Тайна леди Одлей, Брэддон Мэри Элизабет, Год: 1862 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 370 минут(ы)

ТАЙНА ЛЕДИ ОДЛЕЙ.

РОМАНЪ МИСТРИССЪ БРАДДОНЪ.

I.
Люси.

Одлей-Кортъ расположенъ въ котловин, богатой роскошными лугами и драгоцннымъ старымъ лсомъ, вы приближаетесь къ нему по безконечной алле вковыхъ липъ, окаймленной по обимъ сторонами зелеными пастбищами, изъ-за высокихъ изгородей которыхъ вопросительно смотрли на васъ коровы, вроятно дивясь, какъ это вы туда попали, потому что мстность лежала въ сторон отъ дороги, и если вы не направлялись въ Одлей-Кортъ, вамъ ршительно незачмъ было туда заглядывать.

Въ конц аллеи были старинныя готическія ворота и башня съ глупыми старыми часами объ одной стрлк, которая какъ-то судорожно перескакивала съ одного часа на другой и потому всегда впадала въ крайности. Чрезъ эти ворота входили прямо въ сады Одлей-Корта.

Предъ вами развертывалась бархатная лужайка, съ разбросанными тамъ, и сямъ купами рододендровъ, которые нигд въ околодк не росли такъ роскошно. Направо былъ огородъ, прудъ съ рыбою и фруктовый садъ, обнесенный сухимъ рвомъ и развалинами стны, мстами разсвшейся боле въ ширину, чмъ въ вышину и совершенно поросшей прозрачнымъ какъ кружево плющемъ, желтымъ очиткомъ и мрачнымъ мхомъ. Налво шла широкая песчаная дорожка, по которой давно-давно, когда еще Одлей-Кортъ былъ монастыремъ, прогуливались монахини, и тянулась длинная стна, покрытая живой шпалерой и осненная величавыми дубами, она окружала домъ и садъ и замыкала видъ на окрестность.

Домъ расположенъ былъ покоемъ противъ воротъ. Онъ былъ очень неправильно построенъ и очень старъ, такъ что казалось, вотъ-вотъ сейчасъ развалится. Окна были всевозможныхъ величинъ: одни съ массивными каменными перекладинами и съ богатыми, но немытыми стеклами, другія — закрытыя сквозными ршетчатыми ставнями, стучавшими при малйшимъ втерк, третьи, наконецъ, казались только вчера вставленными, мстами возвышались высокія трубы, столпившіяся въ кучку, дряхлыя отъ лтъ и долгой службы, он, казалось, только и держались плющемъ, взобравшимся къ нимъ вверхъ по стнамъ и крыш. Главная дверь была какъ-то прижата въ уголокъ банши, въ одномъ изъ выступающихъ угловъ зданія, можно было подумать, что она прячется отъ опасныхъ постителей, хочетъ остаться незамченной, а между тмъ дверь была великолпная — благородная дверь изъ стараго дуба, усаженная гвоздями съ четырехъ-угольными головками и дотого толстая, что при удар молоточкомъ издавала только глухой звукъ, и поститель, боясь, что его не услышатъ, всегда принужденъ былъ хвататься за колокольчикъ, болтавшійся около нея и весь схороненный въ плющ.

Дивный былъ это уголокъ — уголокъ, который никто безъ восторга не могъ видть, такъ и хотлось покончить свои разсчеты съ жизнью и поселиться здсь, кончить свои дни, вглядываясь въ холодную глубь и слдя за пузырьками на поверхности пруда отъ всплеска карпа или язя. Казалось, что это было избранное убжище мира, наложившаго свою всесмягчающую руку на каждое дерево, на каждый цвтокъ, на прудъ, на уединенныя дорожки, на темныя комнаты стараго дома, на глубокія амбразуры оконъ, на улыбающіеся луга и величавыя аллеи, словомъ, на все, даже до колодца за садомъ, холоднаго и спрятавшагося въ тни, какъ все въ этомъ заброшенномъ уголк, съ лнивымъ воротомъ, забывшимъ свою обязанность и съ давно перегнившей веревкой.

Это было почтенное, старинное жилище какъ снаружи, такъ и внутри, въ дом можно было положительно заблудиться, ни одна комната въ немъ не походила на другую и какъ-то не ладила съ своими сосдками. Ясно было, что домъ этотъ не выстроился по плану одного смертнаго, это было произведеніе великаго, стараго зодчаго — времени, которое иной годъ пристраивало, другой годъ разрушало по комнатк, сламывало печь временъ Плантагенетовъ и отстраивало новую во вкус Тюдоровъ, сносило стнку въ саксонскомъ стил и замняло ее норманской аркой, проламывало цлый рядъ узкихъ, высокихъ оконъ во вкус временъ королевы Анны, соединяло банкетный залъ временъ Георга І-го съ трапезной, помнящей Вильгельма-Завоевателя, и такимъ образомъ успло въ теченіе одицадцати вковъ нагромоздить зданіе, которому подобнаго не нашлось бы во всемъ графств Эссексъ. Конечно, въ немъ не обошлось и безъ потаенныхъ комнатъ, маленькая дочь настоящаго владльца, сэра Майкля-Одлей, совершенно случайно открыла одну изъ нихъ. Одна половица въ ея дтской издавала глухой звукъ всякій разъ, какъ ей случалось прыгать на ней, осмотрвъ полъ, нашли, что половица подымалась, а подъ нею была лстница въ потаенную каморку между поломъ верхняго и потолкомъ нижняго этажа. Эта каморка была такъ мала, что въ ней можно было только ползать на четверенькахъ, въ ней стоялъ старинный рзной комодъ, набитый ризами и другими священными одеждами, врно запрятанными въ т жестокія времена, когда служить у себя на дому обдню или укрыть священника было достаточно, чтобы поплатиться жизнью.

Широкій ровъ давно пересохъ и поросъ травою, а втви фруктовыхъ деревъ, наклонявшіяся къ земл подъ тяжестью плодовъ, бросали фантастическую тнь на его зеленый склонъ. За этимъ рвомъ, какъ я уже сказалъ, былъ прудъ съ рыбою во всю длину сада, а вдоль пруда шла аллея старинныхъ липъ. Сквозь ихъ густую листву не проникали даже лучи солнца, и любопытный глазъ напрасно пытался бы увидть что нибудь въ ихъ темной тни, нельзя было бы вообразить лучшаго мста для тайныхъ сборищъ или свиданій, казалось, оно было нарочно создано для заговорщиковъ и любовниковъ, а между тмъ оно лежало въ какихъ нибудь двадцати шагахъ отъ дома.

Эта темная аллея упиралась въ густой кустарникъ, сквозь переплетшіяся втви котораго едва виднлся старый колодезь, о которомъ я уже говорилъ. Онъ, безъ сомннія, отслужилъ свою службу, и, можетъ быть, въ былыя времена молодыя монахини своими бленькими ручками доставали изъ него студеную воду, но теперь онъ былъ заброшенъ, и врядъ ли кто нибудь въ Одлей-Корт зналъ, была ли въ немъ вода или онъ уже давно пересохъ. Но какъ ни было соблазнительно уединеніе этой липовой аллеи, я очень сомнваюсь, чтобы она теперь служила для какихъ либо романтическихъ цлей. Сэръ Майкль-Одлей нердко приходилъ сюда съ своей собакой и хорошенькой молодой женой подышать вечерней прохладой и выкурить сигару, но черезъ какія нибудь десять минутъ однообразный шелестъ липъ и неподвижный прудъ, покрытый широкими листами кувшинчика, и безконечная аллея съ развалившимся колодцемъ на конц надодали баронету и его прелестной спутниц, и они возвращались въ свтлую блую гостиную, гд миледи принималась разыгрывать дивныя мелодіи Бетховена или Мендельсона, а супругъ ея засыпалъ въ своихъ креслахъ.

Сэру Майклю-Одлей было пятьдесятъ шесть лтъ, и еще не прошло и году посл его второй женитьбы. Онъ былъ большаго роста, дороденъ и хорошо сложенъ, говорилъ густымъ, звучнымъ голосомъ, имлъ прекрасные черные глаза и сдую бороду, придававшую ему почтенный стариковскій видъ совершенно вопреки его желанію, ибо онъ былъ дятеленъ, какъ мальчикъ, и одинъ изъ самыхъ лучшихъ здоковъ въ графств. Онъ былъ вдовцомъ ровно семнадцать лтъ и отъ первой жены имлъ одного ребёнка, восемнадцатилтніою Алису. Миссъ Алиса была очень недовольна появленію мачихи въ Одлей-Корт, потому что она съ самаго дтства была полной хозяйкой въ дом отца, держала ключи, то-есть побрякивала ими въ карманчикахъ своего шелковаго передника, теряла ихъ въ кустахъ и роняла въ прудъ, словомъ, причиняла изъ за нихъ бездну безпокойствъ и потому была уврена, что ведетъ все хозяйство.

Но ея время прошло, и теперь, когда она спрашивала что нибудь у экономки, то получала въ отвтъ: ‘обратитесь къ миледи’, или ‘не знаю, право, что скажетъ миледи’. Тогда Алиса, будучи отличной наздницей и порядочной артисткой, ршила бросить попеченія о хозяйств и проводила почти все время вн дома: каталась верхомъ по зеленымъ лугамъ, срисовывала дтскія головки мальчишекъ, ходившихъ за плугомъ, скотину, которая паслась, словомъ, все живое, что ей попадалось на глаза. Она ршилась не сближаться съ молодой женой баронета, и послдняя, несмотря на вс свои старанія и любезность къ Алис, не могла разсять ея предубжденія и уврить избалованную двушку, что она не нанесла ей никакой обиды, выйдя замужъ за ея отца.

Дло въ томъ, что леди Одлей, выйдя замужъ за сэра Майкля, сдлала одну изъ тхъ, повидимому, блестящихъ партій, которыя обыкновенно возбуждаютъ въ женщинахъ зависть и ненависть. Она поселилась въ околодк въ качеств гувернантки у одного доктора, жившаго недалеко отъ Одлей-Корта. Объ ней знали только то, что она явилась на вызовъ, который мистеръ Досонъ, докторъ, напечаталъ въ ‘Times’. Она пріхала изъ Лондона, и единственная рекомендація, которую она представила, была рекомендація одной содержательницы пансіона въ Бромптон, у которой она была нкоторое время учительницей. Но эта рекомендація была такъ удовлетворительна, что другой и не потребовалось, и миссъ Люси Грээмъ была принята въ домъ доктора гувернанткой къ дочерямъ. Ея знанія и дарованія были до того многочисленны и блестящи, что даже удивительно, какъ она приняла приглашеніе, представлявшее такое умренное вознагражденіе, какое могъ давать г. Досонъ. Но миссъ Грээмъ была совершенно довольна своимъ положеніемъ: она учила двочекъ играть сонаты Бетховена и рисовать съ натуры и каждое воскресенье ходила по три раза въ старенькую убогую церковь этого темнаго мстечка съ полнымъ довольствомъ, какъ будто бы не требовала ничего боле отъ жизни.

Т, кто замчалъ это, объясняли себ все ея счастливымъ характеромъ, всегда веселымъ и всмъ довольнымъ.

Куда она ни являлась, она приносила съ собою радость и счастье. Ея появленіе, подобно свтлому лучу солнца, озаряло хижину бдняка. Она готова была проболтать четверть часа съ любой беззубой старухой и выслушивала ея восторженныя похвалы съ такимъ же удовольствіемъ, съ какимъ выслушивала бы комплименты какого нибудь маркиза. И когда она уходила, не оставивъ ничего за собою (потому что ея ничтожное жалованье не позволяло ей быть благотворительницей), старуха разражалась потокомъ восторженныхъ похвалъ ея любезности, красот и доброт — похвалъ, какихъ никогда почти не выпадало на долю жены пастора, почти что содержавшей ее на свой счетъ. Это происходило оттого, что миссъ Люси Грээмъ была одарена тою магическою таинственною силою, благодаря которой женщина можетъ очаровывать однимъ взглядомъ, одной улыбкой. Всякій человкъ любилъ ее, восхищался ею и расхваливалъ ее. Мальчишка, отворявшій ей калитку, прибгалъ къ своей матери съ длиннымъ разсказомъ о прелестной улыбк и дивномъ, добромъ голос, которыми она поблагодарила его за эту маленькую услугу. Церковный прислужникъ, открывавшій ей дверцы отгороженнаго мста въ церкви, принадлежавшаго доктору, священникъ, замчавшій ея прелестные голубые глаза, устремленные на него во время проповди, разсыльный съ желзной дороги, приносившій ей иногда письма и посылки и никогда неожидавшій на водку, самъ докторъ, его гости, дти, слуги, словомъ — вс большіе и малые, крупные и мелкіе раздляли одно мнніе, что Люси Грээмъ была самая милая, самая любезная двушка на свт.

Достигъ ли этотъ слухъ до Одлей-Корта, или самъ сэръ Майкль увидлъ въ церкви прелестное личико миссъ Грээмъ, какъ бы то ни было, но онъ возъимлъ сильное желаніе поближе познакомиться съ гувернанткой мистера Досона.

Ему стоило только на это намекнуть, и почтенный докторъ сдлалъ обдъ, къ которому были приглашены священникъ съ женою и баронетъ съ дочерью.

Этотъ вечеръ ршилъ будущность баронета. Онъ не могъ противиться чарамъ нжныхъ, таящихъ голубыхъ глазъ, прелестной лебединой шейки и склоненной головки, осненной цлымъ моремъ золотистыхъ кудрей, этому музыкальному голосу и дивной гармоніи всего существа, какъ не могъ бы онъ противиться судьб. Судьб! Да, она и была его судьба! До той минуты любовь была незнакома его сердцу. Его бракъ съ матерью Алисы былъ дломъ разсчета, сдлкой, чтобы не выпустить изъ рукъ какихъ-то семейныхъ помстьевъ, безъ которыхъ онъ и безъ того бы обошелся. Любовь, которую онъ питалъ къ своей первой жен, была только жалкой, едва мерцающей искрой, слишкомъ безвредной, чтобы погаснуть, слишкомъ ничтожной, чтобы разгорться въ пламя. Но это была любовь. Эта горячка, это желаніе, безпокойство, трепетъ, колебаніе, эти опасенія, что его возрастъ будетъ помхой его счастью, эта ненависть къ своей сдой бород, это безумное желаніе помолодть, сдлаться прежнимъ красавцемъ съ льющимися черными волосами и тонкой таліей, какъ было двадцать лтъ тому назадъ, эти безсонныя ночи и грустные дни, когда ему не удавалось увидть ея прелестное личико, прозжая мимо оконъ доктора — все это слишкомъ ясно говорило, что сэръ Майкль-Одлей, несмотря на свои пятьдесятъ лтъ, сдлался жертвой страшной горячки, которую называютъ любовью.

Я не думаю, чтобы во время своего ухаживанія баронетъ хотя на минуту разсчитывалъ на свое состояніе и положеніе въ свт. Если ему и приходила подобная мысль, то онъ съ отвращеніемъ старался поскоре отъ нея отдлаться. Ему слишкомъ больно было подумать, чтобы такое прелестное созданіе цнило себя ниже богатаго дома или звонкаго имени. Нтъ, онъ надялся совсмъ на иное, ея предшествовавшая жизнь прошла въ трудахъ и тяжелой зависимости, она была еще очень молода (никто не зналъ наврно ея лтъ, но съ виду ей было немного боле двадцати) и, быть можетъ, еще никогда не испытывала любви, и онъ будетъ первый человкъ, который когда либо за ней ухаживалъ, трогательнымъ вниманіемъ, предупредительностью, любовью, которая будетъ напоминать ей ея отца, и постоянною заботливостью онъ, быть можетъ, успетъ привлечь ея сердце и только ея двственной и свжей любви будетъ обязанъ ея рукою. Это была довольно романтическая мечта, но, несмотря на то, она начинала сбываться. Люси Грээмъ очевидно нравилось вниманіе баронета. Ничто, однако, въ ея обращеніи не напоминало уловокъ кокетки, старающейся поймать въ свои сти богатаго человка. Она такъ привыкла къ комплиментамъ и вниманію со всхъ сторонъ, что поведеніе сэра Майкля не производило на нее почти никакого впечатлнія. Къ тому же онъ уже давно былъ вдовцомъ, и вс поршили, что онъ уже никогда не женится. Наконецъ мистриссъ Досонъ ршилась поговорить съ своей гувернанткой. Она уловчила минутку, когда он остались наедин въ классной комнат. Люси доканчивала какой-то акварельный рисунокъ, начатый ея ученицами.

— Знаете ли, милая миссъ Грээмъ, начала мистриссъ Досонъ: — вдь вы бы должны считать себя очень счастливой двушкой.

Гувернантка подняла голову и, отбросивъ назадъ свои дивныя золотистыя кудри, устремила удивленный, вопрошающій взоръ на мистриссъ Досонъ.

— Что вы хотите этимъ сказать, милая мистриссъ Досонъ? спросила она, обмакивая кисточку въ аквамаринъ на своей палетк и собираясь провести багровую полоску на далекомъ горизонт ландшафта.

— Да то, что теперь вполн отъ васъ зависитъ сдлаться леди Одлей и хозяйкой въ Одлей-Кортъ.

Люси Грээмъ уронила кисть на картинку и покраснла до корней волосъ, чрезъ минуту лицо ея покрылось такой блдностью, какой мистриссъ Досонъ еще никогда не случалось видть.

— Не принимайте этого такъ горячо къ сердцу, моя милая, сказала жена доктора, стараясь ее успокоить: — вдь никто не приневоливаетъ васъ выходить замужъ за сэра Майкля. Конечно, это была бы прекрасная партія: у него огромное состояніе, и къ тому же онъ прекраснйшій человкъ. Подумайте, какое бы важное вы заняли положеніе въ свт и сколько добра вы могли бы длать, но, конечно, какъ я уже сказала, вы должны въ этомъ дл руководствоваться только своимъ чувствомъ. Одно только я должна вамъ сказать, что если ухаживаніе сэра Майкля вамъ не нравится, то не слдуетъ его поощрять.

— Его ухаживаніе… поощрять… бормотала Люси (эти слова озадачили ее). Axъ, пожалуйста, не говорите объ этомъ, мистриссъ Досонъ. Я и не подозрвала ничего. Эта мысль никогда не пришла бы мн въ голову.— Она облокотилась на рисовальную доску и, закрывъ лицо руками, казалось, погрузилась въ глубокія мечты. Она всегда носила на ше узенькую черную ленту, на конц которой былъ фермуаръ, или крестикъ, или медальнонъ, или что нибудь подобное — трудно сказать, что именно, потому что она всегда прятала его за корсетъ. Теперь она нсколько разъ отнимала то ту, то другую руку отъ лица и какъ-то нервически, съ живостью хваталась за эту ленту и крутила ее между пальцами.

— Я полагаю, иные люди родятся несчастливыми, мистриссъ Досонъ, сказала она наконецъ: — слишкомъ большое было бы для меня счастье сдлаться леди Одлей.

Она произнесла эти слова съ такою горечью, что мистркссь Досонъ взглянула на нее съ удивленіемъ.

— Вы — несчастливы, моя милая! воскликнула она:— я думаю, вамъ бы послднимъ говорить что нибудь подобное. Вы — такое свтлое, счастливое существо, что просто длается легче на душ, только глядя на васъ. Я, право, не знаю, что станется съ нами, если сэръ Майкль похититъ васъ у насъ.

Посл этого разговора, он нердко возвращались къ тому же предмету, и Люси не обнаруживала никакого волненія, когда рчь заходила объ ухаживаніи баронета. Вс въ дом доктора поняли и безъ ея отвта, что предложеніе сэра Майкля не встртитъ отказа и, правду сказать, простяки сочли бы прямымъ сумасшествіемъ отказъ на такое блестящее предложеніе — со стороны двушки, у которой не было гроша за душою.

Въ одинъ туманный іюньскій вечеръ сэръ Майкль, сидя противъ Люси Грээмъ, у окна въ маленькой гостиной доктора, воспользовался минутой, когда никого не было въ комнат, чтобы объяснить Люси свое чувство. Въ краткихъ, но торжественныхъ словахъ онъ предложилъ ей свою руку. Было что-то трогательное въ тон его глооса: въ немъ слышалась мольба, онъ зналъ, что не могъ надяться на любовь такой молодой красавицы, и потому умолялъ ее скоре отвергнуть его, хотя бы это разбило его сердце, чмъ принять его предложеніе, если она его не любила.

— Нтъ хуже преступленія, какъ выйти замужъ за человка, котораго не любишь. Вы такъ дороги мн, что какъ ни горько будетъ мн отказаться отъ васъ, но я ни за что на свт не соглашусь ввести васъ въ такой грхъ для того, чтобы осчастливить себя. И еслибы еще мое счастье могло быть достигнуто подобными средствами, но вдь это невозможно, это ршительно невозможно, прибавилъ онъ убдительно:— только одно горе и раскаяніе бываютъ послдствіемъ браковъ, неоснованныхъ на истин и любви.

Люси Грээмъ не смотрла на сэра Майкля, глаза ея были устремлены въ туманную даль ландшафта, простиравшагося за садомъ. Баронетъ хотлъ взглянуть ей прямо въ лицо, но она сидла къ нему профилемъ, и онъ не могъ увидть выраженія ея глазъ. Но, еслибы онъ могъ это сдлать, то прочелъ бы въ нихъ какое-то страстное желаніе проникнуть сквозь эту дальнюю мглу и заглянуть туда далеко-далеко, въ совершенно иной міръ.

— Люси, слышали вы меня?

— Да, отвчала она серьёзно, но не холодно. Но ея голосу нельзя было замтить, чтобы она была обижена его словами.

— И вашъ отвтъ?

Она не спускала глазъ съ темнвшаго горизонта и нсколько минутъ молчала, потомъ, обратившись къ нему съ внезапнымъ порывомъ страсти, придавшей ея лицу еще новую прелесть, которой баронетъ не могъ не замтить даже въ сумеркахъ, она бросилась на колни къ его ногамъ.

— Нтъ, нтъ, Люси! воскликнулъ онъ въ испуг:— не на колняхъ, не на колняхъ!

— Да, на колняхъ, сказала она, и загадочная страсть, волновавшая ее, сообщала ея голосу какую-то неестественную ясность и силу:— на колняхъ — и не иначе. Какъ вы добры, какъ благородны, какъ великодушны! Любить васъ! Да вы нашли бы женщинъ во сто разъ красиве и добре меня, которыя бы полюбили васъ, но отъ меня вы спрашиваете слишкомъ многаго. Вы требуете слишкомъ многаго отъ меня! Вспомните мою прежнюю жизнь, только вспомните ее. Съ самаго своего дтства я не видала ничего, кром бдности. Отецъ мой былъ благородный джентльменъ, умный, образованный, добрый, красивый собою, но бдный. Моя мать… я почти не въ состояніи говорить о ней. Бдность, бдность, испытанія, оскорбленія, лишенія! Вы, чья жизнь течетъ какъ по маслу, вы и понять не можете, что испытываютъ бдняки, какъ мы. Такъ не требуйте же отъ меня слишкомъ многаго. Я не могу быть безкорыстна, я не могу быть слпа къ выгодами, подобнаго брака. Я не могу, я не могу!

Независимо отъ ея волненія, въ ней было что-то, что внушало баронету какой-то неясный страхъ. Она все еще была у его ногъ, скоре лежа, чмъ на колняхъ, платье обнимало ея станъ, и свтлые волосы разсыпались по плечамъ, ея голубые глаза сверкали посреди мрака, а руки судорожно хватались за черную ленту, словно она ее душила.

— Не требуйте отъ меня слишкомъ многаго, повторяла она:— я съ самаго своего дтства привыкла быть эгоисткой.

— Люси, Люси, выражайтесь ясне, я вамъ противенъ?

— Нтъ, нтъ!

— Но любите ли вы кого другаго?

Въ отвтъ на эти слова она громко засмялась.

— Я не люблю никого на свт, отвтила она.

Онъ обрадовался этому отвту, но все же эти слова и странный смхъ какъ-то непріятно поразили его слухъ. Нсколько минутъ онъ молчалъ и потомъ не безъ усилія проговорилъ:

— Такъ выслушайте меня, Люси. Я не стану просить у васъ слишкомъ много. Я, старый дуракъ романтикъ, искалъ вашей любви, но если я не противенъ вамъ и вы никого не любите другаго, то я не вижу, почему бы намъ не составить довольно счастливой четы. Что же, по рукамъ?

— Да.

Баронетъ поднялъ ее, поцаловалъ въ лобъ, затмъ, пожелавъ ей доброй ночи, онъ ушелъ.

Онъ ушелъ, этотъ глупый старикъ, потому что въ немъ работали самыя сильныя страсти: не радость, не торжество, а скоре что-то въ род обманутыхъ надеждъ, какое-то заглушенное, неудовлетворенное желаніе тяготило его сердце, словно въ груди своей онъ носилъ трупъ. То былъ трупъ надежды, погибшей навки при первомъ звук голоса Люси. Вс опасенія и сомннія канули въ вчность. Онъ долженъ помириться съ мыслью, какъ и вс мужчины его лтъ, что за него выходятъ замужъ ради его состоянія и положенія въ свт.

Люси Грээмъ медленно поднялась по лстниц въ свою маленькую комнатку въ верхнемъ этаж. Поставивъ на комодъ тускло горвшую свчу, она присла на край кровати, неподвижная и блдная, какъ блыя занавски этой кровати.

— Прощай, тяжелая зависимость, прощай, тяжелый трудъ, прощай, униженіе, проговорила она: — исчезнутъ вс слды прошлой жизни, всякій ключъ въ узнанію будетъ потерянъ, только вотъ это остается.

Она ни на минуту не выпускала черный ленты изъ лвой руки. При послднихъ словахъ она вытянула изъ за корсета то, что было на ней привязано.

Это былъ не фермуаръ, не медальйонъ, не крестикъ: это было кольцо, обернутое въ продолговатый кусокъ бумаги, частью печатной, частью исписанной, пожелтвшей отъ времени и смятой отъ частаго свертыванія и развертыванія.

II.
На палуб ‘Аргуса’.

Онъ бросилъ въ море окурокъ сигары и, облокотившись на бортъ парохода, задумчиво слдилъ за волнами.

— Какъ он надоли мн, проговорилъ онъ:— синія, зеленыя, радужныя, синія, зеленыя, само по себ — не дурно, но въ три мсяца успютъ надость, особенно…

Онъ и не пытался докончить фразу, вс его мысли сосредоточились на ней и унесли его далеко, далеко, за тысячу миль.

— Бдняжка, какъ она будетъ рада, пробормоталъ онъ, открывая сигарочницу и лниво заглядывая въ нее:— какъ рада и какъ удивлена! Бдняжка! Посл трехъ съ половиною лтъ, какъ ей не удивиться?

Говорившій это былъ молодой человкъ, лтъ двадцати пяти, съ смуглымъ загорвшимъ лицомъ, прекрасными карими глазами, оживленными почти женскою улыбкою и осненными длинными рсницами, густая красивая борода и усы закрывали всю нижнюю часть его лица. Онъ былъ высокаго роста и сильнаго сложенія, одтъ онъ былъ въ широкій сьютъ сраго цвта, а на голов его была войлочная шляпа. Звали его Джорджемъ Толбойзомъ, онъ занималъ каюту на корм ‘Аргуса’, плывшаго съ грузомъ австралійской шерсти изъ Сиднея въ Ливерпуль.

Въ кормовыхъ каютахъ было очень мало пассажировъ: пожилой овцеводъ, составившій себ въ Австраліи состояніе и возвращавшійся на родину съ женой и дочерьми, гувернантка, лтъ тридцати пяти, хавшая домой, чтобы выйдти замужъ за человка, съ которымъ она была помолвлена тому пятнадцать лта, да еще какая-то сентиментальная дочка богатаго австралійскаго виноторговца, отправлявшаяся въ Англію окончить свое воспитаніе, были единственными пассажирами перваго класса.

Джорджъ Толбойзъ былъ душа всего общества, никто не зналъ, кто онъ былъ и откуда, но вс его любили. Онъ всегда садился на конц стола и помогалъ капитану угощать пассажировъ. Онъ открывалъ бутылки шампанскаго и чокался съ каждымъ изъ присутствовавшихъ, онъ разсказывалъ смшные анекдоты и такъ отъ души хохоталъ, что разв только медвдь не засмялся бы. Онъ былъ мастеръ на всякія круговыя игры въ карты и умлъ такъ заинтересовывать этимъ невиннымъ удовольствіемъ все общество, собранное вокругъ лампы въ большой кают, что никто не замтилъ бы, еслибы ураганъ пронесся надъ ихъ головами, но онъ откровенно сознавался, что не былъ искусенъ въ вист и на шахматной доск не умлъ распознать коня отъ башни.

Правду сказать, мистеръ Толбойзъ не былъ черезчуръ ученъ. Блднолицая гувернантка какъ-то попыталась заговорить съ нимъ о современной литератур, но Джорджъ только пощипывалъ бороду и замчалъ: ‘О да! Конечно, конечно, ваша правда!’

Сентиментальная миссъ, хавшая довершать свое образованіе, попробовала было занимать его Байрономъ и Шеллей, но онъ чуть-чуть не расхохотался ей въ лицо, онъ вообще смотрлъ на поэзію очень слегка. Овцеводъ на первыхъ же порахъ ощупалъ его насчетъ политики, но и въ ней онъ не былъ силенъ, и такъ вс ршились оставить его въ поко, предоставивъ ему длать, что ему вздумается: болтать съ матросами, глазть на воду и по своему нравиться всмъ и каждому. Но когда Аргусъ былъ уже въ какихъ нибудь двухъ недляхъ отъ Англіи, вс замтили разительную перемну въ Джордж Толбойз. Онъ сталъ безпокоенъ и суетливъ, порой заставлялъ надрываться со смху всю каюту, порою же былъ грустенъ и задумчивъ. Какъ ни былъ онъ любимъ матросами, но наконецъ и они утомились отвчать на его вчные вопросы: скоро ли они надятся достигнуть земли — въ десять ли, въ одинадцать, въ двнадцать, въ тринадцать ли дней? Да былъ ли втръ попутный? Сколько узловъ въ часъ длалъ корабль? Потомъ, вдругъ онъ начиналъ бситься, топать ногами и браниться, говоря, что это было дрянное старое суднишко, и его владльцы — мошенники за то, что расхвалили въ своихъ объявленіяхъ его быстрый ходъ. Оно ршительно негодно для пассажировъ, на немъ можно возить глупые тюки шерсти, которые могутъ, пожалуй, десятки лтъ, пробыть на мор, а не живыя существа, съ нетерпніемъ ожидающія окончанія путешествія.

Солнце уже опускалось въ море, когда Толбоизъ зажегъ свою сигару въ описываемый августовскій вечера. Еще десять дней, сказали ему въ тотъ вечеръ матросы, еще десять дней — и они увидятъ берега Англіи.

— Я съду на берегъ на первой же лодк, восклицалъ онъ: — я въ любой скорлуп поду. Да коли ужь на то пошло, я вплавь достигну берега.

Пріятели его, за исключеніемъ блднолицой гувернантки, смялись его нетерпнію, она, напротивъ, вздыхала, видя, какъ молодой человкъ считалъ долгіе часы, оставлялъ нетронутымъ свое вино, безпокойно метался по диванамъ, сновалъ внизъ и вверхъ по лстницамъ и задумчиво заглядывался на волны.

Когда багровый край солнца исчезъ за горизонтомъ, гувернантка вышла прогуляться на палубу, пока остальные сидли за своимъ виномъ. Поравнявшись съ Джорджемъ, она остановилась и стала любоваться потухавшей зарей.

Она была очень тиха и держалась въ сторон отъ всхъ, рдко принимала участія въ играхъ, никогда почти не смялась и очень мало говорила, но во все время плаванія, она и Джорджъ Толбойзъ были отличные друзья.

— Моя сигара вамъ мшаетъ, миссъ Морлей? сказать онъ, вынимая сигару изъ рта.

— Ни мало, пожалуйста, продолжайте курить. Я только пришла полюбоваться закатомъ солнца. Какой дивный вечеръ!

— Да, да, конечно, нетерпливо отвтитъ онъ:— но какъ подумаешь, что еще такъ долго, такъ ужасно долго! Десять безконечныхъ дней и десять мучительныхъ ночей, прежде чмъ мы сойдемъ на берегъ.

— Да, со вздохомъ сказала миссъ Морлей.— Вы бы желали, чтобы время летло быстре?

— Желалъ ли бы я? воскликнулъ Джорджъ: — еще бы. А разв вы не желаете?

— Едва ли.

— Да разв въ Англіи нтъ ни одной души, которую бы вы любили? Разв нтъ ни одного любящаго сердца, которое съ нетерпніемъ ждетъ вашего прізда?

— Я надюсь, что есть, отвтила она торжественно, но спокойно. Она замолчала. Онъ порывисто, съ нетерпніемъ курилъ сигару, какъ бы желая своимъ безпокойствомъ ускорить ходъ корабля. Она слдила за догоравшимъ свтомъ, устремивъ на далекій горизонтъ свои голубые глаза — глаза, которые, казалось, поблекли отъ частаго чтенія и шитья, глаза, которые дйствительно поблекли отъ слезъ, пролитыхъ тайно во тьм ночной.

— Смотрите! вдругъ заговорилъ Джорджъ, указывая въ совершенно противную сторону:— вонъ и молодой мсяцъ взошелъ.

Она взглянула на блдный обликъ луны, лицо ея было почти такъ же блдно.

— Мы видимъ ее въ первый разъ. Намъ надобно пожелать что нибудь, сказалъ Джорджъ.— Я знаю, что пожелать.

— Что же?

— Чтобы намъ поскоре быть дома.

— А я желаю, чтобы намъ не обмануться въ своихъ надеждахъ грустно проговорила гувернантка.

— Чтобы намъ не обмануться?

Онъ вздрогнулъ, словно ужаленный, и спросилъ ее, что хотла она этимъ сказать.

— Я хотла сказать, быстро заговорила она, безпокойно ломая руки:— я хотла сказать, что по мр того, какъ мы приближаемся къ концу путешествія, я начинаю все боле и боле отчаяваться, и какія-то смутныя предчувствія несчастья начинаютъ овладвать мною. Тотъ, къ кому я ду, ужь, можетъ быть, давно измнился, или, можетъ быть, его прежнія чувства будутъ живы въ немъ только до той минуты, когда онъ увидитъ мои завядшія черты, потому что, говорятъ, я была красавица, мистеръ Толбойзъ, когда узжала въ Сидней, ровно пятнадцать лтъ тому назадъ. Или, быть можетъ, пятнадцать лтъ успли на столько измнить его, что онъ будетъ привтствовать меня только ради маленькаго состоянія, которое я успла накопить. Быть можетъ, его и нтъ въ живыхъ. Вдь можетъ же онъ заболть за какую нибудь недлю до нашего прізда и умереть за часъ до выхода на землю. Все это приходитъ мн въ голову, я словно вижу передъ собою вс эти грустныя картины и двадцать разъ въ день испытываю ихъ муки. Двадцать разъ, сказала я, нтъ — сотни, тысячи разъ въ день.

Джорджъ Толбойзъ стоялъ неподвиженъ, рука его остановилась, не донеся сигары до рта, и когда она произнесла послднія слова, сигара выпала изъ его рукъ и упала въ воду.

— Я, право, удивляюсь, продолжала она, какъ бы обращаясь къ самой себ:— я, право, удивляюсь, какъ могла я быть такъ спокойна., такъ уврена, когда мы отплыли. Тогда подобныя мысли и не приходили мн въ голову, я только представляла себ радость свиданія, я уже видла его лицо, слышала его голосъ, но вотъ съ нкотораго времени я съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ начинаю боле и боле отчаяваться и теперь страшусь окончанія путешествія, какъ будто бы я знала, что спшу на похороны.

Молодой человкъ съ ужасомъ обернулся къ ней. Даже при неясномъ свт сумерекъ она могла замтить, что смертная блдность покрывала его лицо.

— Дуракъ! воскликнулъ онъ, ударяя кулакомъ по борту корабля.— Дуракъ, чего я испугался! Зачмъ пришли вы ко мн разсказывать такія вещи? Зачмъ пришли вы пугать меня, когда я возвращаюсь къ женщин, которую люблю, къ женщин, которой сердце чисто какъ небесный лучъ, къ женщин, въ которой я такъ же увренъ, какъ въ томъ, что завтра взойдетъ это солнце? Зачмъ пришли вы смущать меня, когда я возвращаюсь къ своей дорогой жен?

— Къ жен, подхватила миссъ Морлей,— это — иное дло. Тогда мои опасенія не могутъ устрашить васъ. Я возвращаюсь въ Англію къ человку, за котораго я посватана вотъ уже пятнадцать лтъ. Тогда онъ былъ слишкомъ бденъ, чтобы мечтать о женитьб, и когда мн предложили мсто гувернантки въ одномъ богатомъ австрійскомъ семейств, я уговорила его согласиться на мой отказъ, онъ усплъ бы покуда проложить себ дорогу въ свт, а я накопила бы немного денегъ, чтобы намъ было съ чего начать наше житье. Я никогда и не думала оставаться такъ долго, но его дла въ Англіи все какъ-то не клеились. Вотъ моя повсть, теперь вы можете понять мои опасенія. До васъ они не касаются. Мой случай совершенно исключительный.

— И мой — также, нетерпливо воскликнулъ Джорджъ.— Я говорю вамъ теперь, что мой также совершенно исключительный случай, но до этой минуты мн и въ голову не приходило сомннія насчетъ исхода моего путешествія. Вы правы, ваши опасенія не имютъ ничего общаго со мною. Вы не были въ Англіи цлые пятнадцать лтъ, мало ли что могло приключиться въ пятнадцать лтъ. Я же возвращаюсь посл трехъ съ половиною лтъ. Въ такой короткій срокъ ничего не могло случиться.

Миссъ Морлей взглянула на него съ грустной улыбкой, но не сказала ни слова. Его лихорадочная горячность, его свжая, нетерпливая натура были такъ странны, такъ новы для нея, что она глядла на него со смшаннымъ чувствомъ удивленія и сожалнія.

— Моя душка! Моя миленькая, добренькая, любящая жонка! Знаете ли, миссъ Морлей, начатъ онъ, и, казалось, прежнія надежды и увренность возвратились къ нему:— знаете ли, я покинулъ ее спящею съ ребёнкомъ въ объятіяхъ и оставилъ ей только измятый лоскутокъ бумаги, извщавшій ее, зачмъ ея врный мужъ покинулъ ее.

— Покинулъ ее! воскликнула гувернантка.

— Да. Я былъ кавалерійскій корнетъ, когда впервые съ нею встртился въ дрянномъ, маленькомъ приморскомъ городк, гд она жила съ своимъ отцомъ, бднымъ отставнымъ флотскимъ офицеромъ, старавшимся всякимъ образомъ подцпить кого нибудь изъ насъ. Я видлъ вс мелкія, жалкія западни, въ которыя онъ думалъ поймать нашего брата, драгуна. Я видлъ насквозь, что крылось подъ его будто бы приличными обдами и вольностью обращенія, умстною только въ кабак, подъ его постоянной болтовней о важныхъ предкахъ его дома, подъ его наслдственною гордостью и лицемрными слезами, когда заходила рчь о его дочери. Это былъ старый лицемръ и пьяница, готовый продать свою дочь тому изъ насъ, кто дороже дастъ. На мое счастье, я въ ту минуту могъ предложить самую высокую цну, потому что, надо вамъ сказать, миссъ Морлей, мой отецъ — богатый человкъ. Но какъ только онъ узналъ, что я женился на дочери какого-то нищаго пьянчужки, онъ написалъ мн грозное письмо, въ которомъ объявилъ, что не желаетъ боле меня видть и что со дня моей свадьбы я не получу отъ него ни одного гроша. Нечего было и думать оставаться въ полку съ молодой женой и однимъ жалованьемъ въ виду. Я продалъ свой чинъ, надясь, что прежде чмъ израсходуются вырученныя такимъ образомъ деньги, я пріищу себ какое нибудь занятіе. Я повезъ свою голубушку въ Италію, и мы пожили тамъ на славу, пока изъ двухъ тысячъ фунтовъ не осталось и двухъ сотъ, тогда мы возвратились въ Англію, и такъ-какъ она все-таки желала быть поближе къ своему несносному отцу, мы поселились въ томъ приморскомъ городк. Ну-съ, какъ только старикъ узналъ, что у меня осталось еще сотни дв фунтовъ, онъ сталъ обнаруживать къ намъ невиданную дотол нжность и непремнно настаивалъ, чтобы мы поселились у него. Я согласился, все только изъ желанія угодить жен, которая была тогда въ такомъ положеніи, когда должно исполнять даже всякій капризъ женщины. Мы поселились у него, и онъ въ короткое время очистилъ наши карманы, а когда я ршился только заикнуться объ этомъ жен, она пожимала плечами и говорила, что не можетъ же она отказывать своему ‘бдному папочк’ во всякой бездлиц. Такимъ образомъ, ея ‘папочка’ въ короткое время оставилъ насъ ни при чемъ, тогда я увидлъ необходимость искать мсто и съ этою цлью отправился въ Лондонъ, надясь помститься конторщикомъ или счетчикомъ въ какой нибудь торговый домъ. Но, должно быть, военная служба оставила на мн слишкомъ глубокій отпечатокъ, потому что, какъ я ни хлопоталъ, никто не могъ врить, чтобы я былъ способенъ на какое нибудь дло, возвратясь домой, убитый неудачею, я нашелъ маленькаго сынка, наслдника моей нищеты. Бдняжка, она была очень грустна, и когда я сказалъ ей, что ничего не усплъ сдлать въ Лондон, она расплакалась и принялась упрекать меня, зачмъ я на ней женился, когда я не могъ обезпечитъ ей приличнаго существованія. Видитъ Богъ, миссъ Морлей, я не взвидлъ свта божьяго, ея слезы и упреки привели меня въ бшенство, я излилъ свою злобу на нее, на себя, на ея отца, на весь свтъ и выбжалъ изъ дома съ твердымъ намреніемъ никогда боле не возвращаться въ него. Какъ полоумный бродилъ я весь тотъ день по улицамъ и уже готовъ былъ броситься въ море, чтобы развязать руки моей красавиц. ‘Если я потоплюсь, ея отецъ долженъ будетъ поддерживать ее’, думалъ я: — ‘пока я живъ, она не иметъ никакого права требовать отъ него поддержки.’ Я вышелъ на старый деревянный молъ, выдававшійся далеко въ море, съ намреніемъ остаться тамъ до сумерекъ и тогда безъ шуму спрыгнуть въ воду. Но пока я сидлъ тамъ, покуривая трубочку и безсознательно слдя, какъ волна за волною разбивалась у моихъ ногъ, недалеко отъ меня остановились двое людей, и одинъ изъ нихъ сталъ разсказывать другому объ австралійскихъ золотыхъ пріискахъ и какъ можно скоро разбогатть. Повидимому, онъ собирался отплыть черезъ день или два и старался уговорить своего товарища хать съ нимъ. Около часу прислушивался я къ ихъ разговору и наконецъ ршился самъ вмшаться и узналъ, что черезъ три дня отправлялся изъ Ливерпуля корабль, на которомъ долженъ былъ хать одинъ изъ нихъ. Онъ сообщилъ мн вс необходимыя свднія и присовокупилъ, что такой дюжій молодецъ какъ я непремнно будетъ имть успхъ на пріискахъ. Эта мысль такъ внезапно озарила меня, что меня бросило въ жаръ, я дрожалъ всмъ тломъ. Это во всякомъ случа было лучше, чмъ броситься въ море. Положимъ, я убгу отъ своей дорогой, оставивъ ее подъ защитой отца, и отправлюсь въ Австралію и черезъ какой-нибудь годокъ возвращусь и повергну къ ея ногамъ цлое состояніе (тогда я полагалъ, что года для этого совершенно достаточно.) Я поблагодарилъ новаго знакомца за сообщенныя имъ свднія и поздно ночью направился домой. Стояла суровая зима, но я былъ слишкомъ взволнованъ, чтобы чувствовать холодъ, снгъ такъ и хлесталъ мн лицо, но я ничего не замчалъ: такъ я былъ занятъ своими новыми надеждами. Старикъ сидлъ въ столовой надъ своимъ пуншемъ, а жена преспокойно спала наверху, съ ребёнкомъ въ своихъ объятіяхъ. Я слъ къ столу и написалъ нсколько строкъ: я написалъ, что никогда не любилъ ее боле, чмъ въ эту минуту, когда я повидимому покидалъ ее, что я отправлялся въ далекія страны составить себ состояніе, и что если я успю, то возвращусь къ ней и принесу ей богатства и счастье, въ случа же неудачи — она никогда не увидитъ моего лица. Я раздлилъ оставшіяся деньги — немного боле сорока фунтовъ — на дв равныя части: одну оставилъ ей, другую положилъ себ въ карманъ. Затмъ я упалъ на колни и, припавъ головою къ постели, жарко молился за жену и ребёнка. Надо сознаться, что я вообще не былъ очень набоженъ, но, видитъ Богъ, это была искренняя молитва. Я поцаловалъ ее и ребёнка и поспшно вышелъ изъ комнаты. Дверь въ столовую была открыта, старикъ сидлъ за своей газетой. Услышавъ мои шаги, онъ поднялъ голову и спросилъ, куда я иду.— На улицу,— покурить, отвтилъ я, и такъ-какъ у меня была эта привычка, то онъ безъ труда мн поврилъ. На третью ночь я уже былъ въ мор на корабл, шедшемъ въ Мельбурнъ, весь мои багажъ состоялъ изъ инструментовъ, необходимыхъ искателю золота, все мое состояніе — изъ семи шиллинговъ.

— И однако ваши труды увнчались успхомъ? спросила миссъ Морлей.

— Не прежде, какъ когда я началъ отчаяваться въ немъ, не прежде, какъ когда я сдружился съ нищетой до такой степени, что, вспоминая свою прошлую жизнь, я едва узнавалъ бывшаго беззаботнаго, расточительнаго драгуна, неразлучнаго съ бутылкой шампанскаго, въ несчастномъ работник, сидвшемъ на сырой земл и глодавшемъ сухую корку въ пустыняхъ новаго свта. Воспоминаніе о моей милой и слпая увреннось въ ея любви и врности, подобно яркой звзд на темномъ горизонт будущаго, поддерживали меня въ тяжелой борьб. Меня привтствовали какъ товарища въ самыхъ развратныхъ разбойничьихъ шайкахъ, я навидался вдоволь самаго грубаго распутства, пьянства, кровавыхъ раздоровъ, но всеочищающая любовь вывела меня невредимымъ, незапятнаннымъ изъ этой тины. Худой, изнуренный, заморенный голодомъ, я разъ испугался, увидвъ себя въ осколк зеркала. Но я продолжалъ трудиться, несмотря на неудачи, на отчаяніе, на ревматизмы, горячки, голодъ, я былъ даже у дверей смерти, но наконецъ восторжествовалъ.

Онъ былъ такъ прекрасенъ въ своей энергіи и ршимости, въ сознаніи своего торжества и всхъ опасностей, изъ которыхъ онъ вышелъ побдителемъ, что блднолицая гувернантка не могла смотрть на него безъ восторженнаго удивленія.

— Какъ вы были мужественны! проговорила она.

— Мужественъ! воскликнулъ онъ съ веселымъ смхомъ:— да вдь я же работалъ для своей милой. Во все время этого тяжелаго испытанія, ея прелестная ручка понукала меня впередъ къ счастливому будущему. Я ее видлъ подъ грубымъ холстомъ своей палатки такъ же явственно, какъ въ тотъ счастливый годъ, который мы провели вмст: она сидла съ своимъ ребёнкомъ на рукахъ въ моемъ изголовьи. Наконецъ, въ одно тяжелое, туманное утро, ровно три мсяца тому назадъ, промокши до костей, по колни въ вязкой грязи, изнуренный лихорадкою, замученный ревматизмомъ, я наткнулся на богатую жилу. Чрезъ дв недли я былъ богатйшій человкъ въ нашей маленькой колоніи. Съ возможною поспшностью отправился я въ Сидней, продалъ свои самородки, выручилъ за нихъ 20,000 фунтовъ и черезъ дв недли уже былъ на палуб этого корабля, на пути въ Англію, и теперь, черезъ какіе нибудь десять дней, я увижу свою жену.

— Но во все это время вы не написали еи ни одного письма?

— Нтъ, я написалъ ей за недлю до моего отплытія изъ Америки. Не могъ же я писать, когда все было такъ мрачно, такъ грустно. Не могъ же я написать ей, что я боролся съ отчаяніемъ и смертью. Я все ждалъ перемны счастья, и когда счастье мн улыбнулось, я тотчасъ же написалъ ей, извщая ее, что буду въ Англіи почти вмст съ письмомъ. Я написалъ ей адресъ одной гостинницы въ Лондон, куда она напишетъ, гд мн искать ее, хотя я не думаю, чтобы она покинула домъ отца.

Онъ погрузился въ мечты и задумчиво потягивать дымъ своей сигары. Его собесдница не прерывала его мечтаній. Теперь послдній лучъ догоравшаго лтняго дня потухъ, и ночная картина освщалась только молодымъ мсяцемъ.

Вдругъ Джорджъ Толбойзъ швырнулъ далеко отъ себя сигару и, обратившись къ гувернантк, воскликнула.:

— Миссъ Марлей, если, пріхавъ въ Англію, я услышу, что съ моей женой приключилось что нибудь дурное, я упаду мертвымъ…

— Милый мистеръ Толбойзъ, зачмъ думать о такихъ вещахъ? Бога, милостивъ, онъ испытываетъ насъ только по мр нашихъ силъ. Я, можетъ быть, вижу все въ слишкомъ черномъ свт, потому что скучное однообразіе этой жизни оставляло мн слишкомъ много времени на подобныя грустныя размышленія.

— А моя жизнь была полна движенія, лишеній, трудовъ, надежды и отчаянія, я не имлъ времени обдумывать вс случайности, которыя могли угрожать моей голубк. Какой слпой, беззаботный дуракъ я былъ все это время! За цлые три года — ни одной строчки ни отъ нея, ни отъ кого, кто бы ее зналъ. Боже милостивый! Чего не могло случиться за. это время?

И въ порыв отчаянія онъ забгалъ взадъ и впередъ по опустлой палуб, гувернантка слдовала за нимъ, стараясь его утшить.

— Клянусь вамъ, миссъ Морлей, сказалъ онъ: — что до той минуты, когда вы заговорили со мною сегодня, ни малйшая тнь сомннія не входила мн въ голову, а теперь т страшныя сомннія, о которыхъ вы только что говорили, глубоко запали въ мою душу. Оставьте меня, пожалуйста, въ поко, совладать съ моимъ горемъ.

Она тихо удалилась и, ставъ у борта, устремила взоры на воду.

III.
Скрытыя сокровища.

То же осеннее солнце, которое скрылось за горизонтомъ необъятныхъ водъ, отражалось алымъ свтомъ на широкомъ циферблат старыхъ часовъ, надъ воротами Одлей-Корта.

Гладкія окна и ршетчатыя ставни были залиты багровымъ отблескомъ заката. Угасавшій свтъ игралъ на листьяхъ вковыхъ липъ въ длинной алле, скользилъ но зеркалу спокойнаго пруда, сообщая ему видъ расплавленнаго металла, проникалъ даже въ темные кустарники и отъ времени до времени пробгалъ огненной полосой по темному, сырому мху и заржавленному колесу стараго колодца, казавшагося словно облитымъ кровью.

Мычаніе коровы, долетавшее съ луга, всплескъ рыбы въ пруд, послдніе звуки засыпающей птицы, скрипъ запоздалаго воза на дальней дорог повременамъ нарушали вечернюю тишину и длали еще замтне невозмутимое спокойствіе этого уединеннаго уголка. Было что-то почти гнетущее въ этомъ безмолвномъ полумрак. Вамъ чудилось, что за этими срыми стнами, поросшими плющемъ, долженъ скрываться трупъ: такъ мертвенно-безмолвна была вся окрестность.

Какъ только часы надъ воротами пробили восемь, въ заднемъ фасад дома, выходившемъ въ садъ, отворилась дверь и изъ нея вышла молодая двушка.

Но даже появленіе человческаго существа едва оживило безмолвіе вечера, двушка тихо пробиралась по густой трав и, войдя въ аллею, окаймлявшую прудъ, исчезла подъ роскошнымъ навсомъ липъ.

Ее нельзя было назвать красавицей, но она была очень привлекательна, или, какъ говорятъ обыкновенно, интересна. Интересна уже, быть можетъ, потому, что въ ея блдномъ лиц и свтло-срыхъ глазахъ, въ тонкихъ чертахъ и сжатыхъ губкахъ проглядывала сила воли и самообладаніе, столь рдкія въ молодой женщин девятьнадцати или двадцати лтъ. Я полагаю, ее можно было бы даже назвать хорошенькой, еслибы не одинъ недостатокъ на ея маленькомъ, овальномъ лиц. Недостатокъ этотъ заключался въ отсутствіи краски, не было и тни румянца на ея восковыхъ щекахъ, а безцвтныя брови и рсницы и блые какъ ленъ волоса не имли ни малйшаго золотистаго или каштановаго оттнка. Даже платье ея страдало тою блдностью: когда-то лиловая кисея превратилась въ блдно-срую, а лента вокругъ ея шеи приняла еще боле неопредленный цвтъ.

Станъ ея былъ строенъ и гибокъ, и, несмотря на простое ея платье, въ ней было что-то, напоминавшее грацію и величавую осанку свтской дамы. Однако она была только простая деревенская двушка, по имени Феба Марксъ. Она служила одно время нянькой въ семейств мистера Досона, и оттуда леди Одлей взяла ее къ себ въ горничныя, посл своего брака съ сэромъ Майкломъ.

Разумется, мсто это было находкой для Фебы, жалованье которой утроилось, а работа была несравненно легче въ такомъ хорошо-устроенномъ хозяйств, потому она такъ же возбуждала зависть въ своихъ подругахъ, какъ сама миледи въ своемъ кругу.

Мужчина, сидвшій на краю колодца, вскочилъ, когда служанка вышла изъ тни аллеи и остановилась передъ нимъ посреди кустарниковъ и высокой травы.

Я уже сказалъ, что это было заглохшее мсто, оно лежало посреди мелкаго кустарника, скрытое отъ другихъ частей сада и было видно только изъ оконъ чердака западнаго флигеля.

— Какъ ты тихо подкралась, сказалъ мужчина, закрывая складной ножъ, которымъ онъ срзывалъ кору съ палки:— я тебя принялъ за злаго духа. Я прошелъ сюда полями и прислъ здсь отдохнуть, прежде чмъ войти въ домъ освдомиться, дома ли ты.

— Колодезь виднъ изъ окна моей спальни, Лука, отвчала Феба, указывая на открытыя ставни на чердак.— Я увидла тебя и сошла внизъ поболтать, лучше поговорить здсь на свобод, чмъ въ дом, гд всегда кто нибудь подслушиваетъ.

Мужчина былъ рослый, широкоплечій крестьянинъ, съ глупымъ выраженіемъ лица и съ виду лтъ около двадцати трехъ. Рыжіе волоса закрывали его лобъ, и густыя брови сходились надъ парою зеленовато-срыхъ глазъ, носъ его былъ недуренъ, хотя великъ, но за то ротъ былъ очень грубъ и съ какимъ-то скотскимъ выраженіемъ. Краснощокій, красноволосый, съ бычачьей шеей, онъ очень походилъ на воловъ, которые паслись на пастбищахъ Одлей-Корта.

Двушка тихо сла рядомъ съ нимъ и обвила его толстую шею своими руками, которыя вслдствіе ея новой жизни успли сдлаться блыми и нжными.

— Радъ ты меня видть, Лука? спросила она.

— Разумется, радъ, грубо произнесъ онъ и, раскрывъ опять ножикъ, принялся тесать палку.

Онъ былъ ея двоюродный братъ, въ младенчеств они играли вмст, а въ ранней юности были любовниками.

— Ты не особенно, кажется, радъ, сказала двушка: — ты бы взглянулъ на меня и сказалъ бы, похорошла ли я посл поздки.

— Она теб не придала румянъ, двушка, сказалъ онъ, взглянувъ на нее изподлобья:— ты такъ же блдна, какъ и была до отъзда.

— Но, говорятъ, что путешествіе даетъ людямъ манеры, Лука. Я была съ барыней на материк и во многихъ любопытныхъ странахъ, помнишь ты, какъ, когда я была еще ребёнкомъ, дочери сквайра Гортона выучили меня говорить немного пофранцузски, и какъ я была рада умть говорить съ иностранцами.

— Манеры! воскликнулъ Лука Марксъ съ грубымъ смхомъ: — да кому нужны твои манеры? Не мн, право, когда ты будешь моей женою, теб будетъ недосугъ до манеръ, моя милая. Пофранцузски — туда же! Чортъ возьми, Феба, когда мы съ тобою собьемъ копейку, чтобы купить маленькую ферму, ты разв только съ коровами будешь парлировать пофранцузски?

Слова любовника заставили ее прикусить губы и отвернуться. Онъ же преспокойно продолжалъ вырзывать грубую рукоятку своей палки и, посвистывая вполголоса, не обращалъ вниманія на свою двоюродную сестру.

Они молчали нсколько минутъ, наконецъ она проговорила, не оборачиваясь къ нему:

— Какъ хорошо было миссъ Грээмъ путешествовать съ служанкой и съ курьеромъ, въ своей собственной карет, четверней и съ мужемъ, который думаетъ, что нтъ на свт мста, достойнаго ея.

— Еще бы! кто не знаетъ, что отлично — имть много денегъ, отвчалъ Лука:— и я надюсь, ты примешь это къ свднію, двушка, и сбережешь свое жалованье къ нашему браку.

— И что же она была три мсяца тому назадъ въ дом мистера Досона? продолжала двушка, какъ бы не замтивъ его словъ:— что же она была, какъ не такая же служанка, какъ я? Она получала жалованье и трудилась за него столько же, если еще не боле меня. Еслибъ ты только видлъ ея истасканныя платья, Лука, заношенныя и въ заплаткахъ, десять разъ перевернутыя, но все таки какъ-то особенно хорошо сидвшія на ней. Она мн здсь платитъ гораздо боле, чмъ прежде сама получала у мистера Досона. Я еще не забыла, какъ она, бывало, выходила изъ гостиной съ нсколькими соверенами и мелкимъ серебромъ, только что полученными отъ барина, а теперь взгляни на нее!

— Не думай о ней, сказалъ Лука:— заботься о себ, Феба, право, лучше будетъ. Что скажешь, если намъ современемъ удастся открыть трактиръ, моя милая? Трактиромъ можно гибель денегъ нажить.

Двушка все еще сидла отвернувшись отъ своего любовника, руки ея лежали на колняхъ, и блдные, срые ея глаза были устремлены на послднюю красную полосу свта, виднвшуюся въ промежуткахъ между стволами деревъ.

— Ты бы заглянулъ во внутренность дома, Лука, сказала она: — наружный видъ его — ничто въ сравненіи съ комнатами миледи: все — картины и позолота и огромныя зеркала отъ полу до потолка. Потолки также расписаны и стоили сотни фунтовъ, какъ говорила мн ключница, и все это сдлано для нея.

— Ей повезло, промычалъ Лука съ лнивымъ равнодушіемъ.

— Ты бы ее видлъ, когда мы были заграницей, и толпу джентльменовъ, вертвшихся около нея, сэръ Майкль вовсе не ревновалъ и только гордился, когда вс восхищались ею. Послушалъ бы: ты, какъ она смялась и разговаривала съ ними, какъ отвчала на ихъ комплименты и красныя рчи, которыми они осыпали ее словно розами. Куда она ни показывалась, она всхъ съ ума сводила своимъ пніемъ, игрою, рисованіемъ, танцами, прекрасной улыбкой и блестящими какъ солнце нарядами! Она была предметомъ всхъ толковъ везд, гд мы ни останавливались.

— Она сегодня дома?

— Нтъ, она похала съ сэромъ Майклемъ на обдъ къ Битовымъ. Туда — миль семь или восемь, и они не возвратятся раньше одинадцати.

— Ну, такъ коли ужь убранство дома такъ красиво, какъ ты говоришь, я бы желалъ его посмотрть.

— И увидишь, мистриссъ Бартонъ, ключница, съ виду тебя знаетъ и наврное позволитъ мн показать теб лучшія комнаты.

Уже стемнло, когда молодые люди выбрались изъ кустарника и тихо направились къ дому. Дверь, въ которую они вошли, вела въ людскую, рядомъ съ которою была комната ключницы. Феба Марксъ на минуту забжала къ ключниц спросить позволенія показать двоюродному брату нкоторыя комнаты и, получивъ согласіе, засвтила свчку у лампы въ людской и мигнула Лук послдовать за нею въ другую часть дома.

Длинные корридоры со стнами изъ почернвшаго стараго дуба едва освщались одной свчкой, которую Феба несла въ рукахъ, она мерцала тусклой звздочкой посреди мрака широкихъ переходовъ, которыми двушка повела своего двоюроднаго брата. Лука, повременамъ недоврчиво оглядывался и пугался скрипа своихъ толстыхъ, подбитыхъ гвоздями сапогъ.

— Здсь — страхъ непріятное мсто, Феба, сказалъ онъ, когда они выходили изъ корридора въ главную залу, которая еще была во мрак.— Я слышалъ, будто въ старое время здсь совершено было убійство.

— Ну, да ужь будто и теперь мало случается убійствъ? отвчала двушка, подымаясь вверхъ по лстниц.

Она прошла черезъ просторную гостиную, убранную всевозможными произведеніями искусства, роскошною мёбелью, бронзой, каменьями, статуетками и всякими бездлушками, ярко блествшими въ полумрак, потомъ — черезъ кабинетъ, увшанный великолпными гравюрами, оттуда — въ аван-залъ, гд она остановилась и подняла свчу высоко надъ головой.

Молодой человкъ вытаращилъ глаза и открылъ ротъ отъ удивленія.

— Вотъ важные-то покои, и что денегъ-то, денегъ они стоили!

— Погляди на картины на стнахъ, сказала Феба, указывая на рдкіе Клоды, Нуссены, Вуверманы и др.— Я слышала, что эти одни стоятъ цлое состояніе. Вотъ входъ на половину миледи, бывшей миссъ Грээмъ.— Она подняла тяжелую зеленую портьеру, и удивленный дикарь вошелъ сначала въ чудный будуаръ и наконецъ въ гардеробную, гд открытые шкапы и множество платьевъ, разбросанныхъ на диванахъ, обнаруживали, что она оставалась точно въ томъ вид, въ какомъ ее оставила хозяйка.

— Я должна убрать вс эти вещи до возвращенія миледи, Лука, садись и отдохни, я скоро покончу.

Озадаченный роскошнымъ убранствомъ комнаты, Лука нкоторое время въ недоумніи осматривался вокругъ себя и, наконецъ, выбравъ самый массивный стулъ, осторожно прислъ на самый его кончикъ.

— Какъ бы я хотла показать теб брильйянты, Лука, сказала двушка:— но она всегда беретъ ключъ отъ шкатулки съ собою, вонъ стоитъ шкатулка-то.

— Какъ, эта? воскликнулъ Лука, съ изумленіемъ глядя на массивный ящикъ орховаго дерева, обитый мдью.— Да въ нее уложатся вс этой платья!

— И она битномъ набита брильйянтами, рубинами, жемчугомъ, отвчала Феба, складывая шолковыя платья поочередно на полки гардеробнаго шкапа. Когда она встряхнула послднее платье, готовясь уложить его какъ и другія, что-то брякнуло въ карман, она опустила въ него руку.

— Вотъ чудо-то! воскликнула она:— миледи въ первый разъ позабыла въ карман свои ключи. Теперь я могу показать теб, Лука, ея брильйянты. Хочешь?

— Пожалуй, покажи, моя милая, сказалъ онъ, вставая со стула и подымая свчу, пока двушка отпирала замокъ. Онъ вскрикнулъ отъ изумленія при вид драгоцнностей, блествшихъ на блыхъ атласныхъ подушкахъ. Ему захотлось взять ихъ въ руки, осмотрть ихъ со всхъ сторонъ, чтобы угадать ихъ цну. Быть можетъ, корысть и зависть уже шевелились въ его сердц, и въ голов его мелькала мысль присвоить себ одну изъ этихъ бездлушекъ.

— Да вдь одного такого брильйянта было бы достаточно, чтобы обогатить насъ, сказалъ онъ, ворочая браслетъ въ своихъ большихъ, красныхъ рукахъ.

— Положи его на мсто, Лука! Сейчасъ положи! воскликнула двушка въ испуг: — Какъ можешь ты говорить что нибудь подобное?

Онъ нехотя возвратилъ ей браслетъ и снова принялся осматривать ящикъ.

— Что это? вдругъ спросилъ онъ, указывая на мдную пуговку въ рамк ящика.

При этихъ словахъ онъ дотронулся до нея, и вдругъ открылся потаенный ящикъ, обитый краснымъ бархатомъ.

— Гляди-ка! воскликнулъ Лука, обрадованный находкою.

Геба Марксъ бросила платье, которое она начала было укладывать, и подошла къ туалетному столу.

— Я этого прежде никогда не видала, сказала она.— Любопытно посмотрть, что бы тутъ могло быть?

Въ ящик не было драгоцнностей: ни золота, ни брильйянтовъ, только маленькій, дтскій шерстяной башмачокъ, завернутый въ бумагу и небольшой локонъ шелковистыхъ русыхъ, очевидно дтскихъ волосъ. Срые глаза Фебы засверкали при вид этого пакета.

— Такъ вотъ что миледи прячетъ въ потаенный ящикъ! пробормотала она.

— Странно прятать подобный хламъ въ такомъ мст, небрежно сказалъ Лука.

Странная улыбка скривила ротъ двушки.

— Ты — свидтель, гд я это нашла, сказала она, пряча свертокъ къ карманъ.

— Что ты, Феба? Неужели ты возьмешь себ такую дрянь? воскликнулъ молодой человкъ.

— Я это предпочитаю брильйянговому браслету, который ты хотлъ взять, сказала она.— Теперь, трактиръ — твой, Лука!

IV.
Въ ‘Таймз’, на первой страниц.

Роберта Одлей считали адвокатомъ. Имя его красовалось въ этомъ качеств въ судебныхъ спискахъ, какъ адвокатъ, онъ занималъ нсколько комнатъ въ Фигъ-Три-Корт, въ Темпл, какъ адвокатъ, онъ проглотилъ опредленное число обдовъ, составляющихъ главный искусъ, безъ котораго молодые кандидаты не могутъ составить себ славы и состоянія. Если все это образуетъ адвокатовъ, то Робертъ Одлей былъ дйствительно адвокатъ. Но онъ не велъ ни одной тяжбы и даже не искалъ случая вести впродолженіе тхъ пяти лтъ, во время которыхъ его имя красовалось на дверяхъ въ Фигъ-Три-Корт. Онъ былъ красивый, лнивый и беззаботный молодой человкъ, лтъ около двадцати семи, единственный сынъ младшаго брата, сэра Майкля Одлей. Отъ отца онъ наслдовалъ четыре сотни фунтовъ ежегоднаго дохода, которыя его друзья совтовали ему увеличить посредствомъ юридическихъ занятій, посл нкотораго размышленія, онъ ршилъ, что състь нсколько обдовъ и нанять нсколько комнатъ въ Темпл вовсе не составляетъ большаго труда и потому, чтобы угодить друзьямъ, онъ, не красня, назвалъ себя адвокатомъ.

Повременамъ, когда наступала нестерпимо жаркая погода, и онъ уставалъ курить свою нмецкую трубку и читать французскіе романы, онъ отправлялся въ сады Темпля и располагался гд нибудь въ тнистомъ, прохладномъ мст, отогнувъ предварительно жабо и небрежно подвязавъ шею синимъ галстухомъ. Онъ разсказывалъ обыкновенно своимъ серьёзнымъ сосдямъ, что утомился отъ чрезмрныхъ занятій.

Но хитрые старики только смялись его шутк, они были уврены въ невозможности этого факта, хотя вс соглашались въ томъ, что Робертъ Одлей былъ отличный малый съ добрымъ сердцемъ и неистощимымъ запасомъ остроумія и спокойнаго юмора, несмотря на его вялый, лнивый и нершительный нравъ. Они считали его человкомъ, который никогда не сдлаетъ карьеры въ свт, но зато не причинитъ вреда и червяку. Въ самомъ дл, его квартира походила на настоящую псарню, вслдствіе привычки приводить съ собою всхъ пристававшихъ къ нему на улиц собакъ.

Молодой человкъ былъ большимъ любимцемъ своего дядюшки и пользовался также благосклоннымъ вниманіемъ хорошенькой, смуглой и веселой кузины, миссъ Алисы Одлей. Многіе сочли бы благоразумнымъ поддерживать расположеніе къ себ молодой леди, единственной наслдницы прекраснаго имнія, но Робертъ и не думалъ объ этомъ. ‘Алиса, говорилъ онъ:— добрая двушка, веселая двушка, и голова у ней не набита глупостями, словомъ — одна изъ тысячи’. Но это былъ высшій уже предлъ его энтузіазма. Мысль извлечь выгоды изъ расположенія къ нему его кузины никогда не приходила въ его беззаботную голову. Сомнваюсь, имлъ ли онъ понятіе о состояніи своего дядюшки, и я увренъ, что онъ никогда и не задавалъ себ вопроса: не могла ли бы часть этого состоянія современемъ перейти къ нему? въ одно весеннее утро, мсяца за три до описываемаго мною времени, почтальйонъ принесъ ему приглашеніе на свадьбу сэра Майкля и миссъ Грээмъ, вмст съ письмомъ, исполненнымъ негодованія, отъ его кузины. Она писала ему, что ея отецъ только что женился на молодой женщин, примрно, ея лтъ, похожей на восковую куклу, съ льняными локонами и постоянно хихикающей (такъ, къ сожалнію сказать, миссъ Одлей, ослпляемая гнвомъ, назвала пріятный музыкальный смхъ, которымъ вс столько восхищались въ бывшей миссъ Люси Грээмъ). Когда эти документы достигли Роберта Одлей, они не возбудили ни удивленія, ни злости въ апатической натур этого джентльмена. Онъ прочелъ сердитое, исписаннное вдоль и понерегъ письмо Алисы, даже не выпустивъ изо рта янтарнаго муидштука своей нмецкой трубки. Одолвъ письмо, которое онъ читалъ все время съ поднятыми до средины лба бровями (этимъ и ограничилось выраженіе его удивленія), онъ спокойно бросилъ письмо и свадебныятбилеты въ корзинку и, отложивъ въ сторону трубку, принялся обдумывать прочитанное.

— Я всегда былъ увренъ, что старый хрычъ женится, проговорилъ онъ посл получасоваго размышленія.— Алиса и миледи, ея мачиха, будутъ теперь грызться. Надюсь только, он не вздумаютъ ссориться во время сезона охоты, когда я буду тамъ, и не станутъ говорить другъ другу непріятности за обденнымъ столомъ: споры всегда вредятъ пищеваренію.

Часовъ около двнадцати на слдующее утро, посл ночи, описанной мною въ предъидущей глав, племянникъ баронета вышелъ изъ Темпля и направился чрезъ Блякфрайерсъ въ Сити. Разъ какъ-то, въ недобрый часъ, онъ выручилъ изъ бды одного стараго пріятеля, подмахнувъ древнее имя Одлей на его заемномъ письм, и такъ-какъ его пріятель оказался несостоятельнымъ, то онъ, въ качеств поручителя, долженъ былъ теперь самъ удовлетворить кредитора. Для этого, несмотря на жаркій августовскій день, онъ прошелъ въ Людгет-Гилль, а оттуда направился въ прохладную банкирскую контору за церковью св. Павла, гд онъ распорядился насчетъ продажи нсколькихъ акцій, на сумму около двухсотъ фунтовъ.

Онъ покончилъ дла и завернулъ за уголъ, въ надежд увидть извощика, который повезъ бы его назадъ въ Темпль, когда его чуть-чуть не сшибъ съ ногъ молодой человкъ, повидимому однихъ съ нимъ лтъ.

— Смотри, братецъ, куда идешь, спокойно замтилъ Робертъ запыхавшемуся незнакомцу:— или, по крайней мр, окликни прежде, чмъ съ ногъ-то сшибать.

Незнакомецъ вдругъ остановился, пристально посмотрлъ на говорившаго и, стараясь пересилить одышку, воскликнулъ тономъ крайняго удивленія:

— Бобъ, я вышелъ на берегъ Англіи только поздно вчера вечеромъ и не воображалъ такъ скоро съ тобой встртиться.

— Я гд-то встрчался съ тобою, борода, сказалъ мистеръ Одлей, спокойно всматриваясь въ оживленное лицо своего собесдника:— но пусть меня повсятъ, я не могу припомнить, гд и когда я тебя видлъ.

— Какъ! тономъ укоризны воскликнулъ незнакомецъ: — разв ты хочешь сказать, что позабылъ Джорджа Толбойза?

— Нтъ, не позабылъ! сказалъ Роберта съ оживленіемъ, вовсе несвойственнымъ его натур, и взявъ своего друга подъ руку, онъ повалъ его въ тнистый дворъ и уже съ прежнимъ равнодушіемъ прибавилъ:— Ну, Джорджъ, разскажи теперь обо всемъ.

Джорджъ Толбойзъ разсказывалъ ему исторію, которую десять дней до этой встрчи онъ разсказывалъ блдной гувернантк на палуб Аргуса и, разгорячившись, прибавилъ, что съ нимъ пакетъ австралійскихъ векселей, которые онъ предполагаетъ вврить господамъ, бывшимъ его банкирами въ прежніе годы.

— Я только что вышелъ изъ ихъ конторы, сказалъ Робертъ: — но готовъ опять вернуться къ нимъ съ тобою, и въ пять минутъ мы устроимъ все дло.

Дйствительно, они покончили дло въ четверть часа, и Робертъ Одіей предложилъ немедленно отправиться въ ‘Корону и Скиптръ’ или въ замокъ, въ Ричмонд, гд они могли хорошенько пообдать и поболтать о золотомъ прошломъ, когда они воспитывались въ Итон. Но Джорджъ объявилъ своему пріятелю, что прежде всего, прежде даже, чмъ обрется и закуситъ, онъ, несмотря на усталость посл ночной поздки по экстренному позду изъ Ливерпуля, непремнно долженъ зайти въ извстную кофейню въ Бридж-Стрит, въ Уестминсгер, гд надется получить письмо отъ жены.

— Я пойду съ тобою, сказалъ Робертъ.— Какъ подумаешь только, что ты ужь женатъ, Джорджъ! что за смшная шутка!

Прозжая чрезъ Лудгет-Гилль, Флит-Стритъ и Страндъ въ извощичьемъ экипаж, Джорджъ Толбойзъ сообщилъ на ухо своему другу вс дикія мечты и планы, которые вертлись въ его голов.

— Я найму виллу на берегу Темзы, Бобъ, говорилъ онъ:— и поселюсь тамъ съ маленькою моею жонкою, у насъ будетъ яхта, Бобъ, милый мой, и ты будешь лежать на палуб и курить, пока моя красавица будетъ играть на гитар и пть намъ псни. Она — изъ тхъ, какъ-бишь ихъ зовутъ, которыя завлекли бднаго старика Улисса, прибавилъ молодой человкъ, не особенно отличавшійся знаніемъ классической древности.

Слуги въ уестминстерской кофейн вытаращили глаза при вид небритаго незнакомца съ впалыми глазами, въ плать страннаго покроя и буйными живыми манерами, но въ прежніе годы воинской его службы онъ былъ частымъ постителемъ этого заведенія, и когда узнали, кто онъ, вс поспшили исполнить его желанія.

Онъ спросилъ немного: бутылку содовой воды и справку о томъ, нтъ ли въ буфет письма на имя Джорджа Толбойза.

Слуга принесъ содовую воду прежде, чмъ молодые люди успли ссть у одинокаго камина, и объявилъ, что письма нтъ.

Лицо Джорджа покрылось смертною блдностью.

— Толбойзъ, сказалъ онъ: — можетъ, ты не разслышалъ хорошенько, имени — Т, о, л, б, о, й, з, ъ. Сходи опять и посмотри, тамъ должно быть письмо.

Слуга, выходя изъ комнаты, пожалъ плечами и минуты черезъ три вернулся сказать, что въ ящик съ письмами нтъ письма на имя, хоть сколько нибудь похожее на Толбойзъ. Всего было три письма, да и т на имя Брауна, Сандерсона и Пинчбека.

Молодой человкъ молча проглотилъ содовую воду и, облокотившись на столъ, закрылъ лицо руками. Въ его манер было что-то, обнаружившее Роберту Одлею, что эта непріятность, повидимому ничтожная, сильно подйствовала на его друга. Онъ слъ противъ него, но не ршался заговорить.

Джорджъ понемногу сталъ оправляться и, машинально схвативъ изъ кучки газетъ, лежавшихъ на стол, засаленный нумеръ ‘Таймза’, обратилъ на него свои взоры.

Не могу сказать, какъ долго онъ сидлъ въ какомъ-то безсознательномъ оцпенніи, не сводя глазъ съ одного изъ параграфовъ, объявляющихъ о смертныхъ случаяхъ, пока помраченный его мозгъ сталъ понимать смыслъ находившихся предъ нимъ словъ, только спустя нкоторое время, она, пихнулъ газету къ Роберту Одчею и, съ лицомъ, которое изъ загорлаго бронзоваго перешло въ болзненный, блдный, пепельный цвтъ, съ ужаснымъ спокойствіемъ въ движеніяхъ указалъ пальцемъ на строку, въ которой значилось слдующее:

’24-го числа, въ Уентнор, на остров Уайт — Елена Толбойзъ, двадцати двухъ лтъ’.

V.
Надгрозный камень въ Уентнор.

Да, такъ и было написано: ‘Елена Толбойзъ, двадцати двухъ лтъ’.

Когда Джорджъ говорилъ гувернантк на палуб Аргуса, что если получитъ худыя всти о жен, то падетъ мертвъ, онъ говорилъ съ полнымъ убжденіемъ, но вотъ онъ узналъ еще худшія всти, чмъ когда либо воображалъ, и онъ сидла, блденъ, недвижимъ, безпомощенъ и безсознательно смотрлъ на озабоченное лицо своего друга.

Внезапность удара ошеломила его. Онъ не могъ понять, что съ нимъ длалось, отчего одна строка въ ‘Таймз’ могла такъ ужасно потрясти его.

Но вскор и это смутное сознаніе постигшаго его несчастія стало изглаживаться изъ его памяти, и осталась одна только болзненная впечатлительность ко всему окружающему.

Жаркое августовское солнце, запыленныя стекла оконъ, уродливо раскрашенныя шторы, стны, испещренныя старыми афишами, запачканныя мухами, пустой каминъ, лысый старикъ, задремавшій надъ нумеромъ ‘Morning Advertiser’, слуга, складывавшій измятую салфетку, и прекрасное лицо Роберта Одлея, смотрвшаго съ неподдльнымъ участіемъ — все это живо представлялось его глазамъ. Онъ видлъ, какъ вс эти предметы принимали гигантскіе размры и затмъ, одинъ за другимъ, превращались въ туманныя пятна, плясавшія и кружившіяся передъ его глазами. Въ ушахъ его раздавался страшный шумъ, словно отъ полдюжины паровыхъ машинъ, дале онъ помнилъ только, что кто-то или что-то тяжело упало на землю.

Былъ уже вечеръ, когда онъ открылъ глаза и увидлъ себя въ прохладной комнат, безмолвная тишина только изрдка прерывалась отдаленнымъ шумомъ экипажей.

Онъ окинулъ комнату удивленнымъ, полуравнодушнымъ взоромъ. Старый его другъ, Робертъ Одлей, сидлъ у его изголовья и курилъ. Джорджъ лежалъ на низкой желзной кровати, противъ открытаго окна, на которомъ стояли цвты и дв или три клтки съ птицами.

— Не мшаетъ ли теб моя трубка, Джорджъ? спокойно спросилъ его другъ.

— Нтъ.

Онъ нсколько времени лежалъ, не спуская глазъ съ цвтовъ и птицъ, канарейка заливалась звучнымъ, гимномъ заходящему солнцу.

— Птицы безпокоятъ тебя, Джорджъ? Не вынести ли ихъ изъ комнаты?

— Нтъ, я люблю слушать ихъ псни.

Робертъ Одлей вытряхнулъ пепелъ изъ трубки и, осторожно положивъ свою драгоцнную пнку на каминъ, вышелъ въ другую комнату. Черезъ минуту онъ возвратился съ чашкою крпкаго чая.

— Выпей это, Джорджъ, прибавилъ онъ, поставивъ чашку на столикъ у изголовья Джорджа: — оно поможетъ твоей голов.

Молодой человкъ не отвчалъ, но медленно окинувъ взоромъ комнату, взглянулъ на серьёзное лицо своего пріятеля.

— Бобъ, сказалъ онъ:— гд мы?

— Въ моей квартир, милый другъ, въ Темпл. У тебя нтъ готовой квартиры, такъ лучше поживи у меня, пока ты пробудешь въ город.

Джорджъ раза два провелъ рукою по лбу и, запинаясь, спросилъ:

— Газета-то, сегодняшняя, Бобъ? что, бишь въ ней было?

— Не думай теперь о ней, старый пріятель, пей свой чай.

— Да, да! нетерпливо воскликнулъ Джорджъ, подымаясь на кровати и озираясь вокругъ своими впалыми глазами.— Я все вспомнилъ. Елена, Елена моя! Мой ангелъ, моя жена, моя единственная любовь! Умерла! умерла!

— Джорджъ, сказалъ Робертъ Одлей, нжно опуская свою руку на плечо молодаго человка: — подумай! можетъ, та, которой имя ты видлъ въ списк — не твоя жена. Вдь могутъ же быть и другія Елены Толбойзъ.

— Нтъ, нтъ, воскликнулъ тотъ: — вдь годы тутъ, да и Толбойзъ — не такая ужь обыкновенная фамилія.

— Можетъ, ее по ошибк напечатали вмсто Толботъ.

— Нтъ, нтъ! жена моя умерла!

Онъ отстранилъ руку Роберта, желавшаго его удержать, и, вскочивъ съ кровати, направился прямо къ дверямъ.

— Куда ты? воскликнулъ его другъ.

— Въ Уентноръ, увидть ея могилу.

— Не сегодня, Джорджъ, не ночью. Я завтра самъ съ тобою поду въ первой почтовой карет.

Робертъ привелъ его назадъ къ кровати и нжно заставилъ опять лечь. Онъ далъ ему усыпительное лекарство, предписанное докторомъ, котораго потребовали въ кофейную, когда Джорджъ лишился чувствъ.

Такимъ образомъ, Джорджъ Толбойзъ погрузился въ тяжелый сонъ, ему снилось, что онъ пришелъ въ Уентноръ и нашелъ тамъ свою жену живою и счастливою, но сдою, сморщенною старухой, а сынъ его уже былъ молодой человкъ.

На слдующій день, рано утромъ, онъ уже сидлъ противъ Роберта Одлея въ первыхъ мстахъ почтовой кареты, которая быстро катилась по живописной стран, по дорог къ Портсмуту.

Отъ Райда до Уентнора они хали подъ палящими лучами полуденнаго солнца. Когда молодые люди выходили изъ кареты, близь стоящіе удивлялись блдному лицу и нерасчесанной бород Джорджа.

— Что намъ длать, Джорджъ? спросилъ Робертъ Одлей: — какъ намъ наидти людей, которыхъ ты ищешь?

Молодой человкъ отвчалъ ему жалостнымъ, дикимъ взглядомъ. Бывшій молодецъ-драгунъ былъ теперь безпомощенъ какъ дитя, и Робертъ Одлей, самый нершительный, самый вялый человкъ на свт, принужденъ былъ теперь хлопотать за другаго. Онъ превзошелъ себя.

— Не лучше ли намъ спросить въ одной изъ гостинницъ о мистриссъ Толбойзъ, Джорджъ? сказалъ онъ.

— Фамилія ея отца — Молдонъ, прошепталъ Джорджъ: — не можетъ же быть, чтобъ онъ оставилъ ее одну умирать здсь.

Они ни слова боле не говорили, но Робертъ направился прямо къ ближайшей гостинниц, гд и справился о мистер Молдонъ.

— Да, сказали ему: — здсь бывалъ какой-то капитанъ Молдонъ, жившій въ Уентнор, у него недавно скончалась дочь, мы сейчасъ пошлемъ слугу справиться о его адрес.

Гостинница, какъ обыкновенно въ лтній сезонъ, была переполнена, постители то и дло входили въ главныя двери и выходили изъ нихъ, и множество лакеевъ и грумовъ толпилось во всхъ направленіяхъ.

Джорджъ Толбойзъ прислонился къ дверямъ съ тмъ же выраженіемъ лица, которое такъ сильно испугало его друга въ кофейной, въ Уестминстер.

Не было никакого сомннія. Жена его, дочь капитана Молдона, умерла.

Слуга вернулся черезъ пять минутъ съ отвтомъ, что капитанъ Молдонъ жительствуетъ въ ландсдаунскихъ коттеджахъ, въ 4 No. Они легко нашли уродливый, съ овальными окнами, коттеджъ, обращенный къ вод.

— Дома капитанъ Молдонъ?

— Нтъ, отвчала хозяйка:— онъ ушелъ наберетъ съ маленькимъ своимъ внукомъ. Затмъ она пригласила джентльменовъ войти въ комнату отдохнуть.

Джорджъ машинально послдовалъ за своимъ другомъ въ маленькую переднюю и гостиную, пыльную и скверно мёблированную, въ большомъ безпорядк, съ поломанными дтскими игрушками, разбросанными на полу, и съ сильнымъ запахомъ табаку.

— Посмотри, сказалъ Джорджъ, указывая на картину надъ каминомъ.

Это былъ его собственный портретъ, писанный съ него, когда еще онъ былъ драгуномъ. Онъ изображенъ былъ въ мундир и съ конемъ позади.

Самый бойкій человкъ не съумлъ бы утшить лучше Роберта Одлея. Онъ не отвчалъ ни на одно слово горюющему вдовцу, но молча прислъ къ открытому окошку, повернувшись спиною къ Джорджу.

Молодой человкъ принялся ходить по комнат и дотрогивался noвременамъ то до одной, то до другой изъ бездлушекъ, разбросанныхъ въ комнат.

Рабочій ея ящикъ съ неоконченной работой, альбомъ, наполненный отрывками изъ Байрона и Мура, писанными его собственной рукой, нсколько книгъ, подаренныхъ имъ ей, и пукъ завядшихъ цвтовъ въ ваз, купленной ими въ Италіи.

— Ея потретъ вислъ всегда рядомъ съ моимъ, прошепталъ онъ.— Удивляюсь, что они съ нимъ сдлали? Посл получасоваго молчанія, онъ прибавилъ.— Я желалъ бы увидть хозяйку дома, я хотлъ бы ее спросить о…

Слова замерли на его устахъ, и онъ закрылъ лицо руками. Робертъ позвалъ хозяйку. Она была добрая, словоохотливая женщина, видавшая на своемъ вку много болзней и не одну смерть, ибо многіе изъ ея постояльцевъ прізжали сюда умирать. Она разсказала въ мельчайшихъ подробностяхъ о послднихъ часахъ мистриссъ Толбойзъ, какъ она пріхала въ Уентноръ уже совсмъ больная, за недлю до своей кончины, и какъ съ каждымъ днемъ она постепенно изнемогала подъ бременемъ угрюмой болзни.

— Не родственникъ ли ей этотъ джентльменъ? спросила она Роберта Одлея, когда Джорджъ вдругъ громко зарыдалъ.

— Да, онъ былъ мужъ этой дамы.

— Какъ! воскликнула л,енщина:— тотъ, который такъ жестоко покинулъ ее и оставилъ съ прекраснымъ младенцемъ на рукахъ бднаго стараго отца, какъ мн не разъ со слезами на глазахъ разсказывалъ капитанъ Молдонъ.

— Я не покидалъ ее! воскликнулъ Джорджъ и разсказалъ исторію трехлтней своей борьбы. — Говорила она обо мн? спросилъ онъ:— говорила она обо мн при… при… при кончин?…

— Нтъ, она умерла тихо какъ ягнёнокъ. Она съ самаго начала мало говорила, но въ послдній день она никого не узнавала, даже своего сына и бднаго старика отца, который былъ въ отчаяніи. Разъ какъ-то, она принялась, словно въ бреду, говорить о своей матери и о срам умереть въ чужомъ мст, такъ что жалко было ее слушать.

— Мать ея умерла, когда она была маленькимъ ребёнкомъ, сказалъ Джорджъ.— Какъ подумаешь, что она и о ней вспомнила, а о обо мн — ни слова!

Женщина повела его въ маленькую спальню, гд скончалась его жена. Онъ упалъ на колни у кровати и нжно поцаловалъ подушку, увидвъ это, хозяйка зарыдала. Пока онъ стоялъ на колняхъ, съ лицомъ уткнутымъ въ снжно-блую подушку, женщина вынула что-то изъ комода, и когда онъ наконецъ всталъ, передала ему, это былъ длинный локонъ волосъ, завернутый въ серебряную бумагу.

— Я отрзала это, когда она была въ гробу, сказала она:— бдная голубушка!

Онъ прижатъ нжный локонъ къ своимъ губамъ.

— Да, прошептать онъ:— это — т самые волоса, которые я такъ часто цаловатъ, когда ея голова лежала на моемъ плеч. Но они всегда были волнисты, а теперь они совершенно гладки.

— Они въ болзни мняются, сказала хозяйка.— Если желаете посмотрть, куда ее положили, мистеръ Толбойзъ, мой мальчикъ укажетъ вамъ дорогу къ кладбищу.

Даюрджъ Толбойзъ и его другъ направились къ тихому убжищу, гд, подъ небольшою насыпью, недавно покрытой дерномъ, лежала та, улыбка привтствія которой Джорджу такъ часто снилась у дальнихъ антиподовъ.

Робертъ оставилъ молодаго человка у этой свжей могилы и, вернувшись черезъ четверть часа, нашелъ его въ прежнемъ положеніи.

Наконецъ онъ поднялъ голову и сказалъ, что желалъ бы заказать надгробный камень.

Они безъ труда нашли каменотеса, усвшись посреди обломковъ камней и мелкаго щебня, на его двор, Джорджъ Толбойзъ написалъ карандашемъ слдующую краткую эпитафію для надгробнаго камня жены:

Священной памяти

ЕЛЕНЫ,

возлюбленной супруги Джорджа Толбойза,
Отшедшей отъ сей жизни Августа 24 дня, 1857 года, отроду 22 лтъ.
Безутшный супругъ.

VI.
Куда нибудь, куда нибудь, на край свта.

Когда они возвратились въ Ландсдаун-Коттеджъ, они узнали, что старикъ еще не приходилъ, и потому сошли внизъ на берегъ, въ надежд встртить его. Вскор они увидли его на груд камней, онъ читать газету и щелкалъ орхи. Маленькій мальчикъ былъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ своего ддушки и копалъ землю деревянною лопаткой. Крепъ на истертой шляп старика и черное платьице ребёнка потрясли Джорджа до глубины сердца. Куда онъ ни обращался, его всюду встрчали новыя доказательства постигшаго его несчастія.

— Мистеръ Молдонъ, сказалъ онъ, подходя къ своему тестю.

Старикъ поднялъ голову и, опустивъ газету, всталъ съ груды камней и церемонно поклонился. Въ свтлыхъ его волосахъ пробивалась сильная просдь. Носъ у него былъ тонкій съ горбомъ, глаза водянистые голубые, а ротъ имлъ какое-то неопредленное выраженіе. Онъ носилъ свое истертое поношенное платье съ какимъ-то смшнымъ щегольствомъ, на застегнутомъ до верху жилет болталась лорнетка, въ голой рук была трость.

— Боже милостивый! воскликнулъ Джорджъ.— Вы не узнаете меня.

Мистеръ Молдонъ вздрогнулъ, какъ бы испугавшись встрчи съ зятемъ.

— Милый мой мальчикъ, сказалъ онъ:— дйствительно, сначала я не узналъ: борода такъ измнила тебя. Не правда ли, милостивый государь, борода очень измняетъ выраженіе лица? обратился онъ съ вопросомъ къ Роберту.

— Боже мой! воскликнулъ Джорджь Толбойзъ.— Такъ-то вы меня привтствуете? Я прибылъ въ Англію и узнаю, что моя жена умерла за недлю до моего прізда, а вы начинаете болтать какія-то глупости о моей бород. Вы, вы, ея отецъ!

— Правда, правда! прошепталъ старикъ, обтирая налитые кровью глаза.— Тяжелый ударъ, тяжелый ударъ, милый мой Джорджъ. Еслибы вы прибыли хоть недлею раньше.

— Еслибы я былъ здсь! воскликнулъ Джорджъ въ порыв неудержимой горести и бшенства:— едва ли бы я далъ ей умереть. Я вырвалъ бы у смерти эту жертву. Наврное! наврное! О, Боже! Зачмъ лучше Аргусъ не пошелъ ко дну!

Онъ принялся быстро ходить взадъ и впередъ по берегу, а тесть продолжалъ смотрть на него съ видомъ совершенной безпомощности и утиралъ платкомъ свои слабые глаза.

‘Я увренъ, что этотъ старикъ не слишкомъ-то хорошо обращался съ своею дочерью’, думалъ Робертъ, посматривая на лейтенанта: ‘онъ почему-то, кажется, боится Джорджа’.

Пока молодой человкъ, волнуемый грустью и отчаяніемъ, ходилъ взадъ и впередъ, ребёнокъ подбжалъ къ своему дду и, схвативъ его за полы сюртука, закричалъ:

— Пойдемъ домой, ддушка, пойдемъ домой, я усталъ.

Джорджъ Толбойзъ быстро обернулся, услышавъ звуки его дтскаго голоса, и долго и пристально смотрлъ на мальчика.

У него были каріе глаза и темные волосы отца.

— Родимый мой! миленькій мой! воскликнулъ наконецъ Джорджъ, схвативъ ребёнка на руки.— Я — твой папа, пріхалъ изъ-за моря посмотрть на тебя. Будешь ты меня любить?

Маленькій мальчуганъ оттолкнулъ его.

— Я васъ не знаю, сказалъ онъ,— Я люблю ддушку и мистриссъ Монксъ въ Соугтэмптон.

— У Джорджа свои капризы, сударь, сказать старикъ: — его изъ рукъ вонъ избаловали.

Они тихо пошли назадъ къ коттеджу, и Джорджъ Толбойзъ еще разъ разсказалъ исторію своего бгства, которое казалось столь жестокимъ. Онъ также разсказать о двадцати тысячахъ фунтовъ, довренныхъ имъ банкиру наканун. Онъ не смлъ разспрашивать о прошломъ, и тесть разсказалъ ему только, что, спустя нсколько мсяцевъ посл отъзда Джорджа, они покинули приморскій городокъ и переселились въ Соутгэмптонъ, гд у Елены было нсколько ученицъ, которыхъ она учила музык, благодаря этому, они жили припваючи, пока ея здоровье не разстроилось, и она не схватила болзни, которая свела ее въ могилу. Какъ вс грустныя исторіи, и эта была коротка.

— Мальчикъ, кажется, любитъ васъ, мистеръ Молдонъ, сказалъ Джорджъ посл нкотораго молчанія.

— Да, да, отвчалъ старикъ, поглаживая курчавую головку ребёнка:— да, Джорджъ очень любитъ ддушку.

— Такъ пусть онъ лучше съ вами останется. Проценты съ моего капитала составятъ около шестисотъ фунтовъ въ годъ. Вы будете получать изъ этого одну сотню на воспитаніе Джорджа, а остальное пусть пойдетъ на приращеніе капитала до его совершеннолтія. Вотъ этотъ другъ мой будетъ моимъ довреннымъ и, если онъ согласится, я попрошу его быть опекуномъ мальчика, который до той поры можетъ оставаться подъ вашимъ надзоромъ.

— Отчего же ты самъ не хочешь заняться его воспитаніемъ, Джорджъ? спросилъ Робертъ Одлей.

— Оттого, что я съ первымъ отходящимъ кораблемъ отправляюсь изъ Ливерпуля въ Австралію. На розсыпяхъ и въ глуши мн лучше будетъ, чмъ здсь. Съ этого часа я негоденъ для жизни въ образованномъ мір, Бобъ.,

Глаза старика заблистали при этихъ словахъ Джорджа.

— Бдный мальчикъ! Мн кажется, вы правы, сказалъ онъ.— Я почти увренъ, что вы правы. Перемна, дикая жизнь, и… и… онъ замялся и замолчалъ, замтивъ, какъ пристально на него смотрлъ Робертъ.

— Вы очень спшите отдлаться отъ вашего зятя, мистеръ Молдонъ, сказалъ онъ сухо.

— Отдлаться отъ него, милаго мальчика! О, нтъ! нтъ! Но для него самого, милостивый государь, для него самого, подумайте!

— Я думаю, что для него самого гораздо лучше оставаться въ Англіи и заботиться о сын, сказалъ Робертъ.

— Но, говорю я теб, я не могу! воскликнулъ Джорджъ:— каждый вершокъ этой проклятой земли мн ненавистенъ, я бгу изъ нея, какъ изъ могилы. Я возвращусь сегодня въ городъ, покончу завтра утромъ вс денежныя дла и, не теряя время, отправлюсь въ Ливерпуль. Мн будетъ лучше, когда полсвта будетъ раздлять меня отъ ея могилы.

Прежде чмъ онъ покинулъ домъ, онъ тайно пробрался къ хозяйк и сдлалъ ей еще нсколько вопросовъ объ умершей своей жен.

— Были они бдны? спросилъ онъ:— нуждались они въ деньгахъ, впродолженіе ея болзни?

—‘ О, нтъ! отвчала старуха.— Хотя капитанъ и бдно одвается, но у него въ кошельк всегда достаточно совереновъ. Покойная леди ни въ чемъ не нуждалась.

Это успокоило Джорджа, хотя и озадачило его, какимъ образомъ пьяница лейтенантъ, на половинномъ оклад, могъ добыть достаточно денегъ на издержки по леченію его дочери.

Но несчастіе слишкомъ сильно поразило его, для того чтобы онъ могъ долго думать объ одномъ, потому онъ не сдлалъ новыхъ вопросовъ и отправился съ своимъ тестемъ и Робертомъ Одлеемъ къ пароходу, который долженъ былъ перевести ихъ въ Портсмутъ.

Старикъ очень церемонно поклонился Роберту.

— Вы забыли познакомить меня съ вашимъ другомъ, милый мальчикъ, сказалъ онъ.

Джорджъ странно поглядлъ на него, невнятно что-то проговорилъ и сбжалъ по лстниц на пароходъ раньше, чмъ мистеръ Молдонъ могъ повторить свой вопросъ.

Пароходъ отчалилъ, и вскор контуры острововъ исчезли на далекомъ горизонт.

— Какъ подумаешь, сказалъ Джорджъ: — что дв ночи тому назадъ, въ это самое время я подъзжалъ къ Ливерпулю съ увренностью, что скоро прижму ее къ моему сердцу, а сегодня я узжаю отъ ея могилы!

Документъ, которымъ Робертъ Одлей назначался опекуномъ маленькаго Джорджа Толбойза, былъ составленъ, и подписанъ на слдующее утро въ маклерской контор.

— Большая отвтственность! воскликнулъ Робертъ.— Я — опекунъ кого нибудь и чего нибудь на свт — я, который во всю мою жизнь не могъ самого себя беречь.

— Я довряю благородному твоему сердцу, Бобъ, сказалъ Джорджъ: — я знаю, что ты позаботишься о моемъ бдномъ сирот-мальчик и посмотришь, чтобы ддушка его съ нимъ хорошенько обращался. Я возьму изъ имущества Джорджа денегъ на проздъ въ Сидней, а тамъ опять примусь за старую работу.

Но, повидимому, судьба опредлила самому Джорджу быть опекуномъ своего сына, ибо, когда, пріхавши въ Ливерпуль, онъ узналъ, что корабль въ Австралію только что отплылъ, и не предвидится другой оказіи раньше мсяца — онъ возвратился въ Лондонъ и еще разъ прибгнулъ къ гостепріимству Роберта Одлея.

Адвокатъ принялъ его съ отверстыми объятіями, онъ уступилъ ему комнату съ птицами и цвтами, а себ приказалъ поставить постель въ кабинет. Горе такъ самолюбиво, что Джорджъ не понялъ, какія жертвы ему приносилъ его другъ. Онъ только зналъ, что для него солнце померкло, и жизнь не имла цли. Онъ цлый день сидлъ и курилъ сигары или, смотря на цвты и канареекъ, съ нетерпніемъ ожидалъ времени отъзда.

Но около того самого времени, когда корабль долженъ былъ отплыть, Робертъ Одлей возвратился однажды домой съ прекраснымъ проектомъ. Товарищъ его, такой же адвокатъ какъ и онъ, не очень любившій занятія, собирался провести зиму въ С.-Петербург и предлагалъ Роберту хать вмст. Робертъ соглашался только въ томъ случа, если Джорджъ присоединится къ нимъ.

Толбойзъ долгое время сопротивлялся, по замтивъ, что, несмотря на апатическую свою натуру, Робертъ твердо ршился неиначе хать, какъ съ нимъ, онъ уступилъ и согласился присоединиться къ компаніи.

— Что до того, говорилъ онъ: — куда хать? Лишь бы выбраться изъ Англіи, разв не все равно — куда?

Подобный взглядъ не былъ особенно лестенъ, но Робертъ Одлей былъ и тмъ доволенъ, что поставилъ на своемъ.

Трое молодыхъ людей отправились въ путь съ хорошими рекомендательными письмами къ разнымъ вліятельнымъ лицамъ въ русской столиц.

Передъ отъздомъ изъ Англіи, Робертъ писалъ своей кузин Алис и увдомилъ ее о предполагаемомъ путешествіи съ старымъ другомъ, Джорджемъ Толбойзомъ, котораго онъ недавно встртилъ въ первый разъ посл многихъ лтъ разлуки, и который только что лишился жены.

Отвтъ Алисы пришелъ со слдующею почтою и былъ слдующаго содержанія:

‘Милый мой Робертъ. Какъ нелюбезно съ твоей стороны узжать въ гадкій С.-Петербургъ, не дождавшись у насъ охотническаго сезона! Я слышала, что люди замораживаютъ тамъ свои носы, и такъ-какъ твой — не очень маленькій, то я бы посовтовала теб вернуться до наступленія сильныхъ морозовъ. Что за человкъ твой тотъ мистеръ Толбойзъ? Если онъ пріятенъ въ обществ, привези его къ намъ, въ Кортъ, по возвращеніи изъ путешествія. Леди Одлей поручила мн попросить тебя привести ей нсколько соболей. Не скупись въ цн, лишь бы они были сами красивые, какіе только можно достать. Папа совсмъ безъ ума отъ своей новой жены, а я съ нею никакъ не могу поладить: не то, чтобы въ ней было что нибудь непріятное, напротивъ, она, на сколько возможно, старается всмъ угодить, но она слишкомъ ужь ребячится и непростительно глупа.’

‘Остаюсь, мой милый Робертъ, твоя преданная кузина
‘Алиса Одлей.’

VII.
Годъ спустя.

Прошелъ годъ какъ овдовлъ Джорджъ Толбойзъ, черный крепъ на его шляп усплъ порыжть и износиться и 20-е августа застало его съ сигарой въ зубахъ въ уютныхъ комнатахъ Фиг-Три-Стрйга почти въ томъ же положеніи, какъ за годъ предъ симъ, когда онъ еще не свыкся съ своимъ горемъ и когда каждый незначущій предметъ, казалось, напоминалъ ему о невозвратной потери.

Но здоровенный экс-драгунъ пережилъ свое горе и даже, совстно сказать, оно не отозвалось на немъ никакой вншней перемной. Одному небу извстно, какую внутреннюю перемну произвелъ въ немъ этотъ страшный ударъ! Одному небу извстно, какія душевныя муки переносилъ несчастный Джорджъ въ безсонныя ночи, раздумывая о жен, покинутой имъ для пріобртенія богатствъ, которыхъ ему не привелось съ ней раздлить.

Какъ-то разъ, вовремя ихъ пребыванія заграницей, Робертъ Одлей попытался было поздравить его съ возвращеніемъ прежней беззаботной веселости. Онъ отвтилъ горькой усмшкой.

— Знаешь ли, Бобъ, сказалъ онъ: — когда нкоторые изъ моихъ товарищей возвращались изъ Индіи раненые, съ пулей въ тл, они и не думали и не говорили о ней, а храбрились и были молодцами, можетъ, не хуже насъ, но малйшая перемна погоды, малйшее повышеніе или пониженіе температуры причиняло имъ страшнйшія муки. Я также получилъ рану, Бобъ, пуля еще сидитъ во мн и я унесу ее съ собою въ могилу.

Они возвратились изъ С.-Петербурга только къ весн и Джорджъ снова поселился у своего друга и повременамъ только здилъ въ Соутгэмптонъ навстить своего мальчика. Онъ всегда возилъ съ собою цлый возъ игрушекъ и сладостей, но, несмотря на то, маленькій Джорджъ не привыкалъ къ отцу и молодой человкъ приходилъ въ отчаяніе при мысли, что вмст съ матерью онъ потерялъ и сына.

— Что же мн длать? спрашивалъ онъ себя.— Если я возьму его отъ дда, я только огорчу его, если же я его тамъ оставлю, онъ навсегда останется мн чужой и будетъ боле думать объ этомъ пьяномъ лицемр, чмъ о своемъ отц. И опять же съуметъ ли грубый, необразованный драгунъ, обходиться съ маленькимъ ребёнкомъ? Чему могу я его научить? Курить сигары и болтаться круглый день, заложивъ руки въ карманы.

Итакъ наступила первая годовщина 30 августа, дня, въ который Джорджъ увидлъ въ Times извщеніе о смерти жены, онъ снялъ свое траурное платье и поношенный крепъ со шляпы и уложилъ все въ ящикъ, гд у него хранился свертокъ ея писемъ и локонъ ея волосъ. Робертъ Одлей никогда не видалъ этихъ писемъ и этого локона, и даже никогда не слыхалъ въ устахъ Джорджа ея имени съ того дня, когда тотъ узналъ въ Уентнор вс подробности о кончин жены.

— Я намренъ писать своей кузин, Алис, сказалъ Джорджу молодой адвокатъ въ самый день 30 августа.— Знаешь ли ты, что посл завтра 1-е сентября? Я напишу ей, что мы оба прідемъ на недльку поохотиться.

— Нтъ, нтъ, Бобъ, какая имъ нужда во мн, я гораздо лучше…

— Похороню себя въ Фиг-Три-Корт, не имя другаго общества кром этихъ собакъ и канареекъ! Нтъ, Джорджъ, этому не бывать.

— Да я вовсе не люблю охоту.

— А ты думаешь, я очень люблю! воскликнулъ Роберта съ очаровательною наивностью.— Да я не съумю распознать рябчика отъ голубя и по мн все равно, будь это 1-е апрля или 1-е сентября. Я еще ни разу въ жизни не убилъ ни одной несчастной птички, а только намозолилъ себ плечо, таская ружье. Я зжу въ Эссексъ ради перемны воздуха, ради отличныхъ обдовъ и для того, чтобы взглянуть на прекрасное, честное лицо моего дядюшки. Сверхъ того, мн теперь очень хочется увидть это чудо, мою новую тётушку. Нтъ, ты подешь со мной, Джорджъ.

— Ну, коли ужъ теб такъ хочется, пожалуй.

Такая грусть, смнившая первые порывы отчаянія, превратила его въ послушнаго ребёнка, повиновавшагося всякому желанію своего друга. Пойдти ли куда, сдлать ли что, онъ всегда былъ на все согласенъ, онъ никогда не веселился самъ, а только принималъ участіе въ веселіи другихъ, никому не навязывалъ своихъ чувствъ и не наводилъ тоски своею грустью. Съ слдующею почтой пришелъ отвтъ отъ Алисы Одлей, писавшей, что молодые люди не могутъ быть приняты въ настоящую минуту въ Одлей-Корт.

‘Въ дом семнадцать порожнихъ комнатъ для гостей, съ негодованіемъ писала молодая двушка: ‘и несмотря на то, милый Робертъ, вы не можете пріхать потому, что миледи вообразила себ, что она не довольно здорова, чтобы принимать гостей (а сама такъ же больна, какъ я), и не можетъ терпть, чтобы въ дом были посторонніе мужчины (такіе необтесанные мужики!) Пожалуйста, извинитесь передъ вашимъ другомъ, мистеромъ Толбойзомъ, и скажите ему, что папа надется увидть васъ обоихъ во время сезона охоты.

— Прихоти миледи не помшаютъ намъ побывать въ Эссекс и насладиться тамошней природой, сказалъ Робертъ, скручивая письмо чтобы закурить свою толстую пнковую трубку.— Слушай, что я теб скажу, Джорджъ. Въ Оддей есть отличная гостинница, а въ окрестностяхъ бездна рыбы. Уженіе по мн гораздо лучше охоты: по крайней мр ты только знаешь себ лежишь на берегу да поглядываешь на поплавокъ, я не говорю, что такимъ образомъ много наловишь рыбы, но все таки очень пріятно проведешь время.

Говоря это, онъ уже протянулъ было закрученную бумагу къ уголькамъ, тлвшимъ въ камин, но вдругъ раздумалъ, и тщательно развернулъ и расправилъ рукою извстное письмо.

