Три боннские историка, Суворин Алексей Сергеевич, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

ТРИ БОННСКІЕ ИСТОРИКА.

18-го октября, въ день достопамятной лейпцигской битвы, боннскій университетъ празднуетъ ежегодно годовщину своего основанія. Торжество это, какъ и везд, сопровождается приличными ему рчами, рдко, однако, имющими интересъ для большинства публики, въ особенности иностранной. Истекшій годъ представляетъ въ этомъ отношеніи отрадное исключеніе. Вновь избранный ректоръ, столь извстный читающей публик и за предлами Германіи, Зибель, вступая въ должность свою, бросилъ ретроспективный взглядъ на дятельность своихъ предшественниковъ по каедр. Побудительною причиною къ избранію этой темы было, по словамъ Зибеля, естественное желаніе подвести итогъ дятельности университета (празднующаго, 3-го августа новаго стиля, во время его ректорства, 50-лтній юбилей своего существованія), въ области исторической науки. Къ этому побуждало его не столько сознаніе, что предметъ, который онъ преподаетъ въ прирейнскомъ университет Пруссіи, относится къ боле доступнымъ большинству публики, но, главнымъ образомъ, убжденіе, что боннскіе историки, его предшественники, исполнили свое призваніе и задачу съ честью, успхомъ, и были не только наставниками и руководителями боле или мене ограниченнаго кружка непосредственныхъ слушателей, но главнымъ образомъ представителями цлой эпохи историческаго строго-научнаго изслдованія. Очертивъ такимъ образомъ свою задачу, Зибель остановился, конечно, на выдающихся только личностяхъ между своими предшественниками.

Въ эпоху основанія боннскаго университета (1818 г.), на историческую науку повялъ свжій, живительный духъ, предвстникъ новой, исполненной надеждъ, эпохи. Въ теченіе XVIII вка, историческая наука въ Германіи состояла преимущественно въ услуженіи имперскихъ судовъ или мстныхъ правительствъ. Правда, рядомъ съ этого рода дятельностью ея, возникъ, не рдко блестящій, но часто очень неосновательный, философическій и космополитическій взглядъ на исторію, но чисто-историческое изслдованіе, соединяющее критическую разработку частностей съ духовнымъ оживленіемъ цлаго, не покидая почвы фактической, національной жизни, возникаетъ впервые въ первой четверти текущаго столтія. Въ печальную эпоху французскаго владычества, подъ гнетомъ нестерпимаго настоящаго, Германія искала отрады въ лучшемъ прошедшемъ. Разбитая на поляхъ брани, она черпала внутреннія силы въ созерцаніи своего тысячелтняго существованія, въ сокровищницахъ своей культуры, въ своеобразности своего права, въ богатств и сил своего языка. Съ этого времени изслдованіе прошедшаго предпринималось уже не только для адвокатовъ имперскаго суда. Оно сдлалось жизненнымъ интересомъ цлаго народа. Не ограничиваясь, какъ прежде, изслдованіями придворныхъ интригъ, такъ-называемой высшей государственной дятельности, и повствованіями о военныхъ побоищахъ, историческая наука раздвинула свой горизонтъ, включивъ въ него бытовой элементъ въ самомъ пространномъ смысл этого слова. Между тмъ, подоспли войны освобожденія. Германія пережила во время ихъ славную эпоху и принимала дятельное участіе въ міровомъ событіи. Такое настоящее не могло не отразиться и на историческомъ взгляд народа. Онъ прояснился и расщирился. Живущее тогда поколніе было свидтелемъ страшныхъ катастрофъ, оно принесло громадныя жертвы для освобожденія родины. Вс страсти были прочувствованы и пережиты, вс возможные интересы были въ игр или въ опасности. Лучшей школы для уразумнія прошедшаго едва ли возможно придумать!

Но наврядъ ли кто изъ современниковъ былъ сильне увлеченъ этимъ потокомъ, какъ человкъ, которому по праву принадлежитъ честь считаться основателемъ современнаго нмецкаго историческаго изслдованія, какъ Бартольдъ-Георгъ Нибуръ, слава юнаго разсадника германской науки на берегахъ Рейна. Натура всесторонняя и, можно даже сказать, болзненно-впечатлительная, соединявшая проницательность ума съ пылкимъ воображеніемъ, способность пониманія съ даромъ творчества, спеціалистъ необыкновенно точный и основательный и вмст съ тмъ человкъ необыкновенно многосторонне-развитый, Нибуръ, пройдя разнообразныя поприща дятельности, политическое и финансовое, подготовивши себя филологическими и юридическими занятіями, приступилъ къ труду, составившему цль его жизни — въ разработк римской исторіи. Онъ самъ свидтельствуетъ о томъ впечатлніи, которое произвели на него войны освобожденія. Прежде — говоритъ Нибуръ — древней исторіей можно было довольствоваться, какъ мы довольствуемся географическими картами, или ландшафтною живописью. Мы не воспроизводили предметовъ и событій въ душ нашей, теперь же (т. е. посл войнъ освобожденія) подобная исторія насъ не можетъ уже удовлетворить, если она не въ силахъ, опредленностью и ясностію, стать на ряду съ исторіею настоящаго. Въ другомъ мст Нибуръ замчаетъ:— ‘Историкъ тмъ способне возсоздать прошедшую эпоху, чмъ громадне были событія, которыя онъ пережилъ и прочувствовалъ, какъ зритель или дйствующее лицо, чмъ больне онъ при этомъ страдалъ или радовался. Онъ живе чувствуетъ правду и неправду, правильне судитъ о дяніяхъ разумныхъ и безразсудныхъ, и проч. Не смотря на свое положеніе отдаленнаго потомка, уста его глаголятъ о повствуемыхъ имъ событіяхъ, какъ-будто он совершались въ-очію передъ нимъ.’

Жить, при повствованіи прошедшаго, какъ современникъ его — объ этомъ старается каждый историкъ, но что подобное требованіе не легко — знаютъ даже лучшіе изъ нихъ, по собственному опыту. Изъ этого требованія возникъ критическій методъ изслдованія, легшій въ основу современной исторической науки. Первое положеніе его гласитъ: не упускать никогда изъ виду, при каждомъ историческомъ извстіи, что оно заключаетъ въ себ не изложеніе самаго событія, какъ оно случилось на самомъ дл, а воспроизводитъ только впечатлніе, которое оно произвело на своего перваго повствователя. Затмъ дло историка возсоздать изъ этого впечатлнія, при посредств творческаго воображенія, само событіе, такъ что, наконецъ, онъ смотритъ на него уже не глазами свидтеля, а какъ-будто своими собственными, какъ очевидецъ. И это требованіе кажется легкими и почти само собою подразумвающимся, но только при легкомысленномъ отношеніи къ нему. Удовлетвореніе же его проводитъ рзвую черту между поверхностнымъ диллетантизмомъ и научнымъ изслдованіемъ. Нибуръ является творцомъ этого требованія, такъ, что историческая критика Ранке и его школы есть только дальнйшее развитіе нибуровской техники. Понятно, что заслуги его ни мало отъ того не уменьшаются, что онъ, иногда увлекаясь, впадалъ, при посредств своего критическаго метода, въ крайности.. Едва ли найдемъ въ исторіи наукъ геніальнаго изобртателя, который, преслдуя мысль, которой онъ задался, не длалъ ошибокъ, или не доходилъ до преувеличенія, но съ другой стороны, геніальный изобртатель безъ увлеченія — немыслимъ. Прогрессъ только и возможенъ при слдованіи по пути ошибокъ. Не смотря на нкоторые промахи Нибура, теперь окончательно установилось мнніе, что критическій методъ его тождественъ съ строго-научнымъ изслдованіемъ.

Второе послдствіе Нибурова принципа не достаточно еще усвоено нмецкими историками. Кто заявляетъ притязаніе видть прошедшія событія въ-очію, какъ современникъ, тотъ не можетъ ограничиться критической разработкой и провркой свидтельствъ, онъ долженъ еще пріобрсти возможность фактическаго пониманія ихъ, безъ этого положительнаго знанія онъ не обладаетъ качествами очевидца. Представимъ себ человка, который употребилъ извстное число часовъ, чтобы слдить за работой какой-нибудь машины, не понимая, однако, ни ея цли, ни ея механизма. Въ результат выйдетъ, что онъ потерялъ только время, видлъ множество рычаговъ, зубчатыхъ колесъ, винтовъ, но отнюдь не машину. Тоже самое вышло бы въ результат, если бы человкъ, обладающій громадною книжною ученостью, вздумалъ писать исторію медицины, не имя необходимыхъ практическихъ свдній объ этомъ предмет. Поэтому, нельзя не удивляться, что множество историковъ, занимаясь изслдованіемъ важныхъ эпохъ въ жизни народовъ, не обращаютъ должнаго вниманія на разные спорные вопросы въ области религіи, философіи, политической экономіи, излагая важныя политическія событія, они незнакомы съ законодательствомъ и государственнымъ, устройствомъ страны, повствуя о борьб сильныхъ страстей, они пренебрегаютъ изученіемъ человческаго сердца и его побужденій.

