Чернов В.М.
Чернов В.М.
Террор и массовое движение
Террор и массовое движение
Примечание:
жур. ‘Революционная Россия’ — No 24 — 1903
Террор и массовое движение, Чернов Виктор Михайлович, Год: 1903
Время на прочтение: 10 минут(ы)
13 марта 1903 года, по приказанию уфимского губернатора М. Богдановича, войска стреляли в толпу забастовавших рабочих Златоуста, не переставая преследовать залпами даже бегущих. Было убито наповал 28 человек, ранено около двухсот, из которых несколько десятков уже умерло от ран… Среди убитых и раненых оказалось не мало случайных зрителей трагедии, женщин и маленьких детей.
6 мая, по постановлению Боевой Организации Партии Социалистов-Революционеров, двумя ее членами убит уфимский губернатор Н. М. Богданович.
Казнен царский слуга, совершивший чудовищное преступление в угоду правительству, предающему страну на разорение и поругания, насилия и разбой, наказан преступный губернатор, приказавший стрелять в безоружных заводских рабочих и преследовать пулями в догонку бегущую толпу мужчин, женщин и детей. Такие преступления не должны сходить с рук безнаказанно, без последствий. Слишком возмущают они человеческое чувство, слишком сильно задевают интересы и честь революционного движения. И уфимский губернатор, устроивший зверскую расправу с обобранными казной и мирно отстаивавшими свой интерес рабочими сам подписал себе суровый приговор…
Новый террористический акт, исходящий от Боевой Организации П. С.-Р., побуждает нас сделать еще раз (и, вероятно, не в последний раз) кое-какие указания на постановку вопроса о терроре в нашей программе и еще раз вернуться к некоторым из возражений, упорно выдвигаемых против употребления террористических средств в борьбе с самодержавием. Считая применение этих последних и неизбежным, и целесообразным, наша партия, то же время полагает, что террор должен быть, да и может не быть лишь одним из вспомогательных средств борьбы, что он должен находиться под контролем партийной организации, и, наконец, что террористические акты должны иметь возможно более тесную связь с массовым движением, опираться на нужды этого движения и дополнят его и, в свою очередь, давать толчок проявлениям массовой борьбы, возбуждая революционное настроение в массах. На то, чтобы деятельность революционной партии исчерпывалась террористическими актами, кажется, никто не претендует, когда же говорят, будто социалисты-революционеры занимаются террором вместо того, чтобы работать в народе и подготовлять массовой натиск на врага, — то мы имеем дело в данном случае не с непониманием, a с очевидной для всех клеветой, не нуждающейся в опровержении. Вряд ли нужно останавливаться и на втором положении о партийном контроле. Все те, кто открыто признают необходимость террора, указывают на контроль и ответственность партии, как на желательные условия его применения. Если же и попадаются подчас в литературе робкие признания неизбежности и пользы террористических действий наряду с отрицанием партийного террора, — в роде, например, заявлений ‘Южн. Раб.’, — то эта странная и двусмысленная помесь, готовая умывши руки воспользоваться плодами стихийного террора или снять с партии обязанность делать то, что признается необходимым, вряд ли смутит кого-либо из искренних и истинных революционеров. Чаще, однако, приходится слышать голословные и непонятные утверждения, будто террористические организации наносят ущерб массовой деятельности, на этом последнем пункте стоит несколько остановиться.
Мартовская стачка златоустовских рабочих, встретив зверское вмешательство вооруженной силы, потерпела полное поражение, и всем памятно, конечно, то ужасное психическое состояние, в каком очутились эти рабочие после кровавой расправы губернатора Н. М. Богдановича. На следующий же день после бойни, подавленные отчаянием, они взялись за работу и стали у станков — убитые, безжизненные, подобные машинам, к которым приковал их рок. Не только то было тут ужасно, что пало много жертв, — жертвы неизбежны. Но ужасно было то, что на кровавое злодеяние нельзя было дать сильный и грозный ответ, нельзя было указать отпор насильникам. Быть в борьбе только пассивной стороной и только получать удары, а не отдавать их — вот что давило, пригнетало к земле и подавляюще действовало на энергию рабочих, наполняя их расслабляющим сознанием своего бессилия. Громадное зло при столкновении революционизирующихся масс с царскими опричниками замечается в том именно, что насильники, надевающееся ад стачечниками иди демонстрантами, не встречают должного отпора. ‘А отпор психологически необходим, потому что, если его еще долго не будет, то демонстрации станут утрачивать свое воспитательное влияние на массу и приобретут в ее глазах значение опыта, доказывающего полую невозможность открытого сопротивления власти’.1 Эта именно психологическая необходимость и давала себя чувствовать после Златоустовской бойни, — необходимость в интересах массового движения доказать, что революционное движение в России достаточно сильно и решительно для того, чтобы не оставить без ответа и безнаказанными таких вопиющих злодейств над рабочим народом. Итак, отпор в таких случаях необходим, и на этот счет едва ли могут быть два мнения, но спрашивают иногда, кто должен давать отпор злодеяниям правительства: террористическая ли организация, или непосредственно сама масса, как этого требуют противники террора. Не мы, конечно, будем возражать против непосредственно-массового отпора слугам правительства, — против того, чтобы народ сомкнутым строем, с оружием в руках отстаивал себя и силой отвечал на насилия. Эта форма отпора правительству — когда она доступна — имеет даже целый ряд свойственных ей преимуществ. Беда лишь в том, что разговоры об этой форме отпора доступнее, чем она сама, а преимущество таких разговоров над отпором террористическими средствами мы признать безусловно не можем. Мы всегда и везде были и будем против замены революционного дела революционной фразой. Это не значит, конечно, чтобы мы вообще признавали невозможными открытые столкновения масс с силами правительства и ненужной — подготовку их. Hа против, такая работа очень нужна, и как раз теперь нашим товарищам в целом ряде мест (как, наприм., в Киеве) приходилось, и притом практически, а не теоретически только, выдвигать ее на первую очередь. Стремясь к тому, чтобы народ действительно был в состоянии дать ответ насильникам и палачам, наша партия и ставит своей главной задачей развитие классового и политического сознания в рабочих массах города и деревни, и повышение их революционного настроения, постоянно им напоминая, что лишь в борьбе они обретут право свое. Но в тех случаях, когда избиваемая масса еще не может вступить в открытое столкновение с врагом и таким образом дать ему отпор, то этой ее неподготовленностью отнюдь не исключается — скорее, напротив, усугубляется — психологическая необходимость отпора. И тогда масса имеет другой способ отпора — путем выделения специальной террористической организации, не отвлекающей главных сил партии от повседневной работы и строго сообразующейся в своих действиях с потребностями массового движения, с которым она и будет находится в самой тесной связи. Такой террор только по форме, по видимости, только для слишком поверхностного наблюдателя отделяется от массового движения.
В глухих деревенских уголках России можно бывает иногда наблюдать такого рода бытовые картины. Крестьяне решили всем миром, ‘скопом’ разобрать свой хлебозапасный амбар. Для того, чтобы взломать пробой, достаточно одного здорового мужика, но тогда ‘в деле’ будет участвовать только один человек, а нужно, чтобы дело было сделало ‘миром’. И вот мужики ухитряются обойти препятствие: они привязывают к пробою длиннейшую веревку, так что каждый общественник может держаться за нее рукой. Получается целый обряд символического участия всего общества во взломе магазина. Террористическая борьба тем и смущает иных, ретивых, но непонятливых или неискренних поборников массового движения, что тут за ‘пробой’ не может непосредственно сразу ухватиться ‘вся масса’, а по самым техническим условиям необходима нижайшая роль отдельных единиц, индивидуальностей. Но в революционной борьбе, ведущейся планомерно, необходима и неизбежна всегда известная специализация, известное разделение труда. Отдельные, особенно конспиративные функции всегда требуют внешнего выделения специальных конспиративных групп, технически изолирующихся от всей массы. Смешивать же принципиально эту видимость, это техническое изолирование с оторванностью и отсутствием внутренней связи с борьбою масс, было бы грубой ошибкой или преднамеренным игнорированием фактов действительности в угоду какому то абстрактному, не подлежащему критике и не выдерживающему критики ‘массовому принципу’. И в войнах наряду с отрядами, напирающими густым строем, бывают и раскинутые цепи застрельщиков, и смелые диверсии небольших дружин добровольцев-охотников. И смешен был бы тот полководец, который во имя какого-то абстрактного, парящего превыше всяких практических соображений ‘массового принципа’ стал бы отрицать всякие виды, всякие приемы военной тактики, кроме прямолинейного наступления густыми колоннами, сомкнутым строем всей ‘массы’ войска.
Террористический отряд по самой природе вещей так же мало обречен на ‘оторванность’ от массы, как и любая типографская и транспортная группа. Каждая из таких трупп одинаково может служить насущнейшим потребностям массового движения, являясь необходимым жизненным условием его нормального развития, как и превратиться в самодовлеющее предприятие, утратившее чутье действительности и не удовлетворяющее больше текущим запросам движения. И связь террористической борьбы с массовым движением выражается не в том, чтобы вся масса, как в приведенном примере, держалась за веревку от ‘пробоя’, — это было бы и немыслимо, и бессмысленно, поскольку речь идет, действительно, о партийном ‘терроре’. Но он осуществляется в том случае, если боевая террористическая организация составляет лишь один из отрядов общей революционной армии, отличавшийся только специальным родом оружия от других отрядов, если этот отряд есть плоть от плоти и кость от костей борющейся рабочей массы, если его движение сообразуются с движениями других отрядов, приспособляются к ним, подкрепляют их и подкрепляются ими. Тогда террор действительно становится могучим вспомогательным орудием самого массового движения, являясь идейно его детищем, опираясь на его глубокие потребности и черпая в нем свою жизненность и силу. В этой связи и в этой координированной деятельности, наконец, лежит и разрешение вопроса, который так мучит сторонников ‘массовых методов’ — о той ‘веревке’, за которую мог бы ухватиться каждый член ведущей классовую борьбу массы. И масса чувствует и понимает такую связь. Когда, например, в Саратове, через два дня после казни Степана Балмашева, была устроена демонстрация и над толпой развевалось траурное знамя с надписью: ‘Вечная память герою — долой палачей!’ — то этим торжественным актом демонстранты заявили себя, нравственно солидарными с Балмашевым. Рабочие, принимавшие участие в демонстрации, тем самым заявили, что дело Балмашева, члена Боевой Организации, было делом не его личным и не кружка лиц, а общественным, что Балмашев был в нем только выразителем и исполнителем написанного в сердцах народа приговора. Этим публичным выражением солидарности саратовские рабочие заявили, себя нравственными соучастниками дела Балмашева, а его — своим представителем в этом отдельном драматическом эпизоде общей освободительной борьбы. Подобных этому примеров, и еще более поучительных, можно было бы привести не мало, но мы остановились сейчас на данном примере, потому что в нем особенно ярко проявились агитационная, возбуждающая роль террора, о которой следует сказать несколько слов особо.
Нередко приходится слышать утверждения, правда, голословные, будто террористическая борьба развивает в массах пассивность, будто яркие, героические подвиги террористов приучают людей возлагать все свои надежды на ‘Исполнительный Комитет’, на ‘Боевую Организацию’ и т. п. — которые, дескать, поразят врага и освободят народ, — и эта привычка надеяться на какую то внешнюю силу, убивая в массах всякую самостоятельность и революционную энергию, лишают революцию ее жизненного нерва. Повторяем, таких фактов нет, и трудно решить, что следует в приведенных утверждениях отнести на счет дедукции кабинетных, оторванных от жизни умов, и что на долю тенденциозных измышлений. Но за то есть факты иного рода говорящие совсем о другом. Это прежде всего история борьбы ‘Народной Воли’. Весь опыт нашего революционного прошлого свидетельствует о том, что террористическая борьба не убивает энергии, а, напротив, в высшей степени поддерживает дух борцов, зажигает героическим примером энтузиазм во, всех отзывчивых сердцах и пробуждает к деятельности, в меру их сил, даже мало активные и спокойные элементы общества. В лице русских либералов мы имеем общественный элемент, который может служить достаточно чувствительным мерилом степени пробуждения общественной активности, потому что сам он, тот элемент, с наибольшим трудом поддается революционизированию. И что же? Всем известно, что русские либералы обнаружили больше, чем когда либо, оппозиционного духа и наклонности, выступить, как активная общественная сила, именно в конце 70-х и начале 80-х гг. т. е. в эпоху наиболее напряженной террористической борьбы, которая, согласно мнению новейших критиков терроризма, должна была бы в наибольшей степени ослабить общественную активность. Террор приподнял политическую энергию даже русских либералов, с прекращением же террористической борьбы эта энергия весьма быстро испарилась. Но если таково было влияние террора на этот нереволюционный слой русской оппозиции, то еще более сильное влияние он должен был оказывать на радикально настроенные слои русской интеллигенции. Об этом влиянии история сохранила нам красноречивое свидетельство, принадлежащее перу Веры Засулич, — свидетельство которой тем-то и ценно в наших глазах, что ее вряд-ли можно заподозрить в излишнем пристрастии к террору.2 Правда, указываемая здесь статья написана давно, — когда В. Засулич еще не вступала в ‘Лигу русской революционной социал-демократии’, не знакомила немецкой публики (в журнале ‘Neue Zeit’), с деятельностью русских террористов по известным статьям ‘Искры’, и не составила себе мнения о терроре, которое находится в полном противоречии с исторической действительностью. Но тогда впечатления ее были живее, и тем ценнеe, конечно, для нас ее прежние свидетельства. К ному, же здесь речь, идет только о констатировании фактов, а не о каких бы то ни было практических выводах.
‘Геройская борьба террористов, — говорит она про эпоху народовольчества — продолжала держать в возбужденном настроении значительное число, мирных либеральных обывателей, отозвалась на офицерстве и глубоко, волновала студенчество. Я ничуть не сомневаюсь, что за три года террора не раз бывали моменты, в которые, петербургская интеллигенция — а она то и важна — была до такой, степени взволнована, что будь передовая часть рабочего класса заранее разбужена социалистической пропагандой, привыкни петербургский рабочий к мысли о силе и самостоятельном значении рабочего класса, — одним словом, будь тогда в Петербурге возможно восстание, которое выставило бы на своем знамени требование свободы и созвание народных представителей, петербургское общество отлично выполнило бы свою роль. Студенчество с головой отдалось бы восстанию и разжигало бы его. Значительная часть офицерства усмиряла бы восстание так вяло и неохотно, что дала бы ему время разгораться. Либералы, с своей стороны, подали бы сколько угодно адресов и петиций — в такое время это совершенно безопасно — и сделали бы все возможное, чтобы воспользоваться восстанием’. Таким образом, ‘террор и все вызванное им настроение было сильной бурей’, беда была только в том, что буря эта разыгралась ‘в закрытом пространстве’, не имея достаточной поддержки в массовом рабочем движении, поддержки, которая, — прибавим мы от себя, — теперь уже есть и растет с каждым днем. А ‘без всякой серьезной связи с рабочим классом, что могли сделать взволнованные террором мирные обыватели? что могла сделать доведенная до белого каления масса студенчества?’
Итак, и на либеральное общество, и на студенчество, и на революционную интеллигенцию террор действовал возбуждающим и поднимающим образом. Другое историческое свидетельство, не менее ценное, знакомит нас с тем, какое влияние имел народовольческий террор за пределами России и как отразилась борьба русских террористов на общественном движении западных стран. Это свидетельство исходит от главы западно-европейского ортодоксального марксизма, Карла Каутского, которого даже самые ярые ортодоксы из ортодоксов, надеемся, не заподозрят в готовности покривить душой в пользу терроризма.
‘Уже однажды — говорит Каутский в статье ‘Славяне и революция’3) — в конце 70-х и начале 80-х гг., геройская борьба русских революционеров повергла в изумление всю Европу и оказала самое глубокое влияние на социалистическое движение всех культурных стран. Наряду с восстанием и геройской смертью парижской коммуны, наряду со сказочным ростом германской социал-демократии в ее борьбе против ‘великого’ Бисмарка, ничто не повлияло так плодотворно на социалистическое движение 70-х и 80-х гг., ничто не придало ему столько воодушевления и самоотверженности, как отчаянная борьба, которую бесстрашной подчас с величайшим успехом вела горсть русских революционеров против страшной силы самодержавия…’
Таким образом и европейский пролетариат понимал значение террористической борьбы русских социалистов, вдохновлялся ею и живо чувствовал ее связь со своим массовым движением. И только русский революционный пролетариат, выслушивавший немало похвал и даже лести от представителей русской социал-демократии, как руководитель освободительной борьбы и естественный носитель истинно-революционного духа, до сих пор еще не может, тем не менее, освободиться от оскорбительного предположения, будто он составляет какое-то прискорбное исключение в ряду борцов за свободу в не способен ни понять смысла террористической борьбы, ни воодушевиться смелым примером. Над его политическим смыслом тяготеет нелепое подозрение, и от его имени заявляются опасения, как бы террор не заставил его потерять веру в себя и в свои силы в поверить только в Боевую Организацию, которая будто бы его освободить и сыграет за него его историческую роль! Не клевета ли это на массы со стороны тех, кто выдает себя за ее единственных представителей?…
Если бы подобные кабинетные измышления чаще и внимательнее проверялись на фактах жизни, несомненно, много предрассудков и искусственных построений скоро бы исчезло без следа, ко благу и к пользе революционного дела. А текущая жизнь, подобно истории, дает достаточно данных для такой проверки. Неужели, напр., убийство Боголепова Карповичем заставило студенчество прекратить массовую борьбу? Неправда, это послужило только сигналом к новому, быстрому, и сильному подъему борьбы. Неужели смерть Сипягина от руки Балмашева, была прививкой пассивности к русскому обществу? И это неправда: этот факт всколыхнул его повсюду, во всех слоях, увеличив по много крат симпатии к революции и ее престиж. А какое возбуждающее и, ободряющее, впечатление произвела на еврейских рабочих неудавшееся покушение Леккерта -это видно даже из листков заграничного комитета Бунда, зачисляющего себя в число принципиальных противников террора.
Нельзя сомневаться в том, что такое же впечатление, произведет и ответ Боевой Организации на златоустовские правительственные зверства. Исходя из потребностей массового движения, он будет понят борющимся пролетариатом и, отвечая сознанной им психологической, необходимости дать отпор врагу, он поднимет революционную энергию рабочей массы. Пусть же этот ответ громко, на всю Россию прозвучит в ушах насильников и палачей, — и пусть борющийся рабочий с полным правом выше поднимет голову при вести, о новом успехе революции, о повом доказательстве силы и энергии растущей и крепнущей армии революционного социализма!
Май 1903 г.
1. ‘Искра’ ‘О демонстрациях’, No 19
2. См. ее статью ‘Революционеры из буржуазной среды’, журн. ‘ Социал-демократ ‘. No 1. стр. 77—78.
3. См. перевод ее в ‘Искре’ No 18.
Оригинал здесь