Пантелеймонъ Романовъ.
Пантелеймонъ Романовъ.
СВТЛАЯ НОЧЬ.
СВТЛАЯ НОЧЬ.
‘Пряникъ осиротевшим дтямъ’, Петербургъ, 1916
Светлая ночь, Романов Пантелеймон Сергеевич, Год: 1916
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Луна красная тяжелая поднялась надъ полями, надъ соломенными крышами избъ, потонувшихъ въ ракитахъ. Кладбище въ конц села блетъ межъ деревьевъ крестами и просвтами.
На заваленк крайней избы Василій шорникъ со своей Аксиньей. Вышли старики посидть посл ужина.
Со стороны кладбища показался какой-то съ ружьемъ.
— Это Сидоръ,— говоритъ, приглядвшись изъ подъ руки старушка,— безстрашный народъ пошелъ, шляется по ночамъ около погосту. А мы, бывало, вечеромъ за сотню шаговъ къ нему не подойдемъ, къ погогту-то.
— Ты что-ль, Сидоръ?— спросилъ Василій.
— Я.
— Далеко ходилъ?
— За куропатками, да ни шута нту.
— И не страшно около мертвецовъ-то въ эту пору ходить?
— Оки народъ смирный,— замтилъ насмшливо охотникъ, онъ снимаетъ съ плеча одностволку и сидится на завалеику,— все это отъ невжества. Какъ придешь изъ Москвы, да поглядишь на васъ,— сидите вы тутъ слпота — слпотой. Вотъ и мертвецы намъ и все.
— Кто ее знаетъ-то,— помолчавъ, говоритъ Василій,— бываетъ такое, что только диву дашься: сердце захолонетъ и душа въ пятки. Въ третьемъ год Сергй — Коротенькій съ Иваномъ Чубукомъ шли черезъ лсъ, калякали о томъ, о семъ, а кто-то какъ ухнетъ надъ оврагомъ, и пошло на разные лады выдлывать: го-го-го! Они такъ и присли. А Ивана, передъ этимъ два мсяца въ Москв прожилъ. Вотъ теб и Москва!
— А то вотъ этакъ же въ нашемъ лсу въ прошлый покосъ кричало,— вставила А ксиіи.я.
— А не совы ли кричали-то?— усмхается Сидоръ.
— Какой тамъ совы! Это, братъ, такія совы, что…— Василій только рукой махнулъ.
— А главное дло,— вступаетъ Аксинья,— ребятишки пугаются очень. Вскочить со сна, трясется весь. ‘Кто тебя, батюшка?’ спросишь, а сама ужъ знаешь, кто, будь они неладны! Мало имъ большихъ мутить, они еще и на ребятъ кидаются.
— На ребятъ еще больше. У меня братишка былъ,— говоритъ Василій,— тотъ такъ и померъ отъ страха, извелся весь. Бда! На ребятъ младенческую напускаютъ, двокъ кликушами длаютъ.
Луна поднялась высоко и ясно освщаетъ заснувшія избы, неподвижно свсившіяся ракиты и высокій бурьянъ у частокола.
— Вы такого наскажете, что и съ понятіемъ который человкъ, и того напугаете,— говоритъ Сидоръ,— сколько вы ребятъ перепортили зря! Да и сами… старый ты человкъ, а говоришь не знамо, что! Да и самъ же боишься. Отъ вагъ и мужикъ кликушей закричитъ, отъ разсказней отъ этихъ.
— Кого же я испортилъ,— обидлся шорникъ,— мы этими длами не занимаемся, потому крестъ на ше есть… а вотъ домовъ черезъ пятокъ отъ васъ одинъ человкъ такъ, пожалуй, всякое совосторжить можетъ: развелъ чертовщины, и ребятамъ вечеромъ на дворъ показаться нельзя. Не успютъ выйти, и опять, сломя голову, въ избу, хорошо это? Не добрались еще, а ужъ кольевъ ему не миновать.
— Онъ тутъ не причемъ,— замчаетъ Сидоръ, невжество ваше…
— Не причемъ, а двки кажную обдню объ земь хлопаются, да ребята паршивютъ, руки, ноги. Это же что?
Въ сосднемъ сара, скрипнувъ, раздвинулисъ ворота но сырой росистой трав, и показался высокій старикъ въ длинной блой рубах.
— Не спишь, дядя Степанъ?
— Не спится что-то,— Степанъ, почесывая бока о локти, садится на заваленку.
— Это вотъ ночи такія свтлыя, нехорошія пошли,— говоритъ Аксинья,— нехорошій свтъ. Иной разъ лежишь и все сердце трепыхается, равно боится чего.
— Во, во,— соглашается Степанъ,— а то еще хуже будетъ, когда мсяцъ на ущербъ пойдетъ, тутъ и вовсе шабашъ!
— Да, свтъ не хорошій,— говоритъ Василій,— какъ ни пойдешь ночью мимо лса, все блыя тни какія-то шатаются: мельканетъ и спрячется.
Церковь на выгон, видная въ просвт межъ двухъ садовъ по сторонамъ дороги, вся освщенная мсяцемъ, ясно блла, и крестъ свтился высоко въ неб.
Вдругъ со стороны барскаго сада донеслось уханье, похожее на филиновъ крикъ.
Вс переглянулись.
— Вотъ все такъ-то,— шепчетъ Василій,— какъ ночь, такъ и пойдетъ выдлывать на разные лады.
— Много этого всего, охъ много!— Степень покачалъ головой, земля православная, народъ православный, а прямо сказать, житья нту! И вотъ бда: чмъ старость ближе, тмъ хуже. Просто мочи нтъ! Сна по ночамъ не бываетъ, свтъ вотъ такой… а то въ глаза кинется, начнетъ блестть, ты ихъ закрываешь, а оно еще хуже: изнутри свтъ блеститъ.
— Старъ сталъ, вотъ и блеститъ,— вставляетъ Сидоръ.
— Плохо, со всхъ сторонъ плохо, не знаешь, куда податься!— будто и не слышитъ Степанъ.
— А то одно время ребятишки стали пропадать,— говорить Аксинья, горбатясь отъ ночной свжести и пряча руки подъ фартукъ,— нашъ Ванька былъ еще маленькій, пошла я на рку, а его посадила на за валенку. Прихожу — нту! Я туда-сюда,— нтъ! Загосила, кинулась спрашивать,— никто не видалъ. Что-жъ ты думаешь… въ коноплянникахъ нашли, около Шеншинской слободы.
— Звона куды завело!— качнулъ Степанъ съ удовольствіемъ: конечно, оно такъ этимъ и должно было кончится.
— А потомъ у Авдотьи пропадалъ, у Степаниды… много пропадало все въ коноплянники больше заводить.
— Да, ужъ это первое дло, въ конопляникъ, чудно!— усмхнулся Василій, будто чему-то обрадовался,— чудно. Мы вотъ тоже со сватомъ съ работы шли, такъ что-жъ, братецъ ты мой, хватили горя! Идемъ это, калякаемъ, а ночь ужъ близко, ночи-то мсячныя стояли, не хуже этой’
— Вотъ, вотъ!— сказалъ съ нетерпньемъ Степанъ.
— Да, зашли мы было на постоялый дворъ. Я говорю: ‘Заночуемъ?’ А сватъ говоритъ: ‘Что-жь ночевать, ночь свтлая!’
— Свтлая!— подмигнулъ Сидоръ,— хороши он, эти свтлыя-то.
— Да, хорошо. Я съ дуру, значитъ, послушался. Пошли. Вдругъ!..— слушатели затаили дыханіе,— вдругъ, около самой дороги перепелъ: подь-повадь, подь-повадь!
—Во, во!— ужъ крикнулъ Степанъ и какъ будто помолодлъ,— это врно, любитъ онъ перепеломъ.
— А мы за нимъ, а онъ, нечистый…— Аксинья робко перекрестилась,— а онъ, нечистый, вспорхнетъ, отлетитъ шаговъ съ десятокъ да еще громче.
— Такъ, такъ! Ну, ну! почти кричалъ Степанъ: еще бы, все, вдь, шло такъ, какъ и ожидалъ онъ.
— Что-жъ ты думаешь!..
Слушатели замерли.
— Птухи пропли и тутъ только мы опамятовались, глядимъ: а мы подъ самымъ Смыховымъ въ лугахъ путаемся.
— Къ рчк велъ! крикнулъ Степанъ, ударивъ себя по колну,— ловко али нтъ?
— А вы, когда на постоялый дворъ-то заходили, не клюнули тамъ гршнымъ дломъ? поддлъ Сидоръ.
Нкоторое время никто ничего не отвчалъ.
— Это тутъ не причемъ,— строго сказалъ шорникъ,— у рабочаго человка деньги не краденныя и не жировыя и за нихъ онъ всегда иметъ полное право…
— Эхъ, вы!— Сидоръ, лниво поднялся, перекинулъ одностволку за спину и пошелъ вдоль, плетня.
— Вишь молодые-то какіе пошли, кивнулъ Степанъ вдогонку.
— Москва, одно слово,— поднялся Василій, съ заваленки,— хорошаго мало.
Мсяцъ вона ужъ гд, и вдали, за селомъ въ мглистомъ свт смутно свтллся дальній бугоръ, тамъ стояла несжатая сплая рожь.