ТЕОДОЛИТ
ТЕОДОЛИТ
(Рассказ из воспоминаний пегого человека)
1936—1937 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Теодолит, Куприн Александр Иванович, Год: 1936
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Куприн А. И. Пёстрая книга. Несобранное и забытое.
Пенза, 2015.
А то вот довелось мне однажды исходить, вдоль и поперек, весь огромный Зарайский уезд Рязанской губернии, жителей которой в просторечии называет языкатая Россия косопузыми. А вышло это вот каким образом: гостил я тогда у своего шурина, у мужа моей сестры, таксатора и лесника казенных лесов, в славном городе Рязани на даровых хлебах, и, должно быть, я в конце концов основательно перегостился.
Однажды Станислав Андреевич мне и говорит ласково:
— Слушай-ка, Шура, ты бы, чем болты болтать и слонов водить, занялся бы настоящим и нетрудным делом, на котором в течение месяца свободно заработаешь сто, а то и полтораста рублей и на них с триумфом въедешь в свою возлюбленную Москву. Дело, я тебе говорю, легкое и по твоему бродяческому вкусу. Ведь ты в кадетском корпусе, потом в военном училище, занимался съемками? Хотя бы и самыми примитивными, компасными?
— Как же, — говорю я, — кипрегель-дальномер, астролябия.
— Э, брат мой, — говорит Стась, — никакой здесь топографии не требуется. Дело ясное, как мармелад. Несколько рязанских сел, деревень и даже волостей, входящих больше в Зарайский уезд, гуртом собрались делать большие порубки в принадлежащих им лесных площадях. А этого делать нельзя без разрешения строгого лесоох-ранительного комитета, который неустанно следит за тем, чтобы не вырубались деревья моложе двадцати лет, а также деревья строевые и мачтовые, потребные для высших государственных целей.
Вот этому-то суровому и берущему крутые взятки комитету и преподносятся планы предполагаемых вырубок с количеством леса, с его сортом и качеством и с его примерным возрастом, и все это за подписью специалиста-ле сове да, имеющего необходимый диплом. Повторяю, — говорил Станислав Андреевич, — вычертить такой план — нет никакой трудности, любой приготовишка-гимназист сделает. Я тебе заранее дам список мужиков, хлопочущих о рубке. Ты к ним приезжаешь:
— Какие такие у вас места и площади назначены на порубку? — Такие-то.
— Веди туда.
Приводят они тебя. Если пустяковое местечко, брось его, а корё-чек побольше, вроде, скажем, рощицы или жидкого лесишка, так в пятьдесят квадратных сажень — не стоит и обмерять. Записывай на глаз и иди дальше. А уже такой лес, которому в поперечнике будет не менее трех верст, на глазомер нельзя, уже надо промерить шагами, а то послать мужиков с цепью. Да смотри за ними зорко, во все глаза, чтобы верный и ровный шаг держали, а то ведь мужик-каналья рад вдесятеро, во сто раз прибавить. Жаден он до леса, и нет для него слаще занятия и свой и чужой, соседский лес поджигать. А уж когда в истинный, в настоящий лес попадешь, то, обмеривая его, без инструмента не обойдешься. Я тебе дам землемерные цепи, дам и для дальних дистанций мой теодолит. Ты его, пожалуйста, береги, он сработан в Австрии, а объектив у него цейсовский с замечательной дальностью и с чудесной четкостью. Я бы охотно дал тебе вместо него хороший компас, но, черт бы побрал эту сонную Рязань: здесь и детского ледащего компасика нигде не отыщешь.
Поезжай же завтра по утру. До Климанова на моем Мальчике поедешь, а там сдашь его объездчику Нелидкину, а потом уж тебя от этапа до этапа будут повсюду мужики провожать. Ты только говори: от господина лесницына по делу с лесом.
Тут тебе сестра Зина мешок со всякой съестной хурдой-мурдой приготовила, но ты, когда провизия твоя истощится, смело кормись у мужиков. Это им за честь и счастье будет. Еще бы — господин лесницын! Это куда громче звучит, чем господин агроном, исправник, учитель и доктор с фершалом. Лесницын — это хозяин леса и, пожалуй, что-то родственное с лешим.
На другой день я выехал, снабженный последними наставлениями шурина и со списком моих будущих клиентов.
Был тогда конец июля, рассчитывал вернуться назад к концу августа, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось проработать до самого конца ноября месяца, да еще с небольшим хвостом.
Давно известно людям наблюдательным, что в тесной среде солдат, матросов и крестьян действуют какие-то невидимые беспроволочные телеграфы, необычайно быстро осведомляющие о вещах, явлениях и событиях первостепенной важности. По такому-то сверхземному и сверхчувственному телеграфу почти вся Рязань с соседними уездами узнали про рязанского лесничего и про лесоохранительные комитеты, которые мужиками назывались лесохоронительными, то лесосохранительними и даже лесоограбительными, узнали и про усердного и скоропомощного господина лесницина и даже про дорогу, по какой к нему надо ехать. И вот по широченной округе пронеслось, как поветрие, всеобщее неукротимое стремление: во что бы то ни стало рубить немедленно свои леса, начиная с древних заповедников и кончая оголенными пустырями, на которых, как половые метлы, торчали вверх редкие ветлы и грустная осина.
Я еще не окончил и первой съемки в деревне Бугаи, как ко мне от моего шурина прискакал босоногий вестник — рыжий деревенский мальчишка с экстренным письмом: ‘Торопись со съемками. Надвигается пропасть собственников, требующих обмерки своих площадей. Приеду к тебе на помощь не скоро, потому что занят свыше головы таксацией огромных хлудовских лесов. Тебе за скорость и за усердие в работе — двойной гонорар’.
Вот таким-то образом я и влипнул в чертовски трудную, весьма ответственную и непрестанную работу. Утром вставал рано, еще до зари, и шел на обмерку площадей и занимался этим делом до сумерек, когда уже начинал выкатываться месяц. На помощь мне крестьянский мир присылал двух или трех человек. Обязанность их заключалась в том, чтобы таскать на себе тяжелый теодолит со всеми его приспособлениями и обмерительные цепи. Они же расставляли по моим указаниям показательные вешки. Просто беда бывала, когда присыпали мне на работу старых мужиков. Те только ерепенились, галдели и валяли круглых дураков и в каждом моем движении подозревали намерение их околпачить, да и вообще во всех пожилых крестьянах я встречал глубокое, твердое, как камень, недоверие ко всем господам и ко всем людям со штанами на выпуск. Зато я не мог достаточно нахвалиться и налюбоваться молодыми помощниками, лет так от четырнадцати до тридцати. Однако созревающая молодежь почти всегда бывала занята деревенскими работами или уходила на отхожие промыслы. Поневоле мне приходилось иметь дело с дуботолом.
Придя в отведённую мне избу, я еще долго разбирался в своих начерченных днем быстрых к<,аракулях>,, перенося их на черновые планы. Все мои тогдашние сновидения заключались в том, что я ходил, мерял, расставлял вешки, чертил и перечерчивал. Больше — ничего. Только в этой тяжелой, непрестанной работе я стал понимать, как велико, обильно и разнообразно это удивительное государство — Рязанская губерния и как оно безмерно. Разные уе<,зды>,, волости и деревни говорили на разных языках. Зарайский, например, уезд отличался безукоризненной, правильной, чистой и красивой речью, какой еще говорит незначительная часть Твери…
Незавершенный рассказ датируется 1936 г. Рукопись сохранилась в фонде Куприна (ИРЛИ. Ф. 242), опубликована П. П. Ширмаковым в журнале ‘Русская литература’. — 1962. — No 2. Исследователь рукописи отметил: ‘Судя по почерку, с набегающими друг на друга буквами, пропусками их, ‘Теодолит’ — одно из последних произведений Куприна. Создан он, вероятно, в 1936-1937 годах, или в Париже, или после возвращения на родину. Окончание ‘Теодолита’ утеряно. Тем не менее, и из оставшейся части видно, насколько рассказ художественно самобытен. На склоне лет Куприн, вопреки бытующему в эмигрантских кругах мнению, обнаруживает себя писателем, рассказывающим о далеком прошлом своем реалистически остро и точно, с воссозданием мельчайших деталей и обстоятельств’.
Рассказ носит автобиографический характер. В основу легли воспоминания писателя о времени его пребывания и работы землемером-таксатором в августе — ноябре 1901 г. в Зарайском уезде Рязанской губернии у лесничего Станислава Генриховича Нага — мужа младшей сестры Куприна Зинаиды (в рассказе носит имя Станислав Андреевич). Рассказ тесно примыкает к письмам Куприна, адресованным Людмиле Ивановне Елпатьевской и относящимся к этому же периоду (ИРЛИ. Ф. 242). В письмах, как и в рассказе, говорится об одних и тех же событиях и населенных пунктах, одинаково описывается состояние автора-рассказчика: ‘Я потому Вам так долго не писал, многоуважаемая Людмила Ивановна, что с утра раннего до глубокой ночи занят делом, не дающим мне ни одной — буквально ни одной минуты свободной. Дело это заключается в том, что я взял нечто вроде подряда — обмерить около 600 десятин крестьянского леса в Зарайском уезде и составить планы лесного хозяйства в деревнях Григорьевском, Тюнине, Лучконцах, Козловке, Филиповичах, Городище, Клин-Бильдине и Костенковой. Время теперь позднее (сегодня 18-е октября и в первый раз выпал снег), и меня с работой прямо гонят в шею <,…>,. Итак, я с утра, когда еще темно, бегу с рабочими в лес и, не присаживаясь ни на минуту, хожу до тех пор, пока волоски в визирной трубе моего теодолита еще можно различить глазом. А весь вечер я сижу, не разгибаясь, и заношу все снятое днем на план — отложить этой работы никак нельзя, потому что многое, что я хорошо помню и представляю себе из пройденных нынче урочищ, на завтра забудется и затеряется. Случается, что к ночи я, сидя, засыпаю над планами <,…>,’. В ‘Теодолите’ и в письмах содержатся наблюдения над жизнью крестьян в дореволюционной России, отражено их скептическое отношение к интеллигенции (‘ко всем людям со штанами навыпуск’), правительственным учреждениям вроде лесоохранительного комитета.
— теодолит — измерительный прибор для геодезических работ, топографических съемок.
— таксатор — оценщик (тот, кто устанавливает таксу). Лесной таксатор — техник, занимающийся устройством и оценкой лесов.
— Станислав Андреевич — под этим именем выведен муж сестры Зинаиды Ивановны — Станислав Генрихович Нат.
— корёчек — диалектное слово, употребляемое в Рязанской губернии в значении ‘группа кустов’. Куприн приводит диалектное слово в письме к Л.И. Елпатьевской с объяснением значения.
— со всякой съестной хурдой-мурдой — в значении ‘всякая всячина’. Печатается по: ‘Русская литература’. — 1962. — No 2.