— Бдная моя маленькая Алиса! сказалъ онъ въ раздумь: — это уже больно невжливо, такъ обходиться съ твоими письмами. Я его спрячу.— И мистеръ Робертъ Одлей положилъ письмо обратно въ конвертъ, и потомъ забросилъ его въ одно изъ безчисленныхъ отдленій своей конторки, на которомъ значилась надпись: ‘очень нужныя’. Одному Богу извстно, какіе документы находились въ этомъ темномъ закоулк, я только твердо убжденъ, что они не имли важнаго юридическаго значенія. Если бы кто въ эту минуту сказалъ молодому адвокату, что такая ничтожная вещь, какъ это письмо его кузины, будетъ въ одинъ божій день играть важную роль въ единственномъ уголовномъ процес, который ему придется вести въ своей жизни, то мистеръ Робертъ Одлей въ изумленіи пожалъ бы плечами.

И такъ молодые люди запаслись однимъ чемоданомъ и одной удочкой на двоихъ и на слдующее же утро выхали изъ Лондона. Они достигли старинной, быстро клонящейся къ упадку деревушк Одлей какъ разъ во время, чтобы заказать хорошій обдъ въ гостинниц ‘Солнце’.

Одлей-Кортъ лежалъ въ какихъ нибудь трехъ четвертяхъ мили отъ деревни, какъ уже сказано, въ котловин, окруженной со всхъ сторонъ лсомъ. Къ нему вела только одна дорога, окаймленная деревьями и содержавшаяся въ порядк, какъ дорожки въ барскомъ парк. Несмотря на свою поэтическую красоту, это было довольно скучное мсто для такого блестящаго созданія, какъ бывшая миссъ Люси Грээмъ. Но предупредительный баронетъ, превратилъ внутренность стараго замка въ роскошный дворецъ, въ которомъ леди Одлей наслаждалась какъ ребёнокъ посреди новыхъ дорогихъ игрушекъ.

И теперь, окруженная блескомъ, какъ и прежде въ дни тяжелой зависимости, она однимъ своимъ появленіемъ расточала счастье и веселіе. Несмотря на открытое презрніе миссъ Алисы къ ребячеству и легкомыслію своей мачихи, Люси была боле любима всми и вызывала боле восторженныя похвалы, чмъ дочь баронета. Самое и ребячество имло неотразимую прелесть. Невинность и прямота ребёнка сіяли въ прекрасномъ лиц и большихъ голубыхъ глазахъ леди Одлей. Розовыя губки, маленькій носикъ, цлое море золотистыхъ кудрей — все сообщало ея красот какой-то дтскій характеръ. Она говорила, что ей было двадцать лтъ, но никто не далъ бы ей боле семнадцати. Ея нжная, маленькая фигурка, всегда разодтая въ тяжелый бархатъ и шелкъ, такъ напоминала ребёнка, наряженнаго для маскарада, что казалось, она только что вышла изъ дтской. Вс ея забавы были совершенно дтскія. Она терпть не могла чтеніе и всякое занятіе, за то любила общество, и, чтобы не остаться одной, призывала Фебу Марксъ и, лежа на роскошной соф въ своемъ будуар, часами болтала о какомъ нибудь наряд для предстоящаго обда, или, разложивъ вокругъ себя вс драгоцнности, пересчитывала и восхищалась своими сокровищами. Она была на нсколькихъ балахъ въ Чельмсфорд и Кольчестер и тотчасъ же была провозглашена первой красавицей въ околодк. Довольная своимъ высокимъ положеніемъ и своимъ прекраснымъ домомъ, привязанная къ своему мужу, исполнявшему малйшій ея капризъ, малйшую прихоть, всми ласкаемая и превозносимая, не зная куда двать деньги и не имя безпокойныхъ родственниковъ, которые бы докучали ей притязаніями на ея кошелекъ и протекцію, Люси была счастливйшею женщиной въ мір.

Молодые люди сидли за обденнымъ столомъ въ одной изъ особыхъ комнатъ въ гостинниц ‘Солнца’. Двери были отворены настежь, и они во время обда дышали чуднымъ деревенскимъ воздухомъ. Погода была дивная, зелень лсовъ только еще кое-гд подернулась яркими красками осени, на нивахъ еще мстами желтли хлба, мстами же сверкали серпы, и гордые колосья склонялись къ земл, на узкихъ межахъ между полями скрипли телеги, свозившія въ житницы богатую жатву. Невозможно описать, что чувствуетъ человкъ, вырвавшійся на свободу посл цлаго лта, проведеннаго въ душномъ Лондон. Чувство это было первымъ пріятнымъ впечатлніемъ, которое Толбойзъ ощутилъ посл потери жены.

Пробило пять часовъ, когда они встали отъ обда.

— Надвай шляпу, Джорджъ, и пойдемъ гулять, сказалъ Робертъ Одлей:— вдь они обдаютъ въ Корт не прежде семи, такъ что мы успемъ еще осмотрть домъ и окрестности.

Хозяинъ гостинницы, вошедшій въ эту минуту съ бутылкой, поднялъ голову, услыхавъ послднія слова молодаго человка.

— Виноватъ-съ, мистеръ Одлей, сказалъ онъ:— но если вы хотите видть своего дядюшку, такъ вы только напрасно пройдетесь въ Кортъ. Сэръ Майклъ, миледи и миссъ Алиса отправились на скачки въ Чарлей и, по всей вроятности, не будутъ назадъ ране осьми часовъ. Они должны прохать мимо нашихъ оконъ.

Въ такомъ случа, конечно, не стоило отправляться въ Кортъ и молодые люди пошли бродить по деревн, осмотрли старую церковь, потомъ пошли освидтельствовать рчку, гд они намревались ловить рыбу, и такимъ образомъ проволочили время до осьмаго часа. Около четверти осьмаго они возвратились въ гостинницу и, запаливъ сигары, услись подъ окнами, любуясь мирнымъ ландшафтомъ.

Уже смеркалось, когда мимо оконъ гостинницы начали сновать охотничьи кабріолеты, дилижансы, гиги, фермерскія повозки, и было почти темно, когда откидная коляска, запряженная четверкой, съ громомъ подкатила къ дверямъ гостинницы.

Это была коляска сэра Майкля. Передовой жокей спрыгнулъ съ лошади, чтобы поправить перепутавшуюся сбрую.

— Да это, никакъ — мой дядюшка, воскликнулъ Робертъ Одой:— я побгу съ нимъ поздороваться.

Джорджъ закурилъ другую сигару и, подсвъ къ окну, закрытый отчасти занавсью, принялся разглядывать маленькое общество. Алиса сидла впереди и, несмотря на сумерки, онъ могъ разсмотрть, что она была красивая брюнетка, но леди Одіей сидла за сэромъ Майлемъ, такъ что онъ не могъ увидть этой златокудрой красавицы, о которой столько слыхалъ.

— Ба, Робертъ! воскликнулъ сэръ Майкль, увидвъ племянника:вотъ не ожидалъ!

— Я не пріхалъ стснять васъ въ Корт, любезный дядюшка, сказалъ молодой человкъ, пожимая радушно протянутую ему руку.— Эссексъ — моя родина, а вы знаете, что въ это время года я обыкновенно страдаю тоской по родин, и такъ мы съ Джорджемъ собрались сюда денька на два — на три поудить рыбу.

— Съ Джорджемъ — съ какимъ Джорджемъ?

— Джорджемъ Толбойзъ.

— Какъ, и онъ пріхалъ? воскликнула Алиса.— Какъ я рада! мн смерть хочется увидть этого красиваго вдовца.

— Будто? Такъ я сейчасъ сбгаю за нимъ и тутъ же его вамъ представлю.

Надобно сказать, что леди Одлей, несмотря на свое ребячество, пріобрла огромное вліяніе на сэра Майкля, правда, и въ этомъ вліяніи было много дтскаго, тмъ не мене баронетъ буквально смотрлъ ей въ глаза.

Когда Робертъ уже готовъ былъ войти въ гостинницу, одного ничтожнаго движенія бровей Люси — очаровательнаго движенія, выражавшаго и усталость, и неохоту, и отвращеніе, было достаточно, чтобы дать понять мужу, что она вовсе не желала теперь знакомиться съ чужимъ человкомъ.

— Успется, Бобъ, сказалъ онъ.— Жена устала. Приведи своего друга обдать къ намъ завтра, тогда Алиса будетъ имть случай съ нимъ познакомиться. Обойди-ка кругомъ и поздоровайся съ леди Одлей.

Миледи была такъ утомлена, что могла только прелюбезно улыбнуться, и протянула племяннику маленькую ручку, плотно обтянутую лайковой перчаткой.

— Вы прідете къ намъ завтра обдать и привезете своего друга? сказала она едва слышнымъ, усталымъ голосомъ. Она была царицей дня и утомилась отъ усилій очаровывать всхъ и каждаго.

— Удивляюсь, какъ это она не угостила тебя своимъ обыкновеннымъ хихиканіемъ, шепнула Алиса, наклоняясь черезъ дверцы коляски, чтобы проститься съ Робертомъ:— врно бережетъ на завтра. Что жъ, и ты такъ же очарованъ какъ и вс? прибавила она нсколько рзко.

— Она дйствительно очень мила, пробормоталъ Робертъ съ холоднымъ восхищеніемъ.

— Конечно! Она — первая женщина, о которой я слышу отъ тебя доброе слово, Робертъ Одлей. Жаль мн, что ты можешь восхищаться только восковыми куклами.

Бдная Алиса! не разъ приходила она въ столкновеніе съ своимъ двоюроднымъ братомъ изъ за его апатическаго права. И дйствительно, если, благодаря этому нраву, онъ былъ всегда и всмъ доволенъ и безмятежно наслаждался жизнью, то за то этотъ же самый нравъ мшалъ ему хоть на минуту чмъ нибудь одушевиться.

‘Просто невозможно себ представить, чтобы Робертъ былъ способенъ когда нибудь влюбиться’, думала порою молодая двушка. ‘Еслибы вс классическія богини построились въ шеренгу передъ нимъ, ожидая, чтобы его султанское величество бросилъ одной изъ нихъ платокъ, то и тогда бы, я думаю, онъ приказалъ имъ самимъ протянуться за платкомъ’.

Но теперь, первый разъ въ своей жизни, Робертъ пришелъ въ восторгъ.

— Да, она — самое милое существо, какое ты только можешь себ представить, Джорджъ, воскликнулъ онъ, когда коляска исчезла вдалек и онъ возвратился къ своему другу.— Что за голубые глаза что за кудри, что за восхитительная улыбка! и шляпка-то на ней какъ хороша — цлое облако газа, и въ немъ дрожатъ цвты, усянные росой. Джорджъ Толбойзъ, я просто влюбился въ свою тётушку — словно герой какого нибудь французскаго романа.

Несчастный вдовецъ только вздохнулъ и отчаянно потянулъ въ себя дымъ своей сигары. Быть можетъ, онъ думалъ о томъ отдаленномъ времени, когда онъ въ первый разъ встртился съ женщиной, по которой еще вчера носилъ крепъ. А съ этимъ воспоминаніемъ о мст ихъ встрчи возникли и вс старыя, но незабытыя чувства. Вотъ онъ опять прогуливается съ своими товарищами-офццерами на берегу моря въ несчастномъ маленькомъ город, слушая какую-то жалкую музыку. Старые знакомые мотивы снова звучатъ въ его ушахъ, а вотъ и она, она направляется къ нему, опираясь на руку стараго отца, и до того повидимому поглощена музыкою, что и не замчаетъ, что на нее разинули рты человкъ десять кавалерійскихъ офицеровъ. Опять возникла въ его голов старая мысль, что она слишкомъ хороша для этого міра и что приблизиться къ ней значило вступить въ высшую сферу, дышать боле чистымъ воздухомъ. И посл этого она сдлалась его женой и матерью его ребёнка, а теперь она лежала на кладбищ въ Уентнор. Тихія слези покатились по его щекамъ при этихъ мысляхъ о быломъ.

Возвратясь домой, леди Одлей была такъ утомлена, что не вышла къ обду, но прямо отправилась къ себ въ уборную въ сопровожденіи Фебы Марксъ.

Обхожденіе ея съ горничною было очень измнчиво: то она длала ее своею конфиданткой, то словно остерегалась ея, но во всякомъ случа она была добрая барыня, и горничная не могла не быть ею довольна.

На этотъ разъ, несмотря на усталость, она была необычайно и дух и принялась разсказывать Феб о скачкахъ и обществ.

— Однако, я смерть какъ устала, Феба, сказала она наконецъ. Я думаю, теперь страшно посмотрть, на что я похожа посл цлаго дня, проведеннаго подъ знойнымъ солнцемъ.

Она стояла передъ уборнымъ столикомъ, на которомъ горли дв свчи. Говоря это, она взглянула прямо въ лицо своей горничной, въ ея чудныхъ, ясныхъ глазахъ и на дтскихъ розовыхъ губкахъ играла прелестная улыбка.

— Вы немножко блдны, миледи, но такъ же очаровательны, какъ всегда, отвчала двушка.

— Такъ, такъ, Феба, сказала леди Одлей, опускаясь въ кресло и отбросивъ назадъ свои роскошные локоны, которые горничная тотчасъ же принялась убирать на ночь.— А знаешь ли, Феба, вдь многіе говорятъ, что мы очень походимъ другъ на друга.

— Я тоже слыхала это, миледи, спокойно сказала двушка:— но только т, кто это говорятъ, должны быть круглые дураки, потому что вы, миледи — красавица, а я — бдная, простая двушка.

— Вовсе нтъ, Феба, вовсе нтъ, ты дйствительно походишь на меня, теб недостаетъ только краски. Волосы у меня свтлые, золотистые, а у тебя они словно ленъ, мои брови и рсницы каштановаго цвта, а у тебя — у тебя он совершенно блесыя, у меня цвтъ лица свжій, розовый, а у тебя — блдный, почти желтый. Немножко румянъ и краски для волосъ, и ты ничмъ мн не уступишь.

Она начала болтать о всякихъ пустякахъ, о нарядахъ, о всемъ, что видла и слышала въ тотъ день, и для потхи своей горничной передразнивала всхъ, кого видла. Когда Алиса вошла въ комнату, чтобы проститься съ мачихой, она застала обихъ, барыню и служанку, катающихся со смху по поводу какого-то приключенія, которое миледи только что разсказала. Алиса съ досадой и отвращеніемъ вышла изъ комнаты: она терпть не могла фамильярнаго обращенія съ прислугой.

— Продолжай себ чесать, Феба, говорила леди Одлей всякій разъ, какъ двушка собиралась окончить ея прическу:— мн хочется поболтать съ тобою.

Наконецъ, уже совсмъ отпустивъ ее, она спохватилась, что хотла что-то сказать ей — и кликнула ее назадъ.— Феба Марксъ, сказала она:— исполни мою просьбу.

— Извольте, миледи.

— Позжай завтра же съ первымъ поздомъ въ Лондонъ и сдлай мн одну коммиссію. Можешь остаться тамъ еще цлый день, вдь я знаю, у тебя есть тамъ родственники, и если ты хорошо исполнишь мое порученіе и никому о немъ не скажешь, я подарю теб пять фунтовъ.

— Слушаю-съ, миледи.

— Посмотри, заперта ли дверь и пріиди сядь на эту скамеечку у моихъ ногъ.

Горничная молча повиновалась. Леди Одлей погладила своею блой, пухленькой, усыпанной драгоцнными каменьями ручкой ея свтлые волосы, и помолчавъ съ минутку, сказала:

— Ну, такъ слушай же, Феба: я прошу у тебя очень немногаго.

Дло было дйствительно такъ немногосложно, что леди Одаей объяснила его въ пять минутъ, затмъ она удалилась къ себ въ спальную и черезъ нсколько минутъ уже лежала въ постели, свернувшись въ клубокъ подъ легкимъ атласнымъ покрываломъ, подбитымъ гагачьимъ пухомъ. Она была очень зябкое маленькое созданіе и любила кутаться въ теплыя мховыя покрывала.

— Ну, поцалуй меня, Феба, сказала она молодой двушк, оправлявшей занавсы ея кровати.— Я слышу шаги сэра Майкля. Если ты, выходя, встртишь его, то можешь сказать ему, что отправляешься завтра съ первымъ поздомъ за моимъ платьемъ отъ мадамъ Фредерикъ для обда въ Мортонъ-Аббей.

На слдующее утро леди Одлей вышла пить кофе очень поздно — въ одинадцатомъ часу. Покуда она сидла за столомъ, не торопясь распивая свой кофе, человкъ подалъ ей запечатанный пакетъ и книгу, чтобы расписаться.

— Телеграфическая депеша! воскликнула леди (тогда еще неизвстно было боле удобное слово — телеграмма) — Что бы это могло значить?

Неописанный ужасъ выражался въ ея глазахъ, устремленныхъ на мужа, она, казалось, боялась взломить печать. Конвертъ былъ адресованъ миссъ Люси Грээмъ въ дом мистера Досона, куда и былъ первоначально доставленъ.

— Прочти же ее, моя милая, и не пугайся заране, можетъ быть, въ ней нтъ ничего важнаго, сказалъ баронетъ.

Телеграмма была отъ мистриссъ Винцентъ, содержательницы школы, на рекомендацію которой ссылалась миссъ Грээмъ, поступая къ мистеру Досону. Мистриссъ Винцентъ была опасно больна и умоляла свою бывшую ученицу пріхать навстить ее.

— Бдняжка! она всегда хотла сдлать меня своей наслдницей, сказала Люси съ грустной улыбкой.— Она еще не слыхала о моемъ счасть. Милый сэръ Майкль, я должна похать къ ней.

— Конечно… конечно, моя милая. Если она была добра къ теб, когда ты была въ нужд, то она иметъ права на тебя, которыя никогда отъ нея не отнимутся! Наднь поскоре шляпку, Люси: мы еще успемъ захватить экстренный поздъ.

— Такъ ты подешь со мной?

— Конечно, моя милая. Неужели ты думаешь, я пустилъ бы тебя одну?

— Я была убждена, что ты подешь со мною, задумчиво проговорила она.

— А пишетъ она свой адресъ?

— Нтъ, но она вкъ свой жила въ Кресцентъ-Вилл, Вестъ-Брогинтонъ, и конечно и теперь еще тамъ живетъ.

Леди Одлей едва успла надть шляпку и схватить шаль, какъ къ крыльцу съ громомъ подкатила карета, и она услышала на лстниц голосъ сэра Майкля, торопившаго ее хать.

Ея комнаты, какъ я уже говорилъ, образовывали анфиладу и оканчивались осьмиугольною гостинною, стны которой были увшаны картинами. Несмотря на то, что она была въ такомъ спху, леди Одлей остановилась у дверей этой комнаты и посл минутнаго раздумья заперла дверь на ключь и спрятала его въ карманъ. Такимъ образомъ она отрзала всякій доступъ въ свои комнаты.

VIII.
Передъ грозой.

И такъ, обдъ въ Одлей-Корт не состоялся, и Алис пришлось на время отложить надежду познакомиться съ красавцемъ вдовцемъ — мистеромъ Джорджемъ Толбойзомъ.

Сказать правду, въ этомъ нетерпніи познакомиться съ Джорджемъ была доля притворства, но если Алиса хотя на минуту разсчитывала возбудить этимъ ревность въ Роберт Одлей, то она жестоко обманывалась: мало она знала своего двоюроднаго братца. Красавецъ собою, лнивый, равнодушный, молодой адвокатъ смотрлъ вообще на жизнь, какъ на пустую шутку, нестоющую того, чтобы серьёзно задумываться надъ ея случайностями.

Его хорошенькая смуглая кузина могла быть по уши въ него влюблена и могла бы напвать это ему сто разъ на день самымъ очаровательнымъ образомъ — и все напрасно, потому что я твердо убжденъ, что еслибы она не сказала ему на прямикъ: — ‘Робертъ, сдлай одолженіе, женись на мн’ — онъ никогда на свт не отгадалъ бы ея чувствъ.

Да еслибы онъ и самъ былъ влюбленъ, то и тогда, я увренъ, онъ усплъ бы сойти въ могилу, не отдавъ себ отчета въ этомъ неясномъ, неопредленномъ ощущеніи, не различивъ, была ли то любовь или разстройство желудка.

Напрасно же, душа моя, каталась ты круглый день верхомъ по окрестностямъ Одлея, напрасно щеголяла своею круглою шляпой съ перомъ и каждый разъ, благодаря счастливому случаю, встрчалась съ Робертомъ и его другомъ. Твои черныя кудри (неимвшія ничего общаго съ воздушными локонами леди Одлей, но тяжело падавшія на плечи и темной рамкой окаймлявшія твою смуглую шейку), твои красныя надутыя губки, носъ, чуть-чуть вздернутый кверху, смуглыя щочки, горвшія яркимъ румянцемъ при каждой встрч съ двоюроднымъ братомъ — все это пропадало даромъ, незамченное Робертомъ Одлей, и лучше бы теб было оставаться въ прохладныхъ покояхъ Одлей-Корта, чмъ носиться на своемъ кон подъ знойными лучами сентябрьскаго солнца.

Надобно сознаться, что уженіе рыбы не представляетъ особенно пріятнаго препровожденія времени, и потому нтъ ничего удивительнаго, что нашимъ молодымъ людямъ, изъ которыхъ одинъ, обезсиленный душевными страданіями, не могъ ни въ чемъ находить удовольствія, другой же смотрлъ на всякое удовольствіе какъ на работу, на второй же день наскучила прохладная тнь зеленыхъ ивъ, нависшихъ надъ журчащими ручьями Одлея.

— Фигъ-Три-Кортъ — невеселое мсто во время вакацій, сказалъ Робертъ посл нкотораго раздумья: — но на поврку-то выходитъ, что тамъ все же лучше здшняго. По крайней мр табачная лавка подъ бокомъ, прибавилъ онъ, затягиваясь отвратительной сигарой, купленной въ гостинниц ‘Солнца’.

Джорджъ Толбойзъ, согласившійся на эту экспедицію въ Эссексъ изъ одного пассивнаго повиновенія своему другу, вовсе не билъ расположенъ, противорчить его предложенію возвратиться въ Лондонъ.

— Я буду очень доволенъ возвратиться, Бобъ, сказалъ онъ.— Мн хочется създить въ Соутгэмптонъ, вдь я уже цлый мсяцъ не видалъ мальчугана.

Онъ никогда не называлъ своего сына иначе, какъ мальчуганомъ, и когда онъ говорилъ о немъ, то въ голос его слышалась какая-то затаенная грусть. Казалось, что мысль о сын не была для него утшеніемъ. Онъ приписывалъ это опасеніямъ, что сынъ никогда не будетъ его любить, и вкоренившемуся въ его ум мрачному предчувствію, что онъ не доживетъ до того, чтобы увидть сына взрослымъ.

— Я — не романтикъ, Бобъ, сказалъ онъ:— и всегда считалъ поэзію наборомъ звонкихъ словъ, но съ тхъ поръ, какъ умерла моя жена, я начинаю чувствовать, что похожу на человка, который стоитъ на узкой полос прибрежнаго песка, за нимъ грозно щетинятся чудовищныя острыя скалы, а впереди ему грозитъ приливъ. Онъ не набгаетъ на меня бушующимъ валомъ, этотъ неумолимый приливъ, нтъ, онъ ползетъ чуть видно, чуть слышно, но тмъ не мене неизбжно, онъ крадется ко мн, готовый поглотить меня въ ту самую минуту, когда я буду всего мене того ожидать.

Робертъ Одлей взглянулъ на него въ нмомъ изумленіи и посл глубокаго размышленія торжественно началъ:

— Джорджъ Толбойзъ, это бы не удивило меня, еслибъ я зналъ за тобою привычку плотно ужинать. Холодная свинина, напримръ, особенно недовареная или недожаренная, производитъ подобное дйствіе. Теб нужна перемна воздуха, теб нужна прохлада Фигъ-Три-Корта и врачующая атмосфера Флитъ-Стрита. Да, постой, воскликнулъ онъ какъ бы подъ вліяніемъ внезапнаго вдохновенія.— Я отгадалъ! Вдь ты курилъ здшнія сигары: теперь все объясняется.

Черезъ полчаса посл того, какъ они пришли къ заключенію о необходимости завтра же возвратиться въ Лондонъ, они повстрчались съ Алисой Одлей. Молодая двушка была очень удивлена и огорчена, услыхавъ о намреніи двоюроднаго брата ухать на слдующій день, и потому притворилась очень равнодушною.

— Видно, Одлей очень скоро теб надолъ, Робертъ, сказала она небрежно: — впрочемъ, и то — правда: здсь, въ Корт, у тебя только родственники, а въ Лондон тебя врно ожидаетъ самое пріятное общество и…

— И хорошій табакъ, пробормотать Робертъ, перебивая свою кузину.— Одлей — премилое мсто, но когда человку приходится курить сушеную капусту, такъ посуди сама, милая Алиса…

— Значитъ, вы ршились хать завтра утромъ?

— Положительно, съ поздомъ, отъзжающимъ въ одиннадцать часовъ.

— Значитъ, леди Одлей не удастся познакомиться съ мистеромъ Толбойзомъ, а мистеръ Толбойзъ упуститъ случай увидть первую красавицу Эссекса.

— Право, поврьте… пробормоталъ Джорджъ.

— Первая красавица Эссекса не услышала бы комплиментовъ отъ моего друга, перебилъ Робертъ.— Онъ мысленно витаетъ въ Соутгэмптон, гд у него есть маленькій, курчавенькій мальчуганъ, ростомъ ему по колно, который называетъ его ‘высокій господинъ’ и выпрашиваетъ у него всегда конфектъ.

— Я сегодня же отвчу леди Одлей, сказала Алиса.— Она писала мн изъ Лондона и особенно освдомлялась о томъ, долго ли вы здсь пробудете, и можетъ ли она надяться васъ здсь застать.

Говоря это, миссъ Одлей вынула изъ кармана своей амазонки изящное маленькое письмецо, написанное на какой-то особенно блестящей блой бумаг.

— Вотъ что она пишетъ въ постъ-скрипт: ‘Да смотри же, не забудь отвтить мн о мистер Одлей и его друг, вдь я тебя знаю, втренница!’

— Какой хорошенькій у нея почеркъ! сказалъ Робертъ, когда его кузина сложила и спрятала письмо.

— Да, не правда ли? Полюбуйся-ка, Робертъ.

Она передала ему письмо, и Робертъ принялся лниво вертть его въ рукахъ. Между тмъ лошадь Алисы не стояла спокойно на мст и въ нетерпньи рыла землю.

— Сейчасъ, сейчасъ, Аталанта, говорила Алиса, трепля ее по ше.— Отдай мн письмо, Бобъ.

— Никогда не видывалъ я такого хорошенькаго, кокетливаго почерка. Право, Алиса, мн кажется, еслибъ я не зналъ твоей тётушки, то этого лоскутка было бы достаточно, чтобъ живо ее мн описать. Тутъ все: и воздушныя, золотистыя кудри, и тонкія брови, и правильный носъ, и очаровательная дтская улыбка — все, все видно въ этомъ изящномъ почерк. Джорджъ, посмотри-ка сюда!

Но угрюмый, задумчивый Даюрдаіъ Толбойзъ стоялъ довольно далеко отъ нихъ на краю канавы и, погрузившись въ думу, билъ тростью по высокимъ камышамъ.

— Оставь его, съ нетерпніемъ перебила Алиса, очень мало сочувствовавшая этимъ восторженнымъ изліяніямъ.— Отдай мн письмо и отпусти меня, уже девятый часъ, а мн еще нужно отвчать на него сегодня же вечеромъ. Ну, Аталанта! Прощай, Гобертъ! прощайте, мистеръ Толбойзъ! Добраго пути.

И она быстро понеслась по дорог домой, чтобъ скрыть слезы, навернувшіяся у ней на глазахъ, но впрочемъ, огорченіе ея продолжалось недолго, гордость вскор разсяла эти слезы.

— Какъ подумаешь, что у меня одинъ только двоюродный братъ на свт, воскликнула она съ негодованіемъ: — самый близкій родственникъ посл отца, и тотъ такъ же мало обо мн думаетъ, какъ о любой собак!

Но Робертъ и его другъ не отправились, какъ полагали, на слдующее утро съ одиннадцати-часовымъ поздомъ. Молодой адвокатъ проснулся съ страшной головною болью, онъ попросилъ Джорджа принести ему чашку самого крпкаго зеленаго чая, какой когда либо длывался въ гостинниц ‘Солнца’. Потомъ онъ отложилъ отъздъ до слдующаго дня. Джорджъ, конечно, согласился, и Робертъ Оддей провелъ все утро въ темной комнат съ единственнымъ десятидневнымъ нумеромъ чельмсфордской газеты въ качеств развлеченія.

— Это все — отъ сигаръ, неоднократно повторялъ онъ.— Не дай только хозяину попасться мн на глаза, я не ручаюсь, чтобы дло обошлось безъ кровопролитія.

Къ счастью, въ тотъ день была ярмарка въ Чельмсфорд, и почтенный содержатель гостинницы отправился закупать провизію для своего хозяйства и между прочимъ, безъ сомннія, свжій запасъ тхъ самыхъ сигаръ, которыя оказали такое вредное вліяніе на здоровье Роберта Одлея.

Молодой человкъ провелъ скучно и глупо цлый день и, когда стало смеркаться, предложилъ отправиться въ Одлей-Кортъ и попросить Алису показать имъ домъ.

— По крайней мр убьемъ время, Джорджъ, да и совстно какъ-то ухать изъ Одлей, не показавъ теб чуднаго стараго дома, который, право, стоитъ видть.

Солнце уже склонялось къ западу, когда они направились кратчайшимъ путемъ, черезъ луга, къ алле, упиравшейся въ главныя ворота дома. Закатъ солнца былъ величественъ и грозенъ, въ воздух царила какая-то мертвая тишина, даже птицы, устрашенныя ею, умолкли, и только изъ канавъ неслось рзкое кваканье лягушекъ. Но несмотря на эту тишину, отъ времени до времени по листьямъ пробгалъ тотъ зловщій шелестъ, предвстникъ бури, котораго ршительно нельзя объяснить иначе, кякъ тайнымъ предчувствіемъ. Глупые часы, никогда незнавшіе златой средины, показывали семь, когда молодые люди вошли въ ворота, но на дл было ближе къ восьми.

Они встртили Алису въ липовой алле, она прогуливалась подъ снью темной листвы, изъ которой отъ времени до времени отдлялся пожелтвшій листокъ и съ легкимъ шорохомъ падалъ на дорожку.

Странно сказать, эта аллея глубоко впечатллась въ памяти Толбойза, очень мало замчавшаго окружающіе предметы.

— Этой алле мсто на кладбищ, сказалъ онъ.— Какимъ мирнымъ сномъ могли бы почивать мертвецы подъ этой темной снью! Какъ бы я желалъ, чтобы кладбище въ Уентнор походило на эту аллею.

Продолжая идти дале, они подошли къ колодцу, и Алиса разсказала имъ одну старинную легенду о немъ, страшную и мрачную какъ вс легенды о старин, какъ будто вся старина представляется одною мрачной страницей порока и преступленія.

— Мы бы желали увидть внутренность дома, прежде чмъ смеркнется.

— Такъ поспшимъ же, отвтила она.

Она вошла съ ними въ домъ черезъ большое французское окно, недавно только передланное на новый ладъ, и ввела ихъ въ библіотеку, за тмъ въ залу.

Въ зал они встртила горничную миледи, украдкою взглянувшую на нихъ изъ подъ своихъ свтлыхъ бровей.

Они стали подыматься по лстниц, когда Люси остановилась и кликнула горничную.

— Посл гостинной я бы желала показать этимъ джентльменамъ половину миледи. Все ли тамъ въ порядк, Феба?

— Да-съ, но дверь въ первую комнату заперта и, я думаю, миледи взяла ключъ со собою.

— Взяла ключъ съ собою? Быть не можетъ! воскликнула Алиса.

— Право, мн такъ кажется, миссъ. По крайней мр я нигд не могу найдти ключа, а онъ всегда оставался въ дверяхъ.

— Этотъ глупый капризъ находитъ на миледи, съ нетерпніемъ проговорила Алиса.— Она врно боялась, что мы пойдемъ разсматривать вс ея хорошенькія платья и перебирать ея драгоцнности. Однако, это очень непріятно, потому что лучшія картины собраны въ этой первой комнат. Тамъ же есть и ея собственный портретъ, не совсмъ оконченный, но очень схожій.

— Ея портретъ! воскликнулъ Робертъ Одлей.— Я бы далъ все на свт, чтобъ увидть его, потому что имю только очень смутное понятіе о ея лиц. Разв нтъ другаго хода въ ту комнату, Алиса?

— Другаго хода?

— Да, нтъ ли какой нибудь двери въ другія комнаты, изъ которыхъ мы могли бы попасть на ея половину?

Алиса покачала головой и повела своихъ гостей въ галлерею, гд было нсколько семейныхъ портретовъ. За тмъ она показала имъ комнату, стны которой были покрыты фресками, уже полинявшими отъ времени и казавшимися при неясномъ свт сумерекъ чмъ-то чудовищнымъ.

— Вонъ тотъ молодецъ, что замахнулся скирой, такъ, кажется, и хочетъ, раскроить черепъ Джорджу, сказалъ Робертъ, указывая на одну изъ фигуръ картины, виднвшуюся какъ разъ надъ головой Джорджа Толбойза.

— Пойдемъ отсюда, Алиса, я увренъ, что въ этой комнат должно быть очень сыро, да еще, пожалуй, и привиднія водятся. Право, мн кажется, что вс привиднія происходятъ отъ сырости. Вы ложитесь спать въ сырую постель, вы просыпаетесь среди ночи, васъ пробираетъ холодная дрожь, и вы вдругъ видите у себя въ ногахъ какую нибудь женщину, хотя бы вотъ въ костюм временъ Георга Перваго — а все почему? Потому что у васъ разстроенъ желудокъ, и вы легли въ сырыя простыни.

Въ гостинной уже были зажжены свчи: новомодныя лампы еще не проникли въ Одлей-Кортъ. Комната сэра Майкля освщалась добрыми старыми восковыми свчами въ массивныхъ серебряныхъ подсвчникахъ и въ кенкетахъ по стнамъ.

Въ гостинной нечего было почти смотрть, и Джорджу Толбойзу скоро надоло любоваться роскошною мёбелью и нсколькими картинами современной англійской школы.

— Нтъ ли у васъ тутъ какого нибудь тайника или хоть стариннаго рзнаго шкафа? спросилъ Робертъ.

— Какъ же, есть! воскликнула Алиса съ одушевленіемъ, озадачившимъ ея двоюроднаго брата: — есть, есть. И какъ я-то глупа! Мн и въ голову не вошло!

— Что же такое? отчего же и глупа?

— Потому что, если вы не прочь поползать немного на четверенькахъ, то вы можете увидать комнаты миледи. Этотъ тайный проходъ сообщается съ ея уборной. Она, кажется, сама о немъ не знаетъ. То-то бы она удивилась, еслибъ въ одинъ прекрасный вечеръ передъ нею словно выросъ бы изъ земли какой нибудь мошенникъ съ глухимъ фонаремъ въ рукахъ.

— А что же, разв попытаться, Джорджъ? спросилъ мистеръ Одлей.

— Какъ хочешь.

Алиса провела ихъ въ свою бывшую дтскую, теперь постоянно пустую, исключая тхъ случаевъ, когда домъ бывалъ переполненъ гостями.

Робертъ Одлей заворотилъ уголъ ковра, какъ указала ему Алиса, и обнаружилъ подымавшуюся дубовую половицу.

— Ну, теперь выслушай меня, сказала Алиса.— Ты долженъ опуститься на рукахъ въ эту лазейку, она будетъ не выше четырехъ футовъ, слдовательно — ты долженъ нагнуть голову и такъ идти до тхъ поръ, пока не пріидешь къ крутому повороту, тогда ты возьмешь налво и, сдлавъ нсколько шаговъ, наткнешься на лстницу надъ точно такимъ же трапомъ. Трапъ этотъ открывается въ уборную миледи и приходится подъ ковромъ, который теб нетрудно будетъ приподнять. Понялъ ты меня?

— Совершенно.

— Такъ возьми свчу, мистеръ Толбойзъ послдуетъ за тобою. Я даю вамъ двадцать минутъ на осмотръ картинъ — ровно по минут на штуку, по прошествіи этого времени, я васъ буду ожидать,

Робертъ безпрекословно повиновался, а Джорджъ послдовалъ за нимъ какъ послушное дитя, черезъ пять минутъ они очутились въ уборной леди Одлей, посреди самого изящнаго безпорядка.

Собравшись хать такъ неожиданно, она оставила свою комнату въ томъ положеніи, въ которомъ она находилась въ ту минуту, вс ея драгоцнности были разбросаны на мраморномъ уборномъ стол, въ комнат было просто тяжело дышать отъ чуднаго запаха духовъ, распространявшагося изъ незаткнутыхъ флаконовъ. Завядшій букетъ тепличныхъ цвтовъ лежалъ на ея письменномъ столик. Два или три роскошныхъ платья были свалены въ груду на полъ, а открытый настежъ шкафъ обнаруживалъ вс свои сокровища. Драгоцнности, щетки слоновой кости и великолпный фарфоръ, наставленный везд, гд только было возможно, довершали безпорядокъ комнаты. Джорджъ, проходя мимо, увидлъ себя въ зеркал и самъ удивился странному контрасту своей громадной фигуры и бороды съ роскошной комнатой свтской женщины.

Изъ уборной они прошли въ будуаръ и въ восьми-угольную гостинную, въ которой находилось, какъ сказала Алиса, до двадцати дорогихъ картинъ и портрета миледи.

Портретъ этотъ стоялъ на мольберт, покрытомъ зеленымъ сукнамъ, на самой средин комнаты. Фантазія артиста изобразила ее въ этой же самой комнат такъ, что на заднемъ план было отчетливое изображеніе картинъ, которыми была увшана стна. Я очень подозрваю, что артистъ этотъ принадлежалъ къ до-рафаэлевской школ, потому что онъ безсовстно тратилъ время на отдлку аксессуаровъ — золотистыхъ локоновъ миледи и тяжелыхъ складокъ ея пунцоваго бархатнаго платья.

Молодые люди начали съ картинъ, оставляя неоконченный портретъ pour la bonne bouche.

Уже смерклось. Свча, съ которою Робертъ переходилъ отъ одной картины къ другой, мерцала свтлой точкой среди темной комнаты. Изъ большаго широкаго окна виднлось блдное небо, кое-гд окрашенное багровой полосой уже погаснувшей зари. Втки плюща стучались въ окна, по нимъ также пробгалъ тотъ зловщій шелестъ, отъ котораго трепетали вс деревья въ лсу, чуя приближающуюся грозу.

— Вотъ опять старый пріятель съ своими вчными блыми лошадьми, сказалъ Робертъ, останавливаясь передъ картиной Вувермана.— А вотъ и Пуссенъ, Сальваторъ… Ну, теперь и къ портрету!

Но прежде чмъ приняться осматривать картину, онъ обратился къ своему другу съ торжественною рчью:

— Джорджъ Толбойзъ! начал онъ.— Тутъ всего одна восковая свча на насъ двоихъ, ты самъ знаешь, что этого далеко недостаточно дтя того, чтобы порядочно освтить картину. Уговоримся же смотрть на нее поочереди. Я не знаю ничего досадне, какъ когда теб мшаютъ смотрть на картину, то и дло выглядывая изъ-за твоего плеча.

Джорджъ молча отошелъ въ сторону. Портретъ интересовалъ его такъ же мало, какъ и все на свт. Онъ отошелъ къ окну и, прислонившись лбомъ къ стеклу, сталъ всматриваться въ темную ночь.

Обернувшись, онъ увидлъ, что Робертъ поставилъ мольбертъ въ самое выгодное положеніе, а самъ слъ противъ него на стул, чтобы не спша разглядть картину.

— Ну, теперь твоя очередь, Толбойзъ, сказалъ онъ, наконецъ вставая.— А картина-то, право, необыкновенная.

Онъ теперь отошелъ къ окну, а Джорджъ помстился на стул противъ мольберта.

И правду сказать, художникъ, ее написавшій, должно быть принадлежалъ къ до-рафаэлевской школ. Никто иной не могъ бы передать такъ врно, волосъ-въ-волосъ, эти воздушныя кудри съ ихъ безчисленными золотистыми и каштановыми оттнками. Никто иной не довелъ бы до такой страшной прозрачности ея цвта лица, не сообщилъ бы такого страннаго зловщаго выраженія ея темно-голубымъ глазамъ. Только послдователь до-рафаэлевской школы могъ придать этимъ маленькимъ надутымъ губкамъ такое жесткое, почти жестокое выраженіе.

Портретъ былъ въ одно и тоже время — и поразительно похожъ, и не похожъ, словно лицо миледи было освщено какимъ нибудь магическимъ свтомъ, придававшимъ ему совершенно несвойственное ей выраженіе. Правильность рисунка, блестящій колоритъ — все тутъ было, но невольно въ голову входила мысль, что постоянное копированіе безжизненныхъ средневковыхъ произведеній совершенно отуманило голову артиста и миледи вышла у него какимъ-то прекраснымъ демономъ. Складки ея пунцоваго платья казались огненными языками, и ея прелестное лицо выглядывало изъ этого моря яркихъ красокъ, какъ изъ пылающей печи. И правду сказать, это красное платье, сіяющее лицо, ярко-золотистые волосы, алыя губки и яркія краски тщательно отдланнаго задняго плана производили далеко непріятное впечатлніе.

Но какъ ни странна была картина, она, должно быть, не произвела никакого впечатлнія на Джорджа Толбойза, потому что онъ просидлъ передъ нею съ четверть часа, не сказавъ ни слова. Онъ безсознательно смотрлъ на оживленное полотно, правая рука его судорожно сжимала подсвчникъ, а лвая безжизненно висла. Онъ такъ долго сидлъ въ этомъ положеніи, что Робертъ наконецъ оглянулся.

— Что ты, Джорджъ? я уже думалъ, что ты заснулъ!

— Почти что.

— Ты, кажется, простудился въ той сырой комнат? Слышишь, Джорджъ Толбойзъ, ты простудился, ты охрипъ. Пойдемъ отсюда,

Гобертъ взялъ свчу изъ рукъ Джорджа и пустился въ обратный путь по темнымъ закоулкамъ. Джорджъ очень тихо слдовалъ за нимъ, впрочемъ, онъ и всегда былъ очень тихъ.

Они застали Алису въ дтской.

— Ну, что же? спросила она ихъ.

— Отлично видли. Только мн портретъ не совсмъ нравится: въ немъ есть что-то странное.

— Правда, правда, есть что-то. И мн иногда въ голову приходятъ странныя мысли. Мн кажется, что артистъ бываетъ порою вдохновленъ и подъ обыкновеннымъ выраженіемъ лица читаетъ другое выраженіе, неуловимое для непривычнаго глаза. Мы никогда не видли миледи такою, какою она изображена на портрет, но мн кажется, что она можетъ быть похожа на свои портретъ.

— Алиса, сказалъ Робертъ:— не пускайся въ такую нмецкую философію!

— Но, Робертъ…

— Если ты хоть сколько нибудь любишь меня, не пускайся и такую философію. Портретъ — просто себ портретъ, а миледи — миледи. Вотъ какъ я думаю о такихъ вещахъ, я — не метафизикъ, не сбивай же меня съ толку.

Онъ нсколько разъ повторилъ эти слова съ выраженіемъ непритворнаго ужаса и потомъ, выпросивъ зонтикъ на случай дождя, отправился домой. Толбойзъ, молча, какъ послушное дитя, слдомъ за нимъ. Когда они дошли до воротъ, одинокая стрлка часовъ уже указывала на девять. Въ ту самую минуту, какъ они готовились войти въ ворота, изъ-подъ темной арки съ громомъ вылетла и пронеслась мимо нихъ дорожная карета. Изъ окна ея выглядывало прелестное личико леди Одлей. Какъ ни было темно, но она могла разобрать черные силуэты обихъ фигуръ.

— Кто такой? спросила она, высовываясь изъ окна.— Садовникъ?

— Нтъ, милая тётушка, смясь отвтилъ Робертъ: — вашъ почтительный племянникъ.

Они остановились на минутку подъ аркой и увидали, какъ карета подкатила къ крыльцу и удивленная прислуга сбжалась на встрчу господамъ.

— Я думаю, сегодня обойдется безъ грозы, сказалъ баронетъ, выходя изъ кареты и глядя на небо:— но завтра намъ не миновать ея.

IX.
Посл грозы.

Сэръ Майкль очень ошибся въ своихъ предсказаніяхъ на счетъ грозы. Она разразилась надъ деревушкой Одлей прежде полуночи.

Робертъ Одлей встртилъ громъ и молнію съ тмъ же равнодушіемъ, съ которымъ онъ встрчалъ вс невзгоды въ жизни. Онъ лежалъ на диван въ гостинниц, читая старую десятидневную чельмсфордскую газету и прихлебывая отъ времени до времени изъ большаго стакана съ холоднымъ пуншемъ.

Но на Джорджа Толбойза гроза имла совершенно иное вліяніе. Онъ сидлъ у открытаго окна, прислушиваясь къ грому и слдя за черными тучами, поминутно разскаемыми синеватыми вспышками молніи. Робертъ ужаснулся, взглянувъ на блдное лицо своего друга.

— Джорджъ, сказалъ Робертъ, не спуская съ него глазъ:— разв ты испугался грозы?

— Нтъ, рзко отвтилъ тотъ.

— Да ты выслушай меня, другъ мой, вдь и самые храбрые люди иногда боятся грозы. Этого нельзя даже и назвать страхомъ, это ужь такъ, отъ природы. Я убжденъ, что ты испугался.

— Нтъ, ни мало.

— Но, Джорджъ, еслибъ ты только могъ увидть себя въ зеркал, блднаго, съ дикимъ взоромъ, прикованнымъ къ небу, словно ты видишь тамъ страшный призракъ. Меня, братъ, не надуешь, я вижу, что ты испугался.

— Говорятъ теб, что нтъ.

— Ну, вотъ, видишь ли: ты нетолько испугался грозы, но даже злишься на себя за свою слабость и на меня за то, что я теб говорю правду.

— Робертъ Одлей, если ты скажешь еще одно слово, я тебя побью.

И съ этими словами Толбойзъ вышелъ изъ комнаты, хлопнувъ за собою дверью такъ, что весь домъ задрожалъ. Черныя тучи, нависшія надъ деревней, разразились цлымъ потокомъ дождя въ ту самую минуту, какъ онъ вышелъ изъ комнаты, но если молодой человкъ и боялся грозы, то онъ, очевидно, ни мало не боялся дождя, потому что онъ не задумываясь спустился съ лстницы къ наружной двери и вышелъ на большую дорогу. Онъ принялся ходить взадъ и впередъ по мокрой дорог подъ проливнымъ дождемъ и только черезъ какія-нибудь двадцать минутъ, промокнувъ до костей, возвратился домой и пошелъ прямо къ себ въ спальню.

Робертъ встртилъ его на верхней площадк лстницы. Намокшіе волосы облпили его лицо, а съ платья такъ и струилась вода.

— Ты идешь спать, Джорджъ?

— Да.

— У тебя нтъ свчи.

— И не нужно.

— Да посмотри на свое платье, пріятель! Посмотри — вдь вода такъ и течетъ съ тебя. Что могло тебя выгнать въ такую погоду на улицу?

— Я усталъ и хочу спать. Не приставай ко мн.

— Ты бы выпилъ горячей воды съ виномъ, Джорджъ?

Робертъ Одлей загородилъ дорогу своему другу, надясь уговорить его не идти спать въ такомъ положеніи, но Джорджъ съ сердцемъ оттолкнулъ его въ сторону и, пройдя мимо, сказалъ тмъ же хриплымъ голосомъ, который Робертъ замтилъ въ Одлей-Корт:

— Оставь меня въ поко, Робертъ Одлей, и не попадайся мн подъ руку.

Робертъ послдовалъ-было за Джорджемъ въ его спальню, но тотъ грубо захлопнулъ дверь ему подъ носъ. И такъ Роберту оставалось только предоставить мистера Толбойза самому себ и дать ему время обойтись.

‘Его разсердило, что я примтилъ его испугъ’, думалъ Робертъ, ложась спать, совершенно равнодушный къ грому, отъ котораго дрожала даже и его постель, и къ молніи, поминутно игравшей на бритвахъ и другихъ блестящихъ вещахъ его раскрытаго туалетнаго ящика.

Гроза пронеслась надъ деревней, и на слдующее утро Робертъ Одлей, проснувшись, увидлъ въ промежутк между блыми занавсками своего окна клочокъ синяго безоблачнаго неба и цлый потокъ яркаго теплаго солнечнаго свта.

Утро было дивное, ясное, какое рдко выдается осенью. Со всхъ сторонъ неслось веселое щебетаніе птицъ, и желтые хлба, побитые вечернимъ дождемъ и втромъ, уже успли приподнять свои гордые колосья и чудно волновались при малйшемъ дуновеніи втерка. Какой-то веселый трепетъ пробгалъ по винограднымъ листьямъ, смотрвшимъ въ окно, и при каждомъ малйшемъ движеніи съ нихъ сыпался цлый дождь алмазныхъ капель.

Робертъ Одлей засталъ своего друга за чайнымъ столомъ.

Джорджъ былъ очень блденъ, но спокоенъ и, если — что, такъ веселе обыкновеннаго.

Онъ пожалъ руку Роберта почти съ прежнимъ жаромъ, которымъ онъ отличался до того несчастнаго случая, который совершенно измнилъ его жизнь.

— Прости меня, Робертъ, сказалъ онъ съ трогательною откровенностью.— Я такъ грубо обошелся съ тобою вчера. Ты былъ правъ: я дйствительно испугался грозы. Она съ самой молодости имла на меня дурное вліяніе.

— Бдняга! Что жь, демъ мы съ первымъ поздомъ или останемся еще денёкъ и отправимся обдать къ дяд? спросилъ Робертъ.

— Но правд сказать, мн бы не хотлось ни того, ни другаго. Что за чудный ныньче день! Самое лучшее было бы остаться здсь до вечера, побродить по окрестностямъ, поудить рыбу и отправиться домой съ поздомъ, который отходитъ въ четверть седьмаго.

Робертъ Одлей съ удовольствіемъ согласился бы и на боле непріятное условіе скоре, чмъ трудиться возражать своему другу. И такъ, дло было улажено, и друзья наши, позавтракавъ и заказавъ обдъ къ четыремъ часамъ, отправились гулять, Джорджъ захватилъ съ собою удочку.

Но если страшные громовые удары, отъ которыхъ дрожала гостинница ‘Солнца’, не произвели никакого впечатлнія на Роберта Одлей, то они имли совершенно иное вліяніе на слабую, нжную леди Одлей. Она открыто сознавалась, что очень боялась грозы, она велла отодвинуть свою постель въ уголъ комнаты и опустить тяжелыя занавски. Спрятавъ голову въ подушки, она вздрагивала всмъ тломъ при каждомъ раскат грома. Сэръ Майклъ, незнавшій страха, нсколько разъ въ эту ночь начиналъ не въ шутку опасаться за это нжное существо, которое онъ считалъ себ за счастье беречь и холить. Миледи ни за что не соглашалась раздться до тхъ поръ, пока послдній раскатъ грома не замеръ въ отдаленныхъ горахъ. Она лежала какъ была, въ своемъ изящномъ шелковомъ плать, на постел, и только отъ времени до времени приподнимала голову, чтобы спросить, утихла ли гроза.

Только часамъ къ четыремъ сэръ Майклъ, неотходившій отъ ея постели, съ радостію увидлъ, что она уснула. Такъ проспала она до утра.

Но уже въ половин десятаго она была въ столовой съ обычный румянцемъ на щекахъ, весело распвая какую-то шотландскую псенку. И къ ней, какъ къ пташкамъ и цвтамъ, съ восходомъ солнца возвратилась ея красота и веселость. Она вышла въ садъ и, собравъ нсколько позднихъ розъ и втки дв гераніума, возвращалась домой, мурлыча что-то подъ носъ, свженькая и сіяющая, какъ цвты, которые были у нея въ рукахъ. Баронетъ поймалъ ее въ свои объятія, въ ту самую минуту, какъ она готовилась войти въ большое окно, изъ котораго былъ ходъ въ садъ.

— Душа моя, сокровище мое, какая радость видть, что ты опять на себя походишь! Повришь, Люси, что вчера ночью я насилу могъ узнать свою хорошенькую жену въ блдномъ, испуганномъ маленькомъ существ, дрожавшемъ отъ грозы. Слава-богу, утреннее солнце возвратило теб и румянецъ, и улыбку! Я надюсь, что мн никогда боле не приведется тебя видть въ такомъ положеніи, какъ въ эту ночь.

Она поднялась на цыпочки, чтобы поцаловать его, но и тогда могла достать только до его бороды. Она со смхомъ разсказала ему, что вкъ свой была глупенькое, трусливое маленькое существо, боявшееся собакъ, грозы и бури, боявшееся всего и всхъ, исключая своего милаго, добраго, честнаго, красиваго мужа.

Она нашла коверъ въ своей комнат въ большомъ безпорядк и узнала о таинственномъ посщеніи ея комнатъ. Шутя и смясь она упрекнула Алису, какъ та могла ршиться впустить двухъ мужчинъ въ ея спальню.

— И представь себ, они имли дерзость смотрть на мой портретъ, прибавила она съ шутливымъ негодованіемъ.— Я нашла драпировку, которая была на него наброшена — на полу, и тутъ же, около, большую мужскую перчатку. Посмотри-ка!

Говоря это, она показала Алис толстую кожаную перчатку. Это была перчатка Джорджа Толбойза: онъ обронилъ ее, засмотрвшись на портретъ.

— Я заду въ гостинницу ‘Солнца’ и приглашу этихъ молодцовъ обдать, сказалъ сэръ Майклъ и отправился въ свой утренній обходъ помстья.

Леди Одлей порхала изъ комнаты въ комнату, залитая яркими лучами сентябрьскаго солнца. Она то садилась къ фортепіано, и подъ ея быстрыми пальцами звучала мелодическая баллада, или подымался вихрь вальса, то она суетилась около дорогихъ тепличныхъ растеній, подчищая ихъ и срзывая сухіе листья изящными серебряными ножницами, то возвращалась въ свою уборную поболтать съ Фебой Марксъ и въ третій или четвертый разъ подвить разсыпавшіеся въ безпорядк локоны, составлявшіе отчаяніе бдной двушки. Миледи, казалось, не могла успокоиться на одномъ мст или заняться однимъ какимъ нибудь дломъ.

Пока леди Одлей веселилась свосвойственнымъ ей легкомысліемъ, молодые люди брели себ по бережку ручья, пока не достигли мста, гд ручей былъ глубокъ и не быстръ, а длинныя втви ихъ склонялись до самой воды.

Джорджъ Толбойзъ принялся за удочку, а Робертъ Одлей, разостлавъ свой пледъ, растянулся во всю длину и накрывъ лицо шляпой, чтобы оградиться отъ солнца, расположился спать.

Счастлива была та рыба, которая плавала въ этомъ ручь. Она могла сколько душ угодно совершенно безнаказанно теребить приманку, выставленную ей Джорджемъ, потому что онъ только смотрлъ на воду, мысли же его были далеко. Удочка чуть не вывалилась изъ его рукъ. Когда часы на церковной башн пробили два, онъ бросилъ въ сторону удочку и, оставивъ своего друга наслаждаться сномъ, который, принимая во вниманіе обыкновеніе этого господина, могъ бы продолжаться часъ, два, три, пошелъ вдоль берега ручья. Пройдя съ четверть мили, онъ перешелъ черезъ маленькій мостикъ и направился черезъ луга къ Одлей-Корту.

Птицы до того пли все утро, что уже’успли устать, утомленное стадо спало посреди луга, сэръ Майкль еще не возвращался съ своей прогулки, миссъ Алиса каталась на своей караковой кобылк, вся прислуга была за обдомъ и въ другой части дома, а леди Одлей гуляла въ тнистой липовой алле. Старинная срая громада Одлей-Корта никогда не производила боле спокойнаго, мирнаго впечатлнія, какъ въ это утро, когда Толбойзъ громко позвонилъ въ колокольчикъ большой двери.

Открывшій ему лакей доложилъ, что сэра Манкля не было дома и что миледи гуляла въ липовой алле.

Это извстіе, казалось, обмануло его ожиданія, и потому пробормотавъ что-то о томъ, какъ бы онъ желалъ видть миледи или пойти отыскать миледи (слуга не могъ хорошенько разслышать), онъ ушелъ, не оставивъ карточки и не велвъ даже ничего сказать о себ.

Ровно черезъ полтора часа леди Одлей возвратилась домой, но не изъ липовой аллеи, а съ противоположной стороны. Она весело напвала какую-то псенку, а въ рукахъ ея была раскрытая книга. Алиса, которая только что возвратилась съ прогулки верхомъ, стояла съ своимъ огромнымъ водолазомъ подъ темной аркой.

Собака, никогда не жаловавшая миледи, зарычала и оскалила зубы.

— Прогони эту скверную тварь, Алиса, нетерпливо проговорила леди Одлей.— Она знаетъ, что я боюсь ее, и пользуется моею трусливостью. И еще находятся люди, которые называютъ этихъ животныхъ добрыми и благородными. Слышь, Цезарь! Я тебя ненавижу, да и ты меня ненавидишь, еслибы мы встртились гд нибудь въ темномъ закоулк, ты бы непремнно кинулся на меня и схватилъ бы за горло.

— Знаете, леди Одлей, что мистеръ Толбойзъ, молодой вдовецъ былъ здсь и спрашивалъ васъ и сэра Майкля?

Леди Одлей повела бровями съ выраженіемъ удивленія.— Я думала, что онъ пожалуетъ только къ обду. Кажется, довольно съ насъ и того.

Она несла цлую кучу полевыхъ цвтовъ въ подол своего кисейнаго платья, такъ-какъ возвратилась черезъ поля, примыкавшія къ дому. Легко и проворно вбжала она наверхъ въ свои комнаты. Перчатка Джорджа все еще лежала на стол. Леди Одлей съ сердцемъ позвонила, на звонъ явилась Феба Марксъ.

— Прибери это, сказала она рзко.— Двушка подобрала перчатку и смела себ въ передникъ нсколько завядшихъ цвтковъ и нсколько кусочковъ разорванной бумаги.

— Что ты длала все утро сегодня? спросила миледи.— Надюсь, не теряла времени.

— Нтъ, миледи, я передлывала синее платье. Но съ этой стороны что-то темновато, такъ я взяла работу въ свою комнату и работала у окна.

Сказавъ это, двушка готовилась выйти изъ комнаты, но вдругъ обернулась и взглянула прямо въ лицо леди Одлей, какъ бы ожидая приказаній.

Люси подняла голову въ эту минуту, и ихъ взоры встртились.

— Феба Марксъ, сказала миледи, опускаясь въ покойное креслоии играя полевыми цвтами, лежавшими у нея на колняхъ:— ты — добрая, трудолюбивая двушка, и пока я жива и имю средства, ты не будешь нуждаться въ врномъ друг и двадцати фунтовой бумажк.

X.
Исчезновеніе.

Робертъ Одлей, проснувшись, былъ очень удивленъ, увидвъ удочку, лежавшую на берегу, и поплавокъ, безвредно плававшій въ вод и освщенный вечернимъ солнцемъ. Молодой адвокатъ долгое время не могъ встать, и только потягивался, какъ бы желая убдиться, вполн ли онъ владетъ руками и ногами. Наконецъ, онъ сдлалъ неимоврное усиліе и вскочилъ на ноги. Затмъ онъ спокойно сложилъ свой пледъ, перекинулъ его черезъ плечо и пустился отыскивать Джорджа Толбойза.

Все еще несовершенно проснувшись, онъ раза два кликнулъ Джорджа, но такъ вяло, что даже не потревожилъ своимъ крикомъ птицъ, качавшихся на втвяхъ надъ его головою, или рыбу, плававшую у его ногъ. Не получая отвта, онъ утомился отъ усилія и пошелъ дале, звая по временамъ, но не переставая взглядами искать Джорджа Толбойза.

Спустя нкоторое время, онъ взглянулъ на часы и очень удивился, что было уже четверть пятаго.

— Видно, эгоистъ-пріятель ушелъ домой обдать!— задумчиво проговорилъ онъ:— впрочемъ, это вовсе не похоже на него: онъ бы наврно забылъ пость, если бы я ему не напоминалъ.

Даже хорошій аппетитъ и убжденіе, что обдъ испортится отъ долгаго ожиданія, не могли ускорить медленную походку Роберта Одлей, и когда онъ наконецъ добрелъ до крыльца ‘Солнца’, на часахъ пробило уже пять. Онъ такъ увренъ былъ найти Джорджа Толбойза въ гостинной, что отсутствіе послдняго привело его въ уныніе.

— Вотъ веселье! сказалъ онъ.— Остывшій обдъ и ни одной живой души, съ которой бы раздлить его!

Хозяинъ ‘Солнца’ явился самъ извиниться за испортившіяся блюда.

— Чудныя были утки, мистеръ Одлей. Вы едва ли когда видали лучше, а вотъ он превратились въ уголь.

— Богъ съ ними, съ утками, сказалъ Робертъ съ нетерпніемъ:— гд же мистеръ Толбойзъ?

— Онъ не возвращался сюда посл того, какъ вы ушли вмст сегодня утромъ.

— Какъ! воскликнулъ Робертъ.— Куда же онъ двался?

Съ этими словами онъ подошелъ къ окопіку и посмотрлъ на широкую, проходившую подъ самыми окнами дорогу. Вотъ, лниво переваливаясь, ползъ возъ сна, полусонный крестьянинъ и утомленная лошадь лниво тащились съ понуренною головой, дале паслось стадо овецъ, и собака точно бшеная бросалась во вс стороны, стараясь сгонять ихъ въ кучку, въ сторон отъ дороги расположился мдникъ, чинившій котлы, а тамъ, вдали, торопилась въ Одлей тележка съ охотничьими собаками сэра Майкля.

Куда онъ ни обращалъ взоры, везд встрчалъ предметы и картины, столь обычные къ сельскомъ быту, но нигд не находилъ и слдовъ Джорджа Толбойза.

— Изо всхъ необыкновенныхъ приключеній, бывшихъ со мною въ жизни, сказалъ Робертъ Одлей:— это — по истин самое диковинное!

Хозяинъ, прислуживавшій ему, раскрылъ глаза отъ удивленія при этомъ замчаніи Роберта.

— Что тутъ удивительнаго, что джентльменъ опоздалъ къ обду?

— Я пойду его искать, сказалъ Робертъ.

И, схвативъ фуражку, вышелъ изъ дому.

Но вопросъ заключался въ томъ, гд его искать? Его наврное не было на прежнемъ мст, значитъ — не стоило его тамъ искать. Робертъ стоялъ передъ гостинницей въ раздумьи, не зная куда ему идти, когда къ нему подошелъ хозяинъ.

— Я забылъ вамъ сказать, мистеръ Одлей, что вашъ дядюшка зазжалъ сюда вскор посл вашего ухода, чтобъ пригласить васъ и вашего пріятеля къ себ на обдъ, въ Кортъ.

— Въ такомъ случа неудивительно, что Джорджъ Толбойзъ отправился въ Кортъ. Но, впрочемъ, это вовсе не похоже на него.

Было шесть часовъ, когда Робертъ вошелъ въ домъ своего дядюшки. Онъ тотчасъ же освдомился о своемъ друг.

— Да, отвчалъ лакей: — мистеръ Толбойзъ былъ здсь въ два часа или немного позже.

— И посл того не заходилъ опять?

— Никакъ нтъ-съ, потомъ не заходилъ.

Робертъ переспросилъ лакея, увренъ ли онъ, что мистеръ Тодбоизъ заходилъ въ два часа?

Тотъ повторилъ, что совершенно увренъ. Онъ запомнилъ этотъ часъ, потому-что слуги въ это время обдали, и онъ всталъ изъ-за стола, чтобъ отворить дверь мистеру Толбойзу.

‘Куда же онъ двался?’ подумалъ Робертъ, уходя изъ Корта: ‘отъ двухъ до шести — добрыхъ четыре часа — а нтъ и слда его!’

Еслибъ кто ршился сказать мистеру Роберту Одлей, что онъ въ состояніи почувствовать сильную привязанность къ какому-нибудь живому существу, этотъ циникъ только презрительно повелъ бы бровями.

И однако посмотрите, какъ онъ взволновалъ, озабоченъ, онъ ломаетъ себ голову всякими предположеніями и догадками и даже наперекоръ всмъ своимъ привычкамъ прибавляетъ шагу.

— Я не хаживалъ такъ скоро съ тхъ поръ, какъ оставилъ Итонъ, бормоталъ онъ, перекашивая одно изъ полей сэра Майкля въ направленіи къ деревн:— а хуже всего то, что вовсе не знаю, куда иду.

Онъ перешелъ еще одно поле и, присвъ на изгородь, закрылъ лицо руками и серьёзно началъ обдумывать, что ему длать.

— Отгадалъ! сказалъ онъ посл минутнаго размышленія: — надо идти на станцію желзной дороги!

Онъ перескочилъ черезъ ограду и пошелъ по направленію къ маленькому строенію изъ краснаго кирпича. Слдующій поздъ ожидали не раньше двухъ часовъ, и смотритель пилъ чай въ одной изъ боковыхъ комнатъ, надъ дверьми которой красовалась блыми литерами надпись: ‘Помщеніе смотрителя’.

Но мистеръ Одлей былъ слишкомъ занятъ своими мыслями, чтобъ обратить вниманіе на эту надпись. Онъ, не задумываясь, довольно нецеремонно стукнулъ въ дверь своей палкой. Изъ двери высунулась фигура смотрителя, вспотвшаго отъ горячаго чая.

— Не помните ли вы джентльмена, который пріхалъ со мною въ Одлей, Смитерсъ? спросилъ Робертъ.

— Сказать вамъ правду, мистеръ Одлей, я не могу его припомнить. Вы прибыли съ четырехчасовымъ поздомъ, когда такъ много бываетъ народа.

— Такъ вы его не помните?

— Нтъ, не помню, сэръ.

— Какъ досадно! Я хотлъ бы знать, Смитерсъ, бралъ ли онъ у васъ билетъ въ Лондонъ посл двухъ часовъ сегодня. Онъ — высокій молодой человкъ съ большою темной бородой. Его трудно не замтить.

— Сегодня четыре или пять джентльменовъ брали билеты на трехчасовой поздъ, невнятно проговорилъ смотритель, бросая черезъ плечо безпокойный взглядъ на свою жену, которой повидимому не очень понравилось это нарушеніе гармоніи ея чайнаго стола.

— Четыре или пять джентльменовъ! Но не замтили ли вы въ одномъ изъ нихъ сходства съ описаніемъ моего друга?

— Да, у одного изъ нихъ, кажется, была борода, сэръ.

— Темная борода?

— Не запомню хорошенько, только, кажется, была темная.

— Не было ли на немъ сраго платья?

— Кажется, было срое, многіе господа ныньче носятъ срое. Онъ потребовалъ билетъ отрывистымъ голосомъ и, получивъ его, прямо пошелъ на платформу, посвистывая.

— Это былъ Джорджъ! сказалъ Робертъ.— Благодарю васъ, Смитерсъ, я васъ доле не буду удерживать. Ясно — какъ день, проговорилъ онъ, уходя со станціи.— На него нашла опять хандра, и онъ возвратился прямо въ Лондонъ, не сказавъ никому ни слова. Я завтра уду изъ Одлея, а сегодня, пожалуй, схожу въ Кортъ и познакомлюсь съ молодой женой моего дядюшки. Они обдаютъ въ семь, и если я пойду полями, я еще поспю во время. Однако, Робертъ Одлей, ты, кажется, пріятель, по уши влюбился въ свою тётушку.

XI.
Знакъ на рук миледи.

Робертъ засталъ сэра Майкля и леди Одлей въ гостинной. Миледи сидла на кругломъ табуретик за большимъ фортепьяно и перелистывала новыя ноты. Она быстро повернулась, когда доложили о мистер Роберт Одлей, и, вставъ изъ-за фортепьяно, отвсила своему племяннику полунасмшливый поклонъ.

— Очень-очень благодарна вамъ за соболей, сказала она, протягивая ему свои маленькіе пальцы, усыпанные брильянтами.— Какъ вы были добры, что взялись купить ихъ для меня!

Робертъ почти уже позабылъ о коммиссіи, исполненной имъ для леди Одлей въ его поздку въ Россію. Умъ его былъ такъ занятъ Джорджемъ Толбойзомъ, что онъ отвчалъ на изъявленіе благодарности миледи только поклономъ.

— Поврите ли, сэръ Майкль, сказалъ онъ: — мой умница-пріятель ухалъ въ Лондонъ, не сказавъ мн ни слова, я все это время искалъ его здсь.

— Мистеръ Джорджъ Толбойзъ возвратился въ городъ! воскликнула миледи.

— Какое несчастіе! лукаво замтила Алиса: — Питіасъ, въ лиц мистера Роберта Одлей, не можетъ остаться полчаса безъ Дамона, въ просторчьи именуемаго Джорджемъ Толбойзомъ.

— Онъ — отличный малый, сказалъ Робертъ съ сердцемъ:— и сказать вамъ правду, я серьёзно о немъ безпокоюсь.

Услыхавъ это, миледи пожелала узнать, отчего Робертъ такъ безпокоился о своемъ друг.

— Я вамъ скажу — отчего, леди Одлей, отвчалъ молодой адвокатъ.— Джорджъ перенесъ тяжелый ударъ: жена его умерла годъ тому назадъ. Онъ еще не оправился отъ этого несчастія. Онъ живетъ довольно тихо — почти такъ же тихо, какъ я — но часто говоритъ такія страшныя вещи, что я порою начинаю думать, что горе пересилитъ его и что онъ ршится на что нибудь отчаянное.

Мистеръ Робертъ Одлей выражался неясно, но вс его слушатели поняли, что онъ разумлъ подъ отчаяннымъ то единственное дйствіе, посл котораго уже нтъ раскаянія.

Послдовало краткое молчаніе, впродолженіе котораго леди Одлей поправила свои локоны передъ зеркаломъ, стоявшимъ на стол возл нея.

— Помилуйте! сказала она:— это очень странно. Я не считала мужчинъ способными на столь глубокую и долговременную привязанность. Я думала, что хорошенькія личики имъ скоро надодаютъ, и когда первый ихъ нумеръ съ голубыми глазами и свтлыми волосами умретъ, то вся забота состоитъ въ томъ, чтобы пріискать второй нумеръ съ черными уже глазами и волосами, ради перемны.

— Джорджъ Толбойзъ не принадлежитъ къ этому разряду людей. Я увренъ, что смерть жены поразила его до глубины его сердца.

— Какъ жалко! промолвила леди Одлей.— Какъ жестоко, право, поступила мистриссъ Толбойзъ, причинивъ своею смертью столько горя мужу!

‘Алиса была права: она непростительно ребячится’, подумалъ Робертъ, поглядывая на хорошенькое лицо своей тётушки.

Миледи была восхитительна за столомъ, она наивно объявила о своемъ неумніи разрзать поданнаго ей фазана и просила Роберта помочь ей.

— Я умла разрзывать телятину у мистера Досона, смясь сказала она: — но телятину гораздо легче разрзать и притомъ я рзала стоя.

Сэръ Майкль съ восхищеніемъ замчалъ впечатлніе, производимое миледи на его племянника, и внутренно гордился ея красотою и любезностью.

— Я такъ радъ опять увидть мою бдную маленькую жену попрежнему веселою, сказалъ онъ.— Она очень огорчена была худыми встями, полученными вчера изъ Лондона.

— Худыми встями?

— Да, мистеръ Одлей, очень худыми, отвчала миледи.— Вчера я получила отъ старой подруги, школьной моей учительницы, телеграфическую депешу, увдомлявшую меня, что она — при смерти и чтобы я спшила, если хочу застать ее въ живыхъ. Въ телеграфической депеш не было адреса, и потому, разумется, я думала, что она живетъ все еще въ томъ же дом, гд я оставила ее тому назадъ три года. Сэръ Майкль и я, не медля ни минуты, поспшили въ городъ, прямо въ тотъ домъ, гд она прежде жила. Въ дом живутъ теперь новые люди, которые не могли мн ничего сказать о моей подруг. Мсто это — довольно уединенно, и хотя сэръ Майкль заходилъ во вс лавки, какія намъ только попадались, но, несмотря на вс его хлопоты, мы ничего не добились. У меня нтъ знакомыхъ въ Лондон, и потому некому было мн помочь, кром добраго и неутомимаго моего мужа, но онъ напрасно употреблялъ вс свои старанія, чтобы отыскать новый адресъ моей подруги.

— Довольно глупо — не означить адреса въ депеш! сказалъ Робертъ.

— Когда люди умираютъ, имъ могутъ и не прійдти на умъ подобныя вещи, проговорила миледи, обращая съ укоромъ свои томные, голубые глаза на Роберта Одлей.

Несмотря на любезность леди Одлей и на явное расположеніе къ ней Роберта, молодой адвокатъ не могъ пересилить страшнаго безпокойства, овладвавшаго имъ.

Сидя въ углубленіи окна, онъ разговаривалъ съ миледи, но мысли его блуждали въ тнистомъ Фиг-Три-Корт, и онъ думалъ о бдномъ Джордж Толбойз, курившемъ сигару въ обществ собакъ и канареекъ. ‘Какъ желалъ бы я не любить этого малаго’, думалъ онъ. ‘Я чувствую себя человкомъ, теряющимъ своего сына. Какъ желалъ бы я возвратить ему жену и отправить ихъ въ Уентноръ спокойно доживать свой вкъ’.

Мелодическая болтовня миледи продолжала разливаться, словно журчаніе ручейка, а мысли Роберта Одлей, несмотря на вс его старанія, были прикованы на одномъ Джордж Толбойз.

Ему казалось, что онъ уже видитъ его летящаго по желзной дорог въ Соутгэмптонъ, чтобы видться съ сыномъ. Онъ вспоминалъ его привычку перечитывать объявленія въ Таймз въ надежд найти корабль, отходящій въ Австралію. Однажды даже ему представился образъ Джорджа Толбойза въ вид холоднаго нмаго трупа на дн мелкаго ручья, съ лицомъ, обращеннымъ къ потемнвшему небу.

Леди Одлей замтила его задумчивость и спросила, о чемъ онъ думаетъ.

— О Джордж Толбойз, отрывисто произнесъ онъ.

Она слегка вздрогнула.

— Помилуйте, сказала она: — вы меня пугаете, когда такъ говорите о мистер Толбойз. Иной подумаетъ, что съ нимъ дйствительно случилось что нибудь дурное.

— Избави Богъ! Но тмъ не мене я не могу превозмочь свои опасенія.

Поздно вечеромъ сэръ Майклъ просилъ миледи сыграть ему что нибудь. Робертъ Одлей послдовалъ за нею къ фортепіапо, чтобы перевертывать ей ноты, но она играла на память и такимъ образомъ избавила его отъ обязанности, которую онъ принялъ на себя изъ учтивости.

Онъ поставилъ дв зажженныя свчи на фортепіано для милой музыкантши. Она взяла нсколько аккордовъ и тотчасъ перешла въ задумчивую сонату Бетховена. Страсть къ мрачнымъ и меланхолическимъ мелодіямъ составляла одну изъ многихъ странностей въ ея характер и какъ нельзя боле противорчила ея веселой и беззаботной натур.

Робертъ Одлей сталъ подл нея и, по неимнію особеннаго занятія, любовался ея прекрасными блыми руками, проворно бгавшими по клавишамъ. Онъ осмотрлъ отдльно каждый изъ ея хорошенькихъ пальцевъ, одинъ, на которомъ блестло рубиновое сердце, другой — охваченный брильянтовою змею, и т. д. Отъ пальцевъ его глаза перешли къ округленнымъ кистямъ, широкій, плоскій, золотой браслетъ на правой ея рук сползъ на пальцы во время одного очень проворнаго пассажа. Она вдругъ остановилась, чтобы поспшно поправить его, но не довольно быстро, чтобы Робертъ Одлей не усплъ замтить пятна на ея нжной кож.

— Вы ушибли руку, леди Одлей! воскликнулъ онъ.

Она поспшно поправила браслетъ.

— Это ничего, сказала она.— Право, несчастье имть такую нжную кожу, какъ у меня, довольно малйшаго тренія, чтобы оставить на ней слдъ.

Она снова заиграла, но сэръ Майкль захотлъ непремнно посмотрть ушибъ на хорошенькой ручк своей жены.

— Гд у тебя ушибено, Люси? спросилъ онъ.— Да какъ это случилось?

— Стоитъ ли говорить о такихъ пустякахъ! сказала смясь леди Одлей.— Я вдь часто поступаю очень необдуманно, нсколько дней тому назадъ я, шутя, такъ крпко затянула кисть руки лентой, что до сихъ поръ не могу отдлаться отъ слда.

‘Гм!’ подумалъ Гобертъ. ‘Миледи лжетъ какъ ребёнокъ, знаки эти произошли не нсколько дней тому назадъ: кожа только что начала перемнять цвтъ.’

Сэръ Майкль взялъ ея нжную ручку въ свою большую руку.

— Подержи свчу, Робертъ, сказалъ онъ: — и посмотримъ на эту бдную маленькую ручку.

Тутъ было не одно пятно, но четыре легкіе, пурпуровые знака, точно какъ бы происшедшіе отъ четырехъ пальцевъ сильной руки, грубо сжавшей эту нжную кисть. Узкая лента, крпко обвязанная, также могла бы сдлать подобные знаки, и миледи еще разъ подтвердила, что, сколько ей помнилось, они произошли отъ этой только причины.

Поперегъ одного изъ блдныхъ пурпуровыхъ знаковъ шла узенькая, боле темная полоска, какъ бы происшедшая отъ кольца на одномъ изъ пальцевъ, сжавшихъ ея руку.

‘Я увренъ, что миледи неправду говоритъ’, подумалъ Робертъ: ‘и не врю разсказу ея о лент’.

Онъ распростился около половины одинадцатаго, и объявилъ, что подетъ съ первымъ поздомъ въ Лондонъ искать Джорджа въ Фиг-Три-Кортъ.

— Если не найду его тамъ, я отправлюсь въ Соутгэмптонъ, сказалъ онъ: — а если и тамъ не найду…

— Тогда? спросила миледи.

— Я увренъ буду, что съ нимъ случилось что нибудь странное.

Робертъ Одлей очень грустно шелъ потихоньку домой, еще грустне стало ему, когда онъ вошелъ въ гостиницу ‘Солнца’, гд они съ Джорджемъ еще недавно сиживали, покуривая сигары и выглядывая изъ окна.

— Какъ подумаешь только, глубокомысленно произнесъ онъ:— что можно такъ сильно заботиться о человк! Но что бы ни случилось, первымъ моимъ дломъ завтра утромъ будетъ отправиться въ городъ за нимъ, и я не перестану искать его, хотя бы мн пришлось идти на край свта.

При лнивой натур мистера Роберта Одлей, подобная ршимость составляла рдкое исключеніе, потому, когда онъ разъ въ жизни ршался на такое дло, онъ принимался за него съ такою непреоборимою настойчивостью, которая непремнно не давала ему покоя, пока цль не была достигнута.

Апатическое направленіе его ума, недозволявшее ему думать о десяти вещахъ вдругъ, какъ длаютъ обыкновенно такъ-называемые энергическіе люди, на дл ни о чемъ основательно недумающіе, длало его особенно проницательнымъ въ длахъ, которымъ онъ посвящалъ все свое вниманіе.

Да и правду сказать, несмотря на то, что старые юристы, жильцы Темпля, открыто смялись надъ нимъ, и молодые адвокаты въ сбояхъ шелковыхъ мантіяхъ пожимали плечами при имени Роберта Одлея, я увренъ, что еслибы у него достало ршимости взять на себя вести какую нибудь тяжбу, онъ не мало удивилъ бы всхъ этихъ господъ, такъ низко цнившихъ его способности.

XII.
Безвстность продолжается.

Сентябрское солнце отражалось въ брызгахъ фонтана въ саду Темпля, когда Робертъ Одлей возвратился на слдующее утро въ Фиг-Три-Кортъ.

Канарейки весело пли въ хорошенькой маленькой комнат, гд Джорджъ обыкновенно спалъ, но все тамъ было въ томъ же порядк: стулья на мст и даже крышка сигарнаго ящика не поднята, что ясно доказывало, что Джорджа Толбойза здсь не бывало. Робертъ объискалъ вс столы, заглянулъ и на каминъ, въ надежд найти письмо отъ Джорджа.

‘Онъ, можетъ быть, ночевалъ здсь и отправился сегодня рано утромъ въ Соутгэмптонъ’ думалъ онъ: ‘мистриссъ Малоней вроятно уже заходила сюда и посл его ухода привела все въ порядокъ’.

Пока онъ сидлъ, лниво осматривая комнату и, повременамъ, подсвистывая своимъ канарейкамъ, на лстниц послышалась легкая походка мистриссъ Малоней, прислужницы молодыхъ людей. Она сказала, что мистеръ Толбойзъ не возвращался домой, она приходила убирать комнаты въ шесть часовъ утра и никого не видала.

— Не случилось ли что съ бднымъ, милымъ джентльменомъ? спросила она, замтивъ блдное лицо Роберта.

При этомъ вопрос, онъ сердито воскликнулъ:

— Случилось съ нимъ! Что могло съ нимъ случиться? Мы разстались только вчера въ два часа.

Мистриссъ Малоней хотла-было разсказать ему исторію бднаго, молодаго машиниста, жившаго у ней: онъ посл сытнаго обда, ушелъ въ веселомъ расположеніи духа, и черезъ нсколько часовъ былъ убитъ при столкновеніи экстреннаго и багажнаго поздовъ, но, Робертъ, не давъ честной ирландк начать плачевный разсказъ, надлъ шляпу и вышелъ изъ дому.

Уже стемнло, когда онъ достигъ Соутгэмптона. Онъ зналъ дорогу къ ряду несчастныхъ маленькихъ домиковъ въ уединенной улиц, ведущей къ морю, гд жилъ тесть Толбойза. Маленькій Джорджъ игралъ у открытаго окна гостиной, когда молодой человкъ проходилъ по улиц.

Быть можетъ, этотъ случай, и скучный и молчаливый видъ дома наполнили умъ Роберта Одлей увренностью, что здсь не было того, кого онъ искалъ. Старикъ самъ отворилъ ему дверь и ребёнокъ выглянулъ изъ гостиной, чтобъ посмотрть на страннаго джентльмена. Это былъ красивый мальчикъ съ карими глазами и съ волнистыми каштановыми волосами отца, но безъ отцовскаго выраженія, такъ что, хотя вс черты ребёнка напоминали Джорджа Толбойза, онъ все-таки не былъ на него похожъ.

Старикъ изъявилъ радость при вид Роберта Одлей, онъ напомнилъ, что имлъ удовольствіе видть его въ Уентнор, и въ заключеніе фразы, обтеревъ выступившія на его глазахъ слезы, пригласилъ мистера Одлея войти. Робертъ вошелъ въ маленькую гостинную. Мебель была истасканная и старая и отовсюду несло дешевымъ табакомъ и водкой. Сломаныя игрушки, разбитыя глиняныя трубки, изорванныя газеты, залитыя водкой, валялись въ страшномъ безпорядк на грязномъ ковр. Маленькій Джорджъ поползъ на встрчу къ Роберту и украдкою слдилъ за нимъ своими большими карими глазами. Робертъ посадилъ мальчика къ себ на колни и далъ ему играть своею часовою цпочкою, пока онъ разговаривалъ со старикомъ.

— Почти не стоитъ упоминать вамъ причину моего прихода, сказалъ онъ.— Я надялся застать здсь вашего зятя.

— Какъ! Вы знали, что онъ будетъ въ Соутгэмптон?

— Зналъ, что онъ сюда будетъ! воскликнулъ Робертъ уже гораздо веселе.— Значитъ, онъ здсь?

— Нтъ, его здсь нтъ теперь, но онъ былъ здсь.

— Когда?

— Вчера, поздно ночью, онъ пріхалъ въ дилижанс.

— И немедленно ухалъ?

— Онъ пробылъ здсь неболе часа.

— Боже милостивый! сказалъ Робертъ:— сколько этотъ человкъ надлалъ мн безпокойствъ! Что бы все это значило?

— Такъ вы ничего не знали о его намреніи?

— О какомъ намреніи?

— Я хочу сказать о его ршеніи хать въ Австралію.

— Я зналъ, что онъ постоянно объ этомъ думалъ, но не предполагалъ столь скораго ршенія.

— Онъ сегодня узжаетъ изъ Ливерпуля и заходилъ сюда въ часъ пополуночи взглянуть на мальчика въ послдній разъ передъ отъздомъ изъ Англіи, можетъ быть, навсегда. Онъ говорилъ мн, что свтъ ему опротивлъ и, что только тамошняя грубая, суровая жизнь была ему по нраву. Онъ пробылъ здсь около часу, поцаловалъ мальчика, не разбудивши его, и ухалъ изъ Соутгэмптона въ дилижанс, отходящемъ въ четверть третьяго.

— Что бы все это значило? сказалъ Робертъ.— Какая причина могла его побудить такимъ образомъ покинуть Англію, не написавъ ни слова мн, его лучшему другу? Онъ даже не взялъ своего платья, такъ-какъ вс его вещи остались у меня въ квартир. Чрезвычайно странное поведеніе!

Старикъ взглянулъ на него очень серьёзно.— Знаете ли мистеръ Одлей, сказалъ онъ, показывая на свой лобъ:— я иногда думаю, что смерть Елены имла страшное дйствіе на бднаго Джорджа.

— Вздоръ! презрительно воскликнулъ Робертъ.— Ударъ этотъ причинилъ ему много страшныхъ страданій, но разсудокъ его остался такъ же ясенъ, какъ и вашъ или мой.

— Можетъ быть, онъ напишетъ вамъ изъ Ливерпуля, сказалъ тесть Джорджа, который, казалось, очень желалъ смягчить негодованіе, обнаруживаемое Робертомъ.

— Долженъ бы, серьёзно возразилъ Робертъ: — мы вдь были всегда друзьями съ самаго вступленія въ Итонъ. Джорджъ Толбойзъ нехорошо поступаетъ, обращаясь такъ со мною.

Но, даже въ ту минуту, когда онъ произносилъ упрекъ, онъ чувствовалъ уже угрызеніе совсти.

— Это непохоже на него, сказалъ онъ: — это непохоже на Джорджа Толбойза.

Маленькій Джорджъ встрепенулся: — Меня такъ зовутъ, сказалъ онъ:— и моего папашу также — большаго джентльмена-то, знаете.

— Да, Джорджъ и папаша былъ здсь вчера и поцаловалъ тебя, когда ты спалъ. Помнишь?

— Нтъ, сказалъ мальчикъ, качая своей кудрявой головкой.

— Ты, видно, очень крпко спалъ, Джорджъ, что невидалъ бднаго твоего папашу.

Ребёнокъ не отвчалъ, но вдругъ, не спуская глазъ съ Роберта, рзко произнесъ:

— Гд красивая леди?

— Какая красивая леди?

— Красивая леди, что прежде сюда приходила.

— Онъ думаетъ о бдной своей маменьк, сказалъ старикъ.

— Нтъ, ршительно воскликнулъ мальчикъ:— не о маменьк. Маменька все плакала. Я не любилъ маменьку.

— Тише, тише, Джорджъ!

— Я ее не любилъ и она меня также не любила. Она всегда плакала. Я говорю о красивой леди, которая такъ хорошо была одта и подарила мн золотые часы.

— Онъ говоритъ о жен моего стараго капитана — прекрасной женщин, которая очень любила Джорджа и длала ему дорогіе подарки.

— Гд мои золотые часы? Дайте мн мои золотые часы, я хочу показать ихъ этому господину! воскликнулъ Джорджъ.

— Они отданы въ чистку, Джорджъ, отвчалъ его ддушка.

— Они всегда въ чистк, отвтилъ мальчикъ.

— Часы въ сохранности, увряю васъ, мистеръ Одлей, проговорилъ въ оправданіе старикъ, вынимая росписку ростовщика и подавая ее Роберту.

Тамъ было написано: ‘отъ капитана Мортимера — часы съ брилліантами, 11 фунтовъ’.

— Я часто нуждаюсь въ нсколькихъ шиллингахъ, мистеръ Одлей, сказалъ старикъ.— Мой зять былъ очень щедръ въ отношеніи меня, но есть другіе, другіе, мистеръ Одлей…и… и… со мною нехорошо поступили.— Онъ обтеръ снова свои глаза, говоря все это слезливымъ и пискливымъ голосомъ.— Пойдемъ, Джорджъ, пора спать. Пойдемъ съ ддушкой. Извините меня на четверть часа, мистеръ Одлей.

Мальчикъ охотно повиновался. Выходя изъ дверей, старикъ взглянулъ на постителя и произнесъ тмъ же прежнимъ голосомъ: — Здсь невеселое мсто для меня кончать свои дни, мистеръ Одлей. Я принесъ многія жертвы и еще готовъ на новыя, но со мною худо поступили.

Оставшись одинъ въ полусвтлой маленькой гостиной, Гобертъ Одлей скрестилъ руки на груди и безсмысленно устремилъ глаза на полъ.

Джорджъ ухалъ, онъ могъ получить отъ него, можетъ быть, письмо по возвращеніи въ Лондонъ, но, вроятне всего, ему уже никогда не увидться съ своимъ старымъ другомъ.

— И какъ подумаешь, что я столько забочусь объ этомъ человк! сказалъ онъ, подымая брови до половины лба: — здсь точно въ кабак воняетъ дешевымъ табакомъ, прибавилъ онъ: — закурю лучше сигару.

Онъ вынулъ порт-сигаръ, въ маленькомъ камин еще свтился уголекъ и онъ окинулъ взоромъ комнату, въ надежд найти, чмъ бы закурить сигару.

Смятая, полуобгорвшая бумажка лежала на полу, онъ поднялъ и расправилъ ее, чтобы свернуть изъ нея приличный фитиль. При этомъ взоръ его невольно упалъ на знакомое имя, написанное на бумажк — имя того лица, о которомъ онъ столько думалъ. Онъ поднесъ бумажку къ окну, чтобы ясне разсмотрть ее.

Это былъ отрывокъ телеграфической депеши, верхняя часть которой была сожжена, но главная и большая часть посланія была еще цла.

‘Толбойзъ прибылъ въ вчера ночью и похалъ въ дилижанс въ Лондонъ по дорог въ Ливерпуль, откуда подетъ въ Сидней.’

Число, имя и адресъ отправителя депеши сгорли вмст съ оглавленіемъ. Лицо Роберта Одлей покрылось смертною блдностью. Онъ осторожно сложилъ лоскутокъ бумажки и положилъ его въ свой бумажникъ.

— Боже мой! сказалъ онъ:— что бы это значило? Я сегодня же отправлюсь въ Ливерпуль и наведу справки.

XIII.
Тревожные сны.

Робертъ Одлей ухалъ изъ Соутгэмптона въ дилижанс и вошелъ въ свою квартиру въ то время, когда холодная и сренькая утренняя заря начинала пробиваться въ одинокія его комнаты, и канарейки, разбуженныя свтомъ, встряхивали свои перья.

Въ ящик, за дверьми, было нсколько писемъ, но ни одно изъ нихъ не было отъ Джорджа Толбойза.

Молодой адвокатъ усталъ посл дня, проведеннаго имъ въ поздкахъ. Обычная, лнивая монотонность его жизни была прервана, чего никогда не бывало впродолженіе двадцати-восьми спокойныхъ и безпечныхъ лтъ. Онъ уже начиналъ сбиваться насчетъ времени, истекшаго посл исчезновенія друга. Ему казалось, что цлые мсяцы прошли съ тхъ поръ, какъ онъ потерялъ изъ виду Джорджа Толбойза. Такъ трудно было поврить, что молодой человкъ всего сорокъ-восемь часовъ тому назадъ оставилъ его спящимъ на берегу рки.

Глаза его однако слипались отъ недостатка сна. Онъ обыскалъ комнаты, оглядывая вс возможные и невозможные углы и закоулки, въ надежд найти письмо отъ Джорджа Толбойза и, наконецъ, какъ былъ, не раздваясь, бросился на кровать своего друга.

— Я дождусь завтрашней утренней почты, сказалъ онъ: — и если съ нею не получу письма отъ Джорджа Толбойза, я, не теряя времени, отправлюсь въ Ливерпуль.

Онъ совершенно утомился и крпко уснулъ, но вскор его стали безпокоить непріятные сны, утомлявшіе его не своими ужасами, а неопредленнымъ и тяжелымъ сознаніемъ ихъ безсмысленности и нелности.

Въ одно время онъ преслдовалъ странныхъ людей и заходилъ въ странные дома, стараясь разгадать тайну телеграфнческой депеши, въ слдующую минуту онъ былъ на кладбищ въ Уентнор и пристально осматривалъ надгробный камень, заказанный Джорджемъ для могилы его умершей жены. Однажды, посл продолжительнаго хаоса сновидній, онъ очутился снова у могилы, и, замтивъ отсутствіе надгробнаго камня, принялся-было бранить каненьщика, но тотъ ему объявилъ, что доска прибрана вслдствіе причины, которую Робертъ узнаетъ современемъ.

Сонъ его прерванъ былъ ударами въ наружную дверь его квартиры.

Утро было дождливое, наводящее тоску, дождь билъ въ окна и канарейки уныло щебетали, можетъ быть, жаловались на дурную погоду. Робертъ не зналъ, давно ли стучатся. Онъ слышалъ шумъ во сн, и когда проснулся, то едва различалъ окружавшіе его предметы.

— Это — глупая мистриссъ Малоней, я полагаю, проговорилъ онъ.— Что мн за дло, что она стучится. Зачмъ не отворитъ она дверь своимъ ключомъ, вмсто того, чтобы подымать изъ кровати человка, истощеннаго усталостью?

Еще разъ послышался стукъ въ дверь и потомъ стучавшійся удалился, замтивъ, повидимому, безполезность своихъ усилій, но, спустя минуту, въ замокъ всунули ключъ.

— Ключъ-то былъ у нея съ собой, сказалъ Робертъ…— Я хорошо сдлалъ, что не всталъ.

Дверь изъ гостиной въ спальню была полуоткрыта и онъ могъ видть, какъ его прислужница принялась сметать пыль съ мебели и приводить все въ порядокъ.

— Это вы, мистриссъ Малоней? спросилъ онъ.

— Да, сэръ.

— Такъ зачмъ же вы, скажите на милость, такъ шумли у дверей, когда у васъ былъ ключъ съ собою?

— Шумла у дверей, сэръ!

— Да, ужасно шумли.

— Я не стучалась, мистеръ Одлей, но прямо отперла дверь ключомъ.

— Кто же стучался? Кто-то стучался у дверей по крайней мр четверть часа, вы вроятно встртили кого нибудь на лстниц.

— Я сегодня нсколько опоздала, сэръ, убирала сначала комнаты мистера Мартина и уже пришла къ вамъ сверху.

— Такъ вы никого не видали у дверей или на лстниц?

— Ни души, сэръ.

— Какая досада! сказалъ Робертъ.— Зачмъ я отпустилъ этого человка, не удостоврившись, кто онъ и зачмъ приходилъ? Почемъ знать, не было ли у него порученія или письма отъ Джорджа Толбойза?

— Если это такъ, сэръ, то онъ опять зайдетъ, сказала мистриссъ Малоней.

— Да, разумется, если приходили по длу, то опять зайдутъ, проговорилъ Робертъ.— Правду сказать, съ той минуты, какъ онъ нашелъ телеграфическую депешу въ Соутгэмптон, онъ лишился послдней надежды услышать о Джордж. Онъ понималъ, что съ исчезновеніемъ его друга была сопряжена какая-то тайна — измна въ отношеніи его или Джорджа. Что, если корыстный старикъ, тесть молодого человка, постарался разлучить ихъ изъ-за денегъ, довренныхъ Роберту Одлей? И чего добраго — вдь и въ наше цивилизованное время длаются никмъ неподозрваемыя злодянія — чего добраго, старикъ заманилъ Джорджа въ Соутгэмптонъ и лишилъ его жизни, чтобы воспользоваться двадцатью тысячами фунтовъ, отданными на сохраненіе Роберту для маленькаго Джорджа?

Но ни одно изъ этихъ предположеній не объясняло телеграфической депеши, а именно телеграфическая-то депеша наполняла умъ Роберта неяснымъ предчувствіемъ опасности. Почтальйонъ не приносилъ письма отъ Джорджа Толбойза, и неизвстная личность, стучавшаяся въ двери, не возвращалась до девяти часовъ, почему Робертъ Одлей еще разъ покинулъ Фиг-Три-Кортъ и пошелъ отыскивать своего друга. На этотъ разъ онъ приказалъ извощику хать на юстонскую станцію и минутъ черезъ десять онъ былъ уже на платформ и справлялся о времени отправленія поздовъ.

Экстерный ливерпульскій поздъ отправился за полчаса до его прибытія на станцію и онъ долженъ былъ дожидаться полтора часа тяжелаго позда.

Робертъ Одлей жестоко негодовалъ на себя за свое замедленіе. Десятки кораблей могли отправиться въ Австралію пока онъ прохаживался взадъ и впередъ по платформ, спотыкаясь черезъ чемоданы, задвая носильщиковъ и проклиная свою неудачу.

Онъ купилъ нумеръ Таймза и инстинктивно взглянувъ на второй столбецъ, съ особеннымъ интересомъ прочелъ объявленія о пропавшихъ безъ всти сыновьяхъ, братьяхъ и мужьяхъ, оставившихъ свои семейства съ тмъ, чтобы боле уже не возвращаться къ нимъ.

Тутъ было также объявленіе о молодомъ утопленник, найденномъ гд-то на ламбетской набережной.

Что, если это былъ Джорджъ? Нтъ, телеграфическая депеша объясняла участіе его тестя въ его исчезновеніи, и всякое предположеніе объ его участи должно было основываться на этомъ факт.

Было уже восемь часовъ вечера, когда Робертъ прибылъ въ Ливерпуль, и слдовательно, слишкомъ поздно для всего инаго, кром наведенія справокъ о корабляхъ, отправившихся къ антиподамъ за послдніе два дня.

Корабль съ эмигрантами отплылъ въ четыре часа пополудни — ‘Викторія-Регія’ въ Мельбурнъ.

Результатъ его разспросовъ былъ слдующій: если онъ желаетъ узнать имена пассажировъ ‘Викторіи-Регіи’, онъ долженъ дождаться слдующаго утра и справиться въ контор отправителей сего корабля.

Робертъ Одлей пришелъ въ контору на слдующее утро въ девять часовъ, вслдъ за пришедшими только-что прикащиками.

Прикащикъ, къ которому онъ обратился, оказалъ ему всевозможное содйствіе. Молодой человкъ обратился къ своимъ книгамъ, и, просмотрвъ имена всхъ пассажировъ, отплывшихъ съ ‘Викторіей-Регіей’, объявилъ Роберту, что между ними не было ни одного по имени Толбойзъ. Онъ продолжалъ свои разспросы. Не вносилъ ли кто изъ пассажировъ свое имя незадолго до отплытія корабля?

Одинъ изъ прикащиковъ всталъ изъ-за стола, услыхавъ вопросъ Роберта.

— Да, сказалъ онъ:— одинъ молодой человкъ заходилъ въ контору въ половин четвертаго пополудни заплатить деньги за перездъ. Имя его было въ конц списка — Томасъ Браунъ.

Робертъ Одлей пожалъ плечами. Не было видимой причины, отчего бы Джорджъ перемнилъ свое имя. Онъ спросилъ прикащика, не помнитъ ли тотъ наружность мистера Томаса Брауна.

Нтъ, контора была переполнена людьми, да къ тому же, онъ не всмотрлся въ лицо послдняго пассажира.

Робертъ поблагодарилъ ихъ за любезность и простился съ ними. Когда онъ выходилъ изъ конторы, одинъ изъ молодыхъ людей закричалъ ему вслдъ:

— Сударь, я вспомнилъ мистера Томаса Брауна — его рука была на перевязи.

Роберту Одлей не оставалось боле ничего сдлать, какъ возвратиться въ городъ. Онъ вошелъ въ свою комнату въ шесть часовъ вечера, совершенно утомленный безполезными поисками.

Мистриссъ Малоней принесла ему обдъ и бутылку вина изъ гостинницы на Странд. Вечеръ былъ холодный и сырой и прислужница затопила каминъ въ гостинной.

Повши немного телятины, Робертъ остался сидть за столомъ, не дотрогиваясь до вина, покуривая сигары и пристально глядя въ пустое пространство передъ собою.

— Джорджъ Толбойзъ не похалъ въ Австралію, сказалъ онъ, посл долгаго и мучительнаго размышленія.— Если онъ живъ, онъ въ Англіи, а если онъ умеръ, то тло его спрятано въ какомъ нибудь закоулк Англіи.

Такъ просидлъ онъ нсколько часовъ, покуривая и думая грустную тяжелую думу, бросавшую темную тнь на его чело — тнь, которую, ни яркій блескъ газа, ни красный свтъ огня, не могли разсять.

Поздно уже вечеромъ, онъ всталъ со стула, отодвинулъ столъ, прикатилъ бюро къ камину, вынулъ листъ бумаги и обмакнулъ перо въ чернила.

Но, сдлавъ это, онъ остановился, подперъ лобъ обими руками и снова задумался.

— Я запишу все, что случилось со времени отъзда нашего въ Эссексъ до сегодняшняго дня и начну съ самаго начала.

Онъ составилъ вдомость по пунктамъ, которые означалъ цифрами по мр того, какъ писалъ.

Содержаніе было слдующее:

Журналъ фактовъ, соприкосновенныхъ съ исчезновеніемъ Джорджа Толбойза, со включеніемъ фактовъ, неимющихъ, повидимому, никакаго отношенія съ этимъ случаемъ.

Несмотря на лихорадочное состояніе его ума, онъ нсколько радовался форменному изложенію этого оглавленія. Онъ нсколько разъ взглянулъ на него съ удовольствіемъ и сквозь зубы пробормоталъ: ‘Честное слово, я иногда думаю, что мн бы слдовало продолжать свои занятія и не терять по пустому время, какъ до сихъ поръ.’

Онъ выкурилъ полсигары съ цлью привести свои мысли въ порядокъ и началъ писатъ слдующее:

‘1. Я написалъ Алис и предложилъ ей привезти съ собою въ Одлей-Кортъ Джорджа.

‘2. Алиса отвтила мн, извщая о нежеланіи леди Одлей насъ принять.

‘3. Мы демъ въ Эссексъ, несмотря на отказъ. Я вижусь съ миледи. Миледи отказывается видть Джорджа въ этотъ вечеръ подъ предлогомъ усталости.

‘4. Сэръ Майкль приглашаетъ Джорджа и меня обдать на слдующій вечеръ.

‘5. Миледи получаетъ на слдующее утро телеграфическую депешу, отзывающую ее въ Лондонъ.

‘6. Алиса показываетъ мн письмо отъ миледи, въ которомъ послдняя проситъ увдомить ее, когда я и мой другъ, мистеръ Толбойзъ, намреваемся ухать изъ Эссекса. При этомъ письм приписка, повторяющая вышесказанную просьбу.

‘7. Мы посщаемъ Кортъ и просимъ дозволенія осмотрть домъ. Комнаты миледи заперты.

‘8. Мы входимъ въ вышесказанныя комнаты чрезъ секретный проходъ, неизвстный миледи. Въ одной изъ комнатъ находимъ ея портретъ.

‘9. Джорджъ испугался грозы. Поведеніе его очень странно во весь вечеръ.

’10. Джорджъ, на слдующее утро, совершенно оправляется. Я предлагаю ему немедленно оставить Кортъ, онъ предпочитаетъ остаться до вечера.

’11. Мы уходимъ удить рыбу. Джорджъ бросаетъ меня и идетъ въ Кортъ.

’12. Послднее достоврное извстіе о немъ въ Эссекс, я получаю въ Корт, лакей говоритъ мн, что если онъ не ошибся, то Мистеръ Толбойзъ сказалъ ему, что пойдетъ искать миледи въ парк.

’13. Я получаю извстіе о немъ на станціи, которое, можетъ быть, и неврно.

’14. Я опять достоврно узнаю о немъ въ Соутгэмптон, гд, по показаніямъ его тестя, онъ провелъ часъ времени наканун.

’15. Телеграфическая депеша’.

Когда Робертъ Одлей окончилъ этотъ короткій журналъ, писанный имъ съ большимъ вниманіемъ и съ частыми остановками для размышленія, перечеркиванія и измненій, онъ долгое время просидлъ, посматривая на исписанный листъ.

Наконецъ онъ тщательно перечелъ его, останавливаясь на нкоторыхъ нумерованныхъ параграфахъ, и сдлалъ противъ нихъ кресты карандашемъ, потомъ онъ сложилъ бумагу, подошелъ къ бюро въ противоположной сторон комнаты, раскрылъ его, и положилъ бумагу въ то же таинственное отдленіе, въ которое онъ положилъ письмо Алисы — въ отдленіе, надъ которымъ красовалась надпись: ‘нужныя бумаги’.

Сдлавши это, онъ возвратился къ своему креслу у камина, отодвинулъ бюро, и зажегъ сигару.— Темное дло, темное какъ полночь съ начала до конца, сказалъ онъ: — и развязка тайны должна быть въ Соутгэмптон или въ Эссекс. Что бы тамъ ни было, я уже ршился. Сначала я поду въ Одлей-Кортъ и начну тамъ розысканія о Джордж Толбойз.

XIV.
Поклонникъ Фебы.

‘Мистеръ Джорджъ Толбойзъ. Всякій, встртившій этого джентльмена посл 7-го числа или имющій извстія о немъ посл этого числа, будетъ прилично вознагражденъ, если доставитъ свднія А. Ч. 14, Чансери-Ленъ’.

Сэръ Майклъ Одлей прочиталъ означенное объявленіе во второмъ столбц Таймза, сидя за завтракомъ съ миледи и съ Алисой, два или три для посл возвращенія Роберта въ городъ.

— Видно, Робертъ еще не отыскалъ слдовъ своего друга, сказалъ баронетъ, прочитавши объявленіе своей жен и дочери.

— Я, право, не понимаю, сказала леди Одлей:— какъ можно длать такія глупости — публиковать о немъ въ газетахъ. Молодой человкъ, очевидно, былъ безпокойнаго, перемнчиваго нрава, котораго ничто не въ состояніи удержать долгое время на одномъ мст.

Хотя объявленіе появлялось три раза сряду, но жители Корта не придавали никакого значенія исчезновенію мистера Толбойза, и, посл сказаннаго случая, имя его уже не произносилось боле ни сэромъ Майклемъ, ни миледи, ни Алисой.

Алиса Одлей и хорошенькая ея мачиха не сдлались лучшими друзьями посл того тихаго вечера, который молодой адвокатъ провелъ въ Корт.

— Она — пустая, беззаботная и безчувственная кокетка, сказала Алиса, обращаясь къ ньюфаундлендской своей собак Цезарю, единственному хранителю тайнъ молодой леди:— она — испытанная и хитрая кокетка, Цезарь, ей недовольно дурачить половину мужчинъ въ Эссекс своими желтыми локонами и постояннымъ хихиканьемъ, она еще заставляетъ глупаго моего кузена увиваться за собою. Я этого не могу вытерпть.

Въ доказательство послдняго своего мннія, миссъ Алиса Одлей обращалась съ своей мачихой съ такой явной дерзостью, что сэръ Майкль нашелся вынужденнымъ сдлать замчаніе своей дочери.

— Она у меня, бдняжка, очень чувствительна, ты вдь сама это знаешь, Алиса, серьёзно произнесъ баронетъ: — она жестоко страдаетъ отъ твоего поведенія.

— Я этому вовсе не врю, папаша, бойко произнесла Алиса.— Вы считаете ее чувствительною оттого, что у нея маленькія нжныя ручки и большіе голубые глаза, съ длинными рсницами, и всякаго рода притворныя, оригинальныя манеры, которыхъ вы, глупые мужчины, считаете привлекательными. Чувствительна! Да, я видла, какъ жестоко она расправлялась этими нжными, блыми пальцами и смялась при вид боли, ею причиняемой. Мн очень жаль, папаша, прибавила она, замтивъ огорченное лицо отца:— хотя она и похитила у бдной Алисы любовь ея милаго, нжнаго папаши, я желала бы полюбить ее, ради васъ, но я не могу, не могу, точно какъ Цезарь. Она разъ подошла къ нему съ полураскрытымъ ртомъ и погладила его большую голову своею нжною рукою, но, еслибъ я не удержала его за ошейникъ, онъ бросился бы ей на шею и задушилъ бы ее. Пускай она себ дурачитъ всхъ мужчинъ въ Эссекс, но она никогда не подружится съ моей собакой.

— Твою собаку застрлятъ, сердито отвчалъ сэръ Майкль:— если злой ея нравъ будетъ грозить опасностью Люси.

Умное животное медленно обратило свои глаза на говорившаго: точно оно понимало всякое слово, произнесенное имъ. Леди Одлей вошла въ комнату въ эту самую минуту и собака опустилась съ ворчаніемъ рядомъ съ своей барыней. Въ манерахъ собаки проявлялось что-то, боле похожее на страхъ, чмъ на злость, хотя невроятно было, чтобы Цезарь боялся столь слабаго существа, какъ Люси Одлей.

