Теодоръ Моммзенъ*).
Теодоръ Моммзенъ*).
* * *
Теодор Моммзен, Гиршфельд Отто, Год: 1897
Время на прочтение: 16 минут(ы)
*) Эта рчь была произнесена проф. Отто Гиршфельдомъ въ ‘Berliner wissenschasthchen Verein’ въ день 80-лтія рожденія Т. Моммзена. Рчь эта впервые появилась въ печати 17 (30) ноября въ ‘Zeitgeist’, приложеніи къ ‘Berliner Tageblatt’.
‘Я охотно принялъ приглашеніе произнести сегодня торжественную рчь,— сегодня, когда Теодоръ Моммзенъ празднуетъ свою восьмидесятилтнюю годовщину. Виновникомъ нашего празднества является тотъ, въ лиц котораго весь ученый,— мало того, весь образованный міръ почитаетъ перваго представителя изученія классической древности. Я лично считаю своимъ сердечнымъ долгомъ почтить его рчью въ ныншній знаменательный день. Посл университета на мою долю выпало счастье близко угнать великаго человка, и я съ гордостью называю себя его ученикомъ, потому что я въ теченіе больше трехъ десятилтій былъ не только его сотоварищемъ по научнымъ занятіямъ, но и его другомъ. Объ этомъ національномъ и вмст съ тмъ всемірномъ геніи можно судить съ самыхъ различныхъ сторонъ. Его великое значеніе заключается не только въ его твореніяхъ, не только въ его научной дятельности: сама его индивидуальность должна приковывать къ себ всеобщее вниманіе. Но мн кажется, я не ошибусь, если скажу, что вы вс собравшіеся, вы посвятившіе себя изученію другихъ наукъ, хотите, чтобы я обрисовалъ вамъ Моммзена, главнымъ образомъ, именно, какъ ученаго, чтобы я выяснилъ вамъ его значеніе въ области научныхъ изслдованій. Попытаюсь разршить эту задачу, насколько мн позволятъ это сдлать строго-опредленныя рамки торжественной рчи.
Въ наши дни не такъ легко показать всю огромную важность его научныхъ работъ. Кто изъ васъ не согласится со мной, что на классическія науки не смотрятъ теперь, какъ на фундаментъ нашего общаго образованія? Медицина и естественныя науки уже давно отказались отъ cтарыхъ традицій,— вступаетъ на новый путь юриспруденція. Такимъ образомъ, та научная область, гд царитъ. Теодоръ Моммзенъ, уже сама собой все больше и больше отдаляется отъ учащагося юношества.
Но во времена нашихъ великихъ поэтовъ въ Германіи, вн университетскаго кружка, тоже мало интересовались классической древностью, потому что задачи и проблема текущей жизни отодвигали остальные интересы на задній планъ. Тмъ не мене, мн кажется, что личность Моммзена имла величайшее значеніе въ дл распространенія классическихъ наукъ далеко за предлы тсно ограниченнаго круга спеціалистовъ. На работахъ, которымъ онъ отдалъ свою жизнь, основывается важная часть нашей общей образованности: мысли, вышедшія изъ его научной мастерской, стали культурнымъ элементомъ не только нмецкой націи, но и всего міра, и, сознательно или безсознательно, вс вы — его ученики и, слдовательно, должники его.
Восемьдесятъ лтъ тому назадъ, вскор посл освободительныхъ войнъ, родился Теодоръ Моммзенъ. Онъ родился въ Шлезвиг, въ Гардинг,— маленькомъ городишк, находившемся тогда подъ датскимъ владычествомъ. Отецъ его былъ настоятелемъ небольшого прихода. Окончивъ курсъ въ гимназіи въ Альтон, Теодоръ Моммзенъ поступилъ въ 1838 году въ университетъ въ Кил, съ намреніемъ посвятить себя изученію права. Связанный тсной дружбой съ своимъ землякомъ, поэтомъ Теодоромъ Штормъ, Моммзенъ вмст съ нимъ и съ его братомъ. Тихо написали такъ называемую ‘Книгу псенъ’, вышедшую въ свтъ въ одинъ годъ съ докторской диссертаціей Моммзена. Эта ‘Книга псенъ’ теперь стала большой рдкостью: полная ума и веселаго, свтлаго настроенія духа, дышащая смлымъ вызовомъ юности и непоколебимой самоувренностью, она большей своей частью принадлежитъ перу Моммзена.
