Три биографии, Олден-Уорд Мэй, Год: 1900 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

М. Ольденъ—Уордъ.

(May Alden-Ward: ‘The Prophets of the XIX Century’)

Три біографіи.

Левъ Толстой

Переводъ съ англійскаго
И. С. Дурново

Изданіе книгопродавца М. В. КЛЮКИНА
Москва, Моховая, домъ Бенкендорфъ.

Оглавленіе.

I. Отъ переводчика

II. Предисловіе къ англійскому подлиннику

III. Томасъ Карлейль и его ‘Евангеліе Труда’

IV. Джонъ Рёскинъ, какъ реформаторъ общества

V. Графъ Л. Н. Толстой

Отъ переводчика.

Предлагая русской публик этотъ переводъ небольшой, но весьма содержательной, книги М. Alden Ward’а, считаю нелишнимъ объяснить, почему, вмсто англійскаго заглавія: ‘The Prophets of the XIX Century’, т. e. ‘Пророки ХІХ-го столтія’, я поставилъ въ русскомъ перевод просто: ‘Три Біографіи’.

Я не буду касаться здсь, въ этихъ немногихъ строкахъ, насколько, и въ чемъ именно, сложившееся у насъ, въ текущей литератур и въ общественномъ быту, представленіе о ‘пророк’ уклонилось отъ первоначальнаго библейскаго понятія. Для насъ, въ общепринятомъ значеніи, это представленіе, несомннно, рисуетъ образъ духовнаго вождя и проповдника, имющаго, при огромной нравственной высот личнаго характера, еще и даръ и мощь, въ исполненіе завтовъ Божіихъ, ‘глаголомъ жечь сердца людей’. Русская лирика оставила намъ, устами не одного, а нсколькихъ нашихъ поэтовъ, дивныя по внутренней сил и красот изображенія такихъ духовныхъ вселенскихъ учителей.

Несомннно также, что вс три человка, біографіи которыхъ входятъ въ настоящую книгу, имютъ, хотя и въ разной степени, право на названіе такихъ духовныхъ вождей своего народа, а черезъ него и всего человчества. Но я не могъ не остановиться на томъ, что, въ теченіи ХІХ-го столтія, и другія имена, кром Карлейля, Рёскина и Толстого, могли бы быть, не безъ основанія, приведены въ качеств такихъ духовныхъ наставниковъ своей эпохи. Не говоря уже о Гёте, на котораго указываетъ и самъ англійскій авторъ (стр. 100 и 155 русскаго перевода), врядъ ли такое значеніе можно, въ истекшемъ столтіи, оспаривать — и это несмотря на изъяны и грховность ихъ личныхъ характера и жизни — хотя бы у Байрона, котораго Пушкинъ называетъ ‘властителемъ нашихъ думъ’, — или у Шопенгауэра, философію жизни котораго, наравн съ философіей Сократа, Будды и Соломона, такъ тщательно разсматриваетъ и взвшиваетъ самъ Толстой.

Такимъ образомъ, данное англійскимъ авторомъ своему сочиненію названіе казалось мн и слишкомъ общимъ, и недостаточно опредлительнымъ.

Затмъ, для меня, какъ русскаго, ярче сказывалась и рельефне, нежели для англійскаго автора, выступала несоизмримость выводимыхъ имъ шотландскаго, хотя бы и геніальнаго, историка — Карлейля и первокласснаго художественнаго критика и утописта Рёскина — тоже шотландца — съ могучимъ славянскимъ писателемъ, великаномъ творчества и мысли, къ чьимъ грознымъ обличеніямъ трепетно и напряженно прислушивается цлый міръ. Ибо Толстой — какъ бы ни относиться къ его ученію во всей цлости онаго — есть прежде всего обличитель, безсмертный свточъ и будильникъ совсти, величайшій изъ бывшихъ досел во всемірной литератур. Русскій читатель предлагаемаго сочиненія самъ скоро, и помимо сдланныхъ англійскимъ авторомъ въ его предисловіи указаній, — найдетъ т родственныя связующія черты, которыя соединяютъ британскихъ моралистовъ съ великимъ русскимъ проповдникомъ, но — какъ бы тепло и увлекательно ни были написаны англійскимъ авторомъ біографіи родныхъ ему дятелей — для русскаго читателя, конечно, сразу станутъ ясны — и сравнительная разница ихъ духовнаго горизонта съ великимъ русскимъ геніемъ, и все, отдляющее ихъ отъ всеобъемлющаго захвата послдняго, разстояніе.

Имющіяся въ біографіи гр. Л. Н. Толстого выписки изъ его сочиненій напечатаны мною по тщательной сврк съ совершенно достоврнымъ ихъ спискомъ.

И. С. Дурново.

