Светская женщина, Мало Гектор, Год: 1888 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 227 минут(ы)

СВТСКАЯ ДАМА.

Романъ Гектора Мало.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Улица Шампіонетъ, одна изъ самыхъ большихъ въ Монмартр, была еще недавно простою пригородною дорогой, совершенно незаселенною и далеко отстоявшею отъ Парижа, отъ котораго отдлялась валомъ и безконечно длинною стной кладбища, изолировавшею ее настолько, что человкъ незнающій не могъ предположить даже существованія здсь, рядомъ, такого могущественнаго и полнаго жизни города.

Идя отъ Сентъ-Уэнскаго предмстья по безконечно-длинной улиц Пуассоньеръ, можно было встртить только винныя лавочки, помщавшіяся въ нижнихъ этажахъ невзрачныхъ домишекъ, лсные склады подрядчиковъ, громадныя зданія начальныхъ школъ, плодовые сады и безконечные пустыри.

Въ этихъ обширныхъ пустыряхъ по об сторон дороги разстилалась лтомъ посрвшая отъ пыли зелень и полусгнившіе заборы тянулись за заборами. Въ нкоторыхъ мстахъ виднлись странныя постройки, боле похожія на амбары и сараи, чмъ на дома, напоминающія скоре селенія дикарей, чмъ жилища цивилизованныхъ людей.

Въ одной-то изъ такихъ усадебъ, имющей два выхода: одинъ на улицу Шампіонетъ, другой — въ переулокъ, идущій отъ улицы Маркодетъ, въ сторожк, сколоченной изъ тесу и крытой смоленымъ картономъ, жилъ старый разнощикъ газетъ, прозванный ддушкой Трипомъ. Онъ платилъ за свое помщеніе исполненіемъ обязанностей сторожа усадьбы. Сосдніе пустыри обходились безъ сторожей, но такъ какъ здсь было нсколько строеній — на улиц слесарня, въ переулк складъ перевощика мебели, середи двора маленькій одноэтажный домикъ и противъ него досчатая сторожка, врод той, гд помщался сторожъ, то необходимъ былъ дворникъ, чтобы отпирать ворота утромъ и запирать вечеромъ.

Если взглянуть съ улицы на одноэтажный домикъ, примыкавшій къ общей стн пильнаго завода, откуда доносилось безпрерывное пиленіе, то по фасаду съ огромными стеклянными рамами казалось, что это непремнно мастерская художника или_: скульптора, который, ставя требованія дешевизны выше удобствъ и удовольствія, не побоялся забраться въ такую глушь.

Лтомъ дикій виноградъ обвивалъ красную крышу маленькаго домика, а зимой плющъ покрывалъ своею зеленью его стны. Между тмъ какъ весь дворъ былъ заваленъ обломками и заросъ сорною травой, передъ домикомъ разстилался зеленый коверъ, образуя садикъ, среди котораго разросся бузинный кустъ съ опущенными, на подобіе зонта, втвями. Дйствительно, эта мастерская была выстроена однимъ начинавшимъ карьеру скульпторомъ, жившимъ къ ней въ то время, когда, работая въ уединеніи съ утра до ночи, избгая какихъ бы то ни было развлеченій и знакомствъ, онъ имлъ сношенія только съ моделями и заказчиками, и оставившимъ ее въ тотъ самый день, когда счастіе улыбнулось ему и онъ понялъ, что свтскіе люди, какъ бы ни желали имть статую, подписанную его славнымъ молодымъ именемъ, не ршатся предпринять такой дальній путь, чтобы достигнуть до его мастерской.

— Улица Шампіонетъ?… Гд это улица Шампіонетъ?

— Кварталъ Великихъ Карьеръ.

Это все равно, что сказать Бандійскій или Сенарскій лсъ.

Когда Трипъ налпилъ ярлыкъ, что ‘сдается мастерская съ квартирой’, онъ думалъ, что отъ дйствія непогоды и дождя ему не разъ придется мнять его, прежде чмъ явится новый постоялецъ, такъ какъ онъ нисколько не заблуждался относительно красоты и пріятностей того квартала, гд жилъ поневол. Какъ бденъ и одинокъ долженъ быть тотъ художникъ, который захочетъ похоронить себя здсь! А, между тмъ, черезъ недлю явился охотникъ, который, осмотрвъ помщеніе, состоявшее изъ мастерской,— одной маленькой комнаты и довольно просторной кухни, сказалъ, что беретъ его.

Такъ, сразу, не торгуясь! Ддушка Трипъ былъ пораженъ. Старикъ былъ честный человкъ, и такъ какъ онъ запросилъ дороже, разсчитывая, что будутъ торговаться и придется уступить, то его немного смущало, что тотъ сразу согласился. Не слдовало ли дать этому наивному наемщику возможность хоть отчасти вернуть то, что онъ добровольно терялъ? По его мннію, слдовало.

— Конечно, тутъ будутъ кое-какія передлки,— замтилъ онъ.

— Я самъ прикажу сдлать т, которыя найду для себя нужными.

Было отъ чего придти въ отчаяніе! Кто же этотъ странный господинъ?

— Ваша фамилія?

— Жофруа.

— Художникъ?

— Нтъ.

— Скульпторъ?

— Нтъ.

Ни художникъ, ни скульпторъ! Такъ зачмъ же онъ занимаетъ эту мастерскую, и въ этомъ проклятомъ квартал, который онъ, Трипъ, сейчасъ же покинулъ бы, если бы имлъ возможность нанять квартиру въ другомъ мст, въ Монтруж, напримръ, куда онъ всегда мечталъ переселиться, какъ только улучшатся обстоятельства?

Все боле и боле недоумвая, Трипъ разглядывалъ незнакомаго господина. Это былъ молодой человкъ, лтъ двадцати восьми, тридцати, котораго по ршительной походк, изящнымъ манерамъ, прямому взгляду и отрывистой рчи можно было принять за офицера, если бы не его черная окладистая борода, въ которой не было ничего военнаго. Трипъ былъ не изъ тхъ людей, которые съ перваго взгляда опредляютъ общественное положеніе того, кого видятъ, но онъ многіе годы былъ чистильщикомъ платья и ему показалось, что костюмъ молодаго человка не подходящъ для офицера.

Продолжая разспросы, обязательные для него, какъ для дворника, онъ, безъ сомннія, разузнаетъ кое-что.

— А какъ насчетъ условія?

— Я заплачу впередъ.

— У насъ принято наводить справки, хозяинъ требуетъ этого.

— Вы ему скажите, что я пріхалъ изъ провинціи.

— Не потрудитесь ли вы придти завтра?

Хозяинъ былъ очень радъ, что нашелся желающій снять эту мастерскую, которая, онъ боялся, простоитъ у него незанятой нсколько мсяцевъ, и ухватился за нежданный случай взять жильца, кто бы онъ ни былъ. Что ему за дло, что молодой человкъ не далъ никакихъ справокъ, разъ онъ заплатитъ впередъ? Можетъ быть, это влюбленный нанимаетъ уединенный домикъ для свиданій, а если это воръ, желающій укрыться, то нтъ опасности, что онъ украдетъ усадьбу, къ тому же, онъ заплатитъ впередъ.

На слдующій день новый жилецъ явился въ сопровожденіи печниковъ и подъ его руководствомъ сейчасъ же начались работы, все увеличивавшія изумленіе Трипа.

Такъ какъ былъ сентябрь, то онъ допускалъ, что въ этомъ сквозномъ домик, построенномъ прямо на земл, могла явиться необходимость въ мене первобытномъ отопленіи, чмъ то, которымъ довольствовался неприхотливый скульпторъ, заботившійся единственно о томъ, чтобы не замерзла его глина. Но въ работ печниковъ не было ничего, что могло бы принять форму печи или камина. Они расположились въ кухн и изъ кирпича и пластинокъ изъ огнеупорной глины начали выкладывать что-то странное, чего Трипъ никакъ не могъ понять. Раздосадованный тщетными догадками и подстрекаемый любопытствомъ, онъ ршился, наконецъ, спросить:

— И что это за машины, братцы?

— Не видите разв? Печи.

Трипъ, хотя жизнь его была не изъ сладкихъ, и въ старости остался такимъ же веселымъ, какъ былъ въ молодости,— онъ любилъ пошутить и посмяться. Смшной, даже комичный, съ круглою, какъ шаръ, головой, съ бгающими глазами, освщающими его подвижную бородатую физіономію, онъ любилъ насмхаться надъ людьми и ему поэтому часто казалось, что смются надъ нимъ самимъ.

— Печи!— воскликнулъ онъ.— Да вы сметесь надо мной!… По крайней мр, не хлбныя печи!

— Нтъ, печи эмальировщиковъ.

Эмальировщикъ, значитъ, его жилецъ, — ни художникъ, ни скульпторъ!

Трипъ не былъ невждой, онъ зналъ, что такое эмаль, у него даже была маленькая кострюля, эмальированная внутри, въ которой яйца варились гораздо лучше, чмъ въ печк, но онъ и не былъ настолько глупъ, чтобы не понять, что его жилецъ нанялъ эту мастерскую не для фабрикаціи подобнаго рода кострюль, его жилецъ — господинъ, а не простой рабочій, это видно по его манерамъ, по тому, какъ онъ говоритъ съ людьми, безъ фамильярности, но и безъ грубости, а также и по тонкости его блья.

Посл того, какъ печники окончили постройку печей въ кухн и устроили еще въ мастерской печь съ теплопроводными трубами, началась постепенная перевозка мебели. Сначала привезли изъ магазина и поставили въ маленькую комнату металлическую кровать, поразившую Трипа, затмъ мебель для мастерской показалась ему не мене удивительной: большой орховый столъ, старинный коммодъ съ золочеными бронзовыми украшеніями, диванъ съ вышивками, два кресла, обитыя тисненою кожей, два стула, покрытые краснымъ лакомъ,— разв все это не было необыкновенно? Наконецъ, карета отъ Бонъ-Марше оставила у Трипа два скатанныхъ ковра съ ярлыками, которые заставили его призадуматься: на одномъ стояла цна 475 фр., на другомъ 525 фр,— сколько надо зарабатывать, чтобы тратить такія суммы на ковры, и не особенно большіе, и не новые, и вовсе не необходимые!

Посл печниковъ и поставщиковъ мебели явились обойщики, чтобы повсить занавси и портьеры, и домикъ былъ готовъ для пріема хозяина.

Онъ пріхалъ какъ-то рано утромъ, Трипъ, возвращаясь домой изъ своего обхода, видлъ, какъ онъ вышелъ изъ извощичьей кареты, на немъ былъ дорожный костюмъ, коротенькая куртка, круглая шляпа и въ рукахъ пледъ,— ничего естественне, такъ какъ онъ пріхалъ изъ провинціи, но странно, что у него не было багажа: отчего онъ не привезъ съ собой платья и блья?

Трипъ нашелъ нужнымъ проводить его до дому и отпереть дверь, со шляпой въ рук онъ остановился было у двери, но новый жилецъ попросилъ его войти.

— Можете вы взять на себя веденіе моего хозяйства?— спросилъ онъ.

— Это зависитъ отъ условій.

— Я заплачу вамъ столько, сколько вы спросите..

— Я не это хотлъ сказать. Извините, что я плохо выразился, и не думайте, что я могъ такъ отвтить на честное предложеніе. Дло не въ цн, а въ часахъ, которые вы выберете, такъ какъ я не располагаю своимъ временемъ: днемъ отъ четырехъ до восьми я разношу вечернюю газету, ночью отъ часа до девяти или: десяти утреннюю…

— Двнадцать часовъ ходьбы!…

— Да, каждый день аккуратно, не пропуская ни одного, ни даже зимой, когда идетъ градъ и снгъ. Подписчикамъ нужна газета въ обычный часъ, а если замнишь себя, выходитъ путаница и недовольство. Къ счастію, ноги у меня крпкія и сердце здоровое. Надо зарабатывать хлбъ, не правда ли? Такимъ образомъ, я возвращаюсь ровно въ десять часовъ, такъ какъ отъ Ножента до Парижа неблизко.

— Ну, что же, десять часовъ для меня удобное время.

— Но я долженъ вамъ сказать, что въ десять часовъ я еще не свободенъ. Хотя вы никогда не видали моей жены, она у меня, все-таки, есть и уже три года лежить въ постели, разбитая параличомъ. Когда я возвращаюсь, я долженъ, прежде всего, заняться ею, сварить ей кофе, такъ какъ и въ постели хочется сть. Такимъ образомъ, я не могу освободиться ране одиннадцати часовъ.

— Положимъ, одиннадцать, двнадцать, если хотите, вы выберете тотъ часъ, когда вамъ нечего длать. Мн нужно только, чтобы около двнадцати часовъ вы приносили мн завтракъ, когда я буду работать. Что касается постели, вы будете ее стлать, когда вамъ удобне. Я, впрочемъ, не часто буду здсь ночевать: нсколько разъ въ мсяцъ.

Такъ какъ Трипъ съ любопытствомъ взглянулъ на него, онъ прибавилъ, чтобы объяснить свои странныя, повидимому, отлучки:

— Я много путешествую.

Трипъ попробовалъ спросить:

— Для вашихъ работъ?

Но онъ не получилъ отвта, и его разочарованіе выразилось въ комической гримас, вызвавшей улыбку на серьезномъ лиц Жофруа.

— Такъ какъ я не буду сегодня ночевать дома,— продолжалъ онъ,— я, уходя, отдамъ вамъ ключъ.

— Если вы удете посл трехъ часовъ, то меня не будетъ дома и сторожка будетъ заперта.

— Въ такомъ случа, отнесите этотъ ключъ слесарю и прикажите ему сейчасъ же сдлать точь-въ-точь такой же.

— Этотъ слесарь работаетъ по электричеству, а не замки, и потомъ не стоитъ: когда вашъ предшественникъ уходилъ, онъ вшалъ ключъ на гвоздь въ плющ, гд я и бралъ его и гд онъ находилъ его, когда возвращался.

— Это первобытно.

— Нтъ никакой опасности: ключъ хорошо спрятанъ.

— Ну, такъ покажите мн этотъ гвоздь.

Въ ту минуту, какъ Трипъ отворилъ дверь, красивый рыжій котъ, смло вошелъ въ мастерскую, поднявъ хвостъ кверху и идя прямо, точно онъ былъ дома.

— Каково, это Дьяволо! Вотъ такъ штука!…

— Въ чемъ штука?

— Да что, онъ опять вернулся. Надо вамъ сказать, что этотъ котъ принадлежитъ скульптору,— красивое, какъ вы видите, животное, которымъ можно дорожить. Конечно, онъ взялъ его съ собой, перезжая, на другой день котъ вернулся сюда: съ бульвара Клиши до улицы Шампіонетъ нашелъ дорогу! Я отнесъ его, но онъ опять вернулся. Я еще разъ отнесъ и вотъ онъ снова здсь. Что мн длать съ тобой, мой бдный Дьяволо?

Повертвшись въ мастерской и обнюхавъ каждую вещь, котъ вернулся къ Трипу и, мурлыкая, началъ тереться у его ногъ, выгнувъ спину, выпрямивъ хвостъ, поднявъ уши и широко открывъ глаза.

— Что будетъ съ тобой?— сдавалъ Трипъ, погладивъ его но спин.

— Разв вы не отнесете его назадъ?

— Хозяинъ его не веллъ, онъ мн сказалъ, что если онъ убжитъ въ четвертый разъ, онъ отказывается отъ него и чтобы я не трудился его приносить, если онъ любитъ больше свой кварталъ, чмъ хозяина, то пусть онъ добровольно выбираетъ. Только что-то будетъ съ нимъ? Мы не можемъ позволить себ роскоши держать кошки, привыкшей къ хорошей пищ, какъ Дьяволо.

— Если онъ любитъ такъ свой домъ, еге не надо лишать его.

— Онъ уже лишенъ.

— Вы отворите ему двери.

Трипъ захохоталъ.

— Дьяволо ходитъ не черезъ двери.

— Вы отворите ему окна.

— И не черезъ окна.

— Гд же тогда?

— Въ дыру, а его дыра задлана. Если вы потрудитесь войти въ кухню, вы увидите..

Дйствительно, въ кухонной стн, на пятьдесятъ сантиметровъ отъ полу, видна была глиняная штукатурка, еще не успвшая засохнуть.

— Вотъ гд была его дыра,— сказалъ Трипъ.— Внутри ее закрывали картономъ, повшеннымъ на гвоздь: Дьяволо бросался со двора, какъ наздницы черезъ серсо, когда ему являлась охота войти, а изнутри ему стоило только оттолкнуть картонъ, чтобы пролзть. Это было прелюбопытно!

— Ну что-жь, вы сдлаете все такъ, какъ оно было,— вы будете давать ему пищу, къ которой онъ привыкъ…

— Печенку и молоко.

— И онъ будетъ счастливъ.

II.

Мой жилецъ…

Это слово не сходило съ устъ Трипа, было главною темой его. разговоровъ съ сосдями, которые, хотя и насмхались надъ тмъ, какъ онъ гордъ, что иметъ жильца, тмъ не мене, охотно слушали его разсказы и обсуждали ихъ между собою.

А, между тмъ, жизнь этого жильца была очень проста, но именно эта-то простота и поражала его сосдей и заставляла работать воображеніе, подстрекаемое любопытствомъ.

Когда онъ былъ дома, онъ безвыходно работалъ съ утра до вечера, никогда не принимая никого, и это уже казалось страннымъ: его предшественникъ, скульпторъ, принималъ натурщиковъ, натурщицъ, заказчиковъ, литейщиковъ и иногда друзей, наполнявшихъ мастерскую громкими опорами и взрывами хохота. Здсь кипла жизнь и молодость, здсь веселились, теперь же точно все вымерло или совершались какія-то темныя дла, требующія тишины и тайны, вечеромъ, а иногда и ночью, окна озарялись фантастическимъ свтомъ странныхъ цвтовъ, и часто изъ трубы вылетало яркое пламя. Что творилось здсь?

Во всякомъ случа, что-нибудь нечестное. Въ самомъ дл, вечеромъ, окончивъ работать, Жофруа обдалъ у виннаго торговца въ Сентъ-Уэнскомъ предмсть и его можно было видть въ общей зал, за отдльнымъ столикомъ. Онъ ни съ кмъ не заговаривалъ первый и односложно отвчалъ, если обращались къ нему, что, впрочемъ, случалось рдко. Хотя эти обды, составлявшіе обычный столъ виннаго торговца, и не были особенно роскошны, не они были достаточно сытны, чтобы не ужинать вечеромъ. Что касается завтрака, то вс знали, что Трипъ, возвращаясь, приносилъ жильцу или порцію, взятую у виннаго торговца, или кусокъ ветчины изъ колбасной, и что онъ, не отрываясь отъ работы, съдалъ его въ мастерской, запивая стаканомъ воды. Трипъ достаточно распространялся объ этомъ стакан воды, чтобы вс знали эту характерную черту и находили ее необъяснимой: пьютъ воду, когда нечмъ заплатить за бутылку вина или, боле скромно, за кружку,— здсь этого не могло быть, ничто не указываетъ на то, чтобы онъ нуждался или мало зарабатывалъ,— доказательствомъ служитъ то, что онъ тратитъ пять су на печонку и три на молоко для кошки, а за восемь су можно купить полъ-литра вина. Если бы еще онъ былъ болнъ, тогда была бы понятна его воздержность,— при нездоровьи вино можетъ быть вредно, но стоитъ только взглянуть на его твердую и легкую походку или посмотрть, какъ онъ ходитъ въ длинной черной блуз взадъ и впередъ по мастерской, чтобы убдиться, что это здоровый мужчина, не знающій, что такое болзнь.

Еще боле странные факты возбуждали толки интересовавшихся имъ болтуновъ, такъ какъ улица Шампіонетъ не была такъ многолюдна, чтобы въ ней можно было затеряться въ толп, какъ въ Париж. Такъ, онъ никогда не получалъ писемъ, поставщики оставляли у Трипа металлическіе листы, химическіе продукты, угольщикъ часто привозилъ коксъ, коммиссіонеры никогда ничего не привозили: не странно ли это въ человк работающемъ и, слдовательно, имющемъ заказчиковъ, съ которыми, онъ долженъ имть сношенія, а, между тмъ, заказчики никогда не являлись къ нему и самъ онъ никогда не писалъ имъ. Въ такомъ случа, для кого же онъ работалъ?

Его манера работать также была странна. Иногда въ продолженіе недли онъ не выходилъ изъ мастерской, жилъ, спалъ тамъ и снаружи можно было видть окна, залитыя свтомъ, казавшимся такимъ фантастическимъ въ особенности потому, что хотлось, чтобы это такъ было. Потомъ онъ исчезалъ и оставался долго въ отсутствіи, не предупредивъ даже Трипа и не сказавъ, когда вернется.

Куда узжалъ онъ? Работать въ провинцію.

Этотъ отвтъ давали расположенные къ нему люди и Трипъ первый. Но если это такъ, то почему не получалъ онъ писемъ передъ отъздомъ?

Другіе, не принадлежащіе въ числу расположенныхъ, находили другое объясненіе, казавшееся мене неправдоподобнымъ: наивны т, кто врилъ въ эмальировщика, онъ просто фальшивый монетчикъ, фальшивыя монеты длалъ онъ, когда его окна свтились по ночамъ и, чтобы спускать фальшивыя монеты, онъ путешествовалъ по провинціи и за границу. Разъ, когда онъ заплатилъ гд-то иностранную золотую монету, его думали уличить на мст преступленія, и хотя мняла въ предмсть Клиши призналъ ее за настоящую золотую монету Франца-Іосифа, стоющую восемь австрійскихъ гульденовъ, тмъ не мене, легенда о фальшивомъ монетчик продолжала распространяться, на него, правда, не доносили, но за то знали, чего держаться.

Если бы онъ не былъ фальшивымъ монетчикомъ, т.-е. человкомъ, зарабатывающимъ столько, сколько онъ хочетъ, разв тратилъ бы онъ восемь су ежедневно на кошку? Разв сталъ бы онъ здить на извощик въ мастерскую, какъ онъ всегда длалъ, бросая, такимъ образомъ, тридцать пять су, между тмъ какъ ему приходилось проводить за работой иногда не боле часа? Но такъ, какъ легенды, какъ бы глупы он ни были, рдко принимаются безъ возраженій, нашлись другіе чудаки, которые изъ духа противорчія не допускали, чтобы онъ былъ фальшивымъ монетчикомъ. Колдунъ? Да, и это не трудно доказать, но фальшивый монетчикъ — никогда въ жизни! Доказательства его колдовства безчисленны и, не пересчитывая ихъ всхъ, уже одни окружавщія его животныя доказывали, что онъ колдунъ и не мажетъ быть ничмъ инымъ: во-первыхъ, желтый котъ, котораго онъ своими чарами заставилъ покинуть стараго хозяина, давъ ему дьявольскую силу, руководившую имъ чрезъ кладбище, находящееся на дорог между улицей Клиши и Шампіонетъ, потомъ, неизвстно откуда, какъ-то осенью, прилетвшій въ мастерскую снигирь, гд онъ и остался, принимая участіе во всхъ таинстенно совершавшихся тамъ колдовствахъ. Люди, косившіе на двор траву, видли ихъ въ мастерской и ихъ позы указывали на то, что это не простыя животныя. Жилецъ ходилъ взадъ и впередъ передъ раскаленною печью, надвъ на глаза очки съ металлическою сткой, вроятно, для того, чтобы не отравиться своими снадобьями, и помшивалъ щипцами свою адскую стряпню. Котъ важно сидлъ на заднихъ лапахъ, обвивъ ихъ хвостомъ, снигирь помщался большею частью на карниз печнаго навса, насвистывая колдовскіе напвы, не надо быть ученымъ, чтобы понять эту музыку, обязательный акомпаниментъ магическихъ операцій, и вс слышавшіе ее не могли ошибиться, при томъ же, снигиря звали Пистономъ, что было не мене знаменательно.

Когда Трипу говорили о фальшивомъ монетчик и колдун, онъ пожималъ плечами и отвчалъ шутками, но когда его заставляли дать доказательства, что Жофруа не колдунъ и не фальшивый монетчикъ, Трипъ сердился и со всмъ краснорчіемъ, на которое онъ былъ способенъ, повторялъ, что его жилецъ эмальировщикъ и ничего боле: на металлическихъ пластинкахъ онъ рисовалъ разведенными въ вод красками фигуры, деревья, поля, памятники и затмъ клалъ ихъ въ печь, гд эти краски обжигались. Но его отрицанія и объясненія встрчались не сочувственно: ему заплатили за то, чтобы онъ говорилъ это, и онъ нечестно заработалъ бы деньги, если бы сознался, что его жилецъ — фальшивый монетчикъ или колдунъ, ему приказано было говорить ‘эмальировщикъ’, онъ и говорилъ. Но что же это за ремесло, которымъ занимаются такъ, что никогда не являются покупатели?

А, между тмъ, Трипъ былъ правъ: его жилецъ былъ эмальировщикъ, собственно художникъ-эмальировщикъ, такъ какъ они существуютъ еще, и если мы не живемъ во времена, когда Пенсю, Лимузенъ и Куртей рисовали прекрасныя эмали, которыя принадлежатъ къ лучшимъ произведеніямъ искусства шестнадцатаго вка, и когда Петито создавалъ свои красивые портреты, то также и не находимся въ ту эпоху, кода искусство рисованія по эмали было совершенно брошено, талантливые артисты Попелинъ, де-Курси, Мейеръ, де-Серръ, отказывались слдовать за посредственными художниками послдняго вка, возстановили традиціи великихъ французскихъ эмальировщиковъ, въ числ ихъ есть новопришельцы: Грандомъ, Горніе, которому для того, чтобы сдлаться вторымъ Леонардомъ Лимузиномъ, недоставало только, чтобы его узнало высшее общество или поддержалъ предпріимчивый человкъ, который сдлалъ бы для эмали то, что Декъ сдлалъ для гончарнаго искусства, имъ-то наслдовалъ жилецъ Трипа, и когда вечеромъ освщались окна его мастерской, онъ не занимался ни фальшивыми монетами, ни колдовствомъ, а просто обжигалъ свои рисунки по эмали.

III.

Уже три мсяца, какъ Жофруа жилъ въ маленькомъ домик на улиц Шампіонетъ, и любопытство занимающихся имъ было не боле удовлетворено, чмъ въ первое время: иногда онъ являлся аккуратно каждый день, иногда недлями пропадалъ. Въ октябр его часто видали въ мастерской, откуда онъ выходилъ только обдать. Въ ноябр же онъ исчезъ такъ, что даже Трипъ не имлъ о немъ никакихъ извстій и ни одного письма не пришло на его имя, и только въ декабр онъ началъ, попрежнему, приходить утромъ и уходить вечеромъ около семи часовъ, рдки были т дни, кода его не видали, для него не существовало ни воскресеній, ни, что еще странне, понедльниковъ.

Въ тотъ годъ зима была суровая и морозы, начавшіеся въ декабр, посл непродолжительнаго перерыва, возвратились въ начал января и уже не прекращались: снгъ, градъ, гололедица, при боле теплой температур, смнялись сильными морозами. Если центръ Парижа былъ очищенъ отъ снга, то не то было на окраинахъ его и особенно въ квартал Великихъ Карьеръ, гд улицы по большей части были недоступны ни для экипажей, ни даже для пшеходовъ: тамъ, гд снгъ не лежалъ громадными затвердлыми массами, ребятишки устраивали катки, гд разсянные прохожіе могли сломать себ шею, если имли несчастіе упасть, причемъ торжествующіе мальчишки бомбардировали ихъ снжками.

Несмотря на дурную погоду, многихъ державшую взаперти, Жофруа почти ежедневно приходилъ въ свою мастерскую между девятью и десятью утра или же въ часъ. Съ тхъ поръ, какъ начались морозы, его костюмъ возбуждалъ новые толки: врно, много зарабатываетъ эмальировщикъ, если можетъ покупать мховыя шапки и шубы.

Не надо быть особенно свдущимъ, чтобы знать, что рабочіе не носятъ мховыхъ вещей и что густой, мягкій, какъ пухъ, и волнистый мхъ его шубы и шапки стоитъ не дешево.

Какъ улица, такъ и дворъ не были расчищены и только дв дорожки прорзывали ихъ блоснжный коверъ: одна, узенькая, вела прямо отъ воротъ къ мастерской, другая, боле широкая и съ колеями,— къ складу перевощика. Когда Жофруа приходилъ въ девять часовъ, онъ не останавливался около сторожки дворника, гд несчастная параличная старуха была въ это время заперта одна, чтобы кто-нибудь не потревожилъ ея, и проходилъ прямо въ свою мастерскую, отпирая ее ключомъ, который снималъ въ плющ съ гвоздя, затмъ, такъ какъ Трипъ еще самъ не возвращался въ это время, онъ затоплялъ печь хворостомъ и коксомъ, заране приготовленными, обрадованный его возвращеніемъ, рыжій котъ, мурлыкая, терся вокругъ его ногъ, а снигирь издавалъ радостныя восклицанія или насвистывалъ фаустовскій вальсъ или Miserere изъ Троватора. Когда же онъ приходилъ въ часъ или поздне, Трипъ, завидя его, торопливо выбгалъ изъ сторожки и съ фуражкой въ рук здоровался съ нимъ всегда съ тою же фразой:

— Печка затоплена.

И, войдя въ мастерскую, Жофруа могъ тотчасъ же приниматься за работу.

Какъ-то разъ, придя немного ране девяти часовъ, Жофруа, вмсто того, чтобы сейчасъ же затопить печь, что было необходимо, такъ какъ морозъ въ этотъ день еще усилился, сталъ разсматривать камень, находившійся передъ печкой, на которомъ лежало нсколько крошекъ хлба. Не притрогиваясь къ этимъ крошкамъ, онъ осторожно затопилъ печь и развернулъ мокрыя тряпки, въ которыя закутанъ былъ маленькій бюстъ, начатый имъ для того, чтобы попробовать на немъ приложеніе эмали.

Прошло около получаса, какъ онъ работалъ, когда постучали въ дверь, это былъ Трипъ, только что вернувшійся и прибжавшій къ своему жильцу, не заходя даже къ больной жен.

— Я пришелъ затопить печь…

— Но она уже топится.

— Ночь была очень холодна, одинъ изъ моихъ подписчиковъ поручилъ мн принести ему термометръ и въ карман подъ пальто термометръ спустился на семь градусовъ ниже нуля, я безпокоился, не проникъ ли морозъ въ мастерскую и не замерзли ли тряпки на бюст.

— Къ счастью, нтъ.

— Вчера вечеромъ, предвидя сильный морозъ, я положилъ въ печь побольше коксу и хорошенько прикрылъ его.

— Термометръ остановился на четырехъ выше нуля.

— Тмъ лучше, это успокоиваетъ меня. Я сейчасъ вернусь, узнать, что вамъ будетъ угодно къ завтраку.

— По поводу завтрака, вы ли здсь вчера, затопляя печь?

— лъ?— спросилъ Трипъ съ изумленіемъ.

— Да, ли корку хлба.

— Я никогда не мъ въ мастерской, даже утромъ, хотя., возвращаясь изъ моего ночнаго обхода, я страшно голоденъ, семь льё ходьбы растрясутъ желудокъ.

— Значитъ, вчера вечеромъ вы не приносили хлба?

— Никогда въ жизни.

— Въ такомъ случа, что это такое?— спросилъ Жофруа, указывая на разбросанныя передъ печкой крошки.

Трипъ наклонился, внимательно посмотрлъ и, поднявъ одну изъ крошекъ, раздавилъ ее пальцами.

— Это какъ будто крошки.

— То же думаю и я.

— Только это не могутъ быть крошки.

— А, между тмъ…

— Можетъ быть, вы сами скушали вчера корку посл завтрака?

— Нтъ.

— Я ничего не понимаю, такъ какъ я увренъ, что вчера посл завтрака я вымелъ полъ такъ, что на немъ не осталось ни одной крошки.

Наклонившись, онъ еще разъ посмотрлъ на полъ.

— Къ тому же, это хлбъ съ черною коркой, а не длинный хлбецъ, какой вы кушаете.

— Можетъ быть, Дьяволо принесъ корку?

— Онъ принесетъ корку? Этого не можетъ быть! Это одолженіе съ его стороны, что онъ стъ печенку и пьетъ молоко, онъ бы убжалъ изъ дому, если бы его заставили сть корки.

— Можетъ быть, мышь принесла ее?

— Мышей нтъ и потомъ, если бы даже случайно одна и забжала, Дьяволо конечно, не далъ бы ей спокойно изгрызть корку передъ печкой.

— Не свалились же эти крошки съ неба!

— Конечно.

Трипъ съ безпокойствомъ взглянулъ на своего жильца.

— Потомъ,— продолжалъ Жофруа,— вы сказали сейчасъ, что Дьяволо длаетъ намъ одолженіе, что сть печенку и пьетъ молоко.

— Его порціи слишкомъ велики, онъ никогда не голоденъ.

— А какимъ же образомъ его тарелка съ печенкой и чашка съ молокомъ теперь всегда пусты?

— Это правда, я думалъ, что у Дьяволо улучшился аппетитъ, и радовался этому.

— А теперь?

— Теперь…

Трипъ остановился на минуту.

— Теперь… я не знаю, нтъ, я, право, не знаю, я ничего не понимаю! Откуда-нибудь должны же явиться эти крошки!

Жофруа указалъ на два темныхъ пятна на лежащемъ недалеко отъ печки ковр.

— А это что такое?

Трипъ снова наклонился и внимательно разсмотрлъ эти два пятна.

— Это ничего,— отвтилъ онъ,— вода.

— Я тоже думаю, что это вода, но не можете ли вы мн объяснить, какимъ образомъ эта вода очутилась здсь?

— Я не приносилъ.

— Я тоже.

Трипъ поднялъ голову и посмотрлъ на рамы, освщавшія мастерскую сверху, но эта рама находилась не надъ ковромъ и, такимъ образомъ, немыслимо было, чтобы растаявшій снгъ, капая со стеколъ, образовалъ эти пятна.

— Конечно, эта вода не накапала съ потолка,— продолжалъ Жофруа,— но, можетъ быть, она образовалась изъ снга, принесеннаго на ногахъ и растаявшаго?

— Это возможно.

— Во всякомъ случа, не я его принёсъ. Можетъ быть, вы принесли? Вчера вечеромъ, придя затопить печь, вы не помните, на вашихъ сапогахъ былъ снгъ?

— Я входилъ не въ сапогахъ. Когда исходишь столько, сколько приходится мн, то, придя домой, сейчасъ же спшишь снять сапоги, это всегда первое, что я длаю, приходя, и вчера и сдлалъ это, какъ и каждый день: когда я приходилъ топить печку, на мн были мои деревянные башмаки, которые я оставилъ у двери и вошелъ сюда въ носкахъ, значитъ, я не мотъ принести снгу со двора.

— А, между тмъ, коверъ не могъ намокнуть самъ.

Трипъ взглянулъ на коверъ, на жильца, посмотрть наверхъ, внизъ, во вс углы.

— Вы придумали что-нибудь?— спросилъ онъ, наконецъ.

— Я думаю, не входилъ ли кто-нибудь сюда.

— Кто бы могъ войти?

— Тогда какъ объяснить эти крошки и эти пятна?

Вмсто отвта, Трипъ быстро окинулъ взглядомъ всю комнату.

— Разв недостаетъ чего-нибудь?— воскликнулъ онъ.

— Я не замтилъ.

— Никто, значитъ, не входилъ, такъ какъ только воры могли забраться сюда.

— О, было бы чего красть!— отвтилъ Жофруа, улыбаясь.

Трипъ былъ удивленъ, и жестъ, которымъ онъ обвелъ всю комнату, ясно показывалъ, что, по его мннію, воры могли здсь сильно поживиться. Во всю свою жизнь онъ видлъ только дв мастерскія: мастерскую скульптора, въ которой вся меблировка состояла изъ стола для моделей и лавокъ, и мастерскую новаго жильца, казавшуюся ему въ сравненіи съ простотой первой роскошною, конечно, воры не могли бы унести большаго орховаго стола, ни коммода, ни дивана, ни креселъ, ни стульевъ, ни кровати, ни матраца, но разв ковры не были цнны? разв часы, висящіе на стн, не стоили того, чтобъ ихъ украсть? А книги, портьера, раздляющая мастерскую отъ спальни, простыни, одяла,— разв всего этого нельзя выгодно продать? Такъ какъ ничего изъ всего этого не украдено, то нельзя допустить, чтобы въ мастерскую входили воры. Кром того, какимъ образомъ могли они войти, когда окна не сломаны?

— Да очень просто: черезъ дверь,— отвтилъ Жофруа.

— Какъ могутъ они знать, что ключъ спрятанъ въ плющ? И, зная это, какъ найти его? Для этого надо, чтобы видли, какъ мы снимали или надвали его на гвоздь.

— Разв этого не могло быть?

— Вы нашли ключъ въ двери или на гвозд?

— На гвозд, какъ всегда.

— Если бы воръ вошелъ, снявъ ключъ оо стны, потрудился и бы онъ, уходя, повсить его туда, гд онъ вислъ?

— Я говорилъ себ все это, но есть фактъ, противъ котораго вс разсужденія ничтожны: эти крошки и эти пятна, которыя не жотли появиться на каин и на ковр какимъ-то чудомъ. Какъ объяснитъ ихъ — вотъ задача. Я не хочу дольше задерживать вашъ завтракъ, можете идти,— мы посл возобновимъ этотъ разговоръ.

И Жофруа снова принялся за работу. Во время завтрака онъ возобновилъ съ Трипомъ разговоръ о крошкахъ и пятнахъ.

— Я обошелъ всю усадьбу,— сказалъ Трипъ,— и могу достоврно сказать, что никто не перелзалъ черезъ заборъ, такъ какъ на снгу нтъ ни одного слда. Воръ, слдовательно, вошелъ въ мою комнатку, которая запирается на ночь, или въ калитку перевощиковъ, которая тоже запирается.

— Запирается она или нтъ, это зависитъ отъ степени заботливости того, кто долженъ запирать.

— Но зачмъ могутъ залзть въ мастерскую, какъ не затмъ, чтобы украсть?

— Тотъ же вопросъ задаю и я себ.

— Не слдуетъ, значитъ, оставлять ключъ на гвозд, если, какъ вы предполагаете, имъ отперли дверь, на будущее время можно сдлать второй ключъ: одинъ вы будете уносить съ собою, другой — оставлять въ моей сторожк.

Но мысль носить при себ чуть не фунтовой ключъ не поправилась Жофруа, и именно эта-та мысль заставила его тогда согласиться оставлять ключъ на гвозд въ плющ.

— Это не объяснило бы мн, кто приходилъ сюда,— отвтилъ Жофруа,— а именно это-то я и хотлъ бы знать. Сегодня я не въ первый разъ замчаю доказательства того, что кто-то приходить сюда, вчера были, третьяго дня также, и именно это-то повтореніе вселило мн въ голову подозрніе, которое я отбрасывалъ сначала, какъ безсмысленное. Такъ какъ приходятъ не красть, то зачмъ приходятъ? Этотъ вопросъ долженъ быть выясненъ и онъ будетъ выясненъ сегодня же ночью: я буду сегодня ночевать здсь и, если понадобится, и завтра, и послзавтра.

— А если это воръ?

— Мы увидимъ.

— Подумайте, воръ, которому грозитъ опасность быть пойманнымъ, будетъ защищаться.

— У меня будетъ оружіе.

Трипъ, дорожившій своимъ жильцомъ, хотлъ удержать его отъ этого неосторожнаго поступка, но Жофруа заставилъ его замолчать, сказавъ, что онъ твердо ршился и уже придумалъ планъ: въ пять часовъ онъ выйдетъ изъ мастерской, чтобы отправиться въ Парижъ, въ семь часовъ вернется, а въ восемь — Трипъ, по обыкновенію, явится затопить печь, уходя, онъ запретъ выходную дверь и повсить на гвоздь ключъ, если тотъ или т, кто оставили эти крошки передъ печкой, захотятъ войти и эту ночь, что весьма правдоподобно, то, найдя ключъ на гвозд, они подумаютъ, что мастерская пуста, и смло войдутъ туда и будутъ захвачены.

— Если бы вы позволили мн остаться съ вами,— рискнулъ попросить Трипъ,— я бы не пошелъ сегодняшнюю ночь.

Но Жофруа, поблагодаривъ его, отказался, онъ хотлъ остаться одинъ и старику пришлось уступить.

— Главное,— замтилъ Жофруа,— не разговаривайте со мной сегодня вечеромъ и дйствуйте такъ, какъ будто вы одинъ.

IV.

Въ приказаніяхъ Жофруа было сдлано только одно упущеніе: когда въ восемь часовъ Трипъ съ фонаремъ въ рук вошелъ въ мастерскую, чтобы зажечь огонь въ печк, онъ, прежде всего, началъ искать своего жильца и, не находя его, хотлъ отдернуть портьеру, отдляющую спальную, она не подалась, тогда онъ догадался, кто удержалъ ее, и, нагнувшись, спросилъ шепотомъ:

— Можетъ быть, вы проголодаетесь ночью, такъ я принесъ хлба и кусочекъ ветчины, которые положу въ кухонный буфетъ.

Затмъ, не дожидаясь отвта, онъ сдлалъ то, что сказалъ, и принялся за свое ежедневное занятіе: изрзалъ на тарелк кусокъ сырой печенки, вылилъ въ чашку большой стаканъ молока — ужинъ Дьяволо, потомъ, насколько можно было, наполнилъ печку коксомъ и когда огонь разгорлся, покрылъ его слоемъ угольной золы и завернулъ на половину ключъ, чтобы уравновсить тягу. Онъ кончилъ вс свои дла, но не уходилъ, размышляя передъ печкой съ фонаремъ въ рук, черезъ нкоторое время онъ снова подошелъ къ портьер.

— Подумайте еще разъ, баринъ,— произнесъ онъ шепотомъ,— я могъ бы остаться съ вами.

— А кто бы заперъ дверь,— отвтилъ Жофруа въ тонъ,— кто повсилъ бы ключъ на гвоздь?— Трипъ не сообразилъ этого: конечно, запереть дверь и повсить ключь можетъ только тотъ, кто уйдетъ и не вернется.

Пришлось повиноваться и уйти. Скоро скрипъ шаговъ по снгу доказалъ, что Трипъ направился домой.

Жофруа началъ ждать, расположившись на кресл за портьерой и положивъ около себя на стулъ свчу, спички и револьверъ.

Время шло, въ мастерской трещалъ огонь, изрдка вспыхивая и освщая на минуту всю комнату. Пистонъ безмолвно сидлъ наверху своего насста, а Дьяволо, только что пришедшій черезъ дыру, пристроился на колняхъ своего хозяина, мурлыкая и потягиваясь, снгъ хрустлъ отъ мороза и изрдка драницы и цинковые листы какъ будто трескались и отрывались отъ дйствія холода, съ тиканьемъ часовъ это были единственные звуки, нарушавшіе ночную тишину.

Закрывъ глаза и навостривъ уши, Жофруа, сидя на кресл, размышлялъ все о томъ же вопрос: кто могъ приходить въ предъидущія ночи и передъ кмъ онъ очутится лицомъ къ лицу, такъ какъ онъ не сомнвался, что кто-то приходилъ? А такъ какъ этотъ визитъ повторялся нсколько разъ, то весьма возможно, что онъ повторится и сегодняшнюю ночь.

Но кто? Воръ?— онъ не боялся его. Когда воры забираются въ жилой домъ, они совершаютъ свои дла въ первый же разъ и скрываются, чтобы дйствовать въ другомъ мст. А этотъ гость возвращался. Не зная всего, что говорили о немъ въ окрестностяхъ улицы Шампіонетъ, Жофруа не былъ слпъ, чтобы не замтить, что онъ вызывалъ любопытство людей: онъ видлъ взоры, которыми его провожали, когда онъ проходилъ, и видлъ губы, шепчущія слова, предметомъ которыхъ былъ, конечно, онъ. Разв не могло случиться, что одинъ изъ этихъ любопытныхъ захотлъ проникнуть въ интересующую его тайну и вошелъ въ мастерскую, узнавъ случайно, гд спрятанъ ключъ? Что онъ хотлъ видть внутренность этой таинственной мастерской — легко объясняется, гораздо же мене то, что онъ возвращался и возвратится. Тутъ было что-то неясно и любопытный былъ, повидимому, также невозможенъ, какъ и воръ.

Часовъ въ девять рама, сдланная въ потолк, освтилась серебристымъ свтомъ, наполнившимъ мастерскую, придавая опредленныя очертанія предметамъ и оставляя въ тни только противуположную часть той, откуда падалъ свтъ, луна выплывала на безоблачномъ неб и, отражаясь въ покрывающемъ землю и крыши снг, принимала свтовую силу электрическаго фокуса. Разбуженный этимъ ослпительнымъ потокомъ свта, падающимъ какъ разъ на насстъ, Пистонъ проснулся и, думая, вроятно, что это разсвтаетъ, началъ насвистывать Дюнкирхенскій карильонъ. Почти въ ту же минуту Жофруа показалось, что снгъ захрустлъ подъ ногами, но онъ уже цлый часъ слышалъ на двор подобное хрустніе, такъ что задалъ себ вопросъ, не ошибается ли онъ: вроятно, это морозъ.

Шумъ, между тмъ, сдлался явственне: очевидно, кто-то шелъ по мерзлому снгу дорожки, еслибы онъ сомнвался, поза Дьяволо разсяла бы эти сомннія: вскочивъ и настороживъ уши, онъ слушалъ, полуобернувшись къ входной двери, Пистонъ замолчалъ.

Листья плюща зашелестли: кто-то снималъ ключъ съ гвоздя, вслдъ за тмъ вложилъ его въ замокъ и тихонько, осторожно отворилъ и затворилъ дверь. Не вставая съ кресла, не длая ни одного лишняго движенія и не передвигая ногъ, Жофруа наклонился впередъ и, отодвинувъ немного портьеру отъ стны, сталъ незамтно слдить за всмъ, что происходило въ освщенной части мастерской. Дверь находилась въ тни и потому онъ не видлъ вошедшаго, но по звукамъ шаговъ онъ могъ различить, что тотъ былъ одинъ и что походка его была очень легка.

Почти тотчасъ же онъ вышелъ изъ тни на свтъ и Жофруа увидлъ мальчика въ старой фетровой шляп и истрепанной темной куртк. Не представлялось, конечно, ничего ужасающаго и револьверъ не понадобится.

Быстро пройдя мастерскую, мальчикъ направился къ печк, къ которой приложилъ об руки съ торопливостью замерзающаго.

Въ эту минуту Дьяволо соскочилъ съ колнъ своего хозяина и, выпрямивъ хвостъ и выгнувъ свану, направился въ мальчику, какъ къ другу.

— А, это ты, Дьяволо! Ты хочешь погрться? Мы устроимъ себ тепло, въ которомъ ты, конечно, не такъ нуждаешься, какъ я.

Голосъ его былъ нженъ, даже слишкомъ нженъ для мальчика его лтъ, чистъ, мелодиченъ, съ пвучимъ, немного протяжнымъ акцентомъ, въ которомъ не было ничего парижскаго. Вмсто того, чтобы встать, онъ слъ на паркетъ передъ печкой, открывъ дверцу такъ, что жаръ падалъ ему прямо на лицо и на грудь.

— Брр… какъ хорошо, — прошепталъ онъ.

Дрожь передернула его плечи, зубы стучали, какъ будто передъ этими пылающими угольями онъ сильне ощущалъ чувство заморозившаго его холода, чмъ когда былъ на двор.

Онъ положилъ шляпу около себя и его голова оказалась не боле похожей на голову жулика, чмъ голосъ. Жофруа видлъ ее, озаренную красноватымъ свтомъ углей, и былъ пораженъ нжностью и красютой профиля: съ нжнымъ цвтомъ лица, голубыми глазами съ длинными золотистыми рсницами и коротко остриженными блокурыми волосами, вьющимися, какъ у ребенка, этотъ мальчикъ былъ дйствительно хорошъ.

Жофруа, заинтересованный этимъ лицомъ, полнымъ страданій, и муки, не всталъ съ своего мста, какъ думалъ раньше,— онъ хотлъ посмотрть.

Согрвшись спереди, мальчикъ повернулся къ печк спиной, надо было сильно промерзнуть, чтобы выносить силу жара на такомъ близкомъ разстояніи. Дьяволо, котораго онъ взялъ на колни, когда онъ сидлъ лицомъ къ огню, очень скоро вскочилъ съ своего мста, хотя и привыкъ къ такому жару, который можетъ выносить только кошка.

‘Этотъ бдняга приходить просто грться’,— подумалъ Жофруа.

Это было весьма правдоподобно, такъ какъ, посидвши недолго спиной къ огню, онъ опять перевернулся и, разувшись, протянулъ ноги къ огню, придвигая и отодвигая ихъ, смотря потому, обжигалъ онъ ихъ или нтъ, голыя пятки выскакивали изъ продырявленныхъ чулокъ. Онъ поставилъ сапоги рядомъ съ собою на коверъ и Жофруа понялъ, отчего происходили замченныя имъ пятна,— больше ничего, какъ растаялъ снгъ, принесенный на сапогахъ.

Настало, повидимому, время показаться: больше онъ ничего уже не увидитъ, сколько бы ни смотрлъ. Но онъ ошибся, въ ту минуту, какъ онъ хотлъ раздвинулъ занавсъ, мальчикъ, снова обувшись, поднялся на ноги.

Вмсто того, чтобы направиться къ двери, онъ пошелъ въ кухню, откуда принесъ тарелку, на которую Трипъ нарзалъ печенку для Дьяволо, и, показывая тарелку, позвалъ его:

— Дьяволо, поди сюда… или ужинать!

Но, вмсто того, чтобы повиноваться, Дьяволо презрительно отвернулъ голову.

— Такъ ты не голоденъ сегодня? Счастливый, желалъ бы я быть на твоемъ мст!

Дьяволо, разсердившись на то, что мальчикъ подставилъ ему тарелку подъ носъ, вспрыгнулъ на столъ, чтобы избавиться отъ этого угощенія, но такъ какъ тарелка послдовала за нимъ и туда, онъ прыгнулъ на шкафчикъ, гд началъ спокойно лизать свои лапы, чувствуя себя въ безопасности.

— Такъ ты не хочешь?

Котъ закрылъ глаза.

— Я не обижу, значить, тебя, если съмъ половину твоего ужина?

Неужели этотъ мальчишка начнетъ сть печенку сырою, какъ какое-нибудь плотоядное животное? Какъ онъ долженъ быть голоденъ!

— Ты, счастливецъ, не такъ голоденъ, какъ я,— сказалъ онъ.

‘Несчастный!’ — подумалъ Жофруа.

И жалость смнила любопытство, но онъ, все-таки, не всталъ съ своего кресла.

Изъ мастерской мальчикъ прошелъ въ кухню, гд Жофруа не могъ его видть, но по шуму могъ слдить за нимъ.

Хотя кухня и не была особенно богата кострюлями, блюдами, сковородами, въ ней было, все-таки, нсколько вещей необходимыхъ, по мннію Трипа: котелъ для нагрванія воды, кастрюля, чтобы варить яйца, и сковорода, Жофруа слышалъ, какъ мальчикъ снялъ котелокъ съ гвоздя и наполнилъ его подъ краномъ водой.

Вернувшись въ мастерскую, онъ очутился въ освщенной полос и Жофруа могъ видть, какъ онъ клалъ въ котелокъ часть находившихся на тарелк кусковъ печенки, считая:

— Одинъ, два, три…

Досчитавши до тринадцати, онъ остановился:

— Ровно половина,— сказалъ онъ, взглянувъ на кошку,— а такъ какъ ты не голоденъ, то, я думаю, съ тебя хватитъ тринадцати кусковъ.

Сказавъ это, онъ поставилъ котелокъ на огонь и, сходивъ еще разъ въ кухню, принесъ оттуда довольно большую жестяную чашку и, свъ передъ печкой, поставилъ ее между ногъ, затмъ онъ вынулъ изъ кармановъ куски хлба, которые началъ ломать, нкоторые, падая, производили такой сухой звукъ, точно были каменные или затвердлые отъ мороза. Но еще странне было то, что ни одинъ кусокъ не походилъ на другой, тутъ были и куски внскаго хлба, и обломки розановъ, и всоваго хлба, такъ что очевидно было, что они не были куплены въ булочной, а собраны кое-гд, и видъ ихъ былъ довольно неаппетитенъ.

Но мальчикъ разсуждалъ иначе, и, осторожно, почти благоговйно ломая ихъ, клалъ ихъ въ чашку. Между тмъ, котелокъ началъ кипть, и такъ какъ онъ стоялъ на самомъ краю печки, то легкій запахъ супа распространился по всей комнат. Не трудно было догадаться, что онъ въ самомъ дл варилъ супъ изъ кусковъ печенки, отнятыхъ у Дьяволо, и что онъ выльетъ бульонъ на корки, которыя наломалъ. Вспомнивъ, какъ мальчикъ отсчитывалъ куски, для ихъ съ Дьяволо, Жофруа умилился: этотъ бдняга не былъ, очевидно, негодяемъ, другой на его мст не подумалъ бы длить и взялъ бы всю тарелку себ, она, врно, не нужна этому жирному коту, если онъ сердится и убгаетъ, когда ему предлагаютъ сть.

Хотя Жофруа и понялъ теперь суть дла, но ему хотлось досмотрть до конца. Зачмъ прерывать? Спшить нечего было, такъ какъ этотъ бдный мальчикъ и не подозрвалъ, что за нимъ слдятъ два глаза, интересно было оставить его дйствовать на свобод,— это была сама природа, захваченная врасплохъ.

Супъ киплъ, отъ времени до времени мальчикъ наклонялся, чтобы посмотрть или, врне, втянуть его запахъ: онъ расширялъ ноздри и полураскрывалъ глаза, нетерпливо ожидая, когда можно будетъ сть. Изъ боковаго кармана куртки онъ вытащилъ какой-то предметъ странной формы, который Жофруа сразу не разобралъ, но скоро онъ разглядлъ, что это половинка оловянной ложки, отъ которой осталась только частичка ручки, сломанной по середин, и лопаточка, годная, все-таки, сть супъ при условіи, если употребляющій ее не боится окунуть пальцы въ супъ.

Кушанье варилось еще очень не долго, но голодный мальчикъ не могъ больше терпть, взявъ котелокъ, онъ вылилъ супъ на свои корки и распространившійся запахъ кушанья вызвалъ Дьяволо изъ его апатіи, онъ медленными шагами приблизился, чтобы понюхать чашку, и тотчасъ же отошелъ съ такимъ видомъ, точно хотлъ сказать, что подобная стряпня не можетъ соблазнить такого важнаго синьора, вскочивъ на шкафъ, онъ презрительно слдилъ за этимъ жалкимъ ужиномъ.

Мальчикъ помшалъ супъ своею коротенькою ложкой, и хотя онъ еще киплъ, началъ его сть, обжигая себ ротъ, какъ передъ тмъ онъ обжогъ передъ печкой лицо и спину, изрдка онъ останавливался, чтобы подуть на хлбъ, но не надолго. По мр того, какъ онъ лъ, его блдное лицо покрывалось румянцемъ и теплота, проникая понемногу внутрь, придавала его взгляду живость, которой не было раньше: жизнь возвращалась къ нему. Супъ простылъ немного и онъ лъ правильнымъ движеніемъ безъ остановокъ, не теряя ни секунды: ложка ударялась объ чашку правильно, черезъ извстный промежутокъ времени, конечно, ни одинъ супъ, приготовленный самою искусною кухаркой, не былъ съденъ съ такимъ аппетитомъ, какъ этотъ свтлый бульонъ, въ которомъ плавало нсколько полусваренныхъ кусочковъ печенки. Удары ложки были такъ часты, что чашка скоро оказалась пуста, тогда онъ чисто выскоблилъ ее, такъ, чтобы ни одна крошка не осталась на дн. Кончивъ, онъ посмотрлъ на чашку такимъ выразительнымъ взглядомъ., что смыслъ его былъ ясенъ: уже пуста!

Теперь, что будетъ онъ длать?

Онъ спряталъ ложку въ карманъ и, вставъ, отнесъ чашку и котелокъ въ кухню, гд вымылъ ихъ и повсилъ на гвозди, съ которыхъ снялъ. Жофруа думалъ, что онъ уйдетъ, и хотлъ уже выйти изъ своей засады, когда увидлъ, что онъ опять вернулся къ печк, гд долго простоялъ, не грясь,— ему, очевидно, не было холодно,— но грустно задумавшись, точно не зная, на что ршиться, или какъ будто мысль его улетла къ тяжелому для вето времени.

Въ то время, какъ онъ стоялъ, поднявъ голову къ окну, освщенный луною, Жофруа показалась, что онъ увидлъ на его щекахъ слезы,— во всякомъ случа, онъ, тяжело вздохнувъ, сдлалъ жестъ, чтобы смахнуть ихъ, но вдругъ онъ встряхнулъ себя точно для того, чтобы прогнать тяжелыя воспоминанія, быстро взялъ со шкафа Дьяволо и прижалъ его къ груди, лаская и цлуя:

— Ты славный котъ,— говорилъ онъ,— хорошій, и мой другъ… вдь, мы друзья?

Непослушный нсколько минутъ тому назадъ, Дьяволо позволялъ теперь распоряжаться собой и, отказываясь отъ пищи, охотно принималъ ласки. Нсколько минутъ мальчикъ ходилъ взадъ и впередъ по комнат, обращая къ кошк нжныя рчи безъ опредленнаго смысла, подобно тому, какъ кормилица ласкаетъ ребенка или двочка куклу, — это была потребность излить избытокъ чувствъ, подобно тому, какъ нсколько минутъ тому назадъ его промерзшее тло требовало тепла и пустой желудокъ пищи.

Убаюканный ходьбою, котъ заснулъ, тогда мальчикъ осторожно, не будя его, положилъ его на кресло и самъ придвинулъ къ печк коверъ. Зачмъ понадобился ему этотъ коверъ? Неужели онъ лижетъ передъ печкой?

Мальчикъ сталъ на колни и, перекрестившись, началъ молиться про себя, его лицо, его поза,— все въ немъ выражало горячее усердіе и онъ молился не однми устами, а всмъ сердцемъ, если есть въ живописи избитый сюжетъ, то это молитва: сколько мучениковъ и мученицъ, сколько святыхъ и набожныхъ людей художники всхъ школъ изображали на колняхъ во время молитвы, отъ экстаза до отчаянія, но воспоминанія Жофруа не находили ни одного выраженія боле краснорчиваго въ своей искренности, какъ то, которое онъ въ дйствительности видлъ въ настоящую минуту передъ глазами.

Понемногу увлеченный молитвою, юноша, который теперь совсмъ не былъ похожъ на мальчишку, громко произнесъ нсколько словъ своей молитвы: _t

— Боже мой, сжалься… спаси меня!… Есть ли кто-нибудь несчастне меня, одинокаго, лишеннаго поддержки, замерзающаго отъ холода и умирающаго отъ голода? Молю Тебя, Боже, если Ты въ Своей мудрости не находишь меня достойнымъ Твоей помощи, возьми мою жизнь. Ты видишь, я изнемогаю, у меня нтъ больше ни силъ, ни воли, слабость, нищета измучили меня.

Слезы отчаянія текли по его грустному лицу и рыданія прерывай каждую фразу, онъ поднялъ голову, опущенную до сихъ поръ на грудь, его глаза приняли восторженное выраженіе, какъ будто онъ смотрлъ и видлъ выше мастерской, и онъ произнесъ на незнакомомъ Жофруа язык:

— Oh bewinden wader, beschermt my, sprecht voor my en verlaet uwe ongelukkige dogter nect.

Онъ замолчалъ, но все еще продолжалъ стоять, сложивъ руки, молясь сердцемъ посл того, какъ уста смолкли, затмъ онъ поднялся съ колнъ, взялъ коверъ, лежащій передъ диваномъ, и положилъ его рядомъ съ тмъ, который уже былъ придвинутъ къ печк. Онъ легъ на одинъ изъ нихъ, закрывшись другимъ и подложивъ подъ голову руку, вмсто подушки.

Жофруа нечего было ждать, надо было показаться раньше, чмъ мальчикъ заснетъ, и нкоторыми вопросами дополнить то, что онъ видлъ: интересный субъектъ былъ этотъ мальчикъ, такой беззастнчивый въ нкоторыхъ отношеніяхъ и выказывающій столько осторожности и скромности въ другихъ.

Жофруа чиркнулъ спичкой. При этомъ звук мальчикъ сбросилъ коверъ, которымъ былъ накрытъ, и моментально очутился на ногахъ. Но Жофруа, быстро войдя въ мастерскую, не далъ ему времени убжать.

— Не бойтесь,— сказалъ онъ,— вамъ не сдлаютъ никакого зла.

Опустивъ глаза и дрожа всмъ тломъ, мальчикъ стоялъ среди комнаты, не смя взглянуть на Жофруа.

— Увряю васъ, — заговорилъ онъ, наконецъ, чуть слышно,— что я не воръ, все обличаетъ меня, и, все-таки, я не воръ.

— Отсюда,— отвтилъ Жофруа, указывая на занавску,— я видлъ васъ съ той минуты, какъ вы вошли сюда.

Но эти нсколько словъ, вмсто того, чтобы успокоить его, увеличили его смущеніе.

— Вы меня видли?— прошепталъ онъ.

— Видлъ и слышалъ.

— Я умиралъ отъ голода и холода,— сказалъ онъ, отвертывая голову, чтобы скрыть краску стыда, покрывшую его лицо.

— Какъ пришла вамъ въ голову мысль войти въ эту мастерскую?

— Я очень виноватъ, простите меня.

— Я слышалъ сейчасъ вашу молитву: вы просили Бога сжалиться надъ вами,— можетъ быть, онъ исполнилъ вашу просьбу…

Мальчикъ безнадежно покачалъ головою.

— И посылаетъ вамъ помощь, о которой вы просили. Что, если я тотъ, кого Онъ посылаетъ, чтобы поддержать васъ?

— О, господинъ!— воскликнулъ мальчикъ, въ первый разъ поднявъ глаза.

Ихъ взгляды встртились и сверкнувшій въ глазахъ мальчика огонь тронулъ Жофруа.

— То, что вы мн скажете, можетъ ршить вашу судьбу. Я готовъ принять въ васъ участіе, но раньше мн надо знать, кто вы. Ваша манера входить ночью въ эту мастерскую не можетъ расположить въ вашу пользу, вы должны это понимать.

— Даже очень.

— Но, съ другой стороны, то, что я видлъ и слышалъ, смягчило это первое впечатлніе, можетъ быть, есть причины, оправдывающія вашъ неосторожный поступокъ,— холодъ, голодъ…

— Дйствительно, голодъ и холодъ толкнули меня. Поврьте, что я не… Жуликъ, хотя и кажусь имъ…

— Кто вы?— вотъ что надо прежде всего узнать.

Этотъ вопросъ, повидимому, смутилъ и затруднилъ его.

— Вы не обязаны отвчать, — продолжалъ Жофруа,— я не судья, не жандармъ, чтобы допрашивать васъ, правда, вы нахальнымъ образомъ забрались ко мн, но я оставлю это. Но только поймите, что для того, чтобы принять въ васъ участіе, я долженъ знать, жуликъ вы или нтъ, какъ вы это отрицаете.

Онъ остался въ той же смущенной поз и, ничего не отвчая, опустилъ глаза.

Жофруа захотлось ободрить его:

— То, что я видлъ,— сказалъ онъ,— заставляетъ меня предполагать, что вы не жуликъ.

— Нтъ, клянусь вамъ.

— Но могу ли я поврить этому? Вы понимаете, что я спрашиваю васъ не для того, чтобы удовлетворить пустое любопытство?

— О, конечно! Увряю васъ, что меня глубоко трогаетъ то, какъ вы говорите со мной, а также… участіе, которое вы, повидимому, принимаете во мн.

— Это участіе искренно, я не могъ равнодушно смотрть на ваше отчаяніе и хотлъ бы облегчить его, если это будетъ въ моихъ силахъ. Какимъ образомъ мальчикъ въ ваши годы могъ дойти до такого отчаянія? У васъ нтъ работы?

— Нтъ.

— Не знаете ремесла?

— Нтъ.

— А!

— Я знаю, что это преступленіе — не знать ремесла.

— Преступленіе… нтъ.

— Недостатокъ, по крайней мр, обыкновенно видятъ лнтяя или жулика въ томъ, кто не знаетъ ремесла, а, между тмъ, можно не быть ни тмъ, ни другимъ…

— Вы потеряли родителей, я понялъ это изъ нсколькихъ словъ, произнесенныхъ вами вслухъ.

— Вы понимаете по-фламандски?!— воскликнулъ онъ въ ужас, бросающемся въ глаза.

— Нтъ, я и не зналъ даже, что заключительныя слова вашей молитвы были произнесены по-фламандски.

Ужасъ смнился вздохомъ облегченія и съ торопливостью, указывающей на то, что въ этой фламандской фраз была какая-то тайна, онъ началъ объяснять ее.

— Это было возваніе къ отцу, я просилъ его покровительства и заступничества.

Если было только это, то почему мысль, что его воззваніе къ отцу могла быть понята, такъ сильно смутила его?

Жофруа хотлъ бы, чтобы объясненія этого несчастнаго, къ которому онъ невольно, чувствовалъ симпатію, были ясны и откровенны, и его разсердило, что онъ натолкнулся опять на недомолвки и тайну.

— Наконецъ,— продолжалъ онъ боле строгимъ голосомъ,— вы найдете естественнымъ мой вопросъ: какимъ образомъ у васъ явилась мысль проводить ночи въ моей мастерской?

— Я вижу, что сержу васъ, тогда какъ я такъ бы хотлъ быть достойнымъ вашей милости, простите мое замшательство и стыдъ,— я все вамъ скажу.

Уже нсколько минутъ Жофруа слышалъ на двор тяжелые, шаги, остановившіеся у двери. Какъ разъ въ ту минуту, когда мальчикъ кончилъ свою фразу, раздался стукъ въ дверь.

— Кто тамъ?— спросилъ Жофруа.

— Это я,— отвтилъ голосъ Трипа.— Передъ уходомъ я хотлъ узнать, не нуженъ ли я вамъ, но, услыхавъ голоса, я постучалъ.

— Благодарю,— отвтилъ Жофруа,— вы не нужны мн сегодня вечеромъ, будьте спокойны, но завтра утромъ приходите, какъ только освободитесь.

— Слушаю-съ. Покойной ночи, господинъ Жофруа. Морозитъ!…

И Трипъ удалился медленными и тяжелыми шагами.

Съ тхъ поръ, какъ Жофруа вышелъ изъ-за занавса, онъ стоялъ передъ дверью, загораживая ее, онъ подошелъ къ печк и, придвинувъ кресло, слъ.

— Возьмите стулъ,— сказалъ онъ,— и сядьте около печки,— такъ удобне будетъ разговаривать. Еще одно: не смотрите на меня какъ на жандарма, а думайте лучше, что ваша просьба о заступничеств, обращенная къ отцу, услышана и можетъ быть исполнена, если вы этого захотите.

Потокъ, принявъ боле дружескій тонъ, онъ прибавилъ, улыбаясь:

— Надюсь, вы не побоитесь теперь огня?

— О, нтъ!

Мальчикъ слъ.

— Я изъ Дюнкирхена,— началъ онъ, наконецъ, тихимъ голосомъ,— и этимъ объясняется, что я говорю по-фламандски. Я потерялъ мать пять лтъ тому назадъ, а съ тхъ поръ, какъ исчезъ мой отецъ, прошло шесть мсяцевъ.

— Исчезъ?

— Мой отецъ былъ морякъ и много лтъ занимался крупнымъ рыбнымъ промысломъ, но посл кончины моей бдной матери ршилъ бросить его. Онъ любилъ меня и не хотлъ по нскольку мсяцевъ оставлять меня одного. Оставшись на суш, онъ не поступилъ ни въ магазинъ, ни выбралъ никакого ремесла, а ршилъ заниматься мелкимъ рыболовствомъ. Несмотря на болзнь матери, длившуюся боле пятнадцати мсяцевъ, у насъ оставались еще кое-какія сбереженія, онъ истратилъ ихъ на покупку лодки,— не новой, конечно, но могшей прослужить нсколько лтъ,— и взялъ къ себ двухъ старыхъ товарищей. Въ теченіе четырехъ лтъ и четырехъ мсяцевъ дла наши шли почти хорошо, доходъ былъ не великъ, но, все-таки, достаточенъ для того, чтобы существовать. Въ это время я учился въ школ. Вмсто того, чтобы взять меня оттуда посл перваго причастія, какъ поступили съ большинствомъ моихъ товарищей, отецъ захотлъ меня оставить, и такъ какъ я зналъ немного боле, чмъ другіе, по той простой причин, что я больше времени учился, учителя полюбили меня и занимались со мною изъ всхъ предметовъ сколько возможно было. Вотъ какимъ образомъ, я не знаю ремеслъ, по грамматик, ариметик, исторіи, рисованію я знаю больше, чмъ обыкновенно учатъ въ школахъ, ремесла же ни одного не знаю.

— Сколько вамъ лтъ?— спросилъ Жофруа.

Вопросъ былъ очень простъ и отвтъ на него не могъ, казалось бы, представлять никакого затрудненія, но Лотьё минуту колебался, прежде чмъ отвтилъ:

— Пятнадцать лтъ,— произнесъ онъ, наконецъ, и тотчасъ же торопливо заговорилъ, точно не желая оставлять подъ впечатлніемъ этого отвта.— Посл четырехлтняго употребленія, лодка состарилась и снасти испортились, требовалась основательная починка, многое надо было сдлать заново: лопнетъ ли веревка, разорвется ли парусъ отъ напора втра,— это вопросъ жизни или смерти для рыболова. Къ несчастію, денегъ не было, ждали удачи, ждали счастливаго улова и продолжали здить въ старой лодк: если вчера вернулись благополучно, то почему бы не вернуться и сегодня?— и они ежедневно отправлялись въ мор, не обращая вниманія на погоду, такъ какъ мы существовали исключительно рыбною ловлей. Мой отецъ былъ слишкомъ хорошій морякъ, чтобы не понимать опасности, какой онъ подвергался, но приходилось или презирать ее, или оставаться на суш, а ни онъ, ни его товарищи не могли оставаться. Я не знаю, помните ли вы, что весна прошлаго года была очень дурная, въ Дюнкирхен она была ужасна, сверный втеръ смнялся проносящимся, какъ ураганъ, западнымъ, на мор произошло нсколько крушеній какъ большихъ кораблей, такъ и рыбацкихъ лодокъ. Мой отецъ вызжалъ, между тмъ, каждый день и его только лодка выплывала въ море. Какъ то ночью въ конц марта съ середы на четвергъ поднялась страшная буря и хотя мы жили въ подвальномъ этаж,— въ Дюнкирхен вс бдные люди помщаются въ подвалахъ,— мы слышали, какъ она свирпствовала до самаго утра. Къ счастію, отецъ былъ дома и мн пріятно было слышать завыванія разсвирпвшей бури, сознавая, что мы вмст. Во время прилива буря на время стихла и втеръ измнилъ направленіе, думая, что возвратилась хорошая погода, отецъ хотлъ хать на ловлю, я старался отговорить его, но напрасно. ‘Завтра пятница,— отвтилъ онъ мн,— рыба будетъ дорога, какъ бы мало мы ни наловили, мы ее выгодно продадимъ’. Предчувствіе говорило мн, что я не долженъ допускать, чтобы онъ халъ, но у меня уже было столько предчувствій не оправдавшихся, что я не ршился настаивать. Я хотлъ, по крайней мр, посмотрть, какъ онъ подетъ, и пошелъ ждать его на Лейгенерскую башню, прозжая, онъ сдлалъ мн знакъ рукою… послдній…

Мальчикъ остановился на минуту, голосъ его дрожалъ, глаза наполнились слезами.

— Я хотлъ проводить отца насколько могъ,— продолжалъ онъ,— но лодка, подгоняемая восточнымъ втромъ, бжала по каналу скоре моего, когда я дошелъ да конца бона, на мор виднлась одна только черная точка, мелькающая вдали, и на всемъ безконечномъ пространств не замтно было ни одного паруса. Во время ночнаго прилива отецъ долженъ былъ вернуться. Часы ожиданія долги для женъ и дтей моряковъ, въ эту же ночь они были безконечны. Пронеслось нсколько порывовъ втра, но буря не возобновилась, что нсколько успокоило меня. Какъ только разсвло, я отправился въ Лейгенеръ, мн сказали, что за ночь въ гавань не возвращалось ни одного корабля, ни одной лодки. Я дошелъ до конца бона: на мор ничего не было видно. Началось ожиданіе. Вы можете себ представить, каково оно было, съ каждою минутой оно становилось все мучительне и мучительне. На третій день было напечатано въ какой-то газет, что корабль, возвратившійся въ Кале, встртилъ опрокинутую лодку, вроятно, нашу, перевернутую порывомъ втра. Знакомые старались уврить меня, что отецъ не могъ погибнуть, онъ былъ хорошимъ пловцомъ, ему, наврное, встртился какой нибудь предметъ, за который онъ ухватился, а одинъ изъ множества прозжающихъ въ этихъ мстахъ кораблей спасъ его. Я допускалъ гибель его товарищей, но его — я возмущался при одной мысли, что это возможно, и врилъ, когда мн говорили: ‘Почему бы кораблю, идущему въ Россію, въ Средиземное море или Америку, не захватить его?’ Надо было ждать отъ него извстій. И я ждалъ этихъ извстій въ теченіе шести мсяцевъ, каждый день утрачивая частицу надежды, за которую я такъ упорно цплялся, что даже теперь, разсказывая вамъ это, я задаю себ вопросъ, не пришли ли эти извстія въ Дюнкирхенъ въ мое отсутствіе и я не знаю ихъ? Вотъ до чего дошло мое безумство!

— Бдное дитя!

— Вопреки настояніямъ тетки, живущей въ Париж, я остался въ Дюнкирхен. Когда я написалъ ей о постигшемъ меня несчастіи, она отвтила, чтобы я халъ въ ней, но я не могъ покинуть Дюнкирхена, желая оставаться дома, чтобы встртить отца, когда онъ вернется. Наконецъ, я не могъ дольше оставаться въ Дюнкирхен, нагрянули кредиторы отца и продали все, что у насъ было. Я написалъ тетк, отвтившей, что она будетъ ждать меня, и, дйствительно, я увидлъ ее на вокзал, когда вышелъ изъ вагона съ полными слезъ глазами, проплакавъ всю дорогу.

Мальчикъ остановился и замшательство, которое онъ уже выказалъ раньше, сдлалось настолько сильно, что онъ уже не могъ его скрыть.

— Вы видите меня въ страшномъ затрудненіи,— произнесъ онъ, наконецъ.— Я сознаю, что для того, чтобы быть достойнымъ сочувствія, которое вы мн выказываете, и заслужить ваше довріе, долженъ говорить съ вами откровенно, безъ недомолвокъ, ничего не утаивая, а, между тмъ, это невозможно. Я остался только два дня у этой тетки, выписавшей меня въ Парижъ, и я не могу сказать вамъ, почему я бжалъ отъ нея. Вы поймете, что причины должны были быть очень серьезны, потому что, когда я ушелъ отъ нея, у меня не было въ карман двадцати су и я никого не зналъ, къ кому бы могъ обратиться съ просьбою найти мсто или работу.

— Ну, такъ не говорите этихъ причинъ,— сказалъ Жофруа.

— Эта тетка — не сестра отца, она — жена дяди. Выйдя отъ нея въ полночь, я не зналъ, куда направиться, и не смлъ идти впередъ, ожидая разсвта. Я ршилъ пріютиться на какомъ-нибудь вокзал. Моя тетка живетъ въ окрестностяхъ улицы Лафайетъ, а я зналъ, что эта улица ведетъ на вокзалъ, черезъ который я пріхалъ въ Парижъ. Я пошелъ по направленію, куда двигался народъ, и очутился передъ ярко освщеннымъ зданіемъ вокзала. Я довольно удобно устроился въ уголк на скамейк. Что за бда, что не придется спать одну ночь? Но скоро большая зала, полная шума и движенія, когда я вошелъ, опустла, настала тишина, двери захлопнулись, огни потухли. Я понялъ, что ушелъ послдній поздъ и что меня сейчасъ выгонятъ или спросятъ, что я здсь длаю. Я вышелъ. Мн пришла въ голову мысль пойти въ залу для прибытія поздовъ, но, взглянувъ на росписаніе, висящее на стн, увидлъ, что первый поздъ придетъ около четырехъ часовъ утра. Приходилось, такимъ образомъ, отказаться отъ этой надежды, и я очутился одинъ на темной, пустой и безлюдной площади вокзала. Тутъ только я понялъ весь ужасъ моего положенія и одиночества: ни одного экипажа, ни одного прохожаго, дома заперты, улицы тянутся безконечно, все точно вымерло. На меня нашло отчаяніе: я погибъ, я бродяга въ этомъ громадномъ Париж, мн негд пріютиться, некому помочь мн, а въ моемъ карман осталось, только нсколько грошей. Не арестуютъ ли меня? Эта мысль вернула мн силы, того, кто идетъ по длу, не арестуютъ. Надо было идти. Не зная, куда повернуть, направо или налво, хотя мн совершенно безразлично было, куда идти, я услышалъ стукъ экипажей и въ конц улицы увидлъ, какъ промелькнулъ мерцающій огонекъ двухъ маленькихъ фонарей. Тамъ была жизнь, движеніе, и я направился туда. На встрчу мн, когда я дошелъ до конца улицы, хали телги, нагруженныя капустой, морковью, мшками съ картофелемъ, среди которыхъ сидли крестьяне въ кафтанахъ и цвтныхъ платкахъ, повязанныхъ поверхъ фуражекъ, я послдовалъ за ними, думая, что они приведутъ меня на рынокъ. Дйствительно, спустившись по узкой и извилистой улиц…

— Вы пришли на рынокъ.

— Именно. Такъ какъ вы знаете, что такое рынокъ ночью, то мн нечего говорить вамъ, какое облегченіе я почувствовалъ среди этой толкотни людей и телгъ, единственно, чего я боялся, это — чтобы, видя меня снующимъ безъ всякаго дла среди занятыхъ людей, меня не спросили, что мн надо. Къ счастію, меня никто не спросилъ и, тщательно избгая однхъ и тхъ же улицъ и палатокъ, чтобы меня не замчали все на одномъ и томъ же мст, я могъ пробыть тамъ до утра. Я смутно надялся, что наступившій день, вмст съ ночнымъ мракомъ, разсетъ и мой страхъ. Наступило утро и я былъ все въ томъ же затрудненіи, даже еще большемъ, такъ какъ долженъ былъ принять какое-нибудь ршеніе. Но какое? Блуждая по улицамъ въ окрестностяхъ рынка, я видлъ нсколько рекомендательныхъ бюро, я ршился войти въ самое скромное на видъ, прося какого нибудь мста, какого угодно, за какую угодно плату и на какихъ угодно условіяхъ. Но меня, прежде всего, спросили, есть ли у меня бумаги и пять франковъ, чтобы внести за запись, не имя ни бумагъ, ни денегъ, я вышелъ и остановился на улиц въ той же нершительности, какъ былъ ночью на площади вокзала. Можетъ быть, тотъ, кто знаетъ Парижъ, у кого есть родные, знакомые, связи и кто уметъ искать, можетъ найти себ мсто или работу, я же не зналъ Парижа, у меня не было ни друзей, ни связей и, вроятно, я не умлъ искать, такъ какъ меня грубо гнали отовсюду. Идя наугадъ прямо впередъ, не зная куда и по какимъ улицамъ я прохожу, я добрелъ до почти пустынныхъ улицъ, гд дома были рдки и пустыри тянулись одинъ за другимъ. Ночь надвигалась и морозъ, небольшой днемъ и утромъ, началъ крпнуть, полурастаявшіе на солнц ручьи покрылись льдомъ. Подавленный усталостью и еще больше отчаяніемъ, я, конечно, не могъ провести на ногахъ всю эту ночь, какъ предидущую, я не садился уже шестнадцать часовъ и сълъ только кусокъ хлба въ полфунта. Между тмъ, я понималъ, что могъ быть на улицахъ лишь длая видъ, что иду куда-нибудь: сколько времени еще могутъ выдержать мои ноги? Когда я проходилъ мимо строющагося дома, оттуда вышли рабочіе, которыхъ я принялъ за плотниковъ, одинъ изъ нихъ, запирая ворота, крикнулъ: ‘Вс вышли?’ Никто не отвтилъ изнутри дома, тогда онъ запоръ ворота висячимъ замкомъ и скорымъ шагомъ догналъ товарищей. Я шелъ сзади ихъ, проходя мимо забора, я замтилъ, что между составлявшими его досками было разстояніе настолько большое, что я могъ бы, пожалуй, пролзть, я продолжалъ дорогу, но какъ только стемнло, я вернулся и, выждавъ, когда улица опустла, пролзъ между этими досками. Я чувствовалъ себя счастливымъ, растянувшись, какъ въ постели, въ куч стружекъ, крыша надъ головой, стны вокругъ, одн казалось, что я былъ спасенъ. Я былъ такъ утомленъ, что сейчасъ же заснулъ, но холодъ разбудилъ меня и, чтобы не замерзнуть, я долженъ былъ опять ходить, тогда какъ я такъ надялся отдохнуть. По крайней мр, я могъ не бояться прохожихъ и городовыхъ и, согрвшись немного отъ движенія, снова заснулъ въ стружкахъ, пока холодъ не разбудилъ меня. Ночь была длинна, когда шаги на улиц возвстили мн приближеніе утра, я разстался съ моими стружками и снова началъ свое странствованіе. Этотъ день былъ не счастливе предъидущаго: отовсюду меня прогнали. Я запомнилъ названіе моей улицы и старался вертться въ той сторон, чтобы не потерять ее, вечеромъ я пролзъ опять черезъ заборъ и растянулся на моей постели, спрашивая себя, проснусь ли я, и не засну ли здсь вчнымъ сномъ. Такъ продолжалось четыре дня и четыре ночи. Это безконечное хожденіе по растаявшему снгу и грязи, лежаніе на щепкахъ, въ мусор и известк привели мое черное платье въ такой видъ, что когда я осмливался постучать въ дверь, ее захлопывали передо мною, какъ передъ бшеною собакой.

При слов ‘черное платье’ Жофруа удивленно взглянулъ на мальчика, тогда онъ съ замшательствомъ спохватился:

— На мн было тогда не то, которое вы видите.

Это объясненіе было очень просто и естественно, почему же онъ смутился, говоря его? И отчего въ этомъ разсказ, гд каждое слово дышетъ искренностью, встрчаются изрдка пункты, гд эта искренность какъ будто ослабваетъ и уступаетъ мсто сдлк? Въ ту минуту, когда эти страданія и это отчаяніе трогали сердце, какая-нибудь недомолвка рзко охлаждала волненіе и симпатію.

— Я не все время ходилъ,— продолжалъ онъ,— при всякомъ удобномъ случа я останавливался, такъ какъ стоя отдыхаешь, за цлый день ходьбы ноги такъ отяжелютъ, что ихъ еле передвигаешь. Какъ-то разъ подъ вечеръ я поднимался по одному предмстью и дошелъ до того мста, гд подъемъ длается круче: по об стороны улицы стояла толпа и, смясь, смотрла на старика, запряженнаго въ маленькую телжку, которую онъ везъ среди улицы и не могъ сдвинуть съ мста, эта телжка была наполнена плетеными стульями, не представлявшими особенной тяжести, но усилившійся къ вечеру морозъ покрылъ растаявшую днемъ улицу ледяною корой, на которой старикъ скользилъ. Надвъ на плечи ремни, держа обими руками оглобли, онъ, весь перегнувшись впередъ, тянулъ телжку изъ всхъ силъ, когда онъ выпрямлялся, отъ напряженія виднъ былъ потъ, капавшій, несмотря на холодъ, съ его шеи на грудь. Наконецъ, онъ какъ-то поскользнулся и упалъ на колни и тогда мальчишки встртили его паденіе хохотомъ и криками: ‘Встанетъ! нтъ, не встанетъ!’… Это былъ сдой старикъ, котораго изсушили годы и утомленіе, безъ жалобы, не взглянувъ даже на насмшниковъ, онъ поднялся и съ неимоврнымъ усиліемъ сдвинулъ, наконецъ, телжку. Такъ какъ онъ похалъ, то смотрть на него было уже не интересно и толпа отправилась своею дорогой, онъ — своею. Я шелъ по одному направленію съ нимъ, скоро подъемъ сдлался снова скользкимъ и крутымъ, старикъ опять не могъ подниматься. Замтивъ это, я сошелъ на улицу и подтолкнулъ сзади. ‘Такъ,— сказалъ онъ, не оборачиваясь,— хорошій толчокъ не мшаетъ!’ Съ моею помощью мы легко поднялись на гору, гд онъ остановился. Я хотлъ продолжать свой путь, но онъ позвалъ меня: ‘Я не разстанусь съ вами, не поблагодаривъ васъ!’ И изъ этой благодарности, произнесенной имъ задыхаясь, я узналъ, что посл смерти сына, скончавшагося въ больниц, онъ возитъ телжку одинъ, что онъ занимается починкой соломенной мебели или, врне, здитъ по улицамъ, собирая стулья, которые передаетъ хозяину, посл починки онъ снова развозитъ ихъ къ тмъ, у кого взялъ. Ему недоставало сына не только чтобы подталкивать телжку сзади или помогать ему везти, но еще чтобы кричать: ‘вотъ перебивщикъ стульевъ!’ — такъ какъ у него голосъ былъ слабъ и разбить, а молодой и звонкій голосъ слышенъ лучше. У меня блеснула мысль: ‘Еслибъ я замнилъ вамъ сына?’ Онъ удивленно взглянулъ на меня, но когда я разсказалъ ему свое положеніе, онъ согласился взять меня на моихъ условіяхъ: за кровать и пищу.

— И вы не остались у него?

— Вскор посл этого онъ схватилъ воспаленіе легкихъ и слегъ въ больницу, я очутился опять среди улицы такимъ же несчастнымъ, какъ былъ до встрчи, такъ какъ мы должны были хозяину за квартиру и онъ выгналъ меня, не позволивъ ничего взять. Тогда-то, слдуя за фурами живущихъ здсь перевощиковъ, я вошелъ въ эту усадьбу не съ улицы, а съ переулка, когда ушли перевощики, и забрался въ одну изъ фуръ подъ старые ковры, въ которые перевощики упаковываютъ боле хрупкую мебель. Я думалъ, что усадьба пуста и что мн нечего будетъ бояться до слдующаго утра. Было такъ холодно, что я не могъ заснуть, и думалъ, что если я проведу здсь всю ночь, меня найдутъ завтра мертвымъ. Но я былъ въ такомъ изнеможеніи, что эта мысль не огорчалъ меня: не лучше ли конецъ? Не моя была бы вина,— я не искалъ смерти, она сама явилась во мн. Чего мн жалть? Ужь, конечно, не жизни! Молодости?— къ чему она мн?

— И тогда?

— Я говорю это вамъ для того, чтобы вы поняли, что я дошелъ до такого отчаянія, которое длаетъ способнымъ и на подлость, и на безумство. И такъ, я думалъ, что засну безпробудно, когда услыхалъ скрипъ шаговъ по снгу. Я высунулъ голову изъ-подъ ковровъ и посмотрлъ: человкъ, вашъ дворникъ, направлялся къ мастерской, постучалъ въ дверь и вошелъ. Когда дверь отворилась вновь, онъ былъ не одинъ: вы сопровождали его, лунный свтъ падалъ какъ разъ на васъ обоихъ и я васъ хорошо разглядлъ. Вы сказали ему: ‘Уврены вы, что огонь не потухнетъ?’ Онъ отвтилъ: ‘Будьте покойны, баринъ, онъ продержится всю ночь, и если вы придете завтра въ мастерскую раньше меня, въ ней будетъ еще тепло’. Затмъ онъ заперъ дверь и я видлъ, какъ онъ повсилъ ключъ на гвоздь въ плющ, я слышалъ, какъ ключъ зазвенлъ, ударившись объ гвоздь. Отъ голода и холода, — въ тотъ день я ничего не лъ, — мысли мои путались, голова ослабла, но я, все-таки, понялъ, что въ этой мастерской, которая была передо мною, огонь будетъ грть всю ночь, что никто не придетъ туда до утра, что ключъ былъ тутъ и что стоило его только взять, чтобы не умереть отъ холода… Ахъ, господинъ, надо испытать, что такое холодъ,— холодъ, давно заледенившій вашу кровь заставляющій стучать зубы и передергивающій васъ, какъ въ конвульсіяхъ, чтобы понять, что значитъ эта мысль, что въ нсколькихъ шагахъ отъ васъ горитъ огонь, что около него можно согрться…

— Я понимаю.

— Какъ я не умеръ отъ холода, я не понимаю. Можетъ быть, оттого, что привыкъ къ нему, у насъ рдко топили, — моряки не зябки,— а послднее время я проводилъ столько часовъ и днемъ, и ночью на берегу моря, ожидая моего бднаго отца, что привыкъ къ стуж. Но холодъ, который я ощущалъ тогда, а также и въ строющемся дом, и блуждая по улицамъ, не былъ похожъ на тотъ, который я испытывалъ въ фур подъ коврами. Днемъ я согрвался ходьбою, въ строющемся дом я тоже могъ ходить, двигаться, прыгать, когда чувствовалъ, что замерзаю. Въ фур я долженъ былъ лежать неподвижно и мало-по-малу мною овладвало оцпенніе, смерть, вроятно. Нсколько минутъ тому назадъ я говорилъ, что она будетъ избавленіемъ, что если она возьметъ меня, кончатся мои страданія, но, увидвъ возможность избжать ея, я уже не думалъ этого. Кром того, огонь манилъ меня, я видлъ, я слышалъ, какъ онъ горитъ. Съ другой стороны, я говорилъ себ, что если меня застанутъ въ этой мастерской, меня арестуютъ, какъ жулика, и это удерживало меня. Но, наконецъ, искушеніе было слишкомъ сильно: что бы тамъ ни было, я, по крайней мр, согрюсь. Можетъ быть, я уже потерялъ тогда разсудокъ, во всякомъ случа, поставьте себя на мсто человка, доведеннаго голодомъ и холодомъ до изступленія, и моя вина покажется вамъ мене тяжелою.

— Она не очень тяжела, особенно въ глазахъ того, кто, какъ я, видлъ, какъ вы вели себя въ этой мастерской.

— Я долго прислушивался, все было тихо. Тогда я вышелъ изъ фуры и направился по дорог, идущей отъ склада къ сторожк дворника, чтобы попасть на дорогу, ведущую къ вашей мастерской только тамъ, гд он скрещиваются, такъ какъ важно было не оставлять своихъ слдовъ на снгу. Если луна помогала мн направляться, за то она подвергала меня опасности быть замченнымъ, и, проходя этотъ громадный дворъ, я дрожалъ, точно собирался совершить преступленіе. Не услыхавъ ни малйшаго шума, я дошелъ до вашей двери, которую отворилъ взятымъ въ плющ ключомъ. Снаружи еще я услышалъ, какъ трещитъ огонь въ печи. Я осторожно затворилъ дверь и хотлъ броситься къ печк, какъ вдругъ, пораженный, остановился: кто-то насвистывалъ знакомый мн мотивъ, который я слыхалъ тысячу разъ: ‘Дюнкирхенскій трезвонъ’! Я остановился, охваченный и ужасомъ, и волненіемъ. Значитъ, есть кто-нибудь въ этой мастерской, которую я считалъ пустою? И моя первая мысль была, что я погибъ. Но тогда зачмъ, вмсто того, чтобы схватить меня, мн насвистываютъ мой родной мотивъ, который каждый день наигрываетъ нашъ колоколъ, сдлавъ его извстнымъ? Кто длаетъ мн этотъ сюрпризъ? Что подобная мысль пришла мн въ голову, вдь, это безуміе, не правда ли?

— О, нтъ.

— Я посмотрлъ вокругъ и никого не увидлъ: мастерская была также залита луннымъ свтомъ, какъ сейчасъ, и только одна ея часть была въ тни, откуда-то и доносился свистъ. Машинально, самъ не понимая, что длаю, я произнесъ въ полголоса: ‘Такъ какъ мы изъ одной страны, не отталкивайте меня!’ Тотчасъ же раздался взмахъ крыльевъ и птица, пролетвъ освщенную часть, спустилась на верхнюю перекладину рамы: тамъ она нсколько разъ наклонила голову, точно кланяясь, и начала опять свой мотивъ.

— Она дйствительно кланялась.

— Я успокоился и началъ грться около печки. Вмст съ тепломъ, охватывавшимъ меня, возвратилось ощущеніе голода и жажды. Какъ разъ въ ту же минуту я услышалъ въ сосдней комнат какой-то шумъ, похожій на лаканіе собаки или кошки, и подумалъ, что найду тамъ пить. Войдя, я увидлъ Дьяволо передъ чашкой молока. Онъ подошелъ ко мн, обнюхалъ, и, не обращая на меня боле никакого вниманія, улегся на диванъ. Я сознаюсь, у меня не было боле силъ противустоять искушенію, я взялъ чашку и выпилъ все, что тамъ оставалось, я былъ такъ голоденъ, а онъ такъ сытъ, что не притрогивался къ тарелк, полной сырой говядины. Вернувшись къ печк, я растянулся на ковр и проспалъ такъ до половины шестаго. Около шести часовъ я вышелъ, луна уже зашла, и я, осторожно ступая, чтобы не услыхали моихъ шаговъ, пробрался опять черезъ весь дворъ къ калитк.

— Въ какой день это было?

— Четыре дня тому назадъ. Морозъ, охватившій меня на улиц посл этой чудной ночи, проведенной у огня, напомнилъ мн, что я выпилъ только чашку молока Дьяволо и что, прежде всего, надо позаботиться о куск хлба. Мой хозяинъ, въ своей горькой жизни много разъ остававшійся безъ гроша денегъ, говорилъ мн, что тотъ, кто захочетъ, не умретъ съ голода, я зналъ, что есть рестораны, гд по утрамъ даютъ сть бднымъ, и что въ окрестностяхъ Парижа есть домъ, гд вс приходящіе получаютъ два су и фунтъ хлба. Я могъ пойти въ эти рестораны и во многіе трактиры, могъ также попросить эти два су и фунтъ хлба, но это значило просить милостыню. Во время нашихъ разговоровъ, часто сводившихся на эту тему, онъ говорилъ мн также, что въ ресторанахъ выкидываютъ на улицу много хорошихъ вещей: цлые хлбцы, куски говядины, плоды, и чтобы собрать ихъ, надо только придти пораньше. Оттуда-то у меня и тотъ хлбъ, который, вы видли, я размачивалъ сегодня вечеромъ супомъ, какъ онъ ни противенъ, я, все-таки, предпочелъ его, чмъ просить милостыню. Эти четыре дня я напрасно искалъ мста или работы: обойщикъ, къ которому мы возили стулья, общалъ меня помстить къ другому хозяину, но такъ какъ у занявшаго наше мсто былъ оселъ, чтобы возить телжку, я оказался ему не нуженъ. Если я очень уставалъ или замерзалъ, то я входилъ въ вокзалъ, въ церковь, откуда уходилъ, какъ только меня начинали разсматривать, и вечеромъ приходилъ сюда. Вотъ какимъ образомъ я, вынужденный страшною нищетой, забрался въ вашу мастерскую.

— Нищета теперь кончится. Я достану вамъ работу, которой вы не могли найти… Я надюсь, по крайней мр. А пока вы будете защищены отъ холода и не испытаете больше голода, я общаю вамъ это. Для начала вы проведете ночь на этомъ диван, а завтра мы подумаемъ. Ваша молитва исполнена.

— О, господинъ!….

— Мой долгъ помочь вамъ, но что-то говоритъ мн, что это будетъ удовольствіемъ.

Глаза мальчика наполнились слезами и слова остановились въ его сжавшемся горл.

— У меня… сердце… сжимается,— произнесъ онъ, наконецъ.

— Не только сердце,— произнесъ Жофруа, стараясь улыбнуться,— но и желудокъ.

Сходивъ въ кухню, онъ принесъ оттуда хлбъ и ветчину, купленные Трипомъ на всякій случай.

— Вашъ супъ только раздразнилъ аппетитъ,— сказалъ онъ.— Съшьте это.

— Но это, вроятно, вашъ ужинъ?

— Когда я хорошо пообдаю, я не ужинаю.

Пока хлбъ и ветчина исчезали, Жофруа сходилъ въ кухню, откуда принесъ бутылку вина и графинъ съ водой, и подалъ мальчику. На диван лежалъ пледъ, завернутый въ ремень, онъ развернулъ его, говоря:

— Вы накроетесь этимъ пледомъ.

— Мн такъ хорошо было на ковр.

— Вамъ лучше будетъ на диван. Осторожность, заставлявшая васъ довольствоваться ковромъ, не нужна теперь.

Хлбъ и ветчина были съдены.

— Теперь мы можемъ спать,— сказалъ Жофруа.— Я оставляю васъ.

Онъ направился въ свою комнату, но, отдергивая портьеру, обернулся:

— Какъ васъ зовутъ?— спросилъ онъ.

Отвтъ послдовалъ только посл минутной паузы, и прежнее смущеніе изобразилось на его лиц.

— Лотьё,— произнесъ онъ, наконецъ.

— Покойной ночи, Лотьё.

— Покойной ночи!

VI.

Повинуясь полученному наканун приказанію, Трипъ постучалъ въ дверь мастерской, какъ только вернулся изъ своего обхода. Уже цлый часъ работалъ Жофруа, а Лотьё, молча усвшись въ уголк мастерской, съ любопытствомъ слдилъ за нимъ. Это не былъ вчерашній растрепанный и грязный мальчишка: поднявшись чуть свтъ, онъ побжалъ въ кухню, гд нашелъ воду, мыло, полотенца и щетки, его почернвшее лицо посвтлло и, несмотря на загаръ, было нжно и красиво, руки были красны, но красивой формы, съ продолговатыми пальцами и прозрачными ногтями, онъ застегнулъ свою старательно вычищенную куртку и галстукомъ прикрылъ изорванную рубашку.

Замтивъ его, Трипъ остановился, разглядывая его.

— Вотъ тотъ, кто оставлялъ ночью крошки передъ печкой и снгъ на ковр,— сказалъ Жофруа.

— Я сейчасъ же отведу его къ коммиссару,— отвтилъ Трипъ.

— Вы отведете его въ магазинъ, гд купите рубашки, чулки и платки.

— Не можетъ быть!

— Это хорошій мальчикъ, который умеръ бы отъ холода, если бы наша печка не согрла его. Когда онъ разскажетъ вамъ свою исторію, вы увидите, что его преступленіе не очень велико.

Трипъ былъ пораженъ, но не противорчилъ.

— Если вамъ угодно, я согласенъ.

— Хотя онъ прилежный и способный мальчикъ, у него нтъ ни мста, ни работы,— надо будетъ ему найти.

— Что онъ уметъ длать?

— Ничего и все.

— Значитъ, нтъ ни одного ремесла въ рукахъ?

— Нтъ, за то у него есть доброе сердце въ груди.

— Можетъ быть, его можно будетъ помстить сверхштатнымъ въ мою редакцію. Но тамъ, вдь, ничего не получишь въ ту ночь, которую проведешь не на ногахъ, кром того, это трудно: надо ходить съ двнадцати до девяти часовъ утра.

— Я буду ходить,— сказалъ Лотьё.

— Надо знать Парижъ, а онъ не знаетъ,— замтилъ Жофруа.

— Ну, да видно будетъ! Когда я одну мою бдную жену и напьюсь кофе, я приду за этимъ молодымъ человкомъ.

Когда Трипъ вернулся, Жофруа далъ ему два золотыхъ, но старикъ возвратилъ ему одинъ.

— Слишкомъ много,— сказалъ онъ,— одного достаточно: дв рубашки по три съ половиной франка — семь франковъ, дв пары чулокъ по тридцати су, три франка, шесть платковъ по десяти су — три франка,— всего тринадцать франковъ.

И онъ мигнулъ глазомъ, какъ бы говоря, что не стоитъ длать глупостей изъ-за мальчишки, котораго никто не знаетъ, счастіе, что его ведутъ въ магазинъ, а не въ коммиссару, какъ онъ того заслуживаетъ. Но когда они вернулись съ покупками, настроеніе Трипа, повидимому, измнилось и изъ враждебнаго, какимъ оно было сначала, перешло въ доброжелательное.

— Молодой человкъ разсказалъ мн свою исторію,— сказалъ онъ.— Онъ, правда, славный мальчикъ и много испыталъ, больше, чмъ слдовало. Я думаю, что съ него достаточно. А также я думаю, что его не слдуетъ помщать въ редакцію.

— У васъ другіе планы?— спросилъ Жофруа.

— Вотъ мои планы: хотя моя бдная старуха очень плоха, она, все-таки, работаетъ въ постели. Она придлываетъ обертки въ тетрадочкамъ папиросной бумаги. Это не трудно, такъ какъ она даже въ силахъ длать, и, конечно, молодой человкъ сейчасъ же пойметъ: надо завязать узелъ на резинк, просверлить дырку, отрзать иголку и налпить картинку.

Эти объясненія относились въ Лотьё, но Трипъ обратился къ Жофруа:

— А какія хорошенькія картинки! Он, наврное, понравились бы вамъ, сударь, какъ художнику: ‘Клятва въ зал Jeu de Paume’, ‘Марія Антуанетта на эшафот’, ‘Послдніе заряды’. Весь расходъ состоитъ въ покупк картофельной камеди, стоющей фракъ фунтъ, а фунта хватитъ надолго. Конечно, при этой работ, не получишь большихъ денегъ, она оплачивается франкъ тысяча и моя старуха не можетъ сдлать, боле, семи, восьми сотъ въ день, но она стара, разбита параличомъ и лежитъ въ постели. Молодой, здоровый и не лнтяй можетъ дойти до трехъ тысячъ въ тринадцать или четырнадцать часовъ, а три тысячу составятъ три франка, не считая того, что истреплются башмаки, нечего бояться, ни холода, ни снга,— это чисто и здорово. Если это нравится молодому человку, онъ, можетъ начать хоть сейчасъ…

— Такъ, какъ же?— спросилъ Жофруа,

— О, я не нахожу словъ благодарности…

— Не за что благодарить,— продолжалъ Трипъ.— Моя старуха будетъ рада, что ей будетъ съ кмъ поболтать. Если ноги не ходятъ, то языкъ двигается.

— А квартира?

— Вотъ тутъ напротивъ есть сторожка, хозяинъ охотно сдалъ бы её за восемь франковъ въ мсяцъ. Если взять на-прокатъ кровать и еще нкоторые предметы, то все будетъ стоить не дороже двнадцати, пятнадцати франковъ въ мсяцъ. сть же, если молодой человкъ не прихотливъ, можетъ съ нами, это будетъ дешевле, чмъ въ трактир.

VII.

Когда Жофруа, кончивъ въ три часа работать, проходилъ мимо сторожки привратника, онъ остановился и постучалъ въ дверь: — Какъ дла?— спросилъ онъ.

Трипъ отворилъ дверь.

— Молодой человкъ принялся сейчасъ за дло, онъ уже получилъ свою тысячу. Дло пойдетъ!

Юноша, выйдя изъ другой комнаты, гд онъ занимался подъ руководствомъ параличной старухи, подтвердилъ эти слова:

— Это очень легко,— сказалъ онъ.

— У него золотыя руки,— прибавилъ Трипъ съ удареніемъ.— Работа кипитъ въ его рукахъ.

На другой день, пока Жофруа принимался за работу, Трипъ, доканичивавшій уборку мастерской, возобновилъ свои похвалы молодому человку.

— Онъ положительно хорошій мальчикъ,— говорилъ онъ,— не надо другихъ доказательствъ, если послушать, какъ онъ говоритъ об васъ: онъ понимаетъ, чмъ обязанъ вамъ, и сознаётъ, что вы спасли ему жизнь.

Это было вполн естественно.

— Естественно было бы, если бы вы, какъ только онъ вошелъ, схватили его за шиворотъ и передали полицейскимъ. Къ счастію, вы человкъ покойный и имли возможность принять его за то, что онъ есть на самомъ дл. Знаете, какой сюрпризъ онъ приготовилъ мн сегодня утромъ? Когда я вернулся изъ своего ночнаго обхода, комната моей бдной старухи оказалось прибраною и такою чистой, какою она никогда не была, огонь былъ зажженъ и кофе сваренъ. Подумайте, какъ мн это было пріятно,— мн, которому посл девяти часовъ ходьбы предстояла вся эта возня: мн оставалось только ссть и кушать, какъ какому-нибудь буржуа, вернувшемуся въ свой домъ, гд ведется примрное хозяйство: женщина не могла бы быть внимательне этого ‘мальчугана’.

Жофруа почти ежедневно слышалъ похвалы мальчугану.

— Опрятенъ, какъ двушка,— говорилъ Трипъ,— честная двушка, разумется. Онъ такъ ухаживаетъ за моею бдною старухой, такъ добръ къ ней, что она полюбила его, какъ собственнаго ребенка. При недостатк свободнаго времени и необходимости отнимать у дня нсколько часовъ для сна, чтобы не упасть отъ усталости, я долженъ былъ многимъ пренебрегать, теперь все прибрано и вычищено въ нашей коморк, точно у насъ слуги. И все это онъ успваетъ длать, не теряя даромъ ни одной минуты: я думалъ, что больше трехъ, тысячъ тетрадокъ нельзя сдлать, а онъ успваетъ три тысячи пятьсотъ.

Жофруа рдко видлъ мальчика, если Лотьё не прятался, то онъ и не искалъ случая встрчаться.

Но какъ-то утромъ онъ съ смущеннымъ видомъ вошелъ въ мастерскую.

— Я не мшаю вамъ, г. Жофруа?— робко спросилъ Лотьё.

— Нисколько, и я даже очень радъ васъ видть. Трипъ часто говоритъ мн объ васъ, о томъ, какъ онъ тронуть вашимъ вниманіемъ и заботами о его больной жен…

— Я длаю то, что могу, они такъ добры ко мн.

— А вы… какъ нравится вамъ эта новая жизнь?

— Я былъ бы неблагодарнымъ или безумцемъ, если бы не былъ счастливъ: здсь покой, безопасность, я зарабатываю боле, чмъ мн нужно, въ сравненіи съ адомъ, который я пережилъ, это рай.

Потомъ, точно торопясь поскоре сказать то, что его стсняло, онъ прибавилъ:

— И именно этотъ заработокъ, который мн удалось отложить за мсяцъ, привелъ меня къ вамъ….

И онъ поспшно положилъ на столъ завернутый въ бумагу сверточекъ, издавшій металлическій звукъ.

— Что это такое?— спросилъ Жофруа.

— Это деньги, которыя вы давали мн взаймы на покупку блья.

— Вы непремнно хотите отдать мн эти деньги?

— Да, г. Жофруа, если вы позволите.

— Мн было бы пріятно подарить вамъ эти нсколько вещей.

— Поврьте, г. Жофруа, а отдаю вамъ эти деньги не для того, чтобы имть возможность сказать, что я вамъ больше ничего не долженъ. Всю свою жизнь я буду считать себя въ долгу передъ вами за то, что вы сдлали для меня, но я хотлъ бы, чтобы деньги не примшивались къ моей благодарности.

— Пусть будетъ по-вашему, но на одномъ условіи: если вы когда-нибудь будете въ стсненныхъ обстоятельствахъ, вы прямо обратитесь ко мн. Нельзя никогда быть увреннымъ въ завтрашнемъ дн, если вамъ будетъ плохо, помните, что у васъ есть другъ, на котораго вы можете разсчитывать.

Говоря о неизвстности завтрашняго дня, Жофруа напророчилъ несчастіе: черезъ нсколько дней посл этого разговора Трипъ объявилъ ему, что, вслдствіе измненій въ коммерческихъ договорахъ, фабрика папиросной бумаги, торгующая на вывозъ, вынуждена была остановить фабрикацію.

— Что будете вы длать?

— Старуха примется опять за стеклярусъ, но меня безпокоитъ мальчикъ: стеклярусъ — дло не мужское. Я постараюсь помстить его въ редакцію, но только нелегко ему будетъ: ночная ходьба хороша такому старому кащею, какъ я, созданному для усталости, но въ его годы это тяжело, я знаю, что онъ крпокъ, такъ какъ выдержалъ голодъ и холодъ, но, все-таки, я бы хотлъ для него что-нибудь другое.

— Но что?

— Я не знаю.

— Ищите вы съ своей стороны, я буду съ своей.

— А пока?

Жофруа подумалъ минуту.

— Когда кончится ваша работа?

— Она не кончится, и ужь кончилась.

— Ну, такъ пришлите мн Лотьё, пока мы подыщемъ ему что-нибудь, я надюсь дать ему занятіе и заработокъ.

Лотьё не замедлилъ явиться.

— Мн нуженъ натурщикъ,— сказалъ Жофруа,— хотите имъ быть? Я только что хотлъ искать кого-нибудь, когда Трип сообщилъ мн о случившемся. Пока мы не найдемъ вамъ чего-нибудь опредленнаго, это, все-таки, дв обезпеченныя недли.

Лотьё смутился, покраснлъ, поблднлъ и стоялъ съ опущенными глазами, ничего неотвчая. Жофруа смотрлъ на него съ изумленіемъ: отчего такое простое предложеніе могло смутить его?

— Боитесь вы, что скучно будетъ позировать?— спросилъ онъ.

— Нтъ, г. Жофруа. Я боюсь только съумю ли я позировать такъ, чтобы быть вамъ полезнымъ.

— Не безпокойтесь объ этомъ, это мое дло.

— Хотя я никогда не служилъ ни для кого натурщикомъ, и знаю, что надо сохранять одну позу, и я боюсь, что не въ силахъ буду сдлать это.

— Если только это, то не безпокойтесь.

— Во время класса рисованія у насъ были иногда живыя модели и происходили вчныя недовольства.

— Я никогда не сержусь, къ тому же, я позволяю сохранять не все время позу.

Лотьё испуганно обвелъ глазами комнату, точно ища какого-нибудь указанія, которое открыло бы ему, какую позу ему придётся принять.

— Мн нуженъ этюдъ головки для акварели, — продолжалъ Жофруа.— Поздне, мы попробуемъ бюстъ.

Лотьё, повидимому, успокоился.

— Когда вы желаете начать?— спросилъ онъ.

— Сейчасъ. У насъ еще два или три свтлыхъ часа.

Пока Жофруа приготовлялся работать, Лотьё гладилъ Дьяволо, выгнувшаго спину и выпрямившаго хвостъ, за этотъ мсяцъ они такъ сдружились, что Дьяволо большую часть дня пропадалъ въ сторожк Трипа, гд игралъ съ новымъ товарищемъ или спалъ на его колняхъ.

— Какъ долженъ я позировать?— спросилъ Лотьё.

— Какъ хотите, возьмите позу самую естественную и самую удобную, стоя, сидя,— мн все равно.

Лотьё стоялъ около постамента для бюстовь, онъ облокотился на него и повернулъ голову въ сторону Жофруа, смотря на Пистона, усвшагося наверху мастерской и старавшагося разными штуками обратить на себя вниманіе.

— Хотите такъ?

— Очень хорошо.

И Жофруа началъ работать серьезно, отрываясь отъ работы лишь для того, чтобы взглядывать на Лотьё. Онъ собственно въ первый разъ смотрлъ на него: онъ привыкъ къ блокурому, розовому мальчику съ голубыми глазами, непохожему на парижанина, и никогда не обращалъ на него вниманія. Блокурый, розовый, голубые глаза,— все это какъ разъ соотвтствовало задуманному имъ типу, и поэтому-то ему пришла въ голову мысль написать съ него этюдъ, который годится потомъ для эмали. Разсматривая его теперь взглядомъ художника, проникающимъ внутрь, чтобы хорошенько понять и возсоздать, онъ. былъ пораженъ нкоторыми характеристичными чертами, удивлявшими его.

За этотъ мсяцъ, который Лотьё провелъ за работой въ закрытомъ помщеніи, пятна отъ загара и мороза, испортившія лицо во время бдствія, исчезли и цвтъ лица его пріобрлъ близну и нжность, которой могла бы позавидовать женщина. Растерянное и отчаянное выраженіе его взгляда смягчилось, и въ его глубокихъ, ясныхъ голубыхъ глазахъ выражались покой и непорочность, поразительно напоминавшіе выраженіе извстныхъ головокъ Мемлинга, его такъ поразило это, что онъ высказалъ вслухъ.

— Знаете вы Мемлинга?— спросилъ онъ.

— Брюгскаго художника?

— Да, я вижу, что вамъ извстно, по крайней мр, его имя.

— Я читалъ, что онъ, несчастный и больной, постучалъ въ зимнюю ночь въ двери одного монастыря, куда его приняли, и чтобы заплатить свой долгъ, онъ нарисовалъ картины, которыми прізжаютъ любоваться въ этотъ монастырь.

Жофруа удивленно взглянулъ на него.,

— Вы не обманули меня, — замтилъ онъ, улыбаясь, — сказавъ, что по исторіи, вы знаете боле, чмъ обыкновенно учатъ въ школахъ. Я не зналъ этого факта въ жизни Мемлинга. Говоря о брюнскомъ художник, я хотлъ замтить, что нахожу между вами и лицами на его картинахъ въ больниц св. Іоанна нкоторое сродство.

Лотьё покраснлъ.

— Брюгге не далеко отъ Дюнкирхена, — сказалъ онъ, — и это сродство, можетъ быть, объясняется просто фламандскимъ характеромъ.

— Но Мемлингъ изображалъ рдкій теперь фламандскій типъ! я объхалъ всю Фландрію и не встртивъ такихъ золотистыхъ волосъ, такого нжнаго румянца и близны, такого яснаго взгляда, какими отличаются лица Мемлинга, также какъ и ваше.

На этотъ разъ румянецъ сбжалъ съ лица Лотьё, онъ поблднлъ точно отъ сильнаго волненія.

‘Какая странная натура!’ — подумалъ Жофруа, замолчавъ и и продолжая уже про себя замчанія, которыя онъ длалъ, разсматривая свою модель.

Сеансъ съ небольшими перерывами для отдыха продолжался до вечера.

— Мы возобновимъ завтра утромъ, — сказалъ Жофруа, — но такъ какъ я не знаю, когда мн можно будетъ придти, то я прошу васъ быть здсь съ утра. Если я запоздаю, вы почитаете до моего прихода, проведете время, какъ хотите. Дьяволо и Пистонъ не будутъ огорчены, если я запоздаю.

Придя на другой день около десяти часовъ, Жофруа засталъ Лотьё рисующимъ карандашомъ Дьяволо, важно растянувшагося на стол съ сознаніемъ собственнаго достоинства. Поглощенный работою, Лотьё не слыхалъ шаговъ, увидвъ Жофруа, онъ хотлъ спрятать рисунокъ, но было уже поздно.

— Вы рисуете?— спросилъ Жофруа.

— Я шалилъ на ненужномъ клочк бумаги.

— Покажите мн.

— О, господинъ Жофруа!— пробормоталъ Лотьё въ смущеніи.

— Вы боитесь разв меня?

Эта фраза заставила его ршиться, онъ протянулъ листъ бумаги.

— Да это хорошо, очень хорошо!— воскликнулъ Жофруа съ удивленіемъ.— Относительно рисованія вы обманули меня не боле, чмъ относительно исторіи.

Жофруа опустился на стулъ, на которомъ сидлъ Лотьё передъ Дьяволо, не измнившимъ позы, и сравнилъ рисунокъ съ моделью.

— Врный взглядъ, хорошо и точно передано. Сколько времени вы употребили на это?

— Около часа.

— Вы много рисовали съ натуры?

— Да, много, дома больше, чмъ въ школ. Я рисовалъ все, что видлъ. Это забавляло меня.

— А что говорилъ вамъ учитель, когда вы показывали ему рисунки?

— Что изъ меня можетъ что-нибудь выйти.

— Что?

— Этого никода не опредлялъ, работайте,— говорилъ онъ,— и я работалъ, не спрашивая ни о чемъ больше.

— Но у васъ же былъ планъ?

— Былъ и даже нсколько, т.-е. смутныя надежды, мечты, но такъ какъ я не могъ осуществить ихъ въ Дюнкирхен, то я прогонялъ ихъ. Я никогда не разстался бы съ бднымъ папой, а онъ никогда не отказался бы отъ моря.

— Примите, пожалуйста, позу,— сказалъ Жофруа.

Во время работы мысли Жофруа были, повидимому, далеки отъ того, что онъ длалъ, онъ не произнесъ ни слова.

Когда настало время отдыха, онъ сказалъ Лотьё, что если онъ хочетъ продолжать свой рисунокъ, онъ можетъ съ четверть часа заняться имъ. Но вс поиски за Дьяволо были тщетны.

— Такъ какъ Дьяволо нтъ,— замтилъ Жофруа,— возьмите Пистона, онъ будетъ очень доволенъ позировать.

Въ то время, какъ Дьяволо длалъ видъ, что онъ не замчаетъ, что имъ занимаются, Пистонъ былъ счастливъ, лишь тмъ, что на него смотрли, съ нимъ разговаривали или хвалили его. Вмсто того, чтобы, подобно Дьяволо, изображать равнодушіе и важность, онъ всячески старался обратить на себя вниманіе, и какъ только Жофруа или Трипъ входили въ мастерскую, онъ садился передъ ними, вытягивался на ножкахъ, наклонялъ голову и успокоивался только тогда, когда ему отвчали поклономъ.

При первомъ же зов Лотьё раздался радостный крикъ, и, вытянувшись на ножкахъ и нахохливъ перья, Пистонъ началъ одну арію изъ своего репертуара. Чтобы заставить его спокойно сидть, Лотьё надо было только отъ времени до времени обращаться къ нему съ рчью, и онъ, охорашиваясь, начиналъ новую псню.

— Никогда у Пистона не было такого праздника, — засмялся Жофруа.

У Лотьё тоже былъ праздникъ: положивъ картонъ на колни, онъ рисовалъ, не теряя ни секунды, съ лицомъ, освщеннымъ счастливою улыбкой, говорящею о томъ, какъ много удовольствія доставляетъ ему эта работа. Жофруа, наблюдая за нимъ, не ошибался относительно этой улыбки.

— Продолжайте,— сказалъ онъ, когда кончилось время отдыха,— мн надо обжечь одну доску. Мы будемъ рисовать поздне, а пока можете кончать вашъ рисунокъ,

Но въ этотъ день въ труб не было тяги и коксъ долго не разгорался. Лотьё нарисовалъ довольно много, о Пистон Жофруа сказалъ то же, что о Дьяволо:

— Очень хорошо, отлично.— Потомъ, быстро мняя разговоръ, онъ спросилъ:— Вы ршились разносить газеты, если Трипу удастся васъ помстить?

— Какъ же иначе? Я согласенъ на всё, лишь бы не впасть въ прежнюю нищету.

— Кам бы лучше хотлось рисовать, не правда ли?

— Не мн разсуждать о томъ, чего бы хотлось, чего нтъ!

— Но если бы вы могли зарабатывать хлбъ рисованьемъ, были бы вы довольны?

— Это было бы боле, чмъ и могу надяться.

— Я не общаю, что это удастся, но постараюсь устроить, къ счастію, у насъ время есть, такъ какъ вы нужны еще мн. Вашу позу, пожалуйста.

Только когда печка достаточно накалилась, Жофруа прервалъ свою акварель, но Лотьё не принялся за рисованіе. У него уже давно явилось желаніе узнать, что такое эмаль, въ ту самую ночь, когда онъ вошёлъ въ мастерскую и, при лунномъ свт, увидлъ печи съ навсами, онъ спросилъ себя, у кого онъ находится? Съ тхъ поръ разговоры Трипа съ женой о работахъ ихъ жильца увеличили его любопытство, удовлетворить которое ему ни разу не удалось: онъ хотлъ воспользоваться представляющимся теперь случаемъ.

— Вы позволите мн смотрть?— спросилъ онъ, преодолвая свою робость.

— Охотно. Вы знаете, что такое эмаль?

— Кажется.

— Что же?

— Не есть ли это плавкое вещество, которымъ рисуютъ по металлу и обжигаютъ на огн, гд оно плавится, чтобы сдлать его нестираемымъ?

— Врно. Что знаете вы объ эмали?

— Ничего, разв Только то, что были знаменитые эмальировщики въ Лимож.

— Это уже кое-что! И я знаю многихъ свтскихъ людей, т.-е. людей, получившихъ такъ называемое высшее образованіе, которые не знаютъ даже этого и умерли бы отъ напряженія, прежде чмъ придумали бы опредленіе, соотвтствующее вашему. Именно эмаль, врод первыхъ лиможскихъ художниковъ, я хочу сейчасъ обжигать, это проба, такъ какъ я обыкновенно рисую не это.

Онъ открылъ ящикъ и вынулъ оттуда мдную дощечку, форматомъ въ четверть листа, съ рисункомъ свтлою и темною красками, изображающимъ библейскую сцену.

— На этой мдной дощечк,— сказалъ онъ, показывая ее Лотьё,— я, прежде всего, положилъ слой черной эмали, которую, пропустивъ сквозь огонь, сдлалъ нестираемою, этотъ фонъ я покрылъ блою эмалью, сдлавшеюся срой отъ просвчивающаго чернаго цвта, затмъ я нарисовалъ сцену, которую хотлъ изобразить, выскабливая т части, которыя должны быть темными, и открывая, такимъ образомъ, черную эмаль. Эта дощечка обжигалась нсколько разъ и теперь ее надо обжечь въ послдній, чтобы припаять къ предъидущимъ слоямъ эти свтлыя мста золота, которыя, капъ вы видите, держатся только на адрагантовой камеди.

Онъ открылъ печь, раскаленную до бла, красный свтъ наполнилъ темные углы мастерской и Лотьё, подошедшій посмотрть поближе, отскочилъ съ обожженнымъ лицомъ. Жофруа снялъ висящія на стн очки съ тонкою металлическою сткой и надлъ на носъ, затмъ, взявъ длинными щипцами дощечку, всунулъ ее въ печь такъ, чтобы жаръ падалъ на нее какъ съ нижней печки, такъ и съ верхней.

Лотьё, стоявшій на, нкоторомъ разстояніи, видлъ, какъ дощечка мняла цвта и постепенно принимала различные оттнки. Черезъ нсколько минутъ Жофруа вынулъ ее.

— Пусть остынетъ, сейчасъ увидимъ, удалась ли она.

По улыбк, освтившей лицо Жофруа, когда онъ черезъ нсколько минутъ взглянулъ на нее, Лотьё понялъ, что она вполн удалась.

— Знаете, о чемъ я думалъ сейчасъ?— сказалъ Жофруа.— Видя, съ какою любознательностью вы слдите за мной, я думалъ, что, можетъ быть, эмаль можетъ дать вамъ тотъ заработокъ, которйй мы ищемъ и даже больше.

— Вы думаете…

— Нтъ, я не думаю о художественной эмали, т.-е. объ одноцвтной, какъ эта, или цвтной, какъ я рисую, чтобы достигнуть боле или мене удовлетворительныхъ результатовъ, надо долго учиться, а у васъ нтъ времени, въ настоящую минуту, по крайней мр, и, кром того, есть другое соображеніе, ршительное для васъ: это то, что художественная эмаль не обезпечиваетъ занимающихся ею. Если находятся любители, платящіе двадцать, пятьдесятъ, сто тысячъ франковъ за древнюю или выдаваемую за такую эмаль, то мало встрчается такихъ, которые соглашаются заплатить нсколько сотъ франковъ за современную эмаль, какъ бы замчательна она ни была, и это будетъ такъ продолжаться до тхъ поръ, пока критика, вмсто того, чтобы просвщать публику, будетъ гоняться за модой, записывая только ея капризы. Но рядомъ съ художественною эмалью есть эмаль промышленная, примняемая въ драгоцннымъ вещамъ изъ металловъ: браслетамъ, брошкамъ, пуговицамъ, пряжкамъ, къ этимъ безчисленнымъ парижскимъ бездлушкамъ, и она-то, не требуя такихъ серьезныхъ занятій, можетъ дать заработокъ. Что вы скажете?

— Я не нахожу словъ благодарности.

— Проще всего было бы, если бы вы находились въ другихъ условіяхъ, поступить на обученіе къ эмальировщику, но такъ какъ вы именно въ такихъ условіяхъ, что не можете отдавать всего времени не зарабатывая ничего, то для васъ это не подходяще и учиться вы должны здсь, подъ моимъ наблюденіемъ и на этихъ печахъ, которыя въ вашемъ распоряженіи. Въ т часы, когда вы не будете для меня моделью, вы будете работать, и, рисуя гораздо лучше большинства занимающагося промышленною жизнью, я увренъ, вы сдлаете быстрые успхи. Когда я учился этому искусству, я имлъ сношенія съ многими эмальировщиками, чтобы изучить ихъ пріемы… Я повидаюсь съ ними и они мн укажутъ, какъ скоре достигнуть, чтобы вы зарабатывали себ пропитаніе, если, достигнувъ этого, ваше честолюбіе будетъ выше, вы сами увидите, возможно ли будетъ осуществить его, во всякомъ случа, у васъ въ рукахъ будетъ ремесло, что самое главное.

— Я общаюсь вамъ всю жизнь помнить, кому я этимъ обязанъ!

Въ слдующій же отдыхъ Лотьё взялъ свой первый урокъ, дрожащею рукой обмакнулъ онъ въ лавендную эссенцію, замняющую скипидаръ эмальировщикамъ, тоненькую кисточку, которою долженъ былъ начать свой рисунокъ по маленькой дощечк, покрытой составомъ эмали. Съ какою гордостью надлъ онъ на носъ очки съ сткой! Съ какимъ страхомъ протянулъ дощечку въ огонь! Что-то выйдетъ? Въ первый разъ она покоробилась, во второй эмаль вздулась. ‘Но это неизбжныя неудачи,— сказалъ Жофруа,— избавиться отъ которыхъ научить время’.

На слдующій день Жофруа не пришелъ и Лотьё могъ цлый день посвятить работ, повторяя одинъ смле, чмъ при учител, первый полученный урокъ. Во весь день онъ ни минуты не отдыхалъ, только пообдалъ на ходу. Когда въ полночь Трипъ проснулся, чтобы идти въ редакцію, онъ увидлъ среди тьмы ночной мастерскую, озаренную красноватымъ свтомъ, ризливающимся изъ открытой дверцы печки. ‘Что тамъ случилось? Не поджегъ ли пальчикъ мастерскую?’ Онъ прибжалъ и увидлъ Лотьё съ пылающимъ лицомъ за работой. ‘Пора спать ложиться’ — произнесъ онъ покровительственно.— ‘Сейчасъ, мн осталось только нсколько минутъ!’ Эти нсколько минутъ продолжались до трехъ часовъ, тогда только онъ легъ, но, вмсто того, чтобы идти домой, растянулся на диван, скоре отъ сознанія необходимости, чмъ отъ усталости, которой онъ не сознавилъ: Никогда въ жизни онъ не чувствовалъ себя такимъ бодрымъ, полнымъ вры и силъ. Возбужденный работою, разгоряченный печкою, обжегшей ему лицо и руки, онъ долго не могъ заснуть. Ему ежеминутно вспоминались слова Жофруа: ‘Если ваше честолюбіе выше, чмъ зарабатываніе хлба насущнаго, вы увидите, возможно ли будетъ осуществить его!’ — и онъ не могъ отдлаться отъ этой мысли. Давно проснулось въ немъ это честолюбіе, въ тотъ день еще, когда его дюнкирхенскій учитель сказалъ, что изъ него можетъ что-нибудь выйти. Если до этой минуты онъ подавлялъ его, то только потому, что начать осуществленіе своей мечты онъ могъ только разставшись съ отцомъ, чтобы переселиться въ Парижъ. Теперь онъ здсь, въ Париж, и никогда, конечно, не вернется въ Дюнкирхенъ. Такъ почему бы и нтъ? Почему этотъ новый учитель не продолжитъ того, что началъ первый, почему?…

Долго спустя посл того, какъ онъ легъ на диванъ, Лотьё удалось заснуть и во сн ему грезилось, что подобно Мемлингу, заплатившему своими картинами свой долгъ благодарности брюгской больниц, онъ покрывалъ стны этой мастерской громадными декоративными эмалями, любоваться которыми прізжали изъ всхъ странъ въ улицу Шампіонетъ.

VIII.

Уроки шли, чередуясь съ сеансами позированія, дававшими Лотьё необходимое для существованія.

— Будьте терпливы, — говорилъ Жофруа, — я помню о васъ, но то, чего бы мн хотлось, трудно найти, во всякомъ случа, въ этомъ ожиданіи хорошо то, что вы можете работать и набивать себ руку.

— Увряю васъ, что я не теряю терпнія, меня безпокоитъ только, что вы столько хлопочете изъ-за меня.

— Меня забавляетъ имть ученика.

Эта фраза, хотя и искренняя, не была вполн справедлива: занятія съ Лотьё боле, чмъ забавляли его. Жалость, которую онъ сразу почувствовалъ къ бдному мальчику, быстро обратилась въ симпатію, и когда Жофруа увидлъ, что онъ такъ охотно и усердно работаетъ, такъ жаждетъ учиться, когда, вмсто мальчика, не знающаго никакого ремесла и лишеннаго умственнаго развитія, какимъ долженъ былъ быть этотъ несчастный, онъ встртилъ свтлый умъ съ расширеннымъ образованіемъ кругозоромъ, въ соединеніи съ честнымъ, прямымъ характеромъ, его симпатія перешла въ чувство дружескаго участія.

Съ другой стороны, интересъ первыхъ сеансовъ еще не пропалъ и чмъ боле онъ смотрлъ на мальчика, тмъ боле находилъ его страннымъ и невольно думалъ о немъ. Все въ немъ было странно: его манера бгать, когда онъ игралъ съ Пистономъ, манера становиться на колни, когда онъ ласкалъ Дьяволо, растянувшагося на ковр, нжная свжесть его лица и доброта его голубыхъ глазъ, какъ будто бы не согласовавшаяся съ выказанною во время бдствія, ршительностью.

Но эти странности и противорчія, не мшали Жофруа съ каждымъ днемъ все боле привязываться къ этому мальчику. Когда остановилось производство папиросной бумаги, Жофруа допустилъ,— что Лотьё сдлается разнощикомъ газетъ — средство такъ или иначе заработать хлбъ. Разсмотрвъ же его въ мастерской, онъ ршилъ, что этотъ трудъ будетъ слишкомъ тяжелъ для не особенно крпкаго мальчика, и у него явилась мысль сдлать изъ Лотьё работника эмальировщика. Но, увидвъ, посл рисунковъ съ Дьяволо и Пистонами особенно посл первыхъ опытовъ съ эмалью, какою ловкостью обладаютъ его руки и какимъ быстрымъ соображеніемъ одаренъ этотъ мальчикъ, Жофруа захотлъ для него большаго. Пусть онъ будетъ сначала работникомъ, это необходимо и даже представляетъ выгоды, но надо, чтобы работникъ занимался своимъ ремесломъ при такихъ условіяхъ, чтобы не погибъ въ немъ артистъ, если въ немъ дйствительно, былъ артистъ.

Подобныя требованія сдлали, его поиски очень трудными и такъ какъ они усложнились еще препятствіями — нежеланіемъ, отказомъ со стороны патроновъ, для которыхъ Лотьё могъ бы работать, то времени прошло довольно много.

Наконецъ, какъ-то утромъ Жофруа съ довольнымъ видомъ вошелъ въ мастерскую, гд уже давно работалъ Лотьё.

— Наконецъ-то ваше дло выгорло и, мн кажется, мы имемъ все, чего могли бы желать, вы будете порядочно получать, а, между тмъ, ваше время не будетъ съ начала до конца года поглощено всегда однимъ и тмъ же дломъ, которое, въ конц-концовъ, длааетъ изъ работника машину.

— Какое дло?— спросилъ Лотьё съ любопытствомъ.

— Кресты ‘Почетнаго легіона’ и иностранные ордена. Эти кресты состоятъ по большей части изъ двухъ чеканенныхъ изъ серебра пластинокъ, положенныхъ крестъ на крестъ и эмальированныхъ, работа эмальйровщика заключается въ темъ, чтобы наполнить углубленія и обжечь ихъ на очень жаркомъ отп, чтобы окись серебра не желтила блой эмали. Съ вашею ловкостью рукъ вы въ четыре дня выучитесь въ совершенств этому ремеслу и легко можете длать въ день пятнадцать крестовъ. Такъ какъ ордена съ короной оплачиваются по семидесяти пяти сантимовъ, то вы може получать въ день пятнадцать франковъ.

— Пятнадцать франковъ!— воскликнулъ Лотъё въ восторг.

— И даже больше, когда получите иностранные ордена, оплачивающіеся еще дороже. Но пятнадцать франковъ въ день не значитъ каждый день. Передъ четырнадцатымъ іюля, передъ первымъ января продавцы орденовъ даютъ заказы, затмъ слдуетъ перерывъ работы на нсколько мсяцевъ. Надо будетъ изъ пятнадцати зарабатываемыхъ франковъ длать сбереженія, чтобы жить на нихъ въ то время, когда только изрдка вамъ будутъ давать иностранные ордена. Но эти перерывы будутъ хороши тмъ, что позволятъ вамъ работать для себя… чего я и искалъ.

Лотьё хотлъ его поблагодарить, но онъ прервалъ:

— А теперь становитесь въ позу, черезъ четыре дня вамъ дадутъ ваши первые ордена и у меня какъ разъ остается время для задуманнаго мною этюда.

Лотьё направился къ постаменту.

— Какъ?— спросилъ онъ.

— Стоя, корпусъ прямо и голову въ три четверти, разстегните вашу курточку и жилетку.

Лотьё выказалъ смущеніе, не ускользнувшее отъ Жофруа.

— Если вы боитесь холода,— замтилъ онъ,— затопите печь.

Лотьё исполнилъ приказаніе Необыкновенно медленно, всегда живой и предупредительный, онъ точно хотлъ протянуть время.

— Готово?— спросилъ Жофруа.

— Да, г. Жофруа!

Разстегнувъ курточку и жилетку, онъ неловко облокотился на постаментъ, смущенно опустивъ глаза.

— Поднимите глаза,— сказалъ Жофруа,— смотрите прямо впередъ и повернитесь грудью ко мн, теперь выпрямитесь.

Все это было исполнено такъ неохотно, что Жофруа недоумвалъ, что съ нимъ такое, не могъ же онъ быть недовольнымъ тмъ, что сейчасъ узналъ?

— Развяжите галстукъ.

Лотьё исполнилъ приказаніе только посл минутнаго колебанія.

— Разстегните рубашку и откройте вороть.

Посл новаго колебанія онъ разстегнулъ рубашку, но не открылъ ворота, какъ этого требовали, а, напротивъ, поправилъ такъ, точно хотлъ помшать ему распахнуться.

— Мн надо видть начало шеи,— сказалъ Жофруа.

Лотьё не шевельнулся, тогда, выведенный изъ терпнія, Жофруа всталъ и подошелъ къ нему..

— Вотъ такъ!— сказалъ онъ, взявъ голову обими руками, чтобы придать ей нужную позу.:

Тогда онъ замтилъ, что Лотьё дрожитъ и, взглянувъ на него, увидлъ, что онъ былъ блденъ, а губы поблли. Думая, что онъ испугалъ его своимъ рзкимъ движеніемъ, онъ хотлъ его успокоить и тихонько, деликатно, кончикомъ пальцевъ открылъ рубашку, откинувъ ее на об стороны на плечи.

Но онъ неожиданно отскочилъ назадъ въ тотъ самый моментъ, какъ Лотьё испустилъ глухой крикъ и закрылъ лицо обими руками.

— Простите ли вы мн когда-нибудь?— прошепталъ онъ.

Послдовала минута молчанія, потомъ Жофруа направился изъ мастерской въ кухню и въ дверяхъ произнесъ:

— Одньтесь!

Когда онъ вернулся, Лотьё, уже одтый, стоялъ около выходной двери.

— Куда вы?— спросилъ Жофруа.

— Не долженъ ли я уйти отсюда?— отвтилъ Лотьё, не оборачивая низко опущенной головы.

— Отчего уйти?

— Я обманулъ: васъ.:

— Есть основанія этого обмана?

— Если бы вы знали…

— Подумайте, не долженъ ли я узнать?

Лотьё стоялъ, обернувшись къ нему спиной и держась за ручку двери. Жофруа сжалился надъ его смущеніемъ, происходившимъ, очевидно, не единственно отъ открытія его обмана.

— Подите, сядьте здсь,— сказалъ онъ.— Если вы можете съ кмъ-нибудь говорить откровенно, то неужели вы не чувствуете, что это со мною?

— Я бы давно признался вамъ, если бы смлъ надяться, что то сочувствіе, которое вамъ внушилъ несчастный мальчикъ… вы перенесете и на молодую двушку,

— А почему бы нтъ, если она, эта молодая двушка, заслуживаетъ сочувствія?

Такъ какъ она молчала, не смя приблизиться и не ршаясь поднять глазъ, Жофруа захотлось вывести ее изъ затрудненія и вопросами помочь объясниться.

— Не въ мужскомъ же плать пріхали вы въ Парижъ, я надюсь?

— Нтъ, г. Жофруа, когда я ухала отъ тетки, на мн было еще мое черное траурное платье.

— То, что вы сказали мн о тетк, значитъ, правда?

— Да.

Жофруа, вспомнивъ ея смущеніе, когда она говорила объ этой тетк, понялъ теперь то, что казалось ему неяснымъ, когда онъ считалъ Лотьё мальчикомъ.

— Не будемъ говорить объ этомъ,— сказалъ Жофруа, чтобы избавить ее отъ новаго смущенія.

— Въ черномъ плать, драповомъ пальто и фетровой шляп скиталась я по улицамъ въ ту страшную ночь, Вы, сжалившійся надъ страданіями мальчика, вы поймете, каковы были муки двушки, никогда не покидавшей роднаго города, и заблудившейся въ этомъ ужасномъ Париж, о которомъ она такъ много слыхала. Не мальчику отказывали и прогоняли, когда я просила работы, а двушк. Выходя изъ магазиновъ, гд мн передъ носомъ захлопывали дверь, я, волоча по тротуарамъ мое жалкое черное платье, думала, что не то было бы, если бы я была мужчиной. И какъ многаго не было бы, сколькихъ ужасныхъ словъ я не слыхала бы, если бы на мн было мужское платье! Честная двушка не таскается по улицамъ, сознаніе чувства презрнія, которое я должна была возбуждать, длало меня еще застнчиве и нершительне. Вы поймете, какъ робко попросила я старика, которому помогла везти телжку, замнить мною умершаго сына. ‘Двушка,— сказалъ онъ,— чтобы надо мною смялись? Нтъ, не надо’. Я ему отвтила, что двушка можетъ имть такія же руки и ноги, какъ у мальчика. ‘А платье?’ Это платье, приличное въ первый день, какъ я очутилась на улиц, отъ ходьбы по грязи, снгу, отъ проведенныхъ въ мусор и известк ночей, сдлалось предметомъ отвращенія и обвиненія, я чувствовала, что достаточно взглянуть на это оборванное платье, чтобы, не говоря ни слова, прогнать отовсюду носящую его. ‘Если я переоднусь мальчикомъ?’ — спросила жъ отчаянною настойчивостью.— ‘А это?’ — отвтилъ старить, указывая на мои волосы.— ‘Ихъ можно обрзать’. Неуспла я договорить этой фразы, какъ остановилась. У меня были густые длинныя волосы… и, простите меня, это была моя гордость, я находила икъ прекрасными…

— И вы дорожили ими?

— Но отступленія не было, къ тому же, подумавъ, я поняла, что и посл размышленій мн пришлось бы повторить то, что я сказала необдуманно. ‘Правда, ихъ можно обрзать,— оказала онъ,— и, продавъ ихъ, получить нсколько грошей на покупку мужскаго платья’. Я не могла ни разсуждать, ни отказываться, надо было думать не о волосахъ, а о позор, голод, смерти и я говорила себ, что если бы мн раньше пришла въ голову эта мысль, я избжала бы многихъ несчастій. Я ошибалась, такъ какъ, если бы я отправилась продавать ихъ одна, я едва ли получила бы что-нибудь. ‘Не годится для продажи!— сказалъ парикмахеръ въ Париж нтъ этого цвта’. Начался настоящій торгъ, и не только цвтъ, но и толщина волоса, и длина были негодны для продажи, пяти су не стоила унція. Посл продолжительной торговли сошлись на трехъ франкахъ за унцій и, когда, я почувствовала на шв холодныя ножницы, я не могла удержать слезъ. ‘Они вырастутъ’,— сказалъ мн парикмахеръ. Я оплакивала прошедшее, не будущее, такъ какъ для меня не было будущаго. Вотъ что вынудило меня надть мужское платье.

— Отчего вы не сказали этого прежде?

— Разв вы почувствовали бы къ двушк жалость, внезапно пробудившуюся въ васъ къ мальчику?

— Но посл?

— Мальчикъ могъ сдлаться разнощикомъ газетъ, двушка — нтъ, кром того, мн стыдно было признаться. А, между тмъ, мн страшно хотлось признаться, особенно въ послднее время, когда мн казалось, что вы смотрите на меня съ подозрніемъ.

— Съ подозрніемъ? Нтъ. Но я находилъ иногда, что вы странный мальчикъ.

— Впрочемъ, говоря вамъ мое имя, я полупризнавалась вамъ и думала съ минуты на минуту, что оно откроетъ вамъ истину.

— Ваше имя?

— Лотьё, по-фламандски переводъ Изабеллы: Lotj!

Она замолчала, не смя взглянуть на Жофруа.

Послдовала минута молчанія, мучительная для нея: ея жизнь ршалась въ этотъ моментъ.

— Дйствительно,— произнесъ, наконецъ, Жофруа,— у васъ были основанія молчать, вы видите, что я хорошо сдлалъ, заставивъ васъ высказать ихъ.

Она вздохнула.

— Можетъ быть, вы были правы,— продолжалъ Жофруа,— предполагая, что незнакомая двушка не возбудила бы во мн такой жалости, какую я почувствовалъ въ мальчику. Но теперь я знаю, что это за двушка, и предположенія, могущія вызвать мое недовріе, теперь невозможны. И такъ, не бойтесь, чтобы мое расположеніе къ вамъ измнилось. Конечно, положеніе странно, но я не принадлежу къ тмъ людямъ, у которыхъ случайности положенія мняютъ чувства или руководятъ ихъ поступками. Сочувствіе, внушенное вами часъ тому назадъ, осталось неизмннымъ и то, чего, я хотлъ для васъ часъ тому назадъ, хочу и теперь. За тхъ, кто дастъ вамъ работу, будьте также покойны: имъ безразлично, будетъ эта работа исполнена мужчиной или женщиной.

IX.

Лотьё рдко выходила изъ усадьбы и потому ее мало знали въ квартал, но дв-три кумушки разговаривали съ ней въ сторожк Трипа, когда она занималась тамъ дланьемъ обертокъ на тетрадки папиросной бумаги, а слесарь и его мастера видали ее иногда издали, когда она проходила черезъ дворъ въ мастерскую Жофруа или къ Трипу.

Каково же было удивленіе, когда, вмсто мальчишки, на котораго никто не обращалъ ни малйшаго вниманія, увидли молодую двушку въ черномъ плать: между обоими было такое поразительное сходство, что съ перваго взгляда ее приняли за сестру мальчика, но когда замтили, что мальчикъ никогда больше не показывается, тогда проснулось любопытство и на Трипа посыпались вопросы.

Онъ приготовилъ заране отвтъ, который, по его мннію, долженъ былъ сразу прекратить дальнйшіе разспросы и толки.

— Молодой человкъ вернулся на родину,— сказалъ, онъ,— а его замнила сестра, у него не было никакихъ способностей къ эмали, тогда какъ она хорошая работница и отлично занимается у моего жильца.

Это объясненіе, принятое большинствомъ, опровергалось нкоторыми, говорившими, что ддушка Трипъ — старый дуракъ, котораго провелъ его жилецъ.

— Это — двушка? Никогда въ жизни! Это мальчишка, котораго эмальировщикъ ради забавы переодваетъ двочкой!

— А почему бы это не двушка, которую онъ переодваетъ, мальчикомъ?— замтилъ Трипъ, не желая вступать въ пререканія.

— Очень можетъ быть! Эти артисты способны на все!

Правда, утверждавшихъ, что это мальчикъ, переодтый въ двочку, было немного, достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять всю нелпость этого предположенія. Съ тхъ поръ какъ она надла женское платье, во всей ея фигур такъ ясно выказывалась женственность, что Жофруа, смотря на нее, говорилъ себ, что онъ былъ смшонъ, называя ее ‘страннымъ мальчикомъ’.

Мальчикъ! Да въ ней не было ршительно ничего мальчишескаго и надо было ослпнуть, чтобы не видть этого. Какъ бы женоподобенъ ни былъ мальчикъ, никогда онъ не могъ имть такой плавной походки, такихъ гибкихъ движеній, такого нжнаго взгляда и голоса, ея тонкая талія, округлыя плечи и руки, розовый цвтъ прозрачной кожи длали всякое сомнніе невозможнымъ для того, кто не былъ слпъ. Особенно сердило Жофруа его упрямство, когда онъ вспоминалъ, какъ онъ, рисуя съ нея, удивлялся, какъ можетъ мальчикъ имть такое близкое сходство съ прекрасными блокурыми фламандскими двушками, съ благороднымъ и скромнымъ видомъ, которыхъ Мемлингъ нарисовалъ на рак св. Урсулы и о которыхъ Жофруа сохранилъ восторженное воспоминаніе.

Въ то время, когда Лотьё была мальчикомъ и могла, слдовательно, позволять себ мальчишескія развлеченія и занятія, она вздумала, пользуясь краткими минутами отдыха, окружить свою сторожку маленькимъ садикомъ. Лопатой и граблями, взятыми у Трипа, она вскопала передъ сторожкой дв грядки и, по мр того, какъ Трипъ, во время утренняго обхода встрчавшійся съ садовниками тхъ домовъ, куда онъ носилъ газету, приносилъ ей то, что ему давали, она сяла и сажала. Результаты вышли самыа странные: рядомъ съ рдисками, салатомъ, земляникой, двумя артишоками и самыми простыми овощами росли рдкія растенія, встрчающіяся только въ самыхъ богатыхъ садахъ: лиліи, стоющія десять франковъ луковица, и амарилисы въ двадцать пять франковъ.

Несмотря на эту смсь, возбудившую бы только жалость въ настоящемъ садовник, эти грядки, обработанныя среди сорныхъ травъ, крапивы и чертополоха, представляли весною веселую картину. Запущенный дикій виноградъ густо разросся и обвивалъ своею свжею зеленью всю сторожку, закрывая некрасивыя смоленыя доски, а садикъ, идущій по об стороны входа, пестрлъ цвтущими левкоями, анютиными глазками, маргаритками и незабудками, на два, обвитыя виноградными лозами окна Лотьё повсила адріанопольскія занавси, и эта утопающая въ зелени, крошечная сторожка казалась издали хорошенькою игрушкой, видть которую за полусгнившимъ заборомъ было очень странно. Внутренность сторожки также измнилась и къ желзной кровати и соломенному стулу, составлявшимъ сначала все ея убранство, прибавилась, по мр того, какъ Лотьё зарабатывала деньги, и другая мебель. Помщеніе состояло изъ одной маленькой комнатки и немного большей прихожей, служившей одновременно и столовой, и кухней. Все было очень скромно и бдно, но она столько терла, столько мыла и плескала воды, какъ говорятъ въ Дюнкирхен, что ея хижина пріобрла фламандскую чистоту.

Эти занятія хозяйствомъ и садикомъ не мшали ея успхамъ въ эмали, въ короткое время, какъ это и предвидлъ Жофруа, она выучилась длать ордена, какъ и лучшіе работники, она успвала длать двадцать пять, а иногда даже тридцать въ день, и только когда слишкомъ сильный жаръ печи обжигалъ ей лицо и руки или когда недостатокъ заказовъ, не разъ случавшійся, оставлялъ ей много свободнаго времени, она отправлялась рыться въ своемъ садик или мыть мебель.

Въ конц апрля произошла остановка не только въ производств орденовъ, но и въ заказахъ мелкихъ золотыхъ бездлушекъ, накладываемыхъ на бонбоньерки, флаконы, футляры, которыя давалъ ей одинъ золотыхъ длъ мастеръ, согласно желанію Жофруа, во время этого перерыва она могла работать для себя — рисовать, длать пробы цвтной эмали и возобновить сеансы позированья, боле интересные теперь, когда позировала настоящая молодая двушка, а не фальшивый мальчикъ, не поддающійся характеристик. Этимъ головкамъ молодой двушки можно было давать невинное и наивное личико съ яснымъ и нжнымъ взглядомъ, съ кроткимъ и покойнымъ выраженіемъ, бывшимъ ея характеристичною чертой, и Жофруа сдлалъ съ нея нсколько эмалей, которыми, несмотря на всю свою требовательность, остался доволенъ.

Поэтому онъ прилежне, чмъ когда-нибудь, занимался въ своей мастерской и рдки были т дни, когда онъ не приходилъ, если не съ утра, то хоть на часъ, на два посл полудня.

Какъ-то въ ма онъ пришелъ рано утромъ и, противъ обыкновенія, не засталъ Лотьё за работой, но изъ своей сторожки она услыхала его шаги и сейчасъ же прибжала.

— Нтъ спшной работы?— спросилъ онъ.

— Нтъ никакой работы.

— Ну, такъ мы воспользуемся этимъ временемъ для сеанса.

Къ его удивленію, вмсто обычной готовности и удовольствія, она выказала замшательство и недовольство. Съ тхъ поръ, какъ она надла женское платье, это замшательство, такъ часто повторявшееся прежде, появилось у нея на лиц въ первый рмъ.

— Вамъ это неудобно?— спросилъ Жофруа, посмотрвъ на нее недовольнымъ взглядомъ.

— Вы позволите мн отвтить откровенно?

— Я прошу объ этомъ.

— Въ такомъ случа, могу вамъ сообщить: сегодня здсь праздникъ.

— А!… Да? Такъ ваше время отнято этимъ праздникомъ?

Она видла, что онъ недоволенъ, но не смутилась:

— Вы знаете, что жена Трипа поправляется, — продолжала она.— Уже около недли, какъ она встаетъ и ходитъ по свой комнатк. Какъ счастлива бдная старушка, думавшая, что до конца жизни пролежитъ въ постели парализованная! Свои попытки ходить она длала всегда утромъ, пока не возвращался Трипъ, и, когда ей удавалось передвинуть ногу, она говорила: ‘Какъ былъ бы радъ мой бдный старикъ, если бы видлъ меня!’ Это подало намъ мысль, ей и мн, сдлать сюрпризъ старику, устроивъ при этомъ маленькій праздникъ.

Хмурое сначала лицо Жофруа понемногу свтлло.

— Вы знаете, какъ они были добры ко мн, и тотъ, и другой,— продолжала Лотьё,— и мн уже давно хотлось какъ-нибудь показать, что они оказали услугу не неблагодарной. Я увидла тутъ случай, который давно искала, и мы ршили устроить сегодня у меня завтракъ.

— У васъ?— прервалъ Жофруа, никогда не входившій въ сторожку Лотьё и не воображавшій, чтобы тамъ возможно было завтракать.

— Я понемногу увеличивала свое хозяйство, теперь у меня есть столъ, три стула, немного кухонной посуды, шесть тарелокъ и три стакана. Устраивая имъ праздникъ, я, въ то же время, длаю его и для себя: я праздную свое новоселье. Когда я вспоминаю о тхъ ужасныхъ ночахъ, когда я, какъ воръ, пробиралась по этому, покрытому блымъ снгомъ, двору, когда я сравниваю себя теперь съ тмъ жалкимъ созданіемъ, какимъ я была тогда, мое сердце не можетъ не наполниться благодарностью къ тому, кто поддержалъ меня въ тяжелую минуту.

— Не будемте говорить объ этомъ, разскажите мн лучше, что за завтракъ будетъ у васъ.

— Не смйтесь, что я горжусь этимъ, такъ какъ эта гордость, наивная, конечно, происходить отъ воспоминанія о коркахъ, которыя я подбирала. Вы видли, съ какою жадностью я ихъ подала. Прежде всего, будутъ рдиски изъ моего сада, свжія яйца, которыя Трипъ принесъ вчера изъ деревни, не подозрвая, что будетъ ихъ самъ сть сегодня, кусокъ телятины, вареной въ кастрюл по нашей мод, и салатъ изъ моего сада, можетъ быть, немного зеленый, но за то изъ моего сада. Для Трипа, его жены и для меня — это праздникъ. Но лучше всякаго праздника — сюрпризъ. Сегодня день выдачи жалованья и Трипъ вернется поздне обыкновеннаго, за часъ до его прихода я помогу бдной старушк подняться, одну ее, я приготовила ей для этого торжественнаго случая чепецъ съ лентами. Опираясь на меня, она доберется до моей сторожки, гд я усажу ее за накрытый столъ. Трипъ вернется, войдетъ въ комнату и увидитъ пустую кровать. ‘Гд она?’ Чтобы избавить его отъ слишкомъ сильнаго волненія, мы приготовили его къ мысли, что, можетъ быть, она скоро встанетъ. Я зову его. Онъ бжитъ, какъ только позволяютъ уставшія ноги, отворяетъ дверь и видитъ за столомъ свою старуху въ чепц съ лентами и улыбающуюся ему. Не думаете вы разв, что они оба будутъ счастливы и что я тоже буду рада?

— Какая вы славная двушка!— произнесъ Жофруа, смотря на нее.

Она слегка отвернула голову.

— Значить, вы находите, что я не очень плохо придумала?— спросила она.

— Я думаю, что хорошо быть въ числ вашихъ друзей.

Вслдъ затмъ, точно не желая останавливаться на этомъ, онъ прибавилъ:

— Я думаю также, что хорошо сдлаю, если пойду сегодня завтракать къ винному торговцу, такъ какъ Трипу, по возвращеніи, конечно, некогда будетъ сходить за завтракомъ.

— Но я могла бы сходить…

Она остановилась на минуту.

— Или если бы я смла…

Она замолчала.

— Чего же вы не смете?— спросилъ онъ.

— Сказать вамъ неожиданно пришедшую мн въ голову мысль.

— Разв вы можете бояться меня? Если вамъ пришла въ голову мысль и она касается меня, разв вы не должны сказать ее мн?

— Это правда… мн неожиданно, внезапно пришло въ голову попросить васъ… раздлить съ нами этотъ завтракъ.

— Вы хотите?

— Вы видите!

— Я вижу только, что вамъ хочется, чтобы я сказалъ — да.

— О! я была бы такъ счастлива…

— Такъ почему же вы думаете, что я могу отказать товарищу?

— Товарищу!

— Разв мы не товарищи?

— Мн никогда не приходила въ голову подобная мысль.

— Кто же я тогда для васъ?

Она прямо взглянула ему въ лицо и отвтила глубоко тронутымъ голосомъ:

— Самъ Богъ.

— Неужели?— замтилъ онъ съ улыбкой.

— Когда я въ нужд призывала Бога, вы явились во мн на помощь, вы услыхали меня и съ тхъ поръ…

— Я могъ сдлаться для васъ товарищемъ, — прервалъ ее Жофруа,— хорошимъ товарищемъ, если вы хотите, и я очень радъ.

— Я никогда не буду въ состояніи смотрть на васъ, какъ на товарища, и поэтому-то я не ршилась пригласить васъ завтракать съ нами.

— Какое же представленіе составили вы, въ такомъ случа, обо мн?— спросилъ онъ съ настойчивостью.

— Вотъ что мн трудно объяснить вамъ и даже самой себ.

— А если я попрошу васъ?

— Вы никогда ничего не должны просить у меня: я всегда хотла бы угадывать ваши желанія.

— И такъ?

Она колебалась минуту.

— Я не знаю,— отвтила она, наконецъ.

— Какъ! вы не знаете, что я для васъ?

— Нтъ, потому что сегодня я думаю не то, что думала вчера, а сейчасъ — не то, что думала пять минуть назадъ. Когда вы отвчаете, какъ сейчасъ, когда я попросила васъ раздлить завтракъ — ‘вы хотите’…

Она представила удивленный жестъ, который онъ сдлалъ, и его высокомрный тонъ.

— Мн кажется тогда, что вы господинъ изъ другаго міра, мн незнакомаго, и эти жесты, эти взгляды, этотъ тонъ вы часто принимаете какъ въ пустякахъ, такъ и въ серьезныхъ вещахъ. Тогда я вижу между нами разстояніе, котораго я не должна переступать.

— Какое ребячество!

— Напротивъ, когда вы говорите со мной, какъ вотъ сію минуту, этимъ привтливымъ и откровеннымъ тономъ, мн кажется, что вы артистъ, не гордый, несмотря на вашъ талантъ или благодаря вашему таланту,— артистъ, съ которымъ можно многое позволить, такъ какъ онъ выше предразсудковъ, и который ничмъ не оскорбится, такъ какъ онъ читаетъ въ глубин сердца. Къ этому-то артисту я обращала мою просьбу и если я не ршалась высказать ее прямо, то это потому, что за нимъ я видла господина.

— Артистъ услышалъ васъ и артистъ отвчаетъ: да, съ удовольствіемъ.

— Вы согласны?

— А почему бы я не согласился завтракать съ товарищемъ и такими славными людьми, какъ Трипъ и его жена? Не будьте слишкомъ высокаго мннія объ этомъ артист… который во многихъ отношеніяхъ простой рабочій. Такъ идите приготовлять вашъ завтракъ.

— Какъ я буду теперь бояться, что не удастся моя телятина!

Она направилась къ двери, когда ее остановилъ Жофруа.

— Но я вспомнилъ, — сказалъ онъ, — что вы говорили мн, что у васъ три стула и три стакана, какъ вы накроете столъ теперь, когда насъ четверо?

— Это правда.

— Возьмите здсь все, что вамъ надо: стаканы, тарелки, вилки и все остальное, я принесу вамъ стулъ.

Онъ принесъ не стулъ, а кресло изъ мастерской.

— Это для бдной больной старухи,— сказалъ онъ, входя.— Посл такого долгаго лежанія въ постели ей неудобно будетъ на стул. Вы поставите кресло на ея мсто, она будетъ предсдательницей.

Поставивъ кресло, онъ обвелъ глазами комнату. Столъ уже былъ накрыть, на бломъ дерев, старательно вычищенномъ, стояли четыре прибора: фаянсовыя тарелки съ розовыми цвтами,— блестящіе ложи и чистыя салфетки.

— Здсь очень мило,— произнесъ онъ.— Какая чистота! Какъ, вы съумли хорошо устроиться въ этой жалкой хижин!

На маленькой печк кипла кострюля и, когда приподнималась немного ея жестяная крышка, изъ нея вырывались маленькіе клубы благо пара, наполнявшіе комнату запахомъ кушанья, важно сидя на стул, Дьяволо дремалъ, глядя на кострюлю.

— Я вижу, что приготовленіе нашего завтрака интересуетъ Дьяволо,— замтилъ Жофруа.— Вы позовете меня, когда пора будетъ садиться за столъ, не правда ли? Я пойду работать.

Но, вмсто того, чтобы пройти прямо въ мастерскую, онъ вышелъ на улицу и вернулся черезъ четверть часа.

Лотьё не пришлось его звать, какъ онъ просилъ: услыхавъ восклицанія, громкій говоръ, взрывы хохота, онъ понялъ, что весь этотъ шумъ производитъ Трипъ отъ волненія и радостной неожиданности. Жофруа перешелъ дворъ и при его вход мгновенно водворилась тишина, никогда до этой минуты онъ не видалъ жены Трипа, онъ замтилъ старуху съ восковымъ цвтомъ лица, такую же блую, какъ завязки ея батистоваго чепца. Она хотла привстать съ кресла, въ которое ее усадили, но Жофруа попросилъ ее не безпокоиться, о чемъ она не заставила себя дольше просить.

— Мой жилецъ,— пробормоталъ Трипъ съ комическимъ замшательствомъ,— мой жилецъ.

— Пора бы за столъ, — сказалъ Жофруа, чтобы прекратить первую минуту стсненія,— я умираю отъ голода.

— И я тоже!— воскликнулъ Трипъ.

Вс накинулись съ такимъ аппетитомъ на рдиски, что Лотьё, замтивъ, что тарелка пустетъ, пошла въ садъ нарвать новый запасъ.

— Я никогда не лъ такихъ вкусныхъ!— замтилъ Жофруа.

— Это оттого, что у васъ никогда не было сада,— произнесъ Трипъ глубокомысленно.— Овощи хороши только тогда, когда ихъ самъ рвешь.

Яйца были также лучше всхъ, которыя когда-либо лъ Жофруа, а телятина, приготовленная по-дюнкирхенски, заслужила всеобщія похвалы.

— Я хотлъ бы знать, готовятъ ли такъ вкусно въ большихъ ресторанахъ на площади Клиши?— сказалъ Трипъ.

— Я не думаю,— отвтилъ Жофруа.

— Вы никогда тамъ не были?— спросилъ Трипъ.

— Никогда.

— Я тоже.

Мало-по-малу исчезла первоначальная натянутость, всякій говорилъ свободно все, что хотлъ, и Трипъ, державшійся сначала на почтительномъ разстояніи отъ стола, приблизился и лъ теперь съ большимъ аппетитомъ. Жофруа попросили нарзать жареное, за что онъ охотно взялся, также какъ и за приготовленіе салата, тогда какъ Лотьё тихо, незамтно суетилась вокругъ стола, подавая и принимая тарелки. Приготовивъ салатъ, Жофруа вышелъ на минуту изъ-за стола и скоро вернулся, держа въ рук бутылку, завернутую въ бумагу.

— Это мой сюрприз,— сказалъ онъ и, сломавъ проволоку, выпустилъ пробку, полетвшую къ потолку.

— Шампанское!— воскликнулъ Трипъ, слдившій съ жаднымъ любопытствомъ за всею этою операціей.— Старуха, это шампанское! Не правда ли, г. Жофруа, это шампанское?

— Вы никогда его не пили?

— Въ гаврскомъ гарнизон я пилъ пуаре, которое уходило и пнилось, какъ это, но то не было шампанское.

Когда вышли изъ-за стола, Трипъ сказалъ фразу, выразившую все его довольство:

— Вотъ такъ славный завтракъ задали вы намъ, m-lle Лотьё! Я съ удовольствіемъ абонировался бы на такой завтракъ разъ въ годъ….

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Жофруа вышелъ изъ мастерской около трехъ часовъ и, достигнувъ Сентъ-Уэнскаго предмстья, остановилъ прозжавшую мимо карету.

— Бульваръ Османнъ,— сказалъ онъ кучеру.

Такъ какъ въ это время на тротуар столпилось нсколько человкъ изъ обитателей квартала, то онъ не сказалъ нумера. Не зная всего, что говорилось на его счетъ, онъ не былъ настолько наивенъ, чтобы не видть, что имъ интересуются, что его преслдуетъ любопытство, что при его появленіи слышится шепотъ и считалъ излишнимъ точными указаніями давать пищу сплетнямъ.

— Позжайте по бульвару,— приказалъ онъ,— я васъ остановлю.

Прохавъ Мессинское предмстье, Жофруа веллъ кучеру остановиться передъ роскошнымъ отелемъ, который, если не былъ однимъ изъ красивйшихъ зданій Парижа, то, во всякомъ случа, однимъ изъ величайшихъ и роскошнйшихъ, здсь главную заботу составляла, очевидно, роскошь и его выстроили такимъ великолпнымъ, чтобы поражать прохожаго, и поражали. На узкой, продолговатой полос земли возвышался этотъ отель, боле похожій на новый замокъ, чмъ на городской домъ. Выточенный, выскобленный, вырзанный, блый камень широкаго фасада подавлялъ своею тяжестью. Въ этомъ безпорядк глазъ не могъ схватить ни одной красивой линіи, полной стиля и изящества: изумленный, сбитый съ толку, онъ терялся въ избытк украшеній и мелочей.

Крыльцо было непропорціональныхъ размровъ. Вмст съ тмъ, дворъ, выходящій на бульваръ, былъ узокъ и показался бы слишкомъ бднымъ, если бы въ ворота, находящіяся по обимъ сторонамъ идущей полукругомъ ршетки, не видна была величественная аллея, ведущая къ конюшнямъ. Положимъ, одно искупало другое: внутренній дворъ, службы, садъ, оранжерея,— все указывало на величайшее богатство и роскошь постройки.

Если она была лишена красоты и изящества, то давала, по крайней мр, представленіе о масс денегъ, затраченныхъ на эти собранные въ кучу и выскобленные до нелпости камни, также какъ это можно было угадать, заглянувъ въ окна, въ которыя видна была необыкновенно роскошная обстановка. Проходя мимо швейцарской, Жофруа не остановился: торопливый звонокъ возвстилъ его пріздъ и лакей въ синей съ серебрянымъ галуномъ ливре немедленно распахнулъ передъ нимъ двери прихожей.

Прихожая громадныхъ размровъ, выстроенная, какъ и фасадъ, съ цлью поразить, была очень высока и велика, со множествомъ колоннъ изъ разноцвтнаго мрамора, между которыми возвышались статуи съ пьедесталами, исчезающими въ цвтахъ, пальмахъ и декоративныхъ растеніяхъ, группировкой которыхъ были заняты въ эту минуту садовники.

— Графиня у себя?— спросилъ Жофруа.

— Никакъ нтъ, ваше сіятельство, графиня въ засданіи академіи и вернется къ пятичасовому чаю.

— Я дома, когда придетъ архитекторъ, доложите мн.

Миновавъ прихожую, Жофруа поднялся въ первый этажъ по великолпной лстниц, широкія ступени которой были покрыты краснымъ ковромъ, ярче выставлявшимъ близну мрамора. Предназначенный собственно для жилья, этотъ первый этажъ, мене великолпный, чмъ нижній, гд помщались пріемныя комнаты, былъ, все-таки, роскошно украшенъ мраморомъ, рзьбой, картинами, обоями, кричащими о богатств, причемъ нигд не было даже намека на дйствительное искусство. Изъ маленькаго салона, куда онъ вошелъ, Жофруа перешелъ въ уборную, гд снялъ свою толстую шерстяную куртку, цвтную рубашку и зашнурованные башмаки, замнивъ ихъ мене небрежнымъ костюмомъ. Когда онъ кончалъ одваться, лакей подалъ ему карточку: ‘Евгеній Сильва изъ Кандида‘. Сверху было надписано карандашомъ: ‘Убдительно просить графа Кансель принять по важному и неотложному длу’.

— Этотъ господинъ хотлъ видть графиню,— отвтилъ лакей на нмой вопросъ Жофруа.— Когда ему объяснили, что графиня въ академіи, онъ настоялъ, чтобы его принялъ графъ.

Жофруа незнакомо было это имя — Евгеній Сильва и о Кандид&#1123, онъ зналъ только, что эта газета бульваровъ и свта или, врне, полусвта бывала часто замшана въ грязныхъ длахъ. Если бы этотъ господинъ пожелалъ видть прямо его, онъ бы не принялъ его, не желая имть дла съ Кандидомъ. Но такъ какъ онъ хотлъ видть графиню, то дло принимало другой оборотъ и самымъ благоразумнымъ было узнать, что скрывалось подъ этимъ важнымъ и неотложнымъ дломъ.

— Просите,— сказалъ онъ.

Вошелъ совершенно лысый, но еще молодой мужчина, немногіе оставшіеся у него желтоватые волосы въ вид капуцинской бахромки вились такъ, что казались нагофренными, цвтъ лица былъ розовый, носъ набалдашниковъ, въ воротник рубашки сверкалъ брилліантъ, вмсто запонки, букетикъ ландышей красовался на черномъ шелк его сюртука, и его блье, его платокъ распространяли запахъ всевозможныхъ парижскихъ духовъ.

— Смю надяться,— началъ онъ съ подобострастною улыбкой,— что мое имя не безъизвстно вамъ.

— Извините…

— Евгеній Сильва.

— Я прочелъ его на вашей карточк.

— Я имлъ честь пользоваться довріемъ вашего батюшки въ его скаковыхъ пари въ послдніе годы его жизни.

— Я никогда не занимался спортомъ.— Это было сказано съ презрительнымъ высокомріемъ, нисколько не походившимъ на простой и добродушный тонъ, которымъ отличался Жофруа въ улиц Шампіонетъ.

— Но это неважно,— продолжалъ Сильва, не переставая улыбаться.— Я припомнилъ это обстоятельство только для представленія. Не прошедшее привело меня сюда, а будущее, т.-е. праздникъ, даваемый посл-завтра графинею Кансель.

‘Для кого этотъ писака хочетъ приглашенія?’ — спросилъ себя Жофруа, и физіономія его, и такъ не очень ободряющая, сдлалась еще холодне.

— Нтъ сомннія,— продолжалъ Сильва,— что этотъ праздникъ составляетъ событіе, которое интересуетъ и будетъ интересовать весь Парижъ, всю Францію и тхъ, у кого, какъ въ Европ, такъ и въ Америк, уши отверсты для отдаленныхъ отголосковъ, доходящихъ и въ ихъ уединеніе.

— Да нисколько,— этотъ праздникъ интересуетъ только насъ и нашихъ приглашенныхъ.

— Не удивительно ли,— воскликнулъ Сильва,— что никто никогда не отдаетъ себ отчета въ мст, занимаемомъ имъ въ обществ? И это какъ въ высшихъ, такъ и низшихъ сферахъ, я вижу каждый день артистовъ, извстность которыхъ не простирается дальше порога того кафе, гд они собираются, и которые задаютъ себ вопросъ, ставятъ ли ихъ въ Петербург и Нью-Йорк на высоту, которую они сами присвоили себ, и я вижу другихъ (рже, правда), значеніе и вліяніе которыхъ всюду признается безспорно, воображающихъ, что они извстны не боле, чмъ въ начал карьеры! Къ послднимъ принадлежите вы, графъ. Какъ! Вотъ отель, одно изъ явшихъ красивйшихъ зданій, одно изъ роскошнйшихъ, во всякомъ случа, съ отпечаткомъ самой модной новизны, его владлецъ носитъ одно изъ величайшихъ именъ французскаго дворянства…

— Довольно, пожалуйста,— нетерпливо прервалъ его Жофруа.

— Позвольте мн не послушаться васъ, графъ, я дошелъ какъ разъ до главной части моего сюжета и не говорю ничего лишняго, какъ вы сейчасъ увидите это. Всмъ, интересующимся исторіей нашей страны, извстно имя Кансель, записанное на потолк въ зал крестоносцевъ въ Версали съ его золотымъ гербомъ на голубомъ пол и гордымъ девизомъ: ‘Qu’а Nol? Vaillance’. Толпа, которая не проникаетъ такъ далеко и не задумывается такъ глубоко, тысячу разъ провозглашала его, сочувствуя славнымъ побдамъ, одержаннымъ вашимъ отцомъ на скачкахъ. Наконецъ, по красот, богатству, хозяйка этого дома — одна изъ царицъ парижскаго свта, и вы не хотите, чтобы даваемый вами вечеръ былъ парижскимъ событіемъ, тогда какъ этотъ отель открываетъ въ первый разъ своя двери и предполагаетъ цлый рядъ празднествъ, о которыхъ уже яолгода разсказываютъ чудеса?

— Однимъ, словомъ, что. вамъ угодно?

— Предложить вамъ напечатать отчетъ о вашемъ вечер.

— Я васъ не понимаю.

— Я объясню вамъ.

И Сильва развалился въ кресл, на которомъ сидлъ до сихъ поръ въ неувренной поз человка, не знающаго, позволятъ ли ему договорить до конца то, что онъ хочетъ: теперь онъ овладлъ позиціей и не уступить ее.

— Несомннно,— продолжалъ онъ,— что въ субботу, воскресенье и понедльникъ, всю эту недлю, газеты будутъ говорить о вашемъ вечер. Вопросъ въ томъ, какъ и въ какихъ выраженіяхъ?

— Мн какое дло!

— Не говорите этого, графъ: для чести вашего дома, для славы графини Кансель, для удовлетворенія вашихъ гостей, напротивъ, очень важно, чтобъ о вашемъ вечер говорили только такъ, какъ это подобаетъ.

— Единственно, что подобаетъ, это — чтобы совсмъ не говорили.

— Безъ сомннія, но такъ какъ это невозможно, то было бы благоразумно принять нкоторыя предосторожности. Съ нкоторыхъ поръ въ пресс установились прискорбные обычаи: люди, не понимающіе значенія прилагательныхъ, которыя они употребляютъ, вообразили себя журналистами и пишутъ такъ, что возбуждаютъ только жалость, они, напримръ, называютъ Виктора Гюго ‘симпатичнымъ’ И такимъ-то злодямъ или лнивымъ репортерамъ, которымъ надоло ихъ дло, вы хотите предоставить отчетъ о вашемъ праздник? Если прилагательное, которымъ о характеризуютъ его, будетъ неудачно, то успхъ вашего бала будетъ испорченъ. Я допускаю, что для васъ это не важно, но уврены ли вы, что вс ваши приглашенные обладаютъ такимъ же гордымъ равнодушіемъ? Сколько людей, и изъ высшаго общества, появляются въ дом, дутъ на свадьбы, на похороны только для того, что видть свое имя напечатаннымъ въ газетахъ. къ этому еще важно, чтобы имя не пострадало отъ того, какъ его упомянутъ, такъ надъ въ подобныхъ случаяхъ мстятъ не неумлому журналисту, а тмъ, кто виноватъ въ разсердившемъ ихъ оскорбленіи.

Жофруа всталъ. Сильва не пошевельнулся въ кресл.

— Конечно,— продолжалъ онъ,— для такого бала, какъ вашъ, недостаточно краткаго отзыва. Для него нужна хроника въ четырехъ или пяти лучшихъ газетахъ, въ слдующихъ затмъ передовая статья на первой и второй страницахъ и, наконецъ, въ остальныхъ нсколько строкъ, боле простыхъ, но характеристичныхъ

— Но вы предлагаете мн сдлку съ печатью?

— Совершенно врно, и могу уврить васъ, что никто не предложитъ вамъ такихъ преимуществъ.

Жофруа перебилъ его:

— Я не вступаю ни въ какія сдлки.

Сильва растерялся на минуту, а, между тмъ, не легко было смутить этого писаку, которому его маклерское посредничество во всемъ, что продается и покупается, придало большой апломбъ. Но онъ скоро оправился и въ его подобострастной улыбк мелькнула дерзость.

— Я позволилъ себ обратиться къ вамъ съ этимъ предложеніемъ только, потому, что, какъ человкъ, знающій свое дло, я былъ возмущенъ тмъ, какъ были написаны появившіяся до сихъ поръ статьи.

Жофруа, направлявшійся къ двери, остановился.

— Разв замтка, сообщающая о вашей женитьб, отчеты о вашей свадьб не были жалки, спрашиваю я васъ? Какъ разъ сейчасъ я описывалъ женитьбу принца Рено на двиц Дюранъ. Посмотрите, какая разница. А, между тмъ, мы могли со всхъ сторонъ ожидать враждебности и недоброжелательства, но я дйствовалъ такъ, что не прозвучало ни одной фальшивой ноты, тамъ, гд я не могъ помстить статьи, я добился молчанія, и, прославляя всюду богатство невсты, никто не сдлалъ ни одного намека на то, какими путями добыто оно, въ какихъ трущобахъ пріобртено.

— Какое отношеніе видите вы между этою свадьбой и моею?

— Никакого, кром того, что подозрительная свадьба встртила благопріятный отзывъ печати, а почтенная, ваша — отвратительный. Видите ли, графъ, гласностью нельзя играть, не учась, какъ и на роял, и на корнет-а-пистонъ, глядя со стороны на искусныхъ исполнителей, кажется нетруднымъ сдлать такъ же, какъ они длаютъ, затрудненіе наступаетъ только когда положишь руку на инструментъ, что и случилось съ прикащикомъ г. Лепаркуа, посылающимъ въ газеты замтки о графин Кансель.

— Съ чего вы взяли, что прикащикъ моего тестя посылаетъ замтки въ газеты о графин Кансель? Какія замтки, о чемъ?

Сильва, начинавшій догадываться, что онъ сдлалъ промахъ, обратившись къ мужу, вмсто жены, убдился въ своей глупости при его вопросахъ, особенно услышавъ тонъ, которымъ они были заданы. Но такъ какъ онъ зашелъ слишкомъ далеко, то лучше было храбро дойти до конца.

— Да обо всемъ, — отвтилъ онъ, — о собраніяхъ, гд она появляется и производитъ фуроръ, объ устроенномъ, напримръ, ею благотворительномъ базар. Я напечаталъ эту замтку въ Кандид и самъ получилъ вознагражденіе изъ кассы г. Лепаркуа, а за то, что я пополнилъ статью нсколькими строками, такъ какъ прикащикъ, составляющій эти замтки, отличный, можетъ быть, въ публикаціяхъ финансовыхъ длъ г. Лепаркуа, весьма мало свдущъ въ свтскихъ длахъ,— за это я получилъ отъ графини Кансель карточку, которую принялъ за выраженіе благодарности за то, какъ я отозвался объ ея восхитительномъ туалет. Эта-то карточка и дала мн мысль явиться сюда.

— Ну, такъ вы ошибаетесь относительно причинъ, вызвавшихъ присылку этой карточки. Я не знаю соображеній, которыми руководствовалась моя жена, но увряю васъ, что она, какъ и я, не допускаетъ, чтобы ея личность или даваемые ею праздники служили матеріаломъ для печати.

Сильва поднялся, дошелъ до двери и остановился на порог.

— Я могу быть настолько глупъ, чтобы сдлать глупость,— сказалъ онъ,— но, по крайней мр, не настолько, чтобы не замтить этого. Позвольте мн сказать одно слово, послднее, чтобы объясниться, оправдаться. Этой гласности, которую вы презираете, женщины изъ высшаго общества добиваются всми средствами и часто платятъ за нее. Если бы я сказалъ вамъ, сколько тратить одна очень высокопоставленная особа за то, чтобы говорили объ ея охот, вы бы удивились, не мене удивились бы вы, если бы я сказалъ вамъ цифру, которую она платитъ въ агентство, сообщающее ей газеты, гд напечатано ея имя. Этотъ примръ и многіе другіе, которые я мотъ бы привести, послужатъ, надюсь, обстоятельствомъ, смягчающимъ мою вину.

II.

Когда Сильва удалился, Жофруа прошелся нсколько разъ по комнат неровными шагами, затмъ нетерпливо позвонилъ.

— Графиня вернулась?— спросилъ онъ у лакея, показавшагося въ дверяхъ.

— Нтъ, графъ.

— Какъ только она вернется, доложите мн.

Онъ опустился на кресло и долго просидлъ, опершись головою на руку, устремивъ взглядъ въ пространство, съ измученнымъ выраженіемъ лица, охваченный, повидимому, тяжелыми думами, кто видлъ его утромъ въ мастерской и посмотрлъ бы на него теперь, конечно, не узналъ бы его. Время шло, а онъ все сидлъ въ кресл и взглядъ его не прояснялся, только когда ему доложили о приход архитектора, онъ заставилъ свое лицо принять обычное выраженіе спокойствія и равнодушія.

Хотя этотъ отель былъ однимъ изъ великолпнйшихъ зданій Парижа,— какъ говорилъ Сильва,— въ немъ недоставало бальной залы, когда Лепаркуа, отецъ графини, пріобрлъ его. Мсто, гд, согласно первоначальному плану, она должна была воздвигнуться, было оставлено въ саду, но такъ какъ, истративъ на этотъ отель пять или шесть милліоновъ, первый владлецъ нашелъ, что этой суммы достаточно для его славы финансиста, то она такъ и осталась въ проект. Потомъ, посл троекратнаго назначенія аукціона съ пониженіемъ цны, этотъ отель купилъ Лепаркуа, накинувъ пятьдесятъ франковъ на назначенную цну въ милліонъ сто тысячъ франковъ, онъ не имлъ, слдовательно, основаній быть экономнымъ и, кром того, не умя ни въ чемъ отказать дочери, желавшей имть бальную залу, соотвтствующую тому положенію, которое она разсчитывала занять въ парижскомъ свт, Лепаркуа распорядился постройкой ея. Начатая съ годъ тому назадъ, т.-е. на другой же день посл свадьбы мадемуазель Лепаркуа съ графомъ Кансель, эта зала, постройка которой должна была окончиться въ январ, но съ мсяца на мсяцъ, съ недли на недлю затянулась до мая, была, наконецъ, готова и Жофруа собирался теперь съ архитекторомъ сдлать послдній осмотръ.

Если не онъ самъ придумалъ планъ, за то онъ подалъ мысль выстроить точное воспроизведеніе залы Каррачи во дворц Фарнезе и строго слдилъ за исполненіемъ, чтобы архитекторъ не внесъ отъ себя никакихъ украшеній. Благодаря его руководству, которое онъ имлъ терпніе и силу довести до самаго конца, вышло то, что въ то время, какъ во всемъ отел било въ глаза безвкусіе роскоши, доведенное до крайности, въ этой зал нельзя было встртить ни одной фальшивой нотки какъ въ орнаментаціи, такъ и въ декораціи, исполненіе которыхъ было возложено на талантливыхъ артистовъ, приглашенныхъ по его настоянію.

Войдя въ залу черезъ боковую дверь, Жофруа неожиданно увидлъ Сильву, разговаривавшаго съ архитекторомъ и записывавшаго что-то карандашомъ. Онъ быстро направился къ нимъ, но Сильва сократилъ ему половину дороги.

— Надюсь, графъ, что вы не найДете дурнымъ,— заговорилъ онъ съ своею вчною улыбкой,— что я воспользовался представившимся мн случаемъ, чтобы бросить взглядъ на эту галлерею. Настоящее чудо! Для насъ первенство иметъ большое значеніе, такъ какъ, безъ сомннія, мы будемъ первыми.

— Но, милостивый государь…

— Если вы не желаете, чтобы говорили о хозяевахъ дома, то не запретите же вы отдать справедливость вашимъ сотрудникамъ?

Онъ почтительно поклонился, сдлалъ архитектору покровительственный знакъ рукою и спокойно направился въ прихожую.

— Не вы,— спросилъ Жофруа архитектора,— привели сюда эту странную личность?

— Нтъ, я встртилъ его прогуливающимся здсь. Онъ набросился на меня и, не приди вы, я бы не зналъ, какъ избавиться отъ него.

Что зала была достойна восторженнаго отзыва Сильвы, не было ничего удивительнаго, такъ какъ въ архитектурномъ отношеніи она была воспроизведеніемъ, но живопись на потолк не была копіей: художники и артисты, расписывавшіе его, создали оригинальное произведеніе, — и теперь, посл снятія лсовъ, будетъ ли произведенъ желанный эффектъ?

Какъ это часто бываетъ съ людьми, дйствовавшими подъ постороннимъ руководствомъ, архитекторъ совершенно забылъ объ участіи, которое принималъ Жофруа въ ихъ общемъ труд, и это произведеніе считалъ своимъ собственнымъ, принадлежащимъ исключительно ему одному.

— Вы видите, — сказалъ онъ, — что этотъ господинъ врно выразился! А сознайтесь, васъ безпокоило немного соотвтствіе между поблекшими тнями стнъ и яркими тонами картинъ на потолк и фризахъ?

Жофруа могъ тмъ охотне сознаться, что въ продолженіе года это соотвтствіе было предметомъ его постоянной заботы, и чтобы достигнуть его, онъ неустанно слдилъ за художниками, которымъ заказаны были эти картины, и не ослаблялъ надзора надъ артистами, украшавшими панели.

— Вы видите,— продолжалъ архитекторъ, — какъ, благодаря матовому, свтлому, нжному и воздушному тону, аллегорическія изображенія на потолк и миологическіе сюжеты на фризахъ гармонически сливаются съ фигурами на панеляхъ.

— Это надо будетъ посмотрть при свт,— я боюсь золота.

— Я общаю, что завтра можно будетъ зажечь люстры.

Дйствительно, электротехники кончали разставлять свои лампы и соединять нити, тогда какъ полотерамъ, обнаженнымъ по поясъ и обливающимся потомъ, оставалось натереть только одинъ уголъ паркета.

Въ это время лакей доложилъ Жофруа, что графиня вернулась и находится въ желтой гостиной.

— Одна?

— Графъ и графиня де-Линьи пріхали съ графиней, а. сейчасъ пріхала и г-жа де-Бодемонъ. Онъ колебался одну минуту, такъ какъ то, что онъ долженъ, былъ сказать жен, требовало разговора наедин, но затмъ, оставивъ архитектора одного продолжать свой осмотръ, черезъ длинную, амфиладу пріемныхъ комнатъ, отданныхъ въ распоряженіе садовникамъ, достигъ гостиной, гд графиня де Кансель принимала своихъ друзей.

— Воръ любезный сюрпризъ!— воскликнула графиня при вид его.

— Вотъ любезное замчаніе!— замтилъ де-Линьи.

Жофруа пожалъ протянутыя ему руки, причемъ ничто въ его лиц и манерахъ не выдало его недовольства, а, между тмъ, оно было сильно, такъ какъ изъ всхъ лицъ, которыхъ онъ могъ бы случайно встртить здсь въ эту минуту, ни одно не было бы непріятне этихъ, вслдствіе вліянія, которое они имли на его жену.

Госпожа де-Линьи и графиня де-Кансель, познакомились еще въ монастыр, и съ тхъ поръ ихъ дтская привязанность приняла характеръ горячей и тсной дружбы.

Въ то время та, которая должна была поздне выйти за графа де-Линьи, была хотя и кровною принцессой, но бдною неаполитанкой, которую французскіе родственники помстили въ этотъ монастырь, гд никто ее не навщалъ и откуда она вызжала только на вакаціи, чтобы похоронить себя въ замк въ Пуату. Довольно красивая брюнетка съ правильными чертами, придававшими ей энергію, умная, своевольная, уже тщеславная столько же, сколько гордая, она требовала, чтобы ей воздавали то, что, по ея мннію, слдовало ей по положенію. Ея претензіи встрчались вообще несочувственно, такъ какъ ея подруги, принадлежа къ французскому дворянству, хотя бы только баронессы, считали себя выше этой неаполитанской принцессы, но Габріэль Лепаркуа, дочь выскочки, приняла ихъ безъ разсужденій, гордясь возможностью произносить въ своемъ буржуазномъ мір: ‘моя подруга принцесса Теодолинда’. Начавшіяся такимъ образомъ хорошія отношенія продолжались такъ, что ничто ихъ не нарушило и не порвало. Выйдя изъ монастыря, Теодолинда, бывшая на три года старше своей подруги, не имла глупости ждать, чтобы случай или справедливость судьбы послали ей богатаго мужа, разсчитывать на котораго ей давали право ея происхожденіе и красота. Уже давно, черезъ стны монастыря, она бросила трезвый взглядъ на жизнь и поняла, какая опасная иллюзія разсчитывать на случай или справедливость судьбы, когда не въ состояніи помочь имъ. Поэтому она такъ крпко ухватилась за перваго представившагося, что не выпустила его. Конечно, онъ не олицетворялъ всего, чего она желала и о чемъ мечтала, но, за неимніемъ лучшаго, осторожность совтовала принять его такимъ, какъ онъ есть. Онъ былъ художникъ, скульпторъ, но не изъ тхъ многихъ, которые, поддерживаемые надеждой на успхъ въ пятьдесятъ лтъ, довольствуются трудовою и нищенскою жизнью. Онъ хотлъ успха въ двадцать пять лтъ, безъ труда и особенно безъ нищеты, и такъ удачно повелъ свои дла, что добился того, что было въ его глазахъ равносильно успху — денегъ. Родившись въ благородномъ семейств, что давало ему право на титулъ графа, онъ шестнадцати лтъ пріхалъ въ Парижъ и, благодаря счастливымъ природнымъ дарованіямъ, быстро пріобрлъ легкость исполненія, которая при серьезной работ могла перейти въ талантъ. Но ни къ работ, ни къ серьезности онъ не былъ способенъ. Вмсто того, чтобы, подобно товарищамъ, трудиться и работать для полученія римской преміи, онъ отправился прямо въ Римъ на собственныя средства и открылъ мастерскую, обратившуюся скоро въ фабрику бюстовъ для путешествующихъ англичанокъ и американокъ. Красивый, хорошо одтый юноша съ изящными манерами, всегда готовымъ комплиментомъ и графскимъ титуломъ, предоставивъ скучную работу своимъ мастерамъ, могъ отдаться свту, каждый вечеръ показываться въ Caccia, галантно проигрывать тамъ нсколько золотыхъ, усердно посщать посольскія празднества, бывать у знатныхъ лицъ, прозжающихъ черезъ Римъ, и свтъ, не будучи неблагодарнымъ, отдался ему. Установилась мода не покидать Рима, не пріобртя бюста графа де-Линьи, такъ тонко отдланнаго, выточеннаго и выскобленнаго искусными итальянскими мастерами, этими знатоками въ искусств прекраснаго, что эти ослпительныя мраморныя статуи покрывались стекляннымъ колпакомъ. Эта торговля принесла ему большіе доходы, за прибылью послдовала извстность, если не артистическая, то свтская. Въ то время, какъ члены жюри говорили: ‘Не можемъ же мы дать третьей медали этому бдному де-Линьи!’ — свтскіе люди, толпясь вокругъ присланныхъ имъ статуй, удивлялись, отчего уже давно ему не дали почетной медали. Не оставляя Рима, онъ открылъ мастерскую въ Париж, вслдъ затмъ другую въ Вн, для время между этими тремя городами, идя на встрчу тмъ, которые не побезпокоились бы дохать до него: американецъ по-матери, французъ по рожденію, римлянинъ по воспитанію, австріецъ по вкусу, онъ былъ соотечественникомъ всхъ тхъ, кто уступалъ желанію видть себя увковченнымъ статуей изъ благо мрамора. Этотъ то космополитизмъ заставилъ Теодолинду ршиться на выборъ: какъ ни скромно было для ея тщеславія положеніе мужа, живущаго работой рукъ своихъ, какъ ни скуденъ былъ для ея аппетитовъ бюджетъ, который онъ могъ ей предложить, перспектива имть театромъ Парижъ, Римъ и Вну ршила ея колебанія. Бракъ не есть ли ассоціація? Онъ сдлаетъ сноснымъ это положеніе, если не улучшитъ его. Посл четырехъ лтъ супружества она была одной изъ самыхъ видныхъ женщинъ изъ выдвигающихся впередъ: говорили объ ея брилліантахъ, лошадяхъ, объ ея отел на бульвар Малербъ, въ Рим газеты возвщали о ея прибытіи, въ Вн ее ждали. Какимъ образомъ то, что зарабатывалъ де-Линьи, могло хватать на подобное существованіе, это была тайна. Завистники говорили, что въ Вн она была хороша съ однимъ эрцгерцогомъ, что въ Рим на нее разорялся какой-то римскій князь, въ Париж, наконецъ, ее окружала толпа богатыхъ американцевъ, ухаживавшихъ за ней не изъ одного удовольствія пожимать руку своего соотечественника де-Линьи. Хотя эти исторіи были очень возможны и даже правдоподобны, но он не подтверждались никакимъ шумомъ, никакимъ скандаломъ, позволившимъ бы Жофруа порвать ненравившуюся ему дружбу. Вс знали, что госпожа де Линьи тратитъ вдесятеро больше, чмъ зарабатываетъ ея мужъ, но никто не могъ съ достоврностью указать на источникъ, откуда доставала она эти деньги.

Его непріязнь къ г-ж де-Бодемонъ, хотя и мене сильная, была, все-таки, достаточна, чтобы находить присутствіе этой подруги жены стснительнымъ для себя въ данный моментъ. Не будучи вдовой, г-жа де-Бодемонъ, еще очень молодая женщина, не имла мужа, и условія, при которыхъ произошло это добровольное вдовство, длали ея положеніе очень щекотливымъ. Бывши въ продолженіе шести лтъ, съ шестнадцати до двадцати двухъ, одной изъ царицъ баловъ, гд ея красота производила фуроръ своею оригинальностью, она ршилась, наконецъ, выйти замужъ за милаго, умнаго человка, хорошей фамиліи, а черезъ мсяцъ они разстались по взаимному соглашенію, причемъ никто не зналъ истинной причины этого разрыва, надлавшаго, несмотря на таинственность, которой старались его окружить, много шума въ Париж. Въ то время какъ мужъ исчезъ, жена, не задумываясь надъ затруднительностью своего положенія, продолжала всюду показываться, днемъ въ сопровожденіи отца, вечеромъ — матери, которые, посл обманутой надежды на вполн, впрочемъ, заслуженный покой, мнялись этими тяжелыми обязанностями.

— Вы много потеряли, что не похали съ нами въ академію,— сказала Теодолинда, обращаясь къ Жофруа.

— Рчи были интересны?

— Я не слыхала ни слова.

— Вы знаете,— прервала г-жа де-Бодемонъ,— какъ скучны академическія рчи.

— Это зависитъ отъ дней.

— Дйствительно,— замтилъ де-Линьи,— это дло вкуса. Сколько нанизываютъ они словъ, не спутавшись! Повидимому, чмъ больше, тмъ лучше.

— И что же?— спросилъ Жофруа.

— Что насъ развлекло,— сказала г-жа де-Линьи,— такъ это идея Габріели.

— Васъ это удивляетъ?— спросила графиня, отвчая на взглядъ мужа.

— То, что говоритъ m-me де-Линьи, возбуждаетъ любопытство, а не удивленіе,— отвтилъ Жофруа, нисколько на видъ не оскорбленный нелюбезнымъ тономъ этого вопроса.

— Если вы читаете когда-нибудь газеты,— продолжала г-жа де-Линьи,— то вы должны были, какъ Габріэль, замтить, что въ отчетахъ объ академическихъ засданіяхъ говорится всегда о шляпахъ, надваемыхъ для этихъ церемоній женами академическихъ кандидатовъ. Почему шляпы пользуются такимъ преимуществомъ, я не знаю. Но это такъ. Только что мы почувствовали скуку…

— И ужаснйшую!— вставила г-жа де-Бодемонъ.

— Какъ Габріэли пришла въ голову мысль узнать женъ кандидатовъ по шляпамъ.

— Загадка!— замтилъ де-Линьи.

— И мы начали разсматривать, къ величайшему изумленію…

— Скажите — скандалу.

— Нашихъ сосдей и сосдокъ, которые никакъ не могли понять нашего непочтительнаго поведенія. Какая коллекція…

— Сосдей?

— Шляпъ: и благородныя, и скромныя, и заискивающія, и вызывающія, и слезливыя, и веселыя,— шляпа говорила о талант и претензіяхъ мужа. Наконецъ, мы остановились на семи доказанныхъ кандидаткахъ, робкія и стыдливыя не считались.

— Почему узнается доказанная кандидатка?

— По шляп же.

— А доказательство, что шляпа не обманула…

— Это доказательство, — продолжала Габріель,— далъ намъ г. де-Линьи, рядомъ съ нимъ сидлъ его знакомый журналистъ, и на его вопросъ тотъ отвтилъ, что изъ семи указанныхъ нами пять были врны. Онъ разскажетъ это въ своей газет.

— Это будетъ очень забавно,— замтилъ де-Линьи.

— Особенно,— сказалъ Жофруа,— если онъ скажетъ, что этими замчательными физіономистками были г-жи де-Линьи, де-Бодемонъ и де-Кансель.

— Вы опять съ вашимъ вчнымъ страхомъ газетъ,— замтила Габріель.

— Такъ это болзнь,— воскликнула г-жа де-Линьи,— надо будетъ излечить ее.

Жофруа подумалъ, не воспользоваться ли этимъ вступленіемъ, но, поразмысливъ, воздержался: замчаніе, какъ бы осторожно и разсчитано ни было, могло быть только опаснымъ въ присутствіи этихъ женщинъ, вліяніе которыхъ было часто противуположно его вліянію. Къ тому же, оно было бы уже не у мста въ этомъ разговор, перескочившемъ на дамскіе туалеты, замченные въ академіи: на платье ‘vert Nil’ такой-то, туалетъ ‘bleu S&egrave,vres’, вышитый жемчугами, другой, носятъ ли высокія шляпы, или низкія. Де-Линьи приводилъ эстетическія основанія, чтобы поддержать то или другое ршеніе, и длалъ это съ важностью артиста, сознающаго свей авторитетъ.

Между тмъ, величественный метръ-д’отель подавалъ чай на столъ, поставленный въ углу гостиной, не произнося ни слова, онъ знаками распоряжался своими подчиненными, разставлявшими въ глубокомъ молчаніи: серебряный самоваръ, тарелки съ тартинками и пирожками и, по-англійски, вазы со льдомъ, въ которыхъ полулежали бутылки шампанскаго.

Прізжали новые гости, мужчины цловали руку у хозяйки, брали стулъ или кресло и разговоръ продолжался о пустякахъ, объ объявленной свадьб, разъхавшихся супругахъ, намревающихся разъхаться, о модномъ роман, причемъ вновь пришедшій повторялъ часто въ тхъ же выраженіяхъ то, что уже разсказалъ прибывшій ране его гость. Жофруа мало вмшивался въ этотъ разговоръ, ровно настолько, насколько этого требовало приличіе. Въ томъ настроеніи, въ какомъ онъ вошелъ въ гостиную, эта болтовня раздражала его: неужто они никогда не кончатъ? Между тмъ, недовольство на жену, вызванное предложеніемъ Сильвы, начало понемногу ослабвать. Не было ли вліяніе этихъ друзей причиной ея желанія, чтобы о ней говорили? Если бы она управляла своими желаніями и руководила своею жизнью, ей, конечно, не пришла бы въ голову подобная мысль,— виноваты ея подруги, он одн.

Сидя передъ окномъ съ опущенною отъ солнечнаго свта сторой, придававшей ея лицу розовый оттнокъ, она показалась ему красиве, чмъ когда-либо: она была высока, стройна, съ широкими плечами, полною грудью и тонкою таліей и при этомъ замчательно красивымъ лицомъ, тонкій орлиный носъ спускался съ низкаго лба, закрытаго густыми блокурыми вьющимися волосами, верхняя губа въ почти постоянной улыбк открывала великолпные блые зубы. Щеки были полны и блдны, глаза свтлокоричневые, продолговатой формы, съ рсницами гораздо боле темными, чмъ волосы. Цвтъ кожи, матовый, прозрачный, былъ необыкновенно эффектенъ. Такимъ образомъ, никто не находилъ удивительнымъ, что ее включали въ число первыхъ красавицъ Парижа.

Не ужасно ли, что эта прелестная женщина, на которой онъ женился за ея красоту, а не за богатство, такъ мало принадлежала ему и такъ всецло — другимъ, свту, друзьямъ, первому попавшемуся, каждому неизвстному человку?

Чье-то восклицаніе прервало его размышленія.

— Готовьте трауръ, — говорилъ кто-то,— г-жа де Префадь утрачена на годъ, по крайней мр, а, можетъ быть, и навсегда, кто можетъ предвидть ущербы, которые нанесетъ материнство ея красот?

— Но это ужасно!— воскликнула г-жа де-Бодемонъ.

— Что ужасно?— спросилъ Жофруа.

— Чтобы такая женщина, какъ г-жа де-Префаль, имла дтей,— отвтила Теодолинда.

— Такъ зачмъ же, въ такомъ случа, она выходила замужъ?

— Ахъ, милый мой, не говорите же такихъ вещей!— воскликнула Габріель.

— Дйствительно,— продолжалъ да-Линьи,— для истинно-красивой женщины материнство несчастіе…

— Конечно!— подтвердила г-жа де-Бодемонъ.— И даже чудовищность,— продолжалъ де-Линьи,— разумется, съ точки зрнія эстетической. Красивая, дйствительно красивая женщина не должна принадлежать ни къ какому полу.

— Это идея!— замтилъ Жофруа съ насмшливою улыбкой.

— Совершенно врно! Какъ вы хотите, чтобы у такой женщины были дти? Ея чистое совершенство испортится материнствомъ. Я, впрочемъ, иду дальше и утверждаю, что красота создана на для того, чтобы возбуждать любовь…

— Внушать любовь одно, а раздлять ее — другое,— замтила Габріель.

— Живость, грація, пикантность, оригинальность возбуждаютъ любовь, а не правильная красота, вздернутый носъ привлекаетъ сердца, а не прямой. Съ точки зрнія эстетической,— онъ любилъ вмшивать въ свои разговоры эстетику, этотъ скульпторъ, такъ мало вносившій ее въ свои произведенія,— съ точки зрнія эстетической, парижанка хороша разв? Нтъ,— по крайней мр, въ общемъ. Любима ли она? Я васъ не спрашиваю объ этомъ. И такъ, въ заключеніе я скажу, что женщина, одаренная божественнымъ даромъ красоты, должна благоговйно беречь себя и предаваться не чувственнымъ удовольствіямъ, а умственнымъ радостямъ.

Жофруа всталъ съ своего мста и направился къ де-Линьи,чтобы отвтить ему, но жена предупредила его.

— Отлично,— воскликнула она,— вотъ это хорошо сказано! Онъ остановился на секунду, затмъ направился къ двери.

— Вы покидаете насъ?— спросила Теодолинда.

— Меня ждетъ архитекторъ, чтобы сдлать послдній осмотръ.

— Въ особенности обратите вниманіе на подставку для аксессуаровъ котильона.

— Она готова, осталось только поставить ее на мсто.

— Правда ли то, что говорятъ объ этихъ аксессуарахъ?— спросилъ кто-то.— Разсказываютъ удивительныя вещи.

Жофруа хотлъ отвтить, но жена перебила его.

— Не будемъ касаться сюрпризовъ!— сказала она.

— Такъ будутъ сюрпризы?

III.

Не встртивъ архитектора, давно уже ухавшаго, Жофруа не захотлъ вернуться въ гостиную, откуда вывела его вспышка раздраженія, очевидно, онъ до обда не найдетъ случая поговорить. наедин съ женой, при такихъ условіяхъ лучше всего было бы подготовить этотъ разговоръ такъ, чтобы его поддержалъ союзникъ, и этимъ союзникомъ могъ быть только его тесть: такъ какъ касса Лепаркуа платила за печатаніе статей Кандиду и редакціямъ другихъ газетъ, то будетъ вполн естественно, если онъ объяснится съ тестемъ относительно предложеній Сильвы и выскажетъ ему свой взглядъ но этому поводу. На улиц Россини помщались конторы Лепаркуа, въ первомъ этаж на мдныхъ дощечкахъ, вдланныхъ въ об половинки двери, было написано — на одной: ‘Лепаркуа. Металлы. Мины въ Монтана (Соединенные Штаты), Атакама (Чили), Гвадалаяра (Испанія), Іо (Японія), на другой: ‘Фабрики въ Обервилл (Сеца), Гравил (Нижняя Сена), Тибувил (Эръ), Меан (Нижняя Луара), Ле Буко (Нижніе Пиринеи), Бракс (Гаронна), Эстак (Устье Рены)’. Какъ ни рдко бывалъ здсь Жофруа, его, все-таки, знали, и вс взоры обратились къ нему. Онъ направился въ кабинетъ своего тестя, когда главный прикащикъ, выйдя изъ-за ршетки, поспшилъ ему на встрчу.

— Вамъ угодно видть г. Лепаркуа? Его нтъ здсь.

— Прідетъ онъ сюда вечеромъ?

— Не думаю. Онъ на улиц Сентъ-Маргариты, по случаю посщенія коммиссіи объ оздоровленіи квартиръ. Онъ продетъ оттуда прямо въ отель, и довольно поздно, должно быть.

— Въ такомъ случа, я, вроятно, застану его въ улиц Сентъ-Маргариты?

Прикащикъ вынулъ изъ кармана часы и посмотрлъ.

— Да, конечно, еще часа полтора, по крайней мр. Вы знаете, г. Лепаркуа любитъ бывать на улиц Сентъ-Маргариты: какъ ни высоко то положеніе, котораго онъ достигъ, онъ не забываетъ, что онъ оттуда вышелъ, и любитъ этотъ старый отцовскій домъ. На его мст другіе краснли бы, онъ же гордится настолько, что въ прошломъ году приказалъ нарисовать заново стершееся отъ времени имя Лепаркуа на вывск старой лавочки.

Жофруа довольно часто слыхалъ разсказы тестя объ его происхожденіи, чтобы имть понятіе объ этой лавочк, торгующей старымъ желзомъ, но самъ онъ никогда не былъ въ ней. Нарисованное имя на вывск поможетъ ему найти ее и безъ боле точныхъ указаній, которыя ему непріятно было спрашивать у прикащика.

Онъ остановилъ экипажъ въ Сентъ Антуанскомъ предмсть и пшкомъ направился по улиц Сентъ-Маргариты, и, къ его удивленію, она оказалась мощенной и съ тротуарами, тогда какъ онъ зналъ, что она считается одной изъ самыхъ нездоровыхъ улицъ Парижа, и ожидалъ встртить ямы и клоаки, которыхъ еще такъ много на нкоторыхъ улицахъ. Но, подвигаясь впередъ и заглядывая внутрь узкихъ, кривыхъ дворовъ, онъ понялъ, что она не несправедливо заслужила свою дурную репутацію, такъ, то, что онъ замтилъ въ полумрак, было грязно и издавало зловоніе: невольно возникалъ вопросъ, не были ли эти полуразваленные и грязные дома мстомъ изслдованія для науки человческаго гніенія и развитія его зародышей? Когда, во время эпидемій, свирпствовавшей здсь сильне, чмъ въ другихъ мстахъ, городъ захотлъ оздоровить эти дома, онъ сдлалъ ихъ еще боле зловредными: такъ какъ, вслдствіе поднятія мостовой, дома оказались значительно ниже ея уровня, то вода не могла стекать и оставалась во дворахъ, мшаясь съ нечистотами и образуя кучи навоза. Изъ воротъ вырывался удушливый воздухъ, сжимавшій горло Жофруа. Какими смрадными ремеслами, какими вредными промыслами занимаются въ этихъ домахъ? Нкоторые были заняты магазинами старьевщиковъ, другіе мастерскими для распарыванія старой обуви, но большая часть винными лавочками, молочными, ночлежными домами, названія которыхъ казались насмшкой въ этомъ мерзкомъ квартал: ‘отель Богоматери, отель Прекрасная Италія, отель маленькій замокъ’. Что можетъ напоминать прекрасную Италію въ этомъ мрачномъ дом? Какія помщенія могъ предложить своимъ гостямъ этотъ маленькій замокъ?

Жофруа дошелъ до лавочки со старымъ желзомъ, занимающей нижній этажъ одного изъ самыхъ ветхихъ домовъ на всей улиц и въ которую можно было войти только согнувшись. Надъ дверями красовалась вывска желтыми буквами: ‘Лепаркуа’. Идя по этой улиц, Жофруа не ожидалъ, что увидитъ лавочку, откуда вышелъ его тесть, роскошно обставленною, но дйствительность значительно превзошла то, что онъ смутно представлялъ себ. Такъ какъ подъемъ мостовой уменьшилъ высоту нижняго этажа, то, естественно, онъ уменьшилъ и высоту двери и оконъ. Надо было спуститься на нсколько ступеней, чтобы попасть въ эту лавчонку, обратившуюся въ подвалъ, куда чуть-чуть проникалъ свтъ и гд все было черно: полъ, стны, потолокъ, котлы, кострюли, машины, инструменты, черна была и старуха, которую онъ замтилъ въ углу на скамейк, прямая и неподвижная, какъ статуя, въ черномъ шелковомъ чепц и чёрномъ шеретиномъ платк, надтомъ сверхъ чернаго ситцеваго платья и завязанномъ вокругъ тальи. Онъ нигд не видлъ тестя. Нагибаясь, чтобы не прошибить головы о притолку, ощупывая ногой скользкія ступеньки, чтобы не упасть, онъ спустился въ лавочку и спросилъ господина Лепаркуа.

— Онъ въ дом съ коммиссіей, скоро вернется, — отвтила черная старуха.— Можете подождать, если вамъ надо его видть.

И больше ничего, она не предложила ему даже стула, котому, можетъ быть, что его не было въ лавочк.

Не долго пришлось ему ждать, раздался шумъ шаговъ и голосовъ, отворилась дверь и въ лавочку вошло нсколько мужчинъ съ бумагами и портфелями, въ сопровожденіи высокаго господина лтъ пятидесяти, немного сгорбленнаго, но свжаго и бодраго, украшеннаго орденомъ Почетнаго Легіона. Это былъ Лепаркуа. Начатый разговоръ продолжался и Жофруа, котораго никто не замтилъ, остался въ своемъ темномъ углу, полузакрытый листами стараго желза, прившанными къ потолку.

— Чтобы закончить, — говорилъ одинъ изъ мужчинъ, — мы предупреждаемъ васъ, что потребуемъ строгаго исполненія закона 1883 года, сообразно съ которымъ префектура полиціи закроетъ, конечно, ваши меблированныя комнаты. Не забудьте, что изъ сорока семи случаевъ холеры во время послдней эпидеміи семь покойниковъ было въ этомъ дом. И разв можетъ быть иначе въ этихъ чуланахъ, какіе у васъ въ глубин двора, гд спять двнадцать или пятнадцать бднягъ? Вдь, это не выходитъ восьми кубическихъ метровъ на человка.

— Что же я-то могу сдлать?— отвтилъ Лепаркуа.— Неужели вы думаете, что т, кто соглашается жить въ этихъ чуланахъ, были бы въ состояніи платить за помщеніе въ грандъ-отел?

— Отчего не разрушите вы этотъ старый домъ, совершенно разваливающійся?

— Требуйте отчужденія собственности, статья тринадцатая закона отъ 13 апрля 1850 года позволяетъ вамъ это.

— Это предложеніе мы внесемъ.

— Тогда я общаю вамъ скупить сосднія мста и выстроить тамъ мастерскія, у меня уже готовъ планъ.

— Вы были бы благодтелемъ квартала.

— Очень желалъ бы этого.

Члены коммиссіи объ оздоровленіи домовъ вышли, нагнувшись въ дверяхъ, и когда Лепаркуа спустился съ ступенекъ, на послдней онъ увидалъ передъ собой, своего зятя.

— Вы? Что случилось? Габріель…

— Габріэль здорова, успокойтесь.

— Какъ вы испугали меня!

— Я хотлъ поговорить съ вами до обда и, не заставши васъ въ улиц Россини, пріхалъ сюда.

— Вы видите, гд я родился, мой милый Жофруа, и откуда вышелъ.

Глядя на глиняный полъ лавочки, онъ смиренно произнесъ первыя слова этой фразы и, возведя очи къ небу, съ гордостью договорилъ фразу.

Затмъ онъ почтительнымъ тономъ позвалъ старуху:

— Розалія.

Она встала и важно, медленными шагами, съ видомъ сивиллы, подошла къ нимъ.

— Кузина,— сказалъ Лепаркуа,— теб давно хочется видть мужа Габріэли: вотъ онъ.

Она поклонилась и отвтила съ сильнымъ нижне-нормандскимъ акцентомъ:

— Я очень рада.

Кузина!… Эта старуха — кузина!… Взглянувъ на нее, Жофруа понялъ, почему онъ раньше не видалъ ее: какой презрительный видъ приняла бы графиня Кансель, увидвъ ее у себя за столомъ!

— Такъ какъ вамъ надо со мной говорить,— сказалъ Лепаркуа,— то подемте.

— Я оставилъ экипажъ въ предмсть,— замтилъ Жофруа.

— А, вы пріхали въ экипаж, тмъ лучше, я же прізжаю сюда всегда въ омнибус и даже на площадк, это молодитъ меня.

Идя по улиц Сентъ-Маргариты, они говорили о пустякахъ,— Жофруа потому, что находилъ, что здсь не мсто начинать серьезный разговоръ, Лепаркуа — потому, что у него была привычка выжидать, притворяясь откровеннымъ.

— Я хочу съ вами говорить о Габріэли,— сказалъ Жофруа, когда они сли въ карету.

— Я догадываюсь отчасти,— отвтилъ Лепаркуа съ довольною улыбкой.

— А-а!…

— Надюсь, что вы не собираетесь жаловаться на нее или жалть себя?

— Напротивъ, чтобы жаловаться на нее и жалть себя, я подвергаю васъ скук этого разговора.

— Неужели?… Я не ожидалъ этого.

— Врьте, что ршиться на это мн стоило большаго труда, и я поступаю такъ только потому, что вы нужны мн, чтобы положить конецъ невыносимому положенію.

Лепаркуа не хотлъ бы начинать разговора, угрожающаго быть непріятнымъ, такъ какъ онъ нжно любилъ дочь, онъ попробовалъ поэтому обратить его въ шутку.

— Такъ вы пріхали попросить меня лишить ее наслдства?

Но Жофруа отвтилъ очень серьезно:

— Можетъ быть, это было бы самое лучшее, если бы Габріель была бдна, я думаю, мн не пришлось бы сдлать ей ни одного упрека.

— Знаете, мой милый Жофруа, вы преоригинальный зять.

— Я говорю серьезно.

— Это-то я и называю оригинальностью. Какъ, у васъ красивая, молодая, умная, богатая жена, которая любитъ васъ…

— Любитъ.

— Надюсь, что вы не скажете, что она не любитъ васъ, ваша женитьба не доказываетъ разв ея любви? Случайно изъ окна своей комнаты она увидла васъ прозжающимъ верхомъ на лошади и замтила, что вы самый изящный, самый представительный изъ всхъ кавалеровъ, на другой день и на слдующіе она находится у того же окна, когда вы прозжаете мимо, и впечатлніе, которое вы въ первый разъ произвели на нее, все усиливается. Въ воскресенье въ Лоншан ей называютъ васъ и она узнаетъ, такимъ образомъ, кто вы, какого рода, какъ протекла ваша юность около нжно любимой матери, въ серьезныхъ и глубокихъ занятіяхъ. Ея умъ работаетъ, восхищается, сердце воспламеняется и въ одинъ прекрасный день она объявляетъ мн, что не выйдетъ замужъ ни за кого, кром графа Жофруа де Кансель. Если это не любовь, что это?

— Какъ и вы, я поврилъ этой любви и потому женился, но немного надо было мн времени, чтобы узнать, что моя жена не только не любитъ меня, но и неспособна любить.

— Что вы говорите?

— Истину, къ несчастью. Вы поймете мое горе. Я женился не потому, что Габріэль была богата, а я разоренъ, но потому, что ея красота очаровала меня, а также и въ особенности потому, что я надялся найти въ ней т же чувства, которыя были во мн.

— Вдь, сказала же она мн, что не выйдетъ ни за кого, кром васъ?

Не отвчая на этотъ доводъ, Жофруа продолжалъ:

— Вы знаете, въ какихъ нравственныхъ условіяхъ я находился тогда: потрясенный внезапною кончиной матери, я нуждался въ любви, привязанности и воображалъ, что Габріэль можетъ ихъ дать мн. Дйствительность была жестока, очень жестока, но, тмъ не мене, я не отчаивался. Потому, что Габріэль не такая, какъ я ожидалъ, я не долженъ былъ думать, что не пробужу въ ней тхъ чувствъ, которыхъ ей недоставало: есть женщины, и даже очень хорошія, которыхъ создали ихъ мужья. Вы были свидтелемъ первыхъ мсяцевъ нашего брака, вы видли, какъ окружалъ я ее нжностью…

— Это правда.

— Какъ во всемъ, въ серьезныхъ вещахъ и въ пустякахъ, въ жизни матеріальной и въ жизни ума и сердца, я всецло отдался ей. Въ жизни матеріальной я достигъ успха, знакомя ее съ обычаями, которыхъ она не знала, я заинтересовалъ ее, съ этой стороны я былъ именно тотъ мужъ, котораго она желала, искала. Но во всемъ, что касается ума и сердца, было обратное: я надолъ ей. Когда я пробовалъ заставить ее читать или читалъ самъ вслухъ то, что могло ее взволновать, вызвать искру, которую я ожидалъ, она звала, и мы закрыли книги, чтобы никогда не раскрывать ихъ. Для нея существуетъ только два театра: французскій во вторникъ, а не въ четвергъ, и опера въ понедльникъ, а не въ пятницу,— и, сидя въ лож, она видитъ только туалеты дамъ и бинокли, направленные на нее, и слышитъ только свтскія сплетни, которыя передаютъ ей или о которыхъ разговариваютъ сидящіе тутъ мужчины и дамы: страсть, выраженная на сцен въ поэзіи или музык, ничего не говоритъ ей. Когда мы путешествовали, искусства на памятникахъ, картинахъ, статуяхъ также ничего не говорило ей, какъ и красота природы, когда мы гуляли вдвоемъ: она свтская женщина, только свтская, появиться, заставить говорить о себ, о своихъ туалетахъ, богатств, отел, экипажахъ, собирать поклоненіе, откуда бы оно ни приходило, имть толпу ухаживателей, показываться всюду, гд считается шикомъ бывать днемъ и вечеромъ, въ этомъ заключается вся жизнь ея.

— Разв это не естественно въ ея годы?

— Можетъ быть, но въ томъ случа, если не жертвуютъ при этомъ своимъ достоинствомъ, достоинствомъ своего имени и положенія.

— Достоинство — вотъ громкое слово!

— Врное, къ несчастью, вы увидите это.

Карета быстро прохала улицу Сентъ-Антуана и Риволи и хотла повернуть въ предмстье Оперы, когда Жофруа, опустивъ стекло, приказалъ шагомъ прохать по предмстью Елисейскихъ полей и вернуться въ отель, затмъ, поднявъ стекло, онъ разсказалъ о посщеніи и предложеніяхъ Сильвы.

Все время, пока Жофруа объяснялъ характеръ жены, Лепаркуа казался озабоченнымъ, исторія же о посщеніи Сильвы оставила его, напротивъ, совершенно спокойнымъ.

— Такъ это важно?— спросилъ онъ, когда Жофруа окончилъ разсказъ.

— Какъ важно?

— И это-то васъ сердитъ?

— Конечно.

— Ну, такъ, мой милый Жофруа, вы на меня должны сердиться гораздо больше, чмъ на вашу жену, такъ какъ я истинный виновникъ, единственный виновникъ. Замтивъ, что Габріэль любитъ видть напечатаннымъ въ газетахъ свое имя, съ прибавленіемъ нсколькихъ любезныхъ словъ, я захотлъ доставлять ей аккуратно это удовольствіе, которое случалось изрдка, какъ, впрочемъ, все, что предоставляютъ случаю, и я поручилъ Гаскину, занимающемуся въ моемъ дом публикаціями, составлять эти краткія замтки и печатать въ газетахъ, онъ, конечно, вошелъ въ соглашеніе съ Сильвой или, врне, Сильва съ нимъ, вотъ зло, если только оно есть.

— Конечно.

— Да неужели же преступленіе со стороны свтской женщины заставить говорить о себ въ газетахъ? Во вчерашнемъ Кандид было напечатано три столбца на первой страниц о бал герцогини де-Шармонтъ. Бульваръ нсколько дней тому назадъ напечаталъ также три столбца о карагенскомъ праздник…

— Данномъ въ ея замк Людовика XV,— перебилъ Жофруа.

— Принцессой д’Оссонъ. Разв де-Шармонтъ и д’Оссонъ не знатныя дамы, не очень знатныя дамы?

— По имени, которое он носятъ,— да, но только по имени. Отецъ г-жи де Шармонтъ обанкротился, и скандально обанкротился, отецъ принцессы д’Оссонъ сидлъ въ Мазас. И вотъ собственно почему он стремятся, чтобы говорили о нихъ, он важничаютъ и безстыдно воображаютъ, что пріобртенная извстность замнитъ имъ потерянное уваженіе. Посмотрите, разв дйствительно громкія имена Фобурга прибгаютъ къ этому пріему, который, за рдкими исключеніями, есть признакъ пятна или буржуазнаго происхожденія? Это къ вамъ не относится, такъ какъ нтъ состоянія, пріобртеннаго честне вашего, только силой труда и ума. Но буржуазное происхожденіе Габріели налагаетъ на нее безукоризненность поведенія, которой она не соблюдаетъ, добиваясь вульгарныхъ рекламъ, годныхъ для госпожъ де-Шармонть, Д’Оссонъ и для другихъ старыхъ шарлатанокъ. Этой роли я не позволю играть графин Кансель и поэтому-то посл посщенія этого печатальщика, я хотлъ поговорить съ вами, чтобы вы поддержали меня въ разговор, который я буду сегодня же вечеромъ имть съ женою. Нашъ праздникъ не долженъ послужить матеріаломъ для печати и я надюсь на вашу поддержку. Согласны вы?

Лепаркуа колебался минуту.

— Конечно,— сказалъ онъ, наконецъ,— я понимаю всю силу основаній, изложенныхъ вами сейчасъ и о которыхъ, сознаюсь, я не подумалъ раньше, но, между тмъ, мн бы не хотлось огорчать Габріэль… сегодня.

— Праздникъ не позволяетъ намъ выбрать другое время.

— Такъ какъ вы прибгли къ моему содйствію, вы, значитъ, чувствовали, что ваши замчанія могутъ вызвать споръ, не правда ли?

— Я хотлъ, чтобы Габріэль увидла отца и мужа соединенными противъ ея подругъ де-Линьи и де-Бодемонъ.

— Я понимаю и повторяю: я съ вами, весь съ вами, такъ какъ г-жа де-Линьи и г-жа де-Бодемонъ стсняютъ меня такъ же, какъ и васъ, только я прошу васъ избавить Габріэль отъ спора…. сегодня.

— Сегодня? Вы два раза повторили это слово съ многозначительнымъ удареніемъ. Объяснитесь.

— Когда вы сказали мн сейчасъ, что будете говорить со мной о Габріэли, я отвтилъ вамъ, что надюсь, что вы не будете жаловаться на нее,— вотъ объясненіе моихъ словъ и, въ то же время, слова ‘сегодня’. Сегодня утромъ, посл вашего отъзда, Габріэль почувствовала себя нехорошо и я послалъ за Проби…

— Она ничего не сказала мн, когда я вернулся.

— Потому что ея дурнота не имла послдствій и особенно потому, что Проби не былъ съ ней такъ откровененъ, какъ со мной. Однимъ словомъ, мой дорогой, онъ предполагаетъ беременность….

— Предполагаетъ?

— Т.-е. онъ констатировалъ вс симптомы беременности.

— И вы не сказали мн!

— Вы не дали мн времени сказать. Вы видите теперь, почему я просилъ васъ не длать замчаній Габріэли сегодня.

— Ни сегодня, ни завтра!— воскликнулъ Жофруа дрожащимъ голосомъ.— Габріэль?— мать… вс мои недовольства исчезли, какъ исчезъ страхъ за будущее.

Лепаркуа взялъ, его за руки, и, пожимая ихъ, взволнованно произнесъ:

— Ахъ, мой дорогой Жофруа, какъ вы обрадовали меня, я опять нахожу того человка, котораго шесть мсяцевъ считалъ потеряннымъ! Теперь надо думать только о ребенк и я уже занялся этимъ. Сегодня же я затялъ такое предпріятіе, которое къ концу мсяца дастъ мн большой барышъ. Это будетъ приданымъ ребенка. Пять или шесть милліоновъ, положенные на имя новорожденнаго младенца, составятъ хорошенькій капиталецъ къ двадцати годамъ.

IV.

Они оба были счастливы и улыбались, смотря другъ на друга съ сіяющими, взволнованными лицами и дрожащими руками, мужъ — потому, что ему возвращалась его жена и вмст съ ней достоинство и благосостояніе семьи, отецъ — потому, что отнын окончательно заключался миръ между дочерью и зятемъ въ тсной близости надъ колыбелью, наконецъ, оба — потому, что навки разсевались мучившія ихъ безпокойства и возвращались радужныя надежды первыхъ дней брака.

— Вы ничего не предчувствовали?— спросилъ Лепаркуа.

— Ничего.

— Мн слдовало бы предоставить Габріэли сообщить вамъ эту радость.

— Сообщила ли бы она ее?

— Не сомнвайтесь.

— Всего нсколько минуть тому назадъ я слышалъ, какъ она одобряла де-Линьи, утверждавшаго, что истинно прекрасная женщина не должна имть дтей.

— Разговорное мнніе., будьте уврены, котораго, я пари держу, она не поддержала бы, если бы г-жа де-Бодемонъ или Теодолинда не раздляли его. Я увряю васъ, что вы не знаете Габріэли. Вы увидите, когда ее понемногу охватить чувство материнства, какія сокровища нжности скрываются подъ ея холодною оболочкой и свтскимъ лоскомъ: она считаетъ неприличнымъ нжничать, вотъ истина. Изъ гордости вы не настаивали, чтобы заставить ее выказать эту нжность,— ребенокъ не будетъ такъ сдержанъ.

— Прошлое умерло, не будемъ больше говорить о немъ, наша жизнь начинается сегодня.

— И я желаю, чтобы она началась для всхъ трехъ.

— Въ какомъ смысл?

— Вы хотли объясняться съ Габріэлью. Я хочу тоже имть объясненіе, но въ другомъ род, какъ только мы останемся втроемъ, я объявлю ей то, что сказалъ Проби, и вы увидите, вы увидите!

Они подъхали къ отелю, такъ что Жофруа не усплъ сказать, что подобная проба можетъ оказаться неосторожной, да и какія, впрочемъ, могъ онъ привести доказательства, чтобы причинить это горе отцу, полному вры въ свою дочь? Ойи вс въ прошломъ, а оно не существуетъ.

— Если мы застанемъ ее одну,— сказалъ Лепаркуа, поднимаясь по лстниц,— я сейчасъ же объявлю ей надежды Проби, обдъ будетъ веселе!

Но они совсмъ не застали ее дома, лакей, отворившій дверь, подалъ Жофруа карточку, которую тотъ, прочитавши, передалъ тестю.

‘демъ съ Теодолиндой, де-Бодемонъ и де-Линьи обдать въ Сентъ-Жерменъ.

‘Габи’.

Лепаркуа растерялся.

— Правда, она, вдь, не могла знать,— произнесъ онъ.

Это объясненіе не вернуло ему веселости и обдъ вдвоемъ въ огромной столовой, гд они часто сидли другъ противъ друга одни, потому что Габріель обдала то тамъ, то здсь, прошелъ совсмъ не такъ, какъ воображалъ Лепаркуа.

Конечно, она не могла знать, а, между тмъ, ни тотъ, ни другой не могли вернуть счастливаго и откровеннаго настроенія, бывшаго до ихъ прізда, они медленно ли подъ бдительнымъ окомъ дворецкаго, изрдка перекидываясь ничего незначущими фразами для того только, чтобы сказать что-нибудь.

— Вы собираетесь куда-нибудь?— спросилъ Лепаркуа, когда они вышли изъ-за стола.

— Никуда.

— Не хотите ли прокатиться въ лсъ?

— Съ удовольствіемъ.

— Вы не находите, что я эксплуатирую васъ?

— Что за идея!

— Я никогда не бываю настолько счастливъ, какъ когда я съ вами или съ Габріэлью, а этимъ удовольствіемъ я не такъ часто пользуюсь, какъ хотлъ бы.

— Но…

— Не думайте только, что это упрекъ,— если бы я хотлъ васъ упрекать, я выбралъ бы другое время. Очень естественно, что вы здите въ ваше имніе, чтобы наблюдать за происходящими тамъ передлками, не и буду васъ порицать за это. Такъ же естественно, что, любя живопись, вы здите работать въ мастерскія вашихъ друзей, хотя могли бы выстроить собственную мастерскую въ саду.

— Какъ и вы, мой дорогой тесть, я не хочу, чтобы въ моихъ словахъ вы замтили хоть тнь упрека, который, обращенный къ вамъ, не имлъ бы, впрочемъ, смысла. Но, тмъ не мене, врно, что фантазіи Габріэли виною моихъ отлучекъ. Если бы Габріэль согласилась сопровождать меня въ Кансель, наши путешествія тогда были бы не очень часты, безъ ущерба въ управленіи работами, если бы она признала мои работы, мои маніи, если хотите, вмсто того, чтобы находить ихъ вульгарными и смвшими, тогда я приказалъ бы выстроить мастерскую въ саду.

— Я знаю это, и не мене вашего страдалъ отъ этихъ фантазій, такъ непріятно портившихъ жизнь, которую я себ устроилъ и которую должна была мн дать ваша женитьба, мои требованія были не велики: дружеская бесда за вашимъ обдомъ раза три или четыре въ недлю, проводить по понедльникамъ часъ въ вашей лож въ опер, по вторникамъ — во французскомъ, вернуться, лечь спать въ десять и на другой день, уходя въ свои конторы, поцловать дочь. Но теперь, разъ вы со мной, я пользуюсь этимъ. Габріэль не можетъ вернуться изъ Сентъ-Жермена раньше десяти, одиннадцати часовъ. Мы прідемъ раньше и подождемъ ее, чтобы объявить ей этотъ сюрпризъ.

Какъ приметъ она его, этотъ сюрпризъ, Жафруа не хотлъ задавать этого вопроса тестю, но самъ не могъ не думать объ этомъ.

Габріэль вернулась не въ десять часовъ, а посл двнадцати, и эти два часа ожиданія показались безконечными отцу и мужу, сидвшимъ вдвоемъ въ желтой гостиной нижняго этажа. Лепаркуа мучился нетерпніемъ, Жофруа безпокойствомъ и размышленіями о томъ, дйствительно ли материнство произведетъ въ его жен т перемны, которымъ онъ, можетъ быть, слишкомъ скоро и легко поврилъ.

Такъ какъ ей доложили, что ее ждутъ, она съ удивленіемъ вошла въ гостиную и еще въ дверяхъ окинула ихъ взглядомъ, полнымъ любопытства..

— Ты видишь, мы ждемъ тебя,— сказалъ Лепаркуа, стараясь говорить спокойнымъ тономъ, чтобы, не взволновать ее.

— Передъ судьями я являюсь?— спросила она тономъ, уже выдававшимъ сопротивленіе.

— О, нисколько, нисколько…

— Въ такомъ случа…

— Я не хочу, томить тебя, поди сюда и выслушай. Онъ посмотрлъ на нее съ выраженіемъ счастливой гордости.

— Я слушаю,— отвтила она, бросивъ шляпу на столъ, и удобно услась на кресл противъ отца, не произнося ни слова, точно приготовляясь слушать длинную и скучную исторію.

Но при первыхъ же словахъ отца она выпрямилась и сдлалась внимательной.

— Сегодня я встртилъ Проби, когда онъ выходилъ отъ тебя.

— А!

Жофруа, наблюдавшій за женой, замтилъ, что она осталась недовольна вырвавшимся у нея восклицаніемъ.

— Я вижу, ты, догадываешься, что онъ сказалъ мн.

— То же, что онъ сказалъ мн, конечно.

— А что онъ сказалъ теб?

— Что мое нездоровье не опасно, что оно само собой пройдетъ.

Лепаркуа, бросилъ на Жофруа многозначительный взглядъ.

— Именно это?— сказалъ онъ.

— Что это?— спросила она съ слишкомъ невиннымъ видомъ, чтобы онъ не былъ притворнымъ.

— Что намъ нечего безпокоиться.

— Я и не безпокоюсь, какъ ты это видишь, такъ какъ докончила день въ Сентъ-Жермен.

— Это-то, можетъ быть, и было неосторожностью,— замтилъ Жофруа.

— Неосторожность хать въ Сентъ-Жерменъ въ это время года?— отвтила она.

— Конечно,—продолжалъ Лепаркуа,— съ такимъ хорошимъ здоровьемъ, какъ твое, теб не надо такъ беречься, какъ другимъ, но, все-таки теб придется взять нкоторыя предосторожности, и чмъ раньше, тмъ лучше,

— Беречься? Предосторожности? Да почему?

— Повидимому, мы не понимаемъ другъ друга, — прервалъ Жофруа.

— Конечно, не по моей вин,— отвтила Габріель съ увренностью.

— По моей,— заговорилъ Лепаркуа.— Мн бы слдовало прямо сказать, но радуйся, мое дорогое дитя, и раздли нашу радость: Проби думаетъ, что ты беременна.

Не радость, которую онъ ожидалъ, выразило лицо его дочери.

— Не можетъ быть!— воскликнула она.

— Онъ констатировалъ въ теб признаки беременности.

— Это невозможно.

— Онъ сказалъ мн это.

— Почему онъ не сказалъ мн этого самой?

— Вроятно, потому, что у него еще только подозрнія и онъ не хотлъ компрометировать науки, давъ теб ложную радость.

— Ты видишь, значитъ,— быстро воскликнула она,— что я была права, говоря, что это невозможно.

— Неужели ты имешь претензіи думать, что ты знаешь лучше Проби признаки беременности?

— Когда дло касается меня, да.

— Проби извстный авторитетъ.

Вс, кого выбиралъ Лепаркуа, становились сейчасъ же извстными: извстны были художники и скульпторы, произведенія которыхъ онъ покупалъ, извстны его адвокатъ, его докторъ, его химики, его инженеры, его архитекторъ, извстна также знатность его зятя, она такова, что равной онъ не зналъ во Франціи.

— Какой бы извстный авторитетъ онъ ни былъ,— отвтила Габріель,— онъ не непогршимъ, не правда ли? Да, къ тому же, его авторитетъ и не затронутъ, такъ какъ онъ не утверждаетъ беременности, ты самъ сказалъ, что у него только подозрнія.

— Не достаточно ли этого, чтобы намъ радоваться? Подозрнія такого человка, какъ Проби, позволяютъ это, мн кажется. Наконецъ, мое дорогое дитя, мы ждали тебя, чтобы объявить теб эти подозрнія, обрадовать тебя этою великою новостью: знаешь ли, это становилось тревожнымъ…

— Не для меня.

— Ну, не говори этого, и самое лучшее остаться на этомъ сегодня, скоро мы узнаемъ, чего держаться.

И такъ, Жофруа не ошибся, предвидя, что Габріель приметъ эту неожиданность не съ радостью, какъ воображалъ его тесть. Но чего онъ не понималъ, это упорства, съ которымъ она отталкивала возможность этой беременности. Почему?

V.

Бракъ Жофруа и Габріэли произошелъ именно такъ, какъ разсказывалъ Лепаркуа, но только онъ не сказалъ истинныхъ причинъ, побудившихъ тщеславную, гордую двушку, любящую властвовать, выбрать бднаго мужа. Насколько отецъ гордился своимъ происхожденіемъ, настолько дочь стыдилась его, какъ какого-нибудь самаго отвратительнаго недуга. Ребенкомъ она не разъ сопровождала отца въ улицу Св. Маргериты, и неизгладимое воспоминаніе о часахъ, проведенныхъ въ этомъ мрачномъ подвал, гд все было ей противно, гд она сгорала отъ стыда, въ то время какъ отецъ проврялъ счеты длинной черной кузины или забавлялся, позвякивая въ рук нсколькими монетами, вырученными за проданную имъ кастрюлю, ршило ея участь: Габріэль готова была на все, чтобы только свтъ, побжденный ея богатствомъ, забылъ, откуда явилось это ослпившее его богатство.

Уроженецъ Нижней Нормандіи, города Вилледіё-ле-Пуаль, положилъ начало этому богатству посл многихъ лтъ странствованія по деревнямъ съ коробомъ мдной посуды на плечахъ, увлекшись честолюбіемъ и чувствуя въ себ достаточно силъ, чтобы осуществить мечты, которымъ онъ предавался, шагая по безконечнымъ дорогамъ или ночуя въ ригахъ и хлвахъ, онъ пришелъ въ Парижъ, чтобы разбогатть, и открылъ лавочку на улиц Св. Маргериты. Трудно было сначала,— иногда не хватало на хлбъ, но мужъ и жена, оба привыкшіе къ лишеніямъ, не жаловались и пріучали къ нимъ единственнаго сына, мальчика, родившагося въ пол и безъ сожалнія промнявшаго цвтущіе берега Сіённы на ручьи предмстья Святаго Антонія.

Мало-по-малу трудъ, экономія, въ особенности изворотливость въ торговл и смлость, принесли довольство, затмъ начало богатства, и когда шесть мсяцевъ спустя посл смерти жены за ней послдовалъ и отецъ,— сынъ, уже юноша лтъ двадцати, съ удивленіемъ узналъ, что онъ получилъ въ наслдство четыреста тысячъ франковъ. Большинство на его мст, посл десяти лтъ молодости, проведенной въ подвал среди стараго желза, употребило бы на удовольствія это свалившееся съ неба богатство, но онъ былъ сынъ своего отца, мечтавшаго съ коробомъ на спин разбогатть.

Вызвавъ родственницу изъ Вилледіё, онъ поручилъ ей отцовскую лавочку и поступилъ на скромное жалованье въ сто двадцать франковъ въ мсяцъ къ одному плющильщику. Не ремесло прикащика привлекало его, онъ хотлъ основательно изучить производство металловъ и не отступилъ передъ скукой начинать съ начала.

Фраза, часто повторявшаяся отцомъ, осталась у него въ памяти: ‘боле заработаешь, продавая копченыя сельди, чмъ форели’. Она-то и руководила его выборомъ. Употребленіе золота и серебра очень ограниченно и совершенно неограниченно употребленія мди въ мелкомъ парижскомъ промысл, который въ одномъ этомъ квартал насчитываетъ не мене двадцати шести или тридцати тысячъ рабочихъ и мелкихъ мастеровъ-хозяевъ. Работая съ товарищемъ или ученикомъ, эти мелкіе ремесленники не получаютъ задатковъ и часто съ трудомъ находятъ необходимыя сорокъ су на покупку металла. Не имя кредита у плющильщика, они лишены возможности работать за неимніемъ матеріала.

Этихъ-то покупателей, ‘копченыхъ сельдей’, какъ онъ называлъ ихъ, хотлъ привлечь на свою сторону Лепаркуа. Не много надо было ему времени, чтобы узнать тхъ, кто заслуживалъ доврія, онъ сошелся съ ними, сочувственно выслушивалъ ихъ жалобы, врилъ въ ихъ надежды на лучшее будущее, и когда въ молочной у него пробовали занять необходимыя сорокъ су, онъ почти всегда вытаскивалъ ихъ изъ кармана, прося только о молчаніи вмсто благодарности за оказанную услугу. Въ нсколько лтъ, потерявши такимъ образомъ двсти или триста франковъ, онъ привлекъ къ себ этихъ покупателей, которые послдовали бы за нимъ всюду, гд бы онъ ни устроился. Онъ устроился не далеко, у своего же хозяина: ‘Продайте мн ваше дло, или я стану вашимъ конкуррентомъ’. Такъ какъ предложенная цна была почти настоящая, а конкурренція, которой онъ грозилъ, была бы разореніемъ, то хозяинъ вынужденъ былъ согласиться.

Черезъ пять лтъ эта скромная вначал мастерская стояла во глав крупной торговли Парижа и тогда Лепаркуа, повторивъ пріемъ, употребленный въ улиц Св. Маргериты, вызвалъ изъ Вилледіё кузена, чтобы передать ему управленіе, а самъ купилъ въ провинціи дв большія фабрики, гд въ крупныхъ размрахъ производилось плавленіе и плющеніе металловъ. Он удержали его не дольше, чмъ отцовская лавочка и мастерская, бывшія для него только переходною ступенью. При возростающемъ по мр успха честолюбіи онъ въ двадцать лтъ достигъ того, что прибралъ къ рукамъ всю торговлю своихъ конкуррентовъ.

Его образъ дйствій былъ со всми одинаковъ: умло подготовивъ свои подходы, онъ открыто являлся и высказывалъ свои предложенія: ‘союзъ или война, богатство со мной, а безъ меня борьба и разореніе’. Встрчались и такіе, которые сопротивлялись, тогда онъ начиналъ войну такъ, чтобы поняли, что всякая сдлка лучше, чмъ вражда съ нимъ: добрый со всми, кто подчинялся ему и входилъ съ нимъ въ сдлку, онъ становился неумолимымъ къ своимъ противникамъ.

Такимъ-то путемъ сынъ лудильщика, вышедшій изъ улицы. Св. Маргериты съ четырьмя стами тысячъ франковъ, достигъ финансоваго могущества, съ которымъ считался весь торговый міръ: положеніемъ, которое онъ принималъ на бирж, часто руководились другіе, такъ какъ, повидимому, онъ ладилъ съ фортуной еща лучше, чмъ съ конкуррентами, и вс знали, что, слдуя за нимъ,они останутся въ выигрыш.

Покинувъ свою плющильную мастерскую, Лепаркуа позволилъ себ роскошь, о которой давно мечталъ: онъ нанялъ квартиру на углу бульвара Вольтера и Chteau-d’Eau. Здсь онъ женился на красивой жидовк, дочери богатаго торговца драгоцнными каменьями, и въ этой квартир, великолпной на его взглядъ, онъ поселился съ молодою женой, купилъ для нея обстановку въ лучшемъ магазин Сентъ-Антуанскаго предмстья, съ бронзой изъ улицы Тюренъ, французскими коврами съ блымъ фономъ и яркими коймами, съ хорошенькими бездлушками, пріобртенными въ Лувр или въ магазин Бонъ-Марше.

Но какъ плющильная мастерская, такъ и фабрики въ провинціи, и рудники за границей, и крупныя спекуляціи, и составленныя имъ общества не удовлетворяли его съ каждымъ днемъ возрастающаго честолюбія, и насталъ день, когда это помщеніе оказалось несоотвтствующимъ его положенію: никто изъ тхъ, кого онъ видалъ теперь, не жилъ на бульвар Вольтера. Его жена только что умерла., Габріэль вышла изъ монастыря. Подруга княженъ и маркизъ, могла ли она жить въ этотъ буржуазномъ помщеніи, великолпіе котораго блднло по мр того, какъ присматривались ея глаза въ настоящей роскоши? Правда, восточные ковры смнили французскіе, барбедіеновская бронза смнила рыночныя бездлушки, но эта квартира была, все-таки, квартирой, и бульваръ Вольтера оставался, все-таки, на углу Chteau d’Eau.

Тогда его нотаріусъ предложилъ ему купить отель на бульвар Гаусманна, въ которомъ прожилъ всего нсколько мсяцевъ владлецъ, разорившійся на его постройку. Посмотрлъ Лепаркуа отель и сконфуженно удалился. Что будетъ онъ въ немъ длать? Хотя удача сдлала его въ высшей степени гордымъ, въ немъ сохранилась отъ его прежняго положенія нкоторая робость. Его состояніе позволяло ему купить этотъ отель, его происхожденіе запрещало: онъ боялся очутиться тамъ не на своемъ мст.

Но Габріэль, воспитанная на бульвар Вольтера, а не на улиц Св. Маргериты, слыша съ дтства разговоры о милліонахъ, не знала отцовской робости, въ монастыр она сошлась съ подругами, которыя по рожденію или по положенію своихъ семействъ понимали жизнь не такъ, какъ дочь буржуа, и свои понятія он очень быстро передали ей, такъ какъ она только и желала слдовать ихъ урокамъ и направленію.

Когда отецъ, посл посщенія отеля, объявилъ ей, что отказывается покупать его, ‘такъ какъ чувствовалъ бы себя не на своемъ мст среди такого великолпія’, она разсердилась.

— Нельзя нигд быть не на своемъ мст, когда сидишь на золотомъ трон.

Онъ готовъ былъ признать значеніе золотаго трона, но страхъ надлать неловкостей и возбудить смхъ домашними распорядками, несоотвтствующими величію этого отеля, удерживалъ его до тхъ поръ, пока Габріэль, при посредств Теодолинды, не разыскала необыкновенной гувернантки, которая могла быть, въ то же время, и оберъ-церемоніймейстериной. Эта старая два, знавшая этикетъ до мелочей, побдила послднія колебанія Лепаркуа, предложивъ ему такой штатъ прислуги, который могъ успокоить самыхъ робкихъ: на кухн — главный поваръ, три помощника и дв судомойки, въ дом — дворецкій, три камердинера, десять лакеевъ, три горничныя, прачка, экономна, ключникъ, въ конюшн — главный кучеръ и два помощника, шесть конюховъ и два грума, восемь каретныхъ лошадей и четыре для ночи, наконецъ, синяя ливрея съ серебрянымъ галуномъ. Не внушало ли все это доврія и увренности, что никто не засмется надъ поставленнымъ на такую ногу домомъ и управляемымъ такъ, какъ, повидимому, будетъ вести дло эта почтенная особа?

Отель былъ купленъ, и весною, въ одно изъ воскресеній, въ то время, какъ парижская аристократія отправлялась по бульвару на скачки, Габріэль торжественно въхала во дворъ роскошнаго жилища. На козлахъ сидлъ главный кучеръ, на запяткахъ два лакея въ синей ливре съ серебрянымъ галуномъ, экипажъ, упряжь, кучеръ были безукоризненны, и одобрительные взгляды, обращенные на нихъ, радовали молодую двушку больше, чмъ т, которые вызывала ея юная, только что разцвтшая красота.

Но отель былъ только первымъ шагомъ къ мужу, который долженъ былъ ввести ее въ высшій свтъ, средствомъ, орудіемъ въ ея рукахъ, которое окажется безполезнымъ, если она не съуметъ ловко имъ воспользоваться.

Давно уже были у нея составлены планы относительно замужства, и вс достоинства, которыя долженъ былъ соединять въ себ мужъ, сводились къ одному, замнявшему вс остальныя,— къ знатному происхожденію. По строгомъ обсужденіи вопроса съ Теодолиндой, оказавшейся, благодаря княжескому титулу и своему характеру, неоспоримымъ авторитетомъ, ршено было, что богатство, умъ, деликатность и любезность,— все это — второстепенныя качества — богата она за двоихъ, и умна также, необходимо, чтобы онъ имлъ имя, онъ долженъ быть такъ знатенъ, чтобы на двоихъ хватило, онъ долженъ сдлать ее изъ дочери выскочки свтскою женщиной.

Когда въ монастыр, въ длинныхъ бесдахъ, подруги вырабатывали эти правила, казалось, что осуществленіе ихъ должно быть легко и быстро: съ ея богатствомъ, Габріели стоитъ только показаться, чтобы мужья явились къ ней съ предложеніями. А, между тмъ, случилось не такъ. Правда, они являлись, но вс они принадлежали въ міру финансовому или то были австрійскіе бароны, римскіе графы, просто иностранцы, маркизы изъ Испаніи или князья, неизвстно откуда, не принадлежащіе ни къ какому парижскому обществу, ни къ аристократическому, ни къ финансовому. Что Теодолинда приняла предложеніе графа де-Линьи, такъ ей и длать было нечего,— этотъ или никто, либо нищета въ одиночку, либо выступить на бой вмст съ нимъ и имть полемъ битвы Парижъ, Римъ, Вну, т.-е. въ результат получить возможность жить богато. Но условія жизни Теодолинды не имли ничего общаго съ ея: богатство у нея было и теперь, безъ борьбы и не въ Рим или въ Вн хотла она блистать, а въ Париж жаждала она царствовать съ герцогскою, графскою или маркизскою короной, которая должна была въ одинъ прекрасный день спуститься на ея главу.

Но этотъ день не приходилъ. Вначал она не безпокоилась, но мало-по-малу ею овладло нетерпніе. Она теряла время, да и, кром того, имя Лепаркуа стсняло ее, унижало и она хотла бы скоре отдлаться отъ него. Съ титула княгини она спустилась до герцогини, затмъ до маркизы, графини, но, несмотря на вс эти уступки, желанный маркизъ или графъ не являлся. А въ это время претенденты, предлагаемые ей отцомъ, смнялись одинъ другимъ и, отвергнутые, со стыдомъ возвращались къ своимъ банкамъ и торговл. Тогда-то Теодолинда заговорила съ ней о граф Кансель, соединявшемъ въ себ, повидимому, вс требуемыя качества. Правда, онъ не былъ ни княземъ, ни герцогомъ, а только графомъ, но за то принадлежалъ къ самому древнему и знатному дворянскому роду, имя его значится въ числ сподвижниковъ Вильгельма Завоевателя, онъ находится въ родств съ лучшими домами Франціи и Англіи. У него нтъ ничего, его отецъ разорился, проигравши все состояніе на скачкахъ, но это не важно и разореніе хорошо даже тмъ, что прославило имя Кансель, извстное всмъ, кто въ продолженіе тридцати лтъ посщаетъ скачки, къ тому же, онъ разоренъ благородно, съ честью. Графъ еще молодъ, красивъ, добръ, но немного застнчивъ,— совсмъ не похожъ на отца, настоящаго парижанина, онъ даже немного провинціалъ, не занимается лошадьми, посщаетъ мастерскія, немного рисуетъ и любить вс произведенія искусства. Такимъ зналъ его де-Линьи и былъ о немъ очень высокаго мннія. Слово ‘провинціалъ’ испугало немного Габріэль, но оно было скоре слдствіемъ положенія, чмъ характера. Графъ Кансель посл разоренія не могъ оставаться въ Париж и долженъ былъ жить съ матерью, недавно скончавшейся въ родовомъ замк, знаменитомъ нкогда своимъ конскимъ заводомъ, теперь разоренномъ. Графъ только изрдка прізжаетъ въ Парижъ и какъ разъ теперь онъ находится здсь, и такъ какъ онъ живетъ въ улиц Лабордъ, то его можно видть каждое утро, когда онъ прозжаетъ верхомъ по бульвару, кататься въ лсъ. Несмотря на то, что онъ ненавидитъ скачки и иметъ на то достаточныя основанія, онъ хорошій и ловкій наздникъ. Ставъ у окна, Теодолинда покажетъ ей графа.

Предложеніе было принято, и посл того, какъ Жофруа оказался такимъ, какъ его описывала Теодолинда, Габріэль каждое утро появлялась у своего окна, какъ разъ въ ту минуту, когда онъ прозжалъ мимо. Въ первый, во второй разъ онъ ничего не видалъ, въ третій замтилъ, въ четвертый придержалъ лошадь, и съ тхъ-поръ, прозжая туда и возвращаясь назадъ, пускалъ лошадь шагомъ, чтобы удобне было поднять голову.

Тогда-то она объявила отцу, что графъ Кансель будетъ ея мужемъ,— онъ или никто.

— Кансель?

Она объяснила, кто былъ этотъ Кансель, и не забыла, притомъ, упомянуть о сподвижникахъ Вильгельма Завоевателя.

— Изъ разоренныхъ!

— Если бы онъ не былъ разоренъ, разв бы онъ женился на мн?

— Съ твоимъ состояніемъ ты можешь выбрать мужа, какого хочешь.

— Да, ты правъ,— въ мір финансовомъ. А въ томъ, гд я хочу фигурировать, и, къ тому же, на первомъ мст, это дло крайне трудное. Я не увлекаюсь и отлично понимаю, что мы такое: выскочки и даже не вчерашніе, а сегодняшніе, и богатство наше бьетъ въ глаза, какъ новая позолота. Это даже не старое золото. Мн не надо теб напоминать, кто были вс предложенные тобою до сихъ поръ женихи, — ты знаешь это не хуже меня. И это неудивительно: у насъ нтъ связей. Съ твоимъ богатствомъ мы въ этомъ отел боле одиноки, чмъ ты былъ двадцать лтъ тому назадъ въ твоей квартир Шато д’О. Т, которыхъ ты мн еще предложишь, будутъ такого же происхожденія, и я откажу имъ, какъ и предъидущимъ, потому что они не могутъ мн дать того, чего я хочу: обаянія и авторитета имени. Богатство тмъ хорошо и пріятно, что позволяетъ намъ давить другихъ, но его одного недостаточно. Когда люди проходятъ передъ этимъ отелемъ, онъ давитъ ихъ массой денегъ, которыхъ стоила постройка, но едва они удалятся на нсколько шаговъ, какъ выпрямляются и мстятъ или утшаются, крича, что ты выскочка. И вотъ я хочу, чтобы мое замужество, мой титулъ, мое имя, соединившись съ твоимъ богатствомъ, не давали бы никому выпрямиться. Графъ Кансель не иметъ состоянія, у меня нтъ знатности, такимъ образомъ, намъ нельзя будетъ упрекать другъ друга и, вступая въ ассоціацію, каждый изъ насъ внесетъ свой пай. Кром того, его неимніе средствъ дастъ то преимущество, что ты будешь держать его въ своей зависимости, что важно въ будущемъ, и я безъ сопротивленія съ его стороны поведу его тмъ путемъ, какимъ захочу. Согласись на этотъ бракъ, который можетъ быть въ твоихъ глазахъ безуміемъ, но это безуміе обдуманное, какъ ты видишь, и даже, если ты хочешь быть благоразумнымъ, не откладывай его. Съ тебя довольно того образа жизни, который я заставляю тебя вести съ тхъ поръ, какъ вышла изъ монастыря: прогулки, театры, выставки утомляютъ тебя, мшаютъ теб, теб нужна свобода и отдыхъ для твоихъ длъ. Мужъ избавитъ тебя отъ этихъ обязанностей. Я возложу ихъ на него, нисколько не стсняясь, а если онъ приметъ ихъ и не вс, то мн можно будетъ вызжать иногда одной, такъ какъ я буду замужемъ.

Про эти-то объясненія Лепаркуа не сказалъ Жофруа отчасти потому, что неудобно было сказать, а, главнымъ образомъ, потому, что онъ ихъ не помнилъ. Что его особенно тронуло въ просьб дочери, это романтическій фактъ съ окномъ, доказательство въ его глазахъ настоящей любви и даже, въ нкоторомъ род, роковой, этотъ фактъ заставилъ его согласиться, и, слдовательно, его онъ и сохранилъ въ памяти.

VI.

Остановивъ выборъ на граф Кансель, надо было наиболе благопристойнымъ образомъ познакомиться съ нимъ и не мене естественно внушить ему мысль жениться на красивой молодой двушк, которую онъ замтилъ. Своимъ врожденнымъ и развитымъ практикою интригантскимъ умомъ Теодолинда придумала способъ достигнуть этого двойнаго результата.

Такъ какъ имніе Канселя, обремененное большими долгами, давно продавалось и не находило покупщика, то де-Линьи подъ диктовку жены написалъ Жофруа, что онъ знаетъ богатаго, очень богатаго капиталиста, желающаго купить хорошее имніе въ Нормандіи съ замкомъ, лугами, лсами, и желаетъ знать, не подходить ли его имніе подъ требуемыя условія? Началась переписка, затмъ былъ назначенъ день для осмотра замка и Жофруа, къ удивленію своему, неожиданно увидлъ у себя красавицу съ бульвара Гаусмана въ сопровожденіи отца и пріятельницы, графини де-Линьи.

Какъ имъ встртиться? Этотъ вопросъ былъ строго обсужденъ двумя пріятельницами. Притвориться, что не узнала его? Или, напротивъ, откровенно сознаться, что пріхала для него?

Не узнать его — значитъ потерять т выгоды, которыя могла уже оказать продлка съ окномъ, и, кром того, было бы притворствомъ, которое могло оттолкнуть его. Съ другой стороны, начать съ откровеннаго признанія было тоже опасно: пріятельницы не знали его характера, и такъ какъ онъ могъ принадлежать къ числу тхъ, кто обращается въ бгство при вид, что бгутъ къ нему, то слдовало дйствовать осторожно. Он остановились поэтому на среднемъ между этими двумя пріем: она дастъ замтить, что узнала его, осторожно, таинственно, такъ, чтобы это было понято, только имъ однимъ и осталось бы ихъ тайной, въ то же время, она выкажетъ радостное изумленіе.

— Вы! Изящный всадникъ, которымъ я не могла не любоваться! Незнакомецъ, поднимавшій голову, прозжая мимо меня,— это вы! Вотъ неожиданность!

Все произошло такъ и Теодолинда, наблюдавшая за игрой Габріэли, осталась довольна. Повидимому, онъ принялъ встрчу за неожиданную.

Начался осмотръ замка подъ предводительствомъ самого Жофруа, не бравшаго на себя этого труда ни для одного любителя, и хотя онъ по всмъ правиламъ вжливости обращался къ Лепаркуа, но взгляды его и слова относились къ Габріэли.

— Онъ увлеченъ,— шепнула Теодолинда, отставши на минуту съ пріятельницей,— доканчивай его.

Габріэль не надо было понукать, она видла впечатлніе, которое производила, и старалась умно воспользоваться успхомъ. Что онъ увлеченъ ея красотой, было для нея не ново,— онъ уже сказалъ ей это, прозжая мимо ея оконъ, теперь же надо было вести себя такъ, чтобы уставить трогательное воспоминаніе въ его ум и сердц.

Въ другомъ мст она нашла бы, что такой полуразрушенный,старый замокъ, какъ этотъ, ничто иное, какъ развалины, годныя для жилья совъ, и вся обстановка, сохранившаяся со временъ имперіи, когда Кансель возвратились изъ эмиграціи, послужила бы предметомъ насмшекъ. Но черезъ де-Линьи она знала, что Жофруа продавалъ замокъ не потому, что ему надоли и не нравились эти развалины, которыя онъ, напротивъ, горячо любилъ, чтобы понравиться ему, ей надо было только притвориться, чти она раздляетъ его чувства, поэтому все, что проносилось передъ ея глазами въ этой быстрой прогулк, вызывало ея восторгъ или благоговніе.

Задумчивость овладла ею, когда она вошла въ первую залу, большую, высокую и мрачную, въ которой скульптурныя работы на потолк изображали цлую поэму. Столовая съ каминомъ изъ благо мрамора и розоваго гранита была восхитительна. Широкая лстница, съ каменными перилами и площадками, была красиве всего, что она видала въ этомъ род. Въ комнат, гд когда-то ночевали Людовикъ XIII и Людовикъ XIV, можно было подумать, что она начнетъ молиться. Но гд она оставалась дольше всего, это въ башн, обращенной въ фамильный архивъ, гд на пыльныхъ полкахъ хранились фамильные документы рода Кансель. Съ глубокимъ почтеніемъ попросила она Жофруа открыть одну изъ книгъ, переплетенныхъ въ пожелтвшій пергаментъ, и такъ какъ она не могла разобрать стариннаго писанія, въ которомъ время стерло чернила, то Габріэль попросила помочь ей, и въ то время, какъ Лепаркуа и Теодолинда, облокотившись на окно, осматривали садъ, они, склонившись надъ пожелтвшимъ листомъ, такъ что борода Жофруа касалась щеки молодой двушки, прочли вмст:

‘Брачный контрактъ’.

‘Передъ королевскими совтниками, нотаріусами Шателе Парижа присутствовали нижеподписавшіеся: высокородный и высокомощный владтельный синьоръ Жофруа, графъ де-Кансель, командиръ кавалерійскаго полка Его Величества, губернаторъ Сентъ-Жанъ-Піе-де-Порть, владлецъ и господинъ…’

Она дочитала бы этотъ контрактъ до конца, если бы отецъ, соскучившись, не помшалъ имъ, несмотря на старанія Теодолинды. Конечно, то, что она восторгалась замкомъ Кансель, интересовалась исторіей рода, имло большое значеніе, но всего лучше было бы чмъ-нибудь тронуть лично Жофруа. Ихъ входъ въ большую комнату, обращенную въ мастерскую, доставилъ ей такой случай.

Вмсто того, чтобы быстро пройти мимо, какъ желалъ отецъ, все думавшій о времени отхода позда, она останавливалась передъ каждымъ этюдомъ, попадающимся ей на глаза, и тогда посыпались комплименты, пріятно щекотавшіе самолюбіе Жофруа, его трогало не то, что она говорила, а ея манера говорить, прелесть улыбки, музыка голоса. Конечно, де-Линьи предупреждалъ ее, но она никакъ не воображала, чтобы эмаль могла быть такимъ прекраснымъ искусствомъ,— это для нея открытіе.

Осмотрвъ замокъ, они спустились въ садъ, откуда перешли на конскій заводъ, выстроенный отцомъ Жофруа съ необыкновенною роскошью, въ тотъ годъ, когда его лошадь выиграла большой призъ, Дерби и Кембриджширъ. Габріель всмъ восторгалась и интересовалась.

— Мой нотаріусъ договорится съ вашимъ, графъ, — сказалъ Лепаркуа, садясь въ экипажъ, чтобы хать на станцію.

Дйствительно, нотаріусы договорились и ршили, что, вмсто купчей крпости, брачный контрактъ будетъ выгодне для обихъ сторонъ и даже для нихъ.

И мсяцъ спустя, къ ихъ величайшему удовольствію, брачный контрактъ былъ подписанъ кліентами. По желанію Габріэли, онъ былъ составленъ такъ, чтобы мужъ находился въ зависимости сначала отъ тестя, затмъ отъ жены, Жофруа безъ противорчій соглашался на все: не все ли ему равно, вдь, онъ женился не на деньгахъ!

VII.

Выходя замужъ, чтобы имть имя и домъ, Габріэль хотла бы на другой же день, какъ она сдлалась графиней Кансель, открыть этотъ домъ парижскому свту, но осуществленіе этого желанія встртило препятствія, раздражавшія ея нетерпніе. Тмъ препятствіямъ, которыя происходили отъ состоянія отеля, ей оставалось только покориться или принимать сейчасъ въ своемъ отел въ такомъ вид, какъ онъ есть, или ждать, когда рабочіе кончать бальную залу, на которую она разсчитывала, чтобы надлать шуму. Но съ тми препятствіями, которыя выставлялъ ей мужъ, было не то. Понявъ ея планы, Жофруа осторожно замтилъ, что для того, чтобы приглашать въ себ гостей, надо быть съ ними въ хорошихъ отношеніяхъ, а эти отношенія можетъ установить только время. Если бы онъ провелъ молодость въ Париж, то могъ бы и теперь поддерживать старыя связи. Но этого не было, окончивъ учиться, онъ путешествовалъ, затмъ, вернувшись во Францію, посл смерти отца, поселился въ замк Кансель съ больною матерью, изрдка прізжая въ Парижъ на короткое время и занимаясь боле запутанными длами отца, чмъ свтскими удовольствіями. Конечно, отъ этого не порвались родственныя и дружескія связи, соединявшія его съ нкоторыми знатными фамиліями, но, прежде всего, слдовало возстановить эти связи, чего нельзя сдлать въ одинъ день. Вмсто того, чтобы сдаться на эти доводы, она пустила въ ходъ все: мольбы, нжности, ссоры, гнвъ, чтобы настоять на своемъ, и какъ онъ ни отговаривалъ ее, она назначила свой первый праздникъ въ день окончанія работъ. Былъ май, если она не воспользуется концомъ сезона, придется ждать до слдующаго года и, такимъ образомъ, десять мсяцевъ будутъ отняты для ея славы.

Это раздражавшее ее сначала сопротивленіе мужа заключало въ себ то хорошее, что позволило ей устранить супруга отъ устройства праздника,— онъ не желаетъ, обойдутся и безъ него,— поручивъ ему только наблюдать за подрядчиками и торопить ихъ, и онъ безъ разговоровъ принялъ это изгнаніе: время иллюзій быстро прошло для него, онъ начиналъ узнавать жену, ея вкусы, понятія, стремленія и уже зналъ, что ничего не достигнетъ борьбой, если она нуждается въ урокахъ, то, конечно, она извлечетъ пользу не изъ тхъ, которые онъ могъ бы дать ей.

Тогда совтъ, состоявшій изъ Теодолинды и г-жи де-Бодемонъ, занялся организаціей бала и составилъ списокъ приглашенныхъ, обсуждая каждое имя, строго разбирая его, чтобы видть у себя только ‘сливки’ парижскаго общества. Не для друзей отца, капиталистовъ, промышленниковъ, представителей большихъ компаній, ихъ женъ и дочерей, устраиваетъ она этотъ балъ, если бы она захотла, они давно бывали бы у нея и безъ ея замужества, а также и не для колоніи иностранцевъ, дущихъ всюду, гд весело, американцевъ, бразильцевъ или другихъ чужеземцевъ, но для того свта, откуда дочь выскочки была исключена и гд-графиня Кансель займетъ принадлежащее ей по праву мсто.

Теодолинда должна была пріхать съ своимъ эрцгерцогомъ, что сразу придастъ царственный тонъ празднику, о которомъ прокричатъ газеты. Но такъ какъ въ послднюю минуту эргерцогъ куда-то исчезъ, то она быстро вызвала своего римскаго князя, предложивъ въ придачу американцевъ, которыхъ Габріэль и г-жа де-Бодемонъ условились не приглашать.

— Не надо иностранцевъ.

— А эрцгерцогъ?

— Не надо выскочекъ.

— Не надо купцовъ.

Въ первый разъ произошла размолвка между подругами и вслдъ затмъ послдовала другая.

Какой туалетъ наднетъ Габріэль? Надть ли ей вс драгоцнности, или держаться смлой простоты? Габріэль, знавшая цну своимъ камнямъ и жемчугамъ, хотла ихъ показать. Теодолинда и г-жа де-Бодемонъ, лишенныя возможности соперничать съ ней, стояли за простоту.

— Это было бы оригинально!

— Показало бы презрніе!

— Дерзость!

Но оригинальность, презрніе, дерзость, такъ любимыя ею, не увлекли ее на этотъ разъ. Замчанія, насмшки, колкости, убжденія пріятельницъ разбивались объ ея гордость и тщеславіе.

— Это не соотвтствовало бы всей обстановк отеля

Соотвтствовать обстановк! Сколько обязательствъ налагали уже до сихъ поръ эти слова на отца и на дочь. Въ первый же день перезда Габріэль позаботилась объ этомъ соотвтствіи: холодность, величественное равнодушіе, притворное отсутствіе интересовъ, важность, гордость были, по ея мннію, совершенствомъ безукоризненнаго тона. Что касается Лепаркуа, онъ никакъ не могъ напустить на себя ни холодности, ни равнодушія, интересовался всмъ, что ему принадлежало, и ежеминутно попадался на томъ, что какъ бы сврялъ настоящую цнность предметовъ съ заплаченною имъ цной. Когда онъ останавливался передъ одною изъ картинъ, не трудно было догадаться, что онъ задумывается надъ тмъ, стоитъ ли на самомъ дл этотъ кусокъ полотна, покрытый красками, тхъ ста тысячъ франковъ, которыя онъ заплатилъ за него, и воротитъ ли онъ ихъ, а когда онъ провожалъ взглядомъ одного изъ величественныхъ лакеевъ, легко было понять, что онъ говорилъ про себя: ‘Ты, милйшій, не заслуживаешь тхъ трехъ тысячъ франковъ, которыхъ стоишь мн въ годъ’.

Этотъ-то именно упрекъ сдлала ей, наконецъ, раздраженная Теодолинда:

— Положительно, ты становишься похожей на отца!

Но и тотъ укоръ не достигъ цли, когда у женщины есть жемчуги и брилліанты, стоющіе два милліона, она не держитъ ихъ въ футлярахъ. Безъ содйствія подругъ, она переговорила съ своимъ портнымъ, сдлавшимъ ей великолпное платье изъ тяжелой серебряной парчи, расходящееся спереди, съ фартукомъ изъ жемчужной стки, съ лифомъ, отдланнымъ жемчугомъ и брилліантами, брилліанты покроютъ шею, брилліантовая корона будетъ въ волосахъ, брилліанты будутъ всюду, при электрическомъ освщеніи это будетъ ослпительно. И дйствительно, желанный эффектъ получился, когда, спустившись изъ своихъ апартаментовъ, она прошла къ ожидавшимъ ее отцу и мужу, черезъ приходую, гд лакеи уже находились на своихъ мстахъ, ея быстрый приходъ похожъ былъ на паденіе звзды, оставляющей за собою яркій слдъ.

VIII.

При ея вход въ гостиную, гд разговаривали Лепаркуа съ зятемъ, отецъ не могъ удержаться отъ горделиво-радостной улыбки и остановился въ восторг, пораженный красотою дочери и ослпленный блескомъ брилліантовъ.

— Наконецъ-то,— сказалъ онъ,— ты длаешь честь маленькимъ подаркамъ отца.

Выраженіемъ которымъ онъ произнесъ: ‘маленькіе подарки’, ясно показывало тому, кто зналъ его, что на этотъ разъ онъ не сожалетъ о потраченныхъ деньгахъ и получилъ на нихъ удовольствіе. Хотя онъ старался обыкновенно быть сдержаннымъ съ своимъ зятемъ, онъ не могъ заставить молчать свою гордость.

— Подумайте только, — сказалъ онъ, — вдь, на ней теперь сто тысячъ франковъ годоваго дохода.

Но Жофруа не раздлялъ этого восторга, и даже тнь недовольства, замченная Габріэлью, скользнула по его лицу.

— Это не въ вашемъ вкус?— спросила она.

— Вы знаете, что никто не восторгается вами такъ, какъ я.

— Въ такомъ случа, вамъ не нравится мой туалетъ?

— Онъ восхитителенъ.

— Это иронія, не правда ли? Чмъ онъ вамъ не нравится?

— Ничмъ, разв только тмъ, что я предпочелъ бы видть этотъ туалетъ на васъ въ другомъ мст, а не здсь.

— Почему?

— Потому что здсь вы дома, и приличне предоставить первое мсто гостямъ, чмъ брать его себ.

— Какое странное выраженіе удовольствія по поводу того, что я занимаю это первое мсто!

— Ваша красота дала бы вамъ его и безъ того, чтобы кто-нибудь могъ оскорбиться.

— Пока никто не пріхалъ,— сказалъ Лепаркуа, чтобы прервать непріятный для себя разговоръ,— не дурно было бы посмотрть, все ли въ порядк.

Изъ гостиныхъ, освщенныхъ лампами и свчами, они перешли въ бальную залу, залитую электрическимъ свтомъ. Музыканты уже сидли въ оркестр, равнодушные въ окружающей ихъ роскоши и довольные только тмъ, что, благодаря этому освщенію, имъ не будетъ очень жарко, когда наполнится зала.

Въ то время зала была совершенно пуста и свтъ, падавшій на стоявшіе вдоль стнъ диваны изъ голубаго штофа, въ первый разъ выказывалъ во всемъ блеск живопись на потолк и фризахъ, такъ что Габріэль, всегда равнодушная въ произведеніямъ искусства, пришла въ восторгъ.

— Вамъ слдовало бы назначить на этотъ часъ свиданіе архитектору, — сказала она мужу, — мы могли бы высказать ему похвалы.

— И он были бы вполн заслужены.

И такъ, къ архитектору относились похвалы: для его жены и для тестя участіе, которое онъ принималъ въ постройк и отдлк залы, ничего не значило. Но разв это могло удивлять его? Давно прошло то время, когда Габріель интересовалась его занятіями и не могла ршиться уйти изъ мастерской въ замк Кансель, теперь, если случайно заговаривали объ его эмаляхъ, она стыдилась, какъ будто это были занятіе и вкусы, унизительные для его положенія. Пройдя залу въ сопровожденіи отца и мужа, она направилась въ большому столу, стоявшему на противуположной оркестру сторон, онъ былъ покрытъ покрываломъ изъ розоваго газа, по об стороны стояли безмолвно и неподвижно, точно на часахъ, два самые красивые и величественные лакея въ парадныхъ ливреяхъ.

— Снимите покрывало,— сказала Габріэль.

Когда его сняли, глазамъ открылся столъ съ аксессуарами для котильона, разложенными въ такомъ порядк, какъ могъ бы сдлать только самый искусный въ дл выставки товаровъ прикащикъ. Но рядомъ съ встрчающимися на всхъ балахъ вещами: шелковыми или газовыми шарфами, тамбуринами, лентами, цвтными шарами, китайскими вазами и другими ничего нестоющими бездлушками, на самомъ видномъ мст, чтобы поразить взоры и возбудить алчныя желанія, выдлялись золотые портбонеры, портсигары, вера, булавки для галстуковъ съ жемчужинами, кольца съ драгоцнными каменьями, корзины съ цвтами, кошельки изъ золотыхъ или серебряныхъ колечекъ, эмальированные футляры, флаконы, бонбоньерки, акварели, ожерелья, браслеты,— настоящая выставка ювелира.

Габріель обратилась къ отцу.

— Ты видишь,— сказала она,— твои деньги хорошо употреблены.

Тогда тотъ, обратившись къ зятю съ искреннею улыбкой, сказалъ:

— Это маленькій сюрпризъ.

Жофруа ничего не отвтилъ.

— Какъ вы находите его?— спросилъ Лепаркуа.

— Жаль, цны не выставлено,— сказалъ Жофруа.

— Каково! Это мысль!— воскликнулъ Лепаркуа, не сразу понявшій иронію.,

Но Габріэль была сообразительне отца, и изъ боязни насмшекъ всегда была на-сторож.

— Аксессуарамъ катильона достается наравн съ моимъ туалетомъ,— сказала она.

— Не совсмъ.

— Чмъ, наконецъ, они вамъ не нравятся?

— Тмъ, что слишкомъ цнны, это какъ будто плата нашимъ танцорамъ.

— Не безпокойтесь, наши танцоры не будутъ за это въ претензіи.

У Жофруа отвтъ былъ на язык, но онъ удержался. Къ чему было обострять несогласіе, уже обнаружившееся между женою и имъ? Это несчастіе ихъ двухъ натуръ, что они расходятся во многомъ: для него была униженіемъ эта грубая выставка богатства, для нея — торжествомъ. Отъ замчаній, которыя онъ сдлалъ бы теперь, не исчезнутъ эти драгоцнности, лучше было не настаивать,— онъ и такъ сказалъ слишкомъ много.

Осмотръ продолжался, и изъ бальной залы, черезъ анфиладу гостиныхъ, они направились въ столовую, близость которой чувствовалась по запаху трюфелей, смшанному съ ароматомъ розъ. Она была обращена въ громадный буфетъ, гд былъ приготовленъ ужинъ на восемьсотъ человкъ, умирающихъ отъ голода.

Габріэль имла обыкновеніе строго проврять подаваемые ей перваго числа счеты и не принимать сомнительныхъ тратъ, хотя бы это было всего нсколько копекъ, такъ какъ насколько она была расточительна тамъ, гд это было на-показъ, настолько разсчетлива и даже скупа въ повседневной жизни, но метръ-д’отель и управляющій, узнавъ ее поближе, поняли, что въ данномъ случа строгости не будетъ мста, и воспользовались, чтобы вознаградить себя за убытки, которые она слишкомъ часто наносила имъ.

— Надо, чтобы видли, что всего много,— сказала она, заказывая ужинъ.

Они повиновались, согласившись въ точности исполнить это приказаніе, также какъ согласились честно раздлить поровну пять или шесть тысячъ франковъ, которые имъ удастся сорвать безъ споровъ съ ‘лудильщицы’, какъ они называли свою хозяйку.

Смотря на это изобиліе състныхъ припасовъ, разложенныхъ на сверкающей чистотою скатерти среди гирляндъ и сноповъ цвтовъ, Жофруа не могъ не вспомнить первыхъ дней супружества,когда онъ пытался научить жену искусству быть любезной и деликатной, повторяя ей уроки, полученные отъ матери и опредляющіеся словами Лабрюйера: ‘Признакъ неблаговоспитанности — предлагать что-либо неохотно: самое трудное, это — предложить, чего же стоить прибавить улыбку?’ Но онъ не достигъ цли, улыбка не появилась и онъ никогда не могъ пріучить жену предлагать, разъ она хочетъ это сдлать, безъ недовольства, безъ жалобъ, любезно и деликатно, и особенно не поступать всегда такъ, чтобы унизить тхъ, кому она длаетъ одолженіе. На добро она была скупа и щедра только изъ тщеславія.

Они вернулись въ гостиную, а гости все еще не прізжали, время, между тмъ, шло и Габріэль начинала волноваться и сердиться: какъ это не торопятся хать къ ней?

А, между, тмъ, вс знали заране о приготовленныхъ чудесахъ: первое представленіе въ театр не могло бы быть лучше объявлено. Вс тонкости умлой рекламы были пущены въ ходъ, такъ какъ, кром статей Гаскина, посланныхъ въ газеты, немного грубыхъ вслдствіе коммерческой точности, архитекторъ, строившій залу, художники, электро-техникъ писали съ своей стороны, и даже весьма кстати случилась катастрофа съ двумя тяжело ранеными рабочими по собственной вин, что лишало ихъ возможности просить вознагражденія.

— Что же это никто не детъ?

И, задавая себ этотъ вопросъ съ смутнымъ безпокойствомъ, Габріэль вспомнила о нсколькихъ письмахъ, безъ всякой необходимости полученныхъ въ отвтъ на посланный ею приглашенія. Ея ярость была безгранична, когда она увидла надпись на конверт: ‘Графин Кансель, урожденной Лепаркуа’: графиня Кансель было написано мелко, Лепаркуа очень крупно, но она видла въ этомъ только проявленіе низкой злобы, внушенной завистью, а не угрозу въ будущемъ, теперь же она въ волненіи спрашивала себя, не было ли это предупрежденіемъ?

Стукъ подъхавшаго къ крыльцу экипажа прервалъ ея думу.

— Наконецъ-то пріхали!

Сдлавъ знакъ мужу, чтобы онъ слдовалъ за нею, она побжала въ гостиную, находившуюся рядомъ съ прихожей, гд она должна была принимать гостей.

— Кто?

Если бы это была графиня д’Юніеръ, ей хотлось бы, чтобы она была первой, такъ какъ, за неимніемъ принцессы крови, Габріэль никому не была рада такъ, какъ этой цариц аристократіи: когда-то существовали хорошія отношенія между графами Кансель и князьями де-Шамбрэ, отъ которыхъ происходила г-жа д’Юніеръ, и Габріэль была уврена, что она приметъ приглашеніе. Пріхалъ какой-то молодой человкъ, ухаживавшій за ней съ полгода, не встрчая, впрочемъ, поощренія со стороны Габріэль, довольной его ухаживаніемъ только потому, что онъ увеличиваетъ ея свиту. За нимъ пріхалъ второй, третій, еще нсколько человкъ. Но что ей до нихъ? Не о нихъ же, въ самомъ дл, она безпокоится. Ей нравилось видть ихъ около себя въ обществ, нравились ихъ ухаживанія, но ни одинъ не могъ похвастаться ея предпочтеніемъ передъ соперниками. И вс, воображавшіе, что эта красивая молодая женщина, равнодушіе которой къ мужу было извстно, уступитъ когда нибудь капризу, слабости или порыву страсти, не совсмъ знали ее. Въ дйствительности она безумно любила поклоненіе, и только поклоненіе, отъ кого бы оно ни было, никогда не интересуясь самимъ поклонникомъ. Полушепотомъ, съ томнымъ взоромъ, точно уступая непреодолимой сил, она будетъ вамъ говорить, что вы самый прелестный человкъ, самый умный, самый нжный, самый глубокій, самый красивый или самый геніальный, какого только она встрчала, но только что вы отойдете, она повторитъ тотъ же комплиментъ тому, кто окажется на вашемъ мст около нея, измняя его только сообразно характеру, который она предполагаетъ въ собесдник. Какъ грубо это ни было, рдкій человкъ не поддавался на это,— такъ очаровательна была улыбка, сопровождавшая эти слова, такъ нженъ голосъ, произносившій ихъ, и соблазнительна скромность, пересиленная искренностью, влагаемою ею въ признаніе.

Изъ гостиной, обтянутой блою парчей, гд стояла улыбающаяся Габріэль, она не видла всей прихожей, но по шуму ея ухо умло угадывать, мужчина или женщина идетъ, стукъ экипажей и хлопанье дверей возвстили о прізд новыхъ гостей, и почти тотчасъ же раздался шелестъ шелковаго платья,— пріхала женщина.

Она хотла оттолкнуть мысль о г-ж д’Юніеръ, говоря, что она прідетъ поздне, вроятно, это княгиня д’Оссонъ и герцогиня де-Шармонъ.

Это оказалась Теодолинда подъ руку съ своимъ римскимъ княземъ, сопровождаемая мужемъ, счастливая, что можетъ показать всему Парижу степень своей близости съ человкомъ, насчитывающимъ нсколькихъ папъ въ своей фамиліи.

Потомъ пріхала г-жа де-Бодемонъ съ отцомъ, съ заспанными глазами, такъ какъ ей пришлось будить его, чтобы выйти изъ экипажа, шедшимъ какъ лунатикъ и искавшимъ еще у самыхъ дверей укромнаго уголка, гд можно было бы возобновить прерванный сонъ.

Много было укромныхъ уголковъ въ этой длинной анфилад пустыхъ комнатъ, гд меланхолично бродило нсколько тней, удивленныхъ, растерянныхъ, точно заблудившихся и недоумвающихъ, что означаетъ эта пустота, тмъ боле поразительная, что оркестръ въ бальной зал игралъ маестозо, чтобы произвести шумъ, а не заставить танцовать, такъ какъ никого не было.

Между тмъ, экипажи продолжали подъзжать, но съ большими перерывами, а не безконечною нитью, какъ бы слдовало въ такой поздній часъ. Каждый входящій гость приносилъ хозяйк новое разочарованіе: прізжали не стоявшіе во глав списка, какъ она ожидала, а стоявшіе въ конц,— люди, допущенные ею только для того, чтобы составить толпу и наполнить комнаты. Но, протянувъ руку, съ улыбкой, не сходящей съ губъ и глазъ, она привтствовала нсколькими любезными словами, какимъ-нибудь пріятнымъ комплиментомъ проходившихъ мимо нея, въ глубин сердца полная бшенства и досады, ноги у нея подкашивались и она машинально повторяла шепотомъ:

— Не дутъ, подлые… канальи!…

Канальи были т, чье присутствіе было бы для нея честью, подлые — т, которымъ она хотла сдлать честь, пригласивъ ихъ.

Среди ея злобы и отчаянія ей блеснулъ лучъ надежды, въ числ рдкихъ гостей, проходившихъ мимо нея, она замтила одного, котораго не знала, въ очень изысканномъ костюм, даже слишкомъ изысканномъ, слишкомъ обвшаннаго брилліантами и слишкомъ раздушеннаго, который посл глубокаго поклона безмолвно прошелъ въ гостиныя, но почти тотчасъ же вернулся, тогда она услыхала, какъ онъ сказалъ Жофруа:

— Какъ поздно съзжаются теперь,— и тотчасъ же шепотомъ прибавилъ:— Обязанъ вернуться въ редакцію… нужно печатать… роскошный праздникъ… восхитительная рамка… какъ я говорилъ вамъ третьяго дня… мы будемъ первыми.

Изъ этой отрывочной фразы ее поразило только начало: ‘какъ поздно съзжаются теперь’. Она повторяла ее, говоря, что объясненіе этого журналиста врно, очевидно, еще прідутъ.

Но вслдъ затмъ она ясно поняла, что глупо тшиться этою надеждой, лучше, чмъ кто-либо, она знала, въ которомъ часу съзжаются, и что обычный часъ уже прошелъ.

Какъ ни мало было гостей, балъ долженъ былъ начаться, танцы будутъ развлеченіемъ злословію, которое она угадывала, и той удручающей скуки, которую она видла. Но если танцы могли разогнать скуку, они не могли наполнить гостиныхъ и бальной залы: двигаясь, танцующіе не умножались. Въ этой великолпной зал, гд свободно могли помститься пятьсотъ человкъ, двадцать или тридцать танцующихъ были едва замтны, и, видя себя одинокими, на счету, они ощущали холодъ, котораго ничто не могло согрть.

Осмотръ дома вызвалъ искреннюю улыбку на лиц Габріэли, отблескъ глубокаго внутренняго довольства и гордости, потому что все, что она видла, подтверждало, что ни чей домъ не могъ сравниться съ ея отелемъ. Ни напрасное ожиданіе, ни нетерпніе, ни досада, ни обида, ни злость не уничтожили этой улыбки, но она сдлалась похожа на улыбку актрисы, которой надола роль, или на улыбку женщины, которая, позируя въ продолженіе мсяцевъ для портрета la Joconde, достигла онмнія лица. На ея прекрасномъ правильномъ лиц совсмъ некрасивы были складки, образовавшіяся подъ нижнимъ векомъ и вокругъ глазъ.

Чтобы поддержать себя, она говорила, что, кром Теодолинды и г-жи де-Бодемонъ, никто не знаетъ, сколько разослано приглашеній, и, слдовательно, не можетъ назвать недостающихъ, но это было плохое утшеніе, потому что надо было ослпнуть, чтобы вообразить, что ея гости находятъ естественнымъ, видя себя столь малочисленными на этомъ бал, о которомъ было объявлено заране, какъ о парижскомъ событіи. Если она не слышала того, что говорилось, такъ какъ при ея приближеніи водворялось молчаніе, то она видла маленькія группы, собиравшіяся въ углахъ и амбразурахъ, и слышала, какъ шептались, оглядываясь по сторонамъ и выдавая мимикой свое удивленіе или насмшку: ‘Каково!’ — ‘Вотъ такъ событіе!’ Возникало даже опасеніе, какъ бы не разъхались нкоторые изъ недовольныхъ и униженныхъ неудачею праздника…

IX.

Между тмъ, никто не узжалъ и даже изрдка прибывали новые гости,— правда, не изъ ‘сливокъ’ общества, но какъ ни мало родовиты они были, они наполняли пустоту и потому встрчали самый радушный пріемъ: пожимая имъ руки, Габріэль улыбалась привтливо и длалась оживленне. Разъ она даже блеснула искреннею радостью: Габріэль замтила герцога Шомскаго, разговаривавшаго съ Жофруа. Этотъ изъ ‘сливокъ’, и изъ самыхъ настоящихъ! Правда, промотавъ четыре или пять состояній, онъ былъ разоренъ настолько, что неизвстно было, на какія средства существовалъ, но за то онъ считался законодателемъ модъ и учредителемъ (въ чужихъ домахъ) самыхъ оригинальныхъ празднествъ, какія только задавались за послднія десять лтъ. Въ молодости онъ былъ покорителемъ сердецъ, но теперь, накрашенный, намазанный, затянутый въ корсетъ, сохранившій ему, несмотря на его шестьдесять лтъ, еще стройную фигуру, онъ довольствовался боле скромными успхами и занимался женщинами только для нихъ, руководя ими, научая одерживать побды и пользоваться торжествомъ, которое онъ доставлялъ имъ своимъ жизненнымъ опытомъ, своими совтами, уроками и искуснымъ руководствомъ. Такимъ образомъ, въ свт образовался кружокъ его ученицъ, вслдствіе чего онъ получилъ прозвище ‘Марковскій салоновъ’, по соотвтствію съ настоящимъ Марковскимъ — ‘Марковскимъ пирушекъ’, пустившимъ столькихъ женщинъ по торной парижской дорожк.

Онъ самъ смялся надъ такимъ сравненіемъ и прозвищемъ, находя его вовсе не оскорбительнымъ, а даже, напротивъ, говоря объ этомъ, онъ прибавлялъ, что роль его тезки была удобне и легче: ‘У него, по крайней мр, не было недостатка въ людяхъ,— говорилъ онъ,— тогда какъ у меня…’ Чтобы не броситься къ нему, Габріэли пришлось сдлать надъ собою усиліе.

Наконецъ-то! У нея будетъ безспорно знаменитое имя!

Правда, герцогъ общалъ пріхать, но, вдь, и многіе также приняли приглашеніе и, повидимому, очень довольные, общались непремнно быть, а, между тмъ, ихъ недоставало, начиная съ этого негоднаго эрцгерцога, въ котораго она имла глупость врить.

Неторопливо, чтобы не показать пережитыхъ терзаній, Габріэль направилась къ герцогу и на этотъ разъ вполн искренно сказала ему, что онъ самый милый, самый умный и самый красивый изъ всхъ, кого только она до сихъ поръ знала. Она вошла съ нимъ въ бальную залу, гд онъ, какъ и Сильва, восторгался чудною рамкой и, платя тою же монетой за комплименты, которыми она только что осыпала его, объявилъ, что въ Париж нтъ ничего равнаго этой зал: чтобы создать подобную галлерею, необходимо соединеніе,— къ несчастію, рдко встрчающееся, настолько рдко, что можно сказать оно и не существуетъ,— соединеніе вкуса и богатства. При подобной обстановк можно задавать такія празднества, какихъ нигд больше не увидятъ. Проходя мимо аксессуаровъ для котильона, герцогъ прервалъ свой хвалебный гимнъ и произнесъ фразу, успокоившую Габріэль. Газовые вуали были сняты и два неподвижные лакея, какъ драконы, охраняли эти сокровища.

— Съ подобною выставкой,— сказалъ герцогъ,— вы можете быть уврены, что ваши гости удутъ только когда столъ опустетъ!

— Этотъ выборъ вамъ нравится?

— Превосходенъ! И если бы объ этомъ зналъ кое-кто изъ тхъ, кого я здсь не вижу, я даю вамъ слово, что многіе изъ отсутствующихъ были бы въ вашей зал!

Когда изъ бальной залы они прошли въ столовую, герцогъ опять вернулся къ тому предмету, котораго коснулся въ зал.

Съ того времени, какъ Габріэль съ отцомъ и мужемъ проходила по столовой, въ ней разставили маленькіе столики для желающихъ ужинать сидя, и на скатертяхъ, убранныхъ гирляндами изъ живыхъ цвтовъ, стояли накрытые приборы съ переливающимися разноцвтными огнями хрусталемъ и серебромъ. Она пригласила герцога ссть за одинъ изъ маленькихъ столиковъ и, приказавъ подать ему салатъ изъ раковъ la gele, заняла мсто противъ него, тогда, закусывая, онъ заговорилъ въ полголоса о томъ, что, очевидно, хотлъ высказать:

— Подозрвали ли вы о составленномъ противъ васъ заговор?

— Какомъ заговор?— спросила она, быстро бросивъ вокругъ себя взглядъ, выдавшій ее, но никого не было на такомъ разстояніи, чтобы можно было слышать, къ тому же, оркестръ заигралъ прелюдію шумнаго вальса.

— Ваше восклицаніе говорить мн, что вы поняли меня, а также и вашъ взглядъ. Но я вполн понимаю, что вы колеблетесь мн отвчать, такъ какъ не знаете, насколько глубока и искренни симпатія, которую вы мн внушаете. Я выскажусь ясне. Заговоръ, о которомъ я говорю, заключался въ томъ, чтобы не быть на вашемъ бал и заставить васъ протомиться весь вечеръ одну въ пустыхъ залахъ.

— И вы знали!…

— Мн не сообщали пароля, который передавался шепотомъ, такъ какъ, если бы я зналъ наврное, то предупредилъ бы васъ. Я догадывался только. Вы, впрочемъ, не первая жертва этихъ свтскихъ козней.

— Но я… за что?

— Слишкомъ хороша, слишкомъ богата. Достаточно было бы одного изъ этихъ двухъ преступленій, чтобы зависть людская осудила васъ, и, сверхъ того, позвольте вамъ замтить, вы не заручились обстоятельствами, смягчающими вашу вину.

— Какимъ образомъ?

— Вы хотли силой войти въ свтъ и силой заставить его бывать у васъ.

То же самое говорилъ ей Жофруа, но эти слова, лишенныя значенія въ устахъ мужа, пріобртали громадное въ устахъ герцога Шомскаго.

Герцогъ умолкъ, но она убдительно просила его продолжать разговоръ.

— Пожалуйста!— просила она.

— Но ваши гости?

— Еще нсколько словъ!…

— Вы были неосторожны: вамъ слдовало стушеваться, умалить вашу красоту, скрыть богатство, заставить простить его себ скромностью туалетовъ и посредственностью экипажей. Слдовало послать мужа съ приказаніемъ молчать къ первому журналисту, упомянувшему ваше имя. Событія произошли, кажется, не совсмъ такъ, не правда ли?

— Правда!

— Съ гордою самоувренностью, проистекающею изъ преимуществъ, которыя вы чувствуете въ себ и которыя признаются всми, кто не ощущаетъ пошлой зависти, вы бросились впередъ, смло, безразсудно, если вы позволите такъ выразиться, и вотъ… Подумайте, есть женщины, употребившія десять, двадцать лтъ на то, чтобы ихъ принялъ свтъ, которыя терпливо перенесли вс оскорбленія, вс обиды, вс непріятности, подставляя лвую щеку, когда получали пощечину по правой.

— И он достигли успха?

— Полнаго! А сегодня он вымщаютъ на молодыхъ то, что имъ сдлали старыя.

— Десять лтъ!

— Я не говорю именно десять лтъ, но необходимы, по крайней мр, подготовка, осторожность, хитрость. Свтскіе успхи, какъ и всякіе другіе, требуютъ подготовки. Чмъ была бы Патти, безъ своего Стракоша? Мы, впрочемъ, поговоримъ еще объ этомъ..

— Вы общаете мн?

— Охотно! У васъ слишкомъ много природныхъ способностей, слишкомъ много доброй воли, чтобы дать имъ заглохнуть за недостаткомъ совта. Отчего бы вашему дому не сдлаться однимъ изъ такихъ, гд бы обдали члены королевскихъ фамилій, прозжающіе черезъ Парижъ? Я не говорю, что эти высокіе гости, наслдные принцы, владтельные князья, эрцгерцоги, стали бы принимать васъ у себя, когда вы подете въ ихъ страну, но съ васъ и того довольно, что вы будете принимать ихъ у себя. Вдь, вы хотите царствовать въ Париж, а не въ Вн, не въ европейскихъ, столицахъ?

Габріэль готова была слушать герцога цлую ночь, забывъ о своихъ гостяхъ, но въ столовую вошло нсколько человкъ, и такъ какъ они оказались изъ пріятелей герцога, то разговоръ превратился. Тогда она вспомнила о своихъ обязанностяхъ хозяйки, и, направляясь изъ столовой въ одну изъ гостиныхъ, встртила отца, меланхолично бродившаго, задавая себ вопросъ, стоитъ ли въ дйствительности этотъ праздникъ тхъ денегъ, которыя онъ истратилъ на него?

— Герцогъ Шомскій въ столовой,— быстро проговорила Габріэль шепотомъ.— Попроси Жофруа представить тебя, будь любезенъ, предупредителенъ. Постарайся навести разговоръ на такую почву, чтобы ты могъ сказать, что счелъ бы для себя за честь имть его въ нкоторыхъ изъ твоихъ административныхъ совтовъ.

Затмъ она покинула его, растеряннаго, но, впрочемъ, какъ я всегда, ршившагося повиноваться высказанному ею желанію.

Когда Габріель вошла въ бальную залу, вс были поражены измнившимся выраженіемъ ея лица и у многихъ пробудилось къ ней чувство симпатіи, смшанное, правда, съ жалостью: она ршительно не падаетъ духомъ! И вс почувствовали къ ней расположеніе: именно потому, что они пріхали, они склонны были думать, что отсутствующіе выказали щепетильность, граничащую съ невжествомъ… А какъ прелестны котильонные аксессуары! какъ восхитительно все убрано! И насколько казалось боле пріятнымъ спокойно подлить между немногими вс эти хорошенькія бездлушки, чмъ еле-еле наудачу схватить одну или дв изъ нихъ, настолько же боле удобно ужинать сидя за маленькими столиками, за которыми внимательно прислуживаютъ, чмъ стоя передъ буфетомъ, гд надо толкаться, чтобы добыть тарелку или стаканъ.

Такимъ образомъ водворилась гармонія, которой недоставало въ начал вечера. Габріель почувствовала, что надъ ней не смются больше, и въ первый разъ съ начала вечера осмлилась поднять глаза на лакеевъ, сдерживавшихъ нехорошую улыбку, съ любопытствомъ смотрвшихъ на нее, когда она проходила мимо, и, безъ сомннія, громко насмхавшихся надъ ея униженіемъ, какъ только она поворачивалась къ нимъ спиной.

Въ ея несчастіи было хоть то утшеніе, что дирижеръ танцевъ оказался налицо, несмотря на то, что были употреблены вс средства, чтобы вовлечь и его въ заговоръ, но безуспшно, во-первыхъ, потому, что не легко отказаться отъ торжества дирижировать котильономъ, да еще, въ такомъ дом, гд практикуется реклама и его имя пропечатается во всхъ газетахъ, а, во-вторыхъ, потому, что его дамой на котильонъ была госпожа де-Бодемонъ, очень интересовавшая его, ее не первую онъ увлечетъ искуснымъ дирижерствомъ красиваго котильона.

Наконецъ-то онъ начался, этотъ котильонъ, и Габріэль, взявшая на себя деликатную задачу раздавать аксессуары, заняла мсто около выставки. Пока тянулись фигуры съ орденами, шарфами, тамбуринами, лентами, бантиками и другими ничего не стоящими бездлушками, этотъ котильонъ былъ похожъ на обыкновенный котильонъ, какой танцуютъ везд, только фигуры были короче,точно ихъ торопились кончить. Но торопились не танцы кончить, а приблизить моментъ раздачи крупныхъ аксессуаровъ, мимо которыхъ вс столько разъ проходили, длая потихоньку свой выборъ.

До сихъ поръ удовольствіе танцевъ, упоеніе вальса, увлеченіе оркестра, отрывистыя нжныя рчи, ласкающіе взоры оживляли котильонъ, но когда, истощивъ запасъ бездлушекъ, Габріэль подняла об руки и въ одной увидли кошелекъ изъ золотыхъ колечекъ, въ другой флаконъ, тогда нарушился порядокъ и спокойствіе, съ которымъ подходили къ выставк, взоры разгорлись, руки протянулись, вс оживились и нсколько устъ произнесло одновременно одно и то же слово, вырвавшееся у нкоторыхъ въ слабомъ восклицаніи:

— Мн!

И Жофруа, наблюдавшій за женой, не могъ бы въ эту минуту упрекнуть ее въ томъ, что она даетъ неделикатно, никогда у нея не было боіе привтливой, боле торжествующей улыбки, какъ та, которой она сопровождала отдачу каждой драгоцнности. Не было ни жалобъ, ни отказовъ, ни униженія: ее осчастливливали и, протягивая въ ней руку, ей оказывали честь.

И она дйствительно думала это, такъ какъ, вслдствіе страннаго оптическаго измненія, эти люди, на которыхъ часъ тому назадъ она смотрла съ нкоторымъ презрніемъ, потому что по имени или положенію они не были равны тмъ, которыхъ она ждала, неожиданно принимали значеніе въ ея глазахъ въ ту минуту, когда принимали ея подарки: люди эти были не изъ первыхъ,правда, но и не изъ послднихъ, при мене честолюбивыхъ требованіяхъ, чмъ ея, они могли бы играть очень важную роль. И она протягивали къ ней руки, какъ т бдняки, которые во время народныхъ гуляній протягиваютъ руки къ столбамъ съ призами. Она, слдовательно, вполн основательно отвтила Жофруа, что никто не будетъ жаловаться на цнность этихъ аксессуаровъ.

Не только никто не жаловался, но, чтобы получить именно то,что хотлось, они дйствовали откровенно, беззастнчиво, забывая о другихъ и о себ, подтверждая этимъ, что изобртатели этой моды хорошо изучили свой свтъ. Какъ говорила Габріэль, люди эти могли бы везд играть роль, имли состояніе, имя, титулъ, вліяніе, какъ бы цнны ни были вещи, он въ дйствительности ничего не значили для ихъ кармановъ, въ ихъ этажеркахъ и футлярахъ было безчисленное множество такихъ же и лучшихъ, на которыя они не смотрли даже, а, между тмъ, протягивая руку за тмъ, что имъ хотлось, они выказывали дтскую радость, и, счастливые, украшали ими себя, или если нельзя бы надть на себя, наполняли ими карманы отцовъ, братьевъ, мужей, боле громоздкія вещи складывались на диванахъ и владльцы, танцуя, зорко слдили за ихъ цлостью. Оркестръ игралъ безъ устали, но какъ ни быстро исполнялись и какъ ни укорачивались фигуры, выставка не пустла: въ ней было приготовлено аксессуаровъ на нсколько сотъ человкъ, а длили ихъ теперь между пятидесятью. Когда Габріель отдала послднюю вещь, въ окна врывались блдноватые лучи разсвта и она съ торжествомъ могла сказать, что ея вечеръ продолжался до зари.

X.

Посл ухода горничныхъ Габріэль хотла лечь въ постель, когда въ дверь, соединявшую ея аппартаменты съ мужниными, осторожно два раза постучали.

— Войдите!— сказала она недовольнымъ голосомъ. Она увидла Жофруа, направлявшагося къ ней съ протянутыми руками и нжною улыбкой на лиц.

— Какъ ты себя чувствуешь?— спросилъ онъ озабоченно.

— Отлично.

— Не очень устала?

Она хотла отвтить, но запнулась.

— Ужасно!— произнесла она.

— Надо скоре лечь.

— Что я и хотла сдлать, какъ вы видите.

— Ну, такъ ложись скоре.

— Покойной ночи!

Это холодно произнесенное прощаніе не заставило его уйти, напротивъ, онъ приблизился къ ней и осторожно хотлъ снять кружевную косынку, прикрывавшую ея плечи, но, сама развязавъ ее, она бросила косынку на кресло и, опустившись на кровать, скользнула подъ одяло, быстро натянувъ его на себя до самой шеи.

— Теб холодно,— сказалъ онъ, завертывая ей одяло за спину.— Теперь постарайся поскоре заснуть…

Онъ говорилъ нжно, какъ отецъ ребенку, котораго онъ ласкаетъ и баюкаетъ.

— Да, я засну сейчасъ…

— Въ особенности не думай объ этомъ вечер.

Она мгновенно вскочила.

— А почему бы не думать о немъ?

Онъ былъ пораженъ и ея движеніемъ, и ея тономъ.

— Но…

— Какъ вы хотите, чтобы я не думала, когда я задыхаюсь, и не полагаете ли вы, что ваши слова могутъ успокоить меня?

— Васъ можетъ успокоить вра въ мою любовь и преданность, увренность въ томъ, что я и теперь, и всегда буду вашъ… вотъ моя рука, которую я протягиваю вамъ.

Она не приняла ея.

— Сознайтесь, по крайней мр, что у васъ странная манера выражать вашу любовь и преданность.

— Я не понимаю.

— Вы думаете, я не замчала взглядовъ, которыми вы преслдовали меня весь вечеръ, и не чувствовала, сколько въ нихъ было насмшки?

— Насмшки!

— Этотъ балъ вамъ не нравился и вы были счастливы, что онъ такъ ужасно провалился, какъ будто бы униженіе, нанесенное мн, не отражается и на васъ.

— О, Габріэль!— воскликнулъ онъ съ негодованіемъ, но вслдъ затмъ разсудокъ взялъ верхъ надъ его вспышкой, раздраженіе внушило ей эти слова, только раздраженіе.

— Если бы этотъ балъ мн такъ не нравился,— отвтилъ онъ,— принималъ ли бы я такое участіе въ постройк галлереи?

— Стройка, декораціи — ваше дло и вы были счастливы, что можете по шею зарыться въ известк, но еслибъ онъ дйствительно вамъ нравился, вы бы устроили такъ, чтобы ваши родные присутствовали на немъ, по крайней мр, хоть т, которые играютъ роль въ парижскомъ свт. Сколько ихъ было сегодня?— четверо, да и т могли бы свободно оставаться дома.

— Я говорилъ вамъ, что мы не должны торопиться.

— Да, я знаю, вы съумли предусмотрительно выгородить себя. Это очень ловко, но это еще новое доказательство вашего страстнаго желанія, чтобы вечеръ не удался.

— Да, наконецъ, ради чего я сталъ бы желать, чтобы онъ не удался? Разв что касается васъ, не касается и меня? Что огорчаетъ васъ, не огорчаетъ разв и меня?

— Вотъ въ чемъ ваша ловкость: видя, что ваши замчанія не достигаютъ цли, вы захотли дать мн такой хорошій и жестокій урокъ, чтобы заставить меня отказаться отъ удовольствій, которыя для васъ невыносимая обуза. Радуйтесь, урокъ былъ жестокъ,— такъ жестокъ, какъ это только возможно, и въ этомъ отношеніи вы достигли желанныхъ результатовъ. Но урокъ этотъ, предупреждаю васъ, не удался: онъ ничему не помшаетъ, такъ это и знайте!

Она говорила съ сильнымъ раздраженіемъ, отчеканивала слова, точно они лились прямо отъ сердца, гд давно накопились, и, сидя на кровати съ высоко поднятою головой и вызывающимъ взглядомъ, въ распахнувшейся ночной рубашк, она точно находила удовольствіе осыпать упреками мужа.

— Станете вы утверждать,— продолжала она,— что сдлали все, что могли, чтобы ваши родственники были у насъ сегодня вечеромъ?

— Вы знаете, что я ничего не могъ сдлать…

— Вотъ видите!

— И что я не ждалъ этой ночи, чтобы сказать вамъ, что намъ не слдуетъ торопиться. Наша свадьба оскорбила нкоторыхъ членовъ моего семейства, нкоторыхъ огорчила, а у другихъ вызвала чувства зависти, прикрытыя пустыми словами. Надо было дать время всему этому успокоиться, вы не захотли. Слушаясь другихъ совтовъ, а не моихъ…

— Намрены вы обвинять моихъ подругъ въ томъ, что случилось?

— Вы же обвиняете меня, тщетно старавшагося помшать этому. Не обвиняя никого, я говорю только, что вы сами захотли рискнуть этимъ ршительнымъ шагомъ, и потому не должны упрекать меня, отсовтовавшаго вамъ его.

— Дйствительно, я заблуждалась, вря въ значеніе и авторитетъ вашего имени.

Онъ не разъ хотлъ прервать этотъ неудачно начатый разговоръ, но не длалъ этого, надясь перевести его на другую тему и найти возможность ласково, нжно высказать ей, что въ продолженіе этой длинной ночи онъ сердцемъ былъ съ ней, раздлялъ ея страданія, ея разочарованія и раздраженіе, что онъ пришелъ къ ней для того, чтобы она заснула подъ эти ласковыя слова, которыя, какъ онъ думалъ, должны успокоить ее. Слушая ея обвиненія, Жофруа сдерживалъ себя мыслью, что у нея разстроены нервы: ея положеніе не объясняетъ, не оправдываетъ разв всего? Не иметъ она разв права на снисхожденіе и особенную заботливость? Но послдняя фраза вывела его изъ терпнія: если онъ ршился вынести все, что относится къ нему, то онъ не позволитъ трогать своего имени.

— Вамъ нуженъ покой,— сказалъ онъ.— Этотъ разговоръ, который зашелъ гораздо дальше, чмъ я бы желалъ, можетъ только еще больше встревожить васъ. Я ухожу.

Она ничего не отвтила и онъ ушелъ. Но, вмсто того, чтобы лечь спать, онъ прошелъ въ уборную и переодлся. Ложиться не стоило, потому что онъ все равно не заснулъ бы: ему необходимо было движеніе, необходимо было встряхнуть себя, бжать отъ своихъ мыслей.

Если онъ почувствовалъ приливъ раздраженія противъ жены, то не мене сердился и на самого себя, потому что онъ не могъ не сознаться, что и его доля отвтственности была велика: по слабости, чтобы избжать непріятныхъ ссоръ, изъ осторожности, чтобы не обострять разногласія въ идеяхъ и вкусахъ, въ воспитаніи и характерахъ, съ каждымъ днемъ сказывавшагося все больше и больше, онъ не мшалъ ей. Если онъ не хотлъ, какъ упрекала его Габріэль, дать ей жестокій урокъ, чтобы излечить отъ свтскихъ честолюбивыхъ увлеченій, тмъ не мене, врно, что онъ думалъ, что недурно было бы, если бы опытъ подтвердилъ его совты и доказалъ ей, что нельзя навязывать себя потому только, что этого хочется, нсколько отсутствующихъ человкъ дадутъ ей ясно понять это и тмъ все кончится. Но отсутствовало большинство и теперь съ нимъ было то же, что бываетъ съ слабыми родителями, когда, выведенные изъ терпнія криками своего деспота-ребенка, они позволятъ ему схватить руками пламя свчки, которое онъ требовалъ, а давъ урокъ, приходятъ въ отчаяніе отъ обжога.

Машинально онъ направился по той дорог, по которой ходилъ ежедневно, по пустыннымъ улицамъ, гд встрчались только мастеровые, спшившіе на свои работы, онъ дошелъ до площади Клиши, затмъ спустился по Сентъ-Уэнскому предмстью, направляясь къ своей мастерской. Не тамъ ли только онъ можетъ свободно думать, свободно дышать? Калитка оказалась запертой и онъ отперъ ее, заперты была еще и мастерская слесаря, и сторожка Трипа, и домикъ Лотьё, въ которомъ красныя занавски отливали пламенемъ подъ косыми лучами солнца,— вс еще спали.

Но въ мастерской животныя уже не спали: увидвъ его, Пистонъ вспорхнулъ на встрчу съ радостнымъ крикомъ и, опустившись на перекладину, началъ кланяться, быстро нагибаясь и выпрямляясь, чтобы обратить на себя вниманіе.

Какъ только Жофруа кивнулъ головою, онъ началъ торжествующую псню, звонко разносившуюся подъ стекляннымъ сводомъ. Дьяволо тоже прибжалъ, и когда его хозяинъ слъ, онъ вспрыгнулъ на его колни, гд разлегся съ громкимъ мурлыканьемъ.

— Соскучился безъ меня,— сказалъ Жофруа, нжно потрепавъ Дьяволо.

Отъ этой ласки котъ еще больше растянулся и, засунувъ лапу въ жилетъ Жофруа, протянулъ къ нему голову, тогда какъ Пистонъ продолжалъ концертъ, перебирая весь свой репертуаръ.

Сколько пріятныхъ часовъ провелъ Жофруа въ этой мастерской въ обществ этихъ двухъ животныхъ, не думая ни о чемъ, кром работы! Онъ углубился въ свои размышленія, забывая настоящее и уходя весь въ прошлое, въ свою артистическую жизнь, давшую ему столько чистыхъ наслажденій, когда на дорожк послышался шумъ легкихъ шаговъ, затмъ раздался стукъ въ дверь и въ мастерскую вошла Лотьё.

Она держала въ рук тартинку, намазанную масломъ, отъ которой только что откусила, и, несмотря на ранній часъ, была совсмъ одта, бодра и свжа.

— Есть заказы,— спросилъ Жофруа,— что вы такъ рано поднялись?

— Нтъ, ни одного, но вчера вечеромъ я долго работала для себя и мн интересно посмотрть при дневномъ свт, что вышло, я вчера ужь ничего не видла, все сливалось.

— Покажите мн.

Она выдвинула ящикъ и достала оттуда почти оконченную дощечку, которую нершительно протянула Жофруа: на темномъ фон выступала головка молодой итальянки, красоты скоре идеальной, чмъ дйствительной, съ глубокимъ и нжнымъ взглядомъ, блокурые волосы, украшенные золотымъ обручемъ и лаврами, разсыпались по ея обнаженнымъ плечамъ и бархатному лифу съ разводами.

— Кто далъ вамъ идею этой головки?— спросилъ Жофруа посл продолжительнаго разсматриванія.

— Фантазія! Это — дтская работа, не правда ли?

Онъ поднялъ глаза и, смотря ей въ лицо, произнесъ:

— Эта вещь прелестна, по наивной нжности рисунка и свтлой свжести колорита, она напоминаетъ итальянскаго художника, произведеній котораго вы никогда не видали и даже имени котораго, я увренъ, не знаете: Ботичелли.

— Неужели?— прошептала она, радостно взволнованная.

— Конечно, здсь надо исправить нкоторыя мелочи, но это пустяки. Важно общее впечатлніе, а оно прелестно.

Онъ протянулъ ей руку:

— Дайте мн вашу руку, товарищъ!

Смущенная Лотьё колебалась, тогда онъ самъ взялъ ея руку и дружески пожалъ ее.

— Несомннно,— продолжалъ онъ,— что у васъ есть талантъ и вы рождены артисткой. То. чего вамъ недостаетъ, при вашей охот и прилежаніи, вы легко и, я увренъ, очень быстро пріобртете, на что я употребилъ годы, вы употребите мсяцы, а, можетъ быть, даже недли, само собою, шутя, вы найдете т краски, для отысканія которыхъ мн понадобятся безчисленныя пробы.

Жофруа попросилъ ее сейчасъ же кончить пластинку, и когда печка накалилась, онъ, не принимаясь за свою работу, слдилъ за ней, какъ учитель слдитъ за ученикомъ. Когда пластинка была готова, онъ захотлъ, чтобы она обожгла ее еще въ послдній разъ, обозначивъ на ней число и годъ.

— Съ этого дня вы вступаете въ жизнь,— сказалъ онъ.— Вы никогда не должны забывать этого.

— Я общаю вамъ, что мн не нужны будутъ цифры, чтобы помнить это.

Часъ пролетлъ такъ, что Жофруа не замтилъ, увлеченный работой Лотьё, онъ забылъ тяжелыя впечатлнія, съ какими вошелъ въ мастерскую: бой стнныхъ часовъ напомнилъ ему, что онъ хотлъ быть около жены, какъ только она проснется.

— Какъ жаль, что вамъ нельзя работать сегодня,— сказала Лотьё, когда онъ собрался уходить.

Почему жаль — онъ не спросилъ этого, но объяснилъ ей, что съ сегодняшняго дня у него будутъ занятія, которыя помшаютъ ему часто приходить въ мастерскую или, по крайней мр, проводить въ ней за работой цлые дни, какъ онъ это длалъ послднее время.

Эти занятія въ новомъ образ жизни, создаваемомъ беременностью Габріэли, будутъ заключаться въ томъ, что онъ будетъ проводить съ женою гораздо больше времени, чмъ прежде. По слабости, чтобы не ссориться и не спорить, онъ допустилъ, чтобы Теодолинда и госпожа де-Бодемонъ заняли его мсто, какъ по слабости же уступалъ фантазіямъ Габріэли, но теперь не надо уже думать о своемъ поко, будущность ребенка, забота о его здоровьи, о его жизни даже, налагаютъ на него обязанности, которыя онъ свято исполнить. Кром того, онъ можетъ найти въ это время случай сблизиться съ женою, устранивъ отъ ней вліяніе подругъ, и съ его стороны будетъ тяжелою ошибкой не воспользоваться этимъ, хотя радужныя надежды первыхъ дней супружества получили тяжелые удары, он не вс еще погибли и онъ думалъ, что съ нкоторымъ искусствомъ, а въ особенности съ твердостью характера, он могутъ осуществиться.

Жофруа воображалъ, что застанетъ жену еще въ постели, но ему сказала, что она отдала приказаніе осдлать верховую лошадь. Онъ быстро поднялся къ ней и вошелъ въ уборную, гд горничная причесывала Габріель, тогда какъ она читала газету, пришпиленную къ обоямъ двумя булавками, вокругъ нея на ковр было разбросано множество развернутыхъ газетъ.

— Вы собираетесь сегодня кататься?— сказалъ онъ еще въ дверяхъ.

— Конечно.

— Но…

— Вы находите препятствія?

Онъ взглядомъ указалъ на горничную.

— Газеты говорятъ о нашемъ бал,— сказала Габріэль.— Хотите посмотрть? Хроника Кандида хороша, очень хороша, статья въ Бульвар также не дурна.

По собственному желанію онъ не раскрылъ бы этихъ газетъ, потому что то, что въ нихъ было, могло только оскорбить его, но въ присутствіи горничной онъ не хотлъ показать презрнія, которое, будучи противуположно поспшности, выказанной, безъ сомннія, графиней, будетъ какъ бы порицаніемъ, онъ взялъ поэтому изъ вороха газетъ номеръ Кандида.

На первой страниц онъ прочелъ хронику.

‘Балъ графини Кансель’.

‘Длинный рядъ экипажей поднимается по бульвару Гаусманна, въ то время какъ другой, не мене длинный, спускается, чтобы встртиться съ первымъ передъ ярко освщеннымъ подъздомъ одного изъ нашихъ великолпнйшихъ отелей. Сегодня вечеромъ графиня Кансель начинаетъ свои пріемы, запоздавшіе по случаю постройки галлереи — верха совершенства’… Слдовало описаніе галлереи ‘чудной рамки’, затмъ отчетъ объ этомъ удивительномъ вечер, о которомъ еще черезъ десять лтъ будетъ говорить весь Парижъ, оставшійся подъ обаяніемъ незабвенныхъ воспоминаній объ этомъ великолпіи.

Жофруа пропустилъ три или четыре столбца и посмотрлъ конецъ.

‘Въ тотъ часъ, когда мы говоримъ, балъ въ полномъ разгар, гости прізжаютъ еще въ большемъ количеств и роскошныя помщенія нижняго этажа наполнены блестящею толпой, видъ волшебный, очаровательный! Скоро начнется котильонъ съ необыкновенно изящными и оригинальными аксессуарами, въ немъ есть нововведеніе, къ которому мы вернемся, отличающееся замчательнымъ изяществомъ.

‘Въ числ приглашенныхъ, имена которыхъ могли бы возстановить золотую книгу французскаго дворянства, мы замтили…’

Слдовалъ перечень лицъ, стоявшихъ въ списк, составленномъ Габріэлью при помощи подругъ, а совсмъ не тхъ, которые присутствовали на бал.

Жофруа поднялъ глаза на жену, чтобы спросить, не шутила ли она, сказавъ, что статья хороша, но она предупредила его:

— Не правда ли,— сказала она,— это прилично?

Насмхается она или, вслдствіе иллюзіи тщеславія, вритъ тому, что говорить?

— Возьмите Бульваръ,— сказала она,— тоже очень мило.

Статья въ Бульвар была въ томъ же дух и въ перечисленіи приглашенныхъ такъ же точна, ‘назовемъ наудачу’, говорилъ хроникеръ, и удача служить ему не лучше, чмъ Кандиду.

Прическа была готова и Габріель выслала горничную.

— Вы желаете сдлать замчаніе по поводу моего катанья верхомъ?— спросила она.

— Мн кажется, это катанье можетъ быть вамъ вредно: вамъ надо отдохнуть посл утомленія этой ночи.

— Именно утомленіе этой ночи заставляетъ меня хать.

— Какъ такъ?

— Время прошло, когда были въ мод слабенькія, нервныя женщины, лежащія на кушеткахъ, теперь нравится сила и здоровье, я не хочу, чтобы думали, что одна ночь, проведенная безъ сна, свалкла меня.

— Какое вамъ дло, что будутъ думать о васъ?

— Очень большое дло.

— Въ вашемъ положеніи вы должны думать о себ, прежде чмъ заботиться о другихъ.

— Я уже сказала вамъ, что мое положеніе вовсе не то, какое вы думаете, и повторяю вамъ это. И если бы даже оно было такимъ, то это не помшаетъ мн здить верхомъ ни сегодня, ни завтра, ни когда я захочу.

— Даже если докторъ Проби вамъ запретитъ?

— Проби никогда не запрещаетъ того, что любятъ, и говоритъ только то, что хотятъ, чтобы онъ говорилъ. Если бы вы привели его, онъ посовтовалъ бы мн кататься верхомъ. А если бы онъ запретилъ, я не послушалась бы. Мн необходимо показаться сегодня утромъ въ лсу, и я покажусь.

— Могу я васъ спросить, почему это необходимо?

— Я бы не желала этого говорить.

— Я прошу васъ.

— Какъ вы не понимаете, что посл униженія этой ночи я не хочу, чтобы мое отсутствіе, которое непремнно замтятъ и о которомъ будутъ толковать, дало поводъ думать, что я огорчена и не смю показаться? Торжествующей должна я явиться, и явлюсь.

Нтъ сомннія, что все, что бы онъ ни сказалъ, будетъ безсильно противъ такого важнаго довода, поэтому лучше замолчать и спасти хоть то, что возможно.

— Могу я сопровождать васъ?— сказалъ онъ.

— Это удовольствіе и счастіе вы доставляете мн слишкомъ рдко, чтобы я не приняла вашего предложенія съ восторгомъ.

XI.

Жофруа не раздлялъ мннія Габріэли, что Проби говорить своимъ паціентамъ только то, что т хотятъ, чтобы онъ говорилъ, желая лишь угодить имъ. Если докторъ объявилъ про беременность, то совсмъ не потому, что хотлъ угодить Лепаркуа и польстить желаніямъ ддушки: его слова безспорно основывались на фактахъ, противъ которыхъ отрицанія Габріэли ничего не значили. Авторитетъ, которымъ онъ пользовался, не допускалъ ошибки съ его стороны, если бы онъ не имлъ врныхъ указаній, онъ не говорилъ бы на угадъ, а подождалъ.

Одно изъ двухъ, или Габріэль была права, или ея отецъ придалъ словамъ доктора не тотъ смыслъ, какой они имли, и принялъ собственное желаніе за дйствительность. Но со стороны такого человка, какъ Лепаркуа, въ которомъ спокойствіе и хладнокровіе были преобладающими качествами, подобная ошибка была неправдоподобна. Такъ какъ въ подобномъ вопрос невозможны были сомннія и выжиданія, то Жофруа ршилъ самъ спросить доктора.

То, что Проби сказалъ отцу, онъ повторилъ и мужу: у графини Кансель замчены вс признаки начала беременности, но такъ какъ въ первые мсяцы беременность всегда сомнительна, то онъ не можетъ утверждать, что она беременна, и пока можетъ сказать только, что предполагаетъ это.

И вслдъ за тмъ прибавилъ:

— Я бы очень хотлъ дать вамъ опредленный отвтъ, за которымъ вы, вроятно, и пришли ко мн, но я прошу васъ дать мн нкоторое время, прежде чмъ высказаться ршительно, къ тому же, если эта отсрочка непріятна тмъ, что отдаляетъ подтвержденіе вашихъ надеждъ, то, къ счастью, она не иметъ другихъ не удобствъ. Если бы графиня была слабою женщиной, очень нервною, или очень лимфатическою, или очень полною, или даже очень полнокровною съ сангвиническимъ темпераментомъ, то, въ виду констатированныхъ симптомовъ, ей пришлось бы предписать нкоторыя мры предосторожности. Но она въ нихъ не нуждается. Природа одарила графиню не только несравненною красотой, но и превосходнымъ здоровьемъ. За нее нечего бояться, что было бы неосторожностью для другой, для нея будетъ совершенно безвредно.

— Такъ ей ни въ чемъ не надо мнять образа жизни?

— Пока ни въ чемъ, разв только не очень утомляться, да и то увидимъ впослдствіи. Беременность есть положеніе, которое переходить въ болзнь только тогда, когда женщины находятся не въ нормальныхъ условіяхъ здоровья, а графиня находится какъ разъ въ самыхъ великолпныхъ. Если же мы захотимъ довести предосторожности до крайности, то я могу обратить ваше вниманіе только на нервную впечатлительность графини, которая показалась мн сильне обыкновеннаго. Если бы вы не были лучшимъ изъ мужей, самымъ преданнымъ и самымъ нжнымъ, я бы сказалъ вамъ, что въ настоящее время надо избгать всего, что можетъ ее раздражать, причинять ей даже небольшое волненіе, но не мн напоминать вамъ объ этомъ.

Если бы Проби былъ докторомъ, желающимъ только угождать своимъ кліентамъ, онъ не могъ бы говорить иначе: почти увренъ въ беременности, съ такимъ прекраснымъ здоровьемъ бояться нечего, слдуетъ избгать поводовъ въ раздраженію и волненію,— чего же лучше?

Жофруа оставалось только предоставить все времени, не настаивая на ненужныхъ предосторожностяхъ: поздне видно будетъ.

И, въ ожиданіи этого поздне, онъ послдовалъ совтамъ Проби, ничего не измнилъ въ образ жизни, но проводилъ больше времени съ женой, сдлался внимательне и, въ особенности, снисходительне. Въ ея настроеніи это ухаживаніе и заботливость гораздо больше раздражали Габріэль, чмъ доставляли ея удовольствія, и она, не стсняясь, выражала ему это. Вмсто того, чтобы беречься, какъ совтовалъ Проби, она точно нарочно изыскивала вс средства, чтобы утомляться до изнеможенія.

Въ ихъ конюшн находилась въ то время одна бывшая скаковая лошадь, недавно купленная Жофруа и стоявшая въ Париж, въ ожиданіи случая для отправки въ Кансель.

Посл того, какъ эта лошадь имла посредственный успхъ на скачкахъ по гладкой поверхности, Кансель отецъ продалъ ее, и тогда она составила себ блестящую извстность на скачкахъ съ препятствіями. Когда ‘Кокорико’,— такъ звали лошадь,— состарилась, Жофруа купилъ ее по воспоминаніямъ и иногда здилъ на ней. Какъ-то утромъ, выйдя съ Габріелью хать кататься, онъ съ удивленіемъ увидлъ на Кокорико дамское сдло, а мужское на другой лошади.

— Какъ, вы ходите хать на Кокорико?— спросилъ онъ.

— А почему бы нтъ?

Правда, почему бы не хать? Это былъ капризъ, какъ и всякій другой, не представляющій никакой опасности, такъ какъ старая лошадь не могла ни споткнуться, ни понести.

Они похали. Жофруа думалъ, что они, по обыкновенію, продутся по лсу, но, дохавъ до Булонскихъ воротъ, Габріэль предложила хать дальше и подняться мимо Севра до Мёдона.

— Не будетъ ли это слишкомъ далеко?— спросилъ онъ.

— Нтъ! Неужели вамъ не надоло кружиться по одному мсту, какъ лошади въ цирк?

Ему давно уже это надоло и онъ не могъ не порадоваться, что и ей, наконецъ, опротивлъ этотъ банальный лсъ. Это начало, остальное явится понемногу. Они въхали въ лсъ въ окрестностяхъ Севрской станціи, до сихъ поръ они подвигались медленно, шагомъ, но, очутившись въ лсу, на безлюдной дорог, Габріэль пустила свою лошадь галопомъ, миновавъ подъемъ, она погнала Кокорико, который, очутившись между двумя рядами деревьевъ, обрадованный запахомъ травы и цвтовъ, понесся, какъ скакалъ въ былыя времена въ Шантильи. Жофруа, на своемъ хорошо вызженномъ кон, отсталъ и не могъ догнать. Вдругъ Габріэль исчезла за поворотомъ дороги, и когда онъ достигъ до этого мста, онъ увидлъ жену, спускающуюся во всю прыть подъ гору, причемъ молодую женщину такъ подбрасывало, что можно было думать, вотъ-вотъ она перескочитъ черезъ голову лошади. А онъ ничего не могъ сдлать. Позвать — она не услышитъ, скакать за ней слдомъ — онъ не догонитъ, и, кром того, Кокорико, услышавъ погоню, понесется еще быстре.

Онъ догналъ ее только внизу косогора, гд она пустила лошадь шагомъ.

— Какъ вы неосторожны!— сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ.

— Разв Кокорико не надеженъ?

— Рчь идетъ не о Кокорико, а о васъ.

— Такъ я нехорошо зжу? Я думала, что вы похвалите меня… по крайней мр, мою манеру здить.

— Какъ бы хорошо вы ни здили, было девяносто шансовъ изъ ста слетть на этомъ спуск.

— Какъ видите, этого не случилось.

— Да и въ другомъ отношеніи, разв вамъ не слдуетъ избгать такихъ ужасныхъ сотрясеній?

— А, поняла!— воскликнула она.— Вотъ что васъ такъ взволновало. Вы испугались за ребенка, а не за мать.

— И за мать, и за ребенка.

— Неужели вы воображаете, что если бы я врила, что я беременна, я бы стала такъ скакать?

— Не можете вы разв соблюдать нкоторыя предосторожности, какъ будто врите этому?

— Да я же не врю и не желаю сидть, какъ параличная, въ ожиданіи событія, которое, можетъ быть, никогда не случится. Мн надо было встряхнуться, и я воспользовалась тмъ, что вы. похали со мною, доставила себ удовольствіе поскакать.

Что отвчать? Она не врила въ свою беременность, и, убжденная въ этомъ, не хотла подвергать себя скук беречься, которую считала ненужной. Ему надо устроить такъ, чтобы не повторялась подобная неосторожность.

Если въ нкоторыхъ отношеніяхъ это было легко исполнить, то во многихъ почти немыслимо. Никогда не вела она такой дятельной, такой полной жизни: съ утра до вечера чередовались катанья верхомъ, длинныя прогулки пшкомъ, всевозможныя поздки, про которыя онъ узнавалъ по большей части только тогда, когда уже поздно было помшать. Она казалась неутомимой и исполненной такого избытка энергія, котораго ничто не могло ослабить.

Между тмъ, на лиц и въ общемъ состояніи ея здоровья безпокойный образъ жизни, который она вела, оставилъ нкоторые слды: матовый, прозрачный цвтъ лица, производившій такой эффектъ, потемнлъ, щеки ввалились, подъ глазами образовались темные круги, нервность, о которой говорилъ Проби, увеличивалась съ каждымъ днемъ и длала совмстную жизнь все тяжеле и тяжеле не только съ мужемъ, но и съ отцомъ. Наконецъ, ни тотъ, ни другой не знали, съ какой стороны подойти къ ней, не рискуя встртить на пути мины, производящей неожиданно взрывы. Тогда они переглядывались, совтуя другъ другу запастись терпніемъ и снисходительностью.

— Не принимайте этого къ сердцу!— говорилъ отецъ.

— Ея положеніе!— замчалъ мужъ.

Необходима была вра Жофруа въ Проби, чтобы повторять себ, что нечего бояться, тогда какъ то, что онъ видлъ, вызывало въ немъ безпокойство: такая рзкая перемна имла, по его мннію, какую-нибудь другую причину, кром беременности. Какая могла быть причина?

Онъ хотлъ убдить жену послать за Проби, но при первомъ же его слов она разсердилась:

— Если вы позовете его, я не приму. Проби — человкъ безусловно врящій въ свою непогршимость, онъ сказалъ, что я беременна и будетъ стоять на своемъ, пока дйствительность не докажетъ ему противнаго.

Упорство, съ какимъ, она отрицала беременность, было такъ характерно, что Жофруа не могъ не удивляться, и, какъ уже десять, двадцать, сто разъ онъ говорилъ себ, онъ повторялъ:

— Изъ-за чего настаиваетъ она такъ упрямо на томъ, что не беременна?

Дйствительно, на то, чтобы не быть беременной, у нея были свои причины, которыя Жофруа зналъ слишкомъ хорошо, но почему она такъ упорно отрицаетъ самый фактъ, если уже таковой существуетъ, этого онъ не могъ понять.

Дла были въ такомъ положеніи, когда однажды посл обда, проходя съ отцомъ и мужемъ изъ столовой въ кабинетъ, она покачнулась, сдлала два шага впередъ и съ громкимъ крикомъ тяжело опустилась на диванъ. Они бросились къ ней, Габріэль лежала безъ движенія, съ закрытыми глазами, искаженнымъ блднымъ лицомъ и безжизненными губами, руки похолодли, на лиц выступилъ холодный потъ.

— Габріэль!

— Дитя мое, дочь моя!

Оба суетились около нея, говорили, звали ее, но она оставалась неподвижной, безчувственной, въ глубокомъ обморок.

Лепаркуа хотлъ позвать на помощь, но Жофруа остановилъ его, побжалъ въ столовую, принесъ стаканъ холодной воды и брызнулъ нсколько капель въ лицо Габріэли.

— Отворите окна!— сказалъ онъ тестю, самъ же положилъ ее удобне на диванъ и поднялъ вверхъ руки, чтобы кровь прилила къ мозгу.

— Брызните воды ей въ лицо!— сказалъ онъ.

Но волненіе Лепаркуа было такъ сильно, что, вмсто того, чтобы брызнуть нсколько капель, онъ вылилъ цлыхъ полстакана на лицо дочери. Ея глаза открылись, губы порозовли, она вздохнула, сердце забилось.

— Что съ тобой?— воскликнулъ Лепаркуа.— Говори, умоляю тебя… Скажи хоть слово!

— Не будемъ утомлять ее,— сказалъ Жофруа,— съ ней былъ обморокъ. Дыханіе возстановляется, не надо ее тревожить.

Говоря это, онъ распустилъ платье, которое могло ее стснять.

— Пошлите за Проби!— сказалъ Жофруа.

При этомъ имени она сдлала движеніе, доказывавшее, что сознаніе вернулось къ ней.

— Это пустяки!— прошептала она.

Но Лепаркуа уже позвонилъ и стоялъ у дверей, чтобы лакей не вошелъ въ гостиную.

— Пошлите за госпожей де-Линьи,— сказала она,— чтобы она сейчасъ же пріхала.

Понемногу она оправилась и пришла въ себя, тогда Жофруа предложилъ отнести ее въ ея комнату, но она отказалась.

— Мн кажется, я могу дойти,— сказала она.

Опираясь на отца и на мужа, нсколько разъ останавливаясь на лстниц, она дошла до своей комнаты, гд пожелала, чтобы ее оставили одну съ горничными.

Оставшись вдвоемъ, Лепаркуа и Жофруа старались объяснить себ то, что произошло, оба замтили, что Габріэль ничего не ла и имла больной видъ. Если они не сказали ей этого, то потому, что ее всегда раздражали вопросы и замчанія объ ея здоровья. Впрочемъ, не за обдомъ только началось ея нездоровье, нсколько дней, вроятно, она чувствуетъ себя нехорошо: иногда она шла пошатываясь, точно ничего не видла передъ собой, иногда она какъ будто не слышала, если понижали голосъ, она закрывала глаза точно подъ вліяніемъ боли въ сердц или дурноты.

Конечно, этотъ обморокъ надо приписать дйствію беременности, и они съ безпокойствомъ задавали себ вопросъ, опасный ли это симптомъ? Когда ее уложили въ постель, ихъ пришли предупредить, что она очень устала и желала бы отдохнуть, имъ нельзя будетъ, слдовательно, пойти къ ней, какъ они надялись.

— Дйствительно, мы только потревожимъ ее,— сказалъ Лепаркуа.

Теодолинда не замедлила пріхать, и дверь, запертая для отца и мужа, отворилась для подруги. Посл продолжительнаго разговора наедин, причемъ удалены были горничныя, г-жа де-Линьи пришла ихъ успокоить.

— Нечего безпокоиться! Простой обморокъ, происшедшій, вроятно, отъ плохого пищеваренія.

Но Лепаркуа не согласился съ этимъ объясненіемъ.

— Я скоре думаю, что это дйствіе беременности, — сказалъ онъ.

Теодолинда горячо отвергла это предположеніе, съ такимъ изобиліемъ доводовъ, что оно должно было разсяться.

— Откуда взяли вы беременность?

— Со словъ Проби.,

— Проби сказалъ, конечно, не подумавши, Габріэль не беременна.

И полились доводы еще боле доказательные, боле убдительные.

Пріздъ Проби положилъ конецъ спору: сейчасъ узнаютъ.

Но они ничего не узнали, или почти ничего, такъ какъ, противъ обыкновенія, Проби былъ необыкновенно сдержанъ.

Обморокъ не иметъ значенія, но докторъ не можетъ выяснить себ причинъ, вызвавшихъ его, надо подождать, прежде чмъ высказать свое мнніе. За больную, впрочемъ, нечего опасаться.

— А беременность?— спросилъ Жофруа.

Онъ разсказалъ то, что называлъ неосторожностями жены: про ея прогулки пшкомъ, про катанья верхомъ, про скаканье въ Мёдонскомъ лсу и, вообще, про утомительный образъ жизни.

Но Проби отказался высказать свое мнніе.

— Подождемъ,— сказалъ онъ,— увидимъ.

Такъ прошло нсколько дней и Проби продолжалъ изображать изъ себя сфинкса.

Теодолинда и г-жа де-Бодемонъ расположились около подруги и рдко оставляли ее одну, если узжала одна, другая почти всегда замняла ее, он приказывали, он распоряжались всмъ. Дв замчательныя сидлки! Отцу и мужу нечего было ни говорить, ни длать. Ихъ терпли какъ разъ настолько, чтобы они не могли сказать, что ихъ выгнали.

Въ первый разъ въ жизни Лепаркуа допускалъ, что Теодолинда можетъ быть стснительной.

— Она очень предана, это правда, но стснительна. Она любитъ свою подругу — это очень хорошо, но должна бы она понимать, что я также имю право любить дочь и заботиться о ней.

— Вы видите!— отвтилъ Жофруа.

— Я знаю, что вы правы, но потерпимъ, будетъ ребенокъ, и все перемнится.

Разъ какъ-то случилось, что не было ни Теодолинды, ни г-жи де-Бодемонъ, надо было отвтить на одно письмо, полученное Габріэлью наканун обморока, и такъ какъ посланный ждалъ отвта, Жофруа предложилъ свои услуги написать отвть.

— Вы продиктуете.

Она согласилась, но посл первыхъ строчекъ понадобилось полученное письмо, чтобы посмотрть, о чемъ ей пишутъ.

— Вы найдете его въ маленькомъ бюро въ будуар, — сказала она.

Изъ спальной онъ прошелъ въ будуаръ и, открывъ бюро, началъ поиски, которые были не легки, такъ какъ со времени болзни Габріэли Теодолинда и г-жа де-Бодемонъ, не разъ тамъ рывшіяся, произвели на стол страшный безпорядокъ.

— Я не нахожу на столик,— сказалъ Жофруа.

— Посмотрите въ ящикахъ.

Едва онъ усплъ выдвинуть одинъ ящикъ, какъ она быстро крикнула ему:

— Не стоитъ! Вернитесь! Мы обойдемся и безъ письма.

Въ этомъ ящик онъ увидлъ небольшую коробочку изъ коричневой бумаги, какія употребляютъ въ аптекахъ, съ блымъ ярлыкомъ: ‘Облатки срнокислаго хинина No…’, онъ задвинулъ ящикъ, вернулся въ спальную и продолжалъ письмо съ прерваннаго мста.

Въ этотъ день Проби долженъ оылъ пріхать посл двнадцати часовъ. Когда онъ вышелъ изъ коинаты Габріэли, Жофруа, по обыкновенію, проводилъ его, разспрашивая, какъ он ее нашелъ, что думаетъ о ея болзни? Между другими вопросами онъ спросилъ на лихорадк.

— У нея нтъ лихорадки, или такая маленькая, что ничего не значитъ.

— Такъ вы не отъ лихорадки даете ей срнокислый хининъ?

— Хининъ! Въ ея положеніи? Зачмъ бы сталъ я давать ей хининъ? Беременнымъ женщинамъ не прописываютъ срнокислаго хинина.

— А!

Проби оставилъ Жофруа сильно разстроеннымъ. Уже не разъ страшная мысль приходила ему въ голову, но каждый разъ онъ отгонялъ ее, не желая на ней останавливаться, но свтъ проливался ослпительный, какъ блескъ молніи. Между тмъ, онъ все еще упорно отталкивалъ подозрніе, которое считалъ недостойнымъ себя и своей жены. Прежде чмъ допустить его, надо убдиться. Эта коробочка могла давно лежать въ ящик, тогда она ничего не доказывала, не имла никакого значенія.

Съ какихъ поръ она тамъ — вотъ вопросъ. Спросить — немыслимо. Онъ одинъ долженъ найти ршеніе вопроса.

Только на слдующій день, когда Теодолинда и г-жа де-Бодемонъ находились около его жены, онъ могъ, не вызывая подозрнія, пройти въ будуаръ, открыть тихонько ящикъ, взять коробочку, которая оказалась пустой, и прочесть адресъ аптекаря и номеръ, написанные на оборотной сторон.

Черезъ полчаса онъ былъ у аптекаря и спрашивалъ т же облатки, которыя значились подъ No 540,451.

— Можетъ быть, этотъ номеръ не далеко искать,— сказалъ Жофруа.

Аптекарь открылъ книгу.

— No 540,451, — отвтилъ онъ, — вписанъ десять дней тому назадъ.

И такъ, это правда.

Теперь Жофруа понималъ, почему она такъ упорно повторяла, что не можетъ быть беременна: разъ она ршила не имть ребенка, ей необходимо было, чтобы не врили въ ея беременность.

Она не хотла имть дтей потому, что рожденіе ихъ испортитъ ея красоту, помшаетъ ей веселиться.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

Черезъ недлю, часовъ въ шесть утра, Жофруа вошелъ въ свою мастерскую. Лотьё сидла за работой и, рисуя, защищала одною рукой лежавшую около нея тартинку, которую Дьяволо, видя на стол, непремнно хотлъ лизнуть.

— Уже?— сказалъ онъ, бросая шляпу на диванъ.

— Я только что пришла.

— Это не упрекъ, напротивъ! Но когда же, наконецъ, вы спите?

— Я рано ложусь, когда я полью садикъ, мн нечего больше длать.

— Вы никогда не выходите?

— Куда мн идти? Я довольно настрадалась на улицахъ, безцльно бродя по нимъ одна, и ничего он мн не внушаютъ, кром страха и отвращенія.

— Въ Дюнкирхен вы выходили?

— Часто, въ будни — въ классы, на курсы, а также на набережную и на башню Лейгенера, по воскресеньямъ мы ходили съ отцомъ на гулянья въ окрестныя села: Розендаль, Сентъ-Поль, Миллебрюле, Тетегемъ.

— Танцуютъ на этихъ гуляньяхъ?

— Не городскія барышни, а бдныя двушки, какъ я.

— И вы танцовали?

— Конечно.

— Теперь вамъ никогда не приходитъ желанія заглянуть за заборъ этого двора?

— Нтъ, нсколько разъ.

— И что же?

— Тогда я всякій разъ говорю себ, что будетъ безуміемъ выйти съ этого двора, гд я нашла покой и безопасность. Чего мн искать вн его? Нтъ у меня ни родителей, ни друзей, ни знакомыхъ. Мн кажется, что и деревни я буду бояться, какъ города. Къ тому же, мн некогда скучать: ваши слова пробудили въ моей голов столько мыслей, столько надеждъ, столько грезъ.

Разговаривая, Жофруа снялъ свою куртку и надлъ длинную черную блузу.

— Вы будете работать?— спросила она.

— Весь день и завтра, и посл завтра, и часто.

— Какое счастіе!

Но тотчасъ же она поправилась:

— Я такъ мечтала работать подъ вашимъ руководствомъ.

Лотьё вспомнила, какъ онъ предупреждалъ ее, что какія-то занятія не позволятъ ему часто бывать въ мастерской. Надежды эти, значитъ, не осуществились, если онъ такъ скоро вернулся. Не отдавая себ яснаго отчета, какія бы это могли быть занятія, она воображала, что они заключались въ исполненіи заказовъ въ провинціи, и поэтому для него не могло быть счастіемъ, что онъ по той или другой причин оставилъ ихъ.

Жофруа возбуждалъ любопытство не однихъ только жителей улицы Шампіонетъ, Лотьё также часто удивлялась странностямъ этого существованія, такъ мало похожаго на вс другія, тщетно стараясь объяснить его себ. Сколько темныхъ точекъ, которыхъ она не могла освтить, сколько извилинъ, въ которыхъ она терялась, сколько противорчій, сбивавшихъ ее съ толку! Первый вопросъ, который она задала себ, это — женатъ ли онъ? И, строго все обсудивъ, она ршила, что этого быть не можетъ, если бы онъ былъ женатъ, онъ писалъ бы жен, когда оставался въ мастерской на нсколько дней, получалъ бы письма отъ нея, а какъ онъ, такъ и ему никто не писалъ. Этотъ вопросъ вызвалъ другой, дополнившій первый: живетъ онъ въ Париж или, какъ говоритъ Трипъ, въ провинціи? Она ршила, что въ Париж: если бы онъ жилъ въ провинціи, онъ не покидалъ бы по вечерамъ мастерской, когда ему вздумается, и не прізжалъ бы. по утрамъ тоже въ разные часы. Было ясно, что его отлучки не совпадали съ опредленнымъ часомъ отхода позда. И ршеніе вопроса о мст жительства одновременно ршало и вопросъ о женитьб: если бы онъ былъ женатъ, онъ возвращался бы домой каждый вечеръ.

Если эти два вопроса она считала почти ршенными, то сколько было еще другихъ: его званіе, положеніе, состояніе… Его званіе — художникъ, въ этомъ не могло быть сомннія, и она даже воображала, что никто, кром него, не можетъ имть столько вкуса и любви къ искусству,— у него все сводилось къ искусству: о немъ онъ говорилъ, имъ одушевлялся и вдохновлялся, всегда спокойный, холодный, даже равнодушный, онъ оживлялся только за работой, тогда только прояснивалось его лицо. Онъ, несомннно, испытывалъ громадное наслажденіе работая, и ее поражалъ контрастъ между его приходомъ и уходомъ: почти всегда мрачный и озабоченный, когда отворялъ дверь, онъ длался спокоенъ, веселъ и счастливъ, когда затворялъ ее, часъ, проведенный въ мастерской, длалъ его совершенно другимъ человкомъ. Но что это за художникъ? Рабочій, желающій возвыситься, какъ онъ говоритъ, или больше, чмъ рабочій? Тутъ она терялась въ догадкахъ. Не врить ему — значить оскорбить его. Зачмъ назвался бы онъ рабочимъ, если бы не былъ имъ?— она не видла въ этомъ смысла. Правда, для того, чтобы врить ему, она должна закрыть глаза передъ очевидностью и сказать себ: ‘Я врю, потому что врю, а не потому, что вижу’. Изъ парижскихъ рабочихъ она знала только одного, Навара, слесаря-электро-техника, мастерская котораго находилась на томъ же двор, и, по словамъ Трипа, это. былъ рдко встрчающійся рабочій, котораго можно было поставить во глав самыхъ способныхъ. Онъ хорошо знаетъ свое дло, ораторствуетъ на народныхъ сходкахъ, молодъ, красивъ, заботится о своей наружности и ведетъ примрный образъ жизни, его никогда не видали у винныхъ торговцевъ. Съ тхъ поръ, какъ дни сдлались длинне, онъ приходилъ иногда по вечерамъ смотрть, какъ она поливаетъ свой садикъ, онъ хотлъ даже помочь ей носить воду, и, не смотря на всю ея сдержанность, между ними установились сосдскія отношенія, давшія ей возможность узнать его ближе. Что онъ уменъ, она имла доказательства, а также и образованъ, и не только по предметамъ, касающимся его ремесла, если припомнить длинные разговоры, которые онъ велъ съ Трипомъ и въ которыхъ онъ излагалъ всевозможныя идеи объ исторіи, о религіи, объ упраздненіи войскъ, уничтоженіи нищеты, организаціи труда и кредита и реформированіи общества. Но какъ бы онъ ни былъ уменъ, образованъ, красивъ, между ними было сходства не больше, какъ между блымъ и негромъ, даже сравненіе было бы оскорбительно для Жофруа, и потому Наваръ ничмъ не могъ помочь ей ршить вопросъ, рабочій ея учитель или нтъ. А, между тмъ, разъ онъ выдавалъ себя за такого, она должна была врить, придумывая всевозможныя обстоятельства, объясняющія, что превратности судьбы, тяжелыя жизненныя испытанія принудили его сдлаться рабочимъ, тогда какъ все въ немъ: образованіе, манеры, благородство — указывало на то, что онъ художникъ, она не могла не подумать, что при этихъ условіяхъ потеря продолжительной работы была ему непріятна и что неумстны были ни ея радость, ни ея глупое восклицаніе: ‘какое счастіе!’

Дьяволо, оскорбленный, что его гонять отъ тартинки, отошелъ и съ достоинствомъ удалился на верхъ шкапа. Не принужденная больше защищать тартинку, Лотьё могла спокойно сть, не отрываясь отъ работы, она откусывала кусокъ, затмъ клала тартинку опять на столъ, она длала это такъ мило, такъ граціозно, что можно было любоваться, глядя на нее.

— Есть у васъ дома хлбъ?— спросилъ Жофруа.

— Вамъ угодно?

— У меня явился аппетитъ, глядя, какъ вы дите.

Она быстро поднялась съ мста.

— Я принесу вамъ кусокъ.

— Съ масломъ, не правда ли?

Она смутилмь.

— У меня есть только соленое масло,— сказала она.— Мы, сверяне, такъ любимъ масло, что димъ какое ужь есть.

— Я согласенъ на соленое масло: норманны въ отношеніи масла тоже сверяне.

Она побжала къ себ и почти сейчасъ же вернулась съ большимъ ломтемъ хлба, мене тонкимъ, чмъ ея, и въ особенности мене экономно намазаннымъ масломъ.

— Хотите, я вамъ приготовлю чашку кофе?— спросила она.

— У васъ есть кофе?

— Нтъ.

— А молоко?

— Ничего не стоитъ сходить за нимъ.

— Не будемъ терять времени, стаканъ воды отлично замнитъ чашку кофе.

Она такъ привыкла къ фраз: ‘не будемъ терять времени’, что не настаивала, боясь, что онъ останется недоволенъ. Едва онъ успвалъ войти въ мастерскую, какъ набрасывался на работу. Завтракалъ онъ большею частью стоя у стола и не отрывался отъ работы до вечера, конечно, ему не можетъ быть пріятно, если она будетъ длать не такъ, какъ онъ.

Въ этомъ прилежаніи она видла новый предметъ для любопытства, остающійся, впрочемъ, такимъ же необъяснимымъ, какъ и прежніе. Съ тхъ поръ, какъ она занималась у него, она ни разу не видала, чтобы хоть одна изъ его оконченныхъ эмалей вышла изъ мастерской, если онъ оставался доволенъ своею работой, онъ прикрплялъ ее четырьмя гвоздями къ стн, если же, напротивъ, недоволенъ, бросалъ ее въ ящикъ, гд набралась уже цлая коллекція. Никогда ни одной онъ не уносилъ для продажи. Не странно ли, если врить, что онъ рабочій, что онъ не продаетъ своихъ издлій? Да, впрочемъ, не мене странно было бы это и для художника. Не имя претензіи критиковать его работу, она чувствовала, что среди дощечекъ, украшавшихъ стны мастерской, были очень хорошія, на которыя, конечно, нашлись бы покупатели, если бы онъ согласился продавать ихъ. А, между тмъ, онъ ничего не продавалъ.

День прошелъ по обыкновенію, когда Трипъ вернулся изъ своего обхода, онъ явился съ обычнымъ вопросомъ:

— Что прикажете приготовить сегодня къ завтраку?

И получилъ обычный отвтъ:

— Что хотите.

Тогда Трипъ, поломавъ себ голову, придумалъ, что ломтикъ ветчины съ кускомъ швейцарскаго сыра на дессертъ и бутылкой пива будетъ отличнымъ завтракомъ, который Жофруа одобрилъ и сълъ, не отрываясь отъ работы, тогда какъ Лотьё ушла завтракать къ себ.

Во весь день онъ вставалъ изъ-за стола только для того, чтобы перейти къ печк, а отъ печки опять къ столу, никогда не видала она Жофруа работающимъ такъ пристально: ни минуты отдыха или развлеченія, ни одного ненужнаго слова. Работа точно успокоивала, опьяняла его.

Въ семь часовъ только онъ снялъ блузу.

— Отличный день!— сказалъ онъ.

Онъ говорилъ веселымъ тономъ, лицо его выражало довольство.

— Если бы скучающіе люди знали, что такое работа!— продолжалъ онъ.— Но, вдь, работа для праздныхъ то же, что ходьба для толстыхъ, надо приняться — и не могутъ.

Говоря это, онъ разсматривалъ то, что сдлала Лотьё за день, и мягко, дружески далъ ей нсколько совтовъ.

— А теперь?— спросилъ онъ.

— Пойду готовить свой обдъ.

Жофруа пошелъ въ винному торговцу въ предмстье, и обдъ его былъ такъ же простъ, какъ и завтракъ: не по изысканности и изобилію заказовъ отличался онъ отъ сосдей, рабочихъ и мелкихъ прикащиковъ, счеты которыхъ бывали часто вдвое больше его.

Когда Жофруа вернулся посл обда, онъ увидлъ Лотьё, сидящую на двор съ книгой въ рукахъ. Онъ подошелъ къ двушк.

— Вы уже пообдали?— спросилъ онъ.

— Да, это не долго.

Она не только пообдала, но и полила свой садикъ и отъ влажной земли поднимался запахъ левкоевъ, наполнявшій весь дворъ.

— Здсь проводите вы вечера?— спросилъ онъ.

— Въ хорошую погоду, если холодъ или дождь загоняютъ меня въ домъ, я читаю.

— Я спрашивалъ васъ утромъ, выходите ли вы когда-нибудь, и вы мн отвтили, что боитесь и чувствуете отвращеніе къ улицамъ, мн кажется, если бы вы были не одна, вамъ пріятно было бы пройтись?

— Но я одна.

— Хотите пойти со мной?

— О…

Волненіе и смущеніе помшали ей продолжать.

— Что васъ удерживаетъ?

Она не отвтила, но жестомъ показала на свое дйствительно скромное платье, хотя въ послднее время она и скрасила его немного стоячимъ воротникомъ и рукавчиками, близна которыхъ рзко выдлялась на черной шерстяной матеріи.

Жофруа окинулъ взглядомъ ея фигуру, онъ такъ привыкъ видть въ ней товарища, что когда она не позировала, онъ не замчалъ, въ чемъ она одта.

— Но вы очень хорошо одты!— сказалъ онъ.

— Чтобы идти съ вами?

Ея гладкое платье, безъ всякихъ отдлокъ, обрисовывало стройную, полную фигуру, нисколько не напоминавшую ту худенькую двочку, истощенную голодомъ, какою она была зимой, съ тхъ поръ волосы ея отросли и, распущенные, вьющіеся локонами, отняли у ея головки мальчишескій характеръ и придали ей прелесть юной наивности.

— Есть у васъ шляпа?— спросилъ онъ.

— Она не лучше платья.

— Позвольте вамъ замтить, что вы не знаете, чего стоитъ ваше платье, ли вы сами, ни, весьма вроятно, ваша шляпа, подите, надньте ее.

Она отказывалась, сколько могла, въ радостномъ волненіи, охватившемъ ее при мысли идти гулять, сопротивляться дольше было свыше ея силъ.

Она скоро вернулась въ шляп, которая была не лучше, но и не хуже платья: простая черная соломка съ птичьимъ крыломъ сбоку.

— Ваша шляпа очень мила, — сказалъ Жофруа,— и своимъ темнымъ цвтомъ придаетъ еще больше блеску вашей фламандской близн. Идемте!

Они пошли недалеко, только до Сентъ-Уэнскихъ воротъ, гд по зеленой трав, еще не пожелтвшей отъ жары, поднялись на укрпленія. Хотя солнце давно уже зашло, оно оставило на запад розоватые лучи, освщавшіе все небо.

— Хочется вамъ бгать?— спросилъ онъ.— Вамъ должно хотться размять ноги!

— Какъ это странно!— отвтила она, смясь.

— Что странно?

— Что вы такъ хорошо угадали, что я думаю и что длается во мн.

— Вамъ хочется бгать?

— Нтъ, не бгать, но я вспомнила укрпленія Дюнкирхена и какъ хорошо я скользила на одной ног по дорожкамъ, сдланнымъ по спуску.

— Я не вижу здсь такихъ дорожекъ, но вотъ тропинка въ трав, которая, мн кажется, должна васъ манить.

Она побжала, но почти сейчасъ же вернулась.

— Я не могу,— сказала она,— я уже не маленькая двочка.

— И вы поэтому только замчаете это?

— Поэтому и по многому другому.

— По чему-же именно?

— Это трудно сказать и даже объяснить себ.

— Если я помогу вамъ…

Лотьё сконфузилась, но не такъ, какъ смущалась прежде, когда онъ разспрашивалъ ее.

— Нсколько минутъ тому назадъ,— продолжалъ онъ,— когда я пришелъ посл обда, вы держали въ рукахъ книгу, но не читали, а мечтали. О чемъ мечтали вы? Это нескромный вопросъ? Ваши отвты объяснятъ мой первый вопросъ.

— Я говорила вамъ, что почти каждый вечеръ сижу на томъ же мст и почти всегда беру книгу, прочитываю одну, дв, рдко три страницы, а затмъ я невольно опускаю ее на колни и мои мысли улетаютъ.

— Куда?

— Въ Дюнкирхенъ, но не остаются тамъ: вечеромъ у меня всегда сжимается сердце, я думаю о несчастномъ отц: гд онъ? Хотя прошло уже много мсяцевъ, я не могу допустить, чтобы онъ… погибъ, и воображаю, что корабль, спасшій его, завезъ его въ далекія страны, откуда онъ еще не усплъ вернуться, но непремнно вернется. Тогда я задаю себ вопросъ, что скажетъ онъ, увидвъ меня, и я начинаю думать о себ, о настоящемъ, о будущемъ. Вотъ обычное теченіе моихъ грезъ.

— А каково же настоящее?

— Вы, ваша доброта ко мн, ваши уроки, ваши совты.

— А будущее?

— Вы же.

Это было сказано съ такою искренностью, съ такою простотой, что Жофруа въ свою очередь былъ взволнованъ. Онъ только что пережилъ ужасные дни, сердце истерзалось отъ нанесенныхъ ударовъ, душа изныла, нервы разстроились отъ усилій подавить взрывъ, который былъ бы окончательнымъ разрывомъ, а эти наивныя слова успокоивали его нервы, трогали его сердце. Есть еще на свт искренность и нжность — въ этомъ мальчик, въ этой красивой двушк.

Они были не одни на укрпленіяхъ, группы гуляющихъ лежали на трав, другія прохаживались, какъ они, дти рзвились, какой-то пьяный шелъ по дорожк, пошатываясь и бормоча непонятныя слова то громко, то шепотомъ.

— Возьмите мою руку,— сказалъ Жофруа,— и не бойтесь.

— Я не боюсь съ вами.

Они продолжали идти подъ руку, и онъ заговорилъ снова:

— И такъ, вы включаете меня въ ваши мечты о будущемъ?

— Вы занимаете въ нихъ всегда самое большое, первое мсто, и это очень естественно, потому что для такой бдной двушки, какъ я, вы все: учитель, отецъ, Провидніе, но съ тхъ поръ, какъ вы назвали меня товарищемъ, это измнилось. Вы знаете, я такъ создана, что врю всему, что мн говорятъ, а въ особенности, когда говорите вы. Вмсто того, чтобы задать себ вопросъ, не было ли въ вашихъ словахъ слишкомъ много снисходительности, доброты, великодушнаго желанія осчастливить меня, я приняла ихъ въ буквальномъ смысл.

— Какъ они и были сказаны.

— Тогда голова моя заработала, мозгъ напрягся настолько, что едва не помрачился… Я вижу — о, въ далекомъ будущемъ!— что у меня талантъ и что я работаю съ вами все въ той же мастерской, я ваша ученица, но, вмст съ тмъ, и товарищъ, и ваша жизнь устроилась иначе, чмъ теперь, какъ — я не знаю и не думаю никогда объ этомъ, но только вы остаетесь здсь съ утра до вечера, какъ сегодня, и мы вмст работаемъ, я совтуюсь съ вами, вы же идете прямо, смло, безъ чьихъ-либо совтовъ:и замчаній, потому что вы учитель, а учителя распространяютъ свое вліяніе, сами не терпя ничьего. Вы вводите эмаль въ моду… Продолжая длать наши маленькія дощечки, мы длаемъ и большія въ изобртенныхъ вами печахъ, гд он обжигаются, не портясь, и выходятъ такія же великолпныя и даже лучше, чмъ эмали Пьера Куртуа въ Мадридскомъ замк.

— Я понимаю, почему книги покоятся на вашихъ колняхъ,— сказалъ Жофруа, смясь.

— Вотъ вы и насмхаетесь!

— Я скоре завидую вамъ: энтузіазмъ, вра — это половина таланта.

— А безуміе?

— Это другая часть, необходимая тоже, это — увлеченіе.

— Тогда надо полагать, что я одарена талантомъ?

— Несомннно.

Они подошли къ воротамъ Клиши, уже нсколько времени тучи заволакивали розоватые лучи и покрыли теперь на запад все небо, становилось темно.

Они сошли на бульваръ, но тамъ бесда утратила свой задушевный характеръ и вертлась на незначущихъ предметахъ. Они возвращались черезъ Сентъ Уэнское предмстье, а возвращеніе рдко бываетъ оживленно.

— До завтра, — сказалъ Жофруа, протягивая ей руку, когда они дошли до мастерской.

— Въ которомъ часу?

— Какъ только встану, я отворю дверь.

II.

Слдующій день, какъ и предъидущій, прошелъ за непрерывавшеюся работой, съ такимъ же завтракомъ на скорую руку, стоя, но Жофруа не разъ принимался разглядывать Лотьё съ интересомъ, котораго прежде не чувствовалъ къ ней.

— Любопытная двушка, съ своими идеями и честолюбіемъ, и славная при этомъ!

Жофруа трогали чувства почтенія и благодарности, которыя Лотьё такъ наивно выказывала ему, и хотя вообще онъ мало сочувствовалъ поклоненію, онъ соглашался принять роль Промысла, которою она надляла его: она дйствительно обязана ему жизнью.

Они работали до вечера, но не такъ поздно, какъ наканун, въ шесть часовъ онъ спросилъ ее, какъ спала она посл прогулки?

— Чудный сонъ.

— Хотите повторить прогулку сегодня?

Ея лицо, просіявшее отъ радости, отвтило за нее.

— Ну, такъ надвайте шляпу.

Она взглянула на него съ удивленіемъ, но не отговариваясь.

— Не обязанъ ли я поквитаться¹ за вчерашній завтракъ? Я угощу васъ обдомъ, если вы не имете ничего противъ этого. Ды, вдь, не вполн удовлетворили вчера вашу потребность ходить? Мы дойдемъ до Сентъ-Уэнскаго предмстья, это недалеко, и тамъ или въ деревн, или на остров найдемъ какой-нибудь ресторанъ, на берегу рки будетъ не хуже, чмъ въ зелени укрпленій.

— Какое счастіе!

— Если у васъ есть накидка, захватите ее съ собой, пожалуй свжо будетъ возвращаться.

Черезъ минуту Лотьё была готова и вышла къ Жофруа, ожидавшему ее у дверей. Она думала, что они пойдутъ пшкомъ, но на дорог было пыльно, солнце еще сильно пекло, онъ помогъ ей пойти въ прозжавшій мимо вагонъ конки.

— Доберемтесь поскоре до зелени,— сказалъ онъ.

— Вы любите деревню?

— Я бы хотлъ всегда тамъ жить.

— Я тоже, но въ лсу, на верху горы, чтобы видно было далеко-далеко кругомъ.

— Потому что ни лсовъ, ни горъ нтъ въ Дюнкирхен?

— Можетъ быть.

Дохавъ до Сентъ-Уэна, они направились на островъ, восхитившій ихъ своею свжестью и зеленью.

— Да, правда,— сказала она,— здсь лучше, чмъ на укрпленіяхъ.

— Здсь можно бгать.

— Но, вдь, я не маленькая двочка!

И она продолжала идти рядомъ съ нимъ. Въ вагон и въ деревн они весело болтали о всякихъ пустякахъ, смотря по встрчамъ и случайностямъ дороги, просто изъ удовольствія болтать. Но какъ только они вступили на островъ, она почувствовала, что ее охватила пріятная серьезность, не позволяющая ей говорить о пустякахъ: счастливая и взволнованная, она хотла бы выразить мысли, соотвтствующія тому, что она чувствовала, но слова не шли ей на языкъ, также какъ и мысли ея не складывались ясно ни въ голов, ни въ сердц, это было какое-то непонятное настроеніе, пріятное, но, вмст съ тмъ, и тревожное, отнимающее у нея свободу и волю. Довольно долго шли они молча рядомъ по пустынной дорожк, не слыша даже своихъ шаговъ въ густой зелени: единственные звуки, долетавшіе до нихъ, были плескъ воды въ заросляхъ, пніе птицъ въ кустахъ и отдаленный, глухой шумъ Парижа.

— О чемъ вы такъ задумались,— спросилъ Жофруа,— что сдлались такъ серьезны?

— Я не задумалась, а только отдалась пріятному и бодрящему впечатлнію, которое производить на меня эта зелень, удовольствію, которое я испытываю, идя по этой трав. Меня, кажется, опьяняетъ этотъ сильный ароматъ. Я вполн наслаждаюсь.

— Да, да, здсь лучше, чмъ на укрпленіяхъ.

— Правда, и сегодня я еще счастливе…

Эти слова вывели ее изъ задумчивости и она принялась собирать цвты, ростущія на краю дороги: маргаритки, куриную слпоту и высокія зацвтающія травки, изъ которыхъ составила букетъ, перевязавъ его кожицей ивы, сорванной съ только что срзанной и еще полной сока втки. Они дошли такимъ образомъ до небольшаго скромнаго ресторана, притаившагося въ зелени серебристыхъ тополей, нсколько столиковъ стояло на берегу рки подъ старыми ивами, заходящее солнце освщало дома лежащей напротивъ деревни, и стекла золотистыми полосами отражали лучи его на темной рк.

— Я думаю, здсь хорошо будетъ,— сказалъ Жофруа,— по крайней мр, тихо и спокойно.

Эта оговорка оказалась сдланной очень кстати, въ чемъ они удостоврились, когда къ нимъ подошла хозяйка ресторана съ вопросомъ, что имъ угодно.

— Обдать.

— Обдать? Но сегодня среда!

— Что же, по средамъ заперто?

— Въ воскресенье и въ понедльникъ я подамъ вамъ все, чего бы вы ни захотли, во вторникъ еще пожалуй, но въ среду запасы въ кладовой истощаются.

— Что же, она пуста?

— Да, говоря откровенно, пуста..

— Надо намъ идти въ другое мсто?

— Не хотите ли мателотъ?

— Конечно, хотимъ.

— У насъ есть еще супъ — нашъ, съ кускомъ солонины.

— Что скажете вы относительно супа съ солониной?— спросилъ Жофруа, обращаясь къ Лотьё.

— О, я мъ ршительно все.

— Ну, такъ подайте намъ супъ, солонину, мателотъ и салатъ съ яйцами.

И графъ Кансель, часто дома не притрогивавшійся къ артистически приготовленнымъ блюдамъ, съ аппетитомъ шестнадцатилтняго юноши проглотилъ супъ, сълъ солонину и, какъ настоящій рабочій, выскоблилъ до послдней капли соусъ мателота.

— Вы дйствительно проголодались,— замтила Лотьё съ восторгомъ.

— Я давно такъ хорошо не обдалъ.

Хорошо не потому только, что ему подавали такія простыя кушанья, но потому, что его охватили покой и довольство, пріятные и живительные, какъ этотъ чудный лтній вечеръ.

Пока они обдали, стемнло, но на неб всплыла луна, озарившая его голубоватымъ свтомъ, давая предметамъ ясныя очертанія, и при ея трепетномъ свт рка казалась свтле, чмъ подъ гаснущими лучами заходящаго солнца.

Четыре или пять лодокъ стояли привязанные къ столбамъ, вбитымъ на берегу, он навели Жофруа на мысль прокатиться по рк.

Онъ взялъ весла, Лотьё сла къ рулю и они похали, медленно поднимаясь противъ теченія, имъ некуда было спшить. Онъ нсколько разъ взмахивалъ веслами, затмъ, поднявъ ихъ, предоставлялъ лодк идти своимъ ходомъ. Луна бросала свтъ на него, тогда какъ лицо Лотьё оставалось въ тни, но хотя онъ плохо ее видлъ, онъ чувствовалъ, что глаза ея были устремлены на него.

— Были вы гребцомъ?— спросила она посл долгаго молчанія.

— Отчего это вы спросили меня?

— Потому что нахожу, что вы отлично гребете.

— Только поэтому?

Она колебалась минуту, потомъ отвтила, улыбаясь:

— Я предполагаю также, что вы были угадчикомъ.

— Почему угадчикомъ?

— Вы угадываете то, чего вамъ не говоритъ.

— Значитъ, не потому только, что я хорошо гребу, вы спросили меня, былъ ли я гребцомъ?

— Поэтому, и еще по другому.

— И это другое?

— Ну, вотъ!

— Вы не хотите сказать?

— Я не знаю, какъ сказать.

— Мн кажется, что при отношеніяхъ, существующихъ теперь между нами, вы не должны меня больше бояться.

— Вотъ этого вы не угадали.

— Вы боитесь меня?

— Боле чмъ когда-либо.

— Почему?

— Потому что каждый день у меня являются новыя причины избгать сердить васъ или длать вамъ что-либо непріятное.

Послдовала минута молчанія, въ теченіе которой Жофруа безостановочно гребъ, взмахивая веслами и налегая на нихъ.

— Есть одинъ пунктъ,— произнесъ онъ,— въ которомъ я дйствительно угадчикъ, какъ вы меня называете.

— Какой?

— Тотъ, который указываетъ мн, что если вы не хотите отвчать на вопросъ, вы отлично умете уклониться, говоря о другихъ предметахъ: я спрашивалъ васъ, почему вы хотите знать, былъ ли я лодочникомъ, и вы мн не отвтили.

— Это правда.

— И вы не хотите отвтить?

— Какъ можете вы думать, что я не хочу того, что вы хотите? Я была бы счастлива, если бы была такою угадчицей, какъ вы, чтобы предугадывать вс ваши желанія. Но, вдь, естественно, не правда ли, что въ мысляхъ является смлость, а высказать мысль не хватаетъ смлости, вотъ почему я не сразу отвтила вамъ.

— И такъ, сдлайте усиліе.

— Съ тхъ поръ, какъ я знаю васъ, я часто задумывалась надъ тмъ, кто вы.

— А!…

— Вы такимъ чудеснымъ образомъ ворвались въ мою жизнь, заняли такое большое мсто въ моихъ воспоминаніяхъ и еще большее въ моихъ надеждахъ, что мое любопытство… я думаю, что это слово не то, которое мн слдовало бы употребить, но я не нахожу другаго… что мое любопытство не заключаетъ въ себ ничего для васъ оскорбительнаго.

— Увряю васъ, что оно нисколько не оскорбляетъ меня.

— Я стараюсь объяснить себ это, и такъ какъ не могу задавать вамъ вопросовъ, я задаю ихъ себ, придумывая отвты, которые удовлетворяютъ меня на минуту, а вслдъ затмъ пажутся безумными и глупыми.

— Что хотите вы знать обо мн?

— Въ особенности, какъ сдлались вы художникомъ, почему избрали эмаль, а не живопись и скульптуру? А такъ какъ вы умете угадывать, то должны понимать, что, думая о васъ, я, въ то же время, думаю о себ: желая знать, какъ сдлались вы такимъ художникомъ, каковы вы, я стараюсь узнать, возможно ли, чтобы моя будущность была, дйствительно, такой, какъ вы ее предсказываете, и на этомъ пути мн кажется, что все должно быть указаніемъ или исходною точкой, вотъ почему я васъ спросила, были ли вы гребцомъ,

— Ну, да, я былъ, но теперь мн интересно знать, какое заключеніе вы выведете.

— Что ваша жизнь была не очень тяжела, потому что у васъ было свободное время для забавы.

— Не дурной выводъ,— сказалъ Жофруа, смясь.— Но не надо ничего преувеличивать: можно работать, много работать и имть еще время для удовольствій.

— Вы видите, что мои отвты, такъ же какъ и выводы, правильные на одну минуту, сейчасъ же становятся глупыми.

Если Жофруа не всегда умлъ угадывать, какъ то предполагала Лотьё, то онъ и не былъ настолько наивенъ, чтобы воображать, будто въ своемъ любопытств она стремилась узнать, какъ сдлался онъ художникомъ, именно потому, что она признавалась только въ артистическомъ интерес, онъ долженъ былъ допустить и другіе. Но это было такъ естественно, что онъ не могъ ни удивиться, ни оскорбиться. Въ его жизни было достаточно странностей, чтобы ихъ хотлось объяснить себ, и эта двушка боле чмъ кто-либо имла къ тому поводовъ. Но таково было его положеніе, что, признавая всю законность этого желанія, онъ не имлъ возможности удовлетворить его, по крайней мр, вполн: съ одной стороны, онъ лишился бы возможности обращаться съ этою двушкой такъ же свободно, какъ теперь, съ другой — это вынудило бы его отказаться отъ роли, которая его забавляла.

— Такъ вамъ пришлось много работать?— спросила Лотьё.

— Много для того, чтобы получить то немногое, что я пріобрлъ. Но работа, говоря правду, не была главнымъ затрудненіемъ моей жизни,— она была скоре удовольствіемъ, какъ и теперь, затрудненіе заключалось въ сопротивленіи со стороны отца.

— Онъ не зналъ, что у васъ талантъ.

— Талантъ въ его глазахъ не имлъ большаго значенія, онъ имлъ другіе виды на меня и до конца его жизни я долженъ былъ скрывать отъ него, что занимаюсь эмалью.

— Вы были еще очень молодымъ, когда у васъ явилось желаніе сдлаться художникомъ?

— Ребенкомъ я имлъ страсть къ рисованію, но не могъ заниматься такъ, какъ бы хотлъ,— у меня были другія занятія. Но, все-таки, я мечталъ не мене васъ, какъ и вы рисовалъ себ будущность, которой не суждено было осуществиться.

Онъ порывисто взмахнулъ веслами и протянулъ ихъ вдоль краевъ лодки, нсколько минутъ лодка продолжала подниматься противъ теченія, потомъ остановилась и начала спускаться, понемногу перевертываясь, тогда лунный свтъ упалъ прямо на лицо Лотьё: ее взволновало выраженіе, съ какимъ онъ произнесъ послднія слова, и въ порыв состраданія она не хотла оставлять его подъ впечатлніемъ этихъ мыслей.

— Разв это не міровой законъ, что большинству художниковъ дйствительность не даетъ того, чего заслуживаетъ ихъ талантъ? По крайней мр, я видла это въ жизнеописаніяхъ великихъ артистовъ, которыя читала.

— Разв врятъ книгамъ или опыту въ двадцать лтъ? А мн не было двадцати лтъ, когда я мечталъ, что буду художникомъ, что у меня будетъ талантъ и что я буду счастливъ.

— Но не очень ли вы требовательны, не слишкомъ ли многаго вы хотите?— воскликнула она, пораженная, такъ какъ она воображала, что нельзя быть счастливе его. На ея взглядъ ему все было дано для этого: молодость, талантъ, сила.

Онъ не отвтилъ, и лодка довольно долго неслась по теченію такъ, что ничто не нарушало тишины. Лотьё хотла бы найти успокоительныя слова для раны, которую открыла, но такъ какъ она не знала этой раны, то лучше было молчать, чмъ сдлать какую-нибудь неловкость или неосторожность.

Вдругъ онъ поднялъ голову и, отвчая, вроятно, самому себ, произнесъ:

— Да, я долженъ былъ понять, что счастье въ простот.

Онъ взялся опять за весла и, не произнеся больше ни слова, причалилъ къ ресторану. Когда они покинули островъ, къ Жофруа вернулось его спокойствіе и во все время обратнаго пути пшкомъ онъ весело и беззаботно болталъ, переходя отъ одного предмета къ другому.

III.

Хотя слова Жофруа, полныя, очевидно, преднамренныхъ недомолвокъ, были, на самомъ дл, очень неясны, ихъ было достаточно для Лотьё, чтобы объяснить себ то, что до этого вечера было покрыто таинственнымъ мракомъ. Его молодость протекла подъ тяжелою властью суроваго отца, который, не желая, чтобы его сынъ сдлался художникомъ, приневоливалъ къ другимъ работамъ и насиловалъ его призваніе.

Какія работы — этотъ вопросъ не имлъ значенія. Онъ долженъ былъ работать противъ своего желанія и лишь тайкомъ заниматься эмалью. Этотъ фактъ освщалъ его жизнь, показывая, какую борьбу онъ долженъ былъ вынести. А такъ какъ воображеніе легко увлекало двушку, то она и воспроизводила въ своей головк эту борьбу: ребенокъ принужденъ трудиться надъ противными для него занятіями, урывая часы для рисованья, ночью, можетъ быть, запершись въ своей каморк. При этихъ условіяхъ нтъ ничего удивительнаго въ томъ, что будущность не осуществила его грезъ и что, сравнивая свою теперешнюю жизнь съ той, о которой онъ мечталъ, онъ ощущалъ чувство горечи, такъ рзко выразившееся. Такой, какимъ она его видла и считала, съ такимъ талантомъ, который она признавала за нимъ, не вправ ли онъ былъ имть другую мастерскую, не въ улиц Шампіонетъ, не въ этомъ проклятомъ квартал, какъ говоритъ Трипъ, гд никто не пойдетъ его разыскивать, чтобы купить его эмали? Разв прежній хозяинъ Дьяволо не промнялъ этого квартала на Парижъ, какъ только пріобрлъ извстность? Подъ гнетомъ тяжелыхъ воспоминаній о своемъ прежнемъ существованіи, Жофруа, очевидно, былъ вправ сказать, что счастье заключается въ простот.

Часто, поднявъ неожиданно во время работы глаза, онъ съ удивленіемъ замчалъ украдкой устремленный на него взоръ Лотьё, съ нжнымъ, трогавшимъ его выраженіемъ, но никогда это выраженіе не было такъ замтно, какъ на другой день посл прогулки въ Сенть-Уэнъ.

— Она довольна вчерашнимъ вечеромъ,— сказалъ онъ себ, не пріискивая другаго объясненія этому выраженію.

Онъ общалъ себ доставлять ей это удовольствіе всякій разъ, какъ только представится случай. Онъ самъ находилъ вчерашній вечеръ пріятнымъ, и если ощутилъ минуту недовольства, подумавъ о томъ, какова его настоящая жизнь въ сравненіи съ той, о которой онъ мечталъ, то въ этомъ не виновата ни Лотьё, ни ея разспросы, недолги были эти минуты недовольства и, напротивъ, долги часы полнаго забвенія дйствительности.

Разговоры съ этою двушкой дйствовали на него какъ пніе птицы, какъ аріи, насвистываемыя Пистономъ: слушая ихъ, онъ переставалъ думать. И какъ разъ въ эту минуту ему хотлось не думать, чтобы не обсуждать ршенія, которое онъ долженъ принять. Пройдетъ время, онъ успокоится, конечно, и тогда ясне увидитъ, какое слдуетъ принять ршеніе. Въ данную минуту онъ видлъ только одинъ исходъ: разрывъ, полный разрывъ, но если онъ сдлалъ глупость, легкомысленно женившись, то онъ не повторить ея, также необдуманно разставшись съ женой.

И, работая, онъ вызвалъ Лотьё на разговоръ, но, вмсто того, чтобы толковать объ эмали и живописи, какъ обыкновенно, онъ навелъ ее на боле интимные предметы: на ея дтство и воспитаніе, на прочитанныя ею книги, и время прошло такъ быстро, что они не замтили, какъ насталъ вечеръ.

Одну минуту у него мелькнула мысль увезти ее съ собою куда-нибудь обдать и провести этотъ вечеръ такъ же, какъ вчерашній, но, подумавъ, что это значило брать на себя нкотораго рода обязательство на завтра и, такимъ образомъ, составить привычку, слдовать которой ему можетъ и надость, онъ ничего не сказалъ и ушелъ обдать одинъ.

Въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ онъ приходилъ въ этотъ ресторанъ, онъ замтилъ, что общая зала, съ закоптлымъ потолкомъ и запачканными стнами, очень грязна, что его сосди за столомъ очень скучны своими пустыми и глупыми разговорами и все, что ему подавали, отзывалось трактирною стряпней: супъ безвкусный, водянистый, мясо жилистое, масло въ салат прогорклое. Конечно, не поварскія кушанья подавали ему наканун въ ресторанчик на берегу рки, простой супъ, солонину, скатерть была дырявая, вино кислое, а, между тмъ, тамъ онъ съ удовольствіемъ сълъ обдъ, тогда какъ здсь едва прикасается къ нему. Отчего такая разница аппетитовъ за этими двумя обдами, между которыми, въ сущности, такъ много сходства? Не потому ли только, что вчера онъ былъ въ расположеніи все хвалить, а сегодня, напротивъ, замчаетъ только дурныя стороны?

Часто случалось, что онъ и посл обда оставался за столомъ, изучая сосдей, если встрчалъ интересные типы, которые сейчасъ же набрасывалъ въ свои тетради, какъ только приходилъ домой, но на этотъ разъ не было никакихъ интересныхъ типовъ и, кончивъ обдать, онъ вернулся въ мастерскую съ намреніемъ позвать Лотьё гулять: это развлечетъ его, относительно прогулки были бы излишни такія же предосторожности, какъ относительно обда. Войдя во дворъ, онъ замтилъ Лотьё, сидящую у своихъ дверей, но она была не одна: молодой человкъ средняго роста, стройный, съ длинными чёрными волосами, спускающимися до плечъ, одтый въ бархатную куртку, стоялъ передъ нею, оживленно жестикулируя. Что длаетъ здсь этотъ незнакомецъ? Въ это время молодой человкъ полуобернулся въ его сторону и Жофруа показалось, что онъ узналъ электро-техника, котораго онъ видалъ иногда, проходя мимо его мастерской.

Лотьё знакома съ нимъ? Отчего она никогда ничего не говорила объ этомъ?

Онъ шелъ по дорожк, ведущей къ домику Лотьё, но сейчасъ же повернулъ и пряно по трав направился къ себ. Положительно его преслдовала сегодня неудача, недовольный, что пришлось отказаться отъ прогулки, онъ сердился на Лотьё, виновницу этого. Не странно ли, что она ничего не говорила ему про слесаря, знакомаго съ ней, повидимому, на дружескую ногу, судя по его манерамъ: свтскій человкъ можетъ разговаривать съ женщиной такъ, что издали не узнаешь, о чемъ онъ говоритъ ей, о любви или о пустякахъ, но этотъ слесарь не обладалъ свтскою выдержкой, онъ жестикулировалъ, изображалъ мимикой то, что излагалъ, говорилъ руками, головой, спиной, и, конечно, не о пустякахъ.

Стало быть, о любви?

До сихъ поръ, когда Жофруа думалъ о Лотьё, ему въ голову не приходили мысли, что ее могутъ полюбить, что она можетъ тоже любить,— этого онъ не могъ себ представить. Ему казалось, что этого не можетъ случиться съ такою двчонкой, такъ какъ онъ все еще видлъ въ ней двчонку или даже чаще несчастнаго мальчишку, который явился къ нему въ мастерскую въ холодную и снжную ночь. Какъ взрослыя двадцатилтнія дочери кажутся родителямъ маленькими двочками, такъ было и съ нимъ относительно Лотьё. Его фраза, сказанная наканун: ‘здсь можно бгать’ — вполн выражала его мысли на этотъ счетъ, и отвть ея: ‘я уже не маленькая двочка!’ — не измнилъ его мыслей,— до того нашъ умъ, также какъ наше тло, привыкаетъ къ положенію, къ которому всегда возвращаются, по разъ принятой привычк.

Но то, что онъ только что увидлъ, открыло ему глаза.

Почему бы ее не полюбить?

Въ его мастерской, освщенной сверху стекляннымъ потолкомъ, не было оконъ, но за то одно окно было въ кухн, другое въ его спальн, откуда, раздвинувъ занавсъ, онъ могъ видть Лотьё, онъ сдлалъ нсколько шаговъ къ своей комнат, но тотчасъ же остановился и, снявъ со стны этюдъ, списанный съ нея, долго разсматривалъ, какъ будто ему надо было подтвержденіе поразившаго его факта.

Изъ множества эмалей, покрывавшихъ стны мастерской, ни одна не удовлетворяла его такъ, какъ эта. Она врно изображала прелестное личико Лотьё, нжное и наивное, схваченное въ счастливый моментъ, ея прозрачный и розовый цвтъ лица, голубые глаза съ небеснымъ взглядомъ, опушенные длинными темными рсницами, ея розовыя губки, ея бархатистую кожу, покрытую пушкомъ, какъ персикъ.

Да, конечно, ее можно полюбить, она должна быть любима, но не этимъ слесаремъ, эта мысль его раздражала и оскорбляла.

Держа эмаль въ рукахъ, онъ началъ нервно ходить по комнат, изрдка взглядывая на портретъ, каждый разъ все съ большимъ раздраженіемъ.

— Это нелпо,— бормоталъ онъ,— нелпо! Такая красивая двушка будетъ принадлежать какому-то слесарю! Такая хорошенькая, нжная!

И, переходя отъ этой красивой двушки, которую онъ имлъ передъ глазами, къ той, которую онъ ближе узналъ во время общей работы и разговоровъ въ послдніе дни, онъ приходилъ въ отчаяніе отъ мысли, что этотъ человкъ могъ говорить ей о любви, такъ какъ она была не только хороша лицомъ, но и по уму, по вкусамъ, по своей натур, конечно, создана была не для простаго рабочаго.

Правда, о любви говорятъ только тому, кто хочетъ слушать, и если этотъ разговоръ таковъ, какъ онъ предполагаетъ, то, значитъ, Лотьё находитъ его пріятнымъ или, по крайней мр, занимательнымъ.

И эта мысль сердила его все сильне и сильне, какъ ни старался онъ успокоить себя разсужденіями, что съ его стороны глупо заниматься этимъ: молодой человкъ говорить двушк о любви, и это вполн естественно. Какое ему до нихъ дло? Чего онъ вмшивается? Иметъ онъ разв права на нее? Разв она не права передъ нимъ? Если ей нравится слесарь, это ея дло, а не его, такъ какъ онъ ей не отецъ, не братъ, не мужъ. Любитъ ли ее слесарь, любитъ ли она его,— не должно ли это ему быть безразлично и не безразлично ли въ дйствительности?

И онъ говорилъ и повторялъ себ:

‘Да мн-то какое дло?’

Вдругъ онъ распахнулъ свою дверь настежь, чтобы посмотрть, чмъ кончится этотъ разговоръ. Отдернуть шторку въ спальной и украдкой посмотрть на дворъ было бы слабостью, тогда какъ ничего не могло быть естественне, какъ открыть дверь, чтобы позвать вошку, хотя кошка возвращается черезъ кухню, когда ей вздумается.

— Дьяволо! Дьяволо!

Дьяволо не являлся, но тмъ временемъ Жофруа могъ различить въ сумеркахъ, окутывающихъ вс предметы, что садикъ Лотьё пустъ, дверь сторожки затворена, а за красными занавсками свтится огонь.

‘Если бы они говорили о любви, она не ушла бы такъ скоро. Не продолжила ли бы она свиданія, забывшись въ этотъ чудный вечеръ?’

Онъ, вроятно, ошибся,— даже наврное ошибся. Какъ ни краснорчива была фигура слесаря, онъ могъ ошибочно истолковать его жесты и принять за выраженіе страсти простую невоздержность мимики, въ сущности, онъ ничего не слыхалъ, а тому, что онъ видлъ, можно было придать какое угодно толкованіе.

Эта мысль успокоила его раздраженіе, и, вернувшись въ мастерскую, онъ мирно провелъ вечеръ за рисованьемъ эскизовъ.

IV.

На слдующій день Жофруа проснулся въ дурномъ расположеніи духа и встртилъ Лотьё не съ такою улыбкой, какъ наканун. Онъ пристально посмотрлъ на нее, какъ будто хотлъ прочесть на ея лиц или въ глазахъ правдивую исповдь того, что было говорено или что произошло вчера вечеромъ, но онъ прочелъ на нихъ только легкое безпокойство, разсердившее его. Почему, о чемъ безпокоится она? Она чувствуетъ себя, значитъ, виновной?

Такъ какъ она стояла передъ нимъ сконфуженная, онъ спросилъ ее, не расположена она разв работать?

— Да, конечно,— отвтила она.

— Ну, такъ зажгите, пожалуйста, огонь.

— Не хотите ли, чтобы я сдлала вамъ тартинку?

— Я не голоденъ.

Это было произнесено сухимъ тономъ, котораго Лотьё никогда не замчала у него.

Она зажгла огонь, и когда въ труб началась тяга, принялась покрывать эмалью кресты, которые принесъ ей наканун Трипъ. Такъ какъ это сдлалось теперь для нея почти механическою работой, нетребовавшею большаго вниманія, то она и могла изрдка взглядывать на Жофруа. Она видла его все такимъ же мрачнымъ и работа, бывшая всегда для него развлеченіемъ во всхъ непріятностяхъ, лкарствомъ отъ всхъ страданій, не прогоняла его задумчивости.

Она не была такъ глупа, чтобы не догадаться, что вчера онъ разсердился, видя ее разговаривающей со слесаремъ, и, придя, она хотла объясниться, оправдаться, если она до сихъ поръ не сдлала этого, то только потому, что взглядъ, который онъ изрдка поднималъ на нее, смыкалъ ей уста: ей нужна была снисходительность, чтобы ободритъ ее, а она встрчала какъ разъ обратное.

Но, наконецъ, она ршилась: онъ собирался обжигать дощечку и, какъ всегда, она стояла рядомъ, чтобы помочь, если что-нибудь понадобится, или просто чтобы слдить за обжиганіемъ, успхъ котораго никогда неизвстенъ заране и которое всегда можетъ научать чему-нибудь,— до того дйствіе жара измнчиво и странно.

Стоя передъ открытою печкой, Жофруа ждалъ, чтобы огонь принялъ нужный ему цвтъ, часто наклоняясь, чтобы взглянуть, она воспользовалась этимъ.

— Какъ мн скучно было вчера вечеромъ,— сказала она, уловивъ моментъ, когда онъ могъ встртить ея взглядъ.

— А!… почему?— спросилъ онъ, поднимая глаза.

— Потому, что я не могла, какъ хотла бы, отдлаться отъ Павара.

— Что это за Паваръ?

— Электро-техникъ.

— А, да… слесарь,— отвтилъ онъ, задавая себ вопросъ, зачмъ возвеличиваетъ она этого слесаря въ званіе электро-техника?

— Такъ вы его знаете?

— Онъ разговаривалъ со мною нсколько разъ, когда я работала съ женой Трипа, которую онъ иногда навщалъ. Трипъ очень любить его и восхищается имъ, онъ говоритъ, что такаго работника рдко встртишь, что его можно поставить во глав самыхъ способныхъ, что онъ очень свдущъ въ вопросахъ, касающихся его ремесла, и никогда не посщаетъ винныхъ торговцевъ.

— Да, это необыкновенный человкъ!— воскликнулъ Жофруа, выведенный изъ себя этими похвалами. И, надвъ очки, онъ взялъ въ руки щипцы, чтобы вставить въ печь свою дощечку.

— Это Трипъ говорилъ,— продолжала Лотьё,— я же знаю только то, что онъ очень надодливъ.

— А, онъ надодливъ!— повторилъ Жофруа, нагнувшись надъ печкой, гд положенная въ огонь дощечка бросала голубоватый свтъ и краснла.

— Надодливъ, но хорошій человкъ, добрый, великодушный настолько, что все, что онъ зарабатываетъ,— а зарабатываетъ онъ много,— у ходитъ по большей части на облегченіе нищеты его товарищей.

— И это васъ трогаетъ?

— Это и не позволяетъ мн прямо сказать ему, какъ онъ мн надодаетъ.

— Чмъ же онъ надодаетъ вамъ?

— Своими разсужденіями и рчами.

— Онъ говоритъ вамъ рчи?— спросилъ Жофруа, налегая на дощечку другими щипцами, чтобы не дать ей покоробиться.

Затмъ, оборвавъ свою фразу, онъ произнесъ тономъ приказанія:

— Нажмите сверху.

Она живо исполнила то, что онъ приказалъ.

— Безконечныя рчи!

— О чемъ?

— Обо всемъ: о политик, о соціальныхъ реформахъ.

— По какому же поводу?

— Безъ всякаго повода, разв только для упражненія, онъ говоритъ въ публичныхъ собраніяхъ.

— Такъ онъ хочетъ убдить васъ въ своихъ мнніяхъ?

— Должно быть, вчера онъ доказывалъ мн, что бракъ — нелпость.

— Это идея!— сказалъ Жофруа, смясь.— А какъ доказывалъ юнъ вамъ это?

— Я затрудняюсь объяснить вамъ, — отвтила Лотьё, успокоившаяся при вид его смха.— Трипъ считаетъ его ораторомъ, вроятно, я плохой цнитель ораторскаго искусства, такъ какъ большею частью не понимаю рчей Павара, и, несмотря на вс усилія, какъ я ни напрягаю слухъ и умъ, черезъ нсколько минутъ у меня начинаетъ кружиться голова. Вчера въ своихъ доказательствахъ онъ исходилъ изъ того пункта, что мужчина и женщина — существа равныя, а бракъ нарушаетъ это равенство, длая мужа господиномъ, а жену рабой.

— Но какимъ образомъ случилось, что онъ началъ проповдывать вамъ подобныя вещи?

— Это съ тхъ поръ, какъ настали эти чудные вечера и я сижу въ своемъ садик. Разъ, когда я ходила за водой къ бассейну, онъ донесъ мою лейку, и пока я поливала цвты, стоялъ около меня.

— И такъ каждый вечеръ?

— Почти каждый.

— Какъ же я не видалъ его?

— Онъ узжалъ по дламъ въ провинцію и только вчера утромъ вернулся.

— И это правда, что онъ надодаетъ вамъ?

Говоря это, Жофруа взглянулъ ей въ глаза, какъ тогда, когда она вошла.

— Я бы лучше желала читать или мечтать, но какъ дать ему это понять, не говоря грубо? Я вижу только одно средство — запереться дома и не выходить въ садъ.

Искренна ли она? Онъ не имлъ причины въ томъ сомнваться, несмотря на то, что видлъ вчера: красивая двушка въ ея положеніи, не имющая никого, кто бы защитилъ ее, будетъ, безъ сомннія, подвергаться преслдованіямъ и ухаживаньямъ, не опаснымъ, впрочемъ, со стороны подобнаго влюбленнаго.

— Есть другое средство избавиться отъ него, чмъ ваше,— сказалъ Жофруа, возвращаясь къ своему столу въ мастерскую.

— Научите меня.

— Пока я буду работать здсь, мы будемъ вмст уходить каждый вечеръ.

— Ахъ, какое счастіе!

Но тотчасъ же она сдержала порывъ радости, увлекшій ее.

— Чтобъ избавиться отъ его надоданій, я не желала бы стснять васъ или надодать вамъ.

— Разв я далъ замтить, что скучалъ вчера?

— Нтъ.

— Ну, такъ почему бы я сталъ скучать сегодня, завтра? Я давно собираюсь подняться на гору, чтобы посмотрть закатъ солнца. Мы кончимъ работать сегодня немного раньше и пойдемъ.

Когда Трипъ принесъ завтракъ Жофруа, Лотьё ушла къ себ, вмсто того, чтобы поставивъ приборъ, сейчасъ же уйти, какъ онъ это всегда длалъ, старикъ вертлся въ мастерской, растерянно ходя отъ стола въ кухню, а изъ кухни возвращаясь къ столу съ пустыми руками и съ смущеннымъ лицомъ.

— Что съ вами?— спросилъ Жофруа, замтивъ его растерянный видъ.

— Вамъ все равно, если я оставлю дверь мастерской открытой?— спросилъ Трипъ, не отвчая.

— Откройте, только скажите, зачмъ?

— Чтобы мадемуазель Лотьё не пришла незамченной.

— Она завтракаетъ.

— Я знаю, но не надо, чтобы она слышала то, что я скажу вамъ, потому что если вы не захотите, чтобы я говорилъ, я не буду говорить.

— Объяснитесь.

— Вотъ это-то и трудно!

И добродушная физіономія Трипа выразила крайнее смущеніе.

— Я долженъ съ вами посовтоваться,— заговорилъ онъ, наконецъ,— во-первыхъ, потому, что вы человкъ, на котораго можно положиться, а, во-вторыхъ, потому, что во всемъ, касающемся мадемуазель Лотьё, къ вамъ къ первому надо обращаться, такъ какъ вы для нея отецъ… совсмъ молодой отецъ, братъ…

Онъ подбиралъ слова, какъ бы ожидая, что къ нему явится чудеснымъ образомъ вдохновеніе, которое поможетъ ему выйти изъ затрудненія.

— Такъ какъ вы врите мн,— сказалъ Жофруа,— то не должны бояться объясниться.

— Я не боюсь, а только не знаю, съ чего начать.

— Дло касается Лотьё, не правда ли?

— Да!

— Ну, такъ говорите мн про Лотьё.

— Не правда ли, она хорошенькая двушка?

— Прелестная.

— И добрая, тихая, скромная и при томъ трудолюбивая, двушка рдкая, не правда ли?

Онъ подождалъ отвта Жофруа.

— Вы знаете, я думаю о ней то самое, что вы говорите.

— Вс, кто знаетъ ее, думаютъ то же, стоитъ только взглянуть на нее, чтобы сказать: ‘какая красивая двушка!’ А молодой человкъ, въ возраст, когда пора жениться, прибавитъ еще: ‘вотъ было бы хорошо жениться на ней!’ То же сказалъ себ и Паваръ… или почти то же. Вы знаете нашего сосда, слесаря: красивый малый, хорошій работникъ, никогда не посщаетъ никакихъ ресторановъ и много зарабатываетъ. Они совсмъ пара, отличная пара.

— Онъ поручилъ вамъ передать свое предложеніе?

— Если бы только, то это было бы не мудрено сдлать, но затрудненіе въ томъ, что его предложеніе не такое, какое длаютъ обыкновенно, и вотъ почему мн нуженъ вашъ совтъ. Когда Паваръ высказалъ мн свою, просьбу, я сразу отказалъ ему и отвтилъ, чтобы онъ длалъ свое предложеніе самъ. Но онъ такой шельма, такъ уметъ приставать и уговаривать, что, въ конц-концовъ, я долженъ былъ согласиться. А когда онъ ушелъ, меня взяло раздумье, я разсказалъ все жен и она настаиваетъ, чтобы я ничего не предпринималъ, не посовтовавшись съ вами.

— Я слушаю васъ.

— Надо вамъ сказать, что у Павара есть свои убжденія и что онъ не можетъ отступиться отъ нихъ. Это мнніе Павара. Я уважаю убжденія, но нахожу, что изъ-за нихъ не стоитъ лзть на стну, утромъ я ношу республиканскую газету, вечеромъ — монархистскую, и не горжусь ни той, ни другой, но и не стыжусь ни той, ни другой. Паваръ другаго мннія, онъ рабъ своихъ убжденій, у него это въ крови: его мать была разстрляна въ 1871 году, отецъ умеръ въ ссылк. Кром того, онъ говоритъ въ общественныхъ собраніяхъ и не можетъ въ жизни длать противуположное тому, что проповдуетъ въ рчахъ. На него и такъ косятся, потому что завидуютъ его заработку. Если бы онъ не былъ твердъ въ своихъ убжденіяхъ, онъ потерялъ бы свое доброе имя. Повидимому, у него есть товарищи, которыхъ онъ стсняетъ и которые норовятъ его столкнуть. Влюбившись въ мадемуазель Лотьё, и влюбившись до безумія, онъ находится въ затруднительномъ положеніи. По вечерамъ онъ иногда разговариваетъ съ ней и ближе узналъ ее. Она не парижанка, воспитанная какъ большинство двушекъ нашихъ предмстій, это провинціалка, сохранившая убжденія и врованія своей родины: она ходитъ къ обдн.

— И въ этомъ затрудненіе г. Павара?

— Онъ не знаетъ, какъ приступить къ ней съ этимъ вопросомъ, такъ какъ при его положеніи принципы возстаютъ противъ брака…

— Церковнаго?

— Нтъ, даже и противъ гражданскаго.

— Такъ гд же онъ хочетъ жениться?

— Онъ признаетъ только свободный союзъ.

Наконецъ, трудное слово сказано.

— И вы взяли на себя подобное порученіе?

— Я отказывался, сколько могъ, и согласился противъ воли: свободный союзъ — не въ моихъ убжденіяхъ.

— Въ такомъ случа, какъ же вы согласились поддерживать это предложеніе?

— Я согласился не поддерживать, а только передать.

— А почему этотъ странный человкъ не длаетъ самъ такого предложенія?

— Потому что онъ находитъ это неудобнымъ и думаетъ, что приличне сдлать это предложеніе черезъ друга. Съ тхъ поръ, какъ онъ разговариваетъ съ мадемуазель Лотьё по вечерамъ, онъ изложилъ ей свои взгляды на бракъ, но ни разу не говорилъ ни слова о любви, потому что уважаетъ ее.

— Странное, однако, уваженіе!

— И онъ думаетъ, что я найду мадемуазель Лотьё готовой принять его доводы.

— Ну, такъ онъ ошибается!

— Вы думаете?

— Лотьё передавала мн объ этихъ разговорахъ…

— Она знаетъ, что онъ любитъ ее?

— Этого она мн не говорила, но говорила, и даже сегодня утромъ, что ничего не понимаетъ въ его рчахъ.

— Такъ! Я не огорченъ этимъ, потому что самъ ничего не понимаю. Но онъ ораторъ, которому апплодируютъ въ собраніяхъ, и я думалъ, что просто по глупости не понимаю его рчей. Если же и мадемуазель Лотьё не понимаетъ,— а она уже совсмъ не глупа,— то это доставляетъ мн удовольствіе, по крайней мр, не я одинъ. Правда, съ другой стороны это непріятно, такъ какъ она оказывается не подготовленной, какъ это думаетъ Паваръ, и я не знаю, какъ справлюсь съ этимъ, если вы уполномочите меня передать предложеніе.

— Какъ, если я уполномочу?

— Я жду вашего совта: долженъ я исполнить порученіе, за которое взялся, или же пойти въ Павару и сказать, что, обдумавши, нашелъ это невозможнымъ?

— Неужели вы могли хоть одну минуту думать, что я посовтую вамъ предлагать подобную нелпость честной двушк?

— Это не такъ надо понимать: если бы это была нелпость, я не согласился бы говорить съ мадемуазель Лотьё, которую уважаю. Паваръ хочетъ имть не любовницу, а жену, съ которой онъ будетъ такъ же крпко связанъ, какъ если бы ихъ повнчали мэръ и священникъ.

— А чмъ будетъ онъ связанъ?

— Своимъ добровольнымъ обязательствомъ и своимъ словомъ: вотъ это-то именно мн и поручено объяснить.

— И Лотьё должна будетъ положиться на его слово?

— Паваръ говоритъ, что со времени узаконенія развода слово честнаго человка иметъ для женщины больше цны, чмъ участіе въ дл мэра.

Первымъ побужденіемъ Жофруа было посовтовать Трипу идти къ себ и отказаться отъ столь необыкновеннаго порученія. Но посл нкоторыхъ размышленій дло приняло въ его глазахъ другой оборотъ. Очевидно, это предложеніе — нелпость, какъ онъ и ршилъ съ самаго начала. Оно очень серьезно, несмотря на всю эксцентричность и на то, что его длалъ человкъ, котораго можно было принять за помшаннаго, но за помшаннаго убжденнаго. Представленное въ такомъ свт, оно уже не являлось оскорбительнымъ для Лотьё, и потому лучше будетъ, если Трипъ исполнитъ свое порученіе: Жофруа съумлъ бы защитить Лотьё отъ оскорбленія, но не считалъ нужнымъ вмшиваться въ такое смхотворное дло. Такъ какъ она желала избавиться отъ своего ухаживателя, то его предложеніе могло повести къ этому скоре, чмъ что-либо другое.

— Когда должны вы исполнить ваше порученіе?— спросилъ Жофруа.

— Паваръ ждетъ отвта и мучается, увряю васъ.

— Ну, такъ подите сейчасъ же къ Лотьё.

— Это не непріятно вамъ?

— Нисколько.

Трипъ быстро перешелъ дворъ и Жофруа въ открытую дверь мастерской видлъ, какъ онъ вошелъ къ Лотьё.

Совщаніе было не долгое, Трипъ скоро вернулся.

— Ну, что же?— спросилъ Жофруа, завтракавшій въ это время.

— Она умираетъ со смху.

— Вы видите, что дло хорошо обошлось,— сказалъ Жофруа, тоже смясь.

— Да, но какъ передать объ этомъ Павару?— спросилъ смущенный Трипъ.

Жофруа, обыкновенно человкъ не черствый и не насмшливый, измнилъ на этотъ разъ своему характеру и, подталкиваемый какою-то инстинктивною злобой, сказалъ:

— Повторили вы Лотьё все, что онъ говорилъ?

— Какъ только могъ точно.

— И такъ же точно передайте ему ея отвтъ.

— Она смется.

— Смйтесь.

— Право, я предпочитаю мои обязанности разнощика газетъ!— пробормоталъ Трипъ, уходя съ низко опущенною головой, точно ища вдохновенія въ песк дорожки.

Едва онъ ушелъ, какъ прибжала Лотьё, веселая и улыбающаяся.

— Трипъ сказалъ вамъ?— спросила она.

— Да.

— А я-то ничего не подозрвала, когда онъ проповдывалъ мн о нелпости брака.

— Это была попытка убдить васъ въ правильности его взглядовъ.

— Если бы я знала, что онъ защищаетъ свое собственное дло, я бы лучше слушала его.

— И тогда отвтъ былъ бы другой?

— Конечно, нтъ.

— Вы не хотите выходить замужъ?

— Такъ не хочу.

— А иначе?

Жофруа смотрлъ на нее, но она отвернула головку.

— Я никогда не предполагала, что обо мн могутъ такъ думать.

— Вы видите, что этотъ думаетъ такъ?

— Да, этотъ…

И какъ бы не желая продолжать разговоръ, она заняла свое мсто и принялась за работу.

Жофруа, наблюдавшій за ней, замтилъ, что рука ея немного дрожитъ.

— А, между тмъ, это васъ взволновало,— сказалъ онъ.

— Взволновалъ приливъ гордости,— быстро отвтила она съ насмшливою улыбкой.— Предложеніе руки… или врод того… черезъ посланника длаютъ только принцессамъ крови…

V.

Жофруа, узжая изъ дому, сказалъ, что пробудетъ въ отсутствіи дней десять, пріхалъ же онъ только на двнадцатый день передъ самымъ обдомъ и, не сказавши никому ни слова, прошелъ прямо къ себ наверхъ переодться.

Въ уборной онъ былъ удивленъ, замтивъ повшенный на спинву стула фракъ, разложенную на диван крахмальную рубашку съ вставленными въ рукава и воротъ запонками и рядомъ съ ней блый галстукъ, черныя панталоны, тонкіе башмаки и стоящаго въ ожиданіи его, какъ на часахъ, камердинера.

— Вашему сіятельству какъ разъ осталось время одться, — сказалъ лакей,— все приготовлено.

Одваться? Зачмъ? У нихъ не было обыкновенія обдать во фрак въ обществ жены и тестя. Въ первые дни посл ихъ свадьбы Габріэль выражала это желаніе, но такъ какъ Лепаркуа, возвращавшійся обыкновенно утомленный длами, находилъ это переодваніе страшною обузой, то Жофруа не могъ надвать фрака въ то время, какъ его тесть оставался въ жакетк или сюртук.

— Кто обдаетъ у насъ?— спросилъ Жофруэ.

— Обдъ на шестнадцать персонъ, я не знаю фамилій гостей.

Жофруа было непріятно выказывать такое полнйшее незнаніе того, что происходитъ у него въ дом, но, тмъ не мене, онъ хотлъ знать, кого встртитъ внизу.

— Позовите метръ-д’отеля,— приказалъ онъ.

Эта важная особа заставила себя ждать довольно долго и Жофруа былъ почти готовъ, когда явился метръ-д’отель.

— Кто у насъ обдаетъ?— повторилъ свой вопросъ Жофруа.

Метръ-д’отель вынулъ изъ кармана небольшую карточку и прочелъ:

— Герцогъ Шомскій, баронъ д’Она, г-жа де-Бодемонъ, графъ и графиня де-Линьи, г. Ла-Жарри, г. Анжоранъ, г. Якта, г. Одріё,г. Онора, г. Гомеръ, г. Кери, г. Белинъ.

Что значитъ этотъ странный списокъ? Какимъ образомъ герцогъ Шомскій очутился въ обществ неизвстнаго ему г. Гомера? И другіе… къ чему они тутъ? Конечно, этотъ Ла-Жарри — художникъ, Анжоранъ — музыкантъ, Онора — драматическій писатель, но это не объясняетъ ему, почему они приглашены, по какому случаю, съ какою цлью. Что касается остальныхъ фамилій, то ему казалось, что гд-то онъ читалъ или слыхалъ ихъ, но это смутное воспоминаніе не выясняло ему, кто т, которымъ принадлежатъ эти имена. Не странно ли, что онъ встртится у себя за столомъ съ незнакомыми людьми? Еслибъ это были гости его тестя, это было бы вполн естественно, но герцогъ Шомскій обдаетъ, конечно, у графини Кансель, а не у г. Лепаркуа, а что являлось несомнннымъ для одного, то должно было относиться и къ другимъ.

Какое новое приключеніе готовится?

До прізда гостей онъ долженъ былъ постараться это угадать, а чтобы принять ихъ, ему тоже необходимо было знать, кто они.

Онъ наскоро докончилъ свой туалетъ и сошелъ внизъ. Его тесть и жена были одни въ гостиной въ ожиданіи гостей.

— А! я зналъ, что онъ прідетъ!— воскликнулъ Лепаркуа, бросившись на встрчу зятю съ протянутою рукой и радостною улыбкой на лиц, какъ бы говорившею, что въ этой наивно выраженной увренности была доля неожиданности.

— А еслибъ я не пріхалъ?— спросилъ Жофруа.— Я ничего не зналъ объ этомъ обд.

— Обошлись бы и безъ васъ,— отвтила Габріэль, равнодушно протягивая ему руку.

— По какому случаю этотъ обдъ?

— Я объясню вамъ.

— А ваши гости?

— Герцогъ Шомскій,— отвтила она съ гордостью.

— А другіе?

— Художники, писатели, журналисты.

— Я, все-таки, долженъ знать, кто они, чтобы принимать ихъ.

— Говорите неопредленно какой-нибудь комплиментъ, врод: ‘сколько таланта!’ или: ‘выдающійся талантъ!’ Это можетъ относиться во всмъ и каждый приметъ его на свой счетъ.

— Но…

Ихъ прервалъ докладъ лакея:

— Г-жа де-Бодемонъ, г. баронъ д’Она.

На этотъ разъ была очередь отца сопровождать дочь, а матери отдыхать, оставшись дома.

— Вы не встрчали моего мужа во время вашего путешествія?— спросила г-жа де-Бодемонъ, обратившись къ Жофруа съ ироническою улыбкой и придавая слову ‘путешествіе’ насмшливое выраженіе.

— Я не имлъ этого удовольствія.

— Ну, такъ если вы въ слдующемъ путешествіи встртитесь съ нимъ, вы не будете ему говорить обо мн, не правда ли?

Жофруа отличался всегда необыкновенною вжливостью, но онъ не позволить надъ собой насмхаться.

— О, да! Я воздержусь!— отвтилъ онъ съ самою любезною улыбкой.

Г-жа де-Бодемонъ отвернулась отъ него и подошла къ Габріэли, бросавшей на мужа яростные взгляды.

Гости прізжали и лакей докладывалъ:

— Герцогъ Шомскій, г. Якта, графиня Линьи, г. Одріё, г. Гомеръ, г. Кери, графъ Линьи.

И Жофруа протягивалъ всмъ руку, встрчалъ гостей нсколькими фразами, съ улыбкой на лиц.

Съ герцогомъ, Теодолиндой и де-Линьи его роль была легка,— роль хозяина, принимающаго своихъ друзей, — но съ остальными онъ на самого себя производилъ впечатлніе секретаря большаго отеля или префекта, только наканун пріхавшаго въ городъ, гд онъ еще никого не знаетъ: ‘сколько таланта!’ ‘какой талантъ у г. Одріё! какой талантъ у г. Кери!’ Онъ отдлывался крпкимъ рукопожатіемъ и фразой: ‘Очень радъ, что имю удовольствіе васъ видть у себя’, которая приводила его въ отчаяніе своимъ повтореніемъ.

— Г. Ла-Жарри.

По крайней мр, этому онъ могъ сказать: ‘дорогой художникъ’, отчего и почувствовалъ облегченіе. Правда, онъ не очень уважалъ этого моднаго художника, которому особенно удавались портреты, но съ нимъ онъ хоть зналъ, какъ держать себя.

— Г. Анжоранъ.

‘Дорогой артистъ!’ — и Жофруа могъ сказать это тмъ свободне, что въ музык онъ былъ не такъ компетентенъ, какъ въ живописи: Анжоранъ считался великимъ музыкантомъ, и если до сихъ поръ не занялъ перваго мста, которое ему давали его друзья, то это была вина обстоятельствъ, а не его, еще увидятъ! И Жофруа ничего не имлъ противъ того, чтобъ увидли, наконецъ, осуществленіе этихъ предсказаній, повторяемыхъ уже лтъ двадцать.

— Г. Онора.

‘Художникъ!’ Этотъ тоже, или, по крайней мр, считаетъ себя единственнымъ, необыкновеннымъ художникомъ писателемъ, если не по успху, то по перевороту, который произвели бы пять или шесть актовъ, поставленныхъ имъ въ продолженіе сорока лтъ, если бы директоры театровъ не такъ глупо держались рутины. Какъ Анжорана, Жофруа признавалъ и его художникомъ, что имло въ данную минуту то достоинство, что выручало его изъ затрудненія: какое ему дло, правильно это или нтъ?

Прошло немного времени между пріздомъ послдняго гостя и докладомъ, что кушать подано, но Жофруа усплъ въ этотъ промежутокъ обмняться нсколькими словами съ де-Линьи, единственнымъ изъ гостей, который могъ вывести его изъ невднія.

— Что это за г. Одріё?

— Журналистъ, хроникеръ въ Кандид.

— А Белинъ?

— Тоже журналистъ, редакторъ городскихъ новостей въ Бульвар.

— А Кери?

— Кулинарный авторитетъ. Если онъ объявитъ, что обдъ удался, то это считается неоспоримымъ, онъ составляетъ репутаціи хорошихъ обдовъ.

— Ну а Якта?

— Вы не знаете Якта?

— Къ глубокому моему прискорбію.

— Профессоръ какого-то факультета, составилъ себ извстность верховою здой, которая вовсе не университетская спеціальность, онъ стремится замнить Макензи Греве въ лсу и въ академіи: перваго, кто умретъ. Если онъ попадетъ туда, въ академію, то это будетъ благодаря его лошади, также какъ пивоваръ Престона выигралъ битву, онъ пользуется успхомъ, я же говорю, что не онъ, а его лошадь.

Этихъ объясненій было достаточно, чтобы Жофруа сбросилъ солидный видъ префекта, но не потому, что догадался, что соединило ихъ въ такомъ странномъ собраніи, задавать же прямо такой вопросъ де-Линьи онъ не хотлъ, но тотъ предупредилъ его.

— Это выборъ герцога,— замтилъ онъ.

Эта фраза освтила все, какъ и вс, Жофруа зналъ прозвище Марковскій, данное герцогу Шомскому, а такъ какъ онъ подобралъ приглашенныхъ, то не трудно было понять, съ какою цлью.

— Но почему здсь только имена втораго и третьяго разряда и ни одного перваго?— спросилъ Жофруа, чтобы не дать понять того, что происходитъ въ немъ.

— А, да!…— отвтилъ де-Линьи, не желая говорить, что эти перворазрядные гости могли повторить съ обдомъ то же, что произошло съ баломъ.

— Изъ художниковъ почему Ла-Жарри, а не Глоріенъ или Синтра?

— Глоріенъ слишкомъ старъ, Синтра слишкомъ цыганъ.

— Изъ музыкантовъ почему Анжоранъ, а не Фалько?

— Можно ли когда-нибудь знать, будетъ ли у Фалько завтра въ карман двадцать франковъ!

— Изъ драматическихъ писателей почему Онора, а не Фаре?

Де-Линьи не отвтилъ, двери столовой отворились и Жофруа усплъ, только пойти предложить руку Теодолинд.

Какъ Жофруа ни былъ оскорбленъ, какъ ни возмущало его это вторженіе герцога въ его домъ, онъ слишкомъ умлъ владть собою, чтобы дать это замтить: надо было улыбаться — онъ улыбался, приличіе повелвало ему быть любезнымъ со всми — и онъ исполнялъ свой долгъ.

Впрочемъ, онъ не могъ бы держать себя иначе, не составляя рзкаго контраста съ общимъ настроеніемъ. Въ короткій промежутокъ времени до обда Габріель успла сказать по нсколько словъ своимъ гостямъ, и ихъ физіономіи сохраняли еще отблескъ удовольствія отъ выслушанныхъ комплиментовъ и похвалъ. ‘Сколько таланта’ или ‘выдающійся талантъ’, какъ она совтовала мужу, были недостаточны для нея, она дйствовала откровенне, нахальне. Ея тактика была со всми одинакова: поздоровавшись съ гостемъ, она давала ему нсколько секундъ оглядться и оправиться, затмъ черезъ всю гостиную направлялась къ нему своею плавною и ршительною, скромною и вызывающею походкой, составлявшею одно изъ ея обаяній, и въ полголоса, съ оживленіемъ, выдававшимъ увлеченіе, говорила, что ея собесдникъ самый выдающійся человкъ или художникъ, которымъ она наиболе восхищается, и давала понять, что для него одного она устраиваетъ этотъ обдъ, чтобы видть у себя и создать отношенія, которыя, она льститъ себя надеждой, сдлаются прочными, при этомъ она длала какое-нибудь лестное, остающееся въ памяти сравненіе: Анжоранъ — и Моцартъ, Ла-Жарри — и Ванъ-Дикъ, Одріё — и Шамфоръ, Онора — никто, онъ, онъ, онъ одинъ!

Хотя они не были ни Моцартомъ, ни Шамфоромъ, ни Ванъ-Дикомъ, ни другими знаменитыми покойниками, но они не были и дураками, многіе изъ нихъ были одарены умомъ и вс тою парижскою болтливостью, которая на нкоторое время можетъ замнить умъ. Разговаривали за столомъ оживленно, съ увлеченіемъ людей, которые, зная другъ друга, имютъ много общихъ интересовъ и понимаютъ другъ друга съ полуслова.

Когда перешли въ кабинетъ курить, дурное впечатлніе обда сгладилось у Жофруа. Въ сущности, это были премилые гости, за исключеніемъ Гомера, не произнесшаго ни слова, и относительно котораго Жофруа оставался въ полномъ невдніи, а также Якта, слишкомъ важнаго и слишкомъ рисующагося, разговаривающаго громче всхъ съ высоко закинутою головой, точно профессоръ въ аудиторіи. Жофруа, разсмотрвши ихъ ближе, ничего не имлъ противъ того, что ихъ пригласили. Оставалось только выяснить, съ какою цлью это было сдлано и была ли роль герцога дйствительно такой, какую слова де-Линьи, повидимому,приписывали ему.

На этотъ вопросъ отвтилъ самъ герцогъ, хотя ему и не задавали его.

Лепаркуа далъ знакъ возвратиться въ гостиную, гд Якта одинъ занималъ Габріэль, Теодолинду и г-жу де-Бодемонъ, пользуясь этою минутой, чтобы показать себя, какъ всегда, неотразимымъ, и Жофруа дожидался только герцога, когда тотъ по-товарищески взялъ его подъ руку.

— Ну, что,— сказалъ онъ,— довольны вы этою генеральною репетиціей? Какъ она сошла, по-вашему?

Чтобы разговоръ, продолжаясь, могъ повести за собою какія-нибудь открытія, надо было отвчать.

— Отлично.

— Не правда ли? Для дебюта недурно, будетъ хорошій отзывъ: Кери боле чмъ доволенъ онъ разъ десять повторилъ, что вашъ, домъ одинъ изъ тхъ, гд лучше всего дятъ въ Париж, эта легенда, основанная, впрочемъ, на дйствительности, распространится и утвердится. Для нашего перваго представленія, мы подадимъ, то же меню, разъ оно имло успхъ, вы увидите въ среду…

Онъ засмялся.

— Если бы эти милостивые государи знали, что они исполняли обязанность пробовальщиковъ, они, можетъ быть, не были бы такъ горды, но ни вы, ни я не скажемъ этого, не правда ли?

И герцогъ, пройдя впередъ, первый вышелъ въ гостиную, за нимъ послдовалъ Жофруа.

Прислонившись спиною въ камину, Якта ораторствовалъ:

— Я всегда буду утверждать…

— Unguibus et rostro,— прошепталъ Одріё,— ну тебя, пшка!

— Я всегда буду утверждать, что артисты, къ какому бы классу они ни принадлежали, философы, поэты, литераторы, художники, музыканты, должны для своей выгоды появляться въ свтъ. Во-первыхъ, свтъ составляетъ и распространяетъ репутаціи гораздо скоре, гораздо прочне, чмъ пресса, рекламы которой на самомъ дл слишкомъ ненадежны. Не возмутительна ли такая смсь, гд рядомъ стоятъ великолпная книга и модное лкарство…

— Совершенно врно,— прервалъ герцогъ.— Къ тому же, хороши рекламы только т, которыя ежедневно повторяются… безплатно.

— Я пойду дальше,— продолжалъ Якта съ благодарною улыбкой и обращаясь уже спеціально къ герцогу,— я буду утверждать, что и свтскіе люди имютъ также интересъ посщать писателей.

— Почему не одного писателя, тебя?— прошепталъ Анжоранъ, начинавшій находить, что слишкомъ много говорятъ въ этомъ дом, гд музыка занимаетъ не первое мсто.

Ла-Жарри приблизился въ Жофруа.

— Продолжаете вы заниматься живописью?— спросилъ онъ.— Я видлъ у васъ нсколько лтъ тому назадъ прелестныя вещи, очень талантливыя!

Что, онъ насмхается, платя ему тою же монетой за его комплименты? Но нтъ, онъ говоритъ серьезно и объясняетъ подошедшему къ нимъ Онора, какъ артистическое чувство развилось въ послдніе годы въ свтскихъ людяхъ, и какъ многіе изъ нихъ занимаются серьезно: кто живописью, кто скульптурой, архитектурой, археологіей, нкоторые музыкой.

— Это — необходимость нашего общественнаго строя,— отвтилъ Онора.— Выдающіеся люди, находя свой путь везд прегражденнымъ посредственностями, вынуждены находить примненіе своей умственной дятельности, такъ, я…

Разошлись рано, къ величайшему сожалнію Анжорана, ршившаго, что въ этомъ дом не уважаютъ музыки: герцогу надо было поспть въ клубъ, чтобы выиграть средства къ существованію, журналистамъ предстояло составлять ихъ газеты, Онора надо было попасть въ нсколько театровъ, чтобы посмотрть, не понизился ли успхъ посредственностей, заграждающихъ ему дорогу, у каждаго, прежде чмъ лечь спать, были свои дла.

Въ одиннадцать часовъ вс разъхались и Габріэль сейчасъ же ушла къ себ наверхъ. Во время обда и въ теченіе вечера Жофруа неоднократно задавалъ себ вопросъ: сегодня ли вечеромъ переговорить ему съ женой, или отложить объясненіе до завтра? Немногія слова герцога заставили его ршиться не откладывать: онъ настолько владетъ собою, что сдержитъ себя, а отсрочка до завтрашняго дня будетъ принята Габріэлью за признакъ слабости, кром того, разв съ ней можно быть увреннымъ въ завтрашнемъ дн? Можно разв предвидть, кому и чему будетъ она принадлежать?

Габріель раздвалась, когда Жофруа вошелъ въ ея уборную, съ перваго взгляда она поняла, что ей грозить объясненіе.

— Садитесь же,— сказала она.

Жофруа опустился на указанное ему кресло.

— Хорошо вы създили?— спросила она.

— Очень хорошо, благодарю васъ.

— Хорошая была у васъ погода?

— Очень хорошая.

— Не слишкомъ жаркая?

— Такая же, какъ и у васъ.

Не трудно было прочесть по лицамъ двухъ горничныхъ и по ихъ переглядыванью, что этотъ супружескій разговоръ возбуждаетъ въ нихъ смхъ. Какъ у Габріэли не хватаетъ такта замтить это или если она замчаетъ, то какъ можетъ продолжать разговоръ въ томъ же тон? Никогда он не совершали такъ медленно туалета своей госпожи, нарочно растягивая его для своего удовольствія,увренныя, что ни мужъ, ни жена не сдлаютъ имъ замчанія: она — потому, что эта медленность ей пріятна, онъ — потому, что не посметъ. И дйствительно, сидя на кресл, стараясь принять самый равнодушный видъ, онъ не смлъ.

Но, наконецъ, потушивъ лампы, он должны были ршиться уйти, къ величайшему своему сожалнію.

— Вамъ надо со мной говорить?— спросила Габріэль, когда дверь затворилась.

— Я васъ стсняю?

— Я устала.

— За обдомъ этого не было замтно.

— Не могла же я дать замтить это нашимъ гостямъ? Во время вашего отсутствія я была очень больна.

— Что было съ вами?

— Общее недомоганіе,— вроятно, послдствія моей болзни.

Во время обда черезъ раздлявшую ихъ низкую корзину цвтовъ Жофруа могъ разглядть жену и убдиться по спокойной ясности ея взгляда, по полнот ея щекъ и яркости губъ, что ея нездоровье не оставило на ней никакихъ слдовъ.

— При такомъ состояніи здоровья, котораго я, глядя на васъ, никакъ не могъ заподозрить, зачмъ давали вы этотъ обдъ?

— Я воображала, что поправлюсь и силы вернутся, когда человкъ никогда не былъ болнъ, онъ легко ошибается относительно своего здоровья. Разославъ приглашенія, я не хотла извиняться и откладывать обда.

— А тотъ, генеральною репетиціей котораго былъ этотъ?

— А, вы знаете!

— Герцогъ былъ такъ любезенъ, сказалъ мн, что въ среду у насъ будетъ новая серія.

— Госпожа де-Шармонтъ, госпожа д’Оссонъ…

Онъ сдлалъ жестъ, значенія котораго она не поняла.

— Герцогъ Шомскій иметъ формальныя общанія,— живо отвтила она.— То, что случалось съ баломъ, не можетъ повториться съ этимъ обдомъ.

— Такъ герцогъ Шомскій приглашаетъ ко мн въ домъ?— воскликнулъ Жофруа, теряя хладнокровіе, которое онъ разсчитывалъ выдержать.

Габріэль взглянула на него, и въ теченіе нсколькихъ секундъ, которыя они простояли лицомъ къ лицу, ихъ глаза сказали все, о чемъ молчали уста.

Онъ первый нарушилъ молчаніе, боле грозное, чмъ слова.

— Я спрашивалъ васъ, герцогъ Шомскій приглашаетъ у меня въ дом?

— Такъ какъ вы настаиваете, я отвчу вамъ: у васъ — нтъ, у моего отца — да.

— Ваши слова ршаютъ наше положеніе: такъ какъ вашъ мужъ ничто, то его мсто не здсь.

Жофруа направился въ свою комнату, но на порог быстро обернулся:

— Габріэль!

Она только что вошла въ свою спальную, громко захлопнула дверь и онъ слышалъ, какъ щелкнула задвижка.

VI.

На другое утро Лепаркуа послалъ сказать зятю, что желаетъ его видть передъ отъздомъ, посланный имъ лакей почти сейчасъ же вернулся съ отвтомъ, что ‘графъ уже ухалъ’.

— Сказалъ онъ, когда вернется?

— Я сейчасъ узнаю.

На этотъ разъ пришлось ждать немного дольше, такъ какъ надо было допросить камердинера Жофруа и швейцара.

— Графъ ничего не сказалъ. Въ шесть часовъ онъ приказалъ принести сундукъ, въ который самъ уложилъ блье и платье, послалъ за наемною каретой и въ семь безъ четверти ухалъ на станцію Сенъ-Лазаръ. Онъ былъ одтъ по дорожному.

Такой внезапный отъздъ удивилъ и немного взволновалъ Лепаркуа, но онъ успокоилъ себя тмъ, что дочь объяснитъ его, надо было только дождаться, когда она проснется.

Въ девять часовъ Лепаркуа впустили къ дочери, она кушала шеколадъ, обмакивая въ чашку поджаренные гренки, количество которыхъ говорило, что у нея отличный аппетитъ.

— Что случилось?— спросила она, угадывая по лицу отца, что что-то случилось.

— Этотъ именно вопросъ я хотлъ предложить теб: почему твой мужъ ухалъ?

— А, онъ ухалъ!…

— Сегодня утромъ въ семь безъ четверти съ дорожнымъ сундукомъ, ты не знала, стало быть, что онъ удетъ?

— Ршительно ничего, увидвъ сейчасъ тебя, я подумала, что ты пришелъ отъ его лица читать мн наставленія и возобновить на прерванномъ мст бывшій у насъ вчера вечеромъ разговоръ.

— О чемъ былъ этотъ разговоръ?

Габріэль очень подробно разсказала все, что произошло между ними.

— Онъ разсердился и вотъ ухалъ!— воскликнулъ Лепаркуа.

— Вернется.

— Уврена ты въ этомъ?

— Если бы я захотла, онъ не ухалъ бы, не усплъ онъ произнести своей громкой фразы: ‘если вашъ мужъ ничто, то его мсто не здсь’, какъ уже раскаялся и, едва сдлавъ нсколько шаговъ къ двери, вернулся, чтобы просить прощенія, но я заперла дверь передъ его носомъ.

— Зачмъ?

— Онъ надодаетъ мн.

— Онъ любитъ тебя.

Съ величайшимъ спокойствіемъ Габріель проглотила дв ложечки шеколада и взяла новый гренокъ.

— Прошу тебя,— сказала она,— не вмшиваться въ эти ссоры. Я вышла замужъ отчасти для того, чтобы ты могъ спокойно заниматься своими длами, и потому не утруждай себя теперь выискиваніемъ ненужныхъ заботъ.

— Но я хлопочу о твоемъ счасть.

— Я уврена въ этомъ. Ты — хорошій отецъ. Но если ты хочешь моего счастія, не вмшивайся никогда въ мои дла съ мужемъ. Именно потому, что онъ чувствуетъ въ теб поддержку, въ немъ проявляются эти вспышки сопротивленія. Надо, напротивъ, чтобы онъ чувствовалъ, что зависитъ отъ меня, а это далеко не то, что зависть отъ тебя. Въ тотъ день, когда онъ убдится въ этомъ, онъ покорится и съ того дня мы будемъ жить въ полномъ согласіи, какъ ты желаешь. Потерпи немного и дай пройти острому періоду, который мы переживаемъ теперь, онъ необходимъ.

— Уврена ты, что онъ покорится?

— Какъ можетъ онъ поступить иначе? У меня былъ свой планъ, когда я искала мужа, который былъ бы обязанъ намъ. Жофруа находится именно въ этихъ условіяхъ и мы держимъ его въ рукахъ. Сколько долженъ онъ теб за передлки замка Кансель?

— Не могу сказать на память.

— Ну, такъ подведи итоги и подумай, можетъ ли онъ возвратить теб эту сумму. У меня также былъ планъ, когда я подбивала его предпринять эти работы. Вдь, ключъ-то отъ кассы не у него въ рукахъ.

— А если ты оттолкнешь его отъ себя излишнею суровостью, если онъ разлюбитъ тебя?

— Если бы даже онъ завелъ себ любовницу, какое мн дло…. лишь бы не такую, чтобы мн пришлось краснть.

Лепаркуа испуганно взглянулъ на дочь. Конечно, въ длахъ, онъ не разъ доказывалъ, что способенъ задушить своихъ противниковъ или конкуррентовъ, разорить ихъ, обезчестить, не слушаясь голоса состраданія: дла длами и нельзя выиграть такихъ битвъ, какія онъ выигрывалъ, безъ убитыхъ и раненыхъ, — это роковая неизбжность борьбы. Но этотъ человкъ, столь безсердечный въ денежныхъ длахъ, не былъ лишенъ нжныхъ чувствъ: онъ любилъ жену, горячо привязанъ былъ въ дочери, проникся уваженіемъ къ зятю и находилъ, что вся радость его жизни заключается въ нкоторыхъ воспоминаніяхъ и въ сознаніи счастья близкихъ ему людей.

— Знаешь ли, ты иногда пугаешь меня!— сказалъ онъ.

— Пугаю тебя?

— Я понималъ бы этотъ ясный взглядъ, если бы онъ былъ брошенъ на противника или на посторонняго, но съ твоимъ мужемъ какъ не смутится твой взоръ?

— Что было бы съ нами, если бы онъ смущался? Подъ мягкою и снисходительною вншностью Жофруа скрывается упрямецъ, крпко стоящій за свои идеи, а его идеи, къ сожалнію, не мои. Кто долженъ уступить: онъ или я?

— Жизнь состоитъ изъ взаимныхъ уступокъ.

— Я только этого и желаю, пусть онъ уступитъ сначала, я уступлю ему…. потомъ. Пойми ты положеніе: я выбрала мужа, а не онъ меня. Когда эта исходная точка будетъ установлена, все пойдетъ хорошо.

— А пока?

— Потерпи еще нсколько мсяцевъ. Не разъ предпринималъ ты срочныя дла, въ теченіе которыхъ теб приходилось выдерживать борьбу, гд надежда часто смнялась отчаяніемъ. Я предприняла подобное же дло, и если есть борьба, то въ ней не можетъ быть мста отчаянію.

— Что не помшало Жофруа ухать и мы не знаемъ на сколько времени и куда.

— На сколько времени? До среды. Куда? Въ замокъ Кансель, куда онъ преспокойно узжаетъ слдить за работами, придумывать новыя, изучать ихъ, рисовать, такъ какъ онъ рисуетъ, и даже очень хорошо рисуетъ… твой драгоцнный зятекъ. Ты видишь, я отдаю ему справедливость въ этомъ отношеніи, также какъ и признаю, что все, что онъ приказываетъ тамъ, великолпно, такъ хорошо исполнено, такъ удачно, что возникаетъ вопросъ, не должны ли мы придумать предлога, чтобы онъ навсегда тамъ остался?

— Ты шутишь. Я же со страхомъ жду среды.

— Какой же ты коммерсантъ, съ твоимъ вчнымъ страхомъ проиграть? Тебя надо вылечить отъ этого. Не безпокоился ты разв о вчерашнемъ обд?

— Конечно.

— И ты видишь, Жофруа, несмотря на твои страхи, пріхалъ какъ разъ во-время, разсчитавъ свое появленіе такъ, чтобы заставить насъ поволноваться, а также показать намъ, что онъ не доволенъ этимъ обдомъ, устроеннымъ безъ его вдома. То же будетъ и въ среду.

— А если онъ не прідетъ?

— Обойдемся и безъ него. Мой домъ будетъ не первый, гд жена принимаетъ одна, въ то время какъ ея мужъ въ другомъ мст. Это часто встрчалось въ старинной аристократіи, въ т времена, когда бракъ былъ мене буржуазенъ, чмъ теперь, впрочемъ, и въ наши дни это не рдкость. Къ тому же, разв ты не здсь?

Лепаркуа пытался было еще возражать.

— Будь покоенъ,— остановила его дочь,— я никогда не заставлю, тебя играть роль несчастнаго д’Она.

VII.

На станціи Сенъ-Лазаръ Жофруа взялъ другой экипажъ и похалъ въ улицу Шампіонетъ.

Когда Лотьё, работавшая въ мастерской, услыхала по дорожк шумъ шаговъ двухъ человкъ, причемъ одинъ тяжело ступалъ, юна отворила дверь, чтобы посмотрть, кто идетъ ей мшать, тогда какъ она разсчитала провести въ одиночеств нсколько дней, а Трипъ не могъ еще вернуться. Она очень удивилась, увидвъ Жофруа въ сопровожденіи кучера, несшаго сундукъ. Но она не позволила себ ни одного вопроса и сейчасъ же сла на свое мсто, затворивъ дверь за кучеромъ.

Жофруа самъ предупредилъ вопросы.

— Вотъ я и вернулся, — сказалъ онъ, надвая свою черную блузу,— отлучка продолжалась не долго.

— Если бы я смла, я сказала бы: къ счастью.

— А почему бы вамъ не сказать этого? Кто знаетъ… По крайней мр, можно.будетъ зассть за работу.

Онъ застегнулъ пуговицы блузы.

— Есть люди, которые находятъ удовольствіе въ удовлетвореніи своихъ пороковъ, другіе въ иномъ. Кто правъ?

Лотьё взглянула на него, удивленная горькимъ тономъ этихъ, загадочныхъ для нея, словъ.

— Гд счастье?— произнесъ онъ,— въ добр или въ зл?

Хотя вопросъ былъ обращенъ не къ ней, Лотьё осмлилась отвтить:

— Можетъ быть, просто въ томъ, что любишь.

Глубоко проникнутымъ голосомъ отвтилъ Жофруа:

— Да, вы правы. А любить надо трудъ, не правда ли? Стало быть, за дло скорй.

Они засли и работали такъ пристально и неутомимо, что въ продолженіе двадцати дней Жофруа выходилъ на улицу только для того, чтобы пообдать, начиная день съ восходомъ и кончая съ закатомъ солнца, отрываясь только на нсколько минутъ для завтрака..

Давно уже Жофруа задумалъ эмаль большихъ размровъ, которой не ршался начать изъ опасенія, что ему невозможно будетъ довести ее до конца безъ перерывовъ. Этюды для нея уже были сдланы, эскизы кончены, доска приготовлена. Онъ ежеминутно говорилъ объ этомъ, объясняя средства, которыя употребитъ, чтобы преодолть могущія представиться затрудненія, и Лотьё ршила, что они еще долго будутъ разговаривать, не приступая къ исполненію и не зажигая громадной, не бывшей еще въ употребленіи печи съ рельсами и телжкой внутри, чтобы обжигать доски больше обыкновенныхъ размровъ.

Въ ту самую минуту, когда Жофруа произнесъ: ‘за дло скорй’, Лотьё увидла, что онъ взялъ большую доску и положилъ на столъ

— Вы хотите начинать!— воскликнула она съ изумленіемъ.

— И если ничего особеннаго не случится, оставлю только когда кончу: у меня много свободнаго времени.

Много свободнаго времени! Хорошо это или дурно? Этотъ вопросъ она задавала себ, не находя на него отвта, какъ и тогда, когда въ первый разъ задумалась надъ этимъ. Онъ былъ слишкомъ мраченъ, нервенъ, озабоченъ, чтобы допустить, что онъ доволенъ: обыкновенно онъ съ веселымъ видомъ садился за работу, теперь же, напротивъ, точно съ озлобленіемъ. И, стараясь объяснить себ, его нервное состояніе, она говорила, что, можетъ быть, его дла идутъ плохо, онъ потерялъ работу, на которую разсчитывалъ, а денежныя заботы тревожатъ его. Выросши среди вчныхъ заботъ о деньгахъ, она видла ихъ всюду и длала отвтственными во всемъ, что являлось дурнаго.

Во время завтрака Жофруа утратилъ свой мрачный видъ и ходилъ по мастерской довольный и веселый, какъ въ свои лучшіе дни: большая печь была зажжена, скоро они будутъ обжигать доску, чтобы прикрпить золотую фольгу, т.-е. металлическіе листки, которые кое-гд должны служить фономъ для его рисунка. День былъ жаркій, къ солнечнымъ лучамъ, падавшимъ въ мастерскую сквозь стеклянную крышу, присоединялся еще жаръ печи, наполненной коксомъ, но Жофруа не ощущалъ духоты, и когда, защитивъ глаза очками, надвъ на руки рукавицы, онъ продвигалъ телжку въ печи, это былъ уже не тотъ нервный и взволнованный человкъ, котораго она видла утромъ, а художникъ, увренный въ себ, преданный своему длу и не думающій ни о чемъ, кром этого дла.

Такъ продолжалось двадцать дней, причемъ спокойствіе духа нарушалось только удачами и неудачами работы: въ то время, какъ художники и скульпторы въ созданіи своихъ произведеній страдаютъ только отъ колебаній и слабости руки, не повинующейся мысли, или отъ неясности мысли, не дающей того, чего требуетъ рука, эмальировщикъ, кром того, долженъ считаться съ случайностями, которыхъ онъ никогда не можетъ предвидть, какъ бы искусенъ ни былъ, и которые съ перваго до послдняго момента обжиганія длаютъ его игрушкой случая или удачи.

Не разъ происходили эти несчастные случаи и тогда начинались волненія, страхи, которые раздлала Лотьё, подходившая каждый разъ, какъ клали доску въ печь, помогать Жофруа. Глядя на нее, какъ она, несмотря на страшную жару раскаленной печки, не отрывая глазъ слдила за плавленіемъ эмали на покраснвшей доск, казалось, что это ея произведеніе. Да и на самомъ дл, разв это не было такъ? Надежды Жофруа не заставляли разв трепетать ея сердце? Безпокойства, которыя онъ испытывалъ, не мучили разв и ее? Боле терпливый, чмъ она, Жофруа умлъ дождаться, чтобы огонь довершилъ свое дло, и тогда она часто отстранялась, чтобы дать ему мсто посмотрть.

— Смотрите!— говорила она.

Они работали точно два товарища, и это было такъ естественно, что Жофруа не говорилъ иначе, какъ ‘нашъ огонь’, ‘наша доска’, и тогда Лотьё испытывала такой приливъ гордости, что щеки ея пылали такъ же ярко, какъ отъ жара печи.

При такомъ увлеченіи работой, послобденныя прогулки не могли придти въ голову ни тому, ни другой, такъ какъ для обоихъ не существовало больше послобденнаго отдыха. Только ночь останавливала ихъ, да и то часто изъ трубы вылетало яркое пламя къ темнымъ уже небесамъ. Когда Жофруа возвращался изъ ресторана, было такъ поздно, что онъ спшилъ лечь въ постель и сейчасъ же засыпалъ, какъ убитый.

Наконецъ, черезъ двадцать дней такихъ усиленныхъ трудовъ доска была кончена и въ послдній разъ положена въ огонь, чтобы обжечь монограмму К. и Ж., золотыми буквами написанную въ уголк съ обозначеніемъ числа и года.

Едва Жофруа усплъ вынуть ее изъ печи, какъ сказалъ Лотьё идти одваться, она изумленно взглянула на него, тогда Жофруа объяснилъ:

— Не находите вы разв, что мы вполн заслужили прогулку? Если бы меня поджаривали на вертел, мои щеки не лучше зарумянились бы, я, просто, задыхаюсь. Скоре!

Въ то время, какъ она побжала къ себ, онъ поспшно переодлся, если онъ хотлъ подышать свжимъ воздухомъ, то она нуждалась въ этомъ не меньше его. Съ эгоизмомъ увлекающихся натуръ, онъ ни разу не подумалъ о ней во время работы, но теперь онъ сознавалъ, что жаръ печи долженъ былъ быть для нея чувствительне, чмъ для него, и что ея обжоги, наврное, больне при такой нжной кож.

Они были готовы въ одно время и въ одно время появились въ своихъ дверяхъ: она — чтобы идти ждать его, онъ — чтобы зайти за ней. Выйдя на улицу Шампіонетъ, они повернули направо.

— Куда мы пойдемъ?— спросила она.

— На станцію Нордъ-Сентюръ, чтобы ссть на поздъ.

— Который повезетъ насъ… куда?

— Не знаю. Мы сядемъ въ первый, который остановится, лишь бы только онъ довезъ насъ до зеленыхъ и прохладныхъ мстъ, вотъ, все, что намъ надо.

На улиц они встрчали и обгоняли прохожихъ, одтыхъ попраздничному.

— Какъ, разв сегодня воскресенье?— спросилъ Жофруа.

— Да.

— А вы не были у обдни.

— Я забыла и думать о ней.

— И это правда?— спросилъ онъ, смотря ей въ глаза.

Лотьё улыбнулась, не отвчая.

— Отчего бы не сказать откровенно, что вы не захотли оставить меня одного въ послднюю минуту?— продолжалъ онъ.

Жофруа взялъ билеты до Иль-Аданъ, объяснивъ Лотьё, что они, конечно, не додутъ туда, поздъ будетъ идти вдоль лса, и когда они увидятъ станцію, они сойдутъ.

— Но, вдь, это потерянныя деньги.

— Такіе пустяки.

— Не странно ли, что вы никогда не думаете о деньгахъ?

— Я не привыкъ разсчитывать.

— Ну, такъ надо привыкать теперь. Что за удовольствіе тратить понапрасну деньги?

— Вы правы,— сказалъ онъ, смясь,— но сегодня, не зная этой линіи, я не могъ поступить иначе, чтобы избжать длиннаго пути по пыльной дорог и на солнечномъ припек.

Они стояли на площадк, и хотя день былъ жаркій, отъ быстраго хода позда въ лицо дулъ свжій воздухъ, который они жадно вдыхали.

— Какая хорошая мысль пришла вамъ въ голову!— сказала Лотьё.

— Весь день нашъ, мы его вполн заработали.

Въ Сентъ-Лё Лотьё предложила сойти, но поздъ остановился только въ Безанкур.

— Хотите вы поскоре пройти эту деревню?— сказала Лотьё.

— Почему?

— Потому что я никогда не видала лса и мн хочется поскоре попасть вотъ въ этотъ, возвышающійся передъ нами.

Въ нсколько минутъ они миновали деревню и по извилистой дорожк направились въ лсъ.

VIII.

Лсъ, опустошенный каменоломнями, кирпичными заводами и укрпленіями со стороны Андильи, Шампо и Домонта, обезображенный загородными ресторанами, открывающими тамъ на каждомъ шагу свои гостепріимныя бесдки, остался лсомъ на холмахъ и возвышенностяхъ Безанкура и Шоври. Дорога, по которой они направились, скоро обратилась въ каменистую тропинку, идущую между двухъ откосовъ, подрытыхъ бархатистымъ мохомъ, дойдя до конца ея, они очутились въ лсу, въ полномъ уединеніи подъ густымъ зеленымъ сводомъ. Двушка шла впереди легкою, быстрою походкой, она остановилась и, такъ какъ Жофруа поднимался медленне, то и увидлъ, что она стояла неподвижно, съ широко открытыми глазами, раздувающимися ноздрями, смотря вокругъ себя, прислушиваясь въ торжественной тишин, вдыхая ароматъ зелени, точно стараясь разгадать, что это за новый для нея запахъ?

— И такъ, мы въ лсу,— сказалъ Жофруа.

— Я чувствую себя взволнованною, какъ въ церкви,— задумчиво отвтила Лотьё.

Она вздохнула, полузакрывъ глаза.

— А также опьяненною.

Лотьё засмялась.

— Положительно это не похоже на свекловичныя поля Дюнкирхена.

— Въ Дюнкирхен есть море.

— О, море, море!…— прошептала Лотьё.— Лса не коварны, имъ можно довряться.

Жофруа хотлъ изгладить тяжелое впечатлніе, которое онъ произвелъ, напомнивъ о мор этой бдной двушк, которой оно причинило столько горя.

— Знаете ли,— сказалъ онъ,— любопытно видть двушку вашихъ лтъ, не видавшую еще лса.

— Глупо, не правда ли?

— Напротивъ, я восхищаюсь выраженіемъ удивленія и удовольствія.

— Увряю васъ, что удовольствіе это велико и не лишено волненія.

— Какого же рода это волненіе?

— Обаяніе величія, кажется мн, впрочемъ, мн трудно объяснить вамъ, что я чувствую,— что-то врод давно ожиданнаго удовольствія, отъ котораго мн хотлось бы и плакать, и смяться, въ то же время, во всякомъ случа, вы видите, что впечатлніе сильно, несчастіе только въ томъ, что я не нахожу словъ, чтобы выразить его.

— Напротивъ, вы отлично его выражаете, по крайней мр, для меня, правда, что я…

— Вы?

— Я не могу опредлить, что въ этомъ выраженіи мыслей хорошо, что нтъ: я понимаю или не понимаю,— вотъ и все.

— Зачмъ говорите вы это?— перебила она его съ упрекомъ.

— Затмъ, что это правда.

— Если вы искренни, вы плохо знаете самого себя.

— Уврены вы, что знаете меня и не ошибаетесь на мой счетъ?

Жофруа взялъ ея руку.

— Мы объяснимся, идя по этой дорожк, по которой нога скользитъ, какъ по бархату.

Давно уже хотлъ Жофруа объясниться съ Лотьё, ихъ разговоръ во время прогулки въ Сентъ Уэн, взгляды, которые она устремляла на него, робкіе вопросы, молчаніе, чувства, которыя она выражала ему,— все доказывало, что она продолжала доискиваться, кто онъ, и что если она не угадываетъ истины, то до нкоторой степени приближается къ ней. А онъ не хотлъ этого. Что будетъ съ ихъ дружбой и товариществомъ, если она перестанетъ видть въ немъ товарища, замнивъ его какимъ-нибудь боле или мене романическимъ лицомъ? Это могло далеко завести, и, во всякомъ случа, имло бы то неизбжное послдствіе, что уничтожило бы простоту и чистосердечность ихъ отношеній. Въ часы занятій или прогулокъ онъ любилъ именно то, что она держала себя съ такою свободой, безъ сомнній и колебаній, настоящимъ товарищемъ, какимъ и была на самомъ дл, съ своими наивностями, удивленіями, незнаніями. Онъ такъ ненавидлъ притворство, претензіи, ложь, среди которыхъ вращался со дня женитьбы, что, вслдствіе контраста, эта двушка восхищала его своею неиспорченностью и естественностью. Онъ зналъ по опыту, какъ легко ее было смутить и, вмсто того, чтобы позволять ей идти дальше по тому пути, на который увлекало ее любопытство, онъ долженъ быль остановить ее, если уже не могъ вернуть обратно. Сколько разъ поражали его перемны въ ея обращеніи, происходящія сообразно съ тмъ, въ блуз онъ или въ городскомъ костюм, какъ простъ ни былъ этотъ костюмъ, свободная и не стсняющаяся съ рабочимъ, она длалась безпокойною и осторожною съ горожаниномъ.

Жофруа хотлъ бы, чтобъ она врила, что онъ рабочій,— Жофруа просто, а не графъ Кансель.

— Вы слишкомъ охотно надляете меня достоинствами, которыми въ дйствительности я не обладаю,— сказалъ онъ.

— Вы мн говорите это такъ, какъ будто недовольны этимъ.

— Я не могу быть этимъ недоволенъ, вы знаете, но я хотлъ бы, для продолженія нашихъ отношеній, чтобы вы видли меня такимъ, какой я есть, а не такимъ, какимъ вы меня себ представляете. Не идите никогда дальше блузы, это самое врное, и вы, такимъ образомъ, избгнете ошибокъ, которыя были бы непріятны для насъ обоихъ, и въ особенности для меня. Если же васъ смущаетъ мебель, стоящая въ моей мастерской, платье и блье, которыя я ношу и которыя, можетъ быть, изящне, чмъ слдовало бы, если по ловкости моей руки вы заключаете, что я получилъ высшее художественное образованіе, если мои манеры, нкоторыя выраженія вызываютъ въ васъ мысль, что подъ блузой скрывается…

— Кто?

— Почемъ я знаю? Какъ хотите вы, чтобы я угадалъ, что происходитъ въ голов молодой двушки, одаренной, какъ вы, такимъ пылкимъ воображеніемъ? Но, однимъ словомъ, если это такъ, то вы неизбжно придете къ тмъ заблужденіямъ, о которыхъ я говорю.

— А если это не такъ?

— Тогда это отлично: вы видите меня такимъ, какой я есть, и нтъ причины, чтобы мы не остались въ лучшихъ отношеніяхъ.

Если бы Жофруа мене внимательно развивалъ свои объясненія, стараясь выражаться неопредленно, онъ замтилъ бы, что Лотьё старалась понять не то, что онъ говорилъ, а причину этихъ объясненій. Посл довольно долгаго колебанія она прямо спросила его:

— Зачмъ вы говорите мн это?

— Въ видахъ будущаго, во-первыхъ, а также и настоящаго, чтобы вы не обращались ко мн всегда какъ къ учителю, отъ котораго ждете разршенія всхъ трудныхъ вопросовъ. Учителемъ я не всегда могу быть, и часто вы могли бы быть учительницей.

Лотьё возражала, онъ настаивалъ. До сихъ поръ онъ говорилъ лишь вообще, теперь онъ хотлъ указать т пункты, гд она могла быть его учительницей, разв не интересно, въ самомъ дл, чтобы она его учила, какъ мила была она съ опущенными рсницами, немного смущенная, говоря:

— Простите меня, но мн кажется…

— Сколько знаете вы вещей,— перебилъ онъ,— которыхъ я не знаю, сколько угадываете вашимъ женскимъ инстинктомъ, о чемъ я даже не подозрваю! Не бранили вы разв меня сейчасъ за потраченныя деньги?

— Такъ какъ вы хотите, чтобы я говорила откровенно, то позвольте вамъ замтить, что вашъ примръ неудаченъ.

— Почему?

— Я думаю, что ваши деньги вовсе не потеряны, какъ я имла глупость предполагать.

— Вы довольны?

— Я никогда не была такъ счастлива.

Они поднялись по дорожк до вершины холма, откосы котораго, густо поросшіе лсомъ, спускались къ небольшой полян, а за нею начинался новый лсъ, закрывавшій горизонтъ. Они шли въ тни, подъ темнымъ сводомъ втвей, тогда какъ передъ ними сверкала ярко залитая солнцемъ равнина, рожь едва начинала желтть и среди ея волнующихся волнъ цвтущія поля рпы казались ослпительными золотыми пятнами.

— Посидимте немножко здсь,— предложила Лотьё.

— Вы устали?

— Нтъ, но здсь такъ хорошо, что не хочется глазъ оторвать.

— Ну, такъ остановимся.

Въ тни каштановаго дерева, густыя втви котораго защищали отъ солнца, они сли на дорожк, какъ разъ въ томъ мст, гд начинался спускъ. Въ этотъ праздничный день только шелестъ листвы, да рзкій крикъ какой-нибудь птицы нарушали тишину, хижины дровосковъ, окруженныя драницами, обручами и стружками, были пусты, ни гуляющіе, ни кавалькады не проникали въ эту пустынную часть лса, отдаленную отъ ресторановъ.

Они долго сидли молча, наслаждаясь тишиной и устремивъ вдаль взоръ, капризно перебгающій съ предмета на предметъ, они унеслись въ мечтахъ гораздо дальше того, что видли глаза. Потомъ Лотьё поднялась и начала собирать цвты, изъ которыхъ быстро составила большой букетъ. Лежа на трав, Жофруа смотрлъ, какъ она проходила мимо него, свжая, довольная, то исчезая за деревьями, то появляясь. Скоро она вернулась и сла около Жофруа, положивъ между нимъ и собою цлый снопъ цвтовъ.

— Что это?— спросила Лотьё, подавая ему длинный стебель, украшенный висячими цвтами, расположенными кистями, съ выпуклыми внчиками ярко пурпурнаго цвта.

— Дигиталисъ.

— А это?

Она показала растеніе съ зубчатыми листьями и цвтами въ вид колокольчиковъ теино-синяго цвта.

— Колокольчики.

— А это?— спросила она, подавая еще одинъ цвтокъ.

— Не знаю.

Лотьё удивленно взглянула на него.

— Не думаете ли вы, что я знаю названія всхъ лсныхъ цвтовъ?

— Конечно.

— Вы видите, что въ этомъ, какъ и во многомъ другомъ, вы ошибаетесь на мой счетъ.

— Впрочемъ, это ничего, я хотла собственно знать названіе этого цвтка.

Она показала колокольчики.

— Почему?

— Потому что я возьму его съ собою.

Лотьё достала изъ кармана коробочку и осторожно уложила въ нее вточку колокольчиковъ.

— Что вы будете съ ней длать?

— А?

— Вы не хотите отвчать?

— Если вы желаете, я должна отвтить.

— Скажите.

— Придя домой, я приклею ее на лист въ тетради и напишу рядомъ названіе, число и нсколько словъ, которыя послужатъ воспоминаніемъ этого дня.

— Тетради? И этотъ цвтокъ займетъ въ ней первую страницу?

— Нтъ, уже дв заняты.

— Чмъ?

— Первая — маленькою розой, сорванною въ Сентъ-Уэн, другая — маргариткой, которую я принесла съ Монмартрскаго холма, когда мы ходили смотрть закатъ солнца.

— Что вы записали на память объ Сентъ-Уэн?

— Но вы требуете отъ меня исповди?

— Вы не хотите исповдаться мн?

— О Сентъ-Уэн я написала: ‘счастлива’.

— А объ Монмартр?

— ‘Очень счастлива’.

— А сегодня, подъ колокольчиками, что вы напишете?

— О!…

— Скажите.

— ‘Еще счастливе’.

Опустивъ глаза, полу отвернувъ головку, прошептала Лотьё эти два слова дрожащимъ, взволнованнымъ голосомъ, затмъ сейчасъ же подняла ихъ и, смотря прямо ему въ лицо, сказала, смясь:

— Вы знаете, что я говорю прямо то, что чувствую.

Онъ протянулъ къ ней об руки.

— Вы!…— воскликнулъ онъ, но сейчасъ же остановился и, протянувъ только одну руку, произнесъ:— Вы — славная двушка.

IX.

Въ эту минуту до нихъ донеслись звуки органа изъ деревни, расположенной у подножія холма.

Жофруа поднялся.

— Вотъ что возвщаетъ намъ,— сказалъ онъ,— что мы, найдемъ обдъ. Не проголодались вы?

— Не знаю,— отвтила двушка, точно просыпаясь отъ сна.

— Я очень голоденъ, такъ какъ не завтракалъ.

— Такъ спустимтесь въ деревню.

По мр того, какъ они спускались по дорожк, идущей зигзагомъ по крутому спуску холма, до нихъ рзче и громче доносились звуки органа.

— Должно быть, мы попадемъ въ самый разгаръ праздника,— замтилъ Жофруа.

Въ деревн, дйствительно, былъ праздникъ, надъ дверями домовъ разввались флаги, улицы были тщательно выметены, изъ открытыхъ оконъ несся запасъ кушаній, свидтельствовавшій о всеобщемъ пированіи. Наши путники скоро дошли до большой площади, обсаженной деревьями, съ двумя параллельными рядами балагановъ съ игрушками, мелкими стеклянными вещами, пряниками, кеглями, стрльбою въ цль. Въ центр площади возвышалась трехцвтная эстрада для музыкантовъ.

— Настояшій сельскій праздникъ,— сказалъ Жофруа,— совершенно первобытный и боле сельскій, чмъ я ожидалъ встртить въ окрестностяхъ Парижа. Я надюсь, все-таки, что мы найдемъ гд пообдать.

Въ углу площади, на дом, откуда вырывались взрывы смха, говоръ и пніе, сливающіеся со звономъ чокающихся стакановъ, надъ дверью они увидали вывску: ‘Винная торговля и постоялый дворъ’.

— Хотите зайти сюда?— спросилъ Жофруа,— или посмотримъ сперва на праздникъ?

— Такъ какъ вы голодны, зайдемте сейчасъ.

— Можете ли дать обдать?— повторилъ винный торговецъ вопросъ Жофруа.— Конечно, потому что сегодня праздникъ… У насъ есть фрикандо подъ соусомъ, жареный кроликъ, а если вамъ угодно подождать до половины седьмаго, то будетъ жареная индейка, которую заказало одно общество. А пока пройдитесь по гулянью,— тамъ есть чмъ позабавиться.

— Пройдемтесь по гулянью,— сказалъ Жофруа.— Теперь, когда мы уврены въ обд, мы можемъ ждать.

Но имъ показалось мало пройтись по гулянью. Жофруа захотлъ, чтобы Лотьё поиграла въ кегли, пострляла въ цль, покачалась на каруселяхъ и самъ онъ принималъ во всемъ этомъ участіе, радуясь ея удовольствію, затмъ, побывавъ въ балаганахъ, что заняло не много времени, такъ какъ не было еще половины седьмаго, онъ предложилъ покататься на деревянныхъ лошадяхъ, на другомъ конц деревни, гд неистово гремла музыка. Въ стрльб въ цль Лотьё сбила больше куколъ, чмъ онъ, при первомъ круг на лошадяхъ онъ поймалъ больше колецъ, чмъ Лотьё, но при второмъ она перещеголяла его, правда, ему пришла въ эту минуту въ голову мысль, что среди тхъ, мимо кого онъ прозжаетъ на голубой лошади съ розовою гривой, могло оказаться нсколько парижанъ, которые знаютъ его и задаютъ себ вопросъ, неужели этотъ господинъ, забавляющійся такимъ простонароднымъ удовольствіемъ и смющійся съ этою хорошенькою двушкой въ простомъ сренькомъ платьиц, дйствительно графъ Консель, и эта смшная мысль отвлекла его вниманіе отъ колецъ, онъ началъ разсматривать стоящую вокругъ толпу.

Когда они вернулись обдать, служанка провела ихъ на маленькій дворикъ за домомъ, гд былъ накрыть столъ.

— Здсь вамъ будетъ удобне, чмъ въ общей зал,— сказала она.

Съ тхъ поръ, какъ они пришли въ деревню, Лотьё нсколько разъ начинала говорить о бал, ясно было, что ей хотлось посмотрть его. Жофруа спросилъ, въ которомъ часу онъ начнется.

— Въ восемь часовъ.

— Ну, такъ подавайте намъ скоре, чтобы мы не опоздали.

— Этого не можетъ случиться, потому что отсюда отправляется музыка, чтобы обойти улицы деревни.

Немного ране восьми часовъ на улиц послышался шумъ шаговъ, смшанный съ гуломъ голосовъ, а также нсколько отдльныхъ нотъ кларнета и корнетъ-а-пистонъ. Въ ту же минуту музыка заиграла маршъ и двинулась впередъ. Жофруа и Лотьё встали изъ-за стола и отправились на балъ.

Публика начинала уже собираться: съ двухъ сторонъ по улицамъ, выходящимъ на площадь, подвигались толпы двушекъ въ блыхъ платьяхъ, он шли быстрымъ шагомъ, взявшись подъ руку и занимая всю ширину улицы, придя въ бальную залу, он садились на скамейки, ожидая возвращенія музыки, изъ ихъ тсно сомкнутыхъ рядовъ раздавались несвязная болтовня и сдержанные взрывы хохота. Музыка, между тмъ, приближалась и вмст съ ея звуками долеталъ шумъ толпы, которую она собрала на улицахъ. Наконецъ, она появилась у входа на площадь, впереди и сзади ее сопровождала одтая по-праздничному публика, и шумно, толкаясь и громко крича, она наполнила всю площадь. Едва музыканты поднялись на эстраду, какъ раздался ритурнель кадрили.

Лотьё, опершись на руку Жофруа, стояла немного въ сторон, въ противуположномъ углу залы, при первыхъ звукахъ кадрили, ея рука дрогнула.

— Вы мн говорили, что танцовали на гуляньяхъ въ окрестностяхъ Дюнкирхена?— спросилъ онъ.

— Всякій разъ, когда бдный отецъ могъ повести меня туда.

— И это доставляло вамъ удовольствіе?

— Безумное!

— Не потанцовать ли намъ сегодня?

— Вы хотите?

— Отчего бы я не хотлъ?

— Я никода не ршусь.

— Я ршусь за васъ.

— У насъ нтъ времени.

— Нтъ, есть, такъ какъ омнибусъ проходитъ только въ девять часовъ.

Уже большая часть танцующихъ стояла на мстахъ, Жофруа замтилъ какого-то толстяка съ добродушною физіономіей, который, держа даму за руку, искалъ, повидимому, себ визави. Жофруа быстро направился къ нему и привтливо спросилъ его, хочетъ ли онъ быть его визави.

Толстякъ взглянулъ на него, взглянулъ на Лотьё, и засмявшись, отвтилъ:

— Пожалуй.

Жофруа увлекъ растерявшуюся Лотьё, пора было, кадриль началась.

Танцовали самую упрощенную кадриль, но такую, что нельзя было ни минуты стоять спокойно, и дозволявшую кавалеру выдлывать какія ему угодно хореографическія фантазіи. Съ первой же фигуры стало очевидно, что визави Лотьё отличный танцоръ, гордящійся своею ловкостью и умніемъ выдлывать всевозможные антраша съ удивительнымъ искусствомъ и силой.

— Вы изъ Парижа?— спросилъ онъ Жофруа, танцовавшаго оживленно и весело, но не подражавшаго ему.

— Да.

— Это и видно.

Это было сказано не съ презрніемъ,— толстякъ, повидимому, неспособенъ былъ никого обидть, — а выражало только, что онъ отдаетъ справедливость самому себ.

Когда кончилась кадриль, онъ, преслдуя свою мысль, спросилъ Жофруа:

— Вы обдали у Кошара, а?

— Да.

— ли вы бріошъ?

— Да.

— Понравилось вамъ?

— Очень вкусно.

— Вы знаете, такихъ не длаютъ въ Париж?

И, довольный тмъ, что онъ подтвердилъ превосходство своей деревни относительно пирожнаго, какъ уже доказалъ это по части танцевъ, онъ остановилъ двухъ проходящихъ мимо товарищей.

— Вотъ господинъ и дама изъ Парижа, вы протанцуете съ ними визави, а?

— Пожалуй,— отвтилъ одинъ.

Но другой не удовольствовался этимъ отвтомъ и, обратившись къ Лотьё, сказалъ:

— Не протанцуете ли вы со мной?

— Съ удовольствіемъ,— отвтила Лотьё, улыбнувшись Жофруа.

— А я-то?— спросилъ Жофруа.

— Вамъ найдутъ даму, ихъ много.

Часъ пролетлъ незамтно, омнибусъ долженъ былъ сейчасъ прохать, надо было уходить съ бала.

— Какое несчастье!— сказала Лотьё.

— Вы охотно потанцовали бы еще?

— Всю ночь.

Омнибусъ халъ изъ другой деревни, когда онъ остановился около винной лавки, то оказался полонъ и внутри, и на площадк.

— Полно!… Какъ сельди въ боченк!— пошутилъ кучеръ и ударилъ бичемъ лошадей.

— Мы дойдемъ пшкомъ до станціи,— сказалъ Жофруа.

— Вы опоздаете, — замтилъ винный торговецъ, слышавшій его слова,— послдній поздъ сейчасъ уйдетъ.

— Какъ же быть?

— У меня есть одна кровать, которую могу вамъ дать, она большая, и вамъ будетъ удобно съ вашею маленькою дамой.

Лотьё сконфуженно отвернула голову, не зная, какъ держать себя.

— Вы говорили, что протанцовали бы всю ночь, — сказалъ Жофруа,— согласны?

— Очень рада.

— Въ которомъ часу кончается балъ?— спросилъ Жофруа виннаго торговца.

— Съ восходомъ солнца.

— Мы пойдемъ на станцію черезъ лсъ, — сказалъ Жофруа Лотьё.— Это будетъ отличная прогулка по рос.

Они вернулись на балъ.

— Какъ, вы не ухали?— сказалъ толстякъ, бывшій ихъ первымъ визави.

— Не было мста. Мы будемъ танцовать до утра, если вы примете васъ.

— Вы, парижане, избалованные люди, но вамъ, все-таки, не будетъ скучно! Сударыня, позвольте васъ просить!

Они начали танцовать, видя, какъ отъ души веселились эти простые люди, Жофруа веселился также отъ души, ихъ радость, въ особенности радость Лотьё, оживляла, вдохновляла его, въ немъбыло еще столько молодости, что онъ находилъ въ этомъ удовольствіе.

Балъ начался крестьянами, но понемногу одинъ за другимъ собрались деревенскіе буржуа, обдавшіе поздне, не торопясь, сознавая собственное достоинство и принимая участіе въ народномъ празднеств ровно настолько, чтобы показать, что они не презираютъ эти удовольствія. Теперь, когда Жофруа взглядывалъ на публику, стоящую позади скамеекъ, на которыхъ сидли танцующія дамы, онъ видлъ людей, смотрвшихъ съ любопытствомъ, съ покровительственною улыбкой на это веселье, въ которомъ сами не принимали участія, и какъ на деревянныхъ лошадяхъ, ему и теперь приходило въ голову, нтъ ли между ними, кого-нибудь, кто знаетъ его, это не помшало ему, однако же, весело танцовать. Такъ какъ онъ и Лотьё были единственными прізжими на этомъ бал, то они составляли центръ и не трудно было замтить, что Лотьё производитъ впечатлніе: за ней слдили глазами, глядя на нее, говорили что-то шепотомъ, но и это также не могло быть непріятно Жофруа, улыбавшемуся глядя на это ухаживаніе.

— Радуетесь вы вашему успху?— спросилъ онъ Лотьё.

— Какому успху?

— Вы не видите разв преслдующихъ васъ взоровъ?

— На насъ смотрятъ потому, что мы не здшніе.

— На меня не смотрятъ.

— Если бы это было справедливо, я была бы счастлива.

— Правда?

— По крайней мр, я знала бы, что вамъ не стыдно за меня.

— Вы видите, мн завидуютъ.

Эта фраза, сказанная имъ необдуманно, потому только, что была выраженіемъ факта, приходила ему въ теченіе вечера нсколько разъ въ голову: для тхъ, кто не зналъ ихъ, кмъ могъ онъ быть для Лотьё, какъ не любовникомъ или мужемъ?

За кадрилью слдовала полька, за полькой кадриль, правильно чередуясь безъ остановокъ, безъ отдыха. Конечно, оркестръ зналъ, что ему щедро заплатятъ, если требуютъ, чтобы онъ игралъ безостановочно, и онъ игралъ на вс деньги людямъ, которые умютъ платить.

Иногда въ оркестръ проносили бутылки вина или пива, и музыканты наскоро залпомъ выпивали свои стаканы.

Если танцующіе не утратили своего оживленія, то дти, привыкшія ложиться гораздо раньше, спали на скамейкахъ, не соглашаясь уйти, точно они и во сн наслаждались удовольствіями бала, о которомъ слышали разговоры цлый годъ, сидя около нихъ, матери, слишкомъ старыя для того, чтобы танцовать, тоже дремали, опустивъ головы на грудь, ожидая, когда мужья, расположившіеся за столиками у винныхъ торговцевъ, зайдутъ за ними, чтобы идти домой.

Одинъ за другимъ потухли разноцвтные фонарики, и только жестяныя лампочки бросали красноватый свтъ подъ темнымъ сводомъ звзднаго неба.

Два или три раза Жофруа спрашивалъ Лотьё, не устала ли она, но молодая двушка всякій разъ отвчала, что ей никогда еще не было такъ весело и что день наступитъ слишкомъ рано.

Онъ наступилъ: на восток за черными холмами разросталась бловатая полоса, звзды, ярко блествшія въ темной вышин, поблднли, воздухъ подулъ прохладой, наступила заря, въ эту свтлую лтнюю ночь задолго возвщающая приближеніе дня.

Изъ танцующихъ немногіе покинули балъ, но дти, матери, старики уже давно ушли домой и оркестръ медленне игралъ кадрили, у музыкантовъ руки уже нмли. Наконецъ, они поднялись и, несмотря на крики, требовавшіе послднюю кадриль, сошли съ эстрады. Но Жофруа и Лотьё, прежде чмъ уйти, должны были общать, что постятъ балъ и въ будущемъ году.

До перваго позда оставалось еще три часа, и потому они могли выбрать самую длинную дорогу, т.-е. ту же, по которой шли наканун, черезъ лсъ. Но, придя на то мсто, наверху холма, гд они отдыхали вчера, они увидали, что ошибочно разсчитывали на пріятную прогулку при солнечномъ восход. Пока они поднимались, по темной дорог, идущей по склону поросшаго лсомъ холма, надъ долиной потянулся густой туманъ, и тамъ, гд вчера они любовались чудною картиной, ихъ окутывала теперь срая мгла, непріятная не только тмъ, что застилала видъ, но и тмъ, что давала чувствовать холодъ.

— Вотъ наша прогулка испорчена,— сказалъ Жофруа.

— Не будемъ жаловаться, мы достаточно веселились со вчерашняго дня, чтобы не имть права желать большаго.

Лотьё не жаловалась, но не могла удержаться, чтобы не дрожать.

— Надо идти скоре,— сказалъ Жофруа.

— Охотно пошла бы, но должна сознаться, что мои ноги начинаютъ тяжелть.

— Вы устали?

— Не много, но это ничего.

Въ ту минуту, когда Лотьё говорила объ усталости, Жофруа замтилъ на краю дороги хижину, закрытую съ трехъ сторонъ и защищенную отъ втра.

— Войдемте сюда,— сказалъ онъ,— здсь можно ссть и вамъ будетъ не такъ холодно. Мы еще успемъ дойти до станціи, солнце скоро взойдетъ и разсетъ туманъ.

Полъ хижины былъ покрытъ стружками, составившими довольно мягкую сухую постель, они сли на нее.

— Если бы я нашла такой пріютъ на улицахъ Парижа зимой!— сказала Лотьё.

— Вы еще вспоминаете объ этой зим?

— Да, для того, чтобы благословлять настоящее.

Отъ усталости ли, или отдавшись своимъ думамъ, Лотьё не поддержала разговора, и скоро Жофруа замтилъ, что она полузакрыла глаза.

— Ляжьте здсь, — сказалъ онъ,— и засните.

Она отказалась, но Жофруа настоялъ и, собравъ стружекъ, сдлалъ изъ нихъ подушку.

— Вы проснетесь бодрой или я разбужу васъ, стружки этой хижины, конечно, не хуже тхъ, что были въ строившемся дом.

Лотьё опустила голову на устроенную имъ подушку и скоро заснула.

Жофруа остался около нея, и такъ какъ ему не хотлось спать, онъ началъ разсматривать приготовленныя для ршетокъ балясины изъ каштановаго дерева, связки обручей и сложенный еще не обдланный лсъ. Но это не могло его занять. Мысли его были въ другомъ мст, не выходя, впрочемъ, изъ его настоящаго положенія. Не странно ли было это положеніе? Что такое для него эта красивая двушка, и чмъ ее считаютъ? Его любовницей, разумется, и невроятно, даже невозможно никакое иное предположеніе, если не знаешь истины.

Размышляя такъ, онъ перешелъ къ прошедшему, къ той ночи, когда онъ увидлъ ее безпріютной и несчастной. Припомнились ему ея страданія, ея мужество, и Жофруа почувствовалъ къ ней жалость, смшанную съ восхищеніемъ ея энергіей, которую она противупоставляла поражавшимъ ее ударамъ. Затмъ онъ прослдилъ деньза днемъ ихъ отношенія, не имвшія вначал для него значенія, а теперь доставляющія ему развлеченіе и удовольствіе, и везд онъ видлъ ее такою, какою она была въ дйствительности, не только красивою, но и умною, честною, мужественною двушкой, одаренною превосходными качествами, ежеминутно подтверждавшимися новыми доказательствами. Если бы она была некрасива и неграціозна, онъ не могъ бы не отдать справедливости этимъ качествамъ, какъ не могъ бы не быть тронутымъ сквозившею во всемъ нжностью, которую она чувствовала къ нему. Конечно, эта нжность проистекала, главнымъ образомъ, изъ благодарности, но не примшивалось ли сюда и другое чувство?

Жофруа обернулся къ ней. Наклонивъ голову въ его сторону и положивъ ее на руку, Лотьё спала, полуоткрывъ губки, съ нжною улыбкой на лиц, точно и во сн она смотрла на него съ нжностью и думала о немъ. Никогда онъ не видалъ ее такою прелестной, какъ въ эту минуту, когда ея губки были открыты какъ бы для поцлуя, кровь ударила ему въ голову, онъ быстро наклонялся къ ней съ протянутыми руками.

Но вдругъ онъ рзво выпрямился.

— А потомъ что?

При его движеніи Лотьё открыла глаза.

— Пора просыпаться,— сказала она.

И прежде чмъ онъ отвтилъ, она стояла уже на ногахъ.

Солнце, всходя, разсивало туманъ, прорзывая его золотистыми лучами.

— Будетъ хорошая погода,— сказала Лотьё.

— Вы утомлены?

— Нисколько, готова идти, куда хотите и сколько хотите.

X.

Хотя во вс эти дни, полные труда, Жофруа ни разу не пришли въ голову мысль вернуться къ себ домой, но ему, все-таки, хотлось знать, что длалось у него, никого, однако же, о томъ не спрашивая. Для этого, идя обдать, онъ покупалъ номеръ Кандида, увренный, что найдетъ въ немъ вс новости, интересныя и неинтересныя, могущія служитъ предлогомъ для того, чтобы говорить объ его жен.

И онъ не ошибся: въ понедльникъ было объявленіе объ обд, назначенномъ на среду, съ нсколькими фамиліями приглашенныхъ, въ четвергъ — отчетъ объ этомъ обд, съ полнымъ спискомъ гостей, добавленнымъ нсколькими любезными словами по адресу каждаго. Статья была написана лучше и читалась легче обыкновеннаго, что, повидимому, указывало на то, что ее проредактировалъ герцогъ Шомскій, о Жофруа не говорилось ни слова, точно его никогда и не было. Графиня Кансель принимала своихъ друзей въ своемъ отел, о муж и помину не было. Это не могло быть ему непріятно, если онъ не можетъ дольше быть мужемъ этой женщины, то лучше, чтобы о немъ никогда не упоминали. Правда, ему не нравилось, что его имя треплется газетами, но долженъ же онъ подвергнуться наказанію за то, что далъ его такой женщин. Чтобы успокоить себя, онъ говорилъ, что въ этомъ сезон будетъ мало случаевъ заставить говорить о себ: обды и балы уже кончались. Парижъ пустлъ съ каждымъ днемъ и въ немъ начиналось то затишье, котораго его жена не могла нарушить, какъ бы ни желала этого.

Но онъ ошибся, черезъ нсколько дней онъ узналъ изъ Кандида, что въ честь одного русскаго генерала, прозжавшаго черезъ Парижъ, былъ данъ большой обдъ въ отел Кансель, и онъ увидлъ, что его жена съумла найти въ извстности этого генерала, которымъ занимались вс газеты, средство устроить великолпную рекламу для своей выдающейся роскоши, замчательной красоты, изящества, ума, вкуса. Жофруа подумалъ, что, къ счастію, въ Парижъ не каждый день прізжаютъ знаменитые генералы, соглашающіеся принимать обды отъ женщинъ, которыхъ не знаютъ и никогда не видали. Но если недостаетъ иногда такихъ генераловъ, то нтъ недостатка въ портныхъ, шляпочникахъ, куаферахъ, башмачникахъ, также широко практикующихъ рекламу съ тми изъ своихъ кліентокъ, которыя позволяютъ пользоваться своими именами.

На слдующій день посл этого обда Кандидъ оповщалъ, что сезонъ въ Трувил общаетъ быть особенно блестящимъ и что между лицами, выдающимися въ high life самомъ select, запасшимися уже теперь виллами, называютъ графиню де-Кансель, только что нанявшую шале Сорбье.

Черезъ день Діеппъ длаетъ реплику этой реклам, объявляя, что между лицами, стоящими во глав high life, нанявшими виллы въ Кодъ-Котъ, находится графиня де-Кансель, перездъ которой послдуетъ одновременно съ началомъ скачекъ.

Знаменитый портной Фожероль не преминулъ воспользоваться именемъ Кансель, которое трубили вс голоса рекламы, для прославленія своего дома: ‘Въ настоящее время въ его салонахъ любуются тридцатью туалетами, которыя графиня Кансель везетъ съ собою на сезонъ скачекъ’. И Кандидъ давалъ описаніе этихъ туалетовъ: розовый, воздушный, сро-мышинаго цвта, полосатый, сиреневый, голубой, цвта дунайскихъ волнъ, газовый — цвта лунныхъ лучей, на шелковомъ чехл цвта моха. Т, кто была въ этотъ вечеръ сосдями Жофруа, и смотрли, какъ онъ читаетъ газету, замтили, что чтеніе было для него не ‘весело’ и что ‘довольно похоронный видъ у эмальировщика изъ улицы Шампіонетъ’ Но нсколько дней спустя онъ имлъ еще боле похоронный видъ. Сидя за своимъ обдомъ, онъ читалъ Кандида:

‘Намъ указываютъ на фактъ величайшаго щегольства, характеристичный въ нашей свтской жизни. Бланше, знаменитый куаферъ на улиц Камбонъ (No 18), будетъ сопровождать этимъ лтомъ свою кліентку, графиню Кансель, въ Діеппъ и Трувиль, гд будетъ имть честь ее прімесывать. Извстно, что онъ убдилъ графиню обрзать ея чудные волосы, чтобы ввести въ моду имъ изобртенную прическу la Titus. Извстно также, что одинъ онъ на свт уметъ своими волшебными щипцами придать волосамъ…’

Дочитавши до этого мста, Жофруа нервно скомкалъ газету въ рук и сосди слышали, какъ онъ пробормоталъ:

— Негодная выскочка!

Что означаетъ это слово? Они спрашивали себя, не находя удовлетворительнаго отвта. И тайна, продолжавшая окружать эмальировщика изъ улицы Шампіонетъ, сдлалась еще непроницаеме. Отчаяніе Жофруа было, впрочемъ, не настолько велико, чтобы заставить его вернуться домой. При такомъ положеніи вещей, чего могъ онъ добиться? Конечно, ничего. Попытка была сдлана, новыя пробы поведутъ за собою только новыя оскорбленія, а онъ не хотлъ подвергаться этому.

Но, если у него были, по его мннію, важныя причины не возвращаться на бульваръ Гаусманна, то ихъ не было для того, чтобы похать въ замокъ Кансель, и даже, напротивъ, неотложныя дла призывали его туда: необходимо было превратить начатыя работы, отпустить прислугу, рабочихъ. Тогда, когда онъ реставрировалъ свой родовой замокъ для дтей, чтобы передать его потомкамъ такъ же, какъ онъ самъ получилъ его отъ предковъ, онъ не стсняясь бралъ деньги изъ широко открытой для него кассы Лепаркуа. Но положеніе длъ измнилось: онъ не могъ работать для дтей и отнын касса Лепаркуа длалась для него кассой любаго банкира, а не ддушки, просто дающаго авансомъ своимъ внучатамъ.

Но даже этотъ авансъ, взятый такъ неосторожно въ виду будущаго, казавшагося врнымъ, тогда какъ оно, напротивъ, было полно неизвстности, оказался весьма опаснымъ, о чемъ онъ не хотлъ думать въ эту минуту, но что сильно заботило его. Очевидно, онъ сможетъ возвратить честно его деньги, только продавши имніе, т.-е. сдлавши теперь то, что было ршено передъ женитьбой, но хватитъ ли теперь этой суммы для уплаты долга? Если теперь у него одинъ кредиторъ, замнившій другихъ черезъ уплату по закладнымъ, то его долгъ отъ этого не уменьшился, а даже увеличился на стоимость передлокъ и украшеній въ замк.

Необходимо было сейчасъ же помшать разростаться этой пропасти, въ ожиданій когда онъ найдетъ средство уничтожить ее, и, вернувшись съ прогулки, Жофруа ухалъ въ замокъ Кансель, сказавъ Лотьё, что вернется черезъ день или два.

Въ замк Жофруа нашелъ ворохъ писемъ, нкоторыя были пересланы изъ Парижа, другія прямо адресованы въ Кансель, и, пересмотрвъ ихъ, онъ узналъ на нсколькихъ почеркъ тестя: прежде всего онъ распечаталъ ихъ и началъ читать съ помченнаго ближайшимъ числомъ письма.

‘Дорогой Жофруа!’

‘Я уже написалъ вамъ три письма, на которыя не получилъ отвта, изъ чего заключаю, несмотря на увренія Габріэли, что васъ нтъ въ Кансел: вы ихъ найдете вмст съ этимъ и они выразятъ вамъ мои муки и мое горе. Мн неизвстно, что происходило между вами и вашею женой, такъ какъ то, чего я могъ добиться отъ Габріэли, недостаточно, чтобы объяснить мн это, но позвольте вамъ сказать, что бы ни произошло между вами, вы не должны были узжать, не повидавшись со мною. Я люблю васъ какъ сына, мой дорогой Жофруа, и моя совсть, которую я строго допрашиваю, говоритъ мн, что вы не можете упрекнуть меня ни въ какой сознательной вин передъ вами.

‘Гд вы? Что вы длаете? Что намрены длать? Я увренъ, что вы признаете за мной право задавать вамъ эти вопросы и требовать отвта. Не письменно,— не правда ли?— письма только запутываютъ дло, осложняя его,— но въ разговор, въ которомъ вы не можете мн отказать, я взываю къ вашей чести и къ чувствамъ, которыя вы всегда мн выказывали. Что бы ни случилось, мы не можемъ, вы и я, разстаться врагами.

‘Вы знаете, что меня можно застать каждый день въ улиц Россини, гд я жду васъ почти двадцать дней.

‘Преданный вамъ Лепаркуа’.

Это письмо разсердило Жофруа, особенно потому, что онъ не могъ не признать его справедливости. Лепаркуа, конечно, правъ, утверждая, что зять не можетъ его ни въ чемъ упрекнуть. Что онъ былъ и продолжаетъ быть слишкомъ слабымъ къ дочери, что, вслдствіе родительскаго ослпленія, слабости, нжности, онъ испортилъ, погубилъ ее, — это было несомннно. Но въ настоящую минуту вопросъ касался не этого, а заключался лишь въ томъ, можетъ или не можетъ Жофруа отказать тестю въ желаемомъ имъ свиданіи.

Весь день онъ обсуждалъ этотъ вопросъ, вертя и перевертывая его на вс стороны, а на слдующій день утромъ послалъ тестю, телеграмму, что въ шесть часовъ будетъ въ улиц Россини. Нтъ сомннія, что онъ не можетъ совершенно отдлаться отъ этого разговора, а разъ онъ долженъ быть, то лучше теперь, чмъ поздне, по крайней мр, разршится однимъ ударомъ его положеніе относительно жены и покончится дло съ имніемъ, и онъ не будетъ жить въ раздражавшей его неизвстности.

Когда онъ вошелъ къ тестю, Лепаркуа, ожидавшій его одинъ въ кабинет, бросился къ нему на встрчу съ протянутыми руками.

— Мой дорогой Жофруа, какъ я радъ васъ видть! Я зналъ, что, получивъ мои письма, вы не откажете мн въ этомъ свиданіи.

— Я только вчера прочелъ ихъ.

— Я предвидлъ, что васъ нтъ въ замк.

— Дйствительно, я тамъ не былъ.

Послдовало тяжелое для обоихъ молчаніе. Лепаркуа посл своего радушнаго пріема считалъ осторожнымъ не идти дальше и ждать, а Жофруа держался оборонительной системы, не обвинять и не жаловаться на жену пришелъ онъ, а чтобы отвтить на вопросы, которые предложатъ ему, и онъ ждалъ ихъ.

Видя, что онъ не ршается заговорить, Лепаркуа началъ:

— Я, дорогой Жофруа, очень несчастный человкъ.

— Я не мене вашего.

— Въ такомъ случа, поищемте вмст средствъ выйти изъ этого положенія.

— Ихъ нтъ.

— Не говорите такъ, вы приводите меня въ отчаяніе.

— Для меня это тяжелое горе, и я надюсь, что мое присутствіе здсь доказываетъ, каковы мои чувства къ вамъ. Но при тхъ обстоятельствахъ, при которыхъ мы находимся, я не могу высказать вамъ всего съ полною откровенностью.

— Вы хотите разойтись съ Габріэлью?

— Жить вмст сдлалось невыносимымъ для насъ обоихъ.

— Хотите разойтись полюбовно?

— Да, къ тому же, я сознаюсь, у меня нтъ достаточныхъ основаній, чтобы требовать развода.

— А т, которыя у васъ есть, достаточны, но вашему мннію, чтобы вы настаивали на полюбовномъ разрыв?

— Мн очень трудно отвтить вамъ на этотъ вопросъ, вы знаете, я чувствую къ вамъ глубокое уваженіе, которое съ того дня, какъ я вошелъ въ вашъ домъ, все увеличивалось, а я могу говорить только оскорбляя чувство вашей любви къ дочери.

— Но…

— Я знаю все, что вы можете мн возразить, но, разсуждая на эту тему, и я могу представить вамъ не мало доводовъ, изъ которыхъ главный, что не такой я человкъ, чтобы ршиться на столь важный шагъ безъ серьезныхъ основаній, изъ фантазіи, подъ впечатлніемъ необдуманнаго раздраженія. Я возлагалъ большія надежды на мой бракъ и для того, чтобы я ршился разстаться съ женщиной, которую любилъ, надо, чтобы я ясно сознавалъ, что мы не можемъ больше жить вмст.

Они нсколько минутъ молчали, Лепаркуа — обдумывая, Жофруа — ожидая.

— Вы знаете,— сказалъ, наконецъ, Лепаркуа,— что я безгранично врю вамъ и принимаю безъ недоврія и возраженій все, что вы сказали. Но это принуждаетъ меня задать вамъ вопросъ, на который прошу чистосердечнаго отвта, какъ бы дерзокъ онъ вамъ ни показался: есть у васъ любовница?

— Нтъ.

— Значитъ, единственно потому, что вы находите, что не можете жить вмст съ Габріэлью, вы хотите разойтись съ ней?

— Единственно, и если вы помните разговоръ, который мы имли въ тотъ день, когда я прізжалъ за вами въ улицу св. Маргериты…

— Я не забылъ ни одного слова.

— Вы видли основную точку моихъ недовольствъ.

— Вы отказались тогда устранить причины этихъ недовольствъ.

— Потому что тогда я разсчитывалъ на могущественную, какъ мн казалось, поддержку, которой я не имлъ.

— Но которую можете имть.

— Которой никогда не буду имть.

Лепаркуа долго со страхомъ, цотораго не пытался скрыть, смотрлъ на Жофруа.

— Что вы говорите?— прошепталъ онъ взволнованнымъ голосомъ,— конечно, вы имете на то достаточныя основанія.

Жофруа не разсказывалъ тестю объ открытіи, сдланномъ имъ въ бюро жены, а, слдовательно, и о томъ, что узналъ отъ доктора Проби и аптекаря. Долженъ ли онъ сказать теперь и открыть горькую истину? Онъ хотлъ избавить отъ горя и стыда старика, такъ высоко ставившаго свою отцовскую гордость.

— Дверь комнаты вашей дочери закрыта для ея мужа,— сказалъ онъ.

— Это правда?

— Я ухалъ въ тотъ день, когда передъ моимъ носомъ щелкнула задвижка.

— А если она откроется?

— Она не откроется.

Лепаркуа былъ очень взволнованъ, онъ, все-таки, подошелъ къ зятю.

— Вы не сердитесь на меня,— началъ онъ,— за то, что я говорилъ съ вами, какъ будто бы вина была на вашей сторон. Вы знаете, какъ горячо люблю я Габріэль, эта любовь, конечно, сдлала меня пристрастнымъ къ ней, я находилъ, что вы жестки, строги до несправедливости, недоступны снисходительности вслдствіе излишней щепетильности. Простите меня, я ошибался и, долженъ сознаться, ошибался добровольно… такъ какъ не хотлъ видть истины. Но я вижу теперь, вы открываете мн глаза, а также открываете и мои уста. Я согласенъ, что вы имли основаніе поступить такъ, какъ вы сдлали и какъ требовала ваша честь. Не если я осуждаю дочь, то не безповоротно. Если она виновата передъ вами, и тяжело, по моему мннію, виновата, то есть обстоятельства, смягчающія ея поведеніе. Она не свободна, не по собственному побужденію говоритъ она и дйствуетъ, а по внушенію женщинъ, отъ вліянія которыхъ ее надо устранить. Он виноваты, а не Габріэль, которая, несмотря на все, еще достойна вашей любви. Она была вовлечена, мой другъ, помогите мн и мы ее спасемъ.

— Съ перваго дня моей женитьбы я боролся противъ этого вліянія, вы видите, чего мы достигли.

— Здсь именно затрогивается моя отвтственность, я не поддержалъ васъ, и Габріэль, увренная — не въ моей поддержк,— я никогда не принималъ ея стороны противъ васъ,— но въ моей любви, моей слабости, Габріэль, знавшая заране, что сдлаетъ изъ меня все, что захочетъ, могла сопротивляться. Съ ныншняго дня, если вы захотите примириться, какъ я васъ о томъ прошу, будетъ иначе. Надо принимать вещи такими, каковы он есть: наше общее существованіе было плохо организовано, вы жили у меня въ дом, а я и Габріэль одно, надо, чтобы вы были у себя, надо, чтобы она знала, что ея мужъ хозяинъ, а не отецъ. И я общаю вамъ сдлать необходимыя измненія для того, чтобы это было такъ, только этотъ фактъ дастъ вамъ авторитетъ, который позволитъ говорить громко и приказывать, врьте мн, она покорится.

— Я хотлъ бы врить, но думаю, что это подастъ только поводъ къ тяжелой борьб для васъ, для нея и для меня.

— Я знаю, я чувствую, сколько въ этой борьб можетъ быть непріятнаго, но результаты, которые она дастъ, не стоютъ разв того, чтобы ее предприняли и поддержали до конца, т.-е. до побды? Вы говорили мн сейчасъ, что возлагали большія надежды на вашъ бракъ: неужели вы ихъ оставите, прежде чмъ сдлаете все возможное для ихъ осуществленія? Разрывъ не испортитъ разв всей жизни вамъ обоимъ: вы — въ одной сторон, Габріэль — въ другой, что станется съ вами, что будете вы длать? Я не говорю о себ, а, между тмъ, у меня также были надежды: кому, для кого наживалъ я богатство, когда одинъ былъ бы счастливъ, имя франкъ въ день?

— Не меня слдуетъ упрекать въ этомъ.

— Её? Я знаю и общаю вамъ, что заговорю съ ней ршительне, чмъ съ вами. Когда вы прізжали во мн въ улицу св. Маргериты, вы жаловались на нее, но когда я заговорилъ о ребенк, вы поврили мн, поврили, что онъ откроетъ вамъ новую жизнь. Такъ поврьте же мн еще разъ: чего не сдлалъ ребенокъ, того добьется отецъ…

Зная жену такъ, какъ зналъ ее Жофруа, ему трудно было врить, но также трудно было и безусловно отрицать. Для этого ему пришлось бы высказать причины, которыя онъ ршилъ скрывать отъ отца. Съ другой стороны, надо заране быть готовымъ къ безъуспшности. Именно потому, что онъ зналъ жену, онъ долженъ былъ допустить, что если Лепаркуа доведетъ до конца т измненія, о которыхъ говоритъ, то она приметъ свои мры раньше, чмъ эти измненія осуществятся. Слова ‘у моего отца’, которыя повели за собой разрывъ, не были бы произнесены, если бы, дйствительно, она находилась не ‘у своего отца’. Весь вопросъ заключается въ томъ, хватитъ ли у этого слишкомъ слабаго отца силы настоять на своемъ ршеніи и выполнить то, что онъ общалъ, но такой вопросъ могъ быть разршенъ только на опыт и вс предварительныя разсужденія ничего не значили: надо было попытать. Конечно, было бы безуміемъ предполагать, что состоявшееся при подобныхъ условіяхъ примиреніе можетъ сулить радужное будущее. Предстоять не малыя затрудненія, бури, и слдуетъ ожидать холодныхъ, мрачныхъ, скучныхъ дней. Въ женщин, которую онъ такъ хорошо узналъ, никогда не вернутся его чувства, которыя онъ испыталъ къ свтлому созданію, поразившему его своею красотой. Но какъ бы тяжелы ни были затрудненія, какъ бы мрачны ни были предстоявшіе дни, они, все-таки, лучше разрыва. Ему надо было думать не только о счастіи и свобод, но его честь, честь его имени затрогивались до нкоторой степени въ этомъ разрыв, такъ какъ онъ оставлялъ и честь, и имя въ рукахъ женщины, на которую утратитъ всякое вліяніе. Счастливые браки, когда мужъ съ женою живутъ въ полномъ согласіи, слишкомъ исключительное явленіе въ большомъ свт. Его бракъ будетъ такимъ же, какихъ много, если бы онъ далъ ему ребенка, на котораго онъ перенесъ бы свою нжность, онъ не требовалъ бы остальнаго, не иметъ онъ разв работы, дающей ему отдыхъ, развлеченіе и успокоеніе?

— Чего вы хотите отъ меня?— спросилъ онъ.

— На сегодня только вашего согласія на примиреніе, которое позволитъ мн говорить и дйствовать: вы понимаете, что я ничего не могу начать, прежде чмъ буду увренъ, что вы не откажетесь, подумайте, какое униженіе это было бы для Габріэли!

Жофруа могъ бы отвтить, что онъ такъ же чувствителенъ къ оскорбленіямъ, какъ и Габріэль, и что, прежде чмъ спрашивать его согласія, можно было бы спросить о ея согласіи. Но отецъ думалъ только о нжно любимой дочери, и на него нельзя было сердиться за этотъ родительскій эгоизмъ, извиняемый его наивностью.

— Это согласіе,— сказалъ Жофруа,— я могу дать только въ томъ случа, если примиреніе будетъ имть основаніемъ т измненія, которыя вы мн предлагаете, когда я спросилъ ее, герцогъ ли Шомскій приглашаетъ у меня, она отвтила, не у меня, а у васъ, поэтому вопросъ долженъ быть очень опредленно поставленъ.

— Такъ и будетъ, общаю вамъ.

— Моя жена должна принадлежать мн.

— Именно этого я и хочу. Куда вамъ писать?

Мене чмъ когда-либо Жофруа могъ упоминать объ улиц Шампіонетъ.

— Когда хотите вы говорить объ этомъ?— спросилъ онъ.

— Сегодня же.

— Въ такомъ случа, я пріду завтра.

— Съ четырехъ часовъ я буду ждать васъ.

— Въ четыре я буду здсь.

Они пожали другъ другу руки.

XI.

Ровно въ четыре часа на слдующій день Жофруа входилъ въ кабинетъ тестя.

— Побда!— воскликнулъ Лепаркуа, вставая на встрчу.

— Она принимаетъ?

— Принимаетъ.

— Безъ сопротивленія?

Лепаркуа колебался одну минуту.

— Она покоряется.

— Вы видите!

— Неужели вы думали, что мн стоитъ поднять палецъ, чтобы она повиновалась мн?

Жофруа не хотлъ настаивать на томъ, чтобы онъ разсказалъ, въ чемъ заключалось ея сопротивленіе, теперь, когда онъ казался такимъ счастливымъ, невозможно было отуманивать его торжества.

— Вотъ представленныя мною основанія,— продолжалъ Лепаржуа.— Я продаю вамъ отель въ долгъ и вы платите мн проценты, которые я буду передавать вамъ изъ рукъ въ руки безъ вдома Габріэли, пока выгодная афера, которую я устрою, не позволить вамъ выплатить мн всей суммы, такимъ образомъ, вы — хозяинъ въ своемъ дом. Вотъ первый ршенный пунктъ, а онъ важенъ. Но такъ какъ содержаніе этого отеля стоитъ дорого, — я это хорошо знаю, — и такъ какъ приданаго Габріэли вмст съ материнскимъ наслдствомъ не хватитъ, то я прибавляю вамъ отъ себя триста тысячъ франковъ, которые будете получать вы, вотъ второй пунктъ. Что касается третьяго, то, я надюсь, вы останетесь имъ довольны: вы будете проводить шесть мсяцевъ въ Париж, четыре — въ замк Кансель, два — въ путешествіи. Вы видите, что, какъ вы требуете и какъ я самъ хочу, ваша жена будетъ всецло принадлежать вамъ, вамъ одному.

Жофруа вернулся въ улицу Россини, не надясь, что его условія будутъ приняты, пораженный тмъ, что онъ получаетъ боле, чмъ требовалъ, онъ спросилъ себя, не преувеличиваетъ ли тесть своей побды? Статьи брачнаго контракта, принятыя имъ, несмотря на всю ихъ суровость, потому что въ ту минуту онъ находился подъ вліяніемъ любви, не выходили изъ его головы и теперь, когда онъ зналъ, съ какою цлью он были составлены, ему, разумется, должно было казаться неправдоподобнымъ, чтобы Габріэль приняла сдлку, дававшую ему такую полную независимость, она не только алчно держалась за свое состояніе, но и за богатство отца, которое считала исключительно своимъ. Съ другой стороны, видя, какую страшную скуку и отвращеніе внушала ей деревня, лишенная развлеченій, скачекъ, охоты или свтскихъ собраній, онъ находилъ не мене неправдоподобнымъ, чтобы она согласилась проводить четыре мсяца въ замк Кансель, гд не было никакихъ подобныхъ развлеченій. Но, между тмъ, какъ бы слабъ ни былъ Лепаркуа къ дочери, онъ былъ слишкомъ хорошій длецъ, чтобы дать обмануть себя даже дочери.

— Когда вы хотите вернуться въ отель?

— Габріэль сама вернется только въ шесть часовъ.

— Ну, такъ мы подождемъ до шести.

Эта отсрочка показалась ему подозрительной. Такъ какъ они намрены помириться, то не приличне ли было выказать боле поспшности? Онъ не сообщилъ этого замчанія тестю и остался съ нимъ до той минуты, когда настало время узжать изъ конторы на улиц Россини, все время они провели, строя планы относительно новой жизни, или, врне, Лепаркуа строилъ планы, которые Жофруа одобрялъ: они какъ можно скоре удутъ въ замокъ Кансель, Трувиль и Діеппъ, конечно, отмняются, онъ подетъ съ ними и будетъ проводить тамъ четыре или пять дней въ недлю, для этого онъ проведетъ въ замокъ телефонъ, гостей будетъ немного, и тамъ, въ уединеніи, въ тсной близости, невозможно, чтобы Габріэль, удаленная отъ дурнаго вліянія, сбившаго ее съ толку, не сдлалась тмъ, чмъ была въ первые дни брака. И опять возлагались надежды и ожиданія на появленіе на свтъ ребенка…

Ровно въ шесть часовъ они пріхали въ отель: графиня только что вернулась. Проходя черезъ анфиладу пріемныхъ комнатъ въ гостиную, гд находилась Габріэль, Жофруа почувствовалъ, что тесть взялъ его за руку и пожалъ ее точно для того, чтобы ободрить. Ободрить зачмъ, если она приняла предложенныя условія?

Но онъ не усплъ остановиться на этомъ вопрос, какъ Лепаркуа отворилъ дверь и онъ увидалъ передъ собою жену въ обществ графини де-Линьи. Изумленіе его было велико, но удивленіе Лепаркуа было еще больше, настолько, что онъ не могъ его даже скрыть, но Габріэль и Теодолинда сдлали видъ, будто ничего не замтили, что доказало Жофруа, что эта встрча произошла не случайно, Габріэль ли попросила подругу, сама ли она назвалась, но встрча, очевидно, была подготовлена. Его безпокойства и сомннія были, слдовательно, основательны.

Послдовала минута смущенія, и Лепаркуа началъ говорить о пустякахъ, чтобы выиграть время и выждать моментъ, когда кончится этотъ визитъ. Но г-жа де-Линьи вовсе не имла вида женщины, длающей короткій визитъ, въ которомъ говорится только о пустякахъ: сидя довольно далеко отъ подруги, но противъ нея, такъ, чтобы можно было свободно мняться взглядами, она имла загадочный видъ, улыбающійся и строгій въ то же время, непроницаемую маску, часто интриговавшую Жофруа и еще чаще приводившую его въ отчаяніе. Габріэль же выказывала спокойствіе и равнодушіе, слишкомъ подчеркнутыя, чтобы быть искренними. Тмъ не мене, она первая начала разговоръ:

— Мы собрались, кажется, для обсужденія серьезнаго дла?— сказала она.

— Собрались!— повторилъ Лепаркуа, все еще не допускавшій, чтобы присутствіе Теодолинды было подготовлено.

— Конечно. Предстоитъ, повидимому, рчь о моемъ новомъ замужеств или, врне, о новомъ брачномъ контракт?…

— Ни о чемъ подобномъ не будетъ рчи,— воскликнулъ Лепаркуа,— ты сама знаешь это.

— Мн такъ показалось, а потому я попросила г-жу де-Линьи присутствовать.

— Въ чемъ я не могла отказать,— сказала Теодолинда,— несмотря, впрочемъ, на мое искреннее желаніе остаться въ сторон отъ этого разговора, какъ я оставалась до сихъ поръ отъ всхъ, которые могли предшествовать.

— Г-нъ де-Кансель,— продолжала Габріэль, обращаясь къ отцу,— ловко съумлъ добиться твоей поддержки.

— Нисколько!— воскликнулъ Лепаркуа, горячо протестуя.— Жофруа ничего не добивался отъ меня, потому что я обратился къ нему, а не онъ ко мн, я предложилъ, онъ принялъ.

— Въ этомъ именно и заключается ловкость, о которой я говорила, вполн, впрочемъ, естественная, какъ бы врожденная въ такомъ чистокровномъ нормандц, какъ г. де-Кансель.

Жофруа не шевельнулся и ни одна черта въ его лиц не выдала, что его задла эта насмшка, онъ даже не взглянулъ на жену, все его вниманіе было приковано къ Теодолинд, съ которой онъ не спускалъ глазъ. Она руководила битвой и отъ нея, слдовательно, надо было ожидать серьезныхъ ударовъ.

— Онъ не найдетъ, значитъ, удивительнымъ, — продолжала Габріэль, обращаясь къ Жофруа,— что въ такомъ важномъ дл я также хотла имть поддержку, такъ какъ той, на которую я имла право разсчитывать, мн недостаетъ.

— Я не нахожу ничего удивительнымъ,— отвтилъ Жофруа съ замчательнымъ хладнокровіемъ,— даже того, что вы говорите сейчасъ.

— Но я,— воскликнулъ Лепаркуа вн себя,— я нахожу возмутительнымъ, что ты можешь говорить такъ: моей поддержки теб недостаетъ! Поддержки отца, который любитъ тебя такъ, какъ я люблю! Когда у этого отца нтъ ни одной мысли, не внушенной любовью къ дочери! Не знаешь ты разв, что ты для меня въ жизни все? Не знаешь ты разв, что для меня нтъ иного счастья, какъ твое?

Лепаркуа произнесъ это съ такою горячностью, что слезы выступили у него на глазахъ, и голосъ оборвался отъ волненія.

— О, Габріэль!

Теодолинда едва замтно сдвинула брови, но это не укрылось отъ Жофруа. Тогда Габріэль перемнила тонъ и почтительно обратилась къ отцу:

— Разв я сказала, что ты не лучшій изъ отцовъ? Разв мн приходило когда-нибудь въ голову, что чего ты желаешь, что длаешь въ эту минуту, теб внушаетъ не любовь ко мн? Ты знаешь, что нтъ, не поддавайся тому, что теб внушаютъ, тогда какъ я не говорила ничего подобнаго.

Лепаркуа взглянулъ на зятя и лицо его выдало, что эти немногія слова, произнесенныя ласковымъ тономъ, тронули его.

Габріэль продолжала:

— Увидвъ меня брошенной, въ ложномъ и даже до нкоторой степени смшномъ положеніи женщины, которую мужъ оставилъ неизвстно почему, что даетъ поводъ къ оскорбительнымъ или комическимъ предположеніямъ, ты захотлъ помочь мн и въ любящемъ рвеніи, при страстномъ желаніи выполнить свою задачу, ты принялъ условія, которыя имли ловкость внушить теб такъ тонко, что ты могъ принять ихъ за свои собственныя.

— Мн ничего не внушали, повторяю теб, мое дорогое дитя, эти условія исключительно мои и внушила мн ихъ та мысль, что они могутъ обезпечить счастье васъ обоихъ.

— Въ такомъ случа, я ошиблась, больше ничего. Хотя я и знала, какъ безгранично твое великодушіе, я, все-таки, не могла предположить, чтобы такому дльцу, какъ ты, могла неожиданно придти въ голову мысль подарить зятю такой отель, какъ этотъ, и, кром того, триста тысячъ франковъ ежегоднаго дохода. Поэтому я попросила мою дорогую подругу, бывшую во всхъ обстоятельствахъ для меня сестрой, быть моею поддержкой при составленіи этого новаго брачнаго контракта, какъ бы нотаріусомъ. Но такъ какъ я ошиблась, такъ какъ эта мысль твоя, то не будемъ больше говорить объ этомъ,— я не могу защищать своихъ интересовъ передъ тобой: ты хозяинъ своего состоянія.

На этотъ разъ одобрительная улыбка освтила безстрастное лицо Теодолинды. Этого было достаточно, чтобы Габріэль, увлеченная приступомъ оскорбленнаго негодованія, успокоилась: очевидно, все было разсчитано на то, чтобы вывести Жофруа изъ себя и заставить сдлать какую-нибудь глупость и для этого только была здсь Теодолинда.

Жена смотрла на Жофруа. Такъ какъ онъ не отвчалъ, она обратилась къ нему:

— Вы не имете ничего сказать?

— Ничего, я отвчу только г. Лепаркуа, а онъ также молчитъ. Къ тому же, не кончили вы разв вашей маленькой рчи фразой, которая закрываетъ мои уста, даже если бы я хотлъ ихъ открыть,— вы сказали: ‘Не будемъ больше говорить объ этомъ’?

— Я понимаю,— отвтила Габріэль слегка дрожащимъ голосомъ, выдававшимъ ея злобу.

— Я также,— отвтилъ Жофруа.

— Что это значитъ?— спросила она.

— Что мы понимаемъ другъ друга съ полуслова.

— Габріэль! Жофруа!— воскликнулъ Лепаркуа, который вмшался, видя, какой оборотъ принимаетъ разговоръ.

Но Габріэль перебила его.

— Не вмшивайся въ это,— сказала она,— ты здсь не причемъ. Это дло между г. де-Кансель и мною, и мы, въ сущности, согласны.

— Вполн,— отвтилъ Жофруа.

Теодолинда не шевельнулась и, видя, что за ней наблюдаетъ Жофруа, не взглянула даже на подругу, она подняла только руку, стараясь сдлать это движеніе какъ бы случайнымъ, но въ которомъ онъ, все-таки, увидлъ сигналъ къ серьезному нападенію.

— Такъ какъ я принимаю вс заключенныя между вами условія,— сказала она, обращаясь къ отцу и къ мужу,— а я, право, не знаю, какъ могла бы я отказаться, не огорчивъ васъ обоихъ…

— Конечно,— замтилъ Лепаркуа съ удареніемъ.

— То остается назначить только день нашего отъзда въ замокъ Кансель.

Теодолинда надла перчатку, точно ей оставалось только подняться съ мста, и Жофруа сталъ еще внимательне ожидать нападенія, которое подготовлялось.

— Чмъ скоре, тмъ лучше,— отвтилъ онъ.

— Состояніе внутреннихъ работъ не причинитъ намъ никакихъ стсненій?

— Я общаю вамъ, что вы не встртите никакихъ неудобствъ.

— Первый этажъ готовъ?

— Готовъ, по крайней мр, та половина, гд мы поселимся.

— Только эта половина?

Изумленный этими вопросами, Жофруа еще не понималъ, куда они клонились, хотя не было сомннія, что они не были такъ невинны въ сущности, какъ то могло казаться.

— Если бы я нагналъ полонъ домъ рабочихъ, они ничего не кончили бы во-время.

— Но эта половина слишкомъ мала для того, чтобы мы вс имли тамъ отдльныя помщенія.

Слова ‘отдльныя’ было произнесено безъ аффектаціи, но, тмъ не мене, въ немъ-то именно и заключалось нападеніе. Онъ отвтилъ также безъ всякой аффектаціи:

— Вы знаете, что въ замк помщеніе графинь де-Кансель было всегда общее съ ихъ мужьями.

— Мало ли вещей было въ замк и не можетъ быть!

— Конечно, но есть такія, которыя должны быть, потому что были, и общее помщеніе принадлежитъ именно къ такимъ.

— Это условіе?

— Формальное, безъ котораго остальныя ничего не значатъ или, врне, значили бы, что мое имя продажно, если бы я принялъ ихъ безъ исполненія этого, а вы хорошо знаете, что этого быть не можетъ.

— А кто вамъ говоритъ, что оно не будетъ исполнено…когда-нибудь?

— Когда именно, я прошу назначить.

— Вы знаете, что я не могу этого по крайней мр, сію минуту.

— Почему?

— Потому что я не могу и не хочу подвергать себя новому риску, отъ послдствій котораго только что оправилась.

Жофруа поднялся.

— Въ такомъ случа, это свиданіе было безполезно,— произнесъ онъ.

— Могла ли я предвидть, что вы поставите мн такое условіе для примиренія?

— Оно было ясно выражено.

— По крайней мр, срокъ не былъ назначенъ, и я думала, что вы примете во вниманіе соображенія о здоровь, единственныя, которыя я желала бы заставить уважать.

— Конечно,— сказалъ Лепаркуа,— въ своемъ здоровь мы не властны.

‘Битва выиграна,— сказалъ быстрый взглядъ, которымъ Теодолинда обмнялась съ Габріэлью,— твой отецъ за насъ’.

— Я желалъ бы, чтобы вопросъ о здоровь не поднимался въ присутствіи г. Лепаркуа.

— Почему?— спросилъ тотъ.— Кого это можетъ интересовать больше, чмъ меня?

— Никого.

— Въ такомъ случа?

— Г-жа де-Кансель и г-жа де-Линьи поймутъ, отчего я избгалъ касаться этого предмета до сего дня и впредь касаться не желаю,— отвтилъ Жофруа.

Онъ посмотрлъ на обихъ пріятельницъ и по волненію жены и притворному равнодушію Теодолинды убдился, что он его вполн поняли.

— Впрочемъ,— продолжалъ онъ,— было бы лицемріемъ оставаться при этихъ недомолвкахъ и хитростяхъ, отказываясь отвтить о срок, про который я спрашивалъ, г-жа де-Кансель разршила предложенный мною вопросъ: она желаетъ безконечнаго продолженія отношеній, уже давно тягостныхъ, но сдлавшихся невыносимыми въ тотъ день, когда она заперла мн дверь своей комнаты. Я же такихъ отношеній не признаю и не допускаю.

— Я не говорила этого.

— Я говорю это, и такъ какъ вы вынуждаете меня, я скажу также, почему я не соглашаюсь. Со дня нашей свадьбы я все длалъ, чтобы остановить васъ на пути, которой вы избрали несмотря на мои просьбы, совты, даже запрещенія. Вы вообразили, что для женщины нашего общества высшая слава заключается въ томъ, чтобы длать какъ можно больше шума, разносящаго по всему свту то, что должно оставаться скрытымъ въ дом. Для того, чтобы вы были счастливы, надо, чтобы публика знала каждый вашъ шагъ, всякую мелочь въ вашей жизни, чтобы она знала про ваши туалеты, про ваши прически, описываемыя съ обозначеніемъ имени и адреса вашего куафера. Вы не можете появиться въ театр безъ того, чтобы о такомъ событіи не оповстили всю Францію и всю Европу,— въ церкви, чтобы не разблаговстили объ этомъ на весь міръ Божій, вы въ отчаяніи, когда становитесь на колни въ исповдальн, и никто не можетъ опубликовать въ газетахъ вашей исповди. Эта странность встрчается во многихъ женщинахъ, и хотя я страдалъ, я не сердился на это: вы свтская женщина и гордость вашего торжества не позволяла вамъ слушаться моихъ замчаній. Вы, опьяненная, обезумвшая, не хотли видть того, что я вамъ показывалъ, слышать того, что я говорилъ вамъ. И тогда, сдлавшись рабой этой погони за шумомъ, не принадлежа больше себ, а принадлежа всмъ, толп, какъ любая актриса, вы были увлечены несшимъ васъ потовомъ, вы вообразили, что сойти со сцены будетъ слабостью, исчезнуть изъ перваго ряда — значить отказаться отъ того, что вы считаете царствомъ. Думая возвыситься, вы падали все ниже и ниже: быть женою своего мужа — смшно, быть матерью — жертва. Вы не хотли, не хотите ни того, ни другаго. ‘Графиня де-Кансель произвела на свтъ сына’,— вы пуще огня боитесь такого объявленія на первой страниц вашихъ газетъ. Это было бы измной свту. Вы отдались ему,— я васъ ему и оставляю.

Онъ направился къ двери. Лепакруа побжалъ за нимъ.

— Жофруа!

Жофруа протянулъ ему руку, не останавливаясь. Лепаркуа послдовалъ за нимъ.

— Невозможно, чтобы вы ухали,— сказалъ онъ, когда они вышли въ сосднюю комнату.

— Скажите лучше, что мн остаться невозможно: вы сами видли это.

— Во всемъ виновата проклятая итальянка.

— Для васъ утшеніе думать такъ, а для меня безразлично.

— Я поговорю съ Габріэлью, она послушаетъ меня. Куда вы идете?

— Я вамъ напишу.

— Вы общаете?

— Не долженъ я разв сосчитаться съ вами за замокъ Кансель?

— Не объ замк я думаю, а объ васъ, объ ней, дорогой Жофруа, мой добрый другъ…

Положеніе Жофруа становилось труднымъ.

— Ну, такъ пойдите къ ней,— сказалъ онъ,— не оставляйте ее подъ вліяніемъ г-жи де-Линьи. Въ васъ одномъ должна найти ваша дочь поддержку и руководителя.

— Вы правы. Вашу руку.

Дойдя до прихожей, Жофруа услышалъ стукъ дождя объ стекла,— шелъ ливень.

— Прикажете заложить карету?— спросилъ лакей, стоявшій у двери.

— Нтъ, дайте мн зонтъ.

Но въ обязанности этого лакея не входило подниматься въ апартаменты графа, онъ нажалъ пуговку звонка и появившемуся камердинеру повторилъ приказаніе Жофруа.

И изъ этого отеля, который только что предлагали ему, Жофруа вышелъ съ однимъ только зонтомъ въ рукахъ.

XII.

У подъзда домика, обвитаго зацвтающими розами, стоитъ англійская телжка, запряженная смирнымъ пони, за нимъ присматриваетъ старикъ, вншность котораго напоминаетъ скоре парижскаго рабочаго, отдыхающаго въ деревн, чмъ кучера или садовника. Рядомъ съ нимъ маленькій мальчикъ съ шелковистыми блокурыми волосами, падающими локонами на розовую шейку, старается щелкнуть бичемъ, слишкомъ тяжелымъ для его крошечныхъ ручекъ, нарядная кормилица, прогуливаясь, кормитъ другаго ребенка и слдитъ за нимъ спокойнымъ взоромъ, привыкшимъ ко всему относиться терпливо.

Но когда ребенокъ, уставши безуспшно щелкать бичемъ, началъ обматывать его вокругъ шеи рыжаго кота, важно сидящаго на садовомъ стул, она ршилась вмшаться.

— Жанъ, оставь Дьяволо въ поко. Ты знаешь, пана не любитъ, когда мучаютъ кошку. Господинъ Трипъ, возьмите у него, пожалуйста, бичъ.

— Гораздо интересне заставить прыгать Дьяволо, чмъ душить его,— сказалъ Трипъ.— Дайте мн бичъ, вы сейчасъ увидите.

И, прежде чмъ ребенокъ усплъ оказать какое-либо сопротивленіе, онъ взялъ бичъ изъ рукъ мальчика и началъ проводить его концомъ по песку быстрыми кольцами, за которыми бросился котъ, къ величайшей радости Жана. Тогда снигирь, котораго прогнало щелканье бича, вернулся на спинку стула и засвистлъ какой-то танецъ точно для того, чтобы присоединиться къ общему веселью.

Эта сцена происходила не у богатой виллы, какихъ встрчается такъ много въ окрестностяхъ Парижа, а передъ простымъ домикомъ, главная прелесть котораго заключается въ его мстоположеніи на полусклон горы, подножіе которой омываетъ Сена, и въ личномъ вкус тхъ, кто закрылъ его почернлыя стны зеленымъ трельяжемъ, обвитымъ дикимъ виноградомъ, вьющимися розами и другими ползучими растеніями. Нтъ ни роскошнаго сада, ни парка, но огородъ, съ грядками цвтовъ на старинный ладъ, спускающимися терассами до лужайки, засаженной фруктовыми деревьями, гд пасется корова и бгаютъ куры, у маленькой пристани, защищенной отъ солнца вербами, привязаны дв лодки: плоскодонка для рыбной ловли и яликъ для катанья.

Ничто здсь не говоритъ о богатств, а только о самомъ посредственномъ довольств не слишкомъ требовательныхъ людей, поселившихся тутъ отчасти потому, что недорого стоила покупка и содержаніе этого помщенія, отчасти же потому, что оно представляло имъ удобства жизни, съ чудеснымъ видомъ на панораму Сены и окрестности Парижа.

Вдругъ ребенокъ пересталъ играть съ кошкой, снигирь умолкъ, какое-то движеніе произошло на крыльц, со ступеней котораго спускались Жофруа рядомъ съ Лотьё. Замтивъ мать, Жанъ бросается въ ней съ крикомъ:

— Мама!

Если Лотьё уже не та двочка, какою была въ улиц Шампіонетъ, то она нисколько не утратила своей юной красоты, разцвту которой не помшали двое дтей: та же свжесть лица, та же легкость походки, та же ясность взгляда, но съ безконечною глубиной, которую даетъ ничмъ неомраченное счастіе. Трипъ, смотря, какъ она цлуетъ мальчика, можетъ подумать, что передъ его глазами все та же милая двушка, на которую онъ такъ часто любовался, когда она поливала цвты, такъ какъ перемны, которыя можно замтить въ ней, не таковы, чтобы поразить его. Онъ находилъ ее красивою двушкой, а красива она и теперь. Онъ не можетъ замтить, что манеры ея уже не т, какія были тогда, и что туалетъ ея, несмотря на свою простоту, скромно-изященъ: воспитаніе бдной двушки было закончено и ея учитель пересталъ играть роль рабочаго, сталъ тмъ, чмъ былъ въ дйствительности.

Лотьё позвала кормилицу:

— Дайте мн Изабеллу.

И пока она держала на рукахъ малютку, улыбающуюся матери, Жофруа посадилъ кормилицу на заднюю скамейку, рядомъ съ ней мальчика и подалъ ей на колни Изабеллу, затмъ сла Лотьё и Жофруа послдній.

Трипъ подалъ ему бичъ.

— Мы вернемся между семью и восемью,— сказалъ Жофруа.

Пони понесся галопомъ и съ торжествомъ прохалъ мимо старухи Трипъ, мене блдной и боле крпкой на ногахъ, чмъ прежде. Она отворила настежь ворота, около которыхъ находится домикъ, гд она живетъ съ своимъ старикомъ. Но скоро гордая походка пони длается медленне, онъ дохалъ до подъема въ гору и пошелъ шагомъ, увренный, что ударъ хлыста не подгонитъ его.

— Какъ я теб благодарна,— сказала Лотьё, наклонившись къ Жофруа, на плечо котораго она нжно опиралась,— что ты взялъ съ собой дтей.

— Ты желала этого.

— Странная фантазія, не правда ли, везти такихъ дтей, какъ Жанъ и Изабелла, на картинную выставку? Но я такъ безпокоилась бы, если бы они остались дома, мое безпокойство надоло бы теб и испортило бы все удовольствіе нашей поздки.

— Ты видишь, что все къ лучшему.

— Благодаря твоей предупредительности, такъ какъ я ни за что не ршилась бы заговорить объ этомъ первая.

— Увряю тебя, что мн больше нравится излишнее безпокойство любящей матери, чмъ равнодушіе тхъ матерей, которыя стараются избавиться отъ своихъ дтей, а потомъ я не хочу портить твоего торжества.

— О, моего торжества!

— Ты не видала своихъ эмалей въ рам изъ гранатнаго бархата и твоя излишняя скромность наказана. Но если ты не хочешь, чтобы я говорилъ ‘твое торжество’, я скажу: ‘мое торжество’, такъ какъ это для меня самое большее, самое пріятное торжество. Не былъ ли я правъ въ моихъ предсказаніяхъ, когда говорилъ, что ты будешь художницей?

— Зачмъ учитель уступаетъ свое мсто учениц?

— Потому что учитель гордится ученицей больше, чмъ собой, потому что ничего изъ того, что онъ длаетъ, не удовлетворяетъ его, тогда какъ ученица восхищаетъ.

— Слишкомъ строгъ къ себ учитель и слишкомъ снисходителенъ къ учениц.

— Справедливъ къ обоимъ, впрочемъ, это къ счастью, такъ какъ я не знаю большаго удовольствія, какъ-то, которое доставляетъ успхъ любимой женщины.

Они поднялись на гору и побжавшій опять рысью пони прервалъ ихъ разговоръ. Жофруа составилъ программу этого праздничнаго дня: въ двнадцать часовъ они будутъ завтракать у Ледойена, въ часъ пойдутъ на выставку, гд оставятъ кормилицу съ дтьми въ саду, а сами поднимутся въ первый этажъ, чтобы прежде всего посмотрть картины Лотьё, находившіяся въ галлере, затмъ быстро обойдутъ художественный отдлъ.

Все было исполнено такъ, какъ предполагалось, и, оставивъ кормилицу съ дтьми въ саду, они быстро поднялись по лстниц наверхъ.

— Знаешь, я очень взволнована,— сказала молодая женщина.

— Я тоже взволнованъ.

— Но я гораздо больше взволнована, думая о прошедшемъ и сравнивая его съ настоящимъ, такая несчастная тогда и такая счастливая, такая торжествующая теперь.

Когда они быстро проходили по пустой еще галлере, Жофруа увидлъ идущаго имъ на встрчу Ла-Жорри, который остановился и поздоровался съ нимъ.

— Куда вы такъ бжите? И совсмъ напрасно,— сказалъ художникъ.

— А что?

— Да вы мчитесь, какъ путники, проходящіе по пустын. Но вы напрасно это длаете, такъ какъ въ этой пустын есть прекрасная вещь, на которую стоитъ посмотрть.

— Что же именно это?— спросилъ Жофруа.

— Великолпныя эмали, это Леонардъ Лимузанъ, но, что всего удивительне, безъ малйшаго подражанія.

Жофруа взглянулъ на взволнованную Лотьё.

— Надо показать вамъ это, господинъ милліонеръ, хотя бы только для того, чтобы доказать вамъ и вамъ подобнымъ, что вы можете покупать великолпныя современныя произведенія вмсто поддльныхъ антиковъ.

Для Ла-Жорри, не бывшаго въ отел Кансель съ обда герцога Шомскаго, Жофруа былъ все еще милліонеромъ, какимъ онъ его зналъ, и онъ ничего не слыхалъ о разрыв, происшедшемъ между нимъ и женой, ни о продаж замка Кансель Лепаркуа, захотвшему, чтобы дочь его владла этимъ родовымъ имніемъ, имя котораго она носила.

Ла-Жорри довелъ ихъ до рамы заключавшей въ себ эмали Лотьё.

— На нихъ подпись Лотьё,— сказалъ онъ,— это новое имя, дебютанта, вроятно, такъ какъ я его не слыхалъ.

— Вдь, вы въ этомъ году состоите членомъ жюри?— спросилъ Жофруа.

— Конечно.

— Знаете, большое счастье для этого дебютанта, что членъ жюри, и одинъ изъ самыхъ компетентныхъ, самыхъ вліятельныхъ, отзывается такъ объ его произведеніи.

— Это восхитительно, я говорю и повторяю это.

— Въ такомъ случа, я надюсь, что вы доставите награду этому дебютанту.

Увлекшійся Да Жорри вдругъ успокоился и членъ жюри мгновенно замнилъ художника, такъ чистосердечно высказавшаго свои чувства.

— Вы знаете,— началъ онъ,— это личное мнніе, на самомъ дл я не знатокъ эмали и потомъ мы не имемъ медалей, предназначенныхъ для этого рода произведеній.

— Вы съ вашимъ вліяніемъ не можете разв устроить такъ, чтобы назначили одну медаль за эмаль, въ особенности когда дло касается такого замчательнаго дебюта?

— Мыслимо ли просить объ этомъ художниковъ, у которыхъ всего только сорокъ медалей, когда ихъ надо было бы имть четыреста, чтобъ удовлетворить всхъ?

— Скульпторы уступили же одну граверамъ медалей.

Ла-Жорри засмялся.

— Вы знаете, скульптура плохо оплачивается.

— Это не причина.

Ла-Жорри взглянулъ на него.

— А, да разв вы знаете этого Лотьё?

— Очень хорошо.

— И вы не сказали мн…

— Что можетъ быть пріятне, какъ слышать, когда говорятъ о друг такъ, какъ говорили вы?

— Вашъ другъ художникъ или любитель?

— Художникъ.

— Который долженъ зарабатывать жизнь?

— Да, себ и своимъ.

— Въ такомъ случа, ему слдовало бы писать масляными красками, эмаль не въ мод.

Гордость эмальировщика возмутилась въ Жофруа.

— И вы думаете, что масляными красками можно достигнуть такой живописи цвтовъ?— сказалъ онъ, показывая эмали Лотьё.

— Онъ достигнетъ знаковъ отличія,— отвтилъ Ла-Жорри,— и, кром того, всевозможныхъ преимуществъ, которыхъ эмаль не дастъ ему такъ скоро, пришлите его ко мн, я хотлъ бы посмотрть на него.

— Вотъ онъ,— сказалъ Жофруа, взявъ Лотьё за руку.

— Женщина!

Ла-Жорри низко поклонился.

— Сударыня, поздравляю васъ, если были когда-нибудь искреннія похвалы, то, конечно, т, которыя вы только что слышали.

И членъ коммиссіи, несговорчивый, когда Жофруа говорилъ о наград, смягчился. Очевидно, примръ скульпторовъ, отдавшихъ одну изъ своихъ медалей гравировщикамъ, иметъ значеніе, это важный аргументъ, который его лично тронулъ. Надо поговорить объ этомъ. Онъ посмотритъ. Онъ сочтетъ для себя за честь отдать справедливость художнику съ такимъ замчательнымъ талантомъ, тмъ боле, что художникъ, къ тому же, такая прелестная женщина.

Эти изліянія продолжались долго, наконецъ, онъ распрощался съ ‘прелестною женщиной и дорогимъ графомъ’.

— И такъ,— сказалъ Жофруа посл его ухода,— правъ я, не торжество ли это?

— А мн такъ кажется, что это просто сонъ!

Они облокотились объ ршетку галлереи надъ садомъ, чтобы стать спиной къ нсколькимъ проходящимъ постителямъ.

— Счастлива ты?— спросилъ онъ.

— За тебя, за себя я… счастливйшая изъ женщинъ!

Она протянула руку къ дтямъ, сидящимъ какъ разъ противъ нихъ въ саду.

— И за нихъ также, за дорогихъ малютокъ, ихъ мать, по крайней мр, будетъ имть имя!

В. Р.

‘Русская Мысль’, кн.V—VIII, 1889

СВТСКАЯ ДАМА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

II.

IV.

VI.

VII.

VIII.

IX.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

Читайте также: