Тит Андроник, Шекспир Вильям, Год: 1593

Драматургия
Время на прочтение: 63 минут(ы)
Скачать в PDF

ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ
ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
Н. КЕТЧЕРА,
ВЫПРАВЛЕННЫЙ И ПОПОЛНЕННЫЙ ПО, НАЙДЕННОМУ Пэнъ Колльеромъ, старому экземпляру IN FOLIO 1632 года.

ЧАСТЬ 9.

БУРЯ.
ВЕНЕЦІЯНСКІЙ КУПЕЦЪ.
ВЪ НОЧЬ НА ИВАНА СНОВИДНЬЕ.
ТИТЪ АНДРОНИКЪ.
ПЕРИКЛЪ.

Изданіе К. Солдатенкова.

ЦНА 2 РУБ. СЕРЕБ.

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФІИ МАРТЫНОВА И КОМП.
1879.

ТИТЪ АНДРОНИКЪ.

ДЙСТВУЮЩІЕ.

Сатурнинъ, сынъ послдняго Римскаго императора, въ послдствіи самъ императоръ,
Бассіанъ, братъ его, влюбленный въ Лавинію.
Титъ Андроникъ, благородный Римлянинъ, начальствующій войсками противъ Готовъ.
Маркъ Андроникъ, трибунъ народный и братъ Тита.
Луцій, Квинтъ, Марцій, Муцій, сыновья Тита Андроника.
Юный Луцій, мальчикъ, сынъ Луція.
Публій, сынъ трибуна Марка.
Эмилій, благородный Римлянинъ.
Аларбъ, Деметрій, Хиронъ, сыновья Таморы.
Ааронъ, мавръ, любовникъ Таморы.
Вождь, Трибунъ, Встникъ и Кловнъ.
Готы и Римляне.
Тамора, царица Готовъ
Лавинія, дочь Тита Андроника.
Кормилица и Черный ребенокъ.

Родственники Тита, Сенаторы, Трибуны, Вожди, Воины и Служители.

Мсто дйствія: Римъ и его окрестности.

ДЙСТВІЕ I.

СЦЕНА I.

Римъ. Передъ Капитоліемъ.

Въ сторон виднъ могильный склепъ Андрониковъ, Трибуны и Сенаторы на верху, какъ бы въ Капитолі. Внизу входятъ съ барабаннымъ боемъ и съ разввающимися знаменами Сатурнинъ съ своими приверженцами съ одной стороны, и Бассіанъ съ своими — съ другой.

САТУР. Благородные патриціи, блюстители моего права, вступитесь оружіемъ за справедливость моего требованія, соотечественники, любезные мои приверженцы, отстойте мн-мое наслдіе мечами вашими. Я перворожденный послдняго носившаго императорскій внецъ Рима, оживите же санъ отца моего во мн, не допустите такъ гнусно опозорить старшинство мое.
БАССІ. Римляне, друзья, приверженцы, сторонники моего права, если когда нибудь Бассіанъ, сынъ Цезаря, былъ привтенъ очамъ царственнаго Рима, займите этотъ входъ въ Капитолій, и не дозволяйте безчестью приблизиться къ императорскому трону, посвященному добродтели, правосудію, добросовстности {Въ прежнихъ изданіяхъ: continence… По Колльеру: conscience.} и благородству. Озарите безпристрастнымъ выборомъ достоинство, стойте за свободный вашъ выборъ, Римляне.

На верхней части сцены показываются Маркъ Андроникъ съ короной вы рук.

МАРКЪ. Принцы, честолюбиво, помощію партій и друзей, добивающіеся господства и императорства, знайте, что народъ Римскій, котораго мы здсь представители, единодушно избралъ въ императоры Андроника, за многочисленныя и великія его услуги Риму Кроткимъ прозваннаго. Человка благородне и воина храбре его, нтъ въ настоящее время въ стнахъ города. Сенатъ вытребовалъ его съ поприща долгихъ войнъ съ варварскими Готами, такъ какъ, вмст съ своими сыновьями — ужасомъ враговъ,— покорилъ онъ наконецъ могучій и пріобыкшій къ оружію народъ этотъ. Десять ужь лтъ прошло съ тхъ поръ, какъ взялся онъ для Рима за это дло, и оружіемъ началъ карать гордыню враговъ нашихъ, пять разъ возвращался онъ въ Римъ съ поля битвы, истекая кровью, съ доблестными сыновьями въ гробахъ, и вотъ, наконецъ, возвращается теперь доблестный нашъ Андроникъ, славный нашъ Титъ, въ Римъ, обремененный добычей славы, блестя новыми подвигами. Именемъ того, кого хотите вы замстить достойно, правомъ Капитолія и Сената, которое вы, по вашимъ завреньямъ, цните и чтите, прошу васъ положить оружіе и удалиться, распустите вашихъ сторонниковъ, и ищите правъ своихъ мирно и смиренно, какъ подобаетъ просителямъ.
САТУР. Какъ прекрасно успокоиваетъ меня Трибунъ своею рчью.
БАССІ. Маркъ Андроникъ, врю и я твоей прямот и честности, я такъ люблю и уважаю тебя и твоихъ, твоего благороднаго брата Тита, его сыновей и ее, владычицу всхъ моихъ помышленій, прекрасную Лавинію, богатйшее украшеніе Рима, что сейчасъ же распускаю добрыхъ друзей моихъ, и повряю мое дло моему счастію и расположенію ко мн народа. (Сторонники ею удаляются.)
САТУР. Друзья, такъ горячо принявшіе мою сторону, благодарю васъ всхъ и всхъ васъ распускаю, (Сторонники Сатурнина уходятъ.) повряю себя, мою личность и мое дло любви и благорасположенію народа. Будь же, Римъ, такъ же справедливъ и благосклоненъ ко мн, какъ я къ теб доврчивъ и почтителенъ!— Отворите жь желзные ворота, и впустите меня.
БАССІ. Впустите, трибуны, и меня, бднаго соискателя. (Сатурнинъ и Бассіанъ входятъ въ Капитолій, и удаляются съ Маркомъ, Сенаторами и другими.)

СЦЕНА 2.

TАМЪ ЖЕ.

Входитъ Военачальникъ и другіе.
ВОЕНА. Дорогу, Римляне! Благородный Андроникъ, образецъ добродтели, лучшій воитель Рима, побдоносный въ битвахъ, возвратился съ честью и славой изъ предловъ, очерченныхъ его мечемъ, покоривъ враговъ Рима.

Трубы и барабаны. Входятъ Марцій и Муцій, за ними два человка несутъ гробъ, покрытый чернымъ, за гробомъ — Луцій и Квинтъ, и потомъ Титъ Андроникъ, за нимъ Тамора съ Аларбомъ, Хирономъ, Деметріемъ и Аарономъ, и другіе плнные Готы, за плнными воины и народъ. Ношатаи опускаютъ гробъ на землю.

ТИТЪ. Привтствую тебя, Римъ, и въ одежд печали {Вслдствіе смерти императора.} побдоносный! Какъ судно, сбывшее кладь свою, возвращается съ драгоцннымъ грузомъ въ тотъ самый заливъ, въ которомъ впервые подняло якорь, такъ точно возвращается и Андроникъ, увнчанный лаврами, и привтствуетъ снова свою родину слезами, слезами истинной радости, что возвратился въ Римъ. Воззри же, великій защитникъ Капитолія {Юпитеръ.}, воззри милостиво на обрядъ намъ предстоящій! Римляне, изъ двадцати пяти доблестныхъ сыновей — половины того числа, которымъ гордился царь Пріамъ, — вотъ все, что у меня осталось, и живыхъ и мертвыхъ! Оставшихся въ живыхъ награди, Римъ, любовью, а усопшихъ — погребеніемъ въ могил предковъ. Здсь только позволили мн Готы вложить мечъ мой въ ножны.— Но, Титъ безжалостный, о своихъ нисколько не заботливый, зачмъ же допускаешь ты, что сыновья твои, досель не погребенные, бродятъ еще по страшному берегу Стикса?— Клади ихъ подл ихъ братьевъ.— (Склепъ отворяютъ.) Привтствуйте жь другъ друга, обычнымъ мертвымъ, молчаніемъ, и спите мирно, убитые на войнахъ за родину! О священное вмстилище моихъ радостей, прекрасное жилище благородства и добродтели, сколько сыновей моихъ приняло ужь ты, и съ тмъ, чтобъ никогда не возвратить ихъ мн!
ЛУЦІЙ. Дай намъ знатнйшаго изъ плнныхъ Готовъ, чтобъ мы могли, изрубивъ, принести его тло ad manes fratrum {Тнямъ, душамъ братьевъ.} въ жертву на костр передъ земной этой темницей костей ихъ, чтобъ успокоились ихъ тни, чтобъ не тревожили насъ на земл своими явленіями {Было поврье, что тни непогребенныхъ являлись друзьямъ и родственникамъ, и требовали погребенія.}.
ТИТЪ. Даю вамъ благороднйшаго изъ оставшихся въ живыхъ, старшаго сына несчастной этой царицы.
ТАМОР. Постойте, Римскіе братья!— Великодушный побдитель, побдоносный Титъ, тронься проливаемыми мной слезами, слезамя матери о сын. Были когда-нибудь дороги теб твои сыновья — о! нодумай, такъ же вдь и мой сынъ дорогъ мн. Недостаточно того, что приведены мы въ Римъ для украшенія твоего тріумфа, твоего возврата, твоими плнниками, для Римскаго ярма твоего — надо еще убить на улицахъ сыновей моихъ за то, что доблестно защищали свое отечество? О! если сражаться за властителя и за государство священный долгъ твоихъ, такой же вдь это долгъ и моихъ. Не пятнай, Андроникъ, могилы своей кровью. Хочешь уподобиться богамъ — уподобься имъ милосердіемъ. Милосердіе врнйшій знакъ величія. Трижды благородный Титъ, пощади моего перворожденнаго.
ТИТЪ. Умрь свою скорбь, царица, и прости мн. Эти живые и мертвые, которыхъ вы, Готы, видите, братья, и живые требуютъ для убитыхъ своихъ братьевъ жертвы. Твой сынъ обреченъ на нее, и умретъ, чтобы успокоить стенающія тни павшихъ.
ЛУЦІЙ. Тащите его! зажигайте проворнй костеръ, и будемъ мы на немъ рубить его мечами нашими, пока не пожретъ его огонь на чисто. (Уходите съ Квинтомъ, Марціемъ, Муціемъ и Аларбомъ.)
ТАМОР. О жестокій, безбожный обычай!
ХИРОН. Бывала ли когда нибудь Скиія и на половину такъ безчеловчна?
ДЕМЕТ. Не сравнивай ты Скиіи съ горделивымъ Римомъ. Аларбъ пошелъ на покой, а мы переживемъ его для того, чтобъ дрожать отъ грозныхъ взглядовъ Тита.— Но, мать, скрпись, и врь, что т же самые боги, которые вооружили царицу Трои возможностью отомстить ракійскому тирану {Гекубу, убившую Полимнестра, убившаго ея сына Полидора.} въ его собственномъ шатр, помогутъ и Тамор — когда Готы останутся Готами, а Тамора ихъ царицей, — вымстить на врагахъ вс кровавыя ей обиды.

Возвращаются Луцій, Квинтъ, Марцій и Муцій съ окровавленными мечами въ рукахъ.

ЛУЦІЙ. Смотри, отецъ и повелитель, обычай Рима совершенъ. Аларбъ изрубленъ, и внутренности его питаютъ жертвенный огонь, дымъ котораго, какъ благовоніе, несется къ облакамъ. Остается только опустить братьевъ нашихъ въ могилу, и попривтствовать ихъ въ Рим громомъ трубъ я барабановъ.
ТИТЪ. Да будетъ такъ, и скажетъ тутъ Андроникъ ихъ душамъ послднее прости. (Трубы, гробя вносятъ въ склепъ.) Покойтесь здсь, сыны мои, въ мир и въ почет, (Стано. вясь на колни) покойтесь здсь, доблестные воители Рима, сномъ безмятежнымъ, въ совершеннйшей безопасности отъ всхъ мірскихъ неудачъ и случайностей! Не подстерегаетъ здсь измна, не раздувается зависть, не разростается проклятая вражда, не бываетъ здсь ни бурь, ни гвалта — царятъ только безмолвіе и сонъ вчный. Покойтесь же здсь въ мир и въ почет сыны мои! (Встаетъ.)

Входитъ Лавинія.

ЛАВИН. Въ мир и въ почет да живетъ доблестный Титъ долго, живи, благородный мой отецъ и повелитель, въ слав! Смотри! у могилы этой приношу я погребенію моихъ братьевъ должную дань слезами, и со слезами радости, что возвратился ты въ Римъ, преклоняю я передъ тобой колни. О! благослови же меня тутъ побдоносной рукой твоей, славнымъ дламъ которой лучшіе граждане Рима рукоплещутъ.
ТИТЪ. Добрый Римъ, любовно сберегъ ты, чтобъ порадовать мое сердце, поддержку моей старости!— Лавинія, живи, переживи отца своего и его славу своей добродтелью!

Входятъ Маркъ Андроникъ, Сатурнинъ, Бассіанъ и другіе.

МАРКЪ. Да здравствуетъ Титъ, братъ мой любезный, доблестный въ глазахъ Рима побдоносецъ!
ТИТЪ. Благодарю, добрый трибунъ, благородный братъ мой Маркъ.
МАРКЪ. Привтствую и васъ, племянники, съ такой успшной войны возвратившіеся, и оставшихся въ живыхъ, и во слав покоящихся! Ваше счастіе, доблестные, за родину мечъ свой обнажившіе, во всемъ одинаково, но торжество, погребальнымъ этимъ обрядомъ доставленное, врне: доводитъ до Солонова счастія {Солонъ говорилъ, что никого нельзя до смерти называть счастливымъ.}, торжествуютъ они на лож чести надъ всми случайностями.— Титъ Андроникъ, народъ Римскій, которому ты всегда былъ врнымъ другомъ, шлетъ теб черезъ меня, его трибуна и повреннаго, этотъ блый, ничмъ не запятнанный палліумъ, назначаетъ тебя въ избираемые на царство, вмст съ достойными сыновьями покойнаго императора. Будь же кандидатомъ {Candidatus — отъ блой одежды избиравшихся.}, наднь его, и помоги дать голову безголовому теперь Риму.
ТИТЪ. Славному его тлу нужна голова получше этой, колеблющейся отъ лтъ и слабости.— Зачмъ надну я эту мантію, чтобъ затруднить только васъ? Сегодня вы изберете меня, а завтра я сложу правленіе, прощусь и съ жизнію, и надлаю вамъ всмъ новыхъ хлопотъ.— Римъ, сорокъ лтъ былъ я твоимъ воителемъ, успшно предводительствовалъ войсками мого отечества, и схоронилъ съ однимъ двадцать сыновей, на поляхъ битвы возмужавшихъ, съ мечемъ въ рукахъ на служб отечеству мужественно павшихъ. Дайте жь мн почетный посохъ для преклонныхъ лтъ моихъ, а не скипетръ для управленія міромъ. Твердо держалъ его въ рукахъ своихъ послдній державшій его.
МАРКЪ. Будешь ты, Титъ, императоромъ.
САТУР. Гордый, честолюбивый трибунъ, какъ можешь ты сказать это?
ТИТЪ. Успокойся, Сатурнинъ —
САТУР. Римляне, будьте справедливы — патриціи, обнажите мечи, и не влагайте ихъ въ ножны, пока не сдлается Сатурнинъ Римскимъ императоромъ.— Андроникъ, скорй отправишься ты въ адъ, чмъ похитишь у меня сердца народа.
ЛУЦІЙ. НадменныйСатурнипъ, перебилъ ты благое, для тебя добрымъ Титомъ задуманное.
ТИТЪ. Успокойся, принцъ. Возвращу я теб сердца народа, отниму ихъ у него самого.
САТУР. Андроникъ, не льстя теб, уважаю я тебя, и буду уважать до смерти. Усилишь ты моихъ сторонниковъ своими — буду благодаренъ теб, а благодарность — почетнйшая для душъ благородныхъ награда.
ТИТЪ. Народъ Рима и вы, народные трибуны, передайте мн ваши голоса, ваше право избранія. Передадите вы ихъ дружески Андронику?
ТРИБ. Въ угоду доброму Андронику, и въ привтъ благополучному его въ Римъ возвращенію, народъ приметъ имъ назначеннаго.
ТИТЪ. Благодарю, трибуны, и вотъ моя просьба: прошу избрать въ императоры старшаго сына покойнаго, принца Сатурнина, добродтели котораго, надюсь, озарятъ Римъ, какъ лучи Титана землю, и вызретъ правосудіе во всемъ государств. Согласны избрать по моему совту — внчайте его съ кликомъ: да здравствуетъ нашъ императоръ!
МАРКЪ. По желанію и согласію всхъ, мы, патриціи и плебеи, длаемъ принца Сатурнина великимъ императоромъ Рима, и восклицаемъ: да здравствуетъ нашъ императоръ Сатурнинъ! (Клики при продолжительномъ звук трубъ.)
САТУР. Титъ Андроникъ, приношу теб, вполн заслуженную тобой благодарность за твое содйствіе ныншнему нашему избранію, и на дл докажу мою признательность за твое ко мн расположеніе, для начала, чтобъ возвеличить твое, Титъ, имя и благородный родъ твой, намренъ я сдлать Лавинію моей императрицей, царственной владычицей Рима, владычицей моего сердца, и обвнчаться съ ней въ священномъ Пантеон. Скажи же, Андроникъ, нравится теб это предложеніе?
ТИТЪ. Весьма, весьма считаю я себя этимъ союзомъ почтеннымъ. И вотъ, передъ глазами всего Рима, посвящаю я Сатурнину, царю и повелителю нашего государства, императору необъятнаго міра, мой мечъ, передаю ему мою тріумфальную колесницу и моихъ плнниковъ — подарки вполн достойные властелина Рима. Прими же ихъ, какъ должную дань, повергаю мои трофеи къ ногамъ твоимъ.
САТУР. Благодарю, благородный Титъ, отецъ моей жизни! Какъ горжусь а тобой и дарами твоими, Римъ не забудетъ, а забуду когда-нибудь я и самомалйшую изъ безчисленныхъ заслугъ твоихъ, забудьте, Римляне, и вы вашу врность мн.
ТИТЪ. (Тамор). Теперь, царица, плнница ты императора, и поступитъ онъ, какъ требуетъ того твой санъ, и съ тобой и съ твоими благородно.
САТУР. (Про себя). Какъ хороша, и той самой красоты, которую выбралъ бы, когда бы выбирать могъ еще. (Громко) Проясни, царица, облачное чело свое. Хотя случайность войны и породила эту перемну счастія — ты въ Рим не для оскорбленій. Обращаться съ тобой будутъ во всякомъ случа, какъ съ царицей. Положись на мое слово, и не отпугивай огорченіемъ всхъ надеждъ своихъ, утшающій тебя можетъ сдлать тебя и большей царицы Готовъ.— Лавинія, ты этимъ не оскорбляешься?
ЛАВИН. Нисколько, истинное благородство оправдываетъ эти слова царственной вжливости.
САТУР. Благодарю, любезная Лавинія.— Идемъ, Римляне. Плнниковъ освобождаемъ мы безъ выкупа. Провозгласите жь избраніе насъ громомъ трубъ и барабановъ.
БАССІ. (Схватывая Лавинію). Позволь, почтенный Титъ, два эта — моя.
ТИТЪ. Какъ принцъ? Не шутя, говоришь ты это?
БАССІ. Не шутя, благородный Титъ, и съ твердой ршимостью оказать себ эту справедливость, отстоять это право. (Сатурнинъ любезничаетъ съ Таморой.)
МАРКЪ. Suum cuique {Каждому свое.}, говоритъ наше Римское право, и принцъ по праву беретъ свое.
ЛУЦІЙ. И возьметъ, если только будетъ живъ Луцій.
ТИТЪ. Прочь, измнники! Гд жь стража императора? Измна, государь! Лавинію похищаютъ.
САТУР. Похищаютъ! Кто же?
БАССІ. Тотъ, кто и у цлаго міра въ прав отнять свою невсту. (Уходитъ съ Маркомъ и Лавнуіей.)
МУЦІЙ. Братья, помогите ему увесть ее отсюда, а я мечемъ постерегу между тмъ двери. (Луцій, Квинтъ и Марцій уходятъ.)
ТИТЪ. За мной, государь, я сейчасъ же возвращу ее.
МУЦІЙ. Отецъ, ты не пройдешь здсь.
ТИТЪ. Какъ, гнусный мальчишка, заграждаешь ты мн въ Рим дорогу. (Закалываетъ Муція.)
МУЦІЙ. Помоги, помоги, Луцій!

Луцій возвращается.

ЛУЦІЙ. Отецъ, несправедливъ ты, и боле того — въ неправой схватк убилъ ты сына своего.
ТИТЪ. Не сыновья вы мои, ни ты, ни онъ, ни т, мои сыновья никогда такъ не опозорили бы меня. Возврати, измнникъ, Лавинію императору.
ЛУЦІЙ. Мертвой, если хочешь, женой же его не быть законно общанной другому. (Уходитъ.)
САТУР. Нтъ, Титъ, нтъ, не нужна она императору, ни она, ни ты, да и никто изъ твоего рода. Разъ насмявшемуся надо мной, я можетъ быть со временемъ и поврю, но теб и вроломнымъ, высокомрнымъ сыновьямъ твоимъ — никогда, сговорились вы вс такъ осрамить меня. Не нашли вы для потхи во всемъ Рим никого, кром Сатурнина? И какъ все это согласуется съ надменнымъ хвастовствомъ твоимъ, съ словами, что вынищилъ я у тебя императорство.
ТИТЪ. О чудовищно! такіе упреки мн?
САТУР. Продолжай, ступай, отдай свою втренницу размахивавшему за нее мечемъ своимъ. Славный будетъ у тебя зять, вполн способный волновать Римъ, вмст съ безчинными сыновьями твоими.
ТИТЪ. Бритвы слова эти для пораненнаго моего сердца.
САТУР. А потому, прелестная Тамора, царица Готовъ, затемняющая и прекраснйшихъ женщинъ Рима, какъ Фебея нимфъ своихъ, не будетъ теб противно внезапное это избраніе — объявляю тебя, Тамора, моей невстой, сдлаю тебя императрицей Рима. Скажи-же, царица Готовъ, что одобряешь мой выборъ, и клянусь всми Римскими богами — такъ какъ жрецы и священная вода такъ близко, и свчи горятъ ужь такъ ярко, и все для Гименея готово,— не увидятъ меня улицы Рима снова, не войду я во дворецъ мой, пока не поведу отсюда невсты моей, женой моей.
ТАМОР. Предъ лицемъ неба клянусь и я Риму: возвеличитъ такъ Сатурнинъ царицу Готовъ — будетъ она рабой его желаній, любящей кормилицей, матерью его юности.
САТУР. Идемъ же, прекрасная царица, въ Пантеонъ.— Патриціи, сопровождайте вашего императора и прелестную его невсту, небомъ Сатуриину посланную, мудростью своей отыскавшую свое счастье. Совершимъ мы тамъ обрядъ бракосочетанья. (Уходитъ съ своими приверженцами, съ Таморой, ея сыновьями, Аарономъ и Готами.)
ТИТЪ. Меня не пригласилъ онъ провожать эту невсту. Когда же, Титъ, бывалъ ты такъ одинокъ, такъ опозоренъ, такъ удрученъ оскорбленіями?

Возвращаются Маркъ, Луцій, Квинтъ и Марцій.

МАРКЪ. О Титъ, посмотри, о, посмотри что ты сдлалъ! убилъ ты въ скверномъ порыв добродтельнаго сына.
ТИТЪ. Нтъ, глупый трибунъ, нтъ, не сынъ это мой, и ты, и они, соучастники въ дл, опозорившемъ весь нашъ родъ, недостойный братъ, недостойные сыны!
ЛУЦІЙ. Позволь намъ все-таки похоронить его какъ подобаетъ, дай Муцію мсто подл братьевъ нашихъ.
ТИТЪ. Прочь измнники! не лежать ему въ этомъ склеп. Пять уже столтій стоитъ этотъ памятникъ, великолпно мной возобновленный, въ немъ покоятся во слав только воины, да слуги Рима, а не убитые позорно въ ссорахъ. Схороните его, гд хотите, сюда не попадетъ онъ.
МАРКЪ. Братъ, нечестіе это. Дла моего племянника говорятъ за него. Долженъ онъ покоиться подл братьевъ своихъ.
КВИН. и МАРЦ. И будетъ, иди и мы послдуемъ за нимъ.
ТИТЪ. И будетъ! Какой негодяй сказалъ это?
КВИНТ. Готовый утверждать это везд, только не здсь.
ТИТЪ. Хотите на зло мн похоронить его?
МАРКЪ. Нтъ, благородный Титъ, мы просимъ тебя простить и похоронить Муція.
ТИТЪ. Маркъ, ты-то именно и снесъ нашлемникъ мой, и поранилъ, вмст съ этими мальчишками, честь мою. Вс вы враги мои, не приставайте жь, удалитесь.
МАРЦІ. Онъ вн себя, уйдемъ на минутку.
КВИНТ. Не уйду, пока не похоронимъ костей Муція. (Маркъ и сыновья Тита становятся передъ нимъ на колни.)
МАРКЪ. Братъ, природа молитъ этимъ именемъ.
КВИНТ. Отецъ, природа говоритъ этимъ именемъ.
ТИТЪ. Не говори ты боле, чтобъ еще хуже не вышло.
МАРКЪ. Славный Титъ, больше чмъ половина души моей.
ЛУЦІЙ. Дражайшій отецъ, душа и плоть всхъ насъ —
МАРКЪ. Дозволь брату твоему Марку похоронить въ этомъ гнзд добродтели благороднаго его племянника, умершаго за честь и Лавинію. Ты Римлянинъ, не будь же варваромъ. Внявъ доброму совту, похоронили Греки и Аякса, собственной своей рукой лишившаго себя жизни, мудрый сынъ Лаерта {Улисъ.} говорилъ такъ убдительно за погребеніе его. Не заграждай же пути сюда юному Муцію, бывшему твоей радостью.
ТИТЪ. Встань, Маркъ, встань.— Горестнйшій этотъ день моей жизни, обезчещенъ я передъ Римомъ сыновьями моими!— Такъ хороните жь его, схороните за нимъ и меня. (Муція вносятъ въ склепъ.)
ЛУЦІЙ. Покойся, любезный Муцій, здсь, съ твоими друзьями, пока будемъ убирать твою могилу трофеями!
ВС. Никто не лей слезъ о благородномъ Муці, живетъ во слав умершій за добродтель.
МАРКЪ. Скажи, братъ — чтобъ хоть сколько нибудь отвлечься отъ страшнаго этого горя, — какъ же это случилось, что хитрая царица Готовъ, вдругъ такъ въ Рим возвеличилась?
ТИТЪ. Не знаю, Маркъ, хоть и знаю что такъ возвеличилась, хитростью или какъ-либо иначе — можетъ сказать только небо. Во всякомъ случа, не обязана ли она тому, кто изъ такой дали привелъ ее для такого возвеличенія? Конечно обязана, и благородно вознаградитъ она его за то.

Трубы. Входятъ съ одной стороны Сатурнинъ со свитой, Тамора, Деметрій, Хиронъ и Ааронъ, съ другой Бассіанъ, Лавинія и другіе.

САТУР. Взялъ ты таки, Бассіанъ, ставку? дай же Богъ, чтобъ принесла теб чудесная жена твоя счастіе.
БАССІ. А теб, государь, твоя. Не скажу боле, и не пожелаю мене, за симъ прощайте.
САТУР. Измнникъ, если есть въ Рим законъ, или у насъ сила, ты и твои помощники поплатятся за это похищеніе.
БАССІ. Похищеніемъ называешь ты, государь, взятіе своего, моей обреченной мн невсты, а теперь жены моей? Пусть ршатъ все законы Рима, а между тмъ, мое — у меня.
САТУР. Хорошо, любезный, ты слишкомъ ужь безцеремоненъ съ нами, будемъ и мы — будемъ живы,— не мене съ тобой безпощадны.
БАССІ. Государь, зато, что я сдлалъ, долженъ я и отвчать, какъ только съумю, и отвчу хоть бы и жизнью. Только вотъ что долженъ я еще сказать твоей милости: клянусь всми моими обязанностями Риму, несправедливо оскорбилъ ты и славу и честь благороднаго Тита, чтобъ возвратить Лавинію, разъяренный возстаніемъ противъ радушнаго его дара, изъ ревностнаго усердія теб, собственной своей рукой убилъ онъ младшаго своего сына. Будь же, Сатурнинъ, благосклоненъ къ тому, кто всми длами своими, оказалъ себя отцемъ и другомъ теб и Риму.
ТИТЪ. Принцъ Бассіанъ, не нужно мн твоей защиты длъ моихъ, ты, и эти обезчестили меня. Пусть судятъ Римъ и правосудное небо, какъ любилъ и чтилъ я Сатурнина.
ТАМОР. Добрый государь, была когда нибудь Тамора любезна царственнымъ очамъ твоимъ, позволь мн безпристрастно за всхъ заступиться, прошу, мой дорогой, прости прошедшее.
САТУР. Какъ, моя милая, обезчещенъ я публично, и унижусь я до того, что не отомщу за это?
ТАмор. Нтъ, государь, да не попустятъ боги Рима, чтобъ я была творцемъ твоего униженія! Но за невинность во всемъ благороднаго Тита могу я поручиться честью моей, непритворная его ярость высказала ясно его негодованіе. И потому, прошу, взгляни на него милостиво, не лишай себя, изъ пустаго подозрнія, друга такъ благороднаго, и не оскорбляй гнвными взорами добраго его сердца.— Прими, государь, совтъ мой. послушайся меня. (Тихо Сатурнину) Скрой вс свои притязанія и неудовольствія, ты только что вступилъ на престолъ: остерегись чтобъ народъ и самые патриціи, по строгомъ обсужденіи, не взяли стороны Тита, и не свергли тебя за неблагодарность, которую Римъ считаетъ ненавистнйшимъ изъ грховъ, уступи просьбамъ, и за тмъ предоставь остальное мн. Найду я возможность перебить ихъ всхъ, стереть съ лица земли и ихъ сторонниковъ и весь ихъ родъ, и жестокосердаго отца, и вроломныхъ сыновей, у которыхъ напрасно вымаливала жизнь милаго моего сына, узнаютъ они, что значитъ заставить царицу стоять на улиц на колняхъ и тщетно молить о помилованіи.— (Громко) Ну же, ну, добрый государь, — Андроникъ, приблизься, — подними добраго старика, развесели сердце замирающее отъ бури гнвнаго твоего хмуренья.
САТУР. Встань, Титъ, встань, побдила императрица моя.
ТИТЪ. Благодарю тебя и ее, государь. Эти слова, этотъ взглядъ, вливаютъ новую жизнь въ меня.
ТАМОР. Титъ, воплотилась я въ Римъ, сдлалась, по счастью принятая имъ, Римлянкой, и должна помогать императору благимъ для него совтомъ. Всякая вражда должна нынче умереть, Андроникъ, примиреніе тебя, государь, съ твоими друзьями будетъ моей гордостью.— За тебя, принцъ Бассіанъ, я поручилась императору, что будешь ты и кротче и обходительнй. И вы вс, и ты, Лавинія, не бойтесь, — послушайтесь меня, и смиренно, на колняхъ, попросите прощенія у его величества.
ЛУЦІЙ. (Склоняя съ братьями колни). Просимъ, и клянемся небу и его величеству, что дйствовали мы, на сколько могли, кротко, защищая честь нашей сестры и нашу собственную.
МАРКЪ. Завряю это честью моей.
САТУР. Прочь, молчите, не докучайте намъ боле —
ТАМОР. Нтъ, нтъ, добрый императоръ, вс мы должны быть друзьями. Трибунъ и племянники его на колняхъ просятъ прощенія, не хочу я отказа. Не отворачивайся же отъ нихъ, мой милый.
САТУР. Маркъ, ради тебя и твоего брата, прощаю а, по просьб дорогой моей Таморы, гнусные проступки молодыхъ людей этихъ. (Сыновья Тита встаютъ.) Лавинія, хотя ты и пренебрегла мной, какъ рабомъ какимъ нибудь — нашелъ я друга, и поклялся, такъ врно какъ смерть, не уходить отъ жреца холостякомъ. Идемъ же, если дворъ нашъ можетъ вмстить двухъ новобрачныхъ, ты, Лавинія, моя гостья, и со всми твоими. День этотъ, Тамора, будетъ днемъ любви.
ТИТЪ. А завтра, если будетъ угодно твоему величеству поохотиться со мной за пантерой и за оленями, рогами и лаемъ собакъ скажемъ мы теб bonjour.
САТУР. Такъ, Титъ, и да будетъ, и премного буду я благодаренъ. (Трубы. Уходятъ.)

ДЙСТВІЕ II.

СЦЕНА 1.

Тамъ же. Передъ дворцемъ.

Входитъ Ааронъ.

ААРОН. Взобралась теперь Тамора на вершину Олимпа, вн она теперь выстрловъ судьбы, не страшны ей, возсвшей на этой выси, ни взрывы грома, ни вспышки молніи, недостижима она и грознымъ нападкамъ блдной зависти. Какъ золотое солнце, когда оно, попривтствовавъ утро и озлативъ океанъ лучами своими, протекаетъ въ сверкающей своей колесниц по зодіаку и обозрваетъ высочайшія горы — такъ теперь и Тамора.— Земная знать угождаетъ ея желаніямъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Upon her wit… По Колльеру: Upon her will…}, и добродтель потупляется и трепещетъ отъ ея хмуренья. Вооружи же Ааронъ свое сердце, приспособь свои помыслы къ возвышенію вслдъ за царственной госпожой твоей, поднимись на высоту той, которую такъ долго, торжествуя, держалъ своей плнницей въ цпяхъ любви, прикованной къ чарующимъ глазамъ Аарона, крпче чмъ Прометей къ скал Кавказа. Прочь рабскія одежды и раболпные помыслы! хочу сіяя, блестя золотомъ и перлами служить ново испеченной императриц. Служить, сказалъ я? роскошествовать съ этой царицей, этой богиней, этой Семирамидой, этой нимфой, этой сиреной, которая околдуетъ Римскаго Сатурнина, и увидитъ крушеніе его и его государства.— Это что еще за буря?

Входятъ Деметрій и Хиронъ, ссорясь.

ДЕМЕТ. Твоимъ, Хиронъ, лтамъ не хватаетъ еще ума, твой умъ тупъ, слишкомъ неотесанъ, чтобъ пробраться туда, гд благоволятъ ко мн, а можетъ, знай, и любятъ.
ХИРОН. Деметрій, ты во всемъ заноситься, заносишься и тугъ, думая запугать меня хвастовствомъ твоимъ. Вдь разность какого нибудь только года, или двухъ не сдлаетъ меня мене пригляднымъ, а тебя боле счастливымъ, я такъ же, какъ и ты, способенъ служить и заслужить расположеніе моей возлюбленной, и это докажетъ теб мечъ мой, отстою я свою любовь Лавиніи.
ААРОН. Палокъ, палокъ {Обыкновенный во времена Шекспира, при дракахъ на улицахъ, призывъ на помощь для прекращенія ихъ.}! Не живется этимъ влюбленнымъ въ мир.
ДЕМЕT. Мальчишка, потому что мать необдуманно прицпила тупую къ твоему боку рапиру, ты и расхрабрился до того, что грозишь и своимъ. Полно, забей мечъ свой въ ножны, и не вынимай его, пока не научишься владть имъ.
ХИРОН. А до того, и небольшимъ моимъ умньемъ покажу я теб на чт» я способенъ.
ДЕМЕT. Право, храбръ ты та къ? (Обна жаю т 5 мечи.) ааронъ. Что вы, что вы, господа? Обнажили мечи подл дворца императора, чтобъ открыто поршить такую ссору. Знаю я очень хорошо причину раздора вашего, и за милліонъ золота не пожелалъ бы чтобъ она была извстна тмъ, кого наиболе касается, и еще за большее, чтобъ благородная ваша родительница была такъ при двор Рима опозорена. Постыдитесь, вложите мечи ваши въ ножны.
ДЕМЕТ. Ни за что, пока не вложу моего въ его грудь, и не вобью вмст съ тмъ въ его глотку дерзкихъ его рчей, которыми сейчасъ онъ позорилъ меня.
ХИРОН. Приготовился я и къ этому, пойду на все, лживый трусишка, языкомъ мечущій громы, а оружьемъ своимъ ничего сдлать не посмющій.
ААРОН. Перестаньте же, говорю вамъ! Клянусь воинственными богами Готовъ, вздорная эта ссора погубитъ насъ всхъ. Что же это?— не хотите вы знать какъ опасно посягать на право принца? Сдлалась Лавинія такъ податливой, или принцъ Бассіанъ такъ переродился, что можно затвать такія ссоры изъ-за любви къ ней безпрепятственно, безнаказанно, безъ отмостки? Берегитесь, юные принцы, узнаетъ и императрица причину этого разлада — не понравится ей эта музыка.
ХИРОН. Нипочемъ мн, если она и узнаетъ, если узнаетъ и весь свтъ, люблю я Лавинію больше всего свта.
ДЕМЕТ. Научись, молокососъ, выбирать поскромне, Лавинія — надежда старшаго твоего брата.
ААРОН. Да съ ума вы сошли? Или не знаете, какъ они въ Рим бшены и щекотливы, и какъ не терпятъ соперниковъ въ любви? Говорю вамъ, добиваетесь вы этимъ собственной своей смерти.
ХИРОН. Пойду, Ааронъ, и на тысячу смертей, чтобъ добыть ту, которую люблю.
ААРОН. Добыть ее!— Какъ же это?
ДЕМЕТ. Что жь тутъ мудренаго? Она женщина — стало можно за ней и ухаживать, она женщина — стало можно и добыть ее, она Лавинія — а потому должна быть любима. Полно, любезный! больше вдь, чмъ знаетъ мельникъ, протекаетъ воды черезъ мльницу, отъ початаго хлба, извстно, не трудно украсть ломтикъ. Пусть Бассіанъ братъ императора — носили и познатнй его знаменіе Вулкана.
ААРОН. (Про себя). Какъ носить добрый Сатурнинъ нашъ.
ДЕМЕТ. Зачмъ же отчаяваться умющему ухаживать словами, нжными взглядами и щедростью? Не случалось теб частенько застрлить серну, и ловко нронесть ее передъ самымъ носомъ сторожа?
ААРОН. Стало, можно вамъ, кажись, и другимъ кратчайшимъ способомъ, такъ или иначе добиться желаемаго.
ХИРОН. Конечно, еслибъ только вышелъ случай.
ДЕМЕТ. Угадалъ, Ааронъ.
ААРОН. Угадай вы — не встревожили бъ вы меня вашей ссорой. Слушайте-жь, — неужели вы такъ глупы, что будете еще изъ-за этого ссориться. Удастся обоимъ — огорчитъ это васъ?
ХИРОН. Меня нисколько.
ДЕМЕТ. И меня — будь я только однимъ изъ нихъ.
ААРОН. Такъ будьте же друзьями, и соединитесь именно для того, изъ чего расходились. Ловкостью и хитростью должны вы добиться задуманнаго, поймите — то, чего нельзя добыть такъ, какъ бы хотлось, добывается, поневол, какъ только можно. Скажу вамъ: и Лукреція была нисколько не цломудреннй этой Лавиніи, возлюбленной Бассіана. Тутъ нуженъ стало путь кратчайшій медлительнаго вздыханія, и я отыскалъ тройку. Готовится, господа, великолпная охота, на нее толпой стекутся красавицы Рима, гульбищь, и большихъ, въ лсу много, не мало въ немъ и никмъ не посщаемыхъ мстечекъ, самой природой для насилій и бездльничествъ приспособленныхъ. Залучите сюда прекрасную вашу серну, и добейтесь своего, если не словами такъ силой. Такъ только, или никакъ не успть вамъ.— Пойдемте, сообщимъ наши замыслы нашей императриц, ея непогршимому уму, кознямъ и мести посвященному, она подпилитъ нашу ловкость своимъ совтомъ, который не допуститъ васъ ссориться, а доведетъ, напротивъ, обоихъ до цли вашихъ желаній. Дворъ императора то-же, что жилище Молвы, дворецъ его полонъ языковъ, глазъ и ушей, лса безжалостны, безстрашны {Въ прежнихъ изданіяхъ: dreadful… По Колльеру: dreadless…}, глухи и безчувственны. Тамъ говорите и дйствуйте, добивайся, лихая молодежь, своего, тамъ, скрытые густой снью отъ глазъ неба, удовлетворите своей страсти, пируйте въ сокровищниц Лавиніи.
ХИРОН. Совтъ нисколько не отзывающійся трусостью.
ДЕМЕТ. Sit fas aut nefas {Хорошо или дурно.}, до тхъ поръ, пока не найду потока для охлажденія этого пыла, чаръ для укрощенія этой страсти, per Styga per manes velior {Пройду и Стиксъ и царство тней.}. (Уходятъ.)

СЦЕНА 2.

Лсъ слизь Рима. Въ сторон избушка. Слышны рога и лай собакъ.

Входятъ Титъ Андроникъ, съ охотниками, Маркъ, Луцій, Квинтъ и Марцій.

ТИТЪ. Охота готова, утро свтло и весело, ноля благоухаютъ, лса зеленютъ. Спустимъ собакъ со своръ здсь, и разбудимъ ихъ лаемъ императора и его прекрасную супругу, поднимемъ и принца, грянемъ и охотничью нашу круговую, да такъ чтобы весь дворъ огласился ея звуками. Вамъ, сыновья, поручаю старательно, какъ буду и я, охранять императора. Сильно былъ я въ эту ночь сномъ растревоженъ, только занявшійся день освжилъ и успокоилъ меня. (Рога трубятъ, она поютъ: Охота готова!’ {Въ прежнихъ изданіяхъ: the morn is bright and grey… and ring a hunter’s peal… with the noise… as it is ours… But dawning day new comfort hath inspird… По Колльеру: the morn is bright and gay… and sing а hunter`s round… with the sound… und so will I. But dawning day brought comfort and delight… (Horns wind, they sing ‘The hunt! is up.’)}).
Входятъ Сатурнинъ, Тамора, Бассіанъ, Лавинія, Деметрій, Хиронъ и Свита.
Много добрыхъ утръ вашему величеству!— Столько жь и такъ же добрыхъ и вамъ, государыня.— Я общалъ вамъ охотничій привтъ.
САТУР. И прозвучалъ онъ, друзья мои, живо и весело, немного только для новобрачныхъ дамъ раненько.
БАССІ. Что ты на это, Лавинія, скажешь?
ЛАВИН. Скажу, что для меня нисколько, я ужъ битыхъ два часа, иди и боле, какъ проснулась.
САТУР. Такъ давайте жь лошадей и колесницы, и за дло.— (Тамор) Увидишь теперь, государыня, нашу Римскую охоту.
МАРКЪ. Мои собаки, государь, поднимутъ и горделивйшаго барса, вскарабкаются и на высочайшую вершину.
ТИТЪ. А моя лошадь не отстанетъ отъ звря, куда бы ни побжалъ онъ, полетитъ по полю, какъ ласточка.
ДЕМЕТ. А мы, Хиронъ, мы, и безъ лошадей и безъ собакъ затравимъ, надюсь, прекраснйшую серну. (Уходятъ.)

СЦЕНА 3.

Пустынная часть лса.

Входитъ Ааронъ, cъ мшкомъ золота.

ААРОН. Человкъ не безъ ума подумаетъ, пожалуй, что безъ ума я, зарывая столько золота подъ дерево, чтобъ никогда ужь затмъ имъ не пользоваться. Да вдаетъ же тотъ, кто составилъ бы такое жалкое обо мн мнніе, что золото это должно вычеканить хитрость, которая, ловко поведенная, родитъ отличнйшее бездльничество. Покойся же, дорогое золото, (Зарывая его) на безпокойство получающихъ милостыню изъ сундуковъ императрицы.

Входитъ Тамора.

ТАМОР. Что такъ мраченъ, любезный Ааронъ, когда все вокругъ радуется? Птицы распваютъ на каждомъ куст, змя лежитъ, свернувшись, на свтломъ солнышк, зеленая листва дрожитъ отъ прохладнаго втерка и бросаетъ пятнистую тнь на землю. Сядемъ, Ааронъ, подъ отрадную ея снь, болтливое эхо издвается надъ собаками, визгливо отвчая звучнымъ рогамъ, и какъ бы удвоиваетъ охоту, посидимъ, послушаемъ какъ они заливаются, а тамъ — посл такой же схватки, какая, полагаютъ, была между странствующимъ принцемъ {Энеемъ.} и Дидоной, когда отъ внезапной счастливой грозы, скрылись они въ таинственную пещеру, — можемъ и забыться въ объятіяхъ другъ друга золотымъ сномъ, пока собаки, рога и сладозвучныя птины будутъ убаюкивать насъ, какъ кормилица своего ребенка.
ААРОН. Царица, твоими желаніями управляетъ Венера, моими распоряжается Сатурнъ. Что могутъ означать мертвенно-недвижный взглядъ мой, моя молчаливость и хмурая задумчивость, мои кудри, развившіяся, какъ зми, когда он развертываются на что-нибудь недоброе? Нтъ, царица, не любовные это знаки. Мщеніе въ сердц моемъ, смерть въ рук моей, кровь и месть стучатъ въ голов моей. Слудіай, Тамора, императрица души моей, другаго неба, кром тебя, не знающей, сегодня роковой день для Бассіана, сегодня Филомела его должна лишиться языка, сыновья твои должны разграбить ее цломудріе и омыть свои руки въ крови Бассіана. Видишь эту бумагу? подними ее, прошу, и отдай твоему императору пагубнымъ замысломъ чреватый этотъ свитокъ.— Не спрашивай теперь ничего, насъ выслдили, часть врныхъ нашихъ жертвъ идетъ сюда, не предчувствуя своей гибели.
TAMOР. О, милйшій мой Мавръ, милйшій мн и жизни!
ААРОН. Ни слова боле, великая императрица. Идетъ сюда Бассіанъ, повздорь съ нимъ, а я пойду и пришлю къ теб сыновей твоихъ поддержать тебя въ твоей ссор, какая бы она тамъ ни была. (Уходитъ.)

Входятъ Бассіанъ и Лавинія.

БАССІ. Кого это находимъ мы здсь? Царственная это императрица Рима, покинутая блестящей своей свитой? или Діана, одвшаяся, какъ она, и покинувшая священныя свои рощи, чтобы въ этомъ лсу великолпной полюбоваться охотой?
ТАМОР. Дерзкій подглядыватель уединенныхъ моихъ прогулокъ, имй я силу, какую, какъ разсказываютъ, имла Діана, виски твои сейчасъ же украсились бы рогами, какъ у Актеона, и пообдали бъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Should drive… По Колльеру: Should dine.} собаки твоими только что преобразовавшимися членами.
ЛАВИН. Позволь, прекрасная императрица, слывешь и ты по части роговъ большой искусницей. Вроятно и теперь именно для нихъ ты и удалилась сюда съ своимъ Мавромъ. Да хранитъ же нынче Юпитеръ супруга твоего отъ собакъ его! Бда вдь, если примутъ он его за оленя.
БАССІ. Поврь, царица, твой почти что черный Кимеріецъ {По сравненію съ мракомъ, который, какъ полагали древніе, вчно царитъ въ скиской странъ Кимерійцевъ.} придаетъ и твоей чести цвтъ своего тла, пятнаетъ, длаетъ се противной, отвратительной. Что заставило тебя удалиться отъ своей свиты, слезть съ благо, какъ снгъ, коня своего и пробраться сюда, въ эту чащу съ варварскимъ Мавромъ, если не гнусная твоя похоть?
ЛАВИН. И потому, что мы помшали вамъ, какъ же не обругать благороднаго моего мужа за дерзость!— Прошу, уйдемъ, оставимъ ее наслаждаться своей, какъ воронъ, черной любовью. Мсто это весьма удобно для этого.
БАССІ. Императоръ, братъ мой, узнаетъ это.
ЛАВИН. Продлки эти давно ужь извстны. Добрый императоръ, какъ страшно ты обманутъ!
ТАМОР. Какъ сношу я все это!

Входятъ Деметрій и Хиронъ.

ДЕМЕТ. Что съ тобой, дорогая наша государыня и матушка? отчего лица на теб нтъ, такая ты блдная?
ТАМОР. Не изъ чего, думаете вы, и поблднть мн? Эти двое затащили меня сюда, гадкая, безплодная, видите, это долина, деревья здсь, хоть и лто, чахлы, сухи, поросли мхомъ и губительной омелой. Никогда не свтитъ здсь солнце, и ничего, кром совъ и зловщихъ врановъ, здсь не водится. Показавъ мн ужасную эту трущобу, они сказали мн, что здсь въ глухую полночь тысячи демоновъ, тысячи шипящихъ змй, десятки тысячъ раздутыхъ жабъ и столько же ежей, вс вмст поднимаютъ такой страшный крикъ, что всякій смертный, услышавъ его, тотчасъ же или обезуметъ, или умретъ мгновенно. Повдавъ мн адскую эту повсть, они тутъ же прибавили, что привяжутъ меня ко пню печальнаго тисса и оставятъ здсь умирать ужасной этой смертью. За тмъ называли они меня гнусной прелюбодйкой, распутной Готкой и всми злйшими, когда либо въ этомъ род слышанными прозвищами, и не придите, по счастію, вы, исполнили бъ они страшную свою угрозу непремнно. Отомстите же имъ за это, если дорога вамъ жизнь вашей матери, или отнын не называйтесь боле дтьми моими.
ДИМЕТ. (Закалывая Бассіана). Вотъ теб доказательство, что сынъ я твой.
ХИРОТ. (Такъ же пронзая его). Вотъ доказательство и моего умнья.
ЛАВИН. Что жь, довершай Семирамида — нтъ, безчеловчная Тамора, потому что никакое имя, такъ какъ твое не соотвтствуетъ твоей природ.
ТАМОР. Дай мн кинжалъ твой, увидите, дти, съуметъ рука вашей матери выместить обиду вашей матери.
ДЕМЕТ. Постой, мать, есть еще у насъ до нея дльце. Прежде вымолоти зерно, а тамъ ужь жги себ солому. Сокровище это хвасталось своимъ цломудріемъ, супружескимъ своимъ обтомъ, своей врностью, и размалеванной этой невидалью {Въ прежнихъ изданіяхъ: with that painted hope… По Колльеру: wilh that painted shape…} издвается она надъ твоимъ могуществомъ, сойдетъ она съ ней и въ могилу?
ХИРОН. Скорй сдлаюсь я евнухомъ, чмъ допущу это. Стащимъ мужа ея въ какую нибудь скрытую яму, и сдлаемъ трупъ его изголовьемъ нашей потхи.
ТАМОР. А добывъ желанный медъ, не дайте пчел пережить это, чтобъ ужалить насъ.
ХИРОН. Будь покойна, обезопасимъ себя какъ нельзя лучше. Идемъ же, прекрасная, насладимся мы теперь и силой такъ тщательно хранившимся цломудріемъ.!
ЛАВИН. О Тамора, лице у тебя вдь женщины —
ТАМОР. Не хочу я ее слышать, тащите ее!
ЛАВИН. Принцы, умолите ее выслушать хоть слово.
ДЕМЕТ. Выслушай ее царица, повеличайся ея слезами, но да будетъ твое сердце такъ же имъ неуступчиво, какъ кремень дождевымъ каплямъ.
ЛАВИН. Когда же тигрята учили мать свою? О, не учи ее свирпости, вдь она тебя ей научила. Ея молоко обратилось въ теб въ мраморъ, изъ ея сосковъ заимствовалъ ты зврство свое. Но не все же одинаковыхъ сыновей родятъ матери, (Хирону) упроси ее ты оказать женское состраданіе.
ХИРОН. Какъ! хочешь чтобъ я незаконнорожденымъ оказался?
ЛАВИН. Правда, не высиживаетъ воронъ жаворонковъ, но слышала я — о, еслибъ это теперь подтвердилось,— что однажды левъ такъ тронулся, что допустилъ обрзать царственные свои когти {Въ прежнихъ изданіяхъ: bis princely paws… По Колльеру: bis princely claws…}. Говорятъ, что и враны выкармливаютъ покинутыхъ птенцевъ, тогда какъ свои голодаютъ въ ихъ гнздахъ. О, будь же ко мн, на перекоръ твоему жестокому сердцу, если и не такъ добра, такъ хоть нсколько сострадательна.
ТАМОР. Не понимаю я этого. Тащите ее!
ЛАВИН. О, позволь же вразумить тебя. Ради моего отца, даровавшаго теб жизнь, когда легко могъ убить тебя, не будь такой закоснлой. Прослышь оглохшими ушами твоими.
ТАМОР. Да еслибъ ты сама никогда и не оскорбляла меня, такъ именно изъ-за него была бы я безпощадна. Вспомните, дти, напрасно лила я слезы, чтобъ спасти вашего брата отъ жертвоприношенія, свирпый Андроникъ не уступилъ. И потому, влеките ее, длайте съ ней что хотите, злйшій съ ней будетъ и милйшимъ мн.
ЛАВИН. (Преклоняя переда пей колна). О Тамора, дай назвать тебя доброй царицей, убей меня собственной своей рукой на этомъ самомъ мст, вдь не жизни молила я такъ долго, вдь убита ужь я, бдная, когда умиралъ Бассіанъ.
ТАМОР. Чего же ты, сумасшедшая, въ такомъ случа просишь? Пусти.
ЛАВИН. Немедленной смерти, и еще одного, чего не даетъ женственность высказать. Спаси меня отъ ихъ, и убійства страшнйшаго, сладострастія, брось меня въ какую нибудь отвратительнйшую трущобу, въ которой никогда не увидалъ бы глазъ мущины тла моего. Сдлай это, и будь милосердой убійцей.
ТАМОР. И я лишу такимъ образомъ милыхъ дтей моихъ награды? Никогда, пусть удовлетворятся тобой.
ДЕМЕТ. Идемъ, ты ужь и такъ слишкомъ долго насъ здсь задерживала.
ЛАВИН. Ни состраданія? ни женственности?— О, зврь, позоръ и врагъ всего нашего пола Да падетъ же проклятіе —
ХИРОН. Зажму я ротъ теб, — (Увлекая ее, Деметрію) Тащи ты мужа. Вонъ яма, къ которую Ааронъ веллъ упрятать его. (Уходятъ съ Лавиніей и съ трупомъ Бассіана.)
ТАМОР. До свиданія, дти, смотрите жь, обезопасьте ее хорошенько.— Не знать моему сердцу полнаго веселья, пока не уничтожу всхъ Андрониковъ. Пойду, пока разъяренные сыновья мои позорятъ эту дрянь, отыщу моего милаго Мавра. (Уходитъ.)

СЦЕНА 4.

Тамъ же.

Входятъ Ааронъ, Квинтъ и Марцій.

ААРОН. Сюда, господа, живе, сейчасъ будемъ мы у ямы, въ которой подмтилъ крпко спящаго барса.
КВИНТ. Слипаются глаза мои, что бы это значило?
МАРЦІ. Да и мои, еслибъ не стыдно, оставилъ бы охоту и поспалъ немного. (Падаетъ въ яму.)
КВИНТ. Куда это, свалился ты? Какая же коварная это яма, совсмъ скрыта густымъ терновникомъ, а на листьяхъ его капли, только что пролитой крови, свжія, какъ роса на цвткахъ.— Опасно, сдается мн, это мсто.— Скажи, братъ, ушибся ты отъ паденія?
МАРЦІ. О, ушибся, братъ, и объ ужаснйшее изъ всего, чмъ когда либо глазъ сокрушалъ сердце зрніемъ.
ААРОН. (Про себя). Приведу теперь сюда императора, чтобы онъ, нашедши ихъ здсь, могъ подумать что они-то и убили брата его. (Уходитъ.)
МАРЦІ. Чтоже ты не ободришь меня, и не помогаешь выкарабкаться изъ поганой этой, кровью обрызганной ямы?
КВИНТ. Окованъ я какимъ-то необыкновеннымъ ужасомъ, холодный потъ проступаетъ по всмъ дрожащимъ моимъ членамъ, сердце чуетъ боле, чмъ можетъ видть глазъ мой.
МАРЦІ. Чтобъ убдиться какъ догадливо твое сердце, загляни только съ Аарономъ въ эту яму — увидите страшную картину крови и смерти,
КВИНТ. Ааронъ ушелъ, а сострадательное мое сердце не дозволяетъ глазамъ взглянуть на то, и одно ужь подозрніе чего повергаетъ его въ трепетъ. О, скажи мн, что тамъ, никогда вдь до этого не бывалъ я еще такимъ ребенкомъ, чтобъ бояться невдомо чего.
МАРЦІ. Принцъ Бассіанъ, весь облитый кровью, лежитъ, какъ овца, зарзанная въ этой проклятой, темной, кровожадной трущоб.
КВИНТ. Но если она темна, какъ же узналъ ты что это онъ?
МАРЦІ. На окровавленномъ его пальц драгоцнный перстень, освщающій всю яму {Полагали что карбункулъ не только блеститъ, но и свтитъ.}, какъ лампа въ могильномъ склеп освщаетъ онъ блдныя ланиты мертваго, показываетъ и изрытую внутренность ямы. Такимъ блднымъ свтомъ озарялъ мсяцъ Пирама, когда онъ ночью лежалъ двичьей кровью облитый. Помоги же мн, братъ, ослабшей рукой твоей — если ужасъ и тебя такъ же, какъ меня ослабилъ,— выбраться изъ гнусной, прожорливой этой пропасти, такъ же противной, какъ туманная пасть Коцита.
КВИНТ. Давай руку, чтобъ я могъ помочь теб, а не хватитъ у меня на это силъ — и свалиться, пожалуй, въ жадное нутро глубокой этой трущобы, могилы бднаго Бассіана.— Нтъ, не въ силахъ я вытянуть тебя на край.
МАРЦІ. Не въ силахъ и я взобраться на него безъ твоей помощи.
КВИНТ. Давай еще руку, не выпущу я ее теперь, пока не выберешься, или самъ не свалюся. Не доберешься ты до меня — доберусь я до тебя. (Падаетъ въ яму.)

Входятъ Сатурнинъ и Ааронъ.

САТУР. За мной.— Посмотримъ что тутъ за яма, и кто это сейчасъ спрыгнулъ въ нее.— Скажи, кто ты, только что соскочившій въ зіяющую эту впадину земли?
МАРЦІ. Несчастный сынъ стараго Андроника, въ злополучнйшій изъ часовъ попавшій въ нее, чтобъ найти твоего брата Бассіана мертвымъ.
САТУР. Мой братъ мертвъ! Да ты шутишь. Онъ и его жена въ хижин на сверной опушк прекраснаго этого лса, нтъ и часа какъ я тамъ ихъ оставилъ.
МАРЦІ. Мы не знаемъ гд ты оставилъ его живымъ, но увы! нашли мы его здсь мертвымъ.

Входятъ Тамора со свитой, Титъ Андроникъ и Луцій.

ТАМОР. Гд супругъ мой, императоръ?
САТУР. Здсь, Тамора, и убійственнымъ горемъ огорченный.
ТАМОР. Гд братъ твой, Бассіанъ?
САТУР. Коснулась самого ты дна раны. Бдный Бассіанъ лежитъ здсь убитый.
ТАМОР. (Подавая ему письмо). Такъ опоздала я съ гнуснымъ этимъ свиткомъ — планомъ ускоренной этой трагедіи, и дивлюсь безмрно, какъ это можетъ человческое лице скрывать въ складкахъ добродушнйшихъ улыбокъ столько убійственной жестокости.
САТУР. (Читаетъ.), не удастся намъ, какъ бы хотлось, повстрчаться съ нимъ — разумемъ, любезный охотникъ, Бассіана,— вырой ты ему могилу, ты понимаешь насъ. Награду за то найдешь подъ крапивой у корней бузины, скрывающей ту самую яму, въ которой мы ршили похоронить Бассіана. Сдлай это и пріобртешь въ насъ друзей на всю жизнь’.— О Тамора, слыхано ль что либо подобное? Вотъ яма, вотъ и бузина. Ищите, друзья, не найдете ль охотника, который, какъ видно, и убилъ здсь брата моего.
АДРОН. Вотъ, государь, и мшокъ съ золотомъ.
САТУР. (Титу). Два твои щенка, злые псы кровожадной породы, лишили здсь моего брата жизни.— Вытащите ихъ, друзья, изъ ямы, и въ темницу, пусть сидятъ въ ней до тхъ поръ, пока не придумаемъ для нихъ мучительнйшей, неслыханной еще казни.
ТАМОР. Какъ! въ этой они ям? О чудо! какъ легко открывается убійство!
ТИТЪ. Государь, на слабыхъ моихъ колняхъ, со слезами, не легко текущими, молю одной милости: чтобы страшное это преступленіе проклятыхъ моихъ дтей, проклятыхъ, если преступленіе ихъ будетъ доказано —
САТУР. Будетъ доказано! ты видишь, очевидно оно. Кто нашелъ свитокъ? Тамора, ты?
ТАМОР. Самъ Андроникъ поднялъ его.
ТИТЪ. Дйствительно я, но все таки, позволь мн быть за нихъ порукой, могилой почтеннаго моего отца клянусь, будутъ они, какъ только потребуешь, готовы отвтить жизнью за подозрваемое.
САТУР. Не отдадутъ теб ихъ на поруки, слдуй за мной. Несите одни трупъ убитаго, тащите другіе убійцъ. Не давайте имъ ни слова вымолвить, вина ихъ очевидна, и клянусь душей, будь конецъ жесточй смерти — былъ бы онъ ихнимъ.
ТАМОР. Андроникъ, упрошу я короля, не страшись за сыновей своихъ, все уладится.
ТИТЪ. Идемъ, идемъ, Луцій, не останавливайся чтобъ поговорить съ ними. (Уходятъ.)

СЦЕНА 5.

Тамъ же.

Входятъ Деметрій и Хиронъ съ Лавиніей, изнасилованной, съ отрубленными кистями рукъ и вырзаннымъ языкомъ.

ДЕМЕТ. Ступай теперь, скажи, когда можетъ еще говорить языкъ твой, кто теб вырзалъ его и обезчестилъ тебя.
ХИРОН. Напиши что на ум у тебя, обнаружь такъ чего теб хочется, сдлайся, когда дозволятъ теб твои култышки, писакой.
ДЕМЕТ. Смотри, какъ она можетъ еще грозить знаками и гримасами.
ХИРОН. Ступай домой, спроси благовонныхъ водъ, вымой руки.
ДЕМЕТ. Нтъ у ней ни языка, чтобъ спросить, ни рукъ, чтобъ вымыть, оставимъ ее и такъ наслаждаться безмолвными прогулками.
ХИРОН. Повсился бы я на ея мст.
ДЕМЕТ. Еслибъ было чмъ приготовить петлю. (Уходитъ съ Хирономъ.)

Рога. Входитъ Маркъ.

МАРКЪ. Кто это?— племянница, куда это бжитъ она такъ проворно?— Племянница, послушай, — гд мужъ твой?— Сонъ это — отдалъ бы все, что имю, чтобъ пробудиться отъ него! бодрствую — срази меня какая нибудь планета, чтобъ заснулъ сномъ вчнымъ!— Скажи, милая племянница, какія жестокія, немилосердыя руки отскли, отрубили, лишили тло твое двухъ его втвей, чудесныхъ украшеній, въ объемлющей тни которыхъ и цари желали опочить, и не могли добиться великаго этого счастія, какъ и любви твоей?— Чтожь не отвчаешь ты мн?— Увы! алая струя теплой крови, какъ взволнованный и вспненный втромъ ручей, то покажется, то изчезнетъ между розовыхъ губъ твоихъ, приливаетъ и отливаетъ вмст съ сладостнымъ твоимъ дыханіемъ. Наврное какой нибудь Терей обезчестилъ тебя, и чтобъ ты не открыла его, вырзалъ теб языкъ. Ты отворачиваешь лице отъ стыда, и несмотря на страшную потерю крови, какъ изъ фонтана съ тремя отверстіями, изъ тебя текущей, щеки твои красны, какъ ликъ Титана, краснющаго когда, налетитъ на него какое нибудь облако. Говорить мн за тебя? Сказать, что такъ это? О, еслибъ я могъ прочесть въ твоемъ сердц, узнать звря, чтобы, ругая его, облегчить себя. Горе скрытое, какъ закрытая печь, пережигаетъ въ пепелъ сердце, въ которомъ оно кроется.— Прекрасная Филомела лишилась только языка, и хоть и труднымъ узоромъ, но вышила таки, что думала, ты, дорогая моя племянница, лишена и этого способа. Съ боле хитрымъ Тиреемъ повстрчалась ты, и отскъ онъ прекрасные эти пальцы, которые вышили-бъ еще лучше Филомелы. О, еслибъ чудовище видло какъ лилейныя эти руки, какъ листья тополя, дрожали на лютн, заставляя шелковыя ея струны съ наслажденіемъ цловать ихъ — не тронуло-бъ оно ихъ и ради своей жизни, слышало бы оно небесную гармонію, которую порождалъ сладкозвучный языкъ этотъ — выронило бы оно ножъ изъ рукъ, и заснуло бы,какъ Церберъ у ногъ ракійскаго поэта {Орфея.}.— Идемъ, ослпи отца твоего, такое зрлище не можетъ вдь не ослпить отца. И одного часа бури достаточно, чтобъ затопить благоухающіе луга, чего же не сдлаютъ цлые мсяцы слезъ, съ глазами твоего отца? Не бги же отъ меня, поплачемъ мы съ тобою. О, еслибъ слезами нашими могли мы облегчать твое несчастіе! (Уходятъ.)

ДЙСТВІЕ III.

СЦЕНА 1.

Римъ. Улица.

Входятъ Сенаторы, Трибуны и Судьи съ Марціемъ и Квинтомъ, связанными и ведомыми на казнь. Титъ, умоляя, идетъ впереди.

ТИТЪ. Выслушайте меня, мудрые отцы! благородные трибуны, постойте! Изъ состраданія къ старости того, чья юность прошла въ опасныхъ войнахъ, между тмъ какъ вы спокойно спали, за всю мою кровь, пролитую мной за Римъ, за вс морозныя ночи, мной прободрствованныя, ради горькихъ этихъ слезъ, которыя, видите, наполняютъ теперь старческія морщины щекъ моихъ,— молю, будьте милосерды къ осужденнымъ сыновьямъ моимъ, души которыхъ совсмъ не такъ испорчены, какъ думаютъ. ни слезинки не вырвала у меня смерть двадцати двухъ сыновей, потому что умерли они на славномъ лож чести, (Бросаясь на землю) но за этихъ, трибуны, горячими слезами души пишу я на прах глубокую скорбь сердца. Пусть мои слезы утолятъ сухую жажду земли, кровь же милыхъ сыновей моихъ пристыдитъ, заставитъ покраснть ее. (Сенаторы, Трибуны и прочіе уходятъ съ осужденными.) О земля! удружу я теб изъ двухъ этихъ старыхъ развалинъ больше, чмъ юный апрль всми своими дождями. Буду орошать тебя и въ лтнюю засуху, не перестану и зимой сгонять снгъ горячими слезами, удержу вчную весну на лиц твоемъ, если откажешься упиться кровью дорогихъ сыновей моихъ.

Входите Луцій съ обнаженнымъ мечемъ не рук.

О почтенные трибуны! добрые, маститые старцы! развяжите сыновей моихъ, отмните смертный приговоръ вашъ, дайте мн, никогда досел не плакавшему, возможность сказать, что мои слезы убдительнйшіе на этотъ разъ ораторы.
ЛУЦІЙ. О благородный отецъ мой, молишь ты напрасно, трибуны не слышатъ тебя, ни одного нтъ по близости, камнямъ передаешь ты горе свое.
ТИТЪ. Ахъ, Луцій, дай мн молить за братьевъ твоихъ.— Почтенные трибуны, еще разъ прошу васъ.
ЛУЦІЙ. Ни одинъ трибунъ не слышитъ тебя.
ТИТЪ. Ничего, вдь еслибъ они и слышали — не обратили-бъ они на меня вниманія, вдь еслибъ они и слышали — не пожалли-бъ они меня, но молить ихъ и напрасно, я долженъ. Потому и разсказываю я мое горе камнямъ, которые, хотя и не могутъ отозваться на мое несчастіе, все таки лучше трибуновъ, потому что не прерываютъ моего разсказа. Плачу я — они смиренно у ногъ моихъ пріемлютъ мои слезы и, кажется, что плачутъ вмст со мною, облеки ихъ только въ сановничьи одежды, и Римъ не представитъ ни одного такого трибуна. Камень мягокъ, какъ воскъ, трибуны жестче камней, камень молчаливъ и не оскорбляетъ, а трибуны приговариваютъ своими языками людей къ смерти. Но зачмъ съ обнаженнымъ мечемъ ты?
ЛУЦІЙ. Хотлъ спасти братьевъ отъ смерти, и судьи обрекли меня за это покушеніе на вчное изгнаніе.
ТИТЪ. О счастливецъ! благосклонны были къ теб судьи. Какъ же ты, глупый Луцій, не догадываешься, что Римъ притонъ тигровъ? Тигры должны хищничать, а Римъ, кром меня и моихъ, не представляетъ никакой имъ добычи, какъ же ты счастливъ, что изгнанъ изъ среды прожоръ этихъ!— Но съ кмъ это идетъ сюда братъ мой Маркъ?

Входятъ Маркъ и Лавинія.

МАРКЪ. Готовь, Титъ, старые глаза твои къ тому, чтобъ залиться слезами, а не то — сердце, чтобъ надорваться. Привелъ я сокрушительное для твоей старости горе.
ТИТЪ. Сокрушитъ оно меня? кажи мн его.
МАРКЪ. Это была дочь твоя.
ТИТЪ. И есть, Маркъ.
ЛУЦІЙ. О горе! убиваетъ меня видъ ея.
ТИТЪ. Слабодушный ребенокъ, скрпись, и смотри на нее.— Скажи, Лавинія, какая проклятая рука обезручила тебя для глазъ отца твоего? Какой глупецъ подлилъ воды въ море, или бросилъ вязанку хвороста въ ярко пылающую Трою? Мое горе было ужь на вершин прежде, чмъ пришла ты, а теперь издвается оно, какъ Нилъ, надъ берегами.— Дайте мн мечъ, отрублю я и мои руки — сражались он вдь для Рима, и напрасно, и вскормили он, кормя меня, это горе, и въ тщетной мольб поднимались он, и безполезна мн вся ихъ служба, теперь одной только еще службы потребую я отъ нихъ: чтобъ одна помогла мн отрубить другую.— Хорошо, Лавинія, что нтъ у тебя рукъ, потому что въ рукахъ Риму служащихъ никакого нтъ прока.
ЛУЦІЙ. Кто же, скажи, любезная сестра, такъ тебя изувчилъ?
МАРКЪ. Ахъ, дивное орудіе ея помышленій, высказывавшее ихъ такъ краснорчиво, вырвано изъ прекрасной клтки, въ которой оно, какъ сладкогласная птичка, распвало такъ звучно и разнообразно, восхищая и молодыхъ и старыхъ.
ЛУЦІЙ. О, скажи же ты за нее, чье это дло?
МАРКЪ. Нашелъ я ее ужь такой, бгающей по лсу, ищущей куда нибудь спрятаться, какъ длаетъ это лань неизцлимо пораненная.
ТИТЪ. Моя это была лань, и тотъ кто поранилъ ее, не сдлалъ бы мн столько зла и убивъ меня, потому что тоже я теперь, что человкъ стоящій на скал, окруженной пустыней моря, видящій какъ ростетъ приливъ волна за волной, и ожидающій что вотъ какая нибудь изъ нихъ поглотитъ его наконецъ въ соленыя свои ндра. Этой дорогой къ смерти прошли несчастные сыны мои, вотъ стоитъ еще сынъ, изгнанный, вотъ братъ, оплакивающій мое горе, но что всего боле терзаетъ мою душу — это дорогая Лавинія, драгоцннйшая для меня и самой души моей.— Еслибъ я увидлъ тебя такой и въ изображеніи — обезумлъ бы я, что же должно произойти со мной теперь, когда вижу такой тебя самое? Нтъ у тебя ни рукъ, чтобъ отереть слезы, ни языка чтобъ сказать кто такъ тебя изувчилъ, твой мужъ убитъ, и за убійство его твои братья осуждены, и умерли за то. Смотри, Маркъ, ахъ! смотри, Луцій, смотри! Когда я назвалъ братьевъ ея, свжія слезы гоказались на щекахъ ея, какъ медовая роса на сорванной и почти что увядшей лиліи.
МАРКЪ. Можетъ она плачетъ о томъ, что убили они мужа ея, а можетъ и отъ того что знаетъ, что неповинны они въ этомъ.
ТИТЪ. Если убили они твоего мужа, такъ радуйся же, потому что законъ наказалъ ихъ за то.— Нтъ, нтъ, не способны они на такое гнусное дло, свидтель — сокрушеніе сестры ихъ.— Милая Лавинія, дай поцловать твои губы, или покажи мн какъ нибудь, чмъ могу я облегчить тебя.— Хочешь, чтобъ твой добрый дядя, твой братъ Луцій, и я услись съ тобой у какого нибудь ручья и устремили въ него глаза, чтобъ видть какъ наши щеки загажены слезами, точно не высохшіе еще луга иломъ, оставленнымъ на нихъ наводненіемъ? Смотрть намъ въ него до тхъ поръ, пока горькія слезы наши не лишатъ свтлыхъ его струй пріятнаго ихъ вкуса, не сдлаютъ ихъ разсоломъ? Или отрубить и намъ наши руки? откусить языки, и провести остатокъ противныхъ нашихъ дней въ нмомъ безмолвіи? Что сдлать намъ? Придумаемъ же, имющіе еще языки, какую нибудь еще ужаснйшую продлку на изумленье временъ грядущихъ.
ЛУЦІЙ. Будетъ, любезный отецъ, плакать, видишь, какъ отъ твоего гореванья рыдаетъ несчастная сестра моя.
МАРКЪ. Терпнье, милая племянница.— Осуши, любезный Титъ, слезы свои.
ТИТЪ. Ахъ, Маркъ, Маркъ! знаю я, братъ, что ни одной моей слезинки не вопьетъ платокъ твой, потому что его смочилъ ужь ты, бдный, своими собственными.
ЛУЦІЙ. Дай моя Лавинія, оботру я твои щеки.
ТИТЪ. Смотри Маркъ, смотри! понимаю я ея знаки, еслибъ у ней былъ языкъ, сказала бы она теперь брату тоже что я сейчасъ сказалъ теб: что его платкомъ, совсмъ смокшимъ отъ его собственныхъ слезъ, не осушишь печальныхъ щекъ ея. О, какое сочувствіе горя, такъ же далекаго отъ всякаго облегченія, какъ адъ отъ рая.

Входите Ааронъ.

ААРОН. Титъ Андроникъ, императоръ, мой повелитель, шлетъ теб такое слово: любишь ты сыновей своихъ — пусть Маркъ, Луцій, или ты самъ, старый Титъ, все равно кто-нибудь изъ васъ, отрубитъ себ руку и пошлетъ ее къ нему, за нее пришлетъ онъ къ теб сюда обоихъ сыновей твоихъ живыми, будетъ она выкупомъ ихъ преступленія.
ТИТЪ. О милосердый императоръ! о добрый Ааронъ! Пвалъ ли когда нибудь воронъ такъ похоже на жаворонка, возвщающаго отрадный восходъ солнца? Съ радостью пошлю я ему мою руку. Ты, добрый Ааронъ, поможешь вдь мн отрубить ее?
ЛУЦІЙ. Остановись, отецъ! не пошлешь ты благородной руки своей, столько враговъ сложившей, достаточно и моей, моей юности потеря крови легче, чмъ теб, моя рука спасетъ жизнь братьевъ моихъ.
МАРКЪ. Которая изъ вашихъ рукъ не защищала Рима, не размахивала кровавой боевой скирой, начертывая гибель на шлемахъ враговъ? Нтъ у васъ руки не прославившейся великими подвигами. Моя оставалась праздной, будетъ она нынче выкупомъ моихъ племянниковъ — берегъ я ее для достойной цли.
ААРОН. Ршайте же скоре, чья пошлется, чтобъ не умерли они прежде, чмъ придетъ прощеніе. МАРКЪ. Моя.
ЛУЦІЙ. Нтъ, клянусь небомъ.
ТИТЪ. Друзья, не спорьте, такія увядшія травы, какъ эта, вырываются вдь, и потому — моя.
ЛУЦІЙ. Отецъ, если хочешь, чтобъ считали меня твоимъ сыномъ, позволь мн спасти моихъ братьевъ отъ смерти.
МАРКЪ. Памятью отца нашего, любовью нашей матери, позволь мн доказать братнюю мою любовь къ теб.
ТИТЪ. Ршайте жь межь себя, сохраню я мою руку.
ЛУЦІЙ. Такъ я пойду за топоромъ.
МАРКЪ. А я воспользуюсь имъ. (Уходятъ.)
ТИТЪ. Ступай сюда, Ааронъ, обману я ихъ обоихъ. Одолжи меня своей рукой, и я отдамъ теб свою.
ААРОН. (Про себя). Если это называется обманомъ, буду честенъ, и никогда, во всю мою жизнь, никого не обману такъ, но обману я тебя — черезъ какіе-нибудь полчаса увидишь,— другимъ образомъ. (Отскаете своимъ мечемъ руку Тита.)

Возвращаются Луцій съ топоромъ и Маркъ.

ТИТЪ. Не спорьте боле, что нужно было сдлать — сдлано.— Ступай, любезный Ааронъ, отдай мою руку императору, скажи ему, что это рука охранявшая его отъ тысячи опасностей. Попроси его похоронить ее, заслуживала она большего, пусть не откажетъ хоть въ этомъ. Что касается до сыновей моихъ, скажи, что я считаю ихъ брилліантами, купленными весьма дешево, но вмст съ тмъ и дорого, потому что купилъ вдь я свое собственное.
ААРОН. Иду, Андроникъ, и за руку твою сыновья твои будутъ сейчасъ же здсь.— (Про себя) Разумю, головы ихъ.— О, какъ это мошенничество и одной уже мыслью о немъ утучняетъ меня! Пусть глупцы длаютъ добро, хлопочутъ блолицые о добродтели — Ааронъ хочетъ чтобъ душа его была черна какъ лице его. (Уходитъ.)
ТИТЪ. О, вотъ, поднимаю я одну эту руку къ небу и склоняю слабую эту развалину къ земл, если какая-нибудь сила соболзнуетъ слезамъ несчастій — къ ней взываю я.— (Лавинг Какъ! хочешь и ты преклонить со мной колни? Преклони ихъ, моя дорогая, небо услышитъ мольбы наши, иначе омрачимъ мы твердь небесную нашими вздохами, затмимъ солнце туманомъ, какъ иногда тучи, когда тающія ндра ихъ объемлютъ его.
МАРКЪ. О братъ, говори сбыточное, не вдавайся въ пропасть крайностей.
ТИТЪ. Не пропасть разв и мое несчастіе, и бездонная? пусть же будетъ бездонно и мое гореванье.
МАРКЪ. Будь и въ гореваньи благоразуменъ.
ТИТЪ. Будь какая-нибудь разумная причина этихъ несчастій, могъ бы я еще сдержать скорбь мою въ границахъ. Плачетъ небо — не заливается разв земля? бушуютъ втры — не неистовствуетъ разв море, грозя небу своей высоко вздувшейся поверхностью? хочешь ты въ этой кутерм благоразумія? Я море, слышишь, какъ дуютъ вздохи ея! Она плачущее небо, я — земля, и мое море должно взволноваться отъ ея вздоховъ, и моя земля должна отъ безпрерывныхъ слезъ ея залиться, затопиться потопомъ. Не могутъ мои внутренности сдержать въ себ своихъ страданій, долженъ я, какъ пьяница, изрыгнуть ихъ, и потому дай мн волю, теряющіе имютъ вдь право облегчать сердце горькими рчами.