ПРЕДИСЛОВІЕ КЪ АНГЛІЙСКОМУ ПОДЛИННИКУ.

Карлейлъ передъ смертью сказалъ, что Джонъ Рёскинъ — единственный человкъ въ Англіи, несущій въ будущность его собственныя, Карлейля, идеи, а Рёскинъ не такъ давно говорилъ, что графъ Толстой — единственный человкъ во всемъ мір, дйствительно стоящій на почв того же движенія, которое попытался возбудитъ онъ самъ — Рёскинъ. Невольно возникаетъ вопросъ, существуетъ ли преемственная связь между этими тремя людьми, столь различными по ихъ вншней обстановк. Что касается двухъ первыхъ — связь эта не подлежитъ сомннію,— она была и непосредственная и органическая. Карлейлю было уже 24 года въ моментъ рожденія Рёскина, и значеніе перваго достигло уже своего апогея, когда Рёскинъ еще только выпустилъ свои первые, создавшіе ему репутацію, труды объ искусств. За весь этотъ періодъ времени, вліяніе Карлейля постепенно и неудержимо захватывало Рёскина и, къ сорокалтнему ею возрасту, достигло такой силы, что онъ призналъ за лучшее отказаться отъ своихъ прежнихъ) твореній и выступить на новую дорогу. Онъ прекратилъ дальнйшія изданія своихъ сочиненій по искусству, несмотря на то, что въ нихъ ничто не возбуждало въ немъ раскаянія, но лишь потому, что они стояли въ противорчіи съ ученіемъ Карлейля. Оба — какъ тотъ, такъ и другой., они работали въ одномъ направленіи, хотя и по различному способу. Рёскинъ лишь убдился, что способъ Карлейля врне и ближе ведетъ къ цли, и весь отдался затмъ своимъ опытамъ совершенствованія людей на экономической почв, путемъ улучшенія ихъ обстановки. Этой грли онъ радостно посвятилъ свое частное, довольно крупное, состояніе, достигавшее до милліона долларовъ, полученное имъ по наслдству отъ отца. Въ этихъ поступкахъ Рёскина мы видимъ близкую аналогію съ жизнью и ученіемъ Толстого, хотя связь послдняго съ западными учителями и не столь непосредственная, какъ ихъ между собою. Она, повидимому, не необходима органически, но тмъ не мене, несомннна, ибо духовное единеніе, на почв общности мыслей, само по себ порождаетъ почти неразрывный союзъ.

Въ такомъ-то союз объединены эти три человка,— три реформатора общества, влекущіе его къ высшей жизни, и — несмотря на различіе въ мстахъ ихъ дйствія — почти къ одной и той же цли. Исторія ихъ жизни раскроетъ современемъ, путемъ какой духовной борьбы пришли они къ своимъ ученіямъ, но уже и нын не можетъ бытъ сомннія, что ученія эти были для нихъ откровеніемъ, которое они провозглашали со всей искренностью, на которую только способенъ человкъ…

0x01 graphic

Томасъ Карлейль и его ‘евангеліе труда’.

Не безъ нкотораго удивленія приходится вспомнить, что Англія уже отпраздновала столтнюю годовщину со дня рожденія Карлейля. Какъ-то трудно себ представить, что съ тхъ поръ прошло цлое столтіе,— до такой степени живъ еще въ текущей современности родившійся тогда человкъ. И, тмъ не мене, фактически врно, что, когда онъ увидлъ свтъ, другой великій Шотландецъ,— жизнь котораго Карлейль разсказалъ такъ, какъ только онъ одинъ умлъ это длать — Робертъ Бёрисъ — былъ еще живъ, — во Франціи еще не наступало то царство террора, которое Карлейль изобразилъ намъ съ такой страшной реальностью,— надъ Европой еще не поднималась рука Наполеона, этого ‘рокового смшенія шарлатанства и героизма’. Люди,родившіеся одновременно съ Карлейлемъ, несомннно принадлежатъ уже къ другому вку. Китсъ родился годомъ позже Карлейля — Шелли натри года,— Байронъ на шесть лтъ раньше его. И вс эти трое — и Байронъ, и Шелли, и Китсъ уже исполнили все, что суждено было имъ исполнить на свт, и уже сошли въ могилу, когда Карлейль еще даже не опредлилъ себ своей жизненной задачи. Проживи онъ не доле, нежели вс эти его современники,— имя его., по всей вроятности, никогда и не было бы извстно. Къ тому времени, когда геній этихъ людей былъ въ полномъ расцвт, Карлейль былъ еще простымъ школьнымъ учителемъ въ глухой деревушк Шотландіи. Онъ созрлъ поздно, и то обстоятельство, что онъ молчалъ до тхъ поръ, пока не почувствовалъ, что иметъ сказать нчто значительное,— характеристично для Карлейля. Ему не сразу открылось его призваніе, какъ другимъ писателямъ, и заговорилъ онъ лишь тогда, когда вполн созналъ его.

Въ чемъ же заключалось это призваніе? Зачмъ онъ былъ посланъ въ міръ? Его ученіемъ было то, что мы по справедливости можемъ назвать ‘евангеліемъ труда’. ‘Если у васъ есть какое либо дло въ этомъ свт — исполняйте его’. Вотъ призывъ, который постоянно, немолчно, раздавался изъ устъ Карлейля въ теченіе боле полувка. Онъ утверждалъ и настаивалъ, что мы посланы — каждый изъ насъ — въ міръ съ извстнымъ назначеніемъ, съ опредленной цлью быть въ немъ полезнымъ,— и что, если мы не исполняемъ своего дла, то мы — не боле, какъ мусоръ, обременяющій землю. Необходимою частью ученья Карлейля была рьяная ненависть ко всякому притворству и лицемрію и утвержденіе значительности и цнности человческой жизни. Въ такой проповди въ особенности нуждался легкомысленный, сентиментальный и лнивый вкъ, среди котораго жилъ Карлейль — и вліяніе его было неисчислимое. Можно съ увренностью сказать, что, въ теперешнемъ и предшествовавшемъ поколніяхъ, нтъ ни одного сколько нибудь выдающагося литературнаго дятеля въ Англіи и Сверной Америк, на которомъ, такъ или иначе,— но всегда благотворно,— не отразилось бы вліяніе Карлейля. Каждый изъ нихъ черпалъ у него и нравственную поддержку, и вдохновеніе. А какъ исчислить то великое множество мужчинъ и женщинъ, не причастныхъ къ литератур, но чьи воззрнія на жизнь стали глубже, шире, подъ вліяніемъ его проповди,— которые выучились у него, что жизнь не просто ‘проживаніе’,— что единственная дйствительность въ жизни и ея полнота — это дло и подвигъ, — что деньги, слава, все, что свтъ называетъ успхомъ,— ничтожно и пошло, сравнительно съ дйствительнымъ значеніемъ жизни, лежащимъ въ труд — и въ правд — и въ долг?

Великою задачею Карлейля было воззвать людей къ сознанію истинной дйствительности жизни, показать имъ высшій нравственный уровень человческаго существованія, и выяснить, до какой степени,— безусловно и всецло,— уклонилась отъ него наша европейская современность. И, каково бы ни было, въ конечномъ вывод, сужденіе о сочиненіяхъ Карлейля, онъ оставилъ неизгладимый слдъ на всей духовной жизни XIX столтія. Нельзя достаточно высоко оцнить живительное и укрпляющее дйствіе этого писателя, возбудившаго, среди сбившагося съ пути и искавшаго выхода поколнія, стремленіе къ великимъ жизненнымъ цлямъ. Это дло — достойное пророка…

* * *

Томасъ Карлейль родился 4 декабря 1795 года, въ маленькой шотландской деревушк Икклифичанъ (Ecclefechan) — состоявшей изъ одной единственной улицы, съ ручьемъ посредин.

Его отецъ былъ каменьщикъ и собственными руками построилъ тотъ домъ, въ которомъ родился его сынъ. Оба родителя Карлейля были честные шотландскіе крестьяне, строгіе кальвинисты. Что они были бдняки — это разумется само собою. Глава семейства, оставивъ ремесло каменьщика, занялся фермерствомъ и былъ въ состояніи, въ исключительно благопріятные годы,— сколотить до 500 долларовъ въ годъ на семью въ девять человкъ дтей. Но, такъ какъ въ Шотландіи всякій бднякъ понимаетъ значеніе образованія, то Карлейли все-таки ршили дать Томасу достаточное воспитаніе. Покончивъ съ сельскою школою, онъ перешелъ, десяти лтъ отъ роду, въ среднее учебное заведеніе (Academy) въ Эннендэл (Annandale), на разстояніи нсколькихъ миль отъ родной деревни.

Въ ‘Sartor Resartus» есть автобіографическое изображеніе маленькаго десяти-лтняго мальчика, идущаго объ руку съ отцомъ въ новую школу, съ сердцемъ исполненнымъ радости и надеждъ — надеждъ, которымъ не суждено было сбыться, такъ какъ эта новая школа оказалась для Томаса истинной школою бдствій. Школьные мальчики были жестокими тиранами для всякаго новичка. Отправляя сына въ ‘академію’, мать Карлейля взяла съ него общаніе не драться вообще,— и даже не наносить ударовъ ради своей защиты, и весьма можетъ быть, что это общаніе отозвалось горечью на всю послдующую жизнь Карлейля. Мальчишки очень скоро открыли секретъ его беззащитности,— а потому притсняли и мучили его безпощаднйшимъ образомъ. Карлейль переносилъ ихъ обращеніе въ теченіи нсколькихъ мсяцевъ, пока наконецъ, выйдя изъ себя, не бросился въ бшенств на самаго сильнаго изъ своихъ мучителей, и не сталъ его колотить изо всей мочи. Посл этого его оставили въ поко, но товарищеская связь со своими сверстниками у него вообще не установилась. Этотъ опытъ сдлалъ его одинокимъ, мизантропически настроеннымъ ребенкомъ уже съ этихъ малыхъ лтъ. На пятнадцатомъ году Карлейль поступилъ въ Эдинбургскій университетъ. Жизнь учащихся въ шотландскихъ университетахъ того времени далеко была не похожа на теперешнюю. Большинство студентовъ были крайне бдны, и многіе изъ нихъ пробивались собственнымъ тяжелымъ трудомъ, жили по дешевымъ угламъ и питались овсянкою да картофелемъ, высылаемыми имъ еженедльно изъ дома. Карлейль существовалъ такъ же, какъ и остальные.

Родители его желали, чтобы, по окончаніи университетскаго курса, онъ вступилъ въ ряды духовенства шотландской церкви,— и молодой Карлейль вошелъ въ эти планы. Каковы были его собственныя тайныя желанія — мы увидимъ изъ слдующей замтки, написанной имъ на старомъ греческомъ.учебник, случайно найденномъ, долгіе годы спустя, однимъ изъ поклонниковъ Карлейля:

‘О фортуна!’ — пишетъ онъ — ‘ты — счастіе, размряющее въ жизни каждому его долю наслажденій и страданій,— ведущее одного къ тому, чтобъ ему жирно сть и нестись сквозь жизнь въ карет шестерикомъ,— а другого къ тому, чтобъ питаться селедкой и тянуть свою вчную лямку,— даруй, если хочешь, — короны, царства, княжества, полные кошельки и плум-пуддинги всмъ сильнымъ, и гордымъ, и сытымъ земли. Но мн даруй — чтобы, независимый сердцемъ, недоступный соблазну улыбокъ свта и стойкій передъ его враждою — я достигъ литературной славы. И тогда пусть голодъ будетъ моимъ удломъ — я лишь посмюсь тому, что родился не въ королевской семь’…

Литературной славы онъ точно добился, но уже посл того, какъ научился искать въ жизни другой, гораздо боле высокой, цли.

Шестьдесятъ лтъ спустя, когда эта слава его была громче, нежели когда либо онъ самъ о томъ смлъ мечтать,— Карлейль говорилъ студентамъ того же университета, гд онъ учился:

‘человкъ рожденъ для того, чтобы приложить къ длу каждую самомалйшую частицу той силы, которою надлилъ его Всемогущій Богъ для того, чтобы человкъ исполнилъ свое дло на земл,— чтобы отдался этому длу до послдняго дыханія своего, до крайняго старанія исполнить свой долгъ какъ можно лучше. Мы призваны, мы назначены къ тому, чтобы поступать такъ,— и наградою намъ, наградою, въ которой мы можемъ быть уврены, если только ее заслужимъ — будетъ именно то, что мы это свое дло исполнили, или по крайней мр старались исполнить. Въ этомъ уже одномъ лежитъ блаженство,— и я скажу пожалуй даже, что кром этого-то немного на свт есть истинныхъ наградъ. Если человкъ иметъ ду и платье — что въ томъ, будетъ ли онъ удовлетворять этимъ жизненнымъ необходимымъ потребностямъ цною семи тысячъ, или даже семи милліоновъ — если бы это было возможно-или семидесяти фунтовъ стерлинговъ въ годъ? Вдь за послднюю сумму онъ фактически можетъ имть ду и платье, — а затмъ — если только это человкъ мудрый — онъ не усмотритъ никакъ внутренней разницы’…

И Карлейль, не въ примръ многимъ другимъ проповдникамъ и моралистамъ, и въ жизни самъ слдовалъ своимъ высокимъ нравственнымъ идеаламъ. Но, ране нежели онъ достигъ такого уровня практической философіи, и безусловно убдился, что все значеніе, жизни лежитъ только въ томъ или другомъ добросовстно исполненномъ труд — Карлейль, въ эту эпоху его жизни, былъ все-таки лишь девятнадцати-лтнимъ юношею, которому тогда высшею цлью казалась литературная слава, и никто, конечно, не станетъ отрицать, что и это уже было само по себ яснымъ и возвышеннымъ взглядомъ на жизнь. Онъ намчалъ себ путь истиннаго достоинства и тяжелаго труда, хотя бы этотъ путь не принесъ ему ничего, кром ‘питанія селедкою’ и голодовки,— предпочитая такое существованіе поверхностному и сытому диллетантизму, блещущему на жизненномъ пути ‘въ карет шестерикомъ’. Такъ уже и тогда сказался основной мотивъ всей его жизни.

* * *

Девятнадцати лтъ Карлейль вышелъ изъ университета. Глубокимъ сарказмомъ дышатъ въ ‘SartoKh’ т мста, въ которыхъ онъ упоминаетъ о томъ, чему онъ въ университет научился. Согласно желанію родителей, Карлейль долженъ былъ продолжать свои занятія богословіемъ. Въ особенности горячи и прекрасны были его отношенія съ матерью. Не смотря на то, что то была совершенно необразованная женщина, Карлейль всегда относился къ ней съ величайшимъ уваженіемъ и преданностью. Когда онъ поступилъ въ школу, мать его была неграмотная, но принялась учиться грамот ради того, чтобъ имть возможность письменно сообщаться со своимъ сыномъ. И она дйствительно выучилась читать и писать, какъ это ни казалось труднымъ для женщины ея лтъ. Отецъ Карлейля писалъ ему однажды, что и мать написала бы ему сама, но человкъ, имвшій передать письмо, могъ пробыть въ деревн только два дня, а мать Карлейля въ это время писала еще такъ медленно, что въ такой срокъ не могла управиться съ письмомъ, и потому оно отлагалось до другого раза. Вотъ одно изъ ея писемъ, какъ обращикъ тхъ отношеній, которыя существовали между ея сыномъ и ею, и ея нжной заботливости о его тлесныхъ и духовныхъ нуждахъ.

‘Сынъ Томъ!— Я получила твое доброе и пріятное письмо. Ничто не можетъ быть мн боле радостнымъ, какъ слышать о твоемъ благополучіи. Не падай духомъ, бодрись, мой славный мальчикъ. Ты ласково спрашиваешь о моемъ здоровь. Я жалуюсь какъ можно меньше. Ясные дни очень хорошо на меня дйствуютъ. Но въ общемъ я чувствую себя такъ хорошо, какъ только могу того ожидать, слава Богу. Я посылаю теб немного масла и печенья, а также и ящикъ, чтобы ты переслалъ домой свое платье и блье. Пришли все сюда, чтобы я могла его вымыть и пересмотрть еще разъ. Ахъ родной — еслибъ я только умла писать! Ужъ я поговорю съ тобой, когда мы свидимся, а пока должна удовольствоваться тмъ, что есть. Напиши мн длинное письмо, это меня очень оживляетъ и напиши мн по совсти, каждый ли вечеръ и каждое утро читаешь ли ты главу (изъ Библіи), сынокъ!

Скажи мн, не нужно ли теб чего особенно? Бгу укладывать ящикъ.

Твоя любящая мать
Маргарита Карлейль’.

Однако несмотря на все свое уваженіе къ родительскимъ желаніямъ, у Карлейля стало слагаться убжденіе, что по совсти онъ не можетъ принять на себя духовный санъ. Правда, онъ продолжалъ кое-какъ свои богословскія занятія, занимаясь вмст съ тмъ постороннею работою, чтобы зарабогывать средства въ жизни. Все, что требовалось, чтобы значиться въ числ воспитанниковъ высшаго Духовнаго Училища — было: записаться, платить установленный взносъ, и разъ въ годъ сочинить и произнести проповдь. Карлейль дважды произносилъ такія ежегодныя проповди раньше, нежели окончательно покончилъ съ богословіемъ. Онъ самъ признаетъ ихъ слабыми, напыщенными, сентиментальными вещами и самъ разсказалъ также ту страшную внутреннюю борьбу, которую пережилъ, когда услышалъ голосъ, зовущій его: ‘вставай и ршай задачу твоей жизни!’…

‘Отецъ и мстный пасторъ предназначали меня въ число духовныхъ Шотландской церкви: но, придя въ возрастъ и ставъ человкомъ, я усомнился въ томъ, исповдую ли я самъ ученіе моей родной церкви,— и для меня наступила необходимость разобраться въ этомъ вопрос. И я вошелъ въ свою комнату и заперъ за собою двери,— и вотъ вокругъ меня возстали толпою призраки изъ самыхъ глубинъ преисподней — и послдней, конечной, погибели. Сомнніе, Ужасъ, Невріе, Злословіе, Глумленіе были тутъ — и я боролся съ ними въ мукахъ моего духа. И такъ продолжалось нсколько недль…. Не знаю — лъ-ли я, не знаю — пилъ-ли я, не знаю — спалъ ли я за это время! Но я хорошо знаю, что, очнувшись, я имлъ горькую увренность въ томъ, что состою несчастнымъ обладателемъ одного діавольскаго устройства, называемаго желудкомъ’.

И затмъ, въ теченіи всей своей жизни онъ уже никогда не могъ отдлаться отъ ощущенія этого ‘діавольскаго устройства, называемаго желудкомъ’, потому что Карлейль въ теченіи пятидесяти лтъ постоянно страдалъ диспепсіею. Эта болзнь настолько съ нимъ сроднилась, что мы скоре можемъ представить себ Зевса-Громовержца безъ его перуновъ, нежели Карлейля безъ его плохого пищеваренія…

Отказавшись отъ духовнаго званія., онъ попробовалъ заняться учительствомъ, но вскор пришелъ къ убжденію, что ему легче ‘околть въ канав’, нежели заработать этимъ ремесломъ себ кусокъ хлба. Тогда онъ обратился къ законовднію. Оно сначала привлекало его блестящею перспективою доставляемой имъ независимости, но вскор Карлейль началъ относиться и къ законамъ, ‘и къ тупицамъ ихъ изучающимъ, и къ блестящимъ лекторамъ — лишь какъ къ блднымъ гражданамъ царства пошлости, тянущимъ не къ чему иному кром денегъ,— въ вид мзды за весь ихъ отвратительный умственный хламъ’. Онъ окончательно и навсегда отвернулся отъ юридической карьеры — и вновь поплылъ по волнамъ искать своего будущаго обтованія. И тутъ потекли для него самые тяжелые годы, въ теченіи которыхъ онъ

‘пожиралъ свое сердце — не безъ тайныхъ опасеній, что кром этого пожалуй ничего другого и сть будетъ нечего,— среди разочарованія самыхъ близкихъ и дорогихъ людей, вслдствіе ихъ несбывшихся надеждъ на мое духовное призваніе — недовольства самимъ собою отъ неудачи съ законовдніемъ,— и — быть можетъ, хуже всего,— среди океана сомнній, среди вчно возникавшихъ и не находившихъ разршенія вопросовъ’…

* * *

Въ его жизни былъ уже краткій романъ: это его любовь къ Маргарит Гордонъ, прототипу ‘Блумины’ въ ‘Сартор’. Въ дло вмшались ея близкіе, оно было скоро покончено, и Карлейль остался еще боле одинокимъ, нежели передъ тмъ,— онъ пишетъ, что въ Эдинбург ‘я удостоивался лишь уксусныхъ пріемовъ отъ моихъ ближнихъ, когда мн случалось съ ними встрчаться или подходить къ нимъ близко. Главнымъ-обвиненіемъ было то, что я такъ гордъ, и такъ робокъ и бденъ — такъ незначителенъ на видъ, и съ тмъ вмст такъ унылъ и угрюмъ’….

Однако у него былъ и одинъ врный другъ въ Эдинбург — это Эдвардъ Ирвингъ, съ которымъ онъ познакомился еще со времени учительства, и который сразу разгадалъ геній Карлейля. ‘Только съ Ирвингомъ’ — говоритъ Карлейль, ‘я впервые испыталъ что значитъ общеніе человка съ человкомъ!’^,

Карлейль понемногу сталъ зачитываться нмецкой литературой, въ то время почти совершенно неизвстной въ Англіи, и понемногу также сталъ вновь пріобртать способность трудиться, но все еще не слышалъ того голоса, который бы указалъ ему истинное призваніе. Первый лучъ свта явился въ этомъ отношеніи чрезъ посредство его друга, Давида Брюйстера, доставившаго Карлейлю работу въ ‘Эдинбургской Энциклопедіи’^,Денегъ оттуда было немного, но это давило извстную умственную и рабочую выправку и, что еще важне,— сознаніе нкотораго исполненнаго дла. Карлейль написалъ массу статей для этой ‘Энциклопедіи’, и перевелъ на англійскій языкъ геометрію Лежандра. Вслдъ за тмъ Ирвингъ устроилъ Карлейлю гувернёрство въ богатой семь Буллеровъ, вс три сына которой стали не только его воспитанниками, но и друзьями на всю жизнь. Этотъ заработокъ въ качеств гувернёра позволилъ ему продолжать писательство, которое онъ начиналъ понемногу сознавать своимъ истиннымъ, настоящимъ, дломъ.

Ирвингъ повліялъ на его жизнь еще инымъ, косвеннымъ образомъ, познакомивъ его въ Баддингтон съ г-жей Уэльшъ и ея дочерью. Послдняя въ это время была очень влюблена въ самого Ирвинга, и онъ въ нее, — но Ирвингъ былъ связанъ предшествовавшей помолвкою съ другой женщиной, которая не хотла возвратить ему свободу, хотя онъ ей и изъяснялъ истинное положеніе своихъ чувствъ. Карлейль объ этомъ ничего не зналъ — и дружба съ Дженни Уэлымъ дала новый смыслъ его жизни.

* * *

Касаясь исторіи женитьбы и семейной жизни Карлейля — трудно сохранить полное безпристрастіе. По этому поводу намъ пришлось еще недавно испытать такое чувство, какъ будто мы наткнулись на нескромнаго сплетника, раскрывшаго намъ вещи, которыхъ намъ не слдовало знать. Г. Фрудъ умеръ еще такъ недавно, что надъ его свжей могилой какъ-то трудно выговариваются слова осужденія. Но пусть любая женщина представитъ себ, что ея собственныя любовныя письма — письма ея мужа,— и вся ихъ переписка посл свадьбы — наконецъ ея дневникъ,— если она его вела,— куда она заносила самыя свои сокровенныя мысли, которыя она не хотла бы сообщить даже мужу — ея ежедневныя записи всхъ мелкихъ событій ихъ совмстной жизни,— пусть мы представимъ себ, повторяю, что вс эти священныя интимныя бумаги оказались бы въ рукахъ чужого человка, который по своему усмотрнію, по своему личному чувству такта, и огласилъ бы все это публично. А если у него совсмъ нтъ такта? И вотъ такимъ-то образомъ бдняжка Дженни Карлейль,— бывшая въ теченіи сорока лтъ своему мужу врной женой, истинной помощницей во всхъ его путяхъ и цляхъ,— положившая на алтарь его генія и все свое время, и всю жизнь, и собственныя стремленія — выставлена теперь передъ всмъ міромъ, какъ женщина, не любившая своего мужа! А самъ Томасъ Карлейль — свтлый учитель, наставлявшій насъ отрицаться лицемрія и жить самоотверженно — призывается нын къ отвту за каждое жестокое, болзненное слово, вырывавшееся у него за эти сорокъ лтъ супружеской жизни. Вотъ когда по истин примнимы къ геніальному человку слова: ‘избави насъ отъ друзей нашихъ!…’

Съ Дженни Уэльшъ Карлейль познакомился впервые въ 1821. году, и только въ 1826 году онъ съ ней обвнчался, посл цлой серіи препятствій и затрудненій. Главнйшимъ изъ нихъ было то, что ему некуда было двать жену и нечмъ ее содержать. Онъ послдовательно отступился отъ духовной карьеры, юриспруденціи, учительства, инженернаго искусства, и все еще не пристроился ни къ какому опредленному длу, не нашелъ своего призванія въ мір. Все еще продолжалъ онъ ‘пожирать свое собственное сердце’ съ тми же, упомянутыми выше, тайными опасеніями, что кром этого ‘и сть будетъ нечего’. Онъ много писалъ,— литературной поденной, ремесленной работы,— сдлалъ и кой-что получше. Перевелъ Вильгельма Мейстера, написалъ біографію Шиллера, выходившую выпусками въ ‘Лондонскомъ Обозрніи’. Эти работы доставили ему очень рдкое сокровище — дружбу Гете, но не дали денегъ. Бдность однако не казалась Карлейлю такимъ невыносимымъ бдствіемъ, какъ самой миссъ Уэльшъ. Онъ находилъ весьма удобнымъ жить въ деревн, среди тишины и покоя,— ‘вдали отъ одуряющей безумствующей толпы,’ — приводя въ исполненіе задуманные имъ труды. Миссъ Уэльшъ получила по наслдству небольшую ферму въ Крайггенпётток — отдаленномъ, болотистомъ, пустынномъ захолусть, въ пятнадцати миляхъ откуда бы то ни было,— и Карлейль утверждалъ, что имъ слдуетъ тамъ поселиться — жить жизнью идиллической. Онъ занимался бы фермерствомъ, а она пекла и стряпала,— и такъ бы они жили въ независимости! У Карлейля было скоплено около 200 фунтовъ стерлинговъ, и для него являлось неопровержимымъ фактомъ, что семья одного поселянина, занимавшагося устройствомъ изгородей, безбдно существовала на пятнадцать пенсовъ въ день… Это была весьма незатйливая утопія, но столь же неосуществимая, какъ самый несбыточный сонъ. Вкусы и потребности Карлейля были до того просты и умренны, что ему-то самому этотъ планъ казался вполн осуществимымъ. Ну,— а миссъ Уэльшъ смотрла на это нсколько иначе. Она утверждала, что она и одного мсяца не выжила бы въ Крайггенпётток, даже въ сообществ ангела. Она безусловно врила въ геній своего жениха и полагала, что слдовало бы пріискать какую-нибудь должность,— синекуру,— которая позволила бы ему отдаться писательству. На это Карлейль отвчалъ:

‘Синекура! Помилуй тебя Богъ, мое сокровище! Да я не приму синекуры, хотя бы дв дюжины друзей мн ее навязывали… За привязанность,— или хотя бы за самое слабое подражаніе ей,— надо быть благодарнымъ даже собак,— что же касается до грубой помощи покровительствомъ или кошелькомъ — пусть всякій дважды подумаетъ, прежде нежели принять ее отъ кого бы то ни было’…

Несмотря однако на такіе противоположные взгляды на жизнь, дло между ними наконецъ сладилось. Они поженились и поселились въ Эдинбург.

