ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Сутки въ казенной квартирѣ,.
Въ Петербург писаря нсколькихъ вдомствъ, женатые и холостые, живутъ на казенныхъ квартирахъ. Попасть на казенную квартиру довольно трудно тому, кто не отличился чмъ-нибудь или чмъ-нибудь не нравится столоначальнику, отъ котораго зависятъ всякія награды и всякія поощренія. Зато ужъ если, напримръ, холостой получилъ казенную квартиру, то онъ старается не только обзавестись своимъ хозяйствомъ, жениться, но даже и покончить свою служебную дятельность, закрпивъ эту квартиру за своими дтьми мужескаго пола, которыя обыкновенно поступаютъ на службу въ то же министерство и въ тотъ же департаментъ, гд служатъ и отцы. Переходятъ квартиры и къ зятьямъ, живущимъ или въ томъ же зданіи въ своей квартир, или у кого-нибудь на хлбахъ и, въ этомъ случа, одна квартира отдается въ наймы постороннимъ, а въ другой, состоящей изъ двухъ или трехъ комнатъ, помщается семейство служащаго писаря. Бываетъ еще и такъ, что холостой писарь, получающій жалованья по второму или первому разряду рубл. 16 или 25, предпочитаетъ за лучшее отдать свою казенную квартиру частному лицу за 18 или 20 руб. въ мсяцъ, а самъ помщается на Петербургской сторон или на Пескахъ, въ меблированной комнатк, за которую платитъ пять или семь рублей. А такъ какъ отъ хозяевъ казенныхъ квартиръ эти квартиры не отнимаютъ, то въ настоящее время довольно трудно попасть въ нихъ, такъ какъ кандидатовъ въ каждомъ министерств или д—т (тамъ гд полагаются квартиры) много. Злобствуя другъ на друга, они всякими мрами изловчаются, чтобы какъ-нибудь попасть на вакансію.
Я не буду говорить о большихъ квартирахъ, квартирахъ семейныхъ людей, съ разными любовными похожденіями, а только обрисую одну холостую квартиру одного изъ департаментовъ какого-нибудь министерства.
Въ зданіи подразумваемаго министерства множество квартиръ. Эти квартиры въ одну и нсколько комнатъ занимаются людьми, преимущественно служащими въ самомъ министерств, но особенно изъ нихъ выдаются дв квартиры холостыя. Такъ какъ жизнь въ этихъ холостыхъ квартирахъ устроена одинаково, и разницы между тми и другими жильцами нтъ, то я буду разсказывать только объ одной изъ нихъ.
Эта квартира находится въ пятомъ этаж, на сто двадцать четвертой ступеньк отъ мостовой. Лстница хотя и широкая, но грязная и вонючая.
Квартира состоитъ изъ трехъ комнатъ. По виду отличается отъ семейныхъ квартиръ тмъ, что въ каждой комнат стоятъ по три кровати, заставленныя каждая плетеными ширмами, въ каждой комнат стоятъ но три стола, но три комода и по нскольку стульевъ. На стнахъ зеркалъ нтъ, а есть нсколько литографированныхъ картинъ и портретовъ, на окнахъ также нтъ ни цвтовъ ни занавсокъ. Судя по ширмамъ, всякій можетъ заключить, что за каждой ширмой скрывается писарь: тутъ собственно настоящая его квартира, а все остальное пространство за ширмами принадлежитъ обществу, состоящему изъ трехъ писарей, живущихъ въ этой комнат, исключая столовъ и комодовъ, на которыхъ преимущественно занимается ихъ владлецъ, и уже другой изъ трехъ не иметъ права ни заниматься на чужомъ стол, ни обдать на немъ, ни класть на комодъ или въ комодъ вещи, такъ же какъ не иметъ права въ отсутствіе товарища распорядиться его избушкой — мстомъ, огороженнымъ ширмами.
Комнаты проходныя.
