Теория культурно-исторических типов, Бестужев-Рюмин Константин Николаевич, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 53 минут(ы)

ТЕОРІЯ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИХЪ ТИПОВЪ.
(Статья К. Н. Бестужева-Рюмина).

‘У книгъ есть своя судьба’, давно уже сказалъ римскій поэтъ. Врность этихъ словъ, какъ нельзя боле, подтверждается книгою, о которой мы теперь намрены говорить. Россія и Европа’ покойнаго Н. Я. Данилевскаго не новость въ русской литератур: въ 1869 г. она была напечатана въ мало распространенномъ журнал ‘Заря’, а въ 1871 г. явилась въ отдльномъ изданіи. Это изданіе напечатано было въ 1.200 экземпляровъ и только недавно распродано вполн. Стало-быть, смло можно сказать, что сочиненіе Данилевскаго, котораго въ Австріи зовутъ ‘апостоломъ славянства’, едва извстно въ Россіи, къ этому слдуетъ еще прибавить, что критики, говорившіе о немъ, съ трогательнымъ единодушіемъ, не смотря на различіе партій, отзывались равно неблагосклонно {За исключеніемъ статьи H. Н. Страхова въ ‘3ар’ потомъ перепечатанной въ ‘Извстіяхъ Слав. Благотворит. Общ.’ и нын въ предисловіи въ новому изданію ‘Россіи и Европы’.}. Стало-быть, для русскихъ литераторовъ (почти безъ исключеній) существуетъ пунктъ, на которомъ они вс сходятся. Пунктъ этотъ — какъ ни страннымъ кажется такой фактъ — отрицаніе возможности самостоятельной русской или скоре всеславянской культуры. Какъ противна русской интеллигенціи мысль о возможности такой культуры, можно убдиться `и теперь, и даже не въ статьяхъ обыкновенныхъ журнальныхъ писателей, а въ статьяхъ людей, отъ которыхъ можно было бы ожидать и большей глубины, и большей проницательности.

Причину такого страннаго явленія, не безъ основанія, видятъ въ исторіи Россіи за послднія двсти лтъ. Соловьевъ замчаетъ, что со времени Петра мы вступили изъ періода чувства въ періодъ мысли, т. е. отъ цльнаго инстниктивнаго творчества перешли къ сомнніямъ, поврк, критик. Сомнніе, критика, поврка обратились прежде всего на свое, на старое. Очевидно, что за этимъ увлеченіемъ должно было послдовать обращеніе той же критики на чужое, переборъ началъ этого чужаго, но этотъ періодъ былъ еще далеко, онъ едва начинается на нашей памяти и не только еще не господствуетъ въ общественномъ сознаніи, но даже выдерживаетъ страшную борьбу. Все это понятно, и такъ и должно было быть. Человкъ въ юности увлекается вншностью, вншностью увлекаются и юные народы. Говоримъ народы, хотя въ данномъ случа увлеченіе касается только общества (т. е. интеллигенціи), но общество представляетъ собою движущуюся часть народа, а остальная часть является хранительницею непочатыхъ силъ. Благо той стран, которая иметъ у себя такое сокровище, залогъ долгаго будущаго развитія. Такое сокровище выпало и на нашу долю: въ то время, какъ общество наше все боле и боле проникалось завтомъ Ремигія Хлодвигу и стремилось сожигать то, чему поклонялось, и поклоняться тому, что сожигало, народъ крпко держался за свою старину. Общество, прислушиваясь къ голосу своихъ передовыхъ людей, употребляло умственныя силы на борьбу съ невжествомъ, на изученіе Европы, а народъ все боле и боле отклонялся отъ него, не сознавая ясно, но чувствуя инстинктивно, что за кажущимся невжествомъ кроются настоящія живыя силы. Въ XVIII в. служилое сословіе объединяется названіемъ шляхетства (самое имя показываетъ, съ какой стороны идетъ починъ), измненнымъ скоро на старо-русское названіе дворянства. Дворянству этому Екатерина дала важную политическую роль: въ его руки передано было мстное самоуправленіе. Освобожденное отъ обязательной службы, одаренное правами, оно въ значительномъ числ осталось на мст, и явилось мстное общество, которое разносило по провинціи то, что прежде собиралось въ столиц, ибо дворянство мало по малу становилось просвщеннымъ сословіемъ на ряду съ духовенствомъ, съ тою разницею, что духовенство держалось въ основ типа славяно-греко-латинской академіи, а дворянство все боле и боле проникалось просвщеніемъ европейскимъ, т. е. въ то время исключительно французскимъ. Шляхетскіе и магнатскіе идеалы, заимствованные изъ Польши, уступили мсто французскимъ аристократическимъ, въ особенности тогда, какъ революція выкинула къ намъ массу эмигрантовъ, ставшихъ или образцами, или учителями нашего дворянства. Что было боле образованнымъ или почитало себя таковымъ, то проникалось началомъ энциклопедистовъ, обрывки ихъ ученія достигали и до Фонвизинскаго Иванушки. Оплотомъ противъ энциклопедистовъ явилось тоже западное ученіе — масоновъ. Русское все боле и боле сосредоточивалось во вншней государственности. Мало по малу получала преобладаніе мысль о спасительности европейской цивилизаціи. Карамзинъ усомнился въ своихъ надеждахъ на ‘вкъ просвщенія’ и, погрузившись въ исторію, вынесъ оттуда драгоцнное предчувствіе національныхъ, началъ, но и онъ не обладалъ яснымъ ихъ сознаніемъ.’Кругомъ же господствовалъ полный европеизмъ, общехристіанство, идеалы европейскіе: консервативные, либеральные, переводы на русскій языкъ французскихъ кодексовъ, административныя нововведенія на французскій ладъ и т. д. Событія конца 1825 г. показали необходимость стать на національную почву, идутъ попытки въ этомъ род: символомъ ихъ служитъ такъ называемая тоновская архитектура, то — да не то. Въ ту пору выростаетъ, какъ протестъ противъ неловкихъ попытокъ, уже сознательный европеизмъ — западничество, которое, примшиваясь къ реформамъ послдующаго времени, длаетъ не совсмъ точными знаменитыя слова адреса, поданнаго Императору Александру И отъ раскольниковъ: ‘въ новизнахъ твоихъ старина наша слышится’, и дйствительно, старина далеко неполно и неточно возстала въ этихъ новизнахъ. Русской земл предлежала и предлежитъ громадная и трудная задача: сознать основы своего бытія, отдливъ ихъ отъ всей своей многовковой исторіи, и на нихъ воздвигнуть новое зданіе своей цивилизаціи. Какой выходъ указываетъ нашъ авторъ, скажемъ впослдствіи, а теперь ‘на прежнее возвратимся’, по выраженію лтописи. Рядомъ съ западниками образовалась новая школа славянофиловъ. Эти приснопамятные дятели были первыми носителями настоящаго русскаго сознанія. Ихъ проповдь, часто останавливаемая и раздававшаяся, по условіямъ тогдашнимъ, не вполн ясно (прибавимъ, что и сами они росли и мужали), была долго непонятна, ихъ обвиняли въ староврств, т. е. именно въ томъ, чего у нихъ не было. Изъ нихъ никто не думалъ возвращаться къ старин въ томъ вид, въ которомъ она существовала, имъ нужно было уяснить основныя начала, но этого не понимала публика, постоянно смшивающая основное съ случайнымъ. Несчастное совпаденіе проповди славянофиловъ съ господствующимъ настроеніемъ, совпаденіе чисто вншнее, препятствовало обществу оцнить ихъ начала, къ тому же, были и такіе писатели, которые, подъ видомъ защиты основныхъ русскихъ началъ, защищали существующее. Рядъ недоразумній, возбужденныхъ этимъ грустнымъ временемъ, завершился крымской войной. Патріотизмъ государственный былъ возбужденъ, героическая защита Севастополя — одна изъ лучшихъ страницъ русской исторіи, но смыслъ войны былъ теменъ, чего уже никакъ нельзя сказать о войн 1877—78 г. За Парижскимъ миромъ наступила пора реформъ, славянофилы приняли въ нкоторыхъ изъ нихъ живое участіе, но и тогда ихъ ученіе не сдлалось господствующимъ, во многомъ и во многомъ отразилось наше европейничаніе. Трудно разбираться въ современной исторіи, трудно безпристрастно относиться къ ея явленіямъ, но нельзя не признать того, что успхи народнаго самосознанія все еще не довольно значительны, и насажденное славянофилами еще недостаточно пустило корни. Славянофилы смотрятъ на міръ широко, въ основ ихъ воззрній лежитъ знакомство съ Европою и критическое отношеніе къ ней, западники продолжаютъ критически относиться только къ явленіямъ русской жизни. Вновь народившееся народничество слишкомъ узко понимаетъ народность, и едва-ли не слдуетъ. считать его порожденіемъ западничества, ибо идеалы его новаго ничего не представляютъ. Книга Данилевскаго, представляющая собою систематизацію славянофильскаго воззрнія, основанную на широкомъ образованіи и проведенную глубокимъ умомъ,— должна служить поворотнымъ пунктомъ въ движеніи русскаго самосозванія, когда наконецъ съ нею ближе ознакомятся мыслящіе русскіе люди и ршатся изучать ее безъ всякихъ предубжденій. Собираясь говорить о ней, мы считаемъ однако нужнымъ сдлать еще небольшое предисловіе.

Заслуги славянофиловъ для развитія русскаго самосознанія неоцненны, и если пока труды ихъ не принесли всхъ желанныхъ плодовъ, то только потому, что мысли ихъ встртили сильное противодйствіе и пока еще мало извстны, но въ будущемъ надо полагать, дло пойдетъ иначе. Славянофилы намтили вс важнйшія основы, на которыхъ должно покоиться зданіе все-славянской цивилизаціи: они развили понятіе о преимуществ православія надъ всми иными христіанскими исповданіями (Хомяковъ, Самаринъ), указали основы русскаго народнаго характера (Б. С. Аксаковъ), указали общность всхъ славянскихъ народовъ (Валуевъ, Хомяковъ, Погодинъ, Гильфердингъ), противоположность міровъ романо-германскаго и греко-славянскаго (Вл. Ив. Ламанскій). Мы не говоримъ здсь о заслугахъ славистовъ русскихъ и западнославянскихъ, ибо это завело бы насъ слишкомъ далеко. Словомъ, для людей, хотящихъ видть, открывается впереди необозримый горизонтъ. Нельзя сказать, чтобы и въ практической жизни не занималась заря будущаго сближенія Славянъ: дятельность славянскихъ благотворительныхъ обществъ, какъ она ни стснена, отношеніе народа и общества (хотя и съ значительными исключеніями) въ войн сербской и русско-турецкой, возрастающее стремленіе къ изученію русскаго языка у славянъ западныхъ — все это признаки благопріятные. Для тхъ же, кто не видитъ, такъ и хочется повторить евангельскія слова: ‘отъ смоковницы же научитеся притч: егда уже ваія ея будутъ млада, и листвіе прозябнетъ, вдите, яко близь есть жатва’. Да, жатва близка, можемъ мы сказать, если, конечно, припомнимъ, что для событій въ народной жизни иная мрка времени, чмъ для ежегоднаго круговорота природы и для краткой жизни человка. Какъ ни далеки мы еще, кажется намъ въ нашемъ нетерпніи, отъ осуществленія нашихъ надеждъ, но, оглядываясь назадъ, мы должны сознаться, что сдлали значительные шаги въ цли. Вспомнимъ, что писалъ о. Раевскій Погодину въ дню его юбилея: ‘Было время, вы это помните, какъ разъ Ганка, Юнгманъ, Шафарикъ и еще кто-то четвертый (вроятно, самъ Погодинъ), собравшись въ одной комнат, разсуждали о судьб Чеховъ, о славянств, и вдругъ разбжались отъ страха, какъ бы не провалился надъ ними потолокъ и съ ними не задавилъ бы всего, тогда маленькаго, славянства, теперь, учитель, такого потолка не найдется въ цломъ мір, который могъ бы подавить подъ собою все славянство’. Будемъ же помнить эти замчательныя слова человка, прожившаго много лтъ въ центр интересовъ западнаго славянства, въ Вн, и, слдовательно, знавшаго и видвшаго все на дл. Когда же минутами овладетъ нами уныніе, станемъ перечитывать вдохновенныя страницы ‘Дневника писателя’, дабы почерпать у этого великаго художника его глубокую вру въ будущность славянства и въ высокое призваніе Россіи.

Что же сдлалъ Данилевскій посл этихъ разностороннихъ изслдованій, направленныхъ въ одной цли, посл вщихъ словъ поэтовъ славянства (Хомяковъ, Тютчевъ), посл глубоко прочувствованныхъ и пламенно высказанныхъ надеждъ и ожиданій великаго романиста (Достоевскій), посл неустанной борьбы съ врагами славянства и равнодушіемъ русской публики великаго, недавно сошедшаго со сцены, публициста (И. С. Аксаковъ)? Обстоятельный обзоръ ‘Россіи и Европы’ дастъ намъ отвтъ на этотъ вопросъ.

‘Россія и Европа’ поражаетъ читателя, впервые открывшаго ея страницы, необыкновенной стройностью логической, убдительностью своихъ доводовъ, полною объективностью изложенія,— результатомъ постоянныхъ занятій естественными науками, которыя, если поставить ихъ въ надлежащіе предлы и не требовать отъ нихъ разршенія вопросовъ, не подлежащихъ ихъ вднію, представляютъ превосходную школу для развитія методическаго мышленія. Внесеніе въ нихъ субъективнаго элемента всегда вредно, будетъ ли то фантазія, какъ у многихъ естествоиспытателей, стремящихся сдлаться художниками, или матеріалистическія воззрнія, извн вносимыя въ изученіе природы, а никакъ не раждающіяся вслдствіе изученія, какъ хотли бы многіе уврить. Такой примси былъ чуждъ Данилевскій, оттого въ науку историческую онъ вноситъ методъ я объективность естествознанія, но не оставляетъ ни малйшей возможности внести въ нее т скоросплые выводы, которые извстны подъ именемъ ‘послднихъ словъ науки’. Съ суеврнымъ поклоненіемъ этимъ послднимъ словамъ Данилевскій успшно борется въ своемъ ‘Дарвинизм’. Читая дале, читатели поражаются массою знаній: экономическихъ, политическихъ, историческихъ, видно, что авторъ не даромъ учился въ заведеніи, дающемъ общее юридическое образованіе, поставившемъ его въ возможность понимать эти вопросы и интересоваться ими. Читателя нашего времени должно поразить то, что авторъ далеко не чуждъ богословскихъ вопросовъ, которые кажутся людямъ поверхностнымъ столь далекими отъ дйствительности и, пожалуй, уже совершенно отжившими. Не такими они казались Данилевскому: онъ клалъ ихъ въ основу своей теоріи. Это было не только слдствіемъ вліянія Хомякова, но и результатомъ собственныхъ занятій: знакомые съ литературною дятельностью Данилевскаго могутъ убдиться въ этомъ, припомнивъ его полемику съ Вл. С. Соловьевымъ. Вся эта подготовка была необходима для того, чтобы разносторонне разсмотрть вопросы. И такъ, не только великая умственная сила Данилевскаго, но и громадное трудолюбіе продаетъ такую увлекательность, можно даже сказать неотразимость его изслдованіямъ, конечно, не для тхъ, которые заране ршились не принимать его результатовъ.

——

Цль книги Данилевскаго — доказать возможность, даже необходимость новой славянской культуры. На пути къ ршенію этой задачи стоитъ предразсудокъ, который надо побдить: въ Европ, какъ и у насъ, вс уврены въ томъ, что культура только одна лишь непрерывно развивающаяся, при чемъ вс прежнія культуры являются лишь ничмъ инымъ, какъ ступенями этого развитія. Хранилище этой культуры — Европа, развитіе же ея безконечно, какъ безконечно существованіе самаго человчества, которое можетъ быть прекращено только какой-либо катастрофой. Слдственно, въ настоящемъ и въ будущемъ культура эта должна обнимать вс народы, перестающіе быть варварскими, и для воспріятія ея слдуетъ пожертвовать своимъ народнымъ во имя общечеловческаго, за которое выдаетъ себя эта культура. Если все предъидущее справедливо, то мы, стремящіеся со времени Петра ‘тать настоящими европейцами, вроятно уже достигли своей цли: Европа считаетъ насъ своими, мы принимаемъ участіе во всхъ ея радостяхъ и печаляхъ, она съ своей стороны оказываетъ намъ такое же участіе, столкновеніе наше съ тою или другою изъ европейскихъ земель будетъ, стало быть, временнымъ недоразумніемъ, междуусобіемъ, отношенія наши съ Европою управляются только закономъ политическаго равновсія. Точно-ли однако Европа считаетъ Россію равноправнымъ членомъ? Отвтомъ на этотъ вопросъ авторъ начинаетъ свою книгу. (Россія и Европа, стр. 1—19). Разршенія вопроса онъ ищетъ въ фактахъ и останавливается на случа частномъ, но чрезвычайно характеристическомъ: въ 1864 г. Австрія и Пруссія напали безъ особаго права на Данію, Европа позволила имъ овладть Шлезвигомъ и Голштиніей. Въ 1854 г. Россія требовала отъ Турціи необходимаго ей протектората надъ православными народами Турціи, результатомъ была Восточная война, въ которой не только правительства возстали противъ насъ, но за нихъ стояло и общественное мнніе, скоре даже возбуждало ихъ. Россія была совершенно права въ своихъ требованіяхъ, основанныхъ на трактат, но ее обвинили, и она осталась одна безъ друзей. Примръ этотъ ясно показываетъ, что Европа не считаетъ Россію своей. Чего ‘же она боится отъ Россіи? (Стр. 20—53). На это отвчаютъ, что Россія — государство завоевательное. Авторъ тонкимъ анализомъ всхъ такъ называемыхъ завоеваній Россіи доказываетъ несправедливость этого ходячаго обвиненія. Къ самомъ дл, Россіи нужно было обезпечить себя съ востока и юга отъ набговъ кочевниковъ, нужно было пробиться къ морю и получить обладаніе тми провинціями, которыя когда-то были въ ея рукахъ, она не могла терпть рабства русскихъ и угнетенія ихъ религіи. Таковы большинство изъ такъ называемыхъ завоеваній. Присоединеніе Царства Польскаго совершилось вслдствіе желанія Императора Александра I возстановить имя польское. Мы знаемъ, что Александръ едва не отдалъ возстановленной Польш и Литвы. Это-ли завоеванія? Польша не могла существовать въ томъ вид, въ которомъ она существовала, лучше-ли было бы для нея попасть въ руки нмцевъ? Едва-ли кто-либо изъ поляковъ отвтитъ, что лучше. Мы остановились только на нсколькихъ примрахъ, пусть читатель самъ прочтетъ необыкновенно убдительныя страницы Данилевскаго, посвященныя этому вопросу, и сознаетъ, до какой степени онъ правъ. Обвиняютъ Россію еще въ томъ, что она является врагомъ всякаго либеральнаго развитія. Данилевскій ясно указываетъ, что это только предлогъ, ибо, когда Россія при Цар-Освободител приступила къ преобразованіямъ, совершила освобожденіе крестьянъ, самую трудную, какъ казалось, но самую существенную и либеральную реформу, то Европа отнеслась къ ней не боле снисходительно: ноты 1863 г.— не столько выраженіе сочувствія къ Польш, сколько признакъ желанія воспользоваться затруднительными обстоятельствами Россіи, которыя еще преувеличивались надеждами на внутреннія затрудненія. Данилевскій убжденъ въ томъ, что Европа не знаетъ насъ потому, что не хочетъ знать. Дйствительно, мы видимъ, что люди, имющіе претензію знать Россію и даже заявившіе нкоторыя доказательства этого знанія, вдругъ становятся на сторону враговъ Россіи. Очевидно, Европа насъ своими не считаетъ.

Если Европа насъ не признаетъ, и мы — не Европа, то что же такое Европа? (Стр. 54—71). Прежде всего это терминъ географическій. Авторъ нашъ блистательно доказываетъ всю условность этого термина, доставшагося новому міру въ наслдіе отъ древности, обозначавшей именемъ трехъ странъ свта три берега Средиземнаго моря, бывшіе поприщемъ греческой и римской цивилизаціи. Не имя опредленныхъ границъ съ востока, не представляя цльнаго типа въ смысл физическихъ особенностей, Европа въ этомъ смысл не можетъ считаться отдльнымъ цлымъ. Боле существенное значеніе иметъ это слово въ смысл культурно-историческомъ. Въ этомъ смысл Европа обнимаетъ собою народы романо-германскіе, которые издавна живутъ одною общею жизнью, имютъ общія преданія, получили общее воспитаніе историческое и религіозное, вмст пережили феодальный строй, вмст несли иго католицизма (ибо самъ протестантизмъ мыслимъ только какъ отрицаніе католицизма), вмст создавали современную матеріальную цивилизацію, событія политическія, культурныя пріобртенія каждаго изъ народовъ этого цлаго отзываются положительно или отрицательно въ жизни другихъ народовъ, къ нему принадлежащихъ. Россія не переживала съ Европою ея исторіи, но, можетъ быть, цивилизацію можно привить, можетъ быть, Россія стала Европою по усыновленію? Европа не желаетъ считать Россію своей, отводитъ ей роль цивилизатора Средней Азіи и пуще всего боится, чтобы она не перебила у Европы тхъ странъ, которыя послдняя считаетъ поприщемъ своей дятельности. Бывали такія столкновенія и между европейскими народами, но каждый изъ нихъ находилъ себ сторонниковъ и союзниковъ, мы же находимъ себ союзниковъ въ Европ только тогда, когда вступаемся за чуждые намъ интересы’ Слдственно, усыновленія не послдовало. Чтобы стать европейцами, намъ предлагаютъ (такова была мысль Чаадаева) отречься отъ всей прошлой нашей жизни, отъ всхъ народныхъ началъ. Таково мнніе нашихъ западниковъ. Дале мы увидимъ, какъ авторъ блистательно доказываетъ невозможность прививки цивилизаціи, а теперь скажемъ, что, правильно отрицая невозможность отреченія отъ своей народности, онъ находитъ еще боле несостоятельнымъ такъ-называемый политическій патріотизмъ, который многими у насъ принимается, ибо политическій патріотизмъ защищаетъ только вншнее государственное единство а признаетъ единую культуру. Во имя политическаго патріотизма мы — по справедливому замчанію автора — не можемъ требовать преобладанія русской народности на нашихъ окраинахъ, не можемъ напр., препятствовать онмеченію эстовъ и латышей и ополяченію блоруссовъ. ‘Политическій патріотизмъ — говоритъ авторъ — возможенъ для Франціи, Англіи, Италіи, но невозможенъ для Россіи, потому что Россія и эти страны — единицы не одинаковаго порядка. Он суть только политическія единицы, составляющія части другой высшей культурно-исторической единицы — Европы, въ которой Россія не принадлежитъ по многимъ причинамъ’. Да и сама Европа не желаетъ насъ считать своими.

Правда ли, однако, что цивилизація европейская, какъ твердо вритъ сама Европа и какъ хотятъ уврить насъ, тождественна съ общечеловческой цивилизаціей? Отвтъ на этотъ вопросъ принадлежитъ къ числу самыхъ блестящихъ страницъ книги Данилевскаго. (Стр. 72—94).

Рзкія противоположности — вотъ наиболе наглядный способъ длать понятными для всхъ общіе выводы. Такъ и въ занимающемъ насъ вопрос, понятіе прогресса выясняется противопоставленіемъ ему понятія застоя, первый олицетворяется въ Европ, второй въ Азіи. Въ отвтъ на такой легкій способъ ршать затруднительные вопросы авторъ указываетъ на примръ Китая’ приводимый обыкновенно какъ образецъ полнаго застоя. Настоящему состоянію Китая предшествовала обширная исторія, создавшая своеобразную цивилизацію, плоды которой видны я до сихъ поръ: въ китайскомъ земледліи, въ многихъ отрасляхъ промышленности, въ своеобразной этик и т. д. Китай склонился въ упадку по естественному закону, осуждающему все живое на старость и смерть. Также старилась и влачила свое существованіе Византія посл своего великаго подвига — утвержденія православной догматики. Такимъ образомъ, и прогрессъ не сосредоточивается въ Европ, и застой не олицетворяется Азіей. Способность народовъ къ развитію опредляется разными условіями, о которыхъ рчь будетъ ниже. Главную причину образованія неврнаго пониманія, что такое прогрессъ, авторъ справедливо видитъ въ томъ, что до сихъ поръ въ исторіи господствуетъ искусственная система, а не естественная. Ему, какъ естествоиспытателю, ясно, что искусственная система является прежде естественной, является вслдствіе потребности нашего ума такъ или иначе распредлить накопившіяся знанія, ибо, безъ распредленія, знанія не могутъ держаться въ памяти. Такимъ образомъ, искусственная система есть твореніе нашего ума, естественная — плодъ продолжительныхъ наблюденій надъ фактами. Въ основу первой кладется какой-нибудь случайный признакъ, въ основу второй — существенный. Требованія естественной системы авторъ опредляетъ такъ: ‘1) Принципъ дленія долженъ обнимать собою всю сферу длимаго, входя въ нее какъ наисущественнйшій признавъ. 2) Вс предметы, вс явленія одной группы должны имть между собою большую степень сродства, чмъ съ явленіями или предметами, отнесенными къ другой групп. 3) Группы должны быть однородны, т. е., степень сродства, соединяющая ихъ членовъ, должна быть одинакова въ одноименныхъ группахъ’.

Прилагая высказанныя имъ логическія правила къ существующему дленію исторіи, Данилевскій находитъ это дленіе вполн несостоятельнымъ. Извстно, что исторія длится на древнюю, среднюю, новую, иные прибавляютъ еще въ начал древнйшую и въ конц — новйшую. Такое дленіе не соотвтствуетъ первому правилу потому, что признакъ дленія выбранъ несущественный: паденіе западной Римской Имперіи не иметъ никакого значенія для Битая, Индіи, если принять за признакъ проповдь христіанства, то придется раздлить на дв части исторію Рима, то же слдуетъ сказать о всякой грани, длящей среднюю исторію отъ новой, ибо всякая такая грань ржетъ по живому исторію романо-германскихъ народовъ. Дленіе это не удовлетворяетъ и второму логическому требованію, ибо соединяетъ разнородныя явленія въ одну группу: народы древняго востока съ греками и римлянами, арабовъ съ романо-германцами и т. п., вслдствіе этого такое дленіе не удовлетворяетъ и третьему логическому требованію.

Взамнъ этого, такъ сказать, прямолинейнаго дленія, Данилевскій предлагаетъ другое, основанное на аналогіи съ науками естественными, уже принявшими естественную систему,— дленіе по типамъ организаціи. ‘Эти типы — говоритъ онъ — не суть ступени развитія въ лстниц постепеннаго усовершенствованія существъ (ступени, такъ сказать, іерархически подчиненныя одна другой), а совершенно различные планы, въ которыхъ своеобразнымъ путемъ достигается доступное для этихъ существъ разнообразіе и совершенство формъ,— планы, собственно говоря, не имющіе общаго знаменателя, черезъ подведеніе подъ который можно бы было проводить между существами (разныхъ типовъ) сравненіе для опредленія степени ихъ совершенства. Это, собственно говоря, величины несоизмримыя’. Дленіе же по ступенямъ развитія или по возрастамъ авторъ допускаетъ только внутри каждаго типа. Такимъ образомъ, каждый изъ нихъ иметъ свою древнюю, свою среднюю и свою новую исторію. Выгоды такого построенія исторіи несомннны: какъ въ разнообразіи типовъ растеній и животныхъ сказывается все разнообразіе природы, такъ въ разнообразіи типовъ культурныхъ сказывается все богатство человческаго духа. Принимая дленіе искусственное, допускаютъ то предположеніе, что въ извстное время стоитъ въ глав цивилизаціи одинъ или нсколько народовъ, принявшихъ въ себя всю цивилизацію предшествующую и передающихъ ее другому: quasi cursores vitai lampada tradunt, что такая передача, однако, можетъ остановиться, если цивилизація достигнетъ такого совершенства, что можетъ обезпечить себя отъ смерти, ибо смерть является въ этомъ ученіи не результатомъ естественныхъ условій организма, а слдствіемъ несовершенства извстной степени цивилизаціи. Европа, оградившая свою цивилизацію съ одной стороны результатомъ своихъ техническихъ успховъ, которые защищаютъ ее усовершенствованнымъ оружіемъ отъ новыхъ варваровъ, даютъ возможность при дальнйшемъ развитіи и жить трудомъ, и пользоваться капиталомъ, съ другой — книгопечатаніемъ и популяризаціей науки, назначеніе которыхъ предотвратить на будущее время возможность паденія цивилизаціи, можетъ не бояться смерти. Полагаютъ также, что постепенное развитіе государственныхъ учрежденій должно мало-по-малу удовлетворить всхъ обдленныхъ и создать царство Божіе на земл. Но вдь и Римъ врилъ въ свою вчность, и Римская Имперія, казалось, должна, была водворить миръ на земл. Для непредубжденнаго взгляда не все въ европейской цивилизаціи кажется такимъ, какимъ является глазамъ ея ревностныхъ поклонниковъ, ясно, что это — цивилизація главнымъ образомъ матеріяльная, что ‘душа убываетъ’, какъ уже замтили проницательнйшіе изъ европейцевъ {У Поля Бурже мы встртили любопытныя слова: ‘по всей вроятности, существуетъ законъ, въ силу котораго варварскія общества стремятся изъ всхъ силъ къ такому состоянію ума, которое они называютъ ‘цивилизованнымъ’, тотчасъ же по достиженіи этого состоянія въ нихъ замчается изсяканіе источниковъ жизни. У восточныхъ народовъ существуетъ поговорка: ‘когда домъ отстроятъ, въ него входитъ смерть’,— пусть, по крайней мр, эта неизбжная гостья найдетъ нашъ домъ убраннымъ цвтами’.}, да и общественный бытъ Европы, созданный борьбою, до сихъ поръ продолжается борьбою и, весьма вроятно, грозить катастрофой. Высокомрное отношеніе европейца во всмъ другимъ народамъ чувствуется постоянно, такъ называемая ширина цивилизаціи не излчила его отъ этого недостатка, наслдія всего его историческаго воспитанія. Вспомнимъ слова Тютчева:

Давно на почв европейской,

Гд ложь такъ пышно разрослась,

Давно наукой фарисейской

Двойная правда создалась:

Для нихъ — законъ и равноправность,

Для насъ — насилье и обманъ…

И закрпила стародавность

Ихъ, какъ наслдіе славянъ.

Берлинскій трактатъ, клеветы на Россію, процессы о. Наумовича, д-ра Живнаго, и т, д., и т. д. постоянно напоминаютъ врность этихъ словъ. И въ народахъ ложь и насиліе находятъ себ наказаніе, какъ и въ отдльныхъ людяхъ, хотя бы и нескоро.

Авторъ указываетъ слдующіе культурно-историческіе типы, уже высказавшіеся въ исторіи: 1) египетскій, 2) китайскій, 3) ассирійско-вавилонско-финикійскій, халдейскій, или древне-семитическій, 4) индійскій, 5) иранскій, 6) еврейскій, 7) греческій,

римскій, 9) ново-семитическій или аравійскій и 10) романо-германскій или европейскій. Авторъ полагаетъ возможнымъ прибавить еще недоразвившійся мексиканскій и перуанскій. Эти культурные типы не исчерпываютъ, однако, всего круга историческихъ явленій. Ихъ дйствіе — положительное, но еще существуютъ дятели отрицательные, нчто въ род — небесныхъ метеоровъ (кометъ, аэролитовъ и т. п. въ астрономіи). Таковы гунны, монголы и т. п. Есть еще племена, которыя, ‘ потому-ли что самобытность ихъ прекращается Въ чрезвычайно ранній періодъ ихъ развитія, или по другимъ причинамъ’, являются только этнографическимъ матеріаломъ, входящимъ въ образованіе культурныхъ народовъ, таковы — финны и многіе другіе.

