Судьба русского ученого, Розанов Василий Васильевич, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Очерки и воспоминанія

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія Министерства Путей Сообщенія (Товарищества И. Н. Кушнеревъ и К), Фонтанка, 117.
1911.

Статья В. В. Розанова ¹).

¹) Эта статья подъ заглавіемъ ‘Судьба русскаго ученаго’ была напечатана въ газет ‘Новое Время’, 14 апрля 1904 г., No 10098.

Изданъ первый томъ задуманнаго Московскимъ Психологическимъ обществомъ изданія избранныхъ сочиненій покойнаго своего предсдателя Н. Я. Грота. Превосходно выполненный портретъ живо передаетъ черты вчно юнаго и вчно подвижного этого ученаго, а обширная (60 страницъ) біографія его, написанная В. И. Шенрокомъ, даетъ яркую картину дтства, юности, ученія и плодотворной общественной дятельности этого любимца общества, друга ученыхъ и писателей. Ниже я займусь исключительно этою біографіею, а пока скажу о самомъ изданіи. Сердце бьется при взгляд на первый томъ. Во всякомъ случа, это хорошее чтеніе, а для многихъ, даже чрезвычайно многихъ русскихъ, это будетъ и избранное чтеніе. Я не хочу кривить мыслью даже и надъ гробомъ человка и скажу прямо, что лично не имю соучастія съ его философіею. Но, оговоривъ и отстранивъ личное свое мнніе, я могу тмъ свободне сойти въ кругъ мыслей, какія приблизительно существуютъ или возможны у читающаго русскаго общества относительно трудовъ покойнаго. Онъ принадлежитъ къ интереснйшей эпох русскаго философскаго движенія, именно: моменту перелома отъ позивитизма къ идеализму. Если, можетъ быть, онъ и мало помогъ внутренно совершиться этому перелому, то зато вншнимъ образомъ онъ, такъ сказать, устлалъ розами путь этого перелома, когда онъ могъ быть посыпанъ терніями. Почти вся печать наша (періодическая) въ 70-ые, 80-ые, 90-ые годы, да въ значительной степени еще и сейчасъ, захвачена была позитивнымъ направленіемъ, философіею безъ философіи и даже съ ненавистью къ философіи. И не создай Н. Я. Гротъ ‘Вопросовъ философіи и психологіи’, то даже Вл. Соловьеву не всегда можно было бы найти мсто для помщенія какой угодно блестящей своей статьи. Идеализмъ былъ у насъ безпріютенъ въ томъ простомъ и самомъ тсномъ (и вмст ужасномъ) смысл, что онъ не имлъ ни дома, ни квартиры, ни даже хоть кой-какихъ меблированныхъ комнатишекъ себ, обитая буквально на улиц, подъ небомъ, дождемъ и снгомъ и безсильно обивая пороги тхъ аппартаментовъ, гд засдали, реферировали и просвщали общество мудрецы ‘позитивнаго’ закала ума. По указанію смлаго парижскаго инженера, трудъ философскій, задача философствованія почти свелась къ труду переплетному: переплести ‘въ одинъ корешокъ’ вс ране отдльно переплетавшіяся и порознь стоявшія въ шкафахъ книжки, начиная съ ‘ариметики’ и кончая ‘подготовительными матеріалами для соціологіи’. Такъ какъ такое ‘переплетаніе’ было по плечу всякому, то сразу явились у насъ десятки, сотни, а считая съ окончательно неудачными — даже тысячи философовъ, ибо вс Молчаливы, 80 лтъ назадъ пвшіе своимъ Софьямъ: ‘Стонетъ сизый голубочекъ’,— преобразились теперь въ ‘позитивистовъ’, приносившихъ въ одинъ изъ нашихъ ежемсячниковъ свои первыя разсужденія: ‘Еще о классификаціи наукъ по Огюсту Конту’ или ‘Опять о теологическомъ, метафизическомъ и позитивномъ періодахъ умственнаго состоянія человчества’. Впрочемъ, я впадаю въ сатиру, отъ которой давно далъ себ зарокъ. Теперь времена уже измнились. И, можетъ быть, сатира моя чрезвычайно несвоевременна. Но я помню же періодъ начала 80-хъ годовъ, и до какой степени душно, скучно, уничижительно было въ то время положеніе каждаго, кто не хотлъ войти въ общій ‘позитивный’ табунъ. Тутъ-то Гротъ, эклектическій, мягкій, съ врожденною и неустранимою вжливостью въ душ, и оказалъ несравненныя свои услуги. Но перейду къ ‘Сборнику’, первый томъ котораго передъ нами.

Изъ философскихъ статей покойнаго для перваго тома предположеннаго изданія выбраны наиболе интересныя статьи, составляющія, такъ сказать, ‘введеніе’ къ мышленію покойнаго Н. Я. Грота и даже, пожалуй, ‘введеніе’ къ его личности. Ибо въ философіи именно, и только въ ней одной, личность мыслителя играетъ первенствующую роль. Вотъ эти статьи: ‘Философія какъ втвь искусства’, ‘Отношеніе философіи къ наук и искусству’, ‘Къ вопросу объ истинныхъ задачахъ философіи’, ‘О направленіяхъ и задачахъ моей (И Я. Грота) философіи, по поводу статьи архіеп. Никанора’, ‘Значеніе чувства въ познаніяхъ и дятельности человка’ (дв статьи на одну тему). Это — статьи ‘вводныя’. Затмъ идутъ чисто философскія, такъ сказать догматическія: ‘Къ вопросу о критеріяхъ истины’, ‘Къ вопросу о классификаціи наукъ’, ‘Что такое метафизика’, ‘О времени, критическое изслдованіе’. И дв очень важныя статьи полемическаго и критическаго содержанія: ‘О философскихъ этюдахъ А. А. Козлова’ и ‘О второй части книги Л. М. Лопатина: Положительныя задачи философіи’. Какъ можетъ видть читатель, и какъ объясняетъ самъ Гротъ въ статьяхъ перваго порядка, покойнаго уже чрезвычайно рано занялъ вопросъ: неужели чувства человка, занимающія такую обширную часть его душевной жизни, не входятъ вовсе зиждущимъ началомъ въ построеніе философіи? Пожалуй, это тотъ же вопросъ, какой задалъ себ Кантъ о предопытныхъ категоріяхъ разума, но приложенный къ другой части нашего существа, тотъ же, пожалуй, это вопросъ, какой понудилъ Н. Михайловскаго дать мсто и соучастіе ‘субъективному моменту’ въ соціологіи. Здсь скрытъ вчный ростокъ (или вчное поползновеніе?) къ идеализму: наше ‘я’ — не умирающій ангелъ, который никакъ не можетъ допустить ни бездушности, ни загрубнія, ни безчеловчія (въ соціологіи) въ лучшую изъ дятельностей человческихъ (умственную). Конечно, допустивъ въ философію такой ‘субъективный’ элементъ, какъ чувство, сердце,— мы допускаемъ возможность чрезвычайныхъ ошибокъ, таковы были философскія иллюзіи Фихте и Шеллинга, соціальный иллюзіонизмъ Фурье и пр. Но онъ всегда поправимъ, завтра же поправимъ пріятелемъ философа. Онъ зато придаетъ такую живость и философіи, и соціологіи, а вмст и такой сообщаетъ имъ практицизмъ, какого никогда безъ ‘субъективнаго элемента’ они не получили бы. Говорятъ, все субъективное не вковчно, а истина и, слдовательно, задача науки и философіи — въ вчномъ. Такъ. Но что вчне, камень или растеніе? Растеніе завтра умираетъ, но растительность (какъ родъ) гораздо устойчиве камней. Зеленый лугъ, цвтущій, напр., около Пестума сейчасъ, какъ и до P. X., гораздо вковчне давно разрушенныхъ, вовсе разрушенныхъ до песка, до ныли, до невидимости прибрежныхъ скалъ Тирренскаго моря. Цвтокъ переживаетъ скалу, какъ, можетъ быть (мы надемся), и жизнь переживетъ нашу планету.

Во всякомъ случа многочисленные любители философіи въ нашемъ отечеств найдутъ въ изящно изданномъ том трудовъ покойнаго обильную пищу для размышленія, спора, согласія. Для оцнки философской личности покойнаго чрезвычайно цнна статья, написанная въ отвтъ на нкоторые упреки архіеп. Никанора, автора замчательной, въ своемъ род единственной у насъ книги: ‘Позитивная философія и сверхъ-чувственное бытіе’. Это, можно сказать, философская біографія Н. Л. Грота, написанная имъ самимъ. Она любопытна, жива, поучительна, и чтеніе тома можно бы начинать съ нея. Мы здсь позволимъ себ однако остановиться на боле для насъ привлекательной житейской біографіи покойнаго, ибо, думаемъ, именно біографія эта и была ‘субъективнымъ добрымъ ангеломъ’ около міровоззрнія покойнаго, которое ломалось, какъ тонкій осенній или весенній ледъ всякій разъ, какъ на него ступала чья-нибудь нога. Исторію этихъ ‘ломаній’ своей мысли онъ самъ разсказываетъ такъ трогательно и чистосердечно, что къ краткому резюме: ‘она — вся сломалась’ намъ нечего прибавить.

Гротъ кончилъ свою жизнь необыкновенно грустно. Года за три до смерти, помню, я его видлъ въ Петербург. Это былъ совершенно цвтущій молодой человкъ (на видъ), и никакого подозрнія о близкой смерти у говорившаго съ нимъ не могло быть. Онъ былъ въ возраст полныхъ силъ, среднихъ лтъ, но необыкновенная свжесть организма, при замчательной красот лица, давала впечатлніе не средняго возраста, а именно — молодости. Однако молодость эта была скоре въ вчно молодыхъ его надеждахъ. Онъ не скрывалъ страшнаго переутомленія, которое стояло позади, и очевидно оно-то преждевременно и свело его въ могилу. Упомянувъ, что съ каждымъ годомъ семья его возрастаетъ на одного человка, онъ стовалъ на чрезмрную тсноту средствъ, почти нужду. Онъ не жаловался, а разсказывалъ — и впечатлніе получалось тягостне, чмъ если бы у него были жалобы. Все сложилось само собою. Профессорскаго жалованья не увеличишь: это — положенный ‘штатъ’, на которомъ служа одинаково получатъ Поприщинъ и Ньютонъ, за редакторство (‘Вопросовъ философіи’) онъ или ничего не получалъ или очень мало: это было — любительство, поэзія, слава его, по безхлбная слава. Къ истинному мученію слушателя, онъ разсказывалъ, что было бы совсмъ плохо, не приди на помощь приватныя занятія но разбору архива какихъ-то сословно-семейныхъ документовъ {Архива Московскаго дворянства.}: занятіе, не имвшее ничего общаго ни съ философіею, ни съ психологіею, ни съ журналомъ, ни съ каедрою. Это занятіе было все равно (для спеціалиста), какъ если бы въ добавленіе къ профессур онъ открылъ въ дом у себя прачечное заведеніе. ‘Злая татарщина!’ мелькало у меня. Онъ однако надялся на нкоторую перемну матеріальныхъ обстоятельствъ, можетъ быть такъ и не наступившую, отсюда проистекало его оживленіе, можетъ быть на часъ, можетъ быть на дни, можетъ быть и даже наврное (судя но сообщеніямъ въ біографіи г. Шенрока) — обманувшее его.

‘Онъ таялъ, какъ свча,— пишетъ его біографъ,— постоянный искусственный подъемъ энергіи совершался уже на счетъ основныхъ, а не запасныхъ силъ организма’. Почти каждую зиму, начиная съ 91-го года, онъ подвергался нервнымъ припадкамъ удушья, сопровождавшимся упадкомъ силъ. Въ послднія дв зимы приступы лихорадки, ревматизма и ларингита заставляли его нердко пропускать лекціи. ‘Но усиленная переписка съ заграничными учеными и необходимость работать, кром исполненія профессорскихъ обязанностей, въ архив московскаго дворянства для нуждъ своей большой семьи неумолимо подтачивали его силы’. На 1900 годъ ему общана была годичная заграничная командировка. Это подняло необычайно его энергію, готовую всегда вспыхнуть при первой надежд. У него загорлось множество новыхъ плановъ, однако лто онъ ршилъ посвятить безусловному отдыху, частью по требованію докторовъ, частью подъ свжимъ впечатлніемъ трагическаго конца его товарища, професора Корелина, сдлавшагося жертвой переутомленія. ‘Вы не смотрите,— говорилъ близкимъ людямъ Гротъ,— что я бодръ и веселъ, у меня вс органы поражены, и я нуждаюсь въ основательномъ отдых, чтобы меня не постигла участь Корелина. Все лто буду лежать на трав, подъ деревомъ, и только отдыхать, отдыхать’… ‘Видно было,— говоритъ біографъ,— что онъ считалъ близкую опасность благополучно миновавшей’. Но это оказалось не такъ. Предстояло принять мры противъ опасности, медленне наступавшей и боле неотвратимой. Онъ ршился покинуть вовсе Москву. ‘Это была тяжкая уступка его переутомленію. Онъ хотлъ устроиться въ Харьков, гд онъ лучше могъ сберечь свои силы, которымъ въ Москв, вслдствіе условій жизни, хлопотъ но журналу и Психол. Обществу, многое угрожало. Къ этому присоединялись и практическія соображенія: близость Харькова къ его лтнему убжищу, возможность боле дешеваго устройства и проч. Носились слухи, что къ прізду Грота осенью въ Москву ршено было почтить его прощальнымъ обдомъ… Многіе были поражены необычайной новостью: ‘Гротъ оставляетъ Москву!’ — ‘Какъ же это,— спрашивали многіе,— создалъ Психологическое Общество, создалъ журналъ, заслужилъ огромную популярность и уваженіе,— и все бросаетъ!’ Когда эти слова были переданы Гроту, онъ, уже чувствуя себя серьзно больнымъ, нетерпливо возразилъ: ‘Ну, да! Ну, да! создалъ и Общество, и журналъ, а теперь усталъ, что же тутъ непонятнаго?’

Онъ торопился выхать изъ Москвы и все длалъ самъ, приготовляясь къ отъзду. Но это, уже ничтожное для здороваго организма, переутомленіе съ хлопотами вызда — оказалось для надорванныхъ его силъ роковымъ. Едва пріхавъ въ деревню, онъ почувствовалъ себя худо и черезъ десять дней (23 мая 1899 г.) его не стало. Въ сущности онъ былъ похожъ на чрезвычайно зарумяненное яблоко, все съденное внутри червемъ, т.-е. онъ былъ совершенно боленъ, почти умиралъ, и только (для собесдника) кожа его блестла молодостью, а глаза — живостью и предпріимчивостью. Можетъ быть и физическихъ-то силъ ему было отпущено въ мру: и онъ только ярко горлъ, и быстро сгорлъ весь. И трудъ его, и вс біографическія перипетіи вынесъ бы человкъ ‘пожиловате’. Но этой ‘жиловатости’ вовсе въ немъ не было. Скоре его организмъ былъ похожъ на красивую фарфоровую куклу, быстро обтрепавшуюся и, наконецъ, разбившуюся въ рукахъ ребенка-баловня, какимъ была его біографія.

Объ отъзд его изъ Москвы, просто по бдности и усталости, мы впервые узнаемъ изъ этого теперь вышедшаго перваго тома его сочиненій. ‘Злая татарщина’ — какъ не сказать этого! Невозможно представить себ человка боле на мст, чмъ какъ былъ онъ при Обществ и журнал, единственныхъ точкахъ философскаго идеализма у насъ за промежутокъ боле, чмъ десяти лтъ. Если вообще умственная жизнь Россіи чего-нибудь стоитъ, то безъ всякаго преувеличенія можно сказать, что Гротъ былъ въ этой жизни однимъ изъ важныхъ, необходимыхъ колесъ. Необходимое колесо въ умственномъ движеніи страны, обнимающей шестую часть земной суши и имющей 130—140 милліоновъ населенія! И какова его судьба? Онъ, видите ли, не держался ни ‘zweikinder-system’, ни ‘keinkinder-system’, этотъ рабочій, ломовикъ, не придерживался предостереженія Мальтуса и Д. С. Милля, что ‘средства пропитанія увеличиваются только въ ариметической прогрессіи, тогда какъ населеніе иметъ несчастную тенденцію возрастать въ прогрессіи геометрической’. И умеръ заработавшись, свалясь отъ усталости, какъ лошадь подъ непосильнымъ возомъ. А какъ было свтло начало его поприща:

‘Съ какимъ удовольствіемъ я иногда прозжаю черезъ Кремль и размышляю, что нахожусь въ Москв, въ сердц Россіи, составляя одинъ изъ кусочковъ ткани этого сердца. Но я еще не наслаждаюсь Москвою вполн. Сначала надо потрудиться хорошенько, чтобы пріобрсти досугъ и возможность жить посвободне. Я еще ни разу не имлъ времени пойти погулять безъ цли въ Кремль и насладиться спокойно видомъ Москвы: ни разу еще мы не были ни въ музеяхъ, ни на выставкахъ, ни въ галлереяхъ’.

Такъ писалъ онъ перехавъ на профессуру въ Москву. Это были дни кануна подъема всхъ его силъ, какъ общественнаго дятеля и журналиста, въ Первопрестольной. Вотъ строки его изъ Нжина, боле раннія, когда онъ впервые окружилъ себя семейнымъ кругомъ:

‘Прошла пора, когда я смотрлъ на жизнь, какъ на чашу славы и богатства. Самая лучшая цль жизни — уравновсить умственныя, теоретическіе моменты съ моментами спокойнаго семейнаго счастья. Нмцы давно это поняли, и они на женитьбу смотрятъ, какъ на долгъ, въ тотъ моментъ, когда они пріобртутъ первую трудовую копейку. Это стимулъ къ новой работ. Вотъ и теперь у меня серьезная цль въ жизни — сдлаться достойнымъ милой, идеальной двушки. Я знаю, что меня ждетъ награда въ будущемъ и это удесятеряетъ энергію моихъ добрыхъ намреній’.

Любовь, но словамъ его, отразилась на его дар рчи: ‘Сегодня читалъ лекціи съ особеннымъ одушевленіемъ. Законы Вебера, Фехнера, Вундта излагались мною самымъ краснорчивымъ образомъ’ (XLII стр.). И везд этотъ ясный, немного наивный, безкорыстный и доврчивый духъ чувствуется въ немъ. Вотъ онъ за границей, въ Берлин, и біографъ, пользовавшійся письмами его къ брату, Конст. Як. Гроту, такъ передаетъ первые шаги еще набирающагося учености молодого человка:

‘Съ своими новыми друзьями Гротъ прошелъ формальности матрикуляцій и вступилъ въ трудовую университетскую жизнь. Вначал восторженное благоговнье передъ свтилами германской науки внушило новичку студенту нкоторый страхъ. Но это неизбжное смущенье скоро уступило мсто сознанію собственныхъ силъ, и не дале, какъ черезъ мсяцъ, мы видимъ Грота центромъ общаго вниманія на разныхъ философскихъ собраніяхъ, гд его уже успли замтить и оцнить, какъ молодую, много общающую силу, и вмст съ тмъ къ нему уже начинаютъ относиться съ симпатіей, какъ къ человку. Его разспрашиваютъ о состояніи философской науки въ Россіи, произносятъ въ честь его привтственные тосты въ застольныхъ бесдахъ и вообще относятся къ нему сердечно и дружески, нкоторые берлинскіе ученые приглашаютъ его къ себ и завязываютъ съ нимъ частное знакомство. Въ одномъ письм къ брату онъ очень интересно описываетъ вступленіе свое какъ гостя — въ Берлинское Философское Общество, на засданіе котораго, соединенное съ обдомъ, онъ введенъ однимъ своимъ знакомымъ. Здсь, въ числ 15 человкъ, присутствовали выдающіеся философы, напр. Мишле, Меркеръ, Кирхманъ, Шасслеръ, Фредериксъ и др., отнесшіеся къ молодому русскому ученому съ живйшимъ сочувствіемъ. Предсдательствующій, профессоръ Меркеръ, представилъ Обществу Николая Яковлевича, предложилъ за него, единственный въ этотъ разъ, тостъ, какъ за представителя русской философской науки въ Берлинскомъ Философскомъ Обществ. ‘Чокнувшись со всми’,— разсказываетъ Н. Я.,— ‘я обратился къ собранію съ выраженіемъ благодарности, и сказалъ небольшую рчь о состояніи философской науки въ Россіи,— рчь, которая имъ очень понравилась, такъ что они выразили надежду, что я когда-нибудь буду держать боле подробный Vortrag но этому предмету’… Вскор Гротъ завоевалъ въ философскомъ кругу Берлина такое сочувствіе и возбудилъ такія надежды, которыя обязывали оправдать составившееся о немъ лестное мнніе и заставляли его усиленно работать. Особенно тепло отнесся къ нему извстный Лацарусъ, выразившій желаніе, чтобы Гротъ сдлался сотрудникомъ по русскому отдлу издаваемаго имъ ‘Zeitschrift fr Vlkerpsychologie’.

Въ этихъ отрывкахъ, какъ живой, рисуется Н. Я. Гротъ. Гротъ и дремливость были несовмстимы. Гд бы онъ ни появлялся, начиналось движеніе. Не очень сильное, не упорное, не къ которой-нибудь вдругъ выявившейся и ставшей насущною цли. Этой черты дятельности фанатиковъ въ немъ не было. Начиналось легкое броженіе веселящаго шампанскаго. Скептицизмъ разсевался около столь увреннаго человка, лнь спадала около человка, вчно подвижного. Гулять ли, пть ли (въ ученическіе годы) предстояло,— учиться ли, писать ли диссертацію или образовывать общество, журналъ: для всего былъ хорошъ этотъ человкъ, къ которому такъ шелъ бы стихъ старика Богдановича о Психе:

Во всхъ ты, Душенька (= Психея), нарядахъ хороша!

И вотъ такой чистый и умный ‘Ребенокъ’, если это нарицательное имя позволено, олицетворивъ его, передлать въ собственное, какъ древніе сдлали это съ названіемъ ‘дугаи-Психеи’,— этотъ всхъ освжавшій ‘Ребенокъ’ упалъ, когда на возъ ему москвичи налолсили тяжелыхъ московскихъ булыжниковъ.

И пусть читатели всей Россіи исправятъ ошибку или грхъ Москвы, ошибку или грхъ нашего учебнаго вдомства. Какъ мы слышали, самый выходъ послдующихъ томовъ сочиненій Н. Я. Грота поставленъ въ зависимость отъ того, разойдется ли и окупитъ издержки изданія 1-й томъ.

Николай Яковлевичъ Гротъвъ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахътоварищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Статья В. В. Розанова 1).

Читайте также:

Николай Яковлевичъ Гротъ
въ очеркахъ, воспоминаніяхъ и письмахъ
товарищей и учениковъ, друзей и почитателей.

Статья В. В. Розанова ¹).