Сущность немецкого феноменализма, Эрн Владимир Францевич, Год: 1915 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Владимир Францевич Эрн. Сборник ‘Меч и Крест’.

СУЩНОСТЬ НЕМЕЦКОГО ФЕНОМЕНАЛИЗМА ^Эрн1

Моя речь ‘От Канта к Круппу’ была посвящена вопросу о непрерывности в развитии немецкой культуры. Она вызвала много недоумений ^*Эрн2*.

Я не скажу, чтобы все недоумения были одинаково обоснованы. Во всяком случае, некоторая часть их мне представляется относительно справедливой. В краткой речи сколько-нибудь исчерпать столь огромную тему, как связь философии Канта с современным германством, — конечно, невозможно. Моя задача была скромнее: я стремился лишь к постановке этой жгучей темы и к обоснованию ее возможности. Мне кажется, цель эта мною достигнута. Задача моей теперешней речи опять-таки скромная и минимальная. Мне хотелось бы прибавить один существенный штрих к картине, нарисованной в предыдущей речи, и этот штрих будет заключаться в истолковании и объяснении того феноменализма, который составляет ядро теоретической философии Канта и который в своей односторонности неизбежно приводит к Wille zur Macht ^*Pub1* и к блиндированным мечтам о всемирной гегемонии. Кроме того, мне хотелось бы сделать несколько маленьких замечаний, к одному из коих я непосредственно и перехожу.

I

Прежде всего, установление линии, идущей от Канта к Круппу, — есть чисто теоретический анализ. С анализом можно не соглашаться, против анализа можно ссылаться на ‘отрицательные инстанции’ — но нельзя анализ рассматривать как практическое посягательство на общепризнанные ценности. Подумать страшно, до какого духовного рабства мы можем дойти из самых возвышенных и мнимо либеральных побуждений, если мы отвергнем право исследователя вынимать музейные ценности даже самой высокой духовной культуры из-под стеклянных колпаков и рассматривать их по существу, как живые силы. Слишком скоро волнующиеся от такого испытательского отношения к великим именам пусть успокоятся от следующего простого различения. ‘Безумно’ и ‘дико’ войти в музей и изрезать, например, ‘Весну’ Боттичели, и в то же время в высокой степени разумно и совсем не дико подвергать дело Боттичели теоретическому анализу и утверждать, напр., что глубоко искренен и пленительно задушевен он в картинах на темы античные и манерен и религиозно бессилен в картинах на темы христианские. Критика есть критика, и ставить пределы свободному исследованию это значит решительно отказаться от настоящего испытывания вещей, которое особенно опасно оставлять в такие ответственные и такие подъемные эпохи, как наша.

Второе маленькое замечание — исчерпывается упоминанием о двух любопытных фактах. Через две недели после произнесения речи ‘От Канта к Круппу’ телеграф принес известие, что философский факультет Боннского университета избрал докторами honoris causa Круппа и директора крупповских заводов Аусенберга. Моя речь как бы предвидела, т. е. предсказала это событие и обосновала его диалектически, а так как по самому позитивному критерию истинного знания savoir — c’est рrvoir ^*Pub2*, то это предвидение необходимого философского затмения у интеллектуальных верхов современного германизма должно быть сочтено всяким беспристрастным человеком за косвенное указание верности моих философских ‘вычислений’, хотя бы даже сразу они и не казались принудительно убеждающими. Другой факт заключается в том, что несмотря на открытую полемику против моей основной мысли, такой вдумчивый и осторожный писатель, как М. О. Гершензон, в своей статье ‘Уроки войны’ признается, что ‘в грубом и глупом материализме немецких властей’ ‘есть какое-то странное соответствие с новейшими немецкими учениями по теории познания’ ^*Pub3*. Под новейшими немецкими учениями по теории познания — можно разуметь прежде и больше всего имманентизм, риккертианство, когенианство — т. е. школы неокантианские. Но школы неокантианские исторически и формально связаны с Кантом, и таким образом объективной логикой М. О. Гершензон вынужден признать, что немецкие зверства, т. е. ‘Крупп’ ‘имеет какое-то странное соответствие’ с Кантом, по крайней мере с тем Кантом, который породил ‘новейшие немецкие учения по теории познания’. Если избрание Круппа доктором философии звучит пикантно и для многих неожиданно, то и невольное признание Гершензона не лишено острого и глубоко симптоматического значения.

Перейдем теперь к разъяснению феноменализма.

II

Чтобы раскрыть сокровенный и корневой смысл феноменализма, я прибегну к описанию его глубочайшей сущности в терминах внутреннего опыта. Слова внутреннего опыта понятны всем и в то же время они составляют настоящее ядро самых отвлеченных философских понятий, что все больше и больше подчеркивают историки философии. Всякое познание есть взаимоотношение субъекта с объектом. Субъект — это тот, кто познает, объект — то, что познается. Иначе, субъект есть активная форма познания, объект — формируемая материя. Как активная форма субъект есть начало мужское, как формируемая материя объект или действительность есть начало женское ^*Эрн3* ^*Pub4*.

Мужское и женское могут вступать между собою в многоразличные отношения. И иные из этих отношений нормальны, естественны, энтелехийны, иные же — неестественны, ненормальны, уродливо односторонни. Мужское может совершенно не считаться с глубинной сущностью и внутренним бытием женского, тогда мы будем иметь насилие мужского начала над женским, некое внешнее порабощение женского начала. Во-вторых, мужское начало, увлекаясь дурными сторонами начала женского и льстя его губительным склонностям к неопределенности и двусмыслию, может вступать с ним в недолжное соотношение взаимного порабощения и взаимной связанности. Если первый случай есть простое насильничество, то второй случай может быть назван неодухотворенным дон-жуанством. В-третьих, мужское и женское могут вступать в различные формы земного брака, освященного Небом и в то же время не изживающего ни всей глубины и тайны начала женского, ни всей силы и энергии начала мужского. В этом случае женское естество впервые опознается и признается в своей священной сути и утверждается навеки в аспекте страдного и блаженного материнства. В-четвертых, и это последнее и предельное взаимоотношение, формы земного брака могут быть признаны частичными и предварительными. Под их священными покровами открывается новая и глубинная невестность женского естества и влюбленность мужского, и подлинное и абсолютное соединение между ними переносится в беспредельную за-историческую сферу непостижимого брака Агнца с Церковью.

Было бы очень легко все виды соотношения между познающим субъектом и познаваемой действительностью расклассифицировать по только что набросанной схеме. Я же применю эту схему лишь для разъяснения и раскрытия интересующего нас понятия.

III

Феноменализм происходит от слова , по русски — являться. Явление в нашем земном опыте есть пункт соприкосновения или встречи познающего с познаваемым. Казалось бы, эта встреча может быть мыслима по нашей схеме во всех четырех возможностях. К сожалению, философия, которая обыкновенно называется феноменалистической, с исключительным фанатизмом замыкается в первые две возможности и знать ничего не хочет о возможностях последних. Историческую силу феноменалистическая философия получает в Новое время, и здесь она имеет две формы: наивную форму английского эмпиризма и французского энциклопедизма, которые изживают в постепенном развитии различные виды преходящих, легкомысленных связей между познающим субъектом и познаваемою действительностью, и форму ученую, ‘критическую’ в философии Канта, которая с изумительным пафосом возводит в перл создание конкубинат ^*Pub5* между познаваемой действительностью и ‘познающим субъектом и своим отрицанием самой возможности нормальных отношений между ‘мужем’ и ‘женою’ — узаконяет самые низкие формы блудных отношений, вплоть до насильнического разрушения Реймского собора снарядами крупповских орудий.

Сущность Кантова феноменализма заключается в том, что процесс частичного отрицания и меонизации познаваемой действительности^*Эрн4*, совершавшийся в философии XVII и XVIII веков, находит у него решительное обострение. Познаваемую действительность он объявляет всю и без остатка творимой и созидаемой познающим разумом, непознаваемая же действительность разрешается у него в чистую проблематичность, в трансцендентальный Grenzbegriff ^*Pub6*. Поскольку что-нибудь познается, постольку оно создается, и вне разумного созидания предмета не может быть никакого познания In abstracto этим дается гносеологическая формула и завет такого чистого насильничества над действительностью, при котором женственная сущность сущего начисто отрицается и не признается. Она существуем лишь как предмет овладения лишь для осуществления конкубината и действительна только в нем и поскольку он совершается. У Канта этот акт маскируется паутинными формами чувственности и паучиными категориями, и все же деревянный грохот схоластической терминологии и нарочитой абстракции не может заглушить печального жужжания попавшей в эти сети и умирающей в них действительности.

С большою гордостью Кант выставил притязание быть третейским судьей между враждующими течениями предшествующей ему философии. С непоколебимою уверенностью он надел на себя цепь судьи и право или не право, но произнес свой решительный приговор. Различные нелады между субъектом и действительностью, которые неизбежны были при гносеологическом ‘дон-жуанстве’ английского эмпиризма и картезианско-лейбницианского рационализма, Кант, применяя всю полноту судебной власти, решил раз навсегда прекратить формальным провозглашением развода на веки вечные между разумом и действительностью. Кант был слишком деспотичен, для того чтобы покровительствовать ‘легкомысленным связям’. С другой стороны, он был слишком обуреваем традициями новой философии, для того чтоб признать формы священного брака и существенную невестность мира. Ему оставалась только одна дорога: сделав постановление о запрещении брака, устремиться к такому безбрачному овладению действительности, при котором были бы исключены всякие моменты подлинного соединения с объектом. Пафос Sturm und Dranq’a ^*Pub7*. как это ни странно, нигде и никогда не достигал такого безграничного обострения, как в Критике чистого разума. Это было абсолютно ‘гениальное’ предприятие. Если София Арну в духе времени называла брак ‘таинством прелюбодеяния’ ^*Pub8*, то Кант это изречение универсализировал, вознес к снежным истокам национальной мысли и отсюда напоил им многоводные реки дальнейшей немецкой философии. Из судьи, сам того не замечая. Кант сделался блюстителем совокупности отдельных наук. В этом бездушном цикле отдельных обессмысленных дисциплин женственная действительность в своих различных закрытых ликах отдавалась на удовлетворение эротических стремлений научного метода. Философ же в люциферическом ‘бесстрастии’ занимался магией первоначального созидания различных ликов действительности для работы над ними ‘научного метода’. Вся действительность, т. е. весь orbis scientiarum ^*Pub9* со всей деятельностью в нем отдельных наук в последнем счете обратились таким образом в марионеточное марево, вызываемое из небытия всемогущей волей трансцендентальной апперцепции ^*Pub10*, под коей, как ‘под таинственной холодной полумаской’ ^*Pub11*, мелькают знакомые черты исконного принципиального безбрачника и абсолютного холостяка.

IV

Но, несмотря на эти строгие постановления. Кант не оставлял своего романа с метафизикой. Он, в самом глубинном замысле своем ее окончательно уничтоживший, не переставал о ней говорить в терминах чрезвычайно странного патологического эроса. Из этого эроса и возник целый ряд в корне испорченных систем метафизики, из коих самая последняя и самая грандиозная есть мечтательное восстание позитивнейшего с виду народа на чудовищно-фантастическое предприятие.

Для меня несомненно, что неслыханное (Кант с полным правом подчеркивает совершенную новизну своего дела) искажение отношений между познающим субъектом и познаваемою действительностью не могло быть единоличным делом Канта, несмотря на всю его исключительную гениальность. Философия Канта была ничем иным, как литературной транскрипцией тех сдвигов и перемещений, которые перед тем бытийственно совершились в самых глубоких недрах немецкой нации. Если мы укажем, в чем состояли эти сдвиги, мы разъясним последний уследимый мистико-исторический корень Кантова дела, закономерно приведший к крупповским манифестациям современного германизма.

Философии Канта в немецком духе предшествовало некое глубинное расстройство того, что может быть названо половым моментом национально-коллективной жизни. Отношения между отдельным субъектом и действительностью могли вылиться в классическую форму Кантовой философии только потому, что в порядке исторического самоопределения немецкий народ несколькими веками раньше возвел в догму аномалию отвлеченной мужественности и отрицание положительной женственной сущности. Через год после своего возвращения из Рима августинский монах Мартин Лютер со всей безудержностью, ему свойственной, перерезал живое духовное питание немецкого организма небесною женственностью Пресвятой и Пренепорочной Девы-Матери, и с тех пор начались трагические блуждания немецкого духа, через Критику чистого разума пришедшего к современному гордому предприятию: чистым насилием и одной лишь люциферической, отвлеченно-мужеской техникой своей культуры захватить власть над народами и овладеть Землей.

Вопрос, позволит ли Земля насильнику овладеть своею святою сущностью, — и решается на полях сражения.

V

Среди возражений, которые мне пришлось читать о моей мысли, одно поразило меня своею забавною серьезностью.

‘В самом деле, — говорит г. Пасынков, — почему же Кант с его туманностью и распыленностью, с его системою, плавающей в ‘хоре стройном светил’, с его ирреализацией земного, предметного, стал вдруг и земным, и реальным’. ‘Между культурой Канта, глаза которого. были устремлены к Плеядам, и германским милитаризмом ничего общего не может быть’^*Эрн5*.

Слова о ‘туманности’ очень характерны. Их повторяет другой ‘критик’, г. Брусиловский. ‘Кант, — говорит он, — вершина, с которой при всем обволакивающем ее тумане расстилаются чудные, притягивающие дали…’^*Эрн6*.

Я не знаю, о каких горах говорит г. Брусиловский, о трансцендентальных или действительных. Всякий, кто бывал в горах, знает, что присутствие тумана уничтожает всякие дали. Если туман редок и легок, остается виден лишь ближайший передний план. Если тяжел и густ, то не видно уже ничего. Эллины глубоко понимали опасную сущность ‘тумана’. Когда Иксион в святотатственном порыве захотел овладеть Герою, Зевс подсунул ему богиню Нефелу (Облако), и от этого любопытного брака родилось чудовище — Кентавр. Я не спорю против того, что вершина Кантовой мысли действительно покрыта туманом, но, если мы не предпишем себе, чтоб наше рассмотрение кантовского тумана заволакивалось туманом и само было туманным, мы не должны особенно удивляться тому, если диалектическое исследование вместо риторических ‘далей’ увидит в вершине Кантовой мысли те самые мрачные пещеры, наполненные туманом, в коих зародился чудовищный Кентавр современного германизма. И тогда многочисленное потомство этого кентавра — мелкие blonde Bestien ^*Pub12* — окажутся в ближайшем духовном родстве с туманной вершиной немецкой мысли.

Чтоб покончить с туманом г. Брусиловского и перейти к Плеядам г. Пасынкова, я скажу, что сущность кантовского ‘тумана’ как раз и состоит в ирреализации земного. Меонизация внутреннего и внешнего опыта, уничтожение светлых, расчленяющих и организующих онтологических форм действительности, свойственное глубочайшему духу философии Канта, и есть ничто иное, как фабрикация меонической туманности, в себе самой несуществующей и в то же время поглощающей все существующее. Насильственный процесс ирреализации земного по светлым законам Олимпа — бросает в объятия ирреализирующего тот самый туман (или ‘Нефелу’), из которого рождается меонический монстр — германский милитаризм. Сама же немецкая мысль ввергается в огненное вращение Иксионова Колеса ^*Pub13*.

Что же касается до Плеяд, на которые устремлен был взор Канта, то одно простое упоминание их ровно ничего не доказывает. Кант с пафосом говорит о звездном небе, но вряд ли найдется другой философ, который бы с такою силою, как Кант, обездушивал и обессмысливал звездное небо. Вечную славу звездных пространств, священно переживаемую древностью, средними веками и православием, стали расхищать философы нового времени, и это расхищение до предела своего было доведено именно Кантом. Для Канта звездное небо — только явление чувственности, только голый феномен, беспредельная, холодная пустота, астрономическая карта. Если бы его действительно волновало звездное небо и он чувствовал его священную значительность и его горный, внутренний смысл, он должен был бы отринуть туман, который вырастал из его феноменализма и чрез который он попадал в объятия Нефелы. От созерцания ‘Плеяд’ ничего не родилось в философии Канта, а от вершинного ‘тумана’ — весь запутанный железный ее остов, с которого начинается господство германской идеи в истории.

А. Белый остроумно подчеркнул несовместимость звездного неба и феноменализма.

‘Вдали иного бытия

Звездоочитые убранства…

И вздрогнув, вспоминаю я

Об иллюзорности пространства’ ^*Pub14*.

VI

Теперь, в заключение, позвольте мне сделать еще одно небольшое последнее замечание, которое (если только оно будет услышано!) должно установить правильную перспективу на все вышесказанное.

Я старался установить линию от Канта к Круппу, я указал мимоходом, что у Канта есть предки: Экхарт, Лютер, Беме. Эту линию я рассматриваю как магистраль, т. е. как большую, широкую и торную дорогу в историческом развитии и в историческом выявлении германского начала. Но магистралью, имеющей огромное и первенствующее значение для внешней судьбы народа, ее прокладывающего, отнюдь не исчерпываются все пути духа в том же самом народе. Кроме указанной магистрали, мы имеем еще в немецком народе иные линии духовного развития и иные преемства. Эти линии исторически малодейственны и тем не менее полны внутренней глубочайшей, я бы сказал вселенской, значительности. Я имею в виду прежде всего чистейшую не только в классическом, но и религиозном смысле линию старой немецкой музыки, а затем светлые вершины немецкой поэзии: Шиллера, Гте, Новалиса.

Мне не хотелось бы, чтоб моя духовная борьба против магистрали: Экхарт, Кант, Крупп, была ложно истолкована как отрицание только что упомянутых благороднейших линий в манифестациях германского духа. Моя вражда не против субстанции немецкого народа, а против его дурной, чудовищной модальности, в которую он оказался теперь вовлеченным своим 70-миллионным составом. И я хочу надеяться, что победа России будет не простым сокрушением германского могущества, но и освобождением лучших сторон немецкого духа из-под ига тяжелой, сокрушительной магистрали. Я верю, что и здесь должна проявиться с особым духовным сиянием освободительная миссия православной России. Наше чудесное воинство, подобно своему святому патрону — Георгию Победоносцу, — должно поразить насмерть германского Дракона лишь для того, чтобы освободить его пленниц, среди же пленниц этих находятся не только народности, порабощенные тевтонским засилием, но и порабощенная магистралью, отдавшаяся Люциферу и духам злобы поднебесной душа самого германского народа.

Примечания Владимира Францевича Эрна

^*Эрн1* Эта речь была произнесена в Петрограде 26 ноября и в Москве 29 января в Рел<игиозно>-фил<ософском> обществе памяти Вл. Соловьева. См. Отчет в ‘Утре России’ ‘Спор о германской культуре’, No 31, 1915. (Примечание В. Ф. Эрна).

^*Эрн2* Евг. Адамов (‘Киевская Мысль’, октябрь), Н. Эфрос, Кант и Крупп (‘Речь’, окт.), С. Л. Франк, О поисках смысла войны (‘Русская Мысль’, XII), П. Рысс. От Владимира Соловьева к Владимиру Эрну (‘День’. 27 ноября), М. Рубинштейн. Виноват ли Кант? (‘Русск<ие> Вед<омости>‘, No 33, 1915 г.) и т. д. (Примечание В. Ф. Эрна).

^*Эрн3* Это понимание познания обосновывается в моей работе ‘Природа мысли’. — ‘Бог<ословский> Вестн<ик>‘, 1913 г. . (Примечание В. Ф. Эрна). ^*Pub4*

^*Эрн4* О процессе меонизации ср. мою книгу ‘Борьба за Логос’. (Примечание В. Ф. Эрна).

^*Эрн5* Сарацения. ‘Бирж<евые> Вед<омости>‘, 27 ноября. (Примечание В. Ф. Эрна).

^*Эрн6* От Канта к Круппу. ‘Речь’, 1 декабря. (Примечание В. Ф. Эрна). (Имеется в виду статья Брусиловского, а не речь ‘От Канта к Круппу’ В. Ф. Эрна, произнесенная на публичном заседании Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева 6 октября 1914 г. (Прим. vadim1963)).

Примечания издателя

Впервые: Меч и крест. М., 1915.

^*Pub1* Wille zur Macht (нем.) — воля к власти.

^*Pub2* Savoir c’est prevoir (фр.) — знать значит предвидеть.

^*Pub3* Гершензон М. О. Уроки войны. — Русские ведомости. 1914. Ноябрь (No240).

^*Pub4* В. Ф. Эрн. Природа мысли. — Богословский вестник, 1913. No 3. С. 500 — 531, No 4. С. 803 — 843, No 6. С. 107 — 120.

^*Pub5* Конкубинат (от лат. concubinatus) — незаконное, блудное фактическое сожительство мужчины и женщины.

^*Pub6* Grenzbegriff (нем.) — предельное понятие. Марбургская школа неокантианства истолковывает ‘вещь в себе’ как задачу и предел (предельное понятие) процесса логического определения объекта.

^*Pub7* Sturm und Drang (нем.) — ‘Буря и натиск’ — литературное движение в Германии 70 — 80-х гг. XVIII в. Представители ‘Бури и натиска’ отстаивали национальное своеобразие, народность искусства, требовали изображения сильных страстей, героических деяний, характеров, не сломленных деспотическим режимом. Движение названо по одноименной драме Фридриха Максимилиана Клингера (1752 — 1831), написанной в 1776 г.

^*Pub8* Арну София Мадлен (1740 — 1802) — французская актриса, оперная певица. По-видимому, Эрн ссылается на кн.: Ed. et Jules de Goncourt. Sophie Arnould, d’apr&egrave,s sa correspondance et ses mmoires indits (P., 1877). С. Арну славилась своим остроумием. Посмертно изданы сборники ее афористических высказываний: Arnoldiana (P., 1813) и Mmoires de m-ll S. Arnould. V. 1 — 2 (Р., 1837).

^*Pub9* Orbis scientiarum (лат.) — круг знаний, совокупность всех научных знаний.

^*Pub10* Трансцендентальная апперцепция — понятие философии Канта, обозначающее единство познающего субъекта, который с помощью рассудка конструирует (мыслит) свои объекты.

^*Pub11* Неточная цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова ‘Из-под таинственной холодной полумаски…’ (1841).

^*Pub12* Blonde Bestien (нем., мн. ч.) — ‘белокурые бестии’, метафора ‘сверхчеловека’ у Ф. Ницше (см.: Генеалогия морали. Памфлет. Спб., 1908).

^*Pub13* Иксион, похвалявшийся своей победой над Герой, по приказу Зевса был привязан к вечно вращающемуся огненному колесу.

^*Pub14* А. Белый ‘Под окном’ (Урна. М., 1908).

Оригинал здесь.

Владимир Францевич Эрн. Сборник ‘Меч и Крест’.

СУЩНОСТЬ НЕМЕЦКОГО ФЕНОМЕНАЛИЗМА *Эрн1*

I

II

III

IV

V

VI

Примечания Владимира Францевича Эрна

Примечания издателя

Читайте также:

СУЩНОСТЬ НЕМЕЦКОГО ФЕНОМЕНАЛИЗМА ^Эрн1