Несмотря на добрый нравъ и ласковое обращеніе миледи, она не могла долго прожить въ Корт, не замтивъ отвращенія къ ней Алисы. Она только однажды намекнула на него и, пожимая своими прекрасными блыми плечиками, сказала со вздохомъ:

— Мн очень жаль, что вы не можете меня любить, Алиса, потому что я не привыкла имть недруговъ, но если, какъ видно, этому суждено быть, я не могу помочь горю. Если мы не можемъ быть друзьями, не будемъ, по крайней мр, врагами. Вы не будете стараться мн вредить?

— Вредить вамъ! воскликнула Алиса:— какъ могу я вамъ вредить?

— Вы не будете стараться лишить меня расположенія вашего отца?

— Я не столь привлекательна, какъ вы, миледи, и у меня нтъ тхъ сладкихъ улыбокъ и хорошенькихъ словъ для каждаго встрчнаго незнакомца, но я неспособна ни на какую низость, и еслибъ я даже была способна на что нибудь подобное, то и тогда даже я думаю, что любовь отца къ вамъ слишкомъ сильна, чтобы что иное, кром собственной вашей вины, могло лишить васъ его расположенія

— Какъ вы строги, Алиса! сказала миледи съ гримаской.— Вы, кажется, этимъ всмъ хотите сказать, что я лицемрка. Я не могу не улыбаться и не быть ласковою. Я знаю, что я не лучше другихъ, но и не моя вина, если я весела, у меня уже такой нравъ.

Алиса такимъ образомъ прекратила навсегда дружескія отношенія съ своею мачихой, и какъ сэръ Майкль, постоянно занятый сельскими занятіями или охотою, рдко бывалъ дома, то понятно, что миледи, чрезвычайно любившая общество, должна была часто бесдовать съ своей блднолицей горничной.

Феба Марксъ принадлежала къ разряду тхъ ловкихъ женщинъ, которыя умютъ незамтно восходить отъ скромныхъ занятій горничной къ боле высокимъ обязанностямъ компаньонки. Ея воспитаніе было какъ-разъ достаточно, чтобы ей понимать свою госпожу, когда та пускалась въ оживленную болтовню съ нею. Феба знала французскій языкъ на столько, что могла заглядывать въ романы, выписанные миледи изъ Бюрлингтонской-Аркады, и разговаривать съ своей барыней о сюжетахъ этихъ романовъ. Сходство между горничной и Люси Одлей, быть можетъ, также было причиною обоюдной симпатіи этихъ двухъ женщинъ. Нельзя было назвать это поразительнымъ сходствомъ, незнакомецъ могъ бы ихъ встртить вмст и не замтить сходства. Но если бы вы встртили Фебу Марксъ, тихонько идущую по темнымъ корридорамъ Корта или по крытымъ аллеямъ сада, то легко приняли бы ее за ея барыню.

Свирпый октябрскій втеръ обрывалъ листья съ деревъ въ длинной алле и съ шумомъ сметалъ ихъ въ кучки по сухимъ песочнымъ дорожкамъ. Старый колодезь до половины былъ переполненъ листьями, которые крутились надъ нимъ и постоянно исчезали въ его черной, зіяющей пасти. На тихой поверхности рыбнаго пруда гнили т же завядшіе листья, перемшавшись съ тиной, окрашивавшей поверхность воды. Вс труды садовниковъ сэра Майкля не могли уничтожить печати осени въ парк Корта.

— Какъ ненавижу я этотъ грустный мсяцъ! сказала миледи, идя по саду и дрожа подъ своими соболями.— Все превращается въ прахъ и холодный лучъ солнца освщаетъ уродливость обнаженной земли, словно свтъ газоваго рожка морщины старухи. Состарюсь ли я когда нибудь, Феба? Опадутъ ли мои волосы какъ листья съ этихъ деревъ? Что будетъ со мною, когда я состарюсь?

Она вздохнула при этой мысли боле, чмъ отъ рзкой стужи и, закутавшись въ свои дорогіе мха, пошла такъ скоро, что горничная едва поспвала за нею.

— Помнишь, ты, Феба, сказала она, задерживая шагъ: — помнишь ты французскій романъ, который мы читали — исторію одной красавицы, совершившей страшное преступленіе — не запомню какое именно — въ зенит своей славы и красоты, когда цлый Парижъ воспвалъ ее и когда народъ покидалъ карету короля, чтобы бжать за ея каретой и хотя на минуту увидть ея лицо? Помнишь ты, какъ она сохранила тайну своего преступленія почти полвка и жила на старости лтъ въ своемъ наслдственномъ замк, всми любимая и уважаемая, пользуясь славой святой и благодтельницы бдныхъ, и какъ, когда ея волоса поблли и глаза почти ослпли отъ старости, тайна обнаружилась, благодаря одному изъ тхъ странныхъ случаевъ, которыми въ романахъ подобныя тайны всегда обнаруживаются, и какъ потомъ ее судили, нашли виновною и приговорили сжечь на костр? Король, бывшій ея поклонникомъ, уже давно умеръ, дворъ, въ которомъ она царила, уже исчезъ, сильные вельможи и великіе сановники, которые, можетъ, помогли бы ей, лежали въ могил. Храбрые юноши, которые были бы готовы умереть за одинъ ея взглядъ, пали на пол брани, она дожила до того, что увидла, какъ вкъ, къ которому она принадлежала, исчезъ какъ сновидніе, и она отправилась на лобное мсто въ сопровожденіи немногихъ глупыхъ крестьянъ, забывшихъ ея щедроты и ругавшихъ ее злою колдуньею.

— Я не люблю эти грустныя исторіи, миледи, сказала Феба Марксъ.— Не нужно читать книги для возбужденія ужаса въ этомъ печальномъ мст.

Леди Одлей пожала плечами и засмялась.

— Здсь, дйствительно, печальное мсто, Феба, сказала она: — хотя и не слдуетъ этого говорить моему милому старику, мужу. Вдь я теперь жена одного изъ важнйшихъ лицъ въ графств, но, я думаю, мн не хуже было у мистера Досона, но все что нибудь да значитъ носить соболя, стоющіе шестьдесятъ гиней, и жить въ покояхъ, на украшеніе которыхъ истрачены тысячи фунтовъ.

Исполняя обязанности наперсницы и получая большое жалованье и подарки, какихъ никакая горничная наврно не получала, странно было бы, если бы Феба Марксъ желала оставить свое мсто, но, несмотря на все это, она съ нетерпніемъ жаждала промнять вс преимущества Одлей-Корта на незавидную участь сдлаться женою своего двоюроднаго брата, Луки.

Молодой человкъ, какимъ-то образомъ, съумлъ воспользоваться новымъ положеніемъ своей возлюбленной. Онъ не давалъ Феб покоя, пока она не доставила ему, чрезъ посредство миледи, должность подконюшаго въ Корт.

Онъ никогда не вызжалъ, ни съ Алисой, ни съ сэромъ Майклемъ, и только изрдка, когда миледи здила на маленькомъ, сромъ пони, ему удавалось сопровождать ее. Но ему довольно было получаса, чтобы замтить, что Люси Одлей, какъ ни была граціозна въ своей амазонк синяго сукна, но все же была трусливая наздница и вовсе не умла управлять своею лошадью.

Леди Одлей отговаривала, какъ умла, свою служанку не выходить замужъ за неуклюжаго грума.

Об женщины сидли въ будуар миледи, предъ каминомъ, срыя тучи скрывали полуденное октябрское солнце и густо переплетшіяся втви плюща пропускали мало свта въ окна.

— Ты не можешь любить это неуклюжее, уродливое существо, неправда ли, Феба? рзко спросила миледи.

Двушка сидла на скамейк у ногъ своей барыни. Она не скоро отвчала на вопросъ миледи, но просидла нкоторое время, молча глядя на раскаленные угли камина.

Вдругъ она проговорила, скоре какъ бы думая вслухъ, чмъ на вопросъ Люси.

— Я не думаю, чтобы я могла его любить. Мы играли съ нимъ, когда были дти, и я общала, когда мн еще было не боле пятнадцати лтъ, быть его женою. Я не смю теперь не сдержать общанія. Не разъ случалось, что я уже обдумывала фразу, чтобы сказать ему, что я не могу сдержать своего общанія, но слова замирали на моихъ устахъ и я продолжала глядть на него, задыхаясь отъ волненія, недозволявшаго мн выговорить слово. Я не смю отказаться выйти за него замужъ. Я часто, часто, смотрла на него, какъ онъ рзалъ дерево своимъ большимъ складнымъ пожомъ и думала, что именно такіе, какъ онъ, люди заманиваютъ своихъ возлюбленныхъ въ уединенныя мста и убиваютъ ихъ за измну. Еще въ дтств, онъ всегда былъ золъ и мстителенъ. Однажды, помню я, какъ онъ въ спор поднялъ ножъ на свою мать. Говорю вамъ, миледи, я должна выйти за него замужъ.

— Глупенькая двушка, ты ничего подобнаго не сдлаешь! отвчала Люси.— Ты полагаешь, что онъ тебя убьетъ, неправда ли? Думаешь ли ты, что, если онъ способенъ на убійство, ты будешь безопасне, когда будешь его женою? Если ты ему будешь противорчить, или возбудишь его ревность, если ему захочется жениться на другой или завладть немногими грошами, которые ты имешь, не ршится ли онъ точно также убить тебя? Говорю теб, ты не выйдешь за него, Феба. Вопервыхъ, я ненавижу этого человка и, кром того, я не могу съ тобою разстаться.

Феба Марксъ схватила руки миледи и съ жаромъ пожала ихъ.

— Миледи, моя добрая, хорошая барыня! горячо воскликнула она: — не старайтесь мшать мн въ этомъ, не уговаривайте меня ему измнить. Говорю вамъ, я должна выйти за него замужъ. Вы не знаете, на что онъ способенъ. Это будетъ несчастіемъ для меня и для другихъ, я должна выйти за него!

— Хорошо же, Феба, отвчала миледи: — я не могу теб этого запретить, тутъ наврно кроется тайна.

— Да, миледи, сказала двушка, отворачивая лицо отъ Люси.

— Мн будетъ очень жалко потерять тебя, но я общала быть постояннымъ твоимъ другомъ, и сдержу общаніе. Что намревается твой двоюродный братъ предпринять посл женитьбы?

— Онъ желалъ бы открыть трактиръ.

— Такъ онъ откроетъ трактиръ, и чмъ скоре пьянство сведетъ его во гробъ, тмъ лучше. Сэръ Майкль сегодня на холостомъ обд у майора Маргрева, а моя падчерица у своихъ друзей въ Гранж. Приведи твоего жениха въ гостинную посл обда и я скажу ему, что я намрена для него сдлать.

Леди Одлей сидла въ богатой гостинной, освщенной яркимъ огнемъ въ камин и нсколькими восковыми свчами. Софа, обитая ярко-желтымъ дамаскомъ, фіолетовое бархатное платье миледи, ея вьющіеся, золотистые кудри, въ безпорядк разбросанные по плечамъ, ея красота и роскошь всей окружающей обстановки были какъ-то въ разлад съ неуклюжей фигурой грума, стоявшаго предъ ней и почесывавшаго свою бычачью голову, между тмъ, какъ миледи разсказывала ему все, что она намрена сдлать для любимой своей горничной. Люси была очень щедра и надялась, что, какъ бы этотъ человкъ ни былъ необразованъ, онъ все-таки, хотя и грубымъ образомъ, изъявитъ свою благодарность.

Къ удивленію ея, онъ стоялъ, съ опущенными на полъ взорами, и не отвчалъ ни слова на ея предложенія. Феба стояла рядомъ съ нимъ и, повидимому, приходила въ отчаяніе отъ его поведенія.

— Скажи же миледи, какъ ты благодаренъ ей, Лука, сказала она.

— Да вдь я не особенно-то ей благодаренъ, грубо произнесъ ея любовникъ.— Пятьдесятъ фунтовъ — слишкомъ мало для открытія трактира. Вы дадите мн сто фунтовъ, миледи.

— Я ничего подобнаго не сдлаю, сказала леди Одлей, съ пылающими отъ негодованія глазами:— и удивляюсь твоей дерзости, осмливаться такъ говорить со мною.

— Можетъ быть, но вы все-таки сдлаете по моему, отвчалъ Лука, съ спокойною дерзостью, имвшею какое-то скрытое значеніе.— Вы дадите мн сотню, миледи.

Леди Одлей привстала, и пристально посмотрла ему въ лицо, пока онъ не опустилъ свой дерзкій взоръ и, прямо подойдя къ горничной, сказала громкимъ, пронзительнымъ голосомъ, свойственнымъ ей въ минуты сильнаго волненія.— Феба Марксъ, ты сказала этому человку!

Двушка упала на колни передъ миледи.

— О, простите меня, простите меня! воскликнула она.— Онъ заставилъ меня, а то бы я никогда, никогда не сказала.

XV.
На сторож.

Было пасмурное ноябрьское утро, срый густой туманъ разстилался блой пеленой по равнин, стада безмысленно бродили въ полумрак по лугамъ, то натыкаясь на обнаженныя изгороди, то спотыкаясь и падая въ канавы, деревенская церковь казалась какою-то неуклюжею черною массой, уносившеюся въ воздух, каждая избушка, каждая высокая труба, ребятишки и деревенскіе псы, бгавшіе по улиц, принимали въ этомъ неясномъ свт какія-то фантастическія формы. Въ это утро Феба Марксъ и ея двоюродный братъ, Лука, пробирались черезъ кладбище къ церкви, гд ихъ ожидалъ уже въ полномъ облаченіи пасторъ, въ церкви было сыро и холодно и пасторъ былъ не въ дух, что женихъ и невста заставляли себя ждать.

Лука Марксъ въ своемъ праздничномъ плать казался еще неуклюже обыкновеннаго, за то Феба, въ шелковомъ плать, нжнаго сраго цвта, которое миледи не надвала и шести разъ, была, по единодушному приговору немногочисленныхъ свидтелей церемоніи, настоящая леди.

Но какая блдная и призрачная была эта леди, ея лицо, волоса, платье были такъ блдны, очертанія ея фигуры такъ неясны, что при тускломъ свт этого туманнаго ноябрьскаго утра, всякій мало-мальски суеврный человкъ принялъ бы ее за призракъ какой нибудь другой невсты, давно умершей и похороненной подъ сводами церкви.

Герой дня, мистеръ Лука Марксъ, не замчалъ этого, да и о чемъ было ему заботиться — онъ добился своей цли: Феба была его жена и у него былъ трактиръ. Миледи снабдила его семидесятью-пятью фунтами, необходимыми для покупки трактира съ полнымъ запасомъ пива и вина въ маленькой деревушк, наверху небольшой горы, Моунт-Станнингъ. Домикъ былъ неказистъ, онъ почти развалился и, расположенный на возвышенной открытой мстности, должно быть, многое выстрадалъ на своемъ вку отъ непогоды. Только четыре-пять тополей, почти обнаженныхъ отъ чрезмрнаго роста, кое-какъ защищали его отъ втра, наносившаго повременамъ страшныя опустошенія. Отъ втра покосились и нависли соломенныя крыши службъ и пристроекъ, втеръ раскачалъ деревянныя ставни, которыя теперь безпомощно болтались на своихъ заржавлыхъ петляхъ, втеръ же разорилъ голубятню, сорвалъ птуха на труб и поломалъ деревянныя трельяжи съ ползучими растеніями и вс узорныя украшенія этого жилища — словомъ, онъ испортилъ, разорилъ и истребилъ все, что только могъ и затмъ съ свистомъ и воемъ кружился вокругъ дома, какъ бы хвалясь своей всеистребляющей силой. Хозяину трактира, наконецъ, наскучила эта борьба съ могучимъ врагомъ. Гостинница Замка была предоставлена судьб и она медленно сама собою клонилась къ упадку, однако, несмотря на свою несчастную наружность, гостинница эта процвтала внутри. Погонщики и извощики заходили сюда выпить чарку, зажиточные фермеры проводили цлые вечера толкуя о политик, въ низенькой комнатк съ высокими панелями, между тмъ какъ ихъ лошадей кормили въ развалившейся конюшн какою-то смсью гнилаго сна и толченыхъ бобовъ. Повременамъ даже охотники изъ Одлей-Корта зазжали сюда поить и кормить своихъ лошадей, разъ какъ-то во время охоты здсь былъ данъ обдъ на тридцать человкъ, правда, что хозяинъ суетился, какъ полуумный, сознавая всю важность возложеннаго на него порученія, и случай этотъ остался навки незабвеннымъ въ лтописяхъ гостинницы.

И такъ Лука Марксъ, мало заботившійся вообще объ изяществ, почелъ себя совершенно счастливымъ человкомъ, войдя во владніе гостинницей Замка на Моунт-Станнниг.

У дверей церкви стоялъ кабріолетъ, въ которомъ молодые должны были похать въ свое новое жилище, и вокругъ него столпилось нсколько крестьянъ, знавшихъ Фебу еще ребёнкомъ и пришедшихъ съ ней проститься. Ея блдные глаза казались еще блдне отъ пролитыхъ въ церкви слезъ и раскраснвшихся вкъ. Женихъ видимо былъ недоволенъ этими признаками волненія.

— Ну, чего разрюмилась? свирпо сказалъ онъ.— Коли не хотла за меня выходить, такъ и сказала бы. Вдь не заржу же я тебя, не бойся!

Горничная миледи вздрогнула при этихъ словахъ и закуталась въ свою маленькую шелковую мантилью.

— Теб холодно въ этихъ шелковыхъ тряпкахъ, сказалъ Лука, далеко неласково поглядывая на ея дорогія платья.— Почему это женщины никогда не умютъ одваться сообразно съ своимъ званіемъ? Ужь отъ меня ты не жди шёлковыхъ платьевъ, будь въ томъ уврена.

Онъ пособилъ дрожащей двушк взобраться въ кабріолетъ, набросилъ ей на плечи свой кафтанъ и вскор исчезъ въ туман, провожаемый крикомъ нсколькихъ ребятишекъ, окружившихъ ворота.

На мсто Фебы Марксъ была выписана изъ Лондона горничная, ходившая въ атласныхъ платьяхъ и розовыхъ лентахъ и горько жаловавшаяся на скуку въ Одлей-Корт.

Но къ рождеству набралось порядкомъ гостей. Какой-то почтенный джентльменъ съ супругой помстился въ комнат, о сырости которой Робертъ Одлей выражалъ свои опасенія, веселыя двушки порхали по длиннымъ корридорамъ, а молодые люди то и дло выглядывали изъ оконъ, боясь чтобъ не подулъ южный втеръ и не набжали тучки. Въ конюшняхъ не было ни одного пустаго стойла, посреди двери возвышалась импровизированная кузница для подковки охотничьихъ лошадей, а отъ лая безчисленныхъ собакъ не было покоя ни днемъ ни ночью, слуги всевозможныхъ господъ населяли чердаки и по ночамъ не было ни одного слуховаго окна, въ которомъ бы не свтился огонёкъ, такъ что застигнутый ночью путникъ, введенный въ заблужденіе свтомъ, шумомъ и суетой въ дом, могъ бы принять его за одну изъ тхъ гостинницъ добраго стараго времени, исчезнувшихъ съ лица земли съ тхъ поръ, какъ желзныя дороги вытснили почтовыя кареты и дилижансы.

Въ числ другихъ гостей пріхалъ въ Эссексъ на охотничій сезонъ и Робертъ Одлей, захвативъ съ собою съ полдюжины новыхъ французскихъ романовъ, ящикъ сигаръ и фунта три турецкаго табаку.

Молодые сельскіе джентльмены только и говорили во время завтраковъ, что о призовыхъ лошадяхъ или съ восторгомъ вспоминали, какъ они въ жару охоты въ семь часовъ утра проскакали черезъ три графства. Они выскакивали изъ за стола, чтобы посмотрть на вывихнутую ногу той или другой лошади и вообще не обращали никакого вниманія на Роберта Одлея, спокойно додавшаго гд нибудь на конц стола свой завтракъ.

Молодой адвокатъ привезъ съ собою пару собакъ и вс эти джентльмены, платившіе по пятидесяти фунтовъ за лягавую и скакавшіе за сотни верстъ, чтобы посмотрть на свору гончихъ, вслухъ смялись надъ несчастными дворняшками Роберта Одлея. Одна изъ нихъ пристала къ нему на улиц, а другую молодой адвокатъ отнялъ vi et armis у какого-то уличнаго продавца, который жестоко съ нею обходился. И такъ-какъ сверхъ того Робертъ настаивалъ на томъ, чтобы он всегда находились подъ его стуломъ въ гостинной, что очень не нравилось миледи, нелюбившей собакъ, то вс гости поршили, что онъ сумасшедшій, хотя не изъ опасныхъ.

Въ прежнія свои поздки въ Одлей-Кортъ, Робертъ Одчей хотя для вида принималъ участіе въ охот. Проскакавъ на спокойной срой лошадк сэра Майкля черезъ пять-шесть вспаханныхъ полей, онъ останавливался у дверей какого нибудь фермера и объявлялъ, что сегодня не намренъ хать дале. Онъ даже разъ какъ-то надлъ коньки въ намреньи покататься на пруд, но съ перваго же шага постыдно растянулся во всю длину и прехладнокровно продолжалъ лежать на спин, ожидая чтобъ его подняли. Разъ какъ-то онъ здилъ въ охотничьемъ кабріолет, требуя, чтобы его выпускали, когда будутъ хать въ гору и останавливая его чуть не каждыя десять минутъ, чтобы поправить подушки. Но на этотъ разъ онъ не чувствовалъ никакого влеченія къ подобнымъ удовольствіямъ. Онъ проводилъ почти все свое время въ гостиной, любезничая по своему съ миледи и Алисой.

Леди Одлей отвчала на его любезности тми очаровательными полудтскими улыбками, которыя восхищали ея поклонниковъ, но Алиса открыто негодовала на эту перемну въ Роберт.

— Ты всегда былъ какой-то вялый, Бобъ, презрительно сказала молодая двушка, влетая въ гостинную въ своей амазонк, посл охотничьяго завтрака въ лсу, отъ котораго Робертъ отказался, предпочитая ему чашку чая въ будуар миледи: — но теперь я, право, не знаю, что съ тобою сдлалось. Ты только способенъ держать мотокъ шелку или читать Теннссона миледи.

— Милая Алиса, не будь такъ поспшна и такъ зла, сказалъ молодой человкъ умоляющимъ голосомъ:— не длай такихъ неосторожныхъ заключеній. Я теб попросту скажу, что леди Одгей меня интересуетъ, а гости твоего батюшки нимало. Кажется, отвтъ удовлетворителенъ.

Миссъ Одлей презрительно кивнула головой.

— Лучшаго отвта мн отъ тебя, видно, не добиться, Бобъ, нетерпливо отвтила она.— Сдлай милость, забавляйся какъ теб вздумается: валяйся круглый день въ покойныхъ креслахъ съ своими гадкими щенками на колняхъ, копти занавски миледи своими сигарами и надодай всмъ и каждому въ дом своей глупой, безжизненной физіономіей.

Робертъ Одлей при этихъ словахъ вытаращилъ свои прекрасные голубые глаза и устремилъ ихъ съ выраженіемъ полнйшей безпомощности на свою кузину.

Молодая двушка ходила взадъ и впередъ по комнат, похлестывая своимъ хлыстикомъ по платью. Глаза ея сверкали гнвомъ и яркій румянецъ проглядывалъ сквозь смуглую кожу ея щокъ. Молодой адвокатъ могъ угадать по этимъ признакамъ, что его кузина была взбшена.

— Да, повторила она: — твоей глупой, безжизненной физіономіей, Знаешь ли, Робертъ Одлей, что при всей твоей притворной любезности, ты полонъ хитрости и надменности. Ты свысока смотришь на наши удовольствія, ты пожимаешь плечами, бросаешься въ кресла и омываешь руки въ нашихъ удовольствіяхъ. Ты — эгоистъ и бездушный сибаритъ.

— Алиса! Боже милостивый…

Газета выпала изъ его рукъ, и онъ вперилъ глаза въ своего противника.

— Да, эгоистъ ты, Робертъ Одлей. Ты собираешь у себя заморенныхъ собакъ, потому что ты любишь заморенныхъ собакъ. Ты гладишь по головк всякаго негоднаго щенка, котораго встртишь на улиц, потому что ты любишь никуда негодныхъ щенковъ. Ты ласкаешь маленькихъ дтей и даешь имъ денегъ, потому что это теб нравится. Но ты подымаешь свои брови на цлый аршинъ, когда бдный сэръ Гарри Тауерсъ вздумаетъ разсказать какую-нибудь глупую исторію и совершенно конфузишь бдняка лниво-дерзкимъ выраженіемъ своей физіономіи. Что же касается до твоей любезности, то ты позволишь всякому ударить себя и еще скажешь спасибо вмсто того, чтобы возвратить ударъ, но ты не пройдешь полумили изъ дороги, чтобы услужить другу. Сэръ Гарри стоитъ десятка такихъ какъ ты, хоть онъ и писалъ ко мн безграмотныя письма чтобы освдомиться о здоровь моей лошади. Правда, онъ неучъ и не уметъ подымать бровей какъ ты, но за то готовъ пройти сквозь огонь и воду ради двушки, которую онъ любитъ, между тмъ какъ ты…

Въ эту самую минуту, когда Робертъ былъ всего боле приготовленъ отразить нападеніе своей кузины, а миссъ Одлей невидимому начала свою послднюю аттаку, молодая двушка не выдержала и разразилась слезами.

Робертъ вскочилъ съ креселъ, уронивъ своихъ собакъ на коверъ.

— Алиса, ангелъ мой, что съ тобой?

— Это… это… это перо со шляпы попало мн въ глаза, сквозь слезы проговорила его кузина, и прежде чмъ Робертъ усплъ удостовриться въ истин этихъ словъ, Алиса стрлой вылетла изъ комнаты.

Робертъ Одлей собирался за ней послдовать, какъ вдругъ услышалъ ея голосъ на двор, заглушаемый топотомъ коней, криками охотниковъ и воемъ собакъ. Онъ выглянулъ въ окно. Сэръ Гарри Тауерсъ, самый аристократическій изъ молодыхъ спортсменовъ, держалъ ея маленькую ножку въ рук и помогалъ ей ссть въ сдло.

— Боже милостивый! воскликнулъ Робертъ, слдя глазами за веселой кавалькадой, пока она не исчезла подъ аркой.— Что все это значитъ? Какъ очаровательна она верхомъ! Что за прелестная фигурка и какое прекрасное открытое лидо, зачмъ же обругать такъ человка и безъ всякой нужды? Вотъ что выходитъ, когда двушк позволяютъ жить съ гончими. Она и въ свт потомъ ведетъ себя какъ въ пол — претъ себ зря впередъ, ни на что не смотря. А какая бы славная вышла двочка, еслибы она получила воспитаніе въ Фиг-Три-Корт! Если я когда-нибудь женюсь и буду имть дочерей (чего боже избави!), то он будутъ воспитываться въ Фиг-Три-Корт, будутъ гулять только въ садахъ Темпля и не выйдутъ за его ворота иначе, какъ подъ внецъ. Тогда я ихъ только переведу черезъ Флит-Стритъ въ церковь св. Дунстана, и передамъ на руки ихъ мужей.

Въ подобныхъ размышленіяхъ Робертъ Одлей проводилъ время до тхъ-поръ, что миледи возвратилась въ гостинную, свжая и сіяющая въ своемъ утреннемъ костюм съ разввающимися золотыми локонами и съ бархатнымъ альбомомъ въ рукахъ.

Она поставила маленькій мольбертъ на столъ около окна и принялась растирать краски на своей палитр. Робертъ слдилъ за ея движеніями, полузакрывъ глаза.

— Не безпокоитъ ли васъ моя сигара, леди Одлей?

— Ни мало. Я привыкла къ табачному запаху. Мистеръ Досонъ — лекарь, у котораго я жила, курилъ цлые вечера напролетъ.

— Онъ — славный человкъ, Досонъ, не правда ли? небрежно спросилъ Робертъ.

Миледи разразилась слоимъ хорошенькимъ смхомъ.

— Милйшее созданіе, отвтила она.— Онъ платилъ мн двадцать пять фунтовъ въ годъ — представьте только себ. И какъ хорошо я помню, какъ я получала деньги — по шести старенькихъ, потертыхъ совереновъ и кучу грязнаго серебра! И какъ я бывала рада получать ихъ, между тмъ какъ теперь я не могу безъ смху вспомнить — эти вотъ краски, что я теперь растираю, стоятъ гинею, карминъ и ультрамаринъ тридцать шиллинговъ. На дняхъ я дала мистриссъ Досонъ одно изъ своихъ шелковыхъ платьевъ, такъ ужъ какъ бдняжка меня благодарила, а лекарь самъ понесъ узелокъ домой.

Миледи долго и отъ души смялась этому смшному сближенію. Между тмъ краски были смшаны и она принялась за работу: она копировала акварелью какого-то до невозможности красиваго итальянскаго поселянина, изъ-за котораго виднлось до невозможности синее небо. Рисунокъ былъ почти готовъ и оставалось только провести нсколько мастерскихъ штриховъ самой тоненькой кистью. Она собиралась приняться за работу и съ боку поглядывала на картинку.

Во все это время мистеръ Робертъ Одлей не спускалъ съ нея глазъ.

— Да, это — порядочная перемна, заговорилъ онъ наконецъ, посл такого долгаго молчанія, что миледи могла забыть, о чемъ была рчь: — большая перемна! И такая, которой не одна женщина позавидовала бы.

Глаза миледи широко раскрылись и взоръ ея остановился на молодомъ адвокат. Въ эту минуту яркій лучъ зимняго солнца, пробившись изъ боковаго окна, освтилъ съ боку ея глаза и они сверкнули какимъ-то неестественнымъ цвтомъ, не то синимъ, не то зеленымъ, напоминавшимъ опаловые переливы моря въ ясный солнечный день. Кисть выпала изъ ея рукъ и на лиц поселянина появилось безобразное красное пятно.

Робертъ Одлей нжно расправлялъ рукой отдлившійся табачный листъ своей сигары.

— Мой пріятель на углу Чансери-Лэнъ этотъ разъ обманулъ меня своей маниллой, бормотать онъ про себя.— Если вы когда-нибудь будете курить, любезная тётушка, будьте очень осторожны въ выбор сигаръ.

Миледи съ трудомъ перевела духъ, подняла упавшую кисть и громко засмялась совту Роберта.

— Что за странное вы созданіе, мистеръ Одлей! Знаете ли, вы меня порою совершенно озадачиваете.

— Точно такъ же, какъ вы меня.

Миледи отложила въ сторону свои краски и альбомъ и, помстившись въ углубленіи другаго окна, подальше отъ Роберта, принялась вышивать въ пяльцахъ.

Вся комната отдляла теперь миледи отъ мистера Одлей, и такъ-какъ она сидла въ амбразур окна, то Робертъ только изрдка могъ видть ея прелестное личико, окаймленное внцемъ золотистыхъ кудрей.

Уже цлую недлю пробылъ Робертъ въ Одлей-Корт, а ни онъ, ни леди Одлей не произнесли еще ни разу имени Джорджа Толбойза.

Но въ это утро, миледи, истощивъ вс обыкновенные предметы разговора, освдомилась о друг своего племянника.— Этотъ, какъ его, Джорджъ… Джорджъ… начала она, какъ бы стараясь припомнить.

— Толбойзъ, подговорилъ Робертъ.

— Да, да, мистеръ Джорджъ Толбойзъ. Довольно странное имя, между прочимъ, да и странная же должна быть личность, судя по всему, что объ немъ слышно. Давно ли вы его видли?

— Я не видалъ его съ 7-го сентября, когда онъ оставилъ меня, спящаго, на лугу по ту сторону деревни.

— Скажите, пожалуйста! воскликнула миледи.— Но что за чудакъ долженъ быть этотъ мистеръ Джорджъ Толбойзъ! Разскажите, пожалуйста, что же вы сдлали?

Робертъ разсказалъ ей въ нсколькихъ словахъ о своихъ поздкахъ въ Соутгэмптонъ и Ливерпуль и объ ихъ послдствіяхъ. Миледи слушала все время съ величайшимъ вниманіемъ.

Чтобы съ большимъ эфектомъ разсказать свою исторію, Робертъ Одлей разстался съ своимъ кресломъ и, перейдя черезъ комнату, слъ противъ леди Одлей, въ углубленіи окна.

— И что же вы изъ всего этого заключаете? спросила миледи посл нкотораго молчанія.

— Все это такъ для меня таинственно, что я не смю, пока еще, длать какого-нибудь заключенія. Но изъ всего этого мрака, мн кажется, выясняются два предположенія, для меня почти очевидныя.

— А именно?

— Вопервыхъ, что Джорджъ Толбойзъ никогда не здилъ дале Соутгэмптона. И вовторыхъ, что онъ даже не былъ въ Соутгэмптон.

— Но вдь вы проводили его до Соутгэмптона. Его тесть, вы говорите, видлъ его тамъ?

— Я имю основаніе сомнваться въ правдивости его тестя.

— Боже милостивый! воскликнула миледи жалобнымъ тономъ.— Что же вы хотите этимъ сказать?

— Леди Одлей, серьёзно началъ молодой человкъ:— я еще не велъ ни одного процеса, но считаю себя въ рядахъ сословія, члены котораго находятся подъ торжественною отвтственностью и имютъ священныя обязанности, до-сихъ-поръ я уклонялся отъ этихъ обязанностей и отъ отвтственности, какъ я уклонялся отъ остальныхъ тягостей этой безпокойной жизни. Но обстоятельства часто независимо отъ насъ самихъ ставятъ насъ въ то самое положеніе, котораго мы боле всего избгали, и я самъ въ послднее время почувствовалъ, что долгъ велитъ мн заняться этимъ дломъ. Леди Одлей, изучали ли вы когда-нибудь теорію уликъ?

— Какая мысль — спрашивать женщину о такихъ ужасахъ!— воскликнула миледи.

— Теорія уликъ, продолжалъ молодой человкъ, какъ бы не примчая словъ леди Одлей:— это — удивительное зданіе изъ соломинокъ, собранныхъ со всхъ четырехъ втровъ и все же довольно сильное, чтобы довести человка до вислицы. На какихъ безконечно-тонкихъ волоскахъ держится иногда ключъ самыхъ кровавыхъ тайнъ, непонятныхъ даже для умнйшихъ головъ. Лоскутокъ бумаги или платья, ничтожная пуговка, неосторожное слово, нечаянно сорвавшееся съ самыхъ осторожныхъ устъ, отрывокъ письма, затворенная или отворенная дверь, тнь на опущенной стор, тысяча обстоятельствъ, столь ничтожныхъ, что они ускользаютъ отъ вниманія преступника, превращаются въ рукахъ обличителя въ стальныя кольца, опутывающія виновнаго неразрывной цпью. И вотъ! возвышается плаха, зловщій колоколъ уныло гудитъ въ сромъ сумрак утра, роковой помостъ скрипитъ подъ преступными ногами и злодяніе искупается дорогой цной.

Блдныя полосы зеленаго и краснаго цвта падали на лицо миледи изъ цвтнаго окна, у котораго она сидла, обычная краска исчезла съ ея лица и оставила его какимъ-то пепельно-срымъ.

Голова ея опрокинулась на желтую штофную подушку кресла, руки безпомощно лежали на колняхъ — миледи упала въ обморокъ.

— Радіусъ съ каждымъ днемъ уменьшается, сказалъ про себя Робертъ Одлей: — Джорджъ Толбойзъ не бывалъ въ Соутгэмптон.

XVI.
Роберта Одлея просятъ удалиться.

Прошли рождественскіе праздники и одинъ за другимъ начали разъзжаться вс постители Оддей-Корта. Толстый сквайръ съ своею женою покинули срую комнату съ портретами чернобровыхъ воиновъ. Веселыя двушки укладывали свои измятыя бальныя платья, которыя он привезли въ Одлей совершенно новенькими. Старомодныя повозки, нагруженныя всякими узлами и узелками, отправлялись ежедневно изъ Одлей-Корта. Хорошенькія личики высовывались изъ окошекъ экипажей, чтобы послдній разъ улыбнуться хозяевамъ, стоявшимъ на крыльц. Сэръ Майкль поспвалъ всюду. Онъ дружески пожималъ руку молодымъ людямъ, цаловался съ юными красавицами и даже обнималъ пожилыхъ матерей семействъ, благодарившихъ за веселое время, проведенное въ его замк. Веселый, любезный, любимый всми и вполн счастливый баронетъ бгалъ изъ комнаты въ комнату, изъ залы въ конюшню, изъ конюшни на подъздъ, съ подъзда къ воротамъ, чтобъ въ послдній разъ проститься съ узжавшими гостями.

Миледи также порхала съ мста на мсто въ эти суетливые дни отъздовъ, ея золотистые кудри, какъ солнечные лучи, появлялись то тутъ, то тамъ. Ея чудные голубые глаза смотрли какъ-то печально, когда, пожимая руки своихъ гостей, она дружескимъ тономъ говорила избитую фразу, какъ она сожалетъ, что они узжаютъ и не знаетъ, что будетъ длать отъ скуки до ихъ новаго визита.

Какъ бы утшеніемъ миледи за отъздъ ея гостей, Робертъ Оддей и не показывалъ намренія лишить ее своего общества. Онъ говорилъ, что у него нтъ никакихъ занятій, что въ Фиг-Три-Корт лтомъ очень пріятно и прохладно, но зимой тамъ царствуетъ холодъ съ необходимыми его спутниками, ревматизмами и простудами. Въ Одлей-Корт же вс такъ добры, что онъ ршительно не видлъ необходимости спшить оттуда.

Сэръ Майкль на это отвчалъ: ‘Живи, мальчикъ, у насъ, сколько хочешь. У меня сына нтъ и я тебя, Бобъ, считаю за сына. Умй понравиться Люси и живи себ хоть всю жизнь въ Одлей-Корт’.

Робертъ въ отвтъ съ жаромъ пожималъ руку дяд и начиналъ распвать про ‘веселаго стараго принца’. Онъ часто такъ называлъ сэра Майкля, но иногда въ его голос слышалась какая-то грусть. Эта же грусть виднлась на его лиц, когда часто, сидя въ уголку, онъ смотрлъ пристально на почтеннаго сдаго старика.

Прежде отъзда, сэръ Генри Тауерсъ имлъ объясненіе съ миссъ Алисою Одлей въ библіотек. Смлый охотникъ высказалъ тутъ столько истиннаго, непритворнаго чувства, что Алиса едва могла дрожащимъ голосомъ отвтить ему, что она всегда будетъ его уважать за его благородство и честность, но онъ никогда, никогда не долженъ просить у ней боле этого уваженія.

Сэръ Генри вышелъ изъ библіотеки чрезъ открытое окно и сталъ ходить взадъ и впередъ по той липовой алле, которую Джорджъ Толбойзъ сравнилъ съ аллеею на кладбищ. И тутъ-то, подъ этими деревьями, произошла страшная борьба въ сердц молодаго человка.

— Дуракъ я, что принимаю это такъ къ сердцу! воскликнулъ онъ наконецъ, топая ногою о мерзлую землю.— Я всегда зналъ, что такъ кончится, я всегда зналъ, что она слишкомъ для меня хороша. Да благословитъ ее Богъ! Какъ нжно и благородно она мн отвчала, какъ хороша она была въ эту минуту, румянецъ игралъ на ея смуглыхъ щекахъ и слезы дрожали въ ея глазахъ. Она почти была такъ же хороша, какъ въ тотъ день, когда, перепрыгнувъ черезъ канаву, она потеряла перо съ своей шляпы и позволила его воткнуть. Ну, Богъ съ ней! Я могу все перенести, только бы она не любила низкаго адвокатишку. Вотъ этого я бы перенести не могъ.

Низкій адвокатишка, или мистеръ Робертъ Одлей, въ это время стоялъ въ столовой и разсматривалъ карту Англіи. Мимо него должна была пройти Алиса съ покраснвшими отъ слезъ глазами, посл своего объясненія съ смлымъ охотникомъ.

Робертъ по своей близорукости совершенно наклонился надъ картой и не замтилъ, когда въ комнату вошла Алиса.

— Ну, да, воскликнулъ онъ:— Норвичъ въ Норфольк, а дуракъ Винцентъ уврялъ, что въ Герсфордшир. А, это ты, Алиса? И онъ, обернувшись, загородилъ ей дорогу на лстницу.

— Да, отвчала его кузина, стараясь обойти его.

— Алиса, ты плакала?

Молодая двушка даже не удостоила его отвта.

— Ты плакала, Алиса. Сэнъ Генри Тауерсъ изъ Тауерсъ-Парка, въ графств Гертсъ, предлагалъ теб свою руку, не такъ ли, а?

— Вы подслушивали у дверей, мистеръ Одлей?

— Никакъ нтъ, миссъ Одлей. Изъ принципа я не допускаю подслушиваніе, да и на практик нахожу этотъ процесъ чрезвычайно хлопотливымъ и утомительнымъ. Но я адвокатъ, миссъ Алиса, и умю выводить заключенія по наведенію. Знаете ли вы, что такое улика, миссъ Одлей?

— Нтъ, отвтила Алиса, и взглянула на него, какъ красивая, молодая пантера могла бы взглянуть на своего мучителя.

— Я былъ въ этомъ увренъ, я думаю, сэръ Генри спросилъ бы, не новая ли это порода лошадей. Я зналъ, что баронетъ собирался сдлать теб предложеніе, вопервыхъ потому, что онъ ныньче сошелъ внизъ блдный, какъ полотно и съ проборомъ не на той сторон, вовторыхъ потому, что онъ за завтракомъ не могъ ничего сть и пролилъ свою чашку кофе, вмсто того, чтобы выпить его, и наконецъ, въ-третьихъ, потому, что онъ просилъ свиданія съ тобой передъ отъздомъ. Какъ же наши дла, Алиса? Выходимъ мы за него замужъ и приглашаемъ брата Боба распоряжаться на свадьб, или нтъ?

— Сэръ Генри Тауерсъ — честный и благородный молодой человкъ, сказала Алиса, все еще стараясь пройти мимо.

— Да, но согласны ли мы на его предложеніе — да, или нтъ? Согласны мы быть лэди Тауерсъ, имть чудное помстье въ Герфордшейр, гд лтомъ отличная охота, и шарабанъ съ джокеями, всегда готовый къ нашимъ услугамъ, когда намъ вздумается прокатиться къ папаш въ Эссексъ? Такъ или нтъ, Алиса?

— Что вамъ до этого, мистеръ Робертъ Одлеи? отвчала Алиса, выходя изъ себя.— Какое вамъ дло до меня и до того, за кого я выйду замужъ? Еслибъ я вышла замужъ за трубочиста, вы бы только повели бровями и воскликнули: ‘Помилуй Богъ, да вдь она всегда была эксцентрична!’ Я отказала сэру Генри Тауерсу, но когда вспомню о его благородной, искренней привязанности ко мн и особенно, когда я сравню ее съ бездушнымъ, лнивымъ, эгоистическимъ равнодушіемъ другихъ господъ, то мн, право, приходитъ на умъ догнать его и сказать ему…

— Что ты одумалась, и согласна быть миледи Тауерсъ?

— Да.

— Такъ нтъ же, нтъ Алиса, не длай этою, воскликнулъ Робертъ Одлей, схвативъ ее за руку и увлекая наверхъ по лстниц.— Пойдемъ со мною въ гостиную, Алиса, пойдемъ, моя бдняжка, моя очаровательная, вспыльчивая, страшная кузина. Сядемъ у этого окошка, поговоримъ серьёзно и перестанемъ, если можно, ссориться.

Гостиная была вся къ ихъ услугамъ. Сэръ Майкль не былъ дома, милэди на своей половин, а бдный сэръ Генри Тауерсъ шагалъ по алле, едва осненной дрожащею тнью обнаженныхъ деревъ.

— Бдняжка Алиса, началъ Робертъ, словно обращаясь къ избалованному ребёнку: — неужели ты думаешь, что если люди не корчатъ кислыхъ физіономій, не пробираютъ пробора на той сторон, не ведутъ себя какъ помшанные, желая тмъ доказать свою страсть, то они не могутъ оцнить всхъ достоинствъ прелестнаго, добраго, любящаго маленькаго существа? Въ жизни и безъ того много заботъ, такъ-что бда не велика, если мы будемъ спокойно, не волнуясь, принимать выпадающія на нашу долю блага. Я не поднимаю шуму изъ-за того, что могу доставать отличныя сигары на углу Чансери-Лэнъ, или изъ-за того, что небо послало мн добрую, милую кузину, но я не мене благодаренъ за то провиднію.

Люси широко раскрыла свои широкіе глаза и вперила ихъ въ лицо своего двоюроднаго брата съ какимъ-то озадаченнымъ выраженіемъ, а Робертъ между тмъ усплъ поймать самую безобразную изъ своихъ дворняшекъ и съ невозмутимымъ спокойствіемъ дергалъ ей уши.

— И это все, что ты имлъ мн сказать, Робертъ? кротко спросила миссъ Одлей.

— Да, кажется все, отвчалъ Робертъ посл продолжительнаго размышленія: — я хотлъ вотъ что сказать: не выходи за этого охотника-баронета, если ты любишь кого нибудь боле его, потому что если ты будешь только терплива и будешь смотрть на жизнь слегка, отучишься хлопать дверьми и прыгать по комнатамъ, болтать о конюшняхъ и летать по лсамъ и по полямъ, то я не сомнваюсь, что предметъ твоего выбора будетъ теб славнымъ мужемъ.

— Очень вамъ благодарна, отвтила миссъ Алиса, красня до корней волосъ, отъ негодованія: — но, такъ-какъ вы, можетъ быть, и не знаете предмета моего выбора, то вы бы лучше не трудились за него отвчать.

Робертъ нсколько времени въ раздумьи подергивалъ уши своей собаки.

— Конечно, само собой разумется, отвтилъ онъ, посл нкотораго молчанія: — если я его не знаю, но я полагалъ, что я знаю.

— Будто! воскликнула Алиса и, открывъ настежъ дверь съ такимъ шумомъ, что Робертъ вздрогнулъ, выскочила изъ комнаты.

— Я, вдь, сказалъ только, я полагалъ, что знаю, крикнулъ Робертъ ей въ слдъ и потомъ, опустившись въ кресло, пробормоталъ задумчиво: — А вдь, какая славная двочка, еслибъ она только не такъ шибко бгала.

Итакъ, сэръ Генри Тауерсъ ухалъ изъ Одлей-Корта, съ разбитымъ сердцемъ и понуривъ голову.

Не съ радостью возвращался онъ теперь въ свой великолпный замокъ, скрытый за раскидистыми дубами и почтенными высокими буками. ‘Это четырехстороннее красное кирпичное зданіе, видно, навсегда останется пустымъ, заброшеннымъ, такъ-какъ Алиса несогласна быть его хозяйкой’, думалъ онъ, подъзжая къ дому по безконечной алле обнаженныхъ деревъ.

Сотни улучшеніи и перемнъ, задуманныхъ и начертанныхъ имъ, были теперь брошены, какъ ненужныя. Охотничій конь, котораго дрессировалъ Джимъ — берейторъ, два лягавые, щенка, которыхъ подучали къ будущему охотничьему сезону, старый павильйонъ, развалившійся со времени смерти его матери, и который онъ хотлъ возобновить къ прізду миссъ Одлей — все это было только источникомъ досады и огорченія.

— И какой прокъ въ богатств, когда не съ кмъ тратить его? бормоталъ молодой баронетъ:— этакъ не мудрено сдлаться скупцомъ и эгоистомъ и не въ мру подружиться съ портвейномъ. Непонятно, право, какъ это умная двушка, можетъ отвергнуть предложеніе честнаго молодца, у котораго на конюшн такіе стоятъ скакуны. Просто не знаешь, что и думать.

И дйствительно, этотъ неожиданный отказъ произвелъ совершенный хаосъ въ голов молодаго баронета, и безъ того не слишкомъ богатой мыслями.

Онъ былъ до безумья влюбленъ въ Алису съ прошлаго сезона охоты, когда онъ увидлъ ее въ первый разъ на большомъ бал, гд собиралось все графство.

Эта страсть, которую онъ лелялъ въ тайн, въ теченіе всего скучнаго лта, проснулась еще съ большею силой въ веселые зимніе мсяцы, и только его mauvaise honte заставляла его отсрочивать объясненіе. Но ему ни на минуту не приходила въ голову мысль, что ему могутъ отказать: онъ такъ привыкъ къ искательству матерей, имвшихъ дочерей-невстъ, и даже къ лести дочерей самихъ, онъ такъ привыкъ чувствовать себя первымъ въ обществ, хотя бы оно состояло изъ самыхъ блестящихъ умовъ. Онъ такъ былъ избалованъ лестью прелестныхъ глазъ, вспыхивавшихъ особеннымъ блескомъ въ его присутствіи, что даже и не будучи самъ о себ высокаго мннія, онъ пришелъ къ убжденію, что ему стоило только сдлать предложеніе, чтобъ получить руку любой молодой двушки въ Эссекс.

— Да, говаривалъ онъ какому нибудь льстивому наперснику:— я самъ знаю, что я — недурная партія и знаю, почему вс двчонки такъ бгаютъ за мною. Он вс очень милы и любезны, да только мн до нихъ дла нтъ. Он вс одинаковы — только и умютъ, что опускать глаза и спрашивать: ‘скажите, пожалуйста, сэръ Генри, съ чего это вы называете эту мохнатую черную собаку Съищикомъ?’ или: ‘правда ли, сэръ Генри, что бдная кобыла попортила себ плечевыя бабки?’ Я и самъ не похвалюсь избыткомъ ума, прибавлялъ баронетъ: — и не ищу ученую женщину, которая бы писала книжки и носила зеленыя очки, но, чортъ возьми! я хочу, чтобы двчонка знала, о чемъ говоритъ.

Итакъ, когда Алиса отвтила ‘нтъ’ или, что все равно, произнесла изящную, маленькую рчь о дружб и уваженіи, которою благовоспитанныя двушки замняютъ это неблагозвучное словцо, сэръ Генри Тауерсъ почувстовалъ, что все зданіе будущаго, которое онъ такъ тщательно возводилъ, было низложено въ прахъ.

Сэръ Майкль съ чувствомъ пожалъ ему руку, когда молодой человкъ садился на коня.

— Жаль, жаль, любезный Тауерсъ, сказалъ онъ:— ты — молодецъ, какихъ мало, и былъ бы отличнымъ муженькомъ моей двочки, да что тутъ подлаешь, вдь, ты знаешь, тутъ есть одинъ двоюродный братецъ, и мн кажется…

— Не говорите этого, сэръ Майкль, перебилъ ярый охотника,.— Я все могу терпть, только не это. Человкъ, который такъ налегаетъ на мундштукъ, что чуть чуть не испортилъ ротъ вашему Кавалеру, человкъ, который носитъ отложные воротнички на башк, человкъ, который стъ хлбъ съ вареньемъ! Нтъ, нтъ, сэръ Майкль, это — мудреный свтъ, но все же я не могу быть такого мннія о миссъ Одлей. Нтъ, тутъ кто нибудь да есть на заднемъ план, я никогда не поврю, чтобъ это могъ быть ея двоюродный братъ.

Сэръ Майкль покачалъ головой, глядя въ слдъ удалявшемуся баронету.

— Ну, объ этомъ я ничего не знаю, пробормотала, онъ.— Бобъ — добрый малый и Алиса, конечно, могла бы сдлать выборъ и похуже, но онъ самъ какой-то странный, точно будто онъ самъ вовсе не думаетъ объ ней. Тутъ кроется какая-то тайна! тутъ кроется какая-то тайна!

Баронета, произнесъ эти слова тмъ равнодушнымъ тономъ, которымъ мы обыкновенно говоримъ о чужихъ длахъ. Въ гостиной было уже почти темно и почернвшій дубовый потолокъ какъ-то тяжело вислъ надъ головою, но баронетъ не замчалъ этого: предъ нимъ стояла звзда преклонныхъ лтъ его, его прелестная, возлюбленная жена.

Она перебжала залу, чтобы встртить мужа и, отбросивъ назадъ свои локоны, схоронила голову къ его груди.

— И такъ, послдній изъ нашихъ гостей ухалъ сказала она.— Не правда ли, такъ лучше?

— Да, душа моя, отвтилъ онъ, съ любовью глядя на ея чудные волосы.

— Только мистеръ Робертъ Одлей еще здсь, долго онъ намренъ оставаться?

— Пока ему нравится, душка, мы всегда ему рады, отвтилъ баронъ и потомъ, какъ бы опомнившись, прибавилъ нжно:— конечно, только если это теб пріятно, мой ангелъ, если его лнивыя привычки, его постоянное куреніе, или его собаки не безпокоятъ тебя.

Леди Одлей задумчиво посмотрла на нолъ.

— Нтъ, не въ томъ дло, запинаясь начала она.— Мистеръ Одлей — премилый молодой человкъ, и вполн достоинъ уваженія, но только мн кажется, сэръ Майкль, что я слишкомъ молодая тётушка для подобнаго племянника.

— Что, Люси? свирпо спросилъ баронетъ.

— Вниманіе, которое оказываетъ мн мистеръ Одлей, возбуждаетъ ревность миссъ Алисы, и… и… мн кажется, что для ея счастья было бы лучше, если бы вашъ племянникъ покинулъ Кортъ.

— Онъ ныньче же удетъ, Люси! воскликнулъ сэръ Майкль.— Я былъ слпой, безразсудный дуракъ, что не замтилъ этого до сихъ поръ. Душка моя, вдь по правд сказать, не совсмъ справедливо было вводить его въ искушеніе. Но я всегда зналъ его за честнаго, добраго молодца, но… но… онъ ныньче же удетъ отсюда.

— Но ты не будешь съ нимъ грубъ, душа моя? Ты не будешь съ нимъ грубъ?

— Грубъ! Нтъ, Люси. Я оставилъ его въ липовой алле… онъ курилъ. Я пойду къ нему и тотчасъ же скажу ему, что онъ долженъ отправиться сегодня.

Въ этой обнаженной алле, въ мрачной тни которой Джорджъ Толбойзъ стоялъ, въ тотъ вечеръ, передъ грозою, наканун его исчезновенія, сэръ Майкль Одлей объявилъ племяннику, что двери Корта были отнын для него закрыты, потому что миледи была слишкомъ молода и хороша, чтобы допускать ухаживанье красиваго, молодаго племянника.

Робертъ только пожалъ плечами, и поднялъ свои густыя черныя брови, когда сэръ Майкль деликатно намекнулъ ему на это.

— Я дйствительно былъ внимателенъ къ миледи, сказалъ онъ:— она интересуетъ меня, очень, очень интересуетъ, и потомъ, вдругъ измнивъ голосъ, онъ обернулся и схвативъ за руку баронета, воскликнулъ съ чувствомъ: — оборони меня Богъ, причинить вамъ, любезный дядюшка, какія нибудь непріятности, оборони Богъ, чтобы хоть малйшая тнь позора пала на эту почтенную голову, въ особенности черезъ меня.

Молодой человкъ произнесъ эти слова какъ-то безсвязно, какъ бы роняя ихъ. Сэръ Майкль никогда не видалъ его въ такомъ волненіи.

Въ ту же ночь выхалъ онъ изъ Корта, но не въ Лондонъ, а въ маленькую деревеньку, Моунт-Станнингъ, и войдя въ опрятную гостинницу, попросилъ Фебу Марксъ отвести ему комнатку.

XVII.
Въ гостининц Замка.

Маленькая гостиная, въ которую Феба Маркса, ввела племянника баронета, помчалась за. нижнемъ этаж и только перегородка отдляла ее отъ небольшой комнатки, занимаемой трактирщикомъ и его женой.

Казалось, мудрый архитекторъ, руководившій работами при постройк гостинницы Замка, особенно старался употребить въ дло самые дрянные и легкіе матеріалы, для того чтобъ втеръ, имвшій особое предпочтеніе къ этому, ничмъ незащищенному зданію, могъ безпрепятственно гулять по комнатамъ.

На этотъ конецъ, вмсто хорошаго лса, были употреблены старыя гнилыя бревна, кривые потолки поддерживались легкими перекладинами и балками, которыя каждую бурную ночь грозили обрушиться на голову жильцовъ, двери никогда не могли затворяться, и постоянно хлопали и скрипли, окна имли особую способность не освжать комнату, когда были отворены, и нести холодомъ, когда были притворены. Рука генія, казалось, положила свой отпечатокъ на это одинокое жилище, не было ни одной части во всей этой кривой, косой постройк, которая бы не противоставляла самой слабой своей стороны раздраженнымъ стихіямъ.

Робертъ посмотрлъ вокругъ себя съ улыбкой, выражавшей покорность судьб.

Дйствительно, все это далеко не походило на роскошный комфортъ Одлей-Корта, и по правд сказать, странная была мысль, перебраться въ эту дрянную деревенскую гостинницу, вмсто того, чтобы вернуться въ свои уютныя комнаты Фигъ-Три-Корта.

Конечно, съ нимъ были его лары и пенаты, то-есть нмецкая трубка и кисетъ съ табакомъ, полдюжины французскихъ романовъ, и дв любимыхъ собаки, которыя грлись передъ дымящимся каминомъ и лаяли отъ времени до времени, намекая, что не мшало бы перекусить.

Покуда мистеръ Робертъ Одлей осматривалъ свою новую квартиру, Феба Марксъ позвала маленькаго мальчика, который состоялъ у ней на побгушкахъ, и отведя его въ кухню, дала ему записку, аккуратно сложенную и запечатанную.

— Ты знаешь Одлей-Кортъ?

— Знаю, сударыня.

— Если ты сегодня сбгаешь туда и отдашь эту записку леди Одлей въ собственныя руки, я теб дамъ шиллингъ.

— Хорошо, сударыня,

— Понимаешь? Скажи, что ты хочешь видть леди, ты можешь сказать, что у тебя есть порученіе — но не письмо, слышишь, только порученіе отъ Фебы Марксъ, а когда она къ теб выйдетъ, отдай ей это въ руки.

— Хорошо, сударыня.

— Не забудешь?

— Нтъ, сударыня.

— Такъ пошелъ.

Мальчикъ не дожидался втораго приказанія, и черезъ минуту уже бжалъ опрометью по гористой дорог въ Одлей.

Феба Марксъ подошла къ окну и смотрла, какъ черная фигура мальчишки мелькала въ полумрак зимняго вечера.

‘Если онъ пріхалъ сюда съ какимъ нибудь дурнымъ умысломъ’, думала она: ‘миледи, во всякомъ случа, узнаетъ объ этомъ во время’.

Феба сама принесла чистенькій подносъ съ чаемъ и маленькое накрытое блюдо съ ветчиной и яйцами, приготовленное нарочно для нежданнаго постителя. Ея блокурые волосы были такъ же тщательно причесаны, ея свтло-срое платье сидло такъ же ловко, какъ и встарь. Т же нершительные цвта во всемъ ея наряд, ни яркой розовой ленточки, ни пышнаго шелковаго платья, которое бы обличало въ ней супругу зажиточнаго трактирщика. Феба Марксъ была одна изъ тхъ женщинъ, которыя никогда не теряютъ своей оригинальности. Молчаливая и довольная собою, она сосредоточивалась сама въ себ, и наружная обстановка не имла на нее никакого вліянія.

Робертъ смотрлъ на нее задумчиво, покуда она раскладывала чистую скатерть и подвигала столъ къ камину.

‘Вотъ’, думалъ онъ про себя: ‘женщина, которая съумла бы сохранить тайну.’

Собаки глядли какъ-то подозрительно на спокойную фигуру мистриссъ Марксъ, неслышно переходившую отъ чайника къ погребцу и отъ погребца къ котелку, кипвшему въ камин.

— Не нальете ли вы мн чаю, мистриссъ Марксъ? сказалъ Робертъ, садясь на кресло, обитое волосяной матеріей.

— Вы пріхали прямо изъ Корта, сэръ? сказала Феба, подавая сахарницу.

— Да! я прямо отъ дяди.

— А миледи, сэръ, здорова ли она?

— Да, совершенно здорова.

— Весела и довольна какъ всегда, сэръ?

— Весела и довольна, какъ всегда

Наливъ чаю мистеру Одлей, Феба почтительно удалилась, но когда она подошла къ дверямъ и взялась рукою за замокъ, онъ опять заговорилъ.

— Вы знавали леди Одлей, когда она была миссъ Люси Грээмъ, не правда ли? спросилъ онъ.

— Да, сэръ. Я жила у мистриссъ Досонъ, когда миледи жила у нихъ въ гувернанткахъ.

— Право! Что же, она долго жила въ семейств лекаря?

— Полтора года, сэръ.

— И она пріхала изъ Лондона?

— Да, сэръ.

— Она была сирота, мн кажется?

— Да, сэръ.

— Всегда такая же милая, какъ и теперь?

— Всегда, сэръ.

Робертъ допилъ свою чашку, и подалъ ее мистриссъ Марксъ. Глаза ихъ встртились: онъ глядлъ лниво, она смотрла на него проницательнымъ, испытующимъ взглядомъ.

‘Эта женщина хорошо бы себя показала на судебномъ допрос’, подумалъ онъ: ‘потребовалось бы опытнаго адвоката, чтобъ что нибудь отъ нее вывдать.’

Онъ окончилъ вторую чашку чая, оттолкнулъ свою тарелку, покормилъ собакъ и закурилъ трубку, покуда Феба уносила подносъ съ чайнымъ приборомъ.

Втеръ, свободно гулявшій по открытой замерзшей равнин и обнаженнымъ лсамъ, съ ужасною свирпостью дулъ въ окна и заставлялъ дрожать оконныя рамы.

— Здсь сквозной втеръ отъ этихъ двухъ оконъ и дверей, врядъ ли комната отъ этого выигрываетъ въ комфорт, ворчалъ Робертъ.

Онъ поправилъ огонь, поласкалъ собакъ, надлъ свое пальто, придвинулъ къ камину старую кривую софу, закуталъ ноги въ свои дорожный пледъ и, растянувшись во всю доль на узкой подушк, сталъ курить трубку, и слдить за сро-голубыми кольцами дыма, медленно подымавшимися къ ветхому потолку.

— Нтъ, проворчалъ онъ опять:— эта женщина съуметъ держать тайну. Цлый совтъ адвокатовъ немного бы отъ нея добился.

Я уже сказалъ, что комната трактирщика была отдлена отъ гостиной животрепещущей перегородкой. Молодой адвокатъ могъ слышать, какъ два или три деревенскихъ купца и нсколько фермеровъ болтали и смялись, а Лука Марксъ угощалъ ихъ виномъ.

Очень часто до него долетали даже нкоторыя слова, въ особенности слова самого трактирщика, который говорилъ громкимъ, грубымъ голосомъ и какъ-то гораздо хвастливе своихъ постителей.

— Мужъ-то — дуракъ, сказалъ Робертъ, откладывая въ сторону свою трубку:— я съ нимъ переговорю при случа.

Онъ выждалъ, покуда немногіе постители гостиницы убрались одинъ за другимъ, и когда Лука Марксъ заперъ дверь за послднимъ изъ нихъ, тихонько отправился за перегородку, гд сидли трактирщикъ и его жена.

Феба была занята около маленькаго стола, на которомъ стоялъ рабочій ящикъ. Въ ящик виднлось нсколько мотковъ вязальной бумаги и блестла продвательная иголка. Она штопала толстые срые чулки мужа, но она работала такъ же опрятно и мило, какъ будто у нея въ рукахъ были изящные шелковые чулки миледи.

Я уже говорилъ, что вншняя обстановка не имла на нее никакого вліянія, и оттнокъ утонченности, который проглядывалъ въ каждомъ ея шаг, не покидалъ ея и въ обществ грубаго мужа въ гостинниц Замка, какъ и въ роскошномъ будуар леди Одлей.

Она быстро взглянула на Роберта, когда онъ вошелъ въ комнату. Въ ея свтло-срыхъ глазахъ показался оттнокъ неудовольствія, который скоро перешелъ въ безпокойство, даже почти въ испугъ, она смотрла то на мистера Одлей, то на Луку.

— Я зашелъ съ вами немного поболтать передъ тмъ, чтобы лечь спать, сказалъ Робертъ, усаживаясь передъ пылавшимъ каминомъ.— Имете ли вы что нибудь противъ сигары, то-есть противъ того, чтобъ я закурилъ? пояснилъ онъ.

— Нисколько, сэръ.

— Вотъ хорошо, еслибы она вздумала нжничать изъ-за маленькаго листочка табаку, проворчалъ мистеръ Марксъ:— когда постители и я куримъ цлый день.

Робертъ зажегъ сигару параднымъ кусочкомъ бумаги, работы Фебы, лежавшимъ на камин, и, затянувшись нсколько разъ, сказалъ:

— Я бы желалъ, чтобы вы мн что нибудь разсказали про Моунт-Станннигъ, мистеръ Марксъ.

— Ну, объ этомъ недолго разсказывать, отвчалъ Лука, громко и рзко засмявшись.— Изъ всхъ скучныхъ захолустій, куда можетъ попасть человкъ, я полагаю, это — самое скучное. Не то, чтобы торговля была плоха, я этого не говорю, но я бы лучше предпочелъ публику Чемсфорда либо Бретфорда, либо Ромфорда, либо какого другаго мста, гд боле жизни на улицахъ, и я бы могъ это имть, прибавилъ онъ недовольнымъ голосомъ:— еслибы нкоторые люди не были бы такъ скупы.

Какъ скоро мужъ ея произнесъ эту жалобу ворчливымъ голосомъ, Феба подняла глаза съ работы и отвчала:

— Мы забыли запереть дверь отъ пивоварни, Лука, сказала она.— Пойдемъ, помоги мн.

— Дверь можетъ и такъ остаться на сегодня, сказалъ мистеръ Марксъ.— Я не намренъ безпокоиться, посл того, что покойно услся покурить.

Говоря это, онъ взялъ изъ угла длинную глиняную трубку и принялся набивать ее табакомъ.

— Я боюсь за дверь въ пивоварн, Лука, возразила жена:— тутъ много шляется бродягъ, они очень легко могутъ забраться въ пивоварню, когда дверь не заперта.

— Ну, такъ не можешь ты сама пойдти и закрыть засовомъ? отвчалъ мистеръ Марксъ.

— Онъ слишкомъ тяжелъ, я не могу поднять.

— Ну, такъ пусть такъ останется, если ты слишкомъ важная барыня, чтобы сдлать что нибудь сама. Ты ужь слишкомъ безпокоишься объ этой двери. Мн кажется, ты не хочешь, чтобъ я говорилъ съ этимъ господиномъ. Э! матушка, ты напрасно на меня хмуришься, ты мн не помшаешь. У тебя привычка — вчно меня перебивать, какъ только начну говорить. Ну, да теперь, врешь, я поставлю на своемъ. Слышишь? Я тебя не стану слушаться.

Феба Марксъ пожала плечами, закрыла свой рабочій ящикъ и, скрестивъ руки, устремила свои срые глаза на бычачье лицо мужа.

— Такъ вамъ не особенно правится жизнь въ Моунт-Станниг? сказалъ Робертъ учтиво, желая перемнить разговоръ.

— Нисколько, отвчалъ Лука:— и по мн, пускай, хоть вс это знаютъ, я ужь разъ говорилъ, что еслибы нкоторые люди не были такъ скупы, я бы могъ получить мсто въ какомъ нибудь торговомъ город, вмсто того, чтобы торчать въ этой старой дыр, гд, того и гляди, въ бурный день голову снесетъ втромъ. Что жь такое, пятдесятъ фунтовъ, или сто фунтовъ?

— Лука! Лука!

— Что, ты опять думаешь мн ротъ замкнуть своими: ‘Лука, Лука!’ отвчалъ мистеръ Марксъ на возраженіе жены.— Я все-таки скажу, что такое сто фунтовъ?..

— Нтъ, отвчалъ Робертъ Одлей, произнося каждое слово съ особенною отчетливостью и обращаясь къ Лук Марксу, но не спуская глазъ съ безпокойнаго лица Фебы.— Что, въ самомъ дл, сто фунтовъ для человка, котрый иметъ подобную власть, какъ вы или жена ваша, надъ извстной намъ особой?

Всегда блдное лицо Фебы, казалось, не могло поблднть боле, но когда она опустила глаза, стараясь укрыться отъ испытующаго взора Роберта Одлей, на лиц ея произошла замтная перемна.

— Безъ четверти двнадцать, сказалъ Робертъ, смотря на часы.— Поздненько, для такой мирной деревушки, какъ Моунт-Станннигъ. Покойной ночи, мой достойный хозяинъ. Прощайте, мистриссъ Марксъ. Вы не трудитесь завтра посылать мн воду для бритья ране девяти часовъ.

XVIII.
Неожиданное посщеніе.

Въ одиннадцать часовъ утра, на слдующій день, мистеръ Робертъ Одлей сидлъ за завтракомъ передъ опрятно-накрытымъ столикомъ, по об стороны его кресла лежали его дв собаки, он смотрли ему прямо въ глаза и съ открытыми ртами ожидали обычнаго куска хлба или ветчины. Робертъ отъ времени до времени принимался читать первую страницу мстной газеты, наполненной различными совтами для фермеровъ, рецептами противъ всевозможныхъ болзней и разными другими любопытными свдніями.

Погода измнилась и снгъ, который послдніе дни черными тучами вислъ въ воздух, падалъ теперь хлопьями и уже усплъ завалить весь палисадникъ передъ окнами.

На длинной, одинокой дорог въ Одлей-Кортъ не видно было ни одного слда, когда Робертъ подошелъ къ окну полюбоваться зимнимъ ландшафтомъ.

— Очень весело, проговорилъ онъ:— для человка привычнаго къ удобствамъ жизни въ Темпль-Бар!

Наблюдая, какъ кружились въ воздух хлопья снга, съ каждой минутой все боле и боле заметая дорогу, онъ былъ вдругъ удивленъ, увидвъ карету, тихо подымавшуюся въ гору.

— Желалъ бы я знать, что за несчастный и безпокойный человкъ ршился выхать изъ дому въ подобную погоду, проворчалъ онъ, отходя отъ окна и усаживаясь въ кресло.

Не прошло и нсколькихъ минутъ, какъ въ комнату вошла Феба Марксъ и доложила о прізд леди Одлей.

— Леди Одлей! Пожалуйста, просите, сказалъ Робертъ, когда Феба поспшила на встрчу нечаяннаго гостя, онъ прибавилъ сквозь зубы:

— Необдуманный шагъ, миледи, я отъ васъ никогда его не ожидалъ.

Люси Одлей была прелестна въ это холодное и снжное январьское утро. У другихъ людей отъ рзкаго холода краснетъ носъ и губы блднютъ, но розовенькія губки и носикъ миледи сохраняли свою обычную краску и очаровательную свжесть.

Она была закутана въ мха, привезенные Робертомъ Одлей изъ Россіи, и держала въ рукахъ муфту, которая показалась молодому человку почти такъ же велика, какъ и вся фигурка миледи.

Она была такъ похожа на безпомощнаго ребёнка, что Робертъ почувствовалъ что-то похожее на состраданіе, когда она подошла къ камину согрть руки, обтянутыя узкой перчаткой.

— Что за утро, мистеръ Одлей, сказала она: — что за утро!

— Да, въ самомъ дл! Зачмъ вы выхали въ такую погоду, леди Одлей?

— Затмъ, что я хотла васъ видть, собственно для этого.

— Право!

— Да, сказала миледи съ видомъ полнйшаго замшательства, она какъ-то безпокойно играла пуговкой своей перчатки и въ волненіи чуть-чуть не оторвала ея.

— Да, мистеръ Одлей, я чувствовала, что съ вами обошлись нехорошо, что… что вы, словомъ, имете причину обижаться, и что передъ вами надо извиниться.

— Я не желаю никакихъ извиненій, леди Одлей.

— Но вы имете на нихъ право, отвчала миледи спокойно.— Послушайте, милый Робертъ, зачмъ намъ церемониться другъ съ другомъ? Вамъ было пріятно въ Одлей, мы были очень довольны васъ имть у себя, но мой добрый, глупый мужъ вбилъ себ въ голову, что для спокойствія его бдной маленькой жены будетъ лучше, если ея двадцати-восьмилтній племянникъ не будетъ курить свою сигару у нея въ будуар, и вотъ — нашъ веселый семейный кружокъ разстроенъ.

Люси Одлей говорила съ дтскою живостью, которая казалась въ ней такъ натуральна. Робертъ грустно глядлъ на ея свтлое, оживленное личико.

— Леди Одлей, сказалъ онъ:— не дай Богъ, чтобъ когда либо вы или я причинили огорченіе или безчестье моему благородному дяд! Не лучше ли мн избгать вашего дома, можетъ быть, лучше было бы мн вовсе не прізжать!

Во все время разговора, миледи не спускала глазъ съ огня, но, при послднихъ словахъ, она вдругъ подняла голову и бросила на Роберта изумленный взоръ — взоръ непритворный, вопрошающій, смыслъ котораго былъ хорошо понятенъ молодому адвокату.

— Пожалуйста, не пугайтесь, миледи, сказалъ онъ серьёзно:— вамъ нечего бояться отъ меня какой нибудь чепухи, вычитанной у Бальзака или Дюма-сына. Спросите юристовъ, засдающихъ на скамьяхъ Темпля, и они вамъ скажутъ, что Робертъ Одлей не зараженъ никакими бреднями, вншнее проявленіе которыхъ заключается въ отложныхъ воротничкахъ и галстукахъ la Byron. Я говорю, что лучше бы мн было не входить въ домъ моего дяди, и говорю это торжественно.

Миледи пожала плечами.

— Если вы намрены говорить загадками, мистеръ Одлей, то вы ужь извините меня, я не буду отвчать вамъ.

Робертъ ничего не отвтилъ на эти слова.

— Но скажите, пожалуйста, продолжала она, совершенно измнивъ голосъ:— что могло побудить васъ поселиться въ этомъ отвратительномъ мст?

— Любопытство!

— Любопытство?

— Да, этотъ человкъ съ бычачьей шеей, рыжими волосами и злобными срыми глазами меня заинтересовалъ. Опасный человкъ, миледи — человкъ, которому бы я не желалъ попасться въ руки.

Леди Одлей внезапно измнилась въ лиц, румянецъ исчезъ съ ея щокъ, он сдлались блдными какъ воскъ, а голубые глаза ея засверкали гнвомъ.

— Что я теб сдлала, Робертъ Одлей? воскликнула она съ сердцемъ: — что я теб сдлала, что ты меня такъ ненавидишь?

Онъ отвчалъ ей очень серьёзно:

— У меня былъ другъ, леди Одлей, котораго я очень любилъ, и съ тхъ поръ, какъ я его потерялъ, я начинаю ненавидть всхъ людей.

— Выговорите о мистер Толбонз, который ухалъ въ Австралію?

— Да, я говорю о мистер Тодбойз, который, говорятъ, отправился въ Ливерпуль съ намреніемъ хать въ Австралію.

— И вы не врите, что онъ похалъ въ Австралію?

— Нтъ.

— Да почему же?

— Извините меня, леди Одлей, если я вамъ не отвчу прямо на этотъ вопросъ.

— Какъ вамъ угодно, отвчала она небрежно.

— Съ недлю посл того, какъ мой другъ исчезъ, продолжалъ Робертъ:— я послалъ въ сиднейскія и мельбурнскія газеты объявленіе, въ которомъ просилъ его, если онъ находился въ одномъ изъ этихъ городовъ, написать ко мн и дать о себ всть, и въ то же время адресовался ко всмъ, кто бы могъ его встртить въ колоніяхъ или на пути, прося меня увдомить. Джорджъ Толбойзъ выхалъ изъ Эссекса, или исчезъ изъ Эссекса, 6-го сентября прошлаго года. Я долженъ получить въ конц сего мсяца отвтъ. Сегодня 27-е, времени немного.

— А если вы не получите отвта? спросила леди Одлей.

— Если я не получу отвта, то я почту это за подтвержденіе моихъ подозрній и тогда я начну дйствовать.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Ахъ, леди Одлей, вы напоминаете мн, какъ я безсиленъ въ этомъ дл. Моего друга, можетъ быть, отправили на тотъ свтъ въ этой самой харчевн, убили на этомъ самомъ камн передъ очагомъ, на которомъ я теперь стою, и я могу прожить здсь годъ и ухать отсюда, не узнавъ ничего объ его участи, какъ будто я никогда и не переступалъ этого порога. Почемъ мы знаемъ, что за тайны скрываются подъ кровомъ, подъ который мы вступаемъ. Еслибъ я завтра же вошелъ въ тотъ прозаическій плебейскій домикъ, въ которомъ Марія Маннингъ и ея мужъ убили своего гостя, я бы не имлъ никакого зловщаго предчувствія о свершившихся въ немъ ужасахъ. Черныя дла длывались подъ самыми гостепріимными кровами, страшныя преступленія совершались въ очаровательныхъ мстностяхъ, не оставляя по себ никакого слда. Я не врю въ привиднія и въ несмываемыя кровавыя пятна. Я скоре убжденъ, что мы можемъ жить, ни мало того не подозрвая, въ атмосфер, зараженной преступленіемъ, и дышать тмъ не мене свободно. Я убжденъ, что мы можемъ смотрть на улыбающееся лицо убійцы и восхищаться его спокойной красотой.

Одушевленіе, съ которымъ Робертъ произнесъ послднія слова, заставило миледи засмяться.

— У васъ, кажется, страсть говорить объ ужасахъ, презрительно сказала она: — вамъ бы надо было пойти въ полицейскіе сыщики.

— А, право, мн порою кажется, что я былъ бы хорошій сыщикъ.

— Почему такъ?

— Потому, что я удивительно терпливъ.

— Но возвратимся къ Джорджу Толбойзу, о которомъ мы и забыли, увлекшись вашимъ краснорчіемъ. Что, если вы не получите никакого увдомленія, въ отвтъ на ваше объявленіе?

— Я почту себя въ прав считать его умершимъ.

— Ну, и что жь тогда?

— Тогда я приступлю къ осмотру его собственности.

— Да, а изъ чего же она состоитъ? Изъ сюртуковъ, жилетовъ, лакированныхъ сапогъ, да пнковыхъ трубокъ, не боле того, я полагаю, смясь сказала леди Одлей.

— Нтъ, изъ писемъ — писемъ его друзей, школьныхъ товарищей, отца, наконецъ сослуживцевъ.

— Да?

— Есть также и письма его жены.

Миледи молча глянула на огонь, и посл нкотораго молчанія спросила:

— А вы видали когда нибудь письма покойной мистриссъ Толбойзъ?

— Нтъ. Бдняжка! Ея письма не могутъ пролить большаго свта на участь моего друга. Я увренъ, она царапала крючки какъ вс женщины. Вдь мало найдется такихъ, которыя бы имли такой прекрасный и необыкновенный почеркъ, какъ вы, леди Одлей.

— А вы, конечно, знаете мой почеркъ?

— Какъ же! и очень хорошо.

Миледи снова погрла руки и, взявъ муфту, собралась уходить.

— Вы не приняли моихъ извиненій, мистеръ Одлей, сказала она:— но я надюсь, вы тмъ не мене уврены въ чувствахъ, которыя я къ вамъ питаю.

— Вполн увренъ, леди Одлей.

— Такъ прощайте же, и позвольте мн посовтывать вамъ не оставаться въ этомъ несчастномъ мст, гд отовсюду дуетъ, если вы не хотите возвратиться въ Фиг-Три-Кортъ съ ревматизмомъ.

— Я возвращусь въ городъ завтра утромъ, чтобы посмотрть, нтъ ли писемъ.

— Такъ еще разъ прощайте.

Она протянула ему свою руку, и онъ взялъ ее. Это была такая нжная, маленькая ручка, что онъ могъ бы раздавить ее въ своей рук, если бы только былъ такъ жестокосердъ.

Онъ проводилъ ее до кареты и посмотрлъ, какъ карета покатила, но не въ Одлей, а по направленію въ Брентвудъ, отстоявшій отъ Станнинга въ какихъ нибудь шести миляхъ.

Часа черезъ полтора, Робертъ, сидя у дверей гостинницы съ сигарой въ зубахъ и любуясь поблвшими полями, увидлъ возвращавшуюся карету, на этотъ разъ пустую.

— Вы отвезли леди Одлей обратно въ Кортъ? спросилъ онъ у кучера, остановившагося чтобы выпить кружку горячаго эля съ прянностями.

— Нтъ, сэръ, я возращаюсь съ брентвудской станціи. Миледи отправилась въ Лондонъ съ поздомъ, отходящимъ въ сорокъ минутъ перваго.

— Въ городъ?

— Да, сэръ.

— Миледи отправилась въ Лондонъ! сказалъ Робертъ, возвращаясь въ маленькую гостиную.— Такъ я послдую за нею со слдующимъ поздомъ, и если я не очень ошибаюсь, мн кажется, я знаю, гд ее найти.

Онъ уложилъ свой чемоданъ, заплатилъ счетъ, связалъ своихъ собакъ и отправился на станцію въ единственномъ экипаж, содержавшемся въ гостинниц Замка. Онъ захватилъ поздъ, отходившій изъ Брентвуда въ три часа, и помстившись чрезвычайно уютно въ уголк пустаго первокласснаго вагона, окутался нсколькими пледами и, вопреки всмъ властямъ, закурилъ сигару. ‘Компанія можетъ сочинять сколько ей вздумается запрещеній, но я всегда буду наслаждаться своей сигарой, пока у меня есть въ карман полкроны, чтобы дать кондуктору’.

XIX.
Ошибка слесаря.

Было ровно пять минутъ пятаго, когда мистеръ Робертъ Одлей вышелъ на платформу въ Тардитч. Выйдя изъ вагона, онъ остался спокойно дожидаться, пока носильщикъ, предложившій ему свои услуги съ любезностью, поистин удивительной въ класс людей, лишенныхъ права на благодарность публики, выручилъ его щенковъ и чемоданъ. Робертъ Одлей дожидался съ свойственнымъ ему терпніемъ. Но такъ-какъ пассажировъ было много и въ числ ихъ находились и пассажиры изъ Норфолька съ ружьями и собаками, то потребовалось не мало времени, чтобы всхъ удовлетворить, такъ что даже англійское терпніе молодаго адвоката начало измнять ему.

— Быть можетъ, когда этотъ господинъ, что такъ шумитъ, отъищетъ свою собаку съ коричневыми пятнами, мн, наконецъ, отдадутъ мои вещи и отпустятъ на вс четыре стороны. Мошенники, они тотчасъ по лицу узнали, что всякій можетъ ссть мн на голову, и, что еслибъ имъ вздумалось затоптать меня, до смерти на этой самой платформ, я бы и тогда не съумлъ протестовать противъ компаніи.

Вдругъ въ голов его блеснула какая-то мысль, и онъ, оставивъ носильщика заботиться о его вещахъ, пошелъ на другую сторону станціи.

Онъ услышалъ звонокъ и, взглянувъ на часы, припомнилъ, что обратный поздъ въ Кольчестеръ долженъ былъ отправляться въ самое это время. Поиски за Джорджемъ пріучили его къ излишней подозрительности. Онъ посплъ какъ-разъ во-время, чтобы увидть садившихся пассажировъ.

Въ самую эту минуту влетла на платформу молодая дама, она такъ торопилась, боясь опоздать, что чуть-чуть не сбила Роберта съ ногъ.

— Извините, начала она церемонно, но потомъ, поднявъ глаза, воскликнула:— Робертъ! Вы въ Лондон?

— Да, леди Одлей, вы были правы: Гостинница Замка — дйствительно нездоровое мсто и мн…

— И вамъ надоло тамъ жить, я такъ и знала. Отворите, пожалуйста, мн дверцы вагона, поздъ тронется черезъ дв минуты.

Робертъ Одлей смотрлъ на жену своего дяди съ нсколько озадаченнымъ видомъ.

‘Что бы это могло значить?’ думалъ онъ: ‘она вовсе не походитъ на то несчастное, безпомощное существо, сбросившее на минуту маску и устремлявшее на меня такіе жалобные взоры въ маленькой комнатк на Моунт-Станнинг. Что могло причинить эту перемну?’

Думая это про себя, онъ въ то же время отворилъ дверцы вагона, помогъ ей ссть и оправилъ широкія складки ея бархатнаго салопа.

— Благодарю васъ, вы такъ добры, право! Вы врно найдете очень глупымъ, что я путешествую въ такое время, и не сказавшись мужу. Но я прізжала сюда уплатить страшный счетъ моей модистки, который бы я не хотла показать самому снисходительному изъ мужей, потому что какъ онъ ни будь тамъ снисходителенъ, а все же подумаетъ, что я не въ мру расточительна, а мн тяжела одна мысль упасть въ его мнніи.

— И Боже васъ отъ этого избави, леди Одлей, серьёзно сказалъ Робертъ.

Она взглянула на него съ улыбкой.

— И правда, Боже избави, пробормотала она:— да, я и не думаю, что это когда нибудь случится.

Не успла она произнести эти слова, какъ раздался второй звонокъ и поздъ тронулся. На лиц миледи и въ послднюю минуту сіяла та же ясная, вызывающая, торжествующая улыбка.

‘Зачмъ бы она ни прізжала въ Лондонъ, но она наврно успла въ своемъ намреніи’ подумалъ онъ. ‘Ужь не перехитрила ли она меня какою нибудь женскою уловкой? Неужели я никогда не открою истины, а вкъ свой буду мучиться сомнніями и подозрніями, пока, наконецъ, сойду съ ума? Зачмъ прізжала она въ Лондонъ?’

Онъ еще задавалъ себ этотъ вопросъ, когда уже подымался по лстницы въ Фиг-Три-Корт, съ собаками подъ мышками и пледомъ черезъ плечо.

Онъ нашелъ свои комнаты въ обычномъ порядк. Гераніи свидтельствовали о тщательномъ уход, а канарейки уже отправились на покой, потому что клтка, заботливыми попеченіями мистриссъ Малоне, была накрыта зеленымъ сукномъ. Окинувъ торопливымъ взглядомъ гостиную, Робертъ Одлей спустилъ собакъ на коверъ передъ каминомъ, и прошелъ въ маленькую комнатку, служившую ему уборной.

Въ этой комнат хранились чемоданы, сундуки и другой громоздкій хламъ, въ этой же комнат Джорджъ Толбойзъ сложилъ и свои вещи. Робертъ взялъ чемоданчикъ, стоявшій наверху большаго сундука и, наклонившись надъ нимъ со свчей въ рукахъ, тщательно осмотрлъ замокъ.

Суда по всему, чемоданъ былъ въ томъ же положеніи, въ которомъ Джорджъ оставилъ его въ тотъ день, когда онъ присоединилъ свое траурное одваніе къ другимъ вещамъ, хранившимся у него въ этомъ чемодан на намять о покойной жен. Робертъ провелъ рукавомъ по крышк чемодана, на которой съ мдными гвоздочками были выведены буквы G. и Т., но, повидимому, мистриссъ Малоне была отличная хозяйка: ни на чемодан, ни на сундук не было ни пылинки.

Мистеръ Одлей отправилъ мальчика за своей прислужницей, а самъ, между тмъ, принялся ходить взадъ и впередъ по своей гостиной, съ нетерпніемъ ожидая ея появленія.

Она явилась черезъ какихъ нибудь десять минутъ и, выразивъ свою радость о прізд ‘барина’, почтительно дожидалась приказаній.

— Я послалъ за вами, чтобы узнать только, не былъ ли кто здсь, то-есть не спрашивалъ ли кто сегодня ключей отъ моихъ комнатъ — какая нибудь дама?

— Дама? Никакъ нтъ-съ, осмлюсь доложить, что никакой дамы здсь не было, а вотъ разв слесарь, можетъ, объ немъ изволите говорить.

— Слесарь!

— Точно такъ-съ, слесарь, которому приказано ныньче придти.

— Я приказалъ слесарю придти! воскликнулъ Робертъ. ‘Нтъ, это я оставилъ бутылку коньяку въ шкапу’ подумалъ онъ про себя: ‘и мистриссъ Малоне очевидно угостилась.’

— Право, слесарь, которому вы приказали осмотрть замки, продолжала она: — тотъ самый, что живетъ въ маленькой улиц недалеко отъ моста, и мистриссъ Малоне пустилась подробно объяснять его адресъ.

Робертъ поднялъ глаза къ небу въ нмомъ отчаяніи.

— Еслибы вы присли на минутку, да постарались бы собраться съ мыслями, мистриссъ М. (онъ съ умысломъ употребилъ это сокращеніе, во избжаніе излишняго труда) — то мы, можетъ быть, наконецъ поняли бы другъ друга. Вы говорите, что здсь былъ слесарь?

— Именно такъ, сэръ.

— Сегодня?

— Точно такъ, сэръ.

Слово за слово мистеръ Одлей вывдалъ отъ нея слдующее: около трехъ часовъ пополудни, къ мистриссъ Малоне явился слесарь и спросилъ у нея ключъ отъ квартиры мистера Одлея для того, чтобы осмотрть замки на дверяхъ, которые вс почти, по его словамъ, требовали чинки. Онъ объявилъ ей, что пришелъ по приказанію мистера Одлея, отъ котораго онъ получилъ письмо изъ деревни, гд этотъ господинъ проводилъ праздники. Мистриссъ Малоне, положившись на истину его словъ, пустила его въ комнаты мистера Одлея, и онъ оставался тамъ съ полчаса.

— Но, вдь вы, конечно, были съ нимъ, пока онъ осматривалъ замки? спросилъ мистеръ Одлен.

— Я постоянно входила и выходила, сэръ, потому что я воспользовалась этимъ временемъ, чтобы вымыть лстницу.

— А, вы все время входили и выходили. Не могли ли бы вы отвтить мн на простой вопросъ: надолго ли вы отлучались изъ комнаты, пока слесарь работалъ тамъ? скажите самое долгое.

Но мистриссъ Малоне не могла отвтить на этотъ простой вопросъ. Могло быть, что и на десять минутъ, хоть она полагала, что мене. Конечно, могло быть и четверть часа, но она готова поручиться, что не боле того. Ей показалось, такъ около пяти минутъ, да это все изъ-за этой лстницы — и она пустилась въ длинное разсужденіе о мыть лстницъ вообще и этой въ особенности.

Робертъ вздохнулъ съ выраженіемъ полнйшей покорности судьб.

— Ничего, ничего, мистриссъ М., сказалъ онъ: — онъ имлъ довольно времени сдлать тамъ все, что хотлъ, и вы все-таки не были умнй, что заходили нсколько разъ.

Мистриссъ Малоне посмотрла на него съ выраженіемъ ужаса и испуга.

— Но что жь могъ онъ тамъ украсть за исключеніемъ птицъ и гераніи?

— Конечно, конечно, я понимаю. А нутка, мистриссъ М., скажите-ка мн адресъ этого человка, я пойду къ нему.

— Да, только вы прежде покушаете, сэръ?

— Нтъ, я прежде побываю у слесаря, а потомъ буду обдать.

И cъ этими словами онъ взялъ шляпу и направился къ двери.

— Такъ что же, адресъ-то, мистриссъ М.?

Ирландка дала ему адресъ въ какой-то маленькой улиц, за церковью св. Бранда, и Робертъ Одлей направился туда по грязи и слякоти, которую простодушные лондонскіе жители называютъ снгомъ.

Онъ наконецъ нашелъ слесаря, съ большимъ трудомъ и жертвуя своей шляпой, вошелъ онъ въ низенькую дверь лавки. Передъ открытымъ окномъ ярко горлъ газовый рожокъ, а изъ маленькой кбмнатки за лавкой слышалось нсколько веселыхъ голосовъ, по никто не отвтилъ на возгласъ Роберта: ‘Эй, кто тутъ?’ Причина этого невниманія довольно понятна. Веселое общество было слишкомъ занято своимъ веселіемъ, чтобы замчать то, что происходило во вншнемъ мір и Робертъ Одлей, только проникнувъ въ самую глубь лавки и открывъ стеклянную дверь, отдлявшую его отъ веселой компаніи, усплъ обратить на себя вниманіе. Глазамъ его представилась веселая, разгульная картина во вкус Теньера.

Слесарь, его жена, дти и нсколько знакомыхъ женскаго пола сидли вокругъ стола, на которомъ красовались дв бутылки, но не грубыя, неблаговидныя бутылки съ безцвтнымъ экстрактомъ можжевеловыхъ ягодъ, столь любимымъ необразованными массами, а подлинный портвейнъ и хересъ — свирпый, жгучій хересъ — темный, бурый, даже не въ мру, бурый — и чудный, старый портвейнъ, не тотъ жалкій напитокъ, потерявшій крпость отъ старости, а богатое вино, сладкое, питательное и какого цвта!

Когда Робертъ Одлей вошелъ въ комнату, слесарь говорилъ:

— Съ тмъ она вышла, и такъ мило, что — мое почтеніе.

Все общество приведено, было въ смущеніе появленіемъ мистера Одлей, но самъ слесарь былъ озадаченъ боле другихъ. Онъ такъ поспшно поставилъ на столъ свой стаканъ, что расплескалъ вино и какъ-то нервически принялся утирать ротъ грязной рукою.

— Вы ныньче были у меня, спокойно сказалъ Робертъ.— Пожалуйста, не безпокойтесь, сударыни, прибавилъ онъ, обращаясь къ обществу женскаго пола.— Вы были у меня сегодня, мистеръ Уайтъ, и…

Тотъ перебилъ его.

— Надюсь, сэръ, вы простите мн мою ошибку, бормоталъ онъ.— Мн, право, такъ совстно, такъ совстно, что приключилось подобное недоразумніе. Меня потребовали къ другому господину — мистеру Олвинъ, въ Гардеи-Корт, но я совершенно забылъ имя и припомнивъ, что я не разъ уже на васъ работать, и вздумалъ, что и на этотъ разъ вроятно вы меня требовали. Вотъ я пришелъ къ мистриссъ Малоне и спросилъ у ней ключи отъ вашихъ комнатъ, но какъ только я увидлъ ваніи замки, я сказалъ себ: да они вс въ порядк и вовсе не нуждаются въ поправк.

— Однако, вы пробыли полчаса.

— Да, сэръ, потому что нашелъ одинъ замокъ, который нуждался въ поправк, въ двери, что ближе всхъ къ лстниц. Я его вынулъ, вычистилъ и вставилъ обратно. Я ничего не возьму за него и надюсь, что вы забудете эту глупую ошибку, вотъ тридцать лтъ будетъ въ іюл, какъ я занимаюсь этимъ ремесломъ и…

— Никогда ничего подобнаго не случалось, не такъ ли? серьёзно сказалъ Робертъ.— Правда ваша, дло такое странное, что не каждый день случается. Вы, какъ я вижу, наслаждаетесь сегодня, должно быть, ловкую аферу сдлали, и теперь, что называется, ‘угощаетесь’ — Не такъ ли?

Говоря это, Робертъ Одлей смотрлъ ему прямо въ глаза. Слесарь былъ съ виду хорошій человкъ и во всякомъ случа ему нечего было стыдиться, кром разв грязи и неопрятности, да и та, вдь по словамъ матери Гамлета — ‘вещь обыкновенная’. Но глаза мистера Уайта не могли выносить испытующаго взгляда молодаго адвоката и онъ принялся бормотать что-то о своей мистриссъ, и о пріятельницахъ его мистриссъ, и о портвейн, и о херес — какъ-будто бы онъ, честный механикъ и гражданинъ свободной страны, долженъ былъ извиняться передъ Робертомъ Одлей въ томъ, что позволилъ себ такое невинное удовольствіе въ своей же собственной гостиной.

Но Робертъ съ разу осадилъ его, сказавъ съ небрежнымъ поклономъ:

— Пожалуйста, не извиняйтесь, я люблю видть, какъ люди веселятся. Прощайте, мистеръ Уайтъ. Доброй ночи, сударыни.

Онъ поклонился мистриссъ и ея пріятельницамъ, очарованнымъ его развязными манерами и красивымъ лицомъ, и вышелъ изъ лавки.

— Такъ-то-съ, бормоталъ онъ про себя.— Съ тмъ она вышла, и такъ мила, что — мое почтеніе.— Кто это вышла-то? И что такое разсказывалъ кузнецъ, когда я его перебилъ? О! Джорджъ Толбойзъ, Джорджъ Толбойзъ! открою ли я когда-нибудь тайну твоей участи? И приближаюсь ли я по крайней мр къ ней хоть медленно, но врно? Дйствительно ли радіусъ будетъ съ каждымъ днемъ уменьшаться, пока онъ не охватитъ мрачнымъ кольцомъ даже тхъ, кого я люблю? Чмъ все это кончится?.

Тоска брала его, когда онъ пробирался обратно въ свою опустлую квартиру.

Мистриссъ Малоне между-тмъ приготовила ему обыкновенный обдъ холостяковъ, очень вкусный и питательный, но неимющій притязаній на новизну. Она зажарила ему бараньи котлеты и поставила ихъ, накрывъ тарелкой, на маленькій столикъ передъ каминомъ.

Робертъ Одлей вздохнулъ, увидвъ это классическое блюдо и невольно съ грустью вспомнилъ о кухарк своего дядюшки.

— Ея котлетки la Maintenon длаютъ изъ баранины что-то боле чмъ баранину, какое-то нжнйшее, тончайшее мясо, какого, кажется, невозможно найти ни на какомъ земномъ животномъ, бормоталъ онъ съ умиленіемъ:— а у мистриссъ Малоне котлетки, подъ часъ, бываютъ и жестки, но такова ужь жизнь — что тутъ будешь длать.

Онъ сълъ нсколько кусочковъ и оттолкнулъ тарелку.

— Я еще не сълъ за этимъ столомъ ни одного порядочнаго обда съ-тхъ-поръ, какъ я потерялъ Джорджа Толбойза, сказалъ онъ.— Это мсто кажется какъ-то особенно мрачно, словно онъ умеръ въ сосдней комнат и такъ остался непохороненнымъ. И какъ давно, давно кажется, былъ этотъ сентябрьскій вечеръ, когда я разстался съ нимъ, живымъ и здоровымъ, и потерялъ его такъ же быстро и непонятно, какъ бы подъ нимъ открылась потаенная дверь въ земл и прямо спустила его къ антиподамъ.

XX.
Надпись въ книг.

Вставъ изъ-за стола, мистеръ Робертъ Одлей подошелъ къ бюро, въ которомъ хранился составленный имъ документъ по длу Джорджа Толбойза. Онъ отперъ дверцы бюро и вынулъ бумаги изъ отдленія съ надписью ‘нужныя’, прибавилъ къ старымъ пунктамъ еще нсколько новыхъ, также тщательно занумерованныхъ.

— Неужели эта бумага, составленная безъ помощи адвоката, будетъ началомъ перваго моего процеса? бормоталъ онъ.

Съ полчаса писалъ онъ свои замчанія, потомъ всталъ, забросилъ бумагу обратно въ ея темное убжище и заперъ бюро. Окончивъ это дло, онъ прошелъ со свчой въ чуланчикъ, гд были сложены его старые чемоданы и сундукъ Джорджа.

Вынувъ изъ кармана связку ключей,, онъ принялся пробовать ихъ одинъ за другимъ. Замокъ въ сундук былъ обыкновенный, и потому съ пятаго раза Робертъ напалъ на ключъ, который его отпиралъ.

— Такой замокъ и взламывать не стоитъ, пробормоталъ онъ, подымая крышку сундука.

Онъ опорожнилъ его, осторожно вынимая каждую вещь отдльно и складывая все возл на кресло. Онъ обходился съ вещами съ какимъ-то особеннымъ благоговніемъ, словно это былъ трупъ его друга. Одно за другимъ раскладывалъ онъ на кресл траурныя платья. Въ сундук нашлись кром того старыя пнковыя трубки, грязныя и смятыя въ комокъ перчатки, афиши съ именами давно забытыхъ артистовъ, пустыя стклянки отъ духовъ, все еще распространявшія благовоніе, аккуратные сверточки съ письмами съ означеніемъ отъ кого, отрывки старыхъ газетъ и маленькая кучка ветхихъ изорванныхъ книгъ, разсыпавшихся въ рукахъ Роберта подобно колод картъ.

Но между всмъ этимъ хламомъ, когда-то имвшимъ свое значеніе, не нашлось того, чего Робертъ искалъ — пакета писемъ жены его исчезнувшаго друга, Елены Толбойзъ. Не разъ слышалъ онъ о нихъ отъ Джорджа. Онъ видлъ даже, какъ Джорджъ однажды съ любовью разбиралъ эти пожелтвшія письма и, связавъ ихъ въ одну пачку полинявшею лентой, когда-то принадлежавшей Елен, спряталъ между своимъ траурнымъ платьемъ. Самъ ли онъ взялъ ихъ, или кто другой похитилъ ихъ посл его исчезновенія, трудно было ршить, но только ихъ не было на лицо.

Робертъ принялся съ досадой укладывать вещи, одну за другой, обратно въ сундукъ. Добравшись до книгъ, онъ остановился на минуту.

— Это можно отложить въ сторону, пробормоталъ онъ:— въ нихъ, пожалуй, что-нибудь и найдется.

Нельзя сказать, чтобъ библіотека Джорджа отличалась хорошимъ выборомъ. Тутъ было греческое евангеліе, итонская латинская грамматика, французская брошюра о фехтованіи, разрозненный томъ романа Фильдинга Томъ Джонсъ, съ половинкой кожанаго переплета, висвшаго на одной ниточк, байроновскій Дон-Жуанъ, убійственно-мелкая печать котораго, казалось, была изобртена исключительно для окулистовъ и оптиковъ, да еще толстая книга въ красномъ переплет съ поблекшимъ золотымъ обрзомъ.

Робертъ Одлей заперъ сундукъ и понесъ книги къ себ въ комнату. Мистриссъ Малоне прибирала тамъ остатки его обда, онъ сложилъ книги на маленькій столикъ въ углу около камина и терпливо дожидался, пока она кончитъ. Онъ не былъ расположенъ даже курить, книжки въ желтыхъ оберткахъ, тснившіяся на его полкахъ, казались ему пусты и безплодны. Онъ попытался-было открыть томикъ Бальзака, по золотые локоны его прелестной тётушки плясали и кружились передъ его глазами и не давали ему вкусить метафизическихъ бредней ‘Peau de Chagrin’ и чудовищныхъ ужасовъ Cousine Bette. Книжка вывалилась у него изъ рукъ и онъ со скуки принялся смотрть, какъ мистриссъ Малоне подметала золу изъ камина. Наконецъ она подложила углю, спустила занавсы, присыпала корму канарейкамъ и, надвъ въ передней шляпку, пришла проститься съ нимъ. Когда ирландка вышла изъ комнаты, онъ вскочилъ съ креселъ и принялся ходить взадъ и впередъ по комнат.

— Зачмъ не брошу я этого дла, сказалъ онъ:— когда я знаю, что оно съ каждымъ днемъ, съ каждымъ шагомъ приближаетъ меня къ заключенію, котораго я самъ страшусь? Долженъ ли я, какъ привязанный къ какому нибудь колесу, слдовать за каждымъ его оборотомъ, или могу остановиться теперь и сказать себ: я исполнилъ свой долгъ относительно погибшаго друга, я употребилъ вс старанія, чтобы отыскать его, и все напрасно? Буду ли я правъ, поступивъ такимъ образомъ? Буду ли я правъ, дозволивъ цпи, которую я такъ тщательно прослдилъ звно за звномъ, вдругъ прерваться? Я убжденъ, что никогда боле не увижу своего друга и что вс мои усилія не принесутъ ему ровно никакой пользы. Выражаясь, проще, жестче, я убжденъ, что его нтъ уже въ живыхъ! Обязанъ ли я отъискать, какъ и гд онъ умеръ? Не будетъ ли недостаткомъ уваженія къ его памяти остановиться или попятиться, когда дорога къ этому открыта? Что мн длать? Что мн длать?

Онъ облокотился на колни и закрылъ лицо руками. Эта забота — открыть причину исчезновенія его друга — мало-по-малу до того завладла его безпечною натурой, что наконецъ совершенно измнила ее и сдлала его тмъ, чмъ онъ никогда не былъ — христіаниномъ. Онъ сознавалъ свою слабость, заботился объ исполненіи своего долга и возлагалъ свою надежду на могущественную десницу, которая наставитъ его и укажетъ ему путь. Въ эту ночь, сидя передъ каминомъ и думая о Джордж Толбойз, онъ произнесъ, быть можетъ, первую искреннюю, жаркую молитву. Когда онъ наконецъ поднялъ голову, очнувшись отъ этой долгой и глубокой думы, въ глазахъ его сіяло выраженіе ясной, непреклонной ршимости и каждая черта его лица, казалось, преобразилась.

— Справедливость къ мертвымъ, воскликнулъ онъ:— и милосердіе къ живущимъ!

Онъ подкатилъ кресло къ столу, поправилъ лампу и принялся разбирать книги.

Онъ разсматривалъ ихъ одну за другою, свидтельствуя прежде всего заглавный листокъ, на которомъ обыкновенно надписывается имя того, кому принадлежитъ книга, и потомъ перелистывая всю насквозь, въ надежд отыскать какую нибудь записочку или лоскутокъ бумажки. На первой страниц итонской грамматики было написано школьнымъ почеркомъ имя мистера Толбойза, на обертк французской брошюры были небрежно выведены карандашомъ буквы G. Т. Томъ Джонсъ очевидно былъ купленъ подержаный, на книг красовалась надпись, гласившая, что она поднесена была въ знакъ уваженія мистеру Томасу Скроутону его покорнымъ слугой, нкимъ Джемсомъ Андерлей, въ лто 1788 марта 14 дня. Дон-Жуанъ и евангеліе были совсмъ безъ надписи. Робертъ Одлей вздохнулъ свободне, онъ достигнулъ до послдней книги, не добившись никакихъ результатовъ, оставалось только разсмотрть толстую, красную книжку съ золотымъ образомъ.

Это былъ альманахъ на 1845 годъ. Портреты красавицъ, блиставшихъ въ то время, успли пожелтть и мстами попортиться отъ плсени. Костюмы были необычайно странны и самыя лица красавицъ казались какъ-то истасканы и площадны. Даже стишки (въ которыхъ поэтъ старался пролить свой блдный, едва мерцающій свтъ на темную фантазію артиста) звучали какъ-то старо и дико, словно лира съ порванными струнами. Робертъ Одлей не трудился читать эти милыя произведенія. Онъ быстро перелистывалъ страницы, ожидая найти какой нибудь лоскутокъ бумаги или обрывокъ письма, попавшій туда въ качеств закладки. Онъ нашелъ только локонъ волосъ такого ярко-золотистаго цвта, какой можно встртить только на головк ребёнка, волоса эти завивались такъ же естественно, какъ виноградная лоза, и ни мало не походили на мягкую, гладкую прядь волосъ, которую хозяйка въ Уентнор дала Толбойзу посл смерти его жены. Робертъ пріостановилъ на минуту осмотръ книги и, завернувъ этотъ локонъ въ листокъ почтовой бумаги и запечатавъ свертокъ, присоединилъ его къ своему меморандуму по длу Джорджа Толбойза и къ письму отъ Алисы. Онъ уже готовился отложить въ сторону толстый альманахъ, какъ замтилъ, что два блыхъ листа въ начал книги склеились. Онъ ршился не оставить ничего неизслдованнымъ и раздлилъ листы своимъ ножомъ, за эту настойчивость онъ былъ награжденъ открытіемъ надписи на одной изъ склеившихся страницъ. Надпись эта состояла изъ трехъ частей, написанныхъ тремя различными почерками. Первая надпись относилась къ году выхода въ свтъ альманаха и гласила, что книга сія выдана миссъ Елизабет-Анн Бинсъ въ паграду за хорошее поведеніе и повиновеніе начальству камфорд-гаусской семинаріи въ Торкэ. Вторая надпись была написана восемь лтъ позже уже рукою самой миссъ Бинсъ, дарившей эту книжку, въ знакъ вчной дружбы и безпредльнаго уваженія (мисъ Бинсъ была, очевидно, очень романтическая барышня), возлюбленной подруг своей, Елен Молданъ. Третья надпись была сдлана въ сентябр 1853 года рукою Елены Молданъ, дарившей въ свою очередь альманахъ Джорджу Толбойзу. При вид послднихъ строкъ, лицо Роберта Одлей покрылось болзненною, свинцовою блдностью.

— Я такъ и думалъ, сказалъ молодой человкъ, со вздохомъ закрывая книгу.— Я ожидалъ всего худшаго, худшее и вышло. Теперь я все понимаю. Я долженъ отправиться въ Соутгэмптонъ отдать мальчика въ боле надежныя руки.

XXI.
Мистриссъ Плаусонъ.

Въ числ писемъ, найденныхъ Робертомъ Одлеемъ въ чемодан Джорджа, было одно на имя отца его — крутаго старика, привязавшагося къ неблагоразумной женидьб Джорджа, чтобы предоставить молодаго человка его собственнымъ средствамъ. Робертъ Одлей никогда не видлъ мистера Гаркуртъ Толбойза, но изъ разсказовъ своего друга имлъ нкоторое понятіе о характер этого человка. Немедленно посл исчезновенія Джорджа, Робертъ написалъ мистеру Толбойзу подробное письмо, въ которомъ намекалъ о своихъ догадкахъ насчетъ этого таинственнаго происшествія, а чрезъ нсколько недль получилъ формальное посланіе, въ которомъ мистеръ Гаркуртъ Толбойзъ объявлялъ, что со дня женидьбы сына онъ умываетъ руки отъ всякаго участія въ его длахъ и въ этой нелпой исторіи видлъ новое подтвержденіе безразсудства его женидьбы. Авторъ этого поистин отеческаго письма добавилъ въ постскриптум, что если мистеръ Джорджъ Толбойзъ разсчитываетъ напугать этою отлучкою своихъ друзей и тмъ подйствовать на ихъ чувства въ пользу своихъ матеріальныхъ выгодъ, то горько ошибается въ характер тхъ, съ кмъ иметъ дло. Робертъ Одлей отвчалъ на это письмо нсколькими строками, исполненными негодованія, въ которыхъ доказывалъ мистеру Толбойзу, что сынъ его неспособенъ имть какіе-либо виды на карманъ своихъ ближныхъ, что и подтверждается тмъ, что онъ оставилъ у своего банкира двадцать тысячъ фунтовъ въ то время, когда скрылся. Отправивъ это письмо, Робертъ пересталъ надяться на помощь со стороны человка, который по закону природы долженъ бы боле всхъ интересоваться судьбою Джорджа, но теперь, ожидая съ каждымъ днемъ приближенія печальной развязки, онъ снова началъ думать о мистер Гаркуртъ Толбойз. ‘Побывавъ въ Соутгэмптон, я отправлюсь въ Дорсетширъ, говорилъ онъ:— и повидаюсь съ этимъ человкомъ. Если онъ можетъ допустить, чтобы судьба сына оставалась мрачною загадкой для всхъ, кто его зналъ, если его не тревожитъ мысль унести съ собою въ могилу неизвстность объ участи этого несчастнаго, то для чего буду я стараться распутать узелъ, пытаться составить этотъ головоломный casse-tte, который долженъ составить такое отвратительное цлое? Лучше поду къ нему, передамъ откровенно вс мои мрачныя сомннія и пусть онъ скажетъ, что мн длать’.

Робертъ Одлей отправился съ первымъ экстреннымъ поздомъ въ Соутгэмптонъ. Снгъ лежалъ густымъ и блымъ покровомъ на красивой мстности, по которой шла желзная дорога, и молодой адвокатъ былъ такъ закутанъ, что походилъ боле на ходячую вшалку съ шерстяными издліями, чмъ на живаго человка. Угрюмо смотрлъ онъ и наблюдалъ убгающую окрестность, одтую, какъ привидніе, въ снжный саванъ. Пробираемый холодомъ, онъ съ досадою закутывался плотне въ свою дорожную одежду и готовъ былъ роптать на судьбу, обрекшую его путешествовать съ раннимъ поздомъ, въ безотрадный зимній день.

— Кто бы подумалъ, что я такъ привяжусь къ этому человку, такъ осиротю безъ него, ворчалъ онъ.— У меня недурное состояньице въ трехпроцентныхъ фондахъ, я — законный наслдникъ титула дяди, да притомъ знаю одну милую двушку, которая, я убжденъ, постаралась бы сдлать меня счастливымъ, но, право, я бы охотно отдалъ все это и остался завтра же безъ гроша, чтобы только эта загадка разршилась благополучно и Джорджъ Толбойзъ очутился возл меня.

Онъ пріхалъ въ Соутгэмптонъ въ двнадцатомъ часу и, несмотря на снгъ, отправился черезъ площадь въ нижнюю часть города. На церкви св. Михаила било двнадцать часовъ, когда онъ проходилъ старый красивый скверъ, среди котораго стоитъ это зданіе, потомъ онъ углубился въ узкія улицы города, пробираясь къ берегу. Мистеръ Молданъ поселился въ одномъ изъ тхъ грязныхъ кварталовъ, которыхъ обыкновенно отстраиваютъ спекуляторы на пустыряхъ въ предмстіяхъ большихъ городовъ. Бригсомская терраса была одна изъ самыхъ печальныхъ построекъ, когда-либо сооруженныхъ изъ кирпича и извести, съ той поры, какъ первый каменьщикъ взялся за лопатку и первый архитекторъ начертилъ свой первый планъ. Аферистъ, затявшій постройку десяти подобныхъ домовъ, напоминавшихъ собою тюрьмы, повсился въ дверяхъ сосдняго трактира, прежде чмъ успли вывести стны. Другой, который взялъ поставку кирпича и извести, обанкротился прежде, чмъ приступили къ потолкамъ и оклейк стнъ. Неудача и несостоятельность видимо преслдовали это несчастное предпріятіе. Коммисаръ и аукціонеръ были не мене мясника и булочника знакомы всмъ дтямъ, игравшимъ на площадк передъ строеніемъ. Состоятельные жильцы нердко слыхали въ глухіе часы ночи скрипъ возовъ, украдкою свозившихъ мебель со двора, а несостоятельные оказывали открытое сопротивленіе сборщику податей за воду, часто по цлымъ недлямъ повидимому отказывая себ въ этой необходимой жидкости.

Робертъ Одлей съ ужасомъ осмотрлся вокругъ, когда вошелъ со стороны рки въ эту обитель бдности. Изъ одного дома выносили гробъ ребёнка, онъ содрогнулся при мысли, что въ немъ могъ лежать сынъ Джорджа, и что въ такомъ случа отвтственность падетъ на него: ‘Бдный ребёнокъ сегодня же оставитъ эту гнусную лачугу’ подумалъ онъ, постучавъ въ дверь дома мистера Молдана. ‘Онъ — сынъ моего потеряннаго друга, и долгъ велитъ мн заботиться о немъ’.

Босая двка отворила дверь, подозрительно осмотрла съ ногъ до головы мистера Одлея и гнусливымъ голосомъ спросила, что ему нужно. За полуоткрытой дверью гостинной слышался стукъ вилокъ и ножей, и веселый голосокъ маленькаго Джорджа. Робертъ сказалъ двушк, что пріхалъ изъ Лондона и иметъ надобность видть мистера Толбойза, которому самъ скажетъ, кто онъ, и затмъ, безъ дальнйшихъ церемоній, прошелъ мимо служанки въ комнату. Двушка со страхомъ посмотрла ему вслдъ и, какъ бы пораженная внезапною мыслью, накинула передникъ на голову и выбжала изъ дому. Она бжала опрометью, свернула въ узкій переулокъ и перевела духъ только на порог извстнаго трактира, подъ вывскою ‘Экипажъ и лошади’, любимаго убжища мистера Молдана. Преданная служанка приняла Роберта Одлея за какого нибудь новаго неустрашимаго сборщика податей, скрывшаго свое имя, чтобы врне поймать неисправныхъ плательщиковъ, и поспшила заблаговременно предупредить своего господина о нашествіи непріятеля.

Робертъ Одлей, вошедши въ комнату, былъ удивленъ, увидвъ маленькаго Джорджа за столомъ напротивъ какой-то женщины, распоряжавшейся неприхотливымъ завтракомъ, поданнымъ на грязной скатерти. Возл нея стояла жестяная кружка съ пивомъ. При появленіи Роберта эта женщина встала и скромно привтствовала молодаго адвоката. Она имла на видъ лтъ около пятидесяти, одта она была въ поношенномъ черномъ плать, цвтъ лица ея былъ приторпо-розовый, а изъ-подъ чепца выбивались пряди свтлыхъ, какъ ледъ, волосъ, встрчающихся обыкновенно при румяныхъ щекахъ и свтлыхъ рсницахъ. Въ свое время она могла быть деревенской красавицей, но ея черты, хотя довольно правильныя, казались слишкомъ остры и какъ-то непропорціональны со всмъ лицомъ. Этотъ недостатокъ особенно рзко обозначался въ очертаніяхъ рта, который вовсе не соотвтствовалъ размру зубовъ. Улыбка, которою она встртила мистера Одлея, обнаружила цлый рядъ огромныхъ зубовъ, которые, конечно, не придавали ей красоты.

— Мистера Молдана нтъ дома, сказала она съ заискивающей вжливостью:— но если вы пожаловали насчетъ подати за воду, то онъ поручилъ мн сказать, что…

Но тутъ маленькій Джорджъ Толбойзъ перебилъ ее и, соскочивъ съ своего высокаго стула, подбжалъ къ Роберту Одлею.

— Я васъ знаю, сказалъ онъ:— вы прізжали съ высокимъ господиномъ въ Уентноръ, а въ другой разъ сюда и дали мн денегъ, а я ихъ отдалъ ддушк, чтобъ онъ ихъ сберегъ… онъ все еще ихъ бережетъ.

Робертъ Одлей взялъ мальчика на руки и поставилъ на маленькій столъ у окна.

— А, нутка, Джорджъ, дай мн на тебя посмотрть.

Онъ повернулъ мальчика лицомъ къ свту и отбросилъ со лба его темные волосы.

— Ты съ каждымъ днемъ боле походишь на своего отца, Джорджъ, и становишься большимъ человкомъ, сказалъ онъ.— Хочешь ходить въ школу?

— О, да, очень, очень хочу, поспшно отвчалъ ребёнокъ.— Я уже былъ разъ въ школ у миссъ Невинсъ, въ ежедневной школ, знаете, на углу сосдней улицы, только я тамъ схватилъ корь, потому ддушка не пустилъ меня боле туда, боясь чтобы корь опять не пристала ко мн… Ддушка также запрещаетъ мн играть съ уличными мальчиками, за то, что они такіе грубые, онъ зоветъ ихъ негодяями, а мн не велитъ ихъ такъ называть, потому что, говоритъ, это нехорошо. Онъ самъ иногда бранится ‘проклятый’ и ‘чортъ’ — такъ говорить ему это можно, потому что онъ старъ… Ну, и я буду говорить ‘чортъ’ и ‘проклятый’, когда буду старъ, а теперь мн такъ хочется въ школу… хоть сейчасъ пойдемъ, если хотите. Мистриссъ Плаусонъ приготовитъ мн платье, неправда ли, мистриссъ Плаусонъ?

— Конечно, мистеръ Джорджъ, если ддушка прикажетъ, отвчала женщина, съ безпокойствомъ поглядывая на мистера Роберта Одлея.

‘Что это длается съ этой женщиной?’ думалъ Робертъ, переходя отъ мальчика къ свтловолосой вдов, украдкою пробиравшейся къ столу, на которомъ стоялъ Джорджъ Толбойзъ. ‘Неужели она все еще видитъ во мн сборщика податей, имющаго злые виды на весь этотъ незавидный скарбъ?… или причина ея тревоги лежитъ глубже?… Едва ли, трудно вообразить, чтобы лейтенантъ Молданъ посвятилъ эту женщину въ свои тайны, каковы бы он ни были’.

Между тмъ мистриссъ Плаусонъ уже подошла къ маленькому столу и хотла снять съ него Джорджа, когда Робертъ внезапно обратился къ ней.

— Что вы хотите длать съ ребёнкомъ? спросилъ онъ.

— Я хотла его взять, сэръ, для того только, чтобы умыть ему лицо и пригладить волосы, отвчала женщина тмъ же вкрадчивымъ тономъ, какимъ говорила о подати за воду:— черезъ пять минутъ онъ будетъ у меня чище новой булавочки.

Она уже обхватила мальчика своими длинными тонкими руками, по Робертъ остановилъ ее.

— Оставьте его какъ онъ есть, сказалъ онъ:— я недолго пробуду въ Соутгэмптон и хотлъ бы выслушать все, что маленькій человчекъ иметъ мн сказать.

Маленькій человчекъ крпче прильнулъ къ Роберту и доврчиво смотрлъ въ срые глаза адвоката.

— Я васъ очень люблю, сказалъ онъ:— а прежде боялся, когда вы сюда прізжали, а теперь не боюсь… мн скоро минетъ шесть лтъ.

Робертъ ободрительно гладилъ мальчика по головк, но не смотря на него, потому что онъ слдилъ за свтловолосой вдовушкой, которая тмъ временемъ подошла къ окну.

— Вы, мн кажется, о чемъ-то безпокоитесь? спросилъ Робертъ.

При этомъ вопрос вдова сильно покраснла и съ замшательствомъ отвчала:

— Я высматриваю мистера Молдана, сэръ, онъ будетъ очень огорченъ, если васъ не увидитъ.

— Разв вы знаете, кто я?

— Нтъ, сэръ, но…

Джорджъ не далъ ей договорить, онъ досталъ изъ кармана маленькіе часы и показалъ Роберту.

— Мн дала эти часы хорошенькая леди, они у меня недавно: ихъ отдавали чистить мастеру, который держалъ ихъ очень долго, потому что онъ лнивый человкъ. Ддушка говоритъ, что скоро опять отдастъ ихъ чистить, потому что пришло время платить подати, ихъ въ это время всегда отдаютъ. А если они пропадутъ, ддушка говоритъ, что хорошенькая леди подаритъ мн новые… Знаете вы хорошенькую леди?

— Нтъ, Джорджъ, не знаю, разскажи-ка мн о ней.

Мистриссъ Плаусонъ сдлала новое покушеніе на мальчика. На этотъ разъ она вооружилась платкомъ и хотла заняться носомъ маленькаго Джорджа, но Робертъ защитилъ его отъ этой операціи, и отвелъ подальше отъ мучительницы.

— Джорджъ управится самъ, сказалъ онъ:— если вы оставите его въ поко. Теперь, Джорджъ, сядь ко мн на колни и разскажи о хорошенькой леди.

Ребёнокъ перебрался со стола на колни мистера Одлея, ухватившись, безъ церемоніи, за его воротникъ.

— Я вамъ все разскажу о хорошенькой леди, потому что очень васъ люблю. Ддушка запретилъ мн о ней разсказывать, но я скажу вамъ, потому что я васъ люблю и вы поведете меня въ школу… Хорошенькая леди была здсь одинъ разъ, вечеромъ, это было давно-давно. Она прізжала, когда я былъ еще меньше, чмъ теперь — ночью, я лежалъ уже въ постели, она пришла въ мою комнату, сидла возл меня и плакала, и оставила у меня подъ подушкой часы, и… что вы подмигиваете мн, мистриссъ Плаусонъ, разв мн нельзя разговаривать съ этимъ господиномъ? спросилъ Джорджъ, обращаясь внезапно къ вдов, стоявшей за спиною Роберта.

Мистриссъ Плаусонъ пробормотала что-то о томъ, что мистеръ Джорджъ можетъ наскучить своими разсказами.

— Ужь позвольте мн самому объ этомъ судить, возразилъ Робертъ Одлей.— Подозрительный человкъ могъ бы заключить, что у васъ съ мистеромъ Молданомъ есть какая-то тайна и вы боитесь, чтобы ребёнокъ не сказалъ лишняго.

Онъ всталъ и грозно посмотрлъ на мистриссъ Плаусонъ. Лицо вдовы поблднло, какъ ея чепецъ, когда она собралась отвтить, поблвшія ея губы такъ пересохли, что она принуждена была смочить ихъ языкомъ. Ребёнокъ вывелъ ее изъ затрудненія.

— Не сердитесь, мистриссъ Плаусонъ, заговорилъ онъ.— Мистриссъ Плаусонъ очень добра ко мн… она — мать Матильды. Вы знаете Матильду? Бдная Матильда все плакала: она была больна, она…

Разговоръ былъ прерванъ внезапнымъ появленіемъ мистера Молдина, который остановился въ дверяхъ комнаты, уставивъ на Роберта полупьяные, полуиспуганные взоры, вовсе неприличные его званію отставнаго морскаго офицера. Запыхавшаяся, встревоженная служанка стояла позади своего господина. Несмотря на раннюю пору, языкъ старика уже былъ неповоротливъ и несвязенъ, когда онъ грозно обратился къ мистриссъ Плаусонъ:

— Вы туда же… называете себя порядочной женщиной, сказалъ онъ.— Хоть бы увели ребёнка, да обмыли ему лицо. Погубить вы меня хотите… разорить меня… Возьмите ребёнка!… Мистеръ Одлей… сэръ… я очень радъ васъ видть… очень счастливъ принять васъ въ моемъ скромномъ жилищ, продолжалъ старикъ съ любезностію пьянаго, садясь въ кресла и усиливаясь казаться спокойнымъ передъ неожиданнымъ гостемъ.

‘Каковы бы ни были тайны мистера Молдана’, подумалъ Робертъ, когда мистриссъ Плаусонъ увела Джорджа: ‘но эта женщина иметъ въ нихъ немаловажное участіе. Во всякомъ случа, загадка становится, что дале, то мрачне и сложне, напрасно бы я старался возвратиться или остановиться на этой дорог… Рука, боле сильная, чмъ моя, указываетъ мн путь къ невдомой могил друга…’

XXII.
Маленькій Джорджъ оставляетъ свое, жилище.

— Я возьму съ собою вашего внука, мистеръ Молданъ, сказалъ ршительно Робертъ, посл ухода мистриссъ Плаусонъ.

Хмль понемногу разсялся въ голов старика, какъ тяжелый лондонскій туманъ, сквозь который силится проглянуть солнце, наконецъ, мерцающіе лучи сознанія начали пробиваться сквозь пары пунша и сосредоточились на предмет разговора.

— Да, да, тихо проговорилъ старикъ:— увезите мальчика отъ его бднаго, стараго дда. Я этого и ожидалъ…

— Вы этого ожидали? спросилъ Робертъ, оглядывая полупьяную фигуру.— Отчего вы такъ думали, мистеръ Молданъ?

Отрезвившись на минуту, лейтенантъ отвтилъ уклончиво:

— Отчего такъ думалъ?… потому что думалъ…

Замтивъ нетерпливое движеніе адвоката, онъ сдлалъ новое усиліе надъ собою, чтобы образумиться.

— Потому что ожидалъ, что вы или его отецъ возьмете его…

— Когда я былъ здсь въ послдній разъ, мистеръ Молданъ, вы говорили мн, что Джорджъ Толбойзъ отправился въ Австралію?

— Да… помню… помню, отвчалъ старикъ въ замшательств, приглаживая дрожащими руками остатки своихъ сдыхъ волосъ:— говорилъ, точно, но онъ могъ возвратиться, не такъ ли? Вдь онъ такой безпокойный… и… и… отчасти сумасбродъ… Онъ могъ и возвратиться.

Онъ повторилъ это два-три раза, запинаясь, между тмъ, онъ досталъ изъ кармана растрепаннаго плаща грязную трубку, которую набилъ и закурилъ. Руки его сильно дрожали.

Робертъ Одлей смотрлъ на эти жалкія, исхудалыя, дрожащія руки, разсыпавшія по полу табакъ, едва способныя потушить зажженную спичку. Онъ прошелся нсколько разъ по комнат, чтобы дать старику оправиться, потомъ обратился къ нему, съ выраженіемъ мрачной торжественности на лиц.

— Мистеръ Молданъ, началъ онъ тихо, внятно, слдя за дйствіемъ каждаго своего слова:— Джорджъ Толбойзъ никогда не здилъ въ Австралію, это мн извстно. Скажу боле: онъ никогда не былъ въ Соутгэмптон и ложное извстіе, которое вы мн передали восьмаго сентября прошлаго года, было доставлено вамъ самимъ чрезъ телеграмму, полученную вами въ тотъ самый день.

Грязная глиняная трубка выпала изъ дрожащей руки старика и покатилась по полу, но онъ и не пытался поднять ее: онъ сидлъ, дрожа всмъ тломъ, устремляя жалобные взоры на Роберта Одлея.

— Вамъ продиктовали ложь и вы повторили затверженный урокъ. Вы такъ же видли здсь Джорджа Толбойза седьмаго сентября, какъ я вижу его теперь въ этой комнат. Вы разсчитываете на то, что телеграмма уничтожена, но вы сожли только часть ея, остатки находятся у меня.

Лейтенантъ Молданъ отрезвился окончательно.

— Что я сдлалъ, твердилъ онъ съ отчаяніемъ:— о, Боже, что я сдлалъ!

— Седьмаго сентября прошлаго года, въ два часа, продолжалъ неумолимый обличительный голосъ:— Джорджа Толбойза видли живымъ и здоровымъ въ Эссекс.

Робертъ пріостановился, чтобы видть дйствіе своихъ словъ. Они не произвели никакой перемны въ старик. Онъ сидлъ, какъ прежде, дрожа съ ногъ до головы, съ одурвшимъ, неподвижнымъ взглядомъ человка, потерявшаго самосознаніе.

— Въ два часа этого дня, повторилъ Робертъ Одлей:— моего бднаго друга видли живымъ и здоровымъ въ дом, о которомъ я говорю. Съ того времени я ничего объ немъ не знаю, и не слышалъ, чтобы что нибудь его видлъ. Я принималъ вс мры, которыя могли привести къ отысканію его, еслибъ только онъ былъ живъ, терпливо, осмотрительно преслдовалъ я свою цль, пока не потерялъ надежду. Теперь же я убдился, что Джорджъ умеръ!

Робертъ Одлей надялся произвести сильное впечатлніе на старика, но не ожидалъ увидть того страшнаго испуга, тхъ ужасныхъ страданіи, которыми исказилось лицо мистера Молдана при послднихъ его словахъ.

— Нтъ, нтъ, нтъ! восклицалъ лейтенантъ пронзительнымъ, крикливымъ голосомъ:— нтъ, нтъ! Ради Бога, не говорите этого… не думайте этого, не заставляйте меня думать. Нтъ, не умеръ… все, что хотите, только не умеръ! Можетъ быть, онъ скрывается, можетъ, его подкупили, чтобы держаться въ сторон, но не умеръ… не умеръ!

Онъ произносилъ эти слова съ крикомъ, но какъ бы про себя, билъ себя по сдой голов, потомъ онъ сталъ метаться въ кресл. Слабыя руки его уже не тряслись, въ немъ проявилась какая-то судорожная сила.

— Я полагаю, продолжалъ Робертъ тмъ же непреклоннымъ тономъ:— что мой другъ не оставлялъ Эссекса, полагаю также, что онъ умеръ седьмаго сентября прошедшаго года.

Несчастный старикъ рвалъ свои сдые волосы, наконецъ, спустился со стула къ ногамъ Роберта.

— О, нтъ, нтъ, ради-бога, бормоталъ онъ хриплымъ голосомъ:— нтъ, вы не знаете, что говорите, не знаете, что заставляете меня думать… вы не понимаете, какое значеніе имютъ ваши слова!

— Я слишкомъ хорошо понимаю ихъ силу и значеніе, такъ же, какъ и вы, мистеръ Молданъ. Да поможетъ намъ Богъ!

— О, что мн длать, что мн длать? шепталъ про себя старикъ.

Наконецъ, съ усиліемъ онъ поднялся на ноги, вытянулся и съ нкоторымъ достоинствомъ, всегда присущимъ безвыходному горю, въ какой бы форм оно ни проявлялось, сказалъ строгимъ голосомъ:

— Вы не имли права придти сюда и стращать пьянаго человка, который не пришелъ еще въ сознаніе. Вы не имли на это права, мистеръ Оддей. Даже полицейскій… который… который…

Онъ обыкновенно не заикался, по теперь губы его такъ сильно дрожали, что слова какъ будто дробились о нихъ.

— Полицейскій, повторяю я, сэръ… который арестуетъ во… вора или…

Онъ отеръ губы, чтобы унять ихъ трепетъ, но не могъ.

— Вора… или… убійцу.

Голосъ его замеръ на послднемъ слов и только по движенію губъ Робертъ понялъ остальное.— Предупреждаетъ, сэръ, не высказывать чего нибудь такого, что можетъ выдать его самого… или…. или другихъ. Законъ, сэръ, иметъ на столько вниманія къ… къ подозрваемому преступнику. А вы, сэръ, вы пришли въ мой домъ… пришли… въ такое время… когда… когда… противъ обыкновенія… вы можете узнать отъ людей, что я не пьяница. Вы пришли… и замтивъ, что я не въ своемъ ум… вы пользуетесь случаемъ… чтобы запугать меня… Это нехорошо… сэръ… это…

Дальнйшія слова старика замерли въ рыданіяхъ, которыя душили его, и, упавъ на стулъ, онъ опустилъ голову и громко заплакалъ. Едва ли видывали въ стнахъ своихъ подобную сцену вс эти бдные, печальные домики, вмщавшіе столько мелкой нужды, тяжелой скорби, жгучихъ униженій, горькой неудачи, необходимыхъ спутниковъ нищеты. Старикъ, громко рыдая, старался скрыть лицо свое отъ свта божія, Робертъ Одлей смотрлъ на грустную сцену съ состраданіемъ.

‘Еслибы я могъ это предвидть’ подумалъ онъ: ‘я бы пощадилъ старика. Можетъ быть, слдовало его пощадить.’

Убогая комната, безпорядокъ, грязь, фигура старика съ сдыми волосами, лежавшими на грязной скатерти между остатками скуднаго обда — все это представилось Роберту въ полномъ своемъ безобразіи, и онъ невольно вспомнилъ о другомъ человк, также старик — хотя совершенно различныхъ съ мистеромъ Молданомъ свойствъ — котораго можетъ постить такое же испытаніе — даже боле тяжкое. Мгновенно навернувшіяся слезы затемнили въ глазахъ Роберта грустную дйствительность, воображеніе его перенеслось на минуту въ Эссексъ и нарисовало ему образъ дяди, пораженнаго горемъ и стыдомъ.

‘Что я длаю?’ подумалъ онъ: — ‘къ чему это безпощадное преслдованіе? Самъ не понимаю, какая-то сила влечетъ меня все впередъ и впередъ по мрачному пути, которому не предвижу конца.’

Такъ думалъ онъ и многое другое усплъ онъ передумать, пока старикъ сидлъ съ закрытымъ лицомъ, борясь съ своимъ горемъ, но безсильный его одолть.

— Мистеръ Молданъ, началъ наконецъ Робертъ:— я не прошу васъ простить мн огорченіе, вамъ причиненное, потому что увренъ, рано или поздно, черезъ меня или кого другаго вы должны были ему подвергнуться. Есть… онъ въ нершимости пріостановился, рыданія старика то притихали, то вырывались съ новой силою или замирали только на минуту… есть дла, говорятъ, которыя не могутъ быть скрыты навсегда. Я врю въ истину этого изреченія, переданнаго намъ не книжною мудростію, а вковымъ опытомъ человчества. Еслибы, положимъ, я пересталъ отыскивать могилу моего друга, то какой-нибудь посторонній человкъ, никогда незнавшій даже имени Джорджа Толбойза, можетъ совершенно случайно узнать тайну его смерти, завтра, или черезъ нсколько лтъ или даже поколній, когда рука, виновная въ смерти Джорджа, будетъ такъ же холодна, какъ его собственная. Еслибы я могъ оставить это дло… оставить Англію навсегда, преднамренно убжать отъ возможности напасть на новый слдъ тайны — я сдлалъ бы это… сдлалъ бы охотно, съ радостію… но я не могу! Меня направляетъ всесильная рука. Я не хочу употреблять никакихъ темныхъ средствъ ни противъ васъ, ни противъ другихъ, но я долженъ идти дале… я долженъ. Если вы желаете кого-нибудь предостеречь — сдлайте это. Если въ тайн, которую я преслдую день и ночь, часъ за часомъ, замшаны лица, васъ интересующія — пусть они скроются прежде, чмъ наступитъ развязка. Пусть они покинутъ край, пусть удалятся отъ всхъ, кто ихъ зналъ, чья безопасность или спокойствіе могутъ быть нарушены ихъ поступкомъ — пусть изчезнутъ они и ихъ не будутъ преслдовать. Но если они не послушаютъ вашего предостереженія, пренебрегутъ тмъ, что вы имъ сообщите — то пусть они страшатся меня, потому что когда придетъ часъ, имъ не будетъ пощады!

Старикъ впервые поднялъ глаза и отеръ морщинистое лицо свое изодраннымъ шелковымъ платкомъ.

— Объявляю вамъ, что я васъ не понимаю, сказалъ онъ.— Торжественно объявляю вамъ, что я не могу понять и не хочу врить, чтобы Джорджа Толбойза не было въ живыхъ.

— Я бы отдалъ десять лтъ жизни, чтобы увидть его живымъ, съ грустью отвчалъ Робертъ.— Мн жаль васъ, мистеръ Молдинъ, жаль всхъ насъ.

— Я не врю, чтобы зять мой умеръ, подтвердилъ лейтенантъ:— не врю, чтобы умеръ бдный молодой человкъ… Онъ силился доказать, что порывъ отчаянія его вызванъ былъ мыслью о смерти Джорджа Толбойза — но попытка не удалась.

Мистриссъ Плаусонъ снова вошла въ сопровожденіи маленькаго Джорджа, лицо котораго лоснилось отъ мыла и губки.

— Ахъ, мой голубчикъ! воскликнула мистриссъ Плаусонъ:— что съ нимъ случилось, съ бднымъ старичкомъ? мы слышали, какъ онъ плакалъ.

Маленькій Джорджъ взобрался на колна ддушки и гладилъ его своей пухленькой ручкою по сморщенному лицу.

— Не плачь, ддушка, говорилъ онъ:— не плачь, отдай мои часы чистить мастеру, онъ дастъ теб денегъ чтобъ подати заплатить… Мн не жалко часовъ, ддушка, право не жаль. Пойдемъ къ золотыхъ длъ мастеру… къ тому, что на Большой улиц… знаешь, у него на двери золотые шары нарисованы, чтобы вс знали, что онъ изъ Ломбар… Ломбаршира, сказалъ мальчикъ, ударяя на названіе.— Пойдемъ, ддушка.

Ребёнокъ досталъ изъ-за рубашки дорогую вещицу и направился къ двери съ важностью обладателя талисмана, выручающаго изъ всякой бды.

— Въ Соутгэмптон водятся волки, сказалъ онъ таинственно, обращаясь къ Роберту Одлею.— Ддушка говоритъ, что онъ беретъ мои часы, чтобы отгонять волковъ отъ дому… А есть волки тамъ, гд вы живете?

Молодой адвокатъ не отвчалъ на вопросъ, но остановилъ ребёнка, который тащилъ уже своего ддушку къ дверямъ.

— Ддушк не нужны часы сегодня, Джорджъ, сказалъ онъ серьёзно.

— О чемъ же ддушка плачетъ? спросилъ Джорджъ наивно.— Когда ему понадобятся часы, онъ всегда бываетъ огорченъ и бьетъ себя по лбу, вотъ такъ (ребёнокъ исполнилъ пантомиму) и говоритъ, что она, то-есть хорошенькая леди, нехорошо съ нимъ поступаетъ, а оттого онъ не можетъ отогнать волковъ отъ дома. Тогда я говорю: ддушка, возьми часы, а онъ возьметъ меня на руки и говоритъ: о, мой ангельчикъ, разв могу я обирать моего ангельчика! потомъ заплачетъ, не такъ какъ сегодня, не громко, знаете, не такъ, что слышно издалека, а только слезы текутъ по его худымъ щекамъ.

Докучная для Роберта Одлея болтовня рёбенка была небезполезна для старика. Онъ не слушалъ разсказа, но прошелся тмъ временемъ нсколько разъ по комнат, пригладилъ растрепанные волосы и далъ поправить галстухъ мистриссъ Плаусонъ, нетерпливо желавшей узнать причину его тревоги.

— Бдный старичокъ! повторила она, смотря на Роберта:— что могло его такъ огорчить?

— Зять его умеръ, отвчалъ мистеръ Одлей, обращая глаза на сострадательное лицо мистриссъ Плаусонъ:— онъ умеръ года полтора посл Елены Толбойзъ, погребенной на уентнорскомъ кладбищ.

Лицо мистриссъ Плаусонъ мало измнилось, только глаза какъ-то закатились, и собираясь отвтить, она опять провела языкомъ по губамъ.

— Бдный мистеръ Толбойзъ умеръ?.. Это, точно, всть печальная, сэръ.

При этихъ словахъ маленькій Джорджъ внимательно взглянулъ въ лицо своего опекуна.

— Кто умеръ? спросилъ онъ:— меня зовутъ Джорджъ Толбойзъ. Кто умеръ?

— Одинъ господинъ, котораго также зовутъ Толбойзъ…

— Бдный!.. и его зароютъ въ землю?..

Мальчикъ имлъ то понятіе о смерти, которое обыкновенно внушается дтямъ ихъ старшими, и доводитъ воображеніе ребёнка до края отверстой могилы — рдко за ея предлы.

— Я бы хотлъ видть, какъ будутъ опускать его въ могилу, прибавилъ Джорджъ помолчавъ.

Онъ бывалъ не разъ на похоронахъ дтей въ околодк, куда его приглашали за хорошенькое личико. Вслдствіе этого похоронная процессія представлялась ему праздникомъ, въ которомъ пирожки, вино стояли на первомъ план.

— Вы не согласитесь отпустить со мною Джорджа, мистеръ Молданъ? спросилъ Робертъ.

Волненіе старика между тмъ значительно успокоилось. Онъ отъискалъ гд-то за зеркаломъ другую трубку и закурилъ ее съ помощію лоскутка газеты.

— Вы не будете противъ этого, мистеръ Молданъ?…

— Нтъ, сэръ… нтъ, вы опекунъ и имете право взять ребёнка, когда вамъ угодно. Онъ доставляетъ мн много утшенія въ моей одинокой старости… но я имлъ въ виду возможность его лишиться. Можетъ быть, я… не всегда исполнялъ мои къ нему обязанности, сэръ… что касается… школы… обуви. Вы, какъ холостой человкъ, не можете вообразить, сколько сапоговъ изнашиваютъ мальчики его возраста, я взялъ его назадъ изъ школы, давалъ иногда носить толстые сапоги, когда наши средства истощались… но всегда обращался съ нимъ хорошо. Нтъ, сэръ, еслибъ вы разспрашивали его цлую недлю, я не думаю, чтобъ онъ могъ пожаловаться, что слышалъ когда-либо жесткое слово отъ своего стараго дда.

Замтивъ печаль своего стараго покровителя, Джорджъ поднялъ страшный крикъ и объявилъ наотрзъ, что никогда его не оставитъ.

— Мистеръ Молданъ, сказалъ Робертъ Одлей грустно и отчасти съ состраданіемъ: — обдумывая вчера мое положеніе, я не предполагалъ, что оно можетъ представиться мн въ еще боле мрачномъ вид. Все, что могу сказать — да поможетъ намъ Богъ! Я считаю долгомъ своимъ — взять ребёнка, но прямо отъ васъ я отдамъ его въ лучшую школу въ Соутгэмптон и увряю васъ честію, что не буду покушаться извлечь изъ его дтской откровенности ничего такого… что могло бы нкоторымъ образомъ… я хочу сказать… и онъ пріостановился:— я хочу сказать… что не буду пытаться чрезъ него открыть тайну. Я — не шпіонъ… не думаю, чтобъ и настоящій шпіонъ дозволилъ себ выпытывать что нибудь у ребёнка.

Старикъ не отвчалъ, онъ сидлъ облокотясь на одну руку, съ потухшей трубкою въ другой.

— Возьмите мальчика, мистриссъ Плаусонъ, сказалъ онъ наконецъ:— соберите и уложите его вещи, онъ детъ съ мистеромъ Одлеемъ.

— По правд сказать, не очень хорошо со стороны молодаго человка отнимать любимца отъ бднаго ддушки, отозвалась мистриссъ Плаусонъ съ сдержаннымъ негодованіемъ.

— Тс… мистриссъ Плаусонъ, сказалъ уныло старикъ: — мистеръ Одлей — лучшій въ этомъ дл судья. А я… я недолго проживу… недолго буду въ тягость людямъ.

При этихъ словахъ слезы выступили между грязными пальцами старика, закрывавшими налитые кровью глаза его.

— Богу извстно, что я никогда не враждовалъ съ вашимъ другомъ, сэръ, продолжалъ онъ, когда мистриссъ Плаусонъ вышла изъ комнаты съ ребёнкомъ:— и не желалъ ему никакого зла. Онъ былъ хорошимъ мн зятемъ, лучше инаго сына. Я… я, можетъ быть, прожилъ его деньги… и очень объ этомъ жалю… очень жалю именно теперь. Но я не врю, чтобы онъ умеръ… нтъ, сэръ, нтъ… я этому не врю! воскликнулъ старикъ, отнимая руки отъ глазъ и ршительно смотря на Роберта Одлея.— Нтъ, не врю, сэръ! Какъ могъ онъ умереть?

Робертъ не отвчалъ на этотъ странный вопросъ, онъ грустно опустилъ голову, подошелъ къ окну и сквозь втви гераніума сталъ смотрть на голый клочокъ земли, гд играли дти.

Мистриссъ Плаусонъ ввела Джорджа, закутаннаго по дорожному, Робертъ взялъ его за руку.

— Простись съ ддушкой, Джорджъ.

Мальчуганъ вспрыгнулъ на колни къ старику и, припавъ къ нему, отеръ поцалуями грязныя слезы на поблекшихъ щекахъ его.

— Не тужи обо мн, ддушка, сказалъ онъ:— я пойду въ школу, научусь быть хорошимъ человкомъ и буду приходить домой къ теб… и къ мистриссъ Плаусонъ, неправда ли? прибавилъ онъ, обращаясь къ Роберту.

— Да, мой милый, иногда…

— Возьмите его, сэръ… возьмите скоре, выговорилъ мистеръ Молданъ: — вы терзаете мое сердце.

Ребёнокъ отошелъ къ Роберту утшенный. Онъ радовался мысли ходить въ школу, хотя былъ очень счастливъ и дома съ пьянымъ ддушкой, который постоянно обнаруживалъ неумренную привязанность къ красивому ребёнку, всячески его баловалъ и позволялъ длать все, что ему хотлось. Вслдствіе такого потворства, мистеръ Толбойзъ привыкъ поздно ложиться спать, плотно ужинать самыми неудобосваримыми кушаньями и отхлебывать пуншъ изъ стакана ддушки.

По дорог въ гостинницу, онъ сообщалъ разныя замчанія Роберту Одлею, но адвокатъ не подавался на разговоръ.

Нетрудно было отъискать хорошую школу въ такомъ мст, какъ Соутгэмптонъ. Роберту указали красивый домъ на Большой улиц и, оставивъ Джорджа въ гостинниц на попеченіи одного добродушнаго лакея, неимвшаго повидимому другихъ обязанностей какъ смотрть на улицу и сметать воображаемую пыль съ свтлыхъ какъ зеркало столовъ, адвокатъ направился къ училищу для мальчиковъ мистера Марчмонта.

Онъ нашелъ въ мистер Марчмонт очень пріятнаго человка и, входя въ домъ, встртилъ ряды весьма порядочныхъ мальчиковъ, отправлявшихся на прогулку по городу, подъ присмотромъ двухъ надзирателей.

Онъ разсказалъ начальнику школы, что маленькій Джорджъ Толбойзъ былъ оставленъ на его попеченіе другомъ, ухавшимъ, нсколько мсяцевъ тому назадъ, въ Австралію и, надо думать, тамъ умершимъ. Поручая ребёнка особенному вниманію мистера Марчмонта, Робертъ постановилъ условіемъ, чтобы не допускать къ мальчику никакихъ постителей, кром лицъ, которыя предъявятъ письма отъ него. Условившись въ нсколькихъ словахъ, Робертъ возвратился въ гостинницу за Джорджемъ.

Мальчикъ свелъ уже короткое знакомство съ празднымъ лакеемъ, который обращалъ его вниманіе на разныя достопримчательности Большой улицы.

Бдный Робертъ имлъ столько же понятія о потребностяхъ ребёнка, сколько о потребностяхъ благо слона. Въ дтств онъ занимался шелковичными червями, остиндскими свинками, канарейками, собаками, но никогда не случалось ему имть на рукахъ пятилтняго ребёнка.

Онъ перенесся за двадцать пять лтъ назадъ и старался вспомнить, чмъ его кормили, когда ему было пять лтъ.

— Кажется, мн давали порядочную порцію хлба, молока и вареной баранины, помнится также, что все это было мн не по вкусу. Едва ли и этому ребёнку понравятся хлбъ, молоко и вареная баранина.

Онъ стоялъ нсколько минутъ, покручивая усы и задумчиво глядя на Джорджа, прежде чмъ ршился спросить у него.

— Ты, я думаю, голоденъ, Джорджъ, сказалъ онъ наконецъ.

Мальчикъ утвердительно кивнулъ головою, а офиціантъ не преминулъ отереть невидимую пыль со стола, какъ бы приготовляясь накрывать его.

— Не хочешь ли позавтракать? продолжалъ мистеръ Одлей, попрежнему покручивая усы.

Мальчикъ громко разсмялся.

— Какъ, позавтракать… теперь вечеръ, и я уже обдалъ.

Робертъ Одлей сталъ въ тупикъ, какое угощеніе придумать для мальчика, который третій часъ дня называлъ вечеромъ?

— Хочешь хлба съ молокомъ, Джорджъ? спросилъ Робертъ.— Человкъ, подай хлба, молока и бутылку вина.

Мистеръ Толбойзъ сдлалъ гримасу:

— Я никогда не мъ хлбъ съ молокомъ, сказалъ онъ: — не люблю этого, а люблю что нибудь, какъ ддушка называетъ, питательное. Я бы хотлъ телячью котлетку. Ддушка говорилъ, что онъ лъ здсь очень вкусныя котлеты. Нельзя ли мн подать телячью котлетку, зажаренную въ сухаряхъ съ яицомъ, знаете? и съ лимоннымъ сокомъ, знаете? обратился онъ къ офиціанту.— Ддушка знаетъ здшняго повара. Этотъ поваръ — прекрасный молодой, человкъ… онъ разъ далъ мн шиллингъ, когда ддушка приводилъ меня сюда… У этого повара платье лучше, чмъ у ддушки… да и получше вашего, сказалъ Джорджъ, неодобрительно посматривая на долгополый сюртукъ Роберта.

Мистеръ Одлей остолбенлъ отъ ужаса. Какъ сладить съ пятилтнимъ гастрономомъ, который презираетъ хлбъ съ молокомъ и требуетъ телячью котлету?

— Знаешь ли, что я съ тобой сдлаю, маленькій Джорджъ? сказалъ Робертъ, подумавъ: — я велю теб подать цлый обдъ!

Офиціантъ проворно вступился.

— Могу поручиться, сэръ, сказалъ онъ утвердительно:— что этотъ маленькій человчекъ съуметъ справиться съ обдомъ.

— Такъ я предлагаю теб обдъ, Джорджъ, повторилъ Робертъ:— жюльенъ, разварной угорь, котлетки, дичь и пуддингъ. Что ты на это скажешь, Джорджъ?

— Не думаю, чтобы молодой человкъ отказался отъ всего этого, когда увидитъ, сэръ, сказалъ офиціантъ:— угорь, жюльенъ, котлеты, дичь, пуддингъ. Я пойду заказать, сэръ. Къ какому времени прикажете, сэръ?

— Приготовьте къ шести часамъ, а потомъ мистеръ Джорджъ отправится ночевать въ свою новую школу. Между тмъ постарайтесь занять чмъ нибудь ребёнка. Я долженъ идти по дламъ и не могу взять его съ собою. Я здсь переночую. Прощай, Джорджъ, будь уменъ и приготовь свой аппетитъ къ шести часамъ.

Мистеръ Одлей оставилъ мальчика на рукахъ празднаго слуги и пошелъ внизъ къ морю, а потомъ уединеннымъ берегомъ, вдоль ветхой городской стны, къ маленькой сосдней деревн.

Онъ съ намреніемъ избгалъ быть вмст съ Джорджемъ и прогуливался, несмотря на снгъ, до самыхъ сумерекъ. Возвращаясь въ городъ, онъ зашелъ на станцію, справиться объ отход дорсетширскаго позда.

‘Поду завтра утромъ’ думалъ онъ: ‘успю до ночи увидться съ отцомъ Джорджа… передамъ ему все… кром участія, которое я питаю къ… къ подозрваемой особ, и пусть онъ ршитъ, что теперь длать.’

Мистеръ Джорджъ очень хорошо справился съ заказаннымъ обдомъ. Онъ пилъ такъ много эля, что привелъ въ ужасъ своего собесдника, а наслажденіе, съ какимъ онъ оцнялъ достоинство соусовъ и жареныхъ фазановъ, вовсе не соотвтствовало его возрасту. Въ восемь часовъ привели экипажъ, и онъ отправился въ наилучшемъ расположеніи духа, съ совереномъ въ карман и съ письмомъ на имя мистера Марчмонта, въ которомъ были вложены деньги на экипировку молодаго человка.

— Какъ я радъ, что получу новое платье, сказалъ онъ, прощаясь съ Робертомъ: — мистрисъ Плаусонъ столько разъ уже чинила мое старое платье. Теперь пусть отдастъ его Билли.

— А кто такой Билли? спросилъ Робертъ, забавляясь болтовней мальчика.

— Билли?… маленькій братъ бдной Матильды. Онъ, знаете — простой мальчикъ, Матильда тоже была простая, но…

Въ эту минуту кучеръ взмахнулъ кнутомъ, старая лошадь запрыгала и Робертъ Одлей не узналъ ничего боле о Матильд.

XXIII.
Остановка.

Мистеръ Гаркортъ Толбойзъ жилъ въ Дорсетшир въ большомъ старинномъ дом, отстоявшемъ на одну милю отъ маленькой деревни, называемой Греднж-Гитъ. Домъ этотъ стоялъ посреди стариннаго помстья, не довольно большаго, чтобы носить названіе парка, но слишкомъ обширнаго, чтобы называться иначе. Поэтому оно не имло особаго имени, а просто называлось помстьемъ сквайра Толбойза.

Мистеръ Гаркортъ Толбойзъ былъ послдній человкъ въ свт, котораго можно было бы назвать стариннымъ англійскимъ именемъ сквайра. Онъ не занимался ни охотой, ни сельскимъ хозяйствомъ. Во всю свою жизнь онъ никогда не надвалъ ботфортъ и вовсе не обращалъ вниманія на состояніе погоды, если она только не мшала его комфорту, объ урожа же онъ думалъ на столько, на сколько урожай могъ имть вліянія на доходъ, получаемый имъ отъ его фермеровъ. Это былъ человкъ лтъ пятидесяти, высокій, прямой, костлявый, съ широкимъ блднымъ лицомъ и свтлосрыми глазами. Рдкіе черные волосы его были зачесаны кверху для прикрытія большой лысины на макушк, отчего его лицо имло нкоторое сходство съ теріеромъ.

Никто не могъ похвастать знаніемъ слабой стороны Гаркорта Толбойза. Онъ походилъ на свой большой квадратный домъ, смотрвшій прямо на сверъ, и въ которомъ не было ни одного уютнаго уголка. Характеръ его поражалъ своимъ постояннымъ, однообразнымъ умственнымъ свтомъ, неумрявшимся ни малйшею тнью. Онъ смотрлъ на все одинакимъ строгимъ взглядомъ, который не допускалъ никакихъ смягчающихъ обстоятельствъ. Его благородный умъ не зналъ никакихъ изворотовъ, шелъ всегда прямо, не уклоняясь ни въ ту, ни въ другую сторону. У него правое дло было правымъ, а неправое — неправымъ. Впродолженіе всей своей праведной, но безжалостной жизни, онъ никогда не признавалъ возможности, чтобъ какія нибудь обстоятельства смягчили бы вину или уменьшили законное право возмездія. Онъ изгналъ отъ себя единственнаго своего сына за то, что тотъ не повиновался ему, и не задумался бы ни на минуту изгнать и свою единственную дочь, еслибъ она совершила подобное же преступленіе.

Еслибъ только этотъ человкъ способенъ былъ на такую слабость какъ тщеславіе, то, конечно, онъ гордился бы своимъ упорствомъ. Онъ гордился бы своею непоколебимою прямотою, длавшею его такимъ непріятнымъ человкомъ, гордился своимъ настойчивымъ упрямствомъ, котораго не могли смягчить ни любовь, ни чувство жалости, гордился бы отрицательною силою натуры, незнавшей никогда слабости, называемой нами любовью и привязанностью.

Если онъ и сожаллъ о брак своего сына и о разрыв, происшедшемъ поэтому между ними, то тщеславіе заставляло его скрыть свои чувства. Дйствительно, какъ ни странно бы казалось съ перваго взгляда, что подобный человкъ могъ быть тщеславнымъ, я почти увренъ, что тщеславіе было главною дурною чертою въ характер Толбойза, около которой группировались вс остальныя. Вроятно Юній Брутъ былъ тщеславенъ и наслаждался одобреніемъ испуганныхъ римлянъ за казнь своихъ дтей. Гаркортъ Толбойзъ не задумался бы предать своего сына ликторамъ и горько наслаждаться собственнымъ своимъ горемъ. Одному Богу извстно, какъ тяжела была этому упрямому человку разлука съ единственнымъ сыномъ, какъ тяжело ему было скрывать свое горе.

— Мой сынъ сдлалъ непростительную глупость, женившись на дочери какого-то пьянаго нищаго, говорилъ онъ тмъ, кто осмливался напоминать ему о Джордж:— и съ той минуты у меня нтъ боле сына. Я не желаю ему зла. Онъ для меня умеръ. Я жалю о немъ точно такъ же, какъ сожалю о его матери, умершей девятнадцать лтъ тому назадъ. Если вы будете говорить о немъ какъ объ умершемъ, то я готовъ васъ слушать, но не иначе.

Я думаю, Гаркортъ Толбойзъ наслаждался римскимъ величіемъ этой мрачной рчи и очень желалъ бы носить тогу, чтобы торжественно прикрыться ею, когда онъ отворачивался отъ защитника бднаго Джорджа. Джорджъ ни разу лично не пробовалъ поколебать ршенія своего отца, онъ достаточно зналъ его характеръ и понималъ, что подобная попытка будетъ безполезна.

— Если я напишу къ нему, говаривалъ молодой человкъ:— то онъ спокойно сложитъ мое письмо, надпишетъ на немъ мое имя и число, когда его получилъ, и призоветъ всхъ домашнихъ въ свидтели, что оно нисколько не возбудило въ немъ ни сожалнія, ни раскаянія. Онъ останется при своемъ ршеніи до послдней минуты своей жизни. Я думаю, онъ въ сущности очень доволенъ, что единственный его сынъ своимъ непослушаніемъ доставилъ ему случай выказать во всемъ блеск свою римскую добродтель.

Такъ отвчалъ всегда Джорджъ, когда жена и отецъ ея уговаривали его просить помощи у Гаркорта Толбойза.

— Нтъ, душка, прибавлялъ онъ въ заключеніе:— какъ ни тяжело быть бдняками, но мы перенесемъ нищету. Мы не пойдемъ къ строгому отцу, не попросимъ у него убжища и куска хлба, въ которыхъ онъ намъ торжественно откажетъ, и будетъ этимъ хвастаться во всемъ околодк. Нтъ, милая моя, поврь мн: гораздо легче голодать, чмъ унижаться.

Быть можетъ, жена Джорджа и не соглашалась съ этими доводами. Она не особенно желала голодать и жалостно вздыхала, когда красивыя бутылки шампанскаго замнились грубыми пивными бутылками. Джорджъ долженъ былъ такимъ образомъ нести двойную тяжесть — терпть свое собственное горе и утшать свою жену, которая и не помышляла скрывать свои огорченія.

— Я считала драгунъ всегда богатыми, сердито говорила она.— Двушки всегда желаютъ выдти замужъ за драгунъ, купцы съ радостью длаютъ имъ кредитъ, трактирщики стараются ихъ заманить къ себ, а театральные антрепрепёры ищутъ ихъ покровительства. Кто бы мои, ожидать, что драгунъ станетъ пить дрянное пиво, курить скверный табакъ и заставлять свою жену носить старую шляпку?

Хотя въ подобныхъ словахъ и ясно выказывались эгоистическія чувства, но Джорджъ Толбойзъ ихъ не замчалъ. Онъ любилъ свою жену и врилъ въ нее безотчетно во все время своей краткой брачной жизни. Любовь его была не слпая, скоропроходящая. Джорджъ никогда не забывалъ той минуты, когда хорошенькая дочь лейтенанта Молдана впервые обворожила его и, какъ она съ тхъ поръ ни измнилась, но образъ, плнившій его когда-то, оставался неизмнно запечатлннымъ въ его сердц.

Робертъ Одлей выхалъ изъ Соутгэмптона съ первымъ поздомъ и, прибывъ на станцію Вергамъ, нанялъ экипажъ въ Грендж-Гитъ.

Снгъ лежалъ твердо на земл, день былъ ясный, морозный и вс предметы рзко выдавались на холодной синев неба. Лошади громко били копытами по замерзшей земл, сдлавшейся столь же крпкой, какъ желзо. Этотъ зимній день имлъ нкоторое сходство съ человкомъ, къ которому халъ Робертъ. Подобно Толбойзу, онъ былъ холоденъ, жестокъ и безжалостенъ къ несчастнымъ, подобно ему, не поддавался смягчающему дйствію солнечныхъ лучей, которые теперь только свтили, но ни мало не грли.

Сердце Роберта Одлей тревожно забилось, когда экипажъ остановился у грозной ршетки и кучеръ слзъ съ козелъ, чтобы отворить широкія желзныя ворота.

За воротами тянулась плантація высокихъ прямыхъ елей, гордо качавшихъ свои зеленыя втви, какъ бы презирая зимнюю стужу. Широкая дорога вела между двумя рядами этихъ деревьевъ къ большому кирпичному дому, въ которомъ вс окна блистали, словно ихъ только что вымыла неутомимая служанка.

Не знаю, былъ ли Юній Брутъ бичомъ своего дома, но въ числ другихъ римскихъ добродтелей мистеръ Толбойзъ не терплъ безпорядка и тмъ наводилъ страхъ на всхъ своихъ слугъ.

Окна и каменныя ступени лстницы ярко блестли при солнечномъ свт, прямыя дорожки сада такъ недавно были посыпаны пескомъ, что придавали всему мсту песчаный, желтоватый видъ. На лужк передъ домомъ красовалось нсколько куртинокъ съ мрачными желтыми растеніями, украшавшими и лстницу. ‘Если баринъ похожъ на свой домъ’ думалъ Робертъ: ‘я не удивляюсь, что онъ поссорился съ бднымъ Джорджемъ.’

Въ конц аллеи экипажъ круто повернулъ зя уголъ и, прохавъ подъ самыми окнами нижняго этажа, остановился передъ подъздомъ. Извощикъ слзъ съ козелъ и дернулъ за мдную ручку колокольчика, съ шумомъ ударившуюся о мдную пластинку, какъ бы оскорбившись, что до нея дотронулась рука плебея.

Дверь отворилась, и на порог показался слуга въ черныхъ панталонахъ и полосатой холстинной куртк. Онъ торжественно объявилъ, что мистеръ Толбойзъ дома, и спросилъ, неугодно ли прізжему послать ему свою карточку.

Пока о немъ докладывали хозяину дома, Робертъ дожидался въ передней. Это была большая, высокая комната съ каменнымъ поломъ. Дубовая панель отличалась тмъ же безукоризненнымъ блескомъ, который поражалъ повсюду, внутри и снаружи этого дома.

Нкоторые люди имютъ слабость къ картинамъ и статуямъ, но мистеръ Гаркортъ Толбойзъ былъ слишкомъ практическій человкъ, чтобы поддаваться подобнымъ глупымъ прихотямъ. Барометръ и ставка для зонтиковъ — вотъ единственныя украшенія передней, служившей вмст и пріемной

Слуга вскор вернулся. Это былъ блдный мужчина лтъ сорока, которому невидимому жизнь совершенно постыла.

— Пожалуйте, сэръ, сказалъ онъ.— Мистеръ Толбойзъ приметъ васъ, хотя онъ теперь и завтракаетъ. Онъ приказалъ мн передать вамъ, что, кажется, вс въ Дорсетшир должны знать часъ его завтрака.

Этотъ формальный выговоръ не произвелъ никакого впечатлнія на молодого юриста. Робертъ только повелъ бровями въ знакъ полнйшаго пренебреженія къ самому себ и ко всмъ другимъ.

— Я не живу въ Дорсетшир, отвчалъ онъ.— Мистеръ Толбойзъ могъ бы это знать, еслибъ онъ сдлалъ мн честь немного подумать. Ну, пойдемъ, братецъ.

Слуга посмотрлъ на Роберта съ какимъ-то неопредленнымъ ужасомъ и, отворивъ одну изъ тяжелыхъ дубовыхъ дверей, ввелъ гостя въ большую столовую, меблированную со строгою простотою, какъ комнату, назначенную для ды, но не для житья. Въ конц длиннаго стола возсдалъ мистеръ Гаркортъ Толбойзъ.

На немъ былъ надтъ халатъ сраго сукна, подвязанный кушакомъ. Одежда эта имла торжественный видъ и, быть можетъ, изъ всхъ современныхъ костюмовъ боле всего походила на римскую тогу.

На немъ кром того была свтлая жилетка, сильно накрахмаленный блый галстухъ и безукоризненные воротнички. Холодный срый цвтъ халата вполн согласовался съ холоднымъ блескомъ его срыхъ глазъ, а блдный цвтъ жилета — съ блдностью его лица.

Робертъ Оддей вовсе не ожидалъ найти въ Гаркорт Толбойз что нибудь похожее на манеры Джорджа, но онъ предполагалъ нкоторое сходство въ чертахъ между отцомъ и сыномъ. Но не было и малйшей тни этого сходства. Невозможно было бы вообразить себ кого нибудь, кто бы такъ мало походилъ на Джорджа, какъ его отецъ.

Увидвъ этого человка, Робертъ пересталъ удивляться жестокому письму, полученному отъ него. Такой человкъ не могъ, кажется, иначе писать.

Въ комнат была еще молодая двушка, на которую Робертъ, поклонившись хозяину, посмотрлъ съ недоумніемъ.

Она сидла у послдняго изъ четырехъ оконъ комнаты и занималась шитьемъ, передъ ней стояла плетеная корзина, полная кусковъ каленкора и фланели.

Хотя она находилась очень далеко отъ Гоберта, но онъ все-таки могъ замтить, что она была молода и похожа на Джорджа Толбойза.

‘Это — его сестра!’ подумалъ онъ. ‘Джорджъ, кажется, любилъ ее. Вроятно, она сочувствуетъ его участи’.

При вход Роберта дама привстала со стула, при чемъ уронила свою работу, и катушка бумаги покатилась по полированному полу.

— Сядь, Клара, строго произнесъ мистеръ Толбойзъ, не обращаясь къ своей дочери и не повертывая головы. Онъ, должно быть, замтилъ, что она встала вслдствіе какой нибудь особенной магнетической силы, свойственной ему одному, слуги непочтительно увряли, что. у него были глаза на затылк.

— Сядь, Клара, повторилъ онъ:— и держи свои нитки въ рабочемъ ящик.

Двушка покраснла при этомъ выговор и нагнулась поднять катушку. Робертъ Одлей, нимало несмущенный грознымъ присутствіемъ хозяина, всталъ на колни на коверъ и, отыскавъ катушку, подалъ ее молодой двушк. Гаркортъ Толбойзъ съ удивленіемъ смотрлъ на него.

— Можетъ быть, мистеръ… мистеръ Робертъ Одлей, сказалъ онъ, наконецъ взглянувъ на карточку, которую мялъ въ своей рук:— можетъ быть, когда вы кончите заниматься катушками, вы будете такъ добры и скажете мн, чему я обязанъ чести васъ видть?

При этомъ онъ торжественно махнулъ рукой, и слуга, понявъ этотъ жестъ, подкатилъ большое кресло, крытое краснымъ сафьяномъ.

Эта операція была совершена такъ тихо и торжественно, что Робертъ сначала ожидалъ чего-то особеннаго, но вскор, убдившись въ дйствительности, онъ спокойно опустился въ массивное кресло.

— Подожди, Вильсонъ, сказалъ мистеръ Толбойзъ, когда слуга хотлъ выйти изъ комнаты:— можетъ быть, мистеру Одлей угодно чашку кофе.

Робертъ ничего не лъ въ это утро, но взглянувъ на длинный столъ, на серебряный кофейный приборъ и на малое количество существеннаго угощенія, онъ отказался отъ предложенія хозяина.

— Мистеръ Одлей не хочетъ кофе, Вильсонъ, сказалъ мистеръ Толбойзъ.— Ты можешь идти.

Слуга поклонился и вышелъ едва слышно, притворивъ за собою дверь, словно это было не довольно почтительно и ему слдовало исчезнуть сквозь стну, какъ привиднію въ сказкахъ.

Мистеръ Гаркортъ Толбойзъ, упершись локтями въ ручки кресла и сложивъ руки на груди, устремилъ свои срые глаза на гостя. Будь онъ на мст Юнія Брута, онъ, конечно, принялъ бы это положеніе, выслушивая судъ надъ своими сыновьями. Еслибъ возможно было озадачить Роберта Одлей, мистеръ Толбойзъ конечно бы усплъ въ своемъ намреніи, но молодой человкъ способенъ былъ закурить сигару надъ открытымъ бочонкомъ пороха и потому онъ ни мало не смутился отъ строгаго взгляда неумолимаго старика.

— Я писалъ къ вамъ нсколько времени тому назадъ, мистеръ Толбойзъ, спокойно произнесъ Робертъ, замтивъ, что тотъ ожидаетъ, чтобы онъ началъ разговоръ,

Гаркортъ Толбойзъ поклонился. Онъ зналъ, что Робертъ пріхалъ переговорить съ нимъ о потерянномъ его сын. ‘Дай Богъ, чтобы его ледяное равнодушіе было только глупой аффектаціей тщеславнаго человка, а не совершенною безчувственностью’ думалъ Робертъ. Испытаніе началось, и Юній Брутъ уже вкушалъ наслажденіе терзать себя.

— Я получилъ ваше письмо, мистеръ Одлей, сказалъ онъ.— Оно помчено съ прочими дловыми бумагами, и на него послдовалъ должный отвтъ.

— Это письмо касалось вашего сына. Не усплъ Робертъ еще выговорить этого, какъ у окна, у котораго сидла молодая двушка, послышался шелестъ платья. Робертъ немедленно взглянулъ на нее, но ему показалось, что она не перемнила своего положенія. Она не работала, но сидла совершенно неподвижно.

‘Она такъ же безчувственна, какъ ея отецъ’ подумалъ онъ: ‘хотя она и похожа лицомъ на Джорджа’.

— Ваше письмо касалось лица, нкогда бывшаго моимъ сыномъ, сказалъ Гаркортъ Толбойзъ:— я прошу васъ, сэръ, помнить, что у меня боле нтъ сына.

— Вамъ не нужно мн этого напоминать, мистеръ Толбойзъ, серьёзно отвчалъ Робертъ.— Я это слишкомъ хорошо помню. Я, къ несчастію, имю основанія думать, что у васъ боле нтъ сына, что онъ умеръ.

Можетъ быть, цвтъ лица мистера Толбойза сдлался еще блдне, когда Робертъ произнесъ послднія слова, но онъ только поднялъ свои срые глаза и слегка покачалъ головою.

— Нтъ, сказалъ онъ: — нтъ, увряю васъ — нтъ.

— Я полагаю, что Джорджъ Толбойзъ умеръ въ сентябр мсяц.

Молодая двушка продолжала сидть все въ одномъ и томъ же положеніи, она и не пошевелилась, когда Робертъ заговорилъ о смерти своего друга. Что происходило на ея лиц, онъ не могъ ясно видть, ибо она сидла отъ него далеко и спиною къ окну.

— Нтъ, нтъ, увряю васъ, повторилъ мистеръ Толбойзъ:— вы жестоко ошибаетесь.

— Вы думаете, что я ошибаюсь, предполагая, что сынъ вашъ умеръ? спросилъ Робертъ.

— Разумется, отвчалъ мистеръ Толбойзъ съ улыбкою, выражавшею торжество его разум:— разумется, любезный сэръ. Исчезновеніе, это — конечно, очень хитрая штука, но недостаточно хитрая, чтобы меня провести. Позвольте мн знать это дло лучше васъ, мистеръ Одлей, и позвольте мн уврить васъ, что вашъ другъ не умеръ. Онъ скрывается для того, чтобы меня напугать, затронуть чувства человка, нкогда бывшаго его отцомъ, и заставить меня его простить. Но объявляю вамъ торжественно, онъ не получитъ моего прощенія, какъ бы онъ долго ни скрывался, и потому гораздо умне, еслибъ онъ кончилъ эту комедію и возвратился къ своему прежнему образу жизни.

— Такъ вы предполагаете, что онъ нарочно скрывается отъ всхъ, кто его знаетъ, съ цлью…

— Съ цлью подйствовать на меня! воскликнулъ мистеръ Толбойзъ, который на все смотрлъ съ точки зрнія самого себя.— Съ цлью подйствовать на меня. Онъ зналъ твердость моего характера и что обыкновенными путями невозможно заставить меня измнить разъ принятое ршеніе. Поэтому онъ вздумалъ попытать чрезвычайныя средства, онъ скрылся, чтобы напугать меня. Когда же онъ посл, наконецъ, увидитъ, что онъ меня не испугалъ, то воротится домой. Когда онъ это сдлаетъ, прибавилъ мистеръ Толбойзъ восторженнымъ тономъ: — я прощу его. Да, сэръ, я прощу его. Я скажу ему: ты старался меня обмануть, но я теб показалъ, что меня нельзя обмануть, ты хотлъ меня испугать — и я доказалъ теб, что меня нельзя испугать, ты не врилъ моему милосердію — а я покажу теб, что я могу быть милосердъ.

Онъ произнесъ эти торжественныя слова такимъ заученнымъ тономъ, что замтно было, какъ тщательно онъ заране ихъ обдумалъ.

Робертъ Одлей глубоко вздохнулъ.

— Дай Богъ, чтобы вы имли случай сказать это вашему сыну, сэръ, грустно замтилъ онъ.— Я очень радъ слышать, что вы согласны его простить, но я боюсь, что вы никогда его боле не увидите на этомъ свт. Я имю многое вамъ передать насчетъ исчезновенія вашего сына, мистеръ Толбойзъ, но я желалъ бы говорить съ вами наедин, прибавилъ онъ, посматривая на молодую двушку, сидвшую у окна.

— Моя дочь знаетъ образъ моихъ мыслей, мистеръ Одлей, отвчалъ Толбойзъ.— Нтъ никакой причины, зачмъ ей не слышать того, что вы имете мн сказать. Миссъ Клара Толбойзъ, мистеръ Робертъ Одлей, прибавилъ онъ, торжественно махнувъ рукою.

Молодая двушка нагнула голову въ отвтъ на поклонъ Роберта.

‘Пусть послушаетъ’, подумалъ онъ. ‘Если у нея такъ мало чувства, что она не выказала никакого сожалнія, когда я заговорилъ о ея брат, то пусть она услышитъ самое худшее.’

Съ этими мыслями онъ вынулъ изъ кармана нсколько бумагъ, между которыми находился и документъ, написанный имъ немедленно по исчезновеніи Джорджа.

— Прошу васъ, мистеръ Толбойзъ, почтить меня вашимъ полпымъ вниманіемъ, сказалъ онъ.— То, что я собираюсь вамъ открыть, очень важно. Вашъ сынъ былъ моимъ лучшимъ другомъ. Я его любилъ, быть можетъ, такъ жарко потому, что онъ былъ одинъ на свт, брошенный вами, лишенный единственной женщины, которую онъ любилъ.

— Дочери пьянаго нищаго, замтилъ мистеръ Толбойзъ.

— Еслибъ онъ умеръ въ постел отъ горя, какъ я иногда ожидалъ, продолжалъ Робертъ Одлей:— я бы сожаллъ о немъ отъ души, какъ о старомъ школьномъ товарищ и лучшемъ моемъ друг. Но я бы тогда не горевалъ такъ, какъ теперь, когда я вполн увренъ, что мой бдный другъ убитъ.

— Убитъ!

Отецъ и дочь въ одно мгновеніе произнесли это ужасное слово. Лицо отца покрылось пепельною блдностью, а дочь закрыла свое лицо руками и не отнимала ихъ во все время разговора.

— Мистеръ Одлей, вы съ ума сошли! воскликнулъ Гаркортъ Толбойзъ: — вы съ ума сошли, или вашъ другъ поручилъ вамъ постараться растрогать меня. Я протестую противъ этого заговора и я — я отказываюсь теперь простить человка, бывшаго нкогда моимъ сыномъ.

Говоря это, онъ былъ уже прежнимъ Гаркортомъ Толбойзомъ. Ударъ былъ сильный, но только мгновенный.

— Я далеко не желаю понапрасну васъ тревожить, сэръ, отвчалъ Робертъ.— Дай Богъ, чтобы вы были правы, а я неправъ. Но я не могу этому врить. Я даже не могу надяться на это. Я пришелъ къ вамъ за совтомъ и разскажу, прямо и безъ обиняковъ, вс обстоятельства, возбудившія мои подозрнія. Если вы найдете, что эти подозрнія глупы и неосновательны, то я готовъ покориться вашему мудрому ршенію. Я покину Англію и перестану искать уликъ, необходимыхъ для доказательства справедливости моихъ опасеній. Если же вы скажете мн: продолжай, то я буду продолжать свои поиски.

Ничто не могло быть пріятне гордости мистера Гаркорта Толбойза, какъ это воззваніе. Онъ объявилъ, что готовъ выслушать все, что мистеру Одлею угодно будетъ сказать, и съ радостью поможетъ своимъ совтомъ, хотя онъ и уврялъ съ замтною афектаціею, что его совтъ не иметъ никакой цны.

Робертъ Одлей придвинулъ свое кресло къ мистеру Толбойзу и началъ подробный разсказъ о всемъ, что случилось съ Джорджемъ съ самаго его прибытія въ Англію до его исчезновенія, равно и о всхъ событіяхъ посл его исчезновенія, имвшихъ какую нибудь связь съ этимъ происшествіемъ. Гаркортъ Толбойзъ слушалъ съ напряженнымъ вниманіемъ, повременимъ только прерывая говорящаго какими нибудь торжественными вопросами. Клара Толбойзъ сидла неподвижно, закрывъ лицо руками.

Стрлки часовъ указывали на четверть двнадцатаго, когда Робертъ началъ свой разсказъ. Пробило двнадцать часовъ, когда онъ кончилъ. Въ своемъ разсказ онъ, конечно, скрылъ имена своего дядюшки и его жены.

— Теперь, сэръ, сказалъ онъ: — я ожидаю вашего ршенія. Вы узнали причины, побудившія меня придти къ этому ужасному заключенію. Что вы теперь скажете?

— Вс ваши доводы ни мало не измнили моего прежняго мннія, отвчалъ мистеръ Гаркортъ Толбойзъ съ упрямствомъ гордаго, непреклоннаго человка.— Я все еще думаю, какъ и прежде думалъ, что мой сынъ живъ, и что его исчезновеніе есть только заговоръ противъ меня и я отказываюсь быть жертвою этого заговора.

— Такъ вы желаете, чтобы я прекратилъ мои поиски? торжественно произнесъ Робертъ Одлей.

— Я вамъ скажу только одно: если вы будете продолжать ихъ, то вы будете дйствовать для себя, а не для меня. Во всемъ вами сказанномъ, я ничего не вижу, что бы могло меня заставить безпокоиться объ участи вашего друга!

— Такъ пусть же будетъ по вашему! воскликнулъ Робертъ.— Съ этой минуты я бросаю это дло. Съ этой минуты я только буду стараться его позабыть.

При этихъ словахъ онъ всталъ и, взявъ свою шляпу, взглянулъ на Клару Толбойзъ. Она сидла все попрежнему неподвижно.

— Прощайте, мистеръ Толбойзъ, серьёзно сказалъ онъ.— Дай Богъ, чтобы вы были правы. Дай Богъ, чтобы я ошибался. Но я боюсь — придетъ день, когда, вы будете сожалть о вашей апатіи, о томъ, что вы не старались раскрыть тайну преждевременной кончины единственнаго вашего сына.

Торжественно поклонившись мистеру Толбойзу и его дочери, онъ на минуту остановился посмотрть на послднюю, въ ожиданіи, что она взглянетъ на него и сдлаетъ знакъ, что желаетъ поговорить съ нимъ.

Мистеръ Толбойзъ позвонилъ лакея, который проводилъ Роберта съ такимъ мрачнымъ торжествомъ, словно онъ велъ его на мсто казни.

‘Она похожа на отца своего’ подумалъ Робертъ Одлей, когда онъ въ послдній разъ взглянулъ на опущенную голову молодой двушки.— ‘Бдный Джорджъ, ты нуждался въ друг, ибо какъ мало людей тебя любило на свт’.

XXIV.
Клара.

Выходя изъ дверей, Робертъ Одлей нашелъ своего извощика, спящаго на козлахъ, его угостили слишкомъ крпкимъ пивомъ, и онъ невольно забылся, но, очнувшись, съ радостью встртилъ своего сдока. Старая блая лошадь, которой, казалось, было столько же лтъ, сколько и экипажу, также спала и только проснулась въ ту минуту, когда Робертъ съ шумомъ сошелъ съ лстницы. Понуряемая бичомъ, она поплелась тихонько, словно во сн. Молодой же человка, надвинулъ шляпу на брови и сталъ думать о пропавшемъ друг.

Онъ нкогда игрывалъ въ этомъ скучномъ саду, подъ этими унылыми елями и былъ веселъ, если можно допустить веселость въ дом Гаркорта Толбойза. Онъ, быть можетъ, игрывалъ съ этой самой сестрой, которая теперь не проронила о немъ ни одной слезы. Робертъ Одлей смотрлъ на прямыя правильныя дорожки, на прямыя деревья и удивлялся, какъ Джорджъ, выросшій въ подобномъ мст, могъ сдлаться тмъ откровеннымъ, добрымъ, беззаботнымъ другомъ, какимъ онъ его знавалъ. Какъ могло случиться, что, имя постоянно передъ глазами своего отца, онъ не пошелъ по его слдамъ и не сдлался непріятнйшимъ человкомъ для себя и другихъ? Какъ могло это случиться? Очень просто, потому что мы обязаны душею, длающею насъ великими или мелкими людьми, существу, которое неизмримо выше нашихъ родителей. Носы и подбородки могутъ переходить отъ отца къ сыну, отъ дда къ внуку, подобно тому, какъ вс формы увядшаго осенью цвтка воспроизводятся на слдующую весну въ новомъ цвтк, но душа не подчинена никакимъ земнымъ правиламъ: ею руководитъ только воля Всемогущаго.

‘Слава-богу!’ думалъ Робертъ Одлей: ‘слава-богу! Все кончено. Бдный мой другъ будетъ отдыхать въ неизвстной могил и я не причиню позора тмъ, кого люблю. Рано или поздно, позоръ этотъ придетъ, но я не буду тутъ причастенъ. Тяжелый кризисъ прошелъ, и я свободенъ.’

Ему какъ-то легче теперь дышалось. Благородная его натура отворачивалась отъ принятой имъ на себя роли шпіона и полицейскаго сыщика.

Между тмъ экипажъ вызжалъ изъ воротъ сада и Робертъ привсталъ, чтобы еще разъ взглянуть на мрачныя ели, прямыя дорожки, гладкую мураву лужка и на большой одинокій кирпичный домъ.

Вдругъ онъ вздрогнулъ, по алле бжала, почти летла женщина, махая блымъ платкомъ.

Нсколько времени онъ съ удивленіемъ смотрлъ на это странное явленіе.

— Не за мною ли гонится эта женщина? воскликнулъ онъ наконецъ.— Стой, прибавилъ онъ, обращаясь къ извощику.— Странный нын, экцентрическій вкъ, ненормальная эпоха человческой исторіи. Она врно гонится за мною. Можетъ быть, я забылъ свой платокъ и мистеръ Толбойзъ посылаетъ его мн съ этой женщиной. Не лучше ли мн пойдти къ ней на встрчу? Право, очень вжливо послать мн мой платокъ.

Робертъ Одлей медленно вылзъ изъ экипажа и тихо направился на встрчу къ спшившей къ нему женщин.

Онъ былъ нсколько близорукъ, и только когда они совершенно поравнялись, онъ узналъ ее.

— Боже милостивый! воскликнулъ онъ:— вдь это — миссъ Толбойзъ!

Это была дйствительно миссъ Толбойзъ. Она едва переводила духъ отъ усталости и волненія.

Робертъ теперь, въ первый разъ, могъ вполн разсмотрть ея лицо. Она была замчательно хороша собою. У нея были каріе глаза, какъ у Джорджа, блдный цвтъ лица, правильныя черты и удивительная подвижность физіономіи. Робертъ все это замтилъ въ нсколько мгновеній и еще боле удивился холодности, выказанной ею во все время его разговора съ мистеромъ Толбойзомъ. Въ глазахъ ея не видно было слезъ, но они ужасно блестли, губы же дрожали отъ волненія, когда она говорила.

— Миссъ Толбойзъ, сказалъ онъ:— что могу я?… зачмъ…

Она вдругъ его перебила и, схвативъ за руку, воскликнула:

— О, дайте мн поговорить съ вами, дайте мн поговорить съ вами, или я сойду съ-ума! Я все слышала. Я врю тому, чему вы врите, и я сойду съ-ума, если хоть чмъ нибудь не помогу отомстить за его смерть.

Гобертъ Одлей былъ слишкомъ озадаченъ, чтобы тотчасъ же ей отвчать. Онъ мене всего на свт ожидалъ этого.

— Возьмите мою руку, миссъ Толбойзъ, сказалъ онъ, наконецъ.— Пожалуйста, успокойтесь. Пойдемте назадъ къ дому и будемте спокойно разсуа,дать. Я бы не сталъ говорить, еслибъ я зналъ…

— Еслибы вы знали, что я люблю моего брата, быстро произнесла она.— Какъ могли вы знать, что я его люблю? Какъ могъ кто нибудь знать, что я его люблю, если я не съумла побудить отца принять его, сказать ему ласковое слово? Какъ смла я выказать мою любовь къ нему въ этомъ дом, гд привязанность сестры только обратилась бы ему во вредъ? Вы не знаете моего отца, мистеръ Одлей. Я его знаю. Я знала, что просить за Джорджа было бы только испортить его дло. Я знала, что единственная надежда увидть опять любимаго брата основывалась на времени. Поэтому я дожидалась — терпливо дожидалась, все въ ожиданіи лучшаго, ибо я знаю, что отецъ мои любитъ своего сына. Я вижу, вы недоврчиво улыбаетесь, мистеръ Одлей, конечно, незнакомцу трудно поврить, что подъ маскою стоицизма у моего отца кроется доля, хотя и малая, любви къ его дтямъ. Постойте, прибавила она вдругъ, положа ему руку на плечо и посматривая назадъ на прямую аллею.— Я убжала изъ дому заднимъ ходомъ. Папа не долженъ видть, что я съ вами разговариваю, мистеръ Одлей, и не долженъ видть вашъ экипажъ у воротъ. Пойдите, прикажите извощику хать впередъ, а я пройду черезъ садъ и, выйдя изъ другой калитки, встрчу васъ на большой дорог.

— Но вы простудитесь, миссъ Толбойзъ, возразилъ Робертъ съ сожалніемъ, замтивъ, что она дрожала.— Вы дрожите.

— Не отъ холода, отвчала она.— Я думаю о моемъ брат Джордж. Если вы имете хоть искру сожалнія къ сестр вашего несчастнаго друга, сдлайте то, что я васъ прошу. Я должна поговорить съ вами, я должна поговорить съ вами, если съумю спокойно и разсудительно.

Она провела рукою по лбу, какъ бы стараясь припомнить что-то, и потомъ указала на ворота. Робертъ поклонился и отошелъ. Онъ приказалъ извощику потихоньку хать къ станціи и пошелъ пшкомъ вокругъ забора, окружавшаго садъ мистера Толбойза. Саженяхъ въ пяти или десяти отъ главныхъ воротъ онъ подошелъ къ небольшой калитк и сталъ дожидаться миссъ Толбойзъ.

Она вскор явилась въ томъ же платк на голов, съ тми же блестящими какъ уголь глазами.

— Пойдемте со мною по саду, сказала она.— Насъ могутъ увидть на большой дорог.

Онъ поклонился, вошелъ въ калитку и притворилъ ее за собою.

Взявъ протянутую ему руку, онъ замтилъ, что она сильно дрожала.

— Пожалуйста, успокойтесь, миссъ Толбойзъ, сказалъ онъ.— Я могу ошибиться въ своемъ мнніи, я могу…

— Нтъ, нтъ, нтъ, воскликнула молодая двушка:— вы не ошибаетесь. Брата моего убили. Скажите мн имя этой женщины — женщины, которую вы подозрваете въ участіи въ его исчезновеніи — въ его убійств.

— Этого я не могу сдлать до тхъ поръ…

— До которыхъ поръ?

— Пока наврно не узнаю, виновна ли она.

— Вы сказали моему отцу, что покинете всякую мысль добраться до истины, что вы согласны оставить участь моего брата ужасною тайною, никогда неразршимою здсь на земл. Но вы этого не сдлаете, мистеръ Одлей. Вы не измните памяти вашего друга. Вы отомстите тмъ, кто его погубили. Вы это сдлаете. Не правда ли?

Мрачное облако затмило прекрасное лицо Роберта Одлея. Онъ вспомнилъ то, что онъ сказалъ наканун въ Соутгэмптон:

‘Рука, сильне моей, ведетъ меня впередъ по этой темной дорог’.

За четверть часа тому назадъ, онъ воображалъ, что все кончено, и что онъ избавленъ отъ ужасной обязанности раскрыть тайну смерти Джорджа. Теперь эта двушка, эта, повидимому, безчувственная двушка заговорила и побуждала его идти впередъ, туда, куда вела его судьба.

— Еслибы вы знали, какое несчастіе можетъ послдовать для меня отъ открытія истины, миссъ Толбойзъ, сказалъ онъ:— то вы едва ли стали бы просить меня продолжать эти поиски.

— Но я васъ прошу, отвчала она:— я васъ прошу отомстить за преждевременную смерть моего брата. Хотите вы это сдлать? Да, или нтъ?

— Если я вамъ отвчу — нтъ?

— Тогда я сама это сдлаю! воскликнула она, устремивъ на него свои большіе каріе глаза.— Я сама выслжу эту тайну, я найду эту женщину, да, хотя вы и отказываетесь сказать мн, въ которой части Англіи мой братъ пропалъ. Если вы откажетесь открыть эту тайну для меня, то я хотя объду весь свтъ, а открою ее сама. Я — совершеннолтняя и могу длать что хочу, я богата, ибо мн оставила хорошее состояніе одна изъ моихъ тётокъ. Я въ состояніи нанять людей, которые мн помогутъ, и которыхъ личный интересъ будетъ побуждать мн хорошо служить. Выбирайте, мистеръ Одлей. Вы или я, кто изъ насъ откроетъ убійцу моего брата?

Робертъ взглянулъ ей прямо въ лицо и убдился, что ршеніе ея не было плодомъ минутнаго женскаго увлеченія, которое исчезло бы отъ перваго столкновенія съ различными преградами. Нтъ, прекрасное лицо ея выражало твердую ршимость, которую одна смерть могла поколебать, эта ршимость придавала всмъ ея чертамъ какое-то мрачное выраженіе.

— Я выросла въ атмосфер постояннаго гнёта, спокойно сказала она:— я подавляла естественныя чувства, пока они стали наконецъ неестественны по своей пламенности. Мн не позволяли питать ни любви, ни дружбы. Мать моя умерла, когда я еще была ребёнкомъ. Отецъ мои всегда былъ такимъ, какимъ вы его сегодня видали. У меня оставался одинъ только братъ. Вся любовь моя сосредоточена была на немъ. Теперь удивляетесь ли вы, что когда я слышу, что онъ измннически убитъ, я жажду мщенія? О, Боже мой, воскликнула она, ломая руки и устремляя взоръ на холодное, зимнее небо:— укажи мн убійцу моего брата, и дозволь моей рук отмстить за преждевременную его смерть!

Робертъ Одлей, пораженный удивленіемъ, смотрлъ На нее. Пожиравшая ее страсть придавала ея красот какое-то непонятное величіе. Она не была похожа на жеицинъ, которыхъ Робертъ до сихъ поръ видалъ. Двоюродная его сестра была хороша собою, жена его дядюшки восхитительна, но Клара Толбойзъ была красавица. Лицо Ніобеи, облагороженное горемъ, едва ли могло быть классичне ея лица. Даже ея срое пуританское платье шло къ ней боле чмъ самое роскошное платье къ женщин не столь красивой.

— Миссъ Толбойзъ, сказалъ Робертъ посл нкотораго молчанія:— вашъ братъ будедъ. отомщенъ. Онъ не будетъ забытъ. Я не думаю, чтобы какой нибудь адвокатъ могъ бы такъ врно привести васъ къ открытію тайны, какъ я васъ приведу, если вы только будете терпливы и вполн мн довритесь.

— Я вамъ довряю, отвчала она:— я вижу, что вы поможете мн.

— Ужь, видно, такъ суждено мн судьбою, торжественно произнесъ Робертъ.

Впродолженіе своего разговора съ Раркортомъ Толбойзомъ, онъ тщательно избгалъ длать какіе нибудь выводы изъ приводимыхъ фактовъ. Онъ просто разсказалъ исторію жизни Джорджа со времени его прізда въ Лондонъ до его исчезновенія. Теперь онъ видлъ, что Клара Толбойзъ пришла къ тому же заключенію и что они другъ друга поняли.

— Получали ли вы письма отъ вашего брата, миссъ Толбойзъ? спросилъ онъ.

— Два письма. Одно — написанное имъ прежде свадьбы, другое — изъ Ливерпуля, наканун дня, когда онъ отправился въ Австралію.

— Позволите вы мн взглянуть на нихъ?

— Да, я пришлю ихъ вамъ, если вы оставите мн вашъ адресъ. Вы будете повременамъ писать ко мн, не правда ли, чтобы увдомить меня, приближаетесь ли вы къ открытію тайны. Пока я нахожусь здсь, я должна буду дйствовать по секрету, но мсяца черезъ два или три, я уду отсюда и буду тогда свободна длать, что хочу.

— Вы оставляете Англію? спросилъ Робертъ.

— О, нтъ! я поду погостить къ знакомымъ въ Эссексъ.

Робертъ такъ сильно вздрогнулъ при этихъ словахъ, что Клара пристально посмотрла на него. Волненіе, ясно выразившееся на его лиц, выдало часть его тайны.

— Мой братъ Джорджъ исчезъ въ Эссекс, сказала она.

— Сожалю, что вы это открыли, отвчалъ онъ.— Мое положеніе съ каждымъ днемъ длается все запутанне и непріятне.

Она машинально подала ему свою руку, холодную какъ мраморъ.

— Пожалуйста, воротитесь домой, дружески сказалъ Робертъ.— Я боюсь, чтобы вы не пострадали отъ сегодняшней утренней прогулки.

— Чтобы я пострадала! воскликнула она съ дкою ироніею.— Вы говорите мн о страданіи, когда единственное существо, любившее меня, на этомъ свт, похищено изъ него въ цвт лтъ. Что же мн остается какъ не страдать? Что мн морозъ? прибавила она, отбрасывая шаль съ головы.— Я готова босыми ногами, по снгу, пойдти отсюда въ Лондонъ, еслибъ я этимъ могла только возвратить ему жизнь? Чего бы я не сдлала, только бы возвратить ему жизнь? Чего бы я не сдлала?

Въ этихъ словахъ она излила всю свою страшную горесть и, закрывъ лицо руками, она въ первый разъ заплакала. Рыданія ея были такъ сильны, они такъ потрясли ея нжную натуру, что она доля,на была прислониться къ ближайшему дереву.

Робертъ смотрлъ на нее съ выраженіемъ нжнаго состраданія, она была такъ похожа на друга, котораго онъ любилъ и потерялъ, что ему невозможно было считать ее чужою, невозможно было припомнить, что они въ первый разъ встртились съ нею въ это утро.

— Пожалуйста, успокойтесь, сказалъ онъ:— надйтесь, хотя и нтъ надежды. Мы, можетъ быть, оба ошибаемся. Вашъ братъ, можетъ быть, еще живъ.

— О, еслибъ это было! страстно прошептала она: — еслибъ это могло быть.

— Будемте надяться.

— Нтъ, отвчала она, смотря на него сквозь слезы:— будемте надяться на одно только мщеніе. Прощайте, мистеръ Одлей. Постойте, вашъ адресъ.

Онъ подалъ ей свою карточку, которую она тотчасъ же спрятала въ карманъ.

— Я пришлю вамъ письма Джорджа, сказала она: — они могутъ быть вамъ полезны. Прощайте.

Она оставила его совершенно пораженнаго ея страстной энергіей и благородной красотой ея лица. Онъ остановился и смотрлъ ей вослдъ до тхъ поръ, пока она исчезла за прямыми елями. Потомъ онъ медленно вышелъ изъ саду.

‘Да поможетъ небо тмъ, которые стоятъ между мною и тайною’, думалъ онъ, ‘они будутъ принесены въ жертву памяти Джорджа Толбойза.

XXV.
Письма Джорджа.

Робертъ Одлей не вернулся въ Соутгэмптонъ, но съ первымъ поздомъ отправился въ Лондонъ, куда и прибылъ уже въ сумерки. Сухой и мерзлый снгъ Дорсетшира превратился на лондонскихъ улицахъ въ черную густую грязь, освщаемую тусклымъ свтомъ фонарей, или яркими лучами, выходившими изъ оконъ лавокъ, ярко освщенныхъ газомъ.

Робертъ Одлей пожалъ плечами при вид грязныхъ и темныхъ улицъ, по которымъ повезъ его извощикъ. Вообще надо замтить, что извощики имютъ какое-то непреодолимое влеченіе къ самымъ чернымъ и гадкимъ переулкамъ, почти неизвстнымъ для пшехода.

‘Что за пріятная вещь — жизнь’ думалъ адвокатъ: ‘что за невыразимое блаженство, что за благодать! Пусть человкъ попробуетъ сдлать разсчетъ своей жизни, выбросивъ вс часы, въ которые онъ былъ совершенно счастливъ, совершенно покоенъ, безъ малйшей задней мысли, могущей отравить это счастіе, безъ малйшаго облачка, могущаго затмить блестящій горизонтъ. Пусть онъ попробуетъ это сдлать, и, конечно, въ глубин души горько улыбнется, подводя итогъ своего благополучія и увидя его незначительную сумму. Впродолженіе тридцати лтъ онъ наслаждался, можетъ быть, какую нибудь недлю, много дней десять. Во время тридцатилтняго ненастья, напоминавшаго, то скучный декабрь, то грязный мартъ, то дождливый апрль, то мрачный ноябрь, можетъ быть, онъ насчитаетъ семь или восемь прекрасныхъ іюльскихъ дней, когда солнце весело сіяло на безоблачномъ неб и лтній втерокъ ласкалъ его щоки своею свжестью. Съ какимъ искреннимъ удовольствіемъ мы вспоминаемъ о такихъ свтлыхъ дняхъ, надемся ихъ вновь увидть, припоминаемъ мельчайшія подробности нашего счастья. Какъ неусыпно стараемся, дипломатически торгуемся съ судьбой, чтобъ снова дожить до подобныхъ дней. Точно счастіе можетъ сложиться изъ такихъ или другихъ составныхъ частей. Точно счастіе не есть исключительно дло случая — эта прелестная, мимолетная птичка, капризная въ своемъ полет: сегодня здсь, а завтра тамъ! Вотъ свадьбы, напримръ, продолжалъ мечтать Робертъ, который, сидя въ своей тряской калясченк, уносился мысленно за тридевять земель. ‘Взгляните на свадьбы!— на одинъ благоразумный, счастливый выборъ девятьсотъ девяносто девять промаховъ, и кто въ состояніи вамъ указать, который именно выборъ окажется счастливымъ? Кто можетъ съ перваго взгляда отличить угря въ этомъ колоссальномъ мшк змй? Вонъ двушка переходитъ чрезъ улицу, можетъ быть, именно это одна женщина въ свт, которая бы могла меня сдлать счастливымъ. А я прозжаю мимо, забрасываю ее грязью, въ полномъ невдніи, въ слпомъ повиновеніи страшной десниц рока. Еслибъ Клара Толбойзъ опоздала пятью минутами, я бы ухалъ изъ Дорсетшира, въ полной увренности, что она — холодный, безчувственный автоматъ, и унесъ бы съ собою въ могилу это ошибочное понятіе. Теперь же я знаю, что это — благороднйшая и прелестнйшая двушка. Я вышелъ изъ дома старика Толбойза съ твердою ршимостью оставить всякую мысль о дальнйшихъ стараніяхъ раскрыть тайну смерти Джорджа. Но, вотъ, я вижусь съ молодой двушкой, и она побуждаетъ меня идти впередъ тою же дорогой. Какъ могъ я сказать сестр моего умершаго друга: ‘Я увренъ, что братъ вашъ убитъ! Я увренъ даже, что знаю кто его убилъ, но я не сдлаю ни шагу для подтвержденія моихъ подозрній’. Я не могъ этого сказать. Она теперь уже знаетъ половину моей тайны, вскор узнаетъ и остальное и тогда… тогда…’

Пока Робертъ Одлей мечталъ, экипажъ остановился и ему пришлось заплатить извощику, пришлось подчиниться всей скучной механик жизни, которая все одна, счастливы мы или нтъ, женимся ли мы или ожидаемъ быть повшенными. Мы часто сердимся на эту скучную сторону жизни, на эту неумолимую акуратность въ низшемъ механизм человческой машины, незнающемъ остановки, хотя бы главная пружина была навки испорчена. Кто не чувствовалъ въ первомъ порыв горя безсмысленную злобу противъ безсловесныхъ стульевъ и столовъ, спокойно смотрящихъ на васъ, кто не чувствовалъ злобы противъ упорной неизмняемости вншнихъ формъ жизни! Мы жаждемъ вырвать руками гигантскія деревья первобытныхъ лсовъ, и все, что мы можемъ сдлать для удовлетворенія нашей злобы, это — сломать какое нибудь кресло или разбить посуды на нсколько рублей. Сумасшедшихъ домовъ много, но невольно подумаешь, не мало ли ихъ, когда вспомнишь, сколько несчастныхъ должны бороться своимъ разумомъ противъ этой постоянной, холодной неизмняемости вншняго міра, тогда такъ у нихъ въ ум и сердц бушуетъ самая страшная буря, когда мы вспомнимъ, сколько умовъ находятся на границ между здравыми понятіями и безуміемъ, сколько людей сегодня сумасшедшіе, завтра — совершенно разумные, вчера разумные, сегодня — сумасшедшіе.

Робертъ остановился на углу Чансери-Лэнъ и безсознательно вошелъ по блестящей лстниц въ столовую великолпнаго трактира ‘Лондонъ’. Онъ услся за одинъ изъ столиковъ, но скоре съ чувствомъ скуки, чмъ голода. Онъ пошелъ въ этотъ блестящій трактиръ потому, что нужно было сть, а гораздо легче получить отличный обдъ у мистера Сойера, чмъ дурной у мистриссъ Малоне. Трактирный лакей напрасно старался разшевелить бднаго Роберта перечисленіемъ великолпныхъ блюдъ: онъ пробормоталъ только, чтобъ ему принесли пость чего хотятъ. Лакей хорошо зналъ Роберта, часто посщавшаго этотъ трактиръ, и съ соболзнованіемъ сообщилъ своему хозяину, что мистеръ Одлей изъ Фиг-Три-Корта, очевидно не въ дух. Робертъ сълъ свой обдъ и запилъ его мозельвейномъ, почти безсознательно и не разбирая, что лъ и пилъ. Умъ его былъ занятъ тми же думами, и юный философъ разршалъ любимый современный вопросъ о тщет всего существующаго и о безуміи стараться идти но дорог, которая никуда не приводитъ.

‘Я подчиняю себя этой блдной двушк, съ правильными чертами и спокойными карими глазами’ думалъ Робертъ: ‘я признаю силу высшаго ума, и преклоняюсь передъ нимъ. Въ послдніе пять мсяцевъ я дйствовалъ и думалъ самъ собою и ужасно усталъ отъ этой неестественной работы. Я измнилъ главному принципу моей жизни и за это дорого поплатился. На прошлой недл я выдернулъ два сдые волоса изъ головы, и подъ моимъ правымъ глазомъ появилась морщинка. Да, я постарлъ, и зачмъ это, зачмъ?’

Онъ оттолкнулъ отъ себя тарелку, повелъ бровями и устремилъ глаза на скатерть.

— На кой чортъ занрягся я въ эту каторгу? продолжалъ онъ, разсуждая самъ съ собою.— Но разъ, что я запрягся и не могу высвободиться, то лучше подчинюсь во всемъ блдной молодой двушк, и стану длать только то, что она велитъ. Что за удивительная разгадка тайны жизни заключается въ бабьемъ правленіи! Мужчины вчно бы грлись на солнышк и ли бы лотусы, еслибъ только жоны имъ позволили. Но он этого не позволятъ. Да благословитъ Богъ ихъ дятельный умъ и неутомимую энергію. Кто слыхалъ когда нибудь, чтобы женщина принимала жизнь въ ея настоящемъ значеніи? Вмсто того, чтобы переносить жизнь, какъ неизбжное зло, выкупаемое только ея скоротечностью, женщина принимаетъ жизнь за торжественное шествіе. Она наряжается для этой церемоніи, толкаетъ своихъ сосдей, и старается достать себ лучшее мсто въ мрачномъ шествіи, она пихается, наступаетъ на ногу, и изъ чего — чтобы извлечь все, что можно, изъ скучной, несчастной жизни. Она встаетъ рано, ложится поздно, кричитъ, шумитъ, суетится и безмилосердно толкаетъ мужа, заставляя его поступать въ адвокатуру или въ парламентъ. Она хлопочетъ, суетится и наконецъ находитъ кого-нибудь, который, чтобы отъ нея отдлаться, даетъ желаемое мсто ея мужу. Вотъ почему иногда неспособные люди занимаютъ важныя мста и становятся между дломъ, которое надо сдлать, и тми, кто могутъ его сдлать, производя только всеобщее замшательство. Восточный монархъ, сказавшій, что въ основаніи всякаго зла — женщины, долженъ былъ бы пойти дальше и отыскать причину этого явленія. А причина та, что женщина никогда не знаетъ, что такое лнь. Он не умютъ покойно оставаться на одномъ мст. Он длаются Семирамидою, Клеопатрою, Іоанною Даркъ, королевою Елисаветою, Екатериною Великой и находятъ упоеніе въ шум, бояхъ, преступленіяхъ. Если он не могутъ вертть свтомъ по своему желанію и играть полушаріями какъ мячикомъ, то он длаютъ бурю въ стакан воды, и производятъ всякаго рода домашнія непріятности. Запретите имъ ратовать за свободу народовъ и притсненія человчества — и он станутъ ссориться съ сосдкою, изъ-за какой нибудь тряпки. Называть ихъ слабымъ поломъ, это — глупая насмшка. Он, напротивъ, гораздо сильне, шумне и упряме мужчинъ. Чего он требуютъ? Свободы мнній и свободы труда? Дадимъ имъ это. Пускай женщины будутъ адвокатами, докторами, священниками, учителями, солдатами, законодателями, всмъ, чмъ желаютъ — но только, чтобы он вели себя потише, т. е. если это имъ возможно.

‘Я ненавижу женщинъ’ продолжалъ размышлять Робертъ: ‘Он — смлыя, дерзкія, отвратительныя созданія, рожденныя на горе и несчастіе мужчинамъ. Посмотрите на жизнь Джорджа! Во всемъ виновата женщина. Онъ женится на женщин и отецъ прогоняетъ его изъ дома, оставляя безъ копейки. Онъ узнаетъ о смерти женщины — и его доброе, честное, мужественное сердце надрывается горемъ. А его сердце стоитъ мильона измнчивыхъ женскихъ сердецъ, которымъ извстны только чувства собственнаго интереса и мелкаго разсчета. Онъ отправляется въ домъ женщины — и исчезаетъ навсегда. Вотъ и мной теперь вертитъ женщина, о существованіи которой я и не вдалъ до сегодня. А… А… Алиса, она также только доставляетъ мн безпокойство. Она бы желала выйти за меня замужъ, я это хорошо вижу, и, безъ сомннія, кончитъ тмъ, что поставитъ на своемъ. А я бы лучше не женился, хоть она и славная, живая, благородная двушка’.

Окончивъ свои размышленія, Робертъ расплатился за обдъ и щедро далъ на чай слуг. Онъ вообще любилъ хорошо награждать служившихъ ему, ибо свое пренебреженіе ко всему на свт онъ простиралъ и на деньги. Онъ, быть можетъ, составлялъ въ этомъ случа рдкое исключеніе, такъ-какъ вы часто встртите, что философъ, называющій жизнь пустымъ призракомъ, очень ловко распоряжается своими денежными длами и не разршая темныхъ вопросовъ метафизики объ я и не я, тотчасъ вамъ скажетъ, что возвысились или понизились какія нибудь акціи.

Уютныя комнатки въ Фиг-Три-Корт казались Роберту въ этотъ вечеръ какъ-то особенно мрачными. Ему не хотлось ничмъ заняться, несмотря на то, что на стол валялась куча новыхъ, неразрзанныхъ французскихъ романовъ. Онъ закурилъ трубку и съ тяжелымъ вздохомъ опустился на свое любимое кресло.

— Здсь покойно, но чортъ-знаетъ, какъ-то скучно и мрачно сегодня. Вотъ, еслибъ противъ меня сидлъ Джорджъ… или… или хоть сестра Джорджа — она очень на него походитъ — тогда бы моя жизнь была бы посносне. Человкъ, прожившій самъ съ собою лтъ десять, успетъ себ надость.

Вдругъ онъ громко разсмялся и воскликнулъ:

— Вотъ мысль — думать о сестр Джорджа! Какой я дуракъ!

На другой день ему принесли съ почты письмо. Онъ нсколько времени смотрлъ на адресъ, написанный незнакомою ему рукою, не потому, чтобы онъ недоумвалъ, отъ кого оно — ибо на конверт было клеймо Грендж-Гита, и онъ зналъ, кто можетъ ему писать изъ этой отдаленной деревни — но такъ, но лни, отличительной черт его характера.

— Отъ Клары Толбойзъ, медленно произнесъ онъ, разсматривая почеркъ на конверт.— Да, положительно отъ Клары Толбойзъ. Я узнаю сходство въ почерк съ рукою Джорджа. Конечно, этотъ почеркъ нжне, но все же очень-очень похожъ на его.

Онъ обернулъ письмо, печать была съ гербомъ его бднаго друга.

‘Что-то она мн пишетъ’ думалъ онъ: ‘вроятно, длинное письмо. Она именно такая женщина, которая способна написать длинное письмо. И конечно, она меня побуждаетъ дйствовать. Ну, что жь, этого теперь избгнуть нельзя. Посмотримъ, какія мн даютъ приказанія’.

И онъ разорвалъ конвертъ, въ немъ заключались два письма отъ Джорджа къ сестр. На самомъ же конверт было написано: ‘посылаю вамъ письма, прошу не затерять ихъ и возвратить мн.— K. Т.’.

Письмо Джорджа, писанное изъ Ливерпуля, ничего не говорило о его домашнихъ обстоятельствахъ, а только заключало въ себ извстіе о его твердой ршимости отправиться въ Австралію и нажить тамъ себ состояніе. Письмо же, написанное тотчасъ посл свадьбы, состояло изъ подробнаго описанія его жены — описанія, какое можетъ только сдлать влюбленный человкъ, во время медоваго мсяца. Тутъ пересчитаны были вс ея черты, съ любовію отмчены вс прелести ея фигуры и выраженія лица.

Робертъ прочелъ это послднее письмо три раза.

— Еслибъ Джорджъ могъ знать, для чего послужитъ это описаніе, воскликнулъ молодой адвокатъ: — то, конечно, онъ содрогнулся бы отъ ужаса и перо выпало бы изъ его рукъ.

XXVI.
Изслдованія прошлаго.

Безконечно долго тянулся скучный лондонскій январь. Уже замеръ послдній отголосокъ рожественскихъ праздниковъ, а Робертъ Одлей все еще оставался въ город, попрежнему проводилъ скучные вечера въ маленькой гостиной въ Фиг-Три-Корт, а по утрамъ, когда выглядывало солнышко, прогуливался въ садахъ Темпля, безсознательно глазя на игравшихъ дтей. Много было у него друзей въ этихъ благородныхъ старинныхъ домахъ Темпля, были у него и другіе друзья въ очаровательныхъ деревняхъ, гд всегда была готова для него комната и уютное кресло передъ каминомъ. Съ тхъ поръ, какъ исчезъ Толбойзъ, онъ словно разлюбилъ всякое общество и сталъ совершенно равнодушенъ ко всему, что прежде его интересовало. Товарищи его обмнивались съ нимъ плоскими шуточками по поводу его исхудалаго и блднаго лица. Они подозрвали, что тутъ должна скрываться какая-нибудь страстишка, и старались ободрить его. Они приглашали его на веселые ужины, на которыхъ провозглашали тосты за здоровье ‘жестокосердой красавицы’. Но Робертъ не былъ расположенъ къ попойкамъ. Одна мысль завладла имъ вполн: то было мрачное предчувствіе, что надъ домомъ его дяди виситъ черная туча и что по его знаку она разразится грозой и сразитъ благороднаго старика.

‘Еслибъ она только послушалась предостереженій и скрылась бы’, думалъ онъ не разъ. ‘Беру небо въ свидтели, что я далъ ей вс шансы. Зачмъ же она не пользуется ими и не бжитъ’?

Отъ времени до времени онъ получалъ извстія отъ сэра Майкля или Алисы. Письма молодой двушки отличались лаконизмомъ и состояли обыкновенно изъ нсколькихъ строчекъ, въ которыхъ она извщала его, что отецъ былъ здоровъ, а лэди Одлей попрежнему весела.

Однажды получилъ онъ и письмо отъ мистера Марчмонта, директора школы въ Соутгэмптон, который писалъ, что маленькій Джорджъ былъ живъ и здоровъ, но плохо подвигался въ ученіи, и все еще не переступилъ рубикона учащихся дтей — двусложныхъ словъ. Капитанъ Молданъ приходилъ навстить своего внука, но не былъ допущенъ до него, согласно съ желаніемъ мистера Одлен. Затмъ старикъ присылалъ какіе-то пирожки и другія сладости, которыя были такъ же отвергнуты, на основаніи предосудительности этихъ веществъ въ гигіеническомъ отношеніи.

Въ конц февраля Робертъ получилъ письмо отъ Алисы, заставившее его сдлать еще шагъ впередъ на пути, по которому его влекла судьба — отправиться снова въ тотъ домъ, изъ котораго онъ былъ какъ бы изгнанъ, но наущенію жены его дядюшки.

‘Папа очень боленъ, писала Алиса: — но, слава богу, не опасно: у него горячка, причиненная сильной простудой, и онъ долженъ оставаться въ постели.

‘Прізжай его навстить, если ты питаешь къ нему какія-нибудь родственныя чувства. Онъ уже нсколько разъ о теб заговаривалъ и, я уврена, будетъ очень радъ тебя видть.

‘Прізжай поскоре, да не говори ничего объ этомъ письм.

‘Любящая тебя кузина
‘Алиса.’

Холодомъ обдало Роберта это письмо, какой-то непонятный ужасъ овладлъ имъ и онъ страшился дать себ въ немъ отчетъ, воплотить его въ боле ясный образъ.

‘Правъ ли я былъ’? думалъ онъ въ первую минуту ужаса: ‘правъ ли я былъ, скрывая тайну своихъ сомнній въ надежд сохранить дорогаго мн человка отъ страданія и позора? Что мн длать, если увижу его больнымъ, опасно больнымъ, умирающимъ, быть можетъ, у нея на рукахъ. Что мн длать’?

Одно было ясно: ему слдовало, не теряя ни минуты, спшить въ Одлей-Кортъ. Онъ уложилъ свой чемоданъ, вскочилъ въ кэбъ и уже былъ на желзной дорог черезъ часъ посл полученія письма отъ Алисы.

Огоньки уже мелькали въ окнахъ деревенскихъ домиковъ, когда Робертъ подходилъ къ Одлей-Корту. Онъ оставилъ свой чемоданъ у станціоннаго смотрителя и отправился скорыми шагами по алле, которая вела къ дому его дяди. Деревья простирали надъ нимъ свои обнаженные сучьи, колеблемые втромъ. Посреди полумрака они казались какими-то гигантами, великанами, какими-то страшными призраками, размахивавшими руками и знаками побуждавшими Роберта поспшить къ дяд. Длинная аллея, такая свтлая и прекрасная, когда липы устилали землю своимъ блымъ цвтомъ и втеръ разввалъ по воздуху розовые листья, была какъ-то страшно мрачна и непривтлива въ эту скучную пору года, отдляющую веселые рожественскіе холода отъ благоухающей весны, въ эту пору года, когда вся природа спитъ, ожидая сигнала общему возрожденію.

Какое-то мрачное предчувствіе вкралось въ душу Роберта, когда онъ подошелъ къ дому дяди. Сэръ Майкль всегда былъ для него вторымъ отцомъ, благороднымъ другомъ и разумнымъ совтникомъ. Поэтому самое теплое чувство, которое питалъ Робертъ, была привязанность къ старику-баронету. Но эта благодарность и любовь такъ сроднились съ его натурой, что онъ ихъ очень рдко высказывалъ на словахъ, и потому никто и не догадывался, сколько любви было скрыто въ этомъ человк, поражавшемъ своею вншнею холодностью.

‘Что сдлается съ этимъ старымъ домомъ, если умретъ мой дядя’? думалъ Робертъ: ‘станутъ ли жить чужіе люди въ этихъ милыхъ, родныхъ комнатахъ?’

Ему больно было вспомнить, что рано или поздно долженъ наступить день, когда эти дубовыя ставни затворятся на время и солнце не станетъ освщать своими лучами любимыхъ имъ комнатъ, больно ему было вспомнить объ этомъ, ибо горестна мысль о скоротечности времени, впродолженіе котораго даже сильные міра сего могутъ наслаждаться всми земными благами. Удивительно ли посл этого, что нкоторые странники останавливаются и засыпаютъ на жизненномъ пути, считая излишнимъ уставать и продолжать путь, который никуда не ведетъ? Удивительно ли, что съ тхъ поръ, какъ слово христово проповдуется на земл, на ней не переводились квіетисты? Удивительно ли, что мы встрчаемъ въ иныхъ людяхъ столько терпнія, столько покорности судьб и спокойнаго ожиданія будущаго? Нтъ, скоре удивительно, что находятся люди, работающіе для славы, а не для блаженнаго сознанія, что исполнили свой долгъ! Еслибъ Робертъ Одлей жилъ во времена омы Кемпійскаго, онъ наврно удалился бы въ пустыню или глухой лсъ и тамъ проводилъ бы все свое время въ мирномъ подражаніи знаменитому автору ‘Подражаніе Христу’. Но и Фиг-Три-Кортъ былъ въ своемъ род довольно пріятною, уединенною кельею, въ которой вмсто часослова, мн стыдно сказать, красовались романы Поль-де-Кока и Дюма-сына. Грхи Роберта Одлея были только отрицательные, и потому ихъ очень легко было бы перемнить на отрицательныя же добродтели.

Входя въ ворота, Робертъ замтилъ, что въ длинномъ ряду окопъ свтилось одно только, именно круглое окно въ комнат его дяди. Когда послдній разъ онъ видлъ этотъ домъ, онъ былъ полонъ веселыхъ гостей, окна вс были залиты свтомъ. Теперь же эта громадная махина стояла мрачная, пустынная, словно какой-нибудь брошенный, старинный замокъ въ уединенномъ лсу.

Слуга, отворившій дверь, просіялъ отъ радости, узнавъ племянника своего барина.

— Сэръ Майклъ хоть нсколько повеселетъ, увидвъ васъ, сказалъ онъ, вводя молодаго человка въ библіотеку, гд пылалъ каминъ, но гд казалось какъ-то мрачно и пусто, такъ-какъ баронетъ не сидлъ тутъ по обыкновенію въ своемъ любимомъ кресл.— Прикажете подать вамъ сюда обдать, прежде чмъ вы сойдете внизъ? спросилъ слуга.— Миледи и миссъ Одлей во время болзни барина обдаютъ рано, но я могу вамъ принесть все, что прикажете.

— Я ничего не буду сть, прежде чмъ не повидаюсь съ дядюшкою, отвчалъ Робертъ:— т. е. если я могу его тотчасъ же видть. Я надюсь, онъ не такъ боленъ, чтобы не могъ меня принять? прибавилъ онъ съ безпокойствомъ.

— О, нтъ, сэръ, онъ не такъ уже боленъ, а главное — опустился духомъ. Пожалуйте. И онъ проводилъ Роберта по дубовой лстниц въ осьмиугольную комнату, въ которой, пять мсяцевъ тому назадъ, Джорджъ Толбойзъ такъ долго засмотрлся на портретъ леди Одлей. Теперь картина была окончена и висла на почетномъ мст противъ окна, между Клодами, Пуссенами и Вуверманами, колоритъ которыхъ совершенно терялся передъ блестящими красками современнаго художника. Свтлое лицо миледи выглядывало изъ-за блестящаго внца золотистыхъ волосъ, съ какою-то насмшливою улыбкою. Робертъ кинулъ взоръ на знакомую картину и минуты черезъ дв, пройдя будуаръ и уборную миледи, вошелъ въ спальню сэра Майкля. Баронетъ спокойно спалъ на роскошной кровати, его мужественная рука покоилась въ нжной ручк миледи. Алиса сидла на низенькомъ стул передъ пылавшимъ огнемъ въ камин. Эта роскошная спальня была бы отличнымъ сюжетомъ для эффектной картины. Macсивная, мрачная мебель, блествшая однако кое-гд позолотой, тысяча бездлушекъ, поражавшихъ не столько богатствомъ, какъ изящнымъ вкусомъ, наконецъ граціозныя фигуры обихъ женщинъ и величественная спящая фигура старика — все это заслуживало кисти художника.

Люси Одлей, съ ея золотистыми волосами, въ безпорядк окаймлявшими задумчивое, грустное лицо, въ легкомъ, кисейномъ плать, гладкими складками ниспадавшемъ до полу и подпоясанномъ агатовымъ поясомъ, могла бы служить великолпною моделью для одной изъ средневковыхъ святыхъ, украшающихъ мрачные своды древнихъ соборовъ. А какой святой мученикъ тхъ же среднихъ вковъ могъ имть боле блаженное выраженіе лица, чмъ этотъ старикъ, котораго серебристая борода покоилась на толковомъ одял парадной постели? Робертъ остановился на порог комнаты, боясь разбудить дядю. Об женщины слышали его шаги, и подняли головы, чтобъ посмотрть, кто вошелъ. Прелестное лицо миледи казалось еще прелестне отъ выраженія искренняго безпокойства о больномъ, но лишь она узнала Роберта, какъ страшно поблднла, и прекрасныя черты ея исказились.

— Мистеръ Одлей! воскликнула она слабымъ, дрожащимъ голосомъ.

— Тс! шепнула Алиса:— вы разбудите папа. Какъ вы добры, Робертъ, что пріхали, прибавила она, показывая знакомъ молодому человку, чтобы онъ слъ подл кровати. Онъ повиновался и помстился у ногъ больнаго, прямо противъ миледи, сидвшей у изголовья. Онъ долго и пристально смотрлъ на лицо спящаго баронета, потомъ устремилъ свой взоръ на леди Одлей, которая мало-по-малу приходила въ себя отъ смущенія, причиненнаго его приходомъ.

— Онъ не былъ опасно боленъ? спросилъ Робертъ шопотомъ.

— Нтъ, ничего не было опаснаго, отвчала леди Одлей, не спуская глазъ съ мужа:— но все же мы очень-очень безпокоились.

Робертъ продолжалъ пристально смотрть на ея блдное лицо.

‘Она таки взглянетъ на меня’ подумалъ онъ: ‘я заставлю ее посмотрть мн прямо въ глаза, и я, какъ всегда, прочту вс ея мысли. Она узнаетъ, какъ глупо притворяться передо мною.’

Онъ нсколько времени молчалъ, прежде чмъ исполнить задуманное. Тишина въ комнат прерывалась только дыханіемъ больнаго, боемъ часовъ и трескомъ дровъ въ камин.

— Я ни мало не сомнваюсь, что вы безпокоились, леди Одлей, сказалъ наконецъ Робертъ, смотря ей прямо въ глаза, которые она подняла на него съ удивленіемъ.— Нтъ никого на свт, кому бы жизнь дяди была такъ дорога, какъ вамъ. Ваше счастіе, благосостояніе, безопасность — все зависитъ отъ его жизни.

Слова эти онъ произнесъ такъ тихо, что Алиса, сидвшая на другой сторон комнаты, никакъ не могла ихъ разслышать.

Глаза Роберта и леди Одлей встртились, въ глазахъ послдней свтилось торжество.

— Я это знаю, сказала она: — т, кто хотятъ поразить меня, должны поразить и его. И она указала рукой на спящаго. Она попрежнему смотрла на Роберта, словно она вызывала его на бой своими голубыми глазами и спокойною, великолпною улыбкою, той самой улыбкой, которую художникъ изобразилъ на портрет миледи.

Робертъ отвернулся и закрылъ глаза рукою, это смутило леди Одлей и возбудило въ высшей степени ея любопытство. ‘Смотритъ онъ на нее, или задумался, и если задумался, то о чемъ?’ спрашивала она себя.

Робертъ сидлъ уже съ часъ у кровати баронета, когда старикъ наконецъ проснулся и очень ему обрадовался.

— Это очень мило съ твоей стороны, Бобъ, сказалъ онъ.— Я много думалъ о теб во время моей болзни. Вы должны быть съ Люси друзьями. Вы должны, сударь, пріучиться видть въ ней свою тётку, хотя молодую и прелестную, и… и ты понимаешь, а?

Робертъ пожалъ руку дяди и съ грустью опустилъ глаза.

— Я васъ понимаю, сэръ, отвчалъ онъ спокойно:— и я вамъ даю честное слово, что я застрахованъ отъ чаръ миледи. Она это знаетъ не хуже меня.

При этихъ словахъ Люси сдлала какую-то граціозную гримаску.

— Ахъ, глупый Робертъ, воскликнула она: — вы все берете за серьёзное. Если я боялась быть слишкомъ молодой тёткой для такого племянника, то это изъ боязни сплетней, а не…

Она на минуту остановилась въ нершительности, и этимъ избгла окончить фразу, такъ-какъ въ комнату вошелъ деревенскій лекарь г. Досонъ, у котораго она прежде жила. Онъ послушалъ пульсъ больнаго и сдлалъ ему два или три вопроса, потомъ, объявивъ, что баронету гораздо лучше, онъ сказалъ нсколько словъ Алис и леди Одлей, и вышелъ изъ комнаты. Робертъ всталъ и проводилъ его до дверей.

— Я вамъ посвчу на лстниц, сказалъ онъ, взявъ свчку.

— Нтъ, нтъ, мистеръ Одлей, пожалуйста не безпокойтесь, воскликнулъ лекарь: — я знаю очень хорошо дорогу.

Робертъ настоялъ на своемъ. Когда они вошли въ осьмиугольную комнату, адвокатъ остановился и закрылъ за собою дверь.

— Затворите, пожалуйста, другую дверь, мистеръ Досонъ, сказалъ Робертъ, указывая на дверь, выходившую на лстницу.— Мн нужно поговорить съ вами наедин.

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ лекарь, исполняя желаніе Роберта:— но если вы безпокоитесь о вашемъ дяд, мистеръ Одлей, то успокоитесь. Опасности нтъ никакой. Въ противномъ случа я тотчасъ бы телеграфировалъ домашнему вашему доктору.

— Я увренъ, что вы исполнили бы вашъ долгъ, серьёзно сказалъ Робертъ.— Но я хочу съ вами говорить не о дяд, а спросить кое-что о совершенно другомъ лиц.

— Неужели?

— Да, да, о тои, кто жила когда-то у васъ подъ именемъ Люси Грээмъ, а теперь называется леди Одлей.

Мистеръ Досонъ посмотрлъ на Роберта съ удивленіемъ.

— Извините меня, мистеръ Одлей, сказалъ онъ:— но вы, конечно, не можете ожидать, чтобы я отвчалъ на ваши вопросы, безъ позволенія сэра Майкля. Я не могу понять, какія причины могутъ побудить васъ предложить мн подобные вопросы, то-есть я разумю благородныя причины. И онъ строго посмотрлъ на молодаго человка, какъ бы говоря: вы влюбились въ вашу хорошенькую тётушку и теперь хотите втянуть меня въ какую нибудь штуку, но этому не бывать.— Я всегда уважалъ эту женщину, какъ миссъ Грээмъ, прибавилъ онъ:— а теперь какъ леди Одлей уважаю ее вдвое боле, не потому, что она важная барыня, а потому, что она жена одного изъ благороднйшихъ людей на свт.

— Вы не можете уважать моего дядю боле меня, возразилъ Робертъ: — я не имю никакихъ безчестныхъ видовъ, длая вамъ эти вопросы, и потому вы должны мн на нихъ отвчать.

— Долженъ! воскликнулъ съ негодованіемъ мистеръ Досонъ.

— Да, вы — другъ моего дяди. Въ вашемъ дом онъ встртился съ женщиною, сдлавшеюся потомъ его женою. Она называла себя, кажется, сиротою и, плнивъ его своею красотою, возбудила сожалніе къ своему несчастному положенію. Она сказала ему, что она одна на свт, одинокая, безъ родныхъ и друзей. Не такъ ли? Вотъ все, что я знаю объ ея прошедшей жизни.

— Какая причина заставляетъ васъ стараться узнать боле? спросилъ лекарь.

— Страшная причина, сказалъ Робертъ Одлей: — впродолженіе нсколькихъ мсяцевъ меня терзаютъ подозрнія и сомннія, отравляющія мою жизнь. Они усиливаются съ каждымъ днемъ и ихъ нельзя уничтожить площадными софизмами, которыми люди любятъ себя обманывать, чтобы не врить тому, чему они не хотятъ и бояться врить. Я не думаю, чтобы женщина, носящая имя моего дяди, достойна быть его женою. Конечно, я могу ошибаться и дай-то Богъ, чтобы я ошибался. Но въ этомъ случа никогда такія страшныя улики не обвиняли невиннаго человка. Я хочу или уничтожить мои сомннія, или добиться ясныхъ доказательствъ въ дйствительности моихъ подозрніи. А это сдлать я могу, только подробно и обстоятельно прослдивъ жизнь жены моего дяди за послдніе шесть лтъ. Сегодня 24 февраля 1859 года. Я хочу знать все, что было съ нею отъ февраля 1853 года до сей минуты.

— И васъ побуждаютъ къ этому благородныя причины?

— Да, я хочу очистить ее отъ ужаснаго подозрнія.

— Которое существуетъ только въ вашемъ ум?

— И въ ум еще одного человка.

— Могу я спросить имя этого человка?

— Нтъ, мистеръ Досонъ, ршительно сказалъ Робертъ.— Я не могу открыть вамъ ничего боле. Я въ большей части вещей — самый нершительный человкъ, но тутъ я обязанъ дйствовать ршительно. Повторяю еще разъ, я долженъ узнать исторію жизни Люси Грээмъ. Если вы откажетесь мн помочь въ этомъ, на сколько вы можете, то я найду другихъ помощниковъ. Я буду принужденъ наконецъ ршиться на горькую для меня необходимость, спросить у моего дяди то, что вы не хотите мн сказать.

— Я не могу выразить, какъ вы меня удивили и испугали, мистеръ Одлей, сказалъ Досонъ, посл нкотораго молчанія.— Но я такъ мало могу вамъ сообщить о прежней жизни леди Одлей, что скрывать это было бы глупымъ упрямствомъ. Я всегда считалъ жену вашего дяди одною изъ самыхъ прелестныхъ женщинъ, и никакъ не могу разстаться съ этимъ убжденіемъ. Вы хотите прослдить ея жизнь за шесть послднихъ лтъ?

— Да.

— Она вышла замужъ за вашего дядю въ іюн 1857-го года. Она передъ этимъ прожила у меня тринадцать мсяцевъ, поступивъ ко мн 14-го мая 1856 года.

— И она пріхала къ вамъ?

— Изъ какой-то школы въ Брамптон. Рекомендація содержательницы этой школы, мистриссъ Винцентъ, побудила меня принять миссъ Грээмъ въ мое семейство, не зная ничего объ ея прежней жизни.

— Видали вы эту мистриссъ Винцентъ?

— Нтъ. Я напечаталъ въ газетахъ, что ищу гувернантку, и миссъ Грээмъ предложила мн свои услуги. Она писала, чтобы я обратился за свдніями о ней къ мистриссъ Винцентъ, содержательниц школы, въ которой она была младшей учительницей. Я очень обрадовался, что мн не нужно было терять времени и хать въ Лондонъ, для собранія справокъ о молодой двушк. Отъискавъ имя мистриссъ Винцентъ въ адресной книг (это доказывало, что она отвтственное лицо), я написалъ ей письмо. Отвтъ ея былъ вполн удовлетворительный. Но ея словамъ, миссъ Люси Грээмъ была прилежная и совстливая двушка, способная какъ нельзя лучше исполнять должность гувернантки. Я положился на эту рекомендацію и никогда не имлъ причины раскаиваться. Вотъ, мистеръ Одлей, все, что я могу вамъ сказать.

— Вы можете дать мн адресъ этой мистриссъ Винцентъ? спросилъ Гобертъ, вынимая свой бумажникъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ. Она тогда жила въ Брамптон, Кресцент-Вилла, No 9-й.

— Ну, да, пробормоталъ Робертъ, вдругъ вспоминая что-то: — Кресцент-Вилла — я слышалъ этотъ адресъ отъ самой леди Одлей. Въ прошломъ сентябр эта барыня телеграфировала жен моего дяд. Она была больна, кажется, умирала и просила леди Одлей пріхать къ ней. Но ее никакъ не могли отъискать, потому что она перехала на новую квартиру.

— Неужели? Леди Одлей никогда мн объ этомъ не говорила.

— Да, но это случилось, когда я гостилъ здсь. Благодарствуйте, мистеръ Досонъ, за то, что вы мн такъ любезно и откровенно сообщили. Мн теперь ясна жизнь леди Одлей за послдніе два съ половиною года. Но все еще остаются темные три года. Я долженъ непремнно узнать, что длала она въ это время, чтобы очистить ее отъ страшнаго подозрнія. До свиданія.

Робертъ пожалъ руку доктору и возвратился въ комнату дяди. Прошло около четверги часа съ тхъ поръ, каъ онъ изъ нея вышелъ. Сэръ Майкль снова уснулъ и заботливая рука миледи опустила занавсы его кровати и загородила лампу ширмочкою. Алиса и леди Одлей пили чай въ будуар рядомъ съ той комнатой, въ которой Робертъ разговаривалъ съ мистеромъ Досономъ.

Люси Одлей съ безпокойствомъ слдила за Робертомъ, когда онъ прошелъ мимо въ комнату дяди и возвратился назадъ. Она была ребячески мила среди этого изящнаго фарфора и блестящаго серебра. Право, мн кажется, хорошенькая женщина никогда не бываетъ такъ очаровательна, какъ за чайнымъ столомъ. Это самое женское, самое хозяйственное изъ ея занятій, сообщаетъ ей какую-то магическую прелесть! Изъ-за облаковъ пара, поднимающагося изъ кипящей жидкости, въ которую она опускаетъ чудесныя травы, тайна которыхъ только ей одной извстна, она кажется какою-то домашнею феей, расточительницей благъ. За чайнымъ столомъ она всемогуща и недосягаемо-велика. Что смыслятъ мужчины въ тайн составленія этого напитка? Какъ неловки они, когда вздумаютъ помогать великой жриц въ ея священнодйствіи, какъ по-медвжьи берутся они за чайникъ, того и ждешь, что они уронятъ его на чашки, или обварятъ блыя ручки жрицы. Изгнать изъ употребленія чайный столъ — значило бы лишить женщину одного изъ ея законныхъ правъ на владычество надъ смертными. Подчивать вашихъ гостей напиткомъ, приготовленнымъ экономкой и разносимымъ на подносахъ лакеями, значило бы уничтожить одинъ изъ самыхъ прелестныхъ, общественныхъ обрядовъ и замнить его оффиціальною раздачею дневныхъ порцій. Представьте себ женщину, достигшую равной съ мужчиной степени умственнаго развитія — женщину, незаботящуюся о кринолин, нестарающуюся быть хорошенькою и нравиться всмъ — женщину, нелюбящую веселой болтовни за чайнымъ столомъ и сплетенъ, часто доставляющихъ отраду и мужчинамъ — представьте себ все это, и вы увидите, какое скучное, будничное существованіе пришлось бы тогда влачить мужчинамъ.

Миледи по счастью не была изъ числа такихъ женщинъ. Брильянтъ на ея бломъ пальчик поминутно сверкалъ то тамъ, то сямъ между безконечными приборами ея сервиза, и ея дивная головка склонялась надъ индійскимъ чайнымъ ящичкомъ съ такимъ озабоченнымъ видомъ, какъ будто жизнь не представляла боле высокой цли, чмъ приготовленіе этого душистаго напитка.

— Вы выпьете чашку чаю съ нами, мистеръ Одлей? сказала она, держа чайникъ на воздух и обращаясь къ Роберту, остановившемуся у дверей.

— Если позволите.

— Да вы, можетъ быть, не обдали? Не приказать ли мн подать вамъ чего нибудь посущественне этого печенія и тонкихъ, какъ бумажки, бутербродовъ?

— Нтъ, благодарю васъ, леди Одлей. Я позавтракалъ только-что передъ отъздомъ. Я попрошу только чашку чаю.

Онъ слъ къ столу и бросилъ косвенный взглядъ на Алису, которая держала въ рукахъ книгу и, повидимому, очень углубилась въ чтеніе. На смуглыхъ ея щекахъ не замтно было обычнаго румянца, и молодая двушка, очевидно, старалась сдерживать обычную живость своихъ манеръ. ‘Это потому, что отецъ боленъ’, подумалъ Робертъ.

— Алиса, душа моя, ты очень нехороша на взглядъ, сказалъ наконецъ молодой адвокатъ, нсколько минутъ не сводя съ нея глазъ.

Миссъ Одлей пожала плечами, но не удостоила его взгляда.

— Можетъ быть, отвтила она презрительно, не отрывая глазъ отъ книги.— Но что жь до того? Я становлюсь философомъ твоей школы, Робертъ Одлей. Что жь до того? Кому какое дло, здорова ли я или нтъ?

‘Вотъ горячка-то’, подумалъ молодой адвокатъ. Онъ всегда догадывался, что кузина начинаетъ сердиться, когда она называла его: Робертъ Одлей.

— Зачмъ же сердиться на человка за то, что онъ длаетъ учтивый вопросъ? возразилъ онъ тономъ упрека.— Что же касается до твоего мннія, что будто бы никто не заботится о твоемъ здоровь, то позволь теб сказать, что это — глупость. Я забочусь (миссъ Одлей просвтлла, улыбка мелькнула на ея устахъ), сэръ Генри Тауерсъ заботится.

Миссъ Одлей нахмурила брови и снова углубилась въ чтеніе.

— Что ты тамъ читаешь, Алиса? спросилъ Робертъ посл нкотораго молчанія, впродолженіе котораго онъ задумчиво мшалъ ложкой свой чай.

— Перемны и случайности.

— Романъ?

— Да.

— Кмъ написанъ?

— Авторомъ — Ошибки и преступленія, отвтила Алиса, не переставая читать.

— Интересный?

Миссъ Одлей сдлала гримаску и пожала плечами.

— Не особенно.

— Такъ, я думаю, ты могла бы вести себя поприличне и не читать книгу, когда передъ тобой сидитъ твой двоюродный братъ, довольно серьёзно замтилъ мистеръ Одлей:— особенно, когда онъ завтра же утромъ узжаетъ.

— Завтра утромъ! воскликнула миледи, внезапно поднявъ голову. Хотя радостное выраженіе, которое леди Одлей не могла скрыть, мелькнуло на ея лиц съ быстротою молніи, однако оно не ускользнуло отъ Роберта.

— Да, отвтилъ онъ:— я принужденъ хать завтра по обязанности въ Лондонъ, но я возвращусь на слдующій день и останусь здсь, если вы согласны, до выздоровленія дяди.

— Но вдь вы не серьёзно о немъ безпокоитесь? съ испугомъ спросила миледи.— Вы не думаете, чтобъ онъ былъ опасно боленъ?

— Нтъ, возразилъ Робертъ.— Слава-богу, нтъ никакого повода опасаться.

Миледи впродолженіе нсколькихъ минутъ сидла молча, задумчиво поглядывая на пустыя чашки.

— Но вы такъ долго бесдовали съ мистеромъ Досономъ, замтила она посл этого краткаго молчанія,— Я даже совсмъ перепугалась. Неужели вы все это время говорили о сэр Майкл?

— Нтъ, не все время.

Миледи снова устремила свой взглядъ на. чашки.

— О чемъ же это вы могли бесдовать съ мистеромъ Досономъ? Что могъ онъ вамъ разсказать, или вы ему? Вдь вы другъ друга совсмъ не знаете.

— Положимъ, что мистеръ Досонъ просилъ у меня совта по одному тяжебному длу.

— По какому длу? съ любопытствомъ воскликнула леди Одлей.

— Разсказавъ вамъ о немъ, я бы нарушилъ основное правило нашего сословія.

Миледи закусила губу и замолчала. Алиса бросила книгу и вперила глаза въ задумчивое лицо Роберта. Онъ отъ времени до времени пытался поддерживать съ нею разговоръ, но было видно, что онъ каждый разъ долженъ былъ превозмочь себя, чтобы разсять мечты, недававшія ему покоя.

— Ну, право же, Робертъ Одлей, ты очень пріятный собесдникъ, воскликнула, наконецъ, Алиса, когда ея маленькій запасъ терпнія истощился передъ двумя тщетными попытками поднять разговоръ.— Можетъ быть, въ слдующій разъ, когда ты прідешь въ Кортъ, ты потрудишься привести съ собою и свою голову, а то ты, кажется, забылъ ее гд-то въ Темпл. Ты никогда не отличался живостью, но теперь ты сталъ невыносимъ. Вы, кажется, влюблены, мистеръ Одлей, и думаете о достойномъ предмет вашей любви.

Въ эту минуту онъ думалъ о Клар Толбойзъ, о ея прелестномъ лиц, поражавшемъ неописанною грустью, о ея вдохновенныхъ словахъ. Онъ какъ теперь видлъ ея сверкающіе глаза, слышалъ ея торжественный вопросъ: ‘кто изъ насъ двоихъ найдетъ убійцу моего брата, вы или я?’ И онъ въ эту минуту былъ въ Эссекс, въ той самой деревеньк, изъ которой, по его разсчетамъ, Джорджъ никогда не удалялся. Онъ былъ на томъ самомъ мст, гд прервалась жизнь его друга такъ внезапно, какъ прерывается разсказъ, когда закроютъ книгу. И могъ ли онъ теперь остановиться на пути изслдованія, разъ имъ начатаго? Могъ ли онъ остановиться теперь изъ-за какихъ бы то ни было соображеній? Остановиться, когда въ сердц его былъ запечатлнъ этотъ убитый горемъ образъ, когда въ устахъ его еще раздавались звуки этого отчаяннаго воззванія? Нтъ, тысяча разъ нтъ!

XXVII.
Ни шагу дале.

На слдующее утро Робертъ ухалъ изъ Одлея съ первымъ поздомъ и прибылъ въ Лондонъ около девяти часовъ. Онъ не завернулъ домой, а прямо похалъ въ Вест-Бромптонъ, хотя напередъ зналъ, что не отыщетъ по данному адресу мистриссъ Винцентъ, такъ какъ это уже не удалось его дядюшк за нсколько мсяцевъ передъ симъ. Но онъ надялся собрать какія нибудь свднія о томъ, куда перехала содержательница школы.

‘Мистриссъ Винцентъ умирала, если врить телеграфической депеш’, думалъ Робертъ. ‘Если я ее найду, то по крайней мр узнаю, была ли депеша дйствительная или подложная’.

Съ нкоторымъ трудомъ отыскалъ онъ Кресцент-Виллу. На мст ея возникъ цлый новый кварталъ, съ только-что проложенными улицами и множествомъ строившихся домовъ. Грязь на улицахъ была по колна, и на каждомъ шагу вы натыкались на груды камня и известки. Вообще царствовалъ неописанный хаосъ. Долго блуждалъ Робертъ по новымъ, пустымъ улицамъ и террасамъ, отыскивая старые, законченные дома, извстные подъ названіемъ Кресцент-Виллы.

Отыскавъ ихъ наконецъ, мистеръ Одлей вышелъ изъ кэба, приказалъ извощику дожидаться его у угла и отправился на поиски.

‘Еслибы я былъ извстнымъ адвокатомъ, я не могъ бы этого длать’, думалъ онъ: ‘время бы мн было слишкомъ дорого и, конечно, я теперь сидлъ бы въ какомъ нибудь суд’.

Онъ позвонилъ у дома, указаннаго ему мистеромъ Досономъ. Служанка, отворившая ему дверь, объявила, что никогда и не слыхала фамиліи мистриссъ Винцентъ, но спроситъ свою барыню. Черезъ нсколько минутъ она возвратилась съ отвтомъ, что мистриссъ Винцентъ жила въ этомъ дом, но выхала за два мсяца до прізда настоящихъ жильцовъ, ‘а барыня моя живетъ здсь пятьнадцать мсяцевъ’, прибавила двушка въ заключеніе.

— Но не можете ли вы мн сказать, куда она отсюда перехала? спросилъ Робертъ.

— Нтъ, сударь, барыня говоритъ, что она слышала, будто бы эта леди обанкрутилась и потому внезапно скрылась отсюда, не оставивъ своего адреса.

Робертъ чувствовалъ, что ему снова приходится остановиться въ своихъ поискахъ. Если мистриссъ Винцентъ ухала отсюда, оставивъ долги, то она, конечно, постаралась скрыть свое новое жилище. Поэтому мало было надежды узнать ея адресъ отъ лавочниковъ, но все-таки слдовало поразузнать, не напалъ ли кто изъ ея кредиторовъ на ея слдъ.

Робертъ посмотрлъ вокругъ себя, ближайшія лавки были булочная, фруктовая и бумажная лавка.

Онъ остановился передъ дверью булочника, называвшаго себя кандитеромъ, и у котораго въ окнахъ красовались пряники, превратившіеся уже въ камень, и заплеснвшіе пирожки.

‘Она вдь покупала же хлбъ’, думалъ Робертъ. ‘Начну съ булочника’. И онъ вошелъ въ лавку.

Хозяинъ стоялъ за прилавкомъ и поврялъ счеты съ какою-то бдно-одтой женщиной. Онъ не обратилъ вниманія на Роберта, пока не кончилъ счетовъ, и только тогда спросилъ молодаго человка, что ему угодно.

— Не можете ли вы мн указать настоящій адресъ мистриссъ Винцентъ, жившей тому полтора года въ Кресцент-Вилл, въ No девятомъ? вжливо спросилъ мистеръ Одлей.

— Нтъ, не могу, отвчалъ булочникъ, побагроввъ отъ злобы и постепенно возвышая голосъ:— но очень желалъ бы самъ его знать. Эта лэди должна мн боле одиннадцати фунтовъ за хлбъ, и я не желалъ бы понести подобный убытокъ. Если кто нибудь укажетъ мн ея мсто жительства, я очень буду благодаренъ.

Робертъ Одлей пожалъ плечами и вышелъ изъ лавки. Онъ чувствовалъ, что отыскать мистриссъ Винцентъ будетъ стоить ему боле хлопотъ, чмъ онъ первоначально предполагалъ. Можно было еще справиться въ ‘Почтовой адресной книжк’, но сомнительно, чтобы мистриссъ Винцентъ, бывшая въ такихъ нехорошихъ отношеніяхъ съ своими кредиторами, дала бы имъ легкое средство отыскать себя.

‘Если булочникъ не можетъ найдти ее, какъ же я ее найду’? подумалъ онъ съ отчаяніемъ. ‘Если такой ршительный, предпріимчивый человкъ отчаивается въ этомъ дл, какъ жe мн, лнивому, надяться на успхъ? Когда вс усилія булочника остались тщетны, то мн уже подавно придется попустому трудиться’.

Предаваясь этимъ грустнымъ размышленіямъ, мистеръ Одлей потихоньку направился къ улиц, гд онъ оставилъ извощика. На половин дорог онъ услышалъ за собою скорые шаги и голосъ женщины, просившей его остановиться. Онъ обернулся и встртился лицомъ къ лицу съ бдно-одтою женщиною, которая только-что разсчитывалась съ булочникомъ.

— Что? спросилъ онъ.— Могу ли я вамъ чмъ услужить, сударыня? Мистриссъ Винцентъ не должна ли тоже вамъ денегъ?

— Мистриссъ Винцентъ, дйствительно, мн должна, но я незатмъ васъ остановила. Я — я желала бы знать, какое у васъ до нея дло — я… я… бы… могла…

— Вы можете указать мн ея адресъ, сударыня? Вы это хотите сказать, неправда ли?

Женщина немного замялась, и недоврчиво посмотрла на Роберта.

— Вы не служите, сэръ, но сальнымъ дламъ? спросила она, тщательно осмотрвъ наружность мистера Одлей.

— Гд, сударыня? воскликнулъ молодой адвокатъ, вытаращивъ глаза отъ удивленія.

— Извините, сэръ, воскликнула женщина, замтивъ, что она врно сдлала большую ошибку.— Я приняла васъ за агента сальныхъ лавочниковъ, они, знаете, такъ хорошо одваются, настоящіе джентльмены. А я знаю, мистриссъ Винцентъ должна имъ много денегъ.

Робертъ Одлей положилъ свою руку на плечо говорившей.

— Сударыня, сказалъ онъ:— я не хочу ничего знать о длахъ мистриссъ Винцентъ. Я нетолько не занимаюсь тмъ, что вы называете сальными длами, но даже не имю понятія о томъ, что вы этимъ хотите сказать. Вы, можетъ быть, говорите о какомъ нибудь политическомъ заговор, или о новомъ род податей. Мистриссъ Винцентъ мн ничего не должна. Я ее никогда въ жизни не видывалъ, но желалъ бы ее сегодня увидть только для того, чтобы пораспросить ее о молодой дам, жившей нкогда у нея въ дом. Если вы знаете, гд живетъ мистриссъ Винцентъ и дадите мн ея адресъ, то вы окажете мн большое одолженіе.

Онъ вынулъ свой бумажникъ и подалъ женщин свою карточку. Она взяла ее, и долго вертла въ рукахъ, прежде чмъ начать говорить.

— Вы, конечно, очень походите на джентльмена, сэръ, сказала она, наконецъ:— надюсь, вы извините меня, что я была съ вами такъ недоврчива, но бдная мистриссъ Винцентъ въ очень затруднительномъ положеніи и одной только мн доврила свой адресъ. Я — швея, сэръ, и работаю на нее уже шестой годъ, хотя она и не всегда аккуратно мн платитъ, но повременамъ, даетъ таки мн что нибудь и я кое-какъ перебиваюсь. Я вамъ скажу, гд она живетъ, сэръ. Но вы не обманываете меня, неправда ли?

— Клянусь честью, нтъ.

— Хорошо, сэръ, сказала швея, понижая голосъ, словно мостовая и стны имли уши.— Она живетъ въ Акаціи-Коттеджъ, въ Пекам-Гровъ. Я вчера относила еще туда платье.

— Благодарю васъ, сказалъ Робертъ, записывая адресъ въ своемъ бумажник.— Я вамъ очень благодаренъ и вы можете быть уврены, что мистриссъ Винцентъ не потерпитъ отъ меня никакихъ непріятностей.

Онъ приподнялъ шляпу, поклонился шве, и пошелъ къ извощику.

‘Перехитрилъ-таки булочника’ подумалъ онъ. ‘Теперь займемся второй эпохой въ жизни миледи’.

Разстояніе изъ Бромптона въ Пекам-Гровъ довольно значительно и Робертъ Одлей имлъ довольно времени, чтобы предаться своимъ мыслямъ. Онъ думалъ о своемъ больномъ дяд, лежавшемъ на роскошной кровати въ дубовой спальн Одлей-Корта. Онъ думалъ о прекрасныхъ голубыхъ глазахъ, слдившихъ за спящимъ сэромъ Майклемъ, о прелестныхъ, блыхъ ручкахъ, подававшихъ ему лекарства, о мелодическомъ голос, развлекавшемъ его одиночество, веселившемъ и утшавшемъ его старость. Какъ прекрасна казалась бы ему эта картина, еслибъ онъ могъ смотрть на нее поверхностно, не видя въ ней ничего боле наружной прелести. Но черная туча, которую онъ видлъ или воображалъ видть, застилала эту картину, и превращала ее въ злую насмшку.

Пекам-Гровъ — довольно веселое мсто въ лтнее время, но зимой голыя деревья и пустынные садики наводятъ невольно на васъ грусть. Акація-Коттеджъ наружностью мало напоминала свое названіе и передъ выбленными ея стнами красовалось только два-три полузасохшіе тополя. Однако названіе ея можно было тотчасъ узнать по маленькой мдной доск, прибитой къ воротамъ.

Акація-Коттеджъ въ общественной лстниц стояла гораздо ниже Кресцент-Виллы и служанка, вышедшая на звонъ мистера Одлей къ низенькой деревянной калитк, повидимому хорошо знала, какъ справляться съ неотвязчивыми кредиторами.

Она проговорила избитую фразу, что не знаетъ, дома ли ея госпожа, но если джентльменъ потрудится сказать свое имя и по какому длу онъ пожаловалъ, то она пойдетъ и узнаетъ, дйствительно ли дома мистриссъ Винцентъ.

Робертъ вынулъ свою визитную карточку и карандашомъ приписалъ подъ своей фамиліей: ‘Родственникъ бывшей миссъ Грээмъ’.

Попросивъ служанку передать барын эту карточку, онъ спокойно остался дожидаться отвта.

Черезъ нсколько минутъ служанка вернулась.

— Барыня дома, сказала она, отворяя калитку:— будетъ рада васъ принять.

Квадратная гостиная, въ которую ввели Роберта, носила на себ отпечатокъ самаго худшаго вида бдности, бдности, незнающей границы. Ремесленникъ, украшающій свою несчастную гостиную полдюжиной плетеныхъ стульевъ, пемброковымъ столомъ, голландскими часами, маленькимъ зеркальцемъ, уродливыми изображеніями пастуха и пастушки и нсколькими разукрашенными чайными подносами, обыкновенно ухищряется придать своему жилищу нкоторую степень удобства и комфорта. Но жилище барыни, которая принуждена была оставить свою хорошую квартиру и съ кое-какими остатками старой мебели перебраться въ лачужку, представляетъ по истин самый жалкій видъ бдности, ибо тутъ посреди ужасающей нищеты вы наталкиваетесь на каждомъ шагу на грустные остатки прежняго довольства.

Гостиная мистриссъ Винцентъ была убрана жалкими остатками, спасенными отъ совершеннаго разоренія, постигшаго неосторожную школьную содержательницу въ Кресцент-Вилл. Маленькое фортепіано, шифоньерка съ изломаными золоченными украшеніями и карточный столъ — вотъ главнйшая мёбель комнаты. Старый, истертый брюссельскій коверъ покрывалъ подъ на средин комнаты. Вязанныя занавски прикрывали окна, на которыхъ висли проволочныя корзинки съ уродливыми ползучими растеніями.

На карточномъ стол, покрытомъ зеленымъ сукномъ, красоналось нсколько, симметрично разложенныхъ, роскошныхъ кипсековъ. Но Робертъ Одлей не соблазнялся этими прелестями, а опустившись на одинъ изъ стульевъ, терпливо ожидалъ появленія мистриссъ Винцентъ. Изъ сосдней комнаты доносился гулъ полдюжины голосовъ и дребезжащіе звуки фортепіано.

Прошло уже съ четверть часа, когда наконецъ дверь отворилась и вошла въ комнату барыня, очень разодтая, съ явными признаками увядшей красоты на лиц.

— Я имю удовольствіе говорить съ мистеромъ Одлей, сказала она, приглашая знакомъ Роберта ссть и сама опускаясь въ кресла, напротивъ него.— Вы, надюсь, извините меня, что я васъ такъ долго задержала, мои занятія…

— Мн бы слдовало извиниться передъ вами, что безпокою васъ, вжливо отвчалъ Робертъ:— но мой визитъ къ вамъ иметъ серьёзную цль, которая послужитъ мн въ оправданіе. Помните ли вы даму, имя которой я написалъ на моей карточк?

— Да.

— Могу я васъ спросить, что вы слышали о ней съ тхъ поръ, что она отъ васъ отошла?

— Очень мало. По правд вамъ сказать, почти ничего. Миссъ Грээмъ, кажется, получила мсто въ семейств доктора, живущаго въ Эссекс. Я рекомендовала ее этому джентльмену, но, со времени ея отъзда, она мн не давала никакой всточки о себ.

— Но вы переписывались съ нею? спросилъ Робертъ.

— Нтъ, никогда.

Мистеръ Одлей промолчалъ нсколько минутъ, мрачныя мысли толпились въ его голов.

— Могу я васъ спросить, посылали ли вы телеграфическую депешу къ миссъ Грэамъ въ прошломъ сентябр, съ извстіемъ, что вы опасно больны и желаете ее видть?

Мистриссъ Винцентъ улыбнулась при этомъ вопрос.

— Я не имла причины посылать подобную депешу, сказала она:— я во всю свою жизнь никогда не была серьёзно больна.

Робертъ Одлей остановился и записалъ что-то въ своемъ бумажник.

— Если я вамъ сдлаю еще нсколько вопросовъ о миссъ Люси Грээмъ, сказалъ онъ: — будете ли вы такъ добры и отвтите мн, не спрашивая о причинахъ, побуждающихъ меня къ этому?

— Разумется, возразила мистриссъ Винцентъ.— Я не знаю ничего худаго о миссъ Грээмъ и не имю причины скрывать того немногаго, что о ней вообще знаю.

— Такъ сдлайте одолженіе, скажите мн, когда эта молодая двушка поступила къ вамъ?

Мистриссъ Винцеитъ улыбнулась и покапала головой. Она очень мило улыбалась — какъ женщина, которою нкогда вс любовались и которая слишкомъ долго была уврена въ своей очаровательной красотъ, чтобы какое-нибудь земное несчастіе могло ее совершенно сокрушить.

— Вы напрасно меня спрашиваете, мистеръ Одлей, сказала она:— я — самое забывчивое существо на свт. Я никогда не могла запомнить ни чиселъ, ни годовъ, хотя всми силами стараюсь внушить моимъ двицамъ, какъ необходимо для жизни, чтобы он знали, когда Вильгельмъ-Завоеватель вступилъ на престолъ, и тому подобное. Я ршительно не имю никакого понятія, когда къ намъ поступила миссъ Грэамъ, но это, должно быть, очень давно, такъ-какъ я помню, въ то лто у меня было персидское шелковое платье. Намъ лучше всего спросить объ этомъ Тонксъ. Она наврное знаетъ.

Мистриссъ Винцентъ позвонила.

— Попроси миссъ Тонксъ ко мн, сказала она вошедшей двушк:— мн нужно переговорить съ нею.

Минутъ черезъ пять явилась и миссъ Тонксъ. Это была пожилая два, отъ которой несло точно какимъ-то холодомъ, она, казалось, никогда не была молода, да и никогда не состарится, а вчно будетъ въ своемъ темномъ мериносовомъ плать просвщать юношество.

— Милая Тонксъ, безцеремонно сказала мистриссъ Винцентъ: — этотъ джентльменъ — родственникъ миссъ Грээмъ. Не помните ли вы, когда она поступила къ намъ въ школу?

— Въ август 1854 года, отвчала миссъ Тонксъ.— Кажется, осемьнадцатаго августа, но я наврное не могу сказать, можетъ быть и семьнадцатаго. Я знаю, что это было въ четвергъ.

— Благодарю васъ, Тонксъ, вы — неоцненное сокровище! воскликнула мистриссъ Винцентъ, съ самою сладкою улыбкою, можетъ быть, именно вслдствіе этихъ-то неоцненныхъ ея заслугъ, она и не получала никакого вознагражденія отъ своей начальницы, въ послдніе три или четыре года. Мистриссъ Винцентъ, быть можетъ, и совстилась платить бездльное жалованье такому неоцнимому сокровищу.

— Можемъ ли мы съ Тонксъ еще чмъ нибудь услужить вамъ, мистеръ Одлей? спросила мистриссъ Винцентъ.— Память Тони съ несравненно лучше моей.

— Сдлайте одолженіе, скажите, откуда миссъ Грээмъ перехала къ вамъ? спросилъ Робертъ.

— Я наврное не знаю, отвчала мистриссъ Винцентъ: — мн кажется, миссъ Грээмъ говорила, что она пріхала изъ какого-то приморскаго городка, не называя его по имени. Тонксъ, миссъ Грээмъ не говорила ли вамъ, откуда она пріхала?

— О, нтъ, отвчала миссъ Тонксъ, качая головой:— миссъ Грээмъ ничего мн не говорила, она была слишкомъ умна. Она знала, какъ сохранить свои тайны, несмотря на свои дтскія манеры и на курчавые волосы, добавила миссъ Тонксъ съ сердцемъ.

— Вы полагаете, что у нея были тайны? спросилъ Робертъ.

— Я наврное знаю, что у нея были тайны, отвчала ршительно миссъ Тонксъ: — всякаго рода тайны. Я бы ни за что не взяла въ младшія учительницы порядочной школы подобную особу, неимвшую никакой рекомендаціи.

— Вы ее приняли безъ рекомендаціи? спросилъ Гобертъ, обращаясь къ мистриссъ Винцентъ.

— Да, отвчала та съ нкоторымъ замшательствомъ.— Миссъ Грээмъ не торговалась насчетъ жалованья, и я не могла иначе поступить. Она говорила, что поссорилась съ своимъ отцомъ, и искала мста вдали отъ всхъ знавшихъ ее. По ея словамъ, она, несмотря на свою молодость, очень много претерпла горя, и желала избгнуть новыхъ непріятностей. Могла ли я въ такомъ случа требовать рекомендаціи? Въ особенности когда я увидла, что она — настоящая леди? Вы знаете, Тонксъ, что Люси Грээмъ была настоящая леди, и вамъ не слдовало бы говорить, что я приняла ее безъ рекомендаціи.

— Когда люди имютъ фаворитокъ, то позволяютъ имъ себя и обманывать, замтила съ холодною важностью миссъ Тонксъ.

— Она никогда не была моей фавориткой, завистливая Тонксъ, съ упрекомъ отвчала мистриссъ Винцентъ.— Я никогда не говорила, чтобы она была для меня такъ полезна, какъ вы, моя милая. Вы это хорошо знаете.

— О, нтъ! сердито отвчала миссъ Тонксъ:— вы никогда не говорили, что она полезная женщина. Она была только украшеніемъ, такую особу можно было съ хвастовствомъ показать постителямъ и потомъ она разъигрывала фантазіи на фортепіано въ гостинной.

— Значитъ, вы не можете мн ничего сообщить касательно прежней жизни миссъ Грээмъ? сказалъ Робертъ, пристально смотря на обихъ женщинъ. Онъ ясно видлъ, что миссъ Тонксъ питала къ Люси Грээмъ нерасположеніе, котораго никакое время не могло изгладить.

‘Если эта женщина знаетъ что нибудь противъ миледи, она выскажетъ непремнно’, подумалъ онъ: ‘и выскажетъ съ удовольствіемъ.’

Но, оказалось, что миссъ Тонксъ немногое знала, кром того, что миссъ Грээмъ объявляла себя обиженнымъ существомъ, обманутымъ людьми, и жертвою незаслуженныхъ страданій, бдности и такъ дале. Свои скудныя свднія она старалась всячески разукрасить, но Робертъ вскор догадался, что отъ нея больше ничего не добьешься.

— Позвольте мн сдлать вамъ еще одинъ вопросъ, сказать онъ наконецъ.— Не оставила ли миссъ Грээмъ какихъ нибудь книгъ, ящиковъ или чего нибудь подобнаго, когда она ухала отъ васъ?

— Не знаю, отвчала мистриссъ Винцентъ.

— Да! воскликнула миссъ Тонксъ съ особеннымъ удареніемъ.— Она оставила картонку, въ которой я теперь держу свою старую шляпу. Не желаете ли вы посмотрть на нее? спросила она, обращаясь къ Роберту.

— Если вы будете такъ добры показать ее мн, отвчалъ онъ:— я бы очень желалъ ее посмотрть.

— Я ее сейчасъ принесу, отвчала миссъ Тонксъ.— Она не очень велика. И миссъ Тонксъ выбжала изъ комнаты, прежде чмъ мистеръ Оддей усплъ выговорить слово.

‘Какъ безпощадны женщины другъ къ другу’, подумалъ онъ. ‘Эта женщина инстинктивно понимаетъ, что я не даромъ ее разспрашиваю и ея ближней грозитъ какое нибудь несчастіе. Она чуетъ, что плохо придется ея бывшей товарк и это ее приводитъ въ восторгъ и она готова употребить вс средства, чтобы помочь мн. Что это за свтъ, и какъ эти женщины водятъ нами, мужчинами. Елена Молданъ, леди Одлей, Клара Толбойзъ, миссъ Тонксъ — все это женщины.’

Своимъ быстрымъ появленіемъ миссъ Тонксъ прервала его размышленія о порочности женщинъ. Она принесла бумажную шляпную картонку, всю изорванную и подала ее Гоберту.

Онъ наклонился, чтобы разсмотрть кусочки ярлыковъ желзныхъ дорогъ и адресовъ, которые были наклеены на картонк. Она, повидимому, была часто въ дорог и перебывала на многихъ линіяхъ желзныхъ дорогъ. Нкоторые ярлыки были сорваны, но части ихъ оставались. На одномъ желтомъ лоскуточк бумаги Робертъ примтилъ буквы ‘Turi’. ‘Картонка была въ Италіи’, подумалъ онъ. ‘Это — четыре начальныя буквы слова Turin и ярлыкъ иностранный’.

Единственный дльный ярлыкъ былъ съ именемъ миссъ Грээмъ. Тщательно осмотрвъ его, Робертъ замтилъ, что онъ былъ наклеенъ на другой ярлыкъ.

— Будьте такъ добры, принесите мн воды и губку, сказалъ онъ: — я хотлъ бы снять верхній ярлычокъ. Будьте уврены, что я имю право такъ поступать.

Миссъ Тонксъ выбжала изъ комнаты, и вскор явилась съ чашкой, полной воды, и губкою.

— Позвольте, я сдлаю, сказала она.

— Нтъ, благодарю васъ, холодно отвтилъ Робертъ.— Я самъ съумю.

Онъ помочилъ нсколько разъ верхній ярлыкъ, и вскор мокрая поверхность отдлилась, не причинивъ никакого вреда нижнему слою.

Миссъ Тонксъ старалась прочесть новый адресъ черезъ плечо Роберта, но не могла ничего разобрать.

Мистеръ Одлей повторилъ ту же операцію и съ нижнимъ ярлыкомъ, и, тщательно откливъ его, спряталъ въ свои бумажникъ.

— Я дале не буду васъ задерживать, сударыня, сказалъ онъ, кончивъ свое дло.— Я очень вамъ благодаренъ за свднія, которыя вы такъ любезно мн сообщили. Прощайте.

Мистриссъ Винцентъ поклонилась Роберту и съ улыбкой произнесла избитую фразу о томъ, какъ она рада была познакомиться съ мистеромъ Одлей. Миссъ Тонксъ съ удивленіемъ смотрла на молодаго человка, она примтила, какъ онъ поблднлъ, прочитавъ нижній ярлыкъ.

Робертъ вышелъ изъ Акаціи-Коттеджъ и медленно направился домой.

‘Если то, что я сегодня открылъ — недостаточное доказательство для присяжныхъ’, думалъ онъ: ‘то, конечно, оно вполн убдитъ моего дядю, что онъ женился на хитрой, преступной женщин’.

XXVIII.
Робертъ Одлей начинаетъ изслдованія съ другаго конца.

Робертъ Одлей тихо шелъ по алле обнаженныхъ деревьевъ, весь погруженный въ мрачныя думы о только-что сдланномъ имъ открытіи.

‘У меня теперь въ бумажник’, думалъ онъ: ‘доказательство тожественности женщины, о смерти которой Джорджъ Толбойзъ читалъ въ Таймс, съ женщиною, сдлавшейся женою моего дяди. Исторія Люси Грээмъ внезапно прекращается на порог школы мистриссъ Винцентъ. Она вступила въ должность гувернантки въ август 1854 года. Содержательница школы и ея помощница могли мн это сказать, но он не знаютъ, откуда она къ нимъ поступила. Он не въ состояніи сообщить мн исторію ея жизни, со дня ея рожденія до поступленія къ нимъ. Я не могу дале проникнуть въ прошедшую жизнь миледи. Что же мн длать, чтобы сдержать слово, данное мною Клар Толбойзъ?’

И онъ задумался. Мрачное облако печали и страха застилало его чело.

‘Обязанность моя совершенно ясна’ думалъ онъ: ‘ее не можетъ затемнить печальная увренность, что я готовлю позоръ тому, кого я люблю боле всхъ на свт. Я долженъ начать съ другаго конца: я долженъ узнать исторію Елены Толбойзъ со времени отъзда Джорджа въ Австралію до дня, когда похоронили ее на кладбищ въ Уентнор.’

Мистеръ Одлей позвалъ извощика и похалъ къ себ домой.

Онъ пріхалъ въ Фиг-Три-Кортъ достаточно рано, чтобы написать нсколько строкъ къ миссъ Толбойзъ и отдать ихъ во время на почту.

‘Я такимъ образомъ выиграю сутки’ подумалъ онъ, отправляясь съ письмомъ въ главный почтамтъ.

Онъ просилъ Клару Толбойзъ написать ему названіе приморскаго городка, въ которомъ Джорджъ встртился съ капитаномъ Молданомъ и его дочерью, такъ-какъ, несмотря на свои дружественныя отношенія, Робертъ Одлей зналъ очень немного подробностей о краткой брачной жизни своего друга.

Съ той минуты, когда Джорджъ Толбойзъ прочелъ въ столбцахъ Таймса извстіе о смерти своей жены, онъ избгала, говорить о счастливыхъ годахъ своей жизни. Въ короткой исторіи этого блаженнаго времени было такъ много горькаго для него. Онъ упрекалъ себя за свое бгство, которое должно было показаться столь жестокимъ той, которую онъ покинулъ. Робертъ Одлей понималъ это и потому не удивлялся молчанію своего друга. Оба избгали говорить объ этомъ предмет и потому Робертъ Одлей не имлъ никакого понятія объ этой эпох въ жизни своего друга.

Письмо Джорджа къ сестр, написанное черезъ мсяцъ посл его женидьбы, было отправлено изъ городка Гарогета. Поэтому Робертъ и полагалъ, что молодая чета провела медовой мсяцъ въ Гарогет.

Чтобы не потерять ни одной минуты, Робертъ просилъ миссъ Толбойзъ прислать ему отвтъ по телеграфу. На другой день часовъ въ двнадцать онъ получилъ ожидаемую депешу.

Приморскій городокъ назывался Вильдернси, въ Йоркшир.

Спустя часъ посл полученія этого извстія, мистеръ Одлей былъ уже на станціи желзной дороги и бралъ билетъ въ Вильдернси.

Поздъ тронулся въ 2 часа и понесся мимо обнаженныхъ луговъ и полей, на которыхъ еле-еле пробивалась зелень.

Молодой человкъ первый разъ халъ по этой дорог и все ему казалось какъ-то странно и дико, широкій просторъ полей и луговъ поражалъ его своимъ унылымъ, грустнымъ видомъ. Мысль о цли поздки не выходила изъ его головы, и онъ не видлъ ничего кром страшной картины горя и позора любимыхъ имъ людей.

Уже стемнло, когда поздъ достигъ Гулла, но путешествіе мистера Одлей еще не кончилось. Онъ долженъ былъ перессть на другой поздъ, проходившій мимо Вильдернси.

Спустя полчаса посл отъзда изъ Гулла, Робертъ почувствовалъ свжій морской втерокъ, проникавшій въ вагонъ чрезъ открытое окно, и вскор поздъ остановился у мрачной станціи, одиноко стоявшей посреди песчаныхъ пустырей.

Мистеръ Одлей былъ единственный пассажиръ, вышедшій на этой несчастной станціи.

Не усплъ еще молодой человкъ прійти въ себя и захватить свой чемоданъ изъ груды багажа, какъ раздался свистокъ и поздъ отправился дале, къ боле веселымъ мстамъ.

‘На врядъ-ли переселенцы въ угрюмыхъ лсахъ Америки чувствовали себя боле одинокими, чмъ я теперь’, думалъ Робертъ, безнадежно оглядываясь въ темнот.

Онъ позвалъ одного изъ сторожей станціи и показалъ ему на свой чемоданъ.

— Можешь ли ты отнести мн вотъ это въ ближайшую гостинницу?— сказалъ онъ:— то есть если мн тамъ дадутъ чистую постель. Сторожъ поднялъ на плеча чемоданъ и засмялся.

— Я увренъ, сэръ, что вы достанете тамъ хоть тридцать постелей, если только пожелаете, отвчалъ онъ.— Въ это время года у насъ въ Вильдернси работы немного. Пожалуйте за мною, сэръ.

Носильщикъ отворилъ въ каменной стн деревянную калитку и Робертъ очутился на широкомъ лужк, въ конц котораго возвышалось мрачное, четыреугольное зданіе, въ которомъ свтились только два окна.

— Вота и Викторія-Отель, сэръ, сказалъ носильщикъ.— Вы не поврите, сколько здсь бываетъ постителей въ лтній сезонъ.

При вид обнаженнаго лужка и деревьевъ и темныхъ оконъ отеля, трудно было предположить, чтобы тутъ когда нибудь было многолюдно и весело, но Робертъ Одлей поврилъ на слово носильщику и послдовалъ за нимъ. Они вошли въ маленькую боковую дверь, отворявшуюся въ большой буфетъ, гд лтомъ угощались низшіе классы постителей, невходившіе въ гостинницу по парадной лстниц, уставленной лакеями во фракахъ и блыхъ галстукахъ.

Но теперь, въ феврал мсяц, въ гостинниц оставалось очень немного прислуги и самъ хозяинъ провелъ Роберта въ столовую, большую пустую комнату, единственнымъ украшеніемъ которой было нсколько столовъ краснаго дерева и дюжины дв стульевъ, обитыхъ волосяною матеріею.

Мистеръ Одлей подслъ къ самому камину и положилъ ноги на ршетку, а хозяинъ помшалъ кочергой уголья.

— Не желаете ли вы взять отдльную комнату, сэръ? началъбыло хозяинъ.

— Нтъ, благодарю васъ, отвчалъ Роберта:— я и въ этой комнат совершенно одинъ. Если вы дадите мн баранью котлетку и бутылку хересу, то я вамъ буду очень благодаренъ.

— Сейчасъ, сэръ.

— Но я вамъ еще боле буду признателенъ, если вы передъ этимъ удостоите меня нсколькими минутами разговора.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сэръ, добродушно отвчалъ хозяинъ.— Въ настоящее время года намъ случается имть такъ мало постителей, ччто мы всегда рады угодить имъ, чмъ только можемъ. Я могу сообщить вамъ вс свднія касательно окрестностей Вильдернси и его достопримчательностей, прибавилъ хозяинъ, безсознательно выговаривая фразу изъ маленькой брошюрки о морскихъ купаньяхъ Вильдернси, которую онъ продавалъ въ буфет:— и почту за счастье…

— Но я ничего не хочу знать объ окрестностяхъ Вильдернси, воскликнулъ Робертъ, прерывая болтовню хозяина.— Я сдлаю вамъ только нсколько вопросовъ о лицахъ, жившихъ здсь.

Хозяинъ поклопился съ видомъ человка, готоваго разсказать біографіи всхъ жителей околодка.

— Сколько лтъ вы здсь живете? спросилъ мистеръ Одлей, вынимая изъ кармана бумажникъ.— Вамъ не будетъ непріятно, если я запишу ваши отвты?

— Нтъ, сэръ, отвчалъ хозяинъ, наслаждаясь торжественностью ихъ разговора.— Если только я могу доставить вамъ свднія, которыя послужили бы вамъ въ пользу…

— Да, благодарю васъ, проговорилъ Робертъ, прерывая потокъ его краснорчія.— Вы живете здсь…?

— Шесть лтъ, сэръ.

— Съ пятьдесятъ-третьяго года?

— Съ ноября пятьдесятъ-втораго, сэръ. Я до этого времени содержалъ гостинницу въ Гулл. Этотъ домъ только отстроенъ въ октябр, передъ самымъ моимъ пріздомъ.

— Не помните ли вы отставного флотскаго офицера, лейтенанта Молдана?

— Капитана Молдана, сэръ?

— Да, его обыкновенно звали капитаномъ Молданомъ. Я вижу, что вы его помните.

— Какъ же, сэръ. Капитанъ Молданъ былъ однимъ изъ лучшихъ нашихъ постителей. Онъ обыкновенно проводилъ свои вечера въ этой самой комнат, хотя стны ея тогда были очень сыры и мы могли оклеить ихъ бумажками только черезъ годъ. Его дочь вышла замужъ за молодаго офицера, прибывшаго сюда съ полкомъ около пасхи, въ пятьдесятъ-второмъ году. Они внчались здсь, сэръ, потомъ путешествовали по континенту и наконецъ вернулись назадъ сюда же. Но вскор мужъ-то убжалъ въ Австралію, покинувъ свою жену черезъ недлю или дв посл рожденія ихъ перваго ребёнка. Это происшествіе произвело огромное волненіе въ Вильдернси и мистриссъ, мистриссъ — я позабылъ ея имя.

— Мистриссъ Толбойзъ, подсказалъ Робертъ.

— Такъ точно, сэръ, мистриссъ Толбойзъ… и ее жители Вильдернси очень сожалли. Она была прехорошенькая и такая милая, что вс ее любили.

— Можете вы мн сказать, какъ долго мистеръ Молданъ оставался въ Вильдернси съ дочерью посл отъзда мистера Толбойза? спросилъ Робертъ.

— Да, нтъ, сэръ, отвчалъ хозяинъ, посл минутнаго размышленія.— Я не могу наврное сказать вамъ, какъ долго они здсь оставались. Я помню очень хорошо, что мистеръ Молданъ не разъ, сидя въ этой гостинной, разсказывалъ другимъ постителямъ, какъ мистеръ Толбойзъ худо поступилъ съ его дочерью и какъ онъ обманулъ ихъ обоихъ, но, право, не могу вамъ сказать, когда именно онъ выхалъ изъ Вильдернси. Но мистриссъ Баркомъ можетъ вамъ это сказать наврное, сэръ, прибавилъ онъ.

— Мистриссъ Баркомъ?

— Да, мистриссъ Баркомъ, хозяйка дома, въ которомъ мистеръ Молданъ жилъ съ дочерью. Адресъ ея No 17, въ Сверныхъ Коттеджахъ. Она — учтивая, добрая, отличная женщина, сэръ, и я увренъ, она вамъ сообщитъ все, что вамъ нужно.

— Благодарю васъ, я заверну къ мистриссъ Баркомъ завтра утромъ. Постойте, еще одинъ вопросъ. Узнаете ли вы мистриссъ Толбойзъ, если вы ее увидите?

— Непремнно, сэръ. Такъ же легко, какъ собственную дочь. Робертъ Одлей записалъ адресъ мистриссъ Баркомъ въ свою книжку, и принялся за обдъ. Выпивъ дв рюмки хересу и выкуривъ сигару, онъ удалился въ отведенную для него комнату.

Утомленный постоянными перездами, онъ вскор уснулъ, но сонъ его былъ легкій и онъ слышалъ завываніе втра и шумъ волнъ. Подъ эти глухіе, печальные звуки начали ему сниться страшные, невроятные сны, имвшіе однако нкоторое отношеніе съ событіями и мыслями, занимавшими умъ Роберта. Ему снился Одлей-Кортъ, перенесенный изъ зеленыхъ луговъ и тнистыхъ деревьевъ Эссекса на мрачный пустынный берегъ моря, волны котораго съ шумомъ набгали на старинный домъ, грозя его смыть съ лица земли. По мр того, какъ волны приближались къ любимому имъ зданію, Робертъ начиналъ различать въ серебристыхъ брызгахъ лицо леди Одлей, превращенной въ русалку и манившую его дядю на врную погибель. А за бушующими волнами подымались черныя, мрачныя тучи, но вотъ он стали расходиться въ об стороны и посреди господствовавшаго мрака прорвался лучъ солнца и освтилъ волны, которыя медленно, очень медленно начали отходить, оставивъ старый домъ цлымъ и невредимымъ.

Робертъ проснулся съ какимъ-то радостнымъ чувствомъ, ему казалось, что у него гора свалилась съ плечъ: такъ ему стало легко.

Вскор онъ опять уснулъ и уже окончательно проснулся только тогда, когда солнечный свтъ озарилъ оконныя шторы и онъ услышалъ голосъ служанки, кричавшей ему за дверью, что половина девятаго. Черезъ часъ онъ уже выходилъ изъ гостинницы и медленными шагами направился по одинокой площадк, простиравшейся по берегу моря и обстроенной съ другой стороны маленькими домиками.

Рядъ этихъ неказистыхъ четыреугольныхъ домиковъ продолжался до маленькой гавани, гд стояли на якор три купеческія судна и нсколько лодокъ съ углемъ. За гаванью виднлась срая, угрюмая казарма, отдленная отъ Вильдернси узенькимъ заливомъ, черезъ который былъ переброшенъ подъемный мостикъ. Красный мундиръ часоваго, расхаживавшаго взадъ и впередъ передъ казармами, ярко рисовался на сромъ фон зданій и моря.

Но одной сторон гавани тянулся далеко въ море длинный каменный молъ. На этомъ-то мол Джорджъ Толбойзъ, въ одинъ свтлый лтній день, подъ звуки музыки, увидлъ впервые ту, которая сдлалась его женою. Здсь-то молодой человкъ поддался вліянію очаровательной красоты, имвшему столь пагубныя послдствія.

Робертъ со злобою смотрлъ на уродливое городишко, на скверную гавань.

‘Вотъ подобныя-то мста губятъ человка’, думалъ Робертъ. Прізжаешь сюда, здоровый, счастливый, не имя никакого понятія о томъ, что такое женщина, представляя ее себ какой-то вертящейся куклой, или прелестной вшалкой новомодныхъ платьевъ. Прізжаешь въ подобное мсто и весь міръ внезапно съеживается, сжимается въ какія нибудь полдюжины десятинъ. Прелестныя созданія, которыхъ вы видали до сихъ поръ издали, ходятъ у васъ подъ самымъ носомъ, и не успете вы еще придти въ себя отъ удивленія, какъ уже чары начали дйствовать, и вы въ магическомъ круг, изъ котораго бжать нтъ никакой возможности.’

Размышляя такимъ образомъ, Робертъ Одлей дошелъ до дома мистриссъ Баркомъ. Угрюмая пожилая служанка отворила ему дверь и провела въ гостиную, гд передъ каминомъ сидла мистриссъ Баркомъ, пріятная старушка лтъ около шестидесяти. Старый, посдвшій теріеръ лежалъ у нея на колняхъ. Хотя мебель въ комнат была старинная, но все обнаруживало, что хозяйка любитъ комфортъ и аккуратность — ясное доказательство безбднаго существованія.

‘Я желалъ бы здсь жить’, подумалъ Робертъ: ‘я бы смотрлъ, какъ срыя волны дробятся о срый песокъ, и отдыхалъ бы, перебирая четки и раскаяваясь въ прошедшихъ грхахъ.’

По приглашенію хозяйки, онъ слъ на кресло противъ нея и положилъ свою шляпу на полъ.

— Вы желаете, я полагаю, сэръ, занять одинъ — одинъ изъ коттеджей, сказала мистриссъ Баркомъ. Умъ ея не выходилъ изъ узкой колеи: она впродолженіе послднихъ двадцати лтъ ничего не длала, какъ только занималась отдачею въ наемъ своихъ домовъ.

Роберта Одлей объяснилъ ей цль своего посщенія.

— Я хотлъ бы вамъ предложить одинъ только простой вопросъ,— сказалъ онъ подъ конецъ.— Я желаю узнать наврное, когда мистриссъ Толбойзъ оставила Вильдернси. Содержатель гостиницы ‘Викторія’ уврилъ меня, что я врне всего могу получить отъ васъ необходимое мн свдніе.

Мистриссъ Баркомъ немного подумала.

— Я могу вамъ сказать день отъзда капитана Молдана, отвчала она:— такъ-какъ онъ, узжая, остался мн долженъ и у меня все это записано, но въ отношеніи мистриссъ Толбойзъ…

Мистриссъ Баркомъ остановилась и задумалась.

— Вы знаете, что мистриссъ Толбойзъ ухала отсюда внезапно? спросила она.

— Нтъ. Я не зналъ этого.

— Неужели! Да, она ухала внезапно, бдная женщина! Она пробовала посл бгства мужа содержать себя уроками музыки. Она была превосходная піанистка и, кажется, ея уроки шли хорошо, но, я полагаю, отецъ ея отбиралъ у нея вс выработанныя деньги и пропивалъ ихъ въ кабакахъ. Какъ бы то ни было, они однажды вечеромъ крупно поговорили и на слдующее утро мистриссъ Толбойзъ ухала изъ Вильдернси, покинувъ своего мальчика, отданнаго кормилиц здсь въ окрестностяхъ.

— Но вы не можете сказать мн день ея отъзда?

— Кажется, нтъ, отвчала мистриссъ Баркомъ: — впрочемъ, постойте. Капитанъ Молданъ писалъ ко мн въ день отъзда дочери. Онъ былъ тогда въ большомъ гор, бдный старикъ, а въ такихъ случаяхъ онъ всегда обращался ко мн. Еслибъ я могла только найти это письмо. Вроятно, на немъ выставлено число, неправда ли?

Мистеръ Одлей замтилъ, что это весьма вроятно.

Мистриссъ Баркомъ пошла къ столу у окна, на которомъ стояла старомодная шкатулка, полная всевозможныхъ бумагъ и документовъ. Письма, росписки, счеты, все было тутъ перемшано. Мистриссъ Баркомъ принялась рыться въ этой груд бумагъ.

Робертъ терпливо дожидался, пока она кончитъ свою работу, и безсознательно смотрлъ на срое небо и на срыя суда, плававшія по срому морю.

Минутъ черезъ десять посл самыхъ настойчивыхъ поисковъ, мистриссъ Баркомъ воскликнула съ торжествомъ:

— Я нашла письмо, и вотъ еще въ немъ вложена записка отъ мистриссъ Толбойзъ.

Робертъ Одлей вспыхнулъ и протянулъ руку за письмомъ.

‘Совершенно напрасно было красть любовныя записочки Елены Молданъ изъ чемодана Джорджа’ подумалъ онъ.

Письмо старика Молдана было недлинное, но почти каждое слово подчеркнуто. Вотъ оно:

‘Мой великодушный другъ (великодушіемъ мистриссъ Баркомъ капитанъ очень часто пользовался, и не платилъ денегъ за квартиру до тхъ поръ, что она не начинала грозить полиціею).

‘Я въ отчаяніи! Моя дочь бросила меня! Вы можете себ представить, что я чувствую: мы вчера поговорили немного крупно о денежныхъ дугахъ, а этотъ вопросъ всегда былъ у насъ спорный. Сегодня же утромъ я узнаю, что дочь покинула меня. Прилагаемую записку отъ Елены я нашелъ на стол.

‘Вашъ полный отчаянія
‘Генри Молданъ’.

Вильдернси.

16-го августа 1854.

Записка мистриссъ Толбойзъ была еще короче.

‘Мн надола эта жизнь’ писала она: ‘я желаю, если можно, начать новую. Я разрываю вс узы, связывающія меня съ проклятымъ прошедшимъ, и иду попытать счастья. Простите меня, если я была капризна, перемнчива и своевольна. Вы должны простить меня, ибо знаете, почему я такъ себя вела. Вы знаете тайну, объясняющую всю мою жизнь.

‘Елена Толбойзъ’.

Записка эта была написана почеркомъ, слишкомъ хорошо извстнымъ Роберту. Онъ глубоко задумался надъ этимъ драгоцннымъ документомъ и особливо надъ двумя послдними строчками.

Тщетно ломалъ онъ себ голову, чтобы понять ихъ смыслъ. Онъ ничего не могъ припомнить, ничего придумать, что бы могло пролить свтъ на таинственныя выраженія. Судя по письму мистера Молдана, Елена Толбойзъ ухала изъ Вильдернси 16-го августа 1854 года. А миссъ Тонксъ объявила, что Люси Грээмъ вступила въ школу, въ Кресцент-Вилл, 17-го или 18-го августа того же года. Между отъздомъ Елены Толбойзъ изъ приморскаго городка въ Йоркшир до прибытія Люси Грээмъ въ бромитонскую школу прошло не боле сорока-осьми часовъ. Это было, конечно, очень незначительное звно въ цпи уликъ, но все же оно связывало ихъ между собою и какъ нельзя боле соотвтствовало другимъ звньямъ.

— Получалъ ли мистеръ Молданъ извстія отъ своей дочери посл ея бгства? спросилъ наконецъ Робертъ.

— Я полагаю, что онъ получалъ, отвчала мистриссъ Баркомъ:— но я мало его видывала посл августа мсяца. Я принуждена была описать его имущество въ ноябр и только этимъ способомъ отъ него избавилась. Мы разстались однако лучшими друзьями, онъ ухалъ въ Лондонъ съ своимъ маленькимъ внукомъ. Боле мистриссъ Баркомъ не могла ничего сообщить, да и Роберту нечего было ее боле разспрашивать. Онъ только попросилъ позволенія взять съ собою письма капитана Молдана и его дочери, на что мистриссъ Баркомъ охотно согласилась.

Поблагодаривъ ее, Робертъ отправился прямо въ гостиницу. Поздъ желзной дороги въ Лондонъ отходилъ въ часъ и молодой человкъ, отдавъ свой чемоданъ, сталъ ходить взадъ и впередъ по площадк передъ станціею, дожидаясь позда.

‘Я прослдилъ съ начала до конца исторію Люси Грээмъ и Елены Толбойзъ’, думалъ онъ: ‘теперь мн предстоитъ узнать исторію женщины, похороненной на уентнорскомъ кладбищ.’

XXIX.
Въ могил.

Возвратившись изъ Вильдернси, Робертъ Одлей нашелъ у себя въ комнат письмо отъ Алисы.

‘Папа гораздо лучше’ писала молодая двушка: ‘и онъ желаетъ тебя видть. Миледи, по какой-то непонятной мн причин, также очень желаетъ, чтобы ты пріхалъ и не даетъ мн покою съ своими разспросами о каждомъ твоемъ шаг. Прізжай поскоре, чтобы ихъ успокоить. Тебя любящая

‘А. О.’

‘Миледи интересуется каждымъ моимъ шагомъ’, размышлялъ Робертъ, покуривая трубку. ‘Она безпокоится и разспрашиваетъ свою падчерицу тмъ очаровательнымъ дтскимъ тономъ, который придаетъ ея лицу выраженіе полнйшей невинности. Бдняжка, несчастное созданіе, какъ неровенъ бой между нами. Зачмъ же не скроется она, пока еще время? Кажется, я предупредилъ ее и, видитъ Богъ, дйствовалъ открыто. Зачмъ же она не бжитъ?’

Онъ снова и снова задавалъ себ этотъ вопросъ, а между тмъ нсколько разъ усплъ набить и выкурить свою завтную пнковую трубочку, такъ что наконецъ вся комната была полна дыму, изъ-за облаковъ котораго онъ выглядывалъ, словно какой нибудь чародй.

‘Зачмъ она не скроется? Я бы не нанесъ тогда позора дому, самому дорогому для меня на свт. Я бы тогда только исполнилъ свои долгъ къ погибшему другу и къ честному, благородному человку, который связалъ себя словомъ съ недостойной женщиной. Видитъ Богъ, я не рожденъ быть палачомъ или карателемъ порока. Я хочу только исполнить свой долгъ. Я еще разъ предупрежу ее, прямо и ясно и тогда’…

И онъ невольно углубился мыслью въ мрачную даль, въ которой не мерцало ни одного луча спасительнаго свта. Куда ни обращалъ онъ своего взора, везд былъ только мракъ, безнадежный мракъ. Его постоянно преслдовало искаженное страданіями лицо дяди, и мысль о всхъ ужасахъ, которыхъ онъ будетъ виновникомъ, не давала ему покоя. Но посреди этого мрака предъ нимъ возставалъ образъ Клары Толбойзъ, повелвавшей ему мановеніемъ руки продолжать поиски.

‘Отправиться мн теперь въ Соутгэмптонъ и постараться вывдать исторію женщины, умершей въ Уентнор?’ думалъ Робертъ: ‘вести мн подземную работу и подкупать мелкихъ соучастниковъ этого гнуснаго заговора, пока я не доберусь до главнаго преступника? Нтъ, прежде лучше испробовать другія средства добиться истины. Не пойти ли мн къ тому жалкому старику и обличить его въ участіи въ постыдномъ обман, жертвою котораго сдлался мой бдный другъ? Нтъ, я не стану снова терзать этого несчастнаго старика. Я пойду прямо къ главной заговорщиц и сорву съ нея чарующее покрывало, подъ которымъ она скрываетъ свои преступленія. Я исторгну у нея страшную тайну исчезновенія моего друга и навки изгоню ее изъ дому, который она запятнала своимъ присутствіемъ.’

На слдующее утро онъ отправился въ Эссексъ и часовъ въ 11 былъ уже въ Одле.

Несмотря на ранній часъ, миледи не было дома. Она отправилась съ Алисой въ Чельмсфордъ за покупками. Ей нужно было еще захать кое къ кому въ окрестностяхъ города и потому невроятно было, чтобы она возвратилась прежде обда. Сэръ Майкль уже значительно оправился и намревался вечеромъ сойти внизъ. Теперь же мистеру Одлей предложили пройти прямо въ комнату дяди.

Но Роберту какъ-то больно было встртиться съ дядей. Что могъ онъ ему сказать? Какъ приготовить къ той катастроф, которая должна была скоро приключиться? какъ смягчить ударъ, грозившій причинить столько страданій этой благородной, возвышенной душ.

‘Еслибы я даже могъ простить ей зло, причиненное моему другу’, думалъ Робертъ: ‘я бы и тогда ненавидлъ ее за горе, которое она должна причинить своимъ преступленіемъ человку, питающему къ ней такое слпое довріе’.

Онъ отвтилъ лакею, что пойдетъ погулять въ деревн и воротится къ обду. Медленными шагами направился онъ черезъ поля къ деревн. Тяжелая дума, отравлявшая его жизнь, была запечатлна на его лиц, отражалась во всхъ его движеніяхъ.

— Я пойду на кладбище, блуждать между надгробными камилми. Теперь ничто не можетъ навести меня на боле мрачныя мысли, чмъ т, которыя гнздятся въ моей голов.

Онъ теперь шелъ по тому самому полю, черезъ которое онъ спшилъ на станцію желзной дороги въ тотъ день, когда пропалъ Джорджъ. Онъ узналъ даже тропинку и живо вспомнилъ неясное, мрачное предчувствіе, возникнувшее въ его ум, какъ только онъ потерялъ изъ виду своего друга.

— И зачмъ это непонятное чувство овладло мною? Почему это я видлъ непонятную тайну въ исчезновеніи моего друга? Было ли это таинственное предчувствіе, или просто какое-то потемнніе ума? Что, если я до сихъ поръ ошибался? что, если вся эта цпь уликъ только плодъ моего разстроеннаго воображенія? Что, если вс эти мнимыя преступленія, вс эти подозрнія— только бредни ипохондрика? Мистеръ Гаркортъ Толбойзъ ровно ничего не видитъ въ фактахъ, на которыхъ я построилъ свои страшныя подозрнія. Я представилъ ему одно за другимъ вс звнья цпи, а онъ не видитъ между ними никакой связи. Боже мой! что, если источникъ этой тайны кроется во мн самомъ, если… Онъ горько улыбнулся и покачалъ головой.— Но вдь у меня въ карман образецъ ея почерка, и это — главная улика. Теперь остается только открыть самую мрачную сторону тайны миледи.

Онъ миновалъ деревню и прямо прошелъ на кладбище. Церковь стояла особнякомъ нсколько поодаль отъ главной улицы деревни, массивныя деревянныя ворота ограды выходили на широкій лугъ, спускавшійся легкимъ скатомъ къ ручью.

Робертъ медленно поднялся по тропинк къ воротамъ кладбища. Эта мирная и грустная картина какъ нельзя боле гармонировала съ его настроеніемъ. Единственное человческое существо на обширномъ пространств передъ его глазами былъ какой-то старикъ, ковылявшій на противоположномъ конц луга. Дымъ, подымавшійся изъ трубъ на большой улиц, былъ единственный признакъ жизни.

Только сонное движеніе стрлокъ, совершавшихъ свой обычный путь на башенныхъ часахъ, свидтельствовало, что время хоть и медленно, но ползло въ Одле.

Да, правда, былъ еще одинъ признакъ. Войдя за ограду, Робертъ услышалъ торжественные звуки органа, долетавшіе до него изъ полуоткрытаго окна.

Онъ остановился и сталъ прислушиваться къ тихой, грустной мелодіи, повидимому, импровизаціи искуснаго артиста.

— Кто бы подумалъ, что въ Одле есть такой органъ? Когда я былъ здсь въ послдній разъ, школьный учитель наигрывалъ самые обыкновенные, избитые мотивы. Я никогда не воображалъ, чтобы изъ этого жалкаго инструмента можно было извлечь такіе звуки.

Онъ остановился у воротъ, не пытаясь разрушить чарующаго впечатлнія грустной мелодіи. Эти звуки, то громкіе и полные, то тихіе, словно далекій шепотъ долетали до него сквозь туманную зимнюю атмосферу, и Роберту казалось, что ему стало легче, что горе не такъ давило его. Онъ притворилъ ворота и прошелъ маленькую, усыпанную пескомъ площадку передъ дверьми церкви. Дверь была отворена настежь, вроятно органистомъ. Робертъ вошелъ въ преддверье церкви, откуда шла витая каменная лстница къ органу и на колокольню. Мистеръ Одлей снялъ шляпу и вошелъ въ самую церковь. Его такъ и обдало сыростью и запахомъ плесени, царствовавшимъ тамъ въ будничные дни. Онъ прошелъ по узенькому проходу между скамьями къ алтарю и съ этой возвышенной точки окинулъ взоромъ всю церковь. Маленькіе хоры были прямо противъ него, но зеленыя занавски не дозволяли видть органиста.

Музыка продолжалась. Артистъ перешелъ къ какой-то грустной, хватавшей за душу, мелодіи Мендельсона. Робертъ заглянулъ во вс темные углы и закоулки старой церкви, разсматривая полуразрушенные надгробные камни.

‘Еслибы мой другъ Джорджъ Толбойзъ умеръ у меня на рукахъ и я бы схоронилъ его подъ этими сводами, сколькихъ душевныхъ страданій и мучительныхъ сомнній я бы избгъ’, думалъ Робертъ, прочитывая полуистертыя надписи, на потемнвшемъ отъ времени мрамор. ‘Я бы зналъ, по крайней мр, постигшую его участь, и былъ бы спокоенъ, а то теперь страшныя сомннія не даютъ мн покоя, отравляютъ мою жизнь’.

Онъ взглянулъ на часы.

— Половина втораго, сказалъ онъ.— Еще цлыхъ четыре или пять часовъ придется мн дожидаться, пока миледи возвратится съ своихъ утреннихъ визитовъ. Боже милостивый, что за актриса эта женщина, что за искусная обманщица! Но недолго ей еще приходится играть эту комедію въ дом моего дяди. Пора мн бросить свою роль дипломата. Кажется, довольно часто я ее предупреждалъ. Она отказывается понимать намёки. Такъ я ныньче же скажу ей всю правду въ глаза.’

Между тмъ органъ замолкъ. Робертъ услышалъ, какъ его закрыли.

— Пойду-ка посмотрю на этого новаго органиста, сказалъ себ Робертъ:— кто это ршился похоронить свой талантъ въ Одле и взялся играть труднйшія фуги Мендельсона за какіе нибудь шестнадцать фунтовъ въ годъ.

Онъ остановился въ дверяхъ церкви, поджидая органиста. Не зная, какъ заглушить свою умственную тревогу впродолженіе этихъ пяти часовъ, которые ему оставалось провести до прізда миледи, Робертъ былъ радъ всякому случаю, чтобы убить время.

На лстничк показался какой-то мальчикъ въ гипсовыхъ панталонахъ и темной блуз, съ лицомъ, раскраснвшимся вроятно отъ долгой работы мхами. Вслдъ за нимъ шла молодая дама, очень просто одтая, въ черномъ шелковомъ плать и срой шали. Поровнявшись съ Робертомъ, она вздрогнула и поблднла.

Дама эта была Клара Толбойзъ.

Изъ всхъ людей на свт, ее, послднюю, Робертъ ожидалъ или желалъ бы видть въ эту минуту. Она, правда, говорила ему, что намрена погостить у одной пріятельницы въ Эссекс, но вдь графство это такъ обширно, а Одлей можетъ быть самый заброшенный его уголокъ. Мысль, что сестра его исчезнувшаго друга была здсь и могла слдить за каждымъ его дйствіемъ и изъ этихъ дйствій заключать о его мысляхъ, еще боле усложняла уже и безъ того неловкое и затруднительное его положеніе. Она разбудила дремавшее въ немъ сознаніе собственной безпомощности, въ порыв котораго онъ воскликнулъ:

— Рука, сильне моей, понуждаетъ меня идти впередъ по мрачному пути, который долженъ привести меня къ неизвстной могил моего друга.

Клара Толбойзъ заговорила первая.

— Вы изумлены, увидвши меня здсь, мистеръ Одлей? сказала она.

— Очень изумленъ.

— Я вамъ говорила, что ду въ Эссексъ. Я выхала третьяго дня и только-что передъ отъздомъ получила отъ васъ телеграмму. Подруга, къ которой я пріхала, мистриссъ Мартинъ, жена новаго пастора въ Моунт-Станнинг. Я пріхала сюда посмотрть деревню и церковь, и такъ-какъ мистриссъ Мартинъ хотла постить здшнюю школу, то я, чтобы не скучать, пришла сюда поиграть на орган. Я прежде чмъ пріхала сюда, и не подозрвала о существованіи такого мстечка, какъ Одлей. Оно вдь, вроятно, получило свое названіе отъ вашей фамиліи?

— Кажется, такъ, отвтилъ Робертъ, внутренно дивясь ея спокойствію, такъ рзко противорчившему его волненію.— Я смутно помню разсказъ о какомъ-то предк, владтел замка Одлей, еще во времена Эдуарда Четвертаго. Около алтаря, за ршеткою, погребенъ какой-то знаменитый рыцарь Одлей, но я, но правд сказать, не позаботился узнать, въ чемъ заключались его славные подвиги. Намрены вы здсь дожидаться вашихъ друзей, миссъ Толбойзъ?

— Да, они зайдутъ за мною.

— И вы сегодня же возвратитесь съ ними въ Моунт-Станнингъ?

— Да.

Робертъ стоялъ съ шляпой въ рукахъ и безсознательно смотрлъ то на одинъ памятникъ, то на другой. Клара Толбойзъ внимательно разглядывала его блдное лицо, на которое наложила неизгладимую печать постоянная забота, преслдовавшая его въ послднее время.

— Вы были больны посл того, какъ я васъ видла, мистеръ Одлей, сказала она тихимъ голосомъ, въ которомъ слышалась та же мелодическая грусть, которая поразила Роберта въ ея игр на орган.

— Нтъ, я не былъ боленъ, но тысячи сомнній и подозрній, возникнувшихъ въ моемъ ум, ршительно измучили меня.

Говоря это, онъ самъ задавалъ себ вопросъ: ‘на сколько она догадывается? на сколько она подозрваетъ?’

Онъ разсказалъ ей вс факты объ исчезновеніи Джорджа и свои подозрнія, воздерживаясь только упоминать имена, замшанныя, по его мннію, въ тайн. Что, если она сама сорвала легкій покровъ и сама отгадала то, что онъ старался скрыть.

Она смотрла прямо ему въ глаза, желая прочесть, что было у него на душ.

‘Неужели я теперь въ ея рукахъ?’ думалъ онъ. ‘Неужели я въ рукахъ этой женщины, лицо которой напоминаетъ мн погибшаго брата, а величавая осанка — Аину-Палладу? Она читаетъ, что длается въ самой глубин моей жалкой, колеблющейся душонки, и магическимъ вліяніемъ своихъ очаровательныхъ карихъ глазъ выпытываетъ самыя сокровенныя мои мысли. Какъ неровенъ бой между нами, какъ могу я надяться побдить ея красоту и умъ’.

Мистеръ Одлей только что намревался проститься съ своей прелестной собесдницей, когда Клара Толбойзъ остановила его вопросомъ именно о томъ, о чемъ онъ желалъ бы наимене говорить.

— Вы общали мн писать, начала она:— и увдомлять меня о каждомъ факт, который хотя сколько нибудь приближалъ бы васъ къ цли — къ разоблаченію тайны исчезновенія моего брата. Вы мн ничего не писали, и потому я заключаю, что вы ничего новаго не открыли.

Робертъ Одлей молчалъ нсколько минутъ. Какъ могъ онъ отвчать на этотъ прямой вопросъ?

— Цпь уликъ, связующихъ тайну исчезновенія вашего брата съ подозрваемымъ мною лицомъ еще очень неполна. Мн кажется, что съ тхъ поръ, какъ я видлъ васъ въ Дорсетшир, я усплъ присоединить къ этой цпи еще одно звно.

— И вы не хотите сообщить мн, какого оно рода?

— Нтъ, я не могу этого сдлать прежде, чмъ оно не подтвердится новыми фактами.

— Изъ вашей телеграммы я поняла, что вы собирались въ Вильдернси.

— Я тамъ и былъ.

— Право! Такъ это тамъ вы сдлали новое открытіе?

— Именно тамъ, отвтилъ Робертъ.— Вы не должны забывать, миссъ Толбойзъ, что единственное основаніе, на которомъ опираются мои подозрнія — сходство двухъ личностей, неимющихъ повидимому ничего общаго, сходство двухъ лицъ, изъ коихъ одно лежитъ въ могил, а другое живетъ и здравствуетъ. Если жена моего друга, Елена Толбойзъ, дйствительно скончалась, какъ написано было въ газетахъ, если женщина, лежащая въ могил въ Уентнор, дйствительно та, чье имя высчено на надгробномъ камн, то вс мои догадки, вс подозрнія ложны, и я не имю никакого ключа къ раскрытію тайны исчезновенія вашего брата. Я теперь намренъ это испытать окончательно. Я теперь буду играть въ большую игру и надюсь скоро открыть истину.

Онъ говорилъ глухимъ голосомъ и съ одушевленіемъ, ясно изобличавшимъ, какъ онъ сильно взволнованъ. Миссъ Толбойзъ протянула ему свою руку. Холодное прикосновеніе этой нжной руки заставило его вздрогнуть.

— Вы не допустите, чтобы участь моего брата оставалась тайною, мистеръ Одлей, тихо проговорила она.— Я знаю, что вы исполните свой долгъ къ погибшему другу.

Священникъ съ женой и двумя своими знакомыми вошли въ эту минуту за ограду. Робертъ сжалъ прелестную ручку, лежавшую въ его рук, и поднесъ ее къ губамъ.

— Я лнивый, ни на что не годный человкъ, миссъ Толбойзъ, сказалъ онъ:— но если я могъ бы воскресить вашего брата, я бы не пожаллъ никакой жертвы. Я боюсь, что теперь я только могу раскрыть тайну его исчезновенія, и для этого я готовъ пожертвовать даже тмъ, кого я люблю боле самого себя.

Онъ надлъ шляпу и поспшно вышелъ изъ воротъ въ поле въ то самое время, когда мистриссъ Мартинъ, подходила къ главнымъ дверямъ церкви.

— Кто этотъ прекрасный молодой человкъ, котораго я застала tte—tte съ тобой, Клара? смясь спросила она.

— Это — мистеръ Одлей, другъ моего бднаго брата.

— Право! Онъ, должно быть, родственникъ сэру Майклю Одлей?

— Сэру Майклю Одлей?

— Да, моя милая, первому человку въ одлейскомъ приход. Но вдь мы на дняхъ побываемъ въ Корт и тогда ты сама увидишь баронета и его молоденькую, хорошенькую жену.

— Молоденькую жену! повторила Клара Толбойзъ, пристально глядя на свою подругу.— Разв сэръ Майкль Одлей недавно женился?

— Какъ же. Онъ шестнадцать лтъ былъ вдовцомъ, и вдругъ, года полтора тому назадъ, женился на бдной молоденькой гувернантк. Это — чистый романъ, и леди Одлей считается первой красавицей въ околодк. Но однако, Клара, пора намъ и хать, лошади уже устали дожидаться, а намъ еще надобно сдлать порядочный кончикъ, чтобы поспть къ обду.

Клара Толбойзъ услась въ маленькую плетеную колясочку, стоявшую у главныхъ воротя, ограды, мистриссъ Мартинъ подобрала возжи и они покатились но направленію къ Моунт-Станнингъ.

— Фанни, разскажи-ка мн еще что нибудь о леди Одлей, проговорила миссъ Толбойзъ, посл продолжительнаго молчанія.— Кто она урожденная?

— Миссъ Люси Грээмъ.

— И она очень хороша собой?

— О, да, чудо какъ хороша. Есть что-то дтское въ выраженіи ея лица, въ ея большихъ голубыхъ глазахъ и свтлыхъ локонахъ, ниспадающихъ на плечи золотистымъ потокомъ.

Клара Толбойзъ замолчала и во всю дорогу уже боле не разспрашивала о леди Одлей.

Ей пришло на умъ нсколько строчекъ изъ письма Джорджа, написанномъ посл его свадьбы:

‘Моя дитя жена’ писалъ онъ: ‘слдитъ за моей рукой. Какъ бы я желалъ, чтобы ты могла ее увидть. Ея глаза ясны и лазурны, какъ небо въ лтній день, а золотистые волосы, окаймляющіе ея лицо, придаютъ ей видъ мадонны съ лучезарнымъ сіяніемъ’.

XXX.
Въ липовой алле.

Робертъ Одлей бродилъ взадъ и впередъ по широкому зеленому лужку передъ Кортомъ, когда миледи и Алиса подкатили въ карет къ низенькой двери главнаго входа. Мистеръ Одлей какъ разъ подосплъ помочь дамамъ выйти изъ экипажа.

Миледи была въ свтло-голубой шляпк, и въ соболяхъ, привезенныхъ ей Робертомъ изъ Петербурга. Она, казалось, очень рада видть Роберта и очаровательно улыбнулась, протянувъ ему свою ручку, стянутую въ невроятно узенькую перчатку.

— Вы таки возвратились, бглецъ? сказала она, смясь.— Теперь мы ужь васъ не выпустимъ. Не правда ли, Алиса?

Миссъ Одлей съ пренебреженіемъ кивнула головой и такъ сильно, что тяжелые черные локоны ея выбились изъ-подъ круглой шляпы.

— Я давно отказалась отъ мысли управлять дйствіями такого легкоподвижнаго человка, сказала она.— Съ-тхъ-поръ, какъ Робертъ взялъ на себя роль преслдуемаго духами героя нмецкихъ сказокъ, я ршительно не понимаю его.

Мистеръ Одлей взглянулъ на свою двоюродную сестру съ траги-комическимъ выраженіемъ полнйшаго недоумнія. ‘Она славная двочка’, подумалъ онъ. ‘Но она мн надодаетъ. И въ послднее время она, кажется, стала еще докучливе прежняго.’

Онъ на время забылъ о главной забот своей жизни и задумался объ этомъ непріятномъ обстоятельств.

‘Она — премилая двушка’, думалъ онъ: ‘добрая, веселая, благородная, какъ слдуетъ быть настоящей англійской двушк, и все же…’ но тутъ онъ остановился и не могъ досказать своей мысли. Онъ чувствовалъ, что въ немъ что-то было неладно, что въ немъ произошла какая-то перемна, неимвшая ничего общаго съ его безпокойствомъ объ участи Джорджа Толбойза.

— Ну, скажите на милость, гд вы странствовали эти два дня, мистеръ Одлей? спросила миледи, терпливо дожидаясь на крыльц, пока Роберту заблагоразсудится пропустить ихъ въ дверь. Молодой человкъ очнулся при этомъ вопрос и поднялъ голову. Что-то въ ея ясной, юной красот, въ ея дтски-невинномъ выраженіи кольнуло его въ сердце и, взглянувъ на нее, онъ поблднлъ.

— Я былъ… въ Йоркшир, отвтилъ онъ:— въ приморскомъ городк, гд мой бдный Джорджъ Толбойзъ жилъ одно время съ своей женой.

Легкая блдность, подернувшая лицо миледи, была единственнымъ признакомъ, что она разслышала его слова. Она какъ-то болзненно улыбнулась и сдлала движеніе, чтобы пройти мимо племянника.

— Мн нужно одваться, сказала она.— Я сейчасъ ду на обдъ, пропустите меня, мистеръ Одлей.

— Позвольте мн просить васъ удлить полчаса, леди Одлей, глухо отвтилъ Робертъ.— Я пріхалъ въ Эссексъ исключительно для того, чтобы переговорить съ вами.

— О чемъ же? спросила миледи.

Она теперь совершенно оправилась отъ минутнаго замшательства. Лицо ея обнаруживало скоре удивленіе и любопытство ребёнка, чмъ недоумніе взрослаго человка.

— Что же вы имете мн сказать? спросила она.

— Я вамъ скажу, когда мы останемся наедин, отвчалъ Робертъ, бросая косвенный взглядъ на Алису, слдившую изъ-за плеча миледи за этимъ разговоромъ.

‘Онъ влюбился въ эту восковую куклу’, подумала Алиса: ‘вотъ отчего онъ такъ измнился. Это на него походитъ.’

И обернувшись къ нимъ спиной, она поспшно удалилась черезъ зеленую лужайку.

— Нелпый человкъ, вдь какъ полотно поблднлъ, завидвъ ее, бормотала она.— Значитъ, онъ можетъ таки влюбиться. Я думаю, что кусокъ мяса, который онъ называетъ своимъ сердцемъ, бьется у него разъ въ десять лтъ, и то при вид синеглазой восковой куклы. Я бы давно махнула на него рукой, если бы знала, что его идеалъ можно найти въ любой игрушечной лавк.

Бдная Алиса перешла черезъ лужайку и скрылась подъ готическими воротами. Мн совстно признаться, что дочь сэра Майкля Одлей отправилась къ конюшнямъ искать утшенія въ ласкахъ своей собаки Цезаря и своей лошадки Аталанты, которую она имла привычку навщать ежедневно.

— Пойдемте въ липовую аллею, леди Одлей, сказалъ Робертъ, когда его двоюродная сестра удалилась.— Я хочу переговорить съ вами наедин, такъ чтобы никто не могъ насъ видть или перебить нашъ разговоръ. Я думаю, трудно было бы найти боле удобное мсто. Такъ вы согласны идти туда, леди Одлей?

— Какъ вамъ угодно, отвтила миледи.— Мистеръ Одлей могъ замтить, что она дрожала и оглядывалась по сторонамъ, какъ бы высматривая лазейку, въ которую она могла бы ускользнуть отъ него.

— Вы дрожите, леди Одлей.

— Да, я очень озябла. Я бы желала переговорить съ вами когда-нибудь въ другой разъ, хоть завтра, согласны? Мн еще нужно одться къ обду, и я хотла повидать сэра Майкля, я не видала его съ десяти часовъ. Пожалуйста, отложимъ нашъ разговоръ до завтра.

Слава эти она произнесла тономъ, который могъ бы разжалобить всякого. Одному небу извстно, какъ болзненно отозвался онъ въ сердц Роберта. Одному небу извстно, какія мрачныя мысли возникли въ его голов, когда онъ взглянулъ на это прелестное лицо и вспомнилъ о тяжелой обязанности, которую онъ готовился исполнить.

— Я долженъ переговорить съ вами, леди Одлей, сказалъ онъ.— Если я жестокъ, то вы сдлали меня такимъ. Вы могли бы избгнуть этой пытки. Вы могли бы уклониться. Я, кажется, довольно ясно васъ предупреждалъ. Но вы захотли вызвать меня на открытую борьбу, такъ вините же свое собственное безуміе, если я не стану васъ боле щадить. Пойдемте. Повторяю, я долженъ съ вами переговорить.

Въ его голос слышалась хладнокровная ршимость, и миледи не нашлась, что отвчать ему. Она послушно послдовала за нимъ въ садъ, изъ котораго черезъ мостикъ, перекинутый черезъ прудъ, можно было пройти въ липовую аллею.

Ужь темнло, и обнаженныя втви липъ обрисовывались черными силуэтами на блдно-сромъ неб. Вся эта громадная черная масса казалась при неясномъ свт сумерокъ какимъ-то мрачнымъ фантастическимъ зданіемъ.

— Зачмъ завели вы меня въ это страшное мсто? Чтобы запугать меня до смерти? воскликнула миледи.— Разв вы не знаете, какъ я нервна?

— Вы нервны, миледи?

— Какъ же, страшно нервна. Я трачу цлое состояніе на мистера Досона. Онъ постоянно снабжаетъ меня камфорой, нюхательными солями, лавандовымъ спиртомъ и всякими подобными гадостями, да все, видно, не въ прокъ.

— Помните вы, что Макбетъ говорилъ своему доктору? серьёзно спросилъ Робертъ.— Я убжденъ, что мистеръ Досонъ гораздо искусне того шотландскаго знахаря, но я сомнваюсь, чтобы даже онъ могъ лечить душевные недуги.

— Но кто вамъ сказалъ, что я страдаю душевнымъ недугомъ?

— Я самъ знаю, миледи, отвтилъ Робертъ.— Вы говорите, что вы очень нервны, и что вс лекарства, которыя вамъ даютъ, никуда не годятся. Позвольте же мн, леди Одлей, указать вамъ на корень вашей болзни. Видитъ Богъ, что я хочу быть милосердымъ, что я готовъ щадить васъ на столько, на сколько я въ прав васъ щадить, не забывая своего долга къ другимъ, но я буду справедливъ. Хотите, я вамъ скажу, отчего вы страдаете нервами въ этомъ дом, миледи?

— Если съумете, отвтила она съ легкой усмшкой.

— Потому что васъ преслдуетъ въ немъ призракъ…

— Призракъ?

— Да, призракъ Джорджа Толбойза.

Робертъ слышалъ ускоренное дыханіе миледи. Ему даже казалось, что онъ могъ разслышать біеніе ея сердца. Она молча шла рядомъ съ нимъ, плотно завернувшись въ свою соболью шубку и отъ времени до времени вздрагивая всмъ тломъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? воскликнула она, посл нсколькихъ минутъ молчанія.— Зачмъ вы меня мучите изъ-за какого-то Джорджа Толбойза, который вздумалъ скрыться отъ васъ? Вы просто сошли съ ума! Что имю я общаго съ Джорджемъ Толбойзомъ, чтобы вы не давали мн покоя?

— Вдь онъ былъ совершенно чужой вамъ, миледи, не такъ ли?

— Конечно! отвтила леди Одлей.— Да и могло ли быть иначе?

— Разсказать мн вамъ исторію исчезновенія моего друга, такъ, какъ я ее себ объясняю? спросилъ Робертъ.

— Нтъ, отвтила леди Одлей.— Я вовсе не интересуюсь участью вашего друга. Если онъ умеръ, мн очень его жаль. Если онъ живъ, я не имю ни малйшаго желанія видть его или слышать о немъ. Пустите меня къ мужу, мистеръ Одлей, если вы не ршились заморозить меня до смерти въ этой мрачной алле.

— Я не пущу васъ до-тхъ-поръ, пока не выскажу что хотлъ, леди Одлей, ршительно отвтилъ Робертъ.— Я не задержу васъ доле, чмъ будетъ нужно и, когда вы меня выслушаете, я предоставлю вамъ полную свободу дйствія.

— Хорошо, такъ говорите же и не теряйте времени. Я общаю выслушать васъ со вниманіемъ, небрежно отвтила миледи.

— Возвратясь въ Англію, началъ Робертъ: — мой другъ Джорджъ Толбойзъ мечталъ объ одномъ только — о скоромъ свиданіи съ женой…

— Которую онъ бросилъ, поспшно подхватила миледи.— По-крайней-мр, вы сами разсказывали что-то въ этомъ род, прибавила она, спохватившись.

Робертъ Одлей не замтилъ ея послднихъ словъ.

— Главная мысль, его занимавшая, была мысль о жен, повторилъ онъ.— Самая свтлая его надежда была надежда сдлать ее счастливою и засыпать ее сокровищами, пріобртенными его трудомъ на золотыхъ розсыпяхъ Австраліи. Я видлъ его черезъ нсколько часовъ по возвращеніи въ Англію, и былъ свидтелемъ того, съ какою радостью онъ ожидалъ встрчи съ женой. Я былъ также свидтелемъ сразившаго его удара — удара, который измнилъ его такъ, что никто, знававшій его въ былыя времена, не узнавалъ его. Ударъ этотъ — было объявленіе, прочитанное имъ въ Times’. Теперь же я убжденъ, что это объявленіе было не что иное, какъ гнусная ложь.

— Право! но какая выгода быта объявлять о смерти мистриссъ Толбойзъ, если она была жива?

— Она могла имть основанія такъ поступить, тихо отвтилъ Робертъ.

— Какія основанія?

— Если она, напримръ, воспользовалась отсутствіемъ Джорджа, чтобы пріискать себ богатаго мужа? Если она, напримръ, вышла замужъ и этимъ ложнымъ объявленіемъ надялась скрыть свою тайну отъ моего бднаго друга?

Леди Одлей пожала плечами.

— Какія странныя у васъ подозрнія, мистеръ Одлей, сказала она:— но, конечно, вы имете хоть какія-нибудь данныя, на которыхъ вы ихъ основываете.

— Я просмотрлъ цлые вороха чельмефордскихъ и кольчестерскихъ газетъ, продолжалъ Робертъ, не отвчая на послднее замчаніе миледи:— и нашелъ, въ одной изъ кольчестерскихъ газетъ отъ 2-го іюля 1857 г., извстіе о томъ, что нкто мистеръ Джорджъ Толбойзъ пріхалъ въ Сидней съ пріисковъ, и продавъ самородокъ и золотаго песку на сумму двадцать тысячъ фунтовъ, отплылъ въ Ливерпуль на клипер Аргусъ. Это — повидимому, ничтожный фактъ, леди Одлей, но онъ доказываетъ, что всякій человкъ, проживавшій въ Эссекс въ іюл 1857 г., былъ предупрежденъ о возвращеніи Джорджа Толбойза изъ Австраліи. Вы слдите за нитью моего разсказа?

— Не очень, отвчала миледи.— Что же эссекскія газеты имютъ общаго со смертью мистриссъ Толбойзъ?

— Мы это сейчасъ увидимъ, леди Одлей. Я сказалъ, что, по моему мннію, объявленіе въ Таймз было ложное. Это была работа Елены Толбойзъ и лейтенанта Молдана, составившихъ заговоръ противъ моего бднаго друга.

— Заговоръ?

— Да, заговоръ, устроенный ловкой женщиной, которая, разсчитывая на вроятную смерть своего мужа, составила отличную партію, рискуя тмъ совершить уголовное преступленіе. Эта смлая женщина, миледи, полагала сыграть свою комедію, не бывъ узнанною никмъ, эта жестокая женщина не побоялась причинить столько страданій благородному человку, которому она измнила. Но, глупая, она смотрла на жизнь какъ на игру, въ которой удача всегда на сторон искуснаго игрока, она забывала, что есть провидніе и что преступныя тайны не всегда остаются скрытыми. Если бы эта женщина не сдлала на своемъ вку преступленія черне этого объявленія въ Times’, и тогда бы Даже я считалъ ее самымъ презрннымъ, безжалостнымъ существомъ. Эта жестокая ложь была подлымъ дломъ, подобнымъ измнническому удару гнуснаго убійцы.

— Но откуда же вы знаете, что объявленіе было ложное? спросила миледи.— Вы разсказывали, что были сами съ мистеромъ Толбойзомъ на могил его жены. Кто же умеръ въ Уентнор, если это не была мистриссъ Толбойзъ?

— Ахъ, леди Одлей, сказалъ Робертъ:— этотъ вопросъ могутъ разршить только два или три человка, и одинъ изъ нихъ будетъ мн отвчать на него въ непродолжительномъ времени. Я вамъ говорю, миледи: я намренъ раскрыть тайну смерти Джорджа Толбойза. Неужели вы думаете, что женскія увертки заставятъ меня отказаться отъ этого намренія? Нтъ. Звно за звномъ, составилъ я всю цпь уликъ, и теперь нуждаюсь еще въ нсколькихъ промежуточныхъ звньяхъ, чтобы сообщить ей силу несокрушимую. Вы думаете, меня можно провести? Вы думаете, я не найду этихъ недостающихъ звньевъ? Нтъ, леди Оддей, я не промахнусь, потому что я знаю, гд ихъ искать. Въ Соутгэмптон живетъ блокурая женщина, по имени Плаусонъ, которая также принимала участіе въ тайныхъ козняхъ противъ моего бднаго друга. Я подозрваю, что она можетъ помочь мн раскрыть исторію женщины, погребенной на уентнорскомъ кладбищ, и я не пожалю никакихъ трудовъ, чтобы изслдовать это дло, если только…

— Если только что? съ жаромъ подхватила миледи.

— Если только женщина, которую я хочу спасти отъ позора и наказанія, приметъ милость, которую я ей предложу, и воспользуется моимъ предупрежденіемъ, пока еще время.

Миледи пожала плечами, и какое-то вызывающее выраженіе сверкнуло въ ея глазахъ.

— Она была бы очень глупа, еслибы обратила вниманіе на такія нелпости, отвтила она.— Вы, кажется, хандрите, мистеръ Оддей, вамъ не мшало бы принять камфоры, лаванды или летучихъ солей. Что это у васъ за страшныя мысли? Вы теряете довольно страннымъ образомъ своего друга, Джорджа Толбойза, то-есть онъ, не извстивъ васъ, покидаетъ Англію. Что жь изъ этого? Вы сами сознаетесь, что онъ измнился посл смерти жены, такъ что его нельзя было узнать. Онъ сдлался эксцентриченъ и, какъ вы разсказывали, былъ совершенно равнодушенъ къ своей послдующей участи. Очень вроятно, что, наскучивъ однообразіемъ жизни въ образованномъ мір, онъ бжалъ въ дикія золотоносныя пустыни, чтобы заглушить воспоминанія о своемъ гор. Это, конечно, немного романтично, но тмъ немене очень возможно. Но, вы не удовлетворяетесь подобнымъ простымъ толкованіемъ причины, побудившей вашего друга скрыться, и созидаете цлую нелпую теорію заговора, существующаго только въ вашемъ разстроенномъ воображеніи. Елена Толбойзъ умерла. Times объявилъ объ этомъ. Отецъ ея сказалъ вамъ то же. Надгробный камень въ Уенхнор гласитъ о ея смерти. На какомъ же основаніи! воскликнула миледи рзкимъ, пронзительнымъ голосомъ, свойственнымъ ей въ минуты волненія: — на какомъ основаніи приходите вы, мистеръ Одлей, мучить меня изъ-за вашего Джорджа Толбойза? На какомъ основаніи осмливаетесь вы говорить, что жена его жива?

