Такие дни, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1906

Историческая проза
Время на прочтение: 49 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ГРАФА
Е. А. САЛІАСА.

Томъ XIX.

МЕЛКІЕ РАЗСКАЗЫ.

Изданіе А. А. Карцева.

МОСКВА.
Типо-Литографія Г. Н. ПРОСТАКОВА, Петровка, домъ No 17, Савостьяновой.
1906.

ТАКІЕ ДНИ.

РАЗСКАЗЪ.

I.

Иванъ Савичъ и Павла Семеновна сидли въ прохлад террасы, укрытой со всхъ сторонъ столтними липами, и пили медъ, закусывая сухими остуженными оладьями.
— Ну что, матушка, новенькаго привезли?.. спросилъ хозяинъ, пожилой и тучный человкъ.
— Да ничего особливаго… отозвалась гостья, старушка лтъ семидесяти.
— Что Казань и казанцы?
— Что?.. Плещутся отъ жары въ Казанк, вотъ и все…
— Такъ… Ну, а убжало ихъ все-таки ужъ много?
— Встимо много. И все еще, что ни день, бгутъ. Не намъ съ вами чета. Своей головой дорожатъ.
— Ну, а что новаго слышно объ самомъ-то?
— Объ комъ это?
— Ужъ будто не понимаешь!.. Ну, о клейменомъ император… Объ Емельян Иваныч?
— Да что!.. Все то же… Идетъ на Москву воцаряться…
— Ахъ, протобестія! вскрикнулъ Иванъ Савичъ.— Такъ и сказываетъ, что воцаряться?
— Да, такія въ народъ грамотки пущаетъ. Иду, молъ, на, прародительскій престолъ возсаждаться.
— Ахъ, онъ распротаканалья! Вдь ему руки, ноги и голову отрубятъ, пятирить укажутъ. И подломъ!
— Да. А покуда онъ свою-то голову уложитъ, много онъ головъ сниметъ. Вотъ и вы сидя тутъ въ вотчин дождетесь. Помяните мое слово.
Иванъ Савичъ разсмялся, и наливъ себ стаканъ меду, залпомъ выпилъ его.
— Голубчикъ, убдительно заговорила старуха, — глупо трусу зря отпраздновать, но глупо тоже и попеченіе о себ не прилагать. Не успете оглянуться, нагрянетъ злодй въ ваши предлы. И вотъ тогда и аминь. Васъ онъ прикончитъ, а надъ Таничкой надругается. Въ свои потшницы возьметъ, благо красавица.
Иванъ Савичъ дернулъ головой, будто обидлся.
— Что вы, что вы, Павла Семеновна! Экъ у васъ язычекъ-то! Вдь хватите иной разъ, словно обухомъ по лбу треснете! укоризненно проговорилъ онъ.
— Врно! Врно!.. Такое время нын.
— Враки! Враки!.. Какое тамъ еще время выискали!
Старушка отмахнулась, будто тоже обидлась, и занявшись оладьями, отвернулась отъ хозяина.
— Вы не обижайтесь. Я правду говорю. Ну, какъ эдакое вдругъ выпалить! Меня похритъ, убьетъ, а Таничку и того хуже…
Старушка ничего не отвтила и сердито жевала.
— Что, по-вашему, это легкое дло убивать дворянъ, да совращать дворянскихъ двицъ?
— Иванъ Савичъ!.. Отецъ родной!.. Вдь ты малый ребенокъ, ей-Богу! воскликнула старушка-гостья. Вдь я, собственно, коли на то пошло, изъ-за этого къ вамъ пріхала. Что вы сидите въ своей трущоб! Вдь досидитесь до бды. Добро бы у васъ денегъ не было. Приказали бы укладывать что подороже, да съ цлымъ поздомъ, съ подводами и выхали бы въ Москву. А пройдутъ лихія времена, словятъ злодя, казнятъ, тогда и ворочайтесь въ свое гнздо. Коли выжгутъ, новую усадьбу выстроите еще лучше. Пускай строеніе пропадаетъ. За то голова на плечахъ, да и казна цла.
Наступило молчаніе.
Иванъ Савичъ раздумывалъ. Гостья пристально глядла на него и ждала.
Въ эту минуту изъ дверей гостиной быстро вышла на террасу красивая блокурая двушка въ голубомъ кисейномъ плать. Она сла на свободный стулъ, оглянула съ веселой улыбкой обоихъ сидящихъ за столикомъ и вымолвила:
— Прикажите еще медку подать?
— Нтъ, съ меня довольно, угрюмо отозвалась гостья.
— Вы что же это, Павла Семеновна, не успли пріхать посл трехъ мсяцевъ, что не видались, а уже успли повздорить съ батюшкой?
— Да, красота моя… И вотъ сейчасъ при теб еще пуще ругаться учну. Я за дломъ пріхала. Ради васъ. Да. Потому что я люблю васъ. Если твой названный батюшка не печется о себ и теб, то ты должна взять его и себя подъ свое попеченіе… Узжайте вы отсюда, родные, пока еще время.
— Это отъ Пугача-то? улыбнулась двушка.
— Да, отъ Пугачева!.. Не смйся… Я не дура… и не свое сказываю. Начальство казанское ждетъ самозванца на городъ и вс готовятся… Такъ не глупе насъ съ тобой московскіе генералы.
— Да я, Павла Семеновна, батюшку не задерживаю. Я бы рада-радешенька въ Казань.
— Уговаривать его надо, толкать. Прикажи все укладывать. А тамъ прикажи закладывать рыдванъ. Посади его, да. и вези прямо въ Москву.
И старушка начала горячо доказывать двушк, что сидть въ глуши деревни въ такое время безразсудно, потому что смерть за плечами. Она говорила долго.
— Ну, а вы то?.. Вы то сами? выговорилъ наконецъ хозяинъ.
— Что — я?
— Вы то не убжали изъ Казани?
— Да изъ Казани-то всегда можно успть ухать… Узнается въ город, что злодй за сто верстъ что-ли, ну и узжай кто хочетъ.
— Ну и отсюда же тоже… сказала двушка.
— Нтъ, не то же… Пойми ты, Таничка, вы въ глуши.
Казань можетъ одолть самъ злодй со своимъ скопищемъ, а васъ здсь всякій бунтовщикъ-казакъ съ одной сотней сброда сожжетъ, разграбитъ и умертвитъ. Какъ вы сего уразумть не можете!
Наступило молчаніе.

II.

Долго двушка смотрла вопросительно на Ивана Савича, но онъ глядлъ въ садъ насупившись и молчалъ.
— Бда, вымолвилъ онъ наконецъ.— Пойдетъ возня, кутерьма… И такъ все зря, ни изъ чего… Изъ одного воображенья. Ну, что-жъ длать, распорядись, Таничка, прикажи сбираться въ Казань.
— Да такъ-ли, батюшка?.. Въ самомъ дл? живо воскликнула двушка.
— Встимо. Что-жъ я, балуюсь что-ли? Павла Семеновна хоть кого растревожитъ своими рчами. Вдь что она тутъ сказывала безъ тебя. Васъ, говоритъ,— меня стало быть — злодй убьетъ, а Таничку за себя замужъ понудитъ итти.
— Охъ, Господи! ахнула Таничка.— Да я отъ однихъ этихъ разговоровъ готова сейчасъ пшкомъ въ Казань бжать.
— Такъ бы и приключилось, если-бъ вамъ оставаться тутъ!.. горячо воскликнула гостья.— Будь умница, Таничка, благо батюшка разршилъ, живо все справь и вызжайте въ Казань. Ты, поди, сама-то на вкъ бы Казань предпочла для жительства! подмигнула старушка.
Двушка вдругъ вся вспыхнула.
Иванъ Савичъ насупился и пробурчалъ:
— Она у меня разумница. Это вы напрасно такъ думаете, Павла Семеновна… Мы объ капитан Баскаков и думать забыли. Мы тоже со своей дворянской амбиціей не хуже ихней амбиціи.
— Да что у васъ вышло-то?.. Я вдь не знаю.
— Ничего не вышло, угрюмо отозвался хозяинъ.— У капитана семь пятницъ на недл оказалось.
— Онъ, я знаю, по сю пору по Таничк вздыхаетъ, замтила старушка.
— Не можетъ этого быть! рзко возразилъ хозяинъ.
— Врно! Посмотри, что все еще можетъ устроиться.
— Да мы сего не захотимъ. Вотъ что! сурово выговорилъ Иванъ Савичъ, начиная волноваться.
Гостья хотла возражать хозяину, но, глянувъ на двушку, увидла, что она длаетъ ей знаки, будто проситъ разговоръ этотъ бросить.
— Ну, что объ вашемъ Северьян извстно? спросила старушка, чтобы перемнить и разговоръ, и душевное настроеніе хозяина.
— Что-жъ онъ!.. Каковъ былъ всегда шатунъ, таковъ и теперь. Безъ всти пропащій!.. Да и хорошее дло.
— Неужто же ничего объ немъ неизвстно?
— Ни слуху, ни духу, Павла Семеновна, выговорила двушка.— Да мы и не пеняемъ.
— Да. Пріемныхъ дтей заводить надо съ осторожностью, вздохнула старушка.— На кого наскочишь…
— Да, да… встимо. За то вотъ… показалъ хозяинъ на двушку, и затмъ вдругъ поднявшись сталъ извиняться предъ гостьей:— Простите… Мн въ рчку пора. Я въ эту пору купаюсь.
Гостья осталась вдвоемъ съ двушкой. И едва хозяинъ покинулъ террасу, Павла Семеновна заговорила почти шепотомъ:
— Скажи ты мн, золотая, по совсти. Ты знаешь, я тебя всмъ сердцемъ люблю, почитаю тебя якобы родной дочерью Ивана Савича. Скажи ты мн, что у васъ съ Баскаковымъ вышло?
— Да ничего, Павла Семеновна… Право, ничего… отозвалась Таничка вспыхнувъ.
— Ну какъ же однако… вдь въ Казани сказывали, что онъ твой женихъ… Свадьбу ждали. А тутъ вдругъ ничего. А онъ теперь, врно я теб сказываю, объ теб такого сужденья, что краше и душевне тебя нтъ двицы.
— Да правда-ли это?
— Отъ его пріятеля я это знаю.
— Такъ кто же помшалъ ему меня за себя взять?.. Батюшка былъ радехонекъ…
— Вотъ объ этомъ я тебя и пытаю теперь.
— Я не знаю ничего, Павла Семеновна, грустно выговорила двушка.— Да и батюшка тоже не знаетъ. Все это непонятно. Мы такъ объясняемъ, что сначала я капитану полюбилась, а потомъ разлюбилась.
— Неправда! воскликнула старушка.— Онъ сказываетъ, что никогда теперь ни на комъ не женится. Вотъ ты и суди. Тутъ что-то неладно. Этого дла такъ оставлять нельзя… Я этимъ займусь.
— Что вы, Павла Семеновна,— какъ можно!?
— А почему же нельзя?
— Срамъ! Что-жъ, мы навязываемся стало-быть?
— Не вы, а я все это распутаю. Я такъ полагаю, что твой батюшка схитрилъ. Капитану отказалъ наотрзъ, чтобы не быть одинокимъ и чтобъ ты съ нимъ оставалась на всю жизнь въ двкахъ, а теб сказалъ, что Баскаковъ раздумалъ. Да, слукавилъ Иванъ Савичъ.
— Никогда!.. Богъ съ вами!.. Никогда! горячо заступилась Таничка.
— Ну, вотъ увидимъ. Всхъ я выведу на свжую воду — и Баскаковыхъ, и васъ. Кабы я захала къ вамъ за эти мсяцы, такъ давно бы ужъ все дло опростилось. А то накось… Ты вздыхаешь и онъ вздыхаетъ, оба защемлены, родители якобы согласны, а свадьбы нтъ… Шалишь, я этого такъ не оставлю. Хоть и лихія времена ноншнія, а все-таки надо людямъ жить, пить, сть, родиться, жениться… А ужь лихи времена! Охъ, лихія! Кажись эдакихъ и не бывало никогда.

III.

Лихія времена, отъ которыхъ ужасалась старушка,— было лто 1774 года. Вс поволжскіе города и весь Заволжскій край были въ волненіи. Пугачевскій бунтъ былъ въ самомъ разгар. Самозванный царь Петръ едоровичъ, посл цлой зимы и цлой весны успшной борьбы съ царицыными войсками, теперь побдоносно двигался со своими полчищами къ Казани, якобы путемъ на Москву.
На этомъ пути его все крестьянство поднималось, все дворянство бжало изъ вотчинъ и селъ въ губернскіе города. Боле дальновидные и осторожные не ограничивались тмъ, чтобы спасаться въ губернскіе города, почти столь же беззащитные, какъ и простыя села. Помщики, у которыхъ были средства, поднимались цлыми семьями, съ нахлбниками и ближайшей дворней, и двигались поближе къ Первопрестольной, куда, авось Богъ милостивъ, злодй не достигнетъ.
Въ город Казани и въ узд многіе помщики тоже поднимались и спасались. Но было одно диковинное обстоятельство. Т дворяне, которые жили въ город, поднимались и узжали на Нижній и Владиміръ, а т, что жили всегда по своимъ вотчинамъ въ губерніи, спасались только до Казани.
Жители губернскаго города опасались, что городъ будетъ взятъ Пугачевымъ, а деревенскіе жители опасались только у себя, а губернскій городъ, съ его кремлемъ, считался неприступнымъ.
Были конечно и дворяне, наивно и простодушно врившіе, что вс слухи о злод преувеличены. Никакой такой особой бды ждать нельзя. Просто бунтуютъ татары въ степяхъ Оренбургскихъ подъ предводительствомъ бглаго каторжника изъ казаковъ. И никогда вся эта татарва и всякій обродъ не ршится итти на Казань.
— Все, поди, враки! Вотъ подождемъ — увидимъ.
Въ одномъ изъ глухихъ уздовъ Казанской губерніи, верстъ за сто отъ губернскаго города, жилъ въ своей просторной усадьб села Кривотурья помщикъ, отставной корабельнаго флота мичманъ Кандауровъ.
Прослуживъ во флот, какъ сказывается, ‘безъ году недлю’ въ царствованіе Петра II, Иванъ Савичъ Кандауровъ вышелъ въ отставку съ чиномъ мичмана и, имя порядочныя средства, поселился въ Петербург.
Вскор, соскучившись вести одинокую холостую жизнь, онъ собрался было жениться, но нежданно-негаданно однажды утромъ его невста съ родителями исчезла изъ Петербурга. Вся семья была выслана на жительство въ Сибирскіе предлы. За что — неизвстно. Куда сослали семейство — Кандауровъ тоже узнать не могъ.
Только черезъ годъ узналъ онъ, что брать его невсты чмъ-то навлекъ на себя гнвъ Густава Бирона, брата временщика.
— Стало быть мн не судьба жениться, ршилъ Кандауровъ.
И однажды вдругъ принятое ршеніе остаться холостякомъ было соблюдено, конечно случайно…
Теперь Кандауровъ былъ старымъ холостякомъ лтъ шестидесяти и уже лтъ съ двадцать жилъ въ глуши, въ своей маленькой вотчин Кривотурь, съ огромнымъ усадебнымъ домомъ, свидтельствовавшимъ о прежнемъ большомъ состояніи его дда. Отъ большой вотчины, купленной когда-то этимъ ддомъ, осталась ему отъ отца одна десятая доля. Кандауровъ, черезчуръ скучая въ одиночеств въ глуши деревенской и очень любя дтей, ршился обзавестись ребенкомъ, хотя бы и чужимъ.
Сообща съ пріятелями онъ занялся этимъ дломъ, но ему не хотлось брать какого либо ребенка изъ крестьянъ или мщанъ. Онъ сталъ искать сироту-дворянина, и таковой разыскался.
Одинъ изъ друзей Кандаурова, отправившійся въ Москву, написалъ оттуда пріятелю, что гд-то близъ Сухаревой башни жила семья дворянъ, полурусскихъ, полугрузинъ. Отъ этой семьи не осталось никого, кром пяти-или шестилтняго мальчика, русскаго по рожденію, православнаго, чрезвычайно красиваго и умнаго.
Пріятель предлагалъ взять мальчика и прислать его Кандаурову. Сорокалтній холостякъ очень обрадовался. Все ему нравилось въ этомъ предложеніи: и полуиностранное происхожденіе, и то, что мальчикъ былъ красивъ и уменъ, даже фамилія его нравилась, и имя. Прозвище было звучное: Северьянъ Караджій.
Черезъ мсяцъ, дйствительно, красивый и бойкій ребенокъ былъ уже въ Кривотурь и къ нему приставили нянюшку. Кандауровъ сталъ обожать пріемыша и баловалъ его всячески. Стоило только его ‘Севериньк’ отчаянно заревть, чтобы ему все имъ желаемое дали.
Когда было трудно, почти невозможно, удовлетворить желаніямъ ребенка и приходилось отказать, умный мальчуганъ находилъ средства побороть препятствіе. Онъ ложился крестомъ на полъ, ревлъ, смолкалъ, опять начиналъ ревть и не вставалъ съ пола до тхъ поръ, пока не получалъ желаемое.
Прошло десять лтъ. Северинька былъ шестнадцатилтнимъ мальчикомъ, но на видъ уже юношей лтъ двадцати. На верхней губ былъ уже черный какъ смоль пушокъ, на подбородк тоже. Вс на него любовались поневол. Его характерное, оригинальное матовое лицо съ красивыми большими глазами, чудными бровями, съ черными какъ смоль кудрями, конечно, нравилось всмъ…
Но Кандаурову начало чудится недоброе…
Добрый, всегда съ молодости лнивый, а теперь еще боле опустившійся въ деревенской тиши, Иванъ Савичъ былъ человкъ недалекій, но отъ природы глубоко честный, справедливый, сердечный.
Онъ мало двигался, мало дйствовалъ, почти не занимался длами по хозяйству, но кое-что почитывалъ и по цлымъ часамъ сидя въ своей горниц раздумывалъ — не о пустякахъ. Всякое, самое мудреное приходило ему въ голову и всякіе вопросы ршалъ онъ на свой ладъ, часто очень хитроумно и проницательно.
Когда минули пріемышу уже отроческіе годы, Иванъ Савичъ сталъ пристальне приглядываться къ своему Севериньк и грустно задумываться все чаще и чаще.
‘Кто тутъ виноватъ? думалось ему.— Я-ли виноватъ своимъ баловствомъ, или природа его виновата? Такъ или эдакъ, а дло плохо…’
Дло было въ томъ, что Иванъ Савичъ, понемногу размышляя о свойствахъ пріемыша, убдился, что ему судьба послала мальчишку со всми дурными задатками. Вдобавокъ вмсто того, чтобы съумть заглушить дурное и развить хорошее, онъ, казалось, своимъ воспитаніемъ содйствовалъ тому, чтобы изъ пріемыша вышелъ негодный малый.
Какъ бы то ни было, подобнаго рода пріемный сынъ не удовлетворялъ тому, что когда-то мерещилось Кандаурову. Ему хотлось подъ старость имть опору, имть молодое существо, которое бы любило его, уважало и услаждало его существованіе одинокаго холостяка.
Когда Северьяну Иванычу, какъ стали величать пріемыша, минуло восемнадцать лтъ, онъ былъ уже только терпимъ всми въ дом, а не любимъ. Всякаго съумлъ онъ обидть и возстановить противъ себя.
Натура горячая и необузданная, Караджій былъ жестокосердъ, гордъ, самолюбивъ. Страшно щепетильный, оскорблявшійся всмъ, даже всякими пустяками, самъ онъ презиралъ всхъ и считалъ себя умственно и даже физически превосходне всхъ. Полное пренебреженіе, съ которымъ относился онъ даже къ своему названому отцу, кидалось въ глаза и изумляло всхъ.
Особенно сказалась дурная природа Северьяна Караджія именно когда ему минуло восемнадцать лтъ. За одинъ годъ времени дворня, знакомые и сосди Кандаурова — вс отшатнулись отъ молодого малаго. А вмст съ другими, хотя и посл всхъ, перемнился по отношенію къ нему и самъ добрый и прямодушный Иванъ Савичъ.
‘Подожду еще годикъ или два, думалось ему,— и отправлю его въ Питеръ, въ гвардію. Въ качеств дворянина, онъ въ любой полкъ можетъ поступить’.

IV.

Въ это же самое время около Кривотурья случилось маленькое событіе. Скончался внезапно сосдъ, помщикъ Сабуровъ, не переживъ ябеды и ея послдствій, такъ какъ посл тяжбы онъ былъ разоренъ въ пухъ и прахъ.
Съ горя заболвъ и отправившись на тотъ свтъ, Сабуровъ оставилъ на этомъ двухъ дтей: мальчика и двочку.
Дти оказались на улиц, такъ какъ все имущество было отобрано ябедникомъ. Добрые люди взяли къ себ мальчика. Двочка переходила изъ рукъ въ руки, временно оставаясь въ разныхъ семействахъ.
Это мыканье восьмилтней двочки дошло до свднія Кандаурова. И какъ-то вдругъ, случайно, однажды утромъ въ лтнюю пору, гуляя по своему саду и раздумывая, какъ часто случалось, о неудачномъ выбор пріемыша, Кандауровъ былъ пораженъ простой мыслью, но показавшейся ему странной…
‘Ужъ не посылаетъ-ли судьба нчто, чтобы поправить ошибку? Такое дло никогда не поздно… Взять къ себ двочку сосда, про которую разсказываютъ много хорошаго, а Северьяна сбыть въ Петербургъ. Пройдетъ пять-шесть лтъ — и въ дом будетъ нчто совсмъ иное. Черезъ шесть лтъ двочк будетъ уже четырнадцать. Чуть не невста.’
Тяжелый на подъемъ, лнивый и нершительный, когда слдовало бросить мечтанія и перейти къ длу, Иванъ Савичъ промшкалъ еще мсяца два, но однако за это время многимъ знакомымъ сообщилъ свое намреніе насчетъ маленькой Сабуровой.
И однажды къ усадьб подъхалъ тарантасъ, вышелъ оттуда его хорошій пріятель, а за нимъ восьмилтняя хорошенькая двочка.
— Ну, Иванъ Савичъ, ты бы еще лтъ десять просбирался, заявилъ сосдъ-пріятель.— Я за тебя все обдлалъ.
И взявъ двочку за руку, онъ поставилъ ее около изумленнаго Кандаурова и прибавилъ:
— Извольте, милостивый государь, получить съ рукъ на руки! А вотъ въ карман и документъ… Все дло сдлано, Танька твоя какъ бы законная дочь.
Дйствительно, черезъ мсяцъ въ Кривотурь и самому Ивану Савичу, и всмъ другимъ стало житься какъ-то удивительно… Казалось веселе, свтле. Маленькая двочка, именемъ Татьяна, оживила весь домъ. Не удивительно было лишь то, что вс сразу полюбили двочку, баловали на вс лады.
Таня — скромная и добрая двочка, свтло-блокурая, съ большими синими глазами, сдлавшись общей любимицей, вскор стала просто всеобщимъ идоломъ. И только одно существо въ усадьб относилось къ Тан непріязненно. Это былъ, конечно, юноша Северьянъ. Извстіе о пріемной дочери сильно подйствовало на него, поразило его. Онъ увидлъ въ этомъ прямое послдствіе своего поведенія относительно всхъ.
Когда двочку вс стали любить и всячески баловать, Караджій измнился даже нравомъ. Онъ сталъ угрюме, надменне, но не только не уступилъ, а, казалось, сталъ еще боле неуживчивъ.
Спустя годъ посл появленія въ дом маленькой Тани, Кандауровъ самъ свезъ въ Петербургъ своего пріемыша и сдалъ въ рядовые Семеновскаго полка.
Когда онъ вернулся домой, отдохнулъ съ дороги и оглядлся, то увидлъ, что только теперь совершенно счастливъ. Отсутствіе Караджія было замтно. Безъ него дышалось легче. И не одинъ Кандауровъ, вся дворня чувствовала то же самое, а равно и знакомые.
‘Хотъ бы этому Турчину никогда и не возвращаться! ‘ думали многіе.
А нкоторые изъ друзей-сосдей высказывали это самому Кандаурову.
— Да врядъ и вернется! отзывался Иванъ Савичъ.— Будетъ тамъ служить и переходить изъ чина въ чинъ. Можетъ военная служба и поправитъ молодца!
Но Кандауровъ ошибся. Не прошло двухъ лтъ, какъ однажды въ усадьбу явился, свалившись какъ снгъ на голову, молодой Северьянъ. Оказалось, что у него въ полку вышла скверная исторія, въ которой онъ былъ самъ кругомъ виноватъ, и былъ поэтому немедленно исключенъ и перечисленъ въ простой напольный полкъ. Такъ какъ ему предоставили выбирать, то онъ, конечно, выбралъ полкъ, стоявшій въ Казанской губерніи.
Разумется, Караджій сталъ проводить время на половину въ полку, который стоялъ въ уздномъ город, на половину въ Кривотурь. Здсь онъ нашелъ посл двухлтняго отсутствія кой-что новое и непріятное.
Таничка казалась большою двочкой, умною не по лтамъ, и уже имющею вліяніе на своего воспитателя, насколько: это возможно для ребенка, а кром двочки были въ усадьб, дв новыя личности въ род нахлбниковъ. Одной изъ нихъбыла разорившаяся дворянка Клеопатра Гавриловна Пучкова, старая двица пятидесяти лтъ, глуповатая, но чрезвычайно веселая не по лтамъ, обожавшая горлки и качели и мастерица на всякія зати молодежи. Пучкова была страшись словоохотливая болтунья, но на грхъ была совершенно глуха. Она тараторила по цлымъ днямъ, не слушая и не слыша, что ей говорятъ. Иванъ Савичъ любилъ забавлять себя болтовней новой приживалки, а Таничка полюбила ее за ея сердечность и за изумительное искусство по части печеній и вареній.
Другою новою личностью въ Кривотурь былъ однодворецъ 70-ти слишкомъ лтъ, Агаонъ Ильичъ Дергачевъ, странный старикъ, не то совсмъ юродивый и придурковатый, не то хитрйшее существо, актеръ по призванію, прикидывавшійся ‘казанской сиротой’ и ‘дурашнымъ’ изъ личныхъ выгодъ.
Главное, что смущало Караджія, была извстнаго рода привязанность Кандаурова къ этимъ двумъ вновь явленнымъ въ усадьб приживальщикамъ. А вмст съ тмъ они сразу открыто непріязненно отнеслись къ нему, не стсняясь его положеніемъ воспитанника.
Чрезъ два мсяца посл возвращенія Северьяна Караджія, Кандауровъ узналъ, что его воспитанникъ давно уже обзавелся женой, тайно привезъ эту жену съ собой изъ столицы и что она сомнительнаго происхожденія и поведенія.
Онъ потребовалъ у Северьяна объясненія, надясь, чтовсе окажется клеветой, но Караджій подтвердилъ слухъ, прибавивъ, что не считаетъ возможнымъ представить жену своему названому отцу. На томъ все и кончилось. Но Караджій подозрвалъ, что приживальщики пронюхали и выдали Кандаурову его тайну, и мысленно пообщался имъ отплатить…
Но самою главною новостью, поразившею Караджія, было свдніе, добытое имъ внезапно и случайно изъ казанскаго земскаго суда, что Кандауровъ формально перевелъ все свое имущество по дарственной записи на имя Танички и не оставляетъ ровно ничего своему воспитаннику.
‘Что же длать! ршилъ онъ, озлобясь.— Надо теперь держать тебя въ страх и при жизни твоей повытаскать изъ тебя елико возможно больше денегъ’.
Сразу молодой человкъ возненавидлъ своего воспитателя. Разсуждая по-своему, онъ полагалъ, что Кандауровъ, взявъ его изъ родной семьи на воспитаніе, обязанъ былъ поступить какъ съ собственнымъ сыномъ и оставить ему все свое состояніе посл смерти. Брать посл него еще какую-то двчонку и отдавать ей все — онъ, ‘старый пень’, не имлъ права.
Одновременно и самъ Кандауровъ началъ явно непріязненно относиться къ пріемышу.
Его исторія въ полку и въ особенности его дикая женитьба безъ позволенія на какой-то дрянной женщин, которую омъ даже не смлъ показать своему названому отцу, подйствовали на старика ршительно. Передавъ все имущество Таничк — онъ прежде упрекалъ часто себя въ несправедливости и въ пристрастіи, теперь же онъ оправдывалъ вполн свой поступокъ. У Танички, когда она выйдетъ замужъ, будетъ семья честная, а у Караджія со скверной бабой и семья будетъ семьей головорзовъ и негодяевъ.

V.

Вновь возникшія отношенія продолжались по счастію не долго. Караджій конечно продолжалъ часто появляться у своего названаго отца и присутствіе въ усадьб пріемыша было для Кандаурова чисто божескимъ наказаніемъ. День ото дня, съ каждымъ новымъ своимъ посщеніемъ, Караджій казался ему все ненавистне и невыносиме. Понемногу становилось ясно, что изъ этого человка вышелъ полный негодяй.
Исключительною цлью посщеній офицера было вымогательство денегъ подъ тмъ или другимъ предлогомъ. Постепенно дло дошло до того, что Кандауровъ передавалъ пріемышу больше, чмъ могъ. Вскор пришлось бы уже входить для него въ долги. Отказать Караджію у него не хватало духу.
Наконецъ, однажды молодой человкъ явился изъ городка, гд стоялъ полкъ, и объявилъ названому отцу, что онъ истратилъ казенныя деньги и пойдетъ подъ судъ, если Кандауровъ не спасетъ его.
Пораженный Иванъ Савичъ отвтилъ, что такой суммы, а именно шести тысячъ, онъ не въ состояніи достать и волей-неволей долженъ отказать.
Караджій на это объяснилъ, что въ случа отказа ему остается только самоубійство или бгство и необходимость сдлаться бродягой, не помнящимъ родства. При этомъ онъ объяснилъ Кандаурову, что, будучи его пріемышемъ, онъ. можетъ надяться хотя бы на часть наслдства отъ него, поэтому онъ проситъ теперь же удлить частицу того, на что иметъ право разсчитывать.
Кандауровъ хотлъ было отвчать молодому человку, что за послдніе годы ршилъ ничего не оставлять ему и оставить все своей пріемной дочери. Но на подобный отвтъ онъ однако не ршился, воображая, что Караджій ничего не знаетъ объ дарственной.
Посл трехъ дней волненія и размышленія, Кандауровъ ршился продать отдльный участокъ земли, гд былъ у него хуторъ, на который уже давно было два покупателя. Дло вскор уладилось, хуторъ былъ проданъ и деньги переданы Караджію. Онъ ухалъ вполн довольный, и пропалъ…
Черезъ нсколько мсяцевъ Кандауровъ узналъ, что никакой пропажи или растраты казенныхъ денегъ у пріемыша не случилось, а что онъ выманилъ деньги для того, чтобы отправиться со своей женой путешествовать: ‘людей посмотрть и себя показать’, какъ объяснилъ онъ въ полку.
По разнымъ собраннымъ свдніямъ оказалось, что Караджій находится въ королевств Польскомъ, гд у его жены есть, родственники и якобы какое-то наслдство, по поводу котораго надо тягаться. А затмъ въ продолженіе двухъ лтъ о немъ не было ни слуху, ни духу.
Между тмъ время пролетло быстро и незамтно. Въ усадьб Кандаурова была уже красавица пріемная дочь-невста. Все, что было молодыхъ людей по сосдству, относились къ ней неравнодушно. Нкоторые помщики засылали свахъ или друзей сватовъ, но Кандауровъ не спшилъ выдавать свою Таничку замужъ. Жизнь безъ нея казалась ему немыслимою.
Впрочемъ, и сама молодая двушка, которой минуло уже шестнадцать лтъ, не хотла итти замужъ. Вс эти женихи были ей не по душ. Вскор у нея создалась репутація разборчивой невсты. И, можетъ быть, изъ-за этого сватовство учащалось.
Наконецъ, однажды появился суженый. Какъ-то ввечеру проходилъ батальонъ солдатъ, переводимый изъ одного города въ другой, и командиръ батальона, размстивъ солдатъ кое-гд по деревн и въ пол, самъ попросилъ позволенія переночевать въ помщичьемъ дом.
Кандауровъ и молодая хозяйка радушно приняли гостя. Тридцатилтній, чрезвычайно милый, умный и въ особенности степенный, капитанъ Арсеній Баскаковъ былъ изъ старинныхъ дворянъ Саратовской губерніи.
Въ одинъ вечеръ, проведенный въ усадьб, капитанъ чрезвычайно понравился и Кандаурову, и Таничк. Въ немъ было что-то особенное. Кандауровъ замтилъ, что у капитана дйствительно видъ военнаго человка, воина. Казалось, дай ему сейчасъ командовать цлой арміей — и онъ распорядится какъ фельдмаршалъ.
Баскаковъ держалъ себя скромно, степенно, говорилъ тихо и мрно, но въ голос его звучала какая-то особенная сила. Казалось, что слово и дло у него не расходятся, а дло слдуетъ сейчасъ же за словомъ.
Когда на другой день, еще до восхода солнца, капитанъ поднялся, чтобы двинуться дале со своимъ батальономъ, Кандауровъ еще спалъ, простившись съ гостемъ наканун, но молодая хозяйка, встававшая обыкновенно нсколько позже, оказалась уже на ногахъ и приготовила въ столовой чай для новаго знакомаго. При ней, ради приличія, была Клеопатра Гавриловна. Вмст съ тмъ за ночь она успла приготовить кое-что дорожное и передала капитану цлую корзинку, гд была всякая провизія: жаркое, пирогъ, печенье и варенье, даже дв бутылки квасу и одну бутылку французскаго вина не забыла она положить.
Баскаковъ былъ, удивленъ и польщенъ вниманіемъ. Онъ приказалъ батальону двинуться, а самъ запоздалъ цлый часъ въ усадьб, бесдуя съ милой хозяйкой. И тутъ только онъ присмотрлся внимательне къ молодой двушк, узналъ, что она не родная дочь Кандаурова, а воспитанница, узналъ также и сказалъ самому себ, что до сихъ поръ не видалъ еще такихъ глазъ и такой улыбки. Прощаясь, онъ попросилъ позволенія явиться вновь просто въ гости.
Когда капитанъ собрался узжать, то его коня, стоявшаго у подъзда, перевели въ поле за ограду сада, а молодая хозяйка пошла проводить гостя черезъ весь садъ. Когда же капитанъ ловко вскочилъ въ сдло и, гарцуя, похалъ по полю, двушка, стоя у калитки ограды, смотрла ему вслдъ задумчивыми глазами.
Уже издали, въ конц поляны, капитанъ оглянулся и увидалъ двушку, стоявшую попрежнему у калитки. Онъ повернулъ лошадь, остановился и издали поклонился ей. Таня отвчала поклономъ и махнула рукой два раза: отъ себя, потомъ къ себ, какъ бы говоря, что посл отъзда проситъ быть снова.
Молодой капитанъ точно такъ же махнулъ шляпой въ поле, потомъ махнулъ въ сторону усадьбы и приложилъ руку къ сердцу. Несмотря на разстояніе, пожалуй полверсты, двушка вспыхнула и быстро скрылась за оградой сада.
Дйствительно, не дале, какъ черезъ недлю капитанъ Баскаковъ былъ снова въ гостяхъ въ Кривотурь и на этотъ разъ пробылъ три дня. Кандауровъ сразу замтилъ, что капитанъ явился и гоститъ не спроста. Онъ попалъ тоже въ число вздыхателей. Но теперь была та большая разница, что и сама Таничка была неравнодушна. При этомъ открытіи Кандаурову взгрустнулось.
‘Вотъ онъ, человкъ, подумалось ему,— который отниметъ у меня мое счастіе’.
Капитанъ ухалъ, но черезъ недлю снова явился, объявилъ, что переводится по служб въ самую Казань, а вмст съ тмъ ожидаетъ туда и своихъ родителей, которые переселяются изъ Саратова.
На этотъ разъ капитанъ въ разговор наедин съ Кандауровымъ намекнулъ, что когда его престарлый отецъ явится въ Казань, то они вмст прідутъ къ Кандаурову по весьма важному длу.
Вмст съ тмъ, капитанъ, вроятно, намекнулъ о чемъ-либо самой Таничк, такъ какъ двушка преобразилась. Ее узнать было нельзя. По лицу ея видно было, что она неизмримо счастлива.

VI.

Миръ и тишина въ усадьб, а равно и счастіе Танички были внезапно нарушены. Въ дом появился, какъ снгъ на голову, Северьянъ Караджій. Будто сатана толкнулъ его пріхать.
На этотъ разъ долго пропадавшій пріемный сынъ Кандаурова при своемъ появленіи навелъ на него страхъ. Караджій сильно измнился въ лиц и смотрлъ странно, изподлобья, тревожно и подозрительно.
Кандауровъ невольно подумалъ про себя:
‘Чистый головорзъ и душегубъ! Скажи, что онъ былъ атаманомъ разбойничьей шайки — и повришь’.
‘Не убилъ ли молодецъ кого, да къ намъ убжалъ?’ думала Клеопатра Гавриловна.
То же впечатлніе произвелъ молодой человкъ и на Таничку.
Караджій объяснилъ, что онъ за это время жилъ въ Литв по дламъ, чтобы хлопотать о наслдств, которое должна была получить его жена, но затмъ, когда удалось выиграть тяжбу и получить десять тысячъ, онъ внезапно лишился жены.
— И женился, и овдовлъ, сказалъ Кандауровъ,— а я и не видлъ ее — твоей супруги!
Разумется, Караджій, ни слова не говоря и не объясняя, какія у него намренія и планы, остался въ усадьб. Кандауровъ не ршался спросить у пріемыша, что онъ собирается длать и намренъ ли совсмъ оставаться жить у нихъ. Онъ все надялся, что тотъ самъ вскор сберется и удетъ. Но Караджій, повидимому, и не думалъ объ этомъ.
Единственное, что не мало удивило и Кандаурова, и Таничку, было то обстоятельство, что Караджій перемнился въ обращеніи. Онъ былъ степенне, любезне. Несмотря на это, онъ все-таки внушалъ Кандаурову отвращеніе, а на молодую двушку наводилъ какой-то необъяснимый страхъ: ей чуялся волкъ въ овечьей шкур.
Не прошло нсколькихъ дней, Караджій сталъ замтно ухаживать за Таничкой, стараться всячески ей понравиться. Двушка всячески избгала его, но при совмстной жизни подъ одной кровлей, оно было мудрено.
Заставъ, наконецъ, усиленныя ухаживанія пріемыша за Таничкой, Кандауровъ взволновался, отчасти испугался и тотчасъ же объяснилъ Караджію, что Таничка — почти невста, что не нынче-завтра явится капитанъ Баскаковъ съ отцомъ офиціально свататься.
Это объясненіе подйствовало на Караджія особенно странно. Черезъ два дня онъ объяснилъ, что ему необходимо хать по дламъ въ Казань и выхалъ въ тотъ же день. Черезъ недлю онъ снова былъ въ усадьб, довольный, веселый, говорливый.
И Таничк онъ показался теперь боле чмъ когда-либо волкомъ въ овечьей шкур. А между тмъ у нея была сильная забота, граничившая съ горемъ: времени прошло уже много, о Баскаковыхъ не было ни слуху, ни духу.
Двушка ршилась объясниться съ отцомъ и узнала, что Кандауровъ тоже смущенъ молчаніемъ капитана. Обсудивъ вс обстоятельства, Иванъ Савичъ сообща съ пріемной дочерью ршилъ хать въ Казань, познакомиться съ родителями Баскакова,— однимъ словомъ, сдлать первый шагъ.
Дйствительно, Кандауровъ тотчасъ же собрался и выхалъ. Черезъ четыре дня онъ вернулся уже назадъ опечаленный, а привезя дурныя всти, самъ узналъ дома уже нчто совсмъ невроятное.
Танички въ усадьб не было. За время отсутствія его она должна была покинуть домъ и прожить два дня у сосдей. Сдлала она это по совту Клеопатры Гавриловны, а побудило ее къ этому нахальное поведеніе съ ней Караджія.
Кандауровъ объяснилъ пріемной дочери, что Баскаковы — отецъ и сынъ — встртили его крайне холодно и ни единымъ словомъ не обмолвились ни о чемъ, какъ если бы никогда между ними и капитаномъ не было и рчи о чемъ-либо серьезномъ.
Извстіе это страшно подйствовало на двушку. Объяснить происшествіе не было никакой возможности.
За то Кандауровъ, потрясенный дурными встями, привезенными изъ Казани, а въ особенности поведеніемъ пріемнаго сына, тотчасъ же преобразился.
На этотъ разъ вчно тихій, смирный и лнивый, Иванъ Савичъ, къ удивленію всхъ и самого себя, оказался человкомъ съ которымъ шутить не слдуетъ. Онъ объявилъ. Караджію, чтобы тотъ убирался немедленно изъ усадьбы к чтобы никогда нога его не переступала порогъ дома.
— Увижу я тебя хоть-бы на подъзд — выйду и самъ изъ ружья застрлю! кончилъ Кандауровъ и при этомъ побожился и перекрестился на образа.— Вонъ отсюда, туркино отродье! крикнулъ онъ.
И по его виду и голосу Караджій и трое дворовыхъ людей, присутствовавшихъ при этомъ, убдились, что тихій баринъ Иванъ Савичъ говоритъ сущую правду и способенъ, застрлить.
Вроятно, Караджій вполн поврилъ общанію. Онъ разсмялся, лицо его сразу измнилось, стало лицомъ сущаго разбойника, и онъ отвчалъ пріемному отцу:
— Застрлишь ли ты когда меня, свиное корыто, еще невдомо. А что я тебя въ это лто повшу вотъ на этомъ самомъ подъзд, въ этомъ я теб клянусь всми угодниками. Божьими! Я иду на службу къ явленному царю Петру едорычу. А когда вернусь, то удавлю тебя… И гляди — именно на этомъ самомъ мст, показалъ онъ пальцемъ на желзный прутъ, торчавшій изъ-подъ крышки подъзда.
Съ тхъ поръ прошло уже боле полугода. Иванъ Савичъ Кандауровъ снова мирно жилъ со своей пріемной дочерью, счастливый тмъ, что навсегда избавился отъ Караджія, а вмст съ тмъ забылъ и думать о капитан Баскаков, мысленно включивъ его въ число многихъ другихъ молодыхъ людей, ухаживавшихъ за Таней.
Что касается молодой двушки, она была повидимому спокойна и довольна, но въ глубин души была несчастлива.. Образъ капитана Баскакова преслдовалъ ее. Чувство къ нему запало слишкомъ глубоко въ сердце. Она ни словомъ ни разу не обмолвилась о молодомъ капитан, но продолжала постоянно думать о немъ, полюбивъ первый разъ въ жизни глубоко и искренно.
Теперь, когда приходилось, по примру многихъ помщиковъ, выбираться изъ усадьбы въ Казань ради опасенія бунтовщиковъ, Таня радовалась при мысли, что они подутъ въ губернскій городъ, гд она можетъ увидать Баскакова. Могутъ снова завязаться отношенія и, Богъ всть, можетъ быть, что-нибудь снова возникнетъ, тмъ паче, что разрывъ казался ей попрежнему страннымъ, ни на чемъ не основаннымъ. Не таковъ былъ человкъ ея возлюбленный, чтобы мняться безъ видимой причины.
Вслдствіе этого, когда прибывшая въ гости старушка Павла Семеновна стала убждать Кандаурова немедленно выбираться изъ усадьбы, Таня горячо присоединилась къ старушк. Не бунтовщиковъ и бды какой боялась она, а хотлось ей поскорй очутиться въ Казани по близости отъ любимаго человка.

VII.

Старушка ухала изъ усадьбы, взявъ съ молодой хозяйки честное слово, что она не станетъ отлагать отъзда. Таничка общала тотчасъ же заняться укладкой, всякими сборами и черезъ три-четыре дня, черезъ недлю, не поздне, быть въ Казани.
Для всякаго другого собраться въ городъ было бы дломъ нсколькихъ часовъ, но для Ивана Савича, прожившаго всю жизнь въ деревн, собраться и выхать надолго въ губернскій городъ — было дло капитальнымъ, казалось важнымъ событіемъ въ жизни.
Таничка хлопотала, укладывала, длила все пополамъ во всемъ дом: то, что должно было на подводахъ итти вмст съ ними, конечно, все лучшее, и то, что можно было оставить въ усадьб, не боясь, что оно будетъ разграблено бунтовщиками.
На третій день по отъзд Павлы Семеновны явился въ усадьбу верховой и привезъ письмо на имя Кандаурова. Прочтя посланіе, Иванъ Савичъ вскочилъ и почти рысью побжалъ въ горницу пріемной дочери.
— Слушай! Гляди! Слушай! закричалъ онъ, вбжавъ къ Таничк.
И затмъ онъ прочелъ письмо отъ Павлы Семеновны, которое объявляло нчто совершенно невроятное.
Вернувшись въ Казань, она тотчасъ же отправилась толковать со старикомъ Баскаковымъ и объяснилась съ нимъ напрямки, прося разъясненія его отношеній къ Кандауровымъ. Старикъ объяснился тоже искренно.
Въ результат оказывалось, что молодой капитанъ попрежнему влюбленъ въ Таничку, изнываетъ по ней, а разрывъ произошелъ вслдствіе ихъ глупой доврчивости. Оказалось, что негодяй Караджій вмшался въ дло, былъ у Баскаковыхъ и оклеветалъ пріемнаго отца и молодую двушку самымъ низкимъ образомъ.
Старушка не ршалась передать въ письм въ чемъ заключалась эта подлая клевета. Разумется, она тотчасъ разсказала всю правду про Караджія и старику, и самому капитану, упрекнула ихъ въ ребяческомъ образ дйствій, въ томъ, что первый попавшійся негодяй могъ на нихъ подйствовать.
Послдствіемъ этого объясненія Баскаковыхъ со старушкой было то, что капитанъ попросилъ ее написать и объяснить Кандаурову, что тотчасъ подетъ снова возобновить, знакомство. Павла Семеновна прибавляла, что въ самый день, полученія ея письма, или на утро Арсеній Борисовичъ Баскаковъ явится лично къ нимъ въ гости.
Выслушавъ письмо, Таничка закрыла себ лицо руками, поблднла, а потомъ вскочила, бросилась на шею къ отцу и расплакалась.
Ввечеру она была тревожне, чмъ когда-либо. Ей. пришло на умъ, что Павла Семеновна могла ошибиться, могла преувеличить. Двушк казалось, что если она, снова обртя свое счастіе, снова потеряетъ его, то не будетъ въ состояніи пережить этого удара.
Часовъ въ семь вечера, при заход солнца, когда Кандауровъ садился въ столовой за чай, а Таничка хлопотала около погреба, чтобы скорй подали на столъ простоквашу, вдали: раздался звукъ колокольчика.
Двушка встрепенулась, остановилась, прислушалась. Колокольчикъ все приближался. Къ звуку его присоединились звуки бубенчиковъ. Тройка шибко летла въ конц деревни. Скоро гулкіе звуки уже раздавались вблизи дома. Очевидно къ нимъ халъ гость… А кто онъ?
Таня побжала въ столовую и нашла Ивана Савича, стоящаго съ салфеткой въ рук въ дверяхъ прихожей. Они поглядли другъ другу въ глаза, ничего не вымолвили, но взволнованные, не сговариваясь, двинулись вмст на подъздъ..
Во дворъ въхалъ тарантасъ тройкой, а изъ него уже кланялся имъ капитанъ Баскаковъ. Лицо его все сказало Таничк: это не былъ человкъ веселый, или довольный, это былъ человкъ неизмримо счастливый. Онъ выскочилъ изъ тарантаса, бросился какъ родной обнимать Кандаурова, а затмъ, протянувъ руку двушк, выговорилъ:
— Позвольте поцловать вашу ручку?!
Затмъ и хозяева и гость вошли въ столовую, сли за столъ и молчали, счастливо улыбаясь. Никто не зналъ съ чего начать и что сказать. У всхъ троихъ лица говорили одно и то же: о нежданномъ счастіи, о надежд, что сейчасъ же совершится нчто, чего они желаютъ уже давно.
И наконецъ капитанъ, обратившись къ Тан, произнесъ:
— Ужъ какая пыль по дорог!
И затмъ онъ разсмялся со счастливымъ лицомъ.
Однако черезъ нсколько минутъ капитанъ обратился къ хозяину и вымолвилъ, нсколько смущаясь отъ внутренняго волненія:
— Позвольте мн, Иванъ Савичъ, съ вами имть нкоторое объясненіе… Прежде всего попроситъ у васъ прощенія, а затмъ попросить обратить гнвъ на милость и оказать большое… нтъ, какъ можно говорить — одолженіе! Вы должны меня осчастливить на вки.
Выпивъ по стакану чаю, хозяинъ и гость вышли въ другую горницу и стали объясняться. Таничка осталась въ столовой и сидла, облокотись на столъ, трепетная, не помня себя, не сознавая ничего окружающаго. И все-таки минутами сердце ея замирало отъ боли при мысли, что она ошибается…
‘Что если все не то? думалось ей.— Если это совсмъ другое?.. Дло какое-нибудь?’
Но черезъ часъ все совершенно преобразилось въ глазахъ двушки: и усадьба, и окрестность, и небо съ зарею… Все было иное, чмъ прежде за всю ея жизнь. Она была нареченною невстой. Капитанъ формально посватался съ разршенія и благословенія своихъ родителей. Теперь оставалось одно: скорй собраться въ городъ, приготовиться къ свадьб и отпраздновать ее на славу.
Баскаковъ не остался ночевать. Будучи командиромъ гарнизона въ Казани и не взявъ отпуска, онъ не имлъ права остаться до утра. Дождавшись восхода луны, капитанъ собрался обратно въ городъ.
Снова зазвенлъ колокольчикъ, подали тарантасъ къ подъзду. Кандауровъ и Таничка вышли провожать. Но провожали они уже не гостя, а близкаго человка — жениха.
— Собирайтесь скорй! заявилъ капитанъ, прощаясь.— Не мшкайте, Бога ради! Не такіе дни теперь! Повторяю вамъ, въ какихъ-нибудь двухъ стахъ верстахъ, а то и ближе, бродятъ шайки бунтовщичьи. Помилуй Богъ нагрянетъ кто сюда. Вдь у васъ только мужички съ топорами. Поди ни единаго ружья въ дом нтъ. Дайте мн слово вы, обернулся капитанъ къ Таничк,— дайте слово, что завтра ввечеру, самое позднее, выдете въ Казань.
— Даю! Даю! Всю ночь буду укладываться! воскликнула двушка.
— Ну, храни васъ Господь! До свиданія…
— До свиданія! До свиданія! громко и радостно отвтили Кандауровъ и Таничка.

VIII.

На другой день ввечеру, несмотря на хлопоты Танички, чтобъ все было готово къ отъзду, Иванъ Савичъ не ршился выхать.
— Какъ же это въ ночь пускаться въ дорогу? заявилъ онъ сидя на террас, на томъ мст и на томъ кресл, гд уже двадцать слишкомъ лтъ привыкъ сидть.
— Ночь свтлая, лунная, просто прелесть, убждала двушка.— И лошадямъ легче.
— Днемъ, все-таки, видне, заявилъ старикъ.
— Да вдь вы сами вчера сказывали, батюшка, что днемъ жара и лучше двинуться въ ночь.
— Оно конечно… Но право сдается, что эдакъ-то… Ей-Богу…
Иванъ Савичъ отлично зналъ, что дло не въ жар дня и не въ прохлад ночи, и не въ ясности пути, а въ трудности подняться съ мста. Вотъ такъ, вдругъ! Богъ всть зачмъ! Изъ-за глупыхъ розсказней. Лихія якобы времена, душегубы лзутъ. Всегда бывало это душегубство и разбойничество. Только та и разница, что нын разбойничій атаманъ царемъ себя величаетъ. Можетъ и придетъ, да когда еще…
— Эдакъ мы, батюшка, никогда не выдемъ, грустно произнесла Таничка, прерывая размышленіе Кандаурова.
— Что ты? Что ты? Какъ можно, завтра утромъ. Безпремнно.
— Побожитеть. Перекреститесь вотъ на храмъ! выговорила Таничка ршительно и указывая въ сторону густого сада, гд за макушками деревьевъ виднлся крестъ сельскаго храма.— Побожитесь, что завтра до полудня сядете въ колымагу.
Иванъ Савичъ смутился. Даромъ и зря божиться грхъ.. А отвчать за себя онъ положительно не могъ. Когда-то онъ живо собрался въ Казань, какъ пришлось хать объясняться съ Баскаковымъ. Но вдь онъ зналъ, что вернется опять домой дня черезъ два. А теперь надо совсмъ узжать. Мсяца на два пожалуй. И главное — все изъ бабьихъ страховъ и бабьяго ‘язычества’.
Однако, увидя, что его нершительность, которую онъ нескрылъ, заставила Таничку заплакать, Иванъ Савичъ сразу встряхнулся.
— Полно. Господь съ тобой! воскликнулъ онъ.— Что ты! Завтра утромъ выдемъ непремнно. Ну, ужъ вотъ самое, самое позднее — ввечеру. Вотъ эдакъ же! Ну вотъ право же.
— Побожитесь…
— Не хочу я божиться зря. Мало ли что можетъ помшать. Но я теб общаюсь.
Двушка легла спать, но не смыкала глазъ до зари. Изрдка слезы текли изъ глазъ. Она положительно видла, что Иванъ Савичъ такъ и не соберется въ Казань. А тамъ онъ, Арсеній Борисовичъ, тамъ ея счастье. А здсь и вправду опасно. Сегодня сказывали на сел, что усадьбу ея покойнаго отца, давно проданную кому-то, а недавно перекупленную какимъ-то нмецкимъ дворяниномъ, зажгли злоди и убили ключника и барскую барыню, которые оставались въ усадьб по отъзд господъ.
На утро Иванъ Савичъ разумется нашелъ, что жарища, на двор страшная, да и былъ правъ. Іюльское солнце пекло немилосердно. На его разсужденія и убжденія Таничка ничего не отвчала и вообще ршила больше объ отъзд не поминать.
‘Авось молчкомъ возьму, думалось ей.— Надостъ батюшк видть, что я горюю и все мн на свт тошно здсь’.
День потянулся тоскливо, вс были какъ бы на юру, чувствовали себя какъ-то, ни то, ни ее…
Богъ всть, выхалъ ли бы въ этотъ вечеръ Иванъ Савичъ въ Казань или выхалъ бы чрезъ день или два или. три, или бы совсмъ не выхалъ. Но вызжать не пришлось…
Произошло что-то вдругъ и непонятное и понятное вмст, и ужасное и простое, и внезапное какъ ударъ грома и будто всми ожиданное давно.
На сел появились какія-то партіи оборванцевъ по десяти и боле человкъ, пришедшія кучка за кучкой… Староста доложилъ помщику, что проходимцы воруютъ что попадется — и куръ, и рухлядь. Антошку въ кровь избили изъ-за поросенка что не давалъ, бабу Афимью очень обидли, а ейный мужъ Митрій отъ ихъ азарта въ овинъ спрятался.
Иванъ Савичъ разсердился.
— Такъ чего же вы? Берите дубы, да и гоните вонъ озорниковъ.
— Какъ ты укажешь, батюшка баринъ… отвчалъ староста.— Я сказывалъ хрестьянамъ. Кто съ нашимъ удовольствіемъ — хоть за топоры возьмуться на эту голытьбу, а кто перечитъ и озорно говоритъ: ‘не трошь, въ отвт самъ будешь’.
— Что? Что?
— Старики вс охочи бить озорниковъ и гнать, а молодцы сказываютъ: это государево войско. За нимъ и графъ идетъ, а за нимъ и самъ шествуетъ.
— Какой графъ?
— Не знаю. Государевъ енералъ, али самъ государь шествуетъ.
— Ахъ, негодяи! заволновался Кандауровъ и тотчасъ же послалъ старосту за Таничкой.
Двушку не нашли въ дом, но она сама прибжала изъ саду. Иванъ Савичъ, хотвшій дать ей порученіе, какъ распорядиться на сел съ озорными проходимцами, при вид лица Танички не могъ вымолвить ни слова.
Двушка вбжала въ горницу блдна какъ смерть и вбжавъ тотчасъ упала на колни около старика и стала безсмысленно цловать его руки.
Она поняла то, чего никто не могъ или не хотлъ понять.
‘Вотъ оно, о чемъ предупреждали вс и толковала старушка Павла Семеновна и говорилъ самъ капитанъ Баскаковъ’.
— Что ты? Что? Говори! испугался Иванъ Савичъ.— Что съ тобой? Приключилось что съ тобой. Напугалъ кто? Обидлъ?
— Батюшка, конецъ намъ… Не спаслися! Конецъ. Это бунтовщики. Въ пол видать сонмища. Идутъ, дутъ, скачутъ… Смерть наша.
Иванъ Савичъ замеръ въ кресл, поблднлъ и наконецъ прошепталъ:
— Какъ же это…
Таничка рыдала около него на полу, на колняхъ.
Чрезъ нсколько мгновеній въ горницу вошла быстро Клеопатра Гавриловна и стала спрашивать, что случилось, но сама же стала разсказывать подробно все, что видла сейчасъ на сел. И драка, и разбой, и крики, и неразбериха.
— Что же приключилось-то, скажите? Въ толкъ не возьму… прибавляла она, подставляя воронкообразно ладони обихъ рукъ къ обоимъ ушамъ.
Прибжалъ и Дергачевъ, поглядлъ на всхъ и ни слова не говоря забился въ уголъ, гд стоялъ диванчикъ, а вокругъ горшки съ цвтами… Затмъ онъ ползъ за небольшой диванчикъ, спряталъ за него голову и плечи, не соображая, что все туловище осталось на виду. За нимъ вбжало человкъ десять дворовыхъ людей и все бросилось къ барину, ради защиты — не ему, а себ отъ него… И началась общая сумятица — на сел, на двор, въ усадьб, во всхъ горницахъ.
На глазахъ Кандаурова происходило свтопреставленіе. Онъ казалось не понималъ ничего, или, понимая, не врилъ своимъ глазамъ и ушамъ.
Въ его горниц, предъ нимъ самимъ уже стояли и смялись какія-то морды пьяныя или черныя отъ загара и пыли. Эти люди двигались, приходили, уходили, не трогали никого, но все усмхались.
— Обожди, вотъ! Обожди! Сейчасъ! ясно разобралъ Кандауровъ уже сто разъ услышанное.
Но все происходившее будто не занимало его. Все это было дло второстепенное, пустое… Главное въ томъ, чтобы крпче держать Таничку за руки, не давать ей встать съ пола, съ колнъ и не пускать отъ себя…
И вмст съ тмъ Ивану Савичу кто-то будто приказываетъ повторять шепотомъ все одно и то же:
— Какъ же это?..
И онъ повторяетъ, повторяетъ безъ конца.
— Буди Его Святая воля! громко говорить кто-то.
‘Да. Да… Господь…’ думается Кандаурову и онъ опять прибавляетъ мысленно: ‘Какъ же это?’

IX.

Чрезъ часъ въ усадьб Кривотурья все уже стало проще, все будто выяснилось и опредлилось… Всякій зналъ, что произошло и что произойдетъ еще. Многіе были даже спокойны.
Въ дом появился хозяинъ или тотъ, отъ котораго теперь все и вс зависятъ. Какъ онъ что укажетъ, такъ тому и быть. И сейчасъ быть! Безъ прекословья!
Въ дом былъ Северьянъ Иванычъ. Но онъ былъ уже не прежній офицеръ Караджій и не нахальный воспитанникъ барина, всми ненавидимый.
Караджій былъ важный генералъ съ виду. Въ кафтан съ золотыми галунами, на груди золотая бляха, на голов шапка красная, донская, лохматая… На боку сабля серебряная и два пистолета за поясомъ. Лицомъ Северьянъ Ивановичъ былъ ласковъ и привтливъ, но всякаго морозъ по кож пробиралъ отъ его ласковой улыбки и ласковыхъ словъ. Вс избгали его, и только одинъ юродивый Дергачевъ все увивался около него и, будто на побгушкахъ, леталъ по его указаньямъ сказать, справить, носдать, позвать, привести. Кандауровъ сидлъ по прежнему въ той же горниц, но уже запертой на ключъ. Таничка была у себя въ комнат съ Пучковой.
Впрочемъ, страшно явившійся пріемышъ Кандаурова тотчасъ объяснилъ, что онъ состоитъ помощникомъ государева воеводы и главнаго командира отряда, графа Орлова.
— Я ни при чемъ. Что графъ укажетъ, повторялъ онъ.
На сел было уже скопище человкъ въ пятьсотъ всякаго сброда, состоящаго преимущественно изъ калмыковъ и башкиръ съ полусотней бглыхъ солдатъ и яицкихъ казаковъ. Въ лучшей изб остановился командиръ, маленькій и сутуловатый человкъ лтъ за тридцать, крайне невзрачный, именовавшій себя графомъ Орловымъ. Онъ не походилъ даже на простого солдата, а смахивалъ на писаря или подьячаго Нижняго земскаго суда. При немъ были три адъютанта, одтые въ казацкое платье, но съ саблями. Вс трое были на фазный ладъ и разныхъ лтъ: одинъ двадцати, другой почти шестидесяти, двое изъ нихъ были съ бородами, а одинъ гладко остриженный и гладко выбритый, довольно приличный на видъ, очевидно изъ мелкихъ дворянъ-помщиковъ. Вс эти адъютанты графа Орлова на казаковъ или вообще на военныхъ не походили нисколько.
При скопищ былъ большой обозъ награбленнаго имущества, а въ обоз находилось нсколько странныхъ женщинъ.
Орловъ и Караджій ихъ именовали ‘дорожными’ барыньками. Одна изъ нихъ, пожилая, была безъ просыпа пьяна, отъ зари до зари. Одна была очень молоденькая и, напротивъ, плакала по цлымъ днямъ, два раза бгала изъ обоза, но пойманная была теперь привязана за ногу веревкой къ телг, въ которой хала.
Воевода царскій не являлся въ усадьбу и ничего не длалъ и не приказывалъ, хотя Караджій постоянно повторялъ на все и про все:
— По приказу графа я долженъ…
Когда Караджій вошелъ въ усадьбу и въ горницу, гд. сидлъ Кандауровъ съ Таничкой, то у него не хватило храбрости глянуть въ лицо своего названнаго отца.
— Здравствуй, Иванъ Савичъ! сказалъ онъ, глядя въ сторону.— Вотъ и привелъ Господь увидться. Не взыщи, что являюсь незваный, да еще выгнанный тобой отсюда. Я пришелъ общаньице свое исполнить. Ты можетъ и забылъ, да я-то помню… Эй, вы, крикнулъ онъ двумъ казакамъ, — по приказу господина воеводы графа Орлова, приладьте мн на крылечк, на его чугунныхъ завитушкахъ, что подъ крышкой, хорошую бичеву… Кажись я это на крылечк общалъ…
Кандауровъ едва понялъ, что слышалъ, а Таничка вскрикнула и повалилась на полъ безъ чувствъ. Караджій приказалъ дворовымъ перенести барышню въ ея комнату и выгналъ всхъ. Затмъ, увидя за диваномъ торчавшую спину Дергачева, онъ нагайкой живо поднялъ его на ноги.
Агаонъ Ильичъ взвылъ, бросился въ ноги и сталъ обнимать и цловать сапоги Караджія и сразу заслужилъ его расположеніе.
Караджій заперъ на ключъ Кандаурова, и положивъ ключъ, въ карманъ, отправился на село къ командиру якобы ради совщанія и за приказаніями.
Въ дйствительности, найдя въ изб самозванца цлую компанію уже за водкой и уже пьяныхъ ‘дорожныхъ’ барынь, онъ прикрикнулъ на всхъ и разогналъ ихъ.
— Барыньки, въ обозъ!.. А вы за дло! строго приказалъ омъ.— Черти! Не могутъ дня одного обойтись безъ пьянствованія.
Затмъ Караджій тотчасъ же вернулся въ домъ, угрюмый и даже какъ бы взволнованный, хотя ничего особеннаго не произошло.
Дло было въ томъ, что онъ мысленно окончательно ршался… Сейчасъ приходилось исполнить то, зачмъ онъ, собравъ себ шайку, явился теперь въ Кривотурье.
Однако, уже собравшись было отпирать дверь въ горницу, гд сидлъ Кандауровъ, Караджій прошелъ на половину дома, гд жила Таничка.
Въ первой же комнат посл столовой онъ увидлъ въ углу на полу около печки, распростертую ничкомъ, глухую Пучкову.
— Это что!? крикнулъ онъ.
Повернувъ женщину синимъ лицомъ вверхъ, онъ убдился, что она мертвая.
‘Удавили?.. Или сама отъ страху?.. подумалъ онъ.— Кому было давить, не любопытно… Ахъ, вонъ что’…
Караджій увидлъ, что указательный палецъ на правой рук былъ отрзанъ. Онъ вспомнилъ, что Пучкова всегда носила на немъ золотое кольцо съ брильянтомъ.
Пройдя къ Таничк въ комнату, Караджій нашелъ ее предъ образами молящуюся и всю въ слезахъ.
Двушка, приведенная у себя въ чувство дворовыми и окончательно понявъ все приключившееся въ усадьб, не растерялась какъ Иванъ Савичъ,— напротивъ, воодушевилась и ршилась смло бороться, а не подставлять молча шею подъ топоръ.
Она тотчасъ же распорядилась и приказала толкомъ, чтобы одинъ изъ кучеровъ бралъ лучшаго коня и скакалъ въ городъ къ капитану Баскакову съ извстьемъ объ происшедшемъ въ Кривотурь.
Чрезъ четверть часа посл ея тайнаго приказанія, конюхъ, лихой парень Тимошка, во весь духъ помчался въ Казань, разсчитывая быть тамъ чрезъ шесть часовъ времени. Подъ нимъ была туркменка уже длавшая и прежде не разъ по шестидесяти верстъ вскачь. Теперь же приказано было не жалть любимую лошадь Ивана Савича, чтобъ спасти жизнь ему самому.
Съ Караджіемъ Таничка ршила хитрить и оттягивать время. Ей смутно чудилось, что злодй по отношенію къ ней ней смертоубійство затваетъ.

X.

Когда Караджій неожидано вошелъ къ двушк, она все-таки испугалась и оторопла.
— Успокойтесь, Татьяна Ивановна, сказалъ онъ садясь.— Вамъ никакой бды отъ меня не будетъ. Сядьте.
И посл короткаго молчанія Караджій спросилъ двушку серьезнымъ голосомъ:
— Вамъ извстно, что все иждивеніе и имущество Ивана Савича принадлежитъ вамъ до дарственной?
— Извстно, глухо отозвалась Таничка.
— Ну-съ, я желаю, чтобы оно было мое. Сдлать этого нельзя. Теперь не такое время, чтобъ здить въ Земскій судъ или какую палату Казанскую. Только одно средство — намъ обвнчаться.
Таничка поблднла, но владла собой и выговорила едва слышно:
— Какъ вамъ угодно. Я перечить не могу, потому что-тогда вы меня убьете.
— Врно-съ. Тотчасъ повшу. Такіе дни теперь, что многое противузаконное совсмъ законно. Стало быть вы согласны?
— Согласна.
— Ну-съ, сегодня ужъ поздненько, а завтра рано утромъ мы повнчаемся.
Караджій всталъ.
— А батюшка?! воскликнула Таничка.— Неужели вы…
— Что-съ?
— Батюшку… помилосердуйте. Онъ вашъ, какъ и мой названный отецъ.
— Вамъ онъ былъ отцомъ, а мн погубителемъ всей моей жизни! выговорилъ Караджій вдругъ озлобляясь и мняясь въ лиц.— Не возьми онъ меня отъ моихъ родителей, разв я былъ бы тмъ, что я теперь?.. Шатунъ безъ роду и племени, да еще и безъ имущества.
И улыбнувшись скверной улыбкой, онъ прибавилъ обнимая. Таничку одной рукой:
— Мы и одни безъ него заживемъ здсь счастливо…
Двушка сразу опустилась предъ нимъ на колни и зарыдавъ вымолвила:
— Ради Бога!.. Не берите на душу страшный грхъ. Ну, повремените… За ночь подумайте. Можетъ Богъ вамъ на душу положитъ не мстить, помиловать. Ну, обождите до завтра.
— Ладно, ладно.
— Общаете?
— Да. Но завтра все равно я не перемню своихъ мыслей.
— Да только бы до завтра, а тамъ что хотите! вырвалось у Танички.
Караджій пристальне глянулъ ей въ лицо и насупился.
— Вонъ что… спасеніе чаете… Разв были отсюда бглые или посланцы?.. Узнаемъ это… Впрочемъ, напрасно надетесь: Казань за сто верстъ и безъ войска. А поближе кром мужичья никого и ничего.
И Караджій разсмявшись вышелъ.
Пройдя въ столовую, онъ увидлъ двухъ солдатъ, которые очевидно ожидали его.
— Чего вы?
— Бичева прилажена. Кого прикажете вздернуть? отрапортовалъ старшій годами.
— Ишь какъ навострились!
— Не впервой, ваше благородье,— обыкли.
— Ну, ладно, молодцы. А вотъ вамъ дверной ключъ… Тутъ сидитъ баринъ здшній. Снеси ему, во-первыхъ, сейчасъ чего пость, что же его морить! Я вамъ его передаю на ваше попеченіе. Вотъ ключъ. Соблюдите его какъ слдуетъ.
— Рады стараться, ваше благородье!.. Заслужимъ.
И отдавъ ключъ, Караджій отправился прямо чрезъ садъ къ храму, около котораго жилъ священникъ, чтобы переговорить объ приготовленьяхъ къ внцу.
Цлый часъ пробылъ Караджій у батюшки, показывалъ свои бумаги, справлялся о бумагахъ Танички. Священникъ вызвался тотчасъ достать выписку объ ея рожденіи въ сосднемъ сел, которое принадлежало прежде помщику Сабурову и гд она родилась.
Возвратившись въ усадьбу чрезъ садъ, Караджій услыхалъ въ дом шумъ. Всюду была сумятица, женщины голосили и причитали. Войдя въ столовую, онъ увидлъ гурьбу дворовыхъ, окружавшихъ Таничку, которая безъ чувствъ лежала на полу.
— Что-жъ она, все и будетъ шлепаться! крикнулъ онъ сердито.— Что еще!?
Но посл нсколькихъ словъ отвта дворовыхъ, Караджій самъ ахнулъ.
— Барина умертвили!.. Повсили!.. Солдаты!.. На крыльц!.. Съ полчаса назадъ!..
Ботъ что сказали Караджію двадцать испуганныхъ голосовъ.
Онъ кинулся на крыльцо, отступилъ и попятился въ переднюю. Должно быть еще не вс человческія чувства окончательно заснули въ злод.
Висящій на веревк трупъ Кандаурова испугалъ его.
— Кто смлъ!.. закричалъ онъ и бросился назадъ въ столовую.— Кто посмлъ безъ моего указу!.. Кто смлъ! кричалъ онъ какъ изступленный.
Чрезъ минуту предъ нимъ стояли два солдата, которымъ онъ отдалъ ключъ отъ горницы, гд былъ запертъ имъ Кандауровъ.
— Кто смлъ!.. Вы настряпали! а!?
— Какъ изволили приказать! заявилъ старшій солдатъ, вытягивая руки по швамъ.
— Когда я приказывалъ!? Я тебя сейчасъ прикажу застрлить!
— Виноваты, ваше благородье. Вы изволили приказывать попечься, чтобъ все было какъ слдуетъ. Мы дали пость ему, а тамъ занялись, сволокли и приладили. Вотъ какъ въ сел Вознесенскомъ…
Караджій схватилъ себя за голову.
Въ этомъ сел Вознесенскомъ недлю назадъ онъ приказалъ повсить помщицу и, отдавая ее на руки палачамъ, говорилъ: ‘Бери!.. Отдаю на ваше попеченіе. Устройте барыню получше, да повыше’.
И ‘попеченіе’ въ умахъ двухъ солдатъ-палачей получило свое сакраментальное значеніе.
Караджій махнулъ рукой и вышелъ снова въ садъ.
— Видно судьба! шепталъ онъ.— Прикажу для пары повсить рядомъ и Клеопатру глухую.
И дйствительно, чрезъ часъ онъ, усмхаясь, приказалъ приладить на крыльц и Пучкову. Затмъ заперъ на ключъ Таничку, опасаясь бгства за ночь.
Однако, все происшедшее за весь день повліяло на Караджія. Онъ вскор ушелъ въ свою прежнюю горницу, заперся и остался безвыходно до вечера. Агаонъ Ильичъ два раза стучался къ нему, заявляя, что графъ Орловъ прислалъ за нимъ, но Караджій только озлобился.
— Убирайтесь вс къ черту! крикнулъ онъ чрезъ дверь.— Скажи этому графу, чтобы сидлъ смирно на сел до завтра.
Передъ полуночью Караджій, давно лежавшій одтымъ на толомъ матрац, заснулъ мертвымъ сномъ.
Когда онъ проснулся, на двор было уже очень свтло, вроятно было уже часовъ шесть. Онъ поднялся, подошелъ къ окну.
День начинался ясный и общалъ быть жаркимъ. Онъ сталъ вспоминать все случившееся за вчерашній день, и по мр того, что думалъ, голова его все боле клонилась на грудь.
— Неужели же я злодй? прошепталъ онъ наконецъ.— Неужели я изъ тхъ, про которыхъ вотъ сказываютъ… душегубы, молъ, кровопійцы? Нтъ?.. Мн сдается, что нтъ. Ту я убилъ за то, что она стала мн на дорог, соблазнила и заставила на себ жениться, когда я могъ разсчитывать на женитьбу боле приличную и выгодную, и на честной двушк, которая мн была бы по душ… А въ смерти этого я и совсмъ почти не виноватъ. Все потрафилось само. И подломъ!.. Выгналъ, лишилъ наслдства… Поганой двчонк я вотъ не собираюсь и не стану отплачивать и мстить. Стерпится — слюбится! Привыкнетъ ко мн и заживемъ мирно. А нтъ… такъ придется опять поневол брать на душу грхъ. Продамъ эту вотчину, соберу деньги, а ее похрю. И буду опять вдовъ и свободенъ. А если дти?.. Если ребенокъ будетъ, тогда и продавать не надо. Будетъ онъ наслдникомъ матери покойной, а я опекуномъ… И могу жениться еще разъ, ужъ по-настоящему!
И Караджій улыбнулся.

XI.

Караджій вдругъ вспомнилъ, что къ запертой Таничк надо послать горничную. Почему-то ему не хотлось итти самому къ двушк. Онъ хотлъ увидть ее только въ церкви уже предъ внчаніемъ.
Караджій прошелъ въ горницу Агаона Ильича, нашелъ его за чисткой ризы на образ и выговорилъ нетерпливо:
— Полно теб, дубина! Такое ли время пустяками заниматься? Бери вотъ ключъ, ступай къ Таньк, сдлай-ко что нужно, распорядись пость ей дать, да прикажи ей быть готовой къ полудню. Самъ и въ церковь приводи или привези что ли. Нтъ, ты можешь сплоховать или надуть, да въ Казань махнуть съ ней. Нечего лошадей закладывать, приходите въ полдень вмст пшкомъ въ церковь.
И отдавъ ключъ Дергачеву отъ двери горницы Танички, Караджій тотчасъ же собрался на село. По дорог ему попалось и въ горницахъ, и въ сняхъ нсколько человкъ крестьянъ и дворовыхъ, которые пришли жаловаться ему, что ночью многіе изъ войска воеводы государева бродили повсюду и много покрали.
Одинъ какой-то калмыкъ, якобы залзъ даже въ усадьбу, бродилъ съ ножемъ по горницамъ и укралъ изъ буфета серебряный подносъ.
— А коли вамъ это обидно, отозвался Караджій,— такъ я прикажу имъ не воровать у васъ ничего, а васъ самихъ вшать!
Когда Караджій вышелъ на крыльцо дома, чтобы итти къ самозванцу, то невольно опустилъ глаза.
— Олухи!.. Черти! злобно выговорилъ онъ.— Чего жъ не уберутъ по сю пору!
На чугунныхъ украшеніяхъ крыши крыльца висли недвижна и будто глянули на него его жертвы.
Проходя между висящихъ труповъ, Караджій почти зажмурился, чтобы не видть ихъ. Онъ прошелъ на село и, войдя въ избу самозванца, нашелъ въ ней его самого и одного изъ его наперсниковъ угрюмыми и въ нсколько возбужденномъ состояти.
— Чего жъ вы это припечалились? разсмялся онъ.
Оба вскочили къ нему навстрчу.
— Чего жъ вы не пришли вчера ввечеру? воскликнулъ самозванный Орловъ.— До невстъ ли теперь! прибавилъ онъ.— Я всю ночь глазъ не смыкалъ изъ-за вашего отказа, прійти. А вы съ двчонкой медъ точите…
— Зачмъ было приходить? спросилъ Караджій, уже забывшій о томъ, что съ вечера Дергачевъ упорно звалъ его.
— Какъ зачмъ? Я хотлъ упредить васъ… Вчера ввечеру прибжалъ къ намъ изъ Казани калмыкъ и всть принесъ, казанскій гарнизонъ якобы собирается въ эту страну. Можетъ и на насъ…
— Эва, враки все! нетерпливо воскликнулъ Караджій.— Нешто могутъ они двинуться на насъ и бросить городъ? Мало-ли шаекъ шляется во всемъ кра. И всякая-то шайка думаетъ, что казанское войско только о ней и помышляетъ.
— Такъ вы не опасаетесь этого?
— Враки все! Да и какой тамъ гарнизонъ? Дв сотни человкъ, сбродъ изъ мщанъ и крестьянъ, и у каждаго дубина вмсто ружья, да какихъ-нибудь три, четыре десятка солдатъ съ ружьями. Вотъ вамъ и вся команда. Кабы пришли, такъ я бы радъ былъ, мы бы ихъ всхъ тутъ перекрошили, а ружья да заряды отобрали себ. У насъ одни вилы, да топоры.
— Зачмъ? самодовольно ухмыльнулся самозванецъ.— У насъ и солдатики есть, и ружей тоже до тридцати штукъ наберется.
— Небось, отозвался Караджій,— палить намъ не придется. А вотъ дайте-ка мн чего пость.
Караджій слъ къ столу и выслалъ наперсника самозванца съ приказомъ сейчасъ-же велть убрать тла повшенныхъ и зарыть гд-нибудь.
— Хотятъ на кладбищ, а то хоть и здсь на задворкахъ.
Караджій просидлъ не долго у самозванца. Его подмывала поскоре справить свою диковинную свадьбу.
Еще ране полудня сельскій храмъ былъ уже окруженъ толпами народа. Тутъ вс перемшались: и свои, и чужіе. Среди крестьянъ и бабъ Кривотурья были и инородцы, и казаки, и солдаты.
Шатуны скопища, прослышавъ про внчаніе товарища ихъ воеводы, пришли поглазть.
Въ храм мстный священникъ совершалъ обрядъ внчанія. Предъ аналоемъ стоялъ Караджій, довольный и слегка насмшливо-улыбающійся. Около него стояла въ ситцевомъ сренькомъ плать, въ томъ самомъ, въ которомъ она провела ночь, не смыкая глазъ, Таничка, блдная и перепуганная.
Она съ трудомъ держалась на ногахъ и, казалось, каждую минуту могла упасть и лишиться чувствъ. Караджій замтилъ это, сообразилъ, что въ такомъ случа внчаніе прервется и веллъ подать ей стулъ.
Въ церкви было только нсколько человкъ дворовыхъ, а съ ними только дв ‘дорожныя’ барыньки, и конечно, впереди всхъ Агаонъ Ильичъ, съ дуру сіяющій, счастливый и важный, такъ какъ онъ былъ въ качеств посаженаго отца у невсты.
Наконецъ священникъ обвелъ брачущихся вокругъ аналоя три раза и скоро обрядъ внчанія былъ конченъ.
— Ну, вотъ и все! выговорилъ Караджій, ни къ кому не обращаясь.— Теперь, Татьяна Ивановна Караджій, идите къ себ и займитесь хозяйствомъ, чтобы къ тремъ часамъ былъ столъ и угощеніе. А я займусь здсь съ батюшкой.
Таничка, едва живая, черезъ силу передвигая ноги, вышла при помощи Дергачева изъ храма въ сопровожденіи дворовыхъ и сквозь пеструю толпу двинулась было къ дому, но силы вдругъ оставили ее и если-бы ее не поддержали, она упала-бы на землю… Видя, что Таничк совсмъ дурно, Агаонъ Ильичъ распорядился. Поблизости, на церковномъ двор оказалась подвода. Онъ посадилъ въ нее Таничку и слъ самъ. И на изморенной мужицкой кляченк, въ простой крестьянской телг, двинулась молодая новобрачная въ домъ.
— Чуденъ свадебный поздъ! болталъ народъ кругомъ.— Ну, ужь деньки пришли!
Крестьяне смялись и подшучивали, но дворовые были угрюмы. Для нихъ такая свадьба ихъ любимицы была, конечно, невроятною и казалась имъ самимъ оскорбительною.
Караджій остался въ церкви и заставилъ священника тотчасъ заняться всми другими формальностями. Бумаги Танички и его собственныя были налицо, находились въ порядк и онъ хотлъ, чтобы священникъ на его глазахъ какъ слдуетъ оформилъ его бракъ.

XII.

Прямо изъ храма Караджій отправился снова на село и встртилъ кучу дворовыхъ людей тащившихъ на кладбище тло Пучковой.
— Ну, а тотъ… Помщикъ? спросилъ онъ.
— Еще въ дом… Въ гробъ кладутъ что-ль… отозвался какой-то парень.
На сел Караджій созвалъ къ себ на свадебный обдъ и самозванца, и адъютантовъ, и барынекъ.
— Вс идите! Попируемъ!
Между тмъ въ дом шла панихида, вся дворня и до полусотни крестьянъ усердно молились, многіе плакали. Таничка на колняхъ около гроба не проронила ни слезинки. Въ положеніи, въ которомъ она была, и плакать нельзя. Она казалась едва живою и отъ горя, и отъ ужаса своего невроятнаго замужества.
Когда тла по приказанію Караджія сняли съ крыльца, то дворовые, позволивъ унести трупъ Пучковой, вступились за покойника-барина. Вс ршили, что и отпваніе, и погребеніе будетъ по-Божески, а не по-злодйски. Гробъ былъ ими запасенъ, еще наканун.
— Что намъ Караджій съ его войскомъ! ршили старики дворовые и крестьяне.— Чего нельзя, того нельзя!
Наконецъ панихида кончилась, тло подняли старшіе дворовые и понесли изъ дому, Таничка двинулась за гробомъ.
Когда Караджій съ дикими гостями явился на дворъ усадьбы, имъ навстрчу вынесли покойника. Гости оторопли, сняли шапки и стали креститься…
— Чудно… Злоди… Убили… А крестятся… сказалъ кто-то въ толп.
Таничка, шедшая опустивъ голову, не видала мужа и гостей. Ее разбудилъ грубый голосъ Караджія:
— Куда! Пошла назадъ! Обдать пора.
— Позвольте мн похоронить батюшку, тихо отозвалась она и Слезы выступили на ея глазахъ.
— Пустое! Намъ не время! воскликнулъ Караджій.— Обдать пора.
— Ради Бога! Прошу васъ!.. зарыдала Таничка.
Гости единодушно вступились за нее. Боле всхъ настаивали ‘дорожныя барыньки’.
— Ну, ладно. Такъ и быть. Только ты, батька, обернулся Караджій къ священнику,— не тяни. Живо все обдлай и приходи тоже на свадебный пиръ.
Черезъ часъ Таничка уже вернулась, едва передвигаясь, будто оглушенная всмъ случившимся и происходящимъ.
Вс сли за столъ. Молодые помстились рядомъ, а около нихъ по правую и лвую руку — юродивый Дергачевъ и графъ Орловъ, а затмъ его дикіе адъютанты, числомъ трое, и четыре ‘дорожныя’ барыни, а на конц стола священникъ. и дьячокъ.
Посл второго блюда, Агаонъ Ильичъ приказалъ всмъ разлить шипучаго вина и вс выпили за здоровье молодыхъ. Затмъ Караджій, полушутя, предложилъ выпить тоже за упокой Ивана Савича и кстати уже и Клеопатры глухой, новопреставленной тетери.
Вс встали, священникъ и дьячокъ затянули ‘Со святыми упокой’, присутствующіе подтягивали. Древній обычай былъ впервые соблюденъ за свадебнымъ столомъ съ тхъ поръ что свтъ стоитъ.
— Напрасно вмст смшали! замтилъ Дергачевъ обращаясь къ Караджію.— Мы бы упокойный обдъ и завтра могли справить.
— Все одно! отозвался смясь Караджій.— Все такъ-то на свт. Одни мрутъ, другіе родятся, одни соборуются, другіе внчаются. Все въ одно время. На этомъ міръ зиждется.
— Истинно такъ, Северьянъ Ивановичъ! воскликнулъ самозванный графъ Орловъ.— Говорятъ, хорошо кабы люди не умирали… Помилуйте! Вдь эдакъ-бы никогда никто не унаслдовалъ. Такъ-бы теперь жили-бы на свт Адамъ съ Евой, да и пользовались-бы всмъ, что есть на свт имущества.
— Скажи на милость! воскликнулъ Караджій презрительно.— Туда-же, красное словцо знаетъ.
Понемногу вс за столомъ, кром Танички, оживились. ‘Дорожныя’ барыньки даже сильно повеселли.
По просьб графа Орлова, Караджій веллъ подать водки. Становилось очевидно, что чрезъ полчаса и новобрачный, и воевода царскій, и вс адъютанты, и вс барыни, ихъ спутницы, и Агаонъ Ильичъ — все будетъ замертво.
— Гляди! гляди! вдругъ воскликнулъ графъ Орловъ.— Насъ тринадцать за столомъ. Вотъ такъ блинъ!
И вс сосчитались и расхохотались.
Таничка, молча сидвшая за столомъ, невольно, сквозь грусть и отчаяніе, думала, что если вс окажутся мертво пьяными, то не бжать-ли ей изъ Кривотурья. Но что же пользы? Вдь она обвнчена?! Она жена этого злодя!
Въ ту самую минуту, когда Караджій налилъ всмъ, даже дорожнымъ барынькамъ, полные стаканы водки, въ залу вбжалъ солдатъ и, какъ-бы нсколько смутясь отъ своего появленія въ парадной горниц, произнесъ пугливо:
— Ваше благородіе, сейчасъ прибжали наши. Рыскали и сами видли: команда изъ Казани идетъ!
Все что было за столомъ въ одинъ мигъ вскочило и кучей обступило солдата. Одна Таничка не тронулась съ мста, но на ея блдномъ лиц заигралъ болзненно-яркій румянецъ. Она какъ-бы сразу ожила.
Оказалось со словъ солдата, что казаки видли дущее на подводахъ войско верстахъ въ пятнадцати, а теперь оно должно быть не дале, какъ версты за три.
Въ одинъ мигъ вся столовая очистилась, и Таничка вдругъ очутилась одна-одинехонька. Караджій и самозванный Орловъ первые убжали на село собирать свое скопище. Дергачевъ получилъ приказаніе распорядиться, запереть вс наружныя двери въ дом, начиная отъ главнаго крыльца и кончая двумя маленькими выходами въ садъ.
Многіе дворовые въ переполох метались по дому, не зная радоваться, или бояться. Всмъ было очевидно, что если скопище не бросится тотчасъ-же въ бгство, — чего, конечно, предполагать было нельзя, — то непремнно произойдетъ въ Кривотурь битва.
Не прошло часу, какъ предъ самымъ домомъ, въ саду, подъ прикрытіемъ аллей изъ столтнихъ липъ и вязовъ расположилось войско самозванца. Передовой отрядъ подъ командой Караджія сталъ за каменной оградой сада, скрываясь какъ въ засад.
Графъ Орловъ, разумется, обратился сразу въ подчиненнаго, а настоящимъ командиромъ оказался Караджій. Приказъ его былъ извстенъ всему сбродному войску.
— Биться на смерть! Знать крпко, что если будемъ разбиты, то все равно всхъ перевшаютъ и перестрляютъ какъ псовъ.
Караджій былъ блденъ, взволнованъ, но однако не сомнвался въ томъ, что побда будетъ на его сторон. Онъ былъ увренъ, что команда казанская не можетъ состоять боле какъ изъ двухсотъ человкъ. У него было больше народу.
Помимо этого, войску казанскому не могло быть охоты итти на смерть. Его же сбродн поневол приходилось биться на животъ и на смерть.
Мгновеньями Караджію приходило на умъ ускакать или бжать на первой попавшейся крестьянской подвод, но тотчасъ-же онъ презрительно усмхался надъ самимъ собой и прибавлялъ мысленно:
‘Пустое! Разнесу войско, постараюсь пристрлить и самого командира. А когда кончится бунтъ, некому начинать со мной тягаться изъ-за сироты безродной, а сама Татьяна Караджіева не посметъ, да и не захочетъ жаловаться. Скажетъ: ‘поздно, ничего не поправишь!’
Едва только Караджій расположилъ свое скопище въ нсколько сотъ человкъ боле или мене искусно, чтобы встртить наступающаго непріятеля, какъ дйствительная дружина, подъ командой Баскакова вступила въ рощицу.
Капитанъ, получивъ съ верховымъ извщеніе отъ Танички, тотчасъ-же выступилъ и двинулся форсированнымъ маршемъ на Кривотурье, надясь прійти во время.
Караджій ошибался, думая, что казанское войско, набранное изъ гарнизона, шло нехотя. Во-первыхъ, самъ командиръ явился сюда или побдить, спасти возлюбленную, чтобы сдлать ее своей женой, или погибнуть.
Кром того, Баскаковъ набралъ много охотниковъ изъ сформированной лишь предъ тмъ дружины, на случай защиты города отъ самого Пугачева. Вс охотники были народъ падкій на деньги и отчаянный, случайно не попавшій тоже въ бунтари.
Поэтому передъ выступленіемъ изъ Казани, Баскаковъ общалъ всмъ своимъ ратникамъ выдать награду въ тысячу рублей за успшный исходъ дла.
Унтеръ-офицерамъ, которые случайно оказались молодцомъ къ молодцу, изъ старыхъ служивыхъ, и которыхъ было до восьми человкъ, Баскаковъ посулилъ клятвенно каждому по сту рублей, если невста его будетъ спасена, иначе говоря, если сбродное скопище будетъ разсяно.
Общаніе было сдлано въ присутствіи самого губернатора и все войско бодро и весело двинулось въ Кривотурье.
— Такъ хватимъ, говорили солдаты,— что и мокренько на останется!

XIII.

Не прошло часу посл того, что графъ Орловъ и Караджій вскочили изъ-за стола, какъ около каменной ограды уже раздался первый залпъ изъ ружей. Перестрлка началась, но длилась недолго.
Капитанъ сообразилъ тотчасъ, что скопище въ засад, въ саду, подъ прикрытіемъ ограды и аллей. Будучи хорошимъ. офицеромъ, занимавшимся когда-то военными науками въ Петербург, Баскаковъ, очутившись первый разъ отъ роду въ дл, оказался искуснымъ полководцемъ. Онъ тотчасъ же приказалъ отступленіе.
Все стихло.
Караджій, изумленный, обрадованный, но боясь радоваться, влзъ на ограду и видлъ, какъ казанская команда начала отступать, а затмъ, повернувъ, двинулась мимо храма. Стало быть обратно!.. Домой!
Караджію однако не врилось, чтобы Баскаковъ струсилъ, и чрезъ нсколько мгновеній онъ сразу понялъ маневръ непріятеля.
Капитанъ дйствительно не отступилъ, а ршилъ проникнуть въ садъ, чрезъ ту самую небольшую ограду, гд когда-то провожала его Таничка и гд они прощались многозначащими жестами.
Выгода положенія должна была теперь быть на его сторон. Сбродня бунтовщиковъ держалась близъ дома на сравнительно открытомъ мст, онъ же наступалъ среди чащи деревъ и кустовъ. Капитанъ отдалъ приказъ своему отряду, приблизясь къ дому въ дв шеренги и укрываясь въ зелени, начать очередную пальбу по скопищу.
Караджій догадался сразу, что затваетъ противникъ, и зналъ, что его сбродня не выдержитъ на мст. Какъ только начнутъ валиться люди отъ выстрловъ невидимыхъ враговъ, такъ вся эта воровская и разношерстная дрянь бросится вразсыпную кто куда попало.
— Ахъ, дьяволъ, дьяволъ! кричалъ Караджій вн себя и злобно кусалъ пальцы до крови.
Онъ не зналъ что длать: бойко и быстро двинуть своихъ чрезъ садъ навстрчу врагу, или ждать подъ стнами дома, тоже разсыпавшись въ кустахъ.
Когда Караджій ршился на послднее, мене рискованное съ такой оравой, какая была у него, къ нему подбжалъ самозванецъ Орловъ, блдный и перепуганный.
— Вотъ говорили: нтъ дружины! завопилъ онъ.— А что теперь? И себя да и меня съ собой загубили!
— Отвяжись, собака! вскрикнулъ Караджій.
— Вотъ сейчасъ перебьютъ до единаго. Ужъ лучше въ домъ! всхлипывалъ тотъ.
Караджій молчалъ и глазами, налитыми кровью отъ злобы или отъ отчаянія, глядлъ не сморгнувъ чрезъ небольшой лугъ, гд такъ часто игралъ онъ въ дтств съ деревенскими парнишками, и тоже въ войну, въ лапту… А теперь какая лапта! Проигравшая партія не мячикъ съ биткой уступитъ побдителю, а свои головы отдастъ ему.
— Самъ заварилъ кашу, ну и расхлебывай! злобно разсмялся вдругъ Караджій.
— Северьянъ Иванычъ, приставалъ самозванецъ,— ей-Богу лучше въ домъ! Оставимъ половину народа здсь, пускай дружина ихъ крошитъ. А кого получше возьмемъ въ домъ, запремся и будемъ отбиваться изъ горницъ. Врно говорю вамъ.
Караджій прислушался наконецъ и сразу сообразилъ, что предложеніе струсившаго товарища было разумно и даже хитро придумано.
И онъ тотчасъ же распорядился.
Двери двухъ крылечекъ, выходившихъ въ садъ, были заперты Дергачевымъ по приказанію самого Караджія. Ихъ выбили топорами, и отборная часть скопища была введена въ домъ.
Все, что было оставлено въ саду, сообразило сразу свое положеніе, и на все это разноязычное и разношерстное войско напала паника. Движеніе лучше вооруженной части показалось имъ крайне подозрительнымъ. Ихъ самихъ отдаютъ стало-быть просто на убой.
Такъ какъ выбитыхъ дверей запереть было уже невозможно, то вошедшіе начали ихъ заколачивать досками.
Этотъ стукъ мгновенно и ршительно подйствовалъ на все оставшееся въ саду. Будто по приказу какого командира, все бросилось на т же двери, чтобы тоже спастись въ домъ. Удержать наплывъ трусовъ было конечно невозможно, иначе произошла бы битва междоусобная.
И чрезъ полчаса уже вся сбродня, въ полномъ состав, была въ горницахъ, а двери наскоро заколачивали вторично.
Разумется, очутившись въ дом, многіе принялись за иное, т. е. грабили что попадало подъ руку. И каждый уже подумывалъ, какъ бы спастись черезъ дворъ на село изъ западни, въ которую добровольно влзъ.
Дружина Баскакова подступила почти къ самымъ стнамъ дома. Изъ раскрытыхъ большихъ оконъ двухъ гостиныхъ ихъ встртили градомъ пуль. Ружей у скопища было не мало.
Заколоченныя кое-какъ двери двухъ крылечекъ, передовая часть наступающихъ конечно тотчасъ же выбила вновь, но за этими дверьми оказались другія, цлыя и запертыя.
Когда капитану доложили о томъ, что придется входить въ домъ черезъ нсколько запертыхъ на ключъ дверей, онъ сообразилъ новый маневръ, боле успшный и быстрый. Ему бросилась въ глаза терраса, выходившая въ садъ передъ большой гостиной. Если очутиться на террас, то съ нея въ большія двери и четыре окна одинъ шагъ въ горницы дома.
Въ этотъ моментъ случилось нчто странное. Два врага, одинъ женихъ, а другой уже мужъ Танички, одинъ подъ террасой, а другой предъ нею въ гостиной, вспомнили объ одномъ и тонъ же:
Гд Таничка?
Одновременно пришла имъ на умъ двушка, изъ-за которой они тутъ сошлись биться на смерть.
‘Что съ ней будетъ, подумалъ Баскаковъ, — если она въ одной изъ этихъ горницъ, куда надо палить? Ужасно! Только на Бога уповай’.
‘Что будетъ, если насъ одолютъ? думалъ Караджій.— Бжать надо, если вырвусь живъ. Но съ ней ли? Побжитъ она, какъ же!’
И онъ позвалъ стараго солдата, повсившаго Кандаурова, и приказалъ:
— Разыщи, куда двалась и гд сидитъ Татьяна Ивановна. Будь при ней. Если эти черти одолютъ и вломятся въ домъ — застрли ее и спасайся самъ.
— Слушаю-съ!
— Стой! Если убьешь зря и раньше времени, отъ страху, и, я одолю да останусь живъ, то я тебя застрлю.
— Ухлопаю и убжу послднимъ, ваше благородіе, бойко отвтилъ тотъ.
Баскаковъ не могъ распорядиться по отношенію къ двушк, но онъ собралъ вокругъ себя старыхъ служивыхъ унтеръ-офицеровъ на совщаніе.
— Вамъ, братцы, не первый разъ, сказалъ онъ,— вы бывали на приступахъ! Кончимъ дло скоре, молодецки. Влземъ съ маху на эту террасу. Лстницы сейчасъ принесутъ. А то по столбамъ, кто ловче. Возьмемъ домъ штурмомъ и вмсто пальбы — въ рукопашную… Татарва этого не любитъ. Я всему длу сразу конецъ! Иного и застрлятъ на террас, да не всхъ же! Думай о томъ, что сосда застрлятъ, а самъ живъ останешься.
— Рады стараться! Шанцы брали турецкіе! былъ отвтъ..

XIV.

Дружина подступила вплоть къ стн дома, обстрливая: только террасу, на которую выскакивали бунтовщики поудале, чтобы стрльнуть разочекъ по самому капитану.
И подъ градомъ стрльбы изъ оконъ появились откуда-то дв лстницы. Часть ползла по нимъ, другіе ползли по столбамъ. Вмст съ первыми и капитанъ бросился лихо по лстниц.
Появленіе лстницъ передъ террасой навело страхъ на скопище, переполнявшее горницы. Караджій собралъ въ гостиную лучшихъ изъ своего скопища, понимая, что здсь, около этихъ дверей и на самой террас, ршится вопросъ, кто побдитъ и кто голову сложитъ.
Чрезъ нсколько мгновеній терраса была уже полна наступающемъ непріятелемъ. Перестрлка на разстояніи двухъ-трехъ сажень превратилась въ бойню. Вмст съ тмъ, стеклянныя двери и рамы оконъ, разбитыя вдребезги, очистили послднее препятствіе и облегчили бой.
Караджій не терялъ присутствія духа и, завидя на террас самого Баскакова, конечно намтилъ его и показалъ другимъ.
— Этого бы прежде всхъ!.. Этого! Остальные не страшны! кричалъ онъ.
И самъ онъ четыре раза вырывалъ заряженныя ружья изъ рукъ своихъ солдатъ и стрлялъ въ Баскакова на разстояніи не боле семи шаговъ. Но только однажды, какъ показалось ему, капитанъ вскрикнулъ и схватился за плечо.
Черезъ минуту отбивавшіеся въ большой гостиной уже бросились въ столовую, а гостиная переполнилась казанской дружиной.
И началось побоище во всемъ дом, во всхъ горницахъ.
Чрезъ четверть часа повсюду, отъ большой гостиной и до маленькихъ горницъ, до спаленъ Танички и покойнаго Кандаурова — повсюду лежали раненые и убитые.
Между тмъ Таничка, оставшись одна въ дом при извстіи о появленіи войска, когда вс разбжались изъ-за обда, тихо и грустно удалилась въ свою горницу.
Она знала наврное, что спасителемъ ея является Баскаковъ. Но что же теперь? Поздно? Поздно! Отецъ жестоко умерщвленъ, а она обвнчана съ негодяемъ, и хотя насильно, но все-таки она его жена предъ Богомъ и предъ людьми.
И Таничн думалось:
‘Предъ людьми, конечно!.. Но Господь все видитъ. Господь не могъ благословить этого брака. Предъ Богомъ я не жена его. Онъ — убійца… Да вдь не онъ убилъ. Онъ не приказывалъ. Ошибка случилась. Да. Но онъ посл то же бы сдлалъ. Онъ сказалъ это батюшк, когда вошелъ въ домъ. Что же мн длать? Неужели сидть здсь и ждать?’
Таничка ршилась и собралась уходить изъ дому, спастись. Она хотла бжать прямо навстрчу наступающей дружин.
Она перекрестилась и двинулась. Но главная дверь на крыльц оказалась заперта. Она бросилась на заднюю лстницу, потомъ къ дверк въ садъ. Всюду вс выходы были заперты Дергачевымъ по приказу Караджія. Таничка вернулась въ свою комнату, сла и грустно опустила голову на руки.
Долго ли она просидла — она даже не помнила. Ее разсудили шумъ, крики и пальба въ дом, а чрезъ мгновеніе къ ней ворвался Дергачевъ, дрожавшій всмъ тломъ.
— Татьяна Ивановна! Убьютъ! Убьютъ! почти плакалъ онъ.— Уйдемте… вмст. Я боюсь…
— Нельзя уйти! Все заперто, отозвалась она.
— Открыто везд… Татарва выбила двери. Удираетъ… Уйдемте.
Таничка быстро поднялась и сразу очутилась даже впереди Дергачева… Чрезъ нсколько мгновеній они были уже на двор.
Таничка, ощутивъ себя на воздух или на свобод, ободрилась. Она побжала..
— Куда вы? кричалъ: ей Дергачевъ сзади и уже издали.— Сюда, на деревню! Куда вы?..
Но Таничка не слушала и бжала. Сердце подсказывало ей спасаться на кладбищ, пробыть эти ужасныя минуты, когда ршается ея судьба, вся ея жизнь, въ молитв и на дорогой могил.
Чрезъ минуту посл бгства Танички, ее уже по всмъ, горницамъ дома разыскивалъ старый палачъ Караджія.
Обшаривъ весь домъ, онъ нигд не нашлъ ее и ршилъ искать на двор и на деревн.
‘Все одно — гд ее найду, разсуждалъ онъ.— Указано найти, стеречь и ухлопать, коли какай бда съ нашими. А гд — на сказывалъ вдь Северьянъ Иванычъ’.
И служака двинулся на поиски Танички, чтобы усердно и буквально исполнить приказаніе своего командира.
Пока онъ рыскалъ повсюду, Таничка была уже на кладбищ и стояла на колняхъ надъ могилой отца, плакала тихо и молилась.
Въ усадьб гремла пальба, оглушая окрестность. Таничка прислушивалась и молила отца:
‘Будь моимъ ангеломъ-хранителемъ. Моли Бога о насъ, обо мн, объ немъ, Арсеніи. Чтобы онъ наказалъ его за. тебя и избавилъ меня отъ злодя’.
Вскор какая-то фигура подползла къ оград кладбища и высматривала Таничку. Это и былъ палачъ, посланный Караджіемъ.
Между тмъ въ дом и усадьб все стихло. Прошелъ часъ. Баскаковъ, раненый, съ перевязкой на лвой рук, сидлъ въ столовой. Предъ нимъ стояло нсколько унтеръ-офицеровъ, а въ углу на полу лежало два человка, скрученные веревками по ногамъ и по рукамъ. Одинъ изъ нихъ былъ Караджій, другой — самозванный графъ Орловъ.
Дружина капитана занималась очисткой дома отъ мертвыхъ тлъ. Все, что осталось невредимо изъ скопища, давно бжало изъ дома на село и даже въ поле.
Баскаковъ былъ, однако, взволнованъ боле чмъ во время битвы. Уже не мало прошло времени, какъ сраженіе въ Кривотурьевскомъ дом окончилось. Вс обитатели были налицо, но самой Танички не находили нигд.
Ходилъ слухъ между дворней, со словъ одной молоденькой ‘дорожной’ барыни, добровольно перешедшей къ непріятелю, ея спасителю, что будто бы во время сумятицы Караджій: приказалъ солдату зарзать Татьяну Ивановну, говоря:
— Не доставайся никому!
Капитанъ уже допрашивалъ Караджія, но онъ не отвчалъ на вопросы ни слова и лежа только злобно ухмылялся: или ругался.
Одинъ изъ унтеръ-офицеровъ давно уже предлагалъ капитану пытать бунтовщика на разные лады, какъ то продлывалось въ казанскомъ острог.
— Тогда заговоритъ! утверждалъ служивый.
Наконецъ Баскаковъ ршился позвать одного изъ солдатъ, служившаго въ острог, чтобы прекратить свою душевную пытку — взяться за упрямаго Караджія, т. е., заставить его говорить.
Но въ ту же минуту въ горницахъ появился дьячокъ, поклонился капитану въ поясъ и вымолвилъ:
— Ваше благородіе, наша барышня проситъ васъ отрядить къ ней своихъ солдатъ для охраны, чтобы проводить ее сюда, если не пожалуете къ ней сами.
Капитанъ, какъ сумасшедшій, вскочилъ и бросился къ дьячку.
— Гд она?
— Была все на кладбищ. Да по ней кто-то сталъ палить… Я выскочилъ и укрылъ у себя въ дом.
— Ничего она?.. Слава Богу?
— Слава Богу, невредима. Чуточку только, бжавши отъ этого стрльца, ушибла ножку.

XV.

Ввечеру во всемъ дом было тихо, спокойно.
Если бы взглянуть на усадьбу со стороны двора, то она стояла мирная какъ всегда, испоконь вку. Казалось, никакой перемны не произошло въ ней. А между тмъ внутри, въ горницахъ, спала въ повалку часть утомленныхъ побдителей — нсколько десятковъ человкъ.
Съ стороны сада горницы съ разбитыми окнами, конечно, придавали дому странный видъ, необычный, и свидтельствовали о томъ, что тутъ произошло.
Капитанъ и Таничка сидли вдвоемъ въ ея горниц. Таничка плакала и разсказывала капитану подробно, какъ все произошло.
— Я ничего не могла сдлать… Я уложилась. Все было готово на утро посл вашего прізда. Но батюшка не двигался, только общалъ…
— И изъ-за одного какого-нибудь дня!.. горько проговорилъ капитанъ.
— Нтъ, Арсеній Борисовичъ… Нтъ. Все равно! Батюшка никогда бы не выхалъ. Все лто прособирался бы… Нтъ, ужъ такова была судьба… Но еслибъ не Караджій — быть можетъ, никакой Пугачъ не забрелъ бы къ намъ. А этотъ собралъ и шайку не для бунта, а для мести, чтобъ прямо сюда ее вести.
И поговоривъ, Таничка снова тихо плакала. Баскаковъ тщетно утшалъ ее, напоминая, что она ни въ чемъ не виновна, что сама она могла бы погибнуть для него, для ихъ счастья.
— Что же теперь вы думаете сдлать? спросила, наконецъ, Таничка.
— Жду священника, чтобъ разспросить. А кром того, уже послалъ гонца въ Казань къ петербургскому генералу, которому теперь временно вс войска въ кра подчинены. Мой гонецъ слетаетъ живо и, я надюсь, привезетъ хорошій отвтъ. Какъ прикажутъ, такъ и поступлю. По всей вроятности, мы повеземъ Караджія въ казанскій острогъ. А затмъ вашъ бракъ — если онъ совершенъ правильно — все-таки надо уничтожить.
Уже было поздно, когда два унтеръ-офицера явились и привели сельскаго священника, со страху укрывавшагося въ подвал и не знавшаго до ночи, кто побдилъ и кто хозяинъ въ Кривотурь.
Баскаковъ тотчасъ же разспросилъ священника и узналъ, что бракъ былъ имъ совершенъ надлежащимъ образомъ, съ прописаніемъ метрикъ въ церковныя книги.
— Какъ же теперь быть? Стало быть, конецъ! выговорилъ капитанъ грустно самъ себ.
— Точно такъ, ваше благородіе. Ничего намъ,— ни мн, ни вамъ,— подлать нельзя. Татьяна Ивановна повнчана по всмъ правиламъ церковнымъ, спокойно сказалъ священникъ.
— А насиліе?! Давала она свое согласіе? Вдь вы то знали, что внчали двушку силкомъ! вспылилъ капитанъ и волнуясь, зашагалъ по горниц.
— Татьяна Ивановна не упиралась… Стояла мирно и молилась. Даже не плакала, извинялся священникъ.
— Я была, батюшка, ни жива, ни мертва, выговорила Таничка укоризненно.— Если бы вы отказались,— убжали, что-ли, укрылись… А вы даже обдали со злодями.
Священникъ потупился и произнесъ тихо:
— Всякому своя жизнь дорога. Если онъ благодтеля своего умертвилъ, то что я-то ему и мой санъ?
— Итакъ все было воистину? Все до мелочей законно совершено? сказалъ Баскаковъ горячо.
— Да-съ. Но хлопотать Татьяна Ивановна вольна. И если сама государыня не можетъ ничего подлать, то Святйшій Синодъ иметъ власть расторгнуть бракъ.
— Я знаю это безъ васъ, батюшка! злобно выговорилъ Баскаковъ.— Не засадятъ же ее въ острогъ съ бунтовщикомъ, который и мужемъ-то ея не былъ, а усплъ только внчаться. Но когда это будетъ? Надо хлопотать годъ и больше… Въ столиц жить и пороги обивать. Чрезъ годъ или два расторгнутъ…
— Да-съ. Что-жъ длать!
Наступило долгое молчаніе и наконецъ капитанъ выговорилъ:
— Ну, батюшка, а на вдов Караджіевой можете вы меня тотчасъ внчать
— Какъ то-ись? не понялъ священникъ.
— Со вдовой можете вы меня внчать, хотя бы и тотчасъ посл… посл ея вдовства.
— Вдовъ и вдовцовъ внчаютъ же…
— Я не то спрашиваю… Допускаютъ ли законы церковные внчаться вдов со вторымъ мужемъ, хотя чрезъ часъ посл… ну, посл смерти перваго мужа?
Таничка ахнула, вскочила и испуганными глазами взглянула на Баскакова.
— Успокойся!.. тихо вымолвилъ онъ.— Все будетъ законно… Возможно это, батюшка?
— Возможно-съ. Но надо свидтельство о кончин мужа и вдовств брачущейся вновь.
— Ну, это… извините!.. снова вспыхнулъ капитанъ.— Свидтельства, т. е. бумаги, не будетъ. А будутъ свидтели. И въ томъ числ вы же сами будете и главнымъ.
— Какъ прикажете! Что жъ? отозвался священникъ, не сразу понявъ въ чемъ дло.— Времена такія, что всякое возможно… Ваше дло:— и не на моей душ грхъ будетъ.
Капитанъ отпустилъ священника и приказалъ ему строго не смть отлучаться изъ Кривотурья, подъ страхомъ отвтственности, а вмст съ тмъ приготовить на утро все въ храм на случай внчанія.
Оставшись наедин съ Таничкой, Баскаковъ улыбнулся грустно и вымолвилъ:
— Что длать… Правду говоритъ онъ. Такіе теперь дни. И на всемъ Поволжь. Всякое возможно, чего никогда на Руси не бывало. Скажи, бывали когда свадебные обды съ молитвой ‘Со Святыми упокой’? А вдь пли же это сегодня за столомъ, поздравляя молодыхъ. Подумай сама и разсуди.
— У меня голова какая-то… не моя, тихо произнесла Таничка.
— Ложись скоре и почивай спокойно… насколько можешь. И не плачь.
— Я вс слезы выплакала… И все-таки… Все-таки я не врю, что батюшки нтъ на свт.
— Ложись… Завтра, я врю, начнется для тебя новая жизнь… Для насъ обоихъ.
Баскаковъ простился съ возлюбленной, вышелъ и тутъ же устроился на полу спать у ея дверей, ради охраны.

XVI.

На слдующій день, часа въ четыре, на полянк близъ села стоялъ шеренгой взводъ солдатъ, какъ бы въ ожиданіи, и съ ними командиръ капитанъ. Онъ прохаживался вдоль шеренги и былъ взволнованъ, но изрдка вздыхалъ, грустно улыбался, и лицо его становилось ясне и спокойне.
— Самъ… Самъ виноватъ. И подломъ. Зврь. Да, зврь… Это справедливое возмездіе! шепталъ онъ.
Впереди солдатъ билъ только-что врытъ въ землю столбъ.
Баскаковъ все желалъ исполнить форменно и законно до мелочей.
Гонецъ, посланный имъ вчера и уже прискакавшій обратно изъ Казани, привезъ капитану краткій приказъ отъ новаго главнокомандующаго всми войсками и временнаго начальника всего края.
Въ приказ значилось, что ‘въ такіе, злодяньями ужасными, государственными и прочими иными, омраченные дни, когда вс тюрьмы избыточно полны, а многіе сущіе Каины ухищреваются бжать кары правосудія, чтобы сугубыми злодями проявиться вновь’, нельзя властямъ поступать какъ въ обыкновенное мирное время и не надо медлить въ исполненіи суда надъ бунтовщиками.
И капитану приказывалось немедленно на мст казнить двухъ коноводовъ: одного, какъ дворянина,— разстрляньемъ, а другого, невдомаго званія и именующаго себя графомъ Орловымъ,— повшеніемъ.
Баскаковъ такого приказа и ожидалъ.
Полуподьячій, полумщанинъ былъ уже повшенъ, а теперь предстояла казнь другого, худшаго злодя.
Вскор изъ воротъ усадьбы показалась телга и въ ней, рядомъ со священникомъ, сидлъ связанный по рукамъ Караджій. Около телги шли четверо солдатъ.
Караджія подвезли, помогли вылзть изъ телги и подвели къ столбу.
— Опять вамъ говорю снова… глухо вымолвилъ капитанъ.— Покайтесь… Исповдуйтесь и причаститесь въ храм. Мы подождемъ…
Караджій молчалъ. Онъ стоялъ блдный, какъ снгъ, и опустивъ глаза, почти зажмуривъ ихъ, не глядлъ ни на кого. Онъ точно боялся увидть что-либо предъ собой.
Капитанъ, за часъ предъ тмъ уговаривавшій Караджія кончить жизнь по-христіански, счелъ долгомъ снова повторить увщаніе.
— Никогда не поздно покаяніе предъ Всевидящимъ Окомъ… вступился священникъ добродушно-нравоучительно, но Караджій перебилъ его и выговорилъ хрипливо:
— Полно… Довольно!.. Будьте вы вс прокляты! И люди, и жизнь, и все…
Баскаковъ далъ знакъ солдатамъ. Караджія повели къ столбу и стали привязывать. Затмъ, прикрутивъ поперекъ тла веревкой, хотли надть повязку на глаза.
— Не надо! крикнулъ онъ на все поле и, отдернувъ голову, сталъ биться у столба.
Солдаты старались насильно повязать его, но онъ не давался.
— Брось! крикнулъ Баскаковъ.
Солдаты отошли. Капитанъ сталъ на свое мсто.
— Будьте вы вс прокляты! крикнулъ Караджій отчаянно.— Вы т же убійцы… Будьте вы…
Раздалась команда. Грянулъ залпъ.
Караджій осунулся… Тло тихо завалилось на сторону и повисло.

XVII.

Черезъ два часа въ сельскомъ храм, снова, какъ и вчера, священникъ совершалъ обрядъ внчанія.
Женихъ и вдова-невста стояли грустные, но спокойные, и изрдка, какъ бы сквозь слезы, лица ихъ просвтлялись и сіяли счастьемъ.
По окончаніи обряда молодые перешли на кладбище и надъ свжей могилой дождались священника, мнявшаго ризу, чтобъ отслужить панихиду.
Такъ пожелала Таничка.
— Это намъ только счастье принесетъ! сказала она.
Баскаковъ согласился и мысленно прибавилъ:
— ‘Да. Что-жъ?.. Такіе дни!..’
Салиас Евгений Андреевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Генерал Махов, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1896
  2. Засекинский дом, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1892
  3. Финт, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1906
  4. Свадебный бунт, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1886
  5. Жизнь и чудеса юродивой Елены Ягуновой, подвижницы Троицкого монастыря, Жакова Вера Николаевна, Год: 1936
  6. Повесть Смутного времени, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1922
  7. Максим Созонтович Березовский, Кукольник Нестор Васильевич, Год: 1844
  8. Нежданное богатство, Соловьев Всеволод Сергеевич, Год: 1881
Электронная библиотека