В.В. Розанов
В.В. Розанов
Судьба сельского священника
Судьба сельского священника
Судьба сельского священника, Розанов Василий Васильевич, Год: 1906
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Богатою иллюстрацией к тому, к каким последствиям ведет исключительно монашеское управление церковными делами, — с устранением от этого управления белого духовенства и мирян, — служит чрезвычайно интересное и характерное дело сельского священника Олонецкой губернии Андрея Магаева. Об нем уже начали появляться сведения в печати (‘Голос Правды’ и ‘Юридическая Газета’), — но мы думаем, что печать русская, как выразительница общества русского, должна не ограничиться одним ‘сообщением’ об этом деле, но и активно добиться его пересмотра и отмены глубокой и грубой несправедливости, сделанной ‘какому-то попу’, кажется, только в уверенности, что он не запищит, не закричит, если через него и переедет начальство. Священник сельский есть не только ‘низший служащий’ своего ведомства, ‘последняя спица в колеснице’ перед очами всемогущей духовной консистории и центрального духовного управления в Петербурге: он — служитель и пастырь народа, соработник общества, нужная сила в государстве и вообще очень почтенное лицо в истории, — все такие качества и функции, которых никак нельзя приписать духовной консистории, ни — одной, ни — всем. Общество, и в частности печать, очень и очень вправе заступиться за этого своего члена и сотрудника.
Но изложим факты и дело, как они содержатся в объяснительном прошении его, поданном 3 ноября 1905 года в Святейший Синод. Крестьянский сын Новгородской губернии Андрей Магаев окончил курс в Вытегорской учительской семинарии и затем учительствовал в земских училищах в течение десяти лет. Стремление расширить свою деятельность и дать ей лучшее основание заставило его в 1892 году рукоположиться в священники. Назначен он был в Отоозерский приход — беднейший и отдаленнейший в Олонецкой губернии, откуда в летнее время не только не было проезда даже верхом, но нельзя было и пройти далее 25 верст от окруженного лесами и болотами села. Деятельный священник принялся за работу и в четырехлетнее пребывание здесь прорубил с прихожанами просеку для дороги и заложил мосты, выстроил с ними же новую деревянную церковь, двухэтажный дом для причта и школы, открыл две школы грамотности: одну за 18 верст и другую за 7 верст от церкви и, наконец, начал постройкою здание для большой церковно-приходской школы. Читатель отметит в уме своем, что все эти работы только и могли быть предприняты и исполнены через посредство расположения сельчан к своему священнику, который сумел одушевить их и вместе приобрести их доверие. Подчеркиваем это: ибо кары, постигшие его вскоре, все официально мотивируются ‘неуживчивым характером’ его и ‘нерасположением к нему прихода, доведенным до степени, могшей повести к оскорблению священнического сана’. Сам он приписывает свои несчастия ‘страшному недовольству’ местного благочинного и окружающего духовенства, раздраженного тем, что епархиальное начальство за старания его ‘на пользу благолепия церкви’ наградило его набедренником: обычная и мелкая рядовая награда священников. Кто знает обстановку глухой провинциальной жизни и как часто ‘Иван Иванович ссорится с Иваном Никифоровичем’ — поймет сразу полную возможность раздражения просто ленивого и косного к трудолюбивому и предприимчивому. В 1895 г. он был награжден, а уже в следующем 1896 г., по доносу земского начальника Путяты преосвященному, был переведен за 300 верст, в другой приход, в Сярго-озеро, Лодейнопольского уезда, как ‘неблагонадежный политически’. Вероятно ли, чтобы ‘политическая неблагонадежность’ совмещалась с церквостроительством, — предоставляем судить читателю. Но шел 1896 год, время было тяжкое, и преосвященный, очевидно, торопливо подался перед голословным оговором по такому опасному пункту, не желая навлечь и на себя подозрение или обвинение в ‘защите неблагонадежного человека’. Земские же начальники в ту пору пользовались непререкаемым авторитетом, как судьи и администраторы местной жизни. Словом, здесь обычная ‘духовная’ уступчивость перед гражданской властью и уверенность последней, что не будут же критиковать и проверять ее по поводу ‘какого-нибудь попа Андрея’. Несмотря на ходатайство прихожан перед преосвященным об оставлении им любимого священника, он был переведен.
Здесь он сделал, может быть, неосторожность: несмотря на состоявшееся решение о переводе, он подал прошение на Высочайшее имя, указав в нем, что так как недостроенная церковно-приходская школа строится ‘в память Царя-Миротворца Александра III’, то переводом его в другой приход и оставлением в недостроенном виде школы, посвященной такому Имени, ‘сие имя позорится’. По нашему чувству, тут больше наивности сельского батюшки, чем определенной вины. Но именно с этого времени начинается постоянное вмешательство в его дела, уже в новом приходе, жандармского управления, — как равно с этого же времени нарушилось к нему и благоволение местного преосвященного и местной духовной консистории. По всему, однако, видно, что батюшка был — по теперешнему жаргону — скорее ‘черносотенный’, нежели ‘неблагонадежный’. ‘С этого-то времени, — пишет он в объяснении Св. Синоду, — не только ежегодно, но даже ежемесячно стали, как бы избрав меня мишенью, зорко следить за мной жандармы, — вследствие чего я обратился в департамент полиции, чтобы вызвать все собранные сведения обо мне, каковое обращение мое не могло укрыться не только от моих доброжелателей, но и от врагов, которые весьма удобно стали пользоваться таким предлогом для обвинения якобы политического неблагонадежного пастыря и беспокойного’.
Читатель опять отметит в уме своем, что прямое обращение в департамент полиции ясно свидетельствует о чистоте совести священника и неимения никаких за ним фактов по части ‘неблагонадежности’.
‘Во втором приходе, селе Сярго-озере, я не упал духом, — пишет он, — а еще энергичнее принялся за устройство его, утешая себя надеждой доказать своим врагам, что я готов пожертвовать всем на благо своих прихожан’. Он здесь устроил, — очевидно, не на свои, а на выхлопотанные средства, к даче которых надо же было расположить прихожан, — двухэтажный дом для причта и школы и за 500 верст от своего села церковь, сгоревшую двадцать лет назад и невозобновленную. За это в 1898 году ему была объявлена консисторским указом ‘благодарность за попечение о постройке храма, где он необходим’.
Опять в связи с этим начинается мелкая борьба против него, как он выражается, ‘мироедов, эксплоатирующих бедных’, — по прошению которых он в 1899 году переводится в третий приход — Девятины, Вытегорского уезда. ‘Но другие прихожане, бедняки, подали прошение к преосвященному об оставлении меня в этом приходе, с подробным описанием моей деятельности’, — пишет он, каковое прошение оставлено было без последствий. В селе Девятинах он оставляется только на год, но и в этот один год приобрел такую любовь прихожан, что они несколько раз, обращаясь к разным инстанциям, просили в трогательнейших выражениях не отнимать у них уважаемого пастыря. Но ничто не помогло.
Когда читаешь это дело в документах, то кажется, что на вас надвигается какой-то угар: до того ничего в нем не понимаешь и до того оно кажется противоестественным! Бесспорным и заключительным документом является решение Св. Синода, где — если бы были тяжкие вины за этим священником, — то они непременно были бы прописаны, названы, но, не найдя ничего здесь, кроме ссылок самого общего характера на ‘неуживчивость и сутяжничество’, — мы не можем не прийти к полному убеждению, что никаких определенных, осязаемых, так сказать, священно-юридических или нравственных вин на отце Андрее Магаеве не лежало. ‘Сутяжничество!..’ Но ведь ‘судился’ с книжниками и фарисеями и Христос, и Он был ‘на суде’ у Пилата и первосвященников. ‘Неуживчивость’, — но ведь и митрополит Филарет оказался ‘неуживчивым’ с обер-прокурором генералом Протасовым: и Синод не осудит Филарета и не станет на сторону Протасова. ‘Сутяжничество’ всегда имеет две стороны: которую-то правою и которую-то виноватою. В это надо вникнуть: а то зачем же и ‘суды’ устанавливать, если самое обращение к суду именовать ‘сутяжничеством’ и наказывать за него, как за порок, пьянство или лихоимство! Св. Синод, очевидно, недодумал думу.
Острота наказания заключалась в том, что священник Магаев был местного консисториею ‘запрещен к служению’ (не лишась прихода), — о чем последняя скрыла в своем изложении дела Синоду, — и отец восьмерых детей ‘выстрадал почти целый год без места голодом’ (его собственное выражение): не правда ли, хороша награда за 14-летный труд, бесспорно просветительный, культурный, пастырски верный народу и церкви?! Вот вам и приложение слов ученической молитвы, какую он читал еще в учительской семинарии и потом учителем, с учениками и сам: о служении ‘Церкви и Отечеству на пользу’, — читал и, как видно по последующему, запечатлевал в доверчивом детском сердце с юных лет…
Переведенный в четвертый приход, Пороги, Вытегорского прихода, неугомонный священник через хлопоты в Петербурге добивается открытия здесь самостоятельного прихода и затем, совместно с начальником путей сообщения г. Рыбкиным, основывает церковно-приходскую школу. ‘Прихожане, в особенности бедные, в течение более года до открытия самостоятельного прихода аккуратно платили жалованье, кроме заправил, — каких-нибудь семи человек, — которые постарались в сообщничестве с благочинным и гражданскими властями довести меня до самой крайности: вооружили сторожа церковного и псаломщика, которые совершенно перестали меня слушать’ (из объяснения о. Магаева Свят. Синоду). Отсюда он построил, в 200-верстном расстоянии, церковь-школу. Очевидно, имя его и деятельность широко разнеслись по округе, что он везде находил помощь, доброжелательство и жертвователей. Что он в существе дела и молча ценился и епархиальным начальством, можно видеть из того, что в 1903 г. оно его обратно перевело в первоначальное место служения — Отоозеро: так как начатая им постройкою большая церковно-приходская школа достраивалась последующими настоятелями прихода небрежно и неумело, — и другого исхода, как поручить ее достроить самому начинателю, преосвященный и консистория не нашли. Наконец в 1905 году совместно с прихожанами от. Магаев открывает маленькое сельскохозяйственное общество. В этом же году он имел неосторожность, встретя противодействие в местном земском начальнике, в письменном заявлении, поданном ему, назвать его ‘анархистом’, — на что тот принес жалобу окружному суду, и суд приговорил его к заключению в тюрьму на один месяц и десять дней, каковое наказание, на основании 86-й ст. Уложения о наказаниях, заменено для него, как для духовного лица, ‘заключением в монастырь по распоряжению духовного начальства’. Конечно, ‘анархист’ — слово неуместное в прошении, это — проступок, неучтивость, невежливость, грубость, но не преступление. Суд, на котором не присутствовал обвиняемый и не сказал своих если и не оправдательных, то объяснительных мотивов, очевидно, приговорил его (в июне 1905 года) к наказанию, слишком превышающему вину, и, очевидно, подверг такому наказанию просто по единоклассности с земским начальником, по единству и общности сословия и службы. Нужно заметить, что от. Магаев не только обременен огромным семейством и совершенно неимущ, но от неоднократных странствований в этом болотном и холодном краю — приобрел тяжелый ревматизм ног: консистория, однако, приговорила его к заключению в самый убогий и далекий монастырь, в местности нездоровой, которая угрожает обострить его болезнь.
Любопытна по языку и по тону резолюция Св. Синода, которою решено это дело: ‘Для наущения священника Магаева смирению и кротости, приличествующих пастырю церкви, и поведению, соответствующему священническому сану, предписать олонецкому епархиальному начальству поместить названного священника в одну из обителей Олонецкой губернии, предоставив преосвященному олонецкому, в случае твердого раскаяния Магаева в своем недостойном поведении и исправления, срок назначенной Магаеву эпитимии сократить до 3 месяцев по своему архипастырскому усмотрению’.
Повторяем, — все это очень принципиально для характеристики исключительно монашеского управления церковными делами, — управления келейного, канцелярского и исключительно бумажного. Все судится и решается заочно, на основании бумажных донесений, без выслушания судимого лица. А лицо и живая речь много говорит и менее могут скрыть, чем бездушная бумага, не краснеющая, не бледнеющая. Наконец, что такое ‘сельский священник’ и вообще ‘священник’ для высокопоставленного монаха, — когда этому священнику противопоставлено светское лицо с некоторым значением? Это — ‘свой человек’, свой ‘низший служитель’, которому легко сказать: ‘Уйди в сторону’, ‘скройся’ — чтобы только не иметь лишних разговоров с самостоятельным светским чиновником. Понятная, привычная и грустная обстановка дела. Напротив, заседай в высшем управлении белые священники, в равной силе с монашеством, они отстояли бы своего собрата и против кляуз земских начальников, и против мелких придирок полиции, и, наконец, против произвола местных духовных консисторий. Наконец, они оценили бы, как живущие среди народа, культурную и просветительную работу священника в глухом, диком краю.
Впервые опубликовано: Новое Время. 1906. 9 нояб. No 11013.