Торжество Джинго, Дженкинс Эдвард, Год: 1878 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 44 минут(ы)

Торжество Джинго.

Политическая сатира

Е. Дженкинса¹

¹ Hakeholme, or the Apothosis of Jingo — а satire by Edward Jenkins. London, 1878.

Сатиры автора ‘Джинксова Младенца’, въ послдніе годы, составляютъ одно изъ замчательнйшихъ явленій англійской литературы. Почти каждое крупное политическое событіе, почти каждая общественная язва побуждаютъ его взяться за перо и набросать въ нсколько часовъ живую картину, въ которой, съ безпощадной ироніей и пламеннымъ негодованіемъ, онъ клеймитъ то или другое зло, мшающее мирному прогрессу его страны и побдоносному шествію всего человчества по пути добра, правды и свободы. Конечно, непостижимое въ наши дни торжество узкой, тщеславной, стремящейся лишь къ мишурной слав и личнымъ интересамъ политики лорда Биконсфильда, должно было главнымъ образомъ обратить на себя безпощадные удары его бичующей сатиры. Читатели ‘Отечественныхъ Записокъ’ еще, вроятно, помнятъ мастерской его разсказъ: ‘Пятно на голов королевы или сказка о томъ, какъ маленькій Бенъ, старшій половой, перемнилъ вывску ‘Королевская Гостинница’ на ‘Императорскій Отель’ {‘Отеч. Записк.’, 1876 годъ, No 5-й.}, въ которомъ съ такимъ саркастическимъ юморомъ онъ осмялъ первый шагъ высшей политики Дизраэли, легкомысленное ‘превращеніе старинной, конституціонной королевы въ императрицу parvenue’. Но послдующіе гигантскіе прыжки этой системы политическихъ эффектовъ, неостанавливающейся ни передъ какими нарушеніями конституціи и народныхъ правъ въ своей бшенной погон за призрачной славой для страны и матеріальныхъ благъ сильнымъ міра сего, уже вызываютъ не веселый смхъ, а негодующій протестъ оскорбленнаго гражданина, и вотъ въ послднемъ своемъ произведеніи Дженкинсъ, все въ той же сатирической, но въ гораздо боле серьзной форм, пригвоздилъ къ позорному столбу восточныя фантазіи лорда Биконсфильда, принесшія ему орденъ Подвязки и столько мишурной славы, а облагодтельствуемой имъ стран только матеріальныя потери и нравственное безчестье.

Передъ нами уже не маленькій разсказъ на нсколькихъ страничкахъ, а цлый томъ, затрогивающій самыя серьзные основные вопросы, нетолько общественные и политическіе, но нравственные и религіозные. Нкоторые критики упрекаютъ Дженкинса, что, перенеся свою сатиру въ такую высокую сферу, онъ слишкомъ поверхностно отнесся къ религіозной сторон своего труда, но лучшимъ оправданіемъ въ этомъ случа автора ‘Мальчика-съ-Пальчикъ’ — поспшность работы, неизбжная при такихъ животрепещущихъ литературныхъ произведеніяхъ, которыя должны налету схватывать вопросы и событія данной минуты, Наконецъ, это — не богословскій трактатъ, а политическая сатира, какъ самъ Дженкинсъ назвалъ свой новый очеркъ. Что же касается насъ, русскихъ, которыхъ глубоко интересуетъ роль Англіи въ восточномъ вопрос, составляющая предметъ ‘Торжества Джинго’, религіозные, чисто англійскіе вопросы намъ нисколько не любопытны и даже совершенно чужды. Поэтому мы и предпочли познакомить читателей съ этимъ замчательнымъ сочиненіемъ талантливаго автора не въ подстрочномъ перевод, а въ извлеченіи, причемъ главы, посвященныя религіознымъ вопросамъ, изложены въ самомъ сокращенномъ, сжатомъ вид.

Безъ сомннія, совершенно излишне поднимать маски, которыя Дженкинсъ счелъ нужнымъ, изъ приличія, набросить на дйствующія лица своей сатиры. Он такъ прозрачны, что всякій, конечно, узнаетъ въ лорд Бенджинго — лорда Биконсфильда, въ Гудрок — Гладстона, въ лорд Нользле — лорда Дерби, въ лорд Сальтимбюри — лорда Салюсбри, въ англійскомъ кардинал — Маннинга, въ оратор, бичующемъ Дизраэли въ нижней палат — Брайта, въ Старфит — сэра Вильяма Гаркорта, въ Марскомб — Джорджа Тревельяна, племянника Маколея, въ Chimes — Таймсъ, въ Daily Bellograph — Daily Telegraph и т. д., и т. д.

I.

Сэръ Ричардъ Мандевиль Гавергольмъ, баронетъ и членъ парламента, представитель мстечка Бигбюри, богатый землевладлецъ, наслдникъ древняго рода, человкъ умный, краснорчивый и дловой, хотя энтузіастъ по нкоторымъ вопросамъ, разговаривалъ въ одной изъ эалъ Палаты Общинъ, гд собираются члены оппозиціи, съ Эрнестомъ Вивелемъ Виллезденомъ. Этотъ послдній джентльмэнъ былъ третій сынъ лорда Роклю, представитель Слопшира, радикальный вигъ, не молодой, но не успшный политическій дятель, другъ Пиля, Абердина, Росселя, Кобдена, Брайта и Гладстона, его прежній пламенный энергичный радикализмъ мало по-малу разсялся, какъ дымъ изъ фабричныхъ трубъ, омрачающихъ небо его родного графства, и теперь онъ отличался только холоднымъ умомъ и циничнымъ безвріемъ.

Въ эту минуту въ палат происходили жаркія пренія, длившіяся уже нсколько дней, предметъ ихъ былъ достоинъ вниманія. Дло шло ни боле, ни мене, какъ о будущности юговосточной Европы и о заключеніи мира. Стоило объ этомъ поговорить! Общественное мнніе было сильно возбуждено, и совершенно естественно. Англія вела свою послднюю великую войну по этому вопросу и національный бюджетъ продолжалъ нести на себ ежегодно бремя громадныхъ расходовъ, которые государственные люди, управлявшіе въ то время страной, находили необходимыми для поддержанія слабыхъ противъ сильныхъ, для обузданія излишняго честолюбія могущественной державы. Еще много оставалось въ живыхъ дтей, женъ и родителей храбрыхъ воиновъ, покоившихся подъ крымскими курганами. Не удивительно, что вся страна съ необыкновеннымъ пыломъ занялась этимъ вопросомъ. Но чувства страны измнились: долгій миръ вселилъ въ народ мирныя мысли и научилъ его любить миръ. Общественное сочувствіе избрало себ другой предметъ. Жестокія зврства охладили симпатію къ одной націи и стушевали непріязнь къ другой. Два могучіе потока увлекали въ равныя стороны общественное мнніе. Съ одной стороны парадировали недовріе и ненависть къ Россіи, съ другой — состраданіе и сочувствіе къ страждущимъ народамъ Турціи. Каковы бы ни были побужденія той или другой партіи, никто не могъ отрицать, что источниками перваго потока были страхъ и личный интересъ, а второго — человколюбіе, вра въ истину и справедливость. Временно первое мнніе одерживало верхъ. Это была вчная старая борьба между добромъ и зломъ, и пока зло торжествовало.

Одна партія полагала, что стран необходима война. Въ продолженіи двадцати лтъ она не воевала, исключая мелкой борьбы въ Абиссиніи и на западномъ берегу Африки. Могущественной націи полезно иногда пустить кровь, разсуждали великіе философы старой торійской школы, нын обращенной въ новую вру ‘Джинго’. Война была необходима, по ихъ словамъ, для поддержанія національной славы, омраченной министерствомъ Гудрока, экономичнымъ, благодтельнымъ, но не блестящимъ и слишкомъ, отзывавшимся Манчестеромъ и коммерческими сферами. Кром того, тутъ были замшаны и такъ называемые англійскіе интересы. Слдующій силогизмъ, вполн достойный ихъ логики, ясно выражалъ политику приверженцевъ Джинго.

Христіанство и цивилизація полезны для свта, Англія самая христіанская и цивилизованная страна, сл&#1123,довательно, интересы Англіи — интересы всею свта.

Съ такимъ силогизмомъ на щит можно было вызывать на бой весь свтъ, даже самого діавола.

Востокъ! Востокъ! Востокъ! Глаза всхъ были обращены на эту древнюю колыбель человчества. Члены Высокой Церкви, сектанты и атеисты одинаково обернулись на Востокъ. Тамъ, подъ лучами восходящаго солнца, въ океан крови и слезъ, разршались сложные, животрепещащіе вопросы. Весь свтъ смотрлъ съ ужасомъ на роковую драму, неожиданно розыгравшуюся на этой блестящей сцен, въ мирные осенніе мсяцы. Долго цивилизованные и христіанскіе народы закрывали глаза, затыкали уши, закаляли сердца, чтобы не видть, не слышать, не чувствовать того, что происходило на Восток, надясь, что дла, въ конц концовъ, не такъ дурны, какъ увряли нкоторые, но теперь вдругъ, въ одно мгновеніе ока, страшная истина поразила, какъ бы острымъ кинжаломъ самыя жесткія сердца и могучій трубный гласъ заставилъ всхъ очнуться и взглянуть прямо въ глаза ужасающей правд. Такова непостижимая сила безпомощныхъ, безпредльныхъ страданій, которыя возбуждаютъ въ самой черствой душ сожалніе, укоры совсти и мучительное чувство безпокойства.

Не удивительно, что вся Англія поднялась, ей стало страшно, совстно, безпокойно. Одни считали старыхъ рутинныхъ политиковъ несовмстными съ новыми порядками вещей и проводили свой новый взглядъ, другіе настаивали на сохраненіи старыхъ государственныхъ якорей и канатовъ. Партіи раздлились между отвлеченными симпатіями и преданностью своимъ интересамъ. Корабль несущійся на всхъ парусахъ на встрчу грозной бур подъ ненадежнымъ управленіемъ кормчаго, не пользующагося довріемъ смущеннаго экипажа — вотъ въ какомъ положеніи находилась Англія.

Гавергольмъ только-что произнесъ въ палат рчь, умную, сильную, мстами краснорчивую, зрло обдуманную, основанную на точныхъ свдніяхъ и, главное, искреннюю. Но онъ провелъ нсколько идей, которыя возбудили пламенныя неодобренія его циничнаго пріятеля.

— Вы энтузіазтъ, Гавергольмъ, сказалъ Виллезденъ: — это большая ошибка. Энтузіазмъ ничего не приноситъ, хотя бы и былъ справедливъ, но онъ никогда не бываетъ справедливъ. Энтузіазмъ иметъ такое же отношеніе къ здравому смыслу, какъ сонъ къ дйствительности. Онъ производитъ сумбуръ въ самой умной голов. Я никогда не видывалъ, чтобы въ парламент занималъ высокое мсто человкъ не хладнокровный, не строго дловой. Конечно, иногда выскакиваютъ люди совершенно противоположнаго строя, напримръ Серкомбъ, который кипятился изъ-за женскихъ правъ и прочихъ гуманныхъ безумій, но, любезный другъ, я васъ не мшаю съ такими людьми, хотя, признаюсь, вы очень близко къ нимъ стоите. Нтъ, врьте мн, искренность и горячность непригодны дловому человку. Посмотрите, какъ Гудрока губитъ его проклятая искренность. Идетъ ли вопросъ о китайскомъ фарфор или найдутъ подозрительные остатки Трои — онъ выходитъ изъ себя. Противъ непогршимости папы онъ кричитъ съ пной у рта, греческій вопросъ его сводитъ съ ума, а восточный доводитъ до бшенства. Никогда свтъ не видывалъ такого великаго безумца, но вы сами сознаетесь, что это безуміе портитъ дло.

— Оставимъ въ поко Гудрока, отвчалъ Гавергольмъ: — я желалъ бы быть такимъ безумцемъ. Энтузіазмъ, а не холодный разсудокъ движетъ міромъ.

— Я удивляюсь, что вы такого мннія въ виду результатовъ энтузіазма. Исторія полна подобными великими мужами, но люди здравомыслящіе, въ род васъ, должны сдерживать ихъ энтузіазмъ и слдовать только мудрымъ совтамъ. Достаточно мы слышимъ повсюду проповдей, къ чему и государственнымъ людямъ записываться въ проповдники? Я только что съ удивленіемъ, хотя и съ удовольствіемъ выслушалъ вашу рчь. Какъ можетъ человкъ, такой развитой и разумный, какъ вы, толковать объ обязанности государства, руководствоваться въ своей политик высшими принципами нравственности и религіи? Что это за принципы? Я понялъ бы, еслибъ вы сослались на принципы здраваго смысла, общественной пользы и опыта, а ваши принципы — миъ. Свтъ руководится однимъ принципомъ — пользой, направленіе человческимъ дламъ даютъ не миическія преданія, которыми тшатся пасторы, патеры и старухи, а практическій, здравый смыслъ, основанный на знаніи и фактахъ.

— Но если вы отрицаете вс нравственные принципы, воскликнулъ Гавергольмъ:— то куда же днется отвтственность людей передъ Творцомъ…

— Все это вздоръ, Гавергольмъ, бросьте свои сентиментальности и взгляните трезво на свтъ. Неужели, видя, что длается вокругъ васъ, вы можете врить, что міромъ руководить Богъ, премудрый, всеблагой и всемилостивый, какимъ его провозглашаютъ т самые люди, которые своими дйствіями всего краснорчиве опровергаютъ Его существованіе. Бога нтъ, или свтъ былъ бы иной.

— О! воскликнулъ Гавергольмъ.

— Да, Бога нтъ: укажите мн на одного человка или группу людей, которые своей жизнью и практическимъ примненіемъ проповдуемыхъ ими принциповъ доказывали бы, что Богъ существуетъ на дл, а нетолько на словахъ.

