СВОБОДА ПЕЧАТИ
СВОБОДА ПЕЧАТИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Свобода печати, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1921
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 14 т. Т. 11. Салат из булавок
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2015.
Иногда третьему молчаливо присутствовать при разговоре двух — истое наслаждение.
Я получил такое острое пикантное удовольствие в одном константинопольском ресторанчике, подойдя к знакомому бравому генералу, сидевшему с неизвестным господином — смуглым, волосатым, в желтом пенсне.
— Познакомьтесь, — предложил генерал, и усы у него дрогнули от мимолетной усмешки. — Товарищ Цапкин — советский работник, коммунист.
Товарищ Цапкин крепко пожал мою руку своей влажной пятерней и сказал:
— Присядьте.
— Если вы не шутите, генерал, — усмехнулся я, — то это, пожалуй, самое редкое сочетание: русский генерал и русский большевик.
— Здесь почва нейтральная, — пожал плечами генерал.
— Да, нейтральная почва, — подтвердил коммунист. — В Константинополе все равны.
— Это не то, что в России, — уронил я, не сдержавшись.
— Да, Россия сейчас серьезная страна.
Оба — генерал и коммунист — искоса взглянули друг на друга…
Оба понимали, что будь это в России, то коммунист при малейшей возможности поставил бы генерала к стенке, а генерал в этом же случае приказал бы вздернуть коммуниста на первом высоком дереве.
А при данной обстановке оба мирно попивали красное вино и, налив мне бокал, мирно продолжали начатую раньше беседу…
— Вот вы, генерал, все говорите: всеобщее равноправие, власть народных представителей, свобода мнений, свобода мысли и печати…
— Ну и говорю, искренно верю, что так нужно…
— Чудесно. Значит, в вашей будущей России, если вы нас свалите, должна быть свобода печати?
— Обязательно.
Непередаваемое выражение лукавства появилось на лице коммуниста.
— Но ведь выходит, что в будущей России и для коммунистов должна быть свобода печати?
— А вы нам ее дали?
— Ах, значит, свобода печати будет неполная? Для всех, значит, можно — одним большевикам нельзя? Очень логично. Нечего сказать…
— Не забегайте вперед, товарищ. Я сказал, что вы у себя задушили всякую мысль, всякое свободное печатное слово — я сказал это вовсе не для того, чтобы поступить так же и с вами. Наоборот, в той будущей свободной России, как я ее себе представляю, свобода печати будет полной.
— Значит, и для нас, большевиков? — спросил просиявший коммунист.
— Ну, конечно. Раз полная свобода, значит, полная.
— Вот это благородно. Это справедливо. Значит, и в ваших белогвардейских рядах есть сознательные лица, понимающие, что мы такие же люди, как другие.
— Ну, какие же вы люди, — задумчиво возразил генерал. — Вы — постельные клопы, напившиеся крови и марающие белье. Вас кипятком надо шпарить.
Коммунист опешил и растерялся.
— Позвольте… Как же вас понять? То вы говорите, что нас уничтожить надо, то говорите, что разрешите издание большевистских газет?
— Конечно, большевистскую газету я разрешу.
— Но ведь в газете будут сотрудники, редактор — все коммунисты.
— Коммунистов повешу. Говорю же я вам — для счастья России их нужно, как клопов, кипятком шпарить.
— Но если вы всю редакцию ‘кипятком ошпарите’, кто же будет выпускать газету?
— А других найдите, — беззаботно отвечал генерал.
— Значит, другим уже можно работать?
— Повешу.
— Послушайте, — вскипел коммунист. — Какая же это, к черту, свобода печати — газету разрешаете, а редакцию повесить хотите.
— Чудак вы человек. Когда шпарят кипятком клопов — ведь не постель же шпарят, а клопов? Сама постель здесь ни при чем. Газета дело хорошее, Божье. Газету издавай сколько влезет. А коммуниста надо вздернуть: это дело тоже хорошее, Божье.
Коммунист вскочил, возмущенный:
— Это черт знает, что такое вы говорите! Я не могу после этого сидеть с вами!
— Нет, стойте, голубчик, посидите, куда ж вы… Ведь я это только пока говорю, а вы делаете… ну, не сердитесь. Присядьте. Давайте рассуждать не волнуясь, спокойно. Вот вы потребовали для себя в будущей России свободу слова, но ведь сами-то вы ее не даете? Вот вы человек неглупый, со вкусом. Скажите, видали ли вы что-либо бездарнее, скучнее, лживее и наглее советских газет? А попробуйте выпустить не коммунистическую хорошую толковую газету… Так ведь и одного номера не увидишь. И набор рассыплете, и редактора к стенке поставите. Так почему же, если вы теперь обращаетесь так с талантливыми людьми, я потом не могу обратиться подобным же образом с тусклыми, вредными бездарностями? Если уж мы оба несправедливы, то справедливее и логичнее все-таки я. Ах да, кстати…
Генерал рассмеялся, и лицо его покрылось тысячью лучистых морщинок.
— Вот тоже по поводу свободы печати… Вы не читали телеграмму из Гельсингфорса? У меня и вырезочка есть. Так мне это понравилось…
Генерал вынул вырезку и прочитал:
‘Из Гельсингфорса сообщают, что большевистское правительство обратилось через своего посла к финляндскому правительству с просьбой разрешить издавать в Гельсингфорсе газету, подобную ‘Новому пути’, выходящему в Риге, или ‘Новому миру’, издающемуся в Берлине.
Финляндское правительство ответило, что ничего не имеет против издания в Гельингфорсе большевистской газеты, гарантирует ей полную свободу распространения, но предлагает советскому правительству разрешить Финляндии издавать русскую газету в Москве, гарантировать ей распространение.
Советское правительство на такую взаимность не согласилось’.
— Смотрите-ка, — восхищенно сказал генерал. — Такая маленькая страна, а оказалась умнее больших. И так просто: ‘Ах, вы хотите издавать у нас в Финляндии большевистскую газету? Пожалуйста. Только уж и мы у вас в Москве будем на свои финские средства издавать белогвардейскую газету…’. ‘Помилуйте! Как же белогвардейскую и в Москве?! Это невозможно!’ — ‘Невозможно? Так и проваливай, жулье несчастное. Много вас тут, шулеров, шатается’. Вот это страна. Вот это логика. А большие державы… гм… Нет, лучше в Константинополе об этом не говорить. Товарищ. Выпьем за умную логичную Финляндию.
Мы трое чокнулись.
И по нашим лицам было ясно видно, что генерал и я пили вино, а товарищ — уксус…
Впервые: Зарницы, 1921, 19 июня, No 13. Печатается впервые по тексту журнала.