Недостатки такой подготовки проявляются въ особенности на поприщ средневковой исторіи. Хотя Тьера нельзя представлять начинающему историку за образецъ, однако нельзя не отдать ему справедливости, что онъ вполн правъ, требуя отъ приступающаго къ историческому изслдованію полнаго и всесторонняго ‘уразумнія’ предмета. Критика источниковъ, даже вполн добросовстная и методическая, не простирается за предлы констатированія извстныхъ фактовъ. Затмъ начинается новая задача историка — обнаружить внутренній смыслъ ихъ, на основаніи вншняго ихъ проявленія, опредлить ихъ духовную связь и такимъ образомъ перейти къ ихъ нравственной оцнк. Тому, кто желалъ бы получить вполн наглядное понятіе о значеніи фактическаго ‘уразумнія’ событій, нельзя дать лучшаго совта, какъ сравнить римскую исторію Нибура съ сочиненіями его предшественниковъ по этому же предмету. Какъ ни важны открытія, за которыя наука обязана его критик источниковъ, однако самые важные результаты его изслдованій (напр., опредленіе и изображеніе значенія римскаго plbe) добыты скоре прозорливостью государственнаго человка, чмъ кропотливыми усиліями ученаго. Сравнительная этнографія и политическая практика подготовили его къ пониманію, а проницательный умъ его открылъ связь и жизнь тамъ, гд предшественники его видли только непонятныя для нихъ развалины.

Въ непосредственной связи съ сказаннымъ находится третье качество-нравственная энергія — оживляющая каждое слово Нибура, и доходящая нердко до страстнаго увлеченія. Это даетъ особенный колоритъ его сочиненіямъ и лекціямъ. Нибуръ откровенно сознается, что онъ не въ силахъ удержаться отъ слезъ, говоря о такомъ-то событіи, онъ ненавидитъ и любитъ, предается восторгу и впадаетъ въ уныніе, какъ лицо, непосредственно заинтересованное въ событіи, какъ современникъ его. При этомъ, однако, онъ вполн сохраняетъ свои особенности, свой національный характеръ. Нибуръ, живя въ воображеніи посреди римлянъ, оставался германцемъ, и чмъ-сильне было его воодушевленіе древнимъ величіемъ чуждаго ему народа, тмъ пламенне пылалъ въ груди его огонь любви къ возрождающейся родин.

Такъ дйствовалъ Нибуръ до самой смерти своей. Какъ профессоръ, онъ обладалъ неоцненнымъ даромъ переносить свою аудиторію, при самомъ уже начал чтенія, посреди эпохи и народа, исторію которыхъ онъ излагалъ, неисчерпаемый запасъ свдній выливала потокомъ его счастливая память, страстное увлечете, рзкое сужденіе, одушевленная, какъ-будто безсознательно-порывистая рчь его — все это вмст производило на слушателей его впечатлніе, что онъ передаетъ имъ не выученное, только добытое наукой и трудомъ, а пережитое. Нибуръ поражалъ всхъ массою своихъ свдній и, если можно такъ выразиться, всеоружіемъ своей громадной учености, всегда готовой, никогда не захваченной врасплохъ. Но главное, — каждый слушатель его чувствовалъ, что знаніе это глубоко коренилось въ чувств политической справедливости, религіозной независимости и пламенной любви въ родин. Нибуръ сталъ образцомъ для своихъ преемниковъ, направленію, имъ указанному, преемники его по каедр старались и стараются теперь слдовать.

Первымъ по времени былъ Іохань-Вильгельмъ Лёбель, натура вполн противоположная Нибуровой. Основная черта его характера, точка отправленія была совершенно иная, чмъ у его предшественника. Лёбель былъ по преимуществу эстетикъ. Самою завидною дятельностью онъ считалъ дятельность художника и поэта, и этимъ объясняется требованіе его даже отъ ученаго — художественности изложенія. Лёбель не обращалъ особеннаго вниманія на критическую разработку предмета, но едва ли кто обладалъ въ такой степени чутьемъ прекраснаго, какъ онъ. Кто желаетъ, на немногихъ страницахъ, познакомиться съ отношеніями, въ которыхъ находятся исторія къ поэзіи, критика къ преданію, тому нельзя рекомендовать лучшихъ монографій по этимъ предметамъ, какъ Лёбелевскія. Нибуръ и Раике не могли произвести ничего лучше и врне. Вслдствіе этого направленія, Лёбель родился, можно сказать, историкомъ литературы, и нельзя не пожалть, что онъ слишкомъ поздно вышелъ на это поприще и былъ застигнутъ смертью посреди труда, который, по настоящему, долженъ былъ бы составить призваніе его жизни. Подъ перомъ его, каждое начатое изслдованіе принимало, собственно говоря, форму отдла изъ исторіи литературы. Такъ, онъ занимался, въ теченіе многихъ лтъ, бытомъ древней Германіи и франкской монархіи. Изслдованія эти, необыкновенно замчательныя, подъ перомъ всякаго другого выросли бы непремнно въ исторію права, государственныхъ учрежденій, церкви, культуры эпохи Меровинговъ. Что же завщалъ намъ Лёбель вмсто нихъ? Руководствуясь извстнаго рода скромностію, но еще боле слдуя указанному выше направленію своего господствующаго взгляда, Лёбель удовольствовался изданіемъ монографіи о древнемъ франкскомъ историк, Григорі Турскомъ, которая и въ настоящее время составляетъ главный источникъ для его эпохи. Лёбель знакомитъ насъ съ развитіемъ Григорія, показываетъ намъ вліяніе, которое оказала на него окружающая среда, какъ онъ собираетъ матеріалй своего труда, наконецъ, какъ онъ, уже писатель, разработываетъ ихъ, облекаетъ въ литературную форму, какъ онъ судитъ о событіяхъ. При этомъ мы знакомимся съ государственнымъ и церковнымъ строемъ VI вка, какъ со средствами образованія и литературнымъ матеріаломъ замчательнаго писателя. Такимъ образомъ, этимъ окольнымъ путемъ, какъ бы мимоходомъ, мы узнаемъ о Меровингахъ гораздо боле и обстоятельне, чмъ изъ всхъ сочиненій по этому предмету до Лёбеля.

Эта господствующая эстетическая черта проходитъ красною нитью чрезъ всю его дятельность. Изъ этого, однако, не слдуетъ, что Лёбель заслуживаетъ упрекъ въ односторонности или ограниченности взгляда. Напротивъ, его, какъ и подобаетъ эстетику, занимала каждая умственная проблемма, каждый нравственный конфликтъ, гд бы они ему ни попадались:, въ древней ли, или въ новой исторіи, въ дворцахъ ли коронованныхъ лицъ, или въ убогой хижин, на запад ли, или на восток. Лёбель, подобно Нибуру, обладалъ способностію углубляться въ безконечное разнообразіе явленій, могъ, посреди ихъ, оставаться созерцающимъ наблюдателемъ. Но, между тмъ, какъ Нибуръ немедленно предавался, подъ ихъ впечатлніями, радости, или разгорался гнвомъ, хулилъ или хвалилъ, Лёбель всегда высказывался осторожно, рдко безусловно, везд искалъ примиренія. Изъ этой объективности не слдуетъ, однако, заключать о нравственномъ, политическомъ или религіозномъ индиферентизм Лёбеля. Эта объективность взглядовъ спасла его отъ фанатизма партіи, но, вмст съ тмъ, она была умрена и облагорожена его либеральнымъ и патріотическимъ настроеніемъ.

Посл сказаннаго, не трудно понять, что этотъ кроткій и умренный ученый, избгавшій всякой односторонности и горячихъ преній, проникнутый теплымъ патріотизмомъ и обладавшій свтлымъ политическимъ взглядомъ, не могъ разсчитывать въ нашу бурную, реалистическую, взволнованную политическими партіями, эпоху, на блестящій успхъ. Но цлыя поколнія его многочисленныхъ слушателей знаютъ, какъ плодотворна и благодтельна была дятельность его, какъ преподавателя, въ особенности на почв нижняго Рейна. Здсь, назадъ тому 50 лтъ, большинство населенія, не исключая средняго и, такъ называемаго, высшаго классовъ, почти не знало, что нмецкая литература, благодаря произведеніямъ Лессинга, Гёте, Шиллера, стала на ряду съ другими, прежде считавшими себя неизмримо выше ея. Ни курфирсты кёльнскіе и трирскіе, ни наполеоновскіе префекта не заботились о томъ, чтобы юношество теперешней лрирейнской Пруссіи черпало изъ этилъ источниковъ вчной красы и гуманной нравственности. При этомъ порядк вещей не трудно понять, какія важныя для Германіи послдствія имла продолжительная дятельность Лёбеля, въ особенности если мы примемъ въ соображеніе его настроеніе къ области исторіи литературы. Изъ этого уже можно заключить, какое громадное для Германіи значеніе имло основаніе боннскаго университета, поставленнаго на окраин ея стражемъ, вооруженнымъ духовнымъ оружіемъ, котораго не въ силахъ побороть никакая грубая сила, даже при посредств самой усовершенствованной техники.