Гавергольмъ ничего не отвчалъ, онъ пожалъ плечами и, отойдя отъ стараго циника, заговорилъ съ проходившимъ мимо сдымъ, но еще очень живымъ и энергичнымъ человкомъ, съ черными блестящими глазами, большой головой и лицомъ, напоминавшемъ стальной водорзъ паровой яхты.

Это былъ крупный капиталистъ, представитель одной изъ великихъ финансовыхъ силъ Европы. Владя громаднымъ капиталомъ, онъ побдоносно шелъ по своему пути, преодолвая всевозможныя преграды. Въ его глазахъ, политика, партіи, борьба народовъ, революціи, соперничество церквей греческой, католической и протестантской имли интересъ лишь насколько они касались главнаго рычага всхъ человческихъ дйствій — денегъ. То, что обыкновенно считается корнемъ зла, онъ считалъ корнемъ добра, и не удивительно, что деньги были основой его колоссальнаго вліянія на весь свтъ. Его интересы были тсно связаны съ судьбою всхъ націй, всего человческаго рода.

Быть можетъ, вы, читатели, никогда не думали о томъ удивительномъ положеніи, которое занимаютъ въ настоящее время подобные финансисты. Эти евреи (они всегда евреи), умные, хитрые, образованные, знающіе лучше императоровъ, королей и министровъ вс глубочайшія политическія тайны, молча, тихо, незамтно забираютъ въ руки весь міръ. Ихъ финансовая, политическая и даже умственная сила ростетъ съ каждымъ днемъ въ каждомъ центр каждой націи. Кто можетъ предвидть дальнйшую судьбу этой могучей расы, держащей уже и теперь въ своихъ рукахъ финансы самыхъ сильныхъ и гордыхъ государствъ?

— Ну, Де-Джексъ, сказалъ Гавергольмъ:— что вы думаете о сегодняшнемъ засданіи.

Де-Джексъ былъ либералъ, но, какъ вс его соплеменники, ненавидлъ великую славянскую державу. Въ этомъ іезуиты, евреи и джинюиты.

— О, я думаю, что вы вс дураки.

— Это откровенно, отвчалъ Гавергольмъ, добродушно:— сдлайте милость, научите меня уму разуму.

— Вы подвергаете опасности интересы государства изъ-за пустой сентиментальности.

— Какой сентиментальности?

— Да, для васъ бдствія горсти бдныхъ, невжественныхъ, дикихъ обитателей Балканскаго Полуострова, важне правъ и интересовъ громадной цивилизованной имперіи, какъ наша. Я называю это глупостью. Мы можемъ слишкомъ много потерять, рискуя своимъ положеніемъ, какъ могущественной державы и обладательницы Индіей ради какихъ-то сентиментальныхъ симпатій.

— А истина и справедливость? воскликнулъ Гавергольмъ.

— Истина и справедливость не имютъ никакого отношенія къ этому вопросу, дло идетъ о существованіи имперіи.

— Это ваша теорія Де-Джексъ? Такъ вы не думаете о человчеств?

— Да, но только прежде о себ.

— Вотъ въ этомъ мы съ вами и расходимся, моя нравственная теорія учитъ меня прежде думать о другихъ, а потомъ о себ.

— А это та теорія, которую вы называете христіанской, сказалъ еврей съ иронической улыбкой: — много говорятъ объ этой теоріи, но я не видывалъ, чтобы кто-нибудь поступалъ согласно ей. Все это нелпость и вздоръ, не имющіе никакого значенія на практик. А для меня только и важно то, что вліяетъ на дла. По мн,ваша болтовня, прибавилъ онъ, указывая пальцемъ на палату:— пустяки. Она ничего не измняетъ, ни на кого не дйствуетъ. Всякій уже давно составилъ свое мнніе. Для меня важна только балотировка. Поколеблетъ ли она правительство? Понизить ли фонды? Увеличитъ ли надежды на миръ или приведетъ къ европейской войн? Вы только-что говорили о правахъ національностей. Признаюсь, я восхищенъ вашей рчью. Она прекрасно составлена, очень краснорчива и блещетъ классическими красотами. Но права національностей? Кто обращалъ серьзное вниманіе на эти пустыя слова до той минуты, какъ Наполеонъ эксплуатировалъ ихъ, старый дуракъ, для своихъ династическихъ цлей. Это просто было безуміе съ его стороны. Свобода народовъ юго-восточной Европа! Это только фраза. Эти народы недостойны свободы. Когда они будутъ ея достойны, то завоюютъ ее сами. Все это хорошо говорить сумасшедшему Гудроку, но человку дловому, подающему большія надежды и стремящемуся къ власти…

— О, вы не врите..

— Да вдь и вы не врите въ этотъ вздоръ.

— Извините, Де-Джексъ, говорите только о себ. Я врю въ великіе нравственные принципы, открытые намъ свыше, и справедливость которыхъ доказана вковымъ опытомъ всего человчества, я врю въ положительныя истины, лежащія въ основ общества, философіи, гуманности, я…

— Довольно, Гавергольмъ, перебилъ его Де-Джексъ:— простите, что я васъ останавливаю, но я люблю быть точнымъ, опредленнымъ. Всякое дло основано на факт, и я никогда не занимаюсь длами съ поэтами или съ сумасшедшими. Мы — великая нація, богатйшая, а, слдовательно, могущественнйшая на свт. Какъ мы дошли до этого? Мы не сентиментальностями нажили свои богатства и достигли могущества. Мы заняли первое мсто среди народовъ не врностью нравственнымъ принципамъ. Наше завоеваніе Индіей также безнравственно и несправедливо, какъ завоеваніе Испаніей Мексики или Перу. За насъ было не право, а сила. Мы жаждали основать громадную имперію и удовлетворили этой жажд, вопреки всмъ библіямъ и вчнымъ принципамъ истины и справедливости. Мы и теперь слдуемъ той же политик. Вспомните южную Африку и Фиджи.

— Мы до сихъ поръ дйствовали, какъ разбойники и пираты, воскликнулъ Гавергольмъ.

— Нтъ, мы поступали такъ, какъ были должны. Турки называютъ это кизметъ. Мы видли или чувствовали инстинктивно, что иначе не достигнемъ власти, а власть, разумно примняемая, даетъ богатство, приводящее въ движеніе весь свтъ. Впрочемъ, вроятно, эту политику можно оправдать и христіанскими принципами. Вдь въ палат лордовъ всегда сидли епископы, но ни одинъ изъ нихъ не протестовалъ противъ кровавой и корыстной, по вашему мннію, политики Питта. Они слишкомъ были благоразумны. Поврьте мн, не примшивайте нравственности и религіи къ политик. Между ними нтъ ничего общаго. У націи нтъ совсти, кром интереса, нтъ руководящаго закона, кром самосохраненія. Наконецъ, успхъ оправдываетъ все.

— А врите вы въ Бога? спросилъ неожиданно Гавергольмъ, смотря пристально на своего собесдника.

— Врю ли я въ Бога? воскликнулъ еврей, пораженный суеврнымъ страхомъ:— вы не хотите меня оскорбить или посмяться надъ такимъ святымъ предметомъ? Разв я могу не врить исторіи моего народа?

Еврей казался глубоко взволнованнымъ.

— Извините, если я васъ оскорбилъ, отвчалъ Гавергольмъ:— но я хотлъ ясно опредлить, на какой почв мы стоимъ, такъ какъ ваши идеи во многомъ сходны съ тмъ, что мн только-что говорилъ Виллезденъ. Вы совтовали мн не руководствоваться нравственными принципами.

— Да, въ политик и въ длахъ, но не въ отвлеченной сфер.

— Это все равно. Вы не желаете, чтобы мы примняли на практик нравственные принципы, значитъ вы ихъ совершенно отвергаете, а признаете только одинъ интересъ.

— Еще бы: онъ извстный интересантъ и признаетъ только пятьдесятъ процентовъ, замтилъ сэръ Вильямъ Ватерби, энтузіастъ и юмористъ, который, стоя у камина, слышалъ послднія слова и неожиданно вмшался въ разговоръ.

Гавергольмъ и даже Де-Джексъ засмялись.

— Однако, серьзно, господа, о чемъ вы спорите? продолжалъ серъ Вильямъ.

— Да вотъ нашъ общій другъ Гавергольмъ, человкъ не глупый, прекрасно ведущій свои дла и толково разсуждающій о практическихъ вопросахъ, уврялъ только что палату, что наша страна обязана всегда стоять за свободу, человчество и цивилизацію, за угнетенные народы, нравственные принципы и такъ дале. Все это, конечно, должно руководить человкомъ въ частной жизни, но я стараюсь ему доказать, что свтъ никогда не руководствовался такими отвлеченными принципами. Вс вопросы частные и національные разршаются интересами, а не принципами, и сильный всегда одерживаетъ верхъ надъ слабымъ. Что вы на это скажете?

— Я скажу, что никогда не слыхалъ такого откровеннаго изложенія фарисейской теоріи, отвчалъ сэръ Вильямъ Ватерби:— хотя я убжденъ, что ею руководится большинство людей. Лордъ Гранвиль и принцъ Уэльскій часто предсдательствуютъ на банкетахъ, даваемыхъ торговцами спиртныхъ напитковъ, едва ли они убждены, что учрежденіе это нравственно и благодтельно для страны, но совершенно честно считаютъ поддержку полезной его для королевской власти или либеральной партіи.

— Ваше замчаніе очень остроумно, воскликнулъ Гавергольмъ,— но не идетъ къ длу. Что вы скажете о вопрос, о которомъ мы разсуждаемъ?

— Я не согласенъ ни съ тмъ, ни съ другимъ. Де-Джемъ и джингоиты хотятъ сражаться за національные интересы, а вы за принципы. Я же не хочу сражаться ни за то, ни за другое. Я противъ всякой войны.

— Но вдь вы стали бы защищаться отъ иноземнаго завоеванія?

— Это зависло бы отъ обстоятельствъ. Еслибъ иностранный завоеватель былъ лучше Бенджинго, то я призналъ бы охотно его власть, ибо глубоко убжденъ, что ничто не можетъ быть хуже правительства Бенджинго.

— Но поговоримъ серьзно, сказалъ Гавергольмъ.— Неужели вы отрицаете нашъ долгъ, какъ страны, стоящей во глав цивилизаціи, заступиться за угнетенныхъ подданныхъ Порты?

— Да, отвергаю. Я врю только въ ту свободу, которую народъ самъ завоевываетъ. Я полагаю, что мы должны заботиться о своихъ собственныхъ длахъ, не вмшиваясь въ чужія, обязаны стоять за миръ и показывать другимъ примръ мирнаго, просвщеннаго развитія.

— Ой, ой, воскликнулъ Де-Джексъ:— вы ни во что ставите англійскую честь и англійскіе интересы.

— Ой, ой! воскликнулъ Гавергольмъ:— вы ни во что ставите нравственные принципы.

— Я не понимаю, продолжалъ сэръ Вильямъ Ватерби:— зачмъ намъ быть Донъ-Кихотами и даровать свободу юго-восточной Европ, жертвуя сотнями тысячъ людей и милліонами фунтовъ. Мы ничего не теряемъ, что бы тамъ ни случилось, а крестовый походъ или присоединеніе какой нибудь части Турціи къ нашей имперіи, только навлечетъ на насъ безпокойство, заботы и расходы. Съ одной стороны, англійскимъ интересамъ не грозитъ никакая опасность, а съ другой — я руководствуюсь гораздо высшимъ принципомъ, чмъ вы, Гавергольмъ. Мой принципъ — всеобщій миръ.

— Люди, желающіе поддержать миръ цною чести и независимости, не заслуживаютъ свободы, воскликнулъ съ жаромъ еврей.

— Люди, жертвующіе нравственными принципами и не признающіе нравственнаго долга ради сохраненія мира, хуже язычниковъ, воскликнулъ Гавергольмъ съ негодованіемъ:— вы не врите въ Бога?

— Да, я врю въ Бога мира, отвчалъ Ватерби.

— Не забывайте, продолжалъ Де-Джексъ, стараясь измнить слишкомъ серьзный тонъ разговора: — что восточный вопросъ сильно затрогиваетъ наши интересы. Если Россія возьметъ Константинополь и укрпится на Эгейскомъ Мор, то наше положеніе, какъ восточной державы, поколеблется.

— Отчего? спросилъ Ватерби.

— Отъ существованія рядомъ съ нами громадной, честолюбивой, воинственной и безсовстной славянской державы.

— Вздоръ, отвчалъ Ватерби:— Россіи столько же угрожаетъ громадная, честолюбивая, воинственная и… какъ вы сказали, безсовстная англійская держава. Лучше оставимъ другъ друга въ поко. Какое намъ дло до Константинополя? Пусть Россія его возьметъ, если ей это принесетъ пользу.

— Ну, съ вами и говорить не стоитъ! воскликнулъ банкиръ:— вы совершенно непрактичный человкъ! Дло идетъ о существованіи нашей имперіи, а вы хладнокровно толкуете о Россіи въ Константинопол, словно разговоръ идетъ о Голландіи въ Новой Гвинеи.

— Я долженъ васъ помирить, сказалъ Гавергольмъ: — ибо Ватерби предпочитаетъ миръ всмъ принципамъ, а Де-Джексъ стоить за войну вопреки всмъ принципамъ. Я обязанъ вамъ сказать, господа, что вы оба безнравственные негодяи. Вотъ и все.

Де-Джексъ и сэръ Вильямъ молча поклонились и вс трое съ веселымъ смхомъ разошлись въ разныя стороны.

II.

Гавергольмъ пошелъ въ палату лордовъ. Передъ нимъ развернулась блестящая картина, которая возбуждаетъ въ сердц каждаго англичанина столько воспоминаній объ исторической слав націи, о возвышенныхъ принципахъ ея конституціи, о величіи свободнаго народа.

