Д. В. Философов
Д. В. Философов
Свинофилы и грэзеры
Свинофилы и грэзеры
Свинофилы и грэзеры, Философов Дмитрий Владимирович, Год: 1913
Время на прочтение: 4 минут(ы)
На ‘премьеру’ я не попал. Не мог достать билета. Барышники у нас специализировались на балете да на опере. Около тенишевской залы их не видать. Но хорошо было и на второй лекции. Безобидное, добродушное настроение. Все знали, что лекция предстоит интересная, что К.И. Чуковский обстоятельно изучил русский футуризм и раз навсегда скажет слушателям, как им относиться к многочисленным поэтам грядущего. Имена же их Ты, Господи, веси!
Привлекало на лекцию и любопытство. Провинциалы, вроде меня, пришли узнать, какая мода устанавливается в нынешнем сезоне: ‘носят’ ли еще Игоря Северянина, и не продают ли галстуки а lа Крученых?
Относительно Игоря Северянина — дела обстоят плохо. Законодатели поэтических мод, те самые, что еще весною демонстративно одевались в Игоря Северянина, теперь отзываются о нем с усмешкой: ‘Провинция!.. Вчерашнее разогретое блюдо!..’ Новая же мода еще не установилась. Выставлено много экстравагантных моделей (якобы парижских), точно у Изабеллы Паперне, и публика жадно их рассматривает. Одна модель ходит в черной бархатной кофте с золотыми пуговицами и громадным ярко-желтым шарфом на шее. Другая в ‘английском сером пиджаке, с оранжевым цветком в петлице’. Третья — придерживается кустарного стиля (les koustaris russes!), четвертая — но всех не перечтешь.
Модели были выставлены в первом ряду, и публика надеялась, что их в конце лекции будут демонстрировать на эстраде. На ‘премьере’ модели лучших домов попали на эстраду: Игорь Северянин и Крученых.
Однако надежды публики не оправдались. ‘По независящим обстоятельствам’ все модели были быстро убраны.
Об этом стоит рассказать подробнее. Зрелище было необычайное. Достойное кисти Айвазовского. В артистическую был вызван пристав. Как все ультра-современные столичные пристава — он до беспредельности вежлив и изящен.
К нему обратились с заявлением, что вот, мол, такие-то поэты, эго-футуристы и кубо-футуристы желают прочесть с эстрады свои стихи.
‘Принципиально’ г. пристав не имел ничего против, но выразил желание ознакомиться со стихами.
Можете вы себе представить картину, когда пристав соображал, благонадежно ли следующее стихотворение:
Гоголя падвол калоша
шагая по улицам сельди висель…
и т. д.
Вытирая потный лоб раздушенным платком, пристав задумался. Но второе прослушанное стихотворение его успокоило:
Пиээо пелись брови
Гзи-гзи гзэо пелась цепь…
И он демонстрацию разрешил…
Но через полчаса, после таинственных телефонов разрешение было взято обратно.
Мы все ругаем полицию. Как мы не правы! Вчера я не только не ругал пристава, но искренне его пожалел.
Войдите в его положение.
Только что он прошел курс политических наук: изучил портреты всех политических деятелей, понял разницу между таинственными инициалами: к.-д., с.-д., с.-р.
До конституции было легко. Начнет какой-нибудь бородатый лектор по поводу спектаклей Элеоноры Дузе говорить: ‘в наше время, когда…’ и пристав сразу понимает, что пора прекратить.
Теперь не то. Теперь надо все разрешать, но так, чтобы все было запрещено. Москвич г. Строев (не тот, что составил ‘ключ’ к Карамзину, а совсем другой) не узнал почетного академика Бунина, принял его за шантрапу и сел в лужу. А ведь, кажется, человек опытный! Словом, столько требований предъявляется современному приставу, что он с ног валится.
Ну, где ему разобрать, цензурно или нецензурно:
Бобэоби, вээоми?
По наивности он решил, что цензурно. Но люди более опытные сообщили ему по телефону, что Бобэоби — анаграмма Бейлиса, и что футуристические модели хотят устроить юдофильскую демонстрацию.
В доконституционное время незабвенный Вячеслав Константинович острил, будто бы радикальные врачи утверждают, что при абсолютизме хина бездействует.
Теперь настроения другие. При конституции — бобэоби неблагонадежна. Жгучая моя жалость к приставу скоро прошла. Она заменилась еще более жгучей жалостью к ‘моделям’ от Изабеллы Паперне.
Так:
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса!
Всю вторую половину лекции модели волновались. Вытаскивали из кармана тощие брошюрки, поправляли галстуки, о чем-то шептались со своими единомышленниками. И вдруг такой пассаж: демонстрация моделей — запрещена!
Наконец, каково это им было во второй раз от начала до конца прослушать лекцию Корнея Ивановича!
Лектор их не пощадил. Он убил их самым жестоким приемом. Он сделал вид, что принимает их всерьез. Стал их изучать и вскрывать их сущность ножом анализа (так кажется, говорится, в подобных случаях).
Если футуризм явление серьезное, оно не боится никаких анализов.
Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат
И в начале лекции, мы, слушатели, действительно думали, что лектор дробит только стекло, что в результате получится булат.
Молот лектора стучал все сильнее. Стеклянные искры слепили глаза, однако булата не получилось: последний удар замер в пустом пространстве. От русского футуризма осталось мокренько.
Говорю русского, потому что лектор говорил только о нем, справедливо указав, что европейский футуризм явление серьезное, развивающееся по своим нормальным законам.
Русский футуризм был разделен на два вида: петербургский (его символ Игорь Северянин), и московский (его символ Крученых).
Петербургский — это вовсе не поэзия грядущего, а старый, разогретый модернизм. Притом наивный, комнатный, кондитерский. Северянин — это г-жа Бовари, которая целыми днями, сидя у себя в провинциальной комнате, мечтает о принцах и принцессах. Госпожа Бовари — первая грэзерка. Крученых, этот ‘свинофил’, как назвал его лектор, тоже отнюдь не грядущее, а самая непосредственная ‘данность’ сегодняшнего дня. Все грады и веси матушки России переполнены ‘свинофилами’. Подлинные свинофилы проводят свои ‘идеи’ в реальную жизнь. Сколько их под личиной ‘свидетелей’ прошло в киевском процессе! ‘Свинофилы’ литературные — вносят обывательское свинство в печатное слово, превращая его в… непечатное. Это не анархизм, потому что в анархизме есть своя жестокая логика. Это именно ‘свинофильство’.
И спасибо К. И. Чуковскому. Он проделал очень необходимую и своевременную работу. С присущей ему добродушной ядовитостью он вдребезги разбил стеклянную ‘висель’ (стиль Крученых!) или стеклянные ‘панделоки’ (стиль Северянина) футуристов, разбил не походя, а как настоящий, опытный разрушитель бриллиантов Тэта и московской селянки. Он мужественно исполнил роль ассенизатора, увлек публику своей ‘шампанской’ речью, за что и был вознагражден ‘громом аплодисментов’.
В шинельной я невольно вспомнил Игоря Северянина. Уж очень трудно было ‘окалошиться’. Слишком много народу!
Впервые опубликовано: Речь. 1913.15 октября. No 282. С. 2.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_svinofily.html