ТЕРТУЛЛІАНЪ *).
ТЕРТУЛЛІАНЪ *).
(Опытъ литературной характеристики).
И. Поповъ.
(Окончаніе слдуетъ).
Тертуллиан, Попов Иван Васильевич, Год: 1893
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Попов И. В. Тертуллиан: (Опыт литературной характеристики) // Богословский вестник 1893. Т. 4. No 11. С. 197-220 (2-я пагин.). (Начало.)
*) Дошедшія до насъ сочиненія Тертулліана можно раздлить на три группы: апологетическія, полемико-догматическія и нравоучительныя. Апологетическія: apulogeteus, ad nationes 1. ШШ, ad Scapulain, de testimonio animae, adversus iudacos. Полемико-догматическія^ de praescriptionibus ad versus haereficos, de baptisino, ad versus gnosticos scorpiace, adversus Marcioucm I. V, de anima adverses Praxcani, de resurrectioue Garnis, de carne Christi. Нравоучительныя: de poenitentia, de oratione, de jejuniis, ad uxorean 1. II. de cultu toeininarum, de habitu miilierum, de virginibus velandis, da patientia, ad martyres, de spedaeulis, de idolatria, de corona militis, exhortatio ad castitatein, tie monogamia, de pudicitia, de fuga in persecutione. de pallie. Мы пользовались русскимъ переводомъ Карнеева и нмецкимъ переводомъ Келлыіера.
Тертулліанъ былъ сыномъ карагенскаго сотника. Его родина вполн восприняла Римскую культуру съ ея реализмомъ, здравымъ государственнымъ смысломъ, практичностію, энергіей, чувственностію и роскошью. Но суровый и воинственный пуническій характеръ жителей Сверной Африки сообщилъ этимъ чертамъ еще боле рзкое выраженіе. Тертулліанъ былъ вполн сыномъ своей страны. По смотря на свое плебейское происхожденіе, Тертулліанъ получилъ блестящее свтское образованіе. Въ своихъ сочиненіяхъ онъ обнаруживаетъ близкое и обстоятельное знакомство съ исторіей, археологіей, медициной, особенно римскимъ правомъ, философіей и поэтами. Но философіи онъ не любилъ, считая ее матерію всхъ ересей {De anim. 3.}. Особенно не терплъ онъ идеалистическихъ греческихъ спекуляцій. Онъ порицалъ Платона за его идеализмъ, Аристотеля за діалектику, которой можно пользоваться для какой-угодно цли {De praescr. L. 7.}, демоніонъ Сократа считалъ злымъ демономъ, но о Сенек говорить снисходительне и въ своихъ воззрніяхъ подчинялся вліянію стоицизма {Напр., въ своемъ ученіи о матеріальности души и ея сдалищ (). 5. 15.}. По смотря на свое блестящее образованіе, Тертулліанъ не былъ однако ученымъ. Онъ мене, всего былъ въ состояніи руководствоваться соображеніями разсудка, и вовсе не теоретическія убжденія привели его въ лоно церкви. Воображеніе его было поражено стойкимъ мужествомъ христіанскихъ мучениковъ {Apol. 50.} и свидтельствомъ демоновъ объ истин христіанства {Apol. 23.}. Онъ не былъ также и поэтомъ. Ему не доставало той спокойной созерцательности и чувства родства съ природой, которыя такъ сильно склоняюсь поэтовъ къ пантеизму. Чтеніе Гомера доставляло ему мало удовольствія {Ad nation. I, 10.}. Симпатическія чувства были слабо развиты въ немъ. Онъ не имли повидимому сердечныхъ привязанностей, или, по крайней мр, он были такъ не многочисленны и слабы, что отъ нихъ не осталось слдовъ въ его сочиненіяхъ. Ненависть и суровость были ему знакоме, чмъ нжность и ласка. Онъ говорилъ о горчайшемъ удовольствіи имть дтей {Ad uxor. 1, IV.} и полагалъ, что ни одинъ разумный человкъ не сталъ-бы заботиться объ ихъ воспитаніи, еслибы гражданскіе законы не вынуждали его взятъ на себя это тяжкое бремя {Exhort, ad cast. 12.}. Оттого людей понималъ онъ еще мене, чмъ природу. Онъ не могъ перенестись въ положеніе своихъ противниковъ, стать на ихъ точку зрнія, но спшилъ прежде всякихъ доводовъ обозвать ихъ скорпіонами {Scorp. 1.}, ехиднами {De bapt. I.} или чудовищами {Adv. Mare. 1, 1.}. Однако, не будучи поэтомъ, Тертулліанъ писалъ необыкновенно живо, образно и пластично. Это потому, что страсть всегда двигала его перомъ. Онъ былъ ораторомъ по природ, и сочиненія его по мстамъ могутъ служить образцомъ ораторской прозы. Идея или настроеніи захватывали его всецло. Въ язычеств онъ до дна выпилъ чашу языческихъ удовольствій. увлекался театромъ и циркомъ и далеко не былъ свободенъ отъ чувственныхъ пороковъ {Ad nat. I, 10. De spect. 10, Apol. 15.}. Такъ онъ началъ, а кончилъ суровымъ ригоризмомъ монтанизма и отреченіемъ отъ всего, что хотя и отдаленію могло напоминать язычество. Во что онъ врилъ, тому былъ преданъ всей душой и защищалъ это per fas el notas. Въ жертву минут приносилась и логика, и текстъ св. Писанія. Отсюда противорчія. Онъ придаетъ огромное значеніе преданію, когда оно доказываетъ его мысль {De coron, mil. 2.}, а когда обычай противъ него, онъ заявляетъ, что Христосъ есть истина, а не обычай {De virg. vul. 1, срав. de orat. 14.}. Терпніе и кротость казались ему добродтелями, превышающими наличность человческихъ силъ {De pat. 1.}, но эта-то пылкость характера длала изъ него лучшаго бойца за христіанство противъ язычниковъ, іудеевъ и еретиковъ. Когда мысль заполняла сію сознаніе, онъ требовалъ, чтобы съ ней соглашались вс и не зналъ ни снисхожденія къ слабости ни смягчающихъ обстоятельствъ. Правда, онъ доказывалъ язычникамъ, что ‘противно религіи принуждать къ религіи’ {Аd Scap. 2.}, но тоже длаютъ ультрамонтанскіе миссіонеры въ Кита. По крайней мр, онъ не прочь былъ отрубить руки у тхъ ремесленниковъ изъ христіанъ, которые не хотли отказаться отъ приготовленія для язычниковъ идоловъ и, не смотря на это, дерзали приступить къ таинству Евхаристіи {De idol. 7.}. Онъ утверждалъ также, что гораздо умстне принуждать еретиковъ къ исполненію ихъ долга, чмъ убждать ихъ, и что необходимо сломить силою упорство непокорныхъ {Scorp. 2.}. Тертулліанъ былъ суровымъ и ригористичнымъ моралистомъ. Его привлекало не спекулятивное христіанство александрійцевъ и не христіанство милосердія и кротости, но христіанство сверхчеловческой строгости, ожесточенная воина съ міромъ и ложью и ненависть къ врагамъ царства Божія. Вкусы его были демократичны и чужды утонченности. Кму нравились простые и полные достоинства нравы древней римской республики. Онъ хвалитъ Катона и Сципіона и молчитъ о Цезар {Арol. 11.}. Истины онъ искалъ въ свидтельств грубой и непосредственной природы. Онъ не любилъ искусственности во всхъ ея видахъ, начиная отъ философскихъ построеній и кончая косметиками {De call. foem. II, 1.}.