Въ великолпной зал, освщенной лишь настолько, чтобъ ея размры и богатыя украшенія ярко выступали въ мягкой атмосфер, на пунцовыхъ скамьяхъ сидли пэры. Представительный лордъ канцлеръ помщался на шерстяномъ мшк противъ трона, за нимъ въ живописныхъ трупахъ тснились эксминистры, чины королевскаго двора, сыновья пэровъ, посланники, направо шли ряды серьзныхъ, достопочтенныхъ епископовъ, на поперечныхъ скамьяхъ виднлись два принца королевской крови, съ обихъ сторонъ стола, за которымъ помщались секретари палаты, кишлъ цвтъ англійской аристократіи и правительственныхъ сферъ. Мста вдоль стнъ и верхнюю галлерею занимали, блестя своими роскошными туалетами, принцессы, жены пэровъ и дамы самаго гордаго и древняго двора Европы, а внизу за баллюстрадой и на верху ро об стороны галлереи тснились члены нижней палаты. Все это многочисленное, гордое, могущественное и ни съ чмъ несравнимое собраніе слушало, притаивъ дыханіе, знаменательныя слова, произносимыя человкомъ, который, стоя передъ столомъ, говорилъ, медленно, съ непріятной афектаціей, некрасивыми жестами и постояннымъ повтореніемъ ‘милорды, милорды’.

Въ этотъ день происходили важныя пренія по случаю необыкновеннаго событія, занимавшаго вс умы. Вліятельный членъ кабинета, министръ иностранныхъ длъ вышелъ въ отставку, расходясь съ своими товарищами по жизненному политическому вопросу. Но, удерживаемый условіями отвтственнаго поста, который онъ только-что оставилъ, лордъ Нользлей не могъ ясно объяснить настоящей причины своей отставки. Теперь первый министръ отвчалъ на рчь своего недавняго товарища.

— Что онъ говорилъ, Бунтингъ? спросилъ Гавергольмъ у молодого человка однихъ съ нимъ лтъ, стоявшаго у самой баллюстрады.

— То, что отъ него можно было ожидать, отвчалъ молодой человкъ съ иронической улыбкой:— онъ увряетъ, что жаждетъ мира, но что этотъ миръ невозможенъ, если англійская честь и англійскіе интересы не удовлетворены.

— Мы вс въ этомъ согласны.

— Да, но у него особое, странное понятіе объ англійскихъ интересахъ и чести, къ тому же, онъ не удостаиваетъ объяснить, въ чемъ именно заключается это понятіе. Нсколько времени тому назадъ, мнніе правительства объ интересахъ и чести Англіи было изложено въ депеш тогдашняго министра иностранныхъ длъ и въ рчи министра внутреннихъ длъ, но теперь оно какъ будто требуетъ новаго опредленія и расширенія. Россія благоразумно держится въ условленныхъ границахъ и Англіи не изъ чего съ нею ссориться. Но лордъ Бенджи и то ничего не объясняетъ, увряя, что въ интересахъ Англіи онъ долженъ молчать.

— Еще что онъ сказалъ?

— Онъ выразилъ искреннее сожалніе о потер единственнаго друга, котораго онъ всегда глубоко уважалъ и теперь не перестаетъ уважать. Однако, это не помшало ему бросить грязью въ благороднаго друга.

— Это мефистофельски смлое заявленіе, замтилъ Гавергольмъ:— такъ какъ онъ пользовался помощью своего друга, пока онъ былъ ему нуженъ и бросилъ его при первой возможности.

— Да и нетолько виги, но и вс тори, слушая его, громко смялись. Дале, онъ доказывалъ, къ полному удовольствію джингоитовъ, что правительство всегда было одного мннія, всегда слдовало одной политики, всегда длало всевозможныя уступки другимъ державамъ, и всегда руководило общественнымъ мнніемъ Европы, однимъ словомъ, онъ убждалъ меня, что я дуракъ, что я ничего не понимаю, ничего не слышу и не вижу, что я все забываю и только предразсудки партіи заставляютъ меня не признавать великихъ, непреложныхъ добродтелей лорда Бенджинго и его почтеннаго кабинета. Право, придешь къ тому убжденію, что факты на семъ свт не имютъ никакого значенія, если этотъ фокусникъ уметъ такъ ихъ смшивать и передергивать, что они кажутся никогда не существовавшими. Послушайте его. Какой вздоръ онъ болтаетъ о величіи англійской имперіи, послдній школьникъ постыдился бы говорить такія пошлости и, однако, друзья рукоплещутъ ему, какъ будто онъ произноситъ безсмертныя истины въ самыхъ краснорчивыхъ выраженіяхъ. Посмотрите, вонъ лордъ Сальтимбюри одобряетъ его безмолвными жестами. Вспомните, что этотъ вчно ворчащій, но умный пэръ, говорилъ о своемъ теперешнемъ товарищ, и съ какимъ презрніемъ относился онъ къ фантастическому страху джингоитовъ къ Россіи. Право, усумнишься посл этого, есть ли на свт честность! Возьмите сборникъ Ганзарда и прочтите рчь, которую лордъ Сальтимбюри произнесъ въ нижней палат 15 то іюля 1867 года о лорд Бенджинго. Онъ обвинялъ его тогда въ политическомъ виляніи, въ обман, во лжи, онъ умолялъ почтенныхъ членовъ своей партіи не преклоняться слпо передъ успхомъ, убждалъ ихъ, что партію и страну должны вести государственные люди, честно преданные извстнымъ принципамъ, и горячо протестовалъ противъ обращенія палаты общинъ въ арену презрнной борьбы за мста и почести. Я очень хорошо помню одну его фразу, которая врзалась въ мою память: ‘Вы практически изгоняете всхъ честныхъ людей съ политической арены и, въ конц концовъ, вы увидите, что государственными людьми у васъ будутъ искатели приключеній, и политическія убжденія превратятся въ простое средство къ достиженію власти’. Неужели это пророчество исполнилось, и самымъ яркимъ примромъ справедливости словъ пророка сдлался онъ самъ? Что это все значитъ, Гавергольмъ? Неужели они разсчитываютъ на забывчивость людей или на совершенное исчезновеніе общественной совсти? Слышите, какіе крики одобренія, какія рукоплесканія! И это кричатъ и рукоплещутъ т самые люди, которые, десять лтъ тому назадъ, скоре отрзали бы себ ноги, чмъ послдовали за такимъ предводителемъ. Боже мой! Гавергольмъ, когда я смотрю на этого человка и думаю, что въ его рукахъ судьба нашей великой имперіи, я невольно спрашиваю себя, неужели есть Богъ, допускающій подобное зло?

Гавергольмъ вздрогнулъ. Какъ странно, что Бунтинга мучила таже мысль, какъ и его. Дйствительно, вопросъ этотъ могъ смутить всякаго.. Лордъ Бенджинго однажды сказалъ: ‘Ничто не одерживаетъ такого успха, какъ успхъ’, но онъ никогда не говорилъ, чтобъ успхъ оправдывалъ успхъ. Однако, свтъ, повидимому, признавалъ эту истину, и общество уже не спрашивало, какими средствами, какими хитростями, обманами и ковами достигъ человкъ власти. Оно отдалось Бенджинго, вполн сознавая, что онъ только искусный актеръ и боле ничего. Онъ самъ перешелъ изъ радикаловъ въ консерваторы, а свою партію перевелъ прежде изъ консерватизма въ радикализмъ, а теперь въ усовершенствованную форму торизма, именуемую конституціонализмомъ. И все это произошло при громкихъ рукоплесканіяхъ зрителей, которые, признавая всю безнравственность этого процесса, все же были увлечены дерзкой смлостью ловкаго фокусника.

Съ улыбкой торжества слъ онъ на свое мсто среди громкаго одобренія лордовъ. Неужели въ эти побдоносныя минуты, онъ не вспоминалъ прошедшаго, напримръ, того знаменательнаго засданія въ нижней палат, когда его неосторожная ссылка на свое прежнее позорное поприще побудило честнаго, искренняго оратора напомнить ему съ сверкающими отъ гнва глазами, какъ онъ, въ то время политическій хлыщъ, лаялъ и скалилъ зубы на великаго человка, своего друга и покровителя?

— Что касается до меня, говорилъ этотъ ораторъ, презрительно смотря на съжившуюся фигуру Бенджинго, въ то время министра финансовъ:— я не обвиняю канцлера казначейства въ томъ, чтобы онъ былъ когда-либо протекціонистомъ. Я никогда не думалъ, чтобы онъ питалъ малйшую вру въ протекціонизмъ. Я не обвиняю его въ томъ, что онъ измнилъ своему прежнему убжденію. Я только обвиняю его въ томъ, что онъ забылъ, чмъ онъ хотлъ въ то время казаться и какую маску онъ тогда надвалъ на себя. Конечно, память сэра Роберта Пиля не нуждается въ защит, его память живетъ въ благодарныхъ воспоминаніяхъ всего народа, а если вы хотите видть униженіе тхъ, которые нападали самымъ подлымъ образомъ на этого благороднаго человка, по истин, гордившагося чистотою своихъ политическихъ стремленій — то посмотрите на это зрлище’.

И пламенный ораторъ съ презрніемъ указывалъ пальцемъ на дйствительно дрожавшаго отъ униженія негодяя, пытавшагося украсть у великаго человка его честное имя, на протекціониста, который не врилъ въ протекціонизмъ, и потомъ поддерживалъ свободу торговли, не вра и въ нее.

— Я долженъ сказать, воскликнулъ въ тоже засданіе, доканчивая пораженіе бднаго Бенджинго извстный, парламентскій юмористъ: — что со смерти знаменитаго восточнаго жонглра Рамо Сами, который одинаково ловко сдавалъ себ въ карты однихъ козырей и глоталъ шпагу, я не видывалъ человка, который такъ искусно передергивалъ бы карты и такъ много глоталъ бы шпагъ, какъ благородный джентльмэнъ, предводитель торійской партіи въ этой палат.

И этотъ человкъ, заклейменный общественнымъ презрніемъ и насмшками, теперь былъ первымъ министромъ, пэромъ страны, любимцемъ королевы, другомъ и товарищемъ Лорда Салтимбюри, идоломъ аристократіи, клубовъ, веселыхъ куплетистовъ и т. д. Неудивительно, что люди сомнвались въ Провидніи, допускавшемъ подобное зло. Смотря на такое чудо, и Гавергольмъ мрачно спрашивалъ себя: какое вліяніе могли имть политическія похожденія лорда Бенджинго на общественную совсть и политическую нравственность, на честолюбивую молодежь и вообще на все общество?

Посл лорда Бенджинго, долженъ былъ говорить новый министръ иностранныхъ длъ, лордъ Сальтимбюри. Его рчи вс ожидали съ нетерпніемъ, особливо Гавергольмъ. Это былъ человкъ совершенно противоположный своему теперешнему товарищу и предводителю. Онъ открыто и твердо врилъ въ Бога, создавшаго церковь, королевкую власть и аристократію. Поэтому Гавергольмъ могъ, повидимому, надяться найти въ немъ человка высокорелигіознаго и нравственнаго, дятельностью котораго опровергались бы смлыя слова Виллездена.

Наслдникъ одного изъ знатнйшихъ именъ Англіи, лордъ Сальтимбюри нетолько получилъ отъ отца историческій титулъ и громадное состояніе, но и самъ отличался блестящими способностями и трезвымъ здравымъ смысломъ. Гордый по природ и грубый, циничный по привычк, онъ всми инстинктами и стремленіями былъ преданъ прошедшему. Въ его глазахъ имло цну только то, что поддерживалось древностью, преданіями, рутиной. Несмотря на свой смлый, обширный умъ, онъ упорно держался въ самыхъ узкихъ границахъ, намченныхъ его воспитаніемъ и личнымъ темпераментомъ. Все новое онъ отвергалъ, какъ подозрительное, негодное и низкое. Съ удивительнымъ жаромъ и рзкостью, онъ нападалъ на современныя идеи. Въ его глазахъ честный либералъ былъ дуракъ, а либеральный консерваторъ — негодяй. Вся его политическая система заключалась въ защит существующаго и въ борьб съ тмъ, что могло его замнитъ. Презрительный сарказмъ, грубая насмшка и рзкая брань были его обычными орудіями въ политическомъ единоборств.

Одной изъ самыхъ почтенныхъ въ немъ чертъ было пламенное презрніе къ тмъ политическимъ дятелямъ, которые, не освободившись совершенно отъ поклоненія прошедшему, старались ловкими изворотами примирить старину съ новизной. Онъ считалъ ихъ искаріотами святого дла, а во глав этихъ политическихъ авантюристовъ былъ мефистофель и архи-діаволъ, какъ его тогда готовъ былъ бы назвать лордъ Сальтимбюри — Бенджинго. Эти два человка никогда не были друзьями. Одинъ уже велъ свою партію съ коварствомъ Маккіавеля, когда другой вступилъ въ нее юнымъ, неопытнымъ энтузіазтомъ. Одинъ былъ уроженецъ Востока, другой — истый англичанинъ. Ловкая хитрость одного не могла мириться съ рзкой прямотой другого. Трезвый, основательный умъ лорда Сальтимбюри не имлъ ничего общаго съ поверхностнымъ, быстрымъ геніемъ лорда Бенджинго. Къ тому же оба они любили властвовать: одинъ — силою, другой — умомъ. Это была пара коней, которыхъ неограниченный монархъ не запрегъ бы никогда въ одну запряжку.

И однако теперь эти два, столь разнородные человка, шли въ ногу, какъ братья. Этотъ фактъ былъ тмъ удивительне, что даже въ послднее время, входя въ составъ одного министерства, они, по восточному вопросу забавляли міръ подземной борьбой. Лордъ Бенджинго почти ясно говорилъ, что его товарищъ — дуракъ, а лордъ Сальтимбюри почти также ясно называлъ перваго министра осломъ. Казалось, что подъ гуманнымъ вліяніемъ сочувствія къ угнетеннымъ народамъ, кругозоръ лорда Сальтимбюри расширился, и онъ неожиданно сталъ высказывать удивительно либеральныя для него идеи. Онъ сдерживалъ чрезмрныя стремленія своего предводителя въ дух Джинго и оказывалъ сопротивленіе не конституціоннымъ вліяніямъ, къ помощи которыхъ хотлъ прибгнуть Бенджинго, пользуясь своимъ положеніемъ придворнаго любимца. Лордъ Бенджинго старался раздуть воинственный пылъ, а лордъ Сальтимбюри саркастически смялся надъ людьми, которые били въ набатъ, когда ни откуда не грозила опасность. Лордъ Бенджинго утверждалъ, что для всего свта было необходимо поддержать неразрывность и независимость турецкой имперіи, а лордъ Сальтимбюри хладнокровно спрашивалъ, какъ можно поддержать то, что не можетъ держаться. Лордъ Бенджинго пугалъ страну воображаемой опасностью для Индіи, а лордъ Сальтимбюри совтовалъ людямъ, опасавшимся русскихъ завоеваній, посмотрть на карту и убдиться, что разстояніе между Россіей и Англійской Индіей надо измрять не пальцами, а масштабомъ, такъ какъ ихъ раздляютъ пустыни и горные кряжи въ тысячи миль. На увренія пламенныхъ приверженцевъ Бенджинго, что Россія со смерти Петра Великаго всегда стремилась изгнать Англію изъ Индіи, лордъ Сальтимбюри отвчалъ иронически, что Петръ Великій умеръ въ 1725 году, а Англія утвердилась въ Индіи въ 1757 году.

И посл всего этого, вдругъ, въ одинъ день они сдлались политическими союзниками, бросили въ сторону скиры и выкурили трубку мира. Естественно, что всхъ занимало, какъ объяснитъ въ своей рчи лордъ Сальтимбюри эту странную перемну. Благодаря какимъ вліяніямъ или по какимъ личнымъ побужденіямъ онъ усвоилъ себ фантастическій, воинственный, джингоизмъ и отказался отъ достойной политики мира и гуманнаго сочувствія къ угнетеннымъ расамъ?

Лордъ Сальтимбюри произнесъ длинную, цвтистую рчь, но она не удовлетворила всеобщему любопытству, такъ какъ, не выяснивъ таинственныхъ причинъ его внезапнаго превращенія въ джингоита — только подтвердила этотъ удивительный фактъ. Тотъ самый человкъ, который вмст съ лордомъ Нользлеемъ, своимъ предшественникомъ по министерству иностранныхъ длъ, старался положить преграды воинственному пылу Бенджинго, теперь упрекалъ лорда Нользлея въ ‘недостатк воображенія’, дерзко бросалъ перчатку Россіи, оскорбляя ее передъ всей Европой и осквернялъ свой аристократическій языкъ площадными нелпостями, которыми лордъ Бенджинго въ теченіи двухъ лтъ всхъ пугалъ и морочилъ. Его пресловутое сочувствіе къ восточнымъ христіанамъ, его презрніе къ шовинизму, его религіозные, гуманные и чисто національные принципы улетучились и, сдлавшись глашатаемъ джингоизма, онъ распвалъ о подчиненіи по сан-стефанскому договору Турціи Россіи, о замыслахъ Россіи на Индію, объ интересахъ Англіи, о правахъ Европы, о неразрывности трактатовъ, о слав и могуществ Британской Имперіи и т. д., и т. д.

— Что вы скажете объ этой рчи? спросилъ Гавергольмъ, выхода изъ палаты лордовъ вмст съ мистеромъ Димитти, радикаломъ въ теоріи и вигомъ на практик.

— Бенджинго обошелъ Сальтимбюри, а лордъ Нользлей потерялъ предводительство торійской партіей, отвчалъ Димитти, замчательный типъ буржуазнаго политика, умреннаго, всегда готоваго пойти на сдлку, но глубоко честнаго и здравомыслящаго.

— Я этого же мннія, произнесъ Гавергольмъ.

— Слава Бенджинго, онъ торжествуетъ по всей линіи, воскликнулъ подходя къ нимъ Сидней Марскомбъ, умный и способный молодой депутатъ, племянникъ знаменитаго историка: — я всегда считалъ Сальтимбюри сильнымъ, упорнымъ человкомъ, но Бенджинго напалъ на него сзади и связалъ по рукамъ и ногамъ. Накладной имперіализмъ, только-что покрытый лакомъ конституціонализмъ и священный культъ Джинго одержали новую побду я пріобрли новаго адепта. Но, признаюсь, я не поврилъ бы, что Сальтимбюри можетъ произнести такую рчь, еслибъ я самъ не слыхалъ ея.

— Люди, какъ Сальтимбюри, могутъ быть пылкими, замтилъ Гавергольмъ:— но они не мняютъ мгновенно всего теченія своихъ мыслей. Какъ произошло это неожиданное превращеніе? Что побудило его увлечь за собою свою партію на такой рискованный шагъ, который, въ конц концовъ, ее погубитъ?

— Честолюбіе, отвчалъ Дямитти.

— Естественно, сказалъ сухо Марскомбъ:— за сценою дйствуютъ могучія вліянія, Бенджинго и нкоторыя, высокопоставленныя особы, быть можетъ, полагаютъ, что народныя права въ послднее время слишкомъ ограничили прерогативу правительства. Новая теорія доказываетъ, что нація возложила на правительство священную обязанность отстоять незыблемой коронную прерогативу. Права исполнительной власти на заключеніе мира и объявленіе войны, на распоряженіе арміей, управленіе Индіей и участіе въ направленіи политики имперіи, постоянно, искусно и упорно расширяются. Эти притязанія правительства косвенно поддерживаются нижней палатой, гд большинство, раболпное, глупое — я говорю глупое, ибо оно слишкомъ слпо, чтобъ быть хитрымъ — поддерживаетъ Бенджинго и придворную партію въ утайк отъ насъ ихъ дйствій и принциповъ, которыми они руководится. Это началось съ исторіи о шести милліонахъ, которые нація безумно дала правительству, предоставивъ ему распорядиться ими, какъ угодно, а кончится дарованіемъ исполнительной власти какого-нибудь новаго права, грозящаго опасностью для англійской свободы и противнаго чувствамъ англійскаго народа. Напримръ, что вы скажете, еслибъ правительство вдругъ вызвало въ Европу отрядъ индійскихъ войскъ?

— Министерство было бы тотчасъ свергнуто, воскликнулъ Димитти.

— Я въ этомъ не увренъ, продолжалъ Марскомбъ:— сторонники правительства, кажется, готовы поддерживать его всегда и во всемъ. Ихъ подготовили съ дьявольскимъ искуствомъ. Они убждены, что ихъ положеніе и собственность находятся въ опасности отъ развитія и распространенія либерализма. Имъ внушили, что они безопасны только подъ тнью трона и конституціи, да при условіи слпого повиновенія своимъ предводителямъ. Это движеніе, происходящее на нашихъ главахъ — самое важное и серьзное политическое движеніе въ стран, со времени революціи 1688 года. Цль его — поставить привилегіи и собственность съ одной стороны, а пролетаріатъ и прогрессъ — съ другой. Конечно, послдняя пара сильне и, въ конц концовъ, одержитъ верхъ, но пока страна рискуетъ многимъ. Это очень опасное измненіе того принципа свободнаго конституціоннаго правленія, благодаря которому, въ теченіи прошедшаго столтія, общество постепенно достигло своего освобожденія, отодвинуло на задній планъ прерогативы исполнительной власти и расширило все боле и боле справедливое вліяніе народа на правительственную политику. Если дло пойдетъ дале въ томъ же дух, то партія Джинго вызоветъ на бой парламентъ въ защиту своихъ правъ. Это будетъ страшная борьба и ее никогда не слдовало бы возбуждать. Въ результат ея будетъ нетолью гибель партіи, возбудившей эту борьбу, но и колебаніе боле высокихъ и важныхъ интересовъ.

— Но на чемъ вы основываете существованіе подобнаго плана? спросилъ осторожный Димитти.

— На томъ, что я вижу, слышу и соображаю. Я, напримръ, вижу, что пресса очень хитро эксплуатируется для распространенія этихъ идей. На всякаго, кто возстаетъ противъ скрытности и незаконности министерскихъ дйствій, сыплятся въ газетахъ брань и клеветы. Такихъ жестокихъ нападокъ пресса себ не позволяла со временъ королевы Анны. Цлая стая газетъ разлетается изъ тайныхъ трущобъ. Вс он одного тона и подъ личиной патріотизма возбуждаютъ страсти и предразсудки, отстаивая древнія привилегіи и нападая на свободу во всхъ ея видахъ. Цль ихъ — возбудить ненависть противъ тхъ, которые думаютъ и дйствуютъ независимо отъ сторонниковъ новой религіи Джинго. Достоврно, что эти газеты не окупаются. Кто же ихъ поддерживаетъ? Кто ими руководитъ? Кто бросаетъ деньги для наводненія общества идеями и чувствами въ дух Джинго? Посмотрите въ тоже время, какъ ведется консервативная партія, какой въ ней царить деспотизмъ. Никто не сметъ тамъ разсуждать свободно и малйшее нарушеніе дисциплины карается тяжелымъ для многихъ наказаніемъ, прекращеніемъ доступа въ верхніе слои, чмъ нкоторые дорожатъ боле своей чести. Кром того, изданы недавно королевскіе мемуары. Я возстаю противъ подобной литературы. Особа монарха слишкомъ священна, чтобы быть предметомъ будуарныхъ воспоминаній. Но дло становится еще серьзне, когда коронованная особа пускается въ обсужденіе конституціонныхъ вопросовъ. Когда въ королевскихъ мемуарахъ защищаются не популярные тезисы, то это явный вызовъ, брошенный народу. Если какой-нибудь министръ одобрилъ изданіе подобной книги, то онъ или дуракъ, или злодй. Онъ или не видитъ опасности, что доказываетъ его слпоту, или видитъ и молчитъ, что обнаруживаетъ измну. Наконецъ, замтьте, Бенджинго подготовляетъ въ тайн какой-то чудовищный сюрпризъ съ своей имперской политикой. Въ чемъ будетъ состоять сюрпризъ? Quo me Benjingo rapis tui plenum? Вы знаете, что мы вс предсказывали поглощеніе императрицею королевы и это можетъ очень легко случиться. Теперь уже замтно стремленіе возвысить императорскую прерогативу надъ національной. Великобританія только часть Британской Имперіи, королева же — монархъ во всхъ странахъ. Изъ этого легко вывести право ея вызывать войска изъ Индіи, Канады, Австраліи, Новой Зеландіи и съ мыса Доброй Надежды безъ разршенія парламента. Съ тхъ поръ, какъ мы даровали отвтственное управленіе колоніямъ, он почти независимы отъ парламента, но права короны такъ же могущественны тамъ, какъ здсь. Она — главное связующее звено. Вы видите, что идеи Бенджинго могутъ привести къ важнымъ послдствіямъ. Управленія колоніями и Индіей могутъ превзойти по сил и вліянію англійское министерство внутреннихъ длъ.

— Я всему этому не врю, замтилъ дловымъ тономъ Димитти:— наша свобода пустила слишкомъ глубокіе корни, чтобъ ее могли вырвать какой то искатель приключеній и глупый дворъ.

— Вы такъ думаете, возразилъ Гавергольмъ:— а много правды въ словахъ Марскомба. Наша вншняя имперія скоре нашего развивается и идетъ впередъ и мы можемъ въ одинъ прекрасный день неожиданно замтить, что всякій контроль за нею исчезъ изъ нашихъ рукъ. Въ отношеніи нашихъ колоній мы поступали спустя рукава и не подумали примнить нашу конституцію къ измнившимся обстоятельствамъ, неизбжнымъ результатомъ этой ошибки будетъ роковая катастрофа.

— Все это, продолжалъ Марскомбъ: — можетъ отчасти объяснить неожиданное обращеніе лорда Сальтимбюри. Его убдили въ глубокой мудрости имперской политики и джингоизма. Кром того, можетъ быть, его побудила къ этому и оскорбленная гордость неудачей константинопольской конференціи. Во всякомъ случа онъ наслдуетъ отъ Бенджинго предводительство партіей. Впрочемъ, кто знаетъ? Можетъ быть тутъ замшана женщина. Змй соблазнилъ Еву, она вкусила яблока и дала вкусить мужу. Это часто объясняетъ многое. Бенджинго не пренебрегаетъ никакими средствами для достиженія своей цли.

— Сальтимбюри пріобрлъ предводительство партіей, но потертъ свою честь, замтилъ Димитти.

— О! воскликнулъ Марскомбъ:— что такое честь? По словамъ поэта, ‘пустое слово для аристократа и лишняя обуза для бдняка’. Позвольте мн прибавить еще цитату. Основатель величія семьи Сальтимбюри писалъ однажды какому-то пріятелю пророческія слова: ‘при англійскомъ двор тяжело доказать свою честность и не испортить своей карьеры’. То, что казалось тяжелымъ предку, наврное не по силамъ потомку.

III.

Гавергольмъ былъ глубоко взволнованъ всмъ, что онъ видлъ и слышалъ въ послдніе три или четыре часа. Саркастическія слова стараго циника Виллездена, что нтъ Бога, ибо существованіе Его не доказывается жизнью и дйствіями врующихъ въ него, сильно, поразили молодого человка, и онъ, въ глубин своей души, принялъ вызовъ найти людей, которые дйствительно примняли къ общественной дятельности свою искреннюю вру и нравственные принципы. Конечно, т общественные дятели, которыхъ онъ до сихъ поръ видлъ, казалось, должны были только убдить его въ справедливости смлой теоріи Виллездена, но онъ не унывалъ и не хотлъ еще признать, чтобъ дйствительно люди не вдали и практически отрицали Бога. Поэтому, онъ продолжалъ свои поиски, хотя съ стсненнымъ сердцемъ и смущенными мыслями.

