Трагедии Шекспира 'Антоний и Клеопатра' и 'Ричард II' в переводах Д. Л. Михаловского, Вейнберг Петр Исаевич, Год: 1890 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

Петр Исаевич Вейнберг

Трагедии Шекспира ‘Антоний и Клеопатра’ и ‘Ричард II’ в переводах Д. Л. Михаловского. Разбор П. И. Вейнберга.

Русские писатели о переводе: XVIII-XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.

Пропуски восстановлены по первой публикации.

Л., ‘Советский писатель’, 1960.

В числе тех немногих русских переводчиков, которые имеют право на название переводчиков в лучшем значении этого слова и заслуживают самого серьезного и сочувственного отношения к ним как критики, так и читающей публики, одно из выдающихся мест занимает Д. Л. Михаловский.¹

Начавши работать в 1858 г. и не прекращая своей деятельности до сих пор, он за этот долговременный период обогатил нашу переводную поэзию значительным количеством переводов из иностранных поэтов, преимущественно английских: Шекспира, Байрона, Лонгфелло, Томаса Гуда и др. Талантливость и строгая добросовестность составляют постоянные достоинства трудов на этом поприще г. Михаловского — достоинства, которыми он обязан своему поэтическому дарованию и солидному знанию тех языков, с которых он переводит, соединенному с тщательным, могу сказать, даже научным изучением избираемых им для перевода авторов. Некоторые из этих работ бесспорно составили капитальное приобретение нашей литературы, таковы, например, поэма Байрона ‘Мазепа’ и поэма Лонгфелло ‘Песня о Гайавате’ — особенно последняя, перевода которой, по сохранению народного духа и колорита, по прекрасному стиху и другим достоинствам, одного уже было бы достаточно, чтобы доставить переводчику вполне почетное имя.

Шекспиром г. Михаловский начал заниматься давно: в 1864 г. появился в печати (в ‘Современнике’) его перевод трагедии ‘Юлий Цезарь’, потом последовательно были переведены и напечатаны в полном собрании сочинений Шекспира (изд. Гербеля) пьесы: ‘Генрих V’, ‘Ромео и Юлия’, ‘Антоний и Клеопатра’ и ‘Ричард II’.

Последние две представлены переводчиком в настоящее время на Пушкинскую премию.

Прежде чем приступить к разбору этих трудов, позволю себе привести здесь в сокращении тот взгляд мой на задачу переводчика, который уже однажды был высказан мною в печати по поводу сделанного г. Козловым перевода байроновского ‘Дон-Жуана’: ‘Обязанность хорошего переводчика — стараться произвести на этих читателей своих такое же впечатление (впечатление, а не ‘завоевание’, о котором говорит Тургенев), какое производит и подлинник, дать об этом последнем полное или, в тех случаях, когда это, по условиям языка, оказывается невозможным, приблизительно полное понятие относительно мысли, тона, всех частных подробностей, каковы выражения, эпитеты и т. п. Сохранение этих последних в их полной по возможности неприкосновенности мы считаем весьма важным, так как в них, то есть в распоряжении поэта своим языком, заключается главным образом своеобразность его, у большого поэта (а мы здесь имеем в виду только больших, ибо относительно только их считаем необходимым исполнение вышеупомянутых требований) нет ничего лишнего, ничего, так сказать, не рассчитанного, не находящегося в органической связи или с его собственною личностью, или с его поэтическим миросозерцанием, или с условиями времени, когда он творил данное произведение. Поэтому его надо давать в переводе читателю не только со всеми его достоинствами, но и со всеми недостатками (которые у таких поэтов являются недостатками большею частью с точки зрения позднейшего читателя), другими словами — переводчик должен стараться, если он переводит произведение целиком, не только вызывать в своем читателе эстетическо-приятное впечатление, но давать ему и то, что может, по той или другой причине, подействовать на него неприятно. При несоблюдении этого условия можно зайти очень далеко и действовать, руководясь не какими-нибудь определенными теоретическими правилами, а личными взглядами и вкусами переводчика’.

К Шекспиру и переводчикам его эти замечания и эти требования применяются более, чем к кому-либо. По внешней форме своих произведений это один из самых своеобразных поэтов, и так как эта своеобразность, выражающаяся в отдельных оборотах, фразах, эпитетах и т. п., имеет источник и личный, исходящий как бы из натуры этого писателя, из самой сущности его собственного поэтического творчества, и исторический, обусловленный тем временем, когда жил Шекспир, теми литературными явлениями и влияниями, которые были в ходу в ту пору (напр., ‘эвфуизм’, играющий, как известно, немаловажную роль в некоторых произведениях Шекспира),— то переводчик, упускающий из виду эти обстоятельства или не умеющий выполнить налагаемые ими требования, одинаково грешит и против задачи эстетической, и против задачи историко-литературной. В отношении же к Шекспиру и та и другая представляются имеющими несомненную и большую важность. В нашей литературе Шекспиру особенно посчастливилось сравнительно с другими иностранными поэтами: ни одно произведение его (не только пьесы драматические, но и поэмы и сонеты) не осталось непереведенным на русский язык, переводами этими занимались некоторые из самых известных писателей наших, иные пьесы переводились по нескольку раз, число хороших переводов значительно превышает количество неудовлетворительных,— но безусловного удовлетворения вышесказанным условием я не нахожу ни в одном переводе в полном объеме этого последнего, прекрасные частности (иногда целые монологи, даже сцены) встречаются во многих из этих работ, многие из этих частностей исполнены так, что могли бы служить образцами даже для лучших иностранных переводчиков, но сказать то же самое обо всем переводе, с начала его до конца, строгая критика не вправе. Один переводчик старается смягчать или прикрывать так называемые ‘неприличности’ Шекспира (на которые, как известно, он не скупится), другой находит нужным упрощать то, что он, с современной и эстетической точки зрения, признает чересчур реторическим, манерным, вычурным,² третий думает, что места, не совсем ясные без комментариев, надо передавать совсем ‘своими словами’, как бы включая комментарий в текст,³ четвертый, напротив того, стремясь к буквальной верности, откидывает в сторону требования чисто эстетические, упускает из виду различные условия языков английского и русского и чрез это сообщает своей работе тяжесть, неуклюжесть, прозаичность,⁴ — и если бы это входило в задачу и программу моего настоящего отчета, все эти замечания я подтвердил бы многочисленными и очень характеристическими примерами. Такое неполное удовлетворение тем требованиям, которые предъявляет и должна предъявлять переводчику Шекспира строгая критика, происходит от действительно очень большой трудности дела, от взглядов на задачу переводчика, наконец — у иных — просто от неуменья справиться с работой или от небрежного отношения к ней.

Г-н Михаловский, обладающий вышеупомянутыми достоинствами как переводчик вообще, применяет их и к передаче на русский язык Шекспира, его понятие о хорошем переводе совершенно правильное, ибо он всюду в своих работах старается сохранить внутренний смысл подлинника, его общий, а также местный и временный колорит, характеристические частности, поэтичность, при этом он не упускает из виду условий русского языка сравнительно с языком подлинника, вследствие этого не ломает его насильственно для соблюдения точности чисто внешнего свойства, но вместе с тем и не позволяет себе злоупотреблять этим обстоятельством. Такое воззрение обнаруживается и в его переводах Шекспира, судя по очень многим местам его труда, и притом таким, передача которых представляет особенную трудность, и если однако и его переводы Шекспира нельзя признать безукоризненными, оправдывающими его же собственные, только что указанный, взгляд на дело переводчика, в полном объеме этих работ, если, как будет видно ниже, они далеко не свободны от недостатков, то эти последние, принимая в соображение превышающие их в очень значительной степени достоинства, я готов признать скорее случайными, чем, так сказать, коренными,— происходящими скорее от причин внешних, чем внутренних.

Здесь подлежат разбору, который должен подтвердить эти замечания, два из сделанных г. Михаловским переводов Шекспира: ‘Антония и Клеопатры’ и ‘Ричарда II’.

Остановлюсь сначала на первом.

Трагедия ‘Антоний и Клеопатра’ была переведена на русский язык, со включением сюда и перевода г. Михаловского, шесть раз: два раза прозой (перевод неизвестного, в ‘Репертуаре’ 1840 г., и Кетчера, в его известном собрании)⁵ и четыре стихами (Фета, Корженевского, Соколовского и Михаловского).

Оставляя здесь в стороне переводы прозаические, как подходящие под совсем иные условия, считаю нужным, для определения не только безотносительного, но и сравнительного достоинства работы г. Михаловского, высказать краткое суждение о предшествовавших этой работе других стихотворных переводах того же произведения.