Изъ сказаннаго не трудно видть, что въ характер Тертулліана рзко выдляются дв основныхъ черты. Это — практичность и реализмъ римлянина, соединенный съ суровой пылкостію крайне страстной натуры. Эти два господствующихъ свойства даютъ ключъ къ уразумнію сочиненій Тертулліана со стороны ихъ содержанія и формы. Реализмъ, свойственный характеру Тертулліана. можетъ служить по преимуществу матеріальнымъ принципомъ для пониманія его сочиненіи: имъ объясняется содержаніе идей этого писателя, страстное, ть-же его природы гораздо боле можетъ служить формальнымъ принципомъ, она объясняетъ крайности воззрнія карагенскаго пресвитера и нкоторыя вншнія особенности его сочиненій.
Тертулліанъ родился и воспитался въ переходную эпоху. Римская имперія дряхлла, деспотизмъ тиранновъ не оставлялъ мста для благородной дятельности, древнія начала жизни изветшали и ни въ комъ не возбуждали доврія. Нравственные идеалы были принижены. Оставалось мсто только для вульгарныхъ удовольствій плоти. Все, что только еще было способно къ жизни въ этомъ омертввшемъ обществ. томилось смутною жаждою обновленія и ощупью искало нравственной опоры. Въ подобныя переходныя эпохи остается врнымъ старин только тотъ, кому умственная и нравственная ограниченность позволяетъ довольствоваться животнымъ благополучіемъ, или тотъ, кто но слабохарактерности не сметъ порвать со своимъ прошедшимъ. Тертулліанъ былъ чуждъ того и другаго. Высоко выдляясь надъ умственнымъ уровнемъ своего вка, извдавъ язычество и теоретически — по книгамъ и практически — въ жизни. Тертулліанъ не могъ не замтить свжести и мощи христіанства. которое одно прерывало безнадежную монотонность общественной жизни, не могъ не видть, что въ немъ именно кроется гида, которая должна обновить одряхлвшій міръ.
Христіанство того времени имло для стоящаго вн его взора дв формы — гностицизмъ и православіе. Оставляя язычество, одни выбирали одно, другіе — другое. Августинъ сначала былъ манихеемъ. Тертулліанъ прямо склонился къ церкви. Его реалистическая натура, не могла помириться съ гностицизмомъ. Гностицизмъ плнялъ своихъ современниковъ призракомъ научности. Онъ ставилъ своей задачей раскрыть тайны происхожденія и конца вселенной, сорвать покрывало съ отдаленнаго прошлаго и загадочнаго будущаго, разршить вопросы о сущности добра и зла, свободы и необходимости, выяснить процессъ міроваго развитія. Это были жгучіе вопросы того времени, волновавшіе философскіе умы {Adv. Marc. I, 2.}. Воображеніе тхъ, у кого жажда, истины была слишкомъ томительна, распалялось еще боле тмъ покровомъ таинственности, который гностики набрасывали на свое эзотерическое ученіе. У потребляемыя ими еврейскія и халдейскія формулы, символическіе знаки, таинственныя апокрифическія книги — все это казалось чмъ то необыкновеннымъ и прельщало надеждой, что здсь-то и скрывается истина. Затмъ, гностицизмъ соотвтствовалъ духу времени своимъ прозрніемъ — къ плоти. Онъ смотрлъ на плоть, какъ на злое начало. Отсюда докетизмъ и отрицаніе воскресенія мертвыхъ въ догматик, аскетизмъ и антиномизмъ въ нравственности.
Съ своей формальной стороны гностицизмъ отличался произвольностію своихъ построеній. Очень часто онъ боле напоминалъ поэму, чмъ философскую систему. Генеалогія эоновъ, ихъ страстное томленіе познать непостижимаго отца, происхожденіе природы отъ изліянія плиромы, плачъ и ужасъ , превращеніе ея слезъ въ моря и рки, смха — въ свтъ, изумленія и замшательства — въ неподвижность матеріальнаго бытія, искупленіе и постепенное возвращеніе Божества въ плирому,— все это длало напр. систему Валентина величественной религіозной поэмой, проникнутой чувствомъ тожества Божества и міра. Принятый гностиками я доведенный ими до послдней крайности аллегорическій методъ истолкованія св. Писаніи давалъ полную возможность для такихъ произвольныхъ построеній.
Гностицизмъ легко привлекалъ къ себ симпатіи такихъ созерцательныхъ, эстетическихъ и утонченныхъ натуръ, какъ бл. Августинъ. Послдній испыталъ страстное томленіе познать истину со всми его муками. Самое слово ‘истина’ повергало его въ какой-то священный трепетъ. Съ нимъ у него необходимо сливалось понятіе о научной форм, о доказательствахъ философскаго характера, объ изяществ выраженія мыслей. Его плнялъ Аристотель {Авгусг. Испов. Кн. IV гл. 16.}, Цицеронъ {Ibid. III, 4.} и Виргилій {Ibid. I, 17.}. Вотъ почему онъ не хотлъ быть смиреннымъ младенцемъ, котораго не можетъ соблазнять безъискуственность Писанія, а старался сдлаться мудрымъ и разумнымъ’. ‘Писаніе казалось ему не заслуживающимъ сравненія съ прекрасными сочиненіями Туллія: Цицеронъ быль такъ изященъ и краснорчивъ, а оно такъ просто, положительно и даже грубо’ {Ibid. III, 3.}. Но гностицизмъ противорчилъ реалистическимъ наклонностямъ Тертулліана. Для него истина была дорога въ виду своихъ практическихъ цлей. Христіанское знаніе важно потому, что ведетъ ко спасенію. Онъ порицалъ праздные вопросы философовъ и еретиковъ, которые путаютъ себя одними и тми-же проблемами: откуда зло и для чего оно? Откуда взялся человкъ и какъ произошелъ’ {Prescrip. VII.}? Его отталкивала въ гностицизм также та поэтическая вольность построеній, которая не можетъ удовлетворить человка, ищущаго осязательнаго завренія истины, равно какъ и своеобразный гностическій пантеизмъ, не сродный его наклонностямъ. Онъ не могъ ‘принять этихъ мечтаній о Бог’ {Adv. Valent. XXIV.}. Разногласіе гностическихъ системъ ясно показывало Тертулліану ихъ шаткость. ‘Искать истины у Маркіона, восклицаетъ онъ? Но Валентинъ съ своей стороны кричитъ: ищите и обратите. Искать у Валентина? Но Апеллесъ повторяетъ тоже самое. Эвіонъ, Симонъ употребляютъ туже хитрость, чтобы привлечь меня въ свою партію’ {Prescr. X.}. Что эти именно причины отталкивали Тертулліана доказываетъ то, что для него особенно была ненавистна пантеистическая система Валентина, породившая множество отдльныхъ сектъ, и настолько напоминавшая поэму, что самъ Тертулліанъ называетъ ее комедіей въ трехъ актахъ {Adv. Valent. XIII.}. Докетизмъ гностиковъ также не соотвтствовалъ реализму Тертулліана, а ихъ антиномизмъ — его нравственной строгости и стремленію къ регламентаціи нравственнаго поведенія. Боле соотвтствовало природ Тертулліана положительное, твердое, чуждое искусственности церковное ученіе, и онъ вступилъ въ число членовъ церкви.
Прослдимъ теперь, какъ отразился свойственный натур Тертулліана реализмъ на содержаніи его церковныхъ идей. Если мы въ сжатомъ вид передадимъ гносеологическія, догматическія и нравственныя воззрнія Тертулліана, то безъ труда замтимъ ихъ рзкую реалистическую окраску. Гносеологію Тертулліана можно раздлить на теорію естественнаго и богословскаго познанія. Первая служить отрицаніемъ платонизма, а второе философской діалектики и аллегоризма.
Въ противоположность платоникамъ, признававшимъ врожденность идей, проводившимъ рзкую грань между познаніемъ раціональнымъ и чувственнымъ, считавшимъ первое безусловно истиннымъ, а второе безусловно обманчивымъ, Тертулліанъ защищалъ правя, чувства въ дл познанія. Чувство, по его мннію, даетъ матеріалъ познанія. который перерабатывается разумомъ. Оно есть виновникъ, порука и первое основаніе познанія истины. Безъ него умъ не можетъ существовать {De anim. с. 18.}. Обманчивость вншнихъ чувствъ иметъ мсто лишь въ частныхъ и исключительныхъ случаяхъ и можетъ быть предусмотрна и исправлена повркою самихъ-же чувствъ {De anim. с. 17 и 18.}. Вообще же ‘всякое чувство есть знаніе и знаніе есть чувство’ {De anim. ibid.}. Въ этимъ немногочисленныхъ выдержкахъ намчается чисто эмпирическое ршеніе вопроса о происхожденіи идей разума.
Тертулліанъ былъ преисполненъ недоврія къ утонченнымъ діалектическимъ пріемамъ тогдашней философіи и считалъ ихъ обоюдоострымъ оружіемъ {Preser VII.}. Ему нужны были простые, доступные для всхъ, ясные признаки истины. И онъ находилъ ихъ въ свидтельств простой, грубой и необразованной души, которой еще не коснулся тлтворный духъ культуры. ‘Все естественные говорилъ онъ отъ Бога, все искусственное отъ дьявола’. ‘Природа — наша первая школа, все, что противъ нея, чудовищно’ {De tustim. an. 5.}. Истинныя тенденціи души непроизвольно прорываются сквозь густой слой лжи и напыщенности, которыя развиваются въ школахъ, библіотекахъ, академіяхъ и подъ портиками Греціи {Ibid. I.}. Такъ напр. язычники въ минуту волненія восклицаютъ: какъ будетъ угодно Богу, хотя признаютъ не одного, а многихъ боговъ {Ibid. 2.}. Они говорятъ: Богъ воздастъ! Богъ разсудитъ между нами! признавая Божественное правосудіе’. ‘Эти свидтельства души простой тмъ боле вроятны, что обыкновенно бываютъ весьма просты. Простота длаетъ ихъ распространенными, а чмъ боле они распространены, тмъ боле они всеобщи. Всеобщность ихъ доказываетъ, что они естественны и слдовательно въ нкоторомъ смысл Божественны’ {Ibid. 5.}. Въ этихъ словахъ мы имемъ предъ собою отчетливо выраженную философію здраваго или общаго смысла. Любопытно, что въ новое время это направленіе философской мысли возродилось въ Шотландіи и упорно держится въ Англіи, среди народа, практичность, эмпиризмъ и здравый смыслъ и котораго вошли въ пословицу.
Въ связи съ этимъ предпочтеніемъ естественнаго искусственному, непосредственнаго и безсознательнаго разсудочному и сознательному у Тертулліана ежитъ признаніе вщей силы сновидній и экстаза, какъ состоянія духа, въ которомъ для человка бываютъ доступне всего Божественныя откровенія. Тертулліанъ утверждалъ, что ‘большинство людей познаетъ Бога изъ сновидній’ и быть можетъ при переход въ христіанство самъ подчинялся ихъ вліянію {De anim. 1. 47.}. Что касается экстаза, какъ необходимаго условія пророческаго вдохновенія, то этому вопросу у Тертулліана былъ посвященъ обширный трактатъ въ семи книгахъ, не дошедшій до насъ вроятно потому, что слишкомъ противорчилъ общецерковному сознанію. О существованіи этого сочиненія упоминаетъ бл. еронимъ {Hieron, Catal. 53 у Hauk’а Tertullians Leben and Schriften. Erlangen 1877.}.
Базисомъ религіознаго познанія Тертулліанъ признаетъ авторитетъ церкви и св. Писаніе, буквально истолкованное.
Вмсто всякихъ философскихъ и діалектическихъ доказательствъ истины церковнаго ученія, доказательствъ, опирающихся на внутреннемъ чувств’ и убжденіи, Тертулліавъ ищетъ вншняго и осязательнаго завренія истины въ авторитет церкви. Свою полемику съ гностиками онъ начинаетъ книгою о проскрипціяхъ, цль которой состоитъ въ томъ, чтобы нанести ршительный ударъ всмъ ересямъ вообще, указать фактъ, несомннно доказывающій ихъ несостоятельность, и сдлать излишнимъ кропотливый разборъ частностей. Сущность проскрипцій состоитъ въ признаніи ручательства истины въ непрерывности церковнаго преданія, въ большей древности церковнаго ученія сравнительно съ доктринами еретиковъ, въ его давности. Всякая ересь есть ложь, потому что она возникла поздне церкви. Если-же церковное ученіе древне еретическаго, то оно и есть истинное ученіе, ибо истина предшествуетъ заблужденію и ложь есть не что иное, какъ искаженіе истины.