* * *

Друзья Карлейля нсколько разъ пробовали доставить ему профессорство въ одномъ изъ университетовъ,— но тщетно. Уже въ то время это былъ слишкомъ своеобычный и выдающійся характеръ, чтобы власти съ нимъ могли примиряться. Между тмъ того, что онъ заработывалъ своимъ писательствомъ, недоставало для покрытія расходовъ молодой четы, и накопленные 200 фунтовъ быстро таяли. Ему предлагали выгодную работу въ качеств журналиста, но съ тмъ, чтобы онъ пошелъ въ настоящую партійную работу. Этого сдлать онъ оказался не въ силахъ. И вотъ вновь всплылъ проектъ переселенія въ Крайггенпёттокъ — и на этотъ разъ г-жа Карлейль на него согласилась.

На второмъ году супружества Карлейли переселились на эту ферму въ болотной части Шотландіи (the ‘moorland’). Г. Фрудъ утверждаетъ, что это едва-ли ‘не самая безотрадная мстность во всхъ великобританскихъ владніяхъ. Ближайшее жилье лежитъ въ разстояніи цлой мили, высота положенія — 700 футовъ надъ поверхностью моря — вліяетъ на растительность^ уменьшая ростъ деревьевъ, и длая возможною культуру лишь самыхъ грубыхъ овощей. Домишко жалкій, съ какимъ-то оскудлымъ видомъ. Усадьба, съ окружающими ее убогими нивами, стоитъ какъ островъ среди цлаго пространства болотъ. Пейзажъ не отличается ни прелестью, ни величіемъ,— волнообразные холмы, поросшіе травой и верескомъ, съ торфяниками въ ложбинахъ между холмами’. До ближайшаго города и ближайшаго доктора — пятнадцать миль. Дороги зимою почти не прозжія. И эта унылая пустыня была обиталищемъ Карлейлей въ теченіи семи лтъ. Онъ привезъ туда свои книги,— горвшій въ немъ внутренній огонь — и свое перо. Хозяйство по ферм велъ его братъ. Но Карлейль вовсе не находилъ свой удлъ тяжелымъ. Ему казалось вполн естественнымъ, что жена его будетъ сама готовить, чинить блье и беречь каждую копйку. Во всю свою жизнь, онъ видлъ, что тоже самое длала его мать, которую онъ уважалъ и любилъ боле всхъ на свт, и онъ не находилъ ничего несообразнаго въ томъ, чтобы его жена длала то же, что длала его мать. Но для г-жи Карлейль, воспитанной совершенно иначе, одиночество и полная перемна образа жизни оказались тяжкимъ испытаніемъ, хотя она и старалась, во всхъ письмахъ, весело и бодро повствовать о своихъ неудачахъ и передрягахъ съ печеніемъ хлбовъ, возней съ молокомъ и т. п. Рядомъ съ нею жилъ и писалъ угрюмо-серьёзный, вчно занятой, сосредоточенный, весь ушедшій въ свою внутреннюю борьбу человкъ,— писалъ, глядя пророчески вэ’ будущее, чистйшей кровью своего сердца — и этому человку конечно некогда было хвалить ее и приносить ей благодарность за вс ея домашнія хлопоты. Да, правду сказать, онъ ихъ едва ли и замчалъ. ‘Вы не должны ожидать похвалы за исполненіе своего долга’, — сказалъ какъ-то Карлейль жен. ‘А мн-таки хотлось похвалы’ — записываетъ она въ свой дневникъ по этому поводу — совершенно просто и естественно…

Для Карлейля результатомъ его жизни въ Крайггенпётток были нкоторыя изъ его лучшихъ сочиненій — и, между ними, этюды о Бёрис, о Вольтер, и — больше всего — ‘Sartor Resartus’. Весьма сомнительно, чтобы это послднее сочиненіе было бы когда либо написано Карлейлемъ, еслибъ онъ продолжалъ жить безвыздно въ Эдинбург или Лондон. Для жены же Карлейля результатомъ этихъ семи лтъ ссылки было пошатнувшееся здоровье и разстроенные нерв

Томасъ Карлейль

Джонъ Рескинъ

Левъ Толстой

Отъ переводчика.

ПРЕДИСЛОВІЕ КЪ АНГЛІЙСКОМУ ПОДЛИННИКУ.

Томасъ Карлейль и его ‘евангеліе труда’.

Читайте также: