ТРИ ИСТИНЫ
***
ТРИ ИСТИНЫ
Три истины, Томашевский Антон Францович, Год: 1827
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Северная лира на 1827 год
М., ‘Наука’, 1984
‘Уж не бывать добру, батюшка Иван Алексеевич, от вашей дурной привычки — не гасить света, когда ложитесь в постелю’,— говаривал мой старый дядька Еремеич, когда бывало застанет меня заполночь с книгою в постели. Я любил его, и потому всякий раз после такого намека тихо гасил свечу и принимал твердое намерение вперед не читать в постели!— Желание мое было произвольным, но, как обыкновенно водится, привычка сильнее. Мне уже сорок пять лет, а и теперь еще каждую ночь горит свеча у моей постели, часто читаю до трех часов утра. Где бы я ни был, даже и в дороге, при всей усталости, мне кажется, я не в состоянии был бы заснуть, не прочитав нескольких страничек. Все к лучшему, говорит старая русская пословица, а пословицы, как сами знаете, дети истины, и моя прошедшая ночь докажет это в полной мере.
Я читал до глубокой полночи, предмет сочинения на немецком языке — ‘Черты из русской истории’ — был в столь близком отношении к собственному моему расположению в ту минуту, что я никак не мог оставить книги: следующее место возбудило во мне особенное любопытство:
‘Ислам Гирей1, обладатель Крыма, заключивший новый союз с казаками, предложил битву королю польскому. Храбро подвизались поляки, но они были несчастливы, двенадцать тысяч воинов пали под ударами татар, и сам король едва мог искупить свободу великою суммою денег. Перемирие на несколько дней последовало за сим кровавым происшествием, обе стороны вступают в переговоры, соглашаются и дают клятву положить оружие. Вследствие заключенного мира разлучаются союзники: гетман уводит своих казаков на родину, но Ислам, не почитающий вероломство преступлением, переменяет путь и обращается к Литве.
Один из знаменитейших вельмож сей области с приличным богатству его великолепием торжествовал в то время свое бракосочетание. Родственники невесты и его собственные собрались по сему случаю в замке, куда приглашено было и первейшее дворянство окружностей. Совершенная безопасность, в которой по-видимому находилась страна сия, отдаление ее от поприща войны, наконец волшебный свет радости, обыкновенно разливаемый счастливою любовию на предметы, нас окружающие, способствовали к соделанию сего празднества богатым наслаждениями. Вкуснейшие яства и отборные вины, лучшая музыка, какая только могла существовать в то время, искуснейшие танцовщицы, блистательное и пылкое юношество погрузили многочисленное собрание в совершенное упоение радости и восторгов. Взоры жениха счастливого безмятежно покоились на прелестях и красоте стыдливой невесты.
Но внезапно изменилась сцена! Гирей и его полудикие сподвижники окружили замок, все делается добычею грабежа, меча и пламени. Драгоценнейшие сосуды, золотая и серебряная утварь, наряды и украшения насилием обращены в собственность грабителей. Их хищные руки увлекают женщин, отчаянный жених разлучен с невестою, которой за несколько перед сим часов дал клятву в верности и которая была для него залогом будущего благополучия в жизни. Гости, друзья и родственники, отцы, матери и дети, все лишены свободы и обречены на тяжкую неволю. Кто оказывает сопротивление, того убивают, сдавшиеся добровольно поруганы. Бедствие достигло последней степени, пролитая кровь слилась с пламенем, ужас, посрамление, неволя или смерть венчали день, посвященный радости’.
Здесь прекратил я чтение и погасил свечу, желая избежать неприятных впечатлений, но позорища злодеяния в темноте, меня окружавшей, тем живее представились душе моей, а пылкость воображения рисовала все ужасы подобного зрелища с их малейшими оттенками. Вид трепетной и умоляющей невесты беспрестанно возобновлялся передо мною, я видел ее с отчаянием во взорах, неподвижно стоявшую на коленях с воздетыми к небу руками: она, казалось, желала спросить небо, за что карает ее оно таким злополучием?— ‘Бедное, несчастное творение!’ — воскликнул я, растроганный в глубине души моей,— для чего не жила ты в другой стране или двумя сотнями лет позднее? — Теперь, по крайней мере, благодарение богу, мы не имеем надобности страшиться татар и не подвержены внезапности их нападения. В наше время всякий имевший счастие найти девушку, которая…’ — Но тут связь идей невольно привела мне на память другую, жившую в соседственном со мною доме и с которою я давно уже вступил в первоначальные любовные сношения. Читатели, конечно, догадаются, что она не имела цветущих прелестей миловидной полячки, но эти достоинства тленны, были также люди, называвшие ее устарелою красавицею, но и то справедливо, что сорокапятилетний искатель невесты не должен подобные обстоятельства почитать слишком важными. Если же принять в уважение чрезвычайное расположение мое с самого детства к металлам, особенно к благородным, каковы серебро и золото, и то, что девица Гликерия-Армида была в состоянии вполне удовлетворить этой невинной склонности,— после всего этого, конечно, всякому покажется весьма естественною твердая с моей стороны решительность питать к ней любовь чистейшую. С восходом солнечным, думал я, рассветет и для ней денница счастия, пробуждение моей Дульцинеи2 будет ознаменовано появлением нежной записочки с разительным изображением в ней всех прекрасных надежд на будущее, а теперь, в ожидании вожделенного утра, пусть перенесет меня тихое забвение в волшебную страну сновидений, где заблаговременно мог бы насладиться звонкими прелестями моей богини! Но я напрасно призывал сон, напрасно умолял причудливого Морфея3 хотя об одном из тех маковых зернушек, которыми этот бог так щедро осыпал все меня окружавшее: весь дом и весь город покоились в глубоком сне, не слышно было ни одного движения жизни,— один я бодрствовал.
Вдруг пробегает яркий свет по моей комнате. Невольно пришли мне на мысль татары! Обращаюсь к окну и вижу с ужасом огромный столб пламени, развивающийся по двору, и дождь искр, падающий перед моими окнами. Выскочить на крыльцо и закричать из всех сил: ‘пожар! пожар!’ — было с моей стороны делом одной минуты. Вскоре появились люди, и по всем углам дома раздались клики ужаса. Поспешно разбудив слугу, я в несколько минут привел в совершенную безопасность все свое движимое имение, перетащив его к одному поблизости живущему приятелю. Замешательство было всеобщим, почему немудрено, что я не прежде мог прийти в самого себя и увериться в своей досадной ошибке, как уже после вторичного переселения на старое жилище. Не гостиница, в которой я жил, была объята пламенем, но соседственный дом частного человека. Боязливое предчувствие пробежало по моим жилам: стремлюсь к горящему дому и вижу исполнение своего предчувствия: жилище избранной мною было добычею пламени. Простирая руки, подобно прекрасной полячке, стояла также и она, но не в великолепной одежде свадебного пиршества, а в прозрачном покрове первой ночи. Вдвойне трогательны были прелести польской невесты в минуту ее отчаяния, моя же возлюбленная при роковом зареве пожара имела неосторожность выказать прелести, от которых дрогнуло мое сердце. Ее временное благо превратилось в пепел, а моя любовь — в воду…
Медленно возвращаюсь в гостиницу. Здесь все уже было в движении, двор наполнился людьми, и пожарные трубы действовали с удивительным искусством, уничтожая влияние близкого пламени на кровлю нашего дома. Для сохранения порядка появился отряд конницы. На крыльце встретились со мною многие в гостинице живущие путешественники, и в том числе дочь одного богатого помещика, которую я и прежде несколько раз уже видел. Я имел теперь снова свободное сердце, следовательно такая встреча показалась мне тем более благоприятною. Незнакомка стояла, опершись на железные перилы, я подошел к ней, спросил, не испугалась ли она настоящего происшествия, позаботился об ее здоровье и получил живейшую благодарность. ‘Конечно,— сказала она,— я испугалась, и теперь еще не могу успокоиться совершенно. Попробуйте, сударь, мои руки, они как снег холодны’,— и мне поданы были ручки, сравнение которых с снегом, по крайней мере относительно белизны, было самое приличное. Я тихо жал их своими, между тем яркий свет пламени, отражаясь на лице ее, придавал ему истинно волшебное очарование. Будучи не в силах более владеть собою, я приблизил ее руки к своим устам ив полном упоении восторга произнес: ‘О как завидна участь смертного, которому жребий доставит некогда этот залог земного блаженства!’ Удивленная таким приветствием, она несколько минут смотрела на меня в молчании, потом, освободив свою руку из моей, улыбнулась и указала мне па отряд конницы. ‘Вот, милостивый государь, тот счастливец, о котором вы говорите, начальник отряда и мой жених, посмотрите!’ — Более от стыда, нежели из любопытства, увидеть счастливого, я наклонился к перилам и в то же мгновение был облит целым запасом пожарной трубы, весьма неискусно, по-видимому, направленной на крышу дома. Мне слышен был смех незнакомки, но я не мог уже ее видеть. Облитый с головы до ног холодною водою, я скрылся в свою комнату и там, снова ложась в постелю, решился историю этой ночи, в которую потерял разом двух невест, сохранить для позднейшего потомства, особенно же ради нравственного ее достоинства, ибо читатель мыслящий для собственного успокоения легко может извлечь из ней следующие три истины:
1). Ночное чтение в постели не совсем еще заслуживает порицание, когда мы, почувствовав приближение сна, рачительно будем гасить свечу.
2). Кто хочет жениться, тот должен это сделать в молодости. Брюзгливая старость иного, может быть, наградит благоразумием, но она конечно отнимет у всякого любезность и привлекательность, которые только одни в состоянии удержать в оковах женское сердце.
3). При каждом любовном похождении надобно как можно более остерегаться быть поблизости трубы пожарной, ибо такое неприятное и холодное купанье, как мое, мгновенно истребляет самое сильное пламя любви. Не внимающий же истине да не жалуется на насмешки.
Рассказ А. Ф. Томашевского. По стилевой манере сближается с рассказом В. П. Андросова ‘Не сбылось’.
М. А. Бестужев-Рюмин, писавший под псевдонимом ‘Аристарх Заветный’, не понял иронии рассказа: ‘из сих трех истин самая важная и полезная для любителя ночного чтения в постеле, есть та, чтоб они рачительно гасили свечу, когда почувствуют приближение сна’ (Северная звезда. СПб., 1829, с. 269—270).
1 Ислам Гирей (1604—1654) — крымский хан, изменническая политика которого в отношениях с Богданом Хмельницким ставила украинское национально-освободительное движение в затруднительное положение.
2 Дульцинея — предмет рыцарского обожания в болезненном сознании Дон-Кихота (‘Дон-Кихот’ М. Сервантеса), босоногая крестьянка, принимаемая им за прекрасную даму.
3 Морфей (греч. миф.) — бог сна и сновидений.
ТОМАШЕВСКИЙ АНТОН ФРАНЦЕВИЧ (1803—1883) — литератор и переводчик. Воспитанник Московского университета, служил в Московском почтамте, где заведовал почтовым училищем и некоторое время был цензором иностранных газет. Друг и родственник С. Т. Аксакова. С 1822 г. член Общества друзей С. Е. Раича. Печатался в ‘Московском вестнике’, ‘Галатее’, ‘Телескопе’, ‘Молве’, ‘Москвитянине’, ‘Русском архиве’. Поддерживал связи с участниками Общества друзей и впоследствии, В 50-е годы — либеральный деятель, открыл народное училище для крестьян в своем имении в Черниговской губернии (см.: Русский архив, 1884, т. I, с. 245—246, некролог). В СЛ представлен повестью ‘Три истины’.