Искать истины въ залахъ парламентскаго зданія показалось бы зоркому наблюдателю дтской потерей времени, но Гавергольмъ, по привычк къ этой сред или по первобытной простот натуры, сохранившейся въ немъ, несмотря на природныя способности, научныя знанія и нкоторый жизненный опытъ, возвратился въ нижнюю палату.

Онъ слъ на свое мсто на первой скамь оппозиціи. Рядомъ съ нимъ помщался представитель Квиркса. Мистеръ Дубльгольтеръ нетолько представлялъ это древнее графство, но еще одну изъ великихъ силъ, движущихъ свтъ. Какъ Де-Джексъ, олицетворялъ деньги, такъ Дубльгольтеръ олицетворялъ печать, а трудно сказать, что могущественне: матеріальная сила денегъ или интеллектуальное вліяніе прессы.

Мистеръ Дубльгольтеръ былъ джентльмэнъ, безусловно достойный, почтенный, съ самой незапятнанной репутаціей. Въ одно и тоже время, онъ былъ крупный землевладлецъ, компаньонъ и въ сущности руководитель величайшей въ свт газеты, адвокатъ и членъ парламента, онъ имлъ ученую степень оксфордскаго университета и располагалъ по своему усмотрнію четырьмя пасторскими мстами. И при всемъ этомъ, онъ, по вншности, былъ очень тихій, смирный господинъ, что же скрывалось подъ его спокойной, серьзной оболочкой, трудно сказать, злые языки говорили даже, что лучше не докапываться до внутренней натуры мистера Дубльгольтера. Нельзя сказать, чтобъ его вс любили, но, съ другой стороны, людямъ, не сочувствовашимъ ему, было было очень тяжело указать основанія ихъ антипатіи. Вообще, онъ казался очень симпатичнымъ, какъ говорятъ французы. Его обращеніе обнаруживало человка, который находитъ нужнымъ быть учтивымъ, но считаетъ недостойнымъ предупредительность или теплоту чувствъ. Никто не сомнвался въ его ум, образованіи и развитіи. Въ университет онъ считался хорошимъ классикомъ и его рчи были всегда основательны и полезны. Онъ съ одинаковымъ интересомъ относился къ воскреснымъ школамъ, помщеніямъ для рабочихъ и восточному вопросу, и говорилъ объ этихъ предметахъ съ одинаковымъ достоинствомъ. Онъ былъ всегда очень серьзенъ и не терплъ энтузіазма, шума, пламенныхъ вспышекъ. Изданіе первой въ свт газеты, перешедшей къ нему отъ отца, развило въ немъ разумную, хотя нсколько свтскую совстливость, ловко поддерживавшую равновсіе между правдой и искренностью съ одной стороны и личной отвтственностью и заботой о своемъ положенія — съ другой. Наконецъ, надо отдать справедливость его рдкой власти надъ собой и сдержанности, такъ какъ, имя возможность печатать свои рчи ежедневно въ своей газет ‘The Chimes’, онъ произнесъ ихъ не боле полудюжины.

Спокойная, умренная и безгршная жизнь Дубльгольтера естественно обратила на него вниманіе Гавергольма, въ теперешнемъ его настроеніи. Конечно, въ этомъ господин убжденія и практическая дятельность подавали другъ другу руку и братски лобзались.

— Вы уже говорили? спросилъ Гавергольмъ у этого почтеннаго джентльмэна.

— Да, около двадцати минуть.

— Въ какомъ дух?

— Въ вашемъ. Вы знаете, какъ глубоко я сочувствовалъ страданіямъ христіанъ въ Турціи. Я сказалъ, что было бы позоромъ для насъ, какъ христіанской великой націи, не исполнить своего долга въ отношеніи несчастныхъ угнетенныхъ Портою расъ. Я утверждалъ, что необходимо уничтожить совершенно турецкую власть надъ ними и, глубоко сожаля о необходимости этой войны, выразилъ свою искреннюю радость ея результату. Я указалъ, что крымская война не достигла своей единственной, достойной цли, утвержденія хорошей системы управленія христіанскими народами Турціи. Я, наконецъ, протестовалъ подобно вамъ противъ правительственной политики подозрній и угрозъ, столь же недостойной, какъ и безполезной.

— Хорошо, подумалъ Гавергольмъ: — Дубльгольтеръ стойкій либералъ. Какое счастье, что ‘The Chimes’ въ его рукахъ.

Дйствительно, въ продолженіи восемнадцати мсяцевъ, ‘The Chimes’ постоянно и монотонно повторялъ одинъ звонъ, гудвшій похороннымъ гуломъ турецкой тираніи и слегка привтствовавшій русскія побды. Рчь Дубльгольтера была отраженіемъ, такъ сказать, эхо многочисленныхъ передовыхъ статей газеты, которая нападала на лорда Бенджинго и его политику съ такимъ жаромъ, на какой способны редакторъ и сотрудники ‘The Chimes’, вчно являющіеся передъ публикой въ туго накрахмаленныхъ варотничкахъ. Съ другой стороны, газета находила многое достойное восхищенія въ благородномъ, неустанномъ энтузіазм Гудрока. Она, говоря метафорически, плевала на новую вру Джинго и отзывалась съ презрніемъ о его поклонникахъ. Въ этомъ отношеніи ‘The Chimes’ вела себя передъ всей Европой строго послдовательно. Многіе даже этому удивлялись, такъ какъ у нея всегда была привычка звонить въ тонъ общественному мннію. Ее часто называли флюгеромъ, ибо она не разъ повертывалась по втру. Частыя измненія ея казались вншнимъ зрителямъ недостойными, нечестными и очень вредными для общественной нравственности. Но на замчаніе, что подобныя дйствія противорчивъ принципамъ, обыкновенно отвчали: ‘газета издается на основаніи этого принципа’. Подобный отвтъ былъ доказательнымъ въ глазахъ легкомысленныхъ свтскихъ людей. Собственникамъ же газеты, такое направленіе рекомендовалось чистой прибылью въ 70,000 ф. ст. въ годъ.

Поэтому, либеральная партія была очень счастлива, что ‘The Chimes’ такъ стойко и гармонично звонила въ продолженіи двухъ лтъ, въ которыя восточный вопросъ волновалъ всхъ. Это замчательное явленіе приписывали въ большей мр вліянію мистера Дубльгольтера, который, по собственнымъ его словамъ, глубоко сочувствовалъ угнетеннымъ христіанамъ, питалъ недовpie къ лорду Бенджинго и далъ редактору ‘carte blanche’ вести газету въ направленіи антиджингоитскомъ.

Разговоръ съ Дубльгольтеромъ нсколько обуздалъ Гавергольма и воскресилъ въ нмъ надежду, что были же на свт люди, искренно примнявшіе на практик свои честныя убжденія. Но тмъ сильне было его разочарованіе, когда, черезъ два дня, на вечер у графини Виллогровъ, аристократической царицы партіи виговъ, къ нему подошелъ мистеръ Гачбулъ-Нугессовъ, радикальный вигъ, и громогласно объявилъ:

— Вы слышали новость? Бднаго Дубльгольтера прокатили на черныхъ въ Гимназіум и, мало того: кипу нумеровъ ‘The Chimes’ сожгли на бирж. Это дло джингоитовъ. Теперь ‘The Chimes’ перейдетъ на сторону враговъ. Я слышалъ еще недавно, что продажа газеты сильно уменьшилась.

— Не можетъ быть, чтобъ Дубльгольтеръ намъ измнилъ, воскликнулъ Гаверольмъ:— я съ нимъ говорилъ только два дня тому назадъ и онъ былъ совершенно надежнымъ либераломъ.

Мистеръ Гачбулъ взглянулъ вопросительно на Гаверольма, такъ бы сомнваясь, въ своемъ ли онъ ум.

— Газеты, сказалъ онъ медленно, какъ бы говоря извстную аксіому:— скоре принимаютъ цвтъ или тонъ — называйте какъ хотите — отъ своихъ читателей, чмъ отъ издающихъ ихъ лицъ. Очень мало газетъ съ твердымъ убжденіемъ и никто ихъ не читаетъ. Люди обыкновенно читаютъ газеты не для поученія, а чтобъ видть свои собственныя мннія, ясно и краснорчиво изложенныя.

— Такъ вы не очень врите въ призваніе издателей и редакторовъ?

— Я нисколько не врю ни ихъ призванію, ни ихъ честности. Возьмите, напримръ, ‘Bellograff’, это низкая, еврейская спекуляція. Она издается для класса, который мы не желаемъ знать, хотя онъ многочисленный и шумный. Это любимая газета кабаковъ, прикащиковъ и полуобразованныхъ лавочниковъ, не имющихъ совсти, она удовлетворяетъ вмст съ тмъ и пошлому любопытсву ихъ женъ и дочерей.

— Это врно, отвчалъ Гавергольмъ: — но вдь никто и не считаетъ эту газету хорошей и достойной. Но я полагаю, что ‘Chimes’ руководится принципами.

— Непремнно, и я вамъ скажу, какими она руководится принципами. Газета боле ничего, какъ финансовая спекуляція, и если она не даетъ дохода, то погибаетъ. Нелпо требовать послдовательности у финансоваго предпріятія. Газета, какъ корпорація, не иметъ совсти и руководится обстоятельствами. Я знаю человка, который издаетъ дв газеты — торійскую и либеральную. Одинъ тори собственникъ радикальной газеты, а ной хорошій другъ, стойкій радикалъ, главный пайщикъ въ торійской газет. Что же касается до ‘Chimes’, то она каждый годъ обходитъ весь кругъ коипаса и, въ конц-концовъ, это очень полезно. Передовыя статьи въ ней хорошо написаны и, читая ихъ постоянно, вы узнате все, что можно сказать о всякомъ вопрос со всхъ сторонъ. Я готовъ держать пари, что черезъ недлю ‘Chimes’ будетъ проповдовать самый дикій джингоизмъ и выхвалять правительство до небесъ, Дубльгольтеръ не можетъ этому помшать. Онъ не единственный собственникъ газеты, а еслибъ онъ даже и былъ полнымъ хозяиномъ, то не въ принципахъ этой газеты держаться какихъ-нибудь принциповъ.

— Гм! промолвилъ Гавергольмъ, пожимая плечами:— теперь, кажется, принципы ни въ чьихъ принципахъ.

Какъ бы живымъ примромъ справедловости этого замчанія, въ комнату вошелъ неожиданно сэръ Альджернонъ Старфитъ. Красивый, гордый, высокомрный, онъ былъ самымъ честолюбивымъ изъ виговъ, но, благодаря своимъ рзкимъ, отталкивающимъ манерамъ, имлъ очень мало вліянія, хотя въ палат и въ судахъ онъ пользовался извстностью блестящаго оратора и умнаго, способнаго человка. Вигъ по происхожденію и воспитанію, онъ былъ другъ лорда Бенджинго и долговременныя близкія отношенія съ послднимъ развили въ немъ саркастическій, смлый, ни передъ чмъ не останавливающійся цинизмъ. Вступивъ въ палату общинъ во время министерства Гудрока, когда преемство виговъ было мене замтно, чмъ во вс предыдущія либеральныя министерства, сэръ Альджернонъ Старфитъ вскор обратилъ на себя вниманіе шумными, бойкими рчами, въ которыхъ онъ не жаллъ и своей партіи. Поэтому, несмотря на общія ожиданія, онъ долго не попадалъ въ министерство и только, наконецъ, чтобъ отдлаться отъ неугомоннаго сторонника, Гудрокъ назначилъ Старфита генералъ соллиситоромъ.

Судя по частнымъ разговорамъ и по нкоторымъ ядовитымъ замчаніямъ въ палат, сэръ Альджернонъ, повидимому, восхищался геніемъ великаго предводителя своей партіи, но, вмст съ тмъ, питалъ къ нему личную непріязнь и даже презрніе. Поэтому всхъ удивляло, въ какихъ пламенныхъ выраженіяхъ онъ, наканун вечера лэди Виллогровъ, выразилъ свое глубокое уваженіе въ Гудроку, при торжественномъ пріем котораго въ Камфорд онъ присутствовалъ въ качеств мстнаго депутата. Онъ такъ горячо отзывался о немъ, какъ объ одномъ изъ величайшихъ людей англійской исторіи, и съ такимъ энтузіазмомъ распространялся о его блестящихъ заслугахъ по восточному вопросу, что даже Гавергольмъ, не очень его любившій, растаялъ и подумалъ, что, вроятно, онъ былъ лучшимъ человкомъ, чмъ казался.

— Ну, Альджернонъ, воскликнула графиня, очень жаловавшая Старфита:— вы только что вернулись изъ Камфорда. Я прочла вашу рчь. Ужь не слишкомъ ли вы ее подсластили.

Старфитъ покраснлъ и, уклоняясь отъ прямого отвта, ска залъ:

— Видали ли вы, чтобъ кто-нибудь велъ себя такимъ дуракомъ?

— Какъ вы? Никогда не видала.

— Нтъ, нтъ! восликяулъ Старфитъ:— какъ Гудрокъ.

— Онъ меня ничмъ не удивитъ, сказала графиня, которая не очень любила Гудрока, слишкомъ искренняго человка для виговъ:— онъ геніальный безумецъ. Онъ уже однажды погубилъ свою партію и вчерашней рчью вторично толкаетъ ее въ бездну.

— Совершенно врно, отвчалъ сэръ Альджернонъ:— у него нтъ ни такта, ни достоинства, ни выдержки, онъ не иметъ ничего общаго съ нами, не раздляетъ ни нашихъ интересовъ, ни нашихъ чувствъ. Это какой то съумасшедшій, играющій роль Петра Пустынника. Отчего онъ не удалится совершенно и не предоставитъ либеральной партіи идти мирно своей дорогой?

— Отъ того, что онъ долженъ совершить великое дло, воскликнулъ Гавергольмъ:— а т, которыхъ вы называете либеральной партіей, не прониклись еще святостью этого дла. Онъ нетолько стремится къ осуществленію нашей великой задачи, какъ свободной и христіанской націи на Восток, но мужественно борется съ пагубными внутренними силами, которыя грозятъ опасностью свобод и, мало-по малу, растлваютъ общественную совсть.