Съ неменьшимъ успхомъ, хотя въ совершенно иномъ направленіи, дйствовалъ третій корифей боннскаго университета, Фридрихъ-Хруистофъ Дальманъ. Если Лёбеля можно было назвать но преимуществу эстетикомъ, то Дальмана слдуетъ назвать политикомъ par excellence. Его не прельщала краса духовной формы, но сила нравственнаго содержанія, только въ безусловномъ подчиненіи долгу онъ видлъ источникъ неограниченной самостоятельности и несокрушимой силы. Правилами этими онъ руководствовался въ жизни и наук. Въ исторіи онъ не подавался ни на какія сдлки: для него существовало въ ней только правое дло, и его поборники и враги. Но подобная точка отправленія, поневол вселяющая уваженіе чистотою и возвышенностью своего принципа, не могла избжать упрека въ нкоторой односторонности. Политикъ такого благороднаго закала ставитъ самыя возвышенныя задачи, готовъ принести себя самого въ жертву имъ, но ему рдко удается ихъ ршить. Онъ, созидая свои сооруженія на чувств долга людей, не принимаетъ въ разсчетъ остальныхъ факторовъ человческой дятельности: разнородности ихъ характеровъ и страстей. Онъ предписываетъ программу будущности,— призваніе, конечно, въ высшей степени благородное, — но предоставляетъ осуществленіе ея и вмст съ тмъ господство надъ настоящимъ своимъ противникамъ. Этой судьбы не избжалъ и Дальманъ! Нтъ спора, что онъ былъ самымъ замчательнымъ лицемъ между основателями такъ называемой мало-германской программы, но ему суждено было, въ 1850 г., быть свидтелемъ паденія ея вслдствіе усилій партіи, коноводу которой, шестнадцать лтъ спустя, удалось, завладвши поставленною дальмановскою партіею задачею, осуществить блестящимъ образомъ первую половину ея. И, какъ историкъ, Дальманъ заплатилъ отчасти долгъ этой односторонности своего направленія, хотя, нельзя не признаться, въ возможно малыхъ размрахъ, чмъ онъ былъ обязанъ сил своего таланта. Труды его о Геродот и Saxo grammaticus суть безспорно образцы методической критики, изслдованія его необыкновенно точны, и каждый поставленный имъ вопросъ разршается съ замчательною основательностью. Его датская исторія останется навсегда украшеніемъ нмецкой исторической литературы. На сколько точно и мтко здсь критическое изслдованіе, на сколько поучительно и наглядно развиваются передъ глазами читателя образы быта, права, народнаго развитія, на столько же живо и сильно дйствуютъ на читателя взгляды и приговоры автора. Когда Дадьманъ изображаетъ морскія войны датчанъ, борьбу норвежскихъ крестьянъ и т. п., то, конечно, передъ нашими глазами предстаютъ отчетливо, живо, исполненные мстнаго колорита вс изображаемыя имъ событія, но нельзя не сознаться, что вниманіе наше сосредоточено боле на самомъ повствовател, чмъ на повствуемомъ, такъ что, при конц чтенія, въ душ нашей рзче отпечатллись черты Дальмана, чмъ пиратовъ и богатырей, имъ изображенныхъ.

Изъ сказаннаго можно уже заключить, какое вліяніе должна была оказывать личность Дальмана на его слушателей. Чтеніе его было спокойное, почти всегда ровнымъ тономъ, безъ риторическихъ прикрасъ. Притомъ, самое содержаніе ихъ, не смотря на самостоятельные и интересные взгляды профессора, нельзя было однако назвать, съ точки зрнія ученой, особенно богатымъ. Главною его заботою было, очевидно, нравственно-политическое дйствіе чтещя на аудиторію, и его, конечно, не избжалъ ни одинъ изъ его слушателей. Глубокое убжденіе увлекаетъ, сила воли подчиняетъ аудиторію, въ Дальман и то и другое представляло такое тсное сочетаніе, что слушатели его должны были проникнуться нравственною необходимостью слдовать по стез права, въ дух свободы, съ полною преданностью интересамъ народа и отечества. Эта сторона дятельности Дальмана принесла не мене плодовъ, какъ указанная выше дятельность Лёбеля. Благодаря растлвающему дйствію мстныхъ правительствъ, въ теченіи XVIII вка, на роскошныхъ берегахъ Рейна исчезло почти совершенно правильное воззрніе на государственный организмъ. Понятіе о гражданскихъ обязанностяхъ и связанныхъ съ исполненіемъ ихъ послдствіяхъ, утратилось въ народ, равно какъ и знаніе отечественно-классической литературы, о которомъ упомянуто было выше. Съ 1814 г., тому и другому данъ былъ сильный толчекъ, который, при воспріимчивости и живости прирейнскаго населенія, проявился на разныхъ направленіяхъ народной жизни. Поэтому-то Пруссія оказала германскому длу великую услугу, поручивъ воспитаніе молодого поколнія такому человку, какъ Дальманъ, жизнь и ученіе котораго были образцомъ патріотической преданности и стремленія въ политической свобод.

Такъ дйствовали эти три замчательные ученые на историческомъ поприщ прирейнскаго университета, немало способствовавшіе усвоенію за нимъ особенности его характера. Мы видли выше, въ чемъ состояло ихъ индивидуальное различіе, намъ остается указать, что было между ними общаго. Вс они были образцовыми изслдователями, вс они отличались неутомимымъ, строго научнымъ, геніальнымъ прилежаніемъ. Вс они были проникнуты стремленіемъ къ духовному уразумнію и изящной отдлк историческаго матеріала, и какъ ни разнообразны были пути, по которымъ они преслдовали свои цли, въ окончательномъ итог они стремились къ одному и тому же идеалу. Вс трое были проникнуты убжденіемъ, что знаніе только тогда претворяется въ науку, когда оно подчиняется общимъ законамъ человческой жизни, когда оно не только обогащаетъ предметъ новыми пріобртеніями, но когда оно споспшествуетъ облагороженію человческаго существованія. Потому-то знаніе никогда не достигаетъ своего полнаго развитія на эгоистической почв, какъ бы ни называлась эта почва въ отдльныхъ случаяхъ: высокомрною ли сосредоточенностію, легкомысленною ли жаждою наслажденій, или педантическою односторонностію,— но только тогда, когда оно, направлено въ благу общему, не страшится никакихъ жертвъ и лишеній- на терновомъ пути стремленія къ истин, и не справляется съ ходячими и близорукими взглядами толпы.

Мы видли, что самымъ богатымъ источникомъ въ развитіи Нибура, какъ историка, было живое участіе, принятое имъ въ судьбахъ отечества. Что касается Дальмана и Лёбеля, то какъ ни разнообразны были ихъ направленія, однако они представляли сходство въ томъ, что національная основа ихъ наукъ была общею у нихъ обоихъ, равно какъ и у Нибура. Къ разнымъ вопросамъ политическихъ партій они относились не одинаково, и притомъ Нибуръ и Лёбель различно въ разные періоды ихъ жизни. Въ одномъ однако они сходились вс, именно въ главныхъ, путеводныхъ началахъ: вс они были отъявленные ненавистники абсолютизма и революціи, вс они были поборниками и служителями свободы, развитіе которой для нихъ было тождественно съ распространеніемъ образованія и укрпленіемъ добрыхъ нравовъ. Наконецъ, они вс трое были глубоко проникнуты сознаніемъ необходимости независимости науки. Они вполн признавали необходимость вмшательства государства въ вопросы, касавшіеся вншнихъ порядковъ обученія, но они требовали, чтобы внутреннее содержаніе научной работы было свободно почерпаемо изъ свободнаго духа, не допуская никакихъ, ни свтскихъ, ни духовныхъ стсненій, опекъ и попечительствъ. Эти руководящія начала, легшія въ основаніи, въ 1810 и 1818 годахъ, при учрежденіи берлинскаго и боннскаго университетовъ, при своемъ дальнйшемъ развитіи обусловившія процвтаніе этихъ обоихъ разсадниковъ образованія, были вмст съ тмъ и главной причиной политической силы, которой достигла въ настоящее время Пруссія.

А. С.

Боннъ-на-Рейн.— Апрль, 1868.

‘Встникъ Европы’, No 1, 1868

ТРИ БОННСКІЕ ИСТОРИКА.

Читайте также: