Михаил Кузмин
Михаил Кузмин
Своему делу мастер
Своему делу мастер
—————————————————————
Своему делу мастер, Кузмин Михаил Алексеевич, Год: 1915
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Этим летом у одних моих близких знакомых служило две девушки, и обе — Поли. Одну звали Пелагея, другую — Павла, но кликали обеих Полей, прибавляя для отличия Поля ‘комнатная’ и Поля ‘кухонная’. Семейство было достаточно рассудительно, чтобы сообразить, что невозможно применять к прислуге мерку, удовлетворить которой едва ли могли бы и сами господа, а потому обращали внимание только, чтобы служащие были симпатичны и без неудобств исполняли свое ближайшее дело. Так что в смысле гуляний и романов свобода была почти полная, но обе женщины пользовались ею по разному.
Павла, или Поля-кухонная, почти не понимала спокойных чувств, и, если любовь не сопровождалась соперницами, изменами, побоями, опасностью быть облитой кислотою, то она почти не считала это за интересную интригу. Менее романтически настроенная, Поля-комнатная просто свела знакомство с мастером из соседней парикмахерской и к концу лета ходила уже невестой. Мы все видели и её жениха, не только заходя бриться, но и на прогулке под руку с Полей-комнатной в новеньком костюме при перчатках и тросточке.
Звали его Денис Петрович Котов, но сам себя но свойственной его профессии галантности и витиеватости он называл не иначе, как м-сье Дионис, что нас очень смешило, чем-то напоминая роман ‘Гнев Диониса’.
Сам Дионис был болезненный молодой человек, белокурый и слегка косой, что не мешало ему очень аккуратно брить, причем он не применял французской манеры, главный шик которой состоит в умении за один взмах бритвы оголить всю щеку (не очень приятный способ), а по-русски, мелко и легко скоблил каждое местечко, будто занимаясь каким близоруким рукодельем. Был крайне кроток, чувствителен и изыскан в разговоре. Лучшего мужа тихой комнатной Поле было не найти, тем более, что, несмотря на франтовство, Дионис сумел сэкономить известную сумму, на которую собирался вскоре открыть собственное заведение.
Всё это сообщалось нам с таким простодушным и нескрываемым удовольствием, что было приятно наблюдать за этой чувствительной и идиллической историей.
— Вы бы, Поля, послали Дениса Петровича на кумыс что ли понравиться. Уж очень у него хворый вид какой-то.
— Разве? Нет, он — здоровый, он от природы такой неполный, непредставительный, а он здоров. Ну, да ведь, и я не великанша, — с меня хватит…
Едва ли мы ошибались, думая, что просто влюбленной Поле не хочется отпускать от себя жениха, и она стремится поскорее устроить свой дом, свою жизнь весело и любовно с косеньким м-сье Дионисом.
И вдруг до нас доходит слух (как раз тут началась война), что парикмахер идет добровольцем. Сообщила нам об этом Поля с таким же милым и веселым лицом, как и о своей предстоящей свадьбе.
Такое равнодушие было тем более удивительно, что девушка была нам известна за чувствительную до крайности. Но она уже заранее взяла на себя роль веселой и бодрой помощницы своего будущего мужа, с которой тот совещается о каждом шаге, которого она считает совестливым и справедливым, и чьи решения готова поддерживать, какие бы они печали ни доставляли её несообразительному сердцу. И в данном случае в её словах можно было сейчас же расслышать витиеватые речи Диониса, не совсем ей понятные, но принятые любовью.
— Как же Денису Петровичу оставаться, когда такое время, что мальчики и солидные люди — все туда идут? Его ведь даже неохотно брали, — слабый он у меня и косит немного, — но он упросился. Подумайте, ведь, может быть, и не доживем до вторых таких дней! Тяжкие испытания, что говорить, но вместе с тем скажешь и ‘слава Богу, что при нас это происходит, что видели очи наши’.
— А как же вы, Поля, останетесь?
Девушка как будто даже удивилась, что может быть разговор о ней.
— Я? Господи! Да останусь, как все остаются. Что же я — особенная какая-нибудь? Конечно, сыграем свадьбу до отъезда Дениса Петровича, сейчас после Успенья, чтобы было крепче, а потом буду ждать. Не вечно же война будет… Мы всё-таки помещенье то хотим за собой оставить.
Пока же Ноля опять сделалась Полей комнатной, т. е. поступила на старое место к моим знакомым. Дионис, действительно, обвенчался и уехал с полком, а жена его по-прежнему надела фартук и взяла метелку.
С переездом в город я реже видел своих знакомых и как-то упустил из виду храброго Диониса и его нежную подругу. Но, в конце концов, собрался. Комнатная девушка показалась мне что-то смутной, но я подумал, что, может быть, сумрак передней дает такое впечатление, и спрашиваю у хозяйки:
— Что, с вашей комнатной Полей ничего не случилось?
— Вот и видно, что вы у нас не были целую вечность, — не знаете важных новостей! Ведь у бедного Диониса оторвало обе ноги?
— Что вы говорите! Бедный Дионис, бедная Поля! Где же он теперь?
— Представьте себе, — всё там же!
— На позициях?
— Да.
— Но как же это могло случиться? Без ног!
— Конечно, не в качестве воина уже!.. Да вот я лучше покажу вам его письмо.
Хозяйка вышла на минуту и вернулась с листком бумаги, который молча передала мне. Не сообразив сразу, что парикмахер лишился ног, а не рук, я еще подивился на его красивый почерк. Действительно, каллиграфия была замечательная, равно как, и тон письма, доказывавший, что, несмотря на пиджачки и смешную кличку, Денис Котов был настоящим русским человеком, достойным и степенным, который на письма смотрит не как на эфемерные отписочки, а как на исторические послания.
‘Любезная супруга наша Пелагея Ниловна, в первых сих строках, пожелав вам здравия и благополучия, уведомляю, что сам я жив и здоров. С неприятелями встречались раз пять, да когда и не было форменного сражения, всё время опасная перестрелка, так что выходит одно на одно. Но это неловко только первые дня два, потом привыкаешь и ведешь себя нормально, как, если бы ничего не было. Кормят нас ничего и недостатка ни в чём нет, да и то сказать: много ли человеку надо? Местность теперь везде оказывает одной и той же, а в мирное время, наверное, хорошо здесь, особенно, если жить в роде, как на даче. Кисетик ваш, который вы мне сшили, я потерял еще в поезде. Еще извещаю вас, Пелагея Ниловна, что семнадцатого сего сентября случилась со мной неприятность: снарядом оторвало левую ногу, а когда в лазарете осмотрели, то увидели, что придется отнять и правую. Всё это обошлось благополучно, и я не писал вам, только чтобы не беспокоить вас понапрасну раньше, чем не выяснится окончательный конец моего положения. Теперь же всё желательно окончилось, и я могу сказать вам, что решил снова вернуться в армию, конечно, уже не рядовым, а в тыл, как по природе своей чего я мастер, а там в таких руках недостаток есть. Каждый служит, чем может. Предлагали мне показать мою ногу, но я не захотел её видеть. Сознаюсь вам, драгоценная Пелагея Ниловна, что от одних слов этих у меня проступили слезы. Конечно, это было сейчас после операции, и я был еще очень слаб, а то не обратил бы внимания. Да и лекаря говорили мне, это не в насмешку, а попросту, потому — другие интересуются видеть, что такое у них ампутировали. Я так о вас полагаю, что, узнавши, что я в настоящее время жив и здоров и снова нахожусь на своем положении, вы не будете понапрасну огорчаться, а поблагодарите вместе со мною Всемилостивейшего Спаса’.
Затем идут поклоны, как полагается, но в конце всё-таки корреспондент не выдержал и подписался: ‘известный вам мосье Дионис’.
Хозяйка, подождав, когда я кончу чтение, промолвила:
— Удивительно такое бесчувствие! Ведь, совсем интеллигентным человеком казался, а поскребите и вышел мужик!’
— Вы, как будто, не одобряете такое присутствие духа?
— Нет, я только удивляюсь.
— Ну, а как же Поля приняла это известие?
Дама пожала плечами и, покраснев, прибавила недовольно:
— А она и совсем меня убила. Вот уж не ожидала от неё!
Я полюбопытствовал, конечно, узнать, чем могло разогорчит и даже ‘убить’ мою знакомую такое кроткое существо, как комнатная Поля.
— Да помилуйте! Ну, сначала, разумеется, стала плакать, глаза тереть, а потом в тот же вечерь приходит ко мне и спрашивает: ‘Как вы думаете, барыня, теперь Денис Петрович обезножил, так ему придется какие-нибудь особенные, короткие штанцы носить, а у него длинных три нары осталось, хороших, — так что же с ними делать? продать что ли?’ Я, знаете, даже онемела от возмущения, но потом накричала на нее, накричала, довела ее до слез и мы помирились. Нет, вы представьте себе такое бесчувствие: муж обе ноги потерял, а она сидит и думает, что с его брюками делать!
— Это, конечно, чудовищно и смешно с первого взгляда, но знаете, что я думаю? что муж её, несмотря на свою профессию, на свой разговор, на то, что он мосье Дионис и в тетрадку стишки переписывает, галстучки носит, — он понял бы, как мастер своему делу, этот хозяйственный порыв Поли. И потом, — другая бы плакала, отказалась бы от своего безногого мужа, жаловалась бы на судьбу, — а эта тотчас же соображает, как ей жить при данном положении, сейчас устройство на уме, не ропот, не бунт, не отчаяние, а крепкая верная любовь и хозяйственность. Жена и хозяйка — помощница. Это, по-моему, имеет свое достоинство, и не малое.
— Не знаю. Вы всегда оригинальничаете.
Но, кажется, я не более оригинальничал, нежели сама Поля, подававшая в это время чай уверенно и гостеприимно, с молчаливою ласковостью, как мастерица своему делу.
Источник текста: Кузмин, М. А. Собрание сочинений. — П.: Издание М. И. Семёнова, 1915. — Т. V: Зеленый соловей. — С. 159-167.
Оригинал здесь: Викитека.