Свиданіе Госпожи Жанлисъ съ Вольтеромъ.
‘Встникъ Европы’. 1803. No 15
Свидание Госпожи Жанлис с Вольтером, Жанлис Мадлен Фелисите, Год: 1810
Время на прочтение: 7 минут(ы)
(Разумется, что это свиданіе было очень давно, но описаніе его напечатано въ ныншнемъ году Французской Библіотеки. Нтъ нужды замчать, какъ оно любопытно… Госпожа Жанлисъ еще въ молодыхъ лтахъ бросила перчатку великой тни фернейскаго мудреца и сражается донын съ его славою. Не мудрено, что онъ является здсь не въ свтлыхъ лучахъ, а въ нкоторомъ затмніи!)
Я провела девять часовъ съ Господиномъ Вольтеромъ: вотъ достопамятный день, который долженъ быть подробно описанъ въ журнал путешественницы! Разскажу просто все, что видла и чувствовала.
Получивъ вжливый, любезный отвтъ Господина Вольтера, я вдругъ начала безпокоиться…. мн пришло на мысль все, что разсказываютъ о людяхъ, которые въ первый разъ бываютъ въ Ферне. Обычай требуетъ, чтобы они — особливо же молодыя женщины — приходили въ восторгъ, блднли, и даже падали въ обморокъ, видя Господина Вольтера, надобно броситься къ нему въ объятія, искать словъ и не находить ихъ, плакать, быть въ замшательств, въ изступленіи, живйшей страсти… Таковъ законъ для фернейскихъ представленій! Г. Вольтеръ привыкъ къ этому, скромность и самая почтительная вжливость должны казаться ему наглою грубостію или безсмысліемъ, а я отъ природы застнчива и холодна съ людьми незнакомыми, никогда не могу хвалить въ глаза тхъ, съ которыми не имю дружеской, короткой связи, мн кажется, что хвала бываетъ въ такомъ случа похожа на лесть, противна нжному вкусу и даже оскорбительна. Однакожь я ршилась — естьли не восхищаться, естьли не плакать, то по крайней мр не быть отмнно странною и смшною, ршилась вытти изъ своего обыкновеннаго характера простоты, скромности и молчаливости.
Я выхала изъ Женевы въ такое время, по своему разсчету, чтобы пріхать въ Ферней къ самому обду, но часы мои ушли впередъ и, къ сожалнію, обманули меня. Всего безразсудне и грубе прізжать рано къ обду тхъ людей, которые умютъ заниматься и пользоваться утромъ. Я врно стоила Господину Вольтеру одной или двухъ страницъ, но утшаюсь мыслію, что помшала ему только шутишь надъ Религіею или писать неблагопристойности: потому что онъ уже не сочиняетъ трагедій. Желая искренно понравишься славному человку, который согласился принять меня, я нарядилась и была вся въ цвтахъ и въ перьяхъ, горестное предчувствіе говорило мн, что не могу ничмъ инымъ полюбиться! Дорогого старалась уврять себя въ величіи Вольтерова таланта, повторяла въ мысляхъ стихи изъ Ганріады и трагедій его, однакожь чувствовала, что естьли бы онъ и не унизилъ дарованій своихъ множествомъ вредныхъ сочиненій, а писалъ единственно великое и безсмертное, то и въ семъ случа, видя старца фернейскаго, могла бы только удивляться ему въ безмолвіи. Не чудно изъявлять пламенную ревность ко слав Героя, избавителя отечества, потому что всякой, безъ дальняго ума, можетъ цнить такія дла, и благодарность оправдываетъ живое изъявленіе усердія, но объявляя себя страстнымъ обожателемъ Автора, человкъ берется судить его талантъ, долженъ говорить ему объ сочиненіяхъ, разсуждать, умничать: а какъ все это неприлично въ молодости, особливо для женщины!… Со мною былъ Нмецъ, Г. Оттъ, который возвращается изъ Италіи, онъ знающъ въ живописи, а мало разуметъ въ Литтератур, худо говоритъ по-французски и не читалъ ни строки Вольтеровой, но, слыша объ его слав, пылаетъ восторгами и былъ вн себя, приближаясь къ Фернею: Я завидовала его чувствительности и хотла бы занять ее. Мы прохали мимо церкви, и видли на вратахъ надпись: Вольтеръ соорудилъ сей храмъ Богу! Эта надпись есть или ужасная насмшка или странная несообразность съ философіею хозяина. Наконецъ подъзжаемъ къ дому, и выходимъ изъ кареты. Господинъ Оттъ вн себя отъ радости. Въ первой, не очень свтлой комнат онъ видитъ картину и кричитъ: ахъ! это Корреджіо! Мы подходимъ ближе, и глазамъ нашимъ представляется славная картина Корреджіева. Г. Оттъ въ изумленіи: какъ можно поставить такую драгоцнность въ передней комнат!… Входимъ въ залу: нтъ ни одной души!… Между тмъ я примтила въ дом то безпокойство, которое обыкновенно, бываетъ слдствіемъ неожидаемаго и непріятнаго посщенія. Лакеи казались изумленными, колокольчики звенли, люди бгали, затворяли, отворяли двери…. Я взглянула на стнные часы въ зал, и съ горестію увидла, что ошиблась, пятидесятью минутами: это увеличило мою неловкость. Г. Оттъ примтилъ на другой сторон залы большую картину. Богатыя рамы и честь украшать Гостиную комнату заставили насъ думать, что она драгоцнна. Бжимъ и видимъ съ изумленіемъ — совершенную трактирную вывску, гадкую живопись, представляющую Господина Вольтера, какъ святаго, въ лучахъ славы, окруженнаго семействомъ Каласа и попирающаго ногами своихъ непріятелей: Фрерона, Помпиньяна и другихъ, которые раззваютъ широкіе рты и страшнымъ образомъ кривляются. Г. Оттъ досадовалъ на дурную живопись, а я на дурную мысль. Какъ можно поставить это въ зал? сказала я. А Корреджіо въ лакейской? примолвилъ Г. Оттъ. — Сія картина выдумана и написана Женевскимъ маляромъ, который подарилъ ее Г. Вольтеру, но странно, что хозяинъ, имя вкусъ, могъ выставить на показъ такую глупость. — Наконецъ двери отворяются, выходятъ Госпожа Денисъ и Сен-Ж*, и сказываютъ мн, что Г. Вольтеръ скоро будетъ. Госпожа Сен-Ж*, очень любезная, поселилась на все лто въ Ферне. Она называетъ Г. Вольтера: мой философъ, а онъ ее: моя бабочка. На ше у нее висла золотая медаль, которую я сочла знакомъ Орденскимъ, но вышло, что это награда за искусство стрлять, полученная ею отъ фернейскаго Генерала. Такое искусство очень важно для женщины! Она предложила мн итти въ садъ: на что я съ радостію согласилась, чувствуя себя въ такомъ холодномъ расположеніи, что мн страшно было увидть хозяина. Госпожа Сен-Ж* привела меня на террассу, откуда видны горы и озеро, но гд, къ нещастью вкуса, сдлали крытую алею. Чтобы наслаждаться симъ великолпнымъ зрлищемъ, надобно смотрть сквозь маленькія отверстія, въ которыя не могла пройдти голова моя. Сверхъ того крытая алея такъ низка, что я безпрестанно зацплялась за втви своими перьями, а нагибаясь, всякую минуту наступала себ на платье, спотыкалась, драла юбки свои, и не могла со вниманіемъ слушать Госпожи Сен-Ж*, которая, будучи мала ростомъ и одта легко, по-деревенски, шла свободно и говорила очень пріятно. Я спросила у нее въ шутку, не осердился ли на меня Г. Вольтеръ за то, что въ заглавіи письма моего было поставлено Aot, а не Auguste {Такъ Вольтеръ писалъ имя Августа мсяца.}? ‘Нтъ, отвчала она: однакожь онъ замтилъ, что вы пишете не его орографіей {Онъ ввелъ новое правописаніе.}.’ — Наконецъ намъ сказали, что Г. Вольтеръ въ зал. Я такъ устала и была въ такомъ замшательств, что хотла бы летть назадъ въ Женевскій трактиръ свой…. Госпожа Сен-Ж*, судя обо мн по своимъ чувствамъ, схватила меня за руку и потащила въ домъ. Заглянувъ въ зеркало, я къ великой горести увидла волосы свои измятые, перья изломанныя, и готова была — заплакать, остановилась, оправила уборъ свой, вооружилась твердостію и пошла. Входимъ въ залу — и Г. Вольтеръ стоитъ передо мною!… Госпожа Сен-Ж* велла мн поцловаться съ нимъ, сказавъ съ любезною шуткою: онъ не разсердится! Я подошла съ важностію и съ видомъ почтенія, которое должно имть къ великимъ талантамъ и къ старости. Г. Вольтеръ поцловалъ мою руку… Не знаю, отъ чего эта обыкновенная ласка или, просто, учтивость тронула меня, но мн лестно было дать руку Господину Вольтеру, и я сама поцловала его отъ добраго сердца, сохранивъ однакожь видъ холодной скромности. Надобно было представить ему Господина Отта, которой съ восторгомъ услышалъ имя свое, сказанное великому философу, и выхвативъ изъ кармана дв картинки, написанныя имъ въ Рим, поднесъ ихъ нашему хозяину. Къ нещастью, на одной изъ сихъ картинокъ былъ изображенъ Іисусъ младенцемъ: это служило поводомъ для Господина Вольтера изъявить свое невріе грубымъ образомъ и ни мало не остроумно. Согласно ли съ правилами гостепріимства и даже благопристойности шутить надъ святынею въ присутствіи молодой женщины, которая не выдавала себя за вольнодумку, и которую онъ въ первый разъ видлъ у себя въ дом?.. Я съ досадою оборотилась къ Госпож Денисъ, чтобы не слушать дяди ея. Онъ перемнилъ матерію, начавъ говоришь объ Италіи и художествахъ, такъ, какъ объ нихъ пишетъ, безъ вкуса и знаній. Я сказала словъ десять, изъявляя, что несогласна съ нимъ. Ни прежде, ни посл обда не упоминалось о Литтератур: Господинъ Вольтеръ конечно думалъ, что такой разговоръ не могъ быть занимателенъ для женщины, которая не показывала желанія блистать умомъ. Однакожь онъ былъ учтивъ въ отношеніи ко мн.
Сли за столъ, и Г. Вольтеръ во время обда ни мало не старался быть любезнымъ: онъ безпрестанно сердился на людей своихъ и кричалъ такъ громко, что я нсколько разъ вздрагивала, зала очень звонка и голосъ его раздавался въ ней какъ сильной громъ. Меня предувдомили объ этой странности, столь необыкновенной въ хорошихъ домахъ, она есть ничто иное, какъ дурная привычка, и люди его ни мало не боялись такого ужаснаго крика. Посл обда, зная, что я люблю музыку, Г. Вольтеръ заставилъ племянницу свою играть на клавесин. Игра ея напоминаетъ вкъ Лудовика XIV, и притомъ не съ блестящей стороны. Въ ту минуту, какъ она закрыла ноты, вбжала въ комнату прекрасная двочка лтъ осьми и бросилась на шею къ Г. Вольтеру, называя его папенькою, онъ, принялъ ласки ея съ любезною нжностію, и видя удовольствіе, написанное на моемъ лиц, сказалъ мн, что эта двочка есть дочь Корнелевой внуки, выданной имъ за мужъ. Какъ бы трогательна была для меня эта минута, естьли бы я не вспомнила его примчаній на великаго Корнеля, столь жестокихъ и несправедливыхъ отъ зависти!… Въ Ферне ежеминутно возбуждаются въ душ несогласныя чувства, и противныя воспоминанія безпрестанно охлаждаютъ удивленіе.
Пріхали гости изъ Женевы, и хозяинъ предложилъ мн осмотрть Ферней, веллъ заложить карету, и мы сли четверо: онъ, племянница его, Госпожа Сен-Ж* и я. Г. Вольтеръ показалъ мн домики, имъ построенные, и вс его благодтельныя заведенія. Тамъ онъ долженъ быть славне, нежели въ своихъ книгахъ: везд видны умъ съ благотворительностію, и трудно вообразить, чтобы рука, написавшая столько ложнаго, насмшливаго и злаго, могла сдлать такъ много добраго и великодушнаго. Онъ показываетъ эту деревню всмъ гостямъ, но съ любезною пріятностію, говоритъ о дл своемъ съ великимъ простодушіемъ, разсказываетъ все подробно, но безъ малйшаго тщеславія, и я не знаю въ семъ подобнаго ему человка. Возвратясь, мы говорили съ удовольствіемъ и съ живостію о томъ, что видли. Я просидла до самой ночи. Г. Вольтеръ уговаривалъ меня остаться у него еще на день, но мн хотлось возвратиться въ Женеву.
Вс бюсты и портреты Г. Вольтера очень сходны, но ни одинъ художникъ не могъ представить глазъ его. Я воображала ихъ огненными: они въ самомъ дл чрезмрно умны и блестящи, но сверхъ того въ нихъ есть нчто кроткое и милое. Душа Заиры совершенно видна въ глазахъ его: жаль, что улыбка и смхъ, хитрые и коварные, измняютъ въ немъ это любезное выраженіе чувствительности! Онъ иметъ видъ дряхлости, и кажется еще старе отъ готической одежды своей. Голосъ у него дикъ и проницателенъ, онъ же всегда кричитъ, хотя и не глухъ. Когда нтъ рчи о Религіи и непріятеляхъ его, то Вольтеръ говоритъ просто, безъ всякой надменности, и слдственно (имя такой великой умъ) бываетъ очень любезенъ. Мн показалось только что ему несносно противорчіе, какъ скоро съ нимъ не согласишься, онъ начинаетъ досадовать. Нтъ сомннія, что Г. Вольтеръ забылъ свтскія обыкновенія, которыя прежде были ему столь извстны. И мудрено ли? къ нему здятъ люди единственно для того, чтобы осыпать его похвалами, все, что скажетъ, есть законъ и свято, все лежитъ у ногъ его, и самыя излишности, безразсудныя и смшныя, кажуся ему теперь обыкновенными знаками уваженія. Самые Короли не бывали никогда предметомъ такого чрезмрнаго ласкательства. Глубокое почтеніе не дозволяетъ входить съ ними въ разговоръ, ихъ присутствіе велитъ молчать, и лесть при Двор обязана быть скромною, обнаруживаясь единственно тонкимъ образомъ. Въ Ферне я видла ее безъ всякаго покрова и во всей грубости, кому она въ семъ вид можетъ нравиться отъ привычки, у того вкусъ долженъ непремнно испортиться. Вотъ отъ чего самолюбіе Господина Вольтера столь раздражительно и малйшая критика такъ жестоко, оскорбляетъ его! Не давно онъ былъ крайне огорченъ въ душ своей. Императору надлежало хать мимо Фернея. Г. Вольтеръ, надясь угостить знаменитаго путешественника, приготовилъ стихи и спектакль, къ нещастью, вс это знали. Императоръ прохалъ, не велвъ ему сказать ни слова. Приближаясь къ Фернею, одинъ изъ его сопутниковъ спросилъ, увидится ли онъ съ Вольтеромъ? Нтъ, отвчалъ сей Монархъ: я его знаю — слово колкое и благоразумное! Оно доказываетъ, что Іосифъ уметъ по книгамъ судить о Писателяхъ.