Живутъ въ нихъ девять человкъ. Одни изъ нихъ съ грхомъ пополамъ выучились грамот, другіе окончили курсъ даже въ уздномъ училищ. Вс они прізжіе, во вниманіе за хорошій почеркъ и по случаю перевода, имъ и дали казенныя квартиры, на эти квартиры петербургскому уроженцу попасть невозможно, да и прізжему попасть довольно трудно, такъ какъ общество писарей, состоящее изъ полнаго комплекта, т. е. девяти человкъ, никакъ не ршится пустить къ себ еще десятаго и такимъ образомъ стснить себя, а если одинъ изъ девяти выбудетъ на постороннюю квартиру или куда-нибудь, то его мсто считается принадлежащимъ остальнымъ двумъ, жившимъ съ нимъ въ одной комнат, и на мсто выбывшаго никто не принимается, потому-что выбывшій, можетъ-быть, захочетъ снова водвориться въ казенной квартир. Когда онъ умретъ или выйдетъ въ отставку, тогда дло другое.
Прежде, говорятъ, въ этой казенной квартир помщалось человкъ двадцать, но потомъ эта цифра все боле и боле уменьшалась и, наконецъ, дошла до девяти, и девять чиновниковъ продолжаютъ уже жить четыре года.
Перебраться изъ комнаты въ комнату также довольно трудно, такъ какъ нужно спросить обитателей другой комнаты, согласны ли они принять такого-то къ себ, да и тотъ, кому сдлано это предложеніе, нескоро согласится, потому-что обыкновенно привыкаетъ къ одному мсту и къ своимъ товарищамъ, которые только любятъ переселяться въ третью комнату, черезъ которую уже никто не проходитъ, значитъ, меньше стуку и меньше надзору со стороны посторонняго человка или проходящаго товарища.
Шесть часовъ утра. Кухарка, получающая жалованья четыре рубля, кофе и сахаръ по фунту въ мсяцъ, затопивши плиту, умылась, причесалась и пошла въ комнаты.
На одной кровати нтъ никого. Она подошла къ другой. На кровати спятъ двое, головы закрыты, но изъ-подъ одяла вышли три ноги. На полу лежитъ кринолинъ.
— Сава Савичъ!— сказала кухарка и ткнула указательнымъ пальцемъ правой руки въ одяло.
— Пора вставать: шесть давно било,— говоритъ кухарка.
Одяло распахнулось: рыжеволосый мужчина и черноволосая женщина лежали спинами другъ къ другу
Мужчина утиралъ глаза руками и безсмысленно глядлъ на кухарку. По глазамъ и по лицу замтно, что онъ вчера изрядно выпилъ.
— Который часъ?— спросилъ онъ хриплымъ голосомъ.
— Да скоро семь. Вы въ шесть велли разбудить… Я будила, будила, не могла добудиться.
— Самоваръ,— сказалъ мужчина, не приказывая, а такимъ тономъ, который означалъ: поставленъ или нтъ самоваръ.
Кухарка пошла въ другую комнату. Тамъ вс спали. Забравъ три пары сапогъ, кухарка отправилась въ третью, послднюю комнату и, какъ только вошла въ нее, остановилась съ изумленіемъ.
За среднимъ столомъ сидлъ писецъ Козловъ въ исподнемъ бль, босой. Сидлъ онъ на стул по-собачьи, т. е. ноги были на стул. На стол стоялъ полуштофъ, въ которомъ было еще съ дв рюмки водки, онъ держалъ въ правой рук рюмку, а въ лвой чеснокъ и, повидимому, думалъ: пить ли ему или нтъ, онъ былъ уже пьянъ.
— Что вы это, Степанъ Иванычъ?!— сказала кухарка.
Степанъ Иванычъ залпомъ выпилъ изъ рюмки, замоталъ головой, сталъ отплевываться и, наконецъ, произнесъ:
— Съ пятаго часу! И онъ торжественно взялъ въ руку полуштофъ и стукнулъ имъ по столу.
— Покоя мн не далъ, Агафья: съ четырехъ часовъ съ полуштофомъ возится,— проговорилъ человкъ изъ-за ширмъ, стоящихъ ближе къ двери. За третьими ширмами въ углу возился третій человкъ и, наконецъ, вышелъ оттуда. Это былъ высокій худощавый мужчина, съ густыми баками и коротенькими черными волосами.
— Раненько, раненько, Степанъ Иванычъ!— сказалъ онъ, проходя мимо Козлова.
— А вы что думаете: я не пойду на службу? Какъ стеклышко явлюсь.
— То то, четвертый ужъ день являешься.— И высокій человкъ ушолъ умываться.
Степанъ Иванычъ еще выпилъ рюмку водки и пошолъ къ своей кровати,— его пошатывало. Онъ воротился къ столу и взялъ съ собой полуштофъ и рюмку. Дорогой онъ ворчалъ: а подъ ты къ лшимъ!.. Агафья, водки!.. и хохоталъ.
За ширмами Степана Иваныча находились: кровать съ соломеннымъ тюфякомъ, двумя подушками и одяломъ, на стн висли два сюртука, брюки, гитара, халатъ, около кровати стоялъ столъ, на которомъ находилось зеркало, коробки, баранки, бумаги и разная мелочь, на ширмы наклеены разные портреты.
— Саша!.. слушай-ко, Саша?— проговорилъ Степанъ Иванычъ, когда легъ на кровать.
— Ну?— сказалъ лежащій у дверей.
— Разбуди въ десять часовъ.
— Ладно.
Затмъ въ этой и въ другой комнат водворилась тишина, только въ крайней разговаривали въ три голоса, разговоры шли о вчерашней карточной игр. Минутъ черезъ пять вдругъ кто-то замтилъ:
— Семенъ Васильичъ, вы не извольте приглашать къ себ дамъ.
— А что такое?! Разв я въ своемъ углу не властенъ длать то, что мн хочется.
— Во однако неприлично. Мы христіане.
— Я не къ вамъ пришла,— сказала дама.
— Молчать!— заревлъ кто-то.
— Да Яковъ Петровичъ и съдетъ отъ васъ,— возразила дама.
— Не съ вами говорятъ.
Что-то зазвенло, но скоро во всей квартир настала тишина.
Вдругъ захохотала кухарка: въ кухню является отсутствующій квартирантъ въ сюртук, безъ фуражки. Лицо, сюртукъ и брюки были забрызганы грязью.
— Пальто сняли! часы взяли…— говорилъ онъ.
— Да ты гд былъ!
— Въ парк Александровскомъ.
Товарищи захохотали. Онъ началъ разсказывать свои похожденія, характеризующія холостого человка, живущаго на казенной квартир: денегъ мн много нельзя имть, потому я говорилъ вамъ, какъ только получу награду, заведу платье. Получилъ, а вы съ поздравкой. Тутъ и пошло — и въ трактиръ, и въ сады… И для чего? только пить, да заставлять играть. А тутъ гляжу и бумажникъ гд-то вытащили. А ужъ вчера не помню, какимъ я манеромъ у басейнаго пруда очутился… Проснулся — лежу передъ лицомъ Всевышняго… Всталъ и фуражки нтъ, и часовъ нтъ, и денегъ нтъ… Иванъ Иванычъ, дай опохмлиться и свою фуражку…— заключилъ онъ, обращаясь къ высокому человку.
Тотъ далъ десять коп. и фуражку.
Мало-по-малу обитатели квартиры встали вс, кром Степана Иваныча, котораго не будили, потому-что еще не было десяти часовъ, и расхаживали по комнатамъ въ халатахъ… Пришедшій безъ пальто и безъ часовъ чистился и разсказывалъ, какъ его чортъ угораздилъ вчера шататься по Петербургской сторон. Товарищи хохотали и дразнили его то пальтомъ, то часами.
Время шло скучно, потому-что говорить было ршительно не о чемъ, заговоритъ кто-нибудь объ игр на бильярд или о вчерашней прогулк, да такъ и покончитъ на трехъ словахъ, потому что слушатели только отвчаютъ: мм!
Впрочемъ, вс поперемнно просили Иванова разсказать, какъ онъ ночевалъ на свжемъ воздух и какъ всталъ и пошелъ безъ фуражки, и это развлекало всхъ. Онъ просилъ товарищей не разсказывать объ этомъ обстоятельств никому въ д—т, и вс побожились, что не выдадутъ…
Пьютъ чай, каждый отдльно, за своимъ столомъ, пьютъ медленно, стакана по четыре и по пяти, и въ это время переговариваются другъ съ другомъ о чемъ-нибудь, но неохотно.
Такъ продолжается до десяти часовъ, когда начинаютъ собираться на службу. Начинаютъ трясти Степана Иваныча, но онъ спитъ какъ мертвый. Товарищи издваются надъ нимъ.
— Положите его на полъ,— говоритъ рыжеволосый.
— Нтъ, на полъ не стоитъ: лучше на его столъ и покроемъ простыней.
Товарищи хохочутъ и длаютъ такъ, какъ присовтовалъ Злобинъ, низенькій плшивый чиновникъ.
— Вотъ, потомъ не насмхайся надъ тмъ, кто старше тебя!— говорилъ Злобинъ, улыбаясь, указывая правой рукой на спящаго Степана Иваныча. Кухарка, пришедшая посмотрть на эту сцену, звонко хохотала.
— Такъ и надо, такъ и надо! зачмъ въ прошлый разъ обозвалъ меня негодной женщиной,— сказала она.
Товарищи Козлова долго хохотали надъ нимъ и веселые разбрелись кто на службу, кто погулять до двнадцати часовъ. Остались только двое: высокій человкъ, живущій въ углу третьей комнаты, Иванъ Иванычъ Степановъ и Алексй Яковлевичъ Сутугинъ, человкъ двадцати шести лтъ, считающійся женскою половиной этого дома за красавца, а мужчинами за волокиту. Онъ жилъ во второй комнат и теперь читалъ книгу. Степановъ сидлъ въ сюртук за своимъ столомъ и считалъ что-то на счетахъ. Къ нему подошла кухарка.
— Какъ ты думаешь, что сегодня готовить?— спросилъ Степановъ кухарку.
Кухарка хихикнула и сказала: не знаю.
— Нтъ однако: супъ надолъ…
— Да супъ Егоръ Матвичъ любитъ.
— Мало ли что онъ любитъ… Алексй Яковлевичъ, что по вашему сварить сегодня?— крикнулъ Степановъ Сутугину.
— Лапшу.
— То, то, то!.. Прекрасно… Ну, сколько тутъ муки потребуется?
Написавъ чего нужно для лапши, Степановъ написалъ въ книжку требованіе изъ лавки муки, масла, мяса и пр. и, выдавъ кухарк денегъ, ушелъ.
Иванъ Иванычъ живетъ въ этой квартир давно и, вотъ уже шесть лтъ, какъ онъ состоитъ въ чин коллежскаго секретаря. По этому ли праву старшинства или потому, что его физіономія располагаетъ къ себ другихъ, только во всей квартир онъ считается чмъ-то въ род управителя. Такъ онъ разршаетъ споры товарищей, вс слушаются его совтовъ, онъ унимаетъ ссоры и, главное — управляетъ столомъ, а такъ какъ пищу приготовляетъ кухарка, то кухарка находится въ подчиненіи у Степанова и только его одного боится. Квартиранты вс обдаютъ дома, и каждый платитъ Ивану Иванычу за пищу дъ мсяцъ по семи рублей, кому и не нравится столъ, и тотъ не протестуетъ, зная очень хорошо, что протестъ ни къ чему не поведетъ. Также товарищи не заглядываютъ въ его расходную книжку и на доходы его отъ стола смотрятъ снисходительно изъ уваженія къ его долголтней служб.
Иванъ Иванычъ человкъ трезвый, въ карты не играетъ, въ пьяныхъ компаніяхъ не участвуетъ и, хотя это иногда и не нравится товарищамъ, и они, пьяные, частенько ругаютъ его жидомъ, но трезвые всегда относятся къ нему съ почтеніемъ и называютъ даже добрымъ человкомъ, потому что онъ частенько даетъ въ займы денегъ по три процента на рубль и дешево продаетъ поношенное платье. Кром этого, въ качеств главы въ квартир, онъ можетъ присовтовать товарищамъ: выгнать съ квартиры какого-нибудь буяна, пустить или нтъ такого-то за вакансію и т. п.
Сутугинъ, почитавши немного книгу, положилъ ее на столъ и сталъ черкаться на бумаг. Это занятіе продолжалось съ четверть часа. Онъ скучалъ и не зналъ, какъ провести время.
— Агафья!— крикнулъ онъ кухарк.
Кухарка вошла въ комнату.
— Если придетъ Марья Степановна, скажи, что я къ ней зайду завтра… А сапоги чистила?
— Не видите, что ли!— сказала кухарка, указавъ рукой на кровать Сутугина, и вышла.
Сутугинъ сталъ одваться. Въ это время въ комнату его вошла пожилая женщина, съ хитрымъ взглядомъ и постоянно передергивающейся физіономіей.
— Здравствуйте, Алексй Яковлевичъ… Я было думала, что вы уже ушедши.
— Садитесь.
Начались разговоры о погод, стованія на жару и т. п.
— Ну, какъ дла?— спросилъ Сутугинъ женщину.
— Дарья Сергевна и руками и ногами…
— Неужели?— спросилъ съ испугомъ Сутугинъ, и лицо его стало блдне прежняго.
— Прихожу это я вчера утромъ, какъ ейная мать на Снную ушодши… Ну и спрашиваю, эдакъ, околицей: а что молъ, не получили ли вы, Дарья Сергевна, письма отъ Сутугина? А она, какъ взглянетъ, чуть-чуть не пронзить хочетъ,— а ты, говоритъ, не свахой ли ужъ сдлалась?— Нтъ, говорю, просилъ надпомянуть. Она это и говоритъ: скажи ему, что я такихъ писемъ не одинъ десятокъ получала и вс въ печку бросила. Я, говоритъ, знаю, на что они мтятъ: на деньги маменькины… А я, говоритъ, этого Сутугина давно знаю: у него что ни день, то любовница… Знаю, говоритъ, что онъ не къ одной уже двушк, что въ нашемъ зданіи живутъ, подмазывался…
— Ты бы сказала, что я человкъ трезвый, скоро чинъ получу и жалованья получаю до шести сотъ рублей въ годъ,— сказалъ Сутугинъ… Вдь она знаетъ, при комъ я служу…
— Говорила. Нтъ, говоритъ, я замужъ не пойду: я въ монастырь.
— Зачиталась, значитъ?— произнесъ Сутугинъ съ сердцемъ.
— Когда, говоритъ, мой папенька былъ живъ, за мной все столоначальники ухаживали, да я и на нихъ плевать хотла, а какъ онъ умеръ, вс и позабыли обо мн. Теперь я и поняла, говоритъ, мужчинъ… А вотъ я лучше теб Переплетчикову совтовала-бы взять: вдь свой домъ.
— Зато въ Гавани! Штука мн оттуда ходить.
Сваха начала уговаривать Сутугина жениться на двиц Переплетчиковой, увряя его, что она сама своими глазами видла у ея матери много кредитныхъ билетовъ, что домъ можно продать и купить гд-нибудь на эти деньги, хоть на Пескахъ, хоть на Петербургской сторон.
— Да скучно, Анна Ивановна! Ты не повришь, какъ я не радъ этому обществу — адъ!.. Просто въ голову ничего нейдетъ. Сядешь писать — нтъ!.. Совсмъ поглуплъ я здсь. Погляди-ка!— И онъ потащилъ сваху къ двери въ третью комнату. Та, какъ взглянула, такъ и всплеснула руками.
— Господи! померъ?
— Пьянаго положили, не чувствовалъ! Ну, разв могу я жить въ этомъ проклятомъ обществ?
— Надо, надо жениться… Такъ сходить туда — къ Переплетчиковой-то?
— Сходи.
Сваха пошла. Сутугинъ надлъ пальто, въ кухню вошла смазливенькая двушка годовъ 19-ти, вроятно, модистка.
— Маша!!— сказалъ Сутугинъ и поздоровался съ двушкой за руку.
— Такъ-то вы, милостивый государь… Да я васъ на весь дворъ осрамлю…— проговорила двушка, вспыхивая… Вы думаете я ничего не знаю… Мн все извстно…
Нецломудренный Сутугинъ смшался, двушка кричала, плакала, потомъ стала ругаться. Однако Сутугинъ вышелъ чернымъ ходомъ, а двушка осталась въ кухн и стала допытываться правды отъ кухарки.
Это была та Марья Сергевна, насчетъ которой Сутугинъ отдалъ раньше прихода свахи приказаніе, и она была уже не первая невста Сутугина. Но кухарка ничего не могла присовтовать кром того, какъ итти къ мировому судь, съ этою мыслью Марья Сергевна ушла.
Во всей квартир сдлалось тихо, только на плит въ кухн шипла вода. Кухарка угощала кофеемъ своего жениха, какого-то артельщика, и продолжала съ нимъ дружественные разговоры на счетъ ихъ будущей жизни.
Онъ говорилъ, что онъ честный человкъ, выпиваетъ только въ свои именины и въ большіе праздники, что у него есть сюртукъ даже понове надтаго на немъ, и что теперешняго жалованья будетъ хватать, если она сама не будетъ сидть, сложа руки, она говорила, что у нея уже накоплено нсколько фунтовъ сахару, есть кой-какія деньжонки, и она, посл свадьбы, займется стиркою блья на сторону.
Вдругъ что-то грохнуло. Женихъ вскочилъ отъ испугу, но кухарка, не трогаясь съ мста, захохотала.
— Это наше чудовище грохнуло!— сказала она и пошла въ комнаты.
Степанъ Иванычъ поднимался съ полу, когда вошла кухарка.
— Скажи-ка, какъ это я? на столъ-то?!
— Да какъ сидли даве у стола, такъ и заснули.
— Неужели?? Черти! И на кровать не могли снести…
Кухарка хохотала и хохоча ушла въ кухню.
Степана Иваныча, какъ говорится, ломало. Хотлось и выпить водки, но при самомъ взгляд на полуштофъ его тошнило, хотлось и выпить чего-нибудь сладкаго или кислаго, чего онъ не зналъ. Вотъ онъ и пошелъ въ халат къ кухарк.
— Чего бы испить?— спросилъ онъ ее.
— Пейте воду,— кадка-то полна.
— Гадость! и Степанъ Иванычъ махнулъ рукой.
— Ну, чаю?
— Не хочу… Нтъ, чего бы такого однако?..
— Я почемъ знаю… Молока съ квасомъ хотите?
— Гадость… Стой!.. Чесноку бы.
— Разв чеснокъ вода? Уйдите!
Степанъ Иванычъ ушолъ въ свою комнату и сталъ разсуждать вслухъ про свою особу: ‘ну, что я за человкъ? Свинья. Денегъ ни копейки… А на службу, какъ пойдешь: даже совстно въ глаза людямъ посмотрть. А вдь прежде я получалъ шесть рублей и не пилъ. И тамъ я былъ дрянь и здсь дрянь… До чину немного… А все таки я пустой человкъ. Нтъ, они пустые! Они рады посмяться надъ товарищемъ, наскажутъ въ д—т, Богъ знаетъ, чего… А зачмъ я пью?.. Онъ задумался, но не могъ разршить этого вопроса. Взялъ онъ гитару Степанова, посмотрлъ на нее, замтилъ, что руки трясутся, и повсилъ ее на свое мсто.
Полежалъ онъ немного и сталъ одваться, но когда сталъ смотрться въ зеркало, то смшно было на него смотрть: то языкъ высунетъ, то отворачивается въ сторону и, высунувъ языкъ на лвую сторону, онъ машетъ лвой рукой и говоритъ вслухъ: фу!! да будь ты проклятъ! то кланяется зеркалу, или самому себ, потомъ, неизвстно для чего, онъ сталъ скоблить ножичкомъ языкъ. За этимъ засталъ его пріятель, выгнанный изъ этой же квартиры. Этотъ человкъ въ отставк додумался до того, что единственное средство для поправленія своихъ длъ — жениться на двушк съ деньгами. И онъ это сдлалъ и помогъ этому Степанъ Иванычъ, который, впрочемъ, въ случа отказа матерью невсты его пріятелю, хотлъ самъ жениться на этой двушк, у которой, какъ говорила мать, есть и приданое хорошее и три тысячи денегъ въ сиротскомъ суд.
— Покорно благодарю, Степанъ Иванычъ! всучилъ!!— кланялся гость.
— Что?— спросилъ пріятеля Степанъ Иванычъ.
— Пойдемъ къ мировому судь.
— Да въ чемъ дло-то?
— Нтъ, пойдемъ, пойдемъ.
— Да ты видишь, въ нормальномъ ли я положеніи… Да и ты что же это — пріятель еще?
— Да знаешь ли ты, что оказалось: сегодня мать сказала мн, что у нея въ сиротскомъ суд лежитъ всего-то на-всего двадцать пять рублей, а что, говоритъ три тысячи, такъ это, говоритъ, вамъ обоимъ во сн пригрезилось.
Долго горевали пріятели, хотлось выпить обоимъ, но ни у того ни у другого не было ни копейки: Степанъ Иванычъ пропилъ жалованье, хотя въ это время и было седьмое число, а его пріятелю теща не давала ни копейки, потому-что у нея у самой ничего не было.
— Перезжай ко мн за десять рублей, я тебя кормить буду,— предложилъ пріятель Козлову.
— Да гд жить-то?
— Съ нами въ одной комнат.
— Идетъ.
И пріятель повелъ Козлова къ себ.
— Закатился опять, красное солнышко,— проговорила кухарка, запирая за ними дверь.
Съ двнадцати до четырехъ часовъ никого нтъ въ квартир чиновниковъ, кром кухарки и ея жениха, который, впрочемъ, приходитъ очень рдко, и поэтому кухарка, убирая комнаты и работая въ кухн, поетъ псни такъ, что ихъ слышно во всемъ двор. Въ кухн, около плиты она управляется скоро и, такъ какъ ей до четырехъ часовъ длать нечего, то она на полчаса ложится отдохнуть или разговариваетъ съ кухарками на лстниц или, сидя на окн, съ дочерьми курьеровъ, проходящими но двору и освдомляющимися со свой стороны о здоровьи котораго-нибудь изъ жильцовъ этой квартиры.
Но вотъ начинаютъ жильцы приходить изъ д-та. Первый приходитъ Иванъ Иванычъ и раздвается. Кухарка накрываетъ столъ, а Иванъ Иванычъ, облачившись въ халатъ, идетъ умываться. Передъ обдомъ онъ выпиваетъ дв рюмки водки, но за ширмами, чтобы никто не видлъ, однако жильцы этой квартиры знаютъ, что Иванъ Иванычъ выпиваетъ только передъ обдомъ и все-таки, несмотря на то, что онъ водку покупаетъ четвертями, никто не напрашивается на рюмку водки, да и онъ самъ не балуетъ никого. Посл обда, продолжавшагося полчаса, онъ прошелся четыре раза по комнат и потомъ легъ спать. Точно такъ же обдали и ложились спать остальные товарищи, съ тою только разницею, что одни изъ нихъ ни капли не пили, водки, а другіе выпивали по четыре рюмки.
Выспались квартиранты, полежали еще немного, потолковали о Семен Иваныч и стали пить чай и, между чаемъ, четверо наигрывало на гитарахъ, то сидя на окнахъ, то стоя у оконъ и длая глазки двицамъ, сидящимъ черезъ дворъ у противоположныхъ оконъ. Двицы высовывали изъ оконъ головы.
— Здравствуйте, Аннушка!— кричитъ квартирантъ.
— Здравствуйте! что гулять пойдете?
— А вы?
— А вы?
— Пойдемте.
Двица хохочетъ, за нею хохочутъ и другія.
Мало-по-малу квартиранты расходятся гулять. Въ комнатахъ остаются только т, которыхъ заняла какая-нибудь книжка съ интереснымъ, по ихъ вкусу, романомъ или у которыхъ есть къ завтрему работа.
Въ девять часовъ воротилось пятеро, воротился и Степанъ Иванычъ. Съ полчаса товарищи смялись надъ нимъ, потомъ онъ началъ смшить ихъ разными разсказами о пріятел, недавно женившемся, котораго теща надула и который уже начинаетъ поколачивать и жену, и тещу… И только въ это время квартиранты веселы, и оживляется квартира: четыре человка играютъ на гитарахъ, двое поютъ, и этотъ концертъ привлекаетъ взоры и вздохи всхъ курьерскихъ дочерей на эту квартиру, такъ какъ они уже прослушали концертъ другой квартиры, въ которой чиновники играютъ и поютъ за чаемъ, а потомъ гуляютъ до десяти и до двнадцати часовъ, да и тамъ играютъ поплоше. То-и-дло снизу изъ противоположныхъ оконъ слышится звонкій хохотъ, пніе подъ тактъ музыки, и слышатся разсужденія такого рода.
— Это Антонъ Иванычъ поетъ. Прелесть!
— А какъ этотъ черномазый играетъ! Восхищеніе!
Игроки это слышатъ и продолжаютъ играть еще усердне, но длается холодно, они запираютъ окна и обыкновенно собираются въ средней комнат и, время отъ времени наигрывая и напвая начала ирмосовъ, дружески разговариваютъ.
— Не сыграемъ ли въ карты?— вдругъ сказалъ одинъ.
— Можно.
— Нтъ, я спать.
— Въ десять-то часовъ? Разв благородные люди ложатся такъ рано?
И четыре человка усаживаются за карты, остальные разбродятся по своимъ компатамъ и, лежа на кроватяхъ, читаютъ повсти или романы, но чтеніе ихъ скоро усыпляетъ, и они пробуждаются только тогда, когда игроки начинаютъ кричать:— ты подлецъ! ты не только въ картахъ, даже въ другомъ мазурикъ. Во всемъ какъ есть, мерзкій и подлый человкъ.
— И это дло: пять рублей зажилилъ?
— У кого? Ну-ко? ну-ко? Господа, будьте свидтелями.
— Перестаньте! Играть такъ играть.
— Нтъ, онъ зачмъ мошенничаетъ: зачмъ съ пики ходилъ, когда ихъ у него не было?
— А ты зачмъ подъ столъ карты прячешь.
Однако жильцы только покричали и опять сли играть. Играли то молча, то напвали, то посвистывали, то вдругъ вс вразъ начинали говорить и вразъ затихали, то кто-нибудь тренькалъ на гитар… Наконецъ, одинъ изъ нихъ сказалъ:
— Братцы! Не пора ли ужъ?
— Будетъ.
И вс разошлись по своимъ мстамъ, и черезъ полчаса въ комнатахъ водворилась мертвая тишина, только разв кто-нибудь всхрапываетъ или, отъ поворачиванія кого-нибудь на другой бокъ, скрипнетъ кровать.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
