Судьба ислама, Трачевский Александр Семенович, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 54 минут(ы)

Судьба ислама.

I.
Врованя и расы.

Помимо массы мелкихъ нершенныхъ вопросовъ, историческая наука все еще полна величайшихъ тайнъ. Въ настоящую минуту, при напряженномъ свт фактическаго знаня, оказываются сфинксами даже самые глубоке и жизненные вопросы въ судьбахъ человчества, которые вчера еще считались поконченными въ самомнни ученыхъ.

Сюда относятся, едва-ли не прежде всего, вопросы о значени врованй и породъ (расъ) вообще, и о роли ислама и арабовъ въ частности. По отношени къ нимъ, нердко даже въ лучшихъ умахъ, клубятся пережитыя ошибки, которыя поражаютъ своею стародавностью, скрытою подъ лоскомъ новйшихъ теорй или остроумныхъ соображенй. Такое положене постигло въ особенности историковъ, воспитанныхъ на классической филологи, которые составляли до послдняго времени подавляющее большинство. Не они-ли усердно доказывали фактами, что умственное движене въ Европ связано съ античнымъ мромъ — возьмете-ли вы первое Возрождене (12—13 вв. во Франци), собственно Возрождене (14—15 в.), или дальнйшя эпохи, вплоть до Возрожденя 1850-хъ — 1860-хъ годовъ?

Заставляло задумываться и другое крупное обстоятельство, помимо множества мене важныхъ. Христанству, конечно, принадлежитъ будущее: одна изъ самыхъ юныхъ религй, оно охватываетъ уже почти ¹/₃ человчества (450 милл.). Но, не говоря уже про то, что боле половины человчества (до 870 милл.) погрязаетъ въ язычеств, однихъ буддистовъ больше христанъ (500 милл.), а исламъ, который на 600 л. моложе, заполонилъ уже почти а часть рода человческаго (до 200 милл.). Сверхъ того, исламъ распространяется на нашихъ глазахъ. И съ нимъ-то, да еще съ буддизмомъ, трудне всего бороться христанству, какъ доказываетъ печальная судьба миссонерства. Поприще христанства — Европа и Америка, остальная земля находится во власти ислама и язычества.

Религозный вопросъ представляетъ, быть можетъ, боле плодотворный интересъ съ иной точки зрня. Единобоже обнимаетъ почти половину человчества, и оно все распространяется, захватывая постепенно вс народы, но сосредоточиваясь въ сред блыхъ и желтыхъ. Это — достояне наиболе развитыхъ отраслей человчества, что соотвтствуетъ тмъ законамъ соцологи, о которыхъ здсь не мсто распространяться.

До сихъ поръ, среди даже самыхъ просвщенныхъ ученыхъ Европы, встрчается такой премъ — приписывать все рас, какъ многе все взваливаютъ на религю. ‘Порода’ становится нердко какимъ-то магическимъ словомъ. Прибгающе къ нему напоминаютъ поклонниковъ Рока въ древности, фаталистовъ ислама, наконецъ тхъ спорщиковъ, которые, въ пылу увлеченя, подымаютъ кулакъ, какъ ultima ratio. Они не замчаютъ, что это — обычный научный терминъ, означающй пустое мсто, задачу для ршеня. ‘Духъ’ блой или желтой породи, ‘духъ’ семитства или арйства требуетъ объясненя, какъ онъ создался и почему онъ видоизмняется въ разныхъ мстахъ? Это — даже вопросъ антропологическй.

Но если даже принять эту ненаучную точку зрня, тотчасъ возникаетъ рядъ новыхъ недоразумнй. Не будемъ говорить про несовмстимость догмата избранничества съ христанскою совстью: намъ лично учене объ особыхъ свойствахъ блой породы всегда напоминало сказаня о ‘блой кости’, и всмъ памятно горестное употреблене, какое длалось изъ него во время междоусобя въ Соединенныхъ Штатахъ. Но вотъ въ чемъ бда. Положимъ, мы, блые,— избранники Божи. Однако мы далеко не вс даже возвысились надъ язычествомъ. Блый цвтъ, подобно единобожю, обнимаетъ почти половину человчества, а единобожниковъ много среди желтыхъ и даже черныхъ людей, благодаря исламу. Съ другой стороны, эти отверженныя породы не чужды христанства: особенно хорошй примръ представляютъ негры.

Затмъ, слдуя логик, мы должны-бы гордиться тмъ, что вс единобожныя религи — создане блой породы. А между тмъ христане считаютъ себя избранниками прогресса, какъ евреи не уступаютъ никому званя избранниковъ еговы. Европейская наука, и именно въ нашемъ вк, при успхахъ лингвистики, изобрла новую теорю, раздляющую блыхъ опять на дв кости — на избранное арйство и отверженное семитство. Она какъ-бы забыла, что прародители арйства — индусы, которые и сейчасъ погрязаютъ въ язычеств въ числ, равняющемся половин христанъ, да персы-мусульмане. Еще удивительне, что Европа забыла, какъ въ ея храмахъ и школахъ ежедневно повторяется исторя первобытнаго семитства, въ форм Ветхаго Завта, этого Предтечи Христа, родившагося среди евреевъ.

Если европейская наука готова была иногда сдлать нкоторыя уступки семитству, какъ блому цвту, то она всегда съ отвращенемъ указывала на ‘обезьянью’ породу желтыхъ и черныхъ. Въ послднее время и здсь факты повергли ее въ изумлене. Таковы успхи негровъ въ Америк, въ особенности-же чудеса въ Япони, которыя напомнили Западу подвигъ даровитаго русскаго народа при генальномъ цар, да еще въ боле поразительной степени.

Становится очевиднымъ, что наука и вообще прогрессъ необъяснимы съ точки зрня вровани и породы. Необходимо утвердиться въ мысли, впрочемъ, уже не новой, что нельзя говорить: ‘христанская, европейская, русская или нмецкая’ наука и т. п. Слдуетъ прибавить то-же и о прогресс, цивилизаци вообще. Религя есть выражене идеальныхъ стремлени человка въ данной исторической и энтографпческой обстановк. Ея значене громадно и въ наук, какъ характеристика ступеней развитя различныхъ народовъ: въ этомъ смысл важно, что самое христанство различно въ Росси и Англи, въ Германи и Испани. Порода есть плодъ данной среды, подчиненный общимъ законамъ человческаго развитя.

Такъ, приходится взяться за дло съ другого конца. Неизбжно склониться къ новымъ объясненямъ, мене фантастическимъ, боле простымъ, соотвтствующимъ здравому смыслу и положительнымъ фактамъ. Этого требуетъ и соцологя, которой суждено внчать здане строгаго знаня. Углубляясь въ корни историческаго движеня, она не столько нметъ въ изумлени передъ крайностями, сколько слдитъ за поразительнымъ сходствомъ въ законахъ бытя обществъ, стараясь объяснить различе мстными условями видоизмненй въ дйстви этихъ законовъ.

Взглянемъ съ указанной общей точки зрня на явлене частное, но едва-ли не самое важное и поучительное въ истори, на судьбу ислама. Наша попытка, смемъ думать, своевременна. Теперь Востокъ снова приковываетъ къ себ внимане всего мра, и особенно Европы. А русская переводная литература обогатилась надняхъ самыми свжими и крупными произведенями западной науки но этой части. Во глав ихъ стоитъ: ‘Исторя ислама’ извстнаго востоковда Мюллера, рекомендуемаго нашей публик не мене извстнымъ отечественнымъ арабистомъ, академикомъ Розеномъ {Сочинене недавно умершаго кенигсбергскаго профессора, Августа Мюллера, только что вышло, въ двухъ томахъ, и готовится переводъ остальныхъ двухъ. Онъ обнимаетъ исторю ислама съ основаня до новйшихъ временъ и представляетъ послднее слово науки въ столь трудномъ предмет. Трудъ Мюллера отличается глубокою ученостью и безпристрастемъ. Въ пользу его изложеня говоритъ уже то, что онъ былъ изданъ въ прекрасной популярной ‘Allgemeine Geschichte’ Онкена. Переводъ соотвтствуетъ подлиннику: онъ сдланъ свдущимъ человкомъ, приватъ-доцентомъ здшняго университета, г. Мдниковымъ.}.

II.
Исламъ и Европа

Передъ нами изумительное, величавое явлене, не повторявшееся въ истори. Полудике, разбитые на кучу враждующихъ племенъ и родовъ, ‘сыны пустыни’ — бедуины въ одно поколне создаютъ мровую религю и могущественное государство, которое уже требуетъ покорности отъ такихъ державъ, какъ Византя и Перся. Еще не вымерло поколне ветерановъ — сподвижниковъ пророка, а арабы уже совершаютъ завоеваня, какихъ мръ не видалъ со временъ Александра Македонскаго. Они показываются у Инда, Аму-Дарьи и Дербента, подходятъ къ хозарамъ, грабятъ Триполи, утверждаются въ великихъ древнихъ столицахъ — въ Ктезифон, Дамаск, ерусалим и Александри. Сто лтъ спустя по смерти пророка, они — уже владыки почти всей западной Азя, сверной Африки и Испани, они наводятъ трепетъ на Италю, проникаютъ до сердца Франци и дерутся подъ стнами Константинополя, угрожая сломить могущество креста. Затмъ, столь-же быстро ихъ новозданныя блестящя столицы становятся очагами мрового просвщеня, стражами античной мудрости, которая разносится оттуда по отдаленнымъ закоулкамъ Востока и пристыжаетъ убогую культуру христанства. А дальше — ужасы восточнаго султаната и дикаго фанатизма, и, вковъ шесть спустя посл своего начала, все это пышное здане арабизма падаетъ, подъ ударами новыхъ дикарей желтой породы, нахлынувшихъ съ боле дальняго Востока.

Но его душа — исламъ уцллъ. Онъ и на нашихъ глазахъ идетъ дальше среди желтой, черной и отчасти блой породъ. Намстникъ ‘пророка’, халифъ и сейчасъ гордо возсдаетъ на престол византйскаго императора. Несмотря на все свое падене и ростъ сосдняго христанства въ новое время, онъ задаетъ Плевны такимъ колоссамъ, какъ Росся, и презрительно отвчаетъ на требоване великихъ державъ не мучить своихъ христанъ въ Армени. И весь христанскй мръ томится, замчая таинственное брожене въ ндрахъ гигантскаго царства ислама. Ему все еще чудится, что воскреснутъ Аттила, Чингисханъ, Тамерланъ и Сулейманъ Великолпный, если надъ Илдызъ-Коскомъ въ Стамбул разстелется, хотя-бы и подставная, зеленая мантя пророка {Мантя Магомета, поддлку подъ которую сейчасъ показываютъ во дворц Константинополя, сожжена въ Багдад татарами въ 1258 г.}, призывающая правоврныхъ къ ‘стезямъ Божимъ’, къ страшному ‘джихаду’ (священная война).

Это безпримрное явлене особенно приковываетъ къ себ внимане европейца, какъ представителя иной культуры. Исламъ — его вчный врагъ, какъ соперникъ по мродержаню и по завтнымъ идеаламъ. Никто не приносилъ христанству столько вреда, ни съ кмъ не приходилось ему бороться боле упорно, систематично, ни съ кмъ, быть можетъ, и въ будущемъ не предстоитъ боле страшнаго разсчета. А между тмъ, если всмотрться глубже, при помощи современной науки, рдко гд встртишь боле сходства, чмъ въ судьб этихъ заклятыхъ враговъ, а отчасти въ основахъ и въ мелочахъ ихъ быта. Сравненя въ этой сред тмъ драгоцнне, что исламъ представляетъ незамнимый примръ возникновеня и паденя обществъ, въ силу непреложныхъ законовъ мрозданя. Несмотря на неизбжные проблы въ источникахъ, въ немъ все такъ ясно и просто: самое зарождене новой религи, обыкновенно закутанное таинственностью, произошло здсь на глазахъ истори. Дале, на ислам можно прослдить законы религознаго развитя: въ его богослови видимъ все, что совершалось въ судьб другихъ врованй, и опять при свт истори. Исламъ неоцнимъ и по тому богатому соцологическому матералу, который совмщается въ немъ: здсь можно прослдить столь важную смсь племенныхъ пережитковъ. Его законодательство есть приспособлене мстныхъ адатовъ (обычное право) къ корану, въ его догм отражаются мстныя врованя.

И на такое-то явлене Европа смотрла, до послдняго времени, презрительно даже въ высшихъ слояхъ своей интеллигенци. Она легкомысленно скользила по его поверхности, руководясь, часто безсознательно, преданями старины глубокой. Не дале, какъ въ 1880-хъ годахъ, воскресли снова эти пережитки, въ блестящей форм, въ связи съ авторитетнымъ именемъ. Они вызвали движене и въ западной, и въ нашей литератур. Намъ здсь тмъ прятне исполнить долгъ воспоминаня, что онъ воскрешаетъ въ нашей памяти очаровательный образъ крупнаго мыслителя и историка ХХ-го вка, котораго недавно мы хоронили за-глаза {См. наши статьи о Ренан, по поводу его смерти, въ ‘Русской Жизни’, 1892 г. NoNo 259, 260, 271.}.

Помянутые пережитки понятны, если взять въ разсчетъ время и обстоятельства, среди которыхъ они возникли. Это — плодъ византйской теологи и средневковой схоластики. Взглядъ на Магомета, какъ на ‘обманщика и фокусника’, до того укоренился въ Европ, что его не могъ побороть даже свтъ Возрожденя: пророкъ правоврныхъ томится въ аду у Данта и раздирается демонами въ ‘Страшномъ Суд’ современника Боккачо, Орканьи, одного изъ отцовъ новаго искусства. И въ чемъ только не обвиняли ислама европейцы! Довольно вспомнить недавно опровергнутую клевету, будто Омаръ истребилъ александрйскую библотеку, которая гораздо раньше, при император еодоси, была сожжена мстнымъ епископомъ.

Важне всего, что пережитки этого взгляда встрчаются и теперь, притомъ у такихъ жертвъ католическаго рвеня, какъ Ренанъ. Само собою разумется, что они являются въ новомъ вид у такого тонкаго и гибкаго ума, вооруженнаго глубиною учености. Ренанъ еще въ 1852 г. прославилъ высшй плодъ арабской науки, аверроизмъ, объявлявшй католичество ‘ложью и сказками’ {Renan: Averro&egrave,s et l’Averroisme. Paris. 1852. 2-е издане въ 1860 г.}. А 30 л. спустя, онъ сказалъ передъ лицомъ французскихъ ученыхъ: ‘Какъ религя, исламъ иметъ много хорошихъ сторонъ. Всякй разъ, когда я заходилъ въ мечеть, я бывалъ растроганъ: я даже… какъ будто сожаллъ, что я не мусульманинъ’.

Ренанъ два раза высказался спецально объ ислам, на разстояни 20-ти лтъ. Въ 1862 г. онъ взялъ вообще ‘мсто семитовъ въ истори цивилизаци’ предметомъ своей вступительной лекци въ Coll&egrave,ge de France. Въ 1883 г. онъ говорилъ въ частности объ ‘ислам и наук’, въ собрани ‘Научнаго французскаго общества’. Основная мысль въ обоихъ случаяхъ одна и та-же: великй востоковдъ ею жилъ, съ нею и умеръ. Это — расовая теоря, о которой мы упомянули выше. Она была въ ходу: тогда выдвигалась новая наука съ блестящимъ будущимъ — антропологя, тогда шли замчательные горяче споры между моногенистами и полигенистами о происхождени человческаго рода,— споры, въ которыхъ принимали участе таке атлеты науки, какъ, умершй въ одно время съ Ренаномъ, Катрфажъ и надняхъ скончавшйся Кардъ Фохтъ.

III.
Ренанъ и петербургскй ахунъ.

Ренанъ какъ-бы длитъ человчество на язычество, съ его жизнерадостнымъ пантеизмомъ, и на монотеизмъ, съ его аскетическимъ и теоретическимъ догматизмомъ. Носителями перваго онъ считаетъ арйцевъ, второго — семитовъ. На этотъ разъ боле мечтатель, чмъ историкъ, Ренанъ упустилъ изъ виду общечеловческую эволюцю, въ силу которой все и везд происходитъ въ свое время, при одинакихъ условяхъ. Зачатки единобожя были давно въ Кита и Инди, а евреи и арабы были вначал отъявленными язычниками, какъ и вс недозрлые смертные. {Когда эта статья набиралась, мы познакомились съ только-что вышедшимъ трудомъ Игеринга, составляющимъ лишь начало ‘Истори развитя римскаго права’, предпринятой передъ смертью знаменитымъ юристомъ. Здсь говорится о зародышахъ римскаго права въ до-историческя времена индо-европейцевъ. Въ этихъ Reminiscenze паи die Urzeit Игерингъ естественно коснулся и ‘типичнаго’ различя между арйцами и семитами. Но эта задача оказалась ему не подъ силу точно такъ же какъ и знаменитому историку Ранке, который даже явно уклонялся отъ нея въ своей ‘Weltgeschichte’. Намъ прятно было встртить здсь у Игеринга точно то-же возражене Ренану, которое мы сдлали выше, въ текст.} А затмъ главною опорой монотеизма оказались арйцы, какъ въ вид христанъ Европы и Америки, такъ и въ вид индусовъ и персовъ — въ Ази. Самъ Ренанъ свидтельствуетъ, что ‘индо-европейская раса (арйцы), если исключить браминскую отрасль и ничтожные остатки персовъ, цликомъ перешла къ семитскимъ религямъ’. Онъ правъ и въ томъ, что арйцы видоизмнили начальное, ‘чисто-семитское, сухое и жесткое’ христанство, внеся въ него романтизмъ и т ‘миологическе элементы’, которые оттолкнули отъ него арабовъ и вообще семитовъ, съ ихъ ‘непрятною и роковою простотою’.

Но и здсь нужно помнить историческй моментъ. Въ настоящее время у европейцевъ иной взглядъ на христанство, чмъ въ эпоху крестовыхъ походовъ и схоластики. Съ другой стороны, не есть вчная печать сенитства — эта ‘простота духа’, которая, по словамъ Ренана, сказывается въ фарисейскомъ фанатизм и прямолинейности догмы, въ ‘суровости, узкости и эгоистичности’ морали, въ отсутстви искусства и науки, наконецъ, въ грубомъ нацонализм и деспотизм теократи. Знаменитый семитологъ увлекся глубокою древностью, говоря: ‘въ книг ова искане причинъ представляется почти въ вид нечестя, въ Экклезаст наука объявлена суетой, спозаранку просвщенный авторъ хвалится, что онъ изучилъ все подъ солнцемъ и нашелъ только скуку, мудрость семитскихъ нацй никогда не выходила изъ области притчи и пословицъ’. Онъ забылъ, что въ этой глубокой древности у евреевъ, какъ и на всемъ Восток, были зачатки искусства, остановленнаго пророками VII вка, духъ которыхъ отразился въ христанской Византи въ эпоху иконоборства.

Ренанъ забылъ также позднйшее — и мровую религю любви, родившуюся въ Палестин, и знаменитое мавританское искусство, и своего Аверроеса. Онъ упустилъ изъ виду и то сляне семитской интеллигенци съ арйской, которое особенно ясно во Франци, ‘выставившей — по егоже словамъ — въ мр начало чисто-идеальной цивилизаци, исключающее всякую мысль о расовыхъ различяхъ’. А это сляне доставило семитству такую силу въ Европ, что здсь арйцы уже начинаютъ обороняться противъ него такими средствами, какъ ‘антисемитизмъ’, съ его семитскою ‘простотой духа’. Ренанъ признаетъ только нашу матеральную культуру произведенемъ семитскаго Востока, выводя торговлю и промышленность изъ Финики, Палестины, Сири, Арави и Вавилона. Положимъ, въ то время еще былъ новостью въ наук тотъ фактъ, что вс эти зачатки культуры шли изъ туранскаго Вавилона. Но всмъ уже было извстно, что науки и искусства, которыхъ Ренанъ видитъ только въ Эллад, были завщаны грекамъ тмъ же Востокомъ.

Впрочемъ, Ренанъ спшитъ свести все къ исламу, чтобы быть свободне вн еврейско-христанскихъ противорчй. ‘Семитскй духъ — по его мнню — въ наши дни особенно является въ лиц ислама’. А исламъ — ‘полнйшее отрицане Европы, отвращене къ наук, упразднене гражданскаго общества’: это — ‘ужасная простота семитскаго духа, сдавливающая человку мозгъ, закрывающая ему доступъ ко всякой нжной и гибкой мысли, ко всякому тонкому чувству, ко всякому умозрительному изысканю и, взамнъ того, ставящая передъ нимъ вчную тавтологю: Богъ есть Богъ’. Оттого исламъ ‘медленно разлагается, въ наши дни онъ рушится съ шумомъ’. И ‘теперь существенное услове для распространеня европейской цивилизаци — разрушене ислама’.

Это говорилось въ 1862 г. Въ 1883-мъ Ренанъ прямо далъ исламу очную ставку съ наукой. Здсь подписывается такой приговоръ: ‘Исламъ — безразличное смшене всего свтскаго съ духовнымъ, владычество догмата: это — самыя тяжелыя цпи, въ которыя когда-либо человчество было заковано… Всхъ поражаетъ какая-то неизбжная ограниченность каждаго правоврнаго… Мусульманскй ребенокъ, иногда и не безъ способностей, около 10—12-лтняго возраста, въ пору своего религознаго обученя, вдругъ становится фанатикомъ: имъ овладваетъ глупое высокомре, онъ воображаетъ, что позналъ абсолютную истину, и радуется, какъ нкоторой привилеги, тому, что именно составляетъ его слабость… Мусульманинъ питаетъ глубочайшее презрне къ образованю, къ наук,— словомъ ко всему, изъ чего слагается умъ европейца’.

Но это только въ начал и конц рчи. Вся она направлена въ другую сторону. Передъ нами опять расовая теоря. Ренанъ доказываетъ, что арабы (они, вдь, семиты!) — враги науки. ‘Ничто не было боле чуждо всему, что зовется философей или наукой, какъ 1-й вкъ ислама’. Умственное движене началось лишь около 750 г., при аббасидахъ, подъ влянемъ персидской цивилизаци, созданной изгнанными изъ Византи философами. Тогда въ Багдад все находилось въ рукахъ персовъ и грековъ, и блестяще халифы, современники каролинговъ, заставивше перевести по-арабски ‘всю греческую науку’, ‘почти не были мусульманами’. Тогда ‘пышнымъ цвтомъ распустилась свободная мысль: спорщики устраивали собраня, гд вс религи обсуждались согласно съ началами разума… Можно даже сказать, что въ течене 5 вв. (около 750—1250) умственная культура мусульманскаго мра была выше христанской… То время можно назвать арабскимъ перодомъ: тогда человческая мысль сохранялась и передавалась въ странахъ ислама’…

Но эта культура — арабская только по языку. По содержаню, она — греческая: и лишь деспотизмъ да недомысле Византи виноваты въ томъ, что для христанской Европы потребовался ‘этотъ странный обходъ, черезъ который въ XII в. дошла до насъ греческая наука, пройдя черезъ Сирю, Багдадъ, Кордову и Толедо’. Арабы были только передатчиками умственныхъ сокровищъ Эллады христанскому Западу, и исполнивъ эту роль, ихъ культура застываетъ. Даже главные ученые были не арабской крови, а въ Испани все дло было въ евреяхъ. Сами-же арабы преслдовали ученыхъ: у нихъ были жупелами имена ‘фильзуфовъ (философовъ) и фармазуновъ (фран-масоновъ)’.

Здсь забвене историческихъ моментовъ опять мститъ за себя знаменитому семитологу. Одинъ и тотъ-же исламъ выходитъ то прирожденнымъ врагомъ науки, то ея хранителемъ для невжественной Европы. Мудрено было ему изобртать просвщене въ ‘-мъ вк’, когда бедуины безграмотнаго Магомета были еще полудикарями. Удивительне другое: какъ быстро исламъ увлекся классицизмомъ, котораго не желали знать, въ течене 12-ти вковъ, христане, живше въ самыхъ его центрахъ! Непонятно, какимъ образомъ халифы заставили своихъ арабовъ усвоить ‘всю греческую науку’ и въ то-же время преслдовали ее?

Но то были разныя эпохи. Преслдоване началось къ концу ‘арабскаго перода’, когда настала реакця, напоминавшая подвиги европейской инквизици, Фердинандовъ Католиковъ и Людовиковъ XI. И она велась схоластиками да езуитами ислама, которые пользовались невжествомъ черни. Самъ Ренанъ говоритъ, что теологи ‘всегда преслдовали философю въ ндрахъ ислама: они безпощадно проклинали Мамуна,— халифа, который больше всхъ заботился о распространени греческой философи… но ее не удавалось заглушить’. А съ 1200 г. эта ‘реакця окончательно одерживаетъ верхъ: философя упраздняется въ мусульманскихъ странахъ’. Вслдъ затмъ, Ренанъ, смшивая реакцонеровъ съ религей, замчаетъ: ‘Относить къ исламу философю и науку, которыхъ онъ не могъ заглушить, все равно, что чествовать богослововъ за открыте современной науки. Эти открытя были совершены помимо воли богослововъ. Западная теологя отличалась такою-же нетерпимостью, какъ мусульманская: только ей не посчастливилось и не довелось стереть съ лица земли современную мысль’.

А что было-бы съ христанскою культурой, если-бы, вслдъ за Торквемадами и Лойолами, Европой вновь овладли гунны Аттплы или монголы Батыя? Ренану извстенъ этотъ роковой историческй моментъ по отношеню къ ‘арабскому пероду’, но онъ не обратилъ на него должнаго вниманя. Указавъ на помянутую реакцю, онъ говоритъ: ‘вскор гегемоня въ ислам переходитъ къ турецкому племени, и везд замчается, что послднему вовсе не присущъ духъ философскаго и научнаго изслдованя’. Въ другомъ мст сказано, что исламъ становится фанатичнымъ лишь съ XIII в., ‘когда онъ распространяется между татарами и берберами — расами грубыми, неповоротливыми, ограниченными’.

Ршительный приговоръ исламу со стороны знаменитаго европейскаго ученаго затронулъ правоврныхъ. Магометанскй ахунъ въ Петербург, Баязитовъ, издалъ въ 1883-мъ же году свое ‘Возражене’ { Возражене на рчь Эрнеста Ренана ‘Исламъ и наука’ с.-петербургскаго мухамеданскаго ахуна, Атаулла Баязитова. Спб. 1883.}, гд опровергаются ‘оскорбительные для ислама выводы’ Ренана. Затмъ онъ подкрпилъ свою полемику положительнымъ изложенемъ ученя корана {Баязитовъ: Отношеня ислама къ наук и къ иноврцамъ. Спб. 1887.}, представляющимъ родъ мусульманскаго катехизиса, съ обычными текстами и натяжками теологической односторонности. Эти брошюры драгоцнны, какъ выражене взгляда и образованности современныхъ учителей исламской церкви.

Слово петербургскаго ахуна оживлено чувствомъ: онъ говоритъ pro domo sua. Трогательно читать разсказъ о томъ, какъ ‘исламъ, какъ мать, передалъ Европ такъ хорошо воспитаннаго юношу (‘умственныя науки’), отецъ котораго Греця’. А отсюда — ‘способность и преимущество младшаго брата (исламъ) надъ старшимъ (христанская Европа) становится очевиднымъ’. Но ахунъ, къ сожалню, не отличается особеннымъ знакомствомъ съ ‘умственными науками’, которыя, по его мнню, извстны Европ ‘не изъ первыхъ рукъ’, а лишь ‘благодаря арабскимъ трудамъ’: онъ орудуетъ больше простою ‘логикой’ да текстами корана, а свтскя познаня черпаетъ изъ того-же Ренана… Велики и его надежды. Онъ говоритъ о ‘дикихъ племенахъ’, покорившихъ Багдадъ: ‘подъ влянемъ ислама, варвары-завоеватели развиваются, хотя медленно, но неуклонно и постепенно, такъ что, быть можетъ, недалеко то время, когда, сравнявшись умственнымъ своимъ развитемъ съ Европою, они пойдутъ рука объ руку съ ней по пути научнаго прогресса’.

Ахунъ правъ, указывая на нашестве монголовъ и турокъ, какъ на одну изъ ‘естественныхъ причинъ, отъ которыхъ зависитъ застой научной дятельности и у другихъ народовъ’. Онъ правъ, когда напоминаетъ о неприглядныхъ сторонахъ нравственной жизни европейцевъ и о тхъ ‘католическихъ монахахъ, которые и теперь не отказались-бы возобновить пытки инквизици для самого Ренана и его единомышленниковъ’. Позволительно только сомнваться въ его надеждахъ на то, что младшй братъ, сначала опередившй старшаго, потомъ отставшй, снова скоро догонитъ его.

А между тмъ, пока младшй братъ догонитъ старшаго, его современное развите рисуется въ умоначертани его учителей. Нашъ ахунъ устраняетъ искусство, возставая противъ голыхъ тлъ на картинахъ, противъ статуй и даже театра. Онъ устраняетъ науку, указуя перстомъ на ‘бесды Ренана объ отсутстви божественнаго элемента въ явленяхъ природы’ (хотя Ренанъ говоритъ объ ‘удалени, а не объ отрицани’ этого элемента) и объявляя ересью ‘учене о неизмнности законовъ природы’, тмъ паче, что ‘наука есть дочь религи, а дочь никогда не должна кичиться передъ матерью’. Ахунъ устраняетъ отъ развитя цлую половину рода человческаго, и именно его воспитательницъ. Онъ обими руками подписывается подъ стихами корана о томъ, что женщина — ‘создане слабое и зависимое отъ мужа’, что ‘съ нею нужно быть воздержнымъ на языкъ въ длахъ серьезныхъ’. Онъ не только противъ ‘полной свободы женщины’, но даже противъ допущеня ея въ общество мужчинъ: тутъ онъ прибгаетъ къ выраженямъ Домостроя о ‘соблазн, посв любви, сладкой отрав’ и т. д. Ахунъ приводитъ даже, съ самодовольствемъ человка себ-на-ум, одно сравнене, которое ярко рисуетъ поэзю восточнаго человка, но не особенно рекомендуетъ его нравственность. По его словамъ, аравитяне справедливо говорятъ: ‘если румяное яблоко, окрашенное бисеринками утренней росы, опустится черезъ заборъ надъ прохожими, оно будетъ всякаго соблазнять и всякй пожелаетъ сорвать его и скушать…’

Недаромъ въ то самое время, какъ петербургскй ахунъ оправдывалъ свой исламъ, самарскй священникъ выступилъ съ защитой христанства: на книжк г. Боголюбскаго {Боголюбскй (нын священникъ г. Самары): Исланъ, его происхождене и сущность по сравненю съ христанствомъ. Самара. 1885.} красуется своего рода сляне воды и огня въ вид надписи: ‘историко-апологетическое’ изслдоване. Это — очевидно сочинене на какую-нибудь церковную степень: здсь на 292 страницахъ разобраны ‘происхождене и сущность’ не только ислама, но и христанства, и даже произведены ‘сравнене и противопоставлене этихъ двухъ религй, чтобы наглядне показать, насколько велика пропасть’ между ними.

Такъ какъ наука требуетъ совсмъ иного према, то мы оставимъ въ сторон самарскй памфлетъ, отнимающй все ршительно (впрочемъ, кром краснорчя) у ‘самозванца’ — больше методомъ ‘логики’, чмъ исторической критики фактовъ. Оставимъ также непогршимость папъ католикамъ, мнне о пригодности католичества только для политики нацонализма — современнымъ длателямъ истори, а фатализмъ расовой теори — вейсманистамъ соцологи. Скажемъ смиренно — ‘хороши вс мы, смертные’, чтобы не попасть въ опасныя для нашей-же будущности сти стариннаго ‘глупаго высокомря’. Лучше попытаемся взглянуть на исламъ, какъ на предметъ чистой науки, и поискать въ немъ обычнаго проявленя незыблемыхъ законовъ соцологи. Это уже можно сдлать теперь, благодаря строго-научному направленю новйшихъ изслдователей — А. Мюллера, Кремера {Kremer: Geschichte der herrschenden Ideen des Islams. Leipzig. 1868.— Kulturgeschichte des Orients unter den Chalifen. Wien. 1875—1877 2 тома.}, Куглера {Прекрасное изслдоване Куглера о крестовыхъ походахъ только-что вышло въ русскомъ перевод. Оно подходитъ, по духу, къ Мюллеру, который и пользуется, имъ въ соотвтственныхъ мстахъ.} и др.

IV.
Арабы и ихъ пророкъ.

Мы видли, что исламъ представляетъ драгоцннйшее поле для научныхъ наблюденй. Крайне занимателенъ и поучителенъ уже первый шагъ въ его жизни. Здсь съ поразительною простотой объясняется основной и первоначальный законъ соцологи — интеграця, или создане цльнаго общественнаго организма изъ антропологическихъ атомовъ. До Магомета Аравя — ничто иное, какъ первобытная пустыня, съ ея обычными свойствами. Ея ‘сыны’, бедуины, разсыпаются, какъ песокъ, въ безформенной масс родового быта. Они и безплодны, какъ песокъ: живутъ, какъ птицы небесныя, лишенные производствъ, всякой культуры. Таково и ихъ язычество, принаровленное къ отдльнымъ родамъ и впадающее въ фетишизмъ. Черты ихъ нравовъ, въ общемъ, такя же, какъ везд на зар истори: алчность и жестокость сливаются съ гостепримствомъ, безъ котораго люди погибли бы въ родовомъ быту. Напрасно говорятъ про ‘конкретность, практичность’ семита, указывая на отсутстве, въ его древности, эпоса, драмы и философи въ религи. И арабы, и евреи оказались потомъ сильными математиками и философами, а въ начал — у всхъ народовъ одна жалкая лирика да фетишизмъ и царство духа предковъ. Объ араб можно сказать только, что его всегда отличала даровитость, проявляемая въ горячей энерги, въ предпримчивости и впечатлительности: онъ вчера только появился даже въ Америк — и уже не дурно и тамъ прилаживается къ обстоятельствамъ.

Бедуинъ могъ быстро превратиться въ осдлаго человка, какъ русскй быстро превратился, на зар своей истори, въ кевскаго торгаша, а потомъ — въ суздальскаго земледльца, Прежде описывалось даже, какъ Магометъ сразу совершилъ это чудо. Но теперь наука и здсь вскрыла неизбжную подготовку. За нсколько вковъ до геджры (исламская эра — 622 г. по P. X.) происходили какъ бы пробы кристаллизаци этнографическихъ песковъ пустыни, и ясно, по какимъ причинамъ. Задолго до P. X. образовалось царство Саба, въ плодородномъ, юго-западномъ углу Арави, въ емен, какъ на торговомъ перепуть между Египтомъ, Индей, Вавилономъ и Ассирей. Но оно пало, вскор посл P. X., подъ ударами христанъ — абиссинцевъ. Тогда же произошло обычное въ истори явлене: римляне и персы стали нанимать сверныхъ арабовъ, устраивая изъ нихъ военныя поселеня для отпора остальнымъ бедуинамъ, налетавшимъ, какъ саранча, на ихъ границы. Эти поселеня, въ свою очередь, пытались превратиться въ царство, пользуясь борьбой между Римомъ и Персей. Такова была Пальмира при знаменитой Зинови. Но и эти попытки были мимолетны: могучя старыя державы быстро разрушали ихъ.

Тогда выдвинулся западъ Арави, Геджасъ. Посл паденя Сабы, сюда, на Мекку и Медину, направился торговый путь, удаленный отъ набговъ абиссинцевъ. Здсь жила боле развитая часть арабскаго племени, сильно перемшанная съ евреями и подвергавшаяся вляню христанства. Средоточе живыхъ торговыхъ сношенй, Мекка, стала Москвою бедуиновъ, которые стекались сюда отовсюду, особенно на ярмарки, во время которыхъ господствовало всеобщее перемире, какъ въ Эллад при олимпйскихъ играхъ. Здсь происходили состязаня арабскихъ Гомеровъ, что создавало общй языкъ, эту основу нацональнаго единства. Здсь зарождалась объединительная легенда о происхождени всхъ арабовъ отъ сына Авраама и Агари, Измаила, который построилъ каабу, съ помощью ангела Гаврила. Этотъ скромный языческй храмикъ превратился во всеарабскй соборъ: въ каабу были внесены 360 родовыхъ идоловъ. Здсь же слагались зачатки новой религи, какой-то смси удейства и христанства съ древнимъ язычествомъ: но покуда являлись лишь ‘расколоучители’, ханифы, эти истинные предтечи Магомета.

Въ личности Магомета совмщались черты, необходимыя для преобразователя такой среды. Нельзя отрицать ея крупныхъ размровъ, уже въ виду рзкихъ отзывовъ потомства: мы видли, какъ долго исламскй пророкъ считался великимъ нечестивцемъ, а въ новое время серьезные ученые называли его ‘великимъ, чрезвычайнымъ человкомъ, какой когда-либо являлся на земл’ {Таковы взгляды Rmusat, Barthlemy St.-Hilaire, Lorant. Строгй критикъ Weil (Mohammed der Prophet, p. 401—402) называетъ Магомета даже ‘посланникомъ Божимъ’.}. Истиннымъ реформаторомъ является Магометъ въ свт новйшей исторической критики (Caussin de Perceval, Renan, Sprenger, А. Mller). Онъ отличался искреннимъ идеализмомъ, какъ вс основатели религй: небесные звуки и видня были дйствительностью для этого крайне нервнаго существа, посланичество Боже было у него самообманомъ. Неудовлетворенный средой, этотъ поэтъ въ душ терзался исканемъ новаго Бога: скупой на слова, онъ сначала спорилъ о религи со всякимъ встрчнымъ, а потомъ, повинуясь повелительному внутреннему голосу, 10 лтъ терпливо выносилъ гоненя за свою безстрашную проповдь. Но Магометъ скромно считалъ себя тогда лишь глашатаемъ завтовъ ‘Музы’ (Моисея) и ‘Айссы’ (исуса). Диктуя безсвязныя суры (стихи корана), онъ бранилъ себя за противорчя и погршности. Даже враги признаютъ врожденную прятность этой избранной натуры. Привтливый со всякимъ, нжный въ семь, добрый даже къ животнымъ, этотъ меланхоликъ часто былъ наивенъ, какъ дитя, и снискалъ назване ‘врнаго человка’ за твердость въ дружб и честность.

Магометъ вчно благотворилъ и особенно льнулъ къ несчастнымъ: онъ самъ былъ въ дтств въ сред пастуховъ, которые набирались изъ рабовъ и нищихъ двочекъ. Жилъ онъ просто, безъ рабовъ, самъ штопая свои сандали и хламиду, сидя на корточкахъ на полу. Магометъ былъ подверженъ только горячности и падалъ духомъ посл крайняго возбужденя. Но этотъ мечтатель былъ настоящй арабъ по своему умнью прилаживаться къ сред, уступать, выжидать, брать пригодное отовсюду: въ немъ не было творчества, какъ не было образованя и логической выдержки. Его учене слагалось постепенно, подъ влянемъ обстоятельствъ. Оттого все здсь такъ просто, прозаично, несмотря на множество легендъ, какъ при начал всякой религи, впрочемъ уже хорошо разработанныхъ критикой. Ренанъ и Шпренгеръ мтко сказали: ‘арабскй духъ, вмсто того, чтобы начаться въ Магомет, находитъ въ немъ свое послднее выражене, заслуга Магомета не въ томъ, что онъ опередилъ свое время, а въ томъ, что онъ умлъ высказать и смло выразить потребность времени’ {Renan: Etudes d’histoire rligieuse, 272—273.— Sprenger: Das Leben und die Lehre d. M. III, p. XV.}: но въ этомъ-то и сила Магомета, который оказался потомъ, по всеобщему признаню, замчательнымъ политикомъ, чему соотвтствовало и его несомннное краснорче страсти и широкихъ идей.

Но этотъ симпатичный характеръ, съ его нацональными недостатками, принадлежитъ собственно меккскому пророку, который создалъ и лучшя суры — эти кратке, лирическе стихи въ проз, связанные единствомъ мысли. Посл геджры въ Магомет проявляются новыя черты — хотя опять нацональныя, но боле отрицательнаго свойства. Конечно, брали свое и годы. Магометъ лишь въ 40 лтъ началъ свою проповдь и на 52-мъ г. жизни бжалъ въ Медину, а умеръ 62-хъ лтъ. Въ Медин пылкость впечатлительнаго араба все сильне принимала въ немъ характеръ сладострастя: говорятъ, у него набралось до 25 женъ, кром наложницъ. ‘Противъ двухъ вещей на свт я безсиленъ — противъ женщинъ и благовонй’, говорилъ самъ пророкъ,— и этотъ статный красавецъ франтилъ иногда до смшного. Въ семь Магомета, превращавшейся въ цлый родъ, заводились дрязги. Все это отражалось на коран, нарушая его первоначальную чистоту мутными противорчями. Тамъ предписывается уходъ за своею вншностью, вводится многоженство — для всхъ неограниченное только относительно рабынь, а для пророка и относительно женъ. А когда пронесся слухъ, что 14-лтняя Айша однажды измнила своему 57-лтнему мужу, коранъ повеллъ женамъ сидть дома взаперти и закрываться чадрой при чужихъ.

Впрочемъ, въ остальномъ Магометъ, какъ частное лицо, оставался прежнимъ и въ Медин. И умеръ онъ тамъ, какъ жилъ въ Мекк — полный величя, среди молитвъ и благотворени. Но въ пророк какъ-бы поселился другой человкъ — искусный, но нердко коварный политикъ и жестокй воитель. Виной тому были важныя обстоятельства: даже таке присяжные сокрушители ислама, какъ г. Боголюбскй (стр. 121), объясняютъ этотъ переворотъ влянемъ ‘усиливавшейся оппозици’, а Мюллеръ напоминаетъ, что и у христанъ отчасти досел еретики считаются ‘государственными’ преступниками.

Въ Арави тогда работала стихйная сила безпощаднаго закона общественной интеграци. Совершался крутой поворотъ: арабы одновременно переходили отъ родового раздробленя къ нацональному сплоченю и отъ племенныхъ врованй къ мровой религи. Въ этой глубокой потребности единства, въ виду могучихъ державъ — Византи и Перси, особенно въ Медин, гд кипло брожене среди язычниковъ, евреевъ и христанъ, заключалась тайна быстрыхъ успховъ ислама. Но тутъ-же лежала роковая необходимость превращеня религи въ оруде политики — политики макавелизма и крови, согласно съ нравами эпохи. Здсь сама собою вытекала теократя — этотъ высшй абсолютизмъ, который до сихъ поръ тяготетъ надъ мусульманскими странами: ‘дятельность богослововъ и правовдовъ у мусульманъ почти тождественна’, говорить Мюллеръ. А мы знаемъ изъ истори папства, что значитъ это прокляте, при которомъ, выражаясь словами Шлоссера {Всемрная исторя, II. 283.}, ‘задерживается развите гражданскаго начала и дается возможность злоупотреблять началомъ религознымъ’.

На этой основ слагается въ Медин исламъ или правовре. Это — уже не еврейско-христанская секта ничтожнаго ханифа, а новая великая религя, сотканная изъ всякихъ, но преимущественно арабскихъ, преданй, связанныхъ врой въ единаго ‘Аллаха и его пророка’. Она обособляется отъ своихъ матерей-соперницъ нкоторыми жизненными правилами и обрядами. Многоженство было брошенною Айсс перчаткой точно такъ же, какъ введене муэззиновъ вмсто христанскаго била (деревянныя колотушки) или колоколовъ и еврейскихъ трубъ, кибла (обращене на молитв лица къ Мекк, а не къ ерусалиму) была нагляднымъ разрывомъ съ Музой. Затмъ началась расправа съ врагами, которые уже принесли столько горя Магомету и продолжали вредить ему словомъ и дломъ, ядовитыми насмшками и нападенями на горсть правоврныхъ, которыхъ притомъ пророку приходилось кормить. И въ коранъ проникаетъ мрачный фатализмъ, съ кровавою заповдью борьбы: ‘богоотступничество гибельне убйства’, въ рай врне всего попадетъ тотъ, кто, слдуя по ‘стезямъ Божимъ’, палъ въ священной войн. А первая мечеть (‘мсто поклоненя’) стала ‘плацъ-парадомъ ислама’: здсь пророкъ пручалъ арабовъ къ той знаменитой дисциплин, которая, въ соединени съ природнымъ пыломъ и храбростью бедуиновъ, доставила исламу мгновенную побду надъ полумромъ.

Но у Магомета и теперь не было личной мстительности и жестокости: на этомъ настаиваетъ Мюллеръ, который указываетъ также на боле свирпый политическй фанатизмъ у Карла Великаго, жившаго почти на 3 в. позже, и проситъ помнить, что Магометъ былъ ‘полудикй арабъ VII вка’. Все дло было въ томъ, что въ Арави политическая интеграця совпала съ религозною, и такъ рано, почти среди дикарей. Магомету еще длаетъ честь то, что онъ нердко избгалъ кровопролитя, съ помощью своего дипломатическаго таланта: по словамъ Мюллера, этотъ ‘величайшй политикъ, недоступный ни страсти, ни предубжденямъ, напоминаетъ коварно-хитроумныхъ римлянъ’. Онъ сразу упрочилъ одно изъ величайшихъ дянй въ истори. Передъ его кончиной уже вся Аравя приняла исламъ, и его пророкъ надменно требовалъ того-же отъ византйскаго императора и персидскаго царя. А послдовавшее за его смертью возмущене ⁵/₆ Арави пронеслось, какъ мимолетное сновидне вспыхнувшихъ, передъ своею кончиной, пережитковъ поконченнаго быта.

V.
Характеристика корана.

Такъ, постепенно, подъ гнетомъ обстоятельствъ, сложился коранъ, эта странная смсь всевозможныхъ врованй, представляющая однако несокрушимое цлое, плнительное для множества разнообразныхъ странъ и народовъ. Его коренная догма, сохранившаяся въ чистот у суннитовъ, необыкновенно проста и стройна. Заимствовавъ своего бога извн, Магометъ очистилъ его отъ придатковъ антропоморфизма. Отсюда его отвращене и къ образамъ, и даже къ звукамъ: коранъ воспрещаетъ картины и статуи, ‘слушать музыку — говоритъ онъ — грхъ, а заниматься ею — развратъ’. Правда, отсюда-же и отсутстве идеаловъ правды и добра — этихъ опредленй божества, которыя превращались у схоластиковъ другихъ религй, въ свою очередь, въ какя-то самостоятельныя сущности. ‘Богъ корана — говоритъ Мюллеръ — злой тиранъ, человкъ — его рабъ, молитва мусульманина проникнута ужасомъ и изумленемъ передъ необъятнымъ величемъ строгаго, все предопредлившаго Вседержителя небесъ и земли’. Но это-то и длаетъ исламъ такою общедоступною религей. А фатализмъ, который жилъ въ душ бедуина, въ темныхъ зародышахъ, и до Магомета, придавалъ правоврному замченное всми невозмутимое спокойстве въ несчастй: исламъ называютъ ‘религей мужей’. Здсь не мшаетъ припомнить и замчательныя, какъ хорошя, такъ и дурныя, послдствя этого взгляда на жизнь у многихъ европейцевъ, отъ блаженнаго Августина до Кальвина и послдняго пуританина.

При такой простот коренного понятя, въ коран все трезво, сухо и практично. Самъ Магометъ — обыкновенный человкъ, какъ и Айсса. ‘Это — замчаетъ Мюллеръ — не разъ, и съ большой силой, повторяется въ коран. Самъ пророкъ не выказывалъ притязанй ни на непогршимость, ни на сверхъестественныя свойства, въ род чудотворства’. Лишь впослдстви произошло то же, что въ буддизм и католичеств: преданя стали украшаться безчисленными чудесами. ‘И едва-ли нын кто-либо изъ правоврныхъ осмлится выказывать сомнне въ чудодйственной сил пророка и въ его нравственномъ совершенств, почти граничащемъ съ непогршимостью’, говоритъ Мюллеръ. Заимствованному ученю о страшномъ суд, объ ад и ра приданъ совершенно матералистическй оттнокъ: Магометъ, самъ торгашъ, называетъ перевсъ грховъ ‘банкротствомъ’.

Обряды ислама — сухое, разсудочное воспроизведене военной дисциплины, исполнене одной вншней законности, одного приказаня корана, безъ участя высшихъ нравственныхъ требованй: оттого у мусульманъ, по словамъ Мюллера, ‘рдко чья совсть возмутится, обманывая неврующаго, хотя по отношеню къ своимъ единоврцамъ вс они могутъ оказаться людьми вполн честными’, чего нельзя сказать о тхъ купцахъ, у которыхъ правило — ‘не надуешь, не продашь’.

Таковы пять каноническихъ ‘столповъ религя’, въ которыхъ много сходнаго съ буддизмомъ и частью съ католичествомъ (четки, земные поклоны и т. под.). Изъ нихъ омовене, лишенное символическаго значеня, и молитва, окаменвшая въ начальныхъ формахъ словъ и тлодвиженй, много содйствовали военной дисциплин. Но исламская молитва облагорожена отсутствемъ частныхъ просьбъ или торга съ Всевышнимъ: Аллахъ уже все предопредлилъ, остается только словословить его. Постъ и паломничество весьма знакомы намъ: не шь до зари, а потомъ объдайся, какъ христане въ ерусалимъ, пробираются правоврные, питаясь подаянемъ, въ Мекку (а въ Африк и къ могиламъ святыхъ), гд черный камень какъ-бы истертъ поцлуями ‘хаджей’, подобно большому пальцу на ног статуи св. Петра въ -Рим, а колодезь, утолившй Агарь и Измаила, исцляетъ, какъ вода Лурда, Пятый столпъ религи выгодно отличаетъ исламъ отъ остальныхъ вроисповданй: это — зекятъ или милостыня, которая быстро превратилась въ налогъ для бдныхъ, напоминающй poor-law англичанъ. обыкновенно онъ составлялъ 2*/а% всего имущества, но впослдстви, при развити деспотизма и чиновничества, тутъ пошли большя злоупотребленя.

Главная сторона каждой религи, мораль, составляетъ наиболе жгучй вопросъ но отношеню къ исламу. Здсь-то особенно и усердствовали враги пророка въ навтахъ на его учене. Но теперь и здсь можно разобраться, воздавая каждому должное.

Суть дла заключается въ двухъ вопросахъ: какая роль принадлежитъ исламу, съ одной стороны, въ эволюци нравственнаго чувства или гуманности, съ другой — въ умственномъ или научномъ развити человчества?

До послдняго времени было принято весьма невыгодное для ислама мнне насчетъ его гуманности,— мнне, поддержанное безконечною борьбой Европы съ турками. Магометанинъ представлялся мстительнымъ злодемъ и кровопйцей, въ род людода Полинези. При этомъ указывалось на суры корана о ‘джихад’ и на обычай сподвижниковъ пророка убивать у неврныхъ мужчинъ, а женщинъ и дтей обращать въ рабство. Но забываютъ, что тотчасъ посл Магомета возобладала, по требованю обстоятельствъ, другая сура: ‘сражайся съ неврующими,— докол они не станутъ платить джизьи или поголовной подати, какъ покорные подданные’. Мало того. Покореннымъ оставлялись ихъ земли, за которыя они должны были платить особый налогъ, хараджъ: Омаръ даже строго запретилъ мусульманамъ вн Арави пробртать недвижимое имущество. Въ сред самихъ правоврныхъ коранъ вводилъ начало равенства: раздлъ излишковъ казны между всми граничилъ даже съ коммунизмомъ. Уголовщина была смягченемъ бедуинскихъ нравовъ: смертная казнь, красующаяся и теперь на Запад, полагалась только за предумышленное убйство, за упорное отпадене отъ ислама, да за хулене Магомета, Музы и Айссы. Отъ первобытнаго ‘око за око’, при членовредительств, можно было откупиться вирой. Точно также Магометъ, при всемъ своемъ желани, еще не могъ отмнить рабство, но онъ смягчилъ участь несчастныхъ.

Вообще гуманностью проникнутъ коранъ такъ-же, какъ былъ одушевленъ ею самъ пророкъ, сказавшй въ своей ‘прощальной’ рчи, передъ смертью: ‘Вс мусульмане — братья: жизнь и имущество каждаго изъ нихъ должны быть священны для всхъ остальныхъ. Запрещается кровомщене временъ язычества. Бракъ нерасторжимъ, семейное имущество, во всякомъ случа, переходитъ къ законнымъ наслдникамъ. Съ женами слдуетъ обходиться кротко и заботиться о благоденстви ихъ. Надо щадить рабовъ, не убивать ихъ за прегршеня, и продажа ихъ допускается лишь въ крайнемъ случа’. Отсюда знаменитый зекятъ и прекрасныя слова одной суры: ‘О, правоврные! Не щедритесь на дрянь въ вашемъ добр: истинное благочесте состоитъ въ томъ, чтобы раздавать самое дорогое вамъ. Богу будетъ извстно все, что дадите вы’.

Кром непосредственной милостыни, мусульманинъ долженъ выкупать плнныхъ и кормить, въ дни глада, сиротъ и обнищалыхъ. А ‘кто убьетъ человка безвинно, тотъ сочтется убйцей рода человческаго, кто-же даруетъ жизнь человку, того почтутъ даровавшимъ жизнь всему роду человческому’. Коранъ далъ жизнь массамъ невинныхъ: онъ строго возбранилъ убивать новорожденныхъ двочекъ. Многихъ спасъ онъ отъ бдствй также запрещенемъ, подъ страхомъ плетей или кнута, вина, нечистой пищи (по Ветхому Завту) и азартныхъ игръ. Наконецъ, Магометъ, подобно Будд, превращалъ исламъ въ общество покровительства животнымъ: онъ строго воспрещалъ ихъ истязане, особенно огнемъ (и блохи не бросай въ пламя!), а также птушиные и звриные бои, онъ заповдалъ даже очищать животныхъ отъ приставшихъ къ нимъ нечистотъ.

Въ виду всего сказаннаго, трудно согласиться съ ходячимъ мннемъ объ отсутстви нравственныхъ заповдей въ коран,— мннемъ, которое проскользнуло, въ разрзъ съ основнымъ воззрнемъ автора, въ слова Мюллера: ‘для ислама дяня не важны, все дло въ вр’. Было-бы справедливе пожалть, что мораль ислама подрывается самымъ вреднымъ для гуманности пережиткомъ — духомъ племенной узкости взгляда на мръ. Но отъ него мудрено было отршиться ‘полудикому арабу VII вка’. Самъ Мюллеръ говоритъ, указавъ на ‘часто неразумное, почти дтское складыване корана изъ искаженныхъ обрывковъ другихъ религозныхъ преданй’: ‘Магометъ сумлъ приладить свою религю ко всмъ глубоко укоренившимся предразсудкамъ арабовъ и при этомъ не устранить совершенно основъ единобожя,— вотъ что было верхомъ искусства, и мастерское выполнене этой трудной задачи составляетъ главную его заслугу’.

VI.
Женщина въ ислам.

Съ принятой въ нашемъ изложени точки зрня особенно важна основная сторона нравственнаго вопроса вообще — положене женщины. Оно также служило въ рукахъ враговъ ислама однимъ изъ главныхъ орудй: едва-ли не боле всего писалось объ этомъ. И сейчасъ этотъ жгучй вопросъ служитъ первымъ предметомъ издвательства въ личныхъ сношеняхъ не-мусульманъ съ правоврными.

Положене женщины у арабовъ представляетъ глубокй интересъ и для соцолога. Мы видимъ здсь и ея первобытное высокое значене, какъ пережитокъ матрархата или матеревластя до-историческихъ временъ {См. только-что переведенныя съ французскаго стокгольмскя лекци, профессора Максима Ковалевскаго о происхождени и развити семьи и собственности.}, и вездсущя условя его паденя. До Магомета, конечно, господствовало многоженство безграничное, но оно не мшало женщин быть человкомъ. Арабка ходила всюду открыто и свободно. Дочь была такъ же поставлена относительно родительской власти, какъ сыновья. Жена имла одинаковое право съ мужемъ ‘опрокинуть палатку’, т. е. развестись съ своимъ сожителемъ. Вдовы свободно располагали собой и своимъ имуществомъ, какъ показываетъ примръ богатой купчихи, Хадиджи, первой жены пророка. Если двочекъ зарывали живьемъ въ землю, то только въ бдныхъ семьяхъ, по экономическому разсчету дикарей. Зато женщины нердко разыгрывали роль пророчицъ и властительницъ. Такова была Зиновя, превознесенная въ арабскихъ сказаняхъ, какъ образецъ красоты, ума, храбрости и силы. При Магомет одна прорицательница стояла во глав бунта приверженцевъ старины. Сама Айша долго играла ршающую роль, какъ ‘мать правоврныхъ’, и лично боролась съ Алемъ. У шитовъ также встрчались подобныя властныя жены.

Суровый законъ интеграци, какъ всякй соцальный переворотъ, требуетъ большихъ жертвъ. Онъ приноситъ на алтарь временно необходимаго единства и первобытную свободу дикаря, и независимость женщины, чтобы возвратить ихъ потомъ въ совершенномъ вид, вознаграждая потомковъ сторицею за страданя предковъ. Теократя ислама требовала деспотизма въ самой семь, какъ ячейк государства. Неизбжная воинственность выдвигала мужчину насчетъ женщины. Южная сладострастная кровь араба, въ лиц Магомета, довершила дло.

По мысли пророка, женщина не существуетъ сама по себ: она создана для мужчины. Замужество онъ считалъ почти единственными долгомъ женщины: двственность была, въ его глазахъ, выдумкою христанъ Женщина ‘должна блюсти цломудре и послушане передъ мужемъ’, тогда какъ мужу коранъ даже не совтуетъ питать къ своей жен сильную любовь. Мужъ вправ обманывать жену, разводиться и опять сходиться съ нею до трехъ разъ, выгонять ее изъ дому на 4 мсяца, за неврность заключать въ своемъ дом до смерти и бить, дти считались законными только т, которыхъ признавалъ отецъ. Магометъ предписалъ женщинамъ всегда ходить ‘съ потупленными глазами’ и подъ чадрой. И муэззиновъ выбирать онъ изъ слпцовъ, чтобы они не видли, съ своей вышки, что творится въ гаремахъ.

Но Магометъ все-таки считалъ женщину человкомъ. Онъ допускалъ ее въ рай. Онъ ограничилъ первобытное многоженство четырьмя женами, да и то если мужъ можетъ содержать ихъ прилично. Онъ опредлилъ 100 ударовъ кнутомъ за прелюбодяне. Онъ ограждалъ равноправность всхъ женъ и ихъ безопасность, такъ что мусульманки, по словамъ Баязитова, ‘имютъ право принести въ судъ жалобу на притсненя и несправедливость мужа или даже, въ иныхъ случаяхъ, просить о расторжени самого брака’.

Тотъ-же надежный свидтель говоритъ: ‘Ни отецъ, ни мать не вправ выдавать свою дочь безъ ея на это соглася. И относительно развода законы Магомета гораздо проще и боле практичны, чмъ въ юрисдикцяхъ другихъ исповданй. Такъ, при неизлечимыхъ болзняхъ мужа и въ случа несостояня (sic) мужа содержать жену соотвтственно ея достоинству, ей предоставляется право требовать развода. Коранъ гласитъ: ‘Берегите свою жену, обходитесь съ нею честно, отсылая ее, отсылайте съ благородствомъ. Для отверженныхъ женъ должно быть честное содержане’. Женщины, въ опредленныхъ случаяхъ, допускаются въ свидтели не только по гражданскимъ, но и по уголовнымъ дламъ. Он могутъ быть повренными въ длахъ о брак и развод. Он назначаются опекуншами, если законы имъ извстны и если нтъ въ виду благочестивыхъ мужчинъ для этой обязанности. Ханафиты даже дозволяютъ женщин исправлять должность судьи по гражданскимъ дламъ. Беременныхъ женщинъ не подвергаютъ никакому тлесному и уголовному наказаню до разршеня отъ бремени. Со вступленемъ въ бракъ назначается мехръ, который считается собственностью жены: по мусульманскому праву, вопреки всмъ прочимъ законодательствамъ, не жена вноситъ приданое въ пользу мужа, а напротивъ, мужъ, пробртая (sic) жену, обязанъ обезпечить ее матерально. Мехръ, какъ собственность жены, хотя-бы и находился въ рукахъ и въ распоряжени мужа, не входитъ ни въ наслдственную, ни въ конкурсную массу и, слдовательно, не засчитывается въ ту указную часть наслдства, которая ей слдуетъ, въ случа смерти мужа. При развод, выплачивается мехръ, а въ опредленныхъ случаяхъ и фидее или вознаграждене. Въ супружеств мужъ обязанъ давать жен содержане и особое отъ другихъ женъ помщене, даже особую прислугу, соразмрно его средствамъ, и жена не обязана собственнымъ трудомъ зарабатывать что-либо въ пользу мужа. При недостаточности содержаня или въ случа отсутствя мужа, при необезпечени ея въ содержани, жена вправ требовать развода. Въ случа смерти мужа, вдовы получаютъ указную часть, и въ этой части пользуются преимуществомъ передъ всми родственниками. Дочери всегда участвуютъ въ наслдств, хотя-бы и выходили изъ отцовской власти, и распространяютъ право это, въ случа ихъ смерти, не только на дтей, но и на мужа {Прибавимъ, что дочь получаетъ половину того, что приходится ея братьямъ.}. Равнымъ образомъ, мать или бабка получаютъ всегда указныя части изъ наслдства. Женщины могутъ пробртать собственное имущество и, располагая онымъ въ назначенныхъ закономъ предлахъ, могутъ вступать во всякя гражданскя сдлки. Между супругами общности имня не существуетъ, и ни жена, ни вдова не отвтствуетъ за долги мужа’ {Баязитовъ: Отношеня ислама къ наук и къ иноврцамъ. Стр. 68—72.}.

Посл Магомета положене женщины ухудшалось. Развивался обидночувственный взглядъ на нее. Пользуясь имъ, исламске схоластики и казуисты выводили для нея изъ ‘преданй’ горькую участь, причемъ дйствовали и худшя изъ чуждыхъ влянй: такъ, гаремъ и евнухи, возникше при омайядахъ, цликомъ заимствованы у Византи. Правоврные начали буквально понимать метафору пророка во вкус бедуинской поэзи: ‘жены — ваша одежда и ваше поле’. Женщина стала, какъ у иваидскихъ отшельниковъ и въ разныхъ Домострояхъ, ‘вервемъ сатаны, существомъ глупымъ, величайшею карой, посланною Аллахомъ мужчин’. Она превратилась въ рабу, во вьючное животное по домашности да въ утху непрекраснаго пола. У мусульманъ нтъ даже слова для обозначеня хозяйки дома: это — только обитательница гарема для извстныхъ нуждъ своего повелителя. У опытнаго путешественника, Вамбери, разсказывается, какъ правоврные въ разговорахъ избгаютъ даже упоминаня постыднаго имени жены. Незамужнихъ стали презирать: имъ даже запрещали ходить въ Мекку и посщать мечеть — соблазна ради. А богословы ислама начали даже утверждать, что въ рай попадутъ лишь отборныя изъ молодицъ, и то только ‘ради потхи мужчинъ’.

Какъ мы видли выше, у современныхъ ахуновъ подобный-же взглядъ на женщину. Къ сказанному тамъ прибавимъ, что г. Баязитовъ, съ юговосточною откровенностью и философичностью, такъ оправдываетъ многоженство и вытекающя изъ него послдствя для женщины: ‘Уважительныя причины — темпераментъ жителей Востока и обязательное отчуждене мужчины отъ женщины во время извстныхъ отправленй, свойственныхъ женскому организму. Что-же касается деспотизма мужей надъ женами, то онъ проявляется лишь въ ихъ физическихъ отношеняхъ, такъ какъ мужья, при своихъ весьма естественныхъ требованяхъ, никогда ни принимаютъ во внимане отговоры женъ, подъ предлогомъ нерасположеня, разстройства нервовъ и т. под.’ {Баязитовъ: Отношеня ислама, 68, 72.}.

VII.
Исламъ и прогрессъ.

Теперь — капитальнйшее дло, вопросъ изъ вопросовъ въ судьб магометанства. Недаромъ существуетъ цлый рядъ книгъ и статей, изъ обоихъ лагерей, на тему — исламъ и наука, исламъ и культура, исламъ и прогрессъ и т. под. Величе вопроса явствуетъ и изъ того, что, при всей масс изслдованй, тутъ до сихъ поръ встрчаемся съ путаницей, недоразумнями, противорчями — и не только у писателей разныхъ странъ, но и среди единомышленниковъ, иногда даже у одного и того-же крупнаго ученаго. Мы видли все это въ отношеняхъ Ренана къ культурному значеню ислама вообще и къ аверроизму въ частности. Еще удивительне два исключающе другъ друга взгляда у Мюллера, и на одной и той-же страниц (I, 315).

Съ одной стороны, читаемъ: ‘Конечно, арабъ никогда не былъ въ состояни отршиться отъ своей натуры, исконная семитическая участь религозныхъ и политическихъ взглядовъ не разъ налагала свою тяжкую руку на народы среднихъ вковъ. И нын исламъ, если не брать въ разсчетъ необразованные народы, для которыхъ онъ боле или мене еще пригоденъ, составляетъ непреоборимую препону для всякаго прогресса, всякаго возрожденя’.

А рядомъ напечатанъ такой панегирикъ исламу: ‘Для народностей Малой Ази становилось истиннымъ благодянемъ, когда арабы положили основане для новой, единственной въ средне вка цивилизаци. Дйствовали они столь-же благотворно, какъ и германцы, разбивше въ дребезги древнюю Римскую имперю. И въ. то время, какъ германизаця Запада — нельзя-же этого скрыть — привела покоренные народы къ зимней, положимъ, очень здоровой (sic) спячк, изворотливые, подвижные и хитрые семиты способствовали посву блестящаго, хотя и быстро промелькнувшаго, весенняго расцвта, доставившаго тмъ не мене всему человчеству довольно прочные плоды. Чмъ обвинять исламъ за быстроту его увяданя, слдуетъ скоре быть ему признательнымъ за то, что онъ послужилъ могучимъ посредникомъ для передачи греческихъ знанй и восточнаго образованя въ эпоху, когда отношеня между нмецкимъ королевствомъ и кордовскимъ халифатомъ были приблизительно такя, какя существуютъ нын между Россей и Францей… Еще до появленя арабовъ, персы заняты были самоистребленемъ, а восточное христанство уже въ течене цлыхъ столтй выказывало свою полную неспособность цивилизовать эти страны… Въ Византйской импери и въ царств сассанидовъ царило вышколенное, но одряхлвшее, никогда не заботившееся о потребностяхъ народа, чиновничество, церковные порядки были просто невыносимы, самая цивилизаця, доведенная до высшей степени утонченности, не была оживляема никакими высшими духовными стремленями. Словно зигзагами молнй пронесся надъ этими странами арабскй народъ, пылающй юностью и мощью. Не слдуетъ забывать, что эта эгоистическая и варварская, но мощная и склонная къ развитю раса, со всми ея недостатками и преимуществами, была носительницею новой религи. При всей нацональной ограниченности основныхъ понятй богопочитаня, вроучене это положило предлъ неприличному двубожю среди христанскихъ монофизитовъ, а персовъ освободило отъ всей невыносимой тяжести гнета ерархи государственной церкви. Вотъ что вдохнуло новую жизнь въ одряхлвшя страны. Даже негодоване, возбужденное по религознымъ и нацональнымъ побужденямъ, въ виду насильственнаго вторженя, послужило къ спасительному пробужденю: здоровая кровь естественно развивавшагося народа дйствовала освжающимъ образомъ на погруженные въ дремоту остатки персовъ, арамейцевъ и коптовъ. Полигамя, въ соединени съ постоянными военными походами въ разнообразнйшя страны, ускорила приростъ арабовъ въ покоренныхъ странахъ въ неслыханныхъ размрахъ, а правило степей, что законность происхожденя зависитъ не отъ матери, а отъ отца, способствовало везд къ возникновеню смшанныхъ расъ. Въ нкоторыхъ мстахъ (напр., въ западной Перси, а впослдстви въ Испани) это скрещиване дало счастливые результаты, а арабскй основной элементъ черезъ примсь чужой крови скоре развивался, чмъ вырождался’.

Въ другомъ мст Мюллеръ говоритъ воодушевленно: ‘Подъ влянемъ безпокойнаго арабскаго элемента, на Восток тотчасъ обнаруживается непрерывное брожене, которое становится почти постояннымъ явленемъ по всему широкому пространству, отъ плоскогорй центральной Ази до столповъ Геркулеса. И почти невроятно, какъ могло произойти все растущее развите въ этомъ новомъ, вчно волнующемся государств, которое, въ течене всего своего существованя, воспользовалось лишь два раза покоемъ, длившимся сначала 17, потомъ всего 6 лтъ… Иранъ (югъ Месопотами, древняя Вавилоня) становится средоточемъ всхъ духовныхъ усилй, бродящихъ въ ндрахъ ислама… Почти невроятно то множество высокоодаренныхъ, творческихъ годовъ, какое воспроизводили либо перерабатывали для общаго преуспяня эти два города-близнеца, Басра (на Шатъ-Эль-Араб) и Куфа (теперь деревушка недалеко отъ Багдада), вплоть до конца аббасидовъ’.

Таково послднее слово науки, высказанное спецалистомъ, который ‘посвятилъ свои труды истори принятя и развитя греческой науки арабами’, по выраженю нашего арабиста г. Розена. Противорчя-же, на которыя указано выше, зависятъ отъ ‘идоловъ’ (idola) или призраковъ Бекона, связанныхъ съ понятями о пород и особенно о врованяхъ. Мы уже говорили, что почти у всхъ свтскихъ ученыхъ господствуетъ еще предвзятое мнне, въ силу котораго все сваливаютъ на эти послдня, хотя исторя каждаго богопознаня сливается съ самыми различными степенями культурнаго развитя. Въ данномъ случа, напримръ, ахунъ г. Баязитовъ естественно выводитъ ‘поощрене къ наукамъ’ изъ суры: ‘ищите науку и познаня, если-бы они даже находились въ Кита или на краю свта’. А священникъ Боголюбскй столь-же естественно объявляетъ: ‘правда, въ коран нельзя указать прямыхъ выраженй, идущихъ въ разрзъ съ прирожденными человку свободно-безконечными стремленями къ истин, тмъ не мене самый духъ и начала этой книги парализуютъ всякую возможность умственнаго просвщеня, въ истинномъ смысл этого слова’ {Боголюбскй, 149.— Баязитовъ. Возражене, 10.}. Оба забываютъ, что къ ‘полудикарю VII вка’ нельзя предъявлять требованй о наук, какъ мы понимаемъ ее теперь. Но эта наука должна орудовать собственными премами въ оцнк такого крупнаго и спорнаго явленя, какъ исламъ. Разсматриваемый великй вопросъ всего человчества, какъ и все указанное нами выше, можетъ быть ршенъ только путемъ сравнительнаго изученя добытыхъ критикою историческихъ фактовъ. Это изучене выдвигаетъ нижеслдующя стороны предмета.

VIII.
Сектантство. Шиты.

Для европейца вообще и для соцолога въ частности чрезвычайно любопытно многостороннее сходство между исламомъ и другими мровыми религями. Параллель между нимъ и христанствомъ въ особенности прямо отвчаетъ на вопросъ о его культурномъ значени. Мы имемъ въ виду не одно догматическое сходство, которое и неудивительно при прямыхъ заимствованяхъ ислама изъ боле старыхъ религй, не исключая буддизма. Важенъ и поучителенъ параллелизмъ въ самой судьб главныхъ врованй.

Въ ислам прежде всего бросается въ глаза первобытная простота и ученя, и быта въ начал, которая ‘напоминаетъ состояне христанства въ I вк’, по словамъ Мюллера. Строгое единобоже, незатйливость обрядовъ, бедуинская обстановка жизни были еще понятны при Магомет, который бжалъ въ Медину всего съ 150 поклонниками. Но то-же продолжалось при Омар, который былъ уже могучимъ завоевателемъ. Какъ былъ пораженъ персидскй сатрапъ, попавшй въ плнъ въ Медину, когда онъ увидалъ въ избушк спящаго въ уголку^человка, лицомъ къ стн, съ плетью на голов, подъ покровомъ заплатаннаго плаща, и ему сказали, что это — самъ халифъ! А вслдъ затмъ, какъ въ Византйской импери, быстро и пышно расцвли и роскошь быта, и богатое умственное развите въ вид сектъ.

Секты, неизбжныя всюду и слдующя своимъ законамъ развитя, представляютъ одно изъ самыхъ важныхъ и еще мало разгаданныхъ явленй народной психологи. Нигд религозная мысль не проростала ими такъ изобильно, точно тропическй лсъ, какъ въ христанств да въ ислам, который этимъ прежде всего доказывалъ свою способность къ умственному развитю. Тамъ и здсь секты возникни подъ влянемъ мстныхъ, боле древнихъ мровоззрнй. Но въ ислам он захватываютъ боле широкй кругъ разныхъ культурныхъ влянй, и боле явственно ихъ зарождене и постепенный ростъ {Недавно у насъ появилась особая книга о мусульманскихъ сектахъ — ‘Умственныя движеня ислама’ У манна (1893). Это не самостоятельное изслдоване, а рядъ дльныхъ журнальныхъ статей, которыя и печатались первоначально въ ‘Христанскомъ Чтени’.}.

Здсь можно прослдить именно воздйстве, съ одной стороны, христанскихъ сектъ, а слдовательно и эллинской философи, съ другой,— умозрнй отцовъ арйства, персовъ, начиная отъ чистаго нарсизма, кончая тми искаженями, которымъ подвергнулся маздеизмъ Зороастра, подъ влянемъ отчасти опять христанства, а боле — буддизма.

Арабы дйствительно спшили жить. Безпримрна та быстрота, съ которою у этихъ полудикарей тотчасъ-же сказалась жажда дятельности пробужденнаго гибкаго ума. Исламъ сохранялся въ чистот въ течене мене одного поколня, лишь при трехъ первыхъ халифахъ. Вслдъ затмъ возникли т дебри отвлеченностей, изъ которыхъ всмъ извстны только два основныхъ отдла — суннитство и шитство, воплощенныя, главнымъ образомъ, въ туркахъ и персахъ. Такъ и мы, русске, въ огромномъ большинств, знаемъ только православе да расколъ и имемъ лишь смутныя понятя о множеств толковъ послдняго и о разныхъ другихъ сектахъ.

Съ перваго взгляда кажется страннымъ, что въ ислам ‘правовремъ’ считается суннитство, которое руководствуется не однимъ чистымъ словомъ пророка, кораномъ, но и смутными преданями (сунна). Но то-же явлене замчается въ другихъ религяхъ: въ догматическомъ обучени едва-ли не боле приводятся текстъ? изъ позднйшихъ толкователей, чмъ изъ завтовъ основателей религй. У магометанъ-же есть и особое оправдане: суннитство, со всми его постепенными искаженями, представляетъ первоначальный семитскй духъ ислама, Шитство-же — порождене азатскаго арйства, Месопотами и Ирана. Сверхъ того, сначала это было практическимъ требованемъ жизни. То была политическая ‘партя’, возникшая изъ династическаго вопроса: ‘шитъ’ значитъ ‘пристрастный, партизанъ’. Такъ назывались приверженцы Аля, зятя и двоюроднаго брата Магомета, они не признавали трехъ первыхъ халифовъ, избранниковъ общины правоврныхъ. Но тутъ-же любопытно сказался соцологическй законъ. Шиты вносили въ исламъ новшество по требованю мстныхъ условй: въ коран ничего не говорится о престолонаслди, оно — плодъ персидскаго быта. Во времена Аля на ярмаркахъ въ Куф господствовалъ персидскй языкъ, а персамъ, привыкшимъ къ повиновеню старинной династи, былъ непостижимъ первобытный демократическй строй арабовъ, съ его выборнымъ началомъ. Нацональное чувство закрпляло это убждене, которое сплачивало покоренныхъ въ борьб съ поработителями, арабами.

Богослове, какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, пришло на выручку персамъ: политическая партя быстро превратилась въ религозно-философскую секту, подъ влянемъ буддйскаго пантеизма. ‘Извстно — говоритъ Мюллеръ — какую великую роль играло въ Инди учене объ аватарахъ или воплощеняхъ божества: и по се время лама, владыка Тибета, считается воплощенемъ Найвысшаго. Оттуда, задолго до ислама, проникло къ персамъ убждене, что шахиншахъ, ‘царь царей’, есть воплощене божественнаго духа, который переходитъ отъ отца къ сыну и одушевляетъ все поколне владыкъ’. Это вроване развилось теперь въ теорю имамата.

Имамъ, т.-е. ‘предстоятель’, молящйся за общину въ мечети по пятницамъ,— зване, которое было переносимо у суннитовъ и на халифа, пока онъ ходилъ по стез пророка,— превратилось у шитовъ въ наслдственную аватару династи Аля, который и самъ — безсмертное божество: онъ живымъ взятъ на небо. Имаматъ осложнился мессанскою идеей, которая такъ присуща жаждущему надеждъ человчеству, что она встрчается во всхъ мровыхъ религяхъ: немудрено, что догматъ о махди перешелъ постепенно ко всмъ мусульманамъ. Махдй — это ‘покровительствуемый’ богомъ новый пророкъ, который придетъ спасти мръ отъ грховъ, Айсса будетъ у него помощникомъ. Такъ какъ было уже 11 воплощенй Алидовъ, то махдемъ будетъ 12-й потомокъ Аля. А такъ какъ этотъ потомокъ уже былъ отравленъ однимъ халифомъ много вковъ назадъ, то возникла легенда, будто онъ спасенъ чудесно и скрывается гд-то въ пещер,— обычный поэтическй мотивъ: нмцы долго ждали новаго появленя императора Фридриха II, сидящаго консервомъ въ пещер Тифгейзера, съ проросшею въ землю бородой. Понятно, какимъ удобнымъ орудемъ служила вра въ махдя для всякаго рода политическихъ самозванцевъ: таковъ теперь суданскй махдй, доставляющй столько хлопотъ Египту и англичанамъ.

IX.
Хариджиты. Измаилиты. Карматы.

Что можетъ быть противоположне простот корана и демократическому строю начальнаго халифата, чмъ фантасмогори шитства! Однако само шитство постепенно распалось на множество толковъ, изъ которыхъ иные непостижимы съ его собственной точки зрня. Два изъ нихъ особенно характерны и важны исторически. Уже при Али возникли хариджиты или ‘выходцы’, раскольники раскола, которые напоминаютъ частью средневковыя секты Европы, частью пуританъ {Есть спецальное изслдоване о хариджитахъ — хариджитахъ — Brnnow, Die Charidschiten unter den ersten Omajjaden. Leiden. 1884.}. Это — горяче приверженцы республики на основахъ полной демократи. Ихъ идеалъ — общинная свобода, братство и равенство. ‘Вс мусульмане — братья, говорятъ они: не спрашивайте у насъ, какого мы племени, какого общественнаго положеня’. Эти идеалисты выбираютъ себ главарей и изъ не-арабовъ, и даже изъ рабовъ, а кто изъ нихъ начнетъ злоупотреблять властью, того тотчасъ низвергаютъ. Напрасно халифы и аристократы истребляли хариджитовъ массами: подавленная въ Ази секта распространилась по Африк и даже Испани. Она существуетъ и теперь среди свободолюбивыхъ берберовъ, особенно въ Алжир. Къ ней принадлежитъ и имамъ маскатскй въ Арави.

Еще любопытне и крупне измаилиты. Начало ихъ напоминаетъ начало всего шитства. Оно было политическаго свойства. Шестой имамъ посл Аля, Джафаръ, лишилъ наслдства своего первенца, Измаила, за пьянство. Но приверженцы отверженнаго воскликнули резонно, по шитской логик: ‘Имамъ во всякомъ случа остается имамомъ. Что ни приказываетъ, что ни длаетъ имамъ — все справедливо. Стало быть, Измаилъ не могъ гршить’. Однако, то былъ лишь предлогъ для игры кипучихъ жизненныхъ силъ юнаго ислама. Правда, измаилитство всегда было запечатлно политическимъ оттнкомъ: въ этой крайне хитрой и назойливой сект находимъ первообразъ европейскаго макавелизма. Но здсь-же передъ нами поучительный образчикъ широкой умственной системы, въ которой сквозятъ вляня и христанскихъ манихеевъ, и эллинскихъ философовъ, и буддистовъ. Здсь исламъ дошелъ до своеобразнаго политеизма и рацонализма въ догм, до коммунизма — въ общественныхъ вопросахъ. Прибавимъ слова Мюллера: ‘Въ этомъ чудовищномъ смшени разнороднйшихъ религозныхъ преданй оставлены нетронутыми многе элементы корана. Поэтому зачастую переходили въ секту и правоврные муслимы: стоило только ловко, осторожно, не торопясь, хорошенько поработить ихъ’.

Измаилитство возникло въ Перси, среди врачей Алидовъ, въ половин Х-го в. Нтъ 50 спустя, оно уже достигло своихъ крайностей, соприкасавшихся съ соцальнымъ вопросомъ: мы разумемъ любопытное движене, связанное съ именемъ крестьянина Кармата (Безобразнаго) и напоминающее разныя жакри или пугачевщины въ средневковой Европ. Карматы {De Goeje. Mmoire sur les Carmates du Bahrain et les Fatimides. 2-е изд. Leiden. 1886.} были коммунисты: у нихъ была даже общность женъ. Они возвели грабежъ и убйство въ догматъ. Изъ Ирана карматы быстро распространились по Сири и даже Арави, привлекая къ себ и евреевъ, и христанъ: однажды они похитили черный камень изъ каабы, который былъ выкупленъ потомъ у нихъ правоврными.

Карматы не просуществовали и 50-ти л. Но вскор они возродились подъ видомъ знаменитыхъ разбойниковъ эпохи крестовыхъ походовъ, ассасиновъ. Съ своимъ грознымъ, таинственнымъ ‘шейхомъ (старшиной) горы’ и его ‘даями’ (‘глашатаями’), они представляли замчательную организацю, боле всего напоминающую орденъ езуитовъ. Ихъ ‘федаки’ или ‘саможертвующе’, слпыя орудя шейха, одурманиваемые гашишемъ, были такою грозой даже престоламъ, что съ ними заключали договоры вс державы передней Ази и Египта, не исключая знаменитаго Саладина. Изъ своего Орлинаго Гнзда (крпость Аламутъ, на юг Каспйскаго моря) они распространились по всей Перси и Сири и прочно засли въ неприступныхъ твердыняхъ Ливана. Посл полуторавковаго господства, сокрушенные монголами около 1250 г., ассасины превратились сначала въ простыхъ наемныхъ убйцъ, потомъ — въ мирную секту. Теперь они спокойно вымираютъ въ Ливан, да еще встрчаются ихъ отпрыски въ Перси и даже Инди.

Измаилитство достигло высшей степени могущества въ лиц фатимидовъ, которые около трехъ вковъ владли Египтомъ {Wstenfeld. Geschichte der Fatimiden-Chalifen. Gttingen. 1881.}. Пронырливымъ даямъ удалось, около 900 г., поставить въ Египт ‘сокровеннаго имама’ или махдя, производившаго себя отъ самой Фатимы, любимой дочери Магомета, выданной замужъ за Аля. То былъ просто самозванецъ Убейдулла, который даже мене аббасидовъ имлъ нравъ на престолъ. Съ тхъ поръ фатимиды стали истиннымъ ракомъ, разъдавшимъ знаменитый багдадскй халифатъ. Они старались всячески ослаблять его: они-то проложили путь монголамъ и туркамъ. Сами фатимиды, утвердившись въ новой столиц, въ Каир, пользовались всякими орудями успха. Имъ служила пресловутая революцонная организаця измаилитовъ, въ особенности-же карматовъ,— организаця, которая всюду подрывала всякую иную власть, охвативъ мусульманскй мръ отъ Алжира до Инда. Она искусно направляла полчища берберовъ и плнныхъ славянъ, которые массами служили тогда на быстрыхъ крейсерахъ Египта, а потомъ набирала даже турокъ, которые уже начинали распоряжаться въ Багдад. Фатимиды превращались въ образцовыхъ деспотовъ Востока, по жестокости и коварству, пока не пали внезапно подъ ударами знаменитаго курда Саладина, за которымъ въ Египт послдовало долгое господство мамелюковъ, этихъ выходцевъ изъ нашей Абхази и Мнигрели.