— На основаніи уликъ, леди Одлей, отвтилъ Робертъ:— на основаніи уликъ, изобличающихъ иногда въ убійств лицъ, на которыхъ съ перваго взгляда наимене могло бы падать подозрніе.

— На основаніи какихъ уликъ?

— На основаніи совпаденія времени и мста и сходства почерка. Елена Толбойзъ, покидая отеческій домъ въ Вильдернси, оставила письмо, въ которомъ она объявила, что ей надола ея прежняя жизнь, и что она отправилась отъискивать себ новую жизнь. Письмо это въ моихъ рукахъ.

— Право…

— Сказать вамъ, чей почеркъ походитъ на почеркъ Елены Толбойзъ такъ близко, что самый искусный человкъ не могъ бы ихъ различить?

— Сходство почерковъ двухъ женщинъ — вовсе не такой рдкій случай въ наше время, небрежно отвтила миледи.— Я могу показать вамъ съ полдюжины почерковъ моихъ знакомыхъ, и побьюсь объ закладъ, что вы не найдете большой въ нихъ разницы.

— Но, что вы скажете, если почеркъ совершенно оригинальный и представляетъ особенности, по которымъ его можно отличить отъ сотни другихъ почерковъ?

— Въ такомъ случа совпаденіе очень любопытно, отвтила миледи:— но все же это не что иное, какъ совпаденіе. Вы еще не можете отрицать факта, что Елена Толбойзъ умерла на томъ только основаніи, что ея почеркъ походитъ на почеркъ одного живаго лица.

— Но если цлый рядъ подобныхъ совпаденій приводитъ къ тому же заключенію, возразилъ Роберта.— Елена Толбойзъ покинула отцовскій домъ, по словамъ ея собственнаго письма, потому, что ей наскучила ея старая жизнь, и она захотла начать новую. Знаете ли вы, что я изъ этого вывожу?

Млледи пожала плечами.

— Я не имю ни малйшаго понятія, сказала она: — и такъ-какъ вы уже ровно полчаса держите меня въ этой мрачной алле, то прошу васъ, отпустите меня, мн нужно одться передъ обдомъ.

— Нтъ, леди Одлей, возразилъ Роберта съ несвойственной ему суровостью, превращавшей его въ безжалостное олицетвореніе справедливости, въ жестокое орудіе кары.— Нтъ, леди Одлей, повторилъ онъ: — я вамъ сказалъ, что женскія увертки не помогутъ вамъ, теперь я вамъ скажу, что смлость не спасетъ васъ. Я дйствовалъ противъ васъ открыто, я васъ предупреждалъ. Я давалъ вамъ понять о грозящей вамъ бд, ровно два мсяца тому назадъ.

— Что хотите вы этимъ сказать? перебила его миледи.

— Вы не хотли послушаться моего предостереженія, леди Одлей, продолжатъ Робертъ: — а теперь настало время высказать все до послдняго слова. Неужели вы думаете, что ваша преступная игра останется безъ воздаянія? Нтъ, миледи, ваша молодость, ваша красота длаютъ еще черне страшную тайну вашей жизни. Я говорю вамъ, что улики противъ васъ требуютъ одного только связующаго звна, и тогда он будутъ довольно сильны, чтобы сдлать ваше осужденіе неизбжнымъ, и это звно будетъ найдено. Елена Толбойзъ не возвратилась въ домъ отца. Покинувъ этого несчастнаго старика, она удалилась, съ твердымъ намреніемъ покончить съ своей прежней жизнью. Что обыкновенно длаютъ люди, намреваясь начать новое существованіе? Они измняютъ свое имя, леди Одлей. Елена Толбойзъ бросила своего ребёнка, ухала изъ Вильдернси, съ намреніемъ начать новое существованіе. Она исчезла, Еленой Толбойзъ, 16-го августа 1854 года, а 17-го того же мсяца появилась Люси Грээмъ, безпріютной сиротой, готовой взяться за неблагодарную должность гувернантки изъ-за крова и съ условіемъ не разспрашивать ея о ея прошломъ.

— Вы съ-ума сошли, мистеръ Одлей! воскликнула миледи,— Вы съума сошли! Но мужъ мой защититъ меня отъ вашихъ дерзостей. Положимъ, что Елена Толбойзъ убжала изъ своего дома наканун того дня, когда я поступила въ школу учительницей, что же это доказываетъ?

— Само по себ — ничего, отвчалъ Робертъ:— но съ помощію другой улики…

— Какой?

— Улика эта — два ярлыка, наклеенныхъ на картонк, оставленной вами у мистриссъ Винцентъ. На верхнемъ ярлык выставлено имя мисъ Грээмъ, а на нижнемъ — мистриссъ Джорджъ Толбойзъ.

Миледи молчала. Робертъ не могъ видть ея лица въ темнот, но ясно различалъ, какъ она судорожно ломала себ руки.

‘Помоги ей, Господь, перенесть свой позоръ, несчастное созданіе’ думалъ онъ: ‘она теперь знаетъ, что для нея все потеряно. Любопытно знать, что чувствуютъ судьи, произнося смертный приговоръ надъ человкомъ, ничего имъ несдлавшимъ. Находятся ли они въ порыв добродтельнаго негодованія, или чувствуютъ то, что я теперь чувствую — какую-то необъяснимую душевную скорбь?’

Впродолженіе нсколькихъ минутъ, онъ шелъ молча, рядомъ съ миледи. Они теперь приближались къ концу липовой аллеи, гд группа обнаженныхъ кустарниковъ закрывала старый развалившійся колодезь.

Извивающаяся тропинка, заросшая травою, вела къ этому колодезю. Робертъ пошелъ по этой тропинк, тамъ было свтле, а ему хотлось увидть лицо миледи.

Онъ не говорилъ ни слова, пока они не дошли до массивнаго каменнаго колодезя, развалившагося отъ времени, тамъ и сямъ валялись обломки камней, полузаросшіе травою. Тяжелые столбы, поддерживавшіе деревянный воротъ, еще стояли невредимо, но желзная рукоятка, отломанная и заржавленная, лежала недалеко.

Робертъ Одлей оперся на одинъ изъ этихъ столбовъ, поросшихъ мхомъ, и устремилъ свой взглядъ на блдное лицо миледи, казавшееся еще блдне при мерцающемъ свт угасающаго дня, къ которому примшивался еще блдный неврный свтъ луны, едва выглядывавшей изъ-за срыхъ облаковъ. Лицо миледи напоминало Роберту виднную имъ во сн русалку, которая манила его дядю на врную погибель.

— Эти оба ярлыка находятся у меня, леди Одлей, снова началъ онъ.— Я снялъ ихъ съ картонки, оставленной вами въ Кресцент-Вилл, этому были свидтелями мистриссъ Винцентъ и миссъ Танксъ. Имете ли вы какія доказательства противъ этой улики? Вы мн скажете: ‘Я — Люси Грээмъ, и не имю ничего общаго съ Еленой Толбойзъ’. Въ такомъ случа вы можете представить свидтелей, которые покажутъ, что они васъ знали до того времени, что вы появились въ Кресцент-Вилл. Гд вы прежде жили? Вы должны имть друзей, родныхъ, знакомыхъ, которые явятся свидтелями въ вашу пользу. Еслибъ вы были самое одинокое, всми брошенное существо, вы все-таки могли бы представить хоть одного человка, который зналъ бы вашу прошедшую жизнь.

— Конечно, воскликнула миледи: — еслибъ я находилась подъ судомъ, то представила бы свидтелей, которые опровергнули бы ваше безсмысленное обвиненіе. Но я не подъ судомъ, мистеръ Одлей, и потому только смюсь надъ вашимъ сумасшествіемъ. Я повторяю: вы просто съ-ума сошли. Если вамъ нравится утверждать, что Елена Толбойзъ не умерла, а я — Елена Толбойзъ, то вы можете говорить объ этомъ сколько угодно. Если вамъ нравится таскаться по тмъ мстамъ, гд я живала, и гд живала мистриссъ Толбойзъ, то вы можете совершенно свободно предаться этой дикой страсти. Но я должна васъ предувдомить, что подобныя фантазіи доводятъ иногда людей, повидимому, совершенно здоровыхъ, какъ вы, въ сумасшедшій домъ, куда ихъ запираютъ на всю жизнь.

Робертъ Одлей вздрогнулъ и отступилъ шага два отъ миледи.

‘Она въ состояніи совершить новое преступленіе, чтобы только скрыть старое’, подумалъ онъ. ‘Она въ состояніи понудить моего дядю запереть меня въ сумасшедшій домъ’.

Робертъ не былъ трусъ, но онъ вдругъ почувствовалъ что-то въ род страха. Онъ вспомнилъ, сколько преступленій совершено было женщинами со временъ Евы, и морозъ подралъ его по кож. Что, если хитрое искусство этой женщины восторжествуетъ надъ правдой? Она не пожалла Джорджа Толбойза, когда тотъ мшалъ ей, пожалетъ ли она теперь его, когда онъ грозитъ гораздо большей опасностью? Робертъ взглянулъ на блдное, но прелестное, лицо леди Одлей, на чудные глаза ея, горвшіе какимъ-то страннымъ блескомъ, и, вспомнивъ сотни разсказовъ о женскомъ коварств, содрогнулся отъ мысли, какъ неравна будетъ борьба между нимъ и женою его дяди.

‘Я играю открыто’, подумалъ онъ: ‘а она свою игру скрываетъ. Видно, не сорвать съ нея маски, дядя мой скоре повритъ, что я съ-ума сошелъ, чмъ тому, что она преступна’.

Но, пока онъ это думалъ, передъ нимъ возсталъ образъ Клары Толбойзъ, онъ какъ бы видлъ передъ собою ея вдохновенное лицо, столь разнившееся отъ хорошенькаго личика миледи.

— Подло думать о себ и своей безопасности, чуть не вскрикнулъ Робертъ.— Чмъ ближе я узнаю эту женщину, тмъ боле боюсь ея пагубнаго вліянія надъ столь дорогимъ мн человкомъ, и желаю удалиться отсюда какъ можно скоре.

Онъ посмотрлъ вокругъ себя. Все было тихо въ этомъ пустынномъ саду, словно на кладбищ, отдленномъ высокими стнами отъ остальнаго міра.

‘Гд-то въ этомъ саду они встртились съ Джорджемъ Толбойзомъ въ день его исчезновенія’, думалъ Робертъ: ‘я бы желалъ знать, на какомъ именно мст’ Онъ взглянулъ ей прямо въ глаза и обвинилъ въ обман.

Леди Одлей стояла, облокотившись на одинъ изъ столбовъ колодца, и безпечно играла прелестной своей ножкой въ густой трав. Она, однако, не спускала глазъ съ своего противника.

— Такъ борьба будетъ на-смерть, миледи, сказалъ Робертъ торжественнымъ тономъ.— Вы не хотите воспользоваться моими предостереженіями. Вы не хотите бжать и раскаяться въ своихъ преступленіяхъ, далеко отсюда, далеко отъ того благороднаго человка, котораго вы такъ низко обманули. Вы хотите остаться здсь, вы хотите бороться со мною.

— Да, хочу, отвчала леди Одлей, гордо поднявъ голову и смотря прямо въ глаза молодому человку.— Я невиновата, если племянникъ моего мужа съ-ума сошелъ и меня выбралъ жертвою своей мономаніи.

— Ну, быть по вашему, сказалъ Робертъ.— Моего друга, Джорджа Толбойза, видли въ послдній разъ, когда онъ входилъ въ калитку этого сада, но никто не видлъ, чтобы онъ вышелъ отсюда! Я увренъ, что онъ не выходилъ отсюда. Я увренъ, что онъ нашелъ смерть въ этомъ саду, и что его тло гніетъ здсь гд нибудь подъ землею или подъ водою. Я хочу отъискать могилу моего друга, и для этого срою этотъ домъ до основанія, вырву съ корнемъ вс деревья этого сада.

Леди Одлей вскрикнула, всплеснула руками въ отчаяніи, но не отвчала ни слова. Черезъ секунду руки ея медленно опустились и она вперила свой взглядъ на Роберта. Глаза ея горли какъ уголья.

— Вы никогда этого не сдлаете, сказала она.— Я прежде васъ убью. Зачмъ вы меня такъ мучите? Зачмъ вы меня не оставили въ поко? Что я вамъ сдлала? Зачмъ вы меня преслдуете? Зачмъ слдите за каждымъ моимъ шагомъ, за каждымъ моимъ взглядомъ? Вы хотите свести меня съ-ума? Но знаете ли вы, что такое имть дло съ сумасшедшей женщиной? Нтъ, вы этого не знаете! воскликнула миледи съ смхомъ: — а то бы вы никогда…

Она вдругъ остановилась и, гордо выпрямившись, прибавила:

— Ступайте, мистеръ Одлей. Вы съ-ума сошли. Я вамъ говорю, вы съ-ума сошли.

— Я иду, миледи, спокойно отвчалъ Робертъ.— Я бы пожаллъ васъ, еслибъ вы страдали. Но вы отказались отъ моего милосердія. Я хотлъ быть милостивымъ къ живымъ, но теперь буду помнить только свой долгъ къ мертвымъ.

И онъ пошелъ отъ заброшеннаго колодца. Миледи медленно послдовала за нимъ по мрачной, пустынной аллеи. У калитки Роберта встртила Алиса, только что вышедшая изъ столовой черезъ стеклянную дверь.

— Я везд тебя искала, Робертъ, сказала она.— Папа сошелъ внизъ въ библіотеку и, я уврена, онъ очень радъ будетъ тебя видть.

Молодой человкъ вздрогнулъ, услышавъ голосъ своей двоюродной сестры. ‘Боже милостивый’ подумалъ онъ: ‘неужели эти об женщины созданы изъ той же персти земной? Можетъ ли быть, чтобъ въ этой благородной, откровенной двушк, которая не уметъ скрыть своихъ чувствъ, текла бы та же кровь, что въ той несчастной, преступной женщин?’ Онъ взглянулъ на Алису и потомъ на леди Одлей, которая остановилась у калитки, ожидая, чтобъ Робертъ далъ ей дорогу.

— Я не знаю, что сдлалось съ твоимъ двоюроднымъ братцемъ, сказала она:— онъ такъ разсенъ и эксцентриченъ, что я ршительно его не понимаю.

— Неужели, воскликнула миссъ Одлей:— а судя по вашему долгому tte—tte надо предположить, что вы старались его понять.

— Какъ же, сказалъ Робертъ:— миледи и я, мы другъ друга отлично понимаемъ, но уже поздно и я съ вами прощусь. Я ночую въ Моунт-Станнинг, такъ-какъ у меня тамъ есть дла, а завтра утромъ я приду навстить дядю.

— Что, Робертъ? воскликнула Алиса.— Ты не уйдешь отсюда, не повидавшись съ папа.

— Придется, милая Алиса, отвтилъ молодой человкъ:— я очень разстроенъ однимъ непріятнымъ дломъ, близко до меня касающимся, и я бы лучше желалъ не видать сегодня дядю. Прощай, Алиса, я завтра приду или напишу.

Онъ пожалъ руку своей двоюродной сестр, поклонился леди Одлей и пошелъ скорыми шагами къ воротамъ.

Миледи и Алиса слдили за нимъ, пока онъ не скрылся изъ глазъ.

— Что съ Робертомъ, скажите, ради-бога? воскликнула Алиса: — что значатъ эти глупыя выходки? Онъ говоритъ, что его безпокоитъ какое-то непріятное дло! Врно, какой нибудь злодй адвокатъ заставилъ несчастнаго мальчика принять на себя судебное дло и тотъ совсмъ одурлъ, сознавая свою совершенную неспособность къ чему бы то ни было.

— Изучала ли ты, Алиса, характеръ твоего двоюроднаго брата? спросила очень серьёзно леди Одлей.

— Изучала ли я его характеръ? Нтъ, леди Одлей, отвчала Алиса.— Зачмъ мн его изучать? Съ перваго взгляда видно, что это лнивый, себялюбивый сибаритъ, который только на свт и печется, что о своемъ поко.

— Эксцентриченъ! повторила Алиса, пожимая плечами.— Кажется, этимъ извиняютъ обыкновенно подобныхъ людей. Да, я полагаю, что Бобъ эксцентриченъ.

— Я никогда ничего не слыхала о его отц или матери, сказала миледи.— Ты помнишь ихъ?

— Я никогда не видала его матери. Она была урожденная миссъ Дальримпль, очень смлая барыня и убжала съ моимъ дядей, за что и поплатилась потерею большаго состоянія. Она умерла въ Ниц, когда бдному Бобу было только пять лтъ.

— Ты никогда не слыхала ничего о ней особеннаго?

— Что вы подразумваете подъ словомъ ‘особенное?’ спросила Алиса.

— Напримръ, не была ли она эксцентрична, или не было ли у ней какой странности?

— О, нтъ, отвчала, смясь, Алиса:— моя тётка была очень разсудительная женщина, хотя она и вышла замужъ по любви. Но вы не забудьте, что она умерла прежде, чмъ я родилась, и потому я никогда много ею не интересовалась.

— Но ты врно помнишь своего дядю?

— Моего дядю Роберта? сказала Алиса.— Какъ же, я его очень хорошо помню.

— Ну, а онъ былъ эксцентриченъ, какъ твой двоюродный братецъ, или нтъ?

— Да, я думаю, Робертъ наслдовалъ отъ отца вс свои странности. Отецъ его всегда отзывался съ тмъ же презрніемъ о всхъ людяхъ, но былъ хорошій мужъ, добрый отецъ и отличный господинъ.

— Такъ онъ былъ эксцентриченъ?

— Да, его считали такимъ.

— Я такъ и думала, сказала серьёзно миледи.— Знаешь, Алиса, сумасшествіе скоре переходитъ отъ отца къ сыну, чмъ къ дочери, и обратно отъ матери скоре къ дочери, чмъ къ сыну. Твой двоюродный братецъ очень красивый и, я уврена, очень добрый человкъ, но за нимъ слдуетъ присматривать: онъ просто сумасшедшій.

— Сумасшедшій! воскликнула Алиса презрительно.— Вы во сн это видли, миледи, или вы меня хотите испугать, прибавила молодая двушка со страхомъ.

— Я только хочу тебя предупредить, Алиса, отвчала миледи: — мистеръ Одлей, можетъ быть, только эксцентриченъ, но онъ сегодня говорилъ мн такія вещи, что я не знала, куда дться отъ страха. Я уврена, что онъ сходитъ съума. Я поговорю объ этомъ серьёзно съ сэромъ Майклемъ.

— Вы хотите говорить съ папа! воскликнула Алиса: — нтъ, вы никогда не ршитесь его разстроить такимъ разговоромъ.

— Я его только предупрежу, милая Алиса.

— Но онъ никогда вамъ не повритъ, и только разсмется вамъ въ лицо.

— Нтъ, Алиса, онъ повритъ всему, что я скажу, отвчала миледи, съ спокойной улыбкой.

XXXI.

Изъ сада леди Одлей пошла въ библіотеку, гд сэръ Майкль обыкновенно читалъ, писалъ и занимался съ своимъ управляющимъ. Баронетъ сидлъ въ покойномъ кресл передъ каминомъ. Красноватый свтъ огня игралъ то на полированныхъ дубовыхъ шкапахъ, то на мраморной стату Паллады, или на бюст Роберта Пиля.

Лампа на стол была еще не зажжена и сэръ Майкль сидлъ, ничего не длая, въ ожиданіи прихода своей молодой жены.

Невозможно выразить все идеальное величіе его любви къ этой женщин. Это была нжная любовь матери къ своему первенцу и въ то же время пламенное обожаніе рыцаря передъ дамой сердца.

Пока старикъ думалъ о своей горячо-любимой жен, дверь отворилась и ея маленькая, изящная фигурка показалась на порог.

— Что это, душа моя! воскликнулъ онъ:— я вотъ уже добрый часъ жду тебя. Гд ты была, что ты длала?

Миледи подумала нсколько минутъ, прежде чмъ отвтить.

— Я была въ Чельмсфорд, сказала она, наконецъ: — мн нужно было сдлать кое-какія покупки и… Она опять остановилась съ видомъ замшательства, который очень шелъ къ ея лицу.

— И что же, милая, спросилъ баронетъ: — что же ты длала сътхъ-поръ, что воротилась изъ Чельмсфорда? Я слышать, какъ съ часъ тому назадъ у подъзда остановился экипажъ. Разв это была не ты?

— Да, я пріхала часъ тому назадъ, отвчала миледи съ тмъ же прелестнымъ видомъ замшательства.

— Что же ты длала съ-тхъ-поръ? снова спросилъ сэръ Майкль съ легкимъ упрекомъ. Молодая жена его была солнцемъ его жизни и потому хотя онъ и не хотлъ ее привязать насильно къ себ, ему было очень горько думать, что она могла оставаться безъ всякой причины далеко отъ него, болтая вздоръ или занимаясь пустяками.

— Что ты длала съ-тхъ-поръ, какъ воротилась домой, душа моя? повторилъ онъ еще разъ свой вопросъ.— Что помшало теб придти ко мн?

— Я разговаривала съ… съ Робертомъ Одлеемъ, проговорила миледи, играя лентами своей шляпы.

— Съ Робертомъ! воскликнулъ баронетъ:— разв Робертъ здсь?

— Нтъ, онъ ушелъ.

— Ушелъ! воскликнулъ сэръ Майкль.— Что ты хочешь этимъ сказать, душа моя?

— Я хочу сказать, что вашъ племянникъ былъ сегодня вечеромъ въ Корт. Мы съ Алисой встртили его въ саду. Онъ поговорилъ со мною и потомъ вдругъ убжалъ, извиняясь, что у него дла въ Моунт-Станнинг.

— Дла въ Моунт-Станнинг! Да какія можетъ онъ имть дла въ этомъ заброшенномъ уголк? Такъ онъ, должно быть, отправился ночевать въ Моунт-Станнингъ?

— Да, кажется, онъ это и говорилъ.

— Каковъ! воскликнулъ баронетъ.— Да онъ никакъ съума сошелъ.

Миледи стояла въ тни и потому сэръ Майкль не замтилъ, какъ ея болзненно-блдное лицо вдругъ просіяло. Улыбка торжества, появившаяся на ея прелестныхъ губкахъ, словно говорила: ‘вотъ оно какъ. Я могу съ нимъ длать, что хочу. Мн стоитъ только черное назвать блымъ, и онъ будетъ божиться, что оно дйствительно блое’. Но сэръ Майкль, говоря, что его племянникъ сошелъ съума, употребилъ только очень обыкновенное выраженіе, ничего въ сущности незначущее. Правда, баронетъ не имлъ большой вры въ практичность Роберта и смотрлъ на него какъ на добраго малаго, одареннаго всевозможными душевными достоинствами, но не умственными. Сэръ Майкль ошибался какъ вс поверхностные наблюдатели: онъ принималъ лнь за ограниченность ума, и считалъ своего племянника глупымъ, потому что онъ былъ лнивъ. Видя, что Робертъ не отличается передъ другими въ своихъ занятіяхъ, онъ заключилъ, что онъ ни на что не способенъ. Эту ошибку длаютъ люди очень часто, судя человка но тому, что онъ сдлалъ, а это — совершенно ложное мрило. Самые великіе люди, быть моліетъ — т, которые погибаютъ у преддверія Валгаллы, не попавъ въ самое святилище. Быть можетъ, самые свтлые, геніальные умы — т, которые отворачиваются отъ шумной и тревожной борьбы. Жизненная игра напоминаетъ игру въ карты и часто лучшія карты остаются неразыгранными въ колод.

Миледи сняла шляпку и услась на бархатной скамейк у ногъ сэра Майкля. Ничего не было натянутаго или искусственнаго въ этомъ дтскомъ движеніи. Всякое ребячество казалось такъ естественно въ Люси Одлей, что никто и не желалъ бы видть ее иначе. Глупо было бы ожидать строгой осанки и женскаго достоинства отъ этой свтлокудрой сирены, какъ глупо было бы искать басовыхъ нотъ въ псни жаворонка.

Она сидла у ногъ своего мужа, отвернувъ свое блдное лицо отъ огня и облокотившись на ручку креселъ.

— Я хотла придти тотчасъ же къ теб, мой милый, сказала она, нетерпливо сжимая и разжимая руку:— но мистеръ Одлей просилъ, чтобы я непремнно осталась и переговорила съ нимъ.

— Но о чемъ же, радость моя? спросилъ баронетъ.— Что могъ Робертъ сообщить теб такого важнаго?

Миледи нечего не отвчала. Ея прелестная головка упала на колни ея мужа, золотистыя кудри въ безпорядк разсыпались по ея лицу.

Сэръ Майкль поднялъ ея головку и обернулъ къ себ лицомъ. Свтъ изъ камина прямо падалъ на нее. Ея чудные голубые глаза были полны слезъ.

— Люси, Люси! воскликнулъ баронетъ: — что это значитъ? Жизнь моя! Радость! Что съ тобой случилось?

Леди Одлей хотла говорить, но слова замерли на ея дрожащихъ устахъ. Эти лживыя слова, ея единственное орудіе противъ враговъ, становились ей поперегъ горла, душили ее. Агонія, которую она имла силы перенести въ страшной липовой алле, теперь одолла ее и она разразилась истерическими рыданіями. Теперь непритворное отчаяніе овладло ею, оно терзало ее какъ хищный коршунъ свою добычу. Это былъ припадокъ отчаянія, ужаса, угрызеній совсти и изнеможенія. Это былъ дикій вопль, въ которомъ высказалась слабая женщина, скрывавшаяся подъ оболочкой сирены.

Не такъ полагала она бороться съ Робертомъ Одлей. Не такимъ оружіемъ полагала она сражаться, но, нтъ сомннія, что никакая хитрая уловка не принесла бы ей боле пользы, чмъ этотъ взрывъ неподдльнаго отчаянія. Онъ потрясъ ея мужа до глубины души. Онъ ужаснулъ и озадачилъ его. Онъ совершенно сокрушилъ его могучій умъ, произвелъ совершенный хаосъ въ его мысляхъ. Онъ поразилъ бы всякаго добраго человка. Онъ былъ краснорчивымъ воззваніемъ къ любви, которую сэръ Майкль питалъ къ своей жен.

Какъ достоинъ сожалнія человкъ, ослпленный любовью къ женщин, когда преступное созданіе, его обманывавшее, со слезами раскаянія бросается къ его ногамъ и своими рыданіями терзаетъ, рветъ на части его сердце. Ея страданія становятся нестерпимыми муками для него. Пожалйте его, если, доведенный до безумія этими муками, онъ перестаетъ разбирать истину отъ неправды и готовъ грудью своею заслонить преступное созданіе и простить ему то, что не должно прощать. Пожалйте, пожалйте его. Отчаяніе и угрызенія совсти жены, стоящей за порогомъ дома, изъ котораго она навки изгнана — ничто въ сравненіи съ муками мужа, принужденнаго отвернуться отъ этого дорогаго и умоляющаго лица и захлопнуть на него дверь. Горесть матери, разлученной, быть можетъ, навки съ своими дтьми — ничто въ сравненіи съ душевными страданіями отца, принужденнаго сказать своимъ дтямъ:

— Малютки, у васъ нтъ боле матери.

Сэръ Майкль Одлей поднялся съ кресла, дрожа отъ негодованія и готовый тотчасъ же вступить въ бой съ человкомъ, причинившимъ столько печали его жен.

— Люси, сказалъ онъ: — Люси, я требую, чтобы ты сказала мн, кто и чмъ довелъ тебя до этого положенія. Я настаиваю на этомъ. Кто бы онъ ни былъ, онъ мн отвтитъ. Говори же, душа моя, говори скоре!

Онъ опустился въ кресла и, подавивъ свое собственное волненіе, наклонился къ жен, стараясь ее успокоить.

— Скажи же мн, моя милая, нжно повторилъ онъ.

Жестокій пароксизмъ миновалъ и миледи подняла голову, какой-то зловщій свтъ сверкалъ въ ея глазахъ, и т жесткія, неумолимыя черты около рта, которыя такъ непріятно поразили Роберта на ея портрет, были теперь ясно видны при мерцающемъ свт огня.

— Я очень глупа, сказала она: — но, онъ, право, довелъ меня до истерики.

— Кто, кто довелъ тебя до истерики?

— Вашъ племянникъ, мистеръ Робертъ Одлей.

— Робертъ! воскликнулъ баронетъ.— Что хочешь ты этимъ сказать, Люси?

— Я уже сказала вамъ, что мистеръ Одлей приставалъ ко мн, чтобы я пошла съ нимъ въ липовую аллею, сказала миледи: — онъ имлъ мн что-то сообщить, я и пошла съ нимъ, и онъ насказалъ мн такихъ ужасовъ, что…

— Какихъ ужасовъ, Люси?

Леди Одлей вздрогнула и судорожно ухватилась за руку, покоившуюся на ея плеч.

— Что онъ теб сказалъ, Люси?

— Я не могу этого пересказать! воскликнула миледи.— Я знаю, что я васъ этимъ огорчу, или вы станете смяться надо мною и тогда…

— Смяться надъ тобой, Люси! Какъ можешь ты это подумать?

Миледи сидла нсколько минутъ молча. Глаза ея были устремлены на огонь, руки все еще судорожно цплялись за рукавъ сэра Майкля.

— Милый мой, начала она съ разстановкой, какъ бы говоря противъ желанія: — замчалъ ли ты когда нибудь… я, право, такъ боюсь разсердить тебя, или нтъ… полагалъ ли ты когда нибудь серьёзно, что мистеръ Одлей немного… немного…

— Немного что, душа моя?

— Немного… рехнулся, чуть слышно произнесла леди Одлей.

— Рехнулся! воскликнулъ сэръ Майкль.— Что ты, душа моя?

— Но ты только-что сказалъ, что онъ, должно быть, съ-ума сошелъ.

— Будто я сказалъ, смясь возразилъ баронетъ.— Я не помню, но, во всякомъ случа, это было только faon de parler. Робертъ можетъ быть очень эксцентриченъ, немного простоватъ, даже глуповатъ, но, я думаю, ему не съ чего сходить съ-ума. Я того мннія, что только крпкіе умы подвержены разстройству.

— Но, вдь, безуміе иногда наслдственно, возразила миледи: — мистеръ Одлей его наслдовалъ…

— Отъ отца онъ не могъ его наслдовать, перебилъ сэръ Майклъ.— Ни одинъ Одлей не былъ въ сумасшедшемъ дом и не страдалъ разстройствомъ умственныхъ способностей.

— А отъ матери?

— На сколько я знаю — нтъ.

— Подобныя вещи всегда держатъ въ тайн, серьёзно сказала миледи.— Быть можетъ, въ ея семейств умственное разстройство было наслдственно.

— Я не думаю, моя милая, отвтилъ сэръ Майклъю— Но, скажи мн, ради бога, Люси, что навело тебя на эту мысль?

— Я не старалась объяснить себ поведеніе мистера Одлей, и не могу себ его иначе объяснить, какъ допустивъ это предположеніе. Еслибъ вы только слышали, что онъ мн говорилъ, сэръ Майклъ, то вы наврно согласились бы, что онъ рехпулся.

— Но что же онъ сказалъ, Люси?

— Я едва могу передать. Вы видите, какъ онъ напугалъ меня? Мн кажется, онъ слишкомъ долго жилъ одинъ-одинёшенекъ въ своихъ комнатахъ, въ Темпл. Пожалуй, онъ еще вдобавокъ черезъ мру читаетъ и куритъ. Вдь извстно, что многіе доктора считаютъ сумасшествіе болзнью мозга, которая можетъ быть произведена и нзлечена извстными средствами.

Глаза леди Одлей все еще были устремлены на огонь въ камин. Она говорила совершенно хладнокровно, словно обсуждала знакомый ей предметъ. Изъ ея словъ можно было бы подумать, что она забыла о племянник своего мужа, и увлеклась отвлеченнымъ вопросомъ о сумасшествіи вообще.

— Почему не быть ему сумасшедшимъ? продолжала миледи.— Люди бываютъ помшаны годами и годами прежде, чмъ посторонніе люди замтятъ ихъ помшательство. Они сами сознаютъ свое умственное разстройство, но умютъ скрывать его отъ другихъ. Иногда они такъ и умираютъ. Иногда же на нихъ находятъ припадки и въ злой часъ они выдаютъ себя. Случается, что они совершаютъ преступленіе, если представится къ тому случай, если ножъ у нихъ въ рукахъ, а ничего неподозрвающая жертва рядомъ. Они могутъ иногда побороть въ себ лукавый голосъ, подталкивающій ихъ впередъ, но могутъ и поддаться искушенію — неудержимой, ужасающей жажд къ насилію и жестокостямъ. Иногда, говорю я, они поддаются искушенію, и тогда они — погибшіе люди.

Развивая эти сужденія, леди Одлей начала возвышать голосъ, это было еще послдствіе ея истерическаго волненія, но она старалась превозмочь себя.

— Робертъ Одлей сошелъ съ-ума, сказала она утвердительно.— Въ чемъ заключается врнйшій діагностикъ умопомшательства, первый признакъ разстройства мозговыхъ отправленій? Умъ становится неподвиженъ, мозгъ отказывается работать, теченіе мыслей прерывается, мыслительныя способности сосредоточиваются на одномъ предмет. Какъ стоячая вода начинаетъ портиться отъ недостатка теченія, такъ и мозгъ начинаетъ разлагаться отъ недостатка дйствія, и постоянное сосредоточеніе мыслей на одномъ предмет оканчивается мономаніей. Робертъ Одлей страдаетъ мономаніей. Исчезновеніе его друга, Джорджа Толбойза, огорчило и напугало его. Онъ такъ много думалъ объ этомъ, что наконецъ потерялъ способность думать о чемъ нибудь иномъ. Эта единственная мысль, постоянно его занимавшая, наконецъ исказилась въ его воображеніи. Попробуйте повторить самое обыкновенное англійское слово двадцать разъ съ ряду, и вы не дойдете еще до двадцатаго раза, какъ уже усомнитесь, подлинно ли оно то самое, которое вы хотли произнести. Робертъ Одлей думалъ объ исчезновеніи своего друга до тхъ поръ, что умъ его началъ болзненно дйствовать. Простой случай принялъ въ его глазахъ мрачный, ужасающій характеръ. Если ты не хочешь, чтобы я сошла съ-ума, какъ онъ, то позаботься, чтобы онъ не попадался мн на глаза. Онъ объявилъ мн, что Джорджъ Толбойзъ умерщвленъ въ Корт, и что онъ вырветъ съ корнемъ вс деревья въ саду и не оставитъ камня на камн, пока не отъищетъ…

Миледи остановилась. Слова замерли у нея на устахъ. Напряженная энергія, которую она обнаружила въ этомъ разговор, совершенно истощила ее. Изъ втренаго, пустаго ребёнка, она превратилась въ женщину, краснорчиво отстаивавшую свой мннія.

— Не оставитъ камня на камн! воскликнулъ баронетъ.— Джорджъ Толбойзъ умерщвленъ въ Корт! И Робертъ сказалъ это, Люси?

— Да, онъ сказалъ что-то подобное, что-то, что меня очень испугало.

— Въ такомъ случа, онъ дйствительно помшался, серьёзно сказалъ баронетъ.— Я не могу собраться съ мыслями. Но, дйствительно ли онъ сказалъ это, или ты, можетъ быть, не поняла его?

— Нтъ, нтъ, не думаю, пробормотала миледи: — ты видлъ, какъ я была испугана, когда пришла сюда. Съ чего же мн было бы испугаться, еслибы онъ не сказалъ чего нибудь ужаснаго.

Леди Одлей пустила въ дло самый сильный доводъ, который могла только придумать.

— Правда, правда, душа моя, отвтилъ баронетъ.— Какъ могла запасть такая страшная мысль въ голову бднаго мальчика? Мистеръ Толбойзъ — чужой, всмъ намъ — и вдругъ, убитъ въ Одлей-Корт! Я ныньче же отправлюсь въ Моунт-Стаинингъ повидаться съ Робертомъ. Я зналъ его съ дтства и не могу въ немъ ошибаться. Если дйствительно что нибудь съ нимъ неладно, онъ не будетъ въ состояніи отъ меня скрыть.

Миледи пожала плечами.

— Это еще вопросъ, спросила она:— напротивъ, постороннее лицо скоре можетъ замтить всякую психологическую особенность.

Эти громкія слова какъ-то странно звучали въ розовыхъ устахъ миледи, ея глубокія познанія, въ первый разъ обнаружившіяся, имли какой-то изящный отйечатокъ и ршительно озадачивали ея мужа.

— Нтъ, ты не долженъ сегодня здить въ Моунт-Станнингъ, мой милый, сказала она нжно.— Вспомни, что докторъ не веллъ теб выходить изъ комнаты, пока не станетъ тепле и ледъ не растаетъ.

Сэръ Майкль Одлей опустился въ свои покойныя кресла, въ знакъ покорности судьб.

— Это правда, Люси, сказалъ онъ:— нужно слушаться приказаній мистера Досона. Я, полагаю, что Робертъ самъ завтра сюда прідетъ меня навстить.

— Да, да, мой милый, онъ даже, кажется, сказалъ, что будетъ завтра сюда.

— Такъ надо подождать до завтра, моя душка. Мн, право, не врится, чтобъ мальчикъ былъ такъ плохъ, право, не врится, Люси.

— Такъ какъ же объяснить эту странную фантазію насчетъ Толбойза? спросила леди.

Серъ Майкль покачалъ головой.

— Не знаю, Люси, право, не знаю, отвчалъ онъ.— Какъ-то не врится, чтобъ горе, которое сплошь и рядомъ постигаетъ другихъ людей, постило насъ самихъ или близкихъ намъ. Я не могу поврить, чтобъ разсудокъ моего племянника былъ поврежденъ, не могу. Я приглашу его погостить у себя, Люси, и поближе присмотрю за нимъ. Я увренъ, моя милая, что если что нибудь неладно съ нимъ, я тотчасъ же доищусь причины. Я не могу ошибиться въ молодомъ человк, который мн все равно, что сынъ родной. Но, отчего же дикія рчи Роберта такъ тебя разстроили, моя милая? Вдь это не такъ близко тебя касается.

Леди вздохнула.

— Вы считаете меня очень безчувственною, сэръ Майкль, сказала она обиженнымъ тономъ: — если думаете, что подобное горе не должно меня тронуть. Я знаю, что не въ состояніи буду видться снова съ мистеромъ Одлей.

— И не къ чему теб съ нимъ видться, не къ чему.

— Вы только-что сказали, что пригласите его сюда, прошептала леди Одлей.

— Нтъ, я не приглашу его, душа моя, если его присутствіе теб не нравится. Можешь ли ты сомнваться, что у меня есть на ум что нибудь выше твоего счастья? Я посовтуюсь съ какимъ нибудь лондонскимъ докторомъ насчетъ здоровья Роберта, онъ мн скажетъ, что это такое съ сыномъ моего бднаго брата. Я тебя не стану безпокоить, Люси, не приглашу его.

— Вы считаете меня очень злою и капризною, сказала леди: — мн слдовало бы согласиться на посщеніе Роберта, но, право, онъ вбилъ себ въ голову что-то странное обо мн.

— Объ теб, Люси! вскричалъ сэръ Майкль.

— Да, мой милый. Онъ припутываетъ меня, я несовсмъ-то поняла какъ, къ исторіи мистера Толбойза.

— Не можетъ быть, Люси. Ты врно не поняла его.

— Не думаю.

— Ну, такъ онъ помшался, сказалъ баронетъ:— наврно помшался. Я подожду, пока онъ воротится въ городъ и тогда подошлю къ нему кого нибудь, чтобъ поговорить съ нимъ. Боже ты мой, что это за непонятное дло!

— Я боюсь, что напугала васъ, прошептала леди Одлей.

— Да, моя милая, меня очень напугало то, что ты мн разсказала, но ты очень хорошо сдлала, что не смолчала и откровенно передала мн, что замтила. Я подумаю, и ршу, что лучше всего предпринять.

Миледи поднялась съ скамейки, на которой сидла. Огонь въ камин почти погасъ и только бросалъ слабый красноватый свтъ на окружающіе предметы. Люси Одлей нагнулась къ мужу, и прижала губы къ его широкому лбу.

— Какъ ты всегда до меня добръ, мой милый, прошептала она чуть слышно.— Ты не дашь никому наговорить на меня, мои милый, не правда ли?

— Наговорить на тебя? повторилъ баронетъ.— Никогда, душа моя.

— Видите ли, милый мой, продолжала леди:— есть на свт злые люди, также какъ и сумасшедшіе, которымъ хотлось бы очернить меня въ глазахъ вашихъ.

— Пускай лучше и не пробуютъ, моя милая, отвчалъ сэръ Майкль.— Имъ бы плохо пришлось, еслибъ они вздумали попробовать.

Леди Одлей захохотала вслухъ торжествующимъ, серебристымъ смхомъ, который непріятно раздался въ пустой комнат.

— Душа моя, сказала она: — я знаю, что ты меня любишь. Но я должна убжать, милый мой: уже семь часовъ. Я приглашена на обдъ къ леди Монфортъ, но пошлю человка извиниться, потому что посл сцены съ мистеромъ Одлей я не гожусь сегодня для общества. Я останусь дома, и посижу съ вами. Вы, вдь, рано пойдете спать, не правда ли, вамъ надо беречь себя.

— Да, моя милая.

Леди вышла, чтобъ послать грума. Она остановилась на минуту за дверью библіотеки и прижала руку къ сердцу, чтобъ остановить его быстрое біеніе.

‘Я было-испугалась тебя, мистеръ Робертъ Одлей’, подумала она: ‘но, кажется, прійдетъ время, когда ты будешь бояться меня’.

XXXI.
Просьба Фебы.

Отношенія между леди Одлей и ея падчерицей были такъ же холодны, какъ и вовремя веселыхъ рождественскихъ праздниковъ. Не было прямаго раздора между обими женщинами, только изрдка маленькія вспышки обнаруживали сдержанную вражду. Алиса предпочла бы открытую войну такому вооруженному нейтралитету. Она не могла сносить милой улыбки или звонкаго смха, которымъ леди Одлей встрчала ея откровенныя выходки. Будь у леди Одлей характеръ мене скрытный, сильное столкновеніе между нею и Алисой было бы неминуемо, и за нимъ послдовало бы раскаяніе и весьма вроятно сближеніе и примиреніе. Но миръ бываетъ только посл войны, а леди Одлей уклонялась отъ боя, и въ душ обихъ вс маленькія непріятности скоплялись и росли до того, что наконецъ образовали между ними непроходимую пропасть.

Хорошо еще, что въ большомъ старомъ дом было довольно просторно: Алиса и ея красавица-мачиха могли не стснять другъ друга. У леди Одлей была своя половина, отдланная, какъ уже сказано, со всевозможною роскошью и комфортомъ. У миссъ Одлей были свои комнаты въ противоположномъ конц дома, своя лошадка, свой водолазъ, карандаши и краски, и съ ними проводила она время, если не счастливо, то спокойно и безъ скуки. Разумется, такое открытое, прямое существо какъ Алиса не могло быть счастливымъ въ душной атмосфер Одлей-Корта. Ея отецъ совершенно измнился, дорогой ея отецъ, надъ которымъ она когда-то царила съ неограниченною властью балованнаго ребёнка, теперь покорился добровольно другому игу. Вліяніе леди Одлей на мужа возрастало постепенно, и Алиса видла съ сожалніемъ, какъ мачиха понемногу увлекала отца, пока, наконецъ, переманила его на другой край пропасти, отдлявшей ее отъ Алисы, и онъ хладнокровно смотрлъ какъ будто издали на когда-то обожаемую, единственную дочь свою.

Алиса чувствовала, что потеряла прежняго отца. Чудная улыбка, увлекательныя манеры, сладкія рчи леди Одлей сдлали свое дло, и сэръ Майклъ сталъ смотрть на дочь, какъ на избалованную, капризную двочку, которая нарочно старалась оскорбить его дорогую жену.

Алиса очень хорошо все это видла и переносила свою участь какъ могла. Горько было прекрасной юной наслдниц, въ распоряженіи которой было множество прислуги, лошадей и собакъ, не имть ни одной души, кому бы поврить свое тайное горе.

‘Еслибъ Бобъ былъ на что нибудь годенъ, я бы разсказала ему, какъ я несчастна’ — думала она: ‘но надяться на утшеніе со стороны Боба, все равно, что ждать сочувствія отъ Цезаря’.

Въ этотъ пасмурный мартовскій вечеръ сэръ Майклъ исполнилъ желаніе своей прелестной няньки и пошелъ спать въ начал десятаго. Трудно было бы представить себ уголокъ боле уютный въ такую погоду, чмъ спальня баронета. Окна и массивная постель были задернуты пышными занавсками темно-зеленаго бархата. Дрова весело пылали въ обширномъ камин. Маленькая лампочка горла на ночномъ столик и подл нея заботливыми ручками хозяйки были разложены вс новйшіе журналы и газеты, на случай если больной пожелаетъ почитать что нибудь на ночь.

Леди Одлей посидла минутъ десять у кровати мужа, толкуя объ этомъ непонятномъ дл — помшательств Роберта Одлея, потомъ встала и пожелала баронету спокойной ночи. Она опустила абажуръ на ламп, чтобъ свтъ не мшалъ больному, и сказала, уходя:

— Я оставляю васъ отдохнуть, постарайтесь заснуть, я на всякій случай приготовила на столик книги и журналы, если вы вздумаете почитать. Я оставлю дверь открытою, если вамъ что понадобится, то только кликните меня, я услышу.

Выйдя изъ комнаты, леди Одлей прошла чрезъ свою туалетную въ будуаръ, гд весь вечеръ сидла съ мужемъ.

Утонченная женская роскошь виднлась здсь во всемъ. Открытое, изящной работы, фортепьяно было завалено музыкальными произведеніями лучшихъ композиторовъ. Мольбертъ, съ набросаннымъ видомъ парка, стоялъ подл окна, свидтельствуя о талант леди Одлей къ рисованію. Кружева, шелкъ и бархатъ самыхъ нжныхъ цвтовъ покрывали роскошную мебель. Въ двухъ противоположныхъ углахъ, зеркала, искусно поставленныя подъ угломъ, отражали въ безчисленныхъ видахъ прекрасный образъ хозяйки, самый изящный предметъ въ этой прелестной комнат.

Среди всего этого блеска и роскоши, леди Одлей прилегла на низенькій диванчикъ передъ каминомъ и задумалась.

Какой великолпный сюжетъ для эффектной картины представляла эта комната. На первомъ план миледи, полулежа на диванчик, облокотившись одною рукою на колни, и освщенная розовымъ свтомъ огня, подъ лучами котораго ослпительно блестли ея золотистыя кудри. Прелестная сама по себ, миледи была еще прелестне, окруженная всми роскошами ея будуара. Везд виднлись на роскошныхъ этажеркахъ и столикахъ золотые кубки работы Бенвенуто Челини, мраморныя статуетки, золоченыя корзинки съ цвтами, севрскія чашки съ портретами Лудовика XIV, Лавальеръ, Дюбари, великолпныя картины, зеркала въ дорогихъ рамкахъ. Все, что можно купить за деньги, все, чмъ гордится искусство, было собрано въ этой комнат для забавы женщины, теперь грустно прислушивавшейся къ свисту втра и шуму падающихъ листьевъ.

Я бы сталъ развивать очень избитую истину, еслибъ принялся теперь проповдывать противъ роскоши и красоты, только потому, что миледи въ этой богато-убранной комнат чувствовала себя гораздо несчастне многихъ голодныхъ работницъ, дрожащихъ отъ холода на своихъ чердакахъ. Ея несчастье не могло найти себ утшенія въ роскоши и богатств, но оно было совершенно особаго рода, и потому я не могу воспользоваться этимъ случаемъ и прославлять бдность, противополагая его богатству. Издлія Бенвенуто-Челини и севрскій порселенъ не могли доставитъ ей счастья, потому что она боле не была невиннымъ созданіемъ, радующимся всякой бездлиц. Владй она этимъ аладиновымъ дворцомъ шесть-семь лтъ тому назадъ, и она была бы совершенно счастлива. Но теперь она вышла изъ ряда легкомысленныхъ, но невинныхъ созданій, жаждущихъ только удовольствія, она углубилась въ лабиринтъ преступленій и ужасовъ и вс прелести, окружающія ея, могли ей доставить разв толко одно удовольствіе — дикое удовольствіе бросить ихъ на полъ и растоптать въ порыв безсильнаго отчаянія.

Были, конечно, вещи, которыя могли принести ей бшеную радость. Еслибъ Робертъ Одлей, ея безжалостный врагъ, ея гонитель, лежалъ мертвый въ сосдней комнат, она бы съ дикимъ смхомъ смотрла на его гробъ. Какое удовольствіе было возможно Лукреціи Борджіи и Катерин Медичи, когда он перешли страшную границу, отдляющую невинность отъ преступленія? Конечно, одно удовольствіе мести! Съ какимъ горькимъ презрніемъ, наврное, смотрли он на мелкія страстишки и ошибки обыкновенныхъ людей. Быть можетъ, он гордились своею преступностью, ставившею ихъ во глав всхъ преступниковъ.

Сидя въ уединенной комнат и устремивъ глаза на горящіе уголья, миледи, быть можетъ, думала о многомъ и кром страшной дйствительности. Она, быть можетъ, думала о далекихъ годахъ своего дтства, о своихъ дтскихъ невинныхъ шалостяхъ, о своемъ эгоизм и женскомъ легкомысліи. Быть можетъ, она вспомнила тотъ моментъ, когда она впервые посмотрла въ зеркало и открыла, что она красавица, то роковое время, когда она впервые стала считать свою красоту за божественное право, которое прикроетъ вс ея недостатки. Вспомнила ли она тотъ день, когда эта красота впервые научила ее быть себялюбивой, жестокой, капризной, холодной къ несчастьямъ другихъ? Выводила ли она вс свои преступленія изъ настоящаго ихъ источника — изъ преувеличеннаго понятія, о сил хорошенькаго личика? Конечно, если она мысленно прослдила всю свою жизнь, то горько раскаялась въ томъ дн, въ который ея главнйшія страсти взяли надъ ней верхъ, когда демоны тщеславія, себялюбія и честолюбія подали другъ другу руки и сказали: ‘Эта женщина — наша раба, посмотрюсь, что она сдлаетъ подъ нашимъ руководствомъ.’

Какъ мелки казались теперь миледи ея первыя юношескія ошибки! Какое мелкое тщеславіе, какая мелкая злоба! Унизить въ чемъ нибудь свою подругу въ школ, пококетничать съ женихомъ своей пріятельницы, заставить всхъ признать божественное право ея голубыхъ глазокъ и золотистыхъ кудрей — вотъ въ чемъ состояли ея юношескіе грхи. Но какъ страшно расширилась эта узкая дорожка, какъ незамтно перешла она въ большую дорогу грха и преступленій! Миледи схватила себя за голову, словно хотла оторвать прелестныя свои кудри. Но и въ эту минуту дикаго отчаянія власть красоты надъ нею выказалась всего сильне, она выпустила изъ рукъ свои волосы, въ безпорядк окаймлявшіе ея лицо, словно сіяніемъ.

‘Я не была преступна въ молодости’, думала она, безсознательно устремивъ глаза на огонь. ‘Я была только легкомысленна. Я никому не длала зла — по-крайней-мр намренно. Да, была ли я въ сущности когда нибудь дйствительно преступна? Вс преступленія я длала по минутному побужденію, а не вслдствіе глубоко обдуманнаго плана. Я не похожу на тхъ женщинъ, о которыхъ я столько читала. Т ночи проводили обдумывая и подготавливая планъ задуманнаго преступленія. Я бы хотла знать, эти женщины страдали ли такъ, какъ….’

Тутъ ея мысли смшались и она продолжала безсознательно смотрть на огонь. Вдругъ она гордо подняла голову, глаза ея дико блестли и вызывали кого-то на бой.

— Ты съ ума сошелъ, Робертъ Одлей, сказала она вслухъ:— ты съума сошелъ. Я знаю, что такое сумасшествіе. Я знаю его признаки и я теб говорю, ты съ ума сошелъ.

Она снова схватилась руками за голову, словно ея мысли смущали ее и ей трудно было спокойно обдумать дло.

— Смю ли я противиться ему? бормотала она:— смю ли я? Остановится ли онъ теперь, когда зашелъ такъ далеко? Остановится ли онъ изъ боязни меня, если онъ не остановился изъ боязни причинить горе своему дяд? Можетъ ли его что нибудь остановить, кром смерти?

Она произнесла послднія слова страшнымъ шопотомъ и снова съ сверкающими глазами безсознательно устремила свой взоръ на огонь.

‘Я не могу обдумывать ужасы’, думала она: ‘я не довольно умна для этого или я не довольно преступна, не довольно храбра. Еслибъ я встртила Роберта Одлея, въ этомъ уединенномъ саду, какъ я…’

Ея мысли были прерваны тихимъ толчкомъ въ дверь. Она вскочила и бросилась въ близь стоявшее кресло. Отбросивъ свою прелестную голову на подушку, она взяла со стола какую-то книжку.

Какъ незначительно ни было это движеніе, но оно ясно говорило, что она была постоянно въ страх и что умъ ея, несмотря на отчаянныя муки, былъ всегда наготов. Оно краснорчиве всего доказывало, какою отличною актрисою была миледи. Стукъ въ дверь повторился.

— Взойдите! восклинула леди Одлей, самымъ веселымъ тономъ.

Дверь тихо отворилась и на порог показалась молодая женщина, очень просто одтая. Она почтительно остановилась, дожидаясь позволенія подойти къ миледи.

Это была Феба Марксъ, жена содержателя гостиницы въ Моунт-Станнниг.

— Извините, миледи, что я васъ безпокою, сказала она:— но я полагала, что могу войти прямо, не испрашивая вашего позволенія.

— Конечно, Феба, конечно. Сними шляпу, теб врно очень холодно, и садись ко мн поближе.

Леди Одлей указала рукой на низенькій диванчикъ, на которомъ она сама сидла за нсколько минутъ передъ тмъ. Бывшая горничная миледи часто сиживала на немъ въ былыя времена, слушая болтовню своей барыни.

— Сядь тутъ, Феба, повторила леди Одлей:— сядь тутъ и разскажи мн что нибудь. Я очень рада, что ты пришла сегодня. Мн очень было скучно въ этомъ мрачномъ дом.

Миледи вздрогнула и оглянула взглядомъ роскошную комнату, которая ей казалась въ эту минуту какой-то скучною, грустною. Мрачное отчаяніе, наполнявшее ея душу, положило свой отпечатокъ и на все окружавшее ее. Она сказала правду, что была рада своей бывшей горничной. Ея легкомысленная натура влекла ее къ этой слабой женщин въ минуты горя и страданія. Было какое-то тайное сочувствіе между ними, молодая служанка, точно такъ же какъ ея бывшая госпожа, была себялюбива, холодна, жестока, думала только о собственномъ интерес и сердилась на свою горестную судьбу. Миледи ненавидла Алису за ея благородную, откровенную, страстную натуру и была привязана къ своей бывшей горничной, которую она считала не лучше и не хуже себя.

Феба Марксъ исполнила приказаніе миледи, сняла шляпку и услась на диванчик у ея ногъ. Ея свтлые волосы были гладко причесаны, а простенькое суконное платье и блый воротничокъ поражали своею свжестью.

— Сэру Майклю, я надюсь, лучше, миледи? спросила она.

— Да, Феба, ему гораздо лучше. Онъ теперь спитъ. Ты можешь затворить дверь, прибавила леди Одлей, указывая головою на открытую дверь, которая вела въ комнату сэра Майкля.

Мистриссъ Марксъ молча исполнила приказаніе и возвратилась на свое мсто.

— Я очень несчастлива, Феба, сказала миледи, дрожа всмъ тломъ: — я очень несчастлива.

— Все тайна? спросила мистриссъ Марксъ шопотомъ.

Миледи не замтила этого вопроса и продолжала свои жалобы на судьбу. Она такъ долго страдала въ тайн, такъ долго одна обдумывала вс опасности, ей грозившія, что ей было большимъ облегченіемъ поговорить объ этомъ хоть съ своей бывшей горничной.

— Меня жестоко преслдуютъ, мн не даютъ минуты покоя, Феба, сказала она: — меня мучаетъ и терзаетъ человкъ, которому я никогда не сдлала и не желала зла. Этотъ жестокій гонитель не даетъ мн вздохнуть и я…

Она остановилась, снова безсознательно вперивъ глаза въ огонь, пылавшій въ камин. Снова потерявшись въ мрачномъ хаос страшныхъ мыслей, она не могла прійти ни къ какому опредленному заключенію.

Феба Марксъ устремила пытливый взоръ на свою бывшую госпожу и только тогда перестала на нее смотрть, когда ихъ глаза встртились.

— Я, кажется, догадываюсь, о комъ вы говорите, сказала она, посл продолжительнаго молчанія: — кажется, я знаю, кто съ вами такъ жестоко обходится.

— Конечно, отвчала миледи, рзко:— мои тайны — всеобщія тайны. Ты, конечно, все уже знаешь?

— Онъ джентльменъ? Не такъ ли?

— Да.

— Джентльменъ, который прізжалъ въ гостинницу Замка, два мсяца тому назадъ, и о которомъ я васъ предупреждала?

— Да, да, отвчала миледи съ нетерпніемъ.

— Я такъ и думала. Этотъ же джентльменъ у насъ сегодня остановился на ночь, миледи.

Леди Одлей вскочила съ креселъ, словно она сдлала что нибудь отчаянное, но тотчасъ опустилась съ тяжелымъ вздохомъ. Какъ могло бороться съ судьбою такое слабое созданіе? Ей оставалось одно только, какъ бдному зайцу, за которымъ гонятся охотники, оглашать воздухъ воплемъ, пока не падетъ подъ ударами враговъ.

— Въ гостинниц Замка? воскликнула она.— Я могла это предчувствовать. Онъ отправился туда, чтобы вывдать у твоего мужа мои тайны. Дура! вдругъ разразилась она, обращаясь къ Феб: — да разв ты хочешь меня совсмъ погубить, что оставила ихъ вмст?

Мистриссъ Марксъ всплеснула руками.

— Я не ушла добровольно, миледи, сказала она: — я совсмъ не хотла оставлять ихъ, но меня сюда послали.

— Кто тебя послалъ?

— Лука, миледи. Вы не можете себ представить, что онъ со мною длаетъ, когда я его не послушаюсь.

— Зачмъ онъ тебя послалъ?

Феба опустила глаза — такъ гнвно смотрла на нее миледи, и долго мялась, прежде чмъ отвтить.

— Увряю, васъ миледи, начала она, заикаясь:— я не хотла прійти. Я сказала Лук, что нехорошо съ нашей стороны такъ надодать вамъ — то просить одно, то другое, и не оставлять васъ никогда въ поко ни одного мсяца. Но онъ такъ закричалъ на меня, что я… я… и пошла. Онъ заставилъ меня пойти.

— Да, да, воскликнула леди Одлей съ нетерпніемъ.— Я это все знаю. Но говори, зачмъ ты пришла?

— Да вы же знаете, миледи, отвчала неохотно Феба:— Лука очень расточителенъ, я ему все пою, что надо быть экономне, но это ничего не помогаетъ.— Онъ пьяница, и когда запьетъ съ своими грубыми земляками, то, конечно, счеты сводитъ кое-какъ. Еслибъ не я, мы уже бы давно разорились и теперь наконецъ мы пришли таки къ этому. Помните, миледи, вы мн дали денегъ уплатить но счету пивовара?

— Какъ же, я помню очень хорошо, отвчала леди Одлей съ горькою усмшкою: — мн т деньги нужны были для уплаты моихъ собственныхъ счетовъ.

— Я это знаю, миледи, и съ моей стороны очень было нехорошо спросить у васъ эти деньги посл всего, что вы уже намъ передали. Но это еще не самое худшее, когда Лука послалъ меня къ вамъ просить вашей милости, онъ мн не говорилъ, что за домъ не заплачено еще за рождественскую треть. Теперь же у насъ въ дом сидитъ полицейскій и завтра продадутъ все наше имущество, если…

— Если я не заплачу должное! воскликнула леди Одлей.— Я бы могла это догадаться и прежде.

— Право, миледи, я не стала бы у васъ просить, продолжала со слезами Феба: — но онъ заставилъ меня пойти.

— Да, отвчала она съ горькой улыбкой: — онъ заставилъ тебя пойти и онъ заставитъ тебя приходить, когда только ему вздумается и когда ему нужны будутъ деньги для его развратной, гадкой жизни. Вы у меня на пенсіон, пока я жива или пока у меня есть деньги. Когда же у меня будетъ пустой кошелекъ, то вы съ мужемъ меня продадите тому, кто дороже дастъ. Ты знаешь, Феба Марксъ, что моя шкатулка съ драгоцнностями на половину опустла и все пошло на удовлетвореніе вашихъ требованій? Ты знаешь, что деньги, отпускаемыя мн на булавки, которыя я считала, выходя замужъ, за огромное состояніе — эти деньги забраны мною впередъ за полгода, и все изъ за васъ? Чмъ могу я утолить вашу жажду? Продать мн мое бюро la Marie Antoinette, или мой китайскій сервизъ, или бронзовые часы, или гобелены? Что вамъ дамъ въ слдующій разъ?

— Миледи, миледи, стонала Феба:— не будьте такъ жестоки ко мн. Вы знаете, еслибъ отъ меня зависло, я бы никогда съ вами такъ не поступала.

— Я ничего не знаю, воскликнула леди Одлей.— Я знаю одно, что я — несчастнйшая женщина. Молчи, и дай мн подумать, если я только могу, прибавила она, закрывъ лицо руками.— Робертъ Одлей сидитъ съ твоимъ мужемъ, начала она медленно, какъ бы говоря съ собою, а не съ Фебою.— Эти два человка теперь вмст и тамъ еще полицейскій. Врно, мужъ твой пьянъ и дошелъ до зврства. Если я откажусь заплатить деньги, онъ станетъ еще боле бситься. Тутъ нечего и говорить: деньги заплатить надо.

— Но если вы заплатите миледи, сказала Феба съ живостью:— то я надюсь, вы внушите Лук, что это вы даете въ послдній разъ, если онъ останется въ Моунт-Станнинг.

— Это зачмъ? спросила леди Одлей, смотря съ удивленіемъ на Фебу.

— Потому что я хочу, чтобы Лука оставилъ гостинницу Замка.

— Да зачмъ ты хочешь, чтобы онъ ее оставилъ?

— По многимъ причинамъ, миледи, отвчала Феба:— онъ неспособенъ быть трактирщикомъ. Я это не знала, когда выходила за него замужъ, а то уговорила бы его пойти лучше въ фермеры. Впрочемъ, я ни мало не надялась бы на успхъ своихъ совтовъ — онъ такой упрямый. Но все же онъ неспособенъ къ теперешнимъ своимъ занятіямъ. Онъ каждый вечеръ пьянъ и тогда такъ бснуется, что не знаетъ, что длаетъ! Мы раза два чуть-было не погибли.

— Чуть-было не погибли? воскликнула леди Одлей.— Что вы хотите этимъ сказать?

— Да мы чуть не сгорли изъ пустой неосторожности.

— Чуть не сгорли? какъ же это случилось? спросила миледи хладнокровно. Опасности, грозившія ей самой, слишкомъ наполняли ея умъ, чтобы позволить ей принять участіе въ несчасть ея бывшей служанки.

— Вы не знаете, какой гнилой, дрянной нашъ домишка. Страховое общество не хочетъ страховать его, говоря, что если онъ загорится при втр, то невозможно спасти его. Ну, Лука это знаетъ и хозяинъ его часто предупреждаетъ. Но когда онъ пьянъ, то не знаетъ, что длаетъ, и на прошлой недл забылъ въ сара свчку, одна изъ балокъ потолка и загорлась. Хорошо, что я увидла это, обходя домъ, передъ тмъ, чтобъ лечь, а не то мы бы такъ и сгорли. Это третій разъ въ полгода. Неудивительно, миледи, что я такъ боюсь.

Миледи вовсе не удивлялась, она даже не думала о томъ, что ей разсказывала Феба, она едва слушала. Что ей было до опасностей и несчастій, грозящихъ ея бывшей горничной? Разв у ней не было своихъ опасностей, разв у ней не было своего горя!

Она не сдлала никакого замчанія на слова Фебы, она поняла ихъ смыслъ даже только нсколько минутъ спустя.

— Вы бы сгорли, сказала наконецъ миледи.— Хорошее бы для меня было дло, еслибъ сгорлъ твой голубчикъ муженекъ.

Ея глазамъ представилась въ эту минуту картина дряхлаго домика, изрыгавшаго огонь изо всхъ отверстій, посреди густыхъ клубовъ дыма и летвшихъ во вс стороны головней.

Она глубоко вздохнула. Ей бы не было легче, еслибъ этотъ врагъ замолчалъ навки. У ней былъ другой врагъ и гораздо страшне, гораздо опасне — врагъ, котораго нельзя было ничмъ купить.

— Я вамъ дамъ деньги заплатить полиціи, сказала она посл небольшого молчанія.— Я должна теб отдать все, что у меня есть въ кошельк, до послдняго гроша. Да теб что? Ты знаешь, что я не смю вамъ отказать.

Леди Одлей встала и взяла лампу съ письменнаго стола.

— Деньги въ моей уборной, я ихъ сейчасъ принесу.

— Миледи! воскликнула неожиданно Феба.— Я забыла, но меня такъ смутило это дло.

— Что ты забыла?

— Отдать вамъ письмо.

— Какое письмо?

— Отъ мистера Одлея. Онъ услышалъ отъ моего мужа, что я иду сюда, и просилъ меня передать вамъ это письмо.

Леди Одлей поставила лампу на столъ и протянула руку. Феба замтила, что эта маленькая ручка, блествшая драгоцнными каменьями, дрожала какъ осенній листъ.

— Дай мн письмо, дай! воскликнула она: — посмотримъ, что онъ еще говоритъ мн.

Ея нетерпніе было такъ сильно, что она почти вырвала письмо изъ рукъ Фебы, и едва распечатала его.

Письмо было коротенькое и содержало въ себ слдующее:

‘Если мисстрисъ Джорджъ Толбойзъ дйствительно жива, посл того, что она умерла въ Уентнор по свидтельству газетъ и надгробнаго камня, и если она дйствительно та леди, которую подозрваетъ нижеподписавшійся, то нетрудно будетъ найти свидтелей, которые ее тотчасъ же признаютъ. Мистриссъ Баркомъ, владтельница сверныхъ коттеджей въ Вальдернси, безъ всякаго сомннія, согласится пояснить это дло, чтобы разсять или напротивъ подкрпить подозрнія.’

‘Робертъ Одлей.’

‘9-го марта 1859.

‘Гостиница Замка, Моунт-Станнингъ.’

Миледи гнвно смяла письмо въ рукахъ и швырнула его въ огонь.

— Еслибъ онъ тутъ стоялъ и я могла бы его убить — я бы его убила — я бы его убила, бормотала она про себя. Схвативъ лампу, она выбжала въ другую комнату, хлопнувъ дверью. Она не хотла, чтобъ были свидтели ея страшнаго отчаянія.

XXXII.
Зарево пожара.

Дверь изъ уборной миледи въ спальню, гд лежалъ сэръ Майкль, была отворена. Баронетъ спалъ спокойнымъ, безмятежнымъ сномъ, и благородное лицо его ясно виднлось при свт лампы. Онъ дышалъ тихо и ровно, на губажь играла та счастливая улыбка, съ которою онъ всегда смотрлъ на свою красавицу жену. Когда леди Одлей взглянула на него, чувство состраданія, столь свойственное всякой женщин, на минуту смягчило рзкое выраженіе ея лица. На минуту мысли объ ужасной опасности, грозившей ей, замнились нжнымъ сожалніемъ о другомъ человк. Эта нжность была однако эгоистичная: она сожалла о себ самой столько же, сколько и о муж. Какъ бы то ни было, мысли ея впервые были отвлечены отъ ея собственнаго горя и опасностей и она стала думать о гор, грозившемъ другому человку.

‘Если имъ удастся уврить его, какъ онъ будетъ несчастливъ’, думала она.

Но, тутъ она вспомнила о своей красот, объ увлекательныхъ манерахъ, о своей чудной улыбк, о серебристомъ мелодическомъ смх. Она вспомнила обо всемъ этомъ, и чувство торжества заглушило ея страхъ. Какъ бы сэръ Майкль Одлей долго ни прожилъ, чтобы онъ ни узналъ о ней, какъ бы онъ ни презиралъ ее, могъ ли онъ когда нибудь усомниться въ ея красот? Нтъ, тысячу разъ нтъ. До послдняго часа его жизни, намять его представляла бы ее той же красавицею, которая впервые возбудила его пламенный энтузіазмъ, его преданную любовь. Злйшіе ея враги не могли лишить ее этихъ чудныхъ чаръ, имвшихъ такое пагубное вліяніе на ея жизнь.

Долго ходила она взадъ и впередъ по комнат, обдумывая странное письмо, полученное ею отъ Роберта Одлея. Долго не могла она собраться съ мыслями и сосредоточить ихъ на одномъ предмет — на угроз, содержавшейся въ этомъ письм.

— Онъ это сдлаетъ, сказала она, скрежеща зубами: — онъ это сдлаетъ, если мн не удастся прежде запрятать его въ сумасшедшій домъ, или…

Она не докончила фразы. Она даже не додумала ее до конца, но сердце ее сильно-сильно забилось, словно оно хотло договорить начатое.

Мысль миледи состояла вотъ въ чемъ: онъ исполнитъ свою угрозу, если какое нибудь странное несчастіе не заставитъ его замолчать навки. Миледи вдругъ вся вспыхнула, побагровла, но, черезъ минуту та же снжная блдность покрыла ея лицо. Руки ея, судорожно сжатыя, теперь тяжело опустились. Она остановилась посреди скорой своей ходьбы, она чувствовала, что у ней пульсъ замираетъ, кровь стынетъ въ жилахъ, словно какъ у жены Лота, когда та посл несчастнаго взгляда на погибающій городъ, превращалась изъ живаго человка въ соляной столпъ.

Леди Одлей простояла неподвижно нсколько минутъ, съ гордо-поднятою головою и съ глазами, безсознательно устремленными въ пространство.

Наконецъ, она очнулась и поспшно подошла къ своему уборному столику. Усвшись передъ нимъ, она отодвинула цлый рядъ всевозможныхъ флаконовъ съ духами и посмотрла на себя въ большое овальное зеркало. Она была очень блдна, но, на дтскомъ ея лиц не видно было никакихъ другихъ признаковъ волненія. Очертанія ея губъ были такъ восхитительны, что только очень тонкій наблюдатель замтилъ бы въ нихъ строгость, несвойственную имъ. Она это сама замтила и попробовала улыбкою разогнать эту серьёзную неподвижность своей физіономіи, но, теперь розовыя губки отказывались повиноваться ей: он плотно сжались и уже не были рабами ея воли. Вся тайная сила ея характера сосредоточилась въ этомъ сжимань губокъ. Она могла повелвать своими глазами, но потеряла всякую власть надъ мускулами, окружающими ротъ. Она встала изъ-за туалетнаго стола и, вынувъ изъ шкафа темный бархатный бурнусъ и шляпку, одлась для прогулки. Маленькіе часы на камин пробили четверть двнадцатаго, когда леди Одлей отправилась въ комнату, гд оставила Фебу Марксъ.

Та сидла передъ каминомъ почти въ томъ же положеніи, въ которомъ сидла ея прежняя барыня въ начал вечера. Феба подбавила огню и надла уже шляпку и шаль, такъ-какъ она торопилась домой къ своему мужу, который легко могъ сдлать какую нибудь глупость во время ея отсутствія. Она подняла глаза, когда леди Одлей вошла въ комнату и вскрикнула отъ удивленія при вид ея въ шляпк и бурнус.

— Миледи! воскликнула она.— Вы собираетесь идти?

— Да, Феба, спокойно отвчала миледи:— я пойду въ Моунт-Станнингъ съ тобою, чтобы лично заплатить полицейскому и отпустить его.

— Но, миледи, вы забываете, который теперь часъ, вы не можете выходить такъ поздно.

Леди Одлей ничего не отвчала. Она стояла неподвижно и, играя ручкой колокольчика, спокойно размышляла.

— Въ десять часовъ, когда мы дома, конюшни всегда заперты и вс люди спятъ, прошептала она.— Если я прикажу закладывать экипажъ, то подымется ужасная тревога, хотя я уврена одинъ изъ слугъ могъ бы мн все это тихо устроить.

— Но, зачмъ вамъ сегодня хать, миледи? воскликнула Феба Марксъ.— Успется завтра, даже черезъ недлю. Нашъ хозяинъ подождетъ описывать наше имущество, если вы ему только общаете заплатить долгъ.

Леди Одлей не обратила вниманія на эти слова. Она поспшно ушла въ уборную и, сбросивъ шляпку и салопъ, возвратилась въ будуаръ въ простомъ своемъ обденномъ плать.

— Теперь, Феба Марксъ, выслушай меня, сказала она, сжимая руку своей служанки и говоря тихимъ, серьёзнымъ голосомъ, недопускающимъ противорчія.— Выслушай меня. Я сегодня пойду въ гостинницу Замка. Мн все равно, рано или поздно: я ршилась идти, и пойду. Ты меня спросила, зачмъ мн идти — я теб отвтила. Я пойду для того, чтобы лично заплатить долгъ и убдиться, что деньги, которыя я даю, употреблены на то, для чего я ихъ назначаю. Въ этомъ нтъ ничего особеннаго. Я хочу сдлать то, что длаютъ многія женщины въ моемъ положеніи: я иду помочь въ гор любимой служанк.

— Но, теперь уже двнадцать часовъ, миледи, возразила Феба.

Леди Одлей нахмурила брови при этомъ замчаніи.

— Если узнаютъ, что я ходила въ твой домъ заплатить этому человку, продолжала она, все еще держа руку Фебы: — я готова отвчать за свой поступокъ, но я бы желала лучше, чтобы это осталось тайною. Я думаю, что мн удастся выбраться изъ этого дома и возвратиться сюда, незамченною никмъ, если ты только сдлаешь то, что я теб скажу.

— Я готова исполнить все, что вы желаете, миледи, отвчала Феба.

— Вопервыхъ, когда моя горничная войдетъ въ комнату, ты распрощаешься со мною и позволишь ей проводить себя изъ дому. Ты пройдешь дворъ и будешь дожидаться меня въ алле, по ту сторону воротъ. Можетъ быть, пройдетъ съ полчаса прежде чмъ я приду къ теб, потому что мн нельзя оставить домъ, прежде чмъ вс въ немъ не будутъ спать. Но ты можешь терпливо дожидаться меня, во что бы то ни стало, я пойду съ тобою сегодня въ Моунт-Станнингъ.

Лицо леди Одлей уже не было блдно. Необычныя багровыя пятна горли на ея щекахъ и большіе голубые глаза ея сверкали какимъ-то страннымъ блескомъ. Она говорила съ неестественною ясностью и быстротою. Она вообще, казалось, была въ сильномъ волненіи. Феба Марксъ съ удивленіемъ, молча, смотрла на бывшую свою барыню. Она начинала опасаться, не сходитъ ли миледи съ-ума.

На звонъ колокольчика вошла ловкая горничная леди Одлей, постоянно носившая черныя шелковыя платья, розовыя ленты и другіе уборы, неизвстные въ былыя времена, когда прислуга ходила въ шерстяныхъ и полотняныхъ платьяхъ.

— Я не знала, что такъ поздно, Мартинсъ, сказала миледи нжнымъ тономъ, который такъ привлекалъ къ ней слугъ.— Я разговаривала съ мистриссъ Марксъ и не замтила, какъ время прошло. Мн ничего не нужно. Можешь идти спать, когда хочешь.

— Благодарю васъ, миледи, отвчала двушка, едва пересиливая звоту.— Однако, не лучше ли мн проводить мистриссъ Марксъ? прибавила она: — а потомъ уже идти спать?

— Разумется, проводи Фебу. Вс люди, вроятно, уже спятъ?

— Да, миледи.

Леди Одлей засмялась, взглянувъ на часы.

— Мы очень закутили съ тобою, Феба, сказала она.— Прощай! Скажи твоему мужу, что я заплачу должныя имъ деньги.

— Очень вамъ благодарна, миледи. Желаю вамъ спокойной ночи, проговорила Феба, выходя изъ комнаты вслдъ за горничной миледи.

Леди Одлей стояла у дверей, пока шаги уходящихъ не замолкли въ восьмиугольной комнат и на лстниц.

— Мартинсъ спитъ на самомъ верху, сказала она:— довольно далеко отсюда. Черезъ десять минутъ я могу совершенно безопасно уйдти.

Она возвратилась въ свою уборную и во второй разъ надла шляпку и салопъ. Щоки все еще горли попрежнему и глаза сверкали необычнымъ блескомъ. Волненіе ея было такъ сильно, что она не сознавала усталости. Какъ бы я ни была краснорчива, но я не въ состояніи изобразить и десятой части того, что она перечувствовала, что выстрадала въ эту ночь. Описаніемъ ея страданій, ея мукъ можно было бы наполнить цлые томы, in folio. Она стояла теперь у себя въ будуар, слдя за минутной стрлкой часовъ и съ нетерпніемъ дожидалась, когда ей можно будетъ безопасно выйдти изъ дому.

— Я подожду десять минутъ, сказала она: — ни минуты боле, и тогда пойду навстрчу новой опасности.

Стрлка, медленно двигаясь, наконецъ показала, что десять минуть прошло. Ровно въ три четверти двнадцатаго миледи взяла лампу и тихонько вышла изъ комнаты. Ея поступь была такъ граціозна и легка, что нечего было опасаться, чтобъ эти воздушные шаги возбудили бы эхо на лстниц, покрытой коврами. Она не останавливалась до самыхъ сней въ нижнемъ этаж. Нсколько дверей выходило въ эти сни, такія же осьмиугольныя, какъ и передняя миледи. Одна изъ дверей вела въ библіотеку и эту-то дверь леди Одлей отворила съ большою осторожностью.

Тайно покинуть домъ черезъ одну изъ большихъ дверей было бы сумасшествіемъ, такъ-какъ ключница всегда сама осматривала, заперты ли он. Секреты замковъ, задвижекъ, цпей и колокольчиковъ, ограждавшихъ эти двери и оберегавшихъ имущество сэра Майкля Одлея, были извстны только слугамъ, имвшимъ съ ними дло. Но хотя подобныя предосторожности существовали при главныхъ выходахъ цитадели, деревянныя ставни и небольшая желзная перекладина, столь легкая, что ее могъ бы поднять ребёнокъ, казались достаточнымъ для полустеклянной двери, ведущей изъ малой столовой на лужокъ, разстилавшійся посреди двора.

Этой именно дверью леди Одлей намревалась уйдти. Она легко могла поднять перекладину и, раскрывъ ставни, оставить дверь открытою на время своего отсутствія. Сэра Майкля нечего было опасаться: онъ всегда сначала ночи крпко спалъ, въ особенности посл недавней его болзни.

Леди Одлей прошла библіотеку и отворила дверь въ малую столовую, принадлежавшую къ одной изъ новйшихъ построекъ Корта. Это была простая, веселая комнатка со свтлыми обоями и хорошенькою ясеневою мёбелью, въ ней всегда занималась Алиса. Признаки занятій молодой двушки — рисунки, неоконченныя вышиванія, мотки шелка и проч. были разбросаны по комнат. Портретъ миссъ Одлей въ амазонк, рисованный карандашомъ, вислъ надъ каминомъ, украшеннымъ статуетками. Миледи взглянула на все это и въ голубыхъ глазахъ ея блеснула злоба.

‘Какъ она будетъ рада, если меня постигнетъ какое нибудь несчастіе’, думала она: ‘какъ она обрадуется, если меня выгонятъ изъ этого дома!’

Леди Одлей поставила лампу на столъ вблизи камина и подошла къ окошку. Она отодвинула перекладину и легкія деревянныя ставни и отворила стеклянную дверь. Ночь была темная, безлунная и порывъ втра, ворвавшійся въ открытую дверь, наполнилъ комнату холодомъ и потушилъ лампу на стол.

— Все равно, проговорила миледи: — я не могла бы оставить ее здсь горящею, а вернуться къ себ въ комнату съумю и въ темнот. Двери, вдь, остались вс настежъ.

Она поспшно вышла на дорожку и осторожно притворила за собою стеклянную дверь, чтобы измнническій втеръ не проникъ въ комнату и не надлалъ тамъ какого шума.

Она была теперь на двор, холодный втеръ дулъ ей прямо въ глаза и крутилъ ея шелковое платье словно паруса на яхт. Она сошла съ крыльца и на минуту оглянулась — все было тихо, окна ея будуара ярко свтились огнемъ, пылавшимъ въ камин, а въ спальной сэра Майкла мелькалъ тусклый свтъ лампы.

‘Мн кажется, будто я бгу изъ этого дома’, думала она. ‘Я чувствую, какъ будто я тайно бгу во мрак ночи, на врную погибель. Можетъ быть, и лучше, еслибъ я убжала и, воспользовавшись предостереженіемъ этого человка, навсегда избавилась отъ его власти. Еслибъ я убжала и исчезла, подобно Джорджу Толбойзу? Но куда могу я скрыться? Что со мною будетъ? У меня нтъ денегъ: мои брильянты не стоятъ и двухсотъ фунтовъ теперь, когда я уже распродала лучшіе изъ нихъ. Что мн длать? Я должна буду возвратиться снова къ прежней жизни, къ прежней, тяжелой, жестокой, несчастной жизни — къ жизни нищеты, униженія и горя. Я не вынесу этой борьбы и умру, можетъ быть, такъ, какъ умерла моя мать.’

Миледи остановилась на минуту посреди лужка между домомъ и воротами. Опустивъ голову и крпко сжавъ руки, она обдумывала роковой вопросъ. Вся ея фигура ясно выказывала смущеніе и нершительность, овладвшія ея умомъ. Но вдругъ выраженіе лица ея измнилось: она гордо подняла голову, словно вызывала кого на бой.

— Нтъ, мистеръ Робертъ Одлей, сказала она громкимъ, яснымъ голосомъ: — я не пойду назадъ, я не отступлю. Если борьба между нами — борьба на смерть, то я не положу оружія.

Твердымъ и поспшнымъ шагомъ прошла она ворота и исчезла во мрак ночи, охватившемъ ее со всхъ сторонъ. Глупые часы пробили двнадцать и звукъ ихъ глухо раздался подъ сводами старинной постройки, когда леди Одлей подошла къ Феб Марксъ, ожидавшей ее по ту сторону воротъ.

— Послушай, Феба, сказала она: — отсюда до Моунт-Станнинга мили три?

— Да, миледи.

— Такъ мы придемъ туда черезъ часъ.

Леди Одлей не остановилась, говоря это, но продолжала идти скорыми шагами но алле. Несмотря на свою кажущуюся слабость и изнженность, она могла много и скоро ходить. Въ былыя времена она предпринимала далекія прогулки по окрестнымъ деревнямъ съ дтьми мистера Досона, и ей было ни почемъ пройдти три мили.

— Твой красавецъ мужъ тебя дожидается, я думаю, Феба? сказала она, переходя черезъ открытое поле, чтобы кратчайшимъ путемъ достигнуть большой дороги.

— О, да, миледи! онъ наврное меня дождется, но я боюсь, чтобы онъ не напился съ молодцемъ.

— Съ какимъ молодцемъ?

— Да съ полицейскимъ, который пришелъ за деньгами.

— А, разумется, равнодушно сказала леди Одлей.

Какъ-то странно казалось, что домашнія дла Фебы такъ мало занимали леди Одлей, когда она ршилась на такой необыкновенный поступокъ для поправленія этихъ же дль.

Об женщины перешли поле и повернули на большую дорогу. Дорога въ Моунт-Станнингъ была очень гориста и казалась мрачною и унылою посреди всеобщей темноты, но миледи продолжала идти съ страшною энергіею, вовсе несвойственною ея эгоистичной, чувственной натур, но возбужденной въ ней отчаяніемъ. Она не сказала ни слова своей спутниц, пока он не увидли огонекъ въ гостиниц Замка. Свтъ проходилъ сквозь красную занавску окна, у котораго, по всей вроятности, полусонный Лука Марксъ сидлъ за стаканомъ водки, поджидая жену.

— Онъ еще не легъ спать, Феба, сказала миледи.— Но я не вижу другаго свта въ гостиниц. Вроятно, мистеръ Одлей уже давно спитъ.

— Я такъ думаю, миледи.

— Ты уврена, что онъ остался на ночь въ гостиниц?

— Какъ же, миледи. Я помогла служанк приготовить ему комнату, передъ тмъ, что ушла къ вамъ.

Втеръ, повсюду страшный, дулъ сильне и безжалостне на голой вершин горы, на которой возвышалась несчастная гостиница Замка. Привольно разгуливалъ онъ вокругъ ветхой постройки, постукивая ставнями, гудя и свистя въ дымовыя трубы. Въ объятіяхъ роковаго врага несчастный домишка дрожалъ и стоналъ какимъ-то зловщимъ трескомъ.

Лука Марсъ даже не позаботился запереть дверь своего дома, прежде чмъ слъ пить съ человкомъ, имвшимъ теперь въ своихъ рукахъ все его имущество. Лнивое, чувственное животное, Лука только заботился о собственномъ удовольствіи и терпть не могъ, чтобы ему мшали.

Феба пихнула дверь рукою и вошла въ буфетъ въ сопровожденіи миледи. Сквозь полуоткрытую дверь въ столовую слышался грубый смхъ мистера Маркса.

— Я ему скажу, миледи, что вы здсь, прошептала Феба.— Я знаю, что онъ пьянъ. Вы — вы не разсердитесь, миледи, если онъ скажетъ что нибудь грубое. Вы знаете, я не желала, чтобы вы пришли сюда.

— Да, да, отвчала леди Одлей съ нетерпніемъ.— Я знаю. Что мн за дло до его грубости? Пусть себ говоритъ, что хочетъ.

Феба Марксъ пошла въ столовую, оставивъ леди Одлей въ буфет.

Лука сидлъ противъ камина, протянувъ свои неуклюжія ноги на ршотку, въ одной рук онъ держалъ стаканъ съ джиномъ, въ другой — кочергу. Онъ только что воткнулъ кочергу въ кучу черныхъ углей и хотлъ размшать ихъ, когда его жена показалась на порог комнаты.

Онъ выдернулъ кочергу изъ-за ршотки и съ полупьянымъ, полуугрожающимъ видомъ размахнулся на жену.

— Наконецъ-то, сударыня, вы соблаговолили вернуться домой, сказалъ онъ:— я уже думалъ, что вы никогда боле не вернетесь.

Онъ говорилъ невнятнымъ голосомъ и былъ совершенно пьянъ. Глаза его были подернуты туманомъ, руки дрожали. Дикое животное и въ трезвомъ вид, онъ вдесятеро былъ страшне въ пьяномъ, когда уже ничего его не удерживало.

— Я — я пробыла доле, чмъ предполагала, Лука, отвчала Феба нжнымъ голосомъ:— но я видла миледи и она была очень добра — она устроитъ для насъ это дло.

— Она была очень добра, неужели? проговорилъ мистеръ Марксъ съ дикимъ смхомъ.— Ты ее не благодари. Я знаю, что это за доброта. Совсмъ бы она была другая съ нами, еслибъ не была обязана быть доброю.

Полицейскій, впавшій въ безчувственное состояніе отъ третьей доли водки, выпитой мистеромъ Марксомъ, смотрлъ теперь съ безмолвнымъ удивленіемъ на хозяина и на хозяйку. Онъ сидлъ у стола или скоре держался за него локтями, чтобы не свалиться на полъ и длалъ тщетныя усилія закурить свою трубку у сальной свчи, стоявшей близь него.

— Миледи общала покончить это дло, повторила Феба, не обращая вниманія на замчанія Луки: — и она для этого сама пришла сюда.

Кочерга выпала изъ рукъ Луки и съ шумомъ ударилась объ ршотку камина.

— Миледи Одлей здсь? сказалъ онъ.

— Да, Лука.

Въ эту минуту миледи появилась на порог.

— Да, Лука Марксъ, сказала она:— я пришла заплатить этому человку и отпустить его.

Леди Одлей произнесла эти слова какъ-то механически, словно она давно ихъ заучила, и теперь произнесла, не понимая что говоритъ.

Мистеръ Марксъ зарычалъ и съ шумомъ поставилъ пустой стаканъ на столъ.

— Вы такъ же хорошо могли бы отдать деньги Феб, сказалъ онъ.— Намъ вовсе не нужно, чтобъ важныя барыни совали свой носъ повсюду.

— Лука, Лука, возражала Феба:— миледи была такъ добра.

— Чортъ ее возьми съ ея добротою! воскликнулъ мистеръ Марксъ:— намъ не нужно ея доброты, а ея деньги. Она отъ меня не дождется никакой благодарности. Все что она для насъ длаетъ, она длаетъ по необходимости и иначе никогда бы не сдлала…

Богъ знаетъ, что бы еще сказалъ Лука Марксъ, еслибъ миледи вдругъ не повернулась къ нему и не заставила бы его замолчать неземнымъ блескомъ своей красоты. Волосы ея, приведенные въ безпорядокъ втромъ, окружали теперь густой массой, словно желтымъ пламенемъ, ея красивый лобъ. Глаза ея горли другимъ пламенемъ зеленоватаго цвта, словно глаза сирены.

— Постой, воскликнула она.— Я не пришла сюда въ ночную нору, чтобы слушать твои дерзости. Какъ великъ твой долгъ?

— Девять фунтовъ.

Леди Одлей вынула свой хорошенькій кошелекъ, и взявъ изъ него банковый билетъ и четыре соверена, положила ихъ на столъ.

— Пусть этотъ человкъ дастъ мн росписку и тогда я уйду, сказала она.

Прошло нсколько времени, пока удалось привести полицейскаго въ сознаніе, и только когда вложили перо въ его грубую руку, онъ наконецъ понялъ, что нужно было подписать росписку, которую составила Феба Марксъ. Леди Одлей взяла документъ, какъ только высохли чернила, и вышла изъ комнаты. Феба послдовала за нею.

— Вы не можете идти одни домой, миледи, сказала она.— Позвольте мн васъ проводить.

— Да, да, ты проводишь меня.

Об женщины стояли теперь у дверей гостиницы. Феба Марксъ съ удивленіемъ смотрла на свою благодтельницу. Она ожидала, что леди Одлей будетъ торопиться домой, окончивъ дло, за которое она принялась изъ чистаго каприза, но, вышло совсмъ не то: миледи стояла опершись на притолокъ двери и безсмысленно смотрла въ пространство. Снова Феба подумала, не сошла ли съ ума ея бывшая барыня.

Маленькіе голландскіе часы въ буфет пробили часъ. Леди Одлей вдругъ встрепенулась и вся задрожала.

— Мн дурно, Феба, сказала она: — гд бы мн достать холодной воды?

— Насосъ въ прачешной, миледи, я сбгаю и принесу вамъ стаканъ воды.

— Нтъ, нтъ, нтъ, воскликнула миледи, сжимая руку Фебы.— Я сама схожу, я должна обмакнуть голову въ чашку съ водою, а не то непремнно упаду въ обморокъ. Въ которой комнат спитъ мистеръ Одлей?

Этотъ вопросъ былъ такъ страненъ, такъ неожиданъ, что Феба Марксъ безсмысленно посмотрла на свою бывшую госпожу.

— Я приготовила ему третій нумеръ, миледи — переднюю комнату — рядомъ съ нашей, отвчала она, оправляясь отъ удивленія.

— Дай мн свчку, сказала миледи: — я пойду въ твою комнату и достану тамъ воды. Останься здсь, повелительно прибавила она, когда Феба Марксъ хотла показать ей дорогу: — останься здсь и смотри, чтобы твой скотина-мужъ не послдовалъ за мною!

Она вырвала изъ рукъ Фебы свчку и вбжала по витой лстниц въ узкій корридоръ верхняго этажа. Пять комнатъ выходили въ этотъ низкій душный корридоръ, на дверяхъ ихъ красовались черные нумера. Леди Одлей прізжала въ Моунт-Станнингъ осмотрть домъ, когда она покупала гостиницу для жениха своей служанки, и хорошо помнила расположеніе ветхаго строенія, она знала, гд найти спальню Фебы, но остановилась на минуту передъ дверью комнаты, приготовленной для мистера Роберта Одлея.

Она остановилась и взглянула на нумеръ дверей. Ключъ былъ въ дверяхъ и рука ея безсознательно опустилась на него. Она снова вся задрожала, и простояла такъ нсколько минутъ. Наконецъ, что-то ужасное блеснуло въ ея глазахъ и она два раза щелкнула ключомъ въ замк.

Внутри комнаты все было тихо, обитатель ея не подалъ знака, что слышалъ роковое щелканье ключа въ заржавленномъ замк.

Леди Одлей поспшила въ другую комнату. Она поставила свчку на туалетъ, сбросила шляпку и, небрежно повсивъ ее себ на руку, подошла къ умывальнику и въ воду погрузила свои золотистые волосы. Потомъ она окинула быстрымъ взглядомъ всю комнату. Спальня Фебы была плохо меблирована: она должна была выбрать вс лучшія свои вещи для нумеровъ. Но мистриссъ Марксъ постаралась, по возможности, замнить хорошую мебель обильной драпировкой. Узорчатыя, дешеваго ситцу, занавски, висли около походной кравати, такой же матеріи занавсы съ фестонами украшали узкое окно и, заграждая лучи свта, служили пріятнымъ убжищемъ для множества мухъ и пауковъ. Даже зеркало, скверной дешевой работы, уродовавшее всякое лицо, было украшено кружевами и стояло на туалет, увшанномъ розовымъ каленкоромъ и кисеей.

Миледи улыбнулась при вид этихъ безконечныхъ фестоновъ. Она, можетъ быть, имла причину улыбаться, вспоминая богатое убранство своихъ собственныхъ комнатъ, но въ ея улыбк было нчто, боле чмъ пустое презрніе къ несчастнымъ попыткамъ Фебы украсить свою комнату. Она подошла къ туалету и, пригладивъ свои мокрые волосы передъ зеркаломъ, надла шляпку. Она была принуждена при этомъ поставить свчу очень близко къ кружевнымъ фестонамъ, украшавшимъ зеркало, такъ близко, что они, казалось, притягивали къ себ пламя какой-то тайной притягательной силой.

Феба Марксъ съ нетерпніемъ дожидалась у дверей прихода миледи и, слдя за минутной стрлкой маленькихъ голландскихъ часовъ, удивлялась, какъ медленно шло время. Было всего десять минутъ втораго, когда леди Одлей сошла внизъ въ шляпк, но еще съ мокрыми волосами и безъ свчки.

Феба сейчасъ вспомнила о свчк.

— А свчка, миледи? сказала она: — вы оставили ее наверху.

— Втеръ задулъ ее, когда я выходила изъ твоей комнаты, спокойно отвчала леди Одлей: — ни оставила ее тамъ.

— Въ моей комнат, миледи?

— Да.

— И она совсмъ потухла?

— Да, я же теб говорю, что ты мн надодаешь съ твоей свчкой? Уже пробило часъ. Пойдемъ.

Она схватила Фебу за руку и повлекла ее за собою изъ дома. Свирпый втеръ прихлопнулъ дверь, и об женщины очутились на дорог, мрачно и уныло извивавшейся между обнаженными кустами.

Пройдти три мили по одинокой сельской дорог, и то посреди глухой, зимней ночи едва ли могло быть пріятнымъ женщин, привыкшей къ роскоши и комфорту.

Но миледи, казалось, ничего не замчала, она шла скорыми шагами, увлекая за собою бдную Фебу, ее словно гнала какая-то невдомая сила, незнавшая усталости. Окруженныя со всхъ сторонъ непроницаемымъ мракомъ, при свист и завываніи втра несчастныя путницы спустились съ горы Моунт-Станнингъ, прошли мили полторы по полян и снова поднялись въ гору, на западной сторон которой въ тнистой долин лежалъ Одлей-Кортъ.

Миледи остановилась наверху горы, чтобы перевести духъ, и схватилась обими руками за сердце, въ тщетной надежд удержать его порывистое, жестокое біеніе. Уже часъ прошелъ съ тхъ поръ, какъ он вышли изъ гостиницы и имъ оставалось пройдти еще не боле трехъ четвертей мили.

Феба Марксъ также остановилась, радуясь, что немножко отдохнетъ отъ поспшной ходьбы. Думая все о своемъ несчастномъ жилищ, она оглянулась назадъ и вдругъ съ дикимъ, пронзительнымъ крикомъ схватилась за бурнусъ леди Одлей.

На мрачномъ, темномъ неб появилась яркая полоса далекаго зарева.

— Миледи, миледи! воскликнула Феба, показывая на зарево.— Вы видите?

— Да, милая, я вижу, отвчала леди Одлей, стараясь высвободиться изъ рукъ Фебы.— Что это такое?

— Пожаръ, пожаръ, миледи.

— Да, я боюсь, что это пожаръ. Вроятно, въ Брентвуд. Пойдемъ, Феба, какое намъ до этого дло.

— Нтъ, миледи, это ближе Брентвуда, гораздо ближе, пожаръ въ Моунт-Станнинг.

Леди Одлей ничего не отвчала, но задрожала всмъ тломъ, можетъ быть, отъ холода, ибо въ эту минуту втеръ сдернулъ тяжелый бурнусъ съ ея плечъ.

— Пожаръ въ Моунт-Станнинг, миледи! воскликнула Феба Марксъ.— Гостиница горитъ, я наврное это знаю — наврное. Я думала сегодня о пожар, потому такъ и тревожилась, я знала, что этимъ кончится. Что мн гостиница! но вдь тамъ люди погибнутъ, всхлипывала несчастная женщина.— Лука слишкомъ пьянъ, чтобы спастись безъ посторонней помощи — тамъ еще мистеръ Одлей.

Произнеся имя Роберта, она вдругъ остановилась, упала на колни и съ отчаяніемъ простерла руки къ леди Одлей.

— Боже мой! Боже мой! воскликнула она.— Скажите, что это — неправда, миледи, скажите, что это — неправда. Это слишкомъ ужасно, слишкомъ ужасно!

— Что слишкомъ ужасно?

— Мысль, которая мн пришла въ голову — ужасная мысль.

— Что ты хочешь сказать? грозно спросила миледи.

— Боже, прости меня, если я ошибаюсь! бормотала отрывисто несчастная, не вставая съ земли.— Дай Богъ, чтобы я ошиблась! Зачмъ вы сегодня ходили въ гостиницу, миледи? Зачмъ вы такъ настаивали туда идти, несмотря на вс мои слова? Зачмъ вы ходили туда, зная, что мистеръ Одлей и Лука, противъ которыхъ вы такъ озлоблены, тамъ подъ одной кровлей? О, скажите мн, что я жестоко ошибаюсь, миледи, скажите мн, скажите. Какъ Богъ святъ, я уврена теперь, что вы ходили туда съ намреніемъ поджечь домъ. Скажите мн, что я ошибаюсь, миледи, скажите мн, что я ужасно клевещу на васъ.

— Я теб только скажу, что ты съ ума сошла, отвчала леди Одлей жестокимъ голосомъ.— Встань, дура, трусиха. Стоитъ разв твой мужъ, чтобы ты ревла о немъ? Что теб Робертъ Одлей, что ты съ ума сходишь, думая, что онъ находится въ опасности? Почему ты знаешь, что пожаръ въ Моунт-Станнинг? Ты видишь зарево и тотчасъ же воображаешь, что горитъ твой дрянной домишка: точно нтъ другихъ домовъ, которые могли бы загорться. Пожаръ, можетъ быть, въ Брентвуд или въ Ромфорд, или еще дальше, можетъ быть, въ восточной сторон Лондона. Встань, сумасшедшая, и бги спасать свои тряпки, мужа и постояльца. Ступай, мн тебя боле не надо.

— О, миледи, миледи, простите меня, всхлипывала Феба:— вы не можете достаточно бранить меня за зло, которое я вамъ сдлала, хоть мысленно. Что мн ваши жестокія слова — вдь я ихъ заслужила, я ужасно виновата передъ вами.

— Ступай и думай о себ, рзко сказала леди Одлей.— Повторяю, ты мн ненужна.

И оставивъ Фебу Марксъ посреди дороги на колняхъ, жена сэра Майкля пошла скорыми шагами къ дому, въ которомъ спалъ ея мужъ. За нею зарево пожара освщало небо блднымъ краснымъ свтомъ, передъ нею простирался мракъ холодной зимней ночи.

XXXIII.
Роковой встникъ.

На другое утро леди Одлей вышла очень поздно изъ своей уборной. Она была изящно одта въ утреннемъ кисейномъ плать, убранномъ дорогими кружевами. Лицо ея было блдно и подъ глазами виднлись черныя полосы, она объясняла это тмъ, что долго читала наканун и очень поздно заснула.

Сэръ Майкль пилъ кофе съ своею молодою женою въ библіотек передъ каминомъ, тутъ же сидла, конечно, и Алиса.

Утро было холодное и шелъ дождь, застилавшій какъ бы пеленою вс отдаленные предметы. Утренняя почта принесла очень мало писемъ, газеты приходили только къ полудню и потому разговоръ какъ-то не клеился.

— Сегодня нельзя будетъ поздить верхомъ, сказала Алиса, смотря на дождь, хлеставшій въ окошко: — и нечего ожидать гостей, разв этотъ смшной Бобъ прибжитъ по дождю изъ Моунт-Станнинга.

Случалось ли вамъ когда нибудь слышать, чтобы въ шуточномъ тон упоминали какъ о живомъ, о человк, который, вы знаете, давно умеръ? Такое случайное, ничего незначущее упоминаніе имени умершаго заставляетъ васъ какъ-то странно содрогнуться. Богъ знаетъ, по какой тайной причин, но именно подобное непріятное чувство ощутила леди Одлей, когда Алиса произнесла имя Роберта Одлея. Ея и то блдное лицо какъ-то болзненно поблло.

— Да, онъ приплетется сюда но дождю, продолжала молодая двушка:— мокрая шляпа его будетъ блестть, словно намазанная масломъ, а отъ платья паръ будетъ валить столбомъ. Онъ запачкаетъ своими грязными сапогами ваши дорогіе ковры и усядется въ своемъ мокромъ пальто на ваши гобеленовскія кресла. А если вы ему слово скажете, такъ онъ наговоритъ намъ непріятностей и спроситъ, зачмъ же люди держатъ такую мебель, на которую нельзя садиться, и…

Сэръ Майкль Одлей со вниманіемъ смотрлъ на свою дочь во все время, пока она говорила о своемъ двоюродномъ брат. Она часто говорила о немъ, смясь надъ нимъ и браня его. Но, быть можетъ, баронету приходила на мысль синьнора Беатрикса, которая очень дурно отзывалась о Бенедикт, а вмст съ тмъ пламенно его любила.

— Что ты думаешь, Алиса, сказалъ мн вчера майоръ Мельвиль? перебилъ свою дочь сэръ Майкль.

— Я не имю ни малйшаго понятія, отвчала Алиса съ нкоторымъ презрніемъ:— можетъ быть, онъ сказалъ вамъ, что у насъ скоро будетъ война, ей-богу будетъ, сэръ, или новое министерство, ей-богу, новое министерство, сэръ, теперешнее никуда не годится, сэръ. Или, можетъ быть, онъ вамъ сказалъ: ей-богу, сэръ, что длаютъ съ нашей арміею, такъ на на что не похоже: одно уничтожаютъ, другое измняютъ, кончится тмъ, что у насъ не будетъ арміи, а какая-то ватага мальчишекъ въ каленкоровыхъ каскахъ. Ей-богу, сэръ, въ Индіи и теперь сражаются въ каленкоровыхъ каскахъ.

— Вы — предерзкая двчонка, миссъ, отвчалъ баронетъ:— майоръ Мельвиль мн ничего подобнаго не говорилъ. Онъ мн только сказалъ, что вашъ пламенный обожатель, сэръ Гарри Тауерсъ, покинулъ свой замокъ, лошадей и собакъ и отправился на годъ на континентъ.

Миссъ Одлей покраснла, услышавъ имя своего прежняго обожателя, но скоро оправилась.

— Онъ похалъ за границу, неужели? сказала она равнодушно.— Онъ мн говорилъ, что намревался ухать, если… если ему не удастся все то, чего онъ желалъ. Бдняжка! онъ — премилый и предобрый человкъ, правда, немножко глуповата, но все-таки вдесятеро лучше скучнаго мистера Роберта Одлея.

— Я бы очень желалъ, Алиса, чтобы ты поменьше смялась надъ Бобомъ, возразилъ серьёзно сэръ Майкль.— Бобъ — отличный малый, я его люблю, какъ роднаго сына, и… и… я очень объ немъ безпокоюсь. Онъ совершенно измнился въ эти послдніе дни, забралъ себ въ голову богъ-знаетъ какія идеи, и миледи меня очень напугала насчетъ его. Она думаетъ…

Леди Одлей перебила мужа, серьёзно покачавъ головой.

— Лучше объ этомъ меньше говорить покуда, сказала она: — Алиса знаетъ, что я думаю о Роберт Одле.

— Да, прибавила миссъ Одлей:— миледи думаетъ, что Бобъ сошелъ съ-ума, но я это дло лучше знаю. Онъ совсмъ не тотъ человкъ, чтобъ, съ-ума сойти. Можетъ ли такой вялый, глупый человкъ довести себя до сумасшествія? Онъ можетъ заснуть на остальные дни своей жизни, можетъ сдлаться полуидіотомъ и неясно сознавать, кто онъ, и что онъ длаетъ, но онъ никогда не сойдетъ съ-ума.

Сэръ Майкль ничего на это не отвчалъ. Онъ былъ очень озабоченъ наканун своимъ разговоромъ съ миледи, и съ тхъ поръ только объ этомъ и думалъ. Его жена, которую онъ любилъ и которой врилъ боле всего на свт, сказала ему съ яснымъ сожалніемъ, что она убждена въ сумасшествіи его племянника. Тщетно старался онъ пріидти къ заключенію, котораго бы желалъ всего душею, тщетно старался онъ уврить себя, что миледи была обманута своими фантазіями и не имла никакого основанія для подкрпленія своихъ словъ. Но тутъ его поражала мысль, что если это такъ, то страшное подозрніе переходило отъ его племянника на его жену. Она, казалось, была вполн убждена въ сумасшествіи Роберта и потому если она была неправа, то значитъ у ней самой было какое нибудь умственное разстройство. Чмъ боле онъ думалъ объ этомъ, тмъ боле смущался его умъ, тмъ боле онъ безпокоился. Конечно, не подлежало сомннію, что молодой человкъ всегда былъ эксцентриченъ. Онъ былъ не дуракъ и благоразумный, честный, благородный человкъ, но отличался, хотя трудно опредлить именно въ чемъ, отъ другихъ людей его лтъ и положенія въ свт. Одинаково было справедливо, что онъ очень измнился со времени исчезновенія Джорджа Толбойза, онъ сталъ какой-то скучный, задумчивый, разсянный, избгалъ общества и часами сиживалъ одинъ, но иногда находили на него минуты, когда онъ вдругъ оживлялся, говорилъ долго и жарко о предметахъ, ему совершенно постороннихъ. Кром того было еще нчто, усиливавшее подозрніе миледи. Онъ выросъ вмст съ своей хорошенькой двоюродной сестрой, которая, казалось, была для него во всхъ отношеніяхъ отличной невстой. Даже молодая двушка, по благородной откровенности своей натуры, ясно выказывала свою любовь къ нему. И, несмотря на все это, онъ держался въ сторон и позволялъ другимъ людямъ предлагать ей свою руку и получать отказъ.

Любовь — такое неопредлимое, метафизическое чудо, что ея настоящая сила, которую такъ жестоко чувствуетъ жертва любви, непонятна постороннимъ людямъ, съ удивленіемъ смотрящимъ на ея страданія. Сэръ Майклъ полагалъ, что такъ-какъ Алиса была хорошенькая и умненькая двушка, то удивительно и неестественно, что Робертъ Одлей въ нее не влюбился. Этотъ старикъ, встртившій впервые на седьмомъ десятк женщину, заставившую биться его сердце, удивлялся, отчего Робертъ не полюбилъ первую встртившуюся ему двушку. Онъ забылъ, что бываютъ люди, которые проходятъ мимо самыхъ прелестныхъ, благородныхъ женщинъ, не замчая ихъ, и погибаютъ у ногъ какой нибудь бездушной кокетки. Онъ забылъ, что бываютъ люди, которые проводятъ всю свою жизнь, не встртившись съ женщиной, предназначенной имъ судьбою, и умираютъ старыми холостяками въ комнат, за стной которой, быть можетъ, ихъ суженая коротаетъ свой вкъ старой двой. Онъ забылъ, что любовь — сумасшествіе, несчастіе, горячка, иллюзія, обманъ, но въ то же время — тайна, которую понимаетъ только жертва ея.

Увы, милая Алиса, твой двоюродный братъ не любилъ тебя! онъ восхищался твоимъ розовымъ личикомъ и питала къ теб нжную привязанность, которая, быть можетъ, современемъ увеличилась бы до того, что онъ женился бы на теб, но, увы, эта привязанность, медленно, очень медленно возраставшая, пресклась неожиданно въ тотъ холодный февральскій день, когда онъ разговаривалъ подъ елями Дорсетшира съ Кларою Толбойзъ. Съ того дня молодому человку было непріятно вспоминать о бдной Алис. Онъ смотрлъ на нее, какъ на нчто, ограничивавшее его свободу, онъ боялся, не былъ ли онъ связанъ съ нею тайными узами, не имла ли она какого права надъ нимъ, непозволявшаго ему думать о другой женщин. Я полагаю, что именно мысль о миссъ Одлей, представлявшейся ему въ этомъ свт, возбуждала въ молодомъ адвокат его отчаянныя выходки противъ женщинъ. Онъ былъ до того честенъ и благороденъ, что принесъ бы себя въ жертву истин и Алис скоре, чмъ сдлать ей малйшій вредъ, хотя бы этимъ онъ доставлялъ себ счастіе.

‘Если бдная двочка любитъ меня’ думалъ онъ: ‘и если она думаетъ, что я ее люблю и къ этому ее привели мои слова или поступки, то я обязанъ оставить ее при этой мысли, и исполнить вс общанія, которыя я ненамренно сдлалъ. Я думалъ прежде… я намревался… сдлать ей предложеніе, когда откроется страшная тайна исчезновенія Джорджа Толбойза — и все успокоится… но теперь…’

Тутъ, обыкновенно, его мысли уносились далеко, и увлекали его туда, куда онъ и не воображалъ. И снова онъ видлъ себя подъ старыми елями Дорсетшира лицомъ къ лицу съ сестрой своего погибшаго друга. Много труда стоило ему оторваться отъ этой сцены и снова возвратиться къ Алис.

‘Бдная двочка’ думалъ онъ: ‘какъ она добра, что меня любитъ, мн бы слдовало быть ей очень благодарнымъ. Сколько людей на свт почли бы ея любовь за величайшее счастье на земл. Вотъ сэръ Гарри Тауерсъ съ-ума сходитъ, что она ему отказала. Онъ мн отдалъ бы половину своего состоянія, все свое состояніе, двойное состояніе, еслибъ оно у него было, только бы находиться на моемъ мст. А я еще недоволевъ, и думаю, какъ бы отъ нея избавиться. Отчего я ее не люблю? Отчего, зная ея красоту, умъ и доброту, я не люблю ее? Ея образъ никогда не представляется моимъ глазамъ иначе, какъ въ вид упрека. Я никогда не вижу ее во сн. Я никогда не просыпаюсь, чувствуя ея дыханіе на моей щек, или нжное пожатіе рури, или блескъ ея глазъ, устремленныхъ на меня. Нтъ, я ее не люблю. Я не могу ее любить.’

Онъ сердился и ропталъ на свою неблагодарность. Онъ старался уврить себя, что онъ долженъ страстно любить свою двоюродную сестру — но все тщетно, чмъ больше онъ старался думать объ Алис, тмъ больше думалъ о Клар Толбойзъ.

Посл завтрака, сэръ Майкль остался въ библіотек читать письма и газеты, Алиса ушла въ свою комнату и принялась за какой-то романъ, а леди Одлей, заперевъ дверь, стала ходить взадъ и впередъ но своимъ комнатамъ. Она заперла дверь для-того, чтобъ никто, войдя неожиданно, не увидлъ бы ее неприготовленною для чужаго взгляда. Ея лицо, казалось, становилось все блдне и блдне. На туалетномъ столик стояла маленькая шкатулка съ лекарствомъ, стклянки съ лавандеромъ, хлороформомъ и различными спиртами валялись на стол. Проходя мимо, миледи вдругъ остановилась, подошла къ шкатулк, какъ-то безсознательно вынула остальныя стклянки, и жадно схватила одну изъ нихъ, съ надписью: ‘Опіумъ-ядъ’. Она долго держала ее въ рукахъ, откупоривала и нюхала роковую жидкость, и потомъ быстро положила ее на столъ.

— Еслибъ я только могла, пробормотала она: — еслибъ я только могла! Да зачмъ теперь?

И она подошла къ окошку своей уборной, прямо выходившему на вороты, сквозь которыя долженъ былъ пройти всякій пришедшій изъ Моунт-Станннига. Были другія маленькія калитки въ саду, за домомъ, но не было другой дороги изъ Моунт-Станнинга или Брентвуда, какъ черезъ главныя ворота.

Миледи взглянула на часы надъ воротами, уединенная стрлка была гд-то между часомъ и двумя.

— Какъ тихо идетъ время_у сказала миледи:— какъ тихо. Неужели я буду такъ стариться, что каждая минута мн будетъ казаться часомъ?

Она простояла у окна нсколько минутъ, но никто не прошелъ сквозь ворота. Она съ нетерпніемъ, отвернулась и снова заходила взадъ и впередъ но пустымъ комнатамъ.

До сихъ поръ до Одлей-Корта не дошло еще никакого извстія о пожар, зарево котораго виднлось ночью на неб. День былъ дождливый и холодный, и никакой сплетникъ не ршился бы въ такую погоду выйти изъ дому, хотя бы новости у него были самыя интересныя. Кром того, день былъ нерыночный, и потому неудивительно, что до уединеннаго Одлея не достигла еще всть о недавнемъ пожар.

Когда пришло время завтрака, горничная подошла къ дверямъ и объявила, что миледи дожидаются въ столовой, но миледи не хотла завтракать.

— У меня страшно голова болитъ, сказала она: — я прилягу до обда. Ты можешь прійти въ пять часовъ одвать меня.

Леди Одлей сказала это съ твердымъ намреніемъ одться къ четыремъ часамъ, и такимъ образомъ избгнуть услугъ своей горничной. Изъ всхъ привилегированныхъ шпіоновъ, самый привилегированный — горничная. Она иметъ тысячи способовъ узнать вс тайны своей госпожи, для нея нтъ ничего сокровеннаго. Леди Одлей не сдлала изъ своей новой горничной себ наперстницу, и теперь боле, чмъ когда, желала быть наедин.

Она, дйствительно, прилегла, то-есть бросилась на роскошную софу въ своей уборной и, спрятавъ лицо въ подушки, старалась уснуть. Уснуть! Она почти забыла, что такое сонъ — такъ давно она, казалось, не спала. Съ тхъ поръ прошло не боле сорока-осьми часовъ, но ей они показались нескончаемымъ временемъ. Усталость прошлой ночи и неестественное напряженіе истощили ея слубую натуру, и она, наконецъ, заснула или, лучше, впала въ забытье, потому что, передъ тмъ, чтобъ лечь, она выпила нсколько капель опіума.

Часы на камин пробили три четверти четвертаго, когда миледи вдругъ проснулась. На лбу ея выступилъ холодный потъ. Ей снилось, что весь домъ стучался у ея дверей, чтобы передать ей извстіе о страшномъ пожар, бывшемъ въ прошлую ночь.

Все было, однако, тихо, только слышался шелестъ листьевъ извн и звукъ часовъ на камин.

Дождь пересталъ и холодные лучи весенняго солнца блестли на окошкахъ. Леди Одлей одлась поспшно, но тщательно. Не то, чтобы она, въ минуты отчаянія, не забывала о своей красот — нтъ, но она теперь смотрла на свою красоту, какъ на орудіе, и чувствовала, что ей необходимо быть хорошо вооруженной. Она надла роскошное шелковое платье, серебристо-синяго цвта, причесала свои волосы, которые золотистымъ дождемъ ниспадали на плеча, накинула блый кашемировый бурнусъ, и сошла внизъ.

Она отворила дверь въ библіотеку. Сэръ Майкль спалъ въ своемъ кресл. Миледи затворила тихонько двери и наткнулась на Алису, сходившую по лстниц изъ своей комнаты. Дверь на лужокъ была открыта, солнце блестло на мокрой трав, а дорожки были почти сухи, такъ-какъ дождь пересталъ уже часа два.

— Не пойдете ли вы со мной погулять? спросила леди Одлей, когда Алиса подошла къ ней.

Вооруженный нейтралитетъ между обими женщинами допускалъ подобныя случайныя любезности.

— Если позволите, миледи, отвчала Алиса разсянно: — я прозвала цлое утро надъ глупымъ романомъ, и буду очень рада подышать чистымъ воздухомъ.

Едва ли миссъ Одлей могла знать, глупъ ли былъ романъ, который она читала, или нтъ, потому что она перевертывала страницу за страницею, не зная, что она прочла, и кидала книгу разъ двадцать, чтобъ посмотрть въ окно, не идетъ ли тотъ, кого она ждала съ такой увренностью.

Леди Одлей вышла изъ дверей на дорогу, по которой подъзжали къ дому экипажи. Она была все еще блдна, но ея блестящее платье и великолпныя золотистыя кудри отвлекали вниманіе наблюдателя и заставляли забывать блдность ея лица. Зачмъ гуляла она въ этотъ холодный мартовскій день по скучной дорог? Зачмъ взяла она съ собой свою падчерицу, которую она ненавидла? Она сдлала это потому, что не могла сидть на мст и ждать страшныхъ встей, которыя должны были, наконецъ, достигнуть Одлей-Корта. Сначала она желала, чтобъ эти всти не приходили, чтобы молнія, поразила роковаго встника или земля поглотила его. Она желала, чтобы земля остановилась, чтобы время прекратило свое теченіе, чтобы насталъ страшный судъ, и она прямо предстала бы неземному судь, избгнувъ стыда и позора на земл. Вс эти дикія мысли приснились ей во сн, наряду съ тысячами другими. Ей снилось, что черезъ дорогу изъ Моунт-Станннига въ Одлей протекалъ ручей и этотъ ручей превратился мало по малу въ рку, потомъ — въ открытый океанъ, воды котораго покрыли вс окрестности. Ей снилось, что она видитъ роковаго встника — то одного, то другаго, и все что нибудь мшаетъ ему достигнуть Корта: то что нибудь страшное, то что нибудь смшное, но всегда необыкновенное, неестественное. Теперь въ ней произошла совершенная перемна. Она боле не жаждала отдалить роковую всть. Она желала, чтобы скоре страшная агонія прошла, и она бы могла отдохнуть посл этихъ нестерпимыхъ мукъ. Ей казалось, что этотъ ужасный день никогда не кончится, словно въ самомъ дл ея прежнее безумное желаніе исполнилось, и время остановилось въ своемъ теченіи.

— Какой длинный день сегодня, воскликнула Алиса, какъ бы угадывая мысли миледи.— Холодъ и дождь — больше ничего. А теперь, вотъ — отличная погода, когда уже поздно и никто не прідетъ.

Леди Одлей ничего не отвчала. Она смотрла на глупые часы и ждала встей, которыя все не приходили.

‘Боятся сказать’ думала она: ‘боятся испугать сэра Майкля. Кто ему, однако, принесетъ эту всть? Вроятно, пасторъ или докторъ, конечно, какое нибудь значительное лицо’.

Еслибъ она могла пойдти въ обнаженныя аллеи, или на большую дорогу, или на гору, гд еще такъ недавно разсталась съ Фебою — она сдлала бы это съ радостью. Она скоре перенесла бы всевозможныя муки, чмъ это сомнніе, это жестокое, ужасное сомнніе. Она старалась говорить съ неимоврнымъ усиліемъ произносила отъ времени до времени пустую,— ничего незначущую фразу. Во всякое другое время Алиса замтила бы смущеніе своей мачихи, но теперь она была совершенно занята своими мыслями, и предпочитала молчать. Монотонная прогулка по дорог совершенно подходила къ настроенію ея духа. Она даже, я полагаю, съ удовольствіемъ думала, что простудится отъ холоднаго втра и въ этомъ виноватъ будетъ ея двоюродный братецъ.

‘Какъ бы хорошо было, еслибъ у меня сдлалось воспаленіе въ легкихъ’ думала она: ‘тогда, можетъ быть, Робертъ сталъ бы обо мн заботиться, онъ не оскорблялъ бы меня тогда, не смялся бы надо мною’.

Она уже представляла себя умирающей отъ чахотки. Вотъ она сидитъ въ покойномъ кресл, обложенная вся подушками, и смотритъ въ окошко, подл нея, на стол, полномъ стклянокъ съ лекарствомъ, лежитъ библія, передъ нею стоитъ Робертъ и смотритъ на нее съ сожалніемъ и угрызеніемъ совсти. Она прощается съ нимъ и благословляетъ его. Занятая этими сентиментальными мечтами, Алиса не обращала вниманія на свою мачиху.

— Боже, милостивый! вдругъ воскликнула она, смотря на часы.— Шесть часовъ, а я еще не одта. Мн надо идти домой. Вы пойдете?

— Да, немного погодя, отвчала миледи:— вы видите, я одта.

Алиса убжала въ домъ, а жена сэра Майкля продолжала ходить по дорог, все поджидая встей, которыя, казалось, никогда не придутъ.

Уже почти стемнло и вечерній туманъ застилалъ всю окрестность, такъ что Одлей-Кортъ словно возвышался на берегу моря. Сквозь мрачныя, темныя ворота виднлась только полоса синяго зимняго неба, на которомъ уединенно блестла одинокая звздочка. Никого не было видно на двор, все было тихо, только одна миледи, незнавшая покоя, ходила взадъ и впередъ по прямымъ дорожкамъ, прислушиваясь, не идетъ ли роковой встникъ. Наконецъ, она услышала шаги въ алле, по ту сторону воротъ. Но были ли это шаги человка, котораго она ждала съ такимъ замираніемъ сердца? Ея напряженный слухъ тотчасъ различилъ, что это были мужскіе шаги — и шаги не поселянина въ тяжелыхъ сапогахъ, а порядочнаго человка. Каждый шагъ этого незнакомца обдавалъ холодомъ сердце миледи. Она не могла боле ждать, она не могла боле владть собою и бросилась къ воротамъ. Она остановилась подъ мрачною ихъ тнью, незнакомецъ былъ теперь совсмъ близко отъ нея. Она посмотрла на него — она узнала его. Въ глазахъ у ней помутилось, сердце замерло. Она не вскрикнула отъ удивленія и ужаса, но отшатнулась назадъ и, прислонившись къ стн, безсознательно смотрла на стоявшаго передъ нею человка.

Онъ подошелъ къ ней поближе, у ней подкосились колнки, и она опустилась на землю, она не упала въ обморокъ, но опустилась на землю, словно желая провалиться сквозь нее.

— Миледи! воскликнулъ подошедшій.

Это былъ Робертъ Одлей — тотъ самый Робертъ Одлей, котораго миледи заперла въ его комнат, въ гостиниц Замка, семнадцать часовъ тому назадъ.

— Что съ вами? сказалъ онъ страннымъ принужденнымъ тономъ.— Встаньте, пойдемьте въ комнаты.

Онъ помогъ ей встать, она повиновалась. Онъ взялъ ее за руку и повелъ къ дому. Она страшно дрожала, но ни мало не сопротивлялась его воли.

XXXIV.
Исповдь миледи.

— Нтъ ли здсь вблизи комнаты, гд бы я могъ переговорить съ вами наедин? сказалъ Робертъ Одлей, входя въ сни.

Миледи, вмсто отвта, кивнула головой и отворила дверь въ библіотеку. Сэра Майкля тамъ не было, онъ ушелъ въ свою комнату приготовиться къ обду, посл дня, проведеннаго въ совершенномъ бездліи, какъ и слдуетъ выздоравливающему. Библіотека была пуста и освщалась только яркимъ огнемъ, пылавшимъ въ камин, какъ наканун.

Леди Одлей вошла въ эту комнату, Робертъ послдовалъ за ней, и притворилъ за собою дверь. Несчастная женщина, дрожа всмъ тломъ, подошла къ камину и опустилась на колни на полъ словно для того, чтобъ огонь могъ согрть ее. Молодой человкъ сталъ рядомъ съ нею и оперся на каминъ.

— Леди Одлей, началъ онъ наконецъ, ледянымъ голосомъ, недопускавшимъ никакой надежды на снисходительность и состраданіе.— Вчера вечеромъ я, кажется, довольно ясно съ вами объяснился, но вы не хотли меня слушать. Сегодня я долженъ объсниться еще ясне и вы должны меня выслушать.

Миледи, сидвшая на полу, закрыла голову руками, испустила какой-то глухой звукъ, похожій на стонъ, но ничего не отвтила.

— Вчера въ Моунт-Станнниг былъ пожаръ, леди Одлей, продолжалъ Робертъ тмъ же безжалостнымъ голосомъ.— Гостиница Замка, гд я спалъ, сгорла до тла. Знаете ли вы, какимъ образомъ я спасся?

— Нтъ.

— Благодаря счастливой случайности, я спалъ не въ той комнат, которая была для меня приготовлена. Она мн показалась страшно холодна и сыра, и каминъ началъ дымиться, когда его вздумали затопить. Я уговорилъ слугу сдлать мн постель въ маленькой гостиной, въ нижнемъ этаж, въ которой я просидлъ весь вечеръ.

Онъ остановился на минуту, чтобы посмотрть, какое впечатлніе произвели его слова на жалкое существо, лежавшее у его ногъ. Вся перемна, происшедшая въ миледи, заключалась въ томъ, что голова ея упада на грудь.

— Сказать вамъ, миледи, чьи руки подожгли гостиницу Замка?

Отвта не было.

— Что же, сказать вамъ?

Миледи упорно хранила молчаніе.

— Миледи Одлей, внезапно возвысивъ голосъ, сказалъ Робертъ.— Вы подожгли ее. Ваши преступныя руки виновны въ этомъ злодяніи. Вы полагали этимъ преступнымъ, возмутительнымъ дйствіемъ отдлаться отъ меня, вашего врага и обличителя. Какое вамъ было дло, что погибъ бы не я одинъ? Еслибы второй вароломеевской ночью вы могли бы отдлаться отъ меня, вы и не задумались бы пожертвовать тысячами жизней. Не ожидайте теперь состраданія или пощады. Я пощажу васъ на столько, на сколько будетъ нужно, чтобы пощадить тхъ, кто долженъ пострадать отъ вашего позора, но не боле. Еслибъ существовало какое нибудь тайное судилище, передъ которымъ вс должны были бы отвчать за свои злодянія, я не задумался бы предстать предъ нимъ вашимъ обвинителемъ, но я долженъ пощадить благороднаго, великодушнаго человка, имя котораго будетъ обезчещено вашимъ злодйствомъ.

При этихъ словахъ, голосъ его смягчился и на мгновеніе онъ даже умолкъ, но потомъ, сдлавъ надъ собою усиліе, онъ оправился и продолжалъ:

— Никто не погибъ во вчерашнемъ пожар. Я дурно спалъ, потому что умъ мой былъ занятъ мыслями о позор и несчастіи, грозившемъ этому дому. Я первый замтилъ огонь — и къ счастію во время, чтобы успть спасти двушку, прислуживавшую въ гостиниц, и несчастнаго хозяина, который былъ совершенно пьянъ. Онъ все-таки потерплъ страшные обжоги, несмотря на мои усилія спасти его, и теперь лежитъ въ весьма опасномъ положеніи въ хижин своей матери. Отъ него и отъ его жены узналъ я, кто былъ въ гостиниц въ глухую ночь. Несчастная женщина совершенно растерялась, когда увидла меня, и отъ нея-то узналъ я вс подробности о прошлой ночи. Богъ-знаетъ, какія еще тайны знаетъ она о васъ, и какъ легко я могу ихъ выпытать у нея, еслибы захотлъ, но он мн ненужны. Путь, лежащій предо мною, ясенъ. Я поклялся, что убійца Джорджа Толбойза не избжитъ рукъ правосудія — и я исполню свою клятву. Я говорю теперь прямо, что вы виновны въ смерти моего друга. Если я порою и сомнвался въ здоровомъ состояніи своихъ мыслительныхъ способностей скоре, чмъ допустить, чтобы молодая и прелестная женщина была способна на такое ужасающее злодяніе, то теперь вс мои сомннія разсялись. Посл вчерашняго злодянія, никакое преступленіе, вами совершенное, какъ бы ужасно и противоестественно оно ни было, не удивило бы меня. Съ этой минуты я перестаю смотрть на васъ, какъ на женщину, преступную женщину, которая, при всей своей порочности, сохранила хоть искру чувства, нтъ, съ этой минуты вы становитесь въ моихъ глазахъ олицетвореніемъ какой-то адской силы. Но вы боле не будете осквернять этого дома своимъ присутствіемъ. Если вы сами не признаетесь, кто вы, въ присутствіи человка, котораго вы такъ долго обманывали, и не положитесь на наше милосердіе, я призову свидтелей, которые васъ изобличатъ, и, несмотря на позоръ, который я нанесу тмъ, кого люблю, я заставлю васъ дорого искупить ваше преступленіе.

Миледи вскочила на ноги и, выпрямившись во весь ростъ, отбросила назадъ свои волоса, и съ сверкающими глазами воскликнула:

— Ведите сюда сэра Майкля! Ведите его — и я признаюсь во всемъ, въ чемъ вамъ будетъ угодно! Что мн теперь осталось? Видитъ Богъ, я долго боролась съ вами, стойко выдерживала ваши нападенія, но вы побдили меня, мистеръ Робертъ Одлей. Великое торжество для васъ, неправда ли? Славная побда! Вы тратили свой холодный, строгій, свтлый умъ на благородное, славное дло. Вы побдили сумасшедшую.

— Сумасшедшую! воскликнулъ мистеръ Одлей.

— Да, сумасшедшую. Вы говорите, что я убила Джорджа Толбонза, и это истинная правда. Но говоря, что я умертвила его гнусно, измннически — вы лжете. Я убила его потому, что я — сумасшедшая! Потому что мой разсудокъ перешелъ за черту, которая отдляетъ здравый умъ отъ больнаго, потому что Джорджъ Толбойзъ началъ терзать меня, какъ вы терзали меня, и сталъ мн упрекать, и сталъ грозить мн, мой разсудокъ совершенно потерялъ свое равновсіе, и въ ту минуту я была сумасшедшая! Ведите сэра Майкля! да, ведите скоре. Если ужь ему знать что нибудь, такъ пусть его узнаетъ все, пусть узнаетъ тайну моей жизни.

Робертъ Одлей поспшилъ за дядей. Съ тяжелымъ сердцемъ пошелъ онъ отыскивать почтеннаго старика, онъ зналъ, что однимъ ударомъ разрушитъ сладкій сонъ, въ который его дядя былъ погруженъ послдніе годы, и зналъ также, что намъ немене трудно разстаться съ пріятнымъ сномъ, чмъ съ дйствительностью. Но, несмотря на свои душевныя страданія при мысли о горести, которую онъ причинивъ сэру Майклю, онъ не могъ не дивиться послднимъ словамъ миледи: ‘Пусть онъ узнаетъ тайну моей жизни’. Онъ припомнилъ непонятныя слова, озадачившія его въ письм Елены Толбойзъ, написанномъ наканун бгства изъ Вильдернси: ‘Вы должны простить меня, потому что вы знаете причину. Вы знаете тайну моей жизни.’

Робертъ встртилъ сэра Майкля въ сняхъ. Онъ и не пытался приготовлять баронета къ страшной исповди, которую онъ долженъ былъ вскор услышать. Онъ только ввелъ его въ библіотеку, освщенную огнемъ, пылавшимъ въ камин, и тамъ впервые обратился къ нему съ слдующими словами:

— Леди Одлей хочетъ признаться вамъ въ чемъ-то. Исповдь эта будетъ для васъ жестокимъ ударомъ, горькимъ разочарованіемъ. Но ваша честь и будущее ваше спокойствіе длаютъ ее необходимою. Я долженъ сказать, что она гнусно обманывала васъ, но вы лучше услышите изъ ея устъ, что она можетъ сказать въ свою защиту.

— Дай-то Богъ, чтобы ударъ не былъ такъ жестокъ, пробормоталъ молодой человкъ, внезапно разразившись рыданіями.— Не въ моей власти было его смягчить!

Сэръ Майкль поднялъ руку, какъ бы желая заставить племянника замолчать, но эта рука, поднятая повелительно, упала безсильная и повисла какъ плеть. Онъ остановился, какъ вкопаный, среди комнаты.

— Люси! воскликнулъ онъ голосомъ, отчаянью звуки котораго отзывались на нервахъ тхъ, кто ихъ слышалъ, подобно раздирающему душу воплю раненнаго животнаго.— Люси! скажи мн, что этотъ человкъ сумасшедшій, скажи мн сію же минуту, или я убью его на мст!

При этихъ послднихъ словахъ, произнесенныхъ съ внезапною яростью, онъ обернулся къ Роберту и, казалось, поднятая рука его была готова раздавить, уничтожить низкаго клеветника.

Но миледи бросилась на колни между баронетомъ и его племянникомъ, который стоялъ облокотившись на спинку кресла и закрывъ лицо рукою.

— Онъ сказалъ вамъ правду, сказала миледи:— и онъ не сумасшедшій! Я послала за вами, чтобы признаться вамъ во всемъ. Я бы пожалла васъ, еслибы могла, потому что вы были очень добры до меня, такъ добры, какъ я не заслуживала. Но я не могу, я не могу — я теперь способна чувствовать только свое собственное горе. Я давно сказала, что я эгоистка. Я и теперь эгоистка — и боле чмъ когда. Счастливые люди могутъ думать о другихъ. Я смюсь надъ чужими страданіями, они мн кажутся такъ малы въ сравненіи съ моими страданіями.

Въ первую минуту, когда миледи упала на колни, сэръ Майкль хотлъ-было поднять ее, но съ первыхъ же ея слова, онъ опустился въ кресла, и сложивъ руки на груди, казалось, весь превратился въ слухъ, боясь проронить одно ея слово.

— Я должна разсказать вамъ повсть своей жизни, чтобы объяснить, какимъ образомъ я превратилась въ жалкое созданіе, которому предстоитъ одна только надежда — бжать и скрыть свой позоръ въ какомъ нибудь отдаленномъ уголк. Я должна разсказать вамъ повсть своей жизни, повторила миледи:— но вы не бойтесь, я не стану долго о ней распространяться: она не представляетъ для меня ничего пріятнаго, чтобы я могла находить удовольствіе долго на ней останавливаться. Когда я была еще очень маленькимъ ребёнкомъ, я помнится, задавала всмъ вопросъ, впрочемъ, очень естественный: я, спрашивала: гд моя мать? Я смутно помнила лицо, походившее на мое, это было въ самой ранней молодости и съ-тхъ-поръ я его не видала. Мн сказали, что моя мать ухала. Я была несчастна, потому что ходившая за мною нянька была непріятная женщина, а жили мы въ заброшенной деревушк на гампширскомъ берегу въ семи миляхъ отъ Портсмута. Отецъ мой, служившій во флот, только повременамъ прізжалъ навстить меня, и я была брошена на рукахъ у этой женщины, которой вдобавокъ еще худо платили и потому она, понятно, вымщала свое неудовольствіе на мн. И такъ вы видите, я съ самыхъ раннихъ лтъ узнала, что такое бдность.

‘Быть можетъ, тягость этого существованія скоре чмъ тайное непонятное чувство побуждало меня такъ часто задавать все тотъ же вопросъ: гд моя мать? Отвтъ былъ всегда одинъ и тотъ же — она ухала, когда я спрашивала, куда — мн отвчали: это — секретъ. Когда я подросла и начала понимать, что такое смерть, я спрашивала не умерла ли она, и получала въ отвтъ: нтъ, она жива, но больна и ухала отсюда. Я спрашивала: давно ли она заболла — мн отвчали: да уже нсколько лтъ, я тогда еще была у кормилицы.

‘Наконецъ, тайна обнаружилась. Однажды я съ ножомъ къ горлу пристала съ своимъ обычнымъ вопросомъ къ своей няньк, случилось, въ ту пору отецъ долженъ былъ ей за нсколько мсяцевъ, она страшно взбсилась я высказала мн, что моя мать была сумасшедшая и жила въ сумасшедшемъ дом, въ сорока миляхъ отъ нашей деревни.

‘Но не успла она это сказать, какъ уже раскаялась и стала уврять меня, что солгала и что я не должна ей врить, а главное не должна никому говорить, что она мн это сказала. Посл я узнала, что отецъ взялъ съ нея клятвенное общаніе не открывать мн роковой тайны.

‘Съ той минуты мысль о помшательств моей матери не покидала меня. Она преслдовала меня ночь и день. Я представляла себ ее въ тсной комнат, окутанную по рукамъ и но ногамъ какою-то чудовищною одеждой. Я не имла никакого понятія, что бываютъ различныя степени сумасшествія, и преслдовавшій меня образъ казался мн какимъ-то бшенымъ существомъ, готовымъ умертвить меня, если я только подойду къ нему. Я такъ сроднилась съ этой мыслью, что частехонько, въ глухую ночь, просыпалась съ крикомъ отчаянія, чувствуя во сн ледяные пальцы моей матери, ухватившей меня за горло, и слыша ея дикій вопль.

‘Когда мн минуло десять лтъ, отецъ заплатилъ свой долгъ моей воспитательниц и отдалъ меня въ школу. Онъ оставилъ меня въ Гампшир доле, чмъ предполагалъ, не будучи долго въ состояніи заплатить этотъ долгъ. Здсь опять я почувствовала тягость бдности: я рисковала взрости невждой посреди грубыхъ, деревенскихъ дтей — и все потому, что отецъ мой былъ бденъ.’

Миледи остановилась, чтобы перевести духъ. Она говорила очень быстро, какъ бы желая поскоре покончить съ этой тяжелой для нея частью разсказа. Она все еще стояла на колняхъ, но сэръ Майклъ не пытался поднять ее.

Онъ сидлъ, молча, неподвиженъ, какъ статуя. Что это была за повсть, которую онъ теперь слушалъ? Чья была она, и къ чему клонилась? Это не могла быть повсть юныхъ лтъ его жены: онъ самъ слышалъ изъ ея устъ совершенно иную, а онъ привыкъ врить ея словамъ какъ евангелію. Она не разъ разсказывала ему, что очень рано осиротла и всю свою молодость провела въ обычномъ уединеніи англійской женской школы.

— Наконецъ, мой отецъ пріхалъ, продолжала миледи: — и я разсказала ему все, что узнала. Онъ былъ очень растроганъ, когда я заговорила о матери. Онъ не былъ добрый человкъ, но я могла убдиться, что онъ дйствительно страстно любилъ свою жену и съ удовольствіемъ посвятилъ бы свою жизнь на ухаживаніе за нею и за ея ребёнкомъ, еслибы не былъ принужденъ службою заработывать хлбъ на ихъ пропитаніе. Итакъ я еще разъ имла случай убдиться, какъ горька бдность. Мать моя, за которой долженъ былъ бы ухаживать страстно любившій ее мужъ, была оставлена на рукахъ наемщицъ.

‘Прежде чмъ отвезти меня въ школу, отецъ мой повезъ меня къ матери. Это посщеніе произвело на меня благопріятное впечатлніе: оно, по крайней мр, разрушило то понятіе о ней, которое я составила себ съ дтства. Я увидла не бшенаго, связаннаго по рукамъ и по ногамъ, котораго сторожа стерегли, не спуская съ него глазъ, а напротивъ, прелестное существо, съ золотыми кудрями и голубыми глазами, веселое и беззаботное какъ мотылекъ. Она вылетла къ намъ навстрчу съ развивающимися волосами, въ которыхъ были вплетены натуральные цвты, и привтствовала насъ ясной улыбкой и неумолкающимъ веселымъ смхомъ. Но она не узнавала насъ. Она точно такъ же встртила бы любимаго посторонняго ей человка, который вошелъ бы въ садъ, примыкавшій къ ея убжищу. Ея помшательство было наслдственное и перешло къ ней отъ матери, скончавшейся въ сумасшедшемъ дом. Моя мать была или казалась въ здравомъ ум до моего рожденія, но съ той минуты ея разсудокъ сталъ помрачаться и вскор она дошла до того положенія, въ которомъ я застала ее. Я вышла изъ сумасшедшаго дома съ утшительною мыслью, что единственное наслдство, которое я могла ожидать отъ матери, было умопомшательство! Я удалилась съ этой мыслей и съ понятіемъ о необходимости сохранить это въ тайн. Я была тогда десятилтній ребёнокъ, но я чувствовала всю тяжесть этой обязанности. Я должна была таить, что мать моя сумасшедшая, потому что это могло повредить мн въ будущемъ. Я должна была постоянно помнить это и не упускать изъ виду. И вотъ, можетъ быть, причина, почему я такая бездушная эгоистка. Мн, по крайней мр, кажется, что я бездушна. Когда я стала подростать, вс начали говорить, что я мила, хороша собою, очаровательна. Сначала я выслушивала все это довольно равнодушно, но потомъ, мало по малу, я стала жадно прислушиваться и стала думать, что, можетъ быть, вопреки моей тайн, я буду имть боле успха въ жизни, чмъ мои подруги. Я научилась тому, чему всякая школьница научается, рано или поздно, а именно, что вся моя дальнйшая участь зависла отъ замужества, и я заключила уже сама собою, что такъ-какъ я красиве всхъ своихъ сверстницъ, то и должна сдлать лучшую партію.

‘Я вышла изъ школы семнадцати лтъ и голова моя была полна одной этой мыслью. Я перехала жить на другой конецъ Англіи, къ отцу, который вышелъ въ отставку и поселился въ Вильдернси, гд, по его мннію, жизнь была дешева и пріятна. И дйствительно, такое мстечко нужно было бы поискать, да поискать. Я скоро убдилась, что даже первая красавица могла бы здсь вкъ свой дожидаться богатаго жениха. Я постараюсь пройти поскоре этотъ періодъ моей жизни, потому что я, должно быть, была достойна полнаго презрнія. Вы съ вашимъ племянникомъ, сэръ Майкль, конечно, можете меня презирать съ высоты своего величія: вдь вы родились богачами, но я извдала, что такое бдность и съ ужасомъ думала о будущемъ. Наконецъ появился богатый женихъ — странствующій принцъ волшебныхъ сказокъ.

Она остановилась на мгновеніе и судорожно задрожала. Невозможно было уловить вс перемны на ея лиц: оно было постоянно наклонено. Впродолженіе всей своей длинной исповди, она ни разу не подняла его, голосъ ея ни разу не заглушался рыданіями. Она высказывала все, что полагала нужнымъ высказать, тмъ однообразнымъ, бездушнымъ тономъ, которымъ какой-нибудь преступникъ, угрюмый и нераскаянный до послдней минуты, исповдуется тюремному священнику.

— Да, пріхалъ странствующій принцъ, повторила она:— звали его Джорджъ Толбойзъ.

Сэръ Майкль вздрогнулъ — въ первый разъ впродолженіе этого длиннаго разсказа. Онъ начиналъ все понимать. Сотни мелкихъ незначущихъ обстоятельствъ, пустыхъ словъ, сказанныхъ на втеръ, живо возстали въ его памяти, словно это были самые существенные, выдающіеся факты его прошлой жизни.

— Мистеръ Джорджъ Толбойзъ былъ драгунскій корнетъ и единственный сынъ богатаго провинціальнаго дворянина. Онъ влюбился въ меня и женился на мн, мн тогда было семнадцать лтъ. Я любила его, какъ я только въ состояніи любить кого нибудь, не боле чмъ я любила васъ, нтъ, даже не на столько, потому что, женившись на мн, вы доставили мн положеніе, какого онъ былъ не въ силахъ доставить.

Сонъ былъ разрушенъ. Сэръ Майкль Одлей припомнилъ тотъ лтній вечеръ, когда онъ впервые признался гувернантк мистера Досона въ своей любви, онъ вспомнилъ тяжелое, давящее чувство сожалнія или обманутой надежды, овладвшее имъ посл ея отвта и давшее ему предвкусить агонію сегодняшняго вечера.

Но я не думаю, чтобы при всемъ своемъ гор, сэръ Майкль чувствовалъ то полное и неограниченное изумленіе, то нравственное потрясеніе, которое производитъ на насъ честная, сбившаяся съ прямаго пути, женщина, которую мужъ обязанъ отринуть отъ себя. Я не думаю, чтобы сэръ Майклъ когда либо дйствительно былъ ослпленъ своей женой. Онъ любилъ ее и восхищался ею, онъ былъ очарованъ ея красотою и любезностью, но чувство обманутой надежды, которое онъ ощутилъ въ тотъ памятный вечеръ, когда онъ сдлалъ предложеніе, не покидало его ни на минуту. Я не врю, чтобы честный человкъ, какъ бы онъ ни былъ добродушенъ, простъ и доврчивъ, могъ совершенно поддаться обману. Подъ этой доврчивостью, внушаемою добродушіемъ, кроется невольная подозрительность, которую не могутъ побдить никакія усилія воли.

— Онъ женился на мн, продолжала миледи: — и я любила его, любила на столько, что могла чувствовать себя счастливою, пока у него были деньги и мы катались по Европ, останавливаясь везд въ лучшихъ отеляхъ. Но когда мы возвратились въ Вильдернси и помстились у отца, у насъ не стало хватать денегъ, а Джорджъ сдлался угрюмъ, грустенъ и постоянно думалъ о своемъ бдственномъ положеніи и словно забылъ о мн. Я была очень несчастлива, мн казалось, все кажущееся счастье, которое сулило мн впереди это замужество, ограничилось однимъ годомъ, провеленнымъ весело и пріятно. Я просила Джорджа обратиться къ своему отцу, но онъ не хотлъ. Я уговаривала его пріискать себ какое-нибудь занятіе, но онъ никакъ не могъ найти. Наконецъ родился у меня ребёнокъ и для меня наступилъ кризисъ, столь роковой для моей матери. Я избжала его, но оправившись отъ болзни, сдлалась раздражительне обыкновеннаго, я чувствовала въ себ мене силъ для тяжелой жизненной борьбы, была какъ-то боле расположена жаловаться на бдность и свою горькую участь. Однажды я принялась громко роптать на свою судьбу. Я стала упрекать Джорджа, зачмъ онъ женился на мн и навлекъ на меня все это горе, это страшно взволновало его и онъ убжалъ изъ дому. Проснувшись на слдующее утро, я нашла у себя въ изголовьи письмо, въ которомъ онъ увдомлялъ меня, что детъ въ Австралію и не возвратится, прежде чмъ разбогатетъ.

‘Я подумала, что онъ бросилъ меня съ ребёнкомъ на рукахъ безпомощнаго пьянаго отца. Я возненавидла его. Мн пришлось много работать, и какая работа можетъ сравниться съ утомительными скучными занятіями гувернантки? Я посл узнала еще дурной фактъ о Джордж Толбойз. Его отецъ былъ богачъ, его сестра жила въ довольств, а я, его жена и мать его сына, была рабой, вчно обреченной на бдность и горе. Люди жалли меня, а я ненавидла ихъ за ихъ жалость. Я не любила своего ребёнка, потому что онъ былъ еще лишнимъ бременемъ у меня на рукахъ. Наслдственное расположеніе до тхъ поръ еще не обнаруживалось во мн, но теперь на меня стали находить припадки отчаянія и злобы. Тогда-то, я полагаю, мои разсудокъ потерялъ свое равновсіе и я впервые переступила невидимую границу, отдляющую здравый умъ отъ больнаго. Я видла, что отецъ съ ужасомъ слдилъ за моийи припадками. Онъ утшалъ меня, какъ утшаютъ сумасшедшихъ и дтей, и это меня только бсило. Я даже злилась на него за его снисходительность.

‘Наконецъ эти припадки отчаянія привели меня къ страшной ршимости — бжать изъ этого дома, который я поддерживала своими трудами. Я ршилась бросить отца, который боле боялся, чмъ любилъ меня. Я ршилась отправиться въ Лондонъ и исчезнуть въ этомъ хаос.

‘Еще въ Вильдернси я прочла въ Times’ объявленіе, что мистриссъ Винцентъ нуждалась въ гувернантк и прямо, явилась къ ней подъ вымышленнымъ именемъ. Она приняла меня, не разспрашивая ничего о моемъ прошломъ. Дале вы сами все знаете. Я пріхала сюда и вы сдлали мн предчоженіе, которое ставило меня разомъ на то высокое положеніе, къ которому я стремилась съ той самой минуты, когда, еще школьная двчонка, я впервые услышала, что я хорошенькая.

‘Прошло три года, я ничего не слыхала о своемъ муж, еслибы онъ былъ живъ и въ Англіи, то уже наврно отъискалъ бы меня, гд бы я ни была и подъ какимъ бы именемъ ни скрывалась. Я довольно знала его энергическій характеръ, чтобъ быть убжденной въ этомъ.

‘Я сказала себ: ‘я имю право предполагать, что онъ умеръ или хочетъ, чтобы я думала, что онъ умеръ, и его тнь не должна становиться между мною и моимъ счастіемъ!’ Я сказала это себ, сэръ Майкль, и сдлалась вашей женой, съ твердымъ намреніемъ быть примрной женой, насколько это было въ моей власти. Обыкновенные соблазны, жертвами которыхъ длаются женщины, не страшили меня. Я осталась бы чиста и врна вамъ навки, будь тутъ хоть сотни соблазнителей вокругъ меня. Безуміе, которое свтъ называетъ любовью, было мн чуждо и такимъ образомъ бездушіе было залогомъ врности.

‘Величіе моего новаго положенія длало меня дйствительно счастливою, и я питала благодарность къ тому, кому я была всмъ обязана. Въ счастьи я впервые въ жизни почувствовала состраданіе въ несчастнымъ. Я сама была бдна, а теперь богата и могла жалть другихъ и заботиться о ихъ нуждахъ. Я находила удовольствіе въ добрыхъ длахъ. Я узнала адресъ отца и посылала ему большія суммы, отъ имени неизвстнаго, потому что я не желала, чтобы онъ узналъ о перемн въ моей жизни. Я пользовалась вполн преимуществомъ, которое доставляла мн ваша щедрость. Я распространяла счастіе вокругъ себя. Меня любили и восхищались мною и, я думаю, я осталась бы до конца своей жизни честною, доброю женщиной, еслибы не жестокая судьба.

‘Я полагаю, что разсудокъ мой начиналъ приходить въ порядокъ. Я внимательно наблюдала за собою съ самого своего бгства изъ Вильдернси и постоянно удерживала себя. Я нердко задавала себ вопросъ, сидя въ мирномъ семейномъ кружк Досоновъ: подмтилъ ли докторъ хоть частицу моей наслдственной слабости? Но, видно, мн суждено вчно быть несчастнымъ, жалкимъ существомъ. Мсяцъ спустя посл свадьбы, я прочла въ одной изъ эссекскихъ газетъ о возвращеніи изъ Австраліи одного счастливаго искателя золота, мистера Толбойза. Корабль, по всмъ вроятностямъ, уже отплылъ, когда я прочла это извстіе. Что было мн длать?

‘Я только что сказала, что хорошо знала энергическій характеръ Джорджа. Я понимала, что человкъ, который отправился къ антиподамъ, чтобъ пріобрсти состояніе для своей жены, не оставитъ ни одного камня неперевернутымъ въ своихъ поискахъ за нею. Итакъ не было никакой надежды скрыться отъ него.

‘Единственное средство принудить его бросить поиски было, убдить его, что я умерла. Разсудокъ мой былъ помраченъ грозившей мн бдой. Опять было нарушено равновсіе, перейдена роковая граница — я была сумасшедшая. Я отправилась въ Соутгэмптонъ и нашла тамъ отца съ моимъ ребёнкомъ. Вы помните, какъ я ухала разъ въ спху, будто бы къ мистриссъ Винцентъ, и взяла съ собою только Фебу Марксь, которую я оставила въ гостиниц, когда сама пошла къ отцу.

‘Я все разсказала ему и сообщила о грозившей мн опасности. Онъ, кажется, не былъ очень пораженъ моимъ поступкомъ, потому что бдность притупила въ немъ всякое понятіе о чести и нравственности. Онъ не былъ пораженъ, говорю я, но страшно перепугался и общалъ сдлать все на свт, чтобы помочь мн выпутаться изъ этого страшнаго дла.

‘Онъ получилъ письмо отъ Джорджа, адресованное на мое имя въ Вильдернси и пересланное оттуда къ моему отцу. Письмо это было написано за нсколько дней до отплытія Аргуса и увдомляло о вроятномъ срок прізда корабля въ Ливерпуль. Это письмо давало намъ данныя, на основаніи которыхъ мы должны были дйствовать.

‘Мы тотчасъ же согласились касательно перваго нашего шага. Мы ршили, что въ самый день прихода Аргуса или нсколько дней позже, въ Times’ будетъ помщено объявленіе о моей смерти. Но исполненіе этого плана, несмотря на его простоту, было сопряжено съ огромными трудностями. Въ извстіи о смерти должно быть упомянуто время и мсто. Джорджъ поспшитъ въ означенную мстность, какъ бы отдаленно оно ни было, и тогда обманъ откроется.

‘Я хорошо знала его горячій нравъ, его храбрость и ршительность, его способность надяться тамъ, гд для другихъ была потеряна всякая надежда, и потому была убждена, что онъ не повритъ моей смерти прежде, чмъ увидитъ мою могилу и мое имя въ спискахъ кладбища.

‘Отецъ мой былъ совершенно сраженъ извстіемъ, отъ него мн нечего было ожидать помощи: онъ только былъ способенъ проливать слезы отъ ужаса и отчаянія. Я потеряла надежду выпутаться изъ этой трудности и начинала думать, что мн остается только положиться во всемъ на счастливый случай и надяться, что, можетъ быть, между другими темными уголками на бломъ свт и Одлей-Кортъ ускользнетъ отъ вниманія моего мужа.

‘Я сидла за чашкой чая въ несчастной лачужк моего отца, ребёнка забавляло мое платье и драгоцнности, но онъ, повидимому, и не подозрвалъ, что я была ему не чужая. Онъ сидлъ у меня на колняхъ, когда вошла въ комнату женщина, ухаживавшая за нимъ. Мн любопытно было знать, какъ она обращалась съ ребёнкомъ, и потому я разговорилась съ нею, пока отецъ задремалъ надъ своей чашкой. Это была женщина съ блднымъ лицомъ и волосами песочнаго цвта. Съ виду ей казалось лтъ сорокъ-пять. Она была очень довольна со мною разговориться и вскор перешла отъ мальчика къ своимъ собственнымъ дламъ. Она сказала мн, что была въ большомъ гор. Старшая дочь ея должна была по болзни отказаться отъ своего мста и докторъ говоритъ, что двушка чахнетъ. Тяжело было ей, бдной вдов, видавшей лучшіе дни, поддерживать теперь больную дочь и еще цлую ватагу маленькихъ дтей. Я дала женщин вдоволь наговориться о болзни дочери, о ея лтахъ, о лекарствахъ, которыя ей давали, о набожности ея, объ ужасныхъ ея страданіяхъ и о многомъ другомъ. Но, я не слушала ее. Голосъ ея такъ же смутно отзывался въ моихъ ушахъ, какъ крикъ торговцевъ на улиц и плескъ воды о берегъ. Что мн были вс страданія и заботы этой женщины? У меня было свое горе и такое, какого ея грубая натура не въ силахъ была бы перенести. Вдь, эти люди всегда имли больныхъ мужей или больныхъ дтей и привыкли ожидать себ помощи отъ богатыхъ. Въ этомъ не было ничего необыкновеннаго. Такъ думала я, собираясь отправить женщину, давъ ей денегъ для ея бдной дочери, какъ вдругъ въ моей голов блеснула мысль, заставившая кровь броситься мн въ голову и сердце забиться такъ, какъ оно только бьется, когда на меня находитъ помшательство. Я спросила женщину, какъ ее зовутъ. Она отвтила, что звали ее мистриссъ Плаусонъ, что она держала мелочную лавочку невдалек, и только отъ времени до времени забгала присмотрть за маленькой нянькой, которая ходила за Джорджемъ. Дочь ея звали Матильдой. Я стала разспрашивать ее объ этой Матильд и узнала, что ей было двадцать-четыре года, что она уже давно въ чахотк и теперь, по словамъ доктора, ей оставалось жить неболе двухъ недль. Пароходъ, на которомъ халъ Джорджъ Толбойзъ, долженъ былъ бросить якорь въ Мерсей не ране трехъ недль.

‘Мн нечего распространяться объ этомъ дл. Я постила больную. Она была блондинка и нжнаго сложенія. Небрежное описаніе ея наружности могло легко быть принято за мой портретъ, хотя, кром двухъ сказанныхъ пунктовъ, между нами не было ни тни сходства. Молодая двушка встртила меня, какъ богатую даму, которая хочетъ ей помочь. Я подкупила мать, бдную и жадную до денегъ женщину, за извстную сумму, какой она вроятно прежде и не видала, она согласилась на все. На второй день посл моего знакомства съ мистриссъ Плаусонъ, отецъ мой отправился въ Уентноръ и нанялъ квартиру для своей больной дочери и ея ребёнка. Рано, на слдующее утро, онъ перевезъ туда умиравшую двушку и Джорджа, котораго подкупили называть ее ‘мамой’. Она пріхала въ Уентноръ, какъ мистриссъ Толбойзъ, мстный докторъ ухаживалъ за ней, какъ за мистриссъ Толбойзъ, она умерла и была похоронена подъ этимъ же именемъ. Увдомленіе о ея смерти было напечатано въ Times’, и на слдующій день посл его появленія, Джорджъ Толбойзъ пріхалъ въ Уентнортъ и заказалъ надгробную плиту, понын гласящую о смерти жены его, Елены Толбойзъ.’

Сэръ Майкль медленно поднялся съ мста, колнки его словно не гнулись, казалось, ужасное горе парализировало вс его силы.

— Я не могу слышать дале, сказалъ онъ хриплымъ шопотомъ:— если даже и есть что нибудь, я не въ состояніи боле слышать. Робертъ, какъ я понимаю, ты все это открылъ. Мн боле ничего не нужно знать. Возьми на себя обязанность похлопотать о безопасности и спокойствіи этой женщины, которую я считалъ своей женой. Мн нечего напоминать теб, что я все же любилъ ее пламенно и искренно. Я не могу съ ней проститься. Я не прощусь съ ней прежде, чмъ не пройдетъ горечь этой минуты — прежде, чмъ я буду въ состояніи жалть ее, теперь я могу только молить Бога, чтобы онъ пощадилъ ее.

Сэръ Майкль медленно вышелъ изъ комнаты. Онъ не надялся на самаго себя и потому вышелъ, не взглянувъ на жалкое созданіе, ползавшее на полу. Онъ не хотлъ видть боле женщину, когда-то дорогую его сердцу. Онъ направился прямо въ свою комнату, позвонилъ и приказалъ лакею приготовить чемоданъ и сдлать вс необходимыя приготовленія, чтобы хать съ нимъ по послднему позду въ Лондонъ.

XXXV.
Штиль посл бури.

Спокойныя слова сэра Майкля звучали похороннымъ звономъ, которымъ онъ навки прощался съ своею любовью, съ своими надеждами. Робертъ послдовалъ за нимъ въ сни. Одному небу извстно, съ какимъ ужасомъ молодой человкъ ожидалъ этотъ день. И вотъ онъ минулъ, и если не было ни борьбы, ни взрыва отчаянія, ни потока бурныхъ страстей и слезъ, то Робертъ былъ довольно опытенъ, чтобы не обольщаться этимъ вншнимъ спокойствіемъ. Онъ хорошо зналъ, что сэръ Майкль Одлей былъ пораженъ въ самое сердце и понималъ, что это непонятное, ледяное спокойствіе было не что иное, какъ столбнякъ, произведенный внезапностью удара. Онъ зналъ, что когда пройдетъ это неестественное спокойствіе, когда, мало по малу, одна за другою выяснятся вс черты страшнаго горя, поразившаго страдальца, гроза разразится потоками слезъ и взрывами отчаянія, которые разорвутъ на части его великодушное сердце.

Робертъ зналъ нсколько случаевъ, что люди возраста его дяди перепосили сильныя душевныя потрясенія, подобно сэру Майклю, съ непонятнымъ спокойствіемъ, удалялись отъ тхъ, кто могъ бы ихъ утшить, но кого ихъ поведеніе совершенно успокоивало и потомъ падали и умирали подъ бременемъ удара, который сначала ихъ только ошеломилъ. Онъ помнилъ случаи паралича и апоплексическихъ ударовъ, причиненныхъ горемъ людямъ, одареннымъ такимъ сильнымъ тлосложеніемъ какъ его дядя, и медлилъ въ яркоо-свщенныхъ сняхъ, сомнваясь, не долженъ ли онъ послдовать за сэромъ Майклемъ, чтобы помочь въ случа надобности.

Однако, неблагоразумно было навязываться сдому старику въ эту тяжелую минуту, когда онъ очнулся отъ единственнаго заблужденія въ своей жизни, и увидлъ, что онъ былъ обманутъ хорошенькимъ личикомъ, и все это время былъ игралищемъ созданія, до того холодно-разсчетливаго и жестоко-бездушнаго, что оно не въ состояніи было само сознать свою преступность.

‘Нтъ’ подумалъ Робертъ: ‘я не стану навязываться. Къ этой горести примшивается и доля оскорбленнаго самолюбія. Пусть его лучше переноситъ борьбу наедин. Я сдлалъ только то, что мн предписывалъ долгъ, но я не удивлюсь, если онъ меня возненавидитъ. Пусть его лучше останется одинъ. Я ничего не могу сдлать для смягченія удара. Пусть лучше онъ самъ съ нимъ справится’.

Пока еще молодой человкъ стоялъ, не выпуская изъ рукъ бронзовой ручки двери въ библіотеку и все еще колеблясь, послдовать ли ему за дядей или возвратиться къ комнату, гд онъ оставилъ жалкое существо имъ изобличенное — на противоположномъ конц сней отворилась дверь и Алиса вышла изъ столовой.

— Придетъ ли папа сегодня обдать? спросила она.— Я такъ голодна, и бдная Томкинсъ уже въ третій разъ присылаетъ сказать, что рыба испортится. Она и то уже, я думаю, превратилась въ желе, прибавила молодая двушка.

— Ахъ, это вы, мистеръ Робертъ, прибавила она равнодушно.— Вы, конечно, съ нами обдаете. Пожалуйста, отыщите папа. Должно быть, уже около осьми часовъ, а мы обыкновенно обдаемъ въ шесть.

Мистеръ Одлей отвтилъ своей кузин немного рзко. Ея легкомысленный тонъ непріятно поразилъ его, и разсерженный этимъ онъ забылъ, что миссъ Одлей ничего не знала о страшной драм, такъ недавно разъигрывавшейся у нея подъ носомъ.

— Вашего папа только что постигло большое горе, Алиса, серьёзно замтилъ молодой человкъ.

Веселое плутовское выраженіе лица молодой двушки, въ одно мгновеніе, смнилось нжнымъ вкрадчивымъ взглядомъ, полнымъ состраданія и безпокойства. Алиса Одлей страстно любила своего отца.

— Горе! воскликнула она: — папа въ гор! О, Робертъ! что случилось?

— Пока еще я не могу ничего сказать теб, Алиса, тихо отвтилъ Робертъ.

Онъ взялъ свою кузину за руку, и отвелъ ее въ гостиную. Но прежде чмъ продолжать разговоръ, онъ тщательно притворилъ дверь.

— Алиса, могу я на тебя положиться? серьёзно спросилъ онъ.

— Положиться на меня въ чемъ?

— Въ томъ, что ты будешь другомъ и помощницей твоему отцу въ тяжеломъ гор, его постившемъ.

— Да! съ увлеченіемъ воскликнула Алиса.— Можешь ли ты спрашивать это у меня? Неужели ты думаешь, что есть что нибудь на свт, чего бы я не сдлала, чтобы облегчить горе отца? Думаешь ли ты, что есть на свт страданія, которыя я не согласилась бы неренесть, чтобы облегчить его страданія?

Слезы выступили на прелестныхъ срыхъ глазахъ миссъ Одлей.

— О, Робертъ, Робертъ! Какъ могъ ты думать, что я не постараюсь быть утшеніемъ моему отцу въ его гор? сказала она съ упрекомъ.

— Нтъ, нтъ, моя милая Алиса, спокойно отвтилъ молодой человкъ:— я никогда не сомнвался въ твоей любви къ отцу, я только не зналъ, могу ли я доврить теб тайну. Могу ли я положиться на тебя въ этомъ отношеніи?

— Можешь, Робертъ, ршительно отвтила Алиса.

— Хорошо, моя душа, я полагаюсь на тебя. Отецъ твой узжаетъ изъ Корта, по-крайней-мр на время. Неожиданное горе, которое теперь его постило, сдлало это мсто ненавистнымъ ему. Онъ узжаетъ, но онъ не долженъ хать одинъ, не правда ли, Алиса, онъ не долженъ?

— Одинъ? нтъ! нтъ! Но я полагаю, миледи…

— Леди Одлей не подетъ съ нимъ, ршительно сказалъ Робертъ.— Онъ разъзжается съ нею.

— На время?

— Нтъ, навсегда.

— Навсегда! воскликнула Люси.— Такъ горе это…

— Иметъ связь съ леди Одлей. Леди Одлей навлекла это горе на твоего отца.

Лицо Алисы, за минуту блдное, вспыхнуло яркимъ румянцемъ. Горе, причиной котораго была миледи… Горе, которое навки должно было разлучить сэра Майкли съ его молодой женой! Между ними не было никакой ссоры, они жили въ полнйшемъ согласіи и счастіи. Горе это возникло, вроятно, вслдствіе какого нибудь внезапнаго открытія. Горе это, должно быть, сопряжено съ безчестіемъ. Робертъ Одлей хорошо понялъ смыслъ этого внезапнаго румянца, покрывшаго ея щоки.

— Ты предложишь провожать отца, куда бы онъ ни похалъ, Алиса, сказалъ онъ.— Ты назначена самой природой быть его утшительницей въ этомъ испытаніи, но ты всего больше принесла бы ему утшенія, если бы не старалась выпытать у него причину его горя. Самое твое незнаніе тайны будетъ ему пріятно. Не говори ему ничего, чего бы ты не сказала ему, два года тому назадъ, когда онъ не былъ еще женатъ во второй разъ. Постарайся быть для него тмъ, чмъ ты была, пока эта женщина стала между тобой и твоимъ отцомъ.

— Я постараюсь, пробормотала Алиса:— я постараюсь.

— Ты, понятно, будешь избгать упоминать даже имя леди Одлей. Если отецъ твой будетъ молчать, не выходи изъ терпнья, если теб порой будетъ казаться, что это мрачное настроеніе никогда не пройдетъ у него, и то терпи и помни, что единственная надежда излечить его отъ грусти — надежда, что привязанность его дочери заставитъ его вспомнить, что на свт есть одна женщина, которая будетъ любить его искренно до гробовой доски.

— Да, да, милый Робертъ, я буду все это помнить.

Мистеръ Одлей въ первый разъ, посл своего дтства, сжалъ въ своихъ объятіяхъ Алису, и поцаловалъ ее въ лобъ.

— Милая Алиса, сказалъ онъ:— сдлай это, и ты осчастливишь меня. Я до нкоторой степени навлекъ это горе на голову твоего отца. Я надюсь, что оно пройдетъ. Постарайся сдлать дядю снова счастливымъ, и я буду любить тебя, какъ никогда, можетъ быть, братъ не любилъ сестру, а братская любовь, право, чего нибудь да стоитъ, хоть она и не походитъ на восторженное обожаніе сэра Генри.

Голова Алисы была опущена и лицо скрыто отъ Роберта, когда онъ говорилъ эти слова, но выслушавъ ихъ, она подняла голову, и взглянула на него съ улыбкою, которую слезы, блиставшія въ ея глазахъ, длали еще прелестне.

— Ты — добрая душа, Бобъ, сказала она:— и я была очень глупа, что сердилась на тебя, потому что…

Молодая двушка остановилась.

— Почему, душа моя? спросилъ мистеръ Одлей.

— Потому что я глупа, Робертъ, поспшно сказала Алиса.— Не обращай на это вниманія, Бобъ, и не моя будетъ вина, если отецъ мой вскор не забудетъ свое горе. Я готова послдовать за нимъ на конецъ свта, еслибъ я только знала, что это путешествіе ему поможетъ. Я пойду поскоре приготовиться. Какъ ты думаешь, папа сегодня же вечеромъ удетъ?

— Да, моя милая, я не полагаю, чтобы сэръ Майкль остался одну ночь подъ этой крышей.

— Поздъ идетъ въ двадцать-минутъ десятаго, сказала Алиса.— Чтобы поспть на него, намъ нужно выхать изъ дому черезъ часъ. Я вдь увижу тебя еще до отъзда, Робертъ?

— Конечно, моя милая.

Миссъ Одлей побжала въ свою комнату и позвала горничную, чтобы сдлать вс нужныя приготовленія къ путешествію, о конечномъ назначеніи котораго она не имла никакого понятія.

Она душой и тломъ предалась исполненію обязанности, возложенной на нее Робертомъ. Она помогала при укладк своихъ чемодановъ и приводила въ ужасъ горничную, забивая шелковыя платья въ шляпныя картонки, и ботинки въ нессесеры. Она бродила по комнат, собирая рисовальные припасы, нотныя книги, работы, щетки, драгоцнности и флаконы съ духами, словно собираясь въ какую нибудь дикую страну, незнакомую со всми этими продуктами новйшей цивилизаціи. Все это время она думала о непонятномъ гор, постившемъ ея отца, и, быть можетъ, немного и о серьёзномъ лиц и голос ея двоюроднаго брата, обнаружившими его въ совершенно новомъ свт.

Мистеръ Одлей послдовалъ за своей кузиной наверхъ, и прошелъ въ уборную сэра Майкля. Онъ постучалъ въ дверь и съ замираніемъ сердца сталъ прислушиваться. Прошло одно мгновеніе, впродолженіе котораго молодой человкъ могъ слышать, какъ билось его сердце, и затмъ самъ баронетъ отворилъ дверь. Робертъ увидлъ, что лакей поспшно приготовлялъ все необходимое въ Дорогу.

Сэръ Майкль вышелъ въ корридоръ.

— Не имешь ли ты еще чего нибудь мн сказать, Робертъ? спросилъ онъ спокойно.

— Я только пришелъ посмотрть, не могу ли я вамъ въ чемъ помочь. Вы дете въ Лондонъ, съ послднимъ поздомъ?

— Да.

— Ршили ли вы, гд вы остановитесь?

— Да, въ кларендоновскомъ отёл, тамъ меня знаютъ. Это все, что ты имешь мн сказать?

— Нтъ, я пришелъ васъ извстить, что Алиса подетъ съ вами.

— Алиса!

— Вы знаете, ей здсь нельзя оставаться. Ей лучше ухать изъ Корта, до тхъ поръ…

— Да, да, я понимаю, перебилъ его баронетъ:— но разв она никуда не можетъ ухать, а непремнно должна слдовать за мною?

— Она никуда не можетъ такъ скоро собраться, и притомъ она нигд не будетъ счастлива, иначе какъ съ вами.

— Такъ пускай ее детъ, сказалъ сэръ Майклъ:— пускай детъ.

Онъ говорилъ какимъ-то страннымъ, принужденнымъ голосомъ: точно ему было больно говорить. Обыденная обстановка жизни, казалось, была для него тягостне самаго горя, терзавшаго его сердце.

— Такъ, значитъ, милый дядя, все устроено. Алиса будетъ готова къ девяти часамъ.

— Хорошо, хорошо, пробормоталъ баронетъ:— если она хочетъ, то пускай детъ со мной, бдное дитя.

Онъ тяжело вздохнулъ, вспомнивъ, какъ въ послднее время онъ сдлался равнодушенъ къ своей единственной дочери, и все ради женщины, теперь лежавшей безчувственно на полу въ библіотек.

— Я еще увижусь съ вами, прежде чмъ вы удете, сказалъ Робертъ: — а теперь я оставлю васъ однихъ.

— Постой! воскликнулъ неожиданно сэръ Майкль:— ты все разсказалъ Алис?

— Я ей ничего не сказалъ, кром того, что вы оставляете Кортъ на нсколько времени.

— Ты добрый, добрый мальчикъ, пробормоталъ баронетъ, и протянулъ свою руку. Робертъ схватилъ ее и прижалъ къ губамъ.

— О, дядя! я никогда себ не прощу, что навлекъ на васъ это горе.

— Нтъ, Робертъ, нтъ — ты поступилъ хорошо. Какъ бы я желалъ умереть, не доживъ до этого дня, но ты поступилъ такъ, какъ слдовало.

Сэръ Майклъ ушелъ въ свою уборную, а Робертъ медленными шагами возвратился въ сни. Онъ остановился на порог той комнаты, въ которой онъ оставилъ Люси, леди Одлей, иначе Елену Толбойзъ, жену его погибшаго друга.

Она лежала на полу, на томъ самомъ мст, на которомъ, стоя на колняхъ, повдала мужу преступную повсть своей жизни. Робертъ и не посмотрлъ, была ли она въ обморок или только лежала, страшась встать — какое ему было до этого дло. Онъ вышелъ въ сни и послалъ лакея за горничною миледи. Увидвъ свою госпожу въ этомъ положеніи, она вскрикнула отъ удивленія и ужаса.

— Леди Одлей очень больна, сказалъ Робертъ: — отведите ее въ ея комнату и не выпускайте ее оттуда сегодня. Вы останетесь съ нею, но не говорите съ нею и не давайте ей самой говорить.

Миледи была не въ обморок, она встала съ помощью своей горничной. Ея золотистые волоса разсыпались по блоснжнымъ плечамъ, лицо и губы совершенно поблли, а глаза сверкали неестественнымъ блескомъ.

— Возьмите меня отсюда, сказала она:— и дайте мн уснуть, голова моя ужасно горитъ.

Выходя изъ комнаты, она обернулась и посмотрла на Роберта.

— Сэръ Майкль ухалъ? спросила она.

— Онъ удетъ черезъ полчаса.

— Никто не погибъ въ пожар въ Моунт-Станнинг?

— Нтъ.

— Я очень рада.

— Хозяинъ гостиницы, Марксъ, благодаря сильнымъ обжогамъ, находится теперь въ опасномъ положеніи, но онъ вроятно выздороветъ.

— Я очень рада. Я очень рада, что никто не погибъ. Прощайте, мистеръ Одлей.

— Я попрошу васъ, миледи, позволить мн завтра переговорить съ вами.

— Когда хотите. Прощайте.

— Прощайте.

Она ушла, опираясь на плечо своей горничной. Робертъ остался въ комнат, онъ былъ какъ бы въ туман. Онъ слъ къ камину и сталъ думать о страшной перемн, происшедшей въ этомъ дом, который до исчезновенія его друга былъ такимъ счастливымъ, такимъ веселымъ. Ему слдовало теперь ршить, что длать въ эту критическую минуту, но мысли его путались. Стукъ подъзжавшаго экипажа заставилъ его очнуться отъ грустныхъ думъ.

Часы въ сняхъ били девять часовъ, когда Робертъ вышелъ изъ библіотеки. Алиса только что сошла съ верху. Горничная ея, краснощокая деревенская двушка, слдовала за нею.

— Прощай, Робертъ, сказала Алиса, протягивая ему руку: — прощай, Христосъ съ тобою… Ты можешь положиться на меня, я поберегу папа.

— Я въ этомъ увренъ. Христосъ съ тобою, милая Алиса. Во второй разъ въ этотъ вечеръ Робертъ Одлей прикоснулся губами къ широкому, открытому лбу своей двоюродной сестры. Этотъ поцалуй былъ братскій или скоре отцовскій поцалуй.

Въ пять минутъ десятаго появился и сэръ Майкль, въ сопровожденіи своего сдаго камердинера. Баронетъ былъ очень блденъ, но спокоенъ. Онъ протянулъ племяннику руку, холодную какъ ледъ, но простился съ нимъ твердымъ голосомъ.

— Я оставляю все на тебя, Робертъ, сказалъ онъ, выходя изъ дома, въ которомъ такъ долго жилъ.— Я, быть можетъ, не слыхалъ конца, но съ меня уже довольно, слишкомъ довольно. Я все оставляю на тебя, но ты не будешь жестокъ… ты будешь помнить, какъ я любилъ… Голосъ ему измнилъ и онъ не окончилъ фразы.

— Я всегда буду помнить о васъ, отвчалъ молодой человкъ: — и все устрою къ лучшему.

Слезы показались у него на глазахъ и онъ не видлъ боле своего дяди. Черезъ минуту послышался стукъ отъзжавшаго экипажа и Робертъ Одлей снова возвратился въ темную библіотеку. Онъ слъ и старался обдумать хорошенько, какъ ему поступить съ преступною женщиною, судьба которой зависла теперь отъ него.

‘Боже милостивый’ думалъ онъ: ‘конечно, это — небесная кара за безполезную, бездльную жизнь, которую я велъ до седьмаго сентября прошлаго года. Конечно, эта роковая отвтственность, которая на мн теперь лежитъ, ниспослана мн провидніемъ, чтобы я сознался, что человкъ не можетъ избирать себ такую жизнь, какую ему хочется. Онъ не можетъ сказать: ‘я буду на жизнь смотрть слегка, буду избгать несчастныхъ, энергическихъ людей, принимающихъ такое горячее участіе въ великой жизненной борьб’. Онъ не можетъ сказать: ‘я посмотрю издали на борьбу и буду смяться надъ дураками, которые погибаютъ въ этомъ ненужномъ, безсмысленномъ бою’. Нтъ, онъ этого сдлать не можетъ. Онъ можетъ только смиренно длать то, что ему предопредлено его творцомъ. Если ему назначено принять участіе въ жизненной борьб, пускай онъ мужественно борется, но горе ему, если онъ прячется, когда его зоветъ трубный гласъ на битву.’

Вскор въ комнату вошелъ слуга, зажегъ свчи и растопилъ каминъ, который уже совершенно погасъ. Но Робертъ Одлей не двинулся съ мста: онъ продолжалъ сидть въ креслахъ, подперевъ подбородокъ руками. Онъ только поднялъ голову, когда слуга уже выходилъ изъ комнаты.

— Можно отсюда послать телеграмму въ Лондонъ? спросилъ онъ.

— Можно послать изъ Брентвуда, сэръ, но не отсюда.

Мистеръ Одлей задумчиво посмотрлъ на часы.

— Одинъ изъ людей можетъ създить въ Брентвудъ, сэръ, если вамъ нужно послать телеграмму.

— Да, мн очень нужно, устройте мн это дло, Ричардъ.

— Непремнно, сэръ.

— Такъ подождите, покуда я напишу.

— Слушаю, сэръ.

Робертъ Одлей слъ къ столу, слуга подалъ чернилицу и все, что нужно для письма. Обмакнувъ перо, Робертъ долго смотрлъ безсознательно на одну изъ свчей, прежде чмъ началъ писать.

Телеграмма состояла изъ слдующихъ словъ:

‘Отъ Роберта Одлея, изъ Одлей-Корта въ Эссекс — Франциску Вильмингтону, въ Темпль.

‘Любезный Вильмингтонъ, если ты знаешь какого нибудь опытнаго врача по душевнымъ болзнямъ, которому можно было бы поврить тайну, то, пожалуйста, пришли его адресъ по телеграфу.’

Запечатавъ конвертъ, Робертъ отдалъ его слуг вмст съ совереномъ.

— Вы отдадите это, Ричардъ, врному человку, сказалъ онъ: — и пускай онъ подождетъ на станціи отвта, который долженъ придти часа черезъ полтора.

Ричардъ, знавшій Роберта еще мальчишкой, отправился исполнить его порученіе. Избави насъ Богъ послдовать за нимъ въ людскую Корта, гд вс слуги, собравшись около пылающаго огня, разсуждали о странныхъ событіяхъ этого дня. Ничего не могло быть дале отъ истины какъ предположеніе этихъ добрыхъ людей. Какъ могли они угадать тайну свиданія между сэромъ Майклемъ и его женою, на которомъ преступная женщина, валяясь у ногъ ихъ господина, повдала ему роковую повсть своей жизни? Они знали только то, что имъ разсказалъ камердинеръ сэра Майкля, о его неожиданномъ отъзд. По его словамъ, господинъ ихъ былъ блденъ какъ полотно и говорилъ глухимъ, совершенно не своимъ голосомъ.

Умныя головы людской ршили, что сэръ Майкль врно получилъ какое нибудь важное, неожиданное извстіе, черезъ мистера Роберта, они были довольно умны, чтобы догадываться объ участіи молодаго человка въ катастроф. Извстіе это врно было или о смерти какого нибудь близкаго родственника, или о страшномъ пониженіи курса, или, наконецъ, о банкротств банкира, у котораго хранились вс деньги баронета. Всеобщее мнніе склонялось къ послдней ипотез, и, казалось, вс находили какое-то удовольствіе въ этомъ предположеніи, хотя, если бы оно осуществилось, то имъ также грозила погибель.

Робертъ сидлъ у камина, въ которомъ теперь пылалъ огонь, и прислушивался къ завываніямъ втра. Онъ страшно усталъ, такъ-какъ вскочилъ въ два часа ночи, разбуженный пожаромъ. Еслибъ не его хладнокровіе и ршительность, Лука Марксъ непремнно бы сгорлъ. На немъ до сихъ поръ виднлись слды пожара: волосы у него были съ одной стороны опалены и лвая рука распухла и обожжена. Онъ былъ такъ истощенъ усталостью и душевнымъ волненіемъ, что вскор заснулъ крпкимъ сномъ и только проснулся, когда Ричардъ возвратился съ отвтомъ на его телеграмму.

Отвтъ былъ очень краткій.

‘Любезный Одлей, всегда радъ теб служить. Докторъ Альвинъ Мосгревъ, въ Сэвиль-Ро, No 12. Можешь на него положиться.’

— Мн нужно будетъ завтра утромъ отправить другую телеграмму, Ричардъ, сказалъ мистеръ Одлей: — я бы очень желалъ ее послать пораньше. Человкъ, который подетъ на станцію, получитъ полсоверена за труды.

Мистеръ Ричардъ поклонился.

— Благодарствуйте, сэръ, но это излишнее, сэръ, впрочемъ, какъ вамъ угодно, сэръ, пробормоталъ онъ: — въ которомъ часу вы бы хотли, чтобы человкъ отправился?

Робертъ отвчалъ, что чмъ раньше, тмъ лучше. Потому было ршено отправить человка въ 6 часовъ утра.

— Моя комната, врно, уже готова, Ричардъ? сказалъ Робертъ.

— Да, сэръ — ваша старая комната.

— Хорошо. Я сейчасъ же лягу. Принесите мн стаканъ пуншу, какъ можно погоряче и подождите телеграммы.

Эта телеграмма состояла въ приглашеніи доктора Мосгрева немедленно пріхать въ Одлей-Кортъ, по очень важному длу.

Написавъ это приглашеніе, мистеръ Одлей пришелъ къ сознанію, что онъ сдлалъ все, что могъ. Онъ выпилъ стаканъ пуншу и началъ думать о Клар Толбойзъ, объ этой благородной двушк, которой братъ былъ наконецъ отомщенъ. ‘Слыхала ли она о пожар въ гостинниц Замка?’ думалъ Робертъ. ‘Какъ же ей было не слыхать объ этомъ въ Моунт-Станнинг? Но слыхала ли она, что онъ былъ въ опасности и отличился, спасая изъ огня пьянаго человка?’ Мн совстно признаться, что Робертъ Одлей въ этомъ дом, благородный хозяинъ котораго теперь былъ изгнанникомъ, имлъ слабость думать о такихъ вещахъ, имлъ слабость думать объ отдаленныхъ еляхъ Герсфордшира и темнокарихъ глазахъ, такъ походившихъ на глаза его погибшаго друга.

XXXVI.
Совтъ доктора Мосгрева.

Миледи спала, и спала крпко въ эту длинную, зимнюю ночь. Преступники часто такъ спятъ въ послдній разъ на земл и тюремщикъ, приходя будить ихъ за нсколько часовъ до казни, находитъ ихъ погруженными въ мирный, безмятежный сонъ.

Игра была съиграна и миледи побждена. Я не думаю, чтобы она пропустила малйшій случай, которымъ она могла воспользоваться, она сдлала все, что могла, но противникъ ея былъ слишкомъ силенъ для нея, и онъ побдилъ.

Теперь она была спокойне чмъ когда нибудь, посл того роковаго дня, когда она прочла въ газетахъ извстіе о возвращеніи Джорджа Толбойза съ золотыхъ пріисковъ Австраліи. Она теперь могла отдохнуть, самое худшее о ней было извстно, и не предстояло никакихъ новыхъ открытій. Она сбросила съ плечъ ужасное бремя невыносимой тайны и эгоистическая, чувственная ея натура взяла снова верхъ надъ нею. Она спала спокойно, на своей роскошной пуховой постели, подъ великолпнымъ шелковымъ покрываломъ, въ тни зеленыхъ бархатныхъ занавсокъ. Она приказала горничной спать на низкомъ диван въ той же комнат и позаботиться, чтобы лампа горла впродолженіе всей ночи.

Я не думаю, однако, чтобы она боялась призраковъ и привидній. Она была слишкомъ большая эгоистка, чтобы заботиться о чемъ нибудь, что не могло причинить ей страданія, а она никогда не слыхала, чтобы привидніе причинило кому нибудь настоящія, явныя страданія. Она боялась Роберта Одлея, но теперь и его она не боялась. Онъ сдлалъ все, что могъ, противъ нея, она понимала, что ему нельзя было сдлать ничего боле, не нанося вчное безчестье имени, которое онъ чтилъ.

‘Они меня куда нибудь запрячутъ’ думала миледи: ‘вотъ самое худшее, что они могутъ сдлать со мною.’

Она смотрла на себя какъ на государственнаго преступника, котораго должны хорошо беречь, какъ на вторую Желзную Маску, которую необходимо скрыть въ покойномъ, удобномъ мст заточенія. И потому она стала совершенно равнодушна къ своей будущей участи. Она прожила сто жизней впродолженіе послднихъ немногихъ дней и столько выстрадала, что потеряла всякую способность страдать, по-крайней-мр на нкоторое время.

На слдующее утро она выпила чашку крпкаго зеленаго чаю и съла нсколько кусочковъ жаренаго хлба съ тмъ видомъ спокойнаго наслажденія, съ которымъ приговоренный преступникъ подаетъ послднюю свою пищу, пока тюремщикъ зорко слдитъ за нимъ, чтобы онъ не откусилъ кусокъ чашки, или не проглотилъ ложку или какимъ нибудь инымъ насильственнымъ образомъ не избгъ ожидавшей его казни. Посл чая она взяла ванну и вышла изъ уборной въ прелестномъ утреннемъ убор, окинувъ взглядомъ всю комнату и вс роскоши, которыми ее окружилъ человкъ, такъ ее любившій. Она, однако, о немъ и не вспомнила: она думала только, какъ это дорого стоило, а ей теперь, по всей вроятности, придется проститься съ этой роскошной комнатой.

Она взглянула на себя въ трюмо. Продолжительный отдыхъ возвратилъ ея щекамъ нжный розовый цвтъ. Чудные голубые глаза ея уже не сверкали неестественнымъ блескомъ, какъ наканун. Миледи съ торжествующей улыбкой любовалась на свою красоту. Прошли т времена, когда ея враги могли накаленнымъ желзомъ уничтожить ея красоту, причинившую ей столько вреда. Что бы они съ нею ни сдлали, они не могли лишить ее красоты, они могли все у нея отнять, кром этого.

День былъ свтлый, но солнце свтило какъ-то невесело. Миледи завернулась въ индійскую шаль, стоившую сэру Майклю до ста гиней. Я полагаю, она сдлала это для того, чтобъ въ случа, если ее внезапно увлекутъ куда нибудь, она могла захватить съ собою хоть одну драгоцнную вещь. Вспомните, чмъ она рисковала, чтобы добыть себ роскошныя комнаты, карету и лошадей, брильянты и кружева, и вы не удивитесь, что она въ минуту отчаянія думала, какъ бы сохранить часть своего добра. Будь она на мст Іуды Искаріотскаго, она не разсталась бы съ тридцатью серебренниками до послдней минуты своей постыдной жизни.

Робертъ Одлей завтракалъ въ библіотек. Онъ долго просидлъ за своей чашкой чая и, покуривая пенковую трубку, грустно размышляя о предстоявшей ему трудной задач.

‘Я обращусь къ опытности доктора Мосгрева’, думалъ онъ: ‘врачи и адвокаты сдлались духовниками прозаическаго девятнадцатаго вка. Вроятно онъ поможетъ мн.’

Первый почтовый поздъ изъ Лондона прибылъ въ Одлей въ половин одинадцатаго и, безъ пяти минутъ одинадцать, Ричардъ доложилъ о прізд доктора Альвина Мосгрева.

Это былъ высокій мужчина лтъ около пятидесяти, худощавый и болзненный. Какъ ни могущественна была медицинская наука въ рукахъ доктора Альвина Мосгрева, но она не была въ состояніи покрыть его кости мясомъ или щоки румянцемъ. Выраженіе лица его было невыразительное, но взглядъ поражалъ своею проницательностію. Этотъ человкъ прожилъ большую часть своей жизни, смотря на другихъ людей и слушая ихъ, и совершенно забылъ о своемъ собственномъ существованіи.

Войдя въ комнату, онъ поклонился Роберту Одлею, занялъ предложенное ему кресло и устремилъ пытливый взглядъ на адвоката. Робертъ замтилъ, что докторъ смотритъ на него серьёзно и внимательно.

‘Онъ полагаетъ, что я больной’, подумалъ мистеръ Оддей: ‘и отъискиваетъ на моемъ лиц признаки сумасшествія.’

Докторъ Мосгревъ какъ бы понялъ его мысль.

— Вы со мною желали посовтоваться о вашемъ здоровь? вопросительно произнесъ онъ.

— О, нтъ!

Докторъ Мосгревъ посмотрлъ на свои часы, дорогой хронометръ, работы Бенсона.

— Я считаю излишнимъ напоминать вамъ, что время для меня дорого, сказалъ онъ:— я понялъ изъ вашей телеграммы, что дло, по которому вы меня вызвали, очень важное и опасное, иначе я бы не пріхалъ къ вамъ сегодня утромъ.

Робертъ Одлей очень обрадовался, что докторъ первый заговорилъ, такъ-какъ онъ ршительно не зналъ, съ чего начать.

— Вы очень добры, докторъ Мосгревъ отвчалъ онъ: — я вамъ очень благодаренъ, что вы поспшили на мое приглашеніе. Я долженъ переговорить съ вами о дл, чрезвычайно для меня прискорбномъ. Я прошу вашего совта въ весьма трудномъ дл и довряюсь слпо вашей опытности, въ надежд, что вы выведете меня и горячо любимыхъ мною людей изъ ужаснаго положенія.

На лиц доктора Мосгрева выказалось участіе.

— Откровенный разсказъ больнаго долженъ быть столь же святъ для врача, какъ исповдь гршника для священника, неправда ли? серьёзно произнесъ Робертъ.

— Конечно.

— Это — торжественное довріе, которому никогда нельзя измнить.

— Разумется.

Робертъ Одлей опять взглянулъ на огонь, пылавшій въ камин. Онъ колебался, на сколько открыть доктору страшную тайну.

— Мн говорили, докторъ Мосгревъ, что вы много занимались теченіемъ сумасшедшихъ.

— Да, я почти исключительно занимаюсь душевными болзнями.

— Въ такомъ случа, вроятно вамъ иногда случалось слышать страшныя и даже ужасныя исповди.

Мистеръ Мосгревъ молча поклонился.

Довольно было взглянуть на этого человка, чтобы убдиться, что онъ свято сохранитъ тайны хоть цлой націи, не почувствовавъ ни малйшаго бремени.

— Исторія, которую я вамъ разскажу — не моя, сказалъ Робертъ, посл минутнаго молчанія:— вы меня извините, если я повторю еще разъ, что я вамъ ее разскажу только подъ условіемъ, что вы ни въ какомъ случа и ни подъ какимъ видомъ не выдадите этой тайны.

Докторъ Мосгревъ снова поклонился, но на этотъ разъ нсколько сухо.

— Я готовъ васъ выслушать, мистеръ Одлей, холодно сказалъ онъ.

Робертъ придвинулъ свой стулъ ближе къ доктору и нача.ть разсказывать исторію жизни миледи, которую она сама наканун въ этой самой комнат повдала своему мужу. Внимательное лицо доктора Мосгрева, постоянно обращенное къ говорившему, не выразило никакого удивленія. Онъ только улыбнулся серьёзною, спокойною улыбкою, когда мистеръ Одлей дошелъ до заговора въ Уентнор. Робертъ Одлей покончилъ свой разсказъ на томъ мст, гд сэръ Майкль Одлей прервалъ исповдь миледи. Онъ ничего не сказалъ объ исчезновеніи Джорджа Толбойза и объ его ужасныхъ предположеніяхъ о причинахъ этого исчезновенія, онъ также не упомянулъ о пожар въ Моунт-Станнинг.

Докторъ Мосгревъ серьёзно покачалъ головою, когда мистеръ Одлей дошелъ до конца своего разсказа.

— Вы боле ничего не имете мн сказать? спросилъ онъ.

— Нтъ. Я думаю, что я сказалъ все необходимое, отвчалъ Робертъ нсколько уклончиво.

— Вы желали бы доказать, что эта дама сумасшедшая и потому не можетъ отвчать за свои поступки, мистеръ Одлей? спросилъ докторъ.

Робертъ Одлей съ удивленіемъ посмотрлъ на него. Какимъ способомъ удалось ему такъ скоро угадать тайное желаніе молодаго человка?

— Да, я желалъ бы, если возможно, признать ее сумасшедшею. Я бы очень былъ радъ, еслибъ этимъ можно было извинить ея поступки.

— И избавиться отъ скандальнаго процеса, мистеръ Одлей, прибавилъ докторъ Мосгревъ.

Робертъ вздрогнулъ и молча поклонился въ знакъ согласія. Онъ съ ужаснымъ страхомъ ожидалъ чего-то хуже скандальнаго процеса. Ему мерещилось совсмъ иное. Какъ часто видлъ онъ во сн жену своего дяди въ суд, обвиненною въ убійств.

— Я боюсь, что я вамъ въ этомъ дл помочь не могу, спокойно сказалъ докторъ: — я посмотрю эту даму и переговорю съ этой дамой, если вы желаете, но я не могу ее почесть за сумасшедшую.

— Отчего же нтъ?

— Оттого, что въ ея дйствіяхъ вовсе нтъ признаковъ сумасшествія. Она убжала изъ своего семейства, потому что ей не нравилась ея тогдашняя жизнь и она надялась найти себ лучшее полояіеніе въ свт. Въ этомъ поступк нтъ и тни сумасшествія. Она сдлалась двумужницею, но этимъ преступленіемъ пріобрла богатство и знатность. Слдовательно, и тутъ нтъ признаковъ сумасшествія. Находясь въ отчаянномъ положеніи, она не отчаявалась, напротивъ она придумала искусный планъ дйствія, требовавшій хлоднокровія и благоразумія въ исполненіи. Въ этомъ случа она доказала, что она не сумасшедшая.

— Но вдь сумасшествіе наслдственно! Оно можетъ перейти къ третьему поколнію и обнаружиться въ ея дтяхъ, если она ихъ иметъ.

— Сумасшествіе не всегда переходитъ отъ матери къ дочери. Я радъ былъ бы помочь вамъ, еслибъ могъ, мистеръ Одлей, но я не вижу доказательствъ сумасшествія въ разсказанной вами исторіи. Я не думаю, чтобы какой нибудь судъ присяжныхъ въ Англіи призналъ бы сумасшествіе достаточнымъ извиненіемъ въ подобномъ случа. Вамъ лучше всего отослать эту барыню назадъ къ первому ея мужу, если онъ только согласится принять ее.

Робертъ вздрогнулъ при послднихъ словахъ доктора.

— Ея первый мужъ умеръ, отвчалъ онъ:— по-крайней-мр,онъ давно исчезъ, и я имю причины считать его умершимъ.

Докторъ Мосгревъ замтилъ, что молодой человкъ вздрогнулъ и смшался, говоря о Джордж Толбойз.

— Первый мужъ этой барыни исчезъ, сказалъ онъ съ особеннымъ удареніемъ на послднемъ слов:— и вы думаете, что онъ умеръ.

Онъ остановился на нсколько минутъ и устремилъ свой взглядъ на огонь, какъ Робертъ сдлалъ это незадолго передъ тмъ.

— Мистеръ Одлей, сказалъ онъ: — между нами не можетъ быть полуоткровенности. Вы мн не сказали все.

Робертъ внезапно оглянулся, на лиц его ясно обнаруживалось удивленіе.

— Я бы плохо исполнялъ свою обязанность, сказалъ докторъ Мосгревъ: — еслибъ не умлъ тотчасъ отличить, гд довріе ко мн кончается и начинаютъ остерегаться меня. Вы мн разсказали только половину исторіи этой барыни, мистеръ Одлей. Вы должны мн разсказать все, прежде чмъ я могу вамъ дать совтъ. Что случилось съ первымъ ея мужемъ?

Онъ сдлалъ этотъ вопросъ ршительнымъ тономъ, какъ будто зная, что въ немъ все заключалось.

— Я вамъ уже сказалъ, докторъ Мосгревъ, что я не знаю.

— Да, отвчалъ докторъ:— но ваше лицо сказало мн то, что вы отъ меня хотли скрыть, оно сказало мн, что вы имете подозрнія.

Робертъ Одлей молчалъ.

— Если вы желаете, чтобы я вамъ былъ полезенъ, вы должны довриться мн вполн, мистеръ Одлей, сказалъ докторъ.— Первый мужъ исчезъ — какимъ образомъ и когда? Я хочу знать исторію его исчезновенія.

Робертъ, посл нсколькихъ минутъ молчанія, поднялъ голову.

— Я вполн доврюсь вамъ, докторъ Мосгревъ, сказалъ онъ: — я положусь на вашу честь и доброту. Я не прошу васъ идти противъ интересовъ общества, но я умоляю васъ спасти наше незапятнанное имя отъ униженія и стыда, если вы это можете сдлать по чистой совсти.

И онъ разсказалъ исторію исчезновенія Джорджа, и свои собственныя предположенія и опасенія.

Докторъ Мосгревъ выслушалъ все это такъ же спокойно, какъ первый разсказъ. Робертъ кончилъ пламенною просьбою пощадить благороднаго старика, который, доврившись преступной женщин, навлекъ на себя такое горе.

Невозможно было прочесть на спокойномъ лиц доктора Мосгрева, какое впечатлніе произвелъ на него разсказъ Роберта. Онъ всталъ и еще разъ посмотрлъ на часы.

— Мн осталось всего двадцать минутъ, сказалъ онъ: — я бы желалъ видть эту даму, если вы позволите. Вы говорите, что ея мать умерла въ сумасшедшемъ дом?

— Да. Желаете вы видться съ леди Одлей наедин?

— Да, наедин, если позволите.

Робертъ позвалъ горничную миледи и та провела доктора въ будуаръ миледи.

Спустя десять минутъ, онъ возвратился въ библіотеку, въ которой Робертъ дожидался его.

— Я говорилъ съ миледи, спокойно сказалъ онъ: — и мы другъ друга хорошо поняли. Тутъ нтъ явнаго сумасшествія. Тутъ сумасшествіе, которое, можетъ, никогда не обнаружится или только разъ или два впродолженіе всей жизни. Сильныя моральныя причины могутъ довести ее до бшенства, но оно будетъ непродолжительно. Миледи не сумасшедшая, но у нея въ крови наслдственное расположеніе къ сумасшествію. Она хитра какъ сумасшедшая, и вмст съ тмъ осторожна и благоразумна. Я вамъ скажу, что она, мистеръ Одлей, она опасная женщина.

Докторъ Мосгревъ прошелся по комнат взадъ и впередъ раза два, прежде чмъ началъ разговоръ.

— Я не буду разсуждать, на сколько вроятны ваши подозрнія, мистеръ Одлей, сказалъ онъ: — но я вамъ не совтую длать скандала. Этотъ мистеръ Толбойзъ исчезъ, но вы не имете никакого доказательства, что онъ умеръ. Еслибъ вы даже могли доказать его смерть, вы не могли бы представить никакихъ уликъ противъ миледи, кром одного только факта, что она имла важную причину желать его смерти. Никакой судъ присяжныхъ въ Соединенномъ Королевств не осудитъ ее по такимъ уликамъ.

Робертъ Одлей поспшно прервалъ доктора Мосгрева.

— Увряю васъ, сказалъ онъ: — я больше всего опасаюсь необходимости предать ее суду.

— Разумется, мистеръ Одлей, холодно возразилъ докторъ: — но вы не можете ожидать, чтобъ я вамъ помогъ скрыть одно изъ худшихъ преступленій противъ общества. Еслибъ я имлъ достаточную причину полагать, что эта женщина совершила убійство, я отказался бы помочь вамъ скрыть ее отъ рукъ правосудія, хотя бы честь сотни дворянскихъ фамилій этимъ могла быть спасена. Но я не вижу достаточнаго доказательства въ справедливости вашихъ подозрній и сдлаю все, что могу, для васъ.

Робертъ Одлей пожалъ руку доктора.

— Я поблагодарю васъ, когда я буду въ состояніи, сказалъ онъ съ волненіемъ: — я поблагодарю васъ, отъ себя и отъ имени моего дядюшки.

— Мн осталось всего пять минутъ, и я долженъ еще написать письмо, сказалъ докторъ Мосгревъ, улыбаясь.

Онъ прислъ къ письменному столу у окна, и обмакнувъ перо въ чернила, началъ поспшно писать. Кончивъ письмо, онъ положилъ его въ конвертъ и подалъ незапечатаннымъ Роберту Одлею.

На конверт былъ слдующій адресъ:

‘Господину Валю.

‘Въ Вильбрюмёзъ.
‘Бельгія.’

Мистеръ Одлей съ удивленіемъ смотрлъ на доктора, который спокойно надвалъ свои перчатки.

— Письмо это, отвчалъ онъ на вопросительный взглядъ Роберта: — къ моему другу, господину Валю, содержателю прекраснаго сумасшедшаго дома, въ город Вильбрюмёзъ. Мы другъ друга знаемъ много уже лтъ и я увренъ, онъ охотно приметъ въ свое заведеніе леди Одлей и возьметъ на себя полную отвтственность за будущую ея жизнь. Она, конечно, будетъ не очень разнообразна.

Робертъ Одлей хотлъ-было еще разъ изъявить свою благодарность за помощь, оказанную ему, но докторъ Мосгревъ прервалъ его повелительнымъ знакомъ.

— Съ той минуты, когда леди Одлей вступитъ въ это заведеніе, сказалъ онъ: — ея жизнь, насколько жизнь состоитъ изъ дятельности и разнообразія, прекратится. Какія бы у нея ни были тайны, он останутся навсегда-тайнами. Какія бы преступленія она до тхъ поръ ни совершала, она уже не будетъ въ состояніи совершить новыя. Еслибъ вы вырыли ей могилу на ближайшемъ кладбищ и похоронили бы ее живою, то вы не могли бы безопасне скрыть ее отъ свта. Но какъ физіологъ и какъ честный человкъ, я увренъ, что вы не можете оказать обществу лучшей услуги, какъ сдлавъ это. Физіологія — ложь, если женщину, которую я видлъ десять минутъ тому назадъ, можно оставить на свобод. Еслибъ она могла броситься на меня и задушить меня своими маленькими ручками, пока я говорилъ съ нею, она непремнно бы это сдлала.

— Она подозрвала цль вашего посщенія?

— Она знала ее. ‘Вы думаете, сказала она: — что я сумасшедшая, какъ моя мать, и вы пришли допрашивать меня, сказала она.— Вы ищите признаковъ ужасной этой болзни въ моей крови’. Прощайте, мистеръ Одлей, поспшно прибавилъ докторъ.— Я уже опоздалъ и долженъ поспшить, чтобы не опоздать къ позду.

XXXVII.
Погребена заживо.

Робертъ сидлъ одинъ въ библіотек, съ письмомъ доктора въ рукахъ, размышляя о томъ, что ему еще предстояло длать.

Молодой человкъ былъ самъ обвинителемъ и судьею этой несчастной женщины, а теперь сдлался еще ея тюремщикомъ. Долгъ его будетъ только исполненъ, когда онъ доставитъ лежащее передъ нимъ письмо по назначенію и сдастъ леди Оддей на руки иностранному доктору.

Онъ написалъ нсколько строкъ миледи, увдомляя ее, что намренъ увезти ее навсегда изъ Одлей-Корта, и просилъ ее приготовиться къ отъзду, въ тотъ же вечеръ.

Миссъ Сузанъ Мартинъ полагала, что невозможно въ такой короткій срокъ собрать и уложить вещи ея барыни, но миледи сама вызвалась ей помочь. Она съ особеннымъ удовольствіемъ перебирала и укладывала свои шелковые и бархатные наряды, драгоцнности и туалетныя бездлушки. ‘Такъ не отнимутъ же у меня моей собственности’, думала она: ‘меня врно сошлютъ въ какое нибудь отдаленное мсто, но вдь изгнаніе для меня не страшно: на земл не найдется такого уголка, гд бы моя красота не привлекла цлой толпы поклонниковъ и послушныхъ рабовъ.’ Хотя горничная, предчувствуя въ этомъ поспшномъ отъзд разореніе своихъ господъ, очень вяло исполняла свои обязанности, но съ помощью миледи къ шести часамъ все было готово.

Робертъ, между тмъ, посовтовавшись съ какимъ-то заграничнымъ путеводителемъ, нашелъ, что Вильбрюмёзъ лежалъ въ сторон отъ всякой желзной дороги, и единственное сообщеніе съ нимъ было посредствомъ дилижанса изъ Брюсселя. Пароходъ въ Дувръ отходилъ отъ лондонскаго моста въ девять часовъ и Робертъ могъ бы попасть какъ разъ во время, потому что семичасовой поздъ приходилъ въ Лондонъ въ четверть осьмаго. Потомъ черезъ Кале они могли достигнуть Вильбрюмёза къ слдующему вечеру.

Мы не послдуемъ за ними въ это грустное ночное путешествіе. Миледи лежала на одномъ изъ узенькихъ диванчиковъ въ кают, завернувшись въ соболью шубку: даже въ эти минуты стыда и позора она не забыла свои любимые русскіе соболя. Ея мелочная душа не могла никакъ разстаться съ роскошью, окружавшей ее въ Одлей-Корт. Она запихала везд между своимъ тонкимъ бльемъ золотые кубки, севрскія чашки и прочія драгоцнности. Она бы готова была снять картины со стнъ и содрать гобеленовскіе обои, если бы только было куда ихъ упрятать. Она захватила все, что могла, и теперь сопровождала мистера Одлей съ покорностью, вынужденною ея отчаяннымъ положеніемъ.

Робертъ прохаживался взадъ и впередъ на палуб. Пароходъ быстро летлъ къ гостепріимнымъ берегамъ Франціи и мистеръ Одлей вздохнулъ свободне при мысли о томъ, что скоро дло будетъ покончено. Онъ задумался о жалкомъ существ, которое лежало одинокое и всми покинутое внизу въ кают. Но когда въ немъ просыпалась жалость къ ней, какъ къ слабой, безпомощной женщин, передъ нимъ возникало, ясное, счастливое лицо Джорджа, какимъ онъ видлъ его въ первый день по возвращеніи въ Англію, вслдъ за тмъ онъ припоминалъ постыдную ложь, разбившую это доброе, благородное сердце.

‘Могу ли я когда нибудь забыть это?’ думалъ онъ: ‘могу ли я когда нибудь забыть, какъ онъ поблднлъ, прочитавъ роковое объявленіе въ Таймз? Это одно изъ тхъ преступленій, которыя никогда не забываются. Еслибы я завтра воскресилъ Джорджа, я бы все же не могъ залечить его душевныя раны, я никогда уже не сдлаю изъ него того же человка, какимъ онъ былъ до страшной всти о смерти жены’.

Поздно вечеромъ на слдующее утро дилижансъ катился по неровной мостовой главной улицы Вильбрюмёза. Старый городъ, отличавшійся средневковымъ характеромъ, казался еще угрюме и скучне въ сумеркахъ. Мелькающіе тамъ и сямъ фонари, казалось, не только не освщали улицу, но длали ее еще темне: такъ свтляки своимъ блескомъ только увеличиваютъ мракъ кустарниковъ. Вильбрюмёзъ былъ старый, забытый уголокъ, слды старины и разрушенія виднлись на каждомъ шагу. Трудно объяснить себ, зачмъ улицы этого городка были такъ узки, что дилижансъ не могъ прозжать, не задвая пшеходовъ — кажется, мста было довольно на обширныхъ пустыряхъ, примыкавшихъ къ городу. Путешественникъ могъ бы задать себ вопросъ, почему именно самая узкая и неудобная улица сдлалась самою модною, между тмъ какъ въ город были другія, боле просторныя и изящныя. Но Робертъ ни о чемъ этомъ не думалъ. Онъ сидлъ, прижавшись въ уголъ кареты, и смотрлъ на миледи, задавая себ вопросъ: на что должна было походить ея лицо, такъ тщательно закрытое вуалемъ?

Они занимали вдвоемъ цлое отдленіе дилижанса, такъ-какъ изъ Брюсселя въ Вильбрюмёзъ было немного путешественниковъ и вообще эта линія сообщенія поддерживалась боле по старой памяти, чмъ ради какой нибудь прибыли.

Миледи не говорила ни слова во всю дорогу, кром отказа на сдланное ей Робертомъ предложеніе закусить на одной изъ станцій. Она очень упала духомъ, когда они выхали изъ Брюсселя, она было надлась, что этотъ городъ будетъ мстомъ ея заточенія, и теперь съ отвращеніемъ отворачивалась отъ скучнаго ландшафта.

Она подняла голову, когда карета въхала на четырехугольный дворъ какого-то угрюмаго зданія, въ былое время, вроятно, монастыря а теперь гостиницы.

Леди Одлей невольно вздрогнула, выйдя изъ кареты и очутившись на этомъ мрачномъ двор. Робертъ былъ тотчасъ же окруженъ толпой носильщиковъ, требовавшихъ нести его багажъ и ссорившихся между собой, въ какую гостиницу его провести. Одинъ изъ нихъ, по приказанію Роберта, привелъ карету, съ крикомъ и гиканьемъ какъ-то дико раздававшимися въ ночной тишин.

Мистеръ Одлей оставилъ миледи въ одной изъ комнатъ угрюмой гостиницы на попеченіе заспанной прислуги, а самъ отправился въ отдаленный конецъ города. Надобно было исполнить кое-какія проформы, прежде чмъ жена сэра Майкля могла быть помщена въ домъ, о которомъ говорилъ докторъ Мосгревъ. Роберту пришлось являться множеству важныхъ особъ, представлять письмо англійскаго доктора и десятки разъ расписываться, прежде чмъ онъ могъ перевести преступную жену своего погибшаго друга въ домъ, который долженствовалъ быть ея послднимъ жилищемъ на земл. Прошло боле двухъ часовъ, прежде чмъ все это было улажено и молодой человкъ могъ возвратиться въ гостиницу, гд миледи сидла въ какомъ-то безчувственномъ состояніи, смотря на чашку уже совершенно остывшаго кофе.

Робертъ помогъ миледи ссть въ нанятую имъ карету, а самъ снова помстился противъ нея.

— Куда вы меня везете? спросила она наконецъ.— Мн уже надоло, что со мной обращаются какъ съ провинившимся ребёнкомъ, котораго въ наказаніе сажаютъ въ темную комнату. Куда вы меня везете?

— Въ спокойное жилище, гд вы будете имть вдоволь времени чтобы раскаяться въ вашемъ прошедшемъ, серьёзно отвтилъ Робертъ.

Они выхали изъ узкихъ улицъ и черезъ широкую площадь, на которой громоздилось съ дюжину соборовъ, въхали на гладкую, широкую, освщенную фонарями дорогу, на которой обнаженныя деревья по сторонамъ бросали длинныя, постоянно перебгавшія тни. Мстами виднлись барскіе дома, съ большими гипсовыми вазами съ геранью подъ массивными воротами. Карета прохала съ три четверти мили, прежде чмъ остановилась передъ подобными же, быть можетъ немного боле массивными и старыми воротами.

Миледи вскрикнула, выглянувъ изъ окна. Ворота были освщены огромнымъ фонаремъ, цлой постройкой изъ желза и стекла, въ которой несчастный маленькій огонекъ тщетно боролся съ сильнымъ втромъ.

Кучеръ позвонилъ у воротъ и тотчасъ открылась маленькая деревянная калитка, въ ней показался какой-то сдой старикъ, взглянувъ на карету, онъ поспшно исчезъ. Минуты черезъ три онъ отворилъ настежъ ворота и открылся широкій какъ степь дворъ, вымощенный камнемъ.

Кучеръ ввелъ лошадей въ ворота и потомъ въ качеств кормчаго провелъ карету черезъ дворъ прямо къ крыльцу большаго дома, въ нкоторыхъ окнахъ котораго свтился тусклый свтъ, словно усталые глаза тружениковъ, бодрствовавшихъ всю ночь.

Миледи, внимательная и молчаливая, какъ звзды, блиставшія на ясномъ зимнемъ неб, окинула взглядомъ эти окна. Въ одномъ изъ нихъ были спущены красныя занавсы и на этихъ занавсахъ, какъ маятникъ, сновала взадъ и впередъ тнь женщины въ какомъ-то фантастическомъ головномъ убор.

Вдругъ леди Одлей положила руку на плечо Роберту и, указывая другою на завшенное окно, вскрикнула:

— Я знаю, куда вы меня привезли, это — сумасшедшій домъ.

Мистеръ Одлей не отвчалъ ни слова. Онъ стоялъ въ это время у дверецъ кареты и, выслушавъ эти слова, спокойно помогъ миледи выйдти изъ экипажа и ввелъ ее по каменной лстниц въ сни. Онъ передалъ письмо доктора Мосгрева пожилой женщин, прилично одтой и съ веселымъ выраженіемъ лица, выскочившей имъ на встрчу изъ какой-то маленькой комнатки, очень похожей на контору въ гостиницахъ. Она, улыбаясь, привтствовала Роберта и миледи и, отправивъ письмо дале съ лакеемъ, пригласила ихъ въ свою маленькую комнатку, изящно убранную желтыми занавсками и освщенную яркимъ огнемъ въ камин.

— Вы, сударыня, вроятно очень устали, спросила любезная француженка, пододвигая миледи кресло и глядя на нее съ участіемъ.

Миледи только пожала плечами и внимательно осмотрла всю комнату.

— Что это за домъ, Робертъ Одлей? воскликнула она съ сердцемъ.— Вы думаете, я ребёнокъ, чтобы надо мной можно издваться и обманывать меня! Что это за домъ? Вдь я отгадала!

— Это — maison de sant, миледи, серьёзно отвтилъ молодой человкъ.— И я вовсе не намренъ издваться надъ вами или обманывать васъ.

Миледи замолчала на минуту, продолжая глядть вопросительно на Роберта.

— Maison de sant, повторила она.— Да, французы умютъ все прикрасить. Въ Англіи просто называютъ домъ сумасшедшихъ. Это — домъ для сумасшедшихъ, не такъ ли? прибавила она по-французски, обращаясь къ женщин и топнувъ ногой.

— Ахъ, нтъ, сударыня, возразила та.— Это — одно изъ самыхъ пріятныхъ учрежденій, гд люди только забавляются…

Слова ея были прерваны появленіемъ самого директора, который влетлъ въ комнату съ сіяющимъ лицомъ и открытымъ письмомъ доктора Мосгрева въ рукахъ.

Онъ не зналъ, какъ выразить свое удовольствіе познакомиться съ мистеромъ Одлеемъ. Онъ былъ готовъ сдлать все на свт для него, какъ друга его хорошаго знакомаго, знаменитаго англійскаго доктора. Потомъ шепотомъ онъ увдомилъ Роберта, что докторъ Мосгревъ сообщилъ ему вс свднія о паціентк, и что онъ почтетъ за счастье взять на свое попеченіе прелестную госпожу… госпожу…

Онъ вжливо потиралъ руки и вопросительно смотрлъ на Роберта. Мистеръ Одлей вспомнилъ, что ему поручено было помстить миледи подъ чужимъ именемъ. Онъ представился, будто не слыхалъ вопроса. Вдь, не трудно было сочинить имя: всякое какъ нельзя лучше соотвтствовало бы цли, но Роберту казалось въ эту минуту, что никогда онъ не слыхивалъ другой фамиліи, кром своей собственной и своего друга.

Можетъ быть, директоръ замтилъ и понялъ это затрудненіе, какъ бы то ни было, но онъ вывелъ Роберта изъ непріятнаго положенія, обратившись къ женщин, которая ихъ приняла, и пробормотавъ что-то о No 14 bis. Женщина взяла ключъ изъ цлой связки, висвшей надъ каминомъ, зажгла свчу и пошла впередъ, указывая дорогу черезъ каменныя сни и вверхъ по скользкой деревянной лстниц.

Англійскій докторъ увдомилъ своего французскаго собрата, что о деньгахъ не будетъ и рчи, лишь бы онъ позаботился объ удобств отдаваемой на его попеченіе англійской дамы. Дйствуя на основаніи этихъ свдній, г. Валь провелъ ихъ въ великолпно-отдланный нумеръ. Тутъ была передняя съ мраморнымъ поломъ, гостиная съ тяжелыми бархатными занавсками и наконецъ спальня съ роскошною кроватью.

Миледи съ ужасомъ смотрла на этотъ рядъ угрюмыхъ комнатъ, казавшихся еще мрачне при неясномъ свт одной восковой свчи, отражавшейся десятки разъ на гладкомъ полированномъ полу, на стеклахъ оконъ и на жестяныхъ листахъ, замнявшихъ зеркала.