Но, вмст съ юридическими науками и поэзіей, онъ и въ университетскіе свои годы увлекался филологіей и исторіей. И почти двадцатишестилтнимъ юношей, получивъ отепень доктора правъ, былъ уже во всеоружіи исторической эрудиціи. Въ томъ же году онъ издалъ основательное изслдованіе о римскихъ общинахъ, а вскор затмъ изслдованіе о римскомъ племени, поразившее всхъ обиліемъ смлыхъ гипотезъ, несмотря на нкоторыя заблужденія, оно составило цлую эпоху въ области историческихъ изслдованій. Въ этомъ сочиненіи уже во всемъ блеск своемъ обнаружились особенности Моммзена, какъ историка: неумолимая, все проникающая критика старыхъ традицій вмст Съ творческимъ даромъ создавать геніальныя комбинаціи. Моммзенъ самъ нашелъ въ себ тотъ новый путь, по которому стала пробивать дорогу его мысль: на одинъ изъ профессоровъ въ университет не имлъ на него ршающаго воздйствія, за исключеніемъ только, можетъ быть, филолога-юриста Озенбрюггена. Упомяну, впрочемъ, и о томъ могущественномъ вліяніи, какое произвели на него геніальныя изысканія Нибура, впервые подготовившія твердую почву всей наук о древнемъ мір. Но, тмъ не мене, Моммзенъ оставался совершенно независимымъ въ своихъ изысканіяхъ и не опирался ни на кого. Уже въ его докторской диссертаціи мы находимъ одно замчательное положеніе, доказывающее, что и блескъ, и ошибки Нибура исходятъ изъ одного и того же, а именно: Нибуръ или не уяснилъ себ, или не хотлъ допустить, что историческая наука опирается на гипотезы. И въ своей рукописи о римскомъ племени Моммзенъ прямо говоритъ, что онъ перешагнулъ чрезъ заколдованный кругъ Нибура: ‘Я приступилъ къ своему изслдованію проникнутый глубочайшей врою въ блестящія фантазіи Нибура,— потому что кто же изъ насъ не пожелалъ хотя бы и заблуждаться, но заблуждаться вмст съ Нибуромъ? И мн кажется, что именно только непреодолимая сила инстинкта могла меня заставить, съ медлительностью и съ неохотой, но все же, въ конц-концовъ, твердо и ршительно отказаться отъ извстныхъ и уже ставшихъ для насъ излюбленными положеній нашего учителя въ исторической наук’.
Въ 1844 году Моммзенъ, молодой докторъ правъ, отправляется за Альпы и поселяется въ Рим, гд незадолго передъ этимъ Гергардомъ и Бунзеномъ былъ основанъ археологическій институтъ, сдлавшійся интернаціональнымъ учрежденіемъ. Институтъ этотъ представлялъ изъ себя средоточіе изслдованій въ области археологіи. Для Моммзена онъ также сталъ какъ бы мстомъ научной родины, здсь онъ сблизился съ Бартоломео Боргези, первымъ изслдователемъ латинской эпиграфики. Боргези широко воспользовался римскими надписями въ приложеніи ихъ въ исто, рическимъ изысканіямъ, и изъ своего далекаго отъ людской суеты жилища въ Сенъ-Марино самоотверженной дятельностью своей на поприщ науки имлъ огромное вліяніе на другихъ ученыхъ, увлекая ихъ своимъ примромъ. Моммзенъ тоже отдался изученію эпиграфики, и, собственно, только одинъ Боргези оказалъ ршающее воздйствіе на его образовательное развитіе. Въ Рим онъ тсно сошелся съ Вильгельмомъ Гейденомъ и римляниномъ Джіанъ Баттиста ли Росси, которые до самаго конца его жизни содйствовали ему въ предпринятомъ ими труд изученія надписей.
Такъ начались первые года дятельности Моммзена, давшіе въ научномъ отношеніи богатйшіе результаты. Увлеченіе Боргези древними надписями сообщалось и ему, и онъ пускался въ большія и часто опасныя путешествія съ цлью собрать возможно большее количество южно-итальянскихъ надписей, которыя въ теченіе цлыхъ столтій искажались дерзкими поддлками и черезъ, это совершенно теряли свое научное значеніе. Моммзенъ повсюду собиралъ богатый матеріалъ. Но кром латинскихъ надписей привлекали особенное вниманіе молодого историка, какъ важнйшіе источники итальянской этнографіи, до сихъ поръ остававшіеся почти въ пренебреженіи древне-итальянскіе памятники: оскійскія, сабинскія, умбрійскія и загадочныя мессанійскія надписи. Результатомъ изученія ихъ было сочиненіе Моммзена ‘Нижне-итальянскія нарчія’, которое, хотя и было исправлено и дополнено новйшими филологическими изслдованіями, тмъ не мене есть и всегда будетъ фундаментомъ при изученіи итальянскихъ нарчій.