Такимъ образомъ когда возникаетъ сомнніе въ чемъ нибудь или является новое ученіе, то вмсто того, чтобы вдаваться въ тонкія изслдованія и колебаться въ неизвстности и неувренности, нужно сдлать простую справку: содержитъ ли это новое ученіе церковь и не противорчитъ-ли оно ея исконнымъ врованіямъ? Вопросъ ршается скоро, просто и ясно. Этимъ любимымъ пріемомъ Тертулліанъ пользуется почти въ каждомъ изъ своихъ полемическихъ сочиненій. Конечно, самъ Тертулліанъ не ограничивался одними этими методами. Онъ писалъ цлые философскіе трактаты, разсуждалъ о Бог, Тройц, душ, при чемъ съ успхомъ пользовался тмъ самымъ орудіемъ, за изобртеніе котораго такъ горячо порицалъ Аристотеля, но это были отчасти argumenta ad liomineni. отчасти противорчіе, потому что послдовательность вообще не относится къ характеристическимъ чертамъ итого писателя. Ведя ожесточенную борьбу съ еретиками, онъ былъ естественно поставленъ въ необходимость говорить языкомъ убдительнымъ для нихъ, распутывать ихъ софизмы и ихъ еретической метафизик противопоставить свою, церковную, а увлеченіе борьбою длало его не совсмъ разборчивымъ въ средствахъ.
Гностики доведи до крайности аллегорическій методъ толкованія св. Писанія, что открывало имъ путь къ самымъ произвольнымъ выдумкамъ. Это и естественно. Если все въ Библіи образъ, какъ утверждали они. то въ ней нтъ ничего твердаго {De resur. 20.}. Тертулліанъ не могъ согласиться съ этимъ. Практическая необходимость увренности въ истинахъ, отъ которыхъ зависитъ спасеніе, побудила его предпочитать буквальный, историко-критическій и филологическій методъ истолкованія св. Писанія. Самъ онъ охотно прибгалъ къ филологическимъ справкамъ {Adv. Hermoh. 19, 26, 31.} и снесенію параллельныхъ мстъ {De orat. 16, adv. Hermoh. 20.}. По аллегорическій методъ толкованія св. Писанія до такой степени быль распространенъ и настолько соотвтствовалъ умственнымъ теченіямъ той эпохи, что Тертулліанъ не могъ отрицать его совершенно. Онъ старался только ограничить объемъ его примненія и сократить произвольность и шаткость этого метода установленіемъ опредленныхъ правилъ его употребленія. По мннію Тертулліана не везд и не всегда нужно пользоваться аллегорическимъ способомъ толкованія {De resur. 20 и 33.}, а только тамъ, гд при буквальномъ изъясненіи получается несообразность {Scorp. II. De resur 26.}. Тамъ, гд необходимо воспользоваться аллегорическимъ методомъ, нужно имть въ виду два основныхъ правила. Во первыхъ нужно объяснить всякій библейскій образъ въ томъ смысл, въ какомъ его употребляетъ сама Библія. Такъ напр. подъ образомъ ‘меча’ въ пс. 45 ст. 4. Тертулліанъ понимаетъ Слово Божіе, потому что въ Библіи ‘мочь’ служить обычнымъ символомъ этого понятія (Апок. I, 16) {Adv. Marc. 3, 11.}. Во вторыхъ при аллегорическомъ истолкованіи цлое должно служить объясненіемъ для части, а не наоборотъ. Такъ напр. если въ Библіи встрчается видимое противорчіе, то предпочтеніе нужно отдать той мысли, въ пользу которой говоритъ большее количество текстовъ {Adv. Prax. 20.} и согласно съ большинствомъ текстовъ объяснять меньшинство имъ противоположныхъ и спорныхъ изреченій. Дале, при истолкованіи отдльнаго изреченія нужно принимать во вниманіе цль книги и общія воззрнія и характеръ писателя.
Итакъ, реализмъ, свойственный характеру Тертулліана, привелъ его къ эмпиризму въ ученіи о происхожденіи идей, къ предпочтенію естественнаго и непосредственнаго разсудочному и искусственному, къ преклоненію предъ вншнимъ церковнымъ авторитетомъ и къ ограниченію аллегоризма. Такова отличительна я особенность его теоріи естественнаго и богословскаго познанія.
Еще рельефне выдается реалистическая окраска богословскихъ воззрній Тертулліана. Къ числу особенностей и даже странностей его богословскихъ воззрній нужно отнести его ученіе о тлесности Бога. ‘Богъ есть тло, хотя онъ и Духъ {Adv. Prax. c. 7.}, утверждаетъ Тертулліанъ. Въ Бог нужно различать тло и духъ. Его тло soi irencris. Оно таково, что и, имя его, Богъ остается непостижимымъ, невидимымъ {Adv. Prax. с. 14.}, вчнымъ {Adv. Marc. II c. 16.}, вездсущимъ и неизмняемымъ {Adv. Prax с. 16 и 27.}. Тло Бога иметъ и члены, о которыхъ упоминаетъ св. Писаніе,— десницу, глаза, ноги, но ихъ не слдуетъ сравнивать съ соотвтствующими членами человческаго тла, хотя они и сближаются съ ними общимъ названіемъ. Какъ бы мы по истолковали эту странность Тертулліановскои догматики, остается однако несомнннымъ, что этотъ писатель не могъ удовлетвориться абстрактно-идеалистическими понятіями о Бог. Ему казалось, что эти понятія недостаточно выражаютъ реальность Божества, и своимъ ученіемъ о тлесности всего существующаго онъ стирается оттнить эту именно сторону.
Приписавъ тло Богу, Тертулліанъ совершенно послдовательно мыслить надъ формою тла и ангеловъ. ‘Невидимыя существа, говоритъ онъ, имютъ у Бога свое тло и свойственный имъ видъ, посредствомъ котораго они видимы для одного Бога’ {Adv. Prax. с. 7.}. Тло ангеловъ грубе тла Бога и тоньше человческаго тла. Ангелъ есть духъ матеріальный (angeles spiritiis materialis) {Adv. Marc. lib. 11, 8.}, созданный изъ какой-то огненной и свтовидной сущности, ибо въ пс. 103 сказано: ‘творяй ангелы своя духи и слуги своя пламень огненный’. Но тло Ангеловъ не можетъ идти въ сравненіе съ грубымъ человческимъ тломъ. У нихъ corpus, а не caro {De carn. Chr. c. 6.}. Одни изъ ангеловъ не устояли въ добр и пали. Ихъ вина состоитъ между прочимъ въ любви къ дщерямъ человческимъ и плотскомъ союз съ ними, какъ это видно изъ извстнаго мста книги Бытія (гл. VI, 1—2) {De cult. foemin. lid. 1 c. в De virg. Vei. cap. 7: Adv. Marc. lib. Vc. 18.}. Потому-то женщины и двушки, являясь предъ лицемъ Бога, предъ Которымъ он виновны въ паденіи ангеловъ, должны покрывать свое лице, соблазна, котораго простирался нкогда до самого неба. Потому-то и Апостолъ повелваетъ имъ имть на глав знакъ власти мужа ‘ради ангеловъ’ (I Кор. XI, 10) {De virg. vel, 7. cp. de orat.}. Отъ плотскаго союза ангеловъ съ женщинами произошли демоны.
Душа человка также тлесна и иметъ форму человческаго тла. ‘Когда Богъ вдунулъ въ человка дыханіе жизни… оно тотчасъ перенеслось внутрь человка и разлилось по всмъ частямъ тла, сгустилось и заключилось въ тлесныя границы, какъ въ литейную форму’ {De anim. 9.}. Это и есть внутренній человкъ. Тло души весьма тонко и недоступно нашимъ грубымъ органамъ чувствъ, по въ минуту озаренія отъ Духа Святаго его можно видть и тлесными очами. Одна сестра монтанистка въ экстаз видла духъ ‘не какъ пустое и безсодержательное качество, а облеченнымъ въ человческую форму, душу нжную, блестящую, воздушнаго цвта’ {Ibid, 8 и 9.}. И неудивительно, душа обладаетъ всми необходимыми свойствами, которыя философы приписываютъ тлу именно вншнимъ видомъ и протяженіемъ трехъ измреній въ длину, ширину и высоту {Ibid. 9.}. Какъ тлесная, душа питается тлесною же пиніею, а не духовною только, какъ утверждаютъ платоники, ибо никто не можетъ поддерживать угасающую жизнь мудрыми изреченіями Платона и Аристотеля {Ibid, с. 6.}. Св. Писаніе подтверждаетъ эти мысли притчею о богатомъ и Лазар {Ibid. с. 7.}. Если богачъ страдалъ, то потому, что душа его имла тло. Безтлесное ничего не чувствуетъ, потому что не иметъ органовъ воспріятія {De anim. c. 7. cp. Apol. 48.}. Человкъ есть союзъ души и тла {De resur. carn. С. 40.}. Душа и тло находятся въ тснйшемъ единеніи между собою… Богъ помстилъ душу во плоти, или лучше сказать, посялъ и смшалъ ее съ плотію и такъ тсно соединилъ ихъ, что трудно наврное сказать, плоть-ли служитъ носителемъ духа или душа носителемъ плоти, душа ли повинуется плоти или плоть душ’ {Ibid. c. 77.}. Что касается происхожденія душъ, то Тертулліанъ, отрицая теоріи предсуществованія {De anim. 23 26.} и переселенія душъ {Ibid. 28—31.}, держится традиціонизма. Душа зачинается одновременно съ тломъ въ естественномъ акт рожденія и происходитъ отъ душъ отца и матери ex senrine animae’ {Ibid. 27.}. (Различается физическое и душевное смя).
Въ понятіи Тертулліана о благодати рзко выражется тотъ-же реализмъ. Для крещенія употребляется вода потому, что Духъ Божій, нкогда носившійся надъ водой, освятилъ ее. ‘Вещество, занимающее пившее положеніе, съ естественною необходимостію принимаетъ въ себя свойства вещи, находящейся надъ ней. Въ особенности все матеріальное способно заимствовать свойства духовного, потому что послднее, благодаря тонкости своей субстанціи, легко проникаетъ въ первое. И теперь во время крещенія, посл призыванія, Духъ Святый немедленно нисходитъ, и оставаясь вверху воды, освящаетъ ее изъ себя, и вода, освященная такимъ образомъ, сама впитываетъ въ себя силу освящать’ {De bapt. 1.}. Благодать Божія, но Тертулліану, подобна матеріальной сил. Если она скопляется въ одномъ мст, то является недостатокъ въ ней въ другомъ. ‘Небесные дары пророчества, говорить онъ, которыми обладалъ Креститель посл переселенія во всей полнот Духа Святаго въ исуса Христа, до такой степени въ немъ оскудли, что онъ, не познавая уже Того, о пришествіи Котораго самъ возвстилъ, послалъ къ Нему спросить: ‘Ты-ли грядый, или иного чаемъ’ (M. XI. 3)?
Такими-же характеристическими особенностями отличаются эсхатологическія представленія Тертулліана. Исторія человчества должна закончиться тысячелтнимъ царствомъ Христа на земл. Для наслажденія благами этого земнаго царства воскреснуть одни лишь святые, которые будутъ обитать въ нерукотворенномъ город ерусалим, уготованномъ для нихъ Богомъ и находящемся въ настоящее время на неб. Его Апостолъ Павелъ называетъ матерію всхъ насъ (Гал. IV, 26). Онъ былъ извстенъ пророку езекіилю, его видлъ Ап. оаннъ (ез. XLVII1, 30 Апок. XXII, 2). Наши-же пророки (пророки монтанистовъ) предсказываютъ его видимое явленіе и въ подтвержденіе этого ссылаются на то обстоятельство, что отраженіе этого города иногда и теперь бываетъ видимо на неб, это случилось въ дйствительности во время одного похода на Востокъ и подтверждено языческими свидтелями. Въ уде въ теченіе 40 дней ежедневно утромъ являлся на лазури неба городъ, а къ полудню исчезалъ, и однако вблизи не было ни одного города. Когда этотъ городъ спустится съ неба, то въ немъ будутъ наслаждаться праведные полнотою духовныхъ благъ, ибо справедливо и достойно Бога утшитъ Своихъ служителей на томъ самомъ мст, гд они страдали за имя Его. Впрочемъ не вс святые воскреснутъ одновременно, но одни раньше, другіе позже, смотря по заслугамъ. По истеченіи 1000 лтъ тла святыхъ измнятся и сдлаются свтозарны подобно ангельскимъ, потомъ наступить всеобщее воскресеніе, судъ и вчное мученіе гршниковъ {Adv. Marc. III, с. 24.}. Орудіемъ наказанія гршниковъ будетъ служить огонь, который нын терзаетъ внутренность земнаго шара. О разрушительной сил его можно судить потому, что однхъ искръ его, вылетающихъ изъ жерла вулкановъ, достаточно, чтобы разрушить цлые города: о вчности его говоритъ то, что ни колебаніе, ни исчезновеніе горъ не могло погасить этого источника пламени {De poenit. 12.}. Пламень этотъ — падаетъ-ли онъ въ вид громовой стрлы или исторгается изъ земли чрезъ горныя вершины — одинаково не пожираетъ того, что жжетъ. Горы горятъ и при всемъ томъ существуютъ. Вотъ почему онъ особенно ужасенъ. Онъ будетъ всегда возстановлять пожираемое имъ тло гршника {Apul. 48.}.
Въ нравственной области возможны также два главныхъ направленія — идеалистическое и реалистическое. Для перваго важно настроеніе, которое служитъ источникомъ нравственныхъ поступковъ, второе больше придаетъ значенія самымъ поступкамъ. Первое старается развить въ человк извстное расположеніе чувства — любовь къ ближнему, благоговніе къ Богу и покорность Его вол, и мало заботится о вншней регламентаціи поведенія, второе хочетъ дать подробныя указанія, когда и какъ слдуетъ дйствовать. Первое, впадая въ крайность часто ведетъ къ квіэтизму: довольствуется радостями благихъ намреній и по хочетъ знать страды нравственной дятельности. Второе въ своей односторонности ведетъ къ простой легальности, въ поведеніи, лишь ни вншности. соотвтствующему требованіямъ нравственности, но но духу на столько чуждому его, что даже мученичество можетъ вмниться въ ничто (I Кор. 13 гл.). Идеалистическое направленіе отталкиваетъ однако реалистическія натуры своей неопредленностію и отсутствіемъ осязательности. Въ самомъ дл, если отвести регламентаціи вншняго поведенія второстепенное мсто, то теряется наглядный масштабъ для оцнки собственнаго и чуждаго поведенія. Приходится много думать, какъ поступить при данныхъ обстоятельствахъ потому что каждый случай иметъ свои особенности, сообразно съ которыми долженъ измняться характеръ и образъ дйствій. Дале, когда поступокъ совершенъ. то и тогда требовательная къ себ совсть не можетъ успокоиться. Поврежденіе нашей нравственной природы такъ велико, что къ самымъ благороднымъ нашимъ чувствамъ примшивается тнь эгоизма и своекорыстія, такъ что иногда не можешь дать себ отчетъ, по какимъ собственно мотивамъ дйствовалъ. Таже неопредленность иметъ мсто и при сужденіи о поведеніи другихъ. Все зависитъ отъ мотивовъ. Возьмемъ примрь изъ времени Тертулліана. При возникновеніи гоненій многіе изъ епископовъ бжали большинство по слабости, а нкоторые для того, чтобы въ тяжкое время не оставить стада безъ пастыря. Какъ было судить о нихъ? Судьею здсь могъ быть только Ногъ и ихъ совсть. Точно также воинъ, отказавшійся надть на голову внокъ, не согршилъ бы. поступивъ обратно, въ томъ случа, еслибы подчинился требованію начальства не изъ страха предъ возможнымъ наказаніемъ, а изъ искренняго желанія спасти миръ церкви отъ могущаго произойти вслдствіе его ослушанія взрыва языческой ненависти ко всмъ вообще христіанамъ. Все дло здсь въ мотив, но онъ ускользаетъ отъ вншняго наблюденія, не оставляя возможности правильно оцпить поступокъ съ нравственной точки зрнія.
Реалистическая натура Тертулліана не могла помириться съ подобною неопредленностію. Ему нужны были ясныя и опредленныя нравственныя правила, чтобы можно было дйствовать, не задумываясь долго. Ему нужно было знать людей, чтобы опредлить свое отношеніе къ нимъ. Вотъ потому-то Тертулліанъ такъ мало говоритъ о нравственномъ настроеніи, о любви къ ближнему и такъ подробно хочетъ регламентировать всю жизнь человка. Онъ окончательно склоняется къ номизму и съ логическою необходимостію раздляетъ участь всхъ номистовъ. Во первыхъ, его могучій нравственный характеръ, способный на самыя тяжелыя жертвы ради идеи, совершенно размнивается на мелочи. Тертулліанъ входитъ во вс подробности обыденной жизни, стремясь подвести ихъ подъ извстныя нормы и правила. Говоритъ онъ объ обстановк христіанскихъ домовъ, о плать, дозволенномъ для христіанина, касается косметики и куафюры женщинъ, настаиваетъ, чтобы двушки являлись въ богослужебныя собранія съ покрытою головой, разсуждаетъ о томъ, когда христіанинъ можетъ принять приглашеніе язычника и когда долженъ отказаться, и наконецъ пишетъ цлый трактатъ о преимуществахъ палліума или плаща предъ тогой {Dе idol. 16, 21—22.}. Во вторыхъ, характеристичны мотивы, на которые часто ссылается Тертулліанъ, запрещая ту или другую мелочь жизни. На ряду съ боле важными и серьезными соображеніями онъ приводитъ основанія, поражающія своею искусственностію и натянутостію. Заниматься косметикой и посвящать слишкомъ много заботъ своей вншности, конечно, дурно, потому что все это служитъ несомнннымъ признакомъ душевной пустоты и отсутствія серьезныхъ нравственныхъ интересовъ. Тертулліанъ не ограничивается этимъ, но видитъ напр. въ приготовленіи цвтныхъ матерій оскорбленіе Бога, дерзкую критику Его творенія, стремленіе передлать и измнить но своему вкусу твореніе Божіе, ибо ‘Богъ и самъ сотворилъ бы овецъ, шерсть которыхъ была бы багрянаго или другихъ блестящихъ цвтовъ, еслибы это было нужно’ {De cult. foem. I, 8, 11, 10.}. Въ его время были въ мод громадные парики, которые покрывали голову въ вид высокой жреческой шапки. Тертулліанъ возстаетъ противъ этой моды, потому что видитъ въ ней желаніе произвольно увеличивать свой ростъ чуть не на цлый локоть, вопреки извстнымъ словамъ Ев. M. (VI, 27), которыя онъ объявляетъ заповдью {Ibid II, 7.}. По этой-же причин онъ запрещаетъ носить обувь съ каблуками. ‘Противникъ Божій діаволъ, говорить онъ {Spect. 23.}, знаетъ, что никтоже пекійся о себ, можетъ приложити возрасту своему локоть единъ (М. VI, 27), но учитъ трагическихъ актеровъ подыматься на каблукахъ, какъ-бы издваясь надъ сими словами’…Не кладите на голову, освященную крещеніемъ, убждаетъ Тертулліанъ христіанокъ, волосъ чужой головы, этихъ смертныхъ остатковъ какого-нибудь бдняка, нечистаго, умершаго отъ распутства, или злодя, осужденнаго геенн. Свободная голова должна быть свободна отъ всхъ утихъ тягостныхъ убранствъ’ {De cult. foem. II, 7.}. Тертулліанъ порицаетъ также мновую торговлю на томъ основаніи, что каждый народъ долженъ довольствоваться произведеніями своей страны и не долженъ желать пріобрсти того, что Богомъ назначено въ удлъ другимъ народамъ {Ibid. I, 9.}.
Въ связи съ номизмомъ стоитъ и тотъ фактъ, что на всей жизни Тертулліана и на всхъ его сочиненіяхъ лежитъ мрачный отблескъ страха вчнаго осужденія, какъ у апостола Павла въ іудейств и у Лютера въ католичеств. Отецъ Небесный является въ его сознаніи преимущественно въ образ Грознаго Судіи, готоваго карать за каждый нравственный промахъ. Любви, какъ преимущественнаго мотива для нравственной дятельности. у Тертулліана не существуетъ. Таковыми главнымъ образомъ должны служить съ одной стороны долгъ христіанина — воина Христа сражаться за Него и переносить всевозможныя лишенія, съ другой прелесть райскихъ наградъ и страхъ вчныхъ мученій {Ad mart. 3.}. ‘Мы исповдуемъ ученіе наше, говоритъ онъ, изъ страха къ суду Божію…’ {De lust. an. 2, Apol. 19, de poenit. 5.}. ‘Гд нтъ страха, тамъ нтъ и причины исправляться’ {De poenit. II.}. Еслибы у Тертулліана было больше сердечности, онъ не впалъ бы въ такія крайности номизма. Любовь легко разрываетъ т путы, которыми номизмъ связываетъ нравственное существо человка. Милосердый самарянинъ помогаетъ избитому и ограбленному путнику, но освдомляясь о томъ, къ какой національности принадлежитъ этотъ несчастный и нтъ-ли опасности оскверниться чрезъ прикосновеніе къ еретику. Человкъ любящій и въ субботу не затруднится помочь страждущему. Но у Тертулліана было гораздо больше любви къ принципу къ христіанству, какъ доктрин, ради торжества которой онъ былъ готовъ пожертвовать всмъ, чмъ къ людямъ, которыми онъ былъ окруженъ. Потому-то онъ съ нетрпніемъ ждетъ страшнаго суда, чтобы насладиться мученіями гршниковъ и язычниковъ, этихъ жестокихъ враговъ исповдуемой имъ религіи. Убждая христіанъ не посщать театра, цирка и боя гладіаторовъ, Тертулліанъ указываетъ имъ на т нравственныя наслажденія, которыя даетъ имъ христіанство взамнъ этихъ удовольствій плоти. Если имъ недостаточно еще и этого, то онъ умоляетъ ихъ подождать откровенія славы Божіей и всеобщаго суда, которыя ближе къ нимъ, чмъ вообще думаютъ. общая имъ зрлище по своему захватывающему интересу несравнимое ни съ какими земными зрлищами. ‘Какое обширное зрлище откроется тогда предъ нами, говорить онъ, какой предметъ смха, радости и удовольствія явится для насъ, когда множество могущественныхъ царей, о которыхъ говорятъ, что они взяты на небо, вмст съ ихъ юпитеромъ и свидтелями ихъ вознесенія станутъ изъ глубины а, да оглашать воздухъ своими воплями! Какое внезапное восхищеніе охватитъ васъ, когда мы увидимъ, что столько правителей, столько судей, столько гонителей имени христіанскаго горятъ неугасимымъ огнемъ, который будетъ гораздо невыносиме огня, пожиравшаго мучениковъ, между тмъ какъ послдніе возрадуются и возвеселятся, взирая на жестокую и вчную казнь своихъ мучителей. Прибавьте сюда мудрыхъ философовъ, которые со стыдомъ будутъ горть въ огн предъ своими учениками…. присоедините сюда поэтовъ, которые неожиданно въ страх предстанутъ предъ судилищемъ Христа. Тогда-то трагическіе актеры подъ бременемъ своего несчастія будутъ испускать вопли плачевне и громче, чмъ какими прежде оглашали театръ. Тогда то шуты и гаеры сдлаются еще эластичне и гибче отъ огня. Возницы цирка будутъ еще интересне, когда будетъ горть въ колес изъ пламени… Впрочемъ тогда, вмсто того, чтобы смотрть на этихъ несчастныхъ, я предпочту обратить свои ненасытные взоры на тхъ, злодяніе которыхъ простиралось на самого Господа (іудеевъ). Вотъ, скажу’1 имъ, тотъ сынъ плотника, и двы, тотъ разрушитель субботы, тотъ самарянинъ, тотъ одержимый бсомъ человкъ, вотъ тотъ, кого вамъ продалъ уда, вотъ тотъ, кого похитили тайно ученики, чтобы потомъ распустить слухъ о его воскресеніи — или тотъ, трупъ котораго садовникъ положилъ въ другое мсто, боясь, чтобы множество постителей не истоптали ему салатъ. Такого великолпнаго и величественнаго зрлища не доставитъ теб ни одинъ преторъ, ни одинъ консулъ, ни одинъ жрецъ. Эти наслажденія мы переживаемъ до нкоторой степени уже теперь — чрезъ вру—въ своихъ мысляхъ и представленіяхъ’ {De Spect. 30.}. Мы съ намреніемъ привели эту довольно длинную выписку изъ сочиненіи Тертулліана, потому что она чрезвычайно наглядно рисуетъ сердечное настроеніе этого писателя. Не очевидно-ли изъ нея, что христіанство не произвело радикальнаго обновленія въ его сердц? Человкъ, который въ годину бдствій и преслдованій услаждается въ своемъ воображеніи картинами будущихъ мученій своихъ враговъ, не слишкомъ далеко ушелъ отъ язычника… Онъ ожидаетъ для себя въ будущей жизни тхъ-же наслажденій, которыя язычники приготовляли для себя здсь, въ своихъ колизеяхъ. Они тоже по большей части бросали львамъ и тиграмъ тхъ, кого считали врагами и преступниками государственнаго порядка. Если бы мсто цезаря въ Рим занялъ христіанскій императоръ и воздвигъ гоненіе противъ язычниковъ, то Тертулліану, вроятно, было бы не непріятно видть эту кровавую расправу, хотя, подчиняясь предписаніямъ своей религіи, онъ, можетъ быть, и отказалъ бы себ въ этомъ удовольствіи. Какую противоположность въ этомъ отношеніи представллетъ Тертулліанъ Оригену, сердце котораго переполнено было, любовью и помогло помириться даже съ мыслію о вчномъ мученіи демоновъ! Какъ далеко стоитъ онъ отъ Исаака Сирина, которому принадлежатъ слдующія слова: ‘отъ упоенія любовью къ Богу сердце человка возгорается о птицахъ, о животныхъ, о демонахъ и о всхъ вообще тваряхъ безъ различія добрыхъ и злыхъ’! (Нравственная жизнь по Исааку Сирину. Хр. Чт. 1859, I стр. 321).
Характеръ Тертулліана очень ясно отразился и въ его апологетик. Если сравнить это сочиненіе съ подобными же произведеніями греческихъ авторовъ, которыми Тертулліанъ къ тому же пользовался, то ясно обнаружится вся разница въ склад ума грековъ и римлянина. Греческія апологіи христіанства отличались философскимъ характеромъ. Въ нихъ христіанство оправдывалось съ философской точки зрнія. Этою стороною дла интересовались въ Греціи, въ этой колыбели европейской философіи, хотя преслдованія христіанъ обусловливались вовсе по, мнніями о философской состоятельности христіанства. На запад вообще меньше интересовались отвлеченными вопросами и Тертулліанъ въ этомъ отношеніи былъ, какъ ужо замчено, врнымъ выразителемъ національнаго духа. Съ свойственной ему практичностію, онъ ясно видлъ, что вовсе не теоретическія соображенія служатъ причиною гоненій на христіанъ, а отчасти народная ненависть, инстинктивно чувствовавшая въ христіанств непримиримаго врага языческаго строя жизни, главнымъ-же образомъ обвиненія въ явныхъ я тайныхъ преступленіяхъ, въ которыхъ будто бы были виновны христіане. Поэтому въ своей апологіи Тертулліанъ не занимается доказательствомъ истины христіанства, но какъ судебный адвокатъ отмчаетъ вопервыхъ не соблюденіе юридическихъ формальностей при судопроизводств надъ христіанами. во-вторыхъ защищаетъ ихъ противъ взводимыхъ на нихъ обвиненій. Такимъ образомъ все сочиненіе пріобртаетъ чисто юридическій характеръ. Онъ сказывается уже въ самомъ план апологіи. Во вступленіи (1—6 гл.) развиваются нкоторыя юридическія начала. Здсь напр. раскрывается внутреннее противорчіе закона Траяна, запрещавшаго разыскивать христіанъ и повелвавшаго наказывать тхъ изъ нихъ, которые представлены въ судъ (гл. И), указывается на незаконность примненія пытки къ христіанамъ съ цлію принудить ихъ къ отреченію отъ имени христіанина, тогда какъ обыкновенно она употребляется для того, чтобы вынудить признаніе въ преступленіи (ibid.), наконецъ доказывается необходимость измнять законы устарвшіе или несправедливые (гл. IV). Собственно апологія раздляется на дв неравныхъ части. Первая состоитъ изъ трехъ главъ (7—9), вторая изъ 36-ти (10—46). Причина такой неравномрности заключается въ различной степени важности предъ римскимъ судомъ предметовъ, служащихъ содержаніемъ обихъ частей. Въ первой части содержится защита противъ обвиненія въ тайныхъ преступленіяхъ. Такъ какъ причиною изданія противохристіанскихъ законовъ служили не тайныя преступленія, а явныя, то первая часть апологетика отличается краткостію. Гораздо подробне вторая часть, посвященная защит противъ обвиненій въ явныхъ преступленіяхъ — въ оскорбленіи религіи и царскаго величества {Щегловъ. Апологетик Тертулліана. Тр. К. Д. А. 1887 г. III, 497—498.}.
Реалистическая черта обнаруживается также въ способ, которымъ Тертулліанъ пользовался для доказательства своихъ мыслей. Въ доказательствахъ у него ршительно преобладаетъ фактъ надъ діалектикой и отвлеченнымъ разсужденіемъ. Божественность Писанія онъ доказываетъ исполненіемъ заключающихся въ немъ пророчествъ (Apol. 20). Причиною общественныхъ бдствій язычники считали христіанъ, навлекающихъ на страну гнвъ боговъ. Тертулліанъ перечисляетъ массу историческихъ фактовъ — наводненій, землетрясеній, погибели городовъ отъ изверженія вулкановъ, жестокостей войны, изсушенія морей — имвшихъ мсто въ древности, ране возникновенія христіанства {Apol. 40.}. Желая показать превосходство христіанской нравственности предъ нравственностію философовъ, Тертулліанъ перечисляетъ множество біографическихъ анекдотовъ изъ жизни философовъ, не рекомендующихъ ихъ со стороны нравственной чистоты (Apol. 46). Въ доказательство того, что изъ Св. Писанія можно извлечь оправданіе для какой угодно доктрины, если произвольно выбирать одни тексты и безъ вниманія оставлять другіе, содержащіе противоположную мысль,— онъ ссылается на Озидія Гета, составившаго изъ отдльно взятыхъ стиховъ Виргилія цлую трагедію Медея,— на Гомеровы кентоны или цлыя поэмы, составленныя изъ стиховъ Гомера и другія литературныя упражненія въ этомъ-же род {De preser. 39.}. Въ борьб съ еретиками Тертулліанъ поражаетъ ихъ обыкновенно текстами Св. Писанія, буквально истолкованными. По въ богословіи текстъ иметъ такое-же значеніе какое въ другихъ наукахъ фактъ. Здсь важно не раскрытіе содержащейся въ немъ мысли, но самая наличность этой мысли. Реалистическія наклонности Тертулліана обнаруживаются въ указанномъ способ доказательствъ мысли столько-же, сколько и въ томъ обстоятельств, что онъ имлъ въ своемъ запас необходимое для этого огромное количество фактовъ изъ самыхъ разнородныхъ областей человческаго познанія — философіи, литературы, права, исторіи, медицины, естествовденія, археологіи и др. Эрудиція его была поразительна. Въ одномъ Апологетик кром церковныхъ писателей, Тертулліанъ цитуетъ: Плинія Младшаго, Геродота, Ктезія, Діодора Сицилійскаго, Кассія Севера (Гемина), Корнелія Непота, Сенеку, Пиндара, Діогена Циника, Варрона, Тацита, Аристея, Манеона, Бероза, Птолемея, Гіерона, Дмитрія Фалерійскаго, осифа Флавія, алла, Менандра, Юба, Аппіона, Платона, Цицерона и Пиррона. Имена этихъ писателей названы въ Апологіи. Дале слдуетъ перечисленіе авторовъ, изъ сочиненій которыхъ заимствованы свднія, но имена которыхъ не указаны Тертулліаномъ: Діогенъ Лаэрцій, Плутархъ, Плиній Старшій, Авлъ Геллій, Титъ Ливій, Виргилій, Гомеръ и Светоній {Щегловъ. Аполог. Терт. Труды К. Д. Академіи. 1888 стр. 405—430.}. Для насъ важно то, что Тертулліанъ заимствуетъ у этихъ писателей не развитіе извстной мысли, а опять таки фактъ. Память-же фактовъ есть одна изъ особенностей реалистическаго склада ума. Натуры созерцательныя, способныя къ широкимъ обобщеніямъ и построенію всеобъемлющихъ философскихъ концепцій, обыкновенно не отличаются слишкомъ живою памятью. У Григорія Богослова мы не встртимъ такого множества фактическихъ свдній.
Итакъ, практическій, нерасположенный къ отвлеченнымъ спекуляціямъ духъ Тертулліана сказался эмпиризмомъ въ теоріи познанія, реализмомъ въ догматик, номизмомъ въ этик, и юридическимъ характеромъ апологетика.