Владимир Евгеньевич Жаботинский
Владимир Евгеньевич Жаботинский
Святки в Италии
Святки в Италии
(Старая рождественская сказка)
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Примечания
Примечания
Святки в Италии, Жаботинский Владимир Евгеньевич, Год: 1898
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Синьор Депретис быстро взбежал по лестнице и позвонил. Отперла ему сама жена. Увидев большой пакет, который принес с собою муж, она радостно спросила:
— Нашлась?
Синьор Паоло качнул головою, снял пальто и взял пакет в руки.
— Все плачет? — спросил он у жены, которая сделала утвердительный знак. — И не спала?
— Нет. Она так впечатлительна!
— Знаешь что? — заговорил в раздумье муж: — Я хотел было подождать вечера и устроить ей сюрприз на елку. Но надо будет отдать ей куклу теперь же, а то она слишком взволнована.
Нерина сидела на кушетке в своей хорошенькой детской и печально смотрела в окно. Ее глаза были так необычайно красны, а круги под ними так необычайно сини, что при первом взгляде можно было понять, сколько она плакала в это утро и как мало спала в эту ночь. Ее не занимали теперь не только старые игрушки, но даже новые, только вчера вечером подаренные. Папа так много рассчитывал на роскошный, дорогой presepio [Presepio (букв. ‘ясли’, итал.) — игрушечный театр с фигурками, воспроизводящими сцену поклонения волхвов, непременный атрибут рождеств. празднеств в Италии.] для представления св. мистерии: большинство куколок махало руками и ногами, ясли были сделаны из красного дерева, головка Младенца — с настоящими мягкими волосиками — была окружена ореолом из тоненькой золотой проволоки, а маленький органчик исполнял песни ангелов и трех волхвов. Ни одна девочка в Риме, вероятно, не получала еще к Рождеству такого дивного presepio. Но это было напрасно: Нерина и не взглянула на подарок, тогда как прежде, бывало, не отгонишь ее от этого крошечного театра.
Мама вошла в комнату, положила ей руку на голову и сказала:
— Какие у тебя красные глазки, bambina, — вот что значит не спать почти две ночи! А вечером будут гости… Слушай, пойдешь теперь заснуть, если я дам тебе что-то очень хорошее, что-то такое, что тебе очень понравится и что ты очень хочешь получить?
— Что?
Так как тут была мама, Нерина собиралась снова заплакать.
Синьора Депретис показала ей куклу.
— Гуальберта!!! Нашлась!
Нерина кинулась к своей пропавшей любимице и стала ее неистово целовать, наскоро убедившись, что Гуальберта цела и невредима, только голубое платье сильно испачкано.
Через четверть часа наконец Нерину удалось уложить в постель, но прежде она раздела куклу и прижала ее к себе, заявив:
— Мы будем спать вместе!
Нерина шептала кукле:
— Какая ты холодная, fanciullina mia! [девочка моя (итал.)] Надо тебя согреть.
Она еще крепче прижала Гуальберту к себе, свертываясь в клубочек под одеялом. И на самом деле, атласная кожа куклы потеплела, Гуальберта зашевелилась и обняла левую толстенькую руку Нерины.
— Senti, poveretta, [Послушай, бедняжка (итал.)] — шептала девочка, — ты должна рассказать мне свои приключения. Это будет очень интересно!
— Но мама хочет, чтобы ты заснула, — ответила Гуальберта.
— Ничего, я все равно не засну. Рассказывай, что ты видела за эти два дня. Via! [Давай, начинай! (итал.)]
Кукла устроилась поудобнее и начала рассказывать.
— Ты меня оставила возле витрины с картинками, на карнизе, а сама с папой ушла. Тогда уже стемнело, и проходящие меня не видели, хотя я видела их очень хорошо. Мне было так страшно, что я не могу тебе передать, и к тому же становилось довольно холодно. Так я сидела почти целый час. Вдруг мимо меня прошел маленький мальчик с каким-то ящиком под мышкой. Он напевал вполголоса ту песенку, что всегда поет твой папа:
Chi sa se servi ci son
Dentro alla lu-u-na,
E so sono tutti birbon,
Quelli di lu-u-na?[*]
[*] — Кто знает, есть ли слуги / Там, на луне, / И все ли они плуты / Там, на луне? (итал.).