Входитъ Посланецъ, съ двумя головами и рукой.

ПОСЛА. Достойный Андроникъ, гадко заплатили теб за доблестную руку, посланную тобой императору. Вотъ головы двухъ, благородныхъ сыновей твоихъ, вотъ и твоя рука въ насмшку теб возвращаемая. Твое горе — забава ихъ, твоя ршимость осмяна. Мысль о твоихъ несчастіяхъ тяжелй для меня и воспоминанія о смерти отца моего. (Уходитъ.)
МАРКЪ. Да остынетъ же раскаленная Этна въ Сициліи, и да будетъ мое сердце вчно-пылающимъ адомъ. Больше это, чмъ можно вынести. Плакать съ плачущими — облегчить хоть нсколько, насмхаться надъ горемъ — двойное убійство.
ЛУЦІЙ. Что же это? такую глубокую рану нанесло это зрлище, а проклятая жизнь держится еще! Зачмъ же смерть не уступаетъ своего имени жизни, когда въ жизни не остается ужь ничего кром дыханія., (Лавинга цлуетъ его.)
МАРКЪ. Увы, бдная, не отраденъ поцлуй этотъ, какъ ледяная вода окоченлой зм.
ТИТЪ. Когда же страшный сонъ этотъ кончится?
МАРКЪ. Конецъ теперь всякому самообольщенью, умри Андроникъ. Не спишь ты, смотри: вотъ головы двухъ твоихъ сыновей, твоя воинственная рука, твоя изувченная дочь, твой сынъ изгнанный, блдный и безкровный отъ страшнаго этого зрлища, и я твой братъ, точно каменное изваяніе холодный, оцпенлый. Ахъ! не стану я теперь сдерживать мое горе, рви серебряные свои волосы, грызи другую, свою руку, и да закроетъ ужасное это зрлище, злополучнйшіе глаза наши! Теперь можно неистовствовать, что же притихъ ты?
ТИТЪ. Ха, ха, ха!
МАРКЪ. Зачмъ же смешься ты? не такое для этого теперь время.
ТИТЪ. Затмъ, что нтъ другихъ слезъ у меня, затмъ, что, кром того, горе врагъ, которому хотлось бы овладть влажными моими глазами, и ослпить ихъ данью слезъ, какъ же найду я тогда пещеру мести? Вдь эти дв головы, кажется, говорятъ, грозятъ мн, что никогда не добьюсь я блаженства, если не возвращу вс эти напасти въ самыя глотки виновниковъ ихъ. Сообразимъ же, что предпринять мн.— Станьте, бдные, вокругъ меня, чтобы я каждому душей моей могъ поклясться что отомщу за вс ваши несчастій.— Поклялся я.— Бери же, братъ, одну голову, а я понесу этой рукой другую. Лавинія, и ты не останешься тутъ безъ дла, неси, моя милая мою руку въ зубахъ. Ты же, мой сынъ, иди, оставь меня. Ты изгнанъ, ты не долженъ здсь оставаться, бги къ Готамъ, и собери тамъ войско, если ты меня любишь, въ чемъ увренъ, обнимемся и разстанемся, потому что дла у насъ много. (Уходитъ съ Маркомъ и Лавиніей.)
ЛУЦІЙ. Прощай, Андроникъ, благородный отецъ мой, несчастнйшій изъ всхъ когда либо въ Рим жившихъ! Прощай, гордый Римъ, до возвращенія Луція, оставляющаго въ теб заложниковъ, драгоцннйшихъ для него и жизни. Прощай, Лавинія, благородная сестра моя, о, еслибъ ты была какой была до этого! теперь же удлъ и Луція и Лавиніи забвенье и противное горе. Но будетъ Луцій живъ — отомститъ онъ за вс ваши несчастія, заставитъ надменнаго Сатурнина и его императрицу нищить у воротъ, какъ нкогда Тарквиній и царица его. Отправлюсь къ Готамъ, и соберу войско на гибель Рима и Сатурнина. (Уходитъ.),

СЦЕНА 2.

Римъ. Комната въ дом Тита, съ накрытымъ для обда столомъ.

Входятъ Титъ, Маркъ, Лавинія и юный Луцій.

ТИТЪ. Такъ, такъ, теперь сядемъ, да смотрите, не шьте боле, чмъ нужно для поддержки только силъ, необходимыхъ для мести за вс горькія наши напасти. Развяжи же, Маркъ, скорбью затянутый этотъ узелъ, твоя племянница и я лишены вдь рукъ, и не можемъ мы, бдные, даже и сложеніемъ ихъ выразить десятерное наше горе. Эта бдная правая оставлена мн только на мученье груди, заколотитъ обезумвшее отъ страданій сердце мое въ тлесной этой темниц — такъ вотъ угомоняю я его. (Лавині) А ты, воплощенное, только знаками говорящее горе, ты вотъ, когда забьется бдное твое сердце такъ же бшено, не можешь смирять его такимъ образомъ. Рань его, дочь моя, вздохами, убивай стонами, или возьми въ зубы небольшой ножичекъ, и сдлай имъ въ томъ самомъ мст, гд оно бьется, дырку, чтобы вс слезы, бдными твоими глазами проливаемыя, стекая въ нее, утопили глупое въ соленой своей влаг.
МАРКЪ. Стыдись, братъ, стыдись! не учи ее такому жестокихъ рукъ наложенію на нжную жизнь свою.
ТИТЪ. Это что? свело горе а тебя съ ума? Полно, Маркъ, кром меня никто вдь, не иметъ права сумасшествовать. Какія жестокія руки можетъ она наложить на жизнь свою? Ахъ! зачмъ произнесъ ты слово: руки? не все это разв равно, что заставить Энея дважды разсказывать, какъ сгорла Троя, и какъ его сдлали несчастнымъ? Не заводи рчи о рукахъ, чтобъ напоминать, намъ безпрестанно, что нтъ ихъ у насъ. Фу! какой же вздоръ я говорю, какъ будто, не упомяни Маркъ о рукахъ, такъ вотъ мы и забыли что лишены ихъ.— Приступимъ же къ трапез, шь, милая моя дочь, вотъ это.— А питья-то нтъ!— Слушай, Маркъ, что говоритъ она, могу я объяснить теб вс вымучиваемые ей знаки. Говоритъ она, что не пьетъ никакого напитка, кром слезъ, затертыхъ печалью, забродившихъ на щекахъ ея. Изучу я, безмолвная страдалица, вс твои помышленія, буду также искусенъ въ пониманіи нмыхъ твоихъ знаковъ, какъ нищенствующіе отшельники въ причитываніи святыхъ молитвъ своихъ. Не вздохнуть теб, не поднять своихъ култышекъ къ небу, не мигнуть, не кивнуть, не преклонить колнъ, не сдлать никакого знака безъ того, чтобъ изъ всего этого не выкрутилъ я цлой азбуки, неустаннымъ въ этомъ упражненіемъ научусь а непремнно понимать тебя.
МАЛЬЧ. Оставь, добрый ддушка, горькія эти жалобы, развесели лучше ттю какой нибудь забавной сказкой.
МАРКЪ. Плачетъ мальчуганъ, горемъ дда растроганный.
ТИТЪ. Полно, нжный отпрыскъ, весь ты изъ слезъ, слезы какъ разъ размоютъ жизнь твою. (Маркъ ударяетъ своимъ ножемъ по блюду.) По чемъ это ударилъ ты, Маркъ, ножемъ своимъ?
МАРКЪ. Убилъ муху.
ТИТЪ. Позоръ теб, убійца! мое убиваешь ты сердце, пресыщены ужь глаза мои зврствомъ. Убійство невиннаго неприлично брату Тита. Оставь насъ, вижу не для моего ты общества.
МАРКЪ. Но вдь только муху убилъ я.
ТИТЪ. Но если у этой мухи были отецъ и мать, какъ повситъ они золотистыя свои крылушки и какъ жалобно будутъ они жужжать въ воздух? Бдная, ни въ чемъ не повинная муха! прилетла она потшить насъ веселымъ своимъ жужжаньемъ, а ты убилъ ее.
МАРКЪ. Прости, братъ, черная была это муха, гадкая какъ Мавръ императрицы, и потому убилъ я ее.
ТИТЪ. О, о, о! Такъ прости же ты мн мои упреки, доброе сдлалъ ты дло. Дай мн твой ножъ, потшусь и я, представляя себ, что это Мавръ, нарочно, чтобъ отравить меня, сюда явившійся.— Это вотъ теб, а это Тамор.— А, бездльникъ!— не такъ еще, полагаю, принижены мы, чтобъ не могли, между собой, убить и муху, имющую сходство съ чернымъ, какъ уголь, Мавромъ.
МАРКЪ. (Про себя). Бдный! до того убило его горе, что и лживые призраки принимаетъ онъ за дйствительность.
ТИТЪ. Собирайте со стола.— Идемъ, Лавинія, со мной, я почитаю теб въ моей комнат грустные разсказы о событіяхъ временъ давно-минувшихъ.— Иди и ты, мальчуганъ, съ нами, твое зрніе юно, почитаешь ты намъ, когда мое помутится. (Уходятъ.)

ДЙСТВІЕ IV.

СЦЕНА 1.

Тамъ-же. Передъ домомъ Тита.

Входятъ Титъ и Маркъ, за тмъ Юный Луцій, за которымъ бжитъ Лавипія.

МАЛЬЧ. Заступись, заступись, ддушка! ття Лавинія все за мной, не знаю зачмъ, гоняется.— Добрый дядя Маркъ, смотри, какъ она спшитъ сюда.— Ахъ! милая моя ття, не знаю я чего ты хочешь.
МАРКЪ. Стой подл меня, Луцій, не бойся тетки своей.
ТИТЪ. Слишкомъ она, мальчуганъ, тебя любитъ, чтобъ сдлать теб какое либо зло.
МАЛЬЧ. Да, когда отецъ былъ въ Рим, любила.
МАРКЪ. Что силится моя племянница сказать этими знаками?
ТИТЪ. Не бойся ее, Луцій, чего-то ей хочется. Видишь, Луцій, видишь, она на тебя очень разсчитываетъ, хочетъ чтобы ты куда-то шелъ съ ней.— Никогда, мальчуганъ, и Корнелія не читала своимъ сыновьямъ съ такимъ стараніемъ, какъ она теб, поэтовъ и Туллія оратора {Цицерона.}.— Не можешь ты догадаться чего она отъ тебя добивается?
МАЛЬЧ. Не знаю, и догадаться не могу, припадокъ разв это сумасшествія, сколько вдь разъ говорилъ ты, ддушка, что отъ сильныхъ горестей сходятъ съ ума, и читалъ я что троянская Гекуба бгала, обезумвъ отъ горя, вотъ этого-то я и испугался, хотя и знаю, что добрая ття любитъ меня, какъ любила меня моя мать, и что, не помшавшись, не захочетъ она пугать меня, отъ этого я и убжалъ и бросилъ мои книги, со всмъ, можетъ, за даромъ.— Прости, милая ття, пойдетъ и дядя Маркъ съ нами, я съ радостью пойду съ тобой.
МАРКЪ. Я пойду съ вами. (Лавинія торопливо ворочаетъ книги уроненныя Луціемъ.)
ТИТЪ. Что же теб, Лавипія?— Что это, Маркъ, значитъ? Тутъ есть какая нибудь книга, которую ей хочется видть.— Которая же это, дочь моя?— Кажи ихъ ей, Луцій.— Но ты вдь начитаннй и образованнй, пойдемъ, выбирай какую хочешь изъ всей моей библіотеки, обманывай такимъ образомъ печаль свою, пока небо не откроетъ проклятаго сочинителя этого дла.— Которая же это книга?— Зачмъ поднимаетъ она руки послдовательно одну за другой?
МАРКЪ. Врно для того, чтобъ показать, что виновникъ этого дла не одинъ.— Непремнно не одинъ, если только не воззваніе это къ небу о мщеніи.
ТИТЪ. Луцій, какую это книгу она такъ толкаетъ?
МАЛЬЧ. Овидіевы это превращенія, ихъ подарила мн мать моя.
МАРКЪ. Можетъ изъ любви къ усопшей выбрала она ее.
ТИТЪ. Постой! какъ старательно повертываетъ она листы ея! Помоги ей, что хочется ей найдти?— Лавинія, читать мн? Это жалостный разсказъ о Филомел, объ измн Терея и его насиліи, и насиліе, боюсь, было поводомъ къ изувченью тебя.
МАРКЪ. Смотри, братъ, смотри! замть, какъ она на листы указываетъ.
ТИТЪ. Лавинія, была ты такъ же, милая дочь, захвачена, изнасилована и опозорена, какъ Филомела, силой въ безчувственный, темный, дремучій лсъ затащенная?— Смотри, смотри!— Да, именно такое мсто есть и тамъ, гд мы охотились — о, еслибъ мы никогда, никогда тамъ не охотились!— совершенно сходное съ тмъ, какое поэтъ тутъ описываетъ, самой природой для убійствъ и насилованій созданное.
МАРКЪ. И зачмъ бы природ создавать такія гнусныя трущебы, еслибъ не нравились богамъ трагедіи?
ТИТЪ. Объясни же, любезная дочь, знаками — нтъ вдь здсь никого, кром друзей, — какой римскій вельможа дерзнулъ на такое дло? Не подкрался ли Сатурнинъ, какъ нкогда Тарквиній, покинувшій лагерь, чтобъ опозорить ложе Лукреціи?
МАРКЪ. Присядь, милая племянница, садись и ты, братъ, подл меня.— Аполлонъ, Паллада, Юпитеръ, или Меркурій, вдохновите меня, чтобъ могъ я разоблачить это злодйство! Смотри, братъ, сюда, — смотри сюда, Лавинія. Песокъ тутъ совершенно ровенъ, води этимъ, если сможешь, посл меня тамъ, гд напишу мое имя безъ всякой помощи рукъ. (Пишетъ на песк свое имя своей палкой, которую, держа верхній конецъ ея зубами, движетъ ногами.) Проклятіе тому, кто заставилъ насъ прибгать къ такимъ продлкамъ!— Пиши теперь ты, любезная племянница, выведи наконецъ тутъ наружу то, что небо хочетъ, чтобъ было открыто для нашей мести. Да помогутъ боги твоему перу ясно начертать все твое несчастіе, чтобъ знали мы злодевъ, знали всю правду. (Лавинія беретъ конецъ палки въ зубы и пишетъ, двигая ее остаткомъ рукъ своихъ.)
ТИТЪ. О! прочелъ ты, братъ, что она написала? Stuprum {Блудъ.} — Chiron — Demetrius.
МАРКЪ. Какъ, какъ!— безпутные сыновья Таморы свершители гнуснаго, кроваваго этого дла?
ТИТЪ. Magni dominator poli, tarn lentus audis scelera? tarn lentus vides {Верховный властитель міра! и ты такъ терпливо внемлешь злодйствамъ, такъ терпливо смотришь на нихъ.}?
МАРКЪ. О, успокойся, добрый братъ, хотя, знаю, достаточно написано на песк этомъ, чтобъ возмутить и кротчайшую душу, чтобъ вооружить яростью и ребенка.— Стань, братъ, со мной на колни, Лавинія, становись на колни, становись и ты, мальчуганъ, надежда римскаго Гектора, (Становятся вс на колни) и клянитесь со мной — какъ клялся нкогда Юній Брутъ со скорбнымъ мужемъ и съ отцемъ обезчещенной Лукреціи, — что отомстимъ мы смертью вроломнымъ этимъ Готамъ, что увидимъ кровь ихъ, или умремъ опозоренные (Встаютъ.)
ТИТЪ. Было-бъ это достаточно врно, еслибъ зналъ ты какъ. Поранишь медвжатъ этихъ — берегись, медвдица проснется и почуетъ тебя, а она въ тсной вдь связи со львомъ, она убаюкиваетъ и усыпляетъ его, и въ то время, какъ спитъ онъ, она длаетъ все что захочетъ. Неопытный ты еще охотникъ, Маркъ, оставь это, и пойдемъ, я добуду мдный листъ, и стальнымъ рзцемъ выржу на немъ слова ея, и такимъ образомъ сохраню ихъ. Сердитый сверный втеръ разнесетъ песокъ, какъ листы Сибиллъ, и гд же будетъ тогда урокъ твой?— Что ты, мальчуганъ, скажешь?
МАЛЬЧ. Скажу, что будь я мужемъ — и спальня ихъ матери не была бы безопаснымъ убжищемъ для скверныхъ этихъ рабовъ Рима.
МАРКЪ. Такъ, мой милый! твой отецъ зачастую служилъ такъ неблагодарной своей родин.
МАЛЬЧ. Такъ буду и я, буду живъ, дядя.
ТИТЪ. Пойдемъ въ мою оружейную, снаряжу я тебя Луцій, и ты за тмъ отнесешь отъ меня къ сыновьямъ императрицы подарки, которые намренъ я сдлать обоимъ. Идемъ, идемъ, вдь ты исполнишь мое порученіе, исполнишь вдь?
МАЛЬЧ. Моимъ, ддушка, кинжаломъ въ грудь ихъ.
ТИТЪ. Нтъ, мальчуганъ, не такъ, научу я тебя другому способу. Лавинія идемъ.— Маркъ, присмотри ты за моимъ домомъ, а мы съ Луціемъ отправимся во дворецъ, поговоримъ тамъ, да, поговоримъ, и будемъ мы отлично приняты. (Уходитъ съ Лавиніей и съ Луціемъ.)
МАРКЪ. О небо! можешь ты слышать стоны хорошаго человка, и не растрогаться, и не сжалиться надъ нимъ? Не оставляй его, Маркъ, въ страшномъ его несчастій, сердце его исполосовано вдь горемъ сильне, чмъ старый его щитъ врагами, а онъ такъ все-таки добръ, что и мстить не хочетъ. Отомсти же ты, небо, за стараго Андроника! (Уходитъ.)

СЦЕНА 2.

Тамъ-же. Комната во дворц.

Входятъ А аронъ, Хиронъ и Деметрій съ одной стороны, съ другой Юный Луцій и Слуга со связкой оружія.

ХИРОН. Вотъ, Деметрій, сынъ Луція, съ какимъ-то онъ къ намъ посланіемъ.
ААРОН. Съ чмъ нибудь безумнымъ отъ безумнаго его дда.
МАЛЬЧ. Смиренно, какъ только могу, привтствую васъ отъ Андроника,— (Про себя) и молю боговъ Рима погубить васъ обоихъ.
ДЕМЕТ. Благодарю, любезный Луцій. Что новаго?
МАЛЬЧ. (Про себя). Что вы оба открыты и оказались насиліемъ заклейменными бездльниками. (Громко) Ддъ мой разсудилъ послать со мной лучшее оружіе своей оружейной въ даръ вашей доблестной юности — надежды Рима, такъ веллъ онъ мн сказать, и такъ говорю я, и передаю вамъ даръ этотъ, чтобы въ случа надобности хорошо могли вы вооружиться. И за симъ прощаюсь съ обоими, (Про себя) одинаково кровожадными извергами. (Уходите съ служителемъ.)
ДЕМЕТ. Это что? Полоска бумаги, и вся исписанная. Прочтемъ:
Integer vitae, scelcrisque punis,
Non eget Mauri jaculis, non areu 1).
1) Человкъ жизни честной, преступленіями не запятнанный,не нуждается ни въ лук, ни въ метальныхъ копьяхъ Мавра.
ХИРОН. Стихъ это Горація — знаю я его, давнымъ давно читалъ въ граматтик.
ААРОН. Да, именно! стихъ это Горація, врно, угадалъ. (Про себя) Вотъ что значитъ быть осломъ! Не добрая это продлка! старикъ узналъ ихъ преступленіе, и посылаетъ имъ оружіе обвернутое строками, которыя ранятъ ихъ жестоко, а они и не чувствуютъ этого. Не лежи умная наша императрица въ постел, потшилась бы она выдумкой Андроника, но пусть не безпокоится пока въ безпокойномъ своемъ положеніи. (Громко) А что, принцы, не счастливая звзда привела насъ въ Римъ, чтобъ мы, чужеземцы, хуже еще — плнники, такъ возвеличились? Какъ пріятно было мн, у дверей дворца, не уступить трибуну въ присутствіи брата его.
ДЕМЕТ. Еще пріятне мн, подлое за нами ухаживаніе человка такъ важнаго, посылка намъ подарковъ.
ХАРОН. Нтъ разв у него достаточной на то причины? не были вы съ его дочерью такъ любезны?
ДЕМЕТ. Желалъ бы, чтобъ тысяча римскихъ боярынь поочередно такъ же послужила нашей похоти.
ХИРОН. Самое благодушное, и полное любви желаніе.
ААРОН. Недостаетъ только вашей матери, чтобъ сказать на него аминь.
ХИРОН. Она и на двадцать еще тысячъ сказала бы его.
ДЕМЕТ. Пойдемъ, помолимъ боговъ объ облегченіи мукъ дорогой нашей матери.
ААРОН. Молите лучше дьяволовъ, боги отреклись вдь отъ насъ. (Трубы.)
ДЕМЕТ. Что это возвщаютъ трубы императора?
ХИРОН. Вроятно радостное для него рожденіе сына.
ДЕМЕТ. Молчи! кто это идетъ сюда?

Входитъ Кормилица, закутывая чернаго на рукахъ ребенка.

КОРМИ. Добраго вамъ утра, принцы. Скажите, не видали-ль вы Мавра Аарона?
ААРОН. Боле, или мене, или нисколько, Ааронъ передъ тобой, на что Ааронъ теб?
КОРМИ. Ахъ, любезный Ааронъ, пропали мы вс! Помогай, или бда и теб.
ААРОН. Отчего это ты такъ размяукалась? что это кутаешь, комкаешь ты на рукахъ своихъ?
КОРМИ. Что хотла бы скрыть и отъ глазъ неба, позоръ нашей императрицы, срамъ гордаго Рима.— Разршилась она, разршилась.
ААРОН. Отъ чего?
КОРМИ. Отъ бремени {Непереводимая тутъ игра значеніями словъ: deliver‘d — разршилась отъ бремени и выдана, передана, и brought to bed — родила и уложена въ постель.}.
ААРОН. Да даруятъ же боги покойный ей отдыхъ! что послали они ей?
КОРМИ. Чертенка.
ААРОН. Такъ мать она чертенка, чудесное рожденье!
КОРМИ. Чудовищное, ужасное, черное, горестное рожденье! Вотъ оно, гадкое, какъ жаба посреди прекраснйшихъ порожденій страны нашей {Въ прежнихъ изданіяхъ: Among the fairest breeders of our clime… По Колльеру: Among the fairest burdens of our clime…}. Императрица посылаетъ его, твой оттискъ, твой отпечатокъ, теб, чтобъ ты окрестилъ его остріемъ твоего кинжала.
ААРОН. Что ты, подлая потаскушка! разв такъ ужь черный цвтъ дуренъ? Славный ты, милый пухлякъ, цвтокъ — это врно.
ДЕМЕТ. Что ты, бездльникъ, надлалъ?
ААРОН. То, чего не раздлать теб.
ХИРОН. Погубилъ ты мать нашу.
ААРОН. Усугубилъ только бездльникъ мать твою.
ДЕМЕТ. Тмъ-то, адская собака, и погубилъ ты ее. Горе ей, проклятіе гнусному ея выбору! проклятье и отродью гнуснаго демона!
ХИРОН. Не жить ему.
ААРОН. Не умретъ оно.
КОРМИ. Должно, Ааронъ, сама мать хочетъ этого.
ААРОН. Какъ! должно, кормилица? Такъ никому жь, кром меня, не исполнить этого приговора надъ моей плотью и кровью.
ДЕМЕТ. Насажу я этого головастика на мечъ мой. Давай мн его, кормилица, мой мечъ разомъ съ нимъ покончитъ.
ААРОН. (Отнимая ребенка, у кормилицы и обнажая мечъ). Скоре вотъ этотъ выпуститъ теб кишки. Стойте, кровожадные негодяи! хотите убить вы брата своего? Клянусь разгорвшимися свтильниками неба, такъ ярко блествшими при зачатіи этого ребенка, умретъ отъ остраго меча моего, кто коснется моего перворожденнаго сына и наслдника. Скажу вамъ, молокососы, ни Энцеладъ со всей своей грозной ватагой Тифонова отродья, ни великій Алкидъ, ни самъ богъ войны не вырветъ этой добычи изъ рукъ отца. Что вы, что вы, задорные, безсердечные мальчишки, выбленныя стны! расписанныя вывски пивныхъ! черный цвтъ лучше всякаго другаго, и потому пренебрегаетъ всякимъ другимъ, вдь и вс воды океана не сдлаютъ ногъ лебедя блыми, хоть и омываютъ ихъ ежечасно. (Кормилиц.) Скажи отъ меня императриц, что мужъ я, что съумю сберечь свое, отдлывайся она какъ знаетъ.
ДЕМЕТ. И ты выдашь такимъ образомъ благородную твою повелительницу?
ААРОН. Повелительница повелительницей, а это — я самъ, сила, образъ моей юности, его я предпочитаю всему на свт, его сберегу я на зло всему свту, или поплатится за него кто-нибудь изъ васъ въ Рим.
ДЕМЕТ. Мать навсегда имъ опозорится.
ХИРОН. Римъ будетъ презирать ее за гадкую эту слабость.
КОРМИ. Императоръ въ бшенств осудитъ ее на смерть.
ХИРОН. И отъ одной уже мысли о такомъ срам красню я.
ААРОН. Привилегія это вашей красоты. Гадость, предательскій цвтъ, краской выдающій сокровеннйшія побужденія и помыслы сердца, вотъ малый совсмъ не такого цвта. Смотрите, какъ черный этотъ плутишка улыбается отцу своему, какъ бы говоритъ: твой я, старина.— Братъ онъ вамъ, принцы, выкормленный несомннно той самой кровью, которая дала жизнь и вамъ, высвободившійся, выползшій на свтъ изъ тхъ самыхъ ндръ, въ которыхъ и вы были заключены. Да, братъ онъ вашъ, и по сторон врнйшей, хоть и съ моимъ на лиц оттискомъ.
КОРМИ. Что сказать мн, Ааронъ, императриц?
ДЕМЕТ. Придумай, Ааронъ, что намъ длать, и мы послдуемъ твоему совту. Спаси ребенка, но такъ чтобъ и мы были въ безопасности.
ААРОН. Такъ сядемъ, и посовтуемся. Мой сынъ и я хотимъ занять первое мсто, вы садитесь вонъ тамъ, (Садятся поодаль другъ отъ друга) толкуйте теперь сколько угодно о вашей безопасности.
ДЕМЕТ. Сколько женщинъ видли сына его?
ААРОН. Такъ-то, любезные, въ ладу мы — ягненокъ я, но вздумаете вздорить съ Мавромъ — ни разъяренный вепрь, ни горная львица, ни океанъ не свирпютъ такъ, какъ Ааронъ.— Говори же, сколько васъ видло этого ребенка?
КОРМИ. Повитуха Корнелія и я, и никто еще, кром разршившейся императрицы.
ААРОН. Императрица, повитуха и ты. Дв могутъ еще сохранить тайну, когда третьей не будетъ. Ступай къ императриц, скажи ей, что вотъ что сказалъ я. (Закалываетъ ее, она вскрикиваетъ.) Квикъ, квикъ!— такъ взвизгиваетъ готовимый на вертелъ поросенокъ.
ДЕМЕТ. Къ чему это, Ааронъ? Для чего ты это сдлалъ?
ААРОН. Дло это благоразумія. Слдовало длинноязычной этой кумушк жить, чтобъ обнаружить вину нашу? нтъ, господа, нтъ. Знайте жь теперь, что я придумалъ. Не въ далек отсюда живетъ Мули {Въ прежнихъ изданіяхъ: Not far опе Muliteus… По Колльеру Not far hence Muli lives…}, мой соотечественникъ, жена его только что вчера разршилась отъ бремени, ребенокъ ея похожъ на нее, блъ, какъ вы, ступайте сговоритесь съ нимъ, дайте золота матери, сообщите обоимъ вс обстоятельства дла, и какъ сынъ ихъ черезъ это возвысится, сдлается наслдникомъ императора, подмной имъ моего вы предотвратите собирающуюся при двор бурю, и пусть за тмъ императоръ нянчитъ его, какъ своего.— Ну, принцы, (Указывая на трупъ кормилицы) вы видите, лкарство я ей далъ ужь, ваше теперь дло похоронить ее. Поле не далеко, а вы дюжіе ребята. Схоронивъ ее, не замедлите, пришлите ко мн тотчасъ же {Въ прежнихъ изданіяхъ: that you take no longer days… По Колльеру: that you make no long delays…} повитуху. Поконченныя кормилица и повитуха могутъ болтать себ что угодно.
ХИРОН. Вижу, Ааронъ, не довряешь ты втру тайнъ своихъ. ДЕМЕТ. За эту заботливость о Тамор, и она и мы премного теб обязаны. (Уходитъ cs Хирономъ, унося трупъ кормилицы.)
ААРОН. Теперь къ Готамъ, съ быстротой ласточки, чтобъ пристроить тамъ это, на рукахъ моихъ покоящееся сокровище, и передать привтъ императрицы друзьямъ ея.— Идемъ, губастый плутишка, удалю я тебя отсюда, потому что ты вдь виновникъ всей этой тревоги. Велю кормить тебя ягодами и кореньями, простоквашей и сывороткой, будешь ты у меня сосать козу, жить въ пещер, и выростешь воиномъ, будешь военачальникомъ. (Уходитъ си ребенкомъ.)

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Площадь.

Входитъ Титъ со стрлами, на концахъ которыхъ записки, Маркъ, Юный Луцій и другіе Патриціи съ луками.

ТИТЪ. Сюда, Маркъ, сюда, родичи, вотъ это мсто.— Ну, мальчуганъ, кажи мн теперь свое искусство. Смотри же, цль врне, и будетъ она тамъ. Terras Astraea reliquit {Покинула Астрея землю.}. Помни это, Маркъ, скрылась она, улетла она. Принимайтесь же, друзья, за ваши орудія. Вы, братья, пойдете и попытаете океанъ, забросьте ваши сти — можетъ и поймаете его въ мор, хоть и тамъ правосудія такъ, же мало, какъ на земл.— Нтъ, вашимъ это, Публій и Семпроній, должно быть дломъ, вы должны копать заступомъ и лопатой, прорыть центръ земли, и когда доберетесь до страны Плутона, прошу передать ему такую просьбу, скажите ему, что она о правосудіи и помощи, и отъ стараго Андроника, подавленнаго горемъ въ неблагодарномъ Рим.— Ахъ, Римъ!— Да, да, я сдлалъ тебя несчастнымъ, какъ только остановилъ выборъ на томъ, кто такъ тиранитъ меня.— Ступайте же, отправляйтесь, прошу, будьте постарательнй, не оставляйте ни одного корабля не обысканнымъ. Злобный этотъ императоръ услалъ его, можетъ быть на корабл, и тогда, друзья, напрасно будемъ мы звать правосудіе.
МАРКЪ. О, Публій, не тягостно ли видть такое растройство благороднаго твоего дяди?
ПУБЛІ. По этому заботливо, и днемъ и ночью, должны мы смотрть за нимъ, радушно, на сколько можно, потворствовать его причудамъ, пока не пошлетъ время, какого-нибудь цлительнаго средства.
МАРКЪ. Неизцлимо, друзья, горе его. Соединитесь съ Готами, и жестокой войной накажите Римъ за эту неблагодарность его, отомстите и гнусному Сатурнину.
ТИТЪ. Ну что же, Публій? что же, господа? отыскали его?
ПУБЛІ. Нтъ, добрый дядя, но Плутонъ веллъ теб сказать, что если хочешь, чтобы адъ отомстилъ за тебя, такъ отомститъ онъ. Что же касается до Правосудія, оно такъ занято — полагаетъ, съ Юпитеромъ на неб, или гд нибудь въ другомъ мст,— что поневол долженъ ты подождать еще.
ТИТЪ. Оскорбляетъ оно меня, кормя все отсрочками. Нырну за нимъ въ огненное озеро происподней, и за пяты вытащу его изъ Ахерона.— Маркъ, кустарникъ мы — не кедры, не исполины мы, сложенные, какъ циклопы, но мы желзо, сталь до самой спины, и все таки не подъ силу нашей спин зло насъ удручающее. Нтъ правосудія ни на земл, ни въ аду — обратимся къ небу, побудимъ боговъ послать его на землю, чтобъ выместило все зло намъ надланное. Прибгнемъ же къ этимъ орудіямъ. (Раздавая стрлы) Ты, Маркъ, хорошій стрлокъ, эта, ad Jovem — теб, теб — ad Apollinem, ad Martern — эта для меня самого.— Теб, мальчуганъ, эта — къ Паллад, теб — къ Меркурію, эта, Кайюсъ, къ Сатурну — не къ Сатурнину, къ нему — все равно вдь, что выстрлить въ втеръ.— Ну, мальчуганъ. Маркъ, спусти, когда скажу.— Мрьте, надписывалъ я не наобумъ, ни одинъ богъ не остался безъ просьбы.
МАРКЪ. Пустите, друзья, вс ваши стрлы прямо во дворецъ, оскорбимъ гордыню императора.
ТИТЪ. Ну, пускайте теперь, други. (Они пускаютъ стрлы.) О, отлично, Луцій! прямо въ лоно Двы {Два, и ниже, Телецъ и Овенъ — созвздія.}, передай же ты Паллад.
МАРКЪ. А моя пролетла на милю за луну, и твое письмо ужь у Юпитера.
ТИТЪ. Ахъ, Публій, Публій, ты-то что это надлалъ? Смотри, смотри! отстрлилъ ты одинъ изъ роговъ Тельца.
МАРКЪ. Презабавная это, братъ, случайность, когда Публій пустилъ стрлу, раздраженный Телецъ стукнулъ Окна такъ сильно, что оба его рога полетли прямо ко двору, и кому жь было и найдти ихъ какъ не бездльнику императрицы. Она разсмялась и сказала Мавру, чтобъ онъ тотчасъ же подарилъ ихъ императору.
ТИТЪ. Чтожь, идутъ вдь они къ нему. Пошли, богъ, эту радость его величеству.

Входите Кловнъ съ двумя голубями въ корзин.

Всти! всти съ неба! Маркъ, почта пришла. Что, любезный, скажешь? есть у тебя письмо? Добьюсь я правосудія? что говоритъ Юпитеръ?
КЛОВН. О! палачъ-то? говоритъ что снялъ ихъ, потому что не слдъ человку висть до слдующей недли.
ТИТЪ. Что говоритъ Юпитеръ, спрашиваю я у тебя?
КЛОВН. Юпитера-то вотъ я и не знаю. Никогда во всю мою жизнь и не пивалъ съ нимъ.
ТИТЪ. Такъ ты не съ встью, негодяй?
КЛОВН. Только съ голубями, ни съ чмъ другимъ.
ТИТЪ. Зачмъ же ты не съ неба?
КЛОВН. Съ неба? ахъ, никогда не бывалъ я еще тамъ. Да и сохрани меня боже отъ дерзкаго покушенія такъ рано забраться туда. Иду я просто съ моими голубями къ народному трибунству, чтобъ уладить размолвку моего дяди съ однимъ изъ слугъ императорства {Трибунству вмсто трибуна, императорство вмсто императора.}.
Маркъ. Вотъ, братъ, онъ какъ нельзя вдь лучше можетъ передать рчь твою, пусть и голубей своихъ вручитъ онъ отъ тебя императору.
ТИТЪ. Скажи, можешь ты передать рчь императору съ надлежащей граціей?
КЛОВН. Нтъ, никакъ, съ gratias-то {Краткая молитва посл обда и ужина.} во всю мою жизнь я ни разу не могъ справиться.
ТИТЪ. Подойди, любезный, ко мн. Не ломайся же, отдай твоихъ голубей императору, черезъ меня окажетъ онъ теб правосудіе.— Постой, постой, вотъ теб и деньги за трудъ.— Дайте мн перо и чернилъ.— Можешь ты, любезный, съ граціей подать и прошеніе?
КЛОВН. Могу, ваша милость.
ТИТЪ. Такъ вотъ твое прошенье.— Придешь къ нему, съ первыхъ же шаговъ долженъ ты стать на колни, потомъ поцловать его ногу, потомъ вручить голубей, и за тмъ ждать награды. Я буду впрочемъ поблизости, смотри же, выполни все хорошенько.
КЛОВН. Будьте уврены, дайте мн только волю.
ТИТЪ. А есть у тебя, негодяй, ножъ? Покажи.— Заверни его, Маркъ, въ рчь, ты вдь составилъ ее, какъ покорный проситель.— Отдашь ты его императору — постучи въ мою дверь, и скажи мн что говоритъ императоръ.
КЛОВН. Господь съ вами, все сдлаю.
ТИТЪ. Идемъ, Маркъ, идемъ.— Слдуй, Публій, за нами. (Уходятъ.)

СЦЕНА 4.

Тамъ же. Передъ дворцемъ.

Входятъ Сатурнинъ, съ пущенными въ предшествующей сцен стрлами въ рук, Тамора, Деметрій, Хиронъ, Патриціи и другіе.

САТУР. Какое, друзья, оскорбленіе! Видали ль когда-нибудь, чтобы Римскому императору оказывали такое пренебреженіе, такъ ему досаждали, обращались съ нимъ такъ презрительно, и за безпристрастное правосудіе?— Вы знаете, патриціи, знаютъ и всемогущіе боги — что бы тамъ ни жужжали народу эти возмутители нашего спокойствія,— что съ преступными сыновьями стараго Андроника поступили мы ршительно по закону. Если горе и разстроило такъ его разсудокъ, обязаны мы разв терпть такое преслдованіе насъ злыми, бшеными выходками его сумасбродства? Вотъ онъ пишетъ теперь къ богамъ о заступничеств. Смотрите: вотъ это къ Юпитеру, это къ Меркурію, это къ Аполлону, это къ богу войны, славныя, для разлета по улицамъ Рима, посланія! Что же это какъ не возбужденіе противъ правительства, не разглашеніе повсюду нашей несправедливости? Премилая продлка, не такъ ли, патриціи? Не все это равно, что сказать: нтъ правосудія въ Рим? Но буду живъ, не будетъ накидное его безуміе защитой этихъ дерзостей, узнаютъ онъ и его сторонники, что здравствуетъ правосудіе въ Сатурнин, что онъ, если дремлетъ оно, такъ растолкаетъ его, что въ ярости своей уничтожитъ оно и отчаяннйшаго изъ живущихъ заговорщиковъ.
ТАМОР. О мой добрый повелитель, мой милый Сатурнинъ, властелинъ моей жизни и всхъ моихъ помышленій, смягчись, снизойди къ проступкамъ лтъ Тита, къ его горю о храбрыхъ сыновьяхъ, потеря которыхъ поразила его, глубоко поранила его сердце, лучше теб облегчить тяжкую его участь, чмъ преслдовать за такія оскорбленія ничтожнйшаго, или лучшаго изъ гражданъ Рима — (Про себя.) Такъ должна, смтливая Тамора, подлещаться ко всмъ, но тебя, Титъ, тебя поранила я на смерть, истекаешь ты кровью. Не наглупитъ Ааронъ — все спасено, брошенъ якорь въ пристани.

Входите Кловнъ.

Что теб, любезный? имешь что сказать намъ?
КЛОВН. Какъ же, если только твоя милость императорственна.
ТАМОР. Я императрица, а вонъ, сидитъ и императоръ.
КЛОВН. Его-то мн и надо.— Господь и святой Степанъ да пошлютъ теб добрый вечеръ. А я принесъ теб письмо и пару голубковъ по недостатку лучшаго
САТУР. (Прочитавъ письмо). Взять его, и сейчасъ же повсить.
КЛОВН. Сколько же придется мн денегъ?
ТАМОР. Придется, любезный, повсить тебя.
КЛОВН. Повсить! На славное же, клянусь пресвятой, дло принесъ я мою шею. (Уходитъ со стражей)
САТУР. Жестокія, невыносимыя оскорбленія! Потерплю такую чудовищную гнусность? Знаю откуда все это идетъ. Какая возможность переносить это?— точно гнусные сыновья его, по закону, за убійство моего брата, казненные, умерщвлены злостно по моему наущенію.— Ступайте, тащите сюда бездльника за волосы, не смотря ни на лта, ни на санъ его.— Буду за дерзскую эту насмшку палачемъ твоимъ, хитрый, сумасбродный негодяй, помогшій мн возвеличиться, въ надежд что будешь управлять и Римомъ, и мной.

Входитъ Эмилій.

Ты съ какой, Эмилій, встью?
ЭМИЛ. Къ оружію, Римляне! Никогда еще Римъ такъ въ немъ не нуждался. Готы поднялись, и съ ратью людей отчаянныхъ, жаждущихъ добычи, быстро приближаются сюда подъ предводительствомъ Луція, сына стараго Андроника, грозитъ онъ превзойти, въ дл мести, Коріолана.
САТУР. Воинственный Луцій предводительствуетъ Готами? Всть эта леденитъ меня, и никнетъ голова моя, какъ цвтокъ отъ мороза, какъ трава прибитая бурей!— Близится горе и къ намъ. Онъ любимецъ народа. Сколько разъ слыхалъ я самъ, бродя частнымъ человкомъ, какъ онъ говорилъ, что Луцій изгнанъ несправедливо, и желалъ чтобъ Луцій былъ его императоромъ.
ТАМОР. Чего бояться теб? не достаточно разв городъ нашъ крпокъ?
САТУР. Такъ, но граждане любятъ Луція, и взбунтуются, чтобъ помочь ему.
ТАМОР. Царь, такъ же, какъ твой санъ, должны быть царственны и твои помыслы. Меркнетъ разв солнце оттого, что комары передъ нимъ толкутся? Орелъ дозволяетъ мелкимъ пташкамъ распвать, и не тревожится, что бы он тамъ ни щебетали, зная что и одной уже тнью крыла своего можетъ, когда угодно, заставить ихъ умолкнуть, точно такъ же и ты можешь смирить, взбалмошныхъ Римлянъ. Ободрись же, потому что, знай, императоръ, очарую я стараго Андроника словами сладостнйшими и вмст съ тмъ опаснйшими, чмъ наживка рыбамъ, чмъ дятлина баранамъ, когда одн ранятся крючкомъ, а другіе лакомйшей морятся пищей.
САТУР. Но не станетъ вдь онъ за насъ просить сына.
ТАМОР. Попроситъ его Тамора, попроситъ и онъ, съумю я смягчить, наполнить старыя его уши золотыми общаніями, будь сердце его почти что непреклонно, старыя его уши глухи, и сердце и уши его покорятся языку моему.— (Эмилію) Ступай ты прежде, будь посломъ нашимъ, скажи, что императоръ желаетъ вступить съ доблестнымъ Луціемъ въ переговоры, и предлагаетъ сойтись для этого въ дом отца его, въ дом стараго Андроника.
САТУР. Эмилій, исполни честно это порученіе, потребуетъ, для своей безопасности, заложниковъ, скажи чтобъ назначилъ какихъ хочетъ.
ЭМИЛ. Все будетъ въ точности исполнено. (Уходитъ.)
ТАМОР. А я пойду къ старому Андронику, и употреблю все мое искусство, чтобъ смягчить его, и склоню непремнно отвлечь надменнаго Луція отъ воинственныхъ Готовъ.— Будь же, дорогой мой императоръ, по прежнему веселъ, схорони вс свои страхи въ моей ловкости.
САТУР. Желаю теб успха, уговори его. (Уходитъ.)

ДЙСТВІЕ V.

СЦЕНА 1.

Равнина близъ Рима.

Входитъ Луцій и войско Готовъ съ барабаннымъ боемъ и распущенными знаменами.

ЛУЦІЙ. Воины испытанные, друзья мои врные, получилъ я изъ великаго Рима письма, сообщающія мн, какъ они тамъ ненавидятъ своего императора, и какъ желаютъ насъ видть, И потому, доблестные вожди, будьте, какъ имете на то право, грозны и страшно за оскорбленія взыскательны, заставьте Римъ за все что вы отъ него потерпли поплатиться вамъ втрое.
1 гот. Благородный великаго Андроника отпрыскъ, имя котораго, нкогда нашъ ужасъ, теперь наша отрада, дивные подвиги, славныя дла котораго неблагодарный Римъ наградилъ презрніемъ — положись на насъ, послдуемъ мы за тобой куда бы ни повелъ ты, какъ жалящія пчелы въ жаркій лтній день за своей маткой на луга цвтущіе, и отомстишь ты проклятой Тамор.
ГОТЫ. Тоже, что сказалъ онъ, говоримъ за одно съ нимъ и мы вс.
ЛУЦІЙ. Благодарю его, благодарю и всхъ васъ. Но кого это ведетъ сюда коренастый этотъ Готъ?

Входить Готъ, ведя Аарона съ ребенкомъ на рукахъ.

2 гот. Славный Луцій, я отсталъ отъ войска, чтобъ взглянуть на развалины какого-то монастыря, принявшись осматривать брошенное это зданіе, услыхалъ я вдругъ подъ одной изъ стнъ крикъ ребенка. Иду на крикъ, и слышу что плачущаго ребенка успокоиваютъ такой рчью: ‘Молчи черный крикунъ, на половину я, и на половину мать! Не выдавай твой цвтъ чье ты произведеніе, дай теб природа видъ только твоей матери — могъ бы ты, плутишка, быть императоромъ, но когда и быкъ и корова оба молочно-блые — телка, какъ уголь чернаго, никогда вдь у нихъ не бываетъ. Молчи же, молчи, негодникъ!’ — именно такъ журилъ онъ его, — ‘снесу я тебя къ надежному Готу, и онъ, когда узнаетъ, что дитя ты императрицы, будетъ къ теб, ради твоей матери, ласковъ’.— Я обнажилъ мечъ, бросился на него, овладлъ имъ и привелъ сюда, чтобы ты, какъ найдешь нужнымъ, распорядился этимъ человкомъ.
ЛУЦІЙ. Доблестный Готъ, воплощенный это дьяволъ, лишившій Андроника славной руки его, это перлъ, плнившій глаза вашей царицы, а это гадкій плодъ гнуснаго его сладострастія.— (Аарону) Скажи, блоглазый бздльникъ, куда хотлъ ты спровадить живой этотъ отпечатокъ твоей чертовской образины? Чтожь молчишь? глухъ что ли?— ни слова?— Веревку, воины! вздерните его на это дерево, а съ нимъ и плодъ его прелюбодянья.
ААРОНЪ. Не трогайте ребенка, царской онъ крови.
ЛУЦІЙ. Слишкомъ онъ похожъ на отца, чтобы когда нибудь вышло изъ него что-либо хорошее.— Повсьте прежде ребенка, чтобы онъ видлъ, какъ начнетъ онъ дрягаться, мучительное будетъ это для отца зрлище. Давайте лстницу.
ААРОН. Пощади ребенка, Луцій, и снеси его отъ меня къ императриц. Сдлаешь это — открою теб удивительныя вещи, великой для тебя важности. Не захочешь — будь что будетъ, не скажу ни слова боле, и месть да пожретъ васъ всхъ!
ЛУЦІЙ. Говори, останусь тмъ, что скажешь доволенъ — пощажу и вскормлю твоего ребенка.
ААРОН. Останешься если доволенъ? будь увренъ, Луцій, разстерзаетъ твою душу то, что разскажу я, придется вдь говорить объ убійствахъ, рзн, изнасилованіяхъ, о длахъ черной ночи, длахъ чудовищныхъ, о стачкахъ на бды, предательствахъ, зврствахъ, возмутительныхъ и для слуха, возмутительно и совершенныхъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: yet piteously perform’d… По Колльеру despiteously perform’d…}. И все это схоронится моей смертью, если не поклянешься что останется живъ мой ребенокъ.
ЛУЦІЙ. Скажи, что знаешь, и будетъ твой ребенокъ живъ.
ААРОН. Поклянись, что будетъ, и скажу.
ЛУЦІЙ. Кмъ же поклясться мн? въ бога вдь ты не вруешь. Какъ же положишься ты на клятву?
ААРОН. Еслибъ я и не врилъ, а я дйствительно ни въ какого бога не врю, такъ знаю, что ты набоженъ, что есть въ теб что-то, называемое совстью, съ двадцатью поповскими обрядными продлками, которыя, видлъ, тщательно ты исполняешь, потому и требую твоей клятвы. Знаю, что идіотъ и свою гремушку считаетъ богомъ, и сдерживаетъ клятву, поклявшись своимъ богомъ, и его заставилъ бы я поклясться, и потому ты поклянешься мн тмъ богомъ — какой бы онъ тамъ ни былъ,— въ котораго ты вруешь, котораго чествуешь, что спасешь моего ребенка, вскормишь и взростишь его, или ничего не открою я теб,
ЛУЦІЙ. Клянусь теб моимъ богомъ, что исполню твое желаніе.
ААРОН. Узнай же прежде всего, что прижилъ я его съ императрицей.
ЛУЦІЙ. О ненасытная распутница!
ААРОН. Полно! благодатное это еще дло, Луцій, въ сравненіи съ тмъ, что сейчасъ услышишь. Бассіана убили два ея сына, они отрзали сестр твоей языкъ, изнасиловали ее, отрубили ей руки, и разукрасили ее, какъ видлъ.
ЛУЦІЙ. О, гнусный бездльникъ! и это разукрасили, по твоему?
ААРОН. Какъ же, была вдь она и ополоснута, и обсчена и обработана, и препріятной было это забавой для хлопотавшихъ объ этомъ.
ЛУЦІЙ. О чудовищные, такіе жь, какъ ты изверги!
ААРОН. Дйствительно, былъ я ихъ наставникомъ. Похотливость заимствовали они отъ матери такъ врно, какъ карта беретъ иногда ставку, а кровожадности, полагаю, научились они у меня, такъ врно, какъ волкодавъ нападаетъ иногда спереди. Пусть же дла мои скажутъ что я такое. Я заманилъ братьевъ твоихъ въ предательскую рытвину, въ которой лежалъ трупъ убитаго Бассіана, я написалъ письмо, найденное твоимъ отцомъ, и зарылъ золото, о которомъ въ этомъ письм упоминалось, и все это, сговорившись съ императрицей и съ двумя ея сыновьями. Во всемъ, что заставило стенать тебя, было мое злодйственное вліяніе. Обманомъ добылъ я руку твоего отца, и добывъ ее, помирая со смху, скрылся. Сквозь трещину стны видлъ я, какъ за его руку прислали ему головы двухъ сыновей его, видлъ его слезы, и такъ смялся, что и мои глаза, какъ его, залились ими. А когда я разсказалъ объ этой потх императриц, она чуть-чуть не упала въ обморокъ отъ забавнаго моего разсказа, и тутъ же наградила меня двадцатью за него поцлуями.
1 гот. И ты все это можешь говорить, нисколько не красня?
ААРОН. Какъ черная собака, говоря словами пословицы.
ЛУЦІЙ. И не жалешь, что столько чудовищнаго зла надлалъ?
ААРОН. Жалю, что не надлалъ его въ тысячу еще разъ боле. И даже теперь, проклинаю день — хоть и знаю, что не многіе этого удостоятся,— въ который не сдлалъ какого-нибудь замчательнаго зла: не убилъ, напримръ, или не уладилъ убійства, не изнасиловалъ, или не надоумилъ на это, не обвинилъ невиннаго, или не поклялся лживо, не поселилъ смертельной вражды между двумя пріятелями, не заставилъ скотъ бдняковъ ломать себ шею, не поджегъ ночью стоговъ и житницъ, предоставляя хозяевамъ заливать ихъ слезами. Часто вырывалъ я трупы усопшихъ изъ могилъ, и становилъ ихъ у дверей родственниковъ, давно уже утшившихся, вырзавъ моимъ ножемъ на ихъ кож, какъ на древесной кор, латинскими буквами: ‘не дозволяйте вашей печали умереть, хоть и умеръ я’. Тысячи страшныхъ длъ совершилъ я такъ же охотно, какъ другой убиваетъ муху, и ничто не сокрушаетъ меня такъ какъ то, что не могу совершить ихъ въ десять тысячъ разъ боле.
ЛУЦІЙ. Долой этого дьявола, не умретъ онъ такой легкой смертью, какъ немедленное повшенье,
ААРОи. Есть дьяволы — желалъ бы быть дьяволомъ, жить и горть въ вчномъ огн, еслибъ только и въ аду могъ быть съ тобой, чтобъ терзать тебя ядовитымъ языкомъ моимъ!
ЛУЦІЙ. Зажмите ему ротъ, не давайте говорить боле.

Входитъ Готъ.

ГОТЪ. Доблестный вождь, посолъ изъ Рима желаетъ предстать предъ лице твое.
ЛУЦІЙ. Пусть предстанетъ.

Входитъ Эмилій.

Милости просимъ, Эмилій! съ какой ты встью изъ Рима?
ЭМИЛ. Благородный Луцій и вы сановники Готовъ, мой императоръ привтствуетъ черезъ меня васъ всхъ. Узнавъ, что вы подняли оружіе, онъ желаетъ переговорить съ тобой въ дом отца твоего. Скажи, какихъ хочешь заложниковъ, и они немедленно будутъ даны теб.
ГОТЪ. Что скажетъ на это вождь нашъ?
ЛУЦІЙ. Эмилій, пусть императоръ дастъ заложниковъ отцу моему и моему дяд Марку, и мы явимся.— Впередъ, друзья, идемъ! (Уходитъ.)

СЦЕНА 2.

Римъ. Передъ домомъ Тита.

Входите Тамора, Деметрій и Хиронъ переодтые.

Т.АМОР. Такъ, въ этомъ странномъ и противномъ наряд предстану я предъ Андроника, и скажу ему, что я Месть, посланная изъ преисподней, чтобы соединиться съ нимъ на кару гнусныхъ, ему причиненныхъ оскорбленій.— Постучитесь въ его рабочую, изъ которой, говорятъ, придумывая чуднйшіе планы жестокаго мщенія, онъ совсмъ не выходитъ, скажите ему что пришла Месть, чтобы съ нимъ, на гибель враговъ его, соединиться. (Они стучатся.)

Титъ показывается на верху.

ТИТЪ. Кто это отрываетъ меня отъ думъ моихъ? Хитрость это, чтобы, отворивъ дверь, далъ я тяжелымъ моимъ ршеніямъ возможность улетучиться, и уничтожилъ такимъ образомъ всю мою работу? Ошиблись, все что придумалъ я означено (Показывая бумагу) вотъ тутъ, смотрите, кровавыми строками, и будетъ то, что тутъ написано, исполнено.
ТАМОР. Старый Титъ, я пришла поговорить съ тобой.
ТИТЪ. Нтъ, ни слова. Какъ помогу я моей рчи, когда нтъ у меня руки, придать ей выразительность? Не подъ силу ты мн, и потому будетъ.
ТАМОР. Еслибъ ты зналъ меня, поговорилъ бы ты со мной.
ТИТЪ. Не сумасшедшій я, знаю я тебя достаточно. Ручается жалкая эта култышка, ручаются багряныя эти строки, ручаются эти борозды, прорытыя горемъ и заботами, ручаются и томительный день, и тягостная ночь, ручаются вс горести что хорошо знаю я, что надменная ты наша императрица, всемогущая Тамора. Не за другой ли рукой моей пришла ты?
ТАМОР. Знай, несчастный человкъ, что не Тамора я. Она — твой врагъ, а я — твой другъ. Я Месть, присланная изъ адскаго царства, чтобъ смирить грызущаго коршуна души твоей гибельной мздой врагамъ твоимъ. Сойди, и привть меня въ этомъ мір свта, поговори объ убійств и смерти со мной. Нтъ вдь такой трущобы, или такого сокровеннаго мста, нтъ такой непроглядной теми, или такой мглистой лощины, въ которой кровавое убійство и проклятое насилованье могли бы отъ меня въ трепет укрыться, отыщу ихъ всюду и скажу имъ страшное мое имя, имя Мести, кидающее въ дрожь гнуснаго преступника.
ТИТЪ. Такъ ты Месть? и прислали тебя ко мн на мученье враговъ моихъ?
ТАМОР. Месть я, и потому сойди, и привть меня.
ТИТЪ. Окажи мн, прежде чмъ сойду къ теб, небольшую услугу. Гляди! и Убійство и Насилованье подл тебя. Дай мн нсколько убдиться, что дйствительно ты Месть: заколи, или привяжи ихъ къ колесамъ твоей колесницы, и тогда сойду я, сдлаюсь твоимъ возчикомъ, и помчусь съ тобой вкругъ свта. Добудь двухъ рьяныхъ, какъ смоль черныхъ, коней быстро мчать мстительную твою колесницу, отыскивать убійцъ въ преступныхъ трущобахъ ихъ, и когда колесница твоя наполнится головами ихъ, слезу я съ нея, и общаю бжать, какъ подневольный погонщикъ, подл колесъ ея весь день, отъ восхода Гиперіона на Восток до самого заката его въ море. И изо-дня въ день буду я исполнять тяжкую эту обязанность, если умертвишь ты то вонъ Убійство и Насилованье.
ТАМОР. Мои это служители, со мной пришли они.
ТИТЪ. Служители твои? какъ же зовутъ ихъ?
ТАМОР. Убійствомъ и Насильемъ, и зовутъ ихъ такъ, потому что ихъ дло карать виновныхъ въ этомъ.
ТИТЪ. Какъ же они, о Боже, похожи на сыновей императрицы, а ты на императрицу! но глаза у насъ смертныхъ такіе вдь жалкіе, взбалмошные, ошибчивые. О благодатная Месть, готовъ я теперь сойдти къ теб, и если объятія одной рукой достаточно теб — обойму я тебя ею сейчасъ же. (Уходитъ.)
ТАМОР. Такое соглашеніе съ нимъ совершенно соотвтственно его сумасшествію. Чмъ бы я тамъ ни придумала питать бредъ его безумія, вы поддерживайте меня, подтверждайте все рчами вашими. Онъ твердо убжденъ теперь, что я Месть, и легковрнаго въ безумномъ этомъ убжденіи уговорю я непремнно послать за Луціемъ, сыномъ его. Задержавъ этого на пиру, съумю я между тмъ какой-нибудь хитростью разогнать, разсять непостоянныхъ Готовъ, или покрайней мр настроить ихъ къ нему враждебно.— Смотрите, идетъ онъ, принимаюсь снова за роль мою.

Входитъ Титъ.

ТИТЪ. Долго уединялся я, и все изъ-за тебя. Привтъ теб, страшная Фурія, въ злополучномъ моемъ дом! Привтъ и вамъ, Убійство и Насилье.— О, какъ похожи вы на императрицу и двухъ сыновей ея? Недостаетъ вамъ только Мавра.— Не могъ и весь адъ доставить вамъ такого дьявола?— Вдь императрица — я очень хорошо знаю это,— никогда безъ Мавра не вызжаетъ. Хотли вполн походить на императрицу — слдовало бы добыть и такого дьявола. Но все-таки, привтъ вамъ,— Что же станемъ мы длать?
ТАМОР. Что же хотлось бы теб, Андроникъ, чтобъ длали мы?
ДЕМЕТ. Покажи мн убійцу, и я раздлаюсь съ нимъ.
ХИРОН. Покажи мн насиловавшаго бездльника — я посланъ отомстить ему.
ТАМОР. Покажи мн тысячу оскорбившихъ тебя, и отомщу я имъ всмъ.
ТИТЪ. Ступай, любезное Убійство, по грховнымъ улицамъ Рима, встртишь человка на тебя похожаго, коли его — убійца онъ.— Ступай съ нимъ и ты, доброе Насилье, посчастливится теб встртить другаго, на тебя похожаго, коли его — насильникъ онъ.— Ступай съ ними и ты во дворецъ императора, есть тамъ императрица, сопровождаемая Мавромъ, теб не трудно узнать ее по себ самой, потому что отъ головы до ногъ, твое она подобіе. Прошу, умертви ихъ какъ-нибудь пожесточе, жестоки были они со мной и съ моими.
ТАМОР. Научилъ ты насъ, будетъ все это исполнено. Но не соблаговолишь ли ты, добрый Андроникъ, послать за Луціемъ, трижды доблестнымъ твоимъ сыномъ, ведущимъ на Римъ толпу воинственныхъ Готовъ, пригласить его на пиръ въ твоемъ дом, прибудетъ онъ — въ самомъ разгар торжественнаго твоего пира, введу я императрицу, двухъ сыновей ея, и самого императора, и всхъ враговъ твоихъ, и будутъ они, склонившись, на колняхъ молить тебя о милосердіи, и отведешь ты на нихъ гнвное твое сердце Что скажешь ты на это, Андроникъ?
ТИТЪ. Маркъ, братъ!— грустный это Титъ зоветъ.

Входитъ Маркъ.

Ступай, добрый Маркъ, къ твоему племяннику, Луцію, найдешь ты его среди Готовъ. Скажи ему, чтобъ онъ явился ко мн, и съ главнйшими изъ ихъ сановниковъ, скажи, чтобъ остановилъ войско тамъ, гд оно теперь находится. Скажи ему, что императоръ и императрица пируютъ въ моемъ дом, и что съ ними будетъ пировать и онъ. Сдлай это изъ любви ко мн, сдлаетъ и онъ, если дорога ему жизнь стараго отца его.
МАРКЪ. Исполню все, и тотчасъ же возвращусь. (Уходитъ)
ТАМОР. Отправлюсь и я по длу твоему, возьму съ собой и служителей моихъ.
ТИТЪ. Нтъ, нтъ, пусть Убійство и Насилье останутся со мной, или ворочу я брата и положусь на месть только Луція.
ТАМОР. (Тихо сыновьямъ). Что вы скажете? побудете съ нимъ, пока схожу и передамъ императору какъ уладила нашъ замыселъ? Уступите причуд его, льстите ему и будьте съ нимъ, до моего возвращенія, любезны.
ТИТЪ. (Про себя). Знаю я ихъ всхъ, хотя и считаютъ они меня сумасшедшимъ, и перехитрю я, собственной же ихъ хитростью, проклятую свору адскихъ этихъ собакъ и ихъ маменьку.
ДЕМЕТ. Отправляйся, государыня, сдлай милость, мы останемся.
ТАМОР. Прощай, Андроникъ. Идетъ Месть разставлять сти на гибель враговъ твоихъ. (Уходитъ.)
ТИТЪ. Знаю, разставляешь ты ихъ, прощай, милйшая Месть.
ХИРОНЪ. Скажи же, старикъ, на что мы теб нужны?
ТИТЪ. Не спшите! Достаточно у меня для васъ дла.— Публій, Кай, Валентинъ, сюда!

Входятъ Публій и другіе.

ПУБЛІ. Что теб угодно?
ТИТЪ. Знаете вы эту двоицу?
ПУБЛІ. Сыновья это, полагаю императрицы: Хиронъ и Деметрій.
ТИТЪ. Полно, Публій, полно! въ полнйшемъ ты заблужденіи. Одинъ Убійство, Насилье имя другаго. И потому свяжи ихъ, любезный Публій, Кай, Валентинъ, приложите и вы ваше стараніе.— Часто слыхали вы, какъ желалъ я такого часа, и вотъ насталъ онъ, и потому свяжите ихъ покрпче, и заткните имъ рты, если кричать вздумаютъ. (Уходитъ. Публіи и другіе схватываютъ Хирона и Деметрія.)
ХИРОН. Не смйте, бездльники! сыновья мы императрицы.
ПУБЛІ. Потому-то и длаемъ мы, что велно.— Заткните имъ рты, не давайте, и слова сказать. Хорошо ли этотъ-то связанъ? Вяжите крпче.

Титъ Андроникъ возвращается съ Лавиніей, она съ тазомъ, онъ съ ножемъ.

ТИТЪ. Иди, или Лавинія, сюда, смотри, враги твои связаны.— Заткните имъ, друзья, рты, чтобъ не говорили, а слушали какія страшныя слова произнесу я.— О, изверги, Хиронъ и Деметрій! вотъ чистый источникъ, который загадили вы тиной, вотъ благодатное лто, заморенное зимой вашей. Вы убили ея мужа, и за гнусное это преступленіе два брата ея осуждены на смерть, моя рука отрублена и сдлалась веселой вашей потхой, об руки, языкъ, и далеко еще драгоцннйшее и языка и рукъ ея: ея ничмъ незапятнаное цломудріе, безчеловчные злоди, изнасиловали, изкалечили вы. Что сказали бы вы, еслибъ я далъ вамъ возможность говорить? Отъ стыда, не могли бы вы, чудовища, даже и молить о милосердіи. Слушайте же, гнусняки, какъ я намренъ мучить васъ. Осталась еще у меня рука, чтобъ перерзать вамъ горло, между тмъ какъ Лавинія будетъ держать остатками своихъ тазъ, который приметъ преступную кровь вашу. Вы знаете, мать ваша замыслила пировать у меня, назвалась Местью, и считаетъ меня сумасшедшимъ. Слушайте же, бездльники! истолку я ваши кости въ муку, обращу ее вашей кровью въ тсто, сваляю изъ него пирогъ, начиню пирогъ этотъ гнусными вашими головами, и предложу безпутной, непотребной вашей матери пожрать, подобно земл, свое собственное произведеніе. Вотъ пиръ для нея готовимый, вотъ яства, которыми она пресытится, потому что жесточй чмъ съ Филомелой поступили вы съ моей дочерью — жесточй чмъ Прогна и отомщу я.— Готовьте жь шеи.— Ну, сбирай, Лавинія, кровь, (Перерзываетъ имъ горло, Лавинія собираетъ кровь) издохнутъ они — истолку я ихъ кости въ мельчайшій порошокъ, смочу его мерзостной этой жидкостью, и запеку въ этомъ тст ихъ головы.— Ну же, ну, помогайте мн вс устроить это пиршество, которое, хочу чтобъ было ужасне и кроваве пиршества Центавровъ.— Тащите теперь ихъ въ домъ, буду самъ поваромъ, постараюсь чтобъ были къ приходу матери готовы. (Уходятъ, унося трупы.)

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Бесдка съ накрытымъ столомъ.

Входятъ Луцій, Маркъ и Готы, съ связаннымъ Аарономъ.

ЛУЦІЙ. Дядя Маркъ, отецъ пожелалъ, чтобы я явился въ Римъ, и этого для меня достаточно.
1 гот. И для насъ, какъ для него, что бы изъ того ни вышло.
ЛУЦІЙ. Поручаю теб, добрый дядя, свирпаго этого Мавра, хищнаго этого тигра, проклятаго этого дьявола. Мори его голодомъ, держи въ цпяхъ, пока не поставлю его лицемъ къ лицу съ императрицей, для обнаруженія гнусныхъ ея продлокъ. Да смотри, чтобъ засада друзей нашихъ была достаточна, боюсь, не доброе замышляетъ противъ насъ императоръ.
ААРОНЪ. Нашептывай же мн какой-нибудь дьяволъ проклятія, помоги языку моему высказать всю ядовитую злобу, вздымающую сердце мое!
ЛУЦІЙ. Вонъ, безчеловчная собака! рабъ поганый! Помогите, друзья, дяд убрать его. (Готы уводятъ Аарона. Трубы.) Трубы возвщаютъ императора.

Входятъ Сатурнинъ и Тамора, съ Трибунами, Сенаторами и другими.

САТУР. Что же это? боле разв одного солнца на неб?
ЛУЦІЙ. Какая теб польза называть себя солнцемъ?
МАРКЪ. Императоръ Рима, племянникъ, оставьте перекоры, распря эта требуетъ покойнаго обсужденія. Къ пиру, придуманному заботливымъ Титомъ съ такой доброй цлью, ради мира, дружбы, согласія и блага Рима, все ужь готово. А потому, прошу, приступите, занимайте мста.

САТУР. Займемъ, Маркъ. (Трубы. Вс садятся за столъ.)

Входятъ Титъ, одтый поваромъ и становитъ блюда на столъ, Лавинія, подъ покрываломъ, Молодой Луцій и другіе.

ТИТЪ. Привтъ теб, добрый государь, привтъ теб, грозная царица, привтъ вамъ, воинственные Готы, и теб, Луцій, привтъ всмъ. Хотя трапеза моя и не роскошна, но будетъ достаточна, прошу, кушайте.
САТУР. Зачмъ это такъ ты, Андроникъ, нарядился?
ТИТЪ. Для большей увренности въ надлежащемъ угощеніи твоего величества, и твоей императрицы.
ТАМОР. Мы очень теб, добрый Андроникъ, благодарны.
ТИТЪ. Были-бъ, еслибъ знали, ваше величество, сердце мое. Рши мн, могущественный мой императоръ, вотъ что: хорошо ли поступилъ пылкій Виргиній, убивъ свою дочь своей собственной правой рукой за то, что она была изнасилована, опозорена, обезчещена?
САТУР. Хорошо, Андроникъ.
ТИТЪ. Почему же, государь?
САТУР. Потому что не слдовало ей переживать своего позора, чтобы постоянно собой оживлять его горе.
ТИТЪ. Причина врная, сильная, вполн достаточная, славный образецъ, живой примръ, прямое указаніе мн, несчастнйшему, сдлать тоже.— Умри же, умри, Лавинія, (Закалывая ее) и твой позоръ съ тобою, а съ твоимъ позоромъ и горе отца твоего.
САТУР. Что сдлалъ ты, отецъ безчеловчный?
ТИТЪ. Убилъ ту, слезы о которой почти что ослпили меня. Я такъ же несчастенъ, какъ былъ Виргиній, имю въ тысячу еще разъ большую причину совершить это ужасное, — и свершено оно.
САТУР. Какъ! была и она изнасилована? Скажи, кмъ.
ТИТЪ. Кушайте, кушайте, ваше величество.
ТАМОР. Зачмъ убилъ ты единственную дочь твою?
ТИТЪ. Не я, это сдлали Хиронъ и Деметрій. Они изнасиловали ее, отрзали ей языкъ, они, они совершили вс эти ужасы.
САТУР. Ступайте, приведите ихъ сюда сейчасъ же.
ТИТЪ. Не трудитесь, запечены они оба въ этомъ пирог, который мать ихъ съ такимъ удовольствіемъ ла, пресытилась она мясомъ своего собственнаго рожденья. Врно это, врно, Свидтель — (Закалывая Тамору) острый этотъ ножъ.
САТУР. (Закалывая Тита). Умри жъ! ты, бшеный бездльникъ, за проклятое это дло.
ЛУЦІЙ. Не можетъ глазъ сына видть кровь отца. (Закалывая Сатурнина) Даръ за даръ, смерть за смерть. (Общее смятеніе. Гости и слуги разбгаются. Маркъ и Луцій съ ихъ сторонниками входятъ на ступени дома Тита.)
МАРКЪ. Мужи встревоженные, народъ, сыны Рима, смутой разогнанные, какъ стая птицъ втрами, страшнымъ порывомъ бури разбросанная, дайте мн научить васъ какъ снова соединить разсянные колосья въ одинъ снопъ, въ одно тло — разъединенные члены, чтобы самъ же Римъ не былъ для себя отравой, чтобы тотъ, за кмъ ухаживали могущественныя царства, самъ же, какъ отчаянный, пропащій отверженецъ, позорно не казнилъ себя. Но если морозныя мои знаменія и глубокія морщины лтъ, врные эти свидтели давней моей опытности, не убждаютъ васъ меня выслушать — (Луцію) говори ты, дорогой другъ Рима, какъ нкогда нашъ, предокъ, когда краснорчивый языкъ его передавалъ грустно-внимательному уху влюбленной Дидоны повсть о той ночи огня и ужасовъ, въ которую хитрые Греки овладли Троей царя Пріама. Скажи намъ, какой Синонъ околдовалъ наши уши, или кто ввелъ роковое орудіе {Синонъ уговорилъ троянъ ввести гибельную для нихъ деревянную лошадь.}, поранившее нашу Трою, нашъ Римъ междоусобіемъ. Не камень и не желзо мое сердце, и не могу я высказать всего злаго горя нашего, безъ того, чтобы потоки слезъ не затопили моего краснорчія, не прервали рчи именно въ мгновеніе, когда она наиболе возбудила бы ваше вниманіе, вызвала бы ваше состраданіе. Вотъ этотъ вождь, пусть онъ передастъ вамъ все, и забьются и зарыдаютъ сердца ваши слушая его.
ЛУЦІЙ. Да будетъ же вамъ, благородные слушатели, извстно, что проклятые Хиронъ и Деметрій убили брата нашего императора, они же и изнасиловали сестру мою. За ихъ-то страшныя преступленія мои братья обезглавлены, слезы нашего отца презрны, и лишенъ онъ подлйшимъ обманомъ руки врной, которая въ войнахъ выручала Римъ такъ часто, отправляя враговъ его въ могилы. Изгнали безжалостно и меня, замкнули за мной ворота, и рыдая, пошелъ я просить помощи у враговъ Рима, и они потопили вражду въ искреннихъ слезахъ моихъ, и обняли меня, какъ друга. И я, изгнанникъ, да будетъ вамъ это извстно, охранялъ Римъ кровью своей, отвращалъ остріе врага отъ его груди, направляя его въ свое нетрепетное тло. Вы знаете, не хвастунъ я, рубцы мои, хоть и нмы они, могутъ засвидтельствовать, что говорю правду, сущую правду. Но, будетъ! кажется слишкомъ ужь отбился я отъ дла, заговоривъ о ничтожныхъ моихъ достоинствахъ. Простите мн это, вдь если нтъ друга похвалить, хвалитъ себя человкъ и самъ.
МАРКЪ. Моя теперь очередь говорить. Посмотрите на этого ребенка, имъ разршилась Тамора, приживъ его съ нечестивымъ Мавромъ, главнымъ заводчикомъ и устроителемъ всхъ бдъ. Бездльникъ живъ, въ дом Тита, чтобъ засвидтельствовать справедливость этого. Теперь судите, какую страшную причину имлъ Титъ мстить за злодянія неслыханныя, превыше всякаго терпнія, невыносимыя для всхъ живущихъ. Теперь, узнавъ всю правду, что скажете Римляне? Сдлали-ль мы хоть что-нибудь несправедливое? Скажете что, и съ этого самого мста, на которомъ вы насъ теперь видите, бдные останки Андрониковъ, схватившись за руки, низринутся стремглавъ и разобьютъ свои головы объ острые камни: покончатъ разомъ родъ свой. Говорите жь, Римляне, говорите! Скажете — увидите, низринимся мы съ Луціемъ.
ЭМИЛ. Сойди, сойди, почтенный гражданинъ Рима, и за руку дружески, сведи нашего императора, нашего императора Луція, потому что, знаю, общій гласъ народа: такъ да будетъ.
МАРКЪ. Да здравствуетъ Луцій! царственный Рима императоръ.— (Одному изъ служителей) Ступай въ горестный домъ стараго Тита, и притащи сюда безбожнаго Мавра, чтобы за всю злодйскую жизнь осудить его на страшную, томительную смерть. (Луцій съ своими сходитъ внизъ.) Да здравствуетъ Луцій, Рима доблестный правитель!
ЛУЦІЙ. Благодарю, добрые Римляне! о, еслибъ моимъ правленіемъ могъ я заживить вс язвы Рима, устранить все его горе! Но, добрый народъ, повремени немного, потому что природа возлагаетъ на меня горестную еще обязанность.— Станьте вс поодаль,— а ты, дядя, подойди поближе — оросимъ прощальными слезами трупъ этотъ.— О, прими горячій этотъ поцлуй блдными, холодными губами твоими, (Цлуетъ Тита) эти горестныя капли — лицемъ окровавленнымъ, прими послдній этотъ долгъ достойнаго твоего сына.
МАРКЪ. Слезой за слезу, поцлуемъ за поцлуй отвтитъ теб братъ твой Маркъ. О, еслибъ они были и безсчетны, безчисленны, отвтитъ онъ все-таки на вс.
ЛУЦІЙ. Подойдя и ты, мой сынъ, подойди, подойди, и научись у насъ заливаться слезами. Твой ддъ очень любилъ тебя: тысячу разъ качалъ онъ тебя на своихъ колняхъ, усыплялъ тебя пснями между тмъ какъ любящая грудь его служила теб подушкой, разсказывалъ теб многое доступное и соотвтственное твоему возрасту, урони же за то ты. какъ дитя доброе, нсколько слезинокъ изъ нжныхъ глазъ своихъ, требованіе это хорошей природы. Друзья длятъ съ друзьями и печаль и горе ихъ. Простись съ нимъ, проводи его въ могилу, докажи этимъ ему любовь свою — это все, что можно для него сдлать {Въ прежнихъ изданіяхъ: Do him that kindness, and take leave of him… По Колльеру: Do him that kindness — all that he can hate…}.
МАЛЬЧ. О. ддушка, ддушка, отъ всего сердца желалъ бы я умереть, только бы ожилъ ты. О Господи, не могу отъ слезъ говорить съ нимъ, задушатъ он меня только что ротъ раскрою.

Входятъ Служители съ Аарономъ.

1 рим. Кончите грустные, Андроники, гореванье ваше. Произнесите приговоръ надъ гнуснымъ этимъ злодемъ, родоначальникомъ всхъ ужасныхъ этихъ событій.
ЛУЦІЙ. Заройте его по грудь въ землю, и заморите голодомъ, пусть стоитъ въ ней, беснуется и реветъ о пищ. Поможетъ ему кто, или хоть только пожалетъ о немъ — умретъ за это. Вотъ приговоръ нашъ. Постарайтесь, чтобъ былъ зарытъ онъ какъ можно крпче.
ААРОН. О, зачмъ же быть ярости нмой, а бшенству безмолвнымъ? Не ребенокъ я, чтобы сталъ низкими молитвами каяться въ совершенныхъ много злодяніяхъ. Въ десять еще тысячъ разъ большія всхъ содланныхъ совершилъ бы я, имй я только волю. Сдлалъ я во всю мою жизнь хотя одно доброе дло — каюсь въ этомъ отъ всей души моей.
ЛУЦІЙ. Друзья бывшаго императора унесите его отсюда, и схороните въ могил отца его, и мы сейчасъ же замкнемъ отца моего и Лавинію въ родовой нашъ склепъ. Свирпой же этой тигриц, Тамор — никакого погребальнаго обряда, ни одеждъ печали, ни скорбнаго погребальнаго звона, бросьте ее на сндь зврямъ и хищнымъ птицамъ. Зврская жизнь ея не знала жалости, не возбудитъ никакой и смерть. Смотрите жь, чтобы приговоръ надъ Аарономъ, проклятымъ этимъ Мавромъ, отъ котораго начались вс наши бдствія, былъ исполненъ, и за тмъ мы устроимъ государство такъ, что никогда уже такія событія не потрясутъ его. (Уходятъ.)
Шекспир Вильям
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Тит Андроник, Шекспир Вильям, Год: 1593
  2. Тит Андроник, Шекспир Вильям, Год: 1593
  3. Тит Андроник, Шекспир Вильям, Год: 1593
  4. Конец венчает дело, Шекспир Вильям, Год: 1609
  5. Трагедия о Юлии Цезаре, Шекспир Вильям, Год: 1598
  6. Троил и Крессида, Шекспир Вильям, Год: 1602
  7. Цимбелин, Шекспир Вильям, Год: 1609
  8. Отелло, венецианский мавр, Шекспир Вильям, Год: 1604
Электронная библиотека