Посреди всего этого обветшалаго великолпія миледи упала въ кресла и закрыла лицо руками. Близна ихъ и брильянтовыя кольца блестли въ тускло-освщенной комнат. Она сидла молча, неподвижно, ее грызли отчаяніе и злоба. Между тмъ Робертъ ушелъ съ докторомъ въ другую комнату. Ему оставалось очень мало прибавить къ словамъ мистера Мосгрева, подробно описывавшаго все дло. Онъ посл долгихъ размышленій ршилъ, что миледи перемнитъ свое имя на имя мистриссъ Тэлоръ, и потому сказалъ французскому доктору, что мистриссъ Тэлоръ, его дальняя родственница, наслдовала сумасшествіе отъ матери и уже нсколько разъ явно обнаружила разстройство своихъ умственныхъ способностей. Онъ просилъ — такъ-какъ она не была совершенно сумасшедшая — чтобы съ нею обходились какъ можно нжне и длали ей всевозможныя благоразумныя послабленія. Въ то же время онъ однако внушилъ доктору Валю, чтобы ее никогда не выпускали иначе, какъ съ надежнымъ человкомъ, который отвчалъ бы за нее, кром того, онъ еще просилъ, чтобы докторъ Валь, бывшій самъ протестантомъ, нашелъ бы какого нибудь хорошаго пастора, который бы приходилъ увщевать и утшать мистриссъ Тэлоръ.

Потомъ они переговорили о денежныхъ длахъ, и ршено было, что въ извстные сроки мистеръ Одлей будетъ присылать деньги прямо доктору Валю, помимо всякихъ агентовъ. Когда они возвратились черезъ четверть часа, то миледи сидла въ томъ же положеніи, закрывъ лицо руками.

Робертъ нагнулся къ ней и шепнулъ:

— Ваше имя теперь — мистриссъ Тэлоръ. Я не думаю, чтобы вы желали быть извстными здсь подъ настоящимъ вашимъ именемъ.

Она только кивнула головой въ отвтъ, не отнимая рукъ отъ лица.

— Сударыня, сказалъ докторъ Валь:— у васъ будетъ своя горничная, и вс ваши желанія, само собою разумется благоразумныя, будутъ тотчасъ же исполняться. Вс усилія будутъ употреблены, чтобы ваше пребываніе въ Вильбрюмёз было вамъ столько же пріятно, сколько полезно. Если желаете, то вы будете обдать со всми жильцами вмст. Я иногда обдаю за общимъ столомъ, а мой помощникъ, умный и достойный человкъ — всегда. Я живу съ женою и дтьми въ маленькомъ павильйон въ саду, а мой помощникъ въ самомъ заведеніи. Поврьте, сударыня, что мы не пожалемъ ничего, чтобы доставить вамъ всевозможныя удобства.

Словоохотливый французъ насказалъ еще многое, все въ томъ же род, смотря съ сіяющимъ лицомъ на Роберта и свою паціентку. Миледи наконецъ не выдержала: вскочивъ съ мста отъ злобы и нетерпнія, она приказала ему замолчать.

— Оставьте меня наедин съ человкомъ, привезшимъ меня сюда, воскликнула она:— оставьте меня!

И она указала на дверь повелительнымъ жестомъ.

Докторъ пожалъ плечами и вышелъ изъ комнаты, бормоча про себя что-то о ‘прелестномъ дьяволенк’ и о жест, ‘достойномъ самой г-жи Марсъ’. Миледи быстро подошла къ двери, ведшей изъ спальной въ залу, и, затворивъ ее, пристально посмотрла на Роберта.

— Вы привезли меня въ могилу, мистеръ Одгей, воскликнула она:— вы подло и жестоко воспользовались своею силою, вы заживо похоронили меня.

— Я сдлалъ то, что полагалъ справедливымъ въ отношеніи другихъ и милосердымъ въ отношеніи къ вамъ, спокойно отвчалъ Робертъ.— Я былъ бы измнникомъ противъ общества, еслибъ оставилъ васъ на свобод посл исчезновенія Джорджа Толбойза и пожара въ гостиниц Замка. Я привезъ васъ въ домъ, гд съ вами будутъ обходиться хорошо и гд никто не знаетъ вашей исторіи, слдовательно вы не услышите ни малйшаго упрека или непріятнаго слова. Вы будете вести мирную и спокойную жизнь, миледи, такую жизнь ведутъ добровольно въ этой стран многія святыя женщины въ стнахъ монастыря. Уединенная ваша жизнь здсь будетъ не хуже той, которую съ удовольствіемъ вела дочь короля, бжавъ отъ гршнаго міра и запершись въ одинокую келью. Конечно, это очень легкое наказаніе за ваши преступленія, очень легкое искупленіе вашихъ грховъ. Живите здсь и покайтесь. Никто васъ здсь не тронетъ, никто васъ не будетъ терзать. Я прошу одного — раскайтесь.

— Я не могу, воскликнула миледи, вперивъ свои сверкающіе глаза на Роберта:— я не могу! Такъ вотъ къ чему привела меня моя красота! Я сочиняла всевозможныя хитрости, чтобы обезопасить себя, и къ чему все это привело? Лучше было поддаться сначала, если суждено было этимъ кончиться. Лучше было поддаться проклятой судьб, когда Джорджъ Толбойзъ возвратился въ Англію.

Она злобно схватилась рукою за свои чудныя кудри, словно желая ихъ оторвать. Что принесли ей эти великолпныя золотистыя кудри, эти чудные голубые глаза? Она ненавидла себя, ненавидла свою красоту.

— Я бы смялась надъ вами, я бы вызвала васъ на бой, еслибъ только смла! воскликнула она:— я бы убила себя, еслибъ я смла. Но я — несчастная, жалкая трусиха, и всегда была такой. Я боялась страшнаго наслдія матери, боялась бдности, боялась Джорджа Толбойза, боялась васъ. Она замолчала на нсколько минутъ, но все еще стояла у дверей, какъ бы ршившись продержать въ комнат Роберта, сколько ей хотлось.

— Знаете вы, о чемъ я думаю? снова начала она:— знаете, о чемъ я думаю, смотря на васъ въ этой полуосвщенной комнат? Я думаю о томъ дн, когда исчезъ Джорджъ Толбойзъ.

Ребертъ вздрогнулъ и поблднлъ.

— Онъ стоялъ противъ меня, вотъ какъ вы теперь стоите, продолжала миледи.— Вы говорили, что вы сроете до основанія старинный домъ, что вы вырвете съ корнемъ вс деревья въ саду, чтобы отыскать тло вашего умершаго друга. Вамъ вовсе не нужно такъ трудиться: тло Джорджа Толбойза лежитъ на дн стараго колодца, въ кустарникахъ за липовой аллеей.

Робертъ Одлей вскрикнул отъ ужаса, и съ отчаяніемъ всплеснулъ руками.

— Боже! воскликнулъ онъ, посл долгаго молчанія:— неужели вс мои страшныя предчувствія такъ мало приготовили меня къ роковой истин, сразившей меня теперь?

— Онъ встртилъ меня въ липовой алле, продолжала миледи тмъ же безчувственнымъ холоднымъ тономъ, которымъ она говорила свою исповдь баронету:— я знала, что онъ придетъ, и потому приготовилась какъ умла встртить его. Я ршилась подкупить его, уговорить, запугать, однимъ словомъ, я ршилась на все, только чтобъ не потерять моего богатства, моего положенія въ свт и не возвратиться къ прежней жизни. Мы встртились, и онъ сталъ упрекать меня за уентнорскій подлогъ, за заговоръ противъ него. Онъ сказалъ, что во всю свою жизнь не простатъ мн обманъ, который разбилъ его сердце. Онъ сказалъ мн, что я вырвала его сердце изъ груди и растоптала его ногами. Теперь у него не было сердца и онъ не могъ меня сожалть. Онъ простилъ бы мн все на свт, кром преднамреннаго зла, которое я ему сдлала. Онъ наговорилъ мн многое еще, и кончилъ тмъ, что никакая сила на земл не воспрепятствуетъ ему заставить меня повдать человку, обманутому мною, всю преступную повсть моей жизни. Онъ не зналъ, какое наслдіе я получила отъ своей матери. Онъ не зналъ, что меня можно свести съ-ума. Онъ терзалъ меня такъ, какъ вы меня терзали. Онъ былъ безпощаденъ, какъ и вы были безпощадны. Мы находились въ кустарникахъ за липовой аллеею. Я сидла на обломкахъ колодца. Джорджъ Толбойзъ стоялъ, прислонившись къ ветхому деревянному валу, заржаввшій стержень котораго скриплъ при малйшемъ движеніи молодаго человка. Я наконецъ стала грозить ему. Я сказала, что если онъ обвинитъ меня передъ сэромъ Майклемъ, то я объявлю, что онъ сумасшедшій. Пускай онъ попробуетъ уврить человка, который слпо меня любитъ, что иметъ какія-нибудь права на меня. Я хотла уже уйти отъ него, какъ онъ вдругъ схватилъ меня за руку и остановилъ силою. Вы видли мтки его пальцевъ на моей рук, тотчасъ ихъ примтили и не хотли врить моимъ объясненіямъ. Я это поняла, Робертъ Одлей, и я видла, что васъ надо было бояться.

Она остановилась, какъ бы ожидая, что Робертъ заговоритъ, но онъ стоялъ неподвижно, молча дожидаясь конца ея разсказа.

— Джорджъ Толбойзъ обошелся со мною такъ же, какъ вы, сказала она:— онъ клялся, что еслибъ былъ одинъ человкъ на свт, который могъ бы меня признать и еслибъ свидтель этотъ находился на другомъ конц свта, то онъ притащилъ бы его и заставилъ подъ клятвою признать меня. Тогда я почувствовала себя сумасшедшей. Я выдернула желзный стержень, гнилое дерево поддалось и мой первый мужъ съ страшнымъ крикомъ упалъ въ колодезь. Я не знаю, какъ онъ глубокъ, но, полагаю, что онъ сухой, ибо я не слыхала плеска воды, а глухой шумъ. Я посмотрла внизъ — ничего не было видно, кром мрачной пустоты. Я встала на колни и стала прислушиваться — все было тихо. Я простояла такъ съ четверть часа, одному Богу извстно, какъ мн показалось это долго, но изъ колодца не доносилось ни малйшаго звука.

Робертъ Одлей не сказалъ ни слова, когда миледи кончила свой разсказъ. Онъ только подошелъ къ двери, у которой стояла Елена Толбойзъ. Еслибъ былъ другой способъ выйдти изъ комнаты, онъ съ радостью воспользовался бы имъ: такъ противна была ему мысль прикоснуться къ этой женщин.

— Сдлайте одолженіе, позвольте мн пройти, сказалъ онъ рзко.

— Вы видите, я не боюсь признаться вамъ во всемъ, сказала Елена Толбойзъ: — и это по двумъ причинамъ. Вопервыхъ, вы не смете воспользоваться моею исповдью противъ меня, такъ-какъ вы знаете, что вашъ дядя умеръ бы отъ одного извстія, что я подъ судомъ. Вовторыхъ, законъ никогда не приговорила, бы меня къ большему наказанію, какъ къ пожизненному заключенію въ сумасшедшемъ дом. Вы видите, я васъ не благодарю за ваше милосердіе, Робертъ Одлсй, я знаю ему настоящую цну.

Она отошла отъ двери и Робертъ молча, не оглянувшись, вышелъ изъ комнаты.

Черезъ полчаса посл этого, онъ сидлъ за ужиномъ, въ одномъ изъ лучшихъ трактировъ Вильбрюмёза. Но сть онъ ничего не могъ: его преслдовалъ образъ погибшаго друга, измннически убитаго въ саду Одлей-Корта.

XXXVIII.
Тнь друга.

Возвращаясь изъ Вильбрюмёза въ Брюссель, Робертъ какъ-то безсознатагьно смотрлъ на окружавшую его мстность, эти безконечные болота и ряды тополей казались ему какъ-то дики и неестественны. Ему не врилось, что это была дйствительность, а не тяжелый, болзненный сонъ. Возможно ли, чтобъ онъ возвращался въ домъ своего дяди безъ женщины, которая вотъ уже два года царила въ немъ неограниченно! Ему казалось, будто онъ увезъ миледи и тайно убилъ ее, а теперь долженъ будетъ отдать отчетъ сэру Майклю въ томъ, что онъ сдлалъ съ женщиной, столь дорогой ему.

‘Что скажу я ему’? думалъ онъ: ‘скажу ли я правду, ужасную правду? Нтъ, это было бы слишкомъ жестоко. Онъ не вынесетъ удара. И, однако, не зная всей глубины ея преступности, онъ можетъ подумать, что я слишкомъ жестоко съ нею поступилъ’.

Выглядывая безсознательно изъ окопъ своего дилижанса на унылую окрестность, Робертъ думалъ: ‘Какая обширная страница была вырвана изъ его жизни теперь, когда участь его друга разъяснилась’.

Что ему было теперь длать? Сколько страшныхъ мыслей вошло ему въ голову, когда онъ вспомнилъ роковую повсть, услышанную имъ изъ блдныхъ устъ Елены Толбойзъ! Его другъ — его погибшій другъ — лежалъ подъ развалинами стараго колодца въ Одлей-Корт. Онъ лежалъ тамъ впродолженіе шести долгихъ мсяцевъ, непогребенный, никому неизвстный, скрытый во мрак стараго монастырскаго колодца. Что было теперь длать?

Начать поиски тла покойнаго друга значило бы навлечь слдствіе. А если такое слдствіе разъ началось бы, то было бы невозможно скрыть преступленіе миледи. Доказать, что Джорджъ Толбойзъ погибъ въ Одлей-Корт — значило бы прямо доказать, что миледи была виновницей этой таинственной смерти, потому что всмъ было извстно, что въ послдній разъ молодаго человка видли съ нею въ липовой алле.

— Боже мой! восклицалъ Гобертъ, когда весь ужасъ его положенія сталъ ему ясенъ: — неужели кости моего друга не могутъ найдти себ покой въ освященной церковью могил, потому что я хочу скрыть преступленіе его убійцы!

Онъ чувствовалъ, что изъ этого затрудненія не было исхода. Порой онъ думалъ, что его погибшему другу все равно, будутъ ли его кости почивать въ гробниц, которой дивился бы весь свтъ, или въ этомъ темномъ тайник въ кустарникахъ Одлей-Корта. Порой имъ овладвалъ ужасъ при мысли, что даже трупъ убитаго не находитъ себ покоя, и ему казалось, что экстренный поздъ между Брюсселемъ и Парижемъ летитъ недовольно быстро: такъ горлъ онъ нетерпніемъ загладить хотя долю зла, причиненнаго его покойному другу.

Къ вечеру на второй день посл того, какъ онъ выхалъ съ миледи изъ Одлей-Корта, онъ былъ уже въ Лондон и отправился прямо въ гостиницу Кларендонъ узнать что нибудь о дяд. Онъ не имлъ намренія видть сэра Маикля, потому что еще не ршилъ что говорить и чего не говорить дяд, но ему хотлось узнать, какъ перенесъ старикъ жестокій ударъ.

‘Я увижусь съ Алисой’, думалъ онъ: ‘она мн все разскажетъ объ отц. Вдь, всего два дня, какъ онъ ухалъ изъ Одлей-Корта, нельзя и надяться на какую нибудь счастливую перемну.’

Но мистеру Одлей не суждено было увидть въ этотъ вечеръ свою двоюродную сестру, лакей въ гостиниц увдомилъ его, что сэръ Майклъ съ дочерью выхали съ вечернимъ поздомъ въ Парижъ на пути въ Вну.

Робертъ былъ очень доволенъ этимъ извстіемъ, по крайней мр оно отсрочивало объясненіе, гораздо лучше было ничего не говорить баронету о преступленіяхъ его жены, прежде чмъ онъ возвратится въ Англію, оправившись отъ удара и набравшись силъ.

Мистеръ Одлей отправился въ Темпль. Квартира его, казавшаяся ему угрюмой со дня исчезновенія Джорджа, на этотъ разъ показалась ему еще грустне. То, что было прежде чернымъ предчувствіемъ, теперь уже было ужасною дйствительностью. Теперь не было мста для самого слабаго луча надежды. Самыя страшныя его подозрнія, увы, оказались слишкомъ основательны.

Джорджъ Толбойзъ измннически убитъ его женой, которую онъ такъ любилъ и такъ оплакивалъ!

На своей квартир онъ нашелъ три письма. Одно было отъ сэра Майкля, другое — отъ Алисы. Третье было написано рукою, слишкомъ хорошо знакомою молодому адвокату, хотя онъ видлъ ее только разъ въ жизни. Лицо его загорлось румянцемъ при вид почерка этого письма и онъ схватилъ письмо, какъ-то бережно и нжно, какъ будто это было живое существо, способное чувствовать его прикосновеніе. Онъ долго вертлъ его въ рукахъ, разсматривая и гербъ на конверт, и почтовую марку, и цвтъ бумаги. Наконецъ съ радостной улыбкой спряталъ его за пазуху.

‘Какой я сталъ дуракъ’, думалъ онъ: ‘я ли не смялся всю свою жизнь надъ слабостями людей, а теперь стала, глупе глупйшаго изъ нихъ. Дивное созданіе! Зачмъ встртился я съ нимъ? Зачмъ неумолимая Немезида направила мои шаги въ тотъ домикъ въ Дорсетшир?’

Онъ распечаталъ первыя два письма, приберегая послднее на закуску, въ вид чуднаго десерта посл боле плотныхъ блюдъ.

Алиса писала, что сэръ Майкль переносилъ свое горе съ такимъ удивительнымъ терпніемъ, что это спокойствіе наконецъ начинало ее безпокоить гораздо боле, чмъ еслибы онъ предался самымъ страшнымъ припадкамъ отчаянія. Боясь за отца, она захала тайкомъ къ доктору, обыкновенно прізжавшему въ ихъ домъ въ серьёзныхъ случаяхъ, и просила его, будто случайно, захать навстить сэра Майкля. Онъ такъ и сдлалъ и, посидвъ съ полчаса у сэра Майкля, объявилъ, что эта тихая грусть не грозила никакой опасностью, но что все же слдовало постараться расшевелить старика и возбудить его, хоть противъ воли, къ дятельности.

Алиса тотчасъ принялась за дло, чтобы привести въ исполненіе этотъ совтъ и, завладвъ попрежнему отцомъ, на правахъ балованнаго ребёнка напомнила ему старинное общаніе повезти ее въ Германію. Съ большимъ трудомъ она уговорила его исполнить свое общаніе и, добившись этого, уладила, что они выдутъ изъ Англіи какъ можно скоре. Въ заключеніе, она увряла Роберта, что не допуститъ отца возвратиться въ Одлей-Кортъ прежде, чмъ онъ совершенно забудетъ связанное съ нимъ горе.

Письмо баронета было очень кратко: въ немъ было сложено съ полдюжины открытыхъ векселей на лондонскихъ банкировъ сэра Майкля.

‘Теб нужны будутъ деньги, милый Робертъ, писалъ онъ:— для распоряженій, которыя ты сочтешь нужными сдлать для упроченія будущаго спокойствія и комфорта особы, которую я оставилъ на твое попеченіе. Я считаю почти лишнимъ говорить, что ты не можешь быть слишкомъ щедръ. Но, можетъ быть, мн лучше теперь же сказать теб, что мое искреннее желаніе, чтобы мн никогда боле не пришлось услышать ея имени. Мн не нужно знать, какъ ты ее устроишь. Я убжденъ, что ты будешь милостивъ и поступишь по совсти. Я не желаю ничего боле знать. Когда теб понадобятся деньги, ты обратишься ко мн, но нтъ нужды говорить, для кого и на что нужны эти деньги’.

Робертъ Одлей вздохнулъ свободне, отложивъ въ сторону это письмо. Оно избавляло его отъ тяжелой обязанности, которая ему предстояла, и опредлило, какъ ему слдовало поступить относительно убитаго друга.

Джорджъ Толбойзъ долженъ остаться въ своей безвстной могил, а сэръ Майкль не долженъ никогда узнать, что женщина, которую онъ любилъ, обагрила свои руки кровью.

Теперь ему оставалось прочесть третье письмо — то самое, которое онъ спряталъ на своей груди, пока читалъ остальныя два. Онъ разорвалъ конвертъ, попрежнему обращаясь съ письмомъ осторожно и нжно.

Письмо это было такъ же кратко, какъ и письмо сэра Майкля. Вотъ его содержаніе:

‘Любезный мистеръ Одлей!

‘Здшній пасторъ былъ уже два раза у Маркса, котораго вы спасли во время пожара въ гостиниц Замка. Онъ лежитъ въ хижин своей матери недалеко отъ Одлей-Корта и находится въ очень опасномъ положеніи, такъ-что сомнваются, чтобы онъ прожилъ доле нсколькихъ дней. Жена ухаживаетъ за нимъ и оба очень желаютъ видть васъ.

‘Пожалуйста, прізжайте не медля’.

‘Преданная вамъ
‘Клара Толбойзъ’.

‘Моунт-Станнингъ, 6-го марта’.

Робертъ Одлей почтительно сложилъ письмо и спряталъ его за жилетъ, прижавъ къ сердцу. Посл этого, онъ помстился въ своихъ любимыхъ креслахъ и закурилъ трубку. Онъ такъ просидлъ, глядя безсознательно на огонь, пылавшій въ камин, пока не докурилъ ее до конца. Лнивый свтъ, блествшій въ его прекрасныхъ срыхъ глазахъ, ясно говорилъ, что онъ предался мечтамъ, которыя не могли быть ни мрачны, ни непріятны. Мысли его уносились на облакахъ табачнаго дыма въ свтлый міръ, гд не было ни смерти, ни заботъ, ни горя, ни стыда, а только онъ да Клара Толбойзъ, наполнявшіе весь этотъ міръ своей любовью.

Не прежде, чмъ былъ истребленъ весь табакъ въ трубк и срая зола вытрясена въ каминъ, эти пріятныя мечты отлетли туда, гд прячутся вс мечты о томъ, чего никогда не было и чего никогда не будетъ, гд ихъ стережетъ суровый чародей, только отъ времени до времени выпускающій ихъ погулять по блому свту на утху людей. Но мечты разсялись, и тяжелое бремя дйствительности стало снова тяготть надъ Робертомъ. ‘Зачмъ я понадобился этому Марксу?’ думалъ онъ. ‘Онъ, можетъ быть, боится умереть не покаявшись. Онъ, можетъ быть, хочетъ разсказать мн то, что мн уже извстно: повсть преступленій миледи. Я зналъ, что онъ былъ замшанъ въ дло. Я это замтилъ съ перваго дня, какъ его увидлъ. Онъ зналъ тайну и торговалъ ею’.

Робертъ Одлей какъ-то съ отвращеніемъ думалъ о поздк въ Эссексъ. Какъ встртится онъ теперь съ Кларой Толбойзъ, зная тайну участи ея брата? Сколько долженъ онъ ей налгать или какъ двусмысленно долженъ онъ съ ней говорить, чтобы скрыть отъ нея истину? И однако было бы безчеловчно высказать ей страшную истину, которая должна сокрушить вс ея тайныя надежды, отравить ея молодость. Онъ зналъ по опыту, какъ возможно надяться, когда гд нтъ никакой надежды и надяться совершенно безсознательно, онъ не могъ переносить мысль сокрушить ея сердце, какъ онъ сокрушилъ свое этой зловщей встью. ‘Пусть ее лучше надется до послдней возможности’, думалъ онъ: ‘пусть лучше она всю свою жизнь будетъ искать ключа къ разгадк тайны ея исчезнувшаго брата. А я не дамъ ей въ руки этотъ ключъ и не скажу: ‘Самыя черныя предчувствія наши сбылись. Братъ, котораго вы любите, убитъ въ цвт лтъ’.

Но вдь Клара Толбойзъ просила безъ замедленія возвратиться въ Эссексъ. Ей ли онъ откажетъ, какъ бы тяжело ни было исполненіе ея желанія? И кром того, Лука Марксъ умиралъ и умолялъ видть его. Не жестоко ли отказать въ такой просьб или медлить хоть одну минуту? Онъ посмотрлъ на часы. Было безъ пяти минутъ девять. Послдній поздъ отходилъ изъ Лондона въ одиннадцать и приходилъ въ Брентвудъ въ первомъ часу. Робертъ ршился отправиться съ этимъ поздовъ, а отъ Брентвуда до Одлея разстояніе миль въ шесть пройдти пшкомъ.

Ему приходилось еще довольно долго ждать до отъзда позда и онъ продолжалъ сидть передъ каминомъ, раздумывая и дивясь страннымъ случайностямъ, наполнившимъ его жизнь за послдній годъ или два и принудившимъ его стряхнуть съ себя природную свою лнь.

‘Боже милостивый!’ думалъ онъ, покуривая вторую трубку: ‘право, не врится, я ли это, бывало, проводилъ цлые дни въ этомъ кресл, читая Поль-де-Кока и покуривая турецкій табакъ, а по вечерамъ ходилъ смотрть какую нибудь новую комедію и оканчивалъ день за котлеткой и бутылкой пива у Иванса. Мн ли такъ легко жилось на свт? Я ли это, какъ балованный ребёнокъ, круглый день качался на лошадк, между тмъ какъ вокругъ меня другія дти топтались босикомъ въ грязи, работая что было силъ, чтобы потомъ на досуг немного покачаться? Видитъ Богъ, я узналъ съ тхъ поръ, что такое жизненныя заботы, а теперь еще недостаетъ мн влюбиться и прибавить свои жалобы и воздыханія къ трагическому хору всхъ дураковъ на свт. Клара Толбойзъ! Клара Толбойзъ! можешь ли ты милостиво улыбнуться? Что отвтишь ты мн, если я скажу, что я люблю тебя такъ же искренно, какъ искренно я оплакивалъ участь твоего брата, что новая цль и направленіе моей жизни, возникнувшія изъ моей дружбы къ погибшему другу, только еще крпнутъ отъ этой любви къ теб и измняютъ меня до того, что я самъ себя не узнаю? Что отвтила бы она мн? Это одному Богу извстно! Если ей нравится цвтъ моихъ волосъ или мой голосъ, она, быть можетъ, и выслушаетъ меня. Но станетъ ли она слушать меня, потому что я люблю ее страстно, потому что любилъ бы ее честно, вчно? Конечно, нтъ! Все это, можетъ быть, расположило бы ее пожалть меня, но не боле. Еслибы какая блокурая двушка съ веснушками вздумала любить меня, это было мн непріятно, но еслибы Клара Толбойзъ вздумала растоптать меня своими хорошенькими ножками, я бы счелъ это за величайшую милость. Я надюсь, бдная Алиса подцпитъ какого нибудь блокураго саксонца въ своихъ далекихъ путешествіяхъ. Надюсь…’ Но мысли его стали путаться, сбиваться. Какъ могъ онъ надяться на что нибудь, думать о чемъ нибудь, пока непогребенный трупъ его друга преслдовалъ его подобно ужасному призраку? Онъ вспомнилъ сказку — страшную, безобразную и въ то же время увлекательную сказку, которая въ былое время, въ зимніе вечера, заставляла стынуть кровь въ его жилахъ — сказку о человк, быть можетъ, сумасшедшемъ, постоянно преслдуемомъ призракомъ его непогребеннаго друга, кости котораго не могли найти покоя въ неосвященной могил. Что, если эта сказка могла осуществиться на дл? Что, если его будетъ постоянно преслдовать тнь убитаго Джорджа Толбойза?

Онъ отбросилъ волоса назадъ обими руками и оглянулся вокругъ себя. Въ углахъ гнздились черныя тни, которыя не совсмъ-то ему нравились. Дверь въ темный чуланчикъ была отворена настежъ, онъ всталъ, чтобы притворить ее, и громко щелкнулъ замкомъ.

— Не даромъ я начитался Александра Дюма и Уильки-Коллинса, пробормоталъ онъ: — я знаю вс штуки призраковъ, я знаю, какъ они высовываются изъ дверей за плечами человка, заглядываютъ въ окна, прильнувъ къ стекламъ своими мертвецки-блдными лицами, превращаются въ сотни глазъ, глядящихъ на васъ изъ мрака. Странное дло, что вашъ лучшій другъ, несдлавшій ни одного дурнаго дйствія въ своей жизни, становится способенъ на всякія гнусности, какъ только онъ превратится въ призракъ. Я велю зажигать газъ съ завтрашняго дня и приглашу старшаго сына мистриссъ Малоне спать въ передней у дверей. Мальчикъ уметъ играть различныя народныя псни на гребешк и будетъ для меня чрезвычайно пріятнымъ компаньономъ.

Мистеръ Одлей принялся тоскливо ходить взадъ и впередъ по комнат, стараясь убить время. Не стоило вызжать раньше десяти часовъ, да и тогда онъ былъ увренъ, что прідетъ на станцію за полчаса до отхода позда. Курить ему надоло. Успокоивающее, наркотическое дйствіе табака, быть можетъ, очень пріятно само по себ, но разв только очень необщительный человкъ, выкуривъ съ полдюжины трубокъ, не почувствуетъ нужды въ собесдник, на котораго можно было бы сонно поглядывать сквозь струю дыма и который обмнивался бы съ вами такими же лниво-дружелюбными взглядами. Не подумайте, чтобы у Роберта не было друзей, потому что онъ часто оставался одинъ дома. Исполненіе торжественнаго долга, заставившее его измнить свою прежнюю безпечную жизнь, заставило его оторваться отъ прежнихъ своихъ старыхъ связей, и вотъ почему онъ былъ теперь одинъ. Онъ забылъ своихъ старыхъ знакомыхъ. Какъ могъ онъ бывать на ихъ попойкахъ или веселыхъ обдахъ, вспрыскиваемыхъ шамбертеномъ и шампанскимъ? Какъ могъ онъ сидть вмст съ ними, слушая ихъ безпечную болтовню о политик и опер, литератур и скачкахъ, театрахъ и наук, сплетняхъ и богословіи, и въ то же время носить въ ум своемъ страшное бремя черныхъ подозрній, недававшихъ ему покоя ни днемъ, ни ночью? Это было невозможно. Онъ отстранился отъ нихъ, какъ будто онъ былъ замаранъ грязными преступными длами и не могъ знаться съ честными людьми. Онъ избгалъ всякихъ встрчъ, заперся въ своей квартир, не имя другаго общества, кром своихъ тревожныхъ мыслей, и наконецъ сдлался страшно нервенъ! Таково всегда вліяніе одиночества на самыхъ сильныхъ и умныхъ людей, какъ бы они тамъ ни хвалились своимъ умомъ и твердостью.

Башенные часы Темпля, св. Дунстана, св. Климента Датчанина и другихъ церквей пробили наконецъ десять и мистеръ Одлей, уже съ полчаса сидвшій въ шляп и пальто, наконецъ вышелъ изъ своей квартиры и заперъ за собою дверь. Онъ повторилъ про себя свое намреніе взять къ себ Патрика — такъ звали старшаго сына мистриссъ Малоне. Мальчикъ долженъ былъ вступить въ должность завтра же, и тогда, еслибы тнь несчастнаго Джорджа Толбойза вздумала постить эти угрюмыя комнаты, ей пришлось бы перешагнуть черезъ Патрика, прежде чмъ проникнуть во внутреннія комнаты, гд спалъ самъ хозяинъ.

Не смйтесь надъ Робертомъ за то, что онъ сдлался ипохондрикомъ, узнавъ страшную участь своего друга. Нтъ ничего тоньше, неуловиме тхъ всовъ, на которыхъ колеблется разсудокъ человка — сегодня здравый, завтра — помшанный. Кто изъ насъ можетъ похвастаться, что не былъ или не будетъ сумасшедшимъ въ одну изъ мрачныхъ минутъ своей жизни? Кто можетъ поручиться, что всы его разсудка не пошатнутся въ противную сторону?

Флит-Стритъ въ этотъ поздній часъ была пуста и безлюдна, и Робертъ Одлей, будучи въ настроеніи видть призраки, ни мало не удивился бы увидть Джонстона, прогуливающагося при тускломъ свт фонарей, или слпаго Мильтона, спускающагося съ лстнички церкви Сент-Брайдъ.

На углу Фаррингтон-Стрита, Робертъ слъ въ кэбъ и быстро пронесся мимо пустыннаго смитфильдскаго рынка и черезъ цлый лабиринтъ тсныхъ закоулковъ выбрался наконецъ на широкій скверъ Финсбюри.

‘Никто еще не видывалъ призраковъ въ кэб’, думалъ про себя Робертъ: ‘даже Дюма, кажется, не помышлялъ объ этомъ. Не то, чтобы онъ не въ состояніи былъ выкинуть такую штуку, а такъ просто, врно въ голову не пришло. Un revenant en fiacre. Браво, названіе недурно. Повсть состояла бы въ похожденіяхъ какого нибудь господина мрачнаго вида, одтаго въ черномъ, который нанялъ экипажъ по часамъ и потомъ таскалъ несчастнаго извозчика по пустырямъ за городомъ и длалъ ему всякаго рода непріятности.’

Между тмъ экипажъ подкатилъ къ станціи желзной дороги и высадилъ Роберта прямо къ дверямъ.

Очень мало народа хало съ этимъ ночнымъ поздомъ, и Гобертъ принялся прогуливаться взадъ и впередъ по деревянной галлере, прочитывая отъ нечего длать гигантскія объявленія, испещрявшія стнки и казавшіяся чмъ-то чудовищнымъ при тускломъ свт фонарей.

Въ вагон ему пришлось сидть одному. Одному, сказалъ я. Но вдь онъ былъ теперь постоянно въ обществ страшнаго призрака. Тнь Джорджа Толбойза преслдовала его даже въ этомъ покойномъ вагон перваго класса, она была и въ вагон и за нимъ, когда Робертъ высовывался изъ окна и далеко-далеко впереди въ темной чащ, къ которой летлъ поздъ.

— Я долженъ предать погребенію тло моего погибшаго друга, ршилъ Робертъ, когда по обнаженной равнин пронесся ночной втерокъ и на него пахнуло холодомъ, словно дыханіемъ мертвеца.— Я долженъ это сдлать, или я когда нибудь умру отъ паническаго страха, подобнаго тому, который овладлъ мною сегодня. Я долженъ это сдлать, съ какими бы опасностями оно ни было сопряжено, какъ бы дорого оно ни обошлось. Даже еслибъ для этого мн снова нужно было вытащить эту сумасшедшую женщину изъ ея убжища и отправить ее на галеры. Онъ былъ очень радъ, когда поздъ остановился въ Брентвуд. Оказалось, что во всемъ позд былъ только онъ да еще какой-то дюжій фермеръ, возвращавшійся изъ театра, гд онъ видлъ какую-то трагедію. Провинціалы обыкновенно здятъ только въ трагедіи — вс пустяшные водевили имъ не по вкусу. Не по нимъ эти изящныя французскія гостиныя, эти доврчивые мужья и легкомысленныя жены, эти ловкія горничныя, появляющіяся только затмъ, чтобы сметать пыль и докладывать о гостяхъ, не по нимъ эти пустыя произведенія — нтъ, подайте имъ добрую, капитальную, пятиактную трагедію, въ которой отцы ихъ видали Гаррика и г-жу Абинттонъ и они сами еще помнятъ дивную О’Ниль, щочки и шейка которой покрывались неподдльнымъ румянцемъ, когда въ роли мистриссъ Беверлей она терпла оскорбленія отъ мистера Стуклея. Я полагаю, что современныя О’Ниль далеко не такъ живо чувствуютъ оскорбленія, которыя имъ наносятъ на сцен, или быть можетъ, ихъ румянецъ подавляется новйшимъ искусствомъ, введеннымъ Рашель, и пропадаютъ для публики подъ вяной близной ихъ штукатурки.

Робертъ безнадежно оглянулся, выйдя изъ хорошенькаго городка и, спускаясь въ долину, отдляющую возвышенность, на которой стоитъ Брентвудъ, отъ другой, на которой такъ долго боролась съ втрами, и наконецъ, пала жертвой двухъ соединившихся стихій старая гостиница Замка.

‘Невеселая прогулка’, подумалъ Робертъ, глядя на лежавшую передъ нимъ дорогу, одинокую и пустынную: ‘особенно для такого жалкаго существа, какъ я въ эту минуту, и въ такую темную мартовскую ночь. Но я очень радъ, что собрался’ подумалъ молодой адвокатъ. ‘Если этотъ человкъ дйствительно умираетъ и желаетъ меня видть, я былъ бы подлецъ, еслибы замедлилъ. Къ тому же она желала, она желала, могу ли я не повиноваться ей?’

Онъ остановился у деревянной ршотки, окружавшей домъ пастора Моунт-Станнинга, и сталъ смотрть сквозь живую изгородь въ окна дома, закрытыя ршотчатыми ставнями. Ни въ одномъ окн не было видно огня, и мистеръ Одлей долженъ былъ пройти дале, удовольствовавшись тщательнымъ осмотромъ дома, укрывавшаго единственную женщину, передъ могуществомъ которой пала несокрушимая твердыня его сердца. Только куча почернлыхъ балокъ и пеплу означала мсто, гд прежде стояла гостиница Замка. Ночной втеръ, распоряжавшійся теперь на вол съ остатками, уцлвшими отъ огня, обсыпаль Роберта цлой тучей пепла и мелкихъ кусочковъ обгорлаго дерева.

Было уже половина перваго, когда ночной странникъ вошелъ въ деревню Одлей, и тутъ только онъ догадался, что Клара Толбойзъ не дала ему никакихъ указаній, какъ найти хижину, гд жилъ Луга Марксъ.

— Вдь Досонъ совтовалъ перенести несчастнаго къ его матери, вспомнилъ Робертъ: — и врно онъ же его и лечитъ. Онъ, конечно, съумётъ сказать мн, какъ найти ихъ домикъ.

На основаніи этого, мистеръ Одлей остановился передъ домомъ, въ которомъ Елена Толбойзъ жила до своего втораго замужества. Дверь въ маленькую аптеку была отворена и въ комнат виднлся свтъ. Робертъ пихнулъ дверь ногой и вошелъ въ домъ. Самъ докторъ стоялъ у прилавка краснаго дерева, смшивая какое-то лекарство въ стеклянной мензурк. Подл лежала его шляпа. Несмотря на поздній часъ, ясно было, что онъ только что возвратился домой.

— Извините, что я васъ безпокою, мистеръ Досонъ, сказалъ Гобертъ, когда докторъ поднялъ голову и узналъ его: — но я пріхалъ чтобъ повидаться съ Марксомъ, который, говорятъ, очень плохъ. Скажите мн, какъ пройти къ хижин его матери?

— Я васъ провожу, мистеръ Одлей, отвчалъ докторъ: — я самъ туда сейчасъ иду.

— Такъ онъ очень плохъ?

— Да, хуже не бываетъ. Одна только можетъ быть перемна въ его положеніи — смерть.

— Странно! воскликнулъ Робертъ: — у него, кажется, не было большихъ обжоговъ.

— Это правда: еслибъ у него были большіе обжоги, такъ я никогда не посовтовалъ бы перенести его изъ Моунт-Станнинга. Но тутъ подйствовало страшное потрясеніе во всемъ организм. Его здоровье было совершенно разстроено пьянствомъ, а неожиданный страхъ доканалъ его. Послдніе два дня у него была жестокая горячка, сегодня онъ гораздо спокойне, но я боюсь, что онъ не переживетъ завтрашняго дня.

— Мн сказали, что онъ желалъ меня видть, замтилъ мистеръ Одіен.

— Да, отвчалъ докторъ разсянно.— Вроятно, капризъ больнаго. Вы вытащили его изъ огня и сдлали все, что отъ васъ зависло, чтобы спасти ему жизнь. Какъ ни грубъ онъ, а вроятно много о васъ думаетъ.

Выходя изъ аптеки, мистеръ Досонъ заперъ дверь. Вроятно, у него въ ящик было много денегъ, потому что не могъ же онъ бояться, чтобы кто нибудь польстился украсть его пилюли или микстуры. Мистеръ Досонъ повелъ Роберта по пустынной улиц, на конц которой свтился огонекъ, ясно говорившій, что при его тускломъ свт лежитъ больной или умирающій. Свтъ этотъ выходилъ изъ окошка хижины, гд лежалъ Лука Марксъ, за которымъ няньчились его жена и мать.

Докторъ поднялъ засовъ двери и въ сопровожденіи Роберта Одлея вошелъ въ общую комнату бднаго жилища. Она была пуста, только на стол стояла сильно нагорвшая сальная свча. Больной лежалъ въ другой комнат, наверху.

— Сказать ли ему, что вы здсь? спросилъ мистеръ Досонъ.

— Да да, пожалуйста. Но будьте осторожны, если вы думаете, что это извстіе можетъ взволновать его. Я подожду. Вы позовите меня, когда мн можно будетъ придти безъ всякой для него опасности.

Докторъ кивнулъ головой въ знакъ согласія и пошелъ тихонько по лстниц въ верхнюю комнату. Мистеръ Досонъ былъ добрый человкъ. Сельскій лекарь долженъ быть добрымъ, сострадательнымъ человкомъ, а то несчастнымъ паціентамъ, у которыхъ нтъ денегъ ему заплатить, пришлось бы перенесть много горькихъ непріятностей, которыя трудно доказать, но тмъ не мене очень больно переносить, особливо посреди страданій.

Робертъ Одлей слъ въ кресла, подл холоднаго очага и окинулъ взглядомъ всю комнату. Какъ мала она ни была, углы ея были совершенно темны при мерцающемъ свт нагорвшей свчки. Прямо противъ Роберта стояли стнные часы. Роковые звуки подобныхъ часовъ въ ночной тишин слишкомъ извстны чтобы ихъ описывать. Молодой человкъ со страхомъ прислушивался къ тяжелому, монотонному бою, который словно высчитывалъ секунды, оставшіяся еще прожить умирающему. Казалось, эти роковые часы съ какимъ-то удовольствіемъ говорили: ‘Еще минута прошла! еще минута прошла!’ Наконецъ эти скучные звуки до того взбсили Роберта, что онъ едва не бросилъ въ часы свою шляпу, въ надежд, что они тогда остановятся.

Наконецъ онъ услышалъ голосъ доктора, который сказалъ ему, что Лука Марксъ не спитъ и будетъ очень радъ его видть.

Робертъ, тотчасъ воспользовался позволеніемъ и, тихо войдя на лстницу, отворилъ дверь въ комнату больнаго и, снявъ шляпу, вошелъ въ нее. Феба Марксъ сидла въ ногахъ у больнаго, не сводя съ него глазъ. Въ нихъ отражалась не нжность, а безпокойный страхъ, она боялась смерти, а не потери мужа. Старуха, мать Луки, хлопоча у камина, сушила блье и готовила какой-то супъ, котораго, по всей вроятности, ея сыну не суждено было сть. Умирающій лежалъ на постел, голова его покоилась на подушкахъ, грубое лицо поражало своею смертною блдностью, руки судорожно мяли одяло. Феба только что кончила ему читать, на стол между стклянки съ лекарствомъ лежало открытое евангеліе. Все въ комнат было въ порядк, опрятно и ясно говорило о заботливости Фебы.

Молодая женщина, увидвъ Роберта, встала и поспшила къ нему на встрчу.

— Позвольте мн вамъ сказать два слова, сэръ, прежде чмъ вы будете говорить съ Лукою, сказала она шопотомъ.

— Что она тамъ толкуетъ? спросилъ больной, едва слышнымъ, но рзкимъ голосомъ. Онъ даже при всей своей слабости оставался тмъ же грубымъ мужикомъ. Хотя смерть застилала уже туманомъ его глаза, но они все-таки слдили съ неудовольствіемъ за Фебою.— Что она тамъ длаетъ? Я не хочу, чтобъ противъ меня что нибудь замышляли. Я хочу самъ говорить съ мистеромъ Одлей и отвчу за все, что я сдлалъ. Если сдлалъ что худое, то постараюсь это исправить. Что она тамъ говоритъ?

— Да, ничего, душа моя, отвчала старуха, подходя къ постели сына, который, даже въ болзни, ничего не имлъ общаго съ этимъ нжнымъ названіемъ.— Она только разсказываетъ мистеру Одлей какъ ты былъ боленъ, красавецъ мой.

— Что я теперь скажу, такъ я скажу только ему одному, помните это, промычалъ Лука.— И ему бы я никогда не сказалъ, еслибъ онъ не спасъ меня.

— Конечно, душа моя, отвчала нжно старуха.

Ея умъ былъ очень ограниченный и она не придавала боле значенія теперешнимъ словамъ своего сына, чмъ дикимъ завываніямъ его въ бреду. Въ этомъ страшномъ бреду Лука кричалъ, что его тащатъ цлыя мили въ огн, что его кидаютъ въ колодцы, вытаскиваютъ оттуда за волосы и такъ держутъ на воздух между небомъ и землею.

Между тмъ Феба Марксъ отвела Роберта на узенькую площадку лстницы, гд едва могли стоять два человка.

— О, сэръ! какъ я желала съ вами поговорить, шопотомъ произнесла Феба: — вы помните, что я вамъ сказала, когда нашла васъ невредимымъ посл пожара?

— Да, да.

— Я вамъ сказала то, что подозрвала и въ чемъ уврена до сихъ поръ.

— Я помню очень хорошо.

— Но я никому не говорила объ этомъ ни слова, сэръ. Мн, кажется, Лука забылъ все, что было на пожар и до него. Онъ былъ вдь пьянъ, когда мил… когда она приходила въ гостиницу. Я думаю, онъ такъ испуганъ былъ пожаромъ, что забылъ все на свт. Во всякомъ случа, онъ не подозрваетъ того, что я подозрваю, иначе онъ всмъ говорилъ бы объ этомъ. Но онъ страшно сердится на миледи, говоря, что еслибъ она позволила ему открыть гостиницу въ Брентвуд или Чельмсфорд, то этого никогда не случилось бы. Потому-то я и хотла васъ просить не говорить ни слова объ этомъ при немъ.

— Я понимаю и буду остороженъ.

— Миледи, я слышала, ухала изъ Корта, сэръ?

— Да.

— Навсегда?

— Навсегда.

— Но ее не отвезли въ такое мсто, гд съ нею будутъ жестоко обходиться?

— Нтъ, объ ней будутъ, напротивъ, очень заботиться.

— Я очень рада этому, сэръ. Извините, что побезпокоила васъ своими разспросами, но миледи была очень добра для меня.

Глухой, слабый голосъ Луки долетлъ до лстницы. Онъ гнвно спрашивалъ, когда же она перестанетъ болтать-то. Феба тотчасъ приложила палецъ къ губамъ и ввела Роберта снова въ комнату больнаго.

— Мн тебя не нужно, сказалъ мистеръ Марксъ ршительно, когда жена его появилась на порог: — мн тебя не нужно. Теб не для чего слушать то, что я буду говорить. Мн нуженъ только мистеръ Одлей и я хочу говорить съ нимъ наедин, я не хочу, чтобъ ты тамъ у дверей подслушивала, такъ ступай внизъ и сиди тамъ, пока позовутъ, слышишь. Да возьми мать съ собою — нтъ, мать оставь, она мн будетъ нужна.

Больной слабой рукой показалъ на дверь и жена его послушно вышла изъ комнаты.

— Я ничего не желаю слышать, сказала она на порог: — но я надюсь, что ты ничего не скажешь противъ тхъ, кто къ намъ былъ такъ добръ и милостивъ.

— Я скажу, что хочу, гнвно произнесъ Лука: — я тебя слушаться не стану, ты не пасторъ и не законникъ какой.

Несмотря на страшныя свои страданія, Лука ни мало не измнился. Быть можетъ, теперь слабый лучъ свта старался проникнуть сквозь тьму невжества, омрачавшую его душу. Быть можетъ, какое-то чувство раскаянія побуждало его искупить свою гршную жизнь, какъ бы то ни было, онъ, устремивъ свои глаза на Роберта Одлея, указалъ ему на стулъ подл кровати.

— Вы нкоторымъ образомъ одурачили, меня, мистеръ Одлей, началъ онъ: — вы вертли меня во вс стороны, до тхъ поръ, что вывернули меня совершенно наизнанку и вывдали отъ меня все, что я зналъ. Значитъ, мн не за что было васъ благодарить до пожара, но теперь я вамъ благодаренъ. Вообще я къ богатымъ не питаю большой благодарности, ибо они мн давали всегда то, что мн не нужно было. Они давали мн супъ, фланель, уголья, духовныя книжки, но поднимали при этомъ такой шумъ о своемъ милосердіи, что я радъ былъ бы возвратить имъ все назадъ, еслибъ это только было возможно. Но когда джентльменъ богатый, знатный рискуетъ своею жизнью, чтобы снасти пьянаго мужика, то какой бы пьяный и грубый мужикъ этотъ ни былъ, а онъ чувствуетъ благодарность къ джентльмену и хочетъ передъ смертью сказать ему: ‘Спасибо, вамъ сударь, я вамъ очень обязанъ.’

Съ этими словами Лука Марксъ протянулъ свою лвую руку, такъ-какъ правая, сильно обожженная, была обвернута тряпками.

Робертъ взялъ эту грубую руку и крпко пожалъ ее.

— Не благодарите меня, Лука Марксъ, сказалъ онъ:— я очень радъ, что былъ вамъ полезенъ.

Лука ничего не отвчалъ, а задумчиво смотрлъ на Роберта.

— А вы очень любили, джентльмена-то, что пропалъ въ Корт, неправда ли, сэръ? спросилъ онъ наконецъ.

Робертъ вздрогнулъ.

— Я слышалъ, что вы были большіе друзья съ мистеромъ Толбойзомъ, повторилъ Лука.

— Да, да, отвчалъ Робертъ съ видимымъ нетерпніемъ: — я его очень любилъ.

— Я слышалъ отъ людей въ Корт, какъ вы отчаявались, не найдя его. Хозяинъ гостиницы ‘Солнца’ также мн говорилъ, что еслибъ мистеръ Толбойзъ былъ вамъ родной братъ, то вы не могли бы быть боле поражены его потерею.

— Да, да, я знаю, сказалъ Робертъ:— но, пожалуйста, не говорите боле объ этомъ, вы не поврите, какъ это меня разстроиваетъ.

Неужели тнь его умершаго, но непогребеннаго друга будетъ везд его преслдовать? Онъ пріхалъ сюда, чтобы успокоить умирающаго, и даже здсь его преслдовала эта страшная тнь, даже здсь ему напоминали о таинственномъ преступленіи, омрачившемъ всю его жизнь.

— Выслушайте меня, Лука, сказалъ онъ съ жаромъ: — поврьте, я цню вашу благодарность и очень радъ, что могъ вамъ оказать услугу. Но прежде чмъ продолжать разговоръ, позвольте обратиться къ вамъ съ торжественной просьбою. Если вы послали за мною, чтобы открыть мн тайну судьбы моего погибшаго друга, то умоляю васъ, пощадите себя и меня, не разсказывайте страшной исторіи. Вы ничего не можете мн сказать новаго, я все знаю. Женщина, бывшая однажды въ вашей власти, сама мн все разсказала. Прошу васъ, не говорите боле объ этомъ, повторяю, вы ничего не можете мн сказать, чего бы я не зналъ.

Лука Марксъ пристально посмотрлъ на него и что-то въ род улыбки мелькнуло на его страдальческомъ лиц.

— Я ничего не могу вамъ сказать, чего бы вы не знали? спросилъ онъ.

— Ничего.

— Такъ значитъ, мн и говорить нечего, сказалъ задумчиво умирающій.— Она вамъ сказала? спросилъ онъ посл нсколькихъ минутъ молчанія.

— Прошу васъ, Марксъ, перемнить разговоръ, отвчалъ Роберта нсколько рзко.— Я уже вамъ сказалъ, что не желаю боле ничего слышать. Вамъ вдь врно заплатили за сохраненіе тайны, и потому вамъ лучше молчать до конца.

— Будто? воскликнулъ Лука съ одушевленіемъ.— Будто лучше мн молчать до конца?

— Я такъ думаю. Вы продали свою тайну и вамъ заплатили, чтобы вы молчали. Потому честность требуетъ, чтобы вы исполнили свое общаніе.

— Будто? повторила. Марксъ съ улыбкой: — но если у миледи одна тайна, а у меня другая — тогда что?

— Что вы хотите сказать?

— Положимъ, что я могъ бы все это время что нибудь сказать и сказалъ бы, еслибъ со мною обходились получше, еслибъ то, что мн давали, не бросали бы какъ собак. Положимъ, что я имю что нибудь сказать важное — тогда что?

Невозможно описать странную улыбку торжества, освтившую исхудалое лицо умирающаго.

‘Онъ бредитъ’, подумалъ Робертъ. ‘Надо быть съ нимъ терпливымъ. Глупо сердиться на умирающаго.’

Лука Марксъ нсколько минутъ лежалъ молча, устремивъ свой взглядъ на Роберта. Странная улыбка не сходила съ его лица. Старуха, уставшая отъ постояннаго ухода за сыномъ, заснула, сидя передъ огнемъ.

Робертъ терпливо ждалъ, пока больной снова заговоритъ. Малйшій шумъ непріятно раздавался въ жтотъ глухой часъ ночи. Трескъ дровъ, звукъ часовъ въ нижней комнат, ревъ втра, тяжелое дыханіе умирающаго — все это принимало какой-то страшный оттнокъ въ ночной тишин. Робертъ сидлъ, закрывъ лицо руками, и думалъ, что будетъ теперь съ нимъ, когда тайна смерти Джорджа Толбойза открыта и его преступная жена похоронена навки въ сумасшедшемъ дом. Ршившись не открывать страшной тайны Кіар Толбойзъ, онъ терялъ всякое право на ея вниманіе. Какъ посметъ онъ встртиться съ нею и не сказать ей истины? Онъ чувствовалъ, что ея взглядъ заставитъ его все высказать. Если онъ ршился сохранить отъ нея тайну, то ему слдовало никогда съ нею боле не видться. Открыть же тайну значило отравить всю ея жизнь. Могъ ли онъ изъ личныхъ видовъ разсказать ей эту ужасную исторію? Могъ ли онъ думать, что она, узнавъ всю правду, оставитъ своего убитаго брата неотомщеннымъ, оставитъ его кости лежать въ неосвященной земл?

Видя со всхъ сторонъ только непобдимыя затрудненія, Робертъ съ отчаяніемъ смотрлъ на будущее и сожаллъ, что не погибъ подъ горящими обломками гостиницы Замка.

‘Кто бы пожаллъ меня?’ думалъ онъ: ‘никто, кром бдной Алисы. И она скоро утшилась бы. Но сожалла ли бы обо мн Клара Толбойзъ? Нтъ, она только сожалла бы, что некому было бы хлопотать объ открытіи тайны смерти ея брата. Она только….’

XXXIX.
Разсказъ умирающаго.

Богъ-знаетъ, куда занесся бы съ своимъ мыслями мистеръ Одлей, еслибы больной, неожиданно присвъ на постели и кликнувъ свою мать, не заставилъ его очнуться.

Старуха, спавшая на стул, вскочила и обратила свои сонные глаза на Луку.

— Что съ тобой, Лука, душа моя? спросила она нжно.— Еще рано принимать микстуру. Мистеръ Доснъ приказалъ дать теб ее черезъ два часа посл его ухода, а теперь нтъ еще и часу.

— Кто же говоритъ, что пора? съ нетерпніемъ закричалъ мистеръ Марксъ.— Я хотлъ у тебя что-то спросить, матушка. Помнишь ты седьмое сентября прошлаго года?

Робертъ вздрогнулъ и взглянулъ на больнаго. ‘Зачмъ’ подумалъ онъ: ‘припоминаетъ Лука день смерти Джорджа?’ Старуха покачала головой, видно было, что она совершенно растерялась.

— Боже милостивый! какъ можешь ты у меня спрашивать такія вещи. Вотъ ужь восемь или девять лтъ, какъ моя память совершенно мн измняетъ, а я никогда не была мастерица запоминать дни и числа.

Лука Марксъ нетерпливо пожалъ плечами.

— Такъ-то ты исполняешь, что тебя просятъ! сказалъ онъ обидчиво.— Не говорилъ я теб разв, помни этотъ день? Не говорилъ я теб, что можетъ придти время, когда тебя потребуютъ въ свидтели объ этомъ дл и заставятъ клясться на библіи? Не говорилъ я теб всего этого?

Старуха безсознательно мотала головой.

— Коли ты говоришь, такъ врно — правда, сказала она съ улыбкой: — только я не могу припомнить, дружочекъ мой. Вотъ уже девять лтъ, какъ моя память отказывается мн служить, прибавила она, обращаясь къ Роберту.

Мистеръ Одлей положилъ свою руку на плечо больному.

— Марксъ, сказалъ онъ:— повторяю, что вамъ нечего безпокоиться объ этомъ. Я у васъ ничего не спрашиваю и не хочу ничего знать.

— А если я хочу что-нибудь сказать! воскликнулъ Лука съ жаромъ:— если я не могу умереть, не передавъ кому-нибудь тайны, и нарочно просилъ васъ придти, чтобъ передать ее вамъ. Все, что я хочу сказать — истинная правда. Меня вотъ заживо сожгли прежде, чмъ я ее высказалъ (онъ произнесъ эти слова сквозь зубы, лицо его было ужасно). Меня прежде заживо сожгли. И заставлялъ же я отплачиваться за ея презрительное обхожденіе со мной. Я заставлялъ ее платить за вс ея улыбки и важничанье, и никогда бы не сказалъ ей моей тайны — никогда въ мір. Я знаю тайну, и мн платили за то, и не было того ничтожнаго оскорбленія или обиды, нанесенной мн или моимъ, которой бы я не отплачивалъ ей въ десять разъ!

— Марксъ, ради Бога, успокойтесь, убдительно просилъ Робертъ: — о чемъ это вы говорите? Что это могли вы ей сказать?

— А вотъ сейчасъ узнаете, отвчалъ Лука, обтирая пересохшія губы.— Матушка, дай мн напиться.

Старуха налила чего-то въ кружку и подала сыну.

Онъ выпилъ съ жадностью и второпяхъ, какъ-будто бы догадываясь, что ему оставалось еще немного часовъ жизни.

— Останься тутъ, сказалъ онъ матери, указывая на стулъ въ его ногахъ.

Старуха повиновалась и сла противъ мистера Одлея. Она вынула изъ кармана чахолъ съ очками, обтерла стекла и, надвъ очки, какъ-то просіяла, словно надясь, что это значительно поможетъ ея памяти.

— Я задамъ теб другой вопросъ, матушка, сказалъ Лука: — на который теб смшно будетъ не отвчать. Помнишь ты, когда я работалъ на аткинсоновской ферм, прежде чмъ я женился, тогда еще я жилъ у тебя?

— Да, да, отвтила мистриссъ Марксъ, радостно кивая головой:— помню, помню, мой милый. Это было какъ разъ въ то время, когда собирали яблоки въ саду, а ты досталъ себ новый жилетъ съ мушками. Помню, помню, Лука.

Мистеръ Одлей дивился, къ чему это все вело и какъ долго придется ему сидть у постели больнаго, слушая пустой разговоръ.

— Если ты это такъ хорошо помнишь, сказалъ Лука:— то врно не забыла, что я приводилъ сюда одного человка въ то время, когда у Аткинсона кончали жать хлбъ?

Робертъ снова вздрогнулъ и, устремивъ глаза на Луку, затаилъ дыхапіе и съ страннымъ, ему непонятнымъ, любопытствомъ сталъ прислушиваться къ словамъ умирающаго.

— Я помню, что ты приводилъ Фебу, съ жаромъ отвтила старуха:— я помню, ты часто приводилъ Фебу выпить чашку чаю или поужинать съ нами.

— Убирайся ты съ твоей Фебой! крикнулъ Лука Марксъ.— Кто тутъ говоритъ о Феб? кому какое дло до Фебы? Помнишь ли, какъ въ одну сентябрьскую ночь, я привелъ сюда одного джентльмена, мокраго, покрытаго грязью, съ сломанною рукою и опухшимъ плечомъ? Помнишь, какъ ему пришлось разрзать рукавъ, и какъ онъ сидлъ безсмысленно, смотря на огонь, не зная кто онъ и гд онъ, словно онъ съ-ума сошелъ? Его надо было какъ ребёнка раздть, высушить, умыть и насильно влить ему въ ротъ водки. Тогда онъ только очнулся. Помнишь ты это, матушка?

Старуха кивнула головой и пробормотала, что она очень хорошо все это помнитъ.

Робертъ Одлей дико вскрикнулъ и упалъ на колни подл постели умирающаго.

— Боже мой! произнесъ онъ:— благодарю тебя за твое неизрченное милосердіе! Джорджъ Толбойзъ живъ!

— Погоди, сказалъ Лука: — не торопись. Матушка, дайте намъ, вонъ, жестянку, что стоитъ на полк.

Старуха повиновалась и подала старый л,естяной табачный ящикъ.

Робертъ Одлей все еще стоялъ на колняхъ, закрывъ лицо руками. Лука открылъ жестянку.

— Денегъ тутъ нтъ, сказалъ онъ:— да еслибъ они и были, то долго не залежались бы. Но тутъ есть нчто для васъ, быть можетъ, дороже денегъ. Я вамъ дамъ это, чтобы вы знали, что и пьяный мужикъ уметъ быть благодарнымъ къ тмъ, кто добръ до него.

И онъ подалъ Роберту дв свернутыя бумажки — два листка, вырванные изъ бумажника и исписанные карандашомъ. Грубый, неразборчивый почеркъ былъ совершенно незнакомъ Роберту.

— Я не знаю этого почерка, сказалъ онъ:— зачмъ вы мн дали эти бумадки? Что он имютъ общаго съ моимъ другомъ?

— Прочтите прежде, а потомъ спрашивайте, отвчалъ Лука.

Первая развернутая Робертомъ бумажка заключала въ себ слдующее:

‘Любезный другъ!

‘Я пишу теб въ такомъ странномъ положеніи, въ какомъ, конечно, никакой человкъ до меня не находился. Я не могу теб сказать, что именно со мною случилось, но случилось нчто, заставляющее меня бжать изъ Англіи и съ растерзаннымъ сердцемъ искать уединеннаго убжища, гд бы провести остальные дни мои въ безвстности. Я прошу тебя объ одномъ: забудь меня. Еслибъ твоя дружба могла быть мн полезна, я бы обратился къ теб. Еслибъ ты могъ помочь мн совтомъ, я бы откровенно разсказалъ теб все. Но мн ничто не можетъ теперь помочь, ни дружба, ни совтъ. Да благословитъ тебя Богъ за твою прошедшую любовь ко мн и да научитъ онъ тебя забыть меня’.

‘Дж. Т.’

Содержаніе второй бумажки, адресованной другому лицу, было еще кратче.

‘Елена!

‘Да проститъ тебя Богъ за то, что ты сдлала сегодня, такъ какъ я теб прощаю. Будь спокойна. Ты никогда обо мн боле не услышишь. Для тебя и для свта я умеръ, какъ ты этого желала. Теб нечего бояться меня, я узжаю изъ Англіи навсегда’.

‘Дж. Т.’

Робертъ Одлей смотрлъ въ изумленіи на эти строки, написанныя не рукою его друга, но подписанныя его именемъ.

Онъ пристально посмотрлъ на Луку, думая, не обманъ ли это какой.

— Это не написано Джорджемъ Толбойзомъ, сказалъ онъ.

— Нтъ, отвчалъ Лука.— Толбойзъ собственноручно писалъ эти письма, но лвой рукой, такъ-какъ правая у него была сломана.

Робертъ Одлей поднялъ голову, всякая тнь сомннія исчезла на его лиц.

— Я понимаю, сказалъ онъ: — я понимаю. Разскажите мн все. Разскажите, какимъ образомъ спасся мой другъ.

Онъ до того былъ озадаченъ всмъ слышаннымъ, что не вполн сознавалъ, что все это — истинная правда, что другъ, котораго онъ считалъ погибшимъ, былъ живъ, и что онъ его прижметъ когда нибудь къ своей груди.

— Разскажите мн все! воскликнулъ онъ:— ради-бога, разскажите мн все, я постараюсь понять.

— Я работалъ въ прошломъ сентябр на ферм Аткинсона, началъ Лука Марксъ:— и ходилъ домой въ хижину матери по ближайшей дорог, черезъ луга, за Кортомъ. Часто Феба, знавшая въ какое время я возвращался, дожидалась меня у калитки въ садовой стн. Иногда она не приходила — и тогда я отправлялся въ людскую Корта, и тамъ меня угощали стаканомъ пива или ужиномъ. Я не знаю, что длала Феба вечеромъ седьмаго сентября, я помню это число, потому что Аткинсонъ заплатилъ мн жалованье и я далъ ему росписку — но она не пришла меня встртить къ воротамъ за липовой аллеей, я перескочилъ черезъ сухую канаву и отправился къ дому. Мн нужно было ее видть въ тотъ вечеръ, такъ-какъ я отправлялся на другой день работать на ферму за Чельмсфордъ. Церковные часы пробили девять, когда я шелъ лугами къ Корту. Въ четверть десятаго я, вроятно, вошелъ въ липовую аллею. Ближайшій путь въ людскую лежалъ черезъ кустарники и мимо сухаго колодца. Ночь была темная, но я зналъ дорогу и освщенныя окна людской весело блистали во мрак. Проходя мимо самаго колодца, я вдругъ услышалъ стонъ. Кровь застыла въ моихъ жилахъ. Это былъ стонъ страждущаго человка, вроятно, лежащаго гд нибудь въ кустарникахъ. Я не боялся домовыхъ, я ничего не боялся, но было что-то ужасное въ этомъ стон, морозъ меня подралъ по кож и въ первую минуту я не зналъ, что длать. Вскор стонъ повторился и тогда я сталъ осматривать кусты и отыскалъ человка, спрятаннаго подъ зеленью. Я подумалъ, что онъ какой нибудь мошенникъ, и уже хотлъ тащить его въ Кортъ, но онъ вдругъ схватилъ меня за руку и, пристально посмотрвъ, спросилъ, кто я и какія имлъ сношенія съ людьми Корта. Что-то въ его голос говорило, что онъ джентльменъ, и я, хотя не видлъ его лица, отвчалъ ему учтиво. ‘Я хочу удалиться отсюда, сказалъ онъ: — но такъ, чтобы никто не видалъ, помни это. Я лежу здсь полумертвый съ четырехъ часовъ, но слышишь: мн надо перебраться отсюда, чтобъ никто не видалъ.’ Я сказалъ ему, что это очень легко, но тутъ мн сново вошла въ голову мысль, не мошенникъ ли онъ какой, зачмъ онъ хотлъ удалиться никмъ невиднный? ‘Можешь ты меня провести куда нибудь, гд бы мн переодться, и гд бы меня никто не видлъ?’ спросилъ онъ. Между тмъ, онъ прилегъ и я замтилъ, что его правая рука какъ-то странно болтается. Я указалъ ему на это и спросилъ, что съ нимъ. ‘Сломана, боле ничего, сказалъ онъ, какъ бы говоря про себя.— Можно разбить сердце такъ же, какъ и ногу сломать, но сердце-то не такъ легко починить.’ Я сказалъ, что могу его перетащить въ хижину моей матери и тамъ высушить его блье. ‘Можетъ ли мать ваша сохранить тайну?’ спросилъ онъ. Я ему сказалъ, что у нея такая память, что поврь ей сегодня вечеромъ вс массонскія тайны, она ихъ къ завтрашнему утру совершенно позабудетъ. Онъ, казалось, былъ очень этимъ доволенъ и сталъ приподыматься, держась за меня. Платье его было мокро и покрыто грязью. ‘Вы не упали въ колодезь, сэръ?’ спросилъ я. Онъ мн ничего не отвчалъ, онъ, казалось, не слыхалъ даже моихъ словъ. ‘Провели меня въ хижину твоей матери, сказалъ онъ: — и достань мн сухое платье. Я заплачу хорошо за вс твои труды.’ Я зналъ, что ключъ всегда почти оставляли въ деревянной калитк сада и потому повелъ его къ ней. Онъ едва могъ ходить, и то упираясь на мое плечо. Я провелъ его черезъ калитку и оставилъ ее отпертою, надясь, что помощникъ садовника не замтитъ. Минуя селеніе, мы прошли черезъ луга и, не встртивъ никого, достигли, наконецъ, хижины моей матери, которая дожидалась меня, готовя ужинъ. Я посадилъ незнакомца въ кресло передъ огнемъ и въ первый разъ хорошенько взглянулъ на него. Это былъ высокій, красивый человкъ. Но я никого не видывалъ въ такомъ несчастномъ положеніи. Онъ былъ совершенно мокрый, покрытъ грязью, руки его были исцарапаны и изрзаны. Я снялъ съ него платье, онъ сидлъ какъ кукла, безсознательно устремивъ глаза на огонь, и отъ времени до времени тяжело вздыхалъ. Онъ, казалось, не зналъ, гд онъ, ничего не слышалъ, ничего не видлъ. Видя, въ какомъ онъ положеніи, я хотлъ идти за мистеромъ Досономъ и сказалъ объ этомъ матери. Онъ вдругъ очнулся и воскликнулъ: ‘Нтъ, нтъ, никто не долженъ знать, что я здсь, кром васъ двухъ.’ Я спросилъ, не сбгать ли мн за водкой, онъ согласился, и я побжалъ въ кабакъ. Хорошее это было дло, что я принесъ водки: бдный-то дрожалъ всмъ тломъ, и зубы его такъ крпко были стиснуты, что мн пришлось насильно налить ему въ ротъ водки. Наконецъ, онъ задремалъ, я побжалъ за простынею и, завернувъ его, положилъ на постель. Уславъ мать спать, я самъ остался подл него и поддерживалъ огонь до утра. Уже разсвтало, какъ онъ вдругъ вскочилъ и сказалъ, что ему надо тотчасъ же отправиться. Я просилъ его и не думать объ этомъ, такъ-какъ онъ долго еще не будетъ въ состояніи выйдти, но онъ сказалъ, что ему необходимо хать и всталъ съ постели. Сначала онъ едва стоялъ на ногахъ, но потомъ обошелся. Я его одлъ въ его платье, которое я высушилъ и вычистилъ, пока онъ спалъ. Страшно на него было посмотрть въ изорванномъ плать, съ блднымъ лицомъ и большою раною на лбу, которую я промылъ и обвязалъ платкомъ. Сюртукъ онъ надлъ въ накидку, такъ-какъ на сломанную руку нельзя было натянуть рукавъ. Хотя онъ часто стонать отъ боли, но къ восходу солнца былъ совершенно одтъ. ‘Какой ближайшій городъ по дорог въ Лондонъ?’ спросилъ онъ. Я отвчалъ, что Брентвудъ. ‘Хорошо, сказалъ онъ: — если ты проводишь меня въ Брентвудъ и тамъ отыщешь доктора, который вправитъ мн руку, такъ я теб дамъ за вс твои труды пять фунтовъ.’ Я отвчалъ, что готовъ все сдлать для него и предложилъ взять у одного изъ сосдей телегу, такъ-какъ до Брентвуда было хорошихъ шесть миль. Онъ покачалъ головой и сказалъ: ‘нтъ, нтъ, я не хочу, чтобъ обо мн здсь знали, я лучше пойду пшкомъ.’ И онъ прошелъ эти шесть миль, хотя всякій шагъ стоилъ ему ужасныхъ страданій, но онъ все перенесъ, такого молодца я никогда не видывалъ. Иногда онъ останавливался, чтобъ перевести духъ, но все же дошелъ до Брентвуда. Тамъ я его свелъ къ доктору и тотъ положилъ руку въ лубки. Это заняло много времени. Докторъ непремнно хотлъ, чтобы онъ остался въ Брентвуд пока поправится, но онъ и слышать не хотлъ, говоря, что ему нужно хать не теряя минуты въ Лондонъ. Такъ докторъ сдлалъ все, что могъ и подвязалъ платкомъ его руку.

Робертъ Одлей вздрогнулъ. Онъ вспомнилъ, что въ Ливерпул ему сказали, что одинъ молодой человкъ съ подвязанной рукой взялъ билетъ за часъ до ухода парохода ‘Victoria Regia’.

— Когда все было кончено, продолжалъ Лука: — онъ спросилъ карандашъ и бумагу. Докторъ засмялся. ‘Вы не можете писать этой рукой’, сказалъ онъ. ‘Я могу другой’, отвчалъ спокойно молодой человкъ. ‘Не могу ли я написать за васъ?’ спросилъ докторъ. ‘Нтъ, благодарствуйте, я у васъ только попрошу два конверта.’ Докторъ ушелъ за конвертами, а молодой человкъ вырвалъ изъ своего мокраго бумажника два листка и началъ писать лвой рукой. Ему было очень неловко и онъ долго копался, но, наконецъ, кончилъ, письма положилъ въ конверты, запечататъ и на одномъ сдлать карандашомъ крестъ. Докторъ еще разъ сталъ уговаривать его остаться въ Брентвуд, но онъ никакъ не хотлъ и сказалъ мн: ‘Пойдемъ, проводи меня на станцію, и я дамъ теб, что общалъ.’ Я пошелъ съ нимъ. Мы явились на станцію желзной дороги за пять минутъ до отхода позда. Онъ тогда отвелъ меня въ сторону и сказалъ: ‘Я хочу, чтобы ты отдалъ эти письма по адресу’. Я отвчать что съ удовольствіемъ. ‘Хорошо, ты знаешь Одлей Кортъ?’ — ‘Какъ я:е, моя невста горничная у миледи’.— ‘Чья горничная?’ спросилъ онъ: — ‘Да, миледи, что была прежде гувернанткой у мистера Досона’.— ‘Хорошо, говоритъ онъ: — такъ вотъ это письмо съ крестомъ ты отдашь леди Одлей, но смотри прямо въ руки. Помни, что никто не долженъ видть этого письма.’— Я общался исполнить его желаніе и онъ отдалъ мн первое письмо. ‘Знаешь ты мистера Одлей, племянника сэра Майкля?’ спросилъ онъ потомъ. ‘Какъ же, говорю я: — я слышалъ, что онъ франтъ, но добрый человкъ’. ‘Ну, такъ отдашь другое письмо мистеру Роберту Одіею: онъ теперь остановился въ гостиниц Солнца, въ деревн Одлей’. Я сказалъ, что знаю гостиницу Солнца съ малыхъ лтъ. И онъ далъ мн второе письмо и пятифунтовую бумажку, какъ общалъ. ‘Прощай, сказалъ онъ:— спасибо за труды’, слъ въ вагонъ втораго класса и ухалъ.

— Бдный Джорджъ, Бдный Джорджъ! воскликнулъ Робертъ.

— Я пошелъ прямо въ гостиницу Солнца, продолжалъ Лука: — и спросилъ, тамъ ли вы, такъ-какъ ей Богу, я хотлъ тотчасъ же отдать оба письма кому слдуетъ. Но хозяинъ мн сказалъ, что вы ухали утромъ въ Лондонъ и онъ не знаетъ, когда вы прідете назадъ. Онъ также не зналъ, гд вы живете въ Лондон, хотя и уврялъ, что гд-то въ судахъ, въ Вестминстер или тамъ но близости. Что жь мн было длать? Нельзя было послать письмо по почт, не зная куда адресовать, и попросить вамъ переслать также нельзя было: меня просили, чтобъ никто не зналъ объ этомъ письм. Я и ршился подождать, когда вы прідете другой разъ. Вечеромъ я хотлъ пойти въ Кортъ повидаться съ Фебою и узнать отъ нея, гд можно встртить миледи. Я не пошелъ на работу въ тотъ день и проболтался до сумерекъ, а тамъ отправился къ Корту, у деревянной калитки ждала меня Феба. Мы пошли съ ней въ кустарники, я только что хотлъ поворотить къ колодцу, гд мы часто сиживали, какъ вдругъ Феба поблднла и вскрикнула ‘не туда! не туда!’ Я спросилъ, отчего она не хочетъ идти къ колодцу, она отвчала, что сама не знаетъ, но она слыхала, что тамъ ходятъ домовые. Я сталъ уврять, что все это вздоръ, но она ршительно не хотла идти къ колодцу и мы воротились къ калитк. Я видлъ, что дло неладно и прямо такъ ей и сказалъ. ‘Да, я что-то сегодня сама не своя, отвчала она: — посл вчерашняго еще не оправилась’. ‘Посл вчерашняго? спросилъ я: — у васъ врно была исторія съ барыней?’ Она не-сейчасъ отвчала, но лукаво улыбнулась. ‘Нтъ, Лука, сказала она наконецъ: — совсмъ не то. Миледи со мною напротивъ такъ любезна, что я думаю она мн ничего не откажетъ, даже если я попрошу денегъ на обзаведеніе фермы или на наемъ гостиницы’. Я ничего не могъ понять изъ ея словъ: она же вдь нсколько дней передъ тмъ говорила, что ея госпожа только думаетъ о себ, и намъ будетъ очень трудно чего нибудь отъ нея добиться. Я и говорю ей: ‘это что-то неожиданно’. ‘Да, неожиданно’, отвчаетъ она и опять улыбается. Я не выдержалъ и говорю ей: ‘ты, любезная, что-то отъ меня скрываешь. Теб что нибудь сказали, или ты что нибудь слышала или открыла, но напрасно стараешься, меня не проведешь.’ Она засмялась и спросила: ‘Откуда ты это взялъ, Лука?’ А я ей отвчалъ, что не потерплю этого, и если она хочетъ имть тайны отъ будущаго своего мужа, такъ пускай выходитъ за другаго. Она начала-было хныкать, да я не обратилъ вниманія и сталъ разспрашивать о миледи, чтобы узнать, какъ мн передать ей письмо. ‘И другіе люди умютъ не хуже тебя держать тайну, сказалъ я: — и заслуживать любезности господъ. Вчера прізжалъ къ твоей барын молодой джентльменъ въ рыжей бород, неправда ли?’ Вмсто отвта, Феба разревлась и начала ломать себ руки. Я не зналъ, что и думать, въ первую минуту, но помаленьку я изъ нее все выпыталъ. Она мн разсказала, какъ она изъ окошка видла, что миледи гуляла но липовой аллеи съ какимъ-то незнакомымъ ей джентльменомъ и…’

— Будетъ, воскликнулъ Робертъ Одлей:— я знаю остальное.

— Но Феба разсказала мн все, что она видла и какъ она тотчасъ посл этого встртила миледи и дала ей понять, что знала нчто, которое предавало миледи навсегда въ ея руки. ‘Она въ моей власти, Лука, говоритъ Феба: — она сдлаетъ все на свт для если мы сохранимъ ея тайну.’ Выходило, что минасъ, леди и Феба полагали джентльмена умершимъ на дн колодца, а онъ ухалъ въ Лондонъ. Еслибъ я отдалъ письмо, то это могло обнаружиться, и мы потеряли бы съ Фебою случай устроиться на всю жизнь. Я оставилъ у себя письмо и сохранялъ свою тайну, а миледи свою. Но я думалъ, если она мн дастъ благородно столько денегъ, сколько я попрошу, такъ я ей отдамъ письмо и успокою ея совсть. Но она кидала мн деньги словно собак, говорила со мною словно съ собакою, на которую ей противно смотрть. И она называла меня всякими презрительными словами и гордо отвертывалась отъ меня. Меня злость взяла и я ршился сохранить свою тайну. Я распечаталъ письма и прочелъ ихъ, но ничего не понялъ. Потомъ я ихъ спряталъ и до сей минуты ихъ никто не видалъ.

Лука Марксъ кончилъ свой разсказъ и устремилъ глаза на Роберта, ожидая отъ него упрековъ, такъ-какъ онъ сознавалъ, что нехорошо поступилъ.

Но Робертъ ничего ему не сказалъ, онъ не чувствовалъ себя способнымъ читать теперь проповди.

‘Священникъ поговоритъ съ нимъ завтра утромъ’, думалъ онъ: ‘и если несчастный нуждается въ увщаніяхъ, то это его дло, что я могу ему сказать? Его грхи обрушились на его же голову, отдай онъ миледи письмо и гостиница Замка не сгорла бы. Кто посл этого посметъ устраивать по своему себ жизнь? Кто не признаетъ руки всемогущаго въ этой страшной исторіи? Какъ мелки казались ему теперь вс его соображенія, но которымъ онъ дйствовалъ. Онъ вспомнилъ, какъ неограниченно полагался онъ на жалкій свой умъ, но его утшало то, что онъ старался честно исполнить свой долгъ къ мертвымъ и живымъ.

Робертъ Одлей просидлъ до разсвта у постели умирающаго, который вскор посл того, какъ кончилъ свой разсказъ, уснулъ или врне впалъ въ забытье. Старуха мать его спала въ креслахъ, Феба внизу на постели, такъ что Робертъ оставался одинъ при умирающемъ.

Онъ спать не могъ, онъ могъ только думать о слышанномъ разсказ.. Онъ могъ только благодарить Бога за спасеніе своего друга и молить его, чтобы онъ дозволилъ ему пойти къ Клар Толбойзъ и сказать ей: ‘вашъ братъ живъ’.

Въ восемь часовъ утра, Феба смнила Роберта. Онъ ушелъ спать въ гостиницу ‘Солнца’ и такъ былъ истощенъ отъ тревогъ и усталости послднихъ трехъ дней, что крпко заснулъ и проснулся только въ сумерки. Одвшись, онъ вышелъ обдать въ комнату, гд онъ сидлъ съ Джорджемъ нсколько мсяцевъ тому назадъ.

Самъ хозяинъ прислуживалъ ему за столомъ и объявилъ, что Лука Марксъ умеръ неожиданно, но очень спокойно въ пять часовъ пополудни.

Въ этотъ же вечеръ Роберта написалъ длинное письмо г-ж Тэлоръ, въ Вильбрюмёзъ, въ которомъ онъ передалъ несчастной женщин разсказъ, слышанный имъ изъ устъ умирающаго.

‘Ее, можетъ быть, утшитъ немного, что мужъ ея не погибъ отъ преступной руки’, думалъ Робертъ. ‘То-есть, оно утшитъ ее, если она можетъ сожалть какъ нибудь кром себя.’

XL.
Возвращеніе.

Клара Толбойзъ возвратилась къ отцу съ радостною встью, что его сынъ отправился въ Австралію 9-го сентября, что по всей вроятности онъ, живъ и возвратится, чтобы вымолить прощеніе у отца, котораго онъ ничмъ впрочемъ не оскорбилъ, кром несчастнаго своего брака, погубившаго его молодость.

Мистеръ Гаркуртъ Толбойзъ былъ приведенъ этимъ извстіемъ въ совершенное замшательство. Юній Брутъ никогда не бывалъ въ подобномъ положеніи, и видя, что въ этой дилемм невозможно было подражать его любимому образцу, мистеръ Толбойзъ принужденъ былъ хоть разъ въ жизни измнить себ и признаться, что не мало безпокоился и сын, посл разговора своего съ Робертомъ Одлей, и всегда готовъ съ радостью принять его въ свои объятія. Но возворотится ли онъ въ Англію? И какъ списаться съ нимъ? Вотъ въ чемъ былъ вопросъ. Робертъ вспомнилъ объ объявленіяхъ, напечатанныхъ имъ въ мельбурнскихъ и сиднейскихъ газетахъ. Если Джорджъ явился въ одинъ изъ этихъ городовъ, то какимъ образомъ никто не обратилъ вниманія на эти объявленія? Не вроятно было, чтобъ его другъ не поспшилъ его успокоить. Что было длать? Ждать ли имъ терпливо, пока Джорджу надостъ изгнаніе и онъ воротится къ тмъ, кто его любитъ, или были какія нибудь средства ускорить его возвращеніе? Робертъ Одлей ршительно не зналъ, что длать. Быть можетъ, обрадованный извстіемъ о спасеніи своего друга, онъ не сознавалъ ничего, кром необъяснимаго счастья, и потому не могъ думать ни о чемъ другомъ.

Въ этомъ настроеніи духа, онъ отправился въ Дорсетширъ постить мистера Толбойза, который до того поддался благороднымъ побужденіямъ своей души, что пригласилъ къ себ погостить друга своего сына.

Толбойзъ чувствовалъ себя необъяснимо счастливымъ отъ одной мысли, что сынъ его живъ, но вмст съ тмъ онъ жаллъ, что леди Одлей не его жена, а то съ какимъ бы онъ удовольствіемъ примрно наказалъ ее.

— Не мн укорять васъ, мистеръ Одлей, говорилъ онъ:— въ томъ, что вы скрыли отъ правосудія преступную женщину, и надсмялись надъ законами страны. И только замчу, что еслибъ эта барыня попала мн въ руку, то я бы съ ней иначе поступилъ.

И такъ Робертъ Одлей снова очутился подъ мрачными елями Дорсетшира, куда онъ такъ часто переносился мысленно посл своего перваго свиданія съ Кларою Толбойзъ. Но теперь былъ апрль мсяцъ, фіалки и другіе ранніе цвты начинали распускаться, ручейки, которые въ первое его посщеніе были покрыты льдомъ, теперь растаяли подобно сердцу Гаркурта Толбойза, и весело журчали въ тни кустарниковъ.

Жизнь въ этомъ большомъ кирпичномъ дом напомнила Роберту его юность и школьные годы. Въ двухъ комнатахъ, отведенныхъ ему, были знакомыя окна безъ занавсокъ, и узкій коверъ у кровати, тотъ же колокольчикъ будилъ его по утрамъ, такъ же вс собирались на молитву, однимъ словомъ, домъ Гаркурта Толбойза былъ слишкомъ врный сколокъ съ ‘учебныхъ заведеній для дворянскихъ дтей’.

Но еслибъ кирпичный, старый домъ былъ дворцомъ Армиды, а слуги, одтые въ полотняныя куртки, превратились въ прелестныя гуріи, то едва ли Робертъ Одлей чувствовалъ бы себя счастливе.

Онъ просыпался по звонку, отправлялся подъ холодную душь, потомъ одвался и въ семь часовъ сопровождалъ хозяина дома въ его прогулк передъ кофе.

Но они гуляли не одни, Клара Толбойзъ обыкновенно ходила съ ними. Въ широкой соломенной шляп съ голубыми лентами, она казалась прекрасне самаго утра, потому что утро бывало иногда срое, мрачное, а Клара всегда сіяла свжестью и красотою.

Въ этихъ утреннихъ прогулкахъ часто говорили о Джордж, и Робертъ Одлей рдко садился за чайный столъ, не вспомнивъ, какъ онъ разсказывалъ въ этой комнат исторію исчезновенія своего друга и какъ ненавидлъ Клару Толбойзъ за ея хладнокровіе къ участи брата. Теперь онъ зналъ ее лучше, онъ зналъ, что она была прелестнйшая, благороднйшая женщина. Но догадывалась ли она, какъ дорога она была его сердцу? Робертъ повременамъ удивлялся, возможно ли было, чтобы онъ чмъ нибудь себя не выдалъ, неужели любовь его не обнаруживалась во взгляд, въ голос.

Единственнымъ разнообразіемъ скучной жизни въ дом Гаркурта Толбойза были парадные обды, на которыхъ собирались отъ времени до времени сосди. Да еще по утрамъ иногда зазжалъ кто нибудь съ визитомъ, къ величайшему неудовольствію Роберта Одлея. Особливо питалъ онъ недружелюбныя чувства къ здоровымъ, краснощокимъ сыновьямъ помщиковъ, обыкновенно сопровождавшимъ своихъ маменекъ и сестеръ.

Невозможно было, чтобы эти молодые люди, увидвъ Клару, не влюбились въ нее, и потому очень естественно было, что Робертъ Одлей ненавидлъ ихъ, какъ дерзкихъ соперниковъ. Онъ ревновалъ всхъ и все, на что только устремлялись эти прелестные, каріе глаза: онъ ревновалъ толстаго пятидесятилтняго вдовца, баронета съ рыжими бакенбардами, больную старуху, которую навщала Клара, цвты въ оранжере, отнимавшіе у ней столько времени и отвлекавшіе ея вниманіе отъ него.

Сначала они были очень церемонны между собою и только откровенно говорили о Джордж, но мало-по-малу между ними возникли дружескія отношенія и недли черезъ три посл прізда Роберта, Клара обрадовала его, взявъ за руку и серьёзно упрекнувъ въ томъ, что онъ велъ безполезную жизнь и не примнялъ ни къ чему свои большія способности.

Какъ счастливъ былъ Робертъ слышать эти упреки изъ устъ любимой женщины! Съ какимъ- восторгомъ онъ унижалъ себя передъ нею. Воспользовавшись этимъ благословеннымъ случаемъ, онъ намекнулъ, что еслибъ онъ имлъ въ жизни какую нибудь цль, то конечно употребилъ бы вс усилія, чтобъ сдлаться чмъ нибудь полезне пустаго праздношатающагося, еслибъ его связывали какія нибудь священныя узы, то онъ, конечно, сталъ бы мужественно бороться съ жизненными невзгодами. Обыкновенно онъ кончалъ подобные разговоры тонкимъ намекомъ, что онъ когда нибудь утопится, чтобъ кончить свою глупую жизнь.

— Неужели вы думаете, что я могу читать французскіе романы и курить турецкій табакъ до ста лтъ, миссъ Толбойзъ? спросилъ онъ.— Неужели вы думаете, что не прійдетъ дня, когда мн до того все это опротивитъ, что я захочу покончить съ своею жизнью?

Я долженъ съ сожалніемъ сказать, что этотъ же самый Робертъ Одлей, который теперь лицемрно разсказывалъ такія отчаянныя вещи, уже давно въ ум своемъ ршилъ продать все свое имущество, не исключая французскихъ романовъ и пенковыхъ трубокъ, и купить за дв или за три тысячи фунтовъ прелестный сельскій домикъ, на берегу озера, весь обросшій цвтами и зеленью.

Конечно, Клара Толбойзъ нимало не догадывалась о тайной цли его стованій. Она совтовала ему начать новую жизнь, серьёзно предаться своимъ занятіямъ. Жизнь эта была невеселая, полная тяжелаго труда, но она могла принести пользу его ближнимъ и доставить славу ему самому. Робертъ едва не сдлалъ гримасы при одной мысли о такой жизни.

‘Я бы все это сдлалъ’, думалъ онъ: ‘и съ радостью, еслибъ былъ увренъ въ наград за мой трудъ, еслибъ она поддерживала меня во время борьбы и раздлила бы мою славу. Но, что, если она пошлетъ меня трудиться работать, а сама покуда выйдетъ замужъ за какого нибудь дурака провинціала?’

Зная примирительный характеръ Роберта, невозможно сказать, какъ долго бы онъ скрывалъ свою тайну, еслибъ неожиданный случай не заставилъ его высказать всю правду.

Онъ прожилъ уже пять недль въ Грэндж-Гит и простое приличіе не позволяло ему боле оставаться, потому въ одно прекрасное майское утро онъ уложилъ свой чемоданъ и объявилъ о своемъ отъзд.

Мистеръ Толбойзъ былъ не такой человкъ, чтобъ сокрушаться объ отъзд гостя, но онъ выказалъ простую учтивость, считавшуюся у него за сильнйшее выраженіе дружбы.

— Мы очень хорошо проводили время съ вами, мистеръ Одлей, сказалъ онъ:— и вы были такъ добры, что находили удовольствіе въ нашей скромной жизни. Вы подчинялись нашимъ мелкимъ домашнимъ обычаямъ съ такою любезностью, что я не могу не принять это за особенное вниманіе, оказанное мн.

Робертъ поклонился. Какъ благодаренъ онъ былъ теперь счастливому случаю, недозволившему ему ни разу проспать утренній звонокъ.

— Мы такъ хорошо сошлись, продолжалъ мистеръ Толбойзъ: — что я надюсь, вы мн сдлаете честь и снова прідете къ намъ въ Дорсетширъ. Если вы вздумаете привезти съ собою ружье, то на моей земл охота отличная и мои фермеры, окажутъ вамъ всевозможное вниманіе.

Робертъ поблагодарилъ отъ всей души за это дружеское предложеніе. Онъ объявилъ, что любитъ охоту боле всего на свт и потому съ величайшимъ удовольствіемъ воспользуется любезнымъ приглашеніемъ. Говоря это, онъ не удержался и взглянулъ на Клару. Ея прелестныя вки нсколько опустились и легкій румянецъ покрылъ ея щоки.

Но это былъ послдній день, который молодой человкъ проводилъ въ раю, а тамъ предстояло сколько долгихъ, скучныхъ мсяцевъ, пока въ сентябр онъ будетъ въ состояніи снова возвратиться въ Дорсетширъ. А это время могло быть употреблено съ пользою краснощокими мальчишками и старыми вдовцами. Потому неудивительно, что онъ смотрлъ на будущее съ отчаяніемъ и былъ очень угрюмъ и скученъ, даже въ обществ миссъ Толбойзъ.

Только вечеромъ, посл обда, когда Гаркуртъ Толбойзъ ушелъ въ библіотеку заняться длами, Робертъ нсколько развеселился. Онъ стоялъ подл Клары у одного изъ оконъ гостиной и смотрлъ на небо, освщенное розовымъ цвтомъ заходящаго солнца. Онъ не могъ не быть счастливымъ въ эту минуту, стоя подл нея, онъ забывалъ и прошедшее, и будущее.

Они говорили о Джордж, всегдашнемъ предмет ихъ разговора. Клара была что-то очень грустна. Она знала, что если онъ и живъ — въ чемъ они не были совершенно уврены — то скитается изгнанникомъ далеко отъ всхъ его любившихъ. Пока она говорила, слезы такъ и навертывались на ея глазахъ.

— Я не понимаю, какъ папа такъ спокоенъ, сказала она.— Вдь онъ любитъ его, мистеръ Одлей, даже вы должны были замтить, что онъ его любитъ. Я ршительно не могу понять его хладнокровія. Еслибъ я была мужчина, я отправилась бы въ Австралію и отъискала бы его, если онъ только въ живыхъ.

Она отвернулась отъ Роберта и взглянула въ окно. Онъ взялъ ее за руку и дрожащимъ голосомъ произнесъ:

— хать мн отъискивать вашего брата?

— Вамъ! воскликнула Клара, устремивъ на него свои заплаканные глаза.— Вамъ, мистеръ Одлей! Неужели вы думаете, я въ состояніи просить у васъ такой жертвы для меня или для тхъ, кого я люблю?

— А неужели вы думаете, Клара, что есть жертва, на которую я не ршился бы для васъ? Нтъ такого далекаго путешествія, котораго бы я не предпринялъ, еслибъ зналъ, что вы поблагодарите меня по возвращеніи. Если вы позволите, Клара, я отправлюсь въ Австралію, пройду ее съ одного конца до другаго и не ворочусь иначе, какъ съ вашимъ братомъ. А ужъ ваше дло — чмъ вы меня наградите за это.

Она долго не подымала головы и молчала.

— Вы очень добры, мистеръ Одлей, сказала она, наконецъ: — я слишкомъ глубоко чувствую всю цну вашего предложенія, чтобы благодарить васъ за него. Но то, что вы говорите, никогда не можетъ исполниться. По какому праву я приму отъ васъ подобную жертву?

— По тому праву, что я — вашъ рабъ и слуга навки, все равно хотите ли вы этого или нтъ. По праву любви, которую я къ вамъ питаю, Клара, воскликнулъ Робертъ, кинувшись на колни и покрывая хорошенькую ручку молодой двушки страстными поцалуями.— Я люблю васъ, Клара, бормоталъ онъ:— я люблю васъ. Вы можете позвать вашего отца и прогнать меня изъ дома, но я буду любить васъ во вки, все равно, хотите ли вы этого или нтъ.

Клара тихонько, но безъ малйшаго неудовольствія выдернула свою дрожащую ручку и на минуту прикоснулась ею къ чернымъ волосамъ его.

— Клара! Клара! произнесъ онъ умоляющимъ голосомъ: — хать мн въ Австралію за вашимъ братомъ?

Молодая двушка ничего не отвчала. Въ подобныхъ случаяхъ нтъ ничего краснорчиве молчанія.

— Подемъ мы вмст, радость моя? Подемъ мы, какъ мужъ и жена? Подемъ мы вмст, жизнь моя, и привеземъ брата?

——

Гаркуртъ Толбойзъ, войдя въ комнату черезъ четверть часа, нашелъ Роберта одного и принужденъ былъ выслушать его признаніе, которое не мало его удивило. Какъ вс гордые эгоисты, онъ никогда не видлъ, что у него длается подъ носомъ, и вполн былъ увренъ, что его общество и спартанская правильная жизнь длали пребываніе въ Дорсетшир столь пріятнымъ его гостю.

Онъ былъ нсколько разочарованъ, но перенесъ этотъ ударъ какъ стоикъ, и выразилъ свое полное удовольствіе новому обороту длъ.

— Есть еще одна вещь, на которую я желалъ бы получить ваше согласіе, сказалъ Робертъ, когда вс главнйшіе вопросы были поршены къ общему удовольствію.— Съ вашего позволенія, мы проведемъ нашъ медовой мсяцъ на пути въ Австралію.

Толбойзъ этого не ожидалъ, онъ утеръ непрошенную слезу и протянулъ руку Роберту.

— Вы подете искать моего сына, сказалъ онъ.— Возвратите мн его — и я вамъ прощу, что вы у меня отняли дочь.

——

Робертъ Одлей возвратился въ Лондонъ, чтобъ сдать свои комнаты въ Фиг-Три-Корт и развдать о корабляхъ, отходившихъ въ іюн мсяц изъ Ливерпуля въ Сидней.

Онъ возвратился совершенно новымъ человкомъ, съ новыми надеждами, новыми заботами. Онъ такъ измнился, что смотрлъ на все въ розовомъ свт, и не могъ постичь, какъ могъ ему міръ когда нибудь казаться такимъ мрачнымъ, скучнымъ.

Онъ ухалъ изъ Грендж-Гита только посл завтрака, и потому достигъ Темпля уже въ сумерки. На лстниц онъ засталъ мистриссъ Малоне за работою: она мыла ступеньки.

— Васъ дожидается цлая куча писемъ, сэръ, сказала она, прижимаясь къ стн, чтобъ пропустить Роберта.— Есть посылки и даже одинъ джентльменъ сидитъ въ комнат, поджидая васъ, онъ уже забгалъ безсчетное количество разъ, а сегодня остался васъ ждать, такъ-какъ я сказала, что получила отъ васъ письмо, и вы возвращаетесь домой.

— Хорошо, мистриссъ Малоне, принесите мн обдъ и бутылку хересу. Да посмотрите за моими вещами.

И онъ спокойными шагами пошелъ въ свою квартиру, удивляясь, кто бы это его ждалъ. Конечно, что не могъ быть никто важный. Можетъ быть, какой нибудь кредиторъ: онъ такъ поспшно собрался въ путь, получивъ приглашеніе мистера Толбойза, что ему было не до счетовъ.

Онъ открылъ дверь и вошелъ въ гостиную: канарейки звонко пли прощальную пснь солнцу, котораго блдный угасающій свтъ еще игралъ на листьяхъ гераніума. Незнакомецъ сидлъ въ креслахъ, отвернувшись отъ окна и опустивъ голову. Когда Робертъ Одлей вошелъ въ комнату, онъ вскочилъ и Робертъ, вскрикнувъ отъ удивленія и радости, кинулся въ объятія Джорджа Толбойза.

Мистриссъ Малоне пришлось принести второй обдъ и вторую бутылку вина, и молодые люди такъ заговорились, что просидли почти всю ночь.

Мы знаемъ, сколько Робертъ имлъ сказать своему другу. Онъ очень слегка упомянулъ о предмет, который, онъ зналъ, опечалитъ Джорджа, именно о несчастной женщин, отживавшей свои дни въ уединенномъ уголку Бельгіи.

Джорджъ Толбойзъ очень коротко разсказалъ свои похожденія въ тотъ день, когда онъ оставилъ, спящаго Роберта на берегу ручья, а самъ отправился обвинить свою жену, такъ жестоко его обманувшую.

— Богу извстно, сказалъ онъ: — что съ той минуты, какъ я очутился въ колодц, зная, кто меня пихнулъ на врную смерть, главная моя мысль была спасти женщину, меня обманувшую. Я упалъ на ноги, на мягкую грязь, но ушибъ плечо и сломалъ руку о бока колодца. Въ первыя минуты я не могъ прійти въ себя, но съ нкоторымъ усиліемъ я очнулся, зная, что воздухъ, которымъ я дышалъ, былъ смертоносенъ. Я привыкъ въ Австраліи ко всему и лазилъ какъ кошка. Каменья, изъ которыхъ былъ построенъ колодезь, были неправильныхъ формъ и торчали во вс стороны, такъ что я могъ вскорабкаться по нимъ доверху, помогая себ руками, несмотря на то, что одна была сломана. Трудное было это дло, Бобъ, и странно кажется, чтобъ человкъ, такъ долго проповдывавшій, что жизнь ему надола, сталъ бы употреблять такія усилія для ея сохраненія. Я думаю, я не достигъ верха прежде получаса, знаю только, что это время мн показалось вчностью. Нечего было и думать искать убжища прежде ночи, такъ-какъ меня непремнно кто нибудь увидлъ бы. Я поползъ подъ кусты и тамъ лежалъ до ночи. Человкъ, искавшій меня, разсказалъ теб остальное.

— Да, онъ разсказалъ мн все, мой бдный другъ.

Джорджъ Толбойзъ никогда не здилъ въ Австралію. Онъ взялъ билетъ на ‘Викторію-Регію’, но потомъ переслъ на другой корабль и отправился въ Нью-Норкъ, гд и жилъ до сихъ поръ.

— Американцы были очень любезны со мною, Бобъ, сказалъ онъ.— У меня было довольно денегъ и я предполагалъ, когда ихъ издержу, отправиться въ Калифорнію. Я могъ бы найти себ новыхъ друзей, но какое сочувствіе могъ я питать къ людямъ, незнавшимъ о моемъ гор? Я жаждалъ увидть тебя, Бобъ, пожать твою честную руку.

XLI.
ЭПИЛОГЪ.

Два года прошло съ того дня, когда Робертъ Одлей прижалъ къ своей груди возвратившагося изъ изгнанія друга. Его мечта о прелестномъ сельскомъ домик исполнилась. На Темз, недалеко отъ Тедингтона, возвышается, посреди густой зелени, хорошенькій фантастическій коттеджъ, съ зелеными ршетчатыми ставнями, а въ саду, между кустами лилій и другихъ цвтовъ, краснощокій мальчикъ лтъ осьми рзвится и играетъ съ другимъ маленькимъ ребёнкомъ, едва ползающимъ на земл.

Хозяинъ этого прелестнаго домика, мистеръ Робертъ Одлей, отличился въ нсколькихъ процесахъ и считается одной изъ восходящихъ звздъ адвокатуры. Хорошенькій мальчикъ, Джорджъ Толбойзъ, находится въ школ Итон и часто прізжаетъ навстить отца, который живетъ вмст съ сестрою и ея мужемъ. Джорджъ очень любитъ своего дядю Роберта, тётю Клару и маленькаго ребёнка, весело ползающаго по зеленому скату, который ведетъ къ рк.

Но бываютъ и другіе постители въ тедингтонскомъ коттедж: часто прізжаетъ туда веселая молодая двушка съ сдымъ старикомъ, пережившимъ вс жизненныя невзгоды, съ твердостію, достойною христіанина.

Съ годъ тому назадъ, Робертъ Одлей получилъ письмо съ черной каемкой изъ Бельгіи. Докторъ Валь извщалъ его, что г-жа Тэлоръ спокойно умерла посл продолжительной болзни, которую онъ называлъ ‘maladie de langueur’.

Еще одинъ человкъ посщаетъ прелестное жилище Роберта Одлея — это благородный, веселый сэръ Гарри Тауерсъ. Онъ безъ устали играетъ съ дтьми и катаетъ дамъ въ лодк.

Надъ пристанью для лодокъ устроена хорошенькая комнатка, гд мужчины курятъ въ длинные лтніе вечера, пока ихъ не позовутъ на лужокъ, на которомъ за чайнымъ столомъ ихъ ждутъ Клара и Алиса.

Одлей-Кортъ запертъ и въ огромныхъ пустыхъ комнатахъ, которыя оглашалъ нкогда громкій, серебристый смхъ миледи, теперь раздается только глухой голосъ старой экономки. Портретъ миледи закрытъ занавскою, а другія картины, Вуверманы, Пуссены, Тинтореты, покрыты безжалостною паутиной. Домъ, хотя и безъ вдома баронета, часто показываютъ любопытнымъ постителямъ, которые восхищаются комнатами миледи и разспрашиваютъ о прелестной красавиц, съ золотистыми кудрями, кончившей свой вкъ на чужбин.

Сэръ Майкль не намренъ боле возвратиться въ тотъ домъ, гд онъ былъ нкогда счастливъ, не предчувствуя, что этотъ сонъ минетъ такъ скоро и пробужденіе будетъ такъ страшно. Онъ остается жить въ Лондон, пока Алиса не сдлается леди Тауерсъ, тогда онъ передетъ въ недавно купленное имъ имніе въ Герфордшир, рядомъ съ замкомъ своего зятя.

Джорджъ Толбойзъ очень счастливъ, живя съ сестрою и другомъ. Не надо забывать, что онъ еще молодой человкъ и нтъ ничего удивительнаго, если современемъ найдется женщина, которая утшитъ его, и онъ позабудетъ свое горе. Страшное прошедшее мало по малу изглаживается изъ его памяти и, можетъ быть, не далеко то время, когда тнь, брошенная на его жизнь преступностью жены, совершенно исчезнетъ.

Пенковыя трубки и французскіе романы подарены Робертомъ одному изъ своихъ товарищей, а мистриссъ Малоне получаетъ отъ него пенсіонъ, и смотритъ за канарейками и гераніями.

Я надюсь, никто не будетъ сердиться на меня, что моя повсть кончается благополучно, и вс хорошіе люди, выведенные въ ней, счастливы и спокойны. На жизненномъ опыт, хотя и непродолжительномъ, я убдилась въ глубокой справедливости словъ великаго царя и философа, восклицавшаго, что онъ никогда не видлъ ‘добрыхъ покинутыми или ихъ дтей просящими милостыню’.

КОНЕЦЪ.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 2—6, 1863

ТАЙНА ЛЕДИ ОДЛЕЙ.

I.Люси.

II.На палуб ‘Аргуса’.

III.Скрытыя сокровища.

IV.Въ ‘Таймз’, на первой страниц.

V.Надгрозный камень въ Уентнор.

VI.Куда нибудь, куда нибудь, на край свта.

VII.Годъ спустя.

VIII.Передъ грозой.

IX.Посл грозы.

X.Исчезновеніе.

XI.Знакъ на рук миледи.

XII.Безвстность продолжается.

XIII.Тревожные сны.

XIV.Поклонникъ Фебы.

XV.На сторож.

XVI.Роберта Одлея просятъ удалиться.

XVII.Въ гостининц Замка.

XVIII.Неожиданное посщеніе.

XIX.Ошибка слесаря.

XX.Надпись въ книг.

XXI.Мистриссъ Плаусонъ.

XXII.Маленькій Джорджъ оставляетъ свое, жилище.

XXIII.Остановка.

XXIV.Клара.

XXV.Письма Джорджа.

XXVI.Изслдованія прошлаго.

XXVII.Ни шагу дале.

XXVIII.Робертъ Одлей начинаетъ изслдованія съ другаго конца.

XXIX.Въ могил.

XXX.Въ липовой алле.

XXXI.

XXXI.Просьба Фебы.

XXXII.Зарево пожара.

XXXIII.Роковой встникъ.

XXXIV.Исповдь миледи.

XXXV.Штиль посл бури.

XXXVI.Совтъ доктора Мосгрева.

XXXVII.Погребена заживо.

XXXVIII.Тнь друга.

XXXIX.Разсказъ умирающаго.

XL.Возвращеніе.

XLI.ЭПИЛОГЪ.

Читайте также:

I.
Люси.

II.
На палуб ‘Аргуса’.

III.
Скрытыя сокровища.

IV.
Въ ‘Таймз’, на первой страниц.

V.
Надгрозный камень въ Уентнор.

VI.
Куда нибудь, куда нибудь, на край свта.

VII.
Годъ спустя.

VIII.
Передъ грозой.

IX.
Посл грозы.

X.
Исчезновеніе.

XI.
Знакъ на рук миледи.

XII.
Безвстность продолжается.

XIII.
Тревожные сны.

XIV.
Поклонникъ Фебы.

XV.
На сторож.

XVI.
Роберта Одлея просятъ удалиться.

XVII.
Въ гостининц Замка.

XVIII.
Неожиданное посщеніе.

XIX.
Ошибка слесаря.

XX.
Надпись въ книг.

XXI.
Мистриссъ Плаусонъ.

XXII.
Маленькій Джорджъ оставляетъ свое, жилище.

XXIII.
Остановка.

XXIV.
Клара.

XXV.
Письма Джорджа.

XXVI.
Изслдованія прошлаго.

XXVII.
Ни шагу дале.

XXVIII.
Робертъ Одлей начинаетъ изслдованія съ другаго конца.

XXIX.
Въ могил.

XXX.
Въ липовой алле.

XXXI.
Просьба Фебы.

XXXII.
Зарево пожара.

XXXIII.
Роковой встникъ.

XXXIV.
Исповдь миледи.

XXXV.
Штиль посл бури.

XXXVI.
Совтъ доктора Мосгрева.

XXXVII.
Погребена заживо.

XXXVIII.
Тнь друга.

XXXIX.
Разсказъ умирающаго.

XL.
Возвращеніе.

XLI.
ЭПИЛОГЪ.