— А, между тмъ, совершивъ крушеніе своей партіи, произнесъ Старфитъ: — онъ топитъ вс спасительныя лодки, въ которыхъ удалось ей спасти свои отстатки, и вскор не останется ни одной доски, за которую можно было бы ухватиться.

— Напротивъ, онъ училъ васъ, какъ построить новый, лучшій корабль, но вы не захотли: одни испугались смлыхъ, громадныхъ размровъ его плана, а другіе не были готовы на такой творческій трудъ. Многіе изъ нашей партіи перешли въ джингоизмъ, а остальные впали въ уныніе. Что можетъ сдлать партія безъ энергіи, дисциплины и принциповъ?

— А я утверждаю, продолжалъ сэръ Альджернонъ:— что пока Гудрокъ остается независимой силой на политической арен, либеральной партіи суждено прозябать въ хладномъ мрак оппозиціи. Мы не можемъ на него надяться, не можемъ его вести и идти за нимъ. Онъ поступаетъ ужасно несправедливо въ отношеніи Смартингтона и насъ всхъ. Такой человкъ, какъ Гудрокъ, можетъ погубить самое лучшее и великое дло.

— Нтъ, еслибъ вы слдовали его политик, то наша партія была бы, какъ прежде, единая и могущественная.

— И вс виги были бы выброшены за бортъ.

— Однако, вы не такъ говорили вчера въ Камфорд, воскликнулъ Гавергольмъ съ нетерпніемъ.

Сэръ Альджернонъ величественно повернулъ свой длинный носъ по направленію къ Гавергольму, раздулъ ноздри и торжественно удалился изъ комнаты, какъ бы ночуя ненавистный духъ радикализма.

— Не хорошо, молодой человкъ, сказала леди Виллогровъ. ударяя веромъ по рук Гавергольма:— зачмъ вы его обидли? Онъ, бднякъ, и то приходитъ въ унывіе отъ своей партіи. И не удивительно: вы вс перессорились, благодаря Гудроку.

— Нтъ, графиня, отвчалъ Гавергольмъ:— въ этомъ виноватъ не Гудрокъ, а существенное, внутренное различіе въ стремленіяхъ членовъ нашей партіи. Одни хотятъ идти впередъ, а другіе стоятъ на мст, поэтому мы и вертимся безъ всякаго толку. Еслибъ Станморъ, Смартингтонъ, Старфитъ и другіе передовые виги ршили бы разъ на всегда, чего они хотятъ и энергично пошли бы къ своей цли, то вся партія послдовала бы за ними. Конечно, мы могли бы потерять нсколько виговъ, но виги въ палат общинъ съ каждымъ годомъ становятся малочисленне и слабе. Вскор у васъ будутъ только либералы и консерваторы. Наши друзья должны ршительно встать на ту, или другую сторону. Что касается до меня, то я знаю, къ кому я пристану.

— И я знаю, на чью сторону перейдутъ нкоторые, сказала, знаменательно подмигивая, царица старыхъ виговъ.

— Какъ хотите, а я не могу сочувствовать людямъ, которые не имютъ никакихъ опредленныхъ идей и, однако, требуютъ, чтобъ другіе слдовали за ними. На передовой скамь нашей партіи нтъ никого, кром Гудрока, который пользовался бы или могъ бы пользоваться любовью и преданностью людей. Если наши пріятели хотятъ, чтобъ въ нашей партіи было единство, то они должны выставить радикаламъ достойную, великую задачу для борьбы. Иначе, по крайней мр, что до меня касается, я не двину пальцемъ, чтобъ вывести ихъ изъ того болота, въ которомъ они погрязли.

— Вы радикалъ! воскликнула графиня.

— Нтъ, я искренній вигъ, отвчалъ Гавергольмъ.

На этомъ разговоръ прервался и Гавергольмъ пошелъ бродить по великолпнымъ заламъ роскошнаго лондонскаго жилища лэди Виллогровъ, которыя кишили цвтомъ нкогда могущественной партіи виговъ. Не унывая и не теряя надежды, это замчательно образованная и умная женщина, употребляла всевозможныя усилія, чтобы сплотить свою расшатавшуюся партію и, еслибъ обды, вечера, улыбки, комплименты, лесть, свтская болтовня и ухаживаніе за дамами могли спасти партію, то виги давно пріобрли бы снова прежнее первенство. Но такъ какъ они этого не достигли и, съ одной стороны, на нихъ косятся либералы, а съ другой, ихъ ненавидятъ тори, то нельзя не придти къ заключенію, что судьба ихъ безнадежна, псенка ихъ спта.

Не усплъ, однако, Гавергольмъ отойти отъ блестящей, обворожительной и гостепріимной хозяйки, которая въ теченіи трехъ поколній занимала одно изъ первыхъ мстъ въ лондонскомъ высшемъ свт, какъ онъ снова услыхалъ голосъ сэра Алджернона Старфита, который громко говорилъ среди окружавшей его многочисленной груны:

— Джингоиты долго будутъ распоряжаться по своему въ стран. У нихъ въ рукахъ вс евреи, журналисты и крикуны, и денегъ, сколько угодно. Тори готовы всмъ жертвовать для своихъ принциповъ, не такъ, какъ другіе.

И Старфитъ искоса посмотрлъ на лорда Станмора, который, обладая громаднымъ состояніемъ, скоре спрыгнулъ бы съ крыши своего, великолпнаго дома въ Сент-Джэмскомъ Парк, чмъ далъ тысячу фунтовъ на покрытіе расходовъ по либеральной кандидатур на выборахъ.

— Ихъ партія, продолжалъ онъ:— такъ наэлектризована, что готова на все. А что мы можемъ сдлать?

— Стойте твердо за свои принципы, сэръ Альджернонъ, воскликнулъ Гавергольмъ, неожиданно вмшиваясь въ разговоръ: — мужественно боритесь за нихъ, а не оставайтесь въ безчувственномъ столбняк, какъ бы приведенные въ ужасъ торіями.

— Мы не дозволимъ радикаламъ вести себя, отвчалъ Старфитъ:— и если не отдлаемся отъ этого безпокойнаго, вреднаго элемента, то, что касается до меня, я готовъ бросить нашу партію.

— Разв вы можете съ такими идеями сидть на нашей передовой скамь? произнесъ съ негодованіемъ Гавергольмъ.

— Я никогда не исповдуюсь въ публик, отвчалъ съ достоинствомъ Старфитъ.

Гавергольмъ молча поклонился и пошелъ дале, думая про себя, что сэръ Алджернонъ никогда въ жизни не сказалъ ничего справедливе этихъ словъ.

Вскор, однако, мысли его приняли другое направленіе и сосредоточились на Гудрок, о которомъ сэръ Алджернонъ отзывался такъ язвительно въ частныхъ разговорахъ, и съ такими восторженными похвалами въ публичныхъ своихъ рчахъ.

Мистеръ Гудрокъ, величайшее свтило въ политической исторіи Англіи со временъ революціи, за исключеніемъ одного Борка, былъ неизмримо выше всхъ своихъ современниковъ, какъ по глубин, такъ и по сил, энергіи, и разнообразью своихъ умственныхъ способностей. Обладая удивительной памятью, быстрой сообразительностью и строгой, безупречной логикой, онъ выражалъ вс движенія своего дятельнаго, пламеннаго и гибкаго ума съ необыкновенной легкостью, точностью и непреодолимой діалектикой. Но этого мало: подъ глубокими слоями его умственныхъ дарованій клокоталъ вулканическій огонь благороднаго энтузіазма къ добру и правд. Онъ былъ искренно религіозный человкъ, и эту слабость никогда не упускали изъ виду его враги. Для всякого своего шага, для всякого своего дйствія онъ отъискивалъ глубокую нравственную основу, и въ этомъ онъ былъ даже слишкомъ добросовстенъ, какъ практическій дятель, потому что въ его глазахъ всякое мелочное отступленіе отъ прямого пути принимало важное значеніе, и онъ стремился къ достиженію такого совершенства, какого нельзя достигнуть на земл. Удивительное разнообразіе его обширнаго ума часто приводило въ тупикъ вншнихъ зрителей, спрашивавшихъ себя съ изумленіемъ, какъ можно примирить вс его поступки съ принципами и рчами. Начавъ свое политическое поприще въ качеств горячаго сторонника установленной англиканской церкви и строгаго торія, онъ впослдствіи, въ зенит своей славы, отдлилъ въ Ирландіи церковь отъ государства и смло повелъ борьбу за распространеніе избирательныхъ правъ. Въ этомъ онъ рзко отличался отъ всхъ другихъ политическихъ дятелей, ибо перемна въ немъ произошла по глубокому искреннему убжденію, а не по личнымъ разсчетамъ честолюбія, неостанавливающагося ни передъ какими средствами для достиженія своихъ цлей. Круговоръ его симпатій былъ безпредленъ. Поэтическій темпераментъ и основанная на глубокомъ знаніи любовь къ языку и культур одного изъ образованнйшихъ древнихъ народовъ побуждали его пламенно сочувствовать Греціи и онъ практически доказалъ это сочувствіе, принявъ главное, живйшее участіе въ возврат греческому королевству цлой груны острововъ Средиземнаго Моря, имвшихъ не маловажное значеніе для Англіи. Его классическіе вкусы и широкое человколюбіе естественно длали его искреннимъ другомъ итальянской свободы. Все богатство своего обширнаго ума и весь пылъ своей страстной натуры онъ посвятилъ избавленію Неаполя отъ ужасной тираніи Бурбоновъ. Къ этому непрерывному служенію интересамъ національной свободы и человческаго прогресса дома и извн онъ присоединялъ другія, столь многочисленныя и разнообразныя занятія, что он оказались бы не по силамъ всякому иному, даже могучему уму. Книги, брошюры, журнальныя статьи и рчи по всевозможнымъ предметамъ, отъ классической древности до современной полемики, лились нескончаемымъ потокомъ изъ неизсякаемаго источника его ума. Едва ли былъ вопросъ ему незнакомый и по поводу котораго онъ не готовъ былъ бы вступить въ пренія съ какимъ угодно соперникомъ.

Однако, странно сказать, умъ Гудрока былъ исключительно англійскимъ и во время борьбы Свера съ Югомъ въ Америк, онъ доказалъ, что не могъ освободиться отъ старой европейской рутины и, несмотря на всю свою ненависть къ рабству, онъ выражалъ въ своихъ рчахъ замчательную холодность къ Соединеннымъ Штатамъ, не постигая настоящей цли, преслдуемой ими въ великой борьб. Зато впослдствіи еще разъ онъ посвятилъ вс силы своего ума и энергіи на святое, правое дло. Его пламенное сочувствіе обратилось тогда на христіанское населеніе юго-восточной Европы, угнетаемое нестерпимой тираніей Порты. Никогда, впродолженіи всей своей долговременной жизни, онъ не былъ такъ великъ, не парилъ такъ высоко надъ остальными людьми, никогда не выказывалъ столько энергіи, силы огня и краснорчія, какъ въ ту памятную эпоху, когда съ практичностью государственнаго дятеля и съ вдохновеніемъ пророка онъ отстаивалъ днемъ и ночью, въ сочиненіяхъ и въ рчахъ, всевозможными аргументами и доводами священное право несчастныхъ жертвъ мусульманскаго варварства на защиту цивилизованной Европы и на сочувствіе всего христіанскаго міра. А дйствовалъ онъ такъ потому, что для него христіанство — не миъ, а дйствительность, не догматъ, а истина, не преданіе, а вопросъ жизни и смерти.

Если мы говоримъ о Гудрок въ такомъ восторженномъ тон, то это нисколько не значить, чтобъ мы не видли его слабыхъ сторонъ, которыя набросили тнь на его славную, полезную дятельность. Сила и удивительная быстрота умственныхъ способностей длали его безсознательнымъ эгоистомъ и почти нестерпимымъ тираномъ. Ослпленные величіемъ его генія, люди слдовали за нимъ, какъ дти за отцомъ, и всмъ, которые покорно признавали его верховную власть, онъ милостиво протягивалъ покровительственную руку. Но онъ не терплъ ни критики, ни даже разсужденія. Если кто-нибудь осмливался, хотя бы въ самыхъ смиренныхъ выраженіяхъ, противорчить ему, онъ тотчасъ обрушался на несчастнаго во всеоружіи своего ума, знанія и краснорчія. Если вы работали вмст съ нимъ, ъ вамъ приходилось сидть сложа руки, а работалъ онъ одинъ. Онъ ни съ кмъ не длилъ предводительства своей партіи, какъ бы его товарищи ни были способны. Поэтому, онъ, по несчастію, имлъ не много личныхъ друзей, не отъ недостатка сочувствіи къ нему, но потому, что онъ былъ слишкомъ поглощенъ важны мы вопросами, полувковое же абсолютное первенство развило въ немъ гордую неприступность. Рдкіе изъ товарищей любили его, а изъ молодежи очень немногіе становились его учениками, тогда какъ сотни тысячъ людей относились съ любовью и энтузіазмомъ къ его дятельности и политик. Бывши первымъ мы нистромъ, онъ почти молча входилъ и выходилъ изъ палаты, едва мняясь нсколькими словами со своими сторонниками.

Другою слабостью Гудрока было отсутствіе стокойсти и опредленнаго направленія. Руэръ говорилъ о немъ:— ‘Нельзя предвидть политики этого человка, онъ живетъ изо дня въ день’. Дйствительно, нельзя было предсказать, какъ онъ поступитъ въ отношеніи того или другого вопроса. Не посовтовавшись ни съ кмъ, онъ вдругъ бросался въ застрльщики, когда надо было дйствовать на врага всей массой своихъ сторонниковъ. Его партія не могла простить ему, что онъ ее бросилъ въ ту самую минуту, когда общественное мнніе страны было очевидно въ ея пользу. Потомъ, приведя ее къ крушенію, онъ преспокойно оста вилъ ее тонуть, а самъ занялся изученіемъ Гомера и борьбою въ печати съ католицизмомъ. Наконецъ, когда эта партія мало по малу выбралась на берегъ и пришла въ кое-какой порядокъ, онъ снова перевернулъ ее вверхъ дномъ, то принимая на себя предводительство, то являясь какъ бы послдователемъ другихъ. Въ виду его громаднаго вліянія на страну, подобное поведеніе было несправедливо въ отношеніи его старыхъ товарищей, которые не могли ни руководить имъ, ни вести партіи, пока онъ продолжалъ свои внезапные, могучіе набги. дйствительно, трудно было бы ему самому оправдать, съ нравственной точка зрнія, принятое имъ положеніе въ политик, совершенно независимое неотвтственное для него, но обязательное для его партіи. Еслибъ онъ оставался предводителемъ, то его политическая дятельность сдерживалась бы многими условіями и была бы гораздо благодтельне какъ для всхъ, такъ и для него самого.

Несмотря на все это, истинное величіе Гудрока ставило его на недосягаемый пьедесталъ въ англійской и европейской политик. Быть можетъ, его величественная, одинокая фигура слишкомъ грандіозна, чтобъ современники вполн ее оцнили, и только будущія поколнія, смотря на него издали, вполн поймутъ вс достоинства и совершенства его возвышенной личности и благородной, столь полезной всему человчеству жизни.

IV.

Сэръ Вильямъ Гавергольмъ пришелъ въ уныніе. Старый циникъ Виллезденъ былъ, повидимому, правъ: куда онъ ни обращалъ своихъ жадныхъ взоровъ, везд и въ политик, и въ обществ и въ пресс, какъ между торіями, такъ и между вигами — теорія не согласовалась съ практикой, слово съ дломъ. Однако, прежде, чмъ признать себя побжденнымъ и мрачно согласиться, что не было искренно врующихъ и нравственныхъ людей, строго примнявшихъ свои принципы къ общественной дятельности, ему оставалось взглянуть на одну нетронутую имъ область — міръ духовный. Онъ, конечно, съ жаромъ схватился за этотъ послдній якорь спасенія, но увы! этотъ якорь оказался утлой соломенной и только содйствовалъ скорйшему крушенію всхъ его надеждъ.

Для своего изслдованія, Гавергольмъ выбралъ трехъ самыхъ видныхъ представителей Высокой Церкви въ Англіи, католицизма и новаго направленія въ англиканской церкви, такъ называемаго ритуализма, стремящагося придать простому, строгому протестантству блестящую вншность обрядами церковной пышностью и другими атрибутами католичества. Первый изъ нихъ, модный проповдникъ церки св. Павла, поразилъ въ первую минуту молодого человка пламенной проповдью о поклоненіи Богу въ дух и правд, но чмъ боле онъ прислушивался къ цвтистому краснорчію этого витіи, шедшаго по стопамъ омы Кимпійскаго, тмъ ясне убждался, что все это были поэтическія сентиментальности, мечтательный мистицизмъ и выспренняя идеализація, а не то практическое христіанство, котораго требовалъ у него положительный Виллезденъ. Онъ пришелъ голодный и просилъ сытной пищи, а ему подавали, быть можетъ, вкусный для пресыщеннаго аппетита, легко взбитый, дутый пирогъ. Хорошо было убждать людей въ необходимости отвлеченныхъ созерцаній, но какъ примнять ихъ къ практик, къ жизни? Подобное ученіе могло нравиться пасторамъ, женщинамъ, молодежи, но смшно было и думать убдить имъ старого циника въ существованіи Бога. Но каково же было негодованіе Гавергольма, преданнаго сына протестантской церкви, которая въ его глазахъ была основана на освобожденіи христіанства отъ католическихъ заблужденій, когда при немъ одинъ изъ ультрамонтанскихъ ученыхъ патеровъ побдоносно доказалъ въ богословскомъ спор съ этимъ самымъ выспреннимъ проповдникомъ Высокой Церкви, что онъ и его сторонники въ своихъ сентиментальныхъ идеализаціяхъ только возвращались къ тмъ католическимъ доктринамъ, отъ которыхъ торжественно отреклась реформація.

Эта измна служителей англиканской церкви тмъ самымъ принципамъ своей вры, свято поддерживать которые они обязались по церковнымъ правиламъ и государственнымъ законамъ страны, выступала еще рзче въ дйствіяхъ ритуалистовъ. Эти послдніе нетолько нарушали теоретическіе догматы, но и въ вншнихъ формахъ богослуженія попирали церковныя постановленія и свтскіе законы, считая себя мучениками если ихъ подвергали справедливой кар. Такъ, достопочтенный пасторъ, новйшая слава ритуализма, съ которымъ Гавергольмъ вступилъ въ жаркое преніе, гордился тмъ, что высидлъ нсколько мсяцевъ въ тюрьм за ослушаніе епископа, который, строго держась закона, приказалъ ему погасить свчи въ церкви, снять католическое облаченіе, убрать кадила, серебрянные кресты, хоругви и другія украшенія, противныя пуританскому духу протестантства.

Разочаровавшись въ самыхъ видныхъ представителяхъ своей церкви, которые считали невозможнымъ истинное поклоненіе Боту, безъ нарушенія основъ своей вры и свтскихъ законовъ, Гавергольмъ обратился къ католицизму. По крайней мр, тамъ онъ могъ найти полное соотвтствіе вры съ дйствіями врующихъ, какова бы ни была самая вра. Представителемъ католицизма онъ избралъ англійскаго кардинала, одного изъ первыхъ свтилъ ультрамонтанства. Этотъ умный, хитрый прелатъ также съ первыхъ словъ своего разговора произвлъ на Гавергольма пріятное впечатлніе пламенной искренностью своей вры и грустными стованіями о томъ, что современные люди, нечестивой жизнью, отрицаютъ существованіе Бога. Краснорчиво и тепло доказывалъ онъ сочувственно слушавшему его собесднику, что хотя благороднйшее призваніе человка — развитіе его духовной жизни, но необходимо также примненіе религіозныхъ истинъ въ политической и общественной дятельности, причемъ, конечно, онъ настаивалъ, что человкъ можетъ быть истинно религіознымъ и нравственнымъ въ жизни, только слпо подчиняясь католической церкви, имющей свыше призваніе распространять на земл волю Божію. Велико же было изумленіе Гавергольма, когда, упомянувъ случайно о вышедшей недавно стать кардинала: ‘Истинная исторія Ватиканскаго Собора’, онъ замтилъ, что гордый прелатъ смутился, искоса посмотрлъ на сидвшаго вблизи нмецкаго богослова и, поспшно прекративъ разговоръ, удалился изъ комнаты. Нмецкій богословъ съ улыбкой объяснилъ недоумвавшему молодому человку, что ‘Истинная исторія Ватиканскаго Собора’, написанная этимъ пламеннымъ, энергичнымъ христіаниномъ во славу Богу и Церкви, изобиловала преднамренной, дерзкой ложью, какъ ясно доказали нмецкіе и англійскіе критики.

И такъ и въ церкви, и въ политик, и въ обществ и въ печати, не было искренной правды и полнаго соотвтствія слова съ дломъ. Значитъ, Виллезденъ былъ правъ. Убдившись въ этой горькой истин относительно индивидуальныхъ личностей, Гавергольмъ захотлъ подвергнуть такому же изслдованію и уровень общественной совсти.

Въ послднее время, въ общественномъ мнніи Англіи произошла чудовищная перемна, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла. Шотландія и Ирландія сохранили все свое самообладаніе, но въ Англіи и особливо въ Лондон царила новая, могучая сила, уничтожившая всякое чувство благородства, человческаго достоинства и національной гордости. Новая религія грозила замнить собой протестатиство, католичество, іудейство и позитивизмъ. Дйствительно, половина націи бросила всякую иную вру и преклонила колна передъ новымъ богомъ Джинго.

Кахъ древнія антропоморфическія божества олицетворяли идеи, преобладавшія въ человчеств, такъ и Джинго былъ олицетвореніемъ идеи, одушевлявшей британскую націю, я говорю британскую націю, потому что въ ней было всего боле поклонниковъ Джинго, хотя и во Франція, между монархистами и опортюнистами, есть не мало людей, исповдывающихъ новую вру.

Джинго былъ такое божество, которымъ можно божиться, и его поклонники божились имъ безъ устали. ‘Клянусь Джинго’ слышалось въ аристократическихъ дворцахъ и клубахъ, въ модныхъ гостиныхъ и притонахъ разврата, на скачкахъ и на лондонской бирж. Везд, гд царилъ духъ спекуляціи, обмана и корысти, преимущественно раздавалась эта божба, но въ тоже время клялись Джинго и блестящіе, приличные члены Снартонскаго клуба. Такимъ образомъ, поклоненіе Джинго не ограничивалось одной какой-нибудь кастой, его поклонники принадлежали ко всмъ классамъ и сословіямъ. Между ними встрчались маркизы, графы, бароны и даже, говорятъ, принцы, но наврно среди нихъ были и трубочисты. Вс они сердцемъ и глоткой исповдовали вру въ Джниго, какъ одного истиннаго бога. Въ честь его писали гимны, которые распвались на оффиціальныхъ торжествахъ. Толпы поклонниковъ чествовали его въ Сити, лордъ мэръ исполнялъ долженство первосвященника, а серьзные трезвые коммерсанты, нкоторые изъ нихъ члены парламента, биржевые игроки и мелкіе лавочники плясали въ дикой пляск, какъ жрецы Ваала. Евреи бросили своего золотого’ тельца и поклонялись ему. Въ честь его провозглашали тосты за банкетахъ въ Сити и ежедневно многіе напивались въ его славу на счетъ различныхъ богоугодныхъ учрежденій.

Но кто былъ Джинго? Т, которые его видли, говорятъ, что это было чудовище, пришедшее съ Востока, могучее и страшное, съ громадными крыльями, съ фигурой сфинкса, лицомъ блестящимъ, мднымъ, глазами, сверкающими огнемъ, носомъ еврейскимъ и ртомъ, извергавшемъ на своихъ враговъ всякія нечистоты. Онъ стоялъ на заднихъ лапахъ и въ рукахъ держалъ дубину, которой сносилъ головы своимъ врагамъ. Впереди его бжало съ страшномъ лаемъ другое чудовище по имени ‘Ежедневный Белографъ’. Однако, другіе увряли, что Джинго былъ только духъ варварскаго азіятскаго деспотизма, переселившійся изъ политическаго учрежденія на Восток въ политическое учрежденіе на Запад, хитро примняясь къ условіямъ свободнаго народа. Безъ всякаго сомннія, еслибъ онъ обнаружилъ свой настоящій характеръ, то въ него увровали бы немногіе. Но онъ, какъ Юпитеръ, прибгалъ къ обману. Eco дикая кровожадная природа была скрыта подъ маской конституціонныхъ формъ и христіанскихъ идей. Его славословили какъ бога христіанскаго милосердія, и его милосердіе было такъ безгранично, что онъ принималъ въ свое лоно грабителей и убійцъ, оплакивая въ то же время ихъ несчастныхъ жертвъ.

Своимъ успхомъ Джинго былъ главнымъ образомъ обязанъ, подобно всякому комерческому предпріятію въ Англіи, покровительству знатныхъ лицъ, подъ эгидой которыхъ онъ впервые появился въ публик. Кром того, его выдавали за ангела-хранителя національной чести, которую дотол хранили мужественные сыны Британіи, съ помощію Божіей. Джинго также представляли геніемъ покровителемъ державной славы Британской имперіи. Это было также новостью для англичанъ, которые привыкли надяться только на себя для поддержки съ Божьей помощью своей чести и славы. Но главной причиной популярности Джинго было то, что онъ олицетворялъ идею, прекрасно выражаемую старомъ англійскимъ тостомъ: ‘за себя’. Въ горнил честной критики, религія Джинго оказалась бы религіей эгоизма, честолюбія, хвастовства, жестокости, лицемрія и лжи. Но приличной и набожной англійской публик Джинго искусно представляли духомъ рыцарства, чести, патріотизма и такъ дале. Вс поклонники Джинго считали себя джентльмэнами, патріотами и врноподданными, а всякій, отрицавшій божество Джинго, признавался бунтовщикомъ, республиканцемъ и атеистомъ, достойнымъ смертной казни.

Поклоненіе Джинго было хитро примшано къ существовавшимъ религіознымъ идеямъ, такъ что его поклонники были убждены, что они покланяются христіанскому Богу и стремятся къ водворенію ‘мира на земл и въ человцахъ благоволенія’. По этому, среди нихъ встрчались епископы и пасторы, хотя въ очень маломъ числ.

Быть можетъ, самымъ страннымъ фактомъ въ отношеніи новой вры было единодушное исповданіе ея, съ одной стороны евреями, а съ другой — іезуитами. Такъ какъ т и другіе всегда и во всемъ руководятся личными интересами, то, конечно, въ поклоненіи Джинго они видли возможность получить какую нибудь пользу. Что же касается до дйствія новой вры на общество и на отдльныя личности, то оно было самое невроятное. Мирные христіане сдлались воинственными демонами. Самые спокойные члены обихъ палатъ стали выказывать признаки бшенства. Одно имя Россіи производило на джингонта такое дйствіе, какъ красный цвтъ на быка. Добрые, тихіе лавочники, возстававшіе противъ жестокаго обращенія съ животными, стали кровожадными фанатиками и подвергали испытанію въ своихъ садахъ разрывныя бомбы.

Характеристической чертой религія Джинго было поклоненіе успху, какими бы средствами онъ ни былъ достигнутъ. Джингоиты всегда начинали съ одной теоріи, а кончали другой и, стремясь къ одной цли, увряли, что идутъ къ противоположной. Они дйствовали силой и хитростью, а не полагались на правоту своего дла. Поклоненіе Джинго совершалось среди трубныхъ звуковъ, ржанія коней, свиста пароходовъ, маханія флагами и пестрой блестящей обстановки, а не въ безхитростной простот честнаго убжденія. Клясться въ одномъ, а сдлать другое было врнымъ доказательствомъ вры въ Джинго. Онъ назывался богомъ политики и его ученикамъ предписывалось изученіе Маккіавеля. Подобно теоріи Пиагора, поклоненіе Джинго было езотерическое и екзотерическое. Езотерики работали въ тайн, а екзотерики молились публично и увряли врующихъ, что имъ не слдовало ничего знать, а только приносить жертвы и слпо повиноваться, предоставляя верховному жрецу дйствовать по своему усмотрнію. Такимъ образомъ, свободный англійскій народъ съумли уврить, что открытіе тайнъ политики Джинго грозило роковой опасностью благоденствію страны.

Торжество Джинго достигло своего апогея съ появленіемъ на свтъ циркуляра лорда Сальтимбюри, принятаго громкими рукоплесканіями въ Англіи и одобреніемъ европейскихъ государствъ. Слава Великобританіи стала руководительницей Европы, снова Турція властвовала независимо въ Европ и Азіи, охраняя въ интересахъ всего свта воротй въ Индію. Все, что говорилось и печаталось въ эти лихорадочные, безумные дни, будетъ нкогда предметомъ удивленія и сарказма историковъ. Восторженныя толпы собирались подъ окнами лорда Бенджинго и лордъ Камергеръ, взобравшись на бочку съ пивомъ, благодарилъ ихъ отъ имени перваго министра за патріотизмъ и врноподданничество. Могущественный Chimes перемнилъ свой звонъ. Лордъ Бенджинго, котораго Газета эта недавно называла гаэромъ, сталъ теперь мудрымъ государственнымъ человкомъ, а Гудрокъ, изъ благороднаго, великаго пророка превратился въ безпокойнаго, вреднаго агитатора. Мистеръ Дубльгольтеръ на публичныхъ банкетахъ прославлялъ добродтели лорда Бенджинго и лорда Сальтимбюри, совершенно забывъ свое прежнее недовріе къ нимъ и сочувствіе къ угнетеннымъ народамъ Турціи. Дйствительно, Джинго царилъ въ стран безгранично. Божество, которому покланялся первый министръ, побудило преклонить передъ собою колна и лорда Сельтимбюри и мистера Дубльголтера, мало того: превратило Chimes въ защитника обмана, лжи и безчестія.

При вид всего этого Гавергольмъ естественно спрашивалъ себя: неужели общество, терпвшее подобныхъ пророковъ и поощрявшее успхъ газеты, бывшей нравственнымъ флюгеромъ, вертвшимся согласно личнымъ интересамъ или минутнымъ страстямъ толпы, покланяется чему-нибудь, кром успха, и вритъ во что нибудь, кром Джинго?

Въ древнихъ миологіяхъ говорится о богахъ, которые подвергали своихъ поклонниковъ тяжелымъ искусамъ и требовали приношенія имъ въ жертву нетолько агнца или быка, но чести и всего, что человку дороже жизни. Такъ и роковой Джинго, воцарившись въ Англіи, требовалъ отъ всей націи безусловной жертвы разумомъ и совстью, а главное — слпаго повиновенія его первосвященнику. Самые невыносимые искусы мы одинъ за другимъ, начиная изъ добавочнаго кредита въ шесть милліоновъ, до вызова въ Европу индійскихъ войскъ. Эта послдняя мра, принятая безъ вдома парламента и вполн не конституціонная, поразила, какъ громомъ, людей, подобныхъ Гавергольму, но джингоиты съ восторгомъ рукоплескали, восклицая, что на лорда Бенджинго пала мантія Маккіавеля, Метерниха, Талейрана и можно было бы еще прибавить — Шовена.

Встртивъ въ нижней палат одного изъ пламеннйшихъ поклонниковъ новой вры и лорда Бенджинго, сэра Друмгэда Лупуса, Гавергольмъ спросилъ:

— Скажите, пожалуйста, что все это значитъ? Зачмъ мы будемъ воевать?

— Мы не будемъ воевать, отвчалъ джингоить:— Россія уступитъ.

— Отлично, но зачмъ же мы теряемъ столько денегъ и прибгаемъ къ театральнымъ демонстраціямъ?

— Эти-то демонстраціи и заставятъ ее уступить.

— Ну, а что же мы получимъ отъ Россіи, боле того, что она и прежде предлагала?

— Она, безусловно, подчинитъ вс статьи Сан-Стефанскаго договора обсужденію конгресса, отойдетъ отъ Константинополя, откажется отъ полосы Бессарабіи и военной контрибуціи, уйдетъ за Дунай, предоставитъ Турціи управлять ея провинціями, возвратитъ Батумъ и Баязетъ. Но этого мало: Англія, вроятно, займетъ сильный пунктъ на Эгейскомъ Мор.

— Такъ вотъ цль правительства! И для ея достиженія она ршится на кровопролитную войну?

— Да, если Россія не уступитъ. Мы должны охранять ворота въ Индію и унизить Россію, иначе мы пропали. Впрочемъ, я вамъ говорю: она уступить. Вызовъ индійскихъ войскъ — великолпный ходъ Бенджинго.

— Это позоръ для христіанства и цивилизаціи, воскликнулъ Гавергольмъ съ негодованіемъ: — мы — покровители туземцевъ Индіи. Они не пользуются свободными, независимыми учрежденіями нашихъ другихъ колоній и не могутъ сдавать ни слова противъ политики, которую они, по нашему приказанію, должны поддерживать своей кровью. Ихъ интересъ въ этомъ дл самый отдаленный и гадательный. Вы заставляете ихъ защищать Британскую Имперію, а не благоденствіе Индіи, и нтъ никакого смысла въ ихъ помощи. Со времени подкупа дикихъ племенъ для борьбы съ возставшими Американскими Штатами ни одинъ министръ не совершалъ такого гнуснаго дла, какъ лордъ Бенджинго.

— Все это сентиментальности! отвчалъ сэръ Друмгэдъ Лупусъ: — вы забываете, что Индія часть Британской Имперіи, а главное, что, защищая Константинополь отъ Россіи, мы охраняемъ ключъ Индіи.

— Вздоръ! произнесъ Гавергольмъ, совершенно врно опредляя достоинство нелпыхъ аргументовъ джингоизма.

Но, какъ бы то ни было, сэръ Друмгэдъ Лупусъ въ двухъ словахъ очертилъ правительственную программу:— униженіе Россіи. Для исполненія этой программы Англія дала carte blanche Бенджинго и лорду Сальтимбюри. А они, цною добавочнаго бюджета въ шесть милліоновъ фунтовъ, вызыва индійскихъ войскъ, громадныхъ расходовъ на вооруженіе и покупку лошадей, палатокъ, сухарей, миноносокъ, желзныхъ дорогъ, паровыхъ транспортовъ и всего, что только чиновники и дльцы могли придумать, пользуясь лихорадочной минутой, поставили на дыбы британскаго льва, къ великой радости джингоитовъ. Когда же разнеслась всть, что Россія дйствительно уступила и конгрессъ соберется въ Берлин по программ Англіи, то восторгамъ не было конца. Наступилъ апоозъ Джинго! Слава Бенджинго, новому Юпитеру, какъ называли его ликующіе джингоиты!

Однако, это ликованіе вдругъ омрачилось. Въ одной изъ почтенныхъ лондонскихъ газетъ напечатано было извстіе, что Англія вступила съ Россіей въ отдльное соглашеніе и явится на конгрессъ, связанная по рукамъ и по ногамъ обязательствомъ, въ силу котораго, между прочимъ, Россія получила Бессарабію, Батумъ и Карсъ, а Болгарія на сверъ отъ Балканъ подчинялась власти русскаго великаго князя. Переполохъ произошелъ страшный нетолько въ либеральной, но и въ джингоитской партіи. Однако, все успокоилось, когда лордъ Сальтимбюри публично въ верхней палат отвергнулъ справедливость этого извстія, хотя и въ такихъ уклончивыхъ выраженіяхъ, что впослдствіи онъ доказывалъ, что сказалъ совершенно противоположное. Джингоиты снова вздохнули свободно и лордъ Бенджинго съ лордомъ Сальтимбюри среди восторженныхъ кликовъ толпы и низкой лести прессы, отправились въ Берлинъ диктаторами Европы. При этомъ никто не заикнулся о нагломъ нарушеніи конституціи подобнымъ отсутствіемъ двухъ главнйшихъ министровъ изъ кабинета и парламента въ такую критическую минуту.

Поведеніе лорда Бенджинго въ Берлин, гд онъ торжественно, позировалъ съ букетомъ въ рукахъ передъ коронованными особами, послами и народными толпами наполняло гордостью сердца джингоитовъ. Но одна изъ характеристическихъ чертъ поклоненія Джинго — постоянное колебаніе между успхомъ и пораженіемъ, торжествомъ и скрежетомъ зубовнымъ. Снова наступила тяжелая минута. Таже лондонская газета напечатала полный текстъ соглашенія между Россіей и Англіей. Надежды туркофиловъ, драконовская программа англійскаго правительства, интересы Европы — все исчезло, а главное, что было всего позорне, тотъ самый кабинетъ, который настаивалъ на свободномъ обсужденіи вопроса конгресса, предварительно связалъ себ руки. Шумъ поднялся неслыханный. Слава Бенджинго померкла отъ строгой критики и всеобщаго негодованія, охватившаго всю Европу. ‘Journal des Dbats’ и ‘Rpublique Franaise’ измнили свой сладкій, льстивый тонъ и разразились горькими упреками. Англійскіе джингоиты рвали на себ одежды! Все погибло!

Что произошло затмъ въ Берлин, я не знаю, но лордъ Бенджинго явился въ глазахъ Европы удивительнымъ чародемъ. За минуту существовало соглашеніе съ Россіей, Лордъ Бенджинго махнулъ своимъ волшебнымъ жезломъ, побожился великимъ Джинго и соглашеніе это исчезло. Россія удалилась за Балканы и Турція, возстановленная по Румелію, снова стала независимой европейской державой!

Это непостижимое торжество Джинго заставило грустно повсить голову сэра Вильяма Гавергольма. Скептически сжалось его сердце. Да, Виллезденъ былъ правъ, тысячу разъ правъ!

Въ подобномъ мрачномъ настроеніи, онъ встртилъ саркастическаго старика, который издали закричалъ ему:

— Ну, что вамъ стыдно теперь за себя? Вся Европа рукоплещетъ блестящій политик Бенджинго и нашей великой побд!

— Я не знаю еще, какою цною она куплена, отвчалъ Гавергольмъ: — во всякомъ случа жаль, что столько сдлано расходовъ и выражено недостойной злобы, которая сдлаетъ русскихъ на нсколько поколній нашими злйшими врагами. Я выскажу основательне свое мнніе, когда будетъ извстно, что заплатили Россіи за ея уступки. Я не врю, чтобъ она даромъ уступила Англіи.

— Не завидуйте успху вашихъ противниковъ. Наконецъ-то, у насъ есть человкъ, который знаетъ, чего хочетъ и твердо стоитъ на своемъ.

— Я и на это отвчу лишь тогда, когда онъ привезетъ трактатъ и докажетъ что Англія добилась большаго, чмъ циркуляръ Горчакова и слова Императора намъ общали. Chimes можетъ провозглашать Бенджинго ‘чудомъ’, но вдь Chimes новообращенный его сторонникъ, и ему увлекаться естественно. Бенджинго умный человкъ и, можетъ быть, его имя перейдетъ въ потомство со славою, но онъ еще не доказалъ, что онъ великій государственный человкъ, онъ ловкій тактикъ и предводитель партіи, по кому сдлалъ онъ добро, кром себя? Впрочемъ, оставимъ его пожинать лавры на Шпрее. Поговоримъ о боле серьзномъ предмет. Помните вы о нашемъ разговор посл моей рчи по поводу поправки Гудрока? Вы меня поразили словами:— ‘найдите одного человка, или группу людей, которые своей жизнью, вполн согласной съ ихъ принципами, доказывали бы существованіе ихъ Бога’. Вы, конечно, говоря это, думали о несоотвтствіи у христіанъ слова съ дломъ.

— Да, отвчалъ Виллезденъ со смхомъ: — ну, что-же, вы пришли теперь мн сказать, что я правъ?

— Нтъ, напротивъ, я нашелъ группу людей, безусловно врующихъ въ своего Бога и мужественно слдующихъ за нимъ всюду. Они жертвуютъ на служеніе ему всмъ — богатствомъ, душою, тломъ, умомъ, совстью, и повинуются слпо его первосвященнику.

— Вы говорите объ ультрамонтанахъ? воскликнулъ Виллездень.

— Нтъ, я нашелъ что ультрамантоны не врны своимъ принципамъ. Но т люди, о которыхъ я говорю, вполн согласуютъ свои дйствія съ своей врой.

— Это ритуалисты?

— Нтъ, ритуалисты — презрнные негодяи въ сравненіи съ этими врующими. Я долженъ сознаться, что, обратясь въ своихъ поискахъ къ христіанамъ, я былъ пораженъ представившемся мн зрлищемъ, даже моя вра поколебалась при вид ихъ поступковъ. Но есть группа людей, которые, какъ словами, такъ и дйствіями, какъ теоріей, такъ и практикой ясно доказываютъ существованіе бога, въ котораго они врятъ.

— Неужели?

— Да, произнесъ торжественно Гавергольмъ: — и ихъ вра, подобно мусульманской, выражается одной фразой:— ‘Нтъ бога, кром Джинго, и лордъ Бенджинго его пророкъ’.

‘Отечественныя Записки’, No 9, 1878

Торжество Джинго.

Е. Дженкинса1

I.

II.

III.

IV.

Читайте также:

Е. Дженкинса¹