Перевод А. А. Фета страдает в сильной степени тем недостатком, которым вообще отличаются переводные работы этого известного поэта: принесением в жертву всего стремлению передавать подлинник буквально в самом тесном значении этого слова и происходящими от этого тяжеловесностью, стилистическою неуклюжестью и т. п. свойствами, которые поражают в таком мастере стиха и языка, каким является г. Фет в своих оригинальных произведениях, и к которым присоединяется или, вернее, которыми обусловливается встречающееся неоднократно затемнение смысла именно неловкостью стилистической, даже иногда грамматической, постройки. Вот несколько примеров, взятых на выдержку:

Клеопатра говорит в подлиннике: ‘As I’m Egypt’s queen,— Thou blushest, Antony, and that blood of thine — Is Caesar’s homager: else so thy cheek pays shame — When shrilltongu’d Fulvia scolds’. Г. Фет переводит: ‘Что вспыхнул ты, Антоний,— Бесспорно, как и то, что я царица,— В честь Цезаря твой стыд, иль дань ланиты — Крикливой брани Фульвии…’ — Слова Антония: ‘The nobleness of life is to do thus (при этом он целуетъ Клеопатру).— When such a mutual pair — And such a twain can do’t’ переводятся: ‘Bce благородство жизни вот в чем: когда два любящих дерзнуть так сблизить жребий’, и находящиеся тут же слова: ‘We stand up peerless’ переданы: ‘в этом мы недостижимы’. Тот же Антоний, обращаясь к Клеопатре, говорит, повергая читателя в недоумение на счет смысла этих слов: ‘Пойдем, моя царица — вчера звала’, — а в подлиннике сказано: ‘Come, my queen — Last night you did desire it’. Слова: ‘Much is breeding — Which like thecourser’s hair, hath yet but life — And not a serpent’s poison’ переданы совершенно непонятно: ‘Многое в зачатьи — что силой жизни только волос конский — а не змея по яду’ — (вследствие чего остается непонятным и примечание переводчика к этим стихам, что ‘понятие о конском волосе, превращающемся в волосатика, еще сохранилось у нашего народа’).— Клеопатра, обращаясь к Антонию, выражается так: ‘Когда молил — Остаться здесь, ни слова про отъезд — Сулил и взор наш вечность, и уста — И негу брови’,— в подлиннике: ‘When you su’d staying, — Then was the time for words: no going then, — Eternity wasinour lipsand eyes,— Bliss in our brow’s bent’.— Слова Хармианы: ‘By yonr most gracioas pardon — I sing bnt after you’ переданы: ‘Я, не во гнев, пою на голос ваш’. Заявление Антония: ‘I and my sword will earn our chronicle’ г. Фет, чтоб сохранить буквально слово ‘earn’, переводит совершенно непонятно: ‘Мой меч и я для хроники жнецы’. В монологе Антония, после его первой победы над Цезарем, встречаем такое обращение к Клеопатре: ‘О, солнце мира! — Ко мне на шею, и во всем наряде — Сквозь панцырь мой на сердце мне: скакать — На радостных биений,— и этот невозможный оборот употреблен опять для соблюдения буквальной, как г. Фету кажется, верности, ибо в подлиннике слова: ‘…to my heart, and there — Ride on the pants triumphing!’ — Подобных мест в переводе г. Фета множество, точно так же, как много грамматических оборотов и конструкций в роде: ‘общую он подтверждает ложь о нем рассказов в Риме’, — ‘польется кровь из зуб твоих’, — ‘я в мире запоздался’, — ‘чтоб раб… избранную мной твою смел тронуть руку’,— или выражений в роде ‘вдруг его схватила мысль о Риме’, ‘хоть глупость от меня лета не отведут, но отвели ребячество’,— или таких например стихов: ‘Не терпит моего отсутствия’,— ‘Покойной ночи… Нет, Октавия’.— ‘Мое иль Цезарево? Цезарево’, — ‘Куда вот это? Ах, оставь оруженосец!’ и др.— Из вышеприведенных образчиков видно, что и верность буквальная, о которой видимо так заботится г. Фет, не приобретается у него такими принесениями в жертву ей изящества, ясности и т. п., иногда же перевод представляется и совсем неверным, так например, влагаемые Шекспиром, с его обычной безцеремонностью, в уста Клеопатры слова к евнуху Мардиану: »tis well for thee — That, being unseminar’d, thy freer thougts — May not fly forth of Egypt’, г. Фет не только смягчает черезчур уж целомудренно, но и переиначивает в них смысл, переводя: ‘Счастлив ты,— Что, обессилен, твой свободный ум (как будто в подлиннике речь о бессилии ума) не мчится из Египта…’

Перевод г. Соколовского стоит неизмеримо выше труда г. Фета. Г-н Соколовский в ряду русских переводчиков Шекспира занимает весьма почтенное место как в количественном отношении (им переведено больше половины пьес английского драматурга, и он готовит полный, перевод всех произведений), так и в качественном, но при многих достоинствах его работ — изяществе, поэтичности, передаче в большинстве случаев духа и внутреннего смысла подлинника — они в значительной степени страдают одним существенным недостатком: излишним, делаемым часто даже без всякой надобности, при отсутствии таких требований со стороны языка, распространением текста подлинника, добавлением к этому последнему своего собственного, а также нередко — и тем, так сказать, комментированием текста в самом тексте, о котором я упомянул выше как об особенности, присущей некоторым переводчикам. Этого же недостатка — хотя и не в такой степени, как в иных из остальных своих переводов,— не избежал г. Соколовский и в ‘Антонии и Клеопатре’. Здесь также мне приходится ограничиться только несколькими примерами, к которым можно бы присоединить немалое количество и других. (Замечу кстати, что один из наших критиков-любителей имел терпение сосчитать число стихов в английском подлиннике ‘Антония и Клеопатры’ и таковое же у г. Соколовского, и оказалось, что в переводе на 400 стихов больше, чем в подлиннике!)

В 13-й сцене 3-го действия Антоний говорит Клеопатре: ‘If from the field I shall return once more — To kiss these lips, I will appear in blood, — I and my sword will earn our chronicle:— There’s hope in’t yet’. Эти три стиха с половиной г. Соколовский без всякой нужды распространяет так: ‘Коль скоро суждено еще вернуться — Из битвы мне, то я вернусь с мечом — Покрытым славной кровью и вопьюсь — Губами в эти кубки. Поняла ты — Меня теперь? Моя надежда снова — Зарделась предо мной. Быть может, мне — Вписать мечом еще удастся имя — В историю…’ На замечание Агриппы о Цезаре: ‘He has a cloudin’s face’, Энобарб отвечает ему: ‘Не were the worse for that were he a horse, — So is he being a mam’. Слова Агриппы г. Соколовский переводит правильно: ‘В нем взор подернут облаком’, но ответ Энобарба комментирует так: ‘Точь-в-точь— Бельмом у лошадей, но ведь такой — Порок в них очень дурен, тем же паче — Когда он будет в Цезаре…’ — В рассказе Энобарба о Клеопатре (сцена 2-я 2-го д.) находим лишние слова: ‘Разбитая (струя) в жемчужных мелких брызгах’,— выражение ‘O’er picturing that Venus where wesee — The fancy outwork nature’ передано гораздо распространеннее: ‘Превосходя небесной красотой — Сказать готовая, самую Венеру — Чей дивный лик нам доказал, что можно — Превосходить искусством иногда — И самую природу…’, характеристическое выражение ‘We have kissed away’ переведено ‘Целуясь, мы проспали…’ Простые слова Антония ‘Though gray (волосы) do something mingle with our younger brown’ переводчик находит нужным передать риторическим оборотом: ‘Пусть седины успели проглянуть уже сквозь мрак волос моих’,— и следующее за этим ‘We have a brain that nourishes our nerves’ переведено: ‘Ты видишь, что осталось еще во мне достаточно ума и бодрости…’ — Восклицание Клеопатры: ‘Now the fleeting moon no planet is mine!’ переведено: ‘Не будет — Вперед моей эмблемой томный лик изменчивой луны’. — Во 2-й сцене 2-го действия Энобарб рассказывает о великолепии приема Клеопатрою Антония в вызывает этим восклицание Агриппы: ‘O, rare for Antony!’ Г. Соколовский заменяет это словами: ‘Вообразить могу я, как вздрогнул наш Антоний!’.— И много еще мест в таком же роде.

Перевод г. Корженевского я успел просмотреть только бегло, и если не нашел в нем, на этот беглый взгляд, крупных недостатков, то не увидел и выдающихся достоинств.

Обращаюсь теперь к переводу г. Михаловского,— и прежде, чем указать на его несомненные и многочисленные достоинства как безотносительные, так и сравнительно с другими переводами этой трагедии, остановлюсь на недостатках, которые желательно было бы видеть устраненными в такой прекрасной работе.

Во 1-х, более или менее неверная передача слов подлинника. В сц. 4-й 1-го действия Лепид называет недостатки Антония ‘hereditary rather than purchas’d’, {<скорей наследственные, чем приобретенные (англ.).>} у г. Михаловского ‘они в нем от природы скорее, чем от воли’.— Слова Клеопатры (5-я сц. того же действия) к послу от Антония: ‘Coming from him that great medicine hath — With his tinct gilded thee’ {<Ты пришел от него, и это, как волшебное снадобье, позолотило тебя его блеском (англ.).>} переведены: ‘Но все же им ты прислан, и приобрел чрез это для меня как бы его особый отпечаток…’. В рассказе Энобарба о свидании Антония и Клеопатры (д. 2-е, сц. 2-я) слова: ‘Antony… did sit alone — Whistling to th’air, which, but for vacancy — Had gone to gaze on Cleopatra too — And made a gap in nature’ переданы так: ‘Антоний… свистел в пустынный воздух,— Который сам готов был улететь — Чтоб созерцать царицу, если б мог он — Произвести в природе пустоту…’ — Легионы ‘well-paid’ {<получающие хорошую плату (англ.).>} оказались у переводчика ‘могучими’.— Легионы ‘well-paid’ оказались у переводчика ‘могучими’.— В 12-й сц. (по русскому переводу 10-й) 4-го действия г. Михаловский пишет: ‘Надломленное счастье — Рождает то надежду в нем, то страх — Грядущего…’, а в подлиннике — ‘His fretted fortunes give him hope, and fear — Of what he has and has not’. — Слова Долабеллы Клеопатре (5-е д., сц. 2-я): ‘Your loss is as yourself great, and you bear it — As answering to the weight…’ {<Твоя потеря велика, как ты сама, и ты переносишь ее соразмерно ее тяжести (англ.).>} переданы: ‘Да, велика твоя утрата, столько ж — Как ты сама, как эта скорбь твоя…’

К этим и нескольким другим менее значительным неверностям надо присоединить произвольную замену некоторых характеристических слов подлинника другими, или ослабляющими силу, или уничтожающими характеристичность, шекспировскую своеобразность. Так, ‘beggary in the love {<нищенство в любви (англ.).>} вышла — ‘ничтожная любовь’, — ‘избороздили’ (море) поставлено вместо глаголов ‘ear and wound’, {<'пашут и рассекают' (англ.).>} — ‘lascivious wassails’ {<развратные пирушки (англ.).>} превратились в ‘роскошные пиры’, — вместо ‘Phoebus’ amorous pinches’ {<любовные щипки Феба (англ.).>} находим просто ‘поцелуи Феба’ — и т. п.

Во 2-х, есть несколько сокращений. ‘Сокровище’ поставлено вместо ‘treasure of an oyster’. {<сокровище устрицы (англ.).>} — Слова ‘The world and my great office will sometimes divide me from your bosom’ переведены: ‘Свет и мои обязанности будут порой меня с тобою разлучать’. — Вместо ‘Here my bluest veins to kiss’ читаем: ‘Вотъ тебе рука для поцелуя’. — Очень картинные слова Энобарба: ‘Ноо! hearts, tongues, figures, scribes, bards, poets, cannot — Think, speak, cast, write, sing, number, — hoo! — His love to Antony!’ {<О! Ни сердца, ни языки, ни цифры, ни писцы, ни барды, ни поэты не могут вообразить, высказать, подсчитать, описать, воспеть, исчислить -- о! -- любовь его к Антонию! (англ.).>} переданы бесцветными: ‘Ни образы, ни мысли, ни слова — Ни творчество писателей, поэтов — Вообразить и передать не могут — Его любви к Антонию…’. — Вместо ‘The hand of death hath raught him’ г. Михаловский выражается просто: ‘Он умер’. — ‘Beneath the visiting moon’ вышло в переводе: ‘в міре‘.— ‘Tears as sovereign as the blood of heart‘ превратились въ простыя ‘сердечные слезы’. — Слова Клеопатры ‘Му deso-lation does begin to make — A better life‘ переведены ‘Отчаянье мое ослабевает‘ — Четырекратное восклицание Клеопатры: ‘Come hither, come, come, come’ заменено однократным ‘приди!’ — Печаль Клеопатры, о которой Долабелла говорит, что она ‘smites my veary heart at root’ — в переводе ‘не дошла до сердца моего’.— Кроме всего вышеописанного, находим в нескольких местах опущение эпитетов, напр. Salt Cleopatra, wan‘d lip, vilain (в обращении к гонцу), housewife (о Фортуне), mouth-made vows, {<Распутная Клеопатра, поблекшие губы, негодяй, хозяйка, обеты, произнесенные устами (т. е. ложные) (англ.).>} и т. п.— Иногда переводчик делает и гораздо более значительные пропуски — нескольких строк, что можно объяснить только недосмотром, нечаянным упущением, ибо это встречается в тех местах (правда, очень немногих), перевод которых не представляет никакого затруднения даже для самого ординарного переводчика. Например во 2-й сц. 2-го действия пропущены слова Агриппы: ‘Give me leave, Caesar’ и ответ на это Цезаря: ‘Speak, Agrippa’. В сц. 2-й 3-го действ. совсем выпущены три стиха Цезаря: ‘Farewell, my dearest sister, fare thee well,— The elements be kind to thee, and make — Thy spirits all of comfort! Fare thee well!’ — и тут же слова его к Октавии: ‘The time shall not out-go my thinking on you’. В последней сцене 4-го действия — слова Клеопатры: ‘Quicken with kissing’. Во 2-й сцене 5-го д. — вторая половина обращения Клеопатры к Хармиан: ‘Why, that’s the way’ — ‘And to conquer their most absurd intents’.

К недостаткам перевода надо отнести, наконец, неловкости, шероховатости и т. п. относительно языка и стиха, поражающие, при их незначительном количестве, тем более, что язык и стих перевода вообще могут удовлетворить требованиям даже придирчивой критики. Здесь для примера можно указать стихи, оканчивающиеся на слово то (‘коли меня ты вправду любишь, то…’) или на местоимение что (‘Но убивать такое время, что…’), или на союз или, даже с ударением на последнем слоге (‘служанка, что коров доит, или‘), — слова с неправильным ударением: ‘рудник’, ‘ободритесь’ и др., — стихи неполные относительно количества стоп (‘Теперь вот я, Антоний’.— ‘Дня через три вперед, и так’), — неловкие, или неправильные, или прозаические обороты, каковы: ‘И что насчет отъезда моего должно твои тревоги успокоить, так это то, что’ и т. д.— ‘Господин мой вежливый’ (говорит Клеопатра Антонию, въ подлиннике courteous lord’), — ‘И кажется, что теми он любил, что Цезаря боятся’, — ‘Гордиться мы должны, что удалось исторгнуть изъ объятий египетской вдовы нам сластолюбца, что в похотях своихъ неутомимыхъ’, — ‘ветры к ним любовию томились’,— ‘делали красивые поклоны’,— ‘там растолстел от тамошних пиров’,— ‘подобно как явить себя спешит’, — употребление таких слов, как ‘завсегда’,— наконец, местами, несоблюдение надлежащего тона, например в разговоре Цезаря с Антонием во 2-й сцене 2-го действия, где встречается такое место: ‘Цезарь. С приездом в Рим! Антоний. Благодарю. Цезарь. Садись. Антоний. Нет, ты садись. Цезарь. Ну, хорошо’. Или еще более режущее слухъ место в той сцене (12-я 4-го д.), где Антоний просит Эроса нанести ему смертельный удар мечом: ‘Антоний. Ну, начинай. Эрос. Так отверни лице, перед которымъ мир благоговеет. Антоний. Ну, отвернул’. И дальше Эрос говорит: ‘Прощай, великий вождь. Ударить, что ли?’

Если, указывая на недостатки других переводов ‘Антония и Клеопатры’, я ограничился, для сравнения, только несколькими примерами, то, говоря о переводе г. Михаловского, как составляющем предмет настоящего отчета, я привел почти все примеры, за весьма немногими, да и то незначительными, исключеними. Небольшое их количество, самый характер этих уклонений, упущений и т. п., относительная ихъ неважность показывают, что хотя, конечно, отсутствие всего этого было бы крайне желательно, но поставить эти недостатки в особую, непростительную вину переводчику было бы неуместною и несправедливою придирчивостью — ввиду совершенно подавляющих их и количественно, и качественно достоинств.

Обращаясь к этим последним, обращаем прежде всего внимание на совершенную близость перевода к подлиннику — близость, во многих местах доходящую до буквальности. Как на особенно выдающиеся образцы в этом отношении, надо указать: в 1-м действии — монолог Антония: ‘Но выслушай. Неумолимый долг’ (стр. 414), монолог Цезаря: ‘Ты слишком добр, допустим, что не грех’ (стр. 415), во 2-мъ действии — разговор Клеопатры с гонцем (стр. 424), въ 3-м действии — монолог Антония ‘Вы слышите, земля мне запрещает…'(стр. 440), его же, тираду: ‘Луна и звезды! отодрать его’ (стр. 443), его же монолог ‘Когда отец твой жив, пусть он жалеет…’ (стр. 444), в 4-м действии — монолог Антония: ‘Пропало все! меня проклятая египтянка сгубила!’ (стр. 452),— его же слова: ‘С минуты той, какъ умерла царица!’ (стр. 454), прощание его съ Клеопатрой перед смертью (стр. 456), в 5-м действии — тираду Клеопатры: ‘Мне о тебе Антоний говорил’ (стр. 459), другую тираду ея же: ‘Он ногою перешагнул чрезъ океан’ (стр. 460), ее предсмертные монологи: ‘Порфиру дай, корону мне надень’ с последующими стихами (стр. 464) и др. {Въ приложении къ настоящему отчету приведены целиком некоторые из этихъ мест с texte en regard.} — Изъ числа отдtльных оборотов и выражений, прекрасно переведенных, можно привести как примеры: ‘Все людские недостатки, какъ въ перечне коротком, совместились’ (‘a man who is the abstract of all faults that all man follow’), — ‘Подавись твоими восторгами, коль повторишь…’ (‘Be chok’d with such another emphasis’).— ‘Тебе я зубы в кровь разобью‘ (‘I will give thee bloody theeth’). — ‘Если хочешь ты какъ нибудь скроить предлог для ссоры изъ лоскутков, въ запасе не имея готового и цельного куска…’ (‘If you’ll patch a quarrel, as matter whole you’ve not to make it with’).— ‘Процеловали мы провинціи и царства!’ (‘We have kiss’d away kingdoms and provinces’).— ‘Дозволено пред розою поблекшей нос зажимать тем людямъ, что, бывало, склонялись передъ почкой’ (‘Against the blown rose may they stop their nose that kneel’d unto the buds’).— ‘Брось на кремень проступка моего ты сердце, что засохло ужъ отъ горя, оно какъ пыль разсеется’. (Throw my heart against the flint and hardness of my fault, — Which, being dried with grief, will break to powder’) — ‘Его лице на небо походило, сіяли тамъ и солнце, и луна, бросая светъ на маленькое О, которое землею называют’ (‘His face was as the heavens, and therein stuck a sun and moon, which kept their course and lighted the little O, the earth’),— и много других.

Переводя так близко, г. Михаловский умеет при этом сохранять поэтичность и силу подлинника, т. е. близость внешнюю соединяет, если можно так выразиться, с близостью внутренней. Вот один из образцов такого совмещения (это — место, переведенное почти буквально): В 5-й сцене 2-го действия к Клеопатре приходит гонец от Антония, она спрашивает о здоровье римского триумвира:

Гонец.

Да, он здоров.

Клеопатра.

Я золота прибавлю.

Но слушай, раб,— о мертвых иногда

Мы говорим: ‘теперь они здоровы’.

Коль этот смысл теперь в твоих словах,

То золото я повелю расплавить

И влить в твою зловещую гортань!

Гонец.

Но выслушай, царица…

Клеопатра.

Говори,

Я слушаю. Но у тебя лицо

Добра совсем не предвещает. Если

Антоний жив, свободен — то к чему

Унылое такое выраженье,

Чтоб протрубить столь радостную весть?

А если нет — ты должен бы явиться

Не в образе обычном человека,

А фурией, в венце из змей.

Гонец.

Царица,

Благоволишь ли выслушать меня?

Клеопатра.

Мне хочется сперва тебя побить.

Но если скажешь, что он жив, здоров,

Друг Цезаря и у него не в рабстве,

Я золотым дождем тебя залью,

Жемчужный град я на тебя просыплю!…

Или во 2-й сц. 5-го действия слова Клеопатры:

………………..Он ногою

Перешагнул чрез океан, рукою,

Вверх поднятой, увенчивал он мир,

А в голосе его соединялась

Вся музыка небесных сфер, когда

К своим друзьям он с речью обращался.

Когда же он желал поколебать

Вселенную — тогда, подобно грому,

Он грохотал. Он в щедрости своей

Не знал зимы, всегда была в ней осень

Обильная: чем больше жали в ней,

Тем более там жатва возростала.

Среди утех, он, как дельфин, всплывал

Всегда наверх, играя той стихией,

В которой жил, слугами он имел

Властителей в венцах больших и малых,

И из его кармана острова

И царства, как монета, высыпались…’

Или в 11-й сц. 3-го действия тирада Антония:

‘…………..Эй, вы!

Сюда ко мне!.. А, коршун, ты!.. О боги

И демоны!.. Уходит власть из рук…

Недавно так мне стоило лишь кликнуть —

И тотчас, как мальчишки на игру,

Сбегалися цари и восклицали:

‘Что повелишь?…’ Эй, вы! Оглохли, что-ль?

Я все еще Антоний. Уберите

Вот этого шута, и — отстегать!’

Я нарочно выбрал примеры в разном тоне, и это разнообразие, уменье приноровить язык к данному положению, сообразно тому, как это сделано в подлиннике,— тоже убедительно говорит в пользу достоинства перевода. Серьезного одобрения заслуживает и стих г. Михаловского в этой работе. В этом отношении он представляет одно из счастливых — и немногочисленных — исключений в большинстве наших стихотворцев (как оригинальных, так и переводчиков), которые очень бесцеремонно и небрежно обращаются с белым стихом. Упуская из виду великий образец, данный Пушкиным в ‘Борисе Годунове’, не давая себе труда помнить хотя бы первые четыре стиха из монолога Пимена, эти писатели делают из белого стиха не что иное, как ‘рубленую прозу’, где стихотворного только число слогов, где о цезуре, о правильном и звучном падении стиха, о возможно правильном и необходимом для плавности и благозвучия чередования мужских и женских окончаний нет и помину, где относительно ударений — которые ведь тоже играют в стихе такую значительную роль,— заботятся о правильности только грамматической и отнюдь не метрической. Г-н Михаловский, повторяю, представляет в этом отношении одно из исключений, и если между его стихами (как можно было видеть уже из нескольких вышеприведенных примеров) можно также насчитать известное количество не удовлетворяющих условиям плавности, благозвучия, версификационной постройки, то в большинстве случаев стих его может выдержать строгую критику, а иногда он представляется и безукоризненным, вполне художественным. Справедливость этого замечания подтверждают как помещенные в приложении к настоящему отчету, так и только что приведенные образцы, к которым мы могли бы присоединить еще немало других. Вот например стихи, где соблюдены все версификационные — в широком смысле — правила:

‘Да какже! жди, чтоб Цезарь, упоенный

Победами, разрушил свой успех,

Вступивши в бой с таким, как ты, рубакой,

На диво всем. Как видно, ум людей —

Их счастья часть: от внешнего успеха

Их качества душевные зависят:

Они растут иль гибнут вместе с ним’.

(стран. 442).

Или:

‘Я взял тебя объедком на столе

У Цезаря-отца, или, вернее,

Была уж ты остынувшим куском

Помпеевым, не говоря о прочих

Твоих грехах, не вписанных молвой,

Которым ты безумно предавалась…’

(Стран. 444).

Или:

‘Но это так наверно будет, Ира.

Там ликторы-нахалы будут нас

Преследовать, как непотребных женщин,

Какой-нибудь ничтожный рифмоплет

Нас осмеет в своих нелепых виршах.

Проворные комедианты живо

Состряпают комедию, и в ней

Изобразят пиры в Александрии…’

(Стран. 463).

Резюмируя все сказанное о труде г. Михаловского, просмотренном мною и сверенном с подлинником строка за строкою, прихожу к выводу, что его перевод ‘Антония и Клеопатры’, сравнительно со всеми предшествовавшими переводами этой трагедии, представляется самым лучшим, а безотносительно — дает о подлиннике полное понятие, знакомит с ним во всех подробностях и, отличаясь при этом в большинстве случаев совершенством формы, обличает всюду руку и опытного и талантливого стихотворца, и наделенного поэтическим чутьем и дарованием человека.

Менее благоприятное — хотя все-таки очень хорошее — впечатление производит перевод хроники ‘Ричард II’.

Эта пьеса существует на русском языке в одном прозаическом (Кетчера) и двух стихотворных (кроме г. Михаловского) переводах: гг. Костомарова (напечатано в издании 1865 г. Гербеля) и Соколовского (в третьем издании Гербеля).

Из этих двух переводов, для сравнения, остановлюсь на одном, лучшем между ними,— г. Соколовского. Здесь, как и в сделанном ниже переводе ‘Антония и Клеопатры’, встречаемся с уже знакомыми нам из настоящего отчета достоинствами этого почтенного переводчика, и опять с тем же крупным недостатком, значительно уменьшающим ценность его работ: или распространением подлинника собственными добавлениями и ‘пояснениями’, или произвольным изменением текста. Ограничусь двумя-тремя примерами.

В 3-й сц. 1-го действия слова короля ‘And for our eyes do hate the dire aspect — Of cruel wounds plough‘d up with neighbours‘ swords’ переведены: ‘Чтоб избежать междуусобных, распрей, противных нам’. — В той же сцене, в монологе короля: ‘Постой, возьми с собою прежде клятву’ находим слова, которых вовсе нет в подлиннике: ‘Так как наше имя теперь вам стало чуждо, и ваш долг престолу прекращается с изгнаньем’, этою вставкою переводчик очевидно хочет комментировать слова подлинника, находящиеся в этом месте: ‘Our part therein we banish with yourselves’. — В той же сцене слова Болингброка: ‘Fell sorrow’s tooth doth never rankle more — Than when it bites, but lanceth not the sore’ — переделаны так: ‘Нет страданья сильней того, когда нарыв готов прорвать свою болячку и не может найти исхода’.— В сц. 2-й действия 3-го русская речь Скрупа далеко отступает от английской, для доказательства считаю нужным привести то и другое. В подлиннике Скруп говорит:

‘Glad am I that your highness is so arm’d

To bear the tidings of calamity.

Like an unseasonable stormy day,

Which makes the silver rivers drown their shores,

As if the world were all dissolved to tears,

So high above his limits swells the rage

Of Bolingbroke, covering your fearful land

With hard bright steel, and hearts harder than steel.

White—beards have arm’d their thin and hairless scalps

Against thy majesty, boys with women’s voices

Strive to speak big, and clap their female joints

In stiff unwiedly arms against thy crown…’ и т. д.

Г. Соколовский переводит:

‘Я рад, что вы готовы так покорно

&nbsp,Идти на встречу горю. Если б мир

Растаял весь в слезах и наводнил

В ужасный бурный день собою реки,

То и тогда стремительный поток

Не превзошел бы ярость Болинброка.

За ним во след идет, облекшись в сталь,

&nbsp, Весь твой народ с сердцами жестче стали,

Седой старик, поднявшись через силу,

Идет кой-как против тебя. Ребята

Еще с некрепким голосом стремятся

Грубее говорить и облекают

Себя в тяжелый панцырь…’

Один из самых лучших образцов того, как г. Соколовский иногда изменяет подлинник, может служить окончание 3-й сц. 5-го действия. Герцогиня Йоркская пришла просить короля помиловать ее сына, она преклонила пред ним колени, он просит ее встать, она возражает:

‘…….Nay, do not say ‘stand up’,

But ‘pardon’ first, and afterwards ‘stand up’.

An if I were thy nurse, thy tongue to teach,

‘Pardon’ should be the first word of thy speech.

I never long’d to hear a word till now,

Say ‘pardon’, king., let pity teach thee how:

The word is short, but not so short as sweet,

No word like ‘pardon’ for king’s mouth so meet’.

Ее муж, герцог Йоркский, который напротив хочет, чтоб их сын был казнен, как изменник, обращается к королю со словами, в которых очевидно звучит иронический тон: ‘Speak it in french, king, say — pardonnez-moi’ (т. е. в смысле извините — не могу).

А герцогиня, на это замечание мужа, обращается к нему со словами:

‘Dost thou teach pardon pardon to destroy?

Ah, my sour husband, my hard hearted lord,

That sett’st the word itself against the word!

Speak ‘pardon’ as‘t is current in our land,

The chopping French toe do not understand…’

Ясно, что в этих речах центр тяжести заключается в ‘pardon’ и ‘pardonez moi’ и что тут (особенно два последних стиха) автор иронизирует ту французоманию, или, вернее, то распространение французского языка в Англии, которое было еще отдаленным последствием завоевания Англии Норманами. Между тем г. Соколовский отбрасывает всю эту, так сказать, историческую сторону стихов, — и в его переводе герцогиня ни о каком ‘pardon’ не говорит, а говорит просто о прощении, герцог насмешливые слова подлинника передает так: ‘О, вымолви то слово: извинись, что не даешь прощенья!’, а герцогиня в ответ на это, вместо замечания на счет французского языка и просьбы сказать ‘pardon’ по-английски, говорит: ‘Мы шуток злых не можем понимать, скажи душой!’ Но тут же мы читаем: ‘…Как он мог иметь жестокосердье — Учить тебя словами так играть?’ — когда в переводе нет ровно никакой игры слов, когда даже слова: ‘dost thou teach pardon pardon to destroy?’ заменены: ‘Воздержись так унижать святое милосердье!…’

Перевод г. Михаловского свободен от подобных крупных упущений, он богат теми же крупными достоинствами, которые нашли мы в ‘Антоним и Клеопатре’, но в общем, как сказано выше, менее удовлетворителен, чем перевод этой последней трагедии, и обличает, как мне кажется, некоторую поспешность, небрежность в работе, устранить последствия которой такому мастеру, как г. Михаловский, было бы весьма легко.

Проявление этой поспешности я нахожу прежде всего в отсутствии — в большей части случаев — рифм там, где в подлиннике стихи рифмованные. На счет этого пункта вообще существуют у переводчиков и компетентных критиков два противоположных мнения. Одни, руководясь тем соображением, — и соображением справедливым, — что рифма у Шекспира весьма часто является совершенно случайно, без всякой внутренней поэтической потребности, находят ненужным соблюдение ее. Другие (и этого постоянно держатся все лучшие переводчики немецкие, как известно, вообще лучшие переводчики Шекспира, что происходит конечно и от сходства языков английского и немецкого) — другие, считая необходимым условием хорошего перевода близость к переводу во всех отношениях, строго соблюдают рифму во всех тех местах, где ее употребляет автор. Мне кажется, что правы последние, хотя и мне кидается в глаза совершенно случайное рифмование стихов у Шекспира, лучше всего доказываемое тем, что многие стихи в его пьесах, имеющие вполне прозаический, повседневный характер и смысл, рифмованы, а многие такие, которые сами по себе полны глубокой поэзии, проникнуты в высокой степени драматическим или лирическим элементом, остаются стихами белыми. Если бы г. Михаловский отбрасывал рифмы по вышеупомянутому убеждению в бесполезности соблюдения этой особенности, то с ним можно было бы спорить, но нельзя было бы его осуждать, так как этот вопрос все-таки остается открытым, и, как уже замечено выше, такого же мнения держатся иные, вполне компетентные в таком деле лица. Но г. Михаловский в настоящем случае, т. е. при переводе ‘Ричарда II’, действует очевидно не на основании какой-нибудь теории, а тоже совсем случайно, как ему вздумается, ибо одни стихи у него рифмованы, другие, такого же свойства по их внутреннему смыслу и характеру — белые, иногда случается и так, что в одном в том же монологе, тираде и т. п., которые в подлиннике написаны рифмами с начала до конца, в переводе стихи вдут то с рифмами, то без них. Как пример этой последней особенности, можно привести конец 1-й сцены 4-го действия, где, в противоположность подлиннику, в котором все в этом месте рифмовано, начало (от стиха ‘Явилася, вся красотой сияя’ до ‘Да, в рукой, и сердцем разлучиться’) с рифмами, далее (от стиха ‘Сошлите вы со мной и короля’ до ‘Чтобы разбить его теперь, когда….’) рифм нет, а последние четыре снова срифмованы. — В 1-й сцене 3-го действия рифмованное место подлинника от стиха короля: ‘Why at oar justice seem’st thou, then, to lour?’ до слов маршала: ‘As far as land will let me, by your side’ — переведено белыми стихами, но в средине вдруг попадают — две рифмы: ‘Как ни было то мне прискорбно, больно — Свободу, вред мне нанести невольно’. — В 3-й сц. 5-го д. г. Михаловский, согласно с подлинником, начинает рифмовать стихи от слов герцогини: ‘О, выслушай, дверь отвори сейчас’, но вдруг, со стиха ‘Я против них склоню мои колени’ прекращает рифмование до конца сцены. Тоже и в окончании 5-й сц. 5-го действия, где два стиха рифмованные, за ними шесть белых, и потом опять два рифмованных. — Совершенное отсутствие рифмы нахожу, между прочим, в 8 последних стихах монолога Болинброка: ‘Начну с того’ (стр. 70),— в части 1-й сц. 1-го действия от слов ‘Брось, Норфольк, мы тебе повелеваем’ до ‘Туда, где срам живет: в лице Маубрэя!’ (стр. 71—72), — и в нескольких других отдельных стихах. — Здесь же считаю нужным указать и на встречающееся иногда у переводчика, но почти нигде не употребляемое Шекспиром, чередование рифм мужских и женских. Например: ‘О, пусть никто напрасных слез не льет — Когда меня пронзит копье Маубрэя. — Как сокола за птицею полет — Уверен мой полет против злодея’ (стр. 74). Или: ‘И так, для света родины моей — Я принужден закрыть отныне очи — И жить среди торжественных теней — Томительной и бесконечной ночи!’ — (стр. 75). Или: ‘Ну, Йорк, настал теперь и твой черед: — Печальна смерть, но с ней — конец печали,— Пусть Гант у нас, как перезревший плод, — Но мы еще пока не умирали…’ (стр. 80).— И друг.— Что г. Михаловский, поступая таким образом с рифмами и не действуя в этом случае в силу теории, вместе с тем и не находился в зависимости от трудности дела, доказывается тем, что в других местах перевода он обращается с рифмами совершенно свободно и в этом отношении преодолевает даже значительные трудности, умея соединить соблюдение рифмы с изяществом стиха и близостью к подлиннику, примеры этого — приложении к настоящему отчету. — Следовательно, повторяю, если считать такое отношение к рифмам подлинника погрешностью против этого последнего, то причина здесь, как я думаю на основании вышесказанного, заключается только в большей или меньшей поспешности работы.

Признавая перевод ‘Ричарда II’ менее удовлетворительным, чем перевод ‘Антония и Клеопатры’, я имею в виду и несколько большее, сравнительно с последним, присутствие здесь недостатков тех категорий, которые указаны вышс в разборе ‘Антония и Клеопатры’.

Во 1-х, неверности. В 1-й сцене 1-го действия Норфольк говорит королю: ‘Each day still better other’s happiness, — Until the heavens, envying earth’s good hap — Add an immortal title to your crown!’. Г. Михаловский в переводе этях стихов заменяет ‘Until’ словом ‘Пусть’ (‘Пусть небеса, завидуя земле — Бессмертием украсят ваш венец!’) и чрез это изменяет смысл, так как в подлиннике речь идет именно о смерти,— не говоря уже о том, что слово ‘пусть’ выражает как бы пожелание Норфолька, чтобы король умер и тем стяжал себе бессмертие.— На стран. 72 слова ‘цветущий дуб’ почему-то заменили ‘one flourishing branch’. — В самом начале 2-й сцены 2-го действ. королева, на просьбу Бёши не предаваться унынию, как она то обещала королю, возражает: ‘Да, чтоб его не огорчать, но все же — Я не могу избавиться от грусти,— Причин ее не знаю, кроме той, Что я теперь в разлуке с милым мужем’. А в подлиннике читаем: ‘To please the King, I did (т. е. обещала), to please myself — I cannot do it, yet I know no cause — Why I should welcome such a guest as grief — Save bidding farewell to so sweet a guest — As my sweet Richard’. — В 5-й сцене 4-го д. Ричард уподобляет свою корону ‘a deep well. — That owes two buckets, filling one another,— The emptier ever dancing in the air,— The other down, unseen, and full of water’. У г. Михаловского эти два ведра изображены так: ‘Пустое завсегда — Стремится вверх, а полное водою — Незримо все вниз спускается’, — т. е. и переведено неправильно, и неверно само по себе. — В начале 5-й сц. последнего действия слова короля: ‘Though tending to content flatter themselves — That they are not the first of fortune’s slaves — Nor shall not be the lost’ — г. Михаловский переводит: ‘Те мысли, что желают примирить — Меня с судьбой, стараются утешить — Тем, что я здесь не первый раб ее,— А также, что не буду и последним…’

Во 2-х, пропуски. В речи герцогини во 2-й сц. 1-го д. (‘Why, then, I will’) остался непереведенным стих: ‘A caitiff recreant to my cousin Hereford!’ — В монологе Норфолька ‘Какой бы мне теперь ни выпал жребий’ (стр. 74) опущены последние слова: ‘Truth hath a quiet breast’. — В делаемой Гаунтом (1я сц. 2го д.) характеристике Англии одно определение ‘This fortress built by Nature for herself — Against infection and the hand of war’ переведено одним словом ‘природная твердыня’, а другое — ‘this little world’ совсем опущено, тогда как именно в этом монологе, очевидно, тенденциозного характера, не должно быть ни малейшего пропуска. — В словах Норфолька о короле (стр. 81): ‘Растрачены все деньги не для войн’ опущен последний стих: ‘More hath he spent in peace than they in wars’. — В монологе герцога Йоркского ‘Tut, tut! Grace me no grace’ пропущены слова ‘That young Mars of men’. — В приказании, которое Болинброк — в 3-й сцене 3-го действия — отдает Нортемберленду на счет осады замка, остались непереведенными очень образные слова ‘his (замка) ruined ears’, хотя тут же ‘ребра’ этого заика (ribs) в перевод вошли. — И несколько других пропусков в таком же роде. — Сюда же должно отвести и опущение эпитетов, встречающееся чаще, чем в переводе ‘Антония и Клеопатры’.

Отметим в 3-х присутствие нескольких сокращений и изменений с одной стороны, и двух-трех добавлений — с другой. В числе первых укажу для примера: ‘Giving reins and spurs’ превращено в ‘Волю дать’ (стр. 70), — вместо ‘butchers of his life’ поставлено просто ‘его убийц’ (стр. 72), — приговор короля Норфольку: ‘The hopeless word of ‘never to return’ breathe I against thee’ выражен так: ‘В решении, постигнувшем тебя, надежды нет’ (стр. 75),—‘eye of heaven’, которое ‘visits’ землю, заменено ‘светящим солнцем’ (стр. 77), точно также, как ‘волны’ заменили ‘the envious siege of watery Neptune’ (стр. 79), — слова ‘Сгоняя ваш румянец’ (стр. 80) поставлены вместо: ‘chasing the royal blood from his native residence’, — слова Болинброка: ‘This and much more, much more than twice all this, condemns you to the death’ переведены: ‘Вот часть того, что предает вас смерти’ (стр. 87), образное выражение ‘Their thundering shock at meeting tears the cloudy cheeks of heaven’ передано ‘Удар громовый, при встрече их, внезапно разорвет небесный свод, покрытый облаками’ (стр. 91). — ‘Я с головы снимаю мой венец’ говорит Ричард (стр. 98) вместо ‘this heavy weight’ Слова его же: ‘Would he (лошадь) not… break the neck of that proud man that did usurp his back’ переведены кратко: ‘И не сломил он шеи седоку?’ — И несколько других в таком же роде. — Что касается до добавлений к тексту или распространений его, то они замечены мною только в четырех местах: на стр. 82 к словам ‘слепящих слез’ прибавлено отсутствующее в подлиннике ‘туманом’,— тут же, в том же монологе, находим принадлежащее переводчику уподобление (хотя оно и идет сюда) ‘граненому хрусталю’, — на стр. 88, в монологе короля Ричарда лишний стих ‘в безумии восторга своего’, на стр. 90, в монологе его же, такой же лишний стих: ‘забвение о бренности своей…’

В 4-х, есть погрешности относительно языка и стиха. Напр. на стран. 87: ‘…Сделали несчастным — Счастливого по роду своему — И по чертам характера монарха’ (два родит. падежа, затемняющих смысл), — на стр. 95: ‘Язык… пренебрежет отречься’, — на стр. 70: ‘Вторично я тебе вбиваю в рот’ (вместо — ‘в глотку’), на стр. 73: ‘Какой привет услышит он, за исключением (очень прозаично) стонов?’, — на стр. 99: ‘Соленая (слово, едва ли употребляемое) вода’,— тут же: ‘сельчанин’, — на стр. 98: ‘Подайте мне корону. Вот, кузен, бери ее — не с этой стороны, а с той, — здесь я возьму’ (тогда как в подлиннике совершенно просто: ‘on this side my hind, and on that side yours’), — на стр. 107: ‘И шпоры лишь вонзает Болинброк’, — стихи, оканчивающиеся неблагозвучно и неправильно: ‘вы слишком грустны, государыня’ (стр. 82), — ‘найдем себе душеприкащиков’ (стр. 89), — ‘что говорит его величество?’ и ‘дозволит ли его величество?’ (стр. 93), — ‘нарядного костюма для празднеств’.

Но и в ‘Ричарде II’ недостатки перевода, в роде и с характером вышеуказанных — недостатки, которые, как и в переводе ‘Антония и Клеопатры’, не существенно важны в отрицательном смысле, хотя — повторяем снова — здесь они более нарушают гармонию целого, чем в первой из разобранных нами работ, — все они с избытком покрываются достоинствами перевода, определять которые значило бы повторять то, что говорилось о достоинствах перевода ‘Антония и Клеопатры’. Приводя в приложении несколько примеров и близости к подлиннику, и сохранения при этом условий художественности и поэтичности, сделаю здесь перечень тех мест, которые особенно дают этому труду право на серьезное и беспристрастное одобрение: Окончание 3-й сц. 4-го действ. от слов: ‘Все местности, где только светит солнце’ до ‘Когда из ран исхода нет у ней’, — в 4-й сц. того же действия монолог Ричарда: ‘Кузен, он наш кузен, но сомневаюсь’, — во 2-й сц. 3-го действия монолог его же: ‘Ужели ты не знаешь, малодушный?’ и Скрупа: ‘Я рад, что вы готовы, государь’, тут же и тирада Ричарда: ‘О, гадины, мерзавцы, негодяи!’ и его слова: ‘Усядемся и грустные сказанья’ — до конца этой речи, — в 3-й сц. этого же действия обращение Болинброка к Нортемберленду: ‘Нортемберленд, идите к ребрам замка’, тут же весь монолог Ричарда: ‘Что ж королю осталось? покориться?’, — в д. 4-м, 1-я сц. тирада Омерля: ‘Принцы и лорды, что я должен отвечать презренному?’, — тут же монолог Ричарда: ‘Увы, зачем я призван к королю?’, — заключительные слова трагедии, начиная от слов Экстона: ‘Я приношу твой погребенный страх’, и друг.— Заслуживает также внимания уменье переводчика справиться с теми местами, где в подлиннике игра слов или что-нибудь в этом роде. Напр. в 1-й сц. 2го д. монолог Гаунта, где автор играет словом ‘Gaunt’ как собственным именем, и словом, означающим ‘сухопарый, высохший’, г. Михаловский передает так: Ричард спрашивает Гаунта: ‘Ну, как живешь, как можешь старый Ганть?’ А тот отвечает:

‘Как мне к лицу подходит это имя!

Да, Гант — сухарь, от старости засохший!

Во мне печаль держала скучный пост —

Кто не худел от долгого пощенья?

Я бодрствовал за спящую отчизну —

Бессонница кого не изнурит?

А изннуренье сушит человека.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Да, я так сух, что годен для могилы,

Сух, как сама могила, где лежат

В ее пустой утробе только кости’.

Удачно переведено вышеупомянутое место, где ‘pardon’ и ‘pardonnez-moi’, хотя напрасно слово ‘pardon’ заменено русским ‘прощенье’, тогда как ‘pardonnez-moi’ и все последующее (о французском языке) сохранено.

Считаю все вышесказанное достаточным, чтобы показать, что оба перевода г. Михаловского, особенно ‘Антония и Клеопатры’, составляют капитальное приобретение в вашей переводной поэзии вообще, а относительно Шекспира, в частности, являются таким трудом, который, при исправлении указанных нами легких недостатков, должен быть признан безукоризненным в художественном отношении. На этом основании, и принимая притом во внимание всю долговременную деятельность на этом поприще (в начале настоящего отчета охарактеризованную) г. Михаловского, я считал бы совершенно справедливым присудить ему половинную Пушкинскую премию.

ПРИЛОЖЕНІЕ

к отчету о переводах ‘Антония и Клеопатры’ и ‘Ричарда II’ Шекспира — Д. Л. Михаловским.

Из ‘Антония и Клеопатры’.

(Действие 3-е, сцена 9-я).

Подлинник.

Antony. Hark! the land bids me tread no more upon’t, —

It is asham’d to bear me! — Friends, come hither:

I am so lated in the world, that I

Have lost my way for ever: — Ге a ship

Laden with gold, take that, divide it, fly,

And make your peace with Caesar.

All. Fly! Not we.

Antony. I’ve fled myself, and have instructed cowards

To ron and show their shoulders. — Friends, be gone,

I have myself resolv’d upon a course

Which has no need of you, be gone:

My treasure’s in the harbour, take it. — O,

I follow’d that I blush to look upon:

My very hairs do mutiny, for the white

Reprove the brown for rashness, and they them

For fear and doting. — Friends, be gone: you shall

Have letters from me to some friends that will

Sweep your way for you. Pray you, look not sad,

Nor make replies of loathness: take the hint

Which my despair proclaims, let that be left

Which leaves itself: to the sea-side straight way:

I will possess you of that ship and treasure.

Leave me, I pray, a little: pray you now: —

Kay, do so, for, indeed, I’ve lost command,

Therefore I pray you…

Перевод.

Антоний. Вы слышите, земля мне запрещает

Ходить по ней: носить меня ей стыдно.

Друзья мои, на этом свете я

Так запоздал, что потерял дорогу,

И навсегда. Есть у меня корабль,

Весь золотом наполненный: возьмите

Его себе, богатством поделитесь

И к Цезарю бегите,

Все. Мы? О, нет!

Ант. Я сам бежал и трусов научил

Я способу показывать затылок.

Друзья мои, уйдите, я решился

Идти путем, где вы не нужны мне.

Моя казна — там, в гавани, возьмите….

Как сильно я увлекся тем, на что

Теперь взглянуть не в силах, не краснея!

Все волосы на голове моей

Возмущены, седые нападают

На темные, за безрассудство их,

А черные — на седину, за трусость.

Бегите ж от меня, я дам вам письма

К моим друзьям, они проложат путь вам.

Я вас прошу: не будьте так печальны,

Не спорьте и примите вы совет,

Что вам мое отчаянье диктует.

Оставьте то, что бросило себя,

Отправимся на пристань, передам я

Вам тот корабль с сокровищем моим.

Теперь меня оставить на минуту

Прошу я вас, да, именно прошу:

Повелевать— уж я лишился права.

(Действие 4-е, сц. 10-я).

Подлинник.

Antony. …….All is lost.

This foul Egyptian hath betraj’ed me,

My fleet hath yielded to the foe, and yonder

They cast their caps up, and carouse together

Like friends long lost. — Triple-turn’d whore’tis thoa

Hast sold me to this novice, and my heart

Makes only wars on thee. — Bid them all fly,

For when I am reveng’d upon my charm,

I have done all: — bid them all fly, be gone. —

О, sun, thy uprise shall I see no more,

Fortune and Antony part here, even here

Do we shake bands. — All come to this?— The hearts

That spaniePd me at heels, to whom I gave

Their wishes, do discandy, melt their sweets

On blossoming Caesar, and this pine is bark’d,

That overtopp’d them all. Betray’d I am:

0, this false soul of Egypt! this grave charm —

Whose eye beck’d forth my wars, and call’d them home,

Whose bosom was my crownet, my chief end —

Like a right gipsy, hath, at fast and loose,

— BeguiPd me to the very heart of loss. —

What, Eros, Eros!…

Перевод.

……………Пропало все! Меня

Проклятая египтянка сгубила.

Мой флот сдался, побратался с врагом.

Там вверх они теперь бросают шапки

И вместе пьют, как старые друзья,

Что уж давно друг с другом не видались.

Трекратная блудница! Это ты,

Ты продала меня молокососу, —

И злобствую я только на тебя.

(Сквару). Вели им всем бежать. Иди. — О, солнце,

Мне не видать восхода твоего!

Фортуна и Антоний расстаются, —

Как раз вот здесь прощаются они.

И все дошло до этого? Сердца,

Что ластились ко мне, как собачонки,

Которых я желанья исполнял—

Растаяли и изливают сладость

На Цезаря цветущего, сосна,

Которая над всеми возносилась

Вершиною, ободрана. Я предан.

О, лживая египетская тварь!

Зловредная волшебница, что взглядом

Мои войска могла послать в поход,

Иль отозвать обратно, ты, чья грудь

Была моим венцом и главной целью —

Как истая цыганка обманула

И провела меня до самой бездны

Погибели… Эй, Эрос, Эрос, Эрос!…

(Действие 5-е, сцена 2-я).

Подлинник.

Gleop. His legs bestrid the ocean, bis rear’d arm

Crested the woldd, his voice was propertied

As all the tuned spheres, and that to friends,

But when he meant to quail and shake the orb,

He was as rattling thunder. For his bounty,

There was no winter in’t, an autumn’t was

That grew the more by reaping, his delights

Were delphin-like: they show’d his back above

The element they liv’d in: in his livery

Walk’d crowns and crownets, realms and islands were

As plates dropp’d from bis pocket.

Перевод.

………………Он ногою

Перешагнул чрез океан, рукою,

Вверх поднятой, увенчивал он мир,

А в голосе его соединялась

Вся музыка небесных сфер, когда

К своим друзьям он с речью обращался,

Когда же он желал поколебать

Вселенную, тогда, подобно грому,

Он грохотал. Он в щедрости своей

Не знал зимы, всегда была в ней осень

Обильная: чем больше жали в ней,

Тем более там жатва возрастала.

Среди утех, он как дельфин, всплывал

Всегда наверх, играя той стихией,

В которой жил. Слугами он имел

Властителей в венцах больших и малых,

И из его кармана острова

И царства, как монета, рассыпались.

(Там же).

Подлинник.

Cleop. Give me my robe, put on my crown, I have

Immortal longings in me, now no more

The juice of Egypt’s grape shall moist this lip:

Yare, yare, good Iras, quick. — Me thinks, I hear

Antony call, I see him rouse himself

To praise my noble act, I hear him mock

.The luck of Caesar, which the gods give men

Texcuse their after wrath. Husband, I come.

Now to that name my courage prove my title!

I’m fire and air, my other elements

I give to baser life… So, — have you done?

Come then, and take the last warmth of my lips.

Farewell, kind Charmian. Iras, long farewell.

Have I the aspic in my lips? Dost fall?

If thou and nature can so gently part,

The stroke of death is as a lover’s pinch,

Which hurts, and is desir’d. Dost thou lie still?

If thus thou vanishest, thou tell’st the world

It is not worth leave-taking.

Перевод.

Порфиру дай, корону мне надень.

Томлюся я желаньем бессмертья.

Отныне губ моих не усладит

Сок из дозы египетской. Ну, Ира,

Поторопись. Мне кажется, я слышу

Антония призыв: вот он встает,

Чтоб похвалить меня за мой поступок.

Я слышу, как над Цезаревым счастьем

Смеется он: нам боги счастье шлют,

Чтоб оправдать их будущую кару.

Иду, супруг. Так называть тебя

Я мужеством моим достигла права,

Я вся — огонь и воздух, низшей жизни

Все прочия стихи отдаю.

Ну, кончили? Примите же последний

Горячий поцелуй мой. Хармиана,

Прощай. И ты прощай на веки, Ира.

Упала ты? Ужели яд эхидны

В моих губах таится? Если так

Легко с своей ты жизнию рассталась.

То смерть — щипок любовника, который

Приятен нам, хоть причиняет боль

Спокойна ты? Когда ты так скончалась,

То миру ты тем самим говоришь,

Что с ним совсем не стоит и прощаться.

II.

Из ‘РИЧАРДА II’.

(Действие 3-е, сцена 2-я).

Подлинник.

Rich…………………………..

………………………………

…nothing can we call our own but death,

And that small model of the barren earth

Which serves as paste and cover to our bones.

For God’s sake, let me sit upon the ground

And tell sad stories of the death of kings:

How some have been depos’d, some slain in war,

Some haunted by the ghosts they have depos’d,

Some poisonM by their wives, some sleeping kill’d,

All murder’d. For within the hollow crown

That rounds the mortal temples of a king

Keeps Death his court, and there the antic sits,

Scoffing his state, and grinning at his pomp,

Allowing him a breath, a little scene

To monarchize, be fear’d, and kill with looks,

Infusing him with self and vain conceit,—

As if this flesh, which walls about our life,

Were brass impregnable, and humour’d thus,

Comes at the last, and with a little pin

Bores through his castle-wall and—farewell king!

Cover your heads, and mock not flesh and blood

With solemn reverence, throw away respect,

Tradition, form, and ceremonious duty,

For you have but mistook me all this while.

1 live with bread like you, feel want, taste grief,

Need friends: — subjected thus,

How can you say to me, I am a king?

Перевод.

Что можем мы назвать теперь своим?

Лишь смерть, да клок земли, что нам послужит

Покрышкою и ложем для костей.

Усядемся, и грустные сказанья

Припомним мы о смерти королей.

Одни из них низвергнуты с престола,

Другие же погибли на войне,

Преследуемы призраками были

Монархов, что низвергнули они,

Иль женами отравлены своими,

Иль, спящие, убиты… Сколько их

Умерщвлено!.. Да, в пустоте коровы,

Над бренными висками короля,

Гнездится смерть, таи шут сидит коварный,

Глумящийся над пышностью его,

Играющий его верховной властью.

И этот шум дает ему дышать,

Разыгрывать коротенькую сцену

Державного величия, быть грозным,

И взглядами своими убивать,

Внушив ему пустое самомненье,

Забвение о бренности своей¹),

Как будто плоть, оградою которой

Окружена земная наша жизнь,

Вся отлита из вековечной меди.

И наконец, натешившись над ним,

Подкрадется — и маленькой булавкой

Твердыню ту проткнет — прощай, король!

Накройте же вы головы, милорды,

Торжественным почтением своим

Над плотию и кровью не глумитесь,

Отбросьте прочь предания и формы,

Пустой почет и пышный этикет,

До этих пор во мне вы ошибались,

Подобно вам я пищею живу,

Я чувствую и скорби, и лишенья,

Нуждаюсь я в друзьях, подвластен я:

Как можете вы звать меня монархом?…

¹) Лишний стих.

(Действие 4-е, сцена 1-я).

Подлинник.

Rich. Alack, why am I sent for to a king,

Before I have shook off the regal thoughts

Wherewith I reign’d ? I hardly yet have learn’d

Т’insinuate, flatter, bow and bend my knee:

Give sorrow leave awhile to tutor me

To this submission. Yet I will remember

The favours of these men, were they not mine?

Did they not sometime cry ‘All hail’ to me?

So Iudas did to Christ: but he, in twelve,

Found truth in all but one, I, in twelve thousand, none.

God save the king!—Will no man say amen?

Am 1 both priest and clerk? Well then, amen.

God save the king! Although I be not he,

And yet, amen, if heaven do think him me.

Перевод.

Увы, зачем я призван к королю,

Не отрешась от королевских мыслей,

С которыми я царствовал? Я льстить,

Наушничать, сгибать мои колени

И кланяться еще не научился:

Так дайте срок, чтобы меня печаль

Покорности подобной научила.

Однакоже, я помню хорошо

Черты людей вот этих. И не мне ль

Недавно так они принадлежали?

Не мне ль они ‘да здравствует!’ кричали?

Так поступил Иуда со Христом,

Но из двенадцати учеников

Лишь в нем одном Христос нашел измену,

Я ж верности не нахожу ни в ком,

И у меня Иуд двенадцать тысяч!..

Да здравствует король! Ужель не скажет

Никто ‘Аминь?’ Ужель, в одном лице,

Я должен быть — священник и причетник?

И так, ‘аминь!’ да здравствует король!

Я — не король, но говорю ‘аминь!’

Когда меня таким считает небо…

(Действие 5-е, сцена 6-я).

Подлинник.

Exton. Great king, within this coffin I present

Thy huried fear, herein all breathless lies

The mightiest of thy greatest ennemies,

Richard of Bordeaux by me hither brougth.

Boling. Exton, I thank thee not, for thou hast wrought

A deed of slander, with thy fatal hand,

Upon my head and all this famous land.

Ext. From your own mouth, my lord, did I this deed.

Boling. They love not poison that do poison need,

Nor do I thee: though I did wish him dead,

I hate the murderer, love him murdered.

The guilt of conscience take thou for thy labour,

But neither my good word nor princely favour,

With Cain go wander through the shades of night,

And never show thy head by day nor light.

Lords, I protest, my soul is full of woe,

That blood should sprinkle me to make me grow,

Come, mourn with me for that I do lament,

And put on sullen black incontinent:

I’ll make a voyage to the Holy Land,

To wash this blood off from my guilty hand.

March sadly after, grace my mourning here,

In weeping after this untimely bier.

Перевод.

Экст. Я приношу твой погребенный страх.

Вот здесь, в гробу, лежит бездушный прах

Сильнейшего из всех твоих врагов —

Прах Ричарда.

Бол. Но благодарных слов

За то не жди. Позорное деянье

Губительной рукой ты совершил,

Ты голову мою стыдом покрыл

И всю страну.

Экст. Я лишь твое желанье

Исполнил

Бол. Яд противен и тому,

Кто принужден прибегнуть был к нему:

Так точно ты мне ненавистен стал.

Хоть Ричарда кончины я желал, —

Теперь, когда его убитым вижу,

Люблю его, убийцу — ненавижу.

Возьми за труд души преступной гнет,

Но от меня ни ласки, ни щедрот

Не ожидай, и с Каином скитайся

Во тьме ночной, при свете не являйся.

Милорды, вам свидетельствую я:

Прискорбием полна душа моя,

Что кровь мое величье обагрила,

Едва на трон моя нога вступила.

Наденьте траур, мы к земле святой

Отправимся, со скорбию глубокой,

Смыть эту кровь с руки моей жестокой.

С печалию последуйте за мной.

Почтите здесь вы траур мой унылый

Рыданием над этою могилой.

1890. Трагедии Шекспира ‘Антоний и Клеопатра’ и ‘Ричард II’ в переводах Д. Л. Михаловского.— Сб. ОРЯС имп. Акад. наук, т. LII, No 6, стр. 36—54.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ В целях экономии места в приведенном разборе трагедий Шекспира в переводе Д. Л. Михаловского произведены значительные сокращения за счет однородных примеров, кроме того, опущен второй раздел (разбор трагедии ‘Ричард II’), построенный аналогично первому.

² Намек на принципы перевода А. В. Дружинина (см. выше, стр. 305—311).

³ Намек на принципы перевода А. Л. Соколовского (см. ниже, стр. 511).

⁴ Намек на принципы перевода А. А. Фета (см. выше, стр. 327—338 и критический отзыв о переводах Фета из Шекспира Д. Л. Михаловского — стр. 454—467).

⁵ См. примеч. 5 к разделу ‘М. Л. Михайлов’.

Читайте также: