Свтлыя точки на темномъ фон.
Свтлыя точки на темномъ фон.
I.
II.
III.
Н. Ш.
‘Дло’, No 9, 1867
Светлые точки на темном фоне, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1867
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Едва-ли не съ самыхъ первыхъ дней производства Россіи на степень европейской страны, наше юное, цивилизующееся общество обращало свои помыслы къ Парижу, этой столиц цивилизованнаго міра, гд процвтала салонная жизнь, гд были изумительные искусники-куаферы, гд говорили на прелестномъ французскомъ язык, гд, по словамъ фонъ-визинскаго Ванички, всхъ уважали по ихъ достоинствамъ, т. е. по пород и деньгамъ. Въ эту обтованную страну моды и вкуса стремились наши старые и юные предки, желая за свои деньги,— доставленные работой крпостнаго люда,— насладиться всми прелестями праздной парижской жизни. Тамъ, въ этомъ земномъ раю, оставляли они свое здоровье и состояніе и прізжали обратно въ отечество похожими на выжатый лимонъ, начавшійся предаваться гнилости. Такое отношеніе нашихъ предковъ къ парижской цивилизаціи, выражавшееся исключительно въ поклоненіи уличнымъ женщинамъ, скитаніи но трактирамъ, кофейнямъ и другимъ увеселительнымъ заведеніямъ, игрою въ карты, на бильярд, истребленіемъ громаднаго количества благороднаго французскаго вина, вызвало горячія нападки со стороны нашей сатирической литературы XVIII вка. Сатира была блестяща и остроумна, почти все наше тогдашнее интеллектуальное развитіе выразилось въ ней, но она не могла попасть прямо въ цль. Съ одной стороны сами сатирики длали непоправимую ошибку принимая слдствіе за причину, съ другой общество было слишкомъ мало развито, чтобы изъ подобныхъ, по его мннію, невинныхъ упражненій литераторовъ длать какіе-бы-то-ни было выводы. Наши предки едва-ли умли отличать сатиру отъ обычнаго гаерства и смотрли на литераторовъ-сатириковъ, только какъ на людей, умющихъ хорошо забавлять сытыхъ и довольныхъ вельможъ, посл хорошаго обда. Сатирическіе разсказы занимали ихъ, они смялись отъ души, читая правдивыя описанія своихъ похожденій въ Париж и тотчасъ же забывали по прочтеніи. Еще не пришло время когда, но словамъ Гоголя, сквозь смхъ слышались незримыя слезы. Да пришло ли оно для насъ и теперь?
Но какъ бы тамъ ни было, а за Парижемъ XVIII столтія въ нашемъ обществ утвердилась слава легкомысленнаго города, въ которомъ фигурируютъ прелестныя женщины безпорядочнаго поведенія и моты, истрачивающіе свои состоянія на этихъ прелестницъ. Парижъ стали признавать городомъ любви, красоты и моды, и стремленіе къ нему нашихъ соотечественниковъ усиливалось все боле и боле. Разнаго рода тамбовскіе и московскіе селадоны при первомъ удобномъ случа летли въ Парижъ, чтобы тамъ втихомолку предаваться пикантнымъ развлеченіямъ. Эти особы, по возвращеніи въ Россію, разумется тщательно скрывали свое долговременное пребываніе въ французской столиц, разсказывая, что были тамъ проздомъ,— самое короткое время, собственно для осмотра художественныхъ и архитектурныхъ богатствъ города. Люди изучавшіе Парижъ съ другихъ сторонъ его жизни, молчали о своихъ наблюденіяхъ или но собственному желанію, или подъ вліяніемъ разныхъ обстоятельствъ, отъ нихъ мало зависящихъ, или же относились къ ней, какъ и сатирическая литература чисто отрицательно.
Политическія событія начала XIX вка, невольно сблизившія наше общество съ Франціей и Парижемъ, казалось должны были установить боле правильный взглядъ нашъ на французскую столицу. По сильный изрывъ патріотизма въ 1812 году заставилъ насъ смотрть на парижскія событія сквозь увеличительное стекло и видть въ преувеличенномъ размр только худыя его стороны, придавая хорошимъ микроскопическіе размры. Затмъ наступило время нашего невольнаго отчужденія отъ западной Европы и когда опять пришла пора боле свободнаго обмна вашихъ идей съ западно-европейскими мы встртились съ Парижемъ второй имперіи. Тысячи старыхъ и юныхъ представителей русскаго люда опятъ ринулись туда, побуждаемые, въ большинств случаевъ, тми же соображеніями, какими руководились ихъ предки въ XVIII столтіи. Литература, преимущественно газеты, желая быть современными, потянулись за обществомъ и занялась Парижемъ также толково, какъ и масса путешественниковъ. Кстати пришлось имть дло съ Парижемъ Наполеона III и вотъ явились ‘Парижскія письма’, ‘Парижскія новости’, ‘Парижская недля’, въ которыхъ, для назиданія нашихъ соотечественниковъ, сообщались разсказы о похожденіяхъ разныхъ бишей, камелій, лоретокъ и всякихъ другихъ названій субъектовъ женскаго пола. Если наши газеты позволяли себ иногда снисходить до другихъ явленій парижской жизни, то относились къ нимъ свысока или такъ игриво, что какъ будто кром милыхъ бишекъ и увеселительныхъ заведеній ничего нтъ другого въ парижской жизни.
Такимъ образомъ и въ XIX столтіи изученіе Парижа для большей части нашего общества не подвинулось ни на шагъ впередъ. И теперь еще на Парижъ у насъ смотрятъ какъ на городъ веселаго разгула, городъ дешевой любви, гд люди только и длаютъ, что порхаютъ изъ одного увеселительнаго заведенія въ другое, отбросивъ въ сторону всякія побужденія разумнаго человка и гражданина. Однимъ словомъ въ Париж происходитъ процессъ вырожденія.
Но такъ-ли это?
Парижъ за послднія 15 лтъ, дйствительно представляетъ собою не особенно привлекательную картину для наблюдателя его уличной жизни. Съ перваго взгляда покажется, что всякая разумная жизнь въ немъ изсякла, что предъ глазами изслдователя проходитъ масса людей, одержимыхъ маніей любострастія и любостяжанія и что Парижъ находится въ состояніи большаго человка.
Между тмъ всякому, кто способенъ смотрть поглубже, становится ясно, что Парижъ въ теченіе многихъ вковъ жилъ другой боле разумной жизнію, что онъ стоялъ во глав цивилизаціи. Неужели же теперешняя мрачная пелена, облегшая великій городъ со всхъ сторонъ, напоминаетъ о скорой его смерти? Неужели мы наблюдаемъ теперь предсмертныя судороги большаго?
Совсмъ нтъ. Добросовстное изученіе парижской жизни приводитъ къ инымъ выводамъ. Темная мрачная завса окажется не боле, какъ легкимъ, блднымъ сумеркомъ изчезающимъ внезапно въ момента, величественнаго восхода утренней зари. Изслдователю станетъ ясно, что Парижъ пользуется полной жизнью и далекъ отъ разложенія, что вс его темныя стороны были результатомъ постоянныхъ реакцій, смнявшихъ минутное движеніе впередъ. Для неопытныхъ наблюдателей реакцію легко принять за разложеніе. Между ними существуетъ поразительное наружное сходство, за то есть и громадная разница. Разложеніе неисцлимо, реакція болзнь временная. Имя это въ виду, нтъ причинъ отчаиваться въ будущности Парижа. Теперешняя реакція, которую съ такимъ тактомъ и талантомъ разоблачаютъ лучшіе писатели Франціи, желаетъ остановить потокъ новыхъ идей, она вторгается въ политику, литературу, философію, въ соціальный складъ общества, она враждебна всякому движенію. Застой — ея идеалъ. Ей бы хотлось обратить прогрессъ вспять, но безпокоиться нечего. Общественная мысль не можетъ быть подавлена, какъ бы не были велики усилія піонеровъ тьмы, имъ неостановить движенія вка. Они могутъ произвести временную болзнь, временной больной наростъ на здоровомъ организм,— не боле. Они желаютъ возвратиться къ прошедшему, но ихъ усилія напрасны. Они сооружаютъ плотину, но въ ихъ несчастію плотина слаба,— дружный напоръ воды и она прорвется и потонутъ вс матеріалы, изъ которыхъ съ такими усиліями ее построили. Эта реакція, служащая предметомъ насмшекъ лучшихъ европейскихъ мыслителей, не можетъ долго продолжаться. Пройдемъ и ея время. Приливъ идей также вченъ и неизмненъ, какъ и приливъ морской. Приходитъ его время и никакая сила не остановитъ его, движенія.
‘Направленіе идей нашего вка велико и честно, говоритъ Викторъ Гюго, Оно излечиваетъ всякія гангренозныя язвы, народившіяся на народномъ организм. Благодаря этому направленію, благодаря соціальному идеалу нашего времени, мы видимъ какъ исчезаютъ одна за другой общественные недостатки и народные предразсудки. Нтъ рабства въ Америк, отошло въ область исторіи крпостное право въ Россіи! Теперь очередь за католическимъ фанатизмомъ, и онъ падетъ скоро и о немъ останутся одн воспоминанія. ‘
Въ виду этихъ задушевныхъ слонъ какъ но подумать о скоромъ выздоровленіи Парижа, какъ не врить его блестящей будущности!
Но разумется не одни задушевныя слова, хотя бы и Виктора Гюго, утверждаютъ нашу увренность въ исцленіи Парижа. Факты лучшее доказательство всякой мысли, и мы обратимся къ фактамъ.
Парижъ владычествуетъ надъ цлымъ цивилизованнымъ міромъ, это фактъ, оспаривать который нтъ никакой возможности. Вс и во всемъ подражаютъ Парижу, онъ даетъ законы всему образованному свту, если онъ ошибается, тмъ хуже для человчества, оно привыкло и ошибки Парижа принимать за истину. Парижъ раздаетъ дипломы на знаменитость. Кто не плясалъ, не плъ, не говорилъ, не читалъ въ Париж, тотъ еще не плясалъ, не плъ, не говорилъ, не читалъ. Парижъ даетъ или лавровый внокъ, или уничтожаетъ человка совсмъ. Его книги, его журналы, его театръ, его индустрія, его искуство, его наука, его философія, самая рутина, составляющая часть его науки, его моды, соприкасающіяся съ его философіей,— однимъ словомъ все его хорошее и худое, все это возбуждаетъ громадный интересъ въ сред другихъ націй. Легче остановить тучи саранчи въ ея губительномъ набг на поля и лса, нежели удержатъ вторженіе въ другія націи парижскихъ модъ, парижскаго вкуса, парижскихъ нравовъ, парижской ироніи. Они проникаютъ повсюду и всюду быстро принимаются. Большая часть политическихъ и общественныхъ проблеммъ, принятыхъ на истинныя человчествомъ нашего вка, имли своей родиной Парижъ. Везд и во всемъ Парижъ, къ Парижу обращаются за разршеніемъ недоумній, оттуда ждутъ приговора.
Не одинъ нашъ вкъ признавалъ первенство Парижа. Если бы пришла охота рыться въ древнихъ архивахъ, можно бы было выписать десятки изрченій разныхъ знаменитостей древняго міра и среднихъ вковъ, доказывающихъ полную симпатію парижской жизни и признаніе его силы, его вліянія. Но не будемъ безпокоить истлвшія могилы,— обратимся лучше къ ддамъ и праддамъ современнаго человчества. Въ XVIII вк Парижъ получилъ столько знаковъ истинной пріязни и увлеченія отъ множества знаменитыхъ иностранцевъ, столько о немъ написано умныхъ и глупыхъ книгъ, что право будетъ слишкомъ достаточно довольствоваться указаніями ддовъ и праддовъ, чтобы понять невольное увлеченіе внуковъ и правнуковъ.
Ричардсонъ, Уольполь, Гиббонъ, Юмъ, Стернъ и многіе другіе знаменитости XVIII вка, не принадлежащіе французской націи, оставили намъ цлые томы воспоминаній своихъ о Париж, въ которыхъ сознаются въ глубокомъ сочувствіи и удивленіи, какія произвело на нихъ знакомство съ парижской интеллектуальной жизнію. ‘Если бы я былъ богатъ и независимъ, сказалъ Гиббонъ, я бы на всю жизнь поселился въ Париж.’ ‘Я думалъ основать въ Париж свое мстопребываніе, пишетъ Юмъ. Здсь, и только здсь можно жить полной интеллектуальной жизнію.’
Иностранные мыслители XIX вка даютъ не мене сочувственный отзывъ о Париж. Въ 1827 году Гете, встртясь съ Экерманомъ и заговоривъ съ нимъ о Париж, сказалъ между прочимъ: ‘Возможно ли вообразить себ другой городъ въ мір, кром Парижа, гд бы соединялось въ одно время столько великихъ умовъ, гд эти умы, посредствомъ постоянныхъ сношеній, борьбы и соревнованія совершенствуются и совершенствуютъ другъ друга? Парижъ такой городъ, куда вс царства природы несутъ свои лучшіе дары, куда искуство всхъ странъ земли представляетъ все самое замчательное, гд все это съ избыткомъ предлагается какъ драгоцнное пособіе для науки. Вообразите себ Парижъ, этотъ міровой городъ, гд каждый шагъ на мосту, на площади напоминаетъ великое прошедшее, гд на каждомъ углу улицы предстаетъ предъ вами отрывокъ изъ всемірной исторіи,— городъ, въ которомъ три поколнія людей, какъ Мольеръ, Вольтеръ, Дидеро и ихъ послдователи пустили въ обращеніе такую массу плодотворныхъ идей, какой не можетъ представить въ соединеніи ни одна страна въ мір. Если вы представите себ все это, тогда вы поймете, почему Амперъ могъ сдлаться бъ 24 года отъ роду тмъ, чмъ онъ былъ.’
Цитируя слова германскаго мыслителя, Луи-Блапъ прибавляетъ: ‘Въ этихъ воспоминаніяхъ прошлаго заключается причина значенія Парижа. Они составляютъ его душу,— города также имютъ свою душу которая заключается въ ихъ прошедшемъ. Ихъ матеріальная красота тогда только иметъ смыслъ, если напоминаетъ собою очевиднымъ образомъ черты той красоты, которая заключается въ воспоминаніяхъ ужасныхъ или патетическихъ, восхищающихъ или потрясающихъ, печалящихъ или утшающихъ, но непремнно такихъ, которыя заключаютъ въ себ поученіе для настоящаго или могутъ поддерживать умственную энергію. Нельзя, напр., пройти по улиц Фоссе-Сенъ-Жермень-Оксеруа и не вспомнить, что на ней есть домъ изъ окна котораго 22 августа 1572 года, произошелъ выстрлъ, стоившій жизни адмиралу Колиньи. При такомъ воспоминаніи невольно придутъ на умъ вс ужасы Варфоломеевской ночи. При вход въ кафе Регентства въ вашемъ ум непремнно возстанетъ образъ Дидеро, играющаго здсь въ шахматы, а за тмъ естественно послдуетъ цлый рядъ воспоминаній о дружной кучк энциклопедистовъ, которымъ давалъ тонъ этотъ знаменитый человкъ. И такія воспоминанія возстаютъ предъ вами на каждомъ шагу, Парижъ полонъ ими. Они начертаны на мрамор, дерев и кирпич.’
Замчательный французскій публицистъ правъ, находя, что историческія воспоминанія даютъ большое значеніе городу. Но такое значеніе чисто относительное. Историческія парижскія воспоминанія, взятыя только какъ воспоминанія, безъ одушевленія ихъ общей идеей, могутъ особенно интересовать однихъ французовъ и дйствительно имютъ для нихъ большое значеніе. Французъ любитъ Парижъ именно за эти воспоминанія. Онъ знаетъ, что исторія Парижа есть исторія Франціи. Для него дорогъ каждый отдльный случай, каждое отдльное событіе. Мы вримъ, что французы сильно негодуютъ на Наполеона III и Гаусмана за ломку стараго Парижа. Они готовы еще помириться съ необходимостію уничтожать грязь и тсноту но имя требованій народной гигіены и современнаго прогресса. Они понимаютъ, что жизнь и здоровье людей важне мелочныхъ историческихъ воспоминаній, но они негодуютъ за уничтоженіе, безъ всякой жалости, историческихъ памятниковъ ради любви къ прямымъ линіямъ, во имя какихъ-то нелпыхъ требованій раціональной архитектуры. Такія дйствія совершенно справедливо они называютъ посягательствомъ на народное достояніе, на народную славу.
Но вс эти соображенія весьма важныя для французовъ, имютъ гораздо меньшее значеніе для иностранцевъ. Между тмъ Парижъ оказываетъ громадное вліяніе, мы не скажемъ на всхъ иностранцевъ,— обо всхъ не стоитъ говорить,— по крайней мр на людей мыслящихъ. Было же здсь что нибудь такое, на чемъ воспитывались лучшіе люди нашего вка. Это воспитаніе, разумется, не въ историческихъ воспоминаніяхъ, а въ тхъ идеяхъ, которыми, благодаря Парижу, владетъ современное человчество.
Любопытно прослдить начало и развитіе въ Париж этихъ идей, которыя американецъ Эмерсинъ, назвалъ ‘Закваской новаго міра, грезами о лучшемъ будущемъ’.
Исторія Парижа, шагъ за шагомъ, представляетъ исторію новйшаго прогресса. Факты парижской жизни такъ всеобъемлющи и такъ разнообразны, что съ ними изслдователю поневол представляется много затрудненій. На ея первичные пласты ложились новые наносы одни за другимъ и все перепуталось въ такомъ безпорядк, что, безъ помощи спасительной нити, невозможно найдти выходъ изъ обширнаго лабиринта. Разрыть эту обширную массу стоитъ большого труда и требуетъ силъ не одного человка. Для одного лица это будетъ работа Сизифа,— что въ день посл неимоврныхъ усилій будетъ откопано, въ ночь зароется само собою.
Если углубляться въ прошедшее Парижа сдлается тяжело отъ наплыва множества разнообразнйшихъ ощущеній. Фантастическое перемшивается въ немъ съ глубоко-трагическими реальными чертами, прелестное уживается рядомъ съ отвратительнымъ безобразіемъ. Викторъ Гюго превосходно охарактеризировалъ взглядъ различныхъ французскихъ монарховъ на столицу Франціи. ‘Простая военная станція при Цесар, говоритъ онъ, Парижъ (въ то время еще называвшійся Лютеціей) становится при Юліан чмъ-то въ род загородной дачи императора. Карлъ Великій сбираетъ въ Парижъ ученыхъ докторовъ Германіи и пвцовъ Италіи и Левъ III титулуетъ его Soror bona, Гуго-Капетъ считаетъ его своимъ семейнымъ дворцомъ, для Людовика VI онъ не боле какъ таможенная застава, для Филиппа-Августа — крпость, для св. Людовика — капелла, для Людовика упрямаго — вислица, для Карла V библіотека, для Людовика ХІ — типографія, для Франциска І — трактиръ, для Ришелье — академія, для Людовика XIV мсто засданія безпокойныхъ судебныхъ палатъ, для Бонапартовъ — временная квартира во время войны.
Народъ же французскій во вс вка и времена своего существованія, всегда считалъ Парижъ своимъ умственнымъ центромъ, и ждалъ оттуда послдняго слова.
Парижъ среднихъ вковъ производитъ грустное и тяжелое впечатлніе на современнаго изслдователя. Данте, создавая свой адъ, какъ будто-бы обращался къ парижской жизни за фактами для своей поэмы. Но извстно что великій италіянецъ имлъ не мало ихъ на родин у себя подъ рукою, можетъ быть потому его поэтическія картины слишкомъ еще слабы для уясненія ужасной парижской дйствительности. Здсь общины нищихъ, составленные въ полномъ смысл изъ отребія человчества, днемъ валяются въ навоз и грязи, а ночью грабятъ и убиваютъ запоздалыхъ прохожихъ. Тамъ проказа, осужденная вчно бродить въ гноильномъ чаду, именуемомъ пріютомъ св. Лазаря. И рядомъ съ этимъ голодъ, который иногда, какъ въ 976 году, свирпствовалъ до такой степени, что люди кидали жребій, кому очередь идти на жаркое. Вмст съ голодомъ повальныя горячки, черная немочь, пляска св. Витта. Толпы бродягъ и прокаженныхъ составляютъ шайки, проходятъ деревни и поля Франціи вдоль и поперегъ, грабятъ и опустошаютъ до того, что волкамъ становится нечего сть и они бгутъ на парижскія кладбища, разрываютъ могилы, чтобы добыть оттуда кости для своего пропитанія. Налоги были до того велики, что люди нарочно заражались проказою, чтобы избавиться отъ платежа ихъ.
Люди гибли и страдали, а внутри города шла ожесточенная борьба. Почтенные феодалы бились другъ съ другомъ не обращая вниманія на чернь, которую приходилось при этомъ раззорять и убивать. Монастыри, какъ феодальные владльцы, занимались также военной практикой. Въ Париж было два такихъ монастыря. Настоятели ихъ постоянно враждовали другъ съ другомъ и не проходило года, чтобы они не давали битвъ на парижскихъ улицахъ. Только въ 1257 году прекратилась эта борьба, когда королевская власть отняла у феодаловъ право объявлять войну одинъ другому.
Самый городъ представлялъ тогда обширную клоаку, гд гнздились кучи міазмовъ, въ этой мусорной ям тамъ и сямъ разбросаны дома, боле похожіе на шалаши и балаганы. Очень мало улицъ, почти все переулки. Дома строились весьма некрасиво: на наружномъ фасад внизу очень низенькая дверь, въ род дыры, куда надо было проходить почти ползкомъ, немного повыше двери крошечное слуховое окошко съ толстой желзной ршеткой, настоящія окна пробивались только во второмъ этаж и они также снабжены не мене толстою желзной ршеткой. Такая неудобная постройка домовъ была придумана парижскими гражданами вслдствіе частыхъ шалостей феодаловъ. Каждый долженъ былъ опасаться нападенія воинственнаго барона и потому прежде всего заботился устроить оборонительныя средства. При первомъ выстрл (а они случались ежедневно) гражданинъ тотчасъ же укрплялся за своей дверью. Ее берегли и защищали пуще глаза. Потеря позиціи сопровождалась почти всегда смертію защитника и грабежемъ его дома. Уличной жизни совсмъ не было, каждый выходилъ изъ дому только въ случа крайней необходимости. Выходить же на улицу посл захожденія солнца считалось героизмомъ высочайшей степени для мирныхъ гражданъ.
Самыя названія улицъ прекрасно характеризуютъ нравственное состояніе тогдашняго парижскаго общества, ими парижане какъ будто хотли мстить за свои страданія. Въ этихъ названіяхъ проявлялся весь цинизмъ негодующаго и бдствующаго человчества, многія изъ нихъ теперь не могутъ быть упомянуты въ печати какъ слишкомъ нецензурныя. На бдный Парижъ въ средніе вка пали вс бдствія, онъ страдалъ боле всхъ другихъ французскихъ городовъ и за свое страданіе могъ мстить однимъ оружіемъ горькой насмшкой надъ своей судьбою. Недостатокъ знанія, суевріе и предразсудки мшали бднякамъ смотрть на дло настоящими глазами и они собственное невжество и безсиліе принимали за удары рока. Феодализмъ и клерикальныя стремленія католическаго духовенства длали свое дло.
Голодъ, повальныя болзни, пожары, шалости феодаловъ,— все то этого было мало для бдныхъ парижскихъ гражданъ. Для испытанія ихъ твердости потребовалось ввести еще новую ужасную мру. Людовикъ св. въ 1255 году вводитъ инквизицію во Францію и она свиваетъ себ теплое и удобное гнздо въ Париж. Съ этой минуты граждане разсудили за лучшее совсмъ заключиться но своимъ домамъ. Во имя религіи любви и свободы зажглись костры, начались свирпыя гоненія. Первыми жертвами въ томъ же 126′) году были банкиры, ихъ жгли или разоряли. Затмъ банкировъ оставили въ поко и стали карать еретиковъ всхъ наименованій. Ихъ карали очень долго, наконецъ утомились карать одну и ту же фракцію и свирпость инквизиціи въ 1323 году обратилась на францисканцевъ и колдуновъ. Немного погодя зажгли костры для уличныхъ скомороховъ. Затмъ пошли жечь кого попало: и еретиковъ, и колдуновъ, и францисканцевъ, и скомороховъ, и банкировъ, досталось и ругателямъ,— и ихъ не пощадили. Нтъ сомннія, что подобныя мученія вызывали противодйствіе со стороны народа. Парижъ всегда былъ богатъ бунтами. Далеко еще прежде Лиги и Фронды парижане сами собою давали отпоръ служителямъ инквизиціи. Ихъ отдльныя попытки разумется не имли успха,— кровь проливалась даромъ, и великодушные патеры зажигали новые костры.
Вс эти неурядицы и страданія народа произвели свое дйствіе. Франція обднла, ослабла, а тутъ англичане высадились на французскій берегъ. Послдовали битвы при Кресси и Пуатье. Феодальное дворянство было разбито и разсялось, король бжалъ на югъ Франціи. Парижъ оставленъ беззащитнымъ на жертву врагамъ. Но тутъ случилось великое событіе. Парижскіе граждане въ первый разъ почувствовали свою силу, они поняли, что могутъ управиться сами собой и растолковалъ имъ все это не какой нибудь ученый монахъ, не закованный въ желзо гордый феодальный баронъ, а свой братъ, парижскій гражданинъ. Этьенъ Марсель, занималъ въ то. время совершенно незначительную должность городскаго головы. Онъ взялъ на себя защиту Парижа. Онъ составилъ управленіе изъ гражданъ, собралъ изъ нихъ же національную армію, онъ провозгласилъ существованіе націи французской, основанной на нрав, а но на завоеваніи.
Марсель дйствовалъ волею народа, онъ первый провозгласилъ новый принципъ, онъ первый доказалъ необходимость равноправности гражданъ, онъ первый заставилъ дрожать соединенныя дв силы тогдашняго міра: феодализмъ и римскій клерикализмъ. Послднія почуяли бду и Марсель погибъ отъ руки товарища, не окончивъ начатаго дла.
Но дло его не погибло. Скоро это почувствовали вс ненавистники идеи прогресса.
Посл смерти перваго французскаго трибуна положеніе Франціи дошло до крайнихъ предловъ слабости. Все шло врознь и казалось англійскій король скоро сдлаетъ изъ Франціи англійскую провинцію. Французское дворянство и духовенство или измнило своей родин или потеряло голову. Нужно было что нибудь необыкновенное чтобы спасти Францію отъ совершенной гибели. Этимъ чудомъ было пробужденіе народа. Дочь народа, сомнамбула, Іоанна д’Аркъ, подобно Марселю, ршилась посредствомъ народа поднять упавшій духъ дворянства и духовенства. Разница между ними была та, что Марсель дйствовалъ сознательно, Іоанна боле по инстинкту. Она не понимала силы народа, но народъ самъ понялъ эту силу. Она спасла Францію, но дворянство и духовенство,почувствовавъ опять призракъ новой силы,— народной, ршились погубить невольную пробудительницу этой силы. Іоанну побудили идти къ Парижу. Здсь при осад, она, вслдствіе измны, раненая была взята въ плнъ англичанами и созжена французскимъ католическимъ духовенствомъ, какъ волшебница. Да, почтенные патеры были правы! Іоанна была волшебница. Ея появленія было достаточно, чтобы продолжилось дло, начатое Марселемъ.
Смерть этихъ двухъ первыхъ вождей французскаго народа не остановила начатаго ими дла. Ихъ дло преемственно велось другими людьми. Ихъ презирали, на нихъ клеветали, ихъ даже убивали, по принципъ не погибалъ, его нельзя было уничтожить. Почти чрезъ пять вковъ посл Марселя явились энциклопедисты и дло свободы французскаго народа на половину было выиграно.
Въ тоже время парижскій университетъ, не смотря на клерикальное направленіе его дятельности, по смотря на схоластику его пауки, невольно помогалъ длу народнаго развитія. И въ него изъ Италіи былъ внесенъ критическій взглядъ и онъ секуляризировалъ науку. Онъ пробудилъ французскую мысль, онъ научилъ французовъ думать, онъ вывелъ знаніе за монастырскія стны, онъ давалъ націи людей развитыхъ, онъ способствовалъ созданію въ стран новаго независимаго умственнаго сословія. Это сословіе, не могло примириться съ католическою нетерпимостію, почему разошлось съ духовенствомъ. Оно пожалуй не прочь было бы примкнуть къ дворянству, по то, гордое своими предками, не хотло принять въ свою среду пришлецовъ, едва-ли знающихъ кто былъ ихъ ддъ. Новое образованное сословіе не было на столько многочисленно и сильно, чтобы дйствовать особнякомъ, и оно по невол примкнуло къ парижской буржуазіи и разумется принесло ей неоцненную пользу, составивъ въ ея сред интелектуальный элементъ, въ которомъ такъ сильно нуждались невжественные парижскіе граждане.
Между тмъ феодализмъ усплъ надость французскимъ королямъ. Феодалы столько длали имъ непріятностей во время вншнихъ войнъ, что короли ршились такъ или иначе избавиться отъ опаснаго совмстника. За помощью они обратились къ городамъ и отчасти къ цлому французскому народу. Парижъ сталъ на сторону королей. Онъ былъ уже на столько уменъ, что могъ понять свою пользу въ уничтоженіи враговъ, не позволяющихъ ему заснуть покоило. Уничтоженіе феодализма случилось не вдругъ. Много поколній, работавшихъ въ пользу этого дла, перемнилось, пока явился страшный бичъ феодализма,— кардиналъ Ришелье. Этотъ замчательный государственный человкъ Франціи, самый искренній роялистъ, тмъ не мене, своей дятельностію усилилъ значеніе народнаго принципа. Успшная борьба его съ феодальнымъ дворянствомъ и уничтоженіе клерикальныхъ сеньерій произведены были съ помощью парижскихъ гражданъ. Ришелье въ благодарность далъ имъ такія права, которыя помогли окончательному созданію сильнаго средняго класса, который подъ именемъ буржуазіи въ свое время игралъ такую важную роль въ исторіи Франціи. Французская буржуазія, не смотря на ея ошибки, доставила торжество принципу равноправности, одержавъ побду надъ двумя силами средневковаго міра.
Успхамъ ея также не мало помогла реформа Лютера. Проникши во Францію она надлала много хлопотъ французскому правитель. ству. Французскіе реформаторы, гугеноты, враги католическаго духовенства, по тому самому сдлались врагами и союзникамъ духовенства,— дворянству. Правительство съ своей стороны тоже косо смотрло на гугенотовъ. Не одна религіозная ревность побудила его объявить войну гугенотамъ. Эти послдніе, благодаря своему исключительному положенію, по невол стали въ оппозицію съ существующими государственными и политическими принципами. Ихъ побужденія стали чисто демократическими. Ботъ почему королевская власть соединилась съ своими опасными соперниками — феодальнымъ дворянствомъ и духовенствомъ — чтобы общими силами побороть боле опаснаго врага. Ботъ почему французскіе короли, продолжая свое дло — уничтоженіе феодализма, часто соединялись со своими врагами феодалами и вмст съ ними жгли и рзали еретиковъ. Хотя Парижъ въ этой борьб также держался короля, но политическія идеи гугенотовъ проникали въ среду парижской буржуазіи и она, оставаясь строго католической въ религіозномъ отношеніи, въ политическомъ успла достаточно заразиться ересью.
Великій король, торжественно заявившій, что вся Франція заключается въ одной его особ, не могъ помшать парижской буржуазіи, усилиться еще боле. Парижскіе буржуа взялись за умъ, они стали посылать своихъ сыновей въ школы. Образованіе быстро распространялось между парижскими гражданами и недалеко уже было то время, когда вся интелектуальная сила французской націи должна была сосредоточиться въ этомъ сословіи.
Посл смерти Людовика XIV, дло націи было уже несомннно выиграно. На помощь ей явилась фаланга талантливыхъ людей, выдвинувшихъ на сцену новую великую силу. Энциклопедисты, отршась отъ всякихъ метафизическихъ, психологическихъ и тому подобныхъ системъ, ршились вывести науку изъ душныхъ и пыльныхъ кабинетовъ и лабораторій. Они разсматривали предметъ съ чисто практической стороны, они касались жизненныхъ вопросовъ, они прямо шли къ длу, они осмивали все то, что считали препятствіемъ для благополучія людей. Умя популяризировать научныя истины, они привлекали къ себ цлую массу читателей, а слдовательно и массу новыхъ прозелитовъ. Въ этомъ заключается ихъ главная заслуга. Энциклопедисты не пренебрегали никакой литературной формой. Ихъ идеи вошли въ науку и въ исторію, въ романъ и драму. Везд и всюду читатель встрчался съ великими идеями и число послдователей новаторовъ увеличивалось все боле и боле. Самый салонъ подвергся ихъ вліянію, бесда гостиной стала въ ихъ время бесдой мыслящихъ людей. Хотя творенія энциклопедистовъ, переведенныя на иностранные языки, распространились по всей Европ, но ихъ идеи естественнымъ образомъ привились скоре всего къ парижскому обществу и помогли окончательному образованію парижской націи.
Но о современномъ парижскомъ обществ до слдующей книжки.
Въ заключеніе этой статьи приведемъ слова Виктора Гюго о значеніи Парижа въ исторіи человчества. Хотя невозможно безусловно согласиться съ правильностію вывода знаменитаго французскаго писателя, однакоже приходится сознаться, что въ словахъ его есть большая доля правды.
‘Во вс историческія времена, говоритъ Викторъ Гюго, на земл существовалъ какой нибудь городъ, откуда шла иниціатива прогресса, такое мсто, гд люди мыслили, оно было органомъ свободы, оно дйствовало въ то время, какъ родъ человческій находился въ состояніи дремоты.
Шаръ земной безъ такого города похожъ на туловище безъ головы. Возможно ли представить себ безголовую цивилизацію!
Человчеству необходимъ городъ, который бы всхъ людей считалъ своими гражданами.
Не углубляясь въ сдую древность и не касаясь таинственныхъ городовъ: Гура въ Азіи и Паланкіи въ Америк, возьмемъ три города, безспорно составлявшіе интеллектуальные центры цлаго міра. Эти три города: Іерусалимъ, Афины, Римъ.
Идеалъ разлагается на три составныя части: истину, красоту и величіе. Каждый изъ этихъ городовъ далъ міру одну какую-либо часть. Іерусалимъ далъ истину, Афины красоту, Римъ величіе.
Эти три города исполнили до конца свое назначеніе. Іерусалимъ окончилъ свое бытіе съ Голгофой, Афины, представляя теперь развалины, оставили міру Парфенонъ, отъ Рима остался одинъ фантомъ — священная римская имперія.
Эти города умерли? Нтъ. Высиженное яйцо представляетъ собою не смерть яйца, а жизнь цыпленка. Изъ оболочки трехъ поверженныхъ гигантовъ, Рима, Афинъ, Іерусалима, вышли идеи, принятыя міромъ. Изъ Рима зародилось могущество, изъ Афинъ искуство, изъ Іерусалима свобода.— Величіе, Красота, Истина!
Вс вмст они живутъ въ Париж. Парижъ составляетъ сумму этихъ трехъ городовъ. Одной стороной своей цивилизаціи онъ воскрешаетъ Римъ, другой Афины, третьей Іерусалимъ.
Это слитіе трехъ цивилизацій въ одну форму, эта высокая тератологія прогресса, приводящая къ идеалу, производитъ то чудовище, то высочайшее созданіе, которое называется Парижемъ.’
‘Назначеніе Парижа, пишетъ дале Викторъ Гюго,— распространеніе идеи, и онъ даетъ міру истину цлыми горстями. Парили’ сятель. Онъ бросаетъ во мракъ искры, онъ освщаетъ потемки. Вотъ уже три столтія какъ Парижъ владычествуетъ надъ умами, какъ онъ посылаетъ цивилизацію во вс страны свта — въ XVI столтіи чрезъ Рабеле, въ XVII чрезъ Мольера, въ XVIII чрезъ Вольтера.
Рабеле, Мольеръ, Вольтеръ — эта тріада разума, этотъ тройной смхъ: гальскій въ XVI, гуманный въ XVII, и космополитическій въ XVIII столтіи — это самъ Парижъ.
Сила Парижа въ смх. Надъ чмъ смется Парижъ, то надо считать погибшимъ.
Многое бы совершилось, еслибъ Парижъ не смялся, но онъ смется и это считается достаточнымъ препятствіемъ.
Парижъ на земл иметъ вліяніе нервнаго центра. Онъ раздражился, везд чувствуется раздраженіе’.
Это Парижъ прошлый, историческій, сверкающій свтлыми точками на темномъ фон, но и въ современномъ Париж мы найдемъ много такихъ отрадныхъ явленій, до которыхъ нація доживаетъ не даромъ. Мы укажемъ на эти явленія въ нашемъ очерк.