Токеа, или Белая Роза, Силсфильд Чарльз, Год: 1828

Переводы
Время на прочтение: 437 минут(ы)
Скачать в PDF

ТОКЕА
или
БЛАЯ РОЗА

ПОВСТЬ
ИЗЪ ПОСЛДНЕЙ АНГЛО-АМЕРИКАНСКОЙ ВОЙНЫ

СОЧИНЕНІЕ
Чарльза Сильсфильда

ВЪ ТРЕХЪ ЧАСТЯХЪ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Я трепещу за свой народъ, когда подумаю о тхъ
несправедливостяхъ, какія онъ позволялъ себ
относительно коренныхъ жителей.
Джефферсонъ.

ГЛАВА I

Ужъ не черти ли здсь, и не дурачите ли
вы насъ своими дикарями и индйцами?
Шекспиръ.

По дорог, спускающейся извилинами отъ маленькаго городка Куза къ Миледжвиль, главному городу Георгіи, невдалек отъ того мста, гд въ настоящее время гостинница того же имени манить усталаго путника,— подъ уступомъ скалы, на которой лпилось нсколько десятковъ кедровъ и елей, стоялъ, лтъ тридцать тому назадъ блокгаузъ незавидной наружности и средней величины. Передъ нимъ на двухъ, врытыхъ въ землю, вертикальныхъ бревнахъ, соединенныхъ между собою поперечными перекладинами, качалась взадъ и впередъ огромная вывска, испещренная самыми яркими красками, разсматривая ее пристальне, на ней можно было различить какую-то уродливо смшную карикатуру, которая, судя по корон изъ перьевъ, по томагоуку, боевому ножу, и вампуму {Поясъ изъ бусъ и стеклянныхъ кораловъ.}, вроятно должна была представлять собою образъ индйскаго начальника. Подъ вывскою нацарапано было каракулями, неуступавшими египетскимъ гіероглифамъ: entertainment For man And beast {Помщеніе для людей и скота.}. Съ правой стороны дома или, лучше сказать, хижины, и нсколько ближе къ большой дорог, отдляясь отъ нея только широкою лужею, стояло нсколько клтей, грубо сколоченныхъ изъ бревенъ и наполненныхъ ворохами сна и соломы, изъ которыхъ кое-гд выглядывали остатки грязнаго постельнаго блья, изъ этого можно было заключить что помщенія эти предназначались не только для скота, но и для тхъ несчастныхъ путешественниковъ, которыхъ злой рокъ заставлялъ искать здсь покоя и ночлега. Прибавьте къ этому, еще нсколько коровьихъ и свиныхъ хлвовъ, и вы получите довольно врное понятіе объ этомъ залскомъ {Залсцами, Blackwoodsman, назывались прежде вс поселившіеся на запад отъ Аллеганскахъ горъ, а теперь вообще вс, поселившіеся на новопріобртенныхъ земляхъ.} поселеніи.
Была бурная декабрьская ночь, втеръ страшно завывалъ въ темномъ еловомъ бору, на скат котораго расположена была хижина, частый трескъ и страшный грохотъ ломавшихся и валившихся отъ бури деревъ возвщалъ одинъ изъ тхъ неистовыхъ урагановъ, которые такъ часто свирпствуютъ между хребтомъ Синихъ горъ {Blue Mountains въ области Тенесси, составляютъ отрасль Аллеганскихъ или Апалахскихъ горъ.} въ Тенесси, и плоскою областью Миссисипи, и которые на пути своемъ уносятъ съ собою лса, хижины и деревни. Среди этого шума, треска, грохота и завыванія вдругъ послышалось, что кто-то ощупываетъ ставню описанной нами хижины, и вслдъ затмъ раздался громкій стукъ, или лучше сказать, такіе сильные удары, отъ которыхъ стны хижины потряслись въ самомъ основаніи. Вскор посл того дверь до половины отворилась, и изъ за нея высунулась голова, чтобы узнать причину этого стука, но въ ту же минуту изъ мрака ночи выставилось дуло карабина, вроятно для того, чтобы избавить хозяина отъ дальнйшаго труда отворять дверь. Въ то же самое время показалась длинная человческая фигура, которая широко распахнула дверь, быстрыми шагами вошла въ комнату и услась передъ очагомъ, а за нею полу-шагая, полу-прыгая слдовала группа какихъ-то странныхъ существъ, которыя гуськомъ и въ глубокомъ молчаніи входили въ дверь вслдъ за своимъ вожатымъ.
Это таинственное шествіе длилось довольно долго, и когда въ хижину вошло ихъ человкъ около двадцати, дверь опять затворилась. Человкъ огромнаго роста подошолъ къ очагу, на которомъ еще тллъ толстый отрубокъ, подбросилъ нсколько полнъ и зажогь одну изъ лучинъ, лежавшихъ въ куч около очага, потомъ мрными шагами подошолъ къ поставцу, преспокойно взялъ сальную свчу, зажогъ ее и поставилъ на столъ.
При тускломъ свт этой свчки и постепенно разгоравшагося пламени очага, можно было ясне различить безыскуственную, почти грубую внутреннюю обстановку хижины, вполн соотвтствовавшую наружному ея виду. На стул передъ очагомъ сидлъ человкъ, вошедшій первый въ комнату, онъ былъ весь закутанъ въ окровавленное одяло, такъ что нельзя было различить ни лица ни фигуры. Позади его, на глиняномъ полу сидли, поджавъ подъ себя ноги, человкъ двадцать индйцевъ, лица ихъ были также закутаны въ шерстяныя одяла, на которыхъ большія кровавыя пятна показывали, что они только что возвратились изъ какой побудь экспедиціи.
Въ углу, противъ очага, стоялъ поставецъ, за ршоткой котораго разставлена была дюжина грязныхъ бутылокъ, и еще боле грязные стаканы и кувшины. Одной ступенькой ниже стояло три боченка, окрашенныхъ синей краской, съ надписью French Brandy gin {Французская водка, джинъ.}, Monongehala {Monongehala, значительная рка, которая беретъ свое начало въ Виргиніи и впадаетъ въ р. Огіо. На берегахъ ея ростетъ превосходная рожь и пшеница, Изъ первой выкуривается самая лучшая водка во всхъ Соединенныхъ Штатовъ, которую поэтому называютъ просто — Monongehala.}. Огромная куча оленьихъ, бобровыхъ, медвжьихъ и лосьихъ шкуръ съ лвой стороны поставца достигала почти до перилъ его, и доказывала дятельныя сношенія хозяина съ мднокраснымъ племенемъ. Рядомъ съ ними возвышалась огромная кровать съ пологомъ, окружонная тремя меньшими кроватями и люлькою или, лучше сказать, корытомъ, потомучто она состояла изъ куска выдолбленнаго дерева, къ обоимъ концамъ котораго прибиты были дощечки. Въ этихъ разнообразныхъ вмстилищахъ, судя по громкому храпнію на разные лады, семейство хозяина наслаждалось невозмутимымъ и сладкимъ покоемъ. Стны комнаты состояли изъ грубыхъ, необтесанныхъ бревенъ, и единственнымъ ихъ украшеніемъ служили широкія полосы главы, которою залплены были промежутки между бревнами.
Судя по разнообразнымъ назначеніямъ этой комнаты читатель конечно догадывается, что она была довольно помстительна, хозяинъ въ эту минуту ходилъ по ней взадъ и впередъ, поднимая и ставя опять на мсто стулья и скамейки, опрокинутыя индйцами при внезапномъ ихъ вторженіи. Онъ это длалъ такъ спокойно и съ такимъ равнодушно-упрямымъ видомъ, какъ будто гости его были какіе нибудь запоздалые сосди, а не свирпые дикари, только что возвратившіеся изъ кровавой экспедиція, и пришедшіе можетъ быть затмъ, чтобы, въ придачу къ своей экспедиціи, снять его собственный скальпъ и скальпы его домашнихъ. Поставивъ на мсто послдній стулъ, онъ слъ рядомъ съ предводителемъ шайки, занявшимъ почетное мсто передъ очагомъ. Такимъ образомъ она просидли молча нсколько минутъ, какъ вдругъ гость всталъ и обнажилъ часть своей головы, причемъ оказалось, что другая половина была обвязана кускомъ коленкора, съ котораго, наподобіе, бахромы, свшивались куски запекшейся крови. Залсецъ взглянулъ украдкою на индйца, но тотчасъ же глаза его обратились опятъ къ весело разгоравшемуся пламени.
— Разв у благо моего брага нтъ языка? началъ наконецъ индецъ,— или онъ нарочно его удерживаетъ чтобы потомъ еще лучше кривить имъ?
Слова эти онъ произнесъ густымъ гортаннымъ голосомъ и притомъ язвительно насмшливымъ тономъ.
— Онъ выслушаетъ что скажетъ ему начальникъ, отвчалъ американецъ сухо и угрюмо.
— Иди, позови свою жену, произнесъ индецъ тмъ же густымъ басомъ.
Хозяинъ всталъ, подошолъ къ громадной кровати и, откинувъ занавсъ, началъ разговаривать съ своей женой, которая сидла въ постели и, казалось, скоре съ любопытствомъ нежели со страхомъ, ожидала чмъ все это кончится. Посл непродолжительнаго совщанія она вышла изъ своей засады. Это была дюжая, широкоплечая, полновсная женщина, съ такимъ выраженіемъ лица, которое ясно говорило, что она не пугливаго десятка. Юбка изъ Zinsey Woolsey {Полунитяная, полушерстяная матерія, которая въ большомъ употребленіи у залсцевъ.}, которая не снималась ни днемъ ни ночью, еще боле выставляла мощную ея фигуру, когда она твердою поступью, и почти разгнванная, выступила впередъ съ своимъ мужемъ. Но грозное спокойствіе постителей, ихъ окровавленныя головы и одяла, освщенныя въ эту минуту ярко вспыхнувшимъ пламенемъ, показались ей такими дурными предзнаменованіями, что добрая женщина видимо испугалась. Увренность, съ которою она было-направила шаги свои къ индйцамъ, вдругъ исчезла, поступь ея сдлалась неврною и она съ невольнымъ трепетомъ повернулась къ мужу, который опятъ занялъ прежнее свое мсто. Прошло нсколько секундъ въ мрачномъ молчаніи.
Вдругъ индецъ поднялъ голову, не отрывая однако взоровъ отъ огня, и произнесъ строгимъ тономъ:
— Слушай, женщина, что теб скажетъ великій воинъ, котораго руки открыты, и который наполнитъ вигмамъ {Индйская хижина, деревня и вообще жилье.} своего брата множествомъ оленьихъ шкуръ. За это онъ немногаго потребуетъ отъ сестры своей, и ей легко будетъ исполнить это требованіе. Есть ли у сестры моей, продолжалъ онъ возвысивъ голосъ и устремивъ на нее взоры,— есть ли у сестры моей молоко для маленькой дочери?
Хозяйка съ удивленіемъ посмотрла на индйца.
— Согласна ли она, продолжалъ послдній, удлить частицу своего молока маленькой дочери, которая иначе умерла бы съ голоду?
Лицо женщины прояснялось по мр того какъ ей становилось яснымъ, что индйцу отъ нея чего-то нужно, и что слдовательно отъ нея зависитъ исполненіе или неисполненіе его желанія. Она вытянулась впередъ къ индйцу, и казалось ожидала съ страстнымъ нетерпніемъ, чтобы онъ ясне высказалъ странное свое требованіе.
Индецъ, не удостоивъ ее ни малйшаго взгляда, распахнулъ широкія складки своего шерстянаго одяла, и вынулъ оттуда дивно-прелестнаго ребенка, закутаннаго въ драгоцнные мха.
Женщина, стояла нсколько минутъ какъ окаменлая при вид этого милаго явленія, удивленіе и изумленіе, казалось, мшали ей говорить. Однако любопытство и желаніе разсмотрть поближе это прелестное существо, а можетъ быть, и материнское чувство, вдругъ развязали ея языкъ:
— Боже мой! закричала она, протягивая об руки, чтобы взять ребенка.— Боже мой! Что за милая, очаровательная крошка! Да еще должно быть дитя богатыхъ родителей, можете быть уврены. Поклясться готова. Посмотрите-ка только на шубки и на дорогія кружева. Видали ли вы въ жизнь свою что ни будь подобное? Откуда вы взяли это дитя? Бдненькая малютка! Конечно я буду кормить ее. Вдь это не краснокожее какое нибудь дитя.
Она, казалось, намрена была еще дале распространяться въ своемъ удивленія, но многозначительный знакъ мужа остановилъ потокъ ея рчей. Неудостоивая ее ни малйшаго вниманія, индецъ развернулъ голубую лисью шубку, стащилъ ее съ ребенка, и собирался сдлать то же самое и съ платьицемъ. Посл нкоторыхъ усилій ему удалось наконецъ снять его, но подъ этимъ платьицемъ показались еще дв юбочка и рубашечка, въ которыя малютка была завернута какъ шелковичный червь въ свой коконъ. Потерявъ вдругъ терпніе, индецъ схватилъ свой боевой ножъ, разрзалъ имъ остальныя три оболочки, и малютка осталась въ рукахъ его совершенно голою.
— Воплощонный сатана! закричала женщина, содрогаясь и насильно вырывая у него изъ рукъ малютку.
— Стой! сказалъ индецъ, устремимъ равнодушный и неподвижный взоръ на шею ребенка, на которой висла золотая цпочка съ маленькимъ медальономъ. Женщина, не говоря ни слова, сняла цпочку съ шеи ребенка, швырнула ее въ лицо индйца, а сама бросилась съ малюткой къ своей постели.
— Самъ чортъ сидитъ въ этой баб, проворчалъ сквозь зубы хозяинъ, котораго, казалось, не мало встревожила ея запальчивость.
— Красный воинъ, произнесъ индецъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ: будетъ платить бобровыми мхами за молоко своей маленькой дочери, но онъ хочетъ удержать за собою свою добычу, и дверь должна отвориться, когда онъ потребуетъ ребенка.
— Однако, возразилъ хозяинъ, которому вдругъ показалось, что боле подробное объясненіе будетъ не лишнимъ: откровенно говоря, мн все равно, и я не прочь оставить у себя малютку, хоть ихъ, слава Богу, у меня у самого мало. Однако, если явятся родители, или если блый отецъ {Президентъ Соединенныхъ Штатовъ.} услышатъ объ этомъ ребенк, что тогда? Красный начальникъ знаетъ, что руки благо отца далеко простираются.
Индецъ помолчалъ нсколько мгновеніи, и потомъ произнесъ многозначительнымъ тономъ:
— Мать ребенка никогда уже не возвратится. Ночь очень темна. Буря воетъ сильно. Завтра не видно будетъ и слда ногъ красныхъ воиновъ. До вигвамовъ благо отца далеко. Если онъ узнаетъ о ребенк, то это будетъ значить, что блый мой братъ сказалъ ему объ этомъ. Если блый отецъ возьметъ ребенка, то красный начальникъ сниметъ скальпы съ дтей своего благо брата.
— Въ такомъ случа возьми назадъ свое дитя, не хочу имть съ нимъ никакого дла, сказалъ залсецъ ршительнымъ тономъ.
Индецъ выхватилъ Окровавленный свой ножъ, и бросилъ вопросительный взглядъ на кровать, за пологомъ которой исчезло дитя.
— Мы будемъ заботиться о немъ, никто не узнаетъ о ребенк, завизжала испуганная хозяйка.
Индецъ спокойно заткнулъ опять за поясъ свой ножъ и сказалъ:
— У красныхъ воиновъ пересохло горло.
Со стороны кровати послышалось ворчаніе, въ которомъ, должно полагать, выражалось христіанское желаніе, чтобы каждая капля обратилась въ ядъ этимъ кровопійцамъ. Но хозяинъ, мене проникнутый мстительнымъ человколюбіемъ дражайшей своей половины, поспшилъ къ поставцу, чтобы удовлетворить требованіямъ своихъ гостей. Не вставая съ мста, начальникъ залпомъ выпилъ стаканъ виски, а потомъ вошла круговая. Когда опорожнена была шестая бутылка, начальникъ вдругъ всталъ, бросилъ на столъ испанскую золотую монету, распахнулъ пологъ кровати и повсилъ на шею малютки кораловое ожерелье, которое онъ вынулъ изъ своего вампума.
— Мускоджи (Muacogees) узнаютъ дочь одного изъ своихъ воиновъ, сказалъ онъ, устремивъ взоры на дитя, которое, въ новой своей фланелевой юбочк, покоилось на груди хозяйки. Еще разъ взглянулъ онъ на ребенка и на хозяйку, потомъ молча повернулся къ двери и исчезъ съ товарищами своими во мрак ночи.
— Буря прошла, сказалъ хозяинъ, выглянувшій вслдъ за индйцами, пробиравшимися къ своимъ каноэ {Лодки.} изъ березовой коры, привязаннымъ на берегу рчки Куза.
— Скажи, ради Бога! Кто этотъ красный дьяволъ? прервала его жена, облегчивъ себя глубокимъ вздохомъ, и невольно вздрагивая.
— Тсъ, баба! Молчи пока Куза не будетъ между твоимъ языкомъ и красными кожами. Это не шутка. Увряю тебя.
При этихъ словахъ онъ заперъ дверь и, взявъ свчу, подошолъ къ кровати, на которой жена его кормила малютку грудью.
— Бдняжечка, сказалъ онъ, еслибы ты могла, ты сообщила бы намъ исторію, отъ которой наврно волосы стали бы дыбомъ. Да и намъ она можетъ стоить жизни. Тутъ кроется что-то важное. Эти красные дьяволы были на кровавой экспедиціи, это врно. Но гд именно они были — извстно одному Богу. Хорошо еще, еслибы они напали на испанца, продолжалъ онъ, разсматривая поперемнно ребенка и золотую монету, мн бы и горя мало, а то…
Говоря это онъ бросился въ постель, но долго, очень долго не могъ заснуть. Происшествіе это лишило его, казалось, покоя и обычнаго хладнокровія.
Капитанъ Джонъ Коплендъ, это было имя и чинъ хозяина харчевни, подъ вывскою индйскаго начальника, былъ одинъ изъ тхъ привилегированныхъ мелкихъ торговцевъ, которые года за два передъ тмъ поселились въ стран Криковъ (Creeks {Это большое племя обитало прежде на свер Флориды и въ штатахъ Миссисипи и Алабама, въ количествъ до 20,000 человкъ, большая часть изъ нихъ переселилась на границы Арканзаса. Прим. переводчика.}), подъ покровительствомъ центральнаго правленія, и подъ непосредственною защитою агента правительства, живущаго между индйцами. Онъ переселился съ женою и четырьмя дтьми изъ восточной Георгіи, съ помощію пятидесяти долларовъ завелся вышеописанными бочками съ водкой, увеличилъ свое семейство двумя новыми отпрысками, а имущество свое въ двадцать разъ, и имя въ то время тридцать или сорокъ лтъ отъ роду, чувствовалъ себя такъ хорошо, какъ только можетъ чувствовать себя человкъ, говоря мстнымъ языкомъ, широкоплечій, коренастый и стоящій въ собственныхъ своихъ башмакахъ. Не признавая никого выше, но считая зато всякаго негражданина ниже себя, онъ умлъ искусно соединять званіе цловальника съ достоинствомъ капитана. Все стараніе Джона Копленда и вс помышленія его обращены были боле на то, чтобы разными путями присвоивать себ мха индійцевъ, нежели на то, чтобы охранять шкуру своего семейства и свою собственную, которая, правду сказать, была не многимъ безопасне труднодобываемыхъ бобровыхъ мховъ, несмотря на то, въ немъ преобладало хотя и темное, скоре инстинктивное, но зато врное и твердое чувство долга, съ которымъ онъ не задумался бы пожертвовать бобровыми и другими мхами, еслибы дло коснулось блага края или залскихъ его согражданъ. Отношенія же залсцевъ къ дикимъ людямъ находилось уже давно въ какомъ-то напряженіе. Правда, племя Криковъ, въ продолженіи многихъ лтъ жило повидимому въ добромъ согласіи съ американцами или, лучше сказать, съ жителями штата Георгія. Они не только со всми знаками уваженія приняли агента, присланнаго къ нимъ центральнымъ правленіемъ, и признали такимъ образомъ надъ собою главное владычество великаго благо отца, какъ они называли президента Соединенныхъ Штатовъ, но и охотно согласились содйствовать тмъ видамъ и предположеніямъ, которыя правительство и агентъ его начали приводить въ дйствіе, для споспшествованія гражданскому и нравственному ихъ образованію. Однако, несмотря на эти благопріятные признаки взаимнаго доврія, между нами было множество точекъ прикосновенія, которыя могли, и даже въ скорости должны были обратиться въ смена будущаго несогласія, и которыя не ускользнули отъ прозорливости нашего капитана. Различные мирные трактаты, вынужденные у индйцевъ блыми, какъ они называли американцевъ, мало по малу лишили ихъ большей и лучшей части ихъ наслдственныхъ владній. Владнія эти когда-то распространялись на большую часть Георгіи и Флориды, и на ныншніе штаты Алабаму и Миссисипи. Хотя эти уступки и имли нкоторое сходство съ грабежомъ, но индіщы охотно согласились на нихъ, надясь по крайней мр наслаждаться въ мир и спокойствіи тмъ что у нихъ осталось. Въ продолженіи нкотораго времени, особенно въ теченіи революціонной войны и слдующихъ за тмъ десяти лтъ, ихъ дйствительно оставили въ поко. Граждане Георгіи, будучи едва въ состояніи отбиваться отъ вншнихъ враговъ и обработывать свои собственныя земли, благоразумно остерегались разбудить дремавшихъ дикарей. Но прошло восьмнадцать лтъ посл окончанія борьбы за свободу, глубокія раны, нанесенныя этому штату войною и ея опустошеніями, мало по малу изцлились, съ народонаселеніемъ почти удвоившимся увеличилась и потребность распространить свои владнія дале къ роскошному западу. Поэтому бодрое молодое поколніе начало бросать завистливые взоры на тучныя низовья, раскидывающіяся въ прелестныхъ прибрежныхъ долинахъ ркъ Куза и Окони. Все чаще и чаще стали появляться переселенцы съ лошадьми и повозками, жонами и дтьми, скотомъ и цлымъ имуществомъ, и стали выбирать себ лучшія мста въ этой стран, нисколько не заботясь ни о какихъ правахъ владнія и собственности. За нсколько мсяцевъ передъ описаннымъ нами ночнымъ происшествіемъ, подобное незаконное самовластіе переселенцевъ было поводомъ къ серьозной ссор за владніе земель около рки Окони. Хотя она и была улажена при помощи центральнаго правленія, но примиреніе это, вмсто того чтобы успокоить умы, оставило напротивъ ядовитое жало въ сердцахъ индійцевъ. Тотъ самый начальникъ Криковъ, который согласился на уступку этой прелестной полосы земли, принадлежалъ по своему происхожденію къ смшанному племени, и мать его была американка. Ужь одного этого обстоятельства было бы достаточно для возбужденія крайней недоврчивости индйцевъ, хотя бы даже отъ такой сдлки и не пострадало одно изъ значительныхъ племенъ этого народа. Къ несчастію такъ и вышло, и притомъ съ самою вопіющею несправедливостію: какъ нарочно главнйшая отрасль этого замчательнаго народа, съ начальникомъ своимъ, потомкомъ древнихъ мико или королей племени Оконіевъ (Осo-nees), вслдствіе упомянутой сдлки лишились своихъ земель и даже послдняго убжища. Этотъ мико славился своею непримиримою враждою къ блымъ. Его непреклонность и упрямство обратилось въ пословицу. Говорили, что вліяніе его на народъ не имло границъ, и преобладало, въ совт цлаго племени, которое имло самыя основательныя причины бояться за неприкосновенность послдней своей собственности.
Не много нужно было чтобы раздуть затаенное пламя негодованія въ гордомъ дикар, лишонномъ послдняго пріюта, угнетенномъ и оскорбленномъ въ самыхъ священныхъ своихъ правахъ. Война, какъ бы безнадеженъ ни былъ исходъ ея для притсненныхъ, тмъ не мене была бы страшнымъ бичомъ для блыхъ поселенцевъ, разсянныхъ по этимъ залсьямъ. Самое легкое, что они могли ожидать отъ людей, въ которыхъ жажда мести и крови была такъ страшно возбуждена длиннымъ рядомъ несправедливостей и угнетеній,— самое легкое была смерть. Поэтому капитанъ имлъ самыя основательныя причины задуматься, будучи хорошо знакомъ съ жестокимъ характеромъ народа, среди котораго ему суждено было жить, онъ понималъ, что господствующее съ нкотораго времени двусмысленное спокойствіе было больше тмъ сомнительно. Это ночное приключеніе казалось ему предвщаніемъ, и опасенія его возобновились съ большею силою. Мы скоро увидимъ, на что онъ ршился.

ГЛАВА II

Дерзкая собака, иди назадъ, когда я приказываю.
Шекспиръ.

Первые лучи утренняго солнца застали нашего капитана занятымъ приготовленіями къ отъзду. Приготовленія эти состояли въ томъ, что вмсто панталонъ изъ Zinsey-Woolsey онъ надлъ кожаные, отыскалъ свои мокассины, къ правому каблуку пристегнулъ заржавленную шпору, накинулъ себ на ноги пару леггиговъ {Legging, родъ набедренниковъ, которыми при верховой зд обертываются колни всадника. Они въ большомъ употребленіи между залсцами.}, изъ которыхъ каждый очень удобно могъ бы служить плащомъ человку средняго роста, и наконецъ слъ къ обильно уставленному столу. Все это длалось съ систематическимъ спокойствіемъ залсца, который, какъ извстно, медленно ршается на что нибудь, но однажды принявъ намреніе, выполняетъ его съ осмотрительностью, твердостью и непреклонностью, который не боится препятствій, не знаетъ страха и даже въ величайшей опасности, вмсто того чтобы устрашиться ея, находятъ еще средство изощрять свой умъ.
— Пошли Томба съ шкурами къ Черокизамъ (Cherockees {Многочисленное племя области Георгіи, нын переселилось только небольшою частію въ новыя владнія индйцевъ. Еще нсколько лтъ тому назадъ ихъ считалось до 22,000 чел., они уже нсколько цивилизованы и прекрасные хлбопашцы. Они знакомы съ книгами, и до своей эмиграціи имли даже два журнала, печатавшіеся на ихъ язык. Прим. пер.}). А вы Икъ-ванъ-за отправляйтесь къ испанцу, онъ общалъ мн взять ихъ съ собою. И будьте вс готовы завтра къ ночи, вслуча еслибы я не воротился къ тому времени. Надюсь, что агентъ правительства дома. Досадно будетъ, если я его не заставу.
— Когда ожидать тебя назадъ? спросила его жена.
— Ты спрашиваешь больше чмъ я могу теперь сказать. Можетъ быть мн придется даже и нсколько дней пробыть тамъ, если я не возвращусь въ теченіи двухъ дней, то отправляйся къ Черокизамъ. Ты знаешь, тамъ въ Пенсильваніи возстали противъ стараго Адама. Чортъ бы побралъ этого Тори! Если это пронюхало краснокожіе, то можешь быть уврена, что они воспользуются суматохою и тутъ начнется рзня. Во всякомъ случа сдлай то, что я теб сказалъ. Они пришли въ движеніе и намъ нужно торопиться, иначе скальпы наши на будущей недл будутъ висть въ ихъ сборномъ вигвам {Counsil-wigwam — вигвамъ совта.}.
При этихъ словахъ онъ снялъ со стны свой тяжеловсный хлыстъ, которымъ когда-то убилъ лань на мст, сунулъ въ карманъ сюртука огромный пистолетъ и влзъ на своего коня.
Дорога, или лучше сказать тропинка, по которой похалъ нашъ капитанъ, и которая вела къ жилищу агента, капитана Макъ-Леллана, пролегала сперва чрезъ большой еловый лсъ, лежащій на незначительной, но постепенно подымающейся возвышенности. Земля была покрыта легкимъ слоемъ снга, выпавшаго посл бури прошедшей ночи. Глубокая тишина, царствовавшая во всей окрестности, черные, стройно возвышающіеся стволы елей, которыхъ темнозеленыя втви, увшанныя великолпными снжными гирляндами, отражали утренніе лучи солнца и сверкали подобно миліонамъ бриліантовъ, пронзительно холодный утренній воздухъ, рзко пронизывающій лсъ,— все это постепенно начало дйствовать на кровь нашего залсца, который подвигался впередъ умренною рысью, продолжая размышлять о ночномъ приключеніи, и сравнивая его съ словами и дйствіями прежнихъ постителей. Это напряженіе духа не разъ выражалось громкимъ ворчаньемъ, въ которомъ ясне другихъ слышались слова ‘Damn them’.
Такимъ образомъ халъ онъ нсколько часовъ. Гористое мсто стало постепенно спускаться къ обширной низменности, поросшей орховыми деревьями, между которыми изрдка мелькали просвты, оттуда выглядывали мстами одинокія хижины, выстроенныя изъ древесныхъ пней. Сзади примыкали къ домишкамъ небольшія поля пшеницы и табачныя плантаціи, придавая цлому очень живописный видъ. Безпристрастный путешественникъ конечно восхищался бы этими мирными обитателями, какъ будто волшебствомъ перенесенными подъ снь этихъ гигантскихъ деревъ. Намъ рдко случалось встртить что нибудь привлекательне этихъ прелестныхъ жилищъ, помнится, что мы встрчали подобныя въ Арканзас, и при вид ихъ намъ всегда представлялось, что геній цивилизаціи, облетая въ первый разъ эту страну, выронилъ ихъ изъ своего рога изобилія. Но капитанъ Коплендъ, судя по его ворчанью, не былъ такого филантропическаго мннія. Между тмъ онъ подъхалъ къ рк Окони, на живописныхъ берегахъ которой индйскіе вигвамы попадались все чаще и чаще. Мстность эта и тогда уже имла нкоторый видъ благоустроенности. Хижины были просторне и походили на дома западныхъ землевладльцевъ. Везд видны были хлва для скота, и также обширныя табачныя плантаціи, и поля, засянныя пшеницею. Нкоторыя изъ этихъ жилищъ были даже окружены фруктовыми садами. Залсецъ нашъ нахмурилъ брови, косо посматривая на плантаціи и жилые дома, изъ которыхъ многіе, какъ величиною, такъ и удобствомъ далеко превосходили его собственное жилище.
— Чортъ знаетъ, что у полковника Гаукинса на ум, съ его плотниками, ткачами, кузнецами и тысячами другихъ мастеровыхъ, которыми онъ надляетъ этихъ краснокожихъ! Неужели онъ хочетъ, чтобы эти красные черти навсегда остались въ Георгіи? Чортъ возьми, если они… А вдь похоже на то, проворчалъ онъ черезъ минуту, завистливо поглядывая на жилой домъ, мимо котораго ему приходилось хать.
— У нихъ есть свои удобныя жилища и посвы пшеницы и табачныя плантаціи, какъ будто они и впрямь свободные люди, а не проклятые краснокожіе. Даже вонъ коноплю треплютъ, продолжалъ онъ тмъ же брюзгливымъ тономъ, при вид группы двушекъ, которыя позади дома, вокругъ зажжонныхъ костровъ, весело размахивали коноплею.
— Я полагаю, черезъ нсколько лтъ они попробуютъ и сами выкуривать для себя виски. Продолжайте, мой милый полковникъ Гаукинсъ. Увидимъ чмъ все это кончится. Красная кожа навсегда останется красною кожею. Я бы скоре взялся смыть черный цвтъ съ своихъ негровъ, чмъ изъ этихъ предательскихъ душъ сдлать порядочныхъ людей.
Изъ словъ этихъ читатель можетъ видть, что мннія нашего капитана значительно противорчили гуманнымъ стремленіямъ полковника Гаукинса. И надобно сознаться, что мннія эти были въ то время господствующими не только въ кругу его товарищей по мелкой индйской торговл, но и вообще между всми поселенцами запада. Ужь и тогда американцы начали смотрть недружелюбными глазами на этихъ природныхъ и истинно законныхъ владльцевъ всей страны, они привыкли видть въ нихъ какую-то мерзость, отъ которой слдуетъ избавиться какъ можно скоре. На успхи ихъ въ разныхъ отрасляхъ сельскаго хозяйства и механики они смотрли съ досадою и озлобленіемъ, потомучто успхи эти выражали, повидимому, ршительное намреніе индйцевъ не покидать своей родины.
Мы говоримъ о Георгіи, и нтъ ничего удивительнаго, если нашъ капитанъ, какъ житель этого штата, раздлялъ такія мннія, послднія тмъ боле распространились между его согражданами, что вполн согласовались съ интересами большинства. Поэтому не трудно понять, что полковникъ Гаукинсъ далеко не пользовался милостію нашего залсца, который при многихъ хорошихъ качествахъ имлъ и нкоторыя не совсмъ похвальныя свойства, между послдними, особенно выдавалось непреодолимое его отвращеніе къ красному племени, которое онъ, употребляя его собственное выраженіе, ненавидлъ пуще самихъ вонючекъ {Pelecut, Stinkthier.}. Но это хорошее мнніе онъ конечно не выражалъ вслухъ, и даже въ настоящую минуту оно вырывалось наружу только отрывистыми ‘damn’.
Такимъ образомъ прохалъ онъ около двадцати миль, и очутился на скат горнаго хребта, съ котораго открывался далекій видъ на оставленныя имъ за собою низовья. Еще разъ окинулъ онъ взоромъ эту очаровательную мстность, какъ будто желая еще боле усилить въ себ ожесточеніе, и потомъ далъ коню шпоры. Онъ въхалъ въ частый оршниковый и лавровый кустарникъ, котораго широко распространяющіяся втви, ударяя его по лицу и обсыпая его снгомъ, стали наконецъ надодать. Онъ усплъ уже разъ десять стряхнуть съ себя снгъ, какъ вдругъ въ чащ послышался легкій шорохъ, который невольно его озадачилъ. Онъ остановился на минуту и устремилъ свои срые глаза на подозрительный кустарникъ, потомъ съ осторожностію осадилъ немного коня, одною рукою ощупалъ въ карман пистолетъ, другою схватилъ полновсный хлыстъ, и въ такомъ положеніи сталъ выжидать что будетъ дальше.
— Да, они выслдили меня, готовъ биться объ закладъ, пробормоталъ онъ, не спуская глазъ съ чащи, причемъ густыя рсницы его стали ерошиться. Проклятье! Зачмъ я вчера не похалъ!
Но было уже поздно. Едва только вырвались у него послднія слова, какъ вдругъ раздвинулись втви кустарника, изъ-за нихъ вышла длинная, страшная фигура и остановилась передъ нимъ съ такимъ видомъ, что всякій другой на мст нашего капитана, безъ сомннія, принялъ бы ее за привидніе. Лошадь шарахнулась въ сторону, такъ что всадникъ едва не потерялъ сдла. Передъ нимъ стоялъ вчерашній индйскій начальникъ, половина головы его все еще была обвязана окровавленнымъ платкомъ, такъ что попрежнему виднъ былъ одинъ только глазъ, пристально устремленный на капитана съ выраженіемъ глубочайшаго презрнія.
— Могучій воинъ, произнесъ индецъ посл нкотораго молчанія, тономъ самой горькой ненависти: могучій воинъ бросилъ рчь свою передъ собакою, которая теперь идетъ, чтобы посять плевелы на пути между красными и блыми людьми. Сосчиталъ ли онъ головы тхъ, которыхъ оставилъ въ своемъ вигвам? Легко можетъ случиться, что, возвратившись отъ благо своего собрата, онъ найдетъ его пустымъ, а скальпы жены и дтей уже высушенными въ дыму красныхъ воиновъ.
При этихъ словахъ изъ чащи раздался грубый и насмшливый хохотъ, втви снова раздвинулись и пропустили два ряда грозныхъ фигуръ, которыя примкнули съ обихъ сторонъ къ своему начальнику.
Присутствіе духа было однимъ изъ тхъ качествъ, которыя залсецъ нашъ усплъ развить въ себ въ теченіи двухлтнихъ своихъ сношеній съ дикими. На лиц капитана выразилось вдругъ такое наивное удивленіе, что оно сдлало бы честь искуснйшему дипломату нашего времени, застигнутому врасплохъ въ какой нибудь политической интриг, онъ преспокойно возразилъ:
— Что же это такое? Неужели честному человку нельзя ужь и отправиться за нсколькими аршинами фланели для ночной рубашечки, когда великій начальникъ донага раздлъ своего пріемыша, точно какой нибудь раз….
Онъ хотлъ было сказать: разбойникъ, но спохватился и имлъ благоразуміе остановиться на полслов.
Индецъ не спускалъ съ него глазъ, какъ будто желая насквозь пронзить его своимъ взглядомъ.
— Разв для дочери воина нужна одежда? спросилъ онъ наконецъ.
— Странный вопросъ! отвчалъ капитанъ съ тмъ же равнодушнымъ, почти глупо-наивнымъ выраженіемъ лица.
— У Бетси только одна юбка, и она ей самой нужна. Ставлю кварту виски, если бдняжка не замерзнетъ до моего возвращенія.
— Красный воинъ пришлетъ одежду, сказалъ начальникъ и шепнулъ нсколько словъ на ухо ближайшему индйцу, который однимъ прыжкомъ исчезъ въ кустарникахъ.
— Ну, если вы намрены прислать матерію, за которою я было-похалъ, то избавите меня отъ труда и издержекъ. Не забудьте только башмачки и чулочки, или мокассины, какъ вамъ заблагоразсудится, прибавилъ капитанъ, поворачивая лошадь, чтобы избавиться отъ опаснаго сосдства.
Но индецъ сдлалъ ему знакъ, который заставилъ его остановиться.
— Отъ вигвама благо человка, сказалъ онъ, ведетъ много путей къ блымъ его братьямъ, и языкъ его очень кривъ, но глаза и уши краснаго начальника широко открыты. Если красные воины встртятъ его или его братьевъ на этихъ путяхъ, то они снимутъ шкуру съ головъ его жены и дтей.
— Однако чортъ возьми, сказалъ капитанъ смясь,— вы не захотите же запереть меня съ женою и дтьми въ моемъ собственномъ дом, тогда какъ на сторон столько дла: нужно закупать ромъ, сдавать мха, и есть тысячи другихъ занятій.
— Пусть блый человкъ отправляется за ромомъ, чтобы обманывать краснаго воина и убивать въ немъ силу, возразилъ индецъ съ горькою усмшкою: но онъ до тхъ поръ не увидитъ своего благо брата, къ которому теперь детъ, пока мсяцъ не измнится три раза. Да и тогда пусть онъ не забудетъ придержать свой языкъ.
Сказавъ это, индецъ повернулся къ нему спиною и исчезъ въ кустарникахъ. Нашъ капитанъ нсколько секундъ смотрлъ ему въ слдъ, пробормоталъ нсколько ‘damn’ и тяжело перевелъ духъ, какъ человкъ избгнувшій большой опасности, потомъ медленно повернулъ коня и похалъ домой.
На обратномъ пути онъ имлъ довольно времени для размышленія объ этомъ странномъ начальник. Не подлежало, казалось, никакому сомннію, что индйцы намрены была предпринять что-то ужасное. Но гд именно должна была разразиться туча и какъ отвратить ее — этого онъ никакъ не могъ сообразить. Нечего было и думать о томъ, чтобы извстить Макъ-Леллана.
— Да еслибы мн и удалось предувдомить его, разсуждалъ онъ самъ съ собою,— что тогда? отъ Макъ-Леллана до полковника Гаукинса еще добрыхъ двсти миль, и пока дойдетъ до него печальное извстіе, ударъ ужь будетъ нанесенъ, и шкуры содраны съ головъ нашихъ, прибавилъ онъ тише.
— Я и такъ удивляюсь, прибавилъ онъ, невольно почесываясь: какъ у меня голова осталась на плечахъ. Однако,— продолжалъ онъ,— еслибы краснокожіе выбрали насъ своими жертвами, то неужели бы они поручили намъ это дитя? Нтъ. Они разможжили бы его объ первое попавшееся дерево.
Таково было заключеніе капитана Копленда, и заключеніе это, какъ мы увидимъ впослдствіи, было довольно врно. Его, правда, все еще искушала мысль о капитан Макъ-Лелланъ, и не разъ устремлялъ онъ свои зоркіе соколиные взоры то направо, то налво, по между тмъ онъ приблизился уже къ дому, а голосъ жены, которая къ счастію не раздлила въ такой степени его патріотическихъ мыслей, скоро отвлекъ его отъ вторичной попытки, и внушилъ ему намреніе, при настоящихъ обстоятельствахъ боле благоразумное: терпливо выжидать что будетъ дальше. Къ успокоенію его не мало содйствовало и то, что вскор посл того индецъ исполнилъ свое общаніе, приславъ довольно большой узелъ съ фланелью, разными бумажными матеріями и хорошенькими дтскими башмачками.
Такимъ образомъ прошло нсколько дней, не причинивъ нашему капитану никакихъ особенныхъ заботъ. Такого рода событія были вообще нердки, и если послдняя ночная сцена отличалась отъ другихъ подобныхъ приключеній какою то таинственностью, непонятною для залсца, то заботы о дтяхъ, разнообразныя полевыя и домашнія занятія и ежедневные гости не позволяли ему предаваться слишкомъ долго размышленіямъ, еслибы даже этому не мшала врожденная его апатія. По прошествіи нсколькихъ недль онъ былъ окончательно успокоенъ извстіемъ что гроза уже разразилась, но не надъ соотечественниками его, а надъ союзниками ихъ чоктавами (Choctaw) {Одно изъ древнйшихъ племенъ Сверной Америки. До переселенія своего они обитали въ штатахъ Миссисипи и Алабама, теперь они живутъ на границ Арканзаса. Хлбопашцы, народъ веселый и промышленный. Прим. перев.}, живущими около р. Миссисипи, на которыхъ напали вс соединенныя племена Криковъ и почти совершенно истребили ихъ. Прочитавъ въ газетахъ это извстіе, капитанъ Коплендъ присовокупилъ:— пусть бы вс краснокожіе свернули другъ другу шею и содрали бы одинъ съ другаго кожу, этимъ они избавили бы насъ отъ труда!— Но желаніе это, хотя оно и было вполн въ дух гражданъ Георгіи, къ крайнему сожалнію нашего трактирщик, не было раздляемо центральнымъ правительствомъ, которое напротивъ всми мрами старалось возстановить миръ между обойм племенами.
Водворившаяся снова тишина возвратила и нашему капитану его прежнюю свободу, а съ нею и удобный случай снять завсу съ этого страннаго ночного приключенія. Дйствительно онъ покушался объяснить эту загадку, хотя мы и должны прибавить, что попытки капитана увнчались далеко неблагопріятными результатами, ибо онъ вспоминалъ объ нихъ не иначе какъ съ отвращеніемъ.
Все что можно было узнать отъ него, ограничивалось предположеніемъ, что пріемышъ его принадлежитъ къ семейству какого нибудь испанскаго или французскаго плантатора около р. Миссисипи. Больше не могъ или не хотлъ онъ ничего сказать и угрюмое ‘damn’, которымъ онъ каждый разъ отвчалъ на подобный вопросъ, отнимало у всякаго любопытнаго дальнйшую охоту интересоваться судьбою ребенка, тмъ боле, что этотъ ребенокъ происходилъ по всей вроятности отъ племени, которое, за свое безусловное повиновеніе властямъ, не пользовалось особеннымъ уваженіемъ залсца, гордаго своею независимостію. Нашъ капитанъ продолжалъ попрежнему продавать ромъ и виски, вымнивалъ ихъ на оленьи, лосинныя и бобровыя шкуры, и деннечая ежегоднаго новаго семейнаго прироста, съ нимъ не случилось ничего такого что заслуживало бы особеннаго вншнія.
Такимъ образомъ прошло почти семь лтъ. Описанная нами хижина превратилась въ довольно обширный домъ, изъ оконъ котораго открывался прелестный видъ на роскошныя долины и на живописно извивавшуюся между ними рчку Кузу, берега которой, окаймленные цвтущими плантаціями, придавали всей мстности видъ уютности и благосостоянія. Трактирщикъ нашъ сдлался мало но малу человкомъ съ всомъ и значеніемъ.
Былъ прелестный лтній вечеръ. Капитанъ съ своимъ семействомъ и сосдями сидли за ужиномъ, который, судя по количеству блюдъ, имлъ какое нибудь торжественное значеніе. Столъ представлялъ безконечное разнообразіе самыхъ любимыхъ залскихъ лакомствъ, отъ которыхъ, мимоходомъ сказать, не отказался бы и гастрономъ съ боле утончоннымъ вкусомъ. Дикія индйки, знаменитая медвжья лапа, фазаны, перепела, оленій окорокъ, пироги и паштеты всхъ родовъ и видовъ, конфекты и варенья всевозможныхъ сортовъ и названій, затрудняли выборъ. На почетномъ мст сидлъ худощавый молодой человкъ, по блдному лицу и восторженно-набожному взгляду въ немъ можно было узнать методистскаго проповдника, котораго привлекло въ эту страну рвеніе къ распространенію Евангелія и который, по примру своихъ единоврцевъ, соединялъ должность проповдника съ должностію школьнаго учителя. Въ продолженіи двухъ лтъ своего мисіонерства, этотъ набожный ревнитель проводилъ ежегодно по четыре мсяца посреди трехъ главныхъ племенъ Криковъ. Срокъ, который онъ самъ себ назначилъ для пребыванія у верхнихъ Криковъ, пришолъ къ концу, и онъ прощался теперь съ своими сосдями соотечественниками, съ тмъ чтобы навсегда оставить сосднее индйское поселеніе Кузу, въ которомъ онъ жилъ послднее время. Рядомъ съ нимъ сидла двочка, которая лтъ за семь передъ тмъ такимъ чуднымъ образомъ сдлалась членомъ этого семейства. Что-то неизъяснимо нжное, и въ то же время благородное и разумное, изображалось въ дтскихъ чертахъ этой двочки, ясные взоры ея задумчиво и съ какою-то грустью были устремлены на страждущее, болзненное лицо пастора. Очевидно онъ и самъ былъ обворожонъ этимъ милымъ созданіемъ и впродолженіи ужина много занимался ею. Нсколько разъ онъ собирался что-то сказать, но всякій разъ капитанъ Коплендъ перебивалъ его. Казалось у него лежало что-то на сердц. Наконецъ онъ далъ знакъ, чтобы двочка удалилась, и она тотчасъ же вышла изъ комнаты, рука объ руку съ своею подругою.
— И такъ вы не согласны на мое предложеніе, капитанъ? началъ пасторъ.— Не могу выразить вамъ, какое глубокое участіе я принимаю въ судьб этого бднаго созданія. Въ продолженіи послднихъ четырехъ мсяцевъ, въ которые она посщала мою школу, она совершенно овладла всмъ моимъ существомъ. Не могу безъ горести подумать о разлук съ нею. Я охотно возьму ее на свое попеченіе. Притомъ же она такого нжнаго сложенія, что изъ нея никогда не выйдетъ сильной работницы, и вдь было бы ужасно, еслибы она досталась въ руки индйцевъ.
— Все это правда, возразилъ капитанъ,— но вы вспомните, что индецъ каждый годъ постоянно присылалъ по десяти бобровыхъ или медвжьихъ шкуръ за ея столъ и квартиру, и одвалъ ее, вы сами видите, какъ куколку. Хотя онъ и красная кожа, но я все таки не могу располагать его собственностью.
— И вы никогда уже посл того не встрчали его? спросилъ мисіонеръ.
— Я видлъ его еще два раза, отвчалъ капитанъ такимъ тономъ, который показывалъ, что онъ неохотно говоритъ объ этомъ предмет.— Оба раза онъ былъ закутанъ въ свое синее шерстяное одяло, я видлъ его еще третій разъ, въ лицо, но только издали, и мн хотлось тогда чтобы онъ былъ отъ меня за сто милъ. Всему этому причиной женское любопытство,— продолжалъ онъ, бросивъ многозначительный взглядъ на свою жену.— Я хотлъ отправиться къ полковнику Гаукинсу, чтобы поговорить съ нимъ о двочк, и если можно, напечатать объ ней въ газетахъ. Хотя я могъ свободно хать и внизъ къ Нью-Орлеану и вверхъ къ Нашвилю, и вообще куда хотлъ, ктому же кром жены никто не слышалъ ни слова о моемъ намреніи, но красная кожа пронюхала таки мою затю, несмотря на то, что вызжая изъ дому, я сдлалъ большой кругъ. Онъ далъ мн прохать сорокъ миль по дорог къ Миледжвидлю, и потомъ застрлилъ подо мною коня, какъ собаку. Да, дорого я поплатился за любопытство мистрисъ Коплендъ.
— И никто изъ индйцевъ не могъ вамъ дать никакого объясненія? Вы говорите, что онъ самъ повсилъ кораллы на малютку. Нтъ ли на этомъ ожерелья какого нибудь таинственнаго знака?
— Да, правду сказать, чмъ меньше говорить объ этомъ, тмъ лучше, возразилъ капитанъ.— Двочка эта француженка или испанка, поврьте мн. Впрочемъ если вы желаете узнать побольше, то теперь какъ разъ представляется вамъ случай. Въ двор, подъ навсомъ, лежитъ теперь одинъ изъ Криковъ.
— Мн надобно его видть, сказалъ пасторъ, и несмотря на покачиваніе головы капитана, тотчасъ же вышелъ въ дверь, держа въ рук стаканъ рому. Индецъ спалъ на солом крпкимъ сномъ, возл него лежалъ его карабинъ. Едва только мисіонеръ остановился передъ дикаремъ, послдній открылъ глаза и вскочилъ на ноги. Пасторъ сдлалъ ему знакъ, чтобы онъ послдовалъ за нимъ въ садъ, а самъ нжно поцаловавъ двочку въ лобъ, взялъ ее къ себ на рука. Индецъ взглянулъ на двочку, потомъ на кораловое ожерелье, и вдругъ лихорадочная дрожь стала пробгать по всмъ его членамъ. Онъ сталъ въ испуг понемногу отступать отъ ребенка и потомъ вдругъ съ крикомъ ужаса перелетлъ какъ стрла черезъ заборъ. Черезъ нсколько секундъ онъ исчезъ въ лсу.
Озадаченный мисіонеръ вошолъ опять въ домъ.
— Ну что, мистеръ Ловрингъ? сказалъ капитанъ, нахмуривъ лобъ.— Не потеряли вы еще охоты взять ребенка?
— Конечно нтъ, возразилъ мисіонеръ,— и если вы согласны, то я поговорю съ агентомъ.
— Нтъ, на это я не согласенъ,— сухо сказалъ капитанъ.— По крайней мр до тхъ поръ, пока я здсь. Я долженъ сдержать свое слово, разумется пока живу около Кузы. Но ужъ я недолго здсь останусь. Меня такъ и тянетъ въ другое, боле спокойное мсто, а если я не ошибаюсь, то Крики опять расходились. Подымется страшная рзня, поврьте мн. Говорятъ, начальникъ Оконіевъ опять возсталъ и намренъ соединять ея съ ужаснымъ Текумзе. Два такихъ человка способны взбунтовать весь міръ.
— Да, оба они опасные люди, возразилъ пасторъ.
— Когда я поселюсь около Миссисипи, который, слава Богу, принадлежитъ теперь намъ, а не этимъ ничтожнымъ испанцамъ, тогда пусть они длаютъ что хотятъ.
— Конечно! подтвердила мистриссъ Коплендъ.— Бдная двочка, она никогда не будетъ годна къ работ. Она такая неловкая, и какъ будто вовсе не для этого рождена. Можетъ быть изъ нея вышла бы хорошая швея или наставница: она шьетъ прекрасно, а читаетъ и пишетъ не хуже любого школьнаго учители.
Добрая женщина намрена была еще дальше распространиться о способностяхъ своего пріемыша, какъ вдругъ со стороны сада раздался пронзительный крикъ испуга. Вслдъ затмъ несчастная двочка, о которой только что шла рчь, вбжала, въ комнату блдная, дрожащая и упала передъ мисіонеромъ, обнимая его колни съ жалобными воплями и рыданіями.
Невыразимый ужасъ ребенка изумилъ и поразилъ всхъ присутствующихъ. Вс устремили на дверь неподвижные и испуганные взоры, какъ вдругъ двочка съ крикомъ ‘вотъ онъ’! грохнулась опять на землю. Въ то же мгновеніе вошолъ въ комнату высокій сухопарый индецъ, окинулъ проницательнымъ взглядомъ всхъ присутствующихъ и опустился на стулъ. Судя по одежд, это былъ одинъ изъ главныхъ начальниковъ. При страшной худоб онъ былъ колосальнаго роста, и все въ немъ изобличало необыкновенную силу. На вискахъ и голыхъ рукахъ выступали жилы, почти въ палецъ толщиною и придавали ему скоре видъ бронзовой статуи, нежели живого существа. Но замчательне всего въ этомъ необыкновенномъ человк была его голова, украшенная, по древнему обычаю Мило или королей Оконіевъ, діадемою изъ перьевъ. Лобъ его былъ чрезвычайно узокъ и оканчивался съ обихъ сторонъ двумя огромными скулами, образовавшими между узкимъ подбородкомъ и чрезвычайно тонкими губами дв глубокія впадины, которыя придавали высохшимъ до невроятности чертамъ этого безплотнаго лица неописанное выраженіе хитрости, упорства и ума. Одежда этого замчательнаго человка заключалась въ камзол изъ оленьей замши, вполн покрывавшемъ широкую его грудь, въ коленкоровой охотничьей рубах, наброшенной сверхъ камзола, и въ пестромъ набедренник, который свшивался съ вампума, и только до половины покрывалъ его высохшія бедра. Мокассины его были богато разукрашены. Въ правой рук онъ держалъ карабинъ, а за поясомъ былъ заткнутъ боевой поясъ въ богатой серебряной оправ.
— Токеа! вскричалъ мисіонеръ, который, вслдствіе постоянныхъ своихъ странствованій по индйскимъ владніямъ, короче ознакомился съ различными племенами и ихъ начальниками, чмъ осдлый хозяинъ харчевни подъ вывскою индйскаго короля.
Капитанъ только было собирался поднести стаканъ къ губамъ, но при этомъ страшномъ имени, имени смертельнаго врага его соотечественниковъ, у него вдругъ прошла, казалось, и жажда. Онъ поставилъ стаканъ нетронутымъ за столъ и началъ разсматривать индйца съ ногъ до головы.
— Шесть лтъ и шесть зимъ, произнесъ послдній посл нкотораго молчанія, ушли и опять возвратились, съ тхъ поръ какъ мико Оконіевъ оставилъ свою дочь у благо своего брата. Теперь онъ пришолъ чтобы взять ее съ собою въ свой вигвамъ.
— Такъ это вы въ ту страшную ночь оставили у насъ бдную Розу, какъ называетъ ее нашъ проповдникъ? Но отчего же вы не сказали намъ вашего имени, или не взяли у насъ до сихъ поръ ребенка? Онъ стоилъ намъ не мало заботъ и страха. Ну что еслибы онъ какъ нибудь пропалъ?
— Блымъ людямъ нужны только звриныя шкуры и земли краснаго воина, но они мало нуждаются въ начальник красныхъ воиновъ и въ его расположеніи, возразилъ индецъ съ горькимъ презрительнымъ смхомъ. Еслибы дитя это пропало, то ты заплатилъ бы за него скальпами твоихъ дтей. А теперь красный начальникъ беретъ то что ему принадлежитъ.
— Неужели Розу, родители которой вроятно убиты вами, вы называете своею собственностью? произнесъ пасторъ съ такою твердостью и мужествомъ, что даже залсецъ пришолъ въ изумленіе.
Индецъ бросилъ на пастора взглядъ полный глубокаго презрнія.
— Гд же была бы теперь Блая Роза, какъ ты ее называешь, еслибы рука Токеа не удержала ту руку, которая хотла размозжить ея черепъ объ древесный пень? Кто для нея охотился, когда она еще не умла ходить? Кто посылалъ для нея бобровые мха, а самъ пилъ воду? Молчи, продолжалъ онъ съ возрастающимъ отвращеніемъ, вы вс собаки! Языкъ вашъ говоритъ о вещахъ, которыхъ не знаетъ ваше сердце. Вы говорите намъ, чтобы мы любили своихъ ближнихъ, тогда какъ эти ближніе отнимаютъ у насъ наши мха, нашъ скотъ, отбираютъ ваши земли, выгоняютъ насъ въ пустыню.
— Мико Оконіевъ, безстрашно продолжалъ мисіонеръ,— врно не захочетъ насильно оторвать бдную христіанскую сироту отъ ея вторыхъ родителей? Блый отецъ будетъ огорчонъ этимъ, онъ охотно заплатитъ за нее.
— Совсмъ не нужно, вскричала мистрисъ Коплендъ,— мы съ радостью оставимъ ее у себя и даромъ. Гд дятъ двнадцать человкъ, тамъ врно тринадцатый не умретъ съ голоду.
— Конечно нтъ, прибавилъ нсколько тише капитанъ Коплендъ, но вдругъ онъ остановился, замтивъ, что индецъ гордо сдлалъ ему знакъ, чтобы онъ молчалъ.
— Мико Оконіевъ, произнесъ онъ съ достоинствомъ,— никогда уже не увидитъ благо отца. Путь его далекъ, сердце его жаждетъ свободы, онъ будетъ искать ее тамъ, гд еще не была нога благо человка. Ему нужна его дочь, чтобы варить ему дичь и шить охотничью рубаху и мокассины.
При этихъ словахъ онъ отворилъ дверь и въ комнату вошло нсколько индйцевъ съ двумя двушками.
— Канонда! вскричалъ мисіонеръ, протягивая руку одной изъ послднихъ. Индіанка подошла къ пастору, скрестила на груди руки, и смиренно наклонила голову.
— Такъ ты хочешь насъ оставить? продолжалъ мисіонеръ.
Двушка не произнесла ни слова. Начальникъ махнулъ рукою и тотчасъ же вторая двушка взяла къ себ на руки дрожащую Розу, набросила на нее коверъ, нижніе концы котораго она отдала въ руки первой двушки, а верхніе два конца натянула себ на плечи и связала ихъ узломъ. Потомъ она обвязала широкою лентою ноги двочки, отчего послдняя невольно поднялась выше и принуждена была охватить рученками шею индіанки.
Мисіонеръ и жена капитана смотрли со слезами на глазахъ какъ бдная малютка, окаменлая отъ страха, позволяла вязать себя какъ-жертва, не издавая ни малйшаго звука. Первый изъ нихъ подошолъ къ носильщиц и сказалъ ей кроткимъ, дрожащимъ голосомъ:
— Канонда, ты всегда была благородная двушка, драгоцнная жемчужина. Поручаю этотъ нжный цвтокъ твоей сестринской любви и попеченію. Хочешь ли ты быть ей матерью?
Индіанка кивнула головою.
— А эта книга, продолжалъ пасторъ, вручая ей карманную библію,— пусть останется теб и Роз въ знакъ памяти отъ вашего учителя. Храни всегда въ твоемъ сердц того, который далъ теб спасеніе.
Потомъ, положивъ руки на головы обихъ двушекъ, онъ благословилъ ихъ. Об он съ ношею своею и индйцами вышли изъ комнаты, начальникъ остался одинъ.
— Мико Оконіевъ, произнесъ онъ съ достоинствомъ, вставая съ своего мста,— заплатилъ за молоко, которымъ блая женщина кормила его дочь. Теперь онъ уходитъ. Путь его далекъ, дорога его трудная, но сердце его устало отъ блыхъ. Да не увидитъ онъ ихъ отнын!
Сказавъ это, онъ повернулся спиною къ присутствующимъ вышелъ изъ комнаты.
Глубокій вздохъ вырвался въ одно время у всхъ присутствующихъ. Капитанъ Коплендъ первый пришелъ въ себя отъ своего изумленія, и первый былъ въ состояніи начать разговоръ. Изъ словъ его было видно, что онъ, собственно говоря, былъ не совсмъ недоволенъ тмъ, что избавился наконецъ отъ заботы, которая, по его увренію, стоила ему больше безсонныхъ ночей, нежели что нибудь другое во всю его жизнь.
Въ продолженіи нсколькихъ часовъ общество терялось въ догадкахъ касательно плановъ индйскаго начальника, и потомъ разошлось, какъ это часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, съ нкоторымъ удовольствіемъ въ душ при мысли, что впродолженіи нсколькихъ дней будетъ о чемъ говорить за обдомъ. Втеченіи нсколькихъ мсяцевъ напитанъ приправлялъ свой разговоръ разсказами о страшномъ индйц и его дивно прекрасномъ пріемыш. Но мало по малу интересъ, а наконецъ и самое даже воспоминаніе объ этихъ событіяхъ исчезли въ масс различныхъ и многообразныхъ происшествій и перемнъ, коснувшихся этого края.
Мы оставимъ теперь Георгію и семейство нашего торговца и поведемъ читателя въ дальнюю сторону, гд возьмемся за нить нашего разсказа, спустя нсколько лтъ посл описанныхъ нами событій.

ГЛАВА III

Откуда? и кто ты?
Мильтонъ.

На сверной оконечности Сабинскаго озера, посреди обширныхъ болотъ, густо поросшихъ тростникомъ и кипарисами, и постепенно опускающихся съ этой стороны къ озеру, возвышается между рками Сабиною и Начезомъ узкая полоса земли или перешеекъ. По мр того какъ рки эти отдаляются другъ отъ друга, перешеекъ постепенно подымается и наконецъ представляетъ слегка покатую плоскую возвышенность, съ обихъ сторонъ которой об рки катятъ свои прозрачныя и прелестныя воды къ темнозеленымъ массамъ кипарисовъ и пальметто, а оттуда въ Сабинское озеро, которое въ свою очередь передаетъ воды свои Мексиканскому, заливу.
При вид этой необыкновенной мстности вамъ представляется, что причудливой природ какъ будто нарочно хотлось обозначить какъ можно явственне границу двухъ могущественныхъ державъ, раздляющихся другъ отъ друга ркою Сабиною. Правый ея берегъ покрытъ чорнымъ, непроходимымъ лсомъ, который до того заросъ огромными шипами, что даже преслдуемая лань или саваннскій волкъ только весьма рдко въ состояніи проникнуть въ глубь лса. Почва покрыта непроницаемымъ ковромъ вьющихся сорныхъ растеній, подъ предательскимъ покровомъ которыхъ извиваются чорныя и пестрыя гремучія зми, королевскія головы и огромныя мдянки {Kingshead и Copperhaud.}, подстерегая дикихъ голубей, пересмшекъ, попугаевъ или норныхъ блокъ. Только весьма рдко этотъ непроницаемый мракъ прерывается какимъ нибудь незначительнымъ просвтомъ, и на этихъ, просвтахъ глазамъ вашимъ представляется хаосъ гніющихъ древесныхъ пней, вырванныхъ съ корнемъ однимъ изъ частыхъ торнадосъ, и сваленныхъ одинъ на другой въ вид какого-то искуственнаго укрпленія. Эта дикая роскошь растительности достигаетъ высшихъ своихъ размровъ по близости кипарисной низменности, а дале по другую сторону болота принимаетъ уже совершенно иной характеръ: какъ будто по волшебному мановенію заблудившійся пловецъ видитъ себя вдругъ принесеннымъ въ одну изъ самыхъ очаровательныхъ мстностей Мексики, гд склоняющійся миртъ, великолпное тюльпанское дерево и пальма-кристи чередуются съ темною мангровою, а на возвышеніяхъ хлопчатное дерево и дикая смоковница зеленовато серебристыми втвями отняютъ роскошные луга, покрытые самою нжною зеленью. Весь лсъ уподобляется огромной палатк, затканной жасминомъ я дикою виноградною лозою: выростая изъ земли, послдняя прислоняется къ дереву, взвивается по немъ до самой верхушки, спускается опять, съ тмъ чтобы обратиться къ ближайшему дереву, и переползая такимъ образонъ отъ мангровы къ мирту, отъ магнезіи къ папаву, отъ папава къ тюльпанному дереву, образуетъ собою огромную, безконечную бесдку. Широкая полоса, по которой Начезъ катитъ свои воды къ озеру, представляетъ взорамъ роскошно волнующееся поле шелестящихъ пальметто, раскинутое на полмили въ ширину, отъ лса къ берегу рки, гд мангрова и кипарисъ глубоко погружаютъ въ прозрачныя воды печальныя свои втви. Зима никогда не касается этого восхитительнаго убжища, но въ теченіи такъ называемыхъ зимнихъ мсяцевъ сильные и продолжительные дожди переполняютъ рки и болота, приготовляя такимъ образомъ страшную работу для знойнаго полуденнаго солнца. Тогда изъ этого моря удушливыхъ испареній раздается страшный ревъ, звуки котораго приводятъ въ трепетъ и людей и животныхъ.
Но осень самое восхитительное время года въ этой райской стран, и въ особенности поздняя осень или такъ называемое индйское лто, которое и на свер великой республики встрчаютъ всегда съ наслажденіемъ, какъ прощальную улыбку прелестной двы.
Былъ одинъ изъ этихъ чудныхъ индйскихъ осеннихъ, дней. Солнце величественное и золотое, какимъ оно бываетъ только въ этой стран и въ это время года, склонялась уже за вершины деревъ, окаймляющихъ западные берега Начеза, лучи его стали уже принимать т разноцвтные оттнки, которыми такъ восхищаются на запад, и которые изъ свтло-зеленаго переливаются въ золотистый, изъ пурпуроваго въ ораньжевый, смотря по тому, отражаются ли лучи отъ мирта или магнезіи, отъ пальмы-кристи или сотни другихъ дивно-великолпныхъ растеній.
Не видно было ни облачка на темнолазуревомъ небесномъ шатр, бальзамическое благоуханіе распространялось въ воздух и наполняло атмосферу трепетно-сладостными ощущеніями, настраивавшими вс фибры къ жизни и наслажденью. Всюду царствовала таинственная тишина, только изрдка прерывалась она болтаньемъ попугая, свистомъ пересмшки, или шумомъ отъ быстраго взлета стаи водяныхъ птицъ, тысячами плававшихъ на широкой зеркальной поверхности Начеза и готовившихся къ зимнему отлету.
На узкой тропинк, проложенной какъ будто нарочно самою природою между лсомъ и пальметовымъ полемъ, показалась женская фигура, весело подпрыгивая приближалась она къ небольшой прогалин въ лсу, образовавшейся отъ вырваннаго съ корнемъ сикомора, и расположенной ни самомъ конц тропинки.
Приблизившись къ этому пню, двушка, чтобы перевести духъ, прислонилась къ одному изъ огромныхъ сучьемъ. Цвтъ, ея кожи показывалъ индійское происхожденіе. Это была молодая двушка лтъ двадцати, съ чрезвычайно интереснымъ, даже, благороднымъ лицомъ. Прекрасный лобъ, чорные, почти плутовскіе глаза, тонко очерченныя губы, какъ и вообще весь, очеркъ подвижнаго ея лица, изобличали въ ней свободный, веселый характеръ, тмъ какъ римскій орлиный носъ придавалъ ей видъ ршительности и самостоятельности, которыя выражалось также и въ ея походк и въ одежд.
Одежда эта далеко превосходила обыкновенный костюмъ индйскихъ двушекъ, и отличалась столько же простотою, сколько и вкусомъ. На ней было коленкоровое платье безъ рукавовъ, которое доходило почти до пятокъ. Волосы ея не свшивались съ головы въ безпорядк, какъ это обыкновенно бываетъ у индіанокъ, а были собраны въ узелъ, и сдерживались на затылк щегольскою гребенкою. Золотыя серьги, такіе же браслеты, и полусапожки, сшитые изъ алаго сукна съ отдлкою изъ кожи аллигатора, довершали привлекательную наружность этой интересной двушки. У пояса ея вислъ довольно длинный складной ножъ, а въ рук она держала большую пустую корзину. Походка у нея была довольно странная, нельзя было сказать, чтобы она шла или бжала, это походило скоре на какое-то забавное подпрыгиваніе. Сдлавъ десять или двнадцать скачковъ она останавливалась, заботливо оглядывалась на тропинку и потомъ опять прыгала впередъ, съ тмъ чтобы черезъ нсколько прыжковъ опять остановиться и оглянуться снова. Задыхаясь она остановилась наконецъ около хлопчатниковаго дерева, между тмъ какъ взоры ея заботливо были устремлены на оставленную за собою тропинку.
— Роза! вскричала она поиндйски, и съ выраженіемъ легкаго нетерпнія, сдлавъ опять шаговъ десять или двнадцать назадъ, и приближаясь въ драгой двушк, которая въ эту минуту показалась въ, извилинахъ тропинки.
— Роза, повторила она,— гд же это ты пропадала?
При этомъ она быстро опустилась на землю, скрестила ноги и сидя обхватила стоящую передъ нею двушку съ той быстротою и гибкостію, что движенія эти казались перенятымъ у зми.
— Ахъ! Блая Роза ужъ не та, какъ была прежде,— произнесла она жалобнымъ тономъ. Посмотри какъ поросла травою тропинка, по которой прежде такъ часто ступала твоя нога. Зачмъ Блая моя Роза такъ печальна?
Въ жалобномъ голос индіанки было столько трогательнаго, она обнимала подругу свою съ такимъ умоляющимъ видомъ, во всемъ ея существ выражалась такая безпредльная любовь и боязливая заботливость, что дйствительно трудно было ршить близкое ли родство двухъ двушекъ было причиною этого нжнаго участія, или дивной прелести двушки, которую такъ трогательно ласкала индіанка и которая казалось едва только вышла изъ дтскаго возраста.
Прелестные темнокаріе глаза, осненные шелковистыми рсницами, то покоящіеся съ томнымъ и стратснымъ, и въ то же время дтски нжнымъ выраженіемъ на умоляющей индіанк, то вдругъ устремляющіеся въ даль, какъ будто ища чего-то неопредленнаго, чего-то неизвстнаго ей, вздрагиваніе двственной груди, нжный румянецъ, разлитый по прелестнымъ щекамъ, самыя формы, нжныя, почти воздушныя и въ то же время столь совершенныя и изящно упругія, — все это принадлежало, казалось, возрожденной богин любви. Съ другой стороны дтски спокойный взглядъ, благородно обрисованное чело, розовыя линіи рта, которыя, казалось, скоре намекали на коралловыя уста, чмъ обнаруживали ихъ, и что-то особенное во всей ея фигур — придавали ей видъ такого высокаго благородства и спокойнаго достоинства, что малйшее чувственное помышленіе исчезало при ея приближеніи, и мысль невольно наполнялась благоговйнымъ восторгомъ. Темно-каштановые волосы падали длинными локонами на блоснжныя, чудно очерченныя плечи и затылокъ. На ней было зеленое толковое платье, которое скромно доходило до самыхъ ногъ ея, такихъ прелестныхъ, маленькихъ ногъ, какими когда либо могла похвалиться другая женщина на свт. На этихъ ножкахъ были мокасины изъ алаго сукна, какъ у индіанки. Ея шею покрывалъ блый толковый платочекъ, завязанный угломъ, а въ рук она держала соломенную шляпу.
Это прелестное дитя была та самая Роза, съ которою, мы познакомились семь лтъ тому назадъ въ харчевн подъ вывскою индйскаго короля. Взглядъ ея, полный любви, покоился въ эту минуту въ грустномъ раздумьи на любимой подруг, слеза выкатилась изъ глазъ ея, наклонивъ голову, она поцаловала индіанку, нжно обвивъ ее своими руками.
Нсколько минутъ слышались только рыданія обихъ двушекъ. Наконецъ индіанка произнесла жалобнымъ голосомъ:
— Посмотри, грудь Канонды открыта для печали Розы.
— Дорогая моя Канонда! прошептало милое дитя, и новый потокъ слезъ брызнулъ изъ ея глазъ.
— О, скажи своей Канонд, что печалитъ твое сердце? умоляла индіанка. Посмотри,— продолжала она и голосъ ея принялъ выраженіе мелодически-грустнаго напва,— посмотри, эти руки носили Блую Розу, когда она была еще очень мала. На этихъ плечахъ она висла во время переправы черезъ великую рку {Такъ индйцы называютъ р. Миссесиппи.}. На этой груди она отдыхала подобно водяной птиц, которая грется на солнц на широкомъ зеркал Начеза. Канонда день и ночь заботилась о Блой Роз, какъ лань о своемъ дтеныш, чтобы отвратить отъ нея всякую опасность, а теперь, когда она выросла и стала Блою Розою Оконіевъ, она хочетъ замкнуть свое сердце. О, скажи своей Канонд, что такъ высоко подымаетъ твою грудь и заставляетъ тебя блднть и дрожать?
Роза — такъ будемъ отнын называть это милое дитя — посмотрла съ минуту на свою подругу, и потомъ тихо произнесла:
— Что лежитъ у меня на сердц? Разв Канонда не знаетъ? Конечно бдной Роз есть чего баоться!
— Ужь не великій ли начальникъ соленыхъ водъ {Море.} внушаетъ ей этотъ страхъ?
Роза поблднла, Пошатнулась назадъ, и, громко рыдая, закрыла лицо обими руками.
Индіанка быстро вскочила съ земли, и, обхвативъ обими руками плачущую двушку, тихо повлекла ее къ хлопчатому дереву, по стволу котораго взвивалась виноградная лоза и, доходя почти до самой вершины, образовывала въ разныхъ мстахъ живописные фестоны, украшенныя роскошными сплыми кистями.
— Какой скорбный путь двы Оконіевъ! сказала индіанка посл нкотораго молчанія, въ продолженіи котораго она собирала въ корзину виноградъ. Когда воины отправляются на охоту, мы несчастныя проводимъ печальные дни въ вигвамахъ, или обработываемъ землю. О, зачмъ Канонда не мужчина!
— А Эль-Соль? прошептала Роза съ меланхолическою улыбкою. Канонда не должна бы роптать.
Индіанка зажала ей одной рукою ротъ, другою погрозила ей.
— Да, отвчала она,— Эль-Соль великій начальникъ, и Канонда обязана ему жизнію, она будетъ приготовлять ему дичь, ткать ему охотничью рубаху и послдуетъ за нимъ съ легкимъ сердцемъ, а Блая Роза будетъ слушать что сестра ея станетъ напвать ей въ уши. Эль-Соль скоро придетъ въ вигваму Оконіевъ, и тогда Канонда будетъ нжно шептать ему на ухо. Онъ великій начальникъ и Мико выслушаетъ его рчь: онъ отошлетъ назадъ подарки, которые прислалъ начальникъ соленыхъ водъ и тогда Блая Poзa ужь не увидитъ его вигвама.
Роза покачала головою съ видомъ сомннія.
— Разв Канонда такъ мало знаетъ своего отца? Буря сгибаетъ слабый тростникъ, но никогда она не согнетъ сребристаго ствола могучаго дерева. Она можетъ вырвать его съ корнемъ, сломить во время его паденія, но не согнетъ никогда, Мико,— прибавила она съ глубокимъ вздохомъ,— смотритъ на начальника соленыхъ водъ глазами воина, а не двушки. Онъ общалъ ему Розу, и бдная твоя сестра,— при этихъ словахъ легкая дрожь пробгала по всему ея тлу,— скоре умретъ, чмъ…
— Нтъ, нтъ,— прервала ее индіанка,— Роза не должна умирать. Эль-Соль любитъ Канонду, и Мико Оконіевъ знаетъ, что онъ боле могучій воинъ, нежели начальникъ соленыхъ водъ.
— Но послушай! что это такое? вскричала она вдругъ, прислушиваясь по направленію рки, со стороны которой послышался отдаленный шумъ.
— Что это такое? повторила за нею Роза.
— Можетъ быть аллигаторъ или медвдь, сказала индіанка.
Шумъ все еще продолжался.)
— Канонда! вскричала вдругъ съ видимымъ безпокойствомъ, — неужели ты намрена опять охотиться за большою водяною змею? Но слова ея были напрасны. Съ быстротою лани индіанка бросилась въ густой тростникъ и вмигъ исчезла. Роз ничего больше не оставалось какъ отправиться вслдъ за нею чрезъ ломкій тростникъ. Между тмъ какъ она съ трудомъ пробиралась сквозь частый камышъ, до нея вдругъ долетлъ крикъ, но это не былъ голосъ Канонды… Вслдъ затмъ послышалось паденіе выводу тяжолаго тла, сопровождавшееся непродолжительнымъ, но сильнымъ барахтаніемъ и плескомъ воды, потомъ все утихло.
Роза, запыхавшись, протснилась сквозь густой камышъ и посл неимоврныхъ усилій ей наконецъ удалось добраться до берега рки. Она глазами отыскивала индіанку между кипарисами и мангровами, которые далеко входила въ рку.
— Роза! вскричала индіанка,
— Канонда, отвчала молодая двушка тономъ горькаго упрека, когда первая указала ей аллигатора, который въ предсмертнымъ судорогахъ бился еще въ тин. Зачмъ ты такъ огорчаешь меня? Неужели Роза должна лишиться своей сестры, потомучто сестра эта непремнно хочетъ, быть мущиною, и не можетъ отказаться отъ охоты на водяную змю?
— Да ты посмотри! возразила индіанка, показывая на глубокую рану въ затылк аллигатора, и съ торжествомъ подымая къ верху окровавленный ножъ. Я всадила ему въ шею до самого черенка. Дочь Мико Оконіевъ уметъ сладить съ водяною змею, впрочемъ,— продолжала она, равнодушно,— змя еще молода и уже закоченла, потомучто вода стала довольно холодна. Канонда слабая двушка, но она могла бы еще научить благо юношу какъ надобно убивать водяную змю…
Произнося послднія слова она посмотрла на одинъ изъ кипарисовъ, который стоялъ въ вод въ нсколькихъ шагахъ отъ берега.
— Благо юношу? спросила Роза*
Индіанка съ многозначительномъ видомъ приложила къ губамъ указательный палецъ, потомъ смыла кровь съ ножа своего и рукъ, и подошла къ кипарису. Лвой рукой она отстранила свшивавшіяся втви, а открытую ладонь правой выставила впередъ, въ знакъ мира и дружбы, потомъ она указала на берегъ, къ которому сама направилась медленно, и не спуская глазъ съ кипариса.
Въ эту минуту втви распахнулись и изъ за нихъ вышелъ молодой человкъ, который съ осторожностію сталъ приближаться къ берегу, протягивая руки къ ближайшему тростнику.
— Какъ онъ попалъ сюда? тихо спросила Роза Канонду, устремивъ глаза свои на юношу.
Индіанка молча указала на завзязшую въ тростник лодку, которую юноша, по всей вроятности, силился протиснуть сквозь эту ужасную густоту.
Молодому человку оставалось еще только нсколько шаговъ до берега, какъ вдругъ онъ зашатался и едва не упалъ въ воду. Канонда успла подскочить еще во-время, чтобы предупредить паденіе. Она осторожно повлекла его за собою и бережно прислонила къ береговому откосу. Тогда объяснилась причина слабости незнакомца: аллигаторъ схватилъ его зубами поперегъ бедра и нанесъ ему страшную рану, изъ которой кровь лилась ручьями. Едва увидвъ это, индіанка вскочила на берегъ и сказала Роз:
— Твоего благо брата укусила водяная змя, и ты видишь, на Канонд ничего нтъ кром платья.
При этихъ словамъ она сняла съ ея шеи шолковый платокъ, потомъ съ такою же быстротою стала отыскивать что-то на земл между травами, вырвала совсмъ съ корнемъ какой-то пучокъ, переломила колномъ молодую пальма-кристи и отдлила нжную клтчатку, находящуюся непосредственно подъ корою этого дерева. Потомъ она соскочила съ берега къ незнакомцу, заложила рану мягкими волокнами клтчатки, прикрыла сверху вырванными травами и потомъ обвязала ее шейнымъ платкомъ. Все это было дломъ одной минуты, движенія ей были такъ быстры и ршительны, что Роза, и красня, замтила тогда только отсутствіе своего платка, когда онъ очутился уже на бедр незнакомца.
— А теперь давай сюда руки, милая сестра, сказала она Роз, которая все еще стояла на берегу, руками прикрывая грудь, легкій трепетъ которой обнаруживалъ волненіе молодой двушки. Индіанка стала выражать нкоторое нетерпніе. Она молча указала на молодого человка, взяла его на руки и, съ помощію своей подруги, вынесла на берегъ.
До сихъ поръ вс движенія индіанки были быстры и ршиттельны, но тутъ она вдругъ сдлалась озабоченною и безпокойною. Едва успвши вынести юношу на берегъ, она снова вошла въ рку и стала внимательно разсматривать лодку, потомъ качая головою подошла къ незнакомцу, устремила на него пронзительный взглядъ и опять побжала къ лодк. Вдругъ она обратилась къ Роз, и сказала ей на ухо нсколько, словъ, отъ которыхъ смертельная блдность разлилась по лицу молодой двушки Она также, подошла къ юнош и устремила испытующій взоръ на страждущія его черты и помутившіеся глаза, въ которыхъ выражалось крайнее изнеможеніе. Онъ былъ, казалось, близокъ къ смерти. Труповидный .цвтъ лица, впалыя щеки и глаза изобличали испытанныя имъ страшныя лишенія, продолжавшіяся, можетъ быть, цлыя недли. Онъ скоре походилъ на трупъ, выброшенный на берегъ морскими волнами, нежели на живое существо. Волосы его поблли отъ морской воды и висли прядями вокругъ лба и затылка, а цвтъ его одежды едва можно было различить. Впрочемъ онъ былъ повидимому, еще очень молодъ, черты лица его, сколько можно разобрать, были очень пріятны, и, несмотря на крайнее изнеможеніе, все еще привлекательны.
Двушки .прислонили его голову къ кипарисовому дереву, сквозь втви котораго солнечные лучи отражались на лиц, его и придавали этимъ страждущимъ чертамъ, что-то необыкновенно поэтическое.
— Нашъ блый братъ, произнесла индіанка тихимъ, почти боязливымъ тономъ, прибылъ въ каноэ начальника соленыхъ водъ, но онъ не изъ числа его воиновъ.
— Можетъ быть онъ то что они называютъ матросомъ, замтила Роза.
— Нтъ, сказала индіанка съ увренностію. Взгляни-ка на его руки: они едва ли больше моихъ, и нжны какъ руки двушки, только соленая вода, сдлала ихъ жолтыми.
— Можетъ быть онъ посланный, прошептала Роза съ видомъ сомннія.
Индіанка опять покачала головою.
— Посмотри, сказала она, онъ прибылъ сюда изъ соленыхъ водъ черезъ большое озеро, которое пьетъ воды нашей рки, но онъ не уметъ даже провести каноэ черезъ тростникъ. Онъ принялъ водяную змю за гнилой пень и наступилъ на нее, а она вонзила въ него свои зубы. Твой блый братъ убжалъ отъ начальника соленыхъ водъ.
Она произнесла эти слова такъ ршительно и съ такою увренностію, какъ будто сопровождала незнакомца въ его необыкновенномъ путешествіи.
— Но неужели Канонда допуститъ, чтобы братъ ея окоченлъ посреди холодной ночи, или чтобы лихорадка лишила его жизни, тогда какъ онъ ни ей, ни ея близкимъ не длалъ никогда никакого вреда?
— Сестра моя разсуждаетъ какъ блая, но Канонда дочь Мико, отвчала индіанка съ нкоторою досадою, но вслдъ затмъ она схватила Розу за руку, черты ея прояснились, и она прибавила, тихо:
— Канонда выслушаетъ то что сестра ея хочетъ сказать въ пользу благо брата. Но мы должны сперва отнесть его въ дупло.
Об двушки подняли юношу и, схвативши его подъ руки, повлекли сквозь густой камышъ. Роза шла впереди и силилась протащить его сквозь пальметто, а индіанка поддерживала его сзади, заботясь преимущественно о томъ чтобы онъ не упалъ. Это было медленное и трудное шествіе. Потеря крови и прежнее изнуреніе до того истощили силы молодого человка, что двушки, напрягая вс свои силы, едва могли поддерживать его.
— Роза! вскричала вдругъ индіанка, подумай о сквавахъ {Индйскія женщины.}, о Мико, слды его черезъ мсяцъ еще будутъ видны.
Стройная, полувоздушная Роза прошла бы конечно безъ особенныхъ затрудненій между безчисленными стебельками, стоявшими плотно одинъ возл другого, но подъ тяжолыми и неврными шагами незнакомца, котораго двушки протаскивали бокомъ, тростникъ ломался въ огромномъ количеств. Не достигли они еще и половины пальметтоваго поля, какъ уже юноша казалось былъ при послднемъ издыханіи. Силы оставили его совершенно, и двумъ двушкамъ стоило неимоврнаго труда и усилій, чтобы дотащитъ его до края поля.
Задыхаясь отъ усталости и напряженія, он наконецъ выбрались на чистое мсто. Роза, разбитая духомъ и тломъ, опустилась на землю, у индіанки стало еще на столько силы, чтобы вытащить свою ношу изъ пальметто, тогда и она въ совершенномъ изнеможеніи бросилась на траву.
Послдніе лучи заходящаго солнца позлащали еще вершины самыхъ высокихъ деревъ, нижнія же втви исчезали уже въ мерцающемъ полусвт, когда Роза подошла къ индіанк и вызвала ее изъ безпамятства словами: ‘солнце уже низко’. Индіанка вскочила и об двушки поспшили въ глубину лса, къ тому мсту, гд начинается покатость къ рк Сабин, тамъ он остановились передъ огромнымъ хлопчатнымъ деревомъ. Нсколько гигантскихъ виноградныхъ лозъ, въ могучихъ объятіяхъ которыхъ высохъ и умеръ этотъ древесный великанъ, все еще обхватывали и сжимали его своими блестящими красными втвями и отпрысками, внутренность его съ безчисленными гніющими зубцами, выдолбленная зубомъ времени, представлялась въ тысячи фантастическихъ образахъ и, нсколько уподобляясь готической часовн, была такъ обширна, что въ ней свободно могли помститься человкъ двадцать. Заботливость, съ какою было вычищено это дупло, также какъ и находившійся вблизи его соленый родникъ показывали, что дупло это служило индйцамъ мстомъ засады во время ночной охоты. Канонда осторожно приблизилась къ отверзтію, также осторожно вошла внутрь дупла, и возвратилась съ извстіемъ, что оно пусто. Тогда об двушки торопливо подошли къ стоящему не вдалек кипарису и сорвали съ втвей его нсколько охапокъ испанскаго моху, изъ котораго приготовили въ пещер мягкое ложе. Индіанка подкатила къ входу дупла еще нсколько гнилыхъ пней, вроятно, для того, чтобы предохранить его отъ ночного посщенія медвдей или пантеръ.
— Вотъ такъ хорошо, сказала она, когда приготовленія эти были окончены, обхвативъ Розу рукою и подходя съ нею къ незнакомцу.
Не медля ни минуты, индіанка просунула лвую руку подъ оба бедра раненаго и сдлала знакъ Роз, чтобы она взяла эту руку, между тмъ какъ правою поддерживала спину незнакомца. Роза покраснла.
— Неужели Блая Роза боится дотронуться до своего брата, за жизнь котораго она, только что просила? сказала Канонда съ легкимъ упрекомъ.
Вмсто отвта Роза схватила руку индіанки, и об он подняли больного, крпко держа другъ друга за руки он внесли его въ дупло, и бережно опустила на приготовленное ложе. Индіанка нагнулась надъ нимъ, и прошептала:
— Когда земля покроется мракомъ, Канонда придетъ къ своему брату и вольетъ бальзамъ въ его раны.
Но слова ея, какъ и надо было ожидать, не коснулись слуха незнакомца, въ которомъ кром слабаго дыханія не обнаруживалось почти уже никакихъ признаковъ жизни.
Вершины деревъ освщены были еще яркимъ багровымъ отблескомъ, а на землю ложилась уже густая тнь, когда об, двушки опять возвратились къ тому мсту, гд собирали виноградъ. Быстро захвативъ наполненныя корзины, он пошли назадъ по извстной уже намъ тропинк, по которой мы поспшимъ опередить ихъ, чтобы ввести нашего читателя въ совершенно новый для него міръ.

ГЛАВА IV

О, еслибъ я могъ позабыть чмъ я былъ,
Или не думать о томъ что я теперь!
Шекспиръ.

Недалеко отъ того мста, гд происходило вписанное нами событіе, открывалась обширная прогалина, которая тянулись мили на три вдоль берега и имла около полумили ширины между лсомъ и ркою. Эта прогалина была прежде пальметтовымъ полемъ и составляла часть той длинной полосы, которая, какъ мы уже замтили, тянется вдоль праваго берега рки Начеза, съ другой стороны окаймляя ее, какъ будто рамою, гигантскими стволами первобытныхъ лсовъ. Очевидно прогалина эта образовалась отъ сожженія густого пальметтоваго тростника, мсто котораго замнилъ коверъ изъ самой роскошной луговой травы, съ великолпными грунтами деревъ, между ними кое-гд извивались неправильныя живыя изгороди изъ миртъ, у мангровъ, пальмъ и тюльпанныхъ деревъ, придавая цлому видъ прелестнаго парка съ клумбами и просвтами. Мстами извиваясь между сребристо-зелеными втвями сикоморъ и хлопчатныхъ деревъ, подымались облачки дыма, доказывавшія присутствіе человческаго жилья, а всматриваясь пристальне, внутри самыхъ группъ можно было видть по одной или по нскольку хижинъ, мирно прислонившихся къ какому нибудь дереву, и окружонныхъ небольшими плантаціями табаку и пшеницы. Нсколько выше число ихъ постепенно увеличивалось, такъ что всхъ хижинъ можно было насчитать боле пятидесяти.
Въ расположеніи и архитектур этихъ жилищъ не представлялось особеннаго порядка. Замтно было, что при сооруженіи ихъ руководилъ не столько эстетическій вкусъ, сколько какая-то безпечность, и по всему было видно, что строители не давали себ особеннаго труда. Они довольствовались самыми незатйливыми строевыми матеріалами, и употребляли ихъ въ такомъ вид, въ какомъ произвела ихъ сама природа. Хижины эти были сколочены изъ сучьевъ и втвей хлопчатниковаго дерева, а отверстія заложены испанскимъ мохомъ (Tillandsea). Вмсто драницъ (Clapboards), которыми обыкновенію покрываются жилища бдныхъ жителей на западъ отъ Аппалахскихъ горъ, здсь употребили въ дло пальметтовый тростникъ, что придавало цлому необыкновенно привлекательный видъ сельской, простоты. Самыя жилища большею частію не имли оконъ и получали свтъ чрезъ дымовое отверстіе или черезъ дверь, завшанную буйволовою кожею, которая днемъ закидывалась на плоскую кровлю. Но главная прелесть этой деревушки заключалась не столько въ архитектур ея, сколько во множеств клумбъ, въ которыхъ эти живописныя хижины ютились наподобіе гнздышекъ: мра, вроятно тмъ боле необходимая, при чрезвычайномъ зно лтнихъ мсяцевъ, что страна эта, какъ извстно, составляетъ предлъ между сверною и южною половинами западнаго полушарія. Не мене заслуживала вниманія необыкновенная чистота деревушки, весьма много способствовавшая увеличенію пріятнаго впечатлнія. И дйствительно это былъ прелестный уголокъ, что и теперь еще можно видть изъ оставшихся развалинъ. Широкое зеркало Начеза, который на этомъ мст свободно и быстро катитъ своя воды къ озеру, рядъ темныхъ кипарисовъ и мангровъ, окаймляющихъ оба берега и отражающихъ колосальный свой образъ въ прозрачныхъ водахъ могучей рки, многочисленныя группы деревъ, подъ которыми, какъ будто какомъ нибудь волшебникомъ, разбросаны прелестныя отшельническія хижины, наконецъ вся эта широкая полоса, ограниченная съ двухъ сторонъ роскошно-волнующимися пальметтовыми полями, а съ третьей исполинскою стною первобытнаго лса, все это придавало мстности видъ плнительной пустыни.
Обитатели этого уединеннаго мстечка были можетъ быть, съ нкоторыми конечно исключеніями, не такъ привлекательны по своей наружности, но по оригинальности своей они заслуживали тмъ не мене особаго вниманія. Передъ крайними хижинами видна была группа существъ, которыя по блестящему темнокрасному цвту кожи, и забавнымъ тлодвиженіямъ, можно было принять за стадо обезьянъ. То они прыгали черезъ изгороди и кусты, подобно стаду этихъ животныхъ, то извивались какъ зми и скатывались по склону берега съ такимъ проворствомъ и быстротою, что человческому взору почти невозможно было слдить за ними. Нсколько дальше, въ центр деревушки, виднлись группы боле взрослыхъ юношей, занятыхъ воинскими упражненіями. Они плясали въ эту минуту танецъ лазутчиковъ, который состоялъ въ томъ, что одна партія ползкомъ подвигалась впередъ по трав, наподобіе клубка змй, между тмъ какъ другіе на значительномъ отъ нихъ разстояніи бросались на землю, и, плотно приложивъ къ ней голову, съ большимъ вниманіемъ прислушивались къ движеніямъ своихъ противниковъ, приближались къ нимъ ползкомъ, извиваясь въ трав, и вдругъ бросались на нихъ. Когда эта воинственная игра, которая чрезвычайно изощряетъ чувства, повторилась нсколько разъ, они устроили такъ называемые индйскіе ряды, и съ угрожающими жестами двинулись другъ противъ друга на дйствительный бой. Махая своими тупыми деревянными томогауками, и отвшивая другъ другу страшные удары, они пришли въ необыкновенное движеніе: сталкивались, опять отскакивали, обращались въ бгство, изгибались подъ ударами или уклонялись отъ нихъ, съ самыми неловкими, неуклюжими и въ то же время самыми граціозными тлодвиженіями. Но со стороны остальныхъ обитателей деревушки не было замтно ни малйшаго любопытства или участія къ этимъ играмъ, совершенная апатія съ одной стороны и величайшая дятельность физическихъ силъ съ другой представляли контрастъ тмъ большій, что то и другое, было совершенно естественно и непринужденно. Передъ открытыми хижинами сидло нсколько скоавъ съ своими дочерьми, он шелушили кукурузу, трепали конопель и складывали табакъ. На наружныхъ стнахъ хижинъ, въ небольшихъ деревяннымъ или лубяныхъ корытцахъ, висли дти, безъ всякой другой одежды, кром полоски коленкора вокругъ бедеръ, руки и ноги ихъ были пристегнуты къ корытцамъ буйволочными ремнями, обыкновенный способъ индйцевъ на всю жизнь сохранить дтей своихъ въ прямомъ положеніи, которое такъ характеризуетъ этихъ дикарей и ихъ побдителей, американцевъ.
Недалеко отъ верхняго конца поселенія стояли дв хижины большого размра, съ перваго взгляда ложно было принять ихъ за деревянныя школы или молельни, устроиваемыя въ вашихъ залсьяхъ.
Об эти хижины подобно другимъ прислонены были къ сикоморамъ, но отличались отъ всхъ остальныхъ своею величиною и чистотою отдлки, он были окружены бесдками изъ пальмъ и мангровъ, и передъ дверьми ихъ находились довольно обширныя дерновыя лужайки. Передъ одной изъ этихъ хижинъ на самой середин лужайки сидло на корточкахъ человкъ пятьдесятъ индйцевъ, окружонныхъ облаками табачнаго дыма, выходившаго изъ чубуковъ длиною отъ трехъ до пяти футовъ, которыми вс они были вооружены. Одежда ихъ состояла изъ коленкоровой охотничьей рубахи, открытой спереди и выставлявшей обнажонную грудь до самаго вампума. Набедренная рубашка, прикрпленная къ послднему доходила до колнъ, а на ремн черезъ плечо вислъ табачный кисетъ. Волосы на голов не были выстрижены, и ни на одномъ изъ нихъ не было такъ называемаго Scalpingtuft {Скальпирная коса, пукъ волосъ на темени.}. Хотя собраніе это было повидимому случайное, и бесда дружескпя, но они очевидно заняли мста по чинамъ и:заслугамъ: внутренній полукругъ былъ занятъ старшими, между тмъ какъ младшіе образовали вокругъ нихъ второе и третіе полукружіе. Въ самой середин этой дуги сидлъ старикъ, на котораго взоры всего собранія были обращены съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ доврія и почтенія: замчательная наружность его, равно какъ и знаки особеннаго къ нему уваженія, ясно показывали, что это главный предводитель племени.
Трудно было представить себ что нибудь замчательне этого человка: тло его Составляли, казалось, одн только кости да кожа, вс мясистыя, боле грубыя части совершенно высохли и ничего ее осталось кром жилъ мускуловъ, открытая спереди охотничья рубаха показывала Необыкновенно широкую грудь, она до того была изборождена страшно глубокими рубцами и разами, что походила на изрубленную доску. На лиц его изображалась мрачная стоическая важность, и въ то же время какая-то покорность судьб, которая придавала его гордымъ и высохшимъ чертамъ рзкій отпечатокъ тяжолыхъ испытаній и страшныхъ душевныхъ скорбей. Семь лтъ изгнанія, и паденіе его племени, произвели эти перемны въ Оконіевъ. Онъ сидлъ съ поникшею на грудь головою и былъ погружонъ въ глубокія думы.
— И такъ народъ нашъ лишился опять половины своей земли, сказалъ одинъ изъ старыхъ индйцевъ, сидвшихъ во внутреннемъ полукружіи, онъ произнесъ эти слова съ такимъ удареніемъ, что ихъ можно было принять и за вопросъ и за замчаніе.
Мико помолчалъ нсколько времени и потомъ, не перемняя положенія, возразилъ густымъ горловымъ басомъ, и съ такимъ достоинствомъ, которое казалось не допускало никакого сомннія.
— Лось можетъ трижды пробжать между восходомъ и закатомъ солнца, черезъ всю землю нашего народа.
У индйца, предложившаго вопросъ, вырвался глубокій стонъ. Онъ всунулъ руку въ кисетъ, вынулъ оттуда нсколько листьевъ табаку, изрзалъ его на мелкіе кусочки, перетеръ нсколько разъ между обими ладонями и набилъ свою трубку, потомъ онъ закурилъ ее съ помощью огнива, опустилъ на землю и окружилъ себя облаками дыма.
— И святая земля обагрилась кровью красныхъ воиновъ спросилъ другой.
— Могилъ убитыхъ въ двадцать разъ больше нежели глазъ мой видитъ теперь передъ собою оконіевъ, отвчалъ Мико тмъ же печальнымъ тономъ.— Трупы ихъ лежали на земл подобно опавшимъ листьямъ деревъ, длинные ножи и оружія блыхъ глубоко вонзились въ ихъ тла. Никогда уже Крики не будутъ въ силахъ вырвать изъ земли свои томагауки.
— Но, продолжалъ онъ, поднявъ голову и лицо его приняло какое то особенное выраженіе, между тмъ какъ чорные, жгучіе глаза метали молніи, — Токеа предсказывалъ это своимъ братьямъ, когда онъ говорилъ съ ними семь и семью семь лтъ тому назадъ. Послушайте, вотъ его слова: ‘Блыхъ людей теперь мало, сила ихъ подобна сил виноградной лозы, обвивающей наши деревья. Одного хорошо, направленнаго удара томогаукомъ достаточно, чтобы срубить слабую лозу, и избавить дерево отъ этого гибельнаго растенія. Если же вы только десять лтъ оставите его въ поко, то оно побгами своими обовьетъ деревья, задушитъ ихъ въ предательскихъ своихъ объятіяхъ, и дерево должно погибнуть. Узнайте въ этихъ виноградныхъ лозахъ — благо человка: онъ прибылъ слабымъ и былъ еще слабъ, когда Токеа въ первый разъ поднялъ томогаукъ, но съ того времени опъ сталъ виться и изгибаться, какъ лоза, и какъ лоза онъ сталь распространяться въ лсахъ и въ долинахъ, и блые размножились какъ виноградныя лозы, какъ лозы задушиваютъ деревья, такъ и они задушатъ насъ своей огненной водой {Такъ индйцы называютъ водку.}, и убьютъ насъ своими длинными ножами, и съдятъ насъ своимъ ненасытнымъ голодомъ. И всего хлба нашихъ полей и дичи нашихъ лсовъ недостанетъ, чтобы наполнить ихъ вчно пустые желудки, и красный воинъ принужденъ будетъ уступать имъ во всемъ.’— Все это сбылось, продолжалъ старикъ торжественнымъ тономъ.— Еще разъ предостерегалъ ихъ Мико семь лтъ тому назадъ, это было послднее его предостереженіе. Онъ отправилъ въ то время пословъ къ великому Текумзе, чтобы скрпить союзъ между обоими племенами. Послы его курили Калюметъ {Трубку міра.} съ великимъ начальникомъ, и онъ общалъ напасть на враговъ, какъ только подымутъ бранный крикъ. Но братья наши между Мускоджами закрыли глаза и уши передъ Мико, и думали что Токеа хочетъ только посять смена раздора между своими братьями и блыми!
— Да! произнесъ онъ съ достоинствомъ, посл нкотораго молчанія. Токеа дйствительно намренъ былъ посять это смя раздора, онъ старался разорвать эту коварную цпь дружбы, которая не соединяла красныхъ съ блыми, а приковывала ихъ къ блымъ. Да, онъ хотлъ посять смя раздора, чтобы оно взошло и истребило общаго врага, вытснило его навсегда изъ земли нашихъ предковъ, по которой мы скитаемся теперь какъ безпріютные бглецы. Но Мускоджи думали, что Мико измнникъ, и коварный языкъ братьевъ, который любитъ огненную воду и кораллы Енгизовъ {Такъ индйцы называютъ Янки.}, больше чмъ свободу, передалъ его слова блому отцу, и Токеа долженъ былъ покинуть землю своихъ предковъ, чтобы не быть выданнымъ врагамъ своего народа. Великій Духъ ослпилъ красныхъ воиновъ, такъ что они уже не узнавали истинныхъ своихъ братьевъ, а въ Мико Оконіевъ видли своего врага. Они позволило распространяться по всей стран, и когда Енгизы стали многочисленне буффалоэ {Дикій буйволъ.} на нивахъ великихъ Куманчи (Cumanchees) {Самое могущественное и многочисленное населеніе Техаса. У нихъ есть много деревень, разсянныхъ между pками Вашита, Род-риверомъ и Ріо-дель-норте, и заключающихъ въ себ до 40,000 воиновъ. Они храбры, мужественны, но еще мало цивилизованы. Прим. перев.}, тогда только эти глупцы подняли бранный крикъ, и были разбиты и уничтожены.
Глухіе стоны поднялись въ собраніи я продолжались нсколько времени. Токеа продолжалъ:
— Поблвшія ихъ кости покрыты теперь землею и кровь уже смыта дождемъ, владнія ихъ отняты и на ркахъ ихъ уже не плывутъ ихъ каноэ. Лошади блыхъ рыщутъ теперь по широкимъ дорогамъ въ лсахъ нашихъ, заселенныхъ торгашами и истребляемыхъ ихъ разрушительною рукою. Что уцлло отъ пуль я длинныхъ ножей, то сокрушитъ окончательно кривой ихъ языкъ и огненная вода. Токеа видлъ святую землю, видлъ сожжонныя и разрушенныя селенія своего народа, видлъ братьевъ своихъ: какъ свиньи валялись они передъ домами съ раскрашенными вывсками, ружья ихъ и томогауки выпачканы были грязью, а сами они служили предметомъ насмшекъ и поруганій черныхъ невольниковъ!
Послднія слова онъ проговорилъ или скоре выжалъ изъ себя съ какою-то болзненною яростію. Глухой вой вырвался у слушателей. Старикъ продолжалъ:
— Черезъ т лса, въ которыхъ Токеа охотился нкогда какъ начальникъ, какъ могущественный Мико, онъ долженъ былъ прокрадываться какъ воръ, въ темнот, когда солнце скрывалось за горами. Онъ видлъ какъ народъ его, цвтъ краснаго племени, валялся въ грязныхъ лужахъ, въ навоз.
Сказавъ это, онъ снова опустилъ голову на грудь и закрылъ лицо обими руками. Послдовало глубокое молчаніе.
— Великій Мико не держалъ рчи къ своимъ братьямъ? спросилъ другой индецъ.
Начальникъ поднялъ голову и нсколько секундъ смотрлъ на него съ выраженіемъ, полнымъ достоинства.
— Разв братъ мой забылъ, произнесъ онъ наконецъ,— что красные братья наши по ту сторону великой рки, сами разорвали союзъ, связывавшій ихъ съ Токеа и его воинами? разв онъ забылъ, что они измнили Токеа и его воинамъ, и принудили ихъ оставить землю отцовъ своихъ? Только глупецъ говоритъ два раза. Семь лтъ тому назадъ, когда еще не поздно было взяться за томогаукъ, братья его закрыли свои уши, а теперь Мико закрылъ свои уста. Когда онъ въ послдній разъ видлъ могилу отцовъ своихъ, языкъ его былъ связанъ, потомучто сердце находилось съ врными его воинами. Но скоро придетъ то время, когда мускоджіевъ выгонятъ блые изъ послднихъ ихъ владній, точно такъ же какъ они перегнали лосей и оленей черезъ великую рку, и мускоджи раскинутъ свои вигвамы на этой сторон великой рки, тогда Токеа протянетъ имъ свою раскрытую руку, и приметъ ихъ. Вигвамъ его будетъ открытъ для нихъ. У воиновъ его есть довольно дичи и хлба, а двушки умютъ ткать охотничьи рубахи. Онъ раздлятъ съ пришельцами то что у него есть, и тогда опять сомкнется разорванная цпь союза.
Громкіе, но почтительные возгласы, съ которыми приняты были слова Мико, произвели на него, казалось, болзненное впечатлніе, не произнося ни слова онъ склонилъ голову на грудь и снова погрузился въ мрачныя думы.
Величественно опускалось солнце за лса западнаго берега Начеза, широкій поясъ восточнаго берега сіялъ еще тысячами великолпныхъ цвтовъ и оттнковъ. Золотисто-багровый отливъ на вершинахъ деревъ переходилъ постепенно въ срый полумракъ, серебристое зеркало водъ сдаго Начеза приняло синій оттнокъ,— природа приготовлялась повидимому къ отдохновенію,— спокойно, мирно, торжественно. Мико бросилъ послдній взглядъ на дрожавшіе, какъ будто медлившіе лучи солнца, которые постепенно слабя, мало по малу сливались другъ съ другомъ. Ноги его, сложенныя крестообразно, начали медленно раздвигаться, упираясь пятками въ землю безъ помощи рукъ онъ поднялся тихо и безъ всякаго усилія. Движеніе это было знакомъ всеобщаго разставанія. Вс поднялись точно такимъ же образомъ и съ перваго разу казалось, какъ будто они выросли изъ земля.
Начальникъ направилъ шаги свои къ стоявшему за бесдкою домику, который, какъ мы уже замтили, отличался отъ прочихъ своею величиною, равно какъ и тмъ, что у него были окна и двери. Вошедши въ домикъ, Мико затворилъ за собою дверь. Внутренность этого жилища состояла изъ двухъ небольшихъ комнатъ,— раздленныхъ занавсомъ изъ ковра. Стны и полъ были покрыты маттами. Вдоль стнъ тянулись низкіе диваны, набитые испанскимъ мхомъ и обтянутые такими же маттами. Около одной изъ стнъ стоялъ продолговатый столъ, простой работы. На той же сторон вислъ карабинъ американскаго издлія, а рядомъ съ нимъ превосходной отдлки двуствольный штуцеръ и охотничье ружье. На противоположной стн размщено было въ красивомъ порядк разное индйское оружіе: колчаны изъ шкуръ ланей и аллигаторовъ, луки, боевые ножи и томогауки. На самой середин красовалась довольно большая, богато разукрашенная сумка, похожая на ягташъ и очень искусно сплетенная изъ раковинъ, стеклянныхъ коралловъ и другихъ блестящихъ вещицъ, въ ней вроятно хранилось то священное, таинственное лекарство, которое, какъ извстно, переходитъ отъ отца къ сыну, и передъ которымъ, какъ передъ эмблемою власти, американскій дикарь чувствуетъ благоговйный трепетъ. Сумерки, которыя, какъ извстно, въ этихъ странахъ непродолжительны, превратились уже въ совершенную темноту, когда въ комнату вошли дв женскія фигуры — Канонда и Роза.
— Дочери мои долго не возвращались домой, сказалъ старикъ, сидвшій на диван, склонивъ голову на об руки.
— Они собирали виноградъ, который такъ любитъ ихъ отецъ, отвчала Канонда.
Говоря это, она взяла глиняный сосудъ, наполнила его виноградомъ и поставила передъ отцомъ вмст съ двумя другими сосудами: въ одномъ заключалась сушоная оленья ветчина, а въ другомъ поджареныя зерна маиса. Потомъ она налила въ кубокъ какую-то жидкость изъ глинянаго кувшина, и подала старику, который, отливъ изъ кубка, поставилъ его на столъ, отрзалъ нсколько кусковъ оленьей ветчины и взялъ горсть поджаренаго маиса. Ужинъ его былъ такъ же непродолжителенъ какъ и приготовленіе къ нему, и черезъ нсколько минутъ Канонда убрала все со стола.
— Разв дти мои не голодны? спросилъ онъ свою дочь, которая уносила кушанья.
— Он уже ли виноградъ.
— Хорошо! сказалъ старикъ и голова его приняла опять прежнее положеніе. Едва замтивъ это движеніе, Канонда скользнула впередъ и унавши передъ Мико на колни, скрестила на груди руки. Онъ положилъ къ ней на плечо свои руки, какъ бы желая благословить ее. Лишь только индіанка почувствовала это прикосновеніе, она тотчасъ же начала издавать родъ какого-то мелодическаго жужжанія, которое имло нкоторое сходство съ звуками отдаленныхъ духовыхъ инструментовъ. Но мало по малу голосъ ея становился громче и сильне, и вдругъ вихремъ перешолъ въ дикіе страстные звуки ея племени, переливаясь по временамъ въ боле нжные тоны женской груди. Нсколько минутъ продолжалось это импровизированное пніе, и мало по малу вдохновеніе индіанки невольно сообщилось старику. Онъ нагнулся къ пвиц, и голосъ его соединился съ ея голосомъ въ густыхъ гортанныхъ звукахъ, свойственныхъ индйцамъ. Вдругъ она остановилась и спросила нараспвъ, въ самыхъ мелодическихъ тонахъ, о причин грусти своего отца.
— Зачмъ, пла она,— такъ печаленъ взоръ Мико Оконіевъ? Зачмъ такъ мраченъ ликъ его? онъ далекъ отъ могилы отцовъ своихъ, но великій Духъ близокъ къ нему. Облака великаго Духа плаваютъ надъ головою Мико, защищая его и скрывая отъ враговъ, чтобы они не видли его пока онъ не возстанетъ на нихъ въ справедливомъ своемъ гнв!
И она увлеклась меланхолическою, дико-прелестною фантазіею, воспвая славные подвиги королей оконіевъ на пол битвы и на охот, славу отца своего, его раны и подвиги, изображала сраженія его противъ черокизовъ и блыхъ, опасности перехода его черезъ великую рку, дтское его благочестіе, которое до тхъ поръ не давало ему покоя, пока онъ снова не увидлъ могилы отцовъ своихъ, потомъ, нсколько умривъ тактъ, она стала призывать великаго Духа, чтобы онъ очистилъ его путь отъ терніевъ впродолженіе предстоявшей охоты.
Собственно говоря, это не было пніе, а скоре импровизація. Но богатая мелодія и необыкновенная гибкость ея голоса, который отъ самыхъ низкихъ тоновъ переливался въ самые высокіе, подражая то нжному шелесту втерка, то грозному завыванію бури, наконецъ тонъ вдохновенной пророчицы, которымъ она, подобно голосу свыше, сулила благо и утшеніе,— все это придавало ея пнію невыразимый эфектъ.
— Дочь моя забыла воспть хвалу великому начальнику Куманчіевъ,— сказалъ старикъ.
— Она прошепчетъ ему въ уши свои псни, когда онъ будетъ въ вигвам ея отца, отвчала Канонда.
— Хорошо! сказалъ старикъ.
— А разв у Блой Розы нтъ языка, чтобы пропть пснь Оконіевъ? спросилъ онъ посл нкотораго молчанія.
Коноида оборотилась и ощупала вокругъ себя рукою: Розы не было. Она встала, ощупью начала искать въ темной комнат, но Розы не оказалось.
— Она подъ большимъ деревомъ, сказала Канонда, собираясь медленно и, какъ казалось, съ тяжолымъ сердцемъ идти отъискивать ее.
Въ то время, какъ Роза вошла съ Канондою въ хижину, она подошла къ занавси, которая, какъ мы уже сказали, раздляла комнату надвое. Тамъ она оставалась нсколько времени въ боязливомъ ожиданіи, надясь вроятно, что начальникъ тотчасъ посл ужина предастся покою. Но когда Канонда опустилась передъ нимъ на колни и начала издавать хорошо извстные ей звуки ночнаго пнія, присутствіе духа повидимому совершенно покинуло Розу. Она бросалась то впередъ, то назадъ, волновалась и дрожала. Наконецъ она быстро пошла въ другую комнату, сняла съ себя шолковое платье, надла легонькую коленкоровую юбку, взяла корзину, набросила на нее шерстяное одяло, и украдкою возвратилась въ первую комнату. Съ трепетомъ она подошла къ порогу, дрожа всмъ тломъ переступила черезъ него. Сильно билось ея сердце и подкашивались колни, когда она приблизилась къ стн, коснулась таинственной сумки, и потомъ въ потьмахъ, ощупью, пробиралась къ двери.
Жители деревушки погружены были въ глубокій сонъ, вершины деревъ, озаренныя серебристымъ свтомъ луны, имли видъ какихъ-то великановъ, между тмъ какъ ночная мгла и густыя испаренія отъ близкаго зеркала водъ, носясь клубами надъ хижинами, уподоблялись призракамъ минувшаго, облеченнымъ въ длинные и широкіе саваны. Нигд не было видно ни одного человческаго образа. Роза остановилась на мгновеніе, и потомъ подобно испуганной лани быстро бросилась впередъ по тропинк, которая вела мимо деревушки къ лсу. Задыхаясь отъ волненія и усталости она достигла съ ношею своею до описаннаго нами дупла. Тутъ она остановилась въ нершительности, начала боязливо осматриваться во вс стороны, подошла къ отверзтію и опять отступила.
— Незнакомцу холодно, его мучитъ голодъ и жажда, прошептала она въ раздумьи. И однимъ прыжкомъ она перескочила черезъ пни, которыми заложенъ былъ входъ въ дупло. Раненый спалъ. Она нагнулась къ нему и сняла мохъ, которымъ онъ былъ прикрытъ. Кровь все еще сочилась большими каплями, и запекшіеся комки ея свшивались въ разныхъ мстахъ съ шолковаго платочка. Осторожно она сняла послдній, ощупала рану, и влила въ нее какое-то жидкое вещество. Болзненный крикъ вырвался изъ груди незнакомца.
— Тише, ради Бога тише! умоляла двушка. Это бальзамъ изъ сумки великаго Мико. Онъ исцлитъ твою рану. Но у деревъ есть уши, и втеръ дуетъ снизу. Это я, это Канонда,— прошептала она голосомъ, дрожаніе котораго обнаруживало ея ложь.,
— Я Канонда, — повторила она, наливая въ рану еще нсколько капель бальзама, и обвивая ее потомъ повязкою.
— Вотъ, — шептала она,— виноградный сокъ, вотъ жареное мясо нашихъ водяныхъ птицъ и дичина. А вотъ это согретъ тебя, — продолжала она, закутывая его въ шерстяное одяло. Подошедши къ выходу, она еще разъ оборотилась, потомъ перелзла черезъ пни, которыми было заложено отверстіе, о побжала къ своему жилищу. Чмъ ближе она подходила къ хижин, тмъ медленне и нершительне становились ея шаги. Войдя въ бесдку она стала отъискивать глазами Канонду.
— Роза, — прошептала индіанка. Что ты сдлала? Мико спрашивалъ объ теб.
— Вотъ, задыхаясь сказала Роза, отдавая ей стклянку.
— Пойдемъ! сказала Канонда, взявъ ее за руку, и он об вошли въ комнату.
— Съ лица Блой Розы исчезла кровь, сказалъ старикъ. Въ эти два мсяца глаза ея постоянно наполнены водою. Начальникъ соленыхъ водъ осушитъ ихъ, прибавилъ онъ.
Глубокій вздохъ вырвался изъ груди двушки. Она начала громко рыдать.
— Блая Роза, продолжалъ Мико, равнодушно и спокойно, — будетъ женою великаго воина, который наполнитъ ея вигвам добычею враговъ. Рукамъ ея никогда не нужно будетъ работать, и вс сквавы будутъ ей завидовать.
При этихъ словахъ онъ растянулся на скамь, закутался въ шерстяное одяло и скоро заснулъ.
Канонда схватила Розу за руку и, тихо увлекая ее за собою въ другую комнату, подвела ее къ дивану и бережно уложила на немъ.
Роза легла молча, но напрасно силилась она закрыть глаза. Блдный, умирающій образъ незнакомца носился передъ ея взорами и лишалъ ее покоя н сна. Часъ проходилъ за часомъ, а она все еще не смыкала глазъ. Наконецъ въ первой комнат послышался шорохъ, который показывалъ, что Мико уже всталъ.
Канонда вскочила съ своего ложа, подошла къ Роз, нагнулась надъ нею, и, приложивъ къ своимъ устамъ указательный палецъ, поспшила въ комнату отца.
Начальникъ былъ занятъ приготовленіями къ дальнему путешествію, т. е. къ большой осенней охот, которая у этихъ племенъ продолжается, какъ извстно, по нскольку недль, даже мсяцевъ, и распространяется на огромныя пространства, иногда на нсколько сотъ миль. Приготовленія эти были скоро окончены. Онъ взялъ большой кисетъ, наполненный табакомъ, другой съ дробью, уложилъ оба бережно въ свою охотничью суму, и повсилъ ее черезъ плечо. За поясъ заткнулъ онъ охотничій ножъ, и снялъ со стны двуствольный штуцеръ. Въ эту минуту вошелъ молодой индецъ, которому онъ веллъ отдать лукъ, стрлы и мшокъ, наполненный състными припасами. Молча Канонда исполнила все это, и потомъ остановилась съ сложенными на груди руками, ожидая приказаній своего отца. Онъ приложилъ ладонь правой руки къ ея лбу, нсколько минутъ смотрлъ ей съ спокойнымъ участіемъ въ лицо, и черты его казалось прояснились: глаза отца и дочери встртились и какъ будто поняли другъ друга. Онъ направился къ двери.
Вс пятьдесятъ человкъ были уже собраны передъ хижиною, въ полномъ вооруженія, и готовые къ выступленію. Они прибыли молча, безъ малйшаго шума, не слышно было ни звука, ни шороха шаговъ. Лишь только вышелъ начальникъ, они такъ же тихо окружили его, и поспшили съ нимъ къ берегу рки съ такою таинственностью, которая при этомъ полусумрак наводила даже какой-то страхъ.
Канонда проводила своего отца не дальше дверей, гд онъ знакомъ руки веллъ ей остановиться. Нсколько минутъ стояла она молча, прислушиваясь, пока не замолкли послдніе удары веселъ, потомъ затворила дверь и поспшила во вторую комнату.
— Отправились, сказала она.
— Ну теперь поспшимъ скоре къ незнакомцу, прибавила Роза.
— Блая Роза должна уснуть, сказала индіанка кроткимъ, но серіознымъ тономъ, а то блдное ея лице измнитъ ей, и обнаружитъ, что скрывается въ ея груди. Красныя мои сестры хитры, и глаза ихъ широко открыты. Он легко могутъ найти слдъ, который мы оставили вчера въ тростник. Теперь еще даже и двушка когда бы догнать Мико. Канонда одна пойдетъ взглянуть на незнакомца, а сестра ея должна отдохнуть. Тихо приклонила она къ ложу свою подругу и исчезла за занавсью.
Спокойныя ли и кроткія слова индіанки, врность и нжная любовь которой были ей такъ хорошо извстны, или же усталость была причиной,— только черезъ нсколько минутъ Роза погрузилась въ глубокій сонъ.

ГЛАВА V

Идите на охоту, а я останусь съ нимъ.
Шекспиръ.

Между многими благородными и высокими качествами, составляющими вообще національный характеръ индйца,— характеръ, нравственная высота и глубина котораго далеко еще не оцнены по достоинствамъ, выдается одна, не совсмъ выгодная, черта. Это — поразительно грубое, эгоистическое равнодушіе, или скоре безчувственность, съ какою они обходятся съ своими женами: безчувственность, которая видитъ весьма небольшое различіе между этими жалкими существами и домашнимъ животнымъ. Можетъ быть единственно этой-то безчувственности и слдуетъ приписать т черныя пятна, которыя налагаютъ на семейную и общественную ихъ жизнь такой гнусный отпечатокъ зврской жестокости, равнодушія и идіотической безпечности. Вотъ почему въ какой нибудь нравоописательной повсти объ индйцахъ мы встрчаемъ одну непрерывную цпь жестокости и отвратительной праздности, и только изрдка душа отдыхаетъ на какомъ нибудь боле отрадномъ явленіи, причина котораго — нравственное уваженіе къ женщин. Исторія индйскихъ народовъ ясно доказала, что т племена, у которыхъ только одна половина пользуется человческими правами, всегда останутся дикарями и варварами, и что т отношенія и условія общественной жизни, въ которыхъ женщина пользуется правами своими съ одинаковою независимостію какъ, и мущина, совершенно необходимы для облагороженія человческаго рода.
Т народы, у которыхъ женщина, не занимаетъ указанную ей самою природою степень уваженія, останутся всегда боле или мене варварами, и врнйшимъ, по нашему мннію, мриломъ народнаго развитія, можетъ служить отношеніе, въ которомъ вторая половина находится къ первой въ частныхъ и общественныхъ условіяхъ жизни. Не въ томъ состоитъ назначеніе женщины, чтобы быть вчнымъ животнымъ или рабою чувственныхъ стремленій мущины, она не должна быть ни легкой игрушкой праздности, ни идоломъ безумныхъ страстей его. Нтъ, она должна быть участницею счастія и горя своего мужа, сердечною повренною всхъ его ощущеній, подавляющихъ и возвышающихъ, другомъ его сердца, свтиломъ его разума, озаряющимъ путь его жизни, геніемъ хранителемъ его дтей, будущаго поколнія. Она должна возбуждать убитый духъ своего мужа, и, какъ охраняющее божество домашней святыни, она обязана недопускать, чтобы нечестивая рука коснулась этой святыни.
Достойно замчанія, что у тхъ дикихъ племенъ и народовъ, которые достигли уже извстной степени цивилизаціи, улучшилось также и положеніе женщины. Жонъ черокизовъ уже скоре можно назвать супругами своихъ мужей, нежели жонъ криковъ, и мрило это такъ врно и опредлительно, что предлы правъ женщины у различныхъ народовъ составляютъ вмст съ тмъ и предлы личной свободы и общественнаго развитія.
Маленькая колонія, описанная нами въ предыдущей глав, находилась, можно сказать, на первой степени общественнаго устройства. Заря уже наступила: народъ этотъ уже предвкушалъ выгоды, доставляемыя жизни земледліемъ и различными искуствами, и хотя послднія были еще только въ самомъ начал своего развитія, но успли уже оказать значительное вліяніе на благосостояніе женщинъ. Он правда все еще были обязаны служить своимъ мужьямъ: должны были вмст съ дочерьми своими обработывать землю, сять пшеницу, садить табакъ, выдлывать кожи оленей и аллигаторовъ, и прясть хлопчатую бумагу, но возрастающія потребности мужей и нкотораго рода довольство, при спокойномъ и безпрепятственномъ удовлетвореніи этихъ потребностей, естественно придали жонамъ въ ихъ глазахъ большее значеніе, которое мало по малу перешло даже въ какое-то уваженіе.
Такому значенію можетъ быть способствовало и то обстоятельство, что Канонда находилась во глав второй половины этого маленькаго народа, очень естественно, что неограниченное довріе и глубокое уваженіе мущпнъ къ ея отцу не могли не отразиться и на ней. Но независимо отъ этою и въ самой Канонд заключалось все, что могло ея полу придать боле вса и значенія въ вигвам, и вс ея дйствія повидимому доказывали, что она не только поняла неправильность отношеній между обоими полами, но и стремилась къ тому чтобы сдлать эти отношенія мене оскорбительными. Она обладала тмъ природнымъ остроуміемъ и проницательностію, которыя нердко можно найти между этими дтьми природы, и основаніемъ которыхъ служить врный тактъ, руководящій ихъ обыкновенно надежне нежели нашихъ модныхъ куколокъ, высохшихъ въ пансіонахъ. Съ неподражаемою ловкостію умла она пользоваться всякимъ обстоятельствомъ, которое такъ или иначе могло бы привести ее къ извстной цли, т. е. къ нкотораго рода благодтельному владычеству: какъ стью умла она опутать мущинъ этою властію, и, нс уклоняясь отъ цли, пользоваться ею для блага сестеръ своихъ. Она получила воспитаніе въ одномъ изъ тхъ прекрасныхъ заведеній, которыя человколюбивый полковникъ Гаукинсъ основалъ для нравственнаго и гражданскаго образованія, и до того усовершенствовалась во многихъ отрасляхъ женскаго хозяйства, что могла бы играть роль прекрасной хозяйки и между боле образованными народами. Она вязала и ткала превосходно, сшитая ею одежда и охотничьи рубахи сидли гораздо лучше чмъ сшитыя другими, вино ея было несравненно вкусне и лучше вина, выдланнаго другими женщинами и двушками. Мало этого, во время пребыванія своего между американцами, ей удалось даже подсмотрть у нихъ секретъ приготовленія безцнной огненной воды, и она вполн сознавала всю важность этого пріобртенія, которое, какъ завтную тайну, раздляла только съ Розою. Она провела довольно времени по-среди американцевъ, и не могла не видть, какая огромная разница существуетъ между жонами блыхъ и сквавами ея народа, и тонко-деликатный умъ ея нашолъ средство прекратить по возможности эту вопіющую несообразность отношеній. Въ каждой хижин она была какъ дома, и если, проходя мимо, видла, что мжъ ничего не длаетъ, то не уходила до тхъ поръ, пока онъ не смнялъ жены своей, которая въ то время пахала или копала землю. Послушныхъ она награждала чашею превосходной огненной воды, а для упрямыхъ и непослушныхъ наполняла ее, съ тою же лукавою улыбкою, ключевой водой. Такимъ образомъ она мало по малу пріучила мужчинъ раздлять труды своихъ жонъ. Всмъ она умла нравиться и управлять каждымъ.
Едва только утренняя заря начала просвчивать сквозь лсъ, какъ уже темныя фигуры сквавъ и ихъ дочерей спшили къ той самой пристани, отъ которой за нсколько часовъ передъ тмъ отплыли ихъ мужья и отцы.
Рка образуетъ въ этомъ мст небольшой заливъ, въ которомъ помщалась вся наличная флотилія этого народа, т. е. пять каноэ изъ пальмовой коры, привязанныхъ къ берегу веревками изъ воттапа. Берегъ вокругъ этой маленькой гавани возвышался футовъ на двадцать надъ водою и поросъ миртовымъ и мангровымъ кустарникомъ, между которымъ извивалась тропинка.
Для чужеземца, которому пришлось бы въ первый разъ увидть подобную толпу индйскихъ женщинъ, видъ этотъ вроятно не былъ бы лишонъ нкотораго интереса. У самыхъ старыхъ сдые волосы длинными прядями висли вокругъ плечъ и затылка наподобіе лошадиной гривы, ихъ сморщенныя, почти высохшія лица похожи были на лица Египетскихъ мумій, и если черты ихъ выражали какую-то тупость, то съ другой стороны черные сверкающіе, глубокіе глаза намекали на какое-то зврство, которое, казалось, дремало, и только выжидало случая, чтобы разразиться всею неукротимою яростію. У матерей въ чертахъ лица выражалось уже боле кротости: замтно было, что сношенія и общественная жизнь съ американками имла на нихъ благодтельное вліяніе. Двушки же, вс безъ исключенія были стройны, многія граціозны, и цвтъ тла разв нсколько темне загорвшихъ лицъ южно-европейскихъ сельскихъ красавицъ, хотя черты ихъ изображали несравненно больше спокойствія и разсудительности, если бы не выдающіяся скулы, безобразившія большую часть изъ нихъ, то он могли бы служить образцами для скульптора. На нихъ были коротенькія коленкоровыя юбки, доходящія до колна, шея и плечи у большей части были обнажены, на всхъ были мокассины и серебряныя серьги. Когда собралось все женское населеніе, старшая сквава раздлила ихъ на три группы, изъ которыхъ каждая получила опредленную долю въ предстоявшей работ, которую мы намрены описать подробне. Это была постройка новаго каноэ изъ пальмовой коры.
Первая группа должна была нарзать короткіе колья и вбить ихъ въ землю, на разстояніи полутора футовъ одинъ отъ другаго, такихъ кольевъ было около сорока. Второе отдленіе сшивало куски пальмовой коры волокнами воттапа, потомъ вшало ихъ на колья и привязывало къ нимъ такъ, что кора свшивалась свободно и уподоблялась двумъ доскамъ книги, черенокъ которой обращенъ къ земл. Третья группа ставила поперечныя перекладинки для выгибанія борта и для того чтобы верхнему краю придать ту форму, которую долженъ былъ получить каноэ. Это же отдленіе вставляло въ лодку ребра и укладывало широкими полосами внутреннюю выбивку между ребрами и корою, въ то же время нсколько двушекъ выгибали ребра и кору и такимъ образомъ придавали лодк глубину, а боковымъ стнамъ надлежащую форму. Устроивши все это он положили разныя тяжести и камни на дно реберъ, размягченныхъ передъ тмъ въ вод, и потомъ дали всему этому сохнуть. Во все время работы, продолжавшейся около часа, соблюдалось самое глубокое молчаніе. Не слышно было ни смха, ни шутокъ, никто не шатался праздно. Каждая исполняла назначенную ей работу не произнося ни слова, и только одна изъ всхъ позволяла себ нсколько боле свободы — Канонда.
Безпокойная двушка сновала между этими мрачными существами, съ видомъ избалованнаго ребенка: шутила тихонько съ одною изъ своихъ любимицъ, шептала на ухо другой, помогала третьей, или вызывала у четвертой спокойную улыбку. Окончивши свою работу, женщины разошлись съ тмъ же тихимъ, мрачнымъ видомъ.
Канонда поспшила къ хижин своего отца, гд нашла Розу все еще спящею. Очаровательная улыбка играла на устахъ прелестнаго ребенка, и нжныя губки ея шевелились. Индіанка нагнулась къ этому милому созданію, и не могла противиться желанію поцловать этотъ прелестный ротикъ. Роза проснулась.
— Канонда! сказала она, протирая глаза,— я видла дурной, очень дурной сонъ. Об мы стояли въ глубокой, преглубокой долин, а незнакомецъ на гор, онъ повернулся къ намъ спиною. Что, ты его видла? Здоровъ ли онъ? Прошли ли его блдность и лихорадка? лъ ли онъ принесенные плоды? пилъ ли вино?
— Роза въ двадцать солнцевъ столько не спрашивала, возразила индіанка, лукаво улыбаясь. Незнакомецъ подъ большимъ упавшимъ деревомъ.
— Какъ же онъ попалъ туда?
— На плечахъ Канонды, возразила индіанка.
— А слдъ, который мы оставили? а водяная змя, а сломанный тростникъ? спрашивала Роза въ двическомъ замшательств, красня отъ невиннаго притворства, которымъ она старалась обмануть свою подругу.
Индіанка, которую шестилтній перевсъ надъ Розою познакомилъ уже вроятно нсколько съ тми хитростями, изъ которыхъ одну подруга ея хотла употребить надъ нею самою, разразилась громкимъ смхомъ.
— Посмотрите пожалуйста, вскричала она,— какъ Блая Роза въ одну ночь выучилась лгать! Она говоритъ своей сестр о слдахъ и о сломаномъ тростник, о которомъ она столько же думаетъ, сколько Мико о стекляныхъ кораллахъ, тогда какъ сердце ея возл незнакомца. За это Канонда накажетъ Блую Розу.
— Неужели Канонда удивляется, спросила послдняя кроткимъ тономъ, что сердце сестры ея бьется сильне при вид благо брата? Разв сердце Канонды не билось бы, еслибы она, живя посреди блыхъ, увидла вдругъ брата своего племени, своего цвта?
Индіанка съ изумленіемъ посмотрла на нее.
— Разв сестра моя тоскуетъ о блыхъ, спросила она съ напряженіемъ.
Голова Розы упала на подушку, она плакала. Индіанка бросилась къ ней и заключила ее въ свои объятія.
— Канонда хочетъ доставить своей Роз много, много радости, но она не должна печалиться, не должна идти къ блымъ, Канонда не могла бы жить безъ нея. Однако пойдемъ,— продолжала она,— Роза должна помочь мн обмануть сквавъ.
Роза вздыхая надла платье, набросила на шею платокъ, вышла въ дверь, передъ которою билъ прозрачный источникъ, и возвратилась въ комнату прелестна какъ утренняя заря. Он сли завтракать. На стол стояли дв корзины съ виноградомъ, пироги изъ индйской ржи и чаша съ молокомъ. За завтракомъ Роза обнаруживала сильное нетерпніе, но индіанка упорно молчала и, съвши нсколько кусковъ, выскользнула одна изъ хижины.
Роза съ глубокомъ вздохомъ сла къ маленькому столику, на которомъ лежала ея работа: кусокъ шолковой матеріи, присутствіе которой въ этомъ мст конечно могло бы показаться страннымъ. Это былъ кусокъ превосходнаго гроденапля, уже скроеннаго для женскаго платья.
Часа черезъ три индіанка возвратилась, улыбка удовольствія играла на ея устахъ.
— Мы выстроили каноэ пока спала Роза, сказала она,— и Роза должна идти со мною, чтобы видть первое наше плаваніе.
Об он отправились къ рк, гд уже снова собрались сквавы и двушки, ожидая только дочери начальника, чтобы окончить свою работу. Лишь только он подошли къ берегу, сквавы оторвали колышки, къ которымъ прикрплена была готовая уже лодка, и вс тотчасъ же занялись наполненіемъ отверзтій и скважинъ резинною смолою. Черезъ полчаса все было готово. Старуха, управлявшая работою, осмотрла еще разъ вс отдльныя части, и когда она произнесла ‘хорошо,’ Канонда сддала знакъ четыремъ двушкамъ, которыя тотчасъ же схватили легкое судно и понесло его къ рк. Сама она и три изъ ея подругъ схватили весла, и какъ только лодка была спущена въ воду, вскочили въ нее.
— Роза немного труслива, закричала ей индіанка, и потому должна остаться, а слдующій разъ, если каноэ не сломается, она подетъ съ нами.
Между чмъ лодка начала какъ легкое перышко колыхаться на гладкой поверхности воды. Достаточно было одного удара весломъ, чтобы она очутилась далеко отъ берега. Индіанка и подруги ея принялись гресть.
Ни что не могло сравниться съ ловкостью и граціозностью, съ какою гребли двушки. Он сидли на корм, погружая весла въ воду и нагибаясь впередъ всмъ тломъ, он быстро повернули челнъ противъ теченія. Способъ гребли туземцевъ значительно отличается отъ мрнаго взмаха весломъ американцевъ, и можетъ быть сравненъ съ движеніемъ водяныхъ птицъ. Подобно тому, какъ утка короткимъ толчкомъ выкидываетъ впередъ ногу, и потомъ тснитъ ее назадъ, съ такою же точно природною ловкостью и проворствомъ двушки владли своими веслами. Сначала он поплыли нкоторое разстояніе противъ теченія, потомъ повернули, и съ быстротою молніи понеслись внизъ во теченію, опять повернули, и такимъ образомъ забавлялись нсколько времени. Между тмъ остальныя лодки также наполнились двушками, и вс шесть каноэ намрены были по-видимому устроить настоящій бгъ. Сначала они выстроились въ одну линію, и когда сквавы на берегу, громкимъ возгласомъ, подали сигналъ, двушки принялись гресть. Скоро однако замтно было, что новый каноэ беретъ верхъ надъ всми прочими. Прежде чмъ послдніе успли выбраться изъ довольно обширнаго колна, образуемаго на томъ мст ркою, онъ былъ уже далеко въ стремнин, начинающейся непосредственно за этимъ изгибомъ. Вдругъ послышался пронзительный крикъ. Еще одно мгновеніе — каноэ виднъ былъ другими и потомъ исчезъ въ тростник. Вслдъ за тмъ изъ остальныхъ пяти лодокъ послышался такой же пронзительный крикъ, который заставилъ оставшихся на берегу двушекъ и женщинъ броситься со всхъ ногъ, обгоняя другъ друга, въ ту сторону, тмъ боле что поспшностью этою управляло любопытство, смшанное съ какимъ-то невдомымъ страхомъ.
Роза стояла въ то время на берегу, погружонная въ размышленіе. Она также слышала крикъ, но не могла понять, откуда онъ. Теперь она пустилась бжать вмст съ прочими, стараясь по возможности неотставать отъ переднихъ. Это ей удавалось до тхъ поръ пока направленіе, принятое бгущими сквавами, было еще не совсмъ ясно. Но когда переднія оставили уже за собою прогалину и побжали по знакомой намъ тропинк, сердце ея сильно забилось. Шаги ея стали замедляться, ноги повидимому отказывались служить ей, и она должна была остановиться на нсколько мгновеній. Она была уврена, что дло шло о незнакомц, но зачмъ же Канонда сама навела сквавъ на слдъ? Трепеща и задыхаясь она побжала по тропинк и достигла наконецъ хлопчатнаго дерева, гд нашла всхъ сквавъ, двушекъ, юношей и мальчиковъ, взоры всхъ были устремлены на незнакомца, молодыя смотрли на него съ изумленіемъ, а старухи съ выраженіемъ мрачной ненависти.
Глухой ропотъ, становившійся все сильне и громче, былъ для нашего юноши неслишкомъ благопріятнымъ предзнаменованіемъ гостепріимства красныхъ женщинъ. Прислоненный къ пню, онъ лежалъ все еще съ закрытыми глазами и повидимому въ полномъ невдніи всего, что происходило вокругъ него. Но одяло и шейный платокъ исчезли, и рана его была открыта для глазъ толпы.
— Посмотрите, сказала Канонда, стоявшая посреди густой толпы женщинъ и двушекъ,— начальникъ соленыхъ водъ прислалъ гонца въ своемъ каноэ, и большая водяная змя укусила его.
Она произнесла эти слова съ тою увренностью, которая придавала всмъ ея словамъ и дйствіямъ такой опредленный отпечатокъ, что ему нелегко было противорчить. Съ тмъ же чистосердечнымъ видомъ она разсказала, что во время бга приплыла съ подругами къ тому мсту, гд незнакомецъ пробовалъ приблизиться къ берегу. Но сама ли она обратила вниманіе своихъ подругъ на оставшіеся признаки попытки его, или три двушки, съ свойственною индйцамъ смтливостью, сдлали это открытіе, оставалось все еще подъ сомнньемъ. Но послднія очень простодушно разсказывали, что по всей вроятности юноша съ величайшимъ трудомъ пробрался сквозь густой пальметто и должно быть въ совершенномъ изнеможеніи упалъ около дерева. Нкоторыя изъ старыхъ сквавъ выслушали разсказы эти молча, но съ такимъ видомъ, который доказывалъ, что он далеко не убждены въ справедливости этихъ догадокъ. Он устремили взоры на землю, а нкоторыя изъ нихъ стали даже проникать въ самый проломъ. Канонда, не удостоивъ ихъ ни малйшаго вниманія, сдлала знакъ нсколькимъ двушкамъ, чтобы он приготовили ручныя носилки, и слова эти произвели желаемое дйствіе: старыя сквавы, оставивъ дальнйшія разслдованія, поспшили предупредить двушекъ. Он срзали своими длинными складными ножами два деревца, поперегъ которыхъ положили нсколько пальметтовыхъ жердей и застлали сверху испанскимъ мхомъ. Канонда наградила за это старыхъ сквавъ пріятною улыбкою, и сказала имъ, чтобы он уложили незнакомца на носилки, желаніе ея было немедленно исполнено, и притомъ съ такою осторожностью, что страждущій не чувствовалъ повидимому ни малйшей боли. Прежде чмъ тронулось шествіе, Канонда шепнула Роз:
— Мой братъ очень болнъ, поручаю его попеченіямъ сестры его.
Потомъ она скрылась съ своими подругами въ пальметтовомъ пол, спша къ рк и оставленнымъ тамъ каноэ.
Роза, все еще въ полусознаніи, подошла къ носилкамъ, которыя въ эту минуту подняты были носильщицами и тронулись съ мста. Шествіе подвигалось впередъ въ глубокомъ молчаніи, и наконецъ благополучно достигло деревушки. Тамъ оно остановилось передъ одною изъ хижинъ, которая находилась въ сторон отъ другихъ, ближе къ лсу, и которой спущенная и тщательно пристегнутая буйволовая кожа показывала, что хижина пуста. Канонда уже дожидалась при вход, по ея приказанію носильщицы опустили ношу свою на землю.
— Пусть Роза, сказала индіанка, подождетъ здсь, пока Канонда переговоритъ съ сквавами.
И отошедши въ сторону, она собрала вокругъ себя всхъ женщинъ и открыла короткое совщаніе относительно незнакомца. Ее выслушали молча и предоставили ей дйствовать по собственному благоусмотрнію. Принявъ осанку полную достоинства, она поблагодарила сквавъ за ихъ довріе и потомъ приказала двумъ изъ самыхъ старыхъ женщинъ отворить дверь, или лучше сказать поднять буйволовую кожу, закрывавшую входъ въ хижину. Когда это было исполнено, он внесли раненаго въ комнату и уложили его на диванъ изъ испанскаго моху, подобный описанному выше. Больной дрожалъ всмъ тломъ. Имъ овладла сильная лихорадка отъ полученныхъ ранъ, и къ ней въ послднюю холодную и сырую ночь присоединилась вроятно и перемежающаяся.
Черезъ полчаса Канонда вошла опять въ хижину, въ сопровожденіи совершенно сдой сквавы, которая съ трудомъ и медленными шагами подошла къ ложу раненаго. Впродолженіи нсколькихъ минутъ она осматривала его съ головы до ногъ, потомъ опустилась на мохъ, подняла его руки, ощупала пульсъ, и наконецъ взялась за больное колно и стала разсматривать рану съ вниманіемъ опытнаго врача.
— Завтра лихорадки не будетъ, но,— прибавила она, и впалые угрюмые глаза ея остановились съ испытующимъ взоромъ на Канонд,— какимъ образомъ сокъ великаго лкарства попалъ въ его раны?
— Начальникъ соленыхъ водъ — возразила Канонда съ многозначительнымъ видомъ.
— Неужели онъ далъ гонцу на дорогу своего лкарства?
При этихъ словахъ старуха снова осмотрла рану и сильне прежняго покачала своею сдою, сморщенною головою.
— Это бальзамъ Мико, сказала она съ видомъ сомннія,— но ни Мико, ни дочь его не влили его въ рану. Это сдлала нечестивая, неврная рука блой. Канонда видитъ, что не произнесено священнаго заклинанія и что великое лкарство обратилось въ ядъ.
При этихъ словахъ она устремила пронзительный взглядъ на Розу. Канонда съ смущеніемъ выслушала послднія слова.
— Почему же начальникъ соленыхъ водъ не можетъ имть того самаго бальзама, которымъ Великій Духъ надлилъ отцовъ Мико? Онъ великій начальникъ и передъ нимъ трепещутъ блые.
Старуха покачала головою.
— Начальникъ соленыхъ водъ блый, а у Великаго Духа дары двоякого рода: блымъ онъ далъ худшіе, а избраннымъ краснымъ воинамъ — лучшіе. Лкарство Мико,— произнесла она съ увренностью, есть лкарство величайшаго изъ начальниковъ.
— Канонда, сказала двушка, увидла слдъ гонца отъ союзника своего народа и пошла по этому слду. Она нашла незнакомца и по совту умныхъ сестеръ своихъ отвела его въ пустую хижину своего вигвама. Неужели онъ долженъ теперь погибнуть потому что въ жилахъ его находится лкарство, которое влила туда незнакомая рука? Что сказалъ бы Мико? что сказалъ бы начальникъ соленыхъ водъ.
— Канонда права, отвчала старуха, — она умная дочь великаго Мико и смотритъ свтлыми глазами.
— И рука ея, прибавила двушка значительно,— не сжата въ кулакъ, и ея Клебассы съ огненной водой не заперты.
Лукавая улыбка удовольствія изобразилась при этихъ словахъ на лиц старухи. Она кивнула головой и вышла.
Въ хижин около раненаго остались одн двушки, погружонныя въ глубокую задумчивость. Читатели наши вроятно догадываются о чемъ он такъ задумались.
Дйствительно, мгновенное состраданіе побудило Розу къ такому поступку, который конечно длалъ честь ея сердцу и для блой могъ бы казаться очень естественнымъ, но въ глазахъ индіанки былъ величайшимъ преступленіемъ. Увлеченная мучительнымъ безпокойствомъ о раненомъ, она наложила нечестивую руку на святыню народа, на таинственное лкарство, преступнымъ образомъ употребила въ дло эту святыню, къ которой даже самъ Мико никогда не прикасался безъ особенныхъ религіозныхъ обрядовъ. Такое оскверненіе ужаснуло даже самое Канонду. Послдствія подобнаго поступка могли быть ужасны.
Эти минуты были мучительны для Блой Розы. Мрачное молчаніе прекратилось съ появленіемъ старухи, которая держа въ одной рук дымящуюся чашу, а въ другой глиняный кубокъ, приблизилась къ раненому и съ помощію обихъ двушекъ влила ему въ ротъ горячій напитокъ коричневаго цвта. Два раза наполнила она кубокъ и влила его въ ротъ раненаго. Потомъ она закутала больного въ шерстяныя одяла и отошла въ сторону, чтобы наблюдать за дйствіемъ лкарства. Спустя немного, на лбу больного показались крупныя капли пота, на которыя она съ лукавою и самодовольною улыбкою указала Канонд. Послдняя кивнула головой, вышла съ опорожненною чашею и черезъ нсколько минутъ опять съ ней возвратилась.
— Отъ глазъ до языка недалеко,— сказала двушка, протягивая старух полную чашу. Согласна ли моя мать удлиннить эту дорогу, такъ чтобы послдній забылъ что видли первые?
Старуха оскалила зубы и вытаращила на нее глаза съ видомъ недоумнія.
— Канонда,— продолжала двушка,— дочь Мико, она охраняетъ его вигвамъ. Можетъ ли Винонда знать что случилось въ вигвам?
Старуха все еще молчала.
— Канонда сама будетъ говорить съ Мико.
— Глаза Винонды видли, произнесла наконецъ старуха,— ноздри ея обоняли, но языкъ ея не есть языкъ болтливой двушки: онъ уметъ оставаться спокойнымъ. Она очень любитъ дочь Мико.
— А Канонда еще два раза наполнитъ эту чашу,— сказала двушка.
Старуха снова оскалила зубы, но ужь на этотъ разъ отъ удовольствія, и вышла изъ комнаты.
Разговоръ этотъ оставилъ на лиц индіанки выраженіе строгой важности, которая обнаруживалась глубокимъ, почти мрачнымъ молчаніемъ. Наконецъ она схватила за руку свою подругу, об вышли изъ комнаты и направились къ хижин отца.
— Роза! сказала индіанка, когда он услись на мховой скамь въ своей комнат,— Канонда отуманила глаза сквавъ, чтобы выманить у сестры своей радостную улыбку. Въ вигвамъ своего отца она приняла врага своего народа, и вмст съ тмъ врага начальника соленыхъ водъ, приняла шпіона.
— О, моя Канонда! вскричала Роза,— посмотри какъ ясенъ и откровененъ взоръ моего брата. Когда взоръ такъ чистъ, языкъ разв можетъ быть лукавъ? Неужели онъ похожъ на врага нашего народа?
— Сестра моя очень молода и еще очень мало знаетъ нашихъ враговъ, Енгизовъ. Они посылаютъ своихъ молодыхъ людей въ вигвамы краевыхъ воиновъ, чтобы сосчитать ихъ стада, хлбъ и буйволовыя кожи, посланные, возвратившись къ своимъ, указываютъ имъ пути, которые ведутъ къ вигвамамъ красныхъ, потомъ они приходятъ вс вмст, отнимаютъ у насъ скотъ и хлбъ, и смются надъ красными воинами.
— Такъ сестра моя думаетъ, что незнакомецъ нашъ одинъ изъ этихъ шпіоновъ? робко замтила Роза.
Индіанка сомнительно покачала головою.
— Разв глаза его и волосы — не глаза и волосы Янки?— Видишь, сестра! продолжала она немного погодя.— Канонда дружески протянула руку незнакомцу, когда увидла, что къ нему стремится сердце Блой Розы, но дочь Мико поступила не такъ, какъ бы слдовало. Она поставила ночь между Мико и незнакомцемъ, а теперь приняла его въ вигвамъ своего отца, когда отецъ удалился.
— Но онъ умеръ бы въ лсу, возразила Роза.— Посмотри, какъ его бьетъ лихорадка. Утренній и ночной воздухъ очень холоденъ, и туманъ очень сыръ.
— А Мико? спросила индіанка съ напряженіемъ.
— Онъ не сожметъ кулака противъ брата, которому дочь его протянула руку.
— Но если дочь его имла безуміе протянуть руку врагу своего народа, то неужели Мико не броситъ гнвнаго взора на дочь свою?
— Зачмъ говорить ему о незнакомц? прошептала Роза запинаясь, какъ будто боясь произнести это слово.
Язвительная улыбка пробжала по лицу индіанки, и на мгновеніе исказила благородныя черты ея.
— Мико Оконіевъ, сказала она съ легкимъ оттнкомъ гордости,— слышитъ дыханіе благо человка десять дней посл того какъ онъ ушолъ и узнаетъ слды ногъ его двадцать дней посл того какъ они отпечатались на трав. Канонда можетъ обмануть сквавъ, но не обманетъ Мико. А разв Роза, продолжала она, устремивъ взоръ на подругу,— разв Блая Роза не видала и не слышала что произнесли глаза и языкъ старой Винонды? Ей не должно было протягивать руки своей туда, гд хранится святыня Мико, прибавила она съ упрекомъ,— языкъ Винонды укрощенъ, но языки сквавъ подобны блкамъ, которые постоянно находятся въ безсмысленномъ движеніи. Если он разскажутъ своимъ мужьямъ, что видли глаза ихъ, тогда воины разв не будутъ шептать на ухо Мико? И неужели дочь Токеа должна стоять передъ своимъ отцомъ какъ обманщица? Нтъ, никогда! произнесла она ршительно.— Канонда очень любитъ Блую Розу, но она не должна обманывать своего отца. Если молодой человкъ шпіонъ, присланный енгизами, тогда ея отецъ посмотритъ.
— А братъ мой? прервала ее Роза дрожащимъ голосомъ.
— Онъ съуметъ умереть, заключила индіанка твердо и ршительно.
— Однако незнакомецъ врно голоденъ и Канонда должна объ немъ позаботиться, прибавила она вдругъ, поднимаясь съ своего мста, и поспшила вонъ изъ хижины.
Канонда была, какъ читатель нашъ видитъ, индіанка въ полномъ, и, прибавимъ еще, въ благороднейшемъ смысл слова. Она жила и дышала своимъ отцомъ и для своего народа, но въ то же время ея врожденныя, боле нжныя чувства получили отъ прикосновенія съ блыми опредленное направленіе и индйская ея натура выступала, такъ сказать, въ облагороженномъ вид, вооружонная тою душевною силою, которую мы уже имли случай замтить и которая придавала всмъ ея дйствіямъ отпечатокъ рдкой проницательности ума. Роза, напротивъ, была больше дитя: это была прекрасная и повидимому наивная душа, которая безропотно предоставила себя управленію старшей подруги, не вслдствіе душевной слабости или безпечности, а скоре движимая тою милою деликатностью, которая: такъ охотно уступаетъ другимъ лестное чувство превосходства. Превосходство Канонды, вмсто того чтобы оскорблять ее, доставляло ей напротивъ наслажденіе, вроятно это была дань благодарности, которую она платила индіанк. И можетъ быть именно эта нжная, и въ ея положеніи необходимая покорность, съ которою она добровольно подчинилась вол дочери Мико, еще боле чмъ несравненная красота ея, способствовала къ тому, что она сдлалась не только счастіемъ дочери, но и отрадою и утшеніемъ суроваго отца.
Мсяцъ стоялъ уже высоко, когда легкое движеніе раненаго дало знать, что онъ проснулся, у изголовья его сидли об двушки и старуха. Горвшая лучина распространяла въ комнат дрожащій полусвтъ. Едва замтивъ движеніе больного, старуха поспшила къ нему, взяла его голову и стала пристально смотрть ему въ глаза. Потомъ она пощупала у него пульсъ, и стирая со лба его потъ, начала внимательно всматриваться въ цвтъ лица, который сталъ нсколько свтле.
— Лихорадки уже нтъ, а рану Канонда и сама съуметъ залчить.
Сказавъ это она оставила комнату.
На молодаго человка, который теперь только посл полутора сутокъ первый разъ открылъ глаза, торжествующая улыбка высохшей, угрюмой старухи произвела казалось не очень благопріятное впечатлніе. Но Канонда, какъ будто догадавшись, стала поскоре на ея мсто и придвинула къ его ложу стулъ, на которомъ стояла закуска: молодая дикая утка, изжаренная на индйскій манеръ, и свжіе маисовые пироги. Роза налила въ кубокъ вина, а индіанка подала его больному, ставъ передъ нимъ на колни и усадивъ его на постели. При первомъ глотк губы его судорожно скривились и онъ почти съ силою оттолкнулъ кубокъ, но спустя немного легкій румянецъ покрылъ лицо его и рука ухватилась опять за кубокъ. Потомъ онъ взялъ кусокъ утки и пирога.
Индіанка не спускала съ него глазъ и слдила взоромъ за каждымъ кускомъ, который онъ клалъ въ ротъ. Можно было подумать, что изъ этого животнаго отправленія двушка старалась узнать что нибудь опредленне о характер и наклонностяхъ молодаго человка, время отъ времени она длала знаки Роз, стоявшей въ углу комнаты и устремившей также свои глаза на больнаго. Казалось, об двушки съ удовольствіемъ смотрли какъ онъ лъ. И дйствительно, приличіе и непринужденность, съ какими лъ молодой человкъ, такъ рзко отличались отъ грубой жадности ихъ собратій, что нтъ ничего удивительнаго, если гость ихъ показался имъ чмъ-то высшимъ. Хотя мы никакъ не вправ предполагать въ обихъ двушкахъ утонченнаго образованія, но женщина вообще обладаетъ такимъ врнымъ тактомъ, который, если онъ только неиспорченъ или несовращенъ съ прямаго пути, рдко ее обманываетъ. Казалось, двушки глубже заглянули въ душу своего гостя. Сердце Розы, повидимому, стадо биться спокойне и даже Канонда начала смотрть на него боле доврчиво.
По окончаніи завтрака она опять уложила больного, и сняла перевязку съ его ранъ. Пальцы ея едва касались глубокой раны, и она исполнила свою задачу съ такою ловкостью и осторожностію, что больной уснулъ подъ ея руками.
— Бальзамъ заживитъ рану, пока солнце восемь разъ совершитъ свой кругъ, произнесла она съ увренностью, потомъ потушила лучину и обнявъ Розу, поспшила съ нею къ своей хижин.

ГЛАВА VI.

Вы сказали. Умно или глупо — пусть судитъ лсъ.
Шекспиръ.

Необыкновенное искуство индйцевъ въ излченіи ранъ и лихорадокъ, которымъ они, какъ извстно, часто подвергаются по случаю безпрерывныхъ войнъ и жизни въ лсахъ, вполн оправдалось на молодомъ человк, котораго счастливая или несчастная звзда привела къ одному изъ этихъ маленькихъ народовъ. По прошествіи полутора сутокъ лихорадка исчезла и не прошло еще восьми дней пробиванія его въ деревушк, какъ уже и рана стала заживать. Его жолтый, трупообразный цвтъ лица замнился легкою блдностію, на которой пріятно выступалъ свжій румянецъ, утомленные и впалые глаза оживились и казалось скоре расположены были къ смху чмъ къ печали. Особенная черта около рта изобличала въ немъ веселую беззаботную натуру, а полныя, разцвтающія щеки показывали живой, игривый нравъ. Онъ уже намревался выдти изъ хижины, чтобы на простор подышать чистымъ воздухомъ, но Канонда строго запретила ему выходить, угрожая возвращеніемъ лихорадки, если онъ будетъ себя подвергать вліянію сыраго воздуха. Такимъ образомъ онъ все еще оставался въ своей комнат. Комната эта была средней величины, стны ея состояли изъ грубо сколоченныхъ пней хлопчатаго дерева, а скважины были законопачены испанскимъ мхомъ съ смолою, висвшіе на стн томогаукъ и боевой ножъ составляли единственное украшеніе комнаты, вдоль стнъ утверждена была скамья, вышиною около полутора футовъ, покрытая испанскимъ мхомъ, она служила больному и сидньемъ и ложемъ. Простой деревянный столъ былъ покрытъ пальмовыми листьями и уставленъ плодами, выбранными повидимому съ тонкою внимательностью къ выздоравливавшему больному: виноградъ и варенья въ сахар, дикія сливы и бананы. Глаза его были еще устремлены на эти плоды, когда вошла Канонда, держа въ рукахъ тарелку съ жареными куропатками. Поставивъ на столъ тарелку, она поспшила опять къ двери и опустила буйволовую кожу, такъ что лучи утренняго солнца, проникавшіе въ отверстія, скоре позволяли догадываться о присутствіи предметовъ въ комнат чмъ видть ихъ.
— Добраго утра! сказалъ молодой человкъ, смотрвшій съ удивленіемъ на движенія индіанки.
Привтствіе было принято молча. Индіанка указала на куропатки и потомъ сла на противоположной скамь, намреваясь невидимому спокойно ожидать, пока молодой человкъ позавтракаетъ.
— Молодой мой братъ, произнесла она наконецъ, видя что онъ и не думаетъ приступать къ завтраку,— пріхалъ въ каноэ великаго начальника соленыхъ водъ. Жилъ ли онъ въ его вигвам и курилъ ли съ нимъ трубку мира?
Слова эти она произнесла довольно чисто на англійскомъ язык, хотя и съ рзкими гортанными звуками ея племени.
— Каноэ! вигвамъ! трубка мира! повторялъ молодой человкъ, который изъ всего этого повидимому ничего не понялъ.
— Да, я былъ въ какомъ-то каноэ, продолжалъ онъ полушутя,— чтобы чортъ побралъ этотъ каноэ! Во всю жизнь свою не забуду его… Бррр! проворчалъ онъ,— не шутка — протанцовать дней восемь или Богъ знаетъ сколько по соленымъ волнамъ и питаться подошвою собственнаго сапога! Чортъ бы ее взялъ нашу черепаховую ловлю и страсть къ устрицамъ! Въ жизнь свою не буду ловить ни тхъ ни другихъ! Да скажи мн пожалуйста, милая двушка, куда это я попалъ? Помнится, что послдніе два дня я провелъ среди болотъ и трясинъ, гд ничего не было състного, кром аллигаторовъ и дикихъ гусей, у которыхъ къ несчастью были крылья. А гд я имю честь быть въ настоящую минуту, право не знаю.
Индіанку нсколько озадачилъ весело юмористическій наборъ словъ, вырвавшійся изъ устъ незнакомца, и она впродолженіи нсколькихъ секундъ приводила повидимому все сказанное имъ въ порядокъ. Наконецъ она, казалось, все сообразила, но лицо ея при этомъ вовсе не выражало готовности отвчать въ томъ же тон, а обнаруживало напротивъ какое-то неудовольствіе.
— Мой братъ не отвчалъ на вопросъ своей сестры. Жилъ ли онъ у начальника соленыхъ водъ и курилъ ли съ нимъ трубку мира?
— Конечно, возразилъ молодой человкъ, которому казалось, что онъ наконецъ понялъ въ чемъ дло. Я жилъ у начальника соленыхъ водъ, если ты, какъ и слдуетъ, разумешь подъ этимъ нашу націю. Что же касается куренія трубки, то я не длалъ этого. Мы никогда не курили изъ трубокъ, это у насъ не въ мод. Только французы и негры курятъ трубку. Животные! прибавилъ онъ.
— У моего брата кривой языкъ, возразила индіанка такъ-же спокойно, онъ хочетъ провести свело сестру. Канонда дочь великаго Мико, произнесла она съ достоинствомъ.
— Канонда, дочь Мико! повторилъ молодой человкъ. Англійскія слова, но хоть-бы мн сейчасъ же пришлось обвнчаться съ пушкой, я право не зналъ бы что отвчать.
— Какъ моему брату достался каноэ, въ которомъ нашла его сестра?
— А какъ можетъ достаться каноэ честному англійскому мичману, на котораго во время ловли устрицъ напалъ пиратъ, французская собака, и потащилъ его съ собою въ плнъ, въ свою разбойничью берлогу? Я взялъ каноэ ночью и удралъ съ нимъ. Жаль только, что неудалось спасти Тома и Билля, но мошенникъ заперъ насъ порознь.
Казалось молодой человкъ, въ веселомъ своемъ настроеніи, проговорилъ все это больше для самого себя чмъ для удовлетворенія любопытства индіанки.
— И такъ, мой братъ укралъ каноэ у начальника соленыхъ водъ, произнесла индіанка, слушавшая его со вниманіемъ, и ночью бжалъ изъ его вигвама?
— Каноэ принадлежитъ собак, пирату, надюсь, что не его ты разумешь подъ именемъ начальника соленыхъ водъ? спросилъ британецъ нсколько внимательне.
Индіанка покачала головою и бросила на него такой взглядъ, отъ котораго у молодого моряка поубавилось нсколько юмору.
— Мой братъ слишкомъ молодъ, чтобы становиться на боевой путь великаго начальника соленыхъ водъ. Ему бы слдовало сперва поучиться охотиться на оленя и буйвола, и убивать большую водяную змю, чмъ идти на войну, иначе дочери его народа будутъ плакать надъ трупомъ моего убитаго брата.
Слова эти она произнесла такимъ тономъ, въ которомъ довольно ясно выражалось и состраданіе и вмст какое-то насмшливое пренебреженіе, казалось она ждала отвта.
— Но я надюсь, ты не воображаешь, чтобы англійскій офицеръ или лучше сказать почти-офицеръ (чортъ-возьми наше офицерство!) сталъ вести войну съ разбойникомъ? Такихъ собакъ ловятъ и вшаютъ.
Индіанка окинула его презрительнымъ взглядомъ.
— Послушай, отвчала она холодно и презрительно, когда красные воины вступаютъ въ бой съ своими врагами, то они или убиваютъ воиновъ и начальниковъ ихъ на пол битвы, или берутъ ихъ въ плнъ, ведутъ домой и показываютъ своимъ юношамъ, чтобы и они сдлались такъ-же храбры, какъ отцы ихъ. Но взявши плнниковъ, они стерегутъ ихъ, чтобы они не могли бжать. А молодой мой брать — ни начальникъ ни воинъ. Рука его мала, какъ у двушки, и никогда не поднимала томогаука. Великій начальникъ захватилъ его вмст съ другими мальчиками и двочками его народа и послалъ его въ свой вигвамъ. Начальникъ соленыхъ водъ великій воинъ, онъ убиваетъ мужей, а женщинъ и дтей оставляетъ безъ вниманія. У молодого моего брата языкъ силенъ, но рука слаба.
— Мн кажется, что объ этомъ начальник соленыхъ водъ, какъ ты называешь морского разбойника, ты больше знаешь, чмъ намъ обоимъ слдовало бы знать, сказалъ молодой человкъ съ напряжоннымъ вниманіемъ.
— Начальникъ соленыхъ водъ великій воинъ, имя его далеко извстно, сухо сказала двушка.
— А какъ далеко до его вигвама? спросилъ онъ, употребляя это слово для того чтобы индіанка легче могла понять его.
— Да вдь мой братъ пріхалъ прямо оттуда, да еще и въ его каноэ, возразила она насмшливо. Когда красные воины посылаютъ своихъ лазутчиковъ и шпіоновъ, то выбираютъ такихъ, которые знаютъ, какъ далекъ путь къ непріятелю. А у блыхъ разв это длается иначе? Канонда слабая двушка, но она дочь Мико.
Послднія слова она произнесла тономъ исполненнымъ достоинства и самоувренности, какъ будто желая показать молодому человку, что фамильярность, съ которою онъ до сихъ поръ обращался съ нею, была неумстна.
— Однако я надюсь, ты не принимаешь меня за шпіона, который пришолъ высматривать разбойника?
— Мой блый братъ говоритъ языкомъ нашихъ враговъ, или можетъ быть онъ говоритъ двойнымъ языкомъ?
— Право, я не знаю, сказалъ молодой человкъ: во сн или наяву я тебя вижу, милая двушка. Ужь не теб ли я обязанъ спасеніемъ моей жизни? Если такъ, то прими самую искреннюю, сердечную мою благодарность. Прости, если мои выраженія, которыя кажется не совсмъ для тебя понятны, оскорбляютъ тебя. Скажи мн только, прошу тебя, гд я? Неясно припоминаю я себ миловидную двушку мдно-краснаго цвта, которая поспшила ко мн на помощь въ то время, какъ меня схватилъ зубами аллигаторъ, на котораго я наступилъ ногою, принявъ его за древесный пень. Потомъ опять какъ-то смутно представляется моему воображенію прелестный божественный образъ, скоре ребенка чмъ двушки, который подобно ангелу какъ будто во сн явился передо мною. Гд эта двушка? она блая: мы скоре поймемъ другъ друга. Твоихъ отношеній къ морскому разбойнику я не знаю, но я имю полное право бситься противъ него. Изъ стоянки нашей въ Ямайк мы отправились для изслдованій устьевъ Миссисипи. Я и нсколько моихъ товарищей получили отъ стараго нашего брюзги капитана позволеніе идти на ловлю черепахъ и устрицъ. Мы отплыли на довольно значительное разстояніе отъ фрегата и вошли въ глубокую бухту, гд наткнулись на мели, обильныя устрицами, въ самомъ разгар ловли мы вдругъ увидли передъ собою вооруженную яхту. Что тутъ было длать? Пистолеты наши и кортики мы, разумется, оставили на фрегат и потому вс должны были сдаться, насъ посадили на яхту, и къ ночи мы пристали къ какому-то блокгаузу, гд насъ разсадили поодиначк и заперли, вотъ оттуда-то я и явился прямо сюда.
Индіанка изъ всего этого конечно поняла только половину и продолжала качать головою.
— Мой братъ говоритъ очень кривымъ языковъ. Не хочетъ ли онъ этимъ сказать, что онъ и его товарищи не вступали на боевой путь противъ начальника соленыхъ водъ? Начальникъ не крадетъ молодыхъ людей, зачмъ же бы онъ поймалъ моего брата?
— Вроятно онъ боялся, и очень справедливо, что еслибы мы нашли его притонъ, то конечно разорили бы его гнздо, а самого повсили бы за развалинахъ.
— Вотъ, разв я не говорила, что блый мой братъ говорить двойнымъ языкомъ, съ сердцемъ вскричала индіанка. Народъ моего брата стоитъ ни боевомъ пути противъ начальника соленыхъ водъ, и начальникъ заманилъ его и товарищей его въ засаду. Разв это не правда?
— Милая двушка, сказалъ британецъ, который, казалось, начиналъ утомляться тмъ, что его не понимаютъ, мы воюемъ не съ морскимъ разбойникомъ, но если онъ попадется намъ въ руки, то мы конечно, какъ разбойника, повсимъ его, да еще и въ цпяхъ. Теперешнею нашею войною мы длаемъ честь не ему, а непокорному нашему брату Іонатану, т. е. янкамъ. Мы съ нимъ ведемъ воину, т. е. не то чтобы войну, но мы выслали нсколько кораблей и отрядовъ чтобы наказать ихъ.
— Такъ народъ моего брата не стоитъ на боевомъ пути противъ начальника соленыхъ водъ, и все-таки повсилъ бы его за шею. Народъ моего брата заслуживаетъ чтобы его перебили какъ собакъ.
На лиц британца невольно мелькнула гримаса.
— Мой братъ упомянулъ объ янкахъ, продолжала двушка. Онъ сказалъ что его народъ съ ними въ войн и хочетъ наказать ихъ. Вдь братъ мой самъ янки? онъ говоритъ языкомъ янки?
— Я имю честь бытъ англичаниномъ, возразилъ молодой человкъ съ пошло-самодовольною улыбкою, вытягивая и потомъ опять втягивая губы наподобіе извстнаго животнаго, улыбка эта придала его лицу то глупое выраженіе, которое такъ часто мы имли случай осмивать у почтенныхъ нашихъ родственниковъ, когда что нибудь особенно пріятно щекотало ихъ самолюбіе.
— Англичанинъ, повторила двушка въ раздумьи. Начальникъ нашей школы много разсказывалъ намъ объ одномъ народ, который живетъ на остров, далеко, противъ восходящаго солнца. У нихъ есть начальникъ, старый, невинный человкъ. При этихъ словахъ она указала на лобъ.
— Головы этого народа полны тумана, люди прожорливы и вчно голодны. Прежде они посылали начальниковъ въ страну янковъ, пока эти послдніе не прогнали ихъ. Разв братъ мой принадлежитъ также къ этому народу?
Британцу, какъ видно, пришлось тутъ познакомиться съ тми понятіями объ англичанахъ, которыя американскіе учители нердко внушаютъ своимъ воспитанникамъ, и которыя, безъ сомннія, не могли польстить его самолюбію, поэтому онъ отвчалъ съ нкоторымъ смущеніемъ,
— Разумется я съ острова и у нашего начальника, какъ теб угодно было перекрестить нашего короля, было нчто въ род сплина, такъ что онъ верхній парламентъ принялъ за павлиновъ, но, продолжалъ онъ со смхомъ,— въ описаніи твоемъ я не имю чести узнать своихъ соотечественниковъ.
— Языкъ моего брата опять скривился, продолжала двушка насмшливо.— Такъ братъ мой принадлежитъ къ тому народу, у котораго много кораблей и противъ котораго великій блый отецъ поднялъ томогаукъ?
— Ну да, кажется что такъ, отвчалъ молодой человкъ съ нкоторой досадой.
— И народъ его, продолжала она съ улыбкой состраданія, хочетъ наказать янковъ?
— Да, хотимъ! храбро вскричалъ британецъ.
— Бдные дураки! возразила индіанка.— Народъ моего брата больно поколотятъ. Разв янки отняли у него земли? спросила она дальше.
— Чортъ бы ихъ побралъ, еслибы имъ пришло въ голову что нибудь подобное! Но они осмлились оспоривать у васъ владычество надъ солеными водами, говоря по-индйски. Да правду сказать, и этого даже они не посмли, негодяи эти просто не хотли позволить намъ свидтельствовать свои несчастные кораблишки, на что однако должны были согласиться и французы и вс прочіе народы.
Британецъ въ короткихъ словахъ, на своемъ сжатомъ морскомъ нарчіи, и, какъ мы видимъ, довольно точно изложилъ причины второй войны Соединенныхъ Штатовъ съ Англіею. Право, или, лучше сказать, притязаніе британцевъ осматривать американскіе корабли, и еще боле несправедливое притязаніе ихъ брать съ этихъ кораблей тхъ изъ моряковъ, которые приходились имъ по нраву, дйствительно побудили американскую націю объявить войну кичливой Англіи. Какъ шла эта война — разсказывать здсь было бы неумстно, довольно того что мы смло можемъ ручаться, что дорогой нашъ родственникъ будетъ благоразумне и впередъ не ршится изъявлять подобныя притязанія.
Индіанка слушала молодого британца съ напряжоннымъ вниманіемъ, и хотя она вроятно не вполн поняла всхъ словъ, но проницательный ея умъ позволилъ ей понять отчасти смыслъ его рчи.
— Итакъ за то, что енгизы хотли на своихъ большихъ каноэ разъзжать по соленымъ водамъ, народъ моего брата поднялъ противъ нихъ томогаукъ? спросила она.
— Да, что-то въ этомъ род! отвчалъ онъ.
— А гд они поднимутъ томогаукъ: на соленыхъ водахъ, въ лсахъ или въ вигвамахъ?
— Въ томъ-то и вопросъ. Насъ послали для изслдованія устьевъ Миссисипи, т. е. для того, чтобы опредлитъ глубину ихъ и узнать можно ли пройти въ нихъ на корабляхъ большихъ размровъ. Результатъ оказался довольно удовлетворительнымъ. Нашлась только одна проклятая отмель, которая какъ нарочно расположилась передъ самымъ устьемъ и загораживаетъ намъ входъ. Еслибъ не эта мель, то мы безпрепятственно прошли бы прямо къ Новому Орлеану и разорили бы до-тла ихъ гнздо, ихъ Вашингтонъ, то есть, еслибы они не сдались добровольно.
— Такъ народъ моего брата сойдетъ съ своихъ большихъ каноэ, съ тмъ чтобы поднять свои томогауки въ стран енгизовъ и занять ихъ земли?
— Конечно, отвчалъ британецъ.
— И въ то время, когда братъ мой плылъ вверхъ по великой рк, начальникъ соленыхъ водъ взялъ его въ плнъ?
— Да, если ты подъ этимъ почетнымъ названіемъ разумешь морского разбойника.
— А что теперь намренъ предпринять мой братъ?
— Возвратиться какъ можно скоре къ своимъ, а-то еще пожалуй они меня вычеркнутъ изъ списка мичмановъ, а я состою на очереди къ производству въ чинъ. Тутъ должно быть недалеко до Миссисипи, а наша армія до сихъ поръ ужь наврно вышла на берегъ.
— А если мой братъ попадетъ въ руки енгизовъ?
— Я постараюсь избжать этого.
— Енгизы владютъ всей землей, лежащей между великой ркой и вторыми великими солеными водами. Глаза у нихъ орлиные. Мой братъ не пройдетъ черезъ ихъ владнія. Слды его ногъ измнятъ ему. Енгизы схватятъ моего брата и убьютъ его.
— Человка безоружнаго? Отъ нихъ всего можно ожидать, но этой низости они не сдлаютъ: въ нихъ течетъ британская кровь.
— Они схватятъ моего брата какъ шпіона, и повсятъ его на дерев за шею.
Послднія слова произвели повидимому нкоторое впечатлніе на молодого человка. Посл минутнаго молчанія онъ отвчалъ:
— Нтъ, они не могутъ, не смютъ этого сдлать! Во всякомъ случа я долженъ попробовать.
— Братъ мой, разразилась вдругъ индіанка, много кривилъ языкомъ, чтобы обмануть дочь Мико. Неужели братъ мой думаетъ, что дочь Мико дура? онъ говоритъ что народъ его не на боевомъ пути противъ начальника соленыхъ водъ, и все таки повсилъ бы его на дерев за шею. А потомъ онъ говорятъ опять, что народъ его въ войн съ янками, и несмотря на это, братъ мой собирается пройти чрезъ ихъ земли и вигвамы. Братъ мой, произнесла она вдругъ ршительнымъ, почти грознымъ тономъ,— тайно прокрался въ вигвамъ начальника соленыхъ водъ, а оттуда въ вигвамъ Мико, чтобы указать дорогу своему народу, янкамъ. Мой братъ лазутчикъ енгизовъ.
Послднія слова она произнесла съ такимъ взглядомъ, который вроятно не очень польстилъ молодому человку, и собиралась выдти изъ комнаты.
Британецъ слушалъ ее съ напряженіемъ, которое придавало юношескимъ, веселымъ чертамъ его выраженіе горечи. Послднія слова особенно оскорбили его и горькая насмшка показалась на миловидномъ его лиц. Онъ хотлъ отвчать, но запнулся и могъ только произнести:
— Но я долженъ теб сказать…
Индіанка сухо сдлала ему знакъ, чтобы онъ молчалъ.
— Мой братъ еще болнъ. Онъ и такъ ужь говорилъ слишкомъ много. Ему надо сть, чтобы выздоровть. Мико великъ и премудръ: онъ увидитъ.
Съ этими словами она вышла изъ двери, передъ которою встртила Розу. Об двушки, не говоря ни слова, направились рука объ руку, черезъ изгороди и плантаціи къ своей хижин. Индіанка очевидно была погружена въ глубокое размышленіе. Вдругъ она остановилась.
— Мой молодой братъ очень юнъ, и языкъ его мелетъ какъ у глупой двушки, но подъ этой глупостью скрывается змя.
Говоря это она смотрла на Розу, какъ будто ожидая отъ нея подтвержденія сказаннаго. Послдняя ничего не отвчала.
— Глаза его, продолжала индіанка,— глаза голубя, но языкъ его — языкъ гремучей зми.
Роза все молчала.
— Слышали ли уши Блой Розы всю ту ложь, которую наговорилъ блый братъ?
— Она слышала слова благо брата, отвчала Роза,— но не заглянула въ сердце его. Какъ можетъ моя Канонда говорить, что блый нашъ братъ лжетъ?
— Блая Роза добра, очень добра, Канонда любитъ ее больше своей жизни. Роза составляетъ радость своего отца, но она не смотритъ глазами Канонды и Мико.
Глубокій вздохъ вырвался изъ груди Розы.
— Роза несчастна какъ блый ея братъ,— тихо прошептала она.
— Роза голубь, а блый мой братъ змя. Онъ лазутчикъ, проговорила индіанка съ негодованіемъ.
Роза покачала головой.
— Кто сказалъ это Канонд?
— Глаза Розы, продолжала индіанка, смотрли только на блую кожу и нжныя руки моего брата, а Канонда слышала его ложь. Разв онъ не прибыль въ каноэ начальника соленыхъ водъ? Разв языкъ его не сказалъ, что онъ былъ въ его вигвам, но не курилъ съ нимъ трубки мира? Разв народъ его не на боевомъ пути противъ начальника? Не самъ ли онъ говорилъ, что народъ его повсилъ бы начальника соленыхъ водъ на дерев, еслибъ удалось поймать его, а несмотря на это блая змя говоритъ, что народъ его не поднялъ томогаука. Какъ же бы онъ попалъ въ вигвамъ начальника, если онъ не шпіонъ? А разв онъ не говоритъ языковъ янковъ, тогда, какъ этотъ же самый двойной языкъ увряетъ, что народъ его стоитъ на боевомъ пути противъ янковъ? И этимъ же самымъ языкомъ онъ противорчитъ себ и говоритъ, что янки не убьютъ его, и поэтому,— заключила она язвительно,— онъ собирается идти чрезъ ихъ земли и вигвамы. Разв онъ думаетъ, что Канонда дура?
Разсказъ британца дйствительно имлъ въ себ что-то такое, что могло показаться невроятнымъ этой безъискуственной дочери приводы, совершенно незнакомой съ правилами и законами международнаго права. Само собою разумется, отношенія великихъ державъ и народовъ она не могла себ представить иначе, какъ въ крошечномъ масштаб ея собственнаго народа, или покрайней мр племени криковъ, а потому очень естественно, если она въ эту же категорію включила и начальника соленыхъ водъ или, лучше сказать, морского разбойника. Такимъ образомъ должны были показаться ей странными слова молодого человка, который съ откровенностью моряка объявилъ ей безъ дальнихъ околичностей, что они повсили бы пирата, и въ то же время съ презрньемъ отвергалъ предположеніе, что народъ его находится въ войн съ этимъ разбойникомъ. Такъ же мало удовлетворилась индіанка объясненіемъ его относительно американцевъ. Ужь одно то, что народъ его находится въ войн съ енгизами, показалось подозрительнымъ дочери Мико, недоврчивой вообще къ блымъ, и замтившей что онъ говоритъ на одномъ язык съ енгизами, но мысль, что несмотря на эту войну онъ все-таки надется на какое-то великодушіе непріятеля, и вслуча плна не боится быть повшенымъ, до того превышала понятія индйцевъ о военныхъ законахъ и обычаяхъ, что Канонда окончательно приняла его за обманщика.
Въ свою очереди и британецъ нашъ, казалось, не мене ошибался въ понятіяхъ своихъ объ индіанк. Кто эта молодая дикарка, которая позволяетъ себ допрашивать его какъ пойманнаго шпіона, да еще допрашивать такимъ образомъ, что онъ невольно принужденъ былъ отвчать на ея вопросы? Откуда этотъ повлительный тонъ, который, при всей ея простот, выражалъ такое достоинство и самосознаніе? Какое ей дло до морского разбойника? Ужь не принадлежитъ ли она къ это шайк? Однако все въ ней противорчитъ этому унизительному предположенію.
— Пхе! женское любопытство! вскричалъ онъ вдругъ.— Ей просто хотлось поболтать.
И успокоивъ себя этой мыслью, онъ пересталъ пока думать объ этой странной постительниц.

ГЛАВА VII

Я такъ заваленъ длами, что, не могу тотчасъ же дать
теб остроумный отвть. Когда я возвращусь, то буду
вполн придворнымъ человкомъ.
Шекспиръ.

Прошло еще два дня. Молодой человкъ чувствовалъ постепенное возстановленіе своего здоровья, чудесная сила бальзама оправдалась вполн, и онъ могъ уже прогуливаться безъ боли. Но индіанка все еще строго запрещала ему выходить изъ дому. Нсколько разъ онъ отваживался идти къ деревушк, но сквавы встрчали его постоянно съ такими несомннными доказательствами непріязненнаго къ нему расположенія, что онъ всякій разъ принужденъ былъ возвращаться. Индіанка постоянно каждое утро и вечеръ приносила ему пищу, но не произносила уже ни слова, съ спокойнымъ испытующимъ взглядомъ она пробовала его пульсъ, и этимъ ограничивалось, повидимому, все ея участіе къ нему.
Это было ночью, спустя десять дней посл его прибытія. Онъ уже улегся на своемъ ложе и только что началъ засыпать, какъ вдругъ сквозь отверзшія буйволовой кожи проникъ яркій отблескъ пламени. Онъ вскочилъ съ крикомъ: ‘въ деревн пожаръ!’ бросился во дворъ, и перескакивая черезъ изгороди и кустарникъ, направился прямо къ пламени. Яркій блескъ факеловъ падалъ на довольно большую красивую хижину. Это былъ вигвамъ Мико. Въ эту минуту изъ хижины вышла женская фигура и остановилась около двери. Она, казалось прислушивалась къ чему-то и какъ будто намревалась направится въ ту сторону, гд молодой человкъ скрывался въ кустарник. Однако она медленно повернула къ углу, откуда ей открывался видъ на зеркальную поверхность рки, ярко озаренную сотнями пылающихъ факеловъ. Въ это время онъ могъ хорошо разсмотрть ее. Тихо и осторожно, шагъ за шагомъ сталъ онъ приближаться къ ней, какъ бы боясь, чтобы это прелестное видніе не исчезло въ воздух. Наконецъ одна только акація мимоза раздляла ихъ. Это была Роза. Нсколько мгновеній онъ стоялъ неподвижно, въ какомъ-то нмомъ созерцаніи и потомъ подошолъ ближе. Услышавъ легкіе шаги его, Роза повернулась и прямо подошла къ нему.
— Не бойся, братъ мой! проговорила она звучнымъ голосомъ, на чистомъ англійскомъ язык, — это ночной танецъ нашихъ женщинъ и двушекъ.
— Миссъ! Тысячу разъ прошу у васъ извиненія въ своей нескромности. Извините меня, но право, все, что случилось со мною до сихъ поръ, такъ необыкновенно.
Молодая двушка съ какимъ-то удивленіемъ устремила на него свои ясные взоры. Во взгляд ея выражалась какъ будто боязнь, что въ голов у него не все благополучно: такъ озадачило ее это странное, вполн англійское привтствіе. Она взяла его за руку.
— Простить моему брату? Что же мн простить теб? Ты никогда не обижалъ меня.
— Такъ меня не обмануло мое воображеніе, и то, что я считалъ сновидніемъ, осуществилось? продолжалъ онъ. Роза взглянула на него съ удивленіемъ.
— Мой братъ видлъ что-то во сн? спросила она.
Если идеальная красота и легкій волшебный образъ двушки смутили молодого человка въ такой степени, что у него сорвалась съ языка упомянутая лондонская фраза, то отвтъ ея и слдующій за тмъ вопросъ привели его въ совершенное замшательство. Въ эту минуту послышались меланхолическіе звуки какого-то инструмента и на-время прервали разговоръ. Онъ съ изумленіемъ сталъ прислушиваться къ этимъ страннымъ дикимъ звукамъ.
— Ночь холодна и сыра. Густые пары все больше и больше подымаются изъ рки и стелятся надъ вигвамомъ. Моему брату не слдуетъ оставаться на воздух, а то возвратится лихорадка. Но,— прибавила она немного погодя,— онъ можетъ изъ нашей комнаты видть пляску двушекъ.
Сказавъ это, она взяла его за руку, ввела въ хижину и распахнувши занавсъ провела его въ свою комнату, небольшое окно которой выходило на берегъ рки. Глазамъ его представилась картина, вполн достойная кисти Сальватора Розы.
На берегу бухты, на томъ мст, гд недлю тому назадъ строился березовый каноэ, большая толпа двушекъ, женщинъ и молодыхъ дикарей, человкъ до двухъ сотъ, составляла хороводъ. У каждаго и у каждой изъ нихъ въ одной рук былъ длинный пылающій факелъ, а въ другой колокольчикъ. Четыре взрослыя двушки помщались на самомъ берегу и играли на индйскихъ флейтахъ и били въ барабаны.
Послдніе походили на наши бубны съ погремушками. Молодыя дикарки подымали высоко надъ головою эти бубны, ударяя въ нихъ короткими, толстыми палками. Другой инструментъ была флейта съ тремя отверстіями, которая издавала очень низкіе, глухіе и необыкновенно меланхолическіе звуки.
Музыка раздавалась сначала слабо и какъ будто сдержанно. Хотя въ звукахъ этой флейты не было ни искуства, ни правильности, тмъ не мене они не лишены были нкоторой мелодіи и нсколько походили на звуки альпійскаго рожка. По мр того, какъ въ молодыхъ сквавахъ и двушкахъ разгоралась страсть къ пляск, звуки музыки становились все громче и громче. Наконецъ, когда грянули бубны, то все это вмст составило хотя и дикую, нестройную музыку, но въ то же время нелишенную какой-то особенной прелести. Вдругъ поднялась одна изъ двушекъ, и начала кружиться и извиваться съ самыми милыми, граціозными движеніями, между тмъ какъ другая, съ противоположной стороны, шла танцуя къ ней навстрчу. У обихъ были въ рукахъ тамбурины. Сначала он быстро вертлись въ кругу, вдоль всего хоровода, нагибаясь по временамъ къ своимъ подругамъ, потомъ, кружась и извиваясь съ ловкостію зми, он быстро понеслись на средину, повернулись нсколько разъ въ круг, и тогда только начался настоящій танецъ. Казалось, ноги двушекъ не двигались въ то время, какъ он съ быстротою стрлы носились по кругу, подъ звуки своихъ тамбуриновъ, и вскидывая пятки кружились, летли, неслись безъ устали, граціозно взмахивая тамбуринами. Ни что не могло сравниться съ прелестію и граціею этихъ танцовщицъ, умвшихъ въ такой облагороженной и очаровательной мимик выразить природныя страсти дикихъ. Протанцовавши минутъ десять, он возвратились на свои мста.
Ихъ замнили дв другія двушки, и исполнили тотъ же танецъ, но ихъ движенія далеко не были такъ краснорчивы, такъ просты и граціозны. Когда он кончили, на середину круга выступилъ мальчикъ, въ корон изъ перьевъ. Лице его было раскрашено воинскими красками, которыя въ употребленіи у индійцевъ, страхъ, который должны были внушать эти краски, онъ силился еще увеличить самыми дикими отчаянными кривляньями и гримасами, къ какимъ только способны были юныя черты его.
Другой мальчикъ, разряженный такъ же дико и такъ же фантастически, вышелъ вслдъ за нимъ, и оба они начали воинскій танецъ. Нсколько разъ бросались они во всю длину на землю съ такой силой, что казалось каждый членъ долженъ былъ выскочить изъ своего состава, потомъ съ невроятною быстротою ползали они по земл, сгибали бедра, вскакивая и съ бшеными тлодвиженіями бросались другъ на друга. Вдругъ они повернулись къ полукругу, гд сидли ихъ товарищи, вырвали бубны изъ рукъ музы кантовъ, и едва вскочили въ середину круга, какъ онъ разомкнулся на двое, и об половины стали сближаться, бжа рысью другъ противъ друга. Сквава противъ сквавы, двушка противъ двушки, подступали он нсколько разъ другъ къ другу, бжа то впередъ, то назадъ, наконецъ взмахнули факелами, тряхнули бубенчиками, начали скакать, мчаться, кружиться, все быстре и быстре, пока все это не свернулось въ самый дикій хаотическій клубокъ.
Яркій отблескъ нсколькихъ сотъ факеловъ, озаряя края поднявшагося надъ ркою густаго тумана, и отражаясь на поверхности воды, придавалъ цлому видъ огненной адской рки, старыя сквавы сновали взадъ и впередъ дикими неуклюжими прыжками: съ растрепанными космами, размахивая пылающими головнями, он скоре походили на исчадія ада, чмъ на живыя существа, пронзительный визгъ и вой потрясалъ воздухъ и вдругъ умолкалъ на мгновеніе, давая возможность слышать меланхолическіе звуки флейты и глухіе удары бубенъ, все это вмст походило скоре на шабашъ вдьмъ, чмъ на пляску веселящихся женщинъ. Вдругъ снова раздался неистовый крикъ, какъ будто изъ тысячи гортаней, вс факелы столпились въ одну кучу, мгновенно погасли и воцарился глубокій мракъ.
Еслибы нашъ британецъ былъ сколько нибудь суевренъ,— онъ легко могъ бы подумать, что перенесенъ въ то мсто, которое расчетливая хитрость, ради утшенія и страха врующихъ, изобразила насколько похожимъ на описанную нами картину. И дйствительно, судя по продолжительному оцпеннію, въ которое погрузило его это зрлище, можно было подумать, что оно представилось ему какимъ-то дьявольскимъ навожденіемъ. Внезапный мракъ вроятно не мало способствовалъ къ окончательному разстройству его мыслей.
— Да вдь это проклятые — извините, миссъ, вдь эго дйствительно ужасные образы! вскричалъ онъ. — Скажите, ради Бога, гд мы?
— Въ вигвам Мико, отвчала двушка.
— Мико? Мико? Кто же этотъ Мико?
— Начальникъ Оконіевъ, прошептала она дрожащимъ голосомъ.
— Мико далеко отсюда, раздался позади ихъ голосъ индіанки,— но не узнаетъ ли онъ чутьемъ, что здсь быль чужестранецъ? Сестра моя не должна бы забывать, что она дочь и въ то же время гость Мико.
— Ради Бога! вскричала Роза, — братъ мой долженъ удалиться, онъ не можетъ дольше оставаться въ жилищ Мико. Если Мико…
— Одно только, этотъ Мико?…
— О, пусть брать мой поспшитъ удалиться, прервала его двушка умоляющимъ голосомъ. Красныя мои сестры очень недоврчивы, и взоры ихъ омрачились бы гнвомъ, если бы он застали его съ Розою въ вигвам.
— Да, да, это правда, сказалъ молодой человкъ, быстро выпуская ея руку. — Спокойной ночи! Да благословитъ тебя Богъ, прелестнйшее изъ созданій.
— Спокойной ночи, мой брать! прошептала она ему вслдъ. Слова эти коснулись его слуха въ то время, когда онъ торопливо выходилъ изъ занавса. Онъ ринулся въ первую комнату, потомъ въ дверь, и едва не опрокинулъ индіанки. Ему казалось, что все вокругъ него вертится: и небо и земля. Онъ сталъ искать свою хижину, но она исчезла, густой туманъ серебристой дымкою разстилался по всему берегу. Нигд не было видно ни крыши, ни дома, ни огонька: все утонуло во мрак ночи и въ непроницаемой густот тумана. Наконецъ холодныя и сырыя испаренія, подымающіяся изъ рки, постепенно начали охлаждать его горячку, лихорадочная дрожь пробгала по всему его тлу.
— Мой братъ слишкомъ много бжалъ, произнесъ вдругъ нжный, мелодическій голосъ, и чья-тo мягкая рука схватила его за руку. Не пора ли ему возвратиться въ свою хижину?
Онъ обернулся и увидлъ передъ собою индіанку.
— Сестра моя не выпускаетъ меня кажется изъ виду, возразилъ онъ съ нкоторой досадой.
Она посмотрла на него, не понявъ смысла его словъ.
— И стережетъ каждый мой шагъ, продолжалъ онъ тмъ же тономъ.
— Наши молодые люди пошли съ Мико на охоту, Канонда дочь великаго начальника, произнесла она съ важностію.
— Такъ ты дочь индйскаго начальника? спросилъ онъ нсколько внимательне.
Она кивнула головою и отвчала:
— Канонда ужь говорила это своему брату. Ночь холодна, моему брату надобно спшить въ вигвамъ, а то съ новымъ солнцемъ возвратится къ нему лихорадка.
При этихъ словахъ она указала впередъ, и сама быстро направилась въ ту сторону.
— Здсь, сказала она, показывая на хижину,— братъ мой найдетъ спокойствіе и отдыхъ. Она приподняла буйволовую кожу, пропустила его и удалилась скорыми шагами.
— Дочь Мико, великаго начальника оконіевъ! вскричалъ британецъ, котораго ночной холодъ и грозный образъ индіанки воротили изъ міра фантазіи къ дйствительности. Вотъ ужь никакъ не воображалъ, чтобы походъ нашъ на устрицъ и черепахъ доставилъ намъ честь такого высокаго знакомства, продолжалъ онъ со смхомъ. Жаль, что здсь нтъ Тома. Воображаю, что бы съ нимъ было при вид этого прелестнаго ангела. Ну, Hodges, сказалъ онъ самъ себ,— вотъ теб прекрасный случай разъиграть нчто въ род романа, и кстати быть вычеркнутымъ изъ списка, или покрайней мр въ продолженіе двухъ недль посчитать звзды на неб. Хотлось бы только знать, что скажетъ нашъ старый брюзга?
Счастливый юноша! счастливый морякъ! Какъ дружно уживаются въ беззаботной твоей голов и мысль о капитан, и ожидающее тебя наказаніе, и образъ прелестной Розы и грозный видъ индіанки!
Какой бы жребій ни выпалъ на твою долю, мы охотно будемъ слдовать за тобою въ твоихъ забавно затйливыхъ приключеніяхъ и странствованіяхъ.

——

Посл этой безпокойной и нсколько тревожной ночи настало прекрасное, свтлое утро. Лучи декабрскаго солнца разливали надъ деревушкой и нивами пріятную теплоту, которая снова оживила жителей деревушки и обитателей рки. Тысячи дикихъ утокъ, гусей и лебедей рзвились на поверхности великолпной рки, изъ ближняго кустарника слышались гармоническіе голоса пересмшекъ, маленькихъ попугаевъ и разныхъ другихъ птицъ. Со стороны лса раздавались псни двушекъ, занятыхъ около небольшаго стада ручныхъ буйволицъ, а около рки пылалъ большой костеръ, вокругъ котораго суетилась толпа мальчиковъ и двочекъ. Съ дикимъ крикомъ торжества они сжигали огромное чучело, набитое соломой и утыканное множествомъ стрлъ, блое лицо этой куклы должно было представлять янки.
Изъ хижины, въ которой нашъ мичманъ пользовался индйскимъ гостепріимствомъ, вышла Канонда, съ корзинкою на рук. Она шла съ поспшностію, и когда стала приближаться къ жилищу отца, буйволовая кожа снова распахнулась, изъ хижины вышелъ мичманъ и бросился въ слдъ за двушкой. Твердая и быстрая его походка показывала, что онъ почти уже совсмъ оправился. Наружность молодого человка выражала тотъ веселый, смлый и прямодушный нравъ, который такъ идетъ къ морскому кадету: балагурство матроса постоянно соперничаетъ въ немъ съ повелительною важностію офицера и неотесанностію деревенщины. Прежняя блдная, истощенная фигура превратилась въ крпкій, здоровый, румяный отпрыскъ джонъ—булля, въ живыхъ, голубыхъ глазахъ котораго отражалось чувство какого-то внутренняго самодовольства, съ порядочной дозой натуральнаго, здраваго смысла, между тмъ какъ орлиный носъ и уже довольно длинный пушокъ, покрывшій его подбородокъ, придавалъ его загорлому лицу выраженіе силы и мужества. Но этой привлекательной наружности далеко несоотвтствовалъ его костюмъ. Не говоря уже о воротничкахъ рубашки, которые въ продолженіи нсколькихъ недль не видли мыла, куртка его мстами была изорвана, и кусокъ коленкору скудно прикрывалъ поврежденіе, нанесенное его панталонамъ зубами аллигатора.
Услышавъ шаги его, индіанка обернулась и привтливо пошла къ нему навстрчу. На лиц ея уже не выражалась прежняя холодная суровость, напротивъ она была весела и оживлена.
— Братъ мой, смясь закричала она ему издали,— спитъ какъ медвдь, котораго не могутъ разбудить ни крики водяныхъ птицъ, ни сквавъ. Солнце стоитъ уже высоко, и онъ даже не слыхалъ, какъ входила его сестра.
— Напротивъ, сказалъ онъ,— вотъ теб самое лучшее доказательство: я поспшилъ встать и заплатить визитъ.
Этой любезности двушка, казалось, не поняла, улыбаясь погрозила она ему пальцемъ.
— Мой братъ опять заговорилъ двойнымъ языкомъ.
— Я пришелъ пожелать добраго утра моей милой, доброй сестр, отвчалъ опъ, кусая губы, — что же касается двойнаго языка, то къ сожалнію долженъ признаться, что умю говорить только на простомъ честномъ язык моей дорогой старой Англіи. Я зналъ не много по-французки, да и то почти забылъ, впродолженіи восемнадцати-мсячнаго моего пребыванія на корабл.
Безпечное спокойствіе, съ которымъ онъ произнесъ эти слова, и вобще вся манера этого полнаго, цвтущаго юноши, въ которомъ, казалось, не было и тни зла, видимо произвели благопріятное впечатлніе на индіанку. Взоры ея съ удовольствіемъ остановились на немъ. Она подумала съ минуту, потомъ быстро схватила его руку и, указывая на его хижину, сказала:
— Пусть братъ мой подождетъ тамъ свою сестру.
Потомъ она побжала къ двери своей хижины, оставила тамъ корзину и поспшила къ другой, боле обширной хижин, откуда черезъ нсколько минутъ вышла, держа въ рукахъ довольно большой узелъ, съ которымъ она побжала прямо къ жилищу британца.
— Поясъ и рубашка моего брата очень грязны и изорваны, сказала она.— Въ этомъ узл онъ найдетъ одежду, которая будетъ ему больше къ лицу.
— Что это такое, милая сестрица? спросилъ онъ, уже нсколько привыкнувъ къ ея способу выраженія.
— Сестра моего брата придетъ опять, когда онъ промняетъ свою грязную, скверную одежду на это платье, сказала она, быстро выходя изъ хижины.
Съ любопытствомъ началъ онъ разсматривать узелокъ и нашелъ въ немъ чистое блье и полный мужской костюмъ: сюртукъ изъ голубого сукна, по образцу одежды британскихъ моремъ офицеровъ, панталоны, жилетъ и сапоги. Безъ сомннія странный этотъ подарокъ ни какъ не могъ разршить его сомнній или разъяснить собственное его положеніе. Откуда индіанка взяла эту одежду? онъ вспомнилъ опять морскаго разбойника. Не унизитъ ли онъ достоинства британскаго офицера, если воспользуется этимъ платьемъ?. Онъ бросилъ взглядъ на свою оборванную одежду, которая, едва держась на немъ, ежеминутно грозила страшнымъ разршеніемъ. Нужда все извиняетъ.
— Это будетъ не первая военная хитрость, съ помощію которой честный англійскій мичманъ воспользовался мстомъ другого, вскричалъ онъ со смхомъ, сбрасывая свои лохмотья и осматривая новый костюмъ опытнымъ глазомъ торговца старыми платьями улицы Newbondstreet.
Превращеніе дйствительно было въ его пользу. Ловко сшитый голубой сюртукъ, щегольскіе панталоны, палевый, истинно-британскій жилетъ шли къ нему какъ нельзя лучше, съ какимъ-то комическимъ ужасомъ онъ вышвырнулъ за дверь или, врне, за буйволову кожу, ветхіе остатки своей прежней оболочки, съ тмъ чтобы въ ближайшемъ кустарник скрыть ихъ отъ глазъ всякаго живого существа.
Посреди этихъ занятій, внезапно настала его Канонда. Взоръ ея на мгновеніе остановился на стройномъ, и въ эту минуту дйствительно прекрасномъ юнош, потомъ, улыбаясь, она взяла его за руку и быстро повлекла за собою. Приблизившись къ двери своей хижины, она сдлала ему знакъ рукою, скользнула въ комнату и возвратилась оттуда рука объ руку съ Розой, а сама побжала къ пылающему костру.

ГЛАВА VIII

Что-то такое, во только не любовь, говоритъ
во мн, что мн не хотлось-бы васъ потерять.
Шекспиръ.

Удивленный и полусмущенный видъ, съ которымъ онъ приближался къ ней и который только постепенно сталъ переходить въ ту непринужденную манеру джентльмена, которая неразлучна съ хорошимъ воспитаніемъ и свойственна только людямъ порядочнаго круга, придавалъ всей его особ такой тонкій оттнокъ почтительности и изумленія, что лицо двушки вспыхнуло яркимъ румянцемъ. Первый разъ ей дали почувствовать такимъ деликатнымъ образомъ всю прелесть ея идеальной красоты. Сладкое чувство торжества, при вид этого безмолвнаго признанія ея красоты, высоко подымало ея грудь и облагороживало, казалось, всю ея фигуру.
— Въ смутномъ моемъ воспоминаніи, проговорилъ онъ наконецъ съ жаромъ и въ волненіи,— носится прелестное видніе. Это образъ ангела, который съ любовью обнялъ меня въ то время, когда чудовище ухватило меня своими острыми зубами. Онъ явился мн въ то время, когда ночь смерти распростерла надо мною свои черныя крылья, и согрлъ меня, когда лихорадочная дрожь пробирала мои члены. Онъ хранилъ меня и проливалъ цлебный бальзамъ на мои раны. Клянусь вамъ, миссъ, если бы это не было среди благо дня, я думалъ бы, что все это вижу во сн.
Роза молчала, потупивъ глаза въ землю.
— Такъ это вамъ, продолжалъ юноша,— обязанъ я спасеніемъ моей жизни и выздоровленіемъ? бы ухаживали за мною и заботились обо мн съ такою нжностію?
— Рука Розы слаба, братъ мой, прервала она его, кротко и доврчиво смотря ему въ глаза.— Роза не имла бы силъ поддержать своего брата. Канонда вырвала тебя изъ пасти водяной зми. Она отнесла тебя въ дупло дерева и въ этотъ вигвамъ. Она уговорила Винонду прогнать лихорадку.
— Индіанка? вскричалъ юноша.— Та самая, которая такъ жестоко мучитъ меня и слдитъ за каждымъ моимъ шагомъ?
Роза, съ грустію смотрла на него.
— Канонда дочь Мико, она мать оконіевъ, отрада и надежда для всхъ, но Мико и народъ его — красные, многозначительно сказала Роза, невольно содрогаясь.
— Понимаю, сказалъ британецъ.
— Они очень добры, но много потерпли отъ блыхъ нашихъ братьевъ.
— Отъ янковъ? спросилъ юноша. Но какъ вы, миссъ, попали сюда? Смю ли просить васъ объяснить мн это?
— Мико взялъ Розу изъ хижины благо торговца.
— Но кто этотъ Мико? видъ этой деревушки не иметъ въ себ вовсе ничего дикаго. Почти все такъ же, какъ и у насъ. Гд же мущины?
— Они вмст съ Мико отправились на осеннюю охоту.
Въ глазахъ британца блеснула радость, лицо его прояснилось.
— Не можете ли вы мн сказать, дорогая миссъ, гд мы? спросилъ онъ дружески, взявъ ее за руку.
Казалось, двушка тонкимъ своимъ чутьемъ угадала весь эгоизмъ, скрывавшійся въ этомъ вопрос. Бросивъ на него испытующій взглядъ, она сказала: мы далеко отъ блыхъ, далеко отъ великой рки, противъ заходящаго солнца. Переправившись черезъ нее, мы шли сорокъ дней и все еще не дошли сюда.
Молодой человкъ сомнительно покачалъ головой.
— Извините, этого быть не можетъ. Я только за восемь дней до прибытія сюда отправился изъ блокгауза пирата, и теченіе залива въ такое короткое время никакъ не могло отнести меня такъ далеко отъ Миссисипи. Не знаете ли вы названіе этой рки?
— Не знаю. Вотъ на той рк, выше живутъ кошаттаи (Coshattaes), а еще выше сабинскіе индйцы.
— Сабинскіе? Стало быть мы около Сабины.
— Не знаю, можетъ быть та рка такъ и называется. Здсь, продолжала она,— мы кругомъ заперты. Попасть къ намъ можно только по рк, или съ той стороны. Съ этой же стороны даже волкъ напрасно стирался бы пробраться къ намъ. Братъ мой не долженъ и думать о бгств.
Молодой человкъ погрузился въ глубокое раздумье.
— Сабина, пробормоталъ онъ, — это граница Соединенныхъ Штатовъ со стороны Мексики, сухимъ путемъ не больше четырехъ сотъ миль. Нтъ ничего невозможнаго.
— Мой братъ, повторила она,— не долженъ и думать о бгств. Мико добръ… если ты врагъ янковъ, продолжала она нершительно. Онъ съ радостію протянетъ теб руку, если…
— Если? спросилъ юноша съ нетерпніемъ.
— Если ты не пришолъ сюда шпіономъ, договорила она ршительно.
— Шпіонъ? лазутчикъ? Фи!— Какъ вы можете, миссъ, думать обо мн такъ дурно?
Молодая двушка посмотрла на него яснымъ, спокойнымъ взоромъ дтской, но глубоко проникающей невинности.
— Братъ мой, произнесла она съ наивною простотою, какъ будто умоляя вразумить ее,— братъ мой говоритъ, что народъ его не воюетъ съ начальникомъ соленыхъ водъ, и все таки повсилъ бы его на дерев, если бы онъ попался въ руки.
При этихъ странныхъ словахъ на лиц британца невольно мелькнула ироническая улыбка, но взглянувъ на двушку, ставшую передъ нимъ въ благородной своей простот и съ натуральнымъ достоинствомъ, онъ невольно покраснлъ за дурной свой порывъ.
— Мы воюемъ и не воюемъ съ морскимъ разбойникомъ, милая миссъ, сказалъ онъ.
— Не воюемъ, потому что настоящая война можетъ быть ведена только между двумя народами, имющими законныя правительства, а тотъ, кого вы называете начальникомъ соленыхъ водъ, не что иное какъ морской разбойникъ, морской воръ, негодяй, который со своими товарищами, изверженіемъ рода человческаго, грабитъ корабли, убиваетъ безъ разбора мущинъ, женщинъ и дтей. Съ такими разбойниками мы не ведемъ войны, а посылаемъ корабли отъискивать и ловить ихъ, и потомъ вшаемъ за совершенныя ими злодянія.
Молодой человк не замтилъ, какъ лице двушки во время разсказа его покрылось смертною блдностію.
— Начальникъ соленыхъ водъ воръ! вскричала она съ ужасомъ.
— Разв вы не знаете этого? возразилъ британецъ. — Онъ больше чмъ воръ. Онъ злодй, убійца, однимъ словомъ морской разбойникъ.
Тутъ только онъ съ удивленіемъ замтилъ, какое впечатлніе слова его произвели на Розу. Она поблднла какъ смерть. Дрожа всмъ тломъ, она закрыла лицо обими руками и, шатаясь, поспшила къ двери хижины, но недошедши до нея, упала безъ чувствъ на порог. Онъ бросился впередъ, чтобы предохранить ото прелестное существо отъ паденія, какъ вдругъ послышался крикъ ужаса, и индіанка однимъ прыжкомъ очутилась возл него. Не удостоивъ его даже взглядомъ, она обхватила свою подругу обими руками, нжно поцаловала ее въ блдныя уста п понесла въ свою хижину.
Молодой британецъ смотрлъ вслдъ за удалявшимися двушками съ видомъ человка, который попалъ на слдъ ужаснаго открытія. Глаза его со страхомъ были устремлены на дверь, какъ будто за нею скрывалась ужасная тайна. Невольно повернулъ онъ назадъ и пошолъ сначала тихо, потомъ скоре и скоре, какъ будто желая бжать отъ ужасной развязки, которая должна была послдовать за этой странной сценой. Съ тревогой въ душ, онъ поспшилъ въ свое жилище и бросился на постель. Что-то роковое заключалось для него въ невыразимомъ гор, пробудившемся въ груди двушки при послднихъ его словахъ. Потрясающая тайна! Подобное участіе столь милаго существа къ такому человку казалось ужаснымъ.
— Кто эта двушка, спрашивалъ онъ себя, — которая такъ чудно, подобно генію хранителю, становится между мною и непреклонною дикаркою, и какъ ангелъ примиренія сулитъ мн отраду и надежду? Она прекрасна, какъ богиня любви, только что вышедшая изъ морскихъ волнъ: въ каждой черт ея лица отражается благородство, чистота и невинность. Но отчего принимаетъ она такое участіе въ этой сухопарой французской собак? Ужь не возлюбленная ли она его?— Нтъ, нтъ, невозможно!— Эти глаза не могутъ обманывать. Впрочемъ, какое мн дло до всего этого? продолжалъ онъ съ британской флегмой. Что она мн? Прекрасное видніе, которое сегодня вижу, а завтра забуду.— Но она спасла тебя, Джемсъ, и право, если бы ты могъ… О да, я бы желалъ.
Въ эту минуту индіанка своимъ приводомъ прервала его размышленія.
Она подошла къ нему съ важностію, устремивъ на него испытующій взоръ. Въ ея взгляд было что-то торжественное. Она сдлала знакъ рукою, указывая на нетронутую пищу. Онъ всталъ, съ намреніемъ идти къ ней навстрчу.
— Пусть братъ мой позавтракаетъ, произнесла она,— когда онъ это исполнитъ, сестра его шепнетъ ему что-то на ухо.
Сказавъ это, она сла на противоположномъ конц скамьи.
— Мн сть нехочется, сестра моя, отвчалъ молодой человкъ, и я готовъ слушать тебя. Что съ Блой Розой? спросилъ онъ съ видимымъ смущеніемъ.
— Сестра моя больна, отвчала индіанка,— но не такъ больна, какъ мой братъ: она больна сердцемъ. Братъ мой можетъ излчить Розу. Конанда очень ее любитъ больше чмъ жизнь свою.
Она дрожала, и видно было, что искала словъ, но не находила ихъ. Очевидно она была сильно растрогана. Грудь ея высоко подымалась, и все въ ней выражало самое искреннее участіе къ подруг. Юноша смотрлъ на нее съ, изумленіемъ.
— Хочетъ ли мой братъ изцлить ее? спросила она тихо,
— И сестра моя еще спрашиваетъ? отвчалъ онъ.— Я сдлаю все, что только въ моихъ силахъ..
— Мой братъ шепнулъ что-то на ухо Блой Роз, отчего она заболла…
— Мн очень прискорбно, что я былъ, такъ неостороженъ. Еслибы я могъ подозрвать, что это прелестное созданіе принимаетъ хотя малйшее участіе въ такомъ чудовищ, уста мои не произнесли бы ни одного слова.
Индіанка посмотрла на него и покачала готовой. Она отступила на нсколько шаговъ и спросила его съ испытующимъ взглядомъ:
— Пріятно ли было бы моему брату, если бы начальникъ соленыхъ водъ повелъ Блую Розу въ свой вигвамъ?
— Боже сохрани! вскричалъ молодой человкъ. Къ этому гнусному чудовищу такое ангельски чистое созданіе!..
Онъ произнесъ эти слова съ негодованіемъ и ужасомъ.
Двушка радостно вскочила и схватила его за руку.
— Мой братъ сказалъ хорошо, но онъ что-то шепнулъ на ужо Блой Роз: не была ли это ложь?
— Ложь? возразилъ онъ быстро.— Нтъ, милая двушка, джентльменъ никогда не лжетъ.
— И начальникъ соленыхъ водъ воръ, разбойникъ? спросила она, смотря на него и ободрительно кивая головою. Онъ пантера соленыхъ водъ, красная собака, змя макассинъ?— При этихъ, словахъ глаза ея горли бшенствомъ и презрніемъ,
— Да, онъ воръ, отвчалъ молодой человкъ. Онъ воруетъ, грабитъ, убиваетъ съ своей шайкой, извергами рода человческаго. Онъ лишонъ покровительства законовъ, и если мы сегодня поймаемъ его, то завтра же онъ будетъ повшенъ въ цпяхъ.
— И братъ мой не янки? продолжала она спрашивать.
— Нтъ, сказалъ онъ, гордо выпрямляясь,— благодаря Бога я имю честь быть англичаниномъ, принадлежать къ той націи, которая господствуетъ надъ океаномъ, держитъ въ зависимости всхъ королей и государей и содержитъ тысячи кораблей на всхъ моряхъ.
Выраженіе молодого человка приняло тотъ видъ хвастливости, неумстный передъ индіанкою, который такъ охотно берутъ на себя британцы, обыкновенно столь благоразумные — и принимаютъ его въ особенности тогда, когда имъ кажется выгоднымъ внушить возможно высокое понятіе о своей стран, а слдовательно и о самихъ себ,
На этотъ разъ индіанка, казалось, не безъ удовольствія слушала, какъ онъ превозносилъ свою страну.
— Нтъ, мой братъ не шпіонъ, сказала она. Это языкъ не лазутчика. Нтъ, мой братъ молодой вдовъ. А скажетъ ли онъ Мико, что начальникъ соленыхъ водъ разбойникъ?
— Разв Мико этого не знаетъ?
Она отвчала отрицательно.
— Если Мико позволитъ, то я скоро представлю ему доказательства. Недолго уже разбойничать этому грабителю. Послднее его злодяніе переполнило мру. Теперь вроятно онъ уже пойманъ.
— Братъ мой, начала она опять,— увидитъ Мико. Мико протянетъ ему открытую ладонь своей руки, подаритъ ему вигвамъ и отдастъ ему Розу въ сквавы. Онъ выучить моего брата убивать водяную змю и спящаго медвдя и стрлять въ быстро прыгающую пантеру. Братъ мой сдлается великимъ воиномъ, а Роза, шепнула она, — будетъ варить его дичь и шить ему охотничьи рубахи, а вору она недостанется.
Сказавъ это, она выбжала изъ хижины.
— Проклятая робинзонада? вскричалъ британецъ, лишь только скрылась индіанка, и громкій насмшливый хохотъ вырвался изъ груди его.— Неужели она воображаетъ взять меня вмсто этой поганой французской собаки? Признаюсь, Джемсъ, хорошъ бы ты былъ въ мокассинахъ, въ вампум, размалеванный красной краской! поселиться въ вигвам? варить дичь?.. Нтъ, чортъ возьми, это ужь изъ рукъ вонъ?
И дйствительно, провести всю жизнь въ индйскомъ вигвам, посреди дикарей, была такая перспектива, которая не могла правиться нашему молодому, двадцатилтнему мичману, знакомому съ любовью разв только по романамъ, или знавшему ее съ другой, не совсмъ привлекательной стороны. Ему, который горлъ желаніемъ и рвеніемъ отличиться въ бою противъ янковъ, и который за первый свой подвигъ воображалъ лейтенантство у себя уже въ карман, — ему длаютъ подобное предложеніе! Нть, при этой мысли перевернулся бы мозгъ въ голов человка и поблагоразумне нашего мичмана. Поэтому, несмотря на забавные возгласы молодого британца, состояніе его духа, посл сдланнаго ему предложенія, было далеко незавидное. До сихъ поръ физическія страданія, а съ другой стороны мужественный, самонадянный духъ его, удаляли отъ него всякое безпокойное размышленіе. Но вслдствіе событій послднихъ двухъ сутокъ, тревожныя мысли толпою нахлынули на его голову, и непозволили ему спокойно обсудить всю безвыходность своего положенія. Таинственное отношеніе Мико къ морскому разбойнику, и, рядомъ съ этимъ, роковая тайна, возникавшая въ его воображеніи, невольно наполняли его ужасомъ, и повергали духовныя его силы въ какое-то мрачное напряженіе.
Положеніе его, дйствительно, было незавидное. Хотя и бывали примры, что его соотечественники авантюристы подвергались подобнымъ случаямъ, но настоящее его положеніе такъ разнилось отъ всего что ему удавалось слышать въ этомъ род: существа, окружавшія его, были такъ странны и необыкновенны, что онъ постоянно со страхомъ произносилъ каждое слово, боясь быть перетолкованнымъ вкривь и вкось. Онъ долженъ былъ создать себ нкоторымъ образомъ новый кругъ идей, чтобы имть возможность объясняться съ этими дикарями, но къ несчастію страшно промахнулся. Чмъ тсне становились его отношенія къ нимъ, тмъ больше онъ запутывался, и вс его старанія отыскать нить для выхода изъ этого лабиринта были напрасны. Къ тому же все, что онъ видлъ и слышалъ впродолженіи послднихъ дней, нисколько не содйствовало къ облегченію его положенія. Дикая свирпость женщинъ во время пляски, ядовитая враждебность мальчиковъ, подозрительные, пронизывающіе взгляды старыхъ сквавъ, трепетъ и содроганіе Розы при одномъ имени Мико,— все это не общало особенно ласковой встрчи со стороны начальника оконіевъ. Вс эти мысли и образы постепенно возникали въ его воображеніи, толпясь и смняясь одно другимъ, эти ощущенія наконецъ произвели въ его голов такой хаосъ, что онъ, какъ безумный, бродилъ всю ночь по деревушк. Только къ утру онъ нсколько успокоился: духовныя силы его мало по малу стали приходить въ нормальное состояніе, и, отдляя дйствительность отъ фантазіи, онъ достигъ если не совершенно яснаго, то боле или мене спокойнаго взгляда на свое положеніе. Наконецъ онъ уснулъ.
Короткій отдыхъ возвратилъ ему бодрость духа, вставши, онъ уже боле твердымъ шагомъ направился къ жилищу двушекъ. Судя по его виду, казалось, что онъ предпринялъ какое-то намреніе. Мы скоро увидимъ, въ чемъ оно состояло.

ГЛАВА IX

Мн кажется, я совершенно ошеломленъ, и теряю свой
путъ между терніями и опасностями настоящаго времени.
Шекспиръ.

Об двушки встртили его на порог своего жилища. Индіанка была необыкновенно весела, но въ Роз не произошло никакой перемны. На лиц ея отражалась какая-то тихая, дтски-невинная важность и вмст о тмъ покорность судьб, спокойствіе и достоинство. Она ласково взглянула на молодого человка.
— Мой Орать, сказала ему индіанка со смхомъ,— важенъ какъ Винсачи, когда онъ набилъ себ седьмую трубку,— но отчего онъ такъ блденъ? Ужь не приснился ли ему дурной сонъ?
— И не одинъ, сестра моя, отвчалъ онъ.
— Блая Роза истолкуетъ теб ихъ, сказала индіанка, съ многозначительной улыбкой, отворяя въ то же время дверь и вталкивая обоихъ въ комнату, которую заперла за ними, а сама быстро удалилась въ кустарники.
— Сестра наша, кажется, въ веселомъ расположеніи духа, сказалъ молодой человкъ, смотрвшій съ нкоторымъ смущеніемъ на выходку индіанки.
— Она знаетъ, отвчала двушка,— что Розъ любитъ видть своего брата.
Молодой человкъ взглянулъ на нее, какъ будто свалялся съ облаковъ. Но ни одной черты не измнилось во всемъ ея существ: тотъ же невинный, ясный взоръ, то же натуральное величіе, которое, не омывая, обнаруживало малйшія движеніи души. Она распахнула занавсъ и провела его въ свою комнатку, онъ бросилъ бглый взглядъ на ея обстановку: все въ ней было такъ мило, такъ чисто и, при безъискусгвеиноі простот, такъ прелестно и изящно, что изумленіе его росло съ каждой минутой.
И здсь, какъ въ первой комнат, устроены были вдоль стнъ дв широкія скамьи или, лучше сказать, кушетки, изъ которыхъ на одну она съ невыразимой граціей опустилась сама, а его попросила ссть на другую. По стнамъ висли — платья двушки, и въ томъ числ нсколько щегольскихъ, и даже дорогихъ нарядовъ. Передъ окошкомъ стояла рабочая шкатулка. Ему показалось, что онъ очутился, въ какомъ нибудь девонширскомъ котедж старой Англіи.
— Но ради Бога, миссъ, сказалъ онъ,— откуда, тысячу разъ прошу извиненія,— откуда достались вамъ въ этой пустын такіе дорогіе наряды, такія драгоцнныя вещи?
Она взглянула на него съ смущеніемъ, Вопросъ этотъ, дйствительно, достоинъ былъ истиннаго моряка.
— Отъ начальника соленыхъ водъ, отвчала она тихо и запинаясь.
— Отъ начальника соленыхъ водъ? Онъ приходитъ къ вамъ сюда?
— Онъ прізжаетъ къ намъ, когда люди его нуждаются въ пшениц, дичи или въ табак, и тогда онъ остается съ ними часто по нскольку дней въ вигвам.
— И прекрасная Роза также ведетъ мновую торговлю бъ морскимъ разбойникомъ? спросилъ онъ тмъ же нескромнымъ тономъ моряка, и не безъ насмшки.
Она робко посмотрла на него, и потомъ произнесла умоляющимъ голосомъ, почти съ смиреніемъ.
— Стрла горести и печали глубоко вонзилась въ сердце сестры твоей. Не вонзай ее еще глубже, братъ мой! Сестра твоя должна принимать подарки отъ начальника соленыхъ водъ,— Отъ вора, проговорила она содрогаясь. Мико приказалъ.
Она залилась горькими слезами и громко зарыдала.
— Братъ мой, раздался вдругъ за стною голосъ индіанки,— долженъ съ нжностію шептать въ уши Блой Роз. Она очень нжна. Вдь она носила вино и шерстяное одяло въ дупло къ моему брату, и охраняла его сонъ, посмотри, розы почти исчезли съ лица ея.
— Роза! пролепеталъ юноша, бросаясь къ ней,— все это вы сдлали для меня?— Голосъ отказывался служить ему. Онъ схватилъ об ея руки.
— Канонда! произнесла Роза съ упрекомъ.
— Прости меня, благородное существо! вскричалъ юноша, бросаясь передъ ней на колна и схвативъ ея руку.— Чмъ могъ я заслужить такое великодушіе? Лихорадочный трепетъ пробжалъ но всмъ его членамъ. Онъ дрожалъ всмъ тломъ, холодный потъ выступилъ на лиц его. Вдругъ онъ провелъ рукой по лбу, вскочилъ и бросился вонъ изъ хижины.
Въ немъ бушевалъ ураганъ, угрожая поглотить разсудокъ. Какъ безумный, бжалъ онъ черезъ деревушку:
Индіанка скоро прервала взволнованныя его мысли въ то время, когда онъ какъ сумашедній метался, взадъ и впередъ вдоль опушки лса. Онъ чуть не выбранилъ ее за вторичную ея навязчивость, но въ ея мин лежало столько чего-то повлительнаго, взоры ея были устремлены на него такъ мрачно, и даже такъ враждебно, что все это на мгновеніе сковало ему языкъ.
— Наши воины, сказала двушка,— заставляютъ своихъ сквавъ пахать землю, сять хлбъ и обработывать табакъ, но они не вонзаютъ въ ихъ сердце жало своего скривленнаго языка. Мой брать не воинъ, но подобно зм любитъ отравлять языкомъ и вонзать ядовитый зубъ въ грудь моей бдной сестры, спасшей ему жизнь. Братъ мой — старая злая сквава, онъ — янки, произнесла она съ негодованіемъ, поворачиваясь къ нему спиной.
— Остановись! вскричалъ юноша.— Умоляю тебя, прости моему неосторожному языку. Я….
— Пусть братъ мой осушитъ слезы, которыя онъ вызвалъ на глаза своей блой сестры. Она для Канонды дороже жизни.
Говоря это, индіанка указала на хижину своего отца, а сама пошла въ другую сторону.
Машинально послдовалъ онъ по ея указанію. Не грубость и не злоба вызвали изъ устъ молодого моряка необдуманный вопросъ. Это была скоре вспышка его молодой необузданной натуры, къ которой присоединился нкотораго рода сплинъ или дурное расположеній духа, которымъ нердко подвергаются молодые и даже хорошо воспитанные морскіе офицеры, осужденные, впродолженіи извстнаго времени, на постоянное сообщество съ грубыми моряками или съ неприступными начальниками. Въ немъ очевидно обнаруживались признаки стыда и глубокаго раскаянія, что доказывало отчасти и поспшное его удаленіе. Теперь онъ торопился къ жилищу Розы.
Съ этимъ прелестнымъ ребенкомъ произошла значительная перемна. Вмсто прежняго щегольскаго шолковаго платья и толковаго платка, на ней было простое коленкоровое платье. Даже гребенку свою она сняла, и волосы ея натуральныя’ локонами падали вокругъ блоснжной шеи. Браслеты валялись возл нея на кушетк.
— Простите-ли вы меня, миссъ, за то оскорбленіе, которое я нанесъ вамъ? произнесъ онъ голосомъ искренняго раскаянія.
— Братъ мой правъ, отвчала она, — а Роза была не права, принимая подарки вора.
— Простите, ради Бога простите! продолжалъ онъ умолять, не понимая смысла ея словъ, и въ смущеніи своемъ не замчая перемны въ ея костюм.
— О, Роза не питаетъ злобы въ своемъ сердц, но братъ мой не будетъ уже смотрть на нее съ неудовольствіемъ, и она никогда уже ничего не приметъ отъ вора.
— Неужели нтъ средства избавить васъ отъ морскаго разбойника? спросилъ онъ съ участіемъ. Говорите откровенно, я употреблю вс средства, чтобы спасти васъ.
Въ глазахъ ея блеснула радость.
— Мико очень добръ для друзей красныхъ воиновъ, сказала она.— Морскому разбойинку онъ далъ хижину и множество пшеницы и дичи. Онъ очень любить пирата, и взоры его проясняются, когда разбойникъ у насъ въ вигвам, но за то, прибавила она тише,— морской воръ ведетъ войну противъ янковъ, смертельныхъ враговъ Мико. Братъ мой говоритъ, что корабли его народа стоитъ у великой рки и что братья его идутъ войною противъ янковъ. Мико за это приметъ тебя ласково.
— Такъ Мико воюетъ противъ янковъ? быстро спросилъ британецъ.
— Они сдлали ему много зла, отняли у него наслдіе отцовъ, а самого изгнали.
— И онъ мститъ имъ поиндйски и скальпируетъ ихъ, гд только встртитъ?
Она покачала головою.
— Мико грозенъ и страшенъ, но въ то же время справедливъ и добръ, отвчала она съ чувствомъ. — Онъ ушелъ далеко противъ заходящаго солнца, чтобы никогда уже не видть блыхъ.
— А какъ онъ познакомился съ морскимъ разбойникомъ? съ напряженнымъ вниманіемъ спросилъ британецъ. — Вдь индійцы вообще не охотники до соленой воды.
— Двадцать четыре раза обновилась полная луна, начала двушка таинственно,— какъ морской воръ приплылъ на большой лодк по этой рк. При этомъ она указала на Начезъ.— Съ нимъ было много свирпыхъ, гадкихъ, разнокожихъ людей, чернаго, коричневаго и желтаго цвта. Они выскочили на берегъ, подобно злымъ духамъ. Но когда они увидли деревню и хижины, то вдругъ отступили и столпились въ большую кучу, потомъ, когда раздался голосъ главнаго разбойника, они раздлились на нсколько меньшихъ кучекъ, и окружили вигвамъ со всхъ сторонъ, кром лса. Одна изъ этихъ партій подошла хижин Мико. Но самъ Мико, со всми вашими воинами, былъ въ то время въ лсу, гд устроилъ засаду. Нсколько часовъ прошло для насъ въ боязливомъ ожиданіи, какъ вдругъ морской разбойникъ, безъ оружія, подошолъ къ лсу, и сталъ просить мира и дружбы. Странно, сказала она, — Мико, который каждаго благо ненавидитъ больше водяной зми, принялъ вора, повелъ его въ свой вигвамъ и заключалъ съ нимъ союзъ. Женщины также вошли изъ лсу, чтобы приготовить пищу для свирпыхъ гостей, а воины наши и молодые люди остались съ нами.
Она такъ безъискуственно, такъ живо описала это посщеніе или, лучше сказать, нападеніе морского разбойника, содроганіе и ужасъ такъ живо изображались на прекрасномъ лиц ея, что, молодой человкъ слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ.
— Солнце, продолжала она въ волненіи, скрылось уже на вершинами деревъ, какъ вдругъ со стороны хижины Малимача раздались крики ужаса. Это были крики его дочери, на которую напали два разбойника. Главный разбойникъ былъ очень взбшонъ. Онъ тотчасъ приказалъ собраться всмъ своимъ людямъ и они сдлали короткое совщаніе. Когда толпа разступилась, шестеро изъ нихъ схватили обоихъ злодевъ, оскорбившихъ двушку, связали имъ руки и завязали глаза. Потомъ они провели ихъ нсколько шаговъ къ берегу рки, къ тому мсту, гд она поворачиваетъ къ вигвамамъ. Тамъ…. она остановилась на мгновеніе, потомъ продолжала: тамъ оба несчастные должны были стать на колни, и шесть ужасныхъ разбойниковъ выстрлили въ нихъ, и они упали мертвыми на землю. Морской разбойникъ назвалъ это экзекуціею. На другое утро онъ исчезъ съ своими людьми. Черезъ дв недли онъ явился снова и привезъ съ собою много огнестрльнаго оружія для мущинъ, шерстяныя одяла и наряды для женщинъ, а вотъ эти платья и и еще много другихъ, она — показала на висвшую на стн одежду,— онъ подарилъ Канонд и твоей сестр. Мико очень полюбилъ его, и хотя наши сперва его боялись, но потомъ также полюбили.
Казалось она хотла продолжать, но остановилась, видя, что онъ погрузился въ глубокое размышленіе. Изъ этого безъискуственнаго разсказ онъ довольно ясно понялъ отношенія новыхъ своихъ знакомыхъ. Въ настоящую минуту онъ дйствительно находился въ вигвам одного изъ союзниковъ знаменитаго морскаго разбойника Лафитта, котораго дерзость и отвага такъ давно ужъ приводили въ трепетъ западный архипелагъ, и въ особенности Мексиканскій заливъ. Онъ такъ искусно выбралъ свои притоны на остров Бараторіи, среди неприступныхъ болотъ и отмелей, что вслуча нападенія со стороны моря, ему все еще оставалась возможность отступленія черезъ болота, гд онъ устроилъ себ скрытые пути и лазейки. Такимъ образомъ онъ, по крайней мр на время войны, обезопасилъ себя отъ преслдованія Луизіаны, которая и безъ того имла много дла, будучи занята приготовленіями къ отпору британцамъ, въ такое время, когда послдніе могли вс свои силы устремить противъ американцевъ. Такой выборъ дйствительно длалъ честь его проницательному взгляду и стратегическимъ соображеніямъ, и онъ уже довольно долго предавался безнаказанно грабежамъ и разбою.
Во время одной изъ своихъ экспедицій въ Луизіану и пограничную Мексику, онъ набрелъ на дивно-прекрасный берегъ Начеза и на нашу индйскую колонію. Очаровательное положеніе деревушки, прелестныя хижины, какъ будто волшебствомъ перенесенныя въ этотъ великолпный природный садъ, поразили пирата, и въ немъ родилось желаніе ближе ознакомиться съ обитателями. Несмотря на всю его жестокость и беззаконіе, проницательному уму его тотчасъ же представились вс выгоды, какія онъ могъ извлечь изъ боле близкаго союза съ жителями этихъ мстъ. Этимъ-то преимущественно соображеніямъ индйцы обязаны были и хорошимъ обращеніемъ съ ними, и тою строгою дисциплиною, которую съ того времени морской разбойникъ ввелъ между своими сообщниками.
Когда онъ познакомился съ Мимо, предположенія его оправдались, и онъ мало по малу вошелъ съ нимъ и съ его индйцами въ торговыя сношенія чрезвычайно выгодныя для обихъ сторонъ. Врожденную у дикихъ недоврчивость ко всмъ вообще блымъ, онъ быстро устранилъ казнію двухъ изъ своихъ сообщниковъ-злодевъ, такъ что индйцы, хотя сначала и боязливо, но все таки приняли его предложенія съ большею готовностію, нежели какой онъ могъ ожидать отъ нихъ. Мало по малу отношенія ихъ сдлались боле дружескими. Индйцы снабжали своихъ гостей дичью, буйволовымъ мясомъ, птицами и маисовою мукою, смолотою на ручныхъ мельницахъ, а взамнъ этого получали отъ пиратовъ огнестрльное оружіе, одежду и даже предметы роскоши. Дв боле обширныя хижины была выстроены съ ихъ помощію, и нсколько мастеровыхъ изъ этой шайки цлыя недли оставались въ деревушк для того, чтобы привести ихъ въ состояніе обитаемости. Вообще цвтущее благосостояніе индйской колоніи слдовало приписать сношеніямъ ея съ пиратами, при этомъ щедрость француза доходила до легкомыслія. Такое безкорыстіе, въ соединеніи съ живымъ, постоянно веселымъ французскимъ характеромъ, который такъ нравится индйцамъ, снискало ему полное расположеніе Мико, такъ что послдній всякій разъ съ нетерпніемъ ожидалъ его прибытія.
Для нашего молодого человка эти дружескія отношенія конечно не представляли ничего утшительнаго. Ему стало ясно, что морской разбойникъ поймалъ его съ товарищами съ тою цлью, чтобы черезъ нихъ притонъ его не сдлался извстнымъ. Молодой британецъ видлъ его укрпленія, средства къ оборон, его сильныя и слабыя стороны. Поэтому очень естественно было предполагать, что такой человкъ нисколько не задумается умертвить его втихомолку, а отъ Мико, который киплъ ненавистью къ блымъ, и который вдобавокъ долженъ быль принять его за янки, никакъ нельзя было ожидать защиты и покровительства. Одна мысль о возможности окончить юную свою жизнь подъ ножами гнусныхъ разбойниковъ возмущала британца.
— И часто морской разбойникъ бываетъ у Мико? спросилъ онъ.
— Когда Мико возвратятся съ охоты, воръ прідетъ съ своей шайкой вымнивать дичь, отвчала она содрогаясь.
Разговоръ этотъ прервала индіанка, которая скользнула изъ за занавса, стала поочередно смотрть то на Розу, то на ея гостя, и наконецъ въ раздумьи остановилась передъ первою. Умоляющіе взоры Розы, казалось, оставляли ее съ минуту въ нершительности, но наконецъ она не выдержала, и разразилась слдующими словами:
— Канонд скоро придется сойдти съ ума. Къ чему это, сестра моя? спросила она, указывая на коленкоровое платье.— Канонда къ удовольствіемъ будетъ трудиться и работать приготовлять огненную воду и маисовую муку, а отецъ ея съ удовольствіемъ пробудетъ лишнее солнце въ лсахъ, чтобы только видть Блую Розу оконіевъ въ прекрасной и богатой одежд. Зачмъ сестра моя пренебрегаетъ подарками Мико?
Голосъ ея выражалъ и упрекъ и жалобу.
— Неужели Мико, неужели сестра моя хочетъ видть на Роз одежду разбойника?
— Одежду разбойника? возразила индіанка.— Разв Мико и Канонда не дали разбойнику за это дичи и огненной воды? Разв янки не краля у насъ коровъ и быковъ, а братья ихъ не вымнивали у нихъ этотъ краденый енотъ?
— Оданко…. сказала Роза.
— Когда Эла-Соль приходитъ въ вигвамъ Мико, прибавила индіанка тише, то Канонда наряжается для встрчи его, и взоры его съ удовольствіемъ останавливаются на ней. Моя Роза должна сбросить это скверное платье, иначе блый юноша не возьметъ ее въ свой вигвамъ.
— Да Роза и не хочетъ въ его вигвамъ, возразила послдняя съ нкоторою гордостью. Она любитъ его какъ брата.
Но индіанка, не сдушая ея, обратилась къ юнош, стоявшему нсколько поодаль въ глубокомъ размышленіи.
— Не правда ли, братъ мой любятъ видть Блую Розу парадно одтую?
Этотъ внезапный вопросъ заставилъ британца вытаращить глаза.
— Моя сестра надла это скверное платье, потому что оно не отъ вора соленыхъ водъ, она думаетъ, что такъ больше понравится моему брату.
Быстрый взглядъ, брошенный британцемъ на Розу, убдилъ бдную двушку, что онъ теперь только замтилъ принесенную ему жертву.
— Канонда! вскричала оскорбленная двушка въ мучительномъ смущеніи. Какъ можешь ты быть такъ жестока?
— Жестока! возразила индіанка, качая головою. Сестра моя говоритъ не такъ, какъ думаетъ ея сердце. Разв не по ея просьб Канонда перенесла благо брата черезъ тростникъ и положила въ дупло! Разв не для Розы она отнесла его потомъ въ вигвамъ своего отца и подкупила старую Винонду, и — прибавила она тише, подвергалась гнву Мики? А теперь, когда она дверь вигвама…
— Ради Бога остановись? вскричала Рона.
— Канонда, произнесла индіанка съ важностію, дала чужеземцу вигвамъ. Отецъ очень любитъ ее! Онъ любитъ слышать ея голосъ, когда она шепчетъ ему на ухо подвиги его предковъ. Онъ не будетъ порицать свою дочь, онъ повернется спиною къ вору соленыхъ водъ и поведетъ Розу въ вигвамъ ея благо брата. Не правда ли, братъ мой возьметъ Блую Розу въ свой вигвамъ? спросила она, обращаясь къ британцу.
Горькая, обидно-насмшливая, даже оскорбительная улыбка невольно исказила уста послдняго при этомъ странномъ требованіи. Онъ поспшилъ поправиться, но было уже поздно.
Дитя природы обладаетъ проницательнымъ, врнымъ взглядомъ, который на этотъ разъ въ одно мгновеніе раскрылъ передъ обими двушками душу британца. Нсколько минуть царствовало мучительное молчаніе.
Индіанка, неосторожно зашедшая такъ далеко въ замчаніяхъ о своей любимиц, обими руками обхватила бдную, пристыженную, совершенно уничтоженную двушку, которая стояла блдная, какъ статуя, неспособная ни къ какому звуку, ни къ движенію.
Молодой человкъ стоялъ въ безмолвной борьб передъ обими двушками. Нсколько разъ онъ силился говорятъ, но не находилъ словъ.
— Канонада! Роза! началъ онъ наконецъ — прерывающимся голосомъ, но индіанка была, казалось, занята только горемъ своей возлюбленной Розы. Она сдлала ему знакъ рукою, чтобы онъ удалился.
— Я долженъ васъ оставить, милыя двушки. Этого требуетъ мой долгъ, моя присяга, моя честь. Все погибло, если я останусь здсь.
Индіанка все еще держала Розу въ своихъ объятіяхъ, спрятавъ лице ея у себя на груди. Наконецъ она бережно уложила ее на постель и сказала, быстро вставая:
— Неужели блая змя думаетъ, что видитъ передъ собою дуру, потомучто Канонда протянула свою руку измннику? Пусть онъ знаетъ теперь, что Канонда не подастъ ему руку на пути его.
— Въ такомъ случа я долженъ отъискивать его самъ, безъ путеводителя, отвчалъ онъ быстро.
— Разв блая змя владетъ ногами оленя, быстротою блки, плавательными ногами аллигатора, что надется уйти изъ вигвама Мико? вскричала она насмшливо. Блая змя поймана, прибавила она съ торжествующимъ видомъ. — Разв Канонда не говорила всегда своей сестр, продолжала она, обращаясь къ Роз, — что онъ шиіонъ, который, какъ воръ, вкрался ночью, когда Мико повернулся спиною къ вигваму?
— Еще разъ повторяю, Канонда, возразилъ юноша. — Я британецъ, офицеръ, на котораго напалъ морской разбойникъ и который спасся изъ его притона. Я твердо ршился и долженъ разстаться съ вами.
Онъ хотлъ схватить Розу за руку, но индіанка отпрянула отъ него, какъ будто къ ней приблизился зачумленный, и запальчиво указывая ему на занавсъ, снова обхватила Розу. Смущенный британецъ молча удалился.

ГЛАВА X

Растроганная моя душа хотла бы благодаритъ васъ:
но она не можетъ иначе сдлать это, какъ слезами.
Шекспиръ.

Поведеніе молодого человка, въ продолженіи послднихъ событій, могло бы показаться необдуманнымъ, безразсуднымъ, почти бездушнымъ. Даже при чистйшемъ чувств долга не слдовало такъ внезапно, такъ глубоко оскорблять самолюбія этихъ благородныхъ дтей природы, какими можно ихъ назвать въ прекраснйшемъ смысл этого слова. Изобразившееся на его лиц выраженіе оскорбительной насмшки и издванія, столь свойственныхъ британцамъ, было бы въ высшей степени неблагородно даже и въ такомъ случа, если бы мы, въ его оправданіе, придавали особенный всъ неотступной навязчивости индіанки. Но тмъ не мене было бы несправедливо осуждать юношу поверхностно и слишкомъ скоро, или обвинить его безусловно въ грубости и невжеств. Ужь это составляетъ особенность характера британцевъ, да правду сказать и нашего: та отталкивающая холодность, то стремленіе къ изолированію, та замкнутость въ самого себя, то суровое, непреклонное, аристократическое чувство, которое заботится только о себ и ни о комъ больше. Мы бы осудили это двуполое, коммерчески-аристократическое чувство, которое въ первую минуту какъ бы измряетъ новое лицо и взвшиваетъ, достойно ли оно боле близкаго прикосновенія, если бы чувство кто не имло такого глубокаго основанія, и не произвело столько великаго. И основаніи этого чувства отчужденія, или лучше сказать безчувствія, лежитъ такая зрлость разсудка, которая могла быть пріобртена только вслдствіе многократной борьбы и перенесенныхъ бдствій, вслдствіе долгихъ размышленій и разнообразныхъ сравненій между дйствительностію и обманомъ, вслдствіе энергически-достигнутыхъ удачъ, и борьбою пріобртенныхъ, существенныхъ правъ.
Это — чувство, превратившееся въ самоуваженіе, какая-то возвышевная, облагороженная національная гордость, которая не опирается безумно-рабски на выигранныя сраженія или на славу такъ называемаго героя битвъ, но основывается на существенномъ прав, пріобртенномъ усиліями, гордость, которая проникла даже въ высшіе слои народа, и, несмотря на свой аристократическій оттнокъ, служитъ самою врною порукою развивающейся свободы. Только при этомъ стремленіи къ положительности, при этомъ прочномъ удержаніи за собою извстной ступени, какую бы высоту ни занимала она на общественной лстниц, можетъ существовать истинная, прочная народная свобода.
Итакъ не будемъ безусловно обвинять британца, который, несмотря на свою молодость, имлъ въ себ уже на-столько самостоятельности, что могъ съ твердостію отвергнуть такое заманчивое предложеніе. Во всякомъ случа эту буйную голову, которая безъ обиняковъ, и даже довольно грубо, выразила свое отвращеніе къ отношенію, отвергаемому его разсудкомъ, мы ставимъ гораздо выше какого нибудь нженки, боле вкрадчиваго и гуманнаго, который, не будучи въ силахъ противустоять искушенію, предался бы обаянію чувствъ, а потомъ старался бы развязать этотъ узелъ, хотя и боле деликатнымъ и тонкимъ образомъ, но зато едвали не съ меньшею честію для этихъ благородныхъ дтей природы.
Между тмъ непріятное это событіе внезапно расторгло дружескія отношенія, завязавшіяся въ теченіи послднихъ дней между британцемъ и двумя двушками. Хотя онъ каждое утро у себя въ комнат, за буйволовою кожею, попрежнему находилъ свой завтракъ, но руку, которая ставила его туда съ такою готовностію, ему не удавалось уже видть.
Хотя онъ самъ былъ причиною этого разрыва, но спокойствіе его отъ этого нисколько ее выиграло, напротивъ онъ сдлался еще безпокойне, неугомонне, въ хижин и въ деревушк ему стало тсно. Опъ бродилъ, метался по лсу и по пальметтовымъ полямъ, но съ каждымъ шагомъ, съ каждымъ часомъ видъ его становился мрачне и безпокойство увеличивалось.
Это было въ послднюю ночь второй недли его пребыванія между индйцами. Мрачное состояніе его духа подняло его съ ложа и увлекло въ лсъ, гд онъ бродилъ до тхъ поръ, пока холодный и сырой ночной воздухъ и протяжный пронзительный хохотъ совъ не заставилъ его воротиться. Онъ только что прибжалъ къ своей хижин, какъ вдругъ изъ за угла вышла блая фигура и быстро подошла къ нему. Это была Роза.
— Братъ мой! сказала она дрожащимъ голосомъ, — Канонда отправилась, съ нашими сестрами, ставить силки водянымъ птицамъ. Роза поспшила къ своему брату.
— Дорогая сестра моя. Это посщеніе… произнесъ юноша, запинаясь.
— Роза знаетъ еще со времени пребыванія въ хижин благо торговца, что ей не слдовало бы видться съ своимъ братомъ въ ночное время, но она очень любитъ его и должеа ему сказать что-то.
— Однако, дорогая моя Роза, продолжалъ онъ съ возрастающимъ смущеніемъ.
— Ночной воздухъ холоденъ, сказала она.
— Войдемъ въ хижину, втеръ — предательскій встникъ нашихъ словъ.
Она проскользнула подъ буйволовую кожу, тщательно пристегнула ее къ косяку двери, потомъ вынула изъ корзинки горшокъ съ углями и зажгла лучину, которую воткнула въ стну, потомъ она подошла къ двери и сдлала ему знакъ, чтобы онъ слъ на лавк.
— Братъ мой сердится на свою сестру, сказала она. Канонда огорчила его.
— Нтъ, моя дорогая, я не сержусь на тебя. Можетъ ли быть, чтобы предложенное мн счастіе…
Она не дала ему договорить.
— Канонда, произнесла она мягкимъ голосомъ,— добра, очень добра, она мать красныхъ дочерей, но она не посмотрла въ грудь Блой Розы и не поняла также своего брата.
— О да, конечно, отвчалъ онъ.
— Она покрыла щеки Розы краскою стыда, мой братъ! Сестра твоя, — продолжала она нсколько громче и боле твердымъ голосомъ, — очень любитъ тебя, но любитъ не такъ, какъ думаетъ Канонда, она любитъ тебя какъ благо брата.
У молодого человка подернуло не много глазъ, онъ смотрлъ на нее съ напряженнымъ ожиданіемъ.
— Братъ мой! продолжала она тономъ, полнымъ грусти и унынія. Роза охотно отдала бы половину дней своихъ, если бы она имла блую сестру, благо брата. Она съ радостію сдлалась бы его служанкой, наполняла бы его охотничью суму, шила бы ему охотничьи рубахи и обработывала бы его поля, хотя сквавы и издваются надъ ея нжными руками. Братъ мой! У Розы нтъ сестры, передъ которою она могла бы открыть свою грудь. Роза должна говорить сама съ собою или длитъ свое горе и радость съ птицами небесными.
— Такъ и ты, несчастная двушка, плнница? спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ. .
— Нтъ, мой братъ, возразила она, — Роза не плнница. Сквавы любятъ ее. Канонда — ей мать. Но братъ мой,— и слезы градомъ полились изъ глазъ ея, — он красныя, а цвтъ Розы блый. Ихъ сердце говоритъ иначе нежели мое. Он не понимаютъ бдной Розы, которая стоитъ одинокая, покинутая.
Взглядъ, слова, волнующаяся грудь и безутшный видъ бдной двушки, которая такъ видимо чувствовала потребность высказать свое горе ему, своему блому брату, потрясло его до глубины души. Онъ устремилъ на нее взоръ, исполненный участія, и бросился къ ней.
— Несчастная, безпомощная двушка! бдная роза пустыни!
— Такъ братъ мой, сказала сказала она съ глазами, полными слезъ, не сердится на бдную Разу?
— Сердиться, милая двушка! Возможно ли сердиться на такого ангела? Приказывай, повелвай! располагай моею жизнію. Пойдемъ, бги со мною…
— Бжать! сказала она, качая головою, разстаться съ Канондой, которая была для меня матерью? Это разбило бы ея сердце. Нтъ, Роза не можетъ, не должна бжать. Старый Мико ходилъ для нея на охоту, она его собственность. Но братъ мой разв не можетъ здсь остаться? Разв онъ долженъ уйти отсюда!
— Да, долженъ,— или я погибъ! сказалъ онъ глухимъ голосомъ.
Она подняла къ небу глаза, полные слезъ.
— Роза, прошептала она,— знаетъ, это, да, знаетъ, проговорила она сама себ.— Роза спшила къ своему брату, иначе сердце ея не вынесло бы. Она не въ силахъ была владть собою, и пришла сказать своему брату, чтобы онъ не считалъ ее причиною своего плна. Роза, тихо прошептала она, просила, на колняхъ со слезами умоляла Канонду, но Канонда не согласилась. О, она добра, очень добра, она утшеніе Розы, но она боится Мико и своихъ.
Двушка содрогнулась при этихъ словахъ.
— Мико, продолжала она таинственно, поклялся убить всякаго янки, который придетъ шпіономъ въ его вигвамъ.
— Но вдь я не янки, возразилъ юноша запальчиво.
Она покачала головою.
— Роза охотно поврила бы теб, но она знаетъ тебя меньше чмъ Канонда, а сестра моя умна, и языкъ ея никогда не лгалъ. Роза должна ей врить.
— Проклятое заблужденіе! вскричалъ онъ.
— Но вдь не вс янки шпіоны, возразила она,— и ты не будешь отвчать за все зло, которое братья твоя сдлали Мико.
— Но, повторяю, я не янки, вскричалъ онъ съ негодованіемъ,— клянусь теб. Поврь же мн наконецъ, милая сестра.
— Такъ отчего же братъ мой не хочетъ дождаться Мико?
— Оттого, что онъ врно выдалъ бы меня морскому разбойнику. Впрочемъ жизнь, не иметъ для меня особенной цны, на присяга моя велитъ мн, а честь моя требуетъ, чтобы я разстался съ вами какъ можно скоре.
Двушка покачала головою.
— Братъ мой, сказала она,— долженъ лучше знать самого себя и свой народъ. Если онъ обманываетъ бдную Розу, то онъ можетъ быть раньше положитъ конецъ ея горю, прибавила она тише.— Прощай!
Она задула лучину и исчезла за дверью. Британецъ остался одинъ. Двушка явилась передъ нимъ и исчезла, какъ сновидніе. Всю ночь благородный образъ ея носился въ его воображеніи, и даже утромъ не оставлялъ его. Что означало ея таинственное посщеніе?
Передъ нимъ блеснулъ слабый лучъ надежды. Но что могла она сдлать она, которая сама была почти плнница, и не мене его должна была бороться съ недоврчивостью индйцевъ. Въ этой недоврчивости, онъ слишкомъ ясно убдился впродолженіи послднихъ четырехъ дней. Сквавы слдили почти за каждымъ его шагомъ, и он, также какъ молодые дикари, не скупились на выраженія вражды и ненависти. Съ разныхъ сторонъ до него долетало бранное имя ‘Іенгизъ.’ Вс каноэ исчезли изъ бухты, а во время его странствованій по лсу молодое племя дикарей никогда не выпускало его изъ виду, и всякій разъ раздавался позади его язвительно-насмшливый хохотъ, когда онъ безуспшно возвращался изъ густой чащи, гд онъ съ трудомъ могъ пробраться едва на пятьдесятъ шаговъ. Теперь для него стали ясны послднія слова индіанки. Впродолженіи послднимъ четырехъ дней онъ дйствительно не разъ покушался выбраться изъ лсу. Но все было напрасно, и онъ наконецъ убдился, что онъ плнникъ.
Настала другая безсонная ночь. Онъ метался на своей постел, мучимый тревогой и тяжолыми грезами, какъ вдругъ Роза опять вошла въ его комнату, держа въ рукахъ смоляную лучину, въ разщепъ которой былъ вставленъ уголекъ. Она сильно дунула на уголь, лучина вспыхнула, и двушка быстро подошла къ молодому человку.
— Проснись, просимъ, мой братъ! вскричала она радостно и весело, а лихорадочный румянецъ горлъ на ея щекахъ. Проснись! Канонда сейчасъ будетъ здсь.
— Что случилось, милая Роза? вскричалъ онъ, вскакивая съ постели.
— Канонда теб скажетъ, отвчала она, и слезы хлынули изъ глазъ ея.
Ея голосъ и все ея существо выражали какое-то волненіе, какую-то страстность, которыя уподоблялись безумію.
— Ради Бога, Роза! что случилось? Что привело тебя въ такое состояніе?
— Канонда…. произнесла двушка.— О, теперь братъ мой не долженъ бояться, онъ…
— Слушай, братъ мой! сказала индіанка, которая въ эту минуту быстро вошла въ хижину, и устремила на него неподвижный, безжизненный взоръ.— Слушай, произнесла она боязливо прерывающимся голосомъ, и съ нкоторою торжественностью, которая придавала ей что-то роковое:— Канонда намрена сдлать для своего брата то, отъ чего помрачится взоръ ея отца и ея народа, потомучто она очень любитъ Блую Розу и не въ силахъ больше сносить ея слезы. Она хочетъ указать своему брату путь, ведущій черезъ болото, и переправить его черезъ рку. Поклянется ли мой братъ Великимъ Духомъ, которому поклоняются и красные и блые, что онъ никогда не скажетъ своему народу, нашимъ блымъ врагамъ, іенгизамъ, гд онъ былъ и что видли его глаза? Общаетъ ли братъ мой, что не укажетъ имъ пути, ведущаго къ вигвамамъ красныхъ воиновъ?
— О, да! вскричалъ британецъ, общаю свято исполнить.
— Въ такомъ случа возьми это платье, сказала она, подавая ему индйскую одежду. Твое, прибавила она, указывая на его платье, скоро изорвалось бы отъ шиповъ. Слдъ, оставляемый на трав мокассинами, очень легокъ, и въ нсколько солнцевъ, когда возвратятся наши воины, не будетъ уже замтенъ. Вотъ красная краска, продолжала она, наши воины пустятся за тобой въ погоню и можетъ быть это наведетъ ихъ на фальшивый слдъ. Спши.
Молодой человкъ все еще не могъ придти въ себя.
— Ради Бога, поскоре! шепнула ему въ дверяхъ Роза. Водяныя птицы начинаютъ уже кричать, давно уже пора.
Об двушки вышли за дверь. Онъ машинально надлъ на себя камзолъ изъ оленьей шкуры, набросалъ сверху охотничью рубаху, и уже оканчивалъ свое переодваніе, какъ вошла индіанка. Она помогла ему, прививала къ ногамъ мокассины и опоясала его вампумомь.
— Вотъ шерстяное одяло, сказала она, набрасывая на него послднее. Вотъ охотничья сума съ порохомъ и свинцомъ, вотъ другая сума съ пирогами и дичью, а это ружье будетъ убивать водяныхъ птицъ, а вотъ этимъ, прибавила она, подавая ему кремень, огниво и трутъ, братъ мой будетъ разводить огонь, чтобы жарить убитую дичь.
Каждый изъ упомянутыхъ предметовъ она навшивала на него съ участіемъ и заботливостію, которыя составляли странную противоположность съ ея почти безжизненнымъ оцпенніемъ.
— Братъ мой, сказала Роза, все существо которой превратилось вдругъ въ достоинство и торжественную важность,— брать мой, прощай! и если ты встртишь когда нибудь сестру, боле счастливую, то разскажи ей о Роз, и она прольетъ слезу надъ несчастной своей сестрою.
Юноша все еще стоялъ безъ сознанія. Вдругъ онъ бросился къ двери и обхватилъ прелестную двушку. Она высвободилась изъ его объятій и безъ чувствъ упала на землю.
Индіанка бросилась къ ней, подняла ее съ земли и, отнеся на скамью, поцаловала ее въ холодныя уста. Потомъ она схватила юношу за руку и поспшно повлекла его изъ хижины.
Она проскользнула чрезъ бесдку, прокралась черезъ изгороди и кусты, и стала пробираться мимо хижинъ такъ осторожно, и въ то же время съ такою быстротою, что у него занялся духъ, и онъ ничего не могъ различить вокругъ себя. Подобно туманному ночному призраку, неслась она передъ нимъ при слабомъ мерцаніи звздъ и сквозь мрачную мглу, безъ отдыха и устали, пока не вступила въ темный лсъ. Глубокій вздохъ вырвался изъ ея груди, но она не сказала ни слова и быстро вошла въ чащу. Въ глубин лса царствовалъ непроницаемый мракъ: ни звука, ни луча свта. Она все дальше неслась въ глубь лса. Вдругъ послышался глухой шумъ, какъ будто отдаленный ропотъ приближающейся грозной толпы.
— Мы открыты, вскричалъ юноша, — ваши преслдуютъ насъ.
— Нтъ, сказала индіанка глухимъ голосомъ, это лягушки {Жаба — быкъ, Bullfrosch.}.
Ревъ становился все страшне и страшне. Они приближались къ болоту, которое, казалось, дрожало подъ ихъ ногами отъ ужаснаго рева этихъ животныхъ, время отъ времени прерываемаго глухимъ стономъ не совсмъ еще окоченвшаго аллигатора.
— Теперь какъ можно поближе держись меня, сказала индіанка, когда они пробжали такимъ образомъ около часа.
Шаги ея стали теперь крайне осторожны. Она вытягивала впередъ ногу, и отводила ее назадъ, легкою поступью пробиралась на нкоторое разстояніе въ сторону, и снова такимъ же образомъ пробовала грунтъ, опять возвращалась, и наконецъ присла къ земл, съ которой стала снимать кучи травы и глины.
— Мы на пняхъ, которые наши положили черезъ болото. Теперь возьмись за конецъ моего платья.
Онъ ухватился за платье, и оба пошли впередъ.
— Держись за меня крпче, вскричала индіанка,— и будь остороженъ, одинъ только неврный шагъ — и ты на вки погребенъ въ тин.
Наконецъ они очутились на другой сторон болота.
— Накинь на голову свое шерстяное одяло, проговорила она. На этой сторон лсъ полонъ шиповъ. Становись на мои слды: здсь множество змй, и жало ихъ смертельно. Нагни голову, иначе шипы разорвутъ твой мозгъ.
— Что это? вскричалъ юноша, который, подвигаясь впередъ, почувствовалъ, что съ него вдругъ сорвалъ кто-то одяло.
Индіанка подошла къ нему.
— Это большой шипъ, сказала она,— брать мой долженъ нагибать голову и держать охотничью суму надъ головой и грудью, иначе шипы насквозь пронзятъ его.
Она отцпила одяло отъ шипа, и опять пошла впередъ. Наконецъ они подошли къ берегу Сабины. Не теряя ни минуты, индіанка подбжала къ пустому внутри дубу.
— Братъ мои, сказала она,— долженъ помочь мн спустить каноэ въ воду.
Они вдвоемъ схватили легкій челнъ и безъ труда отнесли его на берегъ. Отъ одного удара ноги челнъ очутился на вод. Она взяла весла и просила британца сидть смирно.
Ударъ весла спугнулъ стада лебедей, журавлей, дикихъ гусей и утокъ, которые отъ непривычнаго шума стали по всмъ направленіямъ нестись и кружиться надъ ихъ головами. Черезъ нсколько минутъ они достигли восточнаго берега рки. Когда они вышли на берегъ, индіанка взяла британца за руку.
— Пусть братъ мой откроетъ теперь своя уши, сказала она, онъ не долженъ проронить ни одного слова своей сестры. Смотри, луга на этой сторон воды пусты и деревъ на нихъ мало. Братъ мой долженъ сперва идти вверхъ по берегу этой рки до тхъ поръ, пока не сядетъ солнце и не пройдетъ ночь, а потомъ пусть онъ повернется лицомъ къ восходящему солнцу и къ втру, который рзко и холодно будетъ дуть ему въ лицо. Знаетъ ли мой братъ, съ которой стороны свта воетъ втеръ? Деревья скажутъ ему, они шероховаты съ той стороны, откуда онъ дуетъ на нихъ. Болотъ тамъ не много, но если братъ мой придетъ къ одному изъ нихъ, то онъ долженъ умть обмануть тхъ, которые можетъ быть будутъ преслдовать его.
Она замолчала, какъ будто ожидая отвта. Но молодой человкъ, казалось, былъ погружонъ въ размышленія.
— Братъ мой, продолжала она,— долженъ идти кривымъ путемъ.
Опять она остановилась, и потомъ произнесла голосомъ, нжно-мелодическій тонъ кртораго насквозь пронизывалъ всю душу. Теперь брать мой свободенъ и путь его лежитъ передъ нимъ открытый. Когда онъ придетъ въ вигвамы своего народа, то пусть онъ прошепчетъ блымъ двушкамъ, что дочери красныхъ воиновъ великодушны не мене дочерей блыхъ. Пусть братъ мой никогда не забудетъ, что для него сдлали Блая Роза и дочь краснаго воина, чтобы открыть ему путь. Это можетъ быть причиною, что отецъ ихъ погребетъ свой томогаукъ въ ихъ череп, прошептала она глухимъ, почти гробовымъ голосомъ.
— Канонда! вскричалъ юноша, въ оцпеннія отъ ужаса.— Ради Бога, Канонда! Что это значитъ? Что хочешь ты сказать этимъ? Неужели мое бгство грозитъ теб опасностію? О нтъ, этого никогда не будетъ. Я иду назадъ, я буду ожидать Мико и морскаго разбойника.
Но двушка уже выпустила его руку и стрлой понеслась къ берегу. Онъ бросился въ слдъ за нею, но она была уже въ каноэ, который легко и быстро скользилъ по зеркальной поверхности воды. Глухое ‘прощай’ долетло еще до него сквозь густую завсу мглы и ночи, потомъ слышалась только одинокіе удары весла. Онъ сталъ звать ее по имени, она не отвчала. Онъ умолялъ ее взять его съ собой, но все смолкло: затихъ о послдній плескъ волны. Ничего не было слышно, кром пронзительнаго крика водяныхъ птицъ.
Предоставимъ его пока самому себ и его мыслямъ, и возвратимся къ человку, котораго мы уже нкоторое время выпустили изъ вида, и который, какъ замчательный историческій характеръ, слишкомъ заслуживаетъ наше вниманіе, чтобы не освтить его со всхъ сторонъ.

ГЛАВА XI

Думай что хочешь, а мы завладемъ всею его
утварью, его имуществомъ, казною и землями.
Шекспиръ.

Духъ предпріимчивости, страсть къ приключеніямъ, такъ рзко отличающія англо-норманскую націю отъ всхъ прочихъ народовъ, и впродолженіи нсколькихъ столтій постоянно увлекавшія сыновъ ея въ самые отдаленные поясы земли, гд они безъ устали и отдыха, то дерзко, то уступчиво, то алчно, то великодушно, опутывали всю землю стью коммерческихъ своихъ завоеваній, этотъ чудный, отважный и въ то же время хитрый духъ боле чмъ вполн перешолъ на потомковъ этой націи, населяющихъ обширныя пространства между Миссисипи и Атлантическимъ океаномъ.
Еще не прошло и семидесяти лтъ со времени основанія республики, и ужъ флаги ихъ развваются на всхъ моряхъ, громъ пушекъ военныхъ кораблей раздается во всхъ устьяхъ, и ловкій, умный янки уже находится во всхъ морскихъ гаваняхъ, соединяя другъ съ другомъ крайнія границы восточной Азіи и индйскаго архипелага, мыса Доброй Наджды и льдистой Россіи, оспаривая у своего родственника давнишніе его господства и первенство въ торговл. Можно было бы подумать, что провидніе въ то же время дало ему назначеніе, подобно перелетнымъ птицамъ, разсвать по всему свту смена свободы, облагораживая такимъ образомъ ту алчность, которая лежитъ въ основаніи его отважныхъ предпріятій.
Легко можно себ представить, что такой неутомимо предпріимчивый духъ, который, среди тысячи препятствій и опасностей, съумлъ проложить себ дорогу къ самымъ варварскимъ и въ то же время къ самымъ просвщеннымъ націямъ, и который не могъ угомониться со времени эмиграціи сиръ Вальтера и его товарищей, а также и плимутскихъ отцовъ, столько же странныхъ сколько и набожныхъ,— что этотъ духъ предпріимчивости никакъ не преминетъ воспользоваться такимъ прекраснымъ случаемъ пріобрсть Луизіану. И дйствительно, переворотъ, происшедшій внутри Штатовъ вслдствіе этого пріобртенія, мало или почти вовсе не разнился отъ иной революціи, огромныя толпы искателей приключеній, со всхъ сторонъ, по всмъ дорогамъ, стекавшіяся къ этому новому Ханаану, пшкомъ, верхомъ, въ телегахъ и повозкахъ, еще и въ томъ сходствовали съ выходомъ израильтянъ, что и т и другіе искусно умли скрывать временныя свои выгоды подъ личиною высшихъ стремленій.
Въ то время прошла уже боле десяти лтъ съ тхъ поръ, какъ эта огромная полоса земля была присоединена къ Штатамъ. Можно было предполагать, что этотъ промежутокъ времени полнаго и ненарушимаго владнія мало по малу положитъ предлъ этимъ постояннымъ переселеніямъ, и что боле близкое знакомство разочаруетъ наконецъ т сангвиническія ожиданія и надежды, которымъ предавались тысячи людей, покидая свое недвижимое имущество, и съ движимымъ поспшая въ новую страну.
Однако эта безпокойная кочевая жизнь такъ сплелась со всмъ нашимъ существомъ, что тысячи неудавшимся попытокъ только еще сильне разожгли въ насъ эту страсть. Хотя толпы празднолюбцевъ и разныхъ искателей приключеній, быстрымъ потокомъ прихлынувшія къ Миссисипи вскор посл присоединенія Луизіаны, мало по малу и разсялись, но переселенія отъ этого не прекратились, съ тою только разницею, что послдующіе переселенцы, наученные опытомъ, стали въ ндрахъ земли искать того, что предшественники ихъ надялись найдти на ея поверхности, и, увлекаясь мене первыхъ жаждою пріобртенія, довольствовались сверною половиною новаго штата, тогда какъ предшественники ихъ выбрали для себя югъ, гд большая часть изъ нихъ погибла отъ жестокихъ лихорадокъ. Здоровые, мощные люди выселялись тогда, чтобы принять въ свое владніе то, что, по ихъ мннію, куплено было на ихъ же деньги. Сотни, тысячи переселялись ежегодно съ отдаленнаго востока, огромными караванами — мущины, женщины, дти и невольники, отъискивая себ боле плодородную почву и боле открытый путь для торговли. Лса оглашались ударами топоровъ и громкими голосами залсцевъ, а городки и плантаціи съ необыкновенною скоростію, какъ грибы, выростали на этой роскошной почв. Таща за собою семейство и имущество въ крытыхъ лодкахъ, которыя приходилось съ неимоврнымъ трудомъ тянуть вверхъ по теченію ркъ, впадающихъ съ западной стороны въ Миссисипи, проникли они, на разстояніи сотней миль отъ всякаго жилища, въ самыя дикія и отдаленныя мстности, которыхъ никогда не касалась человческая нога, кром разв индйскаго охотника. Такимъ образомъ въ то время положено было основаніе многимъ, нын значительнымъ, городамъ Луизіаны, и если обратить вниманіе на проницательность, съ какою эти, большею частію простые, деревенскіе жители выбирали мста для своихъ городовъ, то нельзя не изумляться истинно необыкновенному духу предпріимчивости и непоколебимой твердости этихъ людей, которые на цлые года могли заточить себя въ пустыню, чтобы потомъ собственными усиліями устроить себ лучшее существованіе.
Вс эти замчанія мы считаемъ не лишними, для поясненія той сцены, которую мы намрены представить нашимъ читателямъ.
Мы оставили Мико съ его воинами на берегу Начеза, въ ту самую минуту, когда они садились въ свои каноэ. Они поплыли въ нихъ на довольно значительное разстояніе вверхъ по рк. Тамъ, гд Начезъ, поворачивая къ западу, образуетъ довольно острый уголъ, они ставили свои лодки и, посл серіознаго и довольно продолжительнаго совщанія, раздлились на три отряда, которые разошлась по разнымъ направленіямъ. Совщаніе заключилось важною рчью Мико къ его молодымъ войнамъ, въ которой онъ строго предостерегалъ ихъ отъ всякаго посягательства на чужія охотничьи владнія. Предостереженіе это тмъ боле было не лишнимъ, что дикій нравъ молодыхъ индйцевъ нердко ставилъ себ за честь переступать т воображаемыя линіи, которыми различныя племена ограничивали свои охотничья владнія, и которыя были поводомъ къ нескончаемымъ войнамъ, возникавшемъ почти всегда только вслдствіе нарушенія границъ охотничьихъ участковъ. Въ настоящемъ случа тмъ боле необходима была осторожность, что небольшое это племя, переселившись сюда только за нсколько лтъ передъ тмъ, ни по внутренней своей сил, ни по давности владнія не могло обнаруживать притязаній на собственные охотничьи участки, и со всхъ сторонъ сталкивалось съ могущественными сосдями. Возвышенныя равнины Техаса, Соноры и Санта-Фе, изобилующія буйволами, съ незапамятныхъ временъ были заняты куманчами, обширная полоса земли между Озарками и Арканзасомъ были раздлена между осагами и пааніями племени тоіаскъ, возвышенныя равнины по ту сторону Сабины принадлежали боле слабымъ племенамъ сабинцевъ и кошатаевъ, хотя послдніе и на осмлились бы протестовать слишкомъ энергически, зато сами окони должны были щадить ихъ, какъ людей бдныхъ и безпомощныхъ, жившихъ единственно охотою. Такимъ образомъ на долю нашихъ индйцевъ оставался только длинный и постепенно расширяющійся поясъ между Сабиною и Начезомъ, Уакиттою и Редриверомъ, и еще другой боле узкій поясъ, тянувшійся отъ послдней рки внутрь Луизіаны. Хотя эта полоса земли могла бы легко вмщать въ себ цлое народонаселеніе одного изъ меньшихъ королевствъ Европы, но индйцамъ нашимъ она казалась очень недостаточною.
Мико, съ двадцатью изъ лучшихъ своихъ воиновъ, на этотъ разъ выбралъ себ для охоты узкую полосу между Арканзасомъ и Редриверомъ. Прошло уже дв недли съ тхъ поръ, какъ они раздлились на три отдленія, и въ продолженіи этого времени Мико, охотясь, прошелъ лса и равнины, тянущіеся Натчиточеса къ Редриверу. Въ эту минуту онъ сидлъ въ кругу своихъ воиновъ на склон скалы, не вдалек отъ соленаго источника, около котораго онъ въ это утро стрлялъ оленей, и повидимому съ большимъ успхомъ. Пять старыхъ воиновъ лежали возл него, вокругъ разведеннаго огня, надъ которымъ вислъ котелъ, заключавшій къ себ ихъ обдъ. Вокругъ другаго огня воткнуты были въ землю колья съ перекладинами, на которыхъ сушились оленьи окорока и переднія части. Пятъ или шесть молодыхъ дикарей были заняты выпотрошиваніемъ дичи, съ которой они снимали шкуру, отрзывали окорока и переднія части, и все это вшали рядомъ на перекладины. Надъ ними кружилось безчисленное множество хищныхъ птицъ, которыя ежеминутно бросались съ высоты своей на землю, по мр того, какъ индйцы откидывали въ сторону какую нибудь ненужную часть.
И здсь царствовало обычное глубокое молчаніе, только изрдка слышались какія нибудь краткія замчанія. Погружонный въ глубокія думы, Мико не принималъ повидимому никакого участія въ бесд своихъ воиновъ, заключавшейся въ отрывистыхъ восклицаніяхъ и краткихъ изреченіяхъ, которыя произносились, или, лучше сказать, выталкивались ими быстро, и по недостатку связи между мыслями, такъ же скоро прерывались.
— Винеачи, произнесъ одинъ изъ дикарей, лежавшій возл Мико,— давно уже высматриваетъ.
— Глаза его стали какъ у совы, отвчалъ немного погодя другой, лежавшій съ нимъ рядомъ.
— Лоси перешли къ верхнимъ соленымъ источникамъ, замтилъ третій.
Опять наступило молчаніе.
— Ми-ли-мачь должно быть нашелъ оленей у нижнихъ источниковъ, произнесъ четвертый.
— Го, го! Янки? вскричали вдругъ два молодыхъ дикаря, которые въ эту минуту принималась потрошить одного изъ оленей. Вс индйцы обратились къ этимъ молодымъ дикарямъ, глаза которыхъ хотли, казалось, насквозь пронзить рога оленя.
Старый Мико въ одно мгновеніе очнулся, онъ устремилъ свои проницательные взоры на молодыхъ людей, которые, замтивъ это, притащили къ нему оленя и положили его передъ нимъ. Онъ внимательно сталъ разсматривать голову животнаго. Нигд, казалось, не было никакого слда поврежденія, но при основаніи одного изъ роговъ находилась едва замтная царапина, которая могла происходить отъ пули.
— Іенгизы, произнесъ онъ,— охотились здсь. Они не дальше полсолнца отъ того мста, гд отдыхаютъ воины
Вторичное го, го! раздалось изъ устъ всхъ индйцевъ.
— Мои молодые воины должны подождать, пока не придетъ Ми-ли-мачь, сказалъ онъ, показывая на оленя, и принялъ, не говоря боле ни слова, прежнее положеніе. Вдругъ онъ сжалъ кулакъ, и приложивъ къ губамъ большой палецъ, испустилъ долгій пронзительный свистъ.
Наступило довольно продолжительное молчаніе.
— Это пуля янки, началъ опять первый.
— Глазъ вренъ, но ружье было коротко, прибавилъ другой.
Прошло опять нкоторое время, въ продолженіи котораго ни съ чьей стороны не слышалось никакого замчанія. Изъ глубины лса вышелъ индецъ, и не говоря ни слова, легъ рядомъ съ своими товарищами.
— Нашли ли воины оконіевъ оленей у нижнихъ соленыхъ источниковъ? спросилъ Мико немного погодя.
— Нашли, отвчалъ индецъ.
— Хорошо, сказалъ Мико.
— Скажетъ ли мой сынъ своему Мико, заговорилъ онъ снова, указывая на оленя,— гд янки промахнулся?
Индецъ вскочилъ, прислъ на карточки передъ убитымъ животнымъ и сталъ внимательно разсматривать рога.
— Не прошло и двухъ солнцевъ съ тхъ поръ какъ пуля выстрлена,— сказалъ Мико, — ноги не распухли и кровь еще въ хребт.
— Можетъ быть это пуля, воиновъ съ длинными ножами, произнесъ одинъ изъ дикарей.
— Неужели братъ мой такъ Мало знаетъ пулю янки? отвчалъ начальникъ, — это маленькая пуля янки, который вышелъ, въ лса. Ми-ли-мачь найдетъ его слдъ.
Тогда индецъ отрубилъ своимъ ножемъ нижнія части ногъ оленя, и пряча въ сумку одну переднюю и одну заднюю ногу спросилъ:
— Который изъ нашихъ братьевъ потерялъ свою стрлу?
Одинъ изъ молодыхъ дикарей выскочилъ впередъ, и оба побжали рысью въ глубину лса.
Прошло часа два. Индйцы только что стали обдать, какъ послышался пронзительный свистъ. Они встрепенулись и стами прислушиваться. Немного погодя свистъ повторился, но совершенно инымъ образомъ.
— Это Ми-ли-мачь, сказалъ Мико, — онъ нашелъ слдъ многихъ блыхъ.
Въ третій разъ раздался свистъ, и опять совершенно различный отъ двухъ первыхъ.
— Это іенгизы съ топорами, которые съ своими сквавами и дтьми пришли въ наши лса.
— Воинамъ оконіевъ прядется уступать и этимъ, произнесъ онъ съ горечью, и потомъ, приложивъ руку къ губамъ, испустилъ долгій, пронзительный свистъ. Черезъ нсколько минутъ съ разныхъ сторонъ послышался такой же свистъ, и вслдъ за тхъ вс остальные индйцы выскочили изъ глубины лса и приблизились къ огню. Въ числ ихъ находился и отправленный лазутчикъ.
— Отыскалъ ли мой братъ слды? спросилъ Мико.
— Это іенгизы, которые пришли, чтобы присвоить себ охотничьи владнія оконіевъ.
Горькая улыбка омрачила лице старика.
— Рука ихъ, произнесъ онъ,— простирается отъ великой рки до великихъ соленыхъ водъ, и отъ замкнутыхъ соленыхъ водъ, омывающихъ мексиканскую землю, до той льдистой страны, которая повинуется отцу обихъ Канадъ,— и все имъ мало!
Сказавъ это, онъ всталъ, вслдъ за нимъ встали и вс прочіе. Составивъ около него полукружіе, они приступили къ краткому совщанію. Когда оно кончилось, старикъ сдлалъ знакъ рукою возвратившемуся лазутчику, и оба пошли по той дорог, по которой пришелъ послдній.
Пройдя нсколько часовъ лсомъ, они достигли до возвышеннаго мста, отсюда взорамъ ихъ представилась обширная низменность, по середин которой катилась широкая рка. Почтя за самомъ краю этой низменности подымались клубы дыма, и до нашихъ путниковъ долетали рзкіе удары топоровъ. Старикъ впродолженіи нкотораго времени стоялъ неподвижно, устремивъ въ ту сторону мрачные взоры, и наконецъ сталъ спускаться съ возвышенности. Когда онъ подходилъ ближе, слуха его коснулись человческіе голоса, и удары топоровъ раздавалось громче и полне, а наконецъ онъ увидлъ и самую прогалину. И несчастный скупецъ, который пробуждаясь вдругъ видитъ разрытымъ тотъ завтный уголокъ, въ которомъ хранилось сокровище, скопленное имъ съ неимоврнымъ трудомъ и усиліями, едва ли былъ бы такъ пораженъ при этомъ зрлищ, уничтожавшемъ все его существованіе, какъ Мико при вид этой прогалины. Она простиралась акра на три. Прежде всего ему бросились въ глаза четыре хижины, наскоро устроенныя изъ сучьевъ и хмызника, въ нихъ лежало нсколько дтей. Невдалек паслись лошади. Нсколько женщинъ, почернвшихъ отъ дыма, стояли и сидли вокругъ огней, надъ которыми утверждены были стойки, съ висящими на нихъ котлами, другія сидли на своихъ мочальныхъ стульяхъ и преспокойно убаюкивали грудныхъ своихъ младенцевъ, нкоторыя хлопотали около котловъ. Толпа ребятишекъ сновала по дымившемуся полю, собирая хмызъ и сухія втви, которыя они подкладывали подъ толстые чурбаны и комлевые концы бревенъ, и зажигали. Вся лсоска покрыта была облаками дыма, сквозь которыя индецъ прошолъ и уже находился посреди американцевъ, прежде чмъ его увидлъ кто нибудь. Но въ ту минуту, когда онъ повернулъ къ одному дому, котораго стны и крыша почти были окончены въ черн, его замтили женщины. Нсколько мгновеній он таращили на него глаза, повидимому съ боязнію, и потомъ вскричали:
— Эй, мущины, идите сюда! Идите же скоре! продолжали он еще съ большимъ страхомъ.
— Что тамъ такое? спросилъ здоровый, широкоплечій мущина, выходя изъ дома и останавливаясь на крыльц.— А! красная кожа! Такъ это она васъ испугала? Ну, это будетъ не первая и не послдняя.
Съ этими словами залсецъ подошелъ къ индйцу и женщинамъ. Тогда, успокоенныя нсколько присутствіемъ мущины, послднія подошли къ дикарю и стали глазть на него, съ любопытствомъ людей, которые въ глубокомъ своемъ уединеніи рады всему, что общаетъ доставить имъ какое нибудь развлеченіе. Но истинно замчательная наружность индйца, его колосальная, хотя изсохшая фигура, величественная, внушающая почтеніе поза и при этомъ боле изысканная одежда, казалось снова вселила въ нихъ страхъ. Он быстро разошлись въ разныя стороны. Залсецъ тоже устремилъ проницательный взглядъ на индейскаго начальника, не выражая пр иэтомъ однако ни малйшаго страха.
— Ты не изъ осаговъ {Это великаны пустыни, они разсяны теперь въ числ 6000 въ нсколькихъ селеніяхъ, расположенныхъ въ большихъ преріяхъ Запада.}, красная кожа? спросилъ онъ наконецъ.
Индецъ, съ своей стороны внимательно разсматривавшій вс эти различныя работы, казавшіяся ему скоре страшнымъ опустошеніемъ, не отвчалъ ни слова.
— И не изъ павніевъ (Pawnees) {Это большое племя разсяно между рками Канзасъ и Небраска. Она мужественны, храбры и ловки, число ихъ простирается до 10,000. Прим. перев.}? продолжалъ американецъ.
Отвта не было.
— Послушай, красная кожа! Если ты пришолъ въ наше жилище, то долженъ по крайней мр быть на столько вжливъ, чтобы отвчать, когда тебя спрашиваютъ, сказалъ залсецъ.
— А кто призвалъ сюда іенгизовъ? произнесъ наконецъ Мико.
— Іенгизовъ? ты насъ считаешь янками? Эй, Джое! Джонъ!
— Получила ли блая кожа, спросилъ тогда индецъ, желая въ свою очередь уязвить его тою же насмшкою,— отъ великаго отца позволеніе устроить себ здсь вигвамъ?
Залсецъ вытаращилъ на него глаза.
— Получили ли мы позволеніе поселиться здсь? Признаюсь, забавно слышать такой вопросъ отъ дикаго! Вотъ теб на! сказалъ онъ,— да еще свободному гражданину,— нтъ, это ужь изъ рукъ вонъ! Послушайте-ка, граждане! продолжалъ онъ, обратившись къ Джое и Джону, которые въ эту минуту подходили къ нему,— вотъ эта красная кожа пресеріезно спрашиваетъ, получили ли мы отъ великаго отца позволеніе поселяться здсь?
Вс трое разразились громкимъ хохотомъ.
— Это наша земля, за нее заплатили чистоганомъ, нашими долларами. Понимаешь? продолжалъ онъ, обратившись къ индйцу.
Между тмъ какъ испытующій взоръ индйца переходилъ съ одного предмета на другой, самъ онъ не проронилъ ни одного слова изъ всего сказаннаго. Не удостоивъ залсцевъ ни малйшаго взгляда, онъ направился прямо къ дому. Два чурбана, лежавшіе передъ крыльцомъ, служили вмсто ступенекъ. Онъ взошелъ по нимъ на крыльцо.
— Красная кожа однако дьявольскя смла, оказалъ первый изъ мущинъ.
— Онъ должно быть начальникъ, оказалъ другой,— да еще и великій.
— Какой бы онъ такъ ни былъ начальникъ, великій или малый,— кто далъ ему право допрашивать васъ здсь, въ нашей стран? Эй, красная кожа! продолжалъ онъ, теб кажется хочется рюмку водки. Если бы ты не былъ такъ наглъ, то я бы теб давно предложилъ ее, ну а теперь теб придется, заплитить за нее, если ты хочешь ввпить.
Залсецъ взлзъ по обоимъ чурбанамъ къ отверзтію, назначенному для двери, но пока еще завшенному шерстянымъ одяломъ, за которымъ онъ и скрылся.
Мущины и женщины соединились въ группу и живо разговаривали между собою, потомъ разошлись въ разныя стороны. Остались ребятишки, съ любопытствомъ таращившіе глаза на индйца.
На стн дома налплено было множество афишъ, увдомленій о продажахъ съ аукціона и разныя другія объявленія, которыя занимали почти всю ширину дома. Одно изъ этихъ объявленій было напечатано крупными буквами на огромномъ лист бумаги. Мико случайно взглянулъ на это объявленіе, и взоръ его остановился на немъ, какъ прикованный. Онъ вынулъ изъ кармана трубку, сорвалъ со стны это объявленіе, вмст съ другимъ, и оторвалъ край отъ послдняго, чтобы закурить трубку.
Залсецъ возвратился, держа въ рукахъ стаканъ виски.
— Вотъ то-то, красная кожа! произнесъ онъ сурово. Если бы ты былъ повжливе, то выпилъ бы даромъ, а то теперь пришлось платить.
Индецъ вынулъ изъ кармана долларъ и бросилъ его залсцу.
— Этого-то намъ и нужно, сказалъ послдній, да тутъ слишкомъ много. Или ты хочешь на весь долларъ?
Индецъ отрицательно покачалъ головою, и положилъ указательный палецъ поперегъ другаго пальца.
— Хорошо, сказалъ залсецъ.
Между тмъ Джое и Джонъ возвратились еще съ тремя залсцами. Они очень равнодушно взошли по ступенькамъ и внимательно стали смотрть на индйца.
— Чортъ возьми! ружье это черезчуръ щегольское для красной кожи, оно не американской работы, вскричалъ одинъ изъ нихъ, выхвативъ почтя насильно двуствольный штуцеръ изъ рукъ старика.
Пять залсцевъ стали внимательно разсматривать ружье, и на лиц ихъ мало по малу стало обнаруживаться выраженіе недоврчивости.
Хозяинъ возвратился, неся въ рукахъ дв полныя бутылки, топоръ и ручную наковальню. Отдавая бутылки индйцу, онъ взялъ долларъ, и положивъ его на наковальню, разрубилъ на дв части, изъ коихъ одну вручалъ индйцу, а другую спряталъ въ карманъ.
— Ручаюсь вамъ, сказалъ Джое, что двустволка эта озадачила бы солдатъ тамъ въ Форт. Гмъ! да еще и золотомъ выложена. Посмотри-ка, Билль, прибавилъ опъ, подавая штуцеръ хозяину. Послдній въ свою очередь сталъ разсматривать его, покачивая головою.
— Хорошо, хорошо, произнесъ онъ наконецъ, злобно улыбаясь. Ты пришолъ какъ разъ въ пору, красная кожа. Посмотри-ка сюда: имя на ружь ни на одну букву ни короче, ни длинне, чмъ на прокламаціи.
При этихъ словахъ онъ повернулся къ налпленнымъ иа стн афишамъ и объявленіямъ.
— Да гд же она? она исчезла. Куда она двалась, прокламація?
— Красная кожа спрятала ее въ карманъ, отозвался одинъ изъ ребятишекъ, стоявшій передъ домомъ.
— Вотъ теб на, чортъ возьми! вскричалъ хозяинъ. Твой штуцеръ останется здсь, да и ты также, а одинъ изъ насъ отправится въ фортъ и объявитъ капитану, какую птицу мы поймали.
Едва хозяинъ произнесъ эти слова, какъ вс залсцы исчезли. Индецъ осушилъ свой стаканъ и возвратилъ его хозяину, протягивая въ то же время руку, чтобы взять штуцеръ.
— Нтъ, ужь этого не будетъ, сказалъ хозяинъ. Штуцеръ останется здсь, да и ты также.
Едва произнесъ отъ эта слова, какъ индецъ испустилъ пронзительный свистъ. Залсцы возвратились, каждый съ длиннымъ штуцеромъ въ рукахъ.
— Ты видишь, сказалъ хозяинъ, что тутъ не поможетъ сопротивленіе. Лучше всего, если ты сдашься добровольно.
Въ эту минуту, какъ будто въ отвтъ на его слова, изъ лсу раздался такой страшный оглушительный вой, что женщины и дти со страхомъ столпились въ кучу.
— Что это значитъ? спросилъ залсець.
— Іенгизы! раздалось изъ десяти глотокъ, и въ то же время оконіи бросились, подобно тиграмъ, сквозь густой дымъ, и въ нсколько огромныхъ прыжковъ подскочили къ дому. Залсцы, ни мало не потерявшись, подняли свои штуцера, но въ то время, какъ они прикладывались на индйцевъ и ихъ начальника, другая толпа дикихъ обошла вокругъ дома, и стала между мущинами и женщинами, такъ что послднія очутились совершенно въ ихъ власти.
Все это время Мико стоялъ неиодвижно, какъ бронзовая статуя. Въ эту минуту гордый взглядъ его упалъ на залсца, и вмст съ тмъ онъ вторично протянулъ руку за своимъ штуцеромъ. Залсецъ все еще медлилъ, онъ устремилъ упрямый свой взглядъ на могучихъ своихъ товарищей, которые стояли твердо, держа наготов свои штуцера, потомъ глаза его обратились къ толп дикарей, которые, подобно собакамъ, ожидали, казалось, только знака, чтобы броситься на американцевъ. Но женщины и дти, крича п ломая руки, ршили дло.
— Мужъ, отдай ему ружье! кричала одна.
— Ради Бога, подумайте о вашихъ женахъ и дтяхъ! кричала другая.
— Пусти этого человка! кричала третья.
— Красная кожа! сказалъ наконецъ хозяинъ, смотри, вотъ теб пока твое ружье. Но мы съумемъ отыскать тебя.
Старикъ, увидя опять у себя въ рукахъ свое ружье, гордо махнулъ рукою залсцамъ, потомъ, пройдя мимо ихъ, спустился по ступенькамъ и очутился среди свовхъ врныхъ товарищей. Послдніе быстро окружили его и съ дикимъ воемъ помчались въ лсъ. Озадаченные залсцы, съ трепещущими женами и дтьми, смотрли имъ вслдъ, разинувъ ротъ.

——

Есть души, которыя, подобно извстнымъ черепокожнымъ животнымъ, никогда уже не возвращаютъ того, что уже приняли въ себя, пока смерть не отниметъ, души, принявшія въ себя исполинскія страсти, которыя они всюду носятъ съ собою, какъ фанатикъ свою богиню. Въ самомъ глубокомъ униженіи и на высшей ступени почестей, въ бездонной пропасти злополучія и на блестящей высот могущества и власти носятъ они съ собою эту страсть, и она такъ сказать коченетъ съ ихъ дряхлющими костями, старется и сохнетъ съ высыхающими ихъ жилами, живетъ и умираетъ вмст съ ними. Являясь имъ и днемъ и ночью, подстрекая ихъ и наяву и во сн, она, такъ сказать, сплетается съ фибрами ихъ внутренней жизни, и вмст съ ними старется и становится жилистою, какъ они сами. Подобный характеръ представлялъ собою Токеа, и подобною исполинскою страстію была его ненависть къ блымъ. Онъ былъ послдній потомокъ, послдній мико или король оконіевъ, главной отрасли большаго племени криковъ. Предки его господствовали надъ обширными пространствами, тянувшимися отъ рки Окони до самой рчки Куза. Мало досталось ему изъ обширныхъ владній его предковъ, но зато онъ наслдовалъ всю ихъ любовь къ свобод и всю ихъ непреклонную гордость. Съ самой ранней молодости онъ ненавидлъ блыхъ, видя въ нихъ похитителей своего наслдства, притснителей своего племени. При каждомъ новомъ нарушеніи правъ его народа, ненависть эта глубже и глубже пускала свои корни, такъ что она наконецъ составляла нкоторымъ образомъ все его бытіе. Эта ненависть выработала въ немъ странный характеръ. Самыя глубокія оскорбленія, самыя язвительныя насмшки блыхъ такъ же мало слда оставляли на лиц его, какъ и самое предупредительное ихъ добродушіе и самыя великодушныя пожертвованія. Одинаково нечувствительный ни къ тому ни къ другому, онъ обращался съ ними постоянно ровно. Повидимому холодный, спокойный, непоколебимый, его сильный духъ въ этомъ притворно безпечномъ спокойствіи замышлялъ погибель своихъ враговъ.
Съ самой ранней молодости онъ находился съ ними въ постоянной войн. Безчисленныя жертвы пали подъ ударами его томогаука. Когда онъ увидлъ, что дикая его сила и варварскія козни мало помогали ему противъ превосходства ихъ познаній, тогда онъ воспользовался учебными заведеніями, учрежденными между его земляками человколюбивымъ половникомъ Гаукинсомъ, и въ зрломъ уже возраст выучился читать и писать, чтобы, какъ онъ выражался, ‘открыть себ ясный путь къ отсутствующимъ и мертвымъ совтникамъ своихъ враговъ’, т. е. къ ихъ книгамъ. Но когда и это послднее средство, при всемъ труд и страшныхъ усиліяхъ, не принесло ему особенной пользы, онъ ршился на послднюю попытку: соединиться съ отважнымь, могущественнымъ Те-кум-зе, чтобы общими силами уничтожить общаго врага. Но и эта попытка не имла успха, предпріятія его были открыты и уничтожены превосходною силою и искуствомъ враговъ, которые даже съумли вселить недоврчивость къ нему въ его собственныхъ подданныхъ. Не ожидая удара, который совершенно уничтожилъ бы его, Токеа съ шестидесятью оконіями, оставшимися ему врными, и съ ихъ семействами оставилъ владнія своихъ отцовъ, съ тмъ чтобы искать себ убжище въ лсахъ по другую сторону Миссисипи. Но непреодолимая ненависть и жажда мести сопровождала его и туда. Прежде всего онъ обратился къ павніямъ, племени тоіаскъ, въ верхней части Редривера. Когда они не приняли его предложеній и осмяли его дальновидные планы, онъ обратился къ осагамъ, гд встртилъ то же равнодушіе. Недовряя уже собственному своему племени, онъ отправился внизъ по Сабин, но увидвъ, что эта рка занята индйцами того же названія, онъ спустился еще ниже. Слабое племя кошатаевъ указало ему полосу земли между Начезомъ и Сабиною, тамъ только нашолъ успокоеніе Мико, и тамъ, лтъ пять спустя, нашолъ его морской разбойникъ.
Послдній, которому притонъ вблизи устьевъ Миссисипи, на остров Бараторіи, казался вроятно не совсмъ безопаснымъ, вошолъ въ бухту Сабинскаго озера и въ устье Начеза, должно быть съ подобною же цлью, т. е. для того, чтобы отъискать себ боле надежное убжище вслуча нападенія. Такимъ образомъ онъ дошоль до вигвама нашихъ индйцевъ. Когда онъ и гнусные его сообщники увидли процвтающую деревушку первою ихъ мыслію былъ грабежъ и удовлетвореніе скотскихъ своихъ желаній, но скоро видъ благородной простоты деревушки, и видимые слды нкоторой цивилизаціи, внушили ему другія намренія. Въ той увренности, что жители этой деревушки никакимъ образомъ не могли быть настоящими дикарями, онъ первый, какъ мы видли, подошолъ къ лсу и протянулъ свою руку въ знакъ дружбы.
Передъ глазами индйца слишкомъ живо носился образъ заклятыхъ его враговъ, чтобы онъ при первомъ взгляд не узналъ, что незнакомецъ не изъ числа ненавистныхъ янковъ. Поэтому онъ охотно принялъ протянутую ему руку. Морской разбойникъ съ своей стороны не преминулъ найти слабую сторону индйца: онъ поспшилъ объявятъ, что и онъ заклятый врагъ янковъ, и этимъ еще сильне скрпилъ новый дружескій союзъ.
Несмотря однако на то, что Мико съ радостію человка, жаждущаго мести, ухватился за союзъ, предложенный пиратомъ, и внутренно торжествовалъ, что судьба привела къ нему новаго брата, который поможетъ ему отмстить за вс несправедливости и оскорбленія, нанесенныя ему блыми,— были обстоятельства, вслдствіе которыхъ въ немъ стали возникать нкоторыя сомннія.
Индецъ не имлъ и малйшаго понятія о настоящемъ значеніи морского разбойника, или объ отношеніяхъ его къ остальному міру. Онъ считалъ его подобнымъ себ главою отдльнаго народа или племени, состоящаго изъ воиновъ, женщинъ и дтей. Объ отчаянной жизни своего союзника онъ не имлъ даже никакого понятія. Правда, впродолженіи этихъ двухъ лтъ, и при боле близкомъ знакомствъ, нкоторыя обстоятельства показались ему нсколько подозрительными: различный цвтъ кожи новыхъ его союзниковъ, собранныхъ изъ всхъ возможныхъ націй, ихъ грубое обращеніе, а въ особенности ихъ скотское влеченіе къ индіанкамъ, въ отвтъ на которое нердко индйскіе ножи обагрялись ихъ кровью, постепенно отдаляли его все боле и боле отъ разбойниковъ, но главное все еще оставалось для него тайною.
Необходительный по праву и недоступный никакому другому чувству, кром чувства мести и ненависти къ врагамъ своимъ, онъ однако жилъ и дйствовалъ только для блага и славы своего народа, для каждаго изъ нихъ онъ охотно пожертвовалъ бы жизнію, ибо считалъ это племя цвтомъ криковъ. Дйствительно, онъ былъ самымъ нжнымъ, самимъ заботливымъ отцомъ для тхъ, которые остались ему врными, зато и послдніе привязаны были къ нему того слпою любовью и преданностью, которыя происходятъ только вслдствіе многихъ доказательствъ самоотверженія, доброты и любви. Благоговніе передъ высокимъ его происхожденіемъ, привычка повиноваться ему, и уваженіе, какое его характеръ необходимо долженъ былъ внушать дикимъ,— неразрывными узами привязывали къ нему его подданныхъ. Онъ съ своей стороны вознаграждалъ ихъ за эту любовь неусыпною заботливостью о ихъ благ. Одна уже мысль вступить въ боле близкую связь съ ворами, разбойниками, убійцами, соединить свой народъ въ одну большую семью съ такими людьми, возмутила-бы его, и гордый Мико съ глубокимъ презрніемъ отвергнулъ бы такое предположеніе.
Таковы были отношенія между индйцемъ и морскимъ разбойникомъ, какъ вдругъ случалось одно обстоятельство, которое, общая доставить ему боле прочную опору и возвесть его на ту высоту, на которой стояли его предки, еще боле указало ему необходимость усилить осторожность относительно его союзниковъ.
Въ предпослднемъ охотничьемъ поход, спустя нкоторое время посл знакомства съ морскимъ разбойникомъ, сопутствовала ему и дочь его, съ нкоторыми изъ своихъ подругъ. Увлекшись охотою, отважная двушка съ нсколькими воинами зашла слишкомъ далеко въ охотничьи владнія павніевъ, племени тоіаскъ. Тамъ ихъ открыли, на нихъ напала значительная толпа этихъ дикихъ, и, посл неудачнаго сопротивленія, оконіи обратились въ бгство. Канонду же взяли въ плнъ, отвели въ вигвамъ павіевъ и присудили къ сожженію.
Уже зажгли сосновые факелы, съ нея сорвали одежду и окровавленныя руки дикихъ уже схватили свою жертву, чтобы, бросить ее на костеръ, какъ вдругъ прискакалъ на кон, главный начальникъ этого племени: онъ прорвался сквозь завывавшую толпу, схватилъ съ костра несчастную двушку, поднялъ ее къ себ на коня, и пробившись сколь изумленную толпу, полетлъ къ лсу. Тамъ стоялъ уже другой конь, на котораго должна была ссть двушка, и слдовать за своимъ избавителемъ до Начеза.
Ни одинъ изъ павніевъ не осмлился прекословить начальнику, или погнаться за нимъ, поступокъ его приняли за какое-то наитіе Великаго Духа. Притомъ, же его самого, недавно, только возвратившагося отъ великаго племени куманчіевъ, они считали существомъ высшаго разряда. Онъ передалъ прекрасную Канонду невредимою въ руки отца, убитаго горемъ, и старикъ съ восторгомъ обнялъ избавителя своей дочери.
Канонда была единственнымъ утшеніемъ Мико, умершаго для всхъ радостей жизни. Съ восхищеніемъ увидлъ онъ взаимную склонность, возникавшую между его дочерью и могущественнымъ начальникомъ куманчіевъ. Этою любовью онъ надялся соединить свой народъ съ великими куманчами. Осуществить это намреніе такъ, чтобы оно было достойно короля оконіевъ, и въ то же время привести къ куманчамъ начальника соленыхъ водъ съ его воинами, было бы самымъ для него величайшимъ торжествомъ. Но имъ все боле и боле овладвало сомнніе, достойны ли его союзники такой высокой чести. Давно уже разными средствами онъ старался фактами подтвердить или разсять возникшее въ немъ сомнніе, и ближе ознакомиться съ настоящимъ значеніемъ своего друга. Такой случай представился ему теперь.
Большое объявленіе, которое онъ сорвалъ со стны дома въ новомъ поселеніи, заключало въ себ прокламацію губернатора Луизіаны, въ ней подробно были наложены преступленія и злодйства морскаго разбойника острова Бараторіи и голова ого была оцнена въ пятьсотъ долларовъ.
Лишь только индйцы возвратилась къ мсту своего отдыха, около соленаго источника, Мико вынулъ изъ кармана объявленіе и внимательно сталъ разбирать его содержаніе. Потомъ послдовало краткое, но важное совщаніе, посл котораго индйцы навьючили себ на спины дичь и звриныя шкуры, и отправились по дорог къ Начезу. Когда они подошли къ рк и отыскали свои лодки, двое изъ нихъ отдлялись отъ толпы и пошли по направленію къ сверо-западу, а остальные возвратились въ вигвамъ на нижнемъ Начез, куда и мы поспшимъ за ними посл этой небольшой экскурсіи.

ГЛАВА XII

Ну какъ теперь? Я или она виновата? Искуситель
или искушенная, кто больше гршитъ?
Шекспиръ.

На другое утро посл бгства британца об двушки находились въ безутшно-боязливомъ настроеніи.
Можно было однако подумать, что двушки помнялись ролями. Роза, кроткое, нжное дитя, Роза, которая подобно слабой, колеблющейся лоз, опиралась до сихъ поръ на боле сильную Канонду, сдлалась теперь ея опорою, она которая передъ тмъ едва осмливалась поднимать свои робкіе, трепетные взоры, показала больше твердости и мужества, стала больше надяться на себя. На благородномъ, преобразовавшемся лиц ея выражалась энергія и какое-то величіе. Казалось, она шла на встрчу грозной судьб. Она обвила руки вокругъ индіанки, нашептывала ей самыя нжныя, самыя сладкія слова, сама выбжала къ дикимъ и сквавамъ, упрашивая ихъ идти къ Канонд, видла и перенесла съ твердостью, какъ эти послднія повернулись къ ней спиною, съ отвращеніемъ отплевывались отъ нея и съ угрозами кричали ей вслдъ, ‘коварная іенгизка!’ Казалось, ее воодушевляла какая то сверхъестественная сила. Только по временамъ, когда свтлый взглядъ ея обращался на страждущую Канонду, грудь ея судорожно подымалась, она болзненно вздрагивала и глава ея наполнялись слезами, тогда она рыдая припадала къ своей подруг, обнимала ея колни, и просила, умоляла ее простить ей.
Индіанка смотрла на нее мутными взорами, но ничего не видала: смущенныя ея чувства, блуждали, казалось, въ пространств. Она сидла неподвижно и смотрла въ пространство, какъ прекрасная бронзовая статуя. Но при малйшемъ шорох или шум на улиц, она вздрагивала, каждый шагъ сквавъ, долетавшій до ея слуха, преводилъ ее въ трепетъ, а голоса ихъ пронизывали ее, казалось, до мозга костей, какъ злая лихорадка. Казалось, вс силы оставили благородную, прежде столь твердую дочь Мико.
Такимъ образомъ прошелъ день и еще одна ночь. Въ продолженіи всего этого времени она не выходила изъ своей комнатки, ни одна сквава не пришла извстить ее.
Наконецъ къ утру послышались съ берегу мужскіе голоса. Это былъ Мико съ своимъ отрядомъ воиновъ и охотниковъ. Дочь его встала, колна ея тряслись и ударялись другъ о друга. Она держалась за окно. Начальникъ разговаривалъ съ воинами, которымъ сквавы, осклабляясь, шептали что-то па ухо, и указывали костлявыми руками на ту хижину, гд жилъ британецъ. Наконецъ Мико приблизился и вошолъ въ свой вигвамъ, за нимъ слдовали его воины. Канонда вышла изъ за ковра, грудь ея судорожно подымалась, сложивъ руки на груди, она молча ожидала приказаній отца.
— Воины оконіевъ,— началъ онъ черезъ нсколько минутъ, впродолженіи которыхъ сверкающіе его взоры хотли, казалось, насквозь пронзить Канонду, — воины оконіевъ сказали своему Мико, что начальникъ соленыхъ водъ прислалъ гонца въ вигвамъ оконіевъ мускоджіевъ. Отчего глаза мои не видятъ его?
Трепещущая двушка не отвчала ни слова, взоры ея были прикованы къ земл.
— Неужели Канонда до такой степени забыла кровь своего отца, что она благо, янки, привела въ свой вигвамъ и указала ему путь отъ деревень блыхъ къ вигваму отца? Мико думалъ, что у него есть дочь, продолжалъ старикъ съ язвительной насмшкой, — но Канонда — не дочь Мико оконіевъ. Ступай! сказалъ опъ съ невыразимымъ отвращеніемъ, — презрнный Семинолій обманулъ мать Канонды и далъ жизнь обманщиц!
При этомъ страшномъ обвиненіи матери, несчастная двушка грохнулась на землю, какъ будто пораженная молніею. Она кривилась, извивалась какъ червь, подползла къ ногамъ отца, чтобы коснуться его одежды, но онъ оттолкнулъ ее съ безпредльнымъ отвращеніемъ:
— Ступай! сказалъ онъ. — Канонда пла въ уши Мико и призывала Великаго Духа, чтобы онъ очистилъ его охотничій путь, а сама въ то же время въ пещер леляла на своей груди врага его племена.
Несчастная двушка изгибалась у ногъ его и не произнесла на одного слова въ свое оправданіе.
Должно полагать, что сквавы съ любопытствомъ разсматривали различные слды ногъ, и что он отличили слды, обозначившіеся въ первый вечеръ, когда появился британецъ, отъ тхъ, которые оставались въ трав отъ послдняго утра. Даже любовь къ Канонд не могла подавить въ нихъ этого любопытства, столь свойственнаго недоврчивости дикихъ. Вроятно, впрочемъ, он умолчали бы обо всемъ этомъ, еслибы бгство британца не наложило на нихъ, такъ сказать, священнаго долга нарушить это молчаніе.
— Такъ вотъ почему, продолжалъ начальникъ, какъ будто съ наслажденіемъ останавливаясь на томъ, какъ его перехитрили дв двушки, и доводя такимъ образомъ свое негодованіе до неукротимой ярости,— такъ вотъ почему Блая Роза не могла пть ночной псни: блый лазутчикъ ожидалъ ее въ лсу? Мико вскормилъ змю на груди своей, онъ напрасно бросилъ свои бобровые мха, и Блая Роза привела въ его вигвамъ шпіона, который предаетъ его врагамъ. Черезъ нсколько солнцевъ блые будутъ преслдовать Мико и все племя его, какъ дикихъ пантеръ.
При этихъ словахъ въ толп дикихъ раздался коварно злобный вой. Двое изъ самыхъ лютыхъ тихо подкрались къ занавсу.
Канонда лежала на земл безъ сознанія, безъ словъ, но лишь только дикіе тронулись съ мста, она, подобно зм, подползла къ занавсу, поднялась на ноги, и сложивши на груди руки, вскричала:
— Это я, это Канонда указала путь блому человку, она провела его черезъ болото, Роза и не знаетъ его.
Въ эту минуту поднялся занавсъ и изъ за него вышла Роза. Индіанка быстро подошла къ ней, загородила ее собою, обняла, и об двушки остановились съ поникшею головою передъ раздражоннымъ Мико.
Онъ слдилъ взоромъ за быстрымъ движеніемъ своей дочери, его, казалось, изумила дерзость, съ какою она осмлилась стать между нимъ и жертвою его гнва. Когда онъ увидлъ Розу, по неподвижному лицу его пробжала свирпая улыбка. Онъ схватилъ боевой ножъ, сдлалъ шагъ впередъ и замахнулся.
— Это я, вскричала Канонда въ ужас.
— Нтъ, я привела благо юношу въ вигвамъ, закричала Роза трепещущимъ голосомъ.
Мико стоялъ какъ окаменлый. Но мало по налу благородный споръ за смерть не преминулъ оказать свое дйствіе на его дикую натуру. Выраженіе лица его смягчилось.
— Ступай, сказалъ онъ наконецъ тономъ самой горькой ироніи, — неужели Канонда думаетъ, что Мико дуракъ, и чго глазъ его не видитъ, кто привелъ благо лазутчика въ вигвамъ? Нога Канонды проложила дорогу, но къ этому побудилъ ее коварный языкъ Блой Розы.
— Позволитъ ли мой отецъ, произнесла индіанка, съ покорнымъ видомъ скрестивъ на груди руки, — позволятъ ли мой отецъ говорить своей дочери?
Послдовало продолжительное молчаніе. Бшенство и отцовское чувство видимо боролись въ душ глубоко-взволнованнаго старика. Но послднее одержало верхъ.
— Канонда можетъ говорить.
— Отецъ мой! блый юноша клялся своею честью, что онъ не лазутчикъ, онъ уврялъ также, что онъ не янки. Онъ съ острова, гд живетъ тотъ начальникъ, которому принадлежитъ земля, о которой ты разсказывалъ, что тамъ вчно холодно. Народъ его на боевомъ пути противъ нашихъ враговъ, янковъ. Еще прошло не много солнцевъ, какъ онъ съ своими братьями переплылъ черезъ великія соленыя воды, они хотятъ идти вверхъ по отцу ркъ {P. Миссисипи.} и сжечь вигвамы нашихъ враговъ. Онъ говорилъ, что начальникъ соленыхъ водъ — воръ, когда блый юноша ловилъ устрицъ и черепахъ, тотъ поймалъ его вмст съ его братьями и увелъ въ свой вигвамъ. Оттуда онъ убжалъ и восемь солнцевъ терплъ голодъ. Его народъ повситъ начальника соленыхъ водъ за шею на дерев. Дочь твоя спасла благо юношу изъ пасти большой водяной зми, и онъ былъ уже почти мертвый. Сквавы разскажутъ теб объ этомъ. Только одна Винонда могла возвратить его къ жизни. Онъ хотть соединиться съ своими братьями, чтобы наказать твоихъ враговъ. Онъ не лазутчикъ, руки его нжны, и онъ былъ очень слабъ.
— Не приготовила ли Каноида еще больше лжи для своего отца? сказалъ Мико, уже боле мягкимъ тономъ. Языкъ у нея сталъ очень проворенъ.
Двушка стыдливо опустила глаза. Однако слова ея очевидно произвели глубокое впечатлніе на отца. То, что онъ прочелъ въ прокламаціи, вполн согласовалось съ показаніями его дочери. Онъ глубоко задумался. Дикій по происхожденію, по воспитанію и по привычк, Мико не былъ однако ни кровожаденъ, ни жестокъ. Ложно понятое самоуправство было причиною его ненависти къ врагамъ своимъ. При другихъ обстоятельствахъ, въ просвщенной сфер, онъ былъ бы героемъ, благодтелемъ тысячей, милліоновъ людей. Но какъ дикій, который чувствовалъ себя уязвленнымъ, поруганнымъ, отравленнымъ во всхъ своихъ предпріятіяхъ, который чувствовалъ, что въ немъ убита лучшая сторона его бытія, въ разлад съ самимъ собою вслдствіе дйствительныхъ или воображаемыхъ оскорбленій, — что удивительнаго, если онъ поднялъ смертоносное оружіе противъ родной дочери? Онъ, который вошолъ въ свою хижину въ полномъ убжденіи, что молодой человкъ — агентъ, шпіонъ его враговъ? Отчужденный отъ всего міра, жертва собственной врожденной подозрительности, день и ночь мучимый мрачными образами преслдующихъ враговъ, Мико глубоко уважаемый, почти боготворимый своими подданными, вроятно гораздо выше ставилъ свое значеніе въ глазахъ блыхъ, нежели какимъ оно было на самомъ дл.
Канонда, несмотря на то, что была обуреваема различными ощущеніями, слишкомъ хорошо знала своего отца, чтобы не замтить внезапно происшедшей въ немъ перемны. Обнявъ Розу, она сказала:
— Слушай отецъ! блый юноша клялся Роз, что онъ не іенгизъ. Овъ англичанинъ. Онъ изъ большихъ каноэ своего народа. Онъ былъ почти мертвый, когда твоя дочь приняла его. Неужели бы лазутчикъ пришолъ въ такомъ вид въ вигвамъ великаго Мико?
— Канонда уже довольно говорила, сказалъ Мико.
Двушка вздрогнула.
Тутъ только вспомнилъ Мико о другой бумаг, сорванной нмъ со стны у залсца. Онъ вынулъ ее изъ кармана, прочиталъ со вниманіемъ, и потомъ сталъ совщаться съ своими воинами. Это было воззваніе къ гражданамъ Луизіаны, спшить на защиту своей страны.
— Языкъ моей дочери не произноситъ лжи? началъ онъ снова, давая ей знакъ рукою, что ей позволяется говорить. Зачмъ этотъ человкъ, если онъ англичанинъ, пошолъ къ вигвамамъ своихъ и нашихъ враговъ?
— То же самое говорила ему и Канонда, отвчала двушка, — но онъ сказалъ, что его братья находятся уже передъ большимъ вигвамомъ, гд онъ найдетъ ихъ съ большими ихъ каноэ.
— Когда оставилъ онъ вигвамъ оконіевъ? спросилъ отецъ.
— Долго посл того, какъ солнце спряталось за Начезомъ, и когда уже начали кричать водяныя птицы. Мой отецъ найдетъ его слды, и увидитъ, что дочь его сказала правду, ибо она еще во всю жизнь свою не лгала.
— Хорошо, сказалъ старикъ, длая ей опять знакъ, что позволеніе, развязавшее ей языкъ, взято назадъ.
Воины снова обступили своего начальника, и снова произошло хотя непродолжительное но важное совщаніе, по окончаніи котораго онъ молча указалъ на свои охотничьи сумки. Канонда проворно и тщательно наполнила ихъ, и Мико тотчасъ же вышелъ изъ вигвама, въ сопровожденіи большей части своихъ воиновъ.
Изумленіе несчастнаго римскаго раба, осужденнаго на растерзаніе львомъ, раба, который видитъ, какъ свирпое животное изъ желзныхъ воротъ несется на него страшными прыжками, и уже подымаетъ смертоносную лапу, чтобы окончить его жалкое существованіе, и какъ вдругъ эта страшная кошка ложится передъ нимъ на землю, умильно протягиваетъ свои лапы, лижетъ его ноги и обнаруживаетъ, вс признаки покорности и радости, — изумленіе этого несчастнаго едва ли могло превышать изумленіе обихъ двушекъ при вид непостижимой кротости Мико. Канонда ожидала неминуемой смерти за свой поступокъ, который, какъ она предвидла, будетъ принятъ за измну. Такъ какъ ей не были еще извстны т событія, которыя произвели такую внезапную перемну мыслей о начальник соленыхъ водъ, то она нисколько ее сомнвалась, что кротость отца слдуетъ приписать какому иибудь сверхъестественному вліянію. Сердце Розы пополнено было безпредльной благодарности за спасеніе сестры, которая жертвуя жизнію за нее и за благо брата, неожиданно, какъ будто чудомъ, избжала смертельнаго удара. Обративъ къ небу нмой взоръ, опа бросилась въ объятія Канонды и об двушки прильнули другъ къ другу, какъ будто ничто на свт уже не должно было разлучить ихъ. Одно безпокоило Розу: Мико съ своими воинами пустился въ погоню за молодымъ британцемъ. Не было никакой возможности, чтобы онъ ускользнулъ отъ нихъ. Пощадитъ ли Мико бднаго юношу? Не приведетъ ли онъ его съ собою въ плнъ, съ тмъ чтобы онъ въ ея глазахъ испустилъ духъ подъ ударами томогаука!
Не скоро она была въ состояніи выразить свои ощущенія словами, наконецъ она прошептала съ глубокимъ вздохомъ:
— Бдный братъ!
Индіанка держала ее въ своихъ объятіяхъ и крпко прижимала ее къ груди, какъ бы выражая этимъ, что теперь она иметъ на нее двойное право, освободивши ее отъ неминуемой смерти. Но лишь только Роза произнесла эти слова, она быстро выпустила ее изъ своихъ объятій и бросила на нее взглядъ негодованія.
— Блая Роза недобрая, сказала она съ горечью. Ея сердце до того переполнено блымъ братомъ, что въ немъ нтъ уже мста для сестры. Канонда не боится смерти, она научилась у отца умирать, она была уже привязана къ столбу, факелы были зажжены, но глаза ея были ясны, какъ голубой сводъ неба. Нтъ, продолжала Канонда, съ пылающими взорами и гордымъ видомъ, — нтъ, дочь великаго окони показала бы двицамъ павніевъ, какъ он должны умирать и смяться надъ своими врагами. Но Канонда, прибавила она, и yа лиц ея изобразились ужасъ и отвращеніе, — не желала бы умереть какъ предательская собака, не желала бы, чтобы сестры произносили съ отвращеніемъ ея имя, какъ имя измнницы, которая привела въ вигвамъ лазутчика и указала ему дорогу къ бгству. Нтъ, продолжала она, — Канонда попалась въ петлю павніевъ, они бросили ее на коня, и вс ея члены покрыты были ранами, и буйволовыя жилы, которыми она была привязана къ спин лошади, глубоко врзались въ ея тло, но никто не слыхалъ и малйшаго ея вздоха. Ея душа была тогда у отца, у своихъ отцовъ и предковъ, которые взирали на нее съ вчнозеленыхъ луговъ и радовалось мужеству своей дочери. Два дня Канонда лежала въ темной пещер павніевъ, и когда наконецъ лучъ солнца озарилъ ея лицо, онъ указалъ ей и костеръ, устроенный для того, чтобы сжечь ей тло. Да, они привели Канонду къ столбу, сорвала съ нея одежду, и сквавы плевали ей въ лице. Множество ножей и томогауковъ носились надъ ея головою, но ты не слушаешь Роза? сказала она вдругъ, тихо толкая двушку.
— О да, все слышу, отвчала Роаа.
— И когда съ нея сорвано было все одяніе, продолжала индіанка,— и сквавы схватили ее, чтобы повергнуть на костеръ, тогда великій начальникъ бросился съ своего коня, пробился черезъ толпу и поднялъ Канонду къ себ на коня. Видишь… продолжала она,— Канонда очень сильна, она могла перенести мученія и издванія двушекъ и сквавъ, она смотрла въ лице смерти, но вся сила ея исчезла передъ великодушіемъ начальника, она упала въ его объятія, и сознаніе оставило ее, и она не понимала, что съ нею длалось, пока солнце не скрылось за горами, а сестра твоя все еще видла себя на кон рядомъ съ своимъ избавителемъ. Блая Роза видла великаго начальника, и Канонда не желала бы умереть теперь. Она нехорошо сдлала, скрывши молодого человка отъ взоровъ своего отца, но она видла слезы Блой Розы, и Великій Духъ не скрылъ отъ него своего лица за облаками. Да, продолжала она,— Великій Духъ удержалъ руку Мико, когда онъ ногою оттолкнулъ отъ себя свою дочь, какъ собаку, и когда рука его схватила ножъ, чтобы вонзить его въ грудь дочери и Блой Розы. Канонда сдлала дурно, но ужь это никогда не повторится.
— А бдный братъ нашъ? спросила Роза.
— Мико великій и мудрый начальникъ. Взоръ его увидитъ слды благо юноши и глубоко проникнетъ въ его душу. Если онъ другъ красныхъ, то Мико не сниметъ его скальпа, но если онъ обманулъ бдныхъ двушекъ, Роза не должна плакать объ лазутчик.
Сказавъ это, она вышла изъ хижины.

ГЛАВА XIII

Нужда можетъ познакомить человка съ странными
однопостельниками. Я тутъ завернусь, пока
не истощатся вс дрожжи бури.
Шекспиръ.

Состояніе духа, въ которомъ мы оставили нашего британца, можно было бы сравнить съ душевнымъ состояніемъ неофита ассассиновъ, котораго старецъ горы, если врить преданію, внезапно ввелъ въ свои сады, населенные прелестными гуріями, и посл краткаго, быстраго наслажденія, вытолкнулъ опять въ печальную ночь, и которому отъ вкушонныхъ блаженствъ ничего не осталось, кром смутнаго опьяннія чувствъ, хаоса картинъ и образовъ, и страстнаго, пламеннаго желанія снова отыскать этотъ потерянный рай.
Хотя британецъ нашъ, какъ извстно читателямъ, и не вкусить блаженствъ ассассиновъ, и даже собственное его желаніе исторгло его изъ этого эдема, но несмотря на это, хаосъ, внутренняя тревога и непреодолимое влеченіе къ покинутому раю неотступно стали осаждать его.
Казалось, боле благородныя влеченія вступили въ борьбу съ побужденіями, мене чистыми, какъ будто эти дна начала овладвали имъ поперемнно, то увлекая его, то удерживая. Боле часа онъ бгалъ вдоль берега, то вверхъ по теченію, то опять назадъ, и въ этой внутренней борьб его застали первые лучи восходящаго солнца: открывая передъ его глазами новыя картины, оно дало и мыслямъ его иное направленіе.
Какъ говорила Канонда, онъ дйствительно увидлъ противоположный берегъ Сабины почти совершенно обнажоннымъ. Только нсколько одинокихъ сосенъ и кедровъ скудно произрастали на высокомъ берегу рки, но передъ нимъ разстилалась мстность, которую самая искусная кисть могла бы передать только въ слабыхъ очеркахъ, и самая могучая фантазія едва была бы въ состояніи постигнуть. Это было безконечное пространство, съ легкими волнообразными возвышеніями и углубленіями, въ которыя безпрепятственно могъ проникать его взоръ, самый роскошный, самый прелестный лугъ, на которомъ нжно-зеленая мурава, колеблемая утреннимъ втеркомъ, уподоблялась безпредльнымъ тихимъ волнамъ, а разбросанныя вдали группы деревъ представлялись кораблями, качающимися на безконечномъ океан. Нигд не было видно ни одной неподвижной точки, и все это необъятное пространство буквально плавало передъ его взорами, качаясь и колыхаясь подобно зеркальной поверхности моря, на которое ветъ тихій восточный втеръ. Къ сверу равнина постепенно стала возвышаться и переходить въ гористую мстность, сквозь живописныя группы деревъ взоръ проникалъ во внутренность этой великолпной панорамы, гд краска эфира и цвта земли сливались съ цвтами горизонта. Къ востоку необъятные луга сливались съ низменностями: группы деревъ, тростника и пальметтовыя поля, колеблемыя и волнуемыя втромъ и отражаемыя лучами солнца, подобно парусамъ, выплывали изъ этихъ низменностей. Глубокая тишина, царствовавшая въ безпредльной равнин, которая сливалась съ дальнимъ голубымъ горизонтомъ, тишина, прерываемая только плескомъ водяныхъ птицъ или отдаленнымъ завываніемъ саванскихъ волковъ, и великолпное солнце, въ ту минуту поднимавшееся на восток, придавали мстности невыразимо величественный характеръ. Нсколько ниже по теченію рки стояла отдльныя древесныя группы, въ которыхъ паслись олени: они смотрли на него съ какимъ-то удивленіемъ, и казалось спрашивали, какъ онъ попалъ сюда, потомъ, гордо закинувъ рога, и какъ бы негодуя на то, что вступили въ ихъ владнія, медленно возвращались въ чащу.
Вдругъ онъ съ удивленіемъ замтилъ, что вся мстность была усяна маленькими холмиками конической формы, наподобіе сахарной головы, они состояли изъ раковинъ и ископаемыхъ, и по всей вроятности были населены живыми существами. Буроватые зврки сидли у основанія этихъ холмиковъ, обратившись къ солнцу, они щипали нжную молодую муравку.
Мстность, которую мы только что описали, была западная Луизіана. Отъ устьевъ Миссисипи, Редривера, Атчафилая и безчисленнаго множества другихъ меньшихъ, но глубокихъ ркъ, она къ западу постепенно возвышается, и наконецъ оканчивается извстными намъ великолпными и необъятными саваннами гд, кром походнаго охотничьяго шалаша еще и до сихъ поръ нельзя встртить и слда человческаго жилища. Картины, которыя мы представляли отдльно глазамъ читателя, чтобы дать ему понятіе о цломъ, взорамъ юноши представились разомъ, при яркомъ освщеніи утренняго солнца, расширяя до безконечности его созерцанія, он привели его въ такое настроеніе, которое можно сравнить съ душевнымъ состояніемъ моряка, когда онъ оставивъ ночью свой корабль, плыветъ въ утломъ челнок, и вдругъ утромъ видать передъ собою одно только безпредльное море, и колеблется въ нершительности, не броситься ли ему въ пучину, чтобы избавиться разомъ отъ всхъ будущихъ бдствій. Можетъ быть это чувство собственнаго ничтожества и покинутости въ необъятномъ божьемъ мір, который теперь раскрылся передъ нимъ, и о безпредльности котораго онъ никогда и нигд не могъ получить такого нагляднаго понятія,— можетъ быть это-то чувство и побудило его къ поступку, въ которомъ ярко высказалась побда боле благороднаго начала. Быстро сбросивъ свою одежду и собравъ ее въ узелъ, онъ кинулся въ холодную рку, и черезъ четверть часа благополучно достигъ противоположнаго берега. Глухія прощальныя слова благородной индіанки дйствительно довели его до твердаго намренія возвратиться въ вигвамъ, и подвергнуть себя гнву страшнаго Мико. Все прочее сдлалось для него какъ бы постороннимъ, неважнымъ, и потому стало на задній планъ. Онъ наскоро одлся и началъ отыскивать тропинку, ведущую сквозь чащу. Если онъ въ вигвам, какъ плнникъ, изнывалъ отъ нетерпнія и страстнаго желанія найти выходъ, то теперь нетерпніе и желаніе его отыскать обратный путь сдлались вдесятеро сильне.
Но это была задача, которая испугала бы и самаго, неустрашимаго человка. Противуположный берегъ Сабины, подобно берегу Начеза, представляетъ постепенно возвышающійся гребень, который незамтно опять спускается къ болоту. Темная густая чаща кедровъ и кипарисовъ не помшала нашему британцу проникнуть въ глубину лса и даже до вершины гребня, но тамъ, гд этотъ гребень начинаетъ опускаться, каждый дальнйшій шагъ обновился невозможнымъ. Спускъ этотъ былъ покрытъ древесною породою, о которой онъ никогда, не слыхалъ. Хотя стволы этихъ деревъ не превышали толщины человка, но они стояли плотно одинъ возл другаго и были покрыты фгромными, въ аршинъ длины, бурыми шипами, которые мене чмъ на футъ отстоя другъ отъ друга, представлялись глазамъ милліонами вороненыхъ штыковъ. Такое сплетеніе безчисленнаго множества шиповъ буквально не позволило бы и блк проскочить между этими деревьями. Британецъ вспомнилъ тропинку, по которой провела его индіанка, и ршился отыскивать ее. Онъ искалъ около каждаго пня, около каждаго куста, и въ этихъ тщетныхъ поискахъ прошло нсколько часовъ. Если ему представлялся гд нибудь слдъ человческой ноги, то оказывалось, что это былъ его собственный. Солнце повернуло уже къ западу, а онъ все еще ни на шагъ не подвинулся впередъ. Наконецъ счастье, казалось, стало ему улыбаться: онъ нашолъ то мсто, гд былъ спрятанъ каноэ. Но еще долго пришлось ему искать, пока онъ наконецъ не нашолъ слдъ въ глубь лса. Слдъ этотъ былъ страшно перепутанъ: онъ велъ извилинами то вверхъ на гребень, то опять внизъ, такъ что уже начало темнть, прежде чмъ онъ усплъ дойти до болота. Голодъ настойчиво сталъ требовать, чтобы онъ воротился. Съ твердымъ намреніемъ продолжать на другой день свои поиски, онъ взялъ на плечи каноэ, понесъ его къ вод и почти безъ помощи весла переплылъ на противоположный берегъ, гд оставилъ състные припасы, данные ему индіанкою. Быстро подобравъ ихъ, онъ снова переплылъ черезъ рку и, закусивши наскоро, началъ устраивать себ ночлегъ. Природа дала человку въ этой части свта хотя безъискуственный, но превосходный матеріалъ для постели: это тилландэса или испанскій мохъ, котораго длинныя, нжныя, волосоподобныя нити представляютъ самое мягкое, самое роскошное ложе. Свшиваясь съ милліоновъ стволовъ и качаясь на воздух, этотъ мохъ придаетъ деревьямъ видъ исполинскихъ Старцевъ, сдыя и длинныя бороды которыхъ разметываются втромъ. Этимъ нжнымъ мхомъ британецъ наполнилъ свой каноэ: потомъ отнесъ его на прежнее скрытое мсто и утвердилъ между сучьями двухъ кедровъ такъ, что послднія служили для каноэ какъ бы валами: такимъ образомъ онъ могъ считать себя безопаснымъ отъ всякихъ преслдованій и взоровъ. Положивъ возл себя ружье и завернувшись въ шерстяное одяло, онъ тотчасъ же заснулъ.
Странныя сновиднія представлялись ему.
Отвратительное, нажравшееся чудовище, съ неуклюжими, насмшливо жадными чертами, съ отталкивающей харей — чудовище, подъ широкими стопами котораго пустли нивы и разрушались города и жилища, оно схватило его длинными костлявыми руками, когти которыхъ охватывали, казалось, весь міръ. Въ одной рук оно держало два кровавыя трепещущія сердца, и съ злобнымъ смхомъ потрясало ими передъ его глазами, между тмъ какъ другою рукою оно жадно подбирало счастье тысячи людей, и идя все впередъ, бросало ихъ въ бездонную свою пасть. Страшилище влекло его по безпредльнымъ пространствамъ, и бросило въ кругъ его друзей и товарищей, которые въ важномъ и торжественномъ настроеніи были собраны вокругъ стараго ихъ начальника, читающаго какую-то бумагу, въ эту минуту два кровавыхъ сердца упали на бумагу, сдой капитанъ умолкъ, а друзья его и товарищи съ содроганіемъ отвернулись отъ новаго лейтенанта.
Потомъ опять онъ стоялъ въ безпредльномъ пространств, и изъ синей дали стали передъ нимъ вымпелы Святаго Георгія. Противъ нихъ разввалось звздное знамя Штатовъ, высоко поднятое геніемъ свободы, и величественно выступало навстрчу побдителю дракона. Вдругъ имъ овладли безконечная тоска и ужасъ, съ гигантской силой бросился онъ въ средину своихъ, схватилъ знамя Святаго Георгія и полетлъ съ своими товарищами въ бой противъ звздоноснаго генія. Но когда онъ взглянулъ въ сторону ликующаго непріятеля, изъ волнъ вдругъ вынырнули два образа, при вид которыхъ кровь застыла въ его жилахъ, они неслись къ нему на встрчу съ пронзенною грудью и раздробленнымъ черепомъ, а за ними летлъ гордый непріятель. Онъ снова ободрялся и бросился на враговъ, какъ вдругъ его схватила ледяная рука, и съ безумнымъ, неистовымъ хохотомъ бросила къ тмъ двумъ мертвецамъ.
Сонъ этотъ произвелъ на него страшное впечатлніе. Онъ вскочилъ въ своемъ каноэ, протеръ глаза и сталъ утирать холодный ногъ, выступившій на лбу. Кругомъ его была холодная, темная ночь. Передъ нимъ сверкала два страшные огненные глава. Это была сова, она вытаращила на него своя страшные глаза и вдругъ разразилась дикимъ пронзительнымъ хохотомъ. Онъ отогналъ отъ себя этого встника несчастій и заснулъ сномъ.
Его схватили какъ будто когти тигра. Ужасное чудовище, переступая черезъ трупы Розы и Каеонды, шло къ нему на встрчу, держа въ страшныхъ когтяхъ боевой ножъ и цлясь ему въ сердце. Онъ вступилъ съ нимъ въ бой, сталъ бороться, изгибаться, съ сверхъестественной силой схватилъ свое ружье, чтобы выстрлить въ кровожадное чудовище. Онъ очутился подъ дикаремъ, съ отчаяніемъ боролся съ нимъ. Онъ приподнялся.
Сонъ превратился въ дйствительность.
Страшный дикарь дйствительно стоялъ одной ногой на его каноэ и съ злобнымъ смхомъ занесъ надъ его головой смертоносный топоръ. Одинъ ударъ — и британецъ не существовалъ бы. Онъ судорожно схватилъ ружье и быстро уставилъ дуло въ грудь индйца, послдній отскочилъ въ сторону.
Отъ этого страшнаго усилія, еще лежа въ коноэ, онъ опрокинулся вмст съ послднимъ въ то самое мгновеніе, когда занесенная боевая скира должна была опуститься на его голову. Это спасло ему жизнь. Ухватившись съ силою отчаянія за колно индйца, онъ опрокинулъ его на землю и самъ бросился на него.
Боевой ножъ сверкнулъ въ рук злобнаго дикаря и направился къ его сердцу, но съ послднимъ отчаяннымъ напряженіемъ онъ правой рукой удержалъ руку врага, а лвою схватилъ его за горло. Еще одинъ взглядъ самой убійственной ненависти сверкнулъ въ глазахъ индйца, дыханіе его прекратилось, и утомленіе заставило его выпустить изъ руій смертоносную сталь. Упершись колномъ въ грудь индйца, британецъ нагнулся надъ нимъ, въ рук его сверкнулъ ножъ надъ головою дикаря, который, скрежеща зубами, ожидалъ смерти. Съ минуту юноша, казалось, былъ въ нершительности, потомъ онъ вскочилъ, быстро отступилъ шагъ назадъ и сказалъ:
— Иди, я не хочу осквернять себя твоею кровью.
— Мой молодой братъ дйствительно другъ красныхъ воиновъ, произнесъ позади его чей-то голосъ.
Онъ обернулся и увидлъ другаго индйца, съ скальпирнымъ ножомъ въ рук, готоваго пронзить ему спину. Отскочивъ въ сторону, онъ готовился встртить новаго врага.
— Брату моему нечего бояться, сказалъ другой индецъ, за спиною котораго спрятался первый, подобно собак, которая, чувствуя себя виновною, избгаетъ взоровъ своего господина.
— Ми-ли-мачь, сказалъ второй индецъ, устремивъ на перваго укоризненный взоръ,— хотлъ снять скальпъ со спящаго благо, но этому блому онъ обязанъ, что собственный его скальпъ остается у него еще на череп. Мико этого не хотлъ.
— Вы Мико? вскричалъ юноша,— Мико оконіевъ?
Старикъ посмотрлъ на него спокойнымъ, испытующимъ взоромъ и отвчалъ съ достоинствомъ:
— Молодой мой братъ сказалъ правду. Ему нечего бояться, Мико его видлъ и протягиваетъ ему руку въ знакъ мира и дружбы.,
— Вы Мико оконіевъ? снова вскричалъ юноша, быстро охвативъ руку индйца и ласково пожимая ее.— Я душевно радъ васъ видть и, правду сказать, я только что шолъ къ вамъ,
— Двушки, произнесъ начальникъ,— разсказали Мико, что сынъ великаго отца, которому принадлежатъ об Канада, бжалъ изъ плна начальника соленыхъ водъ и искалъ убжища въ его вигвам. Глаза мои видли, а душа моя вритъ правд. Но братъ мой еще недалеко ушолъ по дорог, ведущей къ его соотечественникамъ,
— Я охотно объясню намъ причину, отвчалъ молодой человкъ.— Дочь ваша чудная двушка. Да благословитъ ее небо! Она и ангелъ Роза леляли меня, какъ сестры. Охотно остался бы дольше, но меня зоветъ высшій голосъ, и я долженъ ему повиноваться. Но когда дочь ваша оставила меня на томъ берегу, у нея вырвались нкоторыя слова, которыя которыя меня въ необходимость воротиться.
Начальникъ слушалъ со вниманіемъ.
— А что шептала моя дочь на ухо моему молодому брату? спросилъ онъ.
— Не много словъ, отвчалъ юноша,— но слова эти были полны значенія, изъ нихъ мн стало ясно, что бдныя двушки за свою ангельскую доброту подвергнутся вашему гнву, что вы, можетъ быть, даже убьете ихъ, воображая, что он ввели въ вашъ вигвамъ лазутчика янки.
— А братъ мой? спросилъ Мико.
— Счелъ долгомъ возвратиться къ нимъ, чтобы отвратить ударъ, если возможно, отъ ихъ благородной головы.
Индецъ долго стоялъ, погруженный въ размышленья. Потомъ лицо его прояснилось. Онъ снова протянулъ свою открытую ладонь.
Это изъявленіе дружбы показалось вовсе не лишнимъ молодому человку, въ смущеніи смотрвшему на толпу дикихъ, которые машинально становились за своимъ начальникомъ и образовали позади его тсный кружокъ. Съ минуту онъ разсматривалъ эти свирпыя темныя фигуры съ сверкающими черными глазами и сильно выдающимися чертами, на которыхъ явственно отпечатывались врожденная дикость и жестокость.
Испытующій взоръ начальника былъ устремленъ на молодого человка. Замтивъ впечатлніе, которое произвели на него эти внезапно вышедшія изъ кустовъ фигуры, онъ молчалъ, чтобы повидимому дать британцу время оправиться.
— Такъ братъ мой желаетъ идти въ деревню блыхъ?
— Я хотлъ бы, отвчалъ юноша, какъ можно скоре добраться до своихъ. Я: британскій офицеръ и потому долженъ какъ можно скоре спшить къ своему посту.
Индецъ покачалъ головой.
— Мико, сказалъ онъ, знаетъ сыновъ великаго отца обихъ Канадъ. Онъ съ ними поднималъ томагоукъ противъ янковъ. Они великіе воины, но въ нашихъ лсахъ они слпыя совы. Мой братъ никогда бы не добрался до своихъ воиновъ и умеръ бы съ голоду въ обширной пустын.
Онъ устремилъ взоръ на мстность, которую мы уже изобразили нашимъ читателямъ.
— Посмотри! продолжалъ онъ, показывая по направленію одной группы деревъ, виднвшейся на краю горизонта. Мой братъ отправится въ ту сторону, но если онъ достигнетъ того мста, голова его пойдетъ кругомъ. Братъ мой будетъ кружиться вокругъ самого себя, какъ собака, которая старается поймать свой хвостъ. Во сто солнцевъ онъ не найдетъ выхода изъ луговъ.
Сравненіе, это было не очень лестно, но одинъ взглядъ въ безконечную даль убдилъ молодого человка, что индецъ можетъ быть и не совсмъ неправъ.
— Прошу васъ отвтить, мн на одинъ вопросъ, сказалъ онъ. Стало быть обимъ вашимъ дочерямъ нечего опасаться, и Мико великодушно прощаетъ имъ, что он въ его вигвам, безъ вдома отца, имли попеченіе о незнакомц и потомъ отпустили его?
— Мико за это взглянетъ на свою до съ радостными глазами, отвчалъ индецъ.
— А на Розу? спросилъ юноша.
— И на нее также, сказалъ Мико.
— И такъ мн ничего больше не остается, какъ отправиться поскоре въ путъ. Мн бы только добраться до Миссисии. На немъ теперь ужь наши корабли.
— Великій отечь моего благо брита поднялъ тамогоукъ противъ янковъ? спросилъ вдругъ Мико.
— Да, на суш и на мор. Мы надемся порядочно задать этимъ янкамъ.
— А сколько онъ выслалъ воиновъ? спросилъ опять индецъ.
— Сухопутнаго войска около двадцати тысячъ, оно вышло здсь на берегъ, на на свер еще больше.
— А братъ мой? продолжалъ спрашивать Мико.
— Я принадлежу къ флоту.
Индецъ задумался*
— Путь, предстоящій моему брату, сказалъ онъ, очень длиненъ и большіе каноэ его народа очень далеко отсюда. У великаго отца обихъ Канадъ много воиновъ, у янковъ ихъ еще больше. Хочетъ ли мой братъ выслушать рчь старика, который видлъ уже много лтъ и котораго волосы посдли отъ заботъ и старости?
Юноша наклонился, и даже ниже, чмъ хотлъ можетъ быть.
— Пусть молодой мой братъ возвратится вмст съ Мико въ его вигвамъ. Воины Мико будутъ курить съ нимъ, а двушки его будутъ напвать ему въ уши. Черезъ два солнца придетъ начальникъ соленыхъ водъ. Мико будетъ нжно шептать ему въ уши, и онъ въ своемъ большомъ каноэ отвезетъ моего брата къ его соотечественникамъ.
— Начальникъ соленыхъ водъ? Морской разбойникъ отвезетъ меня къ моимъ cooтeчecтвeнникaмъ? сказалъ британецъ, качая головой. Мой милый Мико, вы очень ошибаетесь. Ужь этого-то онъ никакъ не сдлаетъ, потомучто попадетъ на вислицу.
— Разв начальникъ соленыхъ водъ такаже въ войн съ народомъ моего брата? спросилъ Мико.
— Нтъ, не въ войн, а онъ грабитъ и похищаетъ все, что попадается ему подъ руку. Онъ морской разбойникъ, который конечно тотчасъ же будетъ повшенъ, если его поймаютъ.
Взглядъ индйца видимо омрачился. Британецъ въ смущеніи посмотрлъ на него, боясь, не затронулъ ли онъ какую нибудь тайную, чувствительную струну.
— Братъ мой правъ, сказалъ наконецъ индецъ. Ему надобно идти. Но если онъ хочетъ остаться, то вигвамъ Мико открытъ для него, Блая Роза будетъ варить ему дичь, и онъ будетъ сыномъ Мико, когда Канонда сдлается дочерью великаго Куманчи.
На этотъ разъ, такое предложеніе не вызвало язвительно-насмшливой улыбки на лиц британца, напротивъ, растроганный, онъ взялъ руку стараго Мико и крпко сжалъ ее.
— Если воины Мико оконіевъ поклялись ему Великимъ Духомъ, что хотятъ за него поднять томагоукъ, то они должны исполнить свою клятву, иначе они собаки, сказалъ британецъ, употребляя способъ выраженія индйцевъ. Такимъ же образомъ сынъ великаго отца обихъ Канадъ долженъ исполнить то, въ чемъ онъ поклялся. Онъ долженъ спшить къ своимъ братьямъ, иначе они оттолкнуть его отъ себя, какъ трусливую собаку, и вчно будутъ произносить съ презрніемъ его имя.
Слова эти, произнесенныя съ энергіей, ршили дло. Начальникъ одобрительно кивнулъ головою и, взявъ юношу за руку, сказалъ,
— Слушай! Молодой мой брать подошолъ къ вигваму Мико въ то время, когда солнце скрыто было за землею и когда самъ начальникъ спалъ. Онъ вошолъ въ его вигвамъ, когда тотъ былъ на охот, а вышелъ изъ него прежде, чмъ Мико возвратился въ свои вигвамъ. Блый народъ не долженъ видть слдовъ къ вигваму. Хочетъ ли молодой мой братъ поклясться тмъ, кого окони мускоджіевъ называютъ Великимъ Духомъ, а блые народы своимъ Богомъ,— поклянется ли онъ имъ, что не предастъ Мико, когда увидитъ враговъ его?
— Я ужъ общалъ это вашей дочери, сказалъ молодой человкъ
— Общаетъ ли это молодой мой братъ самому Мико? настойчиво спросилъ послдній.
— Общаю торжественно.
— Общаетъ ли онъ никогда и никому не говорить, что Мико и начальникъ соленыхъ водъ были друзьями?
— Общаю я это, отвчалъ молодой человкъ посл минутнаго молчанія.
— Такъ пусть же, сказалъ старикъ, кладя об руки на плеча молодого человка,— такъ пусть же въ спокойствіи тлетъ прахъ его отцовъ. Мико очиститъ отъ терніевъ путь своего брата, и скороходъ его укажетъ ему путь къ кошатаямъ.
— Но братъ мой врно голоденъ, продолжалъ онъ чрезъ минуту,— а путь его далекъ.
Онъ далъ знакъ своимъ, и тотчасъ же одинъ изъ молодыхъ дикарей опорожнилъ на берегу свою охотничью сумку. Мико слъ рядомъ съ юношей, и отрзавъ послднему нсколько кусковъ холодной дичи, попробовалъ и самъ немного. За этимъ слдовала горсть поджаренаго маиса, а потомъ фляга изъ тыквы, наполненная прекраснымъ виномъ. Этотъ простой обдъ скоро былъ оконченъ. Старикъ вдругъ поднялся съ земли, дружески кивнулъ годовою и исчезъ въ лсу. За нимъ послдовали остальные индйцы, за исключеніемъ скорохода, который остановился передъ британцемъ.
Еще разъ молодой человкъ взглянулъ на темныя фигуры, постепенно исчезавшія между деревьями, а потомъ взялъ каноэ и понесъ его къ рк.
Когда они пристали къ противоположному берегу, индецъ отнесъ каноэ на значительное разстояніе въ сторону и спряталъ его въ кустикъ, потомъ онъ рысью подбжалъ къ молодому человку, и не останавливаясь, пошелъ передъ нимъ по лугамъ и низамъ съ такою быстротою и проворствомъ, что британецъ нашъ едва былъ въ состояніи слдовать на нимъ.

Конецъ 1-й части.

ГЛАВА XIV.

Себастіано. А совсть твоя?
Антоніо. Ахъ, принцъ, гд она? Еслибъ совсть
была мозоль, то мн пришлось бы носить туфли,
но въ груди моей нтъ этого божества.
Шекспиръ.

Въ слдующіе затмъ дни вигвамъ на Начез представлялъ, повидимому, опять тотъ же видъ унылаго, меланхолическаго спокойствія, или лучше сказать равнодушія, въ которомъ обыкновенно индецъ проводитъ часы свои, когда онъ дома. Въ деревушк царствовала мертвая тишина, даже младшіе дикари раздляли, казалось, утомленіе своихъ отцовъ и были погружены въ мрачное размышленіе. Такъ покрайней мр казалось съ перваго взгляда, но не нужно было особенной наблюдательности, чтобы замтить, что подъ этимъ мнимымъ спокойствіемъ скрывалась какая-то озабоченность и напряженіе, которыя овладли всмъ населеніемъ и указывали на какую-то предстоявшую перемну въ судьб его.
Молодые дикари тихими большими шагами подкрадывались къ сборному вигваму, и по двое, по трое, не говоря ни слова, боязливо протягивали къ двери свои бронзовыя шеи, толпы женщинъ и дтей, мене смлыя, робко останавливались въ отдаленіи, то спрашивая тупымъ взоромъ молодыхъ людей, то уставляя безсмысленные глаза на хижину Мико, изъ всего этого можно было заключить, что нашему небольшому обществу предстояло нчто важное.
Мы уже замтили, что на всемъ пространств этомъ царствовала мертвая тишина. Изъ сборнаго вигвама не доходило ни одного звука, не слышно было ни ссоры, ни спора. Молодые и даже возмужалые индйцы не осмливались близко подходить къ двери собранія совта, входъ въ который, по древнему обычаю, былъ для нихъ недоступенъ до совершенія перваго важнаго подвига. Мико, со времени своего возвращенія, почти не выходилъ изъ совта, гд были собраны вс его воины. Совщанія эти продолжались уже цлые два дня. Съ дочерью своею онъ еще не говорилъ, а только молча сдлалъ ей знакъ, чтобы она не оставляла своей комнаты, занавсъ которой пристегнулъ собственноручно. Со времени послдняго событія бдная двушка утратила, казалось, прежнюю веселость и легкій живой нравъ свой. Ужь не подъ стражей ли она вмст съ сестрой своей? Что сталось съ Ми-ли-мачемъ, который за свою скорость сдлался любимцемъ ея отца? Отчего не возвратился онъ домой? Ужь не палъ ли онъ отъ руки благо, который, можетъ быть, осмлился защищаться передъ тмъ, какъ его убили? Однако вдь она не замтила никакого трофея, никакого скальпо, никакой печали и скорби въ вигвам.
Роза напротивъ была гораздо спокойне: она нашла утшеніе въ библіи, которую священникъ, методистъ, далъ Канонд, и часто прочитывала нкоторыя мста своей подруг, какъ та ни качала головой.
— Канонда, сказала наконецъ съ сердцемъ индіанка, когда Роза прочитала ей длинное мсто о будущемъ блаженств,— Канонда очень любила добраго начальника школы, но она не могла его терпть въ то время, когда онъ читалъ ей изъ этой книги, или нжно шепталъ ей въ уши, чтобы она позволила облить себя водою. Канонда очень рада, что не послушалась его.
— Начальникъ школы желалъ теб добра, возразила Роза,— Канонд надо было послдовать его совту.
— Какъ! сказала индіанка съ нетерпніемъ. А еслибы Мико раздробилъ тоногаукомъ голову Канонды, то ей пришлось бы отправиться въ адъ, къ злымъ блымъ, которыхъ убили ея братья, и тамъ за это выть и скрежетать зубами?— При этомъ она содрогнулась.— Нтъ, никогда! прибавила она.
Роза грустно покачала головою.
— Богъ принялъ бы ее въ число своихъ ангеловъ и даровалъ бы ей вчное блаженство, потомучто она спасла брата.
— Ангеловъ! повторила индіанка. Канонда не хочетъ быть блымъ ангеломъ. Канонда никогда не была бы весела между блыми ангелами, которые убиваютъ ея братьевъ и выгоняютъ ихъ изъ страны.
— Но вдь въ будущей жизни блые и красные уже не будутъ убивать другъ друга, они будутъ радоваться и наслаждаться вчнымъ блаженствомъ.
— Вотъ видишь, сказала индіанка,— что Канонда права, а блдный начальникъ школы не правъ: блые и красные люди будутъ радоваться поступкамъ, которые они совершили здсь, и за которые великій Духъ перенесетъ ихъ въ вчные луга. Но они не будутъ радоваться вмст.
Она на минуту замолчала и казалось обдумывала сказанное.
— Нтъ, Канонда этому не повритъ! произнесла она вдругъ съ живостью. Какъ! Великій Духъ, который далъ Іенгизу блую кожу, а Оконію красную, который посадилъ перваго по ту сторону соленыхъ водъ, а послдняго около великой рки, который раздлилъ ихъ другъ отъ друга солеными водами и высокими горами,— чтобы Великій Духъ соединилъ ихъ въ будущей жизни на одномъ лугу, когда они и въ настоящей постоянно убиваютъ другъ друга на боевомъ пути? Какъ? Чтобы не было отдльныхъ луговъ для блыхъ и для красныхъ? О, никогда! Блые и красные никогда бы не могли забыть своей вражды, глазами своими они пронзили бы другъ друга, какъ дикая кошка и луговой нашъ волкъ. Нтъ! вскричала она торжествуя,— Канонда рада, что не послушалась нашептыванія блднаго начальника. Она только тогда можетъ быть счастлива, когда попадетъ въ вчно-зеленые луга Великаго Духа, гд царствуетъ вчное солнце, и гд живутъ ея предки, которые примутъ ее къ себ какъ добрую дочь.
Она быстро и съ нетерпніемъ стала ходить взадъ и впередъ по комнат. Канонда и въ этомъ отношеніи была вполн индіанка, которая своимъ живымъ, натуральнымъ умомъ и дтскою душою твердо держалась преданій своего народа. Роза напротивъ: воспитанная въ той же самой школ, она вполн была проникнута тою набожностію, которая очищается ученіемъ евангелія. Она положила книгу въ сторону и казалось обдумывала слова своей подруги, какъ вдругъ пронзительный свистъ прервалъ ея размышленія. Об двушки бросились вмст къ окну, но Роза, поблднвъ, тотчасъ же отскочила отъ него на свое мсто, между тмъ какъ индіанка быстро пристегнула буйволовую кожу.
Причиною ихъ испуга была довольно большая лодка, подобная той, въ которой прибылъ британецъ, она быстро скользила по рк, приводимая въ движеніе могучими размахами веселъ шести дюжихъ гребцовъ. Кром послднихъ, въ ней сидло еще двое мужчинъ. Лодка вошла въ бухту, гд находились каноэ, а между ними и лодка британца. Послдняя, повидимому, обратила на себя особенное вниманіе одного изъ двухъ мужчинъ: онъ быстро взглянулъ на нее, и потомъ сообщилъ своему сосду нкоторыя замчанія, на которыя тотъ отвчалъ утвердительнымъ кивкомъ. Онъ первый вышелъ на берегъ. Это былъ человкъ средняго роста, худаго и тощаго тлосложенія, съ острымъ, нсколько румянымъ носомъ, съ загорвшимъ темнымъ лицомъ и впалыми щеками, на которыхъ оспа оставила непріятно-поражающіе слды. На узкомъ лиц его, изъ глубокихъ впадинъ, сверкали темносрые глаза, при огромныхъ усахъ и эспаньолк, они придавали этому человку неслишкомъ привлекательный видъ. Впрочемъ, въ немъ замтно было какое-то стремленіе казаться какъ можно безъ искуственне и натуральне. Однако, по временамъ, онъ бросалъ по сторонамъ коварные взгляды, и по лицу его невольно пробгала злобная улыбка, которую онъ, при всемъ видимомъ стараніи, не могъ вполн подавить, все это вмст придавало ему отталкивающій видъ. На немъ былъ короткій голубой сюртукъ, застегнутый до самой шеи, такіе же панталоны и маленькая шапка. При немъ не было никакого оружія. Онъ сказалъ нсколько словъ гребцамъ и своему спутнику, вышедшему вмст съ нимъ на берегъ, и потомъ быстрою военною поступью направился къ жилищу Мико.
Въ эту минут расходилось собраніе совта, старый начальникъ медленно и важно возвращался въ свое жилище, между тмъ какъ индйцы по разнымъ направленіямъ спшили къ своимъ вигвамамъ. Повидимому они избгали новоприбывшаго, ни одинъ изъ нихъ не встртилъ его, хотя онъ, казалось, и ожидалъ встрчи. Онъ молча посмотрлъ на разсыпавшуюся толпу, и потомъ, качая головой, вошолъ въ хижину.
— Вотъ и я здсь, другъ Токеа, вскричалъ онъ, съ принужденною улыбкою, протягивая руку Мико, который спокойно, съ поникшею головою, сидлъ на своемъ лож. Неправда-ли, я вренъ своему слову? Прошедшую ночь я прибылъ въ заливъ, но чортъ меня возьми, если я могъ высидть тамъ, вотъ мы и пустились опять на цлую ночь и на весь день. Однако, дружокъ, я проголодался какъ акула и высохъ какъ дельфинъ.
Онъ говорилъ по англійски, съ сильнымъ французскимъ удареніемъ, но впрочемъ довольно бгло.
Старикъ постучалъ пальцемъ по столу и Канонда вышла изъ своей комнаты.
— Канонда! вскричалъ новоприбывшій, развязно подходя къ ней и намреваясь обнять ее. Но двушка проворно выскользнула въ дверь, не привтствуя его ни однимъ словомъ.
Это повидимому озадачило гостя. Съ минуту онъ посмотрлъ да старика и потомъ на дверь, въ которую вышла двушка
— Что это значитъ, другъ Мико? произнесъ онъ наконецъ,— видно я попалъ въ немилость? Это было бы жаль, право. Когда я шолъ сюда по дугу, ваши люди пронеслись мимо меня на всхъ парусахъ, какъ будто я каперъ какой. Сами вы суровы какъ сверозападный втеръ, а дочь ваша холодна и натянута какъ мерзлый канатъ. А propos. У васъ были гости, молодой британецъ, какъ я вижу, былъ у васъ съ визитомъ?
При этихъ словахъ онъ бросилъ подстерегающій взглядъ на старика, у котораго однакоже не измнилось ни одной черты лица.
— О комъ говоритъ мой братъ? спросилъ Мико.
— Объ одномъ плнник, молодомъ человк, который бжалъ въ то время, какъ я былъ на мор.
— Мой молодой братъ уже отправился, сухо возразилъ старикъ.
— Отправился? спросилъ гость нсколько озадаченный. Можетъ быть вы не знали, что онъ ушелъ отъ меня? Впрочемъ ничего, прибавилъ онъ равнодушно.
— Мико зналъ, произнесъ старикъ твердымъ голосомъ,— что молодой его братъ бжалъ отъ начальника соленыхъ водъ. Брату моему не слдовало бы брать его въ плнъ.
— Странно! Неужели Мико Оконіевъ не взялъ бы въ плнъ янки, который пришолъ въ вигвамъ высматривать?
— Разв молодой человкъ янки? спросилъ старикъ, устремивъ на него пронзительный взглядъ.
— Нтъ, онъ врагъ.
— У брата моего, перебилъ старикъ,— слишкомъ много враговъ: янки, воины великаго отца обихъ Канадъ.
Гость закусилъ губы.
— Ба, сказалъ онъ наконецъ,— вы не любите американцевъ, а я ни тхъ, ни другихъ.
— Мико, продолжалъ старикъ,— поднимаетъ боевую скиру для того, чтобы защищать свой народъ отъ блыхъ и отомстить за кровь убитыхъ братьевъ. Братъ же мой поднялъ томогаукъ противъ всхъ и, какъ воръ, обкрадываетъ женщинъ и дтей.
Лицо гостя побагровло, онъ заскрежеталъ зубами.
— Право, Мико, вы мн говорите такія вещи, которыя не такъ-то легко можетъ переварить мой желудокъ.
Онъ осмотрлъ старика съ ногъ до головы. Но вдругъ лицо его приняло прежнюю улыбку и онъ продолжалъ:
— Вздоръ! не будемъ спорить изъ-за пустяковъ. Всякій длаетъ что ему угодно и отвчаетъ симъ за себя.
— Когда Мико Оконіевъ протянулъ руку начальнику соленыхъ водъ и какъ друга принялъ его въ свой вигвамъ, душа его думала, что онъ принимаетъ брата, который объявилъ войну Іенгизамъ. Но еслибы Мико зналъ, что онъ воръ…
— Monsieur Miko! Съ угрозою прервалъ его морской разбойникъ.
— То не принялъ бы его какъ друга, продолжалъ старикъ съ достоинствомъ.— Токеа поднялъ томогаукъ противъ блыхъ — какъ Мико, но начальникъ соленыхъ водъ сдлалъ изъ него разбойника. Что скажетъ онъ, начальникъ Оконіевъ, воинамъ Іенгизовъ, если попадется въ ихъ руки? Они повсятъ его на дерев.
Правда, высказанная стариковъ твердо и безъ страха, произвела впечатлніе на разбойника. Онъ быстро прошолся нсколько разъ, взадъ и впередъ, по комнат и потомъ остановился передъ старикомъ.
— Оставимъ это, другъ, я не считалъ скальповъ, которые вы содрали съ череповъ янковъ, такъ и вамъ не приходится считаться со мною. Что было, то прошло. Будущее измнитъ многое. Я съ своей стороны твердо намренъ отказаться отъ безпутной жизни, тогда мы устроимся и будемъ вести райскую жизнь, вполовину l’indienne, вполовину la franaise, весело и радостно.
Не измнивъ ни одной черты лица, старикъ отвчалъ:
— Мико Окоаіевъ никогда еще не пятналъ своей руки кровью своихъ друзей. Онъ бденъ, но рука его никогда не прикасалась къ тому, что ему не принадлежитъ. Отцы его съ огорченіемъ смотрли бы на него съ того свта, еслибы онъ заключилъ дружбу съ воромъ, Великій Духъ съ негодованіемъ закрылъ бы передъ нимъ лицо свое, еслибы онъ обезчестилъ свой народъ союзомъ съ разбойникомъ.
Французъ выслушалъ эти слова спокойне, нежели какъ можно было ожидать, только по временамъ подергивало его лице. Вдругъ онъ обернулся.
— А, такъ вотъ какъ? сказалъ онъ наконецъ. Такъ вы думаете, что вамъ лучше будетъ безъ Лафитта. Но мн все равно. Жаль только, что я не зналъ этого раньше: я избавилъ бы себя отъ удовольствія слышать ваши грубости, а васъ отъ труда произносить ихъ. Adieu, monsieur Miko!
— Братъ мой голоденъ, сказалъ вдругъ индецъ, быстро и почти съ испугомъ вставая съ своего мста, — онъ долженъ сть. Канонда приготовила любимое его кушанье.
— А потомъ пусть Лафиттъ убирается подальше? спросилъ разбойникъ.
— Братъ мой — желанный гость въ вигвам. Рука Мико никогда не закрывается, если она разъ открылась, сказалъ старикъ умиряющимъ тономъ.
— Ну, вотъ это хорошо! Я такъ и думалъ, что старый мой другъ заразился отъ британца нкотораго рода сплиномъ, но это, надюсь, пройдетъ. Между тмъ посмотримъ, что подлываютъ дамы.
Онъ подошолъ къ занавсу и хотть приподнять его, но, напрасно.
— Не позволяется? спросилъ онъ старика.
— Пусть братъ мой ищетъ себ другую скваву. Роза не пойдетъ въ его вигвамъ.
За занавсомъ раздался звукъ, похожій на радостныя восклицанія, потомъ послышался тихій шопотъ. Казалось это былъ шопотъ молящейся. Морской разбойникъ стоялъ съ минуту озадаченный передъ занавской, смотря вопросительно на Мико…
— Не заключать союза, дверь заперли передъ носомъ, проворчалъ онъ. Eh bien, nous verrons.
Съ этими словами онъ вышелъ изъ хижины. Старикъ, не поднимая глазъ, спокойно оставался на своемъ мст. Не разъ во время спора по суровому лицу его пробгала презрительная улыбка, но она тотчасъ же сглаживалась, и лицо его принимало обыкновенное свое выраженіе. Подъ конецъ только на немъ можно было замтить какое-то состраданіе къ положенію морского разбойника.
— Я надюсь, спросилъ послдній, просовывая въ дверь голову, вы позволите мн сдлать кое-какія распоряженія относительно моей лодки? Легко можетъ случиться, что, во время моего отсутствія, ко мн пожалуютъ непрошеные гости.
— Если начальникъ соленыхъ водъ находится на боевомъ пути, то онъ съуметъ встртить враговъ своихъ.
— Вотъ это умно сказано, возразилъ разбойникъ.
— Братъ мой голоденъ, сказалъ Мико, указывая на дочь, которая въ эту минуту вошла въ комнату, съ нсколькими блюдами въ рукахъ.
— Я приду, служба прежде всего.
Съ этими словами онъ поспшилъ къ берегу, гд, съ скрещенными на груди руками, ходилъ взадъ и впередъ его товарищъ, низенькій, коренастый мужчина, на темно-оливковомъ лиц его, совершенно погребенномъ въ огромныхъ, черныхъ съ просдью бакенбардахъ, ничего больше нельзя было видть кром длиннаго рдющаго носа la Bardolfe. Когда человкъ этотъ увидлъ морского разбойника, онъ тотчасъ измнилъ свою вольную позу, и руки его приняли положеніе боле приличное подчиненному.
— Лейтенантъ! сказалъ морской разбойникъ.
— Слушаю, капитанъ, отвчалъ тотъ.
— Ничего не случилось?
— Такъ мало, что я готовъ былъ даже сомнваться, дйствительно ли мы находимся въ вигвам Мико, еслибы глаза мои такъ ясно не уврили меня въ томъ. Что это значатъ капитанъ? Извините.
— Объ этомъ я васъ хотлъ спросить, отвдалъ морской разбойникъ.
— Прежде, бывало, прибытіе наше считалось большимъ праздникомъ, а сегодня не видно ни души. Женщины и двушки имли, казалось, желаніе подойти къ намъ, но мужчины ихъ отогнали.
Лейтенантъ замолчалъ, ибо начальникъ, которому онъ рапортовалъ такимъ образомъ, становился все боле и боле мрачнымъ.
— Сколько головъ у насъ внизу, въ Сабинскомъ озер?
— Тридцать, отвчалъ лейтенантъ,— остальные завтра окончатъ уборку.
— Джакомо и Жоржъ, приказывалъ морской разбойникъ отрывисто и повелительнымъ тономъ,— отправятся тотчасъ внизъ и передадутъ имъ приказъ прибыть сюда. Двое останутся тамъ и дождутся задняго отряда, съ которымъ вмст переправятся черезъ Сабину. Чтобы весь экипажъ былъ вооружонъ мушкетами, штыками, пистолетами и кортиками, и чтобы онъ скрылся въ большомъ изгиб, въ двухъ миляхъ ниже вигвама, и оставался тамъ до дальнйшихъ приказаній! Не смотрите въ ту сторону, а на меня, прикрикнулъ онъ на лейтенанта, который взглянулъ по направленію рки.
— Слушаю, капитанъ.
— Здсь былъ молодой британецъ.
— Вижу, капитанъ.
— И старикъ выпустилъ его.
— Но вы, капитанъ, поступили точно такъ же съ его товарищами. Я бы этого не сдлалъ.
— Monsieur Cloraud многаго бы не сдлалъ, возразилъ капитанъ насмшливо,— вдь не могли же мы посолить этихъ пять человкъ. Что же было съ ними длать, когда мы здсь покончили уже свои счеты? Но этотъ дуралей надлалъ тутъ суматохи.
— Извините, капитанъ, разв еще что нибудь случилось?
— Нечего особеннаго, крон того, что старику надолъ союзъ съ нами.
— Ба! мы въ немъ уже не нуждаемся, и не худо бы намъ доставить нашимъ людямъ часикъ удовольствія.
Капитанъ бросилъ на него взглядъ полный неизъяснимаго выраженія насмшки и презрнія.
— Такъ Monsieur Cloraud воображаетъ, что я для этого приказалъ нашимъ людямъ прибыть сюда? Вроятно дорого бы намъ обошолся этотъ часикъ, господинъ лейтенантъ! Я ненавижу глупыя и сумасбродныя выходки. Дальнйшія приказанія вы получите посл.
Поклонъ лейтенанта показывалъ, что необузданный морской разбойникъ находился далеко не на дружеской ног даже и съ первымъ своимъ офицеромъ, и умлъ внушить должное уваженіе къ капитанскому своему достоинству. Лейтенантъ обратился къ гребцамъ, которые сидли еще въ лодк, и передалъ имъ полученныя приказанія. Черезъ нсколько секундъ лодка полетла стрлой внизъ по рк.
— Теперь пойдемте обдать. Прикажите принести вена, лейтенантъ.
Лейтенантъ махнулъ рукою одному изъ оставшихся гребцовъ, который тотчасъ же вышелъ изъ лодки съ нсколькими бутылками въ рукахъ и отправился, вслдъ за обоими начальниками, къ хижин Мико.
— Не подавайте никакого вида, лейтенантъ, сказалъ разбойникъ,— будьте какъ можно непринужденне и даже шутливы. Мы должны узнать, что на душ у этого стараго филина.
Они вошли въ хижину и сли за столъ. На стол дымился гоунчъ {Haunch — горбъ на спин буйвола, самая лучшая, самая вкусная и самая питательная частъ этого животнаго.} дикаго буйвола, превосходнйшій ростбифъ, которому нестыдно было бы красоваться на стол любаго короля. Канонда тщательно изготовила его на индійскій манеръ.
— Надюсь, вы не откажетесь чокнуться со мною? сказалъ морской разбойникъ, наполняя три стакана, изъ которыхъ одинъ онъ предложилъ Мико.
— У Токеа нтъ жажды, отвчалъ индецъ.
— Ну такъ рому, продолжалъ разбойникъ,— лейтенантъ, прикажите принести бутылку.
— У Токеа нтъ жажды, сказалъ Мико громче.
— Какъ вамъ угодно, пробормоталъ разбойникъ.— Не странно ли, продолжалъ онъ, обращаясь къ своему лейтенанту и указывая на ростбифъ,— что весь сокъ и вся сила животнаго какъ бы сосредоточились въ этомъ выпукломъ нарост? Если индйцевъ на ихъ вчныхъ лугахъ ожидаетъ такой же скотъ, то право и самому захотлось бы сдлаться дикаремъ. Во всякомъ случа, блаженство ихъ существенне, чмъ тощая ложь нашихъ патеровъ.
Лейтенантъ счелъ долгомъ расхохотаться во все горло. Мико оставался въ прежнемъ положеніи, опустивъ голову на грудь и подперши ее обими руками. При послднихъ словахъ онъ поднялъ голову, значительно посмотрлъ на разбойника и снова погрузился въ свои размышленія.
— Кушайте на здоровье, лейтенантъ, сказалъ капиталъ.— Едва ли намъ удастся вкушать еще такія лакомства. Великій Духъ закрылъ бы передъ нами лицо свое, еслибы мы пренебрегли его дарами. А теперь, другъ Мико, продолжалъ онъ, обратившись къ послднему,— вы не откажетесь осушить стаканъ за здоровье гостя, въ противномъ случа, ему сегодня же ночью пришлось бы отправиться въ путь. Онъ любитъ гордость въ извстной мр, но слишкомъ много — не здорово.
— Мой братъ — гость, сказалъ Мико.— Токеа не поднималъ никогда томогаука противъ того, кого онъ принялъ въ свою хижину, и не считалъ сколько солнцевъ онъ оставался въ ней.
— Я увренъ, отвчалъ французъ,— что Токеа мой другъ, и если какой нибудь злой языкъ посялъ плевелы на пути нашемъ, то мудрый Мико перешагнетъ ихъ.
— Оконіи — воины и мужи, сказалъ индецъ. Они слушаютъ рчь Мико, но руки ихъ свободны.
— Знаю, знаю, у васъ нкотораго рода республика, въ которой вы играете роль наслдственнаго консула. Завтра мы больше поговоримъ объ этомъ. Ну, чокнемся! Миръ и дружба!
— Рука Мико открыта, сказалъ индецъ, и не закроется, но надобно выслушать голосъ Ононіевъ.
— Начальникъ соленыхъ водъ сунетъ имъ кое-что въ руку, и слова его будутъ звучать въ ихъ ушахъ подобно музык, отвчалъ морской разбойникъ.— Я привезъ съ собою прелестныя вещицы для мужчинъ, сквавъ для двушекъ. Да и для васъ есть кое-что, отъ чего вы будете смотрть настоящимъ Мико, такъ что еще пожалуй кто нибудь и влюбится.
При конц этого разговора лейтенанта уже не было въ хижин. Наступила ночь, луна уже скрывалась на запад за вершинами деревъ, старикъ поднялся съ своего мста и, молча, вышелъ съ гостемъ изъ хижины.
— Братъ мой уже не молодъ, произнесъ онъ растроганнымъ голосомъ,— но языкъ его безразсудне языка легкомысленной двушки, которая въ первый разъ надваетъ себ на шею ожерелье. У моего брата и безъ того много враговъ, не слдуетъ ему длать своимъ врагомъ и Великаго Духа.
— Ну, что касается до этого, то съ нимъ то мы ужь справимся, сказалъ смясь морской разбойникъ.
— Братъ мой, продолжалъ индецъ, долго обманывалъ глаза Мико, но теперь Великій Духъ открылъ ихъ, чтобы охранить его народъ отъ того, кто издвается надъ Мико и надъ прахомъ отцовъ его.— Взгляни, продолжалъ онъ, указывая на серпъ луны, висвшій надъ верхушками деревъ, и худощавая фигура его вытянулась, казалось, до исполинскихъ размровъ,— великое свтило это освщаетъ и берега Начеза и деревни блыхъ, ни начальникъ соленыхъ водъ, ни Мико Оконіевъ не сдлали его: Великій Духъ зажегъ его. Здсь, продолжалъ онъ, указывая на пальметтовое поле, музыкальный шелестъ котораго доносился до нихъ,— здсь раздаются вздохи предковъ Мико, въ лсахъ же, гд онъ родился, они воютъ бурей. И то и другое — дыханіе Великаго Духа, втры, которые онъ влагаетъ въ уста нашихъ предковъ — встники Его. Великій Духъ окрасилъ кожу Токеа въ красный, а враговъ его въ блый цвтъ, онъ далъ имъ два языка, и они не понимаютъ другъ друга, но великій Духъ понимаетъ ихъ и слышитъ молитвы и блыхъ и красныхъ, они шепчутъ различными языками, такъ же точно какъ здсь шелеститъ нашъ тростникъ, а тамъ, на родин Мико, шумитъ и трещитъ нашъ дубъ. Слушай, продолжалъ онъ, и снова медленно поднялся, вытянулся во весь ростъ, и прозрачная его фигура походила на образъ существа изъ другаго міра,— Мико Оконіевъ читалъ вашу книгу Бытія, онъ учился вашимъ письменамъ, когда достигъ уже зрлаго возраста, потому что онъ видлъ, что лукавство блыхъ произошло отъ ихъ мертвыхъ друзей. Ваша книга Бытіи говоритъ то же, что возвщали ему его предки: что есть Великій Духъ, Великій Отецъ. Слушай дальше, продолжалъ онъ:— Мико былъ посланъ своимъ народомъ къ великому отцу блыхъ, и когда Мико съ прочими начальниками пришолъ въ т деревни, гд блые поклоняются Великому Духу въ большихъ сборныхъ вигвамахъ, то нашелъ ихъ очень добрыми, и они какъ братья встртили Мико и его соотечественниковъ, Токеа имлъ разговоръ съ великимъ блымъ отцомъ, смотри, это отъ него.— При этомъ онъ указалъ на большую серебряную медаль съ изображеніемъ Вашингтона.— Мико спросилъ великаго отца (онъ былъ великій воинъ и истинный блый отецъ), вруетъ ли онъ въ Великаго Духа своей книги, и тотъ отвчалъ, что вруетъ, и что ихъ Великій Духъ тотъ самый, которому поклоняются и красные воины. Это были слова величайшаго и справедливйшаго отца, какой когда либо былъ у блыхъ. Слушай, продолжалъ онъ,— когда Мико возвращался въ свой вигвамъ и направился противъ заходящаго солнца, душа его вспомнила слова Великаго Отца, и онъ глаза свои держалъ широко открытыми.— Пока онъ видлъ высокіе каменные сборные вигвамы, гд блые призываютъ Великаго Духа, красныхъ воиновъ встрчали какъ братьевъ, но когда глаза его не видли больше этихъ сборныхъ вигвамовъ и когда онъ подходилъ ближе къ своимъ лсамъ, лица блыхъ становились все мрачне, потомучто Великій Духъ не освщалъ ихъ. Тогда Токеа убдился, что т люди, которые не призываютъ Великаго Духа — не добрые люди. И братъ мой издвается надъ Великимъ Духомъ и смется надъ предками въ блаженныхъ лугахъ. И онъ хочетъ быть другомъ Оконіевъ, которыхъ онъ лишилъ бы единственнаго свтлаго пути? Онъ хочетъ быть другомъ Мико, который изнемогъ бы подъ своимъ бременемъ, еслибы его отцы не предупредили его?— Ступай, заключилъ старикъ, съ ужасомъ отворачиваясь отъ него.— Мой братъ отнялъ бы послднюю надежду у Мико и у его народа.
— Спокойной ночи! сказалъ морской разбойникъ, звая.— Жаль! въ васъ погибъ славный методистскій священникъ!
Сказавъ это, онъ направился къ сборному вигваму, постоянной своей квартир во время пребываній въ деревушк.
Токеа, качая головою, возвратился въ свою хижину. На этотъ разъ никакое ночное пніе не прояснило мрачнаго унынія взмученнаго старика, только рзкіе свистки караула, раздававшіеся черезъ каждые два часа на берегу и передъ жилищемъ морскаго разбойника, напоминали о присутствіи въ вигвам живыхъ существъ.

ГЛАВА XV

Въ головъ моей зрютъ предпріятія, которыя
составляютъ истинное наслажденіе мести.
Шекспиръ.

— Капитанъ! въ деревн какое-то необыкновенное движеніе, отрапортовалъ лейтенантъ, отворяя дверь сборнаго вигвама и подходя къ постели морскаго разбойника.
— Что такое?
— Дикіе несутся и скачутъ, какъ будто вселились въ нихъ сотни чертей. Они тащатъ узлы, състные припасы и оружіе, вся деревня на ногахъ.
Морской разбойникъ всталъ съ постели и поспшно одлся.
— Постарайтесь разузнать поподробне, а я между тмъ пойду къ старику. Если вы замтите что нибудь подозрительное, такъ вамъ уже извстно, что вы должны длать.
— Слушаю, капитанъ.
— Но я, однако, не думаю, проговорилъ скоре самъ себ морской разбойникъ,— не дальше какъ вчера, на сонъ грядущій, онъ прочолъ мн проповдь, которая покрайней мр доказываетъ, что онъ заботится о спасеніи души моей.
— Однако, капитанъ, смю замтить….
— Что такое, лейтенантъ? говорите скоре.
— Намъ еще предстоитъ порядочное разстояніе, пока мы доберемся до…
— Знаю.
— Это замедленіе… робко замтилъ лейтенантъ.
— Иметъ свои основательныя причины.
— Слушаю, капитанъ.
Лейтенантъ поклонился и направился опять къ берегу, капитанъ въ раздумьи пошолъ къ жилищу Мико. Послдній стоялъ передъ своей хижиной, устремивъ неподвижные взоры на рку. При вид морского разбойника онъ, казалось, нсколько смутился. На привтствіе его Мико отвчалъ ласкове нежели вчера, при его прибытіи. Но при этомъ въ немъ обнаруживалось какое-то безпокойство, какое-то смущеніе, которыя все усиливались и довольно рзко противорчили обыкновенному, невозмутимому его спокойствію и неподвижности. Онъ вошолъ въ хижину вмст съ морскимъ разбойникомъ, оба сли, но, спустя нсколько минутъ, Мико опять поспшилъ къ двери и, какъ будто опомнившись, снова слъ на свое мсто. Вдругъ онъ всталъ, подошолъ къ двери, вытянулъ шею, и казалось прислушивался. Въ эту минуту деревня огласилась продолжительнымъ, радостнымъ восклицаніемъ, которое, какъ бглый огонь, переходило изъ хижины въ хижину и наконецъ разразилось дикимъ хоромъ, въ которомъ мужчины, женщины, двушки и дти соединили свои пронзительные, оглушительные голоса. Мико быстро направился къ сборному вигваму. Вся деревушка была въ страшномъ волненіи. Изъ-за каждой изгороди, изъ-за каждаго куста выскакивали мужчины и дти, и какъ бшеные бросались къ сборному вигваму, даже присутствіе Мико не могло, повидимому, удержать ихъ въ границахъ. На противоположномъ берегу Начеза стояло человкъ тридцать индйцевъ, вс верхами. Нкоторые изъ нихъ искали брода, наскучивъ этимъ замедленіемъ, одинъ молодой человкъ совсмъ съ лошадью бросился въ воду, а за нимъ послдовали и вс остальные, въ томъ же порядк, какъ стояли на берегу.
Ширина рки противъ вигвама простиралась до пяти сотъ футовъ и глубина ея была значительна. Но смлые наздники находились, казалось, въ своей стихіи, и верхами переплыли черезъ рку, едва выходя изъ рядовъ своихъ.
Морской разбойникъ поспшно направился къ берегу, онъ скрежеталъ зубами и на лиц его выражалось страшное бшенство.
— Хоть бы десять хорошихъ штуцеровъ! прошиплъ онъ своему лейтенанту.
— Извините, капитанъ! Это не Оконіи: это Куманчи, воплощонные дьяволы. Я знаю ихъ еще со времени мексиканскихъ моихъ походовъ.
Между тмъ маленькій отрядъ достигъ бухты, въ которой каноэ качались на канатахъ изъ ваттапа. Въ одинъ мигъ индйцы повернулись на своихъ лошадяхъ, и потомъ, какъ будто по команд, спрыгнули съ нихъ на берегъ, вытащали ихъ за собою изъ воды и опять вскочили на нихъ, съ такою быстротою и ловкостью, что можно было подумать, не осуществилась ли басня о центаврахъ.
Передній подъхалъ къ Оконіямъ, ожидавшимъ его съ своимъ Мико около сборнаго вигвама, вдругъ кружокъ послднихъ разступился, и Мико вышелъ впередъ, протягивая далеко передъ собою открытую ладонь.
— Да здравствуетъ великій начальникъ Куманчіевъ и Павніевъ, племени тоіаскъ! произнесъ онъ торжественно.
Молодой индецъ, къ которому относились эти слова, остановился, со вниманіемъ выслушалъ привтствіе, почтительно склонивши голову. Когда старикъ окончилъ свою рчь, онъ соскочилъ съ лошади и, протянувъ правую ладонь, подошолъ къ старику. Совершенно приблизившись къ нему, онъ еще разъ наклонился, схватилъ руку Мико и положилъ ее себ на голову.
Это взаимное привтствіе, нелишенное нкотораго достоинства, было особенно замчательно своимъ контрастомъ. И дйствительно, трудно было представить себ боле рзкую противоположность: худой, изсохшій Мико, стоящій неподвижно, молчаливо и уныло, подобно опаленному гигантскому пню, и рядомъ съ нимъ молодой начальникъ Куманчіевъ, открытый, исполненный мужественнаго достоинства и какой-то дтской кротости. Голова его была покрыта живописнымъ украшеніемъ изъ перьевъ и мха, высокій лобъ и цвтущее лицо свтло-бронзоваго цвта пренебрегали, казалось, дикою воинскою краскою его товарищей, выразительные, жгучіе, черные глаза и благородный римскій носъ были въ совершенной гармоніи съ его мужественнымъ станомъ, который не мало выигрывалъ отъ одежды и вооруженія.
Грудь его покрывалъ камзолъ изъ синяго лисьяго мха, а со спины свшивалась барсовая шкура. Прикрпленная къ плечамъ золотыми застежками, она выставляла такой станъ, отъ котораго Торвальдсенъ и Канова пришли бы въ восторгъ. Это былъ дивный образъ мужественной красоты, развившейся на свобод, чисто, неиспорченно, среди восхитительныхъ равнинъ Мексики, въ сред мужественнаго народа, который кром Великаго Духа не признавалъ надъ собою никакой власти. За поясомъ заткнутъ былъ кинжалъ, съ рукояткою изъ массивнаго золота, короткій штуцеръ и девяти-футовое копье, на которомъ разввался конскій хвостъ, представляли такое вооруженіе, лучше котораго, по богатству его и сообразности съ цлью, ничего нельзя было бы и придумать.
Когда молодой начальникъ соскочилъ съ коня, послдняго тотчасъ же подхватилъ одинъ изъ его спутниковъ. Это была чудная породистая лошадь, покрытая барсовою шкурою, четыре конца которой прикрплялись около спины и шеи золотыми застежками, на ней не было ни сдла, ни стремянъ, но по обимъ сторожамъ, на ремняхъ, висли футляры для копья и штуцера.
Подобнымъ же образомъ были одты и вооружены еще четыре воина могущественнаго индйскаго племени Куманчіевъ. Волосы ихъ были зачесаны внизъ по обимъ сторонамъ лба, а цвтъ лица представлялъ смсь оливковаго съ мдно-краснымъ. Они какъ будто гордились собою и свысока смотрли даже на Павніевъ. На ше каждой лошади вислъ лассо, это опасное орудіе, которымъ мексиканскій наздникъ на всемъ скаку ловитъ враговъ, буйволовъ и лошадей, накидывая петлю съ необыкновенною быстротою и ловкостью на голову человка или животнаго.
Остальные въ отряд были Павніи, племени тоіаскъ. Волосы ихъ были гладко выстрижены и только на темени оставалась прядь волосъ, тщательно сплетенная. На плечахъ у нихъ были буйволовыя кожи, окрашенныя красной краской и обращенныя мхомъ внутрь. Вмсто сдла служила также буйволовая кожа. На каждомъ изъ Павніевъ былъ поясъ въ дюймъ ширины, къ которой прикрплялась набедренная рубашка. На ногахъ были макассины изъ лосиныхъ шкуръ. Половина всадниковъ были вооружены мушкетами и штуцерами, но у всхъ вообще были копья, длинный боевой ножъ и томогаукъ. Вс они были стройнаго и мощнаго сложенія, въ сравненіи съ ними Оконіи, съ своими тонкими руками и узкими плечами, казались дтьми.
— Мой братъ — трижды желанный гость! прибавилъ Мико черезъ минуту, впродолженіи которой взоры его съ выраженіемъ чистйшаго удовольствія устремлены были на великолпнаго гостя и на его спутниковъ.
— Подумалъ ли великій Эль-Соль о тхъ словахъ, которыя Токеа переслалъ ему черезъ своего скорохода? спросилъ потомъ Мико.
— Онъ принесъ съ собою открытыя уши и широкое сердце, съ достоинствомъ отвчалъ молодой начальникъ.— Рчь великаго Мико, назначена только для одного Эль-Соля, или ее могутъ слушать также и воины Куманчіевъ и Павніевъ? спросилъ онъ, немного погодя.
— Начальники и воины Куманчіевъ и Павніевъ — дорогіе гости въ сборномъ вигвам Оконіевъ. Они ихъ братья.
Какъ только Мико произнесъ эти слова, четыре Куманчія, такое же число Павніевъ слзли съ лошадей и направились съ своими начальниками къ сборному вигваму. Когда они вошли въ хижину, остальные также соскочили съ лошадей, и прислонившись къ шеямъ послднихъ, образовали собою полукругъ.
Ближе къ сборной хижин стояли Оконіи, вооружонные только длинными боевыми ножами, а за ними, въ почтительномъ отдаленіи, молодые люди вигвама, также въ полукружіи. Далеко позади послднихъ стояли сквавы, двушки и дти, которымъ строгія правила индйскаго этикета не позволяли приближаться даже къ своимъ мужьямъ и отцамъ. Такимъ образомъ вигвамъ принялъ мало по малу видъ маленькаго лагеря, въ которомъ различные разряды войскъ стремятся взадъ и впередъ въ быстромъ движеніи.
На берегу, опершись на руки, лежали четыре морскіе разбойника, между тмъ какъ капитанъ ихъ и лейтенантъ прохаживались въ кустарник вдоль берега. Кром проницательныхъ взглядовъ, которые они изрдка бросали на группы индйцевъ, оба они не принимали, казалось, особеннаго въ нихъ участія.
Такимъ образомъ прошло, можетъ быть, около часа, какъ вдругъ отворилась дверь сборнаго вигвама и оттуда вышелъ Токеа, направляясь къ берегу, противъ обыкновенія боле быстрыми шагами. Казалось, онъ искалъ кого-то, и морскіе разбойники, угадывая его мысли, указали ему молча на кустарникъ, тянувшійся вдоль берега рки. Пиратъ остановился, лишь только увидть шедшаго къ нему навстрчу Мико.
— Начальники красныхъ воиновъ, произнесъ Мико, вошли въ жилище, которое Токеа отвелъ для своего брата, и будутъ тамъ держать совтъ. Хочетъ ли начальникъ соленыхъ водъ слушать ихъ рчь?
Разбойникъ кивнулъ головою въ знакъ согласія, и оба они пошли сквозь толпу къ сборному вигваму.— Ни одинъ изъ индйцевъ не поднялъ глазъ, чтобы (какъ это водится въ боле цивилизованныхъ обществахъ) прочитать на лицахъ обоихъ этихъ значительныхъ людей, что могло означать такое внезапное, важное и необыкновенное собраніе. Когда они вошли въ хижину, Мико молча пригласилъ пирата ссть. Нсколько времени вс молчали. Наконецъ Мико началъ торжественнымъ тономъ:
— Начальникъ соленыхъ водъ! Два раза деревья бросали свои листья и два раза Великій Духъ облачалъ ихъ снова въ ихъ одежду, съ тхъ поръ какъ Токеа и его народъ стали охотиться для Лафитта, а ихъ жены начали сять и жать для него хлбъ.
— За все это заплачено. Неугодно ли приступить къ длу?
Индйцы сидли неподвижно, но Эль-Соль приподнялъ голову и устремилъ на разбойника любопытный и испытующій взглядъ.
— Мико Оконіевъ, продолжалъ Токеа тмъ же холоднымъ тономъ,— не можетъ боле охотиться для Лафитта и его народа. Красные воины и воины соленаго озера должны идти различными путями.
— Другими словами, перебилъ его морской разбойникъ,— вы отказываетесь отъ союза и братства съ Лафиттомъ. Можно узнать причину?
— Взгляни! сказалъ старикъ, подымаясь съ своего мста и указывая въ окно на хлопчатое дерево, которое отняло хижину,— семь лтъ тому назадъ это дерево выросло изъ земли. Въ то время оно было такъ нжно и мало, что птичка могла бы своимъ клювомъ выдернуть его изъ земли, въ которую втеръ занесъ его смячко, но смячко это выросло и стало большимъ, и теперь десять красныхъ воиновъ не могли бы его вырвать: оно погребло бы ихъ подъ своею тяжестью. Начальникъ соленыхъ водъ никогда не сдлается луговымъ охотникомъ, онъ любитъ простирать свою руку къ тому, что не принадлежитъ ему, его алчность къ чужой собственности окрпла, подобно пню этого дерева, и задавила бы все остальное. Онъ никогда не научится довольствоваться малымъ.
Морской разбойникъ злобно усмхнулся, но лицо его тотчасъ же приняло прежнее выраженіе.
— Мико, продолжалъ индецъ, говорить только то, что говорятъ друзья и враги Лафитта. Посмотри, сказалъ онъ, вынимая изъ-за пояса прокламацію а развертывая ее передъ разбойникомъ,— великій блый отецъ назначалъ цну многихъ долларовъ за его скальпъ. Онъ называетъ его воромъ.
Морской разбойникъ слушалъ съ дипломатическимъ равнодушіемъ, на лиц его не измнилась ни одна черта..
— Такъ этотъ жалкій, лоскутъ бумаги — причина нашего коварнаго отступленія! произнесъ онъ. наконецъ съ презрніемъ — Эти несчастные пять сотъ долларовъ! Вы хотите пріобрсти ихъ? Вотъ вамъ тысяча, десять тысячъ!
Индецъ видимо оскорбился.
— Лафиттъ, сказалъ онъ, находится въ вигвам Мико Оконіевъ и можетъ спать спокойно. Оконіи бдны, все ихъ богатство — ружье и стрлы, съ которыми они ходятъ за буйвола и на оленя, они не нуждаются въ богатств Лафитта, не много выиграетъ и онъ отъ красныхъ воиновъ. По этому пути ихъ должны идти на различнымъ направленіямъ.
— Я думалъ что Токеа воинъ, сказалъ морской разбойникъ, силившійся казаться хладнокровнымъ, хотя это видимо стоило ему большаго труда.— Я думалъ, что онъ храбрый непріятель и не забылъ того зла, которое причиняли ему блые, но вижу, что я ошибался. Клочокъ бумаги соблазняетъ его предать своего бывшаго друга! Онъ не воинъ!
При этомъ дкомъ упрек глаза изсохшаго индійца сіяли разгораться, но онъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ распахнулъ свой камзолъ и показалъ страшные слды, оставленные на его груди саблями и штыками блыхъ враговъ,
— Токеа, произнесъ онъ быстро и полусдержаннымъ голосомъ,— раздавалъ больше ударовъ, наносилъ и самъ получилъ больше ранъ, нежели сколько пяльцевъ на рукахъ и на ногахъ начальника соленыхъ водъ. Онъ смется надъ рчью Лафитта.
— Такъ почему же вы боитесь прокламаціи, которая не можетъ повредить вамъ? Какое вамъ дло здсь, въ Мексик, до губернатора Лузианы и до его янковъ?
— Въ Мексик? повторилъ Мико,— какъ понимаетъ это мой братъ?
— Мы въ Техас, въ мексиканской провинціи, отвчалъ морской разбойникъ.
Мико во все время пребыванія на берегахъ Начеза оставался въ твердомъ убжденіи, что онъ съ своимъ народомъ все еще обитаетъ во владніяхъ великаго отца янковъ, и эта мысль, какъ зловщій сонъ, постоянно преслдовала старика, не давала ему покоя ни днемъ ни ночью. Морской разбойникъ зналъ, какъ неотступно мучила Мико эта увренность, но до сихъ поръ онъ не спшилъ разуврить его, вроятно, для того, чтобы такимъ образомъ держать его вмст съ его народомъ въ постоянной отъ себя завсямостп. И въ настоящемъ случа онъ сообщилъ ему это извстіе, безъ сомннія, съ цлію склонить его сколько возможно отъ намренія соединиться съ Куманчіями, которое сдлалось теперь довольно яснымъ.
Старикъ вслушивался въ это открытіе, разинувъ ротъ и наостривъ уши. Онъ съ усиліемъ переводилъ духъ, какъ будто только что освободился отъ тяжолой ноши.
— Такъ Мико Оконіевъ не живетъ на той земл, которую великій отецъ блыхъ считаетъ собственностью своего народа? спросилъ онъ наконецъ.
— Конечно нтъ. Я могу показать вамъ актъ.
Индецъ погрузился въ размышленіе. Для него это было чрезвычайно важное и радостное извстіе. Но въ настоящемъ случа оно пришло слишкомъ поздно, потомучто переговоры, повидимому, зашли такъ далеко, что Мико, еслибы онъ даже и захотлъ, не могъ уже отступить, не унижая своего достоинства. Уже и настоящее его размышленіе бросилось въ глаза, а взглядъ молодого начальника, обратившаго вниманіе на это раздумье, окончательно возвратилъ старику прежнее холодное, неподвижное спокойствіе.
— Десница Великаго Духа, произнесъ Мико, — тяготетъ на красныхъ людяхъ: онъ омрачилъ свой ликъ, храбрые наши убиты, кровь ихъ лилась потоками, и кости ихъ тлютъ на земл безъ погребенія. Пора забыть томогауки, иначе дти красныхъ воиновъ исчезнутъ съ лица земли. У насъ много враговъ, къ этимъ многимъ они не должны прибавлять новыхъ, они не должны замыкать цпь союза съ воинами соленыхъ водъ.
Морской разбойникъ слушалъ съ напряженіемъ. Вдругъ онъ разразился:
— Но если я могу доказать вамъ, что именно это враги…. Пиратъ остановился.
— Токеа! вдругъ заговорилъ онъ снова, гордо подымаясь съ своего мста,— я пришолъ для того, чтобы предложить вамъ свое братство, раздлить съ вами все чмъ владю и что мн стоило многолтнихъ трудовъ и усилій. Лафиттъ, гроза морей между Европой и Америкой, повелитель Мексиканскаго залива, предлагаетъ вамъ и вашимъ воинамъ свою дружбу и братство! Онъ не проситъ ихъ у васъ какъ милости, но вамъ предлагаетъ ихъ какъ милость. Не онъ, а вы выигрываете отъ этого. Жалкія, презрнныя вы существа! Лафиттъ удостоиваетъ васъ своего братства. Онъ будетъ защищать васъ, и ни одинъ янки не осмлится васъ тронуть. Онъ клянется въ томъ. Это послднее его предложеніе.
Сила и даже достоинство, съ какими пиратъ произнесъ эти слова, сдлали бы честь и боле возвышенному характеру.— Индйцы смотрли на него съ изумленіемъ.
— Мико, произнесъ старый начальникъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ,— оставилъ земли своего отца, потомучто на нихъ поселились блые. Душа его стремится къ народу его цвта, сердцу его опостылли блые, но Мико не для того бжалъ отъ блыхъ, чтобы принять на груди своей худшихъ изъ нихъ. Цпь, которая привязывала Оконіевъ къ народу блыхъ, должна разорваться, лишь только начальникъ обратится спиною къ вигваму красныхъ воиновъ.
— Хорошо, сказалъ морской разбойникъ съ притворнымъ равнодушіемъ.— Согласно общанію вашему, я жду, чтобы мн выдали Блую Розу. Я требую ее какъ свою собственность.
— Токеа общалъ Блую Розу начальнику соленыхъ водъ, другу Оконіевъ, врагу янковъ, воину, но онъ не общалъ ее разбойнику, вору. Мико общалъ отдать ее тогда, когда начальникъ соленыхъ водъ поселится въ его вигвам, теперь вигвамъ для него запертъ, и онъ долженъ отыскивать себ другую скваву.
При этихъ словахъ на лиц пирата изобразилась коварная усмшка. Еще разъ бросилъ онъ убійственный взглядъ на Мико и быстро вышелъ изъ хижины. Остальные едва приподняли глаза. Молча сидли они впродолженіи всего совщанія, молча оставались нсколько времени по удаленіи пирата, молча поднялись съ своихъ мстъ и оставили сборный вигвамъ.