(Стр. 94—118). Изъ группировки народовъ по культурно-историческимъ типамъ вытекаютъ, по мннію Данилевскаго, слдующіе законы, которые мы изложимъ его собственными словами:

‘Законъ 1. Всякое племя или семейство народовъ, характеризуемое отдльнымъ языкомъ или группою языковъ, довольно близкихъ между собою для того, чтобы сродство ихъ ощущалось непосредственно, безъ глубокихъ филологическихъ изысканій,— составляетъ самобытный культурно-историческій типъ, если оно вообще, но своимъ духовнымъ задаткамъ, способно къ историческому развитію и вышло уже изъ младенчества.

‘Законъ 2. Дабы цивилизація, свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиться, необходимо, чтобы народы, къ нему принадлежащіе, пользовались политическою независимостью.

‘Законъ 3. Начала цивилизаціи одного культурно-историческаго типа не передаются народамъ другаго тина. Каждый типъ вырабатываетъ ее для себя, при большемъ или меньшемъ вліяніи чуждыхъ, ему предшествовавшихъ или современныхъ цивилизацій {Изъ подчеркнутыхъ словъ видно, Что теорія Данилевскаго не исключаетъ возможности распространенія вннародныхъ религій (христіанства, буддизма, ислама). Дло въ томъ, что и эти религіи, даже само христіанство принимается каждымъ народомъ, какъ онъ можетъ ихъ принять. Различіе католицизма отъ православія произошло отъ различія западной Европы отъ восточной. То же слдуетъ сказать и о буддизм, конечно, ламаизмъ не похожъ на буддизмъ первоначальный. Быть можетъ, въ различіяхъ суннитовъ отъ шіитовъ можно подыскать тоже народную основу.}.

‘Законъ 4. Цивилизація, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда только достигаетъ полноты, разнообразія и богатства, когда разнообразны этнографическіе элементы, его составляющіе,— когда они, не будучи поглощены однимъ политическимъ цлымъ, пользуясь независимостью, составляютъ федерацію, или политическую систему государствъ.

‘Законъ 5. Ходъ развитія культурно-историческихъ типовъ всего ближе уподобляется тмъ многолтнимъ одноплоднымъ растеніямъ, у которыхъ періодъ роста бываетъ неопредленно продолжителенъ, но періодъ цвтенія и плодоношенія — относительно воротокъ и истощаетъ разъ навсегда ихъ жизненную силу’.

Первые два закона авторъ поясняетъ тмъ фактомъ, что каждая изъ выше названныхъ культуръ принадлежитъ одному племени {Культура европейская, представляемая племенами романскими и германскими, противорчитъ только невидимому атому положенію. Ибо романскія племена образовались при большемъ или меньшемъ участіи германскихъ элементовъ, затмъ они жили одною историческою жизнью.}.

Изъ племенъ арійскихъ только одно племя кельтское не достигло самостоятельной культуры, но это потому, что рано потеряло политическую самостоятельность. Культура славянская принадлежитъ будущему.

Въ объясненіе третьяго закона авторъ приводитъ т факты что древнйшія цивилизаціи, если и распространялись, то только между племенами родственными. Такъ, напр., цивилизація Карагена не передалась Нумидійцамъ. Цивилизація Греціи распространялась только на греческія колоніи. Такъ было и съ такъ называемой елленизаціей востока посл Александра Македонскаго: Александрійская образованность представлялась главнымъ образомъ греками и составляла продолженіе греческой цивилизаціи. Правда, что греки передавали свою цивилизацію римлянамъ, но вліяніе грековъ на римлянъ было во многомъ, напр., въ нравственномъ отношеніи совсмъ не благотворно, а въ отношеніи наукъ и искусствъ т отрасли, въ которыхъ римляне подчинились грекамъ, были мене плодотворны и возвышенны, чмъ т, гд римляне остались римлянами (въ прав, исторіографіи, сатир, элегіи,отчасти въ архитектур: колоссей и пантеонъ). Римляне имли не боле успха: народы, ими покоренные, латинизировались, потеряли свою національность, и выходившіе изъ ихъ среды дятели сдлались вкладчиками римской цивилизаціи. Это объясняютъ насильственностью культурнаго вліянія римлянъ, но безплодными остались и готы, принявшіе римскую цивилизацію уже посл паденія имперіи. Такимъ образомъ, авторъ отвергаетъ пересадку цивилизаціи одного народа въ другому, но, какъ мы уже видли, прямо признаетъ, что цивилизаціи возникающія развиваются подъ большимъ или меньшимъ вліяніемъ предшествующихъ или современныхъ цивилизацій. Это обстоятельство вызываетъ его на обстоятельный анализъ тхъ способовъ, которыми цивилизація передается. Первымъ способомъ является колонизація, но при колонизаціи развитіе совершается только между колонистами, туземцы же или истребляются, или обращаются въ этнографическій матеріалъ. Второй способъ прививка, но при садовой прививк привитой глазокъ продолжаетъ жить своею жизнью, а дичокъ своей. Такимъ глазкомъ была Александрія въ Египт и римская культура въ Галліи. Ни изъ того, ни изъ другаго опыта не вышло пользы ни Египту, ни Галліи. Третій способъ вліянія авторъ сравниваетъ съ вліяніемъ почвы на растительный организмъ, или улучшеннаго питанія на организмъ животный. Таково вліяніе Египта и Финикіи на Грецію, Римъ, на народы германо-романскіе. Организмъ сохраняетъ свою образовательную дятельность, онъ только питается результатами чужой дятельности и переработываетъ ихъ по-своему. При такомъ отношеніи народовъ заимствуются отъ другихъ результаты ихъ опыта: выводы науки, успхи техники и т. п., но сохраняется своя религія, свой бытъ, свои учрежденія. Вотъ почему все, что относится до познанія человка и общества, а въ особенности до практическихъ примненій этого познанія, можетъ быть только принято къ свднію.

Четвертый историческій законъ, выводимый Данилевскимъ, состоитъ въ тонъ, что цивилизація тмъ полне, чмъ разнообразне, независиме ея составные элементы, т. е. народности, входящія въ культурно-историческій типъ. Самыми полными цивилизаціями изъ досел бывшихъ являются цивилизаціи греческая и европейская. И та и другая представляютъ разнообразіе элементовъ. Въ Греціи племена: дорическое, іоническое, эолическое, въ Европ съ одной стороны племена германскія, съ другой романскія. Къ сожалнію Греція была слишкомъ раздроблена и окончила чужеземнымъ игомъ, въ Европ же подчиненныя общему типу единицы представляютъ достаточную силу, только дв изъ подчиненныхъ общему типу народностей представляли слишкомъ большое раздробленіе: Германія и Италія, и т теперь объединились. Какія же народности должны слиться въ одно цлое, какія должны образовать собою или федерацію, или политическую систему? Авторъ указываетъ на то, что грань положена самой природою: народности, нарчія которыхъ такъ близки, что не составляютъ затрудненія для взаимнаго общенія (великоруссы, мало- и блоруссы), должны составлять одно политическое цлое, народы же, хотя и принадлежащіе къ одному лингвистическому семейству, но имющіе отдльные языки, должны составлять или федерацію, или систему государствъ. Связь такая не должна простираться за предлы извстнаго культурнаго типа, ибо такая связь требуетъ въ нкоторой степени подчиненія отдльныхъ интересовъ общимъ, такъ народы Греціи, кром своихъ отдльныхъ интересовъ, должны были имть въ виду интересы Греціи, а для народовъ европейскихъ интересъ европейскій — не пустое слово. Не таково отношеніе культурныхъ типовъ къ интересамъ общечеловческимъ: каждая культурная группа можетъ сознавать только свой интересъ, общечеловческій же знаетъ только Богъ, ему и принадлежитъ веденіе длъ человчества.

Пятый законъ состоитъ въ томъ, что ‘періодъ цивилизаціи каждаго типа сравнительно очень коротокъ, истощаетъ его силы и вторично не возвращается’. Періоду цивилизаціи предшествуетъ длинный періодъ этнографическій, когда народы выдляются, образуютъ свои особенности, создаютъ государство, заготовляютъ силы для будущей дятельности. Въ періодъ цивилизаціи происходитъ растрата этихъ силъ, народы выражаютъ свои особенности, въ чемъ и состоитъ прогрессъ человчества, который въ сущности есть всестороннее раскрытіе богатствъ человческаго духа. Если каждый типъ представляетъ собою нкотораго рода ограниченность, то онъ и не можетъ развиваться вчно, а долженъ найти себ предлъ. Такъ, главное содержаніе греческой цивилизаціи — искусство, въ немъ эллины во многихъ отношеніяхъ достигли совершенства, которое превзойти невозможно, характеромъ европейской цивилизаціи является положительная наука и т. д. Переходъ изъ періода этнографическаго въ періодъ культурный обусловливается однимъ или нсколькими вншними толчками: у грековъ — нашествіе Гераклидовъ повело къ образованію государствъ, столкновеніе съ Востокомъ дало начало періоду цивилизаціи, у Израиля борьба съ ханаанскими племенами была поводомъ въ образованію государства, а противодйствіе сосднимъ культурамъ повело въ развитію пророческой культуры и т. д. Изъ всего этого изложенія авторъ выводитъ, что досел развитіе человчества совершалось посредствомъ культурно-историческихъ типовъ.

Для доказательства, что оно иначе идти не можетъ, онъ обращается въ разсмотрнію вопроса объ отношеніи общечеловческаго къ народному. (Стр. 119—133). Обыкновенно дло представляется такъ, что народность есть нчто узкое, отъ чего можно освободиться и перейти къ боле широкому, по мткому сравненію Данилевскаго: народности, сообразно этому взгляду,— ‘рядъ обнесенныхъ заборами двориковъ или клтокъ, окружающихъ обширную площадь, на которую можно выйти, лишь разломавъ перегородки’. Таково воззрніе нашихъ западниковъ 30-хъ и 40-хъ годовъ. Источники его авторъ видитъ въ германской философіи, стремящейся все свести въ абсолюту, и францускомъ соціализм, мечтавшемъ объ единообразномъ устройств всего міра. Эти дв доктрины возвышались, казалось, надъ узкой національностью — тогда еще никому не приходило въ голову, до чего он сами національны: Гегель могъ родиться только въ Германіи, ибо нмцы способне всхъ другихъ народовъ въ смлымъ теоретическимъ построеніямъ, соціализмъ же есть порожденіе французскаго духа: соціализмъ подчиняетъ личность государству — таково всегдашнее настроеніе французовъ, таковы они были и въ монархіи Людовика XIV, и въ республик конвента. Сами славянофилы, по замчанію Данилевскаго, не чужды той мысли, что славянство призвано ршить общечеловческую задачу, не чужды потому, что въ значительной степени воспитались подъ вліяніемъ германской философіи. Но такой общечеловческой задачи, которую могло бы одно племя ршить конкретнымъ образомъ для всхъ другихъ племенъ, не существуетъ. ‘Задача человчества,— говоритъ Данилевскій,— состоитъ ни въ чемъ другомъ, какъ въ проявленіи, въ разныя времена и разными племенами, всхъ тхъ сторонъ, всхъ тхъ особенностей, которыя лежатъ виртуально (въ возможности, in potentia) въ иде человчества’. Какъ естествоиспытатель, авторъ прибгаетъ для подкрпленія своей мысли къ аналогіи, показывая, что ни одна форма ни растительная, ни животная не заключаетъ въ себ совершенствъ ни растительнаго, ни животнаго царства. Такъ, человкъ уступаетъ многимъ животнымъ въ способности двигаться: птицамъ, рыбамъ, органы пищеваренія совершенне у коровы или лошади, зрніе лучше у орла и т. д. Если мы возьмемъ разные возрасты человка, то ни одинъ изъ нихъ не выражаетъ вполн человка: память сильне въ дтств, опытность принадлежитъ старости, и т. д., слдственно, и человкъ можетъ быть вполн человкомъ только въ сознаніи своей индивидуальности. Такъ и человчество можетъ сознавать себя цлымъ только въ идеал, какъ соединеніи всхъ отдльныхъ проявленій, выражающихся въ отдльныхъ культурныхъ типахъ. Человчество есть родъ, отдльные народы — виды этого рода, потому, для боле вразумительнаго уясненія взаимнаго отношенія этихъ понятій, авторъ обращается къ разъясненію отношеній между родомъ и видомъ. Онъ беретъ для примра одинъ растительный родъ,— малину, и одинъ животный родъ,— кошку, и показываетъ, что для образованія понятія рода слдуетъ отбросить отъ понятія вида вс видовыя особенности, и образуется понятіе слишкомъ общее,— обще-видоваго. Слдственно, родъ осуществляется въ видахъ, и только при соединеніи видовыхъ признаковъ является у насъ понятіе всевидоваго, которое шире и выше каждаго вида въ отдльности, но которое выражается въ дйствительности въ отдльныхъ видахъ. Такъ и человчество выражается въ отдльныхъ племенахъ, образующихъ культурно-историческіе типы. Изъ соединенія ихъ можетъ выйти понятіе всечеловческою, которое содержаніемъ полне понятія общечеловческаго, совершенно лишеннаго конкретныхъ чертъ. Эпиграфъ, поставленный авторомъ въ заголовк этой главы наглядно выражаетъ его мысль: а + b > а. Такимъ образомъ, общечеловческой цивилизаціи не существуетъ, а всечеловческая выражается въ отдльныхъ культурно-историческихъ типахъ.

Переходя къ славянству, мы должны признать, что, составляя отдльную группу народовъ, оно или должно выразиться въ особомъ культурно-историческомъ тип, или обратиться въ этнографическій матеріалъ. Передача цивилизаціи одного культурнаго типа другому, какъ мы уже видли, невозможна. Возвращаясь снова къ этому вопросу, авторъ указываетъ на то, что принятіе западной цивилизаціи исказило образъ Польши, что Чехія выдвигается только попытками сбросить это иго (гусситство, панславистское движеніе). Все это разсужденіе приводитъ автора къ такому выводу: ‘для всякаго славянина: русскаго, чеха, серба, хорвата, словенца, словака, болгарина (желалъ бы прибавить: и поляка), посл Бога и его святой церкви — идея славянства должна быть высшею идеей, выше свободы, выше науки, выше просвщенія, выше всякаго земнаго блага’, ибо эти блага, по врному мннію автора, суть результаты народной самостоятельности.

Авторъ предвидитъ, что мнніе его о необходимости выступленія новаго культурнаго типа должно встртить сильныя возраженія и спшитъ заране отвтить на нихъ. (Стр. 133—171). Прежде всего, указывая на блестящее развитіе современной науки, выражаютъ сомнніе въ томъ, нужна-ли новая культура, когда наука постоянно движется впередъ. Данилевскій, не отрицая возможности дальнйшаго развитія науки европейскими народами, а также и возможности пользоваться результатами ихъ трудовъ народамъ новаго типа, указываетъ, какъ условіе неизбжности новаго типа культуры, на то, что для дальнйшаго развитія цивилизаціи необходима перемна направленія, обртеніе новаго предмета дятельности. Бывали примры культуры, не имющей своей собственной научной дятельности. Такова была культура Рима, и даже вообще, для самихъ народовъ, составляющихъ культурный типъ, практическая дятельность ихъ государственныхъ людей кажется выше ихъ умственной жизни. Но для потомства, односторонняя и бдная жизнь, лишенная собственнаго научнаго развитія, кажется ниже жизни народовъ, блестящихъ наукою и искусствомъ. Такой жизни мы не можемъ не желать будущей славянской культур. Въ способности славянъ къ искусству сомнваться нечего: она доказана исторіей, но можетъ-ли быть внесено что-нибудь новое въ науку? Это вызываетъ автора на обширное разсмотрніе вопроса о народности въ наук, много лтъ тому назадъ поставленнаго у насъ славянофилами и вызвавшаго тогда сильныя пренія. Постараемся вкратц изложить оригинальное и, по нашему мннію, вполн убдительное разсужденіе Данилевскаго по этому вопросу. Истина — говорятъ — одна, и потому наука должна быть для всхъ одна и та же. Данилевскій видитъ здсь недоразумніе. Истина, по его опредленію, ‘есть знаніе существующаго именно такимъ, какимъ оно существуетъ’. Слдовательно, здсь два элемента: дйствительность и отраженіе ея въ нашемъ сознаніи. Полное отраженіе дйствительности въ человческомъ сознаніи невозможно, по самому свойству сознанія, которое ограничено и личными, и національными особенностями: люди имютъ разный взглядъ на одни и тже предметы, по своимъ личнымъ свойствамъ (Соловьевъ и Погодинъ) и по своимъ національнымъ особенностямъ (Кювье и Овенъ). Конечно, примсь личныхъ и національныхъ особенностей оставляетъ всегда въ результат примсь нкоторой лжи къ истин, но это вызываетъ на новый пересмотръ вопроса, ведущій къ удаленію всего лишняго. Съ другой стороны, важно и то, что взглядъ на дло каждаго изслдователя, благодаря именно его личнымъ и національнымъ особенностямъ, открываетъ намъ новыя стороны. Личныя и національныя особенности сказываются не только въ особенностяхъ взгляда на предметы, но также и въ выбор тхъ или другихъ предметовъ изученія, есть люди, неспособные въ математик: таковы большинство художниковъ, есть люди не понимающіе исторіи. Тоже бываетъ и у народовъ: здравый смыслъ французовъ сказывается въ ихъ успхахъ въ математик, способность въ абстрактному мышленію нмцевъ даетъ имъ перевсъ въ философіи, въ сравнительномъ языкознаніи, практичность англичанъ сказалась въ созданіи политической экономіи и т. д. Само собой ясно, что чмъ точне устанавливаются техническіе пріемы въ какой-нибудь наук, чмъ боле успхи ея зависятъ отъ техническихъ пріемовъ, тмъ мене сказывается народность въ ея развитіи. Но и здсь, однако, есть доступъ народнымъ свойствамъ: пластически настроенные греки обращались въ математик къ геометрическому способу, боле абстрактные индусы — къ аналитическому. Само собой ясно, что чмъ сложне предметъ науки, чмъ мене строго точны ея пріемы, тмъ боле открывается доступа личнымъ и народнымъ особенностямъ: такъ на принцип борьбы и конкурренціи, столь дорогомъ для англичанина, въ жизни котораго такъ развито начало личности, а слдственно и борьбы, англичане построили три теоріи: Гоббесъ теорію общества (bellum omnium contra omnes), Адамъ Смитъ — теорію политической экономіи (экономическая конкурренція), Дарвинъ — теорію біологіи (борьба за существованіе). Экономическія и соціалистическія теоріи французовъ требуютъ сильнаго участія государства въ личной дятельности — это, очевидно, особенность національнаго развитія французовъ. Въ развитіи наукъ (до сихъ поръ преимущественно естественныхъ) замчено нсколько стадій: собираніе фактовъ, искусственная система, естественная система, періодъ частныхъ эмпирическихъ законовъ, періодъ общаго раціональнаго закона. Конечно, не вс науки прошли эти стадіи, но нкоторыя уже достигли высшаго развитія. Намъ невозможно вдаваться въ подробное разсмотрніе этого вопроса, такъ полно и обстоятельно изложеннаго у Данилевскаго, мы укажемъ только, что онъ подмтилъ участіе національности и въ этомъ движеніи науки: такъ участіе нмцевъ сильне въ созданіи искусственныхъ системъ, по большей склонности ихъ къ абстрактности, въ созданіи естественныхъ системъ боле другихъ народовъ приняли участіе французы, что вполн объясняется ихъ народнымъ характеромъ. И такъ, національность боле или мене сказывается въ’ развитіи наукъ вообще, боле же всего должна она сказаться въ развитіи наукъ общественныхъ, которыя основаны на изученіи явленій общественнаго быта, гд наиболе рзво выражаются національныя особенности. Это мы видимъ, сопоставляя взгляды англичанъ и французовъ на явленія общественной жизни.

Разсуждевія автора, до сихъ поръ изложенныя нами, имли цлію показать, что развитіе человчества совершается черезъ посредство культурно-историческихъ типовъ. Однимъ изъ такихъ типовъ можетъ быть славянскій, но эта возможность только предполагалась, остается разсмотрть особенности славянскаго племени, чтобы на основаніи ихъ опредлить способность этого племени къ созданію своей культуры. Не приступая еще къ такому разсмотрнію, авторъ задаетъ вопросъ: точно-ли западная культура приближается къ концу? Вопросъ этотъ былъ выраженъ первыми славянофилами въ боле рзкой форм: ‘гніетъ-ли западъ?’ Оттого эти слова и стоятъ заголовкомъ соотвтствующей главы въ книг Данилевскаго. (Стр. 172—183). Предварительно замчаетъ онъ, однако, что въ исторіи были примры существованія двухъ или боле параллельныхъ культуръ, что наконецъ идеальнымъ порядкомъ на земл былъ бы тотъ, когда вс культуры возникли бы одновременно, но такого порядка, не было, да и не могло быть, потому что, одновременно возникнувъ, он должны были бы и одновременно погибнуть. А исторія учитъ насъ тому, что культуры гибнутъ, какъ гибнетъ все земное. На вопросъ, почему гибнутъ, мы также мало можемъ дать отвтъ, какъ и на вопросъ, почему люди должны стариться и умирать, мы только знаемъ фактъ и можемъ опредлить, какъ онъ совершается. Мы видимъ, что культуры достигаютъ своего высшаго пункта, держатся на немъ нкоторое время и потомъ начинаютъ падать. Для уясненія этого процесса авторъ прибгаетъ въ сравненіямъ: солнце стоитъ въ своей высшей точк въ полдень, оно начинаетъ склоняться къ западу, а результатъ его восхожденія — теплота — возрастаетъ еще часа два, три. Лтнее солнцестояніе падаетъ на іюнь мсяцъ, а результаты его относительно температуры достигаютъ своей высоты въ іюл или август, а въ жизни растительной высказываются эти результаты или въ то же время, или позже. Въ жизни отдльнаго человка, полнота физическихъ и нравственныхъ силъ достигается около 30-лтняго возраста, а самые обильные плоды приносятъ он не ране сорока лтъ, когда уже сочиняютъ клониться къ упадку. Въ развитіи языковъ замчаютъ филологи, что они достигли высшаго развитія ране того періода, когда они длаются извстными намъ, а развитіе литературы является еще поздне, полное развитіе, напр., славянскихъ литературъ, конечно, и теперь еще не наступило. То же замчается и въ исторіи культуры: высшее развитіе греческой культуры — вкъ Перикла, но паденіе Греціи начинается съ пелопонезской войны, время процвтанія наукъ начинается отъ Аристотеля и продолжается въ Александріи. Въ Рим вкъ просвщенія начинается съ Августа до Антониновъ, право — высшій цвтъ римскаго духа, продолжаетъ развиваться и въ Византіи, а между тмъ внутренняя болзнь Рима обнаруживается еще въ вкъ Гракховъ. Въ Индіи творческій періодъ относится къ эпох покоренія при-Гангскихъ странъ, а время цвтенія въ эпох Викромадитьи (въ начал нашей эры). Такимъ образомъ, изъ этихъ примровъ видно, что высшей точкой развитія является творческая эпоха, создающая цивилизаціонныя силы, затмъ идетъ время процвтанія искусствъ и философіи, а затмъ выростаетъ положительная наука, характеризующая то время, ‘когда творческія общественныя силы уже довольно далеко оставили за собой эпоху своего лтняго солнцестоянія’. Въ Европ творческій періодъ въ литератур, искусств — XVI в., время развитія положительной науки — XIX в. Германія, благодаря тридцатилтней войн нсколько отставшая и потому спшившая догнать, не можетъ считаться противорчіемъ. Конечно, нельзя съ полною достоврностью сказать, достигла ли Европа поздняго лта или ранней осени, но, во всякомъ случа, она пережила уже время лтняго солнцестоянія.

Указавъ неизбжность появленія новаго культурнаго типа, Данилевскій переходитъ въ вопросу о томъ, иметъ-ли славянское племя въ себ черты, условливающія образованіе изъ него такого типа. По замчанію автора, черты различія народностей, образующихъ особые типы, распредляются по тремъ разрядамъ: 1) этнографическія особенности (психическій строй), 2) различіе въ высшемъ духовномъ начал (религіозномъ), 3) различіе историческаго воспитанія (условія исторической жизни). По этимъ тремъ разрядамъ авторъ указываетъ различіе народовъ славянскихъ отъ германскихъ.

Перехода въ различіямъ въ психическомъ стро (стр. 184—211), авторъ останавливается предварительно на предполагаемомъ дленіи народовъ на высшіе и низшіе, на основаніи строенія черепа, дленіи Ретціуса,— но мы не будемъ слдить за остроумными соображеніями Данилевскаго, скажемъ только, что онъ отстраняетъ это дленіе, какъ слишкомъ искусственное, и, дйствительно, на его основаніи приходится самихъ нмцевъ раздлить на два племени: длинноголовое — сверное и короткоголовое — южное. Отличительными чертами психическаго строя народа авторъ справедливо считаетъ черты, проходящія черезъ всю его исторію. Такою чертою въ исторіи запада является чрезмрное развитіе личности и слдствіе его — насильственность. Черты эти проявляются прежде всего въ религіозной нетерпимости: первый примръ сожженія еретиковъ поданъ былъ сожженіемъ въ 395 г. испанскихъ еретиковъ въ Бордо. Самое внесеніе въ символъ fоlioque совершилось подъ вліяніемъ Карла, стремившагося создать государственную церковь, которая отдлилась бы отъ вселенскаго единства подъ главенствомъ папы, а папу онъ считалъ возможнымъ подчинить себ. Его поддержало духовенство, папа уступилъ, но впослдствіи папы сами явились носителями того же насильственнаго настроенія. Одни они не могли, однако, дйствовать и встрчали себ постоянно и опору, и основу въ настроеніи народовъ: христіанство распространялось между язычниками огнемъ и мечемъ. Сожженіе еретиковъ, ужасы Вароломеевской ночи находили себ сторонниковъ и орудія. Протестанты, съ своей стороны, не отршились отъ того же духа нетерпимости: Кальвинъ сжигаетъ Сервета, англиканизмъ утверждается казнями. Впослдствіи наступила терпимость, но эта терпимость была результатомъ религіознаго индифферентизма, да и при наступленіи ея видимъ, въ періодъ французской революціи, насилія надъ священниками не принесшими гражданской присяги.

Т же черты сказываются въ испанскихъ и португальскихъ искателяхъ приключеній въ Америк, въ торговл неграми и въ современномъ такъ-называемомъ найм куліевъ. Во французской революціи насильственность проявляется яркими, для всхъ очевидными, чертами. Когда снова выступаютъ на первый планъ интересы торговли, мы встрчаемъ войну Англіи съ Китаемъ, имвшую цлію ввезти опіумъ въ Китай. Разв это не та же насильственность? Сопротивленіе освобожденію славянъ и поддержаніе Турціи является тоже результатомъ эгоистическихъ интересовъ, даже ложно понятыхъ.

Въ Россіи мы видимъ иное: терпимость къ иноврцамъ у насъ явленіе раннее, кровавое преслдованіе ересей почти исключеніе. Вспомнимъ, что Іоанна III поощряли къ гоненію примромъ ‘Шпанскаго короля’. Гоненіе на раскольниковъ стало боле яростнымъ, когда, еще при Софіи, приписано имъ политическое значеніе. Петръ видлъ въ нихъ противниковъ своихъ реформъ, придаваніе имъ политическаго характера продолжалось почти до нашихъ временъ и было причиною многихъ недоразумній.. Разселеніе русскаго народа на восток совершалось иначе, чмъ европейское завоеваніе Южной Америки. Полудикія племена не были обращаемы въ рабство, сохраняли свой бытъ и свою вру. Проповдь христіанства шла медленно, ибо шла безъ насилія, иногда даже на туземномъ язык (Стефанъ Пермскій), въ то время, когда западъ еще не думалъ о томъ, чтобы прибгнуть къ инымъ языкамъ. Отношеніе русскаго народа къ смертной казни тоже замчательно: ее отвергалъ св. Владиміръ, ее осуждалъ Мономахъ, по историческимъ обстоятельствамъ она была введена, но и уничтожена въ Россіи (кром исключительныхъ случаевъ) ране, чмъ въ Европ.

Процессъ историческаго развитія въ Россіи иной, чмъ въ Европ: перевороту историческому предшествуетъ не агитація интересовъ, представляющихся разными партіями, а внутренній процессъ, совершающійся въ народномъ сознаніи. Самое появленіе государства въ Россіи ознаменовалось знаменательною легендою о призваніи. Можетъ быть, эта легенда неврна фактически, но глубоко важна, какъ фактъ народнаго сознанія, христіанство также принято вслдствіе сознанія недостатковъ язычества. Существованіе двоеврія, по мткому замчанію автора, нисколько не противорчитъ его общему положенію: ‘содержаніе христіанства — говоритъ онъ — по его нравственной высот, безконечно, и вполн едва-ли даже осуществляется и въ отдльныхъ, самаго высшаго характера, личностяхъ, не говоря уже о цлой народной масс. Но иное дло — полное осуществленіе христіанскаго идеала въ жизни и дятельности, иное дло — боле или мене ясное сознаніе его превосходства, его властительной, силы надъ душою’.

Созданіе московскаго государства было столько же дломъ великорусскаго народа, сколько князей, бояръ и святителей, выразившихъ собою обще-народную мысль. Еще очевидне это въ освобожденіи Москвы отъ поляковъ, въ Минин воплотилось народное чувство, оттого такъ полно откликнулся русскій народъ на его призывъ. Самая реформа Петра, о которой авторъ не говоритъ, была выраженіемъ (иногда черезчуръ одностороннимъ) назрвшей потребности. Освобожденіе крестьянъ совершилось не только волею Царя-Освободителя, въ которой олицетворялось общественное сознаніе, но и самимъ пробудившимся сознаніемъ. Дворянство, отъ котораго можно было бы ждать противодйствія, въ большинств стало пособникомъ реформы. Такая особенность нашего народнаго развитія длаетъ существованіе партій какою-то аномаліею въ Россіи и, дйствительно, партій у насъ нтъ, а существуютъ только различныя мннія. Изъ того, что называютъ партіями, иметъ нкоторое подобіе партіи въ европейскомъ смысл такъ называемая партія аристократическая, нкогда представлявшаяся газетою ‘Всть’, да и то потому, что въ ней примшивались польскіе паны и нмецкіе бароны. Все сказанное относится преимущественно въ Россіи потому, что у другихъ славянъ или остановлено національное развитіе, или искажено чуждою примсью.

Такимъ образомъ, развитіе Европейскихъ народовъ основывается на начал личности, русское — на начал общенародномъ. Начало личности ведетъ въ борьб, заканчивающейся договорами, начало общенародное ведетъ за собою довріе. Борьба характеризуется жестокостію въ защит своего права, начало общенародное требуетъ большой мягкости, характеризуется благостью. Намъ кажется, что это соображеніе можетъ связать выводы, сдланные Данилевскимъ изъ сравненія нравственныхъ качествъ славянъ съ германо-романскими народами, съ его раздленіемъ нравственныхъ качествъ на три группы: благости, справедливости и чистоты (послднее есть совершенство отдльнаго человка), изъ которыхъ первую онъ приписываетъ славянамъ, а вторую европейцамъ. Данилевскій не сравниваетъ умственныя свойства изучаемыхъ племенъ, по молодости науки у славянъ, не сравниваетъ также и свойствъ эстетическихъ, потому что это отвлекло бы далеко оуъ предмета.

Вроисповдное различіе между сравниваемыми народами (стр. 212—234) заключается въ томъ, что русскіе и значительная часть другихъ славянъ исповдуютъ православіе, а народы западной Европы — или католицизмъ, или протестантизмъ. Какъ ни важно догматическое различіе между этими различными вроисповданіями, во еще боле важно различіе въ понятіи о церкви. Данилевскій приводитъ глубокомысленное замчаніе Хомякова, что ереси восточныя отходятъ отъ православія въ догматическомъ отношеніи, а согласны съ нимъ въ понятіи о церкви, тогда какъ западныя вроученія отступаютъ наиболе въ понятіи о церкви, что гораздо важне, ибо догматическое недоразумніе можетъ имть ограниченное вліяніе, а ложное понятіе о церкви искажаетъ все. Церковь, въ томъ смысл, въ которомъ понимаетъ ее православное ученіе, т. е., какъ единеніе врующихъ всхъ временъ и народовъ подъ главенствомъ Іисуса Христа и водительствомъ Св. Духа,— охраняетъ чистоту откровенія, и въ этомъ смысл ей приписывается непогршимость. Церковь является истолковательницею откровенія, составляющаго основу христіанскаго врованія. Чтобы уяснить свою мысль, Данилевскій прибгаетъ въ сравненію откровенія съ закономъ, а церкви съ судомъ. Пониманіе закона не можетъ быть предоставлено личному разумнію тяжущихся, точно также пониманіе религіозной истины не можетъ быть предоставлено личному разумнію врующихъ. Для толкованія закона существуетъ судъ, для толкованія откровенія — церковь. Въ противоположность православному воззрнію на церковь являются три другихъ: католическое, сосредоточивающее церковь въ лиц папы и ему приписывающее непогршимость, протестантское, признающее мриломъ истины личное сознаніе каждаго и мистическое, принадлежащее нкоторымъ сектамъ, признающее случаи особаго внушенія Св. Духа, но признакомъ такого вдохновенія считающее личное сознаніе. Этимъ оно сближается съ ученіемъ протестантскимъ, съ тою только разницею, что мистики, признавая, подобно протестантамъ, мриломъ личное сознаніе, источникомъ этого сознанія считаютъ вдохновеніе, а не личный умъ. Несостоятельность мистическаго воззрнія видна съ перваго взгляда, да къ тому же оно слишкомъ мало распространено, отчего Данилевскій и не останавливается на немъ. Важне воззрніе протестантское. Чтобы уяснить всю несостоятельность протестантскаго воззрнія, относящагося въ откровенію, какъ въ любой философской систем, авторъ приводитъ любопытный примръ: президентъ Сверо-Американскихъ штатовъ, Джеферсонъ взялъ два экземпляра Евангелія, вырзалъ изъ нихъ то, что ему казалось истиннымъ и наклеилъ въ особую книжку. Такія вырзки умственно длаетъ каждый протестантъ, и оттого протестантизмъ ведетъ въ Бюхнеру и т. п., а если и останавливается на пути, то только произвольно, по личнымъ соображеніямъ. Еще боле вниманія авторъ обращаетъ на католическое ученіе. Прежде всего онъ указываетъ, что у самихъ католиковъ нтъ согласія въ вопрос о томъ, что выше,— папа или соборъ. Онъ признаетъ, однако, что при католическомъ ученіи о томъ, что папа есть намстникъ Христа, можно защищать только первое мнніе, ибо, если соборъ выше папы, то можетъ ли онъ утверждать новый догматъ безъ собора? Такъ, напр., filioque не установлено никакимъ вселенскимъ соборомъ. Но если папа иметъ такой авторитетъ, то кмъ онъ ему переданъ? Католики отвчаютъ: апостоломъ Петромъ. Но извстно, что посл Петра быль еще живъ апостолъ Іоаннъ, а мы не знаемъ, отрекался-ли онъ отъ преемства Петру и было-ли даже ему предложено это преемство? Наконецъ, какъ оно передавалось посл Петра? Мы знаемъ, что папы не назначали себ преемниковъ, знаемъ, что соборъ не всегда присутствовалъ при назначеніи новаго папы, а того, чтобы при выбор новаго папы совершалось таинственное сошествіе Св. Духа, не утверждаютъ и католики. Такое внутреннее противорчіе католицизма усиливается еще вншнимъ противорчіемъ: папа не можетъ отречься отъ нкогда принадлежавшаго ему авторитета и на вс требованія новаго времени отвчаетъ: non possumus. Католической Европ подлежитъ, слдовательно, или обратиться снова къ временамъ Григорія VII, или перейдти въ православію или протестантизму, или отдлиться отъ церкви. Таковъ смыслъ Кавуровой ‘свободной церкви въ свободномъ государств’ и знаменитаго изреченія: ‘La loi est athe’. На первыхъ порахъ не замчается, что этимъ не совершается отдленіе кесарева отъ Божьяго, а только новое смшеніе. Авторъ беретъ въ примрь гражданскій бракъ, который есть контрактъ, отчего же этотъ контрактъ не можетъ быть заключенъ на опредленный срокъ, отчего нельзя допустить многоженства или многомужія, браки въ близкихъ степеняхъ родства и т. д.? Очевидно, что все это находитъ препятствіе въ причинахъ религіозныхъ, а если ихъ нтъ, то на чемъ же остановиться?

Иное положеніе православія: оно не отнимаетъ у религіи твердой почвы откровенія, какъ длаетъ протестантство, и не сосредоточиваетъ церкви въ одномъ лиц, какъ католицизмъ. Его авторитетъ основался на соборахъ, а ршеніе соборовъ скрпляется дйствіемъ Св. Духа. Видимымъ свидтельствомъ служить то обстоятельство, что что осуждалось соборами, осуждалось вслдъ затмъ и исторіей: такимъ образомъ истина торжествовала надъ ложью. На практик, вопроса о предлахъ между кесаревымъ и Божіимъ для православной церкви не существуетъ: ‘потому’ — говоритъ авторъ — ‘что сама церковь во всемъ, что до нея касается, непогршимая, никогда не можетъ его переступить, если же переступаетъ государство, то это не боле какъ частное и временное насиліе, могущее, правда, причинить бдствія или страданія отдльнымъ христіанамъ, іерархамъ, даже цлымъ народамъ, но совершенно безсильное по отношенію церкви вообще. Свобода ея ненарушима по той простой причин, что ни для какой земной власти недосягаема. Церковь остается свободною и подъ гоненіями Нероновъ и Діоклетіановъ, и подъ еретическими императорами Византіи, и подъ гнетомъ турецкимъ’. На основаніи всхъ этихъ соображеній, Данилевскій находитъ, что участь, грозящая западной Европ, не можетъ постигнуть православные народы, пока они держатся православія.

Третью существенную разницу между міромъ Европейскимъ и славянскимъ составляетъ то, что авторъ называетъ ихъ историческимъ воспитаніемъ. (Стр. 235—273). Выясненіе того, что онъ разуметъ подъ этимъ словомъ, онъ начинаетъ съ опредленія понятія государства. Изъ различныхъ опредленій этого понятія, онъ избираетъ англійское: ‘ государство есть такая форма или такое состояніе общества, которое обезпечиваетъ своимъ членамъ покровительство личности и имущества, понимая подъ личностію жизнь, честь и свободу’. Послднія слова онъ принимаетъ въ обширномъ смысл, разумя не только личную жизнь, честь и свободу, но и національныя. Еслибы этого не было, зачмъ было образоваться большимъ государствамъ? И швейцарскіе кантоны достаточны были бы для цли. Для чего, дале, нмцамъ было возставать противъ Наполеона? Въ земляхъ Рейнскаго союза по многимъ причинамъ жилось лучше, чмъ въ бывшей священной Римской Имперіи. Зачмъ, наконецъ, такія большія жертвы требуетъ каждое государство отъ своихъ подданныхъ на войско и флотъ, нужные для охраненія не личности, а національности? И такъ, національность есть основа государства. Государство безъ національности не иметъ ни національной чести, ни національной свободы. Какая національная честь Австріи или Турціи? Слдственно, каждая національность должна составлять особое государство. Исключенія изъ этого общаго правила только кажущіяся. Сюда относятся народы, не сознающіе своей національности (финскія племена въ Россіи, баски въ Испаніи и Франціи), и народы, утратившіе свое политическое бытіе вслдствіе неумнія устроить его, Если цль государства — охраненіе жизни, чести и свободы народной, то справедливо и то, что каждая народность должна составлять одно государство. Этому противорчитъ, невидимому, существованіе двухъ государствъ англо-саксонскихъ: Великобританіи и Соединенныхъ штатовъ, но Соединенные штаты, очевидно, находятся въ процесс образованія новой народности, или новыхъ народностей. Смотря по тому, какъ разршится этотъ процессъ, они образуютъ одно иди нсколько государствъ. Цль государства, какъ понимаетъ ее Данилевскій,— охраненіе народности отъ вншней опасности, стало быть напряженіе силъ должно быть больше тамъ, гд опасность больше, слдовательно, гд опасность сильна, тамъ создается единое государство, если же опасность меньшая, довольствуются федераціей, боле или мене слабой. Народности не являются бобылями въ мір: он принадлежатъ въ той или другой племенной групп. Народности каждой изъ такихъ группъ, для развитія своей народности, для общей защиты, должны соединяться въ боле или мене тсную федерацію, такая федерація можетъ принять форму союзнаго государства, въ которой при широкой мстной автономіи существуетъ центральная политическая власть, или союза государствъ, связанныхъ между собою договоромъ общаго вншняго дйствія оборонительнаго и наступательнаго, или системы государствъ, связанныхъ лишь нравственнымъ сознаніемъ безъ опредленнаго положительнаго обязательства. Греція потеряла свою политическую самостоятельность потому, что во-время не образовала изъ себя ни единаго государства, къ чему побуждалась единствомъ происхожденія, языка и вры, ни даже союзнаго государства или союза государствъ — форма, которая обусловливалась бы физическими условіями страны.

Для основанія государствъ необходимъ вншній толчекъ: предоставленный самъ себ инстинктъ общежительности ведетъ только въ образованію волостей, и изъ соединенія волостей, связанныхъ только слабою связью, образуется племя. Такъ и бываетъ въ рдкихъ случаяхъ, когда нтъ сильной вншней опасности. Такъ, до нкоторой степени, мы видимъ на примр Соединенныхъ штатовъ, но не такъ бываетъ въ большинств случаевъ. Впрочемъ и въ такихъ случаяхъ племена долго прибгаютъ только въ временной власти. Таковы напр. были еврейскіе судьи. Племенная независимость долго отстаиваетъ себя отъ необходимости соединенія. тимъ объясняется долгое установленіе центральной власти у разныхъ народовъ. Этимъ объясняется знаменитое польское преданіе о двукратномъ управленіи 12 воеводъ, т. е. объ отложеніи племенъ отъ общей центральной власти. Самое утвержденіе удльной системы у народовъ славянскихъ не безъ связи съ этими племенными стремленіями. Для достиженія государственнаго единства мало только вншней опасности, нужна еще зависимость. Народъ, находящійся въ зависимости, пріучается дорожить народною свободою и честью и для ихъ достиженія тсне сплачивается. Авторъ справедливо замчаетъ, что къ той же цли ведетъ и преобладаніе. Исторія знаетъ случаи, когда преобладающіе тсне сплачиваются между собою для поддержанія своихъ преимуществъ. Такое сплачиваніе авторъ называетъ историческимъ воспитаніемъ и сравниваетъ его со школьною дисциплиною и нравственнымъ аскетизмомъ. Подобно этимъ двумъ видамъ воспитанія личности, историческое воспитаніе научаетъ народы подчинять частные интересы общимъ и сдерживаетъ произволъ отдльной единицы (лица, или племени). Формъ зависимости Данилевскій насчитываетъ три: рабство, данничество и феодализмъ. Рабство, обращающее человка въ вещь, не только не воспитываетъ людей, но еще растлваетъ и рабовъ и господъ, оно подрываетъ корень тхъ государствъ, гд устанавливается юридически. Такъ было въ древнемъ мір. Данничество образуется тогда, когда одно племя покорено другимъ, до того отличнымъ отъ покоряемыхъ, что, довольствуясь данью, оно не смшивается съ покоренными и оставляетъ свободною ихъ внутреннюю жизнь. Такъ было съ Россіей подъ властію татаръ. Форма эта, очевидно, благопріятна для пробужденія народнаго самосознанія. Феодализмомъ авторъ называетъ такой порядокъ вещей, при которомъ завоеватели поселяются между завоеванными, отбираютъ у нихъ собственность, оставляя часть ея въ пользованіе за извстныя работы, подати и т. п. Такой порядокъ наступилъ въ Европ вслдъ за поселеніемъ германцевъ въ областяхъ Римской имперіи {Вопросъ о различныхъ теоріяхъ образованія феодализма, различныхъ стадіяхъ, которыя онъ проходилъ, сюда не относится. Важенъ фактъ, что этотъ порядокъ длъ является послдствіемъ германскаго завоеванія, хотя бы корень его и отыскался частію въ Римскихъ учрежденіяхъ.}. Къ гнету феодальному въ средніе вка присоединяется еще гнетъ мысли, порождаемый безусловнымъ поклоненіемъ дурно понятымъ древнимъ мыслителямъ (Аристотелю), и гнетъ совсти подъ папскимъ деспотизмомъ. Подъ этими тремя гнетами воспитывались Европейскіе народы среднихъ вковъ.

За крестовыми походами, приведшими западъ въ соприкосновеніе съ востокомъ, послдовалъ въ XIII в. расцвтъ аристократическо-еократической культуры: теологія, поэзія, архитектура, рыцарство. Но сами высшія сословія почувствовали неустойчивость этого состоянія и, прежде всего, въ эпоху возрожденія, свергли умственный гнетъ, а затмъ свергнутъ былъ и гнетъ теологическій — реформаціей. Тогда наступилъ новый цвтущій періодъ европейской жизни. Это время — идеалъ европейскихъ консерваторовъ, какъ средніе вка идеалъ романтиковъ. Французская республика сломила и феодализмъ. Наступило господство средняго сословія, время промышленнаго и техническаго развитія. Но и этого оказывается недостаточнымъ: обдленные требуютъ перестройки самыхъ основъ общественнаго зданія, страшные іюньскіе дни 1848, коммуна 1871 г.— это послднее слдствіе феодализма, который отнялъ у развитія почву — право на землю. Переживетъ ли Европа грозящій ей кризисъ? Авторъ думаетъ, что пережила бы, если бы не заключала въ себ непримиримыхъ противорчій. Мы уже видли, что принципъ индивидуальности составляетъ основу европейской жизни, индивидуальная свобода допускаетъ только то ограниченіе, которое она сама признаетъ. Отсюда — демократизація государственнаго устройства и требованіе всеобщей подачи голосовъ, которая должна перевести власть въ руки многочисленнйшаго сословія: рабочаго населенія большихъ промышленныхъ центровъ. Никто, получивъ политическую власть, но можетъ ею ограничиться, можетъ ли голодающій народъ показать большее самообладаніе? Маколей говорилъ, что за всеобщей подачей голосовъ можетъ послдовать или коммунизмъ, или цезаризмъ. Цезаризмъ уже испробованъ, можетъ быть, попробуютъ его и вновь, но надолго ли? На замчаніе, что все это относится только въ Франціи, авторъ отвчаетъ, что Франція — совращеніе Европы, ея полное выраженіе. Свою мысль онъ подтверждаетъ обзоромъ исторіи Франціи, принятіе православія Хлодвигомъ убило аріанство, Карлъ Великій создалъ зерно, изъ котораго выросъ европейскій порядокъ, крестовые походы начали и кончили Французы, рыцарство французское — образецъ для другихъ, государственная централизація прежде всего зарождается во Франціи. Хотя реформація зародилась не во Франціи, но здсь она вызвала первую ожесточенную борьбу, вкъ Людовика XIV положилъ свою печать на всю Европу, французская революція имла громадное вліяніе на среднюю Европу. Словомъ, Франція постоянно имла ршительное вліяніе. Фактъ этотъ авторъ остроумно объясняетъ тмъ, что Франція представляетъ сліяніе обоихъ этнографическихъ элементовъ Европы, романскаго и германскаго. Вотъ почему и противорчіе между политическими правами и экономическою зависимостью низшихъ классовъ, проявившееся во Франціи преимущественно, зловще для всей Европы. Англію на время обезпечиваютъ нкоторыя особенности англійскаго характера и историческаго развитія: 1) въ Англіи строгая логичность замняется практической пользой, вслдствіе чего компромиссъ такъ сильно развитъ въ политической жизни Англіи, 2) самая радикальная часть англійскаго народа — пуритане — переселились въ Америку, 3) обладаніе Индіей, доставляя массу богатствъ, сглаживаетъ многіе недостатки общественнаго устройства и даетъ искусственную силу аристократіи, 4) ненормальное сосредоточеніе въ рукахъ Англіи всемірной торговли помогаетъ накопленію богатствъ. ‘Распредленіе богатствъ’,— говоритъ авторъ,—‘происходитъ въ Англіи весьма неравномрно, но масса богатствъ такъ велика, что все еще порядочная доля приходится на неимущіе классы’. Конечно, положеніе это неустойчиво: могутъ открыться новые пути торговли, Англія можетъ потерять Индію и т. п. За ‘охраненіемъ своего положенія ревниво слдятъ англичане и могутъ имть успхъ до нкотораго времени, но все же это время должно наступить. Ирландія не послдній тернъ въ лавровомъ внк Англіи. Такимъ образомъ, кризисъ, предвстники котораго уже видны во Франціи, не можетъ миновать и Англіи.

Какъ бы въ помощь появленію новаго культурно-историческаго типа въ Европ выдвигается теорія національности, какъ основы политическаго бытія. Теорія эта новйшаго происхожденія. Въ періодъ сложенія государствъ, національности европейскія еще не образовались. Сначала ихъ объединилъ государственный римскій принципъ, внесенный въ особенности Карломъ Великимъ, и іерархическій принципъ папства. Обще-европейскій характеръ аристократіи тоже способствовалъ объединенію, того же достигали рыцарство и крестовые походы. Между тмъ, происходилъ медленный процессъ образованія новыхъ народностей. Въ этомъ авторъ видитъ новое различіе между западною Европою и славянствомъ: у первой единство вверху, а обособленіе внизу, во второмъ — внизу чувствуется сначала инстинктивное, а потомъ и сознательное, стремленіе къ единенію. Когда объединяющія силы падали, а принципъ національности, какъ основы, не пришелъ въ полное сознаніе, на первый планъ выступили понятія: отвлеченнаго государства, на практик совпадающее съ династическими интересами, и равновсія, которое должно было сдерживать династическіе интересы. Тогда соединяли, во имя интересовъ династическихъ, разныя народности, дробили одну во имя интереса равновсія. Конечно, Франція искони была государствомъ національнымъ, но таковою она была лишь вслдствіе своихъ физическихъ условій. Принципъ національности вызванъ въ жизни наполеоновскими войнами. Имъ задумалъ воспользоваться для своихъ цлей Наполеонъ III, но, чтобы оградиться отъ неблагопріятныхъ послдствій, изобрлъ всеобщее голосованіе для опредленія желанія принадлежать тому или другому государству. Это изобртеніе, очень удобное для разныхъ интригъ, погибло со своимъ изобртателемъ. Національныя задачи не имютъ впрочемъ особаго значенія на запад, но на восток имъ суждено играть первенствующую роль.

Славянскій міръ активно мало участвовалъ въ жизни западной Европы: единственное религіозное движеніе въ сред западныхъ славянъ — гуситство, имло цлью возвращеніе къ старымъ славянскимъ преданіямъ. Въ политическихъ длахъ очень часто участіе славянъ происходило отъ недоразумнія (такова была въ большей части случаевъ вншняя политика Россіи).

Отъ историческаго воспитанія народовъ западной Европы Данилевскій переходитъ къ историческому воспитанію русскаго народа (Стр. 274—283). Первымъ толчкомъ къ исторической жизни было въ русской земл появленіе Варяговъ, которые, какъ дружина, распустились скоро въ славянской народности. Значеніе ихъ заключается въ томъ, что они наложили государственность, но, не ввели феодализма. Для дальнйшаго развитія государственности послужила удльная система, связавшая Русь единствомъ княжескаго рода, но если бы не пришли татары, Русь могла бы распасться. Татарское иго пробудило народное сознаніе, сказывавшееся и прежде въ отдльныхъ умахъ. И призваніе варяговъ, и татарское иго сравнительно съ европейскими явленіями авторъ считаетъ боле легкими. Онъ уподобляетъ первыя прививной осп, и послднія натуральной. Когда иго было свергнуто, напряженіе народнаго сознанія должно было ослабнуть, тогда государству пришлось для защиты свободы и чести народной, наложитъ на народъ зависимость, сдлать вс сословія крпкими служб. Отсюда и прикрпленіе крестьянъ {Происходитъ-ли крпостное право отъ указа еодора Іоановича, или образовалось постепенно, здсь вопросъ второстепенный. Важно то, что имъ обезпечивалась служба служилыхъ людей.}. Авторъ указываетъ на то, что самое крпостное право становилось особенно тяжкимъ лишь съ того времени, когда при развитіи роскоши, не довольствуясь домашними припасами, помщики потребовали боле денегъ. Свой окончательный выводъ авторъ выражаетъ такъ: ‘Русскій народъ перешелъ черезъ различныя формы зависимости, которыя должны были сплотить его въ единое тло, отучить отъ личнаго племеннаго эгоизма, пріучить въ подчиненію своей воли высшимъ, общимъ цлямъ,— и цли эти достигнуты: государство основалось на незыблемой народной основ, и однако же, въ теченіе этого тысячелтняго процесса, племенной эгоизмъ не замнился сословнымъ,— русскій народъ, не утративъ своихъ нравственныхъ достоинствъ, не утратилъ и вещественной основы для дальнйшаго своего развитія, ибо сохранилъ владніе землею въ несравненно большей степени, нежели какой бы то ни было европейскій народъ… Сами политическія требованія или, лучше сказать, надежды его въ высшей степени умренны, такъ какъ, за отсутствіемъ (въ теченіе всей его жизни) внутренней междоусобной исторической борьбы между различными слоями русскаго общества, онъ не видитъ во власти — врага (противъ котораго чувство самосохраненія заставляло бы принимать всевозможныя средства предосторожности) и относится въ ней съ полнйшей довренностью’.

При такихъ задаткахъ здоровья, русская жизнь однако носитъ въ себ болзнь, болзнь эта привита къ ней лтъ около 200 тому назадъ и называется европейничаньемъ. (Стр. 283—324). Конечно, какъ вс пережитыя народнымъ организмомъ болзни, она можетъ повести къ лучшему росту организма, но авторъ нашъ допускаетъ и другой исходъ: онъ полагаетъ, что если во-время не исцлимся отъ нея, то намъ грозитъ безплодное и безсильное существованіе. Горько было бы врить въ подобную случайность, и мы отказываемся въ нее врить, да и самъ авторъ ставитъ ее только какъ возможность. Неужели, въ самомъ дл, мы даромъ жили тысячу лтъ, даромъ положили столько усилій на созданіе государства, неужели великія силы, сказывающіяся и въ великихъ поэтахъ, и въ великихъ художникахъ (Глинка, Ивановъ и др.), и въ тхъ мыслителяхъ, которые являются зарею нашего умственнаго освобожденія,— неужели все это должно привести въ полному безсилію? Неужели даромъ обращаются на насъ взоры столькихъ мыслящихъ людей въ западномъ славянств? Корни этой болзни, конечно, въ Петровской реформ, въ той тяжелой школ, которую пришлось проходить русскому народу. Данилевскій справедливо различаетъ дв стороны дятельности Петра: его политическую дятельность, т. е. созданіе флота, войска, устройство промышленности, финансовъ, вншнюю политику и т. п., которая была положительно плодотворна, а съ другой стороны — измненіе обычаевъ, безъ котораго можно было бы обойтись и которое является слдствіемъ страстности характера Петра и его увлеченія Европою. Прибавимъ, однако, что это увлеченіе посл охватило высшіе слои не только вслдствіе мръ правительства, но и по самой сущности дла. Можно жалть о томъ, что увлеченіе зашло слишкомъ Далеко (хоть бы, напр., въ церковныхъ вопросахъ), но оно было и, стало быть, избжать его было нельзя при данныхъ условіяхъ. Надо только желать скорйшаго отъ него исцленія. Анализируя эту болзнь, авторъ указываетъ три формы, въ которыхъ она выразилась, 1) искаженіе быта, 2) заимствованіе учрежденій, 3) взглядъ на внутреннія и вншнія дла съ европейской точки зрнія. Искаженіе быта, по мннію автора, отражается на искусствахъ, у которыхъ отняты самобытные источники творчества. Искусство у насъ долго жило подражаніемъ и только теперь выходитъ на прямой путь, дале, сама промышленность страдаетъ отъ подражательности: иностранныя моды требуютъ иностранныхъ тканей или подражаній имъ, низшіе слои, сохранившіе старыя формы, часто подозрительно смотрятъ на высшіе, наконецъ, обрусніе инородцевъ, столь успшное при цлостности быта московскаго государства, теперь затрудняется и, даже, принимая обще-европейскій костюмъ и таковые же обычаи, инородцы не становятся русскими. Вторая форма болзни есть перенесеніе чужеземныхъ учрежденій. Въ этой сфер наглядно сказывается неудобство заимствованій. Нкогда вводились у насъ цехи и гильдіи, наканун ихъ уничтоженія въ Европ, въ настоящее время тоже замтны слды европейскаго вліянія: разв въ краснорчіи нашихъ адвокатовъ не слыхать отголоска французскихъ адвокатовъ?— и т. д. Авторъ надялся въ 1869 году, что адвокаты наши избгнутъ этого излишества, но поздне онъ приписалъ горькое замчаніе, являющееся въ посмертномъ изданіи: ‘не избгли, а опять каррикатурно усилили’ {Посмертныя примчанія автора суть замтки, сдланныя имъ на книг въ виду новаго изданія. Замтки эти, составленныя, кажется, въ разное время и при разныхъ настроеніяхъ, авторъ могъ или развить или откинуть. Вотъ почему ихъ нельзя считать его окончательнымъ словомъ и, слдовательно, нельзя согласиться съ тмъ, что на стр. 475 при словахъ: ‘готовый (‘больной разслабленный колоссъ’) отказаться отъ всхъ преданій своей исторіи, отречься отъ самаго смысла своего существованія’ помщенная замтка: ‘увы! начинаетъ оказываться’ — есть окончательное мнніе, а не выраженіе преходящаго настроенія автора.}. Третья форма болзни Европейскій взглядъ ни вншнія и внутреннія для. О первомъ много толковалось въ послднее время въ превосходныхъ статьяхъ г. Татищева, нын появившихся въ отдльной книг, гд мы имемъ поучительную исторію цлаго періода русской дипломатіи, другіе примры относятся въ недавнему прошлому и всмъ извстны изъ газетъ и журналовъ. Въ обществ эта форма европейничанія создаетъ небывалыя и ненужныя у насъ партіи аристократовъ и демократовъ. Самый нигилизмъ, по врному замчанію Данилевскаго, есть каррикатура западнаго матеріализма. Опасность и вредъ отъ него становится не меньшимъ отъ такой генеалогіи, но не надо забывать формы болзни. Безповоротное обращеніе Россіи въ ея національнымъ задачамъ будетъ началомъ исцленія.

Задачи эти сосредоточиваются въ восточномъ вопрос,— къ нему и обратимся вслдъ за авторомъ. (Стр. 325—355). Изложеніе своихъ мыслей о восточномъ вопрос Данилевскій начинаетъ прекрасными словами: ‘Восточный вопросъ не принадлежитъ къ числу тхъ, которые подлежатъ ршенію дипломатіи. Мелкую текущую дребедень событій предоставляетъ исторія канцелярскому производству дипломатіи, но свои великія вселенскія ршенія, которыя становятся закономъ жизни народовъ на цлые вка, провозглашаетъ она сама, безъ всякихъ посредниковъ, окруженная громомъ и молніями, какъ Саваоъ съ вершины Синая’. Да, великіе историческіе вопросы не ршаются мелкими средствами, дипломатія, вся погруженная въ интересы личные, интересы временные, можетъ только задерживать ршеніе и никогда Не ведетъ жъ окончательному установленію прочнаго порядка, она строитъ только временныя сооруженія, но тсно жить въ такихъ баракахъ, душа рвется на просторъ. Такой просторъ, такая историческая ширь открывается только кровавой борьбой. Страшно произнести это слово въ вашъ слабонервный вкъ, но произнести его надобно и надо готовиться въ его осуществленію. Первый по времени русскій поэтъ, великій Ломоносовъ, не даромъ сказалъ:

Необходимая судьба

Во всхъ народахъ положила,

Дабы военная труба

Унылыхъ съ бодрости будила,

Чтобъ въ ндрахъ мягкой тишины

Не зацвли, водамъ равны,

Что, вкругъ защищены горами,

Дубравой, неподвижны спятъ

И подъ лнивыми листами

Презрнный производятъ гадъ.

Конечно, только великій вопросъ можетъ подвинуть къ борьб, ибо давно миновали времена богатырства безпричиннаго, вызываемаго потребностью

Руку правую потшить,

Сорокина въ пол спшить,

Иль башку съ широкихъ плечъ

У татарина отсчь.

Въ чемъ же сущность этого Восточнаго вопроса, который долженъ вызвать къ міровой борьб и кончится — мы глубоко вримъ въ это — созданіемъ новой цивилизаціи? Данилевскій предпосылаетъ своему изложенію опроверженіе мысли С. М. Соловьева, будто Восточный вопросъ есть борьба Европы съ Азіей, морскаго берега — съ степью. Авторъ уже прежде доказалъ, что Европа и Азія суть термины условные, здсь онъ показываетъ, что никогда вся Азія не возставала противъ всей Европы, что Греція боролась съ Версіею, Римъ съ Карагеномъ (но Карагенъ не въ Азіи), Римъ съ царствами діадоховъ, съ парянами, западная Европа въ крестовыхъ походахъ задвала и Византію, и т. д., потому и теперешнее покровительство, оказываемое Турціи, нельзя назвать измною общему длу, какъ былъ измною со стороны спартанцевъ Анталкидовъ миръ (это слова Соловьева), ибо борющіяся стороны совсмъ не т, какія выставляются въ гипотез Соловьева, борются не западъ и востокъ, а романо-германскій и греко-славянскій міръ, изъ которыхъ одинъ наслдникъ римской, а другой наслдникъ греческой цивилизаціи, насколько наслдственность допускается теоріею культурно-историческихъ типовъ. Вотъ почему авторъ возводитъ начало вопроса къ періоду борьбы между греческимъ и римскимъ типомъ. Греки не пришли къ единству, и оттого жизнь ихъ казалась неоконченною, они отвергли Филиппа, который могъ бы дать имъ цлость, Александръ только создалъ центръ для греческой науки въ Александріи. Завершеніемъ плана Филиппа является созданіе Константиномъ столицы на Босфор, которая пережила древнюю столицу на Тибр, и гд основалось ново-греческое царство, и гд греческая мысль принесла свой послдній плодъ въ созданіи христіанской догматики. Римъ передалъ свою цивилизацію народамъ, поселившимся на почв Имперіи и быстро создавшимъ государства, процессъ образованія которыхъ закончился въ 300 лтъ, при Карл Великомъ. Византія передавала свое наслдіе славянскимъ народамъ, которые оставались въ то время еще въ состояніи племенной розни и потому прянаго дйствія Византія на нихъ почти не имла. Къ существеннымъ различіямъ обоихъ міровъ въ IX в. прибавляется рознь религіозная. Въ то же время славяне получаютъ орудіе для воспріятія цивилизаціи — письменность. Такое совпаденіе не случайно, оно есть несомннный историческій законъ. Для подкрпленія такого предположенія авторъ прибгаетъ, съ одной стороны, къ аналогіи съ явленіями природы. Такъ, онъ указываетъ на то, что замчено соотвтствіе морфологическихъ формъ, напр., у котораго животнаго есть рога, у того должны быть раздленныя копыта, еще интересне примръ тхъ растеній, у которыхъ, чтобы достать цвточную пыль, надо приподнять клапанъ, у растеній этихъ сладкій сокъ, имъ питаются наскомыя, оплодотворяющая пыль пристаетъ къ волосикамъ на тл этихъ наскомыхъ и ими разносится на другіе цвты и оплодотворяетъ ихъ. Ясно, что причина здсь должна быть идеальная. Съ другой стороны, онъ указываетъ на такія событія, стеченіе которыхъ образуетъ новую эпоху въ жизни народовъ: такъ, въ исторіи Европы грань средней и новой исторіи составляютъ три событія: завоеванія Константинополя турками, книгопечатаніе и открытіе Америки. Очевидно, каждое изъ нихъ иметъ свои причины, но совпаденіе ихъ можетъ быть объяснено только дйствіемъ Провиднія. Мы вполн согласны съ словами Хомякова: ‘неразумно и даже едва-ли сообразно съ христіанскимъ смиреніемъ брать на себя угадываніе минутъ непосредственнаго дйствія воли Божіей на дла человческія’, но въ общемъ тотъ же Хомяковъ говоритъ: ‘нельзя по справедливости не признать путей Провиднія въ общемъ ход исторіи’. Все ученіе христіанское основано на этомъ сознаніи, стало быть, Хомяковъ возстаетъ только противъ дерзкихъ объясненій нашего ограниченнаго разума, начинающаго по-своему толковать пути Божіи, гд они намъ совсмъ неясны, и позволяющаго себ отождествлять, свою ограниченность съ безграничнымъ. Въ данномъ случа — мы полагаемъ,— можно безошибочно принять мнніе Данилевскаго и приписать совпаденіе раздленія церквей съ началомъ славянской письменности Божьему Провиднію. Этими событіями оканчивается, по мннію Данилевскаго, періодъ подготовленія, начавшійся отъ Филиппа Македонскаго, инстинктивно стремившагося ‘обезпечить самобытность политической судьбы греческаго народа и греческой культуры’.

Съ этой поры начинается борьба романо-германскаго міра съ греко-славянскимъ. Бодрый юноша на одной сторон, дряхлый старецъ и ребенокъ на другой — результаты борьбы не подлежали сомннію. Идетъ германизація славянъ прибалтійскихъ, борьба, съ славянскимъ обрядомъ въ Моравіи, которая могла бы привести къ такимъ же результамъ, лишь нашествіе дикой угорской орды спасло славянство отъ онмеченія. Чехія вошла въ вассальныя отношенія къ имперіи и только тлвшая искра приверженности къ славянскому обряду, возгорвшаяся въ гуситство, спасла Чехію, Польша вся предалась западу, Россія еще росла, на Византію напиралъ западъ — оружіемъ, въ особенности въ четвертомъ крестовомъ поход, посл котораго съ великимъ трудомъ удалось императору возвратить свою столицу, и соблазномъ уніи, на которую было поддавались въ Византіи страха ради турецкаго. Но турки-то и явились временной опорой и защитой молодыхъ славянскихъ племенъ, пока не подросъ естественный и боле надежный защитникъ — Россія. Такимъ образомъ, и турки, какъ и угры, имютъ свою важную роль въ исторіи славянства: въ нихъ его временная ограда отъ напора романо-германскаго. Таковъ выводъ, который длаетъ Данилевскій изъ блестящаго анализа всемірнаго историческаго значенія ислама. Этотъ выводъ дозволяетъ ему вполн согласиться съ словомъ патріарха Анеимія, сказаннымъ въ начал греческаго возстанія: ‘Провидніе избрало владычество османовъ для замщенія поколебавшейся въ православіи Византійской имперіи (собственно надо бы сказать императорства), какъ защиту противъ западной ереси’.

Еще въ періодъ крестовыхъ походовъ западная Европа начала, борьбу съ исламомъ въ надежд подчинить себ восточное христіанство. Когда же турки перешли въ Европу, стала соблазнять принять унію сначала Византію, а потомъ и Россію {См. объ этомъ любопытныя сочиненія О. Пирлинта и превосходныя статьи . И. Успенскаго (въ Ж. М. Н. Пр. и ‘Извстіяхъ Слав. Благ. Общ.’).}. Когда же Турція ослабла, Европа начинаетъ поддерживать ее противъ Россіи и славянства, какъ она поддерживала Польшу и какъ поддерживаетъ Венгрію.

Съ окончательнымъ политическимъ возрастаніемъ Россіи при Екатерин II оканчивается второй фазисъ Восточнаго вопроса, который авторъ называетъ напоромъ запада на востокъ. Съ тхъ поръ начинается третій — отпоръ востока западу. Авторъ указываетъ на характеристическую черту этой борьбы: какъ одно время на поръ западной Европы на греко-славянскій міръ принялъ характеръ борьбы съ исламомъ, такъ и въ этотъ періодъ отпоръ греко-славянскаго міра принялъ тоже характеръ борьбы съ турками. Вс наши побдоносныя войны, однако, еще далеко не достигли цли. Авторъ видитъ этому дв общія причины: ‘неясность цлей, которыхъ стремились достигнуть, и отсутствіе политики либеральной и національной вмст, двухъ качествъ, совокупность которыхъ существенно необходима для успшнаго разршенія Восточнаго вопроса — въ смысл выгодномъ для Россіи и для славянства’.

Въ примръ неясности цлей можно привести вслдъ за Данилевскимъ греческій проектъ Екатерины, по которому возстанавливалась Византійская Имперія въ пользу грековъ, что значило бы отдать славянъ на жертву грекамъ и открыть широкій доступъ европейскимъ интригамъ. ‘Что касается до соединенія либеральнаго и національнаго направленія политики,— говоритъ Данилевскій,— то прежде всего должно замтить, что, употребляя эти выраженія, я длаю уступку общепринятому употребленію, ибо, собственно говоря, либеральная политика совершенно невозможна, если она не національна, такъ какъ либерализмъ заключается въ свободномъ развитіи всхъ здоровыхъ сторонъ народной жизни, между которыми національныя стремленія занимаютъ самое главное мсто’. Эрою наступленія такой политики авторъ считаетъ освобожденіе крестьянъ. Дйствительно, послдняя наша война съ Турціей получила сознательный народный характеръ, чего прежде не бывало. Нельзя не признать также съ авторомъ, что послдняя война, какъ и война 1853 г. и слдующихъ годовъ, указала намъ настоящаго противника, съ нихъ начинается новый передъ и новая борьба, ‘которая ршится, конечно, не въ одинъ годъ, не въ одну кампанію, а займетъ собою цлый историческій періодъ’.

Не только подъ властью турецкой орды славяне не пользуются самостоятельнымъ положеніемъ жизни, существуетъ еще государство, составленное изъ разныхъ народностей, преимущественно славянскихъ, связанныхъ между собою лишь только единствомъ династіи. Государство это — Австрія. (Стр. 356—397).Было нкогда время, когда существованіе Австріи могло имть значеніе: преобладая въ священной имперіи, Габсбурги являлись защитниками ея съ запада отъ Франціи и съ юга отъ Турціи, но эти времена давно миновали: Германія нашла себ защиту въ Пруссіи, а для ослабленія Турціи выросла Россія. Авторъ указываетъ на знаменательное совпаденіе: въ 1740 г. умеръ Карлъ VI, послдній изъ Габсбурговъ, передавшій свои права дочери и зятю: въ томъ же году вступилъ на престолъ Фридрихъ И, такъ много способствовавшій возрастанію Пруссіи, тогда же скончалась Анна Іоанновна, посл которой, хотя и съ разными колебаніями, русская политика получила боле національный характеръ. Централизаціонныя Попытки Іосифа И, стремившагося пересоздать средневковый строй Австріи въ государственный строй новыхъ временъ, и затмъ Наполеоновскія войны возбудили національности. Возбужденіе національностей — смерть Австріи. На защиту Австріи выступилъ Меттернихъ, ‘усыпителъ’, какъ его мтко называетъ Данилевскій, государственный человкъ, съ способностями, несомннно сильными, но употребленными на защиту дла, не только осужденнаго исторіей, но и ложнаго въ своихъ основаніяхъ, Меттернихъ не только старался усыплять народы Австріи, но съ ‘помощью священнаго союза препятствовалъ пробужденію народовъ сосднихъ, чтобы какъ-нибудь оно не подйствовало и на Австрію. Такъ, не ограничиваясь Италіей, въ которой Австрія имла и свою долю и свое вліяніе на остальныя части полуострова, онъ простиралъ свои заботы на Грецію. 1848 годъ сломилъ Меттерниха. Австрія осталась на распутьи: спасенная славянами и Россіей отъ мадьярскаго возстанія, она, полная еще Меттерниховскихъ преданій, прибгла къ систем централизаціи. Битва при Садовой нанесла ударъ централизму, особенно въ виду явной враждебности мадьяръ. Осталось или создать дуализмъ, раздливъ власть съ мадьярами, или обратить Австрію въ федерацію, причемъ славянскій элементъ получитъ перевсъ. Первый планъ восторжествовалъ: Австрія обратилась въ Австро-Венгрію. Причина такого выбора понятна: страхъ передъ славянствомъ, ибо, не смотря на врность славянъ Габсбургами, инстинктивно чувствуется, что центръ славянства въ другомъ мст. Поэтъ давно сказалъ славянамъ:

Вамъ не прощается Россія,

Россіи не прощаютъ васъ!

Неестественность дуализма всми чувствуется, ибо об преобладающія народности малочисленне славянской и держатся только славянскою рознью: divide et impera — старый девизъ Австріи, къ тому же венгры даже мене цивилизованы. На смну дуализму многіе желаютъ федераціи: одинъ изъ вождей западныхъ славянъ сказалъ даже: ‘если бы не было Австріи, то ее нужно бы выдумать’. Но возможна-ли прочная федерація въ предлахъ Австрійской Имперіи? Данилевскій обстоятельно доказываетъ всю ея невозможность: во имя чего народы, образующіе эту федерацію, будутъ жертвовать своими частными интересами? Австрія не представляетъ географической почвы для такого объединенія: это не островъ, ни полуостровъ, не представляетъ и почвы этнографической: славяне многочисленне, но могутъ-ли они подчинить себ нмцевъ, которые образованне ихъ и за которыми стоитъ объединенная Германія? Да и сами славяне не ограничиваются предлами Австріи. Могутъ-ли славяне сочувствовать войн съ Франціей, къ которой могутъ стремиться нмцы, или могутъ-ли нмцы сочувствовать войн, предпринимаемой Россіей въ пользу славянъ Балканскихъ? Невозможность этой федераціи возбуждаетъ мысль о другой, боле обширной, которая должна включить и народы Балканскаго полуострова.

Такая федерація была бы угодна и Европ, которая теперь, скрпя сердце, поддерживаетъ Турцію, ясно сознавая всю нелпость ея существованія и стараясь фразами прикрывать очевидное варварство. Въ сущности, и эта комбинація не можетъ удовлетворить требованіямъ правды исторической, и устойчивость ея боле чмъ сомнительна. Для Европы она дорога тмъ, что удаляетъ славянъ отъ Россіи, открываетъ возможность религіозной и культурной пропаганды, которыя должны обезнародить славянъ и сдлать ихъ безопасными. Желательная для Европы, она является не таковою для имющихъ составить ее народовъ: нмцы и мадьяры, включенные въ нее, продолжали бы свои стремленія къ подчиненію себ славянъ, причемъ нмцы опирались бы на Германію, славяне же были бы отдлены отъ Россіи и, безконечно враждующіе между собою, находили бы въ Европ постоянную поддержку своихъ стремленій къ обособленію, ибо стремленія эти въ высшей степени выгодны, какъ для внутреннихъ враговъ федераціи, въ лиц народовъ, въ нее включенныхъ, такъ и для вншнихъ враговъ славянства, а отъ Россіи они были бы отдлены и государственными предлами, и стараніями пропаганды всякаго рода. Слдственно, славянская федерація мыслима только подъ главенствомъ Россіи. Осуществленіе же ея возможно лишь по ршеніи вопроса о Царьград, къ которому переходитъ Данилевскій. (Стр. 398—421 ). Царьградъ, какъ краснорчиво выражается авторъ — ‘городъ не прошедшаго только, не жалкаго настоящаго, но и будущаго, которому, какъ фениксу, суждено возрождаться изъ пепла все въ новомъ и новомъ величіи’. ‘Славяне’, говоритъ онъ дале — ‘какъ-бы предчувствуя его и свое величіе, пророчески назвали его Царьградъ. Это имя и по своему смыслу, и потому что оно славянское, есть будущее названіе этого города’. Значеніе Царьграда основывается главнымъ образомъ на его географическомъ положеніи: онъ служитъ перепутіемъ великихъ торговыхъ путей. Значеніе его должно возрасти съ усиленіемъ экономическаго развитія Южной Россіи, Кавказа, Малой Азіи, и т. д. Кому же долженъ принадлежать Царьградъ? На первый взглядъ, казалось бы, что онъ долженъ быть возвращенъ грекамъ, но настоящая Греція не можетъ быть преемницей Византійской имперіи, такъ какъ греческій элементъ, малочисленный и во время имперіи, еще малочисленне теперь. Можетъ-ли слабое Греческое королевство выдержать тяжесть защиты Царьграда, можетъ-ли оно принять на себя ту высшую роль, которая соединяется съ обладаніемъ этимъ важнйшимъ пунктомъ? ‘Небольшое Греческое королевство’, замчаетъ нашъ авторъ, ‘скоро впало бы въ истощеніе, въ маразмъ, и константинопольскій вопросъ, не погашенный, а тлющій подъ пепломъ, воспламенился бы съ новою силою’. Изъ великихъ Европейскихъ державъ только Англія, Франція и Россія могутъ изъявлять притязанія на Царьградъ, ибо для Германіи въ немъ не было бы никакой пользы, Австріи онъ могъ бы достаться только вслдствіе преобразованія ея въ славянскую федерацію, что, какъ мы видли, немыслимо. Для морскихъ державъ, Англіи и Франціи, обладаніе Царьградомъ было бы важно въ смысл стсненія Россіи, но едва-ли он ршились бы употребить громадныя силы, нужныя для защиты Босфора, только съ отрицательною цлью. Обладаніе этимъ пунктомъ одною изъ морскихъ державъ грозило бы ей постоянною опасностью войны съ Россіей, которая когда-нибудь все же кончилась бы торжествомъ Россіи. Слдственно, обладаніе Царьградомъ положительно выгодно только для Россіи. Выгоды эти состоятъ въ томъ: 1) что тогда Россія могла бы защитить свои южные берега, 2) могла бы для этой защиты выставить мене силъ, ибо линія обороны имла бы меньше протяженія, 3) имла бы море для развитія своего флота, 4) наконецъ прочно утвердила бы свое вліяніе на восток. Но и для самой Россіи владніе Царьградомъ представляетъ существенное затрудненіе: Царьградъ не можетъ не быть столицею, а перенесеніе столицы на такое дальнее разстояніе вредно отразилось бы на русскихъ внутреннихъ длахъ. Слдовательно, Царьградъ долженъ бытъ центромъ не Русской Имперіи, а всеславянскаго союза.

Славянскіе*ручьи не должны ‘сливаться въ русскомъ мор’, ибо тогда теряется разнообразіе, столь необходимое для всецлаго развитія культурно-историческаго типа, но союзъ не долженъ состоять изъ мелкихъ племенныхъ единицъ, которыя были бы совершенно ничтожны и не имли бы своей отличительной физіономіи. Потому авторъ указываетъ на боле обширныя группы: чехо-словаки, сербо-хорваты, болгары, русскіе. По его мннію, греки и румыны, народы православные, имющіе въ себ значительную примсь славянскаго элемента, должны тоже войти въ эту федерацію, необходимо войдутъ въ нее и венгры, по своему географическому положенію, но, разумется, придется сдерживать ихъ покушенія на владычество. Быть можетъ къ славянству примкнутъ и поляки, если русскіе, ставъ на твердой національной почв въ западной Россіи, почувствуютъ возможность поддерживать польскую народность въ ея этнографическихъ предлахъ. Въ этихъ предлахъ поддержаніе*ея кажется намъ желательнымъ, какъ и Данилевскому, съ тмъ, конечно, условіемъ, чтобы поляки отреклись отъ своихъ претензій. Быть можетъ, и сбудется предсказаніе Тютчева:

Тогда лишь въ полномъ торжеств

Въ славянской міровой громад

Строй вожделнный водворится,

Какъ съ Русью Польша помирится.

А помирятся жъ эти дв —

Не въ Петербург, не въ Москв,

А въ Кіев и въ Цареград.

Вс члены этой будущей федераціи должны, по мннію автора, имть въ значительной степени независимость, но ни степени этой независимости, ни объема и формы центральной власти, конечно, нельзя опредлять гадательно. Этихъ вопросовъ авторъ касается слегка и обращается, въ виду возраженій, которыя могутъ быть высказаны, а частью и высказывались противъ самой мысли о такомъ единеніи славянъ, на указаніе политическихъ выгодъ такого единенія, какъ для Россіи, такъ и для другихъ славянскихъ народовъ. (Стр. 432—473).

Европа, какъ мы уже видли, Россію своей не считаетъ, съ тхъ поръ, какъ мы съ конца XVIII в. выступили на охрану Европы, нами пользуются, изъ насъ извлекаютъ выгоды для себя, а намъ ничего не даютъ, и лишь только Россія находится въ сколько-нибудь затруднительномъ положеніи, Европа дйствуетъ противъ нея. Стало быть, и намъ не выгодно искать себ мста въ ряду великихъ европейскихъ державъ. Это, впрочемъ, не значитъ, чтобы въ частныхъ случаяхъ мы не могли искать союза того или другаго европейскаго государства: въ Великой Сверной войн мы находили же союзниковъ себ, не вступивъ въ систему европейскихъ государствъ, но тогда мы воевали за свои, а на за европейскіе интересы. Образованіе славянскаго союза создастъ Россіи особое положеніе: она станетъ не въ ряду европейскихъ государствъ, а рядомъ съ цлою Европою. Тогда, стало быть, вмсто вопроса объ европейскомъ равновсіи поднимется вопросъ о міровомъ равновсіи между Европою, Славянствомъ и Америкою. Для другихъ славянскихъ народовъ необходимость федераціи еще настоятельне: Россія все же будетъ существовать, хотя бы и лишилась своего прямаго назначенія и своей исторической роли, но другія славянскія народности, отдленныя отъ Россіи, сдлаются жертвою иноземной интриги и могутъ лишиться своей народности, вспомнимъ, что онмеченіе въ Пруссіи продолжается и въ наши дни, вспомнимъ зловщее положеніе, которое принимаетъ интеллигенція молодыхъ славянскихъ народовъ: сербовъ, болгаръ. Данилевскій еще до войны предсказывалъ дятельность болгарской интеллигенціи и указывалъ опасность предоставить ее себ самой {На то же указывалъ Достоевскій въ ‘Дневник Писателя’, когда, предсказывая ‘неблагодарность’ болгаръ, увщевалъ не обращать на нее вниманія.}. Онъ доказываетъ, что союзъ важенъ и для грековъ, ибо они могутъ найти защиту своей торговл въ военномъ флот, который непремнно создастся въ случа образованія союза. Румыны, по мннію автора, только съ помощью Россіи могутъ войти въ свои этнографическіе предлы и найти опору противъ покушеній мадьяръ. Только венгры и поляки многимъ должны будутъ пожертвовать: отказаться отъ покушеній на власть надъ другими. Быть можетъ, однимъ изъ самыхъ сильныхъ возраженій противъ будущей федераціи можетъ служить необходимость включить въ нее грековъ, мадьяръ и румуновъ, но эти народы такъ вкраплены въ славянскій міръ, что отдлить ихъ совершенно нельзя.

Противники мысли о федераціи боятся, что Россія поглотитъ народности другихъ племенъ. Данилевскій возражаетъ на это указаніями на Финляндію, получившую особыя учрежденія, на прибалтійскія губерніи, такъ долго сохраняющія свой нмецкій характеръ, и наконецъ на Польшу до 1830 г. Но самымъ важнымъ опроверженіемъ служитъ то, что стремленіе въ обрусенію этихъ народовъ было бы вредно для самой Россіи: она имла бы вмсто 40 милл. союзниковъ такое же число недовольныхъ, сдерживать которыхъ пришлось бы съ огромнымъ напряженіемъ силъ.

Будущее единеніе славянъ пугаетъ многихъ еще съ той стороны, не будетъ-ли это всемірнымъ владычествомъ, но 1) въ славянскомъ союз получаютъ значеніе вс славяне, и 2) соединенныя силы Европы особенно въ первое время все же были бы значительне силъ славянства. Напротивъ, славянскій союзъ можетъ послужить оплотомъ противъ грозящаго преобладанія европейской цивилизаціи. Въ Европ, съ объединеніемъ Италіи и Германіи, государства въ настоящее время распредляются боле или мене по народностямъ. Такимъ образомъ, взамнъ государственнаго равновсія устанавливается въ сред этого культурнаго типа равновсіе естественное, стремленіе одного государства къ преобладанію теперь будетъ встрчать боле существенныя препятствія, чмъ прежде, хотя и прежде, какъ остроумно показываетъ авторъ, равновсіе везд возстановлялось. Въ такіе промежутки междоусобныхъ войнъ, Европа обращала обыкновенно свои дйствія на страны вн-европейскія (къ которымъ, что бы мы ни говорили, принадлежитъ и Россія) {Авторъ допускаетъ, впрочемъ, что временное осуществленіе гегемоническихъ плановъ тоже вызывало иногда дйствіе Европы на страны вн-Европейскія, съ условіемъ, что гегемонія была довольно продолжительна для возстановленія истощенныхъ силъ.}, слдственно, тоже будетъ и теперь, если не установится міровое равновсіе, а оно можетъ установиться лишь съ образованіемъ Славянскаго союза. Тогда Европа раздлитъ свое міровое владычество съ Россіею и Америкой, и міръ избжитъ самой большой опасности — установленія единой культуры, которая нарушила бы міровой законъ — разнообразія въ единств.

Говорятъ еще, что славяне не готовы къ единенію, что они не могутъ оставить своихъ племенныхъ раздоровъ. Но только приступивъ въ борьб, они поймутъ необходимость сближенія, тогда они примутъ общій дипломатическій языкъ — русскій, тогда въ общей продолжительной борьб они ближе сойдутся другъ съ другомъ, а то, именно разрозненность ихъ и отсутствіе между ними такого племени, которое они считали бы высшимъ авторитетомъ — открываетъ широкое поле дйствію на нихъ. И такъ, борьба неизбжна, тмъ боле, что Восточный вопросъ настоятельно требуетъ разршенія. Переходимъ съ авторомъ къ изученію условій этой борьбы. (Стр. 474—512). Авторъ справедливо отстраняетъ вс статистическія соображенія, которыя столько же рановременны, сколько могутъ оказаться даже и своевременно ошибочными, и останавливается на нравственныхъ условіяхъ дла. Прежде всего его вниманіе обращено на одно нравственное условіе, на то, что онъ называетъ закономъ ‘сохраненія силы’: не разъ повторялось въ исторіи, что еще въ этнографическій періодъ одна часть племени, близко соприкасаясь съ сосдними племенами, подъ воздйствіемъ ихъ цивилизуется, но эта цивилизація, мене прочна, ибо боле или мене преждевременна. Между тмъ, другая часть, скрываясь въ лсахъ, горахъ и т. п., собираетъ свои силы и поздне выступаетъ на поприще. Такъ единство Испаніи создается изъ Астуріи, единство Германіи изъ Пруссіи, единство Италіи изъ Піемонта. Таково же отношеніе великорусскаго племени къ малорусскому и Россіи ко всему славянству. Указавъ на этотъ общій законъ, чрезвычайно для Россіи выгодный, авторъ обращается къ политическимъ союзамъ, которыя могла бы заключить Россія, но здсь мы за нимъ не послдуемъ, потому что сображенія, составленныя еще до низложенія Наполеона III, теперь могутъ оказаться далеко не точными, выпишемъ только замчательныя слова гр. Ростопчина изъ донесенія, подданаго имъ Императору Павлу I. Ростопчинъ говоритъ: ‘одна лишь выгода изъ сего (изъ войны 1799 г.) произошла та, что сею войной разорвались почти вс союзы Россіи съ другими землями. Ваше Императорское Величество давно уже со мною согласны, что Россія съ прочими державами не должна имть иныхъ связей, кром торговыхъ. Перемняющіяся столь часто обстоятельства могутъ рождать и новыя сношенія, и новыя связи, но все сіе можетъ быть случайно, временно’. Слова эти, при которыхъ императоръ написалъ: ‘святая истина’, Данилевскій считаетъ правиломъ, отъ котораго наша политика не должна отступать. Онъ справедливо думаетъ, что разъединеніе европейскихъ народовъ полезне для насъ ихъ союза: настоящія стремленія Франціи къ сближенію съ Россіею служатъ лучшимъ подтвержденіемъ этого мннія. Отъ вншнихъ условій, которыя могутъ быть благопріятны для успховъ Россіи, авторъ обращается къ боле надежнымъ внутреннимъ условіямъ, передъ которыми ничтожны вс вншнія условія успха. Хотя и со вншней стороны мы достигли въ отношеніи военномъ многихъ успховъ со времени крымской войны, но авторъ справедливо видитъ главный залогъ побды въ нравственныхъ свойствахъ народа, нын освобожденнаго отъ рабства. Если народъ этотъ оказалъ такія чудеса мужества въ 1812 г., что же должно быть теперь? Въ основ!русскаго характера лежитъ полное довріе, безграничная преданность верховной власти. Что же можно сдлать съ такимъ народомъ? Но этого еще мало: стойкость русскаго солдата извстна, съ нимъ полководецъ не всегда первостепенный (Петръ, впрочемъ, замчателенъ и какъ стратегъ,— такъ смотритъ на него Г. А. Лееръ, лучшій знатокъ военной исторіи) побждалъ Карла XII, Фридриха II, Наполеона I, русскія арміи никогда не слагали оружія массами: ни Меца, ни Седана нтъ въ новой русской исторіи. Извстно, какъ грустно смотрлъ Фридрихъ на свою побду при Цорндорф, русскіе переходили и Альпы и Балканы. Нужно-ли говорить о томъ, что не деньгами дается побда въ національной борьб? У насъ, кажется, нужно, и Данилевскій указываетъ на то, что Франція въ 1793 г. побдила не банкирскими операціями, что наше торжество въ 1812 г. не условливалось никакими займами. Когда Россія встанетъ серіозно на борьбу, славяне непремнно откликнутся. Этого факта мы не хотимъ видть лишь потому, что слишкомъ много обращаемъ вниманіе на интеллигенцію славянскихъ народовъ, но большой части состоящую изъ людей полуобразованныхъ. Высокіе умы въ славянств иначе смотрятъ на это дло, иначе смотритъ и народъ, традиціонно врующій въ ‘Благо Царя’.

Въ заключеніе своей книги авторъ пытается гадательно опредлить характеръ будущей общеславянской культуры. (Стр. 513—555). Культурная дятельность представляется въ четырехъ отношеніяхъ: религіозная, собственно-культурная (научная, художественная, техническая), политическая и общественно-экономическая. Въ первоначальныхъ культурахъ (китайская, египетская, индйская) вс эти дятельности еще смшаны. Еврейская культура — исключительно религіозная, греческая — собственно культурная, но преимуществу эстетическая, римская — главнымъ образомъ политическая, новая Европа представляетъ дв основы культуры: политическую и собственно культурную, научную и техническую). Славянская культура, по мннію автора, должна соединить вс четыре основы: религіозность русскаго народа не подлежитъ сомннію, сила политическаго творчества сказалась въ его исторіи, способность славянъ къ искусству уже проявилась, въ наук мы видимъ не только задатки (не надо забывать, что въ числ величайшихъ геніевъ науки есть и’славянинъ Коперникъ). Въ экономическомъ отношеніи — русское надленіе крестьянъ землею — эпоха во всемірной исторіи. Таковы вкратц выводы Данилевскаго, желающіе ближе познакомиться съ ними обратятся къ книг его.

——

Читатели, конечно, не постуютъ на насъ за подробное изложеніе содержанія замчательнйшей изъ всхъ русскихъ книгъ послдняго времени, а можетъ быть даже и не одного послдняго. Книга эта едва-ли извстна большинству публики и едва-ли многими изучена основательно, а между тмъ, она принадлежитъ къ числу книгъ, оставляющихъ посл себя очень мало, если прочесть ихъ слегка, какъ мы привыкли читать журнальныя статьи. Книгу эту знаютъ только т, кто читалъ ее согласно съ совтомъ Горація: manu versate diurna, versate nocturnaque. Каждое перечитываніе ея открываетъ въ ней новыя стороны. По самому своему изложенію, ‘Россія и Европа’ не можетъ быть легкимъ чтеніемъ, многосторонняя ученость автора постоянно внушаетъ ему эпизодическія разсужденія, аналогіи, и, несмотря на строго-логическую послдовательность мыслей, такая особенность изложенія ставитъ читателя въ затрудненіе. Особенность терминологіи, которую мы старались удержать въ своемъ наложеніи, тоже является для многихъ препятствіемъ. Наконецъ, занятый своей мыслью, подавляемый богатствомъ соображеній, плодомъ геніальности его ума, массою фактовъ изъ разныхъ областей знанія, авторъ боле думалъ о логичномъ согласованіи соображеній съ фактами и между собою, чмъ объ удобств читателя. Въ высокихъ, рдкихъ во всемірной литератур качествахъ книги Данилевскаго тонутъ мелкія неудобства ея изученія. Можетъ быть, относительно пользы для изучающаго, эти неудобства должны обратиться въ удобства: книга требуетъ полнаго вниманія, требуетъ такого читателя, о которомъ мечталъ Гёте, читателя способнаго забыть себя, и автора, и весь міръ, и жить только въ книг, по крайней мр на время ея изученія.

Самое существенное достоинство книги — установленіе теоріи культурно-историческихъ типовъ. Зародышъ этой теоріи — въ давнемъ мнніи о томъ, что народы, какъ и люди, мужаютъ, старются и умираютъ, мнніе это отразилось въ знаменитыхъ corsi е ricorsi Вико. H. Н. Страховъ въ предисловіи отъ издателя говоритъ, что у нмецкаго историка Рюккерта есть указаніе на эту теорію, можно пожалуй сказать, что мнніе Фриммана объ отдльности исторіи востока отъ исторіи классическихъ народовъ, которую онъ связываетъ съ исторіею западной Европы, не далеко отъ мннія Данилевскаго. Какъ бы то ни было, нигд еще досел теоріи эти не развиты такъ полно, обстоятельно и широко, какъ въ книг, насъ занимающей. Можно, конечно, найти тотъ или другой типы недостаточно отдльными, можно отыскать другія грани между типами, можно, пожалуй, прибавить или убавить ихъ число (выдлить, напр., цивилизацію финикійскую), но едва-ли можно поколебать общее основаніе, едва-ли можно доказать, что прогрессъ совершается не тмъ путемъ, который указалъ Данилевскій, едвали можно будетъ опровергнуть тотъ установленный имъ фактъ, что культурные типы развиваютъ каждый свою сторону человческаго духа, что развиваемая каждымъ такимъ типомъ сторона отражается даже въ такихъ сторонахъ дятельности, которыя общи нсколькимъ типамъ. Законъ разнообразія въ единств, общій законъ природы блистательно примненъ въ исторіи, и H. Н. Страховъ вполн правъ, когда въ своей характеристик книги Данилевскаго указываетъ на то, что высшая ея заслуга — внесеніе въ исторію естественной системы, а естественная система только одна, потому что двухъ истинъ быть не можетъ.

Пусть же т, кто изучаетъ науки общественныя, глубже и глубже вникаютъ въ книгу Данилевскаго, пусть плодотворныя мысли, имъ собранныя въ одно цлое, послужатъ основаніемъ самостоятельнаго развитія нашей науки, которой до сихъ поръ недоставало такого центральнаго взгляда. Самъ Данилевскій показалъ, что и въ другихъ сферахъ мысль его плодотворна: и въ естествознаніи онъ борется съ тою же теоріею прогресса, которую въ сфер наукъ общественныхъ опровергаетъ онъ въ ‘Россіи и Европ’. Пусть и ‘Дарвинизмъ’ его оплодотворяетъ самостоятельными мыслями наше естествознаніе.

Книга Данилевскаго важна не только для русской науки, но и для русскаго общества: мы такъ привыкли къ самоуниженію, самобичеванію, что каждый твердый голосъ, защищающій русское начало, кажется намъ какой-то непозволительной ересью. Пора же намъ сознать, что какъ бы мы ни стремились представить русскій народъ меньшимъ, чмъ онъ есть въ дйствительности, намъ это никогда не удастся. Книга Данилевскаго должна бодрить насъ, она должна служить оправданіемъ того, что нкогда Аполлонъ Григорьевъ приписывалъ русскому народу:

И видитъ онъ орлинымъ окомъ

Въ своемъ грядущемъ недалекомъ

Мту совсмъ иной борьбы,—

Иракла новаго столбы.

К. Бестужевъ-Рюминъ.

1888, май.

Н. Я. Данилевскій. Россія и Европа. Изданіе пятое. СПб, 1895

ТЕОРІЯ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИХЪ ТИПОВЪ.(Статья К. Н. Бестужева-Рюмина).

Читайте также:

ТЕОРІЯ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИХЪ ТИПОВЪ.
(Статья К. Н. Бестужева-Рюмина).