Мне было рассказано несколько поистине ‘раздирательных’ случаев из теперешней учебной забастовки. Впрочем, не ‘несколько’, а два, — но как и рассказывавших лиц было всего только два, из близко знакомых мне людей (очень молодых, а одно лицо — студент политехникума), то, очевидно, и случаев подобных вообще много, но они рассказываются в других местах, другим людям, или очень скромным, ‘пришибленным’, или по той или иной причине не могущим подать голоса в печати.
Случаи эти следующие. Дело в том, что для доброй половины, и может быть больше чем половины, слушателей ‘забастовка’ и прекращение лекций вообще ничего не значат: имея в руках программы, имея указанные от профессоров сочинения, которые должны быть приготовлены ‘к следующему экзамену’, они готовятся энергично дома или в библиотеках к этим ‘следующим экзаменам’, ничего не теряя, вообще ничего не претерпевая: это все те, которые держали экзамены в декабре — ноябре. ‘Зарез’ наступил для сравнительно немногих, которые только вот только приготовились к экзаменам, иногда — к выпускным уже, иногда даже в связи с заготовленным для них в провинции, у себя на родине, ‘местом’, которое, естественно, ‘долго ждать не может’, и им или 1) сейчас нужно держать экзамен, или 2) потерять все в жизни, по крайней мере на много лет стать в неопределенное и, может быть, в безысходное положение: потому что ‘искать и найти место’ — в этом заключается самый мучительный вопрос ‘по окончании курсов’. Но здесь я прерываю ‘изложение вообще’ и передаю рассказ молодого, — тоже без службы, с небольшим частным заработком, — человека, юриста по образованию. ‘Приехала в Петербург держать экзамен двоюродная сестра моей жены, которая все время держалась здесь на 20 рублях в месяц. Приехала из О-ской губернии и на проезд истратила десять рублей. Приехала она, чтобы послезавтра держать экзамен, который был назначен 30 января: но 29-го была объявлена забастовка, экзамен естественно отпал, а теперь курсы и совсем закрыты, и она лежит целые дни в кровати и плачет, не ест, не спит и вполне растеряна, что же ей дальше делать: надеяться ли, что курсы вскоре будут открыты, или что этого скоро не настанет и ей лучше ехать домой… Но в последнем случае как же она вторично приедет в Петербург, когда и теперь приехала едва-едва, и на вторичную поездку у нее нет никакой возможности’…
Второй рассказ такой же (студента о сестре-бестужевке), и тоже с присказкой: ‘лежит и плачет’.
Как в древности я учил о jus naturale [естественное право (лат.)], то у меня возник вопрос или, лучше сказать, пламенно вырвался из мозга тезис:
‘Нет, пусть десять тысяч согласно и единогласно решили закрыть… протестовать… бастовать и т.д., и т.д. Все равно, сколько угодно, миллион человек, и все по самым лучшим мотивам, но вот когда одна такая девушка бредет-бредет, добрела, с оставшимися 10 рублями в кармане, до столика экзаменационного, то вправе ли 10 000, или сто тысяч, или миллион человек на нее заорать:
— Прочь, тут большие дела делаются! Тут — империя, переворот, будущность отечества и т.д. и т.д.
— Наше дело святое, а ты отходи!
Мне кажется, по jus naturale они могут ее только попросить отойти. Но распорядиться о ней не могут. Я совершенно отстраняю всю нравственную сторону, нисколько не прошу к ней жалости и вообще рассуждаю не как христианин, а вот как римлянин о строжайше установленном ими jus naturale.
— Добрела… через силу… дайте выдержать экзамен.
Мне кажется, против этого сто тысяч человек ничего не могут сделать. Все сто тысяч человек, если хотят, чтобы кто-нибудь уважал их ‘естественное право устроить забастовку’, должны накануне ее собраться, выделить из себя вот всех так ‘добредших до экзамена’, окружить их кольцом, кольцом физической силы и уважения, и дать им выдержать, и уже тогда, устроив забастовку, в свою очередь потребовать к ней уважения!
Это — не liberum veto [право единоличного запрета (лат.)]. Наоборот: в Польше один нахал имел право остановить решение всего государства. Здесь смиренно ‘добредшая’ ничего не требует, ни в какие чужие дела не вмешивается, а только просит ‘всех’-то не вмешиваться в ее личное, внутреннее, домашнее дело. Скорее это ‘право англичанина никого не впустить в свой дом’ (для обыска, ареста). Это скорее, таким образом, Habeas corpus. Habeas corpus одиноких, безголосых, безмолвных, слабых. Но ‘лев не смеет пожрать комара’, когда он летает на своей воле и на крыльях, ему данных Богом. Комар имеет свой Habeas corpus, или jus naturale Рима. Теперь я утверждаю, что если ‘громада’ может пожрать одного, то большая ‘громада’ может сожрать эту громаду, — ибо уже тогда всеобщее jus naturale кончено, и вообще нет защиты, т.е. идейной защиты, — ни против какой силы. Таким образом, ‘забастовка’, не поцеремонившаяся только с одной ‘прибредшей’, сразу потеряла все идейные защиты себя и откровенно сказала: ‘А кто сильнее нас — тоже может нас разбарабанить как ему угодно’.
На это обращаю внимание г. Кассо, г. Рябушинского и кн. Е.Н. Трубецкого, тоже подавшего по телеграфу в отставку… Я хочу сказать, что есть лица гораздо более несчастные в забастовке, нежели ’35’ или сколько-то профессоров… У тех — наука, у тех — будущность, у всех — что-нибудь. Но есть ‘последние овцы’, у которых вообще ничего нет. Около забастовки собраны громадные миллионы: и например, в Москве, ‘выразившие ей сочувствие’ обязаны не нравственно только, но юридически, в силу jus naturale, ‘вознаградить материальный ущерб потерпевших’ и просто, напр., из ‘банка Рябушинских’ ассигновать содержание ‘потерпевшим’ впредь до открытия учебных заведений.
Римляне были последовательные юристы: и я чувствую, что ни в чем не повинные вправе предъявить огромный денежный иск к г. Кассо, а Кассо в свою очередь переложить этот иск и добиться взыскания денег коллективно со всех принимавших участие в возбуждении и проведении забастовки. Мы, конечно, не римляне, и все законы наши ‘каша’, как и администрация есть ‘кисель’, в котором удобно плавает ‘топор’ всяких ‘движений’. Но вот я частный человек, ‘частный римлянин’, строго утверждаю, что тут есть предмет иска, тоже по римской поговорке: ‘У кого право (закрыть заведения, разрушить экзамены), у того обязанности‘ (всех не участвующих в движении вознаградить).
Ведь не экспроприируют же земли на железные дороги бесплатно? Хотя тоже в ‘государственных потребностях’, ‘общих потребностях’. Третий человек, не участник — всегда должен быть вознагражден. Это мировая аксиома — jus naturale.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1911. 28 февр. No 12559.