Он очень внимательно оглядывался по сторонам и потому заметил меня, нагнулся и вслух сказал: ‘Эге! Да ведь это кукла той девочки!’ Тут и я его узнала: это был, кажется, тот самый мальчишка, который так приставал к папе, предлагая почистить башмаки. Он поднял меня, оглядываясь, завернул в какую-то грязную тряпку, взял тоже под мышку и понес с собою. По дороге он останавливал почти каждого прохожего и предлагал спички. Но когда мы подошли к Corso, он свистнул и сказал: ‘A, pizzardoni!’ — и перебежал галопом через улицу, где было очень светло.
— Я знаю это слово, — сказала Нерина, — pizzardone значит полицейский, только помни, Гуальберта, если назвать так полицейского в глаза, то он очень обидится.
— Мы шли ужасно долго, — продолжала Гуальберта. — Когда мальчик наконец остановился, мы были в какой-то узенькой и темной улице. Здесь он вошел в дверь, сел на свой ящичек, поставил меня перед собой и заговорил со мною:
‘Что мне с вами делать, синьорина, а? Следовало бы отнести вас в полицию. Но я не могу туда явиться с ящиком, где лежат щетки и вакса, потому что я… как бы вам сказать… забыл выхлопотать позволение на чистку сапог. Понимаете, cara lei? [Дорогая вы моя (итал.)]
А теперь у меня болят ноги и мне очень не хочется бежать так далеко, тем более что скоро надо идти на cottio [Сottio (итал.) — традиц. рыбная ярмарка в канун Рождества с участием уличных певцов и музыкантов, сопровождавшаяся шумным весельем.]. Э? Поэтому вам придется побыть у меня до завтра’.
Его лицо было освещено, и я видела, как он задумался, глядя на меня, и вдруг стал печальным, покачал головой, свистнул и сказал: ‘Ecco!’ [Вот!] Потом взял меня в руки, завернул, вышел снова на улицу, пробежал несколько домов и поднялся по какой-то страшно высокой лестнице.
Тут он постучался в дверь и спросил: ‘Sora [Синьора (итал.)] Nanna, можно видеть Нинетту?’
В дверях показалась женщина и сказала: ‘Вечно ты тут, Meo! На что тебе она?’
‘Sora Nanna, вам ведь не мешает… Я к ней на минуту!’
‘Ступай, она там лежит’.
— Знаешь, Нерина, я никогда не видела такой бледной и худой девочки, как эта Нинетта. Мне стало ужасно жаль ее, а она так обрадовалась, когда Мео подал ей меня, что у нее сразу выступил на щеках яркий румянец. Мео смотрел на нее и сказал: ‘Можешь оставить ее у себя до завтрашнего утра. А теперь — ciao, до свидания’. — ‘Куда ты? Посиди со мною’. — ‘Я еще не был дома и не ел, и потом мне надо еще поспеть на cottio’.
Тогда она стала ласкаться к нему: ‘Meino, дорогой, возьми меня тоже на cottio. Я так давно не была на улице! Я совсем забыла, что послезавтра Рождество’.
Он ответил: ‘Ты с ума сошла, Нина. Теперь холодно, а ты… нездорова’.
Когда он запнулся, она так печально посмотрела на него, что мне стало больно внутри, покачала головой и повторила: ‘Возьми меня с собой, Meino mio!’
Он отвернулся и сказал: ‘A sora Nanna?’
Тогда Нинетта закричала: ‘Тетя, тетя, я пойду к Meo на ужин. Вы ведь будете у sor’ы Реджины, и мне скучно оставаться одной’.
Тетка заворчала немного и сказала: ‘Ступай’.
Нинетта закуталась в платок, взяла меня, и мы вышли, а через несколько минут были в квартире Meo. У него оказались три маленьких брата и мать, и все они жили в одной комнате, совсем небольшой.
Meo посадил Нинетту в углу, а сам подошел к матери. Нинетта не очень теребила меня, так что я слышала разговор Meo и его мамы.
Он сказал:
‘Сегодня я заработал семнадцать сольди. А ты?’
‘Я тридцать сольди’.
‘А bambini?’
Я очень удивилась, услышав, что эти мальчики — старшему было лет семь — зарабатывают деньги.
Мать вздохнула и ответила: ‘Старшие принесли по одиннадцати сольди, а Пьерино поймал pizzardone, привел его сюда и сказал, что, если еще раз увидит моих детей продающими спички без патента, то мне достанется’.
После этого мать сказала: ‘Всего есть четыре лиры пятнадцать сольди. Слушайте, дети, если мы купим capitone [Вид угря], то потом нам целую неделю придется есть ‘хлеб со слюною’ — pane o sputo’.
Мео отвернулся, а остальные три мальчика начали плакать и кричать так, что у меня закружилось в голове. Маленький Пьерино лег на стол, начал бить по доске каблуками и повторял во все горло: ‘Я хочу capitone! Я хочу capitone!’
Мать зажала уши и закричала хриплым голосом: ‘Zitto, zitto [Замолчи, не шуми (итал.)], Мео купит вам capitone!’
Тогда Мео отозвал ее в сторону и сказал: ‘Пусть их, мама. Я, верно, завтра получу лиры две от тех, кто потерял вот эту куклу. — Он показал матери меня и добавил, почему-то смотря ей прямо в глаза: — Я ее нашел на via Sistina’.
Мать тоже посмотрела ему прямо в глаза, потом посмотрела на меня и сказала: ‘Не испорть ее, Нинетта’. Потом она опять обратилась к Мео: ‘Ну, тебе пора. Cottio скоро начнется. Только купи хорошего capitone. Бедные мои дети, надо же вам, в самом деле, хоть раз в году сытно и вкусно поесть!’
— На улице Нинетта куталась в два платка и прижимала меня к себе. Я высунула голову и слушала, но они молчали. Только один раз Мео сказал: ‘Мы оба сумасшедшие. Дует трамонтана [Северный ветер (итал.)], а я веду тебя на piazza del Cerchio!’
Она ответила: ‘Но на улице ведь так хорошо! И мне тепло, Мео, право, тепло’.
Мы прошли мимо огромной ямы, большой, как piazza Colonna, и оттуда подымались какие-то столбы, камни и стены…
— Это— Foro Romano, — вставила Нерина.
— …Мы его прошли, и я увидела толпу, услышала шум и крики и почувствовала невыносимый запах рыбы. Торговцы ужасно громко выкликали названия рыбы, и чаще всего слышалось: Capitoni! Capitoni! Capitoni! — Это и был cottio, рыбный рынок.
— Да, — опять прервала Нерина, — я знаю, такой рынок устраивается перед каждым Рождеством. И у нас вчера вечером тоже был к ужину capitoni. Но рассказывай дальше, Гуальберта, я больше не буду тебя прерывать.
Гуальберта снова заговорила:
— Я не люблю шума и толпы, и потому я спряталась под платками Нинетты. Там, как в темнице, я пробыла очень долго, и под конец Нинетта начала страшно кашлять. Когда я почувствовала, что мы ушли с cottio, я снова выставила голову. Нинетта, хрипя, сказала Мео: ‘Идем скорее домой, мне очень больно в груди, когда я кашляю’. Мео смотрел на нее так, как будто она была его сестра, и повторил несколько раз: ‘Мадонна! Зачем я взял тебя с собою, я сумасшедший?!’
Когда мы вошли в ту улицу, Мео дал ей в руки сверток с рыбой, а сам взял Нинетту на руки и понес нас наверх, в комнату соры Нанны. Но соры Нанны не было. Мео уложил Нинетту на кровать — если бы ты видела эту кровать! — и Нинетта все кашляла так, как будто у нее рвалось в горле. Мео хотел позвать сору Нанну, но девочка не соглашалась и уверяла его, что это пройдет. Она прибавила: ‘Только вернись ко мне и не отнимай у меня сегодня куклу’.
Мео взял рыбу и побежал домой. А через несколько минут Нинетта — она была горячая-горячая — сделалась такой странной и стала говорить такие непонятные вещи, что я едва не обмерла со страха. Она начала бредить.
Мео пришел и, увидев это, бросился за своей матерью и сорой Нанной. Вся комната наполнилась соседками, а через полчаса пришел доктор. Обо мне тут совсем забыли, и кто-то бросил меня в угол. Я попала за сундук и лежала там, почти ничего не слыша и не двигаясь.
— Только на другой день обо мне вспомнили. Мать Мео вытащила меня и унесла к себе. Я успела рассмотреть Нинетту, которая лежала на своей постели и тихо хрипела.
Когда наступил вечер, пришел Мео. Он отдал матери свою выручку и сейчас же убежал к Нинетте.
Он вернулся не скоро и смотрел очень хмуро. Зато его братьям было весело. Они прыгали вокруг стола и пели:
Evviva il capitone, Abbasso il pizzardone! [Здравствуй, рыба-капитоне, / Убирайся, пиццардоне! (итал.)]
Потом один из них закричал: ‘Мама, а ты забыла, что сегодня надо зажечь ceppo?’ [Полено (итал.) …зажечь сeppo — сжигание ‘рождественского полена’ было традиц. частью празднич. ритуала.]
Мать сказала: ‘Но у нас нет больше дров’.
Тогда мальчишки снова начали хныкать. Мать вздохнула и одела уже было платок, но Мео встал и без шапки вышел из комнаты. Через десять минут он вернулся и принес большой кусок деревянной доски.
‘О, — сказала мать ласковым голосом, — кто это дал тебе так много?’
А Мео коротко ответил: ‘Я украл это на стройке’.
Потом он сел у стола и больше не двигался.
Мальчики положили доску в камин, обернули ее старой газетой и зажгли. Когда она наконец разгорелась, они запрыгали перед огнем, греясь и крича:
Ceppo, ceppo!
Gesu` e Maria,
E San Beppo,
E cos` sia! [*]
[*] — Полено! Полено! / Иисусе, Мария / И Иосиф святой, / Воистину так! (итал.)
‘Ceppo должен гореть до самого рождественского утра’, — закричал Пьерино.
Тут Мео поднял голову и сказал: ‘Доктор говорит, что Нинетта проживет столько же, сколько и рождественское ceppo’.
Мать разделила между всеми часть capitone, и Мео принялся с жадностью за еду.
— Сегодня утром Мео вышел из комнаты, когда было еще темно, и вернулся только через три часа. Он был очень молчалив и бледен, он завернул меня в платок, взял под мышку свой ящик и вышел. На улице перед домом, где жила Нинетта, была большая толпа, но Мео пошел другой дорогой, и я не могла узнать, что сталось с бедной девочкой.
Мео шел молча и опустив голову, не предлагая никому спичек и не останавливаясь для чистки башмаков.
Вдруг к нему подошел полицейский и сказал: ‘Oh, ragazzo [Эй, мальчик (итал.)], покажи-ка мне свой билет!’
Мео вздрогнул и оглянулся, как будто хотел убежать. Но полицейский держал уже его за куртку. Тогда он спросил: ‘Какой билет?’
‘А ведь это ящик для чистки сапог?’
‘У меня нет билета’, — сказал Мео угрюмо.
Полицейский ничего не ответил, взял его за руку и повел с собою. ‘А это что?’
Мео, глядя в землю, ответил злым голосом: ‘Вы или слепой, или дурак, pizzardone: это кукла’.
Полицейский, кажется, страшно рассердился, но сдержался и только прибавил шагу да сказал: ‘А вот мы в префектуре узнаем, откуда у тебя эта кукла’.
Когда мы пришли в большое здание с огромными залами — верно, это была префектура, — какой-то господин взял меня у Мео, унес и спрятал в шкаф. Через час дверь шкафа отперли, и я увидела твоего папу.
Синьор Депретис вошел в детскую на цыпочках, но Нерина уже проснулась.
— Babbo, babbuccio [Папа, папочка (итал.)], — позвала она, — если бы ты знал, что Гуальберта рассказала мне во сне!
И она передала отцу приключения куклы, закончив своим настойчивым тоном:
— Надо, чтобы ты отыскал семью Мео и также бедную Нинетту, может быть, она еще жива, и помоги им. Непременно, babbo mio!
Отец посадил ее к себе на колени и сказал:
— Как ты впечатлительна, моя милая девочка! Ведь ты понимаешь, что это все тебе только приснилось. На самом деле Гуальберту принес в полицию приказчик того магазина на via Sistina, где мы ее потеряли.
Нерина задумалась.
После, наедине, синьора Депретис сказала мужу:
— Все это твоя система воспитания. При девочке читают газеты, говорят Бог знает о чем… Она так впечатлительна!
Вечером было очень весело. Рождественская елка в Риме — редкость, и это еще увеличивало ликование детворы.
Нерина нашла среди подарков новое платьице для Гуальберты, переодела ее и танцевала с нею вальс в первой паре.
Первая публикация: Газета ‘Одесские новости’, 25.12.1898.
Источник текста: Жаботинский (Зеэв) Владимир, Сочинения в девяти томах, том II, Минск, 2008, стр. 113.
Оригинал здесь: Викитека.