Нсколько лтъ спустя онъ уже преподнесъ своему учителю, помощнику и другу’, какъ онъ въ чудныхъ строкахъ посвященія называетъ Бартоломео Боргези, латинскія надписи Нижней Италіи, первый сборникъ римскихъ надписей, вполн отвчающій строгимъ требованіямъ науки какъ по своему географическому распредленію, такъ и по образцовой обработк и возстановленію текста. Въ этомъ сочиненіи впервые былъ выдвинутъ и строго проведенъ новый высшій принципъ научныхъ изслдованій въ области древняго міра, состоявшій въ томъ, чтобы восходить въ этихъ изслдованіяхъ до самыхъ первоначальныхъ, хотя бы и съ великимъ трудомъ достижимыхъ источниковъ, отыскивать сохранившіеся памятники древности, часто таящіеся въ самыхъ сокровенныхъ и едва доступныхъ уголкахъ, и отовсюду извлекать разсянные по всему свту этнографическіе манускрипты, не минуя библіотекъ Италіи, хранящихъ произведенія мстной литературы. Эта колоссальная работа грозила подорвать силы даже Моммзена.
Но этотъ широко задуманный и прекрасно приведенный въ исполненіе сборникъ надписей былъ только первымъ шагомъ къ дальнйшему собиранію всхъ латинскихъ надписей, — къ отыскиванію ихъ повсюду, куда только ступала нога римлянъ: первымъ шагомъ къ ‘Corpus inscriptionuin latinarum’, о которомъ въ теченіе столтій мечтали ученые нмецкіе, итальянскіе и французскіе, неоднократно принимавшіеся за разршеніе этой задачи и всякій разъ отступавшіе отъ нея, въ сознаніи недостаточности своихъ силъ и невозможности осуществленія этого замысла. Въ виду того, что берлинская академія поручила Беку издать греческія надписи, Моммзенъ надялся, что эта учевая корпорація также отнесется и къ задуманному имъ собранію латинскихъ надписей. Передъ нимъ встала поистин исполинская проблема, если принять въ соображеніе т, выдвинутые Моммзеномъ, научные принципы, которыми онъ долженъ бы руководиться. Въ своей поданной въ 1847 году въ берлинскую академію записк, въ которой онъ докладывалъ ‘О план и способахъ выполненія Corpus inscripticnum Iatmarum’, едва достигшій тридцатилтняго возраста ученый такъ мастерски намтилъ вс существенныя черты этого плана, что уже въ этомъ доклад цликомъ отравился его несравненный организаторскій талантъ. Но потребовалось много лтъ, чтобы осуществить этотъ геніально начерченный планъ, хотя, впрочемъ, отъ него и были сдланы незначительныя отступленія.
Когда вышелъ изъ печати сборникъ надписей Нижней Италіи, казалось, что планъ этотъ, за невозможностью выполненія его, оставленъ, но, тмъ не мене, сборникъ произвелъ такое громадное впечатлніе, что съ нетерпніемъ ожидали новыхъ важныхъ открытій, которыя могъ сдлать только Моммзенъ,— вс понимали, что лишь онъ одинъ въ состояніи довести до благополучнаго конца предначертанное, и возраженія смолкли. Таково было начало великаго творенія, къ созданію котораго Моммзенъ приступилъ вмст со своими римскими друзьями Вильгельмомъ Генценомъ и Джіаномъ Батиста ли Росси,— послдній въ это время уже былъ родоначальникомъ христіанской эпиграфики. И черезъ сорокъ лтъ, при непрестанномъ сотрудничеств своихъ младшихъ коллегъ Моммзенъ почти закончилъ этотъ трудъ. Насколько его роль въ этомъ произведеніи была руководящей, какъ велика была взятая имъ на себя часть задачи, какъ много онъ потратилъ личныхъ усилій въ общемъ и въ частностяхъ,— объ этомъ могутъ судить только т, кто были его ближайшими сотрудниками. Единогласно признано, что это сочиненіе является не только филологоэпиграфическимъ изслдованіемъ, но и иметъ первостепенное значеніе, какъ историческое произведеніе, первое изобразившее намъ внутреннюю исторію римскаго государства во времена царей.
Оно оказало могущественное вліяніе на дальнйшее развитіе всхъ вообще классическихъ наукъ, на развитіе географіи и юриспруденціи. Въ извстномъ отношеніи этотъ трудъ можетъ быть признанъ однимъ изъ главнйшихъ трудовъ Моммзена, какъ потребовавшій отъ него массу самоотверженной работы.
За этими плодотворными рабочими годами Моммзена послдовали годы его преподавательской дятельности. Уже на Пасх въ 1849 г. Моммзенъ былъ приглашенъ въ лейпцигскій университетъ въ качеств экстраординарнаго профессора римскаго права. Здсь онъ встртился съ своимъ другомъ и землякомъ Отто Яномъ, который билъ старше его всего нсколькими годами и первый вводилъ его въ область изученія филологіи въ университет въ Кил. Здсь же заключилъ онъ союзъ съ Морицомъ Гауптомъ, вмст съ которымъ, поздне, онъ былъ приглашенъ и въ берлинскій университетъ.
А завязавшіяся сношенія съ главными лейпцигскими книготорговцами и знакомство съ Густавомъ Фрейтагомъ и Юліаномъ Шмидтомъ еще больше побудило Моммзена къ ревностному продолженію работъ въ избранной имъ спеціальности. Но вскор этотъ дружескій союзъ былъ разрушенъ: противъ Моммзена, Гаупта и Яна было поднято обвиненіе въ политической агитаціи, и три друга были судебнымъ порядкомъ лишены профессуры, на основаніи того, что они,— какъ гласилъ приговоръ,— ‘подавали соблазнъ обществу и представляли собой очень дурной примръ для академической молодежи’.
На Пасх 1852 года Моммзенъ опять получилъ мсто ординарнаго профессора римскаго права въ цюрихскомъ университет. Посл двухлтняго пребыванія въ Цюрих, умудренный политической опытностью, онъ покинулъ свободную Швейцарію и занялъ каедру римскаго же права въ бреславльскомъ университет* Какъ прощальный даръ, онъ оставилъ швейцарцамъ сборникъ собранныхъ имъ тамъ римскихъ надписей и короткое, но содержательное описаніе современной римлянамъ Швейцаріи. Даже въ узкихъ рамкахъ этого сочиненія въ полной мр выказалась образность и сила языка Моммзена. ‘Безъ фантазіи не можетъ быть исторіи’, — такія слова стоятъ въ послсловіи, находящемся въ конц этого сочиненія, ‘но все то, о чемъ александрійскіе и современные филологи любили и любятъ фантазировать, есть настоящая исторія. Истинный историческій изслдователь не о томъ старается, чтобы съ возможной полнотой возстановить дневникъ современности или, какъ въ зеркал, отравить въ своемъ твореніи нравы и обычаи народа: онъ старается подняться на т высоты, откуда, въ счастливые часы ему удается разглядть непоколебимые законы необходимости, стоящіе неподвижно, подобно вчнымъ Альпамъ, и откуда онъ можетъ спокойно созерцать людскія волненія и людскія страсти, подобно стадамъ облаковъ кружащіяся вокругъ этихъ законовъ, безсильныя ихъ измнить. Эту вырастающую передъ духовными очами созерцателя картину трудно сдлать видимой тому, кто не взбирается вмст съ нимъ на вершины проникновенія. Въ лучшемъ случа можно дать о ней лишь несовершенно’ и смутное понятіе. Древо науки, какъ древо гесперидъ, только тому приноситъ золотыя свои яблоки, кто самъ въ силахъ сорвать ихъ, остальнымъ же ихъ можно лишь показывать’.
Когда Моммзенъ писалъ эти слова, имъ былъ уже оконченъ первый томъ его ‘Римской исторіи’, появившійся въ свтъ какъ разъ въ то время, когда онъ переселялся на житье въ Бреславль, начато же это сочиненіе было еще во время его пребыванія въ Лейпциг. Эта книга, написанная имъ съ поразительной скоростью, разнесла славу Моммзена по самымъ отдаленнымъ угламъ земного шара и обезпечила ему безсмертіе. Уже въ слдующемъ году появился второй томъ, и спустя еще годъ — третій, заканчивающійся разсказомъ о смерти Цезаря. Одновременно съ изданіемъ третьяго тома, онъ подвергъ значительной обработк первую часть ‘Римской исторіи’, проявивъ этой двойной работой удивительную силу духовной дятельности, сравниться съ которой могутъ лишь немногіе представители всемірной литературы. Трудно тому поколнію, къ которому я принадлежу, еще трудне для современной молодежи перенестись мысленно въ т времена, когда еще не изучали римскую исторію по книгамъ Моммзена. Никогда не забуду я того глубокаго впечатлнія, которое мы, ученики, испытали, когда нашъ учитель исторіи прочелъ намъ изъ только что появившагося третьяго тома увлекательную характеристику Цезаря: здсь, изъ тумана далекаго прошлаго, римская исторія предстала главамъ нашимъ, освщенная яркимъ, живымъ свтомъ. Вс событія ея стали дйствительными въ нашихъ глазахъ. Нибуръ приводитъ въ одномъ мст поговорку какого-то остроумнаго человка: ‘Римская исторія писалась раньше такъ, какъ будто бы того, о чемъ она повствуетъ, даже и произойти то никогда не могло’. И, дйствительно, Нибуръ первый взглянулъ на Римскую республику не какъ филологъ и антикварій, а глазами историка и государственнаго дятеля, и первый вступилъ въ борьбу съ слпой привязанностью къ букв и традиціи, а также и съ преувеличенно-раціональной критикой восемнадцатаго столтія. Но хотя Нибуръ и положилъ боле твердыя начала въ основаніе не только исторіи классической древности, во вообще и всякой исторической критики и въ основаніе всякаго метода, все же весь его умственный строй глубоко различенъ отъ умственнаго склада Моммзена, изслдованія котораго никогда не сходили съ твердой фактической почвы. Смлость, съ которой Нибуръ проводилъ аналогіи между чуждыми другъ другу народами, древними и новйшими, не сравнивая однихъ съ другими, но пользуясь этими аналогіями, какъ объясненіемъ тхъ или иныхъ римскихъ учрежденій, равно какъ и его геніальныя гипотезы, часто основанныя на дйствительныхъ фактахъ, могли лишь не надолго увлечь духъ Моммзена, изощрившійся на строгой логик римской юриспруденціи. Я далекъ отъ того, чтобы опредлять въ данную минуту сравнительное значеніе двухъ великихъ историковъ, и, въ извстномъ отношеніи, они суть величины несоизмримыя. Но какъ бы сильно ни отразилось вліяніе Нибура не только на изслдованіяхъ по римской исторіи, но и на развитіи всей исторической науки вообще, все же нельзя доказать, чтобы знаменитый предшественникъ особенно сильно повліялъ на точку зрнія Моммзена въ его изображеніи римской исторіи. Говоря объ этомъ, надо прежде всего принимать во вниманіе тотъ фактъ, что Нибуру удалось довести свою исторію только до конца первой Пунической войны, читанныя же имъ въ боннскомъ университет лекціи не даютъ возможности судить объ его взглядахъ на позднйшія времена Рима, между тмъ какъ Моммзенъ, въ своемъ всеобъединяющемъ изложеніи, трактуетъ исторію Рима, до Пирра включительно, какъ исторію образованія государственнаго строя и какъ часть исторіи Италіи. Такимъ образомъ, у Моммзена отступаетъ на задній планъ то, что составляетъ величайшую заслугу Нибура,— а именно, удивительно правильная оцнка традицій, относящихся къ первымъ временамъ Рима, и только гораздо уже поздне Моммзенъ былъ вынужденъ воспользоваться изслдованіями Нибура, при чемъ онъ по-своему истолковалъ ихъ.
Дйствіе, произведенное появленіемъ ‘Римской исторіи’, Моммзена, было необычайно. Она захватила громадный кругъ читателей. Смлый и независимый образъ мыслей, не смущавшійся ни обычными филологическими догматами, ни многими старыми излюбленными воззрніями, вызвалъ возраженія и недовольство, въ особенности среди филологовъ и педагоговъ, кром того, общество шокировали замтно либеральныя мысли, не отрицающія политическаго движенія 1848 года. Но что могли сдлать эти одиноко раздававшіеся голоса противъ бури всеобщаго одобренія, вызванной этимъ геніальнымъ произведеніемъ не только среди всей націи, но и лучшихъ изъ коллегъ Моммзена! Всего умстне будетъ, если я приведу слова одного изъ компетентнйшихъ критиковъ того времени. Знаменитый филологъ Фридрихъ Ричдь такъ писалъ своему другу Лерсу: ‘Я за одинъ присстъ прочелъ ‘Римскую исторію’ Моммзена. Скажите на милость, облеченъ ли, подобно намъ, плотью и кровью этотъ человкъ? Я не могу выразить словами то благоговйное удивленіе, которымъ, вроятно, не я одинъ былъ охваченъ, читая его твореніе’.
Мы вс испытали на себ этотъ необыкновенно захватывающій интересъ моммзеновскихъ произведеній. Пластичность, съ которой изображены фигуры римлянъ, длающая ихъ живыми людьми,— можетъ быть, даже слишкомъ живыми, — партійная страстность, высокій даръ изобразительности, обиліе мыслей вмст съ фантазіей поэта,— вс эти чудеснымъ образомъ соединяющіяся свойства его произведеній покорили ему сердца.
Но непреходящее значеніе этого творенія все же заключается въ томъ, что въ немъ, подъ сіяющей литературной оболочкой, таятся результаты глубокой учености и огромнаго научнаго труда, въ немъ впервые заняли главное, по справедливости, принадлежащее имъ мсто глубочайшія историческія изслдованія. Ярко бросается въ глаза въ немъ острый ножъ всепроникающей критики вмст съ творческой дятельностью смлыхъ комбинацій, и передъ нами, въ мастерскомъ изображеніи, проходитъ живымъ римскій народъ, во всхъ перипетіяхъ его исторической жизни, ясно вырисовывая намъ укладъ своего государственнаго строя и своей политической борьбы. Филологъ и юристъ принимаютъ въ этомъ сочиненіи равное участіе съ историкомъ. И ‘Римская исторія’ Моммзена стала классической книгой нашей націи, въ тріумфальномъ шествіи обойдя весь свтъ. Она переведена на языки всего цивилизованнаго міра и служитъ интернаціональнымъ разсадникомъ культуры.
Почти тридцать лтъ прошло, прежде чмъ Моммзенъ приступилъ къ продолженію своего труда, остановившагося на паденіи Римской республики, хотя именно періодъ имперіи и былъ для него въ юности спеціальнымъ предметомъ изученія. Но дло въ томъ, что его многочисленныя работы, касавшіяся этого періода, про который Моммзенъ говорилъ, что ‘его больше бранятъ, чмъ изслдуютъ отодвинулись сначала на задній планъ. Эпоха имперіи, съ тхъ поръ, какъ появилось твореніе великаго англичанина Гиббона, до Моммзена не находила себ равнаго Гиббону изслдователя. Еще въ 1877 году, когда во многихъ мстахъ торжественно праздновался шестидесятилтній день рожденія славнаго ученаго, прислалъ онъ друзьямъ своимъ выдержку изъ своего сочиненія объ императорскомъ період въ Рим, причемъ сопровождалъ эту посылку мало утшительными словами: ‘Охотно продолжалъ бы я разрабатывать этотъ отдлъ римской исторіи, но рукописямъ моимъ приходится залеживаться», а въ глубоко-прочувствованныхъ стихахъ, написанныхъ имъ: ‘На 30-ое ноября 1877 года’, звучитъ глубокое сомнніе въ томъ, что ему будетъ дано завершить свой трудъ.
Медленно катятся годы блаженно-безсознательной юности,
Каждую минуту вырывается изъ груди ея громкій крикъ къ богу времени:
‘Торопись, торопись’!
И вотъ, онъ слышитъ это слово и, все быстре и быстре,
Вихремъ мчатся кони Кроноса, быстро катится внизъ колесницей,
И во время ихъ бшенаго бга должна схватить рука золотыя яблоки,
И никто еще не срывалъ тхъ плодовъ, за какими она тянется.
Но хотя бы это и удалось, все же придетъ смерть,
Цль всякаго стремленія и всякой жизни конецъ.
Сегодня, когда на новое десятилтіе поворачиваетъ моя колесница,
Время оглянуться на прошлые года, друзья, вы хотли этого,
Вы, начавшіе жизнь со мной вмст, вы, присоединившіеся ко мн на пути моемъ,
Вы, кого вывелъ я на дорогу,—
Что заботитесь вы о томъ, достигнетъ ли цли отдльная колесница?
Смотрите —
Общее движеніе не прекращается, смотрите — ряды полны!
Друзья, не все ли равно, совершитъ ли то, что вамъ хочется видть совершеннымъ,
Сдовласый старецъ или русокудрый юноша?
И вдругъ, когда уже, кажется, не оставалось больше никакой надежды на появленіе въ свтъ его работы, былъ изданъ въ 1885 году не четвертый томъ ‘Римской исторіи’, котораго ждали, а, къ всеобщему удивленію, пятый: изображеніе состоянія провинцій Римскаго государства отъ временъ Цезаря до Деоклетіана, — трудъ, только равный по достоинству предыдущимъ книгамъ, но полнотой и глубиной содержанія стоящій даже выше произведеній его юныхъ лтъ и почти не уступающій имъ въ блеск и пластичности изложенія. И, все-таки, надо сознаться, что этотъ томъ не произвелъ такого же сильнаго дйствія, какъ предшествующіе ему тома. Это объясняется различными причинами: въ общемъ, тутъ дйствовалъ упадокъ интереса къ классической древности и малое знаніе публикой этого періода римской исторіи, на который весьма мало обращается вниманія въ нашихъ образовательныхъ учрежденіяхъ, несмотря на его огромное значеніе въ исторіи человчества вообще и христіанства въ частности,— такъ что для должнаго пониманія этой части исторіи требовалась нкоторая подготовка, главной же причиной недостаточнаго вниманія общества къ новой книг было то, что она явилась неожидаемымъ непосредственнымъ продолженіемъ уже вышедшихъ томовъ, разсказывала не объ императорахъ и ихъ двор, а была изображеніемъ всемірной Римской имперіи вообще, изображеніемъ не центра, а периферіи.
Много великаго создалъ Моммзенъ въ теченіе трехъ десятилтій, за время между окончаніемъ третьяго и выпускомъ въ свтъ пятаго тома его исторіи. Что для другихъ было бы послднимъ сводомъ пріобртенныхъ научныхъ познаній, для Моммзена послужило только исходнымъ пунктомъ его почти безпримрной въ научной исторіи всхъ странъ и народовъ дятельности, для него, перевернувшаго вс наши свднія о древнихъ эпохахъ Рима и поставившаго ихъ на твердую почву. Но, подобно всмъ истинно великимъ умамъ, онъ далеко вышелъ за предлы своей спеціальности и, смло переступивъ установленную факультетами и традиціями границу, полагавшую предлъ между двумя отдльными отраслями знанія, показалъ изумительную и всеобъемлющую дятельность. Его работы, прокладывая новые пути, не только легли въ основаніе изученія филологіи и юриспруденціи, но имли то же значеніе и въ области историческаго богословія и первыхъ временъ среднихъ вковъ. При всемъ желаніи я не могъ бы сейчасъ дать боле или мене подробный перечень хотя бы части его произведеній. За десять лтъ до дня празднованія семидесятилтія Моммзена одинъ изъ его друзей составилъ списокъ его сочиненіямъ, и ихъ оказалось девятьсотъ двадцать, за послднее же десятилтіе число ихъ переступило уже за тысячу. Я положительно отказываюсь говорить о его трудахъ въ области хронологіи и нумизматики, о большомъ критическомъ изданіи Пандектовъ, о Солин и ордан, о Кассіодор и средневковыхъ хроникахъ, и о безчисленномъ множеств другихъ имющихъ, важное значеніе работъ, изъ которыхъ почти каждая, разсматриваемая въ отдльности, могла бы обезпечить своему автору выдающееся мсто среди ученыхъ. Но я не могу обойти молчаніемъ одно произведеніе: я хочу сказать объ его ‘Римскомъ государственномъ прав’, самомъ устойчивомъ по своему значенію изо всхъ твореній Моммзена — книг, которую могъ написать лишь онъ, потому что только юристъ, филологъ и историкъ въ одно и то же время могъ настолько проникнуться духомъ римскаго народа,— только Моммзенъ одинъ могъ совладать съ этимъ матеріаломъ, съ этой едва доступной для обозрнія массой памятниковъ литературныхъ и монументальныхъ. Это произведеніе не только превзошло вс прежнія работы, касающіяся той же области, но въ большинств совершенно уничтожило ихъ, вмсто неяснаго понятія о древнемъ римскомъ государств создалась прочно возведенная система римскаго права, давшая, наконецъ, должную оцнку періоду имперіи. Я склоненъ думать, что это произведеніе, на которое, по увренію самого Моммзена, онъ ‘употреблялъ всю силу умственной работы, чтобы пріобрсти въ свое владніе всякій годный для строенія камень и чтобы каждую мысль додумать до конца’, представляетъ изъ себя образецъ государственнаго права какъ древнихъ, такъ и позднйшихъ націй, и только будущія поколнія поймутъ его истинное значеніе.
Но пора мн кончить свою рчь, хотя многое еще слдовало бы сказать и не только о произведеніяхъ, которыя писались или самимъ Моммзеномъ, или возникли подъ его вліяніемъ. Не могу не упомянуть еще о предпринятомъ германскимъ правительствомъ громадномъ изслдованіи о пограничныхъ укрпленіяхъ у Римской имперіи — limes — изслдованіи, которое могло быть начато опять таки только Моммзеномъ, съ его энергіей, не отступающей передъ боязнью неудачи, и только имъ можетъ быть выведено на истинный путь. Многое надо бы сказать объ установившейся въ нашей академіи наукъ за время его сорокалтней дятельности разработк научнаго матеріала. Почти столько же лтъ былъ онъ и въ нашемъ университет, гд его вліяніе, какъ учителя, до самаго послдняго десятилтія сказывалось во всей своей глубин. Весьма возможно, что на долю лишь немногихъ изъ насъ, здсь собравшихся, выпало, подобное мн, счастье получить научную подготовку для своихъ работъ изъ его лекцій, немногіе, можетъ быть, принимали участіе въ руководимыхъ имъ историческихъ семинаріяхъ. Строго-научная точность, непоколебимая любовь къ истин, предварительное, такъ сказать, введеніе передъ началомъ каждаго историческаго изслдованія, всепроникающая критика, то выражающаяся въ строгомъ порицаніи, то являющаяся подъ покровомъ тонкой ироніи,— сдлали навсегда незабвенными эти часы занятій съ Моммзеномъ, и я думаю, что многіе вынесли изъ нихъ нчто большее, чмъ только научную дисциплину. Но и т, кому не удалось угнать его ближе, близко, кто не видлъ его ни среди серьезныхъ научныхъ занятій, ни среди радостей жизни, кто не знаетъ всей силы его ума въ пониманіи и преодолніи жизненныхъ задачъ,— вс, тмъ не мене, видятъ въ немъ великаго учителя и чтятъ его, какъ истиннаго представителя гуманистическаго образованія, какъ нмецкаго профессора, въ лучшемъ смысл этого слова. Его жизнь была синонимомъ работы и труда — труда, не отступающаго ни передъ великими, ни передъ малыми задачами, и работы, творческой и самоотверженной какъ во дни юности, такъ и въ старости. Кажется, что даже самая тяжесть старческихъ годовъ не можетъ заставить его сдаться. Онъ стоитъ на жизненномъ пути, полный вчно-юной творческой силы, безпрерывно занимаясь разршеніемъ все новыхъ и новыхъ научныхъ задачъ, и съ неизмнной врностью подымая голосъ за свои старые идеалы тамъ, гд надо вступиться за свободу, за человческія права и за Германію. И, при встрч съ нимъ, знающіе его,— а знаютъ его вс,— почтительно шепчутъ другъ другу: ‘Это — Моммзенъ’ и ловятъ взоръ его блестящихъ глазъ, и съ благоговніемъ взираютъ на его одухотворенное лицо, окруженное, какъ рамкой, волнами сдыхъ волнъ.
Да празднуемъ мы, какъ сегодня, девяностолтіе великой дятельности знаменитаго человка! Да шествуетъ онъ среди насъ къ цли великаго пути своего полный юношескихъ силъ! Пусть долго еще совершаетъ она свою высокую работу и, какъ проводникъ науки въ жизнь, да будетъ свтлымъ образомъ для молодыхъ поколній, къ слав нашего университета и отечества!
Но не было суждено осуществиться пожеланіямъ почтеннаго профессора: за нсколько недль до своихъ 86 лтъ Теодоръ Моммзенъ умеръ. Въ послдній разъ празднуя день рожденія, Моммзенъ былъ въ приподнятомъ, торжественномъ настроеніи и выразилъ близкому кружку собравшихся у него друзей надежду также провести этотъ день и въ будущемъ году. И вотъ — только его память можемъ мы портить надъ его свжей могилой.
Но и послдніе года его жизни были годами огромнаго умственнаго труда. Приняться за окончаніе ‘Римской исторіи’ онъ, конечно, не отважился. Также, къ сожалнію, не осуществилась и надежда, что онъ изданіемъ читанныхъ имъ въ берлинскомъ университет лекцій о различныхъ эпохахъ римскаго царскаго періода выполнитъ, нкоторымъ образомъ, такъ сказать, проблъ, получившійся между третьимъ и пятымъ томами его Римской исторіи.
Его научныя изслдованія все больше и больше стали сводиться ко времени упадка римскаго могущества, и, восьмидесяти съ лишкомъ лтъ, Моммзенъ, по окончаніи римскаго ‘Кодекса о наказаніяхъ’, приступилъ къ своей послдней большой работ, равной по широт плана его ‘Государственному праву’, а, именно, къ изданію ‘Codex Theodosianus’, къ важнйшему въ историческомъ отношеніи собранію законовъ, относящихся къ послдовавшимъ за императорскимъ періодомъ временамъ. Эта трудная и многосложная работа была его главнымъ трудомъ въ послдніе годы его жизни, и еще за нсколько часовъ до своей кончины онъ занимался ею,— Моммзенъ надялся черезъ нсколько мсяцевъ ее издать. Изслдованія, касающіяся раннихъ и позднихъ періодовъ римской исторіи, наполняютъ и послдніе тома основаннаго имъ журнала ‘Гермесъ’, въ которомъ онъ всего охотне печаталъ результатъ своихъ работъ. Надъ сочиненіемъ о представителяхъ поздняго императорскаго періода онъ работалъ вмст съ Адольфомъ Гарнакомъ и, врный своему обычаю, съ самоотверженнымъ трудомъ собиралъ матеріалъ и большую часть его даже самъ обработалъ. Онъ самъ наблюдалъ за издаваемыми академіей наукъ сборниками латинскихъ надписей и древнихъ монетъ, и еще въ прошломъ году одинъ изъ отдловъ сборника вышелъ въ свтъ въ его обработк. И всякій разъ, какъ бывала кмъ-либо открыта важная въ историческомъ или юридическомъ отношеніи надпись, онъ сейчасъ же изъявлялъ готовность помочь товарищу по спеціальности и дать ему нужные для использованія этой надписи комментаріи. Еще 30 іюля этого года появился онъ въ послдній разъ въ академіи, — это было его послднимъ посщеніемъ стараго очага,— и самъ сдлалъ своимъ коллегамъ сообщеніе объ одной интересной надписи, которая за нсколько недль передъ этимъ была найдена при раскопкахъ, производимыхъ въ Баалбек по распоряженію императора.
Въ вопросахъ современной жизни онъ принималъ живое участіе. Изъ его научнаго кабинета особенно за послдніе годы выходили извстія, производившія сенсацію не только среди нмцевъ. Его послднее публичное слово было произнесено по поводу воз