видлъ, чтобы старались вылечить мушкетную рану ударами молотка, но вы были больны, а болзнь туманитъ голову, вслдствіе этого я и извиняю васъ.

— Когда вы думаете выхать?

— Завтра, на разсвт, отдохните возможно лучше этою ночью, а завтра, если будете въ состояніи, отправимся вмст.

— Итакъ, до завтра, сказалъ Арамисъ:— хотя вы точно выкованы изъ желза, но, должно быть, все-таки нуждаетесь въ отдых.

Утромъ, когда д’Артаньянъ вошелъ къ Арамису, онъ засталъ его у окна.

— На что вы смотрите? спросилъ д’Артаньянъ.

— Я любуюсь на этихъ трехъ великолпныхъ коней, которыхъ держатъ въ поводу конюха, путешествовать на такихъ рысакахъ — чисто королевское удовольствіе.

— Дорогой Арамисъ, вы испытаете это удовольствіе, потому что одинъ изъ этихъ коней вашъ.

— Ба! А который?

— Какого выберете: я не отдаю предпочтенія ни одному изъ нихъ.

— А богатый чепракъ, покрывающій его, тоже мой?

— Безъ сомннія.

— Сметесь вы, что-ли, д’Артаньянъ.

— Съ той минуты, какъ вы начали говорить по-французски, я уже не смюсь больше.

— Эти вызолоченныя кобуры, бархатный чепракъ и сдло, украшенное серебряными гвоздями, мои?

— Да, а та лошадь, которая не стоитъ на мст,— моя, а гарцующая — Атоса.

— Ну-ну! это — превосходныя животныя.

— Очень польщенъ тмъ, что он вамъ понравились.

— Это король сдлалъ вамъ такой подарокъ?

— Одно врно,— не кардиналъ. О томъ, откуда он, не заботьтесь, а примите только къ свднію, что одна изъ нихъ ваша собственность.

— Я выбираю ту, которую держитъ въ поводу рыжій конюхъ.

— Прекрасно!

— Слава Богу! вскричалъ Арамисъ:— я совсмъ не чувствую боли: сяду верхомъ съ тридцатью пулями въ тл. Что за чудныя стремена, чортъ возьми! Эй Базенъ! Поди сюда, сію минуту!

Базнъ, угрюмый и съ изнуреннымъ видомъ, показался на порог.

— Отточи шпагу, расправь перья на шляп, вычисти плащъ и заряди пистолеты, приказалъ Арамисъ.

— О пистолетахъ нтъ надобности заботиться, прервалъ д’Артаньянъ:— въ кобурахъ имются уже заряженные.

Базенъ вздохнулъ.

— Э, полно, Базенъ, успокойся, замтилъ д’Артаньянъ:— заслужить царство небесное всегда будетъ время.

— Баринъ былъ уже такъ силенъ въ богословіи! произнесъ чуть не плача Базенъ:— онъ бы сдлался епископомъ, а можетъ быть кардиналомъ.

— Ну, добрый мой Базенъ, поразмысли-ка немного, для чего необходимо быть духовнымъ лицомъ? Это не избавляетъ отъ обязанности сражаться: теб хорошо извстно, что въ случа войны кардиналъ наднетъ шишакъ и возьметъ въ руки бердышъ, а что ты скажешь о монсиньор де-Ногар де-ла-Валлетъ?— онъ вдь тоже кардиналъ. Спроси-ка у его слуги, сколько разъ приготовлялъ онъ ему корпію.

— Увы! вздохнулъ Базенъ,— знаю, баринъ, теперь все на свт перевернулось вверхъ дномъ.

Тмъ временемъ оба молодыхъ человка и слуга спустились внизъ.

— Подержи мн стремя, Базенъ, приказалъ Арамисъ.

Арамисъ вспрыгнулъ въ сдло съ тою же легкостью и граціею, какъ обыкновенно, но посл нсколькихъ вольтовъ и скачковъ благороднаго животнаго, сдою, почувствовалъ невыносимыя страданія, поблднлъ и зашатался. Д’Артаньянъ, предвидя это, не упускалъ его изъ виду, бросился къ нему, помогъ слзть съ лошади и отвелъ назадъ въ комнату.

— Нтъ, дорогой Арамисъ, полечитесь, сказалъ онъ:— я поду одинъ на поиски Атоса.

— Вы изъ бронзы вылиты, замтилъ ему Арамисъ.

— Нтъ, мн просто везетъ, вотъ и все. Но какъ вы будете проводить время до моего возвращенія? Не будетъ уже больше словопреній и богословія… а?

— Будьте покойны, отвчалъ Арамисъ:— вы найдете меня готовымъ хать съ вами.

Они простились, и спустя десять минутъ д’Артаньянъ, поручивъ своего друга Арамиса попеченіямъ Базена и хозяйки, скакалъ по дорог къ Амьену.

Какимъ образомъ найдетъ онъ Атоса, да и найдетъ ли?

Положеніе, въ которомъ онъ оставилъ его, было критическое, онъ легко могъ пасть въ борьб. Эта мысль омрачила его чело и вырвала у него нсколько вздоховъ, и въ душ онъ далъ клятву отмстить. Изо всхъ его друзей Атосъ былъ самымъ старшимъ и, повидимому, мене другихъ подходилъ къ его симпатіямъ и вкусамъ.

Между тмъ онъ оказывалъ этому дворянину особенное предпочтеніе. Благородная и полная достоинства вншность Атоса, проблески величія, пробивавшіеся время отъ времени изъ мрачности, въ которую онъ охотно замыкался, это невозмутимо-ровное расположеніе духа, длавшее его самымъ покладистымъ товарищемъ, непринужденная и язвительная веселость, отвага, которую можно было бы назвать слпою, если бы она не была слдствіемъ самаго рдкаго хладнокровія,— вс эти качества возбуждали къ нему въ д’Артаньян боле чмъ дружбу или уваженіе, скоре какое-то благоговніе.

Дйствительно, Атосъ,— въ т дни, когда онъ бывалъ въ хорошемъ расположеніи духа,— могъ съ успхомъ выдерживать сравненіе даже съ де-Тревилемъ, изящнымъ и благороднымъ придворнымъ. Онъ былъ средняго роста, но ростъ этотъ былъ замчательно въ мру пропорціоналенъ, и не разъ въ борьб съ Портосомъ онъ одолвалъ этого гиганта, физическая сила котораго вошла въ пословицу между мушкетерами, его голова, съ пронизывающими насквозь глазами, прямымъ носомъ и подбородкомъ, обрисованнымъ какъ въ бюст Брута, носила не поддающійся описанію характеръ величія и прелести, его руки, о которыхъ онъ совершенно не заботился, приводили въ отчаяніе Арамиса, холившаго свои и употреблявшаго для этого миндальное тсто и душистыя масла, звукъ его голоса былъ убдительный и вмст мелодичный. Но что было совершенно непостижимо въ Атос, старавшемся всегда оставаться въ ткни, незамтнымъ,— это знаніе свта и обычаевъ самаго блестящаго общества, привычки человка знатнаго рода, сквозившія противъ его желанія во всхъ его дйствіяхъ.

Касалось ли дло пира, Атосъ устраивалъ его какъ никто въ свт, разсаживая каждаго изъ приглашенныхъ сообразно его знатности по происхожденію или личнымъ достоинствамъ. Касалось ли дло до геральдики, Атосъ зналъ вс дворянскія фамиліи въ королевств, ихъ генеалогію, родственныя связи, гербы и происхожденіе. Въ этикет ни одна мелочь не была неизвстна ему. Онъ зналъ, какія права были у крупныхъ вассаловъ, ему были извстны въ совершенств правила псовой и соколиной охоты, и однажды, говоря объ этомъ великомъ искусств, онъ удивилъ самого короля Людовика XIII, считавшагося знатокомъ.

Какъ вс знатные сеньоры той эпохи, онъ превосходно здилъ верхомъ и владлъ оружіемъ. Боле того, онъ былъ такъ воспитанъ, что хорошо зналъ даже схоластическія науки, почти незнакомыя дворянамъ того времени, и посмивался надъ крохами латыни Арамиса, тогда какъ Портосъ длалъ только видъ, что понимаетъ, два или три раза ему случалось даже, къ великому изумленію его друзей, когда у Арамиса проскальзывала какая-нибудь ошибка въ латинской грамматик, поправлять время въ глагол или падежъ въ существительномъ. Честность его была безукоризненна, тогда какъ въ этомъ вк военные легко заключали полюбовныя сдлки съ религіей и совстью, а бдняки — съ седьмою заповдью. Атосъ былъ, значитъ, человкъ необыкновенный.

А между тмъ эта возвышенная натура, это прекрасное твореніе, эта тончайшая эссенція, видимо, боле имла склонности къ животной жизни, какъ старики — къ физическому и моральному безсилію. Атосъ въ часы своего добровольнаго удаленія изъ общества,— а это случалось съ нимъ часто,— утрачивалъ свою свтлую сторону.

Тогда полубогъ замиралъ, и едва оставался обыкновенный смертный. Съ опущенной головой, тусклымъ взглядомъ, тяжелою и утомленною рчью, Атосъ въ продолженіе долгихъ часовъ глядлъ на бутылку и стаканъ съ виномъ, или на Гримо, который, привыкши по знакамъ уже угадывать его приказанія, читалъ въ неподвижномъ взгляд своего господина выраженіе малйшаго желанія и немедленно исполнялъ его.

Если въ такія минуты собирались остальные друзья, то одно, много два слова, да и то, видимо, стоившія страшнаго усилія, составляли вкладъ Атоса въ общую бесду. Взамнъ Атосъ пилъ одинъ за четверыхъ и при этомъ только боле хмурилъ брови, и имъ овладвала глубокая грусть.

Д’Артаньянъ, пытливый и проницательный умъ котораго мы знаемъ, при всемъ желаніи удовлетворить свое любопытство, не могъ объяснить себ ничмъ причину такого упадка силъ, ни подмтить что-нибудь, что могло бы бросить лучъ свта. Атосъ никогда не получалъ писемъ и никогда не скрывалъ своихъ дйствій отъ друзей.

Нельзя было сказать, чтобы вино наводило на него эту грусть, напротивъ, собственно для того только онъ и пилъ, чтобы разогнать ее, хотя лекарство это не помогало, а скоре усиливало его тоску. Нельзя было приписать мрачное настроеніе его духа игр, потому что, въ противоположность Портосу, сопровождавшему пснями или рзкими выходками колебаніе шансовъ въ игр, Атосъ какъ при выигрыш, такъ и при проигрыш оставался одинаково непринужденнымъ. Однажды вечеромъ въ кружк мушкетеровъ онъ выигралъ тысячу пистолей, потомъ проигралъ не только ихъ, но даже вышитый золотомъ парадный кушакъ, снова вернулъ все съ прибавкою сотни луидоровъ,— и все это не заставило его нахмурить прекрасныя черныя брови хотя бы на полулинію, руки его не утратили своего перламутроваго оттнка, а увлекательная бесда его въ тотъ вечеръ не утратила своей прелести и непринужденности.

Не происходило это, какъ у нашихъ сосдей — англичанъ, отъ вліянія атмосферическихъ явленій, потому что грусть его вообще боле всего усиливалась съ наступленіемъ хорошаго времени года: іюнь и іюль были самыми ужасными мсяцами для Атоса.

Въ настоящемъ у него не было горя, онъ пожималъ плечами, когда заходилъ разговоръ о будущемъ, тайна его была, значить, въ прошедшемъ, какъ смутно намекали д’Артаньяну.

Эта таинственность, окружавшая Атоса, длала его еще боле загадочнымъ, глаза и языкъ ни разу не выдали его, даже въ совершенно пьяномъ состояніи и несмотря на всю ловкость разспросовъ.

— Да, размышлялъ д’Артаньянъ,— можетъ быть, бдный Атосъ теперь уже умеръ, и умеръ по моей вин, такъ какъ я вовлекъ его въ это дло, онъ не зналъ ни начала его, не будетъ знать и результата, и отъ него ему нтъ никакой пользы.

— Прибавьте къ этому, баринъ, замтилъ Плянше:— что, сохраненіемъ жизни мы, вроятно, обязаны ему. Помните ли, какъ онъ закричалъ: выбирайтесь на просторъ, д’Артаньянъ, я захваченъ! И посл того, какъ онъ разрядилъ свои пистолеты, какъ страшно гремлъ онъ своею шпагой! Можно было подумать, что это двадцать человкъ, или, скоре, двадцать взбсившихся чертей!

Посл этихъ словъ д’Артаньянъ еще боле подгонялъ лошадь, хотя та и безъ того мчалась въ карьеръ.

Около одиннадцати часовъ утра увидли Амьенъ, а въ половин двнадцатаго подскакали къ дверямъ злополучной гостиницы.

Д’Артаньянъ давно уже измышлялъ, какъ бы получше отомстить вроломному хозяину, и заране утшался въ мысляхъ этимъ мщеніемъ. Онъ вошелъ въ гостиницу, надвинувъ на глаза шляпу, положивши лвую руку на рукоять шпаги, а правой щелкая хлыстомъ.

— Узнаете ли вы меня? обратился онъ къ хозяину, вышедшему встртить его.

— Не имю еще этого счастія, милостивый государь, отвчалъ тотъ, ослпленный блестящимъ видомъ д’Артаньяна.

— А! вы меня не узнаете?

— Нтъ, милостивый государь.

— Ну, такъ два слова вернутъ вамъ намять. Что вы сдлали съ тмъ дворяниномъ, къ которому, около пятнадцати дней тому назадъ, вы имли дерзость предъявить обвиненіе въ дланіи фальшивой монеты?

Хозяинъ поблднлъ, такъ какъ д’Артаньянъ принялъ самую угрожающую осанку, а Плянше подражалъ ему.

— О, милостивый государь, и не говорите о немъ, началъ хозяинъ самымъ плачевнымъ тономъ.— Ахъ, сударь, какъ дорого поплатился я за эту ошибку. О, я несчастный!

— Что случилось съ этимъ дворяниномъ, спрашиваю я васъ?

— Благоволите выслушать, милостивый государь, и будьте милосердны. Да присядьте, ради Бога!

Д’Артаньянъ, страшно разгнванный, слъ грознымъ судьею. Плянше горделиво прислонился къ его креслу.

— Вотъ что произошло, милостивый государь, продолжалъ трясшійся отъ страха хозяинъ.— Я узналъ васъ теперь: вы ухали, когда началась у меня несчастная ссора съ тмъ дворяниномъ, о которомъ вы спрашиваете?

— Да, вы видите, значитъ, что ждать вамъ пощады нечего, если не скажете всей правды.

— Благоволите только выслушать, и вы узнаете всю правду.

— Слушаю.

— Я былъ предупрежденъ властями, что въ мою гостиницу прідетъ одинъ знаменитый фальшивый монетчикъ съ нсколькими изъ своихъ товарищей, вс они будутъ переряжены гвардейцами или мушкетерами. Ваши лошади, ваша прислуга, ваша наружность, однимъ словомъ все, было мн описано подробно.

— Дале, дале? торопилъ д’Артаньянъ, быстро сообразившій, откуда шли такія точныя указанія.

— Въ виду этого я принялъ,— согласно распоряженію начальства, приславшаго мн въ подкрпленіе шесть человкъ,— такія мры, какія считалъ необходимыми для того, чтобы обезопасить себя отъ предполагаемыхъ фальшивыхъ монетчиковъ.

— Что?! прикрикнулъ д’Артаньянъ, которому слово фальшивый монетчикъ рзало уши.

— Простите, милостивый государь, что я говорю такь, но въ этомъ названіи именно и заключается мое оправданіе. Начальство напугало меня, а вы знаете, что трактирщикъ долженъ подчиняться начальству.

— Я спрашиваю васъ еще разъ, гд этотъ дворянинъ? что съ нимъ сдлалось? Умеръ онъ? живъ?

— Потерпите, милостивый государь, сейчасъ дойдемъ. Посл вашего внезапнаго отъзда, добавилъ хозяинъ съ лукавствомъ, которое не ускользнуло отъ д’Артаньяна,— этотъ дворянинъ, вашъ другъ, защищался отчаянно. Его слуга, который по непредвиднному несчастію затялъ ссору съ людьми, присланными властями и переряженными въ конюховъ…

— А, презрнный! вскричалъ д’Артаньянъ:— вы были, значитъ, въ заговор, и я не знаю, что удерживаегь меня уничтожить васъ всхъ.

— О, нтъ, милостивый государь, мы не вс были въ затвор, вы это сами увидите. Господинъ вашъ другъ (простите, что не называю его по носимому имъ, безъ сомннія, почетному имени, но мы не знаемъ его), господинъ вашъ другъ двумя выстрлами изъ пистолетовъ вывелъ изъ битвы двухъ человкъ и началъ отступать, защищаясь шпагою, которою онъ изувчилъ еще одного изъ моихъ людей, а ударомъ плашмя оглушилъ и меня.

— Скоро ли ты кончишь, палачъ? торопилъ д’Артаньянъ:— что сталось съ Атосомъ?

— Отступая, какъ я докладывалъ вамъ, онъ набрелъ на лстницу въ погребъ и, воспользовавшись тмъ, что дверь была отворена, онъ захватилъ ключъ и забаррикадировался внутри. Будучи увренными, что онъ оттуда не уйдетъ, его оставили въ поко.

— Значитъ, его не хотли убить, а желали взять въ плнъ?

— Правосудный Боже! взять его въ плнъ? онъ самъ заточилъ себя, клянусь вамъ. Прежде всего онъ натворилъ большихъ бдъ: одинъ человкъ былъ уложенъ на мст, двое серьезно ранены. Убитый и оба раненые были унесены товарищами, и я боле не слыхалъ ни о тхъ, ни о другихъ. Самъ же я, какъ только пришелъ въ себя, отправился къ губернатору, которому разсказалъ обо всемъ происшедшемъ и спросилъ, что длать съ плнникомъ. Но губернаторъ показалъ видъ, точно онъ упалъ съ облаковъ, онъ сказалъ мн, что совершенно не понимаетъ, о чемъ я толкую, что приказанія, полученныя мною, шли не отъ него, и если я имлъ несчастіе сказать кому нибудь, что онъ, губернаторъ, принималъ какое либо участіе въ этой дерзкой стычк, то онъ прикажетъ повсить меня. Полагаю, что я ошибся, сударь, задержавши одного вмсто другого, а тотъ, кого слдовало захватить, спасся.

— Говори, гд Атосъ? загремлъ д’Артаньянъ, нетерпніе котораго удвоилось отъ небрежности властей въ этомъ дл,— что съ нимъ сталось?

— Я спшилъ исправить свои вины по отношенію къ плннику, продолжалъ трактирщикъ,— и отправился къ погребу, чтобы освободить его. Услышавъ, что ему предлагаютъ выйти на свободу, онъ объявилъ, что ему разставляютъ западню, и сталъ предписывать свои условія. Я сознаю, что я поставилъ себя въ скверное положеніе, обвинивши мушкетера его величества, поэтому я почтительно доложилъ ему, что готовъ подчиниться условіямъ.

— Прежде всего, сказалъ онъ,— я требую, чтобы мн привели моего слугу въ полномъ вооруженіи.

Приказаніе его поспшили исполнить, такъ какъ вы отлично понимаете, сударь, что мы были расположены исполнить все, чего захочетъ вашъ другъ. Г. Гримо (онъ назвалъ его, хотя вообще онъ не разговорчивъ) былъ, значитъ, сведенъ въ погребъ, израненный, въ томъ вид, какъ онъ былъ. Тогда господинъ его забаррикадировалъ дверь, а намъ приказалъ оставаться въ нашей лавк.

— Да, наконецъ, вскричаіъ д’Артаньянъ,— гд же онъ? гд Атосъ?

— Въ погреб, сударь.

— Какъ, негодяй, вы держите его до сихъ поръ въ погреб?

— Нтъ, сударь, право, нтъ! Держать его въ погреб?! Вы не знаете, значить, что онъ натворилъ тамъ, въ погреб? Да если бы вы могли вызвать его оттуда, сударь, такъ я остался бы благодаренъ вамъ до конца жизни, я почиталъ бы васъ за своего святого.

— Такъ онъ тамъ? Я его найду тамъ?

— Безъ сомннія, сударь. Онъ ршился тамъ остаться. Ежедневно ему подаютъ черезъ отдушину на вилахъ хлбъ, а когда онъ спрашиваетъ, то говядину, но, увы! онъ употребляетъ больше всего не хлбъ и не говядину! Я было сдлалъ какъ-то попытку спуститься въ погребъ съ двумя своими работниками, но онъ пришелъ въ страшную ярость. Я слышалъ, какъ онъ сталъ заряжать пистолеты, а слуга его — мушкетъ. А когда мы спросили ихъ, что они намрены длать, господинъ отвтилъ, что у него и у его слуги сорокъ зарядовъ, и что онъ разстрляетъ скоре ихъ вс до послдняго, чмъ позволитъ кому-нибудь изъ насъ сойти въ погребъ. Я пожаловался губернатору, но тотъ мн отвтилъ, что я получаю по заслугамъ, и это отучить меня оскорблять благородныхъ путешественниковъ, останавливающихся у меня.

— Значитъ, съ тхъ поръ?.. спросилъ д’Артаньянъ, не будучи въ состояніи удержаться отъ смха при вид жалкой фигуры хозяина.

— Съ тхъ поръ, сударь, мы ведемъ самую грустную жизнь, какую только можно себ представить, потому что вс наши запасы въ погреб: тамъ вино въ бутылкахъ и бочкахъ, пиво, масло и пряности, сало и колбасы, а такъ какъ намъ запрещено спускаться туда, то мы вынуждены отказывать въ пить и д зазжающимъ къ намъ путешественникамъ, вслдствіе чего трактиръ нашъ терпитъ ежедневно убытки. Если еще недлю вашъ другъ пробудетъ въ погреб, мы будемъ разорены.

— Это будетъ вполн справедливо, дурачина. Разв не ясно было видно ни одной нашей наружности, что мы люди порядочные, а не фальшивые монетчики?

— Да, сударь, вы правы. Позвольте, однако, позвольте!— вотъ онъ расходился!

— Его, вроятно, потревожили.

— Да его необходимо потревожить! вскричалъ хозяинъ.— Къ намъ только что пріхали двое англичанъ.

— Ну, такъ что же?

— Англичане любятъ хорошее вино, какъ вы знаете, сударь, эти же потребовали самаго лучшаго. Жена моя спрашивала у г. Атоса позволенія удовлетворить этихъ господъ, а онъ отказалъ, какъ всегда. Ну, вотъ, подымается настоящій содомъ.

Д’Артаньянъ услышалъ сильный шумъ въ сторон погреба. Онъ всталъ и, вмст съ хозяиномъ, который ломалъ въ отчаяніи руки, и Плянше, который держалъ наготов заряженный мушкетъ,— приблизился къ погребу. Тамъ они застали обоихъ англичанъ, которые были возмущены. Они сдлали большой перездъ и умирали отъ голода и жажды.

— Да это просто насиліе, кричали они на хорошемъ французскомъ язык, хотя съ небольшимъ иностраннымъ акцентомъ,— этотъ сумасшедшій не дозволяетъ добрымъ людямъ пользоваться своимъ же добромъ. Мы выломаемъ дверь, и если онъ въ самомъ дл взбсился — мы убьемъ его.

— Потише, господа! сказалъ д’Артаньянъ, вынимая изъ-за пояса пистолеты,— вы никого не убьете.

— Ну, ну, слышался изъ-за двери спокойный голосъ Атоса:— пускай-ка они покажутся немного, эти людоды, мы поглядимъ на нихъ.

Какъ ни были, повидимому, храбры оба англичанина, они переглянулись, однако, въ нершительности, казалось, что въ погреб сидитъ одинъ изъ гигантовъ, голодныхъ лшихъ, героевъ народныхъ легендъ, и проникнуть къ нему безнаказанно въ пещеру немыслимо.

Наступила на минуту тишина, но, наконецъ, англичанамъ сдлалось стыдно отступать, и тотъ который былъ задорливй изъ нихъ, спустился на пять или шестъ ступенекъ, составлявшихъ лстницу, и ударилъ въ дверь ногой съ такою силою, что могла повалиться стна.

— Плянше, сказалъ д’Артаньянъ, заряжая свои пистолеты,— я возьму на себя того, который стоить на верху, а ты позаботься о стоящемъ внизу. Господа! Вы, значитъ, желаете сраженія! Ну, что жъ, давайте сражаться.

— Боже мой, закричалъ изъ погреба Атосъ:— я слышу, кажется, д’Артаньяна.

— Да, отвчалъ д’Артаньянъ, возвышая въ свою очередь голосъ:— я тутъ, дорогой другъ.

— Превосходно! кричалъ Атосъ:— мы обработаемъ ихъ, этихъ выламывателей дверей.

Англичане обнажили шпаги, но они были поставлены между двухъ огней, съ минуту они стояли въ нершимости, но, какъ и въ первый разъ, гордость взяла верхъ, и отъ второго удара ноги дверь треснула во всю вышину.

— Сторонись, д’Артаньянъ, сторонись, кричалъ Атосъ:— сторонись, я стану стрлять!

— Господа! сказалъ д’Артаньянъ, котораго не покидало хладнокровіе,— господа, поразмыслите! Терпніе, Атосъ. Вы впутываетесь въ скверное дло и будете пристрлены: я со своимъ человкомъ выпустимъ въ васъ три выстрла и столько же послдуетъ изъ погреба, посл у насъ будутъ шпаги, которыми, могу васъ уврить, мой другъ и я владемъ недурно. Предоставьте мн устроить и ваши, и свои дла. Сейчасъ вамъ принесутъ вино, даю вамъ слово.

— Если сколько-нибудь осталось, раздался насмшливый голосъ Атоса.

У трактирщика выступилъ холодный потъ.

— Какъ, не осталось вина! пробормоталъ онъ.

— Конечно, найдется, возразилъ д’Артаньянъ:— будьте покойны, вдвоемъ они не могли выпить весь погребъ. Вложите, господа, ваши шпаги въ ножны.

— А вы заткните пистолеты за поясъ.

— Охотно.

Д’Артаньянъ первый подалъ примръ. Потомъ, повернувшись къ Плянше, онъ сдлалъ ему знакъ разрядить мушкетъ.

Успокоенные англичане вложили, ворча, шпаги въ ножны. Имъ разсказали исторію Атоса, и они согласились, что во всемъ виноватъ трактирщикъ.

— Господа, сказалъ д’Артаньянъ,— отправляйтесь въ отведенное вамъ помщеніе, я отвчаю, что черезъ десять минутъ вамъ принесутъ все, чего вы пожелаете.

Англичане поклонились и ушли

— Теперь я остался одинъ, дорогой Атосъ, сказалъ д’Артаньянъ,— откройте мн, пожалуйста, двери.

— Сію минуту, отозвался Атосъ.

Послышался страшный трескъ отъ падающихъ бревенъ и досокъ: это бастіоны и контръ-эскарпы Атоса разрушались самимъ осажденнымъ.

Черезъ минуту дверь распахнулась, и показалась блдная голова Атоса, который быстрымъ взглядомъ окинулъ мстность.

Д’Артаньянъ бросился къ нему на шею и нжно поцловалъ. Онъ хотлъ утащить его изъ сырого помщенія и тогда только замтилъ, что Атосъ едва стоитъ на ногахъ.

— Вы ранены? спросилъ онъ его.

— Ничуть не бывало: я смертельно пьянъ,— вотъ и все, и никогда человкъ не былъ въ боле благопріятныхъ обстоятельствахъ, чтобы напиться. Хвала Богу, хозяинъ! я одинъ выпилъ по крайней мр пятьдесятъ бутылокъ.

— Умилосердьтесь! вскричалъ хозяинъ,— если слуга выпилъ только половину того, что баринъ, я разоренъ.

— Гримо — слуга хорошаго дома, и онъ не позволилъ себ длать то же, что я. Онъ пилъ только изъ бочки. Постойте, мн кажется, что онъ забылъ воткнуть втулку. Слышете? течетъ!

Д’Артаньянъ прыснулъ со смху, а хозяина бросило изъ озноба въ жаръ.

Гримо также показался изъ-за спины своего господина съ мушкетомъ на плеч и трясущейся головой, какъ у пьяныхъ сатировъ на картинахъ Рубенса. Онъ спереди и сзади былъ облитъ жирною жидкостью, въ которой хозяинъ тотчасъ распозналъ свое лучшее оливковое масло.

Вся группа прошла черезъ большой залъ и водворилась въ лучшей комнат гостиницы, которую д’Артаньянъ занялъ по праву сильнаго.

Хозяинъ съ женой бросились съ лампами въ погребъ, входъ въ который имъ былъ такъ долго запрещенъ. Тамъ ихъ ожидало ужасное зрлище.

Укрпленія Атоса, въ которыхъ онъ сдлалъ брешь для выхода, состояли изъ хвороста, досокъ и пустыхъ бочекъ, наваленныхъ по всмъ правиламъ стратегіи. Тамъ и сямъ видны были, плавающія въ лужахъ масла и вина, кости отъ съденныхъ окороковъ, цлая груда побитыхъ бутылокъ валялась въ лвомъ углу погреба, а одна бочка, кранъ которой не былъ завернуть, выпускала черезъ него послднія капли живительной влаги. Опустошеніе и смерть, какъ сказалъ поэтъ древности, царили здсь, какъ на пол брани.

Изъ пятидесяти колбасъ, повшенныхъ на брусьяхъ, осталось только десять.

Стоны хозяина и хозяйки проникали сквозь своды погреба, и самъ д’Артаньянъ былъ взволнованъ. Атосъ не повернулъ даже головы.

Но горе смнила ярость.

Вооружившись вертеломъ, хозяинъ въ отчаяніи бросился въ комнату, куда удалились оба друга.

— Вина!— приказалъ Атосъ, увидвъ его.

— Вина! вскричалъ изумленный хозяинъ.— Вина! Но вы выпили его у меня боле чмъ на сто пистолей, я человкъ разоренный, погибшій, уничтоженный!

— Ба! сказалъ Атосъ,— у насъ все время была жажда.

— Если бы вы удовольствовались еще тмъ, что пили, но вы перебили вс бутылки.

— Вы толкнули меня на цлую груду ихъ, и она разсыпалась. Это ваша вина.

— Все у меня погибло!

— Масло составляетъ цлебный бальзамъ для ранъ, и бдному Гримо нужно же было залечивать себ т, которыя вы нанесли ему.

— Колбасы мои съдены!

— Въ этомъ погреб масса крысъ.

— Вы заплатите мн за все! кричалъ раздраженный хозяинъ.

— Ты трижды шутъ, сказалъ Атосъ, приподнимаясь, но тотчасъ же снова слъ: силы стали ему измнять. Д’Артаньянъ поддержалъ его и поднялъ хлыстъ.

Хозяинъ попятился, весь въ слезахъ.

— Это выучить васъ, замтитъ д’Артаньянъ,— держать себя вжливе съ путешественниками, посылаемыми вамъ Богомъ.

— Богомъ! нтъ, не Богомъ…

— Любезный другъ, сказалъ д’Артаньянъ: — если вы не перестанете терзать намъ уши, мы вс четверо запремся въ вашъ погребъ и поглядимъ, дйствительно ли убытокъ такъ великъ, какъ вы говорите.

— Ну, да, господа, сказалъ хозяинъ:— я виноватъ, сознаюсь, но помилосердствуйте: вы вельможи, а я бдный трактирщикъ, пожалйте меня.

— Если ты станешь разговаривать такимъ образомъ, то растрогаешь мн сердце, и изъ глазъ у меня польются слезы, какъ текло вино изъ твоихъ бочекъ. Люди не всегда бываютъ такими извергами, какъ кажется. Подойди сюда, поговоримъ.

Хозяинъ боязливо приблизился.

— Подойди, говорю теб, и не бойся, продолжалъ Атосъ,— Когда я хотлъ расплатиться съ тобою, я положилъ свой кошелекъ на столъ.

— Да, милостивый сударь.

— Въ этомъ кошельк было шестьдесятъ пистолей, куда двался кошелекъ?

— Отданъ на храненіе въ канцелярію губернатора, мн сказали, что это была фальшивая монета.

— Ну, заставь возвратить теб мой кошелекъ и возьми себ эти шестьдесятъ пистолей.

— Но, милостивый государь, вы хорошо знаете, что канцелярія губернатора не выпуститъ того, что попало въ ея руки. Если бы это была въ самомъ дл фальшивая монета, то еще была бы надежда, но, къ несчастію, это настоящая.

— Устраивайся самъ, мой любезный, это до меня не касается, тмъ боле, что у меня не осталось ни гроша.

— Послушайте, сказалъ д’Артаньянъ:— а старая лошадь Атоса, гд она?

— Въ конюшн.

— Сколько она стоитъ?

— Самое большое пятьдесятъ пистолей.

— Она стоитъ восемьдесятъ, бери ее, и мы квиты.

— Какъ! ты продаешь мою лошадь, спросилъ Атосъ:— ты продаешь моего Баязета? На чемъ же я отправлюсь въ походъ? на Гримо?

— Я привелъ теб другого коня.

— Другого?

— И превосходнаго! вскричалъ хозяинъ.

— Въ такомъ случа, если есть другой, красиве и моложе, бери стараго и давай вина.

— Какого? спросилъ окончательно просіявшій хозяинъ.

— Того, что въ глубин около ршетинъ, его еще остается бутылокъ двадцать пять, остальныя вс были разбиты во время моего паденія. Принеси бутылокъ шесть.

— Этотъ человкъ — просто сороковая бочка, сказалъ въ сторону хозяинъ,— если онъ останется здсь только пятнадцать дней и будетъ платить за все, что выпьетъ, я совсмъ поправлю свои дла.

— Не забудь еще, продолжалъ д’Артаньянъ,— подать четыре бутылки того же вина и англичанамъ.

— Теперь, сказалъ Атосъ,— пока принесутъ вина, разскажи, д’Артаньянъ, что приключилось съ другими. Послушаемъ.

Д’Артаньянъ разсказалъ, какъ онъ нашелъ Портоса въ постели съ вывихомъ, а Арамиса — за диспутомъ съ богословами. Разсказъ его пришелъ къ концу, когда вошелъ хозяинъ съ затребованными бутылками вина и окорокомъ, оставшимся, по счастью для него, не спрятаннымъ въ погребъ.

— Отлично, сказалъ Атосъ, наполняя стаканы для себя и для д’Артаньяна,— за здоровье Портоса и Арамиса. Ну, а лично съ вами, мой другъ, что случилось? Я нахожу, что у васъ какой-то зловщій видь.

— Увы!сказалъ д’Артаньянъ, это потому, что изо всхъ насъ я самый несчастный.

— Вы несчастны, д’Артаньянъ? Посмотримъ, въ чемъ ваше несчастье? Разсказывайте.

— Посл, отвчалъ д’Артаньянъ.

— Посл, а почему не сейчасъ? Потому что вы думаете, что я пьянъ, д’Артаньянъ? Знайте же, что никогда у меня голова не бываетъ свтле, чмъ въ то время, когда я выпью. Говорите же, я весь обратился въ слухъ.

Д’Артаньянъ разсказалъ приключеніе съ г-жой Бонасье.

Атосъ слушалъ его, не моргнувъ глазомъ, а когда тотъ кончилъ, замтилъ:

— Все на этомъ свт пустяки, пустяки!

Это была поговорка Атоса.

— Вамъ все пустяки, дорогой Атосъ! сказалъ д’Артаньянъ:— вамъ это легко, потому что вы никогда не любили.

Потухшіе глаза Атоса вдругъ вспыхнули, но только ни мгновенье, и снова померкли и приняли то же неопредленное выраженіе, какъ прежде.

— Ты правъ, отозвался онъ:— я никогда не любилъ.

— Скажите же, каменное вы сердце, какое вы имете право относиться сурово къ намъ, нжнымъ сердцамъ?

— Нжныя сердца, пронзенныя сердца! сказалъ Атосъ.

— Что вы говорите?

— Я говорю, любовь — лотерея, и кто выигрываетъ въ эту лотерею — тому капутъ. Въ томъ, что вы проиграли, ваше великое счастье, поврьте мн, дорогой д’Артаньянъ. Самое искреннее мое пожеланіе вамъ, чтобы вы всегда проигрывали.

— Казалось, она меня такъ любила!

— Только казалось?

— О, нтъ сомннія, она любила меня.

— Дитя, нтъ человка, который бы не воображалъ, какъ вы, что любовница любитъ его, и нтъ человка, котораго,любовница не обманула бы.

— Исключая васъ, Атосъ, у котораго любовницъ не было.

— Это правда, сказалъ Атосъ посл минутнаго молчанія:— я не имлъ ихъ никогда. Давайте пить!

— Однако, философъ вы этакій, научите меня, поддержите, мн необходимо и утшеніе.

— Утшеніе, въ чемъ?

— Въ моемъ несчастіи.

— Ваше несчастіе просто смшно, сказалъ Атосъ, пожимая плечами.— Мн очень интересно,что вы скажете, если я разскажу вамъ одну любопытную исторію.

— Случившуюся съ вами?

— Съ однимъ изъ моихъ друзей,— не все ли равно?!

— Разскажите, Атосъ, разскажите.

— Давайте пить, это будетъ лучше.

— Пейте и разсказывайте.

— Да, это возможно, сказалъ Атосъ, выпивая залпомъ и снова наполняя свой стаканъ,— одно дло ничуть не мшаетъ длать другое.

— Я слушаю, сказалъ д’Артаньянъ.

Атосъ сосредоточился и, по мр того какъ уходилъ въ себя, онъ все боле и боле блднлъ, онъ былъ въ томъ період хмеля, когда обыкновенные пьяницы сваливаются и засыпаютъ. Атосъ бредилъ наяву. Этотъ лунатизмъ пьянства казался чмъ-то ужаснымъ.

— Вы непремнно хотите этого? спросилъ онъ.

— Я прошу васъ разсказать, сказалъ д’Артаньянъ.

— Пусть будетъ по-вашему. Одинъ изъ моихъ друзей,— одинъ изъ моихъ друзей, запомните это хорошенько, а не я,— началъ Атосъ, прерывая себя съ мрачной улыбкой,— одинъ изъ графовъ моей провинціи, т. е. Берри, благородный не мене Дандоло или Монморанси, влюбился, въ двадцать пять лтъ, въ молодую шестнадцатилтнюю двушку, прекрасную, какъ сама любовь. Сквозь наивность ея лтъ пробивался острый умъ, умъ не женщины, а поэта: она не нравилась, а опьяняла. Она жила въ небольшомъ городк, гд брать ея былъ священникомъ.

Оба были чужими въ стран и пріхали неизвстно откуда, никто о нихъ не зналъ, но никому и въ голову не приходило разспрашивать при вид ея красоты и благочестія ея брата. Какъ бы то ни было, но вс считали, что они хорошаго происхожденія. Мой другъ, бывшій владльцемъ края, могъ бы, по своему желанію, соблазнить ее или взять силою но праву сюзерена: кто явился бы на помощь двумъ иностранцамъ, никому неизвстнымъ? Къ несчастію, онъ былъ честный человкъ, женился на ней. Дуракъ, простофиля, глупецъ!

— Почему глупецъ, если онъ любилъ ее? спросилъ д’Артаньянъ.

— Не перебивайте, сказалъ Атосъ — Онъ привезъ ее въ свой замокъ, сдлалъ первой дамой въ провинціи, и, нужно отдать ей справедливость, она держала себя превосходно…

— Ну? спросилъ д’Артаньянъ.

— Однажды, когда она была на охот со своимъ мужемъ, продолжалъ Атосъ тихимъ голосомъ,— она упала съ лошади и съ ней сдлался обморокъ, графъ бросился на помощь, а такъ какъ она задыхалась въ плать, то онъ распоролъ его кинжаломъ и обнажилъ ей плечо… Догадайтесь, что у нея было на плеч, д’Артаньянъ? вдругъ спросилъ Атосъ съ взрывомъ хохота.

— Откуда же я могу знать? отвчавъ д’Артаньянъ.

— Цвтокъ лиліи: она была заклеймена!

И Атосъ залпомъ выпилъ стаканъ вина, который держалъ въ рукахъ.

— Ужасно! вскричалъ д’Артаньянъ.— Правду ли вы мн только разсказываете?!

— Истину, другъ мой: ангелъ былъ демономъ. Бдная двушка была воровка.

— Какъ же поступилъ графъ?

— Графъ былъ знатный сеньоръ и имлъ на своихъ земляхъ право верховнаго и низшаго суда, онъ изорвалъ все платье на графин, скрутилъ ей за спиной руки и повсилъ на дерев.

— Боже мой, Атосъ, убійство! вскричалъ д’Артаньянъ,

— Да, убійство, не боле, сказалъ Атосъ, блдный, какъ смерть.— У меня, кажется, нтъ вина.

И Атосъ, схвативъ послднюю бутылку, поднесъ ее ко рту и опорожнилъ безъ передышки, точно это былъ обыкновенный стаканъ. Онъ опустилъ голову на руки, д’Артаньянъ, пораженный, стоялъ передъ нимъ.

— Это вылечило меня отъ прекрасныхъ, поэтичныхъ и увлекательныхъ женщинъ, заключилъ Атосъ и всталъ, не думая продолжать апологію графа.— Пошли вамъ Господь то же самое! Давайте пить!

— Она умерла? пробормоталъ д’Артаньянъ.

— Чортъ возьми! Да протяните же вашъ стаканъ. Ветчины, дурачина! приказалъ Атосъ: — мы не можемъ пить боле.

— А ея братъ? спросилъ тихо д’Артаньянъ.

— Ея братъ? повторилъ Атосъ.

— Да, священникъ.

— Ахъ, да, Я послалъ за нимъ, чтобы повсить и его, но онъ предупредилъ меня и наканун оставилъ свой приходъ.

— Узнали ли по крайней мр, кто былъ этотъ негодяй?

— Это былъ, безъ сомннія, первый любовникъ и сообщникъ красавицы, достойный ея человкъ, выдававшій себя за священника, быть можетъ, для того, чтобы выдать замужъ свою любовницу и обезпечить такимъ образомъ свою судьбу. Его бы четвертовали, надюсь!

— Боже мой, Боже мой! шепталъ д’Артаньянъ, совершенно ошеломленный этимъ ужасными разсказомъ.

— Кушайте, однако, ветчину, д’Артаньянъ, она превосходна, замтилъ Атосъ, отрзывая кусокъ и кладя его на тарелку молодого человка.— Какое несчастье, что такихъ окороковъ было только четыре въ погреб! Я выпилъ бы пятидесятью бутылками больше.

Д’Артаньянъ не могъ больше поддерживать разговоръ, который произвелъ на него удручающее впечатлніе. Онъ опустилъ голову на руки и притворился спящимъ.

— Молодежь совсмъ не уметъ пить, сказалъ Атосъ, смотря на него съ сожалніемъ:—а этотъ еще изъ наилучшихъ!..

ТРИ МУШКЕТЕРА

ТОМЪ ПЕРВЫЙ

ТРИ МУШКЕТЕРА.

I.Три подарка отца д’Артаньяна.

II.Передняя де-Тревиля.

III.Аудіенція.

IV.Плечо Атоса, перевязь Портоса и платокъ Арамиса.

V.Мушкетеры короля и гвардейцы кардинала.

VI.Его величество король Людовикъ XIII.

VII.Домашняя жизнь мушкетеровъ.

VIII.Придворная интрига.

IX.Д’Артаньянъ идетъ въ гору.

X.‘Мышеловки’ въ семнадцатомъ стол&#1123,тіи.

XI.Каша заваривается.

XII.Жоржъ Вилье, герцогъ Букингамъ.

XIII.Г-нъ Бонасье.

XIV.Кардиналъ Ришелье.

XV.Приказные и военные.

XVI.Въ которой хранитель государственной печати Сегье много разъ искалъ колокольчикъ, чтобы позвонить, какъ онъ длалъ прежде не разъ.

XVII.Супруги Бонасье,

XVIII.Любовникъ и мужъ.

XIX.Планъ кампаніи.

XX.Путешествіе.

XXI.Графиня Винтеръ.

XXII.Балетъ ‘Мерлезонъ’.

XXIII.Свиданіе.

XXIV.Павильонъ.

XXV.Портосъ.

XXVI.Тезисъ Арамиса.

XXVII.Жена Атоса.

Читайте также:

I.
Три подарка отца д’Артаньяна.

II.
Передняя де-Тревиля.

III.
Аудіенція.

IV.
Плечо Атоса, перевязь Портоса и платокъ Арамиса.

V.
Мушкетеры короля и гвардейцы кардинала.

VI.
Его величество король Людовикъ XIII.

VII.
Домашняя жизнь мушкетеровъ.

VIII.
Придворная интрига.

IX.
Д’Артаньянъ идетъ въ гору.

X.
‘Мышеловки’ въ семнадцатомъ стол&#1123,тіи.

XI.
Каша заваривается.

XII.
Жоржъ Вилье, герцогъ Букингамъ.

XIII.
Г-нъ Бонасье.

XIV.
Кардиналъ Ришелье.

XV.
Приказные и военные.

XVI.
Въ которой хранитель государственной печати Сегье много разъ искалъ колокольчикъ, чтобы позвонить, какъ онъ длалъ прежде не разъ.

XVII.
Супруги Бонасье,

XVIII.
Любовникъ и мужъ.

XIX.
Планъ кампаніи.

XX.
Путешествіе.

XXI.
Графиня Винтеръ.

XXII.
Балетъ ‘Мерлезонъ’.

XXIII.
Свиданіе.

XXIV.
Павильонъ.

XXV.
Портосъ.

XXVI.
Тезисъ Арамиса.

XXVII.
Жена Атоса.