ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Сутки въ еврейскомъ городѣ,.
Нужно мн было проводить одну даму, съ годовалымъ ребенкомъ, до одного значительнаго, но не губернскаго города сверо-западной Россіи.
Время было зимнее. О поздк нашей по желзной дорог говорить ршительно нечего. На желзной дорог мы были точно дома, но вотъ, какъ хать съ ребенкомъ полтораста верстъ, гд достать саней? Есть ли еще въ Б. порядочная комната съ форточкой въ окн? Есть ли извозчики у вокзала?
Пріхали къ Б. Въ вокзалъ то-и-дло забгаютъ евреи въ еврейскихъ кафтанахъ и, какъ питерскіе извозчики, тянутъ на улицу пассажировъ. Но пассажировъ, впрочемъ, было немного, да и блюститель порядка гналъ ихъ прочь, несмотря на ихъ гримасы. Немного погодя я вышелъ на крыльцо. Два еврея тотчасъ подскочили ко мн.
— Садитесь! садитесь! У меня лошади… У меня дв!..— закричали они мн, и каждый вцпился въ меня.
— Да куда хать? Есть гостиница?— спросилъ я.
Оба еврея усмхнулись и начали оба нахваливать гостиницы.
— Европейская самая первая.
— Европейская Россія лучше. Вретъ онъ.
— Самъ врешь, челятникъ!
Оба еврея плюнули другъ на друга. Стоявшій около двери блюститель порядка улыбался.
— Такъ которая же лучше?— спросилъ я евреевъ.
— Моя! моя! заголосили они, и каждый предложилъ цну за нумеръ тридцать коп. да за провозъ до гостиницы пятнадцать коп.
Не зная, на что ршиться, я спросилъ наблюдавшаго за порядкомъ военнаго человка:
— Скажите, пожалуйста, которая гостиница лучше?
Онъ нсколько секундъ помолчалъ и сказалъ:
— Европейская лучше.
— Такъ везите меня въ Европейскую,— сказалъ я еврею.
Еврей изъ другой гостиницы сталъ неистово ругать военнаго человка.
— Пгохвостъ! ты взятки съ нихъ, подгецовъ, бегешь… Я на тебя жаговаться буду! Кацапъ!
Военный человкъ махнулъ рукой и ушелъ въ вокзалъ. Еврей за нимъ, но тотъ что-то ему сказалъ, и свшій на мель еврей накинулся на своего противника. Долго два еврея ругались, долго они корили другъ друга, высказывая вс бывалыя и небывалыя ихъ плутни. Они подходили въ это время на птуховъ, но до драки дло не дошло.
Мы похали. Нашъ хозяинъ (какъ я предполагалъ въ это время) былъ очень веселъ и часто оглядывался назадъ. На лиц сіяла улыбка, глаза, то ли отъ удовольствія, то ли отъ торжества, сжимались, и онъ кричалъ: вай! вай! и заливался хохотомъ. Другой еврей неистово ругался, но отъ своихъ лошадей не шелъ, а оглядывался на вс стороны, кого-то выглядывая.
— У него разв нехорошая гостиница?— спросилъ я своего хозяина.
— Уй!.. собакъ только держать. Мошенникъ.
— А у васъ хорошая?
— У меня вс нумера заняты! Одинъ только, самый первый не занятъ.
— Почему же самый первый, а не послдній.
Еврей улыбнулся и, нисколько не думая, отвчалъ:
— Какъ зе мозно? Для господъ самый первый вперодъ… А такъ не мозно.
Изъ этихъ словъ я ничего не понялъ, просилъ разъяснить, но онъ ничего не отвчалъ, потому что кричалъ на евреевъ, везущихъ отъ машины и къ машин товаръ. Евреи, впрочемъ, на его крики нисколько не обращали вниманія, потому-что дорога была широкая.
Сколько я ни старался заговорить съ моимъ хозяиномъ, онъ упорно молчалъ. Отъ него только я узналъ, что въ город много разныхъ фабрикъ, что эти евреи, возчики, страшные мошенники и находятся въ работахъ наравн съ поляками у Б. купцовъ.
Наконецъ, онъ ввезъ насъ въ обширный дворъ трехъ-этажнаго каменнаго дома. Началась суетня, засменило около насъ нсколько евреевъ съ предложеніями нести вещи, я хотя и не давалъ нести подушку и сундучекъ, потому-что они были очень легки, но не усплъ я опомниться отъ крика, какъ и сундучекъ, и подушка уже изчезли изъ саней, а мальчикъ, въ протертомъ сюртучк, предлагалъ намъ итти за нимъ.
Мы вошли на крыльцо, потомъ на небольшую площадку, въ которой напротивъ на дверяхъ прибиты желзныя дощечки съ надписями, на одной половинк буфетъ, на другой бильярдъ, налво шла лстница къ верху. Взошли мы во второй этажъ — длинный коридоръ, освщаемый однимъ окномъ съ полутора десятками дверей. Крол насъ въ коридор никого не было, не было ни подушки, ни сундучка. Дама струсила, а я спустился на площадку и столкнулся съ мальчикомъ, выходящимъ изъ буфета.
— Что же нумеръ? гд жъ подушка и сундучекъ?— спросилъ я его.
— Сейчасъ! и онъ ушелъ въ буфетъ.
Я за нимъ! Вещи лежали въ буфет. Какой-то пожилой господинъ, съ растрепавшимися волосами, съ ермолкой на голов, до невроятности засаленной, плотный собой, въ ситцевой рубашк, жилетк и брюкахъ, сидлъ за конторкой и что-то писалъ. Въ этомъ буфет съ прилавкомъ замтно отсутствіе посуды и бутылокъ, только на прилавк, на поднос стоитъ нсколько рюмокъ. При вход моемъ пожилой господинъ взглянулъ на меня, засунулъ перо за лвое ухо, отошелъ отъ конторки и, засунувъ руки между брюкъ и рубашки, спросилъ меня ломаннымъ еврейско-нмецко-русскимъ языкомъ:
— Что?
— Да вашъ хозяинъ пригласилъ меня сюда…
— Я — хозяинъ… Никого здсь нтъ другого… Я!! сичасъ… проговорилъ онъ съ достоинствомъ, горячо и скоро, колотя рукою грудь, и, вдругъ выскочивъ изъ-за прилавка, подошелъ къ двери направо, поднялъ голову, закричавъ неистово:
— Эй вы!! челятники?! номеръ!! Живо… и потомъ, обращаясь ко мн, проговорилъ скоро: заразъ панъ, заразъ! Первый номеръ… Сичасъ… Эй! Мерзавцы?!. номеръ!.. и онъ убжалъ въ комнату. Комната большая, со сводами. Посреди ея стоялъ длинный, узкій и невысокій столъ, покрытый блою скатертью, на немъ стояло блюдо съ подобіями оладьевъ.
Хозяинъ (пожилой господинъ дйствительно былъ хозяинъ, а принявшій меня съ вокзала еврей оказался не факторомъ, а простымъ челятникомъ, т.-е. рабочимъ, слугой хозяина) неистово ругался гд-то далеко, и голосъ его непріятно разносился по всему нижнему этажу. Наконецъ, вышелъ мальчикъ, за нимъ хозяинъ, и оба они что-то говорили по-польски. Я только понялъ ‘якъ же пане, номиръ осьмый’. Хозяинъ сказалъ мн, что лакей проведетъ меня до отличнаго номера, и я, взявъ сундучекъ и подушку, вышелъ за мальчикомъ-полякомъ.
Мальчикъ отворилъ дверь въ крайнемъ отъ окна номер. Это была хотя и большая и высокая комната, но довольно грязная. Стны обоями не оклеены, въ ней холодно, сыро, форточки въ окн нтъ, по полу скачутъ блохи, диванъ съ ободраннымъ ситцемъ, кровать деревянная съ провалившимися досками, ничмъ не покрытая. У окна стоялъ простого дерева неокрашенный столъ и два простыхъ стула. Комода не было.
— Отчего же на кровати ничего нтъ? Какая мерзость!.. И за такой грязный номеръ брать тридцать копеекъ,— говорила дама.
Мальчикъ стоялъ смиренно, онъ то глядлъ на насъ, то прислушивался къ дверямъ.
— Отчего нтъ тюфяка?— спросилъ я мальчика.
— Если пану нужна постель, можно… Полтора рубля.
— За одну ночь?
— Да.
— Какъ-нибудь и такъ проведемъ ночь.
Съ дороги хотлось спать, и мы прилегли. Не прошло и десяти минутъ, какъ въ комнату вошелъ еврей въ ободранномъ кафтан. По физіономіи его замтно было, что онъ какъ будто выпивши.
— Разв дверь не заперта?— спросила меня дама.
Я посмотрлъ — ключа нтъ, а раньше, кажется, былъ.
— Что скажете?— спросилъ я еврея.
— Явите… шабашъ.
— Идите прочь! какое вы имете право шляться по нумерамъ?— крикнула на еврея дама.
Еврей сдлалъ плаксивую гримасу, придвинулся ближе и поклонился низко. Это разсмшило даму.
— Заприте двери — ребенокъ спитъ. Да не кричите!
Еврей еще ниже поклонился и спросилъ:
— Вы изъ Питебухъ?.. Я самъ изъ Питебухъ…
— Что жъ изъ этого?— сказала дама, недовольная посщеніемъ еврея.
— Охъ, Мовша Бомка! и еврей со стономъ ударилъ себя кулакомъ въ грудь.
— Я прошу васъ, ради ребенка, не кричите.
Еврей попятился, наклонилъ голову на лвый бокъ и слезно глядлъ на даму.
— Что же, васъ обидлъ чмъ Бомка?— спросилъ я еврея.
— Вай! вай! раззорилъ.
— Присядьте, разскажите, а мы послушаемъ.
Еврей не двигался съ мста, а только лукаво озирался кругомъ.
— У Мовши Бомки два дома… два дома, баринъ… А Янкель Вруманнъ нищій. Ха-а! Мовша Бомка въ Питебухъ со мной ходилъ… Ушелъ и сталъ жить особливо. Еврей немного помолчалъ, потомъ поскобливши пальцами подъ ермолкой, продолжалъ. Такъ-какъ онъ говорилъ ломанымъ языкомъ и такъ-какъ я не въ состояніи передать подлинную его рчь, то и передаю ея содержаніе по-русски. Дло было въ томъ, что Янкель Вруманнъ хотлъ жениться на дочери Бомки, которую онъ считалъ за первую красавицу во всемъ город, съ которой вмст росъ и которую любилъ больше всего на свт. Семейство Бомки было большое, и отецъ съ сыновьями занимались извозомъ. Б—скихъ евреевъ тогда много ушло въ Петербургъ и, кто туда ни уходилъ, никогда не возвращался домой съ пустымъ карманомъ, а длался купцомъ, фабрикантомъ, содержателемъ постоялаго двора, бралъ подряды или занимался торговлей и все-таки его тянуло въ Петербургъ, такъ что въ Петербург онъ былъ простой еврей-торгашъ на толкучк или гд-нибудь, а въ своемъ мст у него были работники, и вс ему дбма воздавали почести. Ну вотъ и условился Янкель съ Бомкой хать въ Петербургъ, работать вмст, помогать другъ другу, а потомъ, когда у нихъ у обоихъ будетъ достаточно капитала на столько, чтобы Хая могла въ город хорошо хозяйничать, тогда они и вернутся назадъ, а потомъ и опять въ городъ. Ну, пріхали, поселились на квартир въ одномъ изъ доловъ по Екатерининскому каналу у евреевъ не изъ В., а изъ другого города. Были у нихъ кое-какія вещи, продали они ихъ съ трудомъ, натерплись нужды, наслушались русской брани… Жили они дружно другъ съ другомъ недли дв, потомъ Янкель сталъ замчать, что Бомка старается отъ него все подальше, подальше, начинаетъ скрытничать, по ночамъ куда-то уходитъ и ему на вопросы съ сердцемъ отвчаетъ — для общихъ интересовъ ему только одному нужно… И вдругъ въ Сиван мсяц (ма), пятаго числа, наканун швуэсъ, получаетъ онъ отъ Бомки письмо по городской почт: что де, хотя они и условились работать вмст, но опытъ Бомку научилъ, что такъ работать нельзя, по пословиц только Богъ за всхъ хлопочетъ, а каждый человкъ долженъ самъ о себ заботиться. И пишетъ Бомка: теперь мы раздлимся, а потомъ соединившись, сосчитаемъ деньги и потомъ посмотримъ, кто кого достойне. ‘И ты помни законъ Моисеевъ, что клятву нарушать грхъ и долженъ по закону Моисееву самъ заботиться о себ, если только хочешь руки Хаи’. Обидно сдлалось Янкелю, больно обидно. Обидно потому, что Бомка хитритъ. Но длать нечего. Сталъ Янкель трудиться, только купцы еврейскіе не больно-то были плохи: сами за всмъ слдили, и ему ничего не приходилось подцпить въ свою пользу. Вольно ему не нравилось жить въ приказчикахъ, а торговать самостоятельно онъ не имлъ возможности. Пережилъ онъ у многихъ купцовъ, вс они оказались мошенниками и даже — о, Іегова! на него смотрятъ съ недовріемъ, имъ русскіе лучше, потому что съ ними можно обращаться безапеляціонно. Они даже предпочитаютъ брать замсто еврейскихъ мальчиковъ русскихъ и то по протекціямъ… И сколько такихъ Янкелевъ пресмыкается въ Петербург и сколько горя они мыкаютъ!.. Не сталъ Янкель служить приказчикомъ: у Янкеля самолюбія было много, потому онъ кровный еврей Янкель, а не фурманъ какой-нибудь… Сталъ Янкель торговать тряпьемъ, посудой, часами, приличную квартиру нашелъ въ подвал, кузнеца къ себ пустилъ, вмст съ нимъ часы передлывалъ, самовары лудилъ, продавалъ всякія вещи съ барышомъ, въ свой домъ посылалъ малую толику ежемсячно, и даже въ Фонарномъ переулк… (Янкель взглянулъ вдругъ на даму и остановился. Я догадался, что онъ чуть не проболтался, но присутствіе дамы остановило его: у него въ Петербург была любовница). Бомки онъ не видалъ полтора года, а слыхалъ, что онъ пустился въ ростовщичество сперва такимъ образомъ: нанялъ онъ съ одной русскою мщанкой, молодой еще женщиной, квартиру и сталъ отдавать подъ проценты деньги. Обчистивъ эту женщину чуть не догола, онъ еще ее засадилъ въ полицію, нанялъ большую квартиру, и рдкій изъ жильцовъ не выгонялся за долги черезъ полицію… Потомъ онъ сталъ важнымъ бариномъ. Теперь, добавилъ несчастный еврей, у него въ город два двухъ-этажныхъ дома, нсколько лавокъ, а самъ онъ живетъ въ Петербург и занимаетъ квартиру въ самой лучшей части города. Надъ его квартирой даже прибита вывска: золотыхъ длъ мастеръ Анфимъ Николаевъ, потому что Бомка сталъ теперь купцомъ, продаетъ золото и окрестился.
— Ну, а ваша невста?
Онъ написалъ братьямъ, что я ея не стою, что они, Бомки, могутъ выдать ее за богатаго человка. Хаю и выдали, а я ни при чемъ.
— Отчего же вы здсь живете, а не въ Петербург, когда вамъ тамъ хорошо было?
— Ахъ, ахъ!! кабы панъ понималъ?.. Русскіе… О, русскіе, русскіе!.. Еврей всю жизнь будетъ торговать, не попадется, а русскій — вай-вай! Дуракъ я, безмозглая башка, что связался съ русскимъ.
— Что такъ?
— Ужъ еврей не дастъ промаху, на то онъ и еврей… Вотъ какъ Янкель попалъ сюда. Торговалъ я хорошо и на бойкомъ мст. Янкеля вс знали. Чуть воровство — къ Янкелю, ну и дашь. Ладно… Ужъ коли еврей — сойдетъ какъ съ рыбы вода. А вотъ показалось моему жильцу завидно мое ремесло, дай, говоритъ, торговать буду. О, говорю, Степанъ, сиди лучше у своихъ мховъ, да куй, что есть… Нтъ, говоритъ, попробую… И чортъ его пихалъ! Пошелъ и попался. А попался, и сталъ кривить и меня впуталъ… Меня и послали сюда и запретили навсегда въздъ въ Петербургъ. И еврей тяжело вздохнулъ и задумался. Казалось, онъ вспомнилъ и кузницу, и черные фартуки, грязныя лица мальчиковъ рабочихъ, и толкучку, и покупателей и продающихъ, потому-что лицо его постоянно измнялось, онъ то вздрагивалъ, то глядлъ плутовски, то сжималъ кулаки. Онъ до того углубился въ свои думы, что не слыхалъ, какъ въ комнату вошла еврейка, и только когда она что-то пролепетала, онъ вздрогнулъ и сердито поглядлъ на нее. Еврейка поглядла на него полунасмшливо и полупрезрительно.
— Что скажите?— спросилъ я еврейку.
— Не надо ли барин крестиковъ малютк?
— Покажи,— сказала дама.
Еврейка подошла къ дам, схватила ее за руку и поцловала. Лицо дамы покраснло, и она спросила:
— Это что значитъ?
Но еврейка съ удивленіемъ посмотрла на даму.
— Разв у васъ принято цловать руки у людей порядочно одтыхъ?— спросилъ я обиженно еврея.
— Съиздавна. Да и господа вообще любятъ, чтобы имъ крестьяне, въ особенности евреи, цловали руки. Это во всхъ нашихъ городахъ принято. Иначе господа осердятся, объяснилъ онъ мн.— У насъ даже,— прибавилъ онъ,— принято, что при вход господъ мы, мужчины и женщины, должны вставать, если сидимъ.
— Странно!— сказалъ я.
Еврей вздохнулъ.
У еврейки ничего не купили, и она что-то съ сердцемъ сказала еврею и ушла.
— Чмъ же вы теперь занимаетесь?— спросилъ я еврея.
— Торгую. Какія деньги привезъ, употребилъ вс… Торгую водкой, калачами.
— Что же вамъ нужно?— спросилъ я еврея.
— А… Мн!… Вы изъ Питебухъ… Хочу мстить.
— Разв евреи способны на то, чтобы мстить?
— Какъ зе? Разв это хорошо? шли вмст, клятву дали, а потомъ врозь.
— Неужели вс такіе?
— И хуже бываетъ. Такъ, пане, вы узъ, какъ въ Питебухъ будите, непремнно свомъ пріятелямъ сказитъ: сто Анфилъ Николавъ есть Бомка, самая подлая человкъ… и записоцки ко всмъ послите.
— Но разве это вамъ поможетъ?
— Не помозетъ, но я знаю хоросо, сто Бомка знаетъ, муцится… Знаетъ онъ змю… И узе озалитъ ево эта змя.
Глаза Янкеля сверкали, лицо приняло угрожающее выраженіе.
Дам очень надолъ этотъ еврей, она нсколько разъ длала мн знаки, чтобы выпроводить его, но какъ я могъ сдлать это?
— И всмъ евреямъ насимъ только спросъ явите: кто Бомка золотыхъ длъ мастеръ, вс сказутъ — плутъ! ей Богу!.. Счастливо оставаться.
И, поклонившись не очень низко, но немножко вбокъ, еврей вышелъ трусцой.
Пришелъ мальчикъ. Мы попросили его поставить самоваръ и затопить печь, а потомъ спросили его, что это за человкъ, онъ сказалъ, что это какой-то сумасшедшій, хозяинъ приказываетъ гонять его отъ господъ, за что онъ и про хозяина говоритъ, Богъ знаетъ что. ‘Ну да, прибавилъ мальчикъ, стоитъ…’ Я не сталъ его разспрашивать и пошелъ закупать себ провизіи, свчей и водки.
День клонился къ вечеру, былъ, кажется, часъ шестой, но еще довольно свтло. Вышедши на улицу, я старался разузнать и мстность, и дорогу, потому во-первыхъ, что занятый разговорами съ ямщикомъ утромъ, я забылъ, съ которой стороны мы хали, да и улица обсажена деревьями. Домъ, въ которомъ я остановился, смахивалъ на петербургскій — какъ на Средней Мщанской улиц: трехъ-этажный, съ воротами посередин, окрашенный желтою краскою. На немъ большая вывска ‘гостиница европейскій трактиръ.‘ Наискось, направо черезъ дорогу, на одноэтажномъ каменномъ посрломъ дом тоже вывска ‘гостиница Россія’, налво, тоже черезъ дорогу, на деревянномъ дом опять вывска ‘компанія надежда’, и противъ этого дома стоятъ телги, розвальны и дровни съ тюками шерсти и хлопка. Съ виду дома чистенькіе, только сренькіе, деревянныхъ домовъ очень немного, все больше каменныя строенія, даже есть и такія, въ которыхъ только одна дверь безъ оконъ. Меня удивило изобиліе лавокъ на тракту: что ни домъ, то и лавка, питейныхъ заведеній и считать устанешь. Но вс эти лавки заперты.
Подошелъ я къ одной лавк, дверь заперта изнутри. Постучался — не отпираютъ, а въ дом говорятъ. Идетъ мужчина — еврей, я спрашиваю: почему заперты лавки?
— Шабашъ!— отвтилъ онъ.
Только теперь я вспомнилъ, что этотъ день былъ субботній, значитъ еврейскій праздникъ.
Много я прошелъ лавокъ запертыхъ, много лавокъ не было заперто, но въ нихъ ничего мн не продали, отзываясь тмъ, что еще шинкарка не пришелъ, т. е. не наступилъ конецъ шабата. Въ избахъ, безъ русскихъ печей и похожихъ на комнаты, съ грязными полами, гд посредин избы, гд около оконъ, стояли узенькіе длинные столы, крытые блыми простынями, въ головахъ, т. е. къ переднимъ угламъ, на этихъ столахъ стояли жестяныя и фаянсовыя тарелки и блюда съ подобіями русскихъ оладьевъ, т. е. опрсноки. Мужчинъ я не замчалъ въ домахъ, а только сидли съ праздничными лицами и въ праздничныхъ одеждахъ еврейки, съ безобразными париками. Парики эти, какъ мн показалось, состоятъ не изъ волосъ, а косицы и лобъ покрываютъ дв черныя ленточки, весьма засаленные, на самыхъ же головахъ надты коконщики, только одн двицы сидятъ съ необрзанными и только платочкомъ покрытыми волосами на головахъ. Въ лавкахъ, носящихъ названіе ‘распивочно и на выносъ’, я не замчалъ прилавковъ, а просто — въ углахъ стоятъ боченки съ кранами, да около нихъ висятъ разныя мрки. И куда я ни приходилъ, мн говорили одно: ‘шинкарка не пришелъ’. Впрочемъ, въ одномъ мст я досталъ водки и черстваго хлба.
Прошелъ я много улицъ и узкихъ переулковъ. Только и не заперты аптеки, кондитерская и два-три шинка.
Прогулялъ я два часа. Дама жаловалась, что ни самовара ей не подали, ни печку не затопили. Я пошелъ къ хозяину и встртился съ нимъ въ коридор.
— Хозяинъ, скоро самоваръ?
— Первый номеръ пьетъ!— отвтилъ онъ мн хладнокровно и пошелъ.
— А для восьмого нтъ?.. Хозяинъ, послушайте!
— Чего?!— крикнулъ онъ недовольно и остановился.
Я подошелъ къ нему.
— Какъ же вы деньги берете, я самоваръ не хотите дать?
— Будетъ. Я ужъ такъ, видя вашу бдность, далъ вамъ нумеръ… Вамъ въ кухн мсто.
— Какъ такъ!..
Хозяинъ быстро ушелъ.
Дама сама пошла объясняться съ хозяиномъ. Хозяинъ вжливо извинился, общался завтра вымести комнату, а мальчиковъ разругалъ за то, что они долго не даютъ жильцамъ самоваровъ.
Пока приготовлялся самоваръ, я пошелъ часу въ девятомъ за свчами и молокомъ. Свчей я досталъ скоро, но молока свжаго ни у кого не оказалось. Зато теперь вс вс питейныя заведенія были набиты евреями, но эти евреи были только навесел, а не пьяны. Они разговаривали, кричали, ссорились, но никто не плъ, не игралъ на инструментахъ и не плясалъ. Мн только удалось подмтить въ этихъ заведеніяхъ то, что этотъ народъ, заканчивая свой праздникъ горячительными напитками, поврялъ здсь дйствія другихъ людей, своихъ товарищей, за всю недлю и, между прочимъ, учился мудрости другихъ. Здсь, по правд сказать, кром плутенъ, изворотливости еврейской въ отношеніи торговли, возки товаровъ и работы на фабрикахъ,— ни о чемъ больше не говорили. Ни политики, ни интереса общественнаго здсь не было: здсь каждый высказывалъ только свое, т. е. хвастался и корилъ другого чмъ-нибудь. Эти собранія евреевъ въ шинкахъ довольно оригинальны: только въ своемъ род, потому что еврей интересуется только барышничествомъ, и ему до остального нтъ дла. Во всемъ Б. я не нашелъ не только русской, но и другой какой-нибудь газеты, несмотря на то, что этотъ городъ стоитъ при желзной дорог и очень значительный городъ какъ въ отношеніи путей сообщенія во внутрь Россіи, такъ и но промышленности.
Во всемъ Б. только три лавки, въ которыхъ торгуютъ русскіе православные, вся же торговля и промышленность находится въ рукахъ евреевъ. Русскіе кабаки отличаются и здсь своею оригинальностью: т же псни заунывныя, т же пляски.
Немного я не дошелъ до гостиницы, какъ на меня чуть не наткнулась бжавшая, что есть мочи, женщина. Она размахивала руками, тяжело вздыхала и шептала истерически — ай-вай! ай-вай! охъ-охъ!
— Что съ тобой, матушка?— спросилъ я женщину, когда она задвши меня за локоть, остановилась смотрть на меня.
Ночь была лунная, и поэтому какъ она меня, такъ и я ее могъ разсмотрть. Она стояла неподвижно, на глазахъ слезъ не было, но глаза выражали и мольбу, и злость, на лиц выражалось страданіе.
— Али кто побилъ тебя?— спросилъ я ее.
Но она, вмсто отвта, всплеснула руками и поплелась тихо по тому направленію, куда бжала. Она не оглядывалась.
Наискосокъ гостиницы, посреди дороги, барахтались двое мужчинъ. Недалеко отъ нихъ, праве, на трактовой дорог, стояло четыре воза, суетящіеся около возовъ русины, громко хохотали. Я подошелъ ближе: два еврея тузили немилосердно другъ друга, не издавая никакого голоса. Шапки ихъ валялись по дорог, кафтаны то распахивались ужъ черезчуръ широко, то заплетали имъ ноги. Непріятели, какъ видно, не хотли уронить другъ друга на снгъ и такимъ образомъ ссть верхомъ на упавшаго, нтъ, каждый изъ нихъ старался попасть своему врагу въ глазъ и поэтому длалъ смшные прыжки, заскакивалъ съ боку, наклонялъ голову такъ, что кулакъ другого ударялъ въ маковку черной ермолки.
Русины хохотали и подзадоривали драчуновъ еще хуже.
— Каково бьются жиды!— сказалъ мн одинъ изъ нихъ, увидвъ, что я смотрю на драчуновъ.
— И съ чего бьются-то! Изъ пользы все,— сказалъ другой.
— Поди, пьяные,— сказалъ я.
— Станетъ теб пьяный жидъ драться! пьянаго жида и на улиц не найдешь.
— Съ чего у васъ, бисы, драка-то?— крикнулъ одинъ русинъ евреямъ.
Евреи перестали драться. Одинъ изъ нихъ подошелъ къ возамъ и сказалъ:
— Разсудите!.. Поцему я хузе его?..
— Къ кацапамъ за совтъ!— крикнулъ другой еврей, и такъ ударилъ своего противника въ високъ, что тотъ схватился за щеку и, дрыгая ногами, побжалъ къ дому, приговаривая обиженно: ай! гва-алтъ!!!
Это еще больше насмшило какъ меня, такъ и русиновъ.
Дло было въ томъ, что оба эти еврея находились въ работникахъ у еврея купца. Но оба они никакъ не желали быть равны другъ другу. Рабство до того сковало ихъ, что черезъ него они не видли возможности перейти, и поэтому у хозяина старшіе работники считали себя тоже чмъ-то въ род господъ надъ младшими работниками, хотя въ сущности биты бывали и т, и другіе. Однако рабство младшихъ работниковъ почти не иметъ границъ, такъ-какъ ими командовалъ всякій изъ старшихъ, даже мальчикъ — лакей, живущій у купца, двумя мсяцами раньше поступившій въ дворню. На недавно прибывшаго въ дворню работника сваливали и упряжь лошадей, и сгребку снга, чистку дворовъ и т. п. Кром этого, если хозяинъ посылалъ за товаромъ, то общимъ совтомъ дворни наряжался, вопреки приказанію хозяина, новичекъ. Впрочемъ, и у новичковъ были радостные дни, когда они могли взять во время возки товара какого-нибудь здока, свезти отъ вокзала кому-нибудь вещи, незамтно отъ хозяина, и такимъ образомъ приберечь деньги къ большому празднику или къ ярмарк. Такъ и теперь настоящая драка произошла оттого, что получившій ударъ въ глазъ былъ наряженъ купцомъ евреемъ принять и довезти до фабрики товаръ на своихъ лошадяхъ, такъ-какъ онъ жилъ у хозяина съ своими лошадьми съ такимъ условіемъ, что хозяинъ долженъ кормить лошадей, и за лошадь онъ ничего не получаетъ,— значитъ какъ онъ, такъ и его лошади работаютъ купцу изъ-за хлба. Эти наряды были, для бднаго еврея, хуже всего: онъ хорошо помнилъ завтъ своего родителя: ‘проклятъ будешь, коли пренебрежешь законъ нашъ, шесть дней длай, субботу Господу Богу твоему’. Правда, онъ помнилъ, что барышникамъ и работникамъ праздникъ ничто не значитъ, но ему хотлось свято чтить субботу. Вотъ онъ и попросилъ младшаго работника замнить его. А тотъ радъ былъ случаю: вмсто того, чтобы везти на лошадяхъ товаръ своему хозяину, онъ сталъ возить другому и возилъ до вечера. Вотъ бднаго еврея и взорвало: въ квартир драться было нельзя, онъ и позвалъ его въ шинокъ, и какъ только они отошли отъ дому, обиженный и залпилъ ему оплеуху.
И сколько, говорятъ, здсь повторяется подобныхъ сценъ, и причина этому — богатые евреи, которые давятъ свой же народъ и доводятъ его до того, что онъ или идетъ въ Варшаву и Петербургъ, или разсыпается по Россіи.
Несмотря на то, что мы вечеромъ заказали хозяину, чтобы намъ завтра утромъ въ семь часовъ принесли самоваръ,— въ семь часовъ вс еще спали въ буфет. Кое-какъ на мой стукъ прибжалъ хозяинъ и обругалъ меня за то, что я рано всталъ, сказалъ — сейчасъ, но дверей не отворилъ. Черезъ два часа я пошелъ въ буфетъ, хозяинъ въ рубашк. Я спросилъ про самоваръ, онъ кинулся въ кухню и закричалъ: самоваръ!! самоваръ!! Пришла женщина, за ней денщикъ и тоже стали просить самовары, говоря, что они уже два часа дожидаются и что генералъ съ полковницей хотятъ сами итти сюда. Можете себ вообразить, какой крикъ и гвалтъ поднялъ хозяинъ въ своей квартир, но изъ этого крика ршительно ничего не вышло, потому что въ гостиниц теперь было много прізжихъ, а прислуги только два-три мальчика. Намъ подали самоваръ черезъ часъ, въ продолженіе котораго я не выходилъ изъ буфета. Мн хотлось узнать, что это за господинъ хозяинъ, но при каждомъ моемъ вопрос, касающемся его хозяйства, онъ уходилъ въ кухню и кричалъ: самоваръ!! Я только и узналъ, что онъ купецъ первой гильдіи, что домъ ему стоитъ сорокъ тысячъ, и что въ Петербург онъ жилъ много лтъ. Когда я завелъ разговоръ о новомъ гласномъ суд, онъ сказалъ, что знаетъ про этотъ судъ, потому что самъ недавно былъ въ Петербург, и при этомъ спросилъ меня, скоро ли у нихъ будутъ эти суды. Я сказалъ, что еще не скоро.
— Какъ не скоро? къ намъ и мимо насъ уже дутъ молодые люди.
— Это, можетъ-быть, по межевой части или по постройк желзныхъ дорогъ,— объяснилъ я.
— Нтъ, я думаю, по судамъ, чтобы изслдовать. Трудно имъ будетъ. Трудно!
— Почему?
— По новымъ судамъ должны нашихъ назначить.
— Почему?
— Ужъ это такъ. Евреи народъ особый… Впрочемъ, насъ и судить-то нечего, мы сами себ судьи и никому не поддадимся.
— Но однако у васъ есть собственность, капиталы.
Хозяинъ поглядлъ на меня сурово и сказалъ: самоваръ принесутъ вамъ въ номеръ.
Повидимому, ему не понравился разговоръ о новыхъ судахъ и то, что я долго хожу въ буфет. Я просилъ у него сани съ накладкой до Б. Л., по онъ запросилъ десять рублей.
Когда мы пили дома чай, къ намъ пришелъ какой-то господинъ. Онъ искалъ себ попутчика до Б. Л, такого, у котораго была бы подорожная. Мы затруднялись взять его съ собой, потому что у насъ своихъ вещей было много, всомъ девять пудовъ, да у него чемоданъ. Онъ проклиналъ и городъ, и евреевъ.
— Скажите, пожалуйста, добросовстно ли это: дали мн конуру безъ стола, слупили по 50 коп. въ сутки, пища гадость, ничего не дождешься. Да это еще ничего, а вотъ я двое сутокъ понапрасно живу здсь.
— Вы бы хали.
— Попробуйте ухать! Прихожу я на почтовый дворъ — комнаты нтъ, лошадей безъ подорожной не даютъ, попутчиковъ тоже нтъ. Есть, да не сказываютъ. Прошу хозяина послать за лошадьми по графскому предписанію, онъ посылаетъ, но посланный исполняетъ его порученія по его же дламъ. Приходитъ и говоритъ: лошади вс въ разъзд… Это хозяинъ для того длаетъ, чтобы я у него жилъ дольше. Требую сегодня счетъ — три рубля за двое сутокъ, съ одного меня! Это просто грабежъ. Я говорю: буду жаловаться полиціи, онъ улыбается и говоритъ: здсь нтъ полиціи! Какъ, спрашиваю, нтъ? Да такъ — нтъ, я самъ себ полиція. Каково?
Мы согласились взять съ собой Степана Иваныча, какъ назвался попавшій въ эту тину прозжающій господинъ. Теперь оставалось мн только взять багажъ со станціи желзной дороги и найти сани съ накладкою посходне. хать мы условились на трехъ, а если будетъ тяжело, то и на четырехъ лошадяхъ. Дама моя пошла рядиться съ хозяиномъ насчетъ саней, но онъ меньше шести рублей не хотлъ взять.
Въ контор багажныхъ товаровъ соблюдается выдача билетовъ по очереди, а такъ какъ въ ней народу было много, то мн пришлось бы пробыть въ ней долго, но къ счастію деньги за багажъ у меня были внесены еще въ Царскомъ Сел, откуда отправляли багажъ, то я и скоро отдлался, но того человка, который выдавалъ вещи въ амбар, не было. Пока я смотрлъ на свои вещи, складенныя отдльно, ко мн подошелъ еврей, держа въ лвой рук квитанцію для полученія товаровъ.
— Вы сюда пріхали?— спросилъ онъ меня чисто русскимъ языкомъ, такъ что только по его лицу, одежд и волосамъ онъ походилъ на еврея.
Я объяснилъ.
— Какъ же вы подете?
— На почтовыхъ.
— О, дорого будетъ стоить. Подъ эти вещи, по крайней мр, нужно четыре лошади. Право. На трехъ никто не повезетъ. Къ тому же и сани нужно большія.
— Мой хозяинъ проситъ шесть рублей за сани.
— За одни сани? Ахъ, мерзавецъ! Вотъ какъ нын, ваше благородіе, наживаютъ капиталъ. Хотите, я васъ довезу до самаго Б. Л. за десять рублей? Лошади и сани съ накладкой будутъ мои. Сегодня вечеромъ тамъ будете.
На первыхъ порахъ я не подозрвалъ хитрости этого господина, потому что у меня въ настоящее время въ голов было дв мысли: чтобы поскоре увезти вещи, такъ какъ черезъ часъ амбаръ запрутъ, а потомъ надо искать сани. Мн показалось дешево взять его сани и хать на его лошадяхъ. Но вдругъ я сообразилъ, что вдь лошади могутъ устать.
— Вы говорите, вечеромъ мы будемъ тамъ?
— Завтра вечеромъ.
— Ахъ завтра. Это очень долго.
Еврей сталъ уговаривать меня създить къ нему посмотрть сани. Я согласился, и мы похали.
Сани были большіе, но низъ выпалъ.
Еврей и его работники стали уврять меня, что такихъ большихъ и легкихъ саней во всемъ город не найти и что они пустыя мста заплетутъ бичевкой и мы будемъ хать какъ въ карет. Я не зналъ, ршиться или нтъ взять сани, и сказалъ, чтобы сани привезли въ Европейскую гостиницу и показали ихъ той дам, которая детъ до Б. Л.
Еврей, предлагавшій мн сани, похалъ со мной за багажемъ, но своего багажа онъ не получилъ, предоставивъ получить его своему работнику. И только что мы въхали во дворъ Европейской гостиницы, какъ на еврея накинулась жена нашего хозяина и стала его гнать вонъ съ его санями. Его сани стояли уже во двор, они были обтянуты бичевкой, которая едва ли могла служить въ полуторасуточномъ путешествіи, накладка была придлана кое-какъ. Три лошади, запряженныя въ сани, были очень худы. Я не согласился взять ни его саней, ни его лошадей и получилъ отъ него названіе мошенника.
Нашъ хозяинъ согласился уступить сани сопутствуемой мною дам за четыре рубля. Сани были хотя и тяжелыя, но довольно просторныя, и мы удобно разложили свои вещи.
Хозяинъ ни за что не хотлъ дать намъ росписки въ томъ, что онъ получилъ деньги за сани, а отдалъ только письмо къ еврею, своему пріятелю, которому мы должны были отдать сани.
— Отчего же не хотите дать росписку дам, когда она дала вамъ росписку въ полученіи саней?— спрашивалъ я хозяина.
— Вы мн не врите? У меня милліонъ капиталу! капиталу милліонъ! Фрейбергъ, первой гильдіи купецъ!! Фрейбергъ во всемъ Петебухъ извстенъ!— горячился хозяинъ.
— Но, однако, дама дала же вамъ росписку.
— Она должна. Я ея не знаю. Много здсь всякой швали прозжаетъ.
— А если я попрошу, кого слдуетъ, чтобы вы дали мн или дам росписку, потому что, кто васъ знаетъ, что вы написали въ письм къ вашему другу.
— И говорить не желаю. А кто меня пугаетъ полиціей, самъ просидитъ въ ней мсяцъ! и онъ слъ за конторку.
Возражать намъ такому тузу было безполезно, и мы потребовали отъ него счетъ.
Ни я, ни дама этотъ счетъ не признали правильнымъ.
Но, однако, черезъ полчаса мы раздлались совсмъ съ хозяиномъ и подаривъ ему еще 25 коп. за то, что онъ посылалъ за почтовыми лошадьми, мы услись кое-какъ и тронулись въ путь.
Намъ пришлось хать черезъ рынокъ, который, по случаю воскреснаго дня, былъ биткомъ набитъ евреями, такъ что намъ кое-какъ давали проздъ, говоря: кацапы дутъ, кацапы!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