ГЛАВА XVI

Вотъ что называется — говорить молодцомъ,
который дорожитъ своимъ именемъ.
Шекспиръ.

Солнце достигло уже полуденной высоты, когда начальники оставили сборный вигвамъ, чтобы подъ открытымъ небомъ составить большой совтъ, къ которому тотчасъ же стали длать вс нужныя приготовленія.
Второстепенные начальники и остальные воины стали въ два полукружія: внутреннее, меньшее, образовалось изъ старшихъ воиновъ, а наружное изъ младшихъ. Вс они сли по индйскому обычаю, скрестивши ноги, съ скальпирными ножами и томогауками за поясомъ, спокойно ожидая появленія главныхъ начальниковъ.
Ближайшее къ сборному вигваму пространство, какъ почетное мсто, было занято исключительно Павніями, которые вс сидли въ одинъ рядъ: знакъ, что вс они были испытанные воины. Когда оба начальника, съ своими провожатыми, вышли изъ хижины, вс встали и полукружія разступились, чтобы дать имъ дорогу, они прошли и составили изъ себя третье, меньшее полукружіе, внутри котораго сли Токеа и Эль-Соль. Важный, ршительный и полный достоинства видъ этихъ такъ-называемыхъ дикарей, ихъ острый, проницательный взглядъ, могущественныя, хотя и искаженныя дикостью лица и фигуры, налагали на все собраніе печать какого-то достоинства и величія, которыя тмъ боле могли возбудить участіе цивилизованнаго свидтеля, что люди эти сошлись какъ свободные совщаться о собственномъ своемъ благ и гор.
Одинъ, изъ, старшихъ Оконіемв второго полукружія принесъ калюметъ. Онъ остановился предъ обоими начальниками, втянулъ въ себя дымъ, и первое скопившееся во рту облако пустилъ вверхъ — къ Великому Духу, второе внизъ — матери-земл, и третье по прямой линіи, къ своимъ товарищамъ, показывая имъ такимъ образомъ доброе свое намреніе. Выпустивши эти три облака, онъ передалъ трубку Эль-Солю, который такомъ же образомъ выпустилъ три клуба дыма и потомъ передалъ ее дальше. Когда трубка три раза обошла кругъ, въ честь собравшихся трехъ народовъ, Токеа поднялся съ земли и началъ свою рчь.
Она не заключала въ себ ничего такого, что было бы особенно ново или интересно для нашихъ читателей. Это была картина, какой можно было ожидать отъ человка, который обмакнулъ кисть въ накопившуюся въ душ его жолчь и каждое дыханіе котораго выражало вражду и месть. Онъ долго останавливался надъ изображеніемъ коварныхъ путей, посредствомъ которыхъ блые лишили его и народъ его отцовскаго ихъ наслдія, изобразилъ обманъ и насилія, какія позволяли себ торговцы въ сношеніяхъ своихъ съ красными, указалъ на сти и козни, какими опутывали его и народъ его, и которыя, наконецъ принудили его оставить навсегда земли отцовъ своихъ и направить стопы свои туда, гд онъ могъ надяться никогда не встрчаться съ блыми, т. е. въ настоящее свое убжище. Нсколько поверхностне онъ разсказалъ о своихъ отношеніяхъ къ морскому разбойнику, упомянулъ о прокламаціи отца блыхъ, которая нравственно не дозволяетъ ему оставаться доле съ своимъ народомъ около рки, находящейся во власти начальника соленыхъ водъ. Потомъ онъ перешолъ к плну своей дочери и со слезами на глазахъ описалъ самоотверженіе и опасность, съ какою Эль-Соль, вырвалъ ее изъ рукъ озлобленныхъ враговъ и какимъ образомъ благородный начальникъ самъ предложилъ цпь, которой суждено навсегда связать, эти два народа. Онъ объявилъ собранію, что великій начальникъ двухъ народовъ желаетъ сдлаться сыномъ начальника третьяго народа, потомкомъ Мико Оковіевъ, что отнын эти народы будутъ составлять одну нераздльную семью и, сильные такимъ единствомъ, будутъ презирать своихъ враговъ.
— Пopа, заключилъ онъ, — снова спаять кольцо, сломанное слпою враждою между красными народами, пора созвать вмст всхъ дтей великой семьи красныхъ, которыя до сихъ поръ были разсяны вдали другъ отъ други. Великій Духъ изрекъ свою волю подвигомъ могущественнаго начальника Куманчіевъ и Павніевъ, онъ опять соединилъ, разорванную цпь. Мико схватилъ кольцо, и никогда уже не сломитъ ого. Руки Токеа начали коченть, ноги его слабютъ, онъ долго искалъ вокругъ себя потомка и искалъ напрасно, теперь Великій Духъ прислалъ ему преемника въ избавител его дочери. Кровь славныхъ Мико не исчезнетъ съ лица земли, смшавшись съ кровью великаго Куманчія, она будетъ течь въ жилахъ сыновъ Эль-Соля. Онъ будетъ сыномъ Мико, отцомъ Оконіевъ, ихъ начальникомъ, воиномъ, братомъ. Воины Оконіевъ! вотъ синь вашего Мико!
Взоры всего собранія, полные удивленія и любви, обратились къ молодому человку, который въ эту минуту поднялся съ земли, преклонился передъ Мико и, посл непродолжительнаго молчанія, обратился къ собранію съ слдующими словами,
‘Много лтъ протекло съ тхъ поръ, и Эль-Соль еще не видлъ тогда великаго дневнаго свтила, которое Великій Духъ создалъ для того, чтобы оно служило факеломъ двумъ великимъ отцамъ красныхъ воиновъ, въ то время когда они въ своемъ каноэ переплывали черезъ широкія соленыя воды. Много лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ молодые воины Павніевъ, племени тоіаскъ, перешли черезъ высокія горы, которыя стоятъ между ними и равнинами красныхъ, въ обширной стран Мексик. Тамъ они выстроили, себ хижины и сказали: останемся здсь, ибо буйволы и лоси здсь въ изобиліи. Они охотились уже десять солнцевъ, когда красные воины Мексики нашли ихъ слды и съ омраченнымъ челомъ явились передъ ними на быстрыхъ копяхъ, съ огнестрльнымъ оружіемъ. Но Павніи воины: они не повернули спины своей къ непріятелю. Раздался воинскій крикъ, и двое изъ мексиканскихъ воиновъ с были убиты, а остальные бжали на быстрыхъ коняхъ своихъ. Отъ одного изъ умирающихъ воиновъ Павніи узнали, что это воины могущественнаго народи Куманчіевъ. Тогда они возвратились черезъ горы въ свой вигвамъ, съ скальпами убитыхъ.
‘Велика была радость Павніевь, когда молодые воины пришли къ своимъ начальникомъ и показали имъ скальпы могучихъ враговъ, громко было ихъ ликованіе. Но Эттова, величайшій изъ начальниковъ, возвысилъ свой голосъ, и вс замолкли.
— ‘Воины Павніевъ! гласила рчь его,— вы сняли два скальпа съ головъ самаго могущественнаго краснаго народа между восходящимъ и заходящимъ солнцемъ. Воины его многочисленне буйволовъ, ихъ лошади быстре молніи, а месть убійственне укушенія зми. Скоро они перейдутъ черезъ горы, и кости Павніевъ будутъ блть на родныхъ поляхъ, вигвамы ихъ вспыхнутъ яркимъ пламенемъ, скальпы ихъ, содранные съ череповъ, будутъ сохнуть въ дым пылающихъ хижинъ. Воины Оконіевъ! Око Ваконды мрачно смотритъ на васъ свыше, сыны ваши пошли туда, гд никогда не слдовало бы видть слдовъ ихъ, они подняли воинскій крикъ, ставши на незаконный путъ. Они проникли черезъ горы, которыя самъ великій Ваконда поставилъ границею между обоими народами. Воины Павніевъ! Вы должны исправить то, что испортили сыны ваши, вы должны укротить месть великихъ Куманчіевъ, потомучто были неправы. Пусть лучше погибнутъ десять нашихъ воиновъ, нежели весь народъ.—
‘Такъ говорилъ великій Эттова. Громко раздавались клики горести между Павніями, когда они услышали рчь могущественнаго своего начальника, но они внимательно слушали его слова, и ни одно изъ нихъ не упало на землю, ибо великій начальникъ говорилъ истину.
‘Начальники и воины собрались на совтъ, и скоро вигвамъ услышалъ погребальное пніе въ кругу воиновъ и молодыхъ людей. Это было погребальное пніе Блэкигля, единственнаго сына Эттовы, опоры его преклонной старости. Эттова увидлъ молодого воина, уши его слышали изъ устъ сына предсмертное пніе, но онъ не вздыхалъ, не печалился, душа его была поляна радости. Еще изъ девяти устъ раздалось такое же печальное пніе, и десять воиновъ Павніевъ, обреченные на смерть, вышли изъ вигвама, съ похороннымъ пніемъ самимъ себ. Они перешли черезъ горы и направились къ вигвамамъ Куманчіевъ.
‘Куманчіи — могучее племя, они боле тогда они великодушный и храбрый народъ, цвтъ и слава краснаго племени.
— ‘Да сохранитъ насъ Великій Духъ! сказали они,— чтобы мы умертвили тхъ, которые пришли къ намъ съ миромъ! Братьямъ нашимъ, нечего бояться. Но двое изъ отцовъ нашихъ воиновъ остались безъ сыновъ, двое изъ вашихъ молодыхъ людей должны сдлаться ихъ сынами, а остальные могутъ возвратиться въ свои вигвамъ.—
‘Блэкигль былъ изъ числа двухъ, которыхъ выбрали въ сыны Куманчіевъ. Ему не исполнилось еще двадцати лтъ, но онъ уже три раза былъ на боевомъ пути противъ Осаговъ, и умлъ убивать непріягеля и укрощать дикаго коня. Куманчіи полюбили его, и дочери ихъ стали устремлять страстные взоры на великаго охотника, но въ душ его была пустота: мысли его были у отца, у его народа, у его братьевъ. Онъ любилъ охоту на буйволовъ и дикихъ коней.
‘Однажды, когда онъ мчался но безконечнымъ равнинамъ Куманчіевъ, глаза его увидли коня, который быстре оленя, бле снга и горделиве лося несся по нивамъ. Душа его жаждала покорить гордость дикихъ коней, во этотъ стрлою мчался передъ нимъ. Два солнца преслдовалъ онъ его, на полдень, все на полдень гнался онъ за нимъ, пока наконецъ не настигъ его на лугахъ великаго начальника Куманчіевъ, который жилъ въ сторон палящаго солнца. Онъ закинулъ лассо, и конь былъ уже его, какъ вдругъ распахнулась дверь вигвама великаго начальника и оттуда вышла его дочь. Конь принадлежалъ ей: онъ ускакалъ съ луговъ, отыскивая братьевъ.
‘Блэкигль взглянулъ въ глаза Коры, и лассо выпалъ изъ рукъ его, ибо дочь могущественнаго начальника Куманчіевъ была прекрасна какъ восходящее утреннее солнце. Блый конь бросился къ Кор, и она вскочила на него.
— ‘Братъ мой усталъ, сказала она,— и Кора поведетъ его въ домъ своего отца, чтобы онъ отдохнулъ, онъ голоденъ, и она накормитъ, онъ жаждетъ, и она его напоитъ, онъ хочетъ спать, и она приговитъ ему мягкое ложе. Пойдемъ, мой братъ!—
‘Блэкигль пересталъ тосковать въ вигвам Куманчіевъ, ибо Кора была при немъ, когда онъ ловилъ дикихъ лошадей, и глаза его видли благо бгуна, когда онъ мчался на охот.
— ‘Ты для меня дороже свта очей моихъ, нжно шептала дочь великаго, начальника,— твое дыханіе сладостне утренняго втерка, твой голосъ для меня звучне пнія птицъ. Проси у Эль-Соля Кору, онъ отдастъ теб дочь свою.’
‘И Эль-Соль видлъ подвиги Блкигля на охот, и душа его была съ нимъ.
— ‘Блэкиглъ! сказалъ онъ,— на тебя, на Павнія, дочь моя смотритъ ласковымъ взоромъ, но отецъ не можетъ отдать радость своего сердца молодому брату, который не убилъ еще ни одного врага его народа. Воины мои въ скоромъ времени пойдутъ на войну противъ блыхъ воиновъ Мексики. Пусть молодой мой братъ присоединится къ нимъ. Если онъ возвратится съ знакомъ побды, то Эль-Соль встртить его какъ сына.—
‘Блэкигль выслушалъ рчь великаго начальника, и душа его исполнилась радости. Онъ отправился на боевой путь, и привелъ съ собою двухъ начальниковъ, воиновъ Мексики, и онъ сдлался сыномъ великаго Эль-Соля, и поселился в большомъ вигвам своего отца.
‘Они были, произнесъ молодой человкъ медленно, торжественнымъ тономъ,— отцомъ и матерью Эль-Соля, ныншняго начальника Куманчіевъ и Павніевъ.’
Взоры всего собранія съ чувствомъ были устремлены на молодаго начальника, когда онъ умолкъ въ глубокомъ волненіи…
‘Листья пальмы, продолжалъ онъ, — возобновились не боле одного раза, когда Великій Духъ отозвалъ отца Коры въ свтлые вчнозеленые лса. Начальники и воины Куманчіевъ собрались вокругъ умирающаго Эль-Соля, чтобы услышать слова величайшаго и мудрйшаго своего начальника.’
— ‘Воины Куманчіевъ! произнесъ онъ. — Блэкигль великій воинъ и будетъ великимъ предводителемъ, но голосъ нашихъ предковъ, которому мы должны повиноваться, запрещаетъ чтобы онъ когда либо сдлался начальникомъ Куманчіевъ. Но кровь Коры должна произвесть опять Куманчій. Почитайте въ сын Коры главнаго начальника нашего народа.—
‘Лишь только старый начальникъ произнесъ эти слова, душа его оставила тло и поднялась къ Великому духу, такимъ образомъ Эль-Соль сдлался начальникомъ Куманчіевъ, когда ему было только ещё нсколько мсяцевъ.
‘Блэкигль возвратился въ вигвамъ Павніевъ, а Кора и Эль-Соль послдовали за нимъ. Четыре начальника Куманчіевъ сопровождала дочь Эль-Соля и ея сына, чтобы защищать и охранять молодого потомка и привести его обратно къ своему народу, когда онъ не будетъ уже нуждаться въ молок матери.
‘Прошло четырнацать лтъ, семь разъ приходили четыре начальника Куманчіевъ и столько же разъ возвращалась назадъ, поперемнно охраняя своего будущаго предводителя, какъ вдругъ пришла блые люди и сказали, что вликій блый отецъ купилъ всю землю, лежащую между великою ркою и солеными водами заходящаго солнца, и что они пришли строить себ хижины на охотничьихъ мстахъ Павніевъ.— Сначала было ихъ немного, но скоро число ихъ увеличилось.
‘Павніи съ нахмуреннымъ челомъ смотрли на слды ихъ ногъ, но Блэкигль произнесъ имъ рчь, и они съ миромъ протянули руки блымъ людямъ, а блые крали у нихъ за это лошадей и обманывали ихъ на мхахъ. Въ продолженіи цлаго лта Блэкигль отстаивалъ блыхъ, но уши его народа стали замыкаться отъ его рчей, и они подняли топоры противъ блыхъ враговъ. Плевелы начали сильно разростаться на пути между обоими народами…
‘Блэкигль былъ на охот, онъ преслдовать оленя, который быстро убгалъ отъ его оружія, какъ вдругъ онъ встртилъ толпу блыхъ, которые шли съ своими ружьями. Они взглянули въ гордыя очи воина, и души ихъ взалкали его крови. Прежде чмъ онъ сталъ говорить, предательская пуля пронзила его сердце, и онъ уже плавалъ въ крови своей. Блые убжали и оставили начальника съ смертоноснымъ свинцомъ въ груда.
‘Великое небесное свтило скрылось за землею, и Кора тщетно ждала возвращенія любезнаго супруга. Она боязливо устремила взоры въ темный полумракъ, она прислушивалась,— уши ея были широко раскрыты,— тщетно прикладывала ухо къ земл, чтобы услышать легкую поступь Блэкигля. Не слышно было ни одного звука, кром завыванія лугового волка и мычанія буйволовъ. Она обняла Эль-Соля и бросалась съ нимъ въ темный лсъ.
‘Долго мать и сынъ, при блдномъ ночномъ свтил, шли по слдамъ Блэкигля, какъ вдругъ они услышали предсмертное хрипніе раненаго начальника. Блдное свтило обливало сребристымъ свтомъ пронзенную грудь великаго Блэкигля. Кора упала рядомъ съ нимъ. Отъ вопля ея, умирающій открылъ глаза и устремилъ ихъ на жену и сына.
— Иди, сказалъ онъ,— и собери начальниковъ и воиновъ Павніевъ: слова умирающаго вождя должны бытъ слышаны многими, чтобы втеръ не развялъ ихъ безъ слда.
‘Сынъ бросился назадъ въ вигвамъ, и крикъ его разбудилъ Павніевъ, они пришли съ начальниками Куманчіевъ, чтобы слышать слова умирающаго Блэкигля.
‘Когда они собрались вокругъ своего начальника, онъ еще разъ открылъ уста:
— ‘Пуля благо пронзила грудь начальника, онъ палъ и будетъ покоится въ земл, но душа Блэкигля увидитъ ликъ царствующаго на облакахъ Ваконды, и просьба его будетъ просьба Павнія. Для Эль-Соля онъ выпросить духъ великаго воина и силу буйвола. Внимайте, воины Павніевъ, словамъ умирающаго Блэкигля! Эль-Соль, по крови своей матери,— величайшій начальникъ Куманчіевъ, самаго могущественнаго народа краснаго племени, къ нимъ долженъ спшить мой сынъ съ благородными Куманчіями, которые, какъ врные стражи, охраняли его путь въ вигвам Павніевъ. Онъ долженъ идти къ нимъ тотчасъ, какъ только убьютъ боеваго коня на могил отца его. Куманчіи встртятъ его какъ своего начальника, и научатъ его ловить дикую лошадь и враговъ, они придадутъ слабымъ рукамъ его силу повелителя, а ногамъ быстроту лося. Они сдлаютъ изъ него могучаго предводителя, который будетъ презирать своихъ враговъ. Когда Эль-Соль проживетъ семь лтъ и семь зимъ на вчно-зеленыхъ равнинахъ Куманчіевъ, тогда онъ возвратится къ народу своего отца, и раскажеть ему, что онъ видлъ, и поведетъ его черезъ синія горы на т зеленыя равнины.— Внимайте, братья, послднему слову Блэкигля! Павніи — великіе воины, но число ихъ незначительно, блые — смертельные враги краснаго племени, души ихъ мрачны отъ коварства, а языки черны отъ ядовитой лжи, они вчно алчны, и руки ихъ всегда простерты къ послднему достоянію красныхъ, они пришли и протянули намъ руки, какъ друзья, но души ихъ замышляли измну, они курили трубку мира съ красными воинами, но встртивши Блэкигля на уединенномъ пути, измннически вогнали ему въ грудь смертоносный свинецъ. Дти мои храбры, но ихъ не много, а блыхъ больше чмъ деревъ въ лсу. Выслушайте послднія слова, братья! Эль-Соль самый главный начальникъ Куманчіевъ, онъ еще боле укрпитъ цпь, которую Блэкигль связалъ между обоими народами, земли Куманчіевъ простираются на много солнцевъ, ихъ буйволовъ и лошадей не пересчитаетъ ни какой языкъ. Дти мои должны идти къ нимъ. Когда Эль-Соль черезъ семь лтъ возвратится изъ ихъ вигвамовъ, тогда онъ очиститъ путь своего народа отъ терніевъ. Братья мои не должны мстить за смерть Блэкигля, еще не время.— Пантера ложится на землю, выжидаетъ и приготовляется къ прыжку, прежде чмъ ршается прыгнуть. Братья мои должны ожидать пока не сдлаются сильны, пока не соединятся съ Куманчіями. Если теперь они начнутъ точить томагоукъ, то ихъ сотрутъ съ лица земли, руки Павніевъ весьма слабы, чтобы навести ударъ, но соединенныя руки Павніевъ и Кумничіевъ отомстятъ за смерть Блэкигля. На зеленыхъ нивахъ Куманчіевъ,— произнесъ умирающій тономъ пророчества,— выростетъ древо свободы для краснаго племени, о ни соберутся подъ душистыми втвями этого дерева, и оно будетъ стоять подобно вчнымъ скаламъ, которыя покрыты вчнымъ снгомъ. Народъ Мексики переломитъ желзный мрутъ, которымъ бичуетъ его тупоумный начальникъ, живущій но ту сторону соленыхъ водъ. Пройдетъ не много лтъ, и томагоукъ на вкъ зароется въ землю между воинами Мексики и Куманчами. Духъ Блэкигля видитъ, какъ снова загорается звзда Тласкалы, подобно великому полуденному свтилу, она разольетъ свои лучи на обширныя равнины Мексики и Куманчіевъ.— Тогда, братья,— тогда настанетъ время поднять томагоукъ.—
‘Серебристыя облака, закрывшія на время блдный ликъ ночнаго свтила, исчезли, и когда воины Павніевъ взглянули опять на Блакигля, душа его отлетла уже къ Великому Духу.
‘Ваконда милостиво улыбнулся моленіямъ Блакигля. Эль-Соль съ своею матерью и своими братьями, Куманчіями, возвратился къ своему народу, гд глаза его впервые увидли дневной свтъ. Куманчіи обвили его чело блестящими золотыми кольцами и цвтными перьями. Они пошли съ нимъ и показали ему обширные зеленые луга, которые стали его собственностью, показали ему воиновъ и женщинъ, которые должны были повиноваться ему, какъ рабы повелителю. Онъ семь лтъ оставался у своего народа прежде чмъ воротился къ Павніямъ, чтобы исполнить волю умирающаго отца. Онъ покрылъ блескомъ звнья цпи, соединяющей оба народа, и очистилъ путь отъ всякихъ плевелъ. Деревья два раза сбросили свои листья тхъ поръ какъ Эль-Соль пришелъ въ вигвамъ, гд жилъ его отецъ, онъ часто открывалъ уста и говорилъ въ народу Павніевъ, но сердца многихъ привязаны къ вод, на которой они въ молодости плавали въ своихъ каноэ, и глаза ихъ любятъ смотрть на могилы, гд покоится ихъ предки. Они выслушали Эль-Соля, но сердца ихъ оставались въ своемъ вигвам, и на своихъ охотничьихъ земляхъ, которыя Павніи не хотли оставить своимъ врагамъ Осагамъ. Но должно повиноваться голосу Ваконды, который говорилъ языкомъ Блэкигли, велнія его должны быть исполнены. Эль-Соль не можетъ доле оставаться между Павніями. Предсмертная рчь его отца исполнялась, и Куманчіи стали братьями воиновъ Мексики, —владтелями ихъ обширныхъ земель. Начальники ихъ и воины куритъ трубку мира съ великими воинами и блыми людьми Мексики, войны Куманчіевъ первые между ними.
‘Воины Оконіевъ! заключилъ молодой начальникъ, подымая правую руку и гордо указывая на заходящее солнце. Путъ Эль-Соля ведетъ къ опускающемуся свтилу, которое поздно приходятъ на наши нивы, но зато долго освщаетъ ихъ.’
Невозможно выразить впечатлнія, произведеннаго на собраніе словами Эль-Соля. Вс вскочили и, не дожидаясь даже обычнаго совщанія и ршенія старшихъ воиновъ, вс единодушно провозгласили его своимъ предводителемъ и наслдникомъ сана Мико.
Старый Млко всталъ, со всмъ достоинствомъ королевской своей власти, и началъ:
‘Руки Мико сдлались вялы и хрупки, подобно сучьямъ засыхающаго дерево, но руки Эль-Соля быстры. Старое дерево отживаетъ, но оно оставляетъ отпрыскъ, который подаритъ его дтьми, подъ тнью этого молодого дерева будутъ блаженствовать его братья, онъ будетъ отцомъ, братомъ своего народа. Эль-Соль будетъ для Оконіевъ добрымъ Мпко, когда Токеа отойдетъ къ своимъ предкамъ’.
Сказавъ это, онъ снялъ съ головы своей корону древнихъ Мико, и, возлагая на голову Эль-Соля, привтствовалъ его своимъ наслдникомъ.
Потомъ Оконіи начали подходить къ Эль-Солю по старшинству, преклоняться передъ нимъ какъ передъ начальникомъ, и привтствовать Куманчіевъ какъ братьевъ. По совершеніи этого съ торжественнаго обряда, собраніе стало расходиться при громкихъ и продолжительныхъ крикахъ радости.

XVII.

Чу, мизинчикъ мой зудитъ,
Что то злое къ намъ спшитъ!
Шекспиръ.

Заходящее солнце освщало радостно ликовавшій народъ: онъ праздновалъ союзъ съ новыми своими братьями съ такою гостепріимною пышностью, какая еще никогда не была видана ни въ одномъ индйскомъ вигвам, по ту сторону Миссисипи.
Лишь только разошлось большое собраніе, Павніевъ проводили въ назначенныя для нихъ хижины, которыя были снабжены всмъ, что только могло быть пріятнымъ для гостей.
Павніи, неимвшіе еще никакого, или покрайней мр весьма неполное понятіе о ремеслахъ и домашнемъ устройств, въ которыхъ Оконіи, вслдствіе боле близкихъ своихъ сношеній съ американцами, сдлали уже значительные успхи, съ изумленіемъ смотрли на изобиліе и даже богатство своихъ красныхъ братьевъ въ такихъ предметахъ, которые казались совершенно недоступными для нихъ, жившихъ исключительно охотою и обмномъ мховъ. Избытокъ всякого рода одежды и шерстяныхъ одялъ, считавшихся у нихъ величайшею роскошью, разнообразная утварь, земледльческія и хозяйственныя орудія увеличивали ихъ изумленіе, по мр того, какъ хозяева объясняли имъ, съ индйскимъ краснорчіемъ, употребленіе всхъ этихъ предметовъ. Павніи, какъ боле сильный народъ, считали себя несравненно выше слабаго племени Оконіевъ, но видъ такого превосходства мало по малу умрялъ гордость этихъ дикарей, и содйствовалъ ихъ дружелюбному братству.
Но что боле всего возвысило новыхъ братьевъ въ глазахъ гостей, такъ это былъ видъ ихъ оружія, дйствительно превосходнаго для индйцевъ: обстоятельство тмъ боле важное, что вообще у дикихъ только самые заслуженные воины снабжены огнестрльнымъ оружіемъ. Оконіи, благодаря дятельности своихъ женъ и щедрости морского разбойника, въ продолженіи своего знакомства съ нимъ успли вс безъ исключенія запастись огнестрльнымъ оружіемъ, въ которомъ Павніи терпли крайнюю нужду. Поэтому оба народа, ближе ознакомившись другъ съ другомъ, скоро сошлись между собою: недоврчивость боле слабыхъ Оконіевъ и гордость осторожныхъ Павніевъ, соединились въ какое-то веселое гармоническое цлое. Когда они наконецъ на площади, передъ сборнымъ вигвамомъ, услись за аиръ, приготовленный для нихъ сквавами и двушками, и когда каждый изъ Павніевъ увидлъ передъ собою полную колебассу превосходной огненной воды, тогда они не знали какъ и выразить свое изумленіе. Еще задолго до этого торжественнаго дня, Канонда сдлала уже вс необходимыя приготовленія, и расточительная щедрость ея угостила ихъ такими лакомствами, какихъ и во сн имъ не грезилось найдти когда нибудь въ индйскомъ вигвам.
Самъ Мико былъ на верху блаженства, и въ глазахъ его въ первый разъ выражалось истинное удовольствіе. И дйствительно, онъ имлъ основательныя причины радоваться. Самыя завтныя его желанія были близки къ исполненію: дочь его выходила замужъ за величайшаго начальника, о какомъ онъ когда либо слышалъ, народъ его вступилъ въ братство съ могущественнымъ племенемъ. Съ этими блестящими видами въ душ его невольно сливалась надежда — рано или поздно отмстить непримиримымъ блымъ врагамъ. Въ первый разъ въ продолженіи многолтней жизни своей онъ чувствовалъ себя счастливымъ.
Строгіе законы индйскаго приличія не позволяли до сихъ поръ Эль-Солю, видть свою невсту, но когда оба начальника возвратились въ хижину, Мико взялъ за руку молодого человка и отвелъ его въ заднюю комнату.
Лишь только четыре Куманчія замтили движеніе своихъ начальниковъ, они тотчасъ вышли изъ комнаты и стали передъ входомъ въ хижину.
— Возьми ее, сказалъ старикъ,— она принадлежитъ теб, и да не ржаветъ никогда кольцо, которое привязываетъ тебя къ Токеа.
Канонда подошла медленно, скрестивши на груди руки и съ покорностью опустивши голову на грудь…
— Канонда не забыла Эль-Соля? спросилъ кроткимъ голосомъ молодой мексиканецъ,— и охотно ли она послдуетъ за нимъ въ зеленыя луга Куманчіевъ, лежащіе далеко противъ заходящаго солнца?
— Мой спаситель! мой властелинъ! мое все! прошептала она, пряча лицо на его груди.
Долго стояли они, крпко сжимая другъ друга въ объятіяхъ, какъ вдругъ подавленный вздохъ обнаружилъ присутствіе въ комнат третьяго лица. Эль-Соль подошолъ ближе, и въ конц дивана увидлъ Розу, закрывшую платкомъ лицо. Въ то время какъ Эль-Соль вошолъ въ хижину, она встала, чтобы привтствовать его, но угадавъ причину его прихода, опять отошла въ сторону. Чувствуя вроятно, что ея присутствіе можатъ помшать сердечнымъ изліяніямъ молодой четы, она нсколько разъ покушалась выйдти изъ комнаты, но возвращалось снова, боясь вроятно встртиться вн хижины съ страшными морскими разбойниками. Наконецъ она забилась въ уголъ, и такимъ образомъ въ продолженіи нкотораго времени оставалась свидтельницею счастія дорогой своей подруги. Но мало по малу другое чувство стало возникать въ ней, глаза ея сдлались влажны и она вдругъ громко зарыдала. Канонда высвободилась изъ объятій своего жениха и, опускаясь на колни передъ Розою, тихо подняла ея голову и съ невыразимою нжностью посмотрла ей въ лицо.
— Не плачь, дорогая Роза, проговорила она,— ты отправишься вмст съ нами. Канонда попрежнему останется твоею сестрою, а Эль-Соль братомъ. Онъ не закроетъ глазъ и ушей своихъ передъ слезами вздыхающей Розы.
Сказавъ это, она подняла безутшное дитя и съ нжнымъ усиліемъ подвела ее къ Эль-Солю, который обими руками охватилъ ея за руки.
— Сестра Канонды и для Эль-Соля будетъ сестрою, обширные его луга привтствуютъ ее какъ блую розу Оконіевъ. Эль-Соль будетъ гордиться тмъ, что увидитъ въ своемъ вигвам Блую Розу, какъ сестру свою.
Послднія слова онъ произнесъ съ удареніемъ, казалось они внушили довріе бдной двушки.
— Благодарю тебя, мой братъ! сказала она съ достоинствомъ, — у покинутой Розы будетъ покрайней мр хоть одна душа, которая принимаетъ въ ней участіе. А ворамъ соленыхъ водъ Мико… Она остановилась.
— Воръ соленыхъ водъ долженъ отъискивать себ другую скваву, быстро сказалъ Эль-Соль. Блая Роза будетъ жить счастливо и свободно между Куманчіями, и ни одинъ изъ моихъ братьевъ не будетъ смотрть на нее съ нахмуреннымъ челомъ.
— Да благословитъ тебя Богъ, благородный Эль-Соль, сказала двушка, наклоняясь передъ нимъ почтительно и потомъ отступая назадъ. Въ это самое мгновеніе передъ хижиною послышались рзкіе, грубые голоса.
Эль-Соль бросился къ наружной двери, передъ которою стоилъ морской разбойникъ съ обнаженною саблею, бросая бшеные взгляды на четырехъ Куманчіевъ. У одного изъ нихъ было перерублено копье. Старый Мико бросился въ середину сражающихся, и его едва не изрубили въ куски.
— Надюсь, мн не придется просить у этихъ дикарей позволенія говорятъ съ вами, гордо сказалъ разбойникъ.
— Дверь вигвама открыта, но мои братья стояли на страж, пока ихъ начальникъ видлся съ дочерью Мико, которая будетъ его женою, проговорилъ старикъ тономъ примирительной просьбы.
— Мико! возразилъ пиратъ съ гордымъ движеніемъ,— я пришолъ проститься съ вами. Вы идете по другой дорог,— желаю вамъ счастія! Въ доказательство того, что я разстаюсь съ вами безъ ненависти, примите это отъ меня.
При этихъ словахъ онъ положилъ на столъ штуцеръ и небольшой ящикъ.
— Я надюсь, проговорилъ Мико голосомъ, въ которомъ сильно замтно было смущеніе,— надюсь, братъ мой не оставитъ вигвама въ то время, когда зашло уже солнце. Неужели онъ не хочетъ раздлить съ красными воинами то, что они могутъ предложить ему въ своей бдности?
— Лафиттъ слишкомъ гордъ, чтобы пить изъ одного кубка съ тмъ, кто отвергнулъ его протянутую руку. Мико! желаю вамъ счастія съ вашими новыми союзниками. Еще разъ прощайте!
— Стой! сказалъ Мико, дрожа отъ стыда, при мысли, что отвергли его гостепріимство. Братъ мой долженъ взять назадъ то, что онъ подарилъ Блой Роз. Тутъ онъ найдетъ и золото, и кораллы, и все.
Съ этими словами онъ поспшно вошолъ въ хижину и тотчасъ возвратился, нагруженный платьями и равными драгоцнными вещами.
Морской разбойникъ былъ повидимому озадаченъ непоколебимою честностью старика.— Оставьте у себя, сказалъ онъ,— то, что для меня не иметъ никакой цны.
И пожавъ ему руку, онъ быстро повернулся, не удостоивъ остальныхъ и взглядомъ. Черезъ нсколько минутъ лодка его исчезла за пальметтовымъ тростникомъ.
Неожиданный отъздъ пирата, оовидинону, тяжело легъ на душу Мико, поставивъ въ то же время и всхъ остальныхъ въ какое-то неловкое положеніе.
Старику, очевидно, очень тяжела была разлука съ живымъ, веселымъ французомъ. Послдній, въ продолженіе двухлтняго съ ними знакомства, былъ всегда такъ учтивъ, такъ предупредителенъ, что Мико невольно привязался къ нему всей душой. Онъ привыкъ къ его обществу и неохотно разставался съ нимъ.
Токеа, какъ мы видли, былъ человкъ, посдвшій въ опасностяхъ и въ той недоврчивости, которую слабые, угнетенные индйцы очень естественно питали къ боле сильнымъ блымъ притснителямъ своимъ. Разнаго рода предательства, къ которымъ онъ вроятно долженъ былъ прибгать въ молодости, чтобы дать какой нибудь отпоръ врагамъ своимъ, и за которыя ему платили тою же монетою, омрачили его отъ природы высокую и истинно королевскую душу, но маска, въ которой предсталъ передъ нимъ Лафиттъ, такъ рзко отличалась отъ холодно-отталкивающаго, насмшливо-презрительнаго обращенія, которымъ американцы давали ему чувствовать свое превосходство, что онъ мало по малу сталъ питать къ нему довріе, или, скоре, чувствовать влеченіе.
Морской разбойникъ не только съ истинною щедростію платилъ ему за сырыя произведенія и различные предметы, которыми снабжали его Оконіи, но и самый этотъ обмнъ производился съ его стороны безъ всякаго признака превосходства его надъ ними, напротивъ онъ всегда держалъ себя съ ними какъ равный.— Казалось онъ считалъ посщенія свои въ вигвам отдыхомъ отъ кровавыхъ своихъ посщеній. Онъ танцовалъ съ ними, ходилъ на охоту, и съ самымъ натуральнымъ видомъ принималъ участіе во всхъ ихъ развлеченіяхъ. Его неистощимая болтливость и разсказы о воинственыхъ приключеніяхъ часто до полуночи удерживали старика отъ сна. Живой, веселый начальникъ соленыхъ водъ, съ непринужденною любезностью соединявшій расточительную щедрость, и въ своихъ сношеніяхъ съ ними обнаруживавшій честность и добросовстность, какихъ еще не видывали индйцы, пріобрлъ полное расположеніе Мико въ особенности этими послдними качествами, такъ рзко отличавшимися отъ обыкновеннаго плутовства блыхъ. Да и самое его хвастовство военными подвигами относилось только къ собственному его лицу, и заключало въ себ такъ мало обиднаго для Мико и его народа, съ которыми онъ никогда не быль во вражд, что самолюбіе ихъ нисколько отъ этого не страдало.— Огромная разница, часто говорилъ старикъ,— между насмшливыми, бездушными янками, отвергающими все съ презрніемъ, и вжливымъ, добродушно-веселымъ начальникомъ соленыхъ водъ, который хвастается своими подвигами, не унижая другихъ.
И такъ очень естественно, что морской разбойникъ до того утвердился въ его сердц, что даже открытіе истиннаго его характера не могло превратить этого чувства въ равнодушіе или презрніе.
Поэтому Мико не безъ душевной борьбы объявилъ пирату, что союзъ ихъ долженъ разорваться, и можетъ быть онъ, несмотря на свою гордость, все еще поддерживалъ бы съ нимъ нкотораго рода сношенія, если бы не Эль-Соль. Но когда онъ въ полномъ собранія совта намекалъ Эль-Солю на выгоды, которыя и Куманчіи могли бы извлекать изъ близкаго союза съ морскимъ разбойникомъ, благородный мексиканецъ отвергнулъ самое предположеніе это съ такимъ презрніемъ, что Мико никогда уже не заговаривалъ о немъ.
— До сихъ поръ, сказалъ благородный индецъ, — Оконіи были угнетенные, и какъ угнетенныхъ, Куманчіи примутъ ихъ съ отверстыми объятіями. Руки Оконіевъ неосквернены воровствомъ, вигвамы не наполнены воровскою добычею. Но если Токеа соединится съ воромъ, тогда Куманчіи запрутъ отъ него свои вигвамы, а Оконіи былибы достойны, чтобы ихъ, какъ свирпыхъ пантеръ, травили собаками.
Молодой мексиканецъ долго смотрлъ испытующимъ взглядомъ на морскаго разбойника, который по видимому произвелъ на него далеко неблагопріятное впечатлніе. Эль-Соль, боле независимый по своему положенію, и свободный притомъ отъ страха и всякой другой страсти, конечно могъ съ большимъ безпристрастіемъ судить о морскомъ разбойник, но вблизи его онъ испытывалъ какое-то непріятное ощущеніе.
Вся деревушка была въ величайшемъ волненіи. Дикое ликованіе, трескъ барабановъ и звуки колокольчиковъ, при щедромъ угощеній Канонды, довели радость индйцевъ до наступленія.
Павніи соединились съ Оконіями въ ночной пляск, въ эту минуту они представляли танецъ воиновъ своего племени.
Молодой начальникъ нкоторое время смотрлъ молча на пляску своихъ товарищей, и потомъ съ какимъ-то озабоченнымъ видомъ вошолъ въ хижину Мико:
— Отецъ мой мудръ, сказалъ онъ почтительнымъ, но вмст съ тмъ ршительнымъ тономъ,— глаза его видли много лтъ, но душа вора покрыта облаками.
— Это скоре душа легкомысленной двушки, у которой отняли ея коралы, отвчалъ старикъ, указывая на занавсь, за которымъ была Роза.
— Языкъ его — языкъ зми, но далеко не такъ ядовитъ, какъ жало его глазъ, душа его мечетъ угрожающіе взоры. Пусть отецъ мой раскроетъ широко глаза свои!
— Токеа видлъ его два лта, и — увидлъ въ немъ легкомысленную двушку, отвчалъ старикъ съ увренностью, свойственною старости, которая не хочетъ отступить отъ принятого разъ мннія.— Воиновъ у него не много, прибавилъ онъ, — а остальные находятся за четыре солнца отсюда по направленію соленыхъ водъ, и Эль-Солю извстно, что Оконіи завтра выступаютъ.
Хотя Мико зналъ, что морской разбойникъ послалъ лодку внизъ по рк, но не упомянулъ объ этомъ ни слова, отчасти можетъ быть потому, что это бывало не разъ во время продолжительныхъ пребываній Лафитта въ вигвам, или быть можетъ онъ не хотлъ увеличивай безпокойство своего гостя, обращая вниманіе на такое ничтожное обстоятельство. То самое самолюбіе, которое не позволяло ему отступить отъ принятого разъ мннія, замкнуло и теперь его уста. Мико, какъ мы видли, былъ человкъ, такъ крпко державшійся однажды принятого имъ добраго или дурного мннія, какъ тигръ не можетъ оторваться отъ растерзаннаго буйвола. Онъ составилъ себ благопріятное понятіе о морскомъ разбойник, и понятіе это, подобно другимъ его убжденіямъ, запало глубоко въ его душу, и ни что на свт не могло вырвать егo оттуда. Молодой мексиканецъ, повидимому, успокоился и замолчалъ.
Ночь подвинулась впередъ: танцы кончилась, звуки инструментовъ замолкли, и только кое-гд слышались отдаленные голоса, мало по малу и они замолкло, и деревушка погрузилась въ мертвое спокойствіе. Старый Мико схватилъ руку Эль-Соля и отвелъ его въ комнату.
— Канонда! произнесъ онъ мягкимъ голосомъ.
Но двушка стояла уже передъ нимъ, сложивъ по обыкновенію руки на груди. Меланхолическая улыбка играла на смущенномъ ея лиц, и слеза скатилась съ рсницы. Любезный и веселый нравъ ея, казалось, покинулъ ее на вки. Отецъ взялъ об руки молодаго человка и, положивъ ихъ на плеча своей дочери, передалъ ему такимъ образомъ отцовскую свою власть, потомъ онъ положилъ об свои руки на ихъ головы и произнесъ
— Великій Духъ да благословитъ вашъ союзъ многими храбрыми воинами!
— Неужели Эль-Соль отведетъ свою жену съ сердцемъ, полнымъ грусти, въ свой вигвамъ? произнесъ женихъ съ кротостью.
— Эль-Соль для Канонды дороже ея жизни, онъ самый прекрасный цвтокъ, какой когда либо глазъ ея привтствовалъ, его голосъ — музыка для ушей ея, а любовь его — источникъ ея жизни. Но у Канонды тсно въ груди, и грудь хочетъ разорваться. Великій Духъ шепчетъ ей что-то, но она не уметъ дать словъ этому шопоту.
Произнеся эти слова, она лихорадочно схватила Розу, и напечатлла на ея устахъ долгій поцлуй.
Она вышла изъ двери, но поспшно воротилась и снова обняла Розу.
— Роза, проговоряла она глухимъ голосомъ,— будешь ли дочерью Мико, когда не станетъ Канонды?
— Буду, рыдая отвчала Роза.
— Общаешь ли ты мн Великимъ Духомъ, никогда не, оставлять его?
— Общаю, сказала Роза, рыдая еще громче.
Мико, который стоять молча, погружонный въ глубокое раздумье, сдлалъ знакъ рукою, а Канонда шатаясь приблизилась къ своему мужу, который схватилъ ее въ свои объятія и пошелъ съ нею къ сборному вигваму, куда впереди ихъ направился Токеа.

ГЛАВА XVIII

Прошу васъ ступать тише, чтобы подземный
кротъ не слшалъ шаговъ вашихъ.
Шекспиръ.

Было уже за полночь, деревня и нивы были погружены въ глубокій сонъ. Съ берега тихими шагами подкрадывался къ хижин Мико человкъ, съ обнаженной саблей подъ мышкой. Подошедши къ бесдк передъ хижиною, онъ сталъ боязливо и осторожно озираться, потомъ вернулся и намревался было также тихо и осторожно возвратиться назадъ, какъ вдругъ на шею ему накинута была буйволовая петля, которая повергла его на землю съ такою быстротою и неодолимою силою, что все это казалось скоре дломъ какого нибудь подземнаго духа, чмъ живого существа. Сабля выпала у него изъ рукъ, прежде нежели онъ усплъ приблизить ее къ ше, чтобы перерзать охватившую ее петлю.
Все это произошло съ такою предательскою быстротою и таинственностью, что толпа вооруженныхъ людей, стоявшая нсколько ближе къ бухт, и не дале тридцати шаговъ отъ хижины, оставалась въ совершенной неизвстности объ этомъ происшествіи. Но въ эту минуту изъ невидимыхъ устъ раздался крикъ, который могъ-бы и мертвыхъ потревожить въ могил: дверь сборнаго вигвама разлетлась съ страшнымъ трескомъ и среди вспышекъ и грохота выстрловъ съ берега, изъ хижины выскочила мощная фигура, неся что-то тяжелое, и исчезла между долгами и изгородями, Вслдъ затмъ раздался другой крикъ, который казалось выходилъ изъ глубины тысячи гортаней, и повторялся по всмъ направленіемъ, изъ за каждой изгороды, каждаго куста съ такимъ страшнымъ неистовствомъ, какъ будто спущены были вс демоны ада и свирпствовали въ ночномъ бснованіи. Въ это же самое время съ берега открылась правильная пальба залпами, и хижина за хижиною начали вспыхивать синеватымъ огнемъ, дрожа и увеличиваясь въ своихъ размрахъ, онъ скоро перешолъ въ яркій пламень и разлился по кровлямъ и хижинамъ. Среди этого страшнаго смятенія снова послышался голосъ, подобный реву льва, который неистовствуетъ въ самой сильной ярости. Это былъ воинственый крикъ Эль-Соля.
Благородный мексиканецъ уже спалъ, убаюканный ночнымъ пніемъ нжно любимой молодой супруги, какъ вдругъ его разбудилъ столь знакомый ему условный крикъ. Схвативъ одной рукой любимую жену, а другою боевой свой ножъ и штуцеръ, онъ бросился вонъ изъ хижины и былъ встрченъ мушкетнымъ залпомъ. Начальникъ чувствовалъ, что пуля ранила его въ лвую руку, и легкій трепетъ пробжалъ по всему его тлу.
— Канонда, пробормоталъ онъ охриплымъ голосомъ, перескакивая подобно раненому оленю черезъ изгороды и направляясь къ лсу,— Канонда, не бойся ничего, ты въ объятіяхъ Эль-Соля.
Она не отвчала, голов ея опустилась на грудь, все тло стало дрожать и вытягиваться. Мгновенно страшная мысль мелькнула въ его душ… но нтъ, невозможно: рука его перехватила пулю, это сонъ и испугъ преодолли ее, кровь, которая текла по немъ, лилась изъ его собственной раны.— Въ то время, какъ онъ скрывался отъ своихъ предательски-невидимыхъ враговъ, изъ каждой хижины, изъ за каждаго забора завывающіе воины его почти инстинктивно бросались къ нему навстрчу. Прежде чмъ онъ усплъ достигнуть опушки лса, онъ уже увидлъ себя посреди своихъ врныхъ товарищей.
— Это морской разбойникъ, Прошепталъ онъ жен своей, поцловалъ ее еще разъ и бережно опустилъ на траву, потомъ, войдя въ кружекъ своихъ волковъ, онъ испустилъ свой грозный воинственный крикъ.
— Вотъ врность благо вора! сталъ онъ, указывая на пылающія хижины.
Это было страшное, но вмст съ тмъ дико-прекрасное зрлище, уже боле тридцати хижинъ горли яркимъ пламенемъ и освщали прелестный берегъ Начеза, широкія огненныя полосы, отражаясь на зеркальной поверхности водъ, въ промежуткахъ между кипарисами и мангровами, ясно очерчивали каждую хижину въ сіяющемъ багровомъ отблеск. Все еще слышались одинокіе выстрлы, и посл каждаго изъ нихъ вспыхивала новая хижина. Вокругъ молодого мексиканца вдругъ воцарилась глубокая тишина, по временамъ прерываемая только завываніемъ одинокихъ опоздавшихъ Павніевъ и Оконіевъ, которые въ своемъ хмлю еще не знали кого считать имъ врагами.
Гд Мико? спросили сотни голосовъ.
Отвта не было. Крикъ испуганной женщины раздался съ берега и потерялся въ пространств. Эль-Соль стоялъ молча, устремивъ взоры на пылающія хижины, изъ-за которыхъ на берегу рки ясно виднлось сверкающее оружіе морскихъ разбойниковъ. Не прошло о пяти минутъ съ тхъ поръ, какъ первый крикъ возвстилъ присутствіе враговъ, а уже молодой волнъ составилъ планъ и отдавалъ приказанія тмъ ршительнымъ, отрывистымъ тонокъ, который изобличаетъ сознаніе неограниченной власти и привычку къ безусловному повиновенію его подчиненныхъ. Одинъ изъ Куманчіевъ и съ нимъ большая часть Павніевъ и Оконіевъ стали пробираться между кустарниками, тогда какъ онъ самъ, съ остальными тремя Куманчіями и избранною толпою Павніевъ, понесся вдоль лсной опушки.
Мы уже замтили выше, что широкая полоса, на которой разбросана была деревушка, образовала на самомъ берегу возвышенный гребень, заросшій мангровами и миртовымъ кустарникомъ, черезъ который вела широкая тропинка. Высота этого гребня доходила мстами до двадцати футовъ надъ остальною частью полосы. Онъ тянулся вдоль всей деревушки и прерывался только около бухты, гд сама природа образовала маленькую гавань. Сверканіе мушкетовъ вблизи этой гавани показывало, что тамъ стоитъ сильный пакетъ, предназначенный вроятно для охраненія лодокъ. Пикетъ этотъ постепенно усиливался новыми разбойниками, которые одинъ за другомъ присоединялась къ нему, зажегши хижины.
Вдоль заросшаго кустарникомъ берегового гребня стояло нсколько форпостовъ, которые должны были поддерживать сообщеніе между пикетомъ и другимъ постомъ, пробравшимся къ хижин Мико, и, смотря по надобности, спшить на подкрпленіе того или другого.
Изъ всего этого можно было заключить, что морской разбойникъ ршился, во что бы то ни стало, захватить Мико и воспитанницу его. Вроятно это и удалось бы ему, если бы двое Куманчіевъ, по обычаю своего народа, не стояли на страж передъ дверью своего начальника въ продолженіи брачной ночи. Они тоже вполн воспользовалась щедрыми угощеніями Мико и его дочери, и хотя чувства ихъ была ошеломлены, но не до такой степени, чтобы не отличать шаговъ благо, столь замтныхъ для индйскаго слуха.
Вроятно морской разбойникъ, въ продолженіи двухлтнихъ своихъ сношеній, слишкомъ хорошо присмотрлся къ нимъ, чтобы не сообразить всхъ затрудненій битвы среди благо дня, когда каждый изъ его людей представлялъ бы легкую цль для спрятанныхъ за кустами индйцевъ, поэтому онъ выбралъ ночь и, чтобы оградить себя по возможности отъ нечаяннаго нападенія въ темнот и распространить въ то же время страхъ между непріятелями, приказалъ зажечь хижины.
Въ недальнемъ разстояніи отъ сборнаго вигвама были поставлены три искусныхъ стрлка, съ строжайшимъ приказаніемъ застрлить молодаго начальника, въ которомъ пиратъ угадывалъ самаго опаснаго своего противника. Самъ же онъ, съ лучшими изъ разбойниковъ, пробрался къ хижин Мико, окружилъ ее и завладлъ обоями ея обитателями. Вроятно Мико, обыкновенно столь воздержный, на этотъ разъ также переступилъ свои правила и такимъ образомъ безсознательно попалъ въ руки морского разбойника.
Вс движенія были исполнены съ такою быстротою и ршительностію, что едва только раздалось первое воззваніе къ оружію, какъ уже хижна была окружена, и Мико съ Блою Розою были во власти пирата. Тогда послдній составилъ изъ своего отряда небольшое каре, и отправился съ нимъ къ описанному нами береговому возвышенію противъ хижины. Отрядъ подвигался впередъ быстрымъ, усиленнымъ маршемъ, негд не было видно и не было слышно ни одного индйца. Каре почти уже достигло бухты, и оставалось только нсколько шаговъ до стоявшаго тамъ пикета, еще нсколько шаговъ — и они были-бы уже въ своихъ лодкахъ, два три удара весломъ — и они очутились бы на середин рки, вн выстрловъ инйцевъ. Нельзя было и предполагать, чтобы ихъ ршились преслдовать въ каноэ, гд каждый индецъ представлялъ бы врную цль для выстрловъ. Вроятно таковы были планы пирата, судя по ихъ исполненію. Теперь онъ только что готовился соединяться съ пикетомъ, стоявшимъ на берегу, какъ вдругъ кустарники передъ нами оживились, и за ними показалась индйцы, представлявшіеся при свт, огня раскаленно-красными.
— На плечо! скомандовалъ пиратъ своимъ людямъ, которые спокойно и твердо продолжали идти впередъ, съ нкоторымъ удивленіемъ посматривая на кустарники, которые зашевелились, какъ будто между ними называлось нсколько дюжинъ анакондъ. Наконецъ они присоединились къ пикету, и каре разомкнулось.
Лафиттъ бросилъ Розу на руки одному изъ матросовъ и потомъ толкнулъ самого Мико съ берега въ лодку. Лафиттъ быстро повернулся опять къ своимъ. Пикетъ скрылся уже за береговымъ возвышеніемъ и находился вн выстрловъ, только каре казалось слдило за движеніями непріятелей и собиралось повидимому прикрывать отступленіе. Это была маленькая, но страшная шайка: человкъ въ двадцать пять, изъ всхъ возможныхъ націй, со всхъ частей свта, всхъ цвтовъ и нарчій. Съ выраженіемъ кровожадности въ сверкающихъ взорахъ, съ примкнутыми штыками, стояли они какъ вкопанные, не издавая ни малйшаго звука. Они построились въ колонну къ атак. Въ эту минуту воинственный крикъ раздался изъ сотни гортаней, и страшный вой этотъ усилился пронзительными голосами сквавъ и двушекъ, которыя страшнымъ хоромъ запли погребальныя псни, и какъ демоны стали шататься вокругъ пылающихъ хижинъ. Вдругъ индйцы, подобно тиграмъ, на которыхъ напали въ ихъ логовищахъ, съ неистовыми криками бросились къ бухт.
Коварная улыбка отразилась на суровыхъ чертахъ пирата, когда индйцы бросились на него и на его шайку.
— Резервъ впередъ! обратился онъ къ стоявшему внизу пикету, и опять замолчалъ. Онъ допустилъ взвывающихъ индйцевъ приблизиться шаговъ на десять къ направленнымъ противъ нихъ дуламъ, потомъ сиплымъ голосомъ скомандовалъ ‘пли!’ и передніе ряды нападающихъ плавали въ крови своей. Индйцы отпрянули на мгновеніе и потомъ съ новымъ отчаяннымъ усиліемъ бросились на разбойниковъ. Но эти послдніе хладнокровно бросили ружья за лвую руку и выхватили пистолеты, вторичный залпъ, усиленный выстрлами резервнаго пикета, привелъ индйцевъ въ совершенное разстройство. Скатъ возвышенности покрылся мертвыми и ранеными. Съ глухимъ воемъ остальные бжали въ свои кусты.
— Маршъ! скомандовалъ морской разбойникъ, и пикетъ приблизился опять къ лодк, а колонна послдовала за намъ.
Въ эту ршительную минуту съ берега послышалось паденіе въ воду четырехъ тяжелыхъ массъ. Пиратъ оглянулся и увидлъ, какъ четыре гребца, оставленные имъ для охраненія лодокъ, еще разъ высунулись изъ воды и погрузились въ ней на вки. Въ то же самое мгновеніе яхта и другая меньшая лодка, увлекаемыя какою-то невидимою силою, съ быстротою стрлы отчалили на середину рки.
— Это мексиканецъ, вскричалъ пиратъ скрежеща зубами и страшно искажая свои жесткія черты. Онъ пустилъ вслдъ за лодками нсколько выстрловъ, на которые ему отвчали глухимъ смхомъ.
Морскіе разбойники оглянулась, и увидвъ, что лодка ихъ исчезла, стояли какъ пораженные громомъ. Но скоро они опять ободрились, снова зарядили ружья и, твердые какъ скалы, ожидали новаго нападенія. Раздавшійся съ берега ружейный залпъ внезапно вывелъ ихъ изъ напряженнаго состоянія, другой, еще врне направленный залпъ, положилъ на мст третью часть ихъ. Тогда снова раздался страшный воинственный крикъ, и остервенившіеся дикари въ третій разъ кинулись на матросовъ. Съ лодокъ еще разъ затрещали выстрлы, и вслдъ затмъ мексиканецъ и его товарищи устремились какъ демоны на испуганную толпу разбойниковъ. Бой былъ не продолжителенъ. Не имя ршительно никакой возможности противиться страшному натиску съ двухъ сторонъ, разбойники бросили ружья и стремглавъ кинулись, въ воду, чтобы избжать томогаука остервенившихся враговъ.
Капитанъ ихъ, казалось, одинъ былъ намренъ какъ можно дороже продать свою жизнь. Прислонившись спиною къ береговому гребню, держа въ правой рук саблю, а въ лвой пистолетъ, онъ отражалъ удары одного изъ Оконіевъ, нападавшаго на него съ страшнымъ озлобленіемъ, однимъ ударомъ снесъ ему съ плечъ голову, другому съ такою же быстротою вогналъ въ грудь нулю, и только что взмахнулъ опять саблею, какъ вдругъ лассо охватилъ его шею, и онъ какъ чурбанъ повалился на землю.
Страшный, продолжительный крикъ, раздавшійся вдоль всего берега, возвстилъ о полной побд индйцевъ.

ГЛАВА XIX

Не на подошв своей, а на душ ты остришь
свой ножъ, ибо никакой металлъ, даже топоръ
палача, но можетъ быть и вполовину такъ
остръ, какъ изощренная твоя ненависть.
Шекспиръ.

Никакой человческій языкъ не въ состояніи описать того плачевнаго зрлища, какое представилъ слдующій день.
Обширнымъ кругомъ, передъ тмъ мстомъ, гд наканун стоялъ сборный вигвамъ, размщены были сорокъ убитыхъ Павніевъ и Оконіевъ, въ сидячемъ положеніи, прислоненные спинами къ бревнамъ, уцлвшимъ отъ пожара. Вс они были изукрашены и одты какъ воины, которые въ полномъ великолпіи должны предстать передъ Великомъ Духомъ, чтобы получить отъ него заслуженную награду. Рядомъ съ каждымъ Павніемъ стоялъ его боевой конь, обвшанный его оружіемъ и пикою, ему было суждено сопровождать своего господина въ дальнемъ путешествіи въ вчно-зеленые луга. Передъ Оконіями стояли вбитые въ землю колья, на которыхъ висли ихъ ружья, томогауки и боевые ножи, а также и небольшая стка, предназначенная для помщенія въ ней головной кожи непріятеля. Въ нсколькихъ шагахъ въ сторон, противъ хижины Мико, выставлено было, также въ сидячемъ положеніи, тло его дочери — голова ея покоилась на двухъ шестахъ. Она была одта въ свадебное свое платье, и передъ нею лежали вс ея наряды, уши и руки были украшены золотыми и серебряными кольцами и пряжками. Дв пули, назначенныя для ея возлюбленнаго, пронзили благородное ея сердце, даже и посл смерти на прелестныхъ ея устахъ играла кроткая улыбка.
Позади этихъ печальныхъ образовъ, на пепелищ сборнаго вигвама, сооруженъ былъ большой костеръ, на немъ лежали тла двадцати пяти морскихъ разбойниковъ, съ страшно окровавленными головами, съ которыхъ содраны были кожи, нсколько ниже, вокругъ костра лежалъ капитанъ ихъ и двнадцать плнныхъ разбойниковъ, связанные по рукамъ и по ногамъ буйволовыми ремнями въ ожиданіи приговора.
За костромъ виднлись открытыя могилы для убитыхъ индйцевъ. Он со всхъ сторонъ были выложены корою хлопчатнаго дерева. По четыремъ угламъ вбиты было въ землю колья, согнутые надъ могилою, и обложенные другимъ слоемъ коры, оставалось только одно отверстіе, для опущенія трупа въ могилу. Передъ каждой могилой стоялъ глубоко вбитый въ землю колъ, облитый кровью, онъ былъ назначенъ для воинскихъ трофей, т. е. для непріятельскаго скальпа, который вкладывался въ шарообразную стку.
На самомъ конц площади находилась могила Канонды. Она также была выложена корою и кром того обита шелковыми матеріями. На подушк, набитой испанскимъ мхомъ и обтянутой атласомъ, должна была покоиться ея голова, вокругъ могилы посажены были молодыя пальмы и мангровы. Кедровыя жерди, также связанныя на верху въ вид свода, служили основаніемъ для другой крыши, такъ что бренные останки дочери Мико были защищены отъ всякаго вреднаго вліянія непогодъ.
Приготовленія къ похоронами производились въ продолженіи всей ночи и слдующаго дня съ неимоврною дятельностью, при безпрерывныхъ вопляхъ и завываніяхъ.
Только съ трудомъ можно было различить живыхъ отъ мертвыхъ: противъ павшихъ воиновъ, скрестивъ ноги, сидли полукругомъ, воины трехъ племенъ, закрывши лица одеждою, и опустивъ голову на грудь они были погружены въ глубокую печаль. Головы ихъ были не покрыты, и заплетенные клочки волосъ Павніевъ небрежно свшивались съ затылка.
На главномъ мст сидли Токеа и начальникъ Куманчіевъ. Токеа казался спокойнымъ и твердымъ, но безжизненный, потухшій взоръ, судорожно искривленныя чело и уста, и мертвенная желтизна обнаруживали ледяной холодъ, овладвшій его сердцемъ. Онъ былъ невыразимо жалокъ: единственное утшеніе, которое до сихъ поръ привязывало его къ жизни, единственная отрада послднихъ его дней, была теперь отнята у него.
Эль-Соль былъ нсколько спокойне, но и его благородная голова въ глубокой горести опустилась на грудь, по временамъ онъ поднималъ ее и устремлялъ на погибшую свою невсту такіе напряженные взоры, какъ будто хотлъ вдохнуть новую жизнь въ охладвшіе ея члены. Онъ нжно и искренно любилъ Канонду, любилъ ее какъ ея избавитель, которому слабая двушка досталась какъ прелестная добыча, и который при каждомъ на нее взгляд чувствовалъ, какъ въ груди его пробуждалось новое, боле гордое и благородное чувство. Теперь она своею жизнію вполн заплатила долгъ благодарности, казалось почти, что благородный индецъ готовъ былъ вступить съ нею въ распрю.
Но тутъ сидла одна, горе и муки которой не могъ бы выразить никакой человческій языкъ, которая въ благородной индіанк потеряла единственнаго друга, усыпавшаго цвтами ея тернистый путь. Несчастная Роза, безъ мысли, безъ сознанія, устремляла неподвижные взоры на бездыханную сестру свою. Увидя въ первый разъ бездыханное тло той, которая обнимала ее съ большею любовью, чмъ обняла бы родная мать, она упала безъ чувствъ, почти безъ жизни. Она не плакала, не жаловалась, ни одна слеза не выступила на ея глазахъ. Въ эту минуту она сидла, поддерживаемая двумя двушками, и въ глазахъ ея выражалось такое отсутствіе мысли и жизни, что она походила скоре на алебастровую статую, чмъ на живое существо.
Позади ея сидли плачущія и рыдающія женщины и двушки. И он потеряли мать, самую нжную, разумную мать, которая неутомимо и днемъ и ночью заботилась о ихъ благ, которой он были обязаны всмъ, что он имло и чмъ он были, съ нею казалось улетлъ геній хранитель отъ безутшнаго ея народа.
Печальная группа просидла такимъ образомъ около часа, созерцая въ нмой горести бренные останки всего того, что было для нихъ мило и дорого. По временамъ слышалось громкое стенаніе, вырывавшееся изъ устъ старыхъ сквавъ, къ нему мало по малу присоединялись громкіе вопли молодыхъ женщинъ.
Вскор раздались глухіе удары индйскихъ барабановъ и меланхолическіе звуки флейты, и съ ними началось погребальное пніе, разомъ раздавшееся изъ сотни устъ, густымъ горловымъ басомъ. Какъ началось пніе — просто, тихо, спокойно, такъ оно и замолкло. Надолго воцарилась глубокая тишина, потомъ начался тихій ропотъ, который постепенно усиливался: сквавы вышли потихоньку изъ круга и стали съ угрозами бродить вокругъ плнныхъ. Скоро послышались голоса, взывавшіе къ мести, они становились все сильне и громче, пока наконецъ вся толпа не разразилась неистовымъ воемъ и страшнымъ бшенствомъ.
— Эль-Соль! произнесъ старый Мико глухимъ голосомъ,— братья мои желаютъ услышать голосъ великаго начальника, чтобы примирить разгнванныя души павшихъ своихъ братьевъ.
Молодой мексиканецъ не отвчалъ, онъ поднялъ голову и сталъ осматриваться кругомъ, подобно человку, пробудившемуся отъ глубокаго сна. Наконецъ онъ сказалъ:
— Пусть братья мои развяжутъ свои языки, чтобы Эль-Соль могъ услышать слова ихъ.
Началось совщаніе. Одинъ изъ воиновъ Оконіевъ всталъ и обратился къ народу.
Цвтистыми, живыми красками, и совершенно особеннымъ способомъ выраженія своего племени, онъ сталъ восхвалять храбрость убитыхъ, превозносить ихъ искуство на охот и мудрость ихъ въ совт. Живыми красками онъ изобразилъ скорбь оставленныхъ ими вдовъ и сиротъ, предательство воровъ соленыхъ водъ, и заключилъ свою рчь тмъ, что указалъ на пятнадцать воиновъ, которые должны будутъ предстать передъ Великимъ Духомъ безъ скальповъ своихъ враговъ.
За нимъ началъ говорить другой, который еще съ большею живостью старался раздражить чувства своихъ слушателей, и безъ того уже кипвшихъ мщеніемъ.
Наконецъ, когда произнесъ рчь третій, вс Оконіи стали съ громкими криками требовать скальповъ своихъ враговъ. Они пострадали больше всхъ. Во время битвы Эль-Соль ршительно запретилъ открытое нападеніе, и далъ строжайшее приказаніе, только дразнить непріятеля и мшать ему садиться въ лодки. Для самаго себя онъ выбралъ самую трудную и самую опасную долю въ бою. Благородный индецъ, который не разъ сражался въ Мексик противъ регулярныхъ испанскихъ войскъ, очень хорошо понималъ, что безпорядочная толпа дикихъ никакъ не могла состязаться съ опытными морскими разбойниками, но его приказаніе не было исполнено: едва только Оконіи убдились, что ихъ Мико находится во власти разбойниковъ, и что послдніе уже собираются ссть въ лодки, они бросились въ атаку и увлекли за собою и Павніевъ. Нападеніе это, противъ обыкновенія индйцевъ, произошло такъ быстро, что весьма немногія изъ пуль разбойниковъ не попали въ цль, раненыхъ было очень немного: почти вс были убиты наповалъ. Это-то и довело до неистовства ихъ жажду мести. Вроятно они въ первомъ порыв ярости изрубили бы плнныхъ, еслибы не остановилъ ихъ Эль-Соль. Но такъ велико было вліяніе молодого человка ни Куманчіевъ и Павніевъ, что отъ одного его слова взрывы самой непримиримой ненависти его воиновъ превратились въ молчаніе, и послдніе, изъ враговъ жаждущихъ мести, сдлались защитниками морскихъ разбойниковъ. Такимъ образомъ, во время схватки, вырывая изъ рукъ Оконіевъ ихъ жертвы, они сами получили нсколько ранъ.
— А что скажетъ мудрый Тлахтала? спросилъ Эль-Соль одного изъ Куманчіевъ, который позади его лежалъ на шерстяномъ одял, пронзенный двумя пулями.
— Эль-Соль, отвчалъ раненый, знаетъ законы Куманчіевъ.
— Но согласился ли бы который нибудь изъ Куманчіевъ сразиться съ воромъ, привязаннымъ одною рукою и ногою къ колу?
Куманчи презрительно покачалъ головою.
— А чтоже сдлало бы Куманчіи?
— Они послали бы за однимъ изъ самыхъ послднихъ и приказали бы ему повсить воровъ на деревьяхъ, чтобы мясо ихъ было также раскрадено птицами небесными, какъ длали ихъ руки.
— Душа Эль Соля — душа Куманчи, и онъ поступитъ такъ, какъ говоритъ мой братъ.
Взоры толпы съ жаднымъ нетерпніемъ устремились на Мико и на Эль-Соля. Первый поднялся, но съ неимоврнымъ усиліемъ. Видно было, что вс душевныя силы оставили его, что ему было трудно произнести слово. Не столько горе, терзавшее сердце, душило его слова, сколько сознаніе собственной вины, приводившее старика въ трепетъ и содроганіе.
И дйствительно, онъ навлекъ на себя всю вину и отвтственность этого страшнаго событія, его ослпленіе нанесло ему и его союзникамъ смертельную рану, упрямство сдлало его глухимъ ко всмъ возгласамъ Эль-Соля. Легко можно было бы взбжать этого несчастія и встртить разбойниковъ такимъ образомъ, что у нихъ пропала бы всякая охота ко вторичной попытк. Старикъ чувствовалъ, какъ велика вина его, сознавалъ всю тяжесть отвтственности, какую онъ навлекъ на себя за жизнь столькихъ людей, которые, довряя его мудрой бдительности и надясь на него, безпечно предались ему. Стыдомъ и мщеніемъ дышали т немногія слова, которыя онъ произнесъ въ эту минуту: морскіе разбойники осуждены были на смерть. Когда онъ кончилъ свою рчь, Оконіи съ нетерпніемъ ожидали, что скажетъ молодой мексиканскій начальникъ.
Обычай убивать плнныхъ враговъ на могил своихъ собратій нисколько не представляется варварскимъ по понятіямъ нашихъ сверо-американскихъ индйцевъ. Цлыя столтія освятили, такъ сказать, эту привычку и возвысили ее до народнаго обряда. Но этого мы не встрчаемъ у Куманчіевъ, которыхъ нравы и обычаи, хотя нельзя отвергать въ нихъ дикости, замтно отличаются отъ нравовъ дикарей, кочующихъ въ нашихъ лсахъ. Постоянное пребываніе въ очаровательныхъ гористыхъ мстностяхъ Санта-Фе, благорастворенный, восхитительный климатъ и частыя воинственныя сношенія съ испанцами, которые ихъ уважаютъ и признаютъ независимою націею, очень естественно, возвысили духъ этого народа и смягчили ту необузданную дикость, которая такъ свойственна угнетеннымъ и мене значительнымъ племенамъ.
Поэтому неудивительно, если молодой начальникъ одного изъ значительнйшихъ индйскихъ племенъ Мексики смотрлъ на этотъ предметъ совершенно съ другой точки зрнія. Его не только не прельщали скальпы морскихъ разбойниковъ, но и вообще эта ненасытная жажда завладть головнымъ украшеніемъ врага представлялась ему даже отвратительною. Онъ хотлъ только одного: соблюденія обычаевъ и законовъ своего народа, такъ какъ онъ, въ качеств побдителя, больше всхъ имлъ право требовать примненія этихъ законовъ къ плнникамъ. Теперь, когда онъ всталъ, воцарилась глубокая тишина.
— Разв братья мои, Оконіи, не на пути уже къ своимъ братьямъ Куманчамъ? спросилъ онъ глухимъ голосомъ. Согласны ли они выслушать рчь Куманча, получившаго за нихъ дв раны, дабы его братья, возвратившись въ свои вигвамы, могли сказать своему народу, какъ мудрость ихъ была оцнена ихъ новыми братьями, Оконіями?
Толпа мрачно и молча, въ боязливомъ ожиданіи, слушала Эль-Соля. Молодой начальникъ снова обратился къ Куманчу, который уже хриплъ въ предсмертныхъ мукахъ, но по обычаю своего народа долженъ былъ показывать твердость, которая уже не соотвтствовала его послднимъ физическимъ силамъ.
— Не скажетъ ли мой братъ своимъ новымъ братьямъ, что сдлали бы Куманчи съ своими плнными?
— Они привязываютъ, отвчалъ раненый, плнника своего къ колу за лвую руку и лвую ногу, а правую руку и ногу оставляютъ свободными, потомъ они даютъ ему отнятое у него оружіе, и шесть молодыхъ воиновъ должны сражаться съ нимъ поодиночк. Если плнникъ падетъ, то побдитель можетъ отнять у него жизнь, и сжечь его тло, но если падутъ вс шесть красныхъ воиновъ, то плнникъ длается Куманчіемъ.
Раненый проговорилъ эти слова прерывающимся голосомъ, но выраженіе его лица, искаженнаго борьбою съ смертью, ясно говорило, что онъ своихъ новыхъ братьевъ вовсе не считаетъ способаными послдовать этому благородному обычаю его племени.
— А какъ поступаютъ Куманчя съ ворами, которые крадутъ у нихъ лошадей и скотъ? спросить молодой начальникъ немного погодя, чтобы дать раненому время собраться съ силами,
— Они призываютъ одного изъ худшихъ апачіевъ и приказываютъ ему повсить воровъ за шею на дерев, чтобы они служили пищею хищнымъ звремъ и птицамъ, отвчалъ умирающій Куманчи, послднія силы котораго истощились отъ этого напряженія. Онъ вытянулся еще разъ и испустилъ духъ. Куманчи подняли его и посадили во глав убитыхъ.
Хотя Оконіи не вполн наняли смыслъ этихъ словъ, сказанныхъ на нарчіи Павніевъ, тмъ не мене для нихъ стало ясно, что скальпы морскихъ разбойниковъ не будутъ даны убитымъ друзьямъ и родственникамъ, на далекій путь въ вчно-зеленые луга. Въ толп старыхъ сквавъ поднялся неукротимый вой отъ неудовольствія, дикими прыжками начали он какой-то особенный танецъ, обезображенныя до омерзенія безпорядкомъ и напряженіями прошедшей ночи, он дйствительно казались фуріями ада.
— Кровь мужей и сыновей нашихъ вопіетъ о мести. Воры подняли топоръ. Мы глубоко погрузимъ ножи наши въ ихъ кровь! произнесъ голосъ изъ толпы. Эти слова были встрчены гуломъ одобренія. Подобно полуукрощоннымъ лютымъ зврямъ, кровожадность которыхъ еще боле раздражена долгимъ голоданіемъ и которые вдругъ впадаютъ опять въ прежнюю свою дикость, старыя мегеры кинулись на свои жертвы, къ нимъ невольно присоединились молодыя сквавы, за ними мальчики и двочки, потомъ поднялись также младшіе воины, и наконецъ вся бшеная толпа, и старый и малый, бросилась съ остервенніемъ на морскихъ разбойниковъ.
Куманчіи и Павніи одни остались позади своего начальника, который сидлъ неподвижно рядомъ съ Токеа.
— А братья мои не хотятъ видть, какъ потечетъ кровь ихъ враговъ? спросилъ Эль-Соль, обратившись къ своимъ воинамъ.
— Эль-Соль начальникъ Куманчіевъ и Павніевъ, слова его крпко держатся въ ихъ ушахъ, сказалъ одинъ изъ нихъ.
Молодой начальникъ всталъ, и какъ будто предвидя зрлище, которое должно было скоро совершиться, поднялъ на руки Блую Розу и отнесъ ее за бесдку. Едва только онъ усплъ опустить ее на землю, какъ послышался трескъ и стоны, которые продолжалась, съ перерывами, нсколько секундъ и потомъ перешли въ какое-то неестественное, глухое, жалобное стенаніе, не похожее ни на голосъ человка, ни на крикъ животнаго. Невообразимая физическая боль, отъ насильственнаго сдиранія самыхъ благородныхъ и самыхъ нжныхъ частей, вызвала эти неестественные, совершенно особенные звуки. Но они скоро были заглушены сопровождавшимъ ихъ хохотомъ и дикимъ воемъ.
Токеа бросился къ толп, которая разступилась передъ нимъ, и глазамъ его представилось страшное зрлище. Одинъ изъ морскихъ разбойниковъ лежалъ на земл, съ раздробленнымъ черепомъ. Передъ нимъ стоялъ его палачъ, съ торжествомъ махая кожей съ его головы, съ дикимъ ликованіемъ онъ тщательно вложилъ ее въ круглую стку, описанную нами выше. Рядомъ съ нимъ стоялъ другой индецъ и тоже держалъ разбойника въ окровавленныхъ рукахъ своихъ, въ эту минуту острымъ своимъ ножомъ онъ обводилъ вокругъ головы и висковъ его, потомъ отстраняя отъ себя лвой рукой голову, и упершись колномъ, въ спину изгибавшагося въ корчахъ разбойника, онъ быстрымъ движеніемъ содралъ съ головы его кожу, и несчастный упалъ на землю, обливаясь кровью. Ударъ томогаука прекратилъ его страданія.
Все это было дломъ одной минуты. Токеа усплъ подойдти еще во время, чтобы спасти третьяго, которому готовилась подобная же участь. Нужна была вся власть Мико и общее къ нему уваженіе, чтобы удержать ярость толпы, издавна привыкшей къ покорности, но на этомъ пункт упорно отстаивавшей орава свои. Наконецъ ему удалось нсколько успокоить ихъ, и онъ быстро возвратился къ молодому предводителю. За нимъ слдовали его воины, подобно собакамъ, которыхъ грозный голосъ господина отогналъ отъ растерзанной ими овцы.
— Эль-Соль! произнесъ Мико нетвердымъ голосомъ,— воины Оконіевъ согласны теперь выслушать то, что скажетъ имъ начальникъ.
— Эль-Соль, отвчалъ молодой человкъ кротко, но ршительно,— протянулъ свою руку, чтобы Оконіевъ принять какъ братьевъ, но они показали ему зубы.
Старикъ не отвчалъ. Молодой мексиканецъ еще боле возвысилъ голосъ, и гордо осматриваясь вокругъ себя, сказалъ своимъ воинамъ:
— Разв Куманчіи и Павніи спали въ то время, когда воры уводили Токеа? Разв Оконіи поймали воровъ, что они теперь берутъ себ ихъ скальпы, какъ свою собственность?
Слова эти произвели страшное волненіе между Куманчіями и Павніями. Они быстро ухватились за свои копья и боевыя скиры, ноздри ихъ стали раздуваться какъ у боевыхъ коней, мрачныя лица приняли грозное выраженіе. Еще подобное воззваніе и они съ остервенніемъ бросились бы на остатки Оконіевъ, на которыхъ и безъ того смотрли съ презрніемъ.
Токеа задрожалъ первый разъ въ жизни.
— Неужели Куманчіи и Павніи, произнесъ онъ прерывающимся голосомъ, всегда повиновались словамъ своихъ великихъ и мудрыхъ начальниковъ? Неужели они никогда не сбивались съ пути, указаннаго имъ мудрыми ихъ вождями, и неужели,— продолжалъ старикъ взволнованнымъ голосомъ,— цпь между братьями должна расторгнутая потому, что Оконіи поступили такъ, какъ поступали ихъ отцы и предки? Моя дти еще не Куманчіи. Когда они поселятся въ лугахъ великаго народа, тогда будутъ слушаться и рчей своего начальника. Токеа, продолжалъ онъ, еще не протягивалъ никогда напрасно руки своей. Неужели ее отвергнетъ сынъ его?
Боле покорнаго и боле примирительнаго извиненія никакъ нельзя было ожидать отъ Мико Оконіевъ. Эль-Соль быстро схватилъ протянутую ему руку.
— Дозволь моимъ воинамъ услышать рчь ихъ будущаго Мико! продолжалъ старинъ умоляющимъ голосомъ.
— Да будетъ такъ, сказалъ Эль-Соль, пусть руки и ноги воровъ останутся связанными, продолжалъ онъ громкимъ голосомъ, и пусть они будутъ преданы послднимъ изъ блыхъ, чтобы они повсили ихъ за деревьяхъ, и чтобы ихъ мясо расхищено было птицами небесными. Кости воровъ и разбойниковъ не должны покоиться съ костями красныхъ воиновъ, дабы Великій Духъ не перемшалъ ихъ, и чтобы не предстали они въ вчныхъ лугахъ вполовину блыми, вполовину красными.
Мико задумался надъ словами молодого начальника, толпа также погружена была въ мрачное молчаніе.
— Сынъ мой мудръ, сказалъ Мико, и душа его — душа великаго начальника: но неужели онъ хочетъ заслужить то великое множество долларовъ, которые великій отецъ блыхъ предложилъ за голову вора?
Мексиканецъ наострилъ уніи.
— Какъ это разуметъ мой отецъ?
— Блые будутъ считать Токеа и Эль-Соля поимщиками воровъ, предпочитающими доллары ихъ скальпамъ. Красные воины будутъ опечалены, ибо честь ихъ навсегда будетъ опозорена между ихъ братьями.
Слова эти произвели, казалось, глубокое впечатлніе на молодого человка. Онъ съ живостью сталъ говорить съ Куманчіями.
— А какъ думаетъ поступить мои отецъ?
Мико задумался. Вдругъ передернуло вс его мускулы, онъ тяжело перевелъ духъ и, взглянувъ на трупъ дочери, произнесъ дрожащимъ голосомъ:
— Да, Великій Духъ говорилъ устами моего сына, блый воръ долженъ быть повшенъ на дерев, онъ недостоинъ умереть за дочь Мико и за Оконіевъ, но Эль-Соль и Токеа не должны осквернять имъ свои руки, не должны предавать его блымъ.
Молодой человкъ слушалъ все съ большимъ и большомъ вниманіемъ.
— Воръ — врагъ блыхъ, продолжалъ старикъ: онъ причинилъ имъ много зла. Великій отецъ предлагаетъ много золота за его голову. Неужели угнетенные красные воины должны помогать блымъ ловить ихъ враговъ?
Мексиканецъ началъ понимать.
— Пантера, продолжалъ старикъ,— попадаетъ въ приготовленную для нея петлю, буйволъ несется навстрчу ожидающей его пули и стрл, блый воръ также не минуетъ того дерева, на которомъ ему суждено быть повшеннымъ. Пусть блые поймаютъ его, и пусть кровь ихъ прольется также, какъ лилась кровь Оконіевъ.
Утонченная мстительность, просвчивавшая въ рчи Мико, глубоко скрытая ненависть къ смертельнымъ врагамъ, блымъ, и мнимое великодушіе его къ плннымъ морскимъ разбойникамъ смутили сначала мексиканца, и онъ съ изумленіемъ взгянулъ на старика. Эль-Соль былъ также врагъ блыхъ, они коварнымъ образомъ убили его отца, но о подобной ненависти, которая могла даже пожертвовать жгучею местью къ убійц любимой дочери, въ той надежд, что убійца, получивъ свободу, могъ бы причинить боле зла его блымъ врагамъ, и такимъ образомъ отмстить частью и за самаго Мико,— о подобной ненависти онъ никогда не помышлялъ и во сн.
— Такъ мой отецъ, сказалъ онъ,— желаетъ выпустить разбойниковъ изъ тенетъ, въ которые они само попали?
— Они отмстятъ за Блэкигля и Токеа кровью многихъ янковъ, отвчалъ Мико.
Мексиканецъ обратился къ своимъ Куманчіямъ и Павніямъ.
Они покачали головой при этомъ странномъ предложенія, но предоставили своему начальнику дйствовать но собственному усмотрнію.
Между тмъ Мико говорилъ съ своими Оконіями. Кипя мщеніемъ, и они сначала качали головами, но когда онъ указалъ имъ на храбрость врага, который могъ бы отнять еще жизнь у многихъ янковъ, она тотчасъ-же согласилась.
— Это голосъ пророка, великаго Мико, раздалось изъ сотни устъ.
Мико сидлъ молча, и голова его опять опустились на грудь.
— Эль-Соль, сказалъ молодой начальникъ,— слышалъ слова своего отца, и Куманчіи одобрили ихъ. Отецъ мои знаетъ, что нужно длать.
Старый Мико далъ знакъ одному изъ молодыхъ своихъ воиновъ, который тотчасъ же побжалъ къ плннымъ и быстро развязалъ ихъ узы.
Полумертвые пираты попробовали встать, но не могли. Даже и тогда, когда ремни были уже перерзаны, она лежали еще нсколько времена, не будучи въ силахъ подняться на ноги. Ихъ растерянный дикій взглядъ, казалось, не былъ уже въ состояніи понимать въ чемъ дло. ‘Воры могутъ отправиться’. Они встали, робко озираясь и какъ бы не вря этой радостной всти, а потомъ пустились изо всхъ силъ бжать къ берегу. Лафиттъ одинъ отправился нсколько медленне, по временамъ оглядываясь назадъ на дикихъ, крики его товарищей, чтобы онъ спшилъ, если не хочетъ быть оставленнымъ, не имли на него повидимому никакого дйствія. Пришедши къ бухт, онъ скрестилъ руки, взглянулъ еще разъ на ужасное зрлище и потомъ быстро вошолъ въ лодку къ своимъ товарищамъ.

——

Погребальный обрядъ, раздирающій душу, кончился. Воины Павніевъ и Оконіевъ были уже опущены въ могилы, костеръ, на которомъ сложены были убитые морскіе разбойники, пылалъ яркимъ пламененъ, ратные кони были заколоты. Вс были готовы оставить навсегда берега Начеза.
Тогда Эль-Соль вошолъ въ кругъ разстроенныхъ и безсмысленно глядвшихъ женщинъ и дтей, которыхъ голосъ и слезы казалось изсякли, и взялъ изъ рукъ двухъ индіанокъ почти безжизненную Розу, чтобы отвести ее къ старику.
— Разв Блая Роза не хочетъ проститься съ отцемъ, котораго дочь была ей матерью и которому предстоитъ теперь далекій путь? сказалъ мексиканецъ кроткимъ, дрожащимъ голосомъ.
Блдная, почти безжизненная двушка взглянула на него, но въ ея мутныхъ безслезныхъ глазахъ выражалось отсутствіе всякой мысли.
— Токеа, продолжалъ молодой человкъ прерывающимся голосомъ,— идетъ въ вигвамы блыхъ, онъ видлъ сонъ, который повеллъ ему идти туда.
Но Роза не обнаруживала никакого признака ни сознанія, ни вниманія, и никакого другого движенія души, она неподвижно глядла въ пространство, какъ безумная, какъ мертвая.
— Путь Мико далекъ, а путь Блой Розы былъ бы печаленъ и тернистъ. Мико просилъ Эль-Соля, чтобы Роза отправилась съ двушками въ вигвамы Куманчіевъ. Сестра Канонды будетъ тамъ повелительницею.
При этомъ имени она вдругъ пришла въ себя.
— Канонда! вскричала она, и потоки слезъ хлынули изъ глазъ ея. Это было первое слово, которое услышали отъ нея посл страшной катастрофы, первый признакъ жизни, который она подала посл смерти своей подруги. Горе ея переломилось. Вс были глубоко тронуты, двушки опять начали громко рыдать, а старухи выть.
— Что это такое, мой братъ? спросила она, какъ будто пробуждаясь отъ сна и боязливо осматриваясь.
— Сестра моя, сказалъ мексиканецъ,— знаетъ горе отца, который потерялъ свою дочь и своихъ воиновъ отъ измны морского разбойника. Они глубоко опущены въ землю, и Блая Роза никогда уже не увидитъ ихъ. Но Мико предстоитъ далекій, тернистый путь, онъ долженъ исполнить велніе Великаго Духа, онъ видлъ сонъ.
— И несчастный отецъ хочетъ идти къ своимъ блымъ врагамъ, сказала двушка,— а дочь его въ могил, и у него нтъ никого, кто бы заботился о немъ и лелялъ его? Роза до сихъ поръ была его пріемышемъ, теперь она будетъ настоящею его дочерью, она будетъ сопровождать своего отца. Роза общала это, прибавила она содрогаясь.
Молодой мексиканецъ сказалъ, качая головою:
— Благородная моя сестра не знаетъ терніевъ, какими покрытъ путь къ блымъ. Она очень нжна, и много пришлось бы терпть ей.
— И убитый горемъ отецъ не долженъ уже видть ни одного ласковаго взгляда, ни любимой руки, которая бы подавала ему кубокъ, пищу? Нтъ, мой братъ! Роза обязана заплатить великій долгъ сестр своей. Старикъ очень несчастливъ, онъ совершенно покинутъ и ужасно жалокъ, Роза обязана заплатить этотъ долгъ ему. Она должна замнить ему дочь.
Голосъ ея постепенно усиливался, блдныя, безжизненныя черты лица приняли опять нормальное выраженіе, дтски-кроткіе взоры оживились. Старый Мико обратилъ вниманіе на послднія слова.
— Дочь моя! сказалъ онъ, и голосъ его прервался, и горе готово было задушить его, — Мико долженъ идти къ блымъ, а дочь моя найдетъ утшеніе въ вигвам Куманчіевъ.
— Канонда явилась бы Роз во сн и печально взглянула бы на безчувственную дочь, которой она завщала отца своего. Нтъ! она должна теперь служить Мико, никогда она не разстанется съ Мико!
— Такъ пойдемъ же, моя благородная Блая Роза, сказалъ старикъ, простирая къ ней руки я заключая ее въ своя объятія. Онъ не въ силахъ былъ говорить больше, волненіе отняло у него языкъ. Молодой мексиканецъ далъ знакъ двушкамъ, которыя тотчасъ подошли, чтобы проститься съ новою своего повелительницею. Еще разъ посмотрли вс на разрушенныя своя жилища, на оставленныхъ въ земл милыхъ сердцу, и разошлись въ разныя стороны: Роза, съ одной изъ молодыхъ индіанокъ, Токеа и Эль-Соль, съ двумя Куманчіями и двумя Павніями, направились къ востоку, а вс остальные къ западу.

ГЛАВА XX.

Какъ ты ушолъ? Какъ попалъ сюда?
Клянись этой бутылкой, какъ попалъ ты сюда?
Шекспиръ.

Природа надлила тотъ край, куда теперь поведетъ насъ нить нашего разсказа, страннымъ и совершенно особеннымъ характеромъ. То величественная, то пошлая, то прелестная, то отвратительная,— она кажется въ минуту каприза бросила это огромное пространство на произволъ твореніямъ, которыми надлила земной шаръ, какъ бы любопытствуя знать, что изъ него сдлаютъ эти крошечныя творенія.
Полоса земли, о которой мы говоримъ, мрачно и грозно выступаетъ изъ моря и изъ рки, принимающей въ себя и уносящей за собою, чрезъ эту безпредльную раввину, безчисленное множество ркъ и ручьевъ, невольно представляется, что природа, показавъ человку одну изъ прекраснйшихъ странъ земного шара, хотла въ тоже время дать ему понятіе и о хаос во всемъ отталкивающемъ его величіи: такъ отвратительно эти едва замтные берега полосы земли высовываются изъ необозримыхъ водъ и стремнинъ и изчезаютъ опять въ волнахъ, катящихся надъ густо-сплетенною массою мелкаго камыша и ситника, въ вчной борьб съ враждебной стихіей. Если бы кое-гд не торчали кучи полусгнившихъ пней снесенныхъ стремленіемъ водъ, или не высовывалась мачта какого нибудь корабля, завязшаго въ глинистой отмели, то плавателю, далеко уже вышедшему изъ устья Миссисипи, извинительно было бы усомниться, дйствительно ли то, что онъ видитъ передъ глазами,— земля. Мало по малу этотъ дикій хаосъ начинаетъ принимать видъ болотъ и озеръ, поросшихъ камышомъ и тростникомъ. Можетъ быть, по прошествіи тысячелтій, изъ этихъ болотъ и озеръ образуется нчто въ род обитаемой мстности, такъ же точно, какъ прошли можетъ быть тысячи лтъ, пока не образовалась эта длинная и широкая равнина, которая такъ незамтно возвышается къ сверу и на которой ни холмы, ни долины не свидтельствуютъ о насильственномъ переворот, а скоре указываютъ на постепенное спаденіе воды. Такъ можно думать, судя по безчисленнымъ ркамъ, болотамъ и озерамъ, которыя до такой степени перескаютъ всю мстность, что нога человческая буквально ступаетъ по жидкости. Дале къ сверу мстность все боле и боле возвышается и образуетъ обширную возвышенность, которая тянется вдоль берега рки и потомъ опять теряется въ безконечной низменности, послдняя, подъ названіемъ Миссисипіевой долины, распространяется на тысячи миль къ сверу, востоку и западу и, но своей обширности, удобно могла бы вмстить въ себ народонаселеніе большей части Европы.
Страна, небольшой очеркъ которой мы представили, составляетъ, какъ вроятно извстно нашимъ читателямъ, собственно такъ называемую Луизіану и образуетъ, такъ сказать, основаніе безконечной Миссисипіевой долины и, вроятно, будущаго великаго западнаго государства, которое воздвигнетъ тамъ неутомимая рука человка.
Обширная полоса земли, называемая Луизіаною, боле ста лтъ оставалась забытою и заброшенною колоніею, ее уступали, переуступали и вымнивали съ такою легкостью, которая вполн показывала, какое маловажное значеніе приписывали этой стран. Наконецъ проницательность американцевъ была поводомъ, что великій умъ, управлявшій въ то время длами прекраснйшаго государства стараго свта, обратилъ свое вниманіе и на этотъ заброшенный уголокъ: хорошо понимая затрудненія, съ какими могло быть сопряжено удержаніе за собою этого недавняго пріобртенія, онъ очень мудро предпочолъ уступить его сосдней могущественной республик.
Новая эра наступила для колоніи со времени этого присоединенія: исполинскими шагами она спшила, казалось, достигнуть того, что проспала въ продолженіи цлаго столтія. Прошло не много боле десяти лтъ со времени уступки, какъ уже вся страна приняла совершенно иной видъ. Уже и тогда, т. е. лтъ двадцать пять или тридцать тому назадъ, берега Миссисипи, на протяженіи нсколькихъ сотъ миль, были покрыты превосходными плантаціями, среди которыхъ возвышались прелестныя и великолпныя дачи. Даже главный городъ этого края, изъ ненадежнаго, тинистаго притона нсколькихъ тысячъ переселенцевъ и искателей приключеній, превратился въ значительный торговый городъ, богатство котораго начало уже обращать на себя жадные взоры Великобританіи.
Мы конечно не имемъ намренія описывать здсь исторію послдней войны, ни даже входить въ изложеніе причинъ, побуждавшихъ правительство такъ называемыхъ трехъ соединенныхъ королевствъ устремить вниманіе на это вновь усыновленное дитя своего неуслужливаго республиканскаго родственника, и отправить туда свжій отрядъ войска, которое, при сомнительномъ положеніи длъ въ старомъ свт, было бы тамъ вовсе не лишнимъ, а потому коснемся этого военнаго эпизода на столько, на сколько онъ находится въ связи съ нашимъ разсказомъ. Достаточно упомянуть, что тотчасъ по окончаніи такъ называемой народной, или правильне оказать, легитимистской борьбы, къ югозападнымъ берегамъ штатовъ прибылъ съ Пиренейскаго полуострова, подъ начальствомъ знаменитаго полководца, многочисленный отрядъ войскь, который не замедлилъ поселить страхъ и ужасъ между добрыми обитателями новаго свободнаго штата.
Казалось не было ничего легче какъ завоевать край, совершенно лишенный всякихъ средствъ къ защит,— край, котораго огромное разстояніе отъ центра штатовъ и почти непроходимыя пустыни отнимали всякую надежду на прибытіе войскъ и военныхъ снарядовъ, даже и въ такомъ случай, если бы подкрпленія эти, при слабыхъ средствахъ правительства, были возможны. Притомъ жители новаго штата никогда не видли войны, единственные непріятели ихъ, индйцы, въ продолженіи господства двухъ послднихъ державъ, до присоединенія Луизіаны съ Союзу, легко удерживались въ повиновеніи нсколькими сотнями гарнизонныхъ солдатъ, которые служили въ то же время и къ тому, чтобы, въ случа надобности, предохранять даже самихъ гражданъ отъ слишкомъ явныхъ поползновеній къ свобод. Маленькіе сатрапы, попавшіе сюда вслдствіе милости или немилости, всми мрами старались внушить своимъ врнымъ подчиненнымъ тотъ страхъ передъ вооруженными охранителями своего авторитета, который въ деспотическихъ государствахъ представляетъ истинную оборону злоупотребленія власти, а необходимымъ слдствіемъ этого страха бываетъ то, что покровительствуемые заботятся мене всего о правахъ личности и собственности. Это законное правило, въ силу котораго народонаселеніе цлыхъ государствъ считается не боле какъ стадомъ овецъ, примнено было и здсь, хотя въ меньшемъ размр, и конечно принесло свои плоды. Какъ ни велико было вліяніе, произведенное на жителей присоединеніемъ края ихъ къ штатамъ, но оно обнаруживалось преимущественно въ большей дятельности при воздлываніи земель или въ коммерческихъ предпріятіяхъ, что же касается мужественнаго, независимаго духа, свойственнаго американцу, то бывшіе колонисты не только мало или вовсе не усвоили его себ, но даже съ нкоторымъ страхомъ избгали столкновенія съ гражданиномъ свера, во многихъ отношеніяхъ стоявшимъ выше ихъ, и нердко довольно грубо и безъ обиняковъ дававшимъ чувствовать имъ свое превосходство.
Даже лучшіе изъ креоловъ не были чужды этого предубжденія противъ новыхъ своихъ согражданъ, и тмъ мене приходился имъ по душ рзкій и открыто дйствующій американецъ, что сами они, равнодушные къ общественной жизни и привыкшіе къ служебнымъ притсненіямъ, въ новой неограниченной свобод предвидли одни только безпорядки и анархію. Но когда, въ продолженіи десяти лтъ этой неограниченной свободы, опасенія ихъ не осуществились, и они мало по малу стали понимать т выгоды, которыя проистекли для нихъ отъ соединенія съ республикой, мощно стремящейся впередъ, они съ большею ршимостью стали присоединяться къ общимъ интересамъ и энергически начали содйствовать къ защит своего края. Это была лучшая часть изъ нихъ. Остальные же, которымъ эти выгоды представлялись скоре вредомъ, едва могли скрыть свою злую радость при всти о приближеніи непріятеля, сверный гражданинъ, смотрвшій на нихъ съ высоты величія, былъ для нихъ несравненно ненавистне британца, съ появленіемъ котораго они ожидали покрайней мр перемны и усмиренія высокомрныхъ республиканцевъ.
Эти краткіе намеки на расположеніе умовъ обитателей штата вроятно покажутся не безполезными и тмъ изъ нашихъ читателей, которые знакомы съ боле близкими подробностями войны въ Луизіан. Безъ сомннія это расположеніе умовъ и было поводомъ къ тому, что непріятель, независимо отъ войскъ своихъ, сражавшихся съ республикою на свер, ршился выслать еще съ береговъ Пиринейскаго полуострова многочисленный отрядъ, надясь съ помощію недовольныхъ креоловъ захватить въ свои руки страну, которая сдлала бы его единственнымъ обладателемъ рки Миссисипи, Мексиканскаго залива и всхъ прилегающихъ къ нему земель. Даже и въ такомъ случа, еслибы нельзя было навсегда удержать за собою этихъ владній, временное завоеваніе ихъ было бы тмъ полезне, что гордая республика была бы принуждена къ уступчивости на другихъ пунктахъ. Этому отряду правительство штатовъ, несмотря на то, что на свер было собраны значительныя военныя силы, но причин огромности разстоянія ничего не могло противопоставить, кром неутомимой дятельности и испытанной храбрости генерала, отличившагося въ Георгіи, Алабам и Флорид, въ длахъ противъ индйцевъ,— патріотизма западныхъ штатовъ, примыкающихъ къ Миссисипи, и мужества поселившихся въ Луизіан американцевъ, которые конечно боле другихъ, пострадали бы отъ завладнія ключемъ къ Миссисипи. Эти послдніе, какъ мы уже замтили, были разсяны на значительномъ пространств страны. Нкотораго рода отвращеніе къ легкимъ и шаткимъ французскимъ правамъ и обычаямъ, а также презрніе къ своимъ новымъ согражданамъ, провели между ними и южными плантаторами довольно значительную преграду, которая рзко обозначилась и въ настоящемъ случа.
Всть о прибытіи непріятельской арміи произвела и между ними сильное волненіе, но если у креоловъ господствующими ощущеніями были боязнь и страхъ, а у многихъ изъ нихъ тайная радость, то американцы были переполнены негодованіемъ и оскорбленной гордостью. Всего мене боялись они разрушенія своихъ жилищъ и разграбленія имущества: всю движимость, свою они легко могли перевезть на нсколькихъ повозкахъ внутрь лсовъ, куда не осмлился бы проникнуть и самый отважный непріятель, а разрушенныя жилища они, съ помощію нсколькихъ сосдей, исправили бы опять въ самое короткое время.
Поэтому ими овладло не столько опасеніе лишиться своей собственности, сколько негодованіе и гнвъ, что чужіе наемники человка, котораго они считали нисколько не выше себя, осмливались ступить врагами на ихъ мирную землю и отнимать у нихъ городъ и рку, за которые они честно заплатили своими собственными деньгами, и которые были имъ необходимы для сбыта своихъ произведеній.
Освободиться отъ непріятелей, какъ отъ лютыхъ зврей, ворвавшихся въ ихъ дворъ, было, можно сказать, единственное ихъ мнніе объ этомъ предмет.
Было ясное, свжее декабрьское утро, лучи солнца имли какъ разъ на столько силы, чтобы разогнать туманъ и испаренія, которыя въ это время года иногда по цлымъ недлямъ стелятся надъ рками и озерами описываемой нами страны. Въ городк Опелюзасъ было большое стеченіе народа. Страннымъ казалось, откуда взялись вс эти люди въ такой скудно-населенной мстности, и если бы кто нечаянно попалъ въ эту тсную толпу мущинъ, женщинъ и дтей, то едва ли бы угадалъ причину такой внезапной давки и постоянно увеличивавшагося стеченія народа. Судя по огромному количеству выпиваемаго виски, по неистовымъ пляскамъ, фехтованью и козлинымъ прыжкамъ, можно было подумать, что тутъ справляется какое то празднество, но при этомъ здсь встрчалось и оружіе, формировались цлыя роты, и у каждаго или на каждомъ можно было видть что нибудь воинственное. На нкоторыхъ были мундиры временъ первой революціи, которые стало-быть боле тридцати лтъ пожили на бломъ свт, другіе длали ружейные пріемы, становились въ ряды и шеренги, маршировали подъ предводительствомъ какого нибудь поручика собственнаго издлія, который заводилъ ихъ куда нибудь въ уголъ, откуда ему никакъ не удавалось ихъ вывести, по незнанію приличныхъ командныхъ словъ. У другого отряда военную музыку замнялъ скрипачъ, который, свирпо нажаривая по двумъ единственнымъ струнамъ своей скрипицы, гордо шолъ рядомъ съ доморощеннымъ капитаномъ. Т, которые еще не пристали ни въ какому отряду, выдлывали разные пріемы своими штуцерами, охотничьими ружьями или какимъ нибудь старымъ кавалерійскимъ пистолетомъ, у котораго недоставало только замка, а т, у которыхъ не было и этого вооруженія, преспокойно запаслись здоровыми дубинами.
Впрочемъ это были только наружные посты. Въ средин города собрались повидимому лучшіе изъ гражданъ, двумя густыми толпами. Одна изъ нихъ, состоявшая большею частью изъ молодыхъ людей, расположила свою главную квартиру передъ шинкомъ, назначеніе котораго возвщалось чмъ-то въ род вывски, надпись ея, по твердому нашему убжденію, не удалось бы разобрать и Денону или даже Шамполіону. Подъ вывскою было написано, для тхъ, которые могли бы разобрать, что здсь можно найти: cNTekta Jn Ment For maNaNd beast, т. е. помщеніе для людей и скота. Внутри заведенія слышна была другая скрипка, которая однако, будучи въ мене воинственномъ настроеніи, довольствовалась плясовою, тактомъ нсколько подходившею къ воинственному маршу первой.
Другая группа, настроенная повидимому нсколько серьезне, выбирала для своихъ совщаній боле солидное мсто передъ одною изъ мелочныхъ лавочекъ, которая въ приличной смси заключала въ себ дюжину глиняныхъ кувшиновъ, пирамиду жевательнаго табаку, бочку виски, боченокъ пороху и свинцу, а также нсколько паръ башмаковъ и дюжинъ пять ножей, вилокъ и ложекъ.
Надъ дверью была пробита доска съ надписью: New store cheap for cash {Новая лавка, дешовая при наличной уплат.}, а на стн скосившагося деревяннаго дома было написано мломъ: Whisky, Brandy, Tabacco, Post-office.
На пн срубленнаго дерева стоялъ человкъ, который, судя по его новой касторовой шляп, чистой манишк и новымъ, съ иголки, фраку и панталонамъ краснаго цвта la pompadour, мтилъ никакъ не ниже, какъ на одно изъ офицерскихъ мстъ, находившихся въ распоряженія владычествующаго народа. По близости этой импровизированной каедры, стояло еще нсколько другихъ мужчинъ, которыхъ изысканная наружность выказывала подобныя же притязанія, что еще боле подтверждалось нетерпніемъ, съ какимъ они слушали оратора.
Въ этой групп, сравнительно говоря, царствовала тишина и порядокъ, прерываемые только шумомъ танцующихъ или случайнымъ мычаніемъ какого-нибудъ гуляки, усиленнымъ шагомъ марширующаго взадъ и впередъ по грязи, которою по самое колно была выношена единственная улица городка. Тишина эта по временамъ нарушалась-таки или несубординаціею упомянутой роты, маневрировавшей за городомъ, или рзкимъ голосомъ женщины или двушки, продававшей пряники, яблоки или яблочный напитокъ. Но на вс эти препятствія ораторъ не обращалъ по-видимому никакого вниманія, и густымъ ревомъ началъ возвщать, какъ онъ намренъ наказать этихъ damned british, которыхъ ненавидитъ больше вонючекъ {Polecat stink jets.}. Онъ только что собрался доказать это какъ можно очевидне, какъ вдругъ его прервало громкое ‘hallo!’ двухъ гулякъ: уже долгое время слонялись они по улиц, покачиваясь изъ стороны въ сторону, спотыкаясь, падая и валяясь по грязи,— потомъ забрели далеко къ опушк лса, и вдругъ съ неистовыми криками пустились бжать такъ скоро, какъ только позволяло ихъ нагруженное состояніе.
Ясно послышалось слова: ‘стой,проклятая красная кожа!’. Это были конечно слишкомъ интересные звуки, чтобы не возбудить въ залсцахъ пріятныхъ ощущеній, а, потому человкъ десять изъ слушателей отправились потихоньку вслдъ за двумя гуляками, ‘чтобы, дескатъ, только посмотрть, что тамъ затяли эти проклятые дураки, и зачмъ они подняли такой чертовый шумъ.’
Вслдъ за этимъ и у другахъ явилось такое же похвальное желаніе посмотрть, не будетъ ли какой нибудь порядочной боксирови, такъ что наконецъ вокругъ оратора осталось неболе тридцати слушателей. Дурной примръ нашолъ многихъ послдователей и быстро распространился между младшими, въ двухъ отрядахъ, приблизившихся въ это время къ опушк лса, обнаружилась та же несубордннація и третья часть обучавшейся команды пустилась со всхъ ногъ къ лсу. Одна только группа передъ мелочною лавочкою не теряла своей важности и не трогалась съ мста.
Около опушки кипарисовыхъ лсовъ, которые на четверть мили отъ берега Атчафилаія тянутся къ югу, показалася фигура, принадлежавшая, судя по ея костюму, къ красному. Дикарь робко прокрадывался вдоль лсной опушки, намреваясь, приблизиться къ городу, но устрашонный вроятно дикимъ шумомъ, не ршался идти главной улицей, а направился черезъ хлопчатниковое поле. Въ ту минуту, какъ онъ собирался перелзть черезъ ограду, его замтили наши гуляки, которые тотчасъ бросились къ нему, не смотря на то, что головы ихъ уже значительно были переполнены парами виски. Но одимъ изъ нихъ счелъ нужнымъ спрятать сперва подъ заборъ, опорожненную фляжку, и потомъ пустился догонять своего товарища, быстроногаго сына запада, который держалъ уже индйца въ мощныхъ своихъ когтяхъ. Послдній, казалось былъ въ такомъ изнеможеніи, что не могъ уже далеко уйдти. Но отъ него вроятно не ускользнуло шаткое состояніе его противника, и онъ далъ ему, для перваго дебюта, такую затрещину, что залсецъ растянулся въ-грязь во весь, ростъ.
— Стой! заоралъ онъ съ импровизированнаго своего ложа,— а не то я такъ отдлаю твои челюсти, что ты на цлую недлю забудешь, какъ дятъ!
Индецъ казалось понималъ этотъ языкъ и не трогался съ мста, становясь впрочемъ въ оборонительное положеніе, которое доказывало твердое его намреніе — дорого продать свою шкуру. Онъ схватилъ было свой ножъ и смло смотрлъ на своихъ преслдователей, послдніе подошли къ нему и стали осматривать его съ тмъ недоврчивымъ любопытствомъ, которому кажется, что тутъ кроется что то подозрительное, и которое считаетъ себя вправ разъяснить дло.
Появленіе индйца въ этой мстности не имло само по себ ничего необыкновеннаго, такъ какъ едва на сто миль къ свсрозападу находились ихъ деревни, и предпринимаемыя ими экскурсіи заводили ихъ часто на нсколько сотъ миль по всмъ направленіемъ внутрь края, и даже въ главный городъ. Уменьшающееся съ каждымъ годомъ число ихъ уже давнымъ давно не позволяло имъ предпринимать ничего враждебнаго противъ блыхъ своихъ сосдей, которые все боле и боле приближались къ нимъ, а увеличивающіяся ихъ потребностей, и въ особенности ненасытная жажда къ безцнной огненной вод, сдлали ихъ данниками разсянныхъ по деревнямъ и городамъ торговцевъ, которые платили водкою этимъ несчастнымъ едва десятую часть стоимости ихъ мховъ. Поэтому преслдователи врно не имли никакого дурного намренія противъ бднаго дикаря, много-много, если они хотли подурачить его и выпить съ нимъ — полпинты настоящаго Monongehala. По крайней мр это видно было изъ словъ поднявшагося изъ грязи, который вовсе не сердясь за полученную затрещину, заревлъ ему, что онъ долженъ непремнно выпитъ съ нимъ полпинты виски, а иначе онъ запрячетъ его къ себ въ карманъ.
Оба залеца тутъ же завладли имъ съ тою фамильярностію и неотразимою увренностью, которыя не допускаютъ никакихъ сопротивленій, и считаютъ себя вправ безпрекословно вмшиваться во все, Что происходитъ въ ихъ области.
— Пойдемъ, красный малый! вскричалъ второй, который, никакъ не попадая на протоптанную тропинку, увязъ по колно въ. грязи, между тмъ какъ первый, употребляя его собственное выраженіе, могъ еще стоять на своихъ башмакахъ.
— Пойдемъ! пойдемъ! Damn it, если ты не поможешь намъ побороть этихъ проклятыхъ британцевъ и — пить, чортъ возьми! пить!
Между тмъ стали приближаться и дезертиры изъ обучавшихся командъ, еще издали разсматривая поднятую дичь, которую случай такъ услужливо привелъ въ ихъ руки. Перегоняя другъ друга, они нсколько уподоблялись свор собакъ, бросающихся съ разинутою пастью на пришельца, котораго несчастная судьба бросила въ толпу веселыхъ охотниковъ. У всей этой веселой компаніи видно было хотя, нсколько, наглое, но нисколько не злонамренное любопытство. Не спрашивая дальнйшаго позволенія, они подошли къ дикарю, пробовали, остроту его скальпирнаго ножа, разсматривали его костюмъ, разглядывали мокассины, а одинъ изъ нихъ собирался приподнять его шапку, чтобы получить боле ясное понятіе о новомъ и повидимому не очень обрадованномъ постител…
Впрочемъ наружность пришельца, по правд, сказать, дйствительно была немножко странна: лисья шапка, нахлобученная ниже ушей тщательно прикрывала его свтлорусые волосы, но довольно длинный пушокъ, покрывавшій верхнюю губу и подбородокъ, выставляли еще поразительне это маскированіе. Камзолъ изъ оленьяго мха обнаруживалъ въ немъ дикаго, а панталоны — ручного. Единственный его макассинъ (другой онъ вроятно потерялъ) былъ также сдланъ индйскими руками, одна изъ его щекъ носила еще слды красной и черной краски индйскихъ воиновъ, но другая была окрашена только вполовину, а руки были совершенно блы, и только загорли отъ солнца. Голубые его глаза, полушаловливые, полудерзкіе, устраняли всякое сомнніе, глаза эти никакъ не могли принадлежать дикарю, еслибы это даже допускали его цвтущія, полныя щеки и правильный, красивый ротъ. Озадаченная толпа вытаращила за него глаза съ такимъ изумленіемъ, какое можетъ быть не одинъ изъ ея среды испытывалъ, когда, проникая въ чащу лса въ надежд встртить жирнаго оленя, видитъ вдругъ съ ревомъ идущаго къ нему навстрчу медвдя.
— Полагаю, вы уже довольно насмотрлись на меня, произнесъ наконецъ дикарь юмористическимъ тономъ, въ которомъ слышались и шутка и неудовольствіе, ударяя, въ то же время неучтиваго залеца ножомъ плашмя по рук, которой бородавчатая, грубая, роговидная кожа казалось принадлежала скоре лап аллигатора, чмъ рук человка, и которая снова попробовала приподнять его шапку и осмотрть его волосы.
Вроятно читатели уже узнали въ немъ нашего молодого британца: будучи выведенъ индйскимъ скороходомъ путь кошатаевъ, онъ наконецъ перебрался съ неимовными усиліями черезъ безчисленныя болота, рки и лса, которыми такъ изобилуетъ эта мстность. Холодное время года и низкое стояніе воды въ ркахъ и болотахъ, изъ которыхъ многія даже совсмъ высохли и превратились въ луга, были благопріятны для его странствованія, иначе едва ли ему удалось-бы когда нибудь увидть берега Атчафилаія. Въ продолженіи послднихъ трехъ недль онъ питался дикими гусями и утками, которыхъ убивалъ и жарилъ, какъ учили его индйцы. Теперь онъ только что выбрался изъ тхъ страшныхъ пустынь. Могучія, исполинскія фигуры залсцевъ, ихъ проницательные взгляды, загорвшія липа и длиные кинжалы, съ рукоятками изъ оленьяго рога, должно полагать, показались ему не очень привлекательными и, какъ ни велико было его желаніе попасть опять въ цивилизованное общество, во всякомъ случа неудивительно, если люди, которыхъ онъ встртилъ, опять отбили у него эту охоту. Поэтому онъ повернулъ въ сторону, но было уже поздно. Впрочемъ встрча эта не только не смутила его, а напротивъ, открытая, нсколько навязчивая фамиліярность залсцевъ, повидимому даже занимала его.
— Damn it! вскричалъ одинъ изъ нихъ посл довольно продолжительнаго молчанія, во время котораго вс осматривали пришельца со вниманіемъ и даже съ недоврчивостью, — именемъ чорта, кто вы такой? вы не красная кожа?
— Конечно, нтъ, смясь отвчалъ молодой человкъ, — я англичанинъ.
Послднія слова онъ произнесъ отрывистымъ, ршительнымъ тономъ, а пожалуй и съ важностью барона или графа, который, въ одномъ изъ разнообразныхъ величественныхъ волненій души, заблагоразсудилъ явиться инкогнито къ своимъ мужикамъ и вдругъ неожиданно слагаетъ съ себя это инкогнито. Подобныя мысли повидимому толпились въ голов его, покрайней мр взоры, какими онъ окидывалъ толпу, выражала какое-то самодовольство и любопытство, какъ будетъ принято открытіе, какое-то чувство собственнаго достоинства и превосходства, когорое такъ охотно выставляетъ Джонъ Булль, и которое онъ въ то время давалъ чувствовать и брату Іонатану, но съ тхъ поръ это высокое мнніе о себ, исчезло и уступило мсту какой-то завистливой неловкости, которая, несмотря на насмшливость, въ какую она обыкновенно облекается, служитъ врнысъ доказательствомъ признаннаго съ его стороны превосходства надъ нимъ ненавистнаго брата Іонатана.
— Англичанинъ! повторило двадцать голосовъ,— британецъ! вскричали другіе, и между ними одинъ молодой человкъ, который въ зеленомъ своемъ фрак походилъ на чижика. Въ эту минуту онъ подошолъ къ нимъ, съ такою повидимому неторопливостію и важностію, что ясно можно было видть, какую цну онъ придавалъ своей особ.
— Британецъ? это однако не единственная ваша рекомендація? накинулся чижикъ на молодого человка.
Послдній косо посмотрлъ на дюжаго коренастаго чижика, который вытаращилъ на него свои бычачьи глаза, очевидно выражавшіе далеко недружелюбныя чувства. Потомъ онъ сказалъ сухо:
— На этотъ разъ пока единственная.
Каковы бы ни были мысли зеленаго человка (а он ужъ конечно не могли быть благопріятны дли британца), вс остальные не раздляли ихъ. Правда, пріятная нечаянность, на которую британецъ вроятно расчитывалъ, произвела, сверхъ его ожиданія, скоре невыгодное впечатлніе, но оно скоро уступило мсто какому то любопытству и желанію узнать, какимъ образомъ этотъ молодой человкъ очутился среди почти непроходимыхъ болотъ и лсовъ, можетъ быть также зашевелились узы родства въ пользу пришельца, происходящаго отъ народа, къ которому нкогда принадлежали и отцы ихъ. Дйствительно, вся эта толпа казалось забыла на мгновеніе, что стоящій передъ нею молодой человкъ принадлежитъ къ тому народу, съ которымъ они находятся въ войн, и войска котораго съ враждебными намреніями только что пристали къ ихъ берегамъ. Но мало по малу они опомнились, и сознаніе, что они сдлали промахъ, принявъ британца за дикаго, ускорило вроятно ходъ ихъ нсколько медленнаго сцпленія мыслей.
— Damn it, какъ вы попали сюда, въ Онелюзосъ? спросилъ опять зеленый.
— На своихъ ногахъ, отвчалъ юноша насмшливо.
Острота эта не понравилась.
— Молодой человкъ! сказалъ другой, нсколько пожилой мущина, — вы въ штат Луизіан и видите передъ собою гражданъ Соединенныхъ штатовъ Америки, этотъ человкъ, продолжалъ онъ, указывая на зеленый фракъ,— комисаръ, шутки и насмшки здсь не у мста.
— Я сошолъ съ борта своего корабля, або…
— Съ борта своего корабля! повторяли вс, и лица ихъ видимо нахмурились, и въ толп поднялся глухой ропотъ. Только что передъ этимъ въ городк разнесся слухъ о высадк британскихъ войскъ, и въ то же время пришло извстіе о взятіи британцами, въ устьяхъ Миссисипи, Американскихъ кононерскихъ лодокъ. Какъ ни маловажна была эта потеря, въ сравненіи съ блестящими побдами, одержанными надъ британскими военными кораблями при всякой встрч на Шамплен, Эри и на открытомъ мор, не мене того неудача эта произвела всеобщее смущеніе, и усилила до крайности негодованіе народа.
Комисаръ, и съ нимъ нсколько человкъ, отошли въ сторону и начали тихо разговаривать между собою. Время отъ времени онъ взглядывалъ на юношу, какъ бы желая утвердить себя въ составленномъ о немъ мнніи. Его слушали со вниманіемъ, и нкоторые изъ слушателей стали подкрадываться къ молодому человку и также осматривать его съ ногъ до головы проницательными и недоврчивыми взглядами, какъ будто желая лично удостовриться въ томъ, что было говорено о немъ.
Поразительна была впрочемъ перемна въ обхожденіи залсцевъ, посл этого непродолжительнаго совщанія. Грубая фамильярность, съ какою они его сперва встртили и осматривали, дружески-любопытная безцеремонность обхожденія,— вдругъ замнились холодностью и даже отвращеніемъ. Веселыя и даже шутливыя ихъ лица вдругъ приняли выраженіе холодной, гордой важности, и они стали измрять его подозрительными, испытующими взорами.
— Иностранецъ! сказалъ комисаръ повелительнымъ топомъ, вы — подозрительный человкъ и потому должны слдовать за нами.
— А вы кто такой, что позволяете себ преграждать мн дорогу? спросилъ въ свою очередь британецъ.
— Кто я такой — вы слышали. Кто эти люди — вы видите: граждане соединенныхъ штатовъ, находящіеся, какъ вамъ вроятно извстно, въ войн съ вашимъ народомъ.
Зеленый сановникъ произнесъ эти слова не безъ достоинства и съ такимъ удареніемъ, что молодой человкъ уже не съ такою насмшливостью сталъ смотрть на его новую касторовую шляпу и зеленые штаны.
— Ну хорошо, я пойду за вами, надюсь впрочемъ, что буду въ безопасности посреди васъ, сказалъ онъ,
— А вотъ скоро вы это увидите, сухо сказалъ комисаръ. И съ этими словами вся толпа направилась къ городу.

ГЛАВА XXI

Тише! Тише! Мы еще немножко хотимъ послушать.
Шекспиръ.

Городокъ Онелюзосъ, въ то время, когда происходили описываемыя нами событія, заключалъ въ себ двнадцать деревянныхъ домовъ, большая часть ихъ была выстроена изъ сырыхъ, необтесанныхъ древесныхъ пней, но нкоторые за то обмазаны известкой и выкрашены зеленой краской. Въ числ послднихъ былъ и домъ мирнаго судьи или, какъ обыкновенно называютъ, сквайра.
Внезапная перемна, происшедшая въ толп, не предвщала конечно особенно радушнаго пріема со стороны правительственной власти, передъ которою, какъ и слдовало ожидать, долженъ былъ предстать молодой человкъ. Обращеніе съ нимъ разнопестрыхъ залсцевъ онъ принялъ сначала за случайное выраженіе грубаго произвола, который охотно позволяетъ себ пошутить насчетъ заблудившагося путешественника, но важность и мрачная строгость, съ какими они быстро пошли по улиц, большею частью состоявшей еще изъ мстъ огороженныхъ для садовъ,— недоврчивые взгляды, съ какими они его осматривали, и въ особенности весьма замтное всеобщее желаніе отдлаться отъ него, предвщали теперь немного хорошаго.
Когда они поравнялись съ первыми домами, послышались звуки вышеупомянутой военной музыки, и вслдъ затмъ показались об роты разнопестрыхъ залсцевъ: красныхъ, зеленыхъ, желтыхъ, голубыхъ и черныхъ, отчаяннымъ боевымъ маршемъ, важно, почти торжественно подвигались они впередъ спотыкаясь и кувыркаясь въ грязи, и передъ ними маршировали оба скрипача, свирпо нажаривая свое Jankee goodby. Британецъ остолбенлъ на мгновеніе, при вид этого истинно смшнаго парада, а потомъ разразился громкимъ смхомъ. Но никто повидимому не раздлялъ его охоты смяться. Когда они стали подходить къ дому сквайра, ораторъ на древесномъ пн только что заключилъ свою рчь, и слушатели стали тсниться впередъ, чтобы узнать причину этой процессіи. Несмотря на дикое повидимому бснованіе и шумъ, нигд однако не замтно было ни буйства, ни грубыхъ выходокъ, напротивъ замтенъ былъ своего рода порядокъ, проглядывавшій во всемъ, несмотря на всеобщее своеволіе.
Все населеніе городка собралось уже передъ домомъ сквайра, когда комисаръ отворилъ дверь, чтобы впустятъ впередъ своего плнника. Любопытство сдлалось всеобщимъ, и стоявшіе позади до того стали напирать на переднихъ, что легкій деревянный домъ подвергался опасности быть сдвинутымъ съ мста, со всми его обитателями, но какъ только отворилась дверь, комисаръ закричалъ толп:
— Граждане! сквайръ сидитъ за завтракомъ,— и толпа тотчасъ же отступила.
Этотъ соединенный напоръ и внезапное отступленіе дюжихъ залсцевъ казалось произвели пріятное впечатлніе на нашего британца. За каждымъ движеніемъ толпы онъ слдилъ съ величайшимъ вниманіемъ и любопытствомъ, какъ будто бы, забывая собственное свое положеніе, онъ перенесъ вс свои заботы единственно на эту толпу. Казалось онъ поставилъ себ задачею разъяснить, что собственно сдлалось съ этими людьми, которые оттолкнули отъ себя прославленное покровительство его на рода, и стали хозяйничать на собственной счетъ. Комисаръ и оба наши гуляки, раньше другихъ замтившіе британца, осталось въ комнат.
— Граждане! хотите за компанію? сказалъ мирный судья, загорвшій, пожилой съ виду, но плотный мужчина.
— Вотъ этому чужестранцу приглашеніе ваше будетъ врно до душ, отвчалъ комисаръ, придвигая къ себ кресло и опускаясь въ него. Остальные два послдовали его примру.
— Садитесь, сказалъ мирный судья плннику, не подымая впрочемъ глазъ съ своей тарелки, наполненной до самаго верха ветчиной и яйцами, и поглощавшей повидимому все его вниманіе.
— Накладывайте себ что есть на стол, продолжалъ онъ.— Старая баба! чашку!
Старая баба, или выражаясь мене позалски, хозяйка дома, налила чашку кофе, а одна изъ дочерей приготовила приборъ, принесенный молодою негритянкою. Все это происходило такъ чинно, и въ комнат царствовала такая важность и такая безъ-искуственая вжливость, что нашъ молодой человкъ сталъ чувствовать нкоторое уваженіе къ новымъ своимъ знакомымъ, наружность которыхъ конечно лишена была всякаго лоска, но за то изобличала въ нихъ спокойно-твердый, мужественный и всегда ровный, неизмняющійся нравъ. Когда хозяинъ повторилъ приглашеніе, гость, слегка поклонявшись, сталъ себ накладывать.
— Берите себ, что угодно, сказалъ сквайръ, обратившись къ тремъ мужчинамъ и указывая на боковой столъ, уставленный нсколькими бутылками мадеры, портвейна, коньяку и виски. Они смясь кивнули головою, наполнили свои стаканы и стали пить за здоровье сквайра, его жены и семейства, не забывая также и молодого человка, которому въ то же время готовили можетъ быть самое затруднительное положеніе. Еслибы въ эту минуту внезапно пошолъ кто нибудь постронній и увидлъ, какъ вс эти люди спокойно заняты своимъ завтракомъ или пьютъ свой Todgy, то едва ли бы угадалъ, зачмъ они тутъ собрались: такъ чинны, медленно-спокойны и благоразумны были вс ихъ движенія.
Хозяйка время отъ времени бросала бглый взглядъ на молодого человка, которому превосходный завтракъ повидимому пришолся очень по вкусу, а дв взрослыя прехорошенькія двушки совсмъ казалось и не замчали маккорелей, лежавшихъ на ихъ тарелкахъ, но сквайръ оставался непоколебимымъ и совершалъ свою утреннюю задачу съ тою медленностью, которая доказывала, что онъ каждому занятію назначалъ соотвствующее время.
— Выборы еще не кончились? спросилъ онъ наконецъ.
— Нтъ, отвчалъ комисаръ. — Братъ мой только что заключалъ свою рчь.
Слова эти онъ сопровождалъ язвительнымъ взглядомъ на британца, доказывавшимъ, что онъ не совсмъ доволенъ этимъ новымъ приключеніемъ, которое отняло у его брата половину слушателей.
Опять съ четверть часа царствовало молчаніе, въ продолженіи котораго кончился завтракъ. Когда убрали со стола, сквайръ всталъ и, отворивъ дверь, впустилъ въ комнату столько человкъ, сколько могло въ ней свободно помститься,
— Ну, теперь, комисаръ, сказалъ онъ, разставляя въ порядк, на боковомъ стол, пробочную чернилицу и десть бумаги,— что тамъ опять случилось, и у кого есть какая жалоба?
— Вотъ эти двое, мистеръ Джое-Друмъ и Симъ-Снэбъ, отвчалъ подчиненный,— разскажутъ вамъ подробности, и въ особенности мистеръ Джое-Друмъ, онъ первый увидлъ и задержалъ плннаго.
Почтенный мистеръ, на котораго указалъ комисаръ, не задумываясь ни минуты, вынулъ изъ четвероугольной пасти огромный комъ жевательнаго табаку, швырнулъ его въ каминъ, и потомъ началъ свой простой, безискуственный докладъ: какъ онъ обратилъ вниманіе на незнакомца, и какъ послдній разными уловками пробовалъ улизнуть отъ него.
Тогда только мирный судья осмотрлъ въ первый разъ обвиненнаго, который молча и спокойно стоялъ передъ нимъ, и по лицу котораго только изрдка пробгала незамтная улыбка.
Другой залсецъ освободилъ свой ротъ отъ подобнаго же кома табаку, и подтвердилъ показаніе перваго такъ скоро, какъ только допускала, тяжесть его языка.
— Сэмъ, сказалъ мирный судья,— вы опять нынче пьяны, хуже чмъ когда нибудь, а еще вчера, когда я васъ вытащилъ изъ аллигаторова болота, вы дали мн честное слово не смотрть на виски цлыхъ шесть недль.
— И damn іt, если я измнялъ своему слову, отвчалъ отъявленный плтутъ. — Я зажмурилъ глаза, спросите-ка Джое-Друма, да и вамъ слдовало бы также сдлать, damn уe! Но эти типсы и левисы, {Tips и levies называютъ въ западныхъ штатахъ мелкія монеты въ 6 1/4 и 12 1/4 центовъ, центъ же, какъ извстно, составляетъ 1/100 часть доллара.} прибавилъ онъ, бросая на столъ грязный кожанный кошелекъ съ мелкою монетою, и потомъ быстро пряча его опять въ карманъ,— слдуетъ еще прокутить, чтобы британцы опять наполняли его червонцами.
— Да, они вамъ начеканятъ кое-что, сказалъ мирный судья.
— А пока оставьте ваши богохульныя проклятія, а то я васъ оштрафую.
— Вы меня оштрафуете? повторилъ Сэмъ, оскаливъ зубы,— Можете, да еще и разбогатете пожалуй отъ этого, а чего добраго, можетъ быть получите вдобавокъ и пулю въ свою утробу.
— Не торопитесь, Сэмъ! вы меня не испугаете, сказалъ мирный судья важно и строго, ударяя въ особенности на слов меня.— Если я еще разъ услышу ваши проклятія, то я васъ оштрафую.
Третье изъ главныхъ дйствующихъ лицъ, именно комисаръ, намренъ былъ и съ своей стороны прибавить словечко для подтвержденія показаній, но въ это время съ разныхъ сторонъ послышалось:
— Не лукавьте, Дикъ! Вы пришли посл всхъ, и обо всемъ происшествіи знаете столько же, сколько и сквайрова кошка.
— Но я комисаръ, и моя…
— Это правда, перебило его нсколько голосовъ, и какъ комисаръ, вы исполнили вашу обязанность: но дальше этого вы не должны идти.
Ливцо мирнаго судья приняло мало но малу выраженіе сомннія и какого-то смущенія, которое пожалуй можно извинить человку, привыкшему медленно и систематически исполнять свои ежедневныя занятія и вдругъ поставленному въ необходимость разбирать дло гораздо большей важности, нежели какія ему встрчались до сихъ поръ. Онъ былъ казалось въ недоумніи, что ему длать съ этимъ молодымъ искателемъ приключеній. Кром остатковъ индйской одежды, на немъ не было ничего такого, что бросало бы на него особенное подозрніе. Правда, до сихъ поръ онъ не имлъ никакого понятія объ этомъ плнник, но то, что онъ видлъ на немъ, нисколько не подтверждало предположеній, послужившихъ основаніемъ къ его аресту. Онъ смялся добродушно, безпечно и весело озирался кругомъ осматривая залсцевъ съ ногъ до головы, съ такимъ любопытствомъ, которое изрдка переходило въ насмшку. Притомъ наружность его, несмотря на далеко не изящное превращеніе, заключала въ себ нчто такое, что говорило въ его пользу. Простодушіе его конечно могло быть и искуственнымъ, и именно за этою привлекательною наружностью могло скрываться что нибудь особенно опасное, по при его молодости, это казалось невроятнымъ. Однако такіе случаи не были рдкостью, а можетъ быть бывали и съ самимъ судьею, особенно въ этой стран, которая въ продолженіи послднихъ десяти лтъ сдлалась нкоторымъ образомъ сборнымъ мстомъ для авантюристовъ всякаго рода.
Добрякъ находился въ видимомъ смущеніи и нсколько разъ почесывалъ затылокъ. По временамъ онъ брался за пачку печатныхъ бумагъ, но опять съ досадою бросалъ ихъ на столъ. Наконецъ онъ сказалъ:
— Чужеземецъ! можете ли вы сказать что нибудь въ свое оправданіе?
При этихъ словахъ, онъ ободрительно посмотрлъ на юношу.
— Я еще не знаю, въ чемъ состоитъ обвиненіе.
— Вы слышали въ чемъ, отвчалъ судья съ нкоторою поспшностью,— но я вамъ повторю его. Эти два человка и комисаръ, во имя штата, утверждаютъ, что вы переодтый шпіонъ, и что вы пришли высматривать край и возмущать противъ насъ краснокожихъ,
Молодой человкъ съ негодованіемъ посмотрлъ на обоихъ доносчиковъ, но при этомъ нисколько не былъ ни озадаченъ, ни смущенъ.
— Это чортовская…. разразился онъ наконецъ, но не усплъ договорить начатую фразу, потому что сквайръ, внимательно читавшій на его лиц, прервалъ его громовымъ ‘стой!’
— Я не хочу, чтобы домъ мой превратился въ Торговую площадь. Берегите свой языкъ молодой человкъ съ американскими гражданами: это не британцы. Если вы какъ слдуетъ докажете, кто вы такой и гд достали эту индйскую одежду, тогда еще пожалуй, но если нтъ, то я долженъ васъ отправятъ въ главную квартиру или въ ближайшее Депо.
— Старый Hickory {Генералъ Джаксонъ. Hickory буквально означаетъ американское орховое дерево.} тотъ часъ же повситъ его, замтилъ одинъ изъ присутствующихъ.
— Dam old Hickory! Желалъ бы я, чтобы онъ былъ уже тамъ, откуда пришолъ, прибавилъ другой.
— Пусть меня сейчасъ растрляютъ, если въ одномъ мизинц стараго Hickory крови не больше, чмъ сколько нужно для того чтобы выкупить лошадь! поклялся третій.
— Молчать! сказалъ мирный судья,— дайте послушать, что скажетъ нашъ этотъ молодецъ. И такъ, вопервыхъ, кто вы и что вы такое?
— Англичанинъ, мое имя — Джемсъ Годжесъ, мичманъ на фрегат ‘Громоносецъ.’
— Британецъ? Джемсъ Годжесъ? мичманъ на Громоносц? пробормотали вс.
Мирный судья посмотрлъ на мичмана озабоченнымъ взглядомъ и покачалъ головой.
— Хорошо, сказалъ онъ, записавши его отвтъ.
— Но какъ же вы попали почти на триста миль внутрь края? Неужели какъ Flying Dutchman, {Летающій голандецъ.} на вашемъ фрегат?
— Нтъ, смясь сказалъ молодой человкъ,— дло въ томъ, что капитанъ нашъ, которому поручено было изслдовать устья Миссисипи, далъ нкоторымъ изъ насъ позволеніе, отправиться на ловлю черепахъ и устрицъ. Во время, этой, ловли на насъ напалъ морской разбойникъ съ острова Бараторіи, и потащилъ насъ въ свой фортъ. Оттуда я бжалъ ночью, но что случилось съ моими товарищами, не знаю.
— Были взяты морскимъ разбойникомъ острова Бараторіи! вскричало опять голосовъ двадцать.
Имя морскаго разбойника, такъ долго приводившаго въ трепетъ всю окрестность,. возбудило всеобщее желаніе услышать объ немъ что нибудь подробне.
— Разскажете-ка что нибудь объ этомъ удальц, отозвался одинъ
— Молчать, говорю вамъ! вскричалъ опять мирный судья.— Некогда намъ слушать исторіи,— и надъ этой поломаешь себ голову. Такъ вы прямо съ острова Бараторія попали въ наши мста? спросилъ онъ британца.
— Нтъ, отвчалъ послдній,— я ушолъ въ лодк, которую сильный юго-восточный втеръ занесъ далеко въ Мексиканскій заливъ.
— И вы теперь оттуда? спросилъ сквайръ, сомнительно качая головою. Но откуда же эта индйская одежда?
— Я встртилъ одно индйское племя, которое снабдило меня ею.
— И отъ этого племени вы отправились прямо сюда, къ намъ на Атчафилаія, спросилъ опять судья, все еще качая головою.
— Да, отвчалъ британецъ.
— Я это пожалуй запишу, мой любезный, сказалъ судья,— но увряю васъ, что изъ миліона и десять человкъ не поврятъ словамъ вашимъ. Сколько бы васъ тамъ ни было около Бализа, {Bailize — укрпленное частоколомъ мсто при устьяхъ Миссисипи, откуда сигнализируютъ приближающіяся суда.} хоть бы даже сто тысячъ, но изъ всхъ насъ не найдется и одного такого учонаго, который бы нашолъ сюда дорогу отъ мексиканской границы или отъ одного изъ индійскихъ племенъ. Послушайте, вы тамъ не пойдете ни прозжихъ дорогъ, ни столбовъ по дорог. Тутъ кроется что-то другое. Къ тому же эта индйская одежда вовсе не такъ дурна, я не знаю ни одного племени, которое было бы въ состояніи дарить подобныя вещи. А какъ зовутъ индйцевъ, у которыхъ вы находилась?
— Этого я не могу сказать, отвчалъ юноша.
— Однако намъ нужно это знать, настаивалъ мирный судья.
— Но я не могу сказать, индйскихъ племенъ такъ много: кошатаи, сабинцы и кто ихъ знаетъ, какъ они еще тамъ называются.
Вс наострили уши:
— Вы знаете кошатаевъ, сабинцевъ, а не знаете названія тхъ, у которыхъ жили? сказалъ мирный судья.— Это странно, и вы говорите, что они дали вамъ эту оджду, которая стоитъ покрайней мр десять долларовъ? Послушайте, это щекотливое дло, увряю васъ. Еслибы кошатаи и сабинцы собрали даже все свое имущество, они не были бы въ состояніи дать вамъ то, что вы носите на себ. Разсказъ вашъ былъ бы хорошъ у васъ въ Англіи и тамъ пожалуй сошолъ бы съ рукъ, здсь же обвиненіе, которое выходитъ изъ этого разсказа, можетъ стоить вамъ головы.
— Будьте такъ добры, любезный судія, сказалъ британецъ съ улыбкой,— передайте мое дло какъ можно скоре въ главную квартиру. Остальное придетъ само собою.
— Въ главную квартиру? повторилъ мирный судья, взглянувъ на молодого человка съ удивленіемъ.— Послушайте, вы смотрите на это такъ легко, но если бы вы знали, кто тамъ начальствуетъ, то не говорили бы такъ безразсудно. Тотъ расправляется съ креолами, проворчалъ онъ въ сторону,— какъ съ своими неграми, какъ же бы онъ поступилъ съ чужими! А кром этого, вы ничего не имете сообщить ми? спросилъ онъ, снова обратившись къ плнному.
— Только разв то, смясь отвчалъ британецъ,— что я не бродилъ съ подозрительными намреніями вокругъ вашего города, какъ показываютъ мои обвинители, и не пойманъ ими какъ шпіонъ. Тотъ не въ состояніи ловить другого, кто самъ едва держится на ногахъ. Я сдался имъ добровольно.
— И то правда, заревлъ первый обвинитель,— я уже черезъ чуръ хватилъ, это совершенно справедливо. Пустите его, сквайръ, одномъ шпіономъ больше или меньше не составитъ разницы. Пусть-на они придутъ, эти красные мундиры, мы имъ такъ отдлаемъ шкуры, что они не найдутъ дорогу во свояси.
— А прокламація генерала, возразилъ другой,— въ силу которой всякое подозрительное лицо слдуетъ арестовать и передавать военному начальству?
— Намъ до нея нтъ дла, вскричало нсколько голосовъ,— Она издана генераломъ, а онъ какое иметъ право распоряжаться штатомъ и свободными людьми, которые должны повиноваться только собственнымъ своимъ законамъ? надъ вы думаете, сквайръ?
— Конечно, отвчалъ послдній,— генералъ не можетъ приказывать, но сама конституція позаботилась о подобныхъ случаяхъ. Намъ ничего не остается больше, прибавилъ онъ нсколько тише и обращаясь къ своимъ согражданамъ,— какъ препроводить туда этого молодца какъ можно скоре. Мн жаль, что я долженъ содйствовать тому, чтобы столкнуть его въ лужу, у него, право, такой хорошій видъ, какъ у любого человка, который стоитъ въ своихъ собственныхъ башмакахъ.
— Молодой человкъ, произнесъ онъ, обратившись къ плннику,— васъ схватили въ предлахъ диспозиціи нашей арміи, въ такомъ костюм, который конечно возбуждаетъ подозрніе. По вашему собственному признанію, вы принадлежите къ флоту. Оба эти обстоятельства ставятъ меня въ необходимость передать васъ нашему военному начальству. Это тяжолый законъ для свободной страны, но онъ иметъ силу только въ военное время. Если бы вы были не британецъ, тогда я пожалуй смотрлъ бы еще сквозь пальцы. А теперь садитесь-ка и наливайте себ стаканъ вина или рому, что вамъ угодно.
Британецъ поблагодарилъ легкимъ поклономъ, подошолъ къ столу и выпилъ за здоровье новыхъ своихъ знакомыхъ. Онъ казалось былъ очень доволенъ обращеніемъ съ нимъ. И дйствительно, въ образ дйствій мирнаго судьи, несмотря на сильную примсь залскихъ манеръ, выражались такая откровенность и прямодушіе, которыя не могли не поселить въ нашемъ британц доврія къ новымъ знакомымъ. Онъ повидимому чувствовалъ себя какъ дома, люди, его окружавшіе, были такъ натуральны, такъ безъискуственны, они такъ ясно и законно сознавали свои права и интересы, и притомъ такъ мало стыдились своихъ слабостей, что безпристрастному человку необходимо должны были представляться въ выгодномъ свт. Онъ ожидалъ можетъ быть наглыхъ выходокъ и даже брани, но вмсто ихъ нашолъ такое обращеніе, которое хотя и не лишено было нкоторыхъ грубыхъ оттнковъ, но въ основаніи было такъ прилично, какъ онъ только могъ желать въ своемъ положеніи. Въ ихъ дйствіяхъ и словахъ видно было много суроваго, шероховатаго, но ничего нагло площаднаго. Онъ, правда, все еще не могъ удержаться отъ смха при мысли о встрченномъ имъ воинственномъ шествіи, но суровая республиканская важность, которая преобладала даже и въ этомъ смшномъ, комически-театральномъ парад, и мужественныя загорлыя лпца, въ которыхъ сверкалъ истинно воинственный гнвъ, придавали всему ихъ существу совершенно особенное выраженіе, оно еще боле усиливалось невозмутимою ихъ важностью, основанною на сознаніи собственнаго достоинства, и выразительными, рзко обозначенными ихъ физіономіями. Видъ этихъ людей, совершенно свободныхъ и, несмотря на ихъ суровость, невыходящихъ изъ предловъ законности, поразили его съ перваго взгляда, и мало по малу посвящали его въ тайны внутренняго содержанія республиканской жизни.
Между тмъ мирный судья и комисаръ стали разсуждать о томъ, куда на время помстить плннаго. Шерифъ былъ въ отсутствіи, а мстная тюрьма, въ которой послднимъ сидлъ невольникъ негръ, ускользнувшій впрочемъ, была безъ замка и задвижки. Совщаніе наконецъ кончалось тмъ, что сквайръ взялъ плнника на свою отвтственность, и вс присутствовавшіе, услышавъ это, оставили комнату.
Черезъ нсколько времени шумъ на улиц возобновился. Къ старой скрипк и турецкому барабану присоединилась шотландская дудка, и подъ эту раздирающую слухъ музыку наши воины стали проходить церемоніальнымъ маршемъ, повзводно, вдоль по улиц, такъ важно, такъ твердо и величественно, какъ будто шли прямо на непріятеля.
— Чортъ бы побралъ это проклятое писаніе! вскричалъ вдругъ сквайръ, забывая собственное наставленіе данное Сэму.— Пиши вотъ теперь! а я, какъ Богъ святъ, не знаю какъ поставить слова, чтобы не обидть бднаго юношу. Послушай-ка: я готовъ держать пари, что вы умете управляться съ перомъ не хуже всякаго другого, что, если бы вы сочинили эту дрянь?
— Какую дрянь, сквайръ?
— Ну, да донесеніе о взятіи васъ подъ стражу.
— То есть вы разумете casus apprehensionis, сказалъ бритнецъ, громко расхохотавшись при этомъ странномъ требованіи составить обвинительный актъ противъ самого себя.
— Времени у васъ довольно, сказалъ сквайръ, — садитесь-ка, вотъ чернила, перо и бумага, пишите ясно и удобопонятно и не забывайте, что дло идетъ о вашей голов.
— Неужели вы думаете, отвчалъ молодой человкъ смясь,— что они дерзнули бы оскорбить британца, когда передъ воротами ихъ стоитъ британская армія.
— Скажите пожалуйста! каковъ молодецъ! сказалъ сквайръ,— это право забавно: дерзнуть оскорбить британца! Послушай, если бы ты былъ даже самъ главнокомандующій британскою арміею, еще тмъ скоре тебя бы повсили, разумется въ такомъ случа, если бы подозрніе, въ которомъ ты находишься, нашли основательнымъ. Нтъ, молодой человкъ, ты насъ не знаешь, я это вижу, да иногда я и самъ недоумваю, не одержимы ли наши американцы бсомъ и не примутся ли они скоро за самого Господа Бога. Не дерзнуть! вскричалъ онъ снова, качая головою.— Они дерзаютъ взяться за кое-что и поважне тебя, любезный, и если имъ представится возможность взнести ударъ вашей глупой британской гордость, то, поврь, ничто не удержить ихъ отъ этого, да еще поноровятъ, какъ бы ударить побольне. А, почему это, мой любезный? потому, что мы самый свободный, а слдовательно и первый народъ въ мір, и можемъ смяться надъ всми остальными.— Молчи, старая баба, проворчалъ онъ, обратившись къ жен, которая стояла возл него и разными жестами старалась пробудить въ немъ боле кроткія чувства.— Выходка твоя ни къ чему не послужитъ, ты знаешь, что непріятель сяднтъ у насъ иа носу, тутъ не до шутокъ. Нтъ! нтъ! продолжалъ онъ, обратившись опять къ юнош,— будьте благоразумны и не шутите, чтобы тотъ не вздумалъ пошутить надъ нашей головою, это какъ разъ пришлось бы ему по душ.
Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты. Молодой человкъ намревался приняться за дло.
— Но скажите ради Бога, что за нелегкая занесла васъ сюда?— начала дрожайшая половина сквайра, лишь только тотъ удалился.— Неужели вы, британцы, до такой уже степени глупы? Если бы вы хоть сколько нибудь не были слпы и глухо, то должны были бы видть, что идете прямо въ волчью западню. Будьте уврены, они васъ повсятъ, вдь этотъ генералъ пресвирпый старикъ.
Такая перспектива была не очень утшительна, но нашему плннику казалось и горя мало.
— Не безпокойтесь обо мн, добрая женщина, сказалъ онъ улыбаясь:— меня не повсятъ, и всего мене за шпіонство, ужь одна мысль объ этомъ — сущій вздоръ.
— Ну, ну, хорошо, будемъ надяться, что все пойдетъ хорошо, но все таки гораздо умне было бы….
— Баба! пробурчалъ мужъ въ полурастворенную дверь. Прочь отъ этого малаго, говорятъ теб.
— Пусть онъ себ толкуетъ, что хочетъ, сказала она, — а когда Китти кончитъ свое новое платье, то мы посмотримъ, нельзя ли будетъ выпроводитъ тебя въ немъ къ Биллю.
При этомъ она лукаво подмигнула ему.
— Въ платьнц миссъ Китти, сказалъ британецъ, громко расхохотавшись.— Этого еще не доставало!
— Долго спрашивать не будемъ, продолжала она, — ей осталось вшить только рукава.— Сказавши это, она пошла, переваливаясь, въ кухню.
Тогда плнникъ не шутя принялся за свой не совсмъ пріятный casus apprehensionis. Долго онъ не зналъ съ чего начать, наконецъ въ голов его составятся планъ, и онъ приступалъ къ изложенію его на бумаг. Онъ какъ можно натуральне передалъ свои приключенія, пропустивъ разумется встрчу съ индйцами, и вмст съ тмъ изложилъ самыя подробныя свднія о своихъ служебныхъ обстоятельствахъ, которыя, но его мннію, не могли не способствовать къ скорйшему его освобожденію. Когда онъ кончилъ, вошелъ сквайръ, которому онъ поспшилъ передать бумагу.
— Вотъ молодецъ! это ты хорошо сдлалъ, сказалъ послдній, прочитавши сочиненіе. — А теперь, Дики, призови ко мн людей для подписи.
— Э, да это не ваша рука, сквайръ, вскричалъ комисаръ, возвратившійся вмст съ другими.
— А хоть бы и не моя,— кому какое дло? этотъ малый причинлъ мн больше головоловнаго труда, нежели дюжина мошенниковъ, стало быть очень натурально, если онъ беретъ на себя часть моего труда.
— Правда, правда, подтвердили вс.
— А такъ какъ вы такъ хорошо пишете, прибавилъ одинъ изъ нихъ,— то ужь за одно избавьте и насъ отъ труда. Напишите ка на этомъ клочк бумаги имя Мике Брумъ, а подъ намъ Исаакъ Вельсъ.
Тогда человкъ двадцать стали подходить одинъ за другомъ. Каждый изъ нихъ, подмигнувъ сквайру, отрывалъ по лоскутку бумаги отъ его запаса.
— Ну, ну, берите, сказалъ сквайръ смясь.— Вотъ вы можете кстати устроить себ тутъ и канцелярію, прибавилъ онъ, обращаясь къ британцу,— они скоро найдутъ вамъ довольно работы. Ручаюсь вамъ.
— Да, да, найдемъ, заревло еще человкъ двадцать, вваливаясь въ дверь и собираясь смнить своихъ предшественниковъ.
— Это врно выборы? спросилъ британецъ.
— Да, любезный, и вы не напрасно будете трудиться, сказалъ залсецъ, выходя изъ комнаты съ своимъ клочкомъ бумаги и тотчасъ же возвращаясь съ полной бутылкой.— Вотъ выпейте-ка, заревлъ отъ ему,— за благоденствіе штатовъ и на погибель проклятыхъ британцевъ.
— Нтъ, ужь этого не будетъ, сухо отвчалъ плнникъ.
— Какъ хотите, сказалъ залсецъ,— но будете раскаиваться: Джони еще во всю жизнь свою не отпускалъ такого прекраснаго Monongehаla.
При этихъ словахъ онъ осушилъ полный стаканъ, наполнилъ его снова, и бутылка опустла. Британецъ нсколько минутъ смотрлъ съ изумленіемъ на отчаяннаго питуха, который не переводя духа влилъ въ себя такое огромное количество виски, потомъ онъ снова принялся писать записочки для избирателей, которыхъ набралось нсколько сотъ человкъ: занятіе, хотя и не совсмъ пріятное, но полезное по крайней мр тмъ, что поддерживало въ немъ веселое расположеніе духа.

ГЛАВА XXII

Я иду вовсе не охотно, что-то угрожаетъ
моему спокойствію, потому у что мн
снились въ эту ночь мшки съ золотомъ.
Шекспиръ.

— Ну, малый, отъ души радуюсь за тебя, сказалъ сквайръ, возвратившійся съ улицы опять въ комнату.— Они выбрали меня своимъ майоромъ, и я надюсь быть теб кое въ чемъ полезнымъ. Однако, старая баба, прикажи подать обдать, я проголодался, и бутылку стараго monongehala! Садись-ка малый, и не унывай. Со мною не разъ въ жизни бывало такіе чертовскіе случаи, изъ которыхъ мн и во сн не грезилось выйдти цлымъ: въ восьмидесятомъ и восемьдесятъ первомъ годахъ при Ковпенс, гд мы васъ отдубасили, и въ двнадцатомъ году при ыорт Миг, а потомъ опять съ капитаномъ Кроганомъ. Да, не думалъ я тогда увидть Атчафилаія и семью свою! Красная кожа — да, это былъ страшный человкъ. Однако да наградитъ его Господь, несмотря на то, что онъ былъ грозою нашихъ по ту сторону Огіо. По правд сказать, прекрасивый онъ былъ малый, и въ нашихъ лсахъ, никогда не было лучшаго. Я сказалъ уже аминь, и думалъ: теперь все кончено, но только что страшный ножъ пробжалъ вокругъ, моей готовы… на вотъ, посмотри на рубецъ, его еще можно видть, точно будто голова обвязана краснымъ шелковымъ шнуркомъ,— какъ вдругъ явился онъ, могучій Текумзе, и вырвалъ меня изъ рукъ моихъ палачей. Въ жизнь не забуду этого человка, и многіе изъ нашихъ обязаны ему тмъ, что на нихъ уцлла шкура. Вотъ былъ человкъ! Не то что ваши крадущіеся, пьяные индйцы, которые день и ночь высматриваютъ вокругъ, нашихъ полей и наровятъ какъ бы подстрлить нашихъ оленей, а потомъ обиваютъ наши пороги, чтобы промнять все на виски.
— Ну, а та изсохшая фигура, неужели ты забылъ е, мужъ? сказала жена, ставя на столъ оленій окорокъ, принесенный молодою негритянкою, которая только что передъ этимъ накрыла столъ.— Тотъ также не мало напугалъ насъ. Какъ бишь его зовутъ?
— Ты говоришь о Токеа, Мико Оконіевъ? отвчалъ сквайръ. Не говори ты мн объ этомъ/
— Какъ? вы его знаете? невольно сорвалось съ языка британца.
Сквайръ и его жена значительно посмотрли другъ за друга. Молодой человкъ старался поправить свою ошибку и прибавилъ:
— Я увренъ, вамъ много пришлось потерпть отъ индйцевъ.
— Много, сухо отвчалъ мирный судья, но о Токеа мы уже давно не слыхали ни слова. Точно его проглотилъ Миссисипи, нигд ни слуху, ни духу объ немъ, ни объ его народ. Знаете вы что ни будь объ немъ?
— Нтъ, отвчалъ тотъ въ смущенія я заикаясь.
— Я только такъ подумалъ, потому что вы спросили, знаю ли я его.
— Да, а бдная, прекрасная Роза… сказала хозяйка.
— Роза! вскричалъ опять британецъ, забываясь въ другой разъ.
Сквайръ и жена его опять вопросительно взглянуло другъ за друга. Однако, не говоря ни слова, семейство сло за столъ, передъ которымъ хозяинъ произнесъ длинную молитву. Кром ихъ, къ столу сли еще дв дочери и сынъ. Платья двушекъ состояли изъ обыкновенной полушерстяной, полунитняой матеріи, называемой Linsey-woolsey, и были сшиты очень изящно, ихъ обращеніе и манеры, повидимому, такъ же мало заключали въ себ утончоннаго женскаго образованіи, какъ и застнчивой робости и нелюдимости. Въ ихъ движеніяхъ виденъ былъ врожденный тактъ, и какая-то натуральная живость, которая однако не выходила изъ предловъ двической скромности. Ласково и непринужденно поклонившись незнакомцу, они стали разговаривать съ матерью.
Пока хозяйка разрзывала оленій окорокъ, сквайръ продолжалъ:
— Да, въ это время комната была еще у меня полна дтей, двнадцать штукъ, вс разнаго возраста, какъ органныя трубы. Слава Богу, ни одинъ не умеръ, вс женаты или замужемъ, и уважаемы всми. Это наша радость: чмъ больше дтей, тмъ лучше. Земли у насъ довольно, и если они умютъ съ пользою употреблять своя руки, то состояніе является само собою. У васъ, я слышалъ, бдные мальчики должны идти въ солдаты, или сдлаться негодяями, а двушки и того хуже, у насъ же они честнымъ трудомъ добываютъ себ хлбъ, и длаются гражданами, которымъ не передъ кмъ стыдиться. Да, малый, дти мои вс получили по игрушк, по нскольку тысячъ долларовъ отъ своихъ стариковь, но мы за то и поработали. Отецъ мой, двадцати лтъ, съ тридцатью фунтами въ карман переселился сюда изъ страны пироговъ, и купилъ себ на эти деньги пятьдесятъ акровъ, а когда онъ заработалъ уже кое-что, открылась война за свободу, прошли ваши, сожгли его домъ и все его имущество, сняли съ него платье и башмаки, и онъ принужденъ былъ полунагой, зимою, бжать около тридцати миль домой. Я былъ тогда еще мальчикомъ, но подстрлилъ за это не одного изъ вашихъ красныхъ мундировъ. Когда война кончилась, я сошолся вотъ съ моею старухою, мы обвнчались, и наконецъ переселились къ рчк Куза. Лучше бы я тамъ и остался, и не длалъ той глупости, чтобы тащиться къ Огіо, это много повредило моимъ торговымъ сношеніямъ съ новымъ Орлеаномъ. Но надобно жить чмъ нибудь. Не хотлось бы начинать съизнова, а все-таки я скоре ршился бы на это, нежели жить въ вашей сторон, гд никто не иметъ никакого голоса, и гд вс должны двать не то, чего сами хотятъ, а то чего желаютъ другіе, и слпо исполнять вс прихоти своихъ большихъ и малыхъ тирановъ. Помнится я видлъ что-то въ этомъ род, когда Луизіана. Она еще въ рукахъ испанцевъ, и мы вели торговлю съ ихъ городомъ. Что за жалкую жизнь вели эти бдняги! Они не смли приближаться къ берегу, не испросивши сперва у какой нибудь дюжины оборванныхъ негодяевъ позволенія купить поросенка или окорокъ ветчины, и если они приходили потомъ, то постоянно сновало тутъ нсколько шпіоновъ, которые не оставляли ихъ до тхъ поръ, пока мы не удемъ, боясь, чтобы мы не заразили ихъ нашими республиканскими идеями. Самъ чортъ не былъ такъ страшенъ для нихъ, какъ мы американцы, а все таки они не ршались съ вами ссориться, но видя, бывало, кто нибудь изъ нихъ ласково взглянетъ на насъ, тому приходилось плохо. Жалкіе дураки! глупы, какъ скотъ, во всхъ отношеніяхъ, только на одно доставало у нихъ хитрости, именно на то, чтобы своихъ постепенно обращать въ совершенныхъ дураковъ и заглушать въ нихъ послднюю искру человческаго разсудка. Никто изъ нихъ не осмливался произнести слова, пока не позволить губернаторъ. Они танцовали, когда послдній желалъ этого, молились, когда онъ приказывалъ, были съ ними вжливы или грубы совершенно по его указанію. Никто не смлъ ни думать, ни дйствовать по собственному желанію. Но забавне всего было то, что эти жалкіе люди, жившіе въ соломенныхъ и глиняныхъ хижинахъ, по уши торчавшіе въ грязи, и нердко пожираемые аллигаторами около самыхъ дверей своей хижины,— что эти люди, которые о гражданской жизни имли меньше понятія, нежели послдніе изъ нашихъ, считали себя образованными, а васъ варварами, потому что мы не умли, подобно имъ, шаркать ногами и болтать затверженные наизусть комплименты! О я знаю, что черно и что бло.
Окорокъ между тмъ былъ разрзанъ и разложенъ по тарелкамъ, наступило продолжительное молчаніе, и во все это время отъ словоохотливаго сквайра нельзя было добиться ни словечка. Но когда убрали со стола, онъ налилъ себ еще стаканъ своего хваленаго monongehala, поставилъ передъ британцемъ дв шлифованныя бутылки портвейна и мадеры, и потомъ продолжалъ:
— Да, тутъ у насъ совсмъ иначе… Посмотри-ка сюда, теб, можетъ быть, покажется смшнымъ, что вс эти люди, въ рядахъ и шеренгахъ, толкутся взадъ и впередъ и улиц, какъ будто желаютъ вытоптать и высушить грязь, но если ты вникнешь нсколько поглубже, то увидишь, что они не на шутку готовятся противъ васъ. Это не то, что игра въ солдаты, они ненавидятъ дтскія забавы. А дайте-ка намъ дюжину солдатъ, которые бы ихъ поучили съ недлю, и она такъ же хорошо будутъ стоять подъ огнемъ, какъ ваши красные мундиры, да еще и лучше, потому что послдніе сражаются за шесть пенсовъ, а наши за свое добро и имущество, за женъ и дтей. Вдь вотъ никто не звалъ ихъ сюда, все это волонтеры, которые по убжденію позволяютъ нсколько недль тормошить себя. Хотите держать пари, что вы проиграете первое сраженіе, на которое отважитесь.
— Съ этимъ воинствомъ Фольстафа? возразилъ юноша со смхомъ.
— Тише, тише! сказалъ сквайръ: — это граждане, изъ которыхъ каждый носятъ на плечахъ свой собственный сюртукъ, и въ добавокъ иметъ свое независимое хозяйство. Это не набранные наскоро наемники, какъ ваши, которые для избжанія голодной смерти или Батанибея, идутъ къ вамъ въ тлохранители, съ тмъ, чтобы ихъ какъ можно скоре согнали съ свта Божьяго, которому они только въ тягость.
Въ продолженіи уже нкотораго времени слышались не въ далек выстрлы. Сквайръ отворилъ дверь, передъ которою преважно ходилъ взадъ и впередъ человкъ, со штуцеромъ въ рукахъ. На берегу рки наскоро была сколочена досчатая перегородка, передъ которою стояло шесть зажжонныхъ свчей. Около самыхъ свчей стояли два человка съ фонарями въ рукахъ. Въ эту самую минуту грянуло два выстрла: одинъ задулъ горвшую свтильню, а другой прострлилъ свчу. Раздался неистовый хохотъ.
— Посмотри-ка послышалось въ толп, вотъ промахнулся-то! вмсто свтильни унесъ съ собою всю свчу!
Свчу опять зажгли и поставили на мсто. Одинъ за другимъ грянули четыре выстрла, и каждый изъ нихъ задулъ, едва замтный при дневномъ свт, огонекъ. Опять раздались два выстрла, которые попали также удачно. Ловкіе стрлки стрляли безъ подставки изъ своихъ длинныхъ штуцеровъ, между тмъ какъ разстояніе было полныхъ полтораста шаговъ.
— А въ этой сторон они стрляютъ въ шляпки гвоздей, сказалъ сквайръ:— хочешь посмотрть?
Онъ свернулъ съ своимъ плнникомъ съ улицы, и пошолъ позади домовъ, гд сооружена была другая перегородка. Вмсто свчей тутъ были гвозди, вбитые до половины въ стну.
— Третій сверху! вскричалъ молодой залсецъ, и выстрлъ раздался.
— Попалъ и вогналъ! отвчалъ указатель.
— Четвертый! вскричалъ другой, и выстрлилъ.
— Попалъ! былъ отвтъ.
Британецъ смотрлъ, не говоря ни слова.
— Вришь теперь, что вамъ не справиться съ ними? спросилъ сквайръ. Вотъ они приставили къ теб почетную страэу, чтобы ты не улизнулъ, продолжалъ онъ, указывая на залсца, который повсюду слдовалъ за нимъ съ своимъ штуцеромъ. Они все стоятъ на томъ, что ты нчто въ род шпіона. Гм! улизнуть! Легко сказать! Но вдь они, какъ свора собакъ, не отстанутъ отъ тебя, будутъ обнюхивать твой слдъ, и погонятся за тобою, хоть бы пришлось бжать до самой рки Лаплаты. Однако пойдемъ, любезный, выпей-ка портвейну или мадеры, вино неподдльное и не испортитъ молодого твоего желудка. Мы переправимся черезъ Миссисипи на ту сторону, въ верхнее военное депо, и тамъ ужъ они будутъ знать, какъ поступать дальше. Люди наши пойдутъ завтра вслдъ за нами. Но мы должны отправиться еще сегодня, старуха непремнно требуетъ этого, она просто влюбилась въ тебя. Но она права, я одинъ легче могу сказать что нибудь въ твою пользу, пока не соберутся вс эти повсы. Однако не мало надлалъ ты мн хлопотъ: еще сегодня нужно отправить десять человкъ па дорогу Кошатаевъ, и вверхъ къ Редриверу, и внизъ къ Натчиточесу. Чортъ повритъ вамъ, британцамъ. Какъ вы ни глупы вообще, но все-таки лукавства у васъ не мало, а если дло идетъ о вашихъ выгодахъ, то вы настоящіе діаволы. Нтъ ничего невозможнаго, что, несмотря на голубиные твои глазки, ты навяжешь намъ на шею цлую кучу индйцевъ.
Какъ не доврчиво было начало этой рчи, конецъ ея былъ не совсмъ лестный, и молодой британецъ съ изумленіемъ посмотрлъ на сквайра. Недовріе къ нему, обнаружившееся въ этихъ мірахъ предосторожности, смутило его.
— И вы, такой разсудительный человкъ, сказалъ онъ, можете подозрвать меня въ подобномъ поступк?
— Ба! отвчалъ сквайръ. Я ничего не подозрваю, да я не довряюсь ничему, мы дйствуемъ такъ, какъ требуетъ отъ насъ общественная безопасность. Мы это длаемъ для собственнаго своего спокойствія. Спится какъ-то лучше, да и люди наши съ боле легкимъ сердцемъ идутъ навстрчу непріятеля У насъ нтъ полиціи, какъ у васъ, а потому мы сами исполняемъ обязанности. Будь впрочемъ спокоенъ и не тревожься.
Доброе расположеніе духа словоохотнаго сквайра, нашего старого знакомаго, Джона Копленда, повидимому еще боле усилилось выборомъ его въ маіоры: довріе согражданъ къ его патріотизму и военнымъ способностямъ не мало льстило его самолюбію. Впрочемъ семь лтъ, въ продолженіи которыхъ мы не видли его, произвели въ немъ выгодную перемну. Грубый эгоизмъ, такъ противно высказывавшійся прежде во всхъ его словахъ, замнился съ увеличеніемъ благосостоянія, какимъ-то гуманнымъ довольствомъ, въ которомъ, правда, все еще проглядывало залсство, но которое тмъ не мене производило пріятное впечатлніе. Это была нкоторымъ образомъ созрвшая и выработавшаяся натура залсца, въ которомъ достатокъ, постоянное столкновеніе съ людьми и опытность произвели своего рода развитіе, независимо проявлявшееся во всхъ случаяхъ жизни, вмст съ желаніемъ блага какъ себ, такъ и другимъ. Онъ вполн сознавалъ свою важность, но въ этомъ сознаніи не было ничего обиднаго для другихъ. Это не была наглая смсь слуги-повелителя, разбогатвшаго ремесленника или лавочника, нтъ, это была сердечная, смлая грубость мужественнаго духа, не легко пріобрвшаго значеніе и всъ и заслужившаго глубокое уваженіе согражданъ, своею общественною дятельностью, человка, для котораго благо его графства было выше всего на свт, и который для своего штата и своего края пожертвовалъ бы собою и всмъ своимъ достояніемъ, человка, который любилъ иногда похвастать, но никогда не возбуждалъ этимъ отвращенія, потомучто все въ немъ было натурально н, такъ сказать, выросло на почв родного края. Молодой британецъ очевидно чувствовалъ себя необыкновенно хорошо, въ нсколько часовъ онъ бывъ какъ у себя дома, а добродушно насмшливая мина съ которою онъ выслушивалъ сквайра, неутомимо восхвалявшаго свой народъ и страну, возбуждала въ послднемъ такую словоохотливость, что британцу только изрдка удавалось ввернутъ какое нибудь слово. Старикъ повидимому также очень полюбилъ своего гостя, которому онъ говорилъ то ‘ты’, то ‘вы’, и который не разъ хватался за бока, чтобы не лопнуть отъ смхъ.
— Комисаръ Дикъ, сказалъ сквайръ, хочетъ также отправиться съ нами, онъ боится, чтобы ты не удралъ отъ него. Онъ присватываетея къ нашей Китти. Не могу понять, какъ это она можетъ сносить его около себя.
Британецъ громко захохоталъ, а старикъ во все горло сталъ ему акомпанировать.
— Ну, ну, молодая кровъ, пойдемъ теперь со мною на чердакъ. Мы отправимся ровно въ девять часовъ, и ты можешь уснуть часика два-три на дорогу. Раздвайся и укладывайся, и не обращай вниманія на двушекъ, при этихъ словахъ онъ указалъ на пустую кровать, стоявшую рядомъ съ тою, которую онъ отвелъ своему гостю. Он еще поболтаютъ нсколько времени, пока не захрапятъ.
— Однако, спросилъ юноша въ нершимости, кто же будетъ спать на этой кровати?
— Дв двушки, мои дочери, отвчалъ старикъ.
— Однако, замтилъ опять юноша, и сталъ по-залсски почесывать свой затылокъ.
— Однако, расхохотался новый маіоръ, не смотри ты на нихъ, он у тебя ничего не откусятъ, не шали только ты, а он будутъ лежать спокойно. Здсь немножко тсно, а тамъ у насъ на плантаціи больше простора.
— Будьте покойны, захохоталъ молодой человкъ вслдъ за уходящимъ сквайромъ, и все еще покачивалъ головою надъ своей кроватью, стоявшею меньше чмъ въ двнадцати дюймахъ отъ другой, которой суждено было вмстить въ себ двухъ молодыхъ двушекъ, свжихъ и полныхъ, какъ куропатки въ август мсяц.
Онъ подождалъ еще нсколько времени прихода старой хозяйки, которая общалась нарядить его въ новое платье миссъ Кити. Но видно мужъ отсовтовалъ ей это, потомучто она не пришла, а молодой человкъ, не дождавшись ее, уснулъ.

——

— Вставай! вскричалъ чей-то голосъ, прерывая его сонъ, который продолжался нсколько часовъ, показавшихся ему минутами, и чья-то- рука стала довольно безцеремонно толкать его.
Молодой человкъ посмотрлъ на сосднюю кровать, изъ которой высунулась рука, а за нею поднялось туловище, которое было слишкомъ массивно, чтобы принадлежать одному изъ двухъ прелестныхъ созданій.
— Двушки ни за что не хотли идти на верхъ. По настоящему я долженъ былъ предвидть это. Между тмъ граждане наши положили приставить къ теб караулъ. Чтобы избжать этого, я самъ легъ около тебя. Однако поторопись, намъ предстоятъ маленькая прогулка въ тридцать или сорокъ миль, которая займетъ у насъ не мало времени.
— Туалетъ мой готовъ, отвчалъ британецъ.
— Доброе утро любезный Годжесъ, привтствовала его хозяйка, которая съ дочерьми ожидала обоихъ съ завтракомъ. Прежде всего одньтесь по тепле и не спшите. Вотъ пара чулокъ и башмаковъ, которые пригодятся вамъ на холодномъ ночномъ воздух. У Китти и Мери найдете остальное.
Китти держала въ рукахъ шерстяное одяло, а Мери возилась съ шляпкой своего отца.
— Это что такое опять? спросилъ сквайръ.
— Да вдь теб какъ маіору, нуженъ султанъ. Она у всхъ куръ и птуховъ выщипала перья. А вы любезный Годжесъ, продолжала она, не забывайте насъ и не унывайте тамъ. Кто бы ни взглянулъ на васъ, ни какъ не подумаетъ о васъ ничего дурного. Только не позволяйте тамъ дурачить себя. Они нисколько не лучше васъ, хоть и гордятся и чванятся, потомучто богаты. А если вамъ удастся освободиться, и вамъ не повезетъ въ старой Англіи, то проходите къ намъ. Раскаиваться не будете.
Добрая хозяйка смотрла ему при этомъ въ лицо так ласково, что нашему юнош стало тяжело прощаться.
— Слушай, малый, что она теб говорятъ, сказалъ сквайръ, она многое испытала и, право, не посовтуетъ тсб дурного.
— А вотъ Мери написала къ своему брату, который у мистера Паркера, надзирателемъ плантаціи. Оно ни въ какомъ случа не повредитъ. Но ты отчего не шь, замтила хозяйка.
Молодой человкъ на скоро проглотилъ нсколько кусковъ и потомъ всталъ, чтобы послдовать за нетерпливо ожидавшимъ его сквайромъ. Миссъ Китти накинула на него шерстяное одяло, и миссъ Мерн надла ему на руки перчатки. Невольно онъ вспомнилъ Розу и индіанку, но при этомъ сравненіи об миссъ конечно остались въ наклад.
— И еще разъ повторяю, сказала хозяйка, будь добръ и веселъ, и по глазомъ твоимъ увидятъ, что ты не тотъ, за кого тебя принимаютъ эти дураки.
— Тише, тише, старая баба! сказалъ сквайръ, выпроваживая своего гостя за дверь, чтобы какъ можно скоре избавиться отъ дальнйшихъ комплиментовъ.
На улиц было все также весело п шумно. Изъ обоихъ кабаковъ слышались гнусливые звуки скрипокъ, а стрльба въ свчи теперь только была въ самомъ разгар. Шумъ однако утихъ, когда подвели верховыхъ лошадей, и вс эти Томы, Сэмы, Исааки, Дики, Бены и Вилли, шагая и спотыкаясь, стали подходить къ нашимъ путешественникамъ, чтобы проститься съ своимъ маіоромъ.
— Припрячьте-ка часть своихъ фипсовъ и левисоъ, закричалъ имъ послдній, едва пробиваясь съ обоими своими спутниками, и съ помощію локтей, сквозь густую толпу.
— Нтъ надобности, отвчали ему веселые питухи, они остаются въ нашей же стран.
— Вотъ они каковы, сказалъ сквайръ, входя съ своими двумя спутниками на паромъ, который долженъ былъ перевезтъ ихъ черезъ Атчафилаіа, какъ будто у кошельковъ ихъ и дна нтъ, упруги какъ орховое дерево, и грубы какъ медвди, но при всемъ этомъ превосходные люди. Вотъ теперь, какъ ты видишь, они и грубы, и неотесаны, а дай-ка пройдти лтъ десять, и если они тогда не будутъ также ошлифованы, какъ любой джентльменъ, то назови меня чмъ хочешь. Посмотрлъ бы ты на нихъ три года тому назадъ, когда я переселился сюда съ рчки Куза, изъ Георгія. Пусть меня сейчасъ повсятъ, если они не были хуже самихъ индйцевъ! Но улучшеніе благосостоянія подйствовало на нихъ удивительнымъ образомъ, и научило ихъ сознавать собственное достоинство. Кто у насъ ничего не иметъ, тотъ ничего и не стоитъ. Какъ ни ничтожны деньги, но пріобртеніе ихъ требуетъ прилежанія, трудолюбія и много нравственной силы, а она у насъ растетъ вмст съ благосостояніемъ, у васъ же, въ старомъ свт, упадаетъ. вмст съ распространяющеюся бдностью. А посмотри-ка на городокъ нашъ, съ его пятнадцатью домами.
Въ немъ на дл было только двнадцать, но сквайръ, хотя во всемъ остальномъ олицетворенная истина, имлъ слабость прихвастнуть немного, когда по его мннію, дло шло о чести родного края.
— Посмотри теперь и приходи опять черезъ десять лтъ, если въ то время не будетъ въ немъ больше сотни домовъ, то назови меня ‘Янки’.
Въ это время они причалили къ другому берегу, гд вс трое сли на своихъ лошадей, на которыхъ мы и оставимъ ихъ пока, а сами предварительно осмотримъ то мсто, куда должна привести ихъ эта ранняя утренняя поздка.

ГЛАВА ХХIІІ.

Чортъ побери одну партію, а бабушка
его — другую, тогда обимъ будетъ хорошо.
Я по ихъ милости перенесу больше, чмъ
могутъ вынести человческія силы.
Шекспиръ.

Мы уже говорили о длинной, широкой, гористой мстности, которая далеко выше устьевъ Миссисипи, вдругъ подымается на значительную высоту и, простираясь на нсколько сотъ миль въ сверу, также внезапно теряется въ обширной низменности, дале эта послдняя, изрдка прерываясь одинокими холмами, опять постепенно возвышается къ сверу. Это-то и есть та страна, которая извстна вроятно и вашимъ читателямъ подъ названіемъ ‘Upland {Гористое, возвышенное мсто.} лваго или восточнаго берега Миссисипи’, которая возвышается наподобіе шанцевъ параллельно рк, и на вершин которой расположенъ главный городъ штата Миссисипи, нсколько меньшихъ городковъ и безчисленное множество плантацій. Не встрчая уже на пути своемъ ни острововъ, ни отмелей, величественная рка медленно катитъ свои воды въ громадномъ русл, нсколько уподобляясь переполненному корыту, изъ котораго она черезъ оба края далеко смотритъ въ глубь страны и какъ бы пренебрегая вешнимъ новымъ приращеніемъ, опять выпускаетъ изъ себя т значительныя водяныя массы, которыми надляетъ ее Арканзасъ и Редриверъ. Какъ разъ около южнаго склона упомянутой возвышенности она прорвала себ одинъ изъ тхъ натуральныхъ стоковъ, которые извстны подъ названіемъ байю (Bayou) и которые часть своихъ водъ, когда он достигли извстной высоты, разными извилинами гонятъ въ морской заливъ и такимъ образамъ препятствуютъ образованію болотъ въ одной изъ самыхъ богатыхъ и плодородныхъ странъ земного пара.
Кровь и потъ той злеполучной расы, которой суждено въ этой стран сять, но не пожинать, привели берега, какъ главной рки, такъ и байю, или естественнаго отводного канала, въ такое цвтущее состояніе, какое едва ли бы кто предполагалъ встртить въ то время по ту сторону аллеганскихъ горъ и которое посл печальныхъ пустынь, простирающихся на тысячи миль вдоль ркъ Огіо и Миссисипи, представляетъ взорамъ одинъ изъ прелестнйшихъ оазисовъ цивилизаціи. Здсь, правда, не видно тхъ постоянно смняющихся картинъ природы, которыя на свер такъ восхищаютъ путешественника, тхъ группъ изъ скалъ и ущелій, холмовъ и долинъ, которыя, какъ свтъ и тнь, придаютъ мстности настоящій ея характеръ, но недостатокъ красотъ свера съ избыткомъ замняется здсь величіемъ природы, которая увлекаетъ въ безпредльность взоръ созерцателя. На этомъ мст рка протекла уже боле четырехъ тысячъ миль и на всемъ этомъ пространств, долина опускалась все ниже и ниже, изъ нея выглядывали группы деревъ, которыя все еще далеко выдавались надъ этимъ природнымъ валомъ, вышиною боле ста футовъ, и, въ своемъ великолпномъ смшеніи цвтовъ, далеко оставляли за собою растительный міръ свера.
Непосредственно къ крутому глиняному валу этой возвышенности прислонялся городокъ, въ то время еще въ начал своего происхожденія, домики его слишкомъ скромные для этой роскошной природы, представляли довольно странный контрастъ съ помстьями и дачами, выглядывавшими изъ-за безчисленныхъ группъ тропическихъ деревъ и растенія. Еще боле странными казались нкоторыя постройки, которыя, при вход въ байю, сооружены были съ поспшностію, отличающею всякое начинаніе американскаго колониста. Это были повидимому большіе запасные магазины, сколоченные изъ бревенъ и досокъ, а передъ воротами одного изъ нихъ былъ расположенъ караульный постъ. Въ нкоторомъ отдаленіи видно было нсколько меньшихъ строеній, и между ними дв харчевни изъ которыхъ одна, довольно приличная и съ часовымъ у дверей, расчитывала вроятно на боле знатныхъ гостей, и повидимому не даромъ носила названіе гостинницы. Вся передняя часть ландшафта была усяна клочками нечистой хлопчатой бумаги, которые, уподобляясь грязнымъ комкамъ снга, обращали здсь повидиному на себя столько же вниманія, сколько послдніе на свер. Но эти признаки подвижной дятельности относились, казалось, къ прошедшему времени, въ настоящую же минуту во всей окрестности царствовала печальная, мрачная тишина, по временамъ прерываемая боемъ двухъ барабановъ и пронзительнымъ звукомъ столькихъ же флейтъ.
По тому направленію откуда раздавались барабаны и флейты, на берегу байю, со стороны возвышенности, можно было видть довольно многочисленный отрядъ, онъ производилъ разныя эволюціи, съ такою медленностью и неповоротливостью, что съ перваго взгляда можно было узнать въ нихъ новичковъ въ благородномъ военномъ искуств, которымъ военная жизнь приходится не совсмъ по нраву. Эта медленность и неповоротливость обучавшихся были можетъ быть и естественны, но повременамъ въ нихъ выражалось какое-то дерзкое упрямство, которое повидимому съ негодованіемъ повиновалось произнесенной команд. Тмъ не мене здсь не видно было и слдовъ той пестроты въ толп, того неукротимаго самоволія, которыя мы замтили въ опелюзскомъ ополченіи, здсь напротивъ господствовала невозмутимая важность и какая-то формальная, натянутая и, если можно такъ выразиться, самостоятельная дисциплина. Видно было что команда, сформированная уже съ нкотораго времени, заботилась сама о своемъ обученіи, хотя оно и не совсмъ приходилось ей понутру. И по наружному виду она отличалась отъ разнопестрыхъ жителей упомянутаго городка, одтыхъ большею частію въ платье изъ самодльныхъ матеріаловъ. Они были въ числ пятисотъ или около шестисотъ человкъ, вс одты хорошо, а многіе даже изящно: молодые офицеры въ богатыхъ мундирахъ, а боле пожилые въ партикулярныхъ платьяхъ, отличаясь отъ рядовыхъ только шпагами, красными шолковыми шарфами и султанами на шляпахъ, большая часть изъ нихъ была вооружена мушкетами, а нкоторые взводы штуцерами или, такъ называемыми, рифлями. На заднемъ план стояло нсколько негровъ, держа подъ уздцы запасныхъ лошадей.
Но боле всего, какъ мы уже замтили, поражала зрителя важность и мрачная тишина, съ которыми выполнялись вс движенія. Кром отрывистыхъ, почти глухихъ командныхъ слов, не слышно было ни звука, ни выговора, офицеры или не замчали частыхъ промаховъ, или если случалось замтить, то длали это съ такою снисходительностью, которая показывала, что первымъ закономъ между ними была умренность. Только нкоторые изъ младшихъ офицеровъ, туго затянутые въ мундиры, въ золотыхъ эполетахъ и богато украшенныхъ киверахъ, выражали свое нетерпніе частыми ‘dotes’, на которыя впрочемъ, не обращали вниманія ни старшіе, ни команда.
По временамъ, посл выполненія какого нибудь наступленія или ретирады, баталіонъ останавливался, тогда призывали негровъ и женщинъ, стоявшихъ за фронтомъ, съ корзинами въ рукахъ: и повелвающіе и повинующіеся братски закусывали вмст, потомъ, отправивши закуски, становились опять въ ряды шеренги, съ тмъ чтобы начать съизнова.
Команда и офицеры, повидимому, какъ нельзя лучше гармонировали другъ съ другомъ.
Уже съ нкотораго времени на рк, нсколько ниже того мста поднимался пароходъ, онъ направлялся къ байю въ то самое время, когда баталіонъ тронулся съ мста, чтобы произвесть нападеніе, которое должно было отвести его на значительное разстояніе отъ баію, къ самому городку. Подошедши къ городку, баталіонъ остановился, сдлалъ на лво-кругомъ, и сталъ ретироваться къ берегу рки, гд на разстояніи нсколькихъ сотъ шаговъ отъ парохода, выстроился въ каре. Маневръ этотъ удался довольно хороню, покрайней мр, гораздо лучше всхъ предшествовавшихъ.
Пароходъ между тмъ вошолъ въ байю и пассажиры устремились по доскамъ на берегъ. Множество мущинъ, женщинъ и дтей спшило съ корабля, какъ будто ихъ кто гналъ оттуда. На лицахъ женщинъ видны были страхъ и поспшность, а въ мущинахъ замтно было какое-то разстройство, все это вмст имло видъ бгства. Ополченцы молча наблюдали за прибывшими на пароход.
— Генералъ Билловъ! отозвался какой-то рядовой, изъ середины каре, къ одному изъ сидвшихъ верхомъ офицеровъ, вотъ эти несутъ съ собою, кажется, не радостныя всти. Если вы не прочь, то мы сперва выслушаемъ, что они намъ скажутъ.
Генералъ переговорилъ нсколько словъ съ своими офицерами, и потомъ отвчалъ:
— Пожалуй, сегодня мы отдохнемъ, граждане, и послушаемъ, что происходитъ у нихъ тамъ внизу.
Онъ скомандовалъ ‘вольно’ и барабаны ударили отбой. Штабъ-офицеры слзли съ лошадей и собрались въ кучу, къ которой подошли и рядовые, а также нкоторые изъ вышедшихъ на берегъ. Въ числ послднихъ къ групп подошолъ мущина высокого роста и почтенной наружности, въ коричневомъ сюртук, а за нимъ, въ нкоторомъ отдаленіи другой, нсколько моложе, жъ капитанскомъ мундир линейныхъ войскъ. Ужь первыя привтствія новоприбывшихъ произвели смятеніе между ополченцами, озадаченные, они сначала не могли произнесть ни слова, но потомъ послышался говоръ, мало по малу перешедшій въ ропотъ негодованія, въ которомъ можно было различить слова: ‘Down with the tyrant’ {Долой тирана.}. Вс однако удерживали себя въ границахъ, и въ безпокойномъ напряженіи смотрли на высокого мущину, къ которому пошли на встрчу вс офицеры. Особенное уваженіе, съ какимъ они, и впереди ихъ генералъ, встртили новоприбывшаго, показывало важность и значеніе этого лица, пожимая протягиваемыя къ нему руки штабъ-офицеровъ, онъ на привтствіе остальныхъ отвчалъ поклономъ.
Нсколько времени, не говоря ни слова, онъ стоялъ передъ генераловъ, который съ своей стороны смотрлъ на него молча и многозначительно, какъ будто желая вычитать что-то на его лиц. Вдругъ новоприбывшій шепнулъ ему на ухо нсколько словъ, которыя заставили генерала вздрогнуть, при этомъ на лиц его выразилось крайнее негодованіе.
Пока роковыя слова переходили изъ устъ въ уста, въ кругу не мене потрясенныхъ офицеровъ, молодой линейный капитанъ усплъ подойти къ групп.
— Генералъ Билловъ! произнесъ онъ, подошедши къ начальнику милиціи и отдавая ему честь.
— Капитанъ Перси! отвчалъ послдній.
На устахъ молодого офицера все еще играла насмшливая улыбка, которая относилась вроятно къ нсколько странной манер отпускать баталіонъ съ ученья, но скоро онъ оправился и передалъ милиціонному генералу запечатанный пакетъ. Нкоторые изъ офицеровъ получили также письма и пакеты, содержаніе которыхъ, судя по выраженію лицъ, было далеко не пріятно.
— Полковникъ Паркеръ! сказалъ капитанъ, обратившись къ офицеру, стоявшему ближе другихъ къ генералу. Вы меня, право, очень пріятно удивили, а вроятно также и генерала.
— Онъ впрочемъ, сколько я вижу, не очень обрадованъ, замтилъ Паркеръ, пробгая глазами депеши.
— О, это уладится, отвчалъ капитанъ улыбаясь, поврьте тамъ внизу ихъ сдлаютъ нсколько послушне.
— Вы думаете, капитанъ? спросилъ полковникъ.
— Да, думаю, отвчалъ линейный офицеръ, и отъ этого служба только выиграетъ.
— А мы проиграемъ, замтилъ полковникъ. Мы довольны и настоящимъ порядкомъ вещей, а если они тамъ внизу не согласны съ этимъ, то поврьте, что и намъ многое кажется вовсе недостойнымъ одобренія.
Слдствіемъ этого замчанія было внезапное, напряженное молчаніе, сопровождаемое кашлемъ, происхожденіе которого не столько слдовало приписать какому нибудь разстройству легкихъ, сколько ненормальному отношенію офицера линейныхъ войскъ къ старшему его по чину полковнику милиціи.
— Джентльмены! произнесъ генералъ, прочитавшій депешу,— главнокомандующій отдалъ мн приказъ, присоединиться къ нему тотчасъ же съ этимъ баталіономь, не дожидаясь тхъ, которые находятся по ту сторону Миссисипи. Васъ, продолжалъ онъ, обратившись къ капитану,— генералъ назначаетъ начальникомъ депо и поручаетъ надзоръ за обученіемъ войскъ, которые идутъ за нами.
Онъ остановился и сталъ съ жаромъ совтоваться съ окружающими его штабъ и оберъ-офицерами. Немного погодя, онъ продолжалъ, обратившись къ капитану:
— Что касается перваго пункта, то я въ эту минуту тмъ мене могу объявить вамъ свое ршеніе, что оно зависитъ отъ мннія почтенныхъ моихъ согражданъ, но завтра утромъ вы его узнаете. Что же касается вашего начальствованія, то вамъ завтра же передадутъ депо, т. е. триста мушкетовъ и пять тысячъ патроновъ, остальное все — собственность края и гражданъ. Само собою разумется, что если вы останетесь здсь для обученія войскъ, вы въ качеств капитана должны будете исправлять должность адъютанта при штабъ-офицер милиціи, которому придется здсь быть въ то время.
Лицо молодого человка, на которомъ играла тонкая, едва замтная улыбка, поблднло немного и губы судорожно сжались. Наконецъ онъ не выдержалъ.
— Генералъ Билловъ! вскричалъ онъ. Такъ ли я васъ понимаю? Вы хотите сперва посовтоваться, слдуетъ ли повиноваться приказаніямъ генерала тогда, какъ непріятель находится въ двадцати миляхъ отъ главнаго города?
— Я надюсь, что капитанъ Перси не выйдетъ изъ границъ данныхъ ему порученій въ присутствіи офицеровъ, выбранныхъ, правда, только съ утвержденіи ныншней государственной конституціи.
Послднія слова были произнесены тономъ, составлявшимъ середину между дкой ироніею и холодною строгостью.
— Которая впрочемъ отмнена, сказалъ капитанъ, съ саркастическою улыбкой.
— За что тотъ, кто ее отмнитъ, будетъ подвергнутъ отвтственности, отвчалъ генералъ сухо.
Молодой офицеръ быстро отошолъ въ сторону.
Краткій разговоръ, сейчасъ переданный нами, происходилъ въ томъ рзкомъ, ршительномъ тон, въ которомъ обнаруживалось крайне раздраженное состояніе духа разговаривавшихъ, которые еще на столько владли собою, чтобы не выходить изъ предловъ приличія. Волненіе это постепенно усиливалось и сдлалось всеобщимъ. Хотя ни у одного изъ окружавшихъ не сорвалось съ языка ни одобренія, ни порицанія, но на всхъ лицахъ видна была сдержанная злоба, которая выражалась только ропотомъ въ отдльныхъ группахъ ополченцевъ, стоявшихъ въ сторон. Офицеры составили кружокъ около новоприбывшаго, и вели съ нимъ серьезный разговоръ, потомъ они вмст съ нимъ отправились къ пароходу, на который вступилъ незнакомецъ и поплылъ дальше. Ополченцы все еще стояли въ группахъ и разговаривали, то другъ съ другомъ, то съ офицерами. Наконецъ одинъ изъ штабъ-офицеровъ, котораго вс называли полковникомъ, вошолъ въ середину толпы, и произнесъ нсколько словъ, посл чего она разошлась. Офицеры собирались сдлать тоже самое, но ихъ удержало явленіе, которое все боле и боле стало приковывать къ себ всеобщее вниманіе.
Еще прежде чмъ баталіонъ началъ свое наступательное движеніе противъ городка, съ противоположнаго берега отчалили дв лодки, изъ коихъ одна была, казалось, въ нершимости, какое принять ей направленіе. Она поворачивала то вверхъ, то внизъ по теченію, но наконецъ направилась поперегъ рки, прямо къ байю. Судя по синимъ суконнымъ и краснымъ фланелевымъ курткамъ, въ ней сидли матросы, но нкоторые изъ нихъ были одты нсколько лучше, изъ этихъ послднихъ одинъ довольно долго разсматривалъ сквозь подзорную трубку берегъ байю. Въ ту самую минуту, когда офицеры намрены были разойтиться, вниманіе ихъ устремилось на странныхъ пришельцевъ, которые въ числ двнадцати или больше человкъ, стали приближаться въ это время къ берегу. У нкоторыхъ головы были обвязаны платками, у другихъ руки въ повязкахъ, наконецъ у третьихъ на лицахъ были налплены большіе пластыри. Сколько можно было замтить, это были иностранцы, а судя по искривленнымъ и смущоннымъ лицамъ бураго, жолтаго и чернаго цвта, они принадлежали далеко не къ порядочному обществу. Какъ-бы желая избжать наблюденій, они обратились спинами къ байю. Генералъ сдлалъ знакъ одному изъ офицеровъ, который тотчасъ же пошолъ къ нимъ на встрчу.
Лодка была уже близко къ берегу, но лишь только подозрительные пришельцы замтили движеніе посланнаго офицера, они довернули въ байю и быстро стали грестъ внизъ по теченію. Вдругъ лодка причалила къ берегу, одинъ изъ одтыхъ боле прилично вышелъ на берегъ, и пошолъ на встрчу къ линейному капитану, который въ эту минуту выходилъ изъ воротъ караульни. Онъ слегка и по военному поклонился капитану, вручилъ ему бумагу и поклонившись еще разъ, поспшилъ опять къ оставшимся въ лодк товарищамъ. Черезъ нсколько времени они вышли на берегъ и вскарабкавшись на крутизну, направились къ городку.
Капитанъ смотрлъ попеременно то на этихъ странныхъ людей, то на бумагу, а потомъ подошолъ къ офицерамъ.
— Что это за люди? спросилъ генералъ, видимо разстроенный.
Капитанъ передалъ ему бумагу.
— Прочтите, генералъ, я едва врю глазамъ своимъ: пропускной билетъ, выданный мексиканскимъ правительствомъ на имя Армана, Морео, Бернардена, Кордона, и пр. колонистовъ Накогдачеса, и засвидтельствованный нашимъ главнокомандующимъ.
— Спросили ли вы о мст назначенія этихъ людей?
Капитанъ пожалъ плечами.
— Мсто ихъ назначенія — главный городъ, а дальнйшее, отвчалъ мн этотъ человкъ, извстно главнокомандующему. Дйствительно, это — въ высшей степени подозрительная сволочь и какъ видно, очень хорошо знакомая съ мстностію.
— А, мистеръ Билловъ и Баровъ! какъ поживаете? Душевно радъ видться съ вами! Славно! Какъ великолпно идуть къ вамъ ваши султаны! проговорилъ грубый, растянутый голосъ нашего сквайра Копленда, который въ ту минуту вышелъ на берегъ изъ другой лодки, вмст съ своими спутниками и лошадьми и передалъ послднихъ стоявшему вблизи негру. На его круглой, измятой квакерской шляп съ широкими полями торчалъ знакомый намъ султанъ, но во всемъ остальномъ онъ почти безъ измненія сохранилъ прежній свой костюмъ, описанный нами при начал этого разсказа.
— Джентльмены! продолжалъ онъ полуважно и полусмясь,— вы теперь видите передъ собою маіора Копленда. Завтра вступитъ сюда мой баталіонъ.
— Добро пожаловать, маіоръ! сказали генералъ и вс офицеры, съ такимъ серьезнымъ видомъ, будто желали этимъ удержать нсколько докучливую словоохотность своего новаго товарища.
— А вотъ этихъ, продолжалъ маіоръ, не понявшій или не хотвшій понять намека, вы чего добраго примите за моихъ адъютантовъ. Но одного вы знаете, это Дикъ Блумъ, коммисаръ нашего графства, а другой, — онъ указалъ на британца,— это я и самъ не знаю, что сказать.
— Въ такомъ случа я помогу вамъ, перебилъ его британецъ, который сталъ терять терпніе при такомъ странномъ поведеніи сквайра. Я англичанинъ, мичманъ на фрегат его величества ‘Громомосецъ’,— англичанинъ, котораго злая судьба разлучила съ его товарищами. Прошу васъ о скорйшемъ разслдованіи и донесеніи въ вашу главную квартиру.
Генералъ бросилъ бглый взглядъ на британца, и потомъ сталъ просматривать врученный ему сквайромъ протоколъ. Еще разъ онъ взглянулъ на юношу, и потомъ передалъ бумагу капитану.
— Это по вашей части, капитанъ Перси, сдлайте нужныя распоряженія.
Молодой офицеръ также измриль юношу испытующимъ взглядомъ и прочитавши бумагу, позвалъ ординарца.
— Посадить этого молодого человка подъ строгій арестъ. Къ двери приставить часового съ заряженнымъ ружьемъ. Всякій входъ къ нему строго запретить.
— Я право не знаю, кто подозрительне: этотъ ли такъ называемый шпіонъ или вонъ т странные люди, которые у насъ передъ самымъ носомъ даютъ тягу, сказалъ генералъ посл нкотораго молчанія.
Нашъ сквайръ совершенно спокойно смотрлъ на распоряженія линейнаго офицера. Потомъ онъ обратился къ генералу.
— Ну, этотъ пока припрятанъ, пробурчалъ онъ.— По что у васъ за видъ, генералъ Билловъ и полковникъ Паркеръ? Вы такъ разстроены, теперь только замчаю.
— У насъ есть на го причины, сквайръ, отвчалъ первый. Вы очень кстати подъхали къ предстоящей борьб. Вы услышите.
— Уже не тотъ ли внизу? Я у себя тамъ слышалъ что-то такое. Да, чего нибудь да будетъ стоить выгнать изъ него бса. Ну, что касается моихъ сорванцовъ, то съ ними онъ поневол будетъ обходиться кротко, они и до сихъ поръ полукони полуаллигаторы, да еще и хуже. Да вотъ не дальше какъ вчера они надлали у меня проказъ: сижу я какъ разъ за завтракомъ, какъ вдругъ толпа эта бросилась на мой домъ и едва не опрокинула его. Я не понималъ въ чемъ дло, но тутъ подошли Джое Друмъ и Сэмъ Слэбъ, и насильно хотятъ сдлать шпіона изъ этого малаго. Такого славнаго молодца! Я ужь собирался было смотрть на него сквозь пальцы, а тугъ, какъ на грхъ, когда мы сидли за столомъ, онъ что-то сталъ плести о Токеа, а какъ моя-то вспомнила о блой Роз,— вдь вы, полковникъ Паркеръ, знаете блую Розу, о которой я вамъ такъ часто разсказывалъ,— такъ онъ такъ покраснлъ, какъ индйскій птухъ подъ клювомъ. Я подумалъ: тутъ что побудь да не такъ, дай-ка возьму его съ собой. Вы знаете Токеа, который пятнадцать лтъ тому назадъ надлалъ намъ стильно хлопотъ.
— Токеа начальникъ Оконіевъ?
— Тотъ самый, продолжалъ сквайръ. Я какъ то случайно назвалъ его по имени, такъ онъ вдругъ ляпнулъ: Токеа? вы знаете его? А когда мистрисъ Коплендъ назвала блую Розу, о которой я вамъ разсказывалъ…
— Однако, любезный міаюръ, это обстоятельство очень важно, а объ немъ вовсе не упоминается въ протокол, сказалъ генералъ съ упрекомъ.
— Да, дуракъ бы онъ былъ, если бы разсказывалъ вамъ подобныя вещи, отвчалъ словоохотный сквайръ, у меня такъ полна была голова, что я просилъ его, чтобы онъ самъ сочинилъ эту дрянь.
Офицеры значительно посмотрли другъ на друга.
— Признаюсь, сквайръ, сказалъ генералъ, вы умете облегчать свои обязанности по служб! Слыханное ли дло, чтобы шпіонъ составлялъ свой собственный протоколъ! Какъ это вы могли такъ компрометировать и себя и насъ?
Сквайръ почесалъ у себя за ухомъ.
— Damn it, you are right {Чертъ побери, вы правы.}.
— Да, и безъ того, сказалъ капитанъ съ нкоторымъ пренебреженіемъ,— слдуетъ составить протоколъ по всей форм, и препроводить его въ главную квартиру. Позвольте спросить когда вамъ угодно будетъ назначить время для этого?
— Черезъ полъ-часа, отвчалъ генералъ.
Капитанъ поклонился и ушолъ.
Офицеры между тмъ подошли къ гостинниц, расположенной по прямой линіи съ тмъ мстомъ, куда направилась подозрительная толпа. Она, казалось, очень спшила и намрена была достигнуть городка раньше прибытія офицеровъ, но по медленности раненыхъ, которые только съ трудомъ могли подвигаться впередъ, шайка эта очутилась въ извилинахъ дороги какъ разъ между офицерами и ординарцемъ, который велъ плнника. Послдній обратилъ на себя вниманіе новоприбывшихъ. Они стали присматриваться къ нему, но едва только увидлъ его передній изъ нихъ, какъ вдругъ въ смущеніи повернулся къ нему спиною.
Британецъ быстро отскочилъ въ сторону, впился глазами въ этого человка, и только что собирался броситься къ нему, какъ ординарецъ не совсмъ нжно схватилъ его за руку и сдлалъ ему знакъ, чтобы онъ шолъ впередъ.
— Стой! вскричалъ юноша, я знаю этого человка!
— Можетъ быть, сухо отвчалъ ординарецъ, однако впередъ!
— Пустите меня, вскричалъ тотъ. Это морской разбойникъ.
— Морской разбойникъ? сказалъ ополченецъ, въ одинъ прыжокъ хватившій опять молодого человка. Если вы у меня еще разъ сдлаете такой скачокъ, то я васъ на рукахъ отнесу въ вашу клтку, но за то кости ваши будутъ это помнить цлую недлю. Британецъ говоритъ, продолжалъ онъ, обратившись къ ффицерамъ, что вотъ тотъ человкъ — морской разбойникъ.
— Исполняйте данное вамъ приказаніе, сказалъ генералъ, не удостоивъ ихъ взгляда.
Юноша немного поблднлъ, а ординарецъ заставилъ его продолжать путь вторичнымъ грубымъ ‘впередъ’!
— А вы? спросилъ генералъ, обратившись къ новоприбывшимъ. Одинъ изъ нихъ вышелъ впередъ, лицо его до половины было обвязано платкомъ, а отъ другой половины, покрытой огромнымъ пластыремъ, виденъ былъ только срый глазъ. Непринужденно и съ какимъ то самодовольствомъ онъ поклонился ффицерамъ.
— Кажется, началъ онъ, я имю честь видть передъ собою офицеровъ милиціи, которые приготовляются къ бою тамъ внизу. Если вы, какъ я надюсь, отправитесь туда завтра, то мы будемъ имть удовольствіе сопутствовать вамъ.
— Вы очень любезны отвчалъ генералъ.
— И не застнчивы,— замтилъ сквайръ.
Полковникъ не сказалъ ни слова.
— Мы также продолжалъ незнакомецъ легкимъ обязательнымъ тономъ, намрены принести свою лепту на алтарь страны свободы, счастливаго убжища усталыхъ, и преслдуемыхъ тираническимъ произволомъ. Кто для высочайшаго земного блага не пожертвуетъ тмъ, что для него всего дороже на свт?
— Вы очень щедры на свое дорогое, сухо замтилъ генералъ. Обыкновенно не такъ то легко бросаютъ то, что иметъ еще нкоторую цну.
— Конечно нтъ, отвчалъ незнакомецъ, но трусъ тотъ, кто не проникнутъ жаромъ въ то время, когда вспыхнуло пламя свободы.
— Однако лучше бы вы пылали для своей собственной страны, а намъ самимъ предоставили бы заботу о нашей, сказалъ генералъ. Во всякомъ случа ваша Мексика сама больше нуждается въ вашихъ душахъ, пылающихъ огнемъ свободы.
— Мы слишкомъ горды для того, чтобы служить подъ начальствомъ поповъ, отвчалъ иностранецъ, мы предложили свои услуги тамъ, гд можно пріобрсть славу.
— Для васъ можетъ быть, но не для насъ, замтилъ генералъ съ видимымъ презрніемъ,
Незнакомецъ отступилъ съ гордостью.
— Но какъ же это вы, спросилъ генералъ, устремивъ на него проницательный взглядъ, будучи ранены отправились такъ далеко, чтобы на чужой служб искать себ новыхъ ранъ?
— Встртившаяся съ вами толпа Осаговъ дорого поплатилась за эти раны. Впрочемъ мы не совсмъ чужіе, имя уже въ продолженіи нсколькихъ лтъ постоянныя сношенія съ главнымъ городомъ, мы и теперь веземъ съ собою продукты съ нашихъ плантацій, но они остались назади.
— А вотъ этотъ, сказалъ полковникъ, уже нсколько времени пристально всматривавшійся въ авантюристовъ, къ которымъ онъ подошолъ въ эту минуту и схвативъ одного изъ нихъ, вытащилъ его впередъ несмотря на вс сопротивленія. Этотъ также пришолъ за тмъ, чтобы привести свою лепту на алтарь страны свободы?
При этихъ словахъ онъ сбилъ съ головы его шапку, а вмст съ нею упала со лба и повязка.
— Клянусь Іинго! Это быть нашъ Помпей, который удрать отъ масса Джонъ изъ города, захихикалъ негръ полковника, стоявшій нсколько въ сторон съ лошадьми.
— Помпей не знать масса, Помпей мексиканецъ, нтъ никакого дла до масса кричалъ бглый негръ.
— Ты меня узнаешь! сказалъ полковникъ.— Ординарецъ! возьмите пока этого человка, а для предосторожности надньте на него кандалы и ошейникъ.
— Вы останетесь здсь! сказалъ генералъ повелительнымъ тономъ, обратившись къ авантюристу, который равнодушно и нисколько не теряя присутствія духа, смотрлъ, какъ брали его чернаго товарища.
— Это останется на вашей отвтственности, господинъ офицеръ! отвчалъ онъ.— Намъ приказано отправиться немедленно въ главную квартиру.
— Лекарь васъ осмотритъ, и если окажется, что вы дйствительно ранены, то вы можете себ выбрать временное мстопребываніе, если же нтъ, то тюрьма будетъ вашемъ жилищемъ..
— Господинъ офицеръ!.. гордо произнесъ незнакомецъ.
— Не безпокойтесь о дальнйшемъ! холодно возразилъ генералъ, — главнокомандующему будетъ послано извстіе о вашемъ прибытіи, а объ остальномъ вы узнаете посл. Мародеръ, подошолъ нсколько ближе и хотлъ повидимому сказать кое-что, но генералъ повернулся къ нему спиною и, вмст съ своими провожатыми, направился къ гостинниц. Небольшой отрядъ ополченцевъ, вышедшій изъ караульнаго дома, принялъ эту шайку въ свое распоряженіе и отвелъ ее въ караульню.

ГЛАВА XXIV.

Это живая кукольная комедія. Теперь я
поврю, что существуютъ единороги, что
въ Аравіи есть извстное дерево, тронъ
Феникса, который царствуетъ тамъ и по
настоящую минуту.
Шекспиръ.

Ночь уже наступила, когда наши три офицера милиціи, вмст съ линейнымъ капитаномъ, вышли изъ гостинницы, и направились по дорог вдоль байю, въ томъ же мрачномъ настроеніи, въ какомъ они шли передъ тмъ въ гостинницу. Нсколько времени они продолжали идти впередъ, не говоря ни слова. Наконецъ сквайръ прервалъ молчаніе.
— Клянусь всми небесными силами! еслибы кто-нибудь сказалъ мн это два дня тому назадъ, то я назвалъ бы его сумашедшимъ. Такъ стало быть онъ проснулся и у васъ, этотъ промятый духъ самовластія, и дураку этому захотлось еще за старости лтъ разыграть роль Бани. А его кентукійцы и тенесцы радуются и торжествуютъ.
— Этого-то я не знаю, онъ, правда, пьетъ съ ними, какъ истинный демократъ, но въ остальномъ я сомнваюсь! отвчалъ генералъ.
— Такъ далъ на прямикъ замтить нашему законодательному собранію, чтобы оно убиралось, вмст съ сенатомъ? что они только мшаютъ ему?
— Да, что-то въ этомъ род.
— А когда они не хотли понять грубаго намека, то заперъ дверь правительственнаго дома и, какъ тотъ старый квакеръ, спряталъ ключъ въ карманъ?
Генералъ кивнулъ головою,:
— И судья, который освободилъ изъ тюрьмы мастера… какъ бишь его? долженъ былъ самъ отправиться на его мсто?
— За это, возразилъ полковникъ, онъ во всякомъ случа дорого поплатится. Но самое главное ему вроятно сойдетъ съ рукъ, а этого-то я и боюсь, особенно если ему удастся отразить нападеніе на главный городъ.
— Какъ такъ? спросилъ сквайръ.
— Неужели вы этого не видите? отвчалъ полковникъ.— Неужели вы думаете, что толпа упоенная побдой будетъ думать о томъ, чтобы его судить и наказывать, если онъ возьметъ верхъ надъ непріятелемъ? Или вы полагаете, что боле умренные ршатся потребовать его къ отвту и подвергнуть себя обвиненію въ гнусной неблагодарности? Къ сожалнію наше народное тщеславіе въ этомъ отношеніи не далеко ушло впередъ отъ суетности стараго свта. И у насъ побда вызоветъ такіе же безумные восторги, какъ по ту сторону моря.
— Ну, полковникъ, по правд сказать, я и самъ бы обрадовался и посмотрлъ бы на кое-что сквозь пальцы, еслибъ онъ только выколотилъ хорошенько, эти красные мундиры.
— Да, да, любезный сквайръ! сказалъ полковникъ, трепля его по плечу,— вы умный человкъ, и думаете о благ страны не хуже всякаго другого, но при всемъ вашемъ добромъ желаніи вы только помогли бы вамъ еще глубже, погрязнуть въ тин! а почему? потому, что затронута именно та струна вашего патріотизма, которая у васъ слабе всхъ прочихъ.
— Однако, чортъ возьми! прервалъ его сквайръ,— вдь не можемъ же мы желать, и даже содйствовать тому, чтобы насъ поколотили, и чтобы непріятель зажегъ дома у насъ надъ головами, чтобы онъ нашихъ женъ и дочерей… вдь это было бы хуже янковъ, т по крайней мр улизнули подъ благовидными предлогами.
— Да кто же этого желаетъ? отвчалъ полковникъ.— Что касается до меня, мое намреніе твердо и неизмнно. Мое имущество мн также дорого, какъ и всякому другому, потомучто это дло рукъ моихъ. Но я бы скоре хотлъ, чтобы непріятель сжегъ все до тла, нежели видть себя хоть на одну іоту стсненнымъ въ своихъ правахъ. Я содйствовалъ къ возрастанію штата, и хочу оставить своимъ дтямъ свободное наслдство. Мы теперь собрались для того, чтобы воспрепятствовать непріятелю завладть нашею страною, а не съ тмъ, чтобы видть, какъ у насъ похищаютъ кровныя наши права, и позволять, пока мы изгоняемъ одного непріятеля, нанести себ неизцлимую рану другимъ, боле опаснымъ врагомъ, который забываетъ, чмъ онъ обязанъ самому себ и стран своей, и теряетъ голову изъ-за нсколькихъ тысячъ жалкихъ британцевъ.
— Отечество безъ сомннія оцнить ваши усилія! возразилъ капитанъ, едва сдерживая свою ярость, — но, поврьте, необходимо еще кое-что, чтобы съ шестью тысячами ополченцевъ отразить пятнадцать или двадцать тысячъ, лучшаго войска стараго свта. Даже при самомъ быстромъ и единодушномъ дйствіи едва ли мы можемъ надяться одержать побду.
— Вы, капитанъ, возразилъ генералъ, должны сказать: шесть тысячъ человкъ, сражающихся за свой домашній очагъ, за свою родину, за свою свободу. Я хорошо знаю этотъ духъ: онъ непобдимъ. Но не должно желать подавлять его и льстить гордости непріятеля такимъ поступкомъ, который заслуживаетъ презрніе. То, что онъ сдлалъ, можно назвать политическимъ самоубійствомъ.
— Да, это уничтоженіе всякаго законнаго авторитета! перебилъ его полковникъ: соединеніе всхъ властей въ одномъ лиц, диктатура de facto, какъ бы она ни была безвредна въ его рукахъ, но въ другихъ, боле искусныхъ и смлыхъ, диктатура эта можетъ сдлаться опасною.
— Вотъ этого я опять не понимаю! перебилъ его сквайръ. Если онъ сегодня прогонитъ непріятеля отъ главнаго города, то власти завтра же вступятъ въ свои права.
— Кто въ этомъ сомнвается? возразилъ полковникъ.— Но не ясно ли показываетъ такой образъ дйствій, что мы наше свободное государственное устройство и сами признаемъ неудовлетворительнымъ въ дни опасности, когда достаточно появленія пятнадцати или двадцати тысячъ непріятелей, чтобы отмнить его? Этотъ ударъ, нанесенный нашему національному чувству, ничмъ не можетъ быть оправданъ, онъ оставитъ посл себя смертельное нагноеніе и можетъ послужить опаснымъ примромъ въ будущемъ.
— Но вдь онъ уполномоченъ правительствомъ союза, замтилъ капиталъ.
— Старая баба въ Вашингтон напропалую пишетъ и толкуетъ о государственномъ прав, возразилъ сквайръ, но если дойдетъ до дла, то онъ становится гамильтоніанцемъ не хуже стараго Джона, и теряетъ голову, какъ онъ потерялъ ее при Бальтимор. Вы правы, полковникъ, мы долины положить конецъ этому диктаторству, будемъ дйствовать за одно.
— А если непріятель сдлаетъ нападеніе на генерала и одолетъ его? спросилъ капитанъ.
— Тогда генералъ будетъ разбитъ! сухо отвчалъ полковникъ.
— Полковникъ Паркеръ, перебилъ его сквайръ, вы уже опять заходите слишкомъ далеко. Это было бы хуже членовъ Гарфордскаго конвента. Я бы не хотлъ, чтобы меня считали измнникомъ отечества.
— Да и мы не хотимъ этого! отвдалъ полковникъ. Поэтому мнніе мое — составить опредленіе, дожидаться прибытія нашихъ, представить имъ это опредленіе: и потомъ уже отправиться внизъ. Для этого довольно двухъ дней. Впрочемъ, сквайръ, вы свободный человкъ и можете дйствовать, какъ вамъ угодно. Но что касается до меня, намреніе мое, какъ я уже сказалъ, твердо и неизмнно, и я надюсь, что сограждане мои одобрятъ его.
— Подумайте однако, вмшался капитанъ, что тутъ дло идетъ вовсе не о нарушеніи какихъ-нибудь правъ гражданъ, а единственно о временной нейтрализаціи власти, чтобы дйствовать съ большею силою противъ непріятеля.
— Да въ этомъ-то именно и состоитъ все дло! разомъ произнесли вс три офицера.
— А дурной примръ, подаваемый этимъ сопротивленіемъ, въ такое время, когда непріятель стоитъ уже передъ главнымъ городомъ? Вы берете за себя страшную отвтственность.
— Сейчасъ видно, капитанъ, что вы служите въ линейныхъ войскахъ! возразилъ сквайръ. Что касается до моихъ людей, то между ними нтъ ни одного, который не кинулся бы сегодня въ средину непріятелей, но вы не найдете и девяти между пятью стами, которые посл того, что сдлалъ главнокомандующій, послдовали бы за нимъ хоть на шагъ отъ своего дома. Тогда только пойдутъ они за намъ, когда возстановятся законъ и законность дйствій.
— Да! произнесъ генералъ, продолжая идти впередъ, въ глубокомъ размышленіи, — для націею спокойствія и блага страны необходимо, чтобы мы ослабили его насильственныя міры, которыя насъ и нашихъ согражданъ должны лишить вры, въ самихъ себя.
При всей видимой сдержанности и совершенномъ приличіи разговаривающихъ, замты были однако какая-то запальчивость и горечь ощущеній, которыя показывали, какого труда имъ стоило не обнаруживать своего негодованія. Въ особенности молодой линейный офицеръ едва могъ скрыть разыгравшуюся въ немъ досаду и обидчивость. Наконецъ онъ быстро поклонился, собираясь уйдти.
— Вы въ волненіи, капитанъ Перси! сказалъ полковникъ, — что съ вами?
— Что со мною, полковникъ? И вы еще спрашиваете, въ ту самую минуту, когда собираетесь устроить противъ главнокомандующаго оппозицію, которая или предастъ васъ въ руки непріятеля, или принудитъ генерала осуществить свои угрозы?
— Угрозы!— перебилъ его генералъ. Я слышалъ объ его дикомъ объавленіи, когда онъ говорилъ, что перевшалъ, бы членовъ Гарфордскаго конвента, еслибы находился тамъ въ то время. Но еслибы, вмсто трехъ, тысячъ кентукійцевъ, у него было ихъ десять тысячъ, то и тогда мы ни на волосъ не отступимъ отъ признанныхъ нравъ нашихъ. Будьте уврены, капитанъ, мы строго будемъ слдить за его поступками. Какъ посланному отъ кабинета, какъ высшему представителю власти, мы будемъ ему повиноваться, согласно съ требованіями конституціи, но, какъ свободные граждане, мы будемъ противиться ему тамъ, гд онъ захочетъ переступить предлы своей власти, и подвергнемъ его отвтственности, если онъ уже провинился въ чемъ нибудь. Это послднее, какъ истинные мужи, мы намрены исполнить сегодня, несмотря ни на какія его угрозы, и какъ мужи, мы осадимъ его, поставимъ въ предлы законности, и переломимъ его упорство.
— Да, это мы исполнимъ! сказалъ полковникъ. А теперь, капитанъ, если вы согласны отправиться съ нами, чтобы немного подкрпить свои силы, мы вамъ будемъ очень рады. Подкрпленіе будетъ, право, не лишнимъ.
Но капитанъ молча поклонился и ушолъ.
— Прекрасный молодой человкъ, замтилъ полковникъ,— онъ держалъ себя превосходно, но два года службы въ линейныхъ войскахъ свернули ему голову.
— Но зятемъ своимъ я не хотлъ бы его имть! возразилъ сквайръ: — онъ выкроенъ слишкомъ на ново-британскій фасонъ.
— Зато это нравится двушкамъ, замтилъ полковникъ, нсколько смутившись.— Впрочемъ онъ и обязанности свои исполняетъ, и разсуждаетъ, какъ человкъ связанный. Но излишество не вредитъ тамъ, гд есть возможность подрзывать слишкомъ роскошные ростки.
Въ это время три наши офицера подошли къ берегу и остановились противъ загороднаго дома, ярко освщенныя окна котораго просвчивали между кустарниками, на противоположномъ берегу. Они вошли въ лодку, которая ожидала ихъ, перехали на ту сторону и направились къ дому, чтобы освжить и подкрпить себя пищею, а потомъ спокойно и хладнокровно приступить къ совщанію, которое во всякой другой стран стоило бы можетъ быть потоковъ крови или имло бы слдствіемъ ниспроверженіе существующаго порядка, ибо цль этого совщанія была далеко немаловажная и состояла въ томъ, чтобы генералу, котораго высшая исполнительная народная власть сдлала почти диктаторомъ, во только указать должные предлы, по и осудить въ глазахъ всей націи его поведеніе и поступка, осудить въ такую минуту, когда непріятель съ значительнымъ войскомъ проникъ въ страну. Но необыкновенный духъ этой страны до такой степени достоинъ удивленія, и такъ побдоносно выступаетъ впередъ сила разума въ этихъ вчныхъ столкновеніяхъ и дятельности, что даже самыя крайнія опасности не въ силахъ ни сбить съ толку этого общественнаго духа, ни отвлечь его отъ настоящей точки зрнія. Медленно и осмотрительно, взвшивая все и измряя, выступаетъ онъ, то повидимому холодно и бездушно, скучно передвигаясь, подобно часовой стрлк, то какъ вихрь буйныхъ страстей и ненавистнаго эгоизма, но изъ этой-то сумятицы и броженія возраждается тотъ гармоничный результатъ, который связываетъ другъ съ другомъ милліоны людей, потому что въ этой вчной борьб языковъ и перьевъ сливаются вс интересы и мннія. Въ томъ-то и состоитъ истинный духъ свободной жизни, что какъ самая возвышенная, такъ и самая низкая натура открыто высказываются и отражаются въ борьб мнній, ибо и самое зло теряетъ свой ядъ, когда оно узнано и оцнено по достоинству, и только истинно разумное торжествуетъ и становится животворнымъ принципомъ.
Но она трудна, эта республиканская жизнь, трудне всхъ другихъ, ибо граница справедливости узка и едва замтна: легко было бы переступить черезъ нее, если бы не бодрствовали недоврчивые милліоны. Поэтому подобная жизнь возможна только у такого народа, у котораго сила разума достигла уже высшей ступени, гд даже открытое сопротивленіе противъ неправильныхъ дйствій повелителя не перестаетъ сознавать предла своихъ обязанностей, и такимъ образомъ, не переходя въ суматоху и анархію, твердо стоить за свои права, или силой возвращаетъ потерянныя.
Капитанъ устремилъ долгій, тоскующій взоръ на ярко освщонныя окна загороднаго дома по ту сторону, и потомъ поспшилъ опять въ гостинницу. При вход своемъ онъ приказалъ ординарцу привести къ себ плннаго британца и трехъ изъ вышеупомянутыхъ иностранцевъ, потомъ онъ вошолъ въ свою комнату, въ которой за столомъ писалъ человкъ въ мундир сержанта линейныхъ войскъ. Послднему онъ приказалъ удалиться на нкоторое время, а самъ въ раздумья бросился въ кресла. Черезъ нсколько минутъ въ комнату вошолъ британецъ въ сопровожденіи вооруженнаго ополченца.
— Джемсъ Гаджесъ! сказалъ капитанъ ласковымъ тономъ, между тмъ какъ испытующій взоръ его былъ устремленъ на опечаленнаго нсколько юношу.— Прежде чмъ я кончу протоколъ и отошлю его къ главнокомандующему, я долженъ предложить вамъ еще нсколько вопросовъ. Отвчайте мн откровенно и по правд.
— Будьте уврены, капитанъ, что еще никогда съ языка моего не сходило ни одного лживаго слова.
— Вы говорите, что васъ захватилъ въ плнъ морской разбойникъ съ острова Баратаріи.
— Такъ точно, и если вы возьмете за себя трудъ справиться объ этотъ въ нашей главной квартир, то вамъ подтвердятъ справедливость моихъ показаній. Объ этомъ прошу васъ убдительно.
— При вашемъ допрос, продолжалъ капитанъ, въ присутствіи генерала и обоихъ штабъ-офицеровъ, вы сказали, что морской разбойникъ находится въ числ прибывшихъ иностранцевъ?
— Дйствительно, я его видлъ и бросился было къ нему, но меня удержалъ ополченецъ.
— Вы его узнали?
— Не по лицу, которое было обвязано, но его осанка, его походка и фигура неизгладимо начертались въ моей памяти.
Въ эту минуту въ комнату вошли три человка, у одного изъ нихъ все лицо было обвязано, у другого рука висла за повязк, а третій былъ красивый юноша, оливковаго цвта, черты лица его и сверкающіе черные глаза ясно изобличали мексиканца. Они безъ малйшаго смущенія подошли къ капитану, который учтиво поклонился имъ.
— Узнаете ли вы одного изъ этихъ трехъ человкъ? спросилъ капитанъ.
— Вотъ онъ! отвчалъ плнный, подходя къ среднему, — это такъ называемый морской разбойникъ съ острова Бараторіи.
Обвиненный продолжалъ стоять совершенно равнодушно.
— Чего отъ меня хочетъ этотъ молодой человкъ? спросилъ онъ капитана.
— Вы слышали? отвчалъ послдній, устремивъ на него проницательный взглядъ.
— Слышалъ и не знаю: сердиться-ли мн на него за его безстыдство, или смяться надъ его сумашествіемъ.
— Капитанъ! вскричалъ плнникъ, увряю васъ честью, клянусь вамъ, это морской разбойникъ.
— Можетъ быть вы сами, молодой человкъ, занимаетесь этимъ ремесломъ. Если вы здсь пробудете еще три дня, то увидите наши продукты, которыя плывутъ вслдъ за вами, и которые докажутъ вамъ, что мы именно т, за кого выдаемъ себя.
Капитанъ строго посмотрлъ на британца, лицо котораго поперемнно то пылало, то покрывалось мертвою блдностью.
— Я опишу его примты, вскричалъ онъ.— Я увренъ, что не ошибаюсь,
— Если молодой человкъ говоритъ обо мн, продолжалъ раненый, обратившись къ капитану,— то изъ уваженія къ вамъ я чтобы отнять у васъ всякое подозрніе, я сниму свою повязку.
При этихъ словахъ онъ сорвалъ съ головы своей платокъ, и показалъ широкую рану, которая начиналась со лба, и тянулась во всю щеку, несмотря на то, что ее прикрывалъ пластырь, можно было замтить, что она очень глубока и произошла, по всей вроятности, отъ удара томагоукомъ.
— Прикажете снять и перевязку? спросилъ онъ капитана.
— Нтъ, отвчалъ послдній. Обвяжите опять свою голову. Но знаете ли вы котораго нибудь изъ остальныхъ? продолжалъ онъ обратившись къ плннику.
Британецъ сталъ присматриваться къ нимъ.
— Неясное воспоминаніе, сказалъ онъ, запинаясь, и больше ничего. Мн кажется, я видлъ вотъ и этого человка.
— Очень можетъ быть, сказалъ тотъ, къ которому относились эти слова. Мы изъ Накогдачеса, а вотъ эти письма, адресованныя на имя нсколькихъ домовъ въ главномъ город, докажутъ справедливость моихъ словъ и подтвердятъ слова Марео, что продукты наши идутъ въ слдъ за нами.
— Капитанъ! сказалъ первый, мы считаемъ излишнимъ обращать вниманіе такого отличнаго офицера, состоящаго на служб первой республики въ свт, на то, что поведеніе этого молодого человки до крайности странно: вроятно онъ старается свою собственную вину прикрыть такою ужасною клеветою. Мы подданные Мексики и просимъ, какъ единственной милости, если послдуетъ противъ насъ какое нибудь обвиненіе, представить насъ какъ можно скоре главнокомандующему. Какой-то офицеръ милиціи задержалъ насъ и веллъ васъ освидтельствовать, вмст съ тмъ онъ кажется наложилъ на насъ нкотораго рода арестъ.
— Да, это было приказаніе генерала Биллова, сказалъ капитанъ, и вы должны оставаться здсь, пока изъ главной квартиры не получится приказаніе.
— А какъ скоро вы ожидаете его?
— Черезъ двое сутокъ. А теперь ступайте.
Капитанъ устремилъ уже мене ласковый взглядъ на юношу, который стоялъ передъ нимъ, дрожа отъ внутренняго волненія. Наконецъ онъ сказанъ,
— Джемсъ Гаджесъ, или какъ бы ни было ваше ими, показанія ваши носятъ на себ отпечатокъ такого характера, который въ ваши молодыя лта показываетъ уже большую испорченность.
— Капитанъ, заклинаю васъ, прикажите допросятъ этихъ людей построже. Я увренъ, что не ошибаюсь. Ужъ одна ихъ наружность ручается за врность моихъ показаній.
— Наружность часто бываетъ обманчива, сказалъ капитанъ, измряя плнника строгимъ и недоврчивымъ взглядомъ. Законы наши не допускаютъ другихъ, боле насильственныхъ мръ. Я охотно желалъ помочь вамъ изъ уваженія къ вашей молодости, отъ которой я никакъ бы не ожидалъ такой испорченности. Впрочемъ я васъ предупреждаю, что вы должны приготовиться къ самому худшему.
— Я готовъ ко всему, но прошу васъ, если только британецъ можетъ здсь надяться на милость, сообщить обо мн какъ можно скоре въ вашу главную квартиру, тогда обнаружится настоящая истина.
— Не это одно, Джемсъ Гаджесъ, отвчалъ капитанъ.— Второй пунктъ гораздо важне. Гд и дли чего вы переодлись въ индйское платье? Какъ вы познакомились съ Токеа? Ваша главная квартира и объ этомъ можетъ сообщить намъ свднія.
Юноша стоялъ въ лихорадочномъ жару. Губы его дрожали.
— Я не могу, не смю нечего сказать. Я далъ честное слово.
— Вы выдаете себя за военнаго, а не знаете, что въ подобныхъ случаяхъ честное слово человка, заслуживающаго даже самое высокое уваженіе, не иметъ никакой силы? Молодой человкъ, прибавилъ капитанъ, вы играете въ опасную игру тамъ, гд серьезно смотрятъ на вещи. Я могу только доносить, но послдствія обнаружатся скоро, и вы единственно себ должны приписать ихъ. Честь наша требуетъ скораго и строгаго правосудія.
— И вы ршились бы?…. произнесъ юноша, невольно содрагаясь.
— Не мы, а законъ, отвчалъ капитанъ,— осуждаетъ онъ, и если бы вы были даже сынъ вашего короля, то и тогда законъ осудилъ бы васъ, а въ насъ есть на столько силы, чтобы привести въ исполненіе приговоръ его.
Онъ сдлалъ знакъ молодому человку, чтобы онъ удалился, и тотъ медленно вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА XXV.

Прочь, ребята, уходите! исчезайте какъ градъ!
идите, торопитесь, бгите со всхъ ногъ,
спасаетесь, убирайтесь!
Шекспиръ.

Три мексиканца, такъ мы будемъ называть ихъ, пока не раскроемъ ихъ двусмысленнаго инкогнито,— медленно направили шаги свои къ городку или, скоре, къ пятнадцати домикамъ, которые мы, слдуя обычаю края, удостоимъ названія города. Въ этихъ домикахъ жилъ особенный классъ людей, которыхъ не совсмъ неудачно можно было бы сравнить съ хищными птицами, привлеченными близостью рки или озера, обильныхъ рыбою, и легко и удобно добывающими себ пищу въ игривыхъ волнахъ вроломной стихіи. Вс они безъ исключенія были иностранные авантюристы, трактирщики, торгаши и ремесленники, которые гнздились здсь для того, чтобы въ постоянныхъ сношеніяхъ съ матросами или невольниками неграми заниматься спокойнымъ, хоть и не совсмъ честнымъ промысломъ, а при случа наниматься и въ работники къ сосднимъ плантаторамъ. Пять вывсокъ, прибитыхъ къ домамъ, обозначали кабаки, въ одинъ изъ нихъ вошли наши три мексиканца и заняли мсто въ темномъ углу, около стола, уставленнаго бутылками и стаканами, изъ чего можно было заключить, что они и прежде занимали это мсто.
Судя по различнымъ нарчіямъ, раздававшимся въ комнат, можно было бы подумать, что вс націи міра прислали сюда своихъ представителей, съ тмъ, чтобы каждый изъ нихъ, на своемъ родномъ язык и съ помощію различныхъ напитковъ, выказывалъ свои умственныя способности. Только передъ каминомъ расположена была совершенно отдльная группа, не имвшая ничего общаго съ этими сынами горя и злополучія, которыхъ счастливая или несчастная судьба свела тутъ въ одно мсто. Поставивъ ноги на каменную ршотку или сложивши ихъ крестъ на крестъ, такъ что каждый прикасался къ колну сосда, эти властители страны составила свою любимую, такъ называемую jamparty {Jam называется мраморная перекладина надъ каминомъ. Отсюда скучающее общество, которое отъ нечего длать глазетъ на эту перекладину, называютъ Jamparty.}, по временамъ отъ этой группы отдлялся тотъ или другой собесдникъ, чтобы закурить сигару или приказать подать себ порцію грогу или todgy, которую онъ вливалъ въ себя, и потомъ приправлялъ кускомъ любимаго виргинскаго растенія, пережовывая его на подобіе извстныхъ четвероногихъ. Проницательные взгляды, какими они по временамъ окидывали всхъ присутствующихъ, доказывали впрочемъ, что не смотря на ихъ кажущееся равнодушіе, отъ нихъ не ускользнуло ни малйшее движеніе послднихъ.
— И онъ веллъ разстрлять тхъ шесть ополченцевъ? сказалъ одинъ изъ нихъ, возвратившись отъ поставца.
— Говорятъ, эта была сцена, раздирающая душу, въ особенности одинъ, нкто Марксъ, никакъ не давался. Офицеры должны были уговаривать и ободрять его.
— Да, ободрять, сказалъ третій,— будь они прокляты!
— Потому что бдняги думали, что срокъ ихъ службы кончился, и отправились домой, за это ихъ разстрляли!
— Не забудьте, Бобъ! прервалъ его второй, они очень хорошо знали, что длаютъ: срокъ службы и обязанности ихъ были прочтены каждому порознь, они присягали на шесть мсяцевъ и отправили къ роднымъ взятое впередъ жалованье.
— Да, это правда, подтвердилъ четвертый. Они были уже на пути домой, но ихъ вернули назадъ и разстрляли, поставили на колни передъ ихъ могилами, бдный Дикъ, говорятъ, умолялъ очень жалобно.
— Однако это были отчаянные дураки, замтилъ третій.— Разв у нихъ не было пуль?
— Далеко пришлось бы летть пулямъ, возразилъ пятый,— старый тиранъ сидлъ тамъ внизу, а ихъ разстрливали въ Мобиле. Но во всякомъ случа изъ казнили по закону, они должны пенять сами на себя.
— Однако тотъ, мн кажется, замтилъ третій, обращается съ закономъ точно также, какъ наши медвди поступаютъ съ свиньями: они предпочитаютъ большимъ маленькихъ, потому что он нжне и кусаются не такъ больно.
— Ну, нтъ! вдь судья довольно большой кабанъ, возразилъ шестой.
— Да, но за то онъ и свернетъ шею, уврялъ первый. Если бы не его тенесцы, которые любятъ его и липнутъ къ нему какъ репейникъ, то онъ и не дерзнулъ бы на такой поступокъ, но тенесцы и души въ немъ не слышатъ за его войну съ криками. Ну, да мы еще проучимъ его, пока отправимся внизъ.
— Я хотлъ бы, чтобы все было уже кончено, замтилъ седьмой.— Поврьте мн, граждане, ничего путнаго не выйдетъ изъ этихъ военныхъ порядковъ, все только дичаетъ, а разный сбродъ и сволочь какъ саранча валитъ въ нашу страну и къ намъ на шею.
При этихъ словахъ онъ взглянулъ на ближайшую группу гостей, которыхъ смуглыя худощавыя лица изобличали французовъ.
— Я думаю, началъ опять первый, митингъ скоро опять соберется. Пора намъ идти.
Вс семеро встали съ своихъ мстъ и собирались уже выйдти изъ комнаты, какъ одинъ изъ французовъ, съ обвязанной головой, подошолъ къ американцу, и протягивая ему наполненный стаканъ, самъ взялъдругой.
— Plait-il, monsieur? сказалъ живой французъ,— vive la gloire et la libert!
Пока американецъ осматривалъ съ ногъ до головы этого, довольно противнаго на видъ, человчка каштановаго цвта, изъ одного угла, гд располагались три мексиканца, кто-то крикнулъ: Badand!
Человчекъ взглянулъ съ испугомъ въ ту сторону и отступилъ на шагъ.
— Collate! {Молчите.} вскричалъ другой изъ трехъ.
— Corraco! {Старый хрнъ.} вскричалъ третій, и человчекъ вашъ быстро слъ на свое мсто.
— Mais cependant noos sommes dans un pays libres проворчимъ онъ.
— El gojo! {Дурачина.} вскричалъ опять первый.
Озадаченные американцы отвернулась отъ трехъ мексиканцевъ и вышли изъ комнаты.
Послдніе повидимому очень безпечно сидли за своими стаканами. Только время отъ времени въ ихъ шопот слышались нкоторыя слова явственне другихъ.
— Et c’est lui, сказалъ третій изъ мексиканцевъ.
— Oui, отвчали оба остальные.
— Et comment vient-il donc? спросилъ онъ опять.
— Et comment vient-il ce bongre, il est partout, il nous а trahi deux fois.
Обвязанный не говорилъ ни слова.
Испанскія и французскія восклицанія обратили на себя вниманіе четырехъ лицъ, нсколько мене подозрительныхъ, они сидли близь двери и наслаждались своимъ существованіемъ за бутылкой клерета.
— Не знаете ли вы, господинъ Мерксъ, кто эти господа? спросилъ одинъ изъ нихъ, въ скромномъ сромъ сюртук, съ нсколько расплывшимся лицомъ и большими голубыми глазами, въ которыхъ отражались нчто въ род духа мелкой торговли. Слова эти относились къ его сосду, на впалыхъ щекахъ котораго можно было прочесть цлую исторію горестныхъ неудачъ и несчастныхъ странствованій, и котораго можно было принять пожалуй за разнощика.
— Не могу сказать вамъ, господинъ Гибъ, отвчалъ вжливый нмецъ своему не мене вжливому соотечественнику.
— А замтили ли вы, господа, сказалъ третій, котораго красный цвтъ лица и полныя щоки изобличали булочника,— какъ американецъ посмотрлъ на того господина, который предложилъ ему стаканъ? Какъ они спсивы, эти американцы!
— Да, да, они еще гораздо спсиве англичанъ, господинъ Пренцлау, замтилъ четвертый.
— Да, они ужасно чванятся своей свободой. Ну, да вдь они хозяева и господа въ своей стран.
— Да, да, господинъ Штокъ, замтилъ плачевный господинъ Мерксъ.— Господа въ своей стран! Нечего сказать, хорошее господство! Ну, да скоро ему будетъ конецъ.
— Такъ вы полагаете, господинъ Мерксъ, спросилъ господинъ Штокъ, котораго по нсколько щеголеватому костюму можно было бы принять за портного,— что тамъ внизу не совсмъ благополучно?
При этихъ словахъ онъ подмигнулъ ему, стараясь придать себ хитрый видъ.
— Мысли свободны отъ пошлины, господинъ Штокр, возразилъ господинъ Мерксъ.
— Какія тамъ мысли! теребилъ его господинъ Пренцлау. Вдь мы живемъ въ свободной стран, господинъ Мерксъ.
— Да, господинъ Пренцлау! отвчалъ господинъ Мерксъ. Послушайте, господа, поживемъ дольше, увидимъ больше. Если бы вы видли то, что я видлъ! Какъ вс они должны работать на танцахъ, и старый и малый, и блые и черные, даже прелестныя дамы прізжаютъ въ своихъ каретахъ и привозятъ съ собой състные припасы!
— Да, да! Но вдь газеты говорятъ, господинъ Мерисъ, что все это они длаютъ добровольно, и что иностранцевъ даже то допускаютъ къ работамъ, а вдь городъ не укрпленъ.
— Ахъ, да! Они тамъ сдлали какой-то окопъ, господинъ Пренцлау, и заткнули его кое-гд тюками хлопчатой бумаги. Вдь ничего не смыслятъ въ военныхъ длахъ. Жаль только прекрасной ваты. Пятнадцать тысячъ тюковъ! Господи Боже мой! Но ужъ англичане зададутъ имъ. Это не такіе люди, они доказали это въ Испаніи французамъ.
— Да, но лучше всего, господа, то, замтилъ господинъ Гибъ, что у этихъ господъ англичанъ много денегъ, они бы хоть сколько нибудь обогатили страну.
— Ну, въ деньгахъ и тутъ нтъ недостатка, господинъ Гибъ, возразилъ господинъ Пренцлау. Да и у господъ англичанъ не все то золото, что блеститъ, но здсь порядка нтъ, вотъ въ чемъ дло.
— Но вдь вы говорите, господа, началъ опять господинъ Гибъ, что тамъ внизу онъ такъ жестоко расправляется съ ними. Говорятъ, онъ наложилъ руку даже на одного изъ верховныхъ судей.
— Не врьте этому, господинъ Гибъ, возразилъ господинъ Мерксъ, воронъ ворону глазъ, не выклюетъ. Да, чужихъ-то они осматриваютъ и наблюдаютъ за ними, но между собою они дружны, и цпляются другъ за друга, какъ репейникъ. Нтъ, до тхъ поръ не будетъ порядка, пока не явится какой нибудь король.
— Да, порядокъ важне всего, замтилъ господинъ Пренцлау. Вотъ у насъ на родин совсмъ не то. Тутъ нтъ у нихъ даже и турецкой музыки. У одного офицера круглая шляпа, у другого треугольная. А видли ли вы, господа, ихъ ученье? Вдь наши рекруты лучше съумютъ. А объ ружейныхъ пріемахъ уже и говорить нечего. Вдь я своими собственными глазами видлъ, какъ генералъ проходилъ мимо караула, и какъ часовой, вмсто того, чтобы сдлать на караулъ, предложилъ ему жевательнаго табаку.
— Да, да, уврялъ господинъ Гибъ, вдь тутъ ужъ съ самого дтства нтъ ни воспитанія, ни благонравія. Вдь они здсь съ дтьми своими обходятся какъ въ взрослыми. Попробуйте-ка какого нибудь мальчика треснуть по уху, и вы увидите, что васъ потребуютъ къ сквайру и заставятъ заплатить большой штрафъ. Я и самъ это разъ сдлалъ, да ужь больше никогда не случится. Но въ этомъ-то, господа, вся и ошибка. Вотъ у насъ такъ лупятъ напропалую, на въ этомъ-то вся и сила, жаль каждаго промаха.
— Да, да, господинъ Гибъ, подтвердили три добрые нмца.
— Да, да, господа! продолжалъ господинъ Гибъ, поощренный одобреніемъ земляковъ. Имъ бы дать нашего толстяка, тотъ бы поладилъ съ ними.
— Послушайте господинъ Гибъ, возразилъ господинъ Пренцлау,— съ нашимъ толстякомъ они бы скоро справились. На породистыхъ лошадяхъ трудно здить, они бы стали черезъ плечо смотрть на него, и онъ бы еще за честь считалъ, еслибы они протянули ему руку. Вдь я самъ былъ при томъ, какъ они, даже не прикасаясь къ шляп, разговаривали съ губернаторомъ, они даже едва сказали ему: ‘Kut morning saehr koverner.’ Да, чтобъ обуздать такихъ, нуженъ человкъ съ авторитетомъ, вотъ нашъ такъ проучилъ бы ихъ.
— Извините, господинъ Пренцлау, прервалъ его господинъ Мерксъ, вы не нравы, они не говорятъ ‘saehr koverner’, а всегда только ‘saehr.’
— Да пусть они говорятъ какъ хотятъ, сказалъ господинъ Пренцлау, нсколько раздосадованный замчаніемъ разнощика, и по этому забывшій назвать его господиномъ. Вашъ толстякъ…
— Да, вмшался господинъ Гибъ тономъ примиренія,— да и что же это за koverner’ы, господинъ Пренцлау? Вдь они съ виду не лучше нашего брата, откуда же бы тутъ взялось уважене? Оно должно быть врожденное, оно лежитъ въ крови. Господи Боже мой! какъ я вспомню то, какъ все передъ нимъ дрожало! Становилось даже нкоторымъ образомъ страшно, какъ только взглянешь на него, а какъ бывало крикнетъ изъ одного угла, такъ, поврите ли, у гаубвахты было слышно. Точно рыкающій левъ, такъ все и дрожало!
— Да, г. Гибъ, возразилъ г. Пренцлау, я еще и не то могъ бы разсказать вамъ. Вотъ нашъ то, да! а потомъ молодой принцъ! Ахъ, Господи Боже мой! Если бы вы его видли! Точно юный Богъ, такъ ласково улыбается и съ хлыстикомъ въ рукахъ балагуритъ съ господами офицерами, а шляпы такъ и летятъ со всхъ, кто только увидитъ его, а онъ, какъ ни въ чемъ ни бывало, такой простой и вмст съ тмъ такой величественный… Да, кто за этого не позволитъ съ наслажденіемъ застрлить себя, тотъ не заслуживаетъ названія честнаго нмца.
Сердечныя изліянія добрыхъ нмцевъ о прелестяхъ ихъ родины и бдствіяхъ нашего нечестиваго края, въ которомъ нтъ ни на грошъ величія, были прерваны приходомъ сержанта милиціи. Мундиръ и мишурные его эполеты заставили и господина Пренцлау, и почтенныхъ его земляковъ вдругъ вскочить съ своихъ мстъ и схватиться за шапки. Но боле проницательный господинъ Пренцлау раньше другихъ замтилъ мишурные эполеты и садясь опять на стулъ, уговорилъ и своихъ товарищей сдлать тоже самое.
— Садитесь же, господа, связалъ онъ, и надньте свои шапки. Мы въ свободной стран и вдь это не больше, какъ сержантъ, который не можетъ намъ приказывать.
Благоразумные доводы господина Пренцлау нсколько успокоили испуганныхъ добрыхъ нмцевъ, но проницательный, испытующій взглядъ сержанта отбилъ у нихъ казалось всякую охоту къ дальнйшимъ политическимъ преніямъ, они тихо и спокойно опорожнили свои стаканы, а потомъ разошлись, пожелавъ по нскольку разъ другъ другу ‘доброй и спокойной ночи.’
Въ одно время съ сержантомъ, который осмотрлъ по порядку и пересчиталъ всхъ мексиканцевъ и французовъ, вышли и остальные гости, а вмст съ ними исчезло казалось и веселое настроеніе духа хозяина, который до сихъ перъ такъ неутомимо хлопоталъ и суетился вокругъ своихъ постителей. Темно-оливковое лицо его стало вдругъ подергивать, и въ немъ самомъ начало обнаруживаться какое-то безпокойство и смущеніе. Онъ вышелъ изъ комнаты, быстро направился къ наружной двери, сталъ тревожно осматриваться, потомъ медленно потомъ назадъ, и еще боле смутился, когда взоръ его упалъ въ темный уголь. Вдругъ изъ этого угла раздалось: ‘Бенито!’ Онъ вздрогнулъ, и имъ одолла какъ будто лихорадочная дрожь. Шатаясь, подошолъ онъ къ столу, точно его влекла туда какая-то невидимая враждебная сила.
— Бенито! сказалъ человкъ съ обвязанной головой. Неужели ты меня не узнаешь?
— О пресвятая Два! лучше бы я васъ никогда не звалъ! Вы ли это, или духъ вашъ?
— И то я другое, отвчалъ обвязанный, и разразился громкимъ, отвратительнымъ смхомъ, а за нимъ захохотали вс остальные, кром хозяина, который съ каждою минутою становился безпокойне.
— Садись, Бенито! Я долженъ теб сказать кое-что.
— Тише! ни слова! Здсь у меня другое имя.
— У тебя кажется столько же именъ, сколько у насъ флаговъ, съ тою разницею, что мы ихъ только мняемъ, а ты навсегда бросаешь свои имена. Ты настоящій трусъ.
— Чего вы хотите отъ меня? И сюда васъ занесъ опять нечистый? Неужели нигд отъ васъ не скроешься?
— Да, и сюда занесъ нечистый, да еще далъ мн на дорогу маленькую посылку теб.
Хозяинъ задрожалъ какъ осиновый листъ.
— Подумайте, у меня жена и дти, и я сдлался честнымъ человкомъ.
Вс громко расхохотались.
— Дуракъ, кто отнимаетъ у тебя твою честность? продолжалъ обвязанный. Ты долженъ только оказать намъ маленькую пріятельскую услугу.
— Ищите себ другого.
— Если бы намъ нуженъ былъ другой, мы не обратились бы къ теб. Я не буду дольше подвергать тебя пытк, бдняга.
— Что же я долженъ длать опять?
— Ничего, дуракъ! Ты долженъ только освободить нашего бднаго доктора Помпея. Онъ пришолъ сюда вмст съ нами, но его узналъ прежній его господинъ и помстилъ въ зданіи, гд расположенъ караульный постъ.
— Вы съ ума сошли? завизжалъ хозяинъ. Вы хотите вытащить негра изъ хлопчато-бумажной фабрики, тогда какъ меньше чмъ въ трехъ стахъ шагахъ отъ нея собрался митингъ, на которомъ присутствуютъ боле пятисотъ гражданъ?
— Что нужно длать, ты самъ лучше знаешь. Скажу теб только то, что если негръ останется здсь до завтрашняго утра, то онъ по своей глупости предастъ и насъ, и тебя, и ты стало быть будешь участникомъ въ пиру, который для насъ готовится.
Хозяинъ корчился какъ червякъ.
— Сжальтесь надо мною! У меня жена и дти!
— А молода она? спросилъ обвязанный.
— Клянусь святымъ Яковомъ! вскричалъ испанецъ, съ ядовитой злобой, если вы осмлитесь…
— Молчи, колпакъ! Не то у насъ въ голов, чтобы забавлять твою каракатицу жену, если это та, которую мы давеча видли. Проклятый дуракъ! кто у тебя ее отнимаетъ?
Хозяинъ какъ бшенный метался по комнат.
— Какая ты ничтожная дрянь, Бенито! Неужели два года, проведенные между республиканцами, сдлали изъ тебя такого труса?
— Смйтесь, сказалъ Бенито, но если уже разъ разошолся съ сатаной и обзавелся женой и дтьми, да еще со всхъ сторонъ присматриваютъ за тобой!.. Если они хоть что нибудь пронюхаютъ, то я погибъ навсегда. Здсь нельзя не быть честнымъ человкомъ.
— Перестань же болтать, сказалъ обвязанный, ни слова больше.
— Такъ я непремнно долженъ?
— Неужели ты думаешь, что я шучу дли пришолъ только для забавы? Отправляйся, маршъ!
Бдный Бенито, охая и стоная, повернулся и вышелъ изъ комнаты, изъ которой вслдъ ему раздался насмшливый адскій хохотъ. Была уже поздняя ночь, когда онъ возвратился, закутанный въ плащь, съ узломъ въ рук.
— Если линейные теперь на фабрик, то я ршительно ничего не могу сдлать, сказалъ онъ такимъ голосомъ, по которому можно было видть, что онъ длаетъ надъ собою усиліе, чтобы казаться ршительнымъ.
Обвязанный осушилъ свой стаканъ, не удостоивъ его взгляда.
— Ихъ двое, а при нихъ сержантъ и поручикъ, которые обучаютъ милицію.
Обвязанный молчалъ.
— Еще разъ повторяю вамъ, продолжалъ хозяинъ, я пожалуй попробую, но только въ такомъ случа, когда удалятся линейные. А кто пойдетъ со мною, и что вы хотите длать съ негромъ?
— Мы перевеземъ его черезъ Мессисипи, и потомъ онъ долженъ отправиться обратно на ту дорогу, по которой мы пришли сюда изъ Накогдачеса.
— Ради пресвятой Двы! что вы затваете? Вы хотите черезъ Миссисипи? Вы и въ три часа не вернетесь оттуда. А если ополченцы воротятся съ митинга? Изъ нихъ четверо спять въ комнат на верху, рядомъ съ вами.
Обвязанный опять налилъ себ стаканъ и выпилъ, не взглянувши даже на хозяина.
— Вы пришли не изъ Накогдачеса, продолжалъ Бенито, вы затваете что-то недоброе съ бднымъ негромъ, на это я ршительно не соглашусь.
— Послушай, Бенито! произнесъ наконецъ обвязанный, мн надола твоя болтовня, ты меня знаешь. Я отпускаю съ тобою четырехъ изъ самыхъ лучшихъ нашихъ людей, они ранены, но переправятъ негра черезъ рку.
— А вы останетесь здсь? проворчалъ хозяинъ.
— Дуракъ, чтобы ухаживать за твоей женой? Неужели ты воображаешь, что тотъ будетъ думать о такихъ пустякахъ, кому всадили въ голову томагоукъ слишкомъ на дюймъ глубиною?
Однако Бенито тихо подошолъ къ боковой двери и, вынувъ ключъ, спряталъ его въ карманъ.
— Такъ пойдемте, во имя дьявола! сказалъ онъ. По милости шпіона, везд поставлено по два часовыхъ, не легко будетъ исполнить. Святой Яковъ, помоги намъ! Да уврены ли вы, что онъ внизу на фабрик?
— Мы вс видли, какъ его отвели туда, отвчалъ обвязанный. Бенито, соберись съ духомъ. Я отпускаю съ тобою лучшихъ друзей моихъ. Если ты сглупишь, то мы вс погибли, и ты съ нами.
— Diablo! проворчалъ Бенито. Отчего вы не оставите меня въ поко! Контрактъ нашъ конченъ!

ГЛАВА ХXVI.

Лоренцо. Кто такъ спшитъ въ ночной тишин?
Стефано. Другъ.
Лоренцо. Другъ! Какой другъ? Позвольте узнать ваше имя.
Шекспиръ.

Была уже полночь, когда Бенито и четыре мексиканца вышли изъ дома, неся съ собою легкую лстницу. Густой туманъ, висвшій надъ ркой безконечнымъ саваномъ, потянулся надъ берегомъ и, подобно огромнымъ клубамъ дыма, сталъ разстилаться надъ низменностію, по которой изрдка проносились порывы утренняго втра. Въ это время къ низменности приближались наши ночные путники, осторожно пробираясь по извилистой дорожк, вдоль берегового возвышенія. Передъ гостиницею стояла многочисленная толпа, которая, тсно группируясь около двери и ярко освщонныхъ оконъ, въ глубокомъ молчаніи слушала рчи, произносимыя въ зал.
Одинъ изъ мексиканцевъ подкрался къ собранію, между тмъ какъ остальные ощупью направились къ берегу байю, гд другой подползъ къ самой вод и, отвязавъ одну изъ лодокъ, тихо повлекъ ее къ главной рк. Спрятавъ въ карманъ свои башмаки и осторожно ступая по блющимся клочьямъ хлопчатой бумаги, испанецъ, остановившійся около гостинницы, также подкрался къ своимъ сообщникамъ, которые въ эту минуту стояли неподвижно, не спуская глазъ съ стоявшаго на часахъ ополченца.
Прошло около четверти часа, когда смнили послдняго, посл чего пикетъ изъ трехъ человкъ направился къ гостинниц и, смнивъ тамъ часового, пошолъ рундомъ по направленію къ Миссисипи, а оттуда возвратился опять къ караульному посту.
Мы уже выше замтили, что послдній былъ расположенъ въ довольно обширномъ строеніи, нсколько похожемъ на хлбный амбаръ или овинъ, оно было обшито досками, изъ которыхъ нкоторыя, оторвавшись отъ своихъ мстъ, скрипли и трещали, приводимыя въ движеніе порывами втра.
— Все благополучно, Томъ, сказалъ передовой пикета, возвратившись съ рунда.
— Послушай-ка! сказалъ часовой, что это за трескъ?
— Это порывы втра доносятся сюда съ Бализа, отвчалъ передовой, вамъ не разъ придется слышать эту музыку.
— Чортъ бы побралъ и эту музыку, и вашу военную жизнь, сказалъ ополченецъ, бросивъ презрительный взглядъ на штыкъ, висвшій у него съ боку.— Стой теперь тутъ на часахъ, когда вонъ т собрались тамъ на величайшемъ митинг, какой когда либо существовалъ!
— Что же длать, такъ надо, утшалъ его передовой,— черезъ четыре недли все будетъ кончено, линейные вдь не могутъ постоянно стоять на часахъ, ужъ и такъ довольно они сегодня намаялись. А что происходитъ на митинг, мы и посл услышимъ.
— Ба, я хотлъ бы, чтобы все уже было кончено, стоимъ вотъ тутъ, какъ дураки, я стережемъ картонный прессъ! Нечего оказать, хорошъ сочельникъ!
— Эй, Джонни! сказалъ одинъ, изъ ополченцевъ, выходя изъ фабрики,— ты бы сбгалъ въ гостинницу и принесъ бы намъ извстіе, что они тамъ длаютъ, а кстати наполнилъ бы опять и кружку.
— Мике! Мике! Неужели вы и одного часа не можете выдержать? а еще стоите на часахъ передъ дверью шпіона, поручикъ Брумъ тамъ у капитана и приказалъ смотрть за плннымъ, какъ можно строже.
— Ба, этого никто у насъ не украдетъ, для него уже свита веревка, отвчалъ Мике.— Ну, а тотъ-то также могъ бы поставить сюда своихъ линейныхъ, не вс они ему нужны въ его комнат.
— Да вдь ему надо же выслушать, смясь возразилъ передовой, какіе успхи мы сдлали въ обученіи, чтобы донести объ этомъ. Что же касается шпіона, то я бы не желалъ, чтобъ онъ улизнулъ отъ насъ. Вдь славно покоробитъ всеподданнйшихъ субъэктовъ его британскаго величества, какъ опять одного изъ ихъ собратій обвнчаютъ съ пеньковой невстой.
— Вотъ по этому-то его никто и не украдетъ у насъ, возразилъ неохотно караулившій Мике.
Въ эту минуту пять мексиканцевъ осторожно зашли за строеніе, откуда черезъ минуту послышался рзкій сквозной втеръ, и потомъ опять громкій трескъ и шумъ, какъ будто отъ тяжолаго тла, спускающагося по досчатой стн.
— Надо посмотрть, что тамъ такое, сказалъ передовой, и съ фонаремъ въ рук зашолъ за домъ, въ сопровожденій одного изъ ополченцевъ. Оторвавшіяся доски качались все сильне и сильне.
— Вотъ въ чемъ дло, сказалъ онъ.— Цлая доска! но вдь втеръ, кажется, вовсе не такъ силенъ.
— Да, здсь внизу, отвчалъ его провожатый, но тамъ на верху онъ страшно хозяйничаетъ. Тамъ онъ на одной высот съ Миссисипи, и послушайте-ка, какъ свирпствуетъ.
— Ты поди, посмотри, что длаетъ шпіонъ, сказалъ передовой.
Ополченецъ вошолъ внутрь строенія и возвратился съ извстіемъ, что онъ преспокойно спитъ.
— Хотлось бы очень знать, прибавилъ онъ, кто будетъ внчать его? Шерифу до него нтъ дла: онъ не гражданинъ.
— Такъ вы думаете, что шерифъ приставленъ только для насъ, сказалъ другой со смхомъ.— Но если вшаютъ въ графств какого нибудь иностранца, то разв это исполняетъ не шерифъ?
— Правда, отвчалъ ополченецъ.— Я желалъ бы, чтобы ужъ онъ перевшалъ кстати всхъ двадцать тысячъ соотечественниковъ его, тогда бы мы хоть отъ заботъ избавились.
Эту выходку свою онъ сопровождалъ громкимъ хохотомъ, въ продолженіи котораго скрипъ досокъ усилися еще боле прежняго.
— Слышите? сказалъ Джонни, возвратившійся въ эту минуту съ кружкой виски.— Тамъ за домомъ такъ свирпствуетъ, какъ будто приближается сюда ураганъ съ Бализа.
— Мы уже ходили смотрть, это такъ, ничего. Слышали-ли вы что нибудь о митинг?
— Прекрасныя всти, отвчалъ Джонни.— Полковникъ Паркеръ говоритъ какъ Богъ, а старый Флойдъ — какъ ангелъ. Пойдемте, я вамъ разскажу чудеса.
И съ этими словами вс вошли въ караульню. Стоявшій на часахъ стукнулъ съ досадою прикладомъ объ землю и нсколько времени смотрлъ черезъ окно въ караульню, потомъ онъ прислонилъ ружье къ сошк и также вошолъ въ комнату, чтобы не лишиться своей доли въ новостяхъ митинга, а можетъ быть и въ содержащемся въ кружк любимомъ напитк.
Тотчасъ вслдъ за тмъ послышался снова продолжительный скрипъ, дребезжащій звукъ, какъ будто отъ цпей, и потомъ рзкій сквозной втеръ, при шум котораго можно было различить легкіе шаги, быстро направляющіеся къ берегу Миссисипи.
— Carraco! прошиплъ чей-то голосъ на встрчу приближающимся.
— А venсer о а morir {Побда или смерть.}, прошепталъ другой съ подавленнымъ смхомъ.— Онъ нашъ.
— Хорошо, такъ пойдемте.
Къ пяти мексиканцамъ или испанцамъ, скрывшимся, какъ мы видли, за фабрикою, присоединился шестой, вс они, за исключеніемъ двухъ, поползли съ берега внизъ къ лодк, ожидавшей ихъ при впаденіи байю въ Миссисипи. Въ эту самую минуту показалась другая лодка, которая безъ шума выплывала тмъ же путемъ въ Миссисипи.
— Que diablo! {Что за чортъ.} пробормотали мексиканцы, это что такое?
Лодка между тмъ приблизилась и въ ней показался человкъ.
— Que es este {Что это значатъ.}), прошептали опять мексиканцы, и одинъ изъ нихъ быстро перепрыгнулъ въ чужую лодку, изъ которой послышался глухой звукъ цпей.
Мексиканецъ пристально посмотрлъ въ лицо непрошенаго пришельца.
— Ахъ, масса Мигуэль! Помпей не остаться въ темниц, Помпей не любить эти стайля, сказалъ негръ, осклабляясь.
— Que diablo! пробормоталъ мексиканецъ,— вдь вотъ Помпей! Кто же это тамъ у васъ? Насъ семеро, вмсто шести. Что же это значитъ?
— Diablo!
— Carraco!
— Santo Jago! прошипли мексиканцы въ одинъ голосъ.
— Кто ты таковъ? пробормотали они, бросившись къ при-бывшему съ ними седьмому, который оказывался лишнимъ.
— Ни слова по испански, а по старо-англійски.
— Santa Vierge! Какъ попалъ ты сюда?
— Вы должны лучше знать это, потомучто сами привели меня сюда.
Вс шестеро отпрянули назадъ и стали шептаться между собою по испански.
— Ну, такъ пойдемъ съ нами! сказалъ одинъ изъ нихъ.
— Ни шагу, пока не узнаю, кто вы такіе и куда отправляетесь.
— Дуракъ! Кто мы такіе, до этого теб мало дла. Куда отправляемся? Куда бы ни отправились, везд голова, твоя будетъ цле, чмъ здсь, гд я за все не далъ бы и реала.
— Dexalo! Dexalo! {Оставь его.} бормотали остальные.— Оставьте его! Оставьте его!
— Отправляйтесь скоре и спшите назадъ, прошиплъ имъ хозяинъ,— а то вы погибли. А если вы замтите тамъ внизу что нибудь подозрительное, то не забудьте верхней пристани.
— Стой! прошепталъ британецъ,— я иду съ вами.
Негръ уже перескочилъ въ лодку мексиканцевъ, а свою собственную, съ легкомысліемъ, свойственнымъ его племени, оставилъ на произволъ судьбы.
— Inglese! {Англичанинъ.} пробормоталъ одинъ изъ мексиканцевъ,— вотъ твое мсто! При этомъ онъ указалъ ему мсто на носу лодки, рядомъ съ молодымъ мексиканцемъ.
— А Помпея сюда въ середину, и теперь живо, впередъ!
— Стой! прошепталъ британецъ,— нельзя ли намъ размститься въ обихъ лодкахъ?
— Ахъ, масса не перехать черезъ Сиппи {Миссисипи.}, захихикалъ негръ, которому лнь было гресть,— масса и въ шесть часовъ не перехать на ту сторону и выйти на берегъ около Point Coup.
— Сиди смирно, Помпей! пробормоталъ его сосдъ, и лодка, приведенная въ движеніе шестью веслами, быстро помчалась на середину рки.
— Ахъ, масса Мануэль сперва позволить Помпею отпилить цпь, бормоталъ негръ:— Помпей въ верхней темниц быть умнымъ, хихикалъ онъ самъ съ собою,— взялъ съ собою пилку и самъ себ помогать, масса Паркеръ увидть, когда Помпей убжать.
— Молчи, докторъ! раздался голосъ въ корм, и подожди бъ своими цпями, пока будешь на той сторон.
Негръ съ досадою покачалъ головою.
— Масса Филиппо также не охотно быть въ ошейник, проворчалъ онъ, пряча однако опять свою пилку. Управляя одною рукою весломъ, онъ другою схватилъ цпь, проведенную отъ ноги къ ошейнику, и уже перепиленную около послдняго. Ошейникъ этотъ состоялъ изъ желзнаго кольца толщиною въ палецъ и шириною почти въ два дюйма, оно плотно обхватывало шею, а изъ него выходили и торчали выше головы три крючка толщиною въ большой палецъ. Съ какимъ-то дтскимъ любопытствомъ онъ поперемнно то всилъ въ своей рук эту длинную и тяжолую цпь, то разсматривалъ ее со вниманіемъ и наконецъ бросилъ на дно лодки, которая между тмъ быстро неслась на середину рки.
— Бдная Лолли печалиться, началъ онъ опять черезъ минуту, если Помпей не придти въ городъ, она жить въ Сенъ-Джон, около соборной церкви.
— Помпей! вскричалъ мексиканецъ, сидвшій впереди, рядомъ съ британцемъ,— твои цли и вандалы совсмъ отдавили мн ноги.
— Сиди смирно, Помпей, прошепталъ ему на ухо сосдъ его,— я ихъ оттащу назадъ.
— Ахъ, масса не хорошо поступать съ бднымъ Помпеемъ, вскричалъ послдній своему сосду, который вдругъ обвилъ цпью об ноги негра, и быстрымъ движеніемъ такъ крпко стянулъ ихъ, что у него выпало изъ рукъ весло, и самъ онъ навзничь упалъ въ лодку. Молодой британецъ обратилъ туда свое вниманіе.
— Что тамъ такое? Что это вы длаете съ бднымъ негромъ?
— Масса, ради Бога, такъ не шутить съ бднымъ Помпеецъ, стоналъ между тмъ негръ.
— Ничего, Помпей, не забудь только дорогу на право къ Накогдачесу, сказалъ тотъ, который сидлъ позади его.
— Ради Бога, масса, не душить, простоналъ негръ еще жалобне.
— Ничего, ничего, думай о своей толстой Лолли, за соборною церковью, и не забудь дороги въ Накогдачесъ, утшалъ его задній, который взялъ цпь у сидвшаго передъ нимъ, протянулъ ее черезъ ошейникъ и такимъ образомъ стянулъ бднаго негра въ клубокъ.
— Масса… масса… ма! простоналъ негръ, у котораго прорывалось уже дыханіе.
Все это было дломъ одной минуты, только стоны и глотаніе негра, храпящаго въ предсмертныхъ мукахъ, слышались посреди шума волнъ и ударовъ веселъ.
— Чортъ возьми! вскричалъ британецъ, оглядываясь,— что это такое?
Въ эту самую минуту поднялась дощечка, на которой онъ сидлъ, и онъ почувствовалъ, какъ сосдъ толкнулъ его изо всей мочи и, выдернувъ изъ подъ него доску, чуть чуть не сбросилъ его въ воду.
— Вы настоящіе убійцы! вскричалъ содрогнувшійся британецъ, который едва усплъ повернуться и схватить своего сосда. Послдній немного привсталъ, чтобы выдвинуть изъ подъ себя доску и опрокинуть ее, но въ этомъ нетвердомъ положеніи застигнутый ударомъ кулака нашего британца, свалился черезъ край въ воду.
— Buen viage а los infernos {Счастливаго пути въ преисподнюю.}, заревли задніе съ адскимъ смхомъ.
— Go to hell yourselves {Ступайте сами въ адъ.}, кричалъ британецъ, который схватилъ весло и нанесъ сидвшему позади его такой ударъ, который опрокинулъ его навзничь, рядомъ съ негромъ.
— Santa Vierge! Que es este? вскричали оба сидвшіе на корм.
— Este Inglese, заревлъ одинъ, силясь пробраться впередъ, но споткнулся на двухъ лежавшихъ и повалился также на дно лодки, которая отъ такой отчаянной борьбы стала сильно качаться.
— Ма… ма, простоналъ еще разъ негръ, и глаза его, въ страшной предсмертной борьб, искрились какъ блудящіе огоньки въ темной ночи и выступили изъ своихъ впадинъ, а судорожно лепещущій языкъ высунулся изо рта.
— Клянусь всемогущимъ Богомъ! я всхъ васъ брошу въ рку, если вы не освободите бднаго негра, кричалъ британецъ.
— Maledito inglese!
— Piccaro gojo!
— Dexalo! Dexalo! Santa Vierge! кричали наперерывъ другъ передъ другомъ три мексиканца, и одинъ изъ нихъ бросился на британца, но послдній нанесъ ему такой отчаянный, ударъ весломъ, что онъ съ ревомъ упалъ назадъ въ лодку.
— Deialo! Pexalo! Este diablo, кричали два остальные мексиканца, и одинъ изъ нихъ сунулъ къ нему бднаго негра.
— Стойте тамъ! кричалъ британецъ, и снимите съ него ошейникъ. Если вы его задушите, то умрете вс до одного.
— Este diablo! кричалъ мексиканецъ, сунувъ къ нему стянутаго въ комокъ негра и вырывая цпь изъ ошейника.
Члены несчастнаго распались какъ куски дерева. Только слабое хрипніе служило признакомъ, что жизнь еще не совсмъ его оставила.
— Стойте тамъ! снова вскричалъ британецъ. При этомъ онъ нагнулся къ негру и началъ растирать его шерстянымъ одяломъ, стараясь возвратить его къ жизни.
Между тмъ лодка, предоставленная игр волнъ во время этой страшной борьбы на жизнь и смерть, быстро увлекалась стремленіемъ и качалась посреди громадныхъ пней, во множеств уносимыхъ ркою. Мексиканцы поднялись въ лодк и изо всхъ силъ начали грестъ вверхъ по теченію. Недалеко отъ утлой лодки на зеркальной поверхности воды, сіяющей подъ туманомъ, виднлся колоссальный пень, плывшій прямо къ нимъ на встрчу. Британецъ едва усплъ крикнуть мексиканцамъ, какъ пень быстро пронесся мимо лодки. Въ тоже самое время слуха ихъ коснулся какой то неестественный звукъ. Юноша съ содраганіемъ повернулся въ ту сторону и увидлъ голову и руку, вцпившуюся въ одну изъ втвей дерева, Misericordia! послышалось оттуда,— Misericordia per Dio!— Это былъ мексиканецъ, который, упавши въ рку вблизи этого пня, ухватился за него и спасся такимъ образомъ.
— Поверните лодку! закричалъ британецъ,— вашъ соотечественникъ еще живъ.
— Es verdad! закричали убійцы, и повернули лодку внизъ по теченію.
Негръ мало по малу пришолъ въ себя, слъ на карточкахъ у ногъ своего избавителя. Онъ также устремилъ свои неподвижные взоры на воду и на несчастнаго мексиканца.
— Ради Бога, масса! запищалъ онъ, ухватившись за весло британца,— это быть Мигуэль, масса убить его, Мигуэль очень злой.
— Оставь это, Помпей! вскричалъ британецъ, который сталъ трестъ изо всхъ силъ, чтобы спасти мексиканца. Лодка поплыла рядомъ съ пнемъ и у несчастнаго утопающаго стало на столько силы, чтобы протянуть руку, которую тотчасъ же схватилъ британецъ.
— Ради Бога, масса! морскіе разбойники убить насъ обоихъ, вскричалъ негръ.
Мексиканецъ въ предсмертной борьб ухватился за руку своего избавителя, между тмъ какъ одинъ изъ сидвшихъ сзади, подкрался къ нему. Въ эту минуту лодка получила страшный толчокъ, въ нее нахлынула волна и прибила мексиканца къ краю лодки, на которомъ онъ повисъ, почти полумертвый.
— Возьми мексиканца! закричалъ британецъ негру.
— А! Помпей не дуракъ, Помней слишкомъ любить масса. Вонъ т сзади не гребутъ. Посмотри масса, они только ждать, чтобы убить масса.
— Слышите вы! сказалъ британецъ, обратившись къ мексиканцамъ и отвсивъ ближайшему изъ нихъ полновсный ударъ весломъ,— первый изъ васъ, который пропуститъ хотя одинъ взмахъ весла… вы меня понимаете!
Лодка между тмъ качалась на обширной поверхности воды, посреди пней, находясь въ ежеминутной опасности разлетться въ дребезги объ которой нибудь изъ нихъ, или быть поглощенной волнами. Мексиканцы выжидали молча, съ затаенною злобою, коварная кровожадность выражалась въ ихъ чорныхъ сверкающихъ глазахъ. Негръ обвилъ веревкою тло мексиканца, который продолжалъ стонать свое ‘misericordia’, и, уцпившись обими руками за лодку, слдовалъ за нею какъ привидніе.
— Э, масса! Мигуель быть хорошій пловецъ, это крещеніе не повредить ему. Масса, продолжалъ ворчать неугомонный негръ, масса не забыть взять съ собой свое весло.
— А Помпей не забыть поприлежне гресть своимъ собственнымъ, отвчалъ британецъ.
Негръ продолжалъ нсколько времени съ силою гресть по указанному ему направленію, потомъ онъ вытаращилъ глаза на британца, который въ это время съ видомъ сомннія прислушивался къ чему-то.
— О, масса не безпокоиться, милиція спать крпко, шумть только Сиппи. Помпей знать вс дороги, масса Паркеръ не поймать его.
Прошло опять около четверти часа, силы гребцовъ замтно стали ослабвать отъ продолжительнаго напряженія.
— Масса теперь скоро увидть берегъ. Мы ужь въ стоячей вод, вскричалъ негръ.
Прошло еще съ четверть часа, и они увидли наконецъ берегъ. Британецъ выскочилъ изъ лодки, а въ слдъ за нимъ выползъ и негръ, обремененный своими цпями, какъ вдругъ три мексиканца разомъ приблизились къ нимъ.
— Не забудьте вашу лодку, закричалъ имъ британецъ угрожающимъ голосомъ. Вмсто отвта полетлъ въ него кинжалъ, пущенный врной рукой, онъ попалъ ему прямо въ грудь, но повисъ въ кожаномъ камзол индіанки.
— Презрнные убійцы! вскричалъ британецъ. Онъ отломилъ плоскую часть своего весла и съ остальною хотлъ броситься на бандитовъ, но негръ ухватился за него изо всхъ силъ.
— Масса не быть дуракъ, у морскихъ разбойниковъ еще много кинжаловъ, они очень рады, когда масса подойти къ нимъ, тогда легко убить его.
— Ты правъ, Помпей, отвчалъ британецъ, полусмясь, полудосадуя на негра, оскалившаго зубы. Эти собаки не стоятъ того, чтобы ихъ убилъ честный человкъ.
Еще нсколько времени трое убійцъ оставались на берегу, потомъ заревли въ слдъ нашимъ путникамъ: ‘Buen viage a los infernos!’ вскочили въ лодку, куда помогли войдти и своимъ сообщникамъ, и изчезли въ ночной темнот и туман.

ГЛАВА XXVII.

Разв этотъ поступокъ справедливъ и честенъ?
Шекспиръ.

Возвратившись назадъ, четыре злодя вышли изъ лодки, оттолкнули ее отъ берега и предоставили игр волнъ, которые увлекли ее за собою, потомъ они стали украдкою приближаться къ городу, какъ вдругъ вередъ караульнымъ домомъ поднялся глухой говоръ, они послушали съ минуту, и потомъ, съ торопливостью воровъ, спасающихся въ свой притонъ, направились къ кабаку или такъ называемой гостинниц, подъ вывскою ‘Императорскій Гвардеецъ’.
Кто-то, запыхавшись выскочилъ изъ караульнаго дома, опрометью пробжалъ къ гостинниц, въ которой происходилъ митингъ, пробился сквозь тсную толпу, осаждавшую дверь, и бросился въ комнату капитана.
— Сержантъ Вилліамъ! что случилось? спросилъ послдній.
— Шпіонъ ушолъ.
У офицера сорвалось съ языка то словечко, которое по мннію остроумнаго Фигаро, содержитъ въ себ квинтессенцію англійскаго языка и, выходя изъ энергическихъ устъ, такъ быстро приводитъ въ движеніе ноги. Наскоро надвъ на голову киверъ, онъ бросился со шпагой въ рук внизъ по лстниц и протснился сквозь толпу до самой середины биткомъ набитой залы.
— Извините, перебилъ онъ оратора.— Шпіонъ ушолъ.
— Хорошо, отвчать генералъ, который сидлъ по правую сторону сквайра, помстившагося на президентскомъ кресл, и со вниманіемъ слушалъ оратора.
— Генералъ! повторилъ офицеръ,— шпіонъ ушолъ.
— Баталіонъ соберется и отправится въ погоню за нимъ, какъ только кончится митингъ, отвчалъ генералъ и сталъ опять слушать оратора. Офицеръ заскрежеталъ зубами.
— Баталіонъ передъ домомъ и въ зал, проговорилъ онъ, задыхающимся отъ бшенства голосомъ.
— Чтобы участвовать въ совщаніяхъ, прошепталъ ему генералъ.
— Только двадцать или тридцать человкъ, продолжалъ настаивать капитанъ.
— Не забудьте, что команда состоитъ изъ гражданъ, природныхъ осдлыхъ и всми уважаемыхъ гражданъ, которые теперь заняты исполненіемъ своей высшей правительственной власти и обсуживаютъ такіе интересы, которые отложить на завтра можетъ быть было бы уже поздно.
Капитанъ выбжалъ изъ залы и бросился къ караулу. Ударили въ барабаны, но кром караула, не показалось ни души. Ополченцы, какъ вкопанные, стояли передъ дверью и окнами гостинницы и, притаивъ дыханіе, съ глубокимъ вниманіемъ слушали оратора.
— Любезный капитанъ! сказалъ одинъ изъ нихъ, вы можете пробарабанить себ уши, и все таки никто не услышитъ. Подождите-ка лучше терпливо, какъ разойдется митингъ, и будутъ окончены дла, боле важныя, тогда мы пожалуй, если понадобится, взлземъ и на каменистыя горы.
— Капитанъ! сказалъ сержантъ,— ужь этого не перемните, и мн кажется, что если бы теперь подошли сами непріятели, то и тогда правительствующій народъ окончилъ бы сперва свои опредленія.
— Чортъ побери этотъ правительствующій народъ! Я желалъ бы лучше командовать у турецкаго султана.
— Стыдитесь, капитанъ! вскричалъ одинъ изъ ополченцевъ,— это языкъ не американца.
Озадаченный молодой человкъ взглянулъ на ополченца.
— Если вы переправляетесь черезъ болото Байю-Сара, сказалъ другой,— то вы должны идти твердою поступью, иначе вы утонете, и васъ съдятъ аллигаторы. Вы слишкомъ молоды, чтобы быть капитаномъ.
Офицеръ проглотилъ горькую пилюлю, пробормоталъ что-то сквозь зубы и потомъ, сопровождаемый сержантомъ, бросился къ караульному дому.
О бглец не было ни слуху, ни духу, но у наружной стны нашли прикрпленныя къ доскамъ веревки, чмъ и объяснились сильное колебаніе и скрипъ, возбуждавшіе вниманіе часовыхъ. Не нашли также двухъ лодокъ. Въ продолженіи этихъ розысковъ кончился митингъ, и капитанъ поспшилъ въ залу засданія. Быстро онъ подошолъ къ генералу.
— Генералъ Билловъ! Не угодно ли вамъ будетъ отдать приказанія?
— Они уже отданы, отвчалъ послдній.
Въ эту самую минуту снова раздался барабанный бой, а голоса сбгавшейся команды возвщали, что на этотъ разъ она повинуется призыву. Капитанъ стоялъ съ минуту въ нершимости, взоры его остановились на бумагахъ, лежавшихъ на стол.
— Такъ это ваши ршенія? спросилъ онъ, закусивъ зубы и съ горькою улыбкой.
— Да, любезный капитанъ, вжливо отвчалъ генералъ. Если хотите, вы можете еще прочесть ихъ, пока соберется команда.
Молодой офицеръ бросилъ бглый взглядъ на взятый имъ листъ бумаги, и черезъ минуту бросилъ его съ негодованіемъ.
— Такъ вы, сказалъ онъ, обратившись къ полковнику, постановили эти опредленія противъ главнокомандующаго, подъ начальство котораго вы поступаете?
— Да, отвчалъ полковникъ.
— И объявляете его образъ дйствій не согласнымъ съ конституціею, тираническимъ, и порицаете его въ глазахъ всей націи? спросилъ капитанъ.
— Какъ видите, отвчалъ тотъ. Вы удивляетесь этому? А между тмъ это не первый разъ, что граждане Соединенныхъ Штатовъ произносятъ свой приговоръ надъ тми, кого они опредлили на свою службу, кажется генералъ забылъ объ этомъ, я потому необходимо было напомнить ему серьезнымъ и торжественнымъ образомъ. Завтра вы можете прочесть наши ршенія напечатанными.
— А между тмъ вы все таки намрены подчиниться его начальству?
— Почему же нтъ, если онъ не выйдетъ изъ границъ тхъ полномочій, какія дало ему правительство союза?
— А кто будетъ судьею въ такомъ случа? спросилъ капитанъ, качая головой.
— Онъ самъ, отвчалъ полковникъ. Послушайте, если пятьсотъ, а завтра тысяча гражданъ произнесутъ надъ нимъ, въ виду всей націи, приговоръ, и въ то же время добровольно станутъ подъ его знаменами, то итого, надемся, будетъ достаточно, чтобы открыть ему глаза надъ тою пропастью, къ которой онъ стремился. И это, капитанъ, было самымъ священнымъ для насъ долгомъ, чтобы сохранить нашу внутреннюю свободу. Что же касается другой обязанности, относительно непріятеля, то ручаюсь вамъ, они исполнятъ ее какъ слдуетъ. А теперь весь баталіонъ готовъ къ вашимъ услугамъ для поимки шпіона.
— Да, теперь, когда онъ уже ушолъ, возразилъ капитанъ.
— Если даже и ушолъ, то мы надемся что вы не поставите въ вину гражданамъ, если они, отстаивая природныя свои права, упустили изъ виду какого побудь плнника, замтилъ сквайръ съ истинно-президентскимъ достоинствомъ. Впрочемъ, меня удивляло бы, прибавилъ онъ, если бы они пустились за нимъ въ догонку, не дожидаясь вашихъ приказаній.
Баталіонъ стоялъ въ строю и въ полномъ порядк, а судя по веселому говору, въ расположеніи духа команды произошла выгодная перемна. Упорная неподвижность н брюзгливо-угрюмый нравъ этихъ людей превратилось въ веселость и самоувренность, они встртили своихъ офицеровъ громкимъ и радостнымъ ‘ура’!.. Такая манифестація, выраженная пятьюстами гражданъ, посл трудныхъ упражненій дня и проведенной безъ сна ночи, казалась хорошимъ предзнаменованіемъ, ручаясь еще за большее терпніе и выдержку въ будущемъ, в отчасти помирила молодого капитана съ ихъ прежнимъ упрямствомъ.
— Теперь мы нуждаемся, заговорилъ съ ними генералъ, — только въ двадцати волонтерахъ, которые знали бы хорошо вс дороги, проходы и лса, чтобы поймать шпіона.
— Уже исполнено, вскричало человкъ пятьдесятъ, и впередъ выступилъ сержантъ, нсколько неуклюже отдавая честь офицерамъ.
— Съ вашего позволенія, генералъ Билловъ! началъ онъ. Оно, правда, немножко противъ военныхъ постановленій, но такъ какъ на ночь не было отдано никакихъ приказаиій, то люди наши подумали, что сдлаютъ и сами не хуже, не дожидаясь приказа. Какъ только они услышали, что британецъ далъ тягу, какъ пустились за нимъ по всмъ направленіемъ. Завтра къ ученью большая часть изъ нихъ воротится.
— Я такъ и думалъ, сказалъ сквайръ,— гд носъ и уши должны быть генералами, тамъ приказы производили бы только путаницу.
— А кто же отправился? спросилъ генералъ.
— Тридцать лучшихъ нашихъ охотниковъ, уврялъ сержантъ,— которые выслдятъ медвдя, если бы онъ даже на десять сажень глубины зарылся въ Озаркахъ, они отправились въ ту же минуту, какъ услышали ршеніе митинга.
— А какое они взяли направленіе?
— Шестеро переправились черезъ Миссисипи, и внизъ къ Point Coup и вверхъ къ проливамъ. Десять человкъ пошли вонъ туда въ горы, и по дорогамъ къ Начезу, и столько же вдоль берега къ Baton-rouge, остальные обыскиваютъ городокъ. Въ одной изъ харчевень что-то не такъ.
— Вы говорите объ иностранцахъ? спросилъ генералъ.
— Да, объ нихъ. Дв лодки изчезли, а давеча видли, какъ здсь кругомъ бродилъ испанецъ.
— Ну, вотъ и все, что вы можете сдлать, вмшался словоохотный сквайръ,— право не стоитъ труда и минуту лишнюю, задерживалъ гражданъ.
По предложенію капитана арестовали стоявшихъ на часахъ, а потомъ распустили баталіонъ, съ тмъ чтобы онъ опять собрался къ восходу солнца. Полковникъ и сквайръ отправились внизъ по дорог къ Байю въ сопровожденіи негра, освщавшаго фонаремъ дорогу.
Митингъ, различныя рчи и мннія, а равно и усилія, какія нужно было употребитъ для достиженія окончательнаго результата, были конечно опять предметомъ разговора между обоими упорными республиканцами. Не упоминая ни полслова о бжавшемъ британц, они только въ Drawing-room полковника окончили этотъ разговоръ, для нихъ въ высшей степени важный, но для нашихъ читателей вроятно мене интересный.
Наружность этого Drawing-room или гостинной, раздленной двумя большими створчатыми дверями на дв равныя половины, представляла, правду сказать, гораздо мене республиканскаго, нежели простой, хоть и полный достоинства владтель ея, полковникъ Паркеръ. Въ ней, при царскомъ великолпіи, уже видно было стремленіе къ роскоши и нг, особенно въ задней половин замтна была та изысканная, кажущаяся небрежность, которая уже не довольствуется отечественными произведеніями, а старается, на пространств тридцати шести футовъ длины и тридцати футовъ ширины, соединить произведенія искуства всхъ націй: самую разнообразную смсь мебели, изящныхъ бездлушекъ и всякой всячины, составляющихъ необходимую принадлежность хорошо устроеннаго дома. Вс эти предметы роскоши находились, хотя и въ боле скромномъ, но въ сущности не мене тягостномъ отношеніи къ простому республиканскому жилищу, какъ укрпленный феодальный замокъ относился нкогда къ скромному мщанскому домику, который онъ удостоивалъ своимъ такъ называемымъ покровительствомъ. Боле юркій глазъ недоброжелательства нашолъ бы вроятно во всемъ этомъ, также какъ и въ остальномъ устройств дома, тотъ аристократическій духъ, который, соединяя изящную роскошь съ пользою, пріятно или непріятно поражаетъ пришельца, смотря потому, принадлежитъ ли онъ къ классу избранныхъ пли пролетаріевъ.
Даже нашъ сквайръ чувствовалъ себя повидимому не совсмъ хорошо въ этой великолпной зал, судя по презрительнымъ взглядамъ, какіе онъ бросалъ на нагроможденныя вокругъ него драгоцнности. Нисколько не стсняясь, онъ сталъ освобождаться отъ различныхъ принадлежностей своего костюма, бросая, какъ, будто на зло, свои леггинги или набедренники на драгоцнную кашемировую шаль, небрежно наброшенную на спинку дивана, шляпу свою онъ надлъ на мраморную статую Ніобы, перчатки всунулъ въ порфировую вазу, а налитую свинцомъ плеть помстилъ на богатомъ роял палисандроваго дерева, и, пристроивъ такимъ образомъ свою движимость, преспокойно услся въ кресла передъ каминомъ и вынулъ изъ кармана гребенку, чтобы привести въ порядокъ свои волосы. Окончивъ это любимое занятіе истаго залсца, онъ подошолъ къ буфету и налилъ себ стаканъ вина.
Звонокъ у ршотки парка возвстилъ о прибытіи еще какого-то ночного постителя. Оба офицера молча посмотрли другъ на друга, когда въ залу вошолъ ополченецъ, сопровождаемый чернымъ слугою.
— Капитанъ Перси проситъ полковника Паркера, а въ особенности маіора Копленда пожаловать какъ можно скоре въ городъ: туда прибылъ Опелюзскій баталіонъ.
— Хорошо! пусть онъ до восхода солнца размститъ его по квартирамъ. Намъ нужно нсколько часовъ отдыха.
— Они привели съ собою индйцевъ, продолжалъ ординарецъ, пойманныхъ тми людьми, которыхъ разослалъ маіоръ Коплендъ.
— Вы не знаете, какого они племени?
— Нтъ, полковникъ. Но, судя но ихъ оружію и наружности, они принадлежатъ къ воинственному племени. У всхъ огнестрльное оружіе.
— Ого! вскричалъ маіоръ, въ такомъ случа мы должны тотчасъ же идти, чтобы посмотрть, что тамъ такое.
Съ этими словами онъ снялъ опять шляпу съ головы Ніобы и, собравши вс принадлежности своего туалета, снова направился съ полковникомъ и ополченцемъ къ берегу рки.

ГЛАВА ХXVIIІ.

Господь! Господь! Друзьямъ часто бываетъ
трудно свидться вновь, но горы могутъ
быть сдвинуты землетрясеніемъ и
встртиться опять.
Шекспиръ.

Загородный домъ, въ которомъ такъ безцеремонно распоряжался нашъ сквайръ, и въ которомъ онъ, повидимому, былъ какъ у себя дома, принадлежалъ къ одной изъ тхъ многихъ плантацій на р. Миссисипи, блестящія богатства которыхъ, почти всегдашній удлъ владтелей, выказываются не столько въ величественной наружности зданій, сколько въ пышномъ великолпіи ихъ внутренней обстановки. Домъ этотъ состоялъ только изъ двухъ этажей и покоился на сваяхъ, вроятно для свободнаго теченія воздуха, а можетъ быть и по причин ежегоднаго разлитія Миссисипи, онъ былъ построенъ очень легко, и очевидно скоре для защиты отъ палящаго зноя, чмъ отъ зимняго холода. Восемь ступеней изъ благо мрамора вели къ піацца и къ перистилю, украшавшему передній фасадъ дома, въ промежуткахъ коллонады находились высокія окна съ жалюзи, устроенными также для поддержанія свободнаго теченія воздуха, въ продолженіи жаркихъ лтнихъ мсяцевъ.
На заднемъ план находились два другія, довольно большія зданія, одно изъ нихъ, повидимому, было предназначено для помщенія должностныхъ лицъ плантаціи, а другое для складки колоніальныхъ произведеній. Къ этимъ двумъ зданіямъ примыкали два ряда меньшихъ, но удобообитаемыхъ блокгаузовъ, для чернаго народонаселенія плантаціи, а за ними, по направленію къ кипарисовымъ лсамъ, раскидывалась обширная площадь, разбитая на продолговатые четвероугольники, на которой торчали огромныя, высохшія, голыя деревья, лишенныя листьевъ, коры и втвей. Широкіе промежутки между этими деревьями засажены были высокими и уже разросшимися кустами, на высохшихъ цвточныхъ внчикахъ ихъ мстами видны были растрескавшіяся смянныя капсюли, изъ которыхъ выглядывала нжная, блая, такъ называемая хлопчатая бумага, посаженная на поляхъ поперемнно съ маисомъ. Большая часть этихъ хлопчатыхъ и маисовыхъ полей очевидно была отнята у кипариснаго болота и осушена посредствомъ рвовъ, контрастъ, представляемый роскошнымъ, непроницаемымъ первобытнымъ лсомъ и бездонными болотами, давалъ ясное понятіе о томъ, какія надобно было употребить усилія, чтобъ изъ этой дикой, страшной пустыни образовать такую прелестную плантацію, и такимъ образомъ мало по малу изъ притона хищныхъ, зврей, создать почти царское владніе.
Видно было, что всмъ этимъ управлялъ человкъ съ сильною энергіею, который, переходя постепенно отъ самаго необходимаго, къ роскоши и комфорту, съ полнымъ сознаніемъ силъ своихъ соединялъ желзную волю. Но если съ одной стороны человколюбивому наблюдателю больно было видть эти явные слды тягостной барщины, то съ другой стороны онъ мирился опять съ нею, при вид этого веселаго и беззаботнаго маленькаго населенія, рзво возясь и суетясь по улиц опрятной деревушки, оно доказывало покрайней мр, что если желзная воля господина принуждала его къ постоянной дятельности, онъ въ тоже время длала, ихъ соучастниками въ пользованіи плодами этой дятельности, въ такой мр, что многія тысячи обитателей стараго свта могли бы смотрть на это завистливымъ окомъ.
Если бы кто видлъ этихъ людей съ курчавыми головками, какъ они рзвились и забавными прыжками мчались вдоль улицы, между двумя рядами хижинъ, стройныхъ двушекъ, съ ихъ пестрыми, живописными головными уборами изъ свтлозеленыхъ или яркокрасныхъ шелковыхъ платковъ, свитыхъ жгутомъ,— какъ он, смясь и балагуря, выплясывали съ молодыми парнями, или стариковъ и старухъ, откормленныхъ и хорошо одтыхъ, съ наслажденіемъ потягивающихъ изъ обоихъ коротенькихъ трубочекъ,— если бы кто видлъ все это, тотъ напрасно искалъ бы вокругъ себя т сердцераздирающія страданія, которыя пристрастное невжество такъ щедро приписывало этому, конечно угнетенному классу, и которыя, если иногда и существуютъ, то, къ чести американскаго характера, далеко не повсемстны.
Законъ и чувство справедливости достойнаго гражданина юга во многомъ улучшили жребій этого класса жителей, и если съ одной стороны покажется тяжкимъ, что несчастные негры, оторванные отъ своей родины, и ихъ потомки принуждены работать на чужихъ господъ, то съ другой стороны мы не должны забывать, что эти господа, не виноватые въ этой барщин, сами страдаютъ отъ наслдованнаго гнета невольниковъ.

——

Солнце между тмъ поднялось изъ за кипарисовыхъ лсовъ, огромнымъ внкомъ окаймляющихъ плантацію съ восточной стороны, и лучи его мало по малу разрдили густой туманъ, покрывавшій всю мстность, только надъ ркою носился онъ еще громаднымъ слоемъ, а за нимъ, на противоположномъ берегу, плантаціи и лса ограничивали горизонтъ.
Прелестная двушка, въ изящномъ утреннемъ плать, выбжала на піаццу передъ домомъ и стала со вниманіемъ смотрть по направленію къ байю, откуда черезъ лугъ, сквозь группы китайскихъ тюльпановъ, апельсинныхъ и лимонныхъ деревъ, открывался обширный видъ на западъ, на р. Миссисипи. Дале къ сверу видъ этотъ ограничивался блоффами или нагорьемъ, котораго крутые глинистые обрывы, покрытые жасминомъ и виноградными дозами, тянулись не въ далек отъ байю, извивающагося вдоль плантаціи.
Стройный ростъ, прекрасная головка, которая по временамъ вскидывалась съ нкоторою гордостію, нжное, подернутое легкимъ румянцемъ лицо, въ мимик котораго выражалось не столько живость, сколько то, что французы называютъ piquant, проницательные темноголубые глаза,— были рзко характеристическія черты этой интересной двушки. Она стояла прислушиваясь и устремивъ взоры на байю, какъ вдругъ выбжала другая двушка, которая, обвивъ ее рукою, весело повлекла къ чугунной ршетк мраморной піаццы.
— А знаешь ли ты, сисси {Sisei, Ра, Ma — сокращенныя Sister (сестра), Papa, Mama.}, сказала она,— что у насъ гости? да еще премилыя гости, говоритъ Полли.
— Да, дв индіанки, ск-сквовы, отвчала сисси, насмшливо искривляя губки, точно боясь, чтобы это неуклюжее слово не расширило до неприличія ея прелестнаго ротика,— ты вдь знаешь baut gout нашего сквайра.
— Нтъ, нтъ, Верджи {Vergy, уменьшительное Virginie.} самъ пригласилъ ее и, говорятъ, онъ отъ нея въ совершенномъ восторг. Она еще спитъ, но Полли говоритъ, что она дивно хороша. Полли только что пошла взглянуть на нее.
— Послушай, Габріеля! перебила гордая красавица свою боле нжную сестру, простодушно веселые глазки которой и блокурая кудрявая головка, повидимому, нсколькими годами позже явились на свтъ Божій,— вонъ скрипнула дверь парка, а Па пригласилъ его къ завтраку. И отчего онъ не идетъ?
— Да, странно, сисси, а вдь ты ждала его еще вчера, прошептала Габріеля съ нсколько плутовскимъ выраженіемъ, которое очень шло въ ея платьицу l’enfant.— А тамъ опять, прибавила она, надувши губки,— ему придется снова отправиться къ этому отвратительному старому генералу!
— И на войну противъ непріятеля, со вздохомъ оказала Виргинія, поспшая къ портику, между тмъ какъ Габріеля осталась на своемъ мст.
— Ахъ, это ординарецъ, прошептала послдняя, догоняя сисси и выводя ее опять на піаццу, къ которой въ это время подошелъ ординарецъ, и, кланяясь обимъ двушкамъ, прошелъ мимо ихъ во внутренность дома.
— Ахъ, посмотри сисси, какъ хорошо! продолжала она, указывая на облака тумана, висвшія надъ Миссисипи. Разрываясь отъ усиленнаго дйствія солнечныхъ лучей, они слагались въ самые фантастическіе образы, громадные слои отдлялись и изчезали въ пространств, между тмъ какъ другіе, сгущаясь, сказались на подобіе опрокинутыхъ конусовъ, въ ихъ промежуткахъ открывался видъ на отдаленные лса, которые, казалось, приближались и быстрымъ бгомъ спшили навстрчу рк. Миссисипи просвчивалъ по временамъ во всмъ своемъ величіи сквозь серебристую мглу, и появляющіеся на его широкой поверхности одинокіе челны и судна, то мчась стрлою внизъ по теченію, то медленно поднимаясь вверхъ по рк, сверкали съ своими снжноблыми парусами, какъ лебеди, на зеркальной поверхности водъ.
— Ахъ, какъ хорошо! произнесъ позади ихъ нжный мелодическій голосъ, въ то же время дв руки, ослпительной близны, обвили шею обихъ двушекъ, и между ними очутилось дивно-прелестное существо.
— Добраго утра, мои сестры!
Дв двушки отпрянули назадъ, устремивъ изумленные взоры на это дивное явленіе, потомъ об разомъ бросились къ ней и, обвивъ ее руками, покрыли безчисленными поцлуями ея прелестные уста и щеки.
— Кто же ты, милый, очаровательный ангелъ? спросила Виргинія.
— Прелестное дитя, какъ ты здсь очутилось? перебила ее Габріеля.
— Мое милое, прелестное, божественное дитя! подхватила опять первая, сжимая ее въ своихъ объятіяхъ и покрывая ее поцлуями.
Это была Роза, которая въ суматох этой пріятной нечаянности не имла еще времени произнести ни слова.
— Они зовутъ меня Розой, милыя, прелестныя сестры, прошептала она наконецъ.
— Роза, моя нжная, милая Роза! прекраснйшая, прелестнйшая изъ розъ!
И снова он обвили руками восхитительную двушку и почти задушили ее своими ласками. Картина эта была плнительна: прелестное дитя природы между двумя изящно воспитанными очаровательными двушками поочередно переходила изъ объятій одной въ объятія другой, и въ одно мгновеніе завоевала сердца обихъ. Он, казалось, не могли наглядться на нее и налюбоваться ею. Даже врожденная женщинамъ слабость, которая такъ невольно и такъ извинительно возникаетъ въ душ красавицъ при вид женщины, еще боле прекрасной, въ настоящемъ случа замолкла. Чистая, безъискусственная природа разомъ взяла верхъ надъ слабостями и холодными, бездушными формами общественной жизни.
— Посмотри, братъ, что у насъ тутъ! радостно крикнула Габріеля изящно одтому юнош, который въ эту минуту съ не меньшимъ изумленіемъ подошолъ къ прелестной групп.
— Братъ мой! прошептала Роза, доврчиво взявъ его за руку и устремивъ на него изумленные взоры.
— Пойдемъ къ Ma, милое дитя! вскричали об, схватывая ее подъ руки и подводя къ почтенной дам, которая очень ласково привтствовала милую двушку.
— Какой ты очаровательный ангелъ! вскричала Виргинія, которая теперь только, когда Роза находилась въ объятіяхъ матери, имла время разглядть ея одежду.— И право, продолжала она съ забавнымъ изумленіемъ,— одта по послдней мод! Посмотри-ка, Габріеля, на это прелестное черное шелковое платье, какъ оно идетъ къ ней! А эти изящныя прюнелевыя ботинки, этотъ хорошенькій поясъ, эта брошка и браслеты! Право, милое дитя, самая лучшая парижская модистка не могла бы одть себя съ большимъ вкусомъ. И неужели ты въ самомъ дл пришла съ индйцами?
— Въ самомъ дл, милая сестра.
— И ты жила въ ихъ — какъ бишь это называется…?
— Въ ихъ вигвам, помогла ей Роза.
Въ эту минуту въ комнату вошолъ полковникъ вмст съ майоромъ Коплендомъ и капитаномъ Перси. Кротко и наивно, но въ то же время съ нкотораго рода величіемъ, она подошла къ новоприбывшимъ и привтствовала обоихъ штабъ-офицеровъ именемъ дорогихъ отцевъ, а молодого капитана назвала братомъ.
— Однако у тебя что-то много отцевъ, вскричалъ сквайръ со смхомъ и цлуя ее отъ души.— Право, изъ тебя вышла великолпная двушка, да благословитъ тебя Богъ! Индецъ былъ для тебя истиннымъ отцомъ. Ботъ ужъ никакъ не думалъ, чтобы старый, лютый Токеа такъ хорошо держалъ тебя. Вдь ты такъ нжна, какъ будто всю жизнь сохранялась въ какомъ нибудь ларчик.
— Пожалуй насмхайся, отецъ мой, отвчала она.— Сквовы и двушки насмхались надъ нжностію моихъ рукъ и ногъ, Канонда никогда не позволяла мн работать въ пол, однако вотъ, не смотря на это, я совершила длинный, предлинный путь.
— Но вдь не пшкомъ же?
— Нтъ, отвчала она. Но въ эту минуту взоры ея обратилась уже къ другому предмету: она съ ласковою улыбкою смотрла на то, что происходило между Виргиніею и капитаномъ.
Послдній, несмотря на довольно серіозную ссору, происшедшую, какъ мы видли, между нимъ и полковникомъ, находился повидимому въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ къ его дому. Засвидтельствовавъ свое почтеніе хозяйк и сдлавъ общій поклонъ всмъ остальнымъ, онъ тотчасъ же подошелъ къ Виргиніи, которая покраснла до ушей при его появленіи, но такъ же быстро оправилась, она силилась принять серіозное, нсколько гордое выраженіе и отдернула руку, которою онъ тщетно старался овладть. Роза поперемнно смотрла, то на молодого человка, то на новую свою сестру. Наконецъ она подошла къ послдней и посмотрла на нее съ многозначительною улыбкою.
— Посмотри, сказала она,— какимъ умоляющимъ взоромъ онъ глядитъ на тебя. Онъ начальникъ, но нженъ и кротокъ какъ голубь.
— Хорошъ голубь! смясь сказала Виргинія, — еслибъ ты знала, что это за голубь.
— Сестра моя, прошептала Роза,— любовь забываетъ о самой себ, лишь бы вызвать радостную улыбку на лиц любимаго брата.
— Чудное дитя мое, сказала Виргинія,— для тебя я прощаю ему.— И она протянула капитану свою руку — Милые мои! сказалъ полковникъ, который оставался нмымъ свидтелемъ этой любопытной споены,— не забудьте, что мы опять должны хать, и что насъ ждетъ завтракъ. Пойдемъ, прелестная роза пустыни.
И взявъ ее подъ руку, онъ отправился вслдъ за сквайромъ, который съ полковницею открылъ шествіе.
— Все это еще представляется мн какъ будто во сн, началъ послдній, усаживаясь за столъ.— Я скоре представилъ бы себя умершимъ, чмъ то, что увижусь опять съ тобою. Когда тебя не стало, тогда только мы почувствовали, какъ ты была дорога для всхъ насъ. Да, да, Роза. Въ продолженіи многихъ лтъ мы постоянно все говорили о теб. А сегодня, разговариваю я съ этимъ лютымъ Токеа, глядь — а она вылзаетъ изъ своего шерстянаго одяла, такъ дружески — нжно беретъ меня за руку и называетъ отцемъ, тогда какъ я вовсе и не знаю объ этомъ.
— И это названіе, кажется, очень понравилось вамъ? перебилъ его полковникъ,— такъ что вы даже забыли разспросить индйскаго начальника о его отношеніяхъ къ британцу
— Къ британцу? спросила Роза, которая вдругъ стала слушать со вниманіемъ.
— Да, милая Роза, отвчалъ сквайръ.— Разв ты его знаешь?
— Знаю. А братъ мой былъ здсь?
— Да, сказала сквайръ.— Но у тебя ужъ черезъ чуръ много отцевъ и братьевъ. Да! бдовая птица, несмотря на его молодость, шпіонъ, который еще во время усплъ удрать, а то бы ужъ вислъ давно. Но вислицы ему не миновать.
Двушка слушала съ удивленіемъ.
— Но вдь то же самое думалъ и Мико, который поднялъ боевой ножъ на свою дочь и Розу, потому что ему казалось, что он привели въ его вигвамъ шпіона. Разв британецъ монетъ въ одно и то же время быть шпіономъ и у красныхъ и у блыхъ воиновъ? наивно спросила она.
Вс устремили на нее вниманіе.
— Такъ ты его знаешь, милая Роза? спросилъ сквайръ.
— Знаю, подтвердила она вторично.— Тридцать солнцевъ тому назадъ онъ прибылъ къ намъ въ каноэ, около нижней опушки лса. Онъ бжалъ отъ морскаго разбойника и былъ слабъ и утомленъ, и большая водяная змя укусила его, когда онъ хотлъ выйдти изъ лодки, и Канонда пришла къ нему на помощь и убила змю, и мы отнесли его въ дупло, а потомъ перенесли въ вигвамъ, и тамъ Канонда заботилась о немъ, пока онъ не выздоровлъ.
— А потомъ? спросилъ сквайръ, который, повидимому принималъ участіе въ судьб молодаго человка, и даже забылъ, что вроятно не часто случалось, о куриной грудинк на своей тарелк.
— Когда онъ выздоровлъ, продолжала она тмъ же наивнымъ дономъ,— онъ сталъ безпокоиться. Онъ боялся Мико, который въ то время съ своими воинами былъ на охот, онъ говорилъ, что долженъ идти къ своимъ, которые находятся въ войн противъ блыхъ этого края. Съ каждымъ солнцемъ онъ становился все безпокойне. Тогда мн сдлалось страшно за несчастнаго брата, и сердце во мн готово было разорваться. Я просила Канонду, умоляла и заклинала, чтобы она не удерживала его доле и отпустила его къ его братьямъ, потому что если бы Мико засталъ его, то онъ убилъ бы его своимъ томагоукомъ, въ той увренности, что онъ лазутчикъ блыхъ.
— А потомъ? спросилъ сквайръ.
— Канонда не соглашалась, продолжала она,— и Роза принуждена была грозить ей, что она сама укажетъ ему путь, или утонетъ съ нимъ въ болот. Утонуть она бы съумла, но тропинки не нашла бы, она узка и извстна только начальникамъ и дочери Мико, даже сквавы не знаютъ ея. Канонда, плача, уступила просьбамъ Розы, и накинула на благо брата шерстяное одяло, къ ногамъ его подвязала мокассины и опоясала его вампумомъ, потомъ она окрасила его кожу, чтобы обмануть преслдователей, и повела его но узкой тропинк на противоположный берегъ второй рки. Это причинило Канонд и Роз много горя: когда Мико возвратился и услышалъ отъ сквавъ, что въ вигвам былъ блый незнакомецъ, лицо его омрачилось какъ у свирпой пантеры, потому что онъ думалъ, что британецъ шпіонъ. Ужъ онъ занесъ руку, чтобы вонзить боевой ножъ въ грудь дочери и Розы, но милосердый Богъ удержалъ его руку.
— И британецъ не видлся съ Мико? спросилъ сквайръ
— Мико поспшилъ за нимъ по его слдамъ, видлъ ли онъ его, этого я не знаю.
— А зачмъ пришелъ сюда Мико съ своими индйцами?
— Онъ видлъ сонъ, который онъ долженъ исполнитъ, потому что такъ повеллъ ему великій Духъ. Онъ идетъ вмст съ своимъ сыномъ къ могущественнымъ Куманчамъ, народъ его уже отправился туда, и онъ съ немногими только возвратился къ поселеніямъ блыхъ, а великій начальникъ Куманчіевъ не хотлъ, чтобъ отецъ его жены шолъ одинъ. Бдный Мико потерялъ свою дочь, и Роза пошла съ нимъ, вдь иначе, прибавила она въ невинной простот,— глаза его ослпли бы отъ слезъ.
Съ удивленіемъ и чувствомъ присутствовавшіе слушали безъискусственный разсказъ прелестной повствовательницы, для нихъ, конечно, онъ былъ гораздо важне, чмъ подозрвала сама разскащица, потому что онъ объяснялъ внезапное и подозрительное появленіе британца и индйцевъ. Во всякое другое время появленіе это осталось бы незамченнымъ, но въ настоящую минуту, когда защитники страны готовились идти за двсти миль внизъ по теченію противъ вншнихъ враговъ, обстоятельство это казалось очень важнымъ. И небольшая орда индйцевъ, при ихъ образ войны, и та могла бы не только распространить безконечныя бдствія между поселеніями, разсянными по ту сторону рки, но когда бы даже дать неблагопріятный оборотъ и самому ходу военныхъ дйствій: видя своихъ домашнихъ оставленными въ жертву смертоноснымъ томагоукамъ, ополченцы весьма естественно должны были лишаться мужества, а можетъ быть ршились бы даже, покинуть и безъ того уже слабую армію, и спшить на помощь къ своимъ семействамъ. Поэтому безъискусственный разсказъ Розы, носившій на себ отпечатокъ несомннной истины, былъ настоящимъ благодяніемъ для озабоченныхъ отцовъ.
— А почему, немного погодя спросилъ сквайръ,— Дуралей этотъ не оказалъ намъ, откуда онъ досталъ свой вампумъ и мховой Камзолъ?
— Канонда, отвчала Роза,— заставила его поклясться Великимъ Духомъ, что онъ никому не откроетъ, гд находился. Мико очень боится блыхъ и потому поселился въ стран, гд онъ надется никогда не встрчаться съ ними.
— Да, это такъ, оказалъ сквайръ посл нкотораго молчанія, въ продолженіи котораго онъ старался наверстать то, что пропустилъ во время разсказа.
Габріеля и Роза между тмъ кончили свой завтракъ, и шутя и смясь выбжали изъ залы.
— Но все-таки вы не должны забывать, началъ опять полковникъ,— что хотя мы нисколько не сомнваемся въ истин того, что намъ разсказала эта милая двушка, все-таки индйцы, еслибы они затвали что-нибудь, ни въ какомъ случа не сдлали бы Розу своего повренною. Хотя сны имютъ у нихъ большое значеніе, но это дальнее путешествіе вслдствіе сновиднія мн все-таки кажется страннымъ.
— А мн нисколько, возразилъ сквайръ. Они отправляются за тысячи миль, если это нашептываетъ имъ великій Духъ, какъ они выражаются. Вспомните при этомъ, что индйцы прямо пришли къ нашимъ поселеніямъ. Если бы они затвали что-нибудь недоброе, то неужели вы думаете, что они такъ открыто, безъ оглядки, переправились бы черезъ Атчафалая? Да притомъ неужели они взяли бы съ собою это дитя? А разв вы не видли, какъ испугался индецъ, когда я ему объявилъ, что вы приглашаете къ себ его пріемыша? Я едва врилъ главамъ своимъ, когда увидлъ его въ такомъ волненіи. А ея одежда и драгоцнныя украшенія вдь явно доказываютъ, какъ высоко онъ ее ставитъ. Самой богатой наслдниц не стыдно было бы показаться въ такомъ наряд.
— Именно этотъ нарядъ, возразилъ полковникъ,— еще боле запутываетъ дло въ моихъ главахъ. Откуда индецъ могъ достать такія вещи?
— Вы забываете, что онъ тесть Куманча, который сіяетъ золотомъ. Отъ нашихъ гражданъ, которые имютъ торговыя сношенія съ Санта-Фе и Мексикою, я слыхалъ, что Куманчи богатые дикари, что они находятся въ безпрерывной войн съ испанцами, отъ которыхъ имъ часто достается богатая добыча,
— Покрой этого платья англійскій, и отдлка этихъ драгоцнныхъ вещей также англійская, любезный сквайръ, замтила полковница,— да еще и въ самомъ лучшемъ, новйшемъ вкус.
— И это конечно подозрительно, прибавилъ полковникъ.— Вы знаете, Джонъ Булль, какъ онъ ни хвастается своимъ карманомъ, не такъ глупъ, чтобъ опорожнить его, если не надется при этомъ выиграть въ десятеро. Загадка наша не только не разгадана, но представляется мн напротивъ еще боле запутанною.
— Мы скоро найдемъ на крючокъ приманку, сказать сквайръ,— намъ и безъ того предстоитъ свиданіе съ индйцами, и разв ужъ какое-нибудь особенное несчастіе помшаетъ намъ вывдать истину.
Въ эту минуту звуки фортепіано прервали разговоръ, становившійся довольно серіознымъ. Какъ бы предвидя обворожительное дйствіе, какое должна была произвести музыка на это дитя природы, все общество встало изъ-за стола и вышло въ залу.
Съ наивнымъ любопытствомъ ребенка и съ изумленіемъ, Роза разсматривала пышное убранство комнаты, великолпные ковры, блестящіе толковые занавсы, мебель изъ благоухающаго розоваго дерева, мраморныя статуи, и въ милой простот своей порхала отъ одного предмета къ другому, какъ вдругъ Габріеля сла къ фортепіано и извлекла изъ него нсколько звуковъ. Роза стала прислушиваться съ удивленіемъ, когда нжные пальчики забгали по клавишамъ и раздаюсь нсколько стройныхъ, звучныхъ аккордовъ. Она подбжала къ инструменту, съ дтски-наивною простотою начала заглядывать внутрь его, распростерла къ нему объятія, какъ бы желая схватить эти нжные звуки, и держалась за него, какъ будто боясь, чтобы звуки эти не улетли. Мало по малу, когда Габріеля, посл нжной прелюдіи, перешла къ романсу изъ ‘Трубадура’, на лиц ея изобразился нмой, неизъяснимый восторгъ, глаза заблистали невыразимымъ блаженствомъ, все существо, ея казалось проникнуто было электрическимъ огнемъ. Она начала кружиться какъ прелестная бабочка, и распростерла руки, какъ бабочка свои крылья, какъ будто желая обнять эти нжные звуки, ноги отдлялись отъ земли и она едва прикасалась къ ковру, каждое ея движеніе было исполнено дивной поэзіи, все существо ея дышало неземнымъ блаженствомъ.
Все общество вошло въ залу въ ту самую минуту, когда звуки музыки стали обнаруживать на Розу такую дивную силу. Вс остановились и начали съ изумленіемъ смотрть на это чудное проявленіе натуры. Никогда никому не спуталось видть такого восхитительнаго танца. Наконецъ, подавленная избыткомъ ощущеній, со слезами на глазахъ, бросилась она Габріел на шею.
— Ради Бога, сестра, не убивай меня! Я умираю, душа моя улетаетъ вмст съ дивными звуками.
Потомъ оно сла, и крупныя капли слезъ, одна за другою, покатились по ея щекамъ.
— Ахъ, шептала она,— зачмъ я не умерла! зачмъ я не умерла!

ГЛАВА XXIX.

Твое божество барышъ, — мое справедливость,
и такіе противники ни заключаютъ прочныхъ союзовъ.
Гёте.

Милая двушка много выиграла въ продолженіе двухъ недль, въ которыя мы потеряли ее изъ виду. Она сдлалась увренне въ себ, непринужденне, взоры ея прояснились, во всемъ существ ея стала обнаруживаться какая-то самостоятельность. Совершенное отсутствіе самостоятельности, или, лучше сказать, чувство совершенной безпомощности, а главное, возмутительная мысль, что ей суждено быть жертвой человка, которымъ гнушалась ея чистая душа, придавали прежде всему ея существу что-то болзненно-покорное, безнадежное. Это состояніе было тмъ боле мучительно, что странныя ея отношенія, для нея самой не вполн ясныя, налагали на нее печать какой-то неестественной таинственности. Съ уничтоженіемъ этого неестественнаго отношенія къ морскому разбойнику, подавленный духъ ея видимо оживился, да и самая катастрофа, постигшая индйцевъ, и въ особенности Мико, измнила ея положеніе въ такой степени, что при всемъ горестномъ воспоминаніи объ ужасной смерти подруги, переворотъ этотъ не могъ не произвести на нее благодтельнаго вліянія. Мико, погруженный въ тупую безчувственность смертію близкихъ его сердцу, утратилъ многое изъ прежняго деспотическаго, упрямаго, непреклоннаго своего нрава, и впалъ теперь нкоторымъ образомъ самъ въ ту безпомощность, которая невидимому въ одной только Роз и ея чистой, дтской душ находила отраду, опору и успокоеніе. Только она была иногда въ состояніи прояснять его мрачное настроеніе, оцпенлый его духъ чувствовалъ, казалось, потребность ухватиться за нее и утшать себя воспоминаніемъ минувшаго. Это постепенное признаніе со стороны Мико, равно какъ и нжная внимательность къ ней молодого начальника, возвысили эту благородную, чистую душу, забывавшую о себ и жившую только для блага другихъ, и придали ей боле высокое значеніе. До сихъ поръ она все еще была ребенкомъ, съ нжной, невинной душой, но катастрофа эта сдлалась пробнымъ камнемъ ея жизни, и дала послдней боле высокое направленіе. Въ ней стало пробуждаться сознаніе о высокомъ назначеніи женщины.
Слдствіемъ этого сознанія было то, что она мало по малу пріобрла нкотораго рода господство, которому съ видимымъ наслажденіемъ подчинились вс ея приближенные, явленіе это столько же можетъ быть объяснено обворожительною прелестію двушки, сколько и превосходствомъ блой расы, котораго не можетъ не признать и самый гордый изъ индйцевъ. Даже самъ Мико въ послднее время не могъ не чувствовать къ ней какой-то робкой почтительности. Эль Соль, казалось, смотрлъ на нее какъ на существо высшаго разряда, и приближался къ ней съ такою робостію, съ такою предупредительностію, которыя пристыдили бы и самаго образованнаго дамскаго кавалера. Въ продолженіе всего путешествія онъ съ какимъ-то радостнымъ трепетомъ исполнялъ каждое малйшее ея желаніе, съ самою нжною заботливостію охранялъ каждый шагъ за лошади, старался прочесть въ ея глазахъ малйшій знакъ или намекъ, и жилъ почти только для услугъ ея. Если такое признаніе ея нравственнаго достоинства имло вліяніе на развитіе ея духа, то съ другой стороны развлеченія во время дальняго путешествія, разнообразныя, пышныя картины природы и чистый воздухъ безпредльныхъ луговъ Аттакапа и Опелюзаса благотворно подйствовали на ея тло и придали ей какую-то живость и свжесть, которыя чрезвычайно шли къ ея воздушной фигур.
Трудно было представить себ что-нибудь трогательне этого прелестнаго существа, когда она ласкала угрюмаго, оцпенлаго дикаря, и самыми нжными, дтскими приголубливаніями старалась пробудить его къ новой жизни. Постоянными усиліями она дйствительно умла возвратить его мало по малу къ нкоторому сознанію. Но вмст съ этимъ въ немъ стала обнаруживаться какая-то тоска, какая-то боязливость, которыя росли по мр приближенія его къ поселеніямъ блыхъ. Съ каждымъ шагомъ маленькаго каравана, лицо стараго начальника становилось угрюме и сердите, и нетерпніе его усиливалось. Казалось, отупніе оставляло его только для того, чтобы уступить мсто сварливому, бранчивому расположенію духа. Какъ будто предчувствуя т униженія, которыя, по его мннію, ожидали его среди блыхъ, онъ старался напередъ закалить себя противъ нихъ, и ободрить себя. По цлымъ часамъ онъ велъ съ самъ съ собою сварливые, задорные разговоры, влагая въ ротъ блыхъ такія рчи, на которыя потомъ самъ же отвчалъ дерзостію и издваніями.
Такимъ образомъ они, верхомъ (кром Мико и его Оконіевъ, которые, оставаясь врными обычаю своего племени, шли рядомъ съ лошадьми), приблизились къ р. Атчафалая, по той самой дорог, по которой индецъ велъ нашего британца, т. е. по пути Кашатаевъ. Прибывъ къ Атчафалая выше Опелюзаса, они отправили назадъ Павніевъ съ лошадьми, а сами начали строить каноэ изъ коры, какъ вдругъ посреди этого занятія ихъ замтили двое изъ гражданъ, высланныхъ Опелюзскимъ магистратомъ, а вслдъ затмъ въ расплохь засталъ ихъ небольшой отрядъ милиціи, который увелъ ихъ съ собою въ плнъ.
Хотя индйцы не длали никакой попытки, ни къ сопротивленію, ни въ бгству, и преспокойно оканчивали свою лодку, но отрывистый, повелительный тонъ, какимъ блые приказывали имъ немедленно слдовать за собою, и враждебные, недоврчивые взоры, какими измряли ихъ эти блые, такъ чувствительно оскорбили ихъ гордость, что еслибы не убдительныя просьбы Мико, то вроятно дло дошло бы до рукопашнаго боя. Точно боясь малйшаго соприкосновенія съ надменными, смертельными своими врагами, Мико поспшилъ стать возл Розы, которая сидла на пн, закутанная въ шерстяное одяло. Между тмъ какъ она ласково разговаривала съ старикомъ, къ нимъ подошолъ Эль Соль, съ тмъ чтобы проводить ее къ лодк. При этомъ движеніи покрывавшее ее одяло отчасти распахнулось. Видъ блой, богато одтой двушки, ласково и весело разговаривающей съ старымъ индйцемъ, произвелъ, точно по волшебному мановенію, внезапную перемну въ обращеніи залсцевъ. Грубый, повелительный тонъ и видъ ихъ вдругъ уступили мсто самой предупредительной вжливости. Вс почтительно отступили, когда двушка, кланяясь, подошла къ нимъ, предводитель блыхъ учтиво предложилъ ей свою руку, чтобы помочь ей войти въ лодку, но начальникъ Куманчіевъ оттолкнулъ его. Залсецъ терпливо снесъ эту обиду, къ немалому удивленію Мико, отъ котораго не ускользнуло ни одно движеніе враговъ его, несмотря на то, что онъ повидимому весь былъ погружонъ въ самого себя, и не видлъ, что происходило вокругъ него. Въ продолженіе всего плаванія блые обходились съ ними съ необыкновенною деликатностію, такъ рзко отличавшеюся отъ грубаго, дерзкаго ихъ обращенія во время нападенія, что Эль Соль не могъ не обратить на это вниманія. Хотя по прибытіи въ депо ихъ отвели прямо въ караульню, но предводитель отряда почтительно подошелъ въ двушк и просилъ позволенія проводить ее пока въ гостинницу. Она любезно поблагодарила за это, но осталась съ индйцами въ караульн, гд наконецъ сомннія ихъ разршились по прибытіи офицеровъ, и въ томъ числ сквайра, зоркій глазъ котораго тотчасъ же узналъ Мико. Послдній также узналъ бывшаго торговца, съ которымъ нкогда поступилъ не совсмъ справедливо, и, слегка вздрогнувъ, всталъ, когда тотъ началъ съ нимъ разговаривать. Въ эту минуту выступила впередъ Роза и сбросивъ съ себя одяло, кинулась на шею изумленному сквайру, который, едва вря глазамъ своимъ, смотрлъ на нее неподвижно, пока она наконецъ словами: ‘твоя Роза’ не воскресила въ его памяти образъ бывшей его воспитанницы. Тогда онъ и самъ обнялъ ее съ такою чистосердечною радостію, которая на время заставила его забыть все вокругъ себя.
Особенное уваженіе съ какимъ и остальные офицеры привтствовали это милое дитя, краткое, но серіозное совщаніе между ними, ласковая рчь сквайра, въ которой онъ высказалъ свою увренность, что Токеа пришелъ въ мир и дружб, а также и то обстоятельство, что ихъ, въ качеств гостей правительства, тотчасъ же перевели изъ караульни въ гостиницу, поручивъ ихъ особенной заботливости хозяина,— все это объяснило наконецъ Мико, такъ давно уже знакомому съ различнымъ обращеніемъ блыхъ съ его племенемъ, внезапную перемну образа мыслей заклятыхъ его враговъ. Причина этой перемны образа мыслей заключалась отчасти въ почтительномъ обращеніи американца съ женщинами и еще боле въ той мысли, что индйцы, явившіеся въ сопровожденіи прилично одтой дамы, никакъ не могли имть враждебныхъ намреній. Этотъ солнечный лучъ посреди мрака судьбы его былъ отраденъ для старика, который уже приготовилъ себя къ оскорбленіямъ и униженіямъ всякаго рода. Удрученный, сломанный, изнемогающій подъ бременемъ судьбы своей, Мико сталъ уже слабъ, Съ горькимъ прискорбіемъ онъ чувствовалъ, что уже нтъ въ немъ силы противиться врагу, который давилъ его въ юности и въ зрломъ возраст. Поэтому великодушіе блыхъ показалось ему утоляющимъ бальзамомъ для смертельной, гноящейся его раны.
Итакъ весьма естественно, что онъ съ болью и горестію разставался съ тою, которую теперь считалъ своимъ ангеломъ хранителемъ, и только увренія сквайра, что онъ ручается за Розу и за то, что она не будетъ отнята у него, могли склонить его на согласіе отпуститъ ее съ полковникомъ, который очень почтительно пригласилъ ее въ свой домъ. Но при разставаньи упорный индецъ потерялъ все присутствіе духа. Онъ пристально всматривался ей въ лицо, какъ будто желая врзать въ своей памяти ея образъ, чтобы ее не подмнили у него. Крпко обхватилъ онъ ее, голосъ его прерывался, когда онъ, благословляя, положилъ ей на голову руку. Когда она уже вышла изъ двери, онъ бросился вслдъ за нею, обнялъ и вторично благословилъ ее.
Молодой начальникъ выразилъ ей свою почтительность не мене необыкновеннымъ образомъ для этого гордаго дикаря. Вмст съ индіанкою, которая несла узелокъ съ ея платьями, и съ обоими своими Куманчами, онъ проводилъ Розу до самаго порога дома.
— Блые преклоняются передъ Розою, шепталъ онъ ей унылымъ, глухимъ голосомъ,— а братъ ея умретъ за нее.
И опустивъ голову на грудь, онъ молчалъ нсколько времени, а потомъ разстался съ нею.
Разставшись съ Розою, оба начальника погрузились опять въ прежнее оцпенніе и въ прежнее мрачное, роковое молчаніе, изъ котораго ихъ вырвалъ только барабанный бой, подававшій сигналъ къ сбору войскъ.
Видъ милиціи, состоявшей приблизительно изъ тысячи человкъ и выстраивавшейся въ то время въ два баталіона, внезапно возбудилъ съ новою силою ту невыразимую ненависть Мико, которая составляла несчастіе всей его жизни. Съ какимъ-то тупымъ изумленіемъ, даже съ нкотораго рода ужасомъ слдилъ онъ за каждымъ движеніемъ, за каждымъ шагомъ войскъ, и притомъ съ такимъ вниманіемъ, въ которомъ высказывалось невыразимо-горькое ощущеніе. Команда изъ Опелюзаса, которую офицеры распредляли еще только но взводамъ и отдленіямъ, повидимому мене занимала его, вроятно потому, что онъ чувствовалъ себя въ силахъ, съ своими Оконіями, справиться съ этой буйной, безпорядочной толпой. Но когда выступили сомкнутыя колонны того баталіона, которымъ командовалъ полковникъ Паркеръ, и начали производить различныя построенія и эволюціи, тогда лицо старика приняло выраженіе страшной горести, злобы и ненависти.
— Посмотри, мой сынъ, произнесъ онъ тихимъ, дрожащимъ голосомъ, на нарчіи Павніевъ, какъ будто боясь, чтобы враги не услышали его двусмысленной похвалы,— посмотри, мой сынъ, какъ блые хитры. Никогда красные воины не окрасятъ свои томагоуки ихъ кровью, они неукротимыя горды какъ буйволы, но когда подымаютъ бранный крикъ, то длаются тихи и покорны, и повинуются не одному предводителю, какъ красные воины, а многимъ, которые вс находятся подъ начальствомъ одного.
— И, смясь, ногами попираютъ красныхъ воиновъ, какъ стадо буйволовъ топчетъ охотника, отвчалъ Эль-Соль такъ же тихо, не спуская глазъ съ движеній войскъ, приближавшихся къ нимъ въ эту минуту боевымъ маршемъ.
— Токеа, произнесъ Мико посл долгаго молчанія,— часто разговаривалъ съ своею душою, отчего это блые воины такъ дерзки и непокорны, а вмст съ тмъ такъ послушны? Красные же воины бываютъ только непокорны: никогда не будетъ имъ удачи.
— И зачмъ это, продолжалъ онъ немного погодя,— великій Духъ сдлалъ красныхъ воиновъ слпыми? Зачмъ столько лтъ закрываетъ онъ ликъ свой? Великій Духъ оставилъ красный народъ, онъ сталъ отчимомъ для красныхъ въ ихъ собственной стран, они должны проклинать жизнь, которую онъ даровалъ имъ.
— Отецъ мой произноситъ слова тьмы, сказалъ Эль-Соль съ упрекомъ,— ликъ великаго Духа покроется тучами.
— Онъ уже покрылся ими. Пусть онъ поражаетъ громомъ изъ своихъ тучъ: Токеа благословитъ Его.
Молодой начальникъ отступилъ въ ужас.
— Да, продолжалъ старикъ, въ разлад съ самимъ собою,— великій Духъ подобенъ прекрасной женщин: Онъ любитъ гладкую кожу блыхъ, младшихъ сыновъ своихъ, а старшихъ онъ отвергнулъ, они исчезаютъ съ лица земли, наслдія отцовъ своихъ, втромъ своимъ онъ гонитъ ихъ къ соленымъ водамъ, къ заходящему солнцу. Когда красные воины перейдутъ на ту сторону скалистыхъ горъ, тогда Ему незачмъ будетъ толкать ихъ въ соленыя воды: уже ни одного не останется!
— Старикъ, не произноси хулы противъ великаго Духа! закричалъ ему Эль-Соль съ угрозою.
— Не хулить, не поносить! повторилъ индецъ, ропща на судьбу свою,— разв Токеа поносилъ? Разв вся жизнь его не есть поношеніе великаго Духа? Зачмъ, ворчалъ онъ съ озлобленіемъ,— зачмъ съ самаго рожденія преслдуетъ онъ Токеа и народъ его? Какое преступленіе сдлали они? За что поражаетъ онъ ихъ? Разв Токеа согршилъ въ чемъ нибудь? За что онъ караетъ дтей его? Зачмъ онъ далъ врагамъ его хитрость красной собаки, силу буйвола, а краснымъ воинамъ слпоту совы, которая, среди благо дня ходитъ ощупью?
— Красные воины прозрятъ снова и пробудятся къ новой жизни въ странахъ Сонарары и Сеновгары. Это пророчилъ вщій Блэкигль! утшалъ его Эль-Соль.
Лучъ надежды судорожно пробжалъ по лицу старика.
— Сынъ мой правъ, сказалъ онъ и погрузился въ прежнее оцпенніе.
Въ такой мрачной бесд, сопровождавшейся порывами изступленія, прошло нсколько часовъ, приближенные Мико едва могли уговорить его принять участіе въ роскошномъ обд, устроенномъ для него гостепріимствомъ блыхъ. Какъ будто умышленно желая мучить самого себя видомъ этихъ ненавистныхъ блыхъ и ихъ превосходствомъ въ числ и военномъ искусств, онъ поспшно выбжалъ на площадь, нсколько времени смотрлъ неподвижнымъ взоромъ на ихъ ученіе, и воротился еще безутшне, съ тмъ, чтобы черезъ полчаса повторить то же самое. Наконецъ, когда распустили баталіонъ, и старшіе офицеры подошли къ гостиниц и вошли въ залу, въ которую въ эту минуту ввели и индйцевъ, старикъ съ такою душевною тоскою взглянулъ на блыхъ, что невольно поразилъ ихъ, мало иди вовсе незнакомыхъ съ ужаснымъ состояніемъ его духа, и эта душевная скорбь безъ сомннія содйствовала тому, чтобы съ обихъ сторонъ вызвать нкотораго рода доврчивое настроеніе. Когда офицеры услись, индйцы также опустились на устланный коврами полъ, скрестивъ по своему обыкновенію ноги.
— Желаютъ ли мои красные братья говорить языкомъ красныхъ воиновъ, или они хотятъ сообщить намъ свою всть на язык блыхъ? спросилъ сквайръ.
— Мико Оконіевъ далекъ отъ своихъ, и глаза его видятъ передъ собою много блыхъ, онъ хочетъ говорить на язык блыхъ, отвчалъ старикъ посл нкотораго молчанія.
— Воины наши, началъ генералъ,— увидли слды нашихъ красныхъ братьевъ, передъ тмъ какъ они вошли въ каноэ, чтобы плыть къ великой рк, они донесли это нашему брату, начальнику Копленду, и онъ веллъ привести сюда красныхъ воиновъ, чтобы блые ихъ братья могли узнать, зачмъ они пришли къ намъ и не нуждаются ли они въ нашей помощи?
Слова эти генералъ произнесъ тономъ доврчивости и достоинства, очевидно съ тою цлью, чтобы поддержать въ индйцахъ доброе расположеніе духа. Едва замтная горькая улыбка искривила уста старика въ продолженіе рчи генерала. Посл обычнаго молчанія онъ отвчалъ:
— Токеа видлъ много лтъ, и въ продолженіе половины ихъ свободный, могущественный Мико ходилъ отъ р. Окони къ безконечной рк, и никто не разставлялъ ему стей. Почему же теперь Мико съ своими воинами не можетъ свободно идти куда хочетъ? Неужели блые стали такъ трусливы, что ихъ пугаетъ тнь шести красныхъ воиновъ и двухъ двушекъ?
— Мико знаетъ лучше всякаго другого, что блые воины не боятся своихъ красныхъ братьевъ, возразилъ генералъ,— къ тому же онъ слишкомъ великій начальникъ, чтобы не знать, что если томагоукъ вырытъ изъ земли, то глаза должны быть широко раскрыты, чтобы считать тхъ, которые приближаются къ стану.
— Блый начальникъ поднималъ когда-нибудь томагоукъ противъ красныхъ воиновъ? спросилъ индецъ немного погодя.
— Нтъ, но онъ подымалъ его противъ сыновъ великаго отца обихъ Канадъ. Я начальникъ вотъ этихъ почтенныхъ гражданъ, которые бились во многихъ сраженіяхъ.
— Такъ пусть блый начальникъ спроситъ своихъ братьевъ, возразилъ индецъ посл долгаго молчаніи, — они скажутъ ему, что красные воины не берутъ съ собою своихъ сквавъ, когда идутъ подымать бранный крикъ. Мико, съ своимъ сыномъ, могущественнымъ начальникомъ Куманчіевъ, пришолъ съ миромъ. Токеа состарлся, прибавилъ онъ многозначительно.
— И блые воины протягиваютъ состарвшемуся Мико и его братьямъ открытыя свои ладони въ знакъ мира и дружбы, возразилъ генералъ.— Но красные воины умны, продолжалъ онъ посл нкотораго молчанія,— и очень любятъ свои вигвамы и охотничьи мста,— зачмъ предприняли они такой дальній путь.
Индецъ смотрлъ на него нсколько времени молча и вопросительно.
— Если великій отецъ говоритъ что-нибудь съ своею душою, разв онъ этого не оставляетъ для себя?
— Великій отецъ, возразилъ генералъ,— находится въ своей страд, и его сограждане видать вс его пути. А Мико рам не скрашиваетъ чужеземца, котораго найдетъ въ своемъ вигвам?
— Разв Мико чужеземецъ въ страд своихъ отцевъ? спросилъ индецъ съ невыразимо унылою горечью.— Да, онъ чужой! Онъ уже многіе годы де подымалъ томагоука противъ блыхъ враговъ своихъ. Томагоукъ его зарытъ въ землю и заржавлъ. Токеа пришелъ по широкому пути, а не какъ воръ, но онъ сталъ чужимъ на земл своей.
— Однако красные волны не безумцы какіе-нибудь, которые не знаютъ, что длаютъ. Не шепнулъ ли отецъ обихъ Канадъ чего-нибудь на ухо Токеа черезъ своего посланнаго? спросилъ генералъ, который можетъ быть съ умысломъ не обратилъ вниманія на унылое настроеніе индйца. Послдній вдругъ наострилъ уши.
— Разв сынъ великаго отца обихъ Канадъ былъ у моихъ блыхъ братьевъ?
— Его поймали наши и привели сюда, отвчалъ генералъ.
Наступило продолжительное молчаніе. Оба они приготовлялись повидимому въ дальнйшимъ преніямъ.
— И блые воины схватили и заперли сына великаго отца обихъ Канадъ? спросилъ индецъ.
— Да, отвчалъ генералъ.
— И что ршили начальники блыхъ воиновъ?
— А что длаютъ красные воины съ тми, которыхъ ловятъ какъ шпіоновъ?
— Разв молодой сынъ великаго отца обихъ Канадъ пришолъ какъ шпіонъ къ блымъ воинамъ? спросилъ индецъ, качая голевою.
— Онъ пришолъ отъ Токеа, начальника Оконіевъ, произнесъ генералъ внезапно и рзкихъ голосомъ.
— Разв молодой блый братъ мой сказалъ, что онъ былъ у Токеа? спросилъ старикъ тмъ же холоднымъ, безстрастнымъ тономъ.
— Неужели Токеа думаетъ, что у блыхъ воиновъ нтъ глазъ, чтобы видть, когда хочетъ языкъ? Они умютъ отличать враговъ отъ друзей своихъ. Если красные воины желаютъ поднять противъ насъ свои томагоуки, то пусть поднимаютъ: мы съумемъ встртить ихъ, но если они позволяютъ другимъ натравливать себя, какъ охотникъ натравливаетъ собаку на дичь, тогда пусть не пеняютъ, если ихъ убьютъ какъ собакъ.
— Разв блый начальникъ, быстро прервалъ его Мико,— думаетъ, что Токеа такъ глупъ, что позволитъ двушк натравливать себя какъ собаку, для того, чтобы поймать дичь для ея котла? Блый начальникъ мало слышалъ о Токеа.
— Великій отецъ обихъ Канадъ хитеръ, ювразилъ генералъ,— онъ посылаетъ иногда и двушекъ, потому что знаетъ, что красные воины любятъ нжныя блыя лица.
— Токеа воинъ, начальникъ, оказалъ индецъ,— онъ презираетъ нжныя лица. Пусть блый начальникъ спроситъ блую Розу. Она привела въ вигвамъ сына великаго отца обихъ Канадъ, съ помощію другой, которой уже нтъ.
При этихъ словахъ голосъ измнилъ ему, и онъ вдругъ замолчалъ, но тотчасъ же оправился и продолжалъ:
— Онъ ушолъ изъ стей морскаго разбойника, и Токеа увидлъ его уже тогда, когда онъ былъ по ту сторону второй рки. Тогда Мико далъ ему одного изъ своихъ воиновъ, чтобы провести его къ его братьямъ.
— Мико Оконіевъ не сдлалъ бы этого для кого-нибудь изъ нашихъ. Мико слишкомъ добръ и милостивъ къ нашимъ врагамъ, замтилъ генералъ.
— Токеа поступилъ такъ, какъ поступали и отцы его съ отцами блыхъ, которые мирно приходили въ ихъ вигвамы и также мирно уходили. Только врагамъ своимъ онъ разставляетъ сти.
— Мы не сомнваемся въ вашей дружб къ сынамъ тамъ называемаго великаго отца обихъ Канадъ, ничего мы не имемъ и противъ того, если вы принимаете отъ него подарки. Но не забывайте при этомъ, что великій отецъ обихъ Канадъ даритъ вамъ бусы, то онъ за это берет у васъ головы молодыхъ вашихъ воиновъ.
— Токеа презираетъ бусы блыхъ.
— Но онъ беретъ ихъ для дтей своихъ, возразилъ генералъ,— и видитъ съ удовольствіемъ, когда на нихъ блеститъ желтый металлъ.
Индецъ, который посл каждой своей рчи или отвта опускалъ голову на грудъ, при этихъ словахъ вздрогнулъ отъ негодованія.
— Пусть блый начальникъ спроситъ своего брата, сказалъ онъ, указывая на сквайра.— Онъ разжирлъ отъ бобровыхъ и оленьихъ шкуръ, которые приносили ему красные воины за огненную воду: онъ скажетъ ему, какъ добывается блестящій металлъ. Блая Роза — дочь Мико, Токеа собралъ много бобровыхъ и медвжьихъ шкуръ, а дочь его, Канонда, выкурила иного калебассъ огненной воды, чтобы вызвать радость въ глазахъ блой Розы. Токеа оттолкнулъ бы ногою блестящій металлъ великаго отца обихъ Канадъ.
— А зачмъ дочь Токеа замкнула уста сыну великаго отца обихъ Канадъ?
— Токеа самъ связалъ его языкъ, отвчалъ индецъ.
— А для чего сдлалъ это начальникъ? Разв Окони сдлались ворами, которые боятся дневнаго свта.
— А разв братъ мой любитъ, чтобы воры видли то, что ему дорого? Окони скрываютъ свои вигвамы не отъ блыхъ воиновъ, а отъ блыхъ воровъ, которые приходятъ красть ихъ скотъ и хлбъ. Окони хотятъ мира.
— И Токеа возвратился затмъ, чтобы видть свой народъ? спросилъ генералъ.
Индецъ отрицательно покачалъ голевою.
— Мико уже не знаетъ Мускоджіевъ, отвчалъ онъ.— Токеа пришелъ съ миромъ, потому что великій Духъ шепталъ ему въ уши. Когда онъ исполнить то, что повеллъ ему великій Духъ, тогда онъ пойдетъ туда, гд его не увидитъ уже ни одинъ блый.
Генералъ и офицеры остались, повидимому, довольны тми свдніями, какія почерпнули изъ этихъ переговоровъ. Они еще нсколько минутъ совщались между собою, посл чего генералъ заключилъ свиданіе слдующими словами:
— Красные мои братья — желанные гости въ вигвамахъ блыхъ воиновъ, и блые будутъ заботиться, чтобы у нихъ въ избытк была огненная вода и дичь. Но они должны оставаться въ вигвам, въ которомъ теперь находятся, пока великій блый отецъ не будетъ извщенъ о ихъ прибытіи. Мико знаетъ, что великій отецъ справедливъ, и что ни ему ни дтямъ его нечего бояться, если они пришли съ миромъ.
— Хорошо, сказалъ индецъ.
Тогда об стороны встали и, съ достоинствомъ и важностію подавъ другъ другу руки, разстались. Индйцы возвратились въ свою комнату, а офицеры, за исключеніемъ напитана, остались въ зал, которая быстро стала наполняться для вторичнаго митинга.

ГЛАВА XXX.

Вы очень хорошо поняли его, угадали чего
онъ стоить и какъ мы въ немъ нуждаемся.
Шекспиръ.

— Добро пожаловать, капитанъ! сказала жена полковника, когда первый вошелъ въ дрэвингъ-румъ.— Садитесь, дти у себя наверху. Этимъ милымъ ангеломъ вы сдлали намъ прекрасный подарокъ къ Рождеству. Мн все представляется, что она для насъ должна быть встникомъ побды, ангеломъ міра и добрымъ предзнаменованіемъ для нашихъ, которые завтра идутъ противъ непріятеля. Мы цлое послобда плакали съ нею, когда она разсказывала намъ о прекрасной своей жизни и о несчастной смерти дочери Мико. Какая высокая, прекрасная и покорная душа! Она вся дышетъ любовью! Мы должны оказывать всевозможное вниманіе этому индйцу, онъ должно быть очень несчастливъ. У васъ было съ нимъ совщаніе? Я заключила это изъ вашего долгаго отсутствія.
Капитанъ небрежно бросился на диванъ и съ досадою провелъ рукою по чернымъ кудрямъ своимъ.
— Это — безутшная, до глубины потрясенная душа, сказолъ онъ,— въ которой еще кипитъ только одна страсть: ненависть, жгучая, съдающая ненависть ко всему американскому,— ненависть, которая выражается въ каждомъ движеніи, въ каждомъ слов, въ каждомъ мускул. Да правду оказать, и есть за что: эти залсцы — самый эгоистическій, самый черствый, самый упрямый и грубый народъ.
Полковница покачала головою.
— Капитанъ! вы смотрите глазами предразсудка. Вы чувствуете себя здсь какъ-то неловко.
— Неловко! вскричалъ капитанъ съ горькимъ смхомъ.— Когда я сегодня вышелъ передъ фронтъ,— майоръ разговаривалъ еще съ штабъ-офицерами втораго баталіона,— воя эта толпа обернулась ко мн спиною! Отъ этого можно сойдти съ ума!
Онъ вскочилъ и скрежеща зубами, началъ бгать по комнат.
— А вы что? спросила полковница.
— Что же вы, милая мама, сдлали бы на моемъ мст посл такого афронта?
— Я серьозно, дружески спросила бы ихъ, что они хотятъ выразить этимъ поступкомъ. А что же сдлалъ майоръ?
— Майоръ? Курилъ, пилъ и кутилъ съ ними потомъ цлый день, отвчалъ капитанъ.— Я оставилъ ихъ и ушолъ въ комнату.
— Капитанъ Перси! оказала полковница серьознымъ тономъ, еще вчера, или лучше сказать сегодня утромъ, поведеніе ваше нашли очень страннымъ, и вс удивлялись, какъ вы, военный человкъ, осмлились прервать народныя совщанія!
Капитанъ вспыхнулъ.
— Осмлился прервать ихъ народныя совщанія! клянусь небомъ! всхъ ихъ слдовало бы предать военному суду! Плнникъ бжалъ, не прошло и часа, какъ онъ ушолъ. Я спшу, бгу какъ угорлый, приказываю людямъ, прошу, заклинаю генерала, прошу не больше двадцати человкъ. А они стоятъ, развситъ уши, вылупивъ глаза, и не трогаются съ мста, слушая то, что уже тысячу разъ было напечатано во всхъ нашихъ газетахъ.
— Однако, любезный капитанъ, какое вамъ до этого дло, если народъ находитъ необходимымъ совщаться? И вы при этомъ сказали нсколько словъ, совершенно не въ американскомъ дух. Слова эти переходятъ изъ устъ въ уста.
— Тмъ лучше. Пусть они знаютъ, что объ нихъ думаютъ.
— И вы осмливаетесь возвысить вашъ голосъ противъ этого великана съ милліонами рукъ, называемаго народнымъ духомъ! Отваживаетесь идти на перекоръ гражданамъ нсколькихъ графствъ!
— Я не народный офицеръ, а капитанъ линейныхъ войскъ.
— А кому принадлежатъ эти линейныя войска? спросила полковница.— А потомъ, эти несогласія, продолжала она,— эти раздоры въ такое и безъ того тяжелое время, къ чему поведетъ все это, когда т, которые должны вести народъ противъ непріятеля, ссорятся съ нимъ изъ за ложно понятой гордости?
— А кто вызвалъ эти раздоры, милая мама? Ужъ никакъ не капитанъ Перси. Кто затялъ эту оппозицію противъ главнокомандующаго?
— Капитанъ Перси! сказала полковница съ озабоченнымъ видомъ,— вы слишкомъ долго были вдали отъ родины, вы не знаете здшней народной жизни и ея могущества. Вы представляете себ народъ нашъ такимъ, каковъ онъ въ Старой Англіи, въ этомъ земномъ раю аристократовъ. Но здсь, напротивъ, рай народа, и какъ тамъ аристократы, такъ здсь народъ иметъ въ рукахъ своихъ всю силу и власть.
— Къ несчастію такъ! сказалъ капитанъ.
Полковница бросила на него взглядъ, въ которомъ выражались и жалость и негодованіе, и потомъ съ неудовольствіемъ отвернулась отъ него. Въ это время растворились двери и въ комнату вошли полковникъ и майоръ Коплендъ, очень любезно привтствуя хозяйку и раскланиваясь сухо довольно съ капитаномъ.
— Вы уже воротились? спросила мистриссъ Паркеръ.
— Да, моя милая, отвчалъ полковникъ.— Этимъ мы обязаны сквайру. Дло кончилось прекрасно, и я теперь съ увренностію отправляюсь туда внизъ. Сквайръ Коплендъ — просто волшебникъ: революціи приняты единодушно. Нкоторые хотли было возражать, но перецнили свое намреніе.
— Это были тенесцы, они только еще въ прошедшемъ году поселились здсь, сказалъ сквайръ. Это еще грубое вещество,— сырой матеріалъ, не отвыкли еще отъ фехтованія и гуггингаа. Но тамъ внизу они теперь какъ разъ будутъ въ пору.
— Маневры вашихъ стрлковъ, майоръ, достойны всякой похвалы, и порядокъ между ними замчателенъ,— конечно для перваго дебюта.
— Нсколько разъ имъ все еще хотлось повольничать, замтилъ сквайръ,— но когда я у другого, у третьяго вынулъ изо рта сигары, они на цлый день оставались спокойны. Ну, конечно, это не нью-іоркскіе и не лондонскіе джентльмены, но поврьте, благо родины они ставятъ выше всего на свт. Теперь у насъ собраны четыре роты стрлковъ, которые шутя одолютъ дюжины британскихъ ротъ.
Небрежно развалившись на диван, капитанъ улыбаясь прислушивался къ рчамъ сквайра.
— Майоръ Коплендъ, замтилъ онъ наконецъ насмшливымъ тономъ,— ставитъ, какъ видно, враговъ обоихъ ниже того, что они стоятъ. Это показываетъ покрайней мр самосознаніе.
— И это самосознаніе никогда не бываетъ лишнимъ въ народ, возразилъ сквайръ.— Кто надется исполнить невозможное, тотъ и исполняетъ.
— Я не разъ слыхалъ, что тотъ, кто презираетъ своего врага, уже вполовину побжденъ, замтилъ капитанъ.
— Можетъ быть это такъ въ старомъ свт, сухо, отвчалъ сквайръ.— У насъ есть еще лучшая пословица: уважай самого себя, тогда и враги твои не будутъ тебя презирать. Впрочемъ, капитанъ, мы живемъ въ свободной стран, и вы можете приводить пословицъ сколько душ угодно, только я совтовалъ бы вамъ, когда вы имете дло съ гражданами, то и сами должны быть гражданиномъ, и ни на іоту больше.
— И идти въ Опелюзасъ, въ науку къ сквайру Копленду, замтилъ капитанъ съ горькой усмшкой.
— Можетъ быть это и лучше было бы для васъ, чмъ то, что вы провели лучшіе годы своей молодости въ испорченной до основанія Англіи. Въ полномъ восторг отъ послушнаго народа Старой Англіи, вы, какъ видно, забыли, что послушанія здсь требуетъ народъ. Оно, конечно, какъ-то пріятне сказать: ‘иди, стой,’ но у насъ на этотъ случай есть другое правило, и ваша величественная важность и благородно гордыя манеры остаются у насъ даже и незалченными. Мало того, вамъ не позволятъ даже взглянуть на кого нибудь пристально или косо, въ противномъ случа къ вамъ тотчасъ же повернутся спиною. Ужъ нечего длать, вамъ придется сносить наши манеры, если же это покажется вамъ стыдно, то, поврьте мн, люди наши еще больше будутъ стыдиться вашихъ иностранныхъ манеръ. Они мужи, и притомъ самые свободные мужи въ мір, и слишкомъ горды, чтобы покориться чужимъ манерамъ.
— Это нравоученіе, майоръ…. какъ прикажете принять его? вспылилъ капитанъ, быстро подходя къ майору.
Молодого, прекраснаго, блестящаго офицера, одтаго въ богатый, золотомъ шитый мундиръ, и усвоившаго себ самыя изящныя свтскія манеры, возмутила повидимому не столько рчь сквайра, сколько его наружность. Наружность эта, какъ извстно нашимъ читателямъ, была далеко не изящна. Порыжлый рединготъ изъ толстаго сукна, хотя и не столь знаменитый, но не мене испытавшій разныя превратности, чмъ срый его родственникъ, находившійся въ то время на остров Эльб, такіе же панталоны, нчто въ род черной шелковой веревки вокругъ шеи, квакерская шляпа, на, которой на подобіе пугала торчалъ извстный уже намъ шутовской султанъ, полукруглые башмаки, отъ самаго появленія своего на свтъ не видвшіе ваксы: все это вмст составляло костюмъ дюжаго сквайра, который въ свою очередь важно и строго приблизился къ капитану.
— Ни больше, ни меньше, какъ добрый совтъ, капитанъ, отвчалъ онъ.— Вы прекрасный, достойный молодой человкъ, да простить Господь тхъ, которые, вмсто того чтобы сдлать изъ васъ гордость Вашей страны, отправили васъ въ Англію и возвратили намъ англійскаго фешенебля. Но тамъ, на озерахъ, вы вели себя какъ храбрый воинъ. Если бы не это, то майоръ Коплендъ право не бросилъ бы изъ за васъ на словечка.
— Капитанъ Перси, гордо возразилъ молодой офицеръ,— не нуждается ни въ чьемъ заступничеств, а тмъ мене въ…
— Вы молоды, капитанъ, холодно и сухо перебилъ его майоръ,— не забудьте, что вы мой подчиненный. Завтра, какъ уже ршено, мы отправляемся туда съ восьмью ротами. Двсти человкъ остаются здсь. Вамъ теперь представится случай показать, что для васъ дороже: англійскія манеры, или благо вашей родины. Не забудьте также, что если вамъ случится съ кмъ нибудь изъ вашихъ согражданъ выкурить сигару или выпить стаканъ тодди, то такое довріе послужитъ къ вашей чести и ни на волосъ не уронитъ вашего достоинства. Не забудьте и того, что эти же самые граждане сумютъ справиться съ людьми и почище васъ.
Сказавъ это, онъ кивнулъ головой и исчезъ въ другой половин дрэвингъ-рума. Въ тон сквайра, при добродушной умренности, слышалась въ то же время какая-то безпощадная суровость, отъ которой нсколько разъ яркая краска выступала на лиц капитана. Онъ собирался уже броситься вслдъ за майоромъ, когда полковникъ остановилъ его словами:
— Что вы хотите, капитанъ Перси?
— Потребовать объясненія у этого грубіяна.
— Садитесь, я вамъ дамъ за него это объясненіе. Знаете ли вы, что вся команда безъ исключенія, до того раздражена вашимъ поведеніемъ во время вчерашняго митинга, вашими неприличными словами и сегодняшнимъ поступкомъ, что немедленно нарядила коммиссію изъ офицеровъ?
— И? спросилъ капитанъ, нсколько озадаченный.
— И эта коммиссія требовала, чтобы все это было донесено главнокомандующему и чтобы васъ устранили пока отъ всхъ служебныхъ сношеній съ нашими гражданами.
Капитанъ поблднлъ.
— Тогда, продолжалъ полковникъ,— вышелъ впередъ майоръ Коплендъ и съ свойственнымъ ему увлекательнымъ краснорчіемъ представилъ гражданамъ всю необходимость оставить васъ въ настоящей вашей должности. Ничего не забылъ онъ: ваши заслуги, ваши блистательные подвиги при Платсбург — все изобразилъ онъ яркими красками. Онъ хорошо васъ знаетъ. Долго все было напрасно, но наконецъ ему удалось успокоить всеобщее негодованіе. Ршеніе пока отложено, понимаете ли? только отложено.
— Я дйствовалъ по порученіямъ моего начальника, и если въ пылу досады у меня вырвались слова…
— Которыя никогда не должны вырываться у человка, призваннаго начальствовать надъ другими, перебилъ его полковникъ.— Вы прибыли сюда по порученіямъ генерала. Хорошо! въ такомъ случа вамъ слдовало исполнить эти порученія и потомъ молчать. Но вы налетли на насъ, какъ стрла, пущенная изъ лука, думая вроятно, что если генералъ тамъ внизу такъ мало церемонится съ креолами, то вы въ прав такимъ же образомъ поступать и здсь. Но начальникъ вашъ лучше понимаетъ это дло и, посылая васъ на удачу съ громовою своею встію, самъ пишетъ прелюбезное письмо къ сквайру и проситъ его: нельзя-ли ему какъ можно скоре прибыть туда съ своимъ баталіономъ, и прибавляетъ, что онъ самъ приготовилъ для него квартиру.
— Почемъ же онъ знаетъ, что сквайръ Коплендъ будетъ выбранъ майоромъ?
— Если бы графства, лежащія по ту сторону рки, могли располагать мстомъ президента, то президентство досталось бы сквайру Копленду, который своею опытностію, познаніями, популярностію и даже по своему состоянію, пользуется тамъ всеобщимъ уваженіемъ. Онъ одинъ изъ важнйшихъ представителей демократической партіи въ Штат и пользуется всемогущимъ вліяніемъ въ нсколькихъ графствахъ. Какъ могли вы ршиться говорить такимъ тономъ съ человкомъ, который иметъ шесть, уже поселившихся и устроившихся сыновей, съ человкомъ, который проливалъ свою кровь, когда васъ не было еще на свт?
Капитанъ нсколько разъ прошелся быстро взадъ и впередъ по зал, наконецъ онъ сказалъ:
— Генералъ предчувствовалъ нчто въ род оппозиціи, онъ поручилъ мн употребить вс средства, чтобы помшать ей.
— И вы пришли и подумали, что мы такъ вотъ сейчасъ и испугаемся? Будьте уврены, что вашъ громоносный генералъ съ самой сладкой гримасой проглотитъ страшную пилюлю, которою вы обожгли себ ротъ и можетъ быть на всегда повредили военной своей карьер, и что онъ своею любезностію будетъ стараться отвратить отъ себя дальнйшій гнвъ народа.
Наступило продолжительное молчаніе.
— Завтра, какъ вамъ извстно, мы отправляемся внизъ съ обученными уже войсками и стрлками, вы останетесь еще на нсколько дней, пока не выучится здшняя команда. Но одно я долженъ вамъ замтить, продолжалъ полковникъ серіознымъ тономъ,— вашему сватовству за моею дочерью, капитанъ Перси, я не мшалъ, хотя оно мн и несовсмъ по душ. Но я не хочу мшать счастію своей дочери. Не забудьте однако же, что вмст съ дочерью я не намренъ терять своей популярности между моими согражданами.
Капитанъ устремилъ на него неподвижный взоръ. Нсколько разъ онъ быстро прошолся взадъ и впередъ по комнат, потомъ съ запальчивостію схватилъ киверъ и перчатки. Онъ стоялъ еще въ нершимости, какъ вдругъ встала жена полковника и произнесла съ достоинствомъ:
— Согласіе и единодушіе въ дйствіяхъ! пойдемте, капитанъ, вы были виноваты. Вамъ слдуетъ сдлать первый шагъ къ примиренію.
Капитанъ взялъ предложенную ему руку и отправился вслдъ за дамой. Черезъ нсколько минутъ онъ возвратился, рука объ руку съ сквайромъ и Виргиніей.
— Она уже легла въ постель, сказалъ смягчившійся сквайръ,— милый ангелъ! жаль, очень хотлось бы еще разъ видться съ нею.
— Оставьте ее, сказала полковница,— ей отдыхъ необходимъ. Она не спала дв ночи. Завтра мы возьмемъ ее туда съ собою.
На всемъ семейств отразилась какая то унылая важность, и какъ будто вмст съ этимъ милымъ ребенкомъ исчезла и веселость. Это были послдніе часы разлуки, которая могла длиться недли, мсяцы, а можетъ быть и вчно, а потому очень естественно, если часы эти проводились въ какомъ то важномъ настроеніи духа. Совщанія о важныхъ длахъ отечества и весьма обширномъ хозяйств полковника были причиною, что поздній чай тянулся почти до самаго ужина. Было уже далеко за полночь, когда убрали со стола, и невольниковъ посемейно ввели въ столовую, гд плантаторъ произнесъ имъ внушительную рчь, убждая ихъ исполнять врно свои обязанности, а потомъ трогательно простился съ ними. О сн никто и не подумалъ. Среди разнообразныхъ заботъ по хозяйству и приготовленій къ походу прошла ночь, и уже начала заниматься заря, когда громъ пушечныхъ выстрловъ возвстилъ о прибытіи пароходовъ. Вскор посл того въ залу вошла Роза и Габріеля. Еще нсколько минутъ семейная группа стояла вмст, а потомъ оставила домъ и байю и направилась къ берегу рки.
Туманъ вислъ еще такъ густо надъ ркою и берегомъ, что нельзя было различить ни одного предмета, и только слышался глухой гулъ говора. Отрядъ стоялъ уже на берегу, а съ нимъ тысячи женщинъ, двушекъ и дтей, пришедшихъ изъ разныхъ мстъ проститься съ родными. Охотникъ до зрлищъ вроятно не нашолъ бы здсь достаточной пищи для своей страсти: тутъ не было и помину о томъ блеск и великолпіи, о той оглушительной музык, какая бываетъ въ европейскихъ государствахъ тутъ не было и помину о тхъ псняхъ, шум и попойкахъ, которыя въ такихъ случаяхъ характеризуютъ подобныя прощанія. Напротивъ, здсь царствовала глубокая тишина или, скоре, тихій шопотъ, прерываемый только громкими голосами носильщиковъ и негровъ. Вс стояли важно и степенно, разговаривая съ своими родными съ такимъ спокойствіемъ, которое непреложно доказывало высокую степень самоуваженія, американцевъ. Въ американскомъ, народ нтъ собственно черни, а каждый членъ этого огромнаго, тла, самостоятельно и съ политическою важностію, обдумываетъ каждый свой шагъ, и идетъ на встрчу событіямъ съ полнымъ сознаніемъ и силою. Еще разъ полковникъ обнялъ всхъ дорогихъ его сердцу, и потомъ веллъ подать знакъ къ выступленію. Вслдъ за нимъ сынъ его на скоро обнялъ мать и сестеръ, схватилъ руку Розы и съ лихорадочнымъ жаромъ прижалъ ее къ сердцу. Сквайръ пожалъ руку дамамъ и обнялъ Розу.
— Молись за насъ, Роза, сказалъ онъ ей шопотомъ. Всевышній внимаетъ молитв невинныхъ, мы по истин будемъ нуждаться въ этомъ.
И сильне прежняго раздался трескъ и грохотъ барабановъ, оглушительне зазвучали флейты, и посреди всего этого заревлъ громъ пушекъ съ пароходовъ. Сквайръ вырвался изъ объятій Розы и семейства полковника.
Передъ ними стали проходить отрядъ з.а отрядомъ. Послышался глухой унылый шопотъ, сперва тихое, потомъ постепенно усиливавшееся рыданіе женщинъ, двушекъ и дтей.
— Благослови васъ Богъ! Да хранитъ васъ владыка силъ небесныхъ! раздалось изъ тысячи устъ. Не забывайте жонъ и дтей вашихъ! Будьте тверды, какъ истинные мужи! кричали другія.
Вдругъ Роза вздрогнула.
— Боже милосердый! вскричала она и въ оцпенніи бросилась въ объятія новой своей матери. Она прижала лицо къ груди мистриссъ Паркеръ и съ трепетомъ указала позади себя на толпу мущинъ, которые, въ сопровожденіи не большаго конвоя милиціи, шли по направленію къ пароходу.
— Что такое? что такое? вскричала испуганная полковница.
— Мать моя! ради Бога спаси меня! Спаси твою Розу! Больше она не въ силахъ была говорить: полумертвая отъ испуга, она повисла на рукахъ дамы, вс члены ея дрожали, она была поражена невыразимымъ ужасомъ.
Вдругъ позади ихъ, подобно привиднію, явилась длинная, исполинская, высохшая фигура, бросилась въ самую середину группы дамъ, вырвала Розу изъ объятій полковницы и обхватила ее своими длинными, сухими руками, уподобляясь боле адскому привиднію, нежели обитателю земнаго шара. Мать и дочери съ криками ужаса отскочили назадъ.
— Что такое? вскричалъ капитанъ, подбгая съ обнаженною шпагою.
Индецъ уставился на него, поворачивая глазами, какъ бшеный, потомъ судорожно прижалъ къ себ Розу и страшно вытянулъ длинную свою шею по направленію парохода, устремивъ туда страшно сверкающіе глаза.
— Начальникъ соленыхъ водъ! простоналъ онъ. Роза подняла глаза и начала озираться во вс стороны.
— Мико! вскричала она,— его уже нтъ. Успокойся, Мико, убійца Канонды и твоихъ воиновъ уже на рк.
Мало по малу взоры его стали успокоиваться. Руки, которыми онъ держалъ двушку, опустились, еще разъ устремилъ онъ неподвижный взоръ на рку, я потомъ медленно и шатаясь направился къ своимъ.
— Ради Бога, дитя мое, что это такое? съ ужасомъ вскричала полковница.
— Морской разбойникъ, милая мать, отвчала Роза, дрожа всмъ тломъ.
— Дитя мое, ты ошибаешся, вскричала озабоченная дама. Какимъ образомъ зашолъ бы сюда морской разбойникъ?
— Нтъ, нтъ, возразила Роза,— Мико также видлъ его.
И опять она со страхомъ устремила взоръ на пароходы, изъ трубъ которыхъ сильне сталъ клубиться дымъ. Еще нсколько разъ неистово зашипли пары, съ обихъ сторонъ изъ тысячей устъ раздалось: ‘да благословитъ васъ Богъ!’ корабли поднялись, повернули и понеслись въ роковую даль.

ГЛАВА XXXI.

Благоволите, ваша честь, принять
мои бдныя услуги. Хотлось бы очень
отвдать вашего хлба, какъ бы онъ
ни былъ черенъ, и вашего питья, какъ
бы оно ни было водянисто, и за сорокъ
шиллинговъ я буду такъ усердно служить
вамъ, какъ другой за три фунта.
Гринъ.

— Отправились? спросилъ кто-то тихимъ голосомъ, какъ бы не желая мшать окружающимъ въ ихъ горестномъ созерцаніи.
— Какъ видите, отвчалъ другой:— вы изъ числа стрлковъ, Бобъ, вамъ еще вчера слдовало быть здсь, вашъ капитанъ уже отправился.
— Damn! сказалъ первый. Да и были бы здсь, если-бъ вотъ эти не задержали насъ.
При этихъ словахъ онъ указалъ на группу изъ пяти человкъ, съ которыми онъ только что прибылъ съ противоположнаго берега и которые казались удивленными, увидя себя внезапно посреди густой толпы мущинъ, женщинъ и дтей, изъ коихъ нкоторые прислушивались къ отдалявшемуся шипнію пароходовъ, другіе стояли погруженные въ глубокое размышленіе, или же закрывали глаза платками. Было что-то поражающее въ этомъ гробовомъ молчаніи нсколькихъ сотъ мущинъ, женщинъ и дтей, которые, не издавая ни малйшаго звука, силились по видимому уловить слухомъ хоть шипніе пароходовъ. Хотя послднія слова были произнесены тихо, но вниманіе окружающихъ устремилось на упомянутую группу, изъ которой двухъ привтствовали какъ сосдей, въ третьемъ узнали бжавшаго негра полковника Паркера, а на четвертаго посмотрли нсколько мгновеній и потомъ оставили въ поко, какъ человка, не заслуживающаго особаго вниманія, но видъ пятаго возбудилъ вдругъ всеообщее движеніе и ропотъ, который быстро сталъ усиливаться.
— Шпіонъ! раздалось вдругъ со всхъ сторонъ, и слово это стало переходить изъ устъ въ уста.
— Клянусь Язусомъ! вскричалъ рзкимъ, дребезжащимъ, сиплымъ голосомъ парень, котораго мы назвали четвертымъ, по выговору въ немъ тотчасъ можно было узнать одного изъ сыновъ Эрина.
— Клянусь Язусомъ! мастеръ Джемсъ, вотъ веселая ватага! вотъ тревога-то! когда мы причалили, можно было слышать шаги мыши, и едва мы ступили на берегъ, какъ поднимается тревога и суматоха, точно фрегатъ янки собирается нагрянуть на королевскій пятидесяти пушечный корабль.
Мастеръ Джемсъ, который, какъ вроятно догадывается читатель, былъ опять никто иной, какъ нашъ злополучный британецъ, не отвчалъ ни слова. Стиснувъ зубы и уста, онъ стоялъ какъ статуя, устремивъ въ пространство неподвижный, безсмысленный, полудикій взоръ, который если и не оправдывалъ даннаго ему названія ‘шпіонъ’, то указывалъ покрайней мр на тяжелые удары, перенесенные имъ въ продолженіи тридцати часового бгства. Ропотъ: ‘шпіонъ, шпіонъ’ становился между тмъ все громче и и громче. Ирландецъ осмотрлъ сперва себя съ ногъ до головы, потомъ обоихъ своихъ спутниковъ, и вскричалъ весело:
— Шпіонъ! клянусь Уинго! кто же по вашему мннію шпіонъ? сынъ моего отца? Да это умереть можно со смху. Мэстеръ Джемсъ? этотъ юноша, кровь съ молокомъ? при этихъ словахъ онъ взглянулъ еще разъ на британца. Негръ-джентльменъ? Чортъ меня возьми, если вы въ своемъ ум. Въ семейств нашемъ, семейств Мурфи въ Кильдор нтъ въ живыхъ ни одного, который бы хоть разъ былъ повшенъ. Шпіонъ! убирайтесь къ чорту! вы съ ума сошли.
И онъ разразился неудержимымъ смхомъ.
— Да вдь братъ твой въ Дублин обвнчанъ съ веревкой, закричалъ ему одинъ изъ оставшихся ополченцевъ.
— Вы говорите, какъ проклятый хвастунъ, брякнулъ на него ирландецъ. Это былъ мой сводный братъ, маминъ уродъ, спрыгнулъ съ доски въ казарм Грингуза. Если бы въ этомъ чортовомъ гнзд не сидлъ ея камартажскій кузенъ, онъ бы и до сихъ поръ еще носилъ свою куртку. Да только куртки-то у него не было, еще въ тюрьм спустилъ ее за бутылку виски, повсили въ рубашк.
— Твоя правда, Подди, вскричалъ другой, которому не хотлось прекращать шутки.— А отецъ твой, Дави Мурфи?
— Застрленъ Констэблемъ Мейгсомъ изъ-за какого-нибудь несчастнаго бочонка желудочнаго эликсира. Проклятый дуракъ! такая честная смерть, какой и желать лучше не надо.
— Ну, а твоя сестра, въ Корк, вдь конфискована за покражу овцы! закричалъ ему третій.
— Въ Корк? клянусь Язусомъ! захохоталъ ирландецъ.— Въ Корк? Да у нихъ въ цломъ Корк нтъ ни овечки. Они рады, коли могутъ прокормить козу. Коли останется травинка, они длаютъ изъ нея чай. Бдная Мери! вскричалъ онъ комически:— когда я въ другой разъ увидлъ ее, то она сказала мн: ты, Дэви, сказала она, будь уменъ, сказала она, и, сказала она…
Къ видимому сожалнію опелюзскихъ гражданъ, веселый ирландецъ былъ прерванъ въ семейной своей исповди приходомъ двухъ ополченцевъ, которые съ ружьями въ рукахъ прибыли изъ караульни, чтобы принять его и двухъ его товарищей въ свое распоряженіе. Нсколько мгновеній онъ смотрлъ на нихъ съ видомъ изумленія и потомъ, присвъ на корточки, закричалъ съ дурацкимъ хохотомъ:
— Мастеръ Джемсъ Годжесъ! Мастеръ Джемсъ Годжесъ! Parleh fouhs frenseh Monsiehour?
И опять онъ расхохотался такимъ неудержимымъ смхомъ, что наконецъ у него захватило духъ.
— Ну, мастеръ Джемсъ! продолжалъ онъ хихикая:— когда насъ вчера тамъ выпроваживали метлами и дубинами, кто бы подумалъ, что на другой день окажутъ намъ такую честь и дадутъ намъ почетную стражу?
— Мн кажется, вскричалъ одинъ изъ присутствующихъ: — за всмъ этимъ скрывается больше чмъ обыкновенный шутъ.
— Parleh fouhs frenseh Monsiehour? снова закричалъ ирландецъ съ отчаяннымъ хохотомъ.
— Вотъ уморительный чудакъ, вскричало нсколько ополченцевъ.— Пусть себ забавляется.
И вся толпа мущинъ, женщинъ и дтей присоединилась къ шествію.
— Parleh fouhs frenseh Monsiehour? закричалъ онъ опять, останавливаясь и хохоча какъ сумашедшій.— Да вы ничего не знаете, продолжалъ онъ на своемъ ирландскомъ жаргон.— Чортъ возьми, вонъ дураки говорятъ, что въ Лунзіон на половину французы, на половину янки. Damn уе! попъ нашъ, патеръ Киркпатрикъ, больше смыслитъ, и сынъ моего отца отъ него научился этому, но гд я ни заговаривалъ по французски, ни кто меня не понимаетъ.
— Ты смлый парень, закричалъ ему одинъ изъ офицеровъ:— но нсколько сутокъ на хлб и на вод уймутъ твой бродяжническій языкъ.
Ирландецъ смотрлъ на него нсколько мгновеній съ видомъ сомннія, потомъ выжидающіе его взоры обратились къ окружавшимъ, которыхъ очевидно забавляли его выходки, и потомъ снова закричалъ, вытаскивая изъ своей голубой куртки бумагу:
— Parleh fouhs frenseh Monsiehour? Вотъ, съ позволенія вашей чести, свидтельство моряка съ брига ‘Сара’, капитана Морондъ, моего земляка, который однако пошелъ въ янки, и, чортъ меня возьми, я и самъ пойду въ янки! нтъ на свт лучше янковъ. Parleh fouhs frenseh Monsiehour, мастеръ Джемсъ Годжесъ? обратился онъ вдругъ, къ послднему.— Ахъ, мастеръ Джемсъ! лучше бы намъ быть тамъ, гд были вчера, метла и палки вовсе не такъ опасны, какъ эти штуцера.
Веселый шутъ опять прислъ на корточки и захохоталъ пуще прежняго. Parleh fouhs frenseh Monsiehour?
— Твой пашgортъ въ должномъ порядк, сказалъ офицеръ:— но какъ же ты сошелся съ плнникомъ?
— Parleh fouhs frenseh? вскричалъ опять ирландецъ.— Чортъ меня возьми, если я самъ это знаю, и могу сказать. Съ тхъ поръ, какъ я оставилъ городъ, языкъ мой такъ высохъ, какъ будто пропустилъ черезъ себя цлыхъ четыре штофа гороховой воды.
И онъ снова остановился и лукаво улыбался.
Плутовское лицо его, на которомъ, при нкоторомъ добродушіи отражалась порядочная доза ирландской наглости и невозмутимой веселости, привело мало по малу весь конвой, несмотря на прежнюю мрачность и важность, въ такое настроеніе, что вс едва были въ состояніи подавить смхъ. Шествіе приближалось въ это время къ караульному дому, но ирландецъ останавливался черезъ каждые десять шаговъ. Одинъ изъ офицеровъ вынулъ изъ кошелька полъ-доллара и держалъ его между пальцами.
— Ахъ, наимилостивйшій, сладчайшій, милйшій, прекраснйшій, наипрелестнйшій, наипревосходнйшій, наипочтеннйшій сквайръ, майоръ, полковникъ, генералъ, поручикъ, а можетъ даже и капралъ! вскричалъ ирландецъ, протягивая руку къ монет и длая при этомъ такую забавную рожу, что вс покатились со смху.
— Ба! старуха съ своимъ капоромъ и орелъ съ своими звздами въ тысячу кратъ умне сумасшедшаго капитана Морондъ. Всми силами хотлъ завербовать меня въ отрядъ волонтеровъ, чтобы сражаться противъ этихъ красныхъ мундировъ. Чортъ меня возьми, если я это сдлалъ. Ну, пожалуй, если бы дло шло покрайней мр объ акциз, или еслибъ можно было заработать при этомъ штофъ виски. Послушайте-ка, вашъ виски ни къ чорту не годится. Ага, прибавилъ онъ, лукаво прищуриваясь: — Дэви не дуракъ, если бы онъ попался въ руки сиръ Эдварда, то ужъ вислъ бы. Вотъ еще человчекъ, этотъ сиръ Эдвардъ! Женился на желто-красной! проклятый апельсинникъ! Ну, мистеръ, а теперь выпьемъ-ка за здоровье мастеръ Джемсъ Годжеса.
— Оставайся-ка пока здсь, отвчалъ офицеръ.— Ты пойдешь съ нами въ караульню, но теб тамъ ничего не сдлаютъ.
— Силы небесныя! закричалъ ирландецъ:— въ караульню! за что же это? что я не хотлъ служить въ волонтерахъ, такъ за это меня сажаютъ въ караульню?
— Падди, закричалъ ему одинъ изъ окружавшихъ, сынъ твоего отца ужасный дуракъ.
— Чортъ возьми, это правда, вскричалъ веселый ирландецъ.— Однако все таки не такой дуракъ, чтобы окунуть пальцы въ горшокъ съ кипяткомъ. Отправился въ вашу сторону на заработки, и вотъ я, какъ видите. Не нуженъ ли вамъ тертый калачъ? умю длать все на свт, кром денегъ: плотничать, столярничать, починять башмаки, сучить веревки. Чорть меня возьми, если между Коркомъ и Дублиномъ найдется лотъ одинъ, который бы могъ равняться съ Дэви Мурей. ‘Дэви,’ сказалъ его честь, сквайръ въ Комортэн, ‘Дэви,’ сказалъ онъ, ‘если изъ тебя не выйдетъ прокъ, то назови меня чмъ хочешь.’ Но вчера вамъ надо было видть меня, вчера! Клянусь Язусомъ, вотъ я разсердился-то! Проклятый Же-нангтангпа {Je n’entends pas.}. Damnhion! Нтъ! сбросилъ меня съ лстницы, да еще и выругалъ Же-нангтангпа! Не скажетъ ли мн кто нибудь изъ васъ, что это за же-нангтангпа? Если бъ я зналъ, то тотчасъ же пошолъ бы и свернулъ шею этому лежебок, хоть бы даже пришлось за это болтаться на воздух.
— Да ты раскажи-ка лучше, какъ попалъ къ этому Же-нангтангпа.
До сихъ поръ британецъ нашъ съ нмою яростію выслушивалъ нескончаемыя сумасшедшія выходки своего товарища въ бд, но наконецъ терпніе его повидимому достигло послднихъ предловъ, онъ вдругъ схватилъ ирландца за плечо и запальчиво сталъ трясти его.
— Если ты не замолчишь, проклятый бездльникъ, то я сверну теб….
Онъ не усплъ кончить, потому что въ эту минуту два человка оттащили его отъ ирландца.
— Тише, молодой человкъ! сказалъ одинъ изъ нихъ съ такимъ серьёзнымъ видомъ, что у разгорячившагося юноши послднее слово замерло на устахъ.
— Терпніе, мастеръ Джемсъ, вскричалъ нсколько озадаченный ирландецъ:— вы видите, янки не слишкомъ-то уважаютъ англійскихъ джентльменовъ, покоритесь-ка лучше своей судьб. Не ожидалъ я этого, продолжалъ онъ:— но ужъ объ этомъ и бабушка моя говорила своей дочери. Слушай, Дэви, сказала она, Дэви, оказала она, ты ловкая бестія, сказала она, ходи только почаще въ школу къ патеру Мурдоху, сказала она, ты далеко пойдетъ, оказала она. А проклятый-то креолъ вдь ни слова не знаетъ по французски!
— А ты разв говорилъ съ нимъ? смясь спросили его нсколько человкъ.
— Говорилъ съ нимъ? конечно говорилъ, говорилъ съ господами и почище этого паршиваго креола, и будь я проклятъ, если это не правда. Разговаривалъ съ нимъ такъ ясно, такъ внятно, какъ только можно разговаривать. Спросите-ка мэстеръ Джемса. Ахъ, бдный мэстеръ Джемсъ! Посмотрите, какая у него печальная рожа,— сжальтесь надъ нимъ. Я подцпилъ его за нсколько часовъ передъ тмъ: вижу, все высматриваетъ съ этимъ чернымъ джентльменомъ около опушки лса и не ршается ни входить, ни выходить: я и думаю про себя: у этого то же что-то не ладно, дай-ка посмотрю, что они тамъ затваютъ, но ужъ на лиц прочиталъ въ чемъ сила: едва взглянулъ, и уже зналъ который часъ. Эй, мэстеръ, сказалъ я, посмотримъ-ка вмст, не натянемъ-ли нося этимъ янкамъ и не проберемся-ли къ Нью-Йорку или къ Филадельфіи. Это должно быть не далеко отсюда.
— Бездлица, захохотали вс,— дв тысячи пять сотъ мель.
— Янкскихъ миль? спросилъ ирландецъ, лукаво прищуриваясь,— такихъ идетъ пятнадцать на одну англійскую.
— Онъ еще и остритъ, закричало нсколько человкъ.
— Нтъ шутки, въ сторону, неужели дв тысячи?
— И сверхъ того пятьсотъ, да еще и добрыхъ.
— Язусь! вскричалъ ирландецъ, крестясь, если такъ, то сынъ моего отца былъ таки страшный дуракъ, что такъ размнялъ свои тридцать шесть долларовъ, точно они жгли ему карманъ. И если тутъ вс таковы, какъ этотъ же-нангтангпа — представьте себ, когда мы вотъ такъ сошлись съ мастеромъ Джемсомъ и вотъ этимъ чернымъ джентльменомъ, мы и пустились въ путь втроемъ, вы знаете зачмъ и для чего: въ желудкахъ нашихъ уже два раза прозвонило къ обду. Ну хорошо, вотъ мы и направились съ самымъ лучшимъ намреніемъ къ одному дому, да еще и славный какой домъ! видимъ, стоитъ передъ дверью вотъ эдакая сухопутная крыса, съ двумя ледіями, и преспокойно смотритъ, какъ мы одинъ за другимъ подползаемъ къ дому. Мастеръ Джемсъ оставался однако назади, да и меня не хотлъ пускать впередъ, но Дэви не дуракъ, и смло ваялся за дло. Да и пора было: въ желудк у меня шумло, точно на нашей ‘Сар’, когда приближается Сверо-западный втеръ. Жаль только ловкаго поклона и славныхъ комплиментовъ, которые я отмахнулъ. Но дамы были хороши, лучшихъ не найдешь и въ Дублин, а это много значитъ.
Между тмъ ирландецъ, съ своей свитой, подъ которою мы разумемъ всхъ оставшихся ополченцевъ, подошолъ къ караульному дому. Часть свиты остановилась передъ входомъ, выражая такимъ образомъ молча желаніе, еще дале слушать этого веселаго чудака, прежде чмъ отведутъ его въ караульню. Его необыкновенно веселый нравъ и неизсякаемый запасъ забавно наглыхъ выходокъ постоянно поддерживали въ его слушателяхъ охоту къ смху.
— Ну хорошо, джентльмены, продолжалъ онъ, вотъ я и подъхалъ, съ шапкой въ рук, къ этому господину и къ двумъ ледіямъ, и спросилъ его на такомъ прекрасномъ французскомъ язык, какъ вамъ едва ли когда приходилось слышать: ‘Parleh fouhs frenseh Monsiehour!’ сказалъ я: ‘Wui’, сказалъ онъ, вотъ я и обрадовался. ‘Мы два бдные странствующіе джентльмены съ моря, и съ нами еще черный джентльменъ съ суши (я разумлъ негра), намъ бы хотлось тотчасъ же отправиться въ Нью-Йоркъ или Филадельфію, или пожалуй въ Бостонъ, если это ближе, сказалъ я. Вдругъ эта проклятая сухопутная крыса замахала руками и такъ посмотрла на меня, какъ будто отъ роду не видала дегтя, и сердито назвала меня ‘женангтангпа‘.
— ‘Parleh fouhs frenseh Monsiehour’, ты спросилъ по французски, а все остальное на своемъ тарабарскомъ ирландскомъ жаргон? смясь замтилъ одинъ изъ окружавшихъ его.
— Силы небесныя! А какъ же по вашему долженъ говорить сынъ моего отца, какъ не на язык своего отца?
При этилъ словахъ со всхъ сторонъ раздался такой неистовый, такой оглушительный хохотъ, что женщины и двушки, отошедшія уже на значительное разстояніе, остановились въ изумленіи. Только британецъ бросалъ свирпые взгляды на несчастнаго ирландскаго своего товарища.
— Ну а что же ты? спросило его нсколько человкъ.
— Damn уе! продолжалъ ирландецъ, когда нсколько утихла суматоха,— неужели вы думаете, что я такъ скоро отстану отъ него, когда пары изъ кухни такъ пріятно щекотали мои ноздри? я еще разъ спросилъ его: ‘Parleh fouhs frenseh Monsiehour?’ сказалъ я, а лысая голова опять отвчаетъ ‘Wui,’ а когда я опять сталъ растолковывать ему нашу бду, онъ опять сталъ смотрть на меня, какъ сумасшедшій. Розиня этотъ опять не понялъ ни слова по французски, а когда я дальше сталъ объяснять ему, онъ разозлился и опять выругалъ меня женангтангпа.
— Ну, а ты? заревли десятки голосовъ.
— Спросилъ еще разъ: ‘Parleh fouhs frenseh monsiehour?’ а потомъ сказалъ ему, чтобы чортъ его взялъ, когда онъ можетъ такъ равнодушно видть, какъ два джентльмена терпятъ нужду. Но онъ опять язвительно назвалъ меня женангтангпа.
— Ну, однако ты врно не снесъ терпливо эту обиду? закричали ему нсколько человкъ съ неистовымъ хохотомъ.
— Мало же вы знаете Дэви Мурфи, когда думаете, что тотъ отдлается отъ него такъ дешево, я уже началъ сердиться и громкимъ голосомъ закричалъ ему въ самое ухо: Parleh fouhs frenseh Monsiehour? Но тутъ вамъ надо было взглянуть на него: онъ взбсился не хуже капитана Морандъ во время шквала, когда ему приходится разстаться съ ромовою бутылкою, задрожалъ отъ злости и бросился на меня. Черезъ чуръ много ихъ было, такъ я и давай Богъ ноги. Проклятая сухопутная крыса.
— А что же было съ вами дальше? спросило нсколько человкъ.
— Послушайте-ка, продолжалъ ирландецъ,— въ вашей янкской сторон право не знаетъ, сварятъ ли тебя или изжарятъ. Но если мы вчера, мастеръ Джемсъ Годжесъ, не были въ разбойническомъ вертеп, то я позволю себя заклепать какъ пушку. Язусъ! а старая-то вдьма передъ дверью!
— Собака! вскричалъ одинъ изъ присутствующихъ,— я сверну теб шею, коли ты будетъ такъ величать мою матъ.
— Ба, мать! у капитана Рокъ также была мать, а у Джемса Киркпатрикъ, который въ Гринвич виситъ въ цпяхъ на морскомъ берегу, какъ разъ подъ гошпиталемъ, еще и теперь можете слышать какъ стучатъ его кости, когда дуетъ втеръ,— полагаю и у него была мать?
— Ничего, дальше, стали его успокоивать другіе,— не бойся.
— Проклятый пустомеля! закричалъ ему британецъ, который едва могъ владть собою,— если ты не удержишь свой языкъ, то я сверну теб шею.
Онъ уже собирался привести свою угрозу въ исполненіе, но это повидимому не произвело никакаго дйствія на своенравнаго ирландца, напротивъ гнвъ его прежняго товарища еще боле подстрекалъ его къ болтливости, въ особенности когда на лицахъ толпы онъ увидлъ свое торжество.
— Смотрите только, какъ самимъ вывернуться, вскричалъ онъ,— и предоставьте мн заботу о моемъ язык. Мой языкъ такой добрый языкъ, какой когда либо бывалъ въ Ирландіи, никому онъ не длалъ зла, мой языкъ, не кормили вы его, моего языка, стало быть вамъ нечего и запрещать ему говорить, моему языку.
— Браво, Подди! закричали ему со всхъ сторонъ,— ты въ свободной сторон.
— Вотъ то-то и есть, продолжалъ ирландецъ, — однако самъ чортъ далъ бы тягу, еслибъ былъ на нашемъ мст. Ну хорошо, джентльмены, какъ мы вотъ такъ бжали, а негры за нами.
— Даже негры! запищала ему дюжина курчавыхъ головъ, изъ крайнихъ рядовъ.
— Не давай себя сбивать съ толку, Дэви!
— Ну хорошо, продолжалъ ирландецъ,— вотъ мы и давай бжать (мастеръ Джемсъ не отставалъ) по пнямъ и кочкамъ, по лсамъ и палямъ, я и самъ не знаю какъ долго мы бжали такъ, какъ только могутъ удирать два честныхъ подданныхъ его британскаго величества, когда видать за собою янковъ.
— Не дурно сказано, Подди, замтилъ одинъ изъ слушателей,— вотъ теб за это полдоллара.
— Благослови васъ Богъ, сказалъ ирландецъ, — еслибъ только виски вашъ не былъ такъ скверенъ!— Ну хорошо, бжали мы вотъ такъ нсколько часовъ, вдругъ видимъ передъ собой домъ, или хижину, или блокгаузъ, какъ вы тамъ называете. Передъ дверью сидитъ старуха, и я опять спрашиваю: ‘Parleh fouhe frenseh Mensiehour’? а она покачала толовою. Хотлъ было уже идти дальше, думаю себ: тутъ тоже не поживишься, однако спросилъ: не найдется ли какой подстилки для нашихъ мятежныхъ желудковъ и костей, и чортъ меня возьми, она говоритъ: ‘да’, и еще такъ чисто по англійски, какъ когда-либо слышали въ Кольдарэ, однако дорого обошлись намъ ея маисовые блины, ветчина и чай. Ухъ, страшно было въ комнат! въ одномъ корыт человческая голова и ноги, въ другомъ корыт руки, а потомъ этотъ гробовой свтъ! Мы сидли за нашимъ ужиномъ, точно въ трюм.
Британецъ становился все сердите и раздражительне.
— Почтеннйшіе джентльмены! продолжалъ ирландецъ, Дэви не дуракъ, онъ знаетъ что знаетъ, старая вдьма не даромъ пригласила насъ такъ ласково въ себ въ домъ. Ну, а потомъ точеніе ножей въ глухую полночь, а? разв мы не слышали собственными ушами?
Три молодые человка, которые привели обоихъ плнниковъ и ихъ веселаго спутника, стали тихо разговаривать съ ополченцами, и снова раздался неистовый хохотъ.
— Такъ стало быть они покушались на вашу драгоцнную жизнь? спросило его нсколько человкъ.
— Смйтесь, пожалуй, закричалъ ирландецъ,— но еслибы вы были на нашемъ мст, то у васъ право прошла бы охота смяться. Вотъ мы эдакъ лежимъ въ постели, мастеръ Джемсъ и я, а т тамъ за дверью начали шептаться между собою: ‘эти два не уйдутъ отъ насъ, держите только ножи на готов, теперь ночь, и пули могли бы только ранить ихъ, пусть они пока лежатъ, а вы перержьте имъ колнные составы.’ Да, вотъ что они говорили, вотъ что они тихонько шептали, уврялъ ирландецъ,— ну, а что же вы на это скажете? спросилъ онъ окружающихъ.
— Однако вдь это ужасно, вскричало нсколько человкъ съ ужасомъ, который кончился опять взрывомъ хохота.
— Конечно ужасно, но мы, какъ только услышали эти слова, оба разомъ соскочили съ постели, точно въ нее ударилъ громъ. Мастеръ Джемсъ не хотлъ сначала врить, но потомъ онъ самъ сталъ прислушиваться у двери, и сквозь щель увидлъ, что ихъ тамъ трое, въ рукахъ штуцера и ножи, и смотрли они на нашу дверь такъ свирпо. Тогда ужъ мы на удачу оба разомъ выскочили въ окно.
— И вы, олухи, не шутя приняли мистрисъ Клунтъ за злодйку, а ея сыновей за разбойниковъ? спросило нсколько человкъ.
— Силы небесныя! съ изумленіемъ вскричалъ озадаченный ирландецъ,— какъ вы это понимаете?
— А себя вы приняли за оленей, которыхъ они собирались травить ночью? спросили другіе,— а заколотыхъ свиней сочли зарзанными людьми? А твой разумный товарищъ, мичманъ на ‘Громоносц’ его наипревосходительнйшаго британскаго величества, спасся также въ окошко? спросили третьи.
— Да еще и какъ спасался! вскричалъ ирландецъ въ туманномъ мозгу котораго мало по-малу стало разсвтать,— онъ улепетывалъ такъ, какъ будто громъ ударилъ въ мачту его фрегата. Въ одинъ прыжокъ онъ очутился за окномъ, но бдный джентльменъ попалъ изъ огня въ полымя, и кричалъ такъ, какъ будто его рзали: онъ попалъ прямо въ пасть медвдя.

ГЛАВА XXXII.

Какъ птичка порвавши силокъ.
Возвращается въ лсъ,
Унося за собой конецъ нитки,—
Такъ и онъ влачитъ за собою позоръ темницы.
Онъ ужъ не прежняя свободная птичка.
Гёте.

Читатели наши слишкомъ хорошо знакомы съ важною, величаво неподложною особою брата Іонстона (или, какъ онъ сталъ называться въ послднее время, дяди Сэма), чтобы не перечувствовать вмст съ нимъ ту нсколько грубую шутку, которую ему теперь представился случай разыграть съ почтеннымъ своимъ родственникомъ. Хотя дядя Сэмъ вообще мало склоненъ къ шалостямъ, но настоящій случай заключалъ въ себ такую сильную дозу истинной соли, что онъ не могъ не сложить съ себя на время свою республиканскую важность и не дать воли своимъ органамъ смха. И дйствительно, это была новая преоригинальная выходка Джонъ Булля, со всми необходимыми оттнками спси, упрямства и паническаго страха, которые такъ часто одурачиваютъ нашего родственника, когда онъ посщаетъ страну брата Іонатона, и придаютъ ему т траги-комическія свойства, которыя одн могутъ довершить его характеристику. Казалось, сама судьба ршилась дать порядочный урокъ нашему заносчивому молодому британцу. Изъ запутанной реляціи ирландца читатели наши конечно поняли, что герой нашъ, въ то самое время, когда онъ съ чернымъ своимъ товарищемъ собирался скрыться снова въ лсу, былъ замченъ ирландцемъ, который съ свойственною его народу навязчивостію, никакъ не хотлъ выпускать его изъ рукъ своихъ, тмъ боле что и самъ онъ имлъ честь называться великобританцемъ. Они пошли вмст. Во время этого странствованія, ирландецъ, съ истинно ирландскою наглостію, пошолъ приступомъ на первую попавшуюся на дорог плантацію, съ тмъ, чтобы съ помощію своего знанія французскаго языка, промыслить себ и двумъ своимъ товарищамъ маленькую, какъ онъ выражался, подстилку для желудка. Во французской рчи къ креолу, ирландецъ конечно запнулся на своемъ ‘parlez-vous franais’, и на дальнйшую свою тарабарщину, произнесенную на грубомъ ирландскомъ нарчіи, получилъ въ отвтъ: ‘je n’entends pas’. Когда онъ становился ужъ черезъ чуръ навязчивымъ, креолъ, полагая, что его дурачатъ, приказалъ, какъ и слдовало ожидать, вытолкать его изъ дома. Забавне же всего было то, что чудакъ этотъ все еще не могъ понять, какимъ образомъ креолъ не хотлъ его грубой ирландской тарабарщины принять за чисто-французскій языкъ, тогда какъ вдь его parleh frensen Monsehour, крпко засвшее въ мозгу ирландца, онъ понялъ какъ слдуетъ.
Вторая попытка нашихъ искателей приключеній имла не мене печальныя послдствія. Они прибыли къ одному залсскому домику, гд ихъ приняли съ радушіемъ, но взволнованное ихъ воображеніе представило имъ заколотыхъ свиней зарзанными людьми, а разговоръ сыновей хозяйки, собиравшихся на ночную оленью охоту, до того перевернулъ вверхъ дномъ ихъ мозгъ, что они въ ужас, желая спасти свою шкуру, въ глухую полночь выскочили изъ постели въ окно, причемъ нашъ мичманъ имлъ еще несчастіе попасть въ лапы молодому медвдю, который, какъ это часто бываетъ, содержался на цпи для откормленія, и который не выпускалъ его изъ своихъ объятій, пока отчаянные крики несчастнаго не привлекли къ нему на помощь трехъ сыновей хозяйки.
Приключеніе это произвело необыкновенное дйствіе на нашего британца. Читателямъ нашимъ извстно, что кром храбрости, онъ обладалъ также значительнымъ запасомъ той холодной, насмшливой кичливости, которую аристократическіе юноши старой Англіи такъ несравненно умютъ выказывать въ словахъ и жестахъ, той холодной эгоистической кичливости, съ которою такъ носится Джонъ Булль, и которая, по правд сказать, принесла ему можетъ быть больше пользы въ его насильственныхъ и мирныхъ сношеніяхъ съ его уступчивыми и простодушными сосдями, нежели дйствительная его храбрость, послдняя обыкновенно пасуетъ при его столкновеніяхъ съ холоднымъ, упрямымъ его родственникомъ. Какъ ни любилъ онъ при всякомъ удобномъ случа, и даже иногда довольно грубо, посмяться надъ такъ называемыми янками, однако по его мннію изъ этого не слдовало, что и онъ въ свою очередь обязанъ съ достоинствомъ перенесть маленькое наказаніе, которое самъ навлекъ на себя. Ужъ одно то, что онъ, мичманъ на ‘Громоносц’ приведенъ къ допросу передъ пестрою толпою янковъ, привело въ ужасъ нашего британца, который никогда не могъ себ представить своихъ судей иначе, какъ въ форменныхъ парикахъ, или покрайней мр въ золотыхъ эполетахъ. Но мысль, что эти самые янки, въ плебейской своей наглости, зашли такъ далеко, что осмлились обратить его самого въ предметъ насмшки, его, британскаго офицера, у котораго лейтенантство находилось такъ сказать уже въ карман,— мысль эта до того превосходила вс его понятія и произвела такой переворотъ въ бдномъ юнош, который до сихъ поръ во всхъ хорошихъ и дурныхъ положеніяхъ оказывался такимъ добрымъ и веселымъ, что мы едва узнали бы его, еслибы не видли ключа къ такому странному превращенію въ національномъ характер почтеннаго Джонъ Булля.
Въ эту минуту его опять повели къ допросу въ комиссію, которую тотчасъ посл ученія начальникъ депо нарядилъ, вслдствіе бгства британца и объясненій, данныхъ Розою и индйцами. Хотя капитанъ и былъ убжденъ въ его невинности, но при допрос этомъ не могъ не поступить со всею точностію и строгостію, необходимыми какъ для оправданія юноши, такъ и для того, чтобы доказать свое собственное безпристрастіе. Быстрое производство этого дла было тмъ боле необходимо, что, несмотря на очевидную невинность подсудимаго, при дальнйшемъ замедленіи грозила опасность. Уже и то обстоятельство, что въ бгство его запутанъ былъ одинъ изъ жителей город, представляло тмъ боле значенія, что дйствительно открыто было нсколько опасныхъ заговоровъ между иностранцами въ главномъ город. Однако, капитанъ, въ человколюбивомъ своемъ стремленіи вырвать его какъ можно скоре изъ критическаго положенія, встртилъ не малыя препятствія въ самомъ юнош, который какъ будто умышленно старался повредить своему длу. Молодой человкъ совершенно потерялъ голову, и еще при вход въ допросную комнату выразилъ это такимъ упорствомъ и пренебреженіемъ всякихъ приличій, что вс присутствовавшіе офицеры исполнены были глубокаго негодованія. Нсколько разъ въ продолженіи допроса капитанъ принужденъ былъ длать ему строгія замчанія. Допросъ продолжался уже нсколько часовъ, но безъ всякаго результата. Даже на вопросъ: имлъ ли онъ сообщникомъ кого нибудь изъ жителей городка, онъ, несмотря на убдительныя просьбы послднихъ, не хотлъ давать никакого отвта. Нсколькимъ изъ нихъ даны были съ нимъ очныя ставки, и въ томъ числ содержателю трактира, извстному уже намъ подъ именемъ Бенито. Теперь офицеры приступили къ послднему пункту, то-есть къ очной ставк съ индйцами. Сначала введи Розу.
— Такъ вы не сознаетесь, что находились въ сношеніяхъ съ Токеа и его народомъ? спросилъ капитанъ Перси.
Плнникъ сердито отвчалъ: нтъ!
— Знаете вы эту молодую даму? продолжалъ допрашивать капитанъ.
Въ растворенную дверь вошла Роза въ сопровожденіи двухъ офицеровъ. Она скромно поклонилась присутствовавшимъ, которые также встали съ своихъ мстъ, и просили ее ссть въ кресло, поставленное для нее однимъ изъ офицеровъ. Но лишь только она увидла плнника, какъ тотчасъ подошла къ нему и, взявъ его за руку, сказала:
— Мой братъ, ты очень блденъ, кто тебя обидлъ?
Видъ встревоженной двушки, съ участіемъ и грустію смотрвшей ему въ глаза, вызвалъ его на мгновеніе изъ мрачнаго оцпеннія. Онъ смотрлъ на нее нкоторое время испытующимъ взоромъ, холодно, почти съ досадою.
— Ахъ, Роза, это вы? извините.— И снова онъ уставилъ глаза въ землю.
Офицеры желали слышать отъ молодыхъ людей объясненія боле подробныя, но плнникъ молчалъ съ такимъ мрачнымъ упорствомъ, что Роз, нсколько минутъ смотрвшей на него съ изумленіемъ, становилось наконецъ страшно.
— Братъ мой! сказала она умоляющимъ голосомъ:— зачмъ ты такъ сердитъ? Ужъ не сердишься ли ты на сестру свою?
— Братъ мой! продолжала она:— отвчай же что нибудь! Ахъ, зачмъ ты не остался у Мико! Видишь, Канонда теб говорила, что блые убьютъ тебя. Ахъ, можетъ быть и многое не случилось бы. Братъ мой! не правда ли, блые безчувственны? прошептала она.
Скрежетъ зубовъ былъ единственнымъ отвтомъ британца. Она отошла отъ него въ испуг.
— Не угодно ли вамъ будетъ, миссъ Роза, сказалъ капитанъ, посл долгаго и напраснаго ожиданія:— отвтить намъ на нсколько вопросовъ?
— О, да, конечно, мой братъ, отвчала она.
— Вы знаете плнника? продолжалъ онъ, указывая на британца.
— Знаю, мой братъ.
— Какъ попалъ онъ въ вигвамъ индйцевъ?
— Онъ явился больной и раненый.
— Кто его принялъ?
— Канонда, дочь Мико, по просьб Розы. Мико былъ въ то время на большой охот.
— Видлся ли онъ съ Мико во время своего пребыванія въ вигвам Оконіевъ?
— Нтъ, мой братъ. Онъ дрожалъ отъ страха при одной мысли, что увидитъ его. Когда онъ выздоровлъ, и прежде чмъ вернулся Мико, онъ день и ночь стремился уйти изъ вигвама. Онъ не видлся съ Мико.
— Такъ онъ съ индйцами, какъ съ мужчинами, такъ и съ женщинами, не имлъ ршительно никакихъ сношеній?.
— Нтъ, мой братъ. Онъ говорилъ только съ Канондою, которая приносила ему пищу, и съ Розою.
— Какъ долго оставался онъ въ вигвам?
— Семнадцать солнцевъ.
Взоры плнника были неподвижно устремлены въ землю, по временамъ онъ длалъ нетерпливое движеніе, обращалъ взоры на говорящихъ и снова впадалъ въ прежнее оцпенніе.
Капитанъ всталъ и взявъ Poзy за руку, отвелъ ее въ сторону, очень вжливо прося ее ссть на приготовленный стулъ. Въ эту самую минуту вошолъ Мико, въ сопровожденіи двухъ Оконіевъ.
— Токеа! вскричалъ юноша, нсколько мгновеній неподвижно смотрвшій на индйца, и потомъ снова опустилъ глаза въ землю.— Damn вашъ вигвамъ! пробормоталъ онъ глухо: — втянулъ меня въ славную исторію!
Нсколько минутъ старикъ смотрлъ со вниманіемъ на плнника и потомъ оказалъ:
— Токеа говорилъ своему брату, когда прощался съ нимъ, что блые поймаютъ его, какъ шпіона, ему слдовало бы оставаться у красныхъ воиновъ.
— Damn блыхъ и красныхъ воиновъ! пробормоталъ британецъ сквозь зубы.— Лучше бы я попалъ въ адъ, чмъ къ вашъ вигвамъ и къ прокл…
Индецъ слушалъ все съ большимъ вниманіемъ.
— Токеа! спросилъ капитанъ: — этотъ молодой человкъ тотъ самый, который дв недли жилъ въ вашемъ вигвам?
— Да, отвчалъ индецъ:— тотъ самый, котораго блая Роза, и другая, которой уже нтъ, привели въ вигвамъ Мико.
— И дочь ваша дала ему одежду, которая теперь за немъ?
Индецъ кивнулъ головою.
— И онъ ушолъ изъ вигвама безъ вашей воли и вдома? продолжалъ спрашивать капитанъ.
— Мн кажется, капитанъ, замтилъ одинъ изъ присутствовавшихъ: — вамъ слдовало бы уличать обоихъ, а не класть слова въ ротъ индйцу.
— Токеа, произнесъ индецъ:— уже два раза открывалъ ротъ и говорилъ правду своимъ блымъ братьямъ, Мико спалъ, когда пришолъ его блый молодой сынъ, и онъ былъ на охот, когда сынъ этотъ ушолъ опять.
— А зачмъ, спросилъ милиціонеръ плнника:— зачмъ вы это раньше не сказали?
Британецъ не отвчалъ. Въ продолженіи нсколькихъ минутъ индецъ смотрлъ на него съ изумленіемъ и потомъ сказалъ:
— Пусть братъ мой говоритъ, пусть онъ языкомъ своимъ подтвердитъ то, что оказалъ Токеа, Мико уже не связываетъ его языка.
Плнникъ все еще молчалъ.
— Мико, проговорилъ онъ наконецъ угрюмо, знаетъ, что онъ долженъ длать, а я длаю то, что мн угодно.
— Когда мой блый братъ оставилъ вигвамъ Оконіевъ, оказалъ индецъ, качая годовой,— Токеа связалъ ему языкъ, потому что хотлъ сохранить въ чистот путь къ своему вигваму. Теперь вигвамъ уже не существуетъ: морокой разбойникъ сжегъ его, и Токеа обратился къ тому мсту спиной. Пусть сынъ мой говоритъ. Сынъ мой долженъ говорить, продолжалъ онъ, немного погодя,— иначе блые братья и великій отецъ подумаютъ, что Токеа и его народъ идутъ по одному пути съ сыновьями великаго отца обихъ Канадъ.
— Полагаете ли вы, капитанъ, что все это такъ? замтилъ опять одинъ изъ засдателей.
— Я полагаю, что все это справедливо, отвчалъ капитанъ. Изъ протокола, составленнаго вчера со словъ индйцевъ, мы видли, что Токеа взялъ съ плнника честное слово, ни кому не открывать положенія его вигвама.
Индецъ между тмъ со вниманіемъ смотрлъ на плнника.
— Братъ мой, сказалъ онъ,— подобенъ буйволу, попавшему въ яму. Неустрашимость его осталась въ ям. При этихъ словахъ онъ повернулся къ нему спиною.
— Джемсъ Годжесъ, сказалъ капитанъ,— мы требуемъ, чтобы вы объяснили намъ ваше пребываніе въ вигвам. При этомъ я не могу не отдать вамъ полной справедливости въ той врности, съ какою вы сдержали честное слово, данное вами индйцу.
— Вдь вы слышали его, а также и двушку. Пишите, что хотите, длайте, что вамъ угодно.
— Вы хотите сказать: ‘миссъ Розу’, молодой человкъ? съ упрекомъ замтилъ молодой офицеръ,— ту самую молодую даму, которая съ опасностію собственной жизни выпустила васъ изъ вигвама.
Плнникъ покраснлъ, нсколько минутъ онъ оставался въ смущеніи, и потомъ опять опустилъ глаза въ землю.
— Продолжайте, сказалъ капитанъ.— Не забывайте однако, что дло ваше нисколько отъ того не пострадаетъ, если вы будете съ почтительностію говорить о лицахъ, которымъ ни одинъ джентльменъ не откажетъ въ уваженіи, и которыя мене всего отъ васъ заслужили неуваженія.
— Мн нечего прибавлять, отвчалъ плнникъ боле тихимъ голосомъ и повидимому пристыженный. Я не нуждаюсь въ вашемъ помилованіи и снисхожденіи, прибавилъ онъ угрюмо.
— Молодой человкъ! Вы ошибаетесь, если думаете, что дло это касается только васъ однихъ. Честь вашей страны, вашихъ согражданъ, вашего флота, къ которому, судя по словамъ вашимъ, вы принадлежите, требуетъ отъ васъ, чтобы вы сложили съ себя тяготющее на васъ подозрніе.
— Англія и ея флотъ сами съумютъ отстоять свою честь, сказалъ плнникъ съ гордостію. Кажется вамъ очень пріятно, продолжалъ онъ,— что вамъ удалось захватить въ свои когти британца, на котораго вы можете безнаказанно излить свой гнвъ. Длайте, что хотите.
— Мн кажется, у этого молодого человка не все благополучно, замтилъ одинъ изъ офицеровъ милиціи. Я думаю, не прекратить ли вамъ пока допросъ?
Капитанъ повидимому колебался и снова обратился къ плннику.
— Такъ вы не хотите отвчать?
Сердито-упорное качаніе головою было его единственнымъ отвтомъ.
Офицеры встали, а плнника уведи изъ комнаты. Не поднимая глазъ, онъ повернулся и вышолъ. Индйцевъ отпустили очень ласково, а Розу опять двое офицеровъ почтительно проводили домой.
— Вотъ глупый и грубый малый! началъ наконецъ одинъ изъ присутствовавшихъ при допрос,— во всю жизнь мн еще не случалось встрчать подобнаго.
— Да, трудно встртить такое собачье ожесточеніе, замтилъ другой. Какъ будто нечистая, совсть не позволяетъ ему поднять глазъ,
— Я не знаю, перебилъ его капитанъ, прежде онъ велъ себя очень учтиво и какъ настоящій джентльменъ. Меня право очень удивляетъ происшедшая въ немъ перемна.
— Я не знаю толку въ джентльменахъ, да и самъ я не джентльменъ, а простой плантаторъ, замтилъ залсецъ въ свтло-зеленомъ фрак и въ красныхъ панталонахъ la Pompadour, стоявшій ближе другихъ къ линейному капитану и представлявшій собою одного изъ капитановъ Опелюзскаго ополченія,— а вижу только то, что этотъ молодой человкъ никому не уступитъ въ упрямств. Это — Джонъ Булль, истинный молодой булль {Bull — быкъ.}, съ котораго сбили спсь. Я хорошо присмотрлся къ нему въ Опелюзас. Каждое слово его было насмшка, каждое движеніе — шалость и своеволіе, издваніямъ не было конца. А знаете ли вы, что съ него сбило эту спсь? Исторія у мистриссъ Блунтъ. Никогда онъ не проститъ ни себ, ни намъ, что онъ показалъ себя такимъ трусомъ и позволилъ загнать себя въ бараній рогъ. Поврьте мн, онъ теперь и не хлопоталъ бы о сохраненіи жизни и былъ бы даже радъ, еслибы мы его повсили.
— Это и мое мнніе, сказалъ другой. Отнимите вы у Джонъ Булля его кичливость, и передъ вами останется быкъ, какимъ мы и видимъ теперь этого молодого человка. Онъ потерялъ голову и не далъ бы и левиса, чтобы сохранить свою жизнь. Я и самъ думаю, что онъ былъ бы радъ, если бы мы его повсили.
— Такъ повсьте его, сказалъ третій. Я съ своей стороны не понимаю, зачмъ мы такъ церемонимся съ этимъ дуралеемъ. Пусть себ разбиваетъ голову, коли есть охота. Цлый день то на ученьи, то на слдствіи! Уже половина девятаго. Не сидть же намъ до полуночи.
— Если нужно, поручикъ Вельсъ, сказалъ одинъ молодой человкъ,— то посидимъ и дале. Мало принесло бы чести и намъ и стран нашей, еслибы мы воспользовались упрямствомъ этого молодого человка, чтобы насолить Джонъ Буллю. Это имло бы такой неблагородный видъ, что намъ, право, было бы стыдно. Мы собрались сюда для того, чтобы разобрать, какъ слдуетъ, это дло.
Капитанъ Перси молчалъ. У него повидимому были свои особенныя причины какъ можно мене вмшиваться въ это щекотливое дло, онъ хотлъ, чтобы оно говорило само за себя. Вроятно поэтому онъ и пригласилъ къ допросу большее число офицеровъ, чмъ сколько ихъ обыкновенно присутствовало въ подобныхъ случаяхъ.
— Вотъ военные законы сказалъ опять первый.— По 22 плнникъ подлежитъ военному суду, по 43 онъ оказывается виновнымъ въ неуваженіи къ наряженной надъ нимъ слдственной коммиссіи. Еслибы даже одно только послднее обстоятельство дошло до свднія, кто тамъ внизу, то да сохранитъ его Богъ.
— Предоставьте это мн, сказалъ опять молодой человкъ,— я думаю, мн удастся заставить его говорить. Велите еще разъ привести его сюда, вмст съ ирландцемъ.
— Хорошо, мистеръ Коплендъ, если вы это находите нужнымъ, отвчали остальные. Намъ это было бы очень пріятно.
Черезъ нсколько минутъ привели обоихъ.
— Дэви Мурфи! сказалъ молодой человкъ, устремивъ на ирландца ободряющій взглядъ,— нкоторые изъ насъ еще не слыхали исторіи бдствій, случившихся съ тобою и съ твоимъ товарищемъ. Разскажи-ка намъ ее. Какъ-бишь это было съ женангтангпа и съ разбойничьимъ вертепомъ?
— Капитанъ Перси! закричалъ британецъ вн себя,— умоляю васъ ради Бога!
— Ваша милость! вскричалъ ирландецъ, почесывая за ухомъ.— Сынъ моего отца порядочный чудакъ, но со времени этой исторіи, джентльменъ совсмъ рехнулся. Если прикажите, я пожалуй разскажу, но поврьте мн, онъ совсмъ съ ума спятитъ.
— Все это ни къ чему не послужитъ вамъ, возразилъ офицеръ, искоса посматривая на плнника, лицо котораго поперемнно, то вспыхивало яркимъ румянцемъ, то покрывалось смертною блдностію.— Но если вы, продолжалъ онъ, обратившись къ британцу:— намрены развязать свой языкъ, то избавите насъ отъ труда слушать вашего сумасшедшаго соотечественника. Отвчайте только на то, о чемъ васъ опрашиваютъ, тогда можетъ быть мы уволимъ васъ отъ остального.
Плнникъ все еще молчалъ, видимо борясь съ самимъ собою, потомъ взоры его обратились на ирландца, а когда послдній вышолъ изъ комнаты, тогда развязался и языкъ его. Но еще не скоро онъ былъ въ состояніи отвчать на предложенные ему вопросы. Наконецъ, когда онъ кончилъ, капитанъ сказалъ:
— Молодой человкъ! на этотъ разъ вы нашли лучшихъ судей, чмъ заслуживаете. Теперь я надюсь, что дло ваше можно будетъ поправить.

ГЛАВА XXXIII.

Двушки, которыя хорошо перелтовали
и содержались въ тепл — слпы какъ
мухи передъ Вароломеемъ, хотя и есть
у нихъ глаза: съ ними можно длать что
угодно, тогда какъ прежде он не
позволяли даже и взглянуть на себя.
Шекспиръ.

Въ Роз произошла какая-то перемна, въ ней замтно было нкотораго рода безпокойство и какое-то легкое смущеніе. Причина такой перемны заключалась можетъ быть въ серьёзномъ настроеніи, царствовавшемъ всюду со времени выступленія милиціи. Съ другой стороны этому могли способствовать и особенности семейства, въ которомъ она теперь находилась: несмотря на вс свои достоинства, оно едва ли могло служить переходною ступенью, и примирить это дитя природы съ натянутыми свтскими отношеніями и условіями образованнаго міра. Плантаторъ нашъ происходилъ отъ одной изъ тхъ аристократическихъ фамилій, которыя при своемъ переселеніи переносили также на новую, свободную почву особенности англійской аристократіи, и которыя, несмотря на то, что отказались отъ своихъ титуловъ, такъ же мало забыли родословное свое дерево, какъ и титулованные ихъ родственники, оставшіеся въ отечеств. Правда, политическія убжденія полковника были чисто демократическія, и мистеръ Паркеръ былъ однимъ изъ первыхъ, которые со времени переселенія присоединились къ партіи послдняго президента и основателя новйшей демократіи, сдлавшейся господствующею въ штат, къ тому же усердіе, съ какимъ онъ принялъ сторону своего друга Копленда противъ капитана Перси, доказывало повидимому искренность этихъ убжденій. Но боле знакомые съ этимъ семействомъ утверждали, что онъ присоединился къ господствующему, демократическому большинству только по необходимости, и отчасти потому, что старыя понятія Виргиніи здсь совершенно устарли. Утверждали даже, что полковникъ не только глубоко затаилъ въ душ своей высказанныя въ 1789 году принципы власти, обратившіеся такъ сказать въ ide fixe у каждаго истаго виргинца, но и глубоко сочувствовалъ ложному ученію стараго Адамса, выраженному въ извстной его переписк съ Кунингамомъ. Самое усердіе, съ которымъ онъ заботился о собраніи митинга и о составленіи на немъ извстныхъ уже намъ опредленій, приписывали его зависти, которая будто бы не позволяла старому аристократическому виргинцу терпливо сносить своевольныя притязанія какого нибудь выскочки, едва извстнаго по имени, обязаннаго своимъ возвышеніемъ единственно случаю, и происшедшаго, какъ говорили, отъ совершенно незначительной ирландской фамиліи. Носились слухи, что этой политической гибкости полковника не мало содйствовала мистриссъ Паркеръ. Говорили, что она поддерживала сношенія съ предводителями аристократической партіи не только въ Англіи, но и въ родственномъ янкскомъ город, все еще не теряя надежды обратить господствующій демократическій образъ мыслей въ аристократическія тенденціи ея родины или по крайней мр родного штата, Виргиніи,— тенденціи, по ея мннію боле достойныя.
Эти политическія мннія, какъ нердко случается, имли значительное вліяніе и на домашній бытъ семейства, и вызвали въ немъ тотъ аристократическій этикетъ, тотъ натянуто-важный и въ тоже время легкій тонъ, который даже у ближайшихъ сосдей отбивалъ охоту къ боле тсной связи съ семействомъ мистера Паркеръ. Хотя сосди и жили съ нимъ въ добромъ согласіи, но они казалось вовсе и не замчали его стремленія къ популярности, ибо уже нсколько разъ полковникъ хлопоталъ, чтобы его избрали въ нкоторыя общественныя должности, требующія народнаго доврія, но вс эти домогательства оставались тщетными, несмотря на значеніе, какимъ онъ пользовался по случаю давняго поселенія въ этомъ краю.
Прошло уже десять лтъ со времени его переселенія изъ штата Виргиніи. Ничто, какъ извстно, такъ легко не сближаетъ, не связываетъ гражданъ другъ съ другомъ, какъ подобное переселеніе, и въ особенности раннее. Разнообразныя услуги, какія можетъ оказать иногда богатому даже послдній бднякъ, разнаго рода лишенія, которымъ по крайней мр на первый разъ должны покориться вс безъ исключенія, такъ сближаютъ даже самые крайніе слои общества и такъ тсно связываютъ ихъ другъ съ другомъ, что достаточно извстной степени взаимнаго доврія и готовности на услугу, чтобы изъ новыхъ сосдей сдлать прочныхъ друзей. Образъ дйствій мистриссъ Паркеръ, изнженной, привыкшей къ роскоши и удобствамъ жизни, нашолъ въ то время всеобщее сочувствіе. Она переносила вс лишенія залской жизни съ такою твердостію, которой не могли не удивиться даже самые бдные сосди. Всегда готовая помогать и утшать, развлекая и ободряя своего мужа, она даже самыя эти лишенія умла обращать въ наслажденія. Еще цла была хижина, въ которой она съ мужемъ и дтьми провела первые годы. Съ чувствомъ указывала она на уголъ единственной комнаты, гд стояло фортепіано, на которомъ она по окончаніи дневного труда разыгрывала для своего семейства благочестивыя мелодіи своего обожаемаго Генделя. Съ гордостію показывала она изношенныя платья, хранившіяся, какъ воспоминаніе, въ той же комнат и сшитыя ею самой. Вообще она была женщина прекрасныхъ правилъ и съ высокимъ умственнымъ развитіемъ, но несмотря на то, что она, при огромномъ своемъ богатств, держала себя очень просто и повидимому безъ всякихъ претензій, въ ней было много того барства, которымъ дамы нашихъ, такъ называемыхъ хорошихъ фамилій стараются задавать тонъ передъ своими согражданками. Хотя она была далека отъ того, чтобы обнаруживать такое обидное барство, но это-то именно и поставило ее въ какое-то ложное положеніе къ ея согражданамъ и придавало ея обращенію нчто искуственно холодное. Во всякомъ другомъ мст такая холодная важность можетъ быть не обратила бы на себя большого вниманія, но въ стран, гд частная жизнь такъ тсно связана съ общественною, она не могла не возбудить недоврія.
Мы ограничимся пока этими замчаніями касательно семейства, которое, какъ мы уже замтили, дйствительно пользовалось высокимъ и заслуженнымъ уваженіемъ всхъ, знавшихъ его короче, но которое въ самомъ себ заключало зародышъ какого-то неудовольствія и находилось въ слишкомъ неестественныхъ отношеніяхъ, чтобы вполн понравиться такой безыскуственно-простой, но вмст съ тмъ столь воспріимчивой, впечатлительной натур, какова была наша Роза.
Жизнь въ этомъ образованномъ, утонченно-свтскомъ кругу имла на нее особенное дйствіе. Сначала казалось, что она какъ будто проснулась отъ глубокаго и долгаго сна: такъ все ей улыбалось, такъ прелестно отражалось все ея существо въ этой новой обстановк. Съ другой стороны, контрастъ этотъ былъ такъ нженъ, она была такъ очаровательна даже въ маленькихъ ошибкахъ, въ которыя впадала въ первое время, что представлялась истинною загадкою для новыхъ своихъ подругъ, не знавшихъ ея отношеній къ индйцамъ. Чистый материнскій нравъ Канонды, которая, какъ ангелъ хранитель, старалась усыпать ея путь цвтами, и тонкая деликатность, съ какою она отстраняла ее отъ всякихъ грубыхъ прикосновеній съ сквавами, придали и Роз своего рода барство, но оно было совершенно другаго рода и выражалось скоре какимъ-то величіемъ, какою-то сосредоточенностію, которая, такъ сказать, облекала все ея существо. Это было скоре какое-то отраженіе царственности Мико, нкотораго рода отголосокъ индйской придворной жизни или, врне сказать, поэзіи этой жизни, и это-то нчто овладвало ею не рдко посреди самыхъ живыхъ изліяній, и въ особенности замтно было при какомъ нибудь негармоническомъ прикосновеніи къ ея нжно воспріимчивой душ. Такое негармоническое прикосновеніе не могло не происходить иногда, несмотря на нжно-деликатное обращеніе съ нею, ибо такова уже особенность нашей свободной жизни, что она иногда нкоторымъ образомъ оскорбляетъ того, кто жидъ прежде въ стсненныхъ отношеніяхъ и, вслдствіе этого сдлался боле гибкимъ и уступчивымъ. Даже и утонченные нравы нашей, такъ называемой аристократической или великосвтской жизни, тмъ мене могутъ избавить отъ подобныхъ оскорбленій, что натянутыя, холодныя формы этой жизни и сами по себ уже установлены на деспотическихъ началахъ. При каждомъ такомъ прикосновеніи Роза наша робко скрывалась въ самое себя, подобно мимоз, которая вздрагиваетъ и свертывается отъ прикосновенія грубой руки. Мало по малу послдствія этихъ прикосновеній, производившихъ на душу этого ребенка такое лихорадочное дйствіе, стали обнаруживаться въ какой-то постоянной, робкой боязливости. Особенности цивилизованной жизни, выступая боле и боле ясно въ ея сознаніи, казалось горько напоминали ей отсталость ея въ образованіи. Часто она сидла въ уныніи, опустивъ голову, и на глазахъ ея не разъ показывались слезы. Но подобныя ощущенія продолжались обыкновенно не долго, природная упругость и разсудокъ скоро опять возвращали ей бодрость. Вообще она была одарена необыкновенно врнымъ и яснымъ взглядомъ на вещи. Она опредлила, можно сказать, съ перваго дня характеры лицъ, окружавшихъ ее. Безъ всякихъ напоминаній она въ нсколько дней усвоила себ различныя формы обращенія, принятыя въ общежитіи. Языкъ ея боле всего обнаруживалъ отчужденіе, въ какомъ она провела жизнь. Она была бдна словами, и часто боролась съ мучительнымъ затрудненіемъ, не будучи въ состояніи выразить свои мысли. Со вниманіемъ прислушивалась она ко всему, что говорили, и по обычаю индйцевъ, обдумывала нсколько времени, прежде чмъ отвчала на вопросъ. Но если она что-нибудь разсказывала, тогда уже ничто ни могло ей противиться, тогда она была воплощенная поэзія.
— Ахъ, Боже мой! со вздохомъ сказала Виргинія въ одно длинное, скучное послобда, полулежа на диван. Восклицаніе это относилось къ ея ма, которая сидла на другомъ диван, передъ столомъ, покрытымъ разными хозяйственными книгами и бумагами, тутъ же у стола сидлъ молодой человкъ, о которомъ уже слышали наши читатели, какъ о смотрител плантаціи и какъ о сын сквайра Копленда, такъ щедро надленнаго дтьми.— Ахъ Ма! снова вскричала миссъ, бросая на диванъ недавно вышедшій въ свтъ романъ шотландскаго незнакомца и подходя къ окну,— все мертво и пусто. Невидно даже ни одного изъ прелестныхъ нашихъ яликовъ. Право, можно умереть отъ скуки, продолжала она съ комическимъ нетерпніемъ, надувъ губки и посылая безъутшный взоръ своей матери, которая между тмъ продолжала разговаривать съ смотрителемъ.
— Такъ вы полагаете, мистеръ Коплендъ, что Помпея не слдуетъ отправлять туда внизъ? Да вдь и здсь мы не можемъ его оставить?
— Онъ кажется поумнлъ, отвчалъ молодой человкъ.— Разбойники порядочно его проучили и можетъ быть его еще можно будетъ исправить. По моему мннію лучше оставить его пока на верху. Сюда онъ конечно ужъ негодится: онъ привыкъ къ кочующей жизни, и только испортилъ бы намъ плантацію. Теперь у насъ тридцать такихъ смирныхъ семействъ, какихъ лучше желать нельзя.
— Ахъ Боже мой! продолжала вздыхать Виргинія.— Только и слышно, что о Помпеяхъ, Цезаряхъ, Катонахъ, Кайяхъ и о хлопчато-бумажныхъ тюкахъ!— Сказавъ это, она опять опустилась на диванъ, принявъ нсколько томную лозу, опершись головкой на руку и устремляя милостивый взоръ на шотландскаго волшебника, какъ онъ самъ себя назвалъ. Къ довершенію картины, Роза и Габріеля, танцуя, вошли въ эту минуту въ Drawing-room, а за ними молодая горничная, негритянка, таща на себ огромный глобусъ.
— Мы немножко озябли въ библіотек, вскричала миссъ, обращаясь къ своей Ма,— и я хочу теперь объяснить Роз все, не хуже самой мистрисъ Макъ Леодъ.
Ma одобрительно кивнула головою, а дочка, говоря въ носъ, какъ содержательница пансіона, начала свою лекцію:— Теперь ты знаешь Америку, и стало быть знаешь, гд надо отъискивать нашу страну, ну покажи, гд она?
— Вотъ здсь, указала Роза.
— Какъ разъ мимо, захохотала Габріеля.— Ахъ, какая ты невнимательная! Вдь это новый южный Валлисъ. Вотъ гд наша страна, замть хорошенько, продолжала она съ важностію.— Вдь это главная страна Америки, понимаешь? а мы составляемъ главную націю и поэтому предпочтительно называемся Американцами, тогда какъ остальныхъ называютъ просто Мексиканцами, Перувіанцами, Бразиліанцами.
— Да вдь вы также и Янки? замтила Роза.
— Фи, кто же такъ говоритъ, дрянная двчонка! откуда ты это взяла? Янками называются только вотъ эти,— она указала пальцемъ на шесть штатовъ Новой Англіи.— Вотъ они такъ янки. Мы ихъ такъ называемъ потому, что они вмсто мушкатныхъ орховъ продаютъ намъ орховое дерево, вмсто ветчины — дубъ, а неграмъ нашимъ вмсто лекарства отпускаютъ илъ изъ Миссисипи, вообще потому, что они похожи на жидовъ.
— Ахъ, чего ты только не знаешь, вскричала съ своего дивана Виргинія, нсколько уязвленная.
— Молчи, сисси! мы живемъ въ свободной стран, сказала Габріеля, смясь и грозя сестр пальцемъ.— Очень натурально, что ты заступаешься за янковъ. Но я капитана Перси вовсе не…
— Однако ты право несносна, Габріеля, вскричала Виргинія, разсердившись не на шутку.
— Сисси, сисси! вскричали и наставница и ученица и подбгая къ разгнванной красавиц, бросились къ ней на шею, а потомъ Габріеля бросилась къ окну и начала утшать ее:
— Онъ скоро явится, а мы до тхъ поръ должны еще покончить урокъ.
И она опять засеменила къ своему глобусу и продолжала:
— Теперь ты знаешь, гд мы находимся? ну, гд же мы?
— Вотъ гд, сисси.
— Хорошо, дитя мое! подтвердила наставница, старшая тремя мсяцами.
— Ну, а знаешь ли ты, гд Европа? Посмотри, вотъ она гд, а вотъ тутъ Азія, а вонъ тамъ внизу Африка. Эти три части свта называются старымъ свтомъ, а наша новымъ.
— А почему же ихъ зовутъ старымъ, а нашу Америку новымъ свтомъ? спросила внимательная ученица.
— Почему? Почему? Почему? Ну, да потому, что она новая, а слдовательно и лучшая часть свта. Все что ново — лучше стараго. Да, также и потому, что ее поздне открыли.
Ученица кивнула головою.
— Посмотри, вотъ это маленькое пятнышко, вотъ это крошечное, называется Великобританіею, а вотъ еще меньшее — Ирландіею, это — два острова.
— Которые принадлежатъ тому глупому начальнику, что владетъ обими Канадами?
— Да, мое дитя! подтвердила наставница.— А вотъ здсь Франція, тутъ Германія, тутъ Испанія, а вонъ тамъ на верху Россія и множество другихъ государствъ и королевствъ.
— Королевствъ, что это такое? спросила Роза.
— Это такія земли, которыя имютъ своихъ королей или начальниковъ, такихъ какъ Мико, только гораздо могущественне. И они не дикіе. Да у нихъ и больше людей, которымъ они приказываютъ, и великолпный придворный штатъ. Ma теб разскажетъ объ этомъ. Она была въ Drawing room королевы, конечно англійской, а до другихъ намъ дла нтъ, такъ вотъ она разговаривала съ нею. Видишь ли, эти народы и страны имютъ своихъ королей.
— А что же короли съ ними длаютъ?
— Ну, да тоже самое, что и Мико длаетъ съ своими подданными, отвчала наставница, которую эти вопросы нсколько начали приводить въ замшательство. Они управляютъ ими, объявляютъ войну, заключаютъ миръ.
— Однако, Габріеля, ты говорила, что старый свтъ находится еще въ дтств, вдь этого быть не можетъ, если онъ старъ, то какъ же онъ можетъ быть въ дтств?
— Очень можетъ быть,— отвчала Габріеля. Старые люди опять длаются дтьми. Разв ты этого не знаешь? Видишь ли, такъ какъ мы молоды, то мы все еще учимся. У нихъ мы переняли цивилизацію, а между тмъ уже опередили ихъ. Они же у насъ ничего не перенимаютъ. Мы уже восемь лтъ тому назадъ изобрли пароходы {Изобртены Фультономъ въ 1805 году, и первый опытъ сдланъ въ Гудзоновскомъ залив. Въ 1809 году вошли въ употребленіе на р. Миссисипи. Въ настоящее время на этой рк ходитъ боле четырехъ сотъ пароходовъ.}, а когда Ma и Па были въ Англіи, то они не видли тамъ еще ни одного.
— Дти, напомнила полковница изъ первой комнаты,— подождите, пока подадутъ свчи, а то испортите себ глаза.
Въ эту минуту въ гостинную вошолъ чорный слуга, неся въ рукахъ серебряные подсвчники. Онъ зажегъ стнныя дампы и потомъ тихо сказалъ что то госпож.
— Пусть она войдетъ сюда, сказала послдняя.
Въ комнату робко вошла молодая женщина, довольно приличной наружности, но одтая нсколько вычурно, она осмотрлась во вс стороны и поклонившись, быстро подошла къ полковниц, намреваясь поцловать у нея руку.
— Оставьте это, госпожа Мадіедо, вскричала мистрисъ Паркеръ.— Вы знаете, что у насъ нтъ этого обычая.— Вы имете ко мн какое нибудь дло?
— Madame, сказала женщина на ломанномъ англійскомъ язык,— вы знаете, я пришла умолять васъ о милосердіи.
— Мн очень жаль, любезная госпожа Мадіедо, отвчала полковница, но по моему мннію я не имю права вмшиваться въ дла вашего мужа.
— Madame! сказала француженка запинаясь.— Вамъ можетъ быть неизвстно, что мужъ мой вовсе не имлъ никакихъ сношеній съ вашимъ негромъ?
— Тмъ боле онъ имлъ сношенія съ дурными людьми, перебила ее полковница.— Онъ даже освободилъ изъ подъ ареста государственнаго плнника.
— Однако, сударыня, робко возразила француженка,— однако, сударыня, вдь это…
— Что вы хотите сказать, любезная госпожа Мадіедо?
— Это такое дло, продолжала француженка тихо и запинаясь,— которое касается только правительства и въ которое намъ, извините меня, не слдовало бы и вмшиваться.
— Такъ думаете вы, моя милая, перебила ее жена полковника.— Васъ, какъ иностранки, дло это дйствительно касается только потому, что въ него замшанъ вашъ мужъ, но я американка, и потому имю побольше дла съ правительствомъ.— Мн было бы очень жаль, если бы черезъ меня остановился ходъ общественнаго правосудія, а никогда я не соглашусь помогать преступнику, такъ тяжело провинившемуся противъ общественной безопасности.
Француженка поблднла при этихъ словахъ, произнесенныхъ хотя и спокойно, но въ то же время весьма холоднымъ тономъ.
— О, не будьте такъ равнодушны, такъ жестоки! Будьте милосерды! Не отсылайте меня отъ себя въ такой безнадежности! умоляла француженка.
Роза между тмъ уже нсколько разъ порывалась подойти къ нимъ изъ другой комнаты, но Габріеля постоянно удерживала ее. Наконецъ она приблизилась къ полковниц.
— О чемъ проситъ эта бдная женщина? спросила она.
— Мужъ ея освободилъ изъ подъ ареста британца, подозрваемаго въ шпіонств и проискахъ съ индйцами, а за это его посадили въ тюрьму.
— Да вдь то же самое сдлала и Роза.
— Нтъ, миссъ! возразила полковница. То, что сдлали вы, было подвигомъ самопожертвованія противъ дикаго, грубаго произвола. Вы спасли, или думали спасти, человческую жизнь, поступокъ вашъ былъ благороденъ, хотя и не совсмъ законный, всегда похвально — возставать противъ произвола, гд бы и въ какомъ бы вид онъ ни проявлялся. Но мужъ этой женщины съ вреднымъ намреніемъ и ради собственной выгоды поступилъ противъ мудрыхъ законовъ, учрежденныхъ нашими гражданами для собственной ихъ безопасности.
Это нсколько длинное объясненіе было опять произнесено тмъ спокойнымъ, но въ настоящемъ случа не совсмъ деликатнымъ тономъ, который казалось изобличалъ скоре наружную, чмъ истинную добродтель. Бдная француженка начинала терять терпніе.
— Боже мой! пробормотала она про себя,— она говоритъ какъ судья въ трибунал своемъ, тогда какъ у меня сердце разрывается на части. О! какое у этихъ людей холодное сердце.
Полковница казалось услышала эти слова, но не обративъ на нихъ вниманія, она продолжала тмъ же поучительнымъ тономъ:
— Страна наша, не справляясь о прежнемъ поведеніи вашего мужа, предложила ему убжище съ тмъ условіемъ, чтобы онъ повиновался тмъ же законамъ, подъ которыми состоимъ и мы, а главное, чтобы онъ никогда ничего не предпринималъ противъ безопасности страны, которая его терпла,— (она сдлала особое удареніе на послднемъ слов). Полковникъ Паркеръ приказалъ арестовать господина Мадіедо, вы знаете, за что. Мн не слдуетъ противодйствовать его распоряженіямъ.
— Моего мужа арестовали только потому, что не кому было за него поручиться, рыдая сказала француженка.— Одно только ваше слово, и его освободятъ. Сжальтесь надъ нами. Съ тхъ поръ, какъ его арестовали, мы не продали и десяти пинтовъ. Вс насъ чуждаются и бгутъ отъ насъ. Это жестокая страна. Вмсто того, чтобы помочь въ несчастіи, они еще больше угнетаютъ насъ.
— Конечно это не Франція и не Испанія, съ важностію возразила полковница.
— Увы, нтъ! простонала француженка.
— Тамъ, можетъ быть, освобожденіе государственнаго преступника народъ счолъ бы похвальнымъ поступкомъ. Здсь же это называютъ измною и меня радуетъ, что наши американцы на столько обладаютъ общественною добродтелью, что всми способами гласно выказываютъ свое отвращеніе.
Сказавъ это, полковница встала съ своего мста и слегка кивнувъ головою, дала замтить женщин, что аудіенція кончилась.
Какъ ни врны были вообще высказанныя здсь понятія и правила, но примненіе ихъ повидимому не совсмъ понравилось ни молодому Копленду, ни Роз, хотя и по совершенно различнымъ причинамъ.
Послдняя тихо подошла къ окну и стала смотрть въ слдъ за удалявшеюся француженкою.
— Ахъ, милая мать! не отпускай такъ отъ себя эту безутшную женщину, умоляла она, сложивъ руки съ огорченнымъ видомъ.
— Милая Роза! отвчала дама съ нкоторою важностію, не угодно ли вамъ,— она указала на Габріелю, къ которой тотчасъ и подошла оробвшая двушка.
— Какіе ужасные люди эти иностранцы и какъ глубоко испорчены! со вздохомъ сказала полковница, садясь опять на свое мсто. Когда наконецъ затворятся эти врата милосердія, такъ часто и такъ страшно употребляемаго во зло? Это убжище, которое свобода наша, искупленная кровью….
Она остановилась и испытующимъ взоромъ посмотрла на молодаго Копленда.
— Этого я бы не желалъ, быстро перебилъ послдній.— Люди эти нисколько не вредятъ нашимъ гражданамъ, они не подаютъ дурного примра, потому что никто не обращаетъ на нихъ вниманія. Но затворить для нихъ наши двери значило бы исключить и добрыхъ, или другими словами, ввести опять въ употребленіе Allien bill, со всми его махинаціями. Это было бы какъ разъ по душ нашимъ торіямъ.
При этихъ словахъ онъ устремилъ пронзительный взглядъ на полковницу.
— Давайте продолжать наши счоты, замтила она съ нкоторымъ смущеніемъ.
Смущеніе это, происшедшее отъ того, что у нея, въ присутстіи молодаго Копленда, сорвалось съ языка одно изъ самыхъ пламенныхъ желаній торіевъ, не оставляло ее до тхъ поръ, пока не вошолъ въ комнату капитанъ. Роза, все еще думавшая о несчастной француженк, пошла къ нему на встрчу.
— Братъ мой, сказала она,— лицо твое весело. Ты несешь намъ радостныя всти. А что, британца совсмъ освободили? онъ ужъ не сердится? и….
— Миссъ Роза! перебила ее полковница, вы спрашиваете слишкомъ много для молодой двицы. Къ тому же вы опять забыли….
— Увы! сказала послдняя, Роза никакъ не можетъ привыкнуть говорить своему брату такъ, какъ будто ихъ двое.
— Кажется, отвчалъ капитанъ, я дйствительно могу сообщить миссъ Роз, что тотъ, въ которомъ она принимаетъ такое незаслуженное участіе, совершенно свободенъ.
— Вы кажется очень заняты были вашимъ кліентомъ, насмшливо замтила Виргинія. Дорогая старая Англія будетъ вамъ за это очень благодарна.
— Надюсь, что и Новая, отвчалъ капитанъ, съ нкоторою важностію, и даже сама миссъ Виргинія отдастъ мн справедливость, а можетъ быть даже и поблагодаритъ меня.
— Я вполн американка, возразила она нсколько жеманно, и то, что я знаю о старой Англіи, право не въ состояніи заставить меня меньше гордиться своей родиной. Я берегу свою благодарность для своихъ соотечественниковъ.
— Въ этомъ отношеніи, перебилъ ее молодой Коплендъ, капитанъ Перси дйствительно пріобрлъ право, какъ на вашу благодарность, миссъ Виргинія, такъ и на всеобщую нашу признательность: онъ избавилъ насъ отъ стыда.
— Я исполнилъ только свою обязанность, мистеръ Коплендъ, отвчалъ ему капитанъ нсколько свысока. Но кажется есть и такіе, которые сдлали больше, чмъ сколько требовала ихъ обязанность.
— Охранять честь своего края, полагаю я, обязанность каждаго, для этого намъ не нужно нанимать особыхъ людей. Мы и сами можемъ это сдлать, сухо отвчалъ молодой человкъ.
— Какъ это понимать? спросила полковница, обратившись къ капитану.
— Вы знаете, дорогая мама, отвчалъ послдній, что ршеніе главнокомандующаго получено здсь третьяго дня, т. е. меньше чмъ черезъ три дня посл того, какъ мы окончили слдствіе.
— Мн кажется, этого времени довольно, чтобы два раза приказъ прошолъ взадъ и впередъ.
— Да, въ обыкновенное время, но не теперь, отвчалъ капитанъ многозначительно. Молодой человкъ нашолъ тамъ друзей, и кажется въ большой милости, такъ что даже капитанъ Перси могъ осмлиться, не подавая повода къ соблазну…
— Оказать ему нкоторое снисхожденіе, перебилъ его молодой Коплендъ. Онъ и заслуживаетъ его. По крайней мр поступки его относительно индйцевъ и бднаго Помпея доказываютъ, что онъ чувствительный и благородный молодой человкъ. И если вы оказали ему нкоторое добро, капитанъ, то это право не самый дурной изъ вашихъ поступковъ.
Сказавъ это, юноша собралъ свои книги и счоты и вышолъ изъ гостиной, слегка поклонившись дамамъ.
— Все загадки и загадки, сказала полковница. Скажите пожалуйста, что у васъ такое съ молодымъ Коплендомъ, и что у него съ британцемъ.
Капитанъ молча и качая головою смотрлъ ему въ слдъ.
— Я и самъ не знаю, чего хочетъ этотъ молодой человкъ. Впрочемъ эти господа офицеры, мои товарищи (по лицу его невольно пробжала язвительная улыбка) для меня загадка. Послушайте, пожалуйста, капитанъ Мико Брумъ самъ своей высокой особой удостоилъ вчера за столомъ представить молодого британца, и вс очень щедро стали предлагать ему свои кошельки и вспомоществованія.
— Кажется я могу объяснить вамъ причину этой внимательности, сказала полковница. Сколько мн извстно, братъ нашего смотрителя, поручикъ Коплендъ, написалъ своему отцу о результатахъ послдняго допроса.
— Ага! перебилъ ее капитанъ. Теперь я понимаю, и всемогущій майоръ всемилостивйше просилъ за него, и вотъ теперь молодой британецъ пользуется высокимъ покровительствомъ его сыновей и конечно всего почтеннаго ополченія любезнаго Опелюзаса.
— Хорошее мнніе согражданъ стоитъ многаго, любезный капитанъ, сказала дама, невольно вздохнувши. Капитанъ хотлъ отвчать, какъ вдругъ въ комнату вошолъ ординарецъ, и вручилъ ему запечатанный пакетъ. Въ то же время распахнулись двери, и возгласъ: ‘Дядя! кузины’! встртилъ молодыхъ дамъ, вошедшихъ въ залу, въ сопровожденіи пожилого мужчины. Полковница приняла ихъ, хотя и радушно, но нсколько церемонно. Не обращая вниманія на подвижность трехъ черезъ чуръ великолпныхъ дамъ и на нетерпніе дяди, она весьма добросовстно исполнила весь обрядъ нсколько чиннаго представленія Розы и капитана, хотя гости повидимому и не удостоили обоихъ особеннаго вниманія.

ГЛАВА ХХXIV.

Какъ вдь каждый глупецъ уметъ играть
словами! Я думаю скоро дойдетъ до того, что
молчаніе будетъ самымъ лучшимъ средствомъ
выказать свой умъ.
Шекспиръ.

— Да, вотъ и мы, стоналъ между тмъ дядя, жирный, круглый человчекъ, съ завиднымъ мднокраснымъ носомъ и срыми, прищуренными глазками, которые, можно было бы побожиться, впервые увидли свтъ гд-нибудь въ Конектикут или въ Массачузет.— Такъ вы ничего и не слышали о пароход? мы только что пристали къ берегу.
— Вотъ это очень мило, вскричала Виргинія, что вы насъ не забыли и хотите провести съ нами сочельникъ Рождества. Ахъ! мы сидимъ ужъ цлую недлю, какъ арабскія принцессы.
— Ваша вина, возразилъ дядя, стирая потъ со лба. Зачмъ вы не отправились внизъ, какъ мы. Намъ стало тсно дома. Вотъ мы и сли на пароходъ, и маршъ внизъ. Да теперь рады, что опять убрались оттуда.
— Рады! вскричала одна изъ трехъ миссъ. Ахъ, Па, какъ вы можете говорить это? мы бы съ радостію остались тамъ, но вамъ стало страшно.
— Да, представьте себ, любезная невстка, сказалъ дядя, эти сумасшедшія двушки хотли непремнно остаться тамъ. Ахъ, любезная невстка! Вы не имете никакого понятія о томъ, что тамъ внизу длается. Увряю васъ, у меня волосы становятся дыбомъ: никакого торга, ни аферъ…
— За то партій довольно, перебила его одна изъ миссъ.
— Должно быть тамъ очень свободное обращеніе, миссъ Георгіона, довольно серіозно замтила полковница.
— Очень свободное, милая тетушка, старинныя, натянутыя манеры совершенно исчезли. On est tout fait sans gne.
— Чего я вовсе не одобряю, миссъ, возразила полковница.
— Слышишь, миссъ? вмшался Па. Ахъ, Боже мой! продолжалъ онъ, только и слышно, что барабаны, да флейты. На Леве ничего, кром палатокъ да войскъ: учатся, барабанятъ, свистятъ, шумятъ, а дальше внизъ, за Леве — Боже мой, Боже мой! повозка на повозк, телга на телг, съ аммуниціей, порохомъ, провіантомъ, негры, ополченцы, офицеры и команды, матросы и генералы — все это перемшано другъ съ другомъ. Пришлось даже къ пароходу идти пшкомъ. Но это все еще ничего, мистрисъ Паркеръ, продолжалъ онъ, раздражаясь все больше и больше,— все это ничего! вскричалъ онъ снова, утирая лобъ. Но не видно ни одного корабля, ни одного брига, и даже ни одной несчастной какой-нибудь шкуны. Повыше предмстья ‘Annunciation’ лежитъ нсколько разснащенныхъ судовъ, да и все тутъ. А дятъ-то и пьютъ на нашъ счотъ! какъ будто и конца этому не будетъ! Сердце разрывается на части. Если еще полгода продолжится такимъ образомъ, мы вс разоримся.
Одышливый плантаторъ весь ожилъ, описывая своя и всеобщія бдствія.
— Ахъ! вздохнулъ онъ снова, бдная, бдная моя хлопчатая бумага! Представьте себ. Вонъ тамъ въ пресс Bilieux у меня около двухъ тысячъ тюковъ, сборъ послднихъ трехъ лтъ. И что же вышло? Генералъ, ни съ того, ни съ другаго, приказалъ взять оттуда пятьсотъ тюковъ, не сказавъ мн ни слова. Пятьсотъ тюковъ! Тридцать тысячъ долларовъ! Prime Cotion! Неужели этотъ глупый генералъ воображаетъ, что вата моя приплываетъ ко мн съ древесными пнями по теченію Миссури?
— Теперь понимаю, оказала мистрисъ Паркеръ. Вы затмъ отправились внизъ, чтобы спасти вашу вату изъ когтей генерала. Ну, вы могли бы обойтись и безъ этого. Мы также отдали пятьсотъ тюковъ. Ихъ оцнили и дадутъ за нихъ вознагражденіе.
— Къ тому же, какъ попадетъ нсколько ядеръ въ вашу вату, тмъ больше будетъ въ ней всу, утшалъ его капитанъ, который по временамъ отрывалъ взоръ отъ своихъ депешъ, и посматривалъ на человка.
Плантаторъ слушалъ обоихъ съ нетерпніемъ.
— Обойтись? оцнятъ? вознагражденіе? Но я вамъ говорю, что это — страшное посягательство на право собственности. Разв онъ не долженъ былъ сперва дождаться моего согласія и…
— И попросить въ то же время непріятеля, чтобы онъ обождалъ, пока мистеру Боудичу угодно будетъ прислать это согласіе, насмшливо перебилъ его капитанъ.
— Ужъ я ему покажу, уврялъ мистеръ Боудичъ. Представьте себ, этотъ quasi-плантаторъ изъ Ногивиля, который, при всемъ своемъ генеральств, едва можетъ собрать полторасто тюковъ сквернйшей ваты (Upland-Cotton) ршается показать дверь такому человку, какъ я! Я протснился сквозь эту толпу, съ своими дочерьми, он хотли видть укрпленіе лагеря. Три часа пришлось намъ идти, а когда мы наконецъ добрались до главной квартиры, онъ вдругъ веллъ мн сказать, что ему некогда заниматься моимъ дломъ.
— Это было очень невжливо, тетушка,— увряемъ васъ, въ одинъ голосъ заговорили вс три миссъ.
Нашъ экземпляръ, одинъ изъ тхъ республиканцевъ, какихъ у насъ найдется не мало, какъ на свер, такъ и на юг, и которые, еслибы на то пошло, согласились бы скоре видть, чтобы въ Вашингтон засдалъ персидскій шахъ, нежели потерять хоть одинъ процентъ своихъ акцій или одинъ тюкъ хлопчатой бумаги, пришолъ въ сильное волненіе, т. е. на столько, на сколько позволяли его комплекція и афера въ тридцать тысячъ долларовъ. Приготовленія къ чаю умрили нсколько его справедливое ожесточеніе, и онъ успокоился немного, но лишь только вышли слуги, онъ разразился снова:
— Представьте себ только, любезная невстка, вы знаете, за крайнимъ загороднымъ домомъ, въ которомъ онъ расположилъ свою главную квартиру, шагахъ въ двухъ стахъ отъ него, лежитъ моя хлопчатая бумага, и еще кром того около десяти или двнадцати тысячъ тюковъ. И все это онъ употребилъ на брустверъ! Этотъ брустверъ, вышиною въ человческій ростъ, тянется на полмили поперекъ края, отъ Миссисипи до кипарисныхъ болотъ. Сверхъ ваты насыпана была земля, а передъ нею ровъ, шириною въ восемь, глубиною въ шесть футовъ. На флангахъ стоятъ батареи изъ шестнадцати фунтовыхъ орудій.
— Мистеръ Боудичъ, перебилъ капитанъ, вы такъ отчетливо описали намъ укрпленіе лагеря, что и самый искусный инженеръ не нашолъ бы, что возразить вамъ.
Нашъ плантаторъ взялъ чашку чаю и продолжалъ:
— Я пробовалъ уговорить мистера Паркеръ собрать митингъ, уговаривалъ Флойда и Бавера. Но пушечная лихорадка такъ вскружила всмъ головы, что нечего и думать объ этомъ.
— Я право удивляюсь, какъ вамъ самимъ могло придти это въ голову въ такой критическій моментъ, замтила полковница, видимо недовольная грубымъ эгоизмомъ своего зятя.
— Какъ? что? спросилъ послдній,— а вашъ митингъ, а?
— Цль его была поддержать неотъемлемое гражданское право.
— Неотъемлемое гражданское право! э, э, дорогая невстушка! или можетъ быть заблаговременно подставить ножку доброму человку, на случай, еслибы ему захотлось жить въ бломъ дом. Но я ничего противъ этого не имю. Блый домъ находится во владніяхъ старой Виргиніи, и по этому обитателями его должны быть одни истые виргинцы.
— Мн очень жаль, если вы можете думать о насъ такія вещи, сказала мистриссъ Паркеръ тономъ, по которому видно было, какому тяжолому испытанію подвергалось ея хладнокровіе.
— Думать! перебилъ ее зять. Я ни о чемъ не думаю, совершенно ни о чемъ. Такъ гораздо лучше. Я ни о чемъ не думаю, кром своей ваты. Пусть думаютъ т, которымъ нечего больше длать. Прошу васъ налить мн другую чашку.
— И генералъ такъ и пропустилъ вамъ ваши старанія, или, какъ вы называете, вашъ протестъ противъ его насилія? спросилъ капитанъ.
— Пропустилъ? возразилъ изумленный плантаторъ. Какъ вы это понимаете?
— Я никакъ не могу найдти боле мягкаго выраженія.
— Такъ вы полагаете, что ему слдовало бы отвести мн комнатку вблизи соборной церкви, въ государственной тюрьм?
Капитанъ смотрлъ на него съ многозначительной улыбкой.
— Капитанъ Перси! сказалъ толстенькій, кругленькій человчекъ, и вдругъ сталъ необыкновенно важенъ. Мы называемъ свою страну свободною, потому что каждый можетъ открыто выражать свое мнніе и вполн высказываться, что касается дйствій, то уже ршаетъ законъ, т. е. большинство, а меньшинство должно уступать. Если же вы полагаете, что объявленіе генерала относительно военныхъ законовъ и осаднаго положенія хоть на іоту стсняетъ, или можетъ стснить меня въ моихъ правахъ, то вы очень ошибаетесь. Я виргинецъ, но въ этомъ случа противъ администраціи, а слдовательно и противъ войны, и вполн одобряю дйствія Горфордскаго конвента, я выражалъ свое мнніе и по этому предмету.
Сказавъ это, онъ всталъ и вышелъ въ другую комнату, куда молодыя двицы отправились еще въ то время, когда разговоръ этотъ сталъ принимать такой серьозный оборотъ. Капитанъ также быстро всталъ и раскланялся.
Вообще этотъ молодой человкъ, съ которымъ мы правда еще мало ознакомились, но который уже не разъ, и даже въ дл британца, показалъ доброжелательство и деликатность, казалось совершено превратно понялъ свои естественныя отношенія къ своимъ согражданамъ. Въ немъ было что-то воинственно-рзкое, что-то повелительное, джентльментское, и въ то же время какое-то чувство собственнаго достоинства, которое только нехотя покорялось разсудительнымъ, разсчитаннымъ формамъ общественной и частной жизни, и при всякомъ случа враждебно сталкивалось съ самостоятельнымъ характеромъ его согражданъ. Но чего въ особенности у него не доставало, такъ это уваженія къ мннію этихъ согражданъ. Онъ показывалъ ямъ нкотораго рода пренебреженіе, которое нердко переходило въ дкую насмшливость. Этою особенностію онъ былъ вроятно обязанъ своему воспитанію въ истинно-аристократическомъ государств, въ то время крайне не благоволившемъ къ американцамъ, а можетъ быть и привычк повелвать.
Но нигд такой недостатокъ уваженія къ общественному мннію, а въ особенности пренебреженіе, не наказываются такъ жестоко, какъ въ Америк. Каковы бы ни были недостатки американца, уваженіе къ мннію каждаго человка у него врожденное, политическая или религіозная нетерпимость ему чужды и ненавистны. Вс мннія, вс принципы могутъ у него высказываться открыто и безъ обиняковъ, вс правила и вроисповданія мирно живутъ и процвтаютъ другъ возл друга и черезъ эту именно терпимость съ каждымъ днемъ все боле и боле сливаются въ одно гармоническое цлое. Онъ питаетъ не преодолимое отвращеніе не только ко всякаго рода преимуществамъ и привилегіямъ, но и такъ называемыя величественныя, страстныя ощущенія противны ему, ибо онъ убжденъ, что они омрачаютъ и волнуютъ общественную жизнь. Поэтому, какъ ни ограниченъ былъ нашъ мистеръ Боудичь, въ голов котораго вмщалось одно только помышленіе — его вата, но довольно было одного предположенія капитана объ ограниченіи его свободы, чтобы возмутить его хлопчато-бумажную душу гораздо больше, нежели сколько могла бы это сдлать потеря пятисотъ тюковъ, да и самое порицаніе мистриссъ Паркеръ доказывало, что она сочувствуетъ его образу мыслей.
Между тмъ въ кружк двицъ, въ другой комнат, начались сердечныя изліянія.
— Итакъ Ma не позволяетъ вамъ даже играть на фортепіано, пока дядя и Чарльзъ сражаются противъ непріятеля? спросила старшая изъ трехъ грацій.— А т тамъ внизу не унываютъ такъ. Безпрестанно гости съ обоихъ береговъ. Вотъ и Лонги, и Бродгиды, и Джонсоны, и Смиты,— вс они теперь тамъ.
— А англійскіе офицеры, перебила ее вторая,— увряю тебя, Берджи, ничего не можетъ быть очаровательне. Какъ разъ въ то время, когда мы были въ лагер, прибылъ туда парламентеромъ одинъ майоръ. Онъ ужасно жаллъ, что дамъ Луизіаны такъ стсняютъ въ ихъ святочныхъ увеселеніяхъ, и очень любезно просилъ позволенія бывать, съ своими товарищами, на нашихъ балахъ.
— Но генералъ хорошо его срзалъ, вмшался Па.— Онъ отвчалъ, что танцевъ и баловъ онъ имъ доставитъ вдоволь, и даже больше, чмъ бы имъ хотлось. Онъ подразумвалъ чугунные балы (ядра).
— А сколько составилось партій! начала опять первая.
— Да, представьте себ, вмшался снова плантаторъ,— Мелли выходитъ за мужъ за капитана Варбуртона. Посл банкротства отца она не стоитъ и двадцати долларовъ. Онъ ничего не стоитъ, кром своего жалованья, она тоже ничего,— о чемъ только думаютъ эти люди.
Роза, которой повидимому не очень нравились гости, сла, при ихъ прибытіи, рядомъ съ Габріелею. Теперь она тихо спросила ее:
— Отъ чего бдная Мелли ничего не стоитъ?
— Она ничего не стоитъ потому, что бдна, отвчала Габріеля.
— Отъ того что бдна, такъ она ничего и не стоитъ, задумчиво повторила Роза, сознававшая, что она еще гораздо бдне Мелли.
— Ну, а теперь я вотъ что скажу вамъ, продолжала неугомонная кузина.— Па хотлъ завтра отправиться въ Начезъ, но если вы общаете быть любезными и доставлять намъ развлеченіе, то мы пробудемъ у васъ нсколько дней. Не правда ли, Па?
— О несчастіе! смясь вскричала Виргинія.— Он пріхали на полсутки и уже хотятъ, чтобы ихъ развлекали! Признаюсь комплиментъ, не слишкомъ для насъ пріятный. Но чтобъ доказать вамъ, что мы за зло плотимъ добромъ, я согласна сдлать вамъ нсколько предложеніи.
— Мы слушаемъ съ величайшимъ вниманіемъ, вскричали три фешенебельныя красавицы.
— И такъ, завтра утромъ смотръ индйскимъ львамъ.
— Фи, съ вашими грязными индйскими львами! вскричали вс три съ отвращеніемъ.
— Слушайте-же, настаивала Виргинія,— между ними, говорятъ, есть одинъ истинно царскій левъ.
Разговоръ происходилъ въ томъ легкомъ свтски-пріятномъ тон, который если и не могъ быть названъ пустымъ, но при настоящихъ сомнительныхъ обстоятельствахъ могъ казаться нсколько легкомысленнымъ. Полковница уже нсколько времени прислушивалась съ нетерпніемъ.
— Миссъ, сказала она наконецъ съ нкоторою строгостію, вы очень веселы, и это меня конечно радуетъ, но я бы желала, чтобы вы нсколько умрили свою веселость. Это было бы нелишнимъ въ такую минуту, когда наши заняты такою серьозною борьбою.
Розу повидимому также оскорблялъ этотъ рзвый тонъ бесды.
— Львы? спросила она Габріелю.— У васъ есть тутъ львы? Это должно быть страшныя животныя, если они похожи на тхъ, которыхъ я видла на картин въ столовой.
— Да вдь ты съ ними пришла къ намъ, отвчала Габріеля.
— Я! съ изумленіемъ вскричала Роза. Она подумала съ минуту.— Неужели ты разумешь… Она замолчала и страшно поблднла.
— Индйцевъ, улыбаясь договорила Габріеля.— Мы называемъ львомъ каждое необыкновенное иностранное явленіе. У насъ такое обыкновеніе.
— Какое жестокое обыкновеніе! сказала Роза съ глубокимъ вздохомъ.— Вы жестоки, и даже въ минуту веселости вы глубже вонзаете жало своего языка въ сердце бднаго старца, чмъ дикіе въ страшной ярости вонзаютъ боевые ножи свои.
Сказавъ это, она съ негодованіемъ пошла отъ нихъ. Габріеля обняла ее:
— Не сердись, сисси, вдь здсь нтъ стараго начальника.
— Но дочь его здсь, сказала Роза.
— Дочь его? спросилъ мистеръ Боудичъ, который, прогуливаясь взадъ и впередъ по обоимъ отдленіямъ дрэвингъ-румъ, услышалъ послднія слова.— Кто эта молодая дама? опросилъ онъ мистрисъ Паркеръ.
— Миссъ Роза, нашъ милый гость.
— Миссъ Роза,— Роза, повторилъ плантаторъ голосомъ, по его мннію тихимъ, но который громко раздавался въ обихъ комнатахъ.
— Я уже представляла вамъ ее, но мистеръ Боудичь былъ кажется слишкомъ занятъ другими предметами, сказала полковница съ легкимъ упрекомъ.
— А, теперь припоминаю. A propos!… Переваливаясь, поспшилъ онъ къ сонетк и позвонилъ.
— Принесите-ка изъ передней мой сюртукъ, оказалъ онъ вошедшему слуг.— Вотъ съ полдюжины писемъ для васъ, мистрисъ Паркеръ, немножко опоздалъ, но хорошія всти никогда не приходятъ слишкомъ поздно. Ну-ка, посмотрю.
Сказавъ это, онъ безъ церемоніи напялилъ себ на носъ очки и сталъ развертывать одну изъ привезенныхъ газетъ. Полковница взяла письма и, извиняясь передъ гостями, вышла вмст съ Виргиніей.
— Каковы наши журналисты!— А вдь, правду сказать, не дурна, нтъ,— вскричалъ онъ, осматривая двушку сквозь очки,— съ меньшимъ впрочемъ участіемъ, нежели какое онъ оказалъ бы чужому хлопчато-бумажному тюку, ошибкою очутившемуся на его фабрик.
— Посмотри-ка, продолжалъ онъ,— вотъ тутъ подробно описана вся ваша жизнь.
— Въ этихъ бумагахъ вотъ что нибудь о Роз? спросила двушка.
Плантаторъ посмотрлъ на нее съ удивленіемъ.
— Вдь вы знаете, что журналисты эти во все суются съ своимъ носомъ.
— Вы мн позволите? спросила Роза.
— Съ удовольствіемъ, отвчалъ онъ, подавая ей газету.
Она взяла ее, быстро cла въ углу дивана и начала читать слово за словомъ. Съ каждой строчкой она все сильне качала головою, потомъ измнилась въ лиц, опять стали читать, слеза скатилась съ глазъ ея и она, спустивъ голову, забыла казалось все вокругъ себя. Такимъ образомъ сидла она нсколько времени, съ листкомъ на колняхъ, не говоря ни слова. Двицы подошли къ ней и смотрли на нее съ изумленіемъ. Негодованіе, оскорбленное чувство собственнаго достоинства поперемнно казалось боролось въ душ ея, небрежность, какую позволили себ съ нею, повидиможу глубоко оскорбила ее. Плантаторъ подошолъ къ ней.
— Отецъ мой! вскричала она, вставая съ своего мста, и на лиц ея изобразилось негодованіе, — вдь все это неправда, что тутъ напечатано! Блый, который сдлалъ это, врно очень злой человкъ.
— Ба, отецъ! повторялъ плантаторъ.— Благодарю васъ покорно, миссъ! Довольно съ меня и этихъ трехъ. Вы не поврите, чего он мн стоятъ. Вотъ понадобились три шали, новое изобртеніе какого нибудь празднаго ткача въ Кита, который самъ по себ стоитъ намъ большихъ денегъ. Вотъ эти три вещицы стоютъ мн дв тысячи долларовъ, за это можно было бы купить четыре добрыхъ негра, по пятисотъ долларовъ за штуку, а каждый изъ нихъ долженъ принесть по пятидесяти процентовъ, что составило бы тысячу долларовъ per annum. Но вы этого не понимаете, бдное дитя, продолжалъ онъ, устремивъ на нее сострадательный, почти презрительный взглядъ.— Да, вотъ он вс теперь у меня на ше. Георгіона…ну, тутъ еще можно будетъ, я думаю, кое-что сдлать съ Чарльзомъ. Еще слава Богу, что теперь война: покрайней мр избавимся на эту зиму отъ этихъ проклятыхъ обдовъ и баловъ. Послдній стоитъ мн чистыхъ десять тысячъ долларовъ. Еслибъ длалось по моему, то я бы Амалію оставилъ еще на годъ въ пансіон. Оно приличне, а то какъ-то странно, какъ вдругъ разомъ двухъ выведешь на показъ, молодые люди не знаютъ, за которую сперва взяться, и только ходятъ да облизываются. О, я старый воробей.
Держа руки въ карманахъ и прогуливаясь взадъ и впередъ по обимъ комнатамъ, маленькій человкъ проговорилъ все это съ самодовольствомъ, которое повидимому очень забавляло трехъ миссъ, но бдное наше дитя природы изъ всей рчи поняло только то, что съ нею обращались съ безпощаднымъ неуваженіемъ и даже пренебреженіемъ. Грудь ея стала подыматься все съ большимъ и большимъ стсненіемъ.
— Однако, продолжалъ плантаторъ, взявшись опять за газету: — статья хорошо написана, если она попадется на глаза какому нибудь благодтельному старому добряку, то еще пожалуй можетъ составить ваше счастіе. Да вы читали ли ее?
Онъ началъ:
‘Мы не ршились бы помстить въ нашей газет нижеслдующаго разсказа’ — это такъ, принятая формула, прервалъ онъ себя,— не ршились бы, эти дурачье не ршились бы!— и если бы упоминаемые въ немъ факты не были подтверждены самыми почтенными авторитетами, я если бы мы не надялись разглашеніемъ ихъ принести пользу и распространить свтъ надъ однимъ не совсмъ обыкновеннымъ событіемъ’.
— Распространить свтъ надъ однимъ событіемъ, сталъ онъ длать свои комментаріи:— онъ хочетъ распространить надъ нимъ свтъ! Впрочемъ, это совершенно справедливо, и противъ этого ничего нельзя сказать. Только надъ нашими неграми не надобно желать распространять свтъ.
Роза слушала его со вниманіемъ.
— Слова его сладки, но въ сердц своемъ онъ говоритъ очень горько, сказала она тихо и съ негодованіемъ.
— Ну, что касается индйцевъ, то съ ними онъ конечно не церемонится, да и кто будетъ церемониться съ дикаремъ? Вдь это была бы нелпость.
Онъ продолжалъ читать:
‘Лтъ около четырнадцати тому назадъ, въ бурную декабрьскую ночь, шайка индйцевъ, племени криковъ, ворвалась въ жилище одного изъ нашихъ гражданъ, жившаго въ то время въ штатахъ Георгіи, около рки Куза, въ качеств мховаго торговца съ дозволенія правительства.— Пробужденный отъ сна, онъ усплъ еще во время отперетъ дверь, чтобы предупредить насильственное вторженіе. Это была шайка знаменитаго Токеа, который съ своими гнусностями и злодйствами такъ долго утомлялъ терпніе нашихъ гражданъ и правительства и, продавши свои земли, насиліями разнаго рода приводилъ въ трепетъ западную Георгію. Семейство означеннаго торговца, хорошо зная неукротимый нравъ этого дикаря, ожидало неминуемой смерти, но, или хищничество его и кровожадность насытились прежними жертвами, или…
— Мико, перебила его Роза съ такою запальчивостію, что маленькій человчекъ остолбенлъ: — Мико не воръ, не разбойникъ, не убійца. Онъ не продавалъ своей земли, ее у него украли. Онъ не приставлялъ ножа къ груди моей молочной матери. Онъ платилъ ей мхами за воспитаніе Розы. Онъ не укралъ Роаы. Никогда онъ не вонзалъ такъ глубоко въ ея сердце жала горькаго издванія, какъ…
— Ну, я не буду спорить, миссъ. Во всякомъ случа это прекрасно, что вы заступаетесь даже за дикаря. Да, да — гмъ,— но окончаніе очень хорошо:
‘Мы удерживаемся отъ дальнйшихъ замчаній, пока судебнымъ порядкомъ не разъяснится это таинственное событіе, но искренно желаемъ, чтобы открыты были родственники этого несчастнаго ребенка, осиротлаго, безпомощнаго и брошеннаго на произволъ судьбы, или, если изъ нихъ никого уже нтъ въ живыхъ, чтобы какая нибудь сострадательная душа сжалилась надъ нимъ. По этому мы покорнйше просимъ господъ редакторовъ газетъ, въ особенности французскихъ и испанскихъ, помстить это объявленіе на страницахъ обоихъ журналовъ, и такимъ образомъ датъ гласность событію, вызвавшему вроятно неизъяснимую печаль и вопли въ какомъ нибудь французскомъ или испанскомъ семейств креоловъ.
— Роза бдна, произнесла трепещущая двушка.— Она ничего не стоитъ въ глазахъ блыхъ. Но для Мико она мила и дорога. Она пойдетъ къ нему и не будетъ больше въ тягость блымъ.
— Какъ? миссъ возвратится къ индйцамъ, сдлается дикаркою? Право, это было бы жаль. Такъ вы намрены? спросилъ изумленный плантаторъ.
— Боже мой, что у васъ такое? вскричала мистрисъ Паркеръ, которую въ страх призвала Габріеля.
— Ничего, уврялъ дядя: — только вотъ этотъ листокъ газеты надлалъ кутерьмы. Она хочетъ возвратиться къ индйцамъ, а я ей говорю, чтобы она лучше постаралась гд нибудь пристроиться.
— Однако, мистеръ Боудичь, съ негодованіемъ вскричала полковница:— какъ вы можете позволять себ такія фамиліярности съ нашими гостями!
— Но я не понимаю, изъ-за чего вы такъ хлопочете. Вдь она не что иное, какъ бдное дитя, и полковникъ Паркеръ самъ говорилъ мн…
Въ эту минуту вошолъ слуга.
— Сударыня, сказалъ онъ: — странное посщеніе — два индйца.
— Они пришли за Розой, вскричала послдняя. Прощай, дорогая мать! Прощайте, Виргинія и Габріеля!
— Миссъ! куда вы? закричала попугайная полковница. Но Роза уже исчезла. Какъ будто кто гнался за нею, она полетла по корридору на встрчу двумъ Куманчамъ, поспшно переправилась съ ними черезъ и побжала къ гостинниц. Стремглавъ взлетла она вверхъ по ступенькамъ и съ невыразимымъ страхомъ бросилась на шею Мико, какъ будто желая удержать его, чтобы его не отняли у нея.
— Бдный, пойманный левъ! шептала она.— Бдная Роза! Она ничего не стоитъ, блые отвергли ее съ насмшкою. Бдная Роза!
Нсколько разъ вырвались у нея эти слова, такъ что наконецъ старый начальникъ обратилъ на это вниманіе и сталъ смотрть на нее испытующимъ взоромъ.
— Какъ понимаетъ это, моя блая Роза? спросилъ онъ.— Что такое левъ? кто онъ?
— Левъ — лютая, дикая кошка, которая все убиваетъ и которую блые ловятъ, запираютъ въ желзную клтку, и потомъ издваются надъ ея мученіями въ невол. Всхъ плнниковъ они называютъ львами. У нихъ такое обыкновеніе.
— И Роза ничего не стоитъ? спросилъ Элъ-Соль. Какъ понимаетъ это, моя дорогая сестра?
— У блыхъ ничего не стоятъ вс т, у которыхъ нтъ много долларовъ или много золота.
— Въ такомъ случа пусть сестра моя скажетъ блымъ, что она больше стоитъ, чмъ они, что ей принадлежитъ все золото и вс доллары Куманчіевъ, что Эль-Соль и его братья съ радостію отдадутъ весь желтый и блый свой металлъ, чтобы вызвать улыбку на ея лиц. Пусть Роза скажетъ блымъ, что у нея больше серебряныхъ долларовъ, больше золота, чмъ могутъ на себ нести многія лошади. Какъ мало Мико и Эль-Соль похожи на плнныхъ дикихъ кошекъ, такъ же мало и Роза ничего не стоитъ. Она больше стоитъ, чмъ блые.
Двушка съ чувствомъ посмотрла на молодаго начальника, который говорилъ съ необыкновеннымъ жаромъ.
— Эль-Соль — мой братъ, прошептала она ему, Роза хочетъ быть его дорогою сестрою.
Старикъ между тмъ всталъ и нсколько разъ прошолся по комнат. Онъ прислушивался, быстро подходилъ къ двери, къ окну, и былъ вообще въ какомъ-то необыкновенномъ волненіи. Въ смжной комнат слышалось нсколько голосовъ, а шумъ съ берега и барабанный бой возвщали о какомъ-то движеніи между оставшимися ополченцами, которые вс стояли въ полномъ строю. Вдругъ они тронулись съ мста и направились къ берегу. Шипніе паровъ показывало, что они собираются отплывать на пароход. Глаза старика засверкали. Онъ жадно всматривался темныя массы, подвигавшіяся впередъ при свт факеловъ, потомъ бросился опять къ двери и сталъ прислушиваться. Казалось почти, что онъ вошолъ въ роль царя животныхъ, когда онъ, запертый въ своей желзной клтк, безъ отдыха бгаетъ взадъ и впередъ и высматриваетъ сквозь отверстія своей темницы, отыскивая изъ нея выхода.
— Блые воины, ушли, вскричалъ онъ вдругъ, и глаза его засверкали отъ радости. Слышишь-ли, мой сынъ, кипніе огнедышущаго каноэ? Токеа пойдетъ теперь исполнить то, что шепнулъ ему великій Духъ. Эту ночь, продолжалъ онъ, обращаясь къ Роз, красные воины оставятъ вигвамъ блыхъ, ужъ слишкомъ долго они содержались въ ихъ клтк.
— Поспшимъ же, вскричала Роза.
— Нтъ, дочь моя не можетъ идти съ нами, отвчалъ онъ, путь шероховатъ, а Мико долженъ спшить исполнить повелніе великаго Духа. Ноги моей дочери нжны.
— Не идти? Мико хочетъ покинуть свою дочь? съ ужасомъ вскричала двушка.
Старикъ покачалъ головою.
— Токеа очень любитъ блую Розу, но ее несъ на себ конь на пути, который ведетъ отъ Начеза къ безконечной рк. Терніи пути, по которому пойдетъ ея отецъ, изранили бы ея ноги.
— Он окрпнутъ, настаивала Роза.
— Роза, сестра моя, должна остаться, пока не возвратится Мико и его сынъ. Братья Эль-Соля, начальника Куманчіевъ, будутъ охранять и защищать ее.
— Токеа и Эль-Соль въ самомъ дл хотятъ идти, не взявъ съ собою Розы? сказала она почти съ негодованіемъ. Отецъ мой! умоляла она, бросаясь на шею старому Мико, возьми съ собою Розу, твою Розу!
— Пищу для Мико, отвчалъ старикъ, будетъ приготовлять Эль-Кота. Но Роза должна оставаться у блыхъ, пока онъ не воротится. Токеа знаетъ, продолжалъ онъ, что сердца у нихъ бьются не такъ, какъ у красныхъ воиновъ: они звнятъ, потому что въ нихъ находятся одни доллары, блые считаютъ куски, которые дочь моя кладетъ себ въ ротъ. Но Роза можетъ остаться, у продавца огненной воды. Токеа будетъ платить долларами. У Охт-ит-лана есть для нее много долларовъ, а желтый металлъ…
Въ эту минуту постучали въ дверь, вошолъ хозяинъ и переговорилъ съ Розой, которая вмст съ нимъ вышла изъ комнаты. Черезъ нсколько минутъ она воротилась, въ ней замтна была необыкновенная важность и какое-то волненіе.
— И такъ Роза должна остаться? спросила она снова.
— Дочь моя знаетъ, какъ дорога она для Мико. Она единственная изъ блыхъ, которая дорог его сердцу. Но Роза не можетъ идти по тому пути, по которому онъ теперь пойдетъ.
— Въ такомъ случа Розавозвратится опять къ блымъ. Она не должна оставаться у продавца огненной воды, гд находятся одни мужчины. Двушк не прилично оставаться между ними. Блые холодны, но они умны и знаютъ, что прилично.
— Дочь моя мудра, сказалъ старикъ тмъ же спокойнымъ тономъ, великій Духъ блыхъ говоритъ въ ней, она послдуетъ его голосу и сдлаетъ то, что онъ повелитъ ей, и сохранитъ свое сердце для стараго отца.
— Да напутствуетъ тебя великій Духъ, отецъ мой! шептала она старику. Ты дорогъ для Розы. Ты все, что осталось ей отъ Канонды. Роза будетъ просить великаго Духа, чтобы онъ очистилъ твой путь отъ терніевъ.
Глубоко растроганная, она упала къ нему на грудь, а старикъ склонилъ свою голову на голову Розы. Потомъ онъ выпрямился и, положивъ на нее об руки, произнесъ съ глубокимъ чувствомъ:
— Великій Духъ да сохранитъ тебя, дочь. моя! Эль-Соль стоялъ въ почтительномъ молчаніи. Когда Мико произнесъ свое благословеніе, онъ схватилъ ея руки и, прижавъ ихъ къ сердцу, смотрлъ нсколько времени ей въ глаза, потомъ быстро отвернулся.
Роза взглянула на него съ удивленіемъ и въ раздумьи оставила комнату.

ГЛАВА XXXV.

Если ты хочешь вполн узнать, что прилично,
то спроси этомъ у благородныхъ дамъ.
Гёте.

Роза возвратилась домой съ важнымъ, почти торжественнымъ видомъ, во всемъ ея существ было что-то такое, что поразило полковницу и даже втреныхъ ея племянницъ. Вс однако молчали, но на другой день, когда гости выхали, полковница взяла ее за руку и, устремивъ на нее испытующій взоръ, сказала кроткимъ, но внушительнымъ тономъ:
— Милая миссъ Роза! Вы вчера сдлали одну вещь, которая всхъ насъ очень огорчила.
— Роза сдлала вещь, которая причинила вамъ горе? спросила двушка, складывая руки.
— И вы еще спрашиваете, миссъ? возразила полковница, тогда какъ вы ночью, не говоря ни слова, убжали изъ дома, убжали къ дикимъ.
Она сдлала особенное удареніе на послднемъ слов.
— Дорогая мать, прошу тебя не называй ихъ дикими. Это благородные люди. Вы причинили имъ много зла.
— Миссъ Роза, возразила полковница, объ этомъ вы теперь не можете еще судить, со временемъ вы будете въ состояніи. Пока отложите вашъ приговоръ и врьте моему слову, что жребій, подавляющій этихъ дикарей, не совсмъ не заслуженъ. Судьба каждаго человка въ его собственныхъ рукахъ. Ваша судьба, Роза, зависитъ также отъ васъ самихъ. Поэтому я прошу васъ никогда не забывать, что вы молодая двица, которая не должна ронять своего достоинства, и мене всего нарушать приличія до такой степени, чтобы посщать дикарей въ ночное время.
— Но вдь они пришли за Розою, и Роза должна была идти къ Мико, къ своему отцу.
— Отцу! вскричала полковница съ негодованіемъ.— Миссъ, какъ вы можете называть своимъ отцемъ этого дикаго, гадкаго индйца?
— Роза никогда не будетъ называть его иначе. Онъ отецъ Канонды. Роза никогда не оставитъ его, произнесла она тихимъ, покорнымъ, но ршительнымъ тономъ.
— Какъ, вы хотите идти къ дикимъ? вскричала полковница съ такимъ явнымъ отвращеніемъ, какъ будто одна изъ ея собственныхъ дочерей объявила ей объ этомъ странномъ намреніи.— Къ дикимъ? повторила она съ возрастающимъ негодованіемъ.— Вы хотите оставить нашъ домъ, наше образованное общество? Возможно ли?
Она устремила на двушку долгій, испытующій, почти недоврчивый вглядъ.
Полковница наша, какъ вроятно уже замтилъ читатель, была дама высокаго образованія, но хотя она и не раздляла предразсудковъ, какія обыкновенно питаютъ противъ индйцевъ, намреніе Розы должно было по крайней мр казаться ей чрезвычайно страннымъ. Судя по ея взгляду, она готова была приписать это странное намреніе другому, не столь чистому побужденію, нежели какимъ оно было на самомъ дл.
— Миссъ Роза! сказала она торжественнымъ тономъ: — самое благородное созданіе, вышедшее изъ рукъ природы — женщина. Она терпитъ, она страдаетъ тамъ, гд мущина только наслаждается.— Даже радости ея нераздльны съ горечью. Но за то въ рукахъ ея хранится судьба рода человческаго, и добродтельная двушка, которая согласно своему призванію, готовится быть супругой, есть явленіе, достойное полнаго уваженія. Но самаго глубокаго презрнія заслуживаетъ блая, свободно-рожденная двушка, когда она унижается до того, что добровольно отдаетъ себя варвару, хуже — дикарю. Это скотское униженіе, продолжала она съ возрастающимъ негодованіемъ: — потому что только скотская страсть…
Она замолчала, замтивъ недугъ двушки.
— Роза очень несчастлива, сказала послдняя.— Ты говоришь, что отдавать себя дикимъ — самое глубокое униженіе, куда же должна идти Роза? У васъ она ничего не стоитъ, прибавила она со вздохомъ.— У нея нтъ золота. Она бдна. Вы отдаете ее на общественное состраданіе, объявляете объ ней, какъ торговецъ о своей огненной вод.
Полковница съ изумленіемъ посмотрла на двушку, врный взглядъ которой такъ глубоко постигъ и почувствовалъ неделикатность газетной статьи.
— Конечно, они поступили неловко, оказала она: — но при всей неделикатности желали вамъ добра, дочь моя. Не разъ приходится намъ терпть такія вещи, которыя намъ кажутся жестокими, потому что мы не вникаемъ въ причины ихъ.
— Мать моя! сказала двушка:— въ сердц моемъ говоритъ голосъ, который меня никогда не обманывалъ. Онъ велитъ мн слдовать за Мико. Этотъ голосъ научитъ меня, какъ должна я поступать и теперь. Но у васъ бдная Роза была бы покинута. Когда Мико, продолжала она тихимъ голосомъ: — ршился идти къ блымъ, въ душ моей стало вдругъ свтло. Я просила, чтобы онъ взялъ меня съ собою. Роза пошла. Но ахъ! продолжала она со вздохомъ: — Роза чужая между вами. Когда она жила въ хижин благо торговца, ей давали пищу, потому что Мико платилъ за это мхами. Тогда она была чужая, и теперь она чужая. Но у Мико она была дочерью. Мать моя! вскричала она, изнемогая подъ бременемъ ощущеній:— не будь жестока! Не отнимай у бдной Розы одного, что ей принадлежитъ на свт: отрады — называть Мико отцомъ. Роза никогда не знала своего отца, никогда она не лежала на груди матери. Она такъ мало проситъ у тебя.
Растроганная полковница съ нмымъ чувствомъ смотрла на двушку, погруженную въ глубокое горе.
— Милое, осиротвшее дитя мое! сказала она:— я буду твоею матерью. Настоящая мать конечно никогда и ни кмъ поможетъ быть замнена, но я вполн буду твоею матерью — другомъ, твоимъ защитникомъ.
Несчастной сирот мало по малу стали ясны ея утраты, лишеніе материнской груди, отеческой защиты въ превратностяхъ, испытанныхъ въ теченіи краткой ея жизни. Но не одна только душевная тоска по неизвданнымъ родительскимъ объятіямъ выражалась теперь такъ сильно въ бдномъ ребенк. И въ хижин Мико она уже чувствовала все одиночество, но никогда она не сознавала его такъ ясно, такъ болзненно, какъ при настоящей обстановк, при свободной подвижности и въ тоже время принужденныхъ формахъ ея новой среды. Она привыкла къ сурово-отеческому обращаю Мико, и оно сдлалось потребностію для ея покорной, такъ легко привязывающейся природы, дышащей любовью и преданностію, теперь же она чувствовала себя совершенно одинокою и покинутою.
До сихъ поръ въ дом полковника съ нею обходились совершенно какъ съ дорогимъ гостемъ, со всею внимательностію и уваженіемъ, какія могутъ быть оказываемы молодой двушк въ ея положеніи, но ея природный умъ, въ долгомъ одиночеств привыкшій къ размышленію, далъ ей понять въ этой предупредительности вою ту холодность, которая нкоторымъ образомъ вошла въ обычай въ нашихъ такъ называемыхъ хорошихъ домахъ.— Правда, въ первые дни ея пребыванія и въ особенности въ продолженіи присутствія сквайра, ей оказывали сердечное радушіе, но съ отъздомъ сквайра контрастъ сдлался еще разительне.— Можетъ быть тутъ участвовало отчасти и нкотораго рода отчужденіе отъ двушки, прожившей такъ долго среди индйцевъ.
— Да, Роза! сказала полковница, которая между тмъ уходила, и въ эту минуту снова возвратилась въ комнату:— ты будешь моею дочерью. Мн сейчасъ сказали, что индецъ исчезъ. Дай Богъ, чтобы онъ никогда не возвращался.
— Онъ возвратится, съ увренностію вскричала двушка.— Онъ придетъ за Розою.
— Сомнваюсь, возразила полковница, которой казалось, можетъ быть, не совсмъ умстнымъ противорчить тому, что она считала упрямствомъ въ двушк.— Намъ, правда, очень мало дла до него, но онъ сдлалъ слишкомъ много зла, чтобы ршиться предстать еще разъ передъ своими справедливыми, но строгими судьями.
— Онъ непремнно возвратится, продолжала настаивать Роза.
— А зачмъ онъ ушолъ? спросила полковница.— Можетъ быть мн не слдовало бы спрашивать, потому что онъ, какъ видно, ближе къ твоему сердцу, чмъ мы. Но только странно то, что онъ исчезъ въ такое время. Роза! я надюсь, ты подаришь мн свое довріе, полное дтское довріе? Внезапное отсутствіе индйца произвело нкоторое безпокойство. Повторяю еще разъ, я надюсь, что ты въ своей привязанности, которую я впрочемъ уважаю, не переступишь за предлы долга, и не употребишь во зло довріе, которое мы къ теб имли.
Произнеся эти слова кроткимъ, но важнымъ и внушительнымъ тономъ, она вышла изъ комнаты. Двушка стояла въ глубокомъ размышленіи, обдумывая эти странныя слова. Таинственное и внезапное бгство четырехъ индйцевъ дйствительно произвело нкоторое безпокойство около Байю и въ окрестностяхъ, и мстные жители просили полковницу выпытать у воспитанницы этого опаснаго крамольника причину его внезапнаго удаленія. Но открытый, увренный тонъ ея служилъ достаточнымъ доказательствомъ, что она не участвуетъ въ этой тайн, да и трудно было предполагать, чтобы индйцы открыли ей свое намреніе, если бы они дйствительно имли какой нибудь злой умыселъ. Скоро исчезло и это небольшое опасеніе въ великомъ дл, которое стало теперь занимать всхъ безъ исключенія, и которое заставляло забывать все остальное. Пока дв роты, подъ начальствомъ капитана Перси, находились еще около Байю, спокойствіе повидимому не нарушалось. Какъ ни незначительно было число оставшихся ополченцевъ, мысль, что ихъ не отзываютъ, внушала окрестнымъ жителямъ какое-то чувство безопасности и доврія, которое теперь сильно поколебалось внезапнымъ приказомъ къ выступленію. Наступило какое-то лихорадочное волненіе, какое-то судорожное напряженіе, которое обыкновенно съ особенною силою овладваетъ умами въ то время, когда опасность еще далека и мрачному воображенію представляется тмъ большій просторъ рисовать печальные образы,— родъ какого-то трепетнаго ощущенія, которое боле или мене обнаруживало свое вліяніе на оставшихся. Ощущеніе это выражалось на важныхъ, сосредоточенныхъ лицахъ, въ сомнительныхъ, вывдывающихъ взорахъ, въ частомъ забвеніи всхъ личныхъ интересовъ и отношеній, въ суетливомъ стеченіи жителей при всякомъ появленіи парохода, въ боязливомъ поглощеніи ими газетъ, таинственный лаконизмъ которыхъ никогда еще не былъ для нихъ такъ мучителенъ. Семейство полковника также не избавилось отъ этихъ лихорадочныхъ волненій, и если дйствіе ихъ было не столь замтно въ подвижной дятельности, царствовавшей въ плантаціи, то это происходило не отъ недостатка участія или чувства, а скоре отъ самоотверженія достойной женщины, управлявшей всмъ хозяйствомъ въ качеств матери и распорядительницы.
— Мужья и сыновья наши, говорила она своимъ дочерямъ и Роз,— сражаются за насъ и за страну вашу. Намъ природа дала не мене почетное назначеніе: своею домашнею дятельностію содйствовать вашимъ мужьямъ и сыновьямъ въ выполненію ихъ высокаго назначенія, это — самое достойное участіе, какое можетъ обнаруживать женщина.
Но несмотря на эти мужественные, сильные доводы, испытаніе становилось мало по малу и для нея слишкомъ тяжолымъ и, странно, она стала искать утшенія и опоры въ нашей молодой, любящей дочери природы, въ Роз. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ, она привязывалась къ ней все больше и больше, и взаимное созвучіе горя и лишенія, казалось, дйствительно длало Розу членомъ семейства. Такимъ образомъ прошла недля.
Былъ прекрасный, ясный полдень. Роза въ тихомъ созерцаніи стояла около Байю, прислушиваясь къ отдаленному пнію негровъ, работавшихъ на хлопчато-бумажной фабрик. Они пли свое унылое ‘Talla-ihoe’, меланхолическій напвъ котораго, своими низкими басовыми и жалобными теноровыми звуками глубоко проникаетъ въ душу. Мало по малу голоса замолкли одинъ за другимъ, и вдругъ хоръ изъ двадцати слишкомъ мущинъ грянулъ прекрасную негритянскую псню ‘Bulla-tai’. Замолкла и эта псня, а Роза все еще стояла неподвижно, не замчая, какъ къ ней подошла полковница съ своими дочерьми.
— Знаешь ли, милая Роза, сказала послдняя,— что печаль, которой ты предаешься, эгоистична, что мы никогда не должны вполн предаваться грусти, сндающей наши душевныя силы?
— Это не печаль, мать моя, это совсмъ не то. Нчто великое, нчто важное должна теб сообщить Роза.
— Нчто великое? повторила полковница, съ озабоченнымъ видомъ, ибо на ясныхъ, идеальныхъ чертахъ лица двушки изображалось необыкновенное волненіе.
— Да, сказала Роза,— теперь настала важная минута, которая ршитъ многое. Богъ дастъ она будетъ утшительна для тебя. Мать моя, Онъ милосердъ и кротокъ. Будь и ты такою, мать моя! прошу тебя.
— Что же я могу сдлать, милая Роза? спросила растроганная полковница.
— О, ты можешь. Будь милосерда къ бдной женщин, мужъ которой томится въ темниц. Часъ, въ которой Роза проситъ тебя, очень важенъ. Общай, тогда она теб скажетъ…
— А что скажетъ Роза? спросила полковница двушку, прислушивавшуюся въ размышленія.— Просьба твоя будетъ исполнена, я сама поручусь за него.
Двушка радостно прижала къ груди своей руку полковницы.
— Роза благодаритъ тебя, дорогая мать! сказала она съ достоинствомъ.— За это она скажетъ теб нчто. Въ эту минуту ваши сражаются, прошептала она тихо, но съ увренностію.
Мать и дочери улыбнулись недоврчиво.
— Пойдемте, сказала она,— здсь намъ ничего не слышно.
Она побжала впередъ, къ нижнему, южному концу парка, поставила трехъ дамъ полукругомъ и потомъ нагнулась впередъ, по направленію втра.
Въ это утро надъ всею окрестностію разстилался необыкновенно густой туманъ. Но къ полудню, со стороны рки поднялся сильный южный втеръ, и дйствіе солнца, которое въ этой стран даже январскіе дни длаетъ такими дивнопрелестными явленіями, мало по малу привело атмосферу въ какое-то трепетно-эластическое движеніе. Изъ отдаленныхъ плантацій доносилось еще пніе негровъ. Мало по малу замолкли и ихъ голоса, и казалось для природы, вмст съ бдными невольниками, наступилъ часъ отдыха.
— Я ничего не слышу, сказала полковница.
— Кром движенія воздуха, прибавила Виргинія.
— И дребезжащаго карканія старой Биди, замтила Габріеля.
— Вы не жили въ молчаливомъ, тихомъ вигвам около Начеза, сказала Роза улыбаясь.
Опять она стала прислушиваться, и вдругъ вздрогнула
— Какіе страшные выстрлы! прошептала она.
— Неужели ты въ самомъ дл что нибудь слышишь? блдня вскричали три дамы.
— Какъ же, я слышу каждый выстрлъ, множество выстрловъ, пятнадцать, двадцать, вдругъ. Каждый изъ нихъ уподобляется отдаленнымъ перекатамъ грома.
— Не можетъ быть, замтила полковница,— Вдь отсюда около ста восьмидесяти миль. Втеръ, правда, дуетъ со стороны бализа, мстность ровная, берега открыты…
— Я только что отъ рки, сказалъ молодой Коплендъ, подходя къ нимъ съ легкимъ поклономъ.— Странное приключеніе: оба индйца, которыхъ мы принуждены были арестовать посл бгства старика, вдругъ ушли изъ подъ ареста,— но вмсто того, чтобы скрыться, они стоятъ теперь на берегу и выдлываютъ самыя странныя кривлянія. Мн кажется, эти люди слышатъ что-то.
— Это сраженіе, милая мать. Пойдемъ, милая мать! войдемте, Виргинія и Габріеля, къ Охтитлану, а братъ мой пусть возвститъ свободу бдному узнику.
— Пусть будетъ по твоему, сказала полковница, увлеченная натуральною живостію Розы.— Мистеръ Коплендъ! пойдите къ мистеру Броунъ и скажите ему, что я ручаюсь за Мадіедо.
Молодой человкъ посмотрлъ на нее съ изумленіемъ.
— Ступай, ступай, ступай, милый братъ! гнала его Роза,— а потомъ приходи опять.
— Очень охотно, сисси, сказалъ онъ, быстро направляясь по дорог къ городку, между тмъ какъ дамы поспшили къ рк. Еще издали они увидли индйцевъ, окруженныхъ толпою мущинъ, женщинъ и дтей. Одинъ ихъ нихъ лежалъ на земл, на самой оконечности косы, образуемой на этомъ мст отъ соединенія Байю съ Миссисипи, между тмъ, какъ другой разставлялъ полукругомъ любопытныхъ, стекавшихся все въ большемъ и большемъ количеств. Тихій, едва замтный втерокъ вялъ съ юга, но онъ совершенно заглушался шумомъ волнъ. Мало по малу это странное, нмое зрлище привлекло значительную толпу людей. Лишь только индйцы увидли Розу, они съ изъявленіемъ живйшей радости бросились къ ней на встрчу, и съ жаромъ страсти сказали ей нсколько словъ на нарчіи Павніевъ. Во всемъ ихъ существ выражалось какое-то воинственное вдохновеніе.
— Это битва, сказала Роза,— Куманчи явственно слышатъ ее. Они говорятъ, что блые вступили въ страшный бой. Нсколько тысячъ большихъ и малыхъ пушекъ извергаютъ свои чугунныя и свинцовыя ядра.
Индецъ бросился опять на землю и сталъ длать разные знаки.
— Они стоятъ все еще на томъ же мст, объясняла Роза.— Теперь пушки ревутъ не такъ сильно.
— Вотъ теперь они заревли опять сильне, вскричала она черезъ минуту.— Земля дрожитъ. Двадцать самыхъ огромныхъ орудій заревли разомъ.
— Да благословитъ васъ Богъ, сеньора! вскричалъ вдругъ позади ихъ чей-то голосъ. Это былъ испанецъ или мексиканецъ Мадіедо, иначе Бенито, съ своей женой?
Полковница сдлала имъ знакъ, чтобы они молчали, и указала на Розу.
— Вотъ кого благодарите, сказала она тихо.
Бенито нсколько мгновеній пристально смотрлъ на двушку, нмое изумленіе казалось сковало его языкъ.
— Ради Бога, кто вы, миссъ? извините меня.
— Я Роза, сказала двушка съ удивленіемъ.
— Роза! повторилъ онъ.— Боже мой, какъ живая! Непонятно! вскричалъ онъ.
Въ продолженіи этого разговора индйцы стали обнаруживать нетерпніе. Лежавшій на земл поднялся на ноги, стоялъ равнодушно, не продолжая уже своихъ наблюденій. Хотя разговоръ этотъ происходилъ въ полголоса, но онъ на позволялъ имъ слушать дале.
— Сраженіе, мистрисъ и мои прекрасныя миссъ? вскричалъ молодой человкъ, въ англійскомъ офицерскомъ мундир, но на скрипучемъ ирландскомъ нарчіи. Клянусь святымъ Патрикіемъ! Кто это говоритъ, у того должны бытъ уши Мидаса. Знаете ли, мои прекрасныя дамы, что мы полныхъ восемнадцать часовъ плыли оттуда на одномъ изъ вашихъ пароходовъ, а скорость ихъ не уступаетъ лучшимъ англійскимъ почтовымъ лошадямъ. Прекрасное изобртеніе, мистрисъ, которое длаетъ вамъ честь.
Полковница посмотрла съ изумленіемъ и негодованіемъ на наглаго молодаго человка.
— Лейтенантъ Коннаутъ! сказалъ молодой Коплендъ,— позвольте васъ побезпокоить на пару словъ.
— Въ другой разъ, вскричалъ ирландецъ, которыя повидимому чувствовалъ себя въ своей тарелк, несмотря на то, что вс дамы повернулись къ нему спиною.— Впрочемъ, продолжалъ онъ,— у этихъ дикарей претонкій слухъ, и я готовъ держать пари, что мы до сихъ поръ уже взяли главный городъ, и что наши уже подвигаются сюда. Въ такомъ случа, сударыни мои, вы можете положиться на покровительство лейтенанта Коннаута. Вы мн позволите предложить вамъ руку, прекрасная миссъ? сказалъ онъ, обратившись къ Виргиніи.
Вмсто молодой дамы, мистеръ Коплендъ предложилъ ему свою руку и повлекъ его къ групп военно-плнныхъ офицеровъ, которые, боле скромные, стояли въ нкоторомъ отдаленіи на берегу рки.
Лишь только ирландецъ удалился, Куманчи бросился опять на землю и сталъ по прежнему длать знаками правильныя донесенія о ход сраженія, по временамъ онъ шепталъ Роз нсколько словъ которыя она передавала полковниц и собравшейся толп. Окружающіе стояли неподвижно, притаивъ дыханіе. Съ каждой минутой толпа увеличивалась, они подходили на цыпочкахъ, уходили, опять приходили и стояли, забывая все вокругъ себя. Такимъ образомъ прошло нсколько часовъ. Солнце опускалось уже за западными лсами, а толпа все еще не расходилась. Вдругъ индецъ вздрогнулъ и вскочилъ со всми признаками ужаса.
— Это былъ страшный громъ, вскричала Роза.
Опять онъ бросился на землю, полежалъ еще съ четверть часа и потомъ спокойно поднялся на ноги. Оба индйца простились съ Розою и послдовали за стражею, которая снова отвела ихъ подъ арестъ.
— Сеньора! сказалъ трактирщикъ Мадіедо, обратившись къ полковниц, которая съ своими дочерьми и Розою собиралась идти домой.— Смю ли просить васъ выслушать меня?
— Только не сегодня, monsieur Мадіедо, отвчала полковница.
— Только десять, только пять минутъ. Дло касается этой молодой дамы, прибавилъ онъ, указывая на Розу.
— Ну, такъ приходите черезъ полчаса.

ГЛАВА XXXVI.

Я не пожаллъ бы сорока шиллинговъ,
еслибы здсь, со мною была моя книга съ
пснями и сонетами. Ну, Симпль, гд ты
пропадалъ? Видно мн самому придется
прислуживать себ?
Шекспиръ.

Могильная тишина царствовала на другое утро въ столовой гостинницы ‘Байю-Сара’, гд гости только что сли за завтракъ, какъ вдругъ раздался громкій голосъ: пароходъ! Кресла разлетлись во вс стороны, и вс, блдные какъ смерть, бросились вонъ изъ комнаты и побжали къ берегу рки. Только четыре молодые человка, судя по богатымъ, шитымъ золотомъ, краснымъ мундирамъ, англійскіе офицеры, преспокойно оставались, вмст съ нашимъ мичманомъ, за установленнымъ блюдами столомъ.
Вонъ они пошли, достославные янки, со смхомъ сказалъ капитанъ Муррай.
— Ихъ только трое, а остальные наши французскіе и нмецкіе спаржевые сторожа, возразилъ лейтенантъ Форбесъ.
Эти спаржевые сторожа, какъ ихъ называлъ веселый англичанинъ, были жители городка, изъ которыхъ, со времени: выступленія милиціи, составили особый отрядъ, въ род муниципальной гвардіи, и между которыми находились и господа Гибъ и Пренцлау. Эти послдніе, мимоходомъ оказать, не мало гордились тмъ, что ихъ, предпочтительно передъ мене почтенными господами Мерксъ и Штокъ, удостоили чести участвовать во всеобщей защит края, вслдствіе чего они и отказались вполн отъ прежняго своего мннія относительно царствующаго у насъ безпорядка.
— Какіе скучные люди! вскричалъ опять капитанъ Муррай. Невыносимо скучные люди, эти янки, уврялъ онъ снова, взявшись за куропатку и съ анатомическою точностію отдляя съ обихъ сторонъ грудинку. Еслибъ вотъ эта птичка, продолжалъ онъ, была изжарена на вертел, а не на рошпер, клянусь Зевесомъ! даже отель Лонга не могъ бы предложить вамъ ничего подобнаго.
— Я все-таки однако думаю, что ваши Нортумберландскіе филеи нжне, возразилъ лейтенантъ Девонъ, который, признавая прежде всего преимущество своихъ отечественныхъ филейныхъ частей, тмъ не мене удостоилъ американскую глубокаго надрза.
— Извините, сказалъ капитанъ Муррай, я говорю о куропаткахъ или quails, какъ ихъ тутъ называютъ, вашего же кушанья отвдаю посл.
— Не знаю, перебилъ его лейтенантъ Форбесъ, который также придерживался филея, но я скажу только то, джентльмены, что желудокъ мой такъ высохъ отъ этой проклятой, соленой кислоты, что не отказался бы и отъ щавеля. При этихъ словахъ онъ осторожно осмотрлся во вс стороны. Проклятіе! четыре мсяца питаться солью! чортъ меня возьми, если мужичье эти не заслуживаютъ, чтобы ихъ всхъ до одного перевшали! Вотъ мы пришли сюда изъ прелестной Франціи, изъ знойной Испаніи, въ той надежд, что эти тунеядцы будутъ имть здравый смыслъ, покорятся своему жребію, и вдругъ они насъ на шесть недль заперли между моремъ и болотами, такъ что намъ даже не пришлось видть ни одного дома. Ни взадъ, ни впередъ, а въ ротъ ничего, кром солонины и картофеля предпрошедшаго года, который, какъ мадера, уже три раза совершилъ путешествіе въ Остиндію. Мальчикъ! прошу мн дать стаканъ мадеры. Чортъ возьми! Да тутъ и слуги-то нтъ!
— И поврите-ли, сказалъ лейтенантъ Коннаутъ, обратившись къ нашему мичману, что эти мошенники не доставили намъ даже ни одной свжей картофелинки? Да еслибы мы давали по гине за каждую, то и тогда не пришло бы къ намъ туда ни одного изъ проклятыхъ чудовищъ, которыя они называютъ ковчегами или плоскодонными судами. Низкія душонки! Въ нихъ нтъ и тни рыцарскаго духа испанцевъ и французовъ. Увряю васъ, мистеръ Годжесъ, даже во Франціи насъ на рукахъ носили.
— Клянусь Зевесомъ! Моя прелестная донна Изабелла-и Ирунъ-и Кальдеваи-и Мадагаскаръ-и Бальтазаръ и чортъ знаетъ какъ еще… сказалъ со смхомъ лейтенантъ Девонъ.
— Довольно, довольно! захохотали вс, у нихъ больше титуловъ чмъ долларовъ.
— Я желалъ бы однако, чтобы она была здсь со мною, моя прелестная Изабелла, сказалъ лейтенантъ Девонъ.
— Ни къ чему бы это вамъ не послужило. Эти пуританскіе янки не позволяютъ подобнаго препровожденія времени, уврялъ лейтенантъ Форбесъ.
— Ну, теперь попрошу у васъ кусокъ вашего оленьяго филея, перебилъ его капитанъ Муррай. Однако, куда же вы двали это прелестное созданье?
— Ба! уступилъ еe капитану Ричли за ящикъ настоящихъ гаванна, преспокойно отвчалъ лейтенантъ, отрзывая и подавая ему кусокъ оленьяго филея. Тотъ держалъ ее у себя, пока въ Опорто не слъ на корабль, а потомъ оставилъ ея старому кабаллеро, у котораго она вроятно и теперь, если не отмаливаетъ свои прекрасные грхи въ которомъ нибудь изъ ихъ двственныхъ хранилищъ.
— Ха, ха, ха! разразился капитанъ Муррай, мы таки порядочно покуралсили съ этими доннами, кондессами и сеньорами! Однако, знаете ли, продолжалъ онъ, обратившись къ нашему мичману, что мы имемъ полное право быть недовольны вашимъ флотомъ, или лучше оказать, нашими товарищами? Вмсто того, чтобы подвозить намъ припасы, они отправились въ Ямайку и позволили ликамъ захватить себя. Вообще вы, господа, пріобрли въ эту войну мало славы: Ява къ чорту, Македоніанъ тоже, и на придачу съ полдюжины фрегатовъ, теперь уже не показывайся ни одинъ королевскій пятидесятидвухпушечный корабль.
— Мн кажется, мы ни въ чемъ другъ другу не уступаемъ, отвчалъ мичманъ, задтый за живое этимъ намекомъ.
— Конечно, мистеръ Годжесъ, уврялъ лейтенантъ Девонъ, мы спасемъ честь королевскаго оружія, мы отомстимъ за наглость, которую позволили себ относительно васъ эти подлецы тунеядцы. Я право думаю, что они не на шутку повсили бы васъ, несмотря на голубой вашъ мундиръ.
— Такъ же точно, какъ они повсили майора Андре, несмотря на его красный мундиръ, отвчалъ нашъ мичманъ.
— Это ужъ такъ давно, съ хохотомъ возразилъ лейтенантъ, что скоро обратится въ неправду. Однако шутки въ сторону, мистеръ Годжесъ, это было бы вовсе не такъ дурно. Какая завидная смерть! Когда нашъ братъ окачурится (а эти грубіяны мтятъ прежде всего въ золотые наши эполеты), то ни одинъ птухъ не запоетъ объ насъ. Васъ же воспли бы и Томъ и Колериджъ, и оплакивали бы вс дамы. Чортъ возьми! Шестью пенсами (а больше этого не стоитъ веревка), достигнуть безсмертія — право не бездлица. Ваши смертные останки вырыли бы изъ земли, какъ сдлали съ останками Андре, и канонизировали бы въ Вестминстерскомъ аббатств, а надъ ними положили бы мраморную доску, съ золотою надписью: James Hodges Esq.
— Damn Вестминстерское аббатство и ваше шутовство! вскричалъ мичманъ, которому стали наконецъ надодать шутки, которыя офицеры позволяли себ на его счотъ.
— Нтъ, джентльмены, увряю васъ, сказалъ капитанъ Муррай, я вполн вхожу въ положеніе нашего пріятеля, мистера Годжесъ. Однако вы должны еще радоваться, что вышли цлы и невредимы. Въ Европ конечно не позволяли бы себ подобныхъ вещей съ британскимъ офицеромъ, здсь же эти мужичье…
— Однако, что ни говори, перебилъ его лейтенантъ Форбесъ, увряю васъ, по моему вовсе не дурно быть американцемъ, и право, еслибы я не былъ англійскимъ джентльменомъ, то желалъ бы быть свободнымъ американцемъ.
— Будьте уврены, замтилъ нашъ мичманъ, если вы пробудете здсь еще съ недлю, они вамъ внушатъ должное уваженіе. Два урока вы уже получили.
— Ха, ха! Коннаутъ, это на вашъ счетъ, захохоталъ лейтенантъ Девонъ. Какъ-бишь онъ сказалъ? Да онъ кажется капитанъ спаржевыхъ сторожей? Оставьте-ка этого сумасшедшаго пока у себя, и если онъ осмлится еще разъ оскорблять дамъ, то мы ему найдемъ другое мстечко.
— А я найду мсто тому, кто осмлится повторять грубости этого неотесаннаго янки, вскричалъ горячій ирландецъ. Клянусь св. Патрикіемъ, я это сдлаю.
— Ну, ну, вотъ ужъ и разгорячился, примирительно вмшался капитанъ Муррай. Жаль, что съ нами нтъ пистолетовъ, а то онъ право стрлялся бы посл этого прекраснаго завтрака, не дожидаясь пищеваренія.
— Нтъ, замтилъ лейтенантъ Девонъ, свтской учтивости отъ нихъ не жди. Вотъ мы здсь сидимъ уже дней шесть. Сначала я и самъ думалъ, что нашъ плнъ вовсе не такое большое несчастіе: мы первые, и можемъ свободно выбирать.
— А двушки богаты, вмшались остальные.
— Но вотъ именно поэтому и спсивы какъ чортъ, ни одна объ насъ и не подумаетъ. А вдь мы право не дурные ребята, прибавилъ онъ, самодовольно охорашиваясь.
— Мы должны отмстить имъ, закричали вс.
— Джентльмены! вскричалъ капитанъ Муррай, имю честь возвстить, что я превосходно позавтракалъ, что же мы теперь начнемъ для пищеваренія? Ecart и rouge et noir запрещены съ тхъ поръ, какъ нашъ пуританскій хозяинъ такъ безцеремонно бросалъ въ огонь наши карты.
— Ну, что же бы намъ такое затять, чтобы побсить этихъ янки?
Читатели видитъ, что наши четыре военноплнные переносили свой горькій жребій съ тмъ спокойствіемъ и равнодушіемъ, какія мы обыкновенно видимъ у британцевъ, когда они знаютъ, что обезпечены въ своихъ тлесныхъ нуждахъ, и при этомъ пользуются свободою говорить, что взбредетъ на умъ. Они, можетъ быть, съумли бы оцнить эту свободу, еслибы апатія янковъ, какъ они выражались, отдавала побольше справедливости ихъ свтскимъ преимуществамъ и дарованіямъ. Но этого не было, и наши пять кавалеровъ принуждены были довольствоваться своею гостинницею и кое-какими прогулками, безъ малйшей надежды на одну изъ тхъ интересныхъ связей, которыя такъ пріятно разнообразили ихъ прежнія кампаніи. Впрочемъ ихъ стованія на неправильныя движенія янковъ, которые въ числ тысячи шестисотъ человкъ такъ безцеремонно двинулись противъ восьмитысячнаго корпуса такъ называемыхъ британскихъ ветерановъ, и такъ чисто по-янкски отрзали отъ главнаго отряда и захватили въ свои руки почти дв роты королевскихъ гренадеръ, эти стованія ихъ были повидимому не искренни, напротивъ, даже нашему мичману казалось, что это равнодушіе его воинственныхъ соотечественниковъ къ лаврамъ, которыя такъ легко можно было бы пріобрсти надъ американцами, заходило уже слишкомъ далеко. Это равнодушіе не мало способствовало и къ выздоровленію нашего молодого человка, посл дважды перенесеннаго имъ кризиса, т. е. къ возвращенію его разсудка, и онъ мало по малу сталъ понимать, что можетъ быть и въ самомъ дл позорное его бгство изъ окна мистриссъ Блунтъ не заставитъ краснть всю Англію, и что такъ называемые янки далеко не безчеловчные полудикари, хотя и не заблагоразсудили понять его пресыщеніе жизнію. Онъ былъ, правда, все еще отчасти склоненъ приписать счастливый исходъ своего дла спасительному страху передъ местію его соотечественниковъ, и тмъ же самымъ объяснить и великодушное предложеніе молодаго Копленда, поставившее его въ возможность обновить свой гардеробъ, но въ то же время въ немъ стали возникать опять сомннія, которыя представляли по крайней мр ту выгоду, что не возвратилась его прежняя болзнь, и что онъ гораздо выгодне сталъ думать о стран и ея жителяхъ, нежели во всю свою прежнюю жизнь, но тмъ больше старался на будущее время держаться этого образа мыслей, что замтилъ, что это сблизило его съ американцами, становившимися мало по малу для него страшными.
— Туманъ разсялся, замтилъ лейтенантъ Девонъ, который съ своими товарищами между тмъ всталъ изъ-за стола и подошолъ къ окну.
— Солнце выступаетъ, какъ будто въ одинъ изъ нашихъ лондонскихъ майскихъ дней, прибавилъ лейтенантъ Форбесъ. Какъ жаль, что эта прелестная страна не принадлежитъ британцамъ!
— Надюсь, скоро будетъ принадлежать, замтилъ лейтенантъ Девонъ, главный городъ до сихъ поръ ужъ въ нашей власти. А не хотите-ли, джентльмены, на блоффы (Bluffs)?
— Блоффы! смясь закричали вс. Право, эти янки скоро изобртутъ свой особый англійскій языкъ. Однако посмотрите, вонъ идетъ одинъ изъ ихъ дйствительно великолпныхъ пароходовъ.
— Послушаемъ, нтъ ли чего новенькаго. Замтили-ли вы, какъ они поблднли и дали тягу? Это хорошее предзнаменованіе, замтилъ лейтенантъ Девонъ.
При этихъ словахъ герои наши двинулись впередъ.
Громъ пушекъ раздавался съ парохода ‘Миссури’, на шканцахъ котораго разввался Флагъ Соединенныхъ Штатовъ. Весь пароходъ кишлъ красными мундирами. Когда онъ присталъ къ берегу, съ него сошолъ лейтенантъ Паркеръ, а за нимъ цлая толпа милиціонеровъ и британскихъ военно-плнныхъ офицеровъ и солдатъ.
— Майоръ Варденъ! вскричали ваши пять британцевъ.— Что это значитъ?
— Мы разбиты на голову, сэръ Эдвардъ, вс генералы и почти вс штабъ и оберъ офицеры убиты или смертельно ранены, дв тысячи легли на мст, а весь остатокъ войскъ въ полномъ отступленіи, тихо отвчалъ военноплнный, раненый майоръ.
— Вотъ производства-то будутъ! утшалъ ихъ лейтенантъ Девонъ.
Американскій лейтенантъ устремилъ на британца взглядъ самаго глубокаго презрнія, и потомъ молча бросился въ объятія ожидающей его матери и сестеръ.
— Несу вамъ всть о побд, закричалъ онъ собравшейся толп,— правое дло восторжествовало.
И дйствительно правое дло восторжествовало, и такъ великолпно, какъ не могло пожелать и самое смлое воображеніе. Прекрасное побдоносное войско опытныхъ ветерановъ, съ избыткомъ снабженное всми военными снарядами, армія, приковавшая къ своимъ знаменамъ побду въ теченіи десятилтней борьбы съ храбрйшимъ войскомъ стараго свта,— армія эта такъ совершенно была разбита на голову горстію американцевъ что принуждена была обратиться въ бгство. Никогда еще сумасбродная кичливость не была такъ страшно наказана, какъ этимъ послднимъ ударомъ, который поразилъ гордаго непріятеля въ такое время, когда ужъ онъ заблагоразсудилъ предписывать мирныя условія.
Ни ликованій, ни радостныхъ возгласовъ не слышно было въ этой собравшейся толп, состоявшей большею частію изъ женщинъ и дтей. Но когда лейтенантъ Паркеръ и его товарищи разсказали имъ подробности этого дла, вс они молча, какъ будто сговорившись, направили свои шаги къ храму Всевышняго, чтобы привести Ему свое благодареніе за побду, которая была тмъ блистательне, что стоила стран только не много жертвъ.
Мы предоставимъ теперь обитателей этой области ихъ радостнымъ, набожнымъ чувствамъ, а сами послдуемъ за замчательнымъ человкомъ въ его путешествіи, предпринятомъ имъ въ такую эпоху, когда такъ страшно разразился надъ нимъ самый тяжелый ударъ его горькой судьбы,— въ путешествіи, которое хотя и замедлилось вмшательствомъ блыхъ, но отъ котораго онъ все таки не отказался.

ГЛАВА XXXVII.

Послушай! кто такъ стонетъ въ этой страшной долин?
Не дятелъ ли?— Нтъ, нтъ.— Виппорниль? Нтъ, нтъ.—
Не сова ли ночная?— Нтъ, нтъ.— Это Мико: кровью
своею онъ орошаетъ могилу отца своего.
Жалоба Мускоджи.

Напрасно было бы доискиваться причинъ, заставившихъ стараго начальника оставить Байю въ такую эпоху, которая, придавая еще боле вроятности взведеннымъ противъ него обвиненіямъ въ тайныхъ казняхъ, должна была снова возбудить подозрнія его мнимыхъ гонителей. Въ дикой своей непреклонности и апатіи, онъ вроятно не обращалъ вниманія ни на то, ни на другое, и движимый велніемъ духа своего отца, воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы уйдти отъ мнимыхъ своихъ враговъ, которые, хотя и заботились о его содержаніи, но по его мннію, не упускали ни одного случая, чтобы нанести ему всемозможныя оскорбленія, какія только могла придумать ихъ кичливость. Въ своемъ несчастномъ заблужденіи онъ приписывалъ эти оскорбленія такой же разсчитанной враждебной систем, какой самъ придерживался въ продолженіи всей своей жизни. Онъ все еще смотрлъ на американцевъ сквозь мрачную ненавистную призму своего собственнаго воображенія, и это ослпленіе заставляло его въ каждомъ случайномъ выраженіи блыхъ, въ самыхъ маловажныхъ поступкахъ ихъ видть тотъ же самый систематически-враждебный образъ дйствій, который онъ избралъ путеводною звздою своей собственной жизни. При его уединенномъ образ жизни и скрытномъ характер, подобное заблужденіе было конечно извинительно, но вмст съ тмъ оно неминуемо должно было обратиться въ неизсякаемый источникъ безпрерывныхъ оскорбленій и нескончаемой вражды. Если его мрачной гордости льстило съ одной стороны вниманіе, оказываемое ему блыми въ присутствіи его сына, то съ другой стороны пренебреженіе, съ какимъ обходились съ нимъ въ послдствія, какъ червь глодало его душу. Ужъ одно приказаніе дожидаться прибытія великаго воина блыхъ, почта истребившаго его народъ, казалось ему страшнымъ оскорбленіемъ. Многіе приходили смотрть на него, какъ на свирпаго звря, котораго наконецъ удалось поймать, и дйствительно при такихъ посщеніяхъ пріемъ и движенія его мало разнились отъ движеній запертаго хищнаго звря.
Читатели ваши вроятно еще помнятъ характеръ этого замчательнаго человка, который, рядомъ съ необыкновенною высотою души, представлялъ и страшныя пропасти, а потому всякія дальнйшія объясненія были бы лишними.— Преданіе его народа сохранило намъ подробности этого таинственнаго путешествія. Слдуя въ точности этому преданію, мы перенесемся вслдъ за нимъ въ первобытныя лса ныншняго штата Миссисипи, выше города Начеза, мимо котораго вела его дорога.
Прошла уже недля съ того времени, какъ Мико оставилъ байю, и въ продолженіи всего этого времени онъ еще не сказалъ ни одного слова своимъ спутникамъ. День за днемъ стремился онъ впередъ, безъ устали и отдыха, скрытный, мрачный, погруженный въ глубокія размышленія, а спутники его слдовали за нимъ, какъ собаки за своимъ господиномъ, не издавая ни малйшаго звука. Дичь лсная служила имъ пищею, мерзлая земля ложемъ, шерстяныя одяла постелью. Они тщательно избгали жилья блыхъ, и наконецъ на четырнадцатый день безпрепятственно стали приближаться къ одному изъ тхъ громадныхъ еловыхъ лсовъ, которые отъ самой южной оконечности Аппалахскаго хребта простираются къ штату Миссисипи. Чмъ ближе начальникъ подходилъ къ этимъ лсамъ, тмъ легче, говоритъ преданіе, становилось у него на душ, тмъ ясне становились его взоры, тмъ боле увренности выражалось на лиц его. Смшанное чувство грусти и радости, боязливой печали и страстнаго желанія влекло его впередъ, въ страну его дтства, его возмужалости, въ страну, которую онъ принужденъ былъ покинуть, которая изгнала его. И когда онъ подошолъ къ рк, на противоположномъ берегу которой возвышалясь дремучіе еловые лса его родины, душа его расширилась, вся сила минувшихъ дней снова ожила въ нею, и молча поднялъ онъ руки и указалъ на другую сторону,— и медленно, торжественно переступилъ онъ черезъ легкій ледяной покровъ рки. Достигнувъ противоположнаго берега, онъ бросился на землю и долго лежалъ безъ всякаго движенія. Втеръ поднялъ его сдые волосы, такъ что они стояли дыбомъ, какъ трава, пораженная морозомъ, холодный, суровый сверный втеръ былъ для него шопотомъ тней его предковъ: шопотъ этотъ говорилъ ему, онъ понималъ его и отвчалъ ему. Борясь самъ собою и съ своимъ злополучіемъ, онъ стоналъ и наконецъ разразился слдующими словами:
— О ты, земля! которая видла сына того, кто далъ жизнь сыну великаго Шеіа! Токеа привтствуетъ тебя! Властелиномъ твоихъ безпредльныхъ лсовъ родился онъ, великій народъ избралъ его своимъ Мико. Бглецомъ стоитъ онъ теперь на твоей границ, отверженнымъ, чуждымъ теб и могиламъ отцовъ своихъ. Великій духъ! Зачмъ ты это сдлалъ? Въ теченіи безчисленныхъ солнцевъ, Мико съ своими воинами охотился на берегахъ своей рки, надъ могущественнымъ народомъ господствовалъ онъ, зачмъ Токеа долженъ былъ скрыться въ безконечную ночь пустыни? Зачмъ онъ долженъ былъ обратиться спиною къ земл отцовъ своихъ? Зачмъ онъ и память объ немъ должны исчезнуть съ лица земли твоей? Отвчай, великій Духъ! Дай Токеа знакъ, чтобы онъ могъ понять твою волю!
Умоляющій старецъ устремилъ тоскующій взоръ на обширный небесный сводъ: небо было покрыто облаками, сверный втеръ страшно завывалъ въ густот лса. На лиц старика изобразилось уныніе и радость. Опять онъ бросился на землю. Лихорадочная дрожь трясла его.
— Великій Духъ, прости! бормоталъ онъ.— Чело твое покрыто тучами, и око твое мрачно смотритъ на Токеа, потому что онъ говоритъ, какъ боязливое дитя.
Тогда онъ всталъ и, сдлавъ знакъ своимъ спутникамъ, чтобы они подошли къ нему, поблагодарилъ сперва начальника Куманчіевъ за его врную любовь, а потомъ въ слдующихъ словахъ открылъ имъ причину своего дальняго, тысячемильнаго путешествія.
— Семь лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ Мико Оконіевъ обратился спиною къ стран, гд находились вигвамы его предковъ. Два раза въ теченіи этого времени онъ переправлялся черезъ безконечную рку, одинъ, невидимый ничьимъ окомъ, чтобы отдохнуть на могилахъ своихъ отцовъ. Какъ кровожадную пантеру травили его, какъ за голоднымъ волкомъ гнались за нимъ блые по слдамъ его, теперь послдній разъ нога его ступила на ту землю, гд жили его предки. На другую ночь посл той, которая похитила у него все, что было дорого для очей его, когда голова его, безъ сна и въ отчаяніи, не могла найти покоя, когда глаза его не могли сомкнуться,— въ ту ночь явилась ему тнь отца его, обитающая въ вчно-зеленыхъ лугахъ. Душ Токеа стало страшно, я тнь отца его также устрашилась. ‘Иди! сказала она,— иди къ моей могил, и собери кости того, кто далъ теб жизнь, и той, которая кормила тебя своею грудью, исторгни ихъ изъ мрачнаго ихъ жилища, изъ оскверненной земли тхъ, которые ихъ презираютъ! Пусть он покоятся въ той самой земл, гд нкогда будетъ покоиться мой сынъ и его народъ, и зарой ихъ между костями красныхъ воиновъ. Не страшись вынимать ихъ изъ могилы! Проклятіе не падетъ на тебя.’
— Токеа, продолжалъ старикъ,— поднялся съ своего ложа, когда духъ шепталъ ему эти слова, душа его была полна печали. Снова онъ легъ на свое ложе. ‘Копыта лошадей, плугъ блыхъ,’ произнесъ опять духъ его отца, ‘прошли надъ могильнымъ холмомъ, подъ которымъ погребенъ отецъ Токеа, пройдетъ не много времени, и кости его будутъ разсяны надъ землею, и унесутся втрами.’
— Эль-Соль! продолжалъ старикъ, обратившись къ своему сыну,— Токеа долженъ исполнить то, что повеллъ ему духъ его отца. Онъ долженъ взять останки своего отца, чтобы они могли мирно покоиться. Онъ долженъ на три солнца покинуть начальника Куманчіевъ, и идти къ той долин, гд погребенъ его отецъ.
Молодой человкъ со вниманіемъ выслушалъ слова старика.
— Духъ отца шепталъ Мико? спросилъ онъ глухимъ, но громкимъ голосомъ.
— Два раза онъ явственно проговорилъ слова эти, отвчалъ старикъ.
— Въ такомъ случа Мико долженъ повиноваться голосу, сказалъ Эль-Соль, и невольный трепетъ пробжалъ по его тлу.— Страшно проклятіе, падающее на тхъ, которые тревожатъ прахъ умершихъ. Народъ съ ужасомъ отворачивается отъ нихъ, и имена ихъ предаются проклятію изъ рода въ родъ. Но если повеллъ духъ отца, то сынъ долженъ повиноваться. Эль-Соль пойдетъ съ своимъ отцомъ.
— Эль-Соль, отвчалъ старикъ, качая головой,— сынъ Мико, и дорогъ его сердцу, онъ держалъ въ своихъ объятіяхъ кровь Токеа, но очи его не должны видть оскверненнаго холма, подъ которымъ погребенъ отецъ Токеа.
— Эль-Соль не будетъ смотрть на стыдъ своего отца, но онъ послдуетъ за Мико, и вдали отъ могильнаго холма Шеіа будетъ ожидать, пока Мико возвратится.
Старикъ молча далъ свое согласіе, и небольшая группа двинулась по направленію къ востоку. Съ наступленіемъ слдующаго дня они подошли къ подножію горы, за которою равнины Георгіи необозримо тянутся къ Атлантическому океану. Старикъ съ торжественною важностію поднялся на гору.
— Видитъ ли мой сынъ, сказалъ онъ, когда они достигли вершины, съ которой имъ открывался видъ на отдаленные холмы, увнчанные лсомъ, и мстами посеребренные инеемъ,— видишь ли мой сынъ т высокіе холмы, которые извиваются цпью, и подножія которыхъ вчно купаются въ блестящей рк? Они еще облечены теперь туманомъ. За ними та долина, гд покоится прахъ отца Токеа.
— И такъ пусть отправляется мой отецъ, сказалъ Эль Соль.
— Нтъ, сынъ мой, возразилъ старикъ.— Когда тло отца Токеа глубоко опустили въ землю, тогда великій пророкъ его порода произнесъ проклятіе на того, кто выставитъ его кости на свтъ и заставитъ ихъ поблть отъ стыда. Свтило небесное никогда уже не должно видть ихъ, он были преданы темной ночи, въ темную-же ночь он должны быть извлечены изъ мрака. Токеа будетъ ждать пока блестящій шаръ не скроется за землею.
Тогда онъ сталъ говорить съ Оконіями, которые тотчасъ же ушли, но черезъ нсколько минутъ возвратились, неся на плечахъ древесную кору. Они сли съ старикомъ на землю и начали сшивать кору на подобіе маленькаго гроба, котораго наружныя и внутреннія стнки стали потомъ выкладывать мхомъ оленей, убитыхъ ими наканун. Лучъ удовольствія блеснулъ въ угасшихъ взорахъ старика, когда онъ увидлъ гробъ оконченнымъ. Къ обоимъ концамъ его онъ прикрпилъ широкій ремень.
— Въ кор твоихъ родныхъ лсовъ и въ одежд тхъ самыхъ оленей, на которыхъ ты охотился, будешь ты покоиться, прахъ моего отца! произнесъ онъ.
Потомъ онъ легъ отдыхать. Когда наступила ночь, онъ всталъ, прикрпилъ гробъ къ груди своей и сдлалъ знакъ обоимъ Оконіямъ, чтобы они слдовали за нимъ.
Была полночь, когда три индйца достигли долины. До сихъ поръ плыла полная луна, прорзывая по временамъ прозрачную пелену легкихъ, серебристыхъ облаковъ, но теперь она опустилась за мрачную, свинцовосрую снговую тучу. Въ мертвомъ молчаніи подвигались индйцы впередъ, между безлиственными орховыми деревьями, вдоль берега рки. Легкая дрожь овладла бднымъ старикомъ, когда онъ такимъ образомъ прокрадывался сквозь хорошо-знакомые лса своей родины, онъ взглядывалъ вверхъ, неподвижнымъ, взоромъ, робко, боязливо, какъ будто надъ нимъ носились тни его предковъ. Онъ прислушивался, какъ будто различалъ ихъ голосъ. Чмъ дале онъ углублялся въ долину, тмъ боле ускорялись его шаги. Вдругъ отдаленный звукъ коснулся его олуха. Это былъ лай собакъ.
— Духъ моего отца! застоналъ онъ: — блые близки къ твоей могил.
Тогда онъ бгомъ понесся, полетлъ въ могильному холму. Вмсто холма взорамъ его представилось маисовое поле, обнесенное грубосколоченною изгородью. Прелестный сумракъ пустыни исчезъ, стебли маиса, шелуха и пенька валялись кругомъ на земл. Деревья стояли безъ листьевъ и большею частію высохли, блые стволы ихъ, лишенные коры, торчали передъ взорами содрагающегося индйца подобно великанамъ, облеченнымъ въ саваны.
— Духъ моего отца! вскричалъ онъ:— Духъ моего отца! стоналъ онъ въ невыразимой скорби.— Гд твои кости, которыя составляли твою силу, и отъ которыхъ произошли кости Токеа?
Почва вокругъ деревьевъ, которыхъ голые сучья, при блдномъ свт мсяца простираясь къ небу, какъ бы жаловались на это опустошеніе, была взрыта плугомъ. Старикъ безъ памяти упалъ на землю. Спутники его подбжали, чтобы поднять его.
— Прочь! прочь! бормоталъ онъ глухимъ голосомъ.— Прочь съ того мста, гд погребенъ могущественный Мико! Токеа одинъ выроетъ его прахъ.
И онъ сталъ руками взрывать полу замерзшую землю. Кремни врзывались ему въ руки, кровь лилась по пальцамъ и изъ подъ ногтей, кожа клочками сваливалась съ рукъ, но какъ будто изъ боязни, чтобы кто нибудь не отнялъ у него его сокровища, поспшность его росла вмст съ его ранами, и онъ копалъ до тхъ поръ, пока не взрылъ всей массы земли и не собралъ бренныхъ останковъ своего отца. Въ первый и единственный разъ во всю свою жизнь онъ громко рыдалъ и проливалъ горячія слезы. Потомъ онъ побжалъ къ могил своей матери. Здсь плугъ проникъ глубже. Только нсколько дюймовъ земли покрывали еще ея кости. Онъ вырылъ ихъ и положилъ къ останкамъ своего отца. Луна полнымъ свтомъ обливала старца, когда онъ на мерзлой земл лежалъ передъ открытымъ гробомъ.
— Духъ моего отца! стоналъ онъ:— ты сказалъ правду. Копыта лошадей блыхъ прошли по могильному твоему холму и сгладили его. Посмотри внизъ съ высоты твоей обители. Сынъ твой исполнилъ твое велніе. Онъ отнесетъ твои кости туда, гд ничья дерзкая, святотатственная рука не коснется ихъ, туда, гд будетъ покоиться его собственный прахъ. Онъ погребетъ ихъ среди своего народа. Духъ моего отца, моли великаго Духа, дабы онъ милосердымъ окинь взглянулъ на дтей обоихъ, чтобы ты нкогда опять могъ радоваться ихъ дяніямъ. Сынъ твой подобенъ истлвшему дубу. Многія бури сломили его силу, сучья его раздроблены, духъ его изнываетъ.— Духъ моего отца! Когда ты увидишь ликъ великаго Духа, моли его за твоего сына, за его дтей!
Лай собакъ раздался снова.
— Я слышу голосъ предвстника враговъ моего народа. Прости, моя отчизна! Прости, родина! Простите, деревья, и тни которыхъ Токеа такъ часто прохлаждался въ продолженіи лтняго зноя, гд онъ отдыхалъ посл долгой охоты! Прости, рка, гд онъ такъ часто освжалъ усталые своя члены, гд онъ впервые поднялъ весло!— Простите, холмы, на которыхъ отецъ впервые пріучалъ его слабыя руки натягивать лукъ.
Мсяцъ снова сталъ разливать серебристый свтъ изъ-за нжныхъ, прозрачныхъ облаковъ. Лай послышался въ третій разъ.
— ‘Великій Духъ! молвилъ онъ: — ты свтлымъ оконъ смотрлъ на дянія ребенка, открой уши его братьевъ, чтобы они выслушали то, что онъ хочетъ сказать имъ теперь!
Потомъ онъ всталъ и, накинувъ на шею ремень, прикрпилъ гробъ къ груди своей и возвратился къ Куманчань. Обоимъ Оконіямъ, онъ сдлалъ знакъ рукою, и они тотчасъ же удалились по разнымъ направленіямъ.
— Духъ моего отца сказалъ правду, произнесъ старикъ, обратившись къ своему сыну.— Плугъ прошолъ могильнымъ холмомъ, заключавшемъ въ себ его кости. Самый холмъ сглаженъ и исчезъ.
— Токеа поступилъ какъ благочестивый сынъ, какъ великій Мико, возразилъ молодой человкъ.— Но Куманчи, Павніи и Окони осиротли, путь, который предстоитъ Токеа и Эль Солю, длиненъ, блой Роз будетъ страшно.
Онъ вдругъ замолчалъ. Старый начальникъ устремилъ на него испытующій взоръ и потомъ сказалъ:
— Красные воины знаютъ, что Токеа пошолъ исполнить велніе великаго Духа. Но у сына моего лежитъ что-то на сердце, путъ онъ развяжетъ свой языкъ.
Эль Соль молчалъ, и они сли завтракать. Окончивъ свой завтракъ они пустились въ обратный путь. Но это была не та дорога, до которой они пришли, теперешній ихъ путь лежалъ боле на юговостокъ. Молодой начальникъ стадъ обнаруживать нкоторое нетерпніе. Молча, но съ свойственнымъ индйцамъ самоотверженіемъ, послдовалъ онъ за сдымъ начальникомъ въ мстность, совершенно отличную отъ той, по которой они шли до сихъ поръ. Растенія, деревья, почва, разсянныя плантаціи, попадавшіеся имъ на дорог, даже заборы вокругъ садовъ и около домовъ представляли совершенно иной видъ. Вдоль этихъ заборовъ имъ часто попадались остовы животныхъ, незнакомыхъ мексиканцу, длинные, ужасные остовы, съ страшною пастію и зубами, которые все еще скалились на прохожаго, какъ будто хотли проглотить его. Наши путники были въ Алабам, такъ изобилующей аллигаторами, гд плантаторы обыкновенно въ вид трофей развшиваютъ этихъ животныхъ вдоль заборовъ, такъ какъ мы развшиваемъ на своихъ амбарахъ орловъ и другихъ хищныхъ птицъ для предостереженія этихъ курокрадовъ. Съ каждымъ часомъ шаги ихъ становились осторожне. Они не только боязливо избгали жилища блыхъ, но и всякой случайной встрчи съ ними. Полный опасностей путь ихъ велъ черезъ дремучіе лса, сквозь неприступныя чащи, черезъ непроходимыя болота, а между тмъ они подвигались впередъ такъ скоро и съ такою увренностію, которая какъ будто чуетъ опасность и инстинктивно уметъ избжать ее. Наконецъ, по прошествіи нсколькихъ дней, они достигли обширной, глубокой долины, окружонной со всхъ сторонъ довольно высокими холмами, и расположенной въ самомъ скрытомъ уединеніи. Старикъ поставилъ свой гробъ на землю, сдлалъ знакъ своему сыну, чтобы онъ остался, и самъ оставилъ обоихъ своихъ спутниковъ.
Черезъ нсколько времени послышался пронзительный, долгій свистъ, такой рзкій и оглушительный, что сотни ночныхъ совъ разразились дикимъ, продолжительнымъ хохотомъ, потомъ наступило глубокое молчаніе. Опять раздался свистъ, сопровождавшійся раздирающимъ сердце звукомъ, въ которомъ казалось не было ничего ни человческаго, ни животнаго, и снова наступила продолжительная тишина. Въ третій разъ раздался свистъ, еще рзче и пронзительне чмъ прежде, и вслдъ за тмъ послышалось какъ будто шипніе, свистъ, смсь какихъ-то звуковъ и голосовъ, и все это такъ жалобно, къ такимъ завываніемъ, какъ вой волка, когда онъ мечется въ долгихъ, страшныхъ, предсмертныхъ мукахъ. Скоро посл того явился старикъ Мико, и молча слъ возл своего сына.

ГЛАВА XXXVIII.

Вс они отвчаютъ въ одинъ голосъ, что все
въ упадк, что нужны деньги, что нельзя всего,
какъ хочется.
Гёте.

Вдругъ стало свтло. Яркіе, дико пылающіе огни, пробиваясь сквозь кусты, озарили страшный мракъ лса. Съ разныхъ сторонъ, припрыгивая подбгали къ обоимъ начальникамъ множество фигуръ, преклоняла передъ ними голову, складывали руки на груди, и потомъ, не говоря ни слова, садились на землю обыкновеннымъ своимъ способомъ. Число ихъ простиралось до пятидесяти, но оно росло съ каждою минутою, такъ что ихъ наконецъ набралось нсколько сотъ человкъ. Большая часть дикихъ пришельцевъ была закутана въ шерстяныя одяла, подъ которыми была у нихъ надта охотничья рубаха, вампумъ и набедренникъ.— Многіе изъ нихъ однако были уже одты, отчасти по американски, хотя въ такой пестрой смси, что днемъ или при мене страшной обстановк легко могли бы возбудить смхъ. Такимъ образомъ, на однихъ были панталоны, но безъ чулковъ и башмаковъ, у другихъ были шляпы, на туль которыхъ въ широкій жестяной обручъ были вставлены свинцовыя картинки. У другихъ опять были сюртуки безъ панталонъ, или жилетки, безъ всякой другой одежды кром охотничьей рубахи и шерстянаго одяла. Только не многіе были вполн одты по американски. Въ ихъ манер, какъ они подходили къ обоимъ начальникамъ, было также нчто особенное. Казалось, они подходили съ отвращеніемъ, ихъ дикія черты лица, полуизсохшія отъ неумреннаго употребленія огненной водки, не выражали ни радости, ни участія, а скоре какую-то боязнь, какое-то невольное, полускрытое содроганіе. Старикъ сидлъ съ поникшею головою, не перемняя прежняго своего положенія. Наконецъ, когда онъ поднялъ глаза, и взоры его пробжали по собравшейся толп, дикари уставили на него глаза съ такимъ тупымъ выраженіемъ, какъ будто были проникнуты ужасомъ при вид своего бывшаго начальника. Тогда лице его болзненно омрачилось, и горькая, почти язвительная улыбка подернула его уста. Пожилой, совершенно по американски одтый мужчина, котораго цвтъ лица переливался въ мднокрасный, дерзко подошолъ къ старому начальнику, посмотрлъ на него съ ядовитою насмшкою и, воткнувъ въ землю свой сосновый факелъ, слъ между передними въ полукружіи.
— Іосифъ Окони, пробормотали вс, посл чего опять наступило продолжительное молчаніе.
Вс дикари воткнули свои факелы въ землю и отблескъ огня, отражаясь багровымъ цвтомъ на ихъ зврскихъ лицахъ, придавалъ собранію какой-то особенный характеръ, который можно было бы назвать дико-живописнымъ, если бы лоскутья американской одежды не искажали его, придавая ему комическое выраженіе.
— Собрались ли мои братья, чтобы слышать голосъ того, чей глазъ давно уже не видлъ ихъ? опросилъ Мико.
— Собрались, сказалъ одинъ старый индецъ,— Мускоджи пришли недалека, чтобы услышать рчь великаго Мико, уши ихъ открыты и руки распростерты.
— Воины Мускоджіевъ взрыли свои томагоуки, запальчиво вскричалъ начальникъ Іосифъ. Они поклялись великимъ Духомъ, прибавилъ онъ сварливымъ, крикливымъ голосомъ.
Раздался ропотъ, который также точно могъ означатъ одобреніе, какъ и неудовольствіе.
— Обоняніе мое слышитъ дыханіе измнника, сына благо и обманутой сквавы, дочери начальника Мускоджіевъ, сказалъ Мико.
При этихъ словахъ снова раздался рокотъ негодованія..
— Дыханіе мое язвительно, отвчалъ Halfblood {Полукровный, который происходитъ отъ блой и индйца, или наоборотъ.} Іосифъ, слышитъ присутствіе волка, изгнаннаго его собственнымъ стадомъ, потому что онъ привелъ его въ тенета охотниковъ. Іосифъ, прибавилъ онъ съ торжествующимъ видомъ, родился отъ крови красныхъ и блыхъ родителей. Отецъ его былъ блый, а мать была дочь сестры Мико Токеа. Но разв онъ, подобно Токеа, приставлялъ къ затылку красныхъ воиновъ длинный ножъ блыхъ? Нтъ, онъ отстранялъ этотъ ножъ отъ ихъ груди. Онъ ходилъ съ ними на охоту, онъ поднималъ вмст съ ними томагоукъ противъ Чероніевъ и Чоктавъ шести племенъ.
Онъ замолчалъ и испытующимъ взоромъ окинулъ сидвшихъ вокругъ.
— Если рчь моя нравится моимъ братьямъ, то я буду продолжать, но если они закрываютъ передъ нимъ свои уши, то и начальникъ Іосифъ съуметъ удержать свой языкъ.
Одинъ старый индецъ перебилъ его.
— Онъ какъ красная собака скрылся въ свою нору, когда Мускоджи подняли топоръ противъ блыхъ. Онъ былъ лазутчикомъ блыхъ.
— И принесъ миръ своимъ братьямъ, дерзко перебилъ его полукровный. Еслибъ не Іосифъ, гд были бы теперь Мускоджи? Они были бы стерты съ лица земли.
— Лучше бы они пали на кровавомъ пол, сказалъ другой, чмъ быть проданными собственными своими братьями.
Мико скоре съ изумленіемъ, чмъ съ негодованіемъ, слушалъ эти различные взрывы неудовольствія, столь противные принятымъ при собраніи обычаямъ.
— Неужели глаза Токеа, произнесъ онъ наконецъ, дйствительно видятъ передъ собою Мускоджіевъ, тхъ великихъ Мускоджіевъ, которыхъ величайшими начальниками были его отецъ и онъ самъ? Тхъ Мускоджіевъ, которые были еще страшны блымъ, когда уже вс красныя племена по эту сторону безконечной рки исчезли, или вполовину были истреблены? Да! вскричалъ онъ съ болзненнымъ удареніемъ, это дйствительно Мускоджи, но не т Мускоджи, которыми правили Мико, Шеіа и Токеа, это люди съ красными и красноватыми лицами, но въ одежд блыхъ. Вы! слушайте, красные люди, послднія слова Токеа, и не наполняйте его ушей бабьими ссорами. Воины Мускоджіевъ! тотъ, кого глаза ваши видятъ рядомъ съ Токеа,— Эль-Соль, великій началиникъ Куманчіевъ.
Нкоторые изъ дикарей тотчасъ же встали и подошли къ молодому мексиканцу, они стали привтствовать его, протягивая ему открытую ладонь правой руки. Остальные, ворча, не трогались съ своего мста.
— Мико Оконіевъ оторвался отъ своего народа, сказалъ полукровный. Онъ пошолъ въ соленую пустыню по ту сторону безконечной рки. Зачмъ его путь привелъ его опять сюда? Языкъ его подобенъ вод рки Окони, уже смшавшейся съ великими солеными водами, онъ горекъ, остръ и ядовитъ. Неужели братья мои хотятъ слушать его и принять ядъ его въ свое сердце?
Снова поднялся сильный ропотъ.
— Неужели братья мои хотятъ слушать его и покрыть облаками чело блыхъ? кричалъ полукровный. Тотъ, кто разсвалъ ихъ трупы, какъ зерна маиса, живъ еще, и воины его съ нимъ. Онъ только на нсколько дней пути отъ вигвамовъ Мускоджіевъ.
— Го, го! раздалось въ рядахъ съ страшнымъ завываніемъ, между тмъ какъ другіе разразились громкимъ ропотомъ. Нкоторые одобряли, казалось, оратора, но глаза многихъ были обращены на Мико, который сидлъ равнодушно и повидимому въ совершенномъ спокойствіи.
— Сынъ благо сказалъ правду, началъ онъ наконецъ. Языкъ Токеа горекъ, онъ не сталъ проворне съ тхъ поръ, какъ двадцать лтъ тому назадъ, въ этой же самой долин, говорилъ къ своимъ воинамъ. Онъ даже, сталъ еще боле горекъ, ибо глаза его видли, а уши слышали многое, что опечалило его душу. Глаза его видли’ какъ народъ его позволялъ, подобно собакамъ, натравливать себя противъ красныхъ же людей, противъ братьевъ.
При этихъ словахъ онъ дунулъ въ сжатый кулакъ, открылъ его и выкинулъ впередъ.
— Глаза его видли, продолжалъ онъ, какъ красные воины поднимали томагоукъ противъ красныхъ своихъ братьевъ, потому что этого хотли коварные блые, которые потомъ издвались надъ глупцами, какъ они другъ другу вонзали въ грудь ножи. Глаза его видли, какъ коварные братья тайно пробирались въ вигвамы блыхъ, и получали отъ нихъ много долларовъ, нкоторые потомъ поили до пьяна красныхъ воиновъ и, когда они валялись въ грязи, шептали имъ въ уши, чтобы они продали землю отцовъ своихъ. Глаза его видли, какъ они продали его владнія блымъ, въ то время, когда Мико воевалъ противъ Чоктавовъ шести племенъ, на которыхъ томагоукъ былъ поднятъ противъ его воли. Глаза его видли и доллары, которые онъ долженъ былъ получить за свои владнія, но онъ ихъ оттолкнулъ ногою. Уши его, продолжалъ онъ, слышали, какъ натравливали ослпленныхъ красныхъ воиновъ, чтобы они подняли свои томагоуки противъ блыхъ, когда было уже слишкомъ поздно, и они такимъ образомъ попали въ западню. Ихъ разбили въ кровавыхъ сраженіяхъ, и пройдетъ много лтъ, пока красные воины могутъ осмлиться снова поднять свои томагоуки противъ притснителей. Но слушайте, красные воины Мускоджіевъ! продолжалъ онъ, возвысивъ голосъ, блые побдили красныхъ воиновъ своимъ огнестрльнымъ оружіемъ, и длинными ножами. Ихъ уже немного, но блымъ хотлось бы, чтобы ихъ было еще меньше. Слушайте, красные воины! У блыхъ есть много ядовъ. У нихъ есть огненная вода, которая медленно убиваетъ. У нихъ есть блые лазутчики, которыхъ они посылаютъ къ краснымъ воинамъ, и которые больше нравятся вашимъ сквавамъ и дочерямъ, потому что кожа у нихъ нжне, но у нихъ есть предательскіе языки и между красными людьми. Эти предательскіе языки сдлались начальниками. Они взяли себ т доллары, которые Мико оттолкнулъ ногою. Они ходятъ на охоту съ моимъ народомъ, они живутъ на его земл, говорятъ его языкомъ. Не они говорятъ двойнымъ языкомъ, потому что въ нихъ течетъ двойная кровь. Знаютъ ли мои братья этихъ людей?
При этихъ словахъ онъ вперилъ пронзительный взглядъ на начальника Іосифа. Послдній киплъ неукротимымъ бшенствомъ, и только приближенные могли его удержать отъ взрыва.
— Воины Мускоджіевъ! кричалъ онъ визгливымъ голосомъ, вскочивъ съ своего мста. Я ничего больше не скажу вамъ, какъ только то, что великій воинъ блыхъ живъ еще, и что бглый, изгнанный Токеа шепчетъ вамъ въ уши. Послушайте его только, и слова его заведутъ васъ туда, куда самъ онъ изгнанъ: въ соленыя пустыни.
Мико сидлъ съ опущенною на грудь годовою. Но при послднихъ словахъ онъ поднялъ ее къ верху и устремилъ на полукровнаго сострадательно-презрительный взглядъ.
— Разв Токеа поднялъ бранный крикъ? спросилъ онъ. Разв онъ шепталъ въ уши своимъ братьямъ, чтобы они подняли бранный крикъ? Красные воины знаютъ, чего хотлъ Токеа. Они закрыли свои уши и не хотли слышать его голоса. Душа Токеа исполнилась печали, когда уши услышали объ этомъ. Онъ былъ далеко отъ нихъ. Но онъ сковалъ новую цль, которая будетъ блестть и для нихъ: великій начальникъ Куманчіевъ приметъ ихъ, какъ своихъ братьевъ, какъ своихъ сыновей. Токеа пришолъ, чтобы еще разъ увидть свой народъ. Онъ прошолъ чрезъ вигвамы блыхъ. Они дрожатъ передъ воинами великаго отца обихъ Канадъ, которые во множеств, какъ деревья въ лсу, приплыли въ большихъ каноэ, съ ревущими огненными жерлами.
Дикіе вдругъ замолчали, устремивъ испытующіе взоры на стараго начальника. Глаза ихъ дико вращались, а глухой шопотъ, раздававшійся въ ихъ рядахъ, доказывалъ, что старикъ затронулъ струну, которая сильно зазвучала въ душ ихъ.
— Что велитъ намъ сдлать великій Мико?
— Мико пришолъ по пути мира, уклончиво отвчалъ послдній. Его врные воины далеко отсюда. Красные братья его уже многіе годы не слышали его голоса. Они выбрали себ другихъ начальниковъ и должны повиноваться имъ.
При этихъ словахъ онъ испытующимъ взоромъ посмотрлъ на индйцевъ и сталъ прислушиваться къ ропоту, возникшему съ разныхъ сторонъ.
— Глаза его уже не видитъ Мускоджіевь, продолжалъ онъ. Они видятъ переряженныхъ красныхъ людей, которые навшиваютъ на себя выброшенные лоскутья блыхъ, которые стыдятся вампума отцовъ своихъ и надъ которыми издваются блые. Сердце его говоритъ ему, что подъ узкою одеждою блыхъ бьются и лживыя сердца блыхъ, и что слова его передаются въ уши его враговъ и ихъ враговъ. Мико покинулъ свой народъ, когда ядовитый зубъ вонзился въ ихъ внутренности, ядъ распространился, и онъ теперь ничего не видитъ, кром гноящихся ранъ. Онъ видитъ начальниковъ, одтыхъ въ платья блыхъ, и воиновъ въ одежд Мускоджіевъ и брошенныхъ лоскутьяхъ блыхъ, душа его погружена въ печаль.
— Мико Оконіевъ мудрый начальникъ, сказалъ одинъ изъ самыхъ старыхъ индйцевъ. Въ немъ течетъ кровь многихъ Мико. Воины Мускоджіевъ хотятъ выслушать его рчь. Они пришли изъ далека, за много солнцевъ, чтобы избжать зоркаго глаза блыхъ. Неужели они пришли напрасно?
— Мускоджи мудры, сказалъ Мико съ ироническимъ удареніемъ и съ горькою, насмшливою улыбкою. Они обманули лазутчиковъ блыхъ, но своихъ собственныхъ лазутчиковъ привели съ собою. Только глупецъ говоритъ два раза, продолжалъ онъ, Мико пришолъ, чтобы навсегда проститься съ своимъ народомъ.
— Въ такомъ случа Мико напрасно предпринялъ такой дальній путь, замтилъ другой, боле молодой индецъ. Мускоджи хотятъ покоя, а Мико никогда не дастъ покоя,
— Да, отвчалъ старикъ, братъ мой оказалъ правду, Мико безпокоенъ, какъ свободный, дикій буйволъ, который видитъ, что охотники загнали его стадо въ загороду. Блые оставляютъ теперь въ поко красныхъ людей, потому что стснены воинами великаго отца обихъ Канадъ. Но когда удалятся красные мундиры, тогда пусть бдные Мускоджи считаютъ, сколько годовъ ихъ останется жить въ своей стран. Немного они насчитаютъ этихъ лтъ. Воины Мускоджіевъ! Вы не хотли слушать голосъ вашего великаго и старшаго начальника. Вы изгнали его кровь. Вы взмутили ручей въ самомъ его источник, смшали кровь вашихъ начальниковъ съ нечистою тиною огненной воды блыхъ. Никогда уже она не очистится. Начальники ваши наполняютъ свои мшки долларами. Они торгуютъ черными людьми и покупаютъ ихъ, чтобы они обрабатывали ихъ поля. Мускоджи! Мико говорилъ съ духомъ своего отца.
При этихъ словахъ вс наострили уши.
— Духъ не хочетъ, чтобы кости его оставались среди выродившагося народа, среди народа предавшаго кровь его.
— Го! го! снова раздалось съ страшнымъ воемъ.
— Мико исполнилъ велніе своего отца, продолжалъ старикъ. Онъ пришолъ, чтобы зарыть его прахъ въ свободной стран великихъ Куманчіевъ.
При этихъ словахъ онъ снялъ крышку съ гроба, вокругъ котораго съ страшнымъ воемъ стали тсниться дикіе.
— Мико великій, знаменитый начальникъ, началъ одинъ изъ старыхъ индйцевъ. Великій Шеіа прошепталъ ему, чтобы онъ взялъ у Мускоджіевъ его кости?
— Да, отвчалъ Мико.
— Го! го! раздалось опять изъ глубины груди всхъ дикихъ, которые съ глухимъ воемъ и въ страшномъ смятеніи стали бгать взадъ и впередъ.
— Мико пришолъ, сказалъ старикъ, чтобъ исполнить повелніе отца своего. Красные воины уже не могутъ удержать его. Но они могутъ придти въ прекрасныя раввины Куманчіевъ. Токса и его сынъ, великій Эль-Соль, протянутъ имъ свои руки.
Сказавъ это, онъ поднялся съ своего мста и оставилъ собравшуюся толпу, не удостоивъ ее даже взглядомъ. Неистовый вой еще нкоторое время раздавался ему въ слдъ и потомъ мало по малу потерялся въ ущеліяхъ горъ. Оба начальника, съ своими Оконіями, которые между тмъ опять присоединились къ нимъ, направились по дорог къ Миссисипи.
Что было настоящимъ поводомъ этой странной сходки, ршить трудно. Въ натур стараго начальника преобладала въ особенности та непостижимая двойственность, которою вообще обладаетъ всякій индецъ въ такой высокой степени, что онъ иногда въ продолженіи нсколькихъ лтъ можетъ самыя важныя предпріятія покрывать непроницаемою завсою. И если, какъ онъ говоритъ, повелніе его отца, или лучше сказать, его сонъ побудилъ его къ этому дальнему путешествію, то намъ не мене врнымъ кажется и то, что онъ съ этимъ путешествіемъ соединилъ впослдствіи еще и другую цль, именно въ то время, когда онъ около Байю ближе ознакомился съ мнимымъ критическимъ положеніемъ своихъ враговъ. Была ли это послдняя попытка склонить свой народъ къ возстанію противъ враговъ, или онъ хотлъ только вывдать его, чтобы быть готовымъ на всякій случай, объ этомъ не упоминается ни въ преданіи, ни въ историческихъ документахъ. Но состояніе, въ какомъ онъ нашолъ свой народъ, заставило его навсегда отказаться отъ всякихъ дальнйшихъ попытокъ. Политика центральнаго правленія (или лучше сказать, постепенное приближеніе американцевъ) придумала въ продолженіи многолтняго его изгнанія одно изъ тхъ средствъ, которыми врне и скоре всего можно денаціонализировать и обуздать какъ дикіе народы, такъ и цивилизованные, но находящіеся еще въ состояніи политическаго дтства, именно браки между красными и блыми, посредствомъ которыхъ вліяніе самыхъ главныхъ начальниковъ постепенно переходило къ такъ называемымъ полукровными, которые, сочувствуя боле интересамъ американцевъ, умли вовлечь въ нихъ и остальной народъ. Это удалось тмъ легче, что значительныя суммы, выплачиваемыя индйцамъ за ихъ земли, подстрекнули многихъ молодыхъ искателей приключеній забыть красный цвтъ дочерей начальниковъ, и втереться такимъ образомъ во владніе, которое было тмъ привлекательне, что такою женитьбою они пріобртали значительное вліяніе между дикими. Вслдствіе одной такой женитьбы, какъ намъ извстно, и Мико лишился своихъ владній и вліянія. Очень естественно, что чмъ чаще американцы слдовали этой политик, тмъ шире становилась пропасть между нимъ и его народомъ. Впрочемъ во всяякомъ случа попытка эта, какъ и вся жизнь этого историческаго человка, достопримчательны и представляютъ, можетъ быть, боле интереса, чмъ даже знаменитыя кровопролитныя войны какого нибудь Филиппа, Логана, Текумзе и всхъ тхъ славныхъ воиновъ, которыхъ исполинскія души въ продолженіи боле столтія оспаривали у своихъ блыхъ враговъ владніе этою страною.
Оба начальника, говоритъ преданіе, направились опять къ Байю, съ такою поспшностію, какую только допускало изнеможеніе старика. Но уже на слдующее утро они, съ нкоторымъ безпокойствомъ, замтили свжіе слды Макассиновъ. Чмъ дале они подвигались впередъ, тмъ боле они убждались, что нсколько Мускоджіевъ передъ ними отправились по той же дорог. Мико, казалось, мене безпокоился, но молодой начальникъ все боле и боле становился озабоченнымъ. Онъ однако молчалъ съ привычнымъ самоотверженіемъ. Но когда они на шестой день посл талько или сходки расположились для ночлега на томъ же самомъ мст, которое за нсколько часовъ передъ тмъ было занято лазутчиками, Эль Соль не могъ доле удержать свой языкъ.
— Мико, сказалъ онъ, — поступилъ какъ благочестивый сынъ, когда исполнялъ велніе отца своего, но не какъ умный начальникъ поступилъ онъ, когда говорилъ своему народу. Онъ повиновался кипящему пылу, который гложетъ его сердце. Мико не слдовало бы это длать, если онъ намренъ идти къ блымъ.
— Когда красные воины отказались выслушать голосъ Мико, разв они оттого мене сдлались дтьми его? спросилъ старикъ.
— А разв Токеа говорилъ Мускоджіямъ голосомъ отца? спросилъ Эль Соль многозначительно.
Мико молчалъ.
— Эль Соль — начальникъ, продолжалъ молодой Куманчи,— сердце его все еще не забыло той раны, какую нанесли ему блые убійствомъ его отца, но онъ отецъ многихъ дтей. Еслибы онъ одинъ могъ отмстить за злодяніе блыхъ, онъ бы это исполнилъ: но это стоило бы крови его братьевъ. Поэтому онъ предоставляетъ месть Ваконд и живетъ для своего народа. Мико долженъ поступать такъ же. Если блые узнаютъ, продолжалъ онъ, указывая на слды, оставленные индйцами, — что Мико шепталъ на уши своему народу, чело ихъ омрачится, можетъ быть даже, прибавилъ онъ, опустивъ взоръ къ земл, — они удержатъ залогъ, который оставилъ имъ Мико.
Послднія слова онъ произнесъ тихо, почти со страхомъ.
— Блая Роза — дочь Мико. Онъ платилъ за нее бобровыми и медвжьими мхами. Онъ не оставилъ бы ее блымъ, если бы они предлагали многія тысячи долларовъ.
Сердце молодого начальника забилось.
— Сынъ мой долженъ развязать свой языкъ, продолжалъ старикъ.— Онъ знаетъ, что отецъ его очень любитъ.
— Ваконда, произнесъ Куманчи едва слышнымъ голосомъ,— взялъ къ себ дочь Мико…
Онъ замолчалъ, щеки его пылали, и онъ задрожалъ всмъ тломъ.
— Роза — дочь Мико, вскричалъ старикъ.— Эль Соль вторично будетъ сыномъ Токеа.
— Отецъ мой! было все, что могъ произнесть молодой человкъ. Онъ бросился къ старику на грудь, и страшное волненіе, съ какимъ онъ вскочилъ и почти насильно увлекъ за собою старика, обнаружило невыразимую любовь, овладвшую молодымъ индйцемъ.
Быстро и нигд не останавливаясь, они спшили къ Байю, куда, по прошествіи нсколькихъ дней, они прибыли безъ особенныхъ приключеній.
— Видитъ ли мой отецъ? вскричалъ Эль Соль, когда они стояли на высот блоффовъ, устремляя взоры на рку и на великолпную долину.— Токеа не могъ не уступить въ своей борьб. Да поможетъ ему только великій Духъ, уйти теперь счастливо отъ враговъ.
Они стояли нсколько времени, какъ будто приросли къ земл, а потомъ тихо и мрачно направились къ долин.

ГЛАВА XXXIX.

Вотъ идетъ британецъ. Пусть пріемъ ему
будетъ таковъ, какой подобаетъ отъ
человка вашего образованія въ отношеніи
къ чужеземцу его сословія.
Шекспиръ.

Зрлище, представившееся дикарямъ было великолпно, хотя и поразительно для нихъ. Природа, въ первые весенніе мсяцы уже красовалась во всемъ пышномъ великолпіи, которое въ боле сверныхъ странахъ является только нсколькими мсяцами позже. Изъ свтло- и темнозеленыхъ древесныхъ группъ, выглядывали безчисленныя плантаціи и домики по обимъ сторонамъ далекаго берега. Все цвло и зеленло, а въ синей дали колыхались лса западнаго берега, охранявшіе плантаціи подобно громадному, вчно зеленому валу. Но самое великолпное зрлище представляла величественная рка, опоясанная великолпными домиками и текущая такъ побдоносно, точно ей поднесли титулъ всемірной властительницы, на ея волнахъ качались сотни большихъ и малыхъ лодокъ, приплывшихъ изъ за тысячи миль, чтобы полюбоваться зрлищемъ прибытія милиціи. Именно вскор посл всти о побд, пришла не мене радостная всть о заключеніи мира, такъ что та важная побда, которая была одержана, случилась уже долго спустя посл заключенія мира.
Большая часть защитниковъ отечества уже возвратилась домой, остальные-же плыли теперь на пароход по рк и еще издали до ихъ слуха долетло громкое ура товарищей, вышедшихъ встрчать своихъ согражданъ въ полномъ вооруженіи. Вс обмундировались на свой собственный счотъ и твердая увренная маршировка, свобода съ которой они держались, ни мало не напоминала той беспомощности, которую мы прежде часто имли случай замтить. Когда подошолъ пароходъ, его привтствовали тысячи голосовъ. Милиціонеры становились въ ряды, въ томъ порядк какъ высадились, за ними слдовали дамы въ сопровожденіи офицеровъ. Между послдними была и жена полковника съ дочерьми и Розой, за нею шолъ полковникъ съ сыномъ и майоромъ Коплендомъ. Когда прошли офицеры, выступила депутація отъ вновь прибывшей милиціи и одинъ изъ ея представителей сталъ держать рчь, въ которой, отъ имени всхъ согражданъ, благодарилъ офицеровъ за дятельность, умъ и заботливость, выказанные въ эту критическую эпоху и заявлялъ, что сограждане находитъ ихъ вполн достойными возложеннаго на нихъ доврія.
Полковникъ отвчалъ на эту рчь тономъ глубокаго достоинства, благодарилъ согражданъ отъ имени всхъ офицеровъ за довріе, просилъ ихъ не лишить его и его товарищей этого доврія и уваженія и теперь, когда они возвратились къ домашнему очагу и гражданской жизни.
Это была краткая, не пышная, но исполненная достоинства сцена. Уваженіе и согласіе между временными начальниками и подчиненными, возвратившимися снова къ прежнему гражданскому равенству, выразилось такъ несомннно и мужественно сильно, что еще долго посл сказанныхъ словъ, царствовала глубокая тишина. Наконецъ, боле чмъ тысяча голосовъ воскликнуло: майора Копленда!
Майоръ, молча стоявшій подл дамъ и, между нами сказать, не мало таки напоминавшій слона, зашитаго въ кожанный мшокъ, въ своемъ блестящемъ мундир и треугольной шляп съ перомъ, выступилъ впередъ.
‘Сограждане! началъ онъ, хотя мой батальонъ теперь уже дома и вроятно наслаждается домашнимъ спокойствіемъ, но такъ какъ вы длаете мн честь, желая еще разъ выслушать мое мнніе, то я скажу вамъ: мы исполнили свой долгъ и обязаность, какъ офицеры, но вы сдлали еще боле. Потому, да будетъ вамъ честь и слава отъ дтей и внуковъ. Честь и слава! воскликнулъ растроганный майоръ, снимая и подбрасывая вверхъ свою треугольную шляпу. И еслибы пришлось послднему изъ васъ нуждаться въ помощи и защит, пусть придетъ къ старому сквайру Коплецду, потому что майора мы теперь уже повсимъ пока на гвоздикъ.’
— Ура! майоръ Коплендъ, раздалось еще разъ съ такой силой, что заглушены были пушечные выстрлы и трубы съ парохода.
Однако нашъ майоръ, съумвшій не только пріобрсти, но и удержать за собою популярность, не растерялся отъ всего этого, а подошолъ, пожалъ каждому руку, сказалъ нсколько словъ и прошолъ по рядамъ, называя каждаго по имени.
— Ба! вдругъ вскричалъ онъ, дойдя до послдняго на фланг и оглянувъ своимъ соколинымъ взглядомъ стоящую поодаль группу англійскихъ офицеровъ, которые не безъ удивленія присутствовали при этомъ исполненномъ достоинства зрлищ. ‘Ба, дти! глаза мои видятъ здсь стараго знакомаго!— И онъ зашагалъ къ групп британцевъ, забывая о злобныхъ штукахъ, которыя могла съиграть съ нимъ его третья нога, т. е. шпага.
— Джентльмены! сказалъ онъ смясь, очень радъ васъ здсь видть! Милости просимъ, будьте нашими гостями! только между вами есть одинъ молодецъ, съ которымъ я желалъ-бы еще на нсколько минутъ продолжить знакомство. Милйшій юноша, не желаешь-ли ты отправиться со мной въ Опелюзасъ? Сегодня, мы съ тобой будемъ гостями у полковника Паркера. Однако берегись, тамъ есть орудія, наносящія боле вреда, чмъ пули и картечи!
Эта рчь относилась къ Джемсу Годжесу, который быстро схватилъ руку майора и отъ души пожалъ ее.
— Съ большимъ удовольствіемъ, майоръ! отвчалъ удивленный юноша.
Офицеры окружили майора, чтобы выразить ему свое уваженіе. Онъ пожалъ имъ всмъ руки и сказалъ съ свойственной ему тонкой улыбкой!
— Джентльмены, вы исполнили свой долгъ.— А вы, майоръ, вскричали офицеры, исполнили боле чмъ свой долгъ.
— А, ба! отвчалъ онъ. Нужно-же какъ нибудь выжить незванныхъ гостей. А, знаете ли что, джентльмены? раньше недли вы не удете отсюда. Кто желаетъ пріхать денька на два, поохотиться на медвдя на плантаціи стараго сквайра Копленда? Я буду душевно радъ.
— Майоръ! вскричали вс, приглашеніе такъ заманчиво, что никто не откажется.
— Ну, милости прошу всхъ, всмъ достанетъ мста на моей плантаціи, къ тому же здсь въ городской ратуш тсновато, какъ извстно вотъ этому юнош. Вы вдь также будете, полковникъ Веддингъ?
— Съ величайшимъ удовольствіемъ, отвчалъ баронетъ.— Завтра или можетъ быть и сегодня прідетъ генералъ аншефъ, а посл завтра, мы подемъ вс вмст. Ну, а этого молодца, извините, я уведу у васъ сегодня-же.
Съ этими словами, онъ распростился съ очарованными предстоящей медвжьей охотой британцами.
— Послушайте, майоръ Коплендъ, вскричалъ Джемсъ Годжесъ, какъ попали эти гуси въ такое благоустроенное общество?
Онъ указывалъ на людей, которые тянулись позади дамъ къ городу, по берегу Байю.
— О комъ ты говоришь? спросилъ майоръ.
— Клянусь честью, это морскіе разбойники!— Ну! сказалъ съ нкоторымъ замшательствомъ майоръ, ты опять съ ума сходишь! и онъ потащилъ его къ дамамъ, не давая ему времени бросить вторичнаго взгляда на идущихъ.
— Мистрисъ Паркеръ! позвольте мн представить вамъ одного юношу, самаго браваго изъ всхъ, которыхъ вамъ случалось видть, увряю васъ, въ одномъ мизинц у него столько чистой крови, сколько не будетъ въ лучшей лошади. Вотъ, мой ангелочокъ, обратился онъ къ Роз, вы вдь съ нимъ старые знакомые.
— Мистеръ Годжесъ, сказала она слегка красня, давно уже мы не видались.
— Миссъ Роза! вскричалъ поражонный юноша.
— Да, скоро кажется придется теб называть ее ужъ не миссъ Розой. Ей нашли какое-то другое имя тамъ, гд-то въ мексиканскихъ земляхъ и — ну, да ты пойдешь съ нами и останешься у меня подъ арестомъ, такъ какъ мистрисъ Паркеръ не въ состояніи устоять противъ моей навязчивости… Здсь ужъ слыхали о твоихъ геройскихъ подвигахъ, какъ это было дло съ мистрисъ Блунтъ?
— Однако, сквайръ, сказала Виргинія, вы отъявленный варваръ.
Юноша покраснлъ до ушей.
— Нтъ, майоръ Коплендъ, сказала полковница, вы не должны такъ шутить съ нашимъ гостемъ, иначе ему опротиветъ нашъ домъ прежде чмъ онъ успетъ дойти до порога.
— Онъ не такой недотрога, увряю васъ, и уже доказалъ это. Вдь сдержалъ-же онъ какъ честный человкъ слово, данное индйцу и спасъ жизнь вашему Помпею, какъ храбрый, славный юноша. Посл завтра, онъ подетъ ко мн и Роза также — вдь ты прідешь, если за тобой задетъ мистрисъ Коплендъ?
— Вотъ чудеса-то ты увидишь, милая Роза, сказала Виргинія. Эти добрые люди въ Опелюзас очень милые простяки со своимъ корнгускингомъ и гопсесою.
— Ну, моя мучительница опять меня преслдуетъ, сказалъ майоръ, но у меня есть средство усмирить ее.
— Ну, я согласна на миръ, отвчала Виргинія.— Чтобы нарушить его черезъ четверть часа?
— Такъ ужъ всегда бываетъ на свт, отвчала миссъ, съ комическимъ вздохомъ.
Такъ шутя и смясь, дошли до дома полковника, гд хозяинъ встртилъ Годжеса словами:
— Вы здсь у себя дома, любезный мистеръ Годжесъ, и чмъ больше мы будемъ пользоваться вашимъ обществомъ, тмъ пріятне это намъ будетъ. Другъ вашъ покажетъ вамъ примръ того, какъ здсь нужно избгать всякихъ церемоній.
— О, съ удовольствіемъ! вскричалъ майоръ. А для начала, пойду сниму этотъ проклятый камзолъ съ золотомъ и шнурами и избавлюсь отъ шляпы, которую безпрестанно рискуешь надть задомъ напередъ. Представь себ, душа моя, они засадили меня въ такой узкій мшокъ, что я долженъ былъ испускать тысячу тяжкихъ вздоховъ въ секунду. Да и дрянь эта стоила мн триста долларовъ, на эти деньги можно бы поставить на ноги какого нибудь честнаго малаго и доставить ему клочокъ земли, но они не хотли ничего слышать. Хорошо-же, когда пріду домой, непремнно покажусь такъ своимъ тридцати неграмъ, вотъ-то вытаращатъ глаза, И такъ, по вол Божіей, ты таки поживешь у насъ.
— А пароходъ? сказалъ британецъ.
— Обойдется и безъ тебя. Твоя карьера уже и безъ того недурна. По моему, лучше-бы теб отложить въ сторону свою военную жизнь.
— Посмотримъ, сказалъ улыбаясь британецъ.
— Ну, сударыня, поручаю вамъ этого мальчика, чтобы часа на два, передъ баломъ, броситься въ объятія мене воинственнаго гардероба.
— Мистеръ Годжесъ, сказалъ полковникъ, вы пріобрли расположеніе майора какимъ нибудь особенно достойнымъ уваженія образомъ.
— Какъ не лестно мн это, полковникъ, но право не знаю чмъ и объяснить это пріобртеніе.
— Оно длаетъ вамъ честь. Вы узнаете одного изъ достойнйшихъ людей, который безконечно много сдлалъ для своей страны.
— Однако, мистеръ Годжесъ, сказала полковница, вамъ также не мшаетъ приготовиться къ нашему балу. Такъ какъ вы взяты не съ оружіемъ въ рукахъ, то мы и поступимъ съ вами какъ съ своимъ. Мой сынъ, лейтенантъ Паркеръ, совершенно вашего роста и вы съ нимъ устроите все что нужно.
Въ эту минуту вошолъ лейтенантъ. Онъ дружески поздоровался съ британцемъ и молодые люди очевидно понравились другъ другу. Быстрый поворотъ счастливой звзды, сдлавшій его изъ человка служившаго цлью насмшкамъ, предметомъ участія въ семейств, богатству котораго онъ не могъ не удивляться, снова привелъ молодого человка въ веселое и ясное настроеніе. Сквайръ Коплендъ, вошедшій въ комнату въ своемъ обыкновенномъ плать, тотчасъ замтилъ это.
— Не правда-ли, дружите! здсь хорошо живется? Когда поближе познакомишься съ нами, такъ увидишь что и мы умемъ жить не хуже вашихъ герцоговъ и маркизовъ. У васъ господствуютъ всего тысячи дв семействъ, а у насъ милліонъ. Мы вс, подобно нашимъ предкамъ норманнамъ, завоевали старую Англію, съ той только разницей, что вы выгоняете побжденныхъ обработывать ваши поля и сдлали ихъ почти рабами, а мы умемъ поддержать при случа мечомъ свои завоеванія, сдланныя посредствомъ плуга. Не говорилъ-ли я теб, что мы побьемъ васъ? Радуйся, что тебя при этомъ не было. Посмотрлъ-бы ты нашихъ! Нтъ, даже у меня кровь холодла въ жилахъ. Точно стны стояли они, когда напали ваши, и толковали точно объ оленяхъ: Томъ, я потрафлю прямо въ носъ этому крайнему, Джонъ, а я попаду въ правый глазъ тому, что стоитъ рядомъ, а я въ лвый его сосду, и такъ говорилось во всхъ рядахъ и они длали что говорили, отъ каждаго выстрла падалъ человкъ, а они хладнокровно брали другое ружье и продолжали свое дло. При первомъ нападеніи, у васъ погибло тысячу человкъ и командиръ съ ними. Тогда бдняки побжали, точно стадо овецъ безъ пастуха. Наши не сдлали-бы этого, еслибъ и десять генераловъ погибло. При второмъ нападеніи, подъ начальствомъ какого нибудь Ричарда, Петра или Павла — жаль мн было бдняжекъ,— человкъ пятьсотъ осталось на мст и командиръ также. Оставался еще одинъ генералъ лейтенатъ и тотъ пришолъ получить свою долю, собралъ бглецовъ и остался на мст еще съ пятью стами, тогда, разумется, ваши ужъ побжали такъ, словно у нихъ земля горла подъ ногами и возвращаться не думали. Вс генералы и оберъ-офицеры легли на мст, но исполнили свой долгъ. Видишь-ли, побдителями остались мы и хотя нашему генералу принадлежитъ честь побды, мы ничего не подарили ему. У васъ ему поднесли бы подарокъ на счотъ націи и возвели бы его въ полу-бога, мы-же, тотчасъ по заключеніи мира, сдлали ему процессъ, чтобы наказать его за нарушеніе конституціи.
А какъ ты думаешь, чмъ это кончилось? Онъ отдлался денежной пней въ дв тысячи долларовъ. Это предостереженіе нашимъ временнымъ начальникамъ, чтобъ они не злоупотребляли властью, для своей пользы.
Фактъ разсказанный сквайромъ дйствительно совершился какъ извстно читателямъ. Знаменитый побдитель присужденъ былъ къ денежной пен за нарушеніе Habeas corpus acte во время своего начальствованія, и даже охотно покорился этому наказанію.
Молодой британецъ не безъ удивленія выслушалъ послднюю часть разсказа сквайра, такая необыкновенная настойчивость въ приговор при подобныхъ обстоятельствахъ была для него новымъ явленіемъ.
— Ну майоръ, сказалъ онъ смясь, если вы такъ обходитесь съ своими великими людьми, то у васъ лучше ужъ быть маленькимъ.
— Нтъ, милый юноша, возразилъ сквайръ, мы столько же уважаемъ своихъ великихъ людей какъ и вы, если еще не больше, но у насъ самый маленькій иметъ возможность сдлаться великимъ. Вотъ генералъ былъ такимъ-же бднякомъ какъ я, но понимаешь-ли, у насъ есть люди, какъ и въ старомъ свт, которые не прочь осдлать своихъ согражданъ. Спусти имъ это одинъ разъ, они попробуютъ и во второй.
— Бьюсь объ закладъ, майоръ, сказалъ британецъ, что съ вами не случилось бы ничего подобнаго. Вы, я вижу, держите таки въ рукахъ добрыхъ людей Опелюзаса.
— Напрасно ты такъ думаешь! отвчалъ сквайръ. Увряю тебя, что первый ошибочный шагъ въ какомъ нибудь щекотливомъ пункт, напримръ склонность къ федерализму, тотчасъ лишилъ-бы меня всего кредита. У насъ притворство невозможно, мой милый, но открытое, чистое, горячее для общественнаго блага сердце длаетъ многое. Вотъ я три года въ Опелюзас. Въ это время, я поселилъ около пятидесяти способныхъ молодыхъ гражданъ, доставилъ имъ домъ и землю и все наилегчайшимъ образомъ. Когда я поселился здсь, то купилъ пятнадцать тысячъ акровъ хорошей земли. Когда я встрчалъ нуждающагося молодца, то не спрашивалъ сколько у него денегъ, а взглядывалъ ему въ лицо и если онъ казался честнымъ, давалъ ему дв или три сотни акровъ и столько-же долларовъ и такимъ образомъ мы оба оставались въ выигрыш. Теперь вс пятьдесятъ поженились, сдлались хорошими гражданами, богатютъ сами и страна съ ними. Видишь, какимъ путемъ я пріобрлъ здсь вліяніе?
Юноша отъ души пожалъ руку честному человку, который прямо безъискуственно каждый часъ длалъ какое нибудь истинно полезное дло. Словоохотливый сквайръ все время крпко держалъ его за пуговицу и они, сами того незамчая, давно уже были одни въ гостинной.
— Ба, да они вс ушли и вонъ полковница стоитъ и болтаетъ (онъ увидлъ это въ окно). Странно! кто-бы это могъ быть, если не ошибаюсь, это тотъ самый молодецъ, который выручалъ тебя, молодой втреникъ. И съ этими словами, онъ пошолъ къ разговаривающимъ.
— Не помшаю я? спросилъ онъ у полковницы.— Мы только что хотли позвать васъ, сказала она. Мистеръ Паркеръ внизу у Байю, длаетъ распоряженія для пріема генерала вмст съ распорядительнымъ комитетомъ. Monsieur Мадіедо опять долженъ былъ принять подозрительныхъ гостей.
— Вы хорошо вели себя въ отношеніи Розы, сказалъ майоръ, обращаясь къ трактирщику, и это доказываетъ, что добро беретъ верхъ въ вашей натур. Я скажу вамъ, что длать. Подозрительныхъ мародеровъ нужно сбыть какъ можно скоре, однако принуждать ихъ мы не имемъ права, потому что страна наша свободна, они въ прав оставаться сколько хотятъ, только нужно имть врнйшія извстія обо всхъ ихъ поступкахъ.
Это вы будете имть, господинъ майоръ.— Ну, а этого только и нужно. Пока они пробудутъ здсь, мы позаботимся имть до тридцати вооруженныхъ людей. Теперь ступайте.
— Хорошо г-нъ майоръ. И трактирщикъ раскланялся и переправившись черезъ Байю, быстро пустился къ своему заведенію.

ГЛАВА XL.

Однимъ словомъ, не вшайся такъ на меня,
я вдь не твоя вислица. Запасись короткимъ
ножомъ и порядочной шайкой.
Шекспиръ.

Какъ и при первомъ нашемъ посщеніи, сидли тже три личности въ томъ же уголку, откуда Monsieur Мадіедо, Бенито тожъ, отправленъ былъ съ опаснымъ порученіемъ. Замчательно, что — несмотря на стеченіе народа, со всхъ сторонъ столпившагося у Байю, такъ что сосднія плантаціи должны были пріютить у себя на ночь часть вновь прибывшихъ милиціонеровъ — въ заведеніи не было ни души, кром троихъ мародеровъ. Очевидно Monsieur Бенито былъ жестоко наказанъ за свою слишкомъ большую снисходительность. Однако онъ съ полной покорностью переносилъ это нмое выраженіе общественнаго презрнія, даже отношенія его къ гостямъ были совершенно другого рода и онъ принялъ съ ними боле увренный тонъ. Войдя въ комнату, гд жена его стояла за выручкой, онъ заложилъ руки за спину и заходилъ по комнат, подходя къ окну, онъ каждый разъ взглядывалъ на многочисленныя группы мужчинъ и покачивалъ головою.
— Да, вскричалъ онъ наконецъ, всмъ этимъ я обязанъ вамъ. Умирай теперь съ голода съ женою и ребенкомъ, да тяни самъ свое вино и коньякъ, чтобы не прокисли!
— Мы поможемъ теб, Бенито, хоть, Бордо у тебя и прежалкое, сказалъ одинъ изъ троихъ. Да здравствуетъ наша амнистія!
Хозяинъ ничего не отвчалъ говорившему, но обратился въ мужчин, котораго мы видли завязаннымъ при первомъ его появленіи въ Байю и у котораго еще и теперь черная повязка закрывала лобъ и лвый глазъ.
— Говорю вамъ, что прощеніе ваше на хорошей дорог и вы его заслужили, но со всмъ этимъ, чмъ скоре вы уберетесь, тмъ лучше для васъ. Здсь, въ Соединенныхъ Штатахъ вамъ не посчастливится, хоть плачьте вы слезами Магдалины.
— Это я слишкомъ ясно вижу, отвчалъ завязанный, скрежеща зубами. Знай я это впередъ…
— Чтожъ было-бы тогда? спросилъ трактирщикъ. То что вы пріобрли стоитъ чего нибудь. Вдь не можете-же вы требовать, чтобы вамъ предложили почетное мсто и службу.
— Чортъ побери ихъ службу, лучше ужъ…
— Хорошо! продолжалъ хозяинъ, вы собрали таки себ порядочное состояньице и можете спокойно дожить остатокъ жизни.
— Да, вскричалъ обвязанный, это былъ лучшій день въ моей жизни, великолпная месть, месть до того божественная, что я сожалю только, что не могъ подлиться ею. Еслибы хотя тысяча нашихъ храбрецовъ присутствовали при томъ, какъ мы гнали этихъ торгашей. Клянусь, это былъ удивительный день!
— Вы хорошо вели себя, сказалъ хозяинъ.— Обвязанный взглянулъ на него презрительно: отъ тебя слышать себ похвалу, Бенито! Придержи свой языкъ или — адъ и черти!— каждый сержантъ, каждый капралъ былъ расхваленъ въ газетахъ, только его позабыли, его, который можетъ быть боле содйствовалъ побд съ своими тридцатью храбрецами, чмъ ихъ десять баталіоновъ.
— Неблагодарность обыкновенная награда въ этомъ мір, сказалъ Бенито,— выжавши сокъ изъ лимона, кожу выбрасываютъ вонъ. Они въ шутку называютъ себя властителями, но въ дйствительности отличаются тмъ-же холоднымъ безсердечіемъ и величественнымъ спокойствіемъ.
— Когда я вчера просилъ позволеніе представиться, меня впустили въ заднія ворота дома, черезъ конюшни. Лафиттъ, сказалъ онъ, то что вы сдлали заслуживаетъ благодарности. Вы загладили часть своихъ преступленій, а остальное мы позабудемъ, только вы должны покинуть страну, спокойствіе которой такъ долго нарушали, что она едвали въ состояніи будетъ забыть. И въ благодарность за все, онъ бросилъ мн жалкую пачку билетовъ на три тысячи долларовъ.
— Но это еще не такая жалкая сумма, сказалъ хозяинъ и на нее вы легко можете устроиться въ Мексик. Одно это и остается вамъ впрочемъ. Можетъ быть, тамъ мы опять увидимся. Здсь, видно намъ не рука. Они не хотятъ употреблять насъ даже какъ дрожжи, а выливаютъ въ помойную яму. Будь я умне и отправь къ чорту Патера Гидальго съ его музыкантами, не то-бы вышло. Все глупо на свт. Одинъ этотъ народъ уметъ жить для себя. Мы мексиканцы, французы, испанцы и вс сколько ихъ тамъ ни на есть, вс какъ будто не вполн люди.
— Да, сказалъ обвязанный, потолкавшись лтъ сорокъ по свту, увидишь наконецъ, что здсь настоящая философія. Здсь умютъ разумно жить. Въ восемь недль моего пребыванія здсь, я научился боле чмъ во всю остальную жизнь. Впрочемъ, какая изъ этого польза. Когда я только что прозрлъ и сталъ слышать, меня опять выталкиваютъ за двери. Адъ и черти! они одержали побду, которой могъ-бы похвалиться Наполеонъ, а ни одинъ мускулъ на ихъ лицахъ не шевельнулся, точно все это въ порядк вещей и они преспокойно возвращаются къ своему плугу.
— Это-же можете сдлать и вы, сказалъ хозяинъ, такъ какъ вы уже твердо ршились бросить свою бурную жизнь.
— Хозяинъ! крикнулъ кто-то въ двери.
— Что надо, отвчалъ Бенито, выходя изъ комнаты.
— Пришли гости! вскричалъ онъ съ удовольствіемъ, только не знаю какъ вы сойдетесь. Это ваши старые знакомые. Онъ шепнулъ что-то на ухо обвязанному.
— Въ самомъ дл? Ахъ чортъ побери! вскричалъ обвязанный.
— Не хотите-ли выйти на нсколько минутъ? спросилъ хозяинъ.
— Ба! пусть войдутъ. Мы вдь въ свободной стран, какъ говорятъ здсь.
Вошолъ сержантъ, а вслдъ за нимъ индйцы въ сопровожденіи двухъ милиціонеровъ.
— Хотя они и добровольно явились, шепнулъ сержантъ хозяину, но вы должны нкоторымъ образомъ поручиться за нихъ, кром того, оба Куманча тоже здсь.
— Не безпокойтесь, уврялъ его хозяинъ, мы будемъ беречь ихъ пуще глаза. Стража была-бы безполезна и только возбудила-бы подозрніе.
Между тмъ, старый Мико осматривался въ темной, освщенной двумя сальными свчами комнат, бдность которой повидимому поражала его. Горькая улыбка скользнула по его губамъ, когда онъ увидлъ выбленныя извстью стны, жалкіе ковры и дубовые столы и стулья. Смотри Эль-Соль, шепнулъ онъ молодому Куманч, какъ сердца блыхъ стали холодны. Когда индйцы пришли въ первый разъ, ихъ ввели въ красивый вигвамъ. Здсь…
Куманча также внимательно осматривалъ комнату, когда его проницательный взглядъ упалъ на тотъ уголъ, гд сидли трое чужестранцовъ. Вдругъ глаза его начали метать пламя, ноздри расширились, какъ у дикой лошади, пна показалась у рта и онъ съ страшной яростью кинулся къ столу, за которымъ сидли чужестранцы.
— Разв для того, заговорилъ онъ громовымъ голосомъ, петля Куманчей и копье Павніевъ пощадило вора, чтобы онъ еще разъ отравилъ своимъ ядовитымъ дыханіемъ лицо несчастнаго отца, у котораго укралъ дочь и сродниковъ? И онъ бросился-бы съ кинжаломъ на Лафитта, если-бы его не удержали милиціонеры.
— Остановись, во имя закона! сказалъ сержантъ, или я сейчасъ сведу васъ въ тюрьму.
— Сынъ мой, сказалъ многозначительно Мико, мы въ вигвам блыхъ.
Морской разбойникъ, потому что это былъ онъ какъ читатели вроятно давно догадались, хладнокровно допивалъ стаканъ, въ то время какъ дикой обнажалъ свой кинжалъ.
— Даю голову на отсченіе, шепнулъ милиціонеръ своему товарищу, если въ жилахъ этого человка кровь не холодне чмъ у всхъ алигаторовъ вмст.
— Это-то въ немъ и есть самое лучшее. Онъ съ такимъ-же хладнокровіемъ перержетъ горло и вамъ. Знаете вы его?
— Прахъ его побери. Пока его счотъ похеренъ, но надуй онъ еще разъ, тогда ужъ висть ему непремнно.
Лафиттъ, не удостоивъ никого изъ присутствующихъ особеннаго вниманія, налилъ еще стаканъ и продолжалъ спокойно пить, когда дверь во второй разъ растворилась и оба Куманча бросились къ своему начальнику. Ни какой сынъ, вырванный изъ объятій матери и возвращенный ей посл долгаго отсутствія, не могъ-бы съ большимъ восторгомъ броситься въ ея объятія, какъ эти два дикаря бросились на грудь молодого Куманча. Вс трое сдлались настоящими дтьми. Они обнимались, осматривали и ощупывали другъ друга, точно не довряя однимъ глазамъ. Восторгу ихъ конца не было. Спустя нсколько минутъ, они отошли отъ начальника, скрестили на груди руки и остановились въ почтительной лоз, онъ, въ свою очередь, принялъ повелительный видъ, съ важностью выслушалъ докладъ и извстіе объ ихъ судьб во время его отсутствія. Скоро это, спокойствіе замнилось однакожъ сильными симптомами горя, ярости, стыда и гнва на его подвижной физіономіи. Вдругъ онъ разразился громкимъ восклицаніемъ скорби, руки его тяжело опустились, и точно стыдясь присутствующихъ, онъ вышолъ съ обоими Куманчами изъ комнаты.
Разговоръ индйцевъ былъ веденъ на язык Павніевъ и возбудилъ общее вниманіе. Вроятно случилось что нибудь особенное, если души этихъ привыкшихъ къ самоотверженію людей были такъ глубоко потрясены. Даже и на строгихъ чертахъ Мико промелькнула горькая усмшка. Милиціонеры, видя что не дождутся объясненія, удалились.
Мико слъ у огня и просидлъ тамъ долгое время, не подавая и признака жизни, потомъ началъ постепенно поднимать голову и взглядъ его упалъ на морского разбойника, все еще сидвшаго въ углу. Казалось старику припало любопытство узнать, что привело сюда его врага и только гордость и отвращеніе мшали ему сдлать первый шагъ къ сближенію.
Наконецъ морской разбойникъ проломилъ лёдъ, вставая и подходя къ Мико.
— Вотъ мы и опять встртились, Мико, началъ онъ не безъ участія, тремя мсяцами старше, опытне, но не счастливе.— Гд то время, когда мы такъ мирно сиживали вмст въ вигвам Начеза? Онъ произнесъ послднія слова съ такимъ выраженіемъ горести, что индецъ пристально поглядлъ на него.
— Да, Мико, еслибы вы тогда не такъ настойчиво прогоняли меня и я былъ-бы не такъ глупъ, чтобы все поставить на карту ради двушки… Да, Мико, у меня были хорошія намренія. Мы могли бы вести счастливую жизнь. Мы основали-бы великолпную колонію и никакой врагъ на свт не посмлъ-бы оскорбить насъ. Это былъ чудный сонъ.
Старикъ все еще молчалъ. Какъ случилось, началъ онъ съ очевиднымъ усиліемъ надъ собою, что тотъ, котораго великій отецъ блыхъ оцнилъ во столько долларовъ, показывается теперь въ его вигвамахъ?
— Помните-ли вы то утро, Мико, когда я сказалъ вамъ, что Лафиттъ будетъ защищать васъ и что вамъ нечего бояться? Мико, еслибы вы тогда послушали моего голоса, все могло-бы быть лучше. Уже и тогда созрлъ планъ, который могъ примирить меня со свтомъ. Но теперь уже ничего не поможетъ.
И начальникъ соленыхъ водъ другъ блыхъ? спросилъ индецъ.
— На сколько можно быть другомъ, отвчалъ горько усмхаясь разбойникъ, если окажешь такую большую услугу, что за нее нельзя заплатить деньгами. Они благосклонно разршили мн пользоваться ихъ пушками и цлыхъ семь часовъ подвергаться опасности быть убитымъ. За это, я получилъ нчто въ род прощенія и милостивое приказаніе убираться какъ можно скоре.
Роль, которую игралъ морской разбойникъ, слишкомъ извстна, чтобы вдаваться въ объясненія. Мене должно быть извстно то, что образъ мыслей этого страннаго авантюриста дйствительно походилъ на тотъ, который онъ здсь высказываетъ.
— И начальникъ соленыхъ водъ пошолъ къ блымъ, чтобы вмст съ ними поднять томагоукъ на сыновъ отца Канады? спросилъ удивленный индецъ.
— Я только что вернулся изъ этого дла. Блые одержали блистательную побду.
— И онъ дрался въ большой битв блыхъ? спросилъ почти испуганно индецъ.
— Да, отвчалъ морской разбойникъ все съ той-же горько насмшливой улыбкой, и за это-то онъ получилъ позволеніе или лучше сказать добрый совтъ какъ можно скоре избавить страну отъ своего присутствія.
Индецъ до сихъ поръ усиленно подавлявшій свои чувства, не былъ наконецъ въ состояніи превозмочь внутренней бури. Грудь его поднялась, глаза засверкали, точно впились въ врага на сраженіи, онъ громко простоналъ и безъ чувствъ упалъ на полъ.
— Мико! вскричалъ морской разбойникъ, поднимая его. Мико, что это значитъ?
Старикъ осмотрлся мутнымъ взглядомъ. Духи моихъ Оконіевъ! Духъ моей дочери! Я хотлъ принести вамъ очистительную жертву, воръ обманулъ васъ и меня. Нтъ! вскричалъ онъ съ горестію, блые обманули меня.
— Начальникъ! сказалъ хозяинъ, указывая на накрытый столъ, шьте и пейте и выкиньте изъ головы все другое. Пейте! чмъ больше, тмъ лучше, все поставится на счетъ правительства.
Индецъ взялъ предложенный стаканъ, опорожнилъ его и подалъ знакъ налить еще, выпилъ и этотъ, потомъ третій, четвертый, пятый, шестой и наконецъ упалъ безъ памяти на полъ.
— Все таки это индйская скотина, сказалъ Бенито.
— Ты хочешь сказать король, возразилъ сурово морской разбойникъ. Король, въ жилахъ котораго течетъ самая благородная кровь. Еслибы ты испыталъ тысячную долю страданій, которыя перенесъ онъ, то уже давно сидлъ-бы въ сумасшедшемъ дом или вислъ на вислиц. Онъ взглянулъ на дикаря съ скрещенными руками: унеси его отсюда, самое горькое еще ждетъ его впереди.
— Но что это? Девять салютовъ съ парохода. Девятикратное ура. Пріхалъ генералъ аншефъ. Покойной ночи, Мико, завтра ты еще и не то услышишь.

ГЛАВА XLI.

Не ходя въ судъ, мы вс гршны.
Шекспиръ.

Барабанный бой возвстилъ на слдующее утро сборъ, когда индйцевъ провели сквозь густые ряды милиціонеровъ къ гостинниц, которую главнокомандующій избралъ своей временной квартирой. Въ корридор, ведущемъ въ валу, въ которой уже принято было столько ршеній, стоялъ многочисленный корпусъ офицеровъ въ богатыхъ новыхъ мундирахъ. Вс они дружески раскланялись съ только что вышедшими изъ валы британскими офицерами. ‘Индйцевъ! раздался голосъ.’ ‘Пусть введутъ индйцевъ!’ Они вошли.
Тогда поднялся съ кресла высокій, худощавый, но сильно-атлетически сложенный старикъ. Лвая рука его была на перевязк. Черты его были рзки, выпуклы и выражали твердое, непоколебимое спокойствіе. Голубые, нсколько впалые глаза изобличали огонь, котораго не смогли потушить ни лта, ни тлесныя страданія. Походка его была медленна, но исполнена достоинства. На немъ былъ генеральскій мундиръ первой степени въ Штатахъ. Сабля и шляпа лежали на послднемъ стол. Его проницательный взглядъ, казалось, насквозь пронизывалъ вошедшихъ индйцевъ.— Посл краткой паузы, онъ опять опустился на кресло и знакомъ пригласилъ индйцевъ занять мста.
— Токеа! сказалъ майоръ Коплендъ. Вы стоите передъ главнокомандующимъ генераломъ, великимъ воиномъ, который во многихъ битвахъ побивалъ сыновъ великаго отца Канады, передъ уполномоченнымъ великаго отца краснокожихъ.
Индйцы, посл этого нсколько напыщеннаго, но здсь совершенно умстнаго вступленія, съ смущеніемъ взглянули на генерала и склонивъ головы, протянули впередъ ладони.
— Токеа, послдній Мико Оконіевъ, пришолъ съ своимъ сыномъ Эль-Соль, могущественнымъ начальникомъ Куманчей и простираетъ руки въ знакъ мира и дружбы.
— Токеа, Мико Оконіевъ! Повторилъ генералъ, покачивая головою. Мы многое, слишкомъ многое слышали объ этомъ Токеа. А кто этотъ молодой человкъ?
— Эль-Соль, молодой начальникъ Куманчей. Генералъ взглянулъ на молодого человка съ нсколько меньшей подозрительностью.
— Скажите начальнику, что ему рады въ вигвам его блыхъ братьевъ. Когда Мико перевелъ эти слова, молодой куманча приложилъ правую руку къ груди и склонилъ голову.
Оба начальника выказали много спокойствія и даже уваженія въ своихъ манерахъ. Они ни разу не поморщились и почтительно устремивъ глаза на генерала, ждали дальнйшихъ послдствій свиданія. Генералъ, въ свою очередь, повидимому ршился дать индйцамъ полную возможность высказаться сентенціями.
— Да, Токеа, началъ онъ посл небольшой паузы, втеченіе которой далъ время индйцамъ собраться съ духомъ. Мы о васъ слышали, но хотимъ похоронить прошедшее въ рк забвенія.
— Мико остался-бы далеко, отъ блыхъ, сказалъ индецъ. Онъ знаетъ, что онъ бльмо у нихъ на глазахъ. Они задержали его на тропинк, по которой онъ шолъ, чтобы исполнить заповдь великаго Духа.— Онъ указалъ на гробъ, который и сюда принесъ съ собою.
Генералъ опять покачалъ головою.— Для этого Токеа нечего было заходить такъ близко къ Алабам, Оконія и священное поле далеко оттуда.
Старый начальникъ съ удивленіемъ взглянулъ на генерала.
— Токеа! Токеа! На этотъ разъ пусть все забудется. Но какъ ни хитры ваши пріемы, мы видимъ ихъ насквозь.
— Токеа видлъ по дорог слды Мокасиновъ, онъ зналъ, что его враги будутъ шептать въ уши великому отцу, онъ долженъ былъ еще поговорить съ своимъ народомъ. Еслибы мой отецъ слышалъ талькъ Токеа, то онъ не морщилъ-бы своего лба. Мико пойдетъ теперь туда, гд его уже не увидятъ блые. Топоры блыхъ людей длаютъ сильный шумъ въ ушахъ Токеа.
— А знаетъ-ли объ этомъ великій отецъ? спросилъ генералъ.
— Люди Оконія семь лтъ прожили на охотничьихъ грунтахъ Мексики. Они хотятъ опять назадъ, туда, куда не могутъ послдовать за ними плуги и топоры блыхъ.
— И старый Токеа оставилъ хорошую землю своихъ отцовъ и пошолъ въ худую, гд раковины и кора будутъ рзать ему ноги?
— Когда красному воину попадется красивая жена, которая не захочетъ варитъ ему обда и шить охотничьихъ рубашекъ, онъ посылаетъ ее назадъ къ отцу и беретъ безобразную, которая длаетъ все что нужно, Токеа жилъ на земл своихъ отцовъ и между блыми съ своимъ народомъ. Когда ихъ лошади или скотъ переходили границу, онъ не смлъ ловить ихъ, потому что когда онъ это длалъ, его бросали въ темный вигвамъ или стрляли въ него изъ огненныхъ орудій, но когда скотъ красныхъ воиновъ переходилъ границы блыхъ, они брали его, а если красные воины сердились, то отнимали сверхъ того и ихъ жизнь. Токеа не могъ дольше оставаться между такими людьми.
— А разв между красными воинами не бываетъ злыхъ братьевъ?
— Красные воины наказываютъ своихъ злыхъ дтей, угрюмо продолжалъ индецъ, и изгоняютъ ихъ въ пустыню, а блые длятъ украденное у красныхъ воиновъ. До великаго отца далеко и онъ не слышитъ зова своихъ красныхъ дтей, а языкъ его пословъ очень лживъ. Поэтому Токеа хочетъ идти туда, гд больше не увидитъ блыхъ.
— Это значитъ къ куманчамъ и съ ними спаять цпь, которую его безпокойный духъ разорвалъ съ его братьями и съ нами? продолжалъ генералъ.— Конечно красные воины въ нкоторомъ отношеніи пострадали отъ насъ, но во всякомъ случа, они перенесли отъ насъ не боле чмъ мы отъ нихъ. Впрочемъ мы не будемъ здсь пускаться въ разъясненія. Только Токеа долженъ замтить, что мы сильнйшіе и земля принадлежитъ намъ. Мы могли-бы взять у Токеа его землю, потому что она досталась намъ по праву войны, но мы купили ее у него и поступили съ нимъ какъ съ братомъ.
— Великій духъ, продолжалъ Токеа, создалъ большихъ пауковъ въ той стран, гд жилъ Мико и каждый изъ нихъ могъ-бы умертвить маленькую птицу. Эти пауки сказали птицамъ: ‘Слушайте, мы оставимъ васъ въ поко, однхъ, и не будемъ обижать васъ, но и вы также не должны раззорять нашихъ стей. Бдныя птички сидли нкоторое время въ своихъ гнздахъ, но когда голодъ принудилъ ихъ жевать пищи, они вылетли и нашли вс лса опутанные стями пауковъ. Птички запутались въ нихъ и были отравлены ядовитыми пауками, изъ нихъ высасывали крови и морили медленной смертью. Красные воины — бдныя птички, а блые — пауки. Племена ихъ были многочисленны, но исчезли съ лица земли. Многіе умерли отъ длинныхъ ножей блыхъ, но еще большее число умерло отъ ихъ хитрости и огненной воды. Токеа уйдетъ далеко отъ нихъ.
— Можете сдлать какъ найдете лучшимъ. Мы не будемъ ставить вамъ препятствій на пути.
— Великій духъ провелъ безконечную рку, отъ того мста гд падаетъ снгъ, до того, гд горячо свтитъ солнце. Онъ съ избыткомъ надлилъ землею красныхъ и блыхъ людей, но блые, продолжалъ индецъ жалобно, никогда не бываютъ довольны, захватываютъ все дальше и протягиваютъ руку за тмъ, что принадлежитъ краснымъ воинамъ, каждое солнце они отнимаютъ часть ихъ земли.
— Блые купили землю красныхъ воиновъ и потому она ихъ законная собственность, отвчалъ генералъ.
— Они напоили красныхъ воиновъ огненной водою и обманули ихъ, возразилъ упорный индецъ.
— Токеа, началъ генералъ съ тмъ спокойствіемъ, которое всего скоре смущаетъ индйца именно потому, что онъ самъ обладаетъ имъ въ нкоторой степени. Великій духъ создалъ землю для блыхъ и красныхъ людей съ тмъ, чтобы они ее обработывали и жили ея плодами, онъ создалъ ее не охотничьимъ полемъ, для того чтобы нсколько сотенъ красныхъ воиновъ лниво жило на томъ пространств, гд могутъ быть счастливы милліоны трудолюбивыхъ. Еслибы вы захотли обработывать т земли, которыя теперь еще равняются иному королевству стараго свта, въ которомъ могли-бы процвтать милліоны людей, еслибы вы занялись этими землями, то были-бы богаче и счастливе милліона гражданъ Соединенныхъ Штатовъ. Но такъ какъ ваши начальники длятъ между собою годовую плату, которую получаютъ отъ насъ за землю, а своему народу бросаютъ какую нибудь пару долларовъ на пропитіе, а потомъ оставляютъ ихъ бдствовать, такъ какъ, вмсто того чтобы заняться ими и помогать нашимъ человколюбимымъ усиліямъ пріохотить ихъ къ земледлію, они только доводятъ ихъ до униженія, заставляютъ выпрашивать кусокъ хлба у дверей нашихъ гражданъ и валяться въ грязи нашихъ улицъ, то нечего и укорять этихъ гражданъ, если имъ въ тягость подобное общество. Я знаю васъ, начальники, какіе вы кровопійцы обоихъ.
— Токеа ногами отталкивалъ доллары, возразилъ индецъ.
— Знаю я и васъ, Токеа, и имю точнйшія извстія. Но спрошу я васъ, что длаютъ ваши, когда имъ попадетъ въ руки красный шпіонъ племени, съ которымъ вы живете въ мир, а онъ между тмъ спшитъ шептать въ уши шести націямъ, чтобъ он подняли томагоукъ и напали на васъ, какъ пантера на другое животное?
Индецъ въ смущеніи молчалъ.
— Вы снимаете его скальпъ. Неправда-ли? А когда Токеа, съ сердцемъ исполненнымъ мести и ярости пошолъ къ Шаунезамъ, тогда его земля была продана его собственнымъ народомъ, которому надоло постоянно потакать его вчнымъ смутамъ и который хотлъ отдлаться отъ своего неугомоннаго начальника. Мы могли-бы сдлать вамъ процессъ, какъ шпіону и возмутителю, и ваши-же люди сдлались бы вашими палачами. Мы этого не длали. Мы отняли у васъ возможность быть впередъ опаснымъ и отпустили васъ. Если вы отталкиваете деньги, которыя вамъ платятъ за землю, это ужъ ваша вина, за то что вы сдлали тогда, вы заслуживали-бы смерти. Судьба красныхъ воиновъ, продолжалъ съ достоинствомъ генералъ, тяжела во многихъ отношеніяхъ, но есть возможность измнить ее, варварство всегда должно уступать въ борьб съ просвщеніемъ, какъ ночь уступаетъ дню, но у васъ въ рукахъ средства присоединиться къ этому просвщенію и вступить въ нашу гражданскую жизнь. Если-же вы этого не хотите и предпочитаете остаться дикими легитоматами, вмсто того, чтобы быть уважаемыми гражданами, то и не жалуйтесь на судьбу, что она отбрасываетъ васъ, какъ ненужныя игрушки, посл того какъ вы прошли свой темный путь.
Истина убдительной и возвышенной рчи генерала вдругъ заставила умолкнуть индйца.
— Токеа! началъ опять генералъ, посл довольно долгой паузы, я уже сказалъ, что мы ничего не имемъ противъ вашего желанія уйти, и я отдамъ необходимыя приказанія по своей военной дивизіи, чтобы наши офицеры пропустили васъ безпрепятственно. Но прежде, вы должны дать намъ объясненіе еще по одному пункту. Хотя ваши различныя племена и считаются у насъ въ нкоторомъ смысл отдльными народами, въ внутреннія распоряженія которыхъ мы не мшаемся и даже позволяемъ имъ вести между собою войны: но наше милостивое соизволеніе не можетъ заходить такъ далеко, чтобы давать вамъ право нападать на нашихъ мирныхъ гражданъ и присвоивать себ нашихъ дтей, жестоко умертвивши напередъ ихъ родителей.
Старикъ началъ прислушиваться.
— Токеа привезъ сюда дочь благо отца и блой матери. Онъ держалъ ее какъ свое дитя. Какъ досталась ему та молодая двица, которую онъ называетъ Блой Розой?
Индецъ встрепенулся. Онъ взглядывалъ то на генерала, то на сквайра Копленда. Губы его дрожали и, пошептавшись съ Эль-Соль, онъ отвчалъ:
— Блая Роза дочь Мико. Онъ давалъ ей много бобровыхъ и медвжьихъ шкуръ. Она сдлалась его дочерью вскор посл того, какъ увидала свтъ.
— Но какъ она попала въ ваши руки? спросилъ еще разъ генералъ.
— Токеа отнялъ ее у красныхъ воиновъ шести деревень, которые живутъ на безконечной рк. Еслибы не его рука, то мозгъ ея уже нсколько солнцевъ сушился-бы на дерев, о которое хотлъ раздробить ея голову красный воинъ.
— Это также не отвтъ, возразилъ генералъ, какъ попала эта двица въ ваши руки?
— Великій отецъ, продолжалъ уклончиво индецъ, выигралъ большую битву, въ которой пало много его враговъ. Разв добыча и плнники принадлежатъ не ему?
— Я посл буду отвчать вамъ на этотъ вопросъ, сказалъ генералъ. Молодая двица дочь блыхъ родителей — нечего толковать о красныхъ воинахъ, Токеа! Я требую, чтобы вы сказали мн чистую истину!
Взглядъ начальника встртился съ пронизывающимъ взглядомъ генерала и дикарь не въ состояніи былъ выдержать.
— Великій отецъ справедливъ, началъ онъ, онъ не отниметъ у Токеа цвтка, который онъ холилъ впродолженіи многихъ солнцевъ и который составляетъ его единственную радость,— послднія слова онъ произнесъ тихо и глухимъ голосомъ.
— Справедливость будетъ вамъ оказана, но сперва вы должны доказать свои права.
— Токеа владлъ Блой Розой четырнадцать солнцевъ, отвчалъ индецъ съ нсколько большей доврчивостью, онъ спасъ ее отъ красныхъ воиновъ, которые хотли раздробить ей черепъ.
— Дальше, сказалъ генералъ.
— Токеа будетъ говорить я его великій отецъ его выслушаетъ. Четырнадцать солнцевъ и зимъ протекло съ тхъ лоръ, какъ Мико Оконіевъ поднималъ томагаукъ противъ жителей шести деревень. Сердце его было съ нами, но народъ его поднялъ воинственный крикъ и онъ пошолъ противъ шести націй. На десятую ночь посл поднятія томагоука, Мико лежалъ по близости верхней деревни своихъ враговъ, ожидая чтобы они заснули, вдругъ его уши услыхали воинскій крикъ своихъ, вышедшихъ на осмотръ. Онъ бросился къ своимъ, но прежде чмъ онъ подосплъ, они обратили враговъ уже въ бгство и онъ пришолъ только затмъ, чтобы увидть, какъ они снимали скальпы съ плнниковъ. Между ними было четверо блыхъ мужчинъ и три женщины. Одна изъ этихъ женщинъ была очень молода и нжна и держала на рукахъ Блую Розу, держала крпко даже и тогда, когда размозжили ей голову. Мико пришолъ слишкомъ поздно чтобы спасти нжную женщину, но онъ слышалъ плачь ребенка, въ то время какъ отецъ Ми-ли-мача хотлъ ударить его объ дерево, вырвалъ его изъ его рукъ и отнесъ къ блому посреднику — при этихъ словахъ, онъ взглянулъ на сквайра Копленда и далъ много шкуръ за молоко, которымъ кормила его жена Блую Розу. У Мико сберегается еще все, что было на Роз, когда онъ избавилъ ее отъ смерти.
При этихъ словахъ, генералъ пристально взглянулъ на индйца, который заикнулся и замолчалъ.
— Токеа долженъ показать все, что у него есть отъ его пріемной дочери, это важно и необходимо, чтобы открыть истину.
Старикъ тотчасъ сдлалъ знакъ одному изъ Оконіевъ, который въ мигъ выбжалъ изъ залы.
Во время наступившей паузы къ генералу подошолъ какой-то человкъ и подалъ ему бумагу, которую тотъ внимательно прочолъ и положилъ на сосдній столикъ.
Оконій воротился съ узелкомъ и генералъ передалъ его незнакомцу и сквайру Копленду.
— Вотъ цпочка, воскликнулъ Коплендъ, изящная цпочка извстной мексиканской работы, и медальонъ еще на ней съ буквами И. Е. Р.
— Тотъ самый, ваше превосходительство, описаніе котораго вы найдете въ объявленіи, имя и фамилію ребенка. Одежда не могла быть описана такъ врно, потому что отецъ не присутствовалъ при ужасномъ событіи, а вс слуги погибли.
Одежда ребенка порядочно устарла. Брюссельское кружево на рубашечк пожелтло, шубка вся вытерлась, да и все остальное залежалось и сгнило.
— Хотя индецъ и завладлъ ребенкомъ при такихъ обстоятельствахъ, которыя, какъ он ни ужасны, но по нашимъ законамъ длаютъ его права нкоторымъ образомъ основательными, разумется до тхъ поръ, пока отецъ не докажетъ своихъ притязаній, но судя по предъявленнымъ доказательствамъ, нельзя дале сомнваться, кто двица, прозванная Блою Розою, одно и тоже лицо съ ребенкомъ упомянутымъ въ этой бумаг и должна быть возвращена отцу, какъ скоро онъ заявитъ свои требованія и удовлетворитъ индйца за его попеченіе и издержки.
— Безъ сомннія, ваше превосходительство, отвчалъ незнакомецъ, и высокоблагородный родитель молодой двицы, у котораго я имю честь быть повреннымъ по дламъ въ Веракруц, десятирицею вознаградитъ за все, лишь-бы возвратили ему такъ долго оплакиваемое, единственное дитя. Я уже тринадцать лтъ уполномоченъ въ этомъ дл. Онъ показалъ вторую бумагу.
Участіе присутствующихъ къ судьб интереснаго ребенка начало выражаться вслухъ.— Мнніе присутствующихъ офицеровъ, между которыми были свдущіе юристы, было не возвращать двушки дикарю, но оставить ее подъ опекою майора Копленда или полковника Паркера, пока будутъ обсуживаться требованія индйца касательно вознагражденія за издержки.
Дикари все время находились въ напряжонномъ состояніи, которое усиливалось съ каждой минутой и составляло контрастъ съ ихъ обычной апатіей. Они повидимому распознали что дло идетъ о Роз, но такъ какъ разговоръ присутствующихъ былъ имъ очень мало понятенъ, то недоумніе ихъ выразилось лихорадочной тревогой, въ особенности у старика.
— Токеа, сказалъ генералъ, вы боле не нужны — ваша пріемная дочь пока останется здсь. Однако, вы вольны предъявить въ нашемъ суд свои права на нее, въ особенности-же на вознагражденіе за издержки по воспитанію. До тхъ поръ, она останется подъ опекой, которая тотчасъ-же и будетъ назначена.
Индецъ, ничего не понявшій въ рчи генерала, протянулъ руку къ узелку.
— Какъ сказано, это останется здсь, сказалъ еще разъ генералъ. Вы видите здсь много свдущихъ юристовъ, которые вс того мннія, что дочь слдуетъ возвратить отцу.
— Блые люди справедливы, вскричалъ индецъ, языкъ великаго отца говоритъ, какъ языкъ великаго воина.
— Впрочемъ, вы вольны предъявлять свои права и пока вы останетесь здсь, о васъ будутъ заботиться.
Онъ подалъ знакъ индйцамъ и они удалились, выразивши уваженіе къ нему по своему обыкновенію.
— Я, кажется, выполнилъ вашу волю? спросилъ генералъ нашего сквайра.
— Да благословитъ васъ Богъ за это! отвчалъ сквайръ.
— Ваше одобреніе мн очень дорого, сказалъ генералъ, снова опускаясь въ кресло, чтобы подписать нкоторыя депеши поданныя ему адъютантомъ. Ну, нтъ-ли еще чего? опросилъ онъ улыбаясь.
— Вы знаете, что граждане собрались выразить вамъ свое уваженіе и ожидаютъ только васъ, чтобы начать маневры. Затмъ послдуетъ общественный обдъ и балъ.
— Прошу васъ, увольте меня, сказалъ генералъ. Я думалъ, что ужъ съ насъ довольно маневровъ.
— На этотъ разъ мы не можемъ пощадить васъ, сказалъ сквайръ и пристально посмотрлъ на него.
Генералъ указалъ на свою раздробленную руку. Поврьте, что когда въ кости сидитъ два лота свинца, то право не думаешь ни о маневрахъ, ни о балахъ.
— Граждане едва-ли поврятъ, что вы отказываетесь по причин этой раны. Они припишутъ отказъ другому.
Генералъ съ удивленіемъ взглянулъ на своего собесдника.
— Длайте какъ хотите, продолжалъ тотъ тихо. Одно только скажу вамъ. Народъ есть самый щепетильнйшій изъ королей относительно своего этикета. Вы длали великія вещи, но самое великое, что пріобрло вамъ боле уваженія чмъ вс ваши побды, это смиреніе, съ которымъ вы склонили голову и какъ мужчина выдержали наказаніе.
— Ну вотъ, смотрите-же! сказалъ смясь генералъ. Креолы, до которыхъ мн нтъ никакого дда, давали мн балы и увнчали меня, а наши, за которыхъ я проливалъ кровь и сдлался калкой, въ благодарность заставляютъ меня платить дв тысячи долларовъ и не будь у меня этихъ денегъ, я можетъ быть сидлъ-бы въ тюрьм. Даже и эту пеню хотли внести креолы.
— Вы хорошо сдлали, что недопустили ихъ заплатить, шепнулъ ему сквайръ. Впрочемъ, генералъ, не сердитесь на меня, но въ васъ былъ таки излишекъ усердія и пылкости, нкоторое охлажденіе было полезно. А такъ какъ теперь все благополучно кончилось, будьте нашимъ вполн. Хотите остаться и принять отъ насъ выраженіе уваженія — на которое, какъ вамъ извстно, мы также не очень щедры, да или нтъ?
— Хочу, отвчалъ генералъ, пожимая руку сквайру, хотя у васъ здсь настоящее гнздо Тори и, если я не ошибаюсь, обдъ будетъ именно въ той самой зал, гд меня проклинали какъ тирана.
— Всему свое время! отвчалъ сквайръ. Теперь, признаюсь вамъ, я очень радъ что вы остались и выдержали испытаніе. Узжайте вы, и тже самые Тори насмялись-бы вдоволь надъ вами. Нтъ, генералъ, нужно умть встрчаться съ своими врагами.
Оба пожали другъ другу руки и сквайръ ушолъ. Да! оказалъ онъ, вернувшись еще разъ, маневры начинаются вдь еще не сейчасъ? я приглашонъ къ своей пріемной дочери, которая желаетъ сдлать визитъ своему дикому пріемному отцу. Онъ, говоритъ, сейчасъ-же отправляется, да тмъ и лучше! Съ этими словами, онъ отправился къ своей пріемной дочери, которая пріхала съ семействомъ полковника украсить маневры и остальныя празднества своимъ присутствіемъ.

ГЛАВА XLI.

Дана Валерія пришла навстить васъ.
Шекспиръ.

— Ну, мое милое дитя, вотъ я и къ твоимъ услугамъ. Теперь у тебя есть отецъ и благодареніе Богу! Хорошо-бы было сказать тоже и о матери. Однако дикарь ни мало не виноватъ въ ея смерти и хотя дикій — то что ты хочешь сдлать, длаетъ теб честь. Но гд-же нашъ мичманъ? А, вотъ онъ! хочешь идти съ нами, дружище, прощаться съ старымъ знакомымъ?
— А умный должно быть отецъ у тебя, продолжалъ сквайръ, обращаясь къ Роз, я вижу это изъ того, что онъ положилъ милліонъ долларовъ въ нашъ банкъ. Вотъ, такъ-то вы вс мало по малу перейдете къ намъ, сказалъ онъ, обращаясь къ мичману. До сихъ поръ вамъ довряли больше, теперь-же у васъ заколодило и вы преисправно кладете къ намъ свои деньги.— Видишь-ли Роза, дитя мое, газетная cтатья, которая такъ всполошила твое сердечко, отправилась съ Мадіедо въ Вера-круцъ къ твоему отцу и надлала много добра. Конечно журналистъ подбавилъ своего краснорчія вмсто того, чтобы оказать чистую истину, но въ сущности онъ не совсмъ неправъ, хотя шутка эта и пришлась теб не понутру. Все-таки, ты ужасно растрогала меня, дорогое мое дитя, и хотя твой дикарь Мико занимаетъ не совсмъ приличное помщеніе, но есть случаи, въ которыхъ посщеніе такого дома длаетъ боле чести, чмъ сосди въ Drawing Room благо дома, который сожгли у насъ красные кафтаны. А кажется у тебя начинаетъ проходитъ желаніе жить съ дикарями? спросилъ старикъ съ задушевнымъ смхомъ. Врю, дитя мое, что нужда заставитъ жить и съ дикарями, но лучшее всегда лучше, а лучшее-то у насъ. Поврь мн, дитя мое, когда ты проживешь съ нами шесть мсяцевъ, то хоть перенеси тебя ко двору самаго блистательнйшаго изъ королей, ты все-таки пожелаешь опять вернуться къ нашей веселой, счастливой и единственно просвщенной гражданской жизни. Въ первыя недли, теб могло въ насъ кое-что и не понравиться, но мы — какъ настоящій здоровый ростбифъ и хорошій хлбъ, чмъ больше его сть, тмъ вкусне кажется. У васъ, сказалъ онъ обращаясь къ мичману, есть нчто похожее на вашу свободную жизнь. У васъ лорды и джентльмены также свободны какъ мы, но остальные бдняки говорятъ о свобод, какъ слпой о краскахъ. Но у васъ это естественно. Вы, или скоре ваши и наши предки, завоевали землю у Англосаксовъ и старыхъ Британцевъ и владтельныя фамиліи раздлили между собой побжденныхъ, какъ рогатый скотъ, да по сіе время и владютъ ими. Мы-же сдлали свои завоеванія у двухъ сотъ тысячъ Индйцевъ и посредствомъ плуга, первые побжденные исчезли по своей вин, а послднее завоеваніе длаетъ всхъ желающихъ работать независимыми людьми, которые, при случа, смогутъ и должны постоять за свою страну. Когда у меня всего на всего было только пятьдесятъ долларовъ, я былъ также свободенъ, какъ и теперь, когда имю сотни тысячъ. Все это пріобртено совершенно честно, безъ всякихъ ловкихъ штукъ, просто обыкновеннымъ путемъ.
Разговаривая такимъ образомъ, они дошли до заведенія Мадіедо.
Обоихъ начальниковъ они нашли по обыкновенію сидящими на поду и однихъ. Эль-Соль всталъ, когда они вошли и сдлалъ къ нимъ нсколько шаговъ, Розу онъ взялъ за руку и подвелъ къ скамь, съ которой она впрочемъ тотчасъ-же бросилась къ Мико и съ дтской нжностью обняла его. Мико смотрлъ на нее пристально, но холодно.
— Мико, оказалъ сквайръ, ваша прежняя воспитанница, Миссъ Роза, пришла съ вами проститься, такъ какъ вы хотите идти, и поблагодарить васъ за все добро, которое вы ей сдлали. Впрочемъ, вы сами назначите цну въ вознагражденіе за издержки и попеченія.
— Токеа, началъ индецъ, очевидно не много понявшій изъ словъ сквайра, охотно заплатитъ все, что потребуетъ блый начальникъ за пищу и питье блой Розы.
— Вы ошибаетесь, сказалъ сквайръ, плата слдуетъ вамъ. Собственно это дло суда, но требуйте и ручаюсь вамъ, что всякое справедливое требованіе будетъ удовлетворено.
— Блый начальникъ можетъ взять сколько хочетъ, отвчалъ Токеа.
— Говорю вамъ, что не вы, а мы должны платить.
— Простилась-ли моя дочь съ своимъ молочнымъ отцомъ? спросилъ индецъ Розу, встревожившуюся отъ этихъ словъ.— Роз пора уйти изъ вигвама блыхъ, путь Мико далекъ Блые очень опротивли Мико.
— Неужели Мико непремнно уйдетъ? спросила Роза. О, отецъ моей Канонды, останься, блые полюбятъ тебя какъ брата.
Индецъ съ удивленіемъ взглянулъ на нее,— какъ? сказалъ онъ — что хочетъ сказать Роза? Блые, ядовитые блые, полюбятъ Токеа какъ брата? Что сдлалось съ Блой Розой? онъ недоврчиво посмотрлъ на нее и, указывая на шерстяную занавсъ — Блая Роза найдетъ тамъ все, что нужно. Токеа очень опротивли блые, онъ хочетъ идти.
— Мико, начала она нсколько боязливо, потому что теперь ясно было, что индецъ ошибочно истолковалъ ея приходъ,— Роза пришла просить тебя остаться еще нсколько времени у блыхъ, но если теб нужно идти, то она…
— Мико отецъ своего народа, народъ зоветъ его и онъ долженъ идти, Роза его дочь и Роза Оконіевъ, она будетъ Роза куманчіевъ, сквавой великаго начальника.
Двушка покраснла и невольно отступила. Мико, ты дорогой отецъ моей Канонды, который спасъ мн жизнь и воспиталъ меня, благодарю тебя съ дочерней нжностью, но Мико, на твое предложеніе я не могу и не должна согласиться (тутъ двушка задрожала). Я принадлежу больше не теб, я принадлежу своему отцу, своему долго оплакиваемому отцу.
— Роза говоритъ правду, она принадлежитъ своему отцу, продолжалъ все еще неразубдившійся Мико. Ноги моей дочери слабы, но она будетъ сидть въ каноэ пока не дойдетъ до вигвама Павніевъ, а у Павніевъ много коней.
— Клянусь Богомъ! вскричалъ сквайръ, здсь есть ошибка, индецъ думаетъ увести Розу. Дружище! сказалъ онъ юнош, ступай какъ можно скоре къ полковнику Паркеру и приведи съ собой нсколько человкъ. Только передъ штыками они и чувствуютъ нкоторое уваженіе. Роза, милое дитя, замолчи! дикарь смотритъ на меня совсмъ свирпо, шепнулъ онъ Роз.
Дйствительно, въ дикар произошла внезапная, только для проницательнаго взгляда замтная перемна. По видимому и онъ чувствовалъ, что у него отнимутъ Розу. Безпокойство выразилось на его сухомъ, безжизненномъ, мрачномъ лиц.
— Блая Роза, началъ онъ, бросивъ на нее испытующій взглядъ, добрая дочь, она будетъ приготовлять мясо для отца.
— Охотно сдлала бы я это для отца моей Канонды, отвчала она робко, но еще важнйшій долгъ призываетъ меня къ дорогому родителю. Отецъ моей Канонды, Роза пришла проститься съ тобою.
Индецъ встрепенулся.
— Я не могу идти съ тобою, но мой отецъ сторицею вознаградитъ тебя за то, что ты сдлалъ для его дочери.
— Что хочетъ сказать моя дочь? спросилъ дикарь, все еще не разобравшій дла.
— Мико, сказала двушка, отецъ, который далъ мн жизнь, опять нашолся. Роза должна спшить къ нему, потому что онъ ищетъ и оплакиваетъ ее уже четырнадцать лтъ.
— Токеа далъ жизнь Роз, онъ отнялъ ее изъ рукъ отца Ми-ли-мача, онъ давалъ шкуры за молоко, которымъ кормили Розу.
— Но у Розы есть другой отецъ, который ей ближе, потому что его далъ ей Великій Духъ и онъ далъ жизнь Роз, къ нему-то она и должна идти. Я должна оставить тебя, Мико, сказала она уже съ большей ршимостью.
Индецъ бросилъ на двушку взглядъ, въ которомъ закипли вс страсти ада. Повязка наконецъ упала съ его глазъ, но даже въ эту минуту не покинулъ онъ своей страшной холодности. Внутренняя буря выражалась лишь въ измненіяхъ его физіономіи.
— Мико, сказалъ сквайръ, не безъ боязни слдившій за этими симптомами готовой разразиться бури. Мико, вы слышали, что вамъ сказалъ великій воинъ?
Индецъ не удостоилъ его ни одного взгляда, все его тло лихорадочно затряслось, рука протянулась за боевыхъ ножомъ и онъ взглянулъ на Розу такъ, что сквайръ невольно очутился подл нея. Къ удивленію майора, къ двушк возвратилась вся ея ршимость и въ ней обнаружилось даже нкоторое величіе.
— Мико, сказала она, раскрывая объятія и готовясь броситься къ нему, я должна тебя покинуть!
— Что сказала моя дочь? твердилъ Токеа, какъ-бы не довряя своимъ ушамъ. Токеа не ея отецъ? Она не хочетъ — и тутъ его голосъ принялъ такой неестественно свистящій тонъ, что трактирщикъ и его жена съ крикомъ подбжали къ двери — она не хочетъ слдовать за Мико?
— Она не можетъ,— отвчала Роза съ необыкновенной ршимостью.
— Остановись, Токеа! остановись, если теб дорога жизнь! вскричалъ сквайръ, и посмотри мн въ лицо. Въ тебя опять вселился дьяволъ.
— Моя дочь говоритъ, продолжалъ Индецъ, не удостаивая сквайра отвта, что она нашла другого отца?
— И она хочетъ остаться у блыхъ?
— Роза должна.
— И Роза, продолжалъ онъ съ той-же наружной — холодностью, хочетъ оставить Мико? Пустить его одного въ далекій путь?
Говоря это съ тмъ-же притворнымъ спокойствіемъ, онъ снялъ съ плечь ремни за которые привязанъ былъ гробъ, въ одинъ прыжокъ очутился подл Розы и, схвативъ ее на руки, бросился къ двери въ сосднюю комнату, такъ что стекла въ этой двери разлетлись на тысячу кусковъ.
— Такъ блая змя думаетъ, что Мико дуракъ! кричалъ онъ съ гнвно сверкающими глазами, держа двушку лвой рукою, а правой хватаясь за ножъ.
— Мико! вскричалъ молодой начальникъ, сидвшій все время молча и безучастно, но теперь вскочилъ, пораженный необычайнымъ выраженіемъ ярости и подбжалъ къ старику.
— Такъ блая змя думаетъ, кричалъ разъяренный дикарь, насмшливо-свистящимъ голосомъ, съ пною у рта,— Такъ блая змя думаетъ, что Мико кормилъ ее, платилъ за нее шкурами, лелялъ какъ цвтокъ для блыхъ, ядовитыхъ блыхъ, на которыхъ онъ плюетъ? онъ съ отвращеніемъ плюнулъ.
— Именемъ всемогущаго Бога, остановитесь! Вы вс умрете, если сдлаете этому ребенку какой нибудь вредъ! вскричалъ сквайръ, схватившій стулъ и силой прокладывая себ дорогу, хотя Куманчій и Оконій отталкивали его.
— Такъ для этого-то блая змя хотла идти къ блымъ. Знаетъ-ли мой сынъ, что Блая Роза измнила своему отцу, продала его блымъ? крикнулъ онъ Куманчію. Хочетъ-ли блая змя слдовать за своимъ отцомъ?
— Не могу! отвчала она, голосъ моего благо отца зоветъ меня.
Смертельная ненависть выразилась на минуту на лиц дикаря, пока онъ держалъ на рукахъ почти безчувственную двушку.
— Токеа оставитъ Блую Розу блымъ, сказалъ онъ съ язвительнымъ смхомъ, занося ножъ надъ ея грудью.
— Боже, онъ убьетъ ее! вскрикнулъ майоръ, какъ безумный пробившись къ дикимъ, но молодой Мексиканецъ предупредилъ его въ эту ршительную минуту. Въ одинъ прыжокъ, очутившись между ножомъ дикаря и его жертвой, онъ вырвалъ Розу изъ его рукъ и такъ толкнулъ Токеа въ дверь, что она разлетлась.
— Токеа въ самомъ дл дикая кошка! вскричалъ онъ съ отвращеніемъ, онъ забываетъ, что онъ начальникъ своего народа, отецъ, который можетъ навлечь стыдъ на имя красныхъ воиновъ. Эль-Соль стыдится такого отца!
Эти слова, произнесенныя на язык Павніевъ, произвели неописанное дйствіе на дикаря. Онъ выпрямился, но тотчасъ-же упалъ какъ безчувственный. Эль-Соль подбжалъ и поднялъ его.
Между тмъ, пришли ополченцы съ примкнутыми штыками.
— Не отвести-ли индйцевъ въ тюрьму? спросилъ лейтенантъ Паркеръ.
Майоръ все еще стоялъ безмолвно, обнявъ Розу обими руками.
— Лейтенантъ Паркеръ, сказалъ онъ, возьмите пока Розу, Всемогущій самъ защитилъ ее и намъ не подобаетъ искать мести. Но, Токеа, сказалъ онъ, подходя къ дикарю и обими руками прижимая его въ стн. Токеа, по нашимъ законамъ, ты заслужилъ смерть и петля была-бы для тебя легчайшимъ наказаніемъ, но ступай отсюда, только сію-же минуту. Не намъ творить судъ надъ такимъ существомъ какъ ты. Предоставляемъ тебя наказанію твоей совсти!
Роза лежала почти безъ сознанія на рукахъ сквайра. Теперь она осмотрлась и приподнялась. Онъ былъ моимъ отцомъ, моимъ несчастнымъ отцомъ! умоляла она и обвилась руками вкругъ шеи дикаря. ‘Отецъ моей Канонды! Роза никогда не оставила-бы тебя, но ее зоветъ голосъ ея родного отца, простишь-ли ты своей бывшей дочери?’
Индецъ не издалъ ни одного звука. Она съ минуту посмотрла на него глазами полными слезъ, потомъ обратилась къ Эль-Соль, почтительно преклонилась передъ нимъ по ихъ обычаю и удалилась съ своими проводниками.
Молодой начальникъ все еще стоялъ какъ во сн, между тмъ какъ Роза, майоръ и ополченцы уже далеко ушли отъ гостинницы. Вдругъ, онъ явился около нихъ, остановился передъ Розой, схватилъ ея руки, прижалъ ихъ къ своей груди и такъ грустно склонилъ голову, что вс остановились безмолвно.
— Эль-Соль, прошепталъ онъ чуть слышнымъ голосомъ, видлъ Розу и никогда не забудетъ ее.— Потомъ ушолъ не взглянувъ ни на кого боле.
— Право, онъ плакалъ, этотъ благородный дикарь! сказалъ растроганный сквайръ.

ГЛАВА LIII.

Въ индйской земл стоитъ высокій камень.
Много уже столтій, каждому въ тягость.
На его вершин завываетъ буря,
Внизу навивается червь.
Псня наздниковъ.

Спустя часъ, индйцы повидали въ томъ-же самомъ каноэ, въ которомъ прибыли. На десятый день пути, очутились они на высокой равнин, гд сходятся границы Луизіаны и Арканзаса съ западной Мексикой. Передъ ними лежали еще покрытыя снгомъ вершины горъ, за которыми тянулись необозримыя степи.
Солнце только что скрылось за снговыми горами, когда они пристали къ лвому берегу Красной рки. Выйдя изъ каноэ, они пошли къ одному утесу, который высится невдалек отъ берега, въ пустой соляной степи и въ средин котораго находится пещера, довольно похожая на каменный сводъ. Тамъ они расположились на ночлегъ. Этотъ утесъ представляетъ воображаемую пограничную линію, которую Павніи и другія два племени назначили для своихъ охотничьихъ областей. Молодой начальникъ веллъ своимъ развести огонь, потому что старикъ, только что покинувшій жаркій климатъ Луизіаны, дрожалъ отъ холода. Тотчасъ посл скуднаго ужина, старикъ начальникъ съ своими Оконіями растянулся передъ огнемъ и заснулъ. Эль-Соль слушалъ еще легенду, которую разсказывалъ одинъ изъ его Куманчіевъ, какъ вдругъ отдаленный звукъ долетлъ до его слуха. Три, воина тотчасъ вскочили на ноги и наклонили головы по направленію втра, донесшаго звукъ до ихъ ушей.
— Собаки! проворчалъ молодой куманча, они гонятся за врагомъ, который ихъ только ранилъ, когда въ его власти было ихъ уничтожить. И разбудивши спящихъ, онъ бросился къ тому мсту, гд стоялъ каноэ. Онъ подалъ знакъ Мико и троимъ Оконіямъ ссть въ него, между тмъ какъ самъ, съ своими Куманчіями, поползъ по узкому берегу вдоль рки. Проплывъ около миля, каноэ остановился и молодой начальникъ съ товарищами вошолъ въ него, обломавъ напередъ нсколько втвей у прибережныхъ кустарниковъ. Они доплыли до края утеса, гд молодой куманча оставилъ старика и его людей, а самъ съ остальными дикарями поползъ къ степямъ. Группа въ двадцать иди двадцать пять всадниковъ остановилась у подножія утеса. Нкоторые дикари слзли и осматривали мстность, гд останавливались передъ этимъ наши индйцы. Когда они, при лунномъ свт ползая, мрили слды, можно было усумниться, что это люди, а не амфибіи, выползшія ночью изъ водяной глубины. Половина дикихъ все еще сидла на лошадяхъ.
Молодой начальникъ съ напряжоннымъ вниманіемъ слдилъ за всми движеніями своихъ враговъ и, приложивъ ухо къ утесу, стоялъ какъ каменная статуя. Вдругъ, онъ далъ знакъ своимъ товарищамъ и пятеро индйцевъ поползли съ такимъ усердіемъ и осторожностью къ оставшимся въ степи, что самое привычное ухо не было-бы въ состояніи схватить ни малйшаго звука. Только тихая волнистая поверхность отдляла ихъ отъ враговъ. Эль-Соль поднялся, взглянулъ при лунномъ сіяніи на темныя фигуры дикарей, далъ знакъ и черезъ минуту пятеро дикихъ упади на землю. Поднялся страшный вой. Быстрый какъ молнія, мексиканецъ напалъ на испуганныхъ противниковъ, которые отшатнулись съ новымъ воемъ. Только при необыкновенномъ искусств молодого Куманчія и его товарищей возможно было поймать шестерыхъ полу-дикихъ копей. Движенія ихъ было такъ быстры, что уздечки, или скоре путы лошадей, почти перешли изъ рукъ враговъ въ руки побдителей, остальныя животныя въ испуг, становились на дыбы, покружились на мст и понеслись въ далекую, темную степь.
Куманчіи вскочили на отнятыхъ лошадей и быстро поскакали къ берегу. Едва успли они ссть въ каноэ, таща за собою лошадей по рк, какъ пули и стрлы стали свистать у нихъ надъ головами.
— Общаетъ-ли мн сынъ мой быть, добрымъ отцомъ Оконіееъ? Спросилъ старый начальникъ глухимъ голосомъ, между тмъ какъ послднія пули еще пролетали мимо ихъ.
— Отцомъ и братомъ, отвчалъ Куманчій. Но къ чему этотъ вопросъ, отецъ мой? Мой отецъ будетъ еще долго радоваться на своихъ дтей.
— Поклянется-ли Эль-Соль Великимъ Духомъ? повторилъ старикъ настойчиве и хриплымъ голосомъ.
— Поклянется, отвчалъ молодой начальникъ.
— Ну такъ они не посмются надъ тломъ его и его отца, простоналъ онъ, но такова воля Великаго Духа, что Токеа не увидитъ земли Куманчіевъ, онъ осужденъ умереть на земл блыхъ.
Онъ захриплъ, пробормоталъ еще нсколько отрывистыхъ словъ въ уши своихъ Оконіевъ, разразившимся самымъ дикимъ воемъ и упалъ на руки Эль-Соля, даже въ предсмертныхъ судорогахъ все еще прижимая въ груди гробъ, но мало по малу, руки его разжались и онъ бездыханный упалъ въ каноэ. Молодой начальникъ въ нмой скорби бросился на его трупъ. Пуля попала Мико въ шею сзади. Каноэ давно уже присталъ къ противоположному берегу, а Эль-Соль все лежалъ на труп, пока шопотъ его врныхъ товарищей не извстилъ его объ опасности. Тогда, онъ поднялъ на плеча тло, положилъ его на лошадь, вспрыгнулъ самъ и направился съ своими печальными спутниками къ вигваму Павніевъ племени Тобасковъ. На другой день, съ дикими погребальными пснями, похоронили дикарей.

ПОСТСКРИПТУМЪ.

Между многими газетными объявленіями того изъ Штатовъ, гд произошли описанныя событія, мы нашли подъ рубрикою о бракосочетаніяхъ слдующія строки, способныя заинтересовать нашихъ читателей и выписываемъ ихъ цликомъ:
Достопочтенный Исаія Симпкинсъ соединилъ брачными узами, сегодня 13 марта 4816 года, достойнйшую и высопросвщенную миссъ Марію Коплендъ, дочь уважаемаго Джона Копленда изъ того-же графства и жены его Юдии Коплендъ, съ господиномъ Іаковомъ Геджесомъ, прежде служившемъ въ британскомъ королевскомъ флот, а нын находящимся въ Hodges-Seat того-же Штата.

‘Эпоха’, NoNo 5—7, 1864

Силсфильд Чарльз
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Шальные Кэрью, Остенсо Марта, Год: 1927
  2. Приключения Родрика Рэндома, Смоллет Тобайас, Год: 1748
  3. Савелли, Тьерри Жильбер Огюстен, Год: 1875
  4. Мазаниелло, Глазер Адольф, Год: 1889
  5. Коралловые четки, Максвелл Жозеф, Год: 1909
  6. Лондонский пустынник. Часть I, Мак-Доно Феликс, Год: 1819
  7. Красный морской разбойник, Гофман Франц, Год: 1861
  8. Приключения Ружемона, Ружимон Луи Де, Год: 1898
Электронная библиотека