X.
Вольнодумцы ислама.

При фатимидахъ постепенно глохла и умственная дятельность въ шитств: уже не являлось новыхъ мровоззрнй, великихъ сектъ, лишь изрдка обнаруживались ничтожныя обрядовыя разноглася. Вообще вначал Западъ исламскаго мра былъ мало доступенъ идеальной культур и жилъ политическими переворотами. Берберы были полудикари, а Испаня представляла тогда самую отсталую изъ римскихъ провинцй и самое жалкое изъ варварскихъ государствъ: она оттого такъ легко и подпала владычеству горсти арабовъ, что была угнетена и жестокимъ правительствомъ, и грубымъ духовенствомъ, которое умло только ободрать туземцевъ да преслдовать евреевъ.

Но исламская Азя дала еще много крайне любопытнаго въ умственной культур, помимо шитства. Брожене шло съ самаго начала въ самомъ суннитств. Здсь оно отличалось почти исключительно религозно-философскимъ характеромъ. Ему содйствовали, конечно, и такя вншня условя, какъ тысячи разныхъ преданй и трудность арабскаго языка: чего только не мои, натворить педантизмъ заурядности тамъ, гд не было ни знаковъ препинаня, ни прописныхъ буквъ, гд существовали одн согласныя, да и т писались почти одинаково! Но важне были указанныя выше вляня боле старыхъ религй Востока, въ особенности же воздйстве христанства, явствующее уже съ конца VII-го в., благодаря оанну Дамаскину. Основная-же причина коренилась во внутреннемъ состояни ислама. Здсь, какъ и во всхъ религяхъ, быстро настало разложене первозданнаго ядра. Магометъ превратился въ новое божество, появились нелпыя легенды, изумительныя чудеса и даже ‘сыдыки’ (святые) съ своею лстницей чиноначаля.

Столь печальное положене великой религи неминуемо взывало къ противодйствю, обличеню,— словомъ къ протестантству. Уже около 700 г. зародилось то знаменитое отступничество, которое получило имя, сходное съ англйскимъ диссидентствомъ: это — мутазилиты, ‘разошедшеся’ съ правовремъ {Steiner. Die Mutaziliteu oder die Freidenker im Islam. Leipzig. 1865.}. Тутъ дйствительно произошелъ полный, непримиримый расколъ. Мутазилиты — поистин ‘вольнодумцы’ или ‘рацоналисты’ ислама. Герои чистаго разума, вооруженные эллинскою далектикой, они отвергли божественность корана, всякое откровене. Затмъ имъ легко было устранить его основы — аттрибуты (качества) божества и предопредлене, не говоря уже про обрядность, про святыхъ и чудеса. Признавъ свободу води, они провозгласили также свободу мысли и человчность. Сначала гонимые, мутазилиты стали потомъ силой, въ эпоху развитя арабскаго просвщеня: на нихъ опирались первые аббасиды. То было блаженное время на Восток, когда благочестивый испанскй богословъ, попавши въ Багдадъ, негодовалъ на халифовъ, дозволяющихъ всенародныя состязаня между учителями всякихъ религй и сектъ. Самые смлые мыслители, зендики, позволяли себ даже слишкомъ откровенныя насмшки. А во время закланя барановъ въ жертву, они спрашивали: ‘Чмъ провинились эти несчастныя животныя’?

Съ развитемъ реакци, особенно въ Х-мъ в., мутазилиты падали: теперь лишь изрдка встртишь кое-гд, преимущественно въ Арави, ихъ маленькя общины. Реакця шла не только сверху, но и изъ глубины сектантскаго движеня. Это — суфизмъ, третье изъ главныхъ теченй въ ислам, посл шитства и мутазилитства. Въ его основ лежитъ аскетизмъ. Это начало проглядывало еще предъ Магометомъ, среди первобытнаго жизнерадостнаго настроеня арабовъ: оно встрчалось именно у халифовъ. Быть можетъ, отсюда повяло меланхолей, задумчивостью и на пророка подъ старость, а также на первыхъ его преемниковъ — Абу Бекра и Османа. Должно помнить только, что въ свою лучшую пору разсудительный Магометъ не терплъ фантасмагорй: въ коран воспрещено монашество. Но посл него новое стремлене начало возрастать, подъ влянемъ христанства и особенно буддизма. Его поддерживали тяжелыя времена паденя Омайядовъ, когда многимъ хотлось уйти въ себя изъ мра печальной дйствительности. Около 800 г. оно превратилось въ учене, благодаря нкоторымъ личностямъ крупныхъ идеалистовъ. Новые сектанты стали соединяться въ замкнутыя общины со строгимъ уставомъ и облеклись въ ‘суфы’, власяницы: ихъ монастыри, начавшись въ Сири, вскор распространились всюду, особенно въ египетскихъ пустыняхъ, рядомъ съ христанскими отшельниками. Распадаясь на множество толковъ (ихъ и теперь насчитываютъ боле тридцати), суфи образовали цпь нищенствующихъ орденовъ, которые принято называть въ Европ ‘дервишами’ {Дервишъ — по персидски нищй (у двери просящй) Сюда примыкаетъ еще арабское слово факиръ — бдный. Подробности о нихъ см. Brown. The Dervishes or Oriental spiritnalism. London. 1868.}. Тутъ встрчаются обычныя уродства, которыми такъ богато это настроене: есть и юродивые, и хлысты. Естественно, что примыкающая къ суфизму толпа возставала противъ свободныхъ мыслителей: это движене и возникло, какъ противодйстве мутазилитамъ.

Но и здсь дйствовалъ неизбжный законъ дифференцированя или расчлененя цлаго на особыя части. Въ лучшя времена ислама и здсь выдлилась аристократя ума. Въ своихъ высшихъ степеняхъ, суфизмъ самъ соприкасается съ рацонализмомъ: теперь въ Перси всякаго вольнодумца называютъ суфемъ,— кличка почтенная, такъ какъ она покрываетъ собой многихъ знаменитыхъ философовъ и поэтовъ, не исключая Саади и Хафиса. Признавая только созерцане и восторженность, суфизмъ тмъ самымъ отрицаетъ всякую положительную религю и обрядность, наравн съ наукой. ‘Покинувъ все земное и познавъ духовное’, суфи одинаково презираютъ мечеть и синагогу, пагоду и христанскй храмъ. По догматической основ, они ближе всего къ буддизму. По ихъ понятямъ, вселенная есть истечене Бога, и сляне съ нимъ составляетъ цль смертнаго, которая достигается фаной или самозабвенемъ нирваны. Нравственное учене основано на любви къ Богу и къ ближнему. Легенда суфевъ объ ихъ главнйшемъ мученик, Халладж, казненномъ въ 921 г., образовалась подъ явнымъ влянемъ Евангеля.

XI.
Арабская культура.

Таково богатое развите ислама въ отношени религозно-философскомъ. Мы остановились на немъ, какъ на боле мудреной и мене извстной сторон культуры этого загадочнаго для европейца мра. Что касается научнаго и художественнаго движеня, то здсь наша задача сравнительно легка: нечего доказывать доказанное и общеизвстное. Довольно засвидтельствовать, что новйшая историческая критика скоре возвышаетъ, чмъ умаляетъ значене мусульманъ съ этой стороны.

Тутъ особенно любопытно выяснить точку зрня такого труда, какъ’Исторя ислама’ Мюллера. Ее можно схватить, только внимательно прослдивъ за всмъ сочиненемъ и освободивъ изложене отъ мелкихъ противорчй, отъ дани прежнимъ предубжденямъ.

Мюллеръ съ самаго начала выставляетъ замчательную черту у полудикаго племени, которая была залогомъ идеальной культуры. Это — необычайная гибкость природы, связанная съ впечатлительностью. Отсюда, съ одной стороны, любознательность свжаго, даровитаго юноши, съ другой — покладистость характера, которая служила сляню арабскаго духа съ побжденными. Обрисовавъ первичную политико-соцальную систему, возникшую при первыхъ халифахъ, нмецкй ученый прибавляетъ: ‘Охотно отмчаемъ снова, что безцльная жестокость была чужда характеру араба, равнымъ образомъ никогда не приходило ему въ голову навязывать свою религю другимъ’. Тогда ‘законы по отношеню къ иноврцамъ были преисполнены изумительной кротости. И даже покровительствуемымъ гражданамъ, какъ называли немусульманъ, оказывалось боле дружественнаго расположеня, чмъ предписывалось закономъ’. Арабы не вмшивались ни въ общинное, ни въ церковное управлене туземцевъ: только-бы аккуратно платили имъ дани. Даже монеты долго чеканились старыя — византйскя и персидскя. Эта терпимость была даже во вредъ арабамъ: вопреки феодаламъ Европы, они не брали себ земель у покоренныхъ. Оттого выгодно было мусульманиться только бднот, которая избавлялась черезъ это отъ податей да еще получала долю изъ дохода. Но такая система привлекала массы, а терпимость и гибкость ума арабовъ ускоряла ихъ сближене съ высшими и интеллигентными сдоями покоренныхъ обществъ. Живо началось благодтельное смшене не только людскихъ породъ, но и разныхъ мровоззрнй: по словамъ Мюллера, ‘склонная къ развитю, пылающая юностью и мощью’ арабская _ порода проходила всюду хорошею закваской и расплывалась, побдители засасывались побжденными.

Отсюда изумительно быстрый расцвтъ и необычайное богатство арабской‘ культуры. Арабы, какъ пчелы, стали собирать цвты цивилизаци отовсюду. А тутъ счастливое положене: съ одной стороны, передъ ними стояла непосредственно эллинистическая {См. нашу Древнюю Исторю, 2-е издане, 170—174.} цивилизаця, съ другой — замчательный стокъ древнихъ культуръ,— Перся, которая только-что, при Сассанидахъ, пережила свое 4-хъ-вковое Возрождене, подъ влянемъ Византи, Инди и Китая. Сверхъ того, въ долинахъ Халдеи и Египта предстала сдая древность начальныхъ цивилизацй мра. Изъ всего этого роскошнаго запаса арабскй генй усплъ сковать драгоцнный и своеобразный слитокъ и быстро разнести его блестки по всему Старому Свту. Не прошло и двухъ вковъ со смерти пророка, не успли его потомки установиться съ своею вншнею жизнью, съ величайшими въ истори завоеванями, какъ уже зародились блестящя гнзда новой культуры — Дамаскъ, Багдадъ, Каиръ и Кордова, Фецъ, Каирванъ, Тунисъ, Тлемсенъ, Палермо. А когда пробилъ часъ этихъ столицъ, эта культура перенеслась въ невдомыя мста, къ новымъ полудикарямъ, которыхъ коснулся генй араба: она прютилась на время при дворахъ Хамданидовъ сирйскихъ, Гасневидовъ кабульскихъ, у царей монгольскихъ и татарскихъ отъ Дели до Самарканда. Вс служили счастливиц — отъ полоумнаго деспота Хакима, создавшаго новый университетъ въ Каир, до сельджука Малек-шаха, преобразовавшаго календарь, и монгола Гулагу, построившаго обсерваторю въ Кита. Она разнесла сотни тысячъ книгъ по свту, создавъ хорошя библотеки даже въ такихъ захолустьяхъ, какъ городокъ Ширазъ. Въ лиц Колумба XIV в., Ибибатуты, она заглянула чуть не во вс населенные уголки Стараго Свта — отъ Африки и Арави до Византи, Росси, Китая, Инди и Явы. А путемъ торговли она разбросала монеты халифовъ отъ Кадикса до Пекина, Бенареса и Суматры, отъ оазисовъ Сахары, отъ скалъ Мозамбика и Адена до глубины Монголи, до береговъ Волги, Оки и Балтики, до равнинъ Силези.

Арабская культура процвтала около 4-хъ вковъ, начиная съ воцареня аббасидовъ (VIII—XII вв.). Обрисовавъ ея зарождене, Мюллеръ говоритъ: ‘Лишь въ немногихъ стадяхъ средневкового мра цивилизаця распустилась совершенне. Скажу боле: арабская цивилизаця стала благословеннымъ плодомъ для всего человчества’. Она съ самаго начала носила на себ столько международныхъ чертъ, что историку уже ‘приходится упоминать не объ арабской, а скоре объ исламской литератур, излагаемой по-арабски’. Наряду съ персидскимъ влянемъ, тотчасъ выдвинулось эллинское, притомъ въ своеобразной форм сирйскаго нарчя. Сирйцы стали тутъ посредниками въ силу не одного географическаго положеня. ‘Этотъ спокойный, неповоротливаго ума народъ, со слабой изобртательностью, составлялъ яркй контрастъ съ подвижными, можно сказать, безпокойными по темпераменту, своими сосдями единоплеменниками — удеями и арабами. Но зато сирйцы неизмнно отличались упорнымъ прилежанемъ: столтями собирали они усердно въ свои житницы плоды умственной дятельности другихъ нацональностей… Терпливые монахи сирйскихъ обителей, разбросанныхъ отъ Антохи до Мосула, передали ихъ, слово въ слово, на свой родной языкъ, преодолвая непреоборимыя трудности мучительнымъ процессомъ точности перевода’.

Арабы, въ свою очередь, ‘можно смло сказать, не уклонялись ни въ чемъ отъ сирйскихъ подлинниковъ’. Но, при этомъ, они старались сдлать свои переводы наиболе понятными. Мюллеръ изумляется колоссальности ‘этой адски-трудной задачи, этого предпрятя, граничащаго почти съ невозможнымъ’. Онъ говоритъ: ‘Если только подумать, что усвоене отвлеченныхъ понятй греческой науки достается не легко даже сыну XIX столтя, возможно-ли намъ не оцнить по достоинству этихъ людей, умудрившихся просвтить мозги необразованнаго араба?’

Но зато велика и заслуга этихъ тружениковъ передъ человчествомъ! Будемъ говорить опять словами Мюллера. ‘Они сразу открывали возможность результатамъ греческой мысли и изслдованй сдлаться доступными для всей этой разумной смшанной расы арабовъ и персовъ. Поистин съ волчьимъ аппетитомъ набросились они на ломящуюся отъ множества блюдъ трапезу чужеземной мудрости,— направлене, достойное величайшей похвалы, особенно если принять во внимане, что они не были связаны ршительно никакими преданями съ классической древностью. Мало-по-малу стали муслимы не только дйствительно понимать ими усвоенное, но даже, въ нкоторыхъ отрасляхъ, продолжать дальше самостоятельную разработку греческой науки. При пренебрежени, съ которымъ наши естествоиспытатели, опираясь не безъ основаня на поразительные успхи наукъ за послднее время, имютъ обыкновене относиться ко всему, какъ къ имющему только историческое значене, въ новйшее время вошло въ моду смотрть на арабскую ученость съ нкоторымъ презрнемъ. Бытописателю средневкового Востока достаточно будетъ напомнить имъ, что арабы и персы, въ течене многихъ сотенъ лтъ, продолжали быть наставниками всего Запада по предмету греческой культуры. Будетъ, конечно, дурною аттестацей не Востока, а именно Запада, что это несовершенное направлене такъ долго удерживалось и считалось въ свое время удовлетворительнымъ. Между тмъ всякй приступающй къ длу съ полнымъ безпристрастемъ найдетъ, надюсь, достойнымъ вниманя массу наблюденй и описанй новыхъ болзней, не ускользавшихъ отъ прозорливости и тонкой наблюдательности восточныхъ врачей. Эти-же арабске ученые даровали намъ стройную систему, а въ нкоторыхъ отдлахъ создали такое дальнйшее развите аристотелевско-неоплатоническаго ученя, къ которому схоластики Запада, полагаю, едва-ли многое прибавили. Особеннаго вниманя заслуживаетъ также самостоятельная обработка и замчательное развите математическихъ и физическихъ, въ _особенности-же оптическихъ знанй,— вотъ подъ какимъ угломъ зрня слдуетъ глядть на научную дятельность этой знаменательной эпохи, развивавшуюся притомъ на ряду съ расширенемъ и другихъ отраслей культуры. Правда, лучшее и тутъ совершили персы, арабы во многомъ уступали имъ: единственное исключене составляло, конечно, заняте математикой, особенно подходящее къ складу семитскаго ума. Этой эпох, положимъ, приписываютъ также весьма сомнительную заслугу предъ потомствомъ: она положила прочное начало одному изъ величайшихъ заблужденй человческаго духа — астрологи. Все же эта воображаемая наука заслуживаетъ нкоторой признательности, такъ-какъ, благодаря ей, многе дльные математики и астрономы успшно поработали надъ распространенемъ и дальнйшимъ развитемъ алгебраическихъ, геометрическихъ и астрономическихъ свднй’.

Заслуги этихъ просвтителей возвышаются однимъ обстоятельствомъ, впрочемъ неизбжнымъ всюду, въ силу соцологическихъ законовъ. ‘Между тмъ — говоритъ Мюллеръ — въ глазахъ набожнаго муслима вс эти занятя, за исключенемъ разв грубйшей эмпирики въ медицин да астрологи, почитались нисколько ‘не мене предосудительными, чмъ у теологовъ новйшей формаци дарвинизмъ и механическая теоря естествознаня’. И здсь-то историкъ долженъ съ признательностью вспомнить услуги, которыя были оказаны культур, въ лучшую пору ислама, даже арабскими деспотами. Какой-нибудь халифъ Мамунъ, ‘не уступавшй наихудшимъ въ своей семь въ коварств и жестокости, зачастую, ради удовлетвореня самолюбя или даже мимолетнаго каприза’, былъ меценатомъ, какихъ не найдешь въ Европ даже въ эпоху Возрожденя. Самъ персъ по матери, онъ, помимо общаго покровительства наукамъ и искусствамъ, именно возставалъ противъ фанатизма правовря. Онъ не допускалъ гоненй на еретиковъ и выдвигалъ занятя точными науками, въ особенности-же Аристотелемъ, изъ котораго мутазилиты ‘извлекали наиболе острое оруже въ спорахъ съ неумудренными въ далектическомъ искусств ортодоксами’. Правда, ‘прошло не мене столтя, пока жители Востока успли осилить логику и перейти къ метафизик великаго мыслителя, но и самой логики было достаточно, чтобы дать мутазилитамъ несомннный научный перевсъ надъ ушедшими съ головой въ собиране и поверхностную систематизацю преданй ортодоксами, а правительству, между тмъ, представлялась возможность признать рацонализмъ за настоящую, законную форму исламскаго вроученя. Въ 827 г. появилось знаменитое распоряжене, предписывавшее признать учене о сотворенности корана, какъ единственно правильное и обязательное для всхъ. Иными словами, мутазилитское направлене выдвинуто было, какъ исключительно правильное, на высоту государственной религи, а ортодоксальное признано было за еретическое и исповдоване его воспрещалось’.

Такъ, исламская культура дошла до мрового значеня, увнчавшись, на своемъ закат, именемъ того царя науки, который стоитъ на уровн Аристотеля и Бекона. Около 1200 г. умеръ тотъ Аверроесъ, который игралъ въ течене 4-хъ столтй роль учителя Европы, а въ средне вка былъ властителемъ душъ, съ которымъ тщетно боролась вся могущественная церковная ерархя. Этотъ великй истолкователь Аристотеля говорилъ, что ‘лучшая религя — философя, которая состоитъ въ изучени всего, что есть’ (фраза, выпущенная въ латинскихъ переводахъ),— что ‘воздаяне на небесахъ и добродтель — сказки, ибо встрчаются вполн нравственные люди, которые отвергаютъ ихъ’,— что женщина равна мужчин но дарованямъ, и ‘только рабство, въ которомъ мы ее держимъ, не позволяетъ оцнить вс ея силы’.

Въ настоящее время наука оцнила и жизненное практическое значене исламской культуры путемъ сравненя Востока и Европы, при ихъ столкновени въ средне вка. Передъ нами только-что вышедшая на русскомъ язык книга новйшаго знатока крестовыхъ походовъ, весьма осторожнаго и безпристрастнаго историка, Куглера {Куглеръ. Исторя крестовыхъ походовъ. Спб. 1895.}. Авторъ мрачными красками рисуетъ европейцевъ того времени — этотъ ‘духъ аскетизма’, эту ‘близорукую глупость’ и невжество, а также пресловутую ‘нравственную распущенность франковъ’, которымъ ‘словно уже не предстояло ршать никакой великой жизненной задачи’. Онъ не щадитъ ни Рима, ни Византи. Тамъ ‘многообразный раздоръ, который вооружалъ другъ противъ друга папскую и императорскую власть, а также государей и народы франкскаго мра’, здсь — ‘частыя дворцовыя революци и мятежи недовольныхъ магнатовъ, жалкое гаремное хозяйничанье, правительственная скупость, неудовлетворявшая военныхъ нуждъ, ошибочная и постыдная политика на самыхъ уязвимыхъ границахъ’. Замтимъ, что столь-же неприглядно рисуетъ Мюллеръ Византю VII—XI вв. Это не мшаетъ имть въ виду новйшимъ византинистамъ, западнымъ и нашимъ, которые пытаются облить излюбленный ими предметъ изученя.

Немудрено, что, по мнню Куглера, ‘можно сказать мало хорошаго’ про вляне крестоносцевъ на Востокъ: тамъ съ тхъ поръ ‘уже не явилось дальнйшаго успха’. Крестоносцы только способствовали полудикимъ племенамъ (монголамъ, мамелюкамъ, сельджукамъ, османамъ) погубить исламскя государства, которыя показались тогда христанамъ ‘въ блеск глубокаго знаня и богатыхъ силъ’. Но зато эти государства ‘оказали благотворное, безконечно благотворное дйстве’ на европейцевъ. Историкъ одушевляется, рисуя чудеса арабской цивилизаци того времени. Послдняя ‘далеко превосходила франковъ въ сельскомъ хозяйств, въ большинств отраслей промышленности, въ художественныхъ способностяхъ’. Пилигриммы ‘были поражены и восхищены добротой и щедростью, храбростью и честностью магометанскихъ властителей, они пручались уважать врага, относиться къ нему, какъ къ себ подобному. Духъ терпимости проникалъ въ сердца, а вмст съ нмъ духъ сомння во всемогуществ, какъ и въ непогршности церковнаго ученя’. Послдняя мысль поясняется въ другомъ мст такъ: ‘Изъ всхъ средствъ, которыя церковь употребляла для завершеня своей теократи, быть можетъ, ни одно, въ конц концовъ, не повредило ей такъ чувствительно, какъ злоупотреблене крестовой проповдью, которою она отстранила умы какъ отъ Святого Гроба, такъ и отъ римскаго престола’.

Куглеръ, сверхъ того, примняетъ къ крестовымъ походамъ старое назване ‘поучительныхъ прогулокъ’… {Наполнимъ, что въ недавно вышедшемъ новомъ изданемъ извстномъ труд Дрепера арабская цивилизаця очерчена еще боле тепло и ярко: это — лучшя страницы ‘Умственнаго развитя Европы’.}

XII.
Исламская реакця.

По шаблону учебныхъ преданй, намъ представляется, что если исламская культура и была блестяща, зато мимолетна, словно пустоцвтъ: поцвла да вдругъ и увяла безслдно ни съ того, ни съ сего. На дл оказывается, что и здсь жизнь ислама протекала согласно съ общими соцологическими законами: она представляетъ лишь мстныя особенности, которыя теперь наука и пытается объяснить условями среды.

Начать съ того, что процвтане исламской культуры поражаетъ, по сравненю съ подобными эпохами у другихъ народовъ, своею продолжительностью, а не мимолетностью: почти 4 вка — время весьма почтенное для процвтаня всякаго историческаго типа, если даже не брать въ расчетъ ни дальнйшихъ слдовъ исламской культуры, ни исключительныхъ препятствй, мшавшихъ ея росту. Затмъ, погубившая ее реакця такъ-же весьма напоминаетъ подобныя явленя въ другихъ мстахъ, и именно въ Европ. Въ этомъ смысл ея ходъ иметъ всеобщую поучительность.

Благодаря новйшимъ изслдованямъ, теперь ясно самое важное — зарождене реакци. Оно подготовлялось уже въ конц VIII в., когда начали преслдовать зендиковъ и даже учредили должность ихъ ‘палача’, т. е. инквизитора. Но настоящее зарождене реакци происходило при томъ самомъ ‘зендик на престол’, какъ называли Мамуна, о которомъ говорилось выше.

‘Признане — говоритъ Мюллеръ — еретическимъ ученя ортодоксовъ, понимавшихъ притомъ хорошо, что они вполн солидарны съ основателемъ ислама, возбуждало въ душ правоврныхъ сильнйшее негодоване и возмущало, вмст съ ними, большинство жителей Багдада. И дйствительно — каждое рацональное учене требуетъ, разумется, отъ своего послдователя самостоятельнаго образа мышленя. Между тмъ, правовре не придаетъ вообще большого значеня разуму, а по сему самому оно много симпатичне простой толп, ибо она не въ силахъ слишкомъ часто прибгать къ помощи разума. Но такъ какъ съ обихъ сторонъ обыкновенно предводительствуютъ теологи, которые, въ качеств теологовъ, не могутъ никоимъ образомъ признать хотя-бы относительной правоты противоположнаго направленя, то религозный споръ легко переходитъ въ борьбу различныхъ классовъ населеня, а это само собой порождаетъ серьезный политическй раздоръ. Здсь скоре всего должно было это произойти: именно въ тогдашнемъ Багдад нацонализмъ персидскаго пошиба слишкомъ явно совпалъ съ вносимымъ окружавшими Мамуна персами образованемъ и науками. Не трудно было ортодоксамъ ославить своихъ противниковъ въ широкихъ слояхъ народонаселеня, по большей части состоявшаго изъ людей съ чисто арабскимъ складомъ ума, и осмять вольнодумное персидское направлене. Такимъ образомъ вся правительственная дятельность Мамуна, его столь похвальный и удавшйся-было замыселъ — при помощи усиленнаго поощреня научной дятельности — дать новый толчокъ государственному развитю, разбивается неожиданно о дальнйшее обострене непрязненности между арабами и персами. Нерасположене это отнын все глубже разъединяетъ об нацональности и пруготовляетъ послдующую гибель халифата’.

Итакъ, невжественная толпа, съ ея нацональною нетерпимостью,— вотъ обычное оруде реакци, которою руководятъ правоврные теологи. Будучи не въ силахъ одолть науку и разумъ путемъ убжденя, эти вожди всюду стараются заручиться содйствемъ власти, этимъ вторымъ матеральнымъ условемъ успха. Въ данномъ случа, имъ тмъ легче было добиться своего, что багдадскй халифатъ уже подпадалъ вляню полудикарей тюркскаго племени. Положимъ, онъ самъ былъ виноватъ въ этомъ. Между тмъ, какъ наверху развивалась роскошь ‘Тысячи и одной ночи’, толпа погрязала въ нищет и невжеств, напоминая феодальную Европу, она даже въ Багдад жила впроголодь въ жалкихъ мазанкахъ, а въ провинци ее еще мучили чиновники да откупщики податей. Отсюда всюду бунты, которыми пользовались вдобавокъ строптивые намстники. Властелину правоврныхъ, не понимавшему значеня коренныхъ реформъ, пришлось замнить своихъ арабовъ и персовъ чужеземными преторанцами, которые и появились уже при Мамун. Но вскор халифы почувствовали на себ цпи этихъ наемныхъ кровопйцъ — и они ршились отдлаться отъ нихъ съ помощью правоврной толпы. Уже около 850 г. послдовало возстановлене божественности корана — и начались гоненя на всякихъ ‘еретиковъ’, при чемъ не щадили даже шитовъ…

А поколне спустя, перебжчикъ изъ лагеря мутазилитовъ, Ашарй, создалъ новое богослове, примнивъ логическое искусство философовъ къ сунн и корану. Это — совершенная схоластика. ‘Въ первый разъ рацонализмъ былъ задтъ въ систем Ашаря и побитъ собственнымъ оружемъ. Никто уже боле не смлъ обзывать представителей ортодокси невждами… Можно себ представить, какую непреодолимую силу получала отъ воздйствя подобнаго направленя, въ соединени съ наклонностями массъ, деспотическая власть правительства для борьбы съ вольно мыслящими! ‘

Конечно, схоластика ‘обозначала начало конца умственнаго и общественнаго прогресса’. Правда, ‘прошли еще вка, прежде чмъ наступилъ дйствительный конецъ для ислама. Персы въ большинств все еще углублялись въ свой шитскй мистицизмъ, даже на арабской почв возникали тамъ и сямъ герои духа, развернувше именно въ борьб съ ортодоксей полную силу восточнаго мышленя и чувствованя. Но т немноге философы и поэты, которые ршались протестовать противъ офицальнаго вроученя, стояли особнякомъ и никогда не только не имли значительнаго вляня на духовную жизнь широкихъ слоевъ, но даже въ сред образованныхъ почитались мало’.

Бда въ томъ, что ни откуда не приходило новыхъ оживляющихъ влянй, а зло иноплеменнаго преторанства росло. Обращенемъ къ худшимъ элементамъ народа халифы только погубили будущность ислама, но не спасли себя. Турки быстро снова овладли властью, оставляя имъ одну вншность. Уже около 900 г. ихъ начальникъ сталъ ‘эмиромъ аль-умара’ или майордомомъ. Лтъ 50 спустя, халифъ совсмъ лишился свтской власти и сталъ лишь главою церкви, ‘намстникомъ пророка’. А подъ влянемъ турокъ, подражавшихъ Византи, расцвлъ древнй восточный султанатъ. Наверху развивалась сказочная отвратительная роскошь. Грубая солдатчина и порочное чиновничество овладли страною, высасывая послдне соки нищавшаго народа. Законы ожесточались: у покоренныхъ отнимали землю-кормилицу, за воровство отскали руку и ногу.

Распалялся фанатизмъ невжества и правовря, опираясь на толпу, которая не знала даже арабскаго языка и говорила на грубыхъ мстныхъ нарчяхъ. Стали счь за вино, казнить за сомнне. Мутазилитовъ просто истребляли. Смлые споры ученыхъ смнились пляской суфй и верченьемъ дервишей. Мечети ломились отъ приношенй, а наука погрязала въ бредняхъ астрологи, алхими и знахарства. Послднимъ блескомъ мерцала арабская культура въ Испани и Сицили, но тамъ ее постигъ другой фанатизмъ, распаленный крестовыми походами. Аверроесъ былъ послднимъ истиннымъ философомъ. И его, подъ старость, толпа выгнала изъ мечети, а эмиръ сжегъ его книги. Посл него философы, подобно послднимъ эллинскимъ мудрецамъ въ свое время, частью лицемрили, частью работали тайкомъ, пока не перевелись или не выродились въ мистиковъ и каббалистовъ. Въ Египт, и теперь ‘философъ’ — бранное слово, все равно, что ‘фармасунъ’. Роль арабовъ перешла къ евреямъ, которые стали переводить ихъ классиковъ и на латинскй языкъ: она сохранялась за ними до конца среднихъ вковъ.

Реакця въ ислам, какъ видимъ, сродна другимъ. Въ ней есть одно только существенное отличе, но именно то роковое, которое придаетъ ей ужасающй видъ. Въ Европ былъ рядъ реакцй, но он смнялись новымъ порывомъ впередъ, какъ ночь смняется днемъ, печаль — весельемъ. И чмъ позже, тмъ он становились благообразне, человчне, даже короче. А тамъ — словно непроглядные сумерки все сгущаются въ глубокую ночь, и могильнымъ запустнемъ ветъ до сихъ поръ отъ громадныхъ поприщъ великихъ подвиговъ арабскаго духа. Отсюда-то и т взгляды, съ которыхъ мы начали нашу статью: за этою безконечною глухою порой ислама легко забыть его, кажущеся мимолетными, свтлые дни.

Замчательное явлене объясняется сравнительно-историческимъ путемъ. Дло въ томъ, что въ Европ животворное вляне арабской цивилизаци было лишь началомъ идеальной культуры: у французовъ оно и называется первымъ Возрожденемъ. За нимъ послдовало второе Или истинное Возрождене, когда воскресли классики Эллады и Рима, смнивше ихъ сирйско-арабо-еврейскую переработку. Толчокъ, данный Европ исламомъ въ XI—XIII вкахъ, продолжалъ свое дло и потомъ, не встрчая препятствй: крестовые походы потому и считаются великою эпохой въ ея истори. Политическя, общественныя, церковныя, экономическя отношеня развивались правильно, по законамъ соцологической эволюци. Какъ только прекратились крестовые походы, около половины XIII вка, стали подыматься снизу обществъ свжя силы, въ вид великаго средняго сословя, а это движене вело къ политическому и церковному освобожденю, разрушая феодализмъ и расширяя умственную культуру, этого непобдимаго врага папскаго авторитета. И наци, связанныя племеннымъ, религознымъ и культурнымъ единствомъ, освобождались отъ оковъ мстной исключительности путемъ развитя торговли, промысловъ и просвщеня.

Представимъ себ, что-бы сталось съ Европой, если-бы она была раздираема борьбой породъ, племенъ, застарлыхъ цивилизацй и географическихъ противоположностей, и если-бы, вмсто ряда Возрожденй, на нее повторительно сыпались удары такихъ бичей Божихъ, какъ Аттила? А именно таково было положене ислама. Громадность земель требовала гигантской политической интеграци, но это только воспитало чудовищный деспотизмъ, формы котораго были даны въ древней Ассири, Египт и особенно въ Византи. Земли все-таки разваливались — и множились мстныя династи, которыя вчно боролись другъ съ другомъ. А въ сердц ислама, въ Багдадскомъ халифат, происходили еще боле грустныя явленя, вслдстве сосдства полудикой восточной Ази. Здсь съ IX в. распоряжались ферганске турки, въ Х-мъ — турки сельджукске, а за ними ховарезмйцы, въ XIII — монголы, въ XV — турки османске.

XIII.
Вопросъ о будущности ислама.

Удивительно, какъ еще исламъ выдержалъ всю эту цпь ужасовъ? Какимъ образомъ онъ стоитъ до сихъ поръ твердою скалой, хотя ему уже давно приходится бороться еще съ новымъ и съ самымъ опаснымъ врагомъ — съ окрпшею культурой Европы? Какъ онъ удержалъ такую внушительную позицю, о которой мы говорили вначал?

Намъ позволительно окончить этотъ историческй очеркъ вопросомъ о будущности ислама,— вопросомъ, который всюду уже ставится опять въ текущей печати, но ршается больше слегка, по рутиннымъ воззрнямъ, внушеннымъ самомннемъ и устарвшими знанями.

Будущность въ истори принадлежитъ тому, кто способенъ къ высшему культурному развитю и къ неустанному движеню впередъ. Мы видли, что исламъ въ свою лучшую пору удовлетворялъ этому требованю, и даже въ изумительной степени. Мы видли и роковыя причины застоя въ немъ. Есть-ли основаня думать, что эта безпримрная ужасающая реакця не изсушила его въ конецъ и что она — все-таки преходящее явлене? Вопросъ, конечно, заслуживаетъ особаго изслдованя. Мы сдлаемъ лишь нсколько такихъ указанй изъ свжихъ данныхъ науки, которыя, на нашъ взглядъ, могутъ послужить читателю матераломъ для соображенй.

При всхъ неимоврныхъ и роковыхъ испытаняхъ, постигшихъ исламъ въ течене 12 ¹/₂ вковъ, онъ и сейчасъ стоитъ передъ наблюдателемъ величавымъ явленемъ. Онъ захватываетъ почти ¹/₃ Стараго Свта, упираясь во вс его три части и плотно облегая громадные материки Ази и Африки, гд онъ постоянно подымалъ, даже нравственно, первобытныя племена и самъ освжался ихъ кровью. Его исповдники кишатъ между всми породами человчества: ихъ наберется даже въ Европ до 15 миллоновъ, а въ Африк — до 50 и въ Ази — до 125, при чемъ въ одной британской Инди ихъ до 60 милл. А всхъ мудрено и подсчитать: гд статистика негрскихъ племенъ, среди которыхъ Магометъ играетъ еще такую видную роль? Здсь и теперь исламъ продолжаетъ распространяться успшне другихъ религй. А тамъ, гд онъ заслъ давно, корни его крпки. Самъ о. Боголюбскй называетъ его ‘живучимъ религознымъ ученемъ’ и такъ свидтельствуетъ объ его могуществ: ‘Исламъ держится между мусульманами очень крпко и продолжаетъ заявлять себя въ ихъ жизни, какъ могучая и, повидимому, непреодолимая сила. Многе изъ ныншнихъ исповдниковъ ислама находятся въ подчинени у христанскихъ народовъ, живутъ и вращаются среди чуждаго имъ мра — мра притомъ-же сильнаго своимъ сколько матеральнымъ, столько-же и духовнымъ оружемъ,— тмъ не мене не только не поддаются его влянямъ, но еще и сами ведутъ постоянную и не всегда безуспшную пропаганду своей вры’. Исламу очевидно и теперь помогаетъ та замчательная гибкость, покладистость натуры, которая сдлала его вмстилищемъ всякихъ врованй, отъ фетишизма до христанства, и позволяетъ ему прилаживаться къ любой сред.

Исламъ все еще поражаетъ европейцевъ, у которыхъ перодъ религозныхъ войнъ прекратился 2 ¹/₂ вка тому назадъ, юношескою приверженностью своихъ исповдниковъ. Мюллеръ говоритъ: ‘Завты пророка строго соблюдаются всми набожными правоврными, а на Восток ихъ большинство… Той неумолимой серьезности, граничащей почти съ жестокостью, съ какою мусульманинъ глядитъ на свои религозныя обязанности, едва-ли во всемъ мр можно подыскать что-либо равное’. Оттого-то даже погрязающе въ засто османди проявляютъ способность къ замчательнымъ порывамъ. Съ тхъ поръ, какъ они уничтожили, въ начал XVI в., тнь аббасидовъ даже въ Египт, и султанъ въ Константинопол облекся въ знаки халифата, какъ стражъ Мекки и Медины, это жалкое оруде героевъ гарема и новыхъ преторанцевъ стало грознымъ для всего мра. Зеленое знамя пророка, этотъ страшный символъ ‘джихада’, не разъ заставляло задумываться христанъ: 200 лтъ тому назадъ оно привело правоврныхъ къ стнамъ Вны, всего поколне тому назадъ оно чуть не погубило господства англичанъ въ Инди, на нашей памяти оно истомило величайшую державу Европы…

Опасность съ этой стороны врядъ-ли миновала еще потому, что Европа, разставшись съ тмъ орудемъ сплоченя, которымъ служитъ общность врованй, еще не доросла до полнаго единства культурныхъ интересовъ. Въ ней еще не исчезла державная рознь. Кто не знаетъ главнаго условя, поддерживавшаго таке успхи мусульманъ, какъ подъ Плевной? Кому не понятны также дипломатическе ходы въ Африк, придающе значене новому ничтожному махдю? Не вчера-ли только мы переживали тревогу, слдя за телеграмами о томъ, какъ слагались дв враждебныя коалици на дальнемъ Восток, и какъ Японя и Китай, еще облитые дымящеюся кровью соперничества, готовились вступить между собой въ оборонительный союзъ противъ назойливой Европы? Иному и теперь кажется, будто въ ныншней японо-китайской войн лежатъ смена величайшихъ мровыхъ переворотовъ. Отчего-бы опять не подняться, какъ встарину, Востоку, этой громад земель и племенъ, этой пресловутой ‘народоплодильн’ (officina gentium)? И что будетъ, если во глав этого величаваго движеня станутъ, наряду съ исламомъ, 6 50 миллоновъ исповдниковъ буддизма и браманизма, этихъ столь-же заклятыхъ враговъ Англи, какъ японцы отнын — враги Росси? У азатовъ-же не будетъ недостатка въ истребительной сторон европейской культуры: это доказали та-же Плевна и послдне военные подвиги японцевъ на суш и на мор.

Конечно, будущность человчества ршается не этими отрицательными сторонами, которыя сами предназначены къ истребленю. Она за тми народами, которые богаты положительнымъ содержанемъ. Съ этой стороны, европейская культура, и матеральная, и въ особенности идеальная, безспорно находятся hors concours. И уже въ силу этого, она должна думать не объ ‘истреблени’ своего, обойденнаго судьбой, младшаго брата, а объ его подняти до своего уровня. Если-бы даже она забыла свое христанское происхождене, къ этому должно побуждать ее уже чувство простой признательности: у ученицы ислама, въ течене всхъ среднихъ вковъ, долгъ долженъ быть платежомъ красенъ. Да при такой постановк дла намъ спалось-бы спокойне, чмъ при изобртени новыхъ вооруженй и козней дипломати: единство культурныхъ интересовъ — единственный залогъ дйствительнаго международнаго мира, только при немъ просто невыгодно вредить другъ дружк.

Но тутъ возникаетъ послднй вопросъ изъ тхъ, которые мы имли въ виду на этотъ разъ. Мало доказать, что исламъ былъ способенъ къ человческому развитю. Спрашивается, способенъ-ли онъ и теперь къ прогрессу, въ европейскомъ смысл этого слова? Можетъ-ли онъ избавиться отъ ‘арабскихъ предразсудковъ’, выражаясь словами Мюллера? И, стало быть, стоитъ-ли тратить силы нашей цивилизаци на гальванизацю трупа? Конечно, Востокъ самъ позаботится о себ и не станетъ звать, если онъ не трупъ, а человкъ живой, но долго дремавшй посл тяжкихъ испытанй. Кажется, Японя уже достаточно отвтила за него. Но, скажутъ, это — не исламъ. Что-же представляетъ изъ себя сейчасъ наслде Магомета?

Исламъ остается одною изъ немногихъ мровыхъ религй: Магометъ — пророкъ не арабовъ, а всего человчества, среди правоврныхъ царитъ равенство, не взирая на различе породъ. И это значене ислама обусловливается не одною его способностью воспринимать языческя наслоеня: въ немъ представлены высше интересы человчества. Если въ ислам отбросить позднйшя искаженя, свойственныя всмъ религямъ, и вознестись къ его источнику, то онъ приблизится къ богатому развитю, близкому къ европеизму. Магометъ считалъ себя возстановителемъ чистоты Авраамовой вры, испорченной фарисеями и монахами: онъ признавалъ только Тору (Пятикниже Моисея), Псалтырь и Евангеле. Если онъ отвергалъ божественность пророковъ и стоялъ за предопредлене, то это недалеко отъ аранства, иконоборства, августинизма и кальвпиства. Зато у него, и особенно — у позднйшаго ислама, находимъ много даже обрядоваго и догматическаго сходства съ католичествомъ, начиная съ Страшнаго Суда, воскресеня мертвыхъ, святыхъ, кончая монашествомъ, паломничествомъ, постами и четками. Богослове ислама сложилось подъ влянемъ Аристотеля, а законодательство — подъ влянемъ римскаго права въ византйской переработк. Было у него и свое протестантство, наряду съ выше указанными сектами, которыя не только напоминаютъ христанскя ереси, но отчасти порождены ими.

Лютеромъ ислама считается Вагабъ, который началъ, въ половин прошлаго вка, въ емен, возстановлять первобытную чистоту ислама. Вагабиты признаютъ одинъ коранъ, но лишь какъ разумную книгу, связанную съ лучшими временами ислама. Они ненавидятъ вс его позднйшя искаженя, а также роскошь и развращенность: у нихъ господствуетъ простота нравовъ временъ Омара, основанная на равенств и пуританскомъ самовоздержани (даже не курятъ табаку). Это — какъ-бы родственная община, члены которой называютъ себя ‘братьями’. Какъ настояще рацоналисты, вагабиты отвергаютъ божественность Магомета, а также обрядность со всми ея принадлежностями: они истребляютъ молельни и мавзолеи, четки и ладонки, въ 1803 г. они уничтожили черный камень каабы. Подавленный Мегметомъ Али египетскимъ вагабизмъ не умеръ: онъ таится въ восточной Арави, какъ незначительная ‘ересь’.

Вагабизмъ доказалъ неисчерпаемость умственной чуткости въ мр ислама: вначал онъ быстро овладлъ всею Аравей, Египтомъ и значительною частью турецкой Ази. И у него есть союзники по направленю. Его сущность, можно сказать, возродилась въ слдующемъ поколни, и въ форм боле крупной. Это — персидскй бабизмъ. Въ 1835—1849 гг. исламъ былъ взволнованъ проповдью одного суфя, аскета и мистика изъ Шираза, по имени мирза Бабъ или Дверь Истины {Бабизмъ объясненъ преимущественно русскою наукой. См. каталоги арабскихъ и персидскихъ рукописей Розена и Каве и бека: Bab et les Batistes (Paris, 1857).}. Масса учениковъ боготворила краснорчиваго, самоотверженнаго философа, который и самъ считалъ себя ‘полюсомъ’, вокругъ котораго вращается вселенная: они называли его ‘высокимъ величествомъ’. Въ метафизик Баба не было ничего новаго. Бабъ только совсмъ отдлялся отъ офицальной религи: онъ отвергалъ всяке обряды, не ходилъ въ мечеть, пилъ вино, лъ свинину. Его сила заключалась въ требовани политической и общественной реформы: онъ отвергалъ шаратъ, требовалъ свободы и уравненя правъ сословй. Боле всего выдвинутъ у него женскй вопросъ: его главнымъ апостоломъ была ученая аристократка, которую называли Золотымъ Внцомъ и Свтомъ Очей. Бабъ снималъ покрывало съ женщины и проповдовалъ ея равенство съ мужчиной. Онъ даже внушалъ: ‘любите дочерей своихъ, ибо он гораздо боле сыновей возвеличены предъ Богомъ и любезны ему’. У бабидовъ не только былъ ограниченъ произволъ мужей относительно развода, но полагалось, что, напротивъ, женщина вправ давать разводную своему мужу и, по желаню, брать другого мужа, даже нсколько мужей заразъ. Такъ, и это новйшее течене въ исламской мысли было, но признаню Казембека, близко къ духу христанства.

Бабъ былъ сначала заточенъ, потомъ разстрлянъ (1849). Но во многихъ мстахъ вспыхнули возстаня его ‘мюридовъ’ (учениковъ), которые составляли много тайныхъ обществъ и жили въ подземельяхъ, въ самомъ Тегеран, въ 1852 г. былъ раненъ самъ шахъ. Бабиды и теперь встрчаются въ разныхъ слояхъ мусульманъ и образуютъ много тайныхъ обществъ, особенно въ Хорасан и вокругъ Багдада. Они проникли также въ наше Закавказье и Туркестанъ. Бабиды попрежнему ненавидятъ существующй порядокъ, въ особенности деспотизмъ правительства и духовенства. Къ нимъ примыкаетъ много развтвленй: Бабъ, можно сказать,— имя, которымъ прикрывается все растущая потребность ислама въ коренныхъ религозныхъ и общественныхъ преобразованяхъ.

Это глубокое умственное движене, слдующее общимъ соцологическимъ законамъ, особенно видное въ такой стран, какъ Перся, съ ея даровитымъ населенемъ и старинною культурой, овладваетъ теперь понемногу всмъ Востокомъ, не исключая Китая. Въ самомъ-же ислам множатся ордена дервишей: недавно появился новый, въ сверной Африк — для изгнаня европейцевъ. И процвтаютъ монастыри этой нищенствующей брати, независимые отъ церкви, одаренные богатыми вакуфами (пожертвованныя земли и деньги), имюще широкя развтвленя среди всхъ слоевъ общества, благодаря своимъ членамъ, живущимъ въ мр, какъ извстный отдлъ езуитовъ. Дервиши странствуютъ по всему свту и нердко бываютъ политическими и соцальными агитаторами: ихъ рука видна въ повторяющихся волненяхъ софтъ въ Константинопол, о которыхъ недавно снова напоминалъ намъ телеграфъ. Здсь жива старая умственная закваска въ ислам, эта высшая ступень суфизма, которая прямо вляла и на бабизмъ. Еще не вымерли и хараджиты, и мутазилиты.

Немудрено, что ‘арабске предразсудки’ слабютъ. Исламское общество подвергается, хотя и медленно, общимъ законамъ движеня.

Въ его высшихъ слояхъ идетъ глухое брожене силъ, сорвавшихся съ своихъ старинныхъ основъ,— а въ развити обществъ большинство, масса — нуль, который получаетъ значене лишь при единиц. ‘Въ новйшя времена, говоритъ Мюллеръ, когда сила вры въ ислам начинаетъ ослабвать, значительно большая половина всхъ мусульманъ пользуется разными отговорками, чтобы не исполнять тяжелыхъ обрядовъ’. И во время Рамадана ‘люди свтскаго направленя продолжаютъ преспокойно гршить тайкомъ’. Теперь въ Мекк не бываетъ и 70.000 паломниковъ. Правоврные вообще начинаютъ жить, какъ свтске люди: ‘вляне еократи все надаетъ’, по словамъ самого Ренана. Развитой мусульманинъ равнодушно смотритъ на обрзане, которое даже не заповдано кораномъ, а вытекло изъ подражаня евреямъ. Онъ сознаетъ вредъ и несправедливость многоженства. Онъ преспокойно пьетъ вино, не опасаясь плетей, и заказываетъ свои фотографи: вдь портреты и статуи встрчались и у старинныхъ халифовъ временъ процвтаня арабской культуры! А у суфевъ видимъ постоянные танцы и музыку, какъ принадлежность ихъ богослуженя.

А навстрчу идетъ непреодолимое вляне европейской культуры. Она не только смоетъ непоколебимо и все растетъ въ Европ и въ Новомъ Свт: она со всхъ концовъ охватываетъ мусульманскй мръ. Не говоря уже про такя его твердыни, какъ Египетъ и Индя, ея вляне, по замчаню путешественниковъ, охватываетъ и сверъ Африки, и Переднюю Азю. Исламская интеллигенця, воспитывающаяся въ европейскихъ школахъ, уже иначе смотритъ на женщину, на науку и искусство, чмъ петербургскй ахунъ. Сама женщина ислама, въ его высшихъ слояхъ, рвется къ образованю, которое поможетъ ей истребить полигамю. И нужно думать, что стремленя Митхадовъ, Фуадовъ и имъ подобныхъ нашей, напоминающя знаменитаго Мехмета-Али египетскаго, не всегда будетъ постигать участь султанской конституци 1877 года…

А. Трачевскй.

‘Сверный Встникъ’, NoNo 8—9, 1895

Судьба